«Легион: Рим должен пасть. Карфаген атакует. Ганнибал Великий»

Легион: Рим должен пасть. Карфаген атакует. Ганнибал Великий (fb2) - Легион: Рим должен пасть. Карфаген атакует. Ганнибал Великий (Легион [Живой, Прозоров]) 3751K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Дмитриевич Прозоров - Алексей Миронов (А. Я. Живой)

Александр Прозоров Алексей Живой Легион. Рим должен пасть. Карфаген атакует. Ганнибал Великий 

Рим должен пасть 

Пролог

 Лучи предзакатного солнца освещали каменную площадку, в центре которой возвышался жертвенный алтарь. Жар понемногу спадал, но камни алтаря еще хранили накопленное за день тепло. Никого из жрецов не было у святилища Баал-Хамона, воздвигнутого на самом высоком холме острова, похожего на вытянутую чашу. Лишь высокий черноволосый мужчина в богато изукрашенных доспехах, со шрамом на щеке, наблюдал, сложив на груди руки, как военный флот огибает «края чаши», заходя между островом и побережьем материка в хорошо защищенную гавань. Попутный ветер раздувал паруса грозных квинкерем, вытянутые обводы которых венчали загнутые вверх хвосты мифических животных, а высокие мачты – штандарты с изображениями диска и полумесяца. Хищные носы кораблей вспарывали морские волны, скрывая под белыми бурунами жала своих смертоносных таранов.

Во взгляде военачальника сквозила гордость за собственный флот. Но к ней примешивалась и тихая скорбь, незаметная, впрочем, со стороны, хотя мужчина и не пытался скрыть своих чувств. Ведь рядом с ним сейчас никого не было, кроме очень похожего на него, черноволосого же, девятилетнего мальчика, одетого в белую тунику. Телохранители остались за пределами святилища, не смея нарушать уединение Гамилькара и его сына. Ведь они беседовали с богами.

Мальчик молчал, взирая вместе с отцом на приближавшийся к берегу флот, потрясавший своей мощью. Гамилькар Барка между тем перевел взгляд с бухты на море, простиравшееся вокруг острова на сколько хватало глаз. Там, в направлении к Мелькартовым столбам[1], за которые уже не раз проникали смелые финикийцы, виднелись десятки высоких мачт и яркие пятна парусов. Из Африки продолжали прибывать все новые корабли, перевозившие солдат и осадную технику. На подходе был второй флот – тридцать квинкерем и два десятка трирем, а кроме них около дюжины больших торговых судов, переправлявших из Карфагена в Гадес, где Гамилькар собирал сейчас свои силы, необходимые припасы для армии вторжения. Завтра придет и третий флот под началом Гасдрубала. С ним прибудут боевые слоны из самого сердца Африки – наступательная мощь Карфагена, перед которой не устоять никому. Когда все эти силы окажутся здесь, можно будет начинать наступление в глубь испанских земель.

Гамилькар довольно улыбнулся, предвкушая грядущие битвы, но его мысли вновь омрачились воспоминаниями. Богатства глубинных земель Испании, на чьем побережье уже расположилось несколько торговых факторий Карфагена, должны были возместить его стране недавнюю потерю Сицилии, за которую он воевал с вероломными римлянами пять лет, добился больших побед и пролил немало крови. Он почти победил. И если бы не затяжные дебаты этих умников в сенате во главе с Ганноном (именно из-за них помощь пришла так поздно), то не случилось бы и позорной капитуляции. А за это время римляне успели построить новый флот и отрезать его армию от близкой Африки. И, несмотря на терпимые условия сдачи, с немалым трудом выторгованные им, поражение бросило тень не только на самого Гамилькара, но и на всю его семью, покрывшую себя славой многих побед.

Правда, ему не в чем себя упрекнуть – он воевал честно. Не без его стараний война, длившаяся двадцать четыре года, принесла громадный урон Риму – лишила его нескольких сухопутных армий и сотен боевых кораблей. Однако и для Карфагена она не прошла даром. Погибли тысячи опытных воинов, а лучший из флотов Обитаемого моря оказался почти уничтожен. Грозная держава финикийцев ослабла. И самое ужасное – в этой войне карфагеняне окончательно потеряли Сицилию, за которую три века ожесточенно бились с греками, постоянно расширяя свои владения на этом благодатном острове. А вскоре лишились и Сардинии с Корсикой.

Это был жестокий удар. Но Гамилькар Барка не привык полагаться только на милость судьбы, в этот раз отвернувшейся от Карфагена. Он всегда шел до конца. И всегда искал способ ответить своим врагам. И вот теперь, спустя всего четыре года после позорной капитуляции, он здесь, на берегу Испании, призванной возместить все потери. Флот возродится – финикийцы лучшие корабелы, а денег у Карфагена достаточно. Пусть город и обязан выплатить Риму контрибуцию в три тысячи двести золотых талантов[2] за десять лет. Карфаген все равно наберет новую армию и сполна вернет Риму долги. Все долги!

Гамилькар снова повернулся в сторону гористого полуострова, быстро накрываемого сумерками. Испания богата. Купцы всегда возвращались отсюда домой с трюмами, заполненными иберийским серебром и золотом. Но куда важнее была железная руда, а также бесчисленные стада быков и табуны коней. Плодородные равнины, дающие обильные всходы.

И, конечно, сами жители этой страны – кельты, как называли их греки. Они воинственны и горды. Это настоящие бойцы, мало ценящие жизнь и живущие лишь ради войны. Кельты никого не боятся и всегда готовы сложить свои головы в бою. Они умеют уважать достойных врагов. Если их покорить, а затем дать проявить свою доблесть на поле брани, то не будет лучших воинов в новой армии Карфагена.

Конечно, есть и другие богатые земли. Смелые купцы, рискнувшие заплывать за Мелькартовы столбы, несколько раз уходили за край Африки и отыскивали там несметные сокровища. Об этих походах на родине слагались легенды. Тех, кому бессмертные боги Карфагена позволяли возвратиться живыми, народ считал героями. Увы, рассказы моряков слишком походили на выдумки. Легенды могут оказаться всего лишь легендами. А Гамилькар привык твердо стоять на ногах. По эту сторону пролива бывал не раз и знал, что нет лучшего способа возродить ослабленный Карфаген, чем покорить здешние плодородные земли.

Гамилькар обернулся к сыну и положил ему руку на плечо. Мальчик вопросительно посмотрел в глаза отцу. В его взгляде читалось восхищение и безграничная преданность. Гамилькар давно заметил, что из трех его сыновей этот – самый резвый. Смышлен не по годам и постоянно рвется в бой вместе с ним. И если бы не молодость, давно управлялся бы с мечом не хуже него самого. Лучшего сына полководцу нельзя было и желать.

– Через несколько дней, Ганнибал, я двинусь с армией в глубь полуострова и завоюю для нашей родины всю Испанию. И тогда никто больше не сможет упрекнуть меня в том, что я не помог Карфагену в трудный час. Я обещаю тебе это.

Ганнибал кивнул. Он знал, отец выполнит задуманное.

– Но это может занять много лет. Кто знает, что за такое время случится со мною, – Гамилькар замолчал, обдумывая следующие слова. Но его молчание длилось недолго.

– И потому я хочу, чтобы ты, мой сын, – он заговорил снова, пристально глядя прямо в глаза мальчику, – поклялся перед алтарем нашего бога в том, что, если я не успею вернуть долг ненавистному Риму, растоптавшему мою честь, вместо меня это сделаешь ты.

Гамилькар с силой сжал плечо мальчика.

– Поклянись, что ты пронесешь ненависть к Риму через всю свою жизнь и восстановишь величие Карфагена, славной державы наших предков!

Мальчик бросил взгляд на священный алтарь Баал-Хамона, венчавший гору, и произнес твердым голосом:

– Я клянусь, отец. 

Часть первая Северные варвары 

Altera pars[3]. 

Глава первая Где мы – там победа!

 Бесцеремонно открыв дверь в купе левой рукой, поскольку в правой он держал бутылку пива, Леха увидел за столиком двух девушек субтильного телосложения, методично потреблявших йогурты большими ложками. Две верхние полки были завалены сумками, людей там не наблюдалось.

– Привет, девчонки, – обратился он сразу к обеим, хотя и без особой надежды, – открывашки не найдется?

Девушки, заметив в дверном проеме здоровенного парня в черной военной форме, открывавшей на груди тельняшку, и с лихо заломленным назад вороным беретом с красным треугольным флажком, насторожились.

– А что, – робко осведомилась первая, блондинка в джинсах и розовой кофточке, покосившись на бутылку пива и убирая сумку подальше, – сегодня день десантника?

В ее глазах появился легкий испуг.

– Деревня, – обиделся Леха, – морпеха от десантника отличить не можешь. Да и праздник у нас в ноябре.

– Но вы же солдат? – с умным видом вступила в разговор вторая, с длинными каштановыми волосами и в узких «учительских» очках. На ней было летнее красное платье, вполне под стать стоявшей на улице жаре. Август в этом году выдался на редкость душным.

Леха на секунду задумался, стоит ли объяснять этим пэтэушницам солдат он или матрос, ведь открывашки все равно вряд ли дождется. Решил не объяснять, тем более что, в сущности, он уже не был ни тем, ни другим. Скоро минет день, как Леха чувствовал себя счастливым дембелем, перемещавшимся по железной дороге от Севастополя к совсем близкому дому в городке Туапсе, вальяжно раскинувшемся на берегу Черного моря. Ехать оставалось всего часа три, но духотища в вагоне царила страшная, хотелось освежиться. И на только что оставшейся позади станции, где он выходил звякнуть из автомата родителям, предупредить счастливых, чтоб стол готовили, морпех заодно прикупил бутылочку «Балтики» в довольно холодном состоянии.

Окинув любительниц йогуртов снисходительным взглядом, Леха Ларин уже собрался покинуть купе, как вдруг блондинка в джинсах, видимо, решив, что Лехе можно доверять, извлекла из своей сумочки миниатюрную открывашку.

– Вот, возьмите, – протянула она ему заветный предмет, – только не забудьте вернуть.

– Матрос ребенка не обидит, – радостно откликнулся Леха, окончательно запутав представительниц прекрасного пола в собственной военной принадлежности, и тут же откупорил бутылку.

Пробка с легким пшиком отделилась от горлышка. В ноздри ударил приятный аромат солода. Леха вернул открывашку и вышел из купе, подмигнув на прощание покрасневшим девчонкам и подумав: «Эх, жаль, молодые еще, а то я бы за ними приударил».

По дороге в свое купе, расположенное в другом конце вагона, прикладываясь на ходу к горлышку, он все высматривал, за кем бы приударить, но так и не найдя подходящей кандидатуры, направился к себе, решив, что еще успеет. Вся жизнь впереди.

Домой он возвращался не один, а с однокашником из Питера, таким же дембелем, которого уговорил заехать к себе в гости на пару дней. Все равно служба закончилась, торопиться больше некуда. А тут лето катится к закату, бархатный сезон на носу. Дом почти рядом, а там – обрадованные до чертиков родители и лодка с парусом. Можно и на морскую рыбалку сходить.

На это Федор и купился. Он любил рыбачить, но все больше баловался блесной на речках и озерах недосягаемого для Лехи Карельского перешейка. В Черное море удочку не закидывал ни разу, несмотря на то, что последнюю пару лет здесь и провел. В составе отдельного полка морской пехоты Черноморского флота России. Полк все еще базировался в Севастополе, окруженном со всех сторон самостийным населением, мечтавшим приватизировать его корабли и маяки под собственные нужды.

Однако Севастополь не сдавался. А на полигоне в районе Казачьей бухты даже (и довольно регулярно) проводились учения российской армии с применением бронетехники, вызывавшие глухое недовольство у окопавшихся неподалеку миротворцев из НАТО. Миротворцы с удивлением отмечали, что лишенная всякой поддержки и окруженная иностранным легионом российская часть почему-то еще барахтается. И более того, вполне боеспособна. Им никак не приходило в голову, что самое секретное оружие этой армии – русский солдат, который может воевать, даже если месяц почти не ест. Ну, а уж если что съел, то его вообще никто не победит.

Леха поесть любил. И выпить тоже. Собственно, открывашка ему была и не нужна. Пробку Леха мог спокойно открыть об ремень, об стол или просто зубами. Не раз проделывал такой трюк – зубы у него, слава богу и родителям, были что надо. Проволоку мог перегрызть на зависть обладателям многочисленных кариесов. Но Федор – интеллигент, елы-палы, питерский – нормально вскрыть «Балтику» не дал. Он утверждал, что пиво тоже надо пить культурно, а не стучать бутылкой об стену купе или оставлять зазубрины на краю стола, как все нормальные граждане. А потому – иди, ищи открывашку.

Ну Леха и пошел по доброте душевной. Хотя ведь уже с утра мог по закону послать сержанта подальше, не указ он ему больше. Но… пошел. Кореш ведь, как-никак, хотя и сильно культурный для армии. Мать Лехина, бывшая учительница русского языка из Воронежа, которой он в письмах рассказывал про своего больного на голову друга, все время того нахваливала и ставила в пример. А сына родительские предпочтения не вдохновляли. Он совершенно искренне не понимал, как это можно в свободное от службы время вместо того, чтобы естество ублажать, погружаться в медицинский справочник, где, прости господи, и по-русски то ничего нет, сплошная латынь. Но мать почему-то полагала иначе и устремления друга только приветствовала, хотя ни разу в жизни его не видела. Может, надеялась, что и сын ее за наукой потянется. Леха поначалу даже обижался – он-то вообще читать не любил, это занятие было для него пустой тратой времени, – но мать уважал, а потому как-то привык считать, что сержант умнее. Тем более что по армейским законам так оно и выходило.

В целом же Леха любое начальство не одобрял и руководствовался исключительно порывами взлелеянного с младенчества гонора, а потому хоть книжками и не баловался, но все равно ощущал себя не глупее остальных. Именно из-за такого вот паскудного свойства своего характера он немало суток сиживал на губе, вместо того чтобы доблестно служить Родине. И на базе, и на корабле. Слишком уж часто хамил офицерам, а они, понятное дело, такого анархизма не одобряли. Один раз капитан чуть даже не сорвался на рукоприкладство – не понравилось ему, что Леха не по уставу ответил. Но обошлось.

Успокоился Леха только к середине службы, да и то после того, как попал под начало Федора. Поразил тот его странными словами и не менее странными ругательствами. Однажды, когда сержант обозвал его «верным опционом», Леха даже не понял: отстегали его или похвалили. И от подобных командирских выражений, совершенно несовместимых с Лехиными представлениями о загибах и приколах, он часто стал впадать в задумчивость и даже перестал хамить офицерам. Что сразу же сказалось на общих показателях взвода по боевой подготовке и особенно дисциплине. Взвод и так был не из отстающих, а тут вообще вперед вышел. Леха ведь стрелял и бился в рукопашную лучше всех остальных бойцов. Оттого и ходил гоголем.

Собственно, Федор Чайка по всем армейским понятиям был немного странным сержантом. Сразу же после учебки его невообразимым приказом свыше (в армии еще и не такое бывает!) временно откомандировали медбратом в санчасть. Место, безусловно, хлебное. Если служить неохота и пораскинуть мозгами, как следует, то можно там и до конца службы зависнуть. Федор же, наоборот, приложив массу усилий, добился-таки перевода в боевое подразделение, а приобретенный санитарный опыт при случае всегда с удовольствием использовал. Например, когда Петруха Черный при десантировании с корабля сломал себе ногу, он весьма сноровисто помогал капитану Пантелееву обрабатывать рану и накладывать шины. Видимо, полученные в медбратстве навыки неплохо закрепились.

Сам Леха до армии болел редко – природа наградила его отменным здоровьем, – а потому того, что имелось из средств спасения страждущих в армейской санчасти, в упор не видел. Да и, к слову сказать, там от всех напастей применяли в основном бинты и зеленку. Где-то нагноилось – зеленка. Руку вывихнул на тренировке – бинты. Физиономию перекосило – зеленка. Горло застудил – бинты. Иногда медикаменты сочетались – бинты плюс зеленка, но общий список никогда не менялся. Леху это не напрягало. Солдат должен быть здоровым, болеть ему просто некогда. Надо Родину защищать.

По прошествии времени Леха узнал, кто у сержанта родители, и все стало ясно. Папа Федора – не последний хирург в Питере – ежедневно оперировал людей в каком-то медицинском институте. Лехе такое умение казалось чем-то запредельным. Он больше был специалистом по другому профилю – челюсть кому-нибудь сломать или ребро, например. А вот чтобы потом все это выправить и на место пришить, что отвалилось – тут мозг должен иначе соображать. Сержант же в этом шарил, отчего среди бойцов заработал законную кличку «Доктор», хотя сам еще почти никого и не пользовал. Но по большому-то счету он питал несомненное пристрастие к истории, а отнюдь не медицине, о чем недвусмысленно свидетельствовали книги, прочитываемые им от корки до корки.

Мать у Федора работала терапевтом в поликлинике. Ясное дело, что при таком семейном воспитании Федор в детстве только и знал, что по больницам ошиваться, рассматривая градусники да мензурки со скальпелями. Оттого, видать, и к латыни попривык, поскольку под боком у родителей часто ее слышал.

Вообще, Леха понял из рассказов своего кореша, что родители у него были интеллигентные и хотели, чтобы их сын, до армии склонный к чтению в положении лежа, тоже стал доктором. Сам Федор еще не определился, кем будет, но поневоле опыта набирался. Ну а как в армию попал – пришлось и про лень забыть, и физподготовкой заняться. Подкачался, драться научился. Потом скоренько свернул свое медбратство и даже был направлен в школу младших командиров. И получился из него неплохой сержант морской пехоты. Тем более что Федор отлично плавал. Почти так же хорошо, как Леха, стрелял и метелил условного противника. А может, и лучше.

В общем, попав под начало к Федору Чайке, бузотер Леха Ларин как-то незаметно для себя проникся к нему уважением. Со временем они даже подружились, несмотря на полную противоположность характеров. А под конец службы Федор вообще умудрился Лехе жизнь спасти.

Дело было на командно-штабных учениях, когда нужно было продемонстрировать проверяющим из штаба, что отдельный полк морской пехоты Черноморского флота не зря ест тушенку. По легенде, предстояло высадиться на БТРах с корабля, достичь берега, подавить огневые точки и обезвредить живую силу условного противника. Все казалось яснее ясного. Леха не сомневался, что операция пройдет гладко и даже весело. Он любил маневры. Но в этот раз все случилось как-то не так.

Едва начались учения, море стало штормить. Их БТР замыкал группу и, едва выйдя на плав из твиндека большого десантного корабля, как и остальные, столкнулся с лобовой волной. Не прошло и минуты, как у родного бронетранспортера сорвало крышки в силовом отделении. И боевая машина мгновенно заглохла. Стала погружаться кормой вниз, задрав свой прямоугольный заостренный нос над водой, словно большой бронированный гроб. А до берега оставалось еще прилично. И тогда Федор рявкнул во весь голос, чтобы личный состав немедленно покинул машину через люк механика. А сам помогал растерявшимся, сопротивляясь быстро прибывающей воде, пока все не выбрались. Да еще и, под занавес, вытащил Леху, умудрившегося головой долбануться о край люка, пока выкарабкивался, и сознание потерять. Правда, ненадолго. Но, не окажись рядом сержанта, ему бы хватило.

Однако морской дьявол решил, что еще рано их отпускать. Не наигрался. Едва выбрались с матюгами наружу, их чуть в открытое море не унесло. Волна хорошая разгулялась. Старались за руки держаться, вместе – бесполезно. Расшвыряло, как котят. А Федор плавал вокруг и одного за другим на поверхность вытаскивал, до тех пор, пока помощь не подоспела и до берега не доволокла.

И там уже Леха, очухавшись, ухитрился даже отличиться в бою с условным противником. Так старался, что первым взял огневую точку. И еще успел вытащить капитана, едва не угодившего под гусеницы самоходной гаубицы с романтическим названием «Гвоздика».

В общем, испытание на прочность прошли. БТР утопили, нахлебались воды, конечно, но еще и пострелять успели. Так что начальство осталось довольно героизмом морпехов, и всем объявили благодарность в приказе. А сержанту-герою за спасение утопающих даже расщедрились на досрочный дембель. И Леху не забыли, тоже отметили в первых строках, несмотря на все его прежние прегрешения. Капитан нормальный мужик оказался. Добро не забыл.

Войдя в купе, Леха плюхнулся на нижнюю полку, оттягивая пальцем край тельняшки.

– Ну и жара, – процедил он, глядя в приоткрытое окно, за которым мелькали родные пейзажи: горы, покрытые чахлой растительностью.

Сделав пару глотков, он протянул бутылку с пивом сидевшему напротив Федору, одетому также по форме и по обыкновению что-то читавшему. Леха присмотрелся. «Записки о галльской войне». Автор какой-то Цезарь.

– На, сержант, освежись пока этим, – сказал Леха, – брось глаза напрягать.

Он вздохнул и добавил, предвкушая грядущие удовольствия:

– Скоро дома будем. Там и оттянемся по полной.

Федор отложил книжку в сторону, взял протянутую бутылку и с недоверием принюхался.

– Не боись, не из-за борта, – хохотнул Леха, вспомнив, как однажды «добрые» товарищи втихаря налили ему во флягу соленой морской воды. Сказали: чтобы и в праздники не расслаблялся. – Пить можно, я проверил.

– Спасибо, – кивнул сержант.

Леха скользнул взглядом по верхним полкам с дремавшими на них мирными тетушками и скорчил гримасу. Тетки были моложавые, лет под сорок пять, но, обнаружив в соседях двух вояк, наотрез отказались спускаться вниз. Тоже, видать, за десантников приняли. И чего все так остерегаются десантников? Как Леха ни предлагал им поменяться местами, женщины не соглашались, хотя ехали до Сочи.

Глядя на попутчиц, Леха вспомнил, что путешествовать в купе с таким шиком тоже было идеей Федора. «Дембель, – сказал, – не надо на впечатлениях экономить». А Леха бы сэкономил. Ехать-то всего ничего, да и привык он больше в плацкартном. Там весело, людей больше. Девчонок. Впрочем, что ни говори, а здесь все же приятнее. Никто мимо не снует, глаза не мозолит.

Едва он так подумал, как в приоткрытую дверь протиснулся помятый мужичок в сером замусоленном пиджаке с рваными карманами. Мужичок был невысокого роста, с опухшим лицом, на котором за версту читались криминальные наклонности. Он протянул Федору видавшую виды электробритву, бросил полный муки взгляд на бутылку пива и попросил:

– Братан, купи бритву. Мне на обед не хватает.

– Не свисти про обед, – не дал Леха ответить сержанту, – на пузырь сшибаешь. Вали отсюда, алкаш. Ты эту бритву, небось, в соседнем вагоне спер, а здесь втюхать решил.

Мужик перевел взгляд на Леху и сразу взъерепенился, словно тот задел его воровскую гордость.

– Не по понятиям живете, служивые.

Но тут в разговор все же вклинился Федор, не переставая удивлять Леху своим ученым красноречием. Ему, похоже, появление криминального элемента тоже удовольствия не доставило.

– Мы, мужик, последние годы жили по уставу, – медленно, с расстановкой, словно выступал перед отделением, и даже с некоторой душевностью в голосе произнес Федор Чайка. – А теперь, на гражданке, будем жить по закону. И если ты, мужик, будешь меня жизни учить, то я сейчас завяжу тебе уши на затылке и сдам наряду милиции вместе с твоей краденой бритвой. А они отправят тебя туда, где ты снова сможешь долго жить по понятиям. Уловил?

Мужик, словно зачарованный, не двигался с места, зажав в руке бритву. На него речь Федора тоже произвела неизгладимое впечатление. Леха не поручился бы, понял ли тот что-нибудь, а только подумал о том, что сам в подобной ситуации выразился бы гораздо короче.

Женщины на верхних полках, разбуженные громкими разговорами, проснулись, но не вмешивались, предоставив солдатам самим разобраться с непрошеным гостем.

– Чего, – нашелся наконец мужик, – значит, не купите? Тогда хоть десятку дайте.

– Сержант, – заметил вслух Леха, – а он нас не боится. У него, наверное, в соседнем вагоне банда.

– Чего вас бояться? – нагло заявил мужик, оглядывая сидевших на нижних полках морпехов. – Зря вы без стволов понтуетесь.

– Я тебя и без автомата уделаю, хроник, – успокоил его Леха, – пошел вон отсюда. Дай дембелям отдохнуть.

– Не по понятиям, живете, служивые, – повторил напоследок мятый мужик, но все же испарился из купе.

– Ходят тут всякие, – заявила, осмелев, женщина с верхней полки, когда незваный гость исчез из поля зрения, – а потом деньги пропадают.

В Туапсе приехали к вечеру. В начале шестого. Захватив с полок по вещмешку с нехитрыми пожитками, морпехи покинули душный вагон, сойдя на раскаленный асфальт привокзальной площади. Несмотря на вечерний час, казалось, что солнце продолжало нагревать прибрежный городок на радость оккупировавшим его туристам. Был самый разгар сезона. А из поезда, на котором приехали друзья, высаживалась новая туристическая армия, уверенная, что всем найдется место в этом резиновом городе. На перроне мгновенно стало не протолкнуться.

– Ну, что, брат Леха, – поинтересовался Федор, щурясь на солнце сквозь листья акации, когда они шагов на пятьдесят удалились от здания вокзала, кипевшего словно разворошенный медведем улей, – куда дальше двинем? Где живешь-то?

– Отсюда далековато, – ответил Леха, – нет, конечно, если вспомнить марш-броски со снарягой, то в двух шагах. Да только тут все в гору надо забираться. Если не бегом, то минут за сорок дойдем. А мне сейчас как-то лень.

– Ну, тогда пошли на автобус, – кивнул сержант.

Приблизившись к остановке, рядом с которой выстроилось друг за другом с десяток разнокалиберных автобусов, Леха тормознул первого встречного мужика с котомкой.

– Слушай, мужик, какой тут теперь до улицы Войкова идет? – поинтересовался Леха и вдруг смутился, глядя на вытянутые корпуса маршрутных «мерседесов» и «фольксвагенов», разбавленных «газелями» и «пазиками». – А то изменилось тут как-то все, пока меня не было.

Мужик понимающе подмигнул и молча указал на табличку с номером, висевшую в десятке метров далее. Друзья быстро отыскали нужный автобус и, устроившись на задней площадке забитого народом «пазика», поехали вверх. Дорога огибала горные выступы, поросшие акациями и кое-где облепленные домами. Петляла серпантином. Минут через пятнадцать «пазик» высадил их, скрипнув несмазанными дверцами, на берегу какой-то речки с бетонными берегами и укатил дальше.

Оказавшись на набережной, Леха, вечно куда-то торопившийся, на этот раз спешить не стал. Подхватив мешок, он подошел к железному парапету и остановился, глядя вниз. Федор потянулся, разминая косточки, осмотрелся по сторонам. Автобусная остановка находилась на открытом пятачке. На этой стороне дороги стоял небольшой стеклянный магазинчик с гордой вывеской «Маркет». Рядом с ним притулился ларек, где торговали всевозможным алкоголем, и несколько столиков, слегка накренившихся, поскольку набережная шла вниз с большим уклоном. Горы как-никак. В двадцати метрах от ларька продавали всевозможные фрукты, по большей части арбузы, два деятеля с ярко выраженной восточной наружностью. Федор в национальностях не очень-то разбирался, все горцы для него были похожи друг на друга, как, положим, китайцы. Хотя русские для китайцев тоже наверняка были на одно лицо.

Ближайший дом у набережной находился в сотне метров вниз по течению. Сверху виднелся рынок, а рядом с ним целый квартал девятиэтажек, слепленных, как еще недавно было принято, по одному проекту во всех городах необъятной Родины. Прямо через дорогу стояла пятиэтажная «хрущевка», окруженная зелеными насаждениями. Глянув туда, где стоял его друг, Федор рассмотрел за рекой массивные четырехэтажные сталинские «особняки». Тоже целый квартал с ведущим к нему нешироким мостом.

Вечерело. По обеим сторонам реки в сторону моря тек живой поток отдыхающих с надувными матрасами, желавших насладиться «полезным» солнцем. Федор провел рукой по своему обмундированию, и ему вдруг дико захотелось сбросить его и немедленно искупаться. Ведь он уже был одним из них, гражданским, только еще в форме. И мог делать все, что хочет.

– Ты чего здесь застрял, Леха? – поинтересовался Федор, приблизившись к другу, который изучал протекавшую внизу мелководную речку, более похожую на ручеек, по сравнению с которой высота и ширина бетонной набережной казалась просто безумной. – Дорогу домой забыл?

– Да нет, – вяло отмахнулся Леха. – Не забыл. Приехали уже. Вон он, мой дом.

Федор проследил за вытянутой рукой. Она указывала на квартал девятиэтажек за рынком, прямо напротив моста.

– А чего стоим? – удивился сержант. – Думал, ты ближе к дому бегом побежишь. Родителей обрадуешь. Ты им хоть позвонил?

– Позвонил, еще с дороги, – кивнул Леха. – Батя на работе. Придет через час. Мать дома.

– Ну и чего ты тут торчишь? – удивился Федор. – Иди, обрадуй родителей. Они, небось, заждались.

– Прочувствовать хочу, что вернулся, – вдруг произнес Леха. – Вроде так давно дома не был. А вот постоять еще чуток хочется. Ведь как порог преступлю – все, другая жизнь начнется.

– Это верно, – согласился Федор, уловив настроение друга. – Тогда по пиву?

– Давай, – обрадовался Леха, словно только и ждал этого предложения.

Они взяли по бутылке пива. «Балтика» оказалась местного, «донского» разлива. Купили также вяленой рыбки и сухариков. Встали за столик, ближний к набережной. Выпили по глотку, помолчали.

Мимо сновали отдыхающие, но уже не раздражали своим довольным видом. Леха, которого обычно было не заткнуть, сейчас молчал, потягивая пиво. Федор хрустел вяленой рыбкой, рассматривая набережную и девушек, дефилировавших по ней в ярких купальниках. И в нем просыпалась жажда жизни. Ему вдруг захотелось быстрее вернуться в Питер, повидать родителей и Маринку, если еще не вышла замуж, – в последние месяцы службы он ей писал редко.

Хотя с Маринкой можно и не торопиться, подумал сержант, разглядывая яркие купальники. Жениться ведь он не обещал. Да и Маринка не собиралась «вешать такой хомут себе на шею» в двадцать с небольшим лет. Еще рано. Так ей говорили все подруги, проводившие вечера напролет на дискотеках. Не по годам рассудительный Федор с ними соглашался. Времена наступили вполне фривольные, живи, с кем хочешь, если есть возможность. Для любителей развлечений – просто рай. Где бы только денег набрать на эти развлечения? Но это был уже другой вопрос, из взрослой жизни, краешек которой только-только обозначился. И Федор, подобно Лехе, тоже не торопился переступать через порог. Рано еще загружаться на эту тему. Гуляй пока молодой. Взрослая жизнь все равно догонит.

Взвизгнув покрышками по разогретому асфальту, рядом с лотком «арбузников» остановился вусмерть затонированный «мерседес». Тонировка, впрочем, не скрывала его почтенный возраст. Из машины вылезло пятеро небритых восточных ребят в черных очках, расстегнутых на волосатых грудях цветастых рубашках с короткими рукавами и в шортах. У всех, словно знак принадлежности к общему братству, с шей свисали одинаковые золотые цепи. А ноги при этом украшали рваные шлепанцы.

Неторопливо прошаркав по асфальту к продавцам арбузов, они обменялись короткими фразами на незнакомом друзьям наречии. Сразу стало ясно, что это не покупатели, а «проверяющие». И проверяющих что-то не устроило. Один из них ни с того ни с сего вдруг въехал кулаком в ухо продавцу. Тот рухнул на свои арбузы, поколов с десяток полосатых шариков. Не обращая внимания на испуганных прохожих и бросив на прощание продавцам короткую фразу, местные хозяева жизни направились к ларьку, где перепуганная девушка тут же выдала им пачку денег и бутылку вина. Один из парней махнул продавцам, и те быстро доставили к столику спелую дыню.

Леха, сначала молча наблюдавший за экзекуцией, вдруг отодвинул бутылку пива в сторону и, выйдя из задумчивости, громко произнес, обращаясь к тому, который дал в ухо продавцу.

– Эй, ты, урод, а ну-ка извинись перед мужиком.

Расположившиеся за соседним столиком восточные ребята разом обернулись. А тот, к которому обращался Леха, в недоумении переспросил:

– Это ты мне сказал, солдат?

– Тебе, – подтвердил Леха. – А если ты плохо слышал, могу повторить.

Горец оценивающе смерил Леху взглядом и снисходительно попытался дать ему шанс.

– Это мои бараны, солдат, – пояснил он, с трудом выговаривая слова на неродном языке. – А это, – он взмахнул рукой, – мой район. Так что не лезь, русский. Пей свое пиво и уходи. А то хуже будет.

– Ошибаешься, – назидательно произнес Леха, – баран – это ты. А район мой. И ни одна черножопая тварь теперь тут распоряжаться не будет.

После этого вступления в голову главного горца полетела бутылка. Тот едва успел увернуться. Бутылка со звоном разбилась об асфальт. Федор обернулся к другу, хотел успокоить, но Лехи уже рядом не было. Мгновенно перейдя из состояния романтической задумчивости в состояние атакующего морпеха, тот одним прыжком оказался рядом с соседним столиком и вмазал ногой по мужскому достоинству недавнего собеседника. Тот взвыл и согнулся пополам.

Но остальные черные ребята оказались проворнее. И подготовка у них, похоже, имелась. Да только расслабились они от жизни на южном солнце, жирком обросли. А Леха с Федором еще не успели.

Боец, стоявший рядом с главарем, скинул шлепанцы и начал скакать вокруг Лехи, делая призывные движения руками.

– Давай, русский, давай! – выкрикивал он. – Посмотрим, кто сильнее. Я тебе все кости переломаю, а потом ты будешь у меня просить пощады.

Развязки Федор не увидел. Не до того было. Двое оставшихся боевиков бросились на него. И Федор с каким-то удовольствием выждал, пока первая накачанная и загорелая фигура окажется рядом, размахивая руками и ногами. А затем, немного отступив, обратил энергию наступавшего против него самого. Короткий захват руки, поворот корпуса, бросок, и горец, перелетев через парапет набережной, мешком рухнул вниз. Айкидо – великая вещь. Раздался глухой удар и отчетливый хруст. Федор даже решил, что перестарался. Горячий парень мог и насмерть разбиться, летел ведь с высоты не менее трех метров. Но раздавшиеся снизу вопли его успокоили. Значит, жив. Остальное залечит.

Федор бросил короткий взгляд на Леху. Тот, сбив первого противника, загнал второго в клетку с арбузами и просто месил ногами на глазах у перепуганных продавцов. Горец стонал, закрывая голову руками и орал: «Не надо, русский, не надо!»

А последний, увидев столь неожиданный поворот, выхватил пистолет. И навел его на Федора.

– Не подходи! – заорал он. – Застрелю, как собаку!

Сержант не поверил. Метнулся в сторону и вниз. Грохнул выстрел, вышибая кусок из бетонного парапета. Перекатившись через плечо, Федор «подрубил» стрелявшего под колени двумя ногами. Дуло вздернулось. Второй выстрел ушел вверх. Боец рухнул, выронив пистолет на асфальт и крепко ударившись затылком. Обезоружив противника, сержант оказался над ним и – уж очень обидно было здесь под пули подставляться – пару раз вмазал по морде и по ребрам для того, чтобы обезопасить себя от новых вариантов.

Встал, огляделся, решив, что дело сделано. Поле битвы осталось за ними. Трое лежали без движений. Один голосил снизу из полусухого русла реки, но его видно не было. Лишь главный «хозяин жизни» сидел, согнувшись под пивным столиком, обхватив свое поврежденное хозяйство, и скулил. Федор решил, что с него хватит. Но тут появился Леха и стал пинать его до тех пор, пока тот не затих. Затем поднял за рубашку и шорты, дотащил до «мерседеса» и разбил его головой боковое стекло. Потом открыл дверь и «забил» туда тело горца так, что только ноги его теперь безвольно свисали из машины.

Озверевший Леха являл собой устрашающее зрелище. Давно его Федор таким не видел.

– Да ты, я смотрю, уже прочувствовал возвращение, – заметил он, оглядываясь по сторонам, где из всех щелей на них глазели испуганные прохожие. – Пора сматываться, дружище. А то сейчас наверняка менты пожалуют. Не хотелось бы в первый день свободы оказаться в кутузке. Да еще неизвестно, кого мы с тобой только что отделали.

– Ты прав, – кивнул Леха, подхватывая вещмешок, и устремился через дорогу в заросший деревьями двор. – Беги за мной.

Быстро прошмыгнув дворами, через минуту они уже оказались в квартале девятиэтажек и стояли у дверей Лехиной квартиры на пятом этаже. 

Глава вторая Морская рыбалка 

Дверь открыла невысокая седовласая женщина с добрыми глазами. Обняв сына, она расплакалась.

– Ну, заходи, сынок, – сказала она, с трудом оторвавшись от него, – а то, что это мы в дверях стоим. И друга приглашай. Давно вас ждем. Поезд-то уже час как пришел.

– Да мы задержались немного, – оглянулся на друга Леха, подмигнув, – пива попили. Жарко очень на улице.

– Здравствуйте, – поздоровался Федор, опуская мешок на пол.

Леха не стал с порога потрясать мать происшедшим у «Маркета». После обеда дворы в городе напоминали пустыню. Пока бежали да по лестнице поднимались, им никто не попался. Как домой вошли, тоже, кроме матери, никто не видел. Может, и пронесет.

Потом они ели борщ, пили чай. А потом пришел отец Лехи, Владимир Валентинович, невысокий крепкий мужичок, много лет проработавший слесарем на судоремонтном заводе. Подобных ему людей, заслуживших всеобщее уважение (а это сержант доподлинно знал из многочисленных рассказов своего приятеля), на производстве во все времена звали исключительно по отчеству. В данном конкретном случае Ларин-старший, естественно, именовался Валентинычем. Он обстоятельно пригладил макушку, почесал кончик носа, крякнул, и на столе появилась беленькая. Сын-то уже большой. Солдат.

Валентиныч Федору понравился – простой рабочий мужик, привыкший честно пахать всю свою сознательную жизнь. Причем работать Валентиныч предпочитал больше руками и трудностей никогда не боялся. Сержант хозяину тоже пришелся по сердцу, как и Лехиной матери, Антонине Алексеевне.

– Мы ведь, Ларины, сюда из-под Воронежа переехали, – неторопливо рассказывал Валентиныч, наливая сержанту очередную рюмку. – Давно. Лет пятнадцать будет. Друг все зазывал, он тут большим начальником состоит. Цехом управляет на судоремонтном заводе.

Федор кивнул.

– Ну, а у меня в Воронеже дела как-то не складывались – не ладил с начальством.

Сержант бросил короткий взгляд на рядового Ларина и снова кивнул.

– Друг мне тут предложил приличную работу по специальности. Да и море рядом. А я же без рыбалки не человек. Вот и переехали. Мать сначала переживала, огород ведь оставить пришлось, а потом привыкла. Устроилась работать в местную школу, ну и по хозяйству само собой…

Так они просидели не меньше часа, пока разговор не перетек на отвлеченные темы.

– Ты, сержант, говорят, по истории спец, – стал задирать Федора слегка разомлевший Валентиныч, подмигивая расположившемуся рядом сыну, – полководцев древних изучаешь?

– Есть немного, – скромно согласился Федор, закусывая грибочками, заботливо выставленными на стол прямо перед ним Антониной Алексеевной. – Римской тактикой интересуюсь. По тем временам самая передовая армия была.

– А зачем? – продолжал Валентиныч. – Ну, на кой хрен тебе это знать? Да еще каких-то римлян. Они же автоматов не имели. Шашками дрались. Окажись сейчас они здесь, супротив вас вон с Лехой, да вы же их покрошили бы в мелкий винегрет из своих стволов и бронетехники, верно? Какой ныне смысл от их тактики?

– Верно, – кивнул Федор, пропустив «шашки» мимо ушей. – Только вот если бы мы случайно оказались без «стволов» – пришлось бы повозиться. И, скорее всего, порубили бы нас в мелкий винегрет.

– Да брось ты, – хлопнул его Валентиныч по плечу, а сына приобнял. – Таких орлов? Не верю.

Федор с Лехой дипломатично промолчали.

– Вон у меня сосед по площадке, – продолжал развивать тему Лехин отец, – археолог. Тоже все копает какие-то курганы. Ямы роет с утра до ночи. Делать ему не хрен. Говорит, скифов каких-то ищет, тоже хочет историю двигать. А я думаю, золото откопать придумал. У нас ведь тут этих могильников с кладами – тыщи.

Валентиныч наклонился к Федору и прошептал заговорщицки:

– А в прошлом месяце он в Крым поехал свои курганы копать. Так его там местные татары чуть самого не закопали. Говорил, что влез в могильник какого-то царька, так они возмутились. Живой вернулся, и то ладно.

За окном уже стемнело, когда Леха наконец рассказал сильно захмелевшему отцу об инциденте с горцами. Тот даже крякнул от такого поворота событий. На кухне, пропитанной водочными парами и ароматом разносолов, повисла тревожная тишина.

– Хорошо, что мать уже спать пошла, – высказался отец, – я же там был часом позже. Видел, что случилось.

– И что? – не выдержал Леха, подавшись вперед.

Валентиныч помолчал, потом налил себе еще водки.

– Грохнули вы одного, вот что, – процедил он сквозь зубы.

– Которого? – не унимался Леха.

Валентиныч выпил, закусил огурчиком.

– Труп из машины вытаскивали.

Леха с Федором переглянулись. Но сержанту показалось, что на лице бывшего рядового не было и тени раскаяния.

– Я когда из автобуса вышел, – продолжал Валентиныч, – там уже толпа собралась. «Скорая», менты. До сих пор поди копошатся. Одного из этих айзеров подняли аж из сухого русла. Вы ему все ребра переломали и ногу. Еще двое еле двигались. За что же вы их?

Оба морпеха, давно сидевшие за столом в тельняшках, скинув кителя, еще не успели ничего сказать, как он сам заговорил дальше:

– Хотя давно пора было их приструнить. Этот Вагит совсем оборзел. Уже среди бела дня прохода не давал добрым людям.

– А кто это, Вагит? – спросил Федор.

– Да местный бандит, – ответил Валентиныч, – а папаша его – местный депутат. Такие дела, говорят, проворачивает за казенный счет. И когда только на таких управу найдут. Разворовали страну, сволочи. В общем, у них здесь все схвачено. Так что, ребята, наломали вы дров. Нечего сказать.

Леха встал, достал из кителя пачку сигарет и, сделав несколько шагов из тесной кухни, оказался на балконе. Зажег сигарету, затянулся. Провел рукой по волосам. Федор тоже вышел, но больше для того, чтобы свежим воздухом подышать и осмотреться. С балкона пятого этажа выходившей на набережную квартиры была отлично видна площадь перед мостом, рынок и чуть в стороне тот самый «Маркет», где все и произошло. Сейчас место было огорожено красной ленточкой. «Мерседес» остался на месте. Рядом пристроился милицейский «уазик» с мигалкой, неподалеку копошились криминалисты.

– Как ты думаешь, – произнес Федор, – сколько времени пройдет, прежде чем за нами менты придут? Выспаться хоть успеем?

Леха молчал, только сильнее стал затягиваться.

– Я с этой сволочью все равно мириться не буду, – процедил он наконец. – Чтобы они у меня в районе свои порядки наводили? Ни хрена.

– И что? – уточнил Федор. – Пойдешь в робингуды, пока всех не перебьешь? Или в милицию?

– Ты умный, – огрызнулся Леха, – ты и придумай. А меня, когда вижу эти наглые рожи, сразу в драку тянет.

– Это я давно заметил, – проговорил Федор, разглядывая копошение на месте недавней битвы. – Вот что, солдат, я думаю. Может, кто из прохожих нас и заметил, но ведь надо еще доказать, что это были именно мы. А если доведется опять с айзерами пересечься – уйдем в отказ. Первый раз видим, что бы ни говорили. Мало ли в городе морпехов шляется. Других идей у меня пока нет. Вычислят нас все равно, но если мы себе обеспечим, так сказать, алиби, то шанс у нас есть. Где, ты говоришь, стоит твоя лодка?

От удивления Леха даже выкинул недокуренную сигарету вниз. Окурок прочертил ночной воздух маленьким метеором и разбился об асфальт, распавшись на искорки.

– Батя, – обернулся он к отцу, – наша посудина в порядке?

– А то как же! – вскинулся Валентиныч. – В гараже стоит. Только позавчера в море ходил, да мотор хотел потом перебрать, но не успел. Барахлит немного. Зачем тебе?

– Да дело в том, что мы с вашим сыном, Владимир Валентинович, – ответил за друга Федор, – собирались на морскую рыбалку сходить. Так давно мечтали, что как с поезда сошли, так сразу на берег и отправились. У вас ведь гараж где-то на берегу?

– Ну да, – не понял намека захмелевший Валентиныч. – Аккурат слева от порта. Не доходя до городского пляжа – причал. Там у нас рыбаки с яхтами да катерами кучкуются. Правда, отец Вагита давно хочет его прихватизировать, но пока руки еще не дошли.

– Так у вас яхта? – переспросил Федор.

– Да какая это яхта? – услышал он в ответ сквозь звуки льющейся в стакан водки. – Так, одни слезы. Шаланда, но парус и мотор имеются. В море на катрана сходить можно. Слыхал про такого?

– Слыхал, – кивнул Федор.

– Правда, недалеко, – добавил Валентиныч, опрокидывая в себя водку привычным движением. – Все ж таки не крейсер.

– Да нам далеко и не надо, – кивнул Федор, возвращаясь с балкона обратно за стол. – Денек в море проболтаться, а вечером назад.

Сержант резко нагнулся вперед и произнес, отчетливо выговаривая слова:

– А нас вы, Владимир Валентинович, еще в глаза не видели. Ясно? А если соседи нас заприметили – примерещилось.

– А-а-а-а… – наконец сообразил хозяин. – Молодец парень.

Валентиныч налил сержанту стопку, а себе привычную дозу, стакан.

– Так оно лучше. Может, и вывернешься. А заодно и моего охламона вытянешь из этого дерьма. А иначе… не знаю, чего с ним будет… если найдут.

– Ключи где? – перешел к делу Федор.

– В шкафчике, – махнул рукой захмелевший Валентиныч. – Леха знает…

И помолчав, добавил, глядя на сидевшего напротив сына:

– Эх, сынок, мать бы пожалел… Да чего уж теперь. Прячьтесь пока… с глаз долой. А ей я объясню… как-нибудь.

Морпехи быстро переоделись, чтобы идти по улице, не привлекая внимания. Леха разыскал свою старую одежду. Он сам был не маленький, а потому из нее кое-что пришлось впору и более крупному Федору. Обмундирование отец обещал спрятать так, что никто не найдет. Друзья собрали со стола в мешок еды и выскользнули на улицу глубокой ночью. Само собой, машину ловить не стали – не хотели лишний раз светиться. Леха, выросший на этих улицах, дорогу знал и сначала, чтобы обойти место драки с горцами, где все еще работала милиция, повел друга наверх. Затем они пересекли русло пересохшей реки и оказались на другом берегу, в квартале сталинских «особняков». Там было много зеленых насаждений, которые вкупе с темнотой полностью скрыли беглецов. Здесь друзья повернули обратно и, прячась, словно тати, торопливо зашагали в сторону порта. Мимоходом Леха объяснил, что этот жалкий ручеек превращается во время паводков в такую бурную реку, что и этих высоких ограждений иногда не хватает.

Район Туапсе, притулившийся между отрогом горы и рекой, был немноголюдным и тихим, почти окраиной. По нему друзья дошли без приключений почти до самого моря и достигли порта, над которым, освещая какие-то огромные сооружения, горели прожектора. Лишь здесь они перешли реку по узкому навесному мосту, взяли левее и углубились в городские кварталы. Чтобы достичь гаражей, предстояло обогнуть весь порт, раскинувшийся на большой территории.

– Батя говорил, – сообщил Леха на ходу, продвигаясь вдоль бетонной стены, – что здесь даже яхта Путина иногда базируется. На пирсе.

Он остановился, осмотрелся по сторонам. Центр города, где было много света и шума от туристов, прожигавших деньги в местных ресторанах, а также главная дорога на пляж благополучно остались слева. Путь морпехов лежал правее, через промышленные кварталы и примыкавшие к ним невысокие частные домишки. Люди попадались и здесь, несмотря на ночное время, но было их гораздо меньше, а по мере удаления от центра прохожие и вовсе пропали. Оставалось опасаться только любителей ночной рыбалки.

– Яхта Путина, говоришь? – заинтересовался Федор.

– Ну да, – подтвердил Леха, бодро вышагивая на полшага впереди, – само собой, не официальная. Какой-то арабский шейх ему подарил, говорят, в обмен за тайные дипломатические услуги. А внутри – сплошная роскошь.

– Ты там был? – удивился Федор.

– Не, – махнул рукой Леха. – Говорят…

Скоро показались и гаражи. Они смутно темнели на небольшом участке берега между высоченной стеной порта и прижимавшими с суши мрачными домами. Здесь местные рыболовы хранили свои шаланды и катера. Пирс тянулся метров на тридцать, к нему было привязано множество лодок.

Федор поднял голову и взглянул на небо. Светало. Он даже смог различить несколько лодок, болтавшихся в акватории на небольших волнах. Дул легкий ветерок, но в целом ночь над морем была спокойной и действовала на него умиротворяюще. В голове шумело. Хотелось прилечь и отдохнуть. Но вместо этого следовало действовать быстро и создавать себе алиби.

– Давай скорее, – проговорил Федор, – а то, неровен час, еще кого-нибудь принесет.

Гараж оказался электрифицирован. При свете тусклой лампочки сержант рассмотрел имевшееся в их распоряжении плавсредство – большую деревянную лодку коричневого цвета, метров четырех в длину и приблизительно полутора в ширину. Лодка напомнила Федору угловато сработанный швертбот типа «ОК», на котором он пару месяцев ходил в детстве шкотовым, когда отец пытался заставить сына заниматься спортом. Но интерес к яхтам быстро пропал, зато возник интерес к плаванию. В одном из выходов мальчишка упал за борт и чуть не утонул.

Продолжая рассматривать лодку, сержант заметил в центре настила на днище отверстие под небольшую мачту, которую Леха уже разыскал в глубинах лодочного гаража и подтаскивал поближе. На корме, кроме всего прочего, имелись крепления под навесной мотор.

– Навигация есть? – уточнил Федор, хотя ответ напрашивался сам собой.

– Нету ни черта, – прямо ответил Леха, доставая видавший виды парус. – Только карманный компас и тридцатикратный бинокль.

Федор взял компас и бинокль себе. К счастью, в хозяйстве Валентиныча имелись пробковые спасательные жилеты привычного ярко-рыжего цвета, и это его немного успокоило. Все же в море выходят, а оно любит пошутить, особенно над тем, кто не подготовился к встрече.

Закрепив мотор, друзья вытащили лодку из гаража и спустили на воду. Леха установил мачту на место, приладил руль и парус. Покидав на дно мешок с едой, в котором что-то звякнуло, всю рыбацкую одежду и удочки (даже кое-какая наживка нашлась), они на веслах отошли от берега.

Отгребли метров двести, и уже там Леха завел мотор. К тому моменту небо просветлело еще сильнее.

– Далеко плыть-то собрался? – удивился Федор, оглядывая акваторию, в которой болталось штук пять лодок, и светящийся огнями город, – удочки-то можно и здесь покидать.

– Не боись, сержант, – оказавшись в море, Леха снова обрел былую говорливость, – тут места знать надо. Я же тебе обещал морскую рыбалку, будет тебе рыбалка. А здесь, кроме бычков в машинном масле, ничего не поймаешь. Тут одни лохи рыбу ловят. Надо дальше идти.

– Ну, давай, – согласился Федор. – Только для начала вдоль берега пройдемся. Вдруг клевать начнет?

Старый советский моторчик призывно заурчал, и лодка, развернувшись носом в сторону Крыма, ходко пошла вдоль берега, оставляя за собой пенную волну. Леха сидел на руле, а сержант устроился на скамейке под мачтой, накинув на плечи джинсовую куртку. В столь раннее утро на воде было довольно свежо.

Пока они огибали порт, Федор Чайка разглядывал все, что попадалось на глаза. Сначала город, огни которого становились все более тусклыми, растворяясь в лучах рассвета. Затем огни маяка и четыре колоссальных сухогруза, стоявших в море на якорях в ожидании разрешения войти в порт. Два судна были под турецким, один под греческим флагом. А четвертый Федор не распознал. Наверное, какая-нибудь Малайзия или Папуа Новая Гвинея, которая в конечном итоге могла оказаться зафрахтованной обычными русскими контрабандистами.

Оставив порт за кормой, шаланда Валентиныча прошла примерно пару миль вдоль берега, который представлял собой скалы с тонкой прибрежной полосой, усеянной отдельными крупными обломками. Днем здесь загорали нудисты и гуляли многочисленные дикие туристы, не желавшие ограничиваться суетливыми городскими пляжами Туапсе. Сейчас на берегу было пустынно. Лодка плыла всего в сотне метров от берега, и Федор даже без бинокля рассмотрел несколько палаток.

– Дикари, – пояснил Леха, проследив за взглядом товарища. – Встанем пока здесь. Проверим место.

Они кинул в воду якорь на длинной веревке, ушедшей в воду метров на десять. Федору приятель определил спиннинг, а сам, достав удочку, стал прилаживать снасти. Покончив с первым занятием, переключился на изготовление странной наживки из какой-то смеси, прихваченной в гараже. Пока он этим занимался, Федор уже несколько раз закинул блесну, но безрезультатно.

– Сержант, – предложил Леха, погладив мешок с едой, в котором что-то призывно булькнуло, – может, махнем за удачу по стопарику?

Федор посмотрел на поднимавшееся солнце, предвещавшее жару, и отказался. Тогда Леха, не задумываясь, махнул в одно лицо: сделал пару глотков из бутылки водки, которая обнаружилась в мешке вместе с железной банкой тушенки, завернутой в бумагу колбасой, хлебом и огурчиками.

– Ты воды захватил? – уточнил Федор, прикидывая, какой сушняк у них обоих скоро начнется.

– Обижаешь, командир, – Леха предъявил две пластиковые бутыли минеральной воды «Нарзан».

– И то дело, – кивнул Федор, сматывая леску и снова закидывая спиннинг.

Леха тем временем капнул в свою хитрую смесь масла из специального пузырька. Накатал липких шариков, наживил один на крючок и тоже закинул удочку. Ярко-красный поплавок поплясал среди зеленых волн минут пять и вдруг неожиданно ушел на глубину. Довольный морпех подсек, вытащив добычу – небольшого скользкого бычка. Глядя на его страшную морду, Федор решил, что такую рыбу надо снимать в фильмах ужасов.

– Неплохо для начала, – объявил Леха и насадил новый шарик.

За полчаса Леха натаскал пяток бычков и несколько плоских серебристых рыбок, походивших на плотву. Затем клев прекратился. Федор же так ничего и не вытащил.

– Надо место менять, – назидательно сказал Леха и завел мотор.

Они прошли вдоль берега в сторону Крыма еще несколько миль, проверив не один десяток мест. Но рыбы было очень мало, да и попадалась все больше мелочь.

– Не клюет ни черта, – пожаловался Леха, когда они перекусывали прихваченной снедью, – надо дальше в море идти. Вся крупная рыба там.

В очередной раз, отстояв часок на новом месте, друзья поймали всего одного бычка.

– И твой катран там ловится? – уточнил сержант, с безнадегой глядя на неуловистый спиннинг.

– Там и акулы ловятся, – пошутил Леха.

– А бензина на обратную дорогу хватит? – спросил Федор.

– Хватит, – успокоил Леха, привычным движением запуская движок, – и туда, и обратно. Я запасную канистрочку захватил на всякий случай. А, если что, на парусе дойдем. Ветер с моря дует.

– Ладно, – махнул рукой Федор, глянув на часы, которые показывали уже второй час дня, – поплыли.

И хотя их главной целью было просто провести этот жаркий день в море, его уже против воли захватил рыбацкий азарт. А какой рыбак стерпит, что у него не клюет, и друг его давно обошел в добыче?

За пару часов приятели отошли от берега на приличное расстояние, так, что тот стал едва заметной полоской, и дрейфовали теперь по ветру. Пару раз Федору даже улыбнулась удача, он поймал-таки катрана, которого местные величали не иначе, как черноморской акулой. Но и здесь, посреди открытого всем ветрам пространства, клевало как-то не слишком удачно. К тому же после выпитого вчерашней ночью больше хотелось прилечь, нежели размахивать спиннингом. За день болтанки жесткая скамейка натерла на мягком месте вполне приличную мозоль.

– Ладно, Леха, – предложил Федор, посмотрев на часы, которые показывали начало шестого, – пора к берегу двигать. На алиби мы уже наплавали. Скоро смеркаться начнет, а наша посудина не предназначена для кругосветных круизов.

– Уговорил, сержант, – Леха быстро смотал удочки, – мне и самому надоело. Не клюет, хоть ты тресни. Но зато будет что вспомнить, это ж твоя первая морская рыбалка получается, как ни крути.

– Получается, – согласился Федор.

– До дому дойдем – отметим, – добавил неугомонный Леха.

С ловкостью обезьяны он пробрался с носа на корму и дернул трос. Никаких звуков Федор не услышал, привычного утробного тарахтения не раздалось. Только ветер посвистывал в ушах. Леха удивился и дернул еще раз. Тот же результат.

– Что с мотором? – напрягся сержант, вспомнив вчерашний рассказ Валентиныча.

– Черт его знает, – ответил Леха. – Сейчас гляну.

Он подхватил валявшуюся на дне холщовую сумку с ремкомплектом и достал оттуда отвертку. Быстро снял крышку мотора и долго возился в нем, несмотря на то, что волны раскачивали рыбацкое суденышко довольно прилично. Ветер начал свежеть. Через полчаса вынужденного наблюдения за волнами сержант перестал ждать радостных реляций. Кроме того, он заметил на горизонте, затуманившемся и почти уже не разделяющем небо и море, одну очень неприятную тучу, быстро приближавшуюся к ним.

– Эй, моторист, – крикнул он, – кончай возню. Давай, парус ставь. Что-то мне эта рыбалка перестает нравиться.

Леха не спорил. По его перемазанному маслом лицу было видно, что он сделал все, что мог. И даже больше. Для человека, который в моторах почти не разбирался. Он привязал потрепанный временем парус к веревке и парой ловких движений поднял его вверх. Ветер мгновенно надул парусину. Лодка ожила, и ее бессмысленный дрейф сменился направленным движением к берегу, сейчас едва различаемому по правому борту. И, несмотря на ясный вечер, уже начавшему скрываться в легкой дымке.

Леха устроился у руля и, поглядывая на подозрительные тучи, выраставшие над морем, выдерживал нужный курс. Что, впрочем, не составляло труда – все вооружение лодки ограничивалось одним парусом, управлять которым при необходимости мог и сам кормчий. Федор собрался было как-то поучаствовать, помочь Лехе, но тот и сам неплохо обходился.

Минут двадцать они шли ровно, и сержант уже стал успокаиваться, радуясь в душе медленному приближению берега, но ветер все свежел. Волнение усиливалось. И, наконец, неожиданно налетевший шквал перебросил парус со всей оснасткой на другую сторону, чуть не сметя Чайку за борт. Тот едва успел пригнуться. Лодка резко накренилась, уйдя с курса, и рулевой долго не мог вернуть ее в нужное положение.

– Едрена мать, сержант! – крикнул Леха. – Нас сносит в сторону.

Ветер, так долго и плавно дувший в сторону берега, стал вдруг резким и порывистым. Он несколько раз менял направление, а потом, словно определившись, почти изменил его на противоположное. Теперь их гнало вдоль берега и даже, скорее, от него, в открытое море. Погода портилась на глазах. Еще через полчаса, пока приятели упорно боролись с ветром, воздух вокруг потемнел – их догнали низкие облака с дождем.

– Леха, – попытался пошутить сержант, – ты прогноз вчера случайно не смотрел?

Но Леха шутки не оценил. Да и Федору скоро стало как-то не по себе. Видимость резко снизилась, берег пропал во влажных сумерках. Дождь уже не накрапывал, а сек косыми струями. С бортов захлестывали разъярившиеся волны. Чтобы не перевернуться и сохранить хотя бы слабую надежду на спасение, они убрали парус и даже сняли мачту, бросив все это на дно лодки, рядом с валявшимся там мотком веревки. Затем надели спас-жилеты.

Вцепившись в обшарпанный край борта и глядя в низкое серое небо, которое уже почти смыкалось с волнами, Федор припомнил невеселую шутку из арсенала северных рыбаков. «Мы надеваем спас-жилет, – говорил ему как-то один из них, – только для того, чтобы потом нашли наши трупы. Вода-то все равно холодная. Двадцать минут и готово». Оставалось надеяться на то, что в Черном море вода намного теплее.

Теперь их швыряло по волнам, как оторвавшийся поплавок. Морпехи безрадостно прикидывали, что налететь на камни было бы не самым плохим вариантом. Это могло означать, что берег все-таки близко, выберутся. Но лодку продолжало нести неизвестно куда. Скоро совсем стемнело, и начался настоящий кошмар. Ветер, по ощущениям, был узлов сорок, а то и все пятьдесят[4], выл между скамьями, играючи смахнул за борт мешок из-под продуктов и остатки Лехиной наживки. Безвольную посудинку бросало с волны на волну, и Федор ждал, что она вот-вот разломится пополам. А когда раздался хруст, и мотор ушел на дно, волны стали захлестывать не только через борт, но и через корму, у которой оторвало верхнюю кромку. Пришлось вычерпывать воду консервной банкой, оставшейся после наживки.

Как долго это длилось, Федор не смог бы сказать. В кромешной тьме он потерял счет минутам, а может, и часам. Потом они оба одновременно прекратили совершенно бесперспективное сражение с захватывающей все новые плацдармы стихией. Бутылки с «Нарзаном» всплыли и стали больно колотить по ногам. Один раз Федора приложило по ребрам незакрепленной мачтой. Спустя время смыло за борт оба весла. Чтобы с ними не случилось того же, измученные бойцы привязали себя веревками к скамейкам, легли на них и стали молиться морским богам.

Глава третья Неизвестный мир

Открыв глаза, Федор подумал, что уже попал в рай для морпехов. Судя по лазурному цвету неба, это должно быть где-то на островах Баунти с разгуливающими по ним дикими красотками-шоколадками, с вином дешевле воды, с рыбой, без посторонней помощи выпрыгивающей на берег, куда высаживать десант – одно удовольствие.

В этом мире было чудовищно тихо. Ни рева урагана, ни треска ломающегося дерева. А может, он просто оглох? Федор облизал соленые губы и сплюнул, в глотке остался мерзкий привкус морской соли. Попробовал пошевелить одеревеневшими пальцами – получилось, но не сразу. Спиной Федор тут же ощутил жесткое ребро скамейки. На ногах лежало что-то длинное и тяжелое. Весь мир вокруг мерно раскачивался. «Судя по тому, как мне плохо, я еще жив», – подумал сержант. И слегка приподнял голову.

Он был в лодке, слава богу, не один. Леха лежал рядом, привязанный к скамейке, но еще не очухавшийся. Ноги сержанта придавила мачта – с виду целая. Федор на ощупь развязал узлы и, собравшись с силами, рывком сел. Оттолкнул мачту, которая ударилась в борт с тихим стуком.

– Значит, не глухой, – осматриваясь, пробормотал сержант. – И не немой.

В лодке было полно воды, в которой плавали разбухшие куски хлеба, бумажная обертка от колбасы и – о чудо! – на дне сверкнула банка консервов с тушенкой, не смытая за борт водой. Но сколько ни пытался изможденный жаждой сержант найти заветную минералку, все было тщетно. Он только сглотнул соленую слюну и матернулся. Рядом застонал Леха. Чайка перебрался ближе, помог ему развязать узлы и сесть.

– Ну, как ты? – прохрипел Федор.

– Да жив вроде, – выдавил из себя Леха неуверенно и тут же закашлялся.

Несколько минут он озирался по сторонам, не понимая, что происходит.

– Где мы, сержант? – пробормотал он наконец таким тоном, что было непонятно, спросил он Федора или просто думает вслух.

– Еще не в раю, – ответил Федор и осмотрелся еще раз.

– Значит, не приснилось… – прохрипел Леха. – И то ладно.

– Не боись, – успокоил его Федор. – Шторм выдержали, теперь не пропадем. Интересно, берег далеко?

Вокруг, насколько хватало глаз, качались волны. Ветерок дул слабенький, освежающий, а не ломающий мачты. Сержант глянул на часы и недовольно чертыхнулся: на запястье осталась только светлая полоска. Всю армию с ним прошли, а здесь пропали! Время придется определять на глазок. С днями проще: раз желудок от голода не свело, значит, без сознания они пробыли не больше суток.

Тем временем Леха уселся на скамейке, покрутил головой и заявил:

– Жрать охота. И пить.

– Пить нечего, – огорчил его Федор, – а пожрать: вон там, под твоей скамейкой пайка консервов утопла. Только вскрыть ее тоже нечем.

– Как это нечем, – встрепенулся Леха, услышав про еду, – а ремкомплект?

Он тут же полез под скамейку и извлек оттуда банку тушенки, а заодно и бинокль, который чудом не утонул в морской пучине. Там же лежала и тяжелая сумка с набором железяк, которая не вылетела за борт во время качки только благодаря своей тяжести. Сумка была закрыта на молнию и тихонько булькала от каждого прикосновения. Вылив из нее воду и найдя отвертку, Леха немедленно вспорол брюхо консервам и стал жадно запихивать куски жирного мяса себе в рот все тем же инструментом.

Тем временем Федор нащупал у себя в кармане под жилетом компас, извлек на свет, покрутил немного в руках и вытянул руку поперек правого борта:

– Север там. Как считаешь, нам куда?

– Если на север, то к хохлам, если на восток, то к грузинам, если на запад, то к болгарам, если на юг, то к туркам. В общем, будем рулить в Туапсе, – ополовинив банку, Леха протянул тушенку другу вместе с засаленной отверткой, а сам, немного повеселев, принялся обследовать израненное плавсредство. Пока Федор ел, Леха составил картину повреждений.

– Могло быть и хуже. Мотор утопили. Но, к счастью, батя нормальный транец поставить не успел, отгрызло только верхнюю часть кормы. А то давно бы утонули. Весла смыло, зато руль на месте. Мотор у меня чуть сбоку стоял. И мачта с парусом не уплыла. Живем, сержант!

– Хорошо я на первую рыбалку сходил, – криво усмехнулся Федор, – век не забуду.

Леха быстро воткнул мачту на место – с виду она показалась целой. Схватившись за нее, встал на самый край борта и оттуда опорожнил свой мочевой пузырь.

– Дельфинов не напугай, – посоветовал ему Федор.

– Они и не такое видали, – успокоил друга Леха и философски заметил: – Круговорот веществ в природе, понимаешь.

Закончив столь необходимую процедуру, он стал привязывать парус. Это дело оказалось хитрое – все веревки разорвало к чертям и, чтобы наладить из них нормальные шкоты, предстояло повозиться.

Федор тем временем доел тушенку, взял со скамейки бинокль и стал разглядывать морские просторы в надежде увидеть какой-нибудь корабль. Все ж таки Черное море – это не Антарктика, перекресток торговых путей. Корабли должны ходить часто. Может, кто заметит терпящее бедствие яхту, возьмет на борт? Или хотя бы на буксир? Здешнее море маленькое, куда ни плыви – скоро в берег уткнешься. Но болтаться даже несколько дней без воды – удовольствие небольшое.

Слева и справа он ничего не обнаружил, впрочем, как и прямо по курсу. Только белые барашки волн мерно вздымались, сменяя друг друга. Зато когда он обернулся и посмотрел назад, то глазам своим не поверил. Курсом на север шел целый караван кораблей. Правда, это были не сухогрузы, а какие-то парусники.

– Леха! – крикнул сержант, оторвал бинокль от глаз и мельком скользнул взглядом по промокшему ремкомплекту. – Ты глянь! Какие-то яхтсмены. Надо сигнал подать. Ракетницы у нас тут нет?

– Да откуда…

Леха бросил свое занятие, вскинул ладонь к глазам, прикрываясь от солнца, громко хмыкнул, выхватил у друга бинокль.

– Везуха! – подтвердил он, приглядевшись. – Я же говорил, сержант, не пропадем. Только откуда здесь столько парусников, регата, что ли?

– Да какая на хрен разница? – Федор забрал бинокль обратно. – Регата – это тоже хорошо. Не дадут же они пропасть братьям-яхтсменам. Вяжи быстрее свои веревки, надо выйти на их курс, а то мимо пройдут и не заметят. Ишь как быстро чешут. На всех парусах!

– Ясен перец, быстро, – подтвердил Леха, довязывая последний узел и осторожно поднимая парус, – ветер-то попутный.

Едва он это сделал, как парус наполнился ветерком, и лодка ощутимо качнулась вперед. Мачта натужно скрипнула. Федор с опаской на нее посмотрел, но, к счастью, ничего не отвалилось. Леха прыгнул к рулю и постарался выправить нос лодки так, чтобы он пересекал курс приближавшихся парусников. Минут через сорок расстояние между ними сократилось примерно до мили.

– Давай-давай, – подбодрил Чайка рулевого, – еще немного и будем рядом. А там нас сразу заметят. Если еще не разглядели.

Он в нетерпении вскинул бинокль – силуэты «яхт» тут же выросли в несколько раз. Но что-то с этими кораблями оказалось не так. Были они какие-то неправильные, несовременные. Даже для парусников.

Федор смотрел на них минут пять, не отрываясь, и вдруг поймал себя на мысли, что похожие суденышки видел, и не один раз. Но не в море, не в порту у причалов или в репортажах о гонках. Он видел что-то похожее в книгах. В справочниках по истории античного флота.

Кораблей он насчитал ровно шесть. Первые четыре имели относительно короткие, почти круглые корпуса и по одной вертикальной мачте с прямоугольным парусом. Еще один парус висел спереди, на наклонной мачте. Присмотревшись к корме первого из судов, Чайка понял, что «нормального» руля там нет, а есть только рулевое весло. Даже два. По одному с каждой стороны. Парусники эти были довольно большими. На глаз не меньше тридцати метров. Не танкер, конечно, и не сухогруз. Но все равно, махины изрядные. Не лодки для прогулок.

Но главный шок он испытал, когда перевел бинокль на замыкавшие караван суда. Они шли парой, одно за другим, и длина каждого почти вдвое превышала размеры головных. С виду они смахивали на самые настоящие квинкеремы[5]. Или пентеры, как их еще называли древние мореплаватели. Не самые маленькие, даже для нынешнего времени, боевые корабли. А по античным меркам это вообще были пятипалубные линкоры, на которые даже не всегда ставили тараны, поскольку на борту хватало метательных машин, чтобы уничтожить вражеское судно задолго до того, как оно успеет приблизиться.

Две мощные мачты, с прямоугольными парусами, наполненными ветром и увенчанными штандартами с изображением диска и полумесяца, влекли пентеры вперед. Чайка помнил, что у них должны быть и весла, причем в несколько рядов. Сколько именно, сейчас не разобрать: все порты задраены. Над самой водой что-то тускло поблескивало вдоль всего грандиозного корпуса, заканчивавшегося кормой в виде загнутой вверх и вперед балки, слегка напоминавшей хвост не то животного, не то рыбы. Присмотревшись, Федор с удивлением понял, что это металлические плиты – бронирование от таранного удара. А на носу, на выступавшей вперед на несколько метров балке угадывался и сам таран.

Федор перевел взгляд повыше – на палубе вдоль поручней были закреплены овальные щиты. За ними сержант с трудом, но различил несколько человек в доспехах. Видимо, капитан корабля и его помощники. Или командир морпехов, отряд которых неизменно входил в команду подобного корабля.

– Ни черта не понимаю, – пробормотал Чайка, отрываясь от бинокля.

– Ну, что там видно, сержант? – уточнил Леха. – Иностранцы?

– Не уверен. Больше всего это похоже на античный караван грузовых судов под охраной военных, – пробормотал ошарашенный Федор. – Может, киношники? Тогда точно не наши. У наших на такую декорацию денег не хватит. Проще на компьютере нарисовать…

– Может, клуб любителей древних кораблей? – неожиданно высказал здравую мысль Леха, не меняя курса. – Сейчас таких немало. Забугорные в основном. Я слыхал. Строят черте что за бешеные деньги, сами в доспехи разные наряжаются, а потом рассекают на деревянных баржах по морям, что твои древние греки. Рекорды устанавливают. Выясняют, может эта посудина плавать или сразу потонет? – он даже сплюнул за борт. – Хотя нам-то какая разница? Главное, чтобы до Туапсе дотащили, а не к себе за границу.

– Ну да, – рассеянно согласился Федор, вцепившись в борт и припоминая, где он мог видеть этот штандарт, диском и полумесяцем?1 В Риме, кажется, таких не было. В Греции тоже. Но с уверенностью он сказать не мог. Не настолько хорошо успел изучить вопрос.[6]

Между тем они сближались с этим странным караваном и даже слегка его обгоняли. Леха прикинул на глаз скорость, с которой они шли, и выдал расчет:

– Успеем. Аккурат на первые корабли выходим, если не свернут. Скоро войдем в контакт. Давай маши руками, сержант, а то вдруг не заметят?

Он посмотрел на приближавшиеся корабли, облизнул соленые губы и, как ни в чем не бывало, продолжал держать курс. Похоже, Леху совсем не волновал их странный и вычурный вид. Корабли как корабли. С парусами – и ладно. Грести не придется. Федор даже позавидовал полному отсутствию воображения у своего друга. А вдруг они сейчас участниками киносъемок окажутся? Или масштабной инсценировки? Или вообще во время шторма в далекое прошлое провалились? Вот уж тогда точно смешно получится…

Когда до квинкерем оставалось не больше сотни метров, их наконец заметили. Федор отчетливо разглядел трех черноволосых и бородатых мужиков, стоявших у ограждения на борту «грузовика». Одетые в серые балахоны, они с интересом разглядывали тельняшки изможденных морпехов – сине-белые полоски морской души. Единственное, что осталось на друзьях из военной формы.

Первый корабль на полном ходу прошел мимо, несмотря на дикие крики, которые издавали оба друга, и яростное жестикулирование.

– Подойди ближе, – неуверенно посоветовал Федор, хотя лодку с развернутым парусом любой раззява не проглядел бы даже ночью.

Леха выполнил приказ и приблизился еще метров на пятьдесят, а потом даже свернул на параллельный с караваном курс. Но неизвестные мореплаватели, с интересом разглядывавшие морпехов, желания помочь незадачливым рыбакам не выказывали. Второй и третий «сухогрузы», разрезая килем волны, также величаво прошествовали мимо к неведомой цели.

– Черт побери, – не выдержал Леха, когда четвертый корабль родил мощную волну, на которой их лодка вознеслась вверх на несколько метров, – да они что, слепые, что ли? Пялятся на нас и хоть бы кто притормозил. Сволочи нерусские!

– Может, у них приказ, – безрадостно заметил Федор, – никого на борт не брать.

– Да что они там везут, золото, что ли? – заерзал Леха у руля.

– Кто их знает, – ответил Федор, разглядывая приближавшуюся квинкерему, – может, и золото. Не зря же с ними охрану послали.

– Какую охрану? – вскинулся Леха.

– Да вот этот корабль, со щитами на борту, – показал Федор. – Это военные.

– Сержант, ты перегрелся? Какие военные? Это же парусники! – Леха привстал и заорал, бросив руль: – Эй, братишки! Не дайте погибнуть!

Но, заметив, что мощный корабль, вспарывавший волны тараном, над которым виднелись огромные раскосые глаза, намалеванные на обшивке носовой части, тоже не собирается замедлять ход, снова схватился за руль и крутанул его в сторону. Лодка, повинуясь, вильнула и пошла поперек хода квинкеремы.

– Уж теперь точно заметят, – мстительно пообещал дембель.

Военный корабль приближался. Между ними было не больше сорока метров, когда лодка морпехов оказалась прямо перед ним по курсу. Еще немного – и массивный корпус навалится, раздавит их утлое суденышко, словно каток лягушку. Но Леха и не думал сворачивать. Даже, наоборот, повернулся к приближавшемуся судну кормой.

– Ты чего творишь? – рявкнул Федор. – Он же нас в щепки разнесет! Уходи с курса!

– Ни хрена! – заявил Леха. – Пусть давит, сволочь! Или на борт возьмет.

На высоко вздернутом носу квинкеремы, возвышавшемся над водой на несколько метров, действительно началась суматоха. Их заметили. Но произошло совсем не то, на что рассчитывал Леха. На площадке, находившейся сразу за высоким носом, появились двое лучников в кожаных куртках. Они быстро натянули тетиву своих луков и тут же в борт лодки, в десяти сантиметрах от левой ноги рулевого, с мокрым стуком впилось две стрелы. Лучники выждали несколько секунд и снова взялись за свое оружие.

– Это предупредительный! – дошло до Федора. – Сворачивай, а то убьют к чертовой матери! И так дойдем, на своем парусе.

Леха, увидев стрелы в реальной близости от голени, мгновенно осознал угрозу и навалился на руль. Спасать их, похоже, никто не собирался. Не убили бы – и то ладно.

– Хорошо стреляют, сволочи, – заметил он, оглядываясь на странные суда с не менее странной командой.

В последний момент лодка соскользнула с тарана квинкеремы, отброшенная боковой волной. Над головой промелькнули доспехи, щиты, несколько скуластых лиц. Боевой корабль неизвестной страны прошел мимо, оставив их за кормой, над которой возвышалась какая-то палатка. Но и оттуда за ними наблюдали. Несколько облаченных в доспехи человек, с выделявшимся среди них седовласым и бородатым в серо-синем одеянии. Доспехов на нем не было. Зато была золотая цепь на груди с какой-то бляхой или амулетом. Она так сверкала на солнце, что Федор заметил ее даже с расстояния в сотню метров.

– Обезьяны зажратые! – погрозил кулаком Леха, вставая во весь рост. – Ну, попадитесь вы мне. Я вас на куски порву! Бросили помирать, сволочи, посреди моря.

Он даже хотел снять штаны и продемонстрировать им то, что является у американцев самой важной частью тела, и даже взялся за ремень, но Федор его удержал, указав другой рукой куда-то назад.

– Погоди, – проговорил сержант, – сейчас тебе представится такая возможность.

Леха перевел взгляд в указанном направлении. Замыкающий корабль – такая же квинкерема – немного отклонился от курса, направляясь к ним. Паруса на корабле уже спустили. Затем до морпехов долетел какой-то пронзительный свист, а следом окрик. В бортах открылись многочисленные порты и оттуда выскользнули, погрузившись в воду, длинные весла, образовав один сплошной ряд от носа до кормы. Несколько целенаправленных взмахов целого леса весел – и корабль оказался почти рядом с лодкой.

– Да пошли они в жопу, – вдруг решил Леха и снова взялся за руль. – Психи какие-то. Сами выберемся.

– Это точно, – кивнул Федор. – Да только удрать нам, похоже, не светит. Шустрые ребята.

– Ничего, пусть догонят на своих лопатах, – заявил Леха, снова бросая лодку поперек курса квинкеремы.

Набрав парусом ветер, суденышко пошло на удивление ходко. Так быстро, что, проскользнув на полном ходу прямо перед носом корабля, развернулось и нахально еще раз пошло в десятке метров от форштевня. Леха умудрялся даже вилять из стороны в сторону, успешно уклоняясь от пролетавших над головой стрел.

– Мазилы! – морпех грозно вскинул кулак, заложил очередной вираж и снова вытянул руку с фигой в сторону лучников и нескольких мужиков в доспехах, столпившихся на носу догонявшей их на веслах квинкеремы. – Не родилось еще удальцов, чтобы Леху Ларина и Федора Чайку живьем взять!

Федор бросил взгляд на остальной караван судов – тот шел своим ходом, не обращая внимания на гонки. Видимо, его хозяин решил, что одной квинкеремы вполне хватит, чтобы разобраться с утлой лодчонкой каких-то сумасшедших моряков. Однако лодка этих самых моряков продолжала закладывать виражи, успешно уходя от преследования.

– Что, взяли?! – морпех старательно подкопил слюны и выразительно харкнул в сторону неповоротливого врага. – Больше не увидимся!

Ларин резко, с глубоким креном, переложил руль на левый борт, уходя от квинкеремы под ветер – и в этот миг громко хлопнул один из шкотов. Обрывок веревки свистнул над головой, парус заполоскался, лодка качнулась с боку на бок – раздался предательский треск, и мачта, преломившись у основания, рухнула в воду вместе с парусом. Палуба ушла из-под ног, Чайка потерял равновесие, взмахнул руками, падая на спину, и окунулся в воду.

Федор очнулся от скрипа. Он лежал на какой-то дерюге со связанными руками и ногами. Прямо над ним, буквально в метре, поскрипывали и прогибались доски, по которым расхаживал кто-то тяжелый. В глаза посыпалась просмоленная труха, которой были законопачены пазы, и сержант зажмурился.

Голова болела. Глаз тоже. А что еще ожидать, когда тебе вместо рукопожатия, шерстяного одеяла и рюмки водки, полагающейся спасенному в море, без лишних разговоров въезжают в глаз оголовьем короткого меча? Потом связывают и бросают в узкий кубрик где-то на самом дне мокрого трюма, в котором кроме вонючих мешков с какой-то тухлятиной и крыс ничего нет. В общем, мирно войти в контакт с «киношниками» у морпехов как-то не получилось. Но на борт неизвестного корабля они все-таки попали. Хотя и не так, как рассчитывали вначале.

Мокрых рыбаков, вцепившихся в брошенную сверху веревку с узлами, втащили на палубу квинкеремы и, прежде чем они хоть что-то успели рассмотреть, оглушили крепкими ударами по голове. Точнее – попытались. Но не зря ведь морпехи срочную служили. Сдаваться были не приучены. Даже усталый, в неудобном спасжилете, Федор успел разбросать троих мужиков, одетых в темно-синие кожаные доспехи с металлическими пластинами на груди. Но четвертый все же достал его, точным ударом массивной рукояти в бровь. Хорошо, не в висок.

За время ближнего боя Федор успел заметить короткую схватку в исполнении рядового, саданувшего ребром ботинка по колену ближайшего «спасителя». Еще одного Ларин вышвырнул за борт в полном боевом облачении и, отбиваясь затем сразу от троих, орал при этом благим матом:

– В очередь, сукины дети! Я вам покажу морскую пехоту!

Однако «киношники» взялись за щиты, прижали бравого солдатика к борту, оглушили древком копья, связали и бросили в трюм корабля, догоняющего остальной караван.

Леха опять очнулся вторым. Подергался, попытался освободиться от веревок, но вскоре затих. Понял, не судьба. Спеленали пленников на совесть, вполне профессионально. Потом заметил Федора, подкатился ближе, изловчился и прислонился спиной к борту в двух шагах.

– Как думаешь, сержант, что это за мужики? – спросил Леха, перекосившись на бок и сплюнув кровавую слюну. – На богатеньких любителей истории не сильно похожи. Больно ловко дерутся.

При «спасении» ему, кажется, выбили пару зубов, и он теперь сильно шепелявил. Но от этого не выглядел особенно расстроенным. И сразу было видно, что намеревался вернуть должок обидчикам при первом же удобном случае. У Федора зубы остались целы. Повезло. И, в отличие от Лехи, он в драке много не разговаривал. Просто валил «киношников» одного за другим, пока самого не свалили.

– Да и вообще, где это мы? – продолжал изумляться Леха. – Больно странно все как-то. Ни фонарей не видно, ни антенн, ни лебедок. Ладно, пусть они древнюю баржу восстановили. Но без сигнальных огней все равно ходить нельзя, правила навигации запрещают. Обязаны быть. На носу, на мачте, на корме. Кто этих кретинов вообще из порта выпустил?

– Не знаю, – ответил Федор, превозмогая головную боль. – Главное, мы на корабле. Время покажет…

Он прислушался. К методичным скрипам шагов над головой добавился резкий переливчатый свист, словно кто-то дул в боцманскую дудку, затем скрежет дерева о дерево и отчетливый всплеск. Совсем рядом. Затем корабль замедлил ход.

– На весла перешли, – заметил сержант, – видать, берег близко.

Судя по всему, прямо над ними располагалась одна из палуб, где сидели гребцы. И было их немало. Когда квинкерема перешла на весельный ход, палуба задрожала от синхронных движений десятков накачанных тел. А массивный корабль стал рывками продвигаться вперед.

«А действительно, – подумал как-то отстраненно Федор, в ушибленной голове его сами собой всплывали отрывочные сведения из истории древних войн, – где это мы? Уж, не к солдатам ли Карфагена в плен попали? Но откуда они, черт побери, взялись посреди Черного моря? Хотя, если на то пошло, насчет названия моря тоже нельзя ручаться».

– Как думаешь, командир, – не унимался Леха, прерывая его размышления, – эти психи нас сразу повесят или еще пытать будут? Они могут. Видел, какие у них рожи? Опять же, если нас отпустить, мы их в ментуру сразу сдадим. Напали в море на честных рыбаков, захватили… Федь, а может, это пираты? Хотя на парусниках – вряд ли. Кого они догонят на паруснике? Да и стоит он, как сотня скоростных катеров. Это кто-то богатенький балует. Грохнет, за борт выбросит, и никаких концов. Такие, что хочешь сотворят, ничего не побоятся. Если что – адвокаты всегда отмажут.

– Не знаю, – ответил Федор, пытаясь вспомнить, как выглядела палуба корабля. Ничего не получалось. В памяти всплывали только руки, ноги, фигуры. Некогда было в драке оглядываться. Захват, контакт, рывок, бросок или удар. – Вроде и вправду никакого современного оборудования не было.

– И я про то же. Как их вообще в море выпустили?

– Это квинкеремы, Леша, – опять закрыл глаза Чайка. – Тут в каждой экипаж в триста рыл. Слышишь, как гребут? А психов, чтобы через море на веслах в древних посудинах плыть, я думаю, во всем мире и сотни не наберется. Да еще весь экипаж в доспехах, все аутентично, ничего современного, мечи-щиты-копья… Шесть кораблей. Это не киношники, Леша. И даже не реконструкторы. Полторы тысячи любителей Карфагена в одном месте?! Которые работу бросили, семью, пиво, телевизор, компьютеры и теперь веслами ради кайфа машут?

– Ты это к чему, сержант?

– Если это не киношники и не реконструкторы, то остается одно… Квинкеремы настоящие. И приплыли из Африки.

– Ты хочешь сказать, они из прошлого в наше время перенеслись? – зашебуршал ногами морпех. – Во влипли мужики!

– В наше время? – повернул голову Чайка. – Про такой вариант я не подумал.

– А про какой тогда?

– Про тот, при котором виселицы тебе можно не бояться. Потому как нас обоих просто в рабство продадут.

– Я в рабстве не смогу, – ответил Леха. – У меня характер не тот. Я сбегу.

– А куда ты денешься, если тебе сухожилия подрежут? – успокоил его начитанный сержант. – Или, например, глаза выколют?

– А что, могут? – не поверил Леха.

– Запросто, – подтвердил Чайка. – Нравы тогда были веселые. Покруче, чем в Гуантанамо, люди на пленных отрывались.

Тут с палубы раздался уже знакомый свист и сразу вслед за ним мягкий толчок. Движение судна замедлилось, а затем и вовсе прекратилось. Вместе с движением замерла и качка. Мощнотелая квинкерема остановилась, судя по всему, уткнувшись носом в какой-то причал. С плеском рухнули в воду якоря.

Друзья прислушались к происходящему над их головами. Одни звуки наверху сменились другими. По палубе кто-то забегал, застучали подошвы сандалий по лестницам, во многих местах пронизывающим большой пятипалубный корабль. Послышался разговор на неизвестном наречии. Федор напрягся. Все это походило на съемки исторического блокбастера. И выглядело бы занимательно, если бы ты сам находился в уютном кинозале с бутылью лимонада и ведром воздушной кукурузы, похрустывая сладкими хлопьями в ожидании увлекательной развязки. А не лежал избитым и связанным на дне боевого судна, которое бороздило воды неизвестно какого моря неизвестно с какой целью. И судьба твоя не висела бы сейчас на волоске.

Новый скрип возник совсем близко. Дверь отворилась, в узкий кубрик протиснулись два стражника в доспехах, шлемах с гребнями из перьев и короткими мечами в руках. Ближний воин опустился на одно колено, резким толчком перекатил Федора на бок и распорол веревки на ногах. Затем проделал то же самое, но осторожнее, с Лехой. Встал и красноречиво взмахнул мечом в сторону двери.

– Вот сейчас и посмотрим, кто из нас где, – пообещал Федор, с трудом поднимаясь и разминая затекшие ноги. А придвинувшись к двери, попросил на всякий случай. – Ты только погоди, не делай резких движений.

– Каким местом? – огрызнулся морпех. – У меня даже голова затекла.

Глава четвертая Снова в Крыму 

По узкой деревянной лестнице, ужасно скрипевшей при каждом шаге, они миновали несколько палуб с отдыхающими гребцами в набедренных повязках и поднялись на верхнюю. Лестница эта, где с трудом могли разойтись два вооруженных воина, судя по всему, находилась как раз над килем, ближе к корме. А корабль, как ни крути, был самый настоящий. Длинный деревянный корпус, борта с хорошо подогнанными досками, палуба с законопаченными щелями и мощные шпангоуты. Больше ничего Федор заметить не успел. Его пинками выгнали наверх.

Оказавшись там, сержант зажмурился от яркого солнечного света, а немного попривыкнув, стал разглядывать окружающую обстановку. Леха тоже щурился. Они стояли на корме квинкеремы, рядом со второй мачтой. Паруса на корабле были спущены. Матросы заканчивали скатывать их в огромные рулоны. Позади пленников возвышалась какая-то натянутая на каркас из реек палатка или навес, под которым находилась шлюпка. Вдоль обоих бортов, на поручнях галереи, были развешаны овальные щиты. А впереди, чуть поодаль, сержант разглядел два устройства с системой рычагов для натяжения тетивы мощного лука на корабельных баллистах. Одно орудие было развернуто носом на левый борт, другое – на правый. Там же, у правого борта, несколько матросов прилаживали сходни. Судя по всему, корабль достиг конечной цели своего путешествия, и стоянка предстояла долгая.

Федор бросил взгляд на близкий берег, показавшийся ему знакомым. Низкая прибрежная полоса, через сотню метров постепенно переходящая в ярко-желтые скалы, разрезанные уходящим вглубь каньоном и покрытые сочной растительностью. В основном это были пихты с кривыми стволами, цеплявшиеся за каменистую почву, и можжевельник. Все эти растения источали дурманящий аромат под лучами яркого солнца. Погода стояла отличная. Загорай да купайся, если ты на свободе.

– Сержант, – неуверенно проговорил Леха, – а мы, кажись, опять в Крыму. Родная земля. Только одеты все как-то не по-нашему. Может, татары?

– Поглядим, – туманно ответил Федор, покосившись на охранников и продолжая озираться по сторонам.

Прямо перед скалами раскинулась большая пристань, сложенная из крепкого и, вероятно, продубленного бруса, с несколькими, грубо сработанными местами для стоянки судов, где надежно расположились и уже разгружались все торговые корабли этого странного каравана и еще пять неизвестных судов.

Похоже, они оказались в кипящем жизнью порту, зажатом с двух сторон горными отрогами. До Туапсе с его гигантскими сухогрузами, конечно, здешней бухте было далеко. Даже для грозных квинкерем причальные сооружения были низковаты. Но зато глубины в бухте хватало, это главное. А отсутствие механизмов восполнялось наличием мускульной силы – к грузовым кораблям протянулась живая цепочка из накачанных грузчиков, одетых только в холщовые штаны. Их голые спины, пока они поднимались по деревянным сходням, блестели на солнце, а когда возвращались обратно, уже были закрыты всевозможным товаром. Приседая под тяжестью, грузчики перетаскивали на берег какие-то тюки, ослепительно сверкавшие золотыми нитями, видимо, дорогие ткани и украшения. В том же направлении следовали огромные глиняные сосуды-амфоры с несколькими ручками, бивни слонов и еще множество различных предметов, разглядеть которые издали Федор просто не мог. Трюмы судов каравана постепенно опустошались.

Проследив путь грузчиков по берегу, сержант увидел, что там же, где на глазах росла гора товаров, находился просторный шатер. Через полуприкрытый пологом вход виднелась часть большого стола, уставленного изящными вазами с разнообразными фруктами и несколькими кувшинами, а также плетеное кресло с вальяжно расположившимся в нем и потягивающим вино тем самым седовласым и бородатым мужиком в балахоне серо-синих цветов с первой квинкеремы. На его голове красовалась высокая шапка, похожая на многоярусный колпак желтого цвета, на груди все так же сверкала золотая цепь с неведомым украшением. По всему было видно, что он здесь главный. Сзади, охватывая шатер полукругом, расположились с десяток облаченных в доспехи воинов и еще один лысый, низкорослый и толстый субъект в белой тунике, отиравшийся рядом со входом.

Но не он привлек особое внимание Федора, а то, что лежало в двух шагах от шатра. Там находился аккуратно снятый с их лодки деревянный руль, который седовласый купец – назвать его иначе сержант не мог – внимательно рассматривал, потягивая вино из бронзовой чаши изящной вытянутой формы.

Глядя, как купец пьет вино, сержант едва сохранял хладнокровие, в горле у него запершило – уже, как минимум, пару дней там не было ничего, кроме соленой воды. Федор закашлялся и даже сплюнул на палубу, за что сзади тут же получил рукоятью меча тычок, придавший ему начальное ускорение и направивший его в сторону сходней. Лехе отвесили такую же плюху, и он напрягся, но, поймав предостерегающий взгляд сержанта, сдержался. Хотя ему это далось нелегко.

Рискуя упасть в воду, друзья спустились на пирс по узкому, метровой ширины, трапу с натянутой вдоль боковой кромки веревкой. А оттуда их пинками погнали прямиком к шатру. Судя по всему, приближался момент истины.

Едва пленники приблизились к шатру, охранники выступили вперед и сомкнулись, встав двумя плотными группами по бокам от входа и положив руки на рукояти коротких мечей – «уважают, сволочи», промелькнуло в голове у сержанта, – а из спасительной тени выступил лысый и толстый субъект, оказавшийся переводчиком. Глядя на стоявших на самом солнцепеке со связанными за спиной руками Леху и Федора, он проблеял что-то на незнакомом наречии. При этом лысый, обливаясь потом, указывал на руль.

Вопрос был, в принципе, понятен и без перевода, а вот язык – нет. Поэтому Чайка, не мудрствуя лукаво, ответил на родном – чем черт не шутит, вдруг этот толстый – полиглот?

– Да руль это, – выдавил из себя сержант, сглотнув слюну, – обычный руль.

Лысый толстяк в белой тунике скользнул мгновенно затуманившимся взглядом по рваным тельняшкам морпехов и растерянно посмотрел на купца. Видимо, такого языка он не знал.

Пока переводчик придумывал новый вопрос, Федор изучал доспехи стоявших перед ним воинов. Несмотря на жару, все были одеты в темно-синие кожаные панцири с нашитыми на них металлическими пластинами-бляхами, богато изукрашенными чеканкой. На центральном из нагрудных щитков сержант разглядел тот же символ, что и на штандарте корабля – диск и полумесяц. От пояса почти до колен воинов защищало некое подобие юбки из кожаных ремней. На ногах – сработанные на совесть сандалии с толстой подошвой. Железные поножи, обычно прикрывавшие икры, отсутствовали. На головах сверкали начищенные шлемы, надежно прятавшие даже шею и щеки. Поверх шлемов красовались гривы из красных перьев. Щитов при них не было, зато сбоку у каждого висел короткий меч. Судя по всему, вокруг хозяина на берегу собрались не простые вояки, а комсостав. Наверняка командиры кораблей да начальники морпехов с гребцами. Знакомая ситуация.

Рожами все походили скорее на арабов или ливийцев, чем на европейцев. А может – на греков… но не греки. На римлян тоже похожи, но не римляне. Наверное, если б с сержантом заговорили на латыни, он бы хоть что-нибудь разобрал.

Местный толмач между тем ожил. Он вдруг протянул вперед руку, а другой указал на нее.

– Йод, – отчетливо произнес он.

Федор промолчал, пытаясь уловить смысл. Толмач между тем подошел к одному из воинов и, указав на его меч, сказал:

– Заинн.

– Оружие, что ли? – не понял Федор.

Толмач выслушал ответ и попытался сформулировать новый вопрос. С таким успехом они могли бы долго разговаривать. Но тут вмешался Леха.

– Ты, блин, русским языком можешь объяснить, чего тебе надо? – не выдержал он. – И вообще, чем держать на солнцепеке, дали бы пожрать и выпить, козлы. А то связали, относятся, как к скотине. А мы, между прочим, российское гражданство имеем! Понял, толстый? Если сейчас же не отпустите нас, то может начаться война.

Лехина речь произвела на толмача неизгладимое впечатление. Он вдруг бросился в шатер и, взяв с поклоном со стола хозяина пару предметов, вернулся к пленным. Снова что-то визгливо вскрикнул, сунув им под нос знакомые до боли компас и бинокль.

– Да, – кивнул Федор, – это наши вещи. Вот эта, с линзами, биноклем называется, в нее смотреть надо. А вот это, со стрелкой, компас. Если вы мореходы, то и сами должны знать, на кой черт все это надо.

– Да чего ты с ними объясняешься, – опять встрял Леха. – Они же ни хрена не понимают. Дикари.

Он слегка понизил голос и добавил:

– Слушай, сержант, давай попробуем отметелить их одними ногами. Я уже, кажется, в норму пришел. Главное, первый ряд повалить, до меча добраться, руки освободить, а там рванем в горы, вообще никто нас не догонит.

Он выразительно мотнул головой в сторону кораблей.

– Я, кстати, вон там, в порту, нескольких конных видел. Если повезет, можно и лошадями разжиться. Я ездил пару раз, удержусь как-нибудь в седле.

– Ага… А остальные ждать будут, пока мы из веревок выпутаемся? – охладил его пыл Федор, глядя на хитрого бородача в шатре, который делал вид, что разговор переводчика с пленными его совершенно не интересует, хотя на самом деле держал уши торчком. – Потерпи, еще не вечер. Пока мы караванщику нужны, бояться нечего. Они компас и бинокль первый раз в жизни видят. Теперь не уймутся, пока не поймут, что за чудо.

Стоявший рядом бесполезный переводчик не перебивал их, напрягая изо всех сил слух. И вдруг огорошил друзей неожиданно знакомой фразой.

– Толмачить, – заявил он друзьям, просияв, и ткнул себя пальцем в грудь. – Прозывать Акир. Я плохо знать ваш язык. Вы приплыть север?

– Ну, кому север, – философски заметил Федор, – а кому и самый юг.

– Ты гляди, полиглот, что-то разобрал из нашего базара, – удивился Леха и тут же заявил: – Мужик, нам бы пожрать.

Но Акир, не обращая внимания на просьбу голодного морпеха, указал в сторону шатра и с благоговением произнес несколько слов, в конце которых раздалось нечто, очень похожее на имя: Магон. Все остальные звуки, вероятно, означали, что Леха и Федор теперь пленники этого самого Магона, а также перечисляли его многочисленные титулы. При этом человек в шатре встал и с чашей в руке приблизился к ним.

На вид их «господин» был немолод, примерно лет под пятьдесят. Седые длинные волосы на голове выбивались из-под высокого колпака, делавшего его немного похожим на звездочета из сказки. Пышная борода ниспадала на грудь, едва не закрывая золотую цепь с непонятным знаком. Его балахон из дорогой ткани имел короткие рукава и перетягивался на животе богато расшитым поясом. Руки Магона изнеженными не казались. Напротив, они были довольно мускулистыми и даже огрубевшими, словно их хозяин постоянно упражнялся с мечом или не выпускал из рук тяпки, проводя дни напролет в огороде. Единственное, что напоминало о хорошем достатке, – несколько массивных золотых и серебряных перстней на каждой руке. Все они сверкали драгоценными камнями. Ни дать ни взять – купец первой гильдии, только на восточный манер.

Приблизившись к пленникам, Магон что-то коротко спросил у Акира. Тот быстро кивнул в ответ. Неторопливо отпив вина, Магон скользнул взглядом по лицу Лехи, на котором играла наглая ухмылка, помедлил немного и вперил пронзительные зрачки черных глаз в сержанта, словно стараясь просверлить его насквозь. Федор выдержал этот взгляд, казавшийся тяжелым, изучающим, но не очень свирепым, словно его обладатель считал пленников не экзотическими морскими странниками, помешавшими его свободному перемещению, а странными зверьками. Собственно, для купца сейчас они таковыми и являлись, если принять на веру, что морпехи непостижимым образом покинули свое время.

– Ну, чего уставился? – не выдержал Леха. – Давай, решай быстрее. Пан или пропал. Устал я тут стоять.

Ближайший воин, услышав непочтительные нотки по отношению к хозяину, уже поднял руку, чтобы наказать строптивого пленника, но тут из-за шатра послышались крики и конское ржание. Магон обернулся на звук, махнув рукой охраннику, чем немедленно вернул его на место.

Со стороны гор к шатру неторопливым аллюром приближался вооруженный отряд каких-то кочевников на лошадях. Человек тридцать. Все в чешуйчатых панцирях, блестевших на солнце, словно рыбья чешуя. Округлые шлемы закрывали голову до самой шеи. Навершия их украшали пучки длинных волос, трепетавшие на ветру и похожие на конские хвосты. Все всадники щетинились копьями. Сбоку у каждого был приторочен двояковогнутый лук и богато отделанный колчан со стрелами.

– Это еще кто? – удивился Леха. – Монголы, что ли?

Федор пригляделся, пытаясь вытащить из памяти все, что знал о кочевниках, обитавших в районе Крыма в те незапамятные времена. Получалось, что навестить их решили, скорее всего, скифы, сколоты, хотя о скифах он имел слабое представление. Вполне мог и ошибиться.

– Нет, Леха, это, кажись, скифы, – Федор покосился на охранника. – Местные кочевники. Видишь, какие у них луки?

– Вижу, – прищурился Леха, хотя рассматривать всадников становилось с каждой секундой все легче, поскольку они приближались к шатру. Впереди скакал самый крепкий на вид, наверняка предводитель этой орды. – Но откуда в Крыму скифы, у нас же татары обитают, еще батя рассказывал?

– Жуткие ребята, – сержант пропустил его слова мимо ушей. – Все окрестные народы их боялись. Считалось, что из лука стреляют на полном скаку и с обеих рук в любом направлении. Попадают в движущуюся цель больше чем с сотни метров.

Когда главный всадник осадил коня в двух шагах от Магона, стал виден его дорогой колчан, украшенный золотым изображением лежащей лошади с подогнутыми под себя ногами.

– Богато живут кочевники, – заметил на это удивленный Леха, – мне бы так.

Остановив коня, предводитель отряда не стал, как ожидал Федор, спрыгивать на землю, а приветствовал хозяина каравана из далеких земель, не сходя с лошади. Лишь поднял руку в знак уважения, а потом что-то гортанно крикнул, махнув на этот раз ладонью в сторону недалеких скал, словно приглашая купца куда-то ехать. Этот жест тоже был понятен без перевода. Во всяком случае, сержанту показалось, что нить переговоров от него не ускользнула.

Магон что-то ему ответил. Похоже, они встречались не в первый раз и понимали друг друга без переводчика, временно оставив не у дел лысого человека в белой тунике.

Пока гость – Федор все более убеждался, что видит именно скифа – размахивал руками и что-то втолковывал Магону, сержант разглядывал его одежду и вооружение. А также остальных всадников, что молча сгрудились за его спиной, образовав полукольцо за шатром. Выбивавшиеся из-под шлемов черные волосы у всех скифов отличались густотой, а лоб представлялся довольно высоким. Нос узкий и прямой. Глаза открытые, вполне европейского разреза. В общем, явно не монголы. Во внешности кочевников не присутствовало ни одной азиатской черты, хотя ничего славянского тоже не наблюдалось.

Кочевники были, судя по всему, настроены дружественно, во всяком случае, явно агрессивных намерений не выказывали. Хотя, глядя на старшего, который часто и резко жестикулировал, покрикивая на Магона, Федор не мог отделаться от ощущения, что повадками тот сильно напоминал его друга, стоявшего сейчас рядом.

Столковавшись наконец о чем-то с хозяином каравана, старший скиф издал боевой клич, и весь отряд, сорвавшись в галоп, умчался в сторону гор, быстро исчезнув в каньоне.

Закончив переговоры, Магон сразу же изменил свои планы. Решение судьбы пленных морских пехотинцев откладывалось. Купец подал знак охранникам. Ближайшие придвинулись к пленникам, ударили их под колени, повалили на землю и моментально спеленали ноги кожаными ремешками.

– Я же тебе говорил, Федька, – извивался Леха, ерзая на камнях, – бежать надо было. А теперь все, пиши, пропало. Чует мое сердце, продадут нас сейчас в рабство к твоим скифам. На хрена им с нами возиться, верно?

– Расслабься, – посоветовал Федор, – с нами еще ничего не решили. Так, временная заминка. А рабов у них нет. Ну, почти нет. Но, не потому, что они такие добрые – маму родную зарежут, глазом не моргнут. Просто рабов трудно использовать в кочевом хозяйстве.

– Да? – удивился Леха. – Значит, в школе врали, что у татар русские рабы сотнями тысяч томились? Везде жулье. А бежать надо было сразу. Теперь, может, еще хуже станет.

Через десять минут, проведенных морпехами в положении лицом вниз, к шатру подвели нескольких лошадей. На одну из них, с богато украшенными удилами и расшитой золотом попоной, сел сам Магон, вольно расположившись в удобном седле. Еще на четырех лошадей взгромоздились ближайшие военачальники. А на круп последней лошади, ничем не украшенной, солдаты забросили обоих морпехов со связанными конечностями. Магон, видимо, решил взять их с собой.

Вскоре к шатру подъехала небольшая процессия из трех повозок, запряженных крепкими низкорослыми лошадками. На первую телегу погрузили шатер. Две другие наполовину заполняла какая-то мешковина. От кораблей подошел отряд пехотинцев, примерно из сорока человек, со щитами, мечами и копьями. Дружба дружбой, но охрана у Магона, похоже, дело свое знала туго. И Федор начинал понимать, что права здесь, вероятно, были только у того, кто мог подкрепить их мечом и копьем.

Магон тронул коня, направляясь к каньону. Построившись в колонну по трое, отряд быстрым шагом двинулся за своим хозяином. Повозки замыкали небольшую колонну на марше. Путь лежал по узкой дороге, которая петляя, шла все время вверх. И морпехи то и дело сползали по потной лошадиной спине, рискуя упасть и что-нибудь себе сломать. Но следовавшие за лошадью два бойца следили за тем, чтобы груз не попортился раньше времени. Посему Леха и Федор могли не опасаться падений. Во всяком случае, на время пути.

Скоро они поднялись из каньона на каменистое плато, и дорога стала ровнее. Стояла удушающая жара. Лошадь ужасно воняла. Оба морпеха быстро пропитались ее потом и не знали, как заткнуть себе нос, чтобы их не стошнило. Кроме того, хребет у лошади оказался очень жестким и давил обоим на грудь.

– И какого хрена он нас с собой потащил? – ругался Леха, тем не менее пытаясь время от времени поднять голову и осмотреться по сторонам. – Оставил бы на корабле. Наверняка в подарок везет. Хану местной орды.

– Может, и так, – согласился Федор, тоже пытаясь обозревать окрестности из положения вниз головой, – а может, у него привычка такая – возить всех с собой. Хотя, думаю, он отлично запомнил, как мы с тобой расшвыряли его бойцов после того, как оказались на борту корабля. Поэтому и предпочитает держать пока при себе.

– От греха подальше, – хохотнул Леха и закашлялся. – Это он верно делает. На корабле у нас хватило бы времени подумать. Глядишь, вернулся бы, а нас уже и след простыл.

– Мечтай, мечтай, – охладил его Федор, – мужик, видно, тоже не вчера родился. Приковали бы нас там, как Прометея. Хрен дернешься.

Охрана не мешала пленным обмениваться впечатлениями. Не смущал морпехов и шагавший рядом толстяк в белой тунике, который прислушивался к их разговорам. Обоим было ясно, что Акир слабо понимает русский язык двадцать первого века. И уж тем более – ругательства.

Так они двигались уже где-то часа три без привалов. Леха на некоторое время затих, но когда в очередной раз приподнял голову, то увидел, что дорога петляет меж холмов по каменистой равнине, а в стороне от нее раскинулось небольшое озеро с несколькими юртами на берегу.

– Слушай, сержант, – решил он навести справки, – а эти скифы, они откуда здесь взялись? Я хоть почти местный, а только про татар слышал.

– Точно никто не знает. Есть версия, что из степей северного Причерноморья… – с трудом ответил Федор, у которого от висения вниз головой уже давно шумело в ушах, словно он находился в открытом море. – А их предки вообще кочевали на Южном Урале, где-то между Тоболом и Иртышом.

– Сибиряки, значит, – удовлетворенно пробормотал Леха. – Тайга, пушнина, железное здоровье. Это хорошо. Наши люди.

– Не совсем, – уточнил Федор. – Язык их похож на иранский, а сами они вообще получаются чистые арийцы.

– Фашисты, что ли? – изумился Леха.

– Да нет, индоевропейцы. Короче, не забивай себе голову всякой ерундой. Кочевники они, просто кочевники.

– А живут эти кочевники где, в юртах? – не унимался Леха. – Избы больше не рубят?

– Ну да, как все кочевники, – ответил сержант. – Хотя я читал, в поздние времена, когда они на земле все больше оседать стали да землепашеством заниматься, у них и города в рост пошли.

– А разве у кочевников города есть?

– У кочевников, Леха, не только городов, но и кораблей вроде не должно быть, а тем более портов, – назидательно ответил сержант, – но эти уже только наполовину кочевники. У них и то, и другое имеется, ты их сам видел. Да и мореходами они заделались не хуже греков. Так что и море это, если меня не подводит память, Скифским сейчас должно называться.

– Вот это да! – уважительно отозвался Леха. – Они, значит, как мы, моряки в душе?

– А где-то тут, если мы, конечно, в Крыму, – добавил Федор, – недалеко от нашего Симферополя стояла мощная крепость, Неаполь называлась.

– Сержант, ты ничего не путаешь? – не понял Ларин. – Неаполь – это же в Италии.

– Вообще-то Неаполем его эллины называли, – терпеливо пояснил Федор, – которые сюда заплывали частенько. А как его сами скифы называли, ни один историк не знает. Вот и получилось, что в Италии был свой Неаполь. А здесь свой – Неаполь Скифский.

– Во, блин, напутали, – не выдержал Леха, – мутные они, твои греки…

Федор не стал защищать эллинов, хотя, если бы не страсть к истории одного заезжего грека по имени Геродот, о скифах было бы известно еще меньше.

Так они двигались до самого вечера, пока не стало смеркаться, и отряд Магона не остановился на ночлег. Для хозяина разбили шатер. Для военачальников и солдат установили палатки, путешествовавшие в разобранном виде на повозках. Выставили караулы. Беседовать с пленниками на сон грядущий купец желания не изъявил, и оба морпеха были ему за это благодарны – полдня, проведенные головой вниз, не располагали к долгим беседам.

Воины быстро развели костер, благо вокруг имелась масса сухих дров – дорога шла по местам, которые Федор определил как лесостепь, переходящую на севере в степь, а на юге уже напоминавшую горы. Приготовили на костре наваристую похлебку в большом котле. После зажарили тушку кабанчика, привезенную с собой в одной из повозок. Федор решил, что мореходы его либо из корабельных запасов прихватили, либо уже здесь в порту сторговали.

Аромат свежезажаренного мяса, долетавший до пленников, вызвал спазмы в желудках изголодавшихся морпехов, которым до сих пор даже не дали хлебнуть воды. Не говоря уж о том, чтобы напоить хорошим вином или поднести кусок мяса. Но судьба над ними все же смилостивилась. И вскоре один из приставленных к ним охранников приволок две небольшие глиняные плошки с похлебкой. Прямо к повозке, где морпехам определили место для ночлега. Не на самой повозке, конечно. Там спали солдаты. Им же бросили замызганную дерюгу рядом, чтобы не на сырой земле пришлось ночлежить. И то ладно. Леха и Федор не жаловались. В марш-бросках и не в таких условиях почивали. Да и погода стояла теплая.

Но руки и ноги от пут не освободили. Поэтому и покормили их, можно сказать, с ложечки, только на свой манер. Охранник велел жестом обоим открыть рты. А когда оба выполнили приказ, одним движением влил туда лишь слегка остывшую похлебку. И спокойно удалился, не обращая внимания на дикие вопли, которыми морпехи оглашали окрестности до тех пор, пока боль в обожженном горле не прошла. 

Глава пятая Неаполь Скифский 

Наутро их уже не кормили, но друзьям хватило вчерашнего. После суток вынужденного поста и такая похлебка казалась наваристой. В общем, наелись надолго. А охранники, убедившись, что пленники на месте, снова погрузили их на лошадь. И скоро отряд возобновил движение.

Дорога опять пошла вверх. Иногда им попадались навстречу или обгоняли колонну летучие скифские разъезды. Но все это были, похоже, союзники. Никаких столкновений с ними не происходило, хотя охрана не расслаблялась. Видели морпехи еще несколько стойбищ вдоль дороги, ведущей, судя по всему, к какому-то крупному обитаемому пункту. Количество поселений все увеличивалось, вероятно, предвещая город, вокруг которого они располагались. Юрты, на первый взгляд, повсеместно сооружались не то из кожи, не то из войлока. Близко к ним отряд не подходил, с дороги не сворачивал.

Примерно часов через пять, когда копыта лошади застучали по чистому камню, оба морпеха, изогнув шеи, увидели, что их отряд приближается к самому настоящему городу, показавшемуся на ближайшей горе. С посадом и высокими крепостными стенами. Отряд остановился. Морпехов стащили с лошади, поставили поодаль друг от друга и развязали ноги. Теперь они снова могли идти сами. Охранники подтолкнули Леху и Федора в центр колонны. И, потратив на эти перестроения не больше пары минут, бойцы отряда во главе с Магоном двинулись дальше. Головы у пленников кружились, в ушах шумело, но постепенно вестибулярный аппарат приходил в норму. И, прежде чем отряд прошел через массивные башенные ворота в город, Федор успел спокойно рассмотреть его живописные окрестности.

Судя по всему, это действительно было то, о чем он вспоминал и рассказывал Лехе. Новая столица скифов, перебазированная в эту эпоху с берегов Днепра на берега Салгира. Город выглядел немаленьким, занимал не меньше десяти – пятнадцати гектаров, а то и все двадцать.

Федор осмотрел подходы – место было выбрано не случайно. Долина Салгира подходила для строительства крепости как нельзя лучше. Трассы белокаменных плато, тянувшихся до самых крепостных стен нового города, делали их почти неприступными, что сильно упрощало задачу обороны Неаполя. С севера и запада – город скифов естественно ограничивался крутыми склонами балки. Что находилось в восточной части Неаполя, Федор со своей позиции разобрать не мог, а вот с юга природной защиты не было. Зато там имелась самая мощная оборонительная стена, отсекавшая территорию укрепленного поселения скифов от плато. Эта стена надежно перекрывала путь врагам между обрывом и склоном балки. Впрочем, остальные стены были не хуже.

– Мощный городишко, – заметил Леха, когда, обменявшись с охранниками парой слов, Магон и четверо конных военачальников первыми въехали в город через ворота одной из башен. Обоз с охраной последовал за ними.

– Да, – кивнул Федор, – неплохо для кочевников.

Сразу за воротами находилась площадь, покрытая слоем известковой крошки. Метров тридцати в диаметре. Никаких построек на ней не наблюдалось. Зато с противоположной стороны на площадь выходил фасад очень помпезного здания, выстроенного в чисто греческом стиле. Особый колорит ему придавали два портика, закрытые с трех сторон стенами галереи, потолок которой поддерживался рядами изящных колонн, расположенных вдоль фасада. Около здания и в нем самом, словно прячась за частоколом рукотворных стволов, стояли скульптуры разнообразных греческих божеств, в которых ни Федор, ни тем более Леха не разбирались. Но красота говорила сама за себя. Так что морпехи, ненадолго позабыв о своем положении, даже залюбовались, словно попали в действующий музей. Не ожидали они узреть такого великолепия в этом месте. Больше готовились обнаружить за крепостными стенами кемпинг из многочисленных войлочных юрт.

– Кучеряво живут, – заметил Леха, разглядывая обнаженную натуру греческих божеств.

На площади, замедляя продвижение небольшого каравана, толпилось много народу. Кроме конных скифов, которые, чудилось, никогда не покидали седла, теперь встречались и пешие. Судя по всему, большинство спешило на торг – чуть дальше по главной улице начинался рынок. И время было самое подходящее для покупок-продаж в такую жару. Федору показалось, что Магон туда и вел свой отряд.

Место для новой столицы, как припомнил Федор, располагалось удачно и в торговом отношении. Город стоял на перекрестке основных путей Крыма: от Перекопа – к Херсонесу и от Феодосии с Пантикапеем – к Каркинитиде. А пути эти совсем не пустовали. Осевшие в Херсонесе и отчасти Боспорском царстве хитроумные греки вели бойкую торговлю, вовлекая в нее воинственных скифов, которые стали все больше тяготеть к оседлой жизни и мореплаванию.

В районе площади, оставшейся позади, находилось еще несколько богатых домов. Крыши этих строений пестрели разноцветной черепицей, стены бугрились камнем, а на балконах Федор заметил штукатурку и кое-где на стенах даже фрески. Местные богатые скифы, как выяснилось, не чуждались культурных изысков.

У широкого въезда на рыночную территорию им повстречался разъезд скифов, среди которых Федор увидел предводителя орды, посетившего вчера берег моря. Магон остановил отряд и, подозвав к себе переводчика, отдал ему какие-то распоряжения. Толстый человечек в белой тунике часто закивал, а затем быстро удалился к телегам, тут же приступив к переговорам с возницами.

Вокруг сновала масса разношерстного народа, запруживая довольно широкие улицы, и Леха взялся уже в который раз рассматривать перспективу бегства, но тут их охрана утроилась за счет подошедших в полном вооружении воинов. После этого половина отряда с повозками повернула в сторону рынка вслед за переводчиком, оказавшимся к тому же еще и приказчиком. А сам Магон со свитой из десяти вооруженных людей последовал за скифским вождем по неведомым делам, даже не оглянувшись на пленников. Их кавалькада ускакала в сторону роскошных домов в греческом стиле. «Интересно, – подумал Федор, – о чем это карфагеняне, если это, конечно, они, могут беседовать со скифами. Далековато ведь от метрополии заплыли. На самую границу Обитаемого моря».

От мыслей его отвлек Лехин злобный шепот:

– Ну все, Федя, продавать нас ведут в рабство. На рынок идем своими ногами.

Сержант напрягся.

– Не уверен, – проговорил он наконец. – Но если так, попробуем бежать.

– Вот это дело, – повеселел Леха. – Помирать, так с музыкой.

Но опасения Лехи не подтвердились. Едва оказавшись на рынке, занимавшем большую прямоугольную площадку, обнесенную невысокой стеной, за которой виднелись дома богатых горожан, охранники сразу же запихали пленных в какой-то сарай, где они и провели весь долгий день, наблюдая за торжищем через широкие щели между досками. У входа стояло шестеро воинов при полном параде, с мечами и копьями, так что разговор про побег как-то сам собой затих. Морпехам снова приходилось ждать удобного случая.

Леха уткнулся лбом в деревянную стенку и загрустил. А потом даже, несмотря на шум, задремал от безысходности. Правда, ненадолго. Федору же было интересно, как устроена местная жизнь. Задержится он здесь или нет – дело случая, но обстановку требовалось изучить.

Частично видимый через щелястую стенку узилища рынок оказался поделен на огороженные зоны «по интересам» и являл собой небольшой городок с различными низкими строениями, тесно прижатыми друг к другу. Шум стоял невообразимый. В одном месте продавали фрукты, в другом мясо, в третьем стоял низкий каменный домик, исторгавший дым – скорее всего, местная кузня. Из нее то и дело с довольным видом выходили скифы-воины. Кто нес в руках новый кинжал в богато отделанных ножнах, кто крепкий лук и охапку стрел, кто боевой топорик с инкрустированной ручкой.

Рядом с кузней находился большой загон, где торговали отличными жеребцами. Но он быстро опустел – кони оказались чрезвычайно ходовым товаром. Оно и понятно. Ведь скиф без коня и лука – не скиф, поэтому такие предложения принимались здесь просто на ура. За лошадиным отстойником Федор из-за спин охранников рассмотрел загон с овцами.

Вообще-то, поле зрения весьма ограничивало возможности сержанта, и ему приходилось, поминутно выворачивая шею и напрягаясь всем телом, кое-как перемещаться вдоль импровизированной амбразуры. Особенно мешали стянутые за спиной руки и совсем уже онемевшие голени.

В другой стороне торговали кожами и обувкой. Судя по тому, что смог за день увидеть Федор, здесь попадалось немало «офисов» гончаров, каменотесов, строителей, кожевенников и литейщиков.

Много продавалось на рынке посуды, правда, в основном деревянной. Случалась и керамика. А однажды мимо сарая два крепких парня протащили здоровенный бронзовый котел почти метровой высоты. К котлу была приделана длинная ножка и две вертикальные ручки. Каким образом его собирались ставить, Федор не понял, но штука поражала массивностью. Вполне сгодилась бы, чтобы накормить целый взвод морских пехотинцев. А то и два.

Поскольку народу здесь толпилось множество, то смог Федор оценить и местную моду. Мужики-воины в основной массе носили кожаные безрукавки-панцири, из-под которых виднелись рукава мягкой рубахи. Штаны охватывали ноги по щиколотки и заканчивались как раз над кожаными мягкими полусапожками без каблуков, обтянутыми у той же щиколотки ремешками. Ну, а местные прелестницы, во всяком случае, те, что ходили на рынок сами, носили длинные сборчатые платья. Головы они покрывали мягкими шалями, ниспадавшими до поясницы. Хорошо хоть личико не прятали – Федору все ж какое-то развлечение в душном сарае.

В обед им дали-таки испить теплой воды, а вот покормить не покормили. Леха бурчал, но пока про побег не вспоминал. Несколько раз на глаза любопытному сержанту попадался Акир. Видимо, он весь день бродил по рынку Неаполя и торговался. Изображал знатока. Судя по недовольным выражениям лиц скифских торговцев – душился за каждую копейку. Солдаты, ходившие за ним, словно тени, постоянно стаскивали на повозки к сараю, где содержали пленных, какие-то тюки и амфоры. Что в них было, Федор, естественно, разглядеть не мог, но заметил, как во время очередной выгрузки покупок один из сопровождающих слегка наклонил изящную емкость, и на подставленный палец толмача протекло несколько капель мутной вязкой жидкости. На вид, не то воска, не то загустевшего меда.

Когда жар стал нестерпимым, торг как-то сам собою стих. Большинство людей разошлось, и купцы закрыли свои лавки. Лишь некоторые, самые деятельные, продолжали зазывать покупателей. Акир, видно, сторговал все, что было велено, и получил за это хорошую цену. Это отчетливо проступало на его лоснящемся самодовольном лице, когда он, отперев сарай, возник на пороге. Пришло время заполнять его товарами, поэтому занимавших полезный объем морпехов оттуда извлекли и погнали в город.

Эту ночь друзья коротали в каком-то хлеву, на задворках дома богатого горожанина, куда их привели под вечер. Обстановка была не ахти, но все же отдыхали они в более комфортных условиях, чем вчера. На этот раз пленникам даже ненадолго развязали руки и дали поесть самостоятельно под присмотром шестерых охранников с мечами, буравивших их уважительными взглядами. Местные бойцы явно оценили друзей по достоинству.

Ужин состоял из бобовой похлебки и какой-то солонины. Не бог весть что, но все же лучше, чем ничего или раскаленный суп в глотку. Поглощая калории, Федор привычно осматривался. В двух шагах от них, за загородкой, размещались кони и еще какая-то живность. По дороге сюда он заприметил даже дверь вниз. А при такой каменистой почве, что служила основанием Неаполю, это могло означать только одно. Под домом богатого скифского вождя имелся еще и вырубленный в скале подвал. И там наверняка хранились вино, мясо, сладости и прочие атрибуты сытой жизни, о которых пленным морпехам приходилось пока только мечтать.

Магон, гостивший в самом доме, выстроенном на греческий манер, с колоннами, портиками и внутренним двориком, как раз наслаждался всеми этими благами. И, видимо, по той же причине сегодня с ними не разговаривал. Были у него более важные дела.

– Ты, как знаешь, сержант, – сообщил Леха, доев похлебку, – а мне надоело. Если к утру жизнь не прояснится, то завтра я сбегу.

– Согласен, – кивнул Федор. – Утро вечера мудренее.

С тем и отошли ко сну, дав связать себе запястья сыромятными ремнями и повалившись на обычную дерюгу, устилавшую пол в хлеву. Хорошо хоть на этот раз руки не завели за спину, что обеспечило определенный комфорт.

Но ситуация прояснилась гораздо быстрее, рассвета ждать не пришлось. Полночи до них доносились пьяные крики и песни из хозяйского дома, где по случаю прибытия Магона или по другому, неизвестному друзьям поводу долго царило веселье. Однако посреди веселья, сбивавшего и без того неровный сон измученных друзей, дверь в хлев со скрипом отворилась. На пороге возник тот самый скифский вождь с факелом в руке в сопровождении Магона и его охранников.

Они приблизились. Магон что-то предложил вождю, указав на пленников. Тот, наклонившись, подался вперед и некоторое время рассматривал недовольные физиономии морпехов, словно хотел заглянуть к ним в душу. А потом вдруг протянул руку и крепкими пальцами взял Федора за подбородок, словно хотел открыть ему рот и посмотреть зубы. Федора аж передернуло. Его еще в жизни так, как скотину, никто не рассматривал. Сержант мотнул головой и пнул скифского вождя ногой в живот. Тот, не ожидавший от узника такой прыти, упал на спину, выронив факел. Но быстро вскочил, зарычал, выхватив висевший на поясе кинжал, и бросился на распластанного на полу Федора.

Тут бы сержанту и конец пришел, если бы не Магон. Купец вдруг встал между невольниками и вождем, что-то тихо, но твердо сказал ему. Вождь замер на полпути, потом медленно распрямился, отрицательно мотнув головой. Засунул кинжал в ножны и быстро вышел, не обращая внимания на занимавшийся в углу пожар.

Охранники Магона между тем быстро потушили упавший факел. А сам купец недобро посмотрел на пленников, особенно на Федора, и тоже вышел, не проронив ни слова.

– Сделка не состоялась, – выдохнул Федор, когда вся компания покинула загон для скотины.

– Теперь точно повесят, – решил Леха. – Или с собой в Африку увезут. А я к неграм в рабы не хочу. Завтра же сбегу.

Рано утром небольшой караван отправился в обратный путь. Правда, был он на этот раз ровно в два раза длиннее за счет присоединившихся конных скифов. Отряд примерно из тридцати человек во главе все с тем же знакомым вождем, даже не смотревшим на пленников, поблескивая чешуей доспехов, вместе с ними на рассвете покинул город.

Скифский вождь как ни в чем не бывало ехал рядом с Магоном, в этот раз находившимся не во главе колонны, а в середине, рядом с новой повозкой, в которой сидели шесть красивых женщин. Одеты они были не так, как красотки с рынка, но и не так, как Магон. Чайка решил, что это подарок скифского вождя, невольницы, являющиеся его военной добычей. Судя по всему, Магон вчера хотел отблагодарить скифа за такой презент, ответно одарив его двумя новыми рабами, но… не вышло.

В авангарде отряда гарцевал десяток скифов в полном вооружении. Позади повозки с красавицами и двух господ ехали пять карфагенских военачальников на конях и дюжина пехотинцев из отряда Магона, а за пехотинцами тащились Леха с Федором под присмотром охранников и Акира. Следом скрипели повозки с товарами, а за ними – снова пехота и оставшиеся скифы. В общем, толпа набралась приличная.

Леха переживал, что их опять закинут на круп лошади, но им повезло. Расторопный Акир приобрел так много товара, что все повозки, даже с палатками, были забиты им до отказа. Пестрая поклажа карфагенян напоминала теперь обоз батьки Махно после удачного налета на поезд. Даже единственную «свободную» лошадь из-под пленников тоже отдали под перевозку тюков. А морпехам, так и не побывавшим в шкуре живых подарков, предстояло идти пешком, чему они оба тихо радовались. Пока не в рабстве, и то ладно. А дорога до порта длинная, что-нибудь да придумают.

– Девчонки ничего, – заметил Леха, долго пытавшийся рассмотреть изящных красоток поверх шлемов охраны. – Интересно, откуда родом?

– Да местные, наверное, – прикинул Федор. – Или гречанки.

– Наверно, гречанки, – почему-то решил Леха.

Федор спорить не стал. Гречанки или нет, какая на фиг разница. Думать сейчас следовало о другом. Он внимательно вглядывался в окрестности, ища возможность для маневра. Вдоль каменистой дороги слева возвышался холм, поросший колючим южным лесом. А справа – кустарник, постепенно редеющий и растворяющийся в полях. С этой стороны они несколько раз углядывали такие уже знакомые стойбища.

Солнце палило нещадно. Скоро опять захотелось пить. Где-то к обеду отряд, ехавший без остановок, но и не слишком быстро, ориентируясь на пехотинцев, оказался у подножия довольно высокого холма. Природное возвышение утопало в «зеленке». Дорога огибала холм, и караван ненадолго растянулся вокруг него так, что передние всадники перестали видеть задних. Здесь-то все и случилось.

Сначала Федор с Лехой даже не поняли, что произошло. Раздался еле слышный свист, и несколько скифов из авангарда рухнуло с коней, а потом попадали и остальные. Стрелы поразили кого в спину, кого в шею. За несколько секунд нападения весь авангард был уничтожен, скошен, как трава. А из леса выметнулся целый отряд, человек двадцать, судя по одеждам, таких же скифов, и устремился к повозке с женщинами.

Заметив атаку, местный вождь издал боевой клич, призывая своих оставшихся бойцов, но карфагенские пехотинцы, обогнав пленников, уже выстроились вдоль повозки, намереваясь отразить конную атаку неизвестного отряда. Военачальники тоже выехали на конях чуть вперед, прикрыв собой Магона. Но в этот момент сбоку их атаковал еще один отряд. Стрелы накрыли остановившийся караван на всем протяжении. А когда небо очистилось, то спрятавшийся за телегой Федор увидел, что половина пехотинцев лежит в пыли, так и не вступив в рукопашную схватку с врагом. Рухнули под копыта своим коням и двое карфагенских капитанов. Магон с вождем дружественных скифов были еще живы, но дело начало попахивать жареным. В конце колонны пехотинцы тоже не досчитались многих, даже не успев обнажить мечи.

Скифский вождь, натянув поводья, ускакал к своим и, соединившись с ними, контратаковал второй отряд нападавших. Обменявшись на ходу выстрелами из луков, две орды кочевников схлестнулись на мечах.

Ошеломленные внезапной атакой остатки карфагенской пехоты, справились с шоком и, сомкнув щиты, рванули вдоль повозок в сторону Магона, рядом с которым оставалась лишь небольшая горстка людей. На них вот-вот должна была обрушиться атака всадников неизвестного противника. Магон тоже выхватил меч и нетерпеливо щелкнул пальцами, собирая вокруг себя воинов. Этого нападения явно никто не ожидал. И, скорее всего, как думалось Федору, причиной послужили те самые женщины, что застыли в невольничьей повозке. Леха нетерпеливо топтался рядом, пригнувшись и озираясь по сторонам. Акир вообще забился под повозку и не показывал носа. Чуть поодаль валялись двое мертвых охранников со стрелами в груди, двое других бросили пленников, поспешив на выручку к хозяину каравана.

– Ну что, брат, – крикнул Федор Лехе, – момент настал. Режь ремни и деру.

– А успеем утечь? – Леха, кажется, впервые в жизни сомневался, глядя на десятки рубившихся насмерть скифов, стремительно перемещавшихся по склону холма во всех направлениях.

– Еще минута и будет поздно, – Федор, пригнувшись, прыгнул из-за телеги к мертвому охраннику, упавшему на колени со стрелой в спине, по инерции воткнувшему меч в землю да так и застывшему в этой позе. Он до сих пор сжимал рукоять мертвой хваткой, привалившись к ней бедром. Сержант, скрючившись рядом, вытянул руки вперед и, закусив губу, принялся резать ремни о лезвие, озираясь по сторонам. Освободившись, потер запястья ладонями. И сказав «спасибо, браток», разжал пальцы мертвеца и подобрал оружие. Метнувшись к телеге, раскромсал ремни на запястьях Лехи, быстро подхватившего меч второго охранника. У обоих убитых солдат на поясе висело еще и по кинжалу. Их тоже конфисковали, мертвецам они без надобности.

Вооружившись, морпехи еще раз окинули взором поле боя. Но Леха смотрел на холм, а Федор на хвост колонны, где завершалась конная атака. Десяток скифов обрушился на восьмерых тяжеловооруженных пехотинцев, выстроившихся в ряд. И тут произошло странное. Федор был уверен, что пехотинцам капут. Причем полный. Но они перехитрили нападавших и, рассыпавшись в последний момент, короткими отточенными ударами мечей по опрометчиво открытым бокам свалили половину пролетавших мимо скифов с коней. Правда, и сами пострадали. Троих карфагенян скифы зарубили. Остальные умудрились остаться в живых, отразив удары щитами.

Проскочивших первую линию обороны конников встретили карфагенские военачальники, трое против пятерых. Перед повозкой с женщинами, наблюдавшими за схваткой, завязалась сеча. Но скифы оказались проворнее, и в мгновение ока карфагеняне погибли, унеся с собой жизни еще троих врагов. Увидев, как гибнут его военачальники, Магон подхватил щит у одного из убитых и сам вступил в бой.

Уцелевшие после атаки пехотинцы, развернувшись, бросились на помощь. Но едва успели покончить с оставшимися противниками, как со стороны степи раздались новые крики. Из отдаленного густого кустарника на рысях вылетел и устремился к месту боя третий отряд. С первого взгляда в нем насчитывалось около двадцати бойцов, не больше, но оставшимся вполне должно было хватить.

– Черт побери, – ругнулся Леха, – они нас отрезали от степи. Может, рванем на холм?

Но, обернувшись, друзья заметили, что с другой стороны к обозу уже скачет разъяренный местный вождь с остатками своих бойцов. Он уничтожил вторых нападавших и спешил на выручку Магону.

– И здесь не успеем, – крикнул Федор, лихорадочно соображая, что делать. – Они нас сами пристрелят.

Скифы на ходу натягивали луки и пускали стрелы навесом навстречу приближавшемуся из степи отряду. Но и те оказались не менее резвы. Новый рой стрел накрыл сначала сгрудившихся вокруг Магона пехотинцев, защищавшихся щитами. Стрелы забарабанили по ним словно дождь. И двое упали пораженные, несмотря на плотную оборону. Конь под Магоном тоже пал. А когда между противником и повозкой, где сгрудилось пятеро карфагенян, одним из которых был Магон, оставалось не больше тридцати метров, взмахнули мечами, издав дикий боевой клич.

И тут что-то переключилось в голове у обоих морпехов.

– Бежать поздно, – решил Федор. – Придется помочь, иначе нас просто убьют без долгих разговоров.

– Понял сержант, – обреченно кивнул Леха.

И, обменявшись короткими взглядами, они подхватили овальные щиты охранников с большими металлическими набалдашниками посередине и бросились к остаткам защитников каравана, сжав покрепче мечи.

Тем временем нападавшие успели достичь шеренги пехотинцев, стремясь сбить их с ног и затоптать копытами боевых коней. Им это почти удалось. Хотя троих вырвавшихся вперед скифов пехотинцы взяли прежним ударом в бок снизу, но налетевшие следом конники просто изрубили еще уцелевших. Стоявший рядом с Магоном военачальник метнул дротик в ближайшего врага, поразив его в грудь, и схватился с другим на мечах, прикрывая голову щитом от ударов сверху. Конь под ним был давно убит – из его бока торчал целый пучок стрел. Оставшиеся трое всадников приближались к Магону, видя перед собой легкую добычу.

И тут подоспели морпехи. Вскочив на повозку с женщинами, издавшими первый вопль за время боя, они одновременно метнули в приближавшихся всадников оба меча – демонстрировать безнадежное фехтование никто из них и не собирался. Убить удалось только одного, второй оказался лишь ранен в плечо, да и то вскользь – успел прикрыться щитом. Метать мечи оказалось тяжелее, чем ножи или даже топоры. Непривычно как-то было. Не с руки.

Убитый скиф рухнул наземь, а конь помчался мимо повозки. И Леха тут же запрыгнул на него, словно заправский кавалерист, успев даже подхватить с земли меч убитого. Раненый всадник взял немного в сторону от схватки, натягивая тетиву. А третий обрушился на Магона. Двумя четкими ударами он выбил щит у купца и лишил его оружия. Отступая, Магон упал на спину, споткнувшись о тело зарубленного пехотинца, и уже приготовился умереть, когда Федор резким движением вскинул руку. Скифский всадник выронил меч, харкнув кровью. А потом завалился на бок. Из его разрубленной глотки торчал кинжал.

Сжав покрепче захваты щита, морпех спрыгнул на землю, оказавшись в двух шагах от изумленного Магона, который смотрел на него со смесью благодарности и недоверия, когда до него долетел окрик друга.

– Федор! – гаркнул Леха откуда-то сбоку.

И он, повинуясь скорее чутью, чем глазам, вскинул висевший на руке щит, в который с хрустом впился острый наконечник. Потом второй. Потом третий. Возникло ощущение, что скиф палит из пулемета, выпуская стрелы одну за другой точно в цель.

Затем он услышал еще один близкий вопль, и атака прервалась. Леха настиг раненого всадника и, изловчившись, сумел его зарубить. А когда сам прискакал к повозке и осадил коня рядом с ней, то из его щита тоже торчало две стрелы, а из крупа прихрамывавшего коня целых пять.

– Спасибо, брат, – благодарно бросил Федор. Подхватив валявшийся на земле короткий меч одного из убитых, сержант обрубил им древка стрел, торчавших из щита, и быстро оглядел поле боя.

Магон осторожно поднялся, не зная, чего ожидать от недавних пленников, находившихся почти рядом, свободных и вооруженных, но, казалось, не обращавших сейчас на него особого внимания. Он немного успокоился, когда к нему приблизился единственный выживший военачальник, все же умудрившийся завалить и заколоть конного скифа. Он оказался и сам ранен, из рассеченного на плече доспеха сочилась кровь, но стоял, сжимая в руках окровавленный меч.

В этот момент раздались звуки схватки конных скифов, снова приблизившихся к ним. Со своего места Федор смог разглядеть, что у местного вождя осталось не больше семи человек, но его противник был почти побежден. Сам вождь дружественной орды рубился с последним воином. И вскоре поразил его в шею, в тот самый момент, когда вихрь схватки донес их до самой повозки, где сгрудились все выжившие карфагеняне.

Изможденный схваткой вождь едва успел распрямиться и опустить щит, как рядом, словно из ниоткуда, возник еще один конник и взмахнул мечом, стремясь поразить его в голову. Но, к удивлению застигнутого врасплох вождя, упал, не завершив свой удар. Присмотревшись, глава сопровождавших караван скифов обнаружил торчавший из горла врага кинжал. Леха успел метнуть его на секунду раньше, чем клинок нападавшего нашел свою цель.

Битва закончилась. Семеро скифских воинов присоединились к своему вождю, который, бросив благодарный взгляд на Леху, подъехал к Магону и о чем-то с ним заговорил, как всегда жестикулируя и горячо убеждая. Скоро из дальнего конца обоза к ним приблизились еще трое уцелевших пехотинцев, принявших бой в арьергарде. Все держали в руках оружие, но истекали кровью от ран. У одного из бедра торчала сломанная стрела. Показался и Акир, всю схватку пролежавший под повозкой с товарами.

И Федор, державший в одной руке меч, а в другой щит, и Леха, сидевший на израненном коне, наблюдали за всем этим движением как-то отстраненно. Их вроде бы никто не держал, но они почему-то и не бежали. Понимали, наверное, что с охраной Магона они с трудом, но еще могли бы расправиться, а вот от семерых скифов им все равно не уйти. Тем более в степь. Стрела догонит. Они оба за время схватки вдруг осознали, что живут теперь не в родном двадцатом веке, а задолго до Рождества Христова. И в этом мире люди существуют совсем по другим законам.

Магон что-то шепнул Акиру, и тот осторожно приблизился к морпехам. Даже поклонился, прежде чем заговорил на ломаном наречии, отдаленно напоминающем язык русичей.

– Магон дарить тебе вольна, – неуверенно проблеял он, указав пальцем на Федора, и добавил нараспев, не уверенный, что Федор его понял. – Во-ла.

– А ты, – он посмотрел на возвышавшегося над ним Леху, так и не покидавшего седла с тех пор, как там оказался, – брать с собой великий Иллур.

– Слыхал? – вполголоса обратился Леха к стоявшему внизу Федору. – Тебе воля, а меня «брать с собой». Это что же получается, сержант, нас с тобой хотят развести в разные стороны?

Он вдруг грозно посмотрел на Акира и почти выкрикнул:

– А меня ты спросил, толстожопый? Хочу я идти в рабы к этому Иллуру?

Он даже схватился за меч. Акир отпрянул назад. В этот момент израненный конь под Лехой, и так уже качавшийся из стороны в сторону, попятился назад, а потом его передние ноги подкосились, и он рухнул на дорогу, испустив дух. К счастью, Леха успел спрыгнуть раньше.

– Я думаю, – проговорил Федор, посматривая в сторону подъехавших на крик скифов и на всякий случай, по знаку вождя со странным именем Иллур, окруживших друзей плотной стеной конских тел, – что рабом тебя там не сделают. Скорее всего, будешь теперь кровным другом вождя племени. Ты ему, как ни крути, жизнь спас. А это, брат, по здешним меркам очень круто.

– Ну да, – осклабился Леха, отряхиваясь от дорожной пыли, – можно сказать, из грязи в князи.

– Можно и так, – кивнул Федор. – Но если тебя они еще примут, то меня никогда. Так что, если кто и станет у них рабом, так это твой сержант.

Они замолчали, как бы невзначай повернувшись спинами друг к другу, с оружием в руках. Конные скифы и оставшиеся карфагеняне молча наблюдали за ними, ожидая развязки.

– И что делать будем, сержант? – спросил Леха без всякого ерничества.

– Решай сам, – ответил Федор. – В этом мире я тебе уже не указ. 

Глава шестая Удачная сделка 

Уже третий день подгоняемый попутным ветром караван рассекал воды Черного моря, хотя Федор уже привык называть его Скифским. К счастью, ветер переменился быстро, пока они еще не покинули берег, а то пришлось бы ожидать у моря погоды неизвестно сколько. Ведь на торговых судах весел не полагалось, и они зависели целиком от направления ветра.

Все это время сержант изо всех сил старался отогнать навязчивые мысли о том, что остался один в этом мире. Но недавние впечатления были еще слишком сильны.

Вопреки ожиданиям Федора, караван не сразу ушел в море, а оставался на суше еще три дня, пока Акир и даже сам Магон занимались торговлей. Все это время они не сидели на кораблях под защитой солдат и метательных орудий, а находились на берегу, проводя время в переговорах и спорах с другими заморскими торговцами, наводнявшими порт. Хотя Магон делал это, как показалось сержанту, скорее ради удовольствия, чтобы не забывать прежние времена, когда ему самому приходилось вести все дела. Теперь же, разбогатев, он вполне мог перепоручить все своему приказчику, но сейчас почему-то не стал этого делать.

Несколько раз они вдвоем даже посещали ближние стойбища скифов, но уже под мощной охраной. Глядя на это, Федор сделал вывод, что торговля – особенно крупнооптовая – занятие опасное. Но Магон, видимо, к этому привык и на следующее утро после нападения вражеского племени вел себя так, будто бы ничего особенного не произошло.

С того дня Иллур больше не появлялся, и Леху, ушедшего с ним, сержант тоже ни разу не видел. Но почему-то был уверен, что у него все сложится нормально. Не такой человек Леха, чтобы пропасть среди варваров. Если сразу не убьют, то большим человеком станет. Дел тут для его активной натуры хватит.

По прибытии в порт, после наполненной впечатлениями поездки в столицу скифов, Магон еще раз поблагодарил Федора, как смог, в первую очередь через переводчика, и даже подарил ему золотую цепь с какой-то скифской птицей, похожей на сокола, только когти, уши и клюв у нее были почему-то огромных размеров. Спросил, что тот теперь намерен делать, и почему-то не очень удивился, когда Федор попросил взять его с собой за моря. Сержант в глубине души надеялся попасть в Рим, великий город, но признаваться в этом карфагенянам на всякий случай не стал. Путь, как сообщил ему Акир, предстоял не близкий, много дней «длинным морем», на самый край обжитого мира. И если Федора это не пугает, то вопрос решен. Тем более, намекнул Акир, хозяин и сам хотел поговорить о чем-то с диким варваром, но сейчас у него много дел.

Ему отвели под жилье новый кубрик на четвертой палубе флагманской квинкеремы, под самой кормой. Кубрик оказался лишь немногим просторнее старого, где их с Лехой держали в плену, но зато с настоящей лежанкой и грубо сколоченным столом. От внешнего мира помещение отделяла сплошная стена из плотно пригнанных, гладко оструганных досок. Никакого окошка, а уж тем более иллюминатора в нем, конечно, не предусматривалось. Не доросли местные корабелы до подобных излишеств. Но Федор не роптал. Он ведь вообще бывший военнопленный, могли и к гребцам подселить. Так что по местным меркам он стал обладателем отдельной каюты. А их на квинкереме мало кто имел. Все были распределены в соответствии с заслугами. И Федор подозревал, что ему досталось временно опустевшее жилье одного из убитых капитанов.

Как он узнал позже, убитых в бою военачальников заменили их помощники. Так что в целом эскадра оставалась боеспособной. Продав кочевникам за хорошую цену тирский пурпур, слоновую кость и стекло, а взамен загрузив трюмы скифским зерном, металлом, кожами и прочими ходовыми на востоке товарами, Магон счел свою поездку удачной и отдал приказ отправляться в обратный путь. На рассвете караван вышел в море при попутном ветре, взяв курс на юг.

Тельняшка и штаны на Федоре за последние дни изорвались в хлам, так что стало неприлично появляться даже среди кочевников, не говоря уже о комсоставе каравана. Это заметил не он один. И поскольку статус бывшего пленника изменился, то вскоре Акир принес ему кое-какую одежду и обувь, имевшуюся в распоряжении купца.

Когда толмач ушел, Федор с большим сожалением стянул с себя истлевшую тельняшку и рваные штаны. Скинул ботинки, подошвы которых уже почти оторвались. Оставшись в исподнем, надел поверх него серые штаны и просторную тунику, а сверху длинную красную жилетку без рукавов, сразу став похожим на вольноотпущенного цыгана или циркового артиста. Сходство дополняла подаренная Магоном золотая цепь со скифской птицей, которую сержант нацепил поверх одежды, словно орден.

Сам купец и его приближенные, как отметил про себя Федор, вообще часто обходились без штанов, расхаживая по палубам в длинных туниках-балахонах. Благо погода позволяла.

Нагнувшись, Чайка завязал на ногах ремни кожаных сандалий. Обувка из мягкой кожи оказалась вполне приличной. Пришлась по ноге, держалась хорошо, и ходить в ней было удобно. Подошва толщиной в два пальца показалась Федору высоковатой, но зато и ступалось мягко. Особенно по палубам, где засадить себе занозу не составляло труда. Кругом ведь одно дерево. Круглую шапку из грубой материи с синеватым отливом Федор надевать не стал. Солнечного удара он не боялся, а местные обычаи еще не изучил. Решил так походить, до тех пор, пока не сообразит, что может оскорбить кого-нибудь своим видом. Он и в прошлой жизни шапки носил только зимой, да и то, чтобы уши не отморозить.

Кормить его тоже стали лучше. Все дни, что он провел в порту, наблюдая с борта квинкеремы за торговлей или просто ошиваясь на берегу, благо за ним теперь никто не ходил по пятам, местный кок, а такой здесь тоже имелся, потчевал команду разнообразной рыбой и бобами. Реже запеченным мясом. Часто в меню появлялась памятная похлебка. Один раз повар приготовил на обед что-то напоминавшее на вид гороховую кашу. Что это за плоды, на вкус Федор так и не определил. Но было съедобно. Все пережевал и тарелку вылизал. Запил красным вином – теперь ему тоже давали – и успокоился.

Ел Федор у себя в кубрике, а не за одним столом с гребцами или морпехами. Это ему тоже дозволили, как привилегию. Несмотря на слова Акира насчет желания поговорить, Магон его к себе за стол пока не приглашал – почти все время хозяина каравана уходило на занятия торговлей. А потому пищу он принимал либо в шатре на берегу, либо у себя в каюте. Но Федор не обижался, развлекал себя, как мог, до отхода каравана. Болтался по кораблю, осматривал метательные машины, оснастку парусов и палубы, куда пускали. Хотя и не всем солдатам это нравилось. Пару раз даже наткнулся на желающих дать ему в глаз за побитых с Лехой товарищей – хотя и подрались они на другом корабле, но ведь среди своих информация расходится быстро, никаких мобильных телефонов не надо.

Федор конфликта избежал, хотя на ус намотал. Путь предстоял далекий, мало ли что ему могли устроить древние морпехи на какой-нибудь нижней палубе. И все же он надеялся, что Магон не даст ему помереть раньше времени, если он сам не будет провоцировать ситуацию.

Куда дели привезенных с собой женщин, Федор тоже не знал. Хотя этот вопрос его периодически беспокоил. Гречанки все же или нет? И что это их так яростно старались отбить? Может, жены какого-нибудь местного вождя, что не дружит с Иллуром и не признает совет скифов? Любознательный морпех предполагал, что их заперли в отдельном помещении, куда всем, кроме самого хозяина, вход был строго воспрещен. Видел Федор одну подозрительную дверь на корме, у которой стояли охранники при оружии. Он как раз спускался по лестнице, изучая корабль, а из-за этой двери вдруг раздались какие-то завывания. Но, перехватив предостерегающий взгляд охранника, Федор решил справок не наводить. В конце концов, чужие женщины – дело темное. Да и языком он еще не владел, чтобы вопросы задавать.

Когда наконец вышли в море, ситуация изменилась. Закончив с делами на суше, купец, обитавший на этом же корабле, нашел время, чтобы пообщаться со своим спасителем. Правда, только на третий день плавания. Весь первый и второй день Федор Чайка провел в разговорах с Акиром, который снова превратился из приказчика в переводчика. Международная торговля, как ни крути, требует знания языков во все времена. Теперь сержант болтался по палубам не один, а с личным гидом, который, не обращая внимания на моряков, следивших за парусами, солдат и бездельничавших на своих лавках гребцов, тыкал во все предметы пальцем, объясняя, как они называются. А потом допытывался у Федора, как эти предметы называются на его языке. Федор был не из самых тупых учеников, и такой метод активного погружения скоро принес свои плоды. К вечеру второго дня Федор и Акир уже могли вполне сносно объясняться понятиями, при необходимости дополняя их жестами.

Стоя у ограждения и поглядывая на море, Федор первым делом порасспросил толмача, кто они такие, и убедился, что не ошибся в своих наблюдениях. Сержант морской пехоты действительно находился на корабле карфагенян, приплывших по торговым делам в этот отдаленный уголок. А сам Магон оказался важной птицей. Как путано объяснил Акир, его хозяин являлся в столичном Карфагене не просто богатым купцом, а «очень большим человеком» – Федор понял, что не ниже сенатора, – который при этом еще и занимался торговлей, что почиталось в Карт-Хадаше[7] очень уважаемым делом.

Но торговлей и государственной деятельностью занятия мудрого сенатора не исчерпывались. Ко всему прочему Магон частично имел еще и военную власть. Точнее, сенат возлагал на него обязанности вербовать новых солдат в войско Карфагена, где, как припоминал Федор, служили преимущественно наемники. А их Карфаген вербовал как в самой Африке, так и везде, куда только могли доплыть его корабли. По долгу службы Акир часто путешествовал вместе с хозяином по различным уголкам Обитаемого моря[8], от Мелькартовых столбов до этих диких берегов, и присутствовал при вербовке солдат всех видов: от мечников до пращников.

Он даже намекнул Федору, хитро прищурившись, что его стране всегда нужны хорошие воины, а такой достойный воин, как Чайкаа (Акир почему-то произнес его фамилию на свой манер, протяжно, с ударением на последний слог), может сделать карьеру в армии Карфагена, постоянно расширяющем свои владения. Акир даже развел в стороны свои короткие пухлые руки, чтобы показать, как растут владения Карфагена, но при этом Федор заметил лукавство в глазах новоявленного вербовщика.

– С армией подождем, – ответил он. – Я только что оттуда. Отдохнуть хочу.

Насчет желания посетить Рим, раз уж выпала такая возможность, сержант пока промолчал. Память подсказывала, что у Рима и Карфагена сейчас должны складываться не очень добрососедские отношения.

– А где служил сильный Федор Чайкаа? – тут же поинтересовался Акир, услышав, что его собеседник совсем недавно покинул ряды вооруженных сил.

– Там, – махнул рукой Федор, не желая вдаваться в детали своей срочной службы. – У северных варваров, говорящих почти как я.

– А кем? – не унимался дотошный торговец.

– Да вроде них, – указал Федор на трех морских пехотинцев, стоявших неподалеку, держась за ограждения и обозревая морские просторы. Во время похода они тоже вынужденно бездельничали, разве что лишь изредка занимались приведением оружия в надлежащее состояние.

– У нас такая служба почетна, – сообщил Акир, уразумев, о ком говорил его новый знакомый. – Но во флот берут не всех, а только граждан.

Федор задумался. Интересно, тянет ли его подвиг не просто на свободу, а еще и на карфагенское гражданство? Ему показалось, что тянет. Долгое время общаясь с Лехой, Федор постепенно понабрался от него наглости. Как-никак не простого купца спас, а целого сенатора. Да еще вхожего в военную олигархию. А флот и армия в этом древнем мире означали даже больше, чем в его родном, привычном. У римлян, как вспомнилось Федору, если ты не был гражданином и не служил в армии, то и сенатором тебе не бывать никогда, будь ты хоть трижды миллионером. Так, во всяком случае, обстояло при Республике.

По всему выходило, что рано или поздно ему придется опять податься на службу. Ведь гончаром или ювелиром в этом мире ему стать совсем не улыбалось. Хотя, если подучиться, нет ничего невозможного. Задумавшись о будущем, Федор вспомнил и про свои навыки медбрата, которые могли здесь пригодиться на каждом шагу. Но в каком состоянии здесь находилась врачебная практика и много ли за нее платили, еще только предстояло узнать. Лишь одно не вызывало сомнений – в этом неспокойном мире люди мирных профессий всегда были вынуждены периодически браться за оружие. Впрочем, Федор с некоторым смущением признался себе, что об этом мире он еще почти ничего не знает. Может, и не так все происходило на самом деле, как ему доводилось читать в исторических книжках.

Там, например, писали, что древние триеры и квинкеремы никогда не удалялись от берегов, предпринимая только каботажные плавания. Ночевали же экипажи всегда на берегу, по возможности даже вытаскивая на него свои корабли. А караван карфагенян шел себе спокойно по открытому морю уже третьи сутки. Приближалась очередная ночь, но никаких берегов не намечалось и в помине, сколько ни вглядывался Федор в ясный горизонт. Все говорило о том, что эту ночь они тоже проведут в открытом море. И это было только первым открытием.

Прошлой ночью сержант вышел на палубу и заметил там шкипера, который взирал на звезды, делая пометки на табличке, которую держал в руках. Если Магон доверял ему вести караван из шести судов, то местный шкипер, похоже, до сих пор неплохо управлялся без новомодных примочек из двадцать первого века. Без радиосвязи и даже компаса, используя лишь возможности ветра и мускульной силы гребцов, зная местные течения, а при необходимости сверяя путь по звездам.

Федор не спрашивал Акира, куда они идут, но путь в Африку по морю здесь предполагался один, через знакомые даже Федору проливы, первым из которых должен показаться Боспор, как его здесь называли греки, давно обжившие его берега. А за ним и теплая Пропонтида[9].

Магон, видно, торопился быстрее вернуться домой. Хотя, наблюдая за скоростью передвижения каравана, Федор пришел к выводу, что движутся они со скоростью примерно трех-четырех узлов. И, если дальше все пойдет так же, они должны достигнуть Боспора к исходу четвертых суток, то есть завтра вечером.

Но еще сегодня Магон наконец-то пригласил бывшего пленника на трапезу в свою каюту. Время случилось как раз почти обеденное – не имея часов, Федор тем не менее в этом не сомневался, поскольку ориентировался не по солнцу, а по сигналам, поступавшим из желудка – и потому бывший морпех принял предложение с удовольствием.

За столом они сидели втроем, поскольку без Акира разговор бы все равно не получился. Сенатор не владел родным наречием Федора, а сержант еще не настолько освоил финикийский, чтобы свободно беседовать на нем с представителем местной власти.

Каюта сенатора располагалась тоже на корме квинкеремы, под верхней палубой, имела узкие окна, но занимала пространства всего лишь втрое больше кубрика, доставшегося Федору, и делилась на две комнаты перегородкой. Несмотря на свои приличные для античного мира размеры, корабль был все же плохо приспособлен к дальним плаваниям, на взгляд Федора, видевшего в своей прошлой жизни огромные круизные лайнеры. По сравнению с квинкеремой они представляли собой настоящие корабли-монстры. А здесь не хватало места даже под бытовые нужды. О чем говорить, если в каюте сенатора умещался только массивный стол, несколько резных кресел вокруг него да две полукруглые тумбы, не считая пары статуй, служивших украшениями. А из-под расписного полога, перекрывавшего вход во вторую комнату, виднелась кровать средних размеров.

Впрочем, Федор всегда был уверен, что ради прибыли купцы способны на многое. В том числе и на безграничную терпеливость по отношению к временным неудобствам. Болтливый Акир успел рассказать ему, что в Карфагене у хозяина есть «большой дом», который занимает много земли. Не считая многочисленных загородных имений. Из чего сержант немедленно сделал вывод – Магон имел свой особняк (если не дворец!) в столице и несколько загородных вилл. А как еще мог жить олигарх в купеческом государстве?

Утешало только то, что это все же был боевой корабль, предназначенный для ведения войны. А значит, здесь все жертвовалось в угоду боевой мощи. И основное пространство на борту отводилось под гребцов, метательные машины и сотню морских пехотинцев, от которых в абордажной схватке зависела победа. А если дело предстояло жаркое или намечалась крупная десантная операция, то пехотинцев распихивали по всем щелям, почти удваивая имевшийся на борту отряд. Федор читал и об этом. В конце концов, не будь у Карфагена таких мощных кораблей, вести торговлю у далеких берегов, населенных недругами и просто пиратами, представлялось бы весьма затруднительным.

Все полы и даже стены в каюте Магона украшали живописные циновки и ковры, на которых Федор заметил разнообразные сельские мотивы: уборка урожая, финиковые пальмы, женщина с кувшином вина, дерущиеся львы. Акир указал ему на ближайшее кресло, сообщив, что он может сесть за стол, где уже находился сам сенатор. Магон, не дожидаясь гостя, уже с удовольствием расправлялся с зажаренной ножкой. Аромат свежеприготовленного мяса соблазнял настолько, что у проголодавшегося от постоянного пребывания на свежем воздухе морпеха, просто слюнки потекли.

Он сел, учтиво поклонившись сенатору. На столе, прямо перед ним, стояло несколько расписных глиняных блюд с запеченным мясом, рыбой, покрытой золотистой корочкой, овощами и экзотическими фруктами, из которых он узнал только апельсин, а также низкий серебряный кувшин с вином и несколько изящных чаш. От качки посуда на столе слегка подрагивала и позвякивала.

Прислуживал сам Акир, состоявший при сенаторе ближайшим помощником на все руки. Федор видел вокруг сенатора и других слуг, которые вполне могли бы прислуживать за обедом, но никого их них сейчас рядом не было. И Федору показалось, что разговор пойдет не только о погоде.

Он не ошибся. Некоторое время в каюте висела тишина, гость и хозяин насыщались. Расправившись с ножкой и отхлебнув из чаши вина, Магон некоторое время внимательно изучал гостя, а затем сделал знак Акиру. Тот быстро достал из тумбы свиток и, отодвинув крайнее блюдо, разложил его прямо на столе. Свиток был испещрен надписями на незнакомом языке, но его основное предназначение не вызывало сомнений. Приглядевшись, Федор узнал в нем карту Обитаемого моря. Причем карту довольно точную. На ней оказались нанесены известные карфагенянам земли, включая Крым. С западной стороны свиток показывал край африканских земель, Испанию, земли галлов и острова бриттов. А вот дальше на севере, там, где должно простираться Балтийское море, почти ничего не прорисовывалось. Только датские проливы и, похоже, часть современной Федору Германии с большой рекой. Совсем не имелось дальней части моря, где, спустя много сотен лет, должен был возникнуть Питер. Да и вверх от Крыма на карте виднелась масса пустых пятен. Северная акватория и земли славян лежали, вероятно, за пределами интересов карфагенян. Зато морпех с большим удивлением увидел почти правильно очерченные Африку, Индию и даже большой остров, напоминавший Австралию.

Магон что-то спросил, указав на карту.

– Ты понимать, что это? – перевел Акир.

– Понимать, – кивнул Федор. – Обычная карта.

Услышав это слово, оба карфагенянина переглянулись, словно Чайка сотворил какое-то заклинание. Удивленный их реакцией, сержант припомнил, что финикийцы были мореплавателями и корабелами больше тысячи лет. За это время они познакомились и повоевали с многими народами. Но, в отличие от прочих, полученные знания они не забывали, а накапливали. И фиксировали, потому что у них уже существовала письменность. Современные Федору ученые утверждали, что именно финикийцы придумали тот алфавит, который стал основой многих языков[10]. Писали финикийцы, в отличие от будущего населения Европы и Америки, справа налево. Но это сержанта не смущало. Хоть снизу вверх, какая разница, если тебя с детства так научили и сможешь потом прочесть.

А кроме алфавита, считалось, что те же финикийцы придумали первые морские карты и множество других полезных технических изобретений, оставшихся в памяти потомков в виде конкретных образов. Насчет компаса Чайка, правда, уверенности не испытывал.

Магон снова что-то спросил, указав на карту. Видимо, Федор его интересовал, как источник информации. Умудренный опытом сенатор не зря занимал свой пост – не владея языком, он словно чуял, что его визави знает много такого, что даже ему неведомо.

– Где твой дом? – перевел Акир.

Федор решил не темнить и ткнул пальцем в пустое пространство неизведанных северных земель.

– Здесь.

Магон проследил за жестом своего гостя и с неподдельным интересом посмотрел на странного варвара, задав следующий вопрос.

– А как ты стать здесь? – озвучил его толмач, проведя пальцем от белого пятна до побережья Крыма.

– В армии служил, – просто ответил сержант, которому этот званый обед стал все больше напоминать допрос или деловой разговор, не способствующий повышению аппетита.

Поэтому, не дожидаясь нового вопроса, он с хрустом оторвал зубами кусок мяса и закинул в рот сразу горсть вычищенных оливок, запив все это большим глотком терпкого вина. На душе стало веселее.

– Ты наемник? – тут же уточнил Магон. – Солдат?

Прожевывая мясо, Федор обдумывал, как бы попроще ответить, но Акир его опередил, сообщив своему хозяину по-финикийски часть их разговора на палубе о службе в морской пехоте. Магон кивнул, судя по всему, оставшись довольным ответом. Про руль от Лехиной лодки, так интересовавший карфагенян на берегу скифского порта в Крыму, его почему-то не спросили.

Сам Федор, искоса поглядывая на облеченного властью купца, тоже изучал его. Возможно, именно сейчас где-то наверху решался вопрос, кем быть сержанту в этой новой жизни. Солдатом, врачом, ремесленником или вольным кочевником. Последнее, правда, он уже отверг. И бородатый сенатор, одетый нынче в бордовую тунику, казался не последним человеком, способным повлиять на этот выбор, став орудием древних богов.

Кроме того, Федор по натуре был физиономист. Верил в то, что люди, которые станут твоими друзьями или, как минимум, останутся к тебе лояльны, видны сразу. Как и те, что будут ставить тебе палки в колеса, даже если принародно нахваливают. Сержант искренне верил, что друзей и врагов можно всегда определить по выражению лица, если только хорошенько присмотреться.

И, коли верить выражению лица, седовласый пятидесятилетний сенатор Карфагена, задумчиво перебиравший сейчас свою бороду, почему-то не казался врагом. Даже, несмотря на то, что долго держал их с Лехой в путах, как пленников, и морил голодом. Такой уж тут, видно, заведен порядок. В конце концов, сами напросились. Могли попытаться и своим ходом дойти до Туапсе, шанс был. Хотя где он теперь, этот Туапсе?

Уйдя в воспоминания, захмелевший Чайка даже вздохнул.

– Что это? – услышал он очередной вопрос, возвращаясь к новой реальности.

Перед ним на столе, между блюдом с нетронутой рыбой и плошкой с оливками, кроме карты, появились еще компас и бинокль. Федор посмотрел на Магона и поднес бинокль к глазам, демонстрируя, как этим пользоваться. А в ответ увидел на лице сенатора снисходительную усмешку, мол, «и сам догадался, сынок». А вот компас Магона заинтересовал гораздо сильнее. Особенно после того, как сержант поднес его к карте и показал, что, как ни крути, по положению стрелки его предполагаемый дом, не обозначенный на детальной карте карфагенян, находится на севере. А караван идет на юг. И направление можно всегда проверить не только по звездам.

Когда Магон осознал, что именно лежит перед ним на столе, его кустистые брови поползли вверх, а борода зашевелилась. От удивления он резко дернул рукой, на каждом пальце которой сверкало по золотому перстню, и опрокинул на циновку кувшин с вином. Вино тут же впиталось, превратившись в красное пятно. Федор самодовольно улыбнулся – проняло. Но сенатор не обратил на потерю ковра никакого внимания. Он что-то приказал Акиру, и тот исчез, но быстро вернулся, ведя за собой шкипера – того самого долговязого мужика, еженощно изучавшего звезды и записывавшего их перемещения на глиняную табличку.

Магон призвал его в свидетели. Шкипер долго вертел в руках странную круглую коробочку со стрелкой, а потом глаза его вспыхнули, и он восхищенно затараторил.

– Что он сказал? – Федор бесцеремонно дернул за рукав туники Акира.

– Хакрил говорит, что такого нет даже у греков.

Чайка налил себе еще вина и радостно поднял кубок.

– Так выпьем же за технический прогресс!

До переводчика не дошел смысл сказанного, но он особенно и не стремился понять. Вместо этого Магон огорошил сержанта неожиданным предложением. Сразу после того, как шкипер покинул каюту.

– Хозяин хочет купить у тебя это, – сообщил Акир через пару минут бурного общения с сенатором на своем языке, указуя на компас, – и предлагает тебе за него хорошую цену.

Федор чуть не выронил чашу с вином. Идея продать компас как-то раньше не приходила ему в голову. Наверное, потому, что стоил он в его родном времени копейки и никто не стремился его купить. А здесь ведь компас могли просто отобрать вместе с биноклем, и такой поворот ситуации сам по себе многое говорил о сенаторе. С другой стороны, почему бы и нет? Магон осознал ценность для мореходов этой коробочки с блуждающей стрелкой и наверняка даст хорошие деньги. А деньги в его нынешнем положении лишними не будут. Нет, сенатор начинал ему положительно нравиться.

– И много даст? – поинтересовался Федор, хитро прищурившись. Торговаться ему было в новинку. Не любил он это занятие. Но трехдневное наблюдение за рынками и непрерывным торгом сказывалось.

Магон сделал разрешающий жест, и приказчик мгновенно достал из бездонной тумбы кожаный мешочек. Развязал кошелек и отсчитал сержанту десять золотых монет, на каждой из которых Федор разглядел чеканное изображение слона – уши у него поражали размерами, спина отчетливо прогибалась. Много это получалось или его провели, Чайка не знал. Да и не хотел знать. Главное, что это было настоящее золото, а оно во все времена стоило дороже всего.

– Это очень хорошая цена, – словно прочитав его мысли, уверил Акир.

А сенатор, после того, как Федор вальяжно сгреб монеты со стола и сунул себе в карман, взял в руки компас и стал откровенно забавляться, наблюдая за движением стрелки. «Ну, как ребенок», – усмехнулся Федор, но быстро подавил улыбку. Затем он выпил еще вина, поздравляя себя с удачной сделкой, и, повинуясь внезапному порыву, резким движением пододвинул к сенатору бинокль.

– Дарю! – громко объявил сержант. 

Глава седьмая Пропонтида 

Однако сенатор отказался принять такой подарок, и Акир отсчитал еще десять золотых «слонов», объяснив, что смелый Федор Чайкаа уже подарил однажды сенатору жизнь, и великий Магон этого не забудет. Разбогатев еще на десять монет, сержант решил при первом же удобном случае навести справки насчет своих новых возможностей. Что ему теперь по карману – купить виллу где-нибудь в предместьях Карфагена или просто пару раз поесть в харчевне? В курсах он не разбирался, да и деньги-то местные видел впервые в своей новой жизни. Но, имея под боком купцов, надеялся легко и быстро получить столь важную информацию.

– Сенатор спрашивает, хочешь ли ты служить в его охране? – прозвучал неожиданно новый вопрос.

Федор призадумался. Вот он, выбор. Первый и, возможно, самый важный. Казалось бы – соглашайся. Силы хватает. Дело знакомое, а чего не знаешь, подучишься. И скоро будешь, как сыр в оливковом масле кататься и финиками заедать. Но что-то мешало Федору решить прямо сейчас. Имел он привычку поразмыслить некоторое время перед принятием решения.

– Поблагодари сенатора за оказанную честь, – подобающим случаю торжественным голосом заявил сержант. – Но я должен подумать.

Акир перевел, как смог, услышанное. Магон, казалось, уразумел все правильно. Нахмурился и что-то коротко ответил, снова увлекшись созерцанием компаса.

– Думай, чужеземец, – перевел толмач. – Не долго. Пока корабль плывет.

– До прибытия в Карфаген я дам ответ, – согласился Федор.

Тем же вечером они прибыли в Византий. Точнее, сначала до бродившего по палубе Федора донесся радостный крик впередсмотрящего, засевшего на вершине мачты. Сержант поднял голову и заметил холмистый берег, показавшийся прямо по курсу. Его непрерывная линия в одном месте имела широкий разрыв, куда продолжали неспешно вливаться воды Скифского моря, как его теперь именовал для себя Федор, или Понта Эвксинского, как называли его греки.

– Боспор, – сообщил оказавшийся рядом Акир. – Ворота между морями. Скоро будет Византий.

Через пару часов, благо ветер не спадал, они достигли Византия. До него путь шел нешироким проливом, в котором встречным курсом двигалось немало кораблей с разноцветными парусами. В основном греческих. Но попадались и другие. Привычного вида флаги виднелись далеко не у всех, а по другим приметам определить государственную принадлежность судов сержант затруднялся. Да и государств-то современных он толком не знал. Карта теперь выглядела совсем по-другому.

Федор рассматривал все встречные корабли, спешащие пристать к берегу в наступавших сумерках. В основном это были грузовые суда, но попадались и быстроходные триеры. Иногда они сопровождали караваны, иногда плыли отдельно. Скоро бросил якоря и карфагенский караван. Впервые за четверо суток.

Когда суда пришвартовались в порту Византия, Магон с Акиром сошли на берег договариваться с местными властями об оплате пошлин за остановку каравана в порту. Там же, на суше, они и собирались заночевать. Все остальные спали на кораблях. В том числе и Федор.

Нет, на причал он, конечно, спустился, поразмял косточки. Хотел город посмотреть, но в быстро сгущавшихся сумерках разглядел только портовые сооружения, крепостные стены и какие-то здания, похожие на склады, рядом с ними. Домов богатых горожан за стенами он не увидел. А идти в одиночестве в город не хотелось, мало ли что там может приключиться. Побродил перед сном вдоль пирса, где коротало ночь множество кораблей, шедших проторенным путем из Средиземного моря в Черное. Посмотрел на караулы вооруженных копьями и мечами стражников, наблюдавших за порядком, и пошел спать на флагманскую квинкерему от греха подальше.

А утром они быстро отчалили. Федор был даже немного разочарован, знаменитый город он так и не успел посмотреть. С кормы отплывающего корабля, ушедшего уже далеко в море, когда он проснулся и вышел на палубу, успел заметить опять только крепостные стены с башнями. Не самые, надо сказать, мощные. За ними могло найти приют тысяч тридцать – сорок населения. В общем, Византий оказался небольшим портовым городом, только начавшим развиваться и едва успевать отстраиваться заново между опустошительными набегами из Фракии и с азиатской стороны Боспора, поскольку лежал прямо на главном сухопутном направлении из Европы в Азию, разделенных в этом месте лишь узким проливом. Здесь же проходил и главный морской путь, так что будущее у городка, в принципе, успешно намечалось.

Покинув Византий, финикийский караван снова оказался в открытом море. Берега пролива раздвинулись, ветер посвежел. Пошли немного быстрее, хотя массивные квинкеремы и так еле успевали под парусом за грузовыми судами, перемещающимися при хорошем ветре более ходко. Кроме того, из-за сильно вытянутых корпусов военные корабли здорово раскачивало на разыгравшейся волне. Матросы висели на веревках, управляя парусами под командой странно одетого мужика, которого Федор немедленно окрестил «боцманом». Еще один мореход вцепился в рулевое весло и с трудом держал квинкерему на курсе. Иногда Чайка, стоявший на корме рядом с крытым навесом с помещавшейся под ним шлюпкой, даже слышал отчетливый треск. Ему казалось, что корпус вот-вот переломится пополам, но ничего страшного не происходило. По сравнению с «круглыми» грузовиками «длинные» боевые корабли, на взгляд сержанта, сооружались «на пределе» своих мореходных возможностей и все время рисковали переломиться или перевернуться, стоило лишь ветру разыграться не на шутку. И сейчас они благоразумно старались держаться ближе к берегу, не теряя его из вида.

– Пропонтида волнуется, – сообщил возникший рядом Акир, оторвав Федора от созерцания исчезавшего на горизонте Византия. – Но это ненадолго, здесь всегда так. Сегодня утром мы принесли жертвы духу моря Ашерату и хозяину неба Баал-Шамему. И они приняли наши дары.

Акир воздел руки к небу.

– Это значит, что и сама небесная царица Таннит нас не покинет.

Он снова перевел взгляд на Чайку и сказал:

– Чужеземец, тебе нечего бояться, пока ты под защитой богов Карфагена.

Федор немного успокоился, услышав про богов, даже изображал восторженность на своем лице, пока Акир не ушел. Защита небесной царицы Таннит – это хорошо, но он предпочел бы иметь под рукой спасательный жилет или надувную лодку. К его удивлению, посвежевший утром ветер действительно скоро ослаб, но не прекратился. И караван спокойно пошел дальше.

К вечеру они миновали небольшое море и достигли еще одного пролива. Когда берега снова сошлись, стали появляться небольшие, поросшие редким лесом островки, даже отдельные скалы, торчащие из воды, и шкипер счел за благо и на этот раз остановиться на ночлег в порту. Федор с ним мысленно согласился. Все-таки теперь они плыли не в открытом море, и здесь при желании можно было налететь на скалы очень даже просто.

Городок оказался совсем небольшим и расположился на противоположном от Византия берегу пролива. Там, где начиналась Азия. Чайка бросил на него лишь короткий взгляд и даже не стал спускаться с корабля. Смотреть было особенно не на что.

Весь следующий день караван шел проливом, пока к вечеру снова не открылась широкая вода. Вспоминая карту, Федор прикинул, что справа находилась Македония, та самая, где родился известный полководец, захвативший полмира. А слева по курсу и чуть дальше должна была стоять Троя. Или то, что от нее осталось. Караван же, благополучно миновав пролив Геллеспонт, что в будущем нарекут Дарданеллами, вышел в Эгейское море.

Федору были немного знакомы здешние берега. Ходил в поход на десантном корабле в Средиземное море. Вспомнилось, как Леха все допытывался у него, где тут находится знаменитый остров Лесбос, хотя зачем он ему, объяснить сержанту отказался. Сказал, что для общего образования. Федор ему, конечно, не поверил, но остров показал, благо проходили недалеко. При крейсерской скорости десантного корабля они дошли от пролива до Лесбоса за несколько часов. Теперь же передвигались с черепашьей скоростью, и уже наступала ночь. Да и направлялись они в Афины, где, как сообщил ему Акир, планировали сделать следующую остановку, чтобы посетить рынок, несмотря на напряженные отношения с греками. Так что знаменитый остров должен был остаться ночью далеко позади и слева по курсу.

Скоро стемнело. И сразу же зажглись звезды, усеяв собою весь небосвод. Но, несмотря на массу островов и скал, находившихся в Эгейском море, шкипер Хакрил на этот раз решил опять идти ночью. Федор подозревал, что ему не терпелось опробовать новое приобретение, которое Магон передал ему для ходовых испытаний. И сержант теперь слегка переживал, как бы тот не натворил чего-нибудь. Но Хакрил и без компаса тут все мели знал, так что можно было не беспокоиться. Хотя Федор все же волновался.

Ночь прошла нормально, только местные морпехи над чем-то громко смеялись за переборкой, обсуждая свои дела. А утром Федор снова не смог рассмотреть берегов – они пропали. То и дело на горизонте возникали острова. Большие и поменьше. На некоторых стояли целые города, обнесенные крепостными стенами. Навстречу каравану теперь почти постоянно попадались триеры, пентеры и более мелкие суденышки греческих рыбаков. Дважды они разошлись на встречных курсах с другими караванами крутобоких судов, каждый из которых насчитывал не меньше десятка массивных кораблей, на палубах которых Федор разглядел странно одетых чернокожих и почти бронзовых от загара людей. Акир объяснил, что это египтяне. В общем, жизнь здесь била ключом. И необжитыми здешние берега было никак не назвать. Даже наоборот, Федор стал ощущать, что попал в самый центр цивилизации античного мира.

Федор был наслышан про многочисленных пиратов, облюбовавших эти воды. Но Акир, с которым они только что отобедали вместе и вышли на палубу подышать морским воздухом, успокоил его, объяснив, что они уже в афинских водах, а этот полис[11] следит за своей безопасностью. И те хищные греческие триеры, что периодически возникали в зоне прямой видимости по две, по три, а то и целыми эскадрами, как раз из афинской флотилии, которой поручена защита караванов от нападений пиратов.

Федор согласился, что наличие постоянной береговой охраны неплохо отражается на чистоте территориальных вод. Пираты – существа непредсказуемые. Причем они так опасны, что для их отваживания от главных торговых маршрутов приходится регулярно высылать военный флот. Впрочем, он пребывал в уверенности, что их караван пиратам не по зубам. Обычно, если верить его любимым авторам, пираты промышляли на небольших гребных лодках, часто собираясь в целые флотилии. А добычей их становились только грузовые суда, попавшие в штиль. Весел они не имели, равно как и команды гребцов. А потому и уйти от пиратской группировки, идущей на веслах, им не удавалось. Постройка же быстроходной триеры с крепким тараном, которая могла догнать кого угодно и уйти от кого угодно, стоила хороших денег, не говоря уже о реальной опасности попытаться захватить такой корабль силой. И все же обретались здесь и крупные пираты, сумевшие захватить и сделать своим логовом целые острова.

– Греки свое дело знают, – заявил Акир, словно прочитав мысли собеседника, – ведь в Афинах большой рынок. И если купцы будут недовольны, сюда никто не будет приплывать с товарами. А, кроме того, они сами возят этим путем зерно из своих северных колоний.

– И что будет, если дать пиратам волю? – ехидно спросил Федор.

– Все купцы уйдут в Александрию или Антиохию, – не задержался с ответом Акир.

– А что, там условия лучше? – наивно поинтересовался сержант, вызвав усмешку на губах приказчика – И вообще, где это?

Акир удивленно посмотрел на своего собеседника, даже покачал головой. Этот жест мог означать следующее: «Ты, Федор, конечно, сильный воин, но с географией у тебя большие проблемы, хоть ты и понимаешь, что такое карта. И как только твое племя смогло изобрести такой чудесный прибор, знающий путь на север». Но вслух он вежливо сообщил:

– Это крупнейшие города великих держав, расположенные на южных берегах Обитаемого моря. Великая Александрия – в Египте, которым правит династия Птолемеев. Антиохия – в Сирии, там же, где и часть нашей древней родины, управляемая сейчас династией Селевкидов.

– Так твоя древняя родина захвачена врагом, и Карфаген уже сам по себе? – задал Федор нетактичный вопрос.

Но делать было нечего – требовалось изучать обстановку и как-то определяться с эпохой, в которой он оказался. А тут без «странных» вопросов не обойтись.

– Мы чтим своих предков, но моя родина Карфаген, – терпеливо пояснил Акир.

– А кто сейчас управляет Македонией? – вдруг спросил сержант.

– Так ты знаешь государства на этих берегах? – удивился Акир. – Разве в ваших землях о них наслышаны?

– Еще как, – подтвердил Федор, не вдаваясь в детали. – Так кто сейчас в Македонии главный?

– Филипп Пятый Македонский, – ответил Акир. – Сильный царь. Под стать нашим. И Македония Антигонидов сейчас на подъеме. Захватила уже большую часть Греции.

– И Афины?

– Нет. Афины – свободный полис. Пока.

– А как этот Филипп, – Чайка пытался что-то нащупать в глубинах памяти, – с вашим Ганнибалом случайно не знаком?

Сказать, что Акир был поражен, значило не сказать ничего. Он даже отошел на несколько шагов назад, подозрительно вглядываясь в лицо сержанта, чуть не преградив дорогу морякам, возившимся с корабельными кантами под мачтой.

– Ты, наверное, был великим военачальником в своей стране? – он вернулся на место. – И скрываешься от своих врагов?

– Нет, – успокоил его Федор. – Я простой солдат.

– Но откуда в тех землях, где ты живешь и куда никогда не заплывал ни один финикиец, простые солдаты знают великого Ганнибала, да продлят боги его дни?

– Слава о его подвигах докатилась и туда, – слукавил Федор. А как ему было еще объяснить? Прочитал в книжке?

– Филипп и Ганнибал теперь на одной стороне, – сообщил наконец толмач, когда удивление отпустило его. – Они оба ненавидят Рим.

Акир осмотрелся по сторонам, словно их могли подслушать, и добавил заговорщическим шепотом:

– И в грядущей войне, я уверен, Филипп будет с нами. У Македонии хорошая армия и славные традиции. Да и все греческие полисы умеют воевать. Хотя часто враждуют друг с другом. Кому как не нам знать это. Не зря же македонцы захватили земли до самой Индии, а мы долго воевали с Сиракузами на Сицилии, часто используя против них спартанцев.

– А что, – подался вперед Федор, – грядет новая война?

– Я в этом уверен, – кивнул Акир, – ну разве великий Ганнибал простит этим деревенским выскочкам потерю Сицилии? Разве такое можно забыть? Да и мой хозяин в последние месяцы зачастил в поездки по делам сената. Совсем торговлю забросил. Этим летом мы уже объездили с ним несколько факторий, набирая солдат для Карфагена.

Акир умолк на мгновение, рассматривая появившийся по левому борту остров.

– Здесь недалеко, на Крите и Родосе, – вновь заговорил он, словно очнувшись, – хорошие лучники, Федор. И неплохие пращники. Но мой хозяин предпочитает набирать пращников на Балеарских островах. И знаешь почему?

Федор выжидательно молчал.

– Там они лучшие. А эти пусть достаются Спарте, Афинам или Филиппу. Наша армия потеряет немного.

Сделав такое заявление, Акир ушел разбираться с товарами, сообщив, что приближаются Афины, где они будут завтра к вечеру. И хозяин велел продать там часть зерна, купленного у скифов. Греки дадут за него хорошую цену.

Как припомнил Федор, греки и сами закупали зерно у скифов. Да и своих крупных колоний у них по берегам Черного моря тоже имелось порядочно. Один Херсонес чего стоит. Но на редкие рейды карфагенян они пока смотрели сквозь пальцы – одна ласточка погоды не делает. Вот если бы Карфаген задумал сам основать в Крыму торговую факторию, как делал это во многих других местах, то отношения с местными греками могли резко испортиться. Так и до войны недалеко. Тем более, что у карфагенян очень хорошо получалось дружить со скифами и воевать с греками. А сами скифы то и дело, в перерывах между торговыми операциями, накатывали на Херсонес, державшийся только благодаря крепким стенам и постоянной поддержке с моря. Беспокоили скифы и соседнее Боспорское царство, где также обосновалось немало греческих купцов. Так что, в Крыму и без карфагенян все было непросто. А если бы появились и они…

Федор задумался, припоминая технологии захвата Карфагеном новых земель. Акир ему этого не сообщал, но морпех и сам знал, что финикийские купцы строили все свои крупные фактории на островах, обнося их крепкими стенами и делая неприступными. Таков был Тир, столица финикийцев, безуспешно осаждавшийся Александром Македонским восемь месяцев, пока ему не пришло в голову насыпать земляной мол от берега до острова, шестидесяти метров в ширину, по которому он смог подкатить осадные орудия и проломить наконец неприступные стены. Таков был Гадес в Испании. Таков был сам Карфаген.

Технология проникновения в новые земли отрабатывалась финикийцами до мелочей. Сначала разведка под видом торговли, потом аренда острова и обещания местным вождям платить не только за аренду земли, но еще и проценты с продаж, – а торговать они умели. И уже потом, когда городок поднимется, станет центром местной цивилизации, обрастет каменными стенами и обзаведется собственным военным флотом, наступал конец переговорам. Но теперь – попробуй, выгони. Не только аренды больше не увидишь с процентами, но и сам со всем народом попадешь в рабство ко вчерашним арендаторам. Римляне в этом смысле были гораздо проще. Они не тратили долгие годы на торговлю, действительно приносившую выгоды местным вождям и купцам, а просто захватывали и порабощали всех, кого не успевали убить.

Вспоминая методы обеих сторон, Федор еще не утвердился во мнении, что для него лучше. Плыл он в Карфаген, но в душе хотел посмотреть на знаменитый Рим, нравившийся ему больше. Там должна существовать высокая культура, и ее стоило увидеть. А особенно его интересовала армия. Конечно, самые известные полководцы еще не народились, но это не важно. Кое-кто уже показал зубы. И армия уже существовала. И если он правильно определился с датами, то его угораздило попасть в период поздней Республики. Императоров еще нет, но Рим уже давно стоит, на страх ближайшим соседям.

О чем там говорил Акир? Ганнибал еще жив и, судя по всему, неплохо себя чувствует. Даже готовится отомстить за поражения. Но война только назревает. Значит, на дворе должен быть примерно 220 или 219 год до Рождества Христова, если древние хронисты не напутали с датами в учебниках. А могли ведь напутать.

«Впрочем, какая разница? – попытался расслабиться Федор. – Пусть идет, как идет. А там видно будет, стану я опять солдатом, или Бог милует».

Хотя Чайка в душе еще считал себя дембелем, но ощущение это быстро улетучивалось. И за время плавания он не раз пытался наладить контакты с представителями своей бывшей военной профессии, благо на корабле морпехов хватало. Но это у него получалось пока не очень ладно. Радовало только одно – постоянное общение с болтливым Акиром давало возможность любознательному Федору глубже изучать язык финикийцев. А он был не из самых глупых учеников. Можно сказать, схватывал на лету. И за прошедшие дни Федор освоил немало новых слов и военно-морских терминов. Ему уже казалось, что он способен на самостоятельный разговор.

И спустя полчаса, когда очередная флотилия триер прошла по правому борту, сержант приблизился к четверым солдатам, стоявшим неподалеку от массивной баллисты. Провел ладонью по отполированным трением деревянным балкам ложа, осмотрел торсионные механизмы и короткие плечи тугого лука, а затем с видом знатока спросил, указав на уже отдалившиеся корабли, стараясь завязать разговор.

– Достанет до них?

Ближайший к нему солдат со смуглой кожей и суровым лицом с протянувшимся наискось, от глаза до челюсти, узким багровым шрамом обернулся на звук голоса. Он был облачен в обшитые тускло блестевшими пластинами кожаные доспехи и шлем с плюмажем, на боку висел короткий меч. Насколько Федор уже разбирался в доспехах, этот солдат служил не рядовым. Возможно, офицером. Он отвлекся от разговора, бросил взгляд на греческие триеры и, смерив сержанта недовольным взглядом, все же снисходительно ответил.

– Моя баллиста прошьет борт любой из них, – заявил он, взмахнув рукой, – пусть только попробуют приблизиться. А уж из солдат сделает просто кровавую кашу.

Собственно, как называется эта установка по-финикийски, Федор услышал впервые. И пока ее название звучало непривычно для слуха. Но слово Чайка запомнил. Могло пригодиться в новой жизни. Что такое баллиста, Федор и так знал, поскольку немало читал про древние метательные орудия. А ничем иным, кроме мощной корабельной баллисты, эта штука с торсионами быть не могла.

– Ты кто? – прямо спросил пехотинец.

– Я Федор Чайкаа, – ответил сержант, подражая произношению Акира, и добавил: – Я был таким же солдатом, как ты, только на другом корабле.

– Ты хорошо дрался, когда тебя взяли в плен, – вынужден был признать пехотинец, вспомнив о недавних событиях. – Мне рассказывал об этом Ахон, которому ты сломал ребро.

– Но теперь я свободен, – напомнил Федор, – а твой друг должен меня понять. Он делал свое дело, я свое. Мы тонули в море и рассчитывали на другой прием. Так получилось.

– Я знаю, что великий Магон подарил тебе свободу. Говорят, ты спас ему жизнь? – неторопливо проговорил солдат. – А что до Ахона, – он усмехнулся, – так он никогда не умел драться. Вот если бы ты попался мне, то я бы тебе быстро свернул шею.

– Ну, это еще бабушка надвое сказала, – произнес Федор по-русски.

Без доспехов и меча, одетый лишь в свою новую цыганскую одежду, не стеснявшую движений, он при случае мог бы легко разбросать все отделение пехотинцев, начав со стоявшего перед ним командира. Услышав незнакомую речь, солдат напрягся.

– Что ты сказал? – он взялся за рукоять меча.

– Я сказал, что со мной тебе пришлось бы нелегко, – выговорил Федор.

– Что ж, пожалуй, ты прав, – финикиец снова осмотрел могучую фигуру сержанта, усмехнулся. – Ты не самый плохой боец. Что ты там говорил про корабль? Я здесь всех знаю. Ты ведь не финикиец, не африканец и даже не ибериец?

– Нет, я с севера, ты не знаешь моего народа, но у нас тоже есть корабли, – признался Федор и добавил: – Может, скажешь, как тебя зовут?

– Меня зовут Малах, – ответил его собеседник, немного помедлив, все же произношение Федора оставляло желать лучшего. – Я командир спейры солдат, которые отвечают за баллисты этого корабля.

– Понятно, – кивнул Федор, добавив вслух по-русски: – Значит, ты артиллерист, а не морпех.

Малах снова удивленно посмотрел на Чайку – тот произнес, по его мнению, какую-то абракадабру. Но в этот момент раздался свист, от которого за время плавания под парусами сержант уже успел отвыкнуть. Он решил, что корабль вновь перейдет на весла, но ошибся. Берега еще не показались, да и ветер дул исправно.

– Извини, Чайкаа, – Малах вздрогнул и обернулся к своим солдатам, отдав им несколько коротких приказаний, – у нас учения. Через пару дней мы войдем в море, где нам могут повстречаться враги. Надо немного погонять солдат, а то они совсем раскисли без дела.

И, повернувшись к нему спиной, Малах стал отрабатывать командный голос и орать на своих подчиненных, запрыгавших вокруг баллисты как ужаленные. Разговор сам собой прекратился. Но Федор решил, что первый контакт состоялся. Неплохо для начала. И ушел к себе в кубрик. А на следующий день караван прибыл в Афины. 

Глава восьмая Морские боги 

На сей раз свисток привел к ожидаемому результату, и в воду с плеском погрузилось множество весел. По палубе забегали матросы, опуская паруса на обеих мачтах. Изящный корабль замедлил ход, и под мерные всхлипы уключин флагманская квинкерема, замыкавшая караван, вошла в гавань. Но это были не Афины. Федор, не знакомый с географией Греции, совсем забыл о том, что Афины располагались не на самом берегу ярко-синего, в прямом смысле, моря. До них еще нужно было добраться, минуя Фалеронскую бухту, где раскинулся огромный «трансконтинентальный», по античным временам, порт Пирей, служивший гаванью столице Аттики. Здесь сходились маршруты караванов из Испании, Египта, Сирии и Крыма.

Едва завидев берег, Федор не отходил от борта. Чуть левее корабля, пока тот причаливал, он заметил приличных размеров живописный остров, отделенный небольшим проливом от материка. Скоро мимо него к носу квинкеремы побежало несколько слуг Магона, которых он уже знал в лицо, а следом показался Акир, шествовавший с важным видом. Когда он поравнялся с сержантом, тот бесцеремонно схватил его за край туники, поинтересовавшись, как называется этот остров.

– Это Саламин, – просто ответил Акир и добавил, отправляясь вслед за своими помощниками: – Скоро мы будем в Афинах.

«Знакомое название, – подумал Федор, почесывая грудь и щурясь на солнце, – это, кажется, здесь греки раздолбали превосходящие силы персов на глазах у их собственного царя Ксеркса, установившего трон на одном из холмов и собравшегося наблюдать окончательную победу над Грецией. Но реалити-шоу пошло не по плану. Греческие гоплиты[12] перебили в абордажном бою персидских морпехов и утопили половину его флота. Не кажи гоп… Поучительно».

Магон собирался посетить Афины вместе с Акиром и охранниками. Здесь вряд ли следовало ожидать нападения, поэтому он взял с собой всего двадцать человек. Федор, стремившийся посмотреть на древние Афины, тоже напросился с ними.

Кроме солдат в Афины отправились еще три повозки зерна, которые Магон решил продать прямо здесь, не доплыв до Карфагена. К счастью, от Пирея до Афин было относительно недалеко, километров пятнадцать – двадцать. Да и путь лежал все время прямо, вдоль остатков крепостных стен, соединявших Пирей и Афины на всем протяжении маршрута. На этой дороге толклось множество повозок, запряженных быками или лошадьми и перевозивших грузы богатых купцов. Передвигались по ней также и мелкие предприниматели, тащившие мешки и огромные амфоры прямо на себе. В общем, повсюду странников донимали большая сутолока и гам. Огороженная с двух сторон изрядно разрушенными крепостными стенами, дорога эта, правда, в усеченном варианте, немного напомнила Федору Великую Китайскую стену, по вершине которой тоже пролегал путь для повозок.

Прибыв рано утром в Пирей, уже к вечеру они с повозками были в Афинах. И сразу на рынок, где Магона словно поджидали. Не успел сенатор слезть с коня у своего павильончика на рынке, как его окружили несколько жадных греков. Сделка, которую Магон вдруг решил провести сам, к удивлению Федора, заняла совсем немного времени. Не минуло и получаса, как повозки покинули огромный рынок, где торговля уже сворачивалась. Вероятно, нашелся оптовый покупатель.

А сенатор-купец, заработав свои деньги, направился на отдых известной только ему одному дорогой. Акир же разместил всех, включая Федора, на постоялом дворе, недалеко от окраины огромного города, заплатив хозяину вперед и уведомив, что вернется на рассвете и они сразу же отправятся обратно в Пирей. Надо плыть дальше, сенатора ждут государственные дела.

Все произошло так быстро, что Федор даже немного расстроился. Он не успевал осмотреть культурные ценности, а так хотелось посетить знаменитый Акрополь. Поэтому после сытного обеда, где ему перепала копченая грудинка, сыр, лук, оливки и молодое вино, и, несмотря на вечерний час, сержант отправился погулять, оставив остальных солдат пьянствовать в кабачке. Спрашивать у встречных греков, где и что находится, он не стал. Раз языка не знаешь, чего позориться. И так найдет. А потому отправился куда глаза глядят.

По преданию, место для города выбирала богиня Афина. Полис выстроили в низине, между целой грядой гор, венцом отделявших Афины от материка. Климат здесь был мягкий – теплые зимы и жаркое лето. Солнце светило круглый год, в общем, живи да радуйся. Отдыхай. Но грекам почему-то не сиделось на месте, и они стали самой беспокойной нацией Средиземноморья. Вечно дрались между собой и со всеми соседями. Объяснить этот факт Федор не мог. Здесь, даже после захода солнца зной долго не спадал. Работать в таком месте он бы вообще не смог. Только отдыхать. Не то, что воевать. Хотя человек, говорят, привыкает ко всему.

«Исторический центр» Афин, сконцентрированный вокруг холма Акрополя, был виден издалека. Но Чайка довольно долго бродил извилистыми улочками в темноте, то и дело натыкаясь на повозки с сеном или плетеные корзины, брошенные хозяевами у порога. А когда все же вышел на открытое пространство, изрядно устав от долгого подъема, то решил, что вознагражден. Здесь повсюду горели факелы, меж которых сновали бородатые греки в широких туниках и длинноволосые гречанки в весьма коротких одеяниях, воспаляя воображение своим стройным станом. Иногда Федор даже слышал смех, навевавший мысли отнюдь не о богах.

Здание храма с колоннами, освещенное мерцающим светом, выглядело величественно, хотя на нем кое-где проглядывали замазанные трещины и следы реставрации. Видимо, оно неоднократно горело. Сержант хотел войти внутрь, но двери на вид казались закрытыми, а проверить, так ли это, он не решился. Вдруг прогневит Афину. Только посмотрел издалека и побрел назад в харчевню, решив, что для начала хватит. Программа-минимум выполнена. Да и удалился от места ночлега он прилично, почти полгорода предстояло отшагать в обратном направлении.

На обратной дороге, видно, под влиянием античных скульптур, Федор вдруг вспомнил о местных философах. А их здесь было немало. Что ни правитель, то философ. Простых купцов в Греции как-то не жаловали. И эти философы-управленцы постоянно друг с другом как-то не могли поладить. Особенно в Афинах. То Аристид с Фемистоклом поспорят, где лучше воевать – на суше или на море, то великий губернатор Перикл, демократ правого крыла, не сможет найти общего языка с демократом-радикалом Клеоном. В общем, греки являлись знатными мастерами запудрить мозги любому, кто вступал с ними в спор, недаром здешние философские школы просуществовали аж до возникновения Византийской империи. Интересные они были люди, эти греки, душевные.

С этой мыслью Федор, прикинувший направление на глаз, повернул за угол окрашенного белой краской дома и оказался в узком переулке, где ему преградила дорогу толпа пьяных греков в обнимку с барышнями, размахивавшими руками, громко кричавшими и игриво задиравшими подолы своих туник, обнажая стройные ноги. Эти ноги сержант смог оценить даже в полумраке, статус барышень – тоже. Наткнувшись на Чайку, выглядевшего среди греков в своей пестрой одежде явным иностранцем, мужики быстро заприметили блеснувшую на его груди золотую птицу и кожаный кошель, заткнутый Федором в отсутствие глубоких карманов просто за пояс. И быстро позабыли про своих баб.

Оттолкнув пьяную красотку, ближайший к сержанту бородатый грек с серьгой в ухе резко выхватил кривой нож из-за пояса и приставил его к груди одинокого путника, что-то шепнув на своем непонятном языке. Хотя смысл казался ясен без перевода: «Деньги давай!» Остальные трое подвыпивших любителей легкой наживы тоже приблизились и обступили его. Путь назад еще манил свободой, и спастись бегством представлялось несложным, но Чайка оскорбился таким приемом в культурной столице античного мира.

– Что же вы, господа философы?! – рявкнул он, захватывая руку с ножом и делая рывок с уходом в сторону, после чего грек, сделав сальто через голову, с размаху воткнулся ею в стену и затих. – Я к вам со всей душой, а вы? Нехорошо.

Быстро протрезвев от такой неожиданности, остальные разбойники с большой дороги, вытащив ножи, бросились на него сразу все. Федор недавно отужинал, а потому несколько подрастерял стремительность. Но длительная прогулка к Акрополю его немного порастрясла. Да и опасность заставляла мозг и тело работать вдвое быстрее.

Ближайший грек, совершив кувырок, последовал за своим другом, также со всего маху врезавшись головой в каменную стену. Раздался хруст – кажется, он сломал шею. Наблюдавшие за дракой барышни взвизгнули. Третий нападавший, здоровенный детина, на две головы выше нехилого Федора, резко взмахнул ножом и чуть не подрезал его. Лезвие распороло жилетку сбоку, но до ребер не достало. Сержант перехватил руку с оружием, зажал и взял на излом в локтевом суставе. Детина взвыл так, словно ему в задницу засунули раскаленный лом и три раза провернули. Чайка оттолкнул визжащее тело – теперь он был не опасен, и взялся за последнего.

Этот невысокий оказался проворен, как обезьяна. Федор загнал его в конец улицы, где тот долго прыгал вокруг повозки с глиняными кувшинами, перегородившей дорогу почти намертво, размахивая ножом и что-то крича. Наверняка: «Не подходи, сука, а то порешу». Но сержанта эти вопли не испугали – и не такое слышал. Сначала он вмазал ногой слишком близко подобравшемуся греку по коленной чашечке, лишив того подвижности, а потом провел прямой в солнечное сплетение. Когда же клиент уронил руку с ножом, с разворота въехал ногой по голове так, что грек, выпустив нож, рухнул под повозку и больше оттуда не показывался.

Федор вернулся и неторопливо осмотрел поле боя, оставшееся за ним. Двое были похожи на трупы и лежали без движения, третий убежал – его вопли раздавались в доброй сотне метров от места схватки. Четвертый отдыхал под повозкой. Остались только миловидные пьяные гречанки, которым Федор распугал всю клиентуру. Но они и не думали убегать, а, повизжав немного для порядка, вдруг приблизились к удивленному сержанту и стали его поглаживать, ласково хватая за руки и пытаясь заглянуть в глаза. Они тоже видели его кошелек и, похоже, теперь рассчитывали на компенсацию за всех четверых.

Федор даже оторопел. Нет, в другой раз он, может, и согласился бы, тем более что девчонки при ближайшем рассмотрении выглядели чудо, какими хорошенькими. А сержант к женщинам с самой армии еще не подходил. Но как-то все случилось не так.

– Не сегодня, барышни, – устало улыбнулся морпех, вежливо отодвигая красавиц рукой. – Я не в настроении.

И ушел вниз по улице, стараясь не оборачиваться на прелестниц, завлекавших его призывными взглядами.

На рассвете, как и обещал, явился Акир. Собрал всех, и они отправились в обратный путь в Пирей. Сидя рядом с приказчиком Магона на передней повозке, Федор разглядел в ней какие-то амфоры, полуприкрытые сеном – не то с оливковым маслом, не то с вином. «И когда только успели купить, – удивился Федор, – времени же совсем не было».

– Ты, вижу, вчера время не зря потратил, – заметил Акир, увидев порезанную жилетку сержанта. – Наверное, у женщин?

– Нет, – удивил его Федор. – Ходил на храм смотреть.

– Ночью? – не поверил своим ушам приказчик и добавил: – Ночью в Афинах с кошельком на поясе лучше не гулять. Даже рядом с храмом.

– Это я уразумел, – кивнул Федор, – но очень хотелось посмотреть. Нельзя ли, кстати, разжиться новой жилеткой? А то в этой неудобно ходить.

– Для спасителя жизни нашего хозяина мы что-нибудь придумаем, – сообщил Акир, погоняя разомлевших от жары лошадей.

Перед повозками вышагивали солдаты Карфагена, а сам сенатор ехал впереди всего импровизированного войска, отягощенного обозом, рядом с каким-то неизвестным долговязым всадником в богатой тунике, украшенной по краям золотисто-черным узором.

– Кто это? – поинтересовался у Акира сержант, увидев новое лицо.

– Кимон, – проговорил вполголоса приказчик, – афинский сенатор. Он едет с нами в Карфаген на переговоры. Хозяин давно его зазывал и вот теперь, узнав, что мы стоим на якорях в Пирее, Кимон решил принять предложение. Тем более что пора определяться.

– С чем определяться? – не понял Федор. – С кем он будет дружить и за кого воевать?

– Не кричи так громко, – предупредил Акир и, оглянувшись по сторонам, словно дорога в Пирей могла быть небезопасна, добавил: – Он едет для торговых переговоров.

– Ну-ну, – кивнул сержант, – для торговых, так для торговых.

На одной из промежуточных остановок, где для сенаторов разбили шатер, Магон подозвал Федора к себе. Рядом с шатром стоял командир отряда пехотинцев. Его лицо показалось сержанту немного знакомым. И когда Чайка подошел, слегка поклонившись обоим сенаторам, Магон представил их друг другу, сообщив неожиданную новость.

– Федор, дальше ты поплывешь на другом корабле, – перевел ему Акир, – так хочет сенатор. В порту ты перейдешь на борт квинкеремы, которой командует капитан Итон, а Гискар, командир пехотинцев, проводит тебя к нему.

Воин едва заметно кивнул, на его загорелом лице не дрогнул ни один мускул. Серые глаза взирали на Федора из-под массивного шлема совершенно бесстрастно. Хотя, казалось, что Гискар делает над собой усилие. «Где же я его видел»? – снова подумал Федор и вдруг вспомнил. Этому парню он от души заехал в ухо, предварительно сорвав с него шлем и выбив из рук меч, когда их с Лехой пеленали на борту корабля. А друг Гискара вырубил его самого.

– В твоей каюте оставшуюся часть плавания будет жить наш гость из Афин, – закончил приказчик. – Гискар найдет тебе место у себя на корабле, а по прибытии в Карфаген ты дашь свой ответ.

«Да, – мысленно вздохнул Федор, – этот найдет».

– Что ж, – кивнул сержант, глянув в глаза Магону, поглаживавшему бороду и словно ждавшему, что сержант даст ответ прямо сейчас, – надо так надо.

Вернувшись вечером в порт, Федор посетил свой тесный кубрик. «Да, – подумал морпех, – видно, на военных кораблях и в самом деле с местом напряг, раз сюда поселят целого сенатора».

Он вернулся забрать нехитрые пожитки, а получилось – просто попрощаться с кубриком, где провел первые дни своей свободной жизни в новом мире. Изодранную тельняшку с ботинками он похоронил на дне Черного моря, а из подаренных вещей у него была только цыганская одежда, кожаный кошелек с карфагенскими монетами да золотая скифская птица. Акир, как и обещал, подсуетился и принес ему новую синюю жилетку.

Федор переоделся, испустил вздох и вышел на палубу, где его ждал Гискар при оружии. Взглянув на закатывающееся солнце, сержант по сходням направился вслед за ним.

Магон в это время прогуливался по палубе вместе с афинским сенатором и, хотя был занят разговором, даже слегка поднял руку в прощальном жесте, хотя мог сделать вид, что не заметил проходившего мимо сержанта. К слову, этот карфагенский сенатор казался не таким уж помпезным, как представлялись Чайке сенаторы вообще. Временами у него даже возникало ощущение, что если с ним сесть за один стол и крепко выпить, то даже будет о чем поговорить, кроме торговли и политики. Но Магон, не считая одного-единственного раза в Скифском море, за стол его больше не приглашал. Видно выжидал, что решит Федор насчет дальнейшей службы. А там, значит, и поговорим.

Зато Акир на прощание сообщил ему, что путь до Карфагена займет еще дня три-четыре, если с погодой все будет благополучно. И обещал попросить об этом богов. А насчет общения с экипажем Чайкаа может не беспокоиться, Итон и Гискар получили необходимые инструкции. С тем Федор и отбыл опять на квинкерему, что выловила их с Лехой из воды посреди Черного моря.

Нет, морду ему, конечно, бить никто не стал – хозяин запретил, но встретили прохладно. С хитрой рожи Гискара уже по дороге сползла маска безразличия. И сержант пару раз поймал на себе его взгляд, в котором читалось отчетливое желание проткнуть сопровождаемого острым мечом и посмотреть в глаза перед смертью. Но, увы, это удовольствие откладывалось, как минимум, до гавани Карфагена.

Капитан квинкеремы Итон казался более спокойным – служба есть служба. Тем более что сам в усмирении разбушевавшихся морпехов участия не принимал. Велел Гискару проводить его в отведенный по рангу кубрик и сообщил, что питаться Федор будет с офицерами. На том общение и закончилось.

Отужинав спустя час с капитаном, представившим Чайку кормчему и начальнику гребцов, двум бугаям, способным одним ударом завалить быка, сержант удалился к себе в кубрик, горя желанием поспать перед выходом в море. Что-то утомился он за время пребывания в Афинах и к разговорам с господами офицерами был не расположен. Кубрик оказался еще меньше, чем предыдущий. И находился в самом чреве корабля, на третьей палубе, рядом с помещением гребцов.

Следующим утром оттуда, на протяжении всего времени, пока квинкерема выходила из гавани, стегая воду веслами, раздавались свистки флейтиста, помогавшего начальнику гребцов управлять процессом. Тем не менее Федор валялся на жесткой лежанке до последнего момента, а когда выполз на палубу, они уже были в открытом море.

Осмотревшись, Федор заметил, что теперь порядок движения изменился. Его новый корабль шел замыкающим, перед ним, вытянувшись в цепочку, резво рассекали волны транспорты, а возглавляла караван квинкерема с Магоном и его афинским другом на борту. Теперь она с полным правом, на взгляд сержанта, могла называться флагманской.

Чем дальше они уходили от берега, тем сильнее свежел ветер. К вечеру караван обогнул Пелопоннес, оставив за кормой Спарту – идеальный полис. Рай для военных олигархов, отгородившийся от остальных греческих государств железным занавесом. Федор читал, что там даже существовало что-то похожее на коммунизм – ни бедных, ни богатых. Во всяком случае, так декларировалось. Хотя это мало кто мог проверить. Имея отличную сухопутную армию, спартанцы никого не впускали к себе, зато сами регулярно покидали пределы полиса, обирая соседей.

За обедом офицеры о чем-то напряженно переговаривались, но Чайка не до конца разобрал, что именно их беспокоит. Несколько часов после этого сержант проторчал на корме, где пару раз появлялся Гискар со своими пехотинцами, проверявшими крепления шлюпки. Не понимая, зачем он это делает, Федор поднял голову и заметил, что массивный штандарт Карфагена на главной мачте полощется, словно тряпка. А волны покрылись белыми барашками, и разыгравшийся ветер сбивал с них пену, бросая брызги в лицо. Похоже, намечался шторм.

Капитан, за последнее время вообще не покидавший палубу, орал на матросов, которые, словно обезьяны, лазали по мачтам и убирали паруса, представлявшие теперь опасность. Весла тоже были бесполезны – открывшиеся порты могла захлестывать вода. Затем, на глазах удивленного сержанта, исчезли и обе мачты. Они оказались съемными. Матросы убрали мачты и уложили вдоль палубы, надежно закрепив.

Лишившись направленного движения, грозная квинкерема превратилась в беспомощную игрушку, забаву для духа моря Ашерата. Вытянутый корабль вздымало на высоких волнах, сильно кренило, он трещал и стонал на все лады, грозя переломиться пополам. Видимо, квинкерему быстро сносило в сторону от курса, поскольку Итон до самой темноты ругался с командиром гребцов и шкипером, то и дело указывавшим куда-то за горизонт. В сплетении разыгравшихся стихий Федор совершенно не мог разглядеть остальных судов каравана.

Скоро он бросил это бесполезное занятие и отправился вниз. «Вероятно, – подумал сержант, возвращаясь в кубрик по скрипевшей лестнице, – сегодняшнюю жертву Магона боги не приняли».

А волнение все усиливалось, и ночью шторм разбушевался не на шутку, превратившись в настоящий ураган, длившийся двое суток. Все это время их носило по волнам. Кожаные пластыри, закрывавшие порты нижнего весельного яруса, кое-где выбило, и корабль набрал много воды, но еще чудом держался.

Днем Федор, которого нещадно било во время качки о деревянные переборки, выбрался на палубу осмотреться. Пока Чайка поднимался по лестнице на верхний ярус, ему на голову все время проливалась соленая вода. Все ограждения посрывало к чертовой матери. И вахтенные матросы, которых капитан часто отправлял подлатать то дно, то борта, то что-либо иное, передвигались по палубе в связках по двое, вдобавок опоясанные длинными канатами, что с других концов держали их товарищи.

Дрейфующий корабль без мачт и парусов выглядел полумертвым. Когда его хищный нос вздымался над водой и после опускался в пучину, Федору казалось, что он уже оттуда никогда не вынырнет. Ограждения, где ранее крепились щиты морских пехотинцев, были вырваны почти вдоль всего борта. Оглянувшись на корму, сержант не увидел там навеса, под которым всегда находилась шлюпка. Да и сама она тоже отсутствовала.

Держась за край выступа, выдававшегося над палубой в районе кормовой лестницы, Федор, высунувшись из трюма, долгое время всматривался в бушующее море в надежде увидеть там хоть какой-нибудь корабль или близкий берег. Но не углядел ничего, кроме вздымавшихся волн и летящих в глаза брызг. Впрочем, ему показалось, что волнение понемногу успокаивается.

Утешив себя этой обманчивой мыслью, он захлопнул крышку люка и направился в кубрик, но не успел сделать и пяти шагов, как раздался удар и следом страшный треск. Влипнув в борт и ничего не понимая, Федор тупо глянул перед собой и узрел в конце палубы бесновавшееся море, хотя только что там была переборка. Гребцы и солдаты с искаженными от ужаса лицами посыпались вниз, беспомощные, как котята.

Квинкерема, несмотря на многочисленные взывания к богам, все же налетела на камни. Прямо на глазах изумленного морпеха, огромный корабль переломился пополам. Нос ушел в воду быстрее, забрав с собой половину команды. А корма, встав почти вертикально, погружалась медленнее и еще несколько минут болталась среди волн. А затем ее снова швырнуло на камни.

Пока ноги Федора ощущали что-то твердое, он до конца не верил, что квинкерема тонет. Сержант бросился назад по уходившей из-под ног лестнице и ухватился за край люка, откуда только что наблюдал за морем. Но теперь палубный люк уже больше походил на окно в стене, а корма трещала по швам.

Мимо него, размахивая руками, в воду сыпались люди в доспехах. И камнем шли на дно. А сам он так бы и продолжал висеть над пучиной, намертво вцепившись в обманчивую твердь, если бы новый бросок на скалы не раскрошил корму вдребезги. Последнее, что успел заметить Федор, падая в воду – это огромный хвост, прежде венчавший корму боевого корабля, а теперь неумолимо рушившийся на него сверху. 

Глава девятая Римский легионер 

Вынырнув из глубины живым, он жадно втянул легкими воздух и увидел рядом что-то длинное и темное. А когда подплыл поближе, то понял – мачта. Федор, не раздумывая, ухватился за нее. Между делом помог удержаться на плаву еще троим солдатам в доспехах, барахтавшимся на поверхности. Но все оказалось тщетно. Воины цеплялись за мачту изо всех сил, однако тяжелый намокший панцирь, в конце концов, утащил на глубину всех, кроме Федора, одетого лишь в тунику. Он с ужасом видел обреченное выражение глаз, когда человек расцеплял уставшие руки и пропадал под водой. И этот первобытный ужас придавал ему сил. Сержант держался, вцепившись в мачту, которая то крутилась, то уходила под воду целиком. Но, к счастью, снова всплывала.

Так он испытывал судьбу, наверное, целую вечность. Но через некоторое время ветер постепенно стал стихать и вскоре прекратился совсем. Волны, растратив свою бешеную энергию, успокоились, и постепенно море приняло прежний вид. Тучи нехотя расползались, и кое-где в разрывах даже показалось солнце.

Федор, буквально вросший в мачту при борьбе со стихией, расцепил затекшие руки и, глотнув воздуха, ушел под воду. Там он осторожно, а потом все быстрее зашевелил конечностями, разминая затекшие охлажденные мышцы. Хотя Чайка болтался весь этот срок не в Баренцевом море, а всего лишь в Средиземном, назвать его теплым сейчас язык бы не повернулся. Вода была такой холодной, что Федор уже давно замерз и оказался близок к критическому состоянию. Спас только тренированный организм, да и тот находился на пределе. Если бы волнение продолжалось еще немного, то сержант разжал бы замерзшие пальцы и утонул, как его собратья по несчастью, моряки из Карфагена. Но он выдержал. Морские боги смилостивились, оставив его пока в живых.

Немного размяв мышцы, Федор вынырнул, ощутив покалывание в оживавших конечностях, и, приподняв голову над водой, осмотрелся. Никаких признаков жизни среди мерно катящихся волн не наблюдалось. За последние часы его должно было отнести довольно далеко от обломков утонувшей квинкеремы. И если кто-то чудом спасся, то вряд ли сержант мог его заметить среди этой унылой морской пустыни. Повернувшись в воде, Федор вдруг заметил на горизонте берег. Самый настоящий берег – вытянутую полоску желто-зеленых холмов. И, не раздумывая, поплыл в том направлении.

С каждым гребком его тело оживало, вспоминая навыки пловца. Сердце качало кровь все быстрее. Вскоре мышцы разогрелись до нормальной температуры, и он стал рассекать волны с приличной скоростью, приближаясь к берегу. Но до желто-зеленых холмов было все же очень далеко. И Федор, изможденный борьбой со штормом, унесшим столько жизней, несколько раз останавливался и отдыхал, лежа на спине и раскинув руки в стороны.

Постепенно уверенность возвращалась к нему. Избежав гибели во время урагана, сержант не собирался просто так утонуть, тем более что плавал он хорошо. При обычной ситуации он мог провести в открытом море целый день, и это доставило бы ему только удовольствие. Но сейчас сил до раздражения не хватало. Приходилось их экономить. А спасительный берег был не близко.

Так Федор плыл часов пять с перерывами на отдых. Солнце, совершавшее свой обычный путь по небосводу, понемногу начинало клониться к закату. Несколько раз рядом с ним появлялась стая дельфинов. Они кружили неподалеку, словно сопровождая уставшего человека, подбадривая его своим видом. Дельфины не уплывали от него до тех пор, пока обессиленный сверх всякой меры он не выбрался на узкую полоску скалистого берега и не упал без чувств на мокрую гальку.

Сколько он так пролежал, Федор не смог бы сказать. Но не очень долго. Когда сержант открыл глаза, приходя в себя, солнце еще не зашло. Лишь окрасилось в алый предзакатный цвет. Очнулся Чайка от какого-то тревожного ощущения, ведь он еще не набрался сил, но чувствовал, что-то нужно сделать, прежде чем провалиться в беспамятство на этом незнакомом берегу.

От пребывания в прохладной воде его тело покрылось мурашками. И даже сейчас, под теплыми лучами заходящего солнца, Федор сидел, ежась, его бил крупный озноб. Но взяв себя в руки, сержант осмотрелся вокруг. Перед тем как он рухнул на камни, сознание отметило некий диссонанс в окружающем пейзаже. Точно. Не более чем в сотне метров спасшийся морпех увидел корабль, прочно севший на скалы. Он казался раз в пять меньше того, на котором Чайка плыл в Африку, и тянул всего лишь на большую лодку с парусом и веслами. Судя по виду, это суденышко могло взять на борт человек пятьдесят – семьдесят, но со своего места Федор не смог разглядеть ни одного.

Он поднялся и побрел к разбитому кораблю. А когда дошел до места крушения, петляя между огромными валунами, рассеянными по всему берегу, то наткнулся на пять трупов. Их расшвыряло в разные стороны между камнями, недалеко от кромки прибоя, куда-то и дело накатывали небольшие волны, словно море требовало отдать ему законную добычу. Двое из них лежали с разбитыми головами, остальные, скорее всего, просто захлебнулись. Все, видимо, были солдатами, одетыми в кожаные рубахи, усиленные металлическими бляхами. Затуманенное сознание сержанта подсказало, что такое облачение, кажется, называлось «лорика». Специальные кожаные полосы-ламбрекены прикрывали плечи и бедра. Шлемы, вероятно, затонули во время крушения. Оружие тоже. Только у одного Федор заметил короткий меч на кожаном ремне, переброшенном через плечо.

Убедившись, что все мертвы, Чайка добрался до разбитого корабля, прочно застрявшего среди камней в двадцати метрах от берега, на мели, и заглянул за борт. Там, в свете закатного солнца, он обнаружил несколько красных щитов с металлическими умбонами по центру, много мечей, а также три деревянных бочонка, плававших в глубине полузатопленного корпуса. И еще один труп, превращенный в груду окровавленных костей. Он возвышался на торчавшем из днища остром камне. Осмотрев то, что осталось от корабля, а особенно оружие этих солдат, Федор сделал однозначный вывод – римляне. Теперь он хотя бы знал, куда его занесло.

Качаясь от усталости, сержант вернулся на берег. Он чувствовал, что вот-вот снова потеряет сознание. Но, прежде чем это случится, необходимо кое-что сделать. Если рядом нет врагов Рима, то, возможно, это повысит его шансы на выживание.

Превозмогая отвращение, он расстегнул ремни и стянул с ближайшего утопленника разбухшую лорику. Затем снял тунику, оставив мертвеца в исподнем белье. Расшнуровал ремни сандалий, надев их на себя – свои он сбросил еще в море. Сделав над собой последнее усилие, Федор схватил утопленника за ноги и оттащил его подальше в воду, за валуны, в надежде, что тело мертвого римлянина унесет волнами. А сам оделся в его мокрую одежду и доспехи. Пока Федор занимался этим, преодолевая подступающую слабость, он обнаружил, что во время шторма потерял амулет, свою золотую скифскую птицу, подарок Магона, и кошелек с золотыми монетами. Теперь он снова стал нищим, без роду и племени, и ему предстояло начать все с нуля на этой земле. Компас и бинокль остались только в воспоминаниях. Но переживать не стоило. Не ко времени, да и поздно.

Федор, напрягаясь, перевернул труп, что лежал рядом, сдернул с него кожаный ремень с мечом, накинул на себя. За щитом в корабль снова не полез, сил уже не было. Став похожим на римского легионера, только без щита и шлема, сержант отошел метров на десять от воды и лег на плоский камень, дав отдых своему изможденному телу. Едва он коснулся нагретого солнцем камня, как мгновенно провалился в забытье.

Очнулся он от короткого тычка в грудь. В голове еще шумело, а желудок довольно серьезно просился наружу. Осторожно раскрыл глаза, щурясь от яркого света. И сразу ощутил тепло ласкающих солнечных лучей, согревших его распластанное на камне тело.

Наступило утро. Над ним стояли несколько человек, одетых в такие же лорики, как и он. Все при оружии, с прямоугольными красными щитами. Один из пехотинцев склонился над Федором, отбросив на его лицо тень красным поперечным плюмажем своего блестящего шлема. Некоторое время он вглядывался в лицо сержанта, а потом снова спросил на латыни, махнув рукой в сторону разбитого судна:

– Liburnari?[13]

Федор инстинктивно кивнул, и лишь чуть позже до него дошел смысл сказанного. Он попытался встать, но едва сделал это, как его снова повело, и он рухнул обратно на плоский камень. Сознание опять покинуло изможденного сержанта.

Ненадолго оно вернулось к нему от ощущения тряски. Федор осторожно приоткрыл глаза и понял, что лежит уже на телеге, везущей его куда-то вверх по узкой каменистой дороге между скал. Возницу он не видел, но с ним рядом никого не оказалось, значит, идея с переодеванием удалась. Его приняли за римского солдата. Только вот, как быть дальше? Как только с ним попробуют заговорить, сразу станет ясно, что он ни черта не понимает на латыни, кроме трех десятков слов, отдельных медицинских терминов и нескольких изречений римских политиков.

Неожиданно эту мысль сменила другая: что стало с Магоном и остальными кораблями карфагенян? Жив ли Акир? Скорее всего, караван разметало ураганом по Средиземному морю и, может быть, они тоже утонули. Раз вокруг римляне, значит, корабль Федора гибель настигла недалеко от побережья Италии, и все же он питал слабую надежду, что морские боги не оставили хотя бы сенатора и его слуг. Возможно, они благополучно пережили шторм и уже на подходе к Карфагену. А вот его судьба ведет совсем в другую сторону. Состояние Федора до сих пор оставалось настолько паршивым, что он не смог больше размышлять и снова отключился.

Когда сознание вернулось окончательно, он увидел перед собой что-то темное. Пригляделся – полог высокой кожаной палатки. Спиной сержант ощутил жесткую деревянную лежанку. Носом втянул воздух: пахло какой-то дрянью, не то настоем из трав, не то протухшим мясом. Приподняв голову и осторожно оглядевшись, Чайка сообразил, что лежит в палатке, где, кроме его собственной, находятся еще семь лежанок. Почти все они были пусты, и только на двух дальних, у самой стены, из-за которой раздавались голоса, покоилось два тела. Судя по запаху – два мертвых тела.

Едва его осенила эта догадка, как рядом раздался цокот копыт, скрип несмазанных колес телеги, и скоро в палатку вошли два дюжих легионера. Не обращая внимания на Федора, они схватили мертвецов за руки и за ноги, по очереди перенесли их в стоявшую у входа повозку. Покончив с этим, легионеры сели в нее и уехали, оставив Федора в одиночестве и недоумении.

«Господи, – подумал сержант, рывком поднимаясь, – это еще что за похоронная команда. И вообще, где я? В морге, что ли?» Федор осмотрел свои римские доспехи и прислушался к ощущениям – нет, он, несомненно, жив. И даже не имеет особых повреждений. Голова уже не болит, и тошнотворное состояние тоже пропало. Нахлебавшийся соленой воды организм постепенно пришел в норму.

Его вопросы не остались без ответа. Не прошло и пяти минут, как снаружи опять послышался шум, на этот раз топот не менее взвода солдат, затихший перед его палаткой. Раздалась короткая команда на латыни, и, отбросив полог кожаной палатки, внутрь вошел римский офицер. Он был одет побогаче Федора – в железный панцирь, а шлем с нащечниками и поперечным плюмажем не оставлял сомнений – перед ним центурион, то есть капитан римской армии. Сам же Федор, бегло оглядев себя, пришел к выводу, что больше чем на рядового легионера он пока не тянет. А потому встал.

Удивительно похожий на грека офицер, смуглый на вид мужик, с черными глазами и кривым носом, но без бороды, положил руку на рукоять меча. Вперил в него тяжелый взгляд и, похлопывая себя по ноге не то палкой, не то виноградной лозой, долго смотрел не отрываясь. Ростом офицер был на полголовы ниже Федора, от силы – метр семьдесят. Но в шлеме казался выше. К тому же загорелый, коренастый и накачанный. Сильный мужичонка, сразу видно. Федор взгляда не опускал, но и особой наглости не проявлял, давая возможность визитеру проявить себя первым.

Закончив наблюдения, офицер наконец задал первый вопрос. Федор, напрягая свою память, скорее догадался, чем понял, уловив одно знакомое слово – nomen[14] – и ответил, не таясь.

– Федор Чайка.

Офицер удивился, видно, не часто он встречал легионеров с такими именами и такой рожей. Федор был, конечно, не блондин, но слишком светловолосый по сравнению с любым здешним жителем. Не говоря уже о греках.

– Nauticus?[15]

Сержант отрицательно мотнул головой и осторожно добавил:

– Non[16].

– Manipulari?[17]

– Sic[18], – согласился сержант, постепенно припоминая все, что когда-то вычитал дома или запомнил из разговоров с отцом-хирургом, очень любившим при общении с малолетним сыном вворачивать латинские выражения.

Произношение у него наверняка было ужасным, судя по тому, как морщился центурион при каждом его слове. Но офицер его понимал, это главное. К счастью, он оказался немногословен и скоро, видимо, узнав все, что ему требовалось, допрос закончил, задав последний вопрос, заставший новоявленного легионера врасплох. Федор не понял ни единого слова, лишь опять кивнул – вдруг прокатит. И прокатило.

За время этого короткого допроса в голове Чайки промелькнула утешающая мысль, что его могут принять за отсталого деревенского парня из глубинки, говорящего на своем местном наречии и плохо понимающего основной язык государства. Это могло его спасти. Хотя служат ли такие парни в римских легионах, Чайка доподлинно не знал. Собственно, в любой армии командиры должны знать своих подчиненных в лицо. И единственной надеждой в этой ситуации могла быть только гибель всего соединения, в котором «служил» спасенный из морской пучины легионер. А заодно и списков, где он числился под своим странным именем. Но это мнилось маловероятным. Однако он уже начал, и теперь ему оставалось только блефовать до конца в надежде, что делопроизводство у римлян еще не достигло должной высоты.

Тем временем центурион посмотрел на его ноги, видимо, решив, что сержант вполне здоров, и бросил еще одну фразу, выходя из палатки. Из всего сказанного Федор понял опять лишь одно-единственное слово – ornamentum, но этого хватило. Он перекинул через плечо свой лежавший рядом кожаный ремень с мечом и вышел вслед за центурионом.

Шагнув за пределы палатки, которая не охранялась, Федор, прищурившись от яркого солнца, увидел дорогу, протянувшуюся между целым морем палаток и огражденную копьями через равные промежутки. Метров через двести дорога упиралась в большую площадь с видневшимся на ней роскошным шатром, а затем пролегала дальше к воротам.

Прямо перед Федором на дороге выстроились пехотинцы. Человек пятьдесят или больше. Похоже, тут собралась вся центурия, руководимая тем, кто его только что допрашивал. Все солдаты были одеты в кожаные панцири, усиленные в области сердца воинов железной пластиной размером примерно двадцать на двадцать сантиметров. Каждый держал в левой руке массивный щит с железной окантовкой по верхней и нижней кромке, похожий на те, что сержант видел на потерпевшем крушение корабле. Кажется, он назывался «скутум». В правой руке легионеры сжимали по два дротика. У всех, как и у Федора, справа, на кожаной перевязи, висел средней величины меч с широким лезвием. А шлем, прикрывавший голову и даже шею специальной пластиной, был увенчан султаном из трех красных перьев.

«Судя по всему, центурия гастатов[19], – отметил про себя Федор, лихорадочно вспоминавший все, что он знал о римской армии, – то есть „молодых“, а не „опытных“-принципов или ветеранов-триариев. Никакой поклажи нет, идут „налегке“, только с оружием. Значит, либо службу по охране лагеря тащат, либо куда-то следуют согласно приказу».

Хотя слово «налегке» не очень подходило к амуниции этих солдат, – чего стоил один скутум, весивший почти десять килограммов.

У Федора не было ни шлема, ни щита. Поэтому кое-кто из разглядывавших его с интересом легионеров даже позволил себе ухмыльнуться, глядя на нерадивого служаку. А некоторые смотрели на сержанта с сожалением, предвидя грядущие взыскания. Видимо, решили, что Федор где-то проворонил и то, и другое. Как припомнил Чайка, за потерю личного оружия в реальном бою, что приравнивалось к проявлению трусости, по законам римского легиона, ему светил настоящий кердык. Могли лишить жалованья, могли оштрафовать на всю зарплату, понизить в звании – но это, если очень сильно повезет. А если понижать дальше некуда и легионер действительно уличен в трусости, то его подвергали самому позорному наказанию – увольнению из армии. Или просто забивали палками до смерти.

Но сегодня Федору явно повезло: центурион, видимо, знавший о катастрофе на берегу, принял его за жертву морской стихии и временно, до выяснения всех обстоятельств, смягчился. Лишь сказал что-то, сделав выразительный жест, истолкованный Федором совершенно правильно: «Встать в строй». Что он и сделал, укрывшись за последней шеренгой, чтобы не привлекать внимания. А центурия, повернувшись направо, бодрым шагом устремилась по дороге между палаток к видневшемуся в двух сотнях метров роскошному шатру.

Попытавшись замкнуть колонну, сержант тем не менее оказался там не в одиночестве. Кроме него позади всех находился еще один солдат, молча смеривший Федора подозрительным взглядом. Маршируя рядом с замыкающим, не выказывающим ни малейшего желания перекинуться словечком, – видимо, в римской армии разговорчики в строю тоже не поощрялись – постепенно Чайка пришел к выводу, что это не просто обычный солдат, а опцион, то бишь лейтенант, помощник центуриона. Значит, пока что надо с ним ухо держать востро.

Тем временем центурия гастатов, побрякивая вооружением, бодро отшагала двести метров и поравнялась с той самой площадью, располагавшейся между палаток, которую морпех заметил немногим раньше. Там, в самом центре, стояла самая роскошная палатка, точнее целый шатер. А чуть поодаль еще две меньшего размера, но тоже не из дешевых. Между ними находились какие-то сооружения, принадлежность которых Федор с первого взгляда понять не смог. Старательно изображавший желание ходить в ногу морпех, все же осторожно осматривался по сторонам, впитывая информацию. Благо пока с новыми вопросами никто не приставал.

Лагерь римской армии строился, как помнил сержант из книжек, прочитанных в прошлой жизни, всегда по одному и тому же принципу. В центре лагеря находился Преторий – место для палатки консула[20]. Рядом размещались палатки военных трибунов[21], вход в которые располагался с другой стороны от Претория. А там, где удобнее всего получалось доставлять воду, еду и фураж для коней, размещались легионы[22].

Обогнув палатку консула, от которой, как от центрального перекрестка лагеря, под углом девяносто градусов расходились две главные дороги, центурия гастатов направилась к видневшимся прямо по курсу воротам, где дежурил десяток странно одетых пехотинцев.

Как подсказывала память начитанному сержанту, – первая из дорог называлась via principalis. По ней сейчас и продвигался бодрым шагом отряд, где Федор вместе с опционом изображал замыкающего. Вторая улица называлась via praetoria и шла от палатки консула через весь лагерь под прямым углом к первой улице, образуя перекресток в центре. Там же неподалеку должен был находиться алтарь, на коем консул каждое утро приносил жертву Юпитеру, Марсу или Квирине, окропляя его кровью. А сопровождавший его авгур толковал знамения. Где-то поблизости обширный форум – рынок, где легионеры могли купить все, что потребуется из еды или амуниции. Кроме того, если память не подводила сержанта, на обширной территории лагеря находились еще бани, предназначенные для помывки нескольких тысяч человек, залы собраний унтер-офицеров, а также конторы служб, выдававших легионерам жалованье. Ну и, само собой – осадный обоз, мастерские по ремонту оружия, тюрьма, арсенал и склады. В общем, все необходимое для веселой походной жизни.

Некоторое время легионеры маршировали между бараков и целого моря одинаковых палаток. То и дело им попадались навстречу мелкие отряды по пять-десять солдат, спешившие кто в наряд, кто в караул. А свободные от службы просто шли по своим делам. И далеко не все, как показалось Федору, передвигались по территории лагеря строевым шагом. Несколько раз проскакали мимо конные нарочные в помпезных кирасах, поднимая клубы пыли. В общем, лагерь жил своей обычной жизнью, и его обитателей проблемы Федора Чайки, невесть как сюда попавшего, абсолютно не беспокоили.

Приблизившись к воротам, центурия остановилась по команде как вкопанная. Пока центурион обменивался паролями с охраной ворот, Федор рассмотрел самих охранников, выглядевших, как ему показалось издалека, немного странно. Вблизи все встало на свои места. Скорее всего, ворота охраняли велиты – самые молодые и бедные из легионеров. Человек десять. По причине молодости и бедности эти солдаты являлись легкой пехотой, которой по уставу не полагалось ничего, кроме меча, дротика и круглого щита. Велиты не носили даже панциря. Из доспехов на них имелся простой шлем из кожи, покрытый сверху головой настоящего волка и волчьей шкурой, ниспадавшей на плечи. Она-то и смутила сержанта, принявшего их издалека за каких-то вервольфов.

Главная задача легковооруженных велитов, насколько знал Федор из книг о сражениях, заключалась в том, чтобы завязать бой с противником, метнув в него дротик. А потом мгновенно отойти за манипулы гастатов. Если кто не успевал, пиши – пропало. Волчья шкура не убережет от хорошего удара копьем или исполинского меча разъяренного галла.

Пароль оказался верным, и манипула, распавшись на два ручейка, стала обтекать выход, устроенный странным образом, – поперечный забор разбивал толпу на два потока, и, чтобы выйти или войти в лагерь, любая колонна вынуждена была рассредоточиться на мелкие соединения. «Неплохо придумано, – отметил Федор, – этак любая атака захлебнется, большой толпой в эту щель не ворвешься».

Миновав ворота и очутившись снаружи, пока центурия принимала прежний вид, сержант невольно обратил внимание на частокол и ров, окружавшие весь лагерь. На заостренных сверху кольях, из которых был собран плотно подогнанный частокол, оставалось еще несколько боковых ветвей, также заостренных на концах. Выдернуть эти колья не представлялось никакой возможности. В общем, несмотря на то, что частокол в рост человека, – это не крепостные стены, нападавшим все равно завидовать не приходилось.

Оказавшись на свободном пространстве, центурия прибавила ходу, устремившись по пыльной дороге сначала вниз от лагеря, стоявшего на широком плато, а затем снова вверх, петляя между окрестными холмами. Не желая наводить опциона на мысль, что он вражеский лазутчик и впервые в этих местах, сержант старался меньше вертеть головой. И все же бросил несколько быстрых взглядов по сторонам.

Римский лагерь стоял на вершине плоского холма, доминируя над окрестностями. Слева от дороги местность понижалась, постепенно спускаясь к морю. Но берег был не похож на последние воспоминания чудом спасшегося Федора. Видимо, его подобрали и привезли в лагерь из другого места.

А справа холмы все больше напоминали горы. Именно туда и поднималась сейчас центурия легионеров, тащивших на себе массивные щиты и острые дротики. Пользуясь отпущенным для размышлений временем, Чайка осматривал и идущих впереди легионеров. Все они были молодыми крепкими парнями, примерно одного возраста с двадцатидвухлетним Федором, а то и еще моложе. Но вот ростом от них Федор сильно отличался. Вся центурия, если снять с солдат боевые шлемы с перьями, из-за которых они выглядели много выше, оказалась бы, дай бог, по ухо плечистому русоволосому морпеху. Даже сам центурион. Это обстоятельство могло сослужить ему неплохую службу, задумай он сделать карьеру в римской армии.

Поймав себя на этой мысли, Федор решил, что выбора у него уже нет. Похоже, провалившись в это древнее время, он теперь очутился на территории, подвластной Риму, опять попал в армию и снова стал рядовым. И все у него начиналось сначала. Это судьба.

Так они шли четыре часа, изредка останавливаясь на короткие привалы, за время которых легионеры, перетягивая ремни сандалий, с интересом посматривали на плечистого морпеха, недоумевая, откуда он такой взялся – без шлема и щита. И почему он до сих пор еще жив.

«Скорее всего, центурион получил приказ забрать меня с собой и доставить куда следует, – подумал Федор и подбодрил себя, разглядывая высокие башни какого-то города, возникшего ближе к вечеру за очередным перевалом на самом берегу моря. – Впрочем, я ведь сюда и стремился. Поживем, увидим».

Часть вторая На службе у Рима 

Debes, ergo potes[23]. 

Глава первая Тарент

Можно сказать, ему повезло. Сержант еще на подходе заметил стоявшие у пирса торговые и военные корабли. Едва войдя в город, оказавшийся большим портом, центурия остановилась. Ее командир подозвал к себе шагавшего всю дорогу рядом с Федором опциона и отдал ему какой-то короткий приказ. Опцион отсалютовал, повернулся и, приблизившись к Чайке, властно положил ему руку на плечо, буркнув повелительным тоном два слова. Федор решил, что это должно означать «Следуй за мной!», и не ошибся.

По узкой улочке, стараясь не отставать, он направился вслед за опционом, и скоро оба уже были на территории порта. Приближаясь к стоявшим на самом берегу баракам, морпех успел осмотреть почти весь порт и гавань, разделенную на две акватории. В первой, меньшего размера, стояло несколько зерновозов и других грузовых кораблей, из трюмов которых рабы непрерывно выгружали какие-то тюки.

Чуть поодаль, на более широкой воде, отгороженной от моря высоким земляным молом, вольготно расположились пять уже знакомых квинкерем со спущенными парусами, дюжина хищных триер и почти два десятка более мелких кораблей, похожих на тот, что сержант обнаружил разбитым у берега. Рассматривая на ходу квинкеремы, Федор решил, что они даже чуть крупнее, чем та, на которой он плыл из Крыма. А кроме того, у них имелось два существенных отличия от карфагенских кораблей. На носу римских квинкерем виднелось какое-то странное громоздкое приспособление, похожее на длинный деревянный мостик с острым металлическим крюком на конце. Сейчас этот мостик находился в вертикальном положении, но, вероятно, мог и опускаться. А кроме мостика, ближе к корме, на всех кораблях были выстроены башни в несколько метров высотой. Ее предназначение разгадать не составляло труда – с такой возвышенности очень удобно стрелять по палубе взятого на абордаж судна или обороняться, если атакован твой корабль.

Оба этих приспособления, на взгляд Федора, уже совершившего морской поход на квинкереме, в бою, может, и помогали, но сильно ухудшали мореходные качества, которые у боевых кораблей античности и так были не самыми лучшими.

Глядя на знакомые силуэты, Федор снова вспомнил сенатора из Карфагена и его слугу. Удалось ли им выжить в том шторме и добраться до своей гавани? К сожалению, из всего экипажа второй квинкеремы выжил лишь он один. В этом сержант почти не сомневался.

В огромном порту, где толкалось множество народа, стоял настоящий гвалт. Купцы и их приказчики в разноцветных нарядах торговались с покупателями прямо на пирсе, где загорелые рабы перетаскивали товар. Тут же в рыжих кожаных панцирях лениво прохаживались римские легионеры, следившие за порядком.

Обойдя всю эту толпу по краю, опцион препроводил его до бараков, отделенных от остального порта каменной стеной и крепкими воротами, у которых маячили человек шесть дюжих воинов при полном параде: в доспехах, со щитами и мечами. Охранники, выяснив, по какой надобности сюда явился опцион, пропустили их беспрепятственно. За стеной обнаружился обширный двор, точнее, часть мощенной камнями набережной и бараки, примыкавшие торцом к нижней части скал, служивших основанием для всего города. По набережной к дальней квинкереме маршировала центурия солдат.

Не обращая на них внимания, опцион вошел внутрь ближайшего барака и сдал Федора на руки местному центуриону – низкорослому, плечистому мужику с широким лицом. Затянутый в доспехи пожилой центурион сидел в глубине полупустого барака на деревянной табуретке за массивным столом на мощных ножках и что-то неспешно царапал на специальной дощечке. Его шлем с поперечным плюмажем лежал тут же на столе, рядом с кувшином вина и виноградной лозой. Сержант мельком огляделся. Помещение разделялось высокими перегородками на ячейки, до упора заставленные пустующими деревянными лежаками. Повеяло родной казармой.

Центурион вздохнул и отложил стило. Явление пехотного опциона с неизвестным солдатом, да еще одетым не по форме, его вряд ли обрадовало. Тем не менее офицер отвлекся от своего занятия и вперил недобрый взгляд в Федора, явно недовольный отсутствием на нем шлема, хотя и сам-то, видимо, предпочитал его не носить без особой необходимости. Но, как говорится, что положено Юпитеру… Выражение лица центуриона не сулило ничего хорошего. Такую же гримасу Федор как-то подсмотрел у капитана Нефедова, отчитывавшего расхристанного после самоволки Леху.

Выслушав короткий рассказ опциона, быковатый капитан морских пехотинцев посмотрел на Федора уже другими глазами. Сержант, правда, не обрел уверенности, но в них хоть ненадолго промелькнуло сочувствие. Видно, его приняли за выжившего после бури, а этому центуриону, скорее всего, тоже приходилось тонуть, и это еще больше убедило Федора в том, что перед ним капитан морпехов, не привыкший глотать дорожную пыль. Только вот в бараке, куда дневной свет попадал через три небольших окошка, прорезанных со стороны гавани, под самой крышей, кроме них почему-то больше никого не было. Ни одного морпеха.

Когда сопровождающий удалился, центурион все так же, не вставая, задал Федору несколько вопросов и, не получив на них ни одного ответа, удивленно поднял глаза. А затем поднялся и сам. У Федора появилось нехорошее предчувствие, что сейчас начнется экзекуция, поскольку этот бычок потянулся за лежавшей на столе виноградной лозой. При этом он успел задать Федору еще один длинный вопрос, из которого напряженно внимавший Федор успел выудить только то, что новое начальство зовут Гней Фурий Атилий, но что оно хочет, так и не сообразил. Чтобы хоть как-то спасти ситуацию, сержант выпалил на латыни первое, что пришло в голову.

– Idem in me![24]

На лице центуриона застыло крайнее удивление, но Федор, вероятно, выбрал не самые худшие слова, сумев потрафить капитану.

– Rusticanus[25], – проворчал тот, откладывая розги в сторону.

Снаружи уже начинало темнеть. Центурион указал ему на деревянную лежанку в углу барака и большую тумбу, куда он мог сложить свои доспехи. Для оружия полагалось отдельное место, о котором он узнал чуть позже, а пока центурион разрешил ему оставить меч при себе. Все это отныне должно было стать его мебелью, а сам барак – его новым жилищем.

Затем центурион отвел Федора в соседнее строение, оказавшееся столовой, где легионер, исполнявший обязанности повара, накормил его согласно приказу какой-то холодной кашей, отдаленно напоминавшей перловку пополам с тыквой. И все. С тем его новый командир и удалился, рыкнув на прощанье, что завтра для Федора Чайки начнется новая жизнь. Во всяком случае, сержант так истолковал несколько ругательств и жестов, которыми быковатый Гней Фурий Атилий с ним попрощался.

Так закончился первый день пребывания Федора на землях Рима. А на следующее утро барак стал заполняться новобранцами. Как оказалось впоследствии, Чайку действительно приняли за одного из трехсот необстрелянных солдат, в срочном порядке набранных для пополнения сил морских пехотинцев Тарента где-то в дальних районах примыкавшей к нему Калабрии. Их посадили на либурны и отправили морем к месту службы. Но этот караван с новобранцами угодил в шторм, где погибли все, даже не успев добраться до Тарента. Это означало, что никаких списков, где мог бы фигурировать Федор Чайка, тоже еще не существовало. И его посчитали счастливчиком – единственным спасшимся, но потерявшим память, так как на вопрос, из какой деревеньки в Калабрии его завербовали на службу, Федор не смог ответить, поскольку с трудом понял вопрос, да и понятия не имел, где вообще эта Калабрия расположена. Но, скорее всего, находилась она не очень далеко.

Впрочем, ни Гней Фурий Атилий, командовавший всеми центурионами, унтер-офицерами и морскими пехотинцами, приписанными к местной флотилии, ни другие командиры не стремились выяснить тайну происхождения новобранца со странным именем Федор Чайка. Не важно, кем он был раньше, главное, что теперь он стал новобранцем в морской пехоте города Тарента – союзника римлян, обязанного выставлять для военных действий по первому же требованию флот с обученными экипажами и укомплектованный морпехами. Новобранца следовало хорошенько выдрессировать, вдолбить в его тупую калабрийскую башку, что самое главное для него – это слушать своих командиров, хорошо служить Риму и умереть за него с почестями. А кем он умрет – безродным рыбаком-калабрийцем, пастухом из Апулии, случайно затесавшимся, не приведи Юпитер, в ряды доблестных союзников Рима горцем из Лукании или беглым самнитом – это уже совершенно никого не беспокоило. Мясо для бойни нужно всегда.

Хотя имя, учитывая реалии новой службы, сержанту вскоре пришлось слегка изменить. На Федр Тертуллий Чайка – это имя он сам себе придумал. Сказал, что память к нему частично вернулась. Тоже звучало не пойми как, но больше походило на римское. И главное, не так раздражало слух центуриона, которому было почему-то не выговорить имя Федор, постоянно исчезала вторая гласная буква. Поэтому сержант решил пожить какое-то время как Федр Тертуллий. А после прохождения курса молодого бойца у него появилась еще и кличка: medicus[26].

Первую неделю, после того, как барак набился до отказа молодыми парнями в туниках, согнанными со всех подчиненных Таренту областей, Федор пребывал в некотором шоке – все его о чем-то спрашивали, а он в ответ только мотал головой. Но деревенщиной его никто больше не обзывал. На первый взгляд, тут все были такие же. Однако в шоке пребывал не только бывший сержант отдельного полка морской пехоты Черноморского флота России, но и все остальные новобранцы. Еще вчера они все мирно пахали свои поля, возделывали огороды, пасли скот и латали рыбачьи лодки, а сегодня все попали в армию, где их ждали только тяготы и лишения армейской службы, а возможно, и скорая смерть от руки варваров. Но, что поделать, такова уж военная специфика во все времена, как начал догадываться Федор, оказавшись опять на службе. Тебя никто не спрашивал, пацифист ты или милитарист. Риму нужна армия, нужны легионы, так что, пастух ты или рыбак, все равно будешь служить, раз попал. И он стал служить.

Впрочем, как скоро выяснилось, кроме тягот и лишений бойцам полагалось кое-что еще. Например, неплохое жалованье, а в будущем, как вещал Гней Фурий Атилий при каждом построении, – к самым храбрым придет почет и уважение. А это дорогого стоит.

Первую неделю их гоняли как сидоровых коз в марш-броски по горам, заставляли заниматься гимнастическими упражнениями, бороться, плавать, кидать камни и драться на деревянных мечах. Центурионы и опционы сгоняли с них по семь потов, но, к удивлению Федора, настоящего оружия не давали. И он долго был единственным во всей манипуле обладателем настоящего меча и кожаного панциря, которые хранил на оружейном складе в специально отведенной ячейке, сдав их местному опциону под роспись – нацарапал что-то на лакированной деревянной табличке.

Все занятия они проводили без доспехов, в обычных туниках и сандалиях, а плавать вообще пришлось голым. Кроме того, предстояло плыть до мола и обратно между кораблей, на палубах которых собралась целая толпа морпехов, желавших в свободное от нарядов время поглазеть на соревнования. В голову сержанту сразу полезли навязчивые мысли о педерастах, в изобилии обретавшихся на просторах Римской империи. Он даже чуть поотстал от раздражения, но на его честь в воде (а также позже в казарме) никто не посягал, а потому он взял себя в руки и выиграл заплыв под восторженное улюлюканье наблюдавших с кораблей старослужащих. Даже заработал от центуриона краткую похвалу. А услышать от Гнея Фурия Атилия по кличке taurus[27] что-то кроме ругательств – само по себе уже дорогого стоило.

Через неделю таких издевательств, которые Федор, впрочем, выносил с философским спокойствием, – не зря же только что оттянул срочную на черноморском флоте – их построили ранним утром перед казармами. Обычно в это время новобранцы уже стаптывали сандалии в кроссе по каменным тропинкам между скал, вырабатывая выносливость.

Назревало, видимо, что-то экстраординарное. И действительно, скоро перед строем, состоявшим из их манипулы, уже приписанной к определенному кораблю, названия которого сержант, правда, еще не знал, и еще четырех манипул, тоже заранее расписанных по другим квинкеремам, появился какой-то незнакомый поджарый офицер в дорогих доспехах и богато украшенном шлеме. Его сопровождали еще двое таких же помпезных вояк и лично Гней Фурий Атилий. Незнакомый офицер, судя по дорогой кирасе и белой тунике с красной полосой, был не кто иной, как военный трибун.

– Гляди, Федр, – толкнул в бок сержанта, стоявшего во второй шеренге, невысокий крепыш по имени Квинт Тубиус Лаций, рыбак из деревеньки на морском побережье Бруттия, – сам Памплоний пожаловал.

Марк Акций Памплоний являлся командующим, которому подчинялись и сухопутные силы стоявшего в крепости Тарента римского гарнизона и его морское прикрытие. Это имя Федору уже приходилось несколько раз слышать в разговорах во время коротких минут отдыха между борьбой и перебрасыванием тяжеленных камней. За прошедшую неделю, днем и ночью находясь среди людей, говорящих на латыни, Федор сильно продвинулся в изучении разговорного языка. Он уже достаточно свободно изъяснялся с другими новобранцами и даже знал клички своих непосредственных начальников. Но птица столь высокого полета, как Марк Памплоний, появилась здесь впервые.

Едва командующий появился перед строем, наступила гробовая тишина. Новобранцы, казалось, даже перестали дышать. И только хохмач Квинт, откуда-то все знавший, опять толкнул Федора в бок и шепнул: «Сейчас присягу будем давать». А когда Чайка бросил на него удивленный взгляд, добавил: «Памплоний просто так в порт не явится. Он лучше в бордель пойдет, к бабам, чем лишний раз службу проверит. Да и зачем? Пока Гней ее тащит, за морпехов можно не беспокоиться. Острый пилум мне в анус, если я вру!»

Федор против воли ухмыльнулся. Квинт чем-то напоминал ему Леху, такой же любитель потрепаться и недолго думая залезть в какую-нибудь заваруху. Тот самый Гней, которого он только что нахваливал, за прошедшую неделю уже не раз отхаживал его виноградной лозой, и однажды даже врезал в ухо, свалив с ног одним ударом, когда Квинт не успел быстро выполнить приказ. Квинту еще повезло. Центурион мог бы и убить – за пределами Рима, как вспомнилось Федору, гражданское право не действовало. И твой командир здесь был царь и бог. Он мог тебя наградить за хорошую службу, а мог и запросто приказать забить палками, если ты, например, заснул на посту. Памплоний его за это только похвалил бы.

Тем временем сам Марк Акций Памплоний, прищурившись на солнце, начал говорить. Он держал речь недолго, но с жаром. Федор быстро сообразил – оратор заливал, как им повезло, что из простых пахарей, рыбаков и прочего деревенского отродья они скоро станут солдатами Рима. Это великая честь для них.

– Через несколько мгновений, – вещал трибун, – вы принесете клятву на верность и станете частью нашей великой армии, покорившей уже немало народов. А к следующим идам[28], когда центурионы вышибут из вас всю дурь и сделают настоящими солдатами, клеймо на руке с номером легиона будет означать для вас второе рождение. Вы станете гражданами нашей великой страны. У нее много ремесленников, плотников и пахарей, но ей нужны, прежде всего, солдаты.

Слушая Памплония, Федор пытался восполнить пробелы своего образования. Раньше он был уверен, что в римской армии служили только свободные граждане. Туда не допускали ни нищих, ни рабов. А теперь получалось – нет. Точнее, пока нет. Ведь вокруг него, как выяснилось, стояли отнюдь не граждане. И всем им действительно круто повезло, что по большой необходимости их скоро примут в дружную семью римлян. Всей манипулой сразу. «Если я не ошибаюсь, – размышлял Федор, глядя на распалившегося Памплония, – то и этот хлыст пошел в армию не по большой любви. У него тоже не было выбора, даже если он сынок какого-нибудь сенатора. Ведь, при местных порядках, занять место отца он мог, только отслужив в армии энное количество лет».

Гражданским во власть путь в римской республике был заказан. Похоже, служба в местной армии открывала-таки некоторые перспективы. Если повезет, можно пролезть и повыше. Но для этого требовалось начать. А потому, не задумываясь, особенно после того, как Памплоний вызвал новобранца из первой шеренги и приказал ему прочесть клятву (заученную заранее, конечно, – не зря быковатый Гней его вчера вечером заставлял орать текст на всю казарму), Федор вместе со всеми хором повторил «Idem in me!». И перешагнул грань, отделявшую его от кратчайшего пути к римскому гражданству.

Здесь от него, похоже, не требовалось никого спасать. Просто вытерпеть пару недель изнурительных тренировок, дать прижечь себя раскаленным клеймом, навсегда впечатав в кожу латинскую цифру с номером легиона, и ты уже по смерть свою римский гражданин.

Дальнейшее его несколько удивило, поскольку сильно отличалось от службы в родной армии. Когда трибун вместе со свитой ушел, Гней Фурий Атилий приказал всем новоиспеченным курсантам немедленно зайти в небольшой отдельный барак с крепкими стенами и дверями, что стоял на краю пирса. К местному квестору[29]. А оттуда прямиком направляться в город за покупкой необходимого оружия и снаряжения. На все им отводилось целых два дня, начиная с нынешнего утра.

Из обиталища квестора, который на латыни назывался quaestorium, Федор вышел еще более удивленным – ему выдали денег на покупку обмундирования. Помимо солдат – получателей жалованья и самого квестора, слащавого толстяка, явно законченного педераста, по имени Нумерий Манций Вольциус, там толклось еще немало народа. Процесс выдачи денег был формализован не хуже бухгалтерии на его родном Кировском заводе, где он успел отработать пару месяцев до службы, чтобы заиметь трудовую книжку. В узком пространстве главной комнаты без окон находился самый настоящий офис, возглавляемый «дощечником». У него имелось несколько распределителей. Они получали от квестора через дощечника платежные поручения, проверяли их и разрешали платеж, «отовариваемый» ящичником, то есть кассиром. Он и выдал Федору, вынужденному вместе со всеми проходить этот конвейер, деньги согласно полученному предписанию.

Правда, квестор, хитрозадая сволочь, отлично знал о том, что у новобранца Федра имеется вполне приличный кожаный панцирь и меч с ножнами, а потому насчитал ему почти вдвое меньше денег, чем остальным. Но спорить было себе дороже, поэтому Чайка нацарапал на дощечке («тессере») свою подпись и вышел вон.

– Каптерщик хренов! – выругался он по-русски, оказавшись на пристани с худым мешочком медных монеток. – Бюрократ! Чтоб тебе так зарплату платили!

Некоторое время Федор раздумывал, что делать дальше. Получалось, что ему выпала увольнительная на два дня. Даже разрешалось не возвращаться сегодня ночью в казарму. Города он не знал, где искать нужные лавки – тоже. Но тут из конторы, растолкав очередь из будущих легионеров, ожидающих жалованье, показался Квинт Тубиус Лаций. Все манипулы будущих морпехов получали деньги в строгом порядке, согласно своим номерам. Манипула, в которой служили вместе Федор и Квинт, была первой, а потому и деньги они получили раньше других.

– Ну, – Квинт хитро подмигнул Федору, взвешивая на ладони мешочек с монетами, – тридцать три асса, считай, жалованье за десять дней выдали[30].

Федор взвесил на руке свой кошелек и резюмировал:

– А мне дней на пять, значит.

– Ну, так у тебя же отличный панцирь есть и меч, – подбодрил его Квинт, заметив кислое выражение на лице сослуживца. – Ничего, потом еще начнут за жратву вычитать, вообще ничего не останется. Но, если знать места, где можно взять приличное оружие подешевле, то и выжить можно.

– А ты их знаешь? – заинтересовался Федор.

– Конечно, – бодро ответил Квинт. – Я здесь, в Таренте, все лавки на рынке обошел. Бывал пару раз с отцом и братьями, рыбу продавал.

– Тогда, может, возьмешь в компанию? – предложил Федор.

– Ты чего, сдурел? – уставился на него Квинт. – До Кампании[31] далеко – пока дойдешь, три пары сандалий стереть можно. А на рынок возьму, все веселее.

Затем он прищурился, словно собирался рассказать Федору военную тайну, и медленно, с удовольствием, проговорил:

– А когда закупимся, брат Тертуллий, надо будет все это обмыть хорошенько. Я знаю одно тепленькое местечко на южной окраине. Там все есть: вино, девочки. Ты будешь доволен.

– Девочки – это хорошо, – автоматически переводя столь знакомое слово femina, отметил Федор, вспомнив ненароком о Маринке, оставленной в прошлой жизни, и о том, что к женщине он не прикасался уже очень долго. Можно сказать, тоже с прошлой жизни, с самого дембеля. – Ну, тогда пошли, что ли?

И привязав свои кошельки к поясам, оба будущих легионера направились к выходу из расположения морских пехотинцев в гавани Тарента. Федор, правда, зашел еще к опциону и получил свой кожаный панцирь и меч, к которым ему предстояло докупить шлем, щит и прочее снаряжение. 

Глава вторая Оrnamentum[32]

Углубившись в узкие улочки прижавшегося к скалам города, они поднялись на пару кварталов вверх и теперь неторопливо брели в сторону рынка, благо времени у них, как сказал Квинт, было больше, чем нужно. Солнце уже жарило вовсю, раскаляя камни мостовой. Федор глазел по сторонам, пользуясь случаем, изучал город, в котором ему предстояло сделать первые шаги по службе. Да и в глубине души его не покидала уверенность, что скоро он притрется к местным условиям, послужит немного, а там и новая увольнительная не за горами. Нужно только изучить и запомнить дорогу до центра, а ко всяким злачным местам Квинт его и без напоминаний приведет.

Город был богатый, торговый, это сразу бросалось в глаза. Дома отстроены на совесть, каменные, многоэтажные. Но у моря и в центре, где жили богатые граждане Тарента, все чаще попадались отдельные особняки с колоннами у входа, портиками и даже с внутренними двориками. Такие он видел уже не раз. Некоторые окружали небольшие сады для отдыха. Само собой, статуй тоже хватало. И у домов, и на крышах, и просто отдельно стоящих. По дороге к рынку, притягивавшей, словно магнит опилки, пестрый людской поток, они прошли мимо нескольких богато украшенных храмов.

– Это чей храм? – спросил Федор, указав рукой на последний, где у входа высился огромный, высеченный из камня минотавр.

Квинт удивленно посмотрел на него и заметил:

– Юпитера Фретерия, а ты что, Федр, не знал?

Федор повел плечами.

– Так не бывает, – добавил внезапно насторожившийся Квинт, – все воины знают Юпитера Фретерия. Это – наш наступательный бог.

– Да у меня с памятью плохо, – пожаловался Федор, – после того, как чуть не утонул. Я его вроде бы признал, но не был уверен.

– А-а, тогда ясно, – кивнул сразу утерявший подозрительность Квинт. – Сам моряк. У моего брата тоже так было, когда отец на рыбалке еле вытащил его из воды, он почти уже захлебнулся. Только брат после этого еще и оглох.

– У меня с этим пока нормально, – Федора даже передернуло, – слышу тебя хорошо.

– Скажи, Федр, – Квинт снова с сомнением уставился на рослого сослуживца, которому доходил едва ли до уха, – а ты случайно не из галлов? Больно здоров ты для калабрийца. Я там бывал. Они все такие, как у нас в Бруттии, то есть с меня ростом. И волосы у тебя ненормального цвета. Слишком светлые. А про твою ужасную латынь даже бычок Гней сказал, что она похожа не на язык великих римлян, а на варварский говор.

– Нет, – нагло заявил Федор, желая прекратить эти неожиданные расспросы, прямиком ведущие к ненужным подозрениям, и приврал на всякий случай. – Я настоящий калабриец. Таким уж уродился. А что до волос, то может, мамаша моя с кем из северян спуталась… или отец у меня с севера… Я же не помню.

Лихо приврав насчет выдуманных родителей, Федор погрустнел, вспомнив о ни в чем не повинных настоящих, которые его, наверное, уже никогда не увидят.

– Ну да, – кивнул Квинт с пониманием, – бывает. Мой отец тоже мне однажды заявил, что я вообще не его сын, а соседа. Поэтому он выгонит мать на улицу вместе со мной, а лодку отдаст старшему брату.

– И что?

– Да ничего, пьяный был. А когда протрезвел, сразу передумал. Старший-то, Тит, у нас увалень тот еще. Его на рыбалку не выгонишь. А я – первейший рыбак. Всю семью один прокормить могу. Везет мне в море.

– А на суше? – уточнил Федор.

– И на суше ничего, – кивнул Квинт. – Вот, считай, легионером стал. А там, может, и до опциона дослужусь.

Несколько шагов они прошли молча.

– Надо будет туда зайти на обратном пути, – кивнул Квинт на оставшийся позади храм Юпитера. – Если успеем, принести ему жертву. Все так делают перед походом.

– А что у нас скоро поход? – напрягся Федор.

– Не скоро, – успокоил его Квинт, засмотревшийся на проходившую мимо служанку с небольшой амфорой на плече. – Доблестный Памплоний обещал же, что наш любимый бычок Гней Фурий Атилий будет гонять нас до самых ид.

Федор промолчал, напрягая память. Иды – это у римлян где-то в середине месяца. Помнится, кого-то из великих, может быть, Цезаря, замочили как раз на мартовские иды. Точнее это ему еще только предстоит. А сейчас, получается, начало месяца. Как бишь, оно здесь называется? Календы, кажется, или ноны? А сам месяц?

– Слушай, Квинт, – осторожно спросил Федор, – а какой сегодня день?

– Ну, ты даешь, брат Тертуллий, – снова не выдержал Квинт, даже расхохотавшись, – видать, совсем плохо у тебя с памятью.

– Зато у тебя хорошо, – съязвил морпех, обидевшись.

– Это да, – похвалил себя Квинт, – не жалуюсь. Так вот, сегодня у нас как раз календы шестого месяца[33].

– Августа, что ли? – уточнил Федор и понял, что опять сказал лишнего.

– Какого августа? – встал посреди дороги Квинт. – Сказано тебе – шестого месяца.

– Шестого так шестого, – не стал спорить Федор.

– А год ты тоже не помнишь? – продолжал издеваться Квинт.

Федор посмотрел на него сверху вниз и пожал плечами, мол, какое мне дело, какой на дворе год.

– А про Рим-то хоть слышал?

– Знаю я про Рим, – начал злиться морпех.

Похоже, Квинт, сам бывший рыбак из Бруттия, принял его за совершенно тупую деревенщину.

– Да, брат Тертуллий, – смилостивился Квинт, отсмеявшись положенное, – пора нам по кувшинчику вина пригубить. А то ты, видать, уже на солнце перегрелся.

– Это можно, – согласился Федор, чтобы быстрее замять вопрос, – только сначала все же надо амуницию купить.

– Сейчас все и устроим, – уверил его Квинт, – мы пришли.

Они стояли у входа на широкую площадь, где располагался огромный рынок, кишевший словно растревоженный улей. Низкорослый Квинт, не обращая внимания на многочисленные лавки с одеждой и обувью, направился прямиком к известной ему цели на другом конце рынка. И минут через десять вывел его к приземистому каменному строению.

У дверей они увидели несколько знакомых лиц.

– Ты гляди, – воскликнул раздосадованный Квинт, – и эти олухи из второй центурии здесь.

Квинт приблизился к толпе новобранцев с новехонькими мечами, которые, похоже, ожидали у входа остальных.

– Эй, Коктис, – дернул он за рукав туники ближайшего новобранца, – ты что, решил увести у меня из-под носа лучший меч?

– Тут мечей на всех хватит, – примирительно ответил кривоносый Коктис, поигрывая широким лезвием. – Местный оружейник наковал их столько, что можно вооружить еще пару легионов. И просит за них немного.

– Знаю, – недовольно буркнул Квинт, толкая низкую дверь. – Заходи, Федр.

Внутри лавка представляла собой вытянутое помещение с длинным и широким столом, поставленным вдоль каменной стены. На нем лежали заостренные с двух сторон мечи, связками и по отдельности. Мечи висели и на стене в специальных гнездах из проволоки. Кроме мечей здесь продавали еще кинжалы и топоры. Ни панцирей, ни шлемов, ни другой амуниции в этом заведении Федор не обнаружил. Зато заметил на стене несколько добротно сделанных кольчуг, способных на первый взгляд выдержать хороший удар мечом.

За прилавком стоял широкоплечий мужик в коричневой тунике. Он был лыс и толст, а к тому же изнывал от жары. Помещение проветривалось плохо, да и народу сейчас набилось порядочно – человек тридцать на какие-то пятнадцать квадратных метров, не считая места, занятого прилавком. От лавочника ощутимо несло козлятиной. Впрочем, как и от остальных покупателей.

Присмотревшись к оружию, Федор, хоть и не считал себя большим знатоком, понял, что здесь торговали ширпотребом. Мечи, в которых не было недостатка – не обманул Коктис, – раскупались как пончики, но в основном новобранцами. Рожи вокруг виднелись все молодые, и ни одного опытного воина или человека в богатой кирасе он здесь не заметил, мелькали исключительно простые туники. Видно, хитрый оружейник заранее добыл информацию о том, что сегодня квестор выдаст новобранцам деньги, а Гней Фурий Атилий прикажет немедленно их потратить на оружие. Да и не только у него, надо полагать.

Но мечом Федор уже разжился, причем не хуже тех, что лежали перед ним на деревянном прилавке. Поэтому, пока Квинт торговался с оружейником за каждый медный асс, Федор внимательно присматривался к кольчугам. Они были сделаны на совесть, а в бою могли прикрыть тело гораздо надежнее, чем кожаный панцирь. Но Квинт, купивший наконец меч дешевле ожидаемого и размахивавший им теперь из стороны в сторону, словно рядом никого не существовало, хмыкнул, проследив за его взглядом.

– Зачем она тебе, Федр, – вздохнул Квинт. – Лишние расходы. Да и на дно быстрее утянет такая кольчуга.

Покинув лавку оружейника, они направились в другую, находившуюся по соседству, где продавались кожаные панцири, сбруи для коней, ремни и сандалии. Там тоже толкалось немало новобранцев. Но незнакомых оказалось гораздо больше. Как объяснил Квинт, это были «молодые» ребята из новобранцев легиона, стоявшего недалеко от Тарента. Сухопутные вояки. Как выяснилось, обмундирование морпеха римской армии ничем не отличалось от доспехов обычного пехотинца. Практически, если забыть о кораблях, они представляли собой одну и ту же армию. Соединение солдат, которым полагалось быть постоянно приписанными к какому-нибудь кораблю, также называлось манипулой и делилось на центурии, как и все сухопутное воинство. Да и командовал морпехами тоже центурион. В этом смысле римляне не напрягались насчет разнообразия постов.

Внутреннее убранство этой лавки было побогаче, но в целом напомнило Федору не то обширную конюшню, не то рай для садомазохистов. Отовсюду свисали кожаные ремни, портупеи, уздечки, плетки и прочие причиндалы культурного отдыха извращенцев. На полках расположились готовые панцири, сшитые из рыжей кожи по единому образцу, но разных размеров. Рядом на специальных подставках виднелось несколько дорогих кирас, искусно сработанных, украшенных золотой инкрустацией и способных надежно прикрыть тело. Федор даже загляделся, рассматривая все детали такого причудливого доспеха.

Потолкавшись почти час среди других новобранцев, Квинт наконец нашел себе подходящий кожаный панцирь. Примерил и расплатился. Правда, на нем отсутствовала железная пластина, прикрывающая сердце от прямого удара, но рыбак из Бруттия казался довольным. Таких доспехов у него еще никогда в жизни не было.

– Не смотри на них, Федр, – вздохнул Квинт, заметив, как сержант разглядывает кирасы. Радость от выгодного приобретения тут же угасла. – Такая кираса стоит больше тысячи драхм. Нам с тобой это не по карману. Они сделаны для богачей.

«И где мое карфагенское золото? – взгрустнул Федр Тертуллий Чайка. – Лежит себе на дне моря, а очень бы сейчас пригодилось. Купил бы себе кольчугу или даже железный панцирь. Может, хватило бы. И выступал гоголем, не хуже самого Памплония. Хотя, если подумать, на хрена мне это надо? Пока и так проживу».

Выходя из душного помещения, Федор уже не в первый раз вспомнил добрым словом того утопленника, с которого он снял свои доспехи и меч. Они оказались далеко не самыми плохими. «Жаль только, не удалось положить себе в карман сэкономленные деньги», – снова подумал Федор и вспомнил жадного толстяка-квестора по имени Нумерий Манций Вольциус. Представил его слащавую рожу и даже сплюнул на камни мостовой.

«Чтоб тебе пусто было! – мысленно пожелал он хранителю казны, расстраиваясь еще сильнее. – Чтоб тебя Памплоний поймал на взятках и приказал забить палками! А лучше – острый пилум тебе в анус, сука!»

– Ну, а теперь куда? – спросил уже вслух Федор низкорослого Квинта, пытаясь отогнать подальше черные мысли.

Тот, перекинув ремень ножен с мечом через наплечник только что купленного и незамедлительно надетого панциря с ламбрекенами, явно красовался перед двумя крестьянками, покупавшими кур в лавке на другой стороне рыночного прохода. Крестьянки его заметили, а одна даже улыбнулась, чем привела самовлюбленного Квинта в восторг до такой степени, что он чуть не позабыл о необходимости посетить еще пару лавок. Так ему захотелось отправиться прямиком в бордель или догнать и зажать эту крестьянку где-нибудь прямо здесь, на задворках рынка, благо подходящих местечек в этом царстве хибар и домишек было предостаточно.

Квинт с неудовольствием перевел свой взгляд на Федора и, возвращаясь в реальность, нехотя ответил:

– Панцири и мечи у нас с тобой уже есть. Значит, нам нужен крепкий скутум и добрый шлем. Поножи на левую ногу. И еще надо прикупить по плащу, мы хоть и не обычная пехота, но на корабле тоже зябко по ночам во время плавания.

– А поножи зачем? – не понял Федор.

– Пойдем, – ухмыльнулся Квинт, проводив полным тоски взглядом крестьянок, которые, так и не дождавшись с его стороны решительных действий, неторопливо покидали торжище, – выберем себе по щиту, там и увидишь.

Они опять прошли поперек весь рынок, расталкивая руками прохожих. Точнее, их распихивал Квинт, проталкивавшийся впереди. Ему не терпелось похвастаться своим новым панцирем. Вид он имел напыщенный и, давая пинка какому-нибудь крестьянину, остановившемуся, чтобы купить корзину яиц, постоянно приговаривал:

– П-шел вон с дороги, деревенщина!

Похоже, Квинт ощущал себя уже не иначе как центурионом, которому дозволено многое. А крестьяне, завидев двух римских легионеров, хоть и не в полном вооружении, почтительно расступались перед военной силой. Федора это не очень забавляло, но осаживать Квинта он не стал, тем более что благодаря его маневрам они пробрались через толпу гораздо быстрее, остановившись у входа в очередной приземистый домик. На этот раз внутрь заходить не пришлось, ряды с товаром были выставлены прямо на улице, перед входом.

– Выбирай, – взмахнул рукой Квинт, указав на целый ряд щитов, вытянувшийся перед ними. Рядом уже находилось несколько покупателей и пара юрких приказчиков.

Федор внимательно осмотрел весь ряд издали, прежде чем приблизиться. Щиты были крупные, в основном прямоугольной формы, сделанные явно из двух деревянных частей, обтянутых кожей. В самом центре имелся массивный металлический шишак, самая крепкая часть – умбон, на который полагалось принимать удары копья и, по возможности, меча. Размер щитов казался примерно одинаковым: где-то метр с лишним в высоту и сантиметров семьдесят в ширину. Верхняя и нижняя кромки окованы железной полосой. Но выставлялись здесь и овальные щиты, почти такого же размера, с закругленными краями. Имелось и некоторое количество круглых.

– Это для катафрактариев[34], – пояснил Квинт, перехватив взгляд Федора. – Конница с ними воюет. А нам положены вот такие.

Он ткнул в сторону прямоугольных щитов.

– Можно и овальные, как легиону союзников, – добавил Квинт, немного подумав, – но наш центурион любит эти. Так что лучше их и взять.

– И откуда ты все знаешь? – в который раз удивился Федор.

– Да у меня брат уже третий год служит во втором легионе, – пояснил Квинт. – После битвы с восставшими самнитами его отпускали домой на всю весну, вот он мне и порассказал о службе. А потом его опять призвали. И теперь услали в Этрурию, на границу с галлами, там, говорят, опять неспокойно. Галлы жгут наши пограничные селения.

– Это тот брат, который никудышный рыбак? – уточнил Федор.

– Нет, то был Тит, а я говорю про другого брата, Линция, – пояснил Квинт, направился к ближайшему щиту и, сняв его с деревянных подпорок, немного приподнял над землей. Прикрылся и повернулся к Федору, чтобы тот оценил. – До принципа он еще не дорос, служит в четвертой манипуле гастатов. Но на хорошем счету у центуриона. Знает к нему подход. А потому его по службе не сильно припахивают. Так что жить можно.

Федор осмотрел своего сослуживца – из-за массивного щита высовывалась только голова, а снизу левая нога. И все. Невелик был ростом римский легионер Квинт Тубиус Лаций, хотя грозен. Но в этом виделись и свои плюсы – при таком щите его невозможно достать спереди любым оружием.

– А как же ты им махать будешь? – удивился Федор, с сомнением поглядывая на низкорослого легионера. – Удары отбивать?

– Дурья башка, – заявил ему на это Квинт. – Махать им никто и не собирается. Тяжеловат он, чтобы им размахивать.

– А как же в атаку ходить? – не отставал сержант.

– Очень просто, – пояснил Квинт, опустил щит на мостовую, а затем снова поднял, – вот так. Взял щит, прикрылся, сомкнул ряды с другими и пошел в атаку. До врага как-нибудь добежишь. А там, с разбегу, обрушиваешь вес тела вместе со щитом на противника, валишь его и колешь мечом. И все – победа!

– А если враг выдержал удар?

– Тогда ставишь щит на землю и, прикрываясь, сражаешься дальше. Махать, брат Тертуллий, мечом надо. Скутум для этого тяжеловат. Если непременно хочешь легкий щит, то тебе надо в велиты подаваться, те вообще без доспехов бьются, а щит у них маленький и круглый. Рассыпается от первого удара. Или в катафрактарии. У них вообще все лошадь возит. Но накладно это. В миллион ассов состояние надо иметь, чтобы тебя в конницу записали.

– Это тебе тоже брат рассказал? – уточнил Федор.

– Ну да, – подтвердил Квинт. – Только у катафрактария и забот вдвое больше. Нам с тобой каждому на жратву шестьдесят фунтов[35] зерна в месяц полагается. А всаднику чуть больше семидесяти, но ему еще двух слуг кормить надо. Да ячмень для трех лошадей, которых он содержать должен. Короче, возни с этим лошадьми и слугами. Потому в коннице только богатые служат. А по мне – лучше быть морским пехотинцем.

– Я тоже в конную армию не рвусь, – согласился Федор. – В общем, скутум больше для маневра и обороны нужен.

– Понял наконец, – удовлетворенно заметил Квинт. – Я смотрю, у вас в Калабрии ни хрена об оружии не знают.

– Да откуда нам, – подыграл ему Федор, которому надоело обижаться на рыбака, видевшего себя уже центурионом. Не бить же ему рожу из-за этого, еще покалечит, не дай бог. – Одни рыбаки да крестьяне. Темнота.

– Ага, – согласился Квинт. – Давай, калабриец, выбирай себе скутум и пошли дальше. Нам теперь вдвое медленнее ходить придется с такой тяжестью, а еще пилумы покупать.

Федор подошел поближе к товару. Щиты были в основном трех оттенков: красного, коричневого и даже светло-розового. На многих имелись изображения кабанов, волков, львов и еще каких-то трудно узнаваемых животных – художник, намалевавший всех этих хищников, скорее всего, работал по памяти и никогда в глаза живого кабана не видел. А память его, похоже, часто подводила, поскольку отыскать даже двух похожих кабанов или волков у Федора не получилось. Но основная масса щитов оказалась просто разукрашена парой незамысловатых виньеток и ни на каких хищников не претендовала.

Глянув на Квинта, который уже расплачивался с лавочником за щит, Федор выбрал себе красный скутум с простыми виньетками и без всяких животных. Хотя Квинт ему ничего не разъяснял на сей счет, но у сержанта появилось навязчивое ощущение, что животные эти означали принадлежность к конкретным легионам, не имевшим к морпехам пока никакого отношения. Точнее, он уже знал, что морская пехота и флот Тарента должны поддерживать с моря четвертый легион, военный трибун которого по рангу даже круче Памплония и поставлен над ним командующим. Но какой у ведущего легиона символ и существует ли он вообще, центурион новобранцев не просветил, видно, считал, еще рано. А сам Чайка разузнать не озаботился.

На обратной стороне обтянутого войлоком и кожей щита имелась деревянная ручка. Федор взялся за нее, примерился, покачал щит на руке. Тот действительно тянул килограммов на десять. Долго таким махать – рука устанет. Хотя привыкнуть можно ко всему. А без щита в рукопашном бою жизнь становится вдвое короче.

– Ты еще про какие-то поножи рассказывал, – напомнил Федор, отсчитав лавочнику несколько ассов.

– Точно, – подтвердил Квинт. – Забыл совсем с твоими щитами. Вон они, выбирай. На левую ногу.

Федор приблизился к соседнему прилавку и обнаружил там кованые металлические изделия выпуклой, почти цилиндрической формы с длинной прорезью на одной стороне. Очень похожие на хоккейные щитки, прикрывающие чашечку и все, что находится ниже, вплоть до сандалий. Поножи блестели на ярком солнце. Только тут до Федора дошло, что это не ножны для меча. Поножи следовало надевать на ногу, скорее всего, чтобы защитить ее от рубящих ударов меча.

– А почему только на левую? – удивился сержант.

Квинт уже натянул поножи и, выставив ногу вперед, прикрыл ее сверху щитом.

– Вот почему, – пояснил он, решив, что наглядной демонстрации вполне достаточно. – В бою ты будешь выставлять вперед только левую, ее и надо прикрывать.

– А если я другим боком захочу встать? – обескуражил его вопросом сержант.

– Другим нельзя, – нашелся наконец знаток военного дела. – По уставу не положено.

Это был железный аргумент. Поэтому, подобрав поножи по размеру и прихватив новые скутумы, легионеры отправились дальше. Предстояло еще выбирать полагавшиеся каждому пилум и шлем. Лавка, где торговали копьями и дротиками, находилась почему-то за пределами рынка, почти у самого восточного выхода. Вообще-то, входов насчитывалось штук шесть, но Федор даже не успел рассмотреть остальные, пока они, расталкивая разношерстную толпу, двигались в нужном направлении.

Быстро прикупив по паре стандартных пилумов, друзья покинули лавку. Пилумы оказались, небольшими метательными копьями, дротиками, чуть больше метра длиной, с длинным железным наконечником, при попадании намертво застревавшем в щите противника. Рассматривая пилум, Федор пришел к выводу, что его нельзя просто так перерубить мечом, и неприятелю, чтобы сохранить маневренность, вероятнее всего, приходилось бросать щит.

Когда основательно нагрузившиеся морпехи достигли мастерской, где торговали шлемами, солнце уже давно перевалило за полдень и клонилось к закату. Покупка оружия заняла почти весь день и отняла немало сил, не считая денег. Будущим участникам славных битв уже давно хотелось есть и пить.

– Потерпи, Федр, – буркнул Квинт, заходя в мастерскую, устроенную на первом этаже добротного каменного трехэтажного дома, расположенного уже вне территории рынка. Она обсуживала, похоже, все слои армии, а не только новобранцев. – Сейчас прикупим по шлему – и в кабак. Надо подлечить мое уставшее тело.

В этой лавке оказалось немало посетителей, среди которых Федор заметил пару опционов и одного незнакомого центуриона, примерявшего высокий шлем с бело-серебристым плюмажем. Подгоняемые голодом морпехи первой манипулы долго в этой лавке задерживаться не собирались, но выбрав по крепкому шлему с султаном из трех красных перьев в локоть длиной, надевавшемуся на подшлемник и застегивавшемуся ремешком под подбородком, они еще долго и придирчиво рассматривали себя в отполированном медном зеркале. То нащечники болтались, неплотно прилегая к щекам, то ремешок случался слишком коротким, впивался в кожу под подбородком, то шлем сидел криво, и от этого бравый морской пехотинец выглядел не так, как подобает. В итоге они проторчали в лавке почти час и ушли, только полностью удовлетворившись покупкой. Покидая душное помещение, у порога они столкнулись с очередной порцией новобранцев, среди которых Федор узнал Коктиса.

Само собой, Квинт не преминул над ним подшутить. По-своему, по-бруттийски.

– Эй, Коктис, – Квинт стал его задирать, лишь только увидел, – чего это у тебя меч такой короткий? Нормального не досталось? Купил бы лучше топор, им удобнее колья обстругивать.

– Мне хватит, – миролюбиво ответил Коктис. – До врага достанет.

– А пилумы где? – не унимался бывший рыбак. – Тоже не хватило?

Коктис, ростом на полголовы превышавший Квинта и более широкий в плечах, не удостоил его ответом, исчезнув в дверях лавки вслед за остальными.

– Какой глупый этот Коктис, – ухмыльнулся Квинт, довольный своей победой в словесной баталии. – Под стать своему центуриону. Не зря его прозвали Статор. Ладно, брат Тертуллий, пойдем. Я покажу тебе, где тут находится царство сладостных грез.

И добавив к своим покупкам еще по плащу, сагуму, незамедлительно накинутому на плечи и закрепленному специальной застежкой, вооруженные до зубов легионеры, бряцая оружием, направились в кабак. 

Глава третья Морской союзник 

– Что ты там болтал о союзниках? – напомнил Федор про недавний разговор Квинту, наливавшему в чашу вино из кувшина.

Уютный кабак «Ольвия», окруженный невысокой стеной из зеленого благоухавшего кустарника, находился при местных городских банях, где они провели последние два часа, хорошенько распарившись и отскребая от себя въевшуюся грязь. Народу вокруг толклось немало, но морским пехотинцам скоро предстояли большие тяготы и лишения, поэтому Квинт настоял на помывке, несмотря на то, что Федор предпочел бы сначала перекусить.

И вот теперь, вдоволь понежившись в мыльной пене и нашлепавшись босыми пятками по мраморному полу с мозаичными картинками – бани в Таренте оказались отменными – новобранцы сидели за столом, ломившимся от копченого мяса, рыбы, оливок, незнакомых Федору овощей, засахаренных фруктов и нескольких кувшинов отличного красного вина. Наличествовал также и хлеб – несколько пресноватых запеченных лепешек. Правда, измученный жаждой Федор больше налегал на вино, и скоро ему стало совсем хорошо.

Бывшего сержанта так разморило после парной, что он не возражал бы вообще лечь поспать, тем более что комнаты они уже сняли. Тут же при банях. Все купленное оружие там и сложили, оставшись только в новых бордовых туниках. Квинт сказал, что местный хозяин уважает легионеров и, кроме того, если что пропадет из его заведения, он будет обязан все вернуть пострадавшим.

– Иначе, – заявил Квинт, – сам станет пострадавшим.

Федора все больше клонило в сон, но Квинт и слушать ничего не хотел без предварительного кувыркания с какой-нибудь соблазнительной красоткой. Он уже даже обсудил с хозяином стоимость женщин, являвшихся непременным атрибутом подобного заведения, и решил, что ему вполне хватит денег сразу на трех. Выходит, им действительно платили не так мало, как ему показалось. Но, глядя на этого полового гиганта, Федор только диву давался, откуда у рыбака столько силы. Весь день протаскался по рынку в амуниции, со щитом и двумя дротиками, и хоть бы что. Жилистые, выходит, эти ребята из Бруттия. Ему самому уже и женщины не хотелось, только спать. Но Квинт настаивал.

– И не думай, – говорил он, вгрызаясь в копченый окорок и забрасывая в рот сразу горсть изумительных оливок, – ты должен попробовать местных красавиц. Они, как молодое вино, – терпкие и мягкие одновременно. Только начнешь, потом за уши не оттянешь.

– Да ты, поэт, как я погляжу. Ладно, уговорил, устроим небольшую оргию, – сдался Федор, тоже принимаясь за мясо, потому как легкое вино, от которого он не ожидал подобного эффекта, на голодный желудок неплохо возбуждало.

– Почему же небольшую? – насторожился Квинт. – Я настроен решительно. Да и денег еще много осталось.

– Но сначала расскажи мне вот что, – Федор не обратил на его замечания никакого внимания. – Что за союзников ты вспоминал?

– Тут все просто, – Квинт отхлебнул вина и окинул взором скромный дворик, наполовину покрытый навесом от палящих лучей солнца, уже медленно клонившегося к закату. – Союзники – это мы и есть.

– Поясни, – не понял Федор, снова отгрызая кусок мяса.

– Ну, понимаешь, брат Тертуллий, – начал Квинт издалека, с завистью разглядывая гулявших за дальним столиком легионеров, вокруг которых увивалось не меньше дюжины длинноволосых прелестниц. Видно, те сыпали деньгами направо и налево, – брат мне так рассказывал: каждый римский легион всегда дополняется соединением союзников, сколоченным из тех народов, что служат Риму, но как бы являются вторым сортом. Вроде бы тоже граждане, но недоделанные, и прав у них меньше, чем у самих римлян. Ну, как мы с тобой.

– Пушечное мясо, – кивнул Федор.

Рыбак из Бруттия на минуту сделался серьезным и продолжил:

– И когда ты слышишь, что кто-то заявляет, будто бы к Неаполю прибыл третий легион и встал недалеко лагерем, это означает, что пришло сразу два легиона. Третий и еще легион союзников. То есть народу на самом деле приготовилось воевать в два раза больше. Вот так.

– Ясно, – кивнул Федор. – Нет, все понятно, но мы-то здесь при чем? Мы же не пехотинцы легиона. Наше дело на кораблях плавать.

– А мы, брат Тертуллий, – пояснил Квинт, которому нравилась роль учителя, – и есть эти союзники. Только морские союзники.

Федор молчал, предоставляя Квинту возможность спокойно прожевать мясо и высказаться.

– Город Тарент, Федр, – это морской союзник Рима, поставляющий ему по закону не легионы, а корабли с экипажами и нас. То есть пехотинцев.

– Ты намекаешь, Квинт, что граждане этого богатого города являются ущербными римскими гражданами? – удивился Федор, даже забыв проглотить кусок мяса, и поперхнулся, запивая его вином. – Что-то я с трудом верю.

– А ты хочешь сказать, что и это забыл? – подался вперед Квинт, переходя на заговорщический шепот. – Ну ты даешь! Крепко тебя в море приложило. Так вот, Федр, Тарент – морской союзник с урезанными правами. Ты что забыл, что Тарент, как Неаполь и Локры в моем родном Бруттии – греческий город, который всего шестьдесят лет назад еще воевал с Римом, когда все остальные, даже самниты и луканы, уже покорились. И здесь еще живы крепкие старики, помнящие этот город свободным.

Федор промолчал, а Квинт, удивленный больше обычного, даже основательно подзабывший о женщинах, заговорил дальше:

– Ты забыл, что Тарент призвал на войну против Рима из Греции самого царя Пирра с его великолепной армией и боевыми слонами, потоптавшими всю римскую пехоту? Ведь он владел этими землями почти пятнадцать лет! Кстати, и твоей Калабрией тоже, ведь она лежит вблизи Тарента. Он даже подступал к Риму, долгое время тогда стоявшему на краю гибели.

Квинт откинулся в кресле, всем своим видом показывая, что его утомил исторический экскурс. И с чашей вина принял полулежачее положение.

– И чем все закончилось? – не отставал Федор, «потерявший» память.

– Как это чем? – ответил Квинт вопросом на вопрос. – Греки дали несколько сражений. Рим, хвала Юпитеру, не взяли. Зато прошлись по моему родному Бруттию, выгнав оттуда римские гарнизоны, и переправились в Сицилию. Но и там у Пирра что-то не задалось. В конце концов, он понял, что с нами, бруттийцами, бесполезно воевать, и возвратился обратно в Эпирр.

– Теперь понятно, кто дал ему отпор, – кивнул Федор, улыбнувшись.

– А то! – продолжал хорохориться Квинт. – Мы, бруттийцы – крепкие ребята.

Он осушил еще чашу, стукнул ею об стол и сказал:

– Все-все, Федр, утомил ты меня болтовней. Пора и за дело приниматься. Эй, хозяин, давай нам девок!

– Слушай, – остановил его Федор, схватив за тунику, – а как здесь за это дело расплачиваются? Ну, в смысле, что почем?

Квинт, уже немного попривыкший к неосведомленности Федора, на этот раз ответил просто, без ерничества.

– Я уже за все заплатил, – он бросил на стол две монетки. – Выбери девку, потом рассчитаемся. Понравится, еще заплатишь. Это недорого.

Чайка глянул на блеснувшие кругляши и сообразил, что это не ассы, а какие-то специальные монеты. Юбилейные, что ли? На них изображалась обнаженная женщина во фривольной позе. Одна из монет размерами превышала вторую вдвое.

– Это что? – уточнил Федор.

– Это, брат Тертуллий, жетон, из коего понятно, чего тебе от бабы надо. И бабе доступно, за что ты ей заплатил. И если, например, оплатил ты всего пару раз в обычной позе, а хочешь еще пару раз, но с другой стороны, – он ухмыльнулся, – или, скажем, чего необычного, то придется тебе купить еще один жетон. Два раза по одному жетону не прокатывает. Тут с этим строго.

– Прямо как в метро, – пробормотал Федор и уточнил: – Мне какой брать?

Квинт сгреб со стола большой жетон. Судя по размеру, он не мелочился и заплатил сразу за много разнообразных удовольствий. Сержанту же достался жетон поменьше.

– Я не знал, чего тебе захочется, – как бы извиняясь, произнес Квинт. – Будет мало, спустишься к Манилию. Объяснишь, чего захотел, он тебе сам скажет, что почем.

Федор кивнул. Тут же у стола возник и сам Манилий, толстый старик с сахарным выражением лица, хозяин этого притона. В сопровождении трех стройных барышень, одетых в прозрачные туники, да еще с такими вырезами, что при всем желании не могли скрыть всех прелестей этих еще молоденьких, но уже потасканных девчонок. Сержант мгновенно забыл про сон.

Все красотки были узколицыми и длинноволосыми, с заплетенными в вычурные прически волосами. И умащенными телами, просто истекавшими томлением. Правда, две выглядели немного пошире в кости (как, впрочем, и в других местах), чем последняя, по сравнению с которой они обе казались пышками. И Федор ни на секунду не усомнился, кого из них захочет Квинт.

– Пусть доблестные легионеры выберут, – предложил Манилий и назвал проституток по именам. – Это ясноокая Флавия, это крепкозадая Идилла, а это стройная Фульвия. Все – просто огонь.

– Да, – заметил Федор, оглядывая девиц, чьи глаза так жирно оттенялись черной краской, что напомнили ему буркала древнегреческих чудовищ, – девки самый сок! А выбирать, я думаю, нечего. Ты ведь Квинт, наверняка уже приглядел ясноокую Флавию и крепкозадую Идиллу?

– А ты молодец, Федр, – кивнул рыбак из Бруттия. – Догадливый! Да, Манилий, я беру обеих. Комнаты для меня и моего друга готовы?

– К вашим услугам, – слегка поклонился содержатель притона.

– Ну, а мне остается стройная Фульвия, – резюмировал Федор, разглядывая сначала худышку, а потом свой маленький жетон. – Ладно, для начала годится.

И забрав женщин, они с Квинтом поднялись наверх, где в каждой комнате тоже имелось вино и фрукты, не говоря уже о просторном ложе.

Федор зря беспокоился – Фульвия оказалась хороша… И Камилла ей ни в чем не уступала… И даже необъятных размеров Лициния, которую, изголодавшийся по женской ласке сержант заказал напоследок, ради интереса, тоже превзошла его ожидания.

За всю длинную ночь он так и не сомкнул глаз, несмотря на усталость. И откуда только силы взялись. Несколько раз бегал вниз к Манилию и отсыпал ему столько ассов, сколько тот требовал, чтобы взамен получить заветный жетон. Три раза Федор продлевал сеанс наслаждений с худосочной Фульвией, не забыв самого первого мига, когда, едва закрыв дверь в комнату, мгновенно содрал с нее тунику и овладел ею прямо на полу. Затем еще разок угомонил девицу на ложе, густо усыпанном какими-то лепестками, чему немало способствовали зажженные в просторной комнате небольшие свечи и запах благовоний.

Фульвия, несмотря на юный возраст, отличалась редким умением, и Федор скоро ощутил себя на верху блаженства, а когда, отдышавшись, перевернул ее на другой бок и захотел еще, она осторожно воспротивилась. Выяснилось – все, жетон иссяк. Пришлось снова залезть в тунику и бежать вносить доплату. Часа через три сержант захотел разнообразия и сменил ее на Камиллу, не поскупившись на самый большой жетон. У Камиллы, выглядевшей слегка отъевшейся греческой богиней, лет, этак, тридцати на вид, оказались такие бедра, бог ты мой! Когда она сжала его, обхватив лодыжками, Федор сразу же почувствовал себя жеребцом. Скачка продолжалась целый час. Всадница неистовствовала. А потом скользнула вниз, облизывая щекотливым язычком его грудь, добралась до живота, немного погодя пристроилась еще ниже, и, в конце концов, разомлевший морпех ощутил давно забытый экстаз.

Лициния, приглашенная на ложе любви незадолго до рассвета, была такой необъятной, что первое время Федор, сам отнюдь не выглядевший хилым, боялся в ней утонуть. Но эта женщина тоже отличалась горячим темпераментом. «А еще говорят, что толстушки не сексуальны, – судорожно мелькало в голове у Федора, делавшего третий заход на Лицинию и разминавшего ее пышные груди, – а, по-моему, вполне нормально. Даже отлично».

В общем, в эту ночь для сержанта все девчонки были по-своему хороши. Про Маринку, оставшуюся в прошлой жизни, он почти не вспоминал. Вряд ли он туда вернется, да и она не слишком отвечала ему взаимностью во времена их близкого знакомства. Про сослуживца Квинта, затащившего его в этот бордель, Федор тем более не вспоминал. Хотя из соседнего номера всю ночь тоже раздавались стоны и скрип кровати. Это рыбак из Бруттия, дорвавшийся до свободы и денег, удовлетворял свои потребности.

Сержант так веселился всю ночь, совершенно не жалея себя, что даже натер трудовую мозоль. А проспав до обеда, кое-как пробудившись и затем ковыляя вниз по лестнице в поисках хозяина заведения, Федор вспомнил анекдот про Штирлица, упавшего с балкона и чудом зацепившегося за подоконник. Наутро чудо распухло и подпортило Штирлицу походку. Как раз тот самый случай. Даже садился Федор теперь осторожно.

Когда появился вездесущий Манилий и поинтересовался, не нужно ли ему еще кого-нибудь – по случаю как раз освободились несколько красоток, Федор отказался. Велел лишь принести себе вина и немного перекусить. Хотелось сделать передышку. И едва на столе возник кувшин греческого, кусок сыра и хлеб с оливками, стал неторопливо потягивать вино, наблюдая через живую изгородь за городской жизнью, уже кипевшей вовсю. То и дело раздавался скрип несмазанных колес – мимо ограды проезжали груженые повозки, запряженные быками. Вероятно, торговцы спешили с товаром на рынок. За ними вереницей тащились рабы со всевозможными тюками. Фланирующей походкой проплывали женщины в дорогих туниках со свитой из служанок. Они казались небольшими островками среди потока разнообразного, пестро одетого люда. Портовый город просыпался.

Когда внизу появился Квинт, сияющий, словно только что отчеканенный асс, Федор уже оприходовал чарку и съел половину сыра. Сыр здесь делали неплохой. Не «Камамбер», конечно, и не «Дор Блю», но и не «Моцарелла», есть можно.

– Ну что, брат Тертуллий, – весело приветствовал экс-рыбак сослуживца, усаживаясь рядом и наливая себе вина, – как тебе местные наслаждения? Устал, гляжу, немного?

– Есть такое, – кивнул Федор, – с непривычки.

– А что у вас в Калабрии женщин, что ли, нету? – удивился Квинт и хитро прищурился. – Или ты больше по мужикам специалист?

– Да нет, – мотнул головой Федор, – пидарасами не интересуюсь.

– А то от долгого отсутствия женщин чего только не бывает, – оживился вдруг Квинт и рассказал поучительную историю. – Вот у нас в деревне один рыбак жил. Старый уже. Баба у него померла от работы – рыбы много чистила. А другую и не найти. В деревне ведь все девки наперед расписаны. Мужиков-то всегда больше. Денег, чтобы сходить в такое заведение, где мы с тобой отдыхаем, нет. Вот и спутался тот мужик сначала с соседом, старым извращенцем, а потом, когда и тот помер, вообще к своей корове пристроился. Затем на коз перешел. И ничего. Живет. Пастухом стал.

Федор чуть не подавился куском сыра, услышав про местные нравы.

– Высокие отношения, – выдавил он из себя, прокашлявшись.

– Да, – подтвердил Квинт. – Так что нам с тобой еще повезло.

Он выпил вина и проводил похотливым взглядом двух проституток, прошедших, плавно покачивая бедрами, через двор на свою половину отдыхать после бурной ночи.

– Ты скольких осчастливил? – вдруг задиристо поинтересовался Квинт.

– Трех, – честно ответил Федор. – Больше не успел.

– А я пятерых, – с удовольствием похвастался приятель.

– Сильно, – заметил Федор. – У вас в Бруттии что, все рыбаки такие? Денег-то хватило?

– Хватило, – махнул рукой Квинт, откусывая от лепешки кусок. – Я почти все просадил на баб. А насчет рыбаков из Бруттия ты прав. У нас вся деревня на этот счет будь здоров! А мы с братом, с тем, который служит, вообще круче всех. Я бы и еще парочку придавил, но пора нам с тобой, брат Тертуллий, и на службу собираться. Хорошо здесь. Так хорошо, что я на всю жизнь бы остался. Но на вечерней перекличке Гней будет проверять купленную амуницию и раздавать тумаки тем, кто опоздал. А рука у него тяжелая, так что опаздывать никак нельзя.

Квинт вздохнул, еще раз скользнул взглядом по двум дородным проституткам, поднимавшимся по лестнице на другой стороне двора, и отправился наверх. А еще через пару часов они оба, упакованные по полной программе, в зашнурованных панцирях, шлемах, со щитами, мечами и дротиками предстали пред светлые очи центуриона, не углядевшего особенных изъянов в экипировке двух товарищей.

Эта ночь вышла последней, когда они спали спокойно. А наутро началась служба. Точнее, ее самая напряженная часть – курс молодого бойца. И Федор понял, что все происходившее с ним за последнюю неделю было только разминкой. Затишьем перед бурей. Ибо так его не гоняли даже в родной морской пехоте.

Для начала Федор с Квинтом узнали, что зачислены в списочный состав четвертого легиона союзников в качестве морских пехотинцев манипулы под командованием самого Гнея Фурия Атилия, приписанной к экипажу флагманской квинкеремы под названием «Гнев Рима».

Затем их имена внесли в матрикульную книгу[36] армии и выжгли на плече у каждого раскаленным железом римскую цифру четыре. Это вызвало адскую боль, но так поступали со всеми, и Федор, скрежеща зубами, вытерпел короткую экзекуцию, чтобы пройти обряд посвящения в легионеры, хотя и не очень хотел носить на своем теле клеймо. Присутствовавший при этом Памплоний объявил им, что отныне все рекруты стали римскими гражданами и приобрели право называться milites[37]. Военная карьера каждого из них началась – Alea jakta est![38] – и он надеется, что они будут отличными солдатами.

После того как все манипулы новобранцев прошли процесс клеймения и вновь выстроились при оружии в одну линию перед кораблями, стоявший рядом Квинт толкнул Федора в бок и сказал:

– Вот мы с тобой и легионеры, – при этом он хитро подмигнул, словно ждал этого всю свою жизнь. – Глядишь, лет через пять выйдем в опционы. Если на какой-нибудь войне героями раньше не падем.

– Как через пять? – удивился Федор, но проклятая память подсказывала ему, что Квинт не врет. – А зачем так долго ждать?

– Нам с тобой, брат, теперь тянуть эту лямку лет двадцать[39], – весело добавил Квинт. – Торопиться некуда. А как центурионами станем, так вообще заживем! Надо только немного потерпеть.

Федор был обескуражен. Нет, он совсем не против стать римским гражданином и получать жалованье легионера, но тянуть за это армейскую лямку двадцать лет, а то и больше, дожидаясь дембеля, который мог запросто отодвинуться не на три месяца, как в родной российской армии, а сразу на несколько лет, в его планы не входило. Впрочем, если ты выбился здесь в лейтенанты, а потом и в капитаны, то такое положение, если верить книгам, становилось весьма прибыльным, и покидать его никто не стремился. Но для того, чтобы его достичь, как высказался Квинт, надо «немного потерпеть».

И заниматься этим пришлось буквально с самого первого дня. Несмотря на то что они назывались морскими пехотинцами, до кораблей и такого близкого моря их пока не допускали. Дрессировали на берегу. Тем же вечером все манипулы новоиспеченных граждан после недолгой тренировки в битве на настоящих мечах вышли в поход при полном вооружении. Как высказался Квинт, оглядев всю свою амуницию:

– Omnia mea mecum porto[40].

Путь пролегал вдоль берега, и бывший сержант морской пехоты России отчетливо видел триеру, сопровождавшую их по морю. Остановившись километрах в пятнадцати от Тарента, измученные переходом легионеры принялись строить лагерь прямо на побережье, ограждая его частоколом. К счастью, вытесывать пришлось только часть кольев, остальные были заготовлены заранее – их везла та самая триера, моментально приставшая к берегу, едва солдаты принялись за работу.

Несмотря на все усилия, до наступления темноты лагерь построить не удалось. Поэтому работа продолжалась и ночью при свете костров и факелов.

– Живее! – орал на них Гней Фурий Атилий. – Ворочаетесь, как сонные мухи! Если бы рядом оказался враг, вас давно бы сбросили в море, изрубив на куски.

Как выяснилось, такие развлечения входили в круг постоянных обязанностей морских пехотинцев, которые, передвигаясь на кораблях, с наступлением сумерек стремившихся по возможности пристать к берегу, каждый день должны возводить лагерь для ночлега, а утром разбирать его и плыть дальше. У сухопутных легионеров веселья случалось еще больше. Колья для ежедневного возведения частокола, непременно окружавшего лагерь, они перетаскивали на себе, в отличие от морпехов, возивших основную часть поклажи на кораблях. И это, не считая личного снаряжения.

Впрочем, не все так напрягались. Как скоро заметил Федор, из последних сил на пару с Квинтом забивая колья в каменистый прибрежный грунт, находились и такие, кто откровенно расслаблялся. А когда бывший сержант вздумал возмутиться и дать по морде одному из лентяев, Квинт отговорил его, ссылаясь на гнев центуриона. Удивленный Федор узнал, что, в отличие от простого разделения на молодых и стариков в родной армии, здесь даже понятие «молодой» имеет множество градаций.

Условно все они сейчас назывались milites и были абсолютно «зелеными», но, как выяснилось, и у них уже существовали свои категории. Прослужив всего неделю, легионеры манипул быстро разобрались на munifices и immunes. Первые трудились на самых тяжелых работах, и офицеры регулярно припахивали их даже по незначительному поводу, хотя могли спокойно дать отдохнуть. Но вся прелесть заключалась в том, что тогда дело не продвинулось бы и на полшага, поскольку добрая половина легионеров находилась уже в разряде immunes, то есть тех, кто освобождался от работ полностью или частично. Проще говоря, они числились молодыми, но уже ни хрена не делали. Ну или почти ни хрена.

Когда Федор узнал, как они туда попали, то возмутился до глубины души. Ответ лежал на поверхности – освобождение покупалось за некоторое количество ассов и являлось, как поведал ему Квинт, метивший в офицеры, одним из наиболее важных источников дохода центурионов. Так что, если ты попытаешься дать в морду «законному» лентяю, отлеживающему бока, пока ты копаешь ров и насыпаешь вал вокруг лагеря, то вместо благодарности заработаешь от центуриона еще и определенное количество ударов розгами, если не палками. И то в лучшем случае – дисциплина была железной.

Да и «лентяи» тебя не поймут. Об этом ведь знали все. Хочешь стать одним из них, неси центуриону часть своего жалованья и расслабляйся, пока можно. Проще говоря, «молодые» делились на «бедных молодых» и «богатых молодых». И Федор с Квинтом, как их это ни возмущало, принадлежали к первой категории, поскольку лишних денег у них пока не водилось. Точнее возмущало Федора, а Квинт, давно наслышанный об этой системе, не удивлялся, а скорее относился с пониманием. Все хотят жить.

Он даже поведал обиженному Федору, что практически все офицеры и, более того, опытные солдаты имели дополнительные денежные доходы, кроме жалованья. Центурионы хорошо наживались на плате за освобождение от тяжелых работ или, например, могли взять с тебя несколько монет за отмену наказания, ими же и наложенного. Скажем, заменить его на более легкое. А военному трибуну Памплонию солдаты, отслужив пару месяцев, должны будут обязательно делать «подарок».

– Ты можешь в нем, конечно, не участвовать, – пояснил Квинт. – Дело добровольное. Но если не скинешься, тебя потом свои же со свету сживут. Таков обычай.

Федор молчал и прикидывал, сколько же денег уйдет на такие «подарки».

– Кроме того, – продолжал просвещать его Квинт, забивая очередной кол в гнездо, – не забудь, что к жалованью иногда перепадают всякие выплаты от государства.

– Это какие? – полюбопытствовал Федор, сам кое-что припоминавший по этому вопросу.

– Ну, например, выбрали нового консула диктатором, а он с нашей помощью разгромил войско разгулявшихся галлов. Ему – триумф[41] в Риме, нам с тобой от него – кошелек, набитый ассами или даже серебряными денариями[42]. Ну, а если мы с ним город богатый взяли, и дело дошло до дележа военной добычи[43], тут уж совсем здорово. Правда, и здесь центурионам выгоднее. Нам с тобой после победы по одной доле добычи полагается, центуриону – двойную долю солдат, а Памплонию – вообще двойную долю центурионов. Вот так, брат Тертуллий! Если что-нибудь из этого нам с тобой в ближайший год перепадет, считай, денег у тебя будет столько, что можно запросто ехать в Рим и гулять там по борделям целый месяц. Если Гней отпустит. Ха!

Размечтавшийся Квинт даже развеселился, позабыв ненадолго про тяготы и лишения. 

Глава четвертая Мedicus 

На следующее утро они разобрали лагерь и снова отправились в поход. Пройдя на сей раз километров тридцать при полном параде, манипулы опять воздвигли лагерь на холме, недалеко от берега, и заночевали в нем. А с рассветом, подкрепившись грубой походной едой, разделились на две небольшие армии. Одна из них осталась в лагере и приготовилась к обороне, а вторая, под звуки флейтистов и горнистов, постоянно сопровождавших морпехов, ринулась на штурм. Федор смекнул, что начались тренировки, приближенные к боевым действиям.

Морпехи атаковали крепость силами трех манипул. Одной из них командовал передний центурион Гай Флавий Кросс с корабля «Сила Тарента», второй – Луций Альтус Мусс, предводитель манипулы с квинкеремы «Tonitruum»[44], и, наконец, третьей по счету, но первой при построении, командовал сам Гней Фурий Атилий.

Защищать лагерь выпало солдатам с кораблей «Praedatoris»[45] и «Letifer»[46]. Бойцами на первом командовал кривоногий Клавдий Пойдус Григ, а на втором – бочкообразный Филон Секстий Требониус. Тренировочная база являлась точной копией стандартного римского лагеря на марше, только уменьшенной в три раза. Поэтому двух манипул вполне хватало для отражения учебной атаки.

– У вас в руках настоящее оружие, – рявкнул напоследок Гней, прохаживаясь перед строем. – Вы должны привыкать к нему. Но смотрите, не отрубите кому-нибудь башку. Сегодня мы бьемся на берегу и вполсилы. Пилумы оставить здесь. Никаких ран. Разрешаю только небольшие увечья. Можете свернуть кому-нибудь челюсть в рукопашной, и все. Сбитый с ног и обезоруженный противник считается мертвым.

Центурион остановился и обвел стоявших перед ним легионеров грозным взглядом.

– Вы должны только спихнуть противника со стены и прорваться в лагерь. Это уже победа. Все. Вперед, ублюдки! До венков вы еще не доросли[47], но тому, кто первый ворвется в лагерь, утраиваю жалованье за сегодняшний день.

Ответив командиру мощным ревом нескольких сотен глоток, морпехи, вооруженные, кроме прочего, лестницами, пошли на штурм, потрясая оружием. Две первые манипулы, развернув все центурии в линию, устремились к лагерю с фронта, а третья пока оставалась в резерве. Гней Фурий Атилий сам повел свою манипулу в бой.

Федор, затянутый в панцирь, со щитом и мечом, быстрым шагом маршировал в передней шеренге с Квинтом. По лицу моряка из Бруттия, едва видневшемуся из-под нахлобученного шлема, становилось ясно, что ему не терпелось взобраться первым на стену. Но и Федор не отставал. Не из-за денег. Просто не привык топтаться среди последних.

Ближе к стенам походной крепости манипула перешла на легкий бег.

– Раздвинуть строй! – крикнул Гней, останавливаясь на краю рва.

И тотчас центурии расступились на несколько мгновений, выпустив вперед бойцов с небольшими, длиной всего метра три, лестницами. Они почти добрались до стены, спрыгнули в ров и приставили лестницы с крюками на концах к частоколу. А центурии с воплями бросились на приступ. К счастью, стена из кольев, окружавших лагерь, высотой не отличалась – она прикрывала оборонявшихся по грудь. Но был еще ров, который добавлял трудностей.

Соседние центурии, которыми командовал Гай Флавий Кросс с корабля «Сила Тарента», проделали то же самое на левом фланге, приблизившись к стене и приставив к ней лестницы. В нападавших тотчас полетели короткие поленья и более крупные бревна, способные свалить с ног сразу троих легионеров.

«Хорошо, что нет пока никакой артиллерии, – думал Федор, прикрывшись щитом, взбираясь третьим по лестнице и вперив напряженный взгляд в бойцов условного противника, ожидавших его сразу за частоколом, – а то нас быстро проредили бы баллистами еще на подходе».

Сверху послышался крик, затем второй. Два карабкавшихся первыми морпеха, были быстро сброшены с перекладин в ров легионерами Клавдия Пойдуса. Да и само шаткое сооружение заходило ходуном под ногами Федора. Оказалось, что два дюжих легионера, схватились за него, оторвали крюки лестницы от частокола и вот-вот должны были сбросить в ров. Но не успели. Федор не дал им такой возможности. Сделав два гигантских прыжка, он перемахнул частокол и ударил ближайшего к нему бойца своим щитом, обрушив на того весь свой вес. Воин рухнул навзничь, выронив из рук меч.

– Ты убит, парень, – крикнул ему Федор, отражая удар второго противника, в коротком замахе саданувшего его мечом по щиту. Звякнув по железному умбону, меч легионера скользнул вниз.

«Хороший щит», – подумал Федор, отпрыгивая в сторону и неожиданно для потерявшего равновесие противника подсекая его так неосторожно выставленную вперед ногу. И второй распластался на земле.

Со всех сторон к нему бежали морпехи Пойдуса, но небольшую брешь в обороне он успел пробить, и за его спиной в лагерь условного противника один за другим сыпались солдаты из его манипулы, первой манипулы четвертого легиона союзников.

– Молодец, Федр! – крикнул Квинт, оказавшись рядом и отбивая щитом брошенное в него увесистое полено. Потом добавил с легкой завистью: – Считай, заработал тройное жалованье. Атилий не соврет.

– Отлично, – кивнул сержант, – но мне сейчас не до этого! Вперед, ребята!

И побежал, увлекая за собой остальных. Но продвинулся недалеко, на его пути выросло сразу трое легионеров.

– И откуда же вас столько, – крикнул он, вступая в схватку сразу с тремя солдатами и отбивая удар за ударом. Мечом он почти не пользовался. Лишь раз, когда двое из троих сделали выпад одновременно, принял один удар щитом, а лезвием меча отвел другой в сторону. А затем прыгнул вперед и снова толкнул ближайшего бойца щитом, но на этот раз едва не рухнул сам – тот стоял, как скала. Федор бросил на него короткий пристальный взгляд – легионер был не ниже сержанта ростом и широк в плечах. Панцирь на нем едва не трещал по швам. «Великоват для римлянина, – подумал Федор, отступая и оглядываясь, – но чего на свете не бывает».

Два других разбежались в разные стороны, схватившись один с Квинтом, а второй – с каким-то бойцом из манипулы Федора. А противник Чайки снова взмахнул мечом, сотрясая своим ударом новенький щит. И сержант изловчился-таки. Когда тот снова ударил, Федор мгновенно отступил в сторону и слегка подтолкнул проскочившего мимо него противника в спину. Щит еще не закончил дрожать, а крепкий солдат уже валялся лицом в пыли.

– Ты труп, – заявил Федор, поставив ногу ему на спину.

И тут же понял, что зря он это сделал. Легионер отбросил меч со щитом, мгновенно перекатился и, взмахнув рукой, поймал Федора за лодыжку. Ручищи у него были – будь здоров, наверняка мог бы и поножи разорвать. Когда здоровяк поднялся, Чайка, прыгая на одной ноге, едва сдержался, чтобы не обрубить конечность этому разъяренному силачу.

– Я Тит Курион Делий, – заявил здоровяк, подтягивая к себе Федора за голень, – и я сейчас вырву твою кривую ногу. Никто еще не осмеливался так оскорбить меня.

– Извини, брат, – заметил Федор, с трудом удерживаясь, к большому удивлению силача, на одной ноге, – но ты уже мертв. Тебя центурион не предупредил? Воюй по правилам.

– Плевал я на правила! – рявкнул Тит, продолжая выкручивать захваченную ногу.

– Ну, тогда и я плевал, – сержант поднапрягся и со всего маху засадил ребром щита в голову противнику. Раздался звон железа о железо. Сверкнув на солнце красными перьями, шлем слетел с головы Тита, а руки его разжались. Крепыш закачался. Немного подумав, Федор, теперь уже обретший надежную опору, нанес второй удар щитом в грудь. На этот раз здоровяк рухнул в пыль и больше не предпринимал попыток напасть.

Убедившись, что враг повержен, Федор быстро огляделся. Пока он возился с Титом, его манипула под командой опциона перестроилась в боевой порядок, захватила первый ряд палаток и теснила условного противника все дальше к Преторию. Манипула под командой переднего центуриона Гая Флавия Кросса тоже пробилась на своем фланге через частокол и даже открыла ворота, через которые вот-вот должна была ворваться третья, резервная центурия морпехов. Захват лагеря был предрешен.

Федор остался почти один у стены, рядом находился только Квинт, наблюдавший за поединком, и несколько товарищей Тита, признавших себя убитыми. Они лежали на земле.

– Эй, Квинт, это не твой брат? – спросил Федор, указав на поверженного силача. – Его тоже зовут Тит.

– Нет, – отмахнулся тот. – Мы с ним из разных селений. И отцы у нас разные. А мой брат сейчас в море, рыбу ловит.

– Тогда бежим в атаку, – решил Федор, – а то весь лагерь захватят без нас.

– А чего бежать, – неожиданно заявил Квинт, – денег-то больше уже не дадут. Все тебе выпало.

– Ладно, не завидуй, – отрезал Федор и, подхватив щит повыше, устремился в глубину палаточного лагеря. – Все равно надо нашим помочь. Давай за мной.

Квинт Тубиус Лаций неохотно подчинился, потрусив за Федором, неожиданно обернувшимся на бегу и заметившим еще одного наблюдателя, стоявшего на лестнице за частоколом. Это был Гней Фурий Атилий, и он, похоже, все видел. «Ну, достанется нам обоим, – решил Федор, исчезая среди палаток, – да и хрен с ним. Кто этого козла просил лезть в бутылку».

Бой длился еще больше часа. Оставшиеся «в живых» легионеры из манипул кривоногого Клавдия Грига и массивного Филона Секстия Требониуса яростно защищали Преторий. Сомкнув ряды, они то и дело переходили в контратаки, свалив на землю немало солдат из подразделения, где служили Федор и Квинт. Но когда подоспела свежая манипула, ведомая Луцием Альтусом Муссом с квинкеремы «Tonitruum» и, завершая тактический замысел главного центуриона, нанесла главный удар, в битве наступил перелом. Не прошло и десяти минут последней ожесточенной схватки, за время которой Федор «сделал» еще двоих, как успех оказался предрешен. Атакующая армия Гнея Фурия Атилия взяла лагерь.

После битвы солдаты принялись восстанавливать все, что разрушили. Но перед этим центурион Гней Фурий Атилий выстроил все манипулы и объявил во всеуслышание, что легионер первой манипулы Федр Тертуллий Чайка первым взобрался на стену вражеского лагеря.

– И потому, вернувшись в Тарент, он получит трехдневное жалованье, – закончил свою короткую речь центурион. – Молодец, Федр. Сегодня все могут равняться на тебя.

– Слыхал, – толкнул его в бок рыбак из Бруттия, – считай, повезло. Гней тебя заметил. Может, раньше моего в опционы выйдешь.

– Может, и выйду, – не пожалел его Федор.

– Ну, это мы еще посмотрим, – заявил обиженный Квинт. – Мы, ребята из Бруттия, быстро своего добиваемся.

Гней, похвалив еще нескольких бойцов из других манипул, выписал кое-кому и наказания. А затем отправил манипулы на восстановление порушенного частокола и поваленных палаток. Растягивая в конце via praetoria смятое парусиновое жилище на пару с Квинтом и еще четырьмя сослуживцами, Федор у самых ворот вдруг услышал вопль.

– Я убью эту сволочь! – орал кто-то за ближайшими палатками. – Вентурий, острый пилум тебе в анус, быстро моего врача!

– Вы же его выгнали, – заплетающимся языком проблеял невидимый Вентурий, – сказали, что он коновал.

– Вот дерьмо! – последовал ответ.

Привлеченный криками Федор бросил работу на товарищей по оружию и, обойдя ближайшие ряды, увидел валявшегося на земле опциона из «союзной» манипулы, которой командовал передний центурион Гай Флавий Кросс. Опцион держался за ногу и выл от боли. Вокруг него столпилось человек пять солдат, желавших, но не знавших, чем ему помочь.

– Что случилось? – поинтересовался Федор, приближаясь.

– А ты еще кто такой?! – рявкнул на него опцион, лицо которого исказила гримаса боли.

– Федр Тертуллий Чайка, – отрапортовал сержант. – Первая манипула.

– А-а, солдат Гнея. Чего тебе надо?

– Я кое-что понимаю в медицине, – сообщил Федор, – возможно, могу помочь.

На лице опциона появилась надежда.

– Можешь? Ты врач? – он наклонился вперед и снова, взвыв, дернулся. – Ладно, смотри, мне уже все одно, пусть хоть еще один коновал. Но помни, если что не так с ногой сделаешь, – я с тебя шкуру живьем спущу.

Сержант заколебался – и кто его просил лезть со своей помощью, – но отступать было поздно. Он присел на корточки, снял сандалию с ноги опциона и осмотрел травму. Нога уже слегка припухла. «Вывих простейший», – сразу понял Федор, вспоминая имевшийся опыт из прошлой жизни. Точнее, детства. Такие случаи он наблюдал неоднократно и в больнице у отца, и в поликлинике у матери. Приходилось часто присутствовать при наложении повязки и даже пару раз при вправлении сустава. Но сам, без помощи отца, еще ни разу никого не пользовал.

– Прыгнул с лестницы, – пояснил опцион.

– Придется потерпеть, – предупредил Федор, двумя руками схватился за стопу и, пробормотав: «Господи, помоги», не дожидаясь одобрения опциона, дернул изо всех сил.

Примерно пару минут опцион орал благим матом, поминая всех богов от Юпитера и Марса до Квирины, грозясь воткнуть острый пилум Федору туда же, куда совсем недавно обещал воткнуть его незадачливому Вентурию. Но сознания не потерял.

А затем боль стала спадать. Оказалось, Федор каким-то чудом все сделал правильно.

Когда опцион немного пришел в себя и перестал орать, сержант аккуратно, но туго, перебинтовал стопу, чтобы не шевелилась, нашедшимися у солдат тряпками.

– Теперь надо полежать немного, – посоветовал Федор, – без движений. А потом ходить осторожно, и через несколько дней все станет, как прежде.

Вентурий с товарищами отнес опциона в палатку. А тем же вечером разыскал Федора и вручил ему кошелек, в котором лежало пять ассов.

– На, это тебе благодарность от опциона, – сообщил Вентурий. – Требоний говорит, что нога уже прошла почти. Спрашивает, не хочешь ли стать его постоянным врачом.

– Не знаю пока, – туманно ответил Федор, – служба, наверное, не позволит.

Но вышло немного иначе. В этот же день, прослышав о новом враче, к палатке, где он ночевал, притащили с разрешения Гнея двух легионеров с вывихами и одного с переломом руки. Прибыл и сам центурион, желая посмотреть на новоявленного эскулапа. Вывихи Чайка вправил – оказалось не так уж и сложно. Поорали немного и разбрелись на ночлег. Бойцу с переломом руки, сброшенному при штурме в ров, Федор чудес не обещал. Но, слава богу, перелом случился закрытый, кости во все стороны не торчали, и кровь не лилась. Сержант попросил, чтобы ему раздобыли чистых тряпок, несколько крепких щепок и вина. Подождал немного, благо солнце уже зашло, и мухи пропали. Заставил выпить вина, слегка приблизил кости друг к другу – без криков не обошлось – и наложил твердую повязку из чистых тряпок, примотав к руке палку, а обездвиженную конечность к шее. С тем и выпроводил, сказав, чтобы ходил так долго. Не меньше месяца.

С тех пор Федора среди морпехов Тарента стали называть не иначе, как medicus. 

Глава пятая Море зовет 

На следующее утро, когда к лагерю неожиданно прибыл обоз из Тарента с тремя баллистами и одним онагром[48], Гней Фурий Атилий устроил солдатам новую тренировку. Надо сказать, после вчерашнего штурма для легионеров это было скорее развлечение.

Вместо того чтобы приказать свернуть восстановленный лагерь, центурион, как только палатки, шатры и все ценное оказалось вынесено, позволил разрушить его ограждение стрельбой из полевой артиллерии.

– Вы должны видеть, – вещал он, как обычно, расхаживая перед строем манипул, словно громовержец, – на что способны эти орудия. Быстрее будете уворачиваться, когда они начнут палить по вам самим.

Все три баллисты установили на специальных повозках вдоль линии частокола на приличном расстоянии. Расчеты, прибывшие с ними, быстро рассыпались вокруг орудий. По команде легионеры приступили к заряжанию. Вращая расположенные в задней части ложа блоки, оттянули назад метательные рычаги, заставив упругие жилы тетивы едва ли не звенеть. Вложили в паз средних размеров каменное ядро, на котором Федор, находившийся позади одной из баллист, разглядел высеченную римскую цифру «четыре», обозначавшую номер легиона.

«Интересно, – подумал Федор, отвлекаясь на воспоминания и наблюдая, как расчеты баллист заканчивают наведение орудий, – а если бы они дожили до двадцать первого века, то на всех пулях и снарядах тоже штамповали бы свои номера?»

Но завершить мысль не успел. Опцион, командовавший орудиями, махнул рукой, и все три баллисты, взвизгнув тетивой, выбросили свои ядра в сторону лагеря. Ядра ушли почти вровень с горизонтом. Два дали перелет, а одно угодило в частокол и расщепило пару кольев. Легионеры, наблюдавшие за этими упражнениями артиллеристов, скорчили гримасы – не впечатляло. Скорее всего, решил Федор, баллисты такого размера больше подходили для уничтожения солдат противника или пальбы по скученной людской массе, которую они могли превратить в кровавое месиво. А для разрушения стен их силы не хватало. Долго пришлось бы стрелять, чтобы проделать приличную брешь даже в частоколе. Но при отсутствии других орудий и эти пригодились бы. Гней Фурий Атилий, похоже, просто хотел показать будущим морпехам, на что способны эти адские машины.

Обслуга снова зарядила свои разрушительные механизмы. Опцион взмахнул рукой. Следующий выстрел оказался более кучным – все три баллисты попали в цель, вышибив несколько кольев. Но когда в дело вступил онагр, чье каменное ядро оказалось в три раза крупнее тех, которыми «плевались» баллисты, разрушительный эффект тоже увеличился примерно в три раза. Федор с интересом наблюдал, как обслуга более мощного орудия пригнула метательный брус к земле, вложив ядро в пращу. Первый же снаряд, отправившийся в полет по параболе после гулкого стука главного рычага об ограничитель, угодил в ворота и вынес их мгновенно. Вместо крепких деревянных щитов, преграждавших вход в узкую щель – ворота в лагерь – теперь зияла огромная пробоина, куда запросто могли протиснуться легионеры, даже размахивая мечами. Вторым выстрелом онагр расширил проход. Теперь туда уже могла ворваться центурия атакующих солдат, построившись в колонну по три. А когда расчет орудия перевел огонь на частокол, то и в нем вскоре образовались приличные бреши.

Легионеры, выстроенные в линию позади орудий, довольно загомонили. Онагр их впечатлил больше. «Не гаубица, конечно, – подумал Федор, вспоминая самоходную бронированную пушку под названием „Гвоздика“. – Но по местным условиям войны потянет. И это только полевая артиллерия, относительно легкая и быстро передвигающаяся. На что же тогда способна осадная?[49]»

После того как фронтальная стена лагеря вместе с воротами была уничтожена, центурион правого крыла первой манипулы Гней Фурий Атилий устроил им состязания по метанию пилумов в специальные щиты, еще вчера сколоченные и вытащенные в поле. Из десяти раз Федор умудрился только три раза попасть точно в цель. Не ахти какой результат, зато Квинта порадовал – тот метнул свой дротик точно в цель целых шесть раз, заслужив похвалу центуриона.

После состязания на меткость Гней Фурий Атилий приказал разобрать остатки лагеря, погрузить то, что не превратилось в дрова, на сопровождавшую морпехов триеру и выступать обратно в Тарент.

– Мы славно повоевали здесь, – заявил центурион, когда все манипулы закончили работу и по звуку горна выстроились на вершине холма для обратного пути, – но хватит вам топтать землю и глотать пыль. Вы – будущие хозяева моря! Мы возвращаемся в Тарент. Пора вам, недоноски, узнать, что такое палуба под ногами, а не твердая земля. И на своей шкуре испытать, что такое настоящий морской бой.

И манипулы, вытянувшись в походный порядок, отправились в обратный путь к своей базе. Честно говоря, Федор был даже рад. Ему немного надоело торчать на берегу, хотелось в море. Ведь несколько предыдущих лет он провел в точно таком же режиме – с корабля на берег и с берега на корабль. Все это казалось привычным, если не считать оружия и новой экипировки. Хотя за время прохождения курса молодого бойца по-римски он уже привык и к своему новому оружию.

Шлем сидел крепко, кожаный ремешок не рвался и не жал. Меч радовал совершенством линий, не тупился, рубил, как надо. Федор после штурма осмотрел его и не обнаружил глубоких зазубрин, хотя несколько раз саданул им по щитам «вероятного противника». А уж своим щитом, несмотря на его массу, Федор не мог налюбоваться. Особенно после того, как с размаху врезал им оборзевшему здоровяку из манипулы Клавдия Пойдуса, вырубив его на некоторое время. К счастью, Тит Курион Делий не появился в тот вечер среди его пациентов. Сержант-победитель видел его пару раз на общем построении – судя по выражению его гнусной рожи Тит круто обиделся за принародный позор и затаил злобу, – но поскольку служил он в другой манипуле и вообще на другом корабле под странно знакомым названием «Praedatoris», то можно было не опасаться быстрой мести. Дисциплина поддерживалась железная. Хотя Федор по опыту знал, если кто-то злопамятный задумает сделать тебе пакость, то обязательно сделает. Даже если придется ждать очень долго. Японские ниндзя, например, могли лет десять выжидать удобного случая. Поэтому Федор решил пока не расслабляться, кто знает, откуда может прилететь пилум тебе в спину. Или просто кинжал.

Всю обратную дорогу до лагеря, который опять пришлось возводить заново, Федор принуждал себя слушать болтовню Квинта про баб. Единожды вспомнив свои развлечения при банях Тарента, половой гигант из Бруттия больше не мог успокоиться и, рассказав еще неоднократно и во всех подробностях, как, с кем и что вытворял, переключился на свои доармейские контакты.

Вечером, до тех пор, пока они возводили частокол вокруг лагеря, Квинт все еще пытался припомнить историю о том, как несколько раз плавал на лодке с братьями в соседнее селение, чтобы посетить гулящих девчонок. И как там ему намяли бока и все что ниже, поскольку обнаружилось, что девчонки уже заняты другими рыбаками. Плыть обратно было далековато, а не получив желаемого, и вообще обидно. Поэтому обе компании рыбаков устроили драку деревня на деревню, обломав кайф друг другу. Ведь после драки стало уже не до секса.

– Ну и кто победил? – для вида поинтересовался Федор, которому эта ежедневная кастраметация[50] уже порядком надоела.

– Ясное дело, мы, – ухмыльнулся Квинт.

– Слушай, – неожиданно для себя спросил Федор, вспомнив о сроках службы и меняя тему, – если нам служить двадцать лет, то как насчет семейной жизни?

– А ты чего, жениться уже успел? – поинтересовался Квинт, присыпая кол землей.

– Нет еще, – ответил озадаченный сержант и добавил: – Решил, что после армии разберусь с этим вопросом.

– Правильно решил. Значит, можешь не напрягаться. Так оно и будет, – пояснил Квинт. – Теперь тебе запрещено жениться до конца службы.

– Как это запрещено? – не поверил своим ушам Федор, даже работу бросил. Но, увидев рядом опциона, снова схватился за кол. – Это что же, получается, двадцать лет ждать?

– Двадцать… если тебя из армии раньше времени не попрут. Чего ты удивляешься, словно вчера на свет появился? Это все знают, – ответил Квинт, и, заметив удивленное выражение на лице товарища, махнул рукой. – Я же забыл, что тебе память отшибло.

Он покончил с установкой кола и стал объяснять приятелю, словно неразумному ребенку, ситуацию с личной жизнью легионера:

– Короче, если ты до армии успел такую глупость совершить, то можешь либо оставаться женатым, хотя жить с избранницей тебе все равно никто не разрешит, либо развестись. Никто слова не скажет. Но, если не успел, хвала Юпитеру, – ходить тебе холостяком до конца службы, если башку не оторвут раньше. Я вот вообще жениться не собираюсь… Столько баб вокруг!

Он даже сделал широкий жест рукой, проследив за которым, Федор заметил только работающих легионеров.

– Да и зачем солдату жена? – задал Квинт риторический вопрос. – Нет, при желании ты можешь обзавестись бабой и на службе. Даже детей настрогать. Только, брат Тертуллий, это уже не будет считаться законным браком. Баба твоя станет наложницей, а дети незаконнорожденными. Вот так. Те, кто хочет детишек нянчить, в армию не идут. На кой они здесь нужны – из них солдат не получится, каша одна.

Ошеломленный Федор промолчал. Бабы бабами, но семью он планировал завести в любом случае. А выходило, что римское гражданство не только давало ему привилегии, но и кое-что отнимало из личной жизни. Впрочем, личная жизнь у солдата всегда была усеченной. А обратный путь уже не проглядывался. Клеймо с римской цифрой «четыре» на плече ко многому обязывало. Хочешь не хочешь, а попал – служи. Тем более, как бы сам напросился. «Ну, два года… ну, пять… но, блин, двадцать лет ждать… – не мог прийти в себя Федор. – Интересный получается поворот».

В эту ночь не спалось, и он с некоторой даже радостью заступил в ночную смену караула, когда настало время его центурии нести дозор. А следующим вечером, отмахав положенные двадцать километров, они прибыли в Тарент.

Дав новобранцам отдохнуть всего лишь ночь, на следующее утро их снова выстроили рядом со своими бараками. Федор заметил, что за последнюю неделю тренировок все рекруты исхудали, пообмяли и притерли снаряжение, больше не выглядевшее новым, но остававшееся тем не менее чистым и блестящим – за этим следили строго. Постоянные физические нагрузки давали себя знать. Можно сказать, ребята подкачались. Сейчас они казались уже не теми олухами из окрестных городов и деревень, которых пригнали сюда, как стадо баранов. Постепенно, занимаясь общим, хотя и не легким делом, они начали превращаться в сплоченную массу, хотя до профессионального легиона им оставалось еще далеко. Надо было «понюхать пороху», как сказали бы в прошлой жизни Федора.

– Сегодня, – рявкнул, как обычно, на весь порт Гней Фурий Атилий, вспугнув чаек, сидевших на мачте ближайшей квинкеремы, – мы отправляемся в первый учебный поход. Но не все. Идут только четыре корабля – «Гнев Рима», «Гром», «Хищник» и «Смертоносный». А новобранцы из манипулы Гая Флавия Кросса останутся на берегу, где будут отрабатывать приемы боя на мечах – a solis ortu usque ad occasum[51].

Центурион замолчал на мгновение, а потом вновь заговорил:

– Мы проведем в море целый день. Будем отрабатывать абордаж. На каждом корабле есть инструкторы из триариев[52]. Слушать их во все уши, иначе я вам эти ненужные штуки пообрезаю! И не зевать в бою. Все! Быстро погрузиться на корабли! Остальное вам покажут в деле.

Послышались крики опционов и старших сержантов – примерно так Федор определил себе должность унтер-офицеров, называвшихся tesserarius[53] и повторявших зычными голосами все отдававшиеся команды так, что было слышно и в самых последних шеренгах манипулы. Такой сержант присутствовал в манипуле один, равно как и опцион по имени Спурий Марций Прок. Но если опциона, рубаку-парня, Федор знал уже неделю – его Гней выбрал из самых задиристых и сообразительных, – то о существовании сержанта узнал буквально позавчера, но так еще до конца и не понял его задачу. До сих пор, кроме повторения приказов, сержант лишь сообщал пароль солдатам, которым предстояло стоять в карауле. В том числе, естественно, и Чайке. Приносил его записанным на специальной дощечке, а затем забирал с собой. И проверял, сволочь, не заснул ли ты, часом, в карауле от усталости, построив перед этим метров двадцать частокола.

Как рассказывал Квинт, однажды один такой тессерарий в соседнем легионе застукал солдата спящим на посту. Воин дремал себе мирно, уперев подбородок в щит (отличная подпорка!), вроде бдит, а на самом деле – в царстве грез… Так вот, этот унтер настучал кому следует, в результате нерадивого часового забили палками до смерти. Но что самое обидное: после этого всем запретили стоять ночные смены со щитами – чтобы никто не заснул. К счастью, это касалось только «настоящих римлян». В легионах союзников жить было немного проще.

В манипуле Федора таким унтером оказался Гай Люциус Крисп, и выделился он буквально два дня назад из среды таких же, как он, новобранцев. Парень не из трусливых, но и не из самых отчаянных. На стену залез в последних рядах и бился не лучше прочих, но должность получил. С тессерарием Чайка пока лично не сталкивался на узенькой дорожке, поэтому и в излишнем сволочизме обвинить его тоже не мог. Время покажет. Хотя Квинт считал, что этот Крисп просто дал денег «бычку» и раньше других продвинулся по службе.

Разговор о деньгах Квинт завел не зря. Его душила непомерная жаба – ведь Гней не забыл своего обещания, и Федору выплатили тройное жалованье за день, которое он отказался тут же пропить или истратить на баб. Да Вентурий еще принес кошелек от вылеченного опциона из манипулы Гая Флавия Кросса. В общем, Федор в одночасье вдруг сделался состоятельным новобранцем. Но от работ не отлынивал и денег центуриону не давал. Куркулил. Мало ли что может произойти, лишние деньги не помешают. Но, собственно, случая потратить их вне стен казармы тоже не представлялось. Служба. Нет, пирушку Федор, конечно, закатить пообещал. Причем в тех же банях. Но без излишеств. Только по маленькому жетону на нос. На крепкозадую Идиллу хватит.

Повинуясь приказам, все четыре названные манипулы разделились и под предводительством центурионов направились к своим кораблям. С каждой квинкеремы на пирс были спущены специальные крепко сколоченные сходни, по которым морпехи поднялись на верхнюю палубу, где выстроились вдоль борта. Все новобранцы из манипулы Гнея, в том числе и Федор, по привычке озирались по сторонам.

Когда они оказались на палубе и судно после звонких и отрывистых трелей флейтистов, напоминавших свистки, сдвинулось с места, выяснилось, что власть всесильного «бычка» здесь ограничена. Кораблем, быстро направлявшимся к выходу из военной гавани Тарента, командовал капитан, с виду напоминавший греческого пирата в римском облачении. Возможно, он и являлся греком по крови, как, впрочем, многие жители этого города. Несмотря на блестящие доспехи, шлем с огромным красным плюмажем и дорогой плащ, его выдавал орлиный нос и мощная челюсть. Звали капитана Публий Крац Кальвин, о чем он сам сообщил новобранцам, не дав сказать и слова внезапно присмиревшему «бычку», видимо, желая сразу показать, кто на корабле хозяин. Но тем не менее командиров было все-таки два – Публий, капитан, отвечавший за мореплавание, и Гней, командир правого крыла первой центурии и всех остальных морских пехотинцев. Тот же порядок – как некогда читал об этом Федор, а теперь видел своими глазами – сохранялся на всех кораблях римского флота.

Честно говоря, эта римская демократия все только усложняла и вызывала у Чайки легкое недоумение. Собственно, на корабле такой порядок он, в принципе, одобрял. Вряд ли Гней был таким же хорошим мореходом, как бойцом. Но вот два консула на армию и, особенно, два командующих, – военных трибуна, – на легион, то есть на одно и то же место, с его точки зрения, казалось явным перебором. Тем более что командовали они через день. У римлян просто не было места в системе, где командовал бы только один человек и постоянно. Впрочем, Федор сейчас выполнял простой воинский долг гражданина Тарента и не слишком беспокоился о том, что еще надумают умники в белых тогах, восседающие на скамьях сената в далеком Риме. Со своими командирами у него путаницы не случалось.

Перед тем как их отправили заселять четвертую нижнюю палубу, Федор вдоволь налюбовался верхней. Квинкерема «Гнев Рима», в отличие от карфагенской, выглядела крупнее. Кроме размеров он обратил внимание и на прочие отличия, замеченные еще во время пребывания в порту. Основными достопримечательностями являлись возвышавшаяся ближе к корме башня, с чьей площадки Публий Крац Кальвин недавно выступал перед строем морпехов, и большой абордажный виадук, назвать который «мостиком» у Чайки вблизи этой конструкции просто язык не поворачивался, поскольку сие сооружение вытягивалось на десять с гаком метров в длину, при ширине метра полтора. И называлось «корвус», как помнилось из прочитанного в прошлом, что в переводе означало ворон. Этот «мостик» был снабжен бортиками и металлической загнутой шпорой на конце, вернее, крюком, напоминавшим клюв хищной птицы, из чего, видно, и происходило его название.

Сейчас, когда корабль выходил из гавани, «корвус» находился в вертикальном положении и крепился с помощью системы блоков и веревок. Но, судя по мощному основанию и каким-то хитрым рычажным приспособлениям, разворачиваться он мог в любую сторону. Бросив взгляд на корму, где располагалась подвешенная на талях шлюпка, Федор обратил внимание, что ахтерштевень[54] загнут высоко над водой и выполнен мастерами-резчиками в виде головы лебедя.

Словно в ответ на его мысли Гней Фурий Атилий, спустившийся с башни, громко крикнул, перекрывая свист ветра, начавшего усиливаться, едва они вышли в открытое море:

– Сейчас вы осмотрите свои места на корабле, где будете жить в дальних походах. Их вам покажет ваш инструктор по морским уставам Домиций Аст Требра, – центурион хлопнул по плечу шагнувшего вперед рядового легионера в обычной форме, но, вероятно, немало повидавшего, о чем свидетельствовало два неглубоких шрама, рассекавших его лицо через щеку и висок.

– Он расскажет вам, что можно делать на корабле, а чего нельзя, – вставил слово капитан, по-прежнему наблюдавший за новобранцами со своей башни.

– А потом он же покажет вам, как использовать в бою «ворон», – закончил Гней Фурий Атилий, покосившись на башню.

– Все за мной, – приказал рядовой Домиций и, не обращая внимания на реакцию опционов, направился вниз по ближайшей лестнице.

Когда обе центурии, гремя оружием, спустились на четвертую палубу, Федор тут же увидел слаженно работавших гребцов. Между ними прохаживался надзирающий, отдавая приказы, а в центре палубы стоял флейтист, то и дело подававший ритмичные сигналы, повинуясь которым накачанные мужики на веслах меняли ритм гребли. Ни плетки в руках надзирающего, ни кандалов на ногах самих гребцов Федор не углядел.

– Слушай, – спросил он вполголоса у Квинта, когда моряк-старослужащий определил первой центурии отгороженное место на корме, заполненное деревянными лавками и отделенное от гребцов переборкой с нешироким проходом, но без двери, – а гребцов, что, разве не из рабов набирают?

– Ляпнешь тоже, – хохотнул Квинт, заняв лавку и пристраивая рядом свой щит и пилумы, – да кто сюда рабов пустит! От свободных отбою нет. Они тут такие деньги заколачивают, нам с тобой и не снилось! Правда, пахать приходится похлеще нашего, но привыкнуть можно ко всему. Сам знаешь. Зато почет. Гребец на военном корабле – занятие уважаемое. Даже позначительнее рыбного промысла будет. Я сначала хотел сюда податься, да потом передумал. Мне под парусом ходить больше нравится.

Это открытие слегка потрясло Федора. «Вот это да! – подумал он, тоже опуская щит на палубу и поглаживая шершавое дерево борта. – А я-то, дурак, всю жизнь полагал, что на веслах только рабы сидят».

Между тем вернулся Домиций, определивший зону обитания солдатам из второй центурии, оказавшимся палубой ниже, и велел всем снова подниматься наверх. Настала пора приступать к активной тренировке. 

Глава шестая Armatura[55]

– Смотрите сюда, – Домиций Аст Требра направил указующий перст на вертикально стоящий «корвус», когда морпехи обеих центурий, оставив пилумы и щиты в своих новых обиталищах, выстроились вокруг него на носу квинкеремы плотным полукругом, – этот мост станет вашей дорогой на неприятельский корабль.

Федор еще раз внимательно оглядел «корвус», полуприкрыв глаза рукой от яркого солнца. Квинт стоял в двух шагах от него, тоже разглядывая хитрое приспособление.

– Он подвижный, – продолжал пояснять Домиций Аст Требра, махнув рукой двум морякам, тотчас завозившимся у механизмов, разворачивая «корвус» на пару десятков градусов, – и может перекидываться с любого борта. Настигнув врага и приблизившись почти вплотную, мы обрушиваем этот мост на палубу его корабля. И он впивается в нее так, что никакой силой нас уже не растащить. Видите на его носу крюк? Если удалось его вогнать в палубу, то враг, считай, уничтожен, потому что тогда в дело вступает манипула прославленной римской пехоты. А в рукопашной мы сильнее любого врага.

Скользнув взглядом по озадаченным лицам легионеров, он ухмыльнулся, явно довольный произведенным впечатлением. И решил его еще усилить.

– А главное, – закончил Домиций, – такие хитрые штуки есть только у нас. И не обязательно в бою таранить или ломать противнику весла. Теперь римлянам воевать намного проще. Главное подойти поближе, и тогда уже от вас никто не уйдет.

Федор что-то припоминал насчет «ломать весла» – кажется, в морском бою древних такая тактика называлась «проплывом»[56].

– А у врагов таких нет? – звучно спросил Квинт.

– Будешь рот разевать только, когда я тебе разрешу, – оборвал его Домиций, нисколько не смущаясь присутствием опциона. Гай Люциус Крисп, стоявший почти рядом с Домицием, тоже промолчал, словно его это не касалось.

Квинт заткнулся, но вопрос был задан правильный, и Домиций ответил:

– Короче, такие штуки – наше преимущество. Ни у греков, ни у карфагенян их нет. Это наше секретное оружие уже не раз показало свою эффективность.

Домиций снова ухмыльнулся.

– А если у врагов корабль не хуже и к нему никак не подойти? – снова встрял Квинт.

На сей раз бывалый Домиций оказался более снисходителен. Видимо, Квинт предвосхитил его следующее сообщение.

– На подобный случай у нас есть метательные машины, – он указал куда-то назад, за спины легионеров. Да Федор и сам догадался, что там, где был смонтирован мостик, вращавшийся, по словам Домиция, на сто восемьдесят градусов, места для орудийных расчетов уже не оставалось. Их бы просто снесло при повороте этой махины.

Две баллисты, повернутые вполоборота в сторону моря, находились рядом с передней мачтой. И еще две за второй, более массивной мачтой с огромным парусом. Орудия были установлены с таким расчетом, что могли стрелять все сразу и накрывать большой сектор прямо по курсу. А если понадобится, их можно быстро разворачивать и продолжать огонь строго под углом девяносто градусов к предыдущей траектории. Проследив за указующим перстом Домиция, Федор заметил, что пока бывалый триарий объяснял салагам что к чему, квинкерема «Гнев Рима» вышла в открытое море и резво рассекала волны уже под парусами, убрав весла внутрь.

Корабельные баллисты казались похожими на те, с помощью которых канониры Гнея разрушали на днях с такой тщательностью возведенный лагерь, но были крупнее. Онагров на палубе бывший сержант не заметил.

– А если враг атаковал нас и сам пошел на абордаж? – снова услышал Федор знакомый голос.

– Тогда мы разрушим его корабль баллистами, – ответил Домиций, решив наконец, что вопросы этого новобранца только упрочат его авторитет, – а если они все же прорвутся на палубу, то собьем их обстрелом с башни. Там всегда имеется парочка «Скорпионов», которые встретят врага калеными стрелами.

Пока Домиций рассказывал, на каком расстоянии «Гнев Рима» может изуродовать каменными ядрами приближающиеся корабли противника, лишив их многих важных деталей, и добить живую силу противника стрелами, Федор успел рассмотреть оставшиеся корабли эскадры. Недалеко, примерно в трех сотнях метров, параллельным курсом шел «Praedatoris» с манипулой кривоногого Клавдия Пойдуса Грига. «Видимо, – рассудил Федор, припомнив крутого обиженного силача из этого подразделения, – с ними и придется поиграть в морской бой».

Две оставшиеся квинкеремы – «Tonitruum», где командовал морпехами Луций Альтус Мусс, и «Letifer» с солдатами под водительством Требониуса, отошли на приличное расстояние, но также держались близко друг к другу. Расклад не вызывал сомнений. Едва Федор рассмотрел противника, как Домиций закончил свой рассказ, и над палубой разнеслась громкая команда центуриона:

– Разобраться на центурии по обоим бортам!

Тотчас для тех, кто не сумел расслышать с первого раза, звук рога и вопль Люциуса Криспа продублировали команду. Манипулы в полном вооружении (исключение составляли пилумы, которые им разрешили не брать в учебный бой) выстроились вдоль бортов. Второй центурией, то есть левым крылом подразделения, командовал задний (posterior) центурион, Фабий Квест по кличке Статор. Несмотря на то, что манипулы регулярно проводили вместе все тренировки, ни Федор, ни Квинт, еще не разу с ним лично не разговаривали. Хватало своих начальников.

– Мы идем на сближение с врагом, – заявил Гней Фурий Атилий.

Прохаживаясь между мачтами, он взмахнул рукой в сторону быстро приближавшегося к ним корабля под устрашающим названием «Praedatoris».

– Враг хитер, – продолжал стращать новобранцев «бычок», – у него неплохой корабль, но даже на море нет никого сильнее римской пехоты. И мы должны его сокрушить.

Центурион развернулся, уперев руки в бока, затянутые в кожаный панцирь, укрепленный пластинами по всей груди. Его поперечный плюмаж отбрасывал на палубу квинкеремы широкую тень, словно гребень бойцового петуха. Щита при нем не было. Только меч, висевший на ремне.

– Итак, – завершил он свою речь, – мы сближаемся с врагом и, цепляя его «вороном», производим захват корабля. Первой по «ворону» идет в дело моя манипула, затем вступает Фабий, следуя за нами или вступая в бой прямо с кормы. По обстановке. Мы атакуем, «Хищник» защищается. Бьемся, как при захвате лагеря, никаких смертельных ударов. Сбили с ног, значит, уничтожили. Если серьезно пораните кого-нибудь – заставлю платить лекарю до полного выздоровления. Но и без нежностей. Если атака захлебнется и манипула Пойдуса выстоит, то я лично побросаю всех за борт. Или прикажу расстрелять вас из «Скорпионов», едва увижу отступление.

Он указал на башню, откуда на них поглядывали массивные жала стрелометов, установленных на платформе. За ними уже стояли моряки из команды, а рядом ухмылялся и сам Публий Крац Кальвин, словно только и ждал момента, когда солдаты Гнея побегут.

Рявкнув в ответ на вопрос центуриона, что им все понятно, морпехи по команде развернулись лицом к борту и замерли у ограждения. В ожидании, пока «Хищник» подойдет поближе.

К большому удивлению Федора, бой начался с пристрелки корабельных баллист. Оба корабля дали два предупредительных залпа с недолетом, хотя одно ядро с «Хищника» все же оставило вмятину на борту «Гнева Рима», отскочив в воду.

– Уроды!!! – тут же погрозил со своей башни невидимым канонирам Публий Крац Кальвин. – Я вам покажу, как мой корабль обстреливать, ублюдки!

Он навис над бортиком башни, проорав расчету ближайшей баллисты:

– А ну-ка, Карий, дай ответный залп по носу «Хищника», да так, чтобы у них вообще отпала охота палить.

Гней, отвечавший за боевые действия, не стал возражать. И бывалый морпех, видимо, из триариев, также приписанных к кораблю, как и новобранцы, вместе с товарищами из расчета, принялся немедленно выцеливать нос «Хищника». Это не представляло сложности, как показалось Федору, поскольку корабль «вероятного противника», приблизившись, значительно вырос в размерах. Сейчас их разделяло не более двухсот метров.

Натянув торсионы и прицелившись, Карий дал залп. Последняя от носа баллиста выплюнула каменное ядро в сторону «Хищника», и весь корабль замер в ожидании. Со свистом преодолев заданное расстояние, ядро с ювелирной точностью сшибло кусок деревянного ограждения на носу, у самого борта, и плюхнулось в воду с другой стороны под восторженные крики моряков и морпехов квинкеремы «Гнев Рима».

– Представляю, как сейчас кроет нашего Публия капитан «Хищника», – локтем толкнул Квинт Федора в бок. – Как бы он не начал в ответ настоящий обстрел.

Федор тоже напрягся, но ответного залпа не последовало. Ballistarii[57], похоже, отложили дуэль. Но предстояло не менее интересное занятие – абордаж.

Неожиданно, прямо на глазах у Федора, корабли словно уменьшились в размерах. Раздался резкий звук рога, и специальные команды моряков одновременно сняли оба паруса, скатали их в огромные рулоны и закрепили. А затем быстрыми, слаженными движениями уложили на палубу и обе мачты. Тут же со скрипом в бортах открылись порты, раздался гулкий всплеск, и квинкерема, притормаживая, перешла на весельный ход. Чайка глядел во все глаза, и ему показалось, что на этот раз мощно движутся все пять рядов весел, включая самый нижний.

Глядя, как «Хищник» приближается, заложив вираж и выходя на очень близкую к борту их корабля траекторию, Федор даже предположил, что ради того, чтобы произвести впечатление на рекрутов, капитаны решили продемонстрировать им настоящий «проплыв». И приготовился услышать страшный треск нескольких сотен весел, который неминуемо случится, когда две пятипалубные махины пройдут на расстоянии трех метров друг от друга. Но он обманулся в своих надеждах. Едва корабли выровнялись и стали сближаться для «полного контакта», раздался новый свисток, и весла, исполнив свое назначение, снова исчезли в портах.

– Эх, посмотреть бы на таран! – вдруг сказал Квинт. – Говорят, наш капитан большой мастер на эти дела. Продырявил и пустил на дно уже больше дюжины кораблей.

– Успеешь еще, – успокоил его Федор, приподнимая щит. – Давай сначала возьмем этот корабль.

– Давай, – кивнул Квинт, вытаскивая меч из ножен. – Накостыляем этим недоноскам из манипулы кривоногого Пойдуса!

Притормозивший «Хищник» был уже рядом и, едва он притерся бортом к «Гневу Рима», как раздался треск, и на палубу соседнего корабля рухнул «ворон». Но перед тем, как он впился в доски, намертво привязав к себе второй корабль, Федор успел заметить на его палубе какую-то деревянную конструкцию, напоминающую небольшой сруб, возвышавшийся над палубой. Ничего похожего на их корабле не наблюдалось. Именно в нее и впился металлический крюк. «Берегут имущество на тренировках, – отметил бывший сержант, – и правильно делают. От такого удара палуба точно накроется».

Почти одновременно с «вороном» на корму «Хищника» полетели веревки с абордажными крюками, для пущей надежности связав корабли в единое целое. Это «работали» морпехи из центурии Статора. Теперь стрельба из орудий, таран и проплыв остались позади, все решала рукопашная.

– За мной, солдаты Рима! – заорал Гней и, размахивая мечом, с ловкостью обезьяны первым бросился на корабль «противника». – Покажем этим ублюдкам, кто хозяин в море!

За ним на абордажный мостик вскочил опцион Спурий Марций Прок, и вся манипула устремилась за ним. Безусловно, на «Хищнике» их ждали. Первая центурия, возглавляемая кривоногим Пойдусом, выстроилась на палубе в полном составе, перекрыв направление главного удара. В первом ряду Федор, бежавший по качающемуся мостику сразу за своим центурионом, рассмотрел Тита Куриона Делия, того самого легионера, которому он хорошенько заехал щитом по голове. Тит его тоже заметил и, похоже, для него выпал хороший случай поквитаться.

Едва Гней спрыгнул на палубу, как раздался вопль Пойдуса, шагнувшего ему навстречу:

– Вперед солдаты, скинуть этих ублюдков в воду с нашего корабля!

И оба центуриона схватились в рукопашной, от души одаривая друг друга ударами мечей, причем любой из них грозил сокрушить защиту соперника. Первая шеренга легионеров Пойдуса, сомкнув щиты, выдержала удар, лишь откатившись на несколько метров под натиском морпехов Гнея. Но Тит, внезапно обнаружив рядом Федора, выскочил из строя, и строй рассыпался. В глазах Тита горела ярость.

– Эй ты, выкидыш гиены, – заорал он, размахивая мечом, – иди ко мне. Тит покажет тебе, что такое настоящий солдат.

– Я уже один раз видел, – ответил Чайка и повернулся лицом к противнику.

Затем прыгнул вперед и нанес удар первым, заставив врага покачнуться. В ответ Тит рассек воздух над его головой, и, если бы Федор не пригнулся, то макушки вполне могло бы и не оказаться на своем законном месте. «Так, значит, – разъярился Федор, прикрывшись щитом и делая шаг назад, – правил соблюдать не хотим. Ну ладно, пеняй на себя, козел».

Бой вокруг них уже развалился на единичные схватки между бойцами. Манипула Гнея отжала строй противника до другого борта и разбила его на части. И теперь все прыгали как ненормальные и молотили друг друга мечами, порой забывая, что это только тренировка. Впрочем, Федор забыл об этом первым.

Он осмотрелся по сторонам, заметил уложенную на палубу мачту за спиной Тита и стал теснить его туда, делая ложные выпады. Он все время перемещался по прихотливой траектории, избегая столкновений с другими бойцами и не давая разъяренному противнику себя достать. Порой бывшему сержанту даже хотелось бросить меч и голыми руками «сделать» этого мощного, но туповатого воина. Тит продолжал изо всех сил размахивать мечом, но Федор то резко сокращал расстояние между ними, принимая удар щитом и чуть выдавливая соперника, то отскакивал, увлекая его за собой в нужном направлении. Честно говоря, свободно двигаться со скутумом в руках оказалось занятием не из легких, но Федор решил достать противника во что бы то ни стало. И скоро достиг цели.

Очередной мощный выпад Тита он предугадал. Отбил, на сей раз мечом, отвел оружие здоровяка в сторону и толкнул его ногой в грудь. Уставший Тит сил сохранил достаточно, но все же покачнулся, сделав шаг назад. Этого было достаточно. Федор нанес еще удар, и Тит, потеряв равновесие, рухнул на палубу, оставшись без щита и меча.

– Ты опять убит, парень, – заявил Чайка, но поостерегся ставить ногу ему на грудь.

И правильно сделал. Тит снова вскочил, презирая условия состязаний морпехов, подхватил меч и опять бросился на обидчика. В его глазах сверкало безумие. Федор не стал звать центуриона в свидетели, а, перепрыгнув мачту, быстро проскользнул среди дерущихся к борту. Там он принял устойчивую стойку и отбил пару мощнейших ударов разъяренного неудачей легионера, в исступлении уже начавшего кромсать мечом деревянное ограждение квинкеремы. А затем, отшвырнув свои щит и меч, нырнул под руку Тита, оторвал его от палубы и перебросил через себя за борт.

Раздавшиеся снизу вслед за громким всплеском вопли сообщили ему, что Тит еще жив.

– Бросьте этому барану веревку, – сказал кто-то, находившийся рядом, – а то еще утонет.

Федор обернулся. В нескольких метрах от него стояли оба центуриона. И возможно, довольно давно.

– Почему ты не позвал одного из нас? – спросил, прищурившись, кривоногий Пойдус. – Ведь он нарушил правила и заслуживает наказания.

– В бою не существует правил, – ответил Федор, отдышавшись и поднимая свое оружие с палубы. – Я его сам наказал.

– Делий силен, но глуп. И ты это быстро понял. Ты молодец, – проговорил Пойдус и добавил, помедлив: – Но он злопамятен, как и я. И не прощает обид. Не советую тебе так быстро наживать врагов, новобранец.

– Не убивать же его из-за этого? – заметил Федор.

– Ты прав. У нас много врагов. И Риму нужны все солдаты. Даже такие, как Тит, – подытожил Пойдус. – Как твое имя?

– Федр Тертуллий Чайка, – ответил сержант, покосившись на молчавшего Гнея.

– Я запомню тебя.

– Я тоже, – добавил Гней Фурий Атилий. – А теперь в бой. Корабль еще не захвачен.

– Он не будет вашим, – заявил Клавдий Пойдус Григ.

– Будет, – отпарировал Гней, положив руки на пояс.

Федор, естественно, не видел, как они закончили поединок между собой, но сейчас оба вышли из боя, наблюдая за своими бойцами. Чайка огляделся по сторонам. Первая манипула Пойдуса еще сопротивлялась – даже ухитрилась перестроиться, перегородив корабль. Но в ее составе осталось не больше тридцати человек. Остальные изображали «убитых», усыпав палубу. На носу наблюдалась похожая картина. Солдаты второй центурии первой манипулы теснили противника по всему фронту. За легионерами Пойдуса оставалось пространство, примерно равное расстоянию между двумя мачтами. Но тут Фабий Квест Статор начал очередную атаку, и порядки противника на носу вновь смешались. Федор быстро отметил, что и опцион, и даже тессерарий из его манипулы «мертвы», а легионеры бьются без действенного руководства. И среди прочих порядком уставший Квинт. Ситуация требовала вмешательства.

– За мной, бродяги! – немедленно заорал бывший сержант, вскидывая меч и врубаясь в шеренгу противника.

И тотчас морпехи Пойдуса дрогнули, словно не хватало лишь последнего удара. Вероятно, кое-кто из них видел, как Тит отправился на морскую прогулку. Так или иначе, но через пять минут линия обороны на корме «Хищника» оказалась прорвана, и бой снова распался на отдельные поединки. Но финал схватки был уже предрешен.

– Если он тебе не понравится, – угрюмо заметил на это кривоногий Пойдус, – отдай его мне. Я сделаю его опционом.

– Не отдам, – ответил Гней. – У меня, правда, уже есть опцион, но из этого парня тоже будет толк. Сразу видно. Главное – не перехвалить.

А Федор, словно почувствовав, о чем говорят центурионы, разошелся не на шутку. Выбив меч у стоявшего перед ним легионера, он нанес ему удар ребром щита и повалил на палубу. Затем подсечкой отправил отдыхать следующего, слишком далеко выставившего левую ногу из-под щита. Проводя этот прием, Федор поймал себя на мысли, что в реальном бою надо просто рубить стопу мечом. Не спасли бы и поножи. Эта мысль показалась ему настолько логичной, что он едва удержался, в последний момент прекратив движение и отведя руку с оружием.

Тем временем Квинт, державшийся рядом с товарищем, «успокоил» своего противника. А затем, почуяв кураж, уже вместе, вдвоем, они обрушились на трех бойцов, перекрывших центр, и, естественно, победили. Оборона рекрутов Пойдуса рассыпалась очень быстро. И друзья снова бросились вперед, остановившись только тогда, когда Федор едва не схватился с Коктисом.

– Победа! – заорал он, когда увидел перед собой цепочку легионеров из второй центурии, возглавляемых самим Статором.

Уже общими усилиями они обезоружили самых отчаянных «противников». Бой подошел к концу. Квинкерема «Хищник» была взята на абордаж и захвачена. Хотя, случись это в настоящем бою, им пришлось бы еще захватывать все нижние палубы, одну за другой. Но у Федора не оставалось и тени сомнения, что они смогли бы это сделать.

– А ты все-таки подумай, – сказал Пойдус напоследок стоявшему рядом Гнею. – У меня опцион слабоват. Я долго ждать не буду.

– Dixi![58] – отрезал Гней Фурий Атилий и заорал, перекрывая свист ветра. – Первая манипула, бой закончен, мы победили. Вернуться на свой корабль!

Покидая в приподнятом настроении палубу «Хищника», Федор краем глаза заметил, как двое морпехов на глазах у своего центуриона втащили на палубу третьего, оказавшегося, естественно, цеплявшимся за веревку Титом Курионом Делием. Видом он напоминал побитую собаку, но когда заметил своего обидчика, его глаза снова блеснули зловещим огоньком.

«Нет, – решил Федор, проходя по настилу „ворона“ обратно на родную квинкерему, – такие не излечиваются. Надо его добить, а то он не успокоится, пока не прирежет меня».

Спустя некоторое время, освободившись от захватов и снова поставив паруса, все четыре квинкеремы вернулись в порт Тарент. Оказавшись на берегу, после короткого построения с разбором полетов, Федор с Квинтом выяснили подробности. В жестокой и продолжительной дуэли между «Громом» и «Смертоносным» победил «Letifer», хотя атаковали в данном случае морпехи первого. Но бойцы, которыми командовал центурион Филон Секстий Требониус, откатившись сначала чуть ли не на половину палубы, отбили атаку солдат Альтуса Мусса и перешли в контрнаступление. Не прошло и получаса, как они взобрались по вцепившемуся в их палубу «ворону» на корабль атакующих и захватили его, «перебив» всех. В запале схватки они даже скинули несколько легионеров противника в воду. Но, к счастью, никто не утонул.

Окинув взглядом «Tonitruum» и «Letifer», пришвартовавшиеся в гавани Тарента почти сразу же за «Гневом Рима» и «Хищником», и обменявшись новостями с морпехами из их экипажей, Федор с Квинтом отправились в барак. Но едва они рухнули на свои лежаки, как труба снова сыграла сбор.

Проклиная центуриона, уставшие морпехи снова выстроились в шеренги на краю пирса. Уже вечерело, и все невыносимо хотели есть, ведь из-за морских маневров они пропустили законный обед. У Федора просто сводило желудок от голода, а на Квинта вообще страшно было смотреть.

Но сообщение, оглашенное Гнеем Фурием Атилием, оказалось не самым плохим. После удачно проведенных маневров, которыми Гней остался доволен, морпехам снова давалась увольнительная на один вечер в город.

– Должок! – хитро подмигнул Квинт, толкнув Федора в бок. – Нажремся сегодня! Чур, мне большой жетон.

Но самое главное заключалось не в этом. Внезапно Гней заявил, что «курс молодого бойца» закончен. Они теперь не «зелень». За последнее время изрядно накачавшиеся и обветрившиеся новобранцы даже не считались ныне солдатами из категории milites. С этого дня они носили гордое звание armatura, а это означало, что настоящий бой уже не за горами. 

Глава седьмая Лукания 

Квинт не соврал. На радостях он нажрался как свинья и… В общем, несколько раз клянчил у Федора денег на самый большой жетон и отрабатывал его по полной программе. Его ублажали по очереди, кажется, все красотки местного борделя. И ясноокая Флавия, и крутобедрая Камилла, и пышная Лициния, в которой низкорослый Квинт просто купался. И, само собой, крепкозадая Идилла – любимая женщина жилистого легионера. Короче, хозяин вертепа Манилий остался доволен. По милости Квинта, он неплохо подзаработал за одну ночь исключительно на сексуальных услугах, поскольку съели и выпили они в этот раз не очень много. Квинту некогда было, а его друг не испытывал желания нажираться.

Федор, отдыхавший умеренно – он арендовал на всю ночь стройную Фульвию, – только диву давался аппетитам своего собрата по оружию. Тот вел себя так, словно видел женщин последний раз в жизни, а потому вытворял с ними такое, отчего они стонали на весь бордель. Ночью к ним даже зашел расположившийся в соседней комнате декурион[59], поинтересовался, что за шум. Квинт, которому обломали все удовольствие в самом начале – он не успел отработать пятый жетон, едва не полез с ним в драку. И дело вполне могло кончиться хреново, но Федор, выскочивший на площадку перед дверью, в последний момент успел оттащить друга. Да и декурион оказался нормальным мужиком, расслабился уже и не стал лезть в бутылку, хотя мог бы.

Федор не спросил его имени, но по рангу тот просто не мог быть бедным и наверняка оброс связями среди командования легиона. И если бы захотел, то обоим рядовым корячился бы скорый триндец. Этот конник наверняка якшался и с Гнеем, и даже, скорее всего, с самим Марком Памплонием. Бордель-то, как выяснилось, был не из дешевых. В первый раз Квинт зашел сюда, чтобы похвастаться перед другом уровнем заведения. Даже последних денег не пожалел. А, обрадовавшись, что теперь обещал заплатить сам друг, затащил его сюда и во второй раз. Хотя морпехи могли бы легко отдохнуть где-нибудь и в три раза дешевле.

Но Федор не обижался. Комплексы вырвавшегося на свободу крестьянина, любившего отдыхать за чужой счет, ему не претили. В конце концов, если бы не Квинт, он внедрялся бы в местную жизнь гораздо дольше. Да и сам Чайка не брезговал выпить на халяву, если угощали. Кто же откажется от халявы? Хотя в глубине души он предпочитал пить на свои, чтобы не оставаться в долгу. Федор вообще не любил ни долгов, ни кредитов. Так уж был устроен. Долг – это рабство. Особенно в той жизни, куда он чудом попал.

Впрочем, расслабиться бывший сержант, а ныне рядовой морпех в категории armatura, все же успел. В перерывах между заходами, слушая стоны из-за стенки, даже поговорил с Фульвией по душам. Оказалось, что девчонке восемнадцать лет и ее продал сюда родной отец.

– Как это продал? – не поверил своим ушам Федор.

Они лежали на широкой кровати, прикрывшись невесомым покрывалом, и попивали терпкое красное вино. На дворе стояла глубокая ночь, в комнате же горело несколько свечей, разгоняя кромешный мрак.

– Вот так, – ответила Фульвия, и сержант ощутил, как она вздрогнула от нахлынувших воспоминаний. – Взял и продал, когда мне исполнилось пятнадцать. Получил за меня хорошую цену от Манилия. Я оказалась лишним ребенком в семье.

– Как это лишним? – этот мир удивлял Федора все больше, и порою он чувствовал себя глупцом. – Разве бывают лишние дети?

– Конечно, бывают, – Фульвия состроила гримаску, а сержанту показалось, что она сейчас заплачет. – Когда ребенка не могут прокормить, в Риме его просто выбрасывают на улицу. Умирать. Там живет много людей, и каждый год рождается огромное количество никому не нужных девочек. Мне еще повезло, что в этот день по улице проходил Манилий, посетивший столицу. Он выкупил меня у моих родителей. Иначе я давно умерла бы с голоду.

– Какие же это люди? – пробормотал Федор. – Это звери какие-то. Разве же можно так… с детьми.

– У нас всегда так поступают, – шепнула девушка и удивленно обернулась к Федору, – это нормально. А у вас, что, не так?

Он помолчал некоторое время, затем нехотя сказал:

– Да всякое бывает, и детские дома переполнены. Но так, чтобы прямо на улицу детей выбрасывать – это нужно редким извергом уродиться.

Он допил вино, поставил чашу на столик и вскинулся, ощутив на себе взгляд. Фульвия пристально смотрела на него.

– А ты сам-то, Федр, откуда? – спросила она, отважившись. – Нам запрещено беспокоить… клиентов… вопросами, но все же…

– Да ладно, – махнул рукой Чайка. – Я издалека. С севера.

– Из Этрурии?

– Еще дальше.

Девушка снова посмотрела на него, но на этот раз в ее взгляде промелькнул испуг.

– Так ты галл?

– Что вы все заладили – галл да галл! – разозлился он. – Боитесь вы, смотрю, этих галлов.

– Просто за границей Этрурии живут только галлы, – пролепетала девушка, протянула к нему руку и осторожно погладила по голове. – А ты высокий, выше римлян, и волосы у тебя светлые. Вот я и решила, что…

– Да не галл я, – перебил ее Федор. – За северными перевалами ведь не только галлы живут. За ними еще много народов обретается. И мой среди них.

Но вряд ли девушка что-нибудь поняла из его невнятных объяснений. Тогда он налил себе и ей еще вина. Осушил свою чашу залпом, заел сочным персиком. Фульвия пила осторожно, мелкими глотками.

– Послушай, а ты что – из самого Рима? – Федор опять завел разговор о прошлом.

– Да, – кивнула девушка, – но я уже почти забыла, как он выглядит. Помню лишь огромные площади и высокие каменные дома. Толпы людей в пурпурных тогах на каменной мостовой. А также множество колесниц, в которых разъезжают знатные граждане. Но я редко бывала в дорогих кварталах, мы с семьей жили на окраине, у самых крепостных стен. Наверное, потому мне этот блеск и запомнился. А еще я помню, у меня остались там две сестры и брат.

Федор не стал расспрашивать дальше. Фульвия и так сегодня пережила немало воспоминаний детства, а оно у нее выдалось, по сравнению с отрочеством самого Федора, просто ужасным.

После таких разговоров на близость его больше не тянуло. Неловко как-то получилось. Поэтому, несмотря на то, что купленный за бешеные деньги жетон позволял ему пользоваться красавицей еще неоднократно, он лег на спину и заснул. Не помешали даже непрерывные, громкие стоны из соседней комнаты. А когда лучи солнца, проникшие сквозь небольшое оконце, разбудили его, то легионер обнаружил у себя на плече маленькую головку.

Фульвия крепко спала, положив ему на грудь свою тонкую руку. Хорошо отдохнувший морпех попытался выскользнуть незаметно, но девушка проснулась. Он по-отечески поцеловал ее в лоб, вылез из-под покрывала и начал облачаться. А она продолжала следить за ним с ложа, разбросав по подушке гриву своих черных волос и изогнувшись, как молодая пантера.

Уже надевший исподнее, тунику и сандалии, Федор даже собрался опять раздеться и напоследок овладеть ею еще разок – так она была соблазнительна, – но сдержался. Поднял с пола лежавший там кожаный панцирь, набросил через голову и стал зашнуровывать на боках. Во время сих упражнений ему пришла в голову мысль поинтересоваться, сколько денег Фульвии перепадает от стоимости столь дорогих жетонов и не заставляет ли ее содержатель притона работать бесплатно, но передумал.

«Что я ей, отец родной, что ли? – отчитал себя разомлевший морпех. – Тоже мне, защитник проституток нашелся». А когда девушка соскользнула на пол и, приобняв его сзади, стала помогать зашнуровывать панцирь, все же выдавил из себя:

– Манилий тебя не обижает?

Фульвия вздрогнула и, странно посмотрев на него, ответила:

– Нет.

– А… клиенты?

– Ну ладно, – сказал Федор, не дождавшись ответа, – прощай, пойду я.

Он поцеловал Фульвию, перебросил через плечо ремень, на котором покоился в ножнах меч, нахлобучил шлем и толкнул дверь. В этот раз щит и пилумы им позволили оставить на оружейном складе, несколько скрасив тем самым досуг легионерам, но меч при себе иметь полагалось.

Спускаясь по длинной лестнице в кабак, выглядевший с утра пустынным, он заметил поднявшегося ни свет ни заря Квинта. Федор даже удивился, увидев друга уже здесь. Сержант предполагал, что ему придется долго ждать, пока половой гигант из Бруттия проспится. Но перенесший бурную ночь Квинт как ни в чем не бывало уже пил вино, закусывая его козьим сыром и хлебом. В углу Федор заметил и самого хозяина заведения – тот подсчитывал барыши.

– Как прошла ночь? – поинтересовался дородный хозяин борделя, сгребая монеты со стола и ссыпая их в объемистый кошелек, когда Федор поравнялся со столом. – Удовлетворила ли стройная Фульвия все ваши желания?

– Вполне, – кивнул бывший сержант, – прикажи принести мне вина и копченого мяса с оливками.

– Будет исполнено, – Манилий сразу утек в направлении кухни.

И вскоре перед Федором, примостившимся за столом рядом с другом, уже стояло блюдо с благоухающим запеченным мясом и плошка с оливками. Хозяин сам обслужил дорогого гостя, принесшего ему сегодня хорошую прибыль. Но едва Манилий собрался уходить, как Чайка бесцеремонно схватил его за тунику.

– Послушай сюда, толстяк, – проговорил он отчетливо, делая ударение на каждом слове, – проследи за тем, чтобы девчонку не обижали.

С этими словами он кинул Манилию еще пару монет.

– Я прослежу, – согнулся Манилий в коротком поклоне, но на лице его легко читалось, что он не собирается выполнять своих обещаний.

И Федор принял это к сведению. Поэтому вместо того, чтобы отпустить край туники, он задержал ее в кулаке и добавил:

– А если узнаю, что ей сделали больно, вернусь и отрежу тебе… самое дорогое. Понял?

На этот раз Манилий кивнул с должным пониманием и ретировался на кухню.

– Зря ты так, – буркнул Квинт, – далась тебе эта девчонка. Ни кожи, ни рожи. То ли дело крепкозадая Идилла. – И он мечтательно поднял глаза к небу. – Да и вообще не стоит с Манилием сориться. У него тут такие люди бывают. Для карьеры может пригодиться.

– Не лезь не в свое дело, – оборвал его Федор, – да и вообще кто бы говорил… Ты про драку с декурионом уже забыл?

– Да, – признал Квинт, – тут ты прав. Дал я маху. Мог бы на проблемы нарваться. Спасибо, что выручил.

Он налил себе и приятелю еще вина. Они выпили и продолжили трапезу.

– Скоро в поход, брат Тертуллий, – вдруг заявил Квинт, отхватывая кусок лепешки.

– С чего ты взял? – удивился Федор, со вкусом прожевывая оливки и выплевывая косточки. – Гней ведь ничего не говорил.

– Не зря же нас «попастись» отправили. Так всегда делают перед походом, – заявил Квинт. – Это традиция.

Чайка уже настолько часто убеждался, что информация рыбака из Бруттия по большей части подтверждалась, что не стал спорить. И Квинт как в воду глядел. Не успели последние морпехи вернуться в расположение части, как Гней собрал всех на вечернюю перекличку.

– Легионеры, обучение закончено. Пришла пора показать себя в деле, – он по обыкновению взмахнул виноградной лозой, свист которой во всеобщей тишине показался очень громким. – Теперь вы достойны сойтись в битве с настоящим врагом.

Пока Гней переводил дух, Федор к своему удивлению обнаружил в гавани помимо пяти знакомых квинкерем, уже считавшихся частью пейзажа, еще десять. Триер, кажется, тоже прибавилось. Теперь в знакомой акватории Тарента вырос настоящий лес мачт, а вода еле просвечивала меж деревянных корпусов. «Интересно, – подумал Федор, – откуда они взялись?»

Центурион сделал несколько шагов вдоль строя и сообщил главное:

– В горных провинциях Лукании восстание[60]. Мятежные луканы перебили римские гарнизоны и заперлись в своих крепостях. Мы ближе, чем Рим. Поэтому нам приказано подавить восстание. Завтра утром четвертый легион союзников из Тарента, которым командует военный трибун Прокул Постумий, снимает свой лагерь и отправляется в Апулию на соединение с третьим и четвертым римскими легионами, возглавляемыми консулом Луцием Эмилием. Оттуда они форсированным маршем пройдут в Луканию и нанесут удар с востока по крепостям луканов в горной части страны, а затем спустятся к побережью. Наша задача – за это время пожечь тылы врага на западном побережье, перерезать пути к отступлению и разорить порты. Мы поддержим удар консульской армии с моря.

Гней немного помолчал, утомленный собственным многословием, и закончил, указав рукой на прибывшие в порт корабли.

– Наши силы выросли. Предстоит настоящее дело, где каждый из вас получит возможность отличиться. А сейчас всем отдыхать. Отплываем на рассвете.

На следующее утро все манипулы морских пехотинцев Тарента, плотно перекусив, погрузились на корабли, прихватив оружие, и вышли в море. Разместившись в заранее отведенных для них помещениях, морпехи из первой центурии первой манипулы вышли на палубу осмотреться и поболтать с моряками из команды «Гнева Рима», что им не возбранялось во время похода.

Встав у ограждения, где теперь развешивались их щиты на специальных упорах, Федор и Квинт сначала следили за действиями моряков, ставивших паруса, а затем их внимание переключилось на флот, шедший позади.

Квинкерема «Гордость Рима» первой рассекала волны залива.

– Смотри, брат Тертуллий, – заметил Квинт с гордостью, – мы с тобой на главном корабле идем. Значит, нам почет и уважение. А вон и сам Памплоний!

Федор проследил за указующим перстом и, действительно заметив на башне Памплония в блестящей кирасе и шлеме, кивнул. Рядом с ним находился Гней Фурий Атилий. Военачальники что-то оживленно обсуждали, разглядывая еще близкий берег.

Получалось, что морпехи действительно стояли на палубе флагманской квинкеремы, за которой выстроились в кильватерном строю четыре знакомых пятипалубника: «Гром», «Хищник», «Смертоносный» и даже «Сила Тарента», где морпехами командовал Гай Флавий Кросс, оставшийся в прошлый раз с ними на берегу.

А следом шли еще десять незнакомых квинкерем – грозная сила. Причем половина из них несла на себе, кроме «ворона», еще по две башни.

– Ребята говорят, что это часть нашего флота, вернувшаяся после уничтожения пиратов в Иллирии, – сообщил Квинт, разглядывая плавучие крепости, – а служат там сплошь принципы и триарии. Таких, как мы, вообще нет.

– Понятно, – ответил Федор, – корабли «бывалых».

– И на триерах та же ерунда, – поделился информацией Квинт. – Одни принципы.

Помимо квинкерем Федор разглядел эскадру из двадцати двух триер, рассекавшую волны немного правее самых крупных кораблей. На них тоже находились морские пехотинцы, правда одна триера могла взять на борт не больше центурии. Зато центурии принципов, если верить Квинту. А это дорогого стоило. Но флот поддержки сухопутной армии этим не ограничивался. Еще ближе к берегу Федор заметил паруса не менее чем двух десятков либурн с располагавшимися на них солдатами. Это были те самые суденышки, на одном из которых он якобы плыл из своей деревни в Калабрии.

– А на либурнах кто? – уточнил Федор на всякий случай.

– Не знаю, – разочаровал его Квинт, – но кроме нас, гастатов больше нет. Значит, кто-то из «бывалых». Либо принципы, либо триарии. В этот раз что-то мало солдат набрали в обучение. Видно, не успели, дело неожиданное вышло.

Покинувший утром гавань Тарента римский флот, двигавшийся со скоростью квинкерем, к концу первого дня встал на якоря в неизвестной пустынной бухте, где пространство позволяло разместить такое количество судов. Берег оказался холмистым, с огромными каменными глыбами, но небольшое плоское пространство все же нашлось. Памплоний не рискнул вытаскивать суда на берег, кроме самых легких либурн, но лагерь приказал построить.

Однако этих мест не знал лишь Федор, а вот рыбак из Бруттия некогда изучил их вдоль и поперек. Примерно на полпути до ночной стоянки, увидев какой-то холм на берегу, Квинт начал орать и показывать на него пальцем. Скоро выяснилось, что где-то здесь, на мысу, огибаемом в тот момент военной армадой Тарента, находилась его деревня.

– Там, – кричал Квинт, тормоша друга, – я там живу! Это моя родная деревня. Мы сейчас как раз огибаем Бруттий и завтра еще вдоль него будем идти, но уже с другой стороны. Я здесь все берега знаю.

Но сколько ни вглядывался Федор в холмистые берега с изредка торчащими скалами, никакой деревни не заметил. А когда закончилось строительство лагеря и гарнизон морпехов и моряков отошел ко сну, выставив обязательную стражу, Квинтом овладело желание сбегать домой, навестить родных. К счастью, он скоро одумался. До его родной деревни отсюда было не меньше семидесяти километров, а Квинт, хоть и жилистый, но отнюдь не марафонец. Бегать не любил. А потому смирился.

К вечеру следующего дня они уже пришвартовались в Локрах, большом порту, где встали на ночевку. Утром к флоту Памплония присоединились еще три квинкеремы и десять триер, увеличив и без того немалую мощь. Федор с усилием припоминал карту, и ему казалось, что этот порт находился где-то у самого носка «итальянского сапога». Правда, еще «на подошве».

А когда наступили сумерки и трубач сыграл отбой, Федор все же решился проверить свои догадки. Ночевали они на этот раз на корабле, на берег не сходили. И бывший сержант возблагодарил за это Памплония – не пришлось снова строить лагерь. И то, слава богу.

– Слушай, – спросил он Квинта, обосновавшегося на соседней лежанке и пытавшегося уснуть под скрип корабельных снастей, – а до Сицилии отсюда далеко?

– Уже нет, – ответил Квинт, – рукой подать. Завтра пройдем Регий, а потом снова берег Бруттия потянется. Но к вечеру, может, и дойдем, если ветер попутный будет. Сицилия твоя слева по борту останется, даже берег увидишь. Зачем тебе?

– Да так, – уклонился от ответа Федор. – Интересно.

– Чего там интересного, – возразил сонным голосом Квинт. – Сицилия почти вся наша. Разве что Архимед в Сиракузах.

– Это ты о чем? – снова приподнялся на лежанке Федор, услышав столь знакомое имя.

– Да живет в Сиракузах один грек, чудные машины строит.

– А ты что, его знаешь?

– Да кто ж его не знает, – заерничал Квинт, – разве что ты. С тех пор как этот полоумный грек начал строить свои машины для сиракузских тиранов, этот город вообще никто взять не может. Не дай Юпитер, нас туда пошлют, все от его машин и погибнем!

С тем Квинт и заснул, озадачив Федора новой информацией. Оказывается, его угораздило перенестись в те времена, где еще жил великий геометр Архимед. И, похоже, слава его гремела повсюду, раз о нем наслышан даже простой рыбак из Бруттия.

На следующее утро, проведя несколько часов в море, они достигли крайней оконечности «италийского сапога», как продолжал по укоренившейся привычке называть эти места Федор. Хотя сами италики, мессапии, самниты, марсы и луканы[61] вряд ли представляли, что их земля имеет такую форму.

Обогнув мыс, армада Памплония повернула на север, войдя в неширокий пролив. Здесь Квинт и указал на противоположный берег, подернутый легкой дымкой, заявив:

– Вот она, твоя Сицилия. Скоро будем проходить Регий, справа по борту. Он стоит на бруттийской земле. А чуть позже по левому борту на берегу покажется Мессана. Из-за нее наши консулы, говорят, и рассорились когда-то с Карфагеном. Но не зря, потому что почти весь остров остался за нами, хотя народу полегло немало.

– А Сиракузы где? – уточнил любознательный Федор, сделав вид, что впервые слышит про Карфаген.

– Южнее. Их отсюда не видно.

После полудня, как и обещал Квинт, показался большой порт – Регий. Флот римлян, по-прежнему шедший на небольшом удалении от родного берега, не стал заходить туда, а оставил за кормой.

– Скоро до Лукании доберемся? – спросил Федор.

– Может, сегодня, – уклончиво отвечал Квинт, – а может, и завтра. Я почем знаю. Идем вроде неплохо, но где эти разбойники-луканы устроили логово, которое нам надо сжечь, один Юпитер знает. Побережье Лукании почти такое же длинное, как у Бруттия.

За время плавания центурион, чтобы взбодрить личный состав, несколько раз устраивал тренировочные бои на верхней палубе – стенка на стенку. Бои очень походили на настоящие, до первой крови. Одному солдату даже умудрились выбить руку, но medicus Федр Тертуллий Чайка ему эту руку вправил, пообещав, что еще до прибытия на место станет работать нормально.

Тренировки пехотинцев, носившихся по палубе со щитами и мечами, не вызывали восторга у капитана квинкеремы, поскольку мешали морякам заниматься своим делом. Но Публий Крац Кальвин терпел их, понимая, что морпехам скоро предстоит вступить в бой и расслабляться перед этим особенно нельзя. Он и сам периодически проверял на вшивость расчеты баллист, заставляя их разбрасывать ядра по морю.

К вечеру они снова встали на якоря в пустынной бухте и выстроили лагерь. Кормчий, плывший на их корабле, похоже, отлично знал все берега не только вокруг Тарента, но и вдоль остальных подвластных Риму земель. А вот на следующее утро ситуация изменилась.

С рассветом, дав солдатам поесть, обе центурии построили на палубе вдоль бортов. Весь флот по-прежнему передвигался параллельно скалистому, поросшему лесом берегу тремя группами. Главная ударная сила, квинкеремы, шли дальше всего от побережья. Несколько в стороне от них передвигалась целая флотилия хищных триер, а вдоль самого берега плыли либурны. Они то и дело пропадали в волнах и казались Федору издалека очень мелкими, хотя он ясно помнил, как впервые увидел это судно вблизи. Она была не такой уж и малюткой. Полчаса назад ему показалось, что несколько этих суденышек пристали к берегу.

На этот раз речь говорил не центурион. Вдохновить необстрелянных морпехов на первый бой решил сам военный трибун Марк Акций Памплоний. Его начищенная до блеска кираса сверкала даже в лучах неяркого утреннего солнца. А шлем плотно сидел на голове. Снизу морпехам хорошо виделся гордый орлиный профиль командующего.

– Солдаты, – выкрикнул военный трибун с башни, – мы приближаемся к берегам Лукании, на которых сейчас хозяйничают мятежники, предавшие великий римский порядок. Вам, пехотинцам с квинкеремы «Гнев Рима», предстоит своими мечами восстановить его, показав отщепенцам, что такое мощь Рима!

«Ну, просто поэт», – промелькнуло в мыслях у Федора.

– Скоро мы начнем высадку на берег. Когда перед вами окажется враг, я приказываю вам не жалеть никого! Каждый мятежник, осмелившийся бросить вызов нашим законам, достоин только смерти. Dura lex, sed lex![62] Пленных не брать. Мы пришли не завоевывать, мы пришли истреблять!

И едва он закончил свою речь, все корабли, повинуясь какому-то невидимому сигналу, начали плавный поворот в сторону берега. Никакого города Чайка там не видел, только узкую бухту, заканчивавшуюся долиной, сжатой с двух сторон лесистыми горами. Места для постройки лагеря тем не менее хватало. Впрочем, пока происходила высадка, Федор успел заметить, что соединение из десяти квинкерем с экипажами из «старослужащих» и почти половина триер отправилась дальше. Видимо, операция предстояла масштабная, и у них имелась своя цель. 

Глава восьмая Огнем и мечом 

Место для первого плацдарма на территории врага было выбрано удачно. С двух сторон лесистые отроги гор, по долине стекает неглубокая река, впадающая в море. Позади лагеря прибрежная полоса, за которой выстроились в ряд квинкеремы и триеры, в то время как почти все прибывшие в составе римского флота либурны их команды уже вытащили на берег. Квинт оказался прав, в них действительно находились манипулы принципов. Чуть больше тысячи солдат.

Но лагерь построить они не успели. Едва морпехи высадились на берег и согласно полученному от центуриона приказу принялись за сбор леса для изготовления частокола, как луканы уже проявили себя.

На центурию пехотинцев с корабля «Сила Тарента», ближе всех подобравшуюся к кромке леса, из-за деревьев обрушился град стрел, мгновенно повалив не меньше десятка застигнутых врасплох воинов. А затем из чащи выбежала почти сотня бойцов, вооруженных не хуже римлян, в панцирях, но с круглыми щитами. И набросилась на занимавшихся хозяйственными делами солдат. Мгновенно началась свалка, причем нападавшие сразу же стали брать верх и норовить скинуть римлян в море.

Но морпехов не зря учили столько времени.

– Первая и вторая манипулы, становись! – немедленно заорал Гней Фурий Атилий, как только углядел луканов.

И тотчас все солдаты выстроились, разобравшись по своим центуриям.

– В атаку! – гаркнул грозный центурион, взмахнув мечом.

Его клич повторил опцион Спурий Марций Прок и сержант. Морпехи, прикрывшись щитами, ринулись по лесистому склону на врага. Но луканы не приняли бой. Увидев, что на них надвигается организованный строй, они предпочли ретироваться обратно в лес, оставив за собой несколько десятков убитых римлян. Да и было их, судя по всему, намного меньше, чем солдат Гнея.

Когда луканы развернулись и побежали в сторону опушки, с кораблей им вслед выпустили несколько ядер из баллист, свалив пятерых человек.

– Пошли вперед разведчиков, – обратился Гней к командиру второй центурии, остановившись возле трупа одного из мятежников с головой, превратившейся в кровавую кашу, – пусть пройдут вверх по реке и разыщут ближайшие селения.

– Думаю, они уже покинули свои дома, – проговорил Фабий Квест Статор, державший в руках обнаженный меч. – Либо их предупредили, либо они за нами наблюдали. А эта атака не больше чем отвлекающий маневр.

– Ерунда, – отрезал Гней. – Если и ушли, то наверняка недалеко. Это какое-то местное племя, которое теперь знает, где мы высадились. Надо попытаться их перехватить, пока они не растворились в своих горах. Но луканов много и следует ожидать новых нападений. Надо быстрее построить лагерь.

Сказав это, Гней развернулся к нему спиной, окинув взглядом своих солдат, так еще и не отведавших настоящего боя.

– Успеете еще, – буркнул центурион, словно прочитав их мысли. – Спурий, отвести манипулу на постройку лагеря. Да поживее ворочайтесь, лентяи. А то луканы могут вернуться.

Опцион принял на себя командование солдатами, и, совершив поворот всем строем, морпехи направились обратно к побережью.

– Эй, разведчики, ко мне, – донесся до Федора зычный голос Фабия по кличке Статор.

И когда перед ним выросли, словно из-под земли, десять человек, начал раздавать им указания, впрочем, Федор их уже не расслышал. Зато успел разглядеть слегка ошеломленные лица морпехов с корабля «Сила Тарента», по которым пришелся первый удар луканов. Они потеряли около дюжины человек.

– Нечего было клювом щелкать, – орал на них Гай Флавий Кросс. – Морпех обязан всегда проявлять готовность к бою. Центурион, снять с павших оружие и доспехи, отдать на склад. Похоронить погибших товарищей прямо здесь, у кромки леса, и немедленно приступить к постройке лагеря.

– Вот и первые потери, – заметил на это Квинт.

Весь день они усиленно валили лес и строили уже ставший привычным частокол. Правда, по приказу Гнея, на этот раз колья вырубались толще и выше. Более того, вместо небольшого рва они выкопали вокруг всего лагеря яму почти в человеческий рост. Это оказалось нелегко, грунт здесь, как назло, попался жесткий, вперемешку с камнями. Но, если Гней прикажет, сделаешь еще и не то. Закончив рыть, легионеры с внешней стороны укрепили вал камнями, вынутыми из грунта и собранными по всему побережью, так что теперь лагерь выглядел, как настоящая крепость. Высота стены вдвое превосходила обычную, а по четырем углам изгороди морпехи даже выстроили наблюдательные башни. Заготовленные колья почти не использовались, вырубали и строгали новые. Работы получилось так много, что на это ушел без малого весь день.

– Как думаешь, Квинт, – поделился Федор сомнениями с другом, – зачем нам такой мощный лагерь? Мы же должны гнать этих луканов подальше отсюда, в горы, а значит, и сами последуем за ними?

– Все не уйдем, – опускаясь на землю и отдуваясь, ответил Квинт, только что притащивший тяжелый камень. – Кто-то останется здесь. Да и корабли, опять же, без присмотра оставлять нельзя. Вдруг луканы захотят их сжечь. Думаю, мы здесь надолго.

Все время, пока «молодые» легионеры строили лагерь, их охраняли еще пять подразделений принципов, выстроившихся вдоль леса для отражения повторного нападения, если таковое вдруг наметится. Но до захода солнца оно так и не произошло.

Присутствовали здесь и пять манипул триариев. Но ветераны либо находились у своих кораблей, вытащенных на берег, либо сразу устроились в палатках, либо для вида слонялись со своими копьями по лагерю, погоняя ими молодых. Для триариев трудиться было западло, и высокое начальство это знало, стараясь использовать для работ гастатов и принципов. Хотя случались и исключения, на войне всякое возможно.

Приписанные к армии, призванной подавить мятеж, опытные вояки прошли уже не одну кампанию, дрались лучше всех и составляли последнюю линию обороны в бою, начинавшемся и проходившем всегда по одному и тому же плану. Начитанный Федор помнил этот план наизусть.

Выбрав, по возможности, удобное поле боя, римская пехота распределялась в три линии, причем манипулы каждой линии выстраивались с интервалами между собой. Велиты завязывали бой с противником, забрасывая его пилумами и камнями из пращей. Иногда стреляли из луков. Затем в столкновение вступали гастаты. Если противник оказывался сильным и стойким, тогда на помощь малоопытным гастатам приходил второй порядок обороны – манипулы принципов.

Тем временем ветераны из третьей линии ждали, присев на правое колено, укрывшись щитом и выставив копья вверх. Если бой складывался плохо, гастаты и принципы постепенно отходили, просачиваясь сквозь интервалы между манипулами за триариев, после чего те поднимались, быстро смыкали строй, закрывая лазейки, и нападали на врага сплошной стеной. На противника, по словам Квинта, атака триариев действовала сильнее всего. Но триарии шли в бой, лишь если дело оборачивалось для римлян настолько плохо, что враг изрубил в мелкий винегрет не только подразделения гастатов, но и самих принципов. Случалось это крайне редко. Так, что у римлян даже бытовала поговорка: «Дело дошло до триариев», что, на взгляд Федора, означало римский эквивалент русского высказывания: «Полный трендец».

Велитов в нынешней экспедиции Чайка среди морпехов не заметил. Даже гастатов оказалось маловато. Больше всего было принципов, а триариев – лишь пять манипул, хотя в стандартном легионе ветеранов должно присутствовать не менее десяти полноценных манипул. Похоже, Квинт прав – не успели набрать среднесписочный состав легиона, или Памплоний разделил силы, отправив остальных принципов и триариев на специальное задание.

К вечеру, когда все морпехи расселились по своим палаткам и отужинали горячей похлебкой, вернулись разведчики Статора. А наутро, после прохладной, но неожиданно спокойной ночи, Гней приказал выступать.

В первую вылазку отправлялись все манипулы необстрелянных гастатов, почти шестьсот человек, и десять подразделений принципов. Оставшиеся принципы и все триарии прочно обосновались в лагере, взяв его охрану на себя.

Почти двухтысячное войско морпехов, прихватив пилумы и выстроившись в колонну, направилось вверх по неширокой долине, склоны которой сильно поросли лесом. Долину, подернутую утренним туманом, рассекала на две части небольшая речка, скорее, ручеек, впадавший в море у самого лагеря.

Впереди первой манипулы с правого края вышагивал сам Гней, за ним опцион Спурий, а Статор со своей центурией и опционом переместился назад. Только теперь Федор понял, почему центурион правого крыла назывался «передний», а левого «задний». Иначе их сейчас было и не назвать.

– Разведчики обнаружили недалеко отсюда пустое селение, – сообщил Гней перед началом операции своим солдатам, – но проследили обоз, который медленно движется в горы. Там находится ближайшая крепость луканов. Мы нагоним и уничтожим мятежников, не дав уйти под защиту стен. А потом возьмем и крепость.

Тогда же в лагере Чайка увидел, как из ворот выскользнула центурия принципов, в то время, как общее построение еще не завершилось. Скорее всего, это был авангард под командованием одного из опционов. Слушая Гнея, предупреждавшего о возможных нападениях луканов при движении колонны, Федор заметил восемь осадных машин, онагров, вчера только сгруженных с кораблей в разобранном виде, а сейчас уже полностью собранных. Обслуга торопливо заканчивала отладку блоков и торсионных механизмов, словно желая лишний раз убедиться, что все детали на месте. Эти онагры казались раза в три больше тех, с которыми развлекались артиллеристы при показательном разрушении лагеря, и явно предназначались для целей покрупнее.

Примерно час морпехи осторожно передвигались по небольшой тропе быстрым шагом, потом, когда тропа расширилась, даже перешли на легкий бег, бряцая оружием. По ходу движения центурии перестроились во фронтальную колонну по пять человек и сильно растянулись. Обеспокоенный Гней выслал дополнительные отряды обороны во все стороны, даже на другой берег реки. Периодически возвращались посланные вперед разведчики, сообщая Гнею последние данные о противнике.

Когда прошел еще час, они неожиданно вышли на широкую поляну, огороженную частоколом, где стояло чуть больше десятка бревенчатых домов, покрытых ветками и лапником. Ворота встретили легионеров распахнутыми настежь створками, селение луканов выглядело покинутым. В центре, на утоптанной площадке, виднелся какой-то алтарь, кострище с горкой золы и пара столбов, обугленных снизу.

– Идем дальше, – приказал Гней, после того, как центурия Статора осмотрела оставленные жилища. – Поджигать не надо, нас заметят. Это мы всегда успеем. Да оно может и нам пригодиться.

И вот наконец, спустя еще три часа, когда долина еще больше расширилась и обогнула отрог ближайшей горы, они получили приказ перестроиться в обычный боевой порядок. Ширины безлесой (словно деревья здесь вырубили специально) долины хватило, чтобы поставить всего две манипулы в линию. Второй оказалась манипула кривоного Клавдия Пойдуса с корабля «Хищник». Перед ними расстилалось небольшое, усыпанное валунами поле, метров пятисот длиной, в конце которого виднелся хвост обоза, кони, телеги и вооруженные люди. Значительная часть обоза, где можно было рассмотреть женщин и детей, уже втянулась на лесную тропу, круто забиравшую вверх.

– Хорошо, что у них нет конницы, – шепотом заметил Квинт, рассматривая врагов.

Морпехов, похоже, тоже заметили. Луканы, развернулись и, вскинув мечи, не раздумывая, бросились в атаку. Они бежали неорганизованной толпой, но их было человек двести. Сбоку выстроился небольшой отряд лучников, и в легионеров полетели первые стрелы.

– Варвары, – сплюнул себе под ноги опцион, принимая одну из стрел на щит.

– Стоять на месте! – приказал Гней. – Держать строй. Приготовить пилумы. Метать по моей команде.

Прикрывшись щитом и перехватив один пилум на изготовку, Федор ожидал атаки в первом ряду, не вынимая меча. То же самое проделали все морпехи в первой и второй шеренге. Луканы с воплями приближались. Чувствовалось, что им терять нечего, но и легионеры ждали первой схватки с каким-то мрачно-сладострастным предвкушением.

Когда до луканов, одетых в кожаные панцири, почти такие же, как у морпехов, осталось не больше тридцати метров, Гней махнул рукой. Сделав шаг вперед, вся первая шеренга и, разумеется, Федор вместе с ней, метнула дротики в нападавших. Тотчас послышались первые крики, больше половины угодило в цель. Попал и Чайка. Он успел заметить, как его пилум пролетел метров двадцать до стремительно приближавшихся врагов и вонзился в грудь луканского воина. Тот выронил меч и круглый щит, схватился за древко руками, словно хотел вырвать его из груди, и упал, обливаясь кровью.

Федор метнул второй, но на этот раз лишь выбил у другого лукана щит. Тот не смог перерубить резким движением меча древко пилума[63] и сразу же отбросил ненужный больше щит на землю, оказавшись полностью открытым. Его добил дротик другого римского морпеха.

– Вторая шеренга! – крикнул центурион, перекрывая вопли.

Федор инстинктивно присел на колено, прикрывшись щитом. Над его головой просвистели еще два роя пилумов. Он тут же встал, выхватив широкий меч, и приготовился встретить врага.

Из первой группы нападавших первой шеренги римского войска достигла ровно половина. Правда, луканские лучники тоже смогли поразить целый десяток легионеров – Федор чуть не споткнулся об мертвого соратника со стрелой в шее, слава богу, это оказался не Квинт. Однако теперь противники не могли больше обстреливать друг друга на расстоянии. Не успел Федор выхватить меч, как луканы с разбега налетели на порядки манипулы Гнея, врубаясь в нее. И тут же откатились назад. Пилумы хорошо проредили нападавших, сбив с них порыв первой ярости. Теперь луканы стали осмотрительнее, но от этого воинственности у них не убавилось.

Дрались они достойно. Вскоре, несмотря на вопли Гнея и других центурионов «Держать строй!», луканам удалось раздробить первую шеренгу, и битва распалась на отдельные схватки. А в ближнем бою они ничуть не проигрывали легионерам. Кругом засверкали клинки, послышался лязг оружия и вопли пронзенных мечами людей.

Основной удар пришелся на левый фланг, манипулу кривоногого Пойдуса. За десять минут боя луканы почти смяли ее, скосив на четверть обе центурии. Но и морпехам Гнея пришлось несладко.

На Чайку с разбега налетел мощный луканский воин с длинными волосами, перехваченными обручем. Шлема на нем не было, только кожаный панцирь, легкий круглый щит и меч, почти такой же, как у морпеха. Вместо того чтобы ударить мечом, чего, собственно, и ждал Федор, лукан лихо подпрыгнул и пнул его скутум. От неожиданности сержант отступил на шаг и, споткнувшись о мертвое тело, упал на спину. Правда, успел прикрыться щитом и оружие не выронил. Лукан с налета ударил его сверху, но скутум, к счастью, выдержал первый удар. Затем второй. Федор выгнулся, сделал мах ногами и, ни на мгновение не упуская противника из виду, пружинисто вскочил. Принял еще один удар, а потом, когда рука луканского воина лишь начинала следующее движение, изловчился и сделал быстрый выпад мечом. Снизу в живот. Его клинок достиг цели, вспоров подбрюшье нападавшему.

Тот отпрянул назад, но отступить уже не смог. Выронив меч, лукан растерянно глянул на свой рассеченный доспех, из-под которого толчками выплескивалась кровь, и упал. Сначала на колени, а потом лицом в траву. Рядом с ним упал еще один мятежник с разрубленной ключицей.

Федор застыл и отрешенным взглядом скользнул по поверженным врагам. Вот так мечом, глядя противнику в глаза, он убивал впервые.

– Что, солдат, это первый, кого ты убил? – рядом стоял Гней. – Ничего, привыкай. Скоро их будет так много, что ты перестанешь обращать внимание.

В этот момент Федор заметил, как один из нападавших выбил скутум из рук Квинта, вернее, разрубил – щит развалился на две половины. Квинт отступая, упал, как и Федор, минуту назад. Тогда сержант, повинуясь инстинкту, одним движением выдернул пилум из лежавшего в двух шагах мертвого лукана и метнул в противника Квинта. Пилум пробил доспех со стороны сердца, и воин умер мгновенно, рухнув рядом с удивленным Квинтом.

– Молодец, – похвалил центурион, – мечом мог не успеть.

Он повернулся лицом к своему воинству и крикнул, перекрывая звон мечей:

– Манипулам первой линии – расступиться! Третья манипула в бой!

Державшийся все время рядом с Гнеем горнист затрубил условный сигнал, и обе изрядно потрепанные манипулы разошлись в стороны, образовав брешь в и без того разреженном строю. Луканы, которых еще хватало, услышав сигнал, кинулись было в открывшийся проход, но опоздали. Через него уже наступала манипула морпехов с корабля «Letifer». Ее вел в бой сам Филон Секстий Требониус.

Удар свежей манипулы решил судьбу битвы. Луканы дрогнули и побежали, а морпехи Требониуса только успевали метать им вслед пилумы, добивая смятенного и беспорядочно отступающего противника. Но некоторым все же удалось достигнуть тропы, где еще совсем недавно виднелся обоз.

– Перестроиться! – приказал Гней. – Преследовать врага! Не жалеть никого.

И обе манипулы, приведя в должный вид свои ряды, устремились за скрывшимися мятежниками. Несмотря на то что солдаты Требониуса настигли обоз первыми, драки хватило всем, там оказалось еще не меньше сотни луканов. У Федора даже мелькнула мысль, что не все они родом из той деревни. Скорее боевое охранение, приставленное к мирным жителям. Но вскоре он понял, что на этой войне мирных жителей не бывает.

Уничтожив остававшихся на горной тропе защитников, легионеры Гнея, Требониуса и кривоногого Пойдуса принялись убивать всех, кто находился в обозе. Войдя в раж кровавой схватки, они рубили людей, не разбирая, кто перед ними, в том числе женщин и подростков, попадавшихся под руку. Особенно свирепствовал в истреблении луканского обоза Тит Курион Делий, его давний знакомый. На глазах Федора он зарубил двух женщин, а потом и пацана, кинувшегося защищать свою мать. Увидев это, Чайка едва сам не бросился на Тита. И обязательно сделал бы это, если бы рядом вновь случайно не оказался Гней. Впрочем, остальные легионеры делали то же самое. Даже Квинт. Сам Федор ограничился лишь схваткой с вооруженным луканом и быстро с ним разобрался, отрубив сначала руку, а потом проткнув мечом.

Скоро все было кончено. Пройдясь вдоль изрубленных тел, Гней Фурий Атилий окинул их привычным взором и приказал:

– Построить манипулы!

А когда подразделения застыли, словно на смотре, добавил, оглядев уставших и окровавленных солдат:

– Молодцы! Мы победили в первой схватке. Но долг призывает нас двигаться дальше. Центурионам – пересчитать людей и похоронить убитых. Впереди горная крепость, и ее, если повезет, мы должны захватить до заката. Марс и Юпитер ждут от нас кровавой жертвы, так не заставим же богов ждать долго!

Спустя час, прошедший с момента окончания схватки с луканами, морпехи двинулись дальше. Каждый разыскал свои пилумы или взял чужие, благо теперь хватало свободных. Квинт нашел себе новый щит.

– Спасибо, брат Тертуллий, – сказал он Федору, когда они снова шагали по горной тропе рядом, – если бы не ты, зарубил бы меня тот лукан. Твой щит крепче оказался.

– Да ладно, – отмахнулся сержант, – случись со мной такое, тебе бы пришлось выручать. Это война. Здесь иначе никак. Зачем только баб всех перебили, не понимаю.

– Да ты что, Федр, – удивился Квинт, осклабившись, – сам же сказал: война. Это же луканские бабы. Их всех надо вырезать. Хотя перед смертью можно было бы и попользоваться, им все равно пропадать.

– А детей? – опять спросил легионер, перехватывая пилумы покрепче.

– На всякий случай, – терпеливо пояснил Квинт. – Дети врагов – тоже враги. Вырастут, будут мстить Риму. Как ты не понимаешь? Они не признают римский порядок, наши законы. Гней правильно сказал – никого не жалеть. А ты чего раскис?

– Я в порядке, – отмахнулся Федор, хотя на душе у него кошки скребли.

В первом бою с луканами они потеряли восемнадцать человек. А в манипуле Пойдуса недосчитались двадцати семи. Но зато луканы полегли все. Гней излучал удовлетворение, а «зеленые» легионеры, попробовав крови, воспряли духом и двинулись дальше. У всех новобранцев это был первый в жизни бой, но никто, кроме Федора, особенно не напрягался насчет убитых женщин и детей. Все рассуждали так же, как Квинт. Сказали рубить – руби, не рассуждай. Иначе сам погибнешь. На войне только так и надо.

Через пару часов легионеры форсированным маршем поднялись по узкой тропе, оказавшись в небольшом ущелье. Дальше вперед ущелье расходилось на два рукава. Один заворачивал обратно к морю, видневшемуся отсюда достаточно хорошо. Правда, место стоянки римских судов оказалось скрыто отрогами. А другой заканчивался возвышением и небольшим плато, на котором Федор издалека увидел луканскую крепость. Она выглядела небольшим селением, выстроенным на возвышенности и обнесенным прочной каменной стеной метров шести-семи в высоту, с двумя башнями у ворот. Точнее, почти обнесенным. Часть стены была бревенчатой, видимо, обитатели городка не успели заменить дерево на камень. Но даже эта часть выглядела достаточно прочно.

Плато примыкало к скале, и сзади крепость имела естественную защиту. Нападать предстояло только в лоб, со стороны стены, перекрывшей все ущелье полукругом. Подняться на скалу, нависавшую над крепостью, казалось невозможным. Вдоль стены тянулся ров, наполненный водой из стекавшего по скале горного ручья. Мост перед воротами был, естественно, поднят. На стенах выстроились лучники.

– Так, – сказал Гней, задумчиво разглядывая торчащий почти вертикально, на совесть сработанный мост из крепкого бруса, – мы опоздали. Юпитер не дождется сегодня от нас кровавой жертвы.

Он обернулся к стоявшему рядом опциону.

– Спурий, отправь немедленно гонца в лагерь с приказом перебросить сюда все онагры. Эти гнусные луканы заперлись в своем доме и не хотят сдаваться без боя. Нам придется пробить себе вход.

Спурий Марций Прок повторил приказ и немедленно отрядил двоих солдат, самых быстрых. Оставив пилумы и щиты, они оба убежали по горной тропе вниз.

– А ты, Фабий, – Гней подозвал центуриона левого крыла, – немедленно начинай строить защитную линию. Солнце уже садится, но до того часа, когда оно скроется за горами, я хочу видеть выполненной хотя бы часть работы. А завтра я желаю осмотреть всю линию обороны. Похоже, мы застряли здесь на пару дней…

Получив приказ, Фабий Квест по кличке Статор, увел свою центурию обратно по тропе. Туда же Гней отправил манипулы Кросса с корабля «Сила Тарента» и Луция Альтуса Мусса с квинкеремы «Гром».

Четыре манипулы принципов образовали живой щит, перегородив рукав ущелья, ведущий в сторону крепости, на таком расстоянии, чтобы защитники горной цитадели не смогли достать их стрелами, а баллист у них не было. Все эти действия производились для пресечения внезапной вылазки запертых там луканов, буде такая состоится. Еще три манипулы принципов заблокировали соседнее ущелье на случай подхода подкреплений к осажденным.

А легионеры Пойдуса, солдаты под командованием Филона Секстия Требониуса, и центурия, где служил Федор, возглавляемая тессерарием, принялись копать траншею поперек ущелья. Сложив оружие, морпехи опять взялись за нелюбимые строительные работы. Выкапывая твердый грунт, сержант проклинал этот бесконечный стройбат, подавляя в себе желание дать несколько ассов прогуливавшемуся неподалеку центуриону и тем купить немного покоя после битвы. Но природная гордость не позволила ему это сделать.

– Черт бы побрал этих луканов, – ворчал Федор, роя землю, – нет, чтобы встретиться с нами в открытом бою. Раз и готово.

– В открытом бою у них нет шансов, – заявил Квинт, которому после первой схватки и одержанной победы жизнь представлялась чередой бесконечных триумфов. О том, что его едва не убили в первом сражении, он уже забыл.

Скоро снизу стали подтягиваться легионеры с бревнами на плечах. А перед самым закатом Гней Фурий Атилий скрупулезно проверил почти выстроенную линию частокола, перегораживающую ущелье. 

Глава девятая Снова сержант 

Собственно, линия строилась двойной, с промежутком примерно в двести метров, причем вторая стена служила уже защитой лагеря легионеров. Перед внешней преградой со стороны осажденных, ко всему прочему, еще и вырыли ров с насыпанным по краю валом, на котором вскоре появился с десяток сколоченных из досок мантелетов – высоких щитов с подпорками и ручками, специально сделанными так, чтобы их можно было перетаскивать с места на место. За таким щитом от стрел противника могло укрыться два, а то и три легионера. А если их выстроить в ряд, то даже целая центурия могла продолжать любые работы под обстрелом противника.

«Видимо, – размышлял Федор, глядя на это, – если осада затянется, то Гней планирует постепенное приближение к стенам крепости, перемещая насыпной вал все дальше под прикрытием мантелетов».

А за второй линией, не более чем в двухстах метрах от первой, начинался так же огороженный частоколом со всех сторон римский лагерь, устроенный в непосредственной близости от осажденной твердыни.

Солнце вскоре село, и легионеры не успели выполнить запланированные работы. К тому же вскоре прибыл походный обоз с едой и палатками, и морпехам пришлось разворачивать жилища уже при свете костров. Они расставили их привычным порядком, поели горячей каши с мясом, выставили дозоры и в полном изнеможении повалились спать, оставив лагерь недостроенным и внешнюю стену тоже.

К счастью, ночную стражу Гней Фурий Атилий возложил на принципов, дав отдохнуть новобранцам после первого дня войны, поэтому Федору удалось немного выспаться. Сквозь сон он слышал какой-то шум, но был настолько измучен, что не обратил на него внимания. А наутро выяснилось, что луканы сделали вылазку и под покровом ночи попытались ворваться в лагерь, но принципы отбили атаку, не пропустив их даже за недостроенную внешнюю стену.

Луканам удалось лишь разбить сколоченные мантелеты, сбросив их в ров, и немного повредить частокол, но к лагерю они даже близко не подошли. Немало мятежников при ночном наступлении сильно поранились о рассыпанные во множестве на валу перед мантелетами железные «ежи». Утром рассматривая окровавленные концы их, Федор решил, что японские ниндзя заимствовали свой арсенал у римлян. Эти «ежи» представляли собой несколько переплетенных в середине коротких стальных прутьев, концы которых разводились в стороны и остро затачивались. Некоторые смертоносные малютки напоминали шары с торчащими во все стороны острейшими шипами.

Гней остался доволен первым днем осады. И Марк Акций Памплоний тоже. Наутро, едва прибыв в лагерь, он собрал у себя в палатке посреди Претория нескольких самых опытных центурионов во главе с Атилием и поставил им новые задачи.

Пока шло совещание, легионеры, выстроенные у своих палаток по подразделениям, ожидали, развлекаясь осмотром неприятельской крепости. За каменной стеной виднелось несколько массивных построек, не то амбаров, не то овинов, а также жилые строения, похожие на дома зажиточных купцов. Но в целом сразу ощущалось, что это не город, а лишь цитадель, в которой обитал только небольшой гарнизон, а деревенские жители, селившиеся в ближайших окрестностях, едва завидев неприятеля, как правило, спасались бегством.

Крепость была неплохо защищена, да и место в свое время подбиралось удачное для обороны. Но почему-то глядя на осадные машины, появившиеся с рассветом в лагере, Федор думал, что луканам это не поможет. В том, что они возьмут эту защищенную крепость взбунтовавшегося горного народа, он не сомневался. Если только сюда внезапно не подойдут превосходящие силы противника. Но и при подобном раскладе это всего лишь вопрос времени.

Осматривая осадные орудия, уже выдвинутые на передовую позицию, к самой границе внешнего частокола, Федор с интересом отметил, что в лагере есть не только невообразимых размеров онагры, которые он разглядел еще на берегу, но и баллисты в осадном исполнении. Калибр ядер, лежавших в плетеных корзинках рядом с орудиями, впечатлял. Для каждого ядра требовалась отдельная корзинка, чтобы солдаты могли быстрее подтаскивать его к орудиям.

– Ну, сейчас начнется, – сказал Квинт, глядя, как из палатки военного трибуна выходят центурионы всех манипул.

Но он ошибся. В положении морпехов ничего не изменилось. Даже наоборот. Гней лишь подозвал к себе опциона и приказал продолжить строительные работы: следовало укрепить и закончить внешнюю линию, а также поглубже окопаться в лагере. Чем легионеры и занимались весь день, перетаскивая бревна и камни. Ночь прошла спокойно, луканы не решались больше совершать вылазок.

И только на следующее утро Памплоний приказал начать артподготовку. Расчеты онагров и осадных баллист, давно обосновавшиеся на своих позициях, зашевелились. За прошедший день онагров стало десять – снизу подтащили и собрали еще два. И скоро в цитадель луканов полетели первые ядра. Вот это было зрелище!

Три из пяти манипул гастатов, к которым теперь относился и Федор, закончив все работы, построились вдоль стены лагеря, позади осадных орудий, что давало им прекрасную возможность наблюдать за обстрелом крепости. Здесь находились морпехи Гнея, Требониуса и кривоногого Пойдуса.

Первые ядра онагров ушли в перелет и обрушились на крепостные постройки сверху, круша и ломая все на своем пути. Одно угодило в крышу жилого дома, и оттуда послышались дикие вопли людей, мгновенно погребенных под обломками кровли. Вой этот адской симфонией долетел до ушей Федора, Квинта и стоявших рядом морпехов с квинкеремы «Гнев Рима».

– Сейчас наши ребята покажут этим горцам, что такое превосходство римского оружия! – говоря это, вчерашний рыбак из Бруттия, а ныне римский гражданин Квинт Тубиус Лаций, наполнился гордостью.

А Федор, наблюдая за стенами горской твердыни, понял, что луканы не могут ничего противопоставить осадным орудиям римлян, кроме луков и своей храбрости. Но луки на таком расстоянии не представляли особой опасности, а выказать храбрость тоже еще не случилось возможности. Мятежников просто заперли в ущелье.

Немного подправив прицел, стрелки снова задействовали онагры. А скоро к ним присоединились и баллисты, метнувшие ядра почти одновременно с первыми. Сработали мощные торсионы. И сразу десяток огромных и чуть поменьше глыб улетел в сторону цитадели. Одновременный удар всей этой россыпи обработанных до шарообразной формы камней заставил содрогнуться крепостные стены, от которых с грохотом отвалилось несколько кусков. Сразу три ядра угодили в деревянную часть стены, пробив огромную брешь в верхней части. Щепки от размозженных стволов разлетелись на несколько десятков метров.

Ballistarii, как скоро выяснилось, больше стремились убрать со стен живую силу противника, хотя их ядра тоже причиняли немало разрушений. Несколько раз они угодили в башни, прикрывавшие ворота, превратив в кровавое месиво луканских солдат, находившихся на них. Одному – Федор видел это собственными глазами – просто оторвало голову ядром, такой силы был удар.

Легионеры простояли без дела почти три часа, наблюдая, как римская tormenta[64] методично превращает в пыль горную крепость повстанцев. Так они дождались того момента, когда горнист сыграл сигнал, означавший обед. И плотно перекусив, снова оказались на своих местах в строю.

– Ну, когда же мы на приступ пойдем? – произнес боец, стоявший в одном ряду с Чайкой.

– А тебе чего, не терпится под луканские стрелы подставиться? – зыркнул на него Федор.

– Да надоело ждать, – сказал боец, прищурившись на солнце.

Сержант тоже посмотрел на распалившееся светило, день обещал быть жарким.

– Стой себе да отдыхай, – встрял в разговор Квинт, – полезешь сейчас под стены, они на тебя смолу горячую лить начнут.

В это время методика однообразного обстрела резко изменилась. Расчеты онагров отложили прежние боеприпасы, и после короткого затишья вместо каменных ядер в крепость полетели горшки с зажигательной смесью. Разбиваясь о стены и крыши, горшки разбрасывали вокруг огненные протуберанцы. Зажигательная смесь стекала по каменным блокам и бревнам полуразрушенной стены. Не прошло и пятнадцати минут, как в цитадели начался пожар. А затем вдруг на глазах у изумленных солдат навесной мост опустился, и по нему на внешнюю сторону заполненного водой рва бросилась целая фаланга луканских пехотинцев с копьями, щитами и мечами.

– Ну, вот и дождались, – сплюнул Федор и подмигнул Квинту, сжимая покрепче щит.

– Да, – кивнул тот, – мало не покажется.

– Держать строй! – заорал Гней, находившийся в десяти шагах от Чайки, и выхватил меч. – Вперед!

И манипулы легким бегом двинулись в сторону приближавшегося врага, стремясь оказаться у осадных орудиий раньше, чем там появятся луканы. Несмотря на то, что единственный проход сквозь частокол надежно охраняли принципы, удар луканов был стремительным и безрассудно храбрым. Они с ходу опрокинули манипулу принципов, скинув ее в ров, и устремились за частокол во внутреннее пространство римлян, прямо к уже почти доступным орудиям.

Прорвавшись внутрь, луканы разделились. Один отряд атаковал манипулу Требониуса, стоявшую в центре, за принципами – ее мятежники накрыли тучей копий. А другая группа ударила по солдатам кривоногого Пойдуса, перекрывавшим левый фланг. Ответный бросок пилумами ожидаемого эффекта не дал. И морпехи Требониуса, не выдержав удара, быстро отступили, вернее, бежали, смешав свои ряды и потеряв едва ли не половину состава.

Теперь только бойцы кривоногого Пойдуса перекрывали путь к онаграм. А морпехи «бычка» Гнея – к баллистам. На них и набросились разъяренные луканы, почуявшие близость своей цели – осадных машин. Но и оставшиеся римские новобранцы стояли насмерть. Мятежники наседали, и бой кипел уже у самых баллист и онагров, прекративших обстрел. Дюжине особо смелых луканов удалось пробиться к ближайшему онагру и порезать его натяжные ремни. Они даже ухитрились разбить об него один из горшков с зажигательной смесью и поджечь, запалив орудие. Скоро горцы прорвались и ко второму онагру, изрубив его механизмы. Солдаты Пойдуса стали отходить, не выдержав натиска.

Две центурии Гнея, особенно центурия Статора, перекрывавшая левый фланг, тоже приняли на себя мощный удар превосходящего по численности противника, пытаясь ликвидировать прорыв. Баллисты находились уже практически за спиной. Одну из них луканы почти захватили, оттеснив морпехов Статора, но еще не успели уничтожить.

– Крисп! – рявкнул Гней, призывая к себе тессерария. – Возьми десять солдат и отбей крайнюю баллисту.

Тот, быстро сориентировавшись, велел отделению из десяти морпехов, в число которых входили Федор и Квинт, бежать за ним. Построившись в колонну по два, они бросились в самую гущу схватки и начали пробиваться к баллисте. Сам тессерарий махал мечом направо и налево, но как-то неумело, на взгляд Федора, а потому скоро упал замертво. Крепкий луканский воин, ловким ударом выбил у него щит, а затем лишил и меча. Квинт, дравшийся рядом, не успел ничего сделать, как мятежник всадил свой меч в бок неудачливому командиру. Подоспевший секундой спустя Квинт зарубил лукана, но было поздно. Тессерарий истек кровью.

Федор, убивший уже одного луканского воина в этой стычке, теперь схватился сразу с двумя, но позади него, прикрывая тыл, стояла огромная баллиста. Удар правого он отбил мечом, левого щитом. Затем изловчился, пнул ногой в грудь того, что стоял слева, присел и ответил правому резким выпадом, поразив солдата Лукании в бедро. Тот упал на одно колено, выронив щит. Тем временем второй солдат снова прыгнул к Федору и, взмахнув мечом, обрушил на его голову мощный удар. Щит спас морпеха и на этот раз, но раскололся. Не теряя времени, Чайка отбросил его, хлестко рубанув по ногам нападавшего. Поножей луканы не носили. А зря. Сержант просто отрубил ему ступню, заставив взвыть от дикой боли. А после, выпрямившись во весь рост, Федор точным движением заколол лукана. С одним было покончено. Раненный в бедро пытался удрать, но меч Федора настиг и его.

Сделав несколько резких вдохов, морпех подобрал луканский щит и окинул поле боя напряженным взглядом. Эту баллисту они отстояли, но мятежники захватили вторую и третью. И обе изрубили на куски. Самого Гнея оттеснили с остатками центурии к четвертой баллисте. А подразделение Статора отбросили в центр, где они почти смешались с помятой манипулой Пойдуса. Ни о каких маневрах и перестроениях теперь речи не шло. Луканы смяли все порядки новобранцев, превратив бой в настоящую свалку. Им удалось также поджечь еще один онагр, но дальше, завязнув, они не продвинулись ни на шаг.

Федор и еще человек пятнадцать солдат Гнея оказались в окружении. За спиной у них находился частокол и баллиста. А вокруг только мятежники.

– Построиться! – неожиданно для себя гаркнул Федор, и легионеры повиновались, мгновенно образовав линию между врагом и уцелевшим осадным орудием. – Сомкнуть щиты, держать строй! Будем стоять насмерть здесь!

Сам он встал справа, на место командира. Луканы несколько раз накатывались на них группами по пять-семь человек, нападали одновременно и со всех сторон, но сила натиска уже ослабла. Морпехи отбили все атаки, потеряв лишь троих.

Скоро, хотя Федору показалось, что прошла целая вечность, на помощь новобранцам подошли четыре манипулы принципов, с ходу вступив в бой. Они слаженно ударили по всему фронту, а мощнее всего по центру, опрокинув луканов, и те были вынуждены отступить, оставив за собой горы трупов и несколько сожженных орудий.

Едва мятежники отхлынули с площадки между границей лагеря и внешним частоколом, как центурионы построили свои манипулы. Зрелище ужасало – в каждом подразделении число солдат сократилось почти наполовину.

– Молодец, Федр, – поощрил его остановившийся рядом Гней Фурий Атилий, поставив на землю свой скутум с обрубленным в бою правым верхним углом. Кто-то из противников постарался. Свой щит Чайка вообще потерял в бою, поэтому подобрал другой, прихватив его у мертвого легионера.

– Я видел, как ты спас орудие, – сообщил ему Гней. – Займешь место убитого Криспа. Мне нужен тессерарий.

И двинулся дальше вдоль строя.

– Повезло тебе, Федр, – заметил с завистью рыбак из Бруттия, стоявший рядом. – Вот ты и поднялся. И даже денег за это центуриону не дал.

– Ничего, придет и твой день, – рассеянно буркнул сержант, не так уж и сильно удивившийся назначению. Он сейчас больше думал о луканах, о том, почему они подняли восстание и так яростно защищались. Чего им не хватало в римском мире, провозглашавшем покой и порядок?

– А ведь я тоже дрался неплохо, – пробормотал Квинт.

– Ты дрался отлично, – подбодрил его Чайка.

– Да, но тессерарием выбрали тебя.

– Слушай, Квинт, – заметил новоиспеченный командир с легким раздражением, – ты мне своим нытьем уже осточертел. Мог бы первый скомандовать. Хочешь, я откажусь от этой должности, попрошу, чтобы ее отдали тебе? Я не тороплюсь делать карьеру.

– Уже поздно, – вздохнул Квинт. – Если центурион что-то решил, то так тому и быть.

Принципы, загнав луканов обратно в горящую крепость, вернулись. Теперь они заняли оборону вдоль первой линии, сразу за орудиями, сменив изрядно потрепанных новобранцев.

Но на этом вдруг начавшееся сражение не завершилось. Гней велел построить все манипулы гастатов перед стеной лагеря. Даже те, что непосредственно в схватке не участвовали. И неожиданно преподал им страшный урок.

– За трусость, проявленную в бою с противником, – начал Гней Фурий Атилий, помахивая своей виноградной лозой, – манипула Филона Секстия Требониуса, центуриона с корабля «Letifer», приговаривается к децимации[65]. Опционам манипулы привести приказ в исполнение перед строем немедленно.

Услышав такой приговор все стоявшие рядом с Федором морпехи, казалось, вздрогнули. А что ощущали сейчас солдаты Требониуса, вообще представить жутко. И на самого Требониуса было жалко смотреть, он почернел от стыда. Чайке не понадобились объяснения Квинта, он и так хорошо знал, что такое децимация.

Опционы в этих центуриях тоже вышли из вчерашних новобранцев, и вот сейчас им предстояло казнить своих сослуживцев. И тем не менее совершить это следовало. Таков устав легиона и таков порядок. Выполняя приказ главного центуриона, опционы выступили из строя. Один из них сделал еще раз перекличку, определив количество выживших после боя солдат. Их оказалось семьдесят три человека. После этого он снял шлем, отыскал несколько длинных прутьев и несколько минут ломал их на равные части, иногда применяя кинжал, чтобы разрезать самые гибкие.

– Что это он делает? – удивился Федор, стоявший теперь на фланге своей шеренги, рядом с опционом.

– Готовит палочки для жребия, – пояснил Спурий Марций Прок, тоже потрясенный моментом, хотя разговоры в строю строго запрещались. – Казнить надо только каждого десятого. Значит, семерых. А их покажет жребий.

Федор смерил его странным взглядом, представив, что случилось бы, если бы побежала их манипула и Спурий тоже получил бы подобный приказ.

Тем временем оба опциона Требониуса ссыпали палочки в два шлема и медленно обошли всех солдат. И каждому из легионеров предстояло вытянуть свою судьбу. Скоро семеро обреченных на смерть стояли перед строем.

– Снять панцири, – рявкнул Гней так громко, что все вздрогнули. – Исполнить приказ!

И когда потрясенные выпавшим жребием стянули с себя доспехи, один из опционов выхватил меч и воткнул его в живот стоявшему перед ним легионеру. Со своего места Федор даже разглядел фонтанчик крови, брызнувший на широкое лезвие меча. Ахнув, мертвец повалился на землю. Затем второй опцион заколол еще одного солдата. Так, методично, они расправились с шестью приговоренными на глазах их бывших соратников. Но седьмой не выдержал. Он оттолкнул опциона и побежал к осадным орудиям. Тогда второй экзекутор, выхватил пилум у ближнего легионера и метнул ему вслед. Пилум пробил незащищенное тело насквозь, пригвоздив солдата к земле. Приговор исполнился.

– Остальных солдат манипулы перевести на урезанный рацион в течение месяца, – подытожил жуткое действо Гней Фурий Атилий и немедленно добавил ложку меда: – Легионеров из манипулы центуриона Клавдия Пойдуса Грига и выживших солдат из моей манипулы благодарю за храбрость. Вы с честью выдержали этот бой. Легионер Федр Тертуллий Чайка становится тессерарием первой центурии. А теперь всем манипулам вернуться в лагерь. Вам есть, о чем подумать.

До самого вечера никаких стычек больше не происходило. Осадные орудия возобновили методичный обстрел крепости, в стенах которой уже зияло несколько брешей. Но то ли для штурма они были еще недостаточны, то ли Памплоний решил вынудить луканов сдаться, а приказа подступить к стенам не пока поступало.

Когда стемнело, манипула Гнея сразу заступила в караул. И Федор, как новоиспеченный тессерарий, получил от Гнея пароль и сообщил его, показав специальную табличку легионерам, стоявшим у ворот. Все четыре входа в лагерь ему пришлось обойти поочередно, а пароль он показывал в присутствии еще двух солдат, называвшихся «товарищами». Делалось это специально, чтобы достичь объективности. Ведь в случае провинности кого-либо из караульных «товарищи» обязаны были засвидетельствовать вину или ее отсутствие. А наказанием за провинность служило избиение палками до смерти.

«Собачья работа», – думал Федор, обходя караулы. После децимации он отчего-то не сильно радовался своему первому повышению по службе. Да и остальные морпехи находились в подавленном состоянии.

– Это еще что! – неожиданно заявил Квинт, пытавшийся поднять настроение соратникам, вместе с которыми Федор нес караул у преторских ворот. – Вот я слышал историю, как еще в древности, когда наши консулы воевали с горными самнитами, мы опозорились. Вот там было дело.

– Это ты о чем? – удивился Федор. – Расскажи.

Следовало как-то убить время. И Квинт стал рассказывать, опершись о щит и пилум, который держал в руке.

– Мне брат рассказывал, а у них в легионе много баек ходит о консулах. Так вот, давно это случилось, почти сто лет назад, когда мы напали и захватили почти всю Кампанию, отобрав у горных самнитов – все знают, кто это такие – отличное место для грабежа. Выход к морю через Кампанию перекрыли, да и двинулись на Неаполь. Богатый, надо сказать, городишко. Горные самниты его сами постоянно грабили.

Сказав это, Квинт сделал паузу и покосился на Федора, но тот промолчал. Он знал о гордых самнитах, считавшихся народом покруче луканов. Маловато, конечно, но знал.

– Ну, в общем, римское войско под началом консула Квинта Публилия Филона осадило Неаполь, в то время как армия другого консула прикрывала осаждающие войска. Мероприятие затянулось на пару лет. А за время блокады наши чиновники подвезли золота и купили аристократов Неаполя. Те прогнали гарнизон самнитов, его защищавший, и сдали город римлянам, заключив с нами союз. Но тут возмутились горные самниты из центрального Самния, и война вспыхнула снова.

Квинт поменял опорную ногу, размял ее немного, облокотился на щит и продолжал рассказ под монотонный грохот каменных ядер, осыпавших крепость даже ночью. Цитадель горела, и хотя луканы тушили пожары изо всех сил, совсем погасить огонь не могли, что давало возможность обслуге орудий прицеливаться даже в темноте.

– Ну, так вот, – снова заговорил Квинт. – Договориться с аристократами горных самнитов не вышло, и консулы двинули туда свои легионы. Тогда армия была похуже нашей приспособлена для борьбы среди этих мерзких скал, да и осадных машин привлекалось поменьше. В общем, биться с самнитами на их территории оказалось трудно. Не то, что с этими луканами.

Квинт махнул в сторону издыхавшей, но еще державшейся крепости.

– Дикие самниты горы знали, как свои пять пальцев. Нападали мелкими отрядами, уничтожали обозы. Да и появился у них тогда толковый вождь – Гавий Понтий, и ему удалось заманить наших консулов в ловушку.

Морпехи затихли, ожидая развязки.

– Он им подсунул обманку, что главные силы самнитов находятся в Апулии, и оба новых консула, Кальвин и Постумий, купились на это. И двинулись из захваченной Кампании в глубь Самния. А недалеко от Кавдия, небольшого городка, войско попало в засаду в узком лесистом ущелье.

Квинт даже крякнул, приготовившись рассказать страшный финал.

– Положение оказалось безвыходным – самниты обложили римлян со всех сторон. Заперли в ущелье, как мы сейчас луканов. Пробиться силой было невозможно, а жратва закончилась. Да и консулы слабаками оказались. Подумали немного, пожалели свои задницы, и заключили от имени Рима позорный мир[66]. Римляне обязались уйти из Самния, уничтожить уже созданные там поселения и не начинать новой войны. Вот так вот.

Бывший рыбак из Бруттия даже сплюнул от досады на землю.

– А еще Гавий Понтий запросил у консулов шестьсот заложников из армейских аристократов, типа Памплония, видно, не верил консулам на слово. И самое хреновое, что самниты напоследок жестоко унизили всех своих врагов. Наше римское войско вынудили сдать оружие. Снять одежду. А затем полураздетые легионеры по одному прошли под игом[67], осыпаемые градом насмешек стоявших кругом самнитов. И сенату ничего не оставалось, как признать постыдный мир. Но сенат меня не волнует, а вот побежденных легионеров еще и подвергли децимации, когда они вернулись домой. Как манипулу Требониуса. Представляете, сколько там народу прирезали, как жертвенных баранов. Так что, нам еще повезло.

– Да уж, – горько усмехнулся Федор, – повезло.

Перед самым рассветом их неожиданно сменили раньше положенного срока. Обычного сигнала горна, что раздавался при каждой смене стражи, сейчас не прозвучало. Сделал это сам Гней, приведший на их место морпехов одной из манипул принципов. 

Глава десятая Новый опцион 

Свое подразделение грозный Гней Фурий Атилий построил за ограждением лагеря в почти непроглядной тьме. Как оказалось, готовился ночной штурм. У ворот уже выстроились все гастаты и еще пять манипул принципов. Народу в промежутке между частоколами собралось немало. Легионеры молча стояли, ожидая команды. В отблесках недалекого зарева лишь тускло отсвечивали их шлемы, да бликовали просверкивающими искрами кирасы центурионов.

Со своего места в первой шеренге Федор отчетливо видел пролом, выбитый метательными машинами на месте деревянной части стены, а также полуобрушенные башни и сильно поврежденные ворота крепости. Часть каменной стены справа от ворот тоже представляла собой плачевное зрелище и местами лишилась защитного ограждения, ранее служившего надежным укрытием для обороняющихся. Судя по ее руинам, за ними не могло прятаться больше двух или трех сотен человек. Да и то в лучшем случае, особенно после вчерашней бойни. Морпехов же в лагере собралось не меньше двух тысяч. Не легион, конечно, а, скорее, его половина. Но для засевших в крепости луканов это существенным отличием не являлось.

Скоро прибыла специальная команда плотников из обоза, принесших и раздавших каждой центурии по две штурмовые лестницы примерно пяти метров длиной. И когда сия процедура завершилась, Гней отдал приказ наступать.

Все было сделано без лишнего шума, если не считать, что баллисты и онагры продолжали обстреливать крепость до тех пор, пока первая манипула не прошла сквозь единственный проход во внешнем частоколе и, перейдя на бег, приблизилась к поднятому мосту. Только тогда метатели прекратили свою разрушительную работу. Федор заметил, что солдаты этой манипулы, оказавшейся подразделением Требониуса, наступают без щитов и пилумов, а руки у них заняты ношей, назначение которой он не смог в темноте определить. Достигнув рва, морпехи побросали в него часть своей поклажи – как выяснилось, довольно крупные вязанки поленьев, – почти завалив неширокий ров. Последние из солдат делали это уже под огнем луканских лучников, обнаруживших атаку.

Но стрелы противника не остановили легионеров, посланных искупить кровью позор отступления, и они, наложив на поленья несколько длинных балок, быстро соорудили мост, годный для продвижения остальных частей. Сами же первыми перебрались по нему на другой берег и, приставив лестницы к нижнему срезу пролома, стали карабкаться вверх.

Следом за ними пошли на штурм надвратных башен манипулы Флавия Кросса и Луция Альтуса Мусса, а подразделению Гнея досталась правая стена с небольшой прорехой в верхней части. Принципы, прикрывая тылы, придвинулись ближе на случай контратаки.

К тому моменту, когда Федор уже шустро взбирался по лестнице на каменную стену, луканы успели скинуть с этих шатких сооружений не один десяток римских солдат и при штурме пролома в деревянной стене, и при взятии башен. Остальных же уничтожали стрелами, швыряли в них камнями и всем, что попадалось под руку. Вопли раненых и убитых неслись отовсюду, но атака неумолимо продолжалась.

Федору, можно сказать, повезло. Первым на стену попытался взобраться опцион Спурий Марций Прок, но был убит, когда находился уже на последней ступеньке пути, ведущего внутрь вражеской цитадели. Прикрывшись от стрел луканов щитом, он не заметил бойца с другой стороны разрушенной преграды и получил копье в бок. Выронив оружие, Спурий издал дикий вопль и сорвался вниз, едва не утянув за собой Федора.

Оказавшись в свою очередь на вершине штурмовой лестницы, немного не достававшей до края стены, Федор вскарабкался на полуразбитый выступ и быстро прыгнул внутрь укрепления. Слева к нему стремительно приближались двое с мечами. Лучники же обстреливали тех, кто еще полз по лестнице, не обращая на визитера внимания. А справа Чайка увидел того солдата, что покончил с опционом. И решил разобраться сначала с ним.

Федор в три прыжка преодолел разделявшее их расстояние и нанес удар, который мятежник принял на круглый щит. И сразу же тессерарий получил такой мощный ответ, что его новый скутум тут же пошел трещинами. В руках у луканского воина он увидел топор, сам же боец оказался вовсе без панциря, в годах и с бородой, словно явился сюда прямо от сохи. Но раздумывать, кто перед ним, было некогда. Федор рубанул мечом и достал-таки плечо лукана, тут же с воплем рухнувшего со стены вниз, на горевшую телегу. Морпех отследил взглядом его падение и заметил, что почти все здания в крепости либо разрушены, либо объяты пламенем. И сразу бросалось в глаза, что здесь уже почти не осталось солдат. Внизу и на стенах обнаружилось некоторое количество людей, но, навскидку, их насчитывалось человек пятьдесят, не больше.

Впрочем, расслабляться сержант счел преждевременным. К нему по стене приближались двое. Федор подхватил щит отправленного к предкам мятежника и успел принять на него удар нападавшего, затем пригнулся и ткнул его острием в живот. Раздался треск вспарываемого доспеха, и лукан, выронив оружие, улетел вниз за своим собратом. А третий на него напасть не успел. На стене показались еще два морпеха, Квинт и Катрий. Оба рванули в разные стороны, причем Квинт на ходу сориентировался и быстро заколол оставшегося противника командира, набросившись на него сбоку. А Катрий убил лучника, отрубив ему голову, но тут же сам получил стрелу от другого, упав замертво.

Едва морпехи Гнея расправились с последними врагами на этом участке сражения, как из пролома, у которого скопилось больше всего луканов, раздался дикий рев, и в крепость посыпались легионеры Требониуса, сметая всех попадающихся под руку неприятелей. В результате они пробились к воротам и открыли их. Внутрь хлынули римляне. И спустя полчаса битва завершилась закономерным финалом. Крепость луканов перешла в руки победителей, вырезавших всех, еще оставшихся в живых. Так приказал Гней.

На следующее утро, оставив в лагере три манипулы – в том числе и возглавляемое им подразделение, – главный центурион выступил со всеми остальными в новый поход. Римляне, выслав вперед разведчиков, прошерстили всю боковую долину до самого моря и спалили еще три найденные там деревни, не встретив никакого сопротивления, а затем вернулись в лагерь. Видимо, взятая накануне крепость была самой мощной в округе.

Чайку после ночной атаки неожиданно для него еще раз повысили в звании. Гней сделал его опционом вместо убитого Спурия, хотя Федору казалось, что ему полагался за это лишь какой-нибудь почетный венок в качестве награды. Ведь, как ни крути, он оказался первым, кто смог ворваться во вражескую цитадель и очистить свой участок боя от врагов. И пусть не он открыл ворота, но закон есть закон.

Гней же сразу после атаки построил манипулы и объявил о назначении нового опциона. Но и про венки не забыл. Правда, объявил об этом только на следующем построении, вечером. Сообщил легионерам перед строем, что Федору за выдающуюся храбрость, как первому, кто взобрался на крепостную стену во время осады укрепленного города, полагается золотой венок. И, кроме того, ему же полагался дубовый венок – за спасение жизни товарища, то есть Квинта, в самом первом бою с луканами. Новоиспеченный опцион пытался заикнуться, что и Квинт сегодня почти спас ему жизнь. Но центурион отмахнулся, сказав: «У тебя же в руках оставался меч. Значит, и сам отбился бы». Словно исподтишка наблюдал за действиями сержанта. А потому, в соответствии с церемонией, Квинт собственноручно вручил другу дубовый венок и с этого момента вплоть до конца жизни обещал относиться к нему, как к родному отцу. Сообщив, что золотой венок новому командиру вручать будет лично Памплоний, Гней закончил на этом приятные новости.

Так что, добравшись до своей койки после сытного ужина, Федор заснул опционом. Это была самая стремительная карьера в жизни Чайки. В родной российской армии, чтобы дослужиться до сержанта, он канителился полтора года. А здесь и пары месяцев не прошло – уже лейтенант. Правда, прежде ему не приходилось каждый день убивать людей, а здесь это стало в порядке вещей. И первое, о чем Федор, пробуждаясь утром, попросил римских богов – избежать отныне и до скончания веков исполнения приказа о децимации. И не прирезать по приказу когда-нибудь, например, Квинта, которого, к его бурной радости, тоже повысили – он стал тессерарием вместо Федора. Узнав об этом, Квинт уже больше и не вспоминал о том, что наградной дубовый венок миновал его голову.

– Городов у луканов немного, особенно таких крупных, как Тарент, – делился информацией Квинт с новым опционом, гордо шествуя спустя сутки во главе изрядно поредевшей манипулы, возвращавшейся по приказу центуриона в базовый лагерь на берегу моря, – они в основном по деревням живут, как и многие. Но в этом-то вся и штука, брат Тертуллий. Чтобы их истребить, нужно долго прочесывать горы и леса. А это трудновато. Так что нам еще повезло, что мы загнали их в крепость и всех скопом уничтожили.

– Да уж, – подтвердил Федор, вспоминая убитого им на стене крестьянина с топором, – повезло…

Он до сих пор еще не мог переварить происходящее с ним в последние дни. Погибшие товарищи, еще вчера с ним беседовавшие, поедая горячую похлебку, уже ушли в царство мертвых. Сначала на его глазах погиб тессерарий, затем и Спурий Марций Прок освободил ему свое место. После нескольких боев гастаты не досчитались почти половины своего состава. Не все, правда. Манипулам, где командовали Гай Флавий Кросс и Луций Альтус Мусс, повезло чуть больше. Сильно досталось морпехам Гнея и кривоногого Пойдуса. Федор однажды поймал себя на мысли, что и Тит Курион Делий, которого он уже привык считать своим заклятым врагом, тоже, наверное, погиб. Но, к сожалению, после взятия луканской крепости обнаружил его среди живых. И не просто узрел, а узнал о том, что его тоже повысили до тессерария. Впрочем, это довольно легко объяснялось. Народу у Пойдуса полегло немало, кому-то надо было командовать. А Тит хоть и считался глупцом, но транслировать приказы старших командиров вполне мог. Да и дрался он лучше других. Чайка представлял, как он теперь раздувается от гордости. Наверняка даже больше, чем Квинт.

Ну, а про подразделение, подвергшееся децимации, Федор вообще не хотел вспоминать. Не повезло ребятам. Причем до такой степени, что в ночном бою за пролом в стене погиб и сам Филон Секстий Требониус, центурион с корабля «Letifer». Видно, не смог пережить позора бравый вояка. И теперь, вплоть до особого распоряжения, манипулой, точнее, теми сорока шестью морпехами, что от нее остались, командовал молодой опцион.

После штурма случилось и еще одно событие, при одном воспоминании о котором руки у Федора начинали дрожать. Он провел первую в своей жизни хирургическую операцию. Раненых после той атаки случилось немного, но зато все тяжелые. Те, кого луканы столкнули со стены или рассекли мечом, умерли быстро, не дождавшись врачебной помощи, поскольку лечить их было некому. Медицинской службы у морских пехотинцев не существовало по определению. Как, впрочем, и в обычном легионе.

Докторов, преимущественно из рабов-греков, держали только богатые легионеры. Имелся врач у Требониуса, у Гнея и остальных центурионов, даже у некоторых опционов. Иногда они разрешали им пользовать кого-нибудь из друзей за хорошие деньги. Но солдат еще никто не лечил. Те выживали, как умели. Федор, выросший в медицинской семье, читал в прошлой жизни книжки о великолепных римских госпиталях и гениях-врачах, исцелявших простых легионеров абсолютно бесплатно и не хуже, чем в двадцатом веке. Но все это происходило чуть позже. После того, как Республика превратилась в Империю. В далеком, по нынешним меркам, будущем.

И когда к его палатке притащили измазанного кровью морпеха с обломанной стрелой, засевшей глубоко в ляжке, он решил попытаться помочь парню, хотя и боялся. Не существовало еще ни нормальных инструментов, ни анестезии. К тому же Федор лишь читал о подобных операциях, но никогда и рядом не присутствовал. Стрела – не вывих. Ее просто так не обработаешь, вернее, не вырвешь, тем более что уже пытались. И если бы этот морпех оказался из другой манипулы, то новоявленный опцион ему бы, скорее всего, отказал. Но, черт побери, они делили палубу одного корабля. А это уже многое значило для Федра Тертуллия Чайки.

Он приказал развести огонь и сам заточил кинжал до такой остроты, чтобы тот мог срезать ноготь. Не бог весть что, лезвие все равно толстое, но лучше ничего не найти. Подождал, пока сядет солнце. Заставил раненого выпить вина, раздобытого ему сослуживцами. Вымыл руки и, благословясь, взялся за нож, предварительно прокипяченный в специальном котле. Гней разрешил ему все это, но своего врача не дал.

Помогал свежеиспеченному опциону Квинт, проявивший недюжинный интерес и вызвавшийся подержать пострадавшего друга легионера по имени Валерий Пувликола.

После того, как раненый захмелел, Федор дал ему в зубы кусок древка от пилума и, приказав хорошенько сжать зубами, быстро сделал надрез на бедре. Раздался хруст, легионер закатил глаза, но не произнес ни звука до тех пор, пока Чайка кромсал его бедро. Преодолев первый страх, сержант сделал несколько коротких надрезов и, сказав: «Терпи, браток», выдернул впившийся в кость наконечник луканской стрелы с загнутыми назад краями. Легионер чуть не перекусил деревяшку и потерял сознание от боли, а Федор промыл, как смог, рану вином и сшил края грубой, но металлической иглой и суровой ниткой, раздобытыми на походном складе, где таким инструментарием чинили порвавшиеся паруса. Шов получился ужасный, но ничего лучше он сделать не мог. Замотал искромсанное бедро чистыми тряпками и тщательно вымыл руки.

Легионера унесли. Все, что Федор, на следующий день приступивший к своим новым обязанностям опциона, о нем с тех пор узнал, сводилось к тому, что парень лежит в лагере и за три прошедших дня еще не умер. Даже громко ругается, вспоминая того луканского лучника. А Федора благодарит.

Через три дня случился новый поворот. Памплоний, торжественно вручавший ему перед строем солдат посреди Претория золотой венок, получил какое-то известие с почтовой либурной и отдал приказ половине флота немедленно отплыть. На следующее утро три квинкеремы – «Гнев Рима», «Сила Тарента» и «Хищник», – а также шесть триер и десяток либурн с принципами отплыли вдоль берега в северном направлении. Остальные корабли и легионеры остались охранять форпост на занятой территории. Ходили упорные слухи, что вот-вот должны появиться еще корабли с подкреплением для развития полного успеха.

К вечеру посланцы Памплония достигли небольшого городка, взятого в осаду и с моря, и с суши той частью кораблей «бывалых», которая отплыла от лагеря в неизвестном направлении несколько дней назад. Теперь стало ясно, чем они все это время занимались, – утюжили ядрами баллист, кажется, единственный луканский порт. Он имел очень скромные размеры, и потому его прочные на вид каменные стены вызывали законное удивление. Чайка долго пытался выяснить, как называется этот городок. Гней пару раз буркнул что-то неразборчивое – кажется, Элея, – и Федор его больше не спрашивал. Центуриону, похоже, было наплевать, как он называется, не он его штурмовал. В гавани окруженного порта Федор заметил несколько сожженных и притопленных кораблей, скорее торговых, чем военных. Видимо, так луканы защищали вход в гавань.

Со стороны суши морпехи выстроили вокруг блокированного города уже ставший привычным частокол, за ним, естественно, установили баллисты и онагры, регулярно беспокоившие защитников городка. За изгородью виднелся также стандартный лагерь, в котором легионеры могли спокойно отражать редкие вылазки луканов. Этот порт был покрупнее горной крепости, но римляне работали методично и уходить отсюда собирались не раньше, чем сотрут его с лица земли.

Федор решил, что они здесь остановятся и будут теперь участвовать в осаде порта. Но ошибся. Они лишь заночевали. Памплоний провел совещание с офицерами, командовавшими осадой, а наутро, к удивлению стоявшего на палубе опциона, их флот проследовал дальше. Памплоний, видимо, остался доволен полученными накануне данными и приказал плыть дальше на север.

Новоявленный опцион несколько раз пытался выяснить, куда они теперь путь держат, но даже вездесущий Квинт, обычно осведомленный обо всех слухах, на этот раз ни о чем понятия не имел. А Гней в ответ на очередную попытку разузнать подробности маршрута движения, предпринятую Федором спустя пару дней после отплытия, ответил, что настоящий солдат не спрашивает, а воюет там, куда его пошлет Рим. Тем более такой герой, как Федр Тертуллий Чайка. Сержанту пришлось сдержанно принять похвалу и надолго заткнуться.

На следующее утро кое-что прояснилось. Флот бросил якоря в небольшой бухте с лесистыми берегами, очень похожей на ту, где они строили лагерь, и основная часть морпехов перекочевала на берег, где и занялась привычным делом. Похоже, они готовили еще один плацдарм, чтобы беспокоить отсюда луканское побережье. Но к удивлению Федора, командование этим экспедиционным корпусом поручили кривоногому Клавдию Пойдусу Григу – центуриону с корабля «Praedatoris». А квинкерема «Гнев Рима» в сопровождении трех триер двинулась дальше. На этот раз Гней не темнил – Памплония вызывали в Рим. Но больше он сам ничего не знал.

Ближе к обеду произошло небольшое морское сражение. Они наткнулись на пару луканских судов, бог весть как сюда попавших. Ими оказались две биремы, скорее всего, успевшие улизнуть из осажденного порта и теперь искавшие спасения вдоль холмистого берега. Но им не повезло. Памплоний приказал своему охранению догнать и атаковать биремы. И морпехи, наблюдавшие с палубы флагмана за исполнением приказа, смогли впервые в жизни наблюдать картину настоящего таранного удара.

Все триеры бросились в погоню и, развив на веслах просто гигантскую скорость – казалось, они летели по волнам, – быстро настигли противника у самого берега. Луканские кораблики спешили к побережью изо всех сил, ища укрытия. Но триеры оказались быстрее. Видя, что противник даже не пытается уклониться, они с ходу совершили маневр поворота и протаранили суда, нанизав их на свои бивни.

В момент контакта Федору показалось, что обе атакующие триеры слегка притопились, а потом вынырнули вверх из воды, подхватив биремы таранами снизу вверх. Раздался страшный треск, и сразу стало ясно, что борта суденышек проломлены насквозь. А оставшиеся на палубах луканы, из тех, что не успели выпрыгнуть раньше, посыпались от такого толчка в воду, как горох. Никакого абордажа не последовало, враг уже не мог сопротивляться, его гибель не вызывала сомнений.

И тут Федор увидел то, чего никак не ожидал. Вернее, он раньше неплохо представлял себе, что происходит в момент тарана, и не задумывался, что случается после того, как атакующие корабли насадили противника на свои ростры[68]. Раздался свисток, и на глазах удивленного опциона обе триеры, поразив противника, почти синхронно дали задний ход, выдергивая свои жала из пораженного подбрюшья бирем. Корабли сдвинулись назад и легко расцепились со своими жертвами, открывая пробоины для воды. Биремы были гораздо меньше триер, и Федор даже удивился, почему последние не разломили пополам эти утлые посудины. Но, видимо, свои корабли луканы тоже строили достаточно прочно. Хотя это и не спасло их от затопления.

Высаживаться на берег, чтобы добить поверженных мятежников, римляне не стали. Лишь подождали пока третья, не участвовавшая в атаке триера, сделает полукруг вдоль берега и римские солдаты позабавятся, передавив барахтавшихся в воде луканов. Памплоний остался доволен успешной атакой и приказал двигаться дальше.

Оставшиеся дни плавания прошли незаметно. Ветер дул попутный, корабли шли ходко. Военные действия временно остались в прошлом. И Федор возблагодарил такую передышку. Он отдыхал вместе с остальными воинами, обозревая окрестности и недалекий, живописный берег. Изредка, раздражая капитана квинкеремы, проводил по приказу центуриона учения на палубе.

Публий Крац Кальвин ворчал, скорее, по привычке, но не мешал. Морпех есть морпех, он должен тренироваться. А инструктор по морским уставам, Домиций Аст Требра, прожженный моряк из центурии служивших на корабле триариев, оказался в меру компанейским. Федор с ним быстро нашел общий язык и узнал немало корабельных новостей и морских баек.

В пути несколько раз небольшой караван Памплония встречал римские торговые суда, бороздившие прибрежные воды. Иногда попадались и военные. С одной из двубашенных квинкерем они даже провели переговоры, ложась в дрейф посреди моря и обмениваясь сигналами. На ее борту тоже находилась какая-то важная шишка, плывшая в противоположном направлении. Кажется, на Сицилию. А затем Памплоний сел в спущенную шлюпку и, отправившись с визитом на встреченное судно, провел там без малого час. Видно, дела, ожидавшие его в Риме, не казались ему столь безотлагательными, и он мог себе позволить останавливаться по своему желанию.

К вечеру следующего дня они прибыли в Неаполь, где караван военного трибуна из Тарента остался на ночь. Федор со своей центурией получил приказ сидеть на корабле. Правда, Гней позже разрешил ему с Квинтом немного прошвырнуться по припортовым кабакам, не удаляясь, впрочем, в город. Поэтому все, что увидел в Неаполе молодой опцион Федр Тертуллий Чайка, после того как покинул квинкерему «Гнев Рима», так это дубовый стол, несколько кувшинов хорошего вина и пышных красоток, которых тискал преимущественно веселый тессерарий, в перерывах между поцелуями сумев заметить, что и этот город основали греки.

– И куда только греки не заплывали… – философски изрек Федор, допивая свою чашу.

– Да они везде были, – поддакнул Квинт, отпихнув очередную красотку и принимаясь за копченую рыбу, – любят моря бороздить. Круче них разве только карфагеняне. Те вообще, говорят, за край мира плавали и такое там видели, что лучше нам и не знать.

А наутро квинкерема отчалила, снова взяв курс на север, и еще через пару дней, прошедших вполне спокойно, бросила якоря в довольно большом порту.

– Что это за город? – спросил Федор у Гнея, стоя у ограждения и наблюдая за тем, как массивный корабль на веслах пробирается фарватером в хорошо укрепленную гавань. Он еще на подходе обратил внимание, что рядом с портом в море впадает довольно широкая и с виду судоходная река, на которой виднелась еще одна пристань и несколько мелких суденышек.

– Остия, – ответил Гней, – морские ворота Рима.

– А речка – Тибр? – рискнул предположить опцион, по легенде – вчерашний рыбак из Калабрии.

– Да, – кивнул Гней, разглядывая сновавшие по руслу небольшие кораблики. – Только ты не слишком вежлив, опцион. Это не какая-то там речка. Тибр – великая река нашей страны. Самая главная. Потому что на ее берегах стоит самый главный город во всем италийском мире. И ты должен относиться ко всему этому с несомненным уважением, если хочешь сделать карьеру, которую так неплохо начал.

– Значит, мы поднимемся по ней до самого Рима? – снова спросил Федор, кивнув в знак согласия со словами командира.

– Нет, – разочаровал его Гней. – Тибр, конечно, великая река. И судоходен почти на всем протяжении, но наш корабль слишком велик даже для него. Можем сесть на мель, а это вряд ли обрадует Памплония, спешащего на встречу со своей невестой. Поэтому мы пришвартуемся в Остии, оставим здесь квинкерему, а самим придется пересесть на коней.

– Наш военный трибун женится? – удивился Федор.

– Да, – нехотя подтвердил Гней, бдительно оглянувшись вокруг, что Федор счел знаком большого доверия со стороны центуриона, – скоро должна состояться его свадьба на дочери великого Марцелла, прекрасной Юлии. Он спешит, чтобы познакомиться с ней.

– Так они еще не знакомы? – спросил Федор, но тут же пожалел об этом.

– Ты слишком любопытен, опцион, – голос Гнея мгновенно похолодел, и все же центурион процедил сквозь зубы: – Знакомы. Но великий Марцелл дал согласие на этот брак только на днях, свадьба состоится еще не скоро. Памплоний должен явиться к Марцеллу и обсудить все детали. Брак – дело серьезное. Тем более, брак военного трибуна и дочери прославленного полководца, сенатора, однажды уже избранного консулом Рима и который, Юпитер меня порази, если я ошибаюсь, скоро будет избран снова.

Федор помолчал, обдумывая слова центуриона. Получалось, что свадьбу Памплоний считал гораздо важнее войны с луканами. Хотя война шла вполне успешно и без его участия – солдаты у Тарента подобрались что надо, даже новобранцы, – а такой брак сулил немалые выгоды. Так что, посетив Рим в период кампании против мятежных луканов, военный трибун мог вполне одержать верх сразу на обоих фронтах, военном и любовном.

– Значит, – снова сказал Федор, – сегодня вы с военным трибуном отправитесь в Рим, а мы будем ожидать вас здесь, в Остии?

– Все остальные – да, – подтвердил главный центурион Тарента. – Но ты и вся первая центурия будете сопровождать меня и Памплония в этой поездке. Военному трибуну нужен эскорт. Мы сядем на коней и через пару дней будем уже на вилле Марцелла недалеко от Рима.

– А в сам Рим мы попадем? – не удержался от вопроса любопытный опцион, которому неожиданно привалила высокая честь эскортировать своего военачальника.

– Только если захочет Памплоний, – отрезал Гней и туманно добавил: – Главное дело у него вне стен Рима. Но может статься, что он решит посетить кого-нибудь и там. 

Глава одиннадцатая Марк Клавдий Марцелл и его прекрасная дочь[69]

Самой большой проблемой для него в этот день оказалась верховая езда. «И чего я не пошел служить в катафрактарии, – ругал сам себя Федор, пытаясь усмирить норовистого коня, все время рыскавшего и стремившегося забрать влево. И сам же себе отвечал: – Потому что я лошадей боюсь и у меня нет миллиона ассов».

Ситуация создалась достаточно прямолинейная. Он дослужился до опциона, а чтобы соответствовать, приходилось привыкать, терпеть, с трудом, но удерживаться в седле, в надежде не сверзиться с коня на глазах у подчиненных. Тем более что за время курса молодого бойца их несколько раз сажали на лошадей, пытаясь научить самым азам. Хорошо еще, что тяжеленный скутум и пилумы разрешалось транспортировать в повозке, сопровождавшей морпехов в этой поездке.

Проблема неожиданно разрешилась с помощью Гнея, в течение трех часов с ужасом наблюдавшего, как трепыхается в седле его опцион, а потом остановившего солдат и приказавшего одному из них поменяться с Федором скакунами. Авторитет немного пострадал, но зато на этот раз конь оказался смирный и шел прямо. Впрочем, у большинства морпехов случились те же проблемы, далеко не все бывшие рыбаки и ремесленники умели управляться с лошадьми – не катафрактарии, в конце концов. Но, несмотря на это, Гней шепнул своему опциону, бросив взгляд на Памплония, великолепно державшегося в седле и ехавшего впереди центурии, сверкая на солнце кирасой:

– Либурнарий Тарента должен уметь все.

Федор спорить не стал. Должен так должен, но за смирного коня испытывал крайнюю благодарность. Постепенно он привык, преодолел свой страх, понял, что может удержаться даже в этом примитивном и грубо сработанном седле. Так он и провел весь первый день, в течение которого они неторопливо ехали по отличной, мощенной каменными плитами дороге, начинавшейся сразу от ворот Остии и долгое время тянувшейся вдоль берега Тибра.

Квинт держался неподалеку от своего опциона. Нельзя сказать, что он ездил лучше, но ему с самого начала попалась смирная коняга.

– Хорошая дорога, – похвалил Федор местных строителей.

– Ясное дело, – подтвердил Квинт, – она же лучшая в стране. Аппиева. По ней можно быстро из Рима до самой Кампании доехать, а может, и дальше.

– А до Рима нам далеко, не знаешь? – уточнил Федор.

Из путаных объяснений Квинта, Рима не видевшего, но кое-что представлявшего со слов брата, Федор понял, не очень далеко. Можно за день легко доскакать, значит, примерно километров тридцать. Но Памплоний, похоже, никуда не торопился, несмотря на торжественность момента. Поэтому заночевали они, немного не доезжая до цели, в каком-то постоялом дворе. Довольно приличном и ничем не уступающем заведению в Таренте, где Федор и Квинт недавно проводили время, еще будучи простыми легионерами.

Федор с большим удовольствием сполз с коня и передал его на попечение подскочившего конюха. А затем некоторое время прислушивался к своим ощущениям – не отбил ли себе жизненно важные органы. В целом все оказалось в порядке, хотя измотался опцион предостаточно.

Само собой, они с Квинтом хорошо напились и вкусно перекусили. Правда, за свой счет. Никто не выделил им дополнительных средств на расходы. Вероятно, Памплоний считал, что морпехам вполне хватало того, что им оказана высокая честь сопровождать его персону к невесте. Видимо, по той же причине военный трибун отдыхал не с ними, а на какой-то специально отведенной для него вилле, одной из тех, что в изобилии располагались вдоль дороги. Вообще по многим, казалось бы, довольно незаметным деталям чувствовалось, что они, еще недавно окраинные жители римских земель, попали в самое гнездо цивилизации и постепенно приближаются к его центру.

– Интересно, какая она? – вдруг спросил Федор, когда они с Квинтом наливались отличным красным вином, закусывая его жареным мясом и луком.

– Ты о ком? – Квинт оторвался от еды. – А-а, о будущей жене Памплония? Уверен, она тщедушная изнеженная бабенка, да к тому же с придурью. Какой еще быть дочери сенатора?

– Это почему? – удивился сержант.

Квинт выпил вина и продолжил свои разглагольствования:

– Говорят, она молодая еще. Совсем девчонка, пощупать нечего.

– А ты откуда знаешь? – поинтересовался Федор. – Тоже брат рассказывал?

– Да нет, – ответил тессерарий. – Марк Клавдий Марцелл – фигура видная. О нем много слухов ходит. Ну, сам понимаешь, о его дочке тоже.

– И что рассказывают? – напряг уши любопытный опцион.

– Да всякое, – Квинт откусил сочный кусок мяса и, размеренно работая челюстями, стал рассказывать. – Крепкий старик, говорят, этот Марцелл. Ему сейчас пятьдесят два должно быть. Хороший вояка, тяжел на руку. Чуть что – сразу в драку. Такой шкуру живьем сдерет и не поморщится.

Квинт прожевал наконец все, что было во рту, и его голос зазвучал более разборчиво.

– Он еще с пунийцами повоевал в молодости, ну, когда мы за Сицилию с Карфагеном схватились, а потом выгнали их оттуда. За это Марцелл немало наград получил и среди них самую почетную – corona civica[70] – за то, что спас в бою своего брата. В общем, папаша у будущей невесты – герой Рима, хотя и не без придури.

– Это как? – не понял Федор.

– Любит воевать не по науке, а как древние герои, один на один. Аристократ хренов. Или малыми отрядами. Большие армии недолюбливает. Это мне брат тоже рассказывал, зашел как-то разговор о его подвигах. Сейчас же вся сила в легионах, верно?

– Верно, – кивнул Чайка.

– Да и вообще этот Марцелл греков обожает.

– Это как? – изумился Федор. – Как твой овдовевший дедок, что на коров перешел?

– Да нет, ты что, – замахал руками Квинт и чуть не подавился от возмущения, – в этом деле все нормально, он баб любит. Есть, конечно, крепкозадые и среди изнеженных сенаторов, но этот вроде не замечен пока. Женат. Я хотел сказать, что Марцелл очень любит тех, кто с греческой ученостью хорошо знаком. Осыпает их похвалами и почестями. Потому что сам сенатор, говорят, недоучился наукам, хотя и пытался. Слишком много времени на войне проводил. Вот наш Памплоний и блеснул вовремя знаниями, что своей начищенной кирасой. И угодил в зятья к сенатору.

– Свадьбы же еще не было, – осторожно заметил Федор. – А невеста что, согласна?

– А это не важно, – отмахнулся Квинт. – Если папаша Марцелл с Памплонием стакнется, то невесту уже никто и не спросит. А у них, скорее всего, уже все оговорено. Так что скоро начнутся свадебные обряды, и станет наш Марк Акций Памплоний большим человеком. Наверняка в Рим переедет.

– А про дочку что рассказывают? – не отставал Федор, у которого от вина вдруг разыгралось любопытство.

– Я же тебе уже объяснял, – обиделся Квинт. – Какие у вас в Калабрии все тугодумы. Тщедушная, изнеженная бабенка. Говорят, что умна, читает много. Тоже греков любит. А вот военных на дух не переносит. Да мне вообще деревенские бабы нравятся больше, чем эти городские. Они простые и без вывертов. Здесь все при всем. Едят хорошо, работают много. И уж если пустил руки в дело, прижав где-нибудь в стогу, считай, твоя.

Федор молча слушал тессерария, поедая оливки. Рассказы друга по части сексуальных приключений были ему не в новинку.

– А эти городские, – Квинт махнул рукой, – тощие, просто ужас! Да и вообще, нам с тобой, например, к ней не так просто подкатить. Этой неженке ведь стихи надо сочинять или прочее дерьмо. Тьфу! Бедный Памплоний. Да и не ровня мы ей, хоть и карьера у нас с тобой, брат Тертуллий, быстро в рост пошла. У нее папаша сам знатный вояка, да уже в чинах и званиях. Что ей до каких-то легионеров.

– Слушай, – мысль, подспудно беспокоившая Федора на протяжении всего разговора, наконец-то прорезалась, – ты ведь мне рассказывал, что легионерам нельзя жениться.

– Ну, рассказывал, – не стал отнекиваться Квинт.

– А чего же тогда Памплоний свадьбу затеял? Да еще посреди войны.

– Ну, война в Риме всегда с кем-нибудь идет, – ухмыльнулся Квинт, – и ворота в храм Януса всегда открыты[71]. К тому же Памплоний не чета нам с тобой. Он из сословия плебеев и очень богат. А потому нашему военному трибуну можно гораздо больше, чем простым легионерам. Вот так, брат Тертуллий.

– Да, – вздохнул Федор, вспомнив местную поговорку, – что позволено Юпитеру…

– Вот-вот, – закивал Квинт, – так что, не думай о женитьбе. Сейчас выпьем – и по бабам.

– Я что-то сегодня не в форме, – вяло возразил Чайка, – седло неудачное попалось.

– А-а, понятно, – улыбнулся Квинт с нескрываемым превосходством, – ну, тогда я один справлюсь. У меня с седлом все в порядке.

Весь следующий день они так же, не спеша, ехали дальше по отличной мощеной дороге меж живописных холмов, большей частью поделенных на лоскутья обработанных полей, колосившихся не то рожью, не то пшеницей, правда, попадались и виноградники, и даже фруктовые сады, в которых Федор с интересом углядел хорошо знакомые яблони и груши. Все это шумело и благоухало под легким ветерком и радовало глаз сочными красками в лучах яркого осеннего солнца. На окрестных холмах то и дело возникали, ослепляя белизной колонн и портиков, виллы богатых римлян. А по самой дороге, снабженной даже указателями с расстоянием до ближайших населенных пунктов, главным из которых, естественно, значился Рим, в обе стороны двигалось множество повозок с товарами и всевозможным скарбом, пеших и конных людей различного звания. Ширина дороги позволяла спокойно разъехаться двум повозкам.

Большинство из путников, едва завидев блестящего Памплония с военизированной свитой, с почтением уступало дорогу. А тех, кто не торопился освобождать место, военный трибун просто распихивал своим конем, и встречным приходилось убираться с пути кавалькады вдвое быстрее, уворачиваясь от копыт благородного коня. Никого, более знатного, чем он сам, кому он должен был бы согласно положению уступить дорогу, Памплоний не встретил до самого конца пути.

Федор постепенно притерпелся к седлу и на второй день чувствовал себя гораздо лучше. Он ехал рядом с центурионом, державшимся в седле вполне свободно. Опцион даже заподозрил, что в прошлом быковатый Гней Фурий Атилий относился к лихому племени катафрактариев. «А что, – раздумывал Федор, поглядывая на Гнея, – росту он невысокого, сидит крепко… Чем не кавалерист?» Но его сомнения так и остались неподтвержденными. Впрочем, и не опровергнутыми.

Между тем к обеду они прибыли на место. Стоявшая на холме вилла[72] Марцелла, окруженная полями и огромным живописным парком, прекрасно виделась уже издалека, но, к удивлению Федора, оказалась не гигантским дворцом с высоченными башнями и стенами, а вполне уютным и добротно сработанным сооружением в греческом стиле. Точнее, целым комплексом зданий. В общем, самая натуральная вилла.

Состояла она как бы из нескольких строений различной высоты, возведенных из светло-коричневого кирпича. Среди прочих выделялся один большой дом с помпезным входом и плоской крышей, выложенной, судя по выступающему козырьку, керамической черепицей. Небольшие окна располагались высоко, на уровне второго этажа, и выглядели довольно прочно: крепкая деревянная рама с ажурным переплетом и вставленной в проемы слюдой. От главного здания – как помнил Федор из прочитанного о жизни римлян, оно называлось атрий – шли два крытых коридора, соединявших его с соседним строением о трех этажах. Здесь, вероятно, находились многочисленные жилые помещения для хозяев и прислуги. А между двумя зданиями этой системы, ограниченный переходами, виднелся таблинум – архивный кабинет хозяина, где тот работал с бумагами. И все это окружал великолепный парк, в глубине которого виднелись еще какие-то постройки.

Федор читал в прошлой жизни о том, что горы Италии богаты строительным лесом и камнем: базальтом, туфом, крупнопористым известняком. Он знал, что местные строители уже в эту эпоху научились изготавливать бетон на основе пуццолана[73], но из какого материала выстроен дом сенатора, с уверенностью сказать не мог. Стены сложены из кирпичей, что не вызывало сомнений. Мрамор здесь тоже имел место. Это Федор заметил, когда центурия конных морпехов приблизилась к комплексу зданий через шикарные ворота, отделявшие его от парка. Белым с прожилками мрамором оказались отделаны плиты широкой лестницы, ведущей ко входу в атрий. А там, в глубине дома, проглядывавшей сквозь колонны, под лучами солнца, льющимися сквозь отверстие в потолке, уютно расположился фонтан в виде рыбы и скамьи для отдыха.

На мраморной лестнице в белой тунике и накинутой поверх нее тоге, украшенной пурпурной полосой[74], стоял и сам сенатор, сложив мускулистые руки на груди. Это был невысокий, крепко сбитый мужчина в летах, немного походивший на Гнея. Сквозь седые волосы хозяина пробивалась небольшая загорелая лысина. Федор заметил его сразу, как только сопровождавшая Памплония центурия просочилась во двор через помпезный парадный въезд из двух портиков со статуями богов и шикарные ворота. Похоже, на строительство ворот и двора Марцелл денег не пожалел. Внутри вилла Марцелла поражала гораздо больше, чем снаружи, а в привычках сенатора чувствовалась крестьянская основательность.

Разглядывая простоватого с виду Марцелла, ожидавшего, пока Памплоний спустится с коня, остановленного сразу же за воротами, Федор вспомнил легенду о другом римском сенаторе Цинциннате, жившем за триста лет до того, как сержанта из далекой России угораздило попасть сюда. То был настоящий сенатор от сохи, гораздо больше любивший копаться в своем огороде, чем протирать тогу на скамье в сенате.

В первый раз, когда он уже состоялся, как знатный и уважаемый воин, его избрали диктатором, едва племена воинственных горных эквов подошли к стенам Рима. Луций Квинкций Цинциннат возглавил армию, разбил в решительном сражении эквов, а затем вернулся к вожделенному плугу задолго до того, как истекли его диктаторские полномочия. Не составляло большого труда его понять и оправдать – настало время сажать корнеплоды.

Через двадцать лет к стенам Рима подошли племена других горных жителей, вольсков. И снова сенат попросил Цинцинната взяться за оружие. Тот сначала отказался – шел самый разгар садовых работ, – но вскоре в бою с врагом погиб консул, и Луций был вынужден оставить свой любимый огород. Как всегда, ненадолго. Снова возглавив армию, он решительным ударом разбил вольсков, затем примирил патрициев и плебеев в их горячих спорах и снова удалился в сельскую глушь, где своими руками обрабатывал целый гектар земли.

Однако его никак не могли оставить в покое. Не прошло и нескольких лет, как эквы с сабинянами вновь подошли к стенам Рима. Гонцы, посланные сенатом в имение к Цинциннату, застали старика за увлекательным делом – он рыл канаву, чтобы отвести лишнюю воду с участка. Ситуация требовала незамедлительного разрешения. Луций, вздохнув, оделся в новую тогу, выслушал многословные похвалы своим воинским талантам, принял командование над римским войском и, естественно, одержал очередную победу. Ходили слухи, что после этой кампании Луций Квинкций Цинциннат предложил сенату одним решительным ударом уничтожить всех врагов Рима на близлежащих территориях. Понятно зачем – они слишком часто отрывали его от важных дел.

Памплоний велел своему эскорту спешиться и построиться. Выскочившие невесть откуда конюхи подхватили коней легионеров под уздцы и увели в стойла, внешне походившие на приличный дом. Морпехи выстроились за спиной военного трибуна. Справа Гней Фурий Атилий, рядом Федр Тертуллий Чайка. За ними в шеренгу по десять человек все остальные, включая Квинта. А сам Памплоний быстро, но не слишком торопливо, направился к будущему тестю.

– Приветствую тебя, великий Марцелл! – приложил руку к груди военный трибун. – Пусть годы испытаний больше не настанут и дни твои проходят в тишине и спокойствии.

– Тогда я умру от скуки, Памплоний, – неожиданно заявил сенатор, слегка стискивая прибывшего воина своими мускулистыми ручищами. – Что может быть лучше хорошей драки? Я просто мечтаю пустить кровь врагам Рима. Ты слышал, что вытворяет этот карфагенянин? Он уже захватил почти всю Испанию и даже осадил Сагунт, уже воззвавший к нам о помощи. Думаю, новой войны не миновать.

– Государственные дела не могут не беспокоить великого Марцелла, – снова запел свою песню Памплоний, бросив быстрый взгляд на показавшуюся из главного здания девушку, – но я думал, ты вызвал меня совсем по другому поводу.

– Да, – кивнул Марцелл, – пойдем в дом, молодой Памплоний, нам надо обсудить кое-что насчет предстоящих празднеств.

Впрочем, они успели сдвинуться не более чем на два шага, как юная римлянка с яркими платиновыми волосами[75], уложенными в вычурную прическу, облаченная в изящную, вышитую узорами столу[76], подошла к ним и остановилась, разглядывая не столько Памплония, сколько солдат за его спиной.

– Приветствую тебя, прекрасная Юлия[77], – произнес военный трибун, едва девушка оказалась рядом.

– А-а, это ты, дочь моя, – заметил Марцелл и хохотнул по-военному. – Вышла посмотреть на своего жениха. Не торопись, прекрасный Памплоний сам летит к тебе.

– Нет, – заявила Юлия, гордо вскинув изящную головку, и произнесла разочарованно: – Я думала, что ко мне прибыл посланник из Рима. Я жду новостей от своих подруг.

– Я и есть посланник, – заметил Памплоний, переходя на более слащавый тон, – посланник Венеры.

При этом трибун, не очень довольный, что встреча происходит при свидетелях, слегка покосился на солдат, которых он еще не успел отпустить. Разговор происходил прямо на мраморной лестнице, примерно в десяти шагах от строя морских пехотинцев, вытянувшихся с каменными лицами по стойке смирно. И Федор мог неторопливо рассмотреть дочь сенатора. Он увидел узкое личико, обрамленное платиновыми волосами, и умный взгляд серых глаз. А также золотые украшения на изящной шейке, довольно высокую для юной девушки грудь[78] и бронзовый гребешок в волосах.

– А это кто? – поинтересовалась Юлия, указывая на свиту военного трибуна, но обращаясь к отцу, словно Памплония вообще здесь не существовало. – Тоже посланники Венеры?

– Скорее Марса, – ухмыльнулся сенатор.

– Значит, наш доблестный Марк Акций Памплоний, – продолжала Юлия, медленно расхаживая перед строем легионеров и пристально всматриваясь в лицо каждого, словно хотела позлить незваного жениха, – решил завоевать меня силой?

Памплоний промолчал. На мгновение красавица с платиновыми волосами остановилась напротив Федора.

– А этот солдат не похож на римлянина, слишком высок, – вдруг заявила она и спросила, обращаясь прямо к опциону: – Как тебя зовут, солдат?

Федор смотрел в серые глаза изящной римлянки и не мог открыть рта, словно онемел, увидев снизошедшее божество. Красавица была хрупка и эфемерна, но вместе с тем казалась вполне земной. И решительной, подобно отцу. Она не кривлялась и не унижала, что выглядело бы вполне естественным. Ее просто снедало совсем детское любопытство. И от нее, как ни странно, веяло не заносчивостью, а скорее теплотой. В общем, Федор пришел в удивление, внимательно рассмотрев дочь Марцелла, казавшуюся на вид лет двадцати, не более. «Хорошая девушка, – решил застывший опцион. – Никогда таких не встречал». Но продолжал молчать.

Памплоний принял это за признак выучки.

– Ответь ей, боец, – нехотя разрешил он.

– Опцион четвертого легиона Тарента, морского союзника Рима, Федр Тертуллий Чайка.

– Хм, – насупилась красавица, глядя прямо в глаза опциону, – странное имя.

И повторила нараспев: «Чаа-ай-каа».

– Ладно, отец, – она нехотя отошла от строя легионеров, – пойдем в дом.

Памплоний сделал знак Гнею, что можно уводить морпехов, а также располагаться на ночлег, приготовленный где-то поблизости от виллы сенатора, и направился в дом, стараясь, не теряя времени даром, обаять Юлию. Дочь сенатора слушала его рассеянно. И прежде чем исчезнуть в глубинах бесконечных комнат, спасавших обитателей виллы от зноя, обернулась и, словно прощаясь, ненароком одарила Федора еще одним взглядом. И парень понял, что пропал.

Гней увел солдат далеко в глубину парка. Там, на самой окраине, был выстроен еще один дом на подобный случай. Строение это напоминало скорее казармы в виде буквы «П» с проложенной к ним отдельной дорогой. Оно отличалось плоской крышей, невысокими стенами, наличием нескольких общих комнат и конюшен. Здесь, вероятно, останавливались курьеры невысокого ранга в ожидании, пока сенатор соизволит дать ответ, хотя, при желании, в этом доме легко размещалась целая манипула легионеров для охраны хозяина усадьбы. А потому всего лишь одна центурия морпехов Тарента почувствовала себя здесь совершенно вольготно.

Спустя время слуги принесли им еды и вина, что позволило морпехам неплохо скоротать вечерок.

– Все лучше, чем на войне, – заметил Квинт во время ужина и подтолкнул погрустневшего Федора локтем в бок. – Ты чего раскис, сенаторская дочка приглянулась?

– С чего ты взял? – вскинулся Чайка.

Но рыбак из Бруттия на этот раз не стал ерничать, словно почуяв исходящую от приятеля потенциальную агрессию, готовую проклюнуться вслед за любым нелестным упоминанием Юлии.

– Забудь, брат Тертуллий, – сказал он, – я же тебе говорил, она нам не ровня.

Квинт вполне серьезно пожал плечами.

Тем временем вернулся центурион, наведывавшийся в дом сенатора после ужина. Гней разыскал опциона и сообщил ему новости.

– Завтра утром мы с тобой поскачем в Рим, – заявил Гней. – Памплоний приказал отвезти сообщение сенатору Кастору. Так что твоя мечта сбудется, ты увидишь великий город.

– А остальные? – слегка повеселел Федор.

– Останутся здесь под командой Квинта, – ответил «бычок» и хитро подмигнул опциону. – Наш Памплоний пробудет в гостях у Марцелла минимум до завтрашнего вечера. Донесение нужно доставить обязательно, но ему очень не хочется ехать самому. У него здесь дела поважнее войны. Поэтому трибун посылает меня.

Несмотря на то что дорога к дому Марцелла вышла необременительной, а ночь они провели просто в райских условиях по сравнению с лагерными, Федор долго не мог уснуть. Сняв панцирь и сложив оружие в специальной каморке, морпех ворочался с боку на бок. В голову лезли всякие глупые мысли, а перед закрытыми глазами постоянно возникала аккуратная головка Юлии, увенчанная платиновыми волосами. Он вспоминал ее локоны и глубокий пристальный взгляд, словно пронзивший его насквозь. А когда наконец уснул, то до рассвета мучился кошмарами. Во сне он снова видел, как тонет, разломившись пополам, карфагенская квинкерема. Как сыплются в бушующие волны солдаты и сразу уходят на дно под тяжестью доспехов. А он один барахтается среди волн, цепляясь из последних сил за обломок мачты.

Затем он видел Памплония, держащего за ноги жертвенного петуха, из рассеченной шеи которого на алтарь стекает кровь. В воздухе бесшумно кружатся перья мертвой птицы, медленно опускаясь на землю. Рядом с военным трибуном покачиваются в трансе гаруспик и авгур[79], читающие знаки богов. И все трое бросают на Федора недобрые взгляды, словно именно он должен стать новой жертвой на легионном алтаре.

Проснулся опцион с нехорошим предчувствием.

Глава двенадцатая  Город на семи холмах

Окончательно пробудившись и встав на ноги, Федор сейчас же окатил себя ледяной водой, что принес раб. А потом, наскоро перекусив, вскочил на коня и только тогда почувствовал, что ему полегчало. Дорога звала. А центурион явно торопился.

– В Риме достаточно еды, – говорил ему Гней, надевая панцирь, – и он недалеко. Сделаем дело, а там и поедим, как следует солдатам.

Центурион не обманул. Спустя всего пару часов неспешной скачки по хорошей дороге они, обгоняя повозки купцов, поднялись на вершину одного из холмов и снова увидели Тибр. Разглядев же город, Федор даже придержал коня, чтобы получше ощутить предмет своих грез, ведь он так рвался сюда, так хотел проникнуться духом этого центра древнего мира, представлявшегося ему в прошлой жизни просто образцом для подражания.

На левом берегу реки, запруженной купеческими лодками, раскинулось большое поселение, обнесенное мощной, но старой на вид крепостной стеной со множеством башен. По деревянному мосту, наведенному у самого узкого места, к ближайшим воротам спешили люди. Рядом виднелось переброшенное через реку странное сооружение, похожее на двухпролетный акведук. Чуть пониже Федор заметил вытянутые вдоль реки плоские строения, очень смахивающие на склады. С того места, где они сейчас находились, хорошо просматривались возвышавшиеся над стенами немногие большие здания. Часть из них, несомненно, относилась к храмам, а другая напоминала арены для развлечения народа. Хотя, сколько ни всматривался Чайка в городскую архитектуру, привычных глазу арок Колизея среди них так и не заметил. Лишь одно массивное сооружение вызывало ассоциации с футбольным стадионом. В целом же Рим словно расползался по нескольким холмам, пряча за ними, а также в зеленых садах, видневшихся повсеместно, половину своих зданий. Кое-где Федор даже рассмотрел нечто, напоминавшее огороды. Размеры главного города древности вызывали уважение, но не производили впечатления грандиозности. В душе он ожидал большего.

– Ты что? – прикрикнул на него Гней, дергая поводья. – Нам надо торопиться. Сенаторы не любят долго сидеть в духоте присутственных мест, а скоро наступит самое пекло. И тогда их придется искать в термах, где они проводят все свое время. Успеешь еще налюбоваться.

– Красивый город, – неискренне брякнул Федор. Честно говоря, он сильно разочаровался отсутствием Колизея. – И холмов много.

– Целых семь, – неожиданно помягчел обычно замкнутый Гней, не обративший должного внимания на настроение Федора. – Вон там Капитолий, рядом Палатин, затем Виминал, правее Квиринал, Эсквилин, плоский Целий и, наконец, Авентин. А здесь, на правом берегу, где мы с тобой тратим время Памплония, еще два холма – Яникул и Ватикан.

Центурион неожиданно стал серьезным, будто приняв некое решение и сразу же входя в роль:

– Запоминай, опцион из Калабрии. Перед тобой великий город, который ты должен беззаветно любить. И если он ответит тебе тем же, то будущее твое обеспечено. А сейчас – за мной!

И они поскакали вниз, к мосту через Тибр. Гней, видимо, бывал здесь не раз. Он быстро сориентировался в местных улицах, замощенных, надо сказать, превосходным камнем, и, миновав несколько широких площадей, направился прямиком к массивному зданию с высокими колоннами и огромным входом в виде арки с ведущим к нему множеством ступеней. Того, что на пути попадалось немалое число прохожих, он, казалось, не замечал, раздвигая их грудью своего коня. Пункт назначения оказался штабом ведомства, отвечавшего за контроль над союзниками, находившимися в ведении сенатора по имени Кастор.

Оставив коней на попечение местных конюхов, они вошли в величественное строение, призванное, вероятно, вызывать трепет у каждого посетителя. Однако долго они здесь не задержались. Быстро выполнив поручение военного трибуна, центурион и его помощник почти сразу же покинули штаб. Несмотря на кажущуюся тайну вокруг предстоящей свадьбы, сенатор Кастор и остальные офицеры знали о помолвке Памплония с дочкой Марцелла. И, принимая во внимание сие обстоятельство, постарались не разглядеть явного нарушения субординации. Хотя до самого Кастора Гней так и не добрался, препорученный заботам адъютантов, невзирая на то, что являлся главным центурионом – примпилом – морских пехотинцев Тарента и даже мог принимать участие в военных советах наравне с трибунами легионов. Его звание позволяло при случае общаться напрямую и с сенаторами, но Гней, похоже, не любил подолгу мозолить глаза высшему руководству. Отдав свиток, тут же замененный на другой, с новым приказом, который надлежало передать Памплонию, центурион и его помощник направились к выходу. Им предстояло еще раз преодолеть множество мраморных ступенек парадной лестницы (правда, теперь уже, хвала Юпитеру, вниз), уставленной бюстами богов и полководцев.

Но неожиданно, когда посланцы спустились уже до второго этажа, им пришлось задержаться – Гней повстречал старого знакомого, центуриона из первого легиона союзников, стоявшего на самой границе римских владений в северной Италии[80].

– Как дела, Гней? – ухватил «бычка» за лорику крепкий офицер в дорогой кирасе. – Или ты теперь зазнался и не узнаешь старых товарищей?

Гней Фурий Атилий, уже поставивший ногу в калигах[81] на следующую мраморную ступеньку, замер и развернулся в сторону говорившего.

– Эбуций! Острый пилум мне… – начал центурион, но осекся, увидев проходившего мимо военного трибуна. – Раздери меня лев, Эбуций Гемин Руф! Ты еще жив?

– Еще как! – подтвердил здоровяк в шлеме с таким же поперечным плюмажем, как у Гнея. – Не только жив, но и бодр, несмотря на то, что постоянно вижу эти волосатые размалеванные варварские рожи на северной границе, только и ждущие, чтобы отрезать мне голову и прибить на стену своего дома[82].

– Зато ты можешь потрошить их, сколько хочешь, – ответствовал Гней с легкой завистью. – Я бы с удовольствием схлестнулся с галлами, у меня к ним старые счеты. Но на мою долю достались луканы.

– Да, ты прав, – кивнул Эбуций Гемин Руф, – галлы – дикие животные, которых надо истреблять, пока не убьешь всех. Мы стараемся удержать их в узде изо всех сил, но их очень много. Даже те, кто уже под нами, так и норовят взбунтоваться. Не успеваешь разбить одно племя, как из-за гор приходит еще несколько. И все начинается сначала.

– Ничего, – пообещал Гней. – Я слышал, наши консулы занимаются ими вплотную.

– Это так, – подтвердил Эбуций. – Но им не хватает воли. Они слишком миролюбиво управляют покоренными галлами. Вот если бы Марцелл снова стал консулом, он бы с них шкуру содрал. Легионы на севере помнят его подвиги[83].

Все это центурионы обсуждали, не стесняясь Чайки, внимавшего между тем во все уши. Разобрав по косточкам последние новости, друзья наконец распрощались. Гней повел Федора в таверну, где они получили давно обещанный завтрак, уже больше смахивающий на обед. В отличие от Квинта, центурион не призывал своего опциона поскорее идти к местным красоткам, да и красноречия после бурного общения со старым другом весьма поубавилось. Он молча ел и пил вино, а Федор делал то же самое, попутно размышляя о своем, благо никто не досаждал разговорами.

«Хорошо, что ее зовут Юлия, – думал опцион как-то отстраненно, – а не Лукреция или, например, Агриппина. Не Цецилия какая-нибудь, опять же. Нормальное русское имя – Юлия – даже красивое. Хотя, какая она Юлия – совсем девчонка еще. Юлька, да и только».

Поев, центурион заторопился обратно на виллу сенатора. Но, увидев разочарованный взгляд Федора, все же решил задержаться и сделать небольшой крюк, показав опциону из Калабрии, впервые попавшему в столицу, несколько достопримечательностей, призванных поразить его деревенский ум своим великолепием. Первой был грандиозный храм Юпитера Капитолийского, стоявший в Риме, по словам Гнея, с древнейших времен, то есть, по прикидкам Чайки, ему стукнуло уже не меньше четырехсот лет.

Второй, по мнению центуриона, достойной внимания постройкой, оказался большой цирк. Этот цирк, построенный всего лет сто назад, значительно отличался от подобного заведения из прошлой жизни Федора. Прежде всего, он не имел круглой арены. И, по словам Гнея, здесь никогда не выступали клоуны, гимнасты и тем более дрессированные животные. Да и самим словом «цирк», как выяснилось, римляне называли большое пространство без углов, вокруг которого располагаются места для зрителей. Этот римский цирк имел арену продолговатой формы и почти таких же размеров, как и знакомый Федору в прошлой жизни стадион «Петровский», где выступал его любимый футбольный клуб «Зенит», уже несколько лет подряд тщившийся стать чемпионом России. Но в данном случае арена предназначалась исключительно для конных состязаний. Проще говоря, являлась ипподромом. И на нем вот-вот должны были начаться скачки наездников на колесницах.

Но Гней не проявил интереса к развлечениям. Он направил своего коня дальше, рассказывая по пути, что при цирках повсюду организованы особые клубы во главе с председателем для организации скачек. Различаются эти клубы по цвету одежды своих членов. Существуют клубы красных, белых, зеленых и даже голубых. А наездниками и возницами могут стать только римские граждане. Римляне, как сообразил Федор, никогда не представляли себе жизни без помпы. Еще до начала самих игр они устраивали торжественные шествия, в которых принимали участие сотни музыкантов и танцоров, а также юноши из сословия всадников верхом на лошадях. Все остальные граждане шли пешком, в основной колонне, причем украсить ее своим присутствием не считали зазорным ни группы сатиров, ни жрецы, несущие жертвенных животных и везущие статуи богов на колесницах, ни консулы в триумфальных одеждах, ни магистраты и даже суперзвезды того времени – наездники, участники предстоящих скачек.

Как понял Чайка из повествования центуриона, тот при любой возможности посещал скачки в Риме и неплохо разбирался в лошадях. Откуда у прибрежного жителя из Тарента такие увлечения, он не стал выяснять. Как-нибудь сам расскажет, если захочет. В забеге, как разъяснял Гней, указывая на оставшийся позади цирк, участвовало по одной или даже по три колесницы от каждого клуба, запряженные большим количеством лошадей. Их численность зависела от квалификации возничего – если высокий профессионал, запрягали сразу шесть, а если новичок, могли обойтись и всего двумя рысаками. Такие скачки могли длиться полдня, а то и больше[84].

По дороге к следующей достопримечательности Федору повезло ознакомиться с несколькими крупными общехозяйственными сооружениями, протянувшимися через весь город и созданными не для богов, а для удобства простых жителей города. Первыми оказались огромная каменная сточная труба, даже целый подземный канал, именуемый Клоакой Максима, а также водопровод, названный в честь цензора Клавдия. Свежая вода подводилась в Рим акведуками. А в самом городе текла под землей на протяжении нескольких километров по деревянным, глиняным или свинцовым трубам со специальными отверстиями в верхних секторах. «Чтоб не задыхалась», – пояснил Гней. Система водоснабжения имела довольно разветвленную сеть артерий и питала как общественные здания, так и многие частные дома.

Но Клоака Максима произвела на Федора гораздо большее впечатление, чем водопровод. Да и воняло из нее – просто ужас! Местность в Риме была довольно болотистой, и поэтому его жители давно соорудили густую паутину каналов, отводивших воду, собиравшуюся в долинах между холмами, а также все городские нечистоты сначала в Клоаку Максима, а затем в Тибр. Клоаку, по словам Гнея, построили давно, несколько раз ремонтировали, но в целом она осталась с доисторических времен в неизменном виде[85].

Но для данного времени это был колоссальный прогресс, настоящая цивилизация. «Вот бы Квинт взглянул, – Федору страстно захотелось, чтобы приятель оказался рядом, – у них в Бруттии такое вряд ли есть». Гней напомнил ему и про мощеную дорогу из Рима в Капую, по которой они сюда прибыли, – гордость римских строителей.

– А сколько дорог ведет в Рим? – с интересом спросил опцион, придерживая коня.

– Из Рима выходит сразу несколько отличных дорог, – охотно пояснил Гней, – по ним легко перебрасывать легионы туда, где появляются недовольные нашим порядком. Самую первую, Аппиеву – царицу дорог – ты видел, она вымощена квадратными каменными плитами, и по ней можно доехать не только до Капуи, но теперь и до самого Брундизия!

Федор молча кивнул. Это ему ничего не говорило. Хотя с трудом припомнил, что Брундизий находился где-то недалеко от того места на побережье, где его «спасли» римляне. То есть на его «родине», в Калабрии.

– Вслед за ней между Тибуром и Корфинием, поперек полуострова, построили Валериеву дорогу. Ну а в прошлом году цензор Гай Фламиний закончил строить новую дорогу между Римом и Аримином. Она проходит по Этрурии и Умбрии, до впадения в море небольшой речушки Рубикон[86].

Сказав последние слова, Гней плотоядно осклабился.

– Там живут галлы. И теперь по этой дороге легионы смогут часто наведываться к ним, чтобы новые подданные не забывали про наши порядки.

Слушая рассказ самодовольного центуриона, Федор разглядывал окружавшие его здания. На взгляд человека, бог весть как занесенного сюда из двадцать первого века, Рим сейчас представлял собой поселение с нерегулярной планировкой, узкими улицами и домами из дерева и сырцового кирпича, самым большим достижением которого являлись водопровод и Клоака Максима.

Скоро они въехали в огромную толпу, целое море людей, и стали пробивать себе дорогу привычным способом. Это был центр местной жизни – Форум, главная площадь города. «Римский форум», как сообщил Гней. Он располагался между тремя холмами, их названия центурион не преминул повторить еще раз: Капитолийский, Палатинский и Эсквилин. По форме же напоминал неправильный прямоугольник.

Гней рассказал, что раньше здесь лежала болотистая долина, и чтобы осушить ее, пришлось рыть канал. Рядом с Форумом Федор заметил какое-то странное место – небольшой холм со следами огромного костра.

– А это что? – поинтересовался Федор, разглядывая титаническое пепелище, и едва не сморозил чушь, потому что захотел спросить, не готовят ли здесь еду по случаю гуляний. Но, хвала Юпитеру, удержался.

– Это вулканал, – ответил Гней. – Священное место.

И пояснил, уловив полное непонимание опциона.

– Храма Вулкана в самом городе нет, но здесь, в центре Рима, есть эта священная площадка – вулканал – где, словно у государственного очага, сенат иногда проводит совещания. А все храмы Вулкана, как божества, что повелевает огнем, находятся за пределами городских стен. Люди боятся пожара.

– Зато не боятся его жены[87], – не удержался Федор.

– Ты прав, опцион, – ухмыльнулся Гней.

Скоро они оставили это священное место позади, но на пересечении Форума и еще одной площади – Комиций[88], как уведомил Гней, – морпех заметил огромный черный валун, рядом с которым стояли два каменных льва.

– Это самая древняя могила, – проговорил центурион, перехватив его взгляд и останавливая коня, – священная могила Ромула. Черным камнем древние отметили место, где похоронен основатель великого города.

Посмотрев некоторое время на могилу человека, заложившего в незапамятные времена Рим на этом месте и убившего ради этого своего кровного брата, несогласного с ним, Федор тронул коня.

– А театры здесь есть? – поинтересовался он, когда Форум и Комиция исчезли за поворотом новой улицы, запруженной народом.

– Ты знаешь, что такое театр? – казалось, Гней удивлен не меньше, чем сам полагал поразить своего спутника, отсталого рыбака.

– Слышал, – соврал опцион. – К нам в Калабрию приезжали странствующие комедианты.

Театр в Риме, конечно, существовал, причем не один, но тот, который показал ему центурион, тоже не произвел на Чайку особого впечатления. Нет, представления в нем играли, но этот театр не походил на колоссальное многоярусное сооружение из камня, разделенное на сектора и способное вместить в себя тысячи поклонников прекрасного. Он был лишь примитивной деревянной площадкой с рядами скамеек возле нее. Федор долго переваривал ощущение убогости, навеянное этими неказистыми подмостками, вспоминая деяния еще не родившегося Помпея[89], запомнившиеся по нескольким историческим книгам.

Некоторое время ехали молча, пока не показалось следующее, привлекшее внимание Чайки строение. К его немалому удивлению, то, что он издалека принял за стадион, действительно являлось простейшей ареной для упражнений, размещенной на Марсовом поле. Правда, спустя пару сотен лет, насколько удалось припомнить Федору, ее реконструируют и сделают просто великолепной. В нынешние дни здесь тоже проходили бега с колесницами и разнообразные состязания по случаю ежегодных торжеств. Прикинувшись деревенщиной, бывший сержант попросил напомнить ему, о каких, собственно, праздниках идет речь, и Гней немедленно заглотил наживку:

– Ближайшие – Великие Римские игры в честь трех Капитолийских богов, потом наступит сезон Плебейских игр, а за ними – состязания в честь Цереры[90].

– А гладиаторы там будут? – спросил Федор, надеясь услышать отрицательный ответ. Колизея-то, как ни крути, еще не существовало.

Но центурион его огорчил.

– А как же! – ответил он. – Обязательно! Что за праздник без боев. Несколько пар на Великих римских играх точно выставят[91].

Федор не стал развивать тему. Гладиаторы, значит, уже есть, и то ладно. Главное, не попасть в их ряды. И Чайка снова переключился на созерцание городских строений, стараясь не вдыхать местные запахи слишком глубоко.

Наблюдая культурный уровень жителей столицы, Федор понял, что в определенном смысле он ниже уровня некоторых завоеванных народов. Очень многое римляне позаимствовали у этрусков, покоренных раньше остальных, – любознательный сын профессора когда-то читал об этом – особенно в строительстве. Но практически неоспоримым эталоном служили все-таки греки. На эллинских богов и мифы, пустивших крепкие корни на этой земле, можно и не отвлекаться. А портики, колонны и изваяния богов уже сейчас занимали примерно четверть Рима.

Времена империи, когда здесь один за другим начнут вырастать величественные здания – Форум Мира, Колизей[92], Арка Тита, колонна Траяна, не говоря уже о сотнях великолепных театров, еще не наступили. Судя по всему, нравы со времен Цинцинната еще не успели сильно измениться. Рим по-прежнему оставался большой деревней, окруженной сотнями обычных селений. Но одно обстоятельство прямо-таки бросалось в глаза – повсюду роилось множество народу. Несмотря на то, что Рим еще не вырос до своих гигантских размеров, им уже владела толпа. Ее дух витал над семью холмами. И этот дух уже готовился требовать крови и зрелищ.

– Сколько здесь солдат? – спросил Федор, когда они покидали Рим той же дорогой.

– Чтобы охранять такую крепость, нужно держать здесь много легионеров, – туманно заявил центурион. – Она способна вместить десятки тысяч человек.

– Десятки тысяч только для обороны Рима?

– Это сердце, – снисходительно ответил Гней, – и его нужно защищать.

Глава тринадцатая  Цизальпинская галлия[93]

В свитке, что привез главный центурион своему командующему, содержался приказ, обязывающий Памплония прервать свой приятный визит. Военный трибун немедленно, хотя и с кислой физиономией, отдал соответствующие распоряжения, а Гней сразу уведомил морпехов, что они получили новое задание: временно перебросить часть сил из морского корпуса Тарента на север для поддержки первого легиона и легиона союзников, стоявших в Цизальпинской Галлии. У разведки появились свежие данные, что горные племена готовят новое вторжение на покоренные римлянами территории, и сейчас же началась подготовка к крупной карательной операции, имеющей задачу предотвратить новое восстание галлов. Флоту Тарента, оказавшемуся в относительной близости от Рима, неожиданно выпала роль морской поддержки первого легиона. Вероятно, остальные морские силы Рима оказались заняты, морпехи же Тарента со своей миссией справились раньше намеченного. Первый легион – тот самый легион союзников, где служил друг Гнея центурион Эбуций Гемин Руф. Узнав о содержании приказа, Гней откровенно обрадовался, чего нельзя было сказать о командующем.

Военному трибуну предписывалось немедленно приступить к выполнению приказа. Он и приступил. Но по-своему. Отправил Гнея за подкреплением в луканские земли, а сам остался нежиться в доме сенатора, дожидаясь, пока все корабли стянутся в гавань Остии.

На этот раз они скакали быстро и к вечеру спешились в гавани, где их поджидала флагманская квинкерема «Гнев Рима» и сопровождающие ее триеры. Гней Фурий Атилий во главе своей центурии поднялся на борт флагмана и передал приказ командующего капитану. А на рассвете следующего дня они уже плыли к берегам мятежной Лукании, подняв паруса и обгоняя грузовые караваны с зерном.

Прибыв в скором времени к осажденному порту, к тому моменту уже взятому и сожженному дотла, Гней Фурий Атилий вызвал к себе из лагеря, расположенного, как всегда, на берегу, офицера, руководившего боевыми действиями. А когда кривоногий Клавдий Пойдус Григ явился пред очи, то получил приказ немедленно грузиться на корабли со всем личным составом. Гней распорядился оставить в землях поверженных луканов лишь первый укрепленный лагерь и часть флота, находившуюся поблизости, а также отправить туда половину либурн для усиления. Все остальные корабли он забирал с собой. Основная ударная сила состояла теперь из тринадцати квинкерем, причем только три из них были укомплектованы гастатами – «Гнев Рима», «Сила Тарента» и «Хищник» – остальные же десять, в том числе и двухбашенные, с командами делили старослужащие. Флот дополняли пятнадцать остроносых триер с принципами, в скорости и маневренности этих кораблей Федор уже убедился. Он никогда еще не встречался с галлами, но пребывал в уверенности, что если поступит приказ заблокировать их побережье, то морпехи Тарента справятся с этим без особого труда. Ни одна лодка не проскользнет.

Проскучав у разрушенного луканского порта пару дней, они дождались подхода кораблей с первой стоянки, и, наконец подняв якоря, вся армада направилась в сторону Рима.

– А что если мятежники соберутся с силами и нападут на наш лагерь? – спросил Федор у центуриона, когда они отчаливали от берегов Лукании.

– Не нападут, их уже слишком мало, – заявил Гней Фурий Атилий, разглядывая скалистые, поросшие лесом берега. – Мы перебили многих на этом побережье, а с оставшимися скоро разберутся легионы консула. Луций Эмилий с помощью своих солдат и четвертого легиона союзников Прокула Постумия уже взяли большинство горных крепостей мятежников и пустили им кровь. Дни тех, кто восстал против Рима, сочтены. Так что мы можем заняться более сильным врагом – галлами. Вот кого стоит истребить до последнего ребенка, очистив наши северные окраины. Иначе они снова захватят Рим.

– Они так опасны? – удивился Федор.

– Очень, – признался Гней. – Они бесстрашны, сильны и живут битвой. Каждый галл стоит в открытом бою трех, а то и пяти римлян. И их с каждым годом становится все больше – приходят целыми племенами с той стороны Альп.

Чайка слушал, не перебивая.

– Но они бьются каждый за себя… Варвары, – Гней сплюнул в воду и ухмыльнулся. В его глазах сверкнул недобрый огонек. – Поэтому мы скоро разобьем их. Наша сила в едином строю. А перед строем римской пехоты ничто не устоит.

Сержант опять промолчал. У него уже сформировалось свое мнение, но не стоило сообщать его центуриону. Спустя положенное время караван военных кораблей снова прибыл в Остию, и Гней отправил Федора за Памплонием. Получив такой приказ, Чайка удивился и обрадовался одновременно, стараясь не отдавать себе отчета в причинах подобных эмоций. Из каких соображений Гней выбрал именно его, проблемы не составляло – с тех пор как Федор стал опционом, он по долгу службы чаще других общался с командиром манипулы. Квинт, конечно, завидовал, но поделать ничего не мог. Он был только тессерарием.

На сей раз Федор гнал коня по мощеной дороге во весь опор, обгоняя повозки, и на вилле сенатора Марцелла появился к вечеру. К его удивлению, первым человеком, увиденным им в имении, оказалась Юлия. Дочь сенатора прогуливалась по парку в сопровождении двух служанок и мальчика-раба, тащившего тяжелый кувшин с водой. Чайке хватило одного беглого взгляда, чтобы заметить – она выглядела великолепно. Красота ее подчеркивалась изящными платиновыми локонами, обрамлявшими высокую прическу, скрепленную элегантным золотым гребнем. Юлия, размышляя о чем-то, шла в сторону виллы по дорожке, пересекавшей главную аллею, ведущую к воротам. Служанки и мальчик с кувшином немного отстали от своей госпожи, видимо, повинуясь ее распоряжению.

И когда гонец и дочь Марцелла встретились почти у самых ворот, она, увидев легионера, остановила его, повелительным жестом вскинув руку. Федор повиновался, осадив взмыленного коня.

– Куда ты спешишь, солдат? – поинтересовалась дочь сенатора. – К моему отцу?

– Везу сообщение военному трибуну Памплонию, госпожа, – ответил Чайка, не спешиваясь.

– Он должен уехать? – догадалась девушка.

Федор промолчал, но в ответе она и не нуждалась. По всей видимости, Юлия даже обрадовалась. «Интересная у них будет семейная жизнь, – промелькнуло в голове опциона, – чистый расчет. А может, стерпится-слюбится?» Но интуиция подсказывала ему, что эта девушка не из утаивающих свои чувства. И вряд ли станет мириться с обстоятельствами.

Дочь сенатора, преградившая ему путь, всмотрелась пристальнее и вдруг сказала:

– А я помню тебя, солдат. Ты Чайка-аа! Самый высокий легионер Памплония. Ты не римлянин.

– Я из Калабрии, госпожа, – соврал Федор.

– Я бывала в Калабрии, там нет похожих на тебя, – продолжала гнуть свою линию Юлия.

Разговор затягивался, и Федор решил спешиться, чтобы не проявлять неуважения. Он спрыгнул на землю и взял лошадь под уздцы, бросив косой взгляд на служанок, остановившихся в десяти шагах от них и словно застывших перед невидимой магической линией. Но уши, скорее всего, они навострили. «Надо проявить осторожность, – подумал опцион, – а то донесут сенатору о нашем разговоре. Еще понакрутит невесть что, и придется заканчивать службу в гладиаторах».

– Моя мать из Калабрии, – осторожно сказал Федор, щурясь от солнечного зайчика, пробившегося сквозь листву, – но я не знаю, кто отец. Она не говорила.

Заинтригованная Юлия снова вперила в него проницательный взгляд, придумывая новый вопрос. Она была умна не по годам и сердцем чуяла несоответствие, оставленное без внимания военным начальством. Похоже, ей не терпелось вывести этого легионера на чистую воду.

«Хороша, чертовка, – думал Федор, невольно разглядывая дочь Марцелла, – но пора бы и в дом, а то Памплоний меня не поймет».

Однако Юлия не торопилась. Видимо, дочь сенатора решила развлечь себя разговором с новым человеком, пусть и солдатом. И привыкла всегда доводить начатое до логического конца.

– Кем ты был до армии? – спросила девушка, глядя ему прямо в глаза.

– Рыбаком, госпожа, – схитрил Федор, едва не покраснев, чего с ним отродясь не случалось даже в прошлой жизни.

Юлия прищурилась. Ее девичья грудь стала вздыматься чаще.

– Для рыбака ты слишком долго размышляешь над каждым словом, – заявила дочь сенатора, закончив свои наблюдения и тряхнув локонами. – Но мне не верится, что ты тугодум. Твоя латынь оставляет желать лучшего. Ты не похож на калабрийца и ты не рыбак. Ты что-то скрываешь, Чайка-аа?

У Федора пропал дар речи. Вот это выводы. Прямо в цель. Дочь Марцелла рассуждала, словно прожженный контрразведчик. Правда, несмотря на молодые годы, Федор тоже неплохо разбирался в женщинах и верил в интуицию. Юлия скорее угадала его тайну, повинуясь своим подсознательным чувствам, чем сопоставила факты. «И откуда такое внимание? – расстроился Федор. – Неужели из праздного любопытства? А может, Квинт все-таки прав? Но не признаваться же в том, что я из далекого будущего».

– Нет, госпожа, – ответил опцион, придерживая норовившую взбрыкнуть лошадь, – я настоящий рыбак. Просто я попал в шторм, тонул и почти потерял память.

Он думал, что Юлия рассмеется, услышав этот незамысловатый рассказ о его злоключениях. Но вместо этого в глазах девушки отразился сначала испуг, а потом жалость. На секунду ему даже показалось, что Юлия сочувствует ему, как простому рыбаку.

– Ты чуть не утонул в море? – спросила она, еще пристальнее вглядываясь в его лицо. – Наверное, это страшно, когда почти расстаешься с жизнью?

– Страшно, – согласился Федор, пытаясь завершить разговор, грозящий завести неизвестно куда. – Но я выжил. И теперь я солдат. Госпожа, разреши мне исполнить свой долг.

– Ах да, великолепный Памплоний, – она вернулась в реальность, как показалось Федору, с некоторым сожалением. – Ступай, Чайка-аа, передай свое сообщение.

И направилась по дороге к дому. А Федор вскочил на коня и, по широкой дуге объехав дочь хозяина, оказался во дворе виллы. Уведомив слуг, среди которых было несколько чернокожих эфиопов, живописно смотревшихся в белых туниках, что он ищет гостя сенатора, Памплония, опцион остался у крыльца в ожидании. Коня подоспевшему конюху он не отдал, мало ли что решит военный трибун.

Марк Акций Памплоний показался на крыльце нескоро, прочитал свиток и приказал Федору переночевать в уже знакомом ему домике, с тем, чтобы наутро вместе отправиться в Остию.

По лицу военного трибуна при прощании с прекрасной Юлией легко читалось, что он остался недоволен первой встречей со своей прекрасной невестой, хотя это старательно скрывалось. Да и невеста весьма холодно обошлась с будущим мужем. Но, похоже, чувства предназначенных друг другу молодых – не главное для знатных римлян. Своего Памплоний добился. Марк Клавдий Марцелл его принял вполне радушно и подтвердил все договоренности. А потому, простясь со столичным сенатором, военный трибун с легкостью вскочил на коня. Федор бросил последний взгляд на Юлию, стоявшую рядом с отцом, и поскакал вслед за своим командиром.

Через четыре дня флот прибыл в Геную, лигурийский торговый город, как оказалось, всего пару лет назад захваченный римлянами и превращенный теперь в одну из морских крепостей великой нации. Однако Памплоний решил не ограничиваться морским патрулированием вполне безопасных берегов, отправив в дозор десяток триер, а приказал готовиться к выгрузке на берег. Предстояла сухопутная операция.

– Солдаты Тарента! – начал свою речь Памплоний перед выстроившимися в гавани морскими пехотинцами. – Вы отлично показали себя в первом бою с луканами, но теперь вас ждет новый враг – галлы, не желающие жить с нами в мире. Это сильный противник, но и вы уже не просто новобранцы. Наш долг помочь первому легиону усмирить этих животных.

Услышав об этом, Федор в очередной раз поймал себя на мысли, что в этой стране почему-то очень многие не желали жить в покое, просто подчиняясь римскому порядку. Видимо, что-то их не устраивало в таком образе жизни. И посещение столицы только усилило сомнения опциона в правильности сделанного им выбора. Правда, если разобраться, особого выбора у него не существовало изначально. Так сложилось. А осознанные действия в этой новой реальности, кажется, только начинались. Рим не собирался прощать тех, кто не принимал установленный им порядок. Строить отношения здесь предписывалось только по-римски. А галлы этого не хотели. Они привыкли жить по-своему.

Высадившись в Генуе, морпехи Тарента еще несколько дней шли форсированным маршем сквозь горы в глубь галльских земель, пока без особых происшествий не достигли верховий реки По, где им полагалось соединиться с силами первого легиона союзников. К сожалению, Via Flaminia – та знаменитая мощеная Фламиниева дорога, недавно связавшая Рим и часть заселенного галлами Адриатического побережья – проходила по Этрурии и Умбрии значительно правее пути морпехов. А в окрестностях Генуи и дальше, особенно в горах, дорог практически не существовало. И то, что называлось дорогами, тянуло не больше чем на горные тропы. Так что Федор снова вспомнил марш-броски с полной выкладкой из прошлой жизни.

В день небольшая армия, не превышавшая двух с половиной тысяч человек, с несколькими осадными орудиями и обозами, в которых морпехи везли все необходимое для обустройства лагеря, проходила километров по тридцать. Иногда и больше. Шли довольно быстро, несмотря на то, что тропа все время поднималась в горы, но Гней Фурий Атилий все равно находил повод подгонять своих солдат.

– Не забывайте, что вокруг вас враг, – стращал он морпехов на очередном привале, – галлы храбры и могут напасть в любую минуту. Поэтому вы должны, как львы, всегда быть готовы к ответному прыжку.

Строить лагерь в горах гораздо сложнее, чем на равнине, но они продолжали делать это как заведенные каждый вечер, согласно накрепко усвоенному правилу. Порядок сворачивания лагеря тоже запомнился раз и навсегда. По первому сигналу трубы свертывались палатка трибуна. Затем солдаты складывали свои палатки и снаряжение. А когда раздавался следующий сигнал, тащили это все к обозу и нагружали вьючных животных. Третий трубный глас заставлял колонну морпехов выступать в путь.

Далеко не все везли на повозках. Помимо собственного снаряжения, каждый морпех, за исключением офицеров, нес связку кольев для изгороди. Поначалу это здорово отягощало, но потом привыкли. Несколько облегчало жизнь то, что тяжелые скутумы легионеров крепились кожаными ремнями на плече, а потому единственными предметами в их руках были дротики. Три или четыре кола легко связывались вместе и также вешались, но уже на другое плечо. Процедура повторялась каждое утро.

На второй день, пройдя несколько селений, они встретили в горах римскую конницу из первого легиона союзников, высланную по приказу военного трибуна Секста Навтия Медуллина. Сам трибун, по сообщению декуриона, ждал их в лагере у верховий реки По. Идти туда предстояло еще пару дней.

– Смотри, – сказал Квинт, увидев приближавшихся конников, – конные экстраординарии[94]пожаловали. Правда, что-то маловато. Человек триста, не больше.

– Какие еще экстраординарии? – удивился Федор, уже привыкший называть всех конных воинов катафрактариями.

– Конница, что будет нас прикрывать, – кратко пояснил уставший Квинт, хоть и кичившийся своей выносливостью, но в горах немного сдавший.

Рассматривая прибывшее охранение, Федор с грустью вспомнил своего кроткого коня, несколько раз доставлявшего его по Аппиевой дорогое до виллы Марцелла и обратно. Поначалу морпех, конечно, усиленно преодолевал природный страх к лошадям, присущий ему от рождения. Но затем оценил удобство и скорость конного передвижения. Особенно сожалел он об отсутствии оного именно сейчас, когда на нем висел тяжелый щит, а ноги гудели от долгой ходьбы по камням. Хорошо еще колья он мог теперь не таскать, перепоручив это рядовым.

Все последующие дни экстраординарии, разбившись на авангард и арьергард, рассыпанным строем проводили разведку впереди колонны, возглавляемой Памплонием и манипулой Гнея, а также прикрывали обоз сзади. Когда к горной дороге, слишком часто походившей на тропу, вплотную подступала разросшаяся буйная зелень леса, командир экстраординариев высылал летучие отряды в стороны от направления движения колонны. Федора сильно удивляло, что на завоеванной несколько лет назад территории римляне ведут себя, как на вражеской, постоянно ожидая нападения местных жителей.

К счастью, до самых верховьев реки По, где их поджидали основные силы легиона союзников, галлы никак себя не проявили. Вечером добрались наконец до лагеря. Памплоний тут же перепоручил их небольшое войско старшему центуриону, направившись с визитом в палатку своего временного командира, военного трибуна Секста Навтия Медуллина.

Гней же быстро разыскал приятеля. А Эбуций Гемин Руф указал им место для палаток у восточной стены лагеря. И Федор, как опцион, руководил теперь установкой палаток и расквартированием своих подчиненных, поскольку, едва повстречав друга, Гней Фурий Атилий исчез вместе с ним в неизвестном направлении. Лагерь первого легиона союзников, где расквартировали прикомандированных к нему морпехов из четвертого, располагался на высоком правом берегу реки По, неширокой в этом месте, но бурной. И оказался, естественно, выстроен по утвержденному раз и навсегда плану: Преторий, от которого под прямым углом расходились две улицы, форум, жертвенный походный алтарь, контора квестора, бани, мастерские по ремонту оружия, арсенал, склады и тюрьма. Несколько баллист и пару онагров, притащенных морпехами с самого побережья, разместили в местном осадном обозе.

Окруженный частоколом и рвом лагерь стоял на плоском прибрежном холме и тремя сторонами упирался в подошву высоких скал. На другом берегу реки тоже возвышались горы – из лагеря хорошо просматривались сразу две узкие, поросшие лесом долины, плавно уходящие меж отрогов вверх.

После того, как все морпехи включились в несение караульной службы, начатой манипулой гастатов Гая Флавия Кросса с квинкеремы «Сила Тарента», вновь появившийся Гней выстроил перед палатками личный состав и свирепо сообщил, что вчера разведчики видели недалеко от лагеря отряды галлов. И это значит, что утром будет предпринята карательная вылазка с прочесыванием местности на другом берегу, где до ближайшей горной гряды еще своя территория, правда, чисто условно, а на самом деле за отрогами уже хозяйничают инсубры – галльское племя. Ожидается, что другие племена галлов со дня на день предпримут массированное вторжение на северном направлении. Там, недалеко от городка Плаценции, стоит лагерем с первым и вторым легионами римлян консул Павел Марк Ливий по прозвищу Салинатор. А здесь, в полном соответствии с его приказом, силами первого легиона союзников и морпехов из четвертого следует вразумить распоясавшихся варваров, чтобы они не вздумали помогать своим соплеменникам в случае агрессии. Поэтому завтра морпехам предстоит навестить ближайшие селения инсубров.

Как именно надо вразумлять варваров, Гней не разъяснил, а опцион не стал уточнять, он уже это видел. Скорее всего, в воспитательных целях придется вырезать всех. Поэтому, если у галлов не найдется сил для защиты, их селения обречены.

Караула в эту ночь его манипула не несла, поэтому Федору удалось выспаться, закутавшись в шерстяной сагум. Всю ночь уставшему опциону снилась Юлия, с которой он вместо Памплония гулял по бесконечному парку и трепался о разной ерунде. Дочь Марцелла держала его под руку и от души смеялась в ответ на шутки. Слуг они отправили в дом, наслаждаясь встречей. А, забравшись в дальний уголок парка, где в увитой плющом беседке их никто не мог видеть, неистово целовались. И долго не могли расстаться. Пока Юлия наконец не произнесла: «Тебе пора, Чайка-аа».

А потом Федор неожиданно ощутил себя настоящей белоснежной птицей, парящей над морскими волнами. А где-то там, внизу, рассекала воды неизвестного моря огромная армада грозных квинкерем, направляясь под парусами к чужим берегам. А он просто парил, раскинув крылья и наблюдая за кораблями. И вдруг, выскользнув из облаков, на него налетел золотой орел, ударив острым клювом. Завязалась неравная схватка, хлынула кровь. Федор вздрогнул и проснулся.

Почти в тот же момент раздался звук горна, будивший легионеров.

– Что-то я размечтался, – произнес вслух Федор, вспоминая только что виденный сон, и стал натягивать кожаный панцирь. – И что бы это все значило?

Признаться он себе не хотел, хотя догадаться труда не представляло. Но следовало торопиться. Утро начиналось. Приближался визит в деревни галлов. Федор перебросил через плечо кожаный ремень, крепивший ножны меча, и вышел из палатки.

Глава четырнадцатая  Юпитер, спаси нас от галлов!

Над рекой висел туман, только-только начинавший отрываться от воды. Построившись, две манипулы гастатов, самого Гнея и кривоногого Пойдуса, не считая только что сменившегося с караульной службы подразделения Гая Флавия Кросса, покинули лагерь и направились по тропе вниз. Вслед за ними из лагеря вышли еще четыре манипулы принципов.

Давно разведанная переправа – не зря лагерь построили именно здесь – находилась всего в полукилометре вверх по течению. Тут берега сходились так близко, что между ними оставалось не больше двадцати метров. Но и этого оказалось бы достаточно, случись здесь чуть глубже. Горная река – штука опасная. Унесло бы в момент, стукнуло разок головой о камни, и поминай как звали. Это Федор отлично усвоил еще в прошлой жизни, когда до армии ходил в горные походы сначала с отцом и матерью, поневоле, а затем и добровольно с настоящими туристами. Тогда им приходилось отправлять первого человека на другую сторону вброд, прикрепив к нему прочный капроновый тросик, чтобы не унесло. Первопроходец намертво привязывал захваченный с собой конец веревки к ближайшему дереву или камню, и остальные преодолевали водную преграду уже над водой, по налаженному пути, пропустив тонкое средство переправы через прицепленный на груди карабин и обвязку.

Возможно, римляне и знали о подобной технологии, но применять ее не стали. Их было слишком много, а переправа по веревке пяти манипул заняла бы полдня. Здесь все оказалось гораздо проще. Солдаты, спустившись к воде по неширокой тропе, выстраивались в линию и, обнявшись за плечи, переходили реку, стараясь не ломать строй. Крайний левый рассекал течение подобно волнолому, а остальные служили ему подпорками, не давая упасть. Так все пять манипул довольно быстро оказались на противоположном берегу, хотя и промокшие до нитки в ледяной воде. «Впрочем, – размышлял Федор, осторожно передвигая ноги по каменистому дну, – туристы так тоже иногда переправляются».

Вспомнив об отце с матерью, Федор загрустил. Почему-то в этой новой жизни, сразу закружившей его, не давая опомниться, он размышлял о них не так часто, как привык ранее. Все больше по ночам, перед сном или даже во сне. Днем центурион заботился о том, чтобы Федор был постоянно занят. Служба не давала расслабиться. Федор приказывал себе о родителях пока не думать и старался принять новую жизнь, как данность. Только получалось это не всегда гладко. Но, привыкая к иной реальности, в глубине души он все же надеялся на чудо. Вдруг ситуация резко изменится? Вдруг его сейчас, когда он войдет в этот туман на галльском берегу, снова перенесет обратно? И сразу в Питер, к родителям. Но шел уже третий месяц, а ничего подобного не происходило. Зато он уже четко понимал, если расслабиться не вовремя, то галльский меч в этой реальности достанет его быстрее, чем он окажется в родной эпохе. Значит, не судьба еще релаксировать. Надо служить Риму.

После переправы Гней выслал вперед разведчиков, а когда они спустя короткое время вернулись, разделил войско на две равные части и приказал провести короткий марш-бросок, чтобы согреться. Вторым отрядом командовал кривоногий Пойдус, рядом с которым Федор с неудовольствием заметил своего личного врага, Тита Куриона Делия, новоиспеченного тессерария. Он тоже увидел Федора, криво усмехнулся и отвернулся. По его роже Чайка понял, что сведение счетов еще впереди.

Выстроившись в две колонны и разделившись, отряды, переходя на бег, одновременно втянулись в обе долины. Спустя всего двадцать минут такого бега в полном вооружении опцион полностью согрелся. От него, как от скаковой лошади, уже валил пар, струившийся вверх, смешиваясь с еще оставшимися клочьями тумана. Остальные легионеры практически ничем от него не отличались.

Взбодрив таким образом своих людей, Гней Фурий Атилий дал команду остановиться и снова выслал вперед разведчиков. А стоявшему рядом опциону пояснил:

– Мы уже почти у перевала. А за ним селение инсубров. Надо быть начеку.

Федор это и сам понимал. Когда вернулись разведчики, посланные вперед, выяснилось, что селение инсубров абсолютно безлюдно. Там никого не обнаружилось – ни людей, ни даже скота, видимо, уведенного поселенцами с собой. Зато остались четкие следы, по которым можно их выследить. Ситуация с луканами повторялась точь-в-точь.

– Проклятые галлы, успели сбежать, – процедил сквозь зубы Гней и взмахнул рукой. – Ну, ничего. Мы их догоним. Они близко. Вперед.

А когда первые легионеры, и в их числе Федор, спустившись с перевала, вступили в опустевшую деревню, опцион приказал:

– Селение сжечь, путь назад для них отрезан!

Федор нехотя принялся выполнять приказание, велев своим солдатам запалить факелы и пустить в жилища галлов красного петуха. Пока морпехи предавали огню крытые соломой и дранкой приземистые хижины, опцион осматривался по сторонам. Туман почти растворился, зато поднимавшийся от деревни дым стал заметен. Впрочем, Гней, скорее всего, утвердился в мысли, что галлы недалеко, а потому и не особенно скрывался. Ведь это была акция устрашения.

Оставив за спиной пылающие дома, морпехи Тарента устремились вниз, в поросшую лесом долину. Проверив ближайшую на пути чащу, разведка ничего не нашла, и колонна немедленно втянулась в нее. А когда легионеры показались с другой стороны зарослей, то, выйдя на широкий простор, увидели в дальнем конце долины длинный ряд раскрашенных в бурые цвета высоких щитов, преградивших им дорогу. Галлы действительно далеко не ушли. Впрочем, сразу же стало ясно, что они и не собирались уходить или бежать, как поступили совсем недавно луканы. Поставив свои огромные щиты на землю, галлы готовились драться.

– Развернуть строй! – приказал Гней, и рядом с его манипулой тут же встала манипула принципов, перегородив небольшую долину. Это не соответствовало правилам, но гастаты числом не вышли. Еще два подразделения принципов встали сзади, перед самым лесом, растянувшись в глубину второй линии.

Пока совершались перестроения, галлы молча наблюдали за врагом, не предпринимая атак. Словно их совершенно не волновало, с кем биться – с противником, которого можно захватить врасплох, или с блестящими прямоугольниками римской пехоты, прикрывшимися щитами и готовыми отразить удар.

Федор со своей позиции хорошо видел все и тоже внимательно разглядывал нового неприятеля. А посмотреть было на что. В лучах пробившегося наконец сквозь растаявший туман солнца рослые галлы выглядели устрашающе и действительно походили на сборище диких животных, как описывал их Эбуций Гемин Руф. Их волосы были чем-то пропитаны и стояли дыбом – вверх и назад – словно гривы львов или лошадей, а лица размалеваны синей краской.

Но самое удивительное, что сразу же бросилось в глаза опциону, – отсутствие какой-либо одежды. Вернее, на телах, прикрытых щитами, угадывались только штаны из грубого сукна. На нескольких кельтах (Федор продолжал определять их привычным для себя названием) зоркий опцион все же разглядел железный шлем с вертикальным плюмажем, украшенный какими-то фигурками, и кольчугу[95]. Но эти, скорее всего, являлись вождями. У большинства же кельтов не усматривалось даже худых доспехов… Только высокий, от земли до груди, щит. Зажатый в руке дротик. И невероятной длины меч, висевший справа на цепи, переброшенной через плечо.

Помимо этого Федор заметил в строю множество горнистов со странными трубами в виде кабаньих голов с языками, приспособленными под прямым углом к самому горну. И еще несколько человек в рогатых шлемах, державших в руках копья с широченными наконечниками и висевшими под ними небольшими пестрыми штандартами. Другие знаменосцы стояли, опершись о длинные копья с навершием в виде голов все тех же кабанов, волков и других диких зверей, которые иначе как тотемами отрядов было и не назвать. Сами же они держались очень гордо, как и подобает знаменосцам[96].

Федор испытывал крайнее удивление. Он ожидал увидеть простую толпу горных жителей, а перед ними стояла вполне организованная армия. Вообще, на первый взгляд, галлов здесь собралось немало. Во всяком случае, ничуть не меньше, чем самих римлян. А это, если вспомнить слова центуриона Эбуция о том, что каждый галл стоит троих римлян, приводило к неприятным выводам.

Внезапно один из галльских горнистов поднял свою длинную трубу и дунул в нее изо всех сил. Над горной долиной прокатился глухой рокочущий звук. Федор вздрогнул от неожиданности. Вскоре звук затих, но висевшая так долго тягостная тишина больше не вернулась. За первым горнистом второй издал тот же звук, а затем еще несколько огласили окрестности надсадным ревом.

То, что произошло следом, Федор запомнил на всю жизнь. Стоявшие смирно галлы вдруг вскинули вверх свои огромные щиты, выхватили длинные мечи и стали стучать ими друг о друга, издавая дикий шум. При этом они разом раскрыли свои глотки и заорали так, словно стремились добиться схода лавины с ближайшего ледника. Многие выскакивали из строя вперед и разведя руки в стороны, потрясали оружием, выкрикивая в сторону римлян какие-то оскорбления. Переводчик в данном случае не требовался. Особенно рьяных, добежавших едва ли не до первой шеренги римлян, оказалось человек десять. Они продолжали орать не переставая. А вскоре, побросав щиты на землю, вскинули вверх мечи и стали вращать ими над головой, как обезумевшие.

Это было так непохоже на поведение дисциплинированной римской пехоты, что Федор снова застыл в изумлении.

– Чего это они? – хрипло брякнул Федор, осмелившись нарушить тишину и задать вопрос стоявшему в двух шагах центуриону.

– Это зачинщики, – снизошел до ответа Гней, – вызывают на бой нашего лучшего воина. Хотят спеть свою последнюю песню.

– Песню? – не понял обескураженный Федор, разглядывая галлов, казалось, совсем не стремившихся сохранить собственную жизнь. – Какую песню?[97]

Но на этот раз центурион не ответил. Вместо этого он вскинул руку вверх и крикнул, перекрывая рев галлов.

– Убить зачинщиков!

И тотчас из передней шеренги вылетело множество пилумов, пронзив ничем не защищенные тела. Остальные галлы мгновенно затихли, и на несколько секунд над долиной повисла глубокая тишина. Настолько мертвая, что Федор явственно услышал удары своего сердца. И вдруг галлы буквально взорвались ревом. Вскинув оружие, они бросились в атаку на стоявших неподвижно римских пехотинцев. И в первой лавине галлов бежал не один десяток полуобнаженных до пояса воинов, вообще отбросивших щиты. Они вращали над головой огромными мечами, а их стоявшие дыбом волосы мотались из стороны в сторону, словно львиные гривы.

«Боже, – взмолился Федор, – спаси нас от галлов!» Пару минут назад, еще до того, как были убиты зачинщики, Гней приказал своему опциону отправить четырех гонцов. Двое из них должны достичь соседней долины в поисках солдат кривоногого Пойдуса, а двое других отправиться непосредственно в лагерь. Им приказано сообщить, что галлы настигнуты, но потребуется помощь. И Федор успел выполнить распоряжение – оставив тяжелые щиты, гонцы бросились в путь, исчезнув в лесу буквально в тот момент, когда галлы ринулись в атаку.

Нет, галлы – не луканы, хотя и тех трусами не назовешь. Впечатление было такое, словно на деревянный частокол наехал бульдозер. Размахивая своими мечами и не обращая внимания на взметнувшиеся навстречу пилумы – они казались заговоренными, поразить удалось лишь немногих, – полуобнаженные галлы добрались до первой шеренги и обрушили на щиты легионеров удары своих мечей. Раздался звон и треск. Первая шеренга римлян полегла почти сразу, причем, как успел заметить Федор, манипула принципов сражалась ничуть не лучше гастатов. Внезапно все выпало из поля зрения. Кроме одного…

На него налетел здоровенный враг, с усатой рожей, размалеванной по всей ширине синей краской. От удара его меча скутум Чайки завибрировал, но не раскололся. Следующий удар обещал снести ему голову, если бы Федор не пригнулся, уходя вниз и в сторону. Его спасло лишь то, что меч, не найдя жертвы, по инерции заставил галла на мгновение развернуться к нему вполоборота, подставив ничем не прикрытый бок. И опцион, справившись с первым оцепенением, не стал упускать такого шанса. Коротким и точным движением он всадил свой меч галлу под ребра и мгновенно выдернул обратно. Горный воин издал вопль, но меча не выпустил, а лишь отступил на шаг назад, с удивлением воззрившись на свой распоротый бок, из которого ручьем лилась алая кровь.

Он оказался настолько силен, что даже вскинул меч над головой, чтобы уйти в мир иной вместе с противником. Но опцион и на этот раз не оплошал. Резкий выпад, и меч вонзился в шею, чуть выше золотой цепи из широких квадратных бляшек. Но и этот смертельный удар не остановил галла. Уже падая замертво, он все же нанес свой последний удар, но Федор легко отразил его, отведя длинное лезвие в сторону. Бросив быстрый взгляд по сторонам, опцион нагнулся, чтобы получше рассмотреть золотую цепь.

– Возьми себе эту торкву[98], – крикнул ему не без труда поразивший своего противника центурион, меч его алел кровью. – Это твоя добыча.

Но Федор не стал срывать золото с груди мертвого галла, его принципы не допускали мародерства. Пусть украшение останется на месте. Хотя, если победят римляне, этого точно не произойдет. Если цепь не заберет сам опцион, то ее сорвет другой легионер, первым добравшийся до убитого.

Чайка бросил новый взгляд по сторонам, оценивая обстановку. Лихо развалив три ровные шеренги морпехов первой линии, разъяренные галлы продолжали рубить римлян направо и налево, словно кололи дрова. Трупы римских солдат усеяли долину. Бой двух, уже вступивших в схватку манипул, почти рассыпался на отдельные схватки. Вернее, они выглядели водоворотами, в центре которых, как правило, находился бешено вращавший мечом галл, не перестававший орать на своих врагов, осыпая их проклятиями, а вокруг него прыгали римские морпехи, стараясь увернуться от ударов и достать его своими короткими мечами. Кое-как удерживали строй лишь последние шеренги.

Галлы были отважны, но римляне лучше вооружены. Единожды Федор увидел, как вражеский воин с размаху ударил мечом по щиту римлянина, но тот не раскололся. Даже наоборот. Морпех принял удар на верхнюю кромку щита, усиленную металлом, отчего меч атакующего весьма заметно погнулся. Галл тут же забыл про своего противника и, воткнув меч в землю, попытался ударом ноги выпрямить клинок, но налетевшие со всех сторон легионеры мгновенно искромсали свою жертву на куски.

И все же римляне проигрывали бой. Варвары теснили их по всему фронту, прижимая к лесу, где они уже не смогли бы держать строй. И каждый солдат понимал – строй, даже сильно прореженный и разбитый, их единственное спасение. Если морпехи побегут, то в лесу их перебьют, как зайцев. Один на один против такого врага не выстоять. Эти дикари, если надо, будут рвать их зубами.

Спустя почти час такой сечи погибла едва ли не половина римлян. Гней Фурий Атилий, раненный в ногу, продолжал бешено орать на своих солдат, вселяя в них уверенность. Окровавленный, в покореженном шлеме, устоявшем под ударом галльского меча, со щитом, почти изрубленным в куски, он, казалось, обратился в бога войны. Это помогало. Морпехи стояли насмерть. И все же поражение казалось неминуемым. По сигналу горна остатки почти уничтоженных подразделений первой линии расступились, и в образовавшиеся проходы выдвинулись сразу две свежие манипулы принципов.

Тут же затрубили карниксы галлов, и на римлян обрушилась новая лавина горных воинов. Федор бросил взгляд вперед, стараясь разглядеть, сколько бойцов осталось у противника. И с удивлением узрел четко организованные отряды, выстроившиеся прямоугольниками, со знаменосцами по правому краю.

На этот раз никто из них не бросил своих щитов. Во всяком случае, до того момента, пока не схлынула волна пилумов, прошивавших насквозь большие, но не очень прочные щиты с металлической полосой посередине. Выждав время, галлы отшвырнули их и сами стали метать копья и дротики в римлян, а затем врубились в ряды морских пехотинцев, стараясь развалить строй противника. Причем у многих варваров второй волны Федор заметил не только длинные мечи, но и огромные топоры в руках. Удар такого топора означал верный конец скутуму. Ну, может, и два удара.

«Нет, – пронеслось в мозгу опциона, сгонявшего своих солдат в шеренгу и заставлявшего их держать строй, как учили отцы-командиры, – эти ребята, хоть и дикие, но воюют тоже по науке. Правда, по своей».

Глядя на бесстрашно атакующих галлов, обходящихся совершенно без доспехов, он поймал себя на предательской мысли – эти дикие люди ему чем-то очень нравились. Правда, до тех пор, пока не стремились его убить. А это могло произойти очень скоро.

Новый удар варваров оказался ничуть не слабее первого. Оборона римлян трещала по швам. Стоявший чуть в стороне раненый Гней, поддерживаемый с двух сторон Квинтом и еще одним легионером, часто вглядывался в окрестные горы, словно ожидая, что произойдет чудо. Но Федор, пока еще не получивший ни единой царапины, на подмогу надеялся слабо.

Манипулы кривоногого Пойдуса, втянувшиеся в соседнюю долину, вполне могли попасть в такую же западню. Кто знает, сколько галлов скрывается в этих горах. А вдруг консул Павел Марк Ливий по прозвищу Салинатор зря поверил своей разведке, и главный удар галлов наносится именно здесь. Вдруг манипулы Гнея наткнулись только на авангард галльских армий? Судя по тому, как бьются эти волосатые чудовища, они отличаются не только безумной храбростью и презрением к жизни, но и вполне подчиняются организации. Во всяком случае, их вожди совсем не такие безрассудные и глупые, как трубили римские полководцы на каждом углу. Еще немного, и они уничтожат все манипулы, направленные для их устрашения. Карательная экспедиция бесславно завершится.

Теперь Федор со всей ясностью осознал, что стратеги консула просчитались. Но бежать нельзя, значит, придется умирать во славу Рима. Он изо всех сил гнал прочь эти панические мысли, покрепче сжимая рукоять меча, которым сразил уже четырех галлов и обрабатывал пятого.

Этот полуобнаженный воин вращал над головой боевым топором. Первый удар пришелся на металлическую обивку верхней кромки щита, которым прикрылся опцион, но топор – не меч и он не погнулся. Наоборот, на этот раз покорежился металл канта, и щит треснул. От второго удара он раскололся – галл снес всю верхнюю часть, – а от третьего рассыпалось все остальное. Федор отступил на шаг, отбросив ненужную ручку, а варвар, не перехватывая топора, просто повел им в обратную сторону и зацепил опциона за левую ногу. К счастью, удар пришелся на защитные поножи, иначе Чайка остался бы без конечности. Кельтский топор имел два лезвия и мог рубить в обе стороны. Несмотря на сильный удар и тупую боль ниже колена, ноги опцион не лишился, но зато потерял равновесие и рухнул на спину прямо перед галлом. Тот уже снова вздымал свой топор для окончательного расчета с поединщиком, когда поверженный опцион, не вставая, снизу воткнул свой меч ему в оголенный живот и провернул клинок. Гигант застыл, покачнулся, выронил массивный топор и рухнул вперед, подминая под себя Федора.

И вот тут чудо все-таки случилось. С ближайшего перевала, что нависал над левым флангом галлов, раздался звук рога. И следом покатилась вниз, сверкая пурпуром и золотом, змейка римской пехоты. Это спешили манипулы Пойдуса, переместившиеся в тыл врагам и ударившие в самый нужный момент. Еще немного, и спасение бы не состоялось.

Оттолкнув руками тяжелое тело мертвого воина, Федор с трудом поднялся и вскинул меч на случай нового нападения. Опцион тяжело дышал и был весь покрыт галльской кровью. При падении он потерял шлем, слетевший с его головы. Но атаки так и не последовало.

Оставшиеся в живых галлы, разглядев манипулы Пойдуса, под звуки карниксов откатились назад и быстро выстроились в две линии, встав спиной к спине. Каждая линия насчитывала в глубину по четыре шеренги воинов, но теперь их оставалось очень мало. В несколько раз меньше, чем римлян, зажавших горцев с двух сторон.

Солдаты Пойдуса бросились в атаку, но их отбросили. Изможденные варвары отбили подряд три атаки свежих сил легионеров. Тогда римляне выстроились с обеих сторон оборонительного построения галлов, повинуясь крикам своих командиров. И в горцев снова полетели пилумы. Волна за волной. Впиваясь в щиты и полуобнаженные тела без доспехов. И когда их оставалось уже не больше нескольких десятков, Федор увидел завершающую атаку гордых дикарей.

Последний раз протрубили карниксы. Издав боевой клич и окончательно отбросив ненужные теперь щиты, все галлы, от вождей до знаменосцев, бросились навстречу своей смерти. Так они и погибли. Все, до последнего. Ни один не дрогнул и не побежал. Ни один не попросил пощады.

После битвы ожесточенные римляне бродили между поверженных варваров и в бессильной ярости отрубали уже мертвым воинам головы или конечности, срывали золотые торквы. Они с радостью предали бы пленных жестоким пыткам и казням, но казнить оказалось некого. А потери морпехов Тарента выглядели ужасающими. Галлы начисто выкосили вторую центурию манипулы Гнея и две манипулы принципов, перебив всех командиров. Из центурии самого Федора выжило двенадцать человек. Гнея чувствительно ранили в ногу, Квинту отрубили три пальца на правой руке. И только Федор остался невредим, хотя и окровавлен, но то была кровь врагов.

Таких бесстрашных людей морпех еще не встречал на своем пути. И больше не хотел бы встречать. Не из собственного страха, нет. Бился он не хуже других римлян, и даже лучше. Но в этом бою опцион внезапно проникся уважением к новым противникам, защищавшим свою землю от захватчиков. И больше не хотел их убивать.

Сидя на земле с непокрытой головой, потрясенный Федор наблюдал за жестокостью своих солдат, грабивших мертвых галлов, но не мешал им. У него в душе что-то перегорело. Словно щелкнул выключатель и загорелся яркий прожектор, высветив главное желание, в котором он давно боялся себе признаться. Он больше не хотел служить Риму.

– Интересно, как там Леха, – вдруг произнес опцион вслух по-русски, испустив вздох и насторожив стоявших рядом легионеров словами незнакомого языка.

Глава пятнадцатая Кровная дружба

В юрте воздух дрожал от жары. Леха даже вспотел. «И зачем было так топить, – подумал он, вытирая ладонью выступивший на лбу пот, и покосился на жаровню с тлеющими углями. – Баня какая-то. Не сильно холодно ведь снаружи, можно бы и так…»

Но Иллур приказал своим рабам согреть жилище для гостей. Надвигалась какая-то сходка, о которой он ничего толком не знал. И Леха решил не напрягаться попусту и стал исподтишка разглядывать все еще прибывавших гостей – бородатых скифских воинов, многие из которых были уже в годах. То и дело снаружи раздавался конский топот. А затем, откинув полог, появлялся новый, грозного вида воин в пластинчатом панцире и, поприветствовав гостя Иллура легким поклоном, садился у войлочной стены, придерживая ножны короткого меча.

Скоро в юрте набилось не меньше двадцати человек. Дышать стало совсем невмоготу. У Лехи мелькнула мысль выйти на свежий воздух, глотнуть кислорода, но что-то его удержало. С тех пор, как Федор уплыл с этим карфагенянином, ему приходилось думать самостоятельно. Но от безысходности чему только не научишься. К счастью, скоро появился и сам Иллур.

Сев в центре жилища, напротив морпеха, он взял у возникшего из-за спины раба глубокую золотую чашу с двумя маленькими ручками, наполненную до половины красным вином, и вытянул руку перед собой. «Господи, – с разочарованием подумал Леха, взглянув на чашу, – неужели я так долго ждал в этой бане, чтобы просто напиться? Сейчас, небось, раздавим по кружке мира и разойдемся по своим юртам, как обычно».

Но Иллур на этот раз не торопился пить вино. Вместо этого скифский вождь вдруг ловким движением выхватил короткий изогнутый кинжал из богато украшенных золотом ножен и полоснул себя по руке чуть ниже локтя. Осторожно, чтобы не вскрыть себе вены, но быстро и точно. Из рассеченной руки потекла струйка крови. Иллур тотчас подставил под нее чашу с вином и подождал, пока туда упадет несколько капель. Затем протянул ее Лехе, жестом показав: «Теперь ты».

– Это еще зачем? – спросил вслух Леха, посмотрев сначала на вождя скифов, а затем скользнув взглядом по бородатым лицам его знатных родственников, но ответа не получил.

И тогда – а что прикажете делать? – вытащил свой кинжал, который тоже с недавних пор носил на поясе, и резанул по руке. Потекло сразу. Леха всегда отличался полнокровием. Дав быстрой алой струйке стечь в чашу с вином, он вернул ту Иллуру.

Вождь принял чашу осторожно, даже с каким-то почтением. Поднял вверх, словно приветствуя сидевшего напротив Леху и, немного взболтав, отпил пару глотков. Посидел не двигаясь. Даже закрыл глаза, словно только что принял яд, а не просто глотнул вина. В юрте стояла полная тишина, лишь было слышно, как на краю стойбища глухо заржал конь. Тогда Иллур снова открыл глаза и протянул чашу Лехе.

«Что я, вампир, что ли, кровушку человеческую пить?» – подумал с неприязнью Леха, но за несколько месяцев, проведенных в стане скифов, он уже научился их понимать и знал, что Иллур никогда ничего не делает зря. Значит, надо соответствовать.

Тогда он зажмурился и тоже отпил немного. Кровь, перемешанная с вином, почти не ощущалась, а вино попалось превосходное. Он глотнул еще. Хорошо, что вовремя остановился и половину все же оставил. Когда расцветший в улыбке Иллур получил чашу обратно, она тотчас пошла по кругу, и всем сидевшим в юрте воинам досталось по чуть-чуть. «И на кой черт нужно это совместное распитие крови? – недоумевал Леха. – Лучше бы вина побольше принесли».

Но все оказалось не так просто. Едва последний из присутствовавших скифов опростал чашу и вернул ее хозяину, Иллур оскалил свои желтые зубы и сказал:

– Теперь, мы с тобой кровные родственники, Аллэксэй.

– Вот те раз, – удивился Леха, – значит, это мы с тобой так породнились. Как вампиры, хлебнув крови. Ну, вы, даете. Е-мое.

Иллур кивнул, хотя и не все понял. Но он уже привык, что спасший ему жизнь иноземный воин Аллэксэй произносит много незнакомых и ненужных слов на своем языке. Хотя уже давно вполне сносно мог изъясняться на скифском или просто жестами. Жесты понимали все воины.

– Да, Аллэксэй. И все это видели, – Иллур обвел широким жестом сидящих у стен юрты бородатых степняков. – Они наши свидетели и тоже кровные родственники. Теперь никто из них не бросит тебя в беде и поможет в бою, если придется плохо. Но и ты для них сделаешь то же самое.

Потрясенный от такого количества новых родственников, Леха все же выдавил из себя:

– Сделаю, не боись. За мной не заржавеет. Леха Ларин еще никого не подводил.

Иллур довольно кивнул, несмотря на то, что в разговоре наотрез отказывался называть его Лехой. Это имя напоминало ему, как выяснилось, какого-то местного демона. Поэтому вождь и все прочие воины из его рода называли морпеха только Аллэксэй, что ужасно огорчало Ларина, очень любившего свое короткое имя. А произносимое нараспев «Алл-лэк-сэй» напоминало ему говор южных рыночных товарищей из прошлой жизни, оставшейся неведомо где.

Поначалу морпех часто вспоминал о ней, об отце с матерью, которые, наверное, выплакали все глаза, решив, что они с Федором утонули в море. Но постепенно его закружила нынешняя кочевая жизнь, состоявшая из постоянных скачек и стычек, перемежаемых затяжными праздниками и короткими периодами отдыха. Но, как ни странно, такой ритм ему очень даже подходил. Настолько, что Леха быстро втянулся в новую для себя жизнь. Он и сейчас в минуты отдыха вспоминал о родителях, грустил, но это происходило все реже.

Тот факт, что он вдруг оказался в Крыму, в глубоком прошлом, почему-то Леху не сильно нервировал. Его мозг воспринял сие обстоятельство довольно просто. Ну, оказался, с кем не бывает. Не вешаться же теперь. Тем более что если вовремя прошарить, то и здесь можно устроиться. А ему повезло.

После отражения нападения неизвестного отряда степняков, оказавшихся родственниками плененных девиц, на обоз Магона Иллур привез морпеха к себе в кочевье, находившееся примерно в двадцати километрах от Неаполя. Как мог, объяснил, что теперь они друзья, а не враги. Это Леха быстро понял, даже не зная языка. Особенно после того, как ему принесли скифские доспехи, привели коня и выделили отдельную юрту рядом с богато украшенным жилищем самого Иллура. Вообще, местный вождь оказался нормальным мужиком, добро не забыл и даже женщину дал. Так что первые дни своего пребывания в Крыму Леха провел вполне сносно – ел, пил, отдыхал, тискал на кошме красавицу, подаренную ему для совместного проживания и оказавшуюся наложницей восточного типа.

А потом состоялся «разговор» с вождем. Леха по-скифски, ясное дело, не понимал, а Иллур другого языка тоже не ведал. Не было особого смысла. Переговорами обычно занимался толмач, но в тот момент его рядом не оказалось. Тем не менее они быстро пришли к общему знаменателю. Помогли международные жесты, которыми оба темпераментных бойца владели в совершенстве. Матерились оба, когда выходили из себя, тоже знатно, только каждый на своем родном наречии. Спустя час такого «разговора» Леха понял, что Иллур оценил его как воина и предлагал ему стать членом своего отряда. Рабом его, как и предвидел Федор, делать никто не собирался. Только иноземец обязан научиться воевать, как настоящий скиф. Леха согласился. И начались тренировки.

Целый день с утра до ночи бывший морпех учился скакать на коне и стрелять из лука. Конь у него был что надо, не единожды выбрасывал его из седла, но это только раззадоривало морпеха. И, в конце концов, он научился усмирять скакуна. Да и лук ему подарили знатный, он такого никогда и не видел. Мудреный двояковогнутый лук, что принес ему однажды утром бородач в блестящем нагруднике и таком же шлеме, состоял из двух рогов и бил почти на двести метров. На концах его имелись костяные наконечники, чтобы увеличить силу (как ему объяснили позже) и без того, на взгляд морпеха, тугой тетивы.

Когда Леха в детстве смотрел фильмы про кочевников, он думал, что тетиву все натягивают одинаково. Чего там сложного – взял в руки лук и тяни тетиву к животу. То есть к груди. Но скифы натягивали тетиву к плечу, причем стрелять могли с обеих рук. И проделывали то же самое на скаку, что твои циркачи. Только для них это являлось не столько забавой, сколько суровой необходимостью. Жить в степях без подобных навыков невозможно – если не ты, то тебя.

Поначалу у Лехи совсем не получалось, и скифы, приставленные Иллуром для обучения благоприобретенного брата воинскому искусству, над учеником откровенно посмеивались, если не сказать – издевались. Ведь то, что они объясняли здоровенному парню, любой ребенок в их племени знал едва ли не с рождения. Но однажды Леха не выдержал и дал одному из учителей по сопатке – нечего ржать над новобранцами. Тот обиделся, выхватил меч и хотел его зарубить, в гневе позабыв, что перед ним неприкосновенный друг самого вождя племени. Но не на того напал. Леха быстро лишил его оружия, сбил с ног и едва не сломал шею. А потом взялся за остальных, расшвыряв их вокруг дерева, где висела мишень. К счастью не успел никого покалечить – подоспел сам Иллур, быстро объяснивший ученику-обидчику и потерпевшим-учителям, что с Лехой надо обращаться повежливей. Да Ларин и сам это быстро понял.

С тех пор морпеха зауважали. Даже сам поверженный учитель несколько раз обращался с просьбой научить его столь эффективным приемам боя под странным названием «караэчтэ», опробованным им на собственной шкуре. Ничего даже близко похожего он раньше не видел. Ведь скифы всегда вели войну только верхом, никогда не спешивались. Надеялись больше на свои луки, хотя и поклонялись мечу. А избитый Лехой учитель оказался из видных воинов, гордившихся своим мастерством по праву. И тут такой конфуз! Леха пообещал научить, но позже. Когда сам овладеет стрельбой из лука и остальными премудростями кочевников.

За месяц упорных занятий он освоил все необходимые азы, учителя остались довольны. Кроме изучения древних боевых искусств степняков морпех даже научился немного разговаривать на местном наречии, подкрепляя разговор общепринятыми жестами. И неожиданно для него новые приятели тоже усвоили многие русские ругательства. У них это неплохо получалось. А скифский акцент придавал матерным выражениям даже некоторый шарм. Да и сами бородатые воины веселились от души, повторяя за Лехой эти фразы и пытаясь понять по жестам, что же они на самом деле значат.

Так он и жил. Но примерно через три или четыре недели – Леха быстро потерял счет времени – морпех впервые принял участие в настоящей битве. Оседлав коней, орда Иллура выступила в поход. Они скакали недолго, всего пару дней на восток, где возвышалась горная гряда, и к вечеру второго дня оказались у небольшой крепости. На взгляд Лехи, это была даже не крепость, а так, обнесенный двухметровым каменным забором поселок горных жителей. Как выяснилось, здесь жил небольшой народ, провинившийся перед скифами в недавней войне, поскольку принял сторону Боспорского царства. Их следовало наказать. А потому царь и совет старейшин послал орду Иллура выполнить этот приказ.

Скифы, вероятно, хорошо знали эту местность и считали ее обитателей слабаками. А потому с ходу попытались атаковать, но неожиданно натолкнулись на упорное сопротивление. Защитники оказались тоже ребятами не промах. Проносясь мимо стен поселка, скифы осыпали противника стрелами. Но и осажденные отвечали им тем же, спрятавшись за каменой стеной и оставаясь невредимыми. Многие из оборонявшихся вели довольно эффективный обстрел с крыш своих домов. Воины Иллура понесли немалые потери после первой атаки и отошли.

Спешиваться, чтобы взять поселок обходным маневром, как предлагал Леха, они не захотели, несмотря на все его старания объяснить, что со стороны примыкавших с востока гор можно подобраться незамеченным. К сожалению, только без коней. Там просматривалось несколько ложбинок, очень удобных для скрытного подхода диверсантов.

Но скифы просто сменили тактику, вернее, метод нападения, и стали обстреливать поселок подожженными стрелами. Поскольку атака происходила в сумерках, то оперенные снаряды, чертившие огненные линии в сгущавшихся сумерках, выглядели очень живописно. Однако подпалить дома, сложенные из камня – задача, практически невыполнимая. Правда, крыши кое-где занялись, даже потянуло дымком. Но защитники пресекли пожар в зародыше.

Тогда Леха, никого не ставя в известность, воспользовался темнотой и ускакал один. Вернее, хотел ускакать. Но за ним тут же увязался Уртей – тот самый учитель, которому он надавал по морде. Леха решил было от него отвязаться (и один бы справился!), но не вышло. Уртея, в обязанности которого входила охрана и, скорее всего, слежка, приставил к нему сам Иллур. Выбирать не приходилось, и Леха втолковал Уртею, чтобы молчал и повторял все за ним. Привязав коней в зарослях, они, пригнувшись, нырнули в складки местности и добрались почти до самых стен. Перемахнуть через каменную преграду грубой кладки для подготовленного морпеха не составляло никакого труда, да и Уртей не отставал. С той стороны никого не оказалось, все защитники сконцентрировались на обороне главной стены, отделявшей селение от равнины. Наступившая темнота помогла лазутчикам. А тлевшие крыши нескольких домов вблизи арены основных событий послужили ориентирами.

Вынув кинжал, Леха быстро и бесшумно пробирался к воротам между безлюдных домов. Уртей тенью следовал за ним. Возможно, внутри зданий кто-то и скрывался, но два темных силуэта остались незамеченными. У Ларина созрел простой, как мычание, план: проскользнуть к воротам, перебить охрану, распахнуть створки и впустить основные силы скифов в город. К ближайшей постройке у ворот они прокрались по узкой изломанной улочке беспрепятственно. Оставалась небольшая загвоздка: бойцы. Трое – на крыше дома и еще пятеро – впереди, у наглухо перекрытых створок ворот. Еще добрый десяток горцев с луками и мечами находился на расстоянии сотни метров. Но в случае хорошего расклада они не успеют помешать. Лехе так представлялось.

– Возьми тех, кто на крыше, – приказал Леха, осторожно перемещая кинжал в ладони.

И Уртей, натянув лук, отступил на несколько шагов из-под скрывавшего их козырька крыши и выпустил три стрелы, демонстрируя невероятную скорость. У самого морпеха так еще не получалось. С глухим стуком три мертвых тела ударились о камни, а одно даже издало приглушенный звон. Это слетевший металлический шлем откатился в сторону.

Люди у ворот сразу же услышали шум позади и развернулись, натянув луки.

– Прикрой меня! – крикнул Леха и, неуловимым движением выдернув еще один кинжал из-за пояса ближайшего мертвеца, сделал кувырок вперед.

Над ним просвистели вражеские стрелы. Поздно. Леха привстал на колено и метнул тускло блеснувшие ножи обеими руками, ориентируясь по слабому движению теней. У ворот послышались два сдавленных стона. Попал. Уртей на звук положил еще двоих своими стрелами. «Нет, все-таки ребята стреляют отменно», – мелькнуло в мозгу у морпеха, когда он бросился под ноги последнему, оставшемуся в живых защитнику.

Кувырок вперед, подсечка, стрела уходит вверх, лук выбит, удар ногой в пах, рукой – в горло. Все. Готов.

– Помоги… быстрее! – крикнул Леха, подхватывая с одной стороны тяжелый засов, запиравший массивные, обитые железными полосами ворота.

Уртей выпустил еще несколько стрел по еле видимым в темноте врагам и в два прыжка оказался рядом.

– Раз-два взяли! – крикнул Леха, и длинная, крепкая балка, которую полагалось поднимать наверняка втроем, пошла вверх, а потом с шумом грохнулась наземь.

Морпех толкнул ворота, и обе половинки со скрипом распахнулись, открывая вход в осажденное селение. Скифские лучники оказались совсем близко и, заметив брешь, тотчас устремились в нее.

– Бежим отсюда, – крикнул Леха, выскакивая наружу и отпрыгивая в сторону от несущейся навстречу конницы, – пока свои не пристрелили.

Уртей метнулся вслед за ним, но вдруг споткнулся, нелепо вскинул руки и упал. В неверном мерцании, отбрасываемом горящими крышами, Леха увидел тонкую стрелу, торчавшую из его спины…

Ворвавшиеся в селение скифы растеклись лавой по улочкам и очень споро перебили всех, кто там еще оставался. Приказы царя и распоряжения совета старейшин выполнялись неукоснительно…

– Хороший был воин, – вспоминал ночью, сидя у костра с жарившейся в его пламени тушей кабана, Иллур. – Мы похороним его с почестями. С боевым конем. Но и ты молодец, Аллэксэй. Ты достоин командования другими воинами, теперь я это вижу. Хотя еще и не все наши уроки усвоил… Пройдет время, и ты станешь хорошим вождем.

Иллур назначил его начальником десятка скифов. Как понял Леха после объяснений и нескольких жестов, ему доверили воинов-разведчиков. Леху, не ожидавшего такого поворота событий – ведь если честно, ему при нападении просто надоело ждать, пока не желавшие спешиваться конники расстреляют всех защитников издалека, – теперь распирало от гордости. Надо же, он, два года прослуживший рядовым морпехом, да еще нынче самовольно принявший решение, дождался вместо положенного вроде бы за такой проступок нагоняя повышения по службе. Здесь, похоже, лихих людей уважали. И в этой армии ему нравилось служить больше. Даже не возникало желания хамить Иллуру, когда тот его напрягал. Да и зачем хамить? Брат ведь теперь. Кровный, как ни крути. Обижать неудобно.

Леха еще слабо разбирался в местной иерархии, но знал, что Иллур – вождь одного из крупных племен, удерживавших на мечах власть местного царя. Да и в совете старейшин Иллур являлся не последним человеком. Так ему объясняли учителя. Он владел многочисленными солдатами и рабами, а также несколькими кочевьями в северной части Крымского полуострова, где выпасали скот. В общем, Иллур был богат и мог бы жить в шикарном каменном доме. Непосредственно в столице. Но не жил. Этот скиф больше любил просторы степей, любил коней, битвы и свой верный лук, а царя за глаза называл изнеженным. Правда, подчинялся. Поскольку считал, что власть в Скифии должна быть твердой, а значит, ее надо уважать и поддерживать. У нее много окрестных врагов, а еще больше тех, кто помнит, как несколько веков подряд скифы вторгались в пределы их государств, лежащих очень далеко от Крыма. Даже за соленым морем.

– В прежние времена, – рассказывал ему Иллур у ночного костра, – наши предки уходили в походы за высокие горы на много лет… Брали дань со всех народов, что обитают за ними. А теперь…

Иллур даже махнул рукой, отпив вина из золотой чаши.

– Теперь мы просто живем на этой земле и никого сюда не пускаем. А ведь раньше, в далекой древности, нас боялись даже греки, жившие по берегам моря до самого Византия. Даже сирийцы платили нам богатую дань[99].

Леха познаниями в географии не отличался, но главное понял – Иллуру не давала покоя память о великих подвигах предков. Его тянуло в дальний поход, когда можно собрать все силы скифов в единый кулак, сразиться с сильным врагом и победить его на поле брани, снискав себе громкую славу.

– Ну, может, еще все вернется, – попытался подбодрить кровного брата Леха.

– Я хочу этого больше всего, – воскликнул Иллур и даже привстал от возбуждения, – но сначала нам нужно разбить близких врагов, не дающих нам ощутить себя хозяевами всей этой земли.

В поход на Херсонес, начавшийся почти сразу по возвращении, Леха отправился во главе десяти бородатых конников. Как правильно выговаривалось его новое звание на местном наречии, он еще не запомнил, труднопроизносимое оказалось слово, поэтому величал себя просто десятником. Так понятнее. Не бог весть что, но уже командир отделения. Считай, сержант.

«Интересно, как там Федор поживает, – думал Леха, покачиваясь в седле и изредка посматривая, как его отряд продвигается среди колючих кустарников на юг полуострова в авангарде сборного войска, состоящего из орды Иллура и еще трех соединений, возглавляемых другими вождями, – наверное, как сыр в масле катается. Магон, небось, ему уже и виллу отгрохал за свое спасение, и медаль дал. Молодец, Федор. Но и у меня жизнь налаживается».

Колчан со стрелами мерно постукивал его по бедру. А на другом боку пристроился небольшой топорик с остро отточенным лезвием. Леха окрестил его «томагавком», вспомнив подходящее название…

Херсонес оказался скифам не по зубам. Новоиспеченный десятник не стал вдаваться в политические распри и расспрашивать Иллура, почему нужно нападать на еще вчера дружественный город, ведущий со скифами активную торговлю. Политика дело тонкое, ну ее к бесу! Леха предпочитал воевать.

Скрытно спустившись со своим отрядом с горного перевала, он попытался разведать все подходы к городу, но вскоре напоролся на многочисленный разъезд греческих конных наемников и еле унес ноги. Иллур нисколько не удивился – греки хорошо охраняли свой город, выстроенный на берегу теплого моря. Он и не надеялся застать его защитников врасплох. Поэтому пришлось схлестнуться с ними еще на дальних подступах.

В открытом бою скифы превзошли греческих наемников, рассеяли их войско и отогнали к стенам Херсонеса, обложив его со всех сторон. Однако штурм города, укрепленного высокой и крепкой каменной стеной с многочисленными башнями, оказался нелегким делом. Тем более что на стенах находились метательные машины, поражавшие своими ядрами и стрелами даже быстрых скифских конников, появлявшихся вблизи стен.

– Нам бы такие машины, – разочарованно бурчал Леха, глядя, как греческие стрелки старательно выкашивают ряды скифов, сами оставаясь неуязвимыми.

Но осадных машин у скифов в этом походе почему-то не оказалось. Зато были корабли. И Леха уломал Иллура произвести атаку города с моря. Правда, и тут не вышло. Заблокированный по суше Херсонес продолжал получать продовольствие и подкрепление с моря, где постоянно курсировали его боевые суда, оберегая свои коммуникации от любого нападения.

План, предложенный Лехой, сложностью не отличался. Ночью, силами пяти крупных гребных кораблей, способных нести по полторы сотни солдат, и еще десятка суденышек поменьше, пробраться в гавань Херсонеса, чтобы устроить там переполох. Но и на этот раз лихо не получилось. Греки заметили атаку с моря и забросали приближавшиеся крупные суда из своих метательных машин горшками с зажигательной смесью. А остальные корабли, ставшие заметными в отблесках огня, разгромили вышедшие на ночную охоту триеры противника. Сам автор проекта чудом избежал смерти, добравшись вплавь до скалистого берега.

Спустя месяц бесплодных попыток Иллур решил, что час еще не настал. Ограничившись демонстрацией силы, скифы опустошили окрестности, подожгли все встреченные селения и ушли восвояси.

Последним уходил отряд Лехи. Морпех остановил коня на перевале и, развернувшись в сторону греческого города, погрозил ему кулаком.

– Ну, погоди у меня, – пообещал он по-русски, – я сюда еще вернусь.

Глава шестнадцатая  Госпожа

Морпехи Тарента оставались в лагере на берегу По еще целую неделю, продолжая прочесывать окрестности в поисках галлов, но крупных сил больше не обнаружили. Они жгли деревни и убивали всех, кого удалось отыскать. Лишь после того, как консул Павел Марк Ливий прислал в лагерь гонца с известием о том, что немалые соединения галлов обнаружены и разгромлены на участке предполагаемого вторжения, стало ясно, что помощь морпехов Тарента впредь не потребуется. А потому военный трибун Секст Навтий Медуллин разрешил Памплонию со своими людьми вернуться в Геную, откуда им предписывалось вновь отплыть в Луканию. И уже позже, если одержана окончательная победа, отбыть домой, в Тарент.

Но, оказавшись опять на берегу моря, Памплоний решил дать своим людям небольшой отдых. Тем, кто выжил. Больше половины численного состава манипул гастатов, приписанных к кораблям, уже не существовало. Пострадали и принципы. Хорошо еще, что моряки не принимали участия в этой карательной экспедиции, так что с управлением кораблями проблем не возникало.

Федор сидел на облюбованной им лавке в изрядно опустевшем помещении для морпехов на борту квинкеремы «Гнев Рима» и смотрел на унылую физиономию Квинта, баюкавшего свою лишенную трех пальцев и замотанную тряпками ладонь, когда явился ординарец Памплония. Он сообщил, что военный трибун вызывает опциона первой манипулы к себе.

Каково же было его удивление, когда Марк Акций Памплоний кинул перед ним на доски массивного стола скрученный в трубочку свиток с личной печатью и объявил, что Федор немедленно отправляется в Рим. Вернее, на виллу сенатора Марцелла с тем, чтобы передать ему это послание.

– Твой центурион ранен, а великий Марцелл должен знать, что я скоро снова посещу его дом, – кратко пояснил военный трибун суть задания, снизойдя до откровенности и сладострастно ухмыльнувшись. – Пусть это не станет для него… неожиданностью. Отправляйся немедленно, я прикажу дать тебе самую быструю триеру.

Федор взял свиток и со странным ощущением неправильности происходящего покинул каюту военного трибуна. Увидевшись с раненным в ногу центурионом, которому его врач приказал не вставать, опцион сообщил Гнею о полученном задании. А затем навестил еще раз Квинта, поведав тому, что срочно отбывает в Рим и рыбаку из Бруттия придется пока остаться за старшего. Выходя, Федор даже попрощался.

– Ты чего? – не понял Квинт. – Через несколько дней еще выпьем за победу над галлами, Юпитер порази этих ублюдков!

– Выпьем, – не стал спорить Федор и вышел вон.

Триера не плыла, а просто летела над волнами, выбрасываемая вперед мощными рывками весел полутора сотен гребцов. И в Остии он оказался уже через три дня. Там он взял на почтовой станции коня – на этот раз Памплоний не жадничал и даже подкинул ему в дорогу кошелек, набитый ассами. В нем, кроме жалованья, выданного чуть раньше положенного, находились и «наградные», вполне приличная сумма золотыми монетами достоинством по двадцать ассов каждая. Да и жалованье у него, с тех пор как Федор стал опционом, выросло вдвое. Кошелек просто распух от такого количества денег. Живи да радуйся, но радости Чайка почему-то не испытывал. Впрочем, лишь первое время. До того момента, пока не устремился вскачь по вымощенной каменными плитами и уже такой знакомой дороге на виллу сенатора.

Тем же вечером он вступил в поместье Марцелла и, бросив поводья подбежавшему конюху, поднялся по мраморной лестнице в атрий. Там его встретил чернокожий раб, попросивший подождать его здесь, пока он сходит за госпожой Юлией, поскольку сам хозяин сегодня ночует в Риме на своей городской вилле.

– Валяй, – кивнул Федор, прислонившись к колонне, и поймал себя на мысли, что он еще не видел жены Марцелла, только его самого и красавицу-дочь.

«Странно, что она до сих пор ни разу не появилась. Может, она никогда не выходит к гостям или, не дай бог, вообще умерла?» – предположил уставший морпех, размышляя, что в отсутствие самого сенатора он вполне может передать свиток его дочери, чтобы понапрасну не терять сутки, – вряд ли там содержится военная тайна.

Юлия долго не показывалась, и он, от нечего делать, стал изучать внутреннее убранство атрия, где кроме него присутствовали еще два раба, занимавшихся устранением пыли со всех имевшихся поверхностей и мебели.

Из комплювия[100] падало еще достаточно света, чтобы четко различать предметы. Федор перевел взгляд на неглубокий резервуар прямо под ним, явно предназначенный для стекающей с крыши воды. Вокруг этого небольшого бассейна, подпирая деревянный потолок, стояли колонны. А в специальных настенных нишах помещались какие-то шкафы. Раб открыл один из них, вероятно, что-то искал, и Чайка успел заметить искусно сделанные посмертные маски и бюсты. Скорее всего, это предметы имели отношение к предкам Марцелла и представляли собой его семейную родословную. Фотографии ведь еще не изобрели.

Федор скользнул взглядом по стенам. Они были покрыты штукатуркой, побелены и украшены фресками на различные сюжеты. В основном на морпеха с них взирали многочисленные и грозные боги Рима, но иногда попадались сценки из охотничьей жизни. Пол устилали каменные плиты. Двустворчатые двери, сквозь которые он вошел, выделялись распахнутыми настежь половинками, впуская в раскаленный дом вечернюю прохладу. Бросались в глаза накладки из металла, явно служившие украшениями, а на одной из створок морпех даже заметил подвешенную к ним снаружи колотушку. Обнаружились здесь и засовы, правда, вертикальные, по одному за каждую створку.

Из мебели в атрии находились только небольшой круглый столик, несколько кресел с выгнутыми на греческий манер спинками, пара лежаков и стул, более похожий на обычный табурет, с сильно изогнутыми ножками, изготовленный, видимо, из слоновой кости. Этот странный стул поразил своим видом Федора, никогда не предполагавшего, что столь прозаические вещи могут быть сделаны из слоновой кости. Не менее вычурными выглядели и два спальных ложа – лектуса – стоявших у ближайшей стены, со спинками в изголовье и сбоку. Также роскошно украшенные слоновой костью, черепаховым панцирем и золотом. На них виднелись небрежно брошенные расшитые матрасы, поверх лежало несколько подушек.

«Они здесь спят, что ли?» – удивился Федор. Но потом вспомнил о странной привычке римлян есть, писать и читать лежа, наподобие греков, и все встало на свои места. Он хорошо помнил, Марцелл являлся известным любителем всего греческого. Впрочем, Чайка и сам с удовольствием рухнул бы сейчас на один из этих лектусов и поспал, но сначала следовало выполнить поручение. Не по рангу ему еще расслабляться в атрии у сенатора.

Он так увлекся разглядыванием шикарных причиндалов, что не заметил, как вошла Юлия. Все рабы тотчас покинули помещение, словно находиться одновременно с хозяйкой им там запрещалось.

Провожая их взглядом, Федор поднял глаза и увидел дочь Марцелла. Юлия была прекрасна в своей белой столе. Никакие складки облачения не могли скрыть ее девичью грудь, по последней моде поддерживаемую кожаным ремнем, о котором Чайка, конечно, мог только догадываться. Ее изящная фигура казалась такой привлекательной, что Федор, видевший дочь сенатора последнее время только во сне, не смог оторвать глаз. Он стоял и молча смотрел на нее. Так долго, что наконец вызвал неудовольствие гордой римлянки, и так неизвестно почему терпевшей его невежливость.

– Ты слишком смело смотришь на меня, солдат, – произнесла Юлия подчеркнуто серьезно, делая тем не менее шаг навстречу. – Я могу приказать слугам схватить тебя, а потом попрошу отца, чтобы тебя казнили.

Пройдя еще несколько шагов, она оказалась рядом с легионером. Ошеломленный Федор наконец опустил глаза.

– Прошу простить меня, госпожа, но вы так прекрасны.

– Это грубая лесть, – произнесла Юлия и добавила, внезапно повеселев: – Но ты прощен. Сегодня у меня хорошее настроение, и я оставляю твою грубость без наказания. Что за известие ты мне привез?

– Я привез вашему отцу послание от военного трибуна Памплония, – Федор слегка поклонился и протянул девушке свиток.

Юлия взяла его и, даже не удостоив взглядом, бросила на стоявший в двух шагах небольшой круглый столик.

– Гельвеций! – крикнула она и, когда раб явился, приказала: – Отнеси этот свиток в таблинум отца и положи в ящик для важных посланий.

Когда же раб тихо исчез, чтобы исполнить распоряжение, Юлия шагнула к выходу.

– Не хочу сейчас ничего читать, – заявила дочь сенатора, – я хочу прогуляться по аллеям парка, и ты будешь меня сопровождать.

– Там уже темно, госпожа, – удивился Федор.

– На главных аллеях скоро зажгут факелы, – отмахнулась Юлия. – Или легионеры Памплония боятся темноты?

Опцион, молча проглотив оскорбление, вышел за дочерью сенатора. Юлия направилась по главной аллее в глубь парка размеренным шагом, никуда не торопясь, но тем не менее скоро вилла осталась позади. Никто из слуг не сопровождал их. Во всяком случае, оглянувшись назад, Федор никого не увидел.

– Где ты так долго пропадал, Чайкаа? – вдруг после затянувшегося молчания спросила Юлия таким тоном, словно он обещал ей вернуться еще неделю назад.

Федор не знал, что и ответить. Недавний сон не выходил из головы.

– Я воевал, госпожа, – выдавил из себя Федор. – В галльских землях.

– Ты убивал галлов? – Юлия на мгновение остановилась, повернувшись к нему.

– Да, – нехотя признался опцион.

– Но тебе это не пришлось по нраву, – дочь сенатора уловила смену настроения уставшего морпеха и неожиданно добавила: – Я вообще ненавижу войну. Почему римляне должны всех убивать и подчинять? Зачем лить столько крови. Неужели эти галлы так опасны?

– Да, опасны, госпожа, – ответил Федор первое, что пришло в голову. – Но они защищают свои дома. А я солдат и только выполняю приказы.

– Вот и мой отец такой же, – недовольно буркнула девушка. – У него в голове одна война. Он не может жить, не убивая кого-нибудь.

– Я могу, – заметил вполголоса Чайка.

Этот странный разговор затих ненадолго, чтобы вспыхнуть с новой силой. Они преодолели еще с десяток метров, разгоняя тишину парка шорохом своих шагов по выстланной каменными плитами аллее, где рабы еще не успели зажечь факелы в специальных подставках, а Юлия все не могла успокоиться.

– Если бы я могла заседать в сенате, то запретила бы войны, – вдруг заявила она, остановившись.

«С тебя станется, девочка, – подумал Федор, улыбнувшись. – Но вот войну ты вряд ли остановишь. Этого еще никто не смог. Люди – звери, им нравится убивать».

– Ты не веришь мне? – Юлия снова встала перед ним, словно почуяв во тьме, что он улыбается. – Ты смеешься над дочерью великого сенатора Рима?

– Война кормит Рим, – осторожно заметил опцион. – И многим дает кусок хлеба. Ваш отец и военный трибун Памплоний это хорошо знают.

– Это так, – согласилась Юлия, глядя в сторону. – Иногда мне кажется, что они оба хищники и питаются кровью.

Федор промолчал. Сумерки сгустились уже до темноты. На огромный парк опустилась ночь.

– Пойдемте в дом, госпожа, – проговорил он наконец. – Наверное, вам холодно.

– Ничуть, – Юлия тряхнула локонами, выбивавшимися из высокой прически, сооруженной, вероятно, мастером своего дела. – Пойдем дальше, Чайкаа, я хочу еще гулять и беседовать с тобой. Ты странный рыбак. И я желаю показать тебе одно здание.

Они прошли еще двести шагов, и Федор вдруг понял, что они приближаются к тому большому дому, похожему на казарму, где легионеры ночевали в прошлый раз. Сейчас это строение казалось пустынным. В нем не было ни души, даже слуг, лишь две жаровни с углями тлели у входа, излучая слабый свет.

– Вот здесь я впервые села на лошадь, – сообщила дочь сенатора, указав на площадку перед конюшней, – и здесь же с нее упала, едва не сломав ногу. Моя мать так кричала на меня тогда…

Морпех не стал спрашивать, что стало с ее матерью, но девушка поведала сама.

– Она недавно умерла, – пробормотала Юлия и вдруг прикоснулась к его руке.

Федор остолбенел.

– Не знаю почему, но мне хорошо с тобой, Чайкаа, – заявила девушка, глядя ему в глаза. – Я никогда еще такого не ощущала. Ни с кем…

– Но ваш будущий муж… – попытался отстраниться Федор, но какая-то сила словно толкала его к Юлии, заставляя молчать доводы разума.

– Я его не люблю, – просто ответила девушка, увлекая изумленного морпеха в дом.

Там, сразу за дверью, стоял огромный стол, на котором солдаты раскладывали и проверяли амуницию перед выходом. На нем сейчас лежало грубое покрывало и несколько походных плащей. Федор больше не боролся с собой, он легко поднял девушку и положил ее на этот стол, прямо на груду плащей. Сорвал с Юлии верхнюю одежду, сразу ощутив ладонями горячее тело, ждавшее его так долго. Именно его, теперь он в этом не сомневался.

Пока Чайка снимал с себя панцирь и прочие доспехи, она сама расстегнула застежки на кожаном ремне, поддерживавшем ее грудь, и Федор тут же припал к упругой плоти губами, лаская набухшие соски. «Господи, что я делаю, это же верная смерть», – вспыхнула в его мозгу паническая мысль, но всепоглощающие желания души и тела заставили ее бесследно раствориться.

Затем он сорвал с девушки повязку, прикрывавшую бедра, страстно прижал ее к себе, впившись в губы и до головокружения вдыхая запах ее волос. А Юлия обвила его шею ласковыми тонкими руками. И только потом, почувствовав, как дрожь сотрясла тело девушки, скользнул ниже. И вошел в нее.

Они любили друг друга всю ночь, неистово, словно боясь не успеть до рассвета. Позабыв обо всем, потеряв всякую осторожность. Простой солдат и дочь великого сенатора. И лишь однажды, когда они отдыхали в сладостной неге, Чайке показалось, что за дверями мелькнула чья-то тень, потревожив слабый свет, исходивший от жаровен. Но запах тела Юлии дурманил его, и Федор не обратил на эту тень внимания. Он снова и снова входил в нее, пока его силы не иссякли окончательно. И лишь перед самым рассветом они немного вздремнули, крепко обнявшись и накрывшись плащом. Ночи стояли теплые.

Их разбудил топот конских копыт, донесшийся издалека. Услышав его, Юлия вскочила, как подброшенная. Скользнула босиком к узкому окну в дальней комнате. Вернулась. Главное здание размещалось слишком далеко, отсюда, из глубин сада, разглядеть что-либо не представлялось возможным.

– Неужели это отец вернулся так рано? – прошептала она со страхом и, обернувшись к лежавшему неподвижно Федору, сказала: – Вставай, Чайкаа. Ты должен бежать.

– Зачем? – пробормотал он спросонья, не в силах избавиться от дурмана сладостной ночи. – Разве нам что-то угрожает?

– Если тебя увидят здесь, тебя убьют, – быстро ответила Юлия. – А может быть, и меня. Отец не простит, если свадьба сорвется. Он уже все рассчитал.

Дрема с него слетела моментально. Федор вскочил и стал одеваться, Юлия помогла ему зашнуровать панцирь и застегнуть застежки. Потом оделась сама. И когда он снова стал похож на легионера, а она – на дочь сенатора, отрывисто произнесла, словно отдала приказ:

– Сейчас ты выйдешь отсюда и покинешь наш дом через дальние ворота парка.

– А как же мой конь? – вспомнил Федор. – Ведь он остался в конюшне. Да и слуги меня видели вчера.

Юлия задумалась на мгновение. На ее милом личике словно промелькнули тени обуревавших ее мыслей. А Федор не мог оторвать глаз от платиновых волос и до сих пор пребывал в каком-то расслабленном состоянии, несмотря на грозящую и вполне реальную опасность.

– Конюшни на дальнем краю виллы, – наконец сказала она, словно размышляя вслух, – туда можно подобраться незамеченным по аллее парка. Если отец будет в доме, то коня можно незаметно вывести, очень осторожно. Со слугами я разберусь. Другого выхода нет… Идем. Потом я что-нибудь придумаю.

– А как же ты? – вдруг всполошился Федор. – Если нас увидят вместе, что ты им скажешь?

Девушка помолчала.

– Теперь не знаю… Но…Чайкаа, время уходит. Идем.

Перед тем как открыть дверь в парк, опцион снова притянул к себе возлюбленную и страстно поцеловал. Юлия попыталась тихонько оттолкнуть его, но потом сдалась. Они еще долго не могли оторваться друг от друга, а когда наконец это случилось, Юлия шепнула ему:

– Не забывай меня, Чайкаа, что бы не случилось… И я тебя никогда не забуду.

– О чем ты? – воскликнул морпех, поправляя шлем. – Никто ничего не узнает.

Но едва они вышли наружу, как впереди, на главной аллее, послышался конский топот. Федор увидел трех катафрактариев из личной охраны сенатора. Чуть позади спешил верный раб Гельвеций. Даже с такого расстояния Федор заметил мерзкую ухмылку, игравшую на лице раба. И ему все стало ясно.

– Обещай мне… – повторила Юлия, бросив на него полный муки взгляд, словно знала все наперед.

– Обещаю, – твердо ответил легионер, поправляя ножны меча.

Услышав желанный ответ, девушка улыбнулась.

Тем временем всадники приближались. Оказавшись на расстоянии десяти шагов, первый катафрактарий осадил коня и приказал, вперив тяжелый взгляд в Федора:

– Опцион Федр Тертуллий Чайка, отдай мне свой меч и следуй за мной.

– Как ты смеешь так говорить в моем присутствии, солдат! – вскрикнула Юлия.

Но это не произвело должного впечатления.

– А вам, госпожа, сенатор Марцелл приказывает немедленно явиться в дом, – ледяным тоном добавил катафрактарий, очевидно, считавшийся старшим. – В случае вашего нежелания мне разрешено применить силу.

Юлия остолбенела – ей приказывали в собственном доме. А всадник обнажил свой меч. Остальные двое к оружию пока не прикасались. Никто и не предполагал, что опцион вздумает сопротивляться приказам. Но солдата римской армии больше не существовало, и тот человек, что стоял сейчас перед охранниками сенатора, уже перешел невидимую грань.

– Только попробуй, – предупредил Федор, делая шаг вперед и прикрывая Юлию собой.

Катафрактарий правильно оценил угрозу и тут же вскинул меч, но морпех его опередил. Молниеносным движением он выхватил клинок и всадил его, вспарывая доспех снизу вверх, под ребро воину. Выронив оружие, тот охнул и свалился под копыта собственному коню. Юлия вскрикнула, отбежав в сторону.

Два других конника, державших в руках по копью, пустили своих коней с места вскачь, стремясь взять Федора в клещи. Один метнул копье в опциона, но промахнулся. Федор увернулся, и копье вонзилось в дерево. Зато ответный бросок кинжала прервал жизнь самого катафрактария. Он схватился за горло и рухнул с коня. Второе копье просвистело у самого виска Чайки, мгновением позже нырнувшего под стоявшую рядом лошадь, совершившего стремительный кувырок и оказавшегося позади римского всадника. Свирепый удар мечом в бок – и третий противник оказался повержен, и шарахнувшаяся лошадь унесла в глубь парка его мертвое тело, запутавшееся ногой в стремени.

Федор огляделся – поле битвы осталось за ним. Юлия смотрела на эту кровавую схватку обезумевшим взглядом. А по аллее поспешно улепетывал в сторону виллы верный раб Гельвеций. Долго не раздумывая, опцион вскочил на ближнего коня и в несколько секунд нагнал раба.

– Получи, гнида, – рявкнул Федор, рубанув раба по затылку.

Гельвеций противно хрюкнул и упал лицом на камни, заливая их кровью. Натянув поводья, морпех придержал коня, затем развернул его и споро приблизился к тому месту, где стояла Юлия. Спрыгнул вниз.

– Бежим со мной, – предложил он, махнув рукой в сторону парка. – Пока путь свободен.

Она отрицательно покачала головой, прикусила губу и положила ладошки ему на плечи.

– Нет, – прошептала Юлия, обнимая его, – ты должен бежать один, Чайкаа. Я останусь здесь. Отец пощадит меня. Обещай только, что не забудешь меня, что бы не случилось.

– Никогда, – Федор отыскал ее губы и застыл в долгом поцелуе. Потом с сожалением отстранил девушку и снова вскочил в седло. – Я вернусь за тобой, обещаю. Я ведь люблю тебя, госпожа.

И пришпорив коня, рысью ушел к дальнему краю парка. Аллея вывела его прямиком к воротам, у которых стоял еще один раб, но створки оставались открытыми, и морпех сделал вид, что не заметил соглядатая. А просто проскакал мимо. Вырвавшись на простор, он повернул направо и погнал коня к Аппиевой дороге, изредка оглядываясь назад в ожидании погони.

Часть третья  Qart Hadasht[101]

Глава первая Карфаген

Конь поверженного катафрактария оказался быстр и вынослив. Только это и спасло беглому морпеху жизнь. Он скакал весь день без отдыха, обгоняя повозки и постоянно оборачиваясь. Лишь к вечеру достигнув небольшой таверны на въезде в Остию, он позволил себе отдохнуть полчаса. Погоня не могла отстать слишком надолго. В том, что она где-то в пути, Федор не сомневался. Не такой человек Марцелл, чтобы прощать.

Но, как ни странно, Федор не испытывал страха. Напротив, его переполняла уверенность в своих силах. Он сделал свой выбор, а погоня ему не помеха. Он уйдет. Только вот куда? Не важно, лишь бы выбраться с подвластной Риму территории, где его быстро отыщут. Ведь никаких контактов, кроме военных, у него здесь нет, а на них теперь рассчитывать не приходится. И долго размышлять времени не осталось, надо немедленно что-то решать. И спасительная идея возникла сама собой – в Карфаген! Перебраться через море и найти Магона. Если сенатор жив, то есть шанс, что еще помнит своего спасителя. Другие плодотворные мысли беглого морпеха не посетили, и первый замысел он воспринял сердцем. В любом случае, в Риме он больше оставаться не хотел. Да, собственно, и не мог.

Продав коня хозяину таверны практически за бесценок, он к тому же выторговал у него какие-то лохмотья в обмен на доспехи римского легионера. Хозяин, уяснив, что ему предлагают, сначала с испугом отказался, но, к счастью, жадность взяла свое. Доспехи стоили прилично, и он мог втихую пристроить их знакомому оружейнику, получив за это неплохие деньги, благо странный опцион отдавал их просто даром. Конечно, оставалась возможность и погореть, если кто-нибудь донесет. Но мысль о хорошей прибыли не выходила у толстого торговца из головы.

Переодевшись в серую, видавшую виды тунику, подпоясавшись тонким кожаным ремешком и накинув на плечо затертую тогу, Чайка сразу стал похож на простого горожанина. Отнюдь не на раба. А большего ему сейчас и не требовалось.

Отсыпав хозяину за молчание щедрую горсть ассов – в надежде, что не сдаст хотя бы сегодня, – Федор покинул кабак и двинулся пешком в близкую Остию. Достигнув города и смешавшись с пестрой толпой, он решил направиться сразу в порт, чтобы найти там первый же корабль, собиравшийся в дальние страны. Неважно куда, лишь бы сегодня. Правда, шансы таяли с каждой минутой – на город опускались короткие южные сумерки, грозившие быстро перейти в ночь.

Встречая по пути римские патрули, Федор старался держаться естественно, хотя с непривычки это оказалось непросто. Свой меч он тоже отдал трактирщику, оставив себе лишь кинжал убитого катафрактария, спрятанный под тогой. К счастью, римляне мало интересовались горожанином, бредущим в сторону порта.

Торги в городе уже закончились, но кое-кто из купцов еще разгружал свои корабли, подготавливая товар на завтра. Федор осмотрелся и беспрепятственно прошел в ту часть порта, где стояли римские зерновозы и другие торговые суда. Акватория Остии, где швартовались боевые корабли, находилась левее. Само собой, Федор старался держаться подальше от нее, чтобы не столкнуться со знакомыми моряками или солдатами с триеры Памплония, ожидавшими его возвращения от сенатора.

«Долго придется ждать, – с сарказмом подумал Федор, пробираясь между многочисленных лестниц и сходней, сброшенных с кораблей на пирс, – а когда дождутся, то Памплоний вряд ли обрадуется этому известию. Юлию жаль, что с ней будет теперь?»

Но что сделано, то сделано. Иначе случиться и не могло, теперь Федор в этом не сомневался. И в глубине души надеялся, что у сенатора возобладают отцовские чувства, и он не убьет свою дочь, хотя бывали здесь и такие эксцессы. Дело-то, по местным меркам, выходило серьезное.

Миновав пять крутобоких, почти круглых кораблей со спущенными парусами, Федор остановился напротив следующего, немного отличавшегося от предыдущих оснасткой. Повидав в этом времени уже немало судов, морпех сразу угадал в нем «иностранца». Очень уж походил тот на зерновоз из Греции или даже Египта. Не теряя времени, Федор с независимым видом поднялся на борт под удивленными взглядами трех моряков, возившихся на носу с канатами.

– Где хозяин? – спросил он по-латыни.

Его поняли, но отвечать не спешили, бросая вопросительные взгляды в сторону трюма, откуда раздавалась громкая брань. Однако хозяин – с виду чистый грек, бородатый, с горбатым носом – скоро сам поднялся по лестнице из трюма, где распекал своих работников.

– Что ты хочешь, путник? – спросил его хозяин на сносной латыни. – Купить мое зерно? Но я уже все продал на сегодня. Торги окончены, приходи завтра, и ты получишь лучшее зерно во всем Риме. У меня еще немного осталось.

– Мне не нужно твое зерно, – усмехнулся Федор. – У меня к тебе совсем другое дело. И оно может тебя озолотить.

Услышав про золото, горбоносый хищно осклабился, а затем сделал знак, чтобы Федор следовал за ним. Сам же вдоль борта направился на корму. Оглядевшись по сторонам и нащупав рукоять кинжала, морпех двинулся по пятам. Хозяин остановился у рулевого весла. Никаких надстроек на палубе не наблюдалось, если не считать мощной мачты и ограждений вдоль борта. Они по-прежнему оставались в поле зрения матросов, но теперь те вряд ли могли их услышать. Да и сумерки над морем быстро сгущались.

– Долго вы пробудете здесь? – спросил Федор, бросив взгляд в сторону боевых кораблей, маячивших на рейде.

– Я собирался завтра распродать остатки зерна и отправиться домой, – буркнул «грек». – Но что за дело ты хотел предложить мне, путник?

Федор не торопился с ответом, пытаясь выудить как можно больше информации о судне и его владельце.

– Откуда вы? – спросил он.

Горбоносый, чуявший наживу, пристально взглянул на странного римлянина, но тем не менее ответил.

– Из Каралиса… – он заметил недоумение в глазах незнакомца и поспешно добавил: – Что на острове Сардиния.

– Понятно, – кивнул Федор, услышав знакомое название. – Значит, сарды.

«Хорошо, что не греки, – слегка успокоился морпех. – С греками договариваться – дохлый номер, а этот, может, еще и согласится».

– Мне срочно нужно отплыть из этого города, – начал он издалека.

– И куда хочет добраться путник? – помог ему горбоносый.

– Мне нужно, чтобы твой корабль заплыл немного дальше, чем находится твой остров, и высадил меня на другом берегу моря. – Федор помолчал, изучая хитрое лицо собеседника, вздохнул и открылся: – Мне нужно в Карфаген.

«Грек» ухмыльнулся.

– Это будет дорого стоить, путник, – довольно заметил он. – Римские граждане не частые гости в Карфагене. А воды за Сицилией бороздят триеры консулов. Мне придется обойти все опасные места, а это лишний день.

– Я заплачу, – произнес волшебную фразу «римский гражданин».

Торговались они довольно долго. Хозяин происходил из сардов, умевших блюсти выгоду ничуть не хуже греков, тем более что ему уже стало ясно – выбора у Федора нет, да и с местным законом, похоже, не лады. Слишком часто озирается. А с такого путника можно было снять последнюю рубашку. В конечном итоге в жадные руки горбоносого перекочевали почти все ассы из кошелька и половина наградного золота, полученного за избиение галлов. На такие деньги хозяин мог себе купить столько зерна, что хватило бы снова заполнить трюмы. Оставшуюся часть морпех согласился отдать только по прибытии на место. «Грек» долго не соглашался, но потом сдался.

– Ночью не пойду, – предупредил он. – Да и не выпустят из гавани. Отправимся утром.

Федор же недвусмысленно пояснил, что его никто не должен видеть до самого отплытия.

– Я спрячу тебя в трюм, – ответил владелец зерновоза. – Полезай прямо сейчас. За оставшимися мешками тебя никто не увидит.

– Сколько плыть до Карфагена? – спросил Чайка, бросив взгляд на едва различимые во мраке волны.

– Так, чтобы не перехватили, дней семь, – сообщил горбоносый, занимавший на судне, скорее всего, и должность капитана.

– Ясно, – кивнул беглый опцион и, придерживая тогу, полез в трюм, где двое моряков в полумраке перекладывали непроданные мешки пшеницы поближе к люку, чтобы назавтра без дополнительных хлопот подать их наверх.

Капитан что-то рявкнул им на своем диалекте, и они, бросив работу, полезли на палубу. Укрывшись за баррикадой из мешков, Федор устроился на широкой лавке, спешно доставленной самим хозяином. Приставив ее к борту, укрепил мешками, чтобы не елозила, лег на спину, закутался в тогу и попытался расслабиться. Если горбоносый не сдаст, то придется плыть целую неделю в этом вонючем трюме, где под ногами что-то постоянно пищало и шуршало. Но это лучше, чем сразу лишиться головы за убийство трех катафрактариев и одного раба. О том, что сейчас происходит с Юлией, он ничего знать не мог. Но для него теперь главное – уйти от римского правосудия, а уж в будущем он найдет способ сообщить ей о себе. Ведь он обещал.

Положив руку на кинжал, Федор некоторое время лежал, вслушиваясь в голоса матросов на палубе и затихавшие звуки порта, а потом задремал. День безумной скачки давал себя знать.

Когда он проснулся, корабль покачивался из стороны в сторону, а снаружи раздавался приятный уху плеск волн. Приподнявшись, морпех выглянул из-за мешков. Сквозь открытое квадратное отверстие люка в трюм падали солнечные лучи, разгоняя царивший здесь полумрак. Федор пробрался к отверстию, сделал три шага по узкой скрипучей лесенке, что вела наверх, и осторожно высунул голову наружу. Вокруг простиралось безбрежное море. На палубе возились матросы, натягивая носовой парус. «Свобода», – восхитился Федор, вдыхая соленый морской воздух.

Он поднялся на палубу и подошел к капитану, стоявшему на корме рядом с моряком, управлявшим рулевым веслом.

– Где мы? – спросил он.

– Уже полдня, как вышли в море, – усмехнулся хозяин. – Ты долго спал.

– Я устал.

– Бежишь? – нагло уточнил горбоносый.

Федор не удостоил его ответом. Он немало заплатил, чтобы игнорировать подобные вопросы.

– Сегодня тебе лучше посидеть в трюме, – посоветовал «грек», – мы можем повстречать римские триеры. Если хочешь доплыть, не нужно вызывать подозрений. Ты не похож на простого моряка, хотя и крепок с виду.

Морпех кивнул. Резонно. Он вернулся в трюм и провел там остаток дня, в течение которого ему пару раз приносили солонину, вино и хлеб. Не бог весть что, но жить можно.

Корабль, поймав парусом ветер, шел ходко, рассекая встречную волну.

Через пару дней они добрались до Сардинии и еще некоторое время плыли вдоль ее берегов. Нередко им встречались патрульные триеры – как ни крути, вокруг простиралось Тирренское море, с недавних пор внутренние воды Рима, – а один раз Федор даже углядел знакомые очертания квинкеремы из неизвестной флотилии. Но капитан знал свое дело, и зерновоз ни разу не был остановлен военными.

Скоро они оставили Сардинию за кормой, выйдя в открытое море. А еще через пару дней Федор, дремавший на своей скамье, услышал крик впередсмотрящего матроса и, выскочив на палубу, увидел берег. Им оказался песчано-желтый полуостров с раскинувшимся на нем невероятных размеров городом.

– Мы доплыли, путник, – заявил капитан. – Я выполнил уговор. Пора бы и рассчитаться.

– Это Карфаген? – спросил Федор.

Капитан ухмыльнулся.

– А ты думал, я привез тебя в Александрию?

– Хорошо, – кивнул Федор, взявшись за мачту и всматриваясь в приближавшуюся полосу прибоя. – Как только я окажусь в порту, ты получишь свои деньги.

Капитан с неудовольствием поморщился, но Федор остался неумолим.

Вдоль берега, укрепленного мощной крепостной стеной с башнями, выстроенными на расстоянии полета стрелы друг о друга, курсировало несколько квинкерем. Там же имелись внешние массивные каменные причалы. А вход во внутреннюю гавань был перегорожен мощной дамбой, рассекаемой надвое узким сквозным проходом. Метров тридцати, не больше. В него, едва не задевая веслами край, чтобы разойтись со встречным транспортом, сейчас заходило крупное военное судно. А помимо зерновоза из Сардинии, ко входу в гавань спешило еще с десяток судов. Движение здесь оказалось оживленным, и вполне могла образоваться очередь.

«Да, тут и мышь не проскочит, – подумал Федор, переводя взгляд с дамбы на живописный город, поражавший воображение. Его внимание привлек высокий холм с защищавшей его со всех сторон могучей цитаделью и выстроенным на вершине пирамидальным храмом, служившим как бы продолжением самого холма. От подножия храма земля расходилась террасами, поросшими яркими цветами. – Так вот где обосновалась царица Элисса[102]».

С моря город казался огромным. Это был лучший порт в западной части Средиземного моря, где обитало чуть меньше миллиона жителей. Если историки, труды которых он читал в прошлой жизни, не обманывали, то Федор приближался сейчас к берегам одного из самых крупных и богатых городов античного мира. И на первый взгляд, это весьма походило на правду.

Когда военная квинкерема прошла в порт, а зерновоз только приблизилась к проходу, Федор услышал лязг скрытых в дамбе механизмов, а затем на пути зерновоза возникла из воды массивная железная цепь. Капитан выругался и приказал спустить парус. Зерновоз едва успел сбросить ход, продолжая плавно двигаться вперед по инерции. Решив, что ему лучше не мозолить глаза охранникам в своем римском одеянии, Федор нырнул в трюм.

– Морское чудище поглоти этих карфагенян, – выругался «грек» вполголоса, поглядывая на охранников, стоявших у ограждения по верху дамбы.

Один из них свесился, бегло осмотрел палубу, стоявших на ней моряков и зычным голосом по-финикийски выкрикнул:

– Откуда вы?

– Из Гадеса, – соврал капитан.

– Зачем прибыли в Карфаген?

– Торговать, – объявил хозяин судна, владевший, как выяснилось, и финикийским. – Я слышал на здешнем рынке сейчас много хорошего зерна. И еще я бы не прочь прикупить тирского пурпура, если, разумеется, хватит денег, ведь он не падает в цене.

Удовлетворившись таким ответом, начальник охраны махнул рукой, и цепь опустилась под воду.

– И все? – удивился Федор, снова поднимаясь на палубу. – Нас даже никто не досматривал…

– Подожди, – успокоил его горбоносый, – главный досмотр еще впереди.

Миновав узкий проход, зерновоз вошел в огромную внутреннюю гавань, имевшую форму эллипса и со всех сторон окруженную крепостными стенами. Они попали в акваторию торгового порта Карфагена – обширное пространство, где находились десятки разномастных кораблей. Часть из них, плывших встречным курсом, выстроилась в очередь, чтобы покинуть Карфаген, загрузившись товарами. Остальные стояли у казавшейся бесконечной каменной пристани.

Когда зерновоз оказался на середине пути к ближайшему пирсу с возвышавшимися за ним складами, Федор заметил вдалеке еще одно громадное сооружение, отгороженное от торговой гавани двойным рядом крепостных стен. В одной из стен зияло отверстие узкого прохода, куда неспешно входила та самая квинкерема, что пересекла границу порта чуть раньше зерновоза. А в глубине внутренней акватории, скрывавшейся за неприступными стенами, заинтригованный морпех увидел массивное, увенчанное башней сооружение, возведенное, скорее всего, на острове.

Когда зерновоз подходил к причалу, Федор обнаружил, что их встречает досмотровая команда из шести солдат в уже знакомых ему кожаных панцирях и одного чиновника в зеленом балахоне и высоком колпаке.

– Лучше тебе рассчитаться сейчас, – напомнил капитан, – а то, кто тебя знает, еще улизнешь… Или что другое приключится…

Федор оглядел солдат и согласился. Капитан свою работу выполнил, а дальше – будь что будет. Они оба нырнули в трюм, где Федор отсыпал горбоносому практически все оставшиеся ассы и золотые монеты. Его кошелек после этого почти опустел. За душой морпеха осталось только два золотых кружочка достоинством в двадцать ассов каждый. Неплохие деньги для Рима, но в ходу ли они здесь, Федор не знал.

Капитан как в воду глядел. Едва взойдя на борт, чиновник осмотрел трюм и навел справки у капитана относительно его планов и товаров, сильно удивившись, что тот приплыл в Карфаген со своим зерном. Но пассажир в римских одеждах заинтересовал его гораздо больше. По дороге сюда Федор придумал себе легенду, суть которой заключалась в том, что он – житель местного городка Утики[103], ремесленник, отправившийся торговать в чужие страны и в дороге захваченный римлянами. Долго находился в тюрьме, потом бежал. Приплыл в Карфаген тайно, ничего внятного не сообщив капитану нанятого судна. Это он и поведал таможеннику.

Чиновник внимательно выслушал легенду, изложенную на ломаном финикийском, и без долгих разговоров велел препроводить его в тюрьму для проведения разбирательства.

– Если ты не врешь, тебя отпустят, – сообщил чиновник, прищурившись на солнце и улыбнувшись, – но если ты лазутчик, тебя повесят. Римляне нам тут не нужны.

Обступив его со всех сторон – мало ли чего можно ожидать от рослого римлянина, тем более что руки ему все же связывать не стали – солдаты под предводительством таможенника повели Федора с причала.

Скоро они миновали склады, где масса пестро одетого народа сновала между кораблями и огромными амбарами, перетаскивая туда свои товары. Таможенник покрикивал на толпу, а шедший рядом с ним командир охраны щедро раздавал тумаки рабам и ремесленникам. Федор не делал резких движений, но лихорадочно размышлял, как бы ему избежать обвинений в шпионаже в пользу Рима. А то еще и в самом деле повесят. Не затем он здесь оказался, чтобы сразу угодить в преступники.

Но тут случилось чудо. Иначе и назвать нельзя. У самой башни располагался небольшой рыночек, где торговцы со всех концов света перед отплытием распродавали, похоже, все, что не успели реализовать за время пребывания в Карфагене. У одного из развалов стоял Акир, собственной персоной, в синей тунике и яростно торговался из-за десятка богато отделанных слоновой костью кинжалов с каким-то смуглым человеком в расшитом хитоне с узкой заплетенной бородкой. «Скорее всего, египтянин», – решил Чайка, тем более что он когда-то видел похожего на базаре в Афинах. Хотя мог и ошибиться.

Когда эскорт пленного морпеха поравнялся с местом бойкой торговли и, повернув, направился к высоченной, метров двадцати, крепостной башне, Федор заорал изо всех сил, так, что охранники схватились за мечи:

– А-киии-р!

Конвоиры остановились, воззрившись на странного римлянина, но убивать не стали, поскольку он никуда не бежал. Слуга Магона вздрогнул и обернулся. Несколько секунд он смотрел на Федора, наконец узнал, а потом, забыв про кинжалы, бросился к солдатам, которые, толкнув пленника в спину и предложив заткнуться, продолжили путь к башне.

Акир, растолкав других торговцев, забежал вперед, догнал таможенника и начал что-то быстро лепетать по-финикийски. Федор разбирал лишь отдельные слова вроде «зачем» и «этого достойного человека». Перед самой башней таможенник нехотя остановился, видимо, признав слугу сенатора. Акир отвел его в сторону и после коротких переговоров, в течение которых в ладонь бдительного таможенника перекочевало несколько монет, ухитрился освободить Федора.

– Что же ты сразу не сказал, что спас жизнь нашему великому Магону? – удивился таможенник, велев охранникам расступиться.

– Вы бы мне все равно не поверили, – ответил Федор. – Ведь я так похож на римлянина…

– Это верно, – с кривой усмешкой согласился чиновник. – Надеюсь, ты не держишь на меня зла?

– Ничуть, – уверил его радостный морпех. – Вы выполняли свой долг.

С тем и расстались. Акир, абсолютно забыв про кинжалы, так и не сторгованные им у египтянина, повел Чайку в город, расспрашивая его на ходу обо всем, что случилось с тех пор, как они столь трагически расстались, и не обращая внимания на неприязненные взгляды, бросаемые прохожими на одежду беглого опциона. Федор отрывисто рассказывал, но то, что он видел вокруг, интересовало его гораздо больше. Он едва успевал вертеть головой.

– Большой у вас, наверное, рынок, – вскользь заметил Федор, желая как-то потрафить Акиру за помощь, – столько кораблей стоит в порту.

– О, у нас самый лучший рынок во всем Обитаемом море! – воздел руки к небу Акир. – На наших складах, а ты их наверняка разглядел, есть все, что пожелаешь. Масло из Греции, сладкие вина с Родоса, тончайшие ткани с близкой Мальты. А еще серебро из Испании и железо из страны северных галлов. Жители Сахары везут к побережью рабов и слоновую кость. А еще драгоценные камни, страусовые перья и дерево. Есть даже соль! В Карфагене много мастеров, и потому самые известные золотые украшения делают именно здесь.

Акир прервался на мгновение и с достоинством закончил:

– Многое из этого добра привезли из дальних стран корабли моего хозяина.

Миновав крепостную стену сквозь открытые ворота, они попали в город. Как попутно объяснял словоохотливый Акир, их маршрут пролегал через самый центр старого города, и его первым строением являлась цитадель Бирса. С тех пор, как царица Элисса ступила на эти благословенные земли, город вырос в три раза, что являлось несомненным знаком благоволения богов к Карфагену, процветавшему от занятия благородной торговлей.

У подножия Бирсы – так назывался тот живописный холм, который Федор узрел еще на подходе к гавани, – вольно раскинулся форум, широкая, мощенная камнем площадь, куда сходились три улицы, запруженные сейчас народом. Вдоль этих городских артерий теснились семиэтажные дома, и Федор, глядя на них, удивленно покачал головой. В Риме тоже хватало высоких строений, но такого размаха еще не наблюдалось.

– Кто здесь живет? – спросил любознательный морпех, рассматривая уходящие вверх стены, аккуратные окна и ступеньки у ближайшего входа.

– Ремесленники, мелкие торговцы и прочий работящий люд, – отмахнулся Акир, вздохнул и добавил, посмотрев на спутника: – Как обрадуется хозяин, когда узнает, что ты выжил. Ведь тогда утонула половина каравана. Много людей забрали к себе боги. Но о тебе он часто вспоминал. Говорил, что не смог вернуть тебе долг, и это его огорчало.

– Ему еще представится такая возможность, – заверил собеседника Федор и указал на вершину Бирсы, увенчанную величественным пирамидальным зданием. – А как называется тот храм?

– Храм Эшмуна, – ответил Акир и пояснил: – Это бог здоровья и врачевания.

– Хороший бог, – кивнул Федор, придерживая тогу.

Оставив позади дома, в которых жили «представители среднего класса», морпех в римской одежде и приказчик сенатора направились по одной из улиц дальше. Акир заявил, что путь их будет недолгим. Прямые проспекты со столь же высокими зданиями, берущие начало от форума, разбивали город на правильные прямоугольники. Во всем чувствовалась рука талантливого архитектора, и Федору даже вспомнились почти забытые слова «ландшафтный дизайн».

Миновав несколько таких «правильно» застроенных кварталов, они словно попали в другой мир. Многоэтажные дома внезапно сошли на нет, и взору морпеха предстал квартал особняков и вилл, утопающих в зелени садов. Акир направился к воротам одного из таких строений, высившегося пирамидой посреди парка. Это была огромная вилла, или, скорее, многоярусный дворец с украшенными колоннами и башенками этажами. У ажурных ворот стояли стражники в полном вооружении, с удивлением воззрившиеся на римлянина, спокойно разгуливающего посреди Карфагена.

– Что же ты остановился? – окликнул Акир замершего перед входом морпеха и зашагал прямиком ко дворцу, не обращая внимания на охранников. – Сенатор сейчас дома, и я хочу побыстрее сообщить ему радостную весть о твоем возвращении.

Глава вторая Купец или воин?

– Твое повествование убеждает меня в том, что я не ошибся в тебе, – проговорил Магон, отпив вина из массивной золоченой чаши, инкрустированной драгоценными камнями. – Время расставило все по местам. Я рад, что ты выжил, и помогу тебе начать жизнь в Карфагене. А опыт римского легионера может тебе очень скоро пригодиться.

Федор слушал не перебивая.

– Конечно, я не смогу сразу сделать тебя суффетом[104], – улыбнулся умудренный жизнью сенатор, – но кое-что в моих силах. Чего ты хочешь – торговать или воевать?

Несмотря на довольно-таки простой вопрос, Чайка призадумался. Воевать он уже пробовал, а торговать нет. Вдруг получится? Это вполне мирное занятие здесь всемерно поощрялось. Для того же, чтобы стать полководцем высшего ранга, ему не хватало знатности, а без родословной пути наверх практически не существовало. Собственно, военная карьера всегда терниста. И все же торговать ему не хотелось.

Видя замешательство собеседника, Магон подбодрил:

– Ты можешь подумать. Я вижу, ты не привык принимать решения мгновенно. Я тоже. Это кое о чем говорит. Поживешь пока в моем доме, или Акир снимет тебе собственный. Как пожелаешь. Надеюсь, за месяц ты к чему-нибудь придешь. В любом случае, я помогу тебе сделать первый шаг. Обещаю, что ты станешь гражданином Карфагена. А, получив статус, военный или гражданский, ты все равно окажешься перед необходимостью выбирать дальнейший путь.[105]

Федор не стал спорить, тем более что ему уже пообещали то, на что он и не надеялся в самых смелых своих мечтах. Иногда он казался себе немного тугодумом, но это происходило только в тех случаях, когда ситуация требовала неоднозначной оценки и осторожности. Если же все казалось ясным, Федор действовал мгновенно. Но жизнь довольно часто преподносила ему сюрпризы.

Магон, облаченный в длинный темно-синий балахон, умолк, поставив чашу на столик с гнутыми позолоченными ножками. Федор, уже переодевшийся в соответствии с местной модой в зеленый хитон, тоже молчал и скользил рассеянным взглядом по широкой террасе, отделанной мозаичными плитами. Она выдавалась вперед и являлась как бы продолжением второго этажа виллы, где они вольготно расположились на завтрак. Здесь спокойно могли бы разместиться человек пятьдесят, но сейчас у стола сидели только двое. Даже верный Акир отсутствовал, отправленный по делам своего именитого хозяина. Лишь чернокожий раб прислуживал им, маяча за спиной бессловесной тенью.

Возвышавшиеся недалеко от дома незнакомые деревья с пышными тропическими кронами давали небольшую тень, но для южного солнца они не являлись надежной преградой. Хотя стояло еще раннее утро, зной уже давал себя знать.

Эту ночь Федор провел здесь же, в отведенных ему апартаментах дальнего крыла виллы. Он вкусно поел и отлично отдохнул, отказавшись от нумидийской рабыни, заботливо предложенной Акиром, чем его несказанно удивил. Но Федор пресек все разговоры на эту тему, сообщив, что очень устал и хотел бы для начала выспаться.

С сенатором они повстречались еще вчера. Обниматься, как старые друзья, конечно, не стали – не так уж они были близки, да и по рангу не положено. Все разговоры отложили на завтра, благо сенатор оказался свободен и не выезжал ни на какие заседания. Федор тихо радовался, что обстоятельства сложились именно так. Во всяком случае, он сбежал от верной смерти в Риме. Здесь, конечно, придется все начинать сначала, но знакомство с Магоном обещало неплохие перспективы. И морпех, немного отдохнувший от треволнений, снова чувствовал себя веселым и бодрым.

Магон с момента последней встречи в Афинах изменился не особенно. Он выглядел все тем же седовласым и бородатым мужем. Правда, в домашних условиях он не носил высокого колпака, постоянно украшавшего его голову в Крыму, но на груди все так же сверкала золотая цепь с каким-то странным амулетом, похожим на штандарт Карфагена, впервые замеченный Федором на квинкеремах, но его значения морпех пока не мог истолковать. Наверное, он являлся знаком власти. «Надо будет расспросить потом Акира, – решил Чайка. – Пора понемногу изучать местные символы».

За обильным завтраком беглый опцион рассказал обо всем, что с ним случилось. Ну, или почти обо всем. Насчет своей внезапно вспыхнувшей страсти к Юлии он умолчал, считая, что это дело личное. Какое может иметь значение любовь простого солдата и дочери римского сенатора для Карфагена? Наверное, никакого.

Через несколько дней Федор переехал. Гостеприимство сенатора – это хорошо, но свой дом лучше. Тем более что на виллу Магона часто заглядывали высокопоставленные гости, и от вереницы охранников и рабов, представлявших собой их эскорт, в просторных покоях становилось тесно. И Федор чувствовал себя не в своей тарелке посреди такого столпотворения.

Проворный Акир быстро нашел ему неплохое бунгало – небольшой, по меркам местных богачей, трехэтажный домик, окруженный садом, в обширном новом предместье Мегара. Вокруг обитали купцы среднего достатка и знатные воины. Такие соседи вполне устраивали Федора, пламенно желавшего хоть иногда оставаться в одиночестве. Но ему не удалось полностью осуществить свой замысел. Вместе с ним в его новое жилище переехали трое смуглолицых слуг-охранников, одна кухарка и нумидийская рабыня, от присутствия которой он так и не смог отвертеться. Акир очень настаивал, и морпеху пришлось согласиться из уважения, но едва наперсник сенатора удалился, он первым делом выделил чернокожей наложнице отдельную комнату на третьем этаже и приказал ей оттуда нос не высовывать в ожидании вызова. Девушка подчинилась. Охранников и кухарку он поселил на первом, где, собственно, и располагались приемные залы, а также некое подобие кухни. Сам Федор с большим удовольствием разместился на втором этаже, в шикарных комнатах, обставленных тяжелой, но удобной мебелью, и смог наконец расслабиться по-настоящему.

Но едва он остался наедине с самим собой, как тут же нахлынули воспоминания о Юлии. Как там она и что с ней сталось? Бесстрашная девушка пожертвовала своим положением и будущим ради него, а он все еще ничем не может ей помочь. Ведь собственные перспективы пока скрыты туманом.

Однако долго грустить ему не дали. На следующее утро явился Акир, и они гурьбой, прихватив для солидности двух охранников, отправились осматривать город. Акир предлагал ехать на колеснице, доставившей его к дому, но морпех решил прогуляться пешком.

Предместье Мегара оказалось обширным, и кварталы здесь тоже отличались разнообразием. Покинув близлежащие окрестности, где обитали вполне состоятельные карфагеняне, небольшая процессия через широкие ворота втянулась в разбитый на холме парк. Здесь было так много аккуратно подстриженных цветущих кустов и даже деревьев, разделенных дорожками, фонтанами и веточными клумбами, что порою здешний парк напоминал морпеху самый настоящий сад. У фонтанов, сидя на каменных скамьях, отдыхали многочисленные праздные карфагеняне, неторопливо обсуждая всевозможные темы.

Пройдя парк насквозь и преодолев по мостикам несколько оросительных каналов, они оказались почти на окраине города, где Федор с удивлением увидел хижины местной голытьбы и распаханные почти у крепостных стен огороды.

– А зачем высаживать капусту и артишоки прямо в городе? – удивился Чайка, рассмотрев эти дары природы. – Разве у Карфагена не хватает плодородных земель за крепостной стеной?

Акир, казалось, обиделся.

– У Карфагена множество плодородных земель и на юге, до самой пустыни, и на востоке, и на западе, до самых гор, – произнес он с гордостью. – Но эти огороды нужны на случай войны. Мы слишком богаты, и у нас много врагов.

Федор начал понимать.

– Чтобы не умереть от голода в случае осады? – спросил он напрямик.

Акир кивнул.

– А что вы делаете, чтобы не умереть от жажды? – добавил он.

– Мы запасаем воду, – спокойно ответил Акир.

– Хотелось бы взглянуть, – заинтересовался Федор, тем не менее ожидая вновь увидеть подобие Клоаки Максима.

Акир повел его в южную часть города. По дороге удивленный морпех увидел множество фонтанов. При большой ценности воды в столь жарком климате Чайка тем не менее насчитал уже не один десяток фонтанов, построенных для увеселения народа. Самый мощный из них, устроенный в центре города, недалеко от подножия Бирсы и форума, отличался необычайной красотой и носил поэтическое название «Фонтан тысячи амфор».

– Вы и сюда водопровод дотянули? – спросил Федор, когда они присели отдохнуть на скамью у влажного парапета. Он даже повертел головой, пытаясь определить, где уложены трубы под каменными плитами.

– Нет, – охотно пояснил Акир, видя какое впечатление на гостя произвели все эти оросительные устройства, – в этот фонтан вода подается из подземного хранилища.

И добавил, уловив во взгляде собеседника растущее восхищение:

– Много лет назад наши мудрые правители устроили под городом специальные хранилища для воды, чтобы люди не погибли от жажды в случае осады Карфагена. Это надежнее, чем строить акведук, который враг может разрушить.

– Разумно, – согласился Федор. – А канализацию вы тоже провели?

Естественно, разветвленная сеть в городе имелась, обеспечивая поддержание чистоты на вполне приемлемом для своего времени уровне.

Знакомство с военными сооружениями заняло у Федора гораздо больше времени, чем ожидалось, и растянулось не на один день. Город оказался огромен и сооружения тоже. На перешейке, отделявшем Карфаген от материка, финикийцы возвели сразу три ряда укреплений высотой примерно метров пятнадцать. Толщину же Федор определил в десяток. Со стороны моря полуостров защищала только одна стена, зато несколько выше. Правда, существовала еще и внутренняя преграда, отгораживавшая город от акватории порта.

В мощных зубчатых башнях, разделенных на этажи и напичканных метательными машинами, строители соорудили подвалы, уходившие под землю на десятиметровую глубину. И чтобы они не пустовали в мирное время, там оборудовали склады, либо арсеналы, или даже тюрьмы. Вероятно, в одну из них Федор едва не угодил, как только ступил на берег.

Однажды он все же упросил Акира посодействовать в удовлетворении его непомерной любознательности, и, договорившись с охраной, они поднялись на одну из башен внутренней крепостной стены, с которой открывался великолепный вид на торговый порт и море. Стоя на самой верхней площадке, морпех заметил слева еще одну круглую, словно специально вырытую человеческими руками довольно обширную бухту, также отгороженную от прочих мощными стенами. О предназначении этой внутренней акватории Акира расспрашивать не стоило, все и так лежало на поверхности. Она являлась военной гаванью Карфагена, сердцем ее некогда могучего флота.

И все же кое-какие разъяснения Акира понадобились – Федор обнаружил на просторах бухты много странных сооружений. В центре находился остров с расположенной на нем ставкой наварха[106], возвышавшейся над окрестными зданиями и военными сооружениями настолько, что командующий всегда имел возможность наблюдать за морем и кораблями. Как своими, так и неприятельскими.

– Резонно, – согласился Федор, выслушав короткий пассаж приятеля. – А что за башня венчает резиденцию?

– Оттуда подают сигналы кораблям, – просто ответил Акир.

Вокруг острова и самой гавани тянулись внушительного размера судовые доки, пренебрежительно названные сенаторским помощником сараями и рассчитанные, с его слов, на две сотни кораблей. Здесь же располагались склады и арсенал. У входа в каждое такое строение, легко вмещавшее квинкерему со всеми потрохами, не говоря уже о более мелких посудинах, высилось по две колонны, что придавало всей бухте, и особенно клочку каменистой земли с резиденцией наварха, вид сплошного греческого портика колоссальных размеров.

Глядя на все это военно-морское великолепие, Федор почувствовал, как у него защемило сердце. И он снова ощутил желание попасть в морские пехотинцы. Спускался вниз он совсем нехотя. Море манило его своими волнами, имевшими у этого африканского берега какой-то особенный, лазурный оттенок.

В черте города также размещались казармы для двадцати тысяч пехотинцев и пяти тысяч всадников. Акир полагал, что его спутника, в недавнем прошлом лихого бойца, подобная информация весьма заинтересует, тем более что тот все еще мучительно размышлял, встать ли ему снова на путь воина или избрать благородное ремесло торговли. А потому, напустив на себя таинственный вид, помощник Магона излагал это Чайке якобы под большим секретом.

Проходя мимо казарм пехотинцев, Федор хоть издалека, но узрел еще одно военное чудо – место расположения «тяжелых боевых машин» карфагенской армии. Точнее, сначала услышал страшный рев, а затем своими глазами увидел, как из-под широкой арки каменного здания на улице неторопливо появились сразу три огромных слона, управляемые сидевшими на шеях погонщиками. Покачивая острыми бивнями, гиганты прошествовали мимо.

– И много у вас таких чудовищ? – зачарованно спросил Федор, проводив слонов восхищенным взглядом.

– Много, – на сей раз кратко сообщил приятель. – Только здесь несколько сотен. Хватит, чтобы растоптать любую неприятельскую армию.

Акир, как помощник сенатора, занимавшегося вербовкой в армию, поведал, что даже нумидийские рекруты, привлекаемые в легкую конницу Карфагена, живут неплохо, не говоря уже о наемных воинах из других земель и, тем более, о гражданах города, посвятивших себя службе в армии или флоте. Наемникам платят очень хорошо. Карфаген не скупится на содержание своих защитников.

Обдумывая свою перспективу, Федор вспомнил, что до сих пор носит на плече клеймо четвертого легиона морпехов Тарента, и тут же решил, что его требуется немедленно вытравить. Независимо от того, какой путь он себе изберет, это клеймо могло существенно осложнить жизнь, попади он в казарму. О карьере можно будет забыть, не то, что о «священном отряде».

Посетили они во время прогулок и несколько храмов. В Карфагене поклонялись многим богам, перекочевавшим сюда с далекой родины финикийцев. Уже знакомые морпеху Мелькарт и Эшмун занимали не последнее место, но главными божествами этого африканского города являлись Баал-Хамон и небесная царица Таннит. Несмотря на всеобщее почитание грозного Баал-Хамона, которому, как богу плодородия, кроме скота и обычных даров земли, в особых случаях приносили кровавые жертвы, многие жители с большим трепетом относились именно к богине Таннит[107]. Она считалась богиней-девственницей, и ей служило множество жриц.

Местные храмы отличались броской красотой, хотя и не такой величавостью, как те, что Федор привык видеть в прошлой жизни. Большинство из них представляли собой просто открытые площадки с каменными изваяниями богов и алтарем в центре. Всевозможных жрецов здесь расплодилось великое множество, и Федор решил отложить вопросы религии на более поздние времена, хотя и принес Баал-Хамону в жертву целую корову, купленную на деньги, выделенные сенатором на его временное содержание. Жест сей выражал благодарность за спасение и ту помощь, что он сразу получил, прибыв в Карфаген. Не забыл Федор в краткой молитве попросить и за Юлию, но горевшее в очаге пламя так полыхнуло при его словах, что изумленный морпех не знал, что и думать. То ли Баал-Хамон принял его просьбу, то ли отверг.

В течение следующих недель Чайка, все больше растворявшийся в местной жизни, подобной бурлящему водовороту, часто бывал на базарах и в лавках богатых купцов, и несколько раз даже выезжал на колеснице с приказчиком сенатора в ближайшие пригороды Карфагена. Акир показал ему одно из имений сенатора, владевшего множеством гектаров земли в разных областях государства. Сюда тянулось ответвление водопровода, за счет которого орошались расположенные на холмах оливковые рощи и плантации финиковых пальм. Хозяйство Магона процветало.

А когда месяц истек и Федор предстал перед сенатором в его кабинете, все метания и сомнения остались далеко позади.

– Я хочу служить во флоте, – заявил морпех.

– Что же, – ответил, помедлив Магон, – у тебя было достаточно времени подумать… Я напишу наварху Карфагена, и он примет тебя на службу. Но – простым солдатом. А дальше все зависит от тебя самого.

– Благодарю, сенатор, – Чайка поклонился. – Это больше, чем я надеялся получить.

Магон подошел к окну.

– Ты сделал достойный выбор, Федор. Многие свободные граждане нашего города поступают так же. Это особенно важно сейчас, когда флот Карфагена в последних битвах почти уничтожен римлянами и мы всеми силами строим новый. Мы должны возродить нашу морскую славу. И ты очень скоро сможешь показать, на что способен. Вчера пришло сообщение из Нового Карфагена[108] от Ганнибала. Со дня на день наш военный вождь возьмет Сагунт[109], и его армия двинется на Рим. Грядет великая война, каких еще не знали под этим солнцем.

Магон повернулся к морпеху, давая понять, что аудиенция закончена.

– Отправляйся домой, а завтра утром Акир проводит тебя на прием к наварху, который укажет корабль, где отныне ты будешь служить нашей державе.

Глава третья  Ганнибал

Плечо еще побаливало. По рекомендации Акира перед самым отплытием новый солдат Карфагена Федор Чайкаа посетил-таки местного мастера татуировок. Невысокий лысый толстяк, голый по пояс, но в атласных шароварах, раскалив над очагом железный прут, быстро и очень болезненно выжег ему с плеча предательскую цифру «четыре». Язва на этом месте осталась приличная, но зато это была просто рана, а не символ верности Риму.

«До свадьбы заживет, – с грустью подумал Федор, стоя у борта квинкеремы, что шла вдоль африканского побережья в сторону Сунгута в составе небольшого флота из пятнадцати таких же судов, – а шрамы, как известно, украшают мужчину».

Расставшись с впечатанным в кожу помимо его воли символом обязательства служить Риму, Федор испытал просто физическое облегчение. И хотя теперь он снова оказался обычным морским пехотинцем, но бедным назвать себя уже не мог. Совесть не позволяла. В благодарность за свое спасение у скифов Магон не только обеспечил безродному варвару протекцию у наварха, но и подарил ему гражданство Карфагена, засвидетельствованное в специальном документе его личной печатью. А также закрепил за спасителем тот самый дом в квартале Мегара, где Чайка провел целый месяц. Но и этим дело не ограничилось. На прощанье Акир принес ему кошелек с золотыми монетами и еще один свиток, в котором Федору было отписано небольшое деревенское имение, где, помимо корнеплодов на обширных огородах, произрастало еще пятнадцать оливковых деревьев, обрабатываемых десятью рабами. Само собой, что все рабы тоже перешли в собственность нового хозяина имения.

Исходя из реалий прошлой жизни, морпех и представить себе такого не мог, но не отказываться же от постоянного источника дохода, тем более что Акир за скромную плату вызвался нанять управляющего и приглядывать за имением до возвращения Федора из похода. Так что на войну Федор отплыл, уже имея за спиной кое-какую недвижимость и тугой кошелек. Теперь ему было что терять, кроме собственной жизни, чего он, собственно, делать и не собирался. А к нумидийской рабыне он так и не притронулся, оставив ее скучать в одиночестве.

Когда, спустя несколько дней, их эскадра бросила якоря у побережья близ Сагунта, город оказался уже взят и сожжен. Пополнению предстояло оставаться в гавани до особых распоряжений, усилив охрану расположенных неподалеку серебряных рудников. Но Софоникс, командир морпехов корабля «Удар молнии», где теперь служил Федор, отправлялся на общий сбор армии и не преминул взять с собой пятерых человек, в том числе и Чайку.

Так новый солдат Карфагена появился в лагере армии Ганнибала, о котором много читал в прошлой жизни. Если историки не ошибались, ему сейчас должно было стукнуть всего двадцать восемь. Для вождя, подчинившего себе столь огромные пространства, вообще не возраст. «Правда, молодость в военном деле не порок, – думал Федор, рассматривая коричневые, выжженные солнцем скалы Испании вокруг многочисленных изгибов горной дороги, выбранной командиром морпехов для движения на общий сбор, – случались в истории маршалы и помоложе. Посмотрим, что это за гений».

Они добрались к вечеру. Лагерь, где поместилась большая часть армии пунов, располагался у самой дороги, на скалистом холме, и немного напоминал римский, хотя и не имел четкой прямоугольной формы. Скорее, он напоминал небольшую походную крепость с двумя вынесенными вперед и укрепленными позициями метательных машин, хищно смотревших в сторону гор и по направлению к морю, туда, где продолжала полыхать крепость Сагунт, так и не дождавшаяся от римлян поддержки.

Место для цитадели было выбрано идеально. Находясь у развилки, Сагунт контролировал единственную дорогу, что шла вдоль побережья, и Федор мысленно поаплодировал Ганнибалу за то, что тот уничтожил слабое звено прежде, чем оно смогло проявить коварство в предстоящей войне. Теперь, похоже, тыловым коммуникациям армии пунов в Испании ничего не угрожало.

Еще на подходе к лагерю Чайка заметил, что далеко не все войска карфагенян укрывались за высоким частоколом. Многие шатры и палатки воинов стояли вдоль склона, не имея особой защиты. Но когда морпех разглядел, кто жил в этих шатрах и сидел сейчас вокруг костров в ожидании, пока туши кабанов зажарятся получше, то сразу схватился за меч, – настолько сильны оказались воспоминания.

Это были кельты. Чуть по-другому одетые, многие в странных кожаных шлемах. Но раскрашенные лица и стоявшие дыбом волосы большинства воинов не оставляли сомнений. А число их переваливало за десяток тысяч.

Федор с трудом оторвал ладонь от рукояти меча и поспешил за своим командиром через укрепленные ворота в громадный лагерь. Палатки здесь тоже выстраивались рядами, хотя и не такими ровными, как у римлян. Скорее, они расставлялись группами, в соответствии с еще неизвестным Чайке, но явно существующим здесь принципом. Внутри лагеря ветвились дороги, а кроме шатров и палаток находилось еще множество деревянных бараков, конюшен и других сооружений, не совсем для морпеха понятных. Здесь же располагался осадный обоз с внушительным количеством метательных машин. Наибольшее же впечатление произвели на Федора гигантские помещения для слонов, спокойно взиравших из глубин своих стойл на кипящую вокруг них людскую круговерть.

Состав воинов, попадавшихся на глаза, отличался, по мнению морпеха, некоторой пестротой. Как, впрочем, и их вооружение. На самом же Федоре новенький темно-синий кожаный панцирь с нашитыми поверх него металлическими пластинами сидел как влитой. Бедра почти до колен прикрывало некое подобие юбки из прочных кожаных ремней, способных противостоять рубящему удару, а ступни облегали сандалии на толстой подошве.

В общем, морпех оказался вооружен почти по-гречески. Панцирь, шлем с плюмажем и короткий меч. Все знакомо. Римляне, учившиеся всему у эллинских героев, носили похожие доспехи. Овальный щит с железным умбоном, похожий на скутум с закругленными краями, Софоникс разрешил оставить на корабле.

В лагере Ганнибала Федор повстречал множество тяжело вооруженных пехотинцев, носивших, в отличие от него, круглый щит, а на левом боку не короткий обоюдоострый меч, а более массивный, изящно изогнутый. Это было внушающее уважение оружие с длиной клинка примерно сантиметров пятьдесят. Некоторые из ливийских воинов, замеченных Федором при продвижении сквозь бурливший лагерь, прикрепляли к своим ножнам еще и короткий кинжал. Сам меч назывался фалькатой, как объяснил Софоникс, и являлся любимым оружием солдат Ганнибала.

У Федора с первого взгляда сложилось впечатление, что здесь, в лагере, собралось множество самых разных племен со всех концов света. Помимо примелькавшихся в Карфагене смуглолицых ливийцев, тут роились кельты, делившиеся на множество племен, а ближе к центру наперерез морпехам вдруг устремился отряд из чернокожих всадников-копьеносцев, не признававших, очевидно, ни седел, ни стремян. Тем не менее они лихо управлялись с конями лишь коленями и пятками, словно американские индейцы.

– Нумидийская конница, – пояснил удивленному Федору командир морпехов, державший его за новичка, ведь по весьма правдоподобной легенде, изложенной наварху, Чайка был иноземцем, лишь недавно получившим гражданство Карфагена за особые заслуги, – лучшие среди африканцев.

Как Ганнибал управлялся с таким разношерстным войском, Федор представлял с трудом. Правда, сразу чувствовалось, что молодой вождь позволял своим солдатам одеваться и даже вооружаться согласно собственным родовым традициям, не сильно докучая единообразием.

Морские пехотинцы вступили на форум, здесь также имевшийся, в тот момент, когда сквозь привычный шум лагеря прорвался рев горна. В центре главной площади лагеря возвышался выстроенный из тонких бревен помост, куда под восторженные крики солдат взошли три военачальника в дорогих доспехах. Вперед выступил высокий и смуглолицый финикиец без шлема.

– Кто это? – спросил у Софоникса Федор.

– Это Ганнибал, – дрогнувшим голосом ответил командир морпехов. – А рядом его братья – Гасдрубал и Магон.

– Как? – удивился Федор. – Тоже Магон?

Но Софоникс его уже не слышал. Восклицание Федора бесследно растворилось в реве кельтов, к тому же ударивших в щиты при виде командующих. Однако, едва молодой вождь Карфагена поднял руку, как все крики смолкли, и многотысячная толпа застыла, обратившись в слух.

– Сагунт взят! – объявил Ганнибал. – И за это я благодарю вас, мои храбрые воины!

Форум снова захлестнул восторженный рев тысяч глоток.

– Сегодня мы победили, – вновь заговорил Ганнибал, выждав, пока крики стихнут. – Но наша главная цель впереди. Мы должны уничтожить сильного врага, почти отнявшего у Карфагена море и желающего властвовать на всей суше. В наших владениях. В землях, что принадлежат нам по праву!

Ганнибал умолк, дав выплеснуть эмоции собравшимся по его приказу войскам, затем завершил свою короткую речь:

– Мы нанесем удар первыми. Завтра на рассвете армия Карфагена выступает в поход. Мы начинаем эту войну, чтобы победить и вернуть Карфагену власть над миром.

Он вскинул руку вверх и крикнул:

– Мы идем на Рим!

– На Ри-и-и-м!!! – колыхнулось в едином порыве море человеческих тел, вздевая к небу мечи и копья.

Карфаген атакует

Часть первая Путь Геракла

Глава первая Новые друзья

Мощная волна саданула в борт, заставив судно накрениться, и попутно обдала лицо стоявшего у поручней морского пехотинца холодными брызгами, заставив его вздрогнуть. Флагманская квинкерема[110] «Удар молнии» слегка завалилась набок, нырнув в яму меж двух больших волн, но быстро выровнялась, продолжая рассекать острым тараном беспокойное море у берегов Испании.

Федор Чайка оторвал взгляд от горизонта, на котором маячили римские суда, и перевел его на свой корабль. Ветер, наполняя прямоугольные паруса на мачтах, толкал квинкерему вперед. Кроме паруса, передняя мачта гордо несла на себе штандарт с изображением диска и полумесяца – символ Карфагена. На палубе, развернутые вполоборота в сторону врагов, стояли метательные машины. Корпус грандиозного корабля завершался массивной, но изящной кормой в виде загнутой вверх балки, напоминавшей морпеху хвост доисторического животного.

Квинкерема ходко шла под парусами, развивая скорость в несколько узлов. Порты для весел на всех пяти ярусах были надежно задраены кожаными пластырями, чтобы не набрать воды. Вдоль поручней, опоясавших весь корпус, виднелись закрепленные овальные щиты морских пехотинцев.

Гребцы, скрытые под палубой, отдыхали. Морпехи, готовые в любой момент вступить в бой, тоже. Хотя кое-кто бродил по палубе или, как Федор с двумя товарищами, располагался у ограждения, рассматривая потенциального противника. Корабли римлян шли параллельным курсом на приличном расстоянии от эскадры Карфагена.

Проводив одного из «римлян» взглядом, Федор Чайка поднял голову и прищурился на солнце, недавно миновавшее зенит. Неторопливо, с наслаждением, вдохнул полной грудью свежий ветер, гулявший над морскими волнами.

Уже третий день корабли карфагенян бороздили прибрежные воды Испании, следуя вдоль скалистых холмов и лишь изредка удаляясь в открытое море при появлении неприятеля в зоне видимости. Однако римляне, маячившие на горизонте, пока не стремились ввязываться в открытый бой, ограничиваясь разведкой, несмотря на то, что превосходили морское охранение выступившей в поход армии Ганнибала, как минимум, вдвое.

На охранение возлагалась задача не подпускать римских разведчиков к берегу до тех пор, пока армия Ганнибала не углубится в земли кельтов. Это была серьезная задача, учитывая тот факт, что небольшой флот состоял всего лишь из пятнадцати квинкерем и восьми триер. Их сопровождали еще три небольших суденышка, быстроходные биремы, предназначенные не столько для боя, сколько для организации связи между соединениями.

Конечно, они представляли не весь карфагенский флот, дюжина квадрирем и почти столько же триер оставались в Новом Карфагене для защиты штаба испанской армии, которой в отсутствии самого Ганнибала командовал его брат по имени Гасдрубал. Ожидались и подкрепления из столицы, где спешно достраивался новый флот. Но пока, к большому огорчению моряков, былая слава властелина морей все еще ускользала от Карфагена. Сейчас в западном Средиземноморье хозяйничали римляне, имевшие неоспоримо больше кораблей. Но, несмотря на это, они давно не рисковали вступать в открытые столкновения с более маневренными кораблями финикийцев, имевшими на борту хорошо обученные экипажи и опытных морпехов.

Да и повода пока не находилось – о том, что Ганнибал двинул свои войска на восток, сенаторы в Риме наверняка еще не знали, прошло слишком мало времени с момента падения Сагунта. Даже если в войске или поблизости от него находились римские шпионы – а римляне повсюду имели своих шпионов, – то еще нужно было передать эту информацию в столицу, а потом дождаться приказа из Рима. А без приказа сената ни один римлянин не мог вступить в войну. Субординация прежде всего. Эти порядки Федор успел хорошо изучить за несколько месяцев, проведенных по воле случая на римской службе, в морской пехоте Тарента. Туда его занесло после крушения во время шторма финикийского судна, шедшего из далекого Крыма.

Многочисленная армия Ганнибала, в отличие от римских вооруженных сил, уже имела приказ своего сената перейти в наступление, и четвертый день продвигалась в глубине прибрежной территории, скрываясь за скалами и стараясь выиграть время. Римляне не могли видеть ее с моря. А флот карфагенян должен был до последнего момента оставлять морскую разведку римлян в неведении.

Так, во всяком случае, новоиспеченному морпеху Карфагена объяснил Софоникс, командир его спейры, аналога римской манипулы. В отличие от немногословного Гнея Атилия, занимавшегося воспитанием Федора в римском мире, местный «центурион» не гнушался разговорами по душам со своими подчиненными, тем более что здесь во флоте служили только состоятельные граждане Карфагена и наемники из далеких земель. Многие знатного происхождения.

Впрочем, до панибратства не доходило. Софоникс держал всех морпехов в узде. И знатных, и не знатных. Он вообще показался Федору достаточно профессиональным командиром, четко определявшим, когда солдата нужно гнуть к ногтю, а когда поговорить с ним по душам, расположив к себе. Федор, похоже, не показался ему слишком глупым, а потому за неполные две недели службы отношения со своим командиром у морпеха сложились вполне нормальные.

Хотя до конца всех тонкостей Федор еще не изучил. Он не знал, например, как тут обстоит дело с подношениями и откупами от трудных работ, о которых постоянно приходилось думать на службе у римлян. Но до сих пор с него здесь никто не пытался «вытрясти» денег сверх меры, если не считать покупки обмундирования за свой счет.

От службы Федор не отлынивал, несмотря на то, что деньги у него теперь водились. Один тугой кошелек, наполненный мелкими серебряными монетами с чеканным изображением пегаса, хранился у казначея корабля в специальном крепком ящике, обитом железными листами. А второй кошелек с золотыми монетами, на которых красовался вездесущий слон и профиль Ганнибала, – у главного казначея, в Новом Карфагене. Там, где находилась походная казна всей испанской армии. Под охраной кельтов и африканцев брата вождя Гасдрубала.

Копать траншеи морпеха пока никто не заставлял. Лагерь ставить тоже – до выхода в море они обитали во вместительных и по-походному комфортных бараках уже отстроенного лагеря на побережье недалеко от Сагунта. Этот испанский город, чьи жители выразили желание перейти на сторону римлян, был недавно сожжен Ганнибалом. Прочие же «прелести» походной жизни – тренировки, марш-броски по прибрежным скалам, отработка абордажа и битвы на мечах – являлись нормальной службой, уже вполне привычной для Федора после прохождения «курса молодого бойца» в составе четвертого легиона Тарента, морского союзника Рима, где он пребывал несколько последних месяцев, пока не сбежал и не оказался по воле судьбы здесь, среди солдат Карфагена.

За время своей недолгой службы Федор уже сошелся с двумя солдатами-финикийцами. Оба сейчас стояли рядом с Федором, наблюдая за морем. Сам Чайка, как и его друзья, был облачен в кожаный панцирь темно-синего цвета с нашитыми поверх него металлическими пластинами. Верхнюю часть бедер защищало подобие юбки из кожаных ремней, а ступни уютно устроились в сандалиях на очень толстой подошве. Федор мог спокойно наступить на металлический гвоздь, не беспокоясь о том, что повредит стопу.

Вооружение морпехов состояло из короткого меча и крепкого овального щита синего цвета с железным умбоном. Имелся также и дротик для метания, находившийся сейчас в арсенале под верхней палубой. Щит же крепился на поручне в десяти шагах от мирно беседовавших приятелей. Каждый морпех на квинкереме «Удар молнии» знал, где висит его щит, и в случае внезапной атаки мог подхватить его одним заученным движением. Софоникс всего за неделю выдрессировал своих солдат так, что любой мог отыскать свое вооружение с закрытыми глазами.

Один из стоявших рядом финикийцев, такой же новобранец, как и Федор, был сыном купца средней руки и происходил родом из соседнего с Карфагеном богатого города Керкуана. Его отец в последние годы занимался поставкой для армии Карфагена коней из жаркой Нумидии и нажил на этом неплохие барыши. Он хотел, чтобы сын продолжил его дело, но парня потянуло на романтику армейской службы. Сказались гены. Ведь и его отец, и его дед перед тем, как осесть на берегу, всю свою молодость провели на кораблях купцов-мореплавателей, проникавших в неведомое. Туда, откуда возвращались далеко не все. И когда в Керкуане вновь стали раздаваться голоса вербовщиков, он долго не раздумывал.

Звали парня Урбал. На вид он был чуть старше Федора, лет двадцати пяти. Невысокий, широкий в плечах. Черноволосый, как все финикийцы, с узким лицом. Знал толк в лошадях и торговле, но совсем не походил на человека, думающего только о барышах. Урбал, как выяснилось, много читал и знал о путешествиях своих предков. Из-за любви к чтению, обнаружившейся совершенно случайно, они и сошлись.

У них с Федором всегда находились темы для разговора. От него любознательный Чайка, бывший сержант морской пехоты России, по воле рока перенесшийся в этот мир из двадцать первого века вместе со своим сослуживцем Лехой Лариным, многое узнал о тех временах, что предшествовали его появлению. Сын торговца конями из Керкуана, как выяснилось, успевал не только торговать, часто выезжая вместе с отцом в соседнюю Нумидию, но и проводить дни напролет в библиотеках, коих здесь существовало достаточно. Как в самом Керкуане, так и в столице.

– Слушай, Урбал, – спросил его как-то раз Федор, когда они, закончив тяжелейший марш-бросок и сложив на теплые камни оружие, с разрешения Софоникса переводили дух на скалистом берегу, разглядывая спокойную гладь моря, – у вас ведь много было всяких мореплавателей, расскажи о ком-нибудь из великих.

Урбал, как и все солдаты спейры, знал, что Федор не местный, а прибыл из далеких северных земель, поэтому его слова «у вас» не вызвали особого удивления. Хотя Федор недавно сам стал гражданином Карфагена.

– Да, ты прав Чайкаа, – ответил Урбал, произнося имя Федора немного нараспев. Но здесь все так делали, и морпех уже привык, – наши предки совершили множество экспедиций. Гимилькон во время одного из плаваний добрался до Бретани и даже побывал в землях северных кельтов. Но, возможно, самое великое свершение – это путешествие Ганнона Мореплавателя к берегам Западной Африки.

– Расскажи, – попросил Федор, оглядываясь на Софоникса, совсем не торопившегося прервать затянувшийся отдых морпехов и наслаждавшегося безмятежностью моря в одиночестве, – я интересуюсь.

И сын торговца конями с удовольствием начал свое повествование. Он по праву считался здесь лучшим рассказчиком. Поэтому, заслышав его голос, поближе подтянулись еще несколько бойцов, желавших послушать о славных путешествиях предков.

– Однажды Ганнон Мореплаватель решил узнать, что находится за пределами Мелькартовых столбов, и раздвинуть еще шире границы Карфагена.

Сделав такое заявление, Урбал замолчал, оглядывая собравшихся вокруг него морских пехотинцев. Все, затаив дыхание, слушали, ожидая, что будет дальше.

– Нашлось немало купцов, желавших вместе с ним совершить это плавание и посмотреть на неизвестные земли, – продолжил Урбал. – На его зов откликнулось почти тридцать тысяч человек. Они принесли жертву Баал-Хамону, погрузились на шестьдесят квинкерем и отправились в дальний путь.

– И что с ними случилось? – спросил один из солдат.

– Оставив Мелькартовы столбы позади, они повернули на юг и долго плыли вдоль побережья, исследуя новые земли, – ответил Урбал. – Эти места так поражали путешественников своим великолепием, что многие сходили на берег, чтобы основать там новое поселение.

– А что, – уточнил Федор, – африканские аборигены, то есть местные жители, всегда встречали их мирно? Хлеб-соль, баня, блины с икрой и все такое?

– Я тебя не совсем понял, – поразмыслив немного над словами странного сослуживца, заявил Урбал. – Ведь они пришли торговать, а этот язык понимают все.

– И никто не выступал против поселенцев? – не унимался Федор.

– Карфагеняне умеют договариваться, – улыбнулся Урбал, но справедливости ради добавил: – Конечно, не все местные жители оказались мирными. Иногда происходили стычки. Но ведь финикийцы приплыли на квинкеремах, а эти корабли умеют не только волны рассекать, ты же сам знаешь.

– Знаю, – согласился Федор, вспомнив о метательных машинах, установленных на палубе. – Если надо, они в состоянии утихомирить любого нерадушного аборигена. Торговля – дело тонкое.

– Ганнон Мореплаватель провел в этом путешествии несколько лет, – продолжал Урбал, – и доплыл до большого залива с огромным островом в самом сердце жаркого континента.

Федор не удержался, попросив Урбала нарисовать ему примерную карту этого пути. Урбал не заставил себя долго ждать – он являлся большим знатоком карт. Вынув кинжал из ножен, новобранец начертил на сухой земле между камнями довольно точные контуры Африки, поставив крестик где-то в районе знакомого Федору из прошлой жизни Камеруна. Получалось, что купцы действительно обогнули половину черного континента, основав там массу городов и населив их финикийцами.

– Нормально сплавали, – подтвердил Федор, отрываясь от рисунка на земле.

Урбал справедливо считал, что память о таких великих людях, как Ганнон Мореплаватель, переживет века. Федор не спорил, ему даже кое-что припомнилось из прочитанных в прошлой жизни стихов Гумилева, поминавшего добрым словом одного из финикийских мореплавателей. Возможно, того самого.

– Это ты о каком Ганноне рассказываешь? – вмешался в разговор Федора и Урбала сидевший рядом здоровяк, который, воспользовавшись минуткой отдыха, чистил свои кинжалы и краем уха слушал рассказ. Кинжалов было целых три, и этот морпех, казалось, с ними никогда не расставался.

– Это не он сначала всыпал мавританцам, а потом решил сэкономить на жалованье наемников и недоплатил им? – поинтересовался здоровяк. – Наемники – народ горячий. Это ты сам знаешь. Им, попробуй, недоплати. Недолго думая, взялись за оружие, пожгли полстраны и даже осадили Карфаген.

Высказавшись, здоровяк наконец оторвался от чистки кинжалов и посмотрел прямо в глаза Урбалу, добавив для солидности:

– Хоть это и случилось двадцать лет назад, у нас в Утике об этом еще помнят.

– Нет, – отрицательно мотнул головой Урбал. – Тот Ганнон, что был великим мореплавателем, давно умер. А этот… – Урбал осмотрелся по сторонам и произнес, понизив голос: – Осел, да накажет его Баал-Хамон, еще жив. Он сенатор, богат и процветает. Хотя по всему видно, что упрям и глуп. Говорят, этот Ганнон раньше ненавидел Гамилькара Барка, отца Ганнибала. А с тех пор, как тот погиб, ненавидит нашего вождя и вообще все его семейство.

– А мне плевать, кого он там ненавидит, этот Ганнон, – заявил воин, рассматривая лезвие блестевшего на солнце кинжала. – Ганнибал отличный вождь, он победил многих, солдаты ему верят, и я тоже пойду за ним до конца. Что бы там ни мутил этот Ганнон, который не мореплаватель.

Федор уже привык к тому, что местная знать не баловала своих подданных обилием имен. Впрочем, как и римская. А потому люди здесь различались в основном по прозвищам, дававшимся им друзьями или недругами за какую-либо черту характера или внешности. Барка, например, на финикийском означало «Молния». Из множества известных Федору римлян, включая уже умерших и еще не народившихся, – он когда-то узнал о них из книг, прочитанных еще в прошлой жизни, – морпех, прежде всего припомнил Цицерона, прозвище которого в переводе означало «Горох». Сенатор Катон звался так, потому что слыл «Ловким», ну а Брут вообще означало «Туповатый». Не очень лестная кличка, но правдивая. «Так что ты не прав, „кислый помидор“», – вспомнился Федору анекдот из прежней жизни, уже подернутой пеленой забвения и давно казавшейся ему сном.

Солдата, что прибыл во флот из соседней с Карфагеном Утики и не разбирался в запутанной истории с Ганнонами, звали Летис. Этот здоровенный и слегка грубоватый парень вымахал почти на голову выше Федора. Летис был третьим сыном богатого ремесленника, владельца гончарной мастерской, тоже не захотевшим просиживать штаны в лавке отца. Вместо этого он решил попытать счастья на военной службе. Благо его старшие братья не отходили от гончарного круга и постоянно подменяли в лавке главу семьи.

В отличие от Урбала, морпех Летис читать особенно не любил, зато не расставался с мечом, а в свободное время тренировался метать кинжалы. Делал он это, надо сказать, превосходно. С вдохновением. Даже Федор, прошедший школу российской морской пехоты, был удивлен, увидев впервые, как это делает простой гончар из Утики, только вчера попавший во флот. Его профессиональная гордость оказалась уязвлена.

Однажды, с разрешения Софоникса, они решили повеселить сослуживцев и устроили состязания прямо на палубе плывущего корабля, метая кинжалы в нарисованную мишень на раскачивавшейся мачте с расстояния в двадцать шагов. Победил, к удивлению экс-сержанта, уверенного в своем превосходстве, здоровяк Летис.

Техники ему, на взгляд Федора, не хватало, но крепыш компенсировал ее скоростью и убийственной точностью броска. Его рука разгибалась за долю секунды и выбрасывала пружинящим движением довольно тяжелый клинок точно в цель. Изящества японских ниндзя Летису, конечно, недоставало. Но для того, кому брошенный кинжал вопьется в шею быстрее, чем тот успеет схватиться за оружие, это роли не играло. Раз – и ты уже в царстве мертвых. Переживать больше не о чем.

Отсчитав под общий хохот победителю пару мелких серебряных монет с изображением пегаса, Федор немного поговорил с ним о жизни, познакомился. В общем, с Летисом они сошлись на почве любви к оружию и спортивным тренировкам.

И Летис, и Урбал слыли людьми не бедными, но, выяснив, по чьей протекции Федор попал во флот, стали уважать его в два раза сильнее. Хотя Летис сначала сомневался, о каком именно Магоне идет речь, но Урбал доходчиво объяснил ему, что как раз о том самом сенаторе, одном из совета судий, или, как его называли в народе, «совета ста четырех». Именно этому совету, а не сенату и не народному собранию, на деле принадлежала вся власть в обширной республике финикийцев.

Узнав об этом, Федор испытал странное чувство. До сих пор он считал, что Магон – богатый купец и сенатор, но понятия не имел, насколько высокого полета птицу ему удалось спасти от стрел грозных скифов. За такой поступок его могли бы сразу сделать генералом или хотя бы начальником морских пехотинцев.

Но, поразмыслив о своей судьбе в свете новых знаний, Федор решил, что все случилось правильно. Магон не назначил его генералом, хотя являлся одним из тех, кто выбирал главнокомандующего армией Карфагена. Сенатор Магон не первый год находился у высшей власти, безусловно зная все ее нюансы, и неплохо разбирался в людях. Иначе и быть не могло. Он наверняка рассуждал так: Федор, конечно, молодец, но еще слишком молод и не знает местной жизни. Ведь беглый римский морпех пробыл в Карфагене немногим более месяца. Ему еще только предстояло показать себя, а для этого совсем неплохо изучить жизнь республики с самых низов. Например, начиная с места рядового солдата.

Впрочем, Федору Чайке было грех жаловаться. Его ведь не предали, не обманули и не продали в рабство, когда он под видом римского гражданина прибыл во враждебный Риму Карфаген, где его считали утонувшим. Но сенатор добро помнил. А службу в армии Федор выбрал сам, после долгих раздумий. Его никто не принуждал. Да и служить пошел туда уже не безродным иностранцем, а полноправным гражданином Карфагена. И не бедным, надо заметить, гражданином.

За свое спасение Магон подарил ему обставленный мебелью дом в огромном предместье столицы под названием Мегара. Дом, по меркам местных богачей, был небольшим – всего лишь трехэтажным, окруженным садом строением. Вокруг жили купцы среднего достатка и знатные воины. К дому также прилагались три смуглолицых охранника, исполнявших роль слуг, одна кухарка и нумидийская рабыня для развлечений.

Кроме своего дома в Карфагене Федору отошло небольшое деревенское имение, где, кроме многочисленных огородов, росли пятнадцать плодоносящих оливковых деревьев. Обрабатывали все это сельское хозяйство десять рабов под надзором управляющего, подобранного ему Акиром, приказчиком и правой рукой Магона.

Так что, рядовой морпех карфагенского флота Федор Чайка, конечно, еще не стал генералом, но уже являлся законным владельцем дома, имения и массы людей. Проще говоря, рабовладельцем. И это, не считая кошелька с золотом на прощанье. Как относиться ко всему свалившемуся на него, словно с неба, богатству, Федор еще так до конца и не осознал. А насчет карьеры тоже сильно не беспокоился – даже после всех этих подарков путь в дом сенатора ему не был заказан.

Скоро ветер на море начал стихать.

– Смотрите, – заметил вдруг Урбал, отрывая стоявшего рядом Федора от приятных воспоминаний, – римляне поворачивают к берегу. Неужели что-то заметили?

Федор повернул голову сначала в сторону приближавшейся римской эскадры, а затем, прищурившись, посмотрел на берег, мимолетом пожалев, что когда-то продал свой, случайно захваченный из «старого мира» бинокль Магону. Правда, за десять золотых «слонов». Но и без бинокля он увидел, что на одном из горных перевалов, находящихся у самого берега, блестят доспехи, и солнце играет на копьях солдат армии Ганнибала, золотой змейкой перетекавших из одной долины в другую. Похоже, римлян тоже заинтересовали эти блики, и они решились приблизиться к берегу, рискуя нарушить шаткое перемирие.

Морпехи, заметив перестроения врага, загомонили. Но тотчас над палубой разнесся звук горна, означавший боевую готовность.

– Пехотинцы! – крикнул Софоникс. – Римляне приближаются. Разобрать оружие и щиты! Построиться по спейрам вдоль бортов!

Огромный военный корабль ожил и стал готовиться к битве. По палубе зашуршали кожаные подошвы башмаков. Прислуга баллист зарядила орудия каменными ядрами. Расстояние между кораблями финикийцев и римской эскадрой постепенно сокращалось.

Глава вторая У берегов Испании

Судя по маневрам, римляне вознамерились подойти к самому берегу во что бы то ни стало. А может быть, и высадить десант, чтобы попытаться остановить продвижение армии финикийцев. Они отлично понимали, что в этом случае боя не избежать, но больше и не стремились к этому. Римляне на ходу перестроились в две линии, первая из которых состояла из десяти квинкерем. А вторая, насколько мог рассмотреть Федор со своего места в ряду морпехов у борта, примерно из двадцати. И это, не считая еще дюжины триер, маячивших отдельной группой на левом фланге.

Римляне почти вдвое превосходили противника. Тем не менее флотоводец Адонисл, командовавший морским охранением карфагенян, решил дать бой. Десять его квинкерем, развернувшись в линию, устремились навстречу римлянам. Остальные пять массивных кораблей и восемь быстроходных триер сформировали вторую линию, которой отводилась роль резерва. Флагманский корабль «Удар молнии» с Адонислом на борту тоже находился среди них. Но Федор был уверен, что резерв не долго останется без дела – слишком не равны силы. Связные биремы, лишившись одной, немедленно отправленной Адонислом с сообщением к берегу, тоже шли рядом.

Тем временем ветер почти стих, а корабли первых линий начали сближение. И тотчас с ними, прямо на глазах Федора, начали происходить метаморфозы. Исчезли сначала паруса, а затем и обе мачты, снятые проворными матросами и аккуратно уложенные на палубе. После этого все квинкеремы карфагенян разом уменьшились в размерах почти вдвое, и Чайка увидел, как вдоль бортов забегали моряки, накидывая на ограждения шкуры, словно развешивая белье. По палубе, между метательных орудий, они тоже разбросали немало таких шкур, обильно полив все это забортной водой.

– А это еще зачем? – удивился Федор и подтолкнул стоявшего рядом Урбала.

За время службы Риму, о которой его новые соратники ничего не ведали, он ни разу не видел ничего подобного. Как убираются съемные мачты, видел – так всегда делали перед боем, когда использовались только весла. Но вот прием карфагенян с мокрыми шкурами оказался для него в новинку.

– Защищаются от горшков с зажигательной смесью, – пояснил всезнающий Урбал.

Затем послышались звуки горнов и свистки, означавшие, что в дело вступают гребцы. Тотчас в бортах открылись порты, и в воду погрузились длинные весла, окрашенные в черный цвет. Все пять рядов, включая нижний. Римляне также перевели свои корабли на гребной ход.

– Ну, сейчас мы им покажем, – заявил Летис, в нетерпении сжимая меч. Он тоже стоял рядом с Чайкой. – Наши корабли быстроходнее. И маневрируют лучше.

– Это так, – кивнул Федор, – но их больше.

Морпех, внимательно вглядывавшийся в корабли римлян, рассмотрел среди квинкерем противника большое количество судов с «воронами» на носу – абордажными мостиками, увенчанными острым крюком. Он не знал, приходилось ли карфагенянам испытывать на себе это «секретное оружие» римлян и знакомы ли с ним местные капитаны. Оказалось, хорошо знакомы. И довольно давно. Федор осмелился задать этот вопрос находившемуся поблизости Софониксу, указав рукой на массивные сооружения, венчавшие носы римских квинкерем.

– Видели, – ничуть не обиделся Софоникс на проявленную подчиненным бдительность, – опасная штука. Немало наших кораблей римляне с ее помощью в прошлой войне потопили. Но ничего, у нас теперь тоже есть кое-что в запасе.

Тем временем первые линии эскадр, подойдя на расстояние выстрела баллисты, начали артиллерийскую дуэль. Послышались звуки горнов, и с обеих сторон в небо взметнулись десятки ядер. Большинство из них цели достигли. Это Федор понял по грохоту проламываемых досок и воплям, доносившимся даже сюда. Вторую линию карфагенян отделяло от первой всего метров триста. Несколько солдат с борта ближайшей к ним квинкеремы упало за борт. Тут же вторая волна ядер накрыла корабли. А потом и третья.

Бой разгорался. Прислуга баллист – баллистарии, как их называли римляне, – на нескольких кораблях сменили боеприпасы и в небо взметнулись огненные шары. Оставив за собой в небе черный дымовой след, горшки посыпались на палубы кораблей. Но римляне горели «охотнее», чем суда карфагенян. Видно, мокрые шкуры неплохо выполняли свою задачу.

Спустя двадцать минут обстрела зажигательными снарядами, три квинкеремы из первой линии римлян заполыхали, словно подожженные бензовозы, и попытались выйти из боя. Один объятый пламенем корабль, на полном ходу даже протаранил соседнюю квинкерему. Раздался страшный треск, когда его ростр пробил ее борт ниже ватерлинии, обломав заодно и все весла. В довершение закрепленный вертикально на специальных приспособлениях абордажный мостик, тоже объятый пламенем, от удара сорвался и рухнул на палубу второго корабля, намертво связав оба судна. Потеряв ход, римляне так и остались дрейфовать сцепленные вместе. А скоро пожар перекинулся с пылающего корабля на соседний. По его палубе замельтешили обезумевшие матросы, отчаянно пытаясь потушить разбушевавшийся огонь, но время оказалось упущено. Многие прыгали в воду и плыли назад к римским кораблям.

– Ты это видел! – толкнул Летис в бок Федора. – А ты говорил – «их больше»! Сейчас мы их всех отправим в царство мертвых.

Мастерства финикийцам, действительно, было не занимать. Еще не достигнув строя римлян, они сумели нанести противнику значительный урон. Пять кораблей первой линии получили повреждения. Строй атакующих смешался. Карфагеняне же потеряли пока лишь одну квинкерему, чья команда увела ее в сторону, пытаясь бороться с пламенем. Остальные, хоть и испытали на себе обстрел ядрами баллист и горшками с зажигательной смесью, получили незначительный урон. Они продолжали бой и скоро, прекратив обстрел, сошлись с противником для абордажного боя.

Так думал Федор, но, вероятно, не капитаны карфагенских квинкерем, стремившихся уничтожить противника без помощи морской пехоты. Они прекрасно знали о неплохой подготовке римских солдат и не желали предоставлять им возможность выиграть бой на море за счет сил абордажных команд, хотя сами несли на борту достаточно умелых бойцов. Рукопашную схватку, в отличие от римлян, они рассматривали как последнее средство, ведь у них имелись и другие. И когда метательные орудия сделали свое дело и карфагеняне получили тактическое превосходство над первой линией противника, они прибегли к излюбленной тактике проплыва и тарана.

Сразу две квинкеремы с разных сторон ринулись навстречу одной римской, оторвавшейся от своего смятого строя. И хотя римляне отлично видели атаку, они до последнего момента не знали, как среагировать, ведь их атаковало сразу два корабля. Разогнавшись до большой скорости, обе квинкеремы подошли под углом к римскому судну – на мгновение Федору даже показалось, что они идут к разным кораблям, – совершили молниеносный поворот и, убрав весла, прошлись в нескольких метрах от борта ошарашенных римлян. Капитан атакованного корабля, видимо, ожидал таранного удара, но его не последовало. Зато он потерял все весла, разлетевшиеся в щепки, и опоздал с применением «ворона». Незадолго до того, как его хищный крюк устремился вниз, карфагенская квинкерема, немного отклонилась в сторону и успела уйти на приличное расстояние. Этого хватило – «ворон» лишь царапнул по борту, обрушив часть ограждения, но больших разрушений не причинил и, более того, сам рухнул в воду, вырвав часть собственной палубы.

– Ты гляди! – не унимался Летис. – Вот молодцы! Ну, теперь ему конец.

Римский корабль, действительно, ждала незавидная участь. Лишенный хода и абордажного мостика он стал легкой добычей третьей карфагенской квинкеремы, вспарывавшей волны следом за первыми. Сделав изящный поворот, она протаранила его высокий борт, несмотря на яростный обстрел из римских баллист. Но это был жест отчаяния. В момент контакта раздался страшный треск, и уже израненное судно окончательно потеряло шансы на спасение. После того, как карфагеняне дали «задний ход», расцепившись со своей жертвой, и римская квинкерема сползла с тарана, в открывшуюся пробоину хлынула вода. Корабль быстро накренился на бок, и все, кто находился на палубе и кто еще не упал за борт, посыпались в море вместе с метательными орудиями.

Но в сотне метров от этой схватки римлянам удалось все же зацепить «воронами» два корабля противника, на которые тотчас же ринулась морская пехота. Там завязался ожесточенный абордажный бой. С обеих сторон до последнего момента в упор «работали» баллисты, пока еще не захваченные неприятелем, превращая солдат атакующей стороны в кровавое месиво. Но у римлян была еще и башня, с которой они вели огонь из стрелометов по бойцам противника. На одном из кораблей озлобленные разгромом первой линии римляне скоро взяли верх. Но вот наблюдая за другой схваткой, Федор увидел еще один поразивший его маневр.

К сцепленным с помощью «ворона» кораблям, где шла кровавая бойня, приблизилась карфагенская квинкерема. Еще до ее подхода морпехам финикийцев удалось изгнать неприятеля со своей палубы и почти разрубить абордажный мостик. Второй корабль на большой скорости скользнул мимо римлян со свободного борта и на ходу с кормы зацепил его длинной балкой с большим крюком. Балка сверкнула на солнце матовым боком, и Федору показалось, что она вся состоит из металла. Благодаря быстроте перемещения карфагенянам удалось оторвать борт нападающих от борта своих соратников и сдвинуть с места римский корабль с изумленным экипажем, оттащив его на свободную воду. Чем тут же воспользовалась еще одна финикийская квинкерема, с ходу протаранившая борт вражеского судна, всего пять минут назад предвкушавшего победу.

Наблюдая за очередным унижением воинов Рима, Федор посмотрел на Софоникса – тот довольно улыбался. «Видимо, это и есть тот секретный маневр, – подумал Федор. – Похоже, финикийцы держали его про запас для того, чтобы нейтрализовать абордажные мостики противника. Хитро[111]». Ему понравились слаженные действия моряков, превративших атаку гордых римлян в неожиданный и полный разгром их первой линии.

Но после вскружившего голову успеха наступило протрезвление от хмеля легкой победы. Разметав напавшие на них корабли, карфагеняне, словно вырвавшиеся на простор морские хищники, настолько увлеклись атакой, что позабыли об осторожности. Пока они вели бой с первой линией противника, корабли находившейся за ней второй, вдвое превышавшие по численности зачинщиков, раздвинули фронт и почти охватили финикийцев полукольцом. И теперь вся эскадра Адонисла находилась под угрозой окружения.

С левого фланга к ним спешила быстроходная флотилия римских триер. Справа заходили многочисленные квинкеремы противника. Еще немного, и они могли полностью замкнуть кольцо. Флотоводец отреагировал так быстро, насколько это представлялось возможным в возникшей ситуации. Сначала он отослал оставшиеся суда связи по двум разным маршрутам. Одно снова ушло к берегу, где виднелись аванпосты армии Ганнибала, уже не таившиеся и наблюдавшие за схваткой с римскими кораблями. А другое на большой скорости заскользило вдоль берега на юг, в сторону Сагунта и Нового Карфагена, неся весть о случившемся. Бой еще не был проигран, квинкеремы финикийцев еще в азарте добивали разрозненного противника в центре, но ситуация менялась с каждой минутой.

– Кораблям первой линии отойти к берегу! – приказал Адонисл, и тотчас над водой разнесся пронзительный рев горна.

Получив сигнал, пять целехоньких квинкерем финикийцев, сделав быстрый разворот, устремились ко второй линии своих кораблей, за которой виднелась недалекая полоска прибоя. Им вслед полетели ядра и горшки с зажигательной смесью. Один из кораблей загорелся, потерял ход и скоро был протаранен настигшей его квинкеремой противника. Другие римские суда отсекли увлекшиеся атакой корабли финикийцев от второй линии. Поняв, что уйти без схватки не удается, те приняли бой, вспыхнувший с новой силой.

– Атаковать флотилию триер противника! – отдал новый приказ Адонисл.

И все восемь карфагенских триер устремились навстречу римлянам. Трем квинкеремам из второй линии Адонисл приказал атаковать самый край правого фланга. А сам, вместе с оставшейся квинкеремой, решил отойти ближе к берегу и напасть на прорвавшие левый фланг корабли. Римляне явно собирались высадить десант и рвались к галечной отмели. Они успешно связали на втором этапе боя почти все суда неприятеля, заманив их в ловушку. И, похоже, решив, что их участь предопределена, не обращая больше внимания на оставшийся финикийский флот, устремились к берегу.

– Не успеем, – спокойно и как-то даже отстраненно заметил вслух Федор, наблюдая, как пять римских квинкерем, обойдя зону схватки триер, отрезают их от берега. Но Картал, капитан квинкеремы «Удар молнии», и не помышлял о бегстве. Напротив, повинуясь приказу находившегося здесь же командующего, он направил таран своей квинкеремы на корпус ближайшего римского судна. То же самое сделал и капитан второй квинкеремы.

Берег приближался, но римляне оказались проворнее. Морпехи Карфагена буравили недобрыми взглядами корабли противника, на палубах которых уже можно было рассмотреть легионеров. Заметив атаку сзади, две ближайшие квинкеремы римлян стали совершать маневр отсечения финикийцев, чтобы оставшиеся корабли спокойно достигли берега, но делали это не слишком быстро. «Удар молнии» настиг одну из них раньше, чем та успела полностью развернуться, и врезался в ее кормовую часть.

Корабль, мчавшийся на всех веслах, вдруг резко остановился на месте. От столкновения двух массивных корпусов многие морпехи Карфагена пошатнулись, а некоторые даже попадали на палубу. Федор, к счастью, удержался, схватившись за ограждение. Зато римляне десятками посыпались в море с палубы своего корабля.

Удар достиг цели. Тупое острие тарана проделало огромную пробоину в борту римской квинкеремы. Раздался свисток для гребцов, и «Удар молнии», поразив врага, быстро дал «задний ход», высвобождая свой таран. И все же римляне были еще далеки от уничтожения. С палубы тонущего корабля, пока он неторопливо кренился, несколько раз огрызнулись баллисты – рядом раздались крики и стоны. В двух шагах от Федора упало несколько обезображенных тел. Прямое попадание каменного ядра – жуткое зрелище. От человека, даже прикрытого доспехом, остается мешок окровавленных костей, если он вообще не разорван на части.

– Приготовиться к бою! – разнеслась команда над головами морпехов.

Обернувшись на шум, Федор увидел, что второй финикийский корабль тоже успешно протаранил римскую квинкерему. Но тут их самих атаковал поспешивший на помощь своим «римлянин».

Тарана избежать не удалось. Их застали врасплох. Но капитан Картал все же успел немного изменить положение корпуса, и удар пришелся вскользь. Ростр римской квинкеремы со скрипом и грохотом пробороздил борт карфагенян, соскользнув в сторону. К счастью, пробоины удалось избежать. Федор впервые убедился, что металлическая броня из пластин, опоясывавшая квинкерему карфагенян ниже ватерлинии, сделана не зря. Зато от удара сорвалась со своих креплений на корме и упала в воду шлюпка. Тут же Федор убедился и в другом: наличие «ворона» в ближнем бою – это преимущество. Неудачно протаранив борт противника своим ростром, удивленные римляне на этот раз не растерялись и тут же применили абордажный мостик, с грохотом рухнувший на палубу «Удара молнии», намертво сцепив две квинкеремы. Благо они уже встали борт к борту. И на палубу финикийского судна тотчас ринулись римские пехотинцы.

В первую секунду Федор решил, что у него «дежа вю». Всего несколько месяцев назад он сам точно так же, правда, в тренировочных схватках, прыгал на борт корабля противника, облаченный в римские доспехи и крепко сжимая скутум. И вот теперь на него набегали те же римские солдаты, с которыми он сам ходил в атаку плечом к плечу. Только сейчас, подняв меч и прикрывшись щитом, облаченный в доспехи другого цвета, Федор стоял в линии спейры морпехов Карфагена и сверлил взглядом римлян, ожидая увидеть среди них своих бывших товарищей по оружию.

Но не увидел. Первый римлянин, бросившийся на него с мечом, оказался ему незнаком. Как ни странно, это успокоило. Будь это сослуживец Квинт, которому он некогда спас жизнь, или сам центурион Гней, то Федор, возможно, немного замешкался бы, прежде чем убить своего противника. Но теперь он мгновенно перешел в состояние боевой машины и, приняв удар на щит, нанес ответный в область живота. Меч с треском вспорол кожаный панцирь легионера, рассекая внутренности. Римлянин пошатнулся, упал на колени и, выронив оружие, уткнулся лицом в палубу. Федор снова принял боевую стойку, бросив короткий взгляд в сторону. Их линия держалась, отбив первую атаку римлян, но те тут же предприняли новую.

На правом фланге нападавших размахивал мечом и орал на своих легионеров здоровяк со щербатым лицом в шлеме с поперечным «ирокезом» – римский центурион. Софоникс заприметил его и, крикнув «В атаку!» вместо привычного для уха «Держать строй!», увлек за собой морпехов Карфагена, напав на римского центуриона первым.

Успев заметить, что невдалеке вторая квинкерема финикийцев тоже сцепилась с римской, а триеры ведут успешный бой с превосходящими силами противника, Федор вместе с товарищами бросился вперед. Две линии солдат – коричнево-алая римская и темно-синяя карфагенская – сшиблись у кормы квинкеремы и стали давить друг друга щитами. С носа на корабль финикийцев проникла вторая манипула римских воинов, предварительно связав борта абордажными крюками, – чтобы не растащили.

«Поумнели, сволочи», – с раздражением отметил Федор, отталкивая щитом своего противника, и слегка присев, рубанул его по выставленной чуть вперед левой ноге. Раздался звон – римлянина спасли поножи – металлический щиток, прикрывавший ногу ниже колена. Зато, получив удар по ногам, легионер слегка опустил и отвел в сторону щит. Увидев это, Федор распрямился, сделал выпад вперед и угодил в бок противника, слегка разрубив панцирь. Римлянин отпрыгнул назад, словно ужаленный, снова закрылся.

В пылу схватки Чайка успел рассмотреть по уже знакомым ему признакам, что против них бьются бывалые морпехи из «принципов» – уже послуживших солдат, а не молодые «гастаты». И Федор на себе ощутил, что противник ему попался крепкий. Но выбирать не приходилось («хороший римлянин – мертвый римлянин!») – и он снова бросился на врага. Они рубили друг друга в исступлении еще несколько минут, позабыв обо всех вокруг, и за это время измочалили в конец свои щиты. Отбросив их, сжали покрепче мечи.

Встав в прочную стойку, Федор выжидал, прищурившись на солнце, и римлянин бросился на него первым. Морпех ушел от рубящего, направленного в голову удара, присел и нанес удар в пах. А когда тот достиг цели, добил согнувшегося, но продолжавшего двигаться по инерции противника ударом меча по шее, отрубив ему голову. Когда обезглавленный римлянин рухнул на палубу, Федор поднял меч повыше и осмотрелся по сторонам.

Их атака нанесла римлянам большой урон. На корме легионеры были почти уничтожены и отброшены к мостику. Софоникс зарубил центуриона. Но вот на носу квинкеремы римляне побеждали, выкосив почти всю вторую спейру морпехов Карфагена. Им активно помогали «огнем» из двух «Скорпионов» стрелки римлян, засевшие на башне своего корабля, откуда они видели всю схватку, как на ладони. Римлянам удалось поразить из своих мощных стрелометов уже не меньше десятка финикийцев, беззащитных перед ударом крепкой стрелы длиной чуть меньше метра.

«Эх, жаль, гранат нет, – расстроился Федор, вспомнив службу в морской пехоте двадцать первого века, – один бросок – и нет башни. А еще лучше гранатомет бы…» Но гранаты, естественно, остались в прошлой жизни, а тем более гранатомет, зато в руках был меч. Приходилось воевать тем, что есть.

Рядом сражался Урбал. И неплохо сражался для сына торговца лошадьми. Он отправил на тот свет уже трех римлян, а четвертый только что напоролся на его меч, придавив своей тушей. Урбал поднатужился и скинул мертвого римлянина с себя, испачкавшись в его крови. Затем встал на грудь поверженного легионера ногой и выдернул свой застрявший меч.

Летис, словно легендарный герой древнегреческих мифов, наносил размашистые удары своим врагам. Сразу трем легионерам. Причем ни один не успевал приблизиться к нему больше, чем на пару метров, прежде чем получал новый удар и едва успевал прикрыться щитом. Присмотревшись, Федор решил, что Летис скорее напоминает своими повадками разъяренного кельта, и римляне, судя по всему, думали так же. К противникам Летиса добавилось еще двое, и Федор решил прийти ему на помощь, но пока он подбирался, финикиец успел убить двоих. Федор уложил еще одного, а подскочивший Урбал третьего. С оставшимся Летис разделался сам.

Расчистив часть кормы от римлян, три финикийца оказались на открытом пространстве и сразу привлекли внимание стрелков с башни.

– Берегись! – крикнул Федор, заметив направленные на них жала сразу двух «Скорпионов» и отпрыгивая в сторону. Летис с Урбалом успели поднять щиты. Выпущенные стрелы пробили их насквозь, но застряли, не причинив вреда.

И тут Летис, бросив меч на залитую кровью палубу, резким движением выхватил сразу два кинжала из висевших на поясе ножен и молниеносно метнул их в сторону башни, возвышавшейся на палубе римского корабля. На заряжание «Скорпионов» требовалось время, а его-то Летис римлянам и не дал. Оба стрелка, схватившись за горло, рухнули с башни на палубу, успев издать только предсмертный хрип.

– И гранат не надо, – с удовлетворением заметил Федор.

– Ты о чем? – не понял его Урбал.

– Не бери в голову, – ответил Федор, – лучше скажи, что делать будем.

Урбал перевел взгляд на палубу и понял, о чем толкует морпех. Римляне победили. Весь нос и большая часть палубы находилась уже в их руках. В сторону кормы, где скопилось всего пять оставшихся в живых финикийцев, считая Софоникса и еще одного парня, осторожно приближался строй римских легионеров, прикрываясь щитами. В пылу схватки погибли все, включая капитана корабля и самого Адонисла. Они оба лежали чуть поодаль среди десятков окровавленных трупов. Один с рассеченной головой, другой со стрелой в спине.

– Солдаты! – раздался негромкий приказ командира спейры. – Я приказываю вам покинуть корабль. Мы проиграли. Плывите к берегу и добирайтесь до армии Ганнибала. Кто выживет, расскажет обо всем, что случилось.

Летис выхватил из ножен последний кинжал и ловким движением распорол завязки на боках панциря, скинув его на палубу. Отдав кинжал Урбалу, он поднял с палубы два меча и встал рядом с Софониксом, ожидая римлян, которые совсем не спешили. Бежать карфагенянам было некуда. Урбал замешкался с завязками, и когда дело дошло до Федора, римляне оказались уже в двух шагах, а командир спейры и Летис с трудом отбивались от десятка солдат, наседавших на них со всех сторон.

Урбал прыгнул в воду первым, Федор, так и не успев снять панцирь, за ним. Тяжелый доспех сразу же потянул его под воду, но морпех успел вдохнуть побольше воздуха и распорол завязки кинжалом, который так и не выпустил из рук. Сорвав панцирь уже на глубине, он успел всплыть, едва не задохнувшись.

Пока он жадно глотал воздух, пытаясь рассмотреть берег, рядом в воду грохнулось что-то массивное – это был Летис, и еще одна фигура поменьше показалась невдалеке – солдат, имени которого Федор не знал. Морпех первым заметил, что в сотне метров на волнах качается шлюпка, та самая, упавшая с их квинкеремы в воду после тарана римлян.

– Плывем туда, – крикнул он вынырнувшему Летису и барахтавшемуся невдалеке Урбалу.

Плавали все, как выяснилось, неплохо. Могли при необходимости доплыть и до берега, тем более что до него оставалось совсем немного, на глаз не больше полукилометра. Но не пришлось. В лодке оказались прикрепленные весла, целых три пары для шести гребцов. Но их спаслось всего четверо, считая малознакомого солдата. А вот командира они недосчитались.

– Софоникс погиб, – сообщил Летис, поглядывая в сторону сцепленных кораблей, по палубе которых носились римляне, показывая в сторону удалявшейся шлюпки. – Успел зарубить еще троих, а потом закололи его.

Римляне их не преследовали. Флагман финикийцев был захвачен, сам флотоводец убит. А четырех спасшихся солдат они не боялись. Но Федор, посматривая с быстро удалявшейся шлюпки в сторону римских кораблей, заметил, что победа у испанских берегов досталась им дорогой ценой. Две трети кораблей римского флота горело или тонуло, а оставшиеся квинкеремы отвернули от берега, отказавшись от высадки десанта. Тем более что их на берегу поджидали, – вдоль кромки скал постоянно курсировали конные разъезды. Но и финикийцы потеряли почти все суда. Лишь три квинкеремы и несколько триер прорвались и уходили сейчас вдоль берега в сторону Сагунта.

– Не зря сражались, – заметил вслух Федор.

– Не зря, – подтвердил Урбал.

Глава третья Снова в армии

Пока они подгребали к скалистому берегу, обрамленному небольшой полоской песчаного пляжа, Федор, обернувшись, заметил в нескольких сотнях метров в стороне еще одну триеру финикийцев, севшую на мель. Солдаты выпрыгивали из нее и вплавь добирались до суши. Кроме того, сидевшие в шлюпке морпехи по дороге выловили еще трех солдат Карфагена с других судов, взяв их на борт.

С высокого берега за ними наблюдали конные разведчики Ганнибала. А когда лодка уткнулась килем в песок и спасенные морпехи, одетые только в исподнее, выбрались на песок, их встретила половина спейры пеших солдат, вооруженных щитами и мечами. У всех мечников были большие вытянутые щиты бордового цвета, похожие на кельтские, и короткие мечи. Головы укрывали странные кожаные шлемы с невысоким гребнем, но без всяких наверший. Носили они только белые туники, окаймленные пурпурной полосой. Панцирей Федор не заметил. Впереди стоял командир – загорелый бородатый мужик в высоком шлеме с навершием и плюмажем из перьев.

«Судя по одежке, – подумал Федор, разглядывая их туники, перетянутые ремнями, и вспоминая рассказ погибшего Софоникса, – иберийские пехотинцы».

– Вы с корабля Адонисла? – спросил бородатый ибериец в шлеме.

– Да, – кивнул Федор.

– Ганнибал послал нас узнать, что сталось с флотом. Жив ли Адонисл? – спросил он, разглядывая всех прибывших на шлюпке.

– Он погиб, – ответил Федор, сплевывая соленую слюну и стараясь отдышаться после быстрой гребли, – вместе с капитаном корабля.

– А ваш командир жив? – уточнил ибериец.

– Нет, его тоже убили, – на этот раз ответил Урбал, покосившись на Летиса, – вот он видел это своими глазами.

– Это правда? – уточнил ибериец, переводя взгляд на рослого морпеха.

– Да, бой был жаркий. И его закололи римляне на моих глазах, – подтвердил Летис, с которого ручьями стекала вода вперемешку с потом, – но Софоникс успел унести с собой немало римских жизней.

Командир иберийцев помолчал, отвернувшись в сторону песчаной отмели, откуда к ним спешили морпехи с триеры, севшей на мель неподалеку.

– Что же, вы бились славно, – проговорил наконец командир иберийской пехоты. – Я доложу об этом Ганнибалу. А вы дождитесь остальных и следуйте все вместе в лагерь. Он стоит у перевала, вы легко найдете его. Там примут решение, что с вами делать дальше.

Сказав это, ибериец развернулся и стал подниматься по тропе между скал. Его солдаты последовали за ним. А пехотинцы с «Удара молнии» – Федор, Урбал, Летис и малознакомый им боец, – присев на край шлюпки, стали дожидаться остальных морпехов. Среди них оказался командир спейры, рослый африканец, которого звали Магна. За неимением другого командира он принял на себя командование объединенными силами спасшихся после битвы морпехов и повел их в лагерь, куда они прибыли через пару часов. Вместе с Федором и компанией из погибшего флота Адонисла здесь набралось человек восемьдесят морских пехотинцев.

Когда они прибыли в лагерь, стоявший у подножия горы, то обнаружили, что он почти пуст. В нем оставалось для охраны лишь несколько сотен пеших воинов-иберийцев и кельтов. Да еще примерно триста иберийских всадников. Вся армия уже ушла на север, а Ганнибал, похоже, не сильно опасался римского нападения с тыла, словно знал, что его не будет.

Охрана препроводила морпехов к пустому бараку, где они смогли немного отдохнуть и поесть – еду им принесли туда же. А затем, едва пехотинцы закончили обед, в барак неожиданно явился сам Ганнибал в кирасе почти черного цвета, богато украшенной золотым орнаментом. Его сопровождали пять неизвестных Федору военачальников в не менее богато отделанных доспехах. Кто это такие, морпех не знал, а объяснить было некому.

Увидев вождя, которого все знали в лицо, солдаты вскочили со своих мест. Ганнибал поднял руку в знак приветствия и, выйдя на середину широкого барака, громко спросил:

– Мне доложили, что Адонисл погиб. Кто из вас видел смерть моего флотоводца?

Летис, узрев перед собой вождя армии, от удивления потерял дар речи. Федор толкнул его в бок, но сын владельца гончарной мастерской продолжал молча смотреть на Ганнибала, так и не издав ни звука. Урбал тоже молчал. Тогда Федор решил спасти ситуацию и сказал, нарушив затянувшуюся тишину:

– Мы втроем это видели, – он указа на Летиса и Урбала, стоявших рядом.

– Как он погиб? – спросил Ганнибал, строго глянув на Федора.

– Его убили римляне из «Скорпиона», стрелой в спину – пояснил Федор и добавил: – А капитана корабля зарубили мечом.

Ганнибал ненадолго замолчал, словно обдумывая что-то.

– Вы с честью выполнили свой долг, – снова заговорил военный вождь Карфагена, – и хотя флот разбит, вы все равно настоящие герои. Мы проиграли морское сражение, но выиграли время. Римляне не смогли помешать нам пройти этот важный перевал, а теперь уже поздно.

Он сделал несколько шагов и остановился, скрестив руки на груди, словно принимая решение.

– Армия уходит дальше, – заявил Ганнибал, – у меня нет свободных судов, чтобы отправить вас в Новый Карфаген. И я тороплюсь. Поэтому вы отправитесь в поход на Рим вместе со мной. Вам выдадут новое оружие и доспехи. Если так случится, то я снова отправлю вас служить на корабли. Но теперь, – он обернулся в сторону одного из военачальников, бородатого крепыша, – вы солдаты сухопутной армии и поступаете в распоряжение Атарбала, командира моих африканцев. С этого дня вы будете исполнять все, что он вам прикажет.

Закончив свою короткую речь, Ганнибал развернулся и вышел наружу, придерживая ножны меча. Полководцы последовали за ним. Лишь сам Атарбал задержался, чтобы узнать, есть ли среди спасшихся морпехов командиры. Отозвался только Магна.

– Ты будешь командиром этой спейры, – подтвердил его полномочия новый начальник, – немедленно следуй ко мне в шатер. Там я сообщу тебе, что ты должен будешь делать завтра.

Когда Атарбал наконец покинул барак в сопровождении Магны, Федор выдохнул и мысленно подытожил случившееся за последнее время: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день». Получалось, что он теперь снова должен отправиться в италийские земли. Да не просто на прогулку, а с экспедиционным корпусом Ганнибала, мечтавшего покорить или уничтожить ненавистный Рим. Чем это дело закончилось через шестнадцать лет, Федор отлично помнил из прочитанного в прошлой жизни, но его подобный конец совершенно не устраивал. Идти просто на бойню совсем не хотелось. Но в глубине души вдруг родилось какое-то смутное предчувствие, что раз уж он появился здесь вопреки здравому смыслу, то, значит, бывают на земле и другие чудеса. Кто знает, чем закончится этот поход великого карфагенянина. И если Федор теперь служил Карфагену, а судьба снова отправляла его в римские земли, то морпех решил как-нибудь применить свои исторические познания в предстоящем походе на благо армии финикийцев. Авось поможет.

Одно беспокоило его во всем этом сильнее, чем своя собственная судьба, – Юлия. Что же будет с ней, если Ганнибал победит? Вернее, что будет с ними? Любовь к юной римлянке, дочери сенатора Марцелла, внезапно вспыхнувшая в его сердце, заставила Федора бежать из Рима в Карфаген сразу после их единственного свидания. Что сталось со знатной девушкой, ответившей на чувства простого легионера вопреки воле отца, собиравшегося скоро выдать ее замуж, он не знал, но очень хотел бы знать. Тем более что обещал Юлии никогда не забывать о ней. Да он и не мог. Она снилась ему по ночам такой, как в день их последнего свидания – в изящной вышитой узорами столе[112] с яркими платиновыми волосами, уложенными в вычурную прическу. Он видел словно наяву ее узкое личико, обрамленное пышной короной волос, и умный взгляд серых глаз. Помнил запах этих волос и тепло юного тела.

Об их краткой связи в Карфагене не знал никто, включая благодетеля Магона. Федор решил не рассказывать даже ему о своей личной жизни у римлян, только о службе. Зато знал об этом отец Юлии, сенатор Марцелл, и запросто мог задушить дочь своей собственной рукой. С него станется. Тот еще зверь. Матерый. Никого не прощает. И Федор боялся даже подумать о том, что Юлии уже нет в живых. В любом случае, он собирался как-нибудь разузнать о судьбе римлянки во время похода и надеялся, что судьба ему подскажет, что делать. А пока выбор оставался невелик: следовать за Ганнибалом.

– Ну, как тебе такой поворот? – толкнул его в бок неожиданно повеселевший Урбал, оторвав от воспоминаний.

– Ты о чем? – не понял Федор.

– Я о том, что нам предстоит поход, о котором сложат легенды, – заявил он. – Мы идем на Рим. И, может быть, мы с тобой прославимся в этом походе, а наши имена попадут в свитки историков. А потом, спустя столетия, люди прочтут о нас в библиотеках Карфагена.

– Я так далеко не заглядывал, – честно признался Федор и посмотрел на Летиса: – А ты что думаешь обо всем этом?

– А мне все равно, – ответил здоровяк, отряхивая еще влажную тунику от крошек после недавнего обеда. – Я пойду за Ганнибалом хоть по морю, хоть по суше. На корабле, конечно, быстрее, но и на земле можно повоевать. Главное, чтобы дали кинжалы.

– Думаю, тебе не откажут, – заметил на это Федор, – особенно если ты им продемонстрируешь, как ты их кидаешь.

Этим вечером они заночевали в полупустом лагере. Римские корабли ушли, не высадив десанта. А наутро началась новая жизнь. Морпехам, потерявшим во время боя и бегства амуницию, по приказу Атарбала выдали новую. Таких солдат оказалось немного, всего семеро. Четверо – из состава спейры погибшего Софоникса и еще трое, выловленных ими из воды по пути к берегу, – с другой квинкеремы. Все остальные морпехи, служившие под началом Магны на триере, свое оружие и доспехи сохранили. Ее капитан погиб в бою, часть морпехов тоже. Гребцов с разбитого корабля отправили служить в осадный обоз, благо дел там хватало. А из остальных сформировали спейру тяжелых пехотинцев, добавив в нее еще пятьдесят финикийцев и ливийцев, оставшихся после осады Сагунта без своих подразделений.

У морпехов с триеры были свои темно-синие панцири и короткие прямые мечи. А вот Федору и его товарищам вместо таких панцирей выдали кожаные доспехи коричневого цвета, обшитые на груди пластинами из металла. Хорошо хоть шлемы им достались нормальные, железные, греческого образца, а не из кожи, как у иберийских пехотинцев. Федор на прочность его, конечно, не проверял, но тот факт, что у иберийской пехоты не усматривалось на теле, кроме туники, никаких панцирей и кольчуг, наводил его на мысль, что они легко могли служить Ганнибалу расходным материалом, как легковооруженные велиты у римлян. Правда, иберийцев было несравнимо больше. И не только пеших.

Единственной вещью синего цвета, предоставленной ему, оказался круглый щит с массивным умбоном. Такие же щиты вручили и всем остальным пехотинцам, оставшимся без амуниции. Пополнившие ряды новой спейры финикийцы и ливийцы были одеты и вооружены так же, как и Федор. Так что получалось, что морпехи Магны теперь немного выделялись из общего ряда своими панцирями, овальными щитами и прямыми мечами. Тем более что Федору в качестве оружия выдали не привычный испанский меч-гладий[113], а ту самую изогнутую и слегка тяжеловатую фалькату, что он уже видел у пехотинцев в лагере возле Сагунта. Это было надежное оружие с клинком примерно в полметра.

Немного помахав приобретением в воздухе и сделав несколько рубящих движений, Федор остался доволен новым оружием, оценив его возможности. Круглый щит оказался значительно легче римского скутума, он даже годился для замаха, хотя и прикрывал не половину тела, а только треть. Зато фальката весила значительно больше меча, и от ее удара не спасала практически никакая защита. Кроме того, фалькатой можно было не просто колоть и рубить, а рубить «с оттягом», благодаря изогнутой форме более широкого в передней части клинка.

Федору дали также кинжал с отдельными ножнами. Сначала он решил прикрепить их к широким ножнам фалькаты, как это делало большинство воинов в испанской армии Ганнибала, но потом надумал повесить на пояс.

Летису, кроме аналогичного вооружения, к его большой радости, тоже выдали кинжалы работы местных кельтских кузнецов. К тому же сразу два, о чем он специально попросил. Не удержался. Он хотел выклянчить еще два, но на этот раз ему отказали. Однако та пара, что уже находилась у него в руках, была добротной работы и доставила вчерашнему морпеху настоящее удовольствие. Длинные прямые лезвия. Каждый в узких ножнах. Едва заполучив их в свое распоряжение, Летис тут же стал доводить до нужной кондиции и без того острые, на взгляд Федора, клинки.

Урбал удовольствовался одним кинжалом, как и все. Тяжелая фальката ему тоже пришлась по вкусу.

– Надежное оружие, – рассудил Урбал, взвесив его в руке.

Теперь спейра под командой Магны насчитывала сто тридцать бойцов, имела седьмой номер и входила в состав двадцатой хилиархии двадцатитысячного корпуса тяжелой ливо-финикийской пехоты, которым командовал полководец Атарбал[114]. Федор впервые слышал о таком подразделении, но Магна, его новый командир, во время коротких привалов утреннего марш-броска, когда они, преодолев перевал и оставив море за спиной, догоняли основную армию, охотно объяснил «иностранцу» с далекого севера, что хилиархия – это соединение примерно в тысячу воинов. Иногда больше. Оказалось, что Ганнибал мог менять в зависимости от родов войск и просто по своему усмотрению численный состав хилиархий и спейр. Например, спейра кельтов в этом войске могла содержать не сто с лишним, а двести или даже двести пятьдесят воинов.

Федор, с одной стороны, этому был рад, но, с другой, не мыслил армию без дисциплины и боялся увидеть в скором времени разброд и шатание. Особенно среди кельтов. Тем не менее никакого разброда и шатания в войске не наблюдалось. В этом он скоро убедился, когда морпехи настигли наконец растянувшийся по горной дороге осадный обоз, охраняемый многочисленными иберийскими всадниками.

Правда, первые, увиденные им части испанской конницы показались Федору немного странными. Нет, они четко держали строй и одеждой походили на тех пехотинцев, которых он видел ранее на берегу и в лагере: белая туника, отороченная красной полосой, на голове колпак из жил, украшенный гребнем из конского волоса. За спиной круглый щит бордового цвета, в руке у каждого – копье, а на боку – уже знакомая Федору фальката. Странным было то, что они ехали по два человека на одной лошади, восседая в одном широком седле.

– У них, что, лошадей не хватает? – не удержался Федор от вопроса, когда Магна разрешил короткий привал и морпехи уселись прямо на камни у обочины неширокой дороги.

– Почему не хватает? – удивился командир спейры. – Лошадей достаточно. Просто во время боя один, а то и оба спешиваются.

– Интересная конница, – только и сказал Федор, стараясь быстрее отдышаться.

Пока они рысцой обгоняли обоз, Федор насчитал не меньше сотни различных метательных орудий, большинство из которых оказались не полевыми, а осадными. Основную массу везли разобранными на возах, но попадались и иные, самые легкие, поставленные на деревянные колеса, их тянули за собой упряжки коней или быков. По всему было видно, что Ганнибал готовился к серьезной войне, где предстояло не только уничтожать легионы пехотинцев, но и брать города.

Обогнав грандиозный обоз и пехотные хилиархии иберийцев, они к обеду настигли африканские части, в составе которых им предстояло совершать свой путь дальше. Заняв свое место в колонне, определенное порядковым номером хилиархии и спейры, Федор перешел на шаг и смог наконец отдышаться, привыкая к другому ритму. Когда морпех пришел в себя, то стал смотреть по сторонам, впитывая новую информацию. А посмотреть было на что.

С двух сторон дорогу сжимали высокие коричнево-желтые скалы, а впереди поднималось облако пыли, почти перекрывая видимость. Люди, даже в большом количестве, так пылить не могли. Приглядевшись, Федор увидел впереди целое стадо из нескольких сотен боевых слонов, устроивших на горной дороге настоящую пыльную бурю. Животные резво шли вперед, размахивая бивнями из стороны в сторону. На каждом слоне сидел погонщик, позади него виднелась притороченная к спине благородного животного кабинка с крышей и деревянными бортиками, за которыми могли легко укрыться сразу несколько солдат-лучников.

Федор долго и с интересом разглядывал эти ходячие «танки» античности. Неожиданно один из слонов заревел, заставив Федора вздрогнуть. Морпех даже инстинктивно дернулся, толкнув шагавшего рядом Урбала.

– Ты чего? – поднял голову тот. – Слонов испугался?

– Немного, – кивнул Федор, – с непривычки. Подумал, вдруг он взбесится и на нас бросится. Потопчет всех.

– Не успеет, – успокоил его Урбал.

– Почему? – искренне удивился Федор. – Кто же его остановит? Летис, что ли, со своими кинжалами?

Летис, шагавший позади Федора, не расслышал издевки товарища.

– Почему Летис? – Урбал снисходительно улыбнулся. – Хотя, если он прицелится…

Житель Керкуана поднял руку и указал на ближайшего слона.

– Видишь, у каждого боевого слона на шее сидит махут, погонщик.

– Вижу, – подтвердил Федор, – ну и что? Да слон его одним ударом хобота расплющит.

– Не расплющит, – возразил словоохотливый Урбал. – Махут дрессировал этого слона много лет. Слон его слушается.

– А если он все же взбесится? – не унимался Федор. – От зажигательных стрел, например.

– Ну, если боевой слон взбесился, – терпеливо объяснял Урбал, – и погонщик его не может успокоить, тогда, чтобы не потоптал своих пехотинцев, придется применить металлический клин.

– Какой клин? – не понял Федор.

– У махута на такой случай имеется при себе специальный клин, – не торопясь, рассказывал Урбал. – Довольно длинный, чтобы проникнуть глубоко.

– Ну… – начал понемногу догадываться Федор.

– Так вот, если слона уже не успокоить, – спокойно закончил Урбал, – махут просто вобьет этот клин одним ударом ему в затылок, чтобы обезвредить животное. Каждый погонщик этому специально обучен. Ведь если слон впал в бешенство, то надо спасать людей.

– Гуманно, – заметил пораженный предусмотрительностью местных полководцев Федор, припоминая, что против слонов в античных войнах, с целью испугать животных и направить их на своих солдат, применяли не только зажигательные стрелы. Был один греческий гений (Федор читал о нем), который разработал прототип противотанкового минного поля. В землю вбивались железные клинья, связанные цепями и закрепленные так, чтобы наступающий слон разодрал в кровь свои нежные ступни. Ведь этот исполин хоть и толстокожее животное с мощными бивнями, но ступни у него – самое уязвимое место. Греки не только изобрели подобное замечательное средство борьбы с могучей наступательной силой противника, но и успешно испытали его в боях, изувечив немало животных.

Федор присмотрелся к погонщику ближайшего слона, как раз объезжавшему очередное препятствие и ненадолго попавшему в поле зрения морпеха при развороте животного. Чайка действительно заметил у него на боку длинный металлический клин. На некоторое время Федору стало жалко слонов. «Это до первого случая, – тут же поправил себя он, отогнав размягчающие мысли, – пока слон не попер на меня самого».

К вечеру они прибыли в походный лагерь, точнее, целую систему лагерей, растянувшуюся по широкой долине на несколько километров и вопреки правилам не огороженную высоким частоколом. Удивленному Федору, прихваченному Магной с собой, в составе команды из двадцати солдат для получения палаток со склада, находившегося в дальнем конце лагеря, командир объяснил, что они передвигаются все еще по своей территории.

– Вот через пару дней, когда дойдем до реки Ибер, – пояснил Магна, поправив меч на боку, – будем уже строить лагеря регулярно. Да и с миром нас никто через Пиренеи не пропустит. Придется повоевать.

– А что там, за этой рекой? – искренне удивился Федор, припоминая, что до Рима еще далеко, и легионов поблизости размещаться не может.

Магна изумленно посмотрел на Чайку, но все же ответил, очевидно, приняв во внимание историю его появления у финикийцев:

– Там кончаются владения Карфагена.

«Интересно… – размышлял Федор, вместе с другими солдатами закидывая на повозки большие кожаные палатки, в которых им предстояло спать в походе, напоминавшие более шатры на пятнадцать человек. – Это что же получается? Для того, чтобы напасть на Рим со стороны суши, придется захватить все земли и государства, находящиеся на пути к нему? Однако! Ганнибал по мелочам не разменивается…»

Он стал последовательно вспоминать все, что располагалось между Испанией и Италией, куда вела пара очень старых дорог, точнее, два торговых маршрута, прозванные еще древними греками «путями Геракла». Сначала пунктир дорог шел через Пиренеи, затем мимо болотистых прибрежных земель через Рону, или Родан, как эта река сейчас называлась у римлян, в сторону греческой Массалии. За Массалией главная дорога разделялась еще на два ответвления. Одно из них, как помнилось Федору, шло вдоль лигурийского побережья в сторону Генуи, где он уже успел побывать дважды. На этом пути жило множество кельтских племен, основавших свои города и укрепленные поселки. А второе заворачивало в Альпы, где тоже жили кельты. Там их селилось великое множество, все эти племена отличались воинственностью и далеко не всегда дружили даже между собой. Какой дорогой поведет Ганнибал свою армию и договорился ли он предварительно с кельтскими вождями, Федор не знал.

Для начала предстояло миновать все горные племена, что живут здесь по обе стороны Пиренеев и посматривают на Рим в ожидании помощи против Ганнибала. А потом уже думать про Галлию, исконные земли кельтов[115], именуемые так римлянами. До них оставалось пока далеко. В конце концов, он не командир корпуса, хилиархии или даже спейры, а простой солдат. Стратегия сейчас не его забота.

Но окружающее не переставало его живо интересовать. Проходя рядом с повозками через лагерь огромной армии, раскинувшийся на всю долину, Федор с интересом рассматривал многочисленные и непохожие друг на друга подразделения, собранные здесь из разных концов обширных владений финикийской республики.

Изредка он расспрашивал Магну, откуда пришли и как называются те или иные солдаты. И, слушая ответы командира спейры, Федор начинал думать, что Ганнибал не стремился к излишнему единообразию в армии, на первый взгляд представлявшей собой многочисленное собрание разных народов, одетых и вооруженных по-своему, и этим сильно отличавшейся от римской, где все были «на одно лицо».

Каждым подразделением, собранным из кельтов или нумидийцев, командовал собственный вождь на своем родном языке. Солдаты из десятой хилиархии иберийцев могли абсолютно не понимать, о чем говорят их сослуживцы из пятой хилиархии ливийцев. А объединенное командование у карфагенян, скорее всего, осуществлялось только на батальонном уровне. Как Ганнибал ухитрялся управлять всей этой разношерстной массой, новобранец седьмой спейры двадцатой хилиархии африканцев Федор Чайка пока не понимал. Но, видимо, вождь Карфагена отлично знал, какие пружины в этом механизме надо приводить в движение, чтобы он работал бесперебойно. И он, судя по всему, работал.

Вечером, когда морпехи установили огромный шатер и, уставшие после первого дня похода, улеглись спать, Федор поделился своими сомнениями со всезнающим Урбалом. И с удивлением услышал от него, что верховные военачальники финикийцев считают, будто солдаты, не знающие языков друг друга, никогда не смогут составить заговор и поднять серьезное восстание против власти Карфагена.

– Из тех же соображений, говорят, Ганнибал, перед походом отослал многих иберийцев из Испании в Африку, защищать столицу, на которую могут напасть римляне, – вполголоса сообщил Урбал, – а сюда вывез ливийцев, поменяв их местами.

В принципе, Федор был с этим согласен, но управлять такой массой «иностранцев» наверняка являлось делом не самым легким. С одной стороны, не знаешь, какой язык учить. Но с другой, в иноземный отряд тебя точно служить не отправят. Будешь тянуть лямку только со своими, с теми, кого понимаешь. Так что особых проблем именно для него не существовало.

Глава четвертая  За рекой Ибер

Как и обещал Магна, корпус африканцев достиг берегов реки Ибер, по которой проходила граница владений Карфагена в Испании, через пару дней, ближе к полудню. А когда Федор, Летис и Урбал увидели эту реку своими глазами, половина финикийской армии уже находилась на другом берегу.

Весь предыдущий день они шли вниз, спускаясь с гор, и к полудню следующих суток почти оказались на равнине. Ибер в этом месте был довольно широк и плавен, огибал невысокие прибрежные холмы, поросшие редкими деревцами. К своему удивлению, Федор увидел не просто сотни лодок и плотов, предназначенных для переправы огромной армии Ганнибала, но и довольно широкий мост, выстроенный инженерными частями в самом узком месте реки. По нему сейчас переходила Ибер первая хилиархия африканцев под командой Атарбала. Тяжелая испанская конница и слоны были уже на другом берегу, а осадному обозу только предстояло туда попасть. Параллельно мосту сновали в обоих направлениях многочисленные лодки, перевозя легкие пехотные части, выстроившиеся у временных деревянных причалов в ожидании своей очереди.

Увидел Федор чуть в стороне и небольшую флотилию бирем с морпехами на борту – Ибер оказался судоходен в этой части для небольших кораблей. Всего насчитывалось восемь бирем, охранявших переправу с воды. Заметив на реке суда, все морпехи, словно по команде, переглянулись, сожалея о том, что вынуждены идти пешком. Но вслух никто не высказался. Приказы Ганнибала не обсуждались.

К счастью, африканцы Атарбала должны были пересечь Ибер по мосту, и долго ждать не пришлось. Организация инженерного дела находилась на должном уровне. Этого Федор не мог не заметить. Да и прочность моста не вызывала сомнений, раз уж по нему провели слонов. Единственное, чего не понимал Федор, – почему никто их не атаковал на переправе, ведь, по сути дела, они уже вторглись в чужие земли. Но, присмотревшись, увидел многочисленную конницу, маячившую в нескольких километрах впереди, у холмов, предвещавших очередную гористую область прямо по курсу. Там же располагалось несколько подразделений легкой иберийской пехоты, прикрывавшей переправу армии Ганнибала, по большей части уже втянувшейся на вражескую территорию и устремившейся вперед, не встречая пока сопротивления от местных племен.

Скоро и седьмая спейра двадцатой хилиархии африканцев оставила реку позади.

– Ну что же, – озвучил это событие Федор, толкнув Урбала в бок, – Ибер перейден. Назад дороги нет.

– Да, – подтвердил сын торговца конями, – значит, скоро начнется бойня.

– Ты уверен? – усомнился Федор. – Пока что-то тихо.

– Это потому, что передовые отряды наверняка отогнали иллергетов подальше от побережья Ибера, – пояснил всезнающий Урбал, – но это ненадолго. Весть о приближении Ганнибала скоро разнесется по всем предгорьям, и на нашем пути возникнет не одно войско местных племен.

Когда солдаты отошли на несколько километров от переправы, Федор заметил у дороги с десяток трупов, одетых в черные кожаные рубахи. Здесь явно случилась скоротечная схватка с небольшим отрядом горцев. Все убитые были длинноволосыми и бородатыми, как кельты. Только не носили боевой раскраски. Попадались и мертвые африканцы.

– А кто здесь живет? – поинтересовался Федор.

– В этих местах и вдоль моря, там, куда направляются наши передовые части, живут иллергеты, – ответил Урбал, – а в нескольких днях пути, уже высоко в горах, стоит Илерда, их главный город. А вон там, – он махнул рукой влево, в сторону далеких скалистых гряд, из которых брал начало Ибер, обитают васконы. Сильное и многочисленное племя. Еще дальше бероны. А за ними, до самых истоков Ибера в Кантабрийских горах, еще много других племен, не считая самих кантабров.

– И что, все они будут с нами воевать? – задал вопрос Федор.

– А я откуда знаю? – просто ответил ему Урбал, но тут же добавил: – Думаю, что просто так они нас не пропустят. Они очень воинственны. Да и Ганнибал не тот вождь, что оставит у себя в тылу такую угрозу своим коммуникациям. Ведь если мы пойдем на Рим, оставив все, как есть, то иллергеты и васконы тотчас начнут грабить наши обозы.

– А договориться с ними никак нельзя? – осведомился морпех, тщетно пытаясь отыскать в глубинах своей памяти хоть какие-нибудь знания о племенах, перечисленных Урбалом. Но все названия абсолютно ни о чем не говорили Федору. Единственное, что ему удалось припомнить, это то, что васконы, кажется, являлись предками знаменитых даже в двадцать первом веке басков, обитавших все в тех же местах. И это обстоятельство уже само по себе означало немало. Да и остальные племена наверняка не отличались тихим нравом, раз их до сих пор никто не смог покорить.

– Если бы Ганнибал смог, то договорился бы, – ответил Урбал, – но, судя по этим трупам иллергетов, переговоры закончились довольно быстро.

– Короче, мы тут застряли надолго, – подытожил Федор, настороженно всматриваясь в ближайшие холмы, между которыми петляла колонна африканцев, прикрытая с двух сторон конным и пешим охранением.

– О чем вы тут болтаете? – вступил в разговор Летис.

– Я говорю, скоро будет весело, – кратко передал ему суть разговора Федор, указав на новую порцию трупов, валявшихся у дороги.

– Это верно, – кивнул Летис, погладив ножны своих кинжалов, – скорей бы.

До самого вечера никаких столкновений не случилось. Во всяком случае, спейра Федора Чайки в них участия не принимала, хотя морпех видел многочисленных разведчиков из нумидийской конницы, проносившихся со скоростью ветра вдоль строя основных частей в сторону ближних холмов. Вскоре, перед наступлением темноты, африканские части вошли в укрепленный частоколом, но еще не достроенный до конца лагерь. Его возводили все те же инженерные части и, по первым наблюдениям, возводили достаточно капитально. Похоже, Ганнибал приказал обосноваться здесь надолго. Лагерь находился на вершине высокого каменистого холма, у основания которого проходила дорога, соединявшая переправу со страной иллергетов, – еще незнакомых Федору горцев.

Приказав одному из своих помощников по имени Цербал руководить расстановкой палаток, привезенных в обозе, Магна отправился к Атарбалу на срочное совещание командиров спейр. Цербал, как уяснил себе Федор, был правой рукой командира спейры, то есть чем-то вроде опциона, лейтенанта у римлян.

Расставив палатки и отужинав в специальном бараке копченым мясом с овощами, морпехи с разрешения Цербала залегли спать в своем шатре, не дождавшись возвращения командира спейры с затянувшегося совещания. Возблагодарив Баал-Хамона за то, что их опять не поставили в караул, Федор и его друзья с удовольствием растянулись на своих походных лежаках, сколоченных из длинных досок. Ночных нападений не случилось, но всю ночь им мешал спать шум топоров и молотков, раздававшийся во всех концах лагеря.

А наутро, после плотного завтрака, стоя в строю и получая указания от Магны, Федор не узнал лагеря. Он вырос почти вдвое и теперь вмещал в себя по самым скромным подсчетам никак не меньше сорока тысяч солдат, причем половину из них составляли африканцы Атарбала. Еще не до конца достроенный лагерь занимал весь холм и представлял собой вытянутый четырехугольник высокого частокола с выдававшимися вперед угловыми полукруглыми бастионами, на которых уже установили метательные машины. Кроме этих бастионов в стены были встроены четыре большие башни с воротами, снабженные навесными мостами, и еще несколько наблюдательных башен поменьше. Вокруг всего лагеря тянулся ров глубиной не менее двух метров. Внутри обширный лагерь, состоявший из тысяч шатров, палаток, бараков и конюшен, разгораживался таким же частоколом на несколько зон, отделявших африканцев от кельтов и других частей. Все необходимое от форума до святилища Баал-Хаммона присутствовало в нем так же, как и в лагере, запомнившемся Федору у Сагунта.

«Если враг даже прорвется в эту твердыню, – размышлял Чайка, осматривая окружавшие его строения, – то ему придется брать лагерь по частям. Его никогда не захватить одним ударом».

Седьмая спейра, как и вся двадцатая хилиархия африканцев, была расквартирована у восточной стены, неподалеку от нумидийской конницы. Топот коней этих неистовых обитателей пустыни слышался постоянно, даже минувшей ночью, вперемешку со стуком топоров. Видно, разведка Ганнибала, не теряя времени, пыталась собрать максимальное количество сведений о врагах, с которыми скоро предстояло столкнуться.

Но, как вскоре выяснилось со слов Магны, большая часть армии во главе с Ганнибалом еще вчера ушла вперед, атаковав и рассеяв войско иллергетов. Сегодня они уже должны были достичь Илерды и осадить ее. А здесь, в лагере, командовал младший брат вождя финикийцев Гасдрубал. И он приказал трем африканским хилиархиям Атарбала, среди которых числилась и двадцатая, выступить сегодня же на запад, вверх по течению реки Ибер, с тем, чтобы провести разведку боем в ближайших землях иллергетов. Для выполнения задачи Атарбалу придавалось несколько метательных орудий, пятьсот нумидийских всадников, две сотни балеарских пращников и еще одна хилиархия кельтов. Другой корпус, вдвое превосходивший силы отряда Атарбала, отправлялся в сторону моря с целью подчинить все земли, лежащие в дельте Ибера и дальше вдоль морского побережья, раздвинув при этом владения Карфагена вплоть до города Тарракона.

Получив приказ Гасдрубала, предводитель африканского корпуса немедленно распорядился выступить в поход. И почти пятитысячная армия под его личным командованием выдвинулась из лагеря вдоль пологих холмов долины Ибера. Еще две трети его африканцев были распределены между корпусами, атаковавшими Илерду и отправленными в Тарракон. Оставшиеся несколько тысяч солдат смешанного ливо-финикийского корпуса под командой Гасдрубала вместе с хилиархиями кельтов и частями испанской конницы охраняли базовый лагерь армии, где находились слоны, обозы и запасы провианта.

Покинув лагерь, Атарбал выслал вперед две сотни нумидийских конных разведчиков – одних по дороге вдоль берега, других в сторону ближайших холмов – и, поставив первой хилиархию кельтов, усиленную пращниками, разместил за ней две тысячи африканцев и обоз с продовольствием. Замыкала колонну двадцатая хилиархия под командой Акрагара, в центре которой вышагивал Федор Чайка со своими друзьями.

Придерживая одной рукой ножны кинжала, а другой бившую по бедру фалькату, закинув за спину крепившийся на ремне круглый щит, морпех осматривался по сторонам. Дротиков им не полагалось, для этого имелись две первые спейры, состоявшие сплошь из копейщиков, в чьих руках Федор с удивлением заметил на построении не только по два коротких пилума для метания, но и еще один длинный, с зазубренным наконечником, сделанный целиком из железа. Разглядывая это массивное, почти трехметровое копье, Чайка поинтересовался на первом же привале у друзей, как оно называется.

– Это саунион, – ответил ему Летис, щурясь на солнце, – я как-то тренировался его метать. Но мне не очень понравилось. Слишком тяжелый, хотя пробивает любой щит.

– Я слышал, что бойцов в первую и вторую спейры специально набирают покрепче, – сообщил Урбал и предложил Летису, оглядев его массивную фигуру: – Может, тебе тоже туда попроситься?

– Зачем? – не понял шутки Летис. – Я больше люблю клинки и кинжалы. Копье при случае тоже сойдет, но вообще это не для меня.

До обеда все шло хорошо. Небольшая армия, по численности равнявшаяся римскому легиону без учета союзников, продвигалась вдоль берега полноводного Ибера, на чьих просторах ее сопровождали две биремы охранения с морскими пехотинцами. Но стоило дороге чуть забрать в сторону, нырнув за холмы, а горам подступить к самой реке, сузив вдвое долину, как состоялся первый контакт с иллергетами. Едва биремы охранения пропали из виду, а обоз втянулся в зажатую с двух сторон долину, как послышался грохот падающих камней. Вскинув голову, Федор заметил, что справа по крутому склону на них катятся валуны, поднимая тучи пыли. А еще выше, по гребню скалы, выстроились сотни одетых в черные кожаные рубахи солдат, потрясавших мечами.

Удар пришелся в самый центр замыкавшей колонну хилиархии.

– Расступись! – крикнул Магна, углядев опасность.

Но пехотинцы и так уже разбегались в стороны, пытаясь увернуться от подпрыгивавших на каждой кочке камней. И все-таки увернуться удалось не всем. Разогнавшись до огромной скорости, валуны, словно гигантские шары в знакомом Федору по прошлой жизни боулинге, на бреющем полете врезались в шеренги солдат, оставляя после себя кровавые следы. Один из таких камней угодил в шеренгу морпехов, вмиг размазав по дороге пятерых финикийцев, служивших под началом Магны еще на триере. Это случилось так близко, что Федор услышал даже жуткий хруст перемалываемых костей и треск раздавленных черепов. В мгновение ока на земле образовалась каша, среди которой только по темно-синим, залитым кровью доспехам можно было опознать тела пяти погибших солдат. И подобные широкие борозды от больших камней пролегали в порядках африканцев еще в десятке мест. Камнями помельче убивало одного-двух солдат, калеча одновременно еще нескольких.

Когда внезапный камнепад прекратился, а пыль немного осела, то на изумленных солдат обрушился сверху целый рой стрел. Послышались новые стоны.

– Поднять щиты! – рявкнул Магна. – Построиться в шеренги!

Седьмая спейра, потерявшая во время каменного схода человек двадцать, выполнила приказ незамедлительно. Федор едва успел вскинуть щит, как в него со стуком впилось сразу две стрелы. Стоявшего рядом пехотинца стрела поразила в шею. Еще одного прямо в глаз. У Летиса отскочила от шлема. Рядом раздались крики других командиров. И пока в остальных поредевших спейрах, а именно в пятой и шестой, спешно наводили порядок, ожидая атаки, иллергеты с воплями уже бежали вниз по склону горы, черной лавиной накатываясь на выстроившихся внизу африканцев.

Но и карфагеняне не забыли своей выучки. Где-то во главе двадцатой хилиархии раздалась команда Акрагара, и перед строем пятой и шестой спейры мгновенно оказались копейщики из второй. Перехватив одной рукой тяжелые саунионы, а в другой зажав по два пилума[116], они растянулись длинным строем и ждали, пока первые ряды иллергетов добегут до самого низа. И едва это произошло, и между разъяренными горцами и копейщиками осталось не более тридцати метров – пыльный воздух рассекла короткая команда, и в иллергетов полетели копья.

Первая шеренга нападавших полегла на месте. Ничто не могло противостоять удару тяжелого копья, пущенного умелой рукой. Федор своими глазами видел, как саунион прошивает тела в доспехах, и часто вместе со щитами, выставленными для прикрытия. Не дожидаясь новой команды, заранее заученными движениями, солдаты-копейщики произвели еще пару бросков, с близкого расстояния уложив пилумами не один десяток горцев, а затем, сделав свое дело, мгновенно просочились назад в просветы между выстроенными спейрами.

Несмотря на то, что первую спесь с горцев сбили, ярости у них еще хватало. Федор перехватил покрепче фалькату, еще ни разу не пущенную им в дело, и вперил взгляд в бежавших на него солдат противника. Иллергеты в черных доспехах наступали по всему фронту одновременно, но не плотной массой, а просто толпой. Такая тактика была Федору уже знакома. Так бились многие «дикие» народы. И он заранее знал, что более организованные карфагеняне победят. Но, видев однажды атаку кельтов, еще на службе у римлян, привык откладывать самовосхваления на потом. Те кельты наступали вообще без доспехов, почти голые, и сумели покосить своими длинными мечами все организованные и хорошо вооруженные манипулы легионеров. И если бы не вовремя подоспевшая подмога, то победа была бы за ними. Точнее полный разгром. «Не надо недооценивать ярость», – решил тогда Федор. И сейчас он отгонял в сторону все подобные мысли, сжимая фалькату и прикрывая плечо и бок круглым щитом.

Федор стоял в первой шеренге. И уже ясно видел распаленные лица иллергетов. В отличие от кельтов, их вооружение состояло из коротких мечей, которыми они размахивали одновременно со щитами, такими же круглыми, как и у карфагенян, но чуть меньшего размера.

Наконец, черная лавина достигла первых рядов карфагенян и захлестнула их, потеснив в нескольких местах. Но тут же откатилась. И началась мясорубка. Федор схватился с длинноволосым воином – шлемов иллергеты не признавали, – с ходу обрушившим на него сразу несколько ударов меча и один раз попытавшимся толкнуть его щитом. Морпех, удивленный скоростью горца, едва не перепрыгнувшего через него с разбега, все же удачно прикрылся щитом и увернулся от удара. А затем, недолго думая, взмахнул рукой сам и снизу вверх полоснул фалькатой по груди раскрывшегося на мгновение бойца. Удар морпеха прошел с трудом – все же это оружие было для него еще тяжеловатым и непривычным, – но слегка задел доспех, распоров его верхний слой. Горец вскрикнул и шарахнулся назад. Федор, перейдя в атаку, нанес сильный удар сверху, раскрошив легкий щит иллергета, а затем, отбив ответный удар, нанес еще один. На этот раз тяжелый клинок фалькаты рассек ключицу и вошел в плоть нападавшего, словно в мягкое тесто, едва не отрубив руку.

– Хороший клинок, – Чайка сплюнул застрявший на зубах песок, глядя, как горец, выронив меч, рухнул ему под ноги.

Рядом упал еще один. Это Летис, обезоружив своего противника, поразил его резким выпадом в голову. Тот вскинул руки и, залившись кровью, завалился, испустив дух.

– Ты прав, – крикнул Летис, поймав взгляд Федора, – отличный клинок!

Урбал бился со своим горцем в нескольких метрах поодаль, но кто из них победил, морпех не успел увидеть. На него напал еще один иллергет, в ярости вращавший мечом над головой. Первым ударом он заставил Федора отступить на несколько шагов, вторым присесть, а вот третьего он нанести не успел. Сделав движение рукой на себя, словно выкашивая траву серпом, Федор полоснул его фалькатой по ноге и глубоко рассек ничем не защищенную икру, из которой тут же выплеснулась кровь. Взвыв от дикой боли, воин выронил щит, но и не подумал отступать. Вместо этого он подпрыгнул на здоровой ноге и наотмашь рубанул мечом по голове Федора, и морпех от неожиданности не успел защититься. Удар пришелся по касательной, снеся часть плюмажа на шлеме, но голова осталась цела. Чайка с трудом распрямился и сделал ответный выпад, проткнув тело раненого острым клинком. Тот плотно уперся обеими ногами в землю, словно перестал ощущать боль, затем харкнул кровью и, словно нехотя, завалился на спину.

Поразив врага, Федор отскочил от поверженного тела, прикрылся щитом и бросил взгляд по сторонам. Урбал метким ударом все же расправился со своим противником, несмотря на то, что в пылу схватки остался без щита. Летис, слегка раненный в руку, яростно атаковал сразу двух иллергетов. Одного он проткнул так же, как и Федор, а второму рассек череп сильнейшим ударом сверху.

– Солдаты! – разнесся крик Магны, вдруг оказавшегося в десяти шагах от друзей. – В атаку!

И седьмая спейра с устрашающими воплями перешла в наступление, отбросив оставшихся в живых нападавших к самому подножию горы. Недавние морпехи Карфагена – хотя, по мнению Федора, бывших морпехов в природе не существует – сплотив ряды, обрушили могучий удар своих клинков на врага, быстро рассеяв его и без того разрозненные порядки. То же самое предприняли остальные спейры по всему фронту, обратив оставшихся иллергетов в бегство. И лишь загнав врага обратно на склон, карфагеняне прекратили преследование. Военачальники посчитали, что враг разбит, предоставив завершение боевых действий копейщикам и нумидийской коннице.

В карабкавшихся вверх по склону иллергетов снова посыпались дротики, разя их наповал. А тех, кто успевал избежать летучей смерти, выпущенной из рук метателей, на своих быстрых конях настигали конные нумидийцы и добивали копьями. Уйти смогли только несколько десятков лучников, засевших на самой вершине горы.

– Чертовы горцы, – выругался Летис, вытирая свой клинок о доспех одного из мертвецов, облаченного в черную кожу, и поглядывая на раненое предплечье, из которого сочилась кровь, – только попадитесь мне еще раз. Уложу не меньше десятка.

– Успеешь, – заметил на это Урбал, – они еще не один раз постараются устроить нам подобное.

Спустя полчаса разгром противника был завершен. Когда по приказу Акрагара все командиры спейр построили своих солдат после боя и провели перекличку, подсчитав потери, выяснилось, что больше всего досталось пятой спейре. Она не досчиталась тридцати шести человек, львиную долю которых задавило камнями еще до боя. Основные потери в других спейрах тоже имели причиной камнепад, устроенный иллергетами. А от рук самих горцев погибло не более сотни человек во всей хилиархии. Получалось, что если нападавшим, использовавшим внезапность, удалось убить не больше спейры солдат армии Ганнибала, то сами карфагеняне в этом бою уничтожили целое племя иллергетов. Не меньше пятисот человек. Хотя в момент атаки казалось, что их бегут тысячи. Особенно отличились в бою Летис и Федор, пожалованные за храбрость благодарностью Магны.

Посчитав мертвых и погрузив раненых на телеги обоза, замыкающая колонну хилиархия снова заняла свое место. А спустя пару часов был получен приказ Атарбала становиться на ночлег. Лагерь разбили на холме, вблизи реки, в том месте, где биремы сопровождения смогли подойти к берегу.

На сей раз Федор вместе с Урбалом и Летисом, которому помог забинтовать руку, впервые принял участие в строительстве лагеря. Двадцатой хилиархии поручили возвести западную стену походного лагеря. Они втроем выкопали в каменистой почве несколько метров траншеи и забили в нее выструганные колья, привезенные в обозе. Частокол получился не выше человеческого роста, но это было лучше, чем ничего. Римляне, насколько знал Федор из своего опыта, строили такой же, если лагерь ставился на одну ночь.

Ему эта работа оказалась вполне знакома, а вот его друзья не могли привыкнуть к мысли, что после недавнего боя их еще и заставляли вколачивать колья. Это, похоже, случилось впервые за период их недолгой службы в морской пехоте, временно сменившейся службой в пехоте обычной.

– Наш новый военачальник Атарбал мог бы захватить с собой и строителей, оставшихся в лагере, – бурчал себе под нос Летис, потирая раненую руку.

– Действительно, чего нам здесь корячиться, – вторил ему изможденный Урбал, перехватывая очередной кол и мечтательно добавляя: – Эх, если бы мы плыли сейчас на корабле, вот было бы здорово.

Федор помалкивал, слушая жалобы друзей. У Гасдрубала на строителей, вероятно, имелись свои виды. Наверняка ему не хватало инженерных частей на все задачи, внезапно возникавшие перед воинством Карфагена. Они только вчера вторглись в чужие земли, и у огромной армии уже обозначились более важные направления ударов, а то, в котором проводилась разведка боем силами солдат Атарбала, являлось, скорее всего, второстепенным.

Так они и вкалывали до самой темноты, посматривая на две биремы с морпехами, вытащенные на берег неподалеку от лагеря.

После горячего ужина, приготовленного им в специально выстроенном бараке, солдаты завернулись в свои походные шерстяные плащи и улеглись спать, возблагодарив в очередной раз Баал-Хамона за то, что их ко всему еще не поставили в караул, выпавший на долю третьей и четвертой спейры. Ночь прошла спокойно, и на лагерь, в котором скопилось почти пять тысяч человек, никто не осмелился напасть. Хотя бы на сегодня с иллергетами было покончено.

Глава пятая  Перевалы

На следующее утро Атарбал решил поберечь свои силы и побольше разузнать о врагах, прежде чем двигаться дальше. Вчерашнее нападение научило его осторожности. Он приказал продолжить разведывательные действия малыми силами, не дожидаясь, пока враг устроит новую засаду. Основную часть солдат – три хилиархии, включая кельтов, – он оставил в лагере с обозом. А той, где служил Федор, приказал прошерстить ближайшие к лагерю горы, там нумидийцы еще вчера обнаружили небольшие посты у перевалов, что могло означать только существование селений иллергетов.

Почему он выбрал именно побывавшее в бою и понесшее потери соединение, Федор не понял, но пришел к выводу, что, видимо, героизм арьергарда во вчерашнем бою произвел на их военачальника впечатление. И Атарбал решил выковать из двадцатой хилиархии самое закаленное подразделение своих африканских пехотинцев. Акрагар – командир полка, как называл его Федор, – в свою очередь продублировал боевую задачу подчиненным ему офицерам. И уже непосредственное начальство спейры на рассвете следующего дня довело ее до солдат.

– Нужны разведчики, – заявил Магна, стоя перед строем седьмой спейры, поднявшейся по команде ни свет ни заря. – Есть добровольцы?

И тут Федор, не ведая причины, толкнувшей его на подобные действия, шагнул вперед. Тотчас рядом с ним оказались Летис и Урбал.

– Отлично! – заявил Магна. – Вы пойдете первыми. Надо скрытно подняться в горы и разнюхать, что замышляют иллергеты, спрятавшиеся за перевалами. Задача понятна?

Все трое кивнули.

– Ты будешь старшим, – приказал Магна, посмотрев на Федора.

Но после недолгого размышления командиру спейры показалось, что для выполнения боевой задачи троих слишком мало, и он «добил» новоиспеченный взвод разведчиков еще десятком человек.

Еще толком не рассвело, и речной туман не успел слишком оторваться от поверхности воды, а они уже пробирались меж камней, закинув за спину щиты. Старались ступать осторожно, чтобы ненароком не вызвать осыпь, наделавшую бы много шума. Следом за ними, на расстоянии километра, очень медленно продвигалась вся седьмая спейра, а за ней еще две, готовые в любой момент прийти на помощь, если начнется бой.

– Слушай, Урбал, – обратился Федор к другу, когда они в очередной раз переводили дух за большим камнем, ежась от холода, – а кто живет с той стороны реки? Тоже эти… как их… иллергеты?

Урбал повернулся в том направлении, куда указывал Федор, и ответил, не отрывая взгляда от едва различимых холмов.

– Нет, там еще наша земля.

Скрываясь в складках местности, они беспрепятственно добрались по середины подъема в гору. И там, когда уже рассвело совсем, шедший первым Федор заметил нескольких прятавшихся за камнями людей, одетых в знакомые кожаные рубахи. Жестом подозвав Летиса – Чайка вошел в роль командира разведчиков ненавязчиво и быстро, правда, никто этого и не оспаривал, – он указал на три скорчившиеся за камнями фигуры. Часовые, выставленные на пути в горную деревню, похоже, спали.

– Сможешь отсюда аккуратно снять? – спросил Федор вполголоса. – Кинжалом.

Летис смерил расстояние взглядом и кивнул.

– Смогу, но придется немного приблизиться.

– Давай, – распорядился Федор, – только осторожно. Не наделай шума.

Здоровяк Летис, получив приказ, снял щит, выхватил кинжалы и, обогнув камень, стал пробираться вверх по насыпи. Но не успел он пройти и пяти метров, как из-под подошвы башмака выскользнул камень и сорвался вниз, увлекая за собой небольшой камнепад. Заснувшие часовые встрепенулись, один из них вскинул лук. Тут бы Летису и конец, если бы не его умение бросать кинжалы. Две руки резко разогнулись, и оба горца схватились за шеи, испустив предсмертные хрипы. Третий, узрев разведчиков, бросился бежать вверх по склону, петляя между камней.

Федор подозвал ливийца-лучника, одного из трех, приданных его отряду, и приказал достать беглеца. Никто в деревне не должен был узнать об их приближении. Ливиец натянул короткий лук, подождал не больше секунды, пока убегавший не покажется на мгновение из-за камня, и выпустил стрелу, с чавканьем вошедшую в спину иллергету. С внешним охранением было покончено.

Разведчики из седьмой спейры беспрепятственно взобрались на перевал, где обнаружили и прикончили еще двоих, спавших под шерстяными плащами горцев. Обоих сморило в уютном уголке, у каменной стены. Никому из них так и не пришлось дотянуться до своего копья, стоявшего рядом.

А, спустившись с перевала, они обнаружили деревню примерно в полукилометре от скал. Несмотря на то, что иллергеты знали о стоявшем в соседней долине войске, они и не думали бежать. Видимо, надеялись на скорую помощь от соседних племен или не собирались уступать свою землю без боя, предпочитая смерть. Но все это сейчас не сильно волновало новоиспеченного командира разведчиков. Федор, Летис и Урбал подобрались как можно ближе к небольшой, погруженной в сон деревне, обнесенной грубо сработанной стеной из камней, и, спрятавшись на холме, внимательно все оглядели. Скорее всего, там находился отряд человек в шестьдесят или восемьдесят пеших горцев. У крепких ворот, закрытых от возможного неприятеля, маячило пятеро. Окажись у Федора за спиной хотя бы одна спейра, он и без подмоги попытался бы управиться сам. Но сейчас он предпочел вернуться за перевал и, оставив на нем двоих наблюдателей, лучника и мечника, дожидаться основных сил. Еще одного бойца Чайка отправил вниз с посланием к Магне, приказав сообщить, что двигается к соседнему перевалу.

Всемером они добирались до него всего лишь около двух часов, да и то потому, что Федор не стал спускаться, а пошел траверсом между двумя соседними вершинами, благо там имелась тропка. Незаметная обычному глазу, она просто бросалась в глаза человеку, привыкшему находить путь в горах. А Федор, в прошлой жизни хаживавший в горные походы, хоть и не считал себя мастером, но уже сталкивался и с «горной болезнью», и с эйфорией после нее: когда стоишь на краю обрыва, а тебе не страшно, даже наоборот – хочется прыгнуть вниз и расправить несуществующие крылья.

Вот и сейчас, несмотря на грозившую отовсюду опасность, Чайка невольно отвлекся на воспоминания, осторожно выбирая место для того, чтобы поставить ногу и не сорваться на небольшой ледничок, видневшийся прямо под тропой. Вопреки размерам, ледник оказался весь испещрен глубокими трещинами, и при падении на него обратно можно было и не выбраться. Никто из африканских сослуживцев Федора не обладал даже простейшими навыками горных путешествий. Не говоря уже о применении ледорубов, кошек и веревок. «Кстати, – подумал вдруг Федор, – местные кузнецы – умельцы что надо. Сложную кольчугу в два счета собирают. А если им показать, что надо выковать, могут ведь и ледоруб с кошками легко изготовить. А веревки в лагере и так есть. Надо бы перетереть с Магной этот вопрос. Глядишь, выпестуем лучшее для своего времени подразделение горных разведчиков».

Сделав короткий привал за камнями, Чайка стал рассматривать своих спутников с учетом только что родившихся в голове мыслей. Одеты они были в стандартную амуницию – туники, кожаные панцири, сандалии на толстой подошве. И никаких штанов. Холодновато для гор, однако! Поэтому на ночь воинам полагались шерстяные плащи, на время задания оставленные ими внизу. Сейчас, постоянно перемещаясь по скальным поверхностям, они не то что не замерзли, а даже взопрели. Тем более что за спиной у каждого висел круглый щит, а на поясе болтался меч. Впрочем, на такой высоте движение – вещь необходимая, иначе быстро замерзнешь и околеешь. «Ладно, – рассудил Федор, вставая, – этот экстремальный выход мы как-нибудь переживем. А там видно будет».

Все солдаты, к удивлению Федора, оказались неплохо подготовленными для горных прогулок, хотя и родились в песчаных холмах Африки. Спрятавшись за валунами, в изобилии разбросанными по склону, Федор оглядел сначала снежный козырек, нависавший над ними, а затем иллергетов, также притаившихся за валунами метрах в ста ниже. И смотрели они, к счастью, тоже вниз, ожидая нападения оттуда. На этот раз часовых оказалось больше – десять человек. Зато на широком перевале, как смог удостовериться Федор, на первый взгляд не было ни души.

Некоторое время он размышлял, не пробраться ли тихо за спинами иллергетов и не посмотреть ли для начала, что там, за перевалом. Но потом решил, что всего не предугадаешь. Тихо может и не получиться. Небольшой камешек под ногой – и они окажутся между двух огней. Так что придется действовать, как обычно.

– Слушай, Летис, задачу, – позвал Федор друга.

Одного лучника он поставил наблюдать за перевалом. Мало ли что могло оттуда надуть. А все остальные осторожно, насколько позволяла сноровка, приблизились со спины к горцам. Но те недаром провели здесь всю свою жизнь. И второй раз за одно утро карфагенянам не выпало удачи нарваться на спящих. Когда их разделяло метров пятнадцать, иллергеты заметили нападавших, подняли крик и схватились за оружие.

Но Летис не зря получил задание. Двое рухнули, сраженные кинжалами. Еще двоих Федор взял на себя и тоже не промазал. Хотя одному угодил не в открытую шею, а в грудь. Но кинжал был хорош, а бросок силен. Так что горца не спасла и кожаная рубаха. Еще двоих убили лучники, прикрывавшие диверсантов. С оставшимися пришлось повозиться – бились они на мечах яростно. Один – здоровенный одноглазый бугай, со шрамом через всю щеку – умудрился завалить двоих ливийцев. Но его самого, в конце концов, зарубил подоспевший Летис. Двоих оставшихся записали на свой счет Федор и Урбал. Оба вышли победителями и не получили ран. Правда, теперь их осталось всего пятеро.

Оглядев убитых и выдернув из мертвых свои кинжалы, карфагеняне направились вверх. Федор приказал идти на перевал, где по-прежнему царили тишина и покой. Но едва они оказались на вершине широкой, похожей на большую проезжую дорогу седловины, как в изумлении остановились и рухнули за ближайшие камни. Снизу, из соседней долины, к перевалу двигалось огромное войско иллергетов, безошибочно узнаваемых по черным кожаным рубахам. Причем в авангарде на этот раз виднелись и всадники, числом не менее трех сотен. Следом за ними двигались воины, облаченные в стеганые куртки серо-коричневых цветов, с почти квадратными щитами, длинными копьями и мечами. Всего солдат в этой армии горцев насчитывалось, в первом приближении, около двух тысяч человек, но конца колонны с перевала не просматривалось. Он терялся за огромной скалой.

– Твою мать! – только и выдавил Федор. – Ничего себе, деревня за перевалом!

Деревня, кстати, имела место. Буквально в двух шагах, домов тридцать. Но там сейчас не было ни души. А те горцы, которых они уделали пять минут назад, вероятнее всего, являлись разведчиками наступавшей армии.

Федор оглянулся налево, пытаясь разглядеть соседнюю деревню, найденную ими два часа назад. Он ожидал увидеть там бойню, но не увидел ничего. Вопреки его опасениям, все там оставалось по-прежнему. То ли Магна решил не нападать на нее, то ли уже захватил селение, но не закатывал праздник по этому поводу. Во всяком случае, отсюда она была видна и выглядела именно спящей горной деревней, хотя рассвет уже давно наступил и солнце пробивалось сквозь рваные облака. Но вот снизу обзор этого гнездовища горцев перекрывала скала, поэтому его обитатели не могли наблюдать приближавшегося войска. Да и солдаты не могли видеть деревню, хотя к ней из долины поднималась извилистая тропа.

Ветер на перевале гулял приличный, и разведчики быстро замерзли, лежа на холодной земле и поглядывая на скопившийся в ложбинах снег.

– Это кто такие? – спросил Федор Урбала, указав на вторую часть колонны, где двигались неизвестные солдаты в серо-коричневых куртках.

– Не уверен, – ответил начитанный Урбал, присматриваясь, – но, вероятно, это васконы. Их земли лежат дальше, за владениями иллергетов. Очень воинственное племя. И если они уже объединились, то нам придется несладко.

– Догадываюсь, – кивнул командир разведчиков, осторожно поднимаясь. – Ладно, слушай приказ. Встаем и бегом вниз. Не так, как сюда пришли, а прямо по дороге с перевала. Иначе не уйдем. Или, того хуже, окажемся в тылу у армии горцев. Надо быстрее сообщить в лагерь об этих…

Он взмахнул рукой и вдруг увидел, как ближайшие к перевалу конники пришпорили коней. Они могли оказаться здесь минут через двадцать.

– Слушай, Федор, – начал было Урбал, – а что если…

– Все, базар окончен, – оборвал его морпех, – бегом вниз, а то схлопочем по стреле в спину.

И все пятеро, пригибаясь за камнями, бросились вниз. Но предчувствие не обмануло Федора, последним покидавшего перевал, – конники приближались довольно быстро. Стараясь отогнать от себя мысль о том, что лошадь скачет быстрее, чем бежит человек, Федор рысью кинулся догонять товарищей. Перепрыгивая с камня на камень, он успокаивал себя тем, что и коням здесь придется несладко. Хотя дорога, очень похожая на широкую тропу, здесь, несомненно, имелась. И вела она в ту самую долину, из которой они сюда поднялись.

Когда они очутились у основания предперевального взлета, Федор обернулся и увидел, как на седловине показались фигурки всадников. Они быстро спустились к тому месту, где лежали их мертвые сородичи, и, огласив долину криками, бросили коней вниз. Теперь уже никого не стоило уговаривать бежать быстрее. Чтобы срезать путь, все карфагеняне свернули с тропы, забиравшей сильно в сторону, на насыпь из мелких камешков и запрыгали по ней, как заправские горные козлы. И хотя временами они утопали в камешках почти по колено, насыпь съезжала вместе с ними. Так они добрались почти до самого подножия склона, где Летис и один из лучников упали, зарывшись лицом в камни. Но тут же, не обращая внимания на ссадины, снова вскочили на ноги.

– Быстрее, ребята, – подбадривал их Федор, то и дело оглядывавшийся назад, – еще немного – и мы дома.

Они находились уже почти у подъема на первый перевал, по-прежнему казавшийся пустынным, равно как и долина вокруг них. «Черт, где же наши?» – выругался Федор, разглядывая склоны горы и путь наверх, частично перегораживаемый большой скалой. Всадники иллергетов, числом человек в двадцать, их уже нагоняли.

– Вперед! – заорал Федор. – Бегом за скалу… Приготовиться к бою!

Когда они добежали до скалы, им вслед уже летели стрелы. Они свистели над головами беглецов, словно разозленные осы. Одна вонзилась в щит, прикрывавший спину, и Федор возблагодарил Баал-Хаммона, что тот не оставил его в беде. Правда, морпех тут же сообразил, что здесь, внизу, им уже не убежать от коней.

– Лучники! – заорал он, останавливаясь и выхватывая меч. – Стрелять по врагу! Остальные ко мне!

Все, кто бежал, остановились как вкопанные. Лучники, развернувшись, открыли стрельбу по приближавшимся всадникам. А спустя мгновение рядом с Федором уже стояли Летис и Урбал, обнажив фалькаты и прикрывшись щитами. Втроем они образовали короткую шеренгу.

Но когда конные иллергеты приблизились, в ярости размахивая мечами, произошло непредвиденное. Из-за спины приготовившихся к последнему бою друзей в нападавших вдруг полетели саунионы. В одно мгновение все иллергеты оказались поверженными и валялись теперь на земле, пронзенные копьями и стрелами, поскольку по ним «работали» еще и лучники.

Обернувшись, Федор с радостью увидел две спейры африканцев под общей командой Магны, показавшихся из-за скалы. Карфагеняне явно прятались там и давно заметили конных, но не спешили показываться им до самого последнего момента.

– Все живы? – деловито, как будто ничего не случилось, осведомился командир седьмой спейры, разглядывая, однако, не своих бойцов, а больше поверженных всадников. И заключил: – Иллергеты.

– Да, у нас все нормально, – ответил в тон ему Федор. – Только мгновение назад мы уже собрались умереть за Карфаген.

– Не спеши, – успокоил его Магна, приблизившись. – Такой случай вам еще представится. Мне нужны храбрые бойцы. Ну, что там, за перевалом, из-за которого явились эти всадники?

– Там большое войско, примерно тысячи две пехотинцев и пара сотен всадников, – отрапортовал Федор, запихивая фалькату в ножны. – Авангард мы убрали, но нас заметили конные. Остальное известно.

– Две тысячи, говоришь, – заметил Магна, что-то прикидывая в уме.

– Да, и еще, – вспомнил Федор, взглянув на Урбала. – Похоже, там не только иллергеты. За ними идут солдаты в серо-коричневых панцирях. Урбал утверждает, что это васконы.

Магна поднял голову.

– Васконы уже здесь? – казалось, он не верил своим ушам. – Что же, если ты прав, это не очень хорошее новости. Но вы успели вовремя. Это главное.

– Они будут здесь очень скоро, – еще больше огорчил его командир разведчиков.

– Эй, Цербал, – позвал своего лейтенанта Магна, – возьми половину спейры и поднимайся на перевал. Как увидишь, что противник втянулся в бой, ударишь ему в тыл.

– Там же деревня, – напомнил Федор.

– Она уже наша, – усмехнулся Магна. – Твой посыльный прибыл вовремя.

– Я с половиной свой спейры и спейрой копейщиков останусь здесь, за скалой. Буду ждать врага, – продолжил Магна. – А вы бегите в лагерь и доложите Акрагару или Атарбалу о приближающемся войске. Я уверен, они пришли для того, чтобы уничтожить нашу базу, и надеялись застать нас врасплох. Но благодаря тебе это им не удастся.

– А потом? – спросил Федор. – Вернуться сюда?

– Оставайся в лагере, – приказал Магна и, увидев недовольное выражение лица командира разведчиков, добавил: – Думаю, мы примем только первый бой и скоро тоже вернемся. Если Атарбал не решит иначе.

Приказ есть приказ, и Федор, велев соратникам следовать за собой, устремился в лагерь. Туда они прибыли спустя еще час. К этому моменту в ущелье уже, вероятно, завязался бой. Решив не нарушать субординацию, хотя очень хотелось, Федор разыскал Акрагара, сообщив ему о приближающемся войске иллергетов и васконов. Командир полка затребовал подробности. Узнав, как действовали разведчики, которым удалось осмотреть оба перевала и уйти от погони, он сообщил, что их наградят.

– Разрешите нам вернуться в строй спейры? – попросил Федор, польщенный похвалой, но больше стремившийся помочь своим. – Там наверняка уже идет бой.

– Нет, – отрезал Акрагар, уже облачавшийся в свои боевые доспехи с помощью слуги. – Твоя спейра скоро вернется. Мы отправим в помощь ей кельтов. А когда они войдут в лагерь, встретим наступающего противника метательными машинами.

Уяснив план, поведанный Акрагаром, снизошедшим до подчиненного, Федор с товарищами занял место за частоколом, рядом с метательными машинами, уже собранными и развернутыми в сторону наступающего врага. Скоро из ворот показалась и легким бегом устремилась вверх по склону спейра кельтов, но, учитывая, что врагов насчитывалось в десять раз больше, это был лишь отвлекающий маневр. Их обогнала сотня конных нумидийцев. И тем не менее Федору стало легче на душе – бойцов из его спейры погибнет меньше. Видно, главнокомандующий поддержал план Акрагара заманить наступавших иллергетов под огонь метательных машин, прежде чем вступать в решающую схватку.

В лагере тем временем все готовились к битве. Африканцы и кельты разделились по своим хилиархиям и заняли места в соответствии с приказами. Африканцы, копейщики и лучники – вдоль частокола. Оставшиеся мечники и кельты построились в глубине лагеря по спейрам, ожидая сигнала к контратаке.

Противник не заставил себя долго ждать, и скоро Федор увидел, как его седьмая, сильно потрепанная, спейра и копьеносцы из первой отступают, сдерживая натиск врага. Удар кельтов и нумидийцев отсек их от противника и позволил отойти к лагерю, где их впустили сквозь открытые ворота. Следом показались отступающие кельты, умудрявшиеся при этом рубить наседающего противника на части, устилая путь отступления трупами. Последними в ворота лагеря ворвались нумидийцы, изрядно потрепавшие противника своими атаками. Глядя, как лихо чернокожие африканцы, у которых из доспехов и вооружения имелись только туника, щит, копье и два дротика, носились из конца в конец ущелья, нанося разящие удары неповоротливым иллергетам, Федор оценил их по достоинству. Эти всадники не использовали ни удил, ни поводьев и скакали даже без седла, словно индейцы. И тем не менее они ловко терроризировали противника, заставляя его на ходу менять план наступления.

Конечно, для фронтального боя с тяжеловооруженной конницей они не годились, но в роли застрельщиков и догоняющих были бесподобны. Когда нумидийцы, изрядно разозлив наступавших иллергетов, вернулись под защиту частокола и метательных машин, горцы уже буквально висели у них на хвосте. Но их ждали.

Не успели конные иллергеты приблизиться к стенам лагеря, опередив колонну пеших, как воздух рассекла команда, и им навстречу устремился десяток каменных ядер, мгновенно превратив в кашу первые ряды наступавших. Второй залп усилил впечатление Федора, с интересом наблюдавшего за этой войной машин и людей. Машины побеждали. Тем более что лагерь стоял на холме, а наступавшие сгрудились на обширной площадке прямо под ним. Артиллеристам даже не было особой необходимости целиться, поскольку наступавшие иллергеты заняли все свободное пространство от частокола до ближайших скал. Исходя из того, что он уже видел, Федор решил, что здесь собралась добрая половина армии горцев.

И тем не менее в ярости первые ряды иллергетов достигли частокола и бросились на штурм. Они прыгали в ров, затем лезли наверх, цепляясь руками за осыпающуюся землю и бревна, а обороняющиеся, в числе которых находились Федор, Летис и Урбал, просто рубили эти руки и головы сверху.

Обстрел тем не менее не прекращался. Он велся навесом, через головы солдат первых шеренг нападавших. Метательные машины прекратили свою сокрушительную работу лишь после того, как ворота открылись, и сквозь них по врагу ударили сразу две хилиархии – кельты и африканцы – быстро отогнав врага от стен лагеря. После часа такой мясорубки карфагенянам удалось выкосить подчистую почти всех иллергетов и вступить в бой со второй армией, солдаты которой оказались действительно васконами.

Они бились храбро и держались долго, уничтожив много финикийцев, но последних все же оказалось гораздо больше, чем рассчитывали встретить нападавшие. Федор и его друзья, снова вставшие в ряды седьмой спейры, приняли участие в этом бою, умертвив немало васконов. Сначала, после ожесточенной стычки, они отбросили васконов в долину, а затем обратили в бегство, преследуя их до самого перевала и перебив почти всех. А потом Атарбал пустил по следу отступающего врага нумидийскую конницу, так что уйти удалось лишь немногим.

В том бою погиб Цербал, и Магна сделал своим помощником Федора, проявившего в этот день всю свою удаль. А главнокомандующий корпусом африканцев, выяснив, что иллергетам помогали васконы, на общем сборе победившего войска карфагенян объявил:

– Васконы выбрали свою судьбу. Мы идем в их земли.

Но финикийцам пришлось потратить еще не одну неделю на усмирение оставшихся иллергетов и захватить немало горных крепостей и деревень по левому берегу Ибера, прежде чем они вступили во владения самих васконов, лежавшие в среднем течении реки. Теперь отряд африканцев был усилен еще двумя хилиархиями, которые Ганнибал, узнав об успехах на этом направлении, разрешил снять с других, где сопротивление оказалось менее сильным. Кроме того, Атарбалу прислали еще пятьсот тяжеловооруженных испанских всадников и пять осадных орудий – высоко в горах у васконов имелись укрепленные города.

Предсказание Урбала сбылось. Ганнибал, к тому моменту уже почти взявший Илерду и окруживший Тарракон, прежде чем идти дальше на Рим, похоже, решил захватить все земли по эту сторону Пиренеев от моря и вплоть до самых истоков Ибера. А направление удара, на котором находились африканцы Атарбала, из второстепенного неожиданно сделалось главным.

Глава шестая  Леха Ларин и скифы

Дождь в Крыму – явление редкое. Хотя иногда и случается. Как сегодня утром. В такие дни Леха Ларин любил сидеть у выхода из юрты и смотреть, как стекают теплые капли по крепким «елочным» листикам можжевельника, росшего в двух шагах от порога. Вода струилась ручейками по траве и быстро пропадала, впитанная соскучившейся по влаге землей. А Леха все сидел и вдыхал тяжелый запах можжевельника, излечивающий, говорят, многие болезни.

Беспокоиться ему было особенно не о чем. Соседние племена пока вели себя мирно и проблем воинам его благодетеля Иллура не создавали. Крупных военных походов ни на восток, к Боспорскому царству, ни на юг, к Херсонесу, где плотно обосновались хитроумные греки, скифские племена давно не предпринимали, а все остальные земли в Крыму находились в их власти. Сиди себе в юрте да радуйся жизни. Вместе с наложницей. Либо скачи на быстроногом коне по степям, заставляя хвататься за луки беспокойных соседей.

Вспомнив о Херсонесе, Леха немного загрустил. Последний поход на этот крупный греческий город, с которым скифы то торговали, то воевали, оказался печально памятным. Незадолго перед ним Иллур сделал его начальником десяти скифов-разведчиков. Понятное дело, конных разведчиков, поскольку пешие скифы в природе не встречались. Вместе с ними Леха должен был выступать впереди войска, разыскивая неприятеля раньше, чем тот сам найдет скифов из племени Иллура, служившего местному царю Палаку[117] и совету старейшин. Свой первый поход в качестве десятника, как он сам себя называл, Леха провел бодро, но безрезультатно. Греки, отсиживаясь за крепкими стенами Херсонеса, отбили все попытки скифов взять город. Да и попытки эти, надо сказать, являлись не очень удачными.

Воины Иллура, конечно, рассеяли греческую конницу в поле, но вот опыта захвата укрепленных городов у них было маловато. Давно не практиковались в этом деле. Тем более городов, ощетинившихся метательными орудиями, что превращали своими каменными ядрами скифских храбрецов в окровавленные мешки костей и мяса. С моря тоже ничего значительного предпринять не удалось, хотя и имелись у скифов собственные корабли, да только в бою с греками-мореходами они все равно сравниться не могли. Не хватало выучки экипажей, да и самих боевых кораблей тоже недоставало. Скифы все больше развивали морскую торговлю да строили зерновозы и прочие торговые суда. Неплохо, надо сказать, строили, но для серьезного ратного дела они все равно не годились. Вот и получалось, что одна триера из флотилии Херсонеса с обученными гребцами успевала пустить на дно залива не меньше трех двухрядных скифских судов, чьи команды надеялись в основном на лучников, не дававших, однако, на море такого же эффекта, как на суше.

И даже, несмотря на героические усилия бывшего морпеха российской армии Лехи Ларина, попытавшегося подойти ночью с моря на нескольких кораблях и запустить подожженный брандер в самую гавань Херсонеса, чтобы спалить к чертовой матери весь этот греческий флот, ничего не получилось. Греки его заметили даже ночью и потопили всех, кто пытался вместе с Лехой сотворить сию каверзу. Сам автор идеи еле доплыл до берега живьем, прыгнув с протараненного корабля в море и чудом увернувшись от стрел. Херсонес стоял незыблемо, и сильный греческий флот продолжал охранять его с моря, не позволив скифам блокировать город со всех сторон. Припасы и помощь продолжали свободно поступать в город морем из других греческих колоний. В конце концов, Иллур признал поражение и снял осаду.

С той поры минуло почти полгода. Теперь Лехе, в бессильной злобе погрозившего Херсонесу с перевала кулаком на прощание и обещавшему вернуться, подчинялось уже тридцать воинов. А Иллур, после внезапной смерти своего престарелого родителя, местного царька Акчея, вошел в совет старейшин, заняв по праву постоянное место своего предка.

По местным меркам Иллур являлся крупным вождем. У него было много солдат и рабов, несколько кочевий для выпаса скота на севере полуострова. Как вождь, он мог бы жить в шикарном каменном доме в новой столице, управляя жизнью племени оттуда. Но не жил. Более того, не любил всех этих излишеств культурной жизни, незаметно спеленавших волю кочевников. За подобное кредо Леха его уважал.

Этот бородатый скиф больше любил просторы степей, быстрых коней, горячую схватку и верный лук. В нем не проглядывало спокойствия царя и изнеженности старейшин, разменявших пятый десяток и грезивших только о покое, хотя Иллур тоже был немолод. Ему недавно стукнуло двадцать восемь. А при кочевой жизни, полной опасностей, совершенно Иллура не страшивших, редко кто среди воинов доживал до таких лет. Но кочевая жизнь в пределах полуострова уже не кишела опасностями, а за его пределы с большим войском скифы выходили довольно редко. Во всяком случае, Леха точно не выходил. Правда, он был наслышан, что в степях к северу кочуют какие-то сарматы и что эти кочевники находятся сейчас в силе, не уступая ни в чем скифам. Но в Крым залетные гости пока не вторгались и потому Леха о них вообще не вспоминал. И здесь событий хватало.

«Ну, теперь будет дело», – решил Леха, узнав о том, что Иллур вошел в совет, решавший судьбу народа вместе с царем Скифии. И не ошибся.

Иллур, до того появлявшийся в совете лишь изредка, заменяя отца, немедленно начал мутить воду. Он призывал всех скифов объединиться для нового великого похода, чтобы память предков, перед которыми в древности склонялись далекие Мидия, Сирия и даже Палестина, вновь стала явью. Он внушал им, что копыта скифских коней снова могут топтать берега далекого моря. Но начать нужно с близкого. С того, чтобы взять под свой контроль весь благодатный полуостров, прогнав с него жадных до чужих богатств греков вместе с их союзниками.

Царь и старейшины, уже много лет привыкшие жить в относительном покое на полуострове, где удобно обороняться от внешних врагов, и не помышлявшие о расширении скифских владений до прежних границ, пришли в трепет. Ведь Иллур предлагал заново покорить огромные территории, от Персии до Византия, вокруг ближнего моря и вглубь от его берегов. Снова дойти до самого Истра[118], где еще теплились отдельные скифские поселения. А может быть, и двинуться дальше.

С тех пор, когда все это принадлежало грозным скифам, кочевая империя сильно уменьшилась в размерах. В их руках остался лишь Крым, да и то не весь, а сверх того часть земель в дельте Борисфена[119]. Скифы стали оседлыми, развили в Крыму ремесла, освоили морскую торговлю. Среди них народилось немало кузнецов, оружейников, золотых дел мастеров и ювелиров, поделкам которых дивились даже видавшие виды заезжие мастера из греческих полисов[120]. А их здесь крутилось немало.

Недавние кочевники, еще вчера не мыслившие себе существования без коня и вольных степей, научились строить корабли и большие города. Чего стоила только столица – не так давно возникший Неаполь Скифский[121], хорошо укрепленный город, где царь и многие из скифских вождей обитали не в юртах, а во вполне «современных» домах, устроенных на греческий манер с портиками и колоннами. Им комфортно жилось здесь и совсем не хотелось сниматься с обжитого места только для того, чтобы возродить память предков и снова испытать ужасы затяжной войны. Но старейшины были скифами по рождению, они слушали Иллура, и его горячие речи находили в их заснувших сердцах отклик. Слушал его и царь Палак. И скоро в воздухе запахло грозой.

Сам Леха на жизнь не жаловался. Оказавшись каким-то чудом в этом времени вместе со своим другом по имени Федор Чайка, он быстро здесь приспособился. Первые дни вспоминались, конечно, с ужасом – унесенные в море на утлой лодчонке, они оба угодили в плен к карфагенянам, приплывавшим в Крым по торговым делам. Сначала заезжие африканцы, не разобравшись, намяли им бока – не без вреда для себя, конечно, не зря же рядовой Леха Ларин и сержант Федор Чайка только что отслужили срочную в морской пехоте.

Потом связали и долго держали в трюме своего военного корабля как пленников, собираясь продать в рабство. Как назывался тот корабль, Леха поначалу не запомнил. А зачем? Здоровая посудина, метров пятьдесят в длину, с пятью рядами весел и парой мачт, утыканная метательными машинами. Она Лехе поначалу, ясное дело, не очень приглянулась. Он в своем родном времени плавал на настоящих десантных кораблях, те покруче смотрелись. Но после позорного штурма Херсонеса бывший рядовой морпех оценил боевые возможности этих кораблей со странным названием «квинкерема». Они легко расправлялись со всеми противниками помельче, даже не прибегая к таранному удару, – метательных машин хватало.

Будь под командой Лехи хотя бы пяток таких шаланд с обученными экипажами, ох, уж он бы показал этим грекам, где раки зимуют. Такого шороху бы навел, век бы вспоминали морскую пехоту. Хотя, кто он таков был в своем родном времени, теперь не знал никто, кроме Федора. А тот уплыл с карфагенским купцом по имени Магон, оказавшимся, к слову, какой-то важной птицей. Развели их пути-дороги. Быстро развели, оглянуться не успели.

Еще час назад оба были пленниками, предназначенными в подарок его нынешнему покровителю Иллуру, скифскому другу заморского купца Магона, в обмен на кое-какую услугу. Для этого даже с берега в Неаполь Скифский притащили. Но не сложилось. Федор ощутимо пнул вождя ногой во время «осмотра», а скифский предводитель обиделся и отказался принять в подарок двух крепких рабов. Хорошо еще, что не прирезал тут же. Хотел, но Магон не дал. А на обратной дороге, когда снова их везли на корабль, случилось нападение одного из враждебных Иллуру племен. Перебили налетчики почти всех охранников Магона и скифский отряд сопровождения. Тут бы Лехе с Федькой и бежать, но для них все срослось по-другому. Взыграло чувство взаимовыручки, вроде как на них тоже напали. И вместо того чтобы дать деру, они оба в драку встряли и случайно спасли жизни своим врагам.

Леха – скифскому вождю Иллуру, а Федор – купцу карфагенскому. Вот и пришлось им расстаться. Иллур Леху к себе взял и отблагодарил за спасение по-царски. Юрту подарил, наложницу восточную, скота дал с пастухами, чтобы было с чего жить, и даже сделал кровным другом. А потом и с карьерой в армии помог. Так что теперь у Лехи все устроилось совсем неплохо. И жилье имелось, и доходы, и женщина, и карьера в рост пошла, даже масса новых родственников после обряда кровного породнения в племени образовалась, так что он не успевал вспоминать про свою прошлую жизнь в двадцать первом веке.

Как ни странно, Леха не сильно удивлялся тому, что оказался здесь, с кем не бывает. Привык быстро. Грустил только, что с родителями больше не увидится. А что там у Федора в жизни теперь происходит, жив ли вообще, он не ведал. Но надеялся, что все путем у сержанта и когда-нибудь они все-таки свидятся. Приведет их судьба к одному перекрестку.

Дождь скоро закончился. Выглянуло солнце, и над прелой землей стал подниматься водяной пар. Невдалеке послышался стук копыт, и Леха вылез из своего убежища, чтобы посмотреть, кто это пожаловал к нему в гости. Наложница Зарана, что жила с ним в юрте, тоже хотела было наружу податься, интересно ей стало. Но Леха приказал не высовываться. Мало ли кто мог по делам приехать.

Леха встал во весь рост, одернул куртку и штаны, заправленные в мягкие кожаные сапоги, стянутые специальными завязками на щиколотке. Привычно провел рукой по шевелюре, а затем почесал пальцами небольшую бородку, отпущенную на местный манер, разглядывая подъезжавшего всадника. Это оказался один из тяжеловооруженных конников Иллура, исполнявший роль посыльного, в панцире, с мечом, луком, колчаном и даже топориком.

Доскакав до юрты командира разведчиков, он осадил коня, но слезать не стал.

– Ал-лэк-сей, – привычно, но не очень приятно для слуха Лехи, пропел его имя посыльный. Никак иначе его имя скифы произносить почему-то не хотели, – вождь Иллур ждет тебя сегодня вечером у себя в юрте. Хочет говорить.

– Хорошо хоть не прямо сейчас, – кивнул Леха. – Передай, буду.

Скиф хлестнул коня нагайкой и ускакал, глухо стуча копытами по тяжелой от недавнего дождя земле. А Леха прищурился на солнце, потянулся, скользнул взглядом по стоявшим в сотне метров скученным юртам его солдат, напоминавшим небольшую деревню. Затем по табуну лошадей, рядом с которыми крутился пастух из его подневольных людей. Посмотрел на близлежащие холмы, переходившие на востоке в горную гряду. Набрал полную грудь можжевеловых запахов и нырнул обратно в командирскую юрту. «До вечера далеко, – подумал Леха, подбираясь поближе к лежавшей на ковре и подушках Заране, – успею еще».

Длинноволосая девушка восточного вида, по внешности – лет двадцати, уловив намерения своего хозяина, улыбнулась, но немного отодвинулась в сторону. Видно, ей не очень хотелось. Зато Лехе вдруг так приспичило, что мочи терпеть не стало. Слава богу, Зарана была женщиной подневольной и не могла отказать, сославшись на головную боль. Хотя Леха обходился с подарком Иллура вполне тактично, сильно не неволил, работать не заставлял – и без нее хватало у него работников – и вообще жил с ней уже полгода почти как с женой в гражданском браке. Только при желании он мог эту жену продать или подарить кому-нибудь. А себе завести новую, помоложе. Только Леха не торопился, эта ему тоже нравилась, а жить сразу с кучей женщин он как-то не привык. Пока.

Сняв с себя длинную рубаху, Леха быстро освободился от сапог, штанов, упал на живот и медленно подполз к девушке, смотревшей на него с опаской, но в то же время игриво. Не маленькая уже, отлично понимает, чего вдруг так захотелось бравому солдату. Да и сама, когда в настроении, такая затейница!

Без лишних слов Леха стянул с Зараны недлинное, похожее на рубаху платье и всякие исподние подвязки, повалил на спину. Провел ладонью по груди, ощущая исходивший от нее жар, а затем по очереди стал облизывать соски. Девушка сначала напряглась, но долго, как водится, не смогла сопротивляться таким проявлениям чувств, расслабилась и обняла Леху за шею. Даже притянула к себе, одарив поцелуем. Но Леха еще некоторое время ласкал ее руками и языком, и лишь когда Зарана полностью отвлеклась от своих беспокойных мыслей, отдаваясь хозяину, вошел в нее.

Леха сегодня неистовствовал, и они предавались страсти долго. Много раз, с небольшими перерывами для того, чтобы набраться сил и слегка перекусить фруктами, в изобилии лежавшими на подносе в углу. Ничему другому Леха сейчас уделять внимания не хотел. Зарана, казалось, позабыла свои страхи, постанывая каждый раз от удовольствия. Но когда Леха наконец иссяк, полежав немного рядом с ним, снова забилась в угол. «Нет, – решил Леха, поймав ее взгляд, опять ставший задумчивым, – что-то с бабой не так».

– Ты часом не заболела, Заранушка? – поинтересовался он, называя ее по-своему, по-русски. За полгода совместной жизни морпех обучил ее азам родной словесности, невзирая на то, что Зарана хорошо говорила и по-скифски. – Может, съела чего несвежего?

– Нет, – тряхнула головой наложница, так, что ее длинные волосы закрыли лицо с раскосыми глазами.

– Тогда чего грустишь? – засомневался Леха. – Так хорошо было.

– Хорошо, – согласилась Зарана и добавила: – Мне с тобой хорошо. Как ни с кем.

– Ясное дело, – подтвердил Леха. – Я парень не промах.

Зарана опять замкнулась. А Леха откусил яблоко и, почуяв неладное, обернулся в угол, из которого на него смотрели два озадаченных глаза.

– Ну, чего случилось-то? – не выдержал Леха. – Говори толком.

– Мне сегодня приснился сон, – начала издалека Зарана. – Я сидела в нашей юрте, вот как сейчас, и меня посетила Великая Богиня, и с ней была богиня Табити[122].

– Ну и что они тебе сказали? – Леха не сильно заморачивался насчет местных божеств, да и вообще насчет богов, не верил он в эти сказки. От природы Леха уродился атеистом и не сомневался только в собственных силе и удаче. Но скифам верить в своих богов не мешал, да и сам нередко посещал их святилища, как ни крути, а он теперь принадлежал к этому племени.

На людях Леха местных богов поддерживал – и Великую Богиню, и хранительницу семейного очага Табити, и Ойтосира, бога силы и красоты, и даже морского бога по имени Тамимасадас, – но дома по-прежнему предпочитал быть атеистом.

– Они сказали, – наконец решилась Зарана, – что скоро пошлют нам ребенка.

– Когда? – уточнил Леха, доедая яблоко.

– Когда закончатся теплые дни, – выдохнула Зарана.

И только тут до Лехи дошел смысл сказанного. Он даже чуть не подавился яблоком, натужно закашлявшись.

– Что ты сказала? – чуть не вскрикнул он. – Повтори.

На лице Зараны появился испуг.

– Боги пошлют нам ребенка, – пролепетала она, забившись еще дальше в угол.

– Вот те раз, – ошарашенный Леха опустил руку с огрызком и уставился на свою наложницу, – это что же получается, что я скоро стану папашей? Ты поэтому такая смурная с утра?

Зарана не все поняла из сказанного – в своей юрте говорил Леха только по-русски, – но кивнула. Не в силах справиться с нахлынувшими чувствами, Леха быстро оделся и вылез наружу, буркнув: «Пойду, пройдусь». По привычке, оставшейся от прошлой жизни, очень захотелось курить, а еще лучше выпить, но с этим Леха решил повременить. Скоро к Иллуру ехать, а он насчет неуместного пития строг. Видать, о серьезных делах говорить звал, раз бойца прислал. Да только новость о беременной наложнице разом все заслонила.

Жаркий день уже клонился к вечеру, Леха и не заметил, как он пролетел, – одно сплошное удовольствие. «Было удовольствие, – напомнил себе Леха, направляясь к табуну лошадей, щипавших неподалеку траву, – а теперь будут одни заботы».

Надо сказать, он оказался немного не готов к такому повороту. Нет, секс – это понятно, приятно и для здоровья всегда полезно. Но дети? Такого с ним еще не случалось. Дети меняли все. Ему казалось, что дети ставят крест на личной жизни, а эта жизнь у него еще только начиналась. Но вдруг он вспомнил, что Зарана ему не жена, а просто наложница. Девчонка для утехи, которую можно просто продать или подарить кому-нибудь. А вместо нее взять новую наложницу или сразу двух. По местным законам это считалось нормальным. Но Леха не спешил менять ее на другую – как-то за полгода попривык к этой несвободной женщине, давно привезенной Иллуром откуда-то из-за Кавказских гор.

Подойдя к табуну, Леха приметил двух лошадей с жеребятами. Долго смотрел на них, а потом подошел к ближней кобыле, черной как смоль. Кобыла его подпустила, признав хозяина. Морпех обнял ее и потрепал по холке. Лошадь стояла смирно, словно все понимала, лишь косила на Леху мудрым глазом.

«Да и ребенок ведь мой, – озадачился вдруг Леха, глядя в глаза кобыле, – родится невесть где, и кем он там будет? Ясное дело, рабом, раз от рабыни рожден. А здесь я за ним пригляжу, может, воином сделаю. Работать Заране, опять же, не надо, средства к существованию добывать».

Простояв так минут десять, он отошел от кобылы, обернулся в сторону юрты и громко произнес по-русски, напугав пастухов:

– Ладно, пусть рождается.

Спустя полчаса он уже сидел на своем боевом коне, одетый по всей форме. Являться по вызову вождя всегда следовало в полной амуниции, чтобы можно было сразу отправляться в поход, если только Иллур особо не оговаривал, что предстоит дружеский пир или праздник. На этот раз ничего не уточнялось, но Леха пребывал в уверенности, что пока это только совет. Однако традиция есть традиция.

Повеселевшая Зарана помогла надеть ему доспех и принесла короткий меч-акинак в ножнах, обложенных золотыми пластинами. Леха прикрепил его к поясу, рядом с боевым топориком. Нагнулся, поцеловал девушку и, хлестнув коня, погнал его во весь опор к стойбищу Иллура, что располагалось всего в получасе хорошей скачки. За ним устремилось еще пять конных скифов из его отряда.

Глава седьмая 

Греческий проект

Стойбище, где Иллур жил большую часть времени, представляло собой целый кочевой город из доброй сотни юрт и размещалось на холме. Внизу, под присмотром пастухов, паслись козы и овцы. Приближаясь, Леха рассмотрел чуть поодаль огромный табун, а за ним еще одно стойбище, уже освещенное кострами. Теплый южный сумрак быстро сгущался.

Недалеко от богато украшенной юрты Иллура, что стояла на самой вершине холма, тоже горел костер, над которым на огромном вертеле жарился кабан. Рядом виднелся огромный котел с каким-то варевом, источавшим приятный аромат. А в метре от него был расстелен ковер, где на специальной подставке выстроились искусной работы кувшины с вином, изящные широкие чаши из чистого золота и поднос с фруктами.

Однако, кроме вождя, слуги, что заведовал приготовлением мяса, и еще одного, незнакомого Лехе пожилого бородатого скифа, у костра никого не замечалось. Морпех, ожидавший увидеть настоящий военный совет, где обычно присутствовали все мелкие вожди, служившие Иллуру, слегка удивился столь немногочисленной компании. Но раз уж так случилось, значит, скифский вождь действительно хотел обсудить с ним что-то важное, но предназначенное не для всяких ушей.

Отдав коня одному из своих бойцов, он приказал им дожидаться в специальной юрте для гостей, куда им поднесут вина. Туда его бойцов проводили всадники самого Иллура, крутившиеся неподалеку. Вообще, стойбище Иллура напоминало скорее военный лагерь, да оно им, по сути, и являлось. Стоило вождю только крикнуть, как в седлах сразу же могло оказаться несколько сотен всадников. А наличие многочисленного скота вокруг ничуть не мешало, ведь в большинстве своем скифы, как успел узнать Леха за прошедшие полгода, все свое таскали за собой, включая коз, овец и лошадей. Появились среди них, конечно, и землепашцы, но эти пока считались вторым сортом среди местных граждан. Всем, как и повсюду, заправляли воины.

– Здравствуй, Ал-лэк-сей, – приветствовал, приобняв своего кровного брата, Иллур, облаченный в украшенный золотом панцирь, – садись поскорей к костру. Мясо скоро будет готово. А вино у нас никогда не переведется.

– Это хорошо, – кивнул Леха, поклонился незнакомцу с седой бородой и сел на небольшой коврик, постеленный прямо на землю у костра. – Ты звал, я пришел.

– Познакомься, – представил старца Иллур, – это наш мудрый Фарзой, советник моего отца, а теперь и мой.

До сих пор Леха никогда не бывал на совете старейшин – по рангу не положено. Его вершиной был совет мелких князьков, подчинявшихся лично Иллуру. И морпех просто не знал, как себя вести с местной знатью. Ведь, похоже, именно к ней принадлежал этот задумчивый старец в длинном сером одеянии. Его грудь украшала витая золотая цепь, на которой висела бляха с вычеканенным орлом. Птица сидела на ветке, сложив крылья и грозно взирая сверху вниз на невидимую добычу. Но что-то тем не менее требовалось сделать. Поэтому Леха просто встал и слегка поклонился.

Фарзой, смеривший его пронзительным взглядом, на мгновение блеснувшим сталью, просто кивнул в ответ, и Леха снова уселся на коврик в ожидании разговора и ароматного мяса. Ни то, ни другое не заставило себя долго ждать.

«Интересный дедушка, – составил первое впечатление о Фарзое морпех, поневоле учившийся разбираться в людях, – такой прирежет и не поморщится. Видать, именно таких и берут в советники к олигархам».

Скоро кабан действительно был готов, и над костром поплыл аромат сочного мяса, тогда слуга начал отрезать от него самые вкусные ломти и бросать на широкое блюдо. Он же насыпал из котла на другое блюдо странный гарнир, с виду похожий на плов с овощами, наполнил чаши вином и, сделав свое дело, удалился на приличное расстояние. Встав так, чтобы не слышать разговора, но вовремя заметить, когда кубки Иллура и его гостей окажутся пустыми, а мясо на блюде закончится.

Надо сказать, что Леха все еще не мог отойти от недавних новостей, и его пока что не сильно интересовало, зачем его позвал Иллур. Поэтому, размышляя о своем, он с удовольствием – весь день не ел, как-то между делом забывалось, – откусил кусок сочного мяса, подцепив его кинжалом. Насыпал руками в рот закуски, походившей по вкусу на тушеные овощи вперемешку с какими-то бобами, и запил красным вином. Благодарный желудок заурчал, принимая горячую пищу.

– Фарзой расспрашивал меня о нашем последнем походе на Херсонес, – начал Иллур, евший мясо и говоривший одновременно, что Леху нисколько не смущало. – И я рассказал ему о том, как ты пытался проникнуть в гавань. Фарзой сказал, что ты молодец, несмотря на то, что нам это не удалось.

Леха бросил благодарный взгляд на молчавшего до сих пор советника, взявшего себе самый маленький кусок мяса и лишь слегка пригубившего вино. По всему выходило, что для него это деловое совещание, а не обычная пирушка. Зато Иллур и его кровный брат ни в чем себе не отказывали.

– Фарзой сказал, – продолжал Иллур, – что если бы у нас был большой военный флот, то мы смогли бы одолеть Херсонес.

– И не только Херсонес, – вставил слово Леха, отпив изрядный глоток вина, – с большим флотом можно ходить и к дальним берегам. Да только кроме флота нужны еще метательные машины, как у греков. Без них ни флот не поможет, ни крепостных стен не взять. Только зря народ положим.

– Фарзой спрашивал о тебе, – вдруг сказал скифский вождь.

– Что именно? – Леха перевел взгляд на все еще молчавшего старика, потихоньку цедившего вино. Такой способ общения его немного нервировал. Леха привык общаться по-простому.

– Он сказал, что ты странный, – заявил Иллур. – Не здешний.

– Ясное дело, не местные мы, – ответил Леха, откусывая очередной кусок мяса и запихивая в рот пальцами порцию тушеных овощей. И добавил: – Да какая разница, на ком доспех. Главное, чтобы воевал хорошо, верно?

– Откуда ты? – вдруг прервал свой обет молчания Фарзой, и его тихий голос показался Лехе шепотом шамана. Он стелился и тек, словно ручеек, стараясь проникнуть в самую душу.

Леха даже жевать перестал, правда, ненадолго. Обдумывал, как бы ответить этому въедливому старикану. Не рассказывать же сказки, что угодил во временной провал. Вышел с другом в море на лодке из Туапсе, попал в шторм и угодил в прошлое, за две с лишним тысячи лет от своих дней. Правда, оказался посреди все того же моря, на пути каравана карфагенских судов. И так получилось, что попал к ним в плен. Это являлось чистой правдой, но Фарзой все равно бы не поверил. А остальное Иллур знал. Но даже он не допытывался сильно, из каких краев сюда занесло бывалого морпеха Леху Ларина, удовлетворившись ответом, что «прибыл с севера».

Иллура действительно больше интересовали личные качества бойца, а кто он от рождения, его мало трогало. Главное, что теперь он самый настоящий скиф, даже по крови. А свои личные качества Леха показал быстро. И когда Иллура случайно от смерти спас, и когда начал «учиться на скифа», не зная ни одного слова на местном наречии. Характер у Лехи был что надо, боевой. Он хоть на коне достойно скакать и не умел, да из лука с обеих рук стрелять, чем и отличался каждый в этом племени, зато быстро начистил физиономию не одному из умудренных опытом скифов, пока те пытались научить дорогого гостя уму-разуму. Так что зауважали его почти сразу.

Поэтому Леха решил, что придется темнить поневоле. Не было у него верного ответа для Фарзоя, а потому он прожевал очередной кусок мяса и сказал то же, что когда-то скифскому вождю:

– Я прибыл с севера.

– Из какой страны? – не отставал Фарзой.

Но Леха нутром чуял, что старик так просто от него не отвяжется, и решил больше не темнить, ответить честно. А там пусть этот мудрец как хочет, так и думает.

Леха вынул из ножен акинак и начертил на разогретой костром земле карту. Черное море. Крым. Как смог. А потом изобразил море Балтийское, Кольский полуостров и северное побережье. Закончив, ткнул острием короткого меча туда, где должен был находиться Питер.

– Я отсюда. Из России. Русский я, короче, по паспорту.

Фарзой некоторое время смотрел на Лехины чертежи, но особого удивления не проявлял, словно только вчера вернулся из этих мест. Хотя русских, таких как Леха, там не встречал.

– Откуда ты знаешь эти земли? – все же спросил Фарзой, указав на северные моря и то, что лежало между ними, – ни один скиф там не бывал.

– Плавал, – соврал Леха.

– Ты мореход? – уточнил Фарзой.

– Можно сказать и так, – туманно ответил Леха. – Корабли водить не умею, но плавал много, как боец. Правда, больше в здешних водах и в Средиземку заходил.

– Где корабль, на котором ты прибыл к нашим берегам? – не унимался советник.

– Карфагенские вояки утопили, – честно ответил Леха, бросив взгляд на Иллура, и воскресил в памяти картинку, как дефилировал перед тараном военного корабля, осыпая его команду матерными выражениями до тех пор, пока на его лодчонке не сломалась мачта.

– Он был большой? – продолжал допрос Фарзой, домучив наконец свой кубок с вином.

– Средний, – соврал Леха, решивший погрешить против истины для поднятия авторитета, брякнуть, что приплыл на триере, но в последний момент передумал. – Метательную машину на него не поставишь.

Фарзой прекратил свой допрос и надолго замолчал. А Леха с облегчением вздохнул, взявшись за новый кусок мяса, заботливо подложенный слугой на его блюдо. То же самое он сделал для остальных, заново наполнив чаши. Кругом уже стоял кромешный мрак, разгоняемый лишь светом горевшего костра, потрескивавшего сучьями. Изредка ржали вдалеке кони. Леха, слегка захмелев, откинулся на локоть и стал смотреть на звезды в небе, большие, яркие и очень близкие.

Пауза затягивалась, даже весельчак Иллур ел молча, словно чего-то ждал. Наконец, Фарзой поднял глаза и коротко кивнул скифскому вождю, который, казалось, обрадовался решению советника.

– Завтра на рассвете ты возьмешь две сотни всадников и отправишься в крайние пределы Ольвии[123], – заговорил Иллур, – с тобой отправится мой проводник, он укажет тебе место. Это на самой границе со Скифией, и греки не успеют перехватить твой отряд.

Леха перестал жевать и обратился в слух. Запахло новым военным походом.

– Там на берегу чинит свои корабли небольшой греческий караван, всего три судна, – продолжал Иллур, – триера и две биремы. Охранников немного. Они не смогли дойти до Ольвии из-за шторма. Но времени мало, скоро они закончат свои работы, а мы должны успеть использовать этот шанс.

Иллур отпил вина и встал, приблизившись к Лехе.

– Наши лазутчики донесли, что среди этих греков есть человек по имени Гилисподис, умеющий строить боевые корабли. Ты захватишь его, привезешь в Скифию.

– Но как я его узнаю? – удивился Леха. – На нем же не написано, что он Гилисподис.

– Его знает наш проводник. Главное, не покалечь, когда будешь пленить.

– А остальных? – на всякий случай спросил Леха.

– Остальные мне не нужны, – отрезал Иллур, – делай с ними что хочешь. Можешь убить, можешь взять себе в рабы. Но, главное, ты должен налететь, как ветер, и быстро уйти, не дожидаясь, пока подоспеет греческая конница. Если задержишься в дороге из-за желания пригнать побольше рабов, берегись.

– А может, она уже там? – напрягся Леха, не столько из-за рабов, сколько из-за возможности неожиданно схлестнуться с тяжеловооруженной конницей противника. Его это не страшило, биться он привык, но когда готовится диверсионная операция, лучше заранее рассмотреть возможные варианты.

– Еще нет, – ответил Иллур, покосившись на Фарзоя, – шторм закончился только вчера. А нам известно, что Гилисподис не любит ходить пешком и коней тоже не любит. Бояться ему нечего, он ведь во владениях Ольвии. Даже никого не послал за помощью в город, ему помогают местные моряки. Кроме того, с ним человек сто пехотинцев. А у тебя будет внезапность. Поэтому, Ал-лэк-сей, все должно получиться с первого раза. Второго не будет.

Леха допил вино. Слуга тут же подлил еще.

– Не боись, – успокоил его морпех, – сделаем в лучшем виде. Зови своего наводчика.

– Подожди, – осадил его Иллур, – когда захватишь этого грека, то привезешь его не сюда, а в Золотую бухту. Помнишь, где это?

– Помню, – кивнул Леха, бывал там с Иллуром пару раз, – но ведь это же далеко от нашего порта. Да лес там кругом. Зачем его тащить в такую даль? Может, сразу в торговый порт?

– Нет, отвезешь туда, – приказал Иллур и добавил, помолчав и бросив косой взгляд на советника: – В этой бухте мы будем строить военный флот. Царь Палак дает золота, которого хватит на много военных кораблей. Мы привезем туда работников и лес, а Гилисподис построит нам эти корабли. С ними мы возьмем Херсонес. Ты обеспечишь охрану бухты и будешь нем как рыба. Об этом не знает еще никто.

Леха кивнул. Дело назревало серьезное.

– А если этот Гилисподис откажется работать на нас?

– У меня есть немало способов заставить пленника развязать язык, ты знаешь, – Иллур усмехнулся, – а уж если надо заставить его работать…

Скифский вождь помолчал.

– Греки изнежены и любят жить красиво, а я пообещаю отпустить его в Ольвию, после того как он выполнит работу.

Леха покосился на советника и решил не уточнять, намерен ли Иллур выполнять свое обещание. Они еще некоторое время сидели, допивая вино, но разговор закончился. Главное было сказано.

Утром Леха вооружился до зубов, вскочил в седло, поцеловал Зарану и отправился в набег во главе двухсот всадников, уже ждавших его у края стойбища. Они скакали весь день и к вечеру налетели на стоянку греческих кораблей, словно вихрь. Проводник не оплошал. Вывел, как и обещал, точно в срок. По пути они не встретили больших сил противника, лишь заставу на границе да пару разъездов, которые быстро уничтожили. Настоящие укрепленные районы начинались в глубине земель, как сообщил Лехе все тот же проводник на подходах к Ольвии.

Больших городов на пути отряда тоже не встречалось, а деревни, где жили местные поселенцы, они обходили стороной, стараясь до последнего момента остаться незамеченными. Конечно, это не удалось на все сто процентов – как ни крути, вражеская территория. Пришлось спалить пару сел, которые не удалось обойти по причине выставленных обитателями дозоров, но это не сильно задержало отряд.

А вот с греками, что приплыли на кораблях, пришлось повозиться. Пехотинцев оказалось действительно не меньше сотни, причем тренированных. Но скифы недаром считались отменными лучниками. Половину положили так быстро, что греки не успели схватиться за оружие. Остальные яростно защищались, отступив от прибрежной деревеньки к кораблям, но отбиться им не удалось. Все были уничтожены, хотя и умудрились заколоть больше тридцати скифских воинов.

К счастью, в этой суматохе проводник вовремя заметил греческого судостроителя, умостившегося на берегу, проводя время вынужденного ожидания в ближайшей к морю хижине. Его охрану также быстро перебили, но оказалось, что компанию ему составлял еще один пожилой грек, и Леха приказал связать обоих. Когда с пехотинцами было покончено, севшую на мель триеру и два оставшихся судна скифы подожгли.

– Уходим, – приказал Ларин, глядя, как занялись корабли и в ясное небо потянулись черные струйки дыма. – Скоро здесь будут враги.

Обратный путь тоже прошел гладко. Притороченные к седлам лошадей греки ничего себе не повредили, лишь немного помяли бока. Когда диверсионный отряд под началом страшно гордого собой Лехи следующим утром тайно привез пленников в означенную бухту, там его уже поджидали Иллур с седовласым Фарзоем. В бухте, как выяснилось, загодя выстроили несколько вполне приличных домов, не считая многочисленных юрт для самих скифов. В один из домов и поместили привезенных греков.

Первые же переговоры доказали, как хорошо Иллур изучил обитателей и выходцев из Эллады. Узнав, в чьих руках находится, Гилисподис сначала попытался договориться о выкупе, но когда уразумел, что его похитили вовсе не для того, чтобы выгодно перепродать в Ольвию, загрустил. Даже попытался отказать Иллуру в его просьбе, но это вялое сопротивление завершилось быстрой капитуляцией. Иллур кликнул кузнецов, обретавшихся неподалеку, и хватило всего пары прижиганий раскаленным железным прутом, чтобы Гилисподис думать забыл о возвращении в Ольвию или Грецию до тех пор, пока не выстроит скифам столько кораблей, сколько им требуется. Для чего и против кого тем нужны военные суда, грек уже не спрашивал, догадаться было нетрудно.

Все переговоры с Гилисподисом вел седовласый советник Иллура, отлично знавший греческий. Лехе, как доверенному лицу, даже разрешили присутствовать при допросе, из которого он, правда, ничего не понял. Но Иллур, имевший обширные связи с заморскими купцами, тоже говорил на языке греков, равно как и карфагенян, и перевел морпеху самое основное – предложение принято. Впрочем, об этом Леха и сам догадался, уловив ужас в глазах стареющего бородатого спеца, одетого в белый хитон, едва в доме появились кузнецы с раскаленным железным прутом.

Но больше всего Леха радовался нечаянной удаче. Второй захваченный им на побережье грек тоже оказался не бесполезной поклажей. Его звали Калпакидис, и он служил инженером аж в самом греческом Аргосе. Этот Калпакидис, как выяснилось при допросе, немалое время обучался постройке метательных машин в Сиракузах у самого Архимеда. Так что второй грек оказался тоже не лишним и обещал построить скифам столько первоклассных баллист и других приспособлений для штурма городов, сколько они пожелают. Лишь бы не звали снова своих кузнецов с раскаленными прутьями.

С того дня жизнь Лехи Ларина круто изменилась. У себя в стойбище, где ждала его любимая Зарана, он появлялся теперь редко. Иллур приказал Лехе обеспечить секретность нового объекта, и Леха, не жалея сил, обеспечивал. Его конные разъезды кружили вокруг гавани днем и ночью, отгоняя всевозможных путников и отряды других скифов в полном соответствии с приказом Иллура.

А в гавани тем временем закипела работа. Неподалеку от прибрежной полосы выстроили целый ряд бараков. Гилисподис был назначен главным судостроителем. Ему дали все материалы, которые только могли понадобиться при возведении кораблей. Иллур велел ни в чем не отказывать хитроумному греку.

Скифы пригнали сюда сотни рабов, а также всех плотников, которых только смогли отыскать, сняв их с других работ. Строительство трех новых купеческих судов временно приостановили. Поскольку один главный спец не мог успевать приглядывать за всеми работами, в ближайшие помощники Гилисподису определили с десяток уже обученных корабельному мастерству скифов, из тех, кто построил не по одному торговому кораблю. Попадались среди них и такие, кто самостоятельно пытался строить военные биремы, но все их усилия пока пропадали втуне. Биремы хоть и плавали, но имели массу недостатков и для ведения боя явно не годились, а потому использовались просто как торговые суда. Так что Гилисподису предстояло еще и поднатаскать персонал среднего звена, чтобы новая верфь заработала в полную мощность. Чем он в первую очередь и занялся скрепя сердце.

Чуть повыше, среди росших на скалах сосен, полным ходом развивался второй секретный проект, имевший своим истоком чутье Лехи Ларина. Там тоже поставили несколько бараков, где немедленно начались работы по производству метательных машин под руководством Калпакидиса. И этому греку Иллур велел пригнать рабов с подмастерьями. Калпакидис так рьяно взялся за дело, что Леха едва успевал рассылать гонцов в ближайшие кочевья за мешками конского волоса, из которых изобретательный грек плел упругие жилы для торсионов[124] баллист.

Охрана гавани и всего, что находилось по ее берегам, тоже лежала на Лехе. Под его началом теперь находились две сотни всадников, чем он немало гордился. Хотя и не привык он к подобному занятию – командовать такой толпой народа. Но пока справлялся. Да и помощники подвернулись подходящие – Инисмей и Гнур[125] – два бородатых скифа. Эти опытные воины по приказу Иллура служили (каждый в своей сотне) заместителями Лехи и во многом ему помогали.

Время от времени Ларин приезжал в стойбище к Иллуру с докладом о ходе работ, продвигавшихся на удивление быстро. Видно, новое общение с кузнецами не входило в планы образованных греков. Уже были готовы две триеры и более дюжины баллист. Но если Калпакидис сразу испытал свои машины, уничтожив ближайший барак ядрами, то Гилисподису для этого требовались команды обученных гребцов.

Иллур информацию принял, сказав, что обсудит с Фарзоем, где взять гребцов, и приказал продолжать работы дальше.

– Нам как можно быстрее нужен военный флот, – наставлял Иллур своего кровного брата во время последней встречи. – И столько осадных орудий, чтобы стены Херсонеса перестали быть неприступными.

– Будет, – не сомневался Леха, – греки стараются.

– Еще бы, – усмехнулся Иллур, погладив свой акинак. – Потому что знают, если что не так…

А пока суд да дело, Иллур несколько раз отправлял Ларина развеяться на другой конец царства скифов с небольшим отрядом разведчиков. В те приграничные края Леха попадал лишь единожды, с ордой Иллура, наказавшей в свое время провинившийся горный народец. Больше как-то не возникало надобности.

И вообще, с тех пор, как он очутился в древнем Крыму, скифы только раз ходили в большой поход на Херсонес. Все остальные мелкие стычки между самими скифскими племенами Ларин за войну не считал. А теперь бывший морпех с интересом узнал, что на востоке полуострова лежит еще одно царство, где греки играют первую скрипку, – Боспорское. Точнее, слышал он про него и раньше, скифы часто поминали недобрым словом Боспор и племена тавров, живущих на его границе. Но видеть не приходилось.

Преодолев весь Крым вплоть до самой Феодосии – когда-то в прошлой жизни Леха шастал в этих местах, – он действительно обнаружил целую систему заградительных сооружений, словно созданных гномами. Все холмы насколько хватало глаз, от западных окраин Феодосии до Азовского моря, были превращены в сплошной оборонительный рубеж. Во многих местах это титаническое фортификационное сооружение проходило по высоткам и каменистым кряжам. Особенно грандиозным показался Лехе ров с выложенным камнем валом на Керченском перешейке, прикрывавший Боспорское царство с запада. Там и сейчас копошилось немало людей, углубляя и подновляя эти гигантские окопы.

– Это сколько же здесь народу пахало?! – даже присвистнул Леха, когда наблюдал с одной из высоток на своей территории за подготовкой вражеских заграждений. – Не любят, видать, местные скифов. Ну да ничего. Вот разберемся с Херсонесом и сюда наведаемся. А пока другие дела есть.

Глава восьмая  Крепость васконов

Лежа за большим валуном и поеживаясь от холода – даже шерстяной плащ не спасал, – Федор разглядывал ближайшую стену небольшой крепости васконов. Она была устроена в аккурат на вершине скалы. Слева скала обрывалась в пропасть, справа достаточно крутой подъем хорошо простреливался лучниками, а с тыла нависала еще одна скала, так, что возможности обойти крепость не существовало. Ну а с фронта просматривалась центральная башня, несколько мощных строений во дворе и еще одна надвратная башня с перекидным мостом, заблаговременно поднятым осажденными защитниками. В обычном состоянии мост позволял преодолеть естественный ров – почти десятиметровое русло небольшой, но бурной реки, шумевшей невдалеке перед разведчиками армии Ганнибала. По ближайшим склонам кое-где лежал снег, здесь, похоже, никогда не таявший.

– Да, – резюмировал Федор, – выглядит неприступно.

И, помолчав, добавил:

– Но как-то придется взять.

Чайка поправил давившие на бедро ножны фалькаты, поднял голову и, прищурившись на слабеющее вечернее солнце, посмотрел в небо. Там, раскинув огромные крылья, величаво парила большая птица. Сделав полукруг над пропастью, она скрылась за вершиной ближайшей горы, увенчанной снежно-ледовой шапкой.

– И почему люди не летают? – пробормотал командир разведчиков и, толкнув в бок лежавшего рядом Урбала, спросил: – Ты как думаешь, где лучше нам в эту крепость пробраться?

Урбал не торопился с ответом.

– Вот и я так же думаю, – покачал головой Федор. – Ладно, идем в лагерь. Все, что надо, я уже увидел. Теперь хорошо бы обдумать детали. Никуда эти васконы от нас не денутся. А утро вечера мудренее, как говорили у меня на родине.

– Это правда, – согласился Урбал. – У тебя на родине, наверное, живет много мудрецов.

– И не сосчитаешь, – подтвердил Федор. – Так много, что работать в свое время никто не хотел. Все только мудрствовали.

Осторожно, чтобы не попасть под огонь зорких васконских лучников, маячивших на стенах и башне, они отползли вниз и там, на тропе, прикрытой со всех сторон высокими валунами, уже ничего не опасаясь, встали во весь рост. Здесь к ним присоединились Летис и два солдата, отправленные Федором на дальние подступы осматривать относительно пологий склон. Все остальное он предпочел разведать сам.

– Ну, что скажешь? – безнадежно спросил Федор, поправляя мешавший быстро передвигаться плащ. Правда, без него тоже было неуютно, здесь, наверху, воздух оставался почти все время холодным.

– Тяжело, – коротко ответил Летис и пояснил: – С того склона до стены еще добежать можно, если незаметно перемахнуть через реку, но есть все шансы получить стрелу в грудь. Хорошо место выбрали, сволочи.

– Это точно, – не стал спорить Федор, вспоминая штурм другого замка, стоявшего в долине и осажденного ими пару недель назад. Там васконские лучники уложили почти половину четвертой спейры, пока та добежала до стены. Замок удалось взять только благодаря осадным орудиям, затащенным карфагенянами вслед за собой на скалистые кручи.

– Идем домой, – махнул рукой Федор, и они направились по тропе вниз в сторону недалекого лагеря, – что-то я проголодался.

Отужинав с друзьями по первому разряду, – несмотря на удаленность от основной базы у далекой переправы через Ибер, фуражиры карфагенян умудрялись исправно выполнять свои обязанности, – Федор немного отдохнул и отравился на совет в палатку командира спейры, ожидавшего его с докладом. Чайка, ставший после смерти в бою Цербала правой рукой Магны, не торопился. Соображений для полновесного отчета пока не набиралось.

Разбив васконов внизу и вытеснив их изо всех плодородных долин в горные селения, экспедиционный корпус Атарбала уже второй месяц неутомимо продолжал покорять племена этих горцев, не желавших мирно войти в состав подданных республики пунов. К счастью, так случалось не со всеми. Часть многочисленных племен, населявших предгорья Пиренеев, отнеслась к приходу карфагенян более миролюбиво. Например, послам Атарбала удалось довольно быстро склонить на свою сторону вождей беронов, обитавших за васконами, вверх по Иберу.

Атарбал, уполномоченный братом Ганнибала, подписал с ними союзный договор, по которому все земли беронов переходили отныне к пунам, а их вожди признавали власть Карфагена, с этого момента обещавшего защищать их, как своих подданных. Конечно, не последнюю роль сыграло несколько ящиков с золотыми монетами, присланных Атарбалом предводителям беронов. Это очень ускорило принятие положительного решения на межплеменном совете.

Как уже успел заметить Федор, богатый Карфаген никогда не скупился на деньги и предпочитал решать большинство вопросов мирными переговорами, а в войну вступал, только если не оказывалось другого выхода. От Урбала Федор узнал, что и при покорении остальной части Испании Ганнибал действовал аналогичным образом. Далеко не все племена иберов и кельтов, стоявшие сейчас за Ганнибала, вошли в состав Карфагена после кровавого завоевания. Многие, подобно беронам, подписали союзный договор и вошли в него добровольно.

Так же, путем союзного договора и золота, Атарбал избежал войны с племенами автригонов, обитавших между северным побережьем Испании и верхним течением Ибера. И теперь вел переговоры с кантабрами, чьи горные селения примыкали к истокам этой великой реки. Правда, пока безуспешно. Кантабры походили на васконов и не желали признавать власть завоевателей. Но Ганнибал был настроен решительно. И все военачальники и солдаты в войске Атарбала понимали: если кантабры не польстятся на золото, после васконов наступит их черед. Это лишь вопрос времени.

Попав в эти края, Федор своими глазами увидел, что вся жизнь здесь сгруппирована в основном на берегах великой реки, несущей свои воды через низменные и частью холмистые земли на сотни километров с запада на юго-восток. Во всяком случае, как ему показалось, за прошедшее время корпус Атарбала, часто разделявшийся на несколько ударных отрядов, прошагал вдоль Ибера по горным дорогам не меньше трехсот километров. Федор уже успел стоптать старые сандалии и получить новые.

В общем, к данному моменту ситуация была следующей: наступавшие пунийцы уже захватили большинство земель между Ибером и Пиренеями и теперь обходили со всех сторон земли непримиримых васконов, оттесняя их в высокие горы. Но те все равно не сдавались, предпочитая умирать в схватках и затрудняя продвижение армии карфагенян.

Что же до крепости, на подходах к которой финикийцы вчера разбили высокогорный лагерь, то она хоть и казалась небольшой, но представлялась Атарбалу важной стратегической точкой обороны горцев. Сама крепостица была так себе, судя по размерам, ее гарнизон насчитывал от силы человек двести. Даже не крепость, а просто хорошо укрепленный замок, не выстоявший бы и нескольких дней, находись он в низменной местности. Но в горах все осложнялось.

Армия карфагенян даже на равнине в походном режиме продвигалась не слишком быстро, делая километров пятнадцать в день. А теперь ее скорость еще снизилась, поскольку приходилось все время идти вверх и быть настороже, в ожидании атаки васконов, считавшихся мастерами горных засад. Корпус Атарбала уже не раз подвергался таким нападениям и потерял в них уже почти две спейры.

Кроме того, мимо этой крепости шла ближайшая и единственная дорога в остальные высокогорные долины, населенные племенами васконов и еще свободные от власти карфагенян. Их осталось немного, но на обходной маневр можно было потратить не одну неделю. Да и разведка других хилиархий докладывала, что все пути во внутренние районы васконов защищали похожие крепости. Так что вариантов оставалось немного. Взять либо штурмом, либо измором. Либо применить военную хитрость. Приближаясь к палатке командира спейры, Федор, как глава разведчиков, уже не раз за эту пиренейскую кампанию принимавших участие в штурмах замков и крепостей, отчетливо понимал, что командование не захочет топтаться здесь долго.

На укрепленный лагерь уже опускались сумерки, когда Чайка приблизился к палатке командира спейры. Войдя внутрь, он поприветствовал облаченного в доспехи Магну, читавшего у свечи какой-то свиток.

– Садись, – Магна, не отрываясь от чтения, кивнул Федору. Тот, бросив взгляд на небольшую скамейку, стоявшую рядом со столом, увидел другой развернутый свиток.

Морпех молча сел, осторожно разглядывая свиток со схемой, напоминавшей тактическую карту военных действий в васконских горах, составленную по донесениям разведчиков. Солдаты Федора принесли львиную долю этих сведений, и командование оценило их по достоинству. Его уже несколько недель назад назначили помощником Магны, а недавно наградили тяжелым кошельком с золотыми «слонами».

– Ну, что удалось узнать? – поинтересовался Магна, закончив читать и поворачиваясь к командиру своих разведчиков.

– Замок с виду неприступен, – порадовал его Федор, – обходить бесполезно.

Магна молчал, прекрасно сознавая, что от Чайки можно услышать не только это.

– Но попробовать можно, – не заставил себя ждать Федор. – Прямо в лоб. Васконы уверены, что мы на это никогда не пойдем. Слишком высоко сидят. Но если скрытно навести переправу и небольшими силами подобраться к башне, то шанс есть. Забраться на стену, тут она чуть ниже, и попытаться открыть ворота.

Федор перевел дух, посмотрел на догоравшую свечу и добавил:

– Они наверняка решат, что мы пойдем на приступ там, где не очень крутой склон. Но это верный конец, там все отлично простреливается лучниками. Не добежать и до середины.

– А если идти в лоб, то успеешь добежать до стены? – усомнился Магна, тоже видевший замок своими глазами.

– Если днем, то нет, – спокойно заявил Федор. – Надо идти ночью. Сегодня.

Магна не торопился с ответом.

– Завтра утром мы планировали начать штурм, – кивнул он наконец в сторону только что прочитанного приказа. – Атарбал торопит. Так что нет смысла лезть в самое пекло уже сегодня. Но…

На этот раз паузу пришлось пережидать Федору.

– Но у командующего есть сведения от перебежчиков, – сообщил Магна вполголоса, хотя в палатке кроме них и сложенных в углу доспехов никого не было, – что в этом замке спрятался васконский вождь Гарут. И, говорят, даже с золотым запасом своего племени.

Магна облизал губы.

– Мои солдаты со вчерашнего дня наблюдают за замком со всех ближайших скал, – сказал Федор. – Никто из его обитателей не покидал крепостных стен. Похоже, Гарут все еще там.

Командир спейры даже встал и прошелся по палатке, погладив ножны фалькаты.

– В твоем безрассудном предложении есть смысл. Если удастся захватить Гарута и золото, то Атарбал будет доволен. А когда начнется штурм, вождь васконов наверняка сразу же покинет замок или вывезет золотой запас в свободные долины. Если еще этого не сделал.

– Попытаться можно, – подыграл начальству Федор. – Думаю, он еще там. Поэтому предлагаю не терять времени и отобрать человек двадцать из моих разведчиков. Как стемнеет, мы переберемся через реку и проникнем в замок. Попробуем открыть ворота или отыскать Гарута. Там будет видно.

– Но я уже получил от Акрагара прямой приказ насчет утреннего штурма, – поделился сомнениями Магна. – А он не любит менять свои планы.

– А зачем его беспокоить? – прикинулся простачком Федор. – Мы по-тихому сходим. Если все выйдет, как надо, и Баал-Хаммон нам поможет, то к рассвету мы либо откроем ворота, либо приведем сюда этого Гарута. Победителей не судят.

Федор снова посмотрел на почти потухшую свечу, дрожавшую от сквозняка.

– А если нет, – закончил он, – то нас просто перебьют. Так что штурм начнется по плану.

Магна некоторое время молчал, но все же решился. Слишком уж соблазнительной была идея прогнуться перед начальством и получить награду.

– Ладно, бери своих солдат и выступай, как стемнеет, – разрешил он. – Сегодня как раз мы в карауле на западных воротах. Пароль «Молния». Я буду держать наготове половину спейры перед самой рекой. Если сможешь открыть ворота замка, подай сигнал горящей стрелой. Если нет, постарайся вернуться.

Заручившись согласием непосредственного начальства, Федор вернулся к себе. Проходя через освещенный во многих местах лагерь, Федор заметил, что в расположении осадного обоза кипит жизнь. Там собирали три тяжелые баллисты, с помощью которых предполагалось завтра на рассвете начать штурм, подтащив их почти к самой реке, благо туда, кроме тропы, вела горная дорога. Дальше она проходила по навесному мосту и, огибая замок, вела в высокогорные долины васконов. В их последний оплот.

«Хорошо, что слонов с собой не взяли», – подумал Федор, разглядывая громоздкие осадные машины. Он понимал, что подбил начальника спейры на серьезную авантюру. И если его план провалится, то Магне не сдобровать. С другой стороны, в случае успеха их обоих ждала нешуточная награда, в этом можно было не сомневаться. Да и настроение у Федора сегодня выдалось куражное. В самый раз для таких авантюр.

Добравшись до своих и подозвав Урбала и Летиса, он быстро объяснил им суть задачи. Его друзья в один голос согласились с тем, что атаковать надо сегодня. Утром васконский вождь легко может уйти, едва начнется штурм. Федор открылся, что предстоит действовать без одобрения высокого начальства. Но обоих финикийцев это ничуть не смутило.

– Да все сделаем, как надо, – уверенно сказал Летис. – Я присмотрел одну ложбинку, по ней можно пройти до самой воды.

– А там перекинем лестницу, – вставил слово Урбал, – и, считай, уже под стенами.

– Крюки не забудьте, – напомнил довольный Федор. Ему было приятно, что новые друзья понимали его с полуслова и всегда поддерживали.

Вообще почти за три прошедших месяца с начала римской кампании он еще больше сдружился с этими абсолютно разными по характерам карфагенянами. За время непрерывных боев и походов, они не раз прикрывали ему спину и спасали от верной гибели. Да и Федор платил им той же монетой. От службы у римлян у него остались совсем другие ощущения.

Через час все тридцать человек – Федор решил усилить отряд, взяв всех разведчиков, ведь в случае неудачи предстояло иметь дело с немалым васконским гарнизоном, – не поднимая шума, вышли из лагеря через западные ворота и направились в сторону замка. Магна обеспечил секретность операции, и многотысячный лагерь продолжал жить по своему обычному распорядку, не подозревая о том, что штурм уже начался.

Оглядев перед выходом своих бойцов, Федор остался доволен. Каждый, помимо стандартного оружия, имел в своем арсенале и кое-какие простейшие вещи из снаряжения еще не народившихся альпинистов будущего. За время боев в горах Чайка добился разрешения начальства на то, чтобы изготовить специальное снаряжение и даже обувь. По его заказу в походных мастерских африканского корпуса были сшиты специальные закрытые ботинки, подошву которых оснащали шипы из железа. В этих ботинках бойцы Федора преодолевали попадавшиеся на пути ледники и снежники.

Выковать каждому полноценные «кошки» Федору не позволили, слишком дорог оказался металл. Зато разрешили изготовить «ледорубы» – крепкие палки, снабженные острым, окованным железом, концом. Ну и, само собой, многочисленные крюки. Привязанные к длинным веревкам, они становились отличным средством преодоления почти отвесных стен.

Узкую и длинную двенадцатиметровую лестницу Федор просто взял из осадного обоза. Их там находилось великое множество. Существовали, конечно, лестницы и подлиннее, но скрытное передвижение с ними становилось проблемой. Даже в эту конструкцию Федор внес усовершенствование. Кузнецы в лагере изготовили по его заказу специальные шарниры, и после их монтажа лестница стала раскладываться на три части.

Когда Акрагар увидел однажды новую амуницию своих разведчиков, с помощью которой они лихо освоили уже не одну скалу, то немедленно приказал наградить Федора. И добавил, что его изобретения надо внедрить по всей армии. Воинам Ганнибала они могут сослужить хорошую службу. Федор не возражал.

Примерно час, закинув за спину щиты и веревки, они шли в кромешной темноте. Но темнота не являлась им помехой, скорее наоборот. За те два дня, что африканцы стояли под стенами замка васконов, разведчики уже успели изучить все пути и тропки, что вели к нему. По сути, это была одна неширокая дорога, кончавшаяся сейчас у моста. Но бойцы Федора предпочитали передвигаться едва заметными тропами чуть в стороне от нее, благо рельеф позволял подойти незаметно почти к самой реке.

Сегодня первым шел Летис, приметивший ложбинку среди камней еще днем. Он преспокойно разыскал ее и ночью, и скоро они услышали шум реки, катившей свои бурные воды к водопаду.

– На месте, – подтвердил Летис, сбегав к реке и вернувшись обратно. – Здесь можем зацепиться за другой берег, там есть несколько уступов.

Федор только диву давался, как быстро из сына владельца гончарной мастерской получился хороший лазутчик. Летис словно нашел себя и занимался этим делом с большим удовольствием.

– Вперед, – приказал Чайка двум бойцам, тащившим лестницу. – Навести переправу. Только тихо.

С ними ушли еще трое. Разложив на этом берегу довольно тяжелую лестницу, все вместе они умудрились, не поднимая шума, перекинуть ее на другой, более высокий. К самой дальней перекладине была привязана веревка – Федор не мог позволить себе потерять единственное средство переправы, – а на концах имелись металлические зацепы. Глухо звякнув, лестница прочно легла на камни. Но близкая река, к счастью, гасила все шумы.

– Пускай первого, – тихо сказал Федор стоявшему рядом Урбалу, – только не забудь привязать к нему веревку, чтобы не утонул.

Когда первый солдат, цепляясь за узкие перекладины, прополз над бушующей пучиной и благополучно оказался на другом берегу, неожиданно вышла полная луна, осветив близкие стены замка и его чуть выдающуюся вперед башню с поднятым мостом. На башне Федор заметил несколько человек, их шлемы и копья тускло блеснули в лунном свете. Федор сделал знак замереть, и переправа прекратилась. Так они стояли минут двадцать, замерзая на холоде, пока на луну не наползло огромное облако, снова погрузив все в кромешную тьму.

– Давай остальных, – прошептал командир разведчиков. – Всех, быстро.

Пока светила луна, он еще раз убедился, что там, где была установлена лестница, имелся небольшой плацдарм – относительно пологая площадка, метров пяти в ширину, где могло разместиться несколько воинов. От нее до башни и стены оставалось не более двадцати метров, которые бойцы могли преодолеть без всякого снаряжения. Днем их успели бы заметить и легко «снять» лучники, но сейчас у лазутчиков Федора имелся немалый шанс.

Первые пять человек, перебравшись через реку, осторожно проползли вверх и затаились под самыми стенами крепости. В руках они держали веревки с крюками. Скоро к ним присоединились еще десять разведчиков. Потом на другом берегу оказались трое друзей. Федор приказал оставить у лестницы шесть человек, по трое на обоих берегах. Все остальные должны были следовать за ним.

– Идем в башню? – предложил Летис хриплым шепотом, прижимаясь к холодной скале.

– Нет, – замотал головой Федор, – давай на стену. Там меньше народа. А когда залезем, уже оттуда попробуем прорваться к воротам.

Летис кивнул и пополз вверх по камням в сторону стены. Вскоре Федор услышал лязг железа о камень, услышали его и охранники. Но пока они соображали, что происходит, забросив крюки на почти пятиметровую стену, тренированные бойцы карфагенян с ловкостью обезьян уже вскарабкались на нее и, выхватив оружие, приготовились к бою. Федор только порадовался за своих солдат, из которых всего за два месяца он смог сколотить неплохой отряд диверсантов.

Первыми на стене оказались воины, вооруженные мечами, следом за ними вскарабкались три лучника. И в этот момент васконы сообразили, что на них совершено нападение. В небо взметнулась горящая стрела, осветив сразу нескольких карфагенян, еще не успевших вскарабкаться на стену. Среди них Федор заметил и Летиса. Тотчас раздались крики васконов, и в поднимавшихся по веревкам карфагенян полетели стрелы. Один из бойцов получил стрелу в спину, чуть выше висевшего на ней щита, вскрикнул и, разжав руки, упал вниз, на острые камни.

«Так, – пронеслось в мозгу у Федора, тенью скользящего по камням вверх, – по-тихому не получилось. Попробуем по-быстрому». Пока он добежал до стены и взобрался на нее по свисавшей веревке с узлами, там уже разгорелся бой. Лучники карфагенян, заняв оборону, посылали стрелу за стрелой в скопившихся на башне солдат противника, а Летис возглавил наступление.

Размахивая мечом в кромешной тьме, лишь изредка освещаемой горящими стрелами васконов, он с пятью солдатами попытался прорваться по стене к башне и воротам. Но застрял уже на подходе. Оказалось, что там угнездилось не меньше дюжины васконов, не уступавших в ярости нападавшим. Усилий Летиса хватило лишь на то, чтобы зарубить троих горцев и одного столкнуть со стены вниз. Скоро к схватке подключился Урбал еще с тремя солдатами. А Федор, взяв с собой шестерых, устремился по стене к дальнему спуску, надеясь прорваться к воротам снизу. Но, преодолев первые двадцать метров, заметил, что по двору туда уже бежит целый отряд васконов, человек сорок, вооруженных копьями и топорами. Крайние бежали с факелами в руках, поэтому морпех смог их хорошо рассмотреть.

– Черт побери! – выругался Федор, сделав знак солдатам остановиться. – Не спится им. – И добавил уже про себя: «По-быстрому тоже не получилось».

Карфагенские лучники, а их на стене насчитывалось уже пятеро, перенесли огонь с башни на наступавший отряд. К ним присоединились и пращники. Вместе они поразили многих, но это не смогло совсем остановить васконов. Зато пращникам удалось повалить всех, кто нес факелы, и во дворе, перед воротами, снова наступил полумрак. Хотя упавшие факелы и не потухли, освещая суматоху васконов снизу. Спустя мгновение из казарм с воплями показался еще один отряд, на этот раз человек в двадцать. Трое с мечами несли факелы, все остальные были лучниками. Прибывшее подкрепление бросилось вверх по двум каменным лестницам, что охватывали башню с мостом. Урбал с Летисом рисковали оказаться в полном окружении.

Федор бросил взгляд по сторонам, отметив, что стена, на которой он стоял, упиралась в главную башню. Небольшая, но окованная массивными железными пластинами дверь оказалась открыта, из нее в сторону карфагенян выбегало пятеро васконов с мечами и щитами. И у Федора возник план – пробиться в башню и закрыться там. Ничего более умного он придумать не успел.

– Летис! – заорал он, взмахнув мечом. – К черту ворота, давай сюда!

Услышав сквозь звон мечей и вопли крик своего командира, Летис и Урбал, завалив на прощанье еще парочку васконских солдат, устремились по стене к Федору, увлекая за собой остальных. Лучники отсекли ближайшее преследование, дав им фору в несколько метров. Но и васконские лучники не упустили момент. Из десятка остававшихся в живых солдат до Федора добежало только шестеро, не считая его друзей. А устремившиеся со стороны ворот вслед за отступавшими пунийцами васконы, быстро заняли всю стену, отрезав пути к отступлению.

– В башню! – приказал Федор и первым бросился на горцев, преграждавших дорогу.

Тех васконов, что осмелились так неосторожно встать на пути, карфагеняне зарубили в одно мгновение. И Федора, и Урбала, и особенно Летиса одолевала ярость оттого, что сорвался такой отличный план. Поэтому они вращали мечами с утроенной силой. Не понадобились даже лучники.

Карфагеняне ворвались в башню и захлопнули дверь, ведущую на стену, закрыв ее за собой на массивный засов. Почти сразу преследователи забарабанили в нее рукоятками мечей. До слуха разведчиков донеслась громкая брань васконов. Затем карфагеняне спустились на этаж ниже и закрыли на засов небольшую дверь, что вела в подземелья. Сразу за ней начинался извилистый коридор, из глубины которого слышался топот бегущих людей. Но здесь, в башне, почему-то не оказалось ни одного васкона, зато снаружи они роились десятками.

– Быстро наверх, – приказал Федор, когда они обезопасили себя от внезапной атаки снизу.

Все девять оказавшихся здесь человек вслед за ним взбежали на этаж выше по винтовой каменной лестнице, тускло освещенной чадящими факелами, и ворвались в круглый зал. Узкая лестница вела еще дальше, в верхние помещения башни. Когда морпех толкнул ногой массивную дверь, оказавшуюся незапертой, то увидел лишь одного удивленного васкона в богато отделанной кирасе. Все остальные его соплеменники носили стеганые куртки из войлока и кожи. Низкорослый, длинноволосый и бородатый, с лицом обезьяны, он стоял рядом с тремя сундуками, один из которых был открыт. И Федор мог бы поклясться на алтаре всех богов Карфагена, что содержимое сундука нельзя спутать ни с чем.

Глава девятая  Золото васконов

Федору хватило одного взгляда на высокопоставленного васкона, чтобы догадаться – перед ним тот самый вождь Гарут и его золотой запас. Увидев ворвавшихся в покои воинов неприятеля, вождь васконов захлопнул сундук, отступил в глубь круглого зала и выхватил меч. В тот же момент сверху послышались топот и шум – по лестнице вниз спускались несколько человек.

– Летис, – коротко бросил Федор, – разберись с ними. А с этим я сам договорюсь.

Летис кивнул и, прихватив троих, бросился обратно на лестницу, где тотчас зазвенели мечи. Урбал с остальными бойцами, среди которых были двое лучников и один мастер пращи с Балеарских островов, блокировали вход, готовые прийти на помощь и Летису и, если понадобиться, Федору.

Вождь, пронаблюдав за действиями карфагенян, что-то прошипел, взмахнув мечом, а затем отпрыгнул к одному из узких окон-бойниц, закрытому деревянными ставнями. Распахнул их и стал громко орать, чтобы его услышали снаружи, поскольку выпрыгнуть не мог. Васконы услышали, и удары снизу загрохотали чаще.

– Кричи, кричи, – разрешил Федор, оглядевшись по сторонам и осторожно приближаясь, – пусть они знают, что ты у нас в руках.

Они находились в глубине широкого круглого зала, где кроме сундуков с золотом на деревянном полу располагалась огромная, грубо сколоченная из мощных досок кровать вождя, похожая на широкий плот. Поодаль стоял такой же массивный стол, на котором виднелись остатки ужина и три широкие оплывшие свечи. Из мебели имелся низкий шкаф в дальнем углу и четыре крепких стула. А также небольшая тумба и стоявший на ней почти прямоугольный кожаный предмет. По виду – не то небольшой саквояж, не то кожаный баул странной для этого времени формы.

Половину досок перекрытия скрывал ковер грубой работы. Напротив окон-бойниц горел камин, распространяя тепло. Кроме свечей на столе, чадили несколько факелов, закрепленных в специальных отверстиях на стене. Там же, на стенах, художественно размещались шкуры и головы убитых животных, а также другие охотничьи трофеи вождя. Бежать ему было некуда. Дверь заблокирована. Пролезть в узкое окно не представлялось возможным. И он это понимал. Но страха загнанного в угол зверя в его глазах Федор не заметил. То ли вождь на своих надеялся, то ли смерти не боялся.

– А вот меч лучше опустить, – обронил Федор, видя, что вождь размахивает им из стороны в сторону, стараясь не подпустить его ближе, – лучше сам положи, а то хуже будет.

Но вождь Федора не понял и бросился в атаку, рубанув мечом сверху вниз. Федор принял удар щитом, но ответного не нанес. Даже отступил на шаг. Знатный васкон издал победный клич и снова рассек воздух над головой командира разведчиков – морпех еле увернулся. Вождь напал еще, а затем еще раз, отогнав Федора к стене, где горел один из факелов.

– Ишь, прыгучий какой, – пробормотал Федор, прикрываясь щитом и выжидая нужный момент. Он уже давно мог бы уложить наповал этого обезьяноподобного воина, вооруженного только мечом, но хотел взять его живьем, чтобы предъявить вместе с захваченным золотом Магне или Акрагару в том случае, если им удастся выбраться из этой западни живьем. По поводу того, что операция закончится совсем не так, как он спланировал, сомнений у Федора уже не было. Не свезло.

Гарут, а в этом Федор тоже не сомневался, опять издал боевой клич и ринулся на морпеха. Удар – из камня над головой посыпались искры. Еще удар, и щит завибрировал, едва не расколовшись. «Ну, все, – решил Федор, – хватит прыгать да уклоняться».

Шагнув вперед, морпех отвел очередной удар щитом и резко пнул по выставленному вперед колену противника. Вождь взвыл от боли, но меча не выпустил, лишь чуть отвел в сторону. Этого хватило. Улучив момент, Федор с размаху двинул вождя рукоятью фалькаты в челюсть. На этот раз Гарут покачнулся, отлетел на несколько метров назад, споткнулся об ножку стула и растянулся на полу, выронив меч. Федор одним прыжком оказался рядом и на всякий случай вмазал тому в незащищенный пах, вероятно, слегка повредив мужское достоинство вождя. Гарут согнулся, застонал и больше уже не помышлял о сражении.

– Свяжите его, – приказал Федор возникшему рядом бойцу с мечом и бросился на лестницу.

Там бой тоже подходил к концу. Из нападавших васконов трое были убиты лучниками наповал. Их трупы лежали на самом верху лестницы со стрелами в груди. Еще двое оказались зарублены мечами в схватке. Оставшиеся прыгали по каменным ступеням между поверженными товарищами, отбиваясь от наседавших карфагенян. Но вскоре их искромсали прямо на глазах у Федора.

Среди карфагенян тоже не обошлось без потерь. Васконы закололи одного мечника и ранили самого Летиса стрелой в бедро. У васконов, как выяснилось, в этой схватке также участвовал лучник. К счастью, дуэль между стрелками быстро закончилась в пользу пунийцев. Но друг Чайки пострадал, и это сильно осложняло ситуацию.

– Как ты? – спросил Федор, приблизившись к истекавшему кровью Летису, сидевшему, привалившись к каменной стене башни.

– Отлично, – пошутил Летис, но по его лицу легко читалось, что боль была нестерпимой. – Ерунда, слегка зацепили.

Он вдруг резким движением попытался выдернуть стрелу, но только обломал древко и застонал.

– Не трогай! – прикрикнул на него Федор и, повернувшись к стоявшим рядом бойцам, приказал. – Тащите его в зал. Сейчас я посмотрю.

И пока стиснувшего зубы Летиса перетаскивали в зал васконского вождя, лежавшего в углу связанным и поскуливавшего, Федор, прихватив Урбала и двух лучников, отправился к вершине башни, осмотреться.

Когда разгоряченный морпех, переступив через трупы васконов, шагнул на верхнюю площадку башни, его, заставив вздрогнуть, толкнул в грудь холодный порыв ветра. Осторожно, чтобы его не заметили лучники врага, приблизившись к зубчатому парапету, Чайка окинул взглядом поле боя. Лучников врага до рассвета опасаться не стоило – финикийцы оказались в самой высокой точке обороны васконов, луна не проглядывала, а на фоне черного неба солдаты Карфагена были незаметны. Но береженого, как известно, Бог бережет.

Спрятавшись за массивным зубцом башни, Федор посмотрел вниз. Там раздавались крики горцев. По двору и стенам носились люди с факелами. Несколько человек стояли внизу, под окном плененного вождя, оживленно жестикулируя. Особенно много их толклось на стене, рядом со внешним входом в башню, куда сейчас васконы подтаскивали длинную балку, решив использовать ее как таран. К счастью, дверь отличалась массивностью и надежностью – это Федор успел заметить – и какое-то время могла выдержать даже без дополнительных подпорок. С другой стороны башня примыкала к добротному каменному строению, похожему на казармы для солдат.

Там, где карфагеняне проникли в крепость, тоже толпились васконы. Это были в основном лучники, обстреливавшие зажигательными стрелами обнаруженную переправу. Федор даже услышал скрип опускаемого моста, и скоро в направлении перекинутой над бурным потоком лестницы двинулся отряд васконов.

– Хана нашим ребятам, – резюмировал Федор, – если не успеют убраться на тот берег.

Стоявший рядом Урбал промолчал. Ему тоже было все понятно.

– Ладно, – продолжал рассуждать вслух командир разведчиков, разглядывая крыши амбаров, казарм и других крепостных строений, – вождь и золото у нас. Надо думать, как дожить до утра.

Некоторое время он молчал.

– Слушай, Урбал, – наконец прервал тишину Федор, протянув руку вперед после того, как закончил осматривать амбары, – как думаешь, вон тот сарайчик соломой покрыт или чем потверже? Кажись, соломой. Смогут его твои лучники запалить?

Урбал присмотрелся, осторожно высунувшись между зубцами.

– Попробовать можно, – после небольшой паузы ответил финикиец.

– Вот и отлично, – решил Федор, – я пошел вниз, займусь там обороной нижнего яруса и Летисом, а ты распорядись тут.

Он замолчал на мгновение, приглядываясь к стоявшим чуть поодаль бочкам и каким-то бухтам веревок. Верхняя площадка башни была большой и широкой.

– Да осмотрись, – добавил морпех, – может, что дельное здесь найдешь. Пригодится. Тех, кто нам дверь ломает, тоже усмирить надо. Хорошо бы их отсюда чем-нибудь припечатать. А не то, в самом деле, разломают.

Приняв решение, Федор направился вниз, услышав, как Урбал, кликнув одного из тех лучников, что находились рядом, поставил задачу:

– Обмотай стрелы тряпками, возьми факел и постарайся поджечь амбар.

Лучник кивнул и отправился следом за Федором – взять факел и разыскать нужное тряпье. А командир разведчиков, спустившись в башню, приказал солдатам собрать все, что они найдут в башне из бревен, бочек, досок и других тяжестей, чтобы забаррикадировать двери, ведущие вниз и в подвал. Оттуда тоже стучали васконы, пытаясь пробиться. Федор разрешил даже отнести туда огромную кровать и массивный шкаф местного вождя – Летис все равно лежал на полу. На сдернутой со стены шкуре волка. Так он меньше страдал.

Опустившись на колено рядом с Летисом, Федор осмотрел торчавший из бедра обломок стрелы. Рана показалась знакомой, Федор, обладавший с прошлой жизни начальными знаниями фельдшера, однажды оперировал раненого римского легионера со стрелой в бедре. И сделал это простым кинжалом. Опыт у него вчистую отсутствовал, руки тряслись, но он рискнул. Не было выхода. В первые дни тот римлянин не умер, это точно, но до конца судьбу раненого новоявленный medicus[126] проследить не смог. Здесь же стрела засела еще глубже, из раны обильно текла кровь, и если оставить все как есть, то Летис мог скоро просто умереть.

«Допустим, кинжал у меня есть, – размышлял про себя Федор, – разрежу. А вот зашивать чем?»

Он встал и в задумчивости прошелся по уже полупустому залу, осматриваясь в поисках подходящих инструментов. Его взгляд вновь упал на одиноко стоявшую тумбу с лежавшим на ней странным кожаным баулом почти прямоугольной формы. «Непривычная форма для мешка», – решил Федор.

Приблизившись, он осмотрел находку. Прошитые грубой ниткой квадратные бока из толстой кожи, стягивающий все это ремешок с золоченой пряжкой. Уже подозревая, что он на верном пути, морпех расстегнул ремешок и даже присвистнул от удивления. Внутри находились инструменты: целый набор костяных и металлических игл грубой работы, три ножа разной длины и ширины, какие-то кусачки с деревянными ручками и даже небольшой молоток. Предназначение большинства изделий было понятно, лишь некоторые вызвали изумление у практикующего морпеха.

– Уж не хирургией ли ты тут балуешься по-тихому? – спросил он, покосившись на вождя васконов. Но, присмотревшись к инструментам, поменял мнение. – Нет, похоже, наоборот. Над пленниками самолично измываешься. Вгоняешь им иглы под ногти, пальцы рвешь?

Вождь с ненавистью глянул на Федора, словно тот мимоходом обнаружил его тайную страсть.

– Ну, ничего, мы сейчас пустим твое хозяйство на доброе дело.

Выбрав подходящий нож с иглой и суровую нитку, скорее похожую на жилу, имевшуюся там же, он приступил к операции, не обращая внимания на усилившийся грохот ударов снизу. Времени на колебания не оставалось. Если повезет, они продержатся здесь до начала штурма или до прихода своих. Бежать Летис все равно не мог, а так у него будет хоть какая-то надежда.

Однако, прежде чем пустить в ход нож, Федору пришла в голову еще одна мысль. Лавируя между солдатами, тащившими тяжеленный шкаф из зала вниз, морпех снова вернулся на лестницу и разыскал там колчан со стрелами мертвого васкона. Осмотрел при свете факела наконечник. Тот оказался не очень широким, зато с зазубренными краями.

– Постарались, сволочи! – выругался Федор. – Хорошо еще, если не отравлен.

Вернувшись на место, он подошел к столу, за которым незадолго до появления карфагенян, пировал местный вождь, смотревший сейчас из угла ненавидящим взглядом.

– Лежи спокойно, – предупредил пленника Федор, разыскав на столе два глиняных кувшина. Один с вином, а другой с каким-то местным пойлом, от которого тоже несло алкоголем, – а то пну еще раз. Или вообще отрежу хозяйство кусачками. Мало не покажется.

И хотя он сказал это по-финикийски, вождь его понял, отвернулся в сторону.

– Летис, на вот, выпей, – протянул Федор кувшин товарищу и вынул кинжал из ножен, – сейчас я постараюсь вынуть стрелу. Это будет очень больно, но придется потерпеть.

– Давай, – махнул рукой Летис, залпом опустошая кувшин и отбрасывая его в сторону, словно речь шла о том, чтобы вырвать больной зуб.

Эта уверенность друга помогла Федору окончательно взять себя в руки. Он огляделся по сторонам в поисках чистого тряпья для перевязки. Большинство мебели уже унесли вниз, на баррикады. Но до этого морпех успел бегло осмотреть кровать, выстеленную, к его великому сожалению, одними шкурами. В двух шагах на замусоренном полу валялась рубаха васконского вождя, выпавшая из шкафа, когда солдаты тащили его вниз. Федор поднял рубаху – не бог весть что, но, кажется, недавно стиранная.

С треском порвав рубаху на несколько частей, Федор попросил друга стиснуть зубами обломок стрелы. Затем раскалил нож над огнем камина и на глазах у удивленных солдат вонзил его в бедро Летису, распарывая кожу. Раздались стон и треск – это Летис перекусил и выплюнул изо рта стрелу, взвыв от боли.

– Терпи, казак, – пробормотал Федор по-русски, сдерживая волнение, – атаманом будешь.

И «казак» терпел, сжимая кулаки.

За несколько минут Федор под косыми взглядами изумленных соратников, продолжавших таскать вниз оставшуюся громоздкую мебель, вскрыл бедро раненому и выдернул глубоко засевшую васконскую стрелу. Вблизи от раны образовалась целая лужа крови, но Летис скрипел зубами молча, только стонал при каждом повороте лезвия. Отбросив окровавленную стрелу, Федор схватил со стола кувшин с васконским пойлом и промыл им рану. Она оказалась довольно большой. Наскоро зашив ее по-живому, прежде чем заняться перевязкой, Федор в сомнении посмотрел на факел. Перехватив его взгляд, Летис слабо кивнул. Тогда Федор выхватил факел из подставки и поднес к ране. От жара кровь запеклась прямо на глазах, перестав течь, а Летис издал громкий вопль, лишившись последних сил.

Наблюдавший все это вождь васконов раскрыл глаза от изумления. Федор вернул факел на место и закончил перевязку, после чего солдаты оттащили бесчувственного Летиса в сторону, положив его на другую шкуру.

– Ну, вот и все, – Федор вытер вспотевший лоб, – можно снова заняться войной.

Все время, пока он занимался раненым другом, ему досаждали вопли и глухие удары, раздававшиеся снаружи. Первым делом он сходил вниз – обе двери хоть и трещали, но были еще на месте. Перекрывая их и занимая почти весь объем нижнего уровня, там же возвышалась мощная баррикада из мебели васконского вождя, а также груда стульев, бочек и обгоревших балок, раздобытых карфагенянами невесть где. Пробраться здесь даже по одиночке теперь представлялось совершенно невозможным, а тем более вломиться сюда организованным строем. Это сооружение вселило в него спокойствие – пару часов оно должно выдержать. И Федор взобрался на верхнюю площадку.

Увиденное оттуда еще больше обрадовало командира разведчиков. Сарай внизу горел. Вокруг него прыгали разъяренные васконы, тщетно пытаясь сбить пламя, поскольку стены были каменными, а до перекрытий и горевшей крыши из дерева и соломы руки не дотягивались. Сейчас вся эта конструкция полыхала, отлично освещая двор. И солдатам противника оставалось только ждать, пока она прогорит и рухнет вниз.

На противоположном краю башенной площадки двое лазутчиков подкатили какую-то бочку к парапету и готовились вылить ее содержимое на головы васконам, пытавшимся пробить брешь снизу. Один из них уже держал в руках горящий факел.

– Что это? – поинтересовался возникший за их спинами Федор.

– Бочки со смолой, – пояснил Урбал, усмехнувшись и пригибаясь на всякий случай, – васконские лучники постоянно обстреливали башню.

– Они здесь неплохо подготовились к осаде, – добавил он, – есть даже камни, чтобы кидать вниз.

– А баллисты тут случайно нет? – буркнул Федор, тоже прячась за зубцами.

– Нет, – ответил Урбал, – но мы и так неплохо справляемся. Нам бы до рассвета продержаться, немного осталось, а там и наши на штурм пойдут.

Урбал махнул рукой, и его напарник поджег смолу. А затем они вдвоем подхватили бочку снизу и опрокинули ее, выплескивая содержимое на головы осаждавших. Вязкая горящая жидкость полилась на васконских солдат, и весь замок содрогнулся от душераздирающих воплей. Удары в дверь мгновенно прекратились.

– Молодцы! – похвалил Федор своих бойцов. – Теперь они отстанут от нас ненадолго. А нам только этого и надо.

В этот момент раздался свист, и один из бойцов схватился за грудь, из которой торчало оперение стрелы. Он пошатнулся, шагнул назад и полетел вниз, на камни двора.

– А ну, ребята, – приказал Урбал лучникам, – сбейте с них спесь!

Лучники, а их оставалось всего двое, несколько раз пустили стрелы в скопившихся внизу васконов, убив пятерых. Единственный пращник тоже умудрялся то и дело поражать с башни солдат противника найденными на верхней площадке камнями и прочими мелкими предметами, годившимися для этой цели.

Васконы, удивленные столь внезапным и сильным сопротивлением горстки проникших в крепость карфагенян, сначала разбежались по укрытиям. Но потом, придя в себя, в ярости снова бросились на штурм.

– Смотри, – указал Урбал на группу приближавшихся васконов, тащивших в руках что-то длинное и громоздкое, – они, кажется, лестницу несут. Даже две. Сейчас пойдут на приступ.

– Хотят освободить своего вождя и вернуть золото, – кивнул Федор, выглянув между зубцов со стороны стены. – Ну, пусть идут, у нас позиция выгодная. Жаль только народа маловато.

Внизу он рассмотрел несколько обгоревших трупов в луже пылавшей до сих пор смолы. К счастью, огонь горел в отдалении от двери. Остальные уцелевшие васконы находились метрах в десяти, поглядывая наверх и потрясая в бессильной ярости мечами. Среди них оказался лучник, который заметил выглянувшего Федора и тотчас выстрелил. Морпех едва успел отпрянуть – стрела прошла мимо, отскочив от каменного зубца.

Тем временем васконы подтащили обе лестницы. Но их длины явно не хватало, чтобы достать до верхней площадки, и они пошли на хитрость. Сначала горцы забрались на крышу соседней казармы и лишь затем, приставив обе лестницы к башне, полезли вверх.

– Эй, лучники, бей всех подряд! – закричал Федор, увидев, что васконы ползут из темноты к башне. – Никто не должен приблизиться.

Оба лучника и пращник перешли на другую сторону башни и сосредоточили огонь на нападавших. А их на крыше соседней казармы собралось немало, человек двадцать. И там, само собой, тоже были лучники, не дававшие осажденным встать во весь рост и скинуть лестницу вниз. Но карфагеняне били из укрытия наверняка, и васконы, один за другим, с воплями срывались вниз.

Наконец, одному из них удалось вскарабкаться по лестнице до самого верха и спрыгнуть в башню, но тут на его пути встал Урбал. Они схватились с васконом на мечах и запрыгали по всей площадке, похожие на чертей в отсветах горевшей недалеко крыши. Урбал оказался удачливей и скоро заколол своего противника, столкнув его тело с башни. Второго, также успевшего спрыгнуть на площадку с лестницы, Федор убил, метнув кинжал. Васкон охнул и уткнулся лицом в камни.

Федор поспешил вытащить из мертвеца свой клинок – тот мог еще не раз пригодиться. Осторожно выглянув наружу меж зубцов, морпех заметил, что по одной лестнице вверх карабкались сразу трое, по другой – еще четверо. Тогда он хлопнул по плечу пращника и приказал:

– Беги вниз, зови остальных. Они скоро будут нужны здесь.

А сам повернулся к Урбалу и крикнул:

– Видишь вон то бревно, что лежит в дальнем углу, рядом с камнями?

Подскочивший Урбал кивнул.

– Хватай его с другого конца, – распорядился Федор, – поднимем и сбросим на лестницу. Одной дорогой в башню будет меньше.

Так они и сделали. Подхватив просмоленную балку, они осторожно приблизились к самому краю башни. Балка была тяжелой, видно, служила подобием стрелы подъемного крана, чтобы втаскивать наверх тяжести, перекинув через нее веревку.

– Давай, – крикнул Федор, и оба бойца поднатужившись, как заправские штангисты, вскинули балку над головой на вытянутых руках.

В этот момент в нее впилось сразу три стрелы. Но, не обращая внимания на стрельбу горцев, карфагеняне толкнули груз вперед и перебросили его через зубцы. Балка со свистом понеслась вниз, быстро найдя свою цель. Раздался треск, и васконы с воплями обрушились вниз, на камни и головы своих соплеменников.

– Костей не соберут, – удовлетворенно заметил Федор.

Но расслабиться не пришлось. С другой лестницы на площадку башни спрыгнули еще двое васконов, а затем и третий. Все были вооружены топорами. Один взмахнул своим оружием и зарубил некстати подвернувшегося лучника – рассек тому голову на две части, словно арбуз. И шлем не помог. Второй карфагенский лучник отомстил за друга, всадив стрелу васкону в живот. Остальные бросились в атаку.

Федору уже приходилось биться с теми, кто вооружен топором, и он знал – в умелых руках это оружие пострашнее меча. Особенно запомнился ему отточенный топор кельтов с двумя лезвиями, которым его однажды чуть не зарубили в схватке. Но отступать было некуда, и Урбал с Федором приняли бой, отбив первые удары щитами.

Оставшийся в живых лучник выпустил последнюю стрелу в заползавшего по лестнице васкона, с криком сорвавшегося вниз, и, добравшись до мертвого друга, завладел его колчаном. Там еще оставалось несколько стрел.

Васконы в ярости вращали топорами, и скоро щит Урбала разлетелся в щепки. А затем и щит Федора. Но в этот момент вся башня вдруг содрогнулась до основания от мощного удара. Сражавшиеся на мгновение замерли, не понимая, что происходит. Затем со стороны реки послышался свист, и новое ядро мощно ударило в башню, обрушив часть зубца. Камни полетели во все стороны, одним из них раскрошило череп васкону с топором. А Федор, не теряя времени, сделал выпад своей фалькатой и пронзил второго.

В этот момент наверх выбрались пращник и еще один солдат, готовые броситься на врага, но с нападавшими было уже покончено. Вместо того чтобы спрятаться от обстрела, Федор с Урбалом подскочили к зубцам и в предрассветной мгле заметили несколько осадных орудий, установленных за рекой. Карфаген начал штурм раньше.

– Ну, вот и дождались, – выдохнул Федор, опуская вниз окровавленную фалькату.

Теперь свист и грохот уже не смолкали. Пристрелявшись, орудия финикийцев начали методично бомбить крепость, разваливая ворота и стены. А одно из ядер прямым попаданием обрушило почти сгоревшую крышу амбара, запаленного лучниками Федора. Васконы, позабыв про башню, бросились на стены. Но не прошло и пары часов, как в воротах с подъемным мостом образовалась брешь. Через реку перебросили десятки осадных лестниц и даже один, заранее изготовленный, небольшой перекидной мост, по нему на другой берег хлынули пехотинцы Карфагена. Африканцы Атарбала пошли на штурм.

Васконы яростно защищались, но им не удалось заделать брешь в воротах. Мощным ударом финикийцы пробили оборону горцев, ворвавшись в замок. Бой внутри уже не представлял сложности, африканцев было гораздо больше. Они просто изрубили всех оставшихся защитников крепости в куски, ведь их, благодаря ночным стараниям Федора и его отряда, стало гораздо меньше. Когда бой во дворе и казармах завершился, и финикийцы овладели замком, окружив башню, Федор высунулся наружу, помахал им рукой и закричал:

– Эй, ребята, что так долго? Мы тут вас уже заждались!

Удивленные ливийцы из пятой спейры долго не могли поверить, что башня находится в руках соратников, и даже собирались штурмовать ее, но вовремя передумали, узнав командира разведчиков из седьмой. Федор и остатки его лазутчиков еще целый час разбирали баррикаду, спасшую им жизнь. А когда они вышли наружу, прихватив с собой раненого Летиса на носилках, пленника и его золото, перед Федором возник посыльный от командира седьмой спейры.

– Магна ждет тебя, Чайкаа, – сообщил солдат.

– Передай, скоро будем, – ответил командир разведчиков, оглядывая полуразрушенный замок васконов и заснеженные вершины вокруг. А потом добавил, оглядев связанного Гарута, понукаемого его солдатами: – С подарками.

Глава десятая  За Пиренеи

С того момента, как Тарракон признал власть Карфагена, вся земля по эту сторону Пиренеев, от морского побережья, где стоял город, до истоков великого Ибера, перешла под власть финикийцев. Васконы и кантабры были побеждены. Потратив на захват этих территорий больше двух месяцев, Ганнибал двинул свою огромную армию дальше за Пиренеи, где начинались земли, принадлежащие кельтам из других племен. Федору невольно вспомнилась его служба римлянам и то, что они называли кельтов галлами, а их земли Галлией.

Перед походом состоялся общий сбор армии, на котором Ганнибал объявил, что разделяет ее. Для охраны новых земель он оставляет своего брата Гасдрубала, а с ним большое соединение из ливийцев, финикийцев и кельтов. О его численности Ганнибал ничего не сказал, и Федор мог лишь приблизительно прикинуть количество войск, переживая о том, не оставят ли его с друзьями тоже охранять новые земли, ведь речь шла об африканских частях. Слухи распространялись самые разнообразные, впрочем, их быстро пресек Атарбал, сообщивший своим африканцам, что с Гасдрубалом в Испании остаются лишь первые десять хилиархий. Остальные идут дальше на Рим. В том числе сильно поредевшая за время боев двадцатая хилиархия, где служил Федор с друзьями.

В его спейре из ста тридцати бойцов после покорения местных племен осталось девяносто шесть человек. А после приказа Ганнибала исключить из состава армии всех, кто не выдержит длительную полевую кампанию, вообще восемьдесят. Но дополнительного набора пока не проводилось.

Отдохнув после возвращения пару дней в новом лагере под Илердой, двадцатая хилиархия выступила вместе с остальными частями африканцев в поход через «освобожденные» Пиренеи. Атарбал продолжал командовать походными частями, оставив в Испании своего заместителя. Впереди африканцев вышагивали иберийские пехотинцы, а позади – пестро разодетые хилиархии кельтов и многочисленная конница иберийцев. Слоны и обоз находились сейчас в самом конце колонны, вдоль которой изредка проносились ставшие привычными чернокожие нумидийские всадники вкупе с иберийскими конниками, игравшие роль разведки и охранения. Даже после того, как в Испании осталось, по слухам, почти сорок тысяч человек, армия выглядела внушительно. Ее порядки растянулись на многие километры.

Однажды Федор даже увидел конницу кельтов, которых до сих пор видел только пешими. Некоторые горцы, уподобившись иберийским всадникам, тоже сидели по двое в седле. Одеждой они не отличались от других кельтов, но имели круглые щиты и более длинные мечи. Многие носили кольчуги и тяжелые доспехи. «Конница, – подумал Федор, глядя на них, – везде не для бедных».

– Слушай, – обратился Федор к шагавшему рядом Урбалу, вспомнив кое-что из прочитанного в прошлой жизни, – я слышал, что у кельтов есть боевые колесницы? Я тут еще ни одной не видел.

Урбал задумался, посмотрев вслед ускакавшим вперед всадникам.

– Я тоже, – наконец честно сообщил он, – но они есть. Просто нам не попадались пока. Говорят, что там, куда мы идем, они встречаются чаще. Правда, у наших врагов.

– Неплохо бы и нашим обзавестись колесницами, – хмуро буркнул Федор, – против них трудновато выстоять в открытом бою.

– Не переживай, Чайкаа, – успокоил его друг, – у нас есть слоны. Но главное, у нас есть Ганнибал. Он разберется с любыми врагами. С колесницами и без них.

Федор прекратил разговор, поглядывая на горную дорогу, что тянулась через пиренейские перевалы. Она уже давно миновала самую высокую точку и теперь уступчатым серпантином спускалась вниз. Значит, скоро должны показаться галльские равнины. Рассматривая еще возвышавшиеся по сторонам горы, пехотинец седьмой спейры африканцев уже не в первый раз поймал себя на мысли, как беспредельно эти люди верят своему вождю, не дрогнув, посылающего их на смертельную битву. Причем верят почти все солдаты и командиры. Независимо от ранга и положения. Молодой Ганнибал вдохновлял свою армию, как раньше это делал его отец Гамилькар Барка. И эта армия брала для них город за городом и покоряла одно воинственное племя за другим.

«Неисповедимы пути Господни, – подумал Федор, вспомнив, чем закончится этот поход почти через шестнадцать лет, согласно описаниям историков, – а может, и возьмем Рим. Иначе, для чего туда идти».

Впрочем, выбора у него не было. Он всецело сейчас зависел от приказов молодого вождя финикийцев. Куда прикажет, туда Федор Чайка и пойдет. И жизнь отдаст, если на роду написано. «Хотя, – Федор бросил взгляд на заснеженный пик, искрившийся на солнце, – не повидавшись с Юлией, не хотелось бы».

Вспомнив о юной римлянке, находившейся сейчас по другую сторону медленно приближавшегося к ней фронта, Федор загрустил. Они не виделись уже давно, а морпех не мог ее забыть. Да и не хотел. Раньше с ним такого не случалось. Он расставался с девчонками легко. И уже оказавшись здесь, за время службы Риму не раз посещал местные бордели при удобном случае. Так делали все римские солдаты, просаживая свое жалованье на вино и удовольствия. Но теперь все обстояло не так. У него даже женщины не было с тех пор, как он попал в Карфаген, несмотря на то, что деньги теперь водились. Внезапно вспыхнувшая любовь к Юлии до сих пор не прошла, как и память о той единственной ночи, что они провели вместе.

– Как там Летис? – спросил вслух Федор, чтобы отогнать внезапно нахлынувшую тоску, и оглянулся назад, где за строем спейры ехала пара телег с имуществом.

– Нормально, – успокоил его Урбал, хитро усмехнувшись. – Магна о нем позаботился, так что он никуда теперь не денется. Скоро будет шагать вместе с нами.

Раненный в горах Летис после операции Федора пошел на поправку и почти выздоровел, но процесс реабилитации еще продолжался. И ему требовалось буквально несколько дней без войны, чтобы снова встать в строй. Однако именно на эти дни пришелся приказ Ганнибала о том, чтобы оставить всех увечных в Испании, а в поход взять только здоровых. И Летис, несмотря на свое богатырское здоровье, попадал под этот приказ.

Но друзья не оставили его в беде, да и командир спейры в очередной раз прикрыл своих солдат. После разговора с Федором, являвшимся теперь вторым лицом в спейре африканцев, Магна приказал временно пересадить Летиса на место возницы в телеге, что тащилась позади строя. А возницу вместо Летиса поставить в строй, под страхом смерти приказав ему на пару дней забыть, кто он такой. Обрадованный герой теперь расслаблялся, управляя лошадьми и давая ноге время зажить. Он уже почти нормально ходил, но сильно прихрамывал. А возница изображал Летиса, таская на себе оружие и доспехи, хотя раньше имел привилегию класть все это на телегу с остальной амуницией. Поскуливал от такой несправедливой судьбы, но шел. Чтобы конспирация не нарушилась, Федор вечером первого дня выдал ему за хлопоты несколько серебряных монет, и возница быстро забыл про все тяготы и лишения. Даже, наоборот, предложил Летису посидеть там еще пару дней.

Вспомнив про Летиса, Чайка переключился на воспоминания о захваченном в замке золоте васконов и самом вожде. Провалившаяся на начальном этапе операция разведчиков закончилась как нельзя лучше. Атарбал, узнавший о ночном рейде солдат из седьмой спейры одним из последних, в восторг от такого казуса не пришел. Командующий некоторое время даже раздумывал, не распять ли ему за это Магну – так финикийцы часто казнили военачальников, не выполнивших приказ или проигравших битву, – но раздумал, когда узнал о захваченном золоте и вожде васконов. Шестеро оставшихся в живых солдат из взвода разведчиков были награждены серебром, а Федор получил целый кошелек, немедленно отправленный на хранение в походную казну хилиархии. Несмотря на то, что пришлось потратиться на покупку нового щита, состояние Чайки росло на глазах.

Но главное, что история получила огласку в наилучшем для него свете. Гарут оказался главным вождем васконов, подчинившим себе остальные племена. Заполучив в руки Гарута, Атарбал тем самым смог шантажировать остальных васконов, засевших в высокогорных долинах. После непродолжительных пыток непримиримый Гарут сломался и присягнул Карфагену, заставив впоследствии часть васконов сложить оружие без боя. Но это сделали не все. Их пришлось уничтожить. А казна васконов пошла на подкуп нескольких «сомневавшихся» кантабрийских племен.

Обо всем этом узнал сам Ганнибал, посетивший перед продолжением похода лагерь у Илерды и вызвавший Атарбала вместе с Магной и командиром разведчиков седьмой спейры к себе в шатер, где лично расспросил обо всех деталях. Не приглашенным оказался только Акрагар.

– Ну что ж, – сказал облаченный в черную с золотом кирасу вождь финикийцев, рядом с которым сидели его братья Гасдрубал и Магон, – Федор Чайкаа, ты сослужил хорошую службу Карфагену в Испании.

Он встал, приблизился и положил руку на плечо морпеха.

– Я вижу тебя уже второй раз с начала похода и запомню твое имя, – молвил Ганнибал, глядя ему в глаза. – Надеюсь, когда мы придем на римские земли, ты будешь служить не хуже.

Федор не относился к робкому десятку, но его вдруг обуяли смешанные чувства радости и гордости, он уподобился Летису в момент, когда тот впервые увидел вождя финикийцев рядом с собой. Под пристальным взглядом Ганнибала и его братьев, олицетворявших верховную власть в Испании, он потерял дар речи и долго не мог вымолвить ни слова, только кивнул в ответ. Но в конце концов нашелся и произнес высокопарную фразу, подходившую, как ему казалось, к такому моменту.

– Я благодарен Ганнибалу за то, что он заметил мои скромные заслуги, – сказал Федор. – Я не подведу.

Командующий усмехнулся, увидев смущение на лице героя-разведчика.

– Он говорит так, словно заседает в сенате, – произнес вождь, призвав в свидетели своих братьев. – Я слышал тебя, Федор Чайкаа, и доволен ответом.

Ганнибал вернулся на свое место и добавил, обращаясь уже к Атарбалу:

– Ты можешь вернуться к войскам.

Когда они покидали шатер главного военачальника испанской армии, Федор не мог прогнать ощущение, что, несмотря на статус Ганнибала и его бесконечную власть над людьми, он только что беседовал с обычным человеком. И этот человек ему понравился. Он был не заносчив, а лишь по-военному четок.

Про верховного командующего в подразделениях ходили разные слухи, но все больше о его подвигах, а не о жестокости. Говорили, что он одинаково терпеливо переносил жару и холод, ел и пил всегда в меру, не предаваясь длительным застольям. Спал, когда получалось, не отличая дня от ночи. Многие часто видели, как, завернувшись в военный плащ, Ганнибал смеживал веки прямо на земле, среди воинов, стоявших на постах. Федор, правда, сам ни разу не видел вождя карфагенян спавшим на земле, но от других слышал об этом не раз. Говорили, что он отлично владел мечом и, вступая в бой, далеко опережал всадников, первым нападая на противника, а сражение заканчивал последним, убедившись, что враг разбит.

– Рассказывают, что Ганнибал свободно владеет греческим и латинским языками, – как-то поведал ему Урбал, – и даже написал на греческом языке несколько книг.

«Интересно, – подумал Федор, вспоминая помпезного командира легиона на римской службе, – спит ли Памплоний на земле, укрывшись плащом? И как часто предаются чревоугодию консулы?»

Впрочем, Ганнибала он пока видел всего несколько раз. Да и то либо в шатре, либо на коне. Так что собственное мнение об этом человеке ему еще предстояло составить.

Атарбал за этот поход был награжден золотой цепью, на которой висела круглая, похожая на монету, медаль с вычеканенным изображением полумесяца. Не забыли Акрагара, Магну и Федора. В благодарность от имени Ганнибала он получил еще один кошелек, где оказалось столько золота, что он мог бы купить собственную триеру и нанять Магну для командования пехотинцами. Самого Магну тоже наградили золотом. Но не повысили в должности, поскольку Акрагар по-прежнему оставался на своем посту командира хилиархии. Однако Магна был не в обиде.

– Благодаря твоему ночному походу Ганнибал нас заметил, – удовлетворенно кивнул Магна, – а он не забывает верных людей. Так что я не зря рисковал головой. Да и Атарбал с Акрагаром в результате остались довольны, хотя командир хилиархии все же точит на меня теперь зуб. Ну да ладно, война только началась. Еще будет шанс доказать ему свою верность.

«А наш командир не прочь сделать карьеру, – подвел итог Федор, поглядывая на смуглолицего рослого финикийца, в глазах которого светилась готовность ввязаться в новую авантюру. – Этот далеко пойдет. Что на суше, что на море».

К вечеру они спустились с гор на холмистую равнину и заночевали в уже отстроенном лагере, укрепленном против обычного лишь невысоким частоколом. Так же делали и римляне, когда поблизости не случалось врагов.

Федор, последние месяцы не выпускавший из рук фалькату, порубившую уже немало горцев, удивился чрезвычайно.

– Неужели мы оставили всех врагов позади? – спросил он Урбала, когда пехотинцы привычно расставляли в лагере шатер для ночлега, в чем им помогал еще хромавший Летис.

Чайка, ставший не так давно вторым лицом в спейре, был освобожден от этого занятия, но для порядка присматривал за работами, находясь поблизости.

– Не уверен, – ответил Урбал на вопрос Федора. – Мы в нескольких днях пути от Массалии, а она дружит с Римом. Да и не ясно, как местные кельты отнесутся к нашему проходу.

– Нормально отнесутся, – заявил Летис, вбивая кол и натягивая веревку, – а не то я им так врежу, что мало не покажется.

Повеселевший Летис, посчитавший себя здоровым и на следующий день присоединившийся к пешему строю, словно в воду глядел.

Марш сквозь плодородные долины, раскинувшиеся с другой стороны Пиренеев, оказался вполне мирным, что пришлось, как нельзя кстати. Войска, измотанные покорением испанских горцев, нуждались в отдыхе. Как вскоре выяснилось, пока они воевали в Пиренеях, Ганнибал времени даром не терял и успел предварительно подготовиться к дальнейшей экспедиции. Он заключил соглашения с вождями местных племен, земли которых обещал не захватывать. За это они должны были беспрепятственно пропустить его армию к Альпам. Вожди, наслышанные о судьбе васконов и кантабров, согласились.

Федор предпочитал все же не доверять незнакомым кельтам на сто процентов – кельты народ воинственный и часто враждуют между собой. Но тем не менее первая неделя похода прошла спокойно.

Марширующий вместе с командиром впереди солдат Федор то и дело замечал конных наблюдателей на окрестных холмах, меж которых петляла дорога, то заворачивающая к морю, то уходящая от него в сторону. Но никаких нападений, подобных памятной атаке иллергетов с обрушиванием камней, не происходило. Армия Ганнибала, потеряв больше двух месяцев на покорение Пиренеев, теперь двигалась форсированным маршем в глубь южной Галлии, обходя без боя все встречные селения. Больших городов пока не попадалось.

– Интересно, чем заняты римляне? – думал вслух Федор, рассматривая местных конников, восседавших на своих низкорослых лошадках по вершинам холмов. – Небось вынюхивают все о нашем продвижении.

– Наверняка, – подтвердил Урбал. – Шпионов у них хватает. Да только Ганнибал их все равно перехитрит.

Федор посмотрел на холмы, за которыми должно было находиться невидимое отсюда море. По холмам скакала нумидийская конница, оттесняя особенно любопытных жителей окрестных селений.

– Может, и так, – засомневался Федор, – да только, сам знаешь, у них сейчас больше кораблей. Что им стоит перекинуть сюда по морю пару легионов, чтобы встать у нас на пути к Альпам.

– Мысль неплохая, – усмехнулся Урбал, поправив висевший на ремне щит. – Но неужели ты думаешь, Ганнибал об этом не позаботился?

– А что он сделал? – удивился Федор. – С римлянами договорился, что ли, чтобы подождали немного, пока мы от моря отойдем?

– Не знаю, – не уловил иронии финикиец, – но уверен, что мы дойдем, куда надо, вовремя.

Федор замолчал. Уверенность в своем командовании у этого финикийца просто зашкаливала. И Чайка против воли тоже заразился ею и успокоился, перестав с напряжением осматривать окрестные холмы и поглаживать рукоять тяжелой фалькаты.

За пять дней такого марша они миновали множество селений, где фуражиры закупали продовольствие, пополняя запасы армии, но ничего не разоряли. Один раз, когда утомленные дневным переходом воины ночевали близ Нарбона, первого и крупного по местным меркам города, появившегося на пути, Федора с разведчиками послали к берегу, чтобы рассмотреть с прибрежных холмов корабли, замеченные в море нумидийцами.

После ночного нападения на крепость Гарута авторитет подразделения Чайки, несмотря на потери, только вырос. Так что он без труда навербовал себе в отряд новых бойцов, которых, правда, еще следовало обучить. Зато теперь его взвод разведки состоял из тридцати пяти человек, и из них десять являлись лучниками.

Взяв с собой дюжину, Федор провел на холмах весь вечер, но никаких кораблей больше не показывалось, и, дождавшись, пока солнце сядет, он вернулся в лагерь. На следующее утро армия двинулась дальше.

Солдаты Ганнибала шли по дороге, что следовала по изгибам берега до тех пор, пока холмы не стали превращаться в низменность, отчетливо пахнувшую влагой. Спустя еще сутки эта низменность превратилась в настоящее болото, в котором стали увязать сандалии пехотинцев и копыта коней. И вскоре полки африканцев повернули, круто забирая в сторону от берега моря. Огибая возникшие на пути болота, армия уходила в глубь континента.

С пологого холма Федор бросил последний взгляд на зеленые волны Средиземного моря, предчувствуя, что теперь не скоро увидит его снова.

– Впереди река, – сообщил ему всезнающий Урбал, когда Чайка подивился бесконечным болотам, попадающимся у них на пути, – большая река, разделяющаяся на десятки рукавов. Мы будем долго ее обходить.

«Это он про Рону, наверное, – Федор на этот раз уточнять не стал, – вроде тут других крупных рек не протекает». Морпех, порывшись в памяти, пришел к выводу, что сейчас эта река называлась как-то по-другому, Родан, кажется, но для себя решил обозначать ее привычным названием.

Эту ночь африканцы Атарбала провели в лагере, разбитом на плоском холме, таком низком, что он едва выдавался из болота. После того как солнце нырнуло в топи, над высокой травой поднялся туман. Комары, совершенно отсутствовавшие в горах, теперь всю ночь досаждали Федору, из-за них старавшемуся заснуть очень долго. Вдобавок лежанки в палатке пропиталась водой, и утром морпех обнаружил, что спит почти в луже. Урбал и особенно Летис с разнывшейся от такой погоды свежей раной, ощущали себя не лучше.

Следующую неделю карфагеняне плутали среди болот, в которых вязли кони и телеги с амуницией и провиантом. Осадный обоз, шедший следом, вообще застревал на каждом повороте. Десятки раз Федор с товарищами принимал участие в операциях вызволения из вязкой грязи застрявших телег с разобранными орудиями и другой амуницией. А дважды с удивлением и даже восхищением наблюдал, как слоны помогали вытаскивать тяжелые повозки, наполовину ушедшие в топь. Они ревели, сами уходя в трясину, но работу свою выполняли.

– Какие полезные животные, – похвалил их Федор, наблюдая одну из таких сцен, – не только топтать пехоту да конницу, оказывается, умеют.

– Да, – подхватил Урбал, беззаветно любивший слонов, – не то слово, Чайкаа. Я однажды видел, как их грузили на квинкеремы, чтобы перевезти на другой берега моря. Умнейшие животные, но если их обидеть…

– Да что слон! – не удержался Федор, с руганью проваливаясь в очередную лужу. – Вот если даже меня обидеть, то я способен на многое. А если Летиса…То, вообще, лучше не представлять.

Летис, шагавший рядом, прихрамывая на одну ногу, самодовольно ухмыльнулся.

Такое издевательство над людьми и животными продолжалось до конца недели. Хорошего в этом было только то, что на болотах жило мало людей и никто не нападал на сильно растянувшуюся армию испанцев и африканцев, загнанную сюда волей одного человека. Хотя партизанская война даже малыми силами могла нанести здесь финикийцам большой урон.

Наконец, в один из дней, показавшихся Федору счастливым, дорога постепенно стала забирать вверх, и к полудню они поднялись на холмы, откуда открывался чудесный вид на окрестности. Остановившись на вершине небольшого, поросшего кустарником и невысоким лесом холма, после недели непрерывных болот и ручьев показавшегося Федору едва ли не горой, морпех заметил блеснувшую далеко внизу извилистую водную гладь. А присмотревшись, увидел довольно большую реку, петлявшую среди лесистых берегов и несшую свои воды к морю.

– Вот она, Рона, – выдохнул Чайка.

Достигнув первых сухих мест, армия Ганнибала остановилась, получив приказ строить лагерь. Инженерные части немедленно принялись за дело, на радость Федору, с ужасом вспоминавшему службу у римлян, где ему приходилось самому ежедневно заниматься строительством частокола и копанием рвов. Римский солдат, как в далеком будущем российский, был не только солдатом военной части, но и параллельно стройбатовцем, принужденным выполнять любую прихоть начальства. Чего только не строили римские солдаты в свободное от службы время – и дороги, и акведуки, и мосты, и дома. Здесь же, в испанской армии, его заставляли только служить, а к хозяйственным работам привлекали по крайней необходимости. И такое случалось не часто. Для строительства лагеря и наведения переправ существовал специальный отряд.

Местность вокруг начиналась холмистая и лесная, напомнившая сентиментальному Федору среднюю полосу России. Насколько хватало глаз, росли березы да ели, вперемешку с другими лиственными деревьями, уже слегка подернутыми желто-красным цветом. По прикидкам Чайки на дворе стоял конец лета, и скоро, по всем прикидкам, полагалось наступить теплой осени. Климат за две с лишним тысячи лет не сильно изменился.

– Елки-палки, – пробормотал себе под нос Федор, присев на поваленное разошедшимися строителями дерево в ожидании, пока его солдаты притащат из отставших повозок шатры и палатки, – это же я в южную Францию забрался. Всю сознательную жизнь рвался, даже язык начал учить, а попал только в другом времени. Вот какой компот получился.

Но от нахлынувших воспоминаний его отвлек подошедший командир спейры.

– Чайкаа, – подозвал его к себе Магна, – бери своих бойцов и осмотрись у реки. Проводники рассказывают, что места здесь недобрые. Местные вожди с Ганнибалом не договорились, а ночевать здесь придется. Да и переправу наводить, наверное, тоже где-то поблизости. Так что, понюхай там.

– Вас понял, – усмехнулся Федор.

Скорые на руку строители уже успели возвести первую линию обороны из привезенных с собой кольев, когда Федор, прихватив с собой пятнадцать солдат, Урбала и одного из сопровождавших армию проводников, отправился на разведку.

Летис по состоянию здоровья остался в лагере – морпех возложил на него миссию командовать установкой шатров и палаток. Как ни уговаривал сын владельца гончарной мастерской из Утики взять его с собой, как ни убеждал, что нога в порядке, Федор настоял на своем.

– Мы быстро, – сказал Чайка, – до реки сбегаем и назад. Тут недалеко. А кинжалы твои нам еще успеют сослужить службу.

И разведчики, подхватив щиты и дротики, – мало ли что! – направились вниз с холма в сторону заросших лесом берегов. По дороге им попались нумидийцы, вероятно, получившие свое задание, поскольку, покинув огороженную территорию, чернокожие всадники ускакали в другом направлении, быстро рассеявшись среди окрестных холмов.

Глава одиннадцатая  Переправа через Рону

Войдя в лес, примерно через час они добрались до реки без происшествий. Федор, отвыкший за последние месяцы жизни в Италии, Африке и горной Испании от лесных массивов, наслаждался. Ему нравилось переступать через стволы поваленных ветром деревьев и торчавшие корни, прыгать с кочки на кочку, пригибаться, когда низкие ветки мешали пройти, вдыхать лесные запахи и всматриваться, не затаился ли где враг. И хотя его африканцам, выросшим среди песков или гор, сие занятие нравилось меньше, ему все это напомнило о прошлой жизни на просторах далекой Руси, где леса и поля встречались повсеместно.

Не встретив опасности, разведчики карфагенян оказались на самом берегу реки, холмистые берега которой плавно спускались к воде. Спрятавшись за сосной, Федор впился взглядом в блестевшую под неярким солнцем водную гладь. На светило то и дело набегали облака, отбрасывая на землю причудливые тени. Река, несущая свои воды на юг, оказалась в этом месте довольно широкой, метров триста, никак не меньше. Ее струи текли вальяжно и неторопливо. Лодок Федор не заметил. Другой берег тоже зарос лесом, но дальше за ним опять начинались холмы.

– Что там? – спросил Чайка у стоявшего неподалеку проводника, вытягивая руку в сторону источника своего интереса. – Такое впечатление, что там еще одна река.

– Ты прав, – кивнул проводник, удивленный острым глазом Федора. – Там вдалеке, за холмами, есть излучина еще одной небольшой реки, почти соединяющейся с этой, но затем уходящей в сторону. Вторую реку мы называем Изер, а землю между этими реками Островом.

– Значит, там почти везде вода? – осведомился Чайка. – Но пройти-то можно?

Проводник, имевший странный вид – в живописных лохмотьях, надетых на голое тело и с амулетом из зубов волка, украшавшим шею, – быстро кивнул.

– Ну что ж. Это не так плохо, – рассудил вслух Федор. – Главное – найти переправу и преодолеть эту реку, а вторая послужит скорее защитой, чем преградой. Если, конечно, из этого Острова есть выход по суше.

Он вопросительно посмотрел на проводника. Тот промолчал, видимо, не все поняв. Этот парень с лохматыми волосами и хитрой физиономией, происходивший, судя по виду, не то из местных кельтов-охотников, не то из странствующих гадателей или мелких торговцев, обучившихся где-то азам финикийского, вызывал у Чайки непреодолимые подозрения. Но других проводников у него не было, а этот с собратьями, как ни крути, довел их армию через болота до самых берегов Роны.

Чуть выше по течению Рона делала изгиб и немного сужалась, во всяком случае, так показалось Федору. Но разведчики не должны ошибаться, и это предстояло проверить. Никаких селений они пока не встретили.

– Идем вверх по течению, – приказал Федор. – Смотреть в оба.

Вперед устремились пятеро лучников. За ними передвигались мечники, готовые в любой момент пустить в бой свои дротики и взяться за клинки. Но пока случай не представился. Очень скоро они обнаружили тропу, что петляла меж деревьев, вдоль берега.

– Много здесь жителей по окрестностям? – спросил морпех, когда, пробежав несколько километров вдоль реки по тропе, они обнаружили небольшое костровище и следы недавней стоянки.

– Нет, – махнул рукой проводник, – здесь только охотники. Дальше есть поселки. Вверх по реке два дня идти. И вниз по течению есть. А здесь тихо.

Морпех, уже поднаторевший в горной войне, хоть и не стал еще опытным следопытом, но даже ему бросилось в глаза, что тропа утоптана старательно. Создавалось впечатление, что народ по ней ходит довольно часто. И не только в количестве двух или трех человек.

– Странно, – удивился Федор, почему-то стараясь высказываться осторожно. – Видать, много тут охотников.

Проводник опять пропустил слова Федора мимо ушей. Примерно пару часов они продвигались по реке вверх и наконец дошли до излучины. Здесь холмистый берег становился почти пологим, лес редел, и подходы к реке просматривались хорошо. Земля тут отличалась твердостью, кое-где на берегу даже попадались скальные выступы или валуны. А еще дальше русло немного сужалось.

Некоторое время Федор осматривал противоположный берег, тоже довольно низкий, в который раз жалея, что продал Магону свой бинокль. Но и без него было видно, что здесь самое лучшее место для переправы огромной армии.

– Что скажешь? – спросил Федор, обращаясь к подошедшему Урбалу.

– А что, подходы широкие, берега пологие, – поделился наблюдениями финикиец. – Лес для строительства лодок и плотов есть, а мост здесь все равно не построить.

– Да, – согласился командир разведчиков, – да и вброд не перейти. Больно широко. Хорошо еще, что течение плавное. Или есть здесь поблизости пеший брод?

Он обернулся к проводнику, маячившему за спиной.

– Нет, – тот отрицательно замотал головой, – только вплавь.

– Ну, вплавь так вплавь, – согласился Федор, поглядывая на уже склонившееся к холмам солнце. – Идем обратно. А то в лагерь засветло не успеем.

Обратный путь до уже почти возведенного на холме лагеря Федор и его бойцы успели завершить перед самым заходом солнца. А когда стемнело, морпех уже стоял в палатке у Магны и докладывал об увиденном.

– Говоришь, брод недалеко, – задумчиво произнес Магна, выслушав сообщение, – и течение плавное. Это хорошо.

– Да, – кивнул Федор. – От лагеря полдня пути, даже меньше. Река широкая, но спокойная. Не то, что в горах.

– Ладно, доложу Акрагару, – подытожил Магна, – а там, как решат. Думаю, что начнем готовиться к переправе.

Командир спейры поднялся со скамейки, стоявшей у походного стола.

– А как вообще обстановка? Заметил что-нибудь?

Федор помолчал немного, но все же доложил о своих подозрениях.

– Да вроде бы все тихо, спокойно. Поблизости врагов нет. Но мне этот проводник что-то не нравится. Темнит.

– Это ты про Истмара? – уточнил Магна.

– Да. Про того, что со мной ходил, – ответил Федор. – Убогий такой, я даже не спросил, как его зовут и откуда он взялся.

– Нам всех троих подыскали испанские купцы, что торговали с Нарбоном и Эмпориями, – ответил Магна. – Говорили, что они из охотников, и торговлей промышляют. Места здешние знают. По Родану вверх ходили не раз на лодках и пешком. А что? К реке они нас вывели.

– Да это понятно, – кивнул Федор, – но больно уж нервничает парень. Присмотреть бы за ним надо.

Магна задумался.

– С другой стороны, римские лазутчики в этих местах тоже частые гости, – произнес он, нарушив молчание. – А переправа – дело серьезное. Да и нумидийцы на холмах недавние стоянки нашли. Так что, присмотри. Хуже не будет.

Чтобы проверить свои подозрения, Федор отрядил одного из бойцов наблюдать за не понравившимся ему Истмаром и остальными проводниками, но те вели себя вполне привычным образом. Жили в отведенной им палатке в расположении лагеря и без повода его не покидали. Хотя в течение нескольких последующих дней случаев покинуть лагерь у них возникло предостаточно.

Обследовав окрестности, Ганнибал принял решение перейти Рону здесь. Немедленно на обнаруженном Федором месте был выстроен укрепленный палаточный городок – форпост армии на самом берегу Роны, – где сразу же началось строительство тысяч лодок и плотов для переправы. Стремясь осуществить все это как можно быстрее, Ганнибал отправил на первых построенных лодках гонцов в ближайшие селения вверх и вниз по реке с тем, чтобы купить все имеющиеся у местных жителей суда. Его гонцы вернулись спустя несколько дней, приведя с собой целую флотилию лодок. К этому моменту уже были готовы плоты для переброски людей и повозок, а также огромные плоты для слонов.

– Эх, жаль больших кораблей нет, – сокрушался Федор, глядя на грандиозные приготовления, развернувшиеся на левом берегу Роны. – Все прошло бы гораздо быстрее и безопаснее.

– Ничего, – отмахнулся Летис, уже снова находившийся в строю. – Ты посмотри, какие плоты понастроили. Зачем нам тут корабли? И так справимся.

Федор бросил взгляд на великое множество разнокалиберных плотов. Все они выглядели крепко. Каждый мог нести человек по двадцать-тридцать, был огорожен бортиком и снабжен обычными веслами по бокам и длинным рулевым веслом сзади. Рядом, у выстроенных в мгновение ока грандиозных причалов, виднелась пришвартованная флотилия лодок.

– Да, – глубокомысленно изрек Федор, разглядывая созданное за несколько дней хозяйство, – когда мы уйдем, местным жителям целый поселок останется. И далеко не худший в этих местах. Готов поспорить.

– Не жалей о нем, Чайкаа, – сказал стоявший рядом Урбал, – мы ведь идем на Рим. Когда возьмем его, можем и сюда вернуться. Все равно все будет наше.

– Тоже верно, – кивнул Федор.

Наконец, пришел день, когда африканцы получили приказ готовиться к форсированию Роны. К этому времени переброска частей испанской армии уже шла полным ходом. За первый и второй день на другой берег Роны переправилось почти четыре тысячи иберийских пехотинцев, создав там плацдарм для приема основной части армии. Погода благоприятствовала, ветер не буйствовал, но течение Роны все равно сносило лодки и плоты вниз, разбрасывая их по большой территории. Несколько лодок перевернулось, попав в водовороты, и часть солдат утонула. И все же, невзирая на неизбежные неприятности, переброска войск, начинавшаяся ежедневно с рассветом, заканчивалась, только когда солнце садилось за холмы.

Построив свою спейру, Магна направил ее из лагеря по уже изрядно разбитой дороге к месту строительства флотилии, где и происходила переправа. Остальные африканские части к тому времени маршировали впереди. Двадцатая хилиархия покидала лагерь последней. Здесь оставались только кельты и испанская конница. И среди них тенью проскользнул и бросился вдогонку за своими один из людей Федора, следивший по его приказу за Истмаром. Он догнал отряд, приблизился к Магне и Федору, шепнув им: «Истмар пропал».

– То есть как пропал? – удивился Федор.

– С утра должен был находиться в палатке, – пояснил шепотом наблюдатель, – за проводниками только что прислали человека. Атарбал приказал переправить отряд с проводниками на другой берег, чтобы армия начала двигаться дальше. Но его в палатке не оказалось.

– А остальные? – напрягся Федор.

– На месте, – сказал солдат. – Уже шагают к переправе.

– Не нравится мне все это, – заявил Федор, посмотрев на командира спейры.

– Уже поздно, – ответил Магна. – Переправа началась. Даже если он и лазутчик, что бы он там ни задумал, ничего не изменить.

– А ночью ты куда смотрел? – сверкнул глазами Федор на своего солдата.

– Я все время рядом был… – пробормотал финикиец – ну… пару раз отходил… по нужде.

– Ясно, – процедил Федор сквозь зубы. – Становись в строй.

Бодро дошагав до места погрузки, седьмая спейра замерла на берегу в ожидании своей очереди. В это время заканчивалась перевозка слонов. Животных загоняли на плоты и, как могли, крепили веревками к настилу, привязывая за притороченную к спине каждого слона корзину для людей. Огромные африканские слоны дергали большими ушами и размахивали хоботами из стороны в сторону, выражая свое недовольство, но терпели. Все остальное зависело от мастерства погонщика, сидевшего на шее животного и обязанного удерживать слона на месте, пока они плывут по реке. Хотя, глядя на этот цирк, даже Федор понимал – если слон занервничает, то удержать его на плоту будет невозможно.

Насмотревшись на погрузку слонов, он перевел взгляд с реки, где уже маячили высокие спины двух десятков животных в окружении сотен лодок, заполненных солдатами, на берег. Здесь, на ближайших холмах, виднелись пехотные спейры иберийцев, прикрывавших переправу армии Ганнибала от возможных неожиданностей. У воды солдаты грузились на лодки и отплывали. Все шло своим чередом, но внезапная пропажа или бегство проводника не давали Федору возможности успокоиться окончательно. Он постоянно смотрел по сторонам в ожидании нападения неизвестного противника или даже римлян, хотя представить, что они обогнали армию Ганнибала, прошедшую форсированным маршем сквозь южную Галлию, было трудно.

«Кто там у них теперь консулом? – пытался определить Федор, наблюдая, как невдалеке чернокожие всадники взбираются с мелководья прямо на плоты. – Кажется, Публий Корнелий Сципион и брат его Гней. Им предстояло вторгнуться в этом году в Испанию, но они не подозревали о походе Ганнибала. Боюсь, ребята опоздали».

Нумидийская конница переправлялась, загнав лошадей, подобно слонам, на плоты, где помещались по семь или десять животных. Всадники находились рядом со своими конями, а сами лошади вели себя смирно, демонстрируя полное взаимопонимание с хозяевами. Федор не переставал удивляться тому, как эти чернокожие наездники управляются с лошадьми без всяких стремян. «Просто какие-то африканские казаки», – подумал он в очередной раз.

Когда подошла их очередь грузиться в лодки и на плоты, другой берег уже принял несколько африканских хилиархий в полном составе. Услышав о приказе перебросить на другой берег проводников, Федор понял, что армия не будет дожидаться, пока все окажутся там, и начнет движение раньше. Станет продвигаться в глубь Острова, не теряя времени даром.

Почти вся двадцатая хилиархия с полным вооружением должна была форсировать Рону на больших лодках, куда помещалось до пятнадцати человек. Гребцов не предусматривалось, и солдатам предстояло грести самим. И лишь часть седьмой спейры, а именно Федор со своими разведчиками, умудрились попасть на плоты. Магна разрешил им разместиться на одном из только что прибывших с того берега бревенчатых сооружений, куда уже загнали две телеги из обоза с походной амуницией и кольями для строительства лагеря. Весь отряд разведчиков, конечно, здесь не поместился. Только чуть больше двадцати человек, да и то с трудом. Остальных отправили на лодки. Плот, крепко сбитый из стволов сосны, был метров пятнадцать в длину и около четырех в ширину.

Оказавшись на воде, Федор не смог оторвать взгляда от живописной картины, раскинувшейся перед ним. Тысячи лодок и плотов преодолевали великую реку в обоих направлениях. Повсюду слышались всплески весел, голоса и крики людей, иногда прерываемые ревом слонов. На воде царило оживление, подобное ажиотажу на рынке Карфагена в час бойкой торговли.

Тут-то они и появились. Плот Федора приближался к середине реки, когда он увидел внезапно появившуюся из-за мыса флотилию хищных судов. Они шли сверху, по течению реки. По сравнению с количеством лодок и плотов переправлявшихся финикийцев их было немного, всего штук пятьдесят. Но Федору сразу же стало ясно, что это боевые суда. Знакомые по книгам из прошлой жизни и очень похожие на ладьи руссов или драккары еще ненародившихся викингов. К счастью, у них не было ни мощных таранов, ни метательных машин, зато по бортам висели ярко раскрашенные щиты, а за ними прятались лучники и метатели дротиков.

– Кельты, – сказал Урбал, рассмотрев паруса и пестро разодетых людей в быстро приближавшихся кораблях, – наверное, одно их тех племен, с которыми Ганнибал не договорился.

«Придется нам договариваться», – подумал Федор, поглаживая рукоять фалькаты и с грустью прикидывая расстояние до берега.

Их плот усилиями боровшихся с течением гребцов как раз дошел до середины реки. Другой берег еще даже не приблизился. Перевозившие седьмую спейру лодки, почти все, обогнали их и уже готовились к высадке. Зато их догоняла восьмая спейра. А сами они находились у группы плотов, перевозивших слонов. Здесь было не меньше десятка животных. Остальной водный транспорт, шедший порожняком в обратную сторону, виднелся справа по борту и не мог служить защитой от первого удара. Даже, наоборот, сильно стеснял маневр.

– И черт меня дернул погрузиться на плот, – сплюнул Федор в воду, опершись на грубо сколоченное ограждение. И добавил, посмотрев на сотни лодок вокруг и на огромные фигуры слонов: – Этим кельтам будет, где разгуляться.

Приближавшийся флот разделился на две группы. Одна направила острие удара в голову колонны, туда, где плыли плоты со слонами и уже приготовившиеся к высадке солдаты. А другая группа «драккаров» – морпех для удобства именовал эти корабли именно так – шла прямо в центр, туда, где находился и плот Федора.

Нападавшие были уже близко. Первые лодки с финикийцами – большие щепки по сравнению с мощными кораблями кельтов – уже попали под удар. Хоть таранов нападавшие и не придумали, но корпуса «драккаров» они ухитрились сделать крепкими. Вражеские суда просто давили все лодки, что попадались у них на пути. Вот раздался страшный треск, и две скорлупки с пехотинцами отправились на дно, не сумев уйти от удара, несмотря на отчаянные усилия гребцов. Солдаты Карфагена едва успевали выпрыгнуть в воду, но их тут же добивали с атакующих кораблей лучники кельтов. Послышались первые крики и вопли утопающих.

– Началось, – заметил Летис, поигрывая тяжелым клинком.

– Приготовиться! – приказал Федор, выхватывая фалькату и прикрываясь щитом. – Укрыться за телегами. Лучники, стрелять без команды!

Несколько кораблей кельтов врезались в широкую линию лодок и плотов, рассекая ее, словно нож масло. Им навстречу полетели стрелы. Застигнутые врасплох карфагеняне защищались и не собирались сдаваться без боя.

Один из «драккаров» взял чуть левее и пошел наперерез плоту с телегами. «А впрочем, не так уж плохо, что у нас есть телеги, – промелькнула у Федора спасительная мысль, – все же больше шансов, чем у лодки, в случае столкновения».

– А вы чего встали? Гребите быстрее! – прикрикнул Федор на застывших у бортов гребцов. – До берега еще далеко.

Те в испуге заработали веслами вдвое сильнее, подняв тучу брызг. Движение немного ускорилось, но это все равно не спасло их от схватки с неизвестным племенем кельтов. «Драккар» приближался, нацелившись на заднюю часть плота, где свешивалось в воду рулевое весло. Сжав фалькату и спрятавшись за телегой, Федор готовился к битве. Он, как и все его солдаты, был облачен в кожаный панцирь с нашитыми на груди пластинами из железа и шлем. Все это быстро утянет его на дно, окажись он в воде. Но спасательных жилетов здесь не выдавали.

– Держись! – заорал Федор, когда корабль кельтов на полном ходу наскочил на край плота, сломал весла, снес ограждения, телегу с кольями для строительства лагеря, гребцов и сразу пятерых человек из его отряда. Сбросив жертвы и утварь с плота, корабль должен был снова погрузиться в воду, но, видимо, рулевой не разглядел ширину притопленного плота, и «драккар», со страшным скрежетом взгромоздив на него носовую часть, так и остался торчать, завалившись на борт.

– Поднять щиты! – заорал Федор, после удара еле удержавшийся на ногах и увидевший всего в десятке метров перекошенные от ярости, размалеванные лица кельтов, натягивавших луки.

Бойцы, сгрудившиеся на плоту, а их оставалось еще не меньше двух десятков, резво вскинули щиты, по которым тут же забарабанили стрелы. Федор укрылся за оставшейся телегой, Урбал и Летис тоже. Лучники финикийцев отвечали на обстрел противника, но это слабо помогало. Прячась за высоким бортом, меньше чем за тридцать секунд, прошедшие с момента тарана, лучники кельтов поразили еще пять человек из отряда Федора. Морпех не мог спокойно смотреть на это избиение, и решение родилось мгновенно.

– Помирать, так с музыкой! – бросил он стоявшему рядом Урбалу и, резко распрямившись, лихо взобрался на уцелевшую повозку, дальний край которой возвышался буквально в двух метрах от борта «драккара». – Лучники, прикройте меня! Остальные – за мной, в атаку! За Карфаген!

И, приняв на щит пущенную в него стрелу, в два прыжка оказался на другом конце повозки. Лучники мгновенно перенесли огонь на нос судна кельтов и свалили трех стоявших там воинов, ненадолго очистив его от врагов. Отбросив щит, Федор с ходу попытался запрыгнуть на близкий борт корабля, но немного не рассчитал и едва не упал вниз. В падении успел ухватиться за борт свободной рукой, потом достал его носком правой ноги, подтянулся и перебросил тело внутрь. Перекатился по грубым доскам палубы. И вовремя. Удар топора проломил одну из них в том месте, где всего секунду назад была его голова.

К счастью, Федор не выпустил из руки фалькаты, и пока рыжебородый кельт вскидывал свой массивный топор над головой, не поднимаясь, нанес удар в пах, распоров тому живот. Кельт взвыл, уронил топор на палубу и завалился навзничь. На его месте тут же появилось двое, в кожаных куртках и шлемах с рогами, в руках они держали мечи и небольшие круглые щиты, крест-накрест обшитые железными полосами.

– А вот это уже серьезней! – рявкнул Федор и под свист стрел бросился на них, поскольку отступать было некуда. Позади возвышался только высокий изогнутый нос корабля, увенчанный резной мордой какого-то чудовища. А кругом плескалась вода.

Ударив одного по щиту, чтобы тот на секунду забыл об атаке, Федор виртуозно, словно шашкой, полоснул другого по плечу, продолжив движение рукой, едва клинок фалькаты соскользнул в сторону. Лезвие легко вспороло защитную куртку на плече, и по руке кельта хлынула кровь. Но это его не остановило. Кельт издал вопль ярости и взмахнул мечом. Федор пригнулся, клинок врага рассек воздух над головой. Подняв щиты, оба кельта снова двинулись вперед, а Чайка отступил на шаг назад, бросив беглый взгляд по сторонам. Отвоеванные только что два метра пространства на носу корабля снова отошли противнику.

Но в этот момент снизу послышались крики, и рядом оказались сразу два карфагеняна – Летис и Урбал. Федор скосил глаза и увидел, как остававшиеся на плоту солдаты подтолкнули телегу вплотную и, взобравшись по ней, как по мосту, стали прыгать на борт кельтского корабля.

Не теряя времени, Летис атаковал и зарубил одного из противников командира, а Урбал ловким ударом повалил второго.

– Спасибо, ребята! – выдохнул Федор, подхватывая щит одного из поверженных кельтов. – Вперед! Мы должны захватить эту посудину!

И они уже вшестером – за это время на борт неприятеля взобралось еще трое мечников – бросились в отчаянную атаку на превосходящие силы противника. Кельтов на корабле находилось человек тридцать. Но сейчас из положения атакующих, уверенных в своей неуязвимости, они вдруг неожиданно оказались в обороне и несколько растерялись. «Этот эффект скоро пройдет, – понимал Федор, размахивая фалькатой и пытаясь достать здоровенного воина с длинными волосами, – и они нас раздавят, как клопов, если не случится чудо».

Тем не менее внезапной атакой карфагенянам удалось отогнать сгрудившихся на палубе кельтов почти до мачты и дать возможность всем уцелевшим после тарана и обстрела финикийцам взобраться на корабль. А среди них были и лучники, тотчас поддержавшие атаку стрелами. Но и кельты теперь били в упор. Так что скоро карфагенянам, зарубившим семерых кельтов и потерявшим пятерых убитыми, пришлось снова отходить назад. Всего их осталось в живых не больше десятка.

Заметив, что на корабле идет бой, к нему устремились сразу две лодки с солдатами из восьмой спейры. Эти лодки уцелели после удара кельтов, корабли которых, проломив строй из хлипких суденышек и плотов, рассеяли и потопили своей внезапной атакой большую часть находившихся в центре реки карфагенян.

Лодки с подмогой были уже рядом. Одна из них пристала к плоту, до сих пор цепко удерживающему задравший нос корабль кельтов. Карфагеняне прыгали на плот, а оттуда, взбираясь по повозке, на нос раскачивавшегося судна. Хозяевам корабля это понравиться никак не могло, и новый удар отбросил Федора с товарищами еще на несколько метров назад. Но не прошло и минуты, как бойцы из восьмой спейры оказалась на палубе. Увидев подкрепление, семеро оставшихся в живых разведчиков во главе с Федором воодушевились. И снова бросились на кельтов, не убоявшись даже двух огромных, раздетых до пояса воинов, что размахивали над головой топорами в первом ряду обороны, издавая устрашающие крики.

Сам Федор подхватил стоявший на носу бочонок с каким-то пойлом и, подняв его над головой, швырнул в ближайшего кельта с топором. Тот вращал оружием настолько быстро, что разбил угодивший в него бочонок и в ту же секунду стал мокрым, от неожиданности опустив топор. Сделав яростный выпад, Федор воткнул оружие в грудь бойцу. Затем быстро выдернул обратно и рубанул по незащищенной голове, словно боялся, что пронзенный кельт оживет. Но тот рухнул, не успев сообразить, что происходит. Рядом Летис уложил второго, метнув в него нож. Проломив оборону, карфагеняне быстро загнали остальных кельтов на корму, но те продолжали яростно защищаться. Звон и треск стояли такие, что Федор даже не слышал своего голоса, когда орал, в ярости набрасываясь на очередного кельта.

От постоянного раскачивания корабль наконец сполз с широкого плота и медленно поплыл по течению, но на его палубу все же успели подняться солдаты со второй лодки. Перевес сил теперь оказался на стороне финикийцев, и бой быстро закончился. Заколов последнего кельта, труп которого он столкнул за борт, Федор опустил оружие и осмотрелся.

Речное сражение, точнее, избиение, еще продолжалось. Чайка заметил, что теперь посреди подвижного «моста» из лодок, протянувшегося от одного берега Роны к другому, зияла широкая полоса воды, усеянная плавающими обломками и тонущими людьми. Под удар попали и нумидийцы. Многие из них, вскочив на коней, бросались с плотов в воду и плыли к далекому берегу. А кельты убивали их из луков, расстреливая со своих проходящих мимо кораблей.

Но не везде кельтам удалось убивать финикийцев безнаказанно. Часть кельтских судов африканцы сумели захватить, а несколько поджечь зажигательными снарядами. С лодок и плотов велся плотный обстрел атакующих судов стрелами и дротиками. Были бы метательные машины, они тоже непременно пошли бы в ход. В общем, со всех сторон кельты неизвестного племени получали отпор и несли потери в живой силе.

– Черт! – выругался Федор, глядя на происходящее. – Как бы здесь пригодилась эскадра триер или хотя бы парочка квинкерем, таких, как «Удар молнии». Хотя для квинкеремы простора маловато.

– Да, эти волосатые твари не резвились бы здесь так легко… – подтвердил стоявший рядом Летис, сжимая в ярости рукоять фалькаты.

В этот момент впереди раздался дикий рев раненого животного. Оба вскинули головы и увидели, что сразу с нескольких судов противника ведется обстрел плотов со слонами, причем враг использовал горящие стрелы. Обезумев от попадания таких стрел, слон рвал все путы и бросался в воду, поднимая вокруг тучи брызг и рождая волны. Находясь еще на плоту, животное в ярости крушило бивнями и хоботом все, что попадалось ему на пути – солдат, повозки, амуницию, – а оказавшись в воде, переворачивало встречные лодки и топило пехотинцев. Но корабли кельтов не отставали, и их команды продолжали с безопасного расстояния забрасывать стрелами и копьями слонов, еще остававшихся на повозках и уже барахтающихся в воде. На глазах Федора им удалось убить или покалечить пятерых слонов, а еще нескольких заставить прыгнуть в воду. То же самое происходило с другой стороны переправы, где прорвавшиеся корабли развернулись и напали на другие плоты со слонами. Атакующая мощь Карфагена, призванная вселять ужас в солдат противника на суше, стремительно таяла.

– А ну, быстро на весла! – приказал Федор, приняв решение. – Гребем вон к тому кораблю!

И он указал на ближайшее судно кельтов, команда которого увлеклась избиением слонов. Все воины, оказавшиеся на борту, даже имевшие принадлежность к восьмой спейре, подчинились приказу. Командира среди них не оказалось. Он, пораженный стрелой, погиб раньше.

Выбросив мешавшие гребле трупы кельтов за борт, финикийцы расселись на места гребцов, и скоро «драккар», лавируя между обломками, приблизился к другому берегу. Кельты не сразу заметили, кто им управляет. А когда рассмотрели, было уже поздно. Федор махнул рукой, и сначала в кельтов полетели стрелы, а затем во вражеский борт вцепились абордажные крюки, во множестве валявшиеся на дне захваченного судна. Накрепко соединив корабли веревками, карфагеняне снова бросились в атаку и после ожесточенного боя захватили и второе судно, правда, лишившись почти половины своей команды. В том бою мечом в плечо ранили Урбала. А Федор и Летис спеленали одного из особо буйных кельтов, отдававшего во время боя приказы. Они решили, что он – вождь. Да и одеждой он отличался от других. На нем были кольчуга, дорогой шлем и торква – золотая цепь с амулетом.

Когда, с трудом вращая веслами, остатки солдат с Чайкой во главе подвалили к другому берегу, их встретили Магна и проводники, за спинами которых выстроились солдаты седьмой спейры.

– Жив? – спросил Магна, когда Федор спрыгнул на берег.

– Я-то жив, а вот Урбал ранен, – ответил он.

– Ты оказался прав, – подтвердил Магна утренние догадки своего помощника. – Проводники говорят, что Истмар сбежал. Наверняка это он навел кельтов.

Люди, стоявшие рядом, закивали головами. А когда они увидели пленника, сброшенного Летисом на землю, то один из них тут же признал его.

– Это Бридмар, вождь племени, что живет вверх по реке, – заявил он. – Я его знаю. Он водит дружбу с римлянами.

– Ну теперь все ясно, – кивнул Федор. – Жаль только не узнали раньше, столько народа полегло. А этого Бридмара мы отдадим Ганнибалу, пусть сошьет себе сапоги из его кожи.

Все стоявшие рядом рассмеялись, а сам Бридмар разразился бранью в адрес Федора на непонятном наречии. Но бой еще не закончился. Углядев, что Бридмар пленен, кельты развернули суда и пристали к берегу в безнадежной попытке освободить своего вождя. Это было роковой ошибкой.

– Отчаянные ребята, – заметил Федор, наблюдая за высадкой кельтов, – но им конец!

Несмотря на яростную атаку, во время которой десанту кельтов удалось скосить почти всю восьмую спейру, едва достигшую берега и успевшую наспех построиться, они прорвались лишь на сотню метров и тут же были уничтожены превосходящими силами африканцев. Часть кельтов потоптали обезумевшие слоны, достигшие берега и теперь метавшиеся по нему, сметая своих и чужих. Этот хаос царил до тех пор, пока взбесившихся слонов не переловили погонщики или не убили солдаты, опасавшиеся уничтожения половины армии, стоявшей неподалеку лагерем. Карфагенянам достался весь уцелевший флот племени Бридмара, но и потери оказались серьезны. Атака кельтов унесла жизни многих сотен африканцев и восемнадцати слонов.

Ганнибал велел обезглавить Бридмара, а тело отвезти в родное селение и выставить там на всеобщее обозрение, чтобы все вожди местных племен отныне знали, как он будет поступать с теми, кто дерзнет пойти против Карфагена и помогать римлянам.

Глава двенадцатая  Тайный флот

Ранним утром пятнадцать новехоньких триер и еще десять судов поменьше, с двумя рядами весел, называемых греками биремами, покинули скалистую гавань Золотой бухты. Глядя на поросшие кряжистыми деревьями берега, Леха размышлял, пытаясь понять, чем закончится этот день.

Он находился на флагманской триере вместе с двумя греческими мастерами Гилисподисом и Калпакидисом, а также самим Иллуром, решившим променять в этот день своего скакуна на корабль. Для Лехи плавание являлось еще с прошлой жизни делом привычным – не зря оттянул срочную в морской пехоте. А вот Иллура, всю жизнь проведшего в седле, такая ситуация настораживала. Леха даже удивился, узнав, что его кровный брат решил принять личное участие в первых маневрах только что отстроенной втайне ото всех эскадры скифов, которую он гордо называл флотом.

– Чего тебе напрягаться? – удивился Леха, по-свойски обратившись к вождю, когда тот объявил о своем решении. – Посмотрел бы с берега. Я и сам сплаваю с Гилисподисом. Прослежу, чтобы не убег. Да и куда ему с корабля деваться?

– Нет, – отрезал Иллур. – Флот готов, и я сам хочу видеть, на что он способен.

Вождь скифов встал и прошелся по своей юрте, в которой кроме них сейчас не было никого.

– Я хочу ощутить море, – вдруг сказал он, резко остановившись и вперив в Леху безумный взгляд. – Хочу понять, что такое плыть на корабле, смиряя силу морских богов. Хочу сам увидеть в деле боевую мощь флота.

– Я и не подозревал, что ты в душе моряк, – удивился Леха, воззрившись на кровного брата. – А что до боевой силы, то для этого придется на кого-нибудь напасть или утопить один из своих кораблей. В море-то наверняка не пустынно. Кто-нибудь может заметить нас. Ольвия, опять же, недалеко, Херсонес. Кругом одни греки. Ты же сам не хотел, чтобы кто-нибудь прознал о флоте раньше положенного. Такую секретность развел вокруг бухты, ни одна мышь не проскочила.

– Да, враг не должен узнать о флоте до тех пор, пока мы не будем готовы напасть. Но бойцов надо тренировать, и гребцов тоже, – ответил Иллур, наклонив голову и скрестив руки на груди. – Мы подобрали гребцов для всех кораблей и тренировали их в водах бухты, но Гилисподис говорит, что они должны ощутить корабль в открытом море. И я тоже хочу быть там.

– Ну, как знаешь, – смирился Леха. – Ты бугор, тебе виднее.

– А нападать пока ни на кого не будем, – отмахнулся Иллур от второй проблемы. – Возьмем старые лодки и обстреляем их из машин. Этого хватит.

И вот теперь они оба, вглядываясь в морскую даль, стояли на носу флагманской триеры, носившей имя морского бога Тамимасадаса. К счастью, в этот день и в это раннее время вблизи скифских берегов не наблюдалось никого – ни торговых, ни военных кораблей.

Ветер был слабый, но это играло только на руку Гилисподису, собиравшемуся представить свои детища во всей красе. Триера шла на веслах – гребцы получали бесценный опыт. Перед мачтой со спущенным парусом виднелись две хищные баллисты работы Калпакидиса, развернутые на оба борта. Рядом с ними застыла прислуга из скифов и сам греческий мастер, в который раз объяснявший им, как надо взводить натяжной механизм и заряжать орудие.

На днях в бухту согнали множество рабов, чтобы сделать из них гребцов. Хотя Гилисподис предлагал брать только свободных для гребли, мол, они лучше трудятся, его не послушали. Кроме того, на корабле расположились шесть десятков пехотинцев – вчерашних конников, – сгрудившихся сейчас на корме. Глядя на гребцов, Леха только диву давался, на что отважился пойти его кровный брат, чтобы заполучить настоящий боевой флот для новой Скифии.

«Если понадобится, он всех скифов заделает мореходами, – размышлял Леха, глядя на угрюмые бородатые лица бывших степняков, с тревогой смотревших на волны, – пересадит с коней на корабли. Или в морскую пехоту сошлет».

Иногда Лехе казалось, что планы Иллура не ограничиваются одним Херсонесом. Но об этом еще было рано загадывать. Да и вообще не его дело.

– Начинай, – приказал Иллур греческому мастеру, когда берег оказался достаточно далеко, превратившись в узкую полоску. – Покажи нам таран.

– Чтобы отработать таранный удар и проверить крепость корпуса надо поставить лодки вон там, – объяснил Гилисподис, обратившись к Иллуру и указав нужное направление.

– Ставь, – кивнул скифский вождь.

Гилисподис махнул рукой сигнальщику, и тот, натянув лук, пустил вверх обмотанную белой тряпкой стрелу. Тотчас две триеры, тащившие за собой по связке из пяти больших лодок, выдвинулись вперед и отцепили четыре лодки, оставив их качаться среди волн. Выполнив приказ, триеры сделали разворот и вернулись в строй. Этот маневр они проделали не очень изящно, и одна из них едва не врезалась в другую.

– Шакалы! – заорал Иллур, увидев, как нос первой триеры едва на полметра разошелся с бортом второй, обломав несколько весел. – Я велю вас казнить, если увижу это еще раз!

Услышав долетевшие до них крики, скифы-пехотинцы и капитан триеры застыли, как изваяния, перед своим вождем, команда для гребцов запоздала, они сбились с ритма, и это едва не стало причиной новой катастрофы.

– Да не кипятись ты так, – попытался успокоить его Леха. – Они же тебя боятся, а им еще научиться надо. Ты же сам говорил. А в учении все бывает.

– Эти ослиные дети чуть не повредили корабль! – продолжал кричать Иллур, вцепившись в ограждение. – Ты знаешь, сколько золота он стоил нашему царю?

– Не знаю, – осмелился возразить Леха. – Но это военный корабль, не пылинки же с него сдувать. Он и сгореть может, и утонуть. Но иначе никак. Правда, Гилисподис?

Испуганный таким началом маневров грек часто закивал, решив, что его сейчас опять будут пытать.

– Ничего, тяжело в учении, легко в бою, – объявил Леха, по-отечески хлопнув Иллура по плечу. – Будем продолжать?

– Давай, – кивнул Иллур, взяв себя в руки.

Гилисподис снова махнул рукой, и сигнальщик выпустил вторую стрелу. Тотчас под палубой застучал барабан, отбивая ритм. Вспомнив свистки финикийских офицеров, управлявших гребцами, когда их с Федором везли в Крым на квинкереме карфагенян, Леха подумал о том, что Гилисподис вместо свистков применил для управления гребцами барабан. А для выполнения маневра несколькими кораблями эскадры решил на первое время оставить понятную скифам систему сигнализации стрелами.

Увидев сигнал, четыре выбранные заранее триеры, в экипажах которых Гилисподис был уверен больше других, сняли мачты, опустив их на палубы.

– Так всегда делают греки перед боем, – пояснил главный исполнитель секретного проекта, поймав удивленный взгляд Иллура. – В близкой схватке мачта не нужна.

Затем триеры вышли перед застопорившими ход кораблями общей линии и, разогнавшись, нанесли удар по лодкам. Раздался треск, и от лодок остались одни обломки, усеявшие волны.

Иллур просиял, увидев с какой легкостью оказались уничтожены эти суденышки.

– Слава богам! – крикнул он и впечатленный силой новых кораблей неожиданно скомандовал: – Пусть туда поставят бирему, я хочу посмотреть, выдержит ли она удар.

Удивленный Леха, прищурившись от солнца, осмотрел качавшиеся на волнах обломки лодок и обернулся к своему кровному брату.

– А ты не забыл, что она тоже стоит золота? – издевательски поинтересовался морпех.

– Нет, – отрезал Иллур. – Но я хочу знать, на что способны эти корабли в бою с сильным противником.

– Тогда надо ставить триеру, – предложил Леха.

– Нет, – снова заявил Иллур. – Хватит биремы.

– Тебе виднее, – пожал плечами Леха, вдохнул полной грудью морской воздух и продублировал команду Гилисподису: – Давай, выгружай людей из любой биремы на другой корабль и ставь ее, как мишень. Слышал, что вождь приказал?

– Сейчас все сделаю, – засуетился толстый грек.

Спустя полчаса бирема без экипажа мерно раскачивалась на волнах в паре сотен метров от «Тамимасадоса», а к ней на полном ходу летела триера, нацелившись острием тарана в борт. Не только Иллур, но и Леха затаил дыхание. Он никогда еще в своей жизни не видел реального тарана. Только стрельбу изо всех орудийных стволов и ракетные залпы с борта кораблей поддержки десанта в родной российской морской пехоте. А этот маневр, даже в исполнении вчерашних кочевников, выглядел очень впечатляюще. Продемонстрировав еще несколько быстрых взмахов тремя рядами весел, триера подлетела к обреченному судну и с ходу нанесла удар в подбрюшье. Бирема вздрогнула и даже чуть поднялась над водой, нанизанная на таран. От неожиданности скифы-пехотинцы, стоявшие у бортов, рухнули на палубу, а несколько человек даже очутились в воде, перелетев через ограждения.

– Вполне прилично для первого раза, – похвалил Леха, глядя, как после восстановления порядка на палубе и спасения оказавшихся в воде пехотинцев, триера, неуклюже виляя, сдает задним ходом, расцепляясь со своей жертвой, – еще немного усилий – и маневр будет отработан нормально. Надо бы остальных потренировать.

Бирема с пробоиной в борту завалилась на бок и начала погружаться в воду. В этот момент по сигналу грека команда второй триеры продемонстрировала свое умение и проделала на глазах Иллура еще одну пробоину в биреме, зайдя с другого борта. Изуродованный корабль вздрогнул, но не развалился на части, а продолжал медленно тонуть.

– Хороший корпус, – похвалили Леха работу Гилисподиса. – Еще разок?

– Хватит, я доволен, – проговорил Иллур и обернулся к маячившему за спиной Калпакидису: – Теперь покажите мне, что могут ваши машины.

Второй грек, до сих пор слонявшийся по кораблю без дела, тотчас отдал приказ, и прислуга завозилась у машин, поворачивая блоки и закручивая торсионы до предела.

– Отойдем за мачту, – предложил Леха Иллуру, глядя, как неуклюже скифы-метатели подтаскивают и закладывают в паз каменные ядра.

– От греха подальше, – добавил он, когда один из солдат едва не задел спусковой механизм баллисты.

Иллур тоже это заметил и хотел было наказать его, но сдержался, вспомнив наставления Лехи. Да он и сам понимал, что превратиться за несколько недель из лихого наездника в умелого моряка или метателя ядер практически невозможно. Нужно время.

– Мы готовы, – сообщил наконец Калпакидис.

– Уничтожьте остатки биремы, – указал Иллур на видневшийся над водой остов полузатопленного корабля.

Калпакидис кивнул и скомандовал стрелкам правого борта, баллиста которых смотрела точно на цель.

Бородатый скиф, командир расчета, прицелился, как его учили, и нажал на спуск. Ядро со свистом пролетело над кораблем и упало в воду в нескольких десятках метров от него. Скиф покосился на стоявшего в двух шагах Иллура.

– А из лука ты так же стреляешь? – поинтересовался тот.

– Нет, мой вождь, – попытался оправдаться скиф. – Из лука я стреляю отлично. Позволь показать.

– Покажи, – разрешил Иллур.

Скиф взял у одного из пехотинцев лук и колчан, натянул тетиву и мгновенно, одну за другой, выпустил в видневшийся над волнами борт полузатопленного корабля три стрелы. Все попали в цель, пролетев положенное расстояние и вонзившись в дерево.

– Молодец, – похвалил Иллур, – но лучников у меня достаточно. А таких солдат, как ты, единицы. И твое место отныне здесь. Ты должен научиться стрелять из этой машины так же, как из своего лука. Только так ты сможешь теперь послужить великой Скифии.

Бывшему коннику перспектива отныне плавать на корабле и возиться с этой громоздкой машиной, изобретением хитроумных греков, не очень понравилась. Но его гордость была задета. Он велел своим помощникам притащить новое каменное ядро и стал выцеливать медленно уходящее под воду судно.

Второй выстрел угодил под самый борт.

– Недолет, – прокомментировал Леха старания метателей.

Наконец, с третьей попытки скиф угодил в борт. Ядро с треском пробило обшивку под восторженные крики пехотинцев. Воодушевленный стрелок снова зарядил баллисту и снова попал в борт. На сей раз ядро вышибло несколько досок у верхней кромки борта, проделав в нем широкую брешь. Иллур не останавливал разошедшихся экс-всадников. Более того, он отдал приказ открыть стрельбу из всех баллист с остальных кораблей, находившихся на расстоянии выстрела до еще незатонувшего корпуса многострадальной биремы. И скоро к первой баллисте присоединилось множество других.

В бирему со всех сторон полетели десятки круглых булыжников, поначалу перелетавших или недолетавших. Но постепенно скифы пристрелялись, и снаряды стали накрывать сектор поражения более часто. А потом и вовсе забарабанили по обшивке и палубе, пробивая в ней все новые дыры и менее чем за час разворотив корабль так, что он почти скрылся под водой.

Следивший от мачты за этим разгулом степных метателей ядер Леха перевел взгляд на своего кровного брата. По лицу Иллура гуляла самодовольная ухмылка. Он явно гордился тем, что создал втайне от своих врагов.

Еще несколько часов после того, как бирема развалилась на части, триеры пристреливали свои баллисты по выставленным в качестве мишеней лодкам. А в последний момент Леха заметил два неизвестных корабля, проплывавших невдалеке от маневров скифской эскадры. Гилисподис их тоже заметил и заволновался. Судя по парусам и оснастке, это были греческие корабли, направлявшиеся в Ольвию. Один из них походил на торговый корабль, а второй – и это не подлежало сомнению – на сопровождавшую его триеру.

– Они нас заметили, – проговорил Леха. – Теперь донесут своим правителям, что видели у наших берегов неизвестный флот, а те могут и в Херсонес сообщить. И скоро все греки на здешнем побережье будут знать об этом.

– О нас никто не должен знать до назначенного часа, – сказал Иллур, напряженно вглядываясь в маячившие почти на горизонте корабли. – Их надо догнать и уничтожить.

– Вот этого я и боялся, – процедил сквозь зубы Леха, отвернувшись в сторону.

И началась погоня, в которую Иллур бросил десять триер, а оставшимся и всем биремам, участвовавшим в учениях, приказал возвращаться в гавань.

Греки, а в этом уже никто не сомневался, увидели погоню и тоже налегли на весла. Гребцы на их триере были отменные, но они не могли бросить торговца, а тот при таком слабом ветре явно проигрывал в скорости хода гребным судам. Расстояние между греками и догонявшими их скифами сокращалось очень медленно. При таком раскладе скифы могли уйти слишком далеко от своих берегов в чужие воды, где легко могли натолкнуться на флотилию греческих судов. А этого Иллур пока не хотел. Завязывать открытый бой с необученными экипажами равносильно самоубийству.

– Шевелитесь быстрее! – ревел Иллур капитану. – Если мы не догоним их прямо сейчас, то я велю казнить и тебя, и твоих гребцов. Мне не нужны сонные мухи на веслах.

Капитан побледнел и стал орать на своего помощника, а тот, в свою очередь, на гортатора – так в новом флоте скифов стало принято называть управлявшего гребцами начальника в соответствии с греческим образцом, введенным Гилисподисом. Иллур ничего не имел против греческих названий в своей эскадре. Главное, чтобы она в нужное время помогла разбить этих самых греков. А потому и капитан на триере у него тоже назывался триерархом.

Несколько часов гребцы, выбиваясь из сил, налегали на весла и скоро почти догнали беглецов.

– Надо бы разделиться, – предложил Леха, глядя, как скифы идут одной колонной. – Пусть несколько кораблей зайдут с правого фланга и постараются отсечь их от берега. А то смотри, они уже начали поворачивать. Отчаялись уйти от погони.

Иллур счел этот совет разумным и, даже не взглянув на Гилисподиса, приказал так и сделать. Четыре триеры отделились и стали заходить с фланга. Оба греческих корабля, действительно, повернули к берегу, из последних сил стараясь оторваться.

Вглядываясь в скалистые изгибы уже недалекого берега, Леха вспомнил свой последний налет на земли Ольвии, из которого он привез плененных греческих мастеров. Скорее всего, это случилось недалеко отсюда. Гилисподис, видимо, тоже узнал эти места. Он нахмурился и нервно посматривал то на греков, уже почти взятых в клещи, то на горизонт и берег, в надежде, что оттуда придет помощь. Но к счастью для скифов, горизонт оставался пока чист.

– Эй, Калпакидис, – подозвал Леха второго мастера. – Мне кажется, что твои баллисты достанут до их триеры. Прикажи начать стрельбу.

Грек с сомнением прикинул расстояние между кораблями, но все же кивнул. Ему не очень хотелось стрелять в своих соплеменников, но выбора у него не существовало. Тот же расчет, что не так давно пустил ко дну бирему, зарядил баллисту и сделал первый выстрел. Каменное ядро просвистело над кораблем, упав в море. Второе снесло часть ограждения, выбив несколько досок, но не причинив большого вреда. Свою роль, однако, они сыграли – солдаты на корабле противника зашевелились, приготовившись к рукопашной схватке.

Кроме того, они развернули имевшиеся на борту баллисты и открыли ответную стрельбу. Несколько ядер просвистело над головами Иллура и Лехи, а одно угодило во вторую баллисту, повредив орудие и ранив стоявшего рядом солдата. Еще залп – и на корме раздались жуткие вопли. Два ядра угодили прямо в группу пехотинцев, убив сразу нескольких. Греки даже на ходу стреляли гораздо лучше.

– Пусть все корабли используют свои машины, – приказал Леха, оглянувшись на вождя скифов, в бессильной ярости сжимавшего кулаки.

– Убейте их! – заорал Иллур, увидев мертвых солдат, первые жертвы морского сражения. – Уничтожьте всех, кто есть на этих кораблях!

Маневр отсечения от берега прошел успешно. Скифы отрезали оба корабля греков от спасительной скалистой полоски, и те были вынуждены снова повернуть в открытое море. Получив приказ, скифы начали забрасывать греков ядрами. Большинство тонуло в морской воде, поднимая фонтаны брызг вокруг лавировавшей триеры, но скифы намного превосходили противника числом. И поэтому часть ядер попадала в цель. А когда на триере греков появились первые пробоины в борту, служившим прикрытием гребцам, а также первые жертвы и разрушения на палубе, она заметно сбавила ход.

Этого оказалось достаточно. Обстрел скифов одновременно с шести кораблей – остальные при погоне отстали – накрыл греков и спустя полчаса превратил верхнюю палубу триеры в решето. Почти все моряки и пехотинцы, находившиеся там, превратились в трупы. Но даже после того, как неприятельский корабль полностью остановился, Иллур не стал брать в плен оставшихся в живых. Он приказал таранить.

Одна из его новых триер, уже выполнявших этот маневр, на полном ходу врезалась в высокий борт греческого судна под растерянными взглядами его уцелевших солдат и моряков с торгового корабля, лавировавшего чуть в стороне. На этот раз маневр прошел чисто – удар, треск, крики. И триера греков, завалившись на борт, стала набирать воду.

– Сжечь ее, – приказал Иллур, – остальных добить. Никто не должен уйти живым.

К поверженному кораблю приблизилась еще одна триера, и совместными усилиями лучников скифы начали забрасывать ее зажигательными стрелами. И быстро подожгли. Над водой поднялся столб дыма. А когда обезумевшие гребцы и солдаты стали прыгать в воду, их тут же добивали обычными стрелами.

Еще две триеры скифов смогли быстро догнать и поджечь грузовой корабль. Приказ был выполнен. Никто из греков, увидевших секретный флот Иллура, не смог добраться до своего дома.

– Я доволен, – заявил Иллур, переводя взгляд с полыхавших кораблей на застывших со скорбными лицами греческих мастеров. – Вы построили мне отличный флот. Мы идем домой.

Глава тринадцатая  И снова Херсонес

После первого морского похода судьба Лехи Ларина снова изменилась. Иллур сообщил ему, что со дня на день начнется новая война с Херсонесом, и приказал придумать, как взять город с моря. В самом городе уже находилось немало скифских шпионов, заблаговременно засланных туда мудрым Фарзоем под видом богатых купцов, менял и мелких торговцев. По их донесениям Фарзой составил карту укреплений, где указывались все башни и ворота, к которым удалось подобраться. А также вычертил все улицы, ведущие к порту и другим центрам обороны Херсонеса.

Для пущей уверенности Иллур и Леха еще раз «поговорили» с обоими мастерами. Гилисподис клялся, что хоть и многократно плавал из Греции в Ольвию, не бывал в Херсонесе и не знает портовых сооружений. Похоже, не врал. А вот Калпакидис за долгие годы странствий заплывал единожды и туда. Едва завидев раскаленный прут, он нарисовал по памяти все, что видел в порту. А Фарзой нанес эти данные на карту, сравнив с донесениями шпионов. Получалось, что совсем недалеко от порта находилась самая западная башня с воротами. Если бы флот мог высадить десант, прорваться к ней и открыть ворота, то город можно было бы взять за считанные часы.

– Ал-лэк-сей, – проговорил Иллур, когда они втроем проводили военный совет, – мы начинаем новый поход на Херсонес, который станет для него последним. Фарзой считает, что вторжение с моря мы должны поручить тебе.

– Почему мне? – удивился Леха, посмотрев на хитро прищурившегося советника.

– Ты единственный из нас, кто плавал на этих кораблях долго и знает, как нужно ими распорядиться, – просто ответил Иллур. – И хотя гребцы и солдаты на них еще не слишком хороши, ждать больше мы не будем. Ты должен придумать, как обмануть греков и проникнуть в порт.

Леха молча отпил вина, снова посмотрев на Фарзоя и вождя скифов. Дело выходило куражное, но уж больно серьезное. В таких ему участвовать еще не приходилось. Правда, пытался в прошлый раз с ходу прорваться, но облом случился. Сам еле ноги унес. Греки хорошо охраняли свой богатый город и с моря, и с суши.

– Тут лихим наскоком не проймешь, – произнес он наконец. – Тут подумать надо.

А думать он не сильно любил. Но Фарзой не оставил ему выбора.

– Вот и думай, – приказал он. – У тебя есть дней пять, может, чуть больше. За это время Иллур атакует город с суши и разобьет его сухопутные силы. Скорее всего, начнет осаду с помощью новых греческих машин. Но это может затянуться. Стены у Херсонеса высокие, прочные.

Он отхлебнул вина, посмотрев на костер, и добавил:

– Хитростью надежнее.

– Легко сказать «придумай», – жаловался Леха своей наложнице, когда отдыхал после совета в своей юрте. – Там такие стены, да и кораблей больших много. И команды на них получше наших будут. Пока подойдем, половину перебьют, если не больше.

Зарана слушала своего хозяина рассеянно, поглаживая растущий живот. А Леха и не с ней вовсе разговаривал, а сам с собою. Мозг морпеха уже начал работать над выполнением боевой задачи.

На следующее утро по кочевьям скифов разнесся приказ о всеобщей мобилизации, и скоро образовалось многотысячное конное войско, не тратя времени вступившее в пределы земель, принадлежавших Херсонесу. На этот раз его сопровождал мощный осадный обоз под командой самого Калпакидиса. В обозе было много специально изготовленных для осады баллист и катапульт, не считая трех гигантских стрелометов, способных перебросить через высокие стены крепкие стрелы, больше напоминавшие своим видом копья. Кроме того, Калпакидис продемонстрировал своим новым хозяевам, что его орудия могут метать не только каменные ядра, но и горшки с зажигательной смесью. Даже сам царь Палак приходил на показательные испытания нового оружия и остался доволен.

Иллур, понятное дело, слова не сдержал, и оба мастера по-прежнему оставались в плену. Мало того, скифский вождь не отпустил их в Ольвию, а погнал в поход на Херсонес. Леха подозревал, что если этот штурм увенчается успехом, Ольвия станет следующим городом, который будет включен в состав нового скифского государства, возжелавшего расширить свои пределы. А потому обоим чужестранцам торопиться не имело смысла. В любом случае царь скифов еще нуждался в их услугах.

Первые столкновения с эллинскими отрядами показали прозорливость Фарзоя. Иллур в нескольких битвах опять рассеял конных греческих наемников, хотя и не без потерь. Хорошо вооруженная кавалерия Херсонеса на этот раз дралась лучше, чем в прошлый, словно чуяла, что скифы пришли не за данью. А может, и действительно знали, своих шпионов у греков тоже хватало, не зря же их называли хитроумными.

Вместо пяти дней на покорение прибрежных земель у объединенных орд Иллура и других вождей ушло почти две недели. Но Леху это, честно признаться, только радовало. У него голова распухла, пока он придумывал, как бы пробиться в крепость с моря. А когда скифы оккупировали ближайшее побережье, откуда стали видны укрепления Херсонеса, отрядил специальных людей на вершины холмов, чтобы день и ночь наблюдали, что творит флот осажденных греков.

Шатры небольшой личной армии Ларина, под началом которого находились по-прежнему две сотни человек, расположились очень близко к линии обороны греков, еще не ограничивавшейся стенами города. На побережье, вплотную к укрепленному периметру Херсонеса, располагалось множество предместий, откуда греческая конница то и дело совершала ответные вылазки, беспокоя скифов.

Но это мало занимало Леху. Патрулирование окрестностей на случай внезапной вылазки осажденных он возложил на своих бородатых сотников Инисмея и Гнура, а сам целиком погрузился в морскую проблему. Да и буквально в двух шагах раскинулись шатры армии Иллура. Так что опасность грозила не от греков, а, скорее, от тихого Фарзоя, который, как показалось Лехе, был с царем скифов на короткой ноге и в случае неудачи и бесполезной потери кораблей мог поступить с ним по-всякому. Возможно, и заступничество Иллура не спасло бы.

Первое время ничего особенного узнать не удавалось. Пять триер из флотилии Херсонеса патрулировали акваторию порта вкупе с прибрежными водами в ожидании возможных провокаций и вели себя, надо сказать, по-хозяйски, часто далеко отрываясь от берегов и уходя в море. Пару раз на дежурство выходили квинкеремы. Сейчас у причалов стояли всего лишь три, и это радовало. Наблюдая за городом и портом, Леха решил, что греки не знают о существовании нового флота. Нет, они допускали, что скифы, имея небольшие корабли, могут попытаться предпринять атаку с моря, тем более что одна подобная каверза уже случалась, но относились к этому несерьезно.

– Отлично! – решил Леха, когда наблюдатель сообщил ему, что две квинкеремы в сопровождении трех триер на рассвете покинули осажденный город и вышли в открытое море. – За помощью отправились. И, вероятно, кто-то из первых лиц города, если судить по охране. Это наш шанс.

План атаки, долгое время не укладывавшийся у него в голове, дозрел мгновенно. Ларин немедленно явился к Иллуру и послал гонцов в Золотую бухту, где до последнего момента прятался флот – секретное оружие кочевников.

– Наступил удобный момент для штурма, – выпалил Леха, входя в командирский шатер. Он коротко ознакомил своего кровного брата с обстановкой, бросив взгляд сначала на карту, а затем на Фарзоя. – Атаковать нужно немедленно, желательно с применением мощных осадных машин. И, главное, в дальней части крепостных стен, чтобы отвлечь внимание.

Сидевший напротив Фарзой тоже взглянул на карту и кивнул.

– Это возможно. Обоз уже подошел.

– А я тем временем возьму десять триер, – продолжал развивать мысль новоявленный адмирал, – и поставлю их в две линии. Первая будет ударной, из тех, кто научился выполнять таран, а во второй – каждый корабль возьмет вдвое больше солдат с луками и мечами, для того, чтобы высадиться и захватить порт.

Леха сделал паузу, затем продолжил:

– Мы ударим внезапно. Прямо посреди дня. Греки не выводят больше пяти судов в море, значит, не ожидают серьезного нападения. А когда сообразят что к чему, будет уже поздно. Мы задавим их количеством. Сегодня утром они отправили за помощью сразу две квинкеремы. Значит, в гавани осталось не больше восьми крупных кораблей. Это наш шанс. Другого такого не будет.

Фарзой осторожно кивнул, вспоминая донесения шпионов относительно флота Херсонеса.

– Там есть еще биремы, – заметил он. – Пять или семь.

– Ну и что, – парировал Леха, – у нас они тоже есть. Даже если греки нас сразу заметят, мы пробьем брешь в обороне и высадим солдат. Может быть, сожжем к черту эти корабли, когда завяжется бой в порту. Если повезет, мы сможем высадить несколько сотен бойцов. Хотя пешие скифы – совсем не то, что конные, но их должно хватить, чтобы пробиться к самым западным воротам в башне.

– Ну а если не повезет, – закончил Леха, – то подойдут биремы с остальными. Я оставлю резерв в бухте. Или вам удастся пробить ворота и ворваться в город.

– Ну что же, – согласился Фарзой после небольшого колебания, – Ал-лэк-сей говорит дело. Пусть так и будет. Но помни…

Он поднял вверх сухой указательный палец.

– Если ты ошибешься и не возьмешь башню, погубив флот, Паллак казнит тебя лично.

Леха посмотрел на Иллура, тот засопел и хотел возразить своему советнику, но не посмел. «Да, круто дело обернулось, – грустно подумал морпех, – но отступать уже некуда».

– Не боись, советник, – нагло заявил Леха. – Даже если ваш штурм стен окажется неудачным, послезавтра днем мы войдем в город. Зуб даю.

Следующим вечером прибыл скифский флот и укрылся в небольшой, но удобной бухте, расположенной меньше, чем в полудне плавания от Херсонеса. Она была открыта любым заинтересованным взорам со стороны моря, но новоиспеченный адмирал надеялся, что в ближайшие сутки никому не придет в голову посмотреть в эту сторону. А большего ему и не требовалось.

Бухту разведали заранее, даже сколотили в ней небольшой пирс для посадки пехотинцев на корабли и оставили там сотню конных скифов для охраны. Получив известие о прибытии флота, Леха на следующее утро отправился в его расположение, договорившись с наблюдателями на холмах об условных сигналах. Если греки ведут себя по-прежнему – стрела с белой тряпкой. Если уже вернулись с подмогой – горящая. Леха надеялся, что второй сигнал ему не доведется увидеть.

Он уже покидал свое становище, когда начался штурм. По приказу Иллура к северной и восточной частям городских стен еще вчера подтащили тяжелые осадные катапульты. И вот первые камни полетели в город, расшатывая его стены, башни и ворота. А затем туда же полетели горшки с зажигательной смесью, сразу вызвав пожар. Баллисты сбивали со стен живую силу противника. Греки, явно не ожидавшие такого массированного и технически подготовленного наступления от кочевников, засуетились. Открыли ответную стрельбу. Леха видел, как несколько отрядов снялось с этой стороны укреплений и устремилось на помощь осажденным грекам в северной части города.

– Началось, – выдохнул Леха и, вскочив на коня, погнал его в секретную бухту.

Там его уже поджидало огромное войско – скифы не пожалели солдат – почти тысяча всадников, которых Иллур своим приказом согнал сюда, повелев во всем подчиняться Лехе. Среди собравшихся оказалось много вождей и опытных воинов, отлично знавших, кто такой Ларин, и откуда он взялся. Им эта затея не нравилась, но приказы вождя не обсуждались. Строго говоря, Леха и сам тяготился положением начальника над такой массой людей. Не по его характеру это было. Он предпочел бы лично идти в атаку на коне и драться мечом под командой Иллура или, на худой конец, со своими тридцатью верными бойцами. Но, подписав его на эту операцию, Фарзой не оставил ему выбора.

Прискакав на место, Леха, не теряя времени, разбил свое войско на части, приказал спешиться и грузиться на корабли. На берегу образовалась немалая сутолока, когда скифы в нерешительности оставляли своих лошадей под присмотром слуг и рабов. Но вскоре бывшие всадники все же оказались на кораблях и превратились в пехотинцев, а флот вышел в море.

На большинстве кораблей уже имелись морские пехотинцы и артиллеристы, но для этой операции Леха за счет новобранцев удвоил число бойцов на кораблях второй линии атаки. В ударной же группе из пяти триер он разместил всего по семьдесят бойцов на каждом корабле. Их главной задачей было выиграть морской бой, то есть пробить брешь в обороне противника и прорваться к порту. Сюда подбирались команды, показавшие себя в прошлых маневрах лучше других. Возглавлял группу «Тамимасадас», облюбованный Лехой для собственного участия в бою.

Капитана флагмана звали Ичей. Это был рослый степняк, относившийся к своему делу с большой любовью. Он раньше плавал на торговых судах, но, узнав о постройке военного флота, сам попросился сюда капитаном.

Глядя на этого странного скифа, уже давно ощущавшего себя моряком, Леха подумал, что, глядишь, скоро и кочевников не останется, если все всадники пойдут служить во флот. Но для Скифии, похоже, наступили новые времена, настоятельно требовавшие новых людей. И, как ни странно, они появлялись, словно ниоткуда.

Следом, на расстоянии пятисот метров, шли еще пять триер, где размещалось уже по полторы сотни пехотинцев – основная ударная сила. И, наконец, третьим эшелоном, который мог при благоприятном стечении обстоятельств и не вступить в бой, служили пять бирем, несшие на каждом борту по восемьдесят человек. Эти корабли пока оставались в бухте до особого распоряжения. Ожидалось, что скоро сюда подойдут еще три сотни скифов, чтобы укомплектовать полупустые биремы на случай их использования. В Золотой бухте также оставили резерв из десятка кораблей и Гилисподиса под надежной охраной. Мастер свое дело сделал, но в будущем мог еще пригодиться.

Перед самым отплытием Леха собрал всех триерархов у себя на флагмане и кратко изложил диспозицию.

– Мы должны пробить дорогу в гавань, – сообщил он командирам первых пяти кораблей, – а остальные – когда увидят, что путь свободен – высадить всех солдат на берег. Или прийти на помощь, если понадобится. Стрелять без команды, как только появится враг.

Капитаны важно закивали, выражая согласие. Все они были опытными, богато одетыми воинами, облаченными в чешуйчатые панцири и всегда готовыми сразиться с врагом. Но их военный опыт, как и у большинства скифов, относился к сухопутным действиям.

– Старайтесь поразить греков из метательных машин, чтобы не дошло до тарана, – заботливо предупредил Леха, завершая собрание. – В таране они искуснее нас. Все, по коням!

Скифы воззрились на него со смесью надежды и удивления.

– То есть отправляйтесь все на свои корабли, – разочаровал их Ларин. – Пусть великий бог моря Тамимасадас не оставит нас и поразит греков!

Издав боевой клич, бородатые капитаны заспешили к своим кораблям.

Спустя несколько часов плавания под парусами они прибыли на место. Херсонес приближался. Вот показались его стены, над которыми уже поднималось несколько столбов черного дыма, а в море им так и не встретилось ни одного корабля. Леха настороженно поднял взгляд на прибрежные скалы, где затаились его наблюдатели. И почти сразу в небо взметнулась белая стрела.

– Отлично! – улыбнулся морпех, пробормотав себе под нос по-русски, чтобы стоявший в трех шагах Ичей ничего не разобрал. – Значит, бог услышал мои молитвы, хотя его и нет вовсе.

Тотчас из гавани показался высокий и острый нос, увенчанный резной фигурой. Мощный таран рассекал волны надвое.

– Черт побери! – выругался Леха, глядя, как единственная, но оттого не менее грозная квинкерема греков выходит к ним навстречу. – Нас заметили. Приготовиться к бою.

Следом за самым большим кораблем флотилии Херсонеса в море устремились еще пять греческих триер.

– Ну, сейчас будет жарко! – предупредил Леха, наблюдая, как они выстраиваются в линию для атаки. – Без таранов не обойдется. Будем надеяться, что наша вторая линия поспеет вовремя. Снять паруса.

Все триеры скифов последовали примеру флагмана, быстро спустив паруса и уложив мачты на палубу. Перешли на гребной ход. Квинкерема, едва выйдя на линию огня, начала обстреливать приближавшиеся корабли скифов. Греки торопились, но стреляли точно, хотя перед ними было много целей. Не прошло и пяти минут, как ядра стали накрывать «Тамимасадас» и шедшую слева триеру. Раздались треск ломаемого дерева и предсмертные хрипы людей. Услышав очередной свист, Леха нагнулся, и за спиной морпеха тотчас упал скиф с развороченной грудью. Не помог и панцирь.

– Прими вправо! – приказал Леха триерарху, тут же продублировавшему его команду помощнику. – Обходи этот большой корабль. Нам надо прорваться в гавань! Но ответить ему тоже надо. А ну, артиллеристы, покажем, что умеем! Заряжай сразу зажигательные горшки!

К его удивлению, они попали в квинкерему с первого же выстрела. То ли оттого, что корабль был крупный, и его борт сильно возвышался над водой, то ли потому, что за установленной недавно катапультой стоял тот самый скиф, что участвовал с Иллуром и Лехой в первых маневрах. Похоже, слова вождя не прошли для него даром. И он выполнял свою работу с огоньком.

– Как тебя зовут? – спросил Леха, подобравшись к расчету, когда второй горшок разбился о борт квинкеремы, выплеснув горящую смесь. На ее борту начал заниматься пожар.

– Токсар, – ответил бородатый скиф, наблюдая, как его помощники подтаскивают новый горшок, пригибаясь, чтобы не угодить под бешеный обстрел греков. Ядра над головой так и свистели.

– Молодец, Токсар! – похвалил Леха. – Выживем, награжу. А пока бей греков, жги этот большой корабль!

Люди Токсара и соседний расчет сосредоточили свой огонь на квинкереме, снизившей интенсивность огня из-за возникшего пожара. Греки, метавшиеся по палубе в попытке его затушить, явно не ожидали встретить подготовленного противника. Но на борту квинкеремы все же находился опытный экипаж. Несмотря на пожар, многочисленные баллисты на ее борту продолжали вести огонь по другим кораблям скифов, с той стороны, где дым не мешал это делать. А гребцы продолжали исправно выполнять свою работу.

Леха разглядел, что шедшая рядом с ним триера скифов сильно повреждена. Капитан, кажется, убит. А рулевой совершил неверный маневр и подставил борт под таран квинкеремы. Греки не преминули этим воспользоваться. Полыхающее огнем массивное судно, сделав неожиданно быстрый поворот, врезалось в кормовую часть триеры, и все кто находился на ее палубе, полетели в воду. Греки не стали захватывать судно, а дали задний ход, предварительно просто сбросив на палубу поверженного судна скифов несколько горшков с зажигательной смесью. Триера загорелась и, завалившись на бок, стал набирать воду через огромную пробоину.

– Минус один, – резюмировал Леха и добавил, осмотревшись по сторонам: – А ну, Токсар, поддай им еще жару.

Уничтожив первого противника, квинкерема развернулась навстречу другой триере скифов, но та вовремя ушла в сторону и за счет быстрого хода сумела избежать столкновения, отделавшись незначительными пробоинами от попадания нескольких ядер. В ответ, пусть и один раз, но скифы поразили квинкерему зажигательным горшком. Перед тем как «Тамимасадас» оставил головной корабль греков позади, Токсар с помощниками, слегка повернув катапульту назад, еще дважды успел метнуть из нее зажигательные снаряды. Прямиком в объятый пламенем корпус эллинского судна. Дым от бушевавшего пожара даже некоторое время накрывал «Тамимасадас».

– Пока нам везет, – констатировал Леха, глядя, как полыхает самый большой корабль флотилии Херсонеса. – Теперь бы прорваться в гавань.

Но со стороны гавани уже стремительно приближались греческие триеры. Бросив взгляд назад сквозь разрывы дымовой завесы, Ларин увидел, что, пока шел бой, вторая линия скифских кораблей уже почти догнала их. Сейчас их стало девять против пяти, но скифский «адмирал» не обманывался насчет греков, полагая, что будет большой удачей, если в итоге прорвутся хотя бы два или три корабля.

И он не ошибся. Не тратя время на массированный обстрел – метательных орудий на триерах было почти втрое меньше, чем на квинкереме, – греки устремились в лобовую атаку. Основной удар пришелся на правый фланг Лехиной эскадры, где первая и вторая линия атакующих уже почти слились. Пять триер Херсонеса набросились на три судна скифов. Те в ответ открыли стрельбу из катапульт и баллист, поразив-таки даже на полном ходу одну из греческих триер зажигательным горшком. На палубе начался пожар, и этого оказалось достаточно, чтобы временно вывести ее из строя.

Остальные вражеские корабли на глазах у разъяренного Ларина провели встречный маневр и с треском сломали весла двум триерам скифов, мгновенно обездвижив их. Два греческих судна, описав круг, принялись методично расстреливать из орудий и луков ставшего удобной мишенью противника. Скифы, хоть и потеряли подвижность, отвечали им с бортов своих триер тем же. А оставшиеся эллинские триеры, покинув поле боя, устремились навстречу судам из второй линии атакующих.

«Тамимасадас», выйдя из-под дымовой завесы, неожиданно вынырнул в тылу схватки. Против него не оказалось ни одного противника. Все они увлеклись боем, и гавань осталась без прикрытия. Тот же самый маневр совершила и другая скифская триера, обошедшая горящую квинкерему с левого борта.

– Вперед! – заорал Леха. – Налечь на весла!

И флагман скифской эскадры устремился к уже видневшемуся входу в гавань, за которым белели какие-то строения, похожие на склады, изломанные очертания пирсов, где стояли несколько торговых кораблей. Среди них Леха мгновенно усмотрел пять военных бирем. К ним по сходням, завидев неприятеля, уже бежали солдаты. У их недавних противников, сосредоточивших усилия на добивании обездвиженных судов, так и не хватило времени преградить им путь, и они бросились в погоню лишь тогда, когда две триеры уже входили в гавань. Враг висел на хвосте, но скифы использовали преимущество в скорости.

– Токсар! – крикнул Леха, вглядываясь в узкие улицы, расходившиеся вверх от площади за причалом. – Обстреляй корабли и солдат на берегу, нам надо выиграть время.

Но Токсар и так уже догадался, что надо делать. К тому моменту, когда «Тамимасадас» ворвался в гавань и устремился к западному пирсу, одна из готовых к отплытию бирем горела, но вторая успела отчалить, пытаясь преградить путь разогнавшемуся кораблю скифов.

– Поздно, ребята, – процедил сквозь зубы Леха, ухватившись за ограждение, когда триера, пробив борт в носовой части судна греков, оттолкнула его своей массой в сторону, сбросив с тарана. Бирема завалилась на бок, преграждая выход остальным кораблям. Крики и вопли огласили порт.

Тем временем «Тамимасадас» со страшным треском врезался в пирс и замер. Рядом воткнулась в берег вторая триера. Леха бросил взгляд назад, где подходили две триеры противника, но сразу за ними вспарывали волны еще три корабля скифов. А в море продолжалась схватка между остальными. «У нас есть шанс», – пронеслось в мозгу морпеха, в долю секунды оценившего обстановку.

На пирсе находилось человек тридцать легких пехотинцев с копьями и мечами, из тех, что не успели добежать до бирем и выйти в море. Правее, в стороне, у самих бирем, солдат насчитывалось гораздо больше – человек сто или даже двести. Они сейчас выпрыгивали обратно на берег и готовились пойти на ликвидацию прорыва. Времени оставалось в обрез.

– За мной, в атаку! – заорал Леха, выхватывая меч и первым спрыгивая на доски развороченного пирса. Скифские бородачи лавиной посыпались с обоих кораблей вниз.

Так не вовремя оказавшихся на пирсе греков почти сразу же уничтожили лучники скифов. Но справа приближался новый отряд. Леха между тем уже заметил ближайшую западную башню, возвышавшуюся над каменными домами примерно в пятистах метрах.

– Возьми двадцать лучников и задержи противника! – приказал он одному из знатных воинов, оказавшемуся рядом.

А сам устремился вверх по улице, ведущей к башне. За ним бежало человек сто или чуть больше. Маловато, конечно, но дожидаться остальных он не стал. Лишь посмотрел назад и увидел, как две эллинские триеры «припарковались» рядом с оставленными судами, высаживая солдат на берег. Догнавшие их скифы открыли огонь по врагу из метательных орудий, каждым ядром унося по нескольку жизней, и, прежде чем сами достигли берега, успели перебить массу греков. «Молодцы, артиллеристы, быстро учатся, – усмехнулся Леха, несясь с мечом и щитом по мостовой. – Ну, сейчас начнется мясорубка!»

Краем глаза он заметил, что по соседней улице к порту строем приближается отряд греческих гоплитов. Не меньше сотни. Тяжелые пехотинцы, облаченные в панцири, поножи и шлемы с большими красными гребнями, выглядели внушительно. Добежав до пристани, они с ходу врубились в отряды скифов, уже захватившие ее наполовину. Не помог даже мощный обстрел. Пригибаясь и ловко прикрываясь большими круглыми щитами, греческие пехотинцы почти без потерь сблизились с противником и опрокинули первые ряды скифов. «Хорошо дерутся, сволочи, – подумал Леха, скрываясь за углом трехэтажного каменного дома и устремляясь со своим отрядом вверх по пустынной улице.

Пробежав метров двести и не встретив сопротивления, они повернули на другую улицу, выходившую непосредственно к башне. И тут увидели на пути еще один отряд греческих пехотинцев. Выстроившись в колонну, гоплиты двигались навстречу скифам, перекрывая улицу. Их было на первый взгляд человек пятьдесят. Меньше, чем нападавших, но Леха только что видел, на что они способны.

– Не обойти! – сплюнул Леха, останавливаясь. – Придется уничтожить. За мной, скифы!

И первым бросился вперед, размахивая мечом. За ним бежали лучники, стреляя на ходу. Они били точно по ногам и головам и, преодолев отделявшие их от противника пятьдесят метров, сумели скосить почти весь первый и большую часть второго ряда, проделав в третьем значительную брешь. В нее и влетел Леха, рубя направо и налево. А за ним остальные скифы с топорами и мечами в руках. Звон железа гулко раздавался на узкой улице, застроенной каменными домами богатых горожан.

Оттолкнув ближайшего грека ногой, Леха нагнулся под просвистевшим мечом и воткнул свое оружие в грудь противнику. Затем рубанул второго. Акинак в ближнем бою оказался очень даже неплох. С плеча рубить им было невозможно, коротковат, но зато колоть в упор и резать – лучше оружия не придумаешь. Рядом разъяренные скифы размахивали топорами. Леха словно впал в кровавый транс – рубил, колол, пригибался, прыгал, уходил от ударов соперников – и сообразил, что пробился, только тогда, когда увидел перед собой пустынную улицу и ворота башни в сотне метров.

Истребив греческих гоплитов ценою большей части отряда, оставшаяся тридцатка в ярости бросилась вперед. Но тут Леха, бежавший первым, увидел, что охранники башни опустили решетку, перекрывавшую доступ к воротам, и теперь спешно закрывают небольшую, но массивную дверь сбоку от ворот. Если успеют, то в башню будет не попасть. И тогда все зря. Тем более что позади, в самом конце улицы, уже раздавался стук копыт греческой конницы.

Леха на ходу выхватил кинжал, метнув его в почти закрытую дверь. Крик убитого солдата еще не затих, как он втиснулся в узкую щель, отбросив щит, и заколол второго, суетившегося рядом. Оттолкнул обмякшее тело и схватился с третьим. Убил. Бросился вверх по узкой лестнице, увлекая за собой солдат.

Ворвавшись в башню, скифы захлопнули дверь, отгородившись от конных солдат Херсонеса. Но здесь хватало пеших, и бой разгорелся за каждый этаж. Леха торопился, требовалось успеть во что бы то ни стало. Сквозь узкие бойницы башни снаружи крепости они видели конных скифов, гарцевавших под стрелами противника внизу, у самой башни, в надежде на успех прорыва морских сил.

Зарубив еще одного пехотинца, Леха первым ворвался в помещение, где находился механизм, поднимавший решетку. Резкая боль обожгла плечо. Морпех с удивлением воззрился на торчавшую из плеча стрелу, но нашел силы сделать выпад и поразил мечом в шею единственного лучника, оказавшегося здесь. Грек упал, залившись кровью. А Леха прислонился к стене и, морщась от боли, разыскал взглядом нужный рычаг.

– Быстрее вниз! – приказал он Токсару, все время державшемуся рядом и теперь не отставшему. – Откройте ворота, а затем поднимите решетку. Надо потянуть на себя вот эту палку.

Он держался до тех пор, пока не услышал скрежета цепей, поднимавших решетку. А потом увидел сквозь бойницу скифский отряд, ворвавшийся в город. И лишь когда понял, что участь Херсонеса решена, упал на руки своих солдат, потеряв сознание.

Глава четырнадцатая  Альпийский поход

После переправы через Рону армия карфагенян три дня шла форсированным маршем вверх по течению, пока не достигла дальней оконечности обширной холмистой и поросшей лесом возвышенности, зажатой между двух рек, которую беглый проводник называл „Островом“. Ни одно из местных племен за это время больше ни разу не потревожило финикийцев, хотя то и дело на пути армии попадались жилые селения. Разведав все возможные подходы и ближайший брод через вторую реку, Ганнибал принял решение сделать здесь длительную остановку и дать армии несколько дней отдыха.

– Дело ясное, – сказал Летис, узнав об этом приказе. – Говорят, уже не так далеко опять горы, а за ними и Рим. Самое время отдохнуть перед решающей схваткой.

– Да и Урбал немного поправится за это время, – согласился Федор, поглядывая на походный шатер, где сейчас лежал раненый друг, – а то растрясло его на повозке. Дороги здесь ужасные.

– Это верно, – не стал возражать Летис. – Сплошные леса да реки. Солнца мало. Не нравится мне здесь.

Он достал свои кинжалы и принялся их чистить, уйдя в воспоминания о Карфагене. Федор не стал спорить насчет солнца, хотя в родном Питере его было еще меньше. А здесь оно время от времени выглядывало, согревая усталые тела изможденных долгим походом солдат. Иногда светило целыми днями. В общем, Федор не таил обиду на местный климат, так не нравившийся его другу, выросшему в знойной Африке.

Но сейчас сумерки уже сгустились, и на землю опустилась прохлада. Только что в седьмой спейре африканцев закончился ужин. Друзья сидели у костра, завернувшись в шерстяные плащи, отдыхая и потягивая слабое вино.

Глядя на огонь, разгонявший густой мрак, каждый думал о своем. Мелодичное потрескивание поленьев в костре настроило Федора на романтический лад, и он снова вспомнил о Юлии. „Как там она? – подумал морпех, в который раз вспоминая свое бегство с виллы сенатора Марцелла. – Что с ней сделал отец? А может, простил, и она уже вышла замуж за Памплония, как и собиралась?“

От этой мысли Федору стало тошно, и он постарался отогнать навязчивые мысли, отпив еще вина. Но не так-то просто отделаться от мыслей о девушке, которая ни днем, ни ночью не выходит у тебя из головы. В одно из этих мгновений Федору вдруг показалось, что Юлии больше нет в живых. Что после его бегства она наложила на себя руки, чтобы избежать свадьбы с ненавистным женихом, навязанным ей отцом-сенатором.

„А что? – подумал Федор как-то отрешенно, вспоминая характер Юлии. – Она смогла бы, она сильная. Она не смирится“. Хотя все же надеялся, что не прав. Тем более что обещал никогда не забывать и даже вернуться за ней.

– И я вернусь, – проговорил, забывшись, Федор вслух, по-финикийски, – и найду тебя, что бы ни случилось.

– Ты о чем? – Летис оторвал взгляд от начищенного лезвия кинжала, на котором играли отблески костра.

– Да так, – отмахнулся Федор, поднимаясь. Он все чаще ловил себя на мысли, что финикийский стал его новым родным языком. – Не бери в голову. Я пойду спать.

Он встал и направился к шатру. Ночью пошел дождь, он лил не переставая, и наутро армия получила приказ оставаться на месте. Дождь продолжался еще три дня подряд. И когда наконец закончился, было решено подождать еще, пока немного просохнет разведанная дорога, то и дело проходившая по болотистым местам.

Федор со своими лазутчиками, сменившими численный состав уже в который раз, сам принимал участие в разведывании местных троп. Единственная лесная дорога шла на север, по холмам, к переправе через небольшую речку, называвшуюся на местном наречии Изер, и сразу за ней сворачивала на запад, где до самого горизонта виднелись поросшие лесом холмы. Несмотря на уверения Летиса, знавшего со слов других солдат, что горы недалеко, их никто пока не видел.

„И все же, – думал Федор, стоя вместе со своими разведчиками на вершине одного из холмов по эту сторону реки, – Альпы нам не миновать. Не сейчас, так через месяц или два. Другого пути к Риму нет. По морю туда не проплыть, значит, полезем опять в горы“.

За прошедшие с начала похода три с лишним месяца Федор уже отвык от скрипа палубы и корабельных снастей, но зато привык к походной жизни. И не мыслил своего существования без изнурительных дневных переходов, вылазок в окрестные селения или на перевалы, караулов и ночевок в огражденном лагере. Он уже совершенно спокойно засыпал под рев слонов или топот нумидийской конницы, ведь отдыхать на войне можно лишь тогда, когда выдалось время. В любой момент мог поступить приказ выступать дальше или готовиться к бою. Так что Федор чувствовал себя уже вполне закалившимся пехотинцем, которому нипочем ни дождь, ни снег.

К своему удивлению, за время похода он не только ни разу не был ранен в стычках с врагами, но даже ни разу не заболел. Зато оперировал бедро Летису, чего тот до сих пор не мог забыть. Нога у него восстановилась, хотя Федор в глубине души приписывал это не своему мастерству хирурга-коновала, а природному здоровью Летиса, вытянувшему раненый организм. Чайка зашил и рану на плече Урбала, но тот часто впадал в беспамятство и бредил, так что Федор даже начал беспокоиться, что занес инфекцию. К счастью, примерно на десятый день пребывания в лагере – а вместо двух дней они простояли на месте почти две недели, – Урбал пошел на поправку. Он уже не метался в бреду, а начал понемногу есть и даже вставал, чтобы подышать воздухом и посмотреть на окружавшие лагерь леса.

С тех самых пор, когда они штурмовали замок васконского вождя, Федор держал среди своих вещей в обозе набор щипцов, игл и тонких кинжалов, использовавшийся для вынужденных операций. Инструменты оказались неплохие, но, к сожалению, не всегда могли сгодиться. Иногда он даже подумывал, не заказать ли местным кузнецам недостающие. Да все как-то времени не хватало.

Лагерь армии Ганнибала был выстроен прочно и занимал вершины сразу нескольких холмов. Здесь собралась вся армия, которой предстояло вторгнуться в пределы римских владений. На некотором удалении от лагеря, ограждая его от врагов, текли две реки.

Рыская уже который день по окрестностям со своими разведчиками, Федор много раз натыкался на разъезды нумидийцев, иберийцев и пеших солдат из других хилиархий. Похоже, Ганнибал стоял на месте не просто так – он собирал сведения, готовился к переходу через Альпы и чего-то ждал. Иначе Федор не мог объяснить себе столь длительной остановки, ведь дороги уже неделю как просохли.

Однако скоро отдыху пришел конец. Как-то вечером Магна вызвал его в свой шатер и объявил:

– Завтра выступаем, сообщи бойцам, чтобы все были готовы.

Федор кивнул и не удержался от вопроса:

– А что, есть какие-то новости о римлянах?

– Есть, – Магна помедлил, но все же рассказал. – Акрагар сообщил, что вчера прибыл гонец, наш шпион из Массалии. Со дня на день в дельте Роны должна высадиться римская армия под командованием консула Публия Корнелия Сципиона. Он знает о нашем продвижении и попытается догнать нас.

Магна помолчал и добавил:

– Но ему это уже не удастся. Многие местные племена на этом берегу поддерживают нас. Продвижение солдат Сципиона будет затруднено, к тому же у него на пути болота, оставленные нами за спиной. Ганнибал уверен, что к тому времени, как он дойдет сюда, мы уже окажемся по ту сторону гор. И если Сципион не дурак, то он вообще сюда не пойдет.

– Ганнибал уже не раз доказывал свой талант провидца, – согласился Федор. – Думаю, не ошибется и на этот раз. Я оглашу твой приказ.

Сказав это, он покинул шатер командира спейры.

На следующее утро великий поход на Рим возобновился. Лагерь был разобран, и многотысячная армия финикийцев, ливийцев, берберов, нумидийцев, иберийцев и кельтов снова начала движение в сторону Рима.

Две недели назад, когда он наблюдал армию на марше вдоль Роны, Федору показалось, что с тех пор, как они покинули испанские владения Карфагена, количество солдат заметно уменьшилось. Причиной тому являлись периодические столкновения с враждебными племенами, болезни и смерть от несчастных случаев в дороге. Бойня, устроенная племенем Бридмара на переправе, тоже не добавила боеспособности армии.

Но теперь у Федора появились новые ощущения. В первый день они спокойно переправились на другую сторону реки. Переправу охраняли кельты, глядя на которых Федор усомнился, что видел эти племена в составе армии раньше. Впрочем, он мог и ошибаться. Кельтов из Испании в этой армии насчитывалось тысяч пятнадцать, не меньше, а видел он и мог различить по принадлежности к племени далеко не всех. Но вскоре его догадка подтвердилась.

– Ганнибал набрал новых солдат среди местных племен, – сообщил ему на первом привале Магна. – Наша армия стала больше на несколько тысяч человек.

– А эти бойцы служат за деньги? – поинтересовался Летис. – Или, как наши нумидийцы и берберы, исполняют повинность?

– Можешь спросить об этом у Ганнибала, если захочешь. – отшутился Магна. – Но я слышал, что эти кельты сами перешли на нашу сторону и захотели принять участие в походе на Рим. Они ненавидят римлян.

– Ну что же, – поддержал разговор Федор, – если так пойдет дальше, то к тому моменту, как мы перейдем через горы, у нас снова наберется стотысячная армия. Вот только слонов здесь не найти взамен убитых.

– Ничего, – отмахнулся Летис, – слонов у нас хватит. Все равно у римлян их нет вообще. Нам бы только дойти быстрее, перевалить через горы без потерь, а там против нас никакой Рим не устоит!

– Долго еще идти? – спросил Федор, посмотрев на Магну.

– Не знаю точно, – ответил командир спейры. – Ганнибал выслал на разведку целую конную хилиархию нумидийцев. Мы солдаты, и просто выполняем приказы. А куда мы идем, знает только он один.

– Это точно, – подтвердил Летис. – Мы солдаты.

– Днем раньше, днем позже, – подшутил над ним Федор. – Какая разница?

– Лучше раньше, – не понял юмора здоровяк. – Хочу быстрее померяться силой с римлянами.

– Успеешь, – ответил Федор и покосился на Магну. – Они наверняка уже сами нас ищут.

– Скорее бы, – вздохнул Летис, положив руку на ножны фалькаты.

Через пять дней форсированного марша, за время которого они преодолели еще не меньше ста километров вдоль русла Роны – как оказалось, вытянувшись сначала на запад, путь затем снова поворачивал на север, уводя армию все дальше от побережья, – они достигли обжитых мест. На этих холмах уже чаще встречались деревни и большие селения. А еще через пару дней испанская армия, пополнив запасы продовольствия, оставила в стороне немалый по местным меркам городок Виенну. Обитавшее здесь племя кельтов – с ними Ганнибал заблаговременно вступил в переговоры – также выставило почти две тысячи своих солдат на войну с Римом. После Виенны армия Карфагена наконец свернула на восток и пошла вперед быстрее обычного, делая в день по двадцать километров против обычных пятнадцати.

С такой скоростью они шли уже третью неделю, то поднимаясь на холмы, то вновь спускаясь вниз. Лес понемногу редел, одевался в багрянец. Становилось прохладнее. По расчетам Федора, на дворе стоял не то сентябрь, не то октябрь. А дорога – точнее, сразу несколько параллельных путей, – по которой продвигалась огромная армия, уже несколько дней подряд плавно забирала вверх. Альпы приближались.

Очередной лагерь они разбили уже в предгорьях, на берегу какого-то большого и втянутого озера. Рассматривая окрестности, Федор увидел несколько высоких скал, на склонах которых местами лежал снег. „Интересно, – подумал морпех, глядя на вытекавшую из озера реку и кутаясь в свой шерстяной плащ, – это часом не будущее Женевское озеро? Очень похоже. Оно как раз должно быть где-то здесь“.

Но просветить его никто не мог. Всезнающий Урбал поправился, но сейчас уже спал в шатре. А Федор периодически тосковал по беседам с умными людьми. Он любил все изучать, но здесь ему частенько не хватало информации. Не было у любознательного морпеха ни карты, ни путеводителя, ни фотоаппарата, о котором он тоже иногда вспоминал, страстно желая запечатлеть происходящее для истории. Но вернуться обратно в двадцать первый век, чтобы взять все это, он не мог, поэтому приходилось надеяться только на память.

Случалось, Федор вспоминал Магона и его общительного слугу Акира, являвшегося его первым гидом по древнему миру, казавшемуся теперь таким естественным и реальным. А мир, где люди умеют летать по небу на самолетах и погружаться в пучину на подводных лодках, уже представлялся ему сказкой. Нет его, того мира. А может, и никогда не существовало. И лишь воспоминания об оставшихся там родителях не давали поверить в это на все сто процентов.

Но однажды судьба поднесла ему подарок, сведя еще с одним интересным человеком. В штабе Атарбала, занимавшем несколько шатров, куда Федора отправили по приказу Акрагара с совершенно смутной формулировкой, он встретил походного летописца по имени Юзеф. О нем ему как-то рассказывал Урбал, сам мечтавший со временем попасть на подобную должность.

Юзеф – низкорослый седовласый финикиец с опрятной бородкой, лет сорока на вид, исполнял обязанности государственного письмоводителя. Проще говоря, он записывал приказы, отдаваемые Атарбалом своим африканским подразделениям, и рассылал их с посыльными по хилиархиям. А в оставшееся время записывал все события, происходившие с армией Ганнибала вообще и африканскими хилиархиями в частности.

Прибыв на место, Федор обнаружил, что его вызвали как свидетеля недавних боев, чему он несказанно обрадовался. Акрагар назвал его одним из героев переправы. И Юзеф, занимавший под свою походную канцелярию отдельный шатер, захотел во всех подробностях услышать рассказ о переправе и битве с кельтами Бридмара, чтобы записать его в красках для начальства. А после победоносного похода отправить одну из копий в библиотеку Карфагена для потомков.

Федор с удовольствием рассказал все, что видел своими глазами. Чтобы рассказ не тяготил гостя, Юзеф угощал его вином и сладостями. В шатре у него оказалось так уютно, что Федор, увлекшись разговором, даже на некоторое время позабыл о шумевшем вокруг военном лагере. А когда выложил, все что знал, Юзеф задал наводящий вопрос:

– Верно ли, что Федор Чайкаа прибыл из далеких северных земель?

Получалось, что верно. И Юзеф еще долго расспрашивал его о жизни в тех краях, а потом все подробно записал и даже набросал со слова Федора карту северных земель. В общем, Чайка провел в штабе несколько часов и вернулся в расположение своей хилиархии только под вечер, очень довольный тем, как провел время. С тех пор, когда выпадала свободная минутка, он иногда сам наведывался в гости к Юзефу, если тот, разумеется, не был слишком обременен государственными делами.

Кроме разговоров о путешествиях и далеких землях, куда заглядывали финикийские мореплаватели, Юзеф иногда сообщал Федору и кое-какие секретные новости касательно продвижения армии. Нет, он, конечно, не выдавал своему собеседнику государственных тайн, но, забывшись, случайно выбалтывал интересные сведения и факты, иногда проливавшие свет на характер Ганнибала и многих военачальников его армии. А Федор мотал на ус. В его положении все это могло когда-нибудь пригодиться.

Через несколько дней после того, как они покинули лагерь у большого озера, начались настоящие горы, и армия Ганнибала, изможденная быстрым и затяжным маршем, снова растянулась по ущельям. Здесь было холоднее, чем в Пиренеях, хотя с той поры прошло два месяца, и наступила уже настоящая осень. Федор, давно привыкший к горным пейзажам, с удивлением смотрел, как слоны, подгоняемые криками погонщиков, поднимаются на перевал, растаптывая снег. Как-то не вязались у него раньше слоны со снегом, а теперь он видел это своими глазами.

Преодолев на рассвете невысокий альпийский перевал, двадцатая хилиархия остановилась. За ней двигался осадный обоз и инженерные части. Впереди африканцев вышагивали слоны, охраняемые иберийской конницей и пехотой. Но с высоты перевала Федору показалось, что поток солдат разделялся внизу на два рукава. Один уходил направо и уже поднимался по ущелью вверх на видневшийся там заснеженный и узкий перевал. А другой поток, повернув налево, остановился.

– Что-то не так, – поделился сомнениями Урбал, уже несколько дней находившийся в строю. Рана на его плече еще болела, но он предпочитал передвигаться пешком, как все здоровые воины.

– Наверняка Ганнибал предпринял очередной маневр, чтобы сбить римлян с толку, – заявил Летис, взявшись рукой за кожаный ремень переброшенного за спину щита.

– Поживем, увидим, – философски заметил Федор, глядя на посыльного, спешившего прямиком в седьмую спейру. – Мне кажется, что это по нашу душу.

Он не ошибся. Имея и других разведчиков, командир всех африканских частей Атарбал вызвал к себе в голову колонны именно разведчиков из седьмой спейры двадцатой хилиархии, уже прославившейся на всю испанскую армию.

– Чтобы быстрее миновать горы, Ганнибал приказал нам идти через соседнюю долину, – сообщил командир африканцев после прибытия Акрагару, Магне и стоявшему рядом Федору. – Но там, за этим хребтом, селения кельтов, с которыми мы не смогли договориться.

– Они предпочитают римлян? – поинтересовался командир хилиархии.

– Нет, они не любят римлян, но не хотят пропустить и нас, – пояснил Атарбал. – Даже за золото. Поэтому нам придется выбить их с перевалов.

Он прищурился на восходящее солнце, сурово посмотрел на Акрагара и закончил постановку задачи:

– Чтобы не рисковать всеми африканцами, мы должны провести разведку, – сказал Атарбал. – Если понадобится – боем. Твоя двадцатая хилиархия имеет хороших разведчиков и потому пойдет первой.

Командир африканцев помолчал, сделав паузу.

– Наступает важный момент, – сообщил он наконец. – Вы должны подняться и захватить этот перевал, открывающий путь в ущелье. Ганнибал пошел по обходной дороге, но этот путь короче. Кроме того, нельзя оставлять враждебных кельтов в тылу. Они могут напасть в любой момент.

Он вдруг понизил голос и уточнил:

– Если мы выбьем засевших там кельтов, то будем у последнего перевала, где соединяются пути в долину реки По, раньше Ганнибала с иберийцами. А если нет, то застрянем здесь еще на много дней – главный известный путь в северную Италию очень узок и опасен. По нему невозможно продвигаться быстро. Особенно со слонами.

– Мы возьмем этот перевал, – самоуверенно заявил Акрагар.

Получив задание, командир полка, как его величал Федор, Магна и сам морпех зашагали обратно мимо остановившихся солдат в самый конец колонны.

– Ты все слышал, – напутствовал Акрагар Магну, – бери всю спейру и выдвигайся вперед. Как доберешься до перевала, пришлешь гонца. А остальные спейры пойдут следом.

– Ну вот, – не удержался от ерничества Федор, когда они остались вдвоем, – а ты, помнится, говорил в Испании, что Акрагар забудет тебе штурм без приказа, личную встречу с Ганнибалом и золото васконов.

– Да, – согласился Магна, бросив взгляд на горы, таившие опасность. – Похоже, он решил послать нашу спейру на верную смерть.

– Ничего, где наша не пропадала, – отмахнулся Чайка и указал на скалы, сжимавшие довольно высокую, но вместе с тем и достаточно широкую седловину. – Я пойду с разведчиками вперед. Вон по тому хребту можно обходным маневром подобраться почти к самой вершине и оттуда посмотреть на перевал. А то и спуститься. Там нас наверняка не ждут.

– Это опасно, – засомневался Магна, – там довольно круто.

– А идти в лоб глупо, – ответил Федор, – подходы открытые. Пока дойдем, всех перебьют. Массу людей положим. Это всегда успеется.

– Хорошо, – согласился Магна, – если все чисто – обмотай стрелу черной материей, прежде чем послать ее вниз. Обнаружишь кельтов, дай сигнал горящей стрелой. Если до середины дня сигнала не будет, мы начнем подниматься сами.

Собрав всех разведчиков, из которых десять человек были новобранцами, Федор легким бегом направил подразделение вниз, в долину, а оттуда, оставив армию за спиной, по ложбине они пробрались к подножию горы. Урбал, несмотря на ранение, тоже вызвался идти с ними.

Минут двадцать, лежа за камнем, Федор рассматривал возможные пути подъема по тому хребту, что наметил себе еще сверху. От самого подножия хребта до середины подъема тянулся ледник. Пробираться к двугорбой вершине, левая щербатая сторона которой нависала над относительно несложным перевалом, можно было только по узкой каменной полоске, и долгое время пришлось бы находиться на виду у тех, кто, возможно, засел на перевале. Со своего наблюдательного пункта Федор никого не видел, но испытывал непреодолимую уверенность, что кто-то там есть. Оставалось узнать, сколько там врагов.

Немного поразмыслив, Федор принял решение обогнуть этот хребет у самой подошвы и двинуться с другой стороны. Что там находилось – неизвестно, зато никто не увидит их подъем.

Справа над перевалом нависала огромная снежная шапка, а под ней имелся вполне приличный снежник. Это говорило о том, что здесь частенько сходят лавины. Открытая дорога до самого перевала, в принципе, казалась довольно безопасной. Она петляла между нескольких холмов и морен, огибала ледник, затем резко забирала вверх, проходила под снежной шапкой и пропадала между двух вершин. Именно так и предстояло двигаться армии.

– Вперед, бойцы, – приказал Федор после того, как все проверили снаряжение еще раз. – Послужим Карфагену.

И, пригнувшись, первым стал пробираться между валунами. Сейчас в отряде у него состояло двадцать восемь человек. Все экипированы в соответствии с его представлением о диверсантах и возможностями походных кузнецов – кожаные панцири, твердые закрытые ботинки с „шипами“, веревки с крючьями и для обвязки, „ледорубы“. Из оружия у пятнадцати человек были фалькаты, щиты и кинжалы, у остальных десяти сверх того еще и луки. Дротики решили не брать, чтобы не усложнять подъем. И, кроме того, Федор ввел еще одно новшество – он приказал оставить на время операции свои прочные железные шлемы греческого образца внизу, а вместо них надеть иберийские кожаные из жил. Выглядели они, конечно, подозрительно, но получилось вдвое легче и удобнее. Пару прямых ударов держали – морпех проверил, – а на большее и рассчитывать не приходилось.

Оказавшись за хребтом, Федор с большим неудовольствием обнаружил там другой ледник. Но отступать было поздно, надо продвигаться вперед, радуясь тому, что теперь враг их не заметит до тех пор, пока они не окажутся на вершине. Да и время поджимало. Подъем, даже не осложненный встречей с кельтами, обещал занять не меньше пяти часов.

– Двигаемся быстро, – напутствовал своих подопечных Федор, когда они запрыгали вверх по камням, – но осторожно. Ледник нервных не любит.

В глубине души он надеялся, что им не придется ходить по леднику, но снизу не просматривался весь подъем до конца. Примерно час они двигались по каменной осыпи и твердому склону, но затем им все же пришлось ступить на ледник. В одном узком месте он подходил к самому хребту, вздымавшемуся здесь почти отвесно.

– Связаться веревками, – приказал Федор, подув на замерзшие руки.

Бойцы выполнили приказ. Сам он привязался веревкой к двум новобранцам. А Урбал и Летис стали ведущими других троек, как наиболее опытные бойцы.

– Я пойду первым, – заявил Федор и осторожно ступил на ледник.

Лед под ним тут же хрустнул. Нервный холодок пробежал по спине. Но, к счастью, все обошлось. Ноги упирались в нормальный лед, без глубоких трещин. Однако общий вид замерзшего языка не внушал Федору доверия. Он оказался весь запорошен снегом, скрывавшим разломы и трещины.

Первая тройка прошла ледник нормально. Расслабился Федор только после того, как оказался на другой стороне и ощутил под ногами камень.

– Давай! – махнул он рукой Урбалу. – Иди по моим следам.

Урбал и Летис, спустя короткое время, тоже оказались рядом с ним. Четвертая связка, ощупывая тропу ледорубами, тоже прошла ледник нормально. А когда на него ступила пятая, то ведущий ее солдат сразу взял левее от общей тропы. Стоило ему пройти метров пять, как раздался треск, и вся троица провалилась под лед. Двое исчезли сразу, а третий успел воткнуть острие ледоруба в лед, но вес своих товарищей выдержал всего несколько секунд. И с криком рухнул вслед за ними.

Федор отвязал от себя солдат и, приказав обоим крепко держать веревку, подобрался к провалу. Лег на грудь и заглянул в трещину. Он увидел трех мертвецов. Они лежали с переломанными позвоночниками на глубине пяти метров, не подавая признаков жизни.

– Хорошенькое начало, – пробормотал он, выбираясь наверх.

Остальные связки прошли ледник нормально, но очень медленно. Карфагеняне потеряли здесь почти полтора часа. Потом, наверстывая, до самой вершины шли быстрее, несмотря на постоянные осыпи. Но больше ничего примечательного с ними не случилось, если не считать ледяного ветра, дувшего с завидной постоянностью. От него не спасали даже шерстяные плащи, предусмотрительно захваченные с собой. Некоторые бойцы, дети африканской земли, сильно страдали от холода. Но, к удивлению Федора, большинство переносило его вполне нормально.

Оказавшись на уровне перевала, Федор попытался осмотреться, но это у него не получилось. Отсюда совершенно не просматривалась сама седловина. Зато он с удивлением отметил какое-то движение войск карфагенян внизу.

– Что они там затеяли? – пробормотал он, глядя, как какая-то спейра медленным шагом начала подъем в гору. – Мы же еще даже до перевала не добрались.

– Может, их Акрагар поторопил? – заметил на это Урбал. – Решил, что мы слишком долго поднимаемся. И не стал дожидаться сигнала.

– Сам бы попробовал, – сплюнул Федор, вспомнив три запорошенных снегом трупа в трещине ледника. – Ладно, привал окончен. Двигаемся дальше.

Но на вершину они поднялись только через час. Путь на нее оказался крутым, и пришлось самому Федору лезть наверх, крепить веревки. „Я эти горы в телевизоре видал! – кипятился командир разведчиков, пытаясь закрепить „ледоруб“ в трещине, но затем плюнул и обвязал веревкой камень. – Так надежнее“.

Когда все солдаты осторожно поднялись на вершину, нависавшую над перевалом, то увиденное превзошло все ожидания Чайки. Прежде всего он заметил, что спейра африканцев – а это наверняка была их седьмая спейра – уже поднялась почти под самый перевал, двигаясь маршем прямо по тропе.

– Не могли дождаться сигнала, – выругался Федор, решив, что Акрагар дал приказ выступать раньше.

Но тут же он увидел и многочисленных кельтов, в своих пестрых шерстяных одеяниях усеявших все склоны горы с другой стороны перевала. Их насчитывалось не меньше тысячи. Там же в долине находилось селение, окруженное каменным забором, рядом с которым виднелось более многочисленное войско в полной боевой готовности. Часть кельтов копошилась на перевале, перегораживая его и выстраивая какие-то баррикады из камней. А еще с десяток солдат притаились на противоположной вершине, откуда над тропой свешивалась снежная шапка.

Там, куда пробрались разведчики, кельтов не наблюдалось. Взобраться на эту вершину из-за ее крутизны, впрочем, как и спуститься, можно было только по веревкам, даже со стороны самого перевала.

– Да они, никак, лавину спустить хотят, – высказался вслух Федор. – Или камнепад устроить. Вот сволочи! Эй, лучники, все ко мне!

Когда рядом с ним оказались все десять воинов, вооруженных луками, он отдал приказ, вытянув руку в сторону приближавшихся финикийцев.

– Ты, – сказал он ближайшему лучнику, – немедленно подожги стрелу и отправь ее в сторону наших. Всем остальным занять позиции за камнями и ждать приказа стрелять в кельтов на другой стороне. Мы должны помешать им, что бы они ни задумали.

Лучники быстро распределились по вершине, выбирая позицию для стрельбы. Кельты их не видели, так как карфагеняне находились чуть выше и скрывались за уступами скалы. Лучник, получивший приказ дать сигнал, вытащил кусок кремния и стал высекать искру. Федор нервно терпел минут десять, но у бойца ничего не получалось. То ли просмоленная тряпка, обернутая вокруг древка стрелы, все же отсырела, то ли огниво не давало нормальной искры, но огонь не вспыхивал.

И тут вдруг с той стороны перевала послышался странный шум. Федор выглянул из-за камня и в ужасе обнаружил, что по склону несется сразу несколько валунов. Пробив снежную шапку в нескольких местах, они устремились вниз, с грохотом подпрыгивая на каждом выступе скалы. Несколько секунд ничего не происходило, но затем снежная шапка пришла в движение. Сначала она осела, а затем развалилась на несколько белых глыб и потекла дальше, увлекая за собой снежные массы.

Федор перевел напряженный взгляд вниз. Седьмая спейра уже почти достигла перевала и ступила на заснеженный склон. Раздался крик командира. Увидев, что им навстречу несутся камни, а за ними лавина, солдаты бросились на другую сторону склона, но добежать успели не все. Разогнавшаяся лавина слизнула человек тридцать, кто не успел переместиться в строну, и нанесла свой страшный удар по следующей спейре карфагенян. Федор в ужасе и бессильной ярости смотрел, как стремительно движущийся снег захватывает, перемалывает и выплевывает десятки солдат, оказавшихся на его пути. Лавина грохотала недолго, но когда снежное крошево улеглось, докатившись почти до самого низа, под ним оказались погребенными несколько сотен финикийцев. Их щиты и мечи блестели на солнце, выступая из-под завалов.

– Суки! – процедил сквозь зубы Федор, думая о кельтах, но мысленно пожелав, чтобы Баал-Хаммон преждевременно забрал к себе того, кто отдал этот идиотский приказ выступать раньше. – Ну, я вам покажу!

Он обернулся к растерянному солдату, так и не успевшему поджечь стрелу.

– Выбрось ее, – приказал Федор, – теперь уже поздно. Бей кельтов, что на той стороне. И все остальные тоже. Отомстим за погибших бойцов!

Лучники, давно ждавшие этой команды, выпустили по стреле. Сразу несколько кельтов, из тех, что устроили сход лавины, упали замертво. Остальные, с удивлением воззрившиеся на соседнюю вершину, приняли смерть следом. Никто из них не спустился вниз. Все остались лежать на снегу.

– Трое ко мне! – крикнул Федор мечникам. – Ну-ка, помогите мне сбросить вниз эту глыбу.

Он подскочил к огромному валуну, приткнувшемуся на самом краю, и стал расшатывать его изо всех сил. К нему тотчас присоединились два пехотинца. Глыба ходила ходуном, но не сдвигалась с места. И лишь когда рядом оказался Летис, упершийся в нее могучим плечом, камень сорвался наконец вниз. Сделав несколько оборотов, он с грохотом влетел в скопление кельтов на перевале, раздавив не меньше дюжины человек и поранив еще столько же.

– Вот так вам! – удовлетворенно выдохнул Федор. – Знай наших!

Теперь их заметили. Снизу засвистели стрелы, но позиция для стрельбы не отличалась удобством. Укрывшись за камнями, разведчики, вооруженные мечами, оставались невредимыми, а лучники отвечали огнем на поражение и уничтожили немало разъяренных кельтов к тому моменту, когда первые солдаты Карфагена ворвались на перевал. Это была седьмая спейра, от которой осталось не больше половины.

Когда бой закипел у них под ногами, Федор приказал сбросить веревки с этой стороны и скоро все подразделение оказалось внизу, присоединившись к своим.

– Живы? – коротко бросил Магна, заметив Федора, на его глазах обрубившего руку с топором кельту дикого вида, затем для надежности проткнувшего его острием фалькаты и оттолкнувшего в сторону.

– Пока да, – ответил Федор, поднимая повыше щит. – Бестолковая разведка. Как наши?

– Это все, кто остались после лавины, – махнул рукой Магна, указав себе за спину.

Там билось человек семьдесят, не больше. Следом шла восьмая спейра, также обескровленная обвалом. За ней показалась еще одна, стремительно взбиравшаяся на захваченный с ходу перевал. Федор не стал спрашивать, кто приказал наступать раньше. Сейчас это было уже не важно. Он приказал себе забыть об этом и рубился до конца, отбиваясь от разъяренных кельтов, рванувшихся в атаку.

Закрепившись на перевале, карфагеняне сами перешли в наступление. Жестокий бой шел до самого вечера, но к сумеркам они пробили себе путь на следующий перевал, уничтожив всех кельтов, что стояли у них на пути. Но и дальше их ждал горячий прием. Федор и его разведчики даже ходили в ночную вылазку, но пробраться в темноте по незнакомым скалам не удалось.

Короткий путь, который они рассчитывали преодолеть быстро, превратился в путь кровавый. Их встречали на каждом из трех перевалов, возвышавшихся на этом пути, преграждая дорогу в долину реки По. И везде шли ожесточенные схватки. Дважды воины Карфагена попадали под камнепады, устраиваемые местными горцами с завидной ловкостью. Один раз Федор едва сам не погиб под лавиной, свалившись со скалы в снег. Но выжил, лишь слегка повредил плечо.

Эта бойня продолжалась еще неделю, но в конце концов, потеряв тысячи бойцов, они пробились, сбросив враждебные племена в пропасть или заставив покориться. И соединились со второй частью армии Ганнибала, также испытавшей на себе силу и коварство горцев.

В одном из боев за последний альпийский перевал, откуда начиналась широкая дорога в Италию, погиб Магна. Его убили стрелой.

Когда бой завершился, все выжившие солдаты из седьмой спейры собрались вокруг своего мертвого командира. Изможденный Федор опустился рядом на одно колено и, зачерпнув горсть снега, лизнул белый шар. Снег показался ему соленым. Вытянув руку, морпех заметил, что по рассеченному предплечью стекает тонкой струйкой кровь. Но боли он почему-то не чувствовал.

Рядом молча стояли Урбал и Летис. Федор тоже встал и перевел взгляд с мертвого тела вдаль. Туда, где с перевала виднелась широкая живописная долина. Дорога теперь шла только вниз. Петляя между желто-зелеными холмами, она приводила к истокам бурной реки. Высокие горы закончились. Эта залитая солнцем долина вдруг показалась Федору теплой, красивой и какой-то нереально мирной.

– Италия, – прохрипел он. – Вот и дошли.

Часть вторая  На краю гибели 

Глава первая  Долина реки По

Федор отодвинул рукой ветку и замер – на другом берегу, примерно в сотне метров от места, где пряталась его группа, поблескивая доспехами на солнце, продвигался отряд римской пехоты. К счастью, река была хоть и не широкой, но быстрой. А засели они на высоком берегу. Даже если римляне заметят разведчиков, скрытых буйно разросшимся вдоль берега кустарником и деревьями, у них будет время скрыться. Но Федор не торопился, а лежавший в двух метрах от него Летис и подавно. Он даже подмигнул новоиспеченному командиру спейры, который до сих пор сам ходил в разведку, что неплохо бы пустить кровь этим зазевавшимся легионерам. И Чайка его понимал. Настроение у карфагенян было самое боевое. Еще месяца не прошло с того дня, как они, спустившись в долину реки По и не успев толком передохнуть, повстречали близ одного из ее северных притоков армию римлян под командованием консула Публия Корнелия Сципиона.

Как вскоре сообщили дружественные кельты из обитавших в этих местах племен инсубров и бойев, то оказалась сильно потрепанная ими в недавней битве армия претора Луция Манлия. Эту армию недавно принял под свою руку появившийся здесь словно из ниоткуда консул Сципион. Узнав о его прибытии в долину реки По, Ганнибал удивился не менее, чем сам Сципион, не ожидавший, что карфагеняне уже находятся в северной Италии.

Проморгавший стремительный бросок армии Карфагена через Галлию и опоздавший с высадкой своей армии в устье Роны, римский консул жаждал отыграться за свои промахи. Оставив большую часть своих легионов у Массалии, Сципион поспешил навстречу Ганнибалу вдоль побережья, захватив с собой лишь несколько тысяч солдат, присоединенных к потрепанной армии претора, которому тоже пока было нечем похвастаться.

Федор, став непосредственным участником событий, с трудом вспоминал все, что раньше читал об этом. Если полагаться на историков, то некоторое время назад римские консулы, желая потеснить многочисленные поселения галлов на оккупированной земле своими гражданами, отдали приказ об основании двух латинских колоний в долине реки По. В каждую из них отправилось по нескольку тысяч поселенцев, обязанных обосноваться в новых местах и доложить римлянам о своем прибытии. Там же находился и легион под командованием претора, предназначенный для охраны новых хозяев этих мест и проведения карательных акций среди галльского населения. Но не успели новоселы прибыть, как инсубры и бойи, воодушевленные скорым приходом Ганнибала, восстали. Они внезапно атаковали легион Манлия, сильно уменьшив количество римских солдат, а заодно и поселенцев. Разбитым римлянам пришлось отступить.

Появившись вскоре в долине реки По, римский консул решил взять власть в свои руки. Желая реванша, Публий Корнелий Сципион, недолго думая, атаковал Ганнибала у реки Тичин. Но лихой кавалерийский наскок – а бой велся преимущественно всадниками – не удался. Испанская конница Ганнибала оказалась гораздо лучше обучена и превосходила римлян количеством. А кроме того, Ганнибал пустил в дело боевых слонов, просто-напросто растоптавших половину сил консула. В таких условиях нападение Сципиона являлось большой глупостью. Он, похоже, надеялся на внезапность и свою смелость, но в итоге просчитался. В общем, римская конница была разгромлена, а сам Сципион ранен и едва спасся.

Так закончилась первая стычка карфагенян с римской армией, после которой боевой дух солдат Ганнибала, и без того крепкий, взлетел до небес. Даже еще не полностью оправившись от перехода через Альпы, где пришлось оставить едва ли не половину армии, слонов и почти весь осадный обоз, войска снова рвались в бой.

У самого спуска в долину их встретили послы дружественных племен – бойи, инсубры и кеноманы, – от которых Ганнибал узнал, что жадные альпийские горцы в последний момент предали его из-за происков римлян, взяв золото и у них, несмотря на то, что карфагеняне сполна заплатили за свободный проход через перевалы. Все горцы были уничтожены, но и финикийцам дорого обошлось это предательство. Теперь армия Ганнибала едва насчитывала тридцать тысяч человек, из которых двенадцать тысяч приходилось на долю кавалерии. И только пятнадцать слонов им удалось переправить через Альпы. Остальные животные замерзли или приняли иную смерть в дороге.

Однако вождь Карфагена немедленно провел мобилизацию среди дружественных племен кельтов и быстро увеличил армию почти до тридцати пяти тысяч.

Выяснив, что инсубры теперь бьются на их стороне, Федор с осторожностью всматривался в свирепые лица кельтов из этого племени, вспоминая, как на римской службе участвовал в карательной экспедиции, посланной для уничтожения одного из племен инсубров. Находясь под присягой, Федор носил тогда форму легионера и принужден был убивать впервые увиденных кельтов. Морпех в свое время оторопел от их бесстрашия. Никто из окруженных инсубров не сдался в плен, все погибли с мечами в руках, защищая свою землю. И вот теперь им предстоит сражаться на одной стороне, и, признаться, Федор радовался этому. Кельты – хорошие воины, порой даже слишком. И где бы они ни обитали, в Испании или Италии, боевой дух присутствовал у всех кельтских племен. Видимо, поэтому Ганнибал предпочитал иметь их среди своих солдат. В отличие от римлян.

Допрос пленных после первого сражения привел Ганнибала в отличное настроение – римляне и не подозревали о планируемом вторжении, занимаясь подготовкой к собственному. Консул Публий Корнелий Сципион со своим братом Гнеем Корнелием Сципионом сами готовились вторгнуться в Испанию, но этот план сорвался, поскольку Ганнибал внезапно оказался у них за спиной. Карфагенский военный вождь объявил об этом всей армии. Он хотел, чтобы все знали – их длительный и тяжелый путь из Испании в северную Италию, занявший почти пять месяцев, был проделан не зря.

– Теперь, обосновавшись в этих землях, – говорил Ганнибал, стоя в лагере перед своими солдатами, – мы не отступим. Мы пришли сюда побеждать! Мы начнем свое победное шествие на юг и скоро будем у стен Рима!

– На Рим! – вопили пехотинцы, вскидывая в едином порыве мечи. Кричал и Федор, стоя перед строем героической седьмой спейры, где он занял место командира после смерти Магны.

Теперь он чаще виделся с Акрагаром на военных советах, хотя и недолюбливал его, в душе виня за глупую гибель сотен финикийцев под лавиной. Нередко виделся командир седьмой спейры и с самим Атарбалом, ценившим разведчиков Чайки больше других. И хотя Федор теперь мог не участвовать в разведывательных акциях, а посылать других бойцов, ведь дел у него прибавилось, но иногда он не мог устоять перед искушением. Любил он это занятие, будоражившее ему кровь. Да и пример Ганнибала, первым бросавшегося в атаку, постоянно маячил перед глазами.

Хотя Федора и изумляло, как такой стратег, как Ганнибал Барка, не отдает себе отчета в том, что его могут просто убить в одном из боев. И тогда вся испанская армия останется не просто без своего главнокомандующего – без своего знамени. Это консулы менялись каждый год, а Ганнибал оставался один у своей армии уже много лет, и замена ему отсутствовала. „Впрочем, Александр Македонский, – размышлял Федор, – тоже любил ходить в атаку и всегда возвращался живым, несмотря на то, что гарцевал перед стрелами и копьями персов. Может, они заговоренные оба?“

Вот и теперь командир африканских пехотинцев, оставшихся после перехода через Альпы числом чуть более семи тысяч, приказал Акрагару отправить на разведку именно людей Чайки. Поступила информация от пленных римских офицеров, что с побережья Адриатики в сторону лагеря Ганнибала движется со своей армией второй консул Тиберий Семпроний Лонг. Находясь на Сицилии во главе экспедиционного корпуса, Тиберий собирался вторгнуться в Африку и атаковать Карфаген. Однако, узнав о поражении Сципиона, резко изменил свои планы. Имея превосходство на море – в распоряжении консула находилось восемьдесят квинкерем, – он перебросил в дельту реки По часть своей армии водным путем и теперь, двигаясь на соединение со Сципионом, искал встречи с Ганнибалом. А финикиец, скорее всего, и не собирался уклоняться.

Отдалившись от своего лагеря всего на один день пути, разведчики заметили гнездо противника. Семпроний со своей армией двигался быстро и уже почти дошел до места дислокации карфагенян.

– Похоже, это солдаты Семпрония, – проговорил Федор, разглядывая манипулу римлян, поднимавшуюся на холм с противоположного берега реки. Вслед за ней проскакали десять римских всадников во главе с декурионом. На холме виднелся только что отстроенный по всем правилам лагерь, в котором укрывались прибывшие накануне легионы.

Разведчики вели наблюдение долго, со вчерашнего вечера, и видели, как сквозь преторианские ворота в лагерь вошло не меньше тридцати тысяч человек. Об общей численности войск они могли только догадываться. Римские разъезды рыскали по всей округе, но на другой берег пока не посягали.

– Ладно, – решил Федор, – пора возвращаться. Видели мы достаточно. Что-то я продрог за ночь.

– Да, – кивнул Летис, – хорошо бы выпить чего-нибудь горячительного.

– Подъем, солдаты, – приказал Федор вполголоса десяти бойцам, которых взял с собой.

Умело используя складки местности, они практически превращались в невидимок, к тому же дополнительно закамуфлированных „маскхалатами“ зелено-бурого цвета. Это нововведение появилось опять же благодаря Федору, опиравшемуся на богатый опыт российских морпехов и десантников, известный ему из прошлой жизни. К своему удовольствию, Чайка постоянно получал „зеленый свет“ на внедрение свежих идей в армии Карфагена. Большинство военачальников здесь ценили инициативу и сами отличались высокой квалификацией, в отличие от римлян, где вся армия держалась на закаленных солдатах и центурионах. А консулы и военные трибуны, осуществлявшие верховное командование, кроме того, что менялись постоянно, часто еще и выбирались из сенаторских сынков или представителей тщедушной знати, не имевших понятия о том, как надо вести войну.

Нет, случались у Рима и талантливые полководцы, но с момента основания города основной тактикой его легионов был мощный удар в центре. Этим все разнообразие маневров и ограничивалось. И если римлянам удавалось выиграть сражение, то это происходило по большей части за счет стойкости вымуштрованных солдат, а не за счет таланта верховных командиров.

– Идем в лагерь, – сказал Федор и, пригнувшись, первым двинулся по оврагу, заросшему с двух сторон кустами и небольшими деревьями.

Справа от оврага раскинулось широкое поле, годившееся для построения армии перед битвой, а чуть выше по течению виднелась поросшая лесом лощина. Там можно было спрятать большой отряд. Вчера вечером разведчики обнаружили два широких брода. Один находился напротив лагеря, и римляне о нем знали, а второй располагался вдалеке, как раз у самой лощины. Солдаты Семпрония еще ни разу в этом месте не пересекали реку, и Федор надеялся, что в ближайшее время этого и не произойдет. Зачем искать второй брод, когда один уже есть, причем отличный.

Обо всем этом он рассказал Атарбалу, когда к ночи разведчики добрались до своего лагеря. На совете в шатре Атарбала кроме командира африканских пехотинцев – основной силы армии – присутствовал сам Ганнибал со своим братом Магоном, командовавшим конницей.

– Семпроний рядом – это хорошо, – спокойно заметил Ганнибал, выслушав Федора, словно заранее готовился к такому повороту событий. – На рассвете мы покинем лагерь. Я выстрою войска кельтов на равнине, и мы заставим его форсировать реку. Он не сможет усидеть в лагере, ведь он так долго искал этой встречи.

Ганнибал отпил вина из стоявшей рядом чаши и продолжил, не обращая внимания на присутствие Федора, которому вроде бы и не полагалось знать о планах генералитета. Но ему никто не приказывал покинуть шатер, и он остался.

– Ты, Магон, – обратился главнокомандующий к брату, – возьмешь испанскую конницу и две хилиархии африканцев. С ними ты укроешься в той лощине, о которой рассказывал Чайкаа. Думаю, там хватит места для такого отряда.

Ганнибал бросил короткий вопросительный взгляд на Федора. Тот быстро кивнул.

– Хватит.

– Когда римский консул начнет наступать, – закончил излагать свой план Ганнибал, – ему придется сначала перейти вброд реку. Мы позволим ему это сделать, но когда он окажется на нашем берегу, мы не будем ждать, а контратакуем промокших солдат. Римляне втянутся в бой, а ты, Магон, перейдешь реку и ударишь им во фланг и тыл. В прошлом бою мы разбили конные отряды Сципиона, так что у Семпрония не может быть много всадников. Но даже если бы они и имелись, наша конница лучше. А сам Сципион хоть и рядом, но зализывает раны и вряд ли сможет помочь второму консулу в этой битве.

– Позволь заметить, Ганнибал… – вмешался в разговор Федор.

Вождь испанской армии перевел взгляд на командира спейры, осмелившегося его прервать, но сдержал раздражение и кивнул. Чайка был еще и командиром разведчиков, приносил много ценной информации и никогда не беспокоил начальство понапрасну. За это его и ценили высшие офицеры.

– Вчера в римский лагерь прибыли пешие отряды с запада. Несколько манипул, имевших потрепанный вид. Конница их не сопровождала. Мы видели лишь небольшие разрозненные группы всадников. Думаю, Сципион и Семпроний объединили армии. А поскольку Сципион ранен, то командовать ими будет наверняка Семпроний.

– Что же, тем лучше, – казалось, эта новость ничуть не обеспокоила Ганнибала. – Если они собрались в одном месте, значит, нам не нужно гоняться за ними поодиночке. Мы разобьем сразу обоих консулов.

Ганнибал отпил еще глоток вина и усмехнулся:

– А у тебя острый ум, Чайкаа. Мне нужны такие командиры. Ты можешь отправляться отдыхать. Твоя хилиархия будет находиться в засаде, вместе с моим братом.

Федор поклонился, бросил взгляд на Атарбала и вышел.

Римляне оставались на месте и не покидали лагерь, видимо, отдыхая от стремительного марш-броска. Речка, у которой спустя сутки расположился в засаде отряд африканцев под командой Магона, называлась Треббией. Им удалось подойти скрытно и рассредоточиться в лесу, хотя скоро необходимость соблюдать тишину отпала. Кельты, выстроенные Ганнибалом на равнине, подняли страшный шум, стуча своими огромными мечами по щитам. Над рекой и полями разнеслись утробные звуки их боевых карниксов[127], а также проклятия, посылаемые на головы римлян.

Ответа долго ждать не пришлось. Обнаружив армию неприятеля так близко от своего лагеря, римляне забили тревогу, решив, что Ганнибал пойдет на приступ. Над лагерем раздались звуки рогов, призывавших солдат к оружию, и скоро вдоль стен образовалась цепочка легионеров. Однако кельты не сдвинулись со своего места и продолжали поносить римлян, по-прежнему создавая дикий шум.

Наконец, Тиберий Семпроний Лонг не выдержал. Как и планировал великий карфагенянин, ворота лагеря открылись, и оттуда одна за другой стали появляться манипулы римских легионеров, перестраиваясь в боевой порядок и направляясь в сторону брода. Федор видел все это, притаившись с Летисом и Урбалом на опушке леса, куда они удалились с разрешения Магона и Акрагара, командовавшего в этой операции пехотинцами. Сам Магон с Акрагаром и несколькими офицерами тяжелой испанской конницы находился в сотне метров от них и тоже следил за развитием событий.

Как подтвердилось в очередной раз, Ганнибал неплохо изучил тактику римлян и характеры консулов. Стратегическая разведка у него работала не хуже римской. В лагере, вокруг штаба Атарбала и других командных шатров, постоянно ошивались неизвестные люди, схожие видом с простыми крестьянами или купцами средней руки. Федор не знал наверняка, но догадывался, что это обычные шпионы, которых карфагенянин рассылал по римским землям, чтобы знать о противнике все. И эти шпионы поставляли ему немало ценной информации.

Однажды Федор поймал себя на мысли, что и сам не прочь сходить в глубокий тыл к врагу. Да не в доспехах и с оружием в руках, а переодевшись тем же крестьянином. Или охранником купца, поскольку на крестьянина он не сильно походил. За время короткой римской службы его не раз путали с галлом, слишком уж светлой для коренного обитателя этих мест казалась кожа у Чайки. С тех пор он загорел, а знание латыни могло сослужить хорошую службу. Но сейчас у командира седьмой спейры хватало дел и в строю.

Пока Федор предавался размышлениям, римляне форсировали Треббию и быстро выстроились на другом берегу, приготовившись атаковать галлов силами первых манипул гастатов. Семпроний настолько спешил, что еще не закончил переправу всех своих сил. В бой был готов вступить только первый легион, а второй, покинув лагерь, еще приближался к реке. Но силы римлян этим, естественно, не ограничивались, и войсковые подразделения продолжали выдвигаться из лагеря.

Не дожидаясь, пока все легионеры окажутся на другом берегу Треббии, Ганнибал приказал контратаковать. Со стороны карфагенян на поле несколькими линиями выстроилось не менее десяти тысяч кельтов. На флангах виднелась нумидийская конница, готовая преследовать поверженного врага. А перед строем кельтов расположились метатели дротиков и балеарские пращники, начинавшие обстреливать манипулы римлян, едва те появились на поле. Боевых слонов Ганнибал почему-то решил в ход не пускать.

Вскоре, издав боевой клич, вожди кельтов бросились в наступление, увлекая за собой солдат. Федор вспомнил свои давние ощущения, когда вот так же стоял среди римских легионеров в ожидании момента, когда первые кельты обрушатся на него, с ненавистью нанося удары мечами и топорами. Воспоминания удовольствия не доставили.

Римляне, повинуясь приказу своих центурионов, стояли на месте, сомкнув щиты. Федор вспомнил, что армия консула прибыла из Сицилии на кораблях, и невольно подумал о том, что среди них случайно могли оказаться морпехи Тарента, его бывшие сослуживцы. Но с такого расстояния рассмотреть что-либо было трудно. Да и стоило ли переживать, он уже выбрал свою судьбу. Если столкнется с ними лицом к лицу, придется убивать. Хотя лишать жизни своего друга Квинта ему бы не хотелось.

Первая волна кельтов докатилась до римского строя и смяла его, как картонку. Фронт гастатов[128], состоявший из десяти манипул, прогнулся и начал рассыпаться. Римляне сопротивлялись ожесточенно, но драка кельтов с гастатами длилась не больше получаса, и за это время первая линия латинян оказалась выкошена подчистую. В дело вступили принципы. Продвижение кельтов к реке замедлилось.

Между тем Семпроний начал переправлять на другую сторону еще один легион и остатки своей конницы. Промокшие солдаты выстроились за спинами бившихся товарищей, и теперь натиску кельтов противостояли почти равные силы римлян. По вчерашним наблюдениям Федора, объединенные легионы римлян значительно превосходили армию Карфагена. Как минимум, на восемь, а то и на десять тысяч человек. Поэтому он, как и все солдаты, предпочитал верить в гений своего полководца. В противном случае им придется туго.

Малочисленная конница римлян оставалась в резерве и не пыталась атаковать. Видимо, Семпроний знал об участи конных частей Сципиона и оттягивал момент ее вступления в разгоравшуюся битву. Берег для решающего удара.

Федор то и дело поглядывал на Магона, но тот не давал команды к обходному маневру. Еще далеко не все римские войска покинули лагерь и втянулись в битву… Заветной команды пришлось ждать почти пять часов. За это время кельты Ганнибала дважды отступали под натиском римской пехоты, но каждый раз останавливали ее продвижение и снова контратаковали. Несмотря на то, что легионы Семпрония шли в бой со свежими силами, а армия Ганнибала еще толком не восстановилась после длительного перехода и постоянных маневров, римляне гибли чаще. На протяжении ожесточенного дневного боя кельты своими атаками уничтожили почти два легиона римлян, а сами потеряли гораздо меньше солдат. Эта яростная схватка длилась почти до вечера.

Наконец, когда в бой вступил третий легион, а четвертый начал переправу, Магон приказал действовать. Вскочив на коня, он возглавил испанскую конницу, насчитывавшую не менее четырех тысяч всадников. Отряды иберийцев устремились за ним вброд через реку и, оказавшись на другом берегу, ударили римлянам в тыл.

Вслед за ними наступала африканская пехота. Подняв щит, промокший Федор шел впереди своей спейры и видел, как атака Магона застала римлян врасплох. Тяжелая конница Карфагена стремительно врубилась в расстроенные переправой порядки римских манипул и уничтожила тех, кто находился у реки. Затем Магон повернул свои отряды и, снова перейдя реку, оказался позади сражавшихся легионов Семпрония. В стане римлян началась паника. На поле вместе с союзниками находилось еще почти два легиона римлян. Атака конницы с тыла разрушила шеренги триариев. Но ценой своей жизни они сумели немного задержать испанцев, дав возможность оставшимся выстроиться в замкнутое каре, со всех сторон окруженное победоносными войсками финикийцев.

Тем временем на долю африканских пехотинцев оставались разрозненные манипулы римлян, оставшиеся на этом берегу и почти опустевший лагерь Семпрония. Сам консул находился в центре своих солдат и мог скоро стать добычей Ганнибала.

Какой-то бесстрашный центурион выстроил четыре манипулы перед входом в лагерь и готовился к отражению натиска двух тысяч солдат противника. Римляне видели, что происходит на другом берегу, какая там царит паника, но не бежали. Лагерь был рядом, но побеги они туда, их убили бы вдвое быстрее. Центурион привел их в чувство и заставил сражаться. Но это не спасло римлян.

– Стоять насмерть, ублюдки! – орал центурион так, что это слышал даже Федор. – Умрем за Рим, но не пропустим врага!

– Поздно, – ответил за него Федор и подал сигнал своим солдатам. – Вы уже трупы.

Захватив римлян в полукольцо, африканцы атаковали. После того, как первые спейры копейщиков израсходовали свой боезапас, на прибрежном песке остались лежать почти все солдаты из первых шеренг римлян. Цельнометаллический саунион был серьезным оружием в умелых руках. От него не спасали даже щиты.

А затем началась схватка на мечах. На долю Федора достался сначала римский опцион, помогавший тому самому центуриону, который командовал оставшимися солдатами Семпрония. Парень попался верткий, несколько раз чуть не угодил мечом в голову Чайке, но морпех довольно быстро с ним разделался. И оказался рядом с центурионом.

– Иди сюда, африканская собака! – орал центурион, размахивая мечом. Он с первого взгляда признал в Федоре такого же начальника, как и он. – Я покажу тебе, как умирают настоящие римляне!

– Я видел, – крикнул ему на латыни Федор, делая прыжок вперед. – Мерзкое зрелище.

Услышав латынь, центурион на секунду даже задержал руку с мечом, вглядываясь в лицо противника, наполовину скрытое шлемом.

– Так ты научен нашему языку, – сплюнул он, отбивая удар тяжелой фалькаты. – Что ж, тем лучше. Ты будешь знать, кто тебя убил. Я правый центурион пятой…

Договорить он не успел. Молниеносный выпад – и фальката вошла ему в бок, пробив панцирь. Римлянин выронил щит, пытаясь зажать рану, из которой ручьем хлынула кровь, и пошатнулся.

– Мне все равно, как тебя зовут, – усмехнулся Федор, нанося завершающий удар в голову.

Обернувшись, он крикнул своим солдатам: „Вперед, воины Карфагена! Мы должны захватить лагерь!“ И, пробив брешь в строю римлян, первым ворвался в ворота. Африканцы, бросившись за ним, быстро расчленили порядки римлян на две части, расширив проход. А затем истребили солдат противника. Одну часть легионеров они загнали в воду, где всех и уничтожили. А другая полегла под стенами лагеря.

Федор, двигаясь по главной улице римского лагеря во главе спейры финикийцев, быстро прорубился сквозь манипулу латинян до Претория, где стояли палатки консулов. Бойцы из других спейр растеклись по лагерю сплошным потоком, добивая последних римлян, пытавшихся оказать разрозненное сопротивление.

Убив еще троих легионеров, разъяренный Федор, размахивая окровавленной фалькатой, вырвался на широкую площадку форума и только тут обнаружил, что лагерь почти пуст. Все римляне, из тех, кто не был уничтожен на поле битвы, побросав оружие, бежали к дальней стене, пытаясь спасти свои жизни. Дисциплина хваленых легионеров рухнула окончательно, и лагерь охватила паника.

– Оставим их нумидийцам, – решил Федор, приказав своим солдатам остановиться.

Во время последней схватки с одним из врагов Чайка заметил рядом еще одного опциона, который, убив своего противника-карфагенянина, некоторое время смотрел на Федора странным взглядом, но затем, увидев несущихся к нему Урбала и Летиса, сам бросился бежать. На мгновение их взгляды встретились, и командир спейры финикийцев убедился, что знает этого солдата. Им оказался его давний враг Тит Курион Делий из морпехов Тарента. Федор понял, что и Тит его узнал. Хотя полной уверенности все же не было, и он отогнал непрошеные мысли прочь.

– Палатки консулов, – указал Чайка на два роскошных шатра, высившихся в двадцати метрах.

Ворвавшись внутрь, африканцы увидели лишь в спешке перевернутую мебель, статуи богов, роскошную золотую посуду и несколько свитков с латинским текстом, валявшихся на полу. Там же лежал разбитый винный кувшин, вокруг которого растеклась багровая лужа. Погрустневшему командиру разведчиков пришлось расстаться с надеждой захватить консула. Еще раз окинув все взглядом, Федор вышел наружу.

– Зато нам досталась походная казна, – похвастался Урбал, выходя из соседней палатки, – и какие-то бумаги консулов. Те, что они не успели уничтожить.

– Отлично, – отрешенно кивнул Федор, все еще пытаясь припомнить лицо римского опциона, не дававшее ему покоя.

Оставив у палаток десяток солдат, чтобы охранять добычу, Федор с прочими устремился из лагеря туда, где еще кипел бой.

Когда седьмая спейра, соединившись с другими спейрами двадцатой хилиархии, переправилась на противоположный берег, кровопролитный бой, казалось, был почти закончен. Прибывшие африканцы еще надежнее отсекли римлян от берега и лагеря. Зажатым со всех сторон, им предстояло либо капитулировать, либо умереть.

Но едва солдаты Федора поднялись на высокий берег, как послышались дикие крики, и римляне пошли в свою последнюю атаку. Решив, что пути назад нет, легионеры нанесли мощный удар в том месте, где кельтов было меньше всего. И к удивлению Федора, им удался этот маневр. Римляне прорубились вперед, сквозь строй кельтов, и стали отступать вдоль берега реки на восток. Туда, откуда пришли.

Эта часть войска еще не потеряла боевого духа и потому смогла долгое время отступать организованно, отражая атаки наседающей со всех сторон кавалерии.

– Жаль, слонов не пустили в дело, – расстроился Летис, наблюдая, как римские легионеры успешно отражают наскоки легкой конницы нумидийцев.

– Да бог с ними, со слонами! – отмахнулся Федор, стоя в последних шеренгах африканцев и не имея возможности без приказа Акрагара вступить в бой с римлянами. – Вот если бы захватить Семпрония или Сципиона! Какой подарок преподнесли бы Ганнибалу!

Римлян прорвалось много, почти целый легион, а может, даже больше. Но все же втрое больше их осталось лежать на поле битвы. Армия Семпрония была практически уничтожена. Римский консул, еще утром сам искавший встречи с Ганнибалом, ретировался, охраняемый остатками кавалерии, в то время как его пехота прикрывала это позорное бегство. В конце концов, финикийцы смогли рассеять солдат противника по окрестным горам, однако часть их все же смогла уйти в сторону ближайшей римской колонии. Так закончилась вторая встреча римлян с армией Карфагена у реки Треббии.

Глава вторая  На зимних квартирах

За два первых месяца, проведенных финикийцами на территории северной Италии, две армии римлян были разбиты. Одна почти полностью, другая лишилась всей кавалерии и стала лишь наполовину боеспособна. Одержав в декабре победу в битве при Треббии, Ганнибал тем не менее не двинул армию сразу на Рим.

Его солдаты уже полгода находились в непрерывном походе. Последний бросок через Альпы тоже оказался крайне тяжелым. Среди солдат началась цинга. Болели и лошади, не говоря уже о слонах, большей частью погибших в горах. Поэтому, обескровив армию Рима и обезопасив себя на некоторое время от нападений, Ганнибал решил дать передышку своим испанцам и африканцам, а также союзным кельтам, уже проявившим себя отличными воинами. Он отдал приказ обосноваться на зиму в долине реки По, которую к тому времени полностью контролировал, аннексировав у Рима.

На одном из холмов крутого берега был выстроен огромный лагерь для экспедиционного корпуса, где разместились все, кто прибыл с Ганнибалом из Испании. Неподалеку, чуть ниже по течению, инженерные части выстроили еще один лагерь для новой армии кельтов, навербованной вождем Карфагена из местных племен. Кроме того, многие местные кельты предпочитали жить в своих селениях, но обязались по первому же зову явиться в лагерь. Расположившись на зимовку, войско Ганнибала, восстанавливало свои силы и готовилось для нового наступления в глубь римских земель.

– Надоело мне сидеть на месте, – жаловался Летис своему командиру, когда они однажды холодным вечером сидели у костра в ожидании, пока добытый на недавней охоте кабан зажарится до полной готовности. – Хоть бы римляне быстрее осмелели. А то давай, сами в разведку сходим? Может, чего интересного разузнаем.

Федор, Летис, Урбал и еще двадцать пехотинцев из отряда разведчиков периодически совершали двухдневный обход русла одного из южных притоков реки По. Время от времени окрестные леса патрулировались также конницей нумидийцев, но чаще силами самих кельтов.

– Никто нас туда не пошлет, – отмахнулся Федор, – римляне далеко. А шпионов и без нас по стране рыскает немало. Не зря же мы так спокойно здесь живем уже третий месяц. Значит, Ганнибал владеет ситуацией.

Летис загрустил, глядя на огонь. Более спокойный Урбал не выказывал желания прямо сейчас идти в разведку. Ему хорошо жилось в лагере, где он мог подлечить разболевшееся с приходом зимней прохлады раненое плечо, а кроме того, иногда общаться с Юзефом и Федором на интересные темы.

За эту зиму все трое – Федор, Летис и Урбал – свели близкое знакомство со многими кельтами и даже охотились вместе с ними в горах. Дичи, летающей и прыгающей по скалам, а также водоплавающей, здесь водилось хоть отбавляй. Федор не раз пожалел, что не пришлось ему утащить из двадцать первого века хороший карабин вместо бинокля. Иногда, в перерывах между караулами в лагере, он даже ходил с кельтами на рыбалку. Правда, те больше предпочитали бить крупную рыбу из луков или копьями, а Федор все мечтал об удочке. Однажды он даже изготовил из тонкой бечевки и медного крючка нехитрую снасть, но поймать ничего не удалось. Зато, наблюдая за кельтами, скоро и сам научился бить лосося „в глаз“ дротиком. Увлекательное оказалось дело.

Заночевав однажды у новых друзей в хижине, Федор едва не нарвался на скандал. Одна из местных девиц, крупная и сильная, кровь с молоком, положила глаз на красавца Чайку. Даже несколько раз за время вечерней трапезы у костра, подавая еду, пыталась привлечь его внимание, делая недвусмысленные жесты и приглашая уединиться в лесу. И Федор едва не поддался на провокацию отдохнувшего организма, недвусмысленно отозвавшегося приятной истомой на приглашения девицы. Даже вечерняя прохлада, сгустившаяся среди сосен до легкого тумана, не стала бы помехой. Но, вспомнив о Юлии, едва сдержался. И правильно сделал. Поскольку девица оказалась замужней. И тут же получила хорошую затрещину, едва в хижину ввалился ее муж – волосатое чудовище с размалеванной рожей.

Намеки красотки бросились в глаза не одному Федору. И поскольку пришлый финикиец на честь жены не посягал, а также учитывая, что за ней и раньше водились такие грехи, кельт за топор хвататься не стал. Ограничился рукоприкладством к лицу своей половины в воспитательных целях. Уязвленная в лучших чувствах девица удалилась, залившись слезами. А Федор вздохнул, выпил с ее мужем местного пойла, похожего на разбавленное пиво, и хорошо закусил недавно пойманной и быстро закопченной рыбой, решив обойтись сегодня без секса. Хотя желание это в последнее время одолевало его все сильнее. И длительное воздержание никто из его товарищей, регулярно тискавших всех попадавшихся баб, не одобрял. Но Федор пресекал разговоры на эту тему, особо в подробности не вдаваясь.

К его удивлению, по возвращении в лагерь Баал-Хаммон подал знак, что услышал молитвы Чайки. К Федору в шатер явился гонец и сообщил, что его срочно вызывают к Ганнибалу, но этого не должен знать никто. Даже командир хилиархии. Удивившись, что военный вождь финикийцев развел такую секретность, но и обрадовавшись одновременно, Федор направился к главнокомандующему.

Сообщив охране свое имя, он был сразу пропущен внутрь. На этот раз у стола, на котором лежал развернутый свиток, сидели только сам Ганнибал и его брат Магон. Просторный шатер, обставленный мебелью и устланный коврами, освещало несколько золотых светильников на высоких ножках. Едва откинув полог, Федор замер, ему показалось, что он попал в зал шикарной виллы.

– Заходи, Чайкаа, – просто сказал ему Ганнибал и указал на крепкий стул с короткой спинкой и покатыми ножками, стоявший рядом со столом.

В последнее время Федор уже начал привыкать к тому, что Ганнибал со всеми, от высших офицеров до обычных солдат, общался достаточно легко. И командир седьмой спейры уже несколько раз видел его спящим в походе посреди лагеря. Часть информации о привычках вождя, полученной от солдат и штабного летописца Юзефа, подтверждалась. Ганнибал действительно оказался прост в обращении со своими подчиненными. Пожалуй, на взгляд Федора, даже слишком прост. Не задерживался ни с похвалой, ни с наказанием. От него одинаково легко можно было получить мешок с золотом и приказ об усекновении головы. Ганнибал Барка сам беззаветно служил Карфагену, и судьбы окружавших его людей волновали его лишь в рамках усиления влияния супердержавы.

– Я благодарю тебя за золото консулов, что передал мне Акрагар, – сказал финикиец. – Оно пойдет на войну с Римом. Однако часть его я велел передать тебе в награду. Она хранится в дорожной казне. Ты заслужил его.

– Благодарю, Ганнибал, – Федор слегка поклонился, придерживая ножны фалькаты и сел.

– Ты умеешь читать карты? – поинтересовался Ганнибал, кивнув в сторону развернутого на столе свитка.

– Умею, – ответил Федор, разглядывая расчерченный папирус. – Я же моряк.

– Вот здесь, – Ганнибал сразу перешел к делу, бросив короткий взгляд на своего брата, – находится лигурийский порт Генуя, не так давно захваченный Римом.

Услышав знакомое название, Федор едва не ляпнул, что бывал там, когда служил у римлян. Но сдержался и просто проследил за указательным пальцем вождя. Продвигаясь по карте, тот вскоре уткнулся в небольшую точку на побережье. Перед Федором лежала секретная карта римских земель, выполненная достаточно подробно. Федор без труда узнал западное побережье, Геную, а опустив взгляд пониже, разглядел Рим и Остию.

– Этот город интересует меня, поскольку скоро мне может понадобиться порт для того, чтобы наладить снабжение с Карфагеном, а он находится не так далеко от нашей долины, – пояснил Ганнибал. – Но римляне хорошо охраняют Геную, там стоит много кораблей, поэтому мы отложим ее захват. Пройдет время, и городские чиновники сами сдадут мне город.

Федор молча слушал, пока не понимая, к чему клонит этот хитроумный финикиец.

– Гораздо больше меня сейчас интересуют вот эти перевалы, севернее Генуи, – указательный палец отодвинулся в сторону от города, – по ним можно быстро пройти к морю.

Ганнибал оторвался от карты и посмотрел в глаза Федору.

– Я знаю, где находятся перевалы, но не знаю, что там происходит сейчас. Мне доносят, что этим путем иногда пользуются римляне. Ты – один из моих лучших разведчиков. Ты должен пробраться туда незаметно, разузнать самый быстрый путь через перевалы, проверить, какой из них проходим в это время года, и вернуться обратно. Армия будет стоять на месте еще месяц. Римляне не соберутся с силами до этого времени.

Глядя на карту, Федор сообразил, что он уже бывал на этих перевалах. Тогда, почти год назад, он шел с римскими морпехами из Генуи в верховья этой самой долины, где нынче зимовали солдаты Карфагена. Если Ганнибал не знал его прошлого, то он лишь чудом угадал человека, лучше которого справиться с таким заданием не мог никто.

– Шум поднимать нельзя, – предупредил Ганнибал, – поэтому ты уйдешь туда тихо, без своей спейры. Оставишь ее под командование помощника, которого выберешь сам. Можешь взять с собой несколько человек.

– Я хотел бы взять всех своих разведчиков, – осторожно сказал Федор. – Дело может всяко повернуться. После битвы при Треббии у меня осталось всего семнадцать бойцов, а новых я не набирал. Решил пока повременить.

Ганнибал думал недолго.

– Ну что ж, бери всех, – разрешил он, – но помни: о твоем задании не будет знать никто, кроме меня и моего брата.

– А как мне объяснить свой уход Акрагару и Атарбалу? – спросил Федор, будучи уверенным, что у вождя уже имеется ответ.

– Завтра они получат приказ, что ты отправлен в разведку на восток, в дельту реки По, на границу с Умбрией, – спокойно заявил великий карфагенянин и добавил, слегка понизив голос: – До определенного момента об этом не должен знать даже Атарбал. В лагере и вокруг него есть римские шпионы. Они должны думать, что ты ушел именно туда, на восток. Поэтому, когда будешь покидать лагерь, туда ты сначала и направишься, а потом, сделав дневной переход, уйдешь в лес и повернешь на запад.

– Я понял, – слегка кивнул Федор.

– Ты уже готов командовать хилиархией, – вдруг прямо сказал Ганнибал. – Но у меня нет свободных частей. Все командиры в строю, и они достойны своих мест.

– Я доволен своим положением, – ответил Федор с поклоном. – Твое доверие мне дороже, Ганнибал.

– Что ж, – ухмыльнулся финикиец, посмотрев на брата, – ступай. Принеси мне свежие вести о перевалах севернее Генуи. А потом мы поговорим о твоей карьере.

Когда Федор собрался уходить, Ганнибал протянул ему свиток с изображенной на нем копией карты северной Италии и распорядился:

– Когда разведаешь все проходимые перевалы, нанесешь их на карту. Но она не должна попасть в руки римлян.

– Я все выполню, – ответил морпех, пряча свиток под плащом.

– Поторопись, Чайкаа, – сказал напоследок Ганнибал. – Если ты не вернешься к исходу месяца, мы уйдем без тебя.

– Я вернусь вовремя, – уверил его Федор и покинул шатер главнокомандующего.

Когда он миновал охрану и отдалился от шатра Ганнибала на двадцать шагов, то заметил чуть в стороне слугу, расседлывавшего лошадь. Этот слуга проводил его долгим взглядом, а когда Федор внезапно обернулся, опустил глаза к земле. Командир седьмой спейры вспомнил разговоры о шпионах, сплюнул и направился к горевшим невдалеке кострам.

На следующее утро Акрагар вызвал его к себе и зачитал приказ о том, что Федору с его разведчиками необходимо немедленно покинуть зимний лагерь и отправиться на границу Умбрии для выяснения позиций римской армии. Сообщив это, Акрагар не смог сдержать скользнувшей по его хитрому лицу улыбки. Она была мимолетной, но не укрылась от Федора. Командир седьмой спейры уже давно ощущал, что после смерти Магны командир полка перенес всю свою неприязнь на него. А периодическое общение недавнего простого пехотинца с самим главнокомандующим испанской армией вызывало у Акрагара профессиональную ревность.

Он был хорошим военным из знатного и богатого рода, но уж очень прямолинейным. И, кроме того, солдаты поговаривали, что Акрагар находился в дружеских отношениях с семейством Ганнона. Того самого сенатора, что много лет назад прославился своими победами над нумидийцами и мавританцами в Африке. Ганнон являлся сторонником новых завоеваний Карфагена на материке, а не за морем, и потому издавна косо смотрел на семейство Барка. Он строил козни еще против отца Ганнибала Гамилькара, а после его смерти с трудом выносил триумф молодого вождя, боготворимого армией не меньше его отца.

Его собственные военные успехи в молодости быстро сменились ошибками и поражениями. Чего стоил бунт наемников, вспыхнувший из-за неумелых действий и жадности Ганнона, решившего задержать жалованье солдатам. Это был тот самый бунт, который как-то поминал в разговоре Летис. Мятежники даже осадили Карфаген и едва не взяли его. К счастью, вовремя вмешался Гамилькар, „злой гений“ сенатора, возглавивший вместо него верную часть армии, разбивший наемников и с тех пор ставший признанным военным вождем Карфагена.

Ганнон отошел от управления армией, но не сошел со сцены. Он был богат, имел обширные сельскохозяйственные угодья и вес в сенате. Он затаил в завистливом сердце злобу к семье Барка и не упускал малейшей возможности отомстить.

Заседая в сенате, Ганнон, как мог, мешал молодому Ганнибалу реализовывать его планы относительно Рима, часто из-за собственной ненависти забывая, что разгром Рима вернет Карфагену власть надо всем западным бассейном Обитаемого моря и принесет несметные богатства. В сенате Ганнон возглавлял партию аграриев, уверенных, что идеи Ганнибала о войне за морем – опасная блажь, кроме всего прочего, дорого стоившая. И, когда он выступал в сенате, часто замалчивал то, что, отправляясь на завоевание Испании сразу после потери Сицилии, отец молодого вождя Гамилькар Барка снарядил армию на собственные деньги, не взяв ни одной золотой монеты из казны республики.

Часть этой истории рассказал Федору его друг Урбал, а кое-что случайно поведал Юзеф. Но Федор ничего не пропускал мимо ушей и не забывал услышанного, откладывая его в дальние закоулки своей памяти до лучших времен.

– Я выступаю немедленно, – отрапортовал Федор, сделав вид, что впервые слышит этот приказ от Акрагара. – На время выполнения задания я хотел бы оставить спейру под командой Маго. Это толковый солдат.

– Не возражаю, – кивнул Акрагар.

Выбрав временного преемника, он направился к своим солдатам. Сначала разыскал самого Маго, крепкого сообразительного парня из ливийцев, пополнивших спейру еще в Испании, и сообщил ему о назначении. Потом построил спейру и официально передал командование Маго, тут же распустив подразделение до момента своего ухода и приказав задержаться лишь разведчикам.

Оставшихся он ознакомил с приказом выдвигаться на восток и велел всем кроме оружия захватить горное снаряжение – „кошки“, веревки с крюками и прочее, уложив их в специальные мешки, так, чтобы никто не видел. Удивленные солдаты – знавшие, что на востоке находится дельта реки, а высокие горы постепенно сходят на нет – тем не менее все выполнили в указанный срок. Приказ есть приказ. И после обеда семнадцать разведчиков при оружии, сменив также греческие шлемы на кожаные иберийские, уже маршировали к выходу из лагеря. У самых ворот Федору на глаза снова попался тот слуга, что возился вчера с лошадьми недалеко от шатра Ганнибала. Отвернувшись, командир разведчиков прошел мимо.

Вообще Федор, несмотря на то, что жил здесь уже долго, иногда удивлялся нравам этого времени. В военном лагере, выстроенном на вчерашней вражеской территории, помимо самих солдат Карфагена толкалось великое множество торговцев со своими товарами, поставлявших еду фуражиров и просто пришлых кельтов с оружием, желавших наняться в армию. Федор и в спокойной обстановке до сих пор с трудом отличал кельтов из одного племени от кельтов из другого. А в лагерной толчее и подавно было бы невозможно отличить кельта, находящегося на службе, от потенциального рекрута. Общей формы, как у римских легионеров, у них не существовало. Внешний порядок наблюдался только в испанских и африканских частях. Поэтому, при желании, сюда мог проникнуть римский шпион под видом любого из этих сословий. В воротах лагеря их, конечно, досматривали, но это не могло стать серьезной помехой для настоящих шпионов.

До самого вечера разведчики шагали по выходившей из лагеря дороге, вдоль берега реки на восток. Правда, Федор не сильно торопился. За это время их обогнало два нумидийских разъезда, проскакавших в том же направлении, и несколько повозок с торговцами, распродавшими свой товар. Навстречу также попалось множество повозок, не считая конных и пеших кельтов. Движение вокруг лагеря Ганнибала отличалось оживлением, словно вокруг и не было никакой войны. Впрочем, и для Федора, и для кельтов, и тем более для римлян, война уже давно являлась перманентным состоянием.

– Далеко идем, командир? – спросил его Летис, когда солнце стало опускаться за горизонт.

Выходя из лагеря, Федор не сказал ни слова об истинной цели похода ни солдатам, ни даже своим друзьям.

– Далеко, – отмахнулся Федор, рассматривая лесные склоны реки, вдоль которой они шли весь день. – Но сегодня мы, считай, пришли. Надо искать место под ночлег.

– А чего искать? – удивился Летис. – Вот здесь на берегу и заночуем. Дорога-то еще не закончилась, еще завтра по ней идти.

– Нет, Летис, – озадачил его командир разведчиков, – эта дорога для нас закончилась. До темноты мы должны перебраться через реку незамеченными и успеть найти укромное место для стоянки.

– Да зачем нам в воду лезть? – удивился здоровяк. – Чем тебе здесь не нравится?

– Скоро все узнаешь, – отрезал Федор. – А пока выставь пару человек на дороге, а остальным – искать брод.

Часа через два они уже сушили одежду у костра в гуще леса на южном берегу. Никто не проезжал по дороге, когда они, спустившись с нее, вошли в реку и оказались на другой стороне. Никаких троп рядом не пролегало, и это Федора только радовало. Солдаты выстроили пару шалашей из веток и готовили ужин из прихваченного в дорогу вяленого мяса с бобами в специальном котелке.

Еды из походных „сублиматов“, по расчетам Федора, должно было хватить в лучшем случае на пару недель. Палаток с собой они не взяли, зачем таскать лишнюю тяжесть, не годились они для быстрых переходов. Спасались от ночной прохлады шерстяными плащами да костром.

– Куда идем-то, Федор? – стал его подначивать Летис, когда друзья устроились под деревом в нескольких метрах от огня, ожидая почти поспевший ужин. – Расскажи, не темни.

– И зачем нам столько горного снаряжения в этих лесах? – добавил Урбал, ухмыльнувшись.

– Вы правы, – не стал дальше уходить от разговора Федор. – Мы идем не на юг.

– А куда? – не отставал Летис, между тем подставляя свою глиняную плошку солдату-кашевару, куда тот и плеснул горячей похлебки.

– Завтра утром мы повернем в обратном направлении и будем пробираться по лесам вдоль реки на запад, – ответил Федор.

– И надолго? – спросил Урбал.

– Надолго, – ответил Федор. – Уйдет не одна неделя. А может, и не две.

– А что там искать на западе? – удивился Летис. – Да и разве там есть горы?

– Есть, – Федор достал из-за пазухи карту, замотанную в специальную кожу, чтобы не промокла, и показал ее друзьям. – Нам вот сюда, до перевалов севернее Генуи.

– Нам дали секретное задание? – выдавил заинтригованный Урбал, соображавший куда быстрее медлительного Летиса.

– Да, – кивнул Федор. – Мы должны по римским тылам пробраться до перевалов и узнать, через какой из них лучше направить армию до побережья. Все, что найдем, пометим на этой карте.

– Интересно, – подмигнул Урбал своему другу, – кто тебе дал такое задание?

– Кто надо, тот и дал, – огрызнулся Федор. – О карте пока будете знать только вы двое. Если со мной что случится, то один из вас доставит ее обратно в лагерь. Ну а если и с вами что произойдет, тогда отдадите ее тому солдату, который останется жив.

– Веселое будет задание, – хмыкнул Урбал, принимаясь за еду.

– А по мне так в самый раз, – обрадовался Летис. – Все веселее, чем в лагере торчать. Надоело. А тут вокруг одни римляне, вот повеселимся.

– Ну да, – передразнил его Урбал, осторожно проглатывая горячую пищу. – Повеселимся.

Доев свою похлебку, Федор закончил рассказ.

– Завтра к вечеру начнутся уже пограничные места, где можно нарваться на римлян. Пока сможем, пойдем вдали от дорог, по пути много ущелий и лесов. Но кое-где придется выходить в обжитые места, а там работать под местных жителей. Надо бы легенду придумать и одежду раздобыть.

– Хороши местные жители, – произнес Урбал, подумав. – Семнадцать человек с мечами и щитами. С виду на римлян не похожи, да еще и языка никто не знает. Нас быстро поймают.

– Я знаю латынь, – сказал Федор. – Если попадутся римляне, сможем потолковать. Проблема только в том, что, кроме них, можем нарваться и на местных, лигурийцев, а те вообще разговаривают по-своему.

– А откуда ты знаешь латынь? – удивился Летис.

– Выучил, когда плавал на корабле, – соврал Федор не очень убедительно. – Еще до войны. Давно было.

– Ладно, – ответил Урбал, не ставший заострять щекотливый вопрос, – как-нибудь разберемся. Главное не попасть в лапы к римским солдатам.

– Поставьте дозор и ложитесь спать, – приказал Федор, вставая и направляясь к шалашу. – Завтра начнем марш-бросок. Время пошло.

Глава третья  По тылам

На следующее утро все семнадцать разведчиков быстро собрали свои нехитрые пожитки, закинули за спину щиты, несколько мешков с походным скарбом и снаряжением и быстрым шагом направились вдоль реки обратно вверх по течению. О том, что именно является конечным пунктом их вылазки, Федор солдатам не сказал, мало ли что их ждет в пути. Как командир он решил свести риск к минимуму. Идем себе вперед и идем. Зато, если кто из них попадется в плен к римлянам, то даже под пытками ничего не скажет, потому что не знает. Выдержит ли он сам пытку, если схватят его, Федор тоже не знал. Старался просто об этом не думать.

С рассветом над рекой поднялся туман. Пришлось передвигаться на приличном расстоянии от берега, поскольку рядом с водой сквозь плотную серую пелену разобрать что-либо не представлялось возможным. Маршрут Федор помнил в общих чертах. Конечно, у него была карта. Но этот чертеж показывал лишь основное направление, пока совпадавшее с движением вдоль реки. Любой попадавшийся лагерь требовалось обойти по кругу, чтобы не повстречать даже своих, а это означало удаление от единственного ориентира. К тому же дальше начинались неизвестные холмистые места, где вполне могли обитать местные жители. И не только кельты. Большая Фламиниева дорога, проложенная из Рима к побережью Адриатики, осталась у них за спиной. На том самом юге, куда они не дошли и где пока правили римляне. А в этих местах хороших дорог почти не встречалось, а мощеных и вовсе не было, лишь тропы разной ширины.

Раздумывая, как лучше добраться до перевалов, Федор вспоминал те времена, когда служил морпехом Тарента. Тогда они приплыли на корабле в Геную и, выгрузив снаряжение, двинулись с обозом в долину реки По через горы. Как казалось Федору, через те самые перевалы, к которым он стремился сейчас с другой стороны. За время того „римского“ похода он довольно хорошо усвоил, что вдоль побережья и дальше шла отличная мощеная дорога, но вот вокруг самой Генуи и особенно на перевалах, хорошими дорогами и не пахло. Впрочем, это пока было даже на руку.

Федор решил по возможности наносить на карту самые примечательные ориентиры и длительность пути, чтобы потом командиры финикийцев в дороге чувствовали себя уверенно.

– Эх, нам бы проводника, – раздумывал вслух Чайка, когда они обошли очередной лагерь и, пройдя еще полдня вдоль реки с то и дело попадавшимися на ней лодками кельтов, снова свернули в лес, оставив позади несколько кельтских деревень.

– А может, возьмем кого из местных, – Летис кивнул в сторону деревень.

– Может, и возьмем, – задумчиво проговорил Федор, разглядывая в наступавших сумерках поляну у ручья, где они собирались становиться на второй ночлег, – но не сегодня. Пока еще с направлением мне все понятно. Сами разберемся.

На следующее утро он решил, что пора менять курс. Русло реки все сужалось, местность становилась все выше, а им, судя по карте, нужно было резко поворачивать на юго-запад. В сторону моря. Приметив один из притоков, Федор некоторое время вел свой отряд вдоль него, а затем обогнул встречную деревеньку и снова углубился в лес. Все бойцы относились к этому походу, как к очередному приключению. Все считались добровольцами, силком Федор никого в разведчики не тянул. Поэтому в его подразделении подобрались сплошь лихие парни, воевавшие не только ради денег, как все наемники, но и за интерес. Для них не существовало большего удовольствия, чем сотворить римлянам какую-нибудь серьезную каверзу. А то, что им предстоит нечто подобное, они и сами догадывались, хотя командир и не посвящал их пока в детали.

– Запоминайте дорогу, – говорил им Федор на привале, – мы идем далеко. Всякое может случиться, так что, возможно, кому-то из вас придется добираться до лагеря самостоятельно.

Бойцы молча переглянулись, а потом принялись вертеть головами, осматривая окрестные холмы. Один из них встал и сделал на приметном дереве зарубку.

– Молодец, – похвалил его Федор, – настоящий охотник.

На третий день местность сильно изменилась. Путь пошел вниз, лес стал редеть и все больше спускаться в долины. Появились проплешины и даже небольшие луга на склонах, а вершины прорезавшихся невысоких хребтов попадались кое-где абсолютно лысые. К счастью, обжитых мест было по-прежнему немного. Заблаговременно примечая селения, карфагеняне обходили их, но теперь им часто приходилось двигаться в сумерках, чтобы их не заметили. Долго так продолжаться не могло. И на шестой день, к полудню, они вышли на широкую проселочную дорогу, поросшую с обеих сторон лишь редкими кустами. По всему чувствовалось, что впереди обжитая долина – на холме виднелось несколько крестьянских домов – обходить которую стороной представлялось довольно трудным и долгим.

– Все остаются здесь, в ложбинке, – приказал Федор, – а я с Летисом и еще двумя бойцами схожу в деревню, осмотрюсь. Урбал, остаешься за старшего.

Сбросив щиты, четверо карфагенян, пригнувшись, устремились по оврагу вверх, а затем вдоль кустов подкрались поближе к деревне. На окраине паслось стадо овец, разомлевший под солнцем пастух дремал на пригорке. К счастью, собак при отаре разведчики не заметили и смогли пробраться незамеченными к изгороди большого дома, стоявшего на единственной улице селения, у самой дороги. Кроме него, в деревне стояло еще пять ветхих домов, разбросанных далеко друг от друга и окруженных распаханными огородами, по краям которых виднелись изгороди из прутьев, во многих местах развалившиеся на части. Вдоль дороги и по всей деревне, вперемежку с деревьями, росло много высоких кустов, что помогло лазутчикам оставаться до поры до времени незамеченными.

– Небогато живут, – сделал вывод Федор, спрятавшись за деревом и рассматривая пустынную и пыльную улицу, – да и с населением здесь туговато. Человек десять, от силы, наберется.

На случай, если придется переодеваться и „работать“ под римлянина, предусмотрительный Федор прихватил с собой часть римских денег, из тех, что Ганнибал пожертвовал ему после победы при Треббии. К счастью, среди них нашлись не только золотые монеты, но и медные ассы[129], которыми легионерам выплачивали зарплату – вряд ли с крестьянами стоило расплачиваться золотом. Глядя на царившую вокруг бедность, Федор прикинул, что на одну золотую монету мог бы скупить все дома в этой деревне.

Тем большим оказалось его удивление, когда он заметил породистую лошадь с раззолоченным седлом, привязанную у входа в большой дом. Присмотревшись, Федор решил, что это деревенский трактир, а лошадь принадлежит кому-то из приезжих. У местных крестьян на такое седло за всю жизнь денег не наберется, не то что на лошадь.

– Наверное, там внутри заезжий римский всадник, – поделился Чайка догадкой с Летисом. – Может, даже посыльный с донесением.

– Так давай, зайдем в гости, – предложил Летис, – спеленаем его и вытрясем все секреты. Если это трактир[130], так заодно и выпьем, а может, и поедим. У меня давно в желудке урчит от этой похлебки.

– Подожди, – укорил его Федор, – может быть, он там не один.

– Ну и что? – удивился Летис. – Даже если их там десяток, мы справимся. Я один за кусок мяса сейчас готов порвать в клочья дюжину римлян.

Но в этот момент спор разрешился сам собой. Дверь со скрипом растворилась, и на пороге возник невысокий римский всадник в дорогой кирасе. В руках он держал шлем с красным гребнем из перьев. Вслед ему неслись женские крики и мужская ругань на латыни.

– Оставляю ее вам! – крикнул всадник, отвязав лошадь и забираясь в седло. – Мне не нужна эта деревенская курочка. Она под стать таким грубиянам, как вы. Когда закончите с ней развлекаться, вернетесь в лагерь. А я должен быть в Генуе до наступления темноты.

С этими словами офицер дернул поводья и поскакал по дороге в сторону, противоположную той, откуда пришли финикийцы.

– Отлично! Значит, эта дорога ведет в Геную, – заметил вслух Федор. – Мы не сбились с пути.

Но его отвлекли новый женский крик и отборная брань. Кричала девушка, а ругались явно римские солдаты, скорее всего, решившие пустить ее по кругу, не спрашивая на то ее желания. Проститутка, которыми полнились бордели в римских городах и крупных селениях, не стала бы так орать. Это больше смахивало на изнасилование.

– За мной, – решился Федор. Выхватив фалькату из ножен, он перемахнул изгородь и быстро преодолел несколько метров дороги, отделявших его от распахнутой двери в трактир.

Ворвавшись внутрь, он увидел то, что и ожидал. В полутемном помещении стояли несколько грубо сработанных столов и табуреток. В углу виднелась низкая стойка, за которой на полках располагались бутылки и кувшины с вином. А прямо посередине, на столе с остатками еды, четверо римских легионеров насиловали молодую крестьянку, показавшуюся Федору девчонкой лет пятнадцати. Разорвав на ней платье, двое держали ее за руки, третий – за шею, чтобы не царапалась и не кусалась. А четвертый, стянув с девчонки и с себя исподнее, вовсю шевелил бедрами.

В тот момент, когда Федор ворвался в трактир с фалькатой в руке, к римлянам подбежал тщедушный старик в застиранном хитоне, видно, местный кабатчик, и схватился за край кожаного панциря насильника с криком:

– Отпусти мою дочь!

– Пошел вон! – огрызнулся бородатый легионер, не отрываясь от процесса. – А то я потом займусь твоей женой…

Но старик не отставал, продолжая кричать, и тогда легионер, взмахнув рукой, наотмашь ударил его по лицу. Старик отлетел, споткнулся о стул и с грохотом упал под стойку. Римляне громко засмеялись.

Впрочем, тут в глазах тех, кто держал девчонку, проступило удивление. Они заметили Федора и еще трех солдат с оружием в руках за его спиной, появившихся на пороге трактира, словно ниоткуда. Доспехи на солдатах не оставляли сомнений в том, что это не их сослуживцы, зашедшие пропустить по стаканчику. Но эффект неожиданности еще не прошел, и они молча пялились на Федора и его спутников.

– Эй ты, ублюдок! – произнес Федор на латыни, обращаясь к насильнику и стараясь оставаться спокойным, хотя желваки уже заиграли на его скулах. – Тебе же ясно сказали, отпусти девчонку.

Услышав за спиной грозный голос, легионер от удивления перестал вилять бедрами и обернулся. Соображал он быстрее, чем те, что держали девушку. Но у него был существенный недостаток – отсутствие штанов. Впрочем, это его не смутило. Выпростав наружу свое достоинство, он потянулся за лежавшим на соседнем столе мечом. Остальные трое сделали то же самое. Почувствовав свободу, несчастная девушка с криком вырвалась из волосатых рук и, залившись слезами, подскочила к отцу, что лежал на полу без движения.

Федор дал ей убежать, а легионеру-насильнику дотянуться до меча. Оружие остальных лежало дальше. Когда они бросились к ножнам, им наперерез устремились бугай Летис и два других бойца.

– Летис, не повреди доспехи, они нам еще пригодятся! – крикнул Федор перед тем, как здоровяк набросился на ближайшего римского легионера и резким выпадом проткнул ему горло.

Сам Федор, взмахнув фалькатой, нанес удар в голову полуобнаженному римлянину. Но тот оказался неожиданно проворным и ловким. Он пригнулся, отступил, а потом сам бросился на Чайку, сделав обманное движение телом. Но промахнулся. Командир разведчиков выбил у него из рук меч и нанес мощный удар коленом в голову пригнувшегося солдата. Голозадый римлянин упал навзничь на тот же стол, где только что насиловал дочь трактирщика. Из его сломанного носа струилась кровь. От удара на какое-то время он перестал соображать.

Тем временем Летис и остальные карфагеняне быстро расправились с безоружными римлянами. По просьбе Федора они берегли доспехи, поэтому всем троим перерезали горло, словно свиньям. Четвертый был оглушен, но еще жив.

– Кто ты? – спросил Федор, когда тот пришел в себя и замычал от боли.

– Я Авл Бородатый, – прохрипел римлянин, сплевывая кровь и пытаясь приподняться, – передний центурион десятой манипулы пятого легиона из армии Сципиона. А ты кто?

– А я Федор Чайкаа, командир седьмой спейры африканской пехоты армии Ганнибала, – ответил Федор.

– Вы карфагеняне?! – изумление центуриона выплеснулось через край. – Откуда вы здесь?! Ведь ваша армия далеко.

– Я спешил, – ответил Федор, – я знал, что за таким ублюдком, как ты, Авл, надо приглядывать.

– Какое тебе дело до бабы? – вновь осмелел Авл, бросив беглый взгляд по сторонам. – Она моя. Я за нее заплатил.

– Он врет! – закричала в ярости девушка, державшая голову отца, еще находившегося в беспамятстве. – Они ограбили нас. А потом этот захотел взять и меня с собой в лагерь, но я сопротивлялась.

– Все ясно, – закончил допрос Федор. – Ты захотел сделать из нее проститутку. Потешиться, а потом продать в бордель. Ты не центурион, Авл, ты – дерьмо. Мне попадались римские солдаты, при убийстве которых я испытывал гордость, потому что побеждал таких врагов. А тебя я убью с омерзением.

– Хватит болтать! – Авл вскочил на ноги. – Карфагенский ублюдок!

Решив, что он и так слишком долго говорил, Федор снова ударил римлянина. На сей раз рукоятью фалькаты в зубы, вернув его на место. А затем в ярости рубанул с плеча тяжелым клинком, лишив центуриона-насильника его мужского достоинства на глазах рыдающей девушки. Отсеченный детородный орган упал на грязный пол, а кабак огласился душераздирающим воплем. Римлянин дернулся, вскочил, пробежал несколько шагов, но тут же упал и скоро затих в луже крови.

– Собаке собачья смерть, – как-то отстраненно заметил Федор.

В этот момент из угла послышался стон. Старик пришел в себя и открыл глаза, со страхом взглянув на склонившегося над ним Чайку.

– Кто вы? – наконец проговорил старик на латыни, но бывший морпех Тарента уже давно научился отличать настоящий римский выговор от других наречий. Латынь являлась для старика таким же чужим наречием, как и для Федора.

– Мы солдаты Карфагена, отец, – не стал обманывать старика командир разведчиков. – Но мы пришли не для того, чтобы тебя убить.

Федор помолчал, изучая морщинистое лицо старика.

– Ведь ты не римлянин, – добавил он, закончив свои наблюдения.

– Я лигуриец, – прохрипел старик, медленно поднимаясь и потирая ушибленную голову с запекшейся на виске кровью. – Моя родина Генуя. Мой отец был мелким торговцем, держал лавку на берегу и ходил по морю в соседние города за товарами. Я унаследовал его дело. Но Геную несколько лет назад захватили солдаты Рима, и им теперь принадлежит все. А я перебрался в деревню, думал, здесь будет спокойнее. У меня ведь жена и дочь.

Посмотрев на растерзанную одежду дочери, он заплакал. А дочь, прикрывшись руками, словно только сейчас заметила, что на ней почти нет одежды, вскрикнув, убежала через заднюю дверь.

– Нам нужна твоя помощь, – прямо сказал Федор, оглянувшись на стоявших за спиной солдат.

– Вы спасли мою дочь, – медленно ответил старик. – И хотя я боюсь Ганнибала не меньше, чем римлян, я ваш должник.

– Не бойся, отец, – успокоил его Федор. – Если на этой земле воцарится власть Карфагена, это будет лучше, чем та власть, при которой ты живешь сейчас. В Карфагене уважают купцов и не насилуют их дочерей.

Старик осторожно поднял голову и, посмотрев в глаза Федору, произнес:

– Теперь мне все равно. Я ненавижу римлян. Чего вы хотите от меня?

– Скажи мне, – начал Федор, увидев, что старик немного пришел в себя, – есть ли здесь поблизости еще римские солдаты?

Прежде чем ответить, старик устало опустился на скамью у стола и налил себе вина из полуразбитого кувшина в чашу. При этом он долго не мог оторвать остекленевшего взгляда от мертвых римлян, плававших в лужах собственной крови. Два бойца из отряда Федора уже сняли с них целехонькие панцири и сложили на дальний стол. Доспехи удалось снять, почти не запачкав, хотя кое-где на них высыхали пятна крови. Сейчас финикийцы занимались тем, что раскладывали ножны с мечами и кинжалами, а также поднимали с пола разбросанные по углам шлемы легионеров. Похоже, те слишком торопились получить свою часть наслаждения от дочери деревенского трактирщика.

– Вы можете взять все, что хотите, – сказал старик, указав на стойку.

– Можешь выпить, – перевел Федор стоявшему рядом Летису, кивнув на кувшины с вином. И предвосхищая его вопрос, добавил: – О еде поговорим чуть позже, когда я расспрошу старика.

Не очень довольный таким ответом, Летис все же подошел к полкам, взял ближайший кувшин и стал пить из него взахлеб, даже не потрудившись найти чашу.

– В одном дне пути стоит римский легион, – ответил наконец старик, – но оттуда есть прямая дорога на Геную, поэтому они редко бывают в нашей деревне, и я почти ничего на них не зарабатываю. Вот сегодня явились эти четверо, а потом богатый римлянин на коне, он очень спешил. Это были мои первые посетители за неделю.

Видимо, израсходовав много сил на эти слова, старик снова заплакал. Федор подлил ему вина. Он ощущал себя не самым лучшим образом, но выбирать не приходилось. В любой момент сюда мог заявиться конный или пеший отряд римлян.

– А ближе, отец, ближе кто-нибудь еще есть? – переспросил Федор.

– Нет, – старик отрицательно замотал головой. – Ближе никого из римлян нет.

– А здесь, в вашей деревне?

– У нас только крестьяне да пастухи, – отмахнулся старик, – римские солдаты иногда вставали у меня на постой, но это случалось очень давно. Когда через эти места шла отступавшая армия консула. Тогда они забрали всю еду, но расплатились за нее.

– Что он говорит? – вмешался заинтригованный Летис. – Здесь есть еще римляне? Может, нам пора уже убираться отсюда?

– Говорит, что в деревне нет, – перевел Федор, – но в одном дне пути стоит целый легион.

– Это далеко, – обрадовался Летис. – Может, тогда заночуем здесь? Поедим, отоспимся.

– Нет, – отрезал Федор. – Не так уж это далеко. Отправь одного солдата за Урбалом и остальными, пусть приведет их сюда. Мы можем здесь немного отдохнуть и поесть, но все равно надо убираться отсюда до наступления темноты.

– А жаль, – огорчился здоровяк. – Я бы здесь задержался. Когда еще можно будет посидеть в трактире, пусть и таком захудалом.

Но, оглянувшись по сторонам, он заметил:

– Впрочем, ты прав. Здесь слишком много дохлых римлян. Аппетита не будет.

Летис подозвал одного из солдат, разбиравших трофейную амуницию, и приказал сходить за остальными разведчиками.

– Только веди их осторожно, там же, где мы шли, – напутствовал его Летис. – Не светитесь на дороге. Римлян здесь пока нет, но за всеми крестьянами не уследишь. Может, кто решит донести.

Однако все прошло нормально. Карфагеняне провели в деревне почти час, отдохнули и даже немного перекусили. Трупы римлян по приказу Федора солдаты унесли в поле и там закопали. В самой таверне жена кабатчика, потрясенная происшедшим, навела порядок, смыв с пола кровь. За это время старик рассказал, что проходящая через деревню дорога ведет прямиком к лагерю римского легиона, но незадолго до него есть развилка. С нее начинается другая дорога, ведущая к перевалам. Там почти нет селений, и потому ею редко пользуются. А к развилке можно добраться еще до темноты.

– Дальше пойдем так, – решил Федор, переодевшийся в доспехи бородатого центуриона, – я, Летис и те двое, что сопровождали нас утром, отправимся прямо по дороге, переодевшись римлянами.

– Какой из Летиса римлянин? – не удержался Урбал, разглядывая мощную фигуру друга. – Да на него и ни один панцирь из римских не налезет. Давай, лучше я пойду.

– Нет, – отрезал Чайка, – Летис справится. А ты будешь командовать оставшимся отрядом.

– Я пойду с вами, – вдруг заявил старик, словно поняв, о чем говорят карфагеняне. – Мне здесь больше оставаться нельзя. Ни мне, ни моей семье. Если римляне узнают, что у меня в таверне убили четверых солдат, то нам конец.

– Я бы мог рассказать, как добраться до лагеря Ганнибала, – произнес Федор, – чтобы вы смогли найти там убежище. Но это очень далеко. Ты не дойдешь.

– Ничего, – упавшим голосом ответил старик. – Вы ведь идете в сторону Генуи? Мы отправимся с вами до развилки дорог, а там спрячемся в горах. В одном из горных селений у меня есть родня. Какое-то время поживем там, пока не решим, как быть дальше.

– Ты знаешь дорогу к перевалам? – поинтересовался Федор.

– Да, – ответил старик. – Я ездил через них несколько раз.

– Хорошо, отец, – кивнул Федор. – У тебя есть телега?

– Есть, – ответил он, мелко закивав головой. – У меня есть телега, эта таверна и еще стадо овец. Это все мое имущество. Можете забрать его себе.

– Мы не будем его забирать, – снова возразил Федор, – но, пожалуй, используем. Кто пасет твое стадо?

– Сосед-пастух, которого я нанимаю. А когда денег нет, я сам, жена или дочка.

Вспомнив о дочери, старик снова тихо заплакал. А Федор повернулся к сидевшему рядом Урбалу.

– Мы пойдем по дороге рядом с телегой, на которой поедет семья старика. Так безопаснее, меньше внимания привлечем. Три наших солдата переоденутся крестьянами и погонят стадо вдоль дороги. А ты, Урбал, с оставшимися будешь двигаться следом, по холмам и оврагам, понесешь оружие с одеждой. В телеге все это везти нельзя. Мы возьмем оружие римлян. Если старик верно оценил расстояние и нам не попадется по пути отряд легионеров, мы доберемся до развилки дорог еще до наступления темноты. Оттуда начинается подъем в горы.

– А если нарвемся на римлян? – поинтересовался финикиец.

– Попробую с ними договориться, – ответил Федор. – А если не выйдет, то ты либо спасешь нас, либо успеешь уйти.

– К чему эти сложности? – удивился Урбал. – Пошли все вместе.

– Хочу проверить, сойду ли я за римлянина при встрече с легионерами, – ухмыльнулся Федор. – В дальнейшем может пригодиться. Да и холмы кругом почти без леса, большой отряд будет заметен. Поэтому на день разделимся. А заодно надо проводить старика с семьей до безопасного места. Он, похоже, хочет идти туда же, куда и мы. Заодно послужит проводником.

Летис и еще двое финикийцев переоделись в римские доспехи. Три солдата облачились в найденные стариком рубища, став похожими на местных крестьян. Хотя, при ближайшем рассмотрении, повадки воинов выпирали наружу. Взяв с собой еды на весь отряд, старик запряг в телегу единственную изможденную лошадь, посадил в нее пребывавшую в отчаянии дочь и жену, пытавшуюся ее успокоить, и выехал со двора. Федор и „римляне“ направились вслед за телегой по дороге. „Крестьяне“ еще раньше отогнали стадо овец за крайние дома и теперь ожидали вместе с ним на небольшом поле, что раскинулось меж холмами.

Полдня они отшагали по дороге вполне спокойно, если не считать постоянных жалоб Летиса на узкий панцирь, сдавливавший его могучую грудь и стеснявший движения.

– И чего эти римляне такие низкорослые? – бурчал себе под нос здоровяк, вышагивая за телегой.

– Извини, друг, – пытался оправдаться Федор, придерживая висевший на ремне щит-скутум, – выбирать не приходилось. Если бы выпал случай, то мы подобрали бы тебе доспех пошире.

Но Летиса это слабо утешало. Федору между тем доспех убитого бородача пришелся впору. Да и опыт ношения римских панцирей у него не пропал. Не привыкать. Хотя фальката нравилась ему больше, чем короткий и широкий меч, висевший сейчас на поясе.

Когда солнце уже начало садиться за белесые холмы, Федор заметил впереди разъезд конных римлян. Десять человек во главе с декурионом. Они направлялись в сторону деревни и скоро должны были поравняться с телегой беженцев.

– Похоже, наших друзей хватились, – заметил Федор, оглядываясь назад, где за стадом овец виднелись три „крестьянина“, прятавшие под хитонами кинжалы. На некотором расстоянии за ними держались и остальные. – Разговора не избежать.

– Я готов, – кивнул Летис, опуская ладонь на рукоять меча.

– Подожди, – осадил его командир разведчиков. – Сначала я попробую выяснить, что им надо. Но если дело повернется круто, не зевай. Их десять, все конные. Вчетвером можем не справиться, пока остальные подоспеют.

– Разберемся, – пообещал Летис. – Троих беру на себя. Вон, смотри, какой силач едет, его доспех мне будет как раз впору.

Скоро катафрактарии, вооруженные копьями и мечами, поравнялись с телегой, и декурион осадил коня рядом с остановившейся повозкой. Просто проехать мимо он не захотел.

Старик в ужасе смотрел то на римлян, то на карфагенян. Федор сделал ему знак молчать, а своим солдатам остановиться, затем шагнул вперед.

– Эй, центурион, – подозвал его главный в этом отряде римлянин, – ты не видел бородатого Авла и его людей? Они должны были давно вернуться в лагерь по этой дороге. Требоний сказал нам, что оставил их в деревне.

– Нет, – нагло заявил Федор, приблизившись к декуриону на расстояние шага. – Я иду оттуда, но там нет солдат из нашего легиона. А что случилось?

– Примпила[131] ждали на совете, но он не явился, – ответил декурион. – Я послан, чтобы арестовать его. Военный трибун в бешенстве.

„Так этот ублюдок был еще и главным центурионом легиона, – подумал Федор. – Да-а, мельчает римская армия“. Но вслух повторил:

– Я проходил через деревню, но там никого нет.

Удовлетворившись ответом, декурион уже собрался скакать дальше, как вдруг заметил сидевших в повозке людей и узнал их.

– Куда это ты едешь, кабатчик? – спросил он, бросив взгляд на стадо овец. – Да еще со своими бабами и овцами. А кто будет поить меня и моих людей вином? Ты что, бежишь из деревни?

Он снова осадил коня и пристальнее посмотрел на Федора.

– Этот шлем и доспех мне знаком, – вдруг произнес он, словно прозревая и медленно поднимая копье. – Я вижу на нем пятна крови.

Поняв, что их раскрыли, Чайка не стал терять времени. Выхватив меч, он всадил его в брюхо декуриону снизу вверх, пробив доспех раньше, чем тот сумел воспользоваться своим копьем. Командир римских конников, свалился вниз, издав предсмертный стон.

Летис и два других финикийца тоже не зевали. Летис успел выхватить и бросить в ближайшего всадника кинжал, поразив его в шею. Остальные последовали его примеру. Но убить им удалось только двоих всадников, один из солдат Карфагена промахнулся, и это стоило ему жизни. Катафрактарий в ответ метнул копье, пронзив пехотинца. Оставшиеся римляне, развернув коней, бросились на переодетых карфагенян сомкнутым строем. Между ними оставалось не больше десяти метров, таявших прямо на глазах.

Финикийцы отступили за телегу, вскинув щиты. Всадники, приближаясь, метали в них копья. Федор сумел отбить скутумом два копья, прежде чем отбросил внезапно отяжелевший щит. Летис „поймал“ на щит три копья. Оставшийся солдат Карфагена отбил одно, но второе поразило его в бедро. С воплем он упал. Подскочивший всадник добил его длинным мечом, выхваченным на ходу.

Сразу три всадника с мечами в руках окружили Федора, остальные бросились на Летиса. Смерть была очень близко, но вовремя подоспели „крестьяне“. Воздух разрезал свист летящих кинжалов, и один из противников Федора свалился с коня. Та же участь постигла одного из нападавших на Летиса. Прыгнув вперед к самому стремени, Федор избежал удара по голове и пронзил мечом бок другого римлянина, стащив его с лошади. Оглянувшись, командир разведчиков заметил, что к ним бегут лучники во главе с Урбалом.

Пока Федор, вскочив на коня, бился с оставшимися римлянами, помогая Летису отражать атаки, лучники карфагенян успели приблизиться, и все разрешилось буквально за один миг. Несколько метких выстрелов, и от римского отряда не осталось никого.

– Нам еще повезло, что их было всего десять человек. – Федор сплюнул кровь из рассеченной губы, обращаясь к Летису, но поглядывая то на погибших римлян, то на своих солдат, то на семью кабатчика, от страха застывшую в повозке. – Хорошо, что их военный трибун не послал за этим ублюдком хотя бы центурию пехотинцев. А лошади нам пригодятся.

Федор приказал поймать всех разбежавшихся коней. Спустя полчаса, оттащив мертвых римлян в канаву, чтобы не сразу бросались в глаза, отряд разведчиков пересел на лошадей и двинулся дальше. Коней на всех не хватило, поэтому некоторые разведчики, уподобившись иберийцам и кельтам, уселись по двое, перекинув через холку мешки с оружием, одеждой и провиантом.

Овец пришлось отпустить, чтобы двигаться быстрее. Федор предлагал старику ехать своим ходом, если тот хочет сохранить имущество, но старик отказался. Он хотел сохранить жизнь, теперь уж точно совершенно обесцененную, а потому двинулся на телеге вслед за раздобывшими лошадей солдатами Карфагена.

Спустя пару часов они благополучно достигли развилки и свернули с ведущей к Генуе дороги налево. Теперь путь, петляя, снова пошел наверх, в гору. Поднявшись на первый небольшой перевал, Федор заметил, как далеко внизу по направлению к деревне в сгущавшихся сумерках марширует манипула римских легионеров.

– Вовремя мы свернули, – сказал он, посмотрев на Летиса, – но нас скоро хватятся. До наступления темноты надо уйти, как можно дальше.

И он пришпорил коня, обгоняя повозку.

Глава четвертая  Боспорское царство

Почти две недели он метался в бреду, но не умер. Местные знахари выходили. Иллур велел спасти своего кровного брата во что бы то ни стало. И они спасли. А куда им деваться? Молили всех скифских богов, жгли какие-то тряпки и поили полумертвого Леху отварами. Спасли. Засевшую глубоко в плече стрелу вынули, а рану заговорили.

Когда боль ушла и он окреп настолько, что смог выползти из юрты на свет божий, то увидел, что восходит рассветное солнце над степным миром крымских кочевников. Ни моря, ни прибрежных скал поблизости не оказалось. Все это время, как выяснилось, он лежал не в лагере Иллура под захваченным Херсонесом, а был перевезен в свое стойбище, где, кроме приставленных знахарей и колдунов, от него не отходила испуганная насмерть Зарана. К счастью, она оказалась девушкой крепкой и, даже увидев окровавленного Леху, не лишилась ребенка. Узнав, что с ней и с ребенком все в порядке, бледный Леха почувствовал себя гораздо лучше. И даже сам удивился, что больше переживает не о себе, а о Заране с наследником. Такое чувство возникло у него впервые, обескуражив опытного бойца. В своей прошлой жизни он даже о родителях беспокоился не очень сильно. Живы – и ладно. Правда, уважал. А тут о себе и думать забыл на какое-то время, как в сознание пришел, больше Зарану успокаивал.

Не прошло и двух дней с тех пор, как он очнулся, и в стойбище явился сам Иллур с ближайшей свитой из нескольких десятков всадников. Привез Лехе в подарок новый акинак взамен утерянного в бою, с золотыми ножнами искусной работы. Следом подъехала груженая телега.

– Фарзой доволен, – сообщил он Лехе, когда они уже сидели на поваленном дереве в небольшом отдалении от юрты. – И Палак доволен. Город мы захватили. Все, как ты рассчитал. Ворвались через западную башню и ударили грекам в тыл. Взяли порт, а потом и другие ворота открыли.

Иллур перевел дух, вспоминая подробности того боя, и продолжил:

– Бились мы почти целый день. Греки хорошо сражались, но было поздно. Стены их уже не спасли. Мы сожгли половину Херсонеса и много добычи взяли. Вон твоя доля!

И он указал на поставленный в трех десятках метров от юрты воз с какими-то шкурами, блестящими на солнце кувшинами и россыпью блюд и монет.

– Ты теперь богат, брат мой Ал-лэк-сей! Сможешь купить себе сотню наложниц и вооружить много воинов.

– Да мне и одной пока хватает, – отмахнулся Леха, – а насчет воинов… Ты расскажи, что на свете делается. Херсонес взяли, но ведь ты на этом не успокоишься. Я же тебя знаю.

– Верно, говоришь, Ал-лэк-сей! – усмехнулся Иллур. – Новые дела назревают. Помнишь, я тебя посылал на границу с Боспорским царством?

– Помню, – Леха поежился от налетевшего порыва ветра, зябко ему было на свежем воздухе, но и в юрте валяться надоело. – Там, на границе, эти вояки такой оборонительный вал насыпали и ров вырыли, что не подступиться.

– Вот именно, – усмехнулся Иллур, – они думают, что мы нападем на них прямо здесь. Но Фарзой хитер! Да и я не так уж глуп, чтобы посылать скифов на верную смерть.

Иллур поднял указательный палец вверх.

– После того, как до них долетела весть о взятии Херсонеса, боспорский царь прислал множество солдат для защиты этих укреплений и призывает гнев богини Ма[132] на наши головы. Но мы обманем их и нападем с другой стороны.

– Это как? – не понял Леха, плохо представлявший себе границы Боспорского царства. – По морю?

– Нет, – отмахнулся Иллур, – наши лучшие корабли погибли при захвате Херсонеса. Осталась лишь пара триер и биремы, находившиеся в запасе. С такими силами укрепления Боспорского царства на нашей границе и богатые города, что за ними прячутся, не взять. Ни Феодосию, ни Пантикапей. Мы построим новый флот, но на это уйдет время. Гилисподис уже приступил к постройке десяти крупных кораблей.

Иллур встал, прошелся перед Лехой, словно греческий актер перед публикой в театре, и стал развивать свою мысль дальше.

– Мы атакуем эти укрепления, – заявил он, – и с суши, и с моря. Биремы перевезут солдат в тыл нашим врагам и помогут посеять панику среди защитников вала. Но лишь для того, чтобы обмануть. Показать им, что нанесем главный удар в этом месте. А на самом деле главные силы обойдут их по степи вдоль внутреннего моря и ударят с севера.

Иллур взмахнул рукой.

– И тогда путь в сердце Боспора будет открыт, и его не спасут даже подкрепления, вызванные из других греческих колоний. Главное выиграть время и нанести смертельный удар, от которого они не оправятся. А потом…

– Подожди, – озадачился Леха. – Ты еще этих противников не победил, а уже думаешь о „потом“! Ты что, брат, хочешь воевать со всеми сразу?

– Да, – просто ответил Иллур. – Я хочу завоевать весь мир и вернуть скифам власть над народами. Но Палак слишком осторожен. Он боится, что греки объединятся против нас, словно не знает, что греки живут отдельными городами и никогда не собирают свои армии вместе. Это сделал только один человек, их царь Александр, но он тогда объединил греков силой.

Иллур снова сел рядом.

– Клянусь очагом[133], я тоже смогу объединить всех греков под своей властью – и ближних, и дальних, – если у меня будет достаточно сильная армия. Ведь наших предков не смогли одолеть даже полчища персов Дария, значит, мы непобедимы. Наш древний царь Иданфирс сумел заманить, измотать и разбить по частям армию Дария. Правда, он был решителен. А Палак слишком медлителен и осторожен. Он забыл, что такое кочевая жизнь, и не слишком торопится начинать ее снова.

– Но ведь Херсонес взят, – подумал вслух Леха, словно одобряя действия царя. – Город богатый, много добычи. Куда ему теперь торопиться.

– Да, Херсонес взят, добычи много, – подтвердил Иллур, тряхнув бородой и погладив свой акинак. – И это значит, что все уже решено. Останавливаться нельзя. Греки, живущие в соседних колониях, не простят нам Херсонеса. Они будут мстить. Даже могут попытаться объединиться против нас, и мы должны помешать им. Мы должны ударить первыми.

– Я бы рад помочь, – заявил Леха, вставая, – да боюсь не удержаться в седле.

– Ничего, брат, – Иллур встал, – знахари тебя вылечат. Я приказал им стараться.

– Они стараются, – подтвердил Леха, бросив взгляд на трех бородатых старцев, что обретались неподалеку.

– А пока мы уйдем без тебя, – Иллур улыбнулся, – медлить нельзя. Я сам поведу своих воинов в великий поход на Боспорское царство.

Он обнял Леху за плечи и попрощался.

– А ты выздоравливай, когда мы вернемся из степи, ты уже должен держаться в седле. Потому что потом отдыхать будет некогда. Ты пойдешь с нами на Ольвию.

– Я так и знал, – заметил вслух Леха, – что этого ждать недолго. Ладно, постараюсь к твоему возвращению оклематься. Плечо почти не болит.

– Прощай, Ал-лэк-сей! – Иллур вскочил на коня и поскакал в сторону ближайших холмов. Весь его отряд последовал за ним.

Рядом тотчас возникла Зарана и заботливо накинула на плечи шерстяное покрывало. Несмотря на то, что денек стоял в целом теплый, по земле небольшой ветер мел пыльные облачка.

– Шел бы ты лучше в юрту, – заявила наложница. – Простудишься.

– И то дело, – решил Леха, вставая. – Что-то я притомился на свежем воздухе. Сила еще не та. Только сначала посмотрю, что за богатство нам Иллур привез. Пойдем, глянем.

Зарана кивнула, ей тоже не терпелось осмотреть Лехину долю добычи. И они оба, обнявшись, направились к возу с сокровищами из Херсонеса.

– Да-а, чего здесь только нет, – пробормотал Леха, перебирая кубки, кувшины из меди с искусно нанесенной чеканкой, блюда и оружие в дорогих ножнах. Было здесь несколько греческих, богато отделанных мечей, небольшой круглый щит, шлем и даже раззолоченная верхняя одежда, несколько пар сандалий и много других вещей, не считая трех мешочков с золотыми греческими монетами. Иллур явно не поскупился и щедро отплатил за храбрость морпеха, поделившись с ним добычей.

Продав все это, Леха действительно мог купить себе еще стадо коней, организовать новое стойбище, построить на греческий манер дом в Неаполе или вооружить целый отряд бородатых лучников, став вождем повыше рангом. А может, и соорудить свой корабль.

Честно говоря, после морского нападения на Херсонес Леха разрывался надвое. Он не мог выбрать, кем ему теперь стать. С одной стороны, он неплохо проявил себя как морской начальник, можно попросить Иллура, чтобы его и дальше двигали по флотской линии. Благо скифы теперь занялись этим вопросом всерьез и останавливаться на достигнутом не собирались.

Но и в степь его тянуло не меньше. Как-то попривык уже Леха обгонять ветер на лихом коне, во главе своих разведчиков, и валить солдат неприятеля из тугого лука на скаку. „Ладно, – он решил оставить свои сомнения до того момента, пока жизнь сама не подтолкнет его к какому-нибудь выбору, – поживем, увидим“. И поймал себя на мысли, что в последнее время, благодаря стараниям Фарзоя и его подопечного, постоянно ставивших перед Лехой новые задачи, он стал гораздо больше думать. „Надо с этим осторожнее, – осадил себя морпех, – а то и в привычку войдет. Жить сразу станет сложнее“.

– А ну-ка надень, – он вытащил из широкой чаши уложенное туда ожерелье из мелких блестящих монет и протянул наложнице.

Украшение блеснуло на солнце, и Леха не мог не заметить, как загорелись глаза девушки. „Вот, женщины, – усмехнулся морпех, помогая закрепить ожерелье на шее наложницы, – как сороки. Увидят что блестящее, сразу обо всем забывают, только дай поносить или померить“.

Надев ожерелье, Зарана игриво подняла руки вверх и повернулась перед Лехой, слегка изогнув гибкий стан, уже начинавший заметно округляться. Ребенок должен был родиться через несколько месяцев. Повторив пируэт, она наконец замерла и вопросительно посмотрела на своего хозяина в ожидании похвалы.

– Ну, просто принцесса, – буркнул Леха.

– А это кто? – не поняла Зарана.

– В смысле, хороша чертовка! – поправился Леха и добавил: – Ты у меня просто лучше всех, Заранушка.

Девушка подошла к Лехе и прильнула к его груди, обняв обеими руками за талию.

– Ну ладно, ладно, – попытался мягко оттолкнуть ее Леха. – Ты поройся тут. Может, еще чего найдешь из украшений. Иллур ведь не зря сюда эту вещь подложил. Знал, кому пойдет. А я вернусь в юрту, полежу.

Но Зарана не стала больше ничего искать, а помогла своему притомившемуся мужчине дойти до дома. Едва оказавшись внутри, Леха опустился на ковер, пристроил голову на подушках и смежил веки, скользнув напоследок взглядом по манящему стану девушки. Зарана выглядела прелестно даже с уже наметившимся животиком, но ему было сейчас не до плотских утех. Рана еще давала себя знать. А к возвращению Иллура ему предстояло войти в форму, снова сидеть в седле не хуже любого скифа и крепко держать лук. Обещал – выздоравливай. Остальное потом.

Всю следующую неделю шаманы – так про себя определял Леха местных ведунов и знахарей – поили его какой-то горькой укрепляющей дрянью. Напиток казался мерзким на вкус, словно сваренным из лягушек, но помогал. Сил прибавлялось с каждым днем. „И чего они туда кладут? – размышлял Леха, выпивая с рассветом очередную чашу бурой жижи, на поверхности которой плавали капельки жира. – Отрава какая-то“. Но тем не менее пил и выздоравливал.

К концу недели ему полегчало настолько, что он приказал даже привести себе оседланного коня. Взобрался на него уже без посторонней помощи, хотя и зашумело немного в голове. Зарана, настороженно наблюдавшая за его телодвижениями, вскрикнула.

– Цыц! – рявкнул на нее Леха. – Казак я или нет? Должен в седле держаться.

И натянул поводья, пустив коня вскачь. Трое верных людей устремились вслед за хозяином, поотстав на полкорпуса. Минут двадцать Леха скакал по холмам, рискуя вылететь из седла, поскольку в силу еще не вошел, но не упал. Держал фасон. Нельзя было перед своими людьми осрамиться. Даже вскинул лук и пару раз выстрелил на ходу в пролетавшие мимо деревья, с радостью отметив, что оба раза попал. Значит, не пропала выучка. И стрела лучника из Херсонеса, так некстати поразившая командира скифских разведчиков, не смогла его вывести из строя навсегда.

На следующее утро в стойбище явился гонец от Иллура, на словах передавший, что скифский военачальник приказывает Лехе навестить известную ему бухту, где работают греки, и ускорить строительство новых судов. Иллур снова назначал Леху комендантом секретного объекта. А в подтверждение своих слов прислал греческую монету с пробитым в середине отверстием, которую тот обязан передать нынешнему коменданту в качестве пароля для смены караула.

– Вот неугомонный, – произнес вслух Леха, – сам в степи, а про флот помнит.

Подкинув на ладони монету, Леха снова посмотрел на гонца, и не подумавшего спускаться с коня.

– Ну, как он там, всех врагов победил? – поинтересовался морпех.

– Мы атаковали Боспорское царство с севера, – сообщил гонец, – и погнали его конницу в глубь земель. Враг отступает. Иллур приведет нас к победе.

– Я так и думал, – кивнул Леха. – Можешь ехать. Я все выполню. И передай вождю, чтобы зря под стрелы не лез. Его мудрая голова еще пригодится Скифии.

Бородатый воин издал боевой клич, стеганул нагайкой коня и ускакал.

– Ну вот, Заранушка, – проговорил морпех, приобняв наложницу и провожая взглядом гонца, уже почти скрывшегося за ближайшими деревьями, – пришло время опять расстаться. Надо мне посетить одно место, куда я тебя взять не могу.

А про себя подумал: „Пора навестить, как Иллур велел, Гилисподиса с Калпакидисом, посмотреть, чем они там занимаются“.

– Возвращайся быстрее, – прошептала Зарана, прикоснувшись губами к самому уху своего хозяина. Да так нежно это у нее получилось, что Леха мгновенно позабыл и про войну, и про флот, что строили греки в отдаленной бухте. И про приказ, который повелевал ему немедленно туда отправляться.

Плотно охватив теплую ладонь, он потащил свою наложницу обратно в юрту, где осторожно, но без лишних прелюдий, завалил девушку на ковер и до самого обеда предавался с ней любовным утехам, делая короткие перерывы на отдых. Но сил с каждым разом, к его великому удивлению, только прибывало. „И чем это меня шаманы напоили? – удивлялся Леха, поглаживая теплые груди наложницы и в очередной раз наваливаясь на нее всем телом. – Не только плечо прошло, но и все остальное окрепло. Что за виагра такая?“

Но Зарану совсем не интересовало, чем его напоили. Она была молчалива и счастлива, только сладко постанывала каждый раз, крепко сжимая его бедрами. А Леха продолжал демонстрировать неутомимость.

На следующий день он все же явился в Золотую бухту, чтобы принять на себя командование секретным объектом. Показал монету начальнику охраны, выслушал его соображения об обстановке и приступил к обязанностям, сразу же отдав распоряжения своим бойцам, которых у него теперь насчитывалось чуть меньше двух сотен, принимая во внимание тех, кто погиб при штурме Херсонеса.

Снова оказавшись в бухте, Леха расставил часть своих солдат на посты вдоль берега, а половину отправил в дозоры и объезд территории. Сам же, захватив седовласого скифа-переводчика, жившего здесь, при мастерах, постоянно, явился в большой барак, где располагалась главная контора Гилисподиса.

– Ну, как дела? – поинтересовался он у грека, застав того в одиночестве над какими-то набросками и чертежами, в задумчивости рисуемыми угольком прямо на деревянном столе.

Гилисподис оторвался от своих размышлений и встал, приветствуя Леху с некоторым удивлением. Переводчик тут же пустился в объяснения на скифском.

– Иллур снова приказал мне тебя охранять, – кратко объяснил Леха свое появление и склонился над разрисованным столом. – Чем занимаешься?

– Думаю над постройкой эннеры, – нехотя поделился своими планами греческий мастер, глянув на толмача, – это, конечно, пока только мечта, эскизы. Но мне кажется, от нее в некоторых случаях может быть большая польза.

– Чем ты тут развлекаешься, – не понял Леха, снова бросив взгляд на исчерченный стол, – вместо того, чтобы строить боевой флот для Скифии?

– Эннера – это гигантский военный корабль, – спешно пояснил Гилисподис, вообразивший, что его опять могут подвергнуть пыткам. – Он в два раза больше квинкеремы.

– Эту я знаю, – кивнул Леха.

– Эннера должна иметь три или четыре палубы, а при такой ширине на верхней можно будет разместить шесть или даже семь башен для стрелков, – охотно изложил Гилисподис преимущества новой конструкции, с облегчением сообразив, что казнить сразу его не собираются. – А кроме того, там поместится целых двенадцать метательных машин.

– Сильно, – согласился Леха. – Только это должна быть очень большая штуковина. Как же она будет двигаться?

– С помощью весел, – ответил Гилисподис, – на каждом из которых будет по два или три гребца. Иногда под парусом. В целом, конечно, эннера получится очень тихоходной. Но взамен скорости она получит большую военную мощь. Ее можно применять для охраны гаваней или, наоборот, для осады вражеских крепостей с моря.

– В общем, плавучая передвижная платформа для артиллерии, – подытожил Леха по-русски, – как броненосец береговой охраны. И пехоту на нее можно сажать во множестве.

Переводчик поднял на него удивленный взгляд, но Леха не стал пояснять свои слова.

– В целом одобряю, – заключил он, переходя на язык скифов. – И много таких громадин у греков во флоте?

– Такие корабли почти никто не строит во множестве, – честно ответил Гилисподис. – Это очень дорого. В Афинах есть одна. Знаю, есть несколько эннер в Египте, у Карфагена и у римлян. Кажется, это все. В основном для войны все используют более быстроходные корабли.

– Ясно, в общем, на твоей эннере далеко не уплывешь, хотя штука знатная, – похвалил Леха. – Мощная.

Гилисподис расплылся в улыбке.

– Да, – закивал он, – она сможет принести скифам пользу.

– Сможет, – согласился начальник охраны, – если ее не сожгут раньше быстроходные триеры. Да и денег она стоить будет немало. Наш ВПК такое пока не потянет. Фарзой не разрешит. Так что рассказывай, что у тебя творится в области стандартных вооружений.

Некоторое время переводчик, а затем Гилисподис переваривали сказанное, но справились. После чего грек проводил Леху на берег и показал три уже почти готовые триеры и одну недавно заложенную квинкерему. У берега также покачивались собственные и несколько захваченных у Херсонеса бирем.

– И это все? – удивился новый комендант объекта, осматривая небольшой флот.

– Пока да. Скоро мы заложим еще две триеры. Того золота, что вождь Иллур отпустил мне для работ, хватит только на эти корабли, – напрягся Гилисподис. – Ведь мы решили построить первый большой корабль для флота Скифии. А он дорог. Кроме того, много средств ушло на постройку осадной артиллерии мастера Калпакидиса.

– Ну ладно, – смягчился Леха, – работай дальше. Да не тяни. Корабли скоро понадобятся. А насчет твоей, как там ее, эннеры, я поговорю с кем следует. Может, и построим, если денег хватит.

После того, как переводчик-скиф озвучил сказанное по-гречески, Гилисподис просиял. Не каждый день тебе обещают дать денег на экспериментальный проект. Для любого увлеченного мастера это настоящее счастье.

„Рано радуешься, – подумал про себя Леха, – ты еще не знаешь, для осады какого города нужны эти корабли“. Но вслух ничего не сказал, не стоило расстраивать главного специалиста.

– Пошли к Калпакидису, – приказал он толмачу, следовавшему за ним, как тень.

И направился вверх по склону к группе бараков, из которых раздавались стук молотков и глухие удары. По дороге Леха осмотрел кузницы, где скифские умельцы ковали металлические части для крепления кораблей, пластины обшивки для бортов, берегущие их от таранного удара, и сами тараны, состоявшие из бревен, обитых металлом. Работа кипела, и морпех остался доволен.

В заключение Калпакидис продемонстрировал ему новую метательную машину с одним плечом-балкой и корзиной для ядра или горшка с зажигательной смесью. Этот монстр возвышался на три метра над землей и стоял в лесу напротив специально вырубленной просеки, в конце которой виднелся небольшой деревянный домик-мишень.

– Это называется онагр, – с гордостью заявил греческий умелец. – Похожие по действию машины, только еще большего размера, я видел в Сиракузах. У римлян они тоже есть. А теперь будут и у вас.

– Ну, показывай, что она может, – приказал Леха.

Оттянув главную балку назад с помощью механизмов, скифы-метатели зарядили онагр массивным каменным ядром, прицелились и отпустили рычаг. С громким стуком центральная балка ударилась о поперечную, отправив ядро в полет. Буквально через пару секунд раздался треск, и домик в дальнем конце просеки разлетелся вдребезги. На его месте остались лежать отдельные бревна, а щепки разметало метров на десять.

– Хорошая машина, – похвалил Леха. – Сколько Иллур приказал сделать?

– Пять штук, – ответил Калпакидис. – Две уже готовы.

– Может и не хватить, – заметил Леха, но вдаваться в подробности не стал. – Делай сколько сказано.

Кроме новых машин, Калпакидис обещал построить скифам еще десяток осадных баллист, хорошо зарекомендовавших себя во время нападения на Херсонес. Часть таких орудий была уничтожена во время вылазок осажденными, требовалось срочно возместить их потерю. Глядя на размах работ, Леха понимал, что совсем скоро у них будет и приличный флот, и осадный обоз, ничем не уступающий осадным обозам греческих городов. Его кровный брат уже начал свой великий поход, и таких орудий и кораблей ему будет требоваться с каждым днем все больше.

Глава пятая  Ольвия

Почти три недели Леха со своей командой нес непрерывную охрану секретной бухты и ее окрестностей. За это время Гилисподис успел достроить две триеры из трех заложенных. На одной из них Леха с греческими мастерами даже вышел в море, чтобы проверить ее ходовые качества и пострелять из баллист по мишеням.

А еще через пару дней в гавань явился Иллур вместе с сотней солдат. Кроме солдат, он пригнал с собой почти тысячу рабов из Боспорского царства, сразу же передав их в помощь обоим греческим специалистам. И следующую триеру они уже испытывали вместе.

– Хороший корабль, – заключил Иллур после того, как они, расстреляв несколько мишеней и потренировавшись в абордажном бою со второй триерой, сошли на берег. – Он нам скоро пригодится.

Проверив ход работ, Иллур ускакал к себе в стойбище, приказав Лехе передать охрану объекта одному из своих подопечных и следовать за ним. Все время, пока Иллур находился в гавани, он был весел и возбужден, но ничего толком не рассказывал своему кровному брату, намекнув, что всему свое время. Судя по обилию рабов, поход на Боспорское царство оказался удачен.

– Ну что, – поинтересовался наконец Леха, сидя вечером у костра в стойбище Иллура, – разгромили Боспорское царство?

Между юртами изредка слышалось ржание коней и глухой стук копыт. На костре жарилось мясо, еще недавно бегавшее по степи, а рядом слуга расстелил ковер, на котором вскоре появился обычный набор – овощи и фрукты на подносах, вино в кувшинах. Фарзой на этот раз не присутствовал. То ли Леха уже вошел в доверие, то ли разговор предстоял не очень секретный.

– Нет, – отмахнулся Иллур, – поход получился славный, но царство разгромить не удалось. Только пустили кровь.

Иллур отпил вина из поднесенного слугой кубка и начал свой рассказ.

– Их царь силен, имеет много укрепленных городов. Мы отогнали и рассеяли войско, охранявшее Танаис[134], стоящий почти на северной границе, а сам город сожгли. Как я и думал, они нас не ждали с этой стороны, и нападение получилось внезапным.

Иллур помолчал, отпив еще вина.

– Ты пей, Ал-лэк-сей, угощайся, – указал на стоявший перед кровным братом кувшин. – Мясо еще не готово.

Леха отпил вина.

– То есть прошлись по границам, пожгли деревни и обратно? – уточнил он.

– Не только, – ответил Иллур. – Пока наша первая армия штурмовала укрепленный вал у Феодосии, мы хитростью взяли Танаис, а затем прошлись по землям псессов и тарпетов. Сожгли их села и добрались до берегов самого Гипаниса[135], недалеко от устья которого стоит большой торговый город Фанагория. Но захватить его не смогли. Город хорошо укреплен, а мы ради внезапности и скорости не взяли с собой осадный обоз.

– Да, это вы зря, – подтвердил Леха. – Калпакидис мне недавно новую машину показывал, просто жуть. Сносит с одного выстрела целый дом.

– Без таких машин Боспорского царства не одолеть, – неожиданно легко согласился вспыльчивый Иллур, выказав на этот раз похвальную рассудительность. – Мы уничтожили большую армию, но почти все города, имеющие каменные стены, остались нетронутыми.

Мясо поспело. Молчаливый слуга отрезал им по куску и положил каждому на отдельное блюдо. В последнее время, как заметил Леха, Иллур стал все чаще подражать своим недругам-грекам и есть, как белый человек, руками, а не просто с кинжала. С кем поведешься, как говорится.

Иллур откусил кусок сочного мяса, прожевал и закончил мысль:

– Ну ничего, мы пустили немало крови, и теперь боспорский царь присмиреет надолго. В следующем походе мы возьмем и разрушим его города. А пока у нас будет другая забота.

Скифский вождь помолчал.

– Вчера на совете вождей было решено немедленно атаковать Ольвию, – объявил он. – Нам доносят, что Ольвия решила сама напасть на нас, не дожидаясь судьбы Херсонеса. Греки собирают большой флот и готовят армию наемников. Мы должны опередить их.

Иллур опрокинул кубок с вином прямо в глотку, облизал губы и закончил.

– Надо сжечь флот еще в гавани, чтобы они не смогли атаковать нас с моря. А уж с армией наемников мы справимся.

– Что я должен делать на этот раз, брат? – поинтересовался Леха. – Командовать кораблями?

– Нет, Ал-лэк-сей, – отрицательно мотнул головой скифский вождь, – кораблями будет командовать Ичей, твой помощник. Он неплохо подружился с морскими богами и в чести у Тамимасадоса.

– Это верно, – согласился Леха, вспоминая, как ловко Ичей управлялся в морском бою с флагманской триерой. – Думаю, он должен справиться.

– А ты завтра же возьмешь своих людей и отправишься в разведку на границу земель Ольвии, – распорядился Иллур. – Постарайся пробраться как можно дальше, не ввязываясь в бой. Мы должны нанести удар первыми. Поэтому не поднимай шум раньше времени. Но привези мне пленных. Я хочу их допросить.

– Я все понял, – кивнул Леха. – Возьму своих людей и на рассвете отправлюсь.

Иллур молча глянул на него, размышляя о чем-то.

– Не задерживайся больше двух дней, – произнес он наконец. – Кораблей у нас уже достаточно для того, чтобы нанести один, но сильный удар. Пока ты охотишься за пленниками, мы соберем всю силу многих вождей для главного удара. Мои отряды уже здесь, осталось подождать, когда подойдут всадники Савлия. Тогда можно наступать.

– Ты хочешь осадить этот город? – осведомился Леха, слегка усмехнувшись. – Или только пустить кровь его армии?

– Ольвия перекрывает нам дорогу на запад, – ответил Иллур, прищурившись. – Беда в том, что мы слишком давно не ходили этим путем. Но теперь настал час потоптать копытами наших коней эти благодатные земли. Ольвия должна быть сожжена.

Леха отпил вина, помолчал, оценивая важность момента.

– Ну, тогда вам без десанта не обойтись, – заявил он. – Прикажи Ичею, чтобы посадил побольше пеших воинов на корабли. Если ты утверждаешь, что там флот не хуже, чем у Херсонеса, то большинство десантников там и сгинет. Но какая-то часть прорвется.

– А что Фарзой? – спохватился Леха, вспомнив прошлый штурм. – Не хочет и Ольвию хитростью взять?

– Хочет, – не стал скрывать Иллур, – да только не получается. Для хитрости времени нет. Греки про Херсонес знают и понимают, что скоро настанет черед Ольвии. Насторожились. Почти всех наших засланных людей переловили. Поэтому придется нам налететь, как ветер. Но, надеюсь, боги нас не оставят.

– Это уж точно, – согласился атеист Леха.

На следующее утро Леха – трезвый, как стеклышко, несмотря на затянувшуюся попойку с Иллуром – поцеловал Зарану и, взобравшись в седло, поскакал в сторону границы с греческими владениями. Позади стучало копытами две сотни всадников, с которыми ему помогали управляться два сотника – Инисмей и Гнур – временно появившиеся рядом с ним в Золотой бухте, да так и оставшиеся при кровном брате самого Иллура. Леха ценил этих бородатых скифов за хорошую службу и платил исправно.

Полученные от Иллура после взятия Херсонеса сокровища он еще не успел обратить в новых солдат, в противном случае с ним сейчас выступало бы уже сотни три. Примерно на такую сумму богатств привалило к Лехе на той телеге. Хотя деньги можно было использовать и по-другому. Когда-то для разведывательных целей он обходился вообще десятью бородачами и неплохо, надо сказать, справлялся. Теперь же, имея две сотни, Леха мог при случае проводить уже разведку боем. Хотя в этот раз Иллур просил всего лишь привезти нескольких пленных.

Еще с прошлого набега, когда были захвачены греческие мастера, Леха помнил расположение близлежащих деревень и мест, где предполагалась концентрация военных сил противника. А потому обошел их стороной. Более того, приказал разделить отряд на две части, договорившись о часе и месте встречи. Одну сотню под командой Инисмея отправил в сторону моря, где тоже имелись населенные пункты, а со второй сам двинулся в глубь территории, стремясь добраться до крупного селения, при котором в прошлый раз видел посты греческой конницы. Леха решил обязательно захватить кого-нибудь из катафрактариев. В тяжелой коннице бедные не служат, и эти ребята уже по своему рангу могли кое-что знать о планах военного руководства Ольвии в отношении скифов.

Проскакав полдня по оврагам и редколесью, они умудрились углубиться на территорию противника почти на двадцать километров, не встретив серьезного сопротивления. Тридцать легких пехотинцев, вальяжно передвигавшихся по дороге в сторону границы, изумились до полного остолбенения, увидев скифов прямо перед собой, и сделать ничего не успели. Конные лучники выкосили всех, кроме двух командиров. Леха, не вдаваясь в детали, коротко допросил их через толмача и выяснил, что в намеченном для налета селении действительно квартирует сотня катафрактариев. Но в это утро половина из них отправилась в Ольвию для выполнения неизвестных пехотному офицеру целей.

– Это я удачно прибыл, – заметил вслух Леха.

Закончив допрос, он отошел в сторону, потеряв интерес к греческому пехотинцу. Перепуганный офицер, уже решивший, что его сейчас казнят, забился в истерике. Но скифы лишь оглушили его обухом топорика и погрузили на лошадь рядом со своим пленным сослуживцем.

– Так, два языка уже есть, – удовлетворенно объявил Леха, наблюдавший за манипуляциями своих солдат. – Иллуру с кузнецами будет, чем заняться, но нужно еще.

Он вскочил на коня, дернул поводья и крикнул скакавшему рядом Гнуру:

– Вперед! Мы атакуем эту деревню. Убивать не всех. Ищите командиров.

Гнур дернул головой в знак согласия и ускакал вперед, уводя за собой половину сотни. Скифы рассыпались лавой и, охватив полукругом уже показавшееся на холме селение из двух десятков домов, устремились в атаку. Леха с оставшимися всадниками держался во втором эшелоне.

Их заметили быстро, но слишком поздно для активного сопротивления. Разрозненных греческих всадников, из тех, кто успел вскочить в седло, ворвавшиеся в деревню скифы быстро перебили, хотя и не без потерь. Греки тоже не вчера родились – контратака двух десятков катафрактариев унесла жизни дюжины скифов, правда, греки полегли все. Остальные в панике отступили, поскольку оказались застигнуты врасплох в своих казармах. Но не обратились в безудержное бегство, а, откатившись на край деревни, снова перешли в контратаку.

Когда Леха со второй частью отряда ворвался в деревню, бой еще шел. Более того, последняя атака греческих конников пришлась как раз на него. Размахивая мечами, десяток всадников врубился в колонну скифов и смог прорвать ее центр. Бой шел на тесной улице деревни, где греки ничуть не уступали скифам, орудовавшим длинными мечами в ближнем бою. Катафрактарии не знали, сколько кочевников напало на них, но продолжали стойко оборонять свою землю. Лучше всех мечом орудовал их командир – широкоплечий бородатый воин в дорогой кирасе и шлеме с гребнем из белых перьев. Он уже зарубил двух скифских всадников, когда оказался перед их предводителем.

– А ну давай ко мне! – крикнул Леха по-русски, вытаскивая меч из ножен. – Померяемся силушкой!

И пришпорив коня, сам бросился на грека, приподняв небольшой кавалерийский щит. Грек первым нанес удар острием меча в корпус, но Леха прикрылся щитом и ответил ударом на удар. Его меч лязгнул о кирасу, отскочив от защищенного бока противника.

После первой сшибки, поединщики разъехались, благо место позволяло. Бой вокруг быстро затихал. Скифы убили уже почти всех греческих всадников, лишь трое еще продолжали сопротивляться. Терять им было уже нечего.

Грек немного отъехал, развернулся и снова поскакал навстречу Ларину. Новая сшибка, удар. Перед глазами блеснуло на солнце острие меча, и морпех ощутил, как у него зазвенело в ушах – грек саданул его мечом по шлему. Шлем спас морпеха от верной смерти, смягчил сильнейший удар. Леха покачнулся, но удержался, не так-то просто было вышибить его из седла. Махнул мечом в ответ, но противника рядом не оказалось, и клинок разрезал воздух.

– Ловкая сволочь, – сплюнул Леха, разворачивая коня, – ну, сейчас я с тобой разберусь.

И почти сразу получил новый удар, который, к счастью, успел отвести щитом. Другие скифы в поединок не вмешивались, а о помощи Леха никогда не просил. Гордость не позволяла. Лучше умереть, чем проиграть бой на глазах у своих солдат.

И Леха разозлился по-настоящему. Этот грек был искусен в бою на мечах, но и морпех не лыком шит. Меч катафрактария еще не успел соскользнуть со щита, как Леха извернулся и нанес колющий удар в грудь. Удар достиг цели, но доспех опять спас грека, едва не вылетевшего из седла. Разъяренный морпех размахнулся и рубанул еще раз, стремясь попасть по шее, но противник успел подставить свой щит, впрочем, мгновенно разлетевшийся в щепки. Не теряя драгоценных секунд, следующим движением Леха сбоку нанес удар в лицо противнику, но тот отклонился назад и, получив скользящий тычок в грудь, рухнул-таки на землю. Но остался цел – доспехи на нем были первоклассные.

В бешенстве Леха спрыгнул с коня и хотел двумя руками вогнать клинок поверженному противнику в шею, чтобы довершить начатое, но в последнюю секунду вспомнил о задании. Это, вероятно, командир эллинского отряда. Тот самый, за которым он и охотился. И, смачно выматерившись, Ларин отвел руку с мечом. А душу, требовавшую сатисфакции, отвел, заехав противнику ногой в лицо. Грек, пытавшийся подняться, снова рухнул навзничь и откатился еще на пару метров. Меч он выронил, а шлем с его головы сорвался, отлетев в сторону.

– Связать его, – приказал Леха, еще раз сплюнув. Пыль на сельской дороге стояла столбом.

К поверженному в прах главе катафрактариев подскочили два скифа и набросили на него веревки, мгновенно спеленав, как младенца. Рядом возник толмач, предвосхитив новый приказ Ларина.

– Спроси его, как зовут и сколько людей находится в ближайших деревнях, – приказал Леха, снова взобравшись на коня.

Толмач перевел. Грек, которого спешившиеся солдаты подняли и поставили на ноги, что-то злобно прошипел, сплюнул и отвернулся.

– Он не хочет говорить, – перевел толмач.

– Это я и так вижу, – кивнул Леха, ничуть не расстроившись. – Спроси в последний раз, он командир этого конного отряда?

Толмач спросил, грек не скрываясь, кивнул. „Храбрый парень, – подумал Леха, – но тем хуже для него. Иллур сам с ним поговорит по душам. Уж он-то развяжет ему язык, а мне некогда“.

– Отлично, – проговорил он вслух. – Берем его с собой и уходим.

Пленного катафрактария вместе с еще одним связанным соратником перебросили через холку коня, приголубив топориком, чтобы не сильно ругался и брыкался. Поборов желание запалить деревню, Леха со своей сотней отправился обратно к границе. За время скачки по полям в обход населенных пунктов, все еще остававшихся в руках ничего не подозревавших греческих воинов, они тем не менее нарвались на конный разъезд. По счастью, это были легковооруженные воины Ольвии, числом не больше тридцати человек, оказавшиеся перед лицом превосходящего противника. Отступить они не успели. Бой прошел скоротечно и легко. Сближаясь на встречных курсах, две группы всадников осыпали друг друга стрелами, поразив многих, после чего сшиблись в бою на мечах. Победа, конечно, осталась за скифами, но эта стычка стоила Лехе пятнадцати человек. И после дня разведки боем у него в сотне осталось едва ли больше половины солдат.

В наступивших сумерках они достигли большого, поросшего по краям лесом оврага, где должны были встретиться с сотней Инисмея, обязанного прибыть сюда до темноты в любом случае. Он и прибыл, захватив с собой трех пленных, сочтя их достаточно ценной добычей. Ими оказались два пехотных офицера и один морской мастер – Инисмей доскакал до самого побережья и навел там шороху. Но на обратном пути на него напали две сотни конных греков, вознамерившихся истребить кочевников, так что из боя он вышел тоже сильно потрепанным. Оставив в степи почти сорок человек, Инисмей под покровом темноты едва ушел от противника.

– Молодец, – похвалил его Леха. – Мастера нам пригодятся.

И добавил, указав на пленных офицеров из греческой пехоты:

– Если от этих толку не будет.

Не дожидаясь рассвета, обе потрепанные сотни снова объединились в один отряд и прорвались на территорию Скифии, увозя с собой пленных.

Иллур был доволен. И Фарзой тоже. Под пытками плененный Лехой грек рассказал много интересного о конных войсках Ольвии, спешно вербовавших сейчас новые отряды. Он знал численность уже существующих подразделений и многое о тех, которые следовало сформировать. Знал, поскольку сам занимался вербовкой среди населявших окрестности Ольвии народов. Половина его отряда, из-за чьего отсутствия он и попал в плен, как раз отправилась за пополнением. На следующий день предполагалось привести в это селение еще три сотни всадников.

А морской специалист оказался одним из тех, кто строил флот для Ольвии. Он тоже кое-что знал о численности кораблей. Немало интересного порассказали и пехотные командиры. Добавив к этому донесения своих не слишком многочисленных в Ольвии шпионов, Фарзой сделал краткий вывод.

– Наступать надо немедленно, – заявил хитрый старец, – пока они не собрали все войско, на которое рассчитывают. Ольвия готовится к отражению нашего нападения. И готовится основательно. Еще немного, и нам придется приложить вдвое больше усилий, чтобы взять ее крепкие стены.

– Мои люди готовы, – успокоил его Иллур. – Я собрал на границе огромную армию. Она больше той, что воевала Боспорское царство. За последнее время мы построили много осадных орудий. Обоз тоже готов.

Он обернулся, взглянув на стоявшего в двух шагах Леху, и уточнил, обращаясь сразу к двум собеседникам:

– Флот, предназначенный для атаки гавани Ольвии, возглавит Ичей. Там тоже все готово, ждут только приказа. Самый большой корабль, квинкерема, еще не поспел, но у нас много других кораблей. Хватит, чтобы пробить оборону с моря. А ты, брат Ал-лэк-сей, пойдешь в поход вместе со мной. Мы будем на острие главного удара и вместе войдем в горящую Ольвию.

– Что ж, – не замедлил с ответом Фарзой, – день настал. И наш царь Палак сам возглавит этот поход.

Иллур поклонился своему наставнику, но Лехе показалось, что по губам скифского вождя скользнула презрительная усмешка.

На следующее утро орды скифов вторглись в крайние пределы Ольвии. На этот раз они не оставляли за собой ничего, кроме выжженной земли и горящих деревень, ломая сопротивление многочисленных, но разрозненных отрядов, защищавших подступы к столице.

Ларин сам возглавлял свою сотню, гордо восседая на коне в полном боевом доспехе. Рядом с ним ехал сотник Гнур. А Инисмея Леха еще вчера отправил в отдаленные степные стойбища, дав ему приказ навербовать себе две сотни бойцов, оплатив их службу золотом. Эти новые воины должны были присоединиться к нему до того, как Иллур вступит в сражение с главными силами греков, ожидавшими его на подступах к Ольвии. Дело обещало массу впечатлений.

Глава шестая  Апеннинские перевалы

Еще до захода темноты они достигли первой деревни, где и заночевали. Деревня всего в несколько домов, притулившаяся у подножия скалы, была по неизвестной Федору причине брошена жителями и даже разрушена, но несколько домов уцелело.

Командир разведчиков отдал приказ становиться на ночлег и готовить ужин. А когда еда поспела, накормил не только своих бойцов, но и семью старика. Родители изнасилованной девушки еще немного поели, но как ни старались предложить хоть что-то дочери, она отказывалась, молча мотая головой. Ее длинные спутанные волосы при этом разлетались в стороны, а взгляд красивых глаз оставался потухшим.

Два костра, разведенных между уцелевшими домами, снизу не просматривались. Карфагеняне успели уйти достаточно далеко от развилки на Геную, но Федор все же приказал выставить дозоры на дороге, сверху и снизу от заброшенной деревни, хотя места здесь и казались пустынными. Береженого Бог бережет.

– Это твоя деревня? – спросил Федор, подсаживаясь к старику. – Та, что ты искал?

– Нет, – ответил тот, с трудом отрывая взгляд от впавшей в транс дочери. – Та деревня, где живут мои родственники, стоит у следующего перевала. Мы дойдем туда завтра днем.

– А часто здесь бывают римские солдаты? – поинтересовался Федор.

– Я не знаю, – задумчиво ответил старик, – но, скорее всего, не часто. Из Генуи есть более пологая дорога в сторону долины По. Но она идет в обход и потому очень длинна.

– Ясно, – кивнул Федор и осторожно спросил: – Ну, а может, ты знаешь, как пройти сквозь эти перевалы к морю? Какой из них завален в это время снегом, а какой нет?

Старик повернулся к Федору. В его глазах промелькнула догадка, но он долго ничего не отвечал.

– Я стар, – ответил он наконец, – мне тяжело ходить по горам. Я всю жизнь провел на равнине. Но вот мои родственники, особенно племянник, что живет в той деревне, должны знать все, о чем ты спрашиваешь.

– А они смогут нас проводить? – не отставал Федор. Ему было не очень приятно расспрашивать убитого горем старика, да и планы свои выдавать не хотелось, но другого выхода он не видел. Время поджимало. – Мы должны узнать, через какой перевал можно пройти.

Старик снова замолчал. На этот раз он молчал дольше. Но, вновь посмотрев на дочь, все-таки сделал выбор.

– Я твой должник. И я скажу племяннику, чтобы он помог вам. Он тоже лигуриец и не любит римлян.

Когда Федор отошел ко второму костру, где сидели его друзья, Урбал, усиленно прислушивавшийся к разговору, но не понимавший его, спросил:

– О чем говорили?

Федор взял плошку, куда солдат-кашевар только что плеснул жидкой похлебки, и, немного пригубив, ответил:

– Завтра старик даст нам проводника из родственников. С проводником мы быстрее обернемся.

– Но проводник будет знать, зачем мы сюда пришли, – не унимался подозрительный Урбал, – а римляне пытать тоже умеют. Если только его потом не…

– Не торопи события, – отрезал Федор. – Поживем, увидим.

Наутро, чуть свет, они собрались и снова тронулись в путь. Дорога забиралась все выше. Несмазанная телега старика скрипела так, что, казалось, вот-вот развалится. Но пока ехала, увозя его подальше от римских солдат. Несмотря на то что разведчики торопились, Федор решил достичь второй деревни вместе со стариком и уж только потом ускорить поиски проходимых в это время перевалов.

Перебравшись через очередной невысокий хребет, они стали спускаться в долину, за которой начинались настоящие горы. И к обеду, как и обещал кабатчик, достигли деревни, где обитали его родственники. Это селение оказалось чуть больше первого, в нем насчитывалось пять ветхих хижин, окруженных полуразвалившимися изгородями и сараями, откуда раздавалось блеяние коз.

Когда телега остановилась у крайнего дома, из него выбежала немолодая женщина в потрепанной одежде и, увидев старика, сначала заголосила от радости, но перемолвившись с ним парой слов, начала выть от горя, обнимая его дочь. Следом за ней вышел и остановился рядом с телегой парнишка, с интересом рассматривая солдат. Он был лет пятнадцати, босиком, в рваных штанах и рубахе. Несмотря на то что половина отряда носила римскую одежду, а остальные – незнакомые доспехи, это его не смутило. Во взгляде подростка не читалось никакого страха.

Больше из дома никто не вышел. Из соседних – тоже, невзирая на то, что убитая горем женщина голосила так, что ее наверняка слышали даже на дальнем конце деревни.

– Скажи им, что нам нужен проводник, – напомнил Федор, когда старик вместе с женой и дочкой, покинув телегу, направился в хижину.

Команда Федора осталась ждать снаружи. Подросток ушел вместе со всеми в дом, но скоро вернулся. На этот раз он надел сильно поношенные сандалии на толстой подошве, куртку из грубой материи, а за спину закинул довольно тощий мешок.

– Я покажу вам перевалы, – сказал он довольно чисто по-латыни, обращаясь к Федору, которого сразу выделил как командира. – Так мне велел дед.

– Откуда ты знаешь латынь? – немного удивился Федор, уже привыкший к тому, что лигурийцы, и особенно горные жители, оторванные от цивилизации, неохотно изучали язык своих поработителей.

– Я хотел стать торговцем и учился делу в Генуе, пока дедушка держал там лавку, – спокойно пояснил парень, – но пару лет назад мы перебрались сюда. Подальше от римлян.

– Ты знаешь, кто мы? – напрямик спросил Чайка, глядя в глаза парню, в свою очередь изучавшему римские доспехи предводителя этого странного отряда.

– Знаю, – кивнул сообразительный подросток. – Вы из армии Ганнибала. Про нее ходит много слухов. Говорят, ваш вождь уже освободил галлов, захватил половину римских земель и скоро возьмет сам Рим. Это правда?

Удивленный морпех переглянулся с Урбалом и Летисом, но те не понимали о чем речь.

– Почти, – ответил наконец Федор. – И если ты поможешь нам, то Генуя быстрее освободиться от римлян и ты снова станешь торговцем.

– Я помогу вам, – кивнул парень. – Куда вы хотите пройти?..

За следующую неделю отряд Федора и проводник по имени Терис исследовали большую часть перевалов, в наше время именуемых апеннинскими. Судя по карте, врученной Чайке Ганнибалом, они оказались в самом сердце большого горного хребта, отделявшего северные долины, в том числе и долину реки По, от морского побережья. Карта ограничивалась главной частью хребта и районом, прилегавшим непосредственно к Генуе. Но если исходить из их наблюдений, хребет шел дальше и делил южную Италию на две части точно по центру.

В отличие от альпийских долин, населенных воинственными кельтами, жителей здесь почти не было, если не считать нескольких лигурийских деревень, попавшихся им на пути, но обойденных стороной. Вся жизнь в этих местах больше тяготела к морю, по берегам которого поселений насчитывалось в десять раз больше. Федор заметил это еще в прошлый раз, когда пересекал горы с отрядом римских морпехов. Путь он тогда не запоминал, это его мало заботило, он же не предполагал, что придется вернуться. Хотя теперь, конечно, жалел о прошлом упущении.

С нескольких перевалов в западной части главного хребта Федор и его друзья пару раз видели башни какого-то прибрежного города. Возможно, это и была Генуя. По склонам гор вниз текли многочисленные реки, а внизу, у самого подножия хребта, виднелись плодородные долины.

Лошадей карфагеняне оставили еще в селении, на попечение старика и его семьи. Пешком разведчикам седьмой спейры африканцев в горах казалось привычнее.

– Если не вернемся, – неловко пошутил Федор, прощаясь, – все эти римские кони твои, старик.

Беспрепятственно пройдя траверсом главный хребет, от вершины к вершине, Федор с помощью Териса – парень был просто прирожденным скалолазом – обнаружил три относительно невысоких перевала, на которых сейчас, по весне, почти не лежало снега. Если их не займут римляне, то армия Карфагена спокойно пересечет перевалы и легко выйдет к морю. В незащищенный тыл римских армий, охранявших сейчас с другой стороны хребта две главные дороги из долины реки По. Римляне гордились своими мощеными дорогами, по которым могли быстро перебросить легионы на север для подавления галлов. И вот теперь они боялись, что Ганнибал использует это преимущество против них самих – поведет по заботливо уложенным плиткам армию финикийцев на юг, к Риму.

Федор решил заночевать на последнем из осмотренных перевалов. А утром спуститься вниз и разведать местность у подножия хребта. В общем-то этого делать и не требовалось, с главной задачей они уже справились. Но Федор решил добыть побольше сведений о противнике. Да, кроме того, продукты заканчивались, на обратную дорогу их явно не хватало, а внизу как раз находилось несколько небольших деревень.

За ужином, нанося на карту разведанные перевалы, Федор оценил план Ганнибала. Если его армия сможет осуществить этот обходной маневр, то римские легионы окажутся отрезанными от своей столицы. Они будут еще какое-то время запирать выход из ловушки, где, как им кажется, находится зверь, а Ганнибал со всеми своими силами беспрепятственно направится к Риму. И, может быть, возьмет его до прибытия легионов из северной Италии. Это был дерзкий, рискованный план, но Ганнибал мыслил именно так. И пока что он во всем переигрывал своих противников.

Аккуратно пометив перевалы на карте, Федор показал их расположение Урбалу и Летису, на случай, если карта будет утеряна и придется по памяти восстанавливать разведданные на копии, находившейся у Ганнибала. Времени на повторную рекогносцировку уже не будет.

– Ты уверен, что нам стоит спускаться? – на всякий случай поинтересовался у него Урбал. – Там ведь римлян гораздо больше, чем здесь. Зачем рисковать?

– Здесь карта заканчивается, – спокойно ответил на это Федор. – А тропы со всех трех перевалов идут вниз, но две из них не пересекаются. Мы разведаем, какие пути ведут вдоль моря на юг, а какие – в Геную, чтобы сэкономить время. И тогда армия сразу же сможет выбрать нужную дорогу.

– Да ладно тебе осторожничать, – заметил Летис, посмотрев на Урбала. – Быстро сходим, понюхаем и назад. Если что, успеем уйти в горы. Ганнибал нас за это только наградит. Он любит храбрых.

– Ну да, если не напоремся на римлян и не потеряем карту, – пробубнил Урбал, сегодня явно потерявший присутствие духа. – Вот тогда Ганнибал тебя точно наградит, особенно если римляне узнают о наших планах и успеют перебросить сюда войска хотя бы из того легиона, что стоит под Генуей.

– Я решил, – отмахнулся Федор, – спустимся до первых деревень и назад. Терис, ты можешь возвращаться домой. Обратную дорогу мы найдем сами.

– Разрешите мне пойти с вами, – неожиданно попросил Терис, – мне нравится помогать солдатам Ганнибала. Все лучше, чем служить этим римлянам.

– Что ж, – ответил, намного подумав, Федор, – оставайся пока. Не знаю, какой из тебя торговец, но неплохой разведчик выйдет обязательно.

Утром отряд стал осторожно спускаться вниз по тропе, скрываясь за валунами. Погода внезапно испортилась, и сразу выяснилось, что до сих пор им просто везло относительно солнца и отличной видимости. Наверное, Баал-Хаммон сильно хотел помочь своим почитателям выполнить важное задание, а когда оно завершилось, ушел на покой.

Подул сильный ветер, вытянувший из долины туман, разведчики периодически стали попадать в заряды снега. Но Федора это только радовало – в такую погоду вряд ли кто решится на путешествие в горы. И действительно, никто не поднимался им навстречу. Зато они, желая побыстрее достигнуть долины, задали высокий темп, и через несколько часов оказались внизу, где погода отнеслась к ним более милостиво.

Ветер почти прекратился, туман поднялся вверх, и карфагенянам открылась поросшая лесом долина, раскинувшаяся влево и вправо до самого горизонта. А вдалеке, за лесом, даже блеснула синяя полоска воды.

– Море, – произнес Урбал, внезапно остолбенев от увиденного. – Давно я не видел моря так близко.

– Да, – согласился Федор, разглядывая синеющую даль, до которой было теперь рукой подать. – Сейчас бы сесть на наш корабль, взять еще сотню таких же мощных квинкерем и атаковать Рим. Вместо того чтобы болтаться по горам… но что толку мечтать об этом.

Тропа, по которой они спустились вниз, через пару сотен метров уперлась в довольно широкую наезженную дорогу, протянувшуюся через лес и, по их довольно весомым предположениям, вдоль берега моря.

– Что-то я не вижу здесь деревни, – заметил Летис.

– Я тоже, – кивнул Федор. – Надо идти дальше. Похоже, эта дорога ведет в Геную. На ней должны быть деревни, где мы пополним припасы. А, кроме того, на обратном пути мы можем захватить на дороге кого-нибудь из римлян и добыть ценные сведения.

– Это широкая дорога, хотя и не мощеная, – опять предупредил Урбал, отрываясь от созерцания моря, – и римлян там может оказаться много.

– Ничего, – отмахнулся Федор, – нам должно повезти.

И первым зашагал в сторону дороги. Когда все финикийцы, прячась среди деревьев, достигли развилки, Федор внимательно осмотрел дорогу из укрытия и приказал:

– Деревни не видно, но она должна быть рядом. Разделимся. Я, Летис и еще пять бойцов идем в правую сторону. Терис тоже со мной. Остальные – налево, Урбал – старший. Перед заходом солнца встречаемся у этой развилки с добычей.

– Да хранят вас боги, – напутствовал Урбал своих друзей, хотя на лице его застыла гримаса, свидетельствующая, что он не очень рад такому приказу.

– И вам пусть пошлют удачу, – ответил в тон ему Федор. – До захода осталось недолго. Торопитесь.

Группа Федора пробиралась вдоль дороги около часа, но широкая с виду она оставалась пустынной. Деревень тоже не попадалось. Лишь однажды послышался стук копыт, и в сторону, противоположную той, откуда пришли карфагеняне, проскакал большой отряд римских всадников. Человек пятьдесят. Затем, спустя короткое время, еще человек двадцать.

– Что-то здесь становится слишком людно, – заметил Летис, лежа за деревьями и вместе с Федором наблюдая за дорогой. – А деревни все нет.

– Она где-то рядом, – попытался убедить его и себя Федор. – Но римлян действительно многовато. Думаю, стоит попробовать взять пленника, а с запасами еды Урбал справится. Надеюсь, им уже повезло найти деревню.

– Я тоже надеюсь, – кивнул Летис. – И еще хорошо бы им повезло разминуться с теми всадниками.

– Урбал не первый день в армии, – ответил Федор. – Слышишь, кто-то едет?

Друзья замолчали, сделав знак остальным бойцам прекратить разговоры. В подтверждение слов Федора со стороны дороги послышался скрип тележных колес. И скоро на ней показалась крытая повозка под охраной десятка конных римлян. Телега, как смог разглядеть сквозь листву Федор, была крепкая, массивная, похожая на сундук, установленный на колеса. Окошками в плотном покрытии и не пахло. Управлял сим транспортом возница в доспехах легионера, а рядом ехал верхом на коне какой-то важный чиновник.

Странная телега показалась Федору знакомой, а этот важный чин только подогрел любопытство разведчика.

– Неужели нам повезло напасть на казну легиона? – прошептал он Летису. – А этот на коне, похоже, квестор[136]. Только охраны маловато. Расслабились они тут в тылу.

Федор сглотнул слюну и, осторожно высвобождая римский меч из ножен, прошептал:

– Будем брать. С собой, конечно, все не унесем, но зато порасспросим квестора насчет местных дорог. Он тут все должен знать, должность такая. Терис, оставайся в лесу, пока все не кончится.

Федор сделал знак, и лучники подползли поближе к обочине дороги. А когда он махнул рукой – тотчас засвистели стрелы. Ближние всадники тут же рухнули со своих лошадей. Сначала трое, затем еще двое. Остальные пятеро, что находились за телегой, на другой стороне дороги, вскинули щиты, прикрываясь от стрел. Лошадь квестора, в которую случайно угодила стрела, встала на дыбы и сбросила своего седока вниз.

– Вперед! – крикнул Федор, выскакивая на дорогу с обнаженным мечом, и взмахнул рукой, устремляясь к упавшему всаднику. – Вали остальных!

Но сначала он подбежал к вознице и поразил его первым же выпадом, удивленный, что римлянин даже не сопротивлялся. Легионер, схватившись за бок, сполз под колеса телеги.

Увидев, что из леса выскочил сначала римский центурион, а затем еще один солдат в доспехах легионера, всадники на мгновение пришли в замешательство. Этого финикийцам хватило. Одного Летис уложил метким броском кинжала, а второго рубанул по шее мечом, вскочив на задний край телеги. Перед тем как умереть, всадник попытался пронзить его копьем, но Летис увернулся, и острие вошло в массивную балку, безнадежно застряв в ней.

Оставшиеся трое римлян оказались проворнее. Метнув свои копья, они смогли убить сразу двух лучников, показавшихся на дороге. Но остальные быстро отомстили за своих товарищей. Скоротечный бой закончился. Никто из охранников не ушел живым. Несколько лошадей, потеряв седоков, носились по дороге, поднимая пыль. Другие смирно стояли в стороне.

– Вставай, сволочь! – Федор схватил за кожаный ремень портупеи валявшегося в пыли всадника, от падения едва не лишившегося чувств, и тут же врезал ему в лоб рукоятью меча, едва тот сделал попытку выхватить оружие.

– Слушай, Федор, – позвал его Летис, стоявший у телеги с другой стороны и внимательно на нее смотревший, – кажется, золотом тут и не пахнет.

Федор отпустил ремень бесчувственного квестора, позволив тому снова свалиться в пыль, и в несколько прыжков оказался рядом с Летисом. На другой стороне крытой телеги имелось узкое окно, закрытое решеткой. Падавшего на дорогу света еще хватало, чтобы увидеть, как сквозь решетку на них в упор смотрят удивленные глаза пленника, закованного в цепи.

– Это еще кто такой? – сплюнул от досады Федор. – Вот тебе и легионная казна. Значит, тот чиновник совсем не квестор. Черт, как же я мог так ошибиться?

– Дело сделано, – подытожил Летис. – Давай хоть с ним побеседуем. Может, расскажет что-нибудь интересное.

– Давай, – кивнул Федор. – С паршивой овцы хоть шерсти клок.

Но не довелось. Вечерний воздух рассек звук летящего копья, и один из лучников рухнул, пронзенный насквозь. Остальные двое, вскинув луки, стали пускать стрелы в ответ и пятиться к лесу. Федор повернул голову вправо и с досадой увидел, что к ним скачет целый отряд конных римлян. Похоже, тех самых, что проезжали недавно.

– Смотри! – вскинул руку Летис. – Там еще отряд!

С другой стороны дороги тоже приближались римские копейщики. Дело обернулось неожиданно круто.

– Давай в лес! – крикнул Федор, подныривая под привязанную к телеге лошадь. – К черту пленника, самим бы ноги унести…

Он сбросил шлем и, сделав кувырок, стремительно поднялся, чтобы бежать к спасительным деревьям. Но тут на него налетел один из всадников. От копья, что просвистело в двух сантиметрах от его лица, Федор еще увернулся, но от самой лошади не успел. Мощный удар отбросил его на несколько метров. Падая, Федор решил, что у него сломаны все ребра и позвоночник – такой дикой была боль. Рухнув спиной на острые камни, морпех несколько раз перекатился, да так и остался лежать, уткнувшись лицом в землю.

Вокруг застучали копыта, послышались крики. Когда в глазах уже потемнело, и сознание стало меркнуть, морпех успел ощутить, как чья-то рука проникла под разорванный доспех и вытащила карту. Затем, дернув за плечо, его грубо перевернули на спину. Над ним сгрудились многочисленные римские солдаты, их лица плыли перед Федором, как в тумане. Не в силах больше бороться с болью, он потерял сознание.

Глава седьмая  В плену у римлян

Первым звуком, услышанным им при медленном возвращении из небытия, был звон цепей. Находясь еще в полубессознательном состоянии и не понимая, где он, в царстве мертвых или еще нет, Федор воспринимал мир через слух. Так казалось легче. Хотелось продлить мгновение неопределенности и надежды перед тем, как раз и навсегда провалиться в один из миров, возможно, не самый лучший.

Вдалеке слышалась какая-то возня, шаги, приглушенный стук копыт. А вблизи кто-то шевелился, постанывая. Потом к звукам прибавились запахи. Здесь, в этом мире, было сыро и затхло.

Решив, что он еще не умер, Чайка попробовал пошевелиться и открыл глаза. Но тут же снова их закрыл – дикая боль обожгла грудь. Он вспомнил, как на него налетел римский всадник с копьем и сбил его с ног. На этом воспоминания заканчивались. Отлежавшись несколько минут, он снова пошевелился и понял, что, несмотря на боль, позвоночник цел и все ребра, вероятно, тоже.

„Значит, я в плену, – подумал Федор, все же стараясь осторожно оглядеться по сторонам и кое-как пошевелить руками, ощущавшими на себе невидимую тяжесть, – хорошо хоть вообще память не отшибло. Хотя бы помню, кто я такой“.

Он полулежал на сырой земле, прислоненный к каменной стене подвала и прикованный к ней цепями за запястья. Доспехи и обувь с него сняли, оставив лишь исподнее, и, придя в себя, Федор стал ощущать мерзкую прохладу подземелья. Невеселое ему подвернулось место.

Подвал был достаточно большой, метров двадцати, но узкий, словно пенал. Напротив, под самыми сводами низкого потолка имелась пара узких зарешеченных щелей, сквозь которые едва пробивался свет. Федор смог рассмотреть только свои ноги и прикованного слева от него к стене изможденного человека. Все остальное тонуло в полумраке.

В паре метрах справа к стене оказался прикован второй узник, одетый в лохмотья. Он постанывал, то и дело теряя сознание. Невольно разглядывая его лицо, Федор на миг подумал, что где-то видел этого человека. Но где, не мог вспомнить. И кем тот был, солдатом или рабом, тоже.

В этот момент, помешав его мучительной борьбе с собственной памятью, в дальнему углу каземата открылась небольшая дверь, и в подвал проник римский солдат в боевом облачении. Неспешной походкой тюремщика, уверенного в своем превосходстве над жертвой, он приблизился к пленным и остановился в двух шагах, взявшись руками за кожаный пояс. За ним вошли еще двое.

Федор взглянул на тюремщика и обомлел – перед ним стоял не кто иной, как Тит Курион Делий, силач из манипулы кривоногого Клавдия Пойдуса Грига.

Тит, похоже, тоже узнал пленника. Когда их взгляды встретились, Тит усмехнулся и процедил сквозь зубы:

– Ну, вот и встретились, medicus. Давно я ждал этого дня.

И не говоря больше ни слова, носком тяжелого башмака въехал Федору в бок. Чайка взвыл от боли, буквально пронзившей все тело, но не потерял сознания, а лишь дернулся, изогнувшись и звякнув цепями.

– Тащите его наружу, – приказал Тит, – я поговорю с ним на солнышке. Пусть порадуется напоследок.

Конвоиры отцепили Федора от стены и поволокли во двор. Ухитрившись встать на ноги, пленный морпех едва тут же не упал – так кружилась голова. Силы покинули его, а ступни казались деревянными. Но кое-как, получая тычки в спину, он выбрался на свет.

Зажмурившись на пороге от яркого солнца, Федор снова остановился, однако еще один мощный пинок свалил его лицом на землю. Конвоиры подхватили обмякшее тело, подняли и прицепили, растянув за руки, к деревянному устройству, напомнившему Чайке одно из орудий пыток средневековой инквизиции.

Как он успел заметить, это был широкий брус с поперечной балкой, напоминавший крест, с той лишь разницей, что Федора не прибили к нему гвоздями, как римляне поступали с рабами, а приковали цепями. Ноги тоже приковали к специальным гнездам, а к лодыжкам и запястьям привязали веревки, тянувшиеся к небольшим барабанам. От них, в свою очередь, веревки продолжались к главному барабану с рычагом. Само устройство было установлено под наклоном, так что Федор полулежал. Он нашел это положение более удобным, чем в подземелье. Правда, „комфорт“ сойдет на нет, когда солдаты начнут растягивать его на четыре стороны, желая испытать на разрыв мышцы, сухожилия и позвоночник.

– И где же ты, червяк, взял доспехи центуриона римской армии? – поинтересовался Тит, стоявший напротив, пока его подручные привязывали Федора к пыточной машине. – Поговаривали, что ты сбежал со службы. Подался в дальние края. Значит, ты – дезертир, а центуриона наверняка убил и теперь разгуливаешь в его доспехах. Вернее, служишь нашим врагам, переметнувшись к Ганнибалу. Ведь рядом с тобой нашли нескольких мертвых лучников его армии. Что скажешь?

Сам Тит, как заметил морпех, тоже носил доспехи центуриона. Причем Федору показалось, что Тит и все солдаты, увиденные им во дворе, не относятся к морским пехотинцам, а принадлежат, скорее, к обычным легионерам. Хотя на сто процентов он утверждать бы этого не стал, ведь их форма ничем не отличалась.

Эта мысль смутила Чайку, но иначе что бы тут Титу делать? Разве что морпехов Тарента снова отправили в район Генуи, и он сменил на посту убитого центуриона. Не зря же во время битвы у Треббии Федору показалось, что он видел убегающего Тита, но римлянин был тогда еще в ранге опциона. Если это так, то беглого морпеха скоро ждали встречи со своими прежними товарищами, чему он, признаться, совсем не радовался.

– Да ты, Тит, вроде поумнел за последнее время, – усмехнулся Федор, поглядывая по сторонам и решая не отпираться от дружбы с Ганнибалом. – Даже по службе продвинулся. Значит, у вас теперь совсем плохо с кадрами. Прошлый раз, когда я тебя видел в этих местах, ты был гораздо тупее.

По лицу Тита пробежала гримаса ненависти, но он сдержался, понимая, что совсем скоро поквитается с обидчиком за все. Федор удивился – раньше Тит непременно попытался бы его ударить. Видать, служба в армии его кое-чему научила.

Солдаты уже почти закончили привязывать Федора к пыточной машине.

– Кстати, – добавил Федор, пытаясь получить ответ на мучивший его вопрос, – там, в лагере у Треббии, я ведь тебя видел, когда ты бежал, как трусливая мышь, после нашей победы?

Силы понемногу возвращались в его тело, а с ними вернулось и желание позубоскалить. Тит не ответил, оставив Федора при своих сомнениях. Зато приблизился и с наслаждением съездил обездвиженного пленника кулаком по лицу. Голова откинулась в сторону, челюсть затрещала, по губе потекла алая струйка крови. Что ни говори, а избивать людей Тит Курион Делий умел всегда и делал это с особенной обстоятельностью, получая явное удовольствие.

– Тебе бы палачом служить, а не солдатом, – посоветовал Федор, сплюнув кровь изо рта.

– А я и служу, – неожиданно подтвердил Тит, махнув рукой в сторону возвышавшихся за его спиной построек. – Почти. Это легионная тюрьма, я сам сюда попросился, временно, пока нет боевых действий. Я ее охраняю со своей манипулой, а в свободное время собственноручно отправляю на тот свет врагов Рима. Это мое любимое занятие.

– Значит, я в тебе не ошибся, – с трудом выговорил Федор. – Надо было убить тебя раньше.

– Надо было, – кивнул Тит, ухмыльнувшись, – да поздно. Не повезло тебе, Федр Тертуллий Чайка.

Давно забытое имя резануло слух солдата Карфагена. Федор помрачнел, вспомнив вдруг, как произносила это имя Юлия: Чай-каа – по-своему, нараспев, приятно. Так никто больше его не произносил.

– А Квинт тоже здесь? – поинтересовался Федор, вызвав в памяти облик своего друга, скрашивавшего ему службу в морской пехоте Тарента.

Задавая вопрос, он тем временем рассматривал развалины старого дома, в подвалах которого его держали. Яркое полуденное солнце палило нещадно, заставляя плавиться камни. Развалины дома окружал новехоньких забор, наполовину скрывая лес, начинавшийся непосредственно за ним. Больше ничего со своего места Федор не мог увидеть, если не считать нескольких столбов в десятке метров от его дыбы. На одном из них висел распятый раб. Судя по его почерневшей коже, он был давно и безнадежно мертв.

„Странное место, – подумал Федор в отчаянии. – Явно не лагерь легиона, а скорее, какая-то заброшенная деревня или городок. Где же это я, черт побери?! Что случилось с остальными, и кто вынул у меня из-за пазухи карту, сам Тит или другой римлянин? Если так, то все выходит невесело. Подвел я Ганнибала“.

Его тюремщик снова пропустил недавний вопрос про Квинта мимо ушей. Федор давно заметил, что переговоры не являлись сильной стороной Тита. Зато здоровья у него было хоть отбавляй. Тит явно предпочитал бить и резать, а не говорить. В силу этих своих природных качеств силач-римлянин молча приблизился к главному барабану и, немного потянув за рычаг, провернул его. Мышцы Федора напряглись, руки и ноги пронзила боль, но терпение еще не иссякло.

– Теперь я тебя буду спрашивать, брат Тертуллий, – ехидно заметил Тит. – А насчет твоего дружка отвечу. Его убили галлы. Зарезали, как свинью, на моих глазах. Я мог бы его спасти, но не стал.

– Это хорошо, – выдохнул Федор, – значит, мне не придется его убивать. А вот тебя… когда доберусь, я заколю с удовольствием. Считай, что я твой должник.

Тит, сохраняя гробовое молчание, еще раз провернул ворот. Веревки натянулись, и суставы Федора затрещали. „Хорошая машинка для тех, кто хочет подлечить остеохондроз, – попытался мысленно подбодрить себя Федор, стиснув зубы от боли. – Отлично растягивает позвоночник. Главное, чтобы не разорвала к чертям собачьим“.

– Что ты здесь делаешь? – задал первый вопрос Тит, глядя в глаза пленнику. – Если ты из армии Ганнибала, то почему забрался так далеко, ведь он стоит лагерем в долине По. Что ты здесь разнюхиваешь?

– Решил прогуляться, – опять поерничал Федор, насмешливо глядя в глаза тюремщика, – старых друзей навестить. Тебя вот встретил. Да и, говорят, климат здесь хороший, полезный для здоровья. А-ааа!

Тит снова крутанул свой барабан, и Федор ощутил, что его позвонки начали отделяться друг от друга. Все тело, от головы до копчика, пронзила резкая боль.

– Для тебя этот климат станет убийственным, – мрачно пошутил Тит, немного ослабляя натяжение веревок, – так ты скажешь мне, зачем ты здесь?

Федор помолчал несколько секунд, стараясь потянуть мгновения без боли, но все же проговорил:

– Хорошо, скажу.

Тит еще ослабил натяжение, ожидая пока пленник разоткровенничается. Но тот не торопился, щурясь на солнце и тяжело дыша. Тогда Тит не выдержал, отпустил рычаг и с размаху ударил Федора кулаком по почке. Морпех изогнулся всем телом. Взвыл, забившись на доске, словно рыба, вытащенная на берег. Кулак у Тита был тяжеленный.

– Зачем вы напали на повозку с пленными? – Тит приблизил свое широкое прыщавое лицо к лицу Федора так, что тот ощутил его зловонное дыхание. – Ты знаешь, кого там везли? Сколько вас было всего?

– Я думал, что там золото, – честно признался Федор, когда смог говорить. – Легионная казна. Захотел поживиться, вот и все.

– А второй отряд? – допытывался Тит, схватив Федора за горло и начиная его душить. – Тот, что напал на деревню? Тоже ваш? Мерзкий раб Карфагена, говори!

Он чуть ослабил хватку, видя, что Федор стал задыхаться.

– Какой отряд? – деланно удивился Федор, едва отдышавшись. – Нас было всего несколько человек. Мы заблудились, вышли к дороге, решили напасть на повозку. Меня взяли в плен, а остальных убили. Больше ничего не знаю.

– Заблудились? Что ты мне тут втираешь, ублюдок! Почему вы оказались так далеко от своего лагеря, здесь, в горах Лигурии? Что задумал ваш Ганнибал? – наседал Тит.

– Да пошел ты! – процедил Федор сквозь расшатавшиеся зубы. – Надоел ты мне, брат Делий…

Новый удар в лицо заставил его замолчать. Затем Тит ударил его в бок, потом еще раз, потом ногой. Ребра снова затрещали. В довершение Тит схватился за рычаг и со всех сил крутанул барабан. Федор орал еще минут пять после того, как Тит ослабил натяжение.

– Жаль, не могу тебя убить, – нехотя признался Тит. – Приказано отправить тебя в Геную. Но там с тобой разберутся, уж поверь.

И Федор почему-то поверил. Солдаты отцепили его от пыточного устройства, приволокли в подвал и бросили на прежнее место, конечно, заново прикрепив железные браслеты к стене. Хотя убежать он никуда не смог бы, даже если бы и захотел. Пошевелиться боялся.

От боли все тело ныло, болело и дергалось в судорогах. Так он пролежал некоторое время, пока боль не начала стихать.

– Эй! – вдруг послышалось ему, словно сквозь сон. – Я вас знаю. Вы ведь бывали в доме у сенатора Марцелла?

Федор мгновенно напрягся, услышав такие слова. Даже попытался приподняться. Ему это удалось, но тут же тело снова скрутила боль. Минут пять он стонал, но потом все же выдавил из себя:

– Кто ты? Откуда ты меня знаешь?

– Я из пленных греков. Меня зовут Андроник, – пояснил человек в лохмотьях, – раб сенатора Марцелла. Я трудился поваром на его вилле и несколько раз видел, как вы приезжали к госпоже Юлии. А в последний раз…

Стиснув зубы, Федор приподнялся еще и даже попытался приблизиться к говорившему, но цепи не пустили.

– Говори, Андроник, – попросил Федор, сплюнув кровь, все еще вытекавшую из разбитого рта, – что случилось с твоей госпожой? Она жива? Я не видел ее с тех самых пор.

– Она жива, – пробормотал Андроник, и сам застонал, откинувшись на стену.

– Хвала богам, она жива! – воскликнул Федор. – Похоже, Тит тебя тоже неплохо обработал.

– Кто это, Тит? – удивился раб Марцелла.

– Тот здоровяк, что заходил сюда и разговаривал со мной, – усмехнулся Федор, снова сплевывая кровь на землю.

– Да, – подтвердил узник. – Он.

– Как ты здесь оказался? – вдруг спросил Федор. – Ведь от Генуи до виллы сенатора под Римом путь неблизкий?

– Я сбежал, – просто ответил раб. – Долго скитался, но меня поймали и должны скоро казнить.

– Почему ты так уверен? – попытался переубедить его Федор. – Раз ты служил у самого Марцелла, тебя, скорее всего, вернут ему обратно. Или, в крайнем случае, продадут другому хозяину. Ведь ты должен дорого стоить. Вряд ли они станут тебя убивать. Римляне хоть и жестокие, но очень жадные.

– Сенатор не возьмет меня обратно, – потухшим голосом ответил раб. – А если и возьмет, то лишь для того, чтобы убить.

– Почему? – удивился Федор.

Андроник помолчал некоторое время, но, вдруг решившись, заговорил:

– После того случая, когда вы остались наедине с госпожой Юлией, он приказал казнить всю прислугу, кроме меня. Ведь я ничего не видел, весь день находился на кухне и ничего не знал. Вернее, он был уверен, что ничего. Поэтому сенатор и сохранил жизнь мне одному. Затем мы переехали на виллу под Аррецием, и уже оттуда я сбежал.

– Но зачем? – удивился Федор.

– В этом доме держали только новых слуг. Я знал, что сенатору в последние месяцы не дает покоя его проявленная добродетель. Он боялся, что я все же что-то скрыл от него и могу проговориться. А он не мог допустить огласки. И Марцелл наверняка решил меня умертвить. Я чувствовал, что это может случиться со дня на день. И не стал дожидаться. Лучше быть беглым рабом, чем мертвым.

– А что произошло после моего… отъезда? – осторожно спросил Федор, боясь услышать ответ, хотя уже знал, что Юлия жива. – Что случилось там, на вилле под Римом?

Андроник немного помолчал, но таиться от Федора уже не имело никакого смысла. Обоих ждала верная смерть.

– Когда сенатор узнал, что… его любимая дочь и вы… – Андроник снова замялся, но потом все же выдавил: – Он пришел в ярость. Особенно когда узнал, что вы убили его охранников и Гельвеция.

– Продолжай, – подбодрил его Федор, нетерпеливо стараясь узнать, что случилось дальше.

– Сенатор не мог допустить, чтобы расстроилась свадьба, – снова заговорил Андроник, – и он все скрыл. Прислугу приказал умертвить, заставив всех той же ночью выпить яд. Я сам помогал охранникам закапывать трупы в саду и дрожал от страха, что они заколют меня своими кинжалами сразу же после этого. Но Юпитер не дал мне умереть.

– Ты хочешь сказать, – Федор не поверил своим ушам, – что свадьба Юлии и военного трибуна Памплония состоялась?

– Да, – подтвердил Андроник. – Я даже прислуживал на ней. Подавал блюда.

– И… Юлия согласилась? – все еще не верил Федор.

– Иначе отец убил бы ее, – прошептал испуганный Андроник, отстраняясь, словно боялся, что Федор разорвет цепи и задушит его после этих слов. – Но ей это нелегко далось.

Он замолчал на мгновение.

– Госпожа Юлия была очень грустной на пышной свадьбе, которую сенатор справлял в Риме, – беглый раб вздохнул. – Но ее жених, блестящий Памплоний, словно не замечал этого. После свадьбы они сразу уехали на новую виллу жениха – сенатор подарил им имение недалеко от Рима.

– Она и сейчас там? – нервно спросил Федор.

– Нет, – печально ответил Андроник. – Как только сенатор Марцелл узнал, что его дочь беременна, он предложил ей приехать погостить в Арреций, на новую виллу. Тем более что Памплоний после свадьбы сразу же отбыл в войска – его вызвали, как только узнали о вторжении Ганнибала. Поговаривали, что он отплыл на Сицилию. А сам Марцелл проводил теперь в Аррецие большую часть свободного времени, лишь изредка возвращаясь в Рим по делам. Ведь с тех пор, как на его римской вилле казнили всех слуг, госпожа Юлия отказывалась там жить и даже приезжать в гости.

– Юлия ждет ребенка? – прошептал ошеломленный Федор.

– Это так, – подтвердил Андроник и осторожно, вполголоса сообщил: – Однако поговаривают, что госпожа носит под сердцем совсем не ребенка Памплония.

– Откуда ты знаешь? – Федор снова дернулся, зазвенев цепями.

В этот момент дверь подвала снова отворилась, и на пороге возникли два легионера. За их спинами маячил Тит Курион Делий. Солдаты быстрым шагом приблизились к третьему узнику, прикованному к стене слева от Федора, но уже давно не подававшему признаков жизни.

– Тащите его быстрее, – крикнул Тит вдогонку солдатам. – Я хочу срочно кого-нибудь убить.

– Он уже мертв, – доложил один из солдат, пнув ногой недвижимого узника.

– Жаль. Видно в прошлый раз я немного перестарался. Тогда тащите вот этого раба, – Тит указал на Андроника. – Я знаю одно место, где ему будет не так скучно. На кресте, рядом с другим беглым рабом.

Солдаты принялись снимать оковы с Андроника, на лице которого застыло отрешенное выражение.

– Вот и все, – прошептал он. – Мой путь окончен.

– Это точно, – подтвердил чуткий на ухо Тит. – Но ты еще помучаешься. Сейчас я сам вколочу тебе в руки и ноги по длинному гвоздю и оставлю жариться на солнце. Шевелитесь, лентяи!

Андроник не сопротивлялся. Солдаты уволокли раба наружу, и скоро со двора раздались душераздирающие вопли, слившиеся с ударами молота. Федор задрожал, слушая эти крики. Ведь то же самое скоро могли сделать и с ним. Но его сейчас совершенно не заботила собственная судьба. Он мучился оттого, что не успел до конца расспросить Андроника. Не хватило одного мгновения, чтобы узнать всю правду.

„Хотя, – родилось сомнение в мозгу узника, подавленного тем, что он только что услышал, – он мог и не знать всей правды. Я должен сам ее узнать. Надо бежать, чтобы найти Юлию и объясниться“.

Глава восьмая  Бегство

К счастью для него, жестокий тюремщик Тит, видно, достаточно напился крови. Весь остаток дня и всю ночь Федора никто больше не беспокоил. Следующий день он тоже провел в одиночестве. Новых пленных не приводили, отчего темный и сырой подвал, несмотря на жару, казался еще более мрачным и пустынным. Изможденный пытками, Чайка провел отпущенное ему судьбой время в размышлениях и молитвах, словно в тягостной дреме, изредка проваливаясь в настоящий сон, являвшийся его единственным спасением и лекарством. Есть ему почти не давали, лишь раз в день приносили жидкую похлебку, от которой несло протухшими потрохами.

„Где же карта? – спрашивал себя Федор в минуты просветления. – Тит ни словом о ней не обмолвился. Но, вполне возможно, что ее взял какой-то другой, более сообразительный римлянин. Тот, что приказал отвезти меня в Геную. Если так, то римлянам известно о планах Ганнибала и тогда мне несдобровать в любом случае. Даже если вырвусь отсюда и доберусь до своих, это станет несмываемым позором. Проще покончить жизнь самоубийством или дать римлянам казнить себя. Впрочем, за этим дело не станет. Узнать бы, что стало с Летисом. И Урбалом, напавшим на деревню. Где они сейчас?“

Ранним утром его разбудил шум открывшейся со крипом двери. Два дюжих охранника отцепили его от стены и вытолкали на двор, где стояла до боли знакомая телега, запряженная двумя лошадьми. Именно на такую он напал два дня назад, а теперь сам должен ехать в ней на свидание со своими палачами. Задержавшись на мгновение, Федор бросил взгляд по сторонам и оценил свои возможности для побега. Вокруг повозки уже сидели на конях человек пятнадцать или двадцать легионеров, а рядом с открытой дверью стоял Тит Курион Делий, ехидно улыбаясь. Федор немного пришел в себя, но был еще слаб. Против пятнадцати конных шансы сводились к нулю.

– Проходи, брат Тертуллий, – поприветствовал Тит Федора, указав на узкую дверку, обитую железными полосами, – я приготовил тебе отличную клетку. В ней тебя отвезут в Геную. А я поеду рядом с тобой, чтобы ты не скучал в дороге.

– Спасибо, Тит, – ласково кивнул Федор. – Я всю жизнь мечтал о таком путешествии. Да еще с таким попутчиком, собирающимся развлекать меня разговорами. Только будь осторожен – если твои истории мне не понравятся, я могу сбежать от скуки.

– Никуда ты не денешься, – с широкого лица тюремщика мгновенно слетела ухмылка. – А если дернешься бежать, то я убью тебя лично. Полезай внутрь.

Но Федор замешкался, когда его взгляд упал на Андроника, висевшего позади строя всадников на деревянном кресте, рядом с другим рабом. Они оба были уже мертвы.

Получив пинок в спину, Федор, нагнувшись, влез в повозку для транспортировки пленных, напоминавшую изнутри собачью конуру с железной решеткой на узком оконце и обитую для прочности железными лентами. С ним забрался один из охранников и прикрепил его браслеты к вкрученным в массивную балку кольцам так, что Федор и здесь полулежал, как в подвале. Правда, места здесь оказалось маловато, не развернуться, да воняло так, как будто все пленники мочились под себя, что, в общем-то, смахивало на истину. Хорошо хоть ноги не скрепили цепями.

Хлестнув коня, возница вывел повозку с огороженного частоколом двора на дорогу. Тит, облаченный в доспехи центуриона, ехал в двух шагах от повозки, как тот всадник, которого Федор принял за квестора. Сквозь зарешеченную щель пленный морпех во все глаза смотрел на дорогу, насколько ему позволяла длина цепи.

Место, откуда они выехали, действительно представляло собой развалины какой-то усадьбы, огороженные частоколом и отданные под тюрьму. Видно, бывший владелец происходил из лигурийцев и не очень пришелся по душе римлянам. К частоколу изнутри примыкало несколько бараков, в которых жили солдаты. А снаружи тоже имелись строения, но там, судя по внешнему виду, ютились рабы или мастеровые, из тех, кто обычно обслуживает солдат легиона. Никого из знакомых воинов своей манипулы, кроме Тита, Федор здесь не увидел, все больше склоняясь к мысли, что Тит каким-то образом умудрился перейти на службу в пехотный легион. „Наверное, не побрезговал откровенно грязным делом, и ему позволили, – решил Федор, – или наоборот, Памплоний надумал от него избавиться“.

Оставив позади эту странную тюрьму, размещавшуюся вне расположения легиона, телега с узником покатила по дороге. Насколько мог прикинуть Федор, это оказалась та самая дорога, вдоль которой он двигался со своими бойцами, когда пробирался сюда. Вдоль нее стеной стоял лес. Охраняло его всего лишь пятнадцать человек. И у пленного командира разведчиков седьмой спейры ни с того ни с сего вдруг появилась надежда.

„Может, ребята еще не ушли в горы, – подумал он, под скрип колес разглядывая стволы деревьев, – и прячутся где-то поблизости?“

Но проходил за часом час, а колонна двигалась своим чередом. Всадники ехали не торопясь, приноравливаясь к скорости телеги. Примерно к обеду дорога пошла вверх, и вскоре процессия добралась до какого-то моста. Федор понял это, услышав стук колес по бревнам и шум реки, раздававшийся довольно громко. Река, похоже, была бурной. Едва телега съехала с настила, как позади нее раздался страшный грохот – мост обвалился.

Возница резко осадил лошадей.

– Это еще что такое? – раздался голос раздраженного Тита, который, развернув коня, поскакал назад. – Юпитер вас порази, почему вы там застряли?

Но в этот момент Федор услышал приятные уху любого воина звуки – свист летящих стрел и крики убитых врагов. Судя по воплям римлян, они не могли поразить врага, спрятавшегося за укрытиями в лесу, и на дороге явно намечалось побоище. Потом несколько стрел с чавканьем вонзилось в его „будку“. Тело мертвого возницы тяжело рухнуло под колеса телеги. Затем раздался звон мечей, и вскоре мимо проскакала лошадь без седока. Послышались шаги, мощный удар заставил замок слететь с креплений, а дверь распахнуться. Напротив стоял Летис, снова сменивший римские доспехи на панцирь карфагенянина, с окровавленной фалькатой в руке.

– Ну, чего ты тут расселся? – спросил он таким тоном, словно они расстались пять минут назад. – Вылезай. Надо уходить, пока римляне подмогу не привели.

Но видя, что обрадованный Федор не может сам освободиться от оков, здоровяк Летис залез в телегу и, поднапрягшись, выдернул из стены крепления. А потом вытащил командира наружу вместе с браслетами и соединявшими их цепями.

– Клади цепь сюда, – распорядился он, кивнув на край телеги, под которой валялся в луже крови возница. Федор, не теряя времени, послушно исполнил требование товарища. А Летис размахнулся и одним мощным ударом перерубил цепь, скреплявшую браслеты на запястьях. Чайка развел руки в стороны и вздохнул, осматриваясь по сторонам. Оковы, конечно, мешали, но даже с ними жизнь теперь казалась прекрасной.

Оставшийся позади повозки мост был обрушен в реку в тот момент, когда почти вся конница находилась еще на том берегу. Река в этом месте бурно несла свои воды между высокими, похожими на каньон берегами. С той стороны валялось человек семь или восемь мертвых римлян – со своего места Федор не мог определить точнее – и переступали с ноги на ногу кони, оставшиеся без седоков. На этом берегу тоже лежало несколько трупов. И корчился в пыли один пленный. Рядом с ним сейчас возился Урбал, обматывая его запястья веревкой.

– Ну, как ты? – приобнял Федора здоровяк. – Жив? А то мы уж и не ждали, что тебя из этой тюрьмы когда-нибудь вывезут. Совсем уж наладились на нее напасть.

Морпех сморщился от боли, снова пронзившей тело после таких объятий.

– Жив, как видишь, – ответил он, улыбнувшись через силу. – Как вы узнали, что я там?

– Терис выследил, – просто ответил Летис. – Сообразительный парень. К нам просится, в разведчики.

Федор звякнул обрубками цепей и кивнул на мост.

– Твоя идея?

– Урбала, – отмахнулся здоровяк. – Я бы сам не додумался. Пока мы решали, как тебя оттуда достать, осмотрели все окрестности, нашли мост. Узнали, что этот путь ведет в Геную, и решили попытать удачи здесь, если тебя не казнят раньше. Подпилили заранее.

– А если бы казнили? – удивился Федор.

– Да ты не переживай, – осклабился Летис. – Наш Терис постоянно сидел на дереве, с которого весь двор тюрьмы виден. Только ночью и спускался. Так что, он бы нам знак подал, если бы тебя казнить надумали. А уж тогда мы бы и на штурм пошли за своего командира.

– И много вас осталось? – тяжело вздохнул Федор, ощущая, как на душе становится теплее от этих слов.

– С тобой и Терисом теперь будет снова девять, двое погибли в этом бою, – ответил Летис, указав на мертвых финикийских лучников, лежавших в пыли.

– Их тела надо закопать, – приказал Федор, снова входя в роль командира. – Никто не должен быть уверен, что здесь опять побывали солдаты Карфагена. Пусть римляне сомневаются в этом до тех пор, пока мы не вернемся сюда с армией.

Снова бросив взгляд на связанного Урбалом пленника, Федор узнал в нем своего тюремщика.

– Кстати, – задал он другу давно мучивший его вопрос, делая шаг к пленному, – у меня пропала карта. Ты не знаешь, где она?

Летис засунул руку за панцирь и вытащил помятый свиток.

– Вот она, я успел схватить ее, прежде чем тебя утащили римляне. Ты же сам говорил, что ее надо спасти в любом случае.

– Молодец! – У Федора отлегло от сердца. – А то я уже подумывал о самоубийстве, чтобы избежать позора.

– Не торопись, – успокоил его друг. – Для тебя и у римлян припасен хороший удар мечом.

Федор подошел к Титу, валявшемуся в пыли и издававшему лишь злобное мычание, поскольку Урбал заткнул ему рот тряпкой. Увидев своего пленника на свободе, Тит стал извиваться, как уж. В его глазах злоба постепенно сменяла страх приближавшейся смерти.

– Рад видеть тебя живым, – обнял друга Урбал. – Баал-Хаммон не покинул нас. Но надо торопиться. Несколько римлян бежали, наверняка скоро вернутся с подкреплением.

– Спасибо, что спасли меня, – ответил ему Федор и присел на корточки рядом с пленником. – Ты знаешь, кто это?

– Римлянин, командовавший охраной, – ответил финикиец. – Я подумал, что перед тем, как перерезать ему глотку, ты захочешь сказать ему пару слов на прощанье.

– Это мой тюремщик, – ответил Федор, усмехнувшись. – Лучшего подарка ты не мог мне сделать.

Федор пошарил на поясе у Тита, непроизвольно вздрогнувшего, словно его хотели проткнуть кинжалом, и нашел ключи. С их помощью он отцепил браслеты с обрубками цепей и сбросил их в дорожную пыль. А затем вынул кляп изо рта пленника.

– Я же тебе говорил, что сбегу, – сказал Федор, поднимаясь во весь рост, и вдруг резко и с наслаждением саданул ногой в пах своему мучителю. – А помнишь, что я тебе еще обещал?

Тит завыл от боли.

– Можешь убить меня, карфагенская змея, – выдохнул он, когда боль чуть отпустила его, – это легко, когда я связан. Но один на один ты никогда меня не победишь.

– Ты забыл, что я уже несколько раз это делал, – напомнил Федор. – Правда, не в настоящем бою. Но сейчас мы все исправим. Летис, дай мне свою фалькату.

– Что ты задумал? – удивился здоровяк, нехотя протягивая командиру оружие. – Давай просто прирежем его, как кабана. У нас мало времени.

– Успеем, – отрезал Федор. – У меня с ним свои счеты.

Федор взял фалькату и разрезал стягивавшие Тита веревки.

– Бери меч и защищайся, – указал он на валявшееся на дороге оружие римлянина. – Пора поставить точку в нашем давнем споре.

Тит недоверчиво покосился на двух карфагенян, стоявших за спиной его недавнего пленника, но все же схватил меч и бросился на Федора. Шлем и щит Тит потерял в пылу предыдущей схватки, но на римлянине был кожаный панцирь. А Федор начал бой в исподнем и босиком. Лишь успел схватить поданный Урбалом небольшой круглый щит.

Его противник яростно нападал, размахивая мечом. За спиной у него шумела река, впереди темнел лес, стояли телега и карфагеняне на дороге. Отбивая щитом удар за ударом, Федор боялся, что Делий выберет момент и просто сиганет в реку, спасая свою жизнь, тем более что тот выдавал свои намерения, постоянно оглядываясь назад. А потому командир разведчиков решил надолго не растягивать удовольствие, учитывая, что Тит был абсолютно здоров и одет в доспехи, а он при всей своей выучке чувствовал, что сил еще недостаточно. Да и защитный покров Федора оставлял желать лучшего.

В очередной раз, когда силач Тит рассек воздух над его головой, вложив всю силу в удар, способный перерубить средней величины дерево, Федор присел и сделал ответный выпад, ткнув острием фалькаты противника в бок. Тот попытался увернуться, но острое лезвие рассекло ламбрекены[137]и вошло в живот силачу. Тит взвыл, выронил меч, упал на колени и схватился за живот, пытаясь удержать хлынувшую из страшной раны кровь.

Босой Федор, напротив, встал, откинув щит, и взялся за рукоять двумя руками.

– Я же тебя предупреждал, гнида! – проговорил он и резким движением рубанул острием по шее.

Голова римского легионера скатилась в пыль, а тело, на несколько секунд застывшее вертикально, тоже рухнуло на дорогу. Тит Курион Делий умер.

– Одной сволочью меньше, – сплюнул Федор, возвращая фалькату подошедшему Летису.

Вдали послышался стук копыт. Приближались конные римляне.

– Бежим в лес! – потянул его за собой Урбал. – До темноты нам надо уйти как можно дальше.

Федор снял с мертвого тела возницы сандалии, чтобы можно было передвигаться по корням и корягам. И устремился вслед за своими друзьями. Едва он скрылся в лесу, как из-за поворота на другом берегу показались римские всадники.

Метров через семьсот, на берегу речки, к трем карфагенянам присоединились остальные солдаты и Терис. Все вместе они пробежали еще пару километров, прежде чем Федор поблагодарил парня за то, что тот помог вызволить его из плена и даже протянул ему в награду горсть римских монет, позаимствовав их у Летиса.

– Мне не нужны римские деньги, – гордо ответил Терис, отводя руку Чайки с деньгами.

– А чего же ты хочешь за мое спасение? – спросил Федор, хотя уже догадывался.

– Возьмите меня к себе, – предложил парень, – пока идет война, все равно здесь никакой жизни не будет. Римлянам я служить не хочу, отсиживаться в горах не собираюсь. А торговать я вообще больше не буду. Не по мне это. Сейчас я хочу только отомстить римлянам за свою родню.

– Ну что же, – произнес Федор, – Ганнибалу нужны преданные солдаты. Мы берем тебя. Будешь теперь служить под моей командой в отряде разведчиков. Но для начала нам нужно снова выбраться отсюда и подняться в горы. А оттуда много дней идти до лагерей армии. И везде можно погибнуть. Это трудный путь.

– Мне не привыкать, – отмахнулся Терис, поправив висевший на поясе кинжал, явно отобранный у римского солдата, – так жить веселее.

Урбал и Летис переглянулись, улыбнувшись, – парень явно подходил для службы в разведке. Любил куражные дела больше, чем деньги. В отряде у Федора почти все были такие, другие бойцы здесь долго не задерживались.

По знаку Урбала один из лучников развязал стоявший на земле мешок и достал оттуда доспехи, протянув их командиру.

– Оденься, как человек, – посоветовал ему Урбал, разглядывая разорванные лохмотья, болтающиеся на Федоре, – а то в римском плену ты перестал быть похожим на человека. Надень карфагенский доспех.

И добавил, увидев колебания Чайки:

– Все равно другого у нас нет, а снова выдавать себя за римлянина я тебе не советую. А то скоро все легионеры в окрестностях Генуи будут знать тебя в лицо.

– Ты прав, – согласился Федор, натягивая поверх лохмотьев кожаный панцирь и прицепляя к поясу фалькату. Картину портили только римские сандалии, но испачканные в грязи они не бросались в глаза. Забросив круглый щит за спину, он сказал: – Я готов. Выдвигаемся.

Почти три часа, а может, и больше, они бежали сквозь лес, не разбирая дороги. Во всяком случае, так показалось Федору на первый взгляд. На самом деле его друзья даром время не теряли и, пока он „отдыхал“ в плену, изучили и разведали окрестности этого местечка достаточно хорошо, ведь пару ночей им пришлось провести в окружении римлян. Хотя бежали – это сильно сказано. Два дня в плену, рукоприкладство почившего Тита и пытки не добавили ему здоровья. Федор прихрамывал, болела правая нога и несколько ребер, как он подозревал, все-таки сломанных.

Но лечиться времени не оставалось – римляне наседали на пятки. Наверняка они уже перекрыли все дороги, но в лес пока не совались. А может, так и не сообразили, кто напал на конвой.

Скоро лес стал редеть, появились проплешины, переходящие в поля, и овраги. Но и солнце уже клонилось к невидимому горизонту. Горы виднелись совсем близко. По словам Урбала, они двигались вдоль дороги, по которой пришли сюда.

– Дождемся темноты, а потом уйдем в горы, – приказал Федор, когда они достигли очередного глубокого оврага, отделенного редкими деревцами от края поля с притулившейся на другом его конце римской деревушкой. – Тебе удалось раздобыть еды?

Последний вопрос был обращен к Урбалу, так еще и не успевшему рассказать Чайке о набеге на селение.

– Я слышал, как римляне тебя поносили, значит, налет был удачным, – пояснил он, встретив удивленный взгляд друга.

– У нас целый мешок еды, – похвастался Урбал, указав на пехотинца, тащившего на себе весьма солидную поклажу. – Мы напали на таверну, где как раз пьянствовали человек десять римлян. Нам помогла внезапность – кто ожидает карфагенян у себя в тылу? Убили всех легионеров и унесли все, что смогли. На обратную дорогу хватит.

Отдыхая в заросшем лесом овраге, Федор снова вспомнил о том, что рассказал ему перед смертью Андроник. Юлия ждала ребенка. И, возможно, Памплоний не являлся его отцом. „Как я хочу увидеть ее, – признался себе Федор, – и поцеловать еще раз“.

Но долг солдата Карфагена вел его сейчас в противоположную сторону.

– Подъем! – приказал Федор, когда сумерки стали быстро сгущаться. – Мы должны выбраться на дорогу к перевалу, пока совсем не стемнело.

Глава девятая  Обходной маневр

Двое солдат погибли в дороге, и в лагерь их вернулось всего семеро. Седьмым был Терис, так и не пожелавший остаться в своей деревне, когда они появились там во второй раз. Они едва уложились в отпущенный им срок. Ганнибал уже начал готовить свою отдохнувшую армию к походу, когда ему доложили, что Федор вернулся. Командующий испанской армией принял его немедленно у себя в шатре, несмотря на ночной час. Кроме Ганнибала, как и в прошлый раз, там присутствовал только его брат.

– Я доволен, Чайкаа, что ты успел вовремя, – похвалил его Ганнибал, разглядывая карту с разведанными перевалами. – Мы выступаем в поход завтра же. Медлить нельзя. Римляне назначили новых консулов, которые собираются запереть нас здесь навсегда. Но скоро мы сильно удивим их. И все это благодаря тебе.

Федор, только что отмахавший множество километров по пересеченной местности, добравшийся до лагеря едва живым – ребра болели ужасно – и мечтавший хотя бы о коротком отдыхе, слегка опечалился. Это не укрылось от Ганнибала, как и бледность разведчика.

– Ты ранен? – осведомился полководец и, не дожидаясь ответа, добавил: – Что ж, ты можешь остаться в лагере на неделю. Потом догонишь, тем более что путь тебе уже знаком. Я оставлю в лагере на такой срок всю двадцатую хилиархию Акрагара, которой предписано идти в арьергарде моей армии. С ней и вернешься.

Федор не смог удержаться от радостной улыбки. В данный момент это было все, о чем он мечтал. Но Ганнибал задержал его еще на несколько минут.

– Я обещал поговорить о твоей карьере, – напомнил он. – Но у меня пока нет для тебя свободной хилиархии. Придется подождать. Мы отправляемся дальше. Предстоят великие битвы. Так что, уверен, ждать тебе придется недолго, Чайкаа. А пока я велел наградить тебя и твоих солдат золотом. Ты можешь его забрать у хранителя походной казны или оставить там до окончания похода.

– Благодарю тебя, Ганнибал, – поклонился Федор, ставший богаче еще на один кошелек с золотом, но покачнулся и едва не упал. Силы покидали его. О том, что он побывал в плену у римлян и немного пошумел с другой стороны перевалов, Федор не стал уведомлять полководца. Авось пронесет.

На следующее утро испанская армия, за месяц выросшая почти до сорока тысяч человек, снялась с места. На зимнем становище осталось только пять тысяч кельтов, которым Ганнибал приказал делать вид, что в лагере так и располагается целая армия, готовящаяся выступить в другом направлении. Каждую ночь они должны были жечь несчетное количество костров, чтобы ввести врагов в заблуждение.

Почти неделю Федор провалялся в своем шатре под присмотром местного лекаря, присланного к нему Ганнибалом. Выяснилось, что морпеху действительно немного повредили колено и сломали два ребра. К счастью, мениск не пострадал, и ни одно из ребер не проткнуло легкие. Лекарь, как мог, подлечил колено, ребра выправил и наложил тугой бандаж, распорядившись, чтобы больной поменьше двигался. И Федор лежал, попивая горький целебный отвар, сотворенный из каких-то кореньев все тем же лекарем, и слушая по ночам песнопения кельтов, танцевавших вокруг костров. На шестой день ему полегчало. Боль из тела почти ушла, и он решил, что готов выступать.

– Остальное заживет по дороге, – отмахнулся он от лекаря, предлагавшего ему подождать еще несколько дней. – Да и время уже на исходе. Надо размяться.

Натянув поверх тугой повязки новый доспех, изготовленный в лагере местными кузнецами, Федор еще пару дней, оставшиеся до выхода, прогуливался по лагерю, разрабатывая ногу. Сильная боль теперь не беспокоила, но хромота еще сохранялась. Лекарь его особенно не обнадежил, сообщив, что колено заживет, но хромота может и остаться. Слишком сильно его ударили. Слава Баал-Хаммону, что вообще жив остался.

На седьмой день Акрагар приказал выступать. Федор возглавил свою спейру и покинул вместе с ней лагерь. Найти Ганнибала труда не составило. На всем пути следования их встречали кордоны из иберийских и нумидийских всадников, оставленные здесь специально для того, чтобы корпус Акрагара быстрее нашел армию, удалившуюся уже на порядочное расстояние. Минуя в очередной раз эти места, Федор прикинул скорость передвижения армии Карфагена и решил, что это самый быстрый переход в ее истории. По Испании и землям галлов она двигалась гораздо медленнее. Видимо, Ганнибал решил преподнести римлянам сюрприз, оказавшись у них в тылу и свалившись им, как снег на голову. „Если я все правильно помню, – размышлял Федор, вышагивая во главе своей спейры, где он снова заменил Маго, – то это первый в истории сознательный обходной маневр, увенчавшийся успехом“.

Армию двадцатая хилиархия нагнала лишь у самых перевалов, нигде не встретив сопротивления. Более того, Федор выяснил, что Ганнибалу удалось пройти эти места незамеченным, поскольку он взял еще восточнее, чем шел Федор со своими разведчиками. А потому и размещенные у самой Генуи легионеры ничего не успели сообразить, когда испанская армия перевалила через заснеженные перевалы северных Апеннин и спустилась к морю, подавляя на своем пути разрозненные очаги сопротивления. Как выяснилось, их было очень мало.

Не встречая на своем пути никаких серьезных преград, солдаты Карфагена устремились вдоль берега моря, но на почтительном расстоянии от него, в сторону Рима, с ходу захватывая по пути поселки и небольшие города, не отвлекаясь на осаду крупных. Ганнибал не сбавлял темпа ни днем, ни ночью, и спустя еще неделю, они вышли к заболоченным верховьям реки Арно, что впадала в Тирренское море. В устье ее, на другом берегу, стоял богатый город Пиза. До него было рукой подать, всего несколько десятков километров, но великий карфагенянин не стал тратить на него время. Тем более что, прежде чем напасть, сначала следовало переправиться. А посему его гораздо больше заботила сама переправа через разлившуюся во время весеннего паводка речку. От оставшихся в тылу римских армий карфагенян отчасти защищал главный хребет Апеннин, следуя изгибам которого они до сих пор продвигались вдоль моря на юг.

По приказу Ганнибала вдоль берегов разослали многочисленные отряды разведчиков. В их числе оказался и отряд Чайки.

– Мы поймали и допросили нескольких местных жителей, – докладывал Федор вечером того же дня Акрагару. – Они утверждают, что в это время года река непроходима.

– Мы не можем ждать, – ответил рассерженный Акрагар, расхаживая по своему шатру. – Ганнибал требует, чтобы мы были на другом берегу как можно скорее.

– Есть одно место, – намекнул Федор, положив руки на пояс. – Чуть выше по течению. Там имеется несколько островов. Я предлагаю построить мост там. Больше шансов, что его не смоет быстрой водой. Но все равно уйдет пара дней, а то и больше.

Акрагар доложил эту информацию Атарбалу, а тот на вечернем совете – командующему испанской армии и его брату. Другие разведчики, прошерстившие весь берег вверх и вниз по течению, тоже сошлись на том, что лучшего места не придумать.

– Что ж, – решил Ганнибал, – придется рискнуть. Ждать нельзя, иначе потеряем внезапность.

Инженерные части немедленно взялись за дело. Со всех окрестностей к лагерю стали свозить строевой лес, и скоро два моста и множество лодок с плотами были готовы. Армия приступила к переправе, не прекращавшейся даже ночью.

Федор, которому выпало идти с двадцатой хилиархией в арьергарде, подолгу стоял на берегу у стен укрепленного лагеря и смотрел на то и дело проплывавшие по течению льдинки, в больших количествах приносимые с недалеких гор. Вода в этой реке была очень холодной, а течение бурным.

Несколько десятков лодок за время переправы перевернулось, и солдаты утонули. Та же участь постигла и двух слонов, случайно рухнувших в воду. Но Ганнибал, не считаясь с потерями, двинул армию дальше. Покидая берег одним из последних, Федор увидел с середины реки разъезды римлян, осторожно приблизившихся к догоравшему лагерю. За время пребывания здесь армии Карфагена никто из них так и не решился напасть на превосходящие силы противника, так неожиданно появившегося в этих местах.

Переправившись на другой берег и уничтожив за собой мосты, Ганнибал не стал трогать недалекую Пизу, уверенный, что ее час еще не настал, и форсированным маршем двинулся дальше. Римских разведчиков, рискнувших появиться на окрестных высотах, быстро отогнала нумидийская конница, и больше они не появлялись.

За несколько следующих дней ничего примечательного не произошло, если не считать того, что они уже вступили в земли Этрурии. Как читал Федор в прошлой жизни, народ, селившийся здесь издавна, был древнее и культурнее римского, но последний оказался гораздо воинственнее и поработил здешние земли силой оружия. Жители Этрурии приветствовали Ганнибала как освободителя. Все деревни и небольшие города, оказавшиеся на пути следования испанской армии, снабжали его продовольствием, вместо того чтобы оказывать сопротивление. В таком режиме поход проходил не слишком тяжело, а солдаты получали возможность отдохнуть перед очередным броском.

– Если так пойдет дальше, – разглагольствовал Летис на одном из привалов, сделанных седьмой спейрой в какой-то деревушке, где местные жители поднесли им свежего козьего молока, сыра и хлеба, – то скоро мы будем у стен самого Рима, не пролив больше ни капли римской крови.

– Не спеши, – осадил его Федор. – Римляне наверняка уже узнали о нашем марш-броске. Если консулы у них не окончательные тупицы, то наверняка устремятся вдогон.

– Не успеют, – отмахнулся Летис, – ты же сам рассказывал, что консульские армии блокировали две главные дороги, ведущие на Рим. А мы уже у них в глубоком тылу. Мы даже преодолели непроходимую реку. И если они не снялись со своих мест, как минимум, неделю назад, то мы будем у Рима раньше.

– Ну и что? – вступил в разговор Урбал, допив чашу молока. – Мы, скорее всего, не станем сразу штурмовать Рим, имея две армии за спиной. Хотя бы одну из них надо сначала разбить. А лучше обе.

– Оставим эту задачу Ганнибалу, – закончил прения Федор и, обернувшись, крикнул молодому солдату, что стоял у изгороди, о чем-то беседуя с крестьянской девушкой. – Эй, Терис, принеси-ка нам еще молока.

На следующий день армия втянулась в топкие болота, примыкавшие к небольшому городку под названием Клусий. Обширные топи, лежавшие между двумя холмистыми возвышенностями, окружали его почти со всех сторон и, по сообщениям местных, считались непроходимыми. Но это являлось последней преградой, отделявшей армию финикийцев от заветной цели, – отличной мощеной дороги Рим – Арреций, по которой можно было достигнуть Рима за несколько дней. Об этом знали все. А потому Ганнибал не стал обходить их и приказал форсировать.

На преодоление болот ушло почти четыре дня. Несмотря на то, что мастера из инженерной службы постарались наладить хоть какое-то подобие дороги, это помогло слабо. Люди вязли по пояс, вытаскивая из трясины телеги осадного обоза и часто тонули под тяжестью собственных доспехов. Погонщики слонов потеряли нескольких животных, которых пришлось убить, избавив от мучений, поскольку вытащить их оказалось невозможно. В довершение всего в эти дни стояла страшная жара, и повсюду кружили тучи комаров. Это был настоящий ад, поглотивший множество людей и животных. А когда топи Клусия остались наконец позади, по лагерю расползлась страшная весть – в этих гнилых болотах Ганнибал заболел и потерял глаз. Лекари не смогли спасти его, и карфагенянин сам приказал удалить ножом больной орган. Когда он снова появился перед своей армией, половину его лица закрывала черная повязка.

Эти детали Федор узнал, побеседовав с походным летописцем Юзефом в штабе Атарбала, куда заглядывал в последнее время довольно часто. От Юзефа, любившего посплетничать, Федор кое-что разузнал и о новых консулах, с которыми им по всей вероятности скоро предстояло встретиться. Оба знатных римлянина вступили в должность с середины марта, как раз тогда, когда армия Ганнибала еще отдыхала в зимнем лагере в долине реки По, а Федор возвращался из разведки.

Одного звали Гай Фламиний. Его недавно набранная армия почти равнялась по численности карфагенской, но состояла сплошь из неопытных новобранцев. Ее база располагалась недалеко от Арреция. Другой консул, Гней Сервилий, имел двадцать тысяч человек в Аримини. Получалось, что Фламиний находился гораздо ближе.

Федор совсем уж сподобился поинтересоваться, нет ли у Юзефа каких-либо сведений об одном римском сенаторе по имени Марк Клавдий Марцелл, владевшем имением как раз неподалеку от Арреция, где сейчас расположился со своими легионами консул Гай Фламиний, но в последний момент воздержался. Юзеф был не так прост и мог начать задавать вопросы. А Федор до сих пор держал в секрете свои старые связи с Римом, о которых знал только его благодетель – сенатор Магон. Но тот сейчас обретался далеко, в самом Карфагене, и не относился к любителям попусту болтать языком. А Юзеф отличался редкостной словоохотливостью.

Дав армии всего один день на отдых, Ганнибал, не жалея ни себя, ни солдат, совершил еще один переход, и к вечеру, оставив болота Клусия за спиной, армия Карфагена неожиданно для римлян перерезала дорогу Рим – Арреций. Передовая иберийская конница с наскока опрокинула небольшой отряд легионеров, направлявшийся на север для соединения с силами консула Фламиния.

Завершив этот тяжелейший переход, занявший чуть меньше месяца, Ганнибал приказал строить укрепленный лагерь на высоком холме недалеко от дороги и разослать разведчиков по ближайшим землям, чтобы узнать, как много здесь римлян.

Один из таких отрядов возглавил Федор, в очередной раз „бросивший“ свою спейру на попечение Маго. Отправляясь на задание, он честно признался себе, что теперь все его мысли сосредоточились исключительно на том, как бы оказаться поближе к Аррецию и разузнать, где находится вилла сенатора Марцелла. Но это было невозможно, там стояли легионы Фламиния. И Федор, попросив Баал-Хаммона о милости, принес ему в жертву целого барана, отобранного у римских крестьян фуражирами. Федор выкупил этого барана и, несмотря на недостаток пищи в армии, принес в жертву на походном алтаре. Жрецы сообщили, что знамение удачно, и Федор в самое ближайшее время получит то, что просил у бога. А просил он о встрече с Юлией. О большем он и не мечтал.

Обрадованный, он отправился в разведку, ругая себя за суеверия, недостойные жителя двадцать первого века. Но вдруг понял, что стал забывать о своей иной реальности. Теперь его жизнь протекала здесь – на берегах Обитаемого моря. И эта новая жизнь ныне казалась ему ничем не хуже той, что существовала когда-то, не то в прошлом, не то в будущем.

Не особенно опасаясь нападения крупных сил римлян, Федор забрался далеко со своими разведчиками, число которых снова довел до тридцати, благо желающих стало хоть отбавляй. Естественно, в их числе находился и Терис, быстро втянувшийся в армейскую службу.

Весть о приближении карфагенян заставила сельских жителей и небольшие отряды легионеров, служивших в этих местах, бежать отсюда сломя голову. В половине дневного перехода от лагеря Ганнибала они свернули на юг и внезапно обнаружили у самой дороги большое вытянутое озеро, зажатое с двух сторон горами. По его правой кромке, вплотную к горным склонам, и проходила мощеная дорога Рим – Арреций, уже блокированная финикийцами чуть южнее.

Разведчикам посчастливилось разыскать какого-то пастуха, выгнавшего на склоны горы скот и опасавшегося уходить далеко от своего дома, и выяснить, что это озеро называлось Тразиментским.

– Неплохое местечко, – заметил Урбал, когда они поднялись на самый верх горы, нависавшей над дорогой.

– Да, – подтвердил Чайка, разглядывая изрезавшие вершину овраги и скалы. – Словно создано для хорошей засады. Ты посмотри, сколько здесь мест для укрытий.

– Можно десять хилиархий спрятать, и никто не заметит, пока не подойдет вплотную, – согласился Летис.

Весь день они потратили на то, чтобы исследовать вершину горы и осмотреть все подходы. Место действительно оказалось крайне удобным для засады. Гора тянулась вдоль всего узкого участка дороги, примыкавшего к озеру. В ее заросших расселинах и в начале сужения мощеного полотна можно было спрятать множество солдат. И в то же время вполне достаточная пологость склонов позволяла без опасений ринуться на противника сверху.

Вечером Федор, нарушив субординацию, доложил разведанную информацию непосредственно Атарбалу, случайно встреченному в лагере. Тот не стал делать выволочку командиру лазутчиков, которого уже привык считать едва ли не завсегдатаем в своем штабе, а без проволочек передал это сообщение Ганнибалу. Вождь карфагенян очень заинтересовался озером и выказал желание на рассвете осмотреть найденное место для засады.

Следующим утром Ганнибал со своим братом Магоном, командиром африканцев Атарбалом, тремя разведчиками и сотней иберийских всадников забрались на самую верхушку горы. Внимательно осмотрев позиции, нависавшие над дорогой, Ганнибал остался доволен.

– Здесь мы поставим легкую пехоту иберийцев, – говорил полководец сидевшему рядом в седле Магону, – а на дальнем краю – пеших галлов. Ближе к выходу – балеарских пращников. А встретит римлян в открытом строю, преградив им дорогу, твоя африканская пехота, Атарбал.

Командир африканцев поклонился, услышав приказ.

– Фламиний близко, – продолжал вождь карфагенян. – Самое позднее – послезавтра он будет здесь. Он так спешит сразиться со мной, что даже не стал соединять свою армию с легионами Сервилия. Консул наверняка пренебрежет обычной разведкой и сразу же бросится в бой. Когда его армия с ходу втянется в эту теснину, мы закроем его северный край конницей, и Фламиний окажется в окружении. Это будет красивая битва.

Военачальники закивали головами, соглашаясь. Ганнибал достаточно хорошо изучил своих врагов, чтобы наперед предсказывать их шаги. Никто из финикийцев не сомневался, что так оно и получится.

– Возвращаемся, – приказал Ганнибал, дернув коня за узду. – Я достаточно видел. Сегодня скрытно выставить здесь посты, а к вечеру занять позиции. Будем готовиться к встрече Фламиния.

А проезжая мимо трех разведчиков, находившихся чуть поодаль, но недостаточно далеко, чтобы не слышать весь разговор, бросил:

– Ты молодец, Чайкаа. Эта позиция принесет нам победу.

– Зря ты так, – заметил на это Урбал, обращаясь к Федору и устремляя своего коня вслед за военачальниками. – Акрагар тебе этого не забудет. Помнишь, что случилось с Магной?

– Ничего, – отмахнулся Федор, – мы победим. А победителей не судят. Да и жертву мою боги приняли. А это хороший знак.

– Ты о чем? – не понял Урбал.

– Не бери в голову, – ответил Федор, погоняя коня.

Глава десятая  У Тразиментского озера

Это апрельское утро двести семнадцатого года до Рождества Христова командир седьмой спейры тяжелой африканской пехоты Федор Чайка встретил стоя в строю своей хилиархии. Его соединению вместе с двумя другими требовалось перегородить дорогу Рим – Арреций на выходе узкого дефиле у южной оконечности Тразиментского озера.

Сломанные не так давно ребра и поврежденная нога еще побаливали. От легкой хромоты Федор не избавился, но уже давно пришел к убеждению, что может сражаться не хуже других.

До получения сигнала хилиархии пехотинцев прятались за скалами по обеим сторонам дороги, а затем им предстояло выстроиться так, чтобы организовать живую преграду, способную остановить продвижение легионов Фламиния.

Акрагар, командовавший заслоном, узнав о том, что позиция найдена Федором и уже осмотрена Ганнибалом, при общем скоплении народа даже похвалил его, но в его похвале содержалось столько яда, что Федор вспомнил предостережение Урбала. Но ничего уже было не изменить. Акрагар, чья хилиархия находилась среди тех, кому „посчастливилось“ держать главный удар римлян, действительно поставил спейру Федора в первые ряды.

– Ну, что я тебе говорил? – не удержался Урбал, вглядываясь в пока еще пустынные изгибы дороги. – Акрагар тебе этого не забудет. А заодно – и нам.

– Да ладно! – отмахнулся в очередной раз Федор. – Мы – солдаты. Если суждено умереть, то пусть это произойдет в славной битве. А эта битва будет славной. Но я думаю, боги не допустят нашей смерти. Да и меня здесь еще держат кое-какие дела. Нельзя умереть, не разобравшись.

В этот момент под ноги Акрагару, стоявшему в десяти шагах от укрытия, с вершины скалы прилетела и вонзилась в глинистый грунт стрела. Это был сигнал к построению в боевые порядки. Значит, римляне уже близко. Акрагар отдал приказ покинуть укрытие и выстроиться на дороге.

Федор, увидев взмах руки Акрагара, повернулся к прижавшимся к скале за его спиной солдатам и крикнул:

– А ну шевелись, лентяи, мы выдвигаемся!

Не прошло и десяти минут, как африканские пехотинцы заняли боевую позицию и, сомкнув щиты, стали ждать. Спейра Федора оказалась во втором ряду обороны, что немного обрадовало Урбала. Впрочем, первый удар римлян обещал быть сильным, и в любом случае они без дела не останутся. Финикиец отличался природным умом и понимал, если солдат в бою станет думать о том, как выжить, то его непременно убьют. Поэтому Урбал отогнал мысли о коварстве Акрагара, часто избавлявшегося в битве от неугодных ему людей, и покрепче сжал рукоять фалькаты. Рядом с ним стоял Летис, на лице его читалось только радостное возбуждение. Этот здоровяк из Утики, похоже, готов был драться в любой ситуации. Чуть поодаль в шеренге занимал место новобранец Терис, для которого этот бой обещал стать первым большим сражением в жизни.

Со своего места Федор увидел, как у дальней оконечности озера поднялся столб пыли, это приближались римские легионы. Шли они довольно быстро, не замечая опасности, и вся огромная армия, сверкая на солнце доспехами, уже втянулась, как и планировал Ганнибал, в узкую долину. Но когда первые шеренги солдат Фламиния стали приближаться к южному берегу озера, римляне заметили солдат Карфагена, перегородивших дорогу. Раздалось несколько громких команд, долетевших до слуха Федора, и легионы замерли. Передняя шеренга с лязгом опустила щиты на землю. По легко различаемой нервозности движений окончательно стало ясно, что римляне никак не ожидали встретить здесь неприятеля. Вдоль строя в глубину колонны бросились несколько гонцов, требуя приказ от начальства. Где находился сам Фламиний, Федор не знал, но, судя по поведению вестовых, в первых рядах его явно не было.

– Не ожидали нас здесь встретить, – заметил Маго, стоявший рядом с Федором, как и положено помощнику командира спейры.

– Да уж, – согласился Федор, посматривая то на римлян, то на скалы, нависавшие над их боевыми порядками справа, – озадачили мы Фламиния.

Тем временем последние легионеры римской армии вошли в ущелье. И тут что-то произошло. Федор не видел, что именно, но по римским порядкам прокатилась какая-то волна приглушенного ропота. И шестым чувством Федор понял, что ловушка захлопнулась. Конница карфагенян отрезала Фламинию путь к отступлению, наказав за беспечность. Римляне попали в окружение.

– Ну, сейчас начнется, – проговорил Федор.

И тотчас в первую манипулу римлян, находившуюся ближе всех к строю африканцев, со склонов горы полетели камни, со звоном ударяясь о щиты, шлемы и доспехи легионеров. Это были небольшие камни, метко пущенные из пращи, ведь на ближайшем склоне засели балеарские пращники. Затем к ним добавились метатели дротиков и лучники. Римляне несли потери, не сходя с места, а никакого приказа атаковать или отступить еще не поступало. Фламиний явно пребывал в замешательстве.

На глазах Федора за несколько минут от ближней римской манипулы осталось не более половины. Все карфагенские стрелки имели отличную позицию. Находясь под прикрытием скал, они поражали множество римских солдат, сами оставаясь неуязвимыми. Наконец, это избиение заставило Фламиния перейти к решительным действиям.

Раздался звук горна, и ближайшие к африканцам манипулы римлян, вскинув щиты, пошли в атаку. Перед ними не было даже легких пехотинцев, по обыкновению завязывавших бой, хотя первая шеренга единожды метнула пилумы в карфагенян, поразив некоторых вражеских бойцов. Однако им тут же ответили метатели тяжелых дротиков, выстроенные в первом ряду обороны. Удар цельнометаллического сауниона отразить почти невозможно, и римляне падали десятками, до тех пор, пока им не удалось преодолеть расстояние, отделявшее их от первых шеренг солдат Атарбала.

Копейщики сквозь разрывы в цепи оттянулись назад, и их место заняли тяжеловооруженные пехотинцы с обнаженными фалькатами. Римляне яростно врубились в ряды африканцев, сходу оттеснив их на несколько метров. Но, выдержав первый удар, африканцы устояли, и завязалась жестокая битва. Звон мечей, раздававшийся буквально в двадцати метрах от Федора, усиливался эхом в узком скальном проходе и немилосердно оглушал.

Не вступив пока еще в схватку, он смотрел, как его боевые товарищи из десятой спейры рубят римлян на куски и гибнут сами под натиском противника. Мечи и фалькаты то и дело скрещивались над головами, высекая искры. Римские солдаты бросались вперед, пытаясь надавить на противников огромными щитами-скутумами, чтобы свалить их с ног и пробить брешь в строю. Несколько самых ловких римлян даже прорвались сквозь три первых ряда африканцев, но тут и нашли свою погибель, уничтоженные солдатами четвертой шеренги. Остальные финикийцы удачно сдерживали атаку по всему фронту, неся при этом небольшие потери.

Эта мясорубка продолжалась, как показалось Федору, недолго – всего минут двадцать. За это время римляне продвинулись лишь на десять метров, но вскоре были отброшены назад. Атака захлебывалась. Несмотря на всю ярость нападения, отчетливо ощущалось, что римляне находятся в панике. Видно, их командир это понял, и скоро над ущельем разнесся сигнал к отступлению. Оставив на дороге почти две сотни убитыми – африканцев погибло втрое меньше – легионеры отошли вглубь ущелья.

Едва это произошло, как на вершине горы зазвенели многочисленные горны и боевые карниксы галлов. Римляне в ужасе вскинули головы, увидев, как из укрытий на склонах горы показались тысячи солдат и лавиной устремились вниз. Ближе всех к позициям спейры Федора оказались иберийские пехотинцы, мечники и копьеносцы. Дальше по склону бежали, размахивая огромными мечами, галлы с размалеванными лицами, длинноволосые и голые по пояс, внушавшие ужас одним своим видом. Остальные склоны Чайка попросту не видел, но был уверен, зрелище там ничуть не хуже открывавшегося. Одновременная атака нескольких тысяч пехотинцев Ганнибала из засады, способной, по мнению римлян, укрыть лишь лучников да пращников, окончательно деморализовала не уступавшую им по численности армию римских новобранцев. А удар иберийской конницы по правому флангу Фламиния – эти всадники проскакали мимо Федора несколько минут назад – просто уничтожил их уверенность в себе. Остальное являлось делом техники.

Скатившись со склонов горы, пехотинцы Ганнибала рассекли армию Фламиния на несколько частей и сбросили ее в воды Тразиментского озера. Жестокий бой за несколько часов превратился в избиение.

Кое-где римляне все же оказывали ожесточенное сопротивление, понимая, что только выдержка может спасти их от полного разгрома. На нескольких направлениях они даже контратаковали, но все было тщетно. Солдаты Ганнибала уже почуяли вкус победы, и ничто не могло их остановить.

Особенно старались галлы. Напав на центр колонны Фламиния, там, где находились обоз и знамена консула, они истребили всех защитников, а сами орудия и повозки подожгли. Дым затянул половину ущелья. Что галлы сделали с консулом, взяли в плен или убили, никто не понял. Но римляне остались без верховного командования. И очень скоро паника сделала свое дело.

Федор своими глазами видел, как римляне стали бросать оружие и сотнями покидать поле боя. Только бежать им было особенно некуда – Ганнибал позаботился об этом заранее. Многие солдаты от безысходности бросались в озеро, пытаясь переплыть на другой берег. Но кольчуги и тяжелые доспехи тянули их на дно.

Отбив первый приступ, хилиархии Атарбала продолжали стоять на своем месте, запирая дорогу на Рим, и не принимали участия в сражении. Но когда разгром стал очевиден, наиболее боеспособные части римлян под командой одного из отчаянных центурионов, перестроились и снова пошли в атаку, чтобы пробить себе дорогу на свободу. Их насчитывалось не меньше пяти или шести тысяч, как показалось Федору, окинувшему беглым взглядом порядки приближавшихся римлян, в то время, как африканцы располагали лишь тремя. Этот легион последней надежды вышел из дыма и тотчас устремился в атаку на порядки пехотинцев Ганнибала.

– Ну, держись, ребята! – крикнул своим солдатам Федор, перехватывая покрепче фалькату. – Сейчас будет жарко!

На этот раз спейра Федора занимала правый фланг, заняв место потрепанной в первом бою десятой спейры. Поперек ущелья, чтобы полностью перегородить его, могло выстроиться как раз четыре спейры. Остальные солдаты поддерживали глубину строя, вытянувшегося по дороге почти на сто метров. Позади африканцев находилось еще несколько сотен легкой иберийской конницы.

Федору в очередной раз вспомнилось, что со времен основания Рима единственной стратегией и тактикой командующего легионами оставался мощный удар в центре. Так римляне и нанесли удар, в полном соответствии со всеми законами своей военной науки. Эта атака была настолько предсказуема, что первая манипула римских легионеров полегла буквально за десять минут, прореженная еще на подходе метателями дротиков и пращниками, а остальных добили пехотинцы. Однако первая манипула все же сумела пробить небольшую брешь в сомкнутом строю восьмой и девятой спейр, принявших на себя главный удар. Туда тотчас устремилась следующая манипула, солдаты которой в ярости размахивали мечами, понимая, что если им не удастся пробить строй африканцев, то все они здесь и умрут, подобно сотням уже поверженных в жутком ущелье. А потому ярость придала им силы.

Второй удар расширил брешь в центре позиций африканцев. В освободившийся проход с криками хлынула следующая манипула, и строй африканцев начал разваливаться. Вернее, фланги стояли, как и раньше, почти не задетые сражением, но вот центр был смят полностью. И африканцы начали медленно отступать, освобождая проход между скал.

– Вперед, солдаты Карфагена! – Федор вдруг услышал вопль, пронесшийся над рядами пехотинцев и, обернувшись на знакомый голос, увидел, что шестая спейра под командой самого Акрагара контратаковала римлян и отбросила их почти на десяток метров, немного выровняв фронт. Но легионеры, опомнившись, утроили натиск, и центр обороны снова провалился под ударами римских мечей, изрубивших здесь почти всех бойцов. В этой мясорубке Акрагар пропал из поля зрения. Федор не видел своего начальника, доспехи которого еще недавно сверкали на солнце, и не слышал его криков и приказаний.

Окончательно сломив первую линию обороны, воодушевленные римляне врубились во вторую, оттеснив солдат Ганнибала еще метров на пятьдесят. Легионеры сотнями вливались в освободившийся проход, напирая на своих сзади и не давая им даже подумать об отступлении. Тем временем фронт прогнулся настолько, что фланги африканцев, оттесненные к скалам, рисковали быть просто раздавленными этим потоком. Римляне лишь сдерживали их для того, чтобы те не помешали им развивать успех в центре.

Сообразив, что римляне вот-вот прорвутся – в дело вступили уже замыкающие манипулы легиона, – и нигде не находя Акрагара, Федор принял решение атаковать.

– Вперед! – заорал он, взмахнув фалькатой. – За мной, солдаты!

И седьмая спейра ударила в бок римлянам, атаковав арьергард наступающих сил. В узком ущелье уже давно стоял невообразимый грохот от скрещивающихся мечей, а теперь вообще все утонуло в общем крике тысяч глоток.

После лобового столкновения с легионерами и без того изогнутый от быстрого перемещения строй спейры распался на отдельные поединки. На пути у Федора возник мощный римлянин, уже потерявший в бою шлем, но продолжавший лихо размахивать мечом и поразивший на его глазах одного за другим двух финикийцев. Впрочем, командир седьмой спейры оказался удачливее. Приняв удар противника на щит, он ответным выпадом поразил его в грудь. Фальката отскочила в сторону, скользнув по отличнейшей кольчуге, защищавшей тело легионера.

– Хороший доспех, – усмехнулся Федор, – но он тебя не спасет.

– Ты знаешь наш язык, варвар? – огрызнулся римлянин, отскочив на шаг назад.

– Да, – ответил Федор, приноравливаясь для нового удара. – Я выучил его для того, чтобы сказать тебе, что ты уже мертвец.

Он снова взмахнул фалькатой, но на этот раз римлянин прикрылся щитом. Удар Федора был силен, и скутум развалился на две части. Тогда здоровяк, наклонив голову, с криком бросился на противника. Морпех прянул в сторону и нанес резкий удар с оттягом. Угодил по затылку. Римлянин выронил меч и рухнул на колени, залившись кровью. Федор успел увидеть, как тот обхватил голову, и сквозь его сжатые пальцы потекли алые струйки крови.

Затем на морпеха налетел другой легионер с копьем в руке. Федор едва успел уклониться от удара, и копье, чиркнув по шлему у виска, прошло мимо. Коротким движением морпех ткнул противника острием фалькаты в бок. К счастью для него, кольчуги на этом бойце не оказалось, а кожаный панцирь не спас от мощного удара. Мертвый римлянин рухнул на тело поверженного первым соратника. А Федор отер пот со лба, инстинктивно поднял повыше круглый щит и огляделся по сторонам.

Повсюду высились уже горы трупов и раненых солдат. Римляне и финикийцы лежали вперемешку. Живые солдаты прыгали между ними, нанося друг другу раны и увечья оружием, а когда лишались его, то рвали противника руками и даже зубами, достигнув за время схватки последнего предела исступления.

На глазах у Федора Летис, лишившийся в битве щита и меча, отбил кулаком удар римского копейщика. Затем выхватил у него копье и прикончил нападавшего его же оружием. Но тут же был атакован следующим римлянином, вооруженным мечом. Тогда Летис, не имея под руками других средств защиты, потащил из тела только что убитого легионера копье, но древко с металлическим острием обломилось, и у него в руках осталась только палка. Разъяренный Летис сумел увернуться от удара меча и точным ударом вогнал палку в глаз римлянину.

Потрясенный увиденным, Федор на несколько секунд забыл о том, что сам находится в гуще сражения, и это едва не стоило ему жизни. Римский солдат, возникший рядом, ткнул его мечом в грудь, но угодил в нагрудные пластины из металла.

– Ах ты, тварь! – разъярился Федор и, отпрыгивая назад, рубанул его в полете сверху вниз острием.

Клинок звякнул о шлем легионера, срубив с того плюмаж из красных перьев. Но римлянин нанес новый удар. На сей раз удар пришелся в щит, но на излете поранил левое плечо. По руке поползла струйка крови.

– Как ты меня достал! – не выдержал Федор и, совершив новый прыжок, выставил вперед щит, налетев на легионера. Тот прикрылся своим щитом, но Федор был более рослым, и ему удалось сбить противника с ног.

Когда легионер оказался распластанным на камнях, а его щит отлетел в сторону, командир седьмой спейры, не теряя драгоценных секунд, вогнал фалькату в живот противнику и для надежности провернул клинок. Римлянин издал предсмертный хрип и выронил меч на камни.

Федор быстро поднялся, снова осматриваясь по сторонам. Пока морпеха никто не атаковал. Более того, его спейра уничтожила всех легионеров, оказавшихся на пути, правда, и сама уменьшилась более чем наполовину. Сами же римляне и не думали обороняться здесь до последнего. Бросив свой арьергард на растерзание, они все силы вложили в последний удар и прорвались.

Бой в ущелье и вокруг Федора затихал. Со своего места он видел, как плотные ряды римлян – а их оставалось еще несколько тысяч, – пробив центр обороны последней линии африканских пехотинцев, вырвались на свободу. Сохраняя боевой порядок, римляне устремились по дороге вперед, оставив позади Тразиментское озеро.

Опустив взгляд, Федор вдруг увидел тело Акрагара. Командир двадцатой хилиархии лежал в трех шагах от него и был мертв – из его груди торчал пилум, проткнувший тело военачальника насквозь. Шлем его валялся рядом, а остекленевшие глаза Акрагара застывшими зрачками смотрели в небо.

Федор выдернул пилум из груди Акрагара и подозвал жестом ближайших солдат, приказав им отнести тело командира в лагерь, где его похоронят с почестями. Солдаты тотчас принялись изготавливать носилки из копий. Подошедший к ним Урбал в залитых кровью доспехах некоторое время смотрел на погибшего командира, затем покосился на Федора, но ничего не сказал, а лишь усмехнулся, подняв глаза к небу. Он словно разговаривал с богами, вершившими судьбы смертных. Но Федору сейчас было не до отвлеченных понятий. Римляне прорвались, бой еще не закончился.

– Построиться! – приказал он оставшимся в живых солдатам. – Мы будем продолжать преследование противника, пока не уничтожим его.

И солдаты седьмой спейры с присоединившимися к ним остатками пехотинцев из пятой, четвертой, восьмой и еще нескольких оставшихся без командиров подразделений устремились в погоню за римлянами. Всего под командой Федора оказалось человек триста или четыреста. Он, впрочем, не считал. Бой у Тразиментского озера случился жестокий. Погибла почти половина африканцев, защищавших дорогу, в числе которых оказались Акрагар и два других командира хилиархий, а также все командиры спейр. Федор был единственным из них, кто выжил в этой мясорубке. Жив остался и его помощник Маго, умертвивший своей рукой не меньше десятка римских солдат.

Легионеры потеряли в этом прорыве не меньше трех тысяч человек. Трупы их устилали в этом месте всю дорогу Рим – Арреций вперемешку с африканскими пехотинцами.

Построив оставшихся воинов в боевой порядок, Федор снова повел изможденных солдат в бой. Они догнали и преследовали римлян до тех пор, пока не миновали лагерь карфагенской армии, находившийся у дороги, и к преследованию не подключилась иберийская и нумидийская конницы.

Прорвавшимися римлянами командовал явно хороший стратег. Легионеры стойко отражали нападения легкой конницы и пехотинцев Федора, с каждым часом уходя все дальше от места боя. В конце концов, к месту перманентного сражения прискакал сам Ганнибал и приказал прекратить преследование. К этому времени солдатам Федора и нумидийцам постоянными атаками удалось уничтожить еще несколько сотен легионеров.

– Пусть уходят, – сказал вождь армии Карфагена, глядя, как легионеры удирают в сторону Рима. – Эти люди лучше других расскажут о своем поражении согражданам и посеют панику в Риме задолго до нашего появления. Армия Фламиния уничтожена, а эти нам принесут больше пользы живыми, чем мертвыми.

Вечером Ганнибал устроил в лагере настоящий пир по случаю победы над римским консулом. Фламиний погиб сам и положил на поле сражения почти тридцать тысяч человек. Остальные бежали, чтобы донести весть о разгроме до самого Рима. Победители захватили множество оружия и доспехов. Сняли тысячи отличных кольчуг с поверженных римлян и переоделись в них. В число счастливчиков попали Летис и Урбал, изорвавшие в бою свои доспехи и заменившие их на новые. Федор, также имевший возможность оценить в бою прочность кольчуги противника, все же предпочел свои доспехи римским.

Тем же вечером, на общем военном совете, при свете костров, освещавших богатую добычу, Ганнибал поздравил свою армию с блестящей победой и назначил новых командиров хилиархий вместо погибших в сражении у Тразиментского озера, воздав павшим почести. Новым командиром двадцатой хилиархии стал Федор Чайкаа.

– Ты был прав, – признал Урбал, когда они втроем пили вино на общем пиру. – Словно предвидел будущее. Боги тебя не обманули.

– Это судьба, – просто ответил морпех, погруженный в свои мысли.

– Что-то ты не весел, Федор, – хлопнул его по плечу Летис. – Вроде не ранен, стал большим командиром. Добычи получишь немало за победу.

Но Федор только отмахнулся. Он, конечно, гордился, что под его началом теперь оказалось больше тысячи человек, но думал сейчас совсем не об этом. Все его мысли касались близкого Арреция, где находилась вилла сенатора Марцелла. Узнав о поражении Фламиния, тот наверняка бросится в бега, навстречу наступавшей армии второго консула. И увезет с собой Юлию, если она там. А она еще там. Федор чувствовал это.

А потому он вдруг резко встал и направился к шатру Ганнибала, у которого тоже шумел пир по случаю победы. Командующий был на месте и пировал со своим братом и высшими чинами армии. Не без труда, но Федор пробрался к нему, добившись немедленной встречи.

– Что тебя беспокоит? – удивился Ганнибал, когда ему доложили, что новоиспеченный командир двадцатой хилиархии просит его о немедленной встрече. – Почему ты не пируешь, Федор Чайкаа, когда все предаются радости? Выпей вина и оставь заботы до завтра. Сегодня наш праздник!

Они вошли в шатер, чтобы шум не мешал им говорить. Хотя и здесь он звучал ненамного тише.

– Во время боя я немного отвлекся на римского офицера, – соврал Федор, – поведавшего мне о том, что у Арреция находится вилла сенатора Марцелла. Я думаю, тебе знакомо это имя.

Ганнибал нахмурился.

– Марцелл… как же… хорошо знакомо. Это он помог отобрать у нас Сицилию, убив множество солдат Карфагена. Старый волк с острыми зубами. Ты говоришь, он здесь?

– Недалеко, – подтвердил Федор. – Подле Арреция, на своей вилле. Боги отдают его в руки Карфагена. Но надо спешить. Узнав о разгроме Фламиния, он наверняка пустится в бега.

– Что ты предлагаешь? – посмотрел в глаза Федору Ганнибал, опуская кубок с вином на стол.

– Дай мне мою новую хилиархию, и я приведу тебе его живым, – пообещал Федор. – Хотя, возможно, хватит и нескольких спейр. Я уверен, что римлян там немного. Но надо выступать немедленно. Прямо сейчас.

– Что ж, – кивнул Ганнибал, – решено. Возьми пятьсот человек. Лазутчики доносят, что армия Сервилия на подходе. Они не осмелятся напасть на нас, но, столкнувшись с небольшим отрядом, могут попытаться выместить на нем всю свою ярость. И приведи мне Марцелла.

– Будет исполнено, – Федор поклонился и вышел из шатра.

Глава одиннадцатая  Марк Клавдий Марцелл

Рассвет еще не полностью позолотил верхушки скал, и не успели похоронные команды очистить дорогу от трупов, а пятьсот африканцев, не слишком довольные, что их оторвали от пира победителей, уже оставили далеко позади место недавней битвы у Тразиментского озера.

Отправляясь в этот набег, Федор блефовал. Он не знал точно, сколько километров до Арреция и уж тем более не знал, где находится вилла самого сенатора. Но страстное желание увидеть Юлию во что бы то ни стало целиком захватило его сознание. Он даже ни во что не посвятил друзей, сказав им то же, что и остальным солдатам – предстоит внезапно напасть на виллу в окрестностях Арреция, где скрывается важный римский полководец Марк Клавдий Марцелл. В случае успеха всех ждет особая награда.

Наспех пообщавшись перед выходом с Юзефом, с разрешения Атарбала показавшим ему секретную карту, Федор выяснил, что до Арреция совсем недалеко. Примерно полдня пути от озера, если поторапливаться. А что касается виллы сенатора, то определить ее местоположение среди других вилл, он собирался с ходу, понадеявшись на помощь богов и собственную интуицию.

Пустив вперед пятнадцать человек из своих разведчиков под предводительством Урбала и Летиса, прихвативших вдобавок с собой толмача, сам новоиспеченный командир двадцатой хилиархии быстро передвигался по дороге на юг с основными силами, не встречая сопротивления. Повсюду он видел пустынные села и брошенные повозки, следы недавнего бегства легионеров и местного населения. Однако Арреций находился еще в руках римлян, и Федор полагал, что его граждане надеялись продержаться до прихода армии второго консула. И потому убежали не все. Если, конечно, страх перед Ганнибалом не заставил их покинуть свои жилища, ведь ничто больше не защищало их от прихода великого карфагенянина.

Примерно к обеду уставшие пехотинцы приблизились к городу, уже видневшемуся на недалеких холмах. Здесь, у пустынной развилки дорог, одна из которых сворачивала в сторону и обходила Арреций справа, Федора ожидали разведчики под командой Урбала и Летиса, успевшие кое-что разузнать. У них в руках находилось несколько пленных, валявшихся в придорожной канаве. Среди них оказались трое легионеров и двое местных пастухов, перепуганных внезапным появлением карфагенян.

– Мы допросили их, – не тратя времени на пустые разговоры, перешел к делу Урбал. – Пастухи знают, где находится вилла сенатора. Они готовы проводить. Легионеры тоже знают, но говорить отказываются. Летис хотел устроить им допрос с пристрастием, но тут показались вы.

– Не надо, – поморщился Федор. – Нам достаточно пастухов. А что касается легионеров… – он вдруг задумался. – Что они говорят еще?

– Двое молчат. Но один из них, самый хлипкий, – ответил за друга Летис, – после того, как я съездил ему хорошенько по ребрам жердиной, рассказал, что с той стороны Арреция стоит несколько сотен легионеров, из тех, что оставил здесь Фламиний для охраны армейских складов с продовольствием. Узнав о вчерашнем разгроме, они хотели отступить на юг, но сенатор им не позволил, приказав дожидаться легионов Сервилия, которые вот-вот должны подойти.

– Какой сенатор? – не понял Федор.

– Тот самый. Марцелл, – пояснил Летис.

– А он что, разве имеет право командовать? – удивился еще больше Федор, приблизившись к охраннику, „дававшему показания“. – Ведь он же не консул и не полководец в ранге консула. Или это не так?

– Нет, – проблеял испуганный легионер, совсем еще пацан, даже похожий с виду на Териса, с честью прошедшего вчера испытание и даже убившего двух римлян в рукопашной. – Но наши командиры, узнав о победе Ганнибала над огромным войском Фламиния, просто хотели сбежать, отступив на юг. А Марцелл, услышав об этом, явился в расположение частей и публично обозвал трибуна и всех центурионов трусами. После такого оскорбления им ничего не оставалось делать, как готовиться к обороне и молиться, чтобы Ганнибал не повернул вдруг на север. Нашу центурию с опционом послали охранять въезд в город. А нас троих отправили проверить дорогу. Здесь нас и схватили.

– Значит, город сейчас защищает всего несколько сотен солдат? Отлично! – кивнул Федор и, повернувшись к Летису с Урбалом, заявил: – Считайте, Арреций у нас в руках.

– Ты знаешь, где вилла сенатора? – осведомился Федор, снова обернувшись к солдату.

Легионер осторожно кивнул, покосившись на товарищей.

– Много там солдат? – продолжал допытываться Федор.

– Не знаю точно, – легионер вжал голову в плечи. – Но сенатор увел с собой человек пятьдесят из наших. Трибун разрешил, но сразу после этого ускакал из города, оставив командование на примпила.

– А Марцелл, что, не собирался бежать? – удивился Федор, все еще не веря своему счастью.

Легионер пожал плечами, планы римского чиновника ему были неизвестны.

– Что ж, – подвел итог Федор, – у нас есть отличный шанс захватить сенатора и, может быть, склады с продовольствием. Вставай, солдат, ты проведешь нас на эту виллу.

– А что делать с остальными? – поинтересовался Летис.

– Пастухов тоже возьмем с собой. На всякий случай, – ответил Федор. – А легионеров казнить. Они нам не нужны.

Летис вынул фалькату и двумя отточенными движениями быстро проткнул связанных римских легионеров, одного за другим, столкнув их мертвые тела обратно в канаву. На пастухов и единственного оставшегося пока в живых солдата экзекуция произвела неизгладимое впечатление.

Решив, что пленный не врет, Федор разделил свои силы. Одну спейру он оставил на развилке, в резерве, чтобы те охраняли дорогу и пресекли при необходимости возможную контратаку или обходной маневр римлян. Три сотни человек отправил в город, чтобы провести разведку боем и захватить склады, воспользовавшись внезапностью. Если не считать кордона из одной центурии римлян, расположившейся на въезде в город, то подступы к Аррецию вообще никто не охранял.

С остальными Федор двинулся прямиком на виллу сенатора, находившуюся с восточной стороны города, в огромном квартале, облюбованном местными чиновниками из высшего магистрата. Там, где холмы утопали в зелени, обтекавшей изящные здания с колоннами и портики, выстроенные на греческий манер.

Несмотря на полученные данные и желание быстрее оказаться на месте, Федор все же двигался осторожно. Бог его знает, сколько тут на самом деле легионеров. А в его планы не входило быть убитым в двух шагах от места встречи с любимой девушкой.

Он как в воду смотрел. Когда до живой изгороди, окружавшей виллу Марцелла, указанную пленным солдатом – огромного архитектурного ансамбля из четырех зданий, окруженных парками с фонтанами, – оставалось не более трехсот метров, из-за соседней, казалось, покинутой виллы навстречу финикийцам легким галопом выехало человек тридцать конных римлян. Командовавший ими декурион оказался парнем не робкого десятка.

– Карфагеняне! – заорал он, увидев солдат противника, и, взметнув вверх руку с копьем, понесся в атаку.

Остальные всадники устремились за ним. В пехотинцев полетели копья, поразившие многих, а на остальных римляне обрушились с мечами, врубившись на скаку в колонну африканцев. Увидев мчавшуюся прямо на него лошадь, Федор мгновенно вспомнил о встрече с римскими всадниками на дороге в Геную, после которой еще не успел до конца оправиться, и отпрыгнул в сторону, выронив щит. Если бы не Летис, оказавшийся рядом и прикрывший Федора от брошенного копья своим щитом, морпех бы точно погиб, так и не успев как следует вступить в должность, не говоря уже об исполнении остальных желаний. Но друзья и боги хранили его.

Эта внезапная атака дорого обошлась пехотинцам, декурион и его всадники хорошо знали свое дело. Им удалось уничтожить в бою больше двадцати ливийцев, правда, и сами римляне полегли до единого.

Однако на этом плохие новости еще не заканчивались. Из-за возникшего при столкновении шума их заметили охранники на вилле сенатора. И когда пехотинцы Федора подступили к живой изгороди, за которой начинался ухоженный парк с дорожками, фонтанами и статуями, их там уже ждали. Весь парк оказался перегорожен тремя шеренгами легионеров, и было их здесь несколько больше пятидесяти. При таком раскладе силы атакующих африканцев примерно равнялись мощи тех, кто защищал Марцелла.

Федор не стал посылать за остальными солдатами, он всецело полагался на пришедших с ним. Перед тем как бросить своих бойцов в атаку, он лишь попытался проникнуть взглядом за шеренги римского охранения и увидеть сенатора. Но никого не обнаружил. Однако перед входом в шикарный дом, отстоявший от места новой битвы метров на пятьсот, стояла запряженная четырьмя белыми лошадьми шикарная колесница с замершим рядом легионером, державшим лошадей под уздцы. И что-то говорило морпеху, что сенатор вот-вот появится и, скорее всего, не один.

Первыми в бой вступили трое друзей, по-прежнему державшихся вместе. Римляне метнули в наступавших пилумы, но поразили лишь бежавших за ними пехотинцев. А Летис, Урбал и Федор, отбросив сделавшие свое дело щиты, но не имея дротиков, в ответ швырнули в противников свои кинжалы. Когда трое легионеров рухнули на песок ухоженных дорожек, схватившись за окровавленные шеи, друзья сшиблись с римскими солдатами, вскинув фалькаты. Причем на долю Федора опять достался центурион.

Со всех сторон завязалась схватка. Биться среди фонтанов и статуй для Федора было в новинку. Словно присутствовало во всем этом что-то неестественное, неправильное. Ведь за последнее время он привык к тому, что битва должна происходить либо в поле, либо в горах, либо в укрепленном лагере, либо уж в открытом море на палубе корабля. А здесь вокруг до последнего момента царили мир и покой, нарушаемый лишь журчанием фонтанов.

Но наседавший римский центурион быстро избавил Федора от философского настроения, так рубанув своим мечом, что морпех едва успел присесть, чтобы не лишиться головы. От второго удара морпех тоже увернулся, ответив выпадом фалькаты.

Но и центурион не зря получил свое звание, он тоже ушел в сторону и запрыгал вокруг Федора, что твой горный козел, то и дело отмечаясь резкими выпадами. Один из них, приличной силы, даже задел Федора вскользь по груди, но морпех остался невредим. Его новехонькая кираса, купленная только вечером на празднике и надетая по случаю вступления в должность, впервые спасла жизнь новоиспеченному командиру хилиархии. Он отбил следующий удар центуриона и, отведя его руку с мечом в сторону, резко нанес ответный удар в живот. Римлянин, защищенный не хуже, все же оказался ранен. Фальката повредив доспехи, соскользнула и воткнулась в бедро. Кровь заструилась по ноге центуриона, издавшего вопль, прямо на песчаную дорожку. Не давая врагу опомниться, Федор взмахнул рукой и с оттягом рубанул по шее невольно согнувшегося пехотинца. Мертвый римлянин рухнул ему под ноги.

Рядом сразил одного из своих врагов Урбал, тоже рубившийся без щита, зато сразу двумя клинками – фалькатой и отобранным у легионера мечом. Он вращал ими, словно многорукий бог, нанося десятки ударов и столько же отбивая. Федор на мгновение даже загляделся, как ловко владеет оружием его друг, поражая легионеров.

– Давайте, римляне! – подначивал Урбал легионеров, уже не решавшихся нападать на него поодиночке. – Что же вы застыли, как изваяния ваших трусливых богов?

Летис, наоборот, предпочитал подручные средства. И когда запас кинжалов у него истощился, а фалькату какой-то удачливый римлянин умудрился выбить из его руки, Летис, не раздумывая, подхватил массивную глиняную вазу, стоявшую, как украшение, на постаменте рядом с садовой дорожкой, оторвал ее и швырнул прямо во врага. Придавленный такой тяжестью легионер больше не смог встать. Летис же, еще не добравшийся до своего оружия, бросил короткий взгляд на статую стоявшего неподалеку Аполлона, словно решая, подойдет она в качестве дубины или нет. Но передумал – статуя выглядела слишком массивной, – выхватил у мертвого легионера меч и снова вступил в схватку.

Остальные солдаты из подразделения африканской пехоты теснили римлян, но бой еще казался далек от завершения. Звон оружия раздавался по всему парку.

Разделавшись со своим противником, Федор вскинул голову и увидел, как из такого близкого дома спешно вышел сенатор в парадной тоге, словно собирался в Рим на заседание сената, и направился к колеснице, бросив короткий взгляд на сражавшихся. А следом за ним показалась девушка с длинными платиновыми волосами в алой вышитой столе, которая, несмотря на все складки, не могла скрыть полноту еще недавно стройной римлянки. Федор узнал ее с первого взгляда. Это была она. Его любимая Юлия.

Не в силах больше сдерживать свои чувства, он рванулся вперед с криком „Юлия!“, но дорогу ему преградили сразу два легионера, заслонив его от взгляда девушки. В ожесточении Федор первым же ударом проткнул одного насквозь, отпихнув его в сторону, но второй оказался проворнее и едва не зарубил Федора.

Отбиваясь от разящих ударов легионера, морпех все время смотрел на лужайку перед домом, рискуя получить смертельный удар, и ему показалось, что уже севшая в колесницу девушка, услышала его крик. Он видел, как она обернулась, и это придало ему сил. Федор рванулся вперед, отбив очередной удар, и с размаху заехав рукоятью фалькаты в зубы легионеру, свалил его на траву. А сам прыгнул в образовавшуюся брешь и бросился бежать по дорожке в сторону дома, не обращая внимания на преследовавших его врагов.

Перед ним теперь не было никого. Но возница уже хлестнул лошадей, раздался стук копыт, и четверка сильных животных понесла колесницу по свободной дороге в гору. Федор бежал за ней и кричал „Юлия!“ до тех пор, пока колесница не исчезла за поворотом. Но прежде чем это случилось, Федор встретился глазами с Юлией и понял, что она узнала его. За то мгновение, пока они обнимали друг друга взглядами, в глазах девушки он прочел любовь, печаль и страх одновременно, ведь он был одет в форму врагов Рима. Теперь она это знала.

Спустя час разведчики доложили, что к Аррецию подходят легионы Сервилия, и Федор приказал отступать, устроив пожар на уже захваченных складах. Покинув город, морпех снова остановился на развилке, пока его солдаты маршировали по дороге к Тразиментскому озеру, и обернулся назад, бросив взгляд на еще одно близкое пожарище. Виллу сенатора он тоже приказал сжечь, чтобы не видеть больше этого проклятого места.

Глава двенадцатая  В дальний поход

Война с Ольвией проходила не так гладко, как хотелось Иллуру, но он на это и не слишком рассчитывал. Особенно когда выяснилось, что всеми силами вторжения будет командовать лично царь Палак, давно не выезжавший в походы из своей богатой столицы. Но, как ни крути, а Иллур был вынужден подчиниться, – все же не он правил Скифией, хотя и являлся теперь вторым человеком в государстве.

Греки, узнав о вторжении, защищались яростно. Даже несколько уже состоявшихся конных сражений на подступах к Ольвии скифам удалось выиграть с большим трудом, несмотря на то, что внезапное нападение не дало грекам возможности собрать большую армию. Но и той, что у них имелась, хватило для резкого снижения темпов победоносного продвижения орд скифского царя.

И все же через двенадцать дней они уже стояли лагерем под стенами Ольвии. Шатры Иллура и солдат, подчинявшихся его кровному брату Ал-лэк-сею, раскинулись на самом берегу, откуда в это утро морпех заметил греческую квинкерему, которая, прорвав заслон скифских кораблей, смогла уйти в открытое море.

– За подмогой пошли! – разозлился Леха, глядя, как умело лавируют греческие моряки среди превосходящих сил противника. – Я же говорил, что надо было раньше начинать атаку с моря. А теперь, не ровен час, придет сюда греческий флот, и тогда станет еще веселее.

– Ничего, – заметил на это Иллур, тоже недовольный медлительностью царя, – успеем. Должны успеть. Я прикажу кораблям Ичея немедленно атаковать гавань.

– Вот это дело! – кивнул обрадованный Леха. – А то засиделись мы здесь.

– Ну а нам пора начинать приступ, – завершил Иллур. – Проверь, все ли готово у мастера. Я отправляюсь в ставку Палака.

Взяв с собой одну сотню из трех, недавно навербованных и подчинявшихся лично ему, Леха с радостью ускакал в расположение „артиллеристов“. К началу осады скифы имели уже неплохой „спецобоз“, укомплектованный баллистами и катапультами в штурмовом исполнении, хотя на Леху самое большое впечатление производили онагры Калпакидиса.

Второго мастера скифы в поход не взяли. Гилисподис в спешном порядке достраивал в своей бухте еще несколько триер и массивную квинкерему. Да и не было смысла привлекать его к набегу на собственный город. Иллур в этот раз решил не заставлять грека напрягаться и страдать сверх меры, хватит с него флота, предназначенного для захвата его родной Ольвии.

Когда Леха оказался на позиции, где уже полным ходом шла подготовка к началу обстрела Ольвии, чьи стены находились в зоне прямой видимости, то застал там самого Калпакидиса. Греческий мастер гордо прохаживался вдоль строя титанического размера машин, вокруг которых суетилась недавно обученная прислуга, и отдавал последние указания.

Ларин осадил коня рядом с онагром, где ученый грек через переводчика распекал незадачливых стрелков, умудрившихся неправильно собрать орудие после транспортировки.

– Я же говорил, – кипятился Калпакидис, показывая на одну из самых больших деталей, лежавшую в стороне, – что центральную часть нужно вставлять еще до установки рычагов, а не наоборот! Как вы ее теперь приладите на место? Надо же все опять разбирать…

Стрелки, вчерашние конники, с удивлением смотрели на странный агрегат, призванный метать ядра и зажигательные горшки на большое расстояние и откровенно его боялись. Калпакидис, чувствовавший себя среди всех этих машин как рыба в воде, казался им тоже чем-то вроде колдуна. Но выхода у них не было. Иллур предоставил своим подданным нехитрый выбор – либо изучить искусство метания снарядов в кратчайшие сроки, либо закончить жизнь позорной смертной казнью. И солдаты, натурально, предпочли первое.

– Ну, как дела? – поинтересовался Леха, соскакивая с коня на землю. – Скоро уже пора начинать.

Толмач перевел.

– Все готово, – Калпакидис взмахнул рукой, указав на выстроившиеся в ряд осадные баллисты с онаграми. И закончил, опустив руку перед последним орудием: – Почти.

– Не подведешь? – на всякий случай Леха пристально глянул в глаза инженеру. – Мы должны завалить этот городишко ядрами по самые крыши. А лучше вообще стереть с лица земли.

– Все будет в порядке, – ответил Калпакидис. – Орудия в норме. Солдаты прошли обучение.

– Да вижу я, как они прошли обучение, – ехидно заметил Леха, поглядывая на оставшиеся после сборки онагра „лишние“ детали. – Ну да ладно.

– Когда поступит приказ, мы не подведем, – успокоил его грек.

На том и сговорились. Леха уже вскочил на коня, собираясь скакать к себе, как вдруг на позициях метателей показался гонец от Иллура с приказом немедленно начать обстрел города.

– Ну, вот тебе и приказ! – молвил Леха, поглядев на мастера, и махнул рукой. – Начинай!

Калпакидис кивнул, в свою очередь махнув рукой, и многочисленная прислуга заскрипела рычагами, оттягивая назад балки и тетиву метательных механизмов. Скоро все орудия были заряжены. Леха решил еще немного задержаться здесь, чтобы своими глазами увидеть первые попадания снарядов в укрепления Ольвии. Тем более что гонец ничего другого не передал, а это означало, что прямо сейчас Иллур его видеть не собирался. Если дойдет до конной атаки, то его найдут всенепременно.

Первые камни, просвистев положенное расстояние, ударились в стену греческой цитадели, выбивая из нее куски. Следующая волна пришлась в аккурат по кромке верхней стены, сбросив с нее добрый десяток защитников и разрушив несколько зубцов. Правда, и в перелет ушло немало ядер, но все они упали на город, ломая крыши и калеча находившихся под ними людей, а значит, не пропали зря.

Повернув голову, Леха обнаружил, что почти одновременно с обстрелом началась и морская операция. Корабли скифов, выстроившись клином, на острие которого шла почему-то небольшая либурна, атаковали греческие триеры, перегородившие вход в обширную гавань Ольвии. Началась перестрелка из баллист.

Некоторое время Ларин не мог уяснить замысла Ичея, командовавшего этими силами. Но увидев, как вспыхнул факелом небольшой кораблик, наперерез которому совсем уж собрались рвануться две триеры, а, заметив пожар, отвернули в сторону, начал догадываться. Поджегшие корабль моряки, бросились в воду и поплыли к своим триерам. А полыхающая огнем либурна с намертво закрепленным рулевым веслом направилась прямиком в гавань. Туда, где, кроме военных, собралось немало купеческих кораблей, не успевших до начала военных действий покинуть Ольвию. Даже со своего места Леха мог видеть лес мачт, поднимавшийся над гаванью. Если эта горящая либурна доберется до цели и в гавани Ольвии вспыхнет пожар, то Ичей выдержал экзамен на адмирала. Хотя и так уже ясно, что задумка вышла превосходной.

– Вон оно как! – одобрительно кивнул морпех, вспомнив свою неудавшуюся попытку при осаде Херсонеса. – Горящий брандер решил грекам запустить. Дело!

Но перед греками маячило слишком много неприятельских кораблей – Иллур приказал использовать все, что имелось к назначенному часу: триеры, либурны и биремы, включая захваченные у Херсонеса, – чтобы отвлекаться на один, пусть и горящий, кораблик. Тем более, без команды. У него, по их прикидкам, было слишком мало шансов добраться до порта. Поэтому триерархи Ольвии сосредоточили свое внимание на маневрирующих судах противника, позабыв о нем.

Понимая, что перед ними неопытные моряки и преимущество в ближнем бою всегда останется за ними, греческие триеры яростно набросились на корабли скифов, тараня их один за другим. И преуспели в этом. Не прошло и двадцати минут, а уже три скифских судна завалились на борт. Моряки с поверженных кораблей плавали вокруг, пытаясь спастись от лучников неприятеля.

Но очень скоро греки поняли, что имеют дело с достойным противником. Прорвавшись на правом фланге силами четырех триер, скифы умудрились протаранить одну из охранявших вход в гавань квинкерем, а вторую поджечь, забросав ее горшками с зажигательной смесью. Половина „линкоров“ защитников оказалась выведена из строя.

А брандер между тем благополучно прошел положенное расстояние и врезался в пирс между двумя зерновозами, стоявшими дальше всех на рейде. Его нос разрушился от удара, высыпая наружу горящие поленья, и греческие корабли вспыхнули сразу оба, а с ними вместе загорелся и пирс. Начало хорошему пожару было положено.

– Молодец, Ичей! – восхитился Леха. – Адмиралом станешь!

В этот момент он услышал громкий скрипучий звук и, повернув голову, не поверил своим глазам. Несмотря на продолжавшийся обстрел, греки решили провести контратаку. Главные ворота крепости открылись нараспашку, подъемный мост протянулся через глубокий ров. И по нему из Ольвии вырвался отряд тяжелой конницы, сразу же устремившийся к метательным орудиям. Конных валило не меньше тысячи. А следом за всадниками показались шеренги греческих пехотинцев.

Орудия скифов охраняли всего пятьсот всадников, потому что еще десять тысяч затаились наготове, в близком лагере, где сосредоточилось левое крыло атакующих сил. Но им требовалось время, чтобы доскакать сюда. И в этот промежуток греки могли уничтожить немало машин.

– Говорил я ему: Иллур, не жалей людей для охраны! – выругался Леха, бросаясь к своему коню. – Теперь придется самому выкручиваться.

И подмигнув испуганному мастеру, он снова вскочил в седло и выхватил меч.

– За мной, воины! – заорал Ларин, очутившись рядом со своим отрядом. – За мной, солдаты!

И сотня бородатых воинов устремилась за своим командиром, уже скакавшим к месту завязавшейся неподалеку сечи, где тучами роились стрелы. Там тысяча греков мгновенно смяла, окружила и обошла с правого фланга конное охранение метательных машин, направляясь к ближайшим из них. Но Леха со своими сорвиголовами преградил им дорогу.

Летя навстречу неприятелю на своих быстрых конях, скифы сдергивали луки и посылали стрелы точно в цель. К тому моменту, когда они сшиблись с греками не мечах, почти треть нападавших уже валялась на земле, пронзенная острыми стрелами. Но тут греки взяли реванш. Они были одеты в тяжелые доспехи и вооружены копьями и длинными мечами, привычными для них в ближнем бою. Скифы из Лехиной сотни тоже имели такие мечи, но их доспехи не шли ни в какое сравнение с эллинскими, да и действовать они больше привыкли на расстоянии, поражая врага из лука. Тяжелая кавалерия, затянутая в броню и ничем не уступавшая греческим катафрактариям, у Иллура тоже имелась в большом количестве, но сейчас находилась в лагере. Впрочем, Леха о ней и не вспомнил.

Отбросив бесполезный лук, морпех направил коня на грека в красном плаще и шикарном шлеме, скакавшего впереди всех. Не рассуждая, Ларин первый ударил его мечом, но тот ловко отвел удар небольшим круглым щитом. Всадники разминулись на скорости, развернулись и снова сшиблись.

На этот раз грек первым нанес быстрый и сильный удар клинком в грудь своему противнику, а Леха, пропустив его, тем не менее умудрился остаться в живых и даже не упасть с коня. К счастью, доспех выдержал. Превозмогая боль, морпех даже нашел силы ответить. И достал-таки противника, вложив всю свою мощь в яростный удар. Его меч проскользнул под щитом и воткнулся в бок катафрактария, звякнув о доспех. Но тем не менее не пробил панцирь, хотя грек согнулся и едва не рухнул с коня. Тогда Леха, не теряя драгоценных секунд, ударил его в плечо, выбив щит, а затем в шею. Тут уж и доспех не помог. Из пронзенного горла брызнула кровь.

– Знай наших! – крикнул Ларин и, убедившись, что враг повержен, развернул коня, чтобы скакать дальше. Но на него уже несся другой грек с длинным копьем. Этот отряд вообще состоял из копейщиков, после первой сшибки с противником бросавших использованное оружие и выхватывавших мечи. Но этот всадник еще не расстался со своим излюбленным боевым другом, что не сулило для Лехи ничего хорошего. Копье, как ни крути, длиннее меча, который можно и не успеть пустить в дело.

Прижав щит к телу, Леха бросил коня навстречу. Удар он отбил, но тот оказался настолько силен, что бравый командир скифов-разведчиков, потеряв щит, вылетел из седла и, сделав кувырок назад, грохнулся на траву. К счастью, вовремя сгруппировался и ничего не сломал, сказались месяцы тренировок в морской пехоте. Коней там не было, но падать приходилось и не с такой высоты. Понимая, что от этого зависит его жизнь, Леха подхватил свой меч и поднялся на ноги, озираясь по сторонам. Вовремя. Сваливший его грек, развернув коня, снова приближался. А в руке у него было все то же копье.

Но тут раздался знакомый свист, и эллин, выронив оружие, рухнул прямо под ноги Ларину. Из его груди торчала скифская стрела. Остальные греки, что бились вокруг Лехи с бойцами из его отряда, вдруг судорожно заметались и, развернув коней, стали уходить к воротам. Подняв голову, морпех увидел, что все пространство вокруг заполнено наступающими скифами. Это пошла в атаку тяжелая кавалерия под началом самого царя. Палак, облаченный в сверкающие на солнце доспехи, скакал впереди своих людей, размахивая мечом. Велик и грозен был царь Скифии.

Такого зрелища Леха давно не видел. Быстро оттеснив остатки конных греков к самым воротам, скифы натолкнулись на пеших, за это время атаковавших правый фланг. Палак с давно забытым удовольствием рубил головы пехотинцам Ольвии, издалека заметный в своей сверкающей броне. Однако ворота города не закрылись. На помощь пешим солдатам из них выскочил еще один отряд катафрактариев и снова отбросил от стен почти добившихся победы скифов, ведомых в бой царем.

Этот удар оказался столь неожиданным, что два десятка воинов Ольвии прорвались к самодержцу и почти окружили его, стремясь взять в плен. Ближние скифы все же сумели защитить своего повелителя, отбив нападение. Но Палак играл со смертью. Убедившись в том, что его нельзя пленить, предводитель катафрактариев Ольвии вскинул копье и метнул его в царя Скифии, гарцевавшего в каких-то двадцати метрах. Мелькнув над головами телохранителей, копье вонзилось в грудь царю, и он упал замертво под ноги своему коню.

Вопль ярости прокатился по рядам скифов, узревших смерть властителя, они смяли сопротивление отступающих катафрактариев и на их плечах ворвались в город сквозь открытые ворота. В то же время кораблям Ичея удалось пробить оборону и войти в город с моря. Сброшенный со стен гарнизон отступил, запершись в цитадели, но Ольвия была обречена.

Разграбив и предав огню этот греческий город, скифы пировали несколько дней. А пока наверху решалась судьба, кому быть новым царем, Леха воспользовался передышкой и вернулся в свое стойбище. Да не один, а с отрядом из трех сотен бородатых конников и несколькими возами добычи. Определив бойцов в соседнее селение, подальше от своей юрты, чтобы не испугать беременную Зарану, он обнял обрадованную наложницу и, погладив по изрядно округлившемуся животу, строго-настрого наказал:

– Чтобы родила мне сына, понятно?

Та кивнула, но осторожно поинтересовалась:

– А если родится девочка, как назовем?

– Не знаю пока, – отмахнулся Леха, – успею еще подумать. Скоро наверняка опять в поход уйдем. И надолго, чует мое сердце. Так что рожать будешь без меня. Как вернусь, все и решим. Дите без имени может пожить немного. Надеюсь, Великая Богиня и Табити не дадут ему пропасть.

А потом состоялся совет старейшин, избравший новым царем всей Скифии достойного вождя Иллура, захватившего Херсонес, Ольвию и почти поставившего на колени Боспорское царство. Леха как в воду глядел, – тот немедленно объявил о том, что собирает все скифские племена и начинает сразу две новые войны. Одно войско скифов немедленно нападет на Боспорское царство с суши и с моря, чтобы окончательно подчинить его скифам. А второе отправится в дальний поход вдоль берега моря на запад и отвоюет все земли в дельте огромной реки, что некогда принадлежали скифам. „Кажется, – с трудом припомнил Леха, погладив свой акинак, – где-то там протекает Дунай“.

Глава тринадцатая  Битва при Каннах

Получив от Ганнибала приказ „выступать“, африканцы немедленно покинули укрепленный лагерь на холме и вышли к реке, заняв свое место в общих порядках. Войска Карфагена готовились к битве.

Маршируя во главе своей хилиархии к месту общего построения, Федор бросил взгляд по сторонам. Неподалеку, возвышаясь над рекой, виднелась небольшая римская крепость Канны, захваченная войсками Ганибалла несколько недель назад. Римляне устроили в ней склад продовольствия, теперь очень пригодившегося армии финикийцев, отдыхавшей от затяжных переходов в этих благодатных местах.

Утро было славное. Светило солнце, разгоняя остатки приятной ночной прохлады. Пели птицы. Тишь да гладь, если не считать восьми римских легионов, что расположились в своих лагерях неподалеку, беспокоя фуражиров карфагенян несколько последних дней и явно напрашиваясь на неприятности.

Когда двадцатая хилиархия африканцев прибыла к месту построения, встав рядом с галлами, копейщики и пращники уже вовсю приноравливались к рельефу. Расположившись в несколько линий между рекой и холмами, они готовились отразить внезапное нападение римлян, также выстраивавших свои порядки на виду у неприятеля. Но римляне не торопились. Их здесь, в Апулии, собралось очень много. Еще ни разу за два прошедших с начала войны года Федор не видел столько легионов, сгруппированных в одном месте. По всем признакам, Луций Эмилий Павл и Гай Теренций Варрон – два новых консула, недавно избранных сенатом Рима, – отважились наконец дать Ганнибалу решающее сражение. К тому же лишь после того, как созвали со всех подвластных земель силы, почти вдвое превосходящие силы великого карфагенянина, до сих пор наводившего на них ужас.

А между тем весь прошедший после битвы у Тразиментского озера год оказался относительно спокойным. После разгрома римлян Ганнибал, как ни странно, не пошел на столицу государства, хотя дорога была свободна. Вместо этого он двинулся дальше на юг, направив армию через Умбрию на побережье Адриатики. Поразмыслив, Федор счел это разумным. Рим хорошо охранялся, взять его с ходу представлялось задачей не из легких. А люди до предела измотались при беспримерном обходном маневре по горам, лесам и болотам, позволившим армии пунов оказаться в тылу у неприятеля.

Напряженные усилия последних месяцев сказались: в армии Карфагена снова начались болезни. Солдаты страдали от цинги, а лошадей мучила чесотка. Стремительные передвижения Ганнибала не давали людям хорошо отдохнуть, и командующий, несмотря на отсутствие между его армией и Вечным Городом больших сил римлян, решил устроить перерыв в победоносной кампании, чтобы накопить сил для следующего удара.

Кроме того, позади армии пунов находилось еще множество не завоеванных земель, и прежде чем двигаться дальше, требовалось их покорить или переманить их властителей на свою сторону. Едва оказавшись в долине реки По, Ганнибал достаточно легко „завербовал“ кельтов, ненавидевших Рим и, похоже, собирался привлечь на свою сторону и остальных союзников Рима. Даже надеялся поднять восстание в средней и южной Италии. Чтобы добиться такого результата, Ганнибал, разоряя римские земли, щадил владения его союзников, а пленных отпускал без выкупа. И скоро это начало приносить плоды.

Разбитые у Тразиментского озера римляне долго не могли прийти в себя и, чтобы хоть как-то противостоять Ганнибалу, выбрали диктатора, отдав ему на полгода всю власть в стране. Диктатором стал Квинт Фабий Максим, прозванный самими римлянами из-за бородавки на губе „Прыщавым“.

Стратегия нового диктатора на редкость подходила для осуществления планов Ганнибала. Собрав остатки легионов, Квинт Фабий Максим постоянно следовал за армией пунов на уважительном расстоянии, не решаясь вступить в сражение и почти не мешая ей разорять Италию на глазах римских легионеров, которым запрещалось вступать в бой. Это осторожное движение Фабия за армией Ганнибала абсолютно не нравилось ни его офицерам, жаждавшим реванша, ни сенаторам, поставившим на диктатуру, но вполне устраивало великого карфагенянина, несколько раз пытавшегося вызвать Фабия на открытое столкновение. А тот постоянно уклонялся.

Так, без особых событий, прошло много месяцев, в течение которых Фабий смог выиграть время для Рима, немного оправившегося от постоянных поражений, заработал обидное прозвище „педагог Ганнибала“[138] и оставил свой пост, передав власть новым консулам.

Повсеместно среди подданных Рима началось брожение, то одна, то другая область отпадала от него, присягая на верность Карфагену. И все это Федор наблюдал целый год, практически беспрепятственно передвигаясь по землям средней и южной Италии вместе с армией пунов.

Но победы его радовали не особенно сильно. Пребывая в состоянии непрерывной войны, он не переставал думать о Юлии. Он так и не доставил финикийскому полководцу ценного пленника, сенатора Марцелла. Рейд на Арреций закончился бесславно.

– Что ж, – решил Ганнибал, выслушав рассказ Федора о внезапно подошедших легионах, – на войне бывает все. Склады с припасами ты поджег. Это уже хорошо. А с Марцеллом мы еще встретимся.

И так же, как Ганнибал, хотел снова повстречать своего противника-сенатора, Федор истово мечтал увидеть его дочь Юлию. Но за весь минувший год у него так и не выпало подходящего случая. Армия Карфагена постоянно перемещалась по Италии, терроризируя подданных Рима, а на Федоре лежала теперь ответственность не за три десятка разведчиков или даже сотню человек, а за тысячу двести душ, организованных в спейры. По российским меркам его прошлой службы, он находился теперь в ранге командира полка. На короткой ноге он сошелся с Атарбалом и практически не вылезал из штаба африканцев. Ганнибал частенько отправлял его прославленную двадцатую хилиархию в рейды по различным районам Италии, где вдруг появлялись отдельные отряды римлян.

Сам Федор в разведку теперь не ходил, все больше посылал других, хотя в душе и страдал от этого. Больших сражений давно не случалось, и жизнь стала не такой куражной. Командиром седьмой спейры он назначил своего друга Урбала, а помощником Летиса. Их же, по старой памяти, и отправлял в разведку по римским владениям, как самых проверенных людей. Но о своей главной цели – разыскать Юлию – он не забывал ни на миг. Федор до такой степени подчинил свои действия этому стремлению, что сам допрашивал пленных римлян о местонахождении сенатора Марцелла и с той же целью засылал разведчиков в отдаленные города и деревни, не имевшие к военным действиям никакого отношения.

Урбал и Летис давно заметили, что с их другом что-то происходит. И однажды Федор открылся им, рассказав о своей давней страсти к дочери римского сенатора и о том, что у нее уже должен родиться ребенок. И, возможно, даже от него.

– Так вот зачем мы тогда напали на Арреций, – закивал головой Урбал. – Теперь мне все ясно. А я-то думал, почему ты бежишь за колесницей и кричишь не „Марцелл, остановись!“, а совсем другое имя. Сам Марцелл тебе был, оказывается, и не нужен.

– Ты чего, Федор, в Карфагене никого не мог найти? – бестактно поинтересовался Летис.

Федор молча развел руками, мол, „судьба“.

– А она хоть красивая? – углубился в тему здоровяк.

– Друзья мои, – улыбнулся Федор, испытавший облегчение от того, что может хоть кому-то поведать свою тайну, так давно терзавшую его сердце, – если бы вы ее видели!

– Ладно, – кивнул рассудительный Урбал, чувствуя, что его друг безнадежен. – Только ты не забывай, что она римлянка, а мы солдаты Карфагена, которые скоро возьмут Рим. Не рассказывай больше никому об этом, мало ли что, а мы с Летисом будем молчать.

Сказав это, Урбал посмотрел на друга.

– Могила! – рявкнул здоровяк, хлопнув себя кулаком по груди, и добавил: – Только что же ты дальше собираешься делать? Она ведь дочь нашего врага.

– Не знаю, – честно ответил Федор. – Сначала хотел бы ее увидеть. Поговорить. А там что-нибудь придумаю.

Друзья замолчали.

– Нам пора. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – прервав затянувшуюся тишину, Урбал встал и направился к выходу из шатра, увлекая за собой Летиса. Но, обернувшись на пороге, бросил:

– Если что, можешь всегда рассчитывать на нас, Федор.

Летис, уходивший последним, снова ударил себя кулаком в грудь, отчего панцирь на нем издал металлический звон, и исчез за пологом шатра.

А буквально за день до предстоящей битвы, разведчики Федора привели к нему в шатер пленного римского офицера. Тот оказался морпехом из римского флота, прикомандированного к легионам Варрона и Павла. Этот флот по приказу консулов блокировал близкое побережье, чтобы к нему в решающий момент не подошли корабли карфагенян.

Офицер происходил из морских союзников Рима и за обещание оставить ему жизнь рассказал, что Марк Клавдий Марцелл, все последнее время возглавлявший пятый легион Сицилии, недавно переведен в Остию на должность претора и теперь командует флотом. А его дочь, жена трибуна Памплония, недавно родила в Риме сына, не очень-то похожего на отца. Об этом сплетничали многие. Сам Памплоний вскоре после рождения сына отбыл в Тарент, наращивающий силы, чтобы противостоять возможному нападению Ганнибала.

„Юлия родила сына, и она сейчас в Риме! – едва не воскликнул Федор. – Значит, надо туда поскорее попасть“.

Однако исполнению его желаний мешали легионы Варрона и Павла, которые следовало сначала разбить. Впрочем, Федора это ничуть не смущало. И утром он выводил свою хилиархию на бой окрыленным. На душе было хорошо, хотелось быстрее взяться за рукоять фалькаты, чтобы снести побольше голов с напыщенных римских граждан. А желание биться – это уже залог победы.

Ганнибал поставил его хилиархию на правом фланге, ближе к центру основных сил, состоявших из проверенных иберийских и африканских пехотинцев. И, конечно, кельтов, составлявших почти половину сильно возросшей за последнее время армии Карфагена. Эти полки „выгнулись“ вперед полумесяцем и растянулись почти на два километра по всему фронту от реки до холмов. Они должны были принять на себя главный удар изголодавшихся по победам римских легионов. Боевых слонов гениальный финикиец почему-то решил не выводить в поле совсем.

На флангах Ганнибал поставил конницу. У подножия холмов, напротив конницы союзников римлян, нумидийскую, а у реки испанскую и кельтскую под командой своего брата. Сам же находился в центре со своими африканцами, ничуть не сомневаясь в том, что именно здесь легионы нанесут свой главный удар. И от того, как выстоят кельты и африканцы Атарбала, будет зависеть победа. Армия Карфагена, как и прежде, превосходила противника в коннице, но легионеров насчитывалось, как минимум, вдвое больше, чем пехотинцев в испанской армии.

– Мы идем на эту битву, чтобы победить! – произнес Ганнибал на общем сборе, перед тем как вывести свою армию в поле. – Римляне думают, что нас можно сломить числом. Они привыкли просто давить врагов своими необученными легионами, но вы уже не раз доказали, что каждый из вас стоит десяти римлян. Консулы так боятся вас, что привели сюда как раз столько солдат, чтобы вы не скучали. Они готовы сбежать при первых же звуках наших боевых труб и карниксов, но без хорошей драки мы их не отпустим.

Хохот кельтов послужил ему ответом. Они подняли свои щиты и стали лупить по ним мечами, издавая невообразимый шум, наверняка слышный даже в римских лагерях.

– Этот день станет днем нашей славы! – закончил свою напутственную речь Ганнибал, когда кельты немного поутихли. – Покажите, на что способны солдаты великого Карфагена, призванного владеть миром. Сегодня мы уничтожим эти легионы, и тогда уже ничто не спасет Рим. Вперед!

И вот теперь Федор вспомнил эти слова, вздрогнув при звуках кельтских карниксов и рогов римлян, разогнавших зловещую тишину над полем у Канн. Глядя, как легионы, сомкнув щиты, начали наступление, Федор подумал: „Допустим, я знаю, чем все это закончится. Читал. Но откуда Ганнибал об этом знает?“ Впрочем, это была последняя отвлеченная мысль командира двадцатой хилиархии в тот день.

Почти тотчас велиты – легкая пехота римлян – и копейщики карфагенян закончили свои стычки, отойдя за основные силы. И тогда первые шеренги тяжеловооруженных солдат Рима обрушили удар своих пилумов на первые ряды кельтов и африканцев. Затем воинов Ганнибала накрыла новая волна пилумов. А когда этот „ураган“ прошел, многие выжившие воины в первых шеренгах остались вовсе без щитов, вынужденные бросить их на землю вместе с застрявшими в них пилумами. Другие же еще некоторое время потрясали щитами, стремясь освободиться от застрявших копий. Но, в конце концов, тоже избавились от них и, издав боевой клич, сами бросились на наступающих легионеров. Казалось, воздух над равниной треснул от грохота столкнувшихся щитов. И счет убитым пошел на десятки.

Контратаковав римлян, африканцы и кельты некоторое время сдерживали легионеров, но потом, под натиском превосходящих сил противника, все же подались назад. И фронт карфагенян стал выравниваться, превращая полумесяц в прямую линию.

Размахивая фалькатой во главе своих солдат и поражая легионеров, Федор тем не менее заметил, как испанская конница атаковала правый фланг римлян и начала теснить его вдоль реки. Там, в отличие от центра битвы, все происходило совсем по другому сценарию. Тяжелые иберийские всадники и кельты с первого же удара проломили оборону римской конницы, призванной консулами сдержать их атаку, и опрокинули первые ряды, навязав бой по своим правилам. С этого момента битва разделилась на два противоположных направления. В центре разъяренные легионы Варрона и Павла, почуяв, казалось, слабину пехотинцев Ганнибала, продолжали вгрызаться в их строй и теснить, принуждая к отступлению. А на правом фланге испанская конница развивала свое наступление.

– Держись, ребята! – орал Федор, отбиваясь от наседавших легионеров, то прикрываясь щитом, то нанося ответные удары. – Наш час скоро пробьет!

И этот час пробил, но не так быстро, как хотелось командиру двадцатой хилиархии. Прежде чем в битве наступил перелом, она длилась несколько часов, в течение которых римские легионы уничтожили несколько тысяч кельтов и африканцев, стоявших в первых рядах. В том числе потери несли и солдаты Федора. Усеивая трупами поле возле Канн, финикийцы отступали, стараясь, насколько возможно, сдерживать натиск римских легионов и не бежать. Но отступали только в центре. Фланги, тоже состоявшие из проверенных в боях африканцев, стояли незыблемо.

„Неужели я что-то неверно прочел?“ – мелькнула паническая мысль в голове образованного морпеха из двадцать первого века, когда он, проткнув очередного римлянина, был вынужден все же сделать шаг назад. Озираясь по сторонам, Федор то и дело видел Ганнибала, проносившегося на коне вдоль строя, подбадривая своих отступающих солдат и выкашивая подвернувшихся римских легионеров.

И вдруг что-то произошло. Легионы, заставившие фалангу африканцев и кельтов выгнуться полумесяцем в обратную сторону и уже предвкушавшие победу, неожиданно ослабили натиск. А потом и вовсе остановились. Позади римских порядков происходила какая-то суматоха. Присмотревшись, Федор увидел, как испанская конница вместе с кельтами пробила брешь в порядках римлян на правом фланге и прорвалась в тыл пехотинцам, заставив их остановиться, а замыкающие манипулы даже развернуться в обратную сторону, чтобы не получить копье в спину. Конных воинов Карфагена прорвалось так много, что часть из них даже зашла в тыл левому флангу союзников римлян, почти довершив окружение. Им навстречу ударили нумидийцы, и скоро круг замкнулся. Легионы оказались в котле.

И только тут Федор уразумел, зачем Ганнибал выстроил их таким порядком с ослабленным центром и мощными флангами. Немедленно прозвучала команда, и почти неповрежденные фланги африканцев развернулись внутрь строя, зажав растянутые и потрепанные легионы римлян с двух сторон. И без пяти минут победители оказались побежденными. Почти, поскольку их по-прежнему оставалось очень много. Гораздо больше тех, кто их окружил. Но армия Карфагена вновь почуяла вкус победы.

– За мной, солдаты! – Федор вскинул острие фалькаты вверх. – Настал решающий час. За Карфаген!

И блеснув на солнце начищенной перед боем кирасой, повел свою хилиархию в атаку развернутым строем. На правом фланге его поддержали еще несколько тысяч африканцев и кельтов, поднявших невообразимый гам. Почти столько же карфагенян контратаковало римлян с другой стороны. А сам Ганнибал возглавил удар в центре, так долго сопротивлявшемся превосходящим силам Рима. И легионы дрогнули. Еще какое-то время они держали удар, а затем оборона рассыпалась и, побросав оружие, солдаты Рима позорно бежали с поля боя. Карфагеняне устремились в преследование, уничтожая сотнями своих заклятых врагов, обративших тыл.

Еще в начале сражения Федор видел, как меткий балеарский пращник ранил камнем одного из консулов, командовавшего правым флангом. Морпех не знал консулов в лицо, поэтому не понял, кого именно, Варрона или Павла. Но легко сообразил, что правый фланг почти сразу остался без верховного командования, и это быстро сказалось на ходе битвы. Римская конница сражалась храбро, но до испанцев и кельтов ей было далеко, хотя легковооруженным нумидийцам римляне противостояли вполне уверенно.

Вместе со своими солдатами Федор добрался до ближайшего лагеря римлян, где они еще пытались организовать оборону. Своей рукой он умертвил не один десяток легионеров, которых спейры африканцев и кельтов до самого вечера гнали вдоль реки и холмов. Многие римляне бросались в воду, спасая свои жизни. Многие бежали, чтобы скрыться в холмах. И некоторым это удалось. Но большинство осталось лежать на поле битвы.

Как вспоминал Федор, глядя на этот праздник смерти, в битве при Каннах, несмотря на огромное превосходство в силе, римлян полегло в десять раз больше, чем карфагенян. Меньшая по численности армия пунов за счет мастерства командиров и умения солдат смогла окружить почти восемьдесят тысяч римлян и пятьдесят из них изрубить в куски. Семь тысяч легионеров попали в плен. Раненный пращником консул – все-таки Павл – чуть позже был убит, сражаясь в пешем строю. Здесь же погибли проконсулы Гемин и Регул, рухнул от меча испанского всадника начальник римской конницы Минуций Руф. Полегли тысячи знатных римлян. Остальные бежали, побросав оружие.

Среди тех, кто спасся, оказался и второй консул Гай Теренций Варрон, ставший козлом отпущения за поражение от Ганнибала. Десятки тысяч римлян остались лежать у Канн, и этот день навеки вошел в историю, как день страшного позора римского оружия. Никогда еще надменный Рим не был так унижен. Его лучшие силы в единый миг стали прахом, и ничто больше не могло остановить поход Ганнибала к стенам города. 

Ганнибал Великий 

Часть первая  Бросок на запад 

Глава первая  Военный совет

– Все готово, – доложил Урбал, – разведчики сообщают, что в окрестностях города римских легионеров нет. Можно выступать.

Федор Чайка поправил висевшие на ремне через плечо ножны фалькаты[139] и перевел взгляд с лица командира седьмой спейры[140] на залитые солнцем окрестные холмы. Отсюда, с крепостной стены были хорошо видны живописные окрестности Капуи, второго по величине римского города, что совсем недавно перешел на сторону Ганнибала, открыв ему свои ворота.

– Похоже, римляне после разгрома при Каннах так хорошо смазали пятки, что не остановятся, пока не добегут до своей столицы, – Федор довольно ухмыльнулся. – Этого нам и надо. Что ж, выступаем.

Он махнул рукой. Урбал развернулся и стал спускаться по каменным ступеням вниз, где на широкой площади, примыкавшей к стене, была выстроена в полном вооружении его спейра, входившая в состав двадцатой хилиархии. Яркое солнце блестело на шлемах солдат, играло на окантовке щитов.

Федор Чайка командовал двадцатой хилиархией уже почти год, со времен памятной битвы у Тразиментского озера. Это, недавно пополненное за счет жителей Капуи подразделение, насчитывало сейчас почти полторы тысячи воинов и покидало свою новую базу первым, так и не успев как следует отдохнуть.

Ганнибал торопился. Разгром римлян в недавнем сражении давал отличный шанс, захватив столицу, закончить войну с Римом одним ударом. И великий карфагенянин не собирался упускать этот шанс. Несмотря на то, что армия Карфагена была потрепана и нуждалась в отдыхе, Ганнибал дал отдохнуть ей после сражения при Каннах всего неделю, а затем снова бросил в поход.

Пройдя маршем вдоль границ Самния и Лукании по берегам бурной реки Офанто к верховьям, армия финикийцев встретила на своем пути горную крепость Компса, открывшую им ворота без боя. Крепость была отлично укреплена. Великий карфагенянин оставил здесь почти всю добычу, а также часть обоза и треть армии, поручив командиру заключать союзы с восставшими горцами, а сам двинулся дальше „налегке“. Затем, спустившись в Кампанию, Ганнибал подошел к Неаполю, в надежде, что этот портовый город перейдет на его сторону. Но Неаполь приготовился к длительной осаде. А Ганнибал внезапно решил отложить захват города и, получив какие-то важные сведения от лазутчиков, повернул армию на север к Капуе.

Солдаты Федора прибыли вместе со всеми из Апулии в римскую провинцию Кампанию, пройдя Италию поперек с южного побережья почти до западного. Здесь многие города, стоявшие на пути карфагенян, также сдавались им без боя, приветствуя армию финикийцев как освободителей.

После Канн для римлян наступила настоящая катастрофа. Как узнал Федор в штабе Атарбала, практически вся южная Италия, несмотря на то, что остатки разбитых легионов осели в её центре, близ Венузии, переметнулась теперь на сторону Карфагена. В верности Риму в одночасье отказали Лукания, Бруттий и Калабрия, а также большая часть Самния и даже основные города Апулии. Повальное дезертирство союзников значительно сократило численность римских войск, что не могло не радовать Ганнибала.

Прибыв в окрестности Капуи, солдаты армии Карфагена расположились лагерем и приготовились к скорому началу осады. Однако штурмовать Капую тоже не пришлось. Вскоре после того, как инженерные части закончили строительство частокола, солдатских бараков и загонов для боевых слонов, старейшины города прислали к Ганнибалу послов, сообщивших, что город готов принять у себя победоносную армию финикийцев и с этого дня отказывает в верности Риму. Ганнибал, ожидавший этого, все же не смог скрыть радости и, заполучив такую отличную базу, как второй по величине и богатству город Италии, немедленно вошел в него, сменил часть гарнизона на своих солдат и дал армии краткий отдых, столь необходимый для пополнения запасов и сил.

Однако уже на следующий день вождь карфагенян собрал своих высших военачальников на совет, куда был допущен и Федор, несмотря на то, что его ранг не был еще столь высок. В прошлой жизни, в той, где он был морским пехотинцем, его должность звучала бы, скорее всего, как командир полка. Полк этот входил в корпус элитной африканской пехоты, подчинявшейся лично знаменитому полководцу Атарбалу.

За время римской кампании, длившейся уже третий год, Федор смог не раз проявить себя, даже выполнив однажды секретный приказ Ганнибала. Все это позволило ему быстро подняться от рядового до сержанта, а затем сменить на боевом посту убитого командира седьмой спейры. С тех пор прошло не так уж много времени, а он смог возглавить двадцатую хилиархию, славившуюся своими разведчиками.

Военный совет проходил на этот раз не в шатре главнокомандующего, а в одном из дворцов местной знати, выделенном горожанами под штаб армии своих новых покровителей. Это было высокое трехэтажное здание песочного цвета, расположенное в центральном квартале Капуи, раскинувшемся вокруг рыночной площади. Вход украшали шесть мраморных колонн. А зал, в котором проходило совещание командиров, имел мозаичный пол, раззолоченные стены и такую же мебель. Не говоря уже о многочисленных статуях античных героев, расставленных вдоль стен. Почти весь центр вытянутого помещения занимал массивный дубовый стол, вдоль которого сидели военачальники карфагенян в доспехах.

Ганнибал начал с того, что сообщил военачальникам последнюю новость.

– Сенат Рима на днях назначил новым диктатором Марка Юния Перу, который должен спасти город от скорой гибели, – сказал вождь финикийцев, облаченный в черную с золотом кирасу. – Все физически здоровые люди, невзирая на возраст и звания, мобилизованы. Римляне собираются защищать город.

– Не удивительно, – заметил на это мудрый Атарбал, – ведь это их последняя надежда.

– Вот именно, – согласился пуниец, – и мы должны как можно скорее лишить римлян этой надежды. Переход Капуи и многих других городов Кампании на нашу сторону вызвал в Риме большой переполох и усилил панику, которой столица римлян и без того объята со дня нашей победы при Каннах.

– Это хорошо, но мы потеряли большую часть нашего осадного обоза за последний год, – осмелился возразить брату Магон. – Как ты собираешься штурмовать Рим? У него прочные стены, а город защищают почти два легиона. Может быть, даже больше, мы пока не знаем.

– Эти воины деморализованы и готовы сдаться при первом же нашем появлении, – быстро ответил Ганнибал. – Сейчас же момент благоприятный. Сил у нас больше. Лучшие регулярные войска Рима разбиты. Защищать город практически некому. Паника в нем настолько сильна, что новый диктатор получил разрешение сената сформировать еще два легиона из числа рабов, которым пообещали свободу и гражданство. Он даже освободил шесть тысяч преступников, чтобы бросить их против нас. Рим собирает последние силы и нельзя дать ему оправиться.

Он замолчал ненадолго.

– Что же касается обоза, ты прав. У нас мало метательных орудий, – согласился с братом Ганнибал. – Но мы заберем все, что есть в Капуе. На здешних военных складах, как мне недавно сообщили, вооружения достаточно, чтобы снабдить им пару римских легионов, которые должны были встать здесь на постой. Мы используем это оружие против самих римлян и мобилизуем капуанцев в нашу армию, чтобы увеличить число солдат. Осадная артиллерия здесь тоже имеется. Не слишком много, но с учетом нашего обоза этого хватит, чтобы нанести сокрушительный удар и пробить брешь на одной из линий обороны Рима. А большего мне сейчас и не надо. Остальное сделает твоя испанская конница.

Услышав эти слова Магарбал, высокий смуглолицый финикиец, одетый в пластинчатый панцирь, украшенный парадной гравировкой, молча поклонился.

– А твои африканские пехотинцы, Атарбал, положат город к моим ногам, – закончил командующий.

Многоопытный Атарбал тоже поклонился, услышав волю вождя.

– Но ведь есть еще римский флот! – заметил Магон. – Мы захватили половину земель Италии, но римский флот все еще контролирует морские подступы к ней. И он еще силен. Мы не решились атаковать Неаполь, поскольку он постоянно получает поддержку с моря.

– Ты слишком рано перестал верить в наши морские победы, брат, – укорил его Ганнибал, – хочу напомнить тебе, что финикийцы – лучшие флотоводцы мира. А того подкрепления, что обещал мне сенат, даже половины его, мне хватит, чтобы захватить Рим и закончить эту войну. Поэтому я решил атаковать город, не дожидаясь подкреплений, что сейчас плывут к нам из Карфагена.

Ганнибал ненадолго нахмурился, словно вспомнив о досадном недоразумении.

– Хотя насчет Неаполя ты прав, Магон, – продолжил он. – Но я рискну оставить этот город за своей спиной ради того, чтобы нанести скорейший удар по Риму, падение которого заставит Неаполь перейти на нашу сторону. Однако там сильный гарнизон, поэтому ты, Магон, завтра же отправишься в окрестности Неаполя с корпусом из десяти тысяч солдат.

Магон слушал своего старшего брата, на этот раз не перебивая и не возражая.

– Я дам тебе кельтов и несколько хилиархий африканцев. Но штурмовать город не надо. Этих солдат хватит, чтобы блокировать его до получения известия о сдаче Рима или сдерживать гарнизон Неаполя на случай возможного прорыва.

Ганнибал помедлил мгновение и добавил:

– Но его не будет. Я в этом уверен. Неаполь – сильная крепость, но его жители привыкли больше обороняться от чужих набегов, нежели предпринимать вылазки сами. Без поддержки из Рима они не осмелятся открыто противостоять нам в поле. Предпочтут отсидеться за высокими стенами крепости. А поддержки Рима не будет, поскольку я скоро подойду к его стенам.

Магон кивнул, выражая полную покорность воле брата, которого безмерно уважал за его военный талант. Кроме того, после смерти отца Ганнибал, как старший сын, стал главой семьи Барка.

– Когда должны подойти подкрепления? – только и спросил Магон.

– Наш новый флот, двести квинкерем с отборными солдатами и полсотни грузовых кораблей с осадным вооружением и слонами должны подойти через две недели, – ответил Ганнибал, указав на лежавшую перед ним карту, – корабли прибудут к побережью Апулии, недалеко от Канн, и оттуда по захваченной нами земле солдаты быстро и беспрепятственно достигнут Рима. Это будет означать окончательную победу.

– Но мы двинемся из Капуи, не дожидаясь их подхода, – сказав это, Ганнибал обвел взглядом своих военачальников и увидел по лицам, что все они ждут подкрепление из Карфагена с нетерпением. Многие из них предпочли бы сначала дождаться его и лишь потом выступать. Но не таков был Ганнибал.

– К тому моменту, как придут новые силы из Карфагена, мы будем уже под стенами Рима и начнем штурм, – закончил он свою речь, – и если боги не покинут нас в решающий час, то все случится так, как я задумал.

Совет, казалось, был окончен. Но Ганнибал приберег напоследок не менее важную новость, полученную им от кого-то из своих многочисленных шпионов, сеть которых была разбросана по всей Италии и регулярно снабжала вождя финикийцев ценной информацией. Разумеется, были шпионы и в самом Риме.

– Претор Марк Клавдий Марцелл теперь стал главной надеждой Рима, – заявил Ганнибал. – Он уже прибыл в город и с двумя наспех собранными легионами выступил нам навстречу, чтобы поддержать уверенность в союзниках Рима.

– Ну, что же, – заявил, услышав эту новость, Атарбал, – значит, пришла пора уничтожить этого злейшего врага карфагенян. Как только мы столкнемся с ним, ему и его двум легионам придет конец.

– Первой из города выступит двадцатая хилиархия, – подвел итог Ганнибал, бросив короткий и многозначительный взгляд на Федора, – в ней служат лучшие разведчики. Они первыми двинутся в сторону Рима, чтобы разведать переправу через реку Вультурн и подходы к Теану. За ним начинается Аппиева дорога – прямой путь на Рим. И Марцелл наверняка спешит именно туда. Мы должны прибыть раньше, захватив господствующие над дорогой перевалы. Задача разведчиков обезопасить главные силы от внезапного нападения. Я хочу знать о каждом шаге Марцелла, как только он здесь появится.

– Почту за честь, – ответил Федор, поклонившись.

Именно эта новость поразила его больше всего, а вовсе не обещанные подкрепления. Раз сам Марцелл уже в Риме, то и Юлия, возможно, находится где-то поблизости. Даже пребывая на войне, Федор ни на минуту не забывал о своем главном желании: найти Юлию с ребенком. А там – будь что будет!

После битвы у Тразиментского озера он уже однажды пытался захватить Марцелла, но сенатору в последнюю минуту удалось ускользнуть на колеснице вместе с дочерью, в которую Федор был безнадежно влюблен. Тогда он не привел к Ганнибалу пленного врага, как обещал. И вот теперь судьба давала ему второй шанс. Марцелл сам шел в руки всего с двумя легионами. Армия же Карфагена, спешившая к Риму, после пополнения насчитывала пятьдесят тысяч бойцов. Ядро этой армии, несмотря на потери в боях, по-прежнему составляла тяжелая испанская конница и отборная африканская пехота, а также многочисленные племена кельтов. Все они – и те, что пришли с Ганнибалом из Испании, и те, что встали под знамена Карфагена уже здесь, в Италии, все они верой и правдой продолжали служить Ганнибалу и ненавидеть римлян, плативших им той же монетой.

После совещания, пользуясь последними часами затишья перед долгим походом, Федор решил зайти в один из местных кабаков, чтобы пропустить кружечку вина. Для этого он отправил посыльного за своими друзьями – Урбалом, командиром седьмой спейры, которого сам назначил на этот пост, став командиром хилиархии, и Летисом. Вместе с этими двумя финикийцами два года назад Федор начинал войну рядовым морпехом на корабле карфагенского флота, что утонул после битвы у испанских берегов. С того момента жизнь Федора Чайки совершила крутой разворот в сторону сухопутной службы, сделав его солдатом армии Ганнибала, отправлявшейся в поход на Рим.

В скором времени оба финикийца явились на зов своего боевого товарища, ожидавшего их в кабаке под названием „Старая Капуя“. Это было довольно дорогое заведение, выстроенное из коричневого пористого камня и объединенное с баней и борделем, в котором можно было достать все, от лучшего вина до лучших женщин. Кроме Федора здесь сейчас находилось немало солдат и офицеров из армии Карфагена, так же, как и он, решивших не упустить случая расслабиться перед очередным броском на север.

Все они долгие месяцы несли службу в походах и крепко соскучились по цивилизации, а потому, попав в Капую – самый богатый и населенный город в Италии после Рима, – стремились хоть отчасти воздать себе за тяготы и лишения военной службы. Благо жалованье наемникам Ганнибал выплачивал исправно, правда в последнее время все чаще римским золотом и серебром, а иногда даже медью. Но никто не жаловался. В Капуе все это имело ход, ведь любой житель города понимал, что солдаты Карфагена при желании могли все взять даром по праву победителя. Однако Ганнибал запретил грабить местное население, которое теперь считалось союзным, то есть своим, приказав за все платить. И солдаты утешались тем, что впереди лежали богатые и еще не тронутые римские провинции, не говоря уже о богатствах самого Рима.

„Старая Капуя“ находилась в восточной части города у подножия небольшого холма в квартале торговцев. Ожидая друзей, Федор заказал несколько кувшинов греческого вина, лучшего, какое имелось в местных погребах, жареного поросенка, оливки, круг сыра, блюдо фруктов и сладости. Несмотря на войну, запас еды здесь имелся приличный, так что изголодавшиеся на казенных харчах солдаты Карфагена ни в чем себе не отказывали. Впрочем, сам Федор в последнее время и в походе не бедствовал. Положение позволяло.

Когда в дверях показались две рослые фигуры в полном вооружении, Федор уже допивал вторую чашу, и на душе у него постепенно становилось веселее.

– Привет, Федор, – поздоровался Урбал, опускаясь рядом на широкую массивную скамью, где легко могли разместиться еще пять человек, – чем угощают в наших новых владениях?

Он снял шлем, положив его рядом на лавку.

– Все на столе, бери, что хочешь, – ответил Федор, пододвигая другу чашу с вином, – я сегодня плачу. Мало будет, еще закажем.

Рядом грузно опустился здоровяк Летис, отирая со лба струившийся градом пот.

– Жарковато здесь, – посочувствовал Федор.

– Это тебе жарко, ты с севера. А мне нормально, – отмахнулся Летис, поправив ножны фалькаты и висевшие на другом боку кинжалы, – у нас дома в Утике и не так припекает. Только панцирь тяжелый, ходить мешает, а так жить можно.

Пока Летис жадными глотками вина утолял жажду, Федор рассматривал своих друзей, которых последнее время видел довольно редко. Большая часть службы начальника хилиархии проходила либо в штабе корпуса африканцев Атарбала, либо в своем походном штабе, где его донимали теперь командиры спейр, а их под командой Федора, считая пополнение из капуанцев, было уже двенадцать. Урбал командовал седьмой, той самой, где они начинали служить все втроем. Так что просто поболтать с боевыми товарищами он мог себе позволить довольно редко, разве что, когда вызывал их к себе, чтобы отдать очередной приказ и отправить на разведку.

Такая жизнь последнее время все чаще напрягала Федора, но делать было нечего, он уже был вписан в систему. Впрочем, бывшему морпеху из России, чудом перенесшемуся из двадцать первого века в эти времена, было грех жаловаться. Карьера складывалась вполне удачно. Да и его личных средств, хранившихся в казне испанской армии Ганнибала, с учетом „наградных“ за спецоперации и части римского золота, полагавшегося за одержанные победы, уже накопилось немало. Федор прикинул, что по ценам Карфагена он уже мог бы купить себе два корабля классом не ниже триеры и полностью укомплектовать их командами за свой счет, включая рядовых морпехов. И после этого еще хватит на какую-нибудь гончарную лавку, вот хотя бы в Утике, откуда Летис, кстати, сам сын владельца гончарной мастерской, был родом. Или можно начать морскую торговлю вдоль берегов Африки. Или поставлять коней для армии Карфагена из далекой и жаркой Нумидии, как отец Урбала, происходивший из прибрежного Керкуана.

Но Федор отогнал эти мысли, – задумываться об организации собственного дела было еще слишком рано. Сейчас его задачей была война с Римом, которую для начала следовало довести до конца. Хотя дело-то оказалось прибыльным, а имевшиеся средства уже давили на психику. „Война войной, – размышлял Федор, – а о будущем подумать не мешает. Неизвестно, как жизнь повернется“.

И мысли его потекли в сторону далекого Карфагена, где жил сенатор по имени Магон, на которого Федор вполне мог рассчитывать в том случае, если начнет карьеру честного торговца.

– Вот попомни мои слова, Федор, – допивая вино, вдруг сказал Урбал, словно услышал мысли товарища, – пройдет еще несколько месяцев и вся Италия будет нашей. Не долго нам осталось ждать завершения войны.

– Хорошо бы, – поддакнул Летис, отправляя в рот сразу горсть оливок, – я тоже верю, что Ганнибал скоро разделается с оставшимися римлянами.

– Помнишь, там, на реке у северных кельтов, когда мы были еще далеко отсюда, – продолжал Урбал, – ведь я же говорил тебе, что скоро мы будем жить в Италии, как у себя дома. И вот мы здесь, а скоро будем и в Риме.

– Я тоже думаю, что скоро мы будем пировать на римских холмах, – опять поддержал друга рядовой Летис, – а прислуживать нам будут жены толстых римских сенаторов и они сами. Ох, я тогда оторвусь!

Сын владельца гончарной мастерской так явно представил себе эту картину, что на его загорелом лице отразилось неземное блаженство. Схватив кувшин, Летис резко опрокинул его себе в чашу, но оказалось, что все вино уже выпито. Тогда он вскинул руку и закричал на весь зал, словно был уже в Риме:

– Эй, хозяин! Быстро неси нам еще пять кувшинов вина, да самого лучшего! А то пожалеешь!

– Не шуми, – осадил его Федор, – ты еще не в Риме.

– Скоро буду, – отмахнулся Летис, словно знал все наперед.

Федор, нагруженный знаниями из прошлой жизни, не совсем разделял его уверенность. Но, с другой стороны, раз он здесь вопреки здравому смыслу, значит, и Рим может пасть. И судя по замыслам Ганнибала, ждать этого осталось не долго. Так что недалекий и грубоватый Летис мог оказаться прав.

– Завтра на рассвете выступаем, – сообщил друзьям Федор, – наша хилиархия идет первой.

– Вот те раз, – возмутился Летис, – а я только приготовился расслабиться как следует. Думал, пройтись по борделям – бабы не видел, уже не помню, сколько недель, – и выпить все здешнее вино, а тут на тебе, „выступаем“. Вы что там, в штабе, с ума посходили? Дайте солдатам отдохнуть. Они это заслужили.

Захмелевший Летис видел в сидевшем напротив высокопоставленном офицере прежде всего друга, с которым не раз ходил в разведку, а потому не обращал никакого внимания на его звание. Будь на месте Федора другой, Летис мог бы получить большие проблемы за такое поведение, но Федор пропустил все мимо ушей. Этот здоровяк не раз спасал ему жизнь и прикрывал спину. Ему можно было простить все.

Федор помолчал, в задумчивости теребя бороду и медленно потягивая принесенное хозяином вино. После победы над римскими легионами в Апулии Чайка отпустил бороду и с тех пор ее не брил, словно от длины волос зависело его военное счастье.

– Так приказал Ганнибал, – произнес он, хорошо зная, какое впечатление на Урбала и Летиса произведет это имя, которое они оба боготворили, – а еще он сказал, что наша хилиархия одна из лучших в разведке. Поэтому мы пойдем первыми.

Услышав такую похвалу, Урбал и Летис просто засветились от счастья. А Чайка, нагнувшись вперед, чтобы никто из сидящих за соседними столами солдат и офицеров не услышал, добавил:

– Нам навстречу идут два легиона под командой Марцелла. Мы должны первыми обнаружить их.

– Да пускай идут, – снова замахал руками Летис, – дайте мне только встретить этого Марцелла, я его в бараний рог скручу!

– Оставь это мне, – серьезно предупредил его Федор, – ты же знаешь, у меня к нему свои счеты.

– Да ну вас, – отмахнулся вконец опьяневший здоровяк, – я пошел. Если завтра утром в поход, то сегодняшняя ночь не для сна.

– Эй, хозяин, – зарычал он на весь зал, отдалившись на пару шагов, – а ну-ка быстро организуй мне двух пышных девок. Да мне плевать, что все заняты, найди, где хочешь, а не то я тебя самого использую.

Когда громоподобный голос Летиса затих в дальнем углу кабака, Урбал, державшийся лучше, осторожно и тихо спросил:

– А как твоя Юлия? Узнал о ней что-нибудь?

Федор отрицательно мотнул головой.

– Сейчас я знаю одно, если Марцелл идет мне навстречу, то я этот шанс не упущу. А Юлия наверняка где-нибудь рядом. Поэтому прошу тебя, Урбал, когда мы начнем прочесывать окрестности Рима, постарайся оказаться первым на вилле сенатора. И если обнаружишь какой-нибудь след, сразу дай знать.

– Похоже, наша победа, Федор, волнует тебя гораздо меньше, чем судьба римлянки, – усмехнулся догадливый Урбал, – но ты всегда можешь на меня положиться. Я удивлен твоей страстью к ней. Наверное, она и в самом деле красавица, ради которой можно отдать жизнь. Может быть, и я когда-нибудь испытаю подобную страсть.

Он встал, допив вино.

– Но сегодня я последую примеру Летиса. Прощай, командир.

Глава вторая  Мост через Вультурн

Стуча подкованными башмаками по каменным плитам, финикийцы из двадцатой хилиархии первыми покидали Капую. Вслед за ними, спустя некоторое время, выступили еще две хилиархии, пятнадцатая и семнадцатая, все вместе составлявшие авангард армии Карфагена, двинувшейся на Рим. В поддержку им были приданы две сотни чернокожих нумидийцев.

– Я назначил тебя командиром всего соединения, – сообщил Федору накануне Атарбал, – прежде всего ты должен разведать и взять под контроль единственный мост, через Вультурн. А затем продвинуться к горам вплоть до Теана, а если сможешь и дальше, разведав подступы к Аппиевой дороге.

– А если я повстречаю римлян, – уточнил Федор на всякий случай, – могу ли я ввязываться в бой? Или мое дело только разведка?

– Если их будет немного, то и бой не помешает, – разрешил Атарбал, хорошо знавший привычку Федора ввязываться в драку, не дожидаясь распоряжений верховного командования. – Но смотри, не потеряй зря всех солдат. Три хилиархии нам еще пригодятся при осаде Рима.

Спустя сутки беспрепятственного продвижения по широкой утоптанной грунтовке мощный боевой отряд, почти равнявшийся по численности римскому легиону, подошел к небольшому городку под названием Казилин, где находился единственный каменный мост через реку Вультурн. Три хилиархии взяли город в полукольцо и остановились на приличном расстоянии от него, получив приказ ждать, не разбивая лагеря. Единственный шатер, который был установлен, это походный шатер командира соединения.

Солнце уже почти село, но Федор решил не терять времени и немедленно вызвал к себе Урбала. Посыльным при штабе двадцатой хилиархии у Федора служил Терис, сообразительный и смелый генуэзский паренек, которого он зачислил в свой отряд сразу после знаменитого перехода армии Карфагена через перевалы у Генуи, что позволило Ганнибалу зайти римлянам в тыл и разгромить легионы консула Фламиния у Тразиментского озера. Терис, как проводник из местных, принимал непосредственное участие в разведке перевалов и с тех пор служил Федору верой и правдой. Урбала и Летиса он тоже знал в лицо, как своих боевых товарищей, с которыми уже успел повоевать. После назначения командиром Федор взял Териса к себе посыльным. Кроме него при штабе Чайки имелась еще пара адъютантов для поручений.

Урбал быстро явился на зов, понятное дело, вместе с Летисом. Следом подошли командиры и разведчики из других хилиархий. Всего в шатре Федора у подножия невысоких холмов, переходивших на западе в равнины, собралось двенадцать человек.

– Еще до того как солнце сядет, я хочу знать, что происходит у моста, – обратился он к разведчикам и, повернувшись к Урбалу, добавил: – Твои люди должны попытаться пробраться к мосту со стороны города. Только по-тихому. Шума раньше времени не поднимать.

В глубине души Федор был уверен, что их уже заметили. Слишком ровной была местность вокруг Казилина. Все подступы отлично просматривались, хотя он и постарался укрыть свою небольшую армию в оврагах за несколькими невысокими холмами.

– Сделаем, – кивнул Урбал, покосившись на стоявшего рядом Летиса.

– Твои люди, Карталон, – Федор посмотрел на начальника пятнадцатой хилиархии, бородатого финикийца с обрубленным в бою ухом, – должны обследовать берега Вультурна выше по течению, а семнадцатая хилиархия ниже. Найдите лодки на случай переправы. Будьте готовыми ко всему. Если понадобится, попытаемся атаковать даже ночью.

Подтвердив получения приказов, командиры разошлись. Отправив разъезды нумидийцев также вдоль реки в обоих направлениях, Федор приготовился ждать донесений, размышляя о том, как далеко от этого места находится сейчас Марцелл. Но ждать пришлось недолго. Едва село солнце, как со стороны близкого Казилина послышались крики и звон оружия, а затем во мраке заполыхало зарево и как раз напротив того места, где должен был находиться мост. По берегам реки пока было тихо.

– Хорошо начали, – заметил на это Федор, выходя из шатра и всматриваясь в сумерки, – по-тихому.

Скоро к нему прибыл посыльный от Урбала. Прикрывая рассеченную ниже локтя окровавленную руку и опираясь на меч, он доложил:

– Город пуст, Чайка, но у моста устроены завалы из бревен и сигнальные костры. Сам мост каменный, очень длинный. Я таких еще не видел. Переправу охраняет римский гарнизон. Успели допросить пленного легионера, говорит – почти тысяча человек. Похоже на правду.

– Мост цел? – уточнил Федор, подтягивая ремень с тяжелой фалькатой.

– Да, – кивнул раненый, – его трудно разрушить. Урбал с разведчиками отошел назад и ждет приказа.

Федор колебался недолго.

– Передай, пусть возвращается в свою спейру, – приказал он солдату. – Немедленно атакуем мост. Хилиархию в бой поведу сам.

А когда посыльный исчез во мраке, подозвал Териса.

– Передай приказ Карталону – его хилиархия идет следом за мной, занимает город, прикрывает тыл. Семнадцатая остается на месте в резерве.

– Немедленно строиться! – рыкнул Федор на сгрудившихся у шатра командиров спейр из его хилиархии. – Мы идем в атаку.

Терис кивнул и растворился в темноте вслед за посыльным Урбала. А Федор, уже одетый в панцирь и поножи, ненадолго вернулся в шатер. Там он надел на голову шлем – сам, по-прежнему обходился без слуг, – застегнул ремешок под подбородком. Подхватил свой круглый щит и вновь оказался снаружи, где уже строились спейры, уверенно перемещаясь в полной темноте. Прискакавшим в этот момент нумидийским дозорным Федор велел оставаться в резерве, на случай преследования неприятелей после быстрой победы, в которой он не сомневался.

– Главное, ввязаться в драку, – тихо по-русски сказал себе Федор, запрыгивая на коня, что подвел ему Терис, – а там посмотрим.

И натянув поводья, едва различимый в наступивших сумерках, махнул рукой в сторону зарева.

– Вперед, воины! Мы должны захватить эту переправу еще до того, как над холмами появится солнце.

Он поскакал вперед, обгоняя устремившихся к городку пехотинцев. Чтобы быстрее достичь места, финикийцы перешли на бег, отчего над дорогой и полями разнеслось методичное побрякивание амуниции и оружия. Скоро первые спейры, среди которых была и седьмая, ворвались в опустевший город и, пробравшись по улицам, оказались у входа на каменный мост, не встретив пока никакого сопротивления. Но здесь путь им преградили баррикады из лодок, повозок и деревьев, подожженные римлянами. У полыхающих завалов Федора ожидали десять солдат с Урбалом во главе.

– Ну, что тут у тебя? – быстро спросил Федор, не сходя с коня.

– Да все ясно, – кивнул Урбал, – они заметили наши хилиархии еще на подходе и оставили город без боя, забаррикадировавшись на мосту. А когда мы попытались подобраться поближе, подожгли завалы.

– Молодец, – съязвил Федор, – теперь все римляне знают, что мы уже здесь. Как же тебя угораздило показать себя?

Урбал промолчал. Крыть было нечем.

– Это я предложил проверить завалы на прочность, – попытался вступиться за друга Летис, – мы почти пробрались на мост и даже сняли часовых. Но тут подо мной проломилась доска, и нас заметили. Пришлось с боем отступать. Убили человек десять и в плен одного взяли.

– Ну и ты молодец, – „похвалил“ Федор, – их там действительно целая тысяча или так, создают видимость?

– Да нет, не меньше, – уверенно заявил Урбал, – мост длинный, я даже заметил пару баллист и скорпионов за второй линией обороны. А на том берегу тоже хватает преград, хотя всего сейчас и не видно.

– Даже так, – удивился Федор, – значит, давно нас поджидали.

Едва он повернул коня, чтобы лучше рассмотреть дислокацию противника, как раздался знакомый свист, и в порядки финикийцев, выстроенных в двухстах метрах от горящих завалов, врезалось каменное ядро. Затем еще одно. Нескольких человек скосило мгновенно, еще двоим оторвало конечности. Следующий залп убил еще пятерых. Послышались душераздирающие вопли раненых. Потекла первая кровь.

– Разобрать завалы, – приказал Федор Урбалу, – ждать некогда. Вперед!

Урбал ринулся выполнять приказание. Через мгновение Федор увидел, как Летис жестом подозвал еще дюжину солдат из команды разведчиков и, подхватив веревки с крюками, устремился к горящим завалам по открытой местности. Рядом с ними, чуть впереди бежало еще человек десять пехотинцев, прикрывая их своими щитами от стрел из-за баррикады. Стрелы были мощные. Они пробивали щиты насквозь и еще на подходе римляне уложили пятерых из „группы поддержки“.

„Это не лучники, – догадался Федор, – „Скорпионы“[141] работают. Надо торопиться, а то так всех людей положим“.

Но Летиса с солдатами можно было не торопить. Подобравшись поближе к огню, они метнули свои крюки и, зацепив горящую телегу и лодку, стали оттаскивать их в стороны, постепенно разваливая баррикаду. Римляне пытались усилить стрельбу, но это получалось плохо, – из-за огня, к которому финикийцы оказались слишком близко, их было плохо видно. Тем не менее настильная стрельба из „Скорпионов“ быстро уносила жизни нападавших. Спустя пять минут в живых их осталось всего семеро. Летис орал на своих солдат так, что Федор слышал его и со своего наблюдательного пункта, куда уже не долетали ядра баллист.

– Шевелись, лентяи, – кричал на солдат здоровяк, изо всех сил таща веревку с крюком, впившимся в борт огромной полыхавшей лодки. – Навались, а не то заставлю лезть в огонь и разбирать завалы руками!

Угроза возымела действие. Лодка, зацепленная сразу несколькими крюками, подалась, опрокинулась и, соскочив со своего места, рухнула вниз, разломившись на несколько частей. Вслед за ней удалось оттащить и телегу. В центре баррикады образовался проход, занятый теперь только горящими бревнами. Летис и его солдаты снова забросили крюки. Несмотря на жар, им удалось вытащить пару массивных бревен. От жара несколько веревок загорелось и лопнуло. Урбал и Летис в числе прочих повалились на землю. Но дело было почти сделано, проход, в который могли проскочить сразу несколько человек, имелся.

– Вперед, солдаты! – заорал Федор, увидев это. – Захватить мост!

И седьмая спейра бросилась в прорыв. Однако римляне не дремали. Бойцы Карфагена, проскочив огненный коридор и оказавшись на мосту, сразу попали под обстрел из баллист и „Скорпионов“, разивших людей наповал. Но отступать было нельзя.

Урбал и Летис оказались на острие атаки. Они бежали впереди остальных, уклоняясь от стрел и ядер, и первыми достигли следующей линии обороны – насыпи из камней, перегородившей мост. Именно за ней прятались расчеты римской артиллерии и стояли орудия, теперь ясно различимые. Едва первые бойцы Карфагена, потеряв человек двадцать убитыми, преодолели каких-то пятьдесят метров, отделявших полыхавшие завалы от каменной насыпи, как обстрел прекратился. Но наверху насыпи, сомкнув щиты, тотчас выстроились римские легионеры.

Волна за волной солдаты Карфагена накатывались на эту преграду и снова откатывались назад. Яростный звон оружия раздавался над рекой, порою заглушая шум ее бурного течения. Урбал лично заколол двоих легионеров, но и его сбросили обратно, к счастью живым. Летис вскочил на парапет моста и попытался пробраться наверх, но едва не был убит римским лучником, выронил щит и рухнул в реку.

Атака продолжалось почти полчаса. За это время нападавшим финикийцам так и не удалось пробить оборону римлян. Неожиданно помог обезумевший от ярости Летис, который в доспехах смог доплыть до берега, вернулся на мост и снова бросился в бой. Он косил своей фалькатой направо и налево, ничем не прикрытый, ведь щита у него уже не было. Отрубив одному из римлян ногу, а второго проткнув насквозь, он столкнул их тела вниз и врубился в шеренгу легионеров, завалив в скором времени пространство вокруг себя трупами. За следующий час карфагеняне смогли наконец потеснить римлян, но и сами потеряли половину спейры.

В ярости Летис с Урбалом изрубили ремни баллист и сбросили в воду четыре „Скорпиона“, оставленные отступившими римлянами. Потеряв множество солдат, оставшиеся легионеры отошли на следующий вал, что находился примерно метрах в семидесяти от этого. На нем виднелся мощный частокол, едва различимый в отблесках догоравших баррикад, а за частоколом прятались лучники. Почти половина моста была уже под контролем карфагенян, но что находилось дальше, было не рассмотреть. Наступившая ночь сильно сужала возможности для маневра.

Федор отдал приказ седьмой спейре отойти, заменив ее на шестую, потом на пятую. Он посылал в бой все новые силы. Атака следовала за атакой. Но на место убитых римлян вставали новые, стойко защищавшие путь к столице, который начинался здесь. И хотя их было меньше, чем нападавших, легионерам было значительно легче, поскольку они успели хорошо подготовиться. Да и бой на узком пространстве, защищенном с двух сторон водой, был им на руку. Лучники римлян били в упор, в то время как карфагенские лучники посылали стрелы верхом, прикрывая своих атакующих пехотинцев.

„Надо что-то придумать, – лихорадочно размышлял Федор, вспомнив предостережения Атарбала, – а не то этот мост обойдется нам слишком дорого. Впрочем, это чудо инженерии – единственный мост на всю округу. И мы, и римляне это понимаем. Но все равно, я не хочу положить здесь всю хилиархию. Думай, Федор, думай!“.

В этот момент из темноты приблизился посыльный из пятнадцатой хилиархии.

– Карталон приказал передать, что разведчики нашли несколько лодок, – сообщил он, – выше по течению.

– Сколько? – ухватился Федор за внезапно посетившую его идею.

– Всего три, – ответил солдат, – в каждую может сесть не больше восьми человек. Спрашивает, что ему с ними делать?

Федор быстро прикинул варианты.

– Скажи Карталону, что я приказываю ему посадить на эти лодки лучших бойцов, переправиться на другую сторону и атаковать мост с тыла. Пусть незаметно переправит туда перед атакой хотя бы половину спейры, а потом остальных. Время дорого. Возможно, там много римлян. Но он должен попытаться прорваться и поджечь там что-нибудь, чтобы мы знали, что у него получилось. Повтори!

Солдат повторил приказ и исчез в темноте. Не успел он уйти, как прискакал дозор нумидийцев. Через переводчика ему сообщили, что разведчики, вернувшиеся только сейчас, обнаружили брод в пяти километрах ниже по течению.

– И что, – удивился Федор, – вы сможете его найти и преодолеть реку в полной темноте?

Нумидийцы, которых Федор едва различал во мраке по белым туникам, закивали головами.

– Тогда немедленно отправляйтесь. Пошлите туда сотню человек, пусть переберутся на другой берег, если смогут, и поддержат нашу атаку, которая скоро начнется. В общем, действуйте по обстановке.

Получив приказ, нумидийцы растворились в ночи. Федор проводил их изумленным взглядом. Уже который раз эти чернокожие всадники, не имевшие ни доспехов, ни удил, ни поводьев, а из оружия только щиты и дротики, удивляли его. Эти слившиеся со своими лошадьми „африканские индейцы“, проделавшие путь с армией Ганнибала от самой Африки до глубинных римских земель, на всем пути продолжали исправно нести службу в легкой кавалерии, основной задачей которой были разведка и преследование побежденного противника. На роль ударной конницы они не годились, но в сложившейся ситуации Федор решил, что атака чернокожей конницы в тыл римлян поможет вызвать хотя бы переполох. А именно этого он и добивался.

– Усилить натиск! – приказал Федор, когда тот же посыльный появился снова и доложил, что Карталон начал переправлять первых бойцов в нескольких сотнях метров выше по течению. – Огонь зажигательными стрелами!

Карфагеняне предприняли новый яростный штурм. Им даже удалось проникнуть за частокол, сбросив оттуда десяток римлян. Глядя со своей наблюдательной позиции, откуда он почти все различал в свете догоравших завалов, Федору казалось, что еще немного и очередной рубеж будет взят. Но тут неожиданно в середине частокола открылись ворота, из которых посыпались римские легионеры. Предприняв контратаку, защитники моста быстро смешали порядки карфагенян и даже обратили их в бегство. В прорыв со стороны врага уже была брошена целая манипула, которая, построившись на ходу, стала теснить солдат Федора с завоеванной с таким трудом территории. Вдобавок через головы наступающих вновь заработали баллисты и стрелометы.

– Мать твою, – пробормотал Федор, сплюнув под ноги коню, и неожиданно для себя завернул замысловатую тираду. – Не ожидал встретить столь глубоко эшелонированную оборону.

И тут в голове у него что-то перещелкнуло. Резким движением выхватив фалькату из ножен и пустив коня вскачь, он заорал так, что его услышали даже отступающие солдаты Карфагена:

– За мной, лентяи! Не отступать! Только вперед!

Он бросился на мост. Над головой пронеслось несколько стрел, а просвистевшее следом ядро убило наповал сразу двух бежавших позади него солдат из девятой спейры. Одному почти оторвало голову, а другому тем же ядром смяло грудь, отбросив на пару метров назад. Федор увидел все это за мгновение, когда, пригнувшись к шее коня, уклонялся от стрел.

Прорвавшись на мост, Чайка перемахнул через заграждение из камней и первым врубился в римские наступающие шеренги. Несмотря на то, что до сих пор он привык биться пешим, все же на коне воевать оказалось удобнее, тем более с легионерами, у которых не имелось копий. Федор крутился на коне и в одиночку крошил фалькатой шлемы и щиты легионеров, до тех пор, пока не ощутил за своей спиной шеренги карфагенян, которые, столкнувшись с римлянами, мгновенно отбросили их назад. Этот удар был преисполнен такой силы, что никто из римлян не смог убежать и спрятаться за частоколом, все полегли здесь же, усеяв своими трупами середину моста.

Спрыгнув с коня, Федор взобрался на частокол и, воткнув меч подбежавшему легионеру в бок, вдруг увидел, что совсем близко заполыхало новое зарево, разгоняя мрак у противоположного берега. Оказалось, что до него уже рукой подать. Еще каких-то сто пятьдесят метров. Но эти оставшиеся метры занимала сплошная стена из красных щитов, перед которой стояли замолчавшие баллисты и „Скорпионы“. А там, где разгорался огонь, были видны многочисленные повозки, что закрывали римлянам путь к отступлению. Они горели, подожженные солдатами Карталона.

– Ну, теперь пойдет дело, – устало ухмыльнулся Чайка.

Выполнив его приказ, три десятка отважных солдат из шестой хилиархии отступали вдоль берега под натиском превосходящих сил противника, но вдруг из мрака показались всадники в белых туниках и в римлян полетели дротики, разя насмерть. Положение мгновенно изменилось.

– Вперед солдаты! – захрипел Федор, увидев атаку нумидийцев. – За мной!

И прыгнул сверху на красные щиты легионеров, вонзая свой клинок в чье-то тело. Его крик, подхваченный десятками глоток, перекрыл все звуки вокруг. Карфагеняне посыпались на окруженных римлян, отчаянно пытавшихся держать строй, но было поздно. Не прошло и часа, как остатки римлян были выдавлены с моста, а затем изрублены в куски превосходящими силами авангарда армии Карфагена. А когда солнце вновь показалось над долиной Вультурна, единственный во всей округе мост у городка Казилин был полностью в руках армии Ганнибала.

Глава третья  В степь далекую

Грандиозный поход на запад, за пределы покоренной Ольвии, начался не так быстро, как ожидал Леха Ларин. Он был уверен, что не успеет Иллур стать царем крымских скифов, как тотчас бросит своих солдат в новый поход, тем более что он уже объявил об этом. А у Иллура слова с делами никогда не расходились. На первый взгляд все было готово: и флот под командой проявившего себя настоящим адмиралом Ичея, и конная армия, численность которой уже перевалила за шестьдесят тысяч всадников.

Армия, стоявшая сейчас лагерем под Ольвией, была готова в любой момент двинуться в поход по первому слову вождя. Но, вернувшись из столицы, где проходил совет старейшин, новый царь был не слишком весел. Едва прибыв в свое стойбище (даже став царем, он предпочитал юрту в степи роскошному дому на греческий манер), Иллур вызвал к себе Леху.

Явившись по первому зову с несколькими приближенными всадниками в походное стойбище Иллура, Леха Ларин обнаружил своего друга, вознесшегося на самый верх власти, сидящим в большой юрте на ковре у огня. Рядом стоял кувшин с вином и фрукты. Иллур казался задумчивым. Но, увидев вошедшего, отогнал думы и указал ковер.

– Садись, Ал-лэк-сей, выпей вина. Поговорить хочу.

Тотчас, словно из ниоткуда, появился слуга, налил Лехе вина в красивую золотую чашу, а затем снова испарился из юрты. Леха сел на ковер.

– Благодарствую, – ответил он, отпив терпкого вина.

Помолчал немного, дожидаясь, пока Иллур начнет говорить, но не выдержал.

– О чем разговор будет? – задал он наводящий вопрос царю. Иллур по старой дружбе, как-никак когда-то Леха ему жизнь спас, терпел подобные вольности. – Людей готовить, что ли, к походу? Завтра выступаем?

– Выступаем, – кивнул Иллур, – только не на запад. Возьми две тысячи отборных бойцов. Со мной поедешь, в степь.

– Это еще зачем? – удивился Леха резкой смене направления. – Мы же собирались вдоль берега ударить, по греческим городам пройтись. Давно уже на месте сидим, засиделись. Того и гляди, греки флот пришлют Ольвию с Херсонесом отбивать, опять увязнем. Надо их опередить.

Иллур все молчал, продолжая размышлять.

– По берегу моря города богатые, есть что пощупать, – резонно добавил Леха. – А в степи-то что интересного?

– Греки нам ничего не сделают, – уверенно заявил Иллур, обернувшись наконец и бросив взгляд на сидевшего рядом воина. – Херсонес пал, Ольвия тоже, Боспорскому царству недолго жить осталось. У себя на родине, как и здесь, греки живут городами и друг с другом договориться не могут. Меж собой грызутся. Чтобы нас победить, им объединяться надо, силы копить, а им сейчас не до нас.

Не дожидаясь слуги, Иллур сам плеснул себе вина, сделал большой глоток и встал. Прошелся по юрте. Толстый ковер погасил шорох его шагов.

– Мне доносят, что Карфаген напал на земли римлян и уже близок к победе, – сообщил он Лехе, – греки выжидают, и никого сейчас не пошлют сюда. Им самим корабли нужны и солдаты. Неизвестно, как дело обернется. Так что время для нашего похода удачное. Но не это важно. Есть и другая сила, что может сокрушить нас, ударив в тыл. И Фарзой уверен, что сначала я должен усмирить ее.

– Что за сила такая? – удивился Леха, уставившись на своего покровителя.

– Сарматы[142], – коротко ответил Иллур.

Леха попытался сделать умное лицо. Он хоть и ведал конной разведкой, но не всей армии, а лишь одного из ее отрядов, насчитывающего пять тысяч воинов и входившего в двадцатитысячный корпус вождя по имени Арчой. За всю свою новую жизнь в этом времени бывший морпех выбрался с территории Крыма впервые только когда пришлось начать войну против Ольвии. И на этом греческом фронте, не считая штурма Херсонеса, весь свой боевой опыт и получил. Слово „сарматы“ ему мало что говорило. Ну, слышал он его несколько раз краем уха в разговорах солдат и вождей, но не придавал особого значения. Знал, что есть такой народ, что обитает в приграничных со скифами степях на севере, но и не подозревал, что Иллур его так уважает. Словно сарматы были опаснее греков. Но именно такой вывод и напрашивался из разговора с вождем.

– Фарзой уверен, что с походом на дальних греков можно немного повременить, – заявил Иллур, – а вот с сарматами нет. Доносят, что в последние дни они слишком нагло ведут себя на наших степных границах[143]. А несколько раз отряды их разведчиков даже осмелились войти в наши пределы. Их царю Гатару не нравится, что скифы под моей рукой стали сильнее и уже захватили почти все царства греков на полуострове.

– Значит, будем воевать с сарматами? – бестактно уточнил Леха.

Услышав столь простой вывод, шагавший в задумчивости вокруг очага Иллур даже остановился.

– Сарматы сейчас в силе, у них большая армия, – ответил вождь, – они быстры, так же как мы, и потому мы должны обратить их в друзей. Хотя бы временно, пока не окрепли настолько, чтобы уничтожить. Иначе они уничтожат нас. Так считает мудрый Фарзой, а он никогда не ошибается.

Иллур сел и допил свое вино.

– Фарзой уверен, – проговорил он, – что надо как можно дальше отодвинуть кровопролитие. Ведь по крови мы с сарматами родня. Так что с войной придется повременить, хотя я уже отдал приказ строить оборонительный вал со стороны степи в самой узкой части перешейка. Никто не знает, на что решится Гатар.

Он снова встал. Поймав взгляд царя, поднялся и Леха.

– Собирайся, завтра на рассвете мы выступаем в степь, – приказал Иллур. – Двинемся на север, вдоль Борисфена[144] и сами вступим на их землю, что была некогда нашей. Уверен, мы найдем их быстро. Мне сообщили, что ближняя к нам армия сарматов стоит в среднем течении Борисфена, перекрывая путь на Метрополь[145]. Думаю, и царь Гатар находится где-то поблизости.

– Будет сделано, – кивнул Леха, снова поправив акинак.

Покидая царскую юрту, что была расшита золотой нитью и украшена узорами, но все равно оставалась юртой, он вновь подумал, что новый царь слишком любит походный образ жизни. Его богато отделанная юрта не могла соперничать в пышности убранства с домами и дворцами знати в Неаполе Скифском[146], где Иллур мог бы жить с комфортом. Но Иллур этого не хотел. Он ненавидел спокойную жизнь. Как-то в разговоре с Лехой на дружеской пирушке будущий царь сказал, что все зло, разъевшее боевую мощь скифов, происходит от греческой учености и любви к праздной жизни. „Если бы у нас не было дворцов, – сообщил он, – а старейшины и вожди проводили жизнь в походах, то скифы вновь овладели бы всем миром“.

Леха был с ним, в принципе, согласен. Он и сам любил походную жизнь. Но иногда немного хотелось пожить в комфорте. Тем более что средства теперь имелись. Но царь скифов считал иначе. Все кто ему служил, от вождя племени до простого солдата, теперь о покое могли забыть навсегда.

„Скиф не должен знать покоя, – любил повторять Иллур. – Иначе покой может быстро стать вечным покоем“.

А потому Леха приказал себе не расслабляться. Сразу отправился к войскам, чтобы сделать все необходимые приготовления. Еще с вечера две тысячи отборных воинов получили приказ готовиться к походу. А на рассвете Иллур, лично явившись в лагерь, приказал взять с собой еще одну тысячу. Леха приказание исполнил. Это было недолго, – скифу собраться, только на лошадь вскочить.

Иллур прибыл в лагерь в сопровождении сотни охранников, за кавалькадой которых катились пять возов с захваченным в Ольвии золотом.

А когда три тысячи конников в полном боевом облачении покинули лагерь, глянув на золотой запас монет, посуды и украшений, Леха поймал себя на мысли, что Иллур, похоже, действительно опасался этих сарматов гораздо больше, чем греков. Хотя, если поразмыслить, то армия сарматов должна была быть не хуже скифской, и, чтобы воевать с ней, воинов явно требовалось больше, чем три тысячи пусть и отборных солдат. Но Иллур приказал оставить основные силы этой армии возле Ольвии, в то время как вторая армия готовилась в Крыму к нападению на Боспорское царство. Так что сейчас скакавшее по прибрежным холмам на север скифское войско показалось бывшему морпеху не слишком большим. Так, почетный эскорт царя. Правда, царь был рисковый и бесстрашный. Но, глядя на золото, в глубине души Леха надеялся, что дело закончится только переговорами. В конце концов, он хоть и приближенный к царской особе воин, одаренный милостями и богатством, но сейчас его дело сторона.

Мудрого советника Фарзоя с ними не было. Старик уже давно поселился в столице и не покидал ее, периодически призывая к себе Иллура. Значит, новый царь намеревался вести все переговоры самостоятельно. Из верховного командования был только сам Иллур, знатный вождь Арчой и… Леха Ларин, скакавший сейчас рядом с Иллуром. Свои три личные сотни разведчиков, что взял в этот поход, он оставил позади на попечение дядек – Инисмея, Гнура и Уркуна, – опытных сотников. Впрочем, Инисмей уже давно ускакал с сотней далеко вперед с приказом обнаружить передовые части сарматов и вступить в контакт, сообщив о приближении царя Иллура.

Спустя пару дней, войско в сопровождении повозок с золотом и небольшого обоза с походными юртами и всем необходимым для ночлега пересекло степную границу Сарматии. А к вечеру четвертого, так и не встретив на своем пути никакого сопротивления, Иллур приказал встать лагерем на холмах, откуда уже была видна широкая река.

Леха, хотя поневоле и освоился давно со скифским языком, по старой привычке страдал забывчивостью. Еще в прошлой жизни он вяло усваивал любую новую информацию, если она не касалась рыбалки, рукопашного боя и стрельбы. Особенно по географии своей родины. И теперь в этой новой кочевой жизни тоже никак не мог запомнить названия многочисленных рек, что текли в степи, впадая с разных сторон в Скифское море, которое он про себя звал Черным. До сих пор это ему особенно и знать было незачем. Вся жизнь протекала в Крыму и ближайших окрестностях, где находилась столица скифов Неаполь, недавно захваченный Херсонес и часть Боспорского царства. Отдаленные степные районы, в которых он еще не бывал, кровный брат скифского царя представлял так же, как раньше, в бытность свою морпехом. А это означало, что еще не народившиеся Краснодар и Ростов-на-Дону находились примерно в пределах Боспорского царства, что Иллур намеревался захватить.

Сейчас они продвигались куда-то в сторону будущего Киева, и речка, что шумела в стороне, вполне могла быть Днепром. А может и нет. Кто его знает. Впрочем, Леха не особенно беспокоился от отсутствия знаний по местной географии и чувствовал себя при этом вполне нормально.

По приказу Иллура скифы развели костры, никого не таясь, и принялись готовить ужин. Инисмей, появившийся вчера вечером с докладом, отсутствовал целый день.

– Что-то запропал мой сотник, – посетовал Леха Иллуру, когда ужинал с ним вместе в шатре, поедая зажаренное мясо и запивая его красным вином, – как бы не случилось чего.

– Не переживай, Ал-лэк-сей, – успокоил его царь, облаченный в легкие доспехи, – с ним ничего не случится.

Иллур был с виду спокоен, словно не вторгся на территорию чужого государства, а сидел у себя дома в Крыму.

– Может, усилить охрану лагеря? – продолжал беспокоиться Леха. – Все-таки уже день, как сарматскую землю топчем.

– Это моя земля, – зло процедил сквозь зубы Иллур. – Она всегда принадлежала скифам. Гатар захватил ее силой, но скоро я снова ее верну.

Он откусил сочный кусок мяса и добавил:

– А охраны достаточно, Арчой позаботился об этом. Все равно никто на нас не нападет.

Леха не стал спорить. Как говорил в таких случаях в прошлой жизни его сослуживец рядовой Иванов сержанту Чайке: „Ты бугор, тебе виднее“. Вспомнив про своего друга сержанта, который перенесся вместе с ним в эти прошлые времена и обретался теперь где-то в землях далекого Карфагена, Леха отключился от насущных проблем и задумался о его судьбе. Как-то там протекает жизнь у сержанта: выбился ли в люди или лежит уже давно в сырой земле? Но задумался Леха ненадолго. Скоро снаружи послышался приглушенный топот многочисленных копыт, и в шатер вошел запыхавшийся от долгой скачки Инисмей.

– Ну, что видел? – спросил Иллур, отрываясь от еды и не дав Лехе даже рта раскрыть.

– Несколько раз приближались отряды разведчиков, но близко не подпускали, – доложил Инисмей царю, – уходили в степь.

– Это хорошо, – кивнул скифский вождь, – ты свободен. Иди, отдыхай.

А, повернувшись к Лехе, добавил:

– Ждать послов осталось недолго.

Скифский царь как в воду глядел. Утром Леха Ларин, выйдя из своей походной юрты, обнаружил, едва вдохнув пьянящий аромат степи, что все окрестные холмы вокруг лагеря заняты конными солдатами неизвестной армии. Окружение было полным. И не было никакой возможности ускользнуть незаметно, разве что прорубить себе дорогу обратно к морю сквозь строй неприятеля. Да и в этом случае уходить пришлось бы еще пару дней. В общем, с одного взгляда Лехе сразу стало ясно, что без особых потерь скрыться от сарматов, таких же быстрых всадников, как и сами скифы, было практически нереально. Но Иллур, появившийся из своего шатра, казалось, ничуть не был удивлен такому положению дел. И нисколько не озадачен окружением своего лагеря, словно сам все спланировал заранее. Хотя сарматов здесь было на первый взгляд, как минимум, втрое больше, чем скифов.

Молодое солнце золотило островерхие металлические шлемы конных сарматов, их искусные доспехи, что покрывали всадников и лошадей. Блестело на остриях копий, облизывало топорики, висевшие на боках, и колчаны со стрелами за спиной. Высвечивало одежду – кожаные куртки и штаны навыпуск, перехваченные у лодыжек ремнем и убранные в голенища узконосых сапог.

Суровые лица с прямыми хрящеватыми носами, широкие бороды. У многих длинные волосы, из-за чего некоторые всадники издалека даже показались Лехе похожими на женщин.

И чем дольше со своего места Леха Ларин настороженно рассматривал ряды потенциального противника, тем глубже у него становилось чувство „дежа вю“, которое очень быстро оформилось в умозаключение: „Те же скифы, только в профиль“.

Сделав шаг вперед, Леха обернулся на стоявшего невдалеке Иллура и подумал: „Что там наш царь говорил о кровном родстве с этими разбойниками?“ Но Иллур смотрел не на него, а в другую сторону, откуда, отделившись от основной группы, с холма медленно приближались к лагерю пять длинноволосых всадников. Впереди всех ехал молодой красавец с длинным мечом на боку. Когда это посольство приблизилось на тридцать шагов и лица сарматов можно было рассмотреть детально, Леха не поверил своим глазам – все пятеро были женщинами.

„Бабы! – чуть не вскрикнул Леха, едва сдержавшись. Он в недоумении перевел свой взгляд на маячившие вдалеке ряды сарматов и отметил, что едва ли не четверть из них были длинноволосыми и не носила бороды, – вот это да!“

Пять амазонок[147] продолжали приближаться к лагерю и наконец оказались у внешнего кольца скифских всадников. Иллур подал знак. Его воины расступились, пропуская странных послов. Едва те проникли внутрь скифских порядков, как кольцо воинов вновь замкнулось. Не торопясь, словно разговор предстоял незначительный, они проехали сквозь строй скифских бородачей и остановились у центральной юрты, где их поджидал Иллур, скрестив руки на груди. Рядом находились повозки с золотом, которые Иллур велел специально раскрыть, сняв с них рогожу. Золото сверкало и переливалось теперь под лучами поднимавшегося по чистому небосводу солнца.

Почему скифский царь не пожелал подняться на коня даже для встречи послов, которых так долго ждал, Леха не понял. Может, хотел позлить их? Или указать на что-то. В общем, бывший морпех не стал вдаваться в детали этикета степняков, а просто по примеру царя остался пешим. Так они и стояли у шатра вдвоем пешими, а вокруг них теснились конные воины.

Амазонки в богатых и качественно сделанных доспехах – это Леха уже определял на глаз – остановили своих коней в десяти шагах от Иллура. Все пятеро были высокого роста, мощны в плечах, с крепкими руками, а женская грудь, стянутая панцирями и ремнями, была почти незаметна. Но воображение морпеха уже начало дорисовывать невидимую глазам картину. Бабы-то были все как на подбор – кровь с молоком. Да и уродинами их было не назвать. Красивые, короче, бабы. А когда ближняя, та, что была среди всех главною, сняла шлем и тряхнула своей гривой, морпех чуть рот не раскрыл. И мысли в его голове закрутились отнюдь не воинственные.[148]

– Что тебе нужно в наших степях, Иллур? – произнесла амазонка, слегка скользнув взглядом по лицу морпеха, но в упор посмотрев на царя скифов. Без всякого страха и раболепия, почти снисходительно.

„Да они знакомы“, – пронеслось в мозгу удивленного морпеха, когда он перевел взгляд на Иллура, по лицу которого от слов неизвестной воительницы на миг пробежала тень. Но царь скифов сдержался, уроки хитроумного Фарзоя не прошли даром.

– Я пришел к твоему царю, Орития, – проговорил в тон ей, словно нехотя Иллур, – и ищу встречи с ним.

Амазонка помолчала некоторое время, словно обдумывая следующие слова, и наконец заявила:

– Клянусь памятью великой Зарины, Гатар не говорил мне, что ждет тебя.

„Хороша чертовка, – подумал Леха, откровенно разглядывая скуластое лицо Оритии и доспех, так плотно стянувший грудь, – жаль, ног не видно“.

Ноги воительницы действительно были спрятаны под широкими кожаными штанами, стянутыми на лодыжках ремешками так же, как и у всех сарматов и скифов. Одеждой эти народы, судя по всему, отличались не очень сильно. Да и говорили почти на одном языке. Сарматская воительница общалась с царем Скифии без переводчика, и Леха, как ни странно, все понимал. Разве что, некоторые слова упускал. Но и без них картина была ясна.

Параллельно, пользуясь случаем, Леха разглядел и четырех подруг Оритии, благо находился рядом с ними. Все амазонки, затянутые в сверкающие на солнце доспехи и обвешанные оружием с ног до головы, имели красивые лица, голубые глаза и длинные русые волосы. Ни дать ни взять – русские красавицы из сказки. Только, в отличие от последних, отнюдь не томные и романтичные, а очень даже грозные с виду, но оттого не менее притягательные. Одна из них, заметив на себе откровенный взгляд морпеха, даже схватилась за рукоять меча, но сидевшая рядом на коне амазонка удержала ее. Орития, занятая разговором с Иллуром, ничего не заметила. Для нее Леха Ларин не многим отличался от пустого места.

„Какие горячие девчонки, – думал Леха, зачарованно поглядывая на спутниц Оритии, – вот бы познакомиться поближе“. Даже мысль о беременной Заране, оставшейся далеко в Крыму, не могла сейчас отвлечь его от происходящего.

– Да, я пришел без спроса, – спокойно ответил Иллур и, обернувшись в сторону повозок с золотом, добавил: – Надеюсь, эти скромные дары заставят его сменить гнев на милость.

– Золото греков? – деловито уточнила Орития, проявив осведомленность о последних военных победах Иллура. А Леха лишний раз убедился, что в степи и без телефона новости распространялись достаточно быстро.

– Оно самое, – кивнул Иллур, снова ничуть не удивившись, – и я готов поделиться им с вами. Пусть оно послужит залогом нашей дружбы.

Орития усмехнулась. И Леха понял, что ее было не так легко обмануть. Она ни на секунду не поверила льстивым речам скифского царя. „Да здесь бабы не только красивые, но и умные, – со всевозрастающим удивлением отметил он про себя, – да еще сильные. Повезло нам, однако, с родственниками“.

– Я пошлю гонцов в Метрополь, а ты пока будешь ожидать здесь, – заявила, немного поразмыслив, Орития и снова надела шлем, – ответ будет завтра.

– Я буду ждать, – согласился Иллур, – и золото будет ждать вас.

Развернув коней, амазонки ускакали в сторону занятых сарматами холмов, разрешив ветру развевать их длинные волосы. Там они остановились. Раздалось несколько команд. Тут же часть сарматских всадников развернулась и ускакала в сторону реки. Остальные сомкнули ряды, заполнив освободившееся пространство. Похоже, эта Орития управляла здесь всем отрядом. „Баба-атаман, – с восхищением подумал Леха, – вот это армия! Интересно только, она мечом махать умеет или только для красоты носит?“

Размышляя таким образом, Леха даже не подозревал, что совсем скоро ему представится случай самому узнать ответ на этот интересный вопрос.

Глава четвертая  Хозяйка Еректа

Когда прекрасные воительницы покинули территорию окруженного лагеря, Иллур, проводив их взглядом, как ни в чем не бывало вернулся в царскую юрту. Леха вошел вслед за ним. Иллур казался довольным.

– Зря ты им золото показал, – заметил Леха, – их же больше. Могут попытаться отобрать.

– Нет, – ответил Иллур, – в ближайший день ничего не случится. Слово Оритии для этих воинов закон. Это ее армия.

– Значит, все прошло как надо? – на всякий случай поинтересовался бывший морпех. – Они не собираются нападать на нас?

– Нет, – успокоил его Иллур, опускаясь на ковер, – садись, отведай мяса и вина. Забудь о них. Боги нас не оставят. Будем просто ждать.

Но Леху распирало любопытство.

– А кто такая эта Орития? – не утерпел он, присев рядом. – Я думал в армии только мужчины служат.

– У нас да. Хотя и у нас раньше бывали такие воительницы, – с едва уловимым сожалением в голосе ответил Иллур, отпивая вина из золоченой чаши, которую только что наполнил возникший из-за спины слуга. То же самое слуга сделал с чашей Лехи, а затем, как всегда, мгновенно исчез, чтобы не мешать царю вести беседу. Верховный вождь скифов после встречи с амазонками, похоже, сам был не прочь обсудить эту тему.

– Царица Орития – правая рука Гатара. Он высоко ценит как ее ум, так и ее армию, одну из сильнейших у наших северных границ.

– Так она не просто воюет, но еще и мужиками управляет? – искренне удивился Леха. – Настоящая царица – вот это да. Я и не думал что у вас, то есть у нас, такое возможно. А где ее царство?

– Мы на ее земле, – нехотя пояснил Иллур, и лицо его снова омрачилось, – Гатар отдал ей все междуречье от Танаиса до Борисфена[149], некогда принадлежавшее скифам. И она неплохо управляется со своим царством. Ее крайние земли вплотную подходят к Ольвии с Запада. Она давно присматривалась к этому богатому городу, но мы ее опередили.

– Вот значит как, – смекнул Леха, – мы у нее знатную добычу из-под носа увели. Думаешь, она после этого будет с тобой дружить?

– Гатар давно зарится на земли у самого моря, что принадлежат теперь мне, – туманно ответил Иллур, – рано или поздно он попытается их отнять. И тогда мы выясним, кто из нас достоин жить под степными звездами. Но сейчас сарматы в силе. А я мечтаю вернуть былую славу скифам, а значит, и земли, где мой народ обитал в древности. Для скифа в этих степях везде дом.

Иллур обернулся и пристально посмотрел в глаза кровному брату.

– Битва обязательно будет, но не сейчас, ее надо отложить. И греческое золото – это не слишком дорогая цена за то, чтобы Гатар не ударил мне в спину. Поэтому мы должны договориться, и Орития нам в этом поможет.

– Думаешь, бабам можно верить? – напрягся Леха, вспоминая накачанные формы царицы местных амазонок, которые, похоже, не его одного взволновали.

– Я знаю, как привлечь ее на свою сторону, – опять туманно ответил Иллур, как и полагалось царю, который знал гораздо больше, чем говорил.

– А как она воюет? – уточнил морпех и, прожевывая жесткий кусок мяса, вспомнил о крутых спутницах Оритии. – Сама-то хорошо дерется? А ее подруги?

Появившийся из-за спины слуга снова наполнил чашу царя. У Лехи вино еще оставалось.

– Мне рассказывали, что в жестоком бою Орития однажды в одиночку изрубила в куски двенадцать крепких воинов… – начал отвечать Иллур.

Услышав это, Леха чуть не подавился, но виду старался не подавать.

– А ее ближайшие воительницы вчетвером уничтожили отряд из тридцати человек.

– Серьезные девушки, – только и смог выдавить из себя Леха, – а сколько их всего на службе?

– Только в армии Оритии почти десять тысяч таких воительниц, – охотно пояснил Иллур, глядя на тлеющие угли очага. – А кроме нее у Гатара служат и другие царицы. Сарматия обширна и простирается на север вдоль великих рек до непроходимых лесов.

В юрте повисло молчание.

– Но ведь скифы не столь трусливы, чтобы бояться каких-то разъяренных баб? – вдруг ни с того ни с сего спросил Леха.

– Нет, – просто ответил Иллур и, наклонившись к Лехе, добавил: – Но не советую тебе, Ал-лэк-сей, испытывать доблесть Оритии или ее подруг. Мне не хотелось бы потерять кровного брата так рано.

Леха инстинктивно кивнул, а сам подумал: „Да что он меня, за слабака, что ли, держит. Меня, морпеха, который запросто может разбросать одной левой десяток крепких мужиков, а не то что пятерых, пусть даже до зубов вооруженных баб! Я же в деле себя уже не раз показал. Сам мудрый Фарзой меня хвалил. Обидно даже. Надо будет пообщаться с одной из этих баб поближе. Закадрить как-нибудь при случае да показать на что способен Леха Ларин. Бабенки-то знатные, да и я не промах. Авось, чего и выйдет“.

Он хитро ухмыльнулся, но вслух ничего не сказал, решил не волновать царя. Вдруг еще запретит вообще к амазонкам подходить.

Леха провел в гостях у Иллура довольно долгое время, и утренняя трапеза закончилась к обеду. Потом к царю заглянул Арчой с докладом, а Леха ушел к себе в юрту, задержавшись по дороге, чтобы проверить боеготовность своих людей, оставленных под начало Инисмея, Гнура и Уркуна. Люди не скучали, находясь на конях и при оружии. И хотя битвы не предвиделось, напряжение в кольце блокады не спадало. По сути, Иллур добровольно сделал себя и свое войско заложниками воли сарматского царя и его смазливой помощницы. Но Леха не стал забивать себе голову подобной ерундой, а, добравшись наконец до юрты, повалился на ковер и там проспал до вечера. Будущее покажет, и ждать его не долго. Так прошел день, а наутро прибыли гости.

Леха еще спросонья ощутил непонятное шевеление в лагере, а когда, облачившись в доспехи, вышел наружу, то успел увидеть, как с занятых сарматами ближних холмов опять съезжает вереница всадников, только на этот раз более многочисленная – человек сорок. Да и сарматов, похоже, прибыло. Леха пригляделся получше к холмам, и ему показалось, что теперь окружение стало двойным.

Когда гости приблизились, стало возможным рассмотреть их предводителя. На этот раз впереди ехала не бой-баба Орития с боевыми подругами. Во главе отряда из мощнотелых всадников в дорогой броне, что укрывала и коней, находился крепкий мужик свирепого вида. Грудь его прикрывал пластинчатый панцирь, на поясе висел длинный меч. Мужик ехал вовсе без шлема, и Леха увидел, что тот имел длинные волосы, а на лице бороду и усы. Щеку рассекал шрам, тонувший в бороде. Выражение глаз у всадника было, как у орла, который готов броситься на добычу. А когда тот поравнялся с юртой начальника конной разведки и скользнул по его лицу взглядом, Лехе захотелось вытянуться по стойке „смирно“, – такая от всадника исходила мощная злоба.

Словно услышав его мысли, стоявший неподалеку Арчой сказал вполголоса, но так, что Ларин его услышал отчетливо:

– Вот и сам Гатар пожаловал.

Следом за царем сарматов, который, к удивлению Лехи, не имел на голове ни короны, ни другого знака царской власти, ехала его правая рука, воительница Орития, а рядом с ней четыре амазонки, виденные морпехом вчера. Та, что не выдержала его наглого взгляда и едва не бросилась на него, выхватив меч, тоже была здесь. Леха ее быстро заметил, да и она его одарила взглядом, в котором сверкнул холодный огонь.

– Отлично, – сказал сам себе Леха, выдержав взгляд. – Объект прибыл. При первой же возможности начнем разработку.

Но возможность представилась нескоро.

Гатар с охранниками приблизился к походной юрте Иллура, который на этот раз встречал его на коне и в полном вооружении. Смерив друг друга взглядами и спешившись, они оба вошли внутрь, а у входа встали охранники обоих царей. Справа от входа скифы, слева – сарматы, в числе которых были и амазонки. Часть охранников образовала вокруг юрты кольцо оцепления.

Леха грешным делом надеялся, что Иллур позовет его, как кровного брата, на переговоры, но скифский вождь сегодня вообще не удосужился даже поприветствовать его, а на переговоры не позвал не только начальника разведки, но даже Арчоя, хотя тот был здесь вторым после него самого.

„Ну и хрен с вами, – решил Леха, – в принципе, не мое дело лезть поперек батьки в пекло. Пусть сами разбираются“.

Часа два он болтался без дела по лагерю, ожидая, пока закончатся переговоры, и проверяя без того готовых к бою Инисмея, Гнура и Уркуна. Все их воины находились сейчас в седлах, любовно поглаживая свои луки, на тот случай, если цари вдруг не договорятся. А цари говорили долго. Они не выходили из юрты почти до самого вечера, и если бы не Леха, просидели бы там, наверное, до следующего утра. Но вконец заскучавший от напряжения морпех после легкого, но сытного обеда в своей юрте вновь вышел прогуляться по лагерю. И оказавшись недалеко от юрты Иллура, приблизился к оцеплению, где заметил одну из вчерашних амазонок в полном вооружении, но без щита. Ту самую, которой не понравилось, что ее разглядывали. Рядом с ней стояли охранники-мужчины из сарматов, чуть поодаль скифы. У всех на лицах читалось напряженное ожидание. Никто не знал, чем могут закончиться переговоры, но такая была у них служба – сдерживаться, пока не прикажут колоть и рубить.

Увидев приближавшегося скифа и, без сомнения, узнав его, амазонка благоразумно отвернулась. Но не таков был Леха Ларин, чтобы не попытаться навести мосты, имея шанс. Другого шанса ведь могло и не быть. Поэтому, не обращая внимания на то, что затянутая в доспехи длинноволосая красавица находилась при исполнении, он остановился в двух шагах от нее и поинтересовался, прищурившись на солнце:

– И не жарко такой красавице в доспехах?

Амазонка смерила его уничтожающим взглядом, но промолчала.

– А шлем зачем носишь? – продолжал издеваться Леха, пытаясь вызвать воительницу на разговор. – Грех такую красоту прятать.

Амазонка молчала, вцепившись руками в кожаный пояс, на котором висел меч, и вперив в него тяжелый взгляд своих голубых глаз, но Леха уже решил довести ее до кипения. Иногда он посматривал на стоявших рядом сарматов, предполагая, что мужики могут вдруг вступиться за девушку, но те только хмурились, предоставив амазонке самой решать свои проблемы. „Да, – подумал с удивлением Леха, пытаясь раззадорить ее своим наглым видом, – действительно, полное равноправие“.

– Отойди, скиф, – наконец процедила сквозь зубы воительница.

– Это почему? – деланно удивился Леха, выставив вперед левую ногу и тоже взявшись за пояс руками, как это делала амазонка.

– Наши цари беседуют. Ты не должен находиться здесь.

– Ну и пусть, мы-то им не мешаем, – резонно заметил Леха, – пойдем лучше прогуляемся по лагерю, а то чего тебе тут киснуть. Я тебе лучше свою юрту покажу. Не бабское это дело, броню носить. Ты без нее гораздо красивее.

Удар в лицо был таким мощным и быстрым, что Леха мигом оказался на земле. И главное, он, мастер по рукопашному бою, лучший из своего взвода, даже не успел заметить, как взметнулся кулак этой девицы. Раз, и он уже валяется в пыли с дикой болью в районе левого глаза. Этого бравый морпех никак не ожидал. Обидно, однако.

– Ах ты зараза, – от неожиданности Леха даже перешел на русский, – мужиков бить? Ну, я тебе сейчас покажу, где твое место, шалава.

Он вскочил на ноги и попытался выхватить акинак, но удар ногой в грудь опять повалил его на землю. Падая, морпех успел заметить разъяренное лицо красотки, по которому было видно, что Леха Ларин достал ее основательно и теперь ему несдобровать. Хорошо, если не отрежет самое дорогое.

Получив второй удар, Леха окончательно пришел в себя. Надо было восстанавливать честь мундира. Он резво вскочил, изловчился и перехватил новый удар ногой, направленный ему в голову. А поймав ногу в сером кожаном сапоге с острым носом, дернул ее на себя и в падении подсек вторую. Успешно. Амазонка рухнула в пыль вслед за ним. Но сдаваться она не собиралась. Баба была крепкая, это он быстро понял. Хватило пары ударов. И когда Леха напрасно выпустил ее ногу, воительница ощутимо пнула его в бок, едва не сломав ребро, отпрыгнула назад и, очутившись на ногах, выхватила меч.

Увидев блеснувший на солнце клинок, Леха сообразил, что его прикол зашел слишком далеко. Не ясно, о чем там уже договорились цари, но он сейчас мог сорвать международные переговоры и начать войну одним неловким движением меча. Хотя выбирать уже не приходилось. Война началась. Если он не убьет эту разъяренную фурию, то она его точно на ленты порежет.

Леха тоже вскочил на ноги, выхватил клинок и осмотрелся. Щита при нем не было. Морпех ожидал увидеть ощетинившиеся клинками и копьями ряды солдат, но, к своему удивлению, заметил лишь заинтересованные лица. Все, и скифы, и сарматы, оставались на своих местах, лишь с интересом наблюдая за схваткой двух человек, словно их это совсем не касалось. Амазонку такое поведение воинов не смущало, а вот Леха, поймав на себе пару сочувствующих взглядов со стороны сарматов, был озадачен. Он не знал, как теперь быть. Не убивать же эту бабу, в самом деле. Но прекрасная воительница быстро лишила его всех сомнений, бросившись вперед с мечом.

Леха отразил ее выпад и попытался выбить меч из рук, но не вышло. Проскочив мимо, амазонка развернулась и, присев, с разворота нанесла рубящий удар по ногам скифа. Ларин подскочил едва ли не на метр в воздух, но зато сохранил ноги. Потом он подпрыгнул еще и еще раз, потом пригнулся – меч амазонки просвистел в сантиметре от макушки.

„Чертова баба“, – злился Леха, пытаясь нанести меткий ответный удар, но у него все не выходило. Он едва успевал защищаться от града ударов, что наносила длинноволосая бестия. Меч в ее руках так и сверкал, быстро сокращая расстояние между жизнью и смертью.

Постепенно войдя в раж, Леха, как ни странно, успокоился. Несколько раз он даже безуспешно переходил в атаку, делая яростные выпады, и однажды смог таки задеть амазонку в бедро, защищенное кожаными ремнями. Не ранил – только разъярил еще больше. Затем еще дважды его меч скользнул по бокам ее доспеха, вспоров его в районе правой груди. При этом Лехе даже послышались возгласы удивления со стороны наблюдавших за схваткой солдат. Амазонка отвечала на это яростными прыжками и новыми атаками. Сил у нее, казалось, было больше, чем у Лехи. Наконец морпех изловчился и хлестким движением сшиб шлем с головы воительницы. Ветер тут же разметал ее длинные волосы, а сама она закачалась, слегка оглушенная, но оружия не выпустила.

– Красивая баба, черт меня раздери, – заметил Леха вслух. Убивать красотку он по-прежнему не хотел. Все надеялся, что она признает себя побежденной.

Но уязвленная тем, что пропустила такой опасный удар, голубоглазая амазонка снова бросилась в атаку, и на этот раз все было кончено быстро. Зазевавшийся Леха пропустил молниеносный выпад в плечо – к счастью, доспех спас от серьезной раны, – следующим ударом амазонка вышибла у него меч из рук, и Леха уже приготовился принять смерть, но получил лишь удар в лицо рукоятью меча, вновь, уже в который раз, сваливший его на землю. Тотчас железо холодом кольнуло его кадык.

„Ну, вот и все, – пронеслось в мозгу морпеха, – кончилися танцы“.

Но тут до его слуха донесся резкий окрик. Амазонка нехотя отвела меч в сторону, сделав шаг назад, и Леха сквозь туман в глазах увидел стоявших у выхода из юрты царей.

– Впервые вижу бойца, что продержался против нее так долго, – спокойно заметил Гатар, словно речь шла не о Лехиной жизни, а о сломанной ветке, не стоившей и внимания, – он меня удивил. Думаю, это стоит того, чтобы сохранить ему жизнь.

Затем Гатар повернулся к царю скифов и добавил, завершая начатый ранее разговор:

– Что же, пожалуй, я возьму твое золото. Считай, что мы договорились. Завтра ты получишь то, о чем просил.

И сделав знак охране следовать за собой, Гатар вскочил на коня, которого ему подвели.

Голова раскалывалась от боли. Левый глаз почти заплыл. Из рассеченной губы кровь лилась Лехе прямо в рот. Но когда амазонка уже развернулась, чтобы последовать за своим царем, он вдруг дернулся, попытавшись ее задержать.

– Как тебя звать-то, красавица? – прохрипел Леха, сплюнув кровь.

– Исилея, хозяйка Еректа, – неожиданно ответила амазонка, и добавила, тряхнув своей гривой: – запомни это имя. В следующий раз, если встанешь у меня на пути, я тебя убью.

– Ну, вот и познакомились, – пробормотал Леха, быстро уплывая в сладкий туман небытия.

Очнулся он уже вечером у себя в юрте. Рядом сидел его кровный брат, за спиной которого стояли Инисмей и Гнур. Увидев, что морпех очнулся, Иллур сделал знак, и сотники покинули юрту.

– Выпей, Ал-лэк-сей, – Иллур протянул ему чашу с каким-то жирным отваром.

Леха выпил, закашлялся. Ему показалось, что это был просто раскаленный жир, но абсолютно не соленый. Впрочем, соли немного добавляла еще сочившаяся из разбитой губы кровь.

– Зачем ты привязался к ней, брат? – укоризненно, но на удивление спокойно заметил Иллур, поняв, что Леха уже достаточно пришел в себя, чтобы говорить. – Я же тебя предупреждал.

Леха помолчал, с трудом размышляя. Ему казалось, что Иллур должен был его немедленно казнить за выходку во время столь важных переговоров. Но Иллур был не только царем, а еще и скифом по рождению, а значит, и в нем бурлила горячая кровь степняков.

– Не поверил, что бабы могут драться лучше мужиков, – честно признался Леха, прикусив распухшую губу и застонав от боли, – проверить захотел. Да и познакомиться тоже. Женщина больно красивая.

Иллур ухмыльнулся.

– Я тебе подарю сотню наложниц, если захочешь, – ответил на это скифский царь, – но к Исилее больше не подходи. Она тебе не ровня, да и убьет, если обещала. Исилея лично отправила на встречу с богами уже больше сорока врагов. Давно бы могла выйти замуж[150], но не хочет.

– А что так? – удивился Леха.

– Ей больше нравится воевать, – пожал плечами Иллур, – как и многим сарматским женщинам.

Леха перестал стонать и повернулся на бок. Ребро тут же отозвалось. Удар сапога хозяйки Еректа он ощущал до сих пор. „Хорошо, если не сломала мне ничего, чертова баба“, – с грустью подумал морпех.

Такого позора он в своей жизни еще не испытывал. Мало того, что с бабами никогда не дрался, да еще и принародно проиграл этот первый бой. Леха не знал, как теперь показаться на глаза своим воинам. Уж лучше бы она его убила, и зачем этот Гатар только ее остановил. Засмеют ведь!

Но Иллур его быстро успокоил. Оказывается, никто над ним не будет насмехаться. Тот факт, что в бою с Исилеей он остался жив да еще едва не победил, только заставит солдат еще больше уважать его. Слава сарматской воительницы была немногим меньше славы самой Оритии. И не только все сарматы, но даже и скифы были наслышаны о смелой правительнице города Еректа и считали для себя за честь сразиться с ней. Во всяком случае, лучшие степные воины держали ее за равную себе. Узнав об этом, Леха немного расслабился. Получалось, можно жить дальше. Позор был не так уж и силен. А раны заживут.

– Держись от нее подальше, – снова повторил Иллур.

– Как же я к ней подойду, если больше ее никогда не увижу, – удивился Леха, потерев заплывший глаз и попытавшись при этом слабо улыбнуться, – переговоры закончены. Мы ведь теперь подадимся обратно?

– Да, – подтвердил Иллур, вставая, – завтра выступаем. Я уже отдал приказ Арчою. Думаю, за ночь ты успеешь зализать раны.

А уже у самого выхода из юрты, Иллур обернулся и, немного помолчав, добавил:

– Ты должен знать. В большом походе на запад к моим войскам присоединится армия Оритии. Гатар согласился воевать вместе и отправляет ее с нами. Завтра утром они снова будут здесь. Так что запомни все, что я тебе рассказал.

Леха только тихо простонал в ответ.

Глава пятая  Монте-Санта-Кроче

Наутро после захвата переправы Федор посчитал потери и отправил гонца с сообщением в штаб Атарбала, находившийся в одном дне пути от места событий. Ночной штурм укрепленного моста обошелся ему дорого, почти в четыреста душ убитыми и ранеными, зато римляне полегли все. Их тут действительно оказалось больше тысячи. Но основная масса легионеров была уничтожена уже за мостом, на равнине, зажатая превосходящими силами финикийцев. Но кое-кто успел сбежать, воспользовавшись темнотой. Да так бежал, что и нумидийцы не смогли догнать.

К счастью, ни он сам, ни Урбал с Летисом не получили в этом бою серьезных ранений, хотя и находились в самой гуще схватки. Зачем Федора понесло драться, он наутро и сам объяснить не мог. Видно, так надоело боевому офицеру в штабе прохлаждаться, что смотреть спокойно не смог, как гибнут его люди. Сработал рефлекс сержанта – всегда быть первым в бою. Впереди, как говорится, на лихом коне. Хотя запросто мог бы отсидеться за спинами своих солдат, тем более что положение обязывало контролировать всю ситуацию от начала и до конца. Как ни крути, не взводом командует. Но вот не сдержался, за что и ругал себя теперь нещадно. Хотя солдаты лишь восхищались своим бравым командиром.

Однако захватить мост было еще полдела. Наутро выяснились новые обстоятельства, заставившие Федора сняться с места, оставив у переправы под командой Урбала половину своей двадцатой, самой потрепанной хилиархии до подхода основных сил, – охранять мост и разбирать завалы, что настроили римляне. Остальным он не дал отдыха и приказал двигаться дальше, чтобы к вечеру следующего дня оказаться как можно ближе к видневшимся на горизонте горам, которые пленные легионеры называли Санта-Кроче. Там, на склонах этих гор, вставших на пути Федора и растянувшихся от недалекого уже западного побережья моря на восток, находился городок Теан.

От пленного легионера, которого он лично допрашивал утром, благо латынь знал хорошо, Федор Чайка узнал, что в этом городке, приютившемся на высоких склонах хребта Санта-Кроче, засел римский легион, отправленный сюда прямиком из Остии Марцеллом, едва узнавшим о разгроме в битве при Каннах сил Варрона и Павла.

– Сам Марцелл уже там? – спросил Федор, пристально вглядываясь в наполненные злобой глаза пленного легионера. Доспех на нем был разодран, лицо разбито, а шлем вообще потерян. Но римлянин смотрел бесстрашно, даже с вызовом.

– Нет, – все же ответил тот, помолчав немного, – когда мы прибыли в Казилин, претора с подкреплением еще не было.

– А когда ожидалось прибытие подкреплений? – наседал Федор. – И зачем вам эта горная крепость в стороне от дорог?

Он еще приблизился к римскому солдату, что полулежал прислоненный к каменной ограде моста со связанными за спиной руками, и наклонился над ним.

– Пошел вон, карфагенская змея, – ответил тот еле слышно, но с нескрываемой ненавистью, и добавил уже громче: – Я солдат, а не консул.

– Что же, тогда умри, как солдат, – решил Федор и сделал знак стоявшим за спиной бойцам.

Впрочем, зачем римлянам занимать крепость на склонах Санта-Кроче, Федор и сам догадывался. Сделано это было, скорее всего, для того, чтобы прикрыть Латинскую дорогу в случае, если Ганнибал двинется к Риму. Рассматривая карту еще в штабе Атарбала, Федор сразу увидел выгодное положение этого городка. Ведь заняв его и укрепившись на горе, Марцелл мог контролировать все пространство внизу, где у расположенного еще на равнине другого городка Калы сходились две главные дороги, ведущие на север, – Латинская и Аппиева. Первая вела сквозь горы в центр страны, а вторая сразу уходила в сторону моря, но была гораздо удобнее. Прикрывать ее отсюда тоже было гораздо легче. Даже если армия Карфагена с ходу и захватила бы Калы, а затем двинулась по дороге к морю, обойдя горный Теан, то Марцеллу ничего не стоило бы перебросить подкрепление через низкий перевал между горами Санта-Кроче и Массико, на которой находилась еще одна латинская колония Суесса-Аурунка. Федор, создавший первое подразделение горных разведчиков в армии финикийцев, сам отлично знал, что защищать перевал или даже два гораздо легче, чем сходиться в открытой битве на равнине с самим Ганнибалом. Знал это и Марцелл.

И Федор решил немедленно, пока в Теане не могли догадываться о том, что карфагеняне уже захватили столь важный мост в долине Вультурна, достичь Кал – последнего оплота римлян на равнинах северной Кампании. Конечно, план был рисковый. Кое-кто из беглых римлян мог добраться туда раньше. И в пути можно было столкнуться со спешащими к захваченному мосту подкреплениями Марцелла. Но Федор почему-то был уверен, что даже если воинственный сенатор и прибыл в Теан, то на равнину не спустится, а будет копить силы для защиты перевалов, ведь он прекрасно знает, с кем воюет, а значит, шанс есть. В любом случае, его послали узнать, здесь ли Марцелл и чем занят. Именно это Федор и намеревался выяснить.

До последнего городка на этой равнине, судя по имевшейся у бывшего морпеха походной карте, путь был не близкий. Два дня с обычной скоростью по голым равнинам. Но опыт говорил, что если передвигаться форсированным маршем, можно было успеть и за сутки. Беглые римляне тоже были пешими, могли далеко и не уйти.

– Всем, кроме охранения моста, строиться, – приказал Федор, выходя из походного шатра, и послал Териса за командиром нумидийцев, так отличившихся во вчерашнем ночном бою.

А когда перед ним возник строй блестящих на солнце щитов, панцирей и мечей, растянувшийся вдоль дороги на несколько сотен метров, Федор вдруг снова ощутил себя полководцем. Большим начальником, хотя и слишком молодым для поста, который занимал. И он должен был сейчас не просто отдать приказ, а еще что-то сказать солдатам, вдохновить их на новые подвиги.

– Вы храбро бились сегодня ночью, солдаты! – рявкнул он так, что его наверняка услышали на другом берегу Вультурна. – Но враг еще не разбит. А наша задача не выполнена полностью. И потому мы немедленно выступаем по дороге в сторону гор. Двигаемся форсированным маршем. Через сутки мы должны быть у подножия хребта. А еще лучше – хозяевами стоящего там города. Семнадцатая хилиархия отправляется первой, пятнадцатая замыкает колонну. Приготовиться к отражению возможной атаки противника. Враг рядом.

Бородатый воин Адгерон, командир свежей семнадцатой хилиархии, не принимавшей участия в ночном штурме, стоявший сейчас со своими солдатами метрах в пятидесяти от Федора, кивнул. Карталон тоже понял приказ, – его обрубленное ухо не мешало ему жить и слышать всё что нужно.

Семнадцатая хилиархия немедленно пришла в движение и, повернувшись в сторону горы Санта-Кроче, перешла на легкий бег. Пока она покидала лагерь у моста, Федор через переводчика давал наставления командиру чернокожих нумидийцев – поджарому низкорослому воину, одетому в одну лишь тунику.

– Ваша задача понятна – дальняя разведка. Раздели своих людей на три отряда. Два пусть рыщут по обеим сторонам дороги, прикрывая фланги, а третий выдвигается далеко вперед, до самых предгорий. Осмотрите там все, если встретите римлян, в бой не ввязывайтесь, а сразу ко мне с донесением. Все ясно?

Когда переводчик закончил свою тираду, нумидиец кивнул как ни в чем не бывало, даже обнажил в улыбке белые зубы, а затем что-то пробормотал в ответ.

– Угурта спрашивает, что делать, если нагонят беглых римлян, – озвучил переводчик его бормотание, – привозить Чайке?

– Если настигнете беглых римлян, всех уничтожить, – приказал Федор, – никто из них не должен добраться до гор раньше нас.

Нумидиец обнажил белые зубы еще раз, а потом лихо взобрался на коня и ускакал к своим воинам, поджидавшим его в отдалении. Приблизившись, Угурта в двух словах что-то быстро объяснил им, затем раздался зычный крик и три отряда растеклись по окрестным плоским холмам и равнине. Проводив Угурту взглядом, Федор тоже взобрался на коня и махнул рукой в сторону замершей в ожидании двадцатой хилиархии, сильно потрепанной во вчерашнем бою.

– Вперед!

Закинув щиты за спину, солдаты перешли на легкий бег, а Федор поехал неспешным шагом на лошади рядом со строем своих воинов. Вообще-то командир пешей хилиархии по большей части должен был тоже передвигаться пешком, но для выполнения этого задания Атарбал лично разрешил Федору использовать коня, – подчиненных у него прибавилось, мог пешком везде и не поспеть. И Федор оценил по достоинству свои новые возможности, он действительно успевал везде. А уж римлян убил вдвое больше именно благодаря тому, что был верхом.

День прошел спокойно. Все время передвигаясь по дороге, авангард карфагенской армии не встретил на своем пути римлян ни конных, ни пеших. То же самое ему докладывали нумидийские дозорные, осматривавшие равнину на много километров по обеим сторонам дороги. К самым сумеркам, когда вернулся отряд разведчиков, оторвавшийся далеко вперед, Федор приказал встать лагерем на краю оврага, и разрешил наконец отдохнуть и плотно поесть своим солдатам. Частокола не строили, просто обставили со всех сторон повозками, на которых везли походный скарб: шатры, палатки, котлы, еду.

Прискакавший к его шатру Угурта лично доложил уже начавшему беспокоиться Федору, что нумидийцам удалось незаметно добраться до самых городских окраин. Вокруг города есть холмы и овраги, которые скрыли их передвижения. Там же в оврагах они обнаружили почти тридцать человек беглых римлян уже почти у самых стен города и закололи всех, как и было приказано. Перед самым городом протекает река, через которую они перебрались вброд в километре правее охраняемого моста. Река быстрая, но не широкая.

– Сколько еще до города? – уточнил через переводчика Федор.

Нумидиец что-то сказал, оживленно размахивая руками. Переводчик тоже долго волновался, делая непонятные жесты, но, в конце концов, они договорились.

– Пешим примерно полдня пути, – объявил он свое решение.

– А римляне там есть? – снова спросил Чайка.

– Есть, – ответил нумидиец, – но мало. Крепость небольшая. Стены ветхие. В город не входили, но жителей в нем нет, это точно. Все ушли. А на стенах крепости солдат тоже очень мало. Значит, гарнизон небольшой, тысячи полторы легионеров.

– Это еще не факт, – заметил Чайка, неожиданно переходя на русский, чем очень удивил переводчика, – вы же в домах не смотрели, а они могли и спрятаться. С римлян станется.

Однако, заметив изумление в глазах переводчика, снова перешел на финикийский.

– Крепость где стоит? В центре города или на окраине?

– В центре, – подтвердил командир конных разведчиков.

– Ну, ладно, – закончил Федор, которому полученных данных хватило для принятия решения, – скажи Угурте, пусть отдыхает со своими людьми. Завтра выступаем еще до рассвета.

Отчитавшись перед начальством, улыбчивый нумидиец исчез в ночи. А Федор прошелся по лагерю, лично проверив посты, а потом вызвал командиров хилиархий к себе на совет.

– Отдыхаем только до рассвета, – сообщил он, когда все собрались в его шатре, – подъем затемно и так же, форсированным маршем, выдвигаемся в сторону города. До него полдня пути. Когда рассветет, мы должны быть уже на подходе. Повозки и весь обоз оставляем здесь, берем только лестницы и веревки с крюками.

Федор, помолчав немного, продолжил:

– Вокруг города уже начинаются предгорья. Много холмов и оврагов. Твои люди, Урбал, выдвигаются вперед и проводят разведку в городе. Нумидийцы сообщили, что город пуст, местные жители ушли в горы, видимо, под защиту легиона Марцелла, но я хочу в этом убедиться.

– Все сделаем, – наклонил голову финикиец, – можешь не сомневаться.

– Дальше, – он повернулся к Карталону, чье отрезанное в бою ухо в свете свечи придавало его иссеченному морщинами обветренному лицу зловещее выражение, – если город пуст, твоя хилиархия, Карталон, занимает его и наносит удар по крепости, что стоит в центре. Затем подходят остальные. Семнадцатая в резерве.

– Чайка, – не выдержал бородатый Адгерон, – разреши мне пойти на штурм первым. Мои солдаты просто рвутся в бой.

– Успеешь, – окоротил его Чайка, – утренний штурм – это только начало. Если гарнизон там невелик и все пройдет удачно, дальше попробуем пробраться в горы. А там стоит, как минимум, свежий легион. Навоюешься еще.

Адгерон умолк, смирив свое рвение. Хотя по лицу воина было видно, что он готов к любой драке, даже с превосходящими силами противника, лишь бы пустили в бой. Но у Федора были свои соображения насчет резерва, а потому пришлось выполнять приказ.

Марш-бросок на рассвете прошел без проблем. Когда солнце начало поджаривать солдат в доспехах по-настоящему, авангард финикийцев был уже в предгорьях, спрятавшись в складках местности. Федор завел весь резерв и часть своей хилиархии в огромный овраг примерно в пяти километрах от видневшегося вдалеке города, а вперед выслал разведчиков Урбала и стал ждать. Нумидийцы, которые после битвы у моста не досчитались пятнадцати человек, также ожидали в овраге по соседству.

Вообще, как смог с ходу оценить обстановку Федор Чайка, подходы к Калам были просто созданы для нападения. Они перекрывали видимость оборонявшимся почти со всех сторон, и можно было незаметно подвести небольшую армию почти к самым стенам. Река, отделявшая предгорья от равнины, была относительно быстрая, но не широкая и не могла служить серьезной преградой. Помимо моста, где был замечен небольшой пост римлян, здесь имелись многочисленные броды, три из которых нумидийцы умудрились разведать еще вчера. Видимо, римляне знали об этом, и, скорее всего, – теперь Федор склонен был верить догадкам Угурты, – жители покинули город, оставив только гарнизон.

Зато гора Санта-Кроче казалась отсюда еще выше и неприступнее. Городок Теан, затерявшийся где-то на ее склонах, отсюда было не различить. Позади карфагенян лежали равнины, а впереди вздымались неприступной стеной горы, перекрывая свободный путь вперед на Рим.

Урбал вернулся спустя пару часов, измазанный грязью и пылью. Он, как и Федор, несмотря на повышение, тоже предпочитал сам ходить в разведку при первой возможности, а не только посылать своих людей.

– Ну? – коротко поинтересовался Федор, стоявший на краю оврага, среди зарослей кустарника. Солнце пекло нещадно. Денек обещал быть жарким во всех отношениях.

– Угурта не ошибся, – ответил финикиец, переводя дух, – город пуст. Дома брошены. Везде следы бегства, имущество оставлено. Видно, римляне бежали отсюда, едва узнав о нашем появлении в Капуе.

– Ясно, – кивнул Федор, вытирая струившийся со лба пот, – что с крепостью?

– Слабовата. Стоит в центре города. Старая. Стены прочные, но низкие. Можно быстро подойти и забраться, – начал излагать Урбал свои соображения, – а можно и горных разведчиков вперед пустить. Захватить башню и часть стены. Потом пустить остальных.

– Гарнизон?

– На стенах народу много, – продолжал финикиец, – внутри тоже, баллисты на башнях. Думаю, около тысячи легионеров наберется.

„Сведения совпадают“, – мысленно порадовался Федор.

– Что за городом происходит? – поинтересовался он, зная, что дотошный Урбал постарается собрать всю информацию. Опыт ему не позволит расслабиться.

– А вот это самое интересное. Там сходятся две мощеные дороги, – сообщил Урбал, – и стоит лагерем еще человек примерно тысячи полторы легионеров, перекрывая развилку. Лагерь выстроен по всем правилам. Мимо не пройти, но вокруг города и по улицам можно подобраться близко. Кроме них, там есть и конница, но мало, человек сто.

„Так, – прикинул Федор, – если их тут тысяча и там полторы, плюс конница. У меня здесь всего получается почти столько же людей. Они – в крепостях с орудиями, я – в поле, без осадной артиллерии. В открытом бою можем напороться на серьезные неприятности. К ним может подойти подкрепление из Теана. Ко мне вечером тоже подойдет еще пятьсот человек из моей хилиархии. Шансы небольшие, но есть. Отлично, будем атаковать“.

Поколебавшись немного (все же такая разведка боем могла стоить ему всего отряда), Федор принял решение. Внезапность – половина победы. Он жестом подозвал Териса, обретавшегося неподалеку, и приказал ему привести сюда командиров обеих хилиархий, а когда Карталон и Адгерон явились, приступил к постановке задачи.

– Немедленно атакуем, – заявил Федор и, повернувшись к Урбалу, приказал: – Охрану на мосту снять. Ждать там до подхода основных сил, потом вернуться сюда. Остальное – не твое дело.

Финикиец кивнул и исчез. А Чайка пристально взглянул в глаза обоим командирам, облаченным в кирасы и затянутым ремнями портупеи. У каждого на одном боку висел меч, а на другом – кинжал. На ногах имелись поножи и грубые кожаные ботинки.

– Город пуст, – сообщил он, не теряя времени. – Римляне заперлись в крепости и укрепленном лагере за городом, прикрывающим развилку дорог. Обе ваши хилиархии переходят реку и, двигаясь в обход города с разных сторон, атакуют укрепленный лагерь. Вы должны захватить его во чтобы то ни стало и заблокировать город. Там есть конница, но мало, около сотни всадников. Так что сил у вас хватит. Крепость в городе беру на себя. К вечеру все должно быть кончено. И главное – перед атакой окружить лагерь. Ни одного гонца не должно прорваться сквозь оцепление. Теан и легион Марцелла недалеко. А может быть, и он сам.

Оба опытных командира переглянулись, обхватив ладонями рукояти мечей, дело предстояло серьезное. А уж лицо Адгерона просто излучало радость – его наконец-то допустили до драки.

– Я смешаю этот лагерь с камнями и пеплом, – пообещал он.

– Мы сожжем его, – подтвердил Карталон.

– Нет, надо обойтись без пожара, – немного охладил их пыл Чайка, – дым слишком далеко видно. А это нам сейчас совершенно не нужно. Отправляйтесь к войскам и можете выступать, как только Урбал сообщит о том, что захватил мост.

Карталон и Адгерон ушли, слегка поклонившись перед этим в знак подчинения командующему, которого поддерживает Атарбал и которому благоволит сам Ганнибал. Оба были значительно старше Федора Чайки и гораздо опытнее, но на войне Федор смог продвинуться быстрее, сделав себе головокружительную карьеру от простого солдата до командира хилиархии всего за три года. А теперь вот командовал уже целым соединением. И его военный гений приходилось признавать всем, хотя и не всем это нравилось.

Урбал вернулся через пару часов и доложил, что мост захвачен.

– Никто из охранников не ушел? – уточнил Федор, посматривая со своего наблюдательного пункта в сторону далекой реки.

– Обижаешь. – Урбал даже достал и продемонстрировал другу свою окровавленную фалькату. – Все чисто. Римляне так разомлели на солнцепеке, что почти не оказали сопротивления. Да и было-то их всего пятнадцать человек. Даже не успели запалить сигнальный костер рядом с мостом. Мы смогли подобраться по берегу достаточно близко, чтобы половину свалить кинжалами. Летис особенно постарался.

– Да, он может, – усмехнулся Федор, вспомнив особенную любовь крепыша из Утики к кинжалам. Благодаря этому увлечению они в свое время и познакомились. Федор, как бывший морпех российской армии, и сам неплохо владел этим оружием, но Летис метал их просто виртуозно. Федору было совершенно непонятно откуда у сына мирного владельца гончарной мастерской такая страсть к военному делу, но факт был налицо. Летис просто был создан для войны. Это был настоящий бог войны, которому в мирное время скучно было заниматься обыденными делами.

– Кстати, – добавил вдруг Урбал, – пока мы пробирались туда и обратно, в соседнем овраге нашли заколотых римлян. Убиты так, словно на них внезапно напали, может быть даже во сне. Человек тридцать.

– Молодец Угурта, – похвалил нумидийца Федор, – аккуратно сработано. Зря они собрались отдохнуть в двух шагах от города. Зато о нас до сих пор никто не знает.

Спустя еще час вернулся Терис, наблюдавший за передвижениями войск Карфагена у моста, и сообщил:

– Хилиархии Карталона и Адгерона прошли мост и уже приближаются к городу.

– Ну, – решил Федор, подтягивая ножны фалькаты, – и нам пора. Терис, давай моего коня.

Глава шестая  Дорога на Теан

Захват этого городка прошел быстро и без проблем. Хотя Федору, уже видевшему Карфаген, Рим, Геную, Капую и другие здешние поселения, новый городок показался скорее большой деревней. Однако он занимал стратегическое положение, имея со временем все шансы превратиться в крупный торговый центр. Но как подумалось Чайке, въехавшему на коне в захваченный город, это будущее ему гарантировано уже в другой стране, поклоняющейся другим богам.

Между тем до победы было еще далеко. Просто занять пустые дома – не большой подвиг. Следовало вырвать у змеи жало. Но едва они приблизились к центру городка, где располагалась небольшая цитадель, как с дальней окраины донесся невообразимый шум. Это хилиархии Адгерона и Карталона с ходу пошли на приступ. Звон оружия и крики доносились даже сюда.

– Окружить крепость, расставить дозоры и осмотреться, – приказал Федор, – но не высовываться.

Имея шестьсот с небольшим человек, штурмовать крепость, в которой засела тысяча легионеров с баллистами и стрелометами, было бы чистым безумием. Можно положить всех и не добиться результата. Тогда Атарбал ему сам голову оторвет. И все же Федор не собирался сидеть совсем без дела и рассматривал вариант быстрой атаки в надежде, что Баал-Хаммон надоумит его, как это сделать.

В ожидании знака богов Чайка отправил своих разведчиков осмотреть крепость повнимательнее, а основной контингент – шесть спейр – выстроил друг за другом на главной и двух параллельных улицах между крепостью и дорогой, что вела к развилке за городом. Ведь легионеры могли попытаться прорваться на соединение со своими атакованными товарищами. Неизвестно еще, что за командир управляет гарнизоном крепости – осторожный или вспыльчивый.

Ответ на этот вопрос он получил очень быстро. Не успел он облюбовать для своего походного штаба просторный дом какого-то торговца неподалеку от форума, как туда явились его разведчики, посланные Урбалом.

– Чайка, в крепости открыли ворота. Из нее выходят римские манипулы. Они направляются сюда, в сторону главной улицы.

– Лучников на крыши окрестных домов! – приказал он, направляясь к строю солдат. – Двум спейрам, пятой и третьей, перекрыть соседние улицы. Остальным четырем растянуться в глубину по главной улице.

Адъютанты убежали выполнять приказание. А Чайка взобрался на коня и поднял свой круглый щит.

– Приготовиться к отражению атаки, – выкрикнул он так, что его услышали все командиры и солдаты. А когда африканцы закончили маневр, Федор подъехал и остановился во главе седьмой спейры, рядом с Урбалом. Эта спейра стояла третьей по счету от фронта, в глубине, прикрытая еще двумя спереди и одной с тыла. Карфагеняне запрудили всю главную улицу, преградив римлянам самый широкий путь из города. Но на сей раз Федор решил выполнять свои обязанности командира соединения более четко. Еще неизвестно, как идет бой в лагере, – он должен быть все время на связи, – да и в том, что ему скоро выпадет возможность снова помахать фалькатой, он ни мгновения не сомневался. Дело повернулось круто.

Едва финикийцы приготовились, как раздалась тяжелая поступь подкованных башмаков о камни мостовой, и в конце улицы показались красные щиты римских легионеров. Раздалась короткая команда на латыни – римляне остановились. Казалось, их центурион, здоровенный детина, шагавший впереди, не ожидал увидеть себя отрезанным от лагеря. Два отряда разделяло сейчас не больше сотни метров.

Перед Федором вдруг вновь пронеслись воспоминания, когда он вот так же шагал с красным щитом и коротким мечом в этих шеренгах, наводя ужас на врагов Рима, до тех пор, пока судьба не вывела его совсем на другую дорогу.

– Мы не будем ждать, – вдруг крикнул он, – солдаты, в атаку! За Карфаген!

Командиры спейр вскинули вверх мечи, повторили приказ, и африканцы, сжав покрепче оружие, рванулись навстречу римским солдатам. Легионеры отреагировали мгновенно.

И в том и в другом войске в первых шеренгах шли копейщики. Пилумы римлян и саунионы[151] карфагенян взметнулись в воздух одновременно и обрушились ураганом на солдат противника. Возникла свалка. Пораженные в грудь и шею воины, выронив оружие, падали на камни мостовой, под ноги своим товарищам, а по их еще теплым телам уже топтались подкованные башмаки врагов.

Противники схватились в узком пространстве улицы, застроенной двухэтажными домами зажиточных горожан. Звон мечей и грохот сталкивающихся щитов заглушил все вокруг. В этот момент сверху на римлян полетели стрелы. Федор не зря приказал разместить лучников на крышах, и они делали свою работу хорошо. Римляне несли больше потерь, чем африканские пехотинцы, а лишенные баллист и „Скорпионов“, оставшихся в крепости, ничего не смогли им противопоставить. Однако разъяренные поражением в начале боя, легионеры поднажали и стали теснить первую спейру, скоро выдавив ее за перекресток улиц.

Часть римлян после этого, повинуясь приказу своего центуриона, бросилась на соседние улицы, пытаясь найти свободный проход и обойти финикийцев, стоявших у них на пути сплошной стеной. Но и там натолкнулась на заграждения из ощетинившихся клинками пехотинцев Карфагена. Звон мечей и крики огласили теперь и соседние улицы. Поле боя быстро расширялось.

Со своего места Федор уже не мог хорошо рассмотреть, как развивается битва, и, спрыгнув с коня, вошел в ближайший дом. Поднявшись на крышу вместе с Терисом и двумя адъютантами, он увидел все как на ладони.

Разъяренные римляне теснили его солдат по всем трем улицам, а одна манипула легионеров прорвалась и зашла в тыл левому флангу. Римляне использовали свое численное преимущество. Судя по их количеству, крепость, видимо, покинул весь гарнизон.

– Что-то быстро они решились на это, – пробормотал Федор, глядя, как легионеры атакуют по всему фронту, прорываясь и растекаясь по нескольким улицам небольшими отрядами, – странно. За стенами было бы легче отсидеться до подхода своих подкреплений. Либо их командир большой трус, либо они нас давно поджидали.

По лестнице застучали торопливые шаги, и на крышу поднялся посыльный.

– Чайка, – доложил посланник Адгерона, – лагерь взят. Мы преследуем отступающего противника.

– Как, – удивился Федор, – уже взят? Быстро вы обернулись. Молодцы. Сколько же там было римлян?

Солдат зажал раненое плечо, доспех уже намок от крови, и лишь потом ответил:

– Не меньше, чем нас. Но едва наши хилиархии пошли на штурм, как римляне покинули лагерь и стали отходить по дороге в сторону гор.

У Федора опять промелькнули смутные подозрения, что он присутствует зрителем на постановке какого-то римского представления. В этот момент снизу раздались крики ярости, и очередная шеренга римлян врубилась в строй карфагенян, оттеснив их почти к тому дому, на крыше которого находился их главнокомандующий. Следовало немедленно менять наблюдательный пункт.

– Кто преследует легионеров? – спросил он, бросив оценивающий взгляд вниз, а потом туда, где находился римский лагерь у развилки дорог, по одной из которых отступали, не теряя строя, солдаты врага.

– Наша хилиархия, – ответил солдат, – Карталон занял лагерь и ждет приказаний.

– Сообщи ему, чтобы немедленно выслал четыре спейры, а также нумидийцев мне навстречу, и блокировал прорывающихся римлян. Мы должны уничтожить весь этот отряд. А потом возвращайся к своим. Передай Адгерону, чтобы прекратил преследование и тоже вернулся в лагерь.

На лице солдата отразилось удивление, но он все же кивнул и сбежал вниз по лестнице, устремившись по одной из улиц, где еще не было римлян. Федор тоже решился сменить дислокацию, но когда он оказался внизу и вскочил на коня, римляне были уже буквально в двадцати метрах. Над головой морпеха просвистел камень из пращи, – его явно заметили. Схватившись за узду, Чайка едва успел пригнуться, как новый камень ударил в стену позади. Прикрывшись щитом, Федор отразил третий камень и наконец заметил пращника. Тот стоял рядом с центурионом, почему-то оказавшимся между двумя наступающими римскими манипулами, и выцеливал командира карфагенян.

– Ах ты сволочь, – пробормотал Федор, нащупывая кинжал, но метнуть не успел. Далековато было. Их разделяли несколько шеренг дерущихся воинов.

Тут брошенный в него другим римским солдатом пилум, вонзился в шею лошади. Боевой конь командира хилиархии покачнулся, упал на колени, а затем завалился на бок, испустив предсмертный хрип. К счастью, расторопный Федор уже стоял на ногах с фалькатой в руке. Рядом был Терис и два адъютанта, прикрывавшие его щитами, по которым тотчас забарабанили камни.

На центральной улице оставалась только одна спейра, что еще не принимала участия в бою. Половина солдат в ее составе были лучники. Позади спейры улица была пуста. Там пока не было видно ни финикийцев, ни римлян. Федор колебался недолго. Он принял командование на себя и, вскинув фалькату, заорал:

– Лучники, пустить стрелы!

Тотчас натянулись луки и несколько десятков стрел, пущенных через голову сражавшихся на мечах солдат Карфагена, накрыли передние шеренги римлян.

– Еще раз! – заорал Федор.

Новая волна стрел поразила дюжину легионеров. Давление в центре ненадолго ослабло, но римлян было втрое больше. Долго тут не продержаться, это было ясно. Федор подумал про отступление, но в этот момент заметил, что со стороны лагеря по улице приближаются спейры Карталона, а рядом, обгоняя их, скачут нумидийцы, растекаясь лавой по окрестным улицам.

„Ну тогда еще повоюем“, – переменил он решение и, выбравшись на свободное пространство, закричал:

– За мной, солдаты, рубить римлян в куски!

И новая атака обрушилась на шеренги легионеров, уже почти прорвавшихся на свободу. Федор схватился с одним из вражеских солдат. Отбив его удар щитом, он быстрым и точным выпадом сначала поразил того в бедро. А когда римлянин согнулся, то нанес завершающий удар в открытую шею. Обливаясь кровью, солдат рухнул на камни. Федор прыгнул вперед, бросив короткий взгляд по сторонам. Рядом рубились его бойцы, уничтожая остатки той манипулы, что уже праздновала победу минуту назад. Еще мгновение и они были раздавлены. А Чайка оказался на свободном пространстве. До следующей манипулы римлян оставалось метров двадцать, а перед ней в боевой стойке со щитом и мечом стоял центурион.

Федор, не раздумывая, устремился к нему, и римлянин принял бой. Меч и фальката скрестились над головами, издав громкий звук, который тотчас потонул в воплях легионеров и карфагенян, тоже схватившихся насмерть вокруг двух военачальников.

Центурион был не робкого десятка и свое дело знал. Он лихо уходил от ударов тяжелой фалькаты и наносил свои, дважды сумев поразить Чайку в бок. К счастью, кираса у командира хилиархии была отменная. Лишь прогнулась от таких мощных ударов, но выдержала. А вот круглый щит вскоре разлетелся в щепки. Более тяжелый скутум[152] центуриона еще держался, хотя и дал трещину.

Лишившись щита, морпех пошел в атаку, так как защищаться было теперь еще труднее. Центурион же, напротив, использовал выгоду положения и, спрятавшись за скутум, попытался „подловить“ Федора на ошибке, чтобы наказать за нее смертью. Вначале Федор Чайка яростно набросился на вражеский скутум, пытаясь развалить его несколькими мощными ударами, чтобы биться на равных, но не преуспел в этом. Щит выдержал все атаки. Зато сам Федор пропустил мощный удар в грудь, на сей раз пробивший металл кирасы, но остановившийся в миллиметре от тела. Спас толстый кожаный нагрудник, что носил командир двадцатой хилиархии под ней.

На секунду Федору показалось, что он ощутил холод смертоносного металла в своем сердце. А центурион решил, что достиг цели и, выдернув меч, даже опустил острие, глядя в глаза Чайки с улыбкой палача, словно желал стать последним видением умирающего.

Но „мертвец“ тут же ожил и наказал его, со всей силы рубанув фалькатой по шее. Голова центуриона после такого удара отделилась от тела и скатилась на камни. А вслед за ней рухнуло и обезглавленное туловище, под которым тут же растеклась лужа крови.

„Сильный, но не смертельный удар, убивает того, кто его нанес“, – как-то отстраненно подумал Федор, проведя ладонью по кирасе, пробитой под сердцем, и бросив взгляд на мертвое тело противника. Но мощный вопль атакующих шеренг Карфагена заставил его снова вскинуть фалькату. Подошли вызванные для подкрепления спейры Карталона. А чернокожих нумидийцев Федор разглядел уже в тылу смешавших свои ряды римлян. Еще один натиск, и с гарнизоном крепости было покончено.

– Почему его здесь нет? – орал Чайка полчаса спустя, стоя на одной из башен захваченного римского лагеря и вглядываясь в то, что творилось на склонах горы. – Я же приказал Адгерону прекратить преследование!

– Он ответил, что не может упустить противника, который обратил тыл, и велел мне передать, что принесет голову их предводителя, – ответил бледный посыльный, на котором Федор выместил свой гнев.

– О боги, чтобы принести одну римскую голову, он решил пожертвовать всеми финикийскими, что отданы ему под команду! – продолжал ругаться Федор, не отрывая взгляда от перевала, на который уже почти взобрались солдаты Адгерона.

Посыльный молчал, не зная, что ответить командиру. А Федор вдруг поймал себя на мысли, что Адгерон может добиться своего. Этот безбашенный вояка уже загнал римлян почти на перевал, и это несмотря на превосходство последних в силе и в лучшей позиции. Последнее обстоятельство немного смущало Чайку. Но не бросать же на произвол судьбы собственное соединение. И он решительно отогнал сомнения прочь.

– Помоги нам Баал-Хаммон, – тихо процедил Федор сквозь зубы и, не веря в то, что делает это, приказал стоявшему рядом Карталону, – половине твоей хилиархии следует немедленно выступить и поддержать Адгерона. Остальные пусть остаются в лагере. Нам нужно захватить и удержать перевал. Я иду с вами. Терис!

Посыльный немедленно взобрался по лестнице, оказавшись рядом.

– Передай Урбалу, что он с остатками моей хилиархии остается в лагере и ждет здесь нашего возвращения и солдат, охраняющих мост через Вультурн, которые скоро должны подойти. Все, выполнять!

А еще через пару часов Федор был уже почти на вершине плоского хребта, где расходились в разные стороны две небольшие дороги, больше похожие на широкие горные тропы. Одна из них наверняка вела в городок Теан, приютившийся где-то там за отрогами на склонах горы Санта-Кроче, возвышавшейся сейчас над финикийцами своей громадой. А вторая вела на седловину, видневшуюся слева между ней и хребтом, уходившим к морю. Судя по всему, там прямо по курсу должна была находиться латинская колония Суесса-Аурунка. Именно туда и отходили легионеры, которых по-прежнему теснил неуемный Адгерон.

Трупы римлян усеяли всю дорогу до перевала, но Федор был вынужден признать, что их было не слишком много. Римляне отступали быстро, но организованно. Их отход до сих пор не превратился в беспорядочное бегство. И сомнения Федора в правильности принятого решения крепли с каждой минутой.

Отличные мощеные тракты – Аппиева и Латинская дороги – остались далеко внизу. Солдаты Карфагена были вынуждены скучиться и поднимались теперь по тропе всего лишь по четверо в ряд, растянувшись на несколько километров. А когда они были уже почти под перевалом, оставив развилку далеко позади, сверху донесся яростный шум. Подняв голову, Федор увидел, что римляне контратаковали солдат семнадцатой хилиархии, быстро отбросив их с захваченного уже перевала. Адгерон ответил тем же. Бой разгорелся нешуточный. Судя по всему, легионеры устроили там засаду и теперь не только не уступали числом атакующим, но и превосходили их.

– Вперед! – в ярости крикнул Федор, оборачиваясь к ближайшим бойцам. – Живее наверх! Пока еще не все потеряно.

Но тут его взгляд скользнул по склону вниз, привлеченный каким-то блеском. Присмотревшись, Федор заметил кожаные панцири и шлемы римских легионеров. Несколько манипул быстро приближалось к развилке со стороны Теана. Не прошло и десяти минут, как они перекрыли путь к отступлению, выстроившись плотным фронтом по всему склону, как только позволяла его крутизна. И с каждой минутой римлян там все прибывало. Федор с изумлением увидел, что они подтащили и установили чуть выше развилки несколько переносных „Скорпионов“, направив их на карфагенян.

– Твою мать, – глядя на все эти приготовления, Федор опять перешел на русский от избытка чувств и сознания собственной глупости, что позволил заманить себя в засаду.

Между тем он разглядел командира римлян, поджидавших его внизу. Это был невысокий, крепко сбитый мужик, явно в летах. Он прохаживался перед „Скорпионами“, покрикивая на своих солдат. Чайке походка римлянина была отчего-то очень знакома. И если военачальник снял бы сейчас свой шлем с гребнем из красных перьев, то Федор дал бы руку на отсечение, что сквозь его короткие седые волосы уже пробивается небольшая лысина.

– Ну, вот и встретились, сенатор, – пробормотал Федор, покрепче сжимая рукоять фалькаты и ощутив при этом даже какое-то удовлетворение, – скоро поговорим по душам.

Глава седьмая  Амазонки в строю

Голова прошла быстро, „кочан“ у Лехи был крепкий, а вот глаз болел целую неделю. Распухшие губы тоже ныли долго, – хороший удар в лицо пропустил бравый морпех от хозяйки Еректа, ничего не скажешь.

„Хорошо, что левый заплыл“, – почему-то радовался Леха, нахлобучив поглубже высокую скифскую шапку вместо боевого шлема, словно смотрел на мир только правым глазом. Но и этим глазом Леха уже опасался лишний раз взглянуть в ту сторону, где параллельным со скифами курсом двигалась армия амазонок под командой царицы Оритии.

Почти десять тысяч баб, затянутых в доспехи и при полном вооружении, смотрелись грозно. На их фоне свита Иллура из трех тысяч бородатых скифов просто терялась. Нет, издалека еще можно было принять их за обычных кочевников мужского пола, но когда амазонки приближались с развевающимися по ветру волосами, да еще солнце делало выпуклыми все скрытые прелести, Лехин подбитый глаз начинал дергаться в судорогах. И ведь не подойти – враз отрежут самое дорогое. Морпех в этом уже убедился. Однако то и дело косил здоровым глазом в сторону царицы Оритии, ехавшей впереди своего войска.

Позади нее, поотстав на корпус лошади, передвигались ближайшие подруги-воительницы, и среди них та голубоглазая стерва, что научила Леху уважать слабый пол. Ехала себе как ни в чем не бывало. А кровный брат скифского царя, хоть и не был предан всенародному позору, но все равно мучился. Его мужская гордость была задета.

„Как же изменились бабы всего за пару тысяч лет, – кипятился морпех, сидя в седле и поглядывая на колыхавшиеся шеренги воительниц, в доспехах которых отражалось солнце, – этих попробуй, заставь за пивом сгонять. Без зубов останешься. Сразу трезвенником станешь. И как только местные мужики их терпят, да еще собой руководить дают? Вот, блин, проблема. Нет, это хорошо, что меня к скифам занесло, а не к этим“.

Чтобы как-то успокоить свое обиженное сердце, Леха даже попытался представить их страшными и кривыми уродинами. Но, словно назло ему, все амазонки были как на подбор: высокие, крепкие, красивые.

Нет, такого ум морпеха, еще „недавно“ тянувшего срочную службу в двадцать первом веке с его культурными законами, не мог быстро принять. Тем более, такой прямой ум, как у Лехи Ларина, который больше привык дремать, разрешая управлять жизнью кулакам, желудку и еще кой-чему. В двадцать первом веке все было ясно и понятно: бабы-дуры. А если и находилась среди них та, что была с этим не согласна, то общественное мужское мнение было явно не на ее стороне. Теперь же привычный мир встал с ног на голову, и Леха нуждался в том, чтобы ему кто-нибудь все это разъяснил. Разложил по полочкам. Вот был бы рядом начитанный сержант, он бы объяснил. Но Федор Чайка сгинул в дальних краях, уплыв за моря, а Иллур ему все, что смог, уже объяснил: „Мол, не подходи, хуже будет“. И Леха остался один на один со своими противоречиями.

Так они проехали положенное количество дней, прибыв к Ольвии. Иллур отправил вперед гонцов предупредить, что скоро прибудет. И не один. Едва оказавшись в знакомых землях, Леха отпросился у царя на несколько дней съездить в стойбище, проверить, как там идут дела. На самом деле хотел немного забыться в привычной обстановке, переварить последние новости. Как ни крути, а кровному брату царя в походе придется постоянно встречать кого-то из этой десятитысячной армии амазонок. Не Оритию, так Исилею, а не ее, так их вон еще сколько. Надо было подумать, как с этим жить. Поостыть, поутешиться. А лучше беременной наложницы это никто не мог пока сделать.

– Что случилось? – охнула Зарана, увидев любимого хозяина с подбитым глазом, и схватилась за живот от расстройства.

Глядя на нее, Леха уже жалел, что приехал. Только разволновал девушку, а она ведь в положении, да и срок уже подходит. Тем более ему было стыдно признаться себе, что за последнюю неделю он ни разу о Заране не вспомнил. Глубоко же зацепила его эта голубоглазая амазонка, хозяйка Еректа, чтоб ей пусто было.

– Да так, – отмахнулся Леха, заползая в юрту, – повстречал тут… одного. Крепкий воин оказался. Еле победил.

– Какой ты у меня сильный, – приласкала его Зарана, сразу поверив в историю, – сейчас я тебе рану смажу целебным отваром, и все пройдет.

Два дня он предавался любовным утехам с наложницей, которая была на седьмом небе от счастья, пил хмельной отвар, смазывал раны целебным и расслабился наконец. Физиономия зажила, мысли просветлели. Но пора было и возвращаться. Иллур велел к военному совету непременно быть. Обмолвился, что приготовил для него специальное задание, но в чем суть – не сказал. И теперь, обряжаясь с помощью Зараны в походную амуницию, Леха терялся в догадках, куда же его пошлют.

– Сына мне роди, – на всякий случай повторил Леха свой уже неоднократно произнесенный наказ, – с войны вернусь – придумаем, как назвать.

Поцеловав Зарану, Леха ускакал в сторону Ольвии в сопровождении Инисмея и сотни скифских воинов. Остальные бойцы его личной армии дожидались в лагере у захваченной греческой крепости.

Военный совет объединенной армии скифов и сарматов проходил в огромной юрте Иллура на холме неподалеку от Ольвии. Увидев у входа знакомых коней амазонок, все пять были здесь, Леха тихо вздохнул, почесал свой едва заживший глаз и, откинув полог, шагнул внутрь. На полу, вокруг раскрытой карты, нарисованной на выделанном куске кожи, кроме самого царя скифов сидел Арчой, новоиспеченный адмирал Ичей, отличившийся при взятии Ольвии, и пять амазонок во главе с царицей Оритией. Все при оружии, но без шлемов. Мудрого Фарзоя Ларин опять не заметил, видимо, старик уже все обсудил с царем наедине.

– Здравствуй Ал-лэк-сей, – поприветствовал его Иллур, и добавил, указав на место рядом с собой: – Садись, говорить о войне будем.

Леха слегка поклонился и, скользнув по лицам амазонок, сел рядом с царем. Затянутые в панцири воительницы с удивлением воззрились на вошедшего воина.

– Это мой кровный брат и отличный воин, Ал-лэк-сей, – представил его Иллур амазонкам, а Леха не мог не заметить, как усмехнулась Исилея, – он прибыл к нам с севера, ведает конной разведкой и много знает о войне на море. Ал-лэк-сей будет присутствовать на совете.

– Так ты не скиф? – удивилась Орития, обращаясь прямо к Ларину. – Откуда ты родом?

Леха покосился на Иллура, не зная, что ответить. Снова обсуждать давно закрытый вопрос своего происхождения он не хотел. Но пришлось, поскольку „прибыл с севера“, вдруг заинтересовало Оритию, так как означало, что Ларин, чтобы оказаться в Скифии, должен был сначала миновать степную Сарматию. А это было довольно опасно для незнакомцев.

– Нет, – повел головой Леха, – русский я, русич, короче. Мой народ живет на далеком севере, откуда я прибыл на корабле.

Амазонки переглянулись.

– Русич? – удивилась Орития. – Моя степная земля граничит с бескрайними лесами, там живет много племен, но я не знаю такого народа.

– Немудрено, – осмелел Леха и решил пойти в наезд, приврав немного насчет родословной, – я не в степи родился. На моей земле много лесов и гор. Она граничит с холодным морем. Это так далеко, что даже ваши всадники туда никогда не заезжали, уверен.

– Говорят, там живут дикие и свирепые народы, – заявила вдруг хозяйка Еректа.

– Живут, – не стал отрицать Леха и добавил, ничуть не кривя душой: – Но до вас им далеко.

Ответ, как ни странно, понравился амазонкам. Даже высокомерная Орития усмехнулась наглости этого бойца с далекого севера.

Леха в напряжении ждал новых расспросов, вспоминая разговор с Фарзоем на ту же тему, но амазонки, о чем-то обмолвившись вполголоса, неожиданно быстро сделали вывод насчет Лехиной национальности, причислив его к какому-то известному только им племени северных дикарей.

– Как ты попал сюда? – спросила напоследок одна из воительниц, такая же русоволосая, как и все, но с округлым лицом. – По реке?

– Это не важно, Тарнара, – оборвала ее Орития, – пора говорить о новой войне.

Морпеха такой поворот устраивал, но он все же ответил:

– Морем, – произнес Леха с достоинством, – я моряк и приплыл на большом военном корабле.

Но это заявление не произвело на амазонок должного впечатления: то ли кораблей они не видели в своих степях, то ли моряков не любили. В любом случае разговор быстро перетек на другую тему, и Леха смог вздохнуть с облегчением.

– Наши армии готовы, – наконец произнес Иллур, начиная совет, – мы можем выступать хоть завтра.

– Я жду еще пять тысяч воинов, – заявила вдруг Орития, тряхнув гривой своих густых волос, – их мне обещал прислать Гатар. Поэтому с выступлением придется обождать несколько дней.

– Нет, – отрезал Иллур, немного напрягшись, – выступать мы будем немедленно. Но ты сможешь подождать своих воинов и двинуться вслед за нами.

– Куда? – уточнила царица.

Иллур указал на карту, где, на Лехин взгляд, довольно коряво был изображен Крым, черноморское побережье в районе Ольвии и дальше на юг, вплоть до Греции, а также земли, примыкавшие к побережью до каких-то гор. „Кажется, там должны быть Карпаты“, – подумал морпех, напрягая свою память. В некотором отдалении от Ольвии, на берегу залива, куда впадала большая река, Леха разглядел черную точку, – еще один греческий город, под которым было написано „Тира“.

– Наш главный удар мы нанесем вот здесь, – объявил Иллур, ткнув пальцем в черную точку на карте, – первой целью нашего великого похода на запад станет греческая колония на берегу Тираса[153]. Но у нас достаточно сил, а потому мы должны ошеломить врагов. И удар будет не один.

Царь скифов замолчал, словно хотел потомить публику перед объявлением главного секрета. Амазонки молчали, спокойно ожидая, пока царь скифов выговорится. Орития выглядела так, словно собиралась все сделать по-своему, хотя и должна была по условиям договора в этом походе во всем подчиняться Иллуру. Амазонки были здесь на положении наемников, которым заплачено золотом за службу. „Но, кто их знает, – подумал Леха, осторожно поглядывая на лица прекрасных воительниц, – что они там задумали со своим Гатаром. Политика – дело темное“.

– Мы разделим армию на три части, – произнес наконец Иллур, оглядев собравшихся, – и ударим по трем направлениям сразу.

Орития и ее верные помощницы не прерывали царя скифов. Ичей, Арчой и Леха Ларин также внимали, не задавая пока вопросов.

– Первая часть армии под моим командованием двинется на греческую Тиру вдоль побережья, – сказал Иллур и, обернувшись к Ичею, добавил: – Мы обложим ее со всех сторон, а с моря нас поддержит флот. Но об этом после.

Он сделал еще паузу и продолжил:

– Второй удар мы нанесем севернее, в среднем течении реки, – палец вождя скифов продвинулся вверх по карте, – настала пора встряхнуть народ бастарнов[154]. Этот удар нанесет Арчой со своей конницей.

Бородатый скиф нагнулся вперед, слегка поклонившись.

– А ты, Орития, ему поможешь, – добавил Иллур, посмотрев в упор на амазонку, – дашь ему половину своих людей в помощь. Ведь бастарны граничат с твоими владениями, и я слышал, ты не очень-то с ними ладишь.

– Это так, – кивнула Орития, посмотрев на одну из своих помощниц, – с Арчоем пойдет армия Исилеи, хозяйки Еректа. У нее почти четыре тысячи воительниц. Это ее земли граничат с бастарнами, и она очень недовольна своими соседями.

– Я давно хотела с ними поквитаться, – заявила Исилея, положив ладонь на рукоять меча и прищурив глаза, – они заметно осмелели за последнее время. В прошлом году эти ублюдки даже напали на Ерект. Я прогнала их со своей земли, но они успели сжечь несколько деревень вместе с жителями, прежде чем убрались к себе за укрепления.

– У бастарнов много крепостей, – кивнул Иллур, нехотя соглашаясь с Исилеей, – и пусть они не такие мощные, как у греков, но зато соединены между собой цепью вдоль реки, что мешает нашему быстрому продвижению на запад. Их надо сжечь, а бастарнов подмять под себя или уничтожить. В наших новых владениях останутся жить только покорные бастарны, которые будут нашими рабами.

– Я сделаю это с удовольствием, – кивнула Исилея, снова с силой сжав рукоять.

А Леха, глядя на это, заранее пожалел неизвестных ему бастарнов. Уж эта девушка слов на ветер не бросает.

– И все же вам нужно будет много сил, – продолжал развивать идею Иллур, – у бастарнов неплохая конница. Поэтому вы отправитесь в поход с корпусом Арчоя. А двадцати пяти тысяч всадников хватит, чтобы сбить спесь даже с бастарнов.

Леха снова взглянул на карту и, проследив за пальцем Иллура, подумал, что укрепрайон этих бастарнов находился севернее побережья, в некогда современной морпеху Молдавии, по которой, похоже, сейчас проходила граница зоны влияния сарматов. Но граница эта, если верить хозяйке Еректа, была довольно условной. И те и другие соседи ее регулярно нарушали, беспокоя друг друга набегами.

– Третий удар, точнее разведывательный рейд, – снова заговорил Иллур, у которого, похоже, еще не закончились идеи, – нанесет наш самый малочисленный отряд, в котором будет не больше пяти тысяч всадников. Это будут те, кого ты ждешь, Орития.

– Что они должны сделать? – наклонила голову царица сарматов.

– Пройти вдоль Тираса до его самых истоков, следуя сначала за Арчоем и стараясь не ввязываться в бои с бастарнами. Обогнуть их укрепленные городища, затем обойти горы, пронестись огненным смерчем по предгорьям и оттуда повернуть еще дальше на юг, сея везде панику и разрушения. Я хочу знать, насколько сильно сопротивление местных племен, на случай, если мы решим ударить в обход горных хребтов. К этому времени будет ясно, как быстро мы продвинулись в направлении греческих полисов, и отряд получит новый приказ – либо зайти в тыл бастарнам, либо вернуться к Тире.

– Хорошо, – кивнула Орития, – я сама возглавлю этот отряд. Но он будет больше. Я присоединю к нему еще шесть тысяч своих всадниц.

– Это будет уже целая армия, – покачал головой Иллур, нахмурившись, словно ему не нравилось решение Оритии, – ее легче заметить.

– Зато с ней легче сеять панику и разрушения, – отмахнулась Орития, повторив слова самого скифского царя, – ведь мы должны будем пройти по землям бастарнов, а затем кельтов. Ни те, ни другие нас особенно не ждут и будут яростно сопротивляться. Небольшой отряд не сможет пробиться далеко. Поэтому мне понадобится как можно больше людей. И чем дальше я пройду, тем лучше. Ведь, чем сильнее наши удары потрясут границы Скифии и Сарматии, тем легче нам будет продвигаться дальше.

Иллур надолго замолчал, словно взвешивая слова Оритии, а в юрте повисла напряженная тишина.

– Хорошо, – сказал он наконец, но по его лицу было видно, что это решение далось ему непросто, – отправляйся туда, как только прибудут твои люди.

Орития расправила плечи, улыбнувшись, словно одержала победу. А затем встала, положив руки на пояс.

– Думаю, мы узнали все, что следует, – произнесла царица сарматов, – и можем идти готовить свои войска к походу.

Леха с удивлением посмотрел на Оритию, а потом перевел взгляд на Иллура. Тот еле слышно скрипнул зубами, но простил ей такую наглость. По всему было видно, что присутствие амазонок, которые вели себя с ним на равных, давалось ему нелегко.

– Да, – кивнул он, – можешь идти. И не забудь присылать мне гонца каждый день.

Орития медленно вышла из юрты, придерживая свой меч. Вслед за ней покинули место совета и все ее длинноволосые подружки-воительницы. Леха не смог удержаться, чтобы не взглянуть на хозяйку Еректа. Но та гордо прошествовала мимо, не удостоив его даже ледяным взглядом. „Однако, – пронеслось в голове у морпеха, – если я правильно понял, она будет воевать вместе с моим корпусом. Даже не знаю, что и подумать теперь. Неужели это то самое задание, что хотел сообщить мне кровный брат“.

Когда все гордые воительницы покинули юрту, Леха испытал заметное облегчение.

– Теперь о флоте, – Иллур обернулся к Ичею, продолжая совет как ни в чем не бывало, – здесь, в Ольвии, останутся две квинкеремы и пять триер. Их хватит для защиты города. Хотя уверен, как только мы начнем осаду Тиры с моря, если и не все имеющиеся корабли, то триеры уж точно можно будет отправить к осадному флоту. Сколько у тебя готово кораблей?

– Не считая остающихся в Ольвии, пять квинкерем и шестнадцать триер, – отрапортовал Ичей. – А еще целая флотилия бирем.

– Откуда столько взялось? – вставил слово морпех, у которого снова появился дар речи. – Было же меньше.

– При штурме Ольвии суда греков не все сгорели, кое-что удалось захватить, – напомнил, ухмыльнувшись, Ичей, – вот теперь они нам послужат. Да еще Гилисподис сдал недавно одну квинкерему, – отличный корабль получился. Я его сам испытывал на днях. А Калпакидис поставил на него новые баллисты.

– Да, помню, – подтвердил Леха, – я видел этот корабль перед отъездом к сарматам.

– Гилисподис еще один обещает сдать скоро. Так что у нас мощный флот получается. Никакие греки не страшны.

– Только выучка моряков страдает, – из зависти покритиковал Леха, которого по старой памяти тянуло во флот. Однако из-за прихоти кровного брата он был вынужден разрываться между конницей и кораблями, постоянно меняя их друг на друга, а иногда желая иметь двойника, чтобы успевать везде.

Разговаривая о кораблях, морпех вдруг вспомнил о том, что пленный греческий инженер Гилисподис уже смирился с захватом родной Ольвии скифами и проживал теперь в ней же, но при новой власти. Иллур подарил ему кроме большого дома еще и часть пристани под мастерские. Гилисподис теперь налаживал там ремонт старых и строительство новых кораблей, поскольку собственные верфи Ольвии при штурме сгорели. Леха как-то видел его пару раз и удивился: пленный инженер был весел и вполне доволен жизнью. От былой депрессии не осталось и следа. То ли он задумал усыпить бдительность скифов, чтобы сбежать в ближайшую греческую колонию, то ли в самом деле смирился с судьбой. Как ни крути, его родной город находился теперь под властью скифов, а новое командование относилось к нему хорошо и очень ценило.

„Да и бежать скоро будет некуда, – подумал тогда Леха, – если мы так быстро будем продвигаться по берегу моря, то все греческие колонии скоро станут нашими. Разве что в саму Грецию, да и то, как говорится, дайте срок“.

Больше всего на свете инженер любил работать, а Иллур нагрузил его работой так, что Гилисподису было просто некогда задумываться о жизни. Во всяком случае, он больше не производил впечатления несчастного человека. Скорее наоборот, ведь ему дали средства на строительство самого большого и мощного корабля – эннеры, который он обещал завершить к моменту начала осады очередной греческой колонии. И Гилисподис с головой ушел в работу. Скоро над недавно выстроенным пирсом стал расти остов гигантского корабля, поражавшего воображение своими размерами и мощью бортовой артиллерии.

Однако вождь скифов как-то признался Лехе, что присматривает постоянно за греком, и морпех успокоился. Свобода свободой, а остаться без лучшего инженера-кораблестроителя в тот момент, когда кораблей требовалось все больше и больше, скифы просто не могли. Поймав себя на этой мысли, Ларин вдруг понял, что стал иногда размышлять не как простой морпех, а как настоящий политик. „Тьфу ты, – мысленно сплюнул он, – с кем поведешься. Не зря же я постоянно с Иллуром да Фарзоем общался, а теперь вон еще и сарматского царя узрел с царицами… Привычка, блин, вторая натура. Видел бы меня Федор, вот удивился бы“.

– Спустя два дня после того, как я выступлю в поход, – продолжал Иллур наставлять своего адмирала, – твой флот должен выйти в море, приблизиться к Тире и полностью блокировать бухту. Никого из нее не выпускать, кто бы там ни оказался. Попытки прорыва пресекать. Топить всех: и военные корабли, и купцов.

Ичей с пониманием кивнул.

– Оборона у греков сильная, но не сильнее Ольвии, – сообщил Иллур, – мне доносят, что там сейчас стоят четыре квинкеремы и всего шесть триер. А помощи грекам ждать неоткуда. Разве что томы помогут. Да только пока они доплывут, мы уже возьмем город. Так что смело можешь вступать в бой с флотом.

Иллур усмехнулся. По всему было видно, что масштаб задуманного наступления по всем фронтам его вдохновлял.

– Мы должны прибыть раньше тебя и обложить город со всех стон, – добавил он, – но если вдруг задержимся в пути, то сил у тебя будет достаточно. Захвати часть побережья и построй лагерь. Держи город в страхе. А когда мы подойдем, им останется только признать мою власть.

– Да, десант – это сила, – поддержал Леха, которому уже не терпелось принять участие в осаде, – Иллур, разреши, я тоже отправлюсь с Ичеем. Как-никак опыт в таких делах есть.

– Нет, Ал-лэк-сей, – отрезал Иллур и обернулся к начальнику двадцатитысячного корпуса, к которому был приписан Леха. – Ты, Арчой, слышал наш разговор с Оритией. Завтра же выступишь в земли бастарнов, взяв с собой воительниц Исилеи. Она хорошо знает те земли и проведет тебя короткой дорогой. Преврати крепости бастарнов и дома их в пыль.

Низкорослый и широкий в плечах Арчой хлопнул себя по коленям так, что затряслась его борода.

– Я все исполню, повелитель. Бастарны будут приведены к покорности.

– Что же, – подвел итог царь Скифии, – тогда вы можете идти. Совет закончен.

– А как же я, – напомнил удивленный Леха, – ты вроде бы обещал мне какое-то задание?

– У тебя будет другой путь. Останься, я расскажу.

Леха с радостью остался, предвкушая секретное задание, но, когда все скифы покинули походную юрту царя, Иллур сказал:

– Еще вчера я собирался тайно отправить тебя в далекие земли на корабле, чтобы передать важное послание, но сегодня передумал.

– Почему? – удивился Леха, хотя и догадывался.

– Время еще не пришло, – туманно пояснил Иллур, посмотрев на своего кровного брата. – Тебя могут перехватить по пути и казнить или заставить выдать тайну под пытками.

– Да ладно, – отмахнулся Леха, – где наша не пропадала.

– Нет, Ал-лэк-сей, – настоял на своем Иллур, – завтра ты отправишься вместе с Арчоем и будешь исполнять его приказы. Ты отличный разведчик. Сейчас ты нужен мне там.

И, предвосхищая вопрос морпеха, добавил:

– Только к Исилее не подходи.

Леха невольно кивнул.

– Да уж, – пробормотал он, – с этими бабами надо быть поосторожнее да пожестче. Не понимаю, почему ты этой Оритии все разрешил. Больно уж она себя свободно ведет, не поймешь, кто здесь главный.

Его стрела попала в цель. Иллур вскипел, но быстро взял себя в руки, процедив сквозь зубы:

– Орития смела и мудра, она сразу поняла, что ее посылают на смерть. Потому и взяла с собой столько людей. Ее враги, бастарны, храбры, имеют много конницы, а те земли, что населены кельтами, пройти труднее всего. Орития может и не вернуться. Во всяком случае, там погибнет много сарматов, а не моих людей. Это мне тоже на руку.

– Вот оно что, – пробормотал Леха, – ну да, на войне все бывает.

– Зато, если она покорит эти земли, – закончил Иллур, снизойдя до объяснения недогадливому брату, – то они отойдут к сарматам. Так мы договорились с Гатаром.

– И ты отдашь им эти земли? – удивился морпех, но, заметив искорку в глазах царя, добавил: – Впрочем, это не мое дело.

– Все побережье будет нашим, – нехотя добавил Иллур. – А когда вы разберетесь с крепостями бастарнов и вернетесь к Тире, где, скорее всего, будет стоять мое войско, я расскажу тебе о задании. Оно никуда не уйдет.

– Это хорошо, – решил Леха.

Выходя из юрты, морпех подумал о том, что был бы очень рад уплыть сейчас с флотом Ичея и быть подальше от Исилеи, ведь на предстоящей войне судьба все равно рано или поздно сведет их. И морпех боялся потерять контроль над собой, хотя и поклялся Иллуру избегать частых встреч с хозяйкой Еректа. Ведь она должна была, по словам царя, прежде всего выполнить возложенную на нее задачу – помочь разбить бастарнов.

„Да пусть воюет, воительница хренова, – подумал Леха, потирая ушибленный глаз, который все еще напоминал о себе, – раз этой бабе дома не сидится, мне-то что“.

Но в душе он уже знал, что вряд ли сдержит данное Иллуру обещание.

Глава восьмая  Вверх по течению

Пришло утро, но ни сорокатысячная армия скифов, ни корпус Арчоя не сдвинулись с места до тех пор, пока к Оритии не прибыл отряд сарматов. Иллур приказал ждать, – видимо, напряженность в отношениях с сарматами оставалась. И он решил лично проконтролировать, сколько их еще прибудет в пределы его новых владений.

К удивлению Лехи, прибывшие оказались мужиками. Пять тысяч мужчин, подчинявшихся знаменитой воительнице. Впрочем, последнее обстоятельство, уже не так шокировало морпеха. Постепенно он начал привыкать к местным нравам.

„Это что, – успокаивал себя Леха, поглядывая, как командир прибывших сарматов, здоровенный воин свирепого вида, что-то рапортует Оритии, – я ведь еще на востоке не бывал. Там, наверное, жизнь удивительная. Ну ничего, вот дойдем с Иллуром до Греции, а там посмотрим, куда дальше коней направить. Чует мое сердце, он ведь там не остановится“.

Проведя еще ночь в пределах Ольвии, на рассвете следующего дня огромный лагерь забурлил, и все армии снялись со своих мест, направившись в разные стороны. Воинство Оритии, еще не расставшееся с амазонками Исилеи, двигалось вместе за солдатами Арчоя, среди которых находился и Леха со своими скифами-разведчиками. А ударный корпус Иллура оставался возле Ольвии до тех пор, пока два первых отряда не покинули ее земли полностью. Стало ясно, что царь скифов решил оставить Ольвию последним. Обернувшись в сторону города на одном из холмов, Леха бросил взгляд на море и заметил, что флот все еще в бухте, как и хотел его кровный брат.

Покачиваясь в седле, Ларин припомнил, что на фоне масштабных приготовлений у захваченного греческого города как-то незаметно прошла отправка еще одной ударной армии в Боспорское царство. Эти силы отправились вдоль степного берега, а в самом Крыму планировалась десантная операция с использованием кораблей, захваченных у Херсонеса. Иллур начал войну на два фронта. Даже на три, не считая разведки боем. „Похоже, грекам мало не покажется ни там, ни здесь“, – решил Леха.

Весь следующий день они двигались свободно, все это были еще земли Ольвии. Степи плавно переходили в холмы, поросшие редким лесом. К вечеру их догнал отряд всадников во главе с Исилеей. Вслед за предводительницей прискакало человек двадцать мужчин-сарматов.

– Завтра в полдень мы будем у границы, – сообщила Исилея, обратившись к Арчою и скользнув безразличным взглядом по лицу Ларина, – на восток будет моя земля, а на запад начнутся земли бастарнов. Их ближайшая крепость находится почти на самой границе.

– Хорошо, – кивнул Арчой, махнув рукой в сторону обширной поляны между трех холмов, – тогда заночуем сегодня здесь, а завтра двинемся дальше.

Не сказав больше ни слова, Исилея развернулась и ускакала назад. Следом за ней поскакали всадники-мужчины в каких-то светлых доспехах. Рассматривая удалявшийся отряд, Ларин подумал, что их панцири были сделаны не из железа, а скорее, если верить глазам, из костных пластинок.

– Странные доспехи, – поделился Леха сомнениями с мудрым Арчоем.

– Костобоки[155], – подтвердил его наблюдения командир корпуса.

– Кто? – не понял Леха.

– У сарматов многие племена еще используют такой доспех из конских копыт, он не хуже железного, – пояснил Арчой, – но скифы давно перешли на железо. Кузнецов у нас достаточно.

– И что, неужели этот доспех выдержит удар копья? – продолжал сомневаться Леха.

– Скоро сам увидишь, – ухмыльнулся Арчой, – завтра мы нападем на первую крепость.

На этом разговор про доспехи закончился, а Леха получил задание разведать подступы к ближней крепости бастарнов. Взяв с собой всего тридцать человек вместе с Гнуром, чтобы не сильно привлекать внимание местных жителей, которых здесь пока, к счастью, было немного, Леха преодолел невидимую границу и в сумерках углубился на территорию бастарнов. Избегая деревень, скифы лесом довольно быстро вышли к самой крепости, стоявшей посреди рукотворного поля. Деревья вокруг на расстоянии примерно трехсот метров были вырублены.

– Ха, – усмехнулся Леха, рассматривая сооружение бастарнов в последних лучах вечернего солнца, – тоже мне крепость. Видали мы такие крепости.

То, что Исилея называла крепостью, представляло собой лишь большую и хорошо укрепленную деревню, обнесенную частоколом и сторожевыми башнями. Перед частоколом был вырыт ров, наполненный водой из ближайшего ручья, и насыпан вал. Вот и все укрепления. Никаких тебе каменных стен высотой в десять метров. Частокол, конечно, был мощным, но после укреплений Херсонеса и Ольвии, все это казалось морпеху игрушечным.

– Ну, эту деревню мы легко подожжем, – решил бравый разведчик и приказал отправляться назад.

Поселений в крепости тоже было немного, дворов сорок. Оттуда то и дело раздавался стук молота кузнеца да поднимался дым. Картина казалась вполне мирной. Видимо, бастарны еще ни сном ни духом не ведали о нависшей над ними угрозе.

Выслушав сообщение разведчиков, Арчой согласился с Лехой, что особых затруднений с этой крепостью не будет, и на рассвете приказал выступать. Отряд Исилеи должен был атаковать ее самостоятельно, а скифы окружить крепость и весь прилегающий район, чтобы не дать никому уйти или прорваться подкреплению.

Больше половины армии решено было оставить в лагере. Здесь же остались и люди Оритии. Когда колонна всадников Арчоя числом пять тысяч, среди которых были и разведчики Ларина, показалась у крепости, там уже вовсю шла драка. Амазонки скакали вокруг частокола, засыпая на ходу защитников зажигательными стрелами. Бастарны в кольчугах и кожаных рубахах, столпились на стенах, отвечая им тем же. Мост у ворот был поднят. На приступ пока никто не шел, хотя Леха заметил несколько трупов бастарнов на поле у самых ворот. Видно амазонки застали их врасплох, но жители все же успели спрятаться за частоколом, понеся небольшие потери.

За стеной уже начался пожар, горело несколько крыш на окраинах селения и особенно сильно в центре. Но, присмотревшись, Леха решил, что это, скорее всего, сигнал о помощи. Слишком уж сильно дымила копна сена, сваленная посреди небольшой площади.

Справа от крепости виднелось длинное поле, которое, плавно загибаясь, уходило за лес. Что там находится, было неизвестно, и Арчой приказал Лехе проверить. Все равно сил здесь скопилось слишком много для нападения на одну небольшую крепость. Ларин взял всех своих людей и поскакал в указанном направлении. Но едва он миновал ручей, из которого брали воду защитники, как увидел показавшиеся из-за леса шеренги конных бастарнов. Затянутые в кольчуги всадники, черные плащи которых развевались на ветру, неслись навстречу скифам, подняв копья. Они растянулись по всему полю ровным строем.

– Быстро прискакали, – удивился Леха. Вынимая свой меч и осаживая коня, крикнул находившемуся рядом Инисмею: – Разведка закончена. Идем назад.

Леха был не робкого десятка и любил подраться, но его новый военный опыт, заработанный в этой жизни, быстро подсказал, что триста человек, пусть и очень храбрых, против примерно полутора тысяч мчавшихся на них воинов имеют очень слабые шансы. А вот пять тысяч против полутора – это уже другой расклад. Даже если не считать амазонок, занятых деревней. И он быстро вернулся к порядкам Арчоя, который уже заметил приближавшегося противника и, вскинув меч, сам бросил ему навстречу своих солдат.

Бородатые скифы, облаченные в железные панцири и шлемы, в лучах утреннего солнца показались Лехе гораздо ярче наступавших бастарнов, в одежде которых преобладал черный цвет. Лишь тускло поблескивало оружие, кольчуги, наконечники копий и умбоны щитов. Шлемы на них были почти плоские, без наверший, да и то не у всех. А кони защищены доспехами только у трех вождей, вырвавшихся вперед.

Арчой и Леха рядом с ним оставались с половиной воинов у самого края леса, наблюдая за схваткой. И вот волны скифов и бастарнов, ощетинившиеся копьями, сшиблись у ручья. Раздался страшный треск, и десятки бойцов с обеих сторон мгновенно рухнули с коней, пронзенные насмерть. Удар бастарнов, разогнавшихся гораздо быстрее, был силен, и они поначалу потеснили скифов Арчоя, но те вскоре выровняли фронт и даже отбросили правый фланг прорывавшихся к деревне солдат неприятеля. Отбросив копья, всадники схватились за мечи и закипела настоящая сеча. Звон оружия от скрещенных клинков и ударов о щиты и шлемы, стоял такой, что Ларин еле услышал, что говорит ему Арчой.

– Хорошо дерутся, – глядя на мясорубку в нескольких сотнях метров от себя, спокойно заметил командир корпуса, – но их слишком мало. Бастарны явно не рассчитывали увидеть здесь большое войско.

Леха с ним не спорил. Вожди бастарнов, яростно размахивая мечами, спустя полчаса битвы убедились в численном превосходстве противника и вскоре приказали своим солдатам отступать, но было поздно. Скифы прорвали правый фланг и замкнули окружение, отрезав им путь назад. Тогда оставшиеся в живых бастарны, человек триста, в ярости удвоили натиск и прорвались к деревне. Трубач, скакавший рядом с единственным уцелевшим вождем бастарнов, на голове которого Леха заметил небольшую корону вместо шлема, затрубил в свой рог и над полем разнесся низкий протяжный звук.

Опрокинув амазонок, окруживших частокол со всех сторон, они пробились ко вторым воротам, которые защитники сами открыли для них, опустив мост. Скифская конница в ярости набросилась на арьергард отступавших, уничтожив несколько десятков врагов, но почти две сотни конных бастарнов сумели укрыться в крепости. А лучники, стоявшие за частоколом у ворот, перебили многих скифов, в пылу атаки прискакавших слишком близко.

– Взять эту крепость! – пришел в ярость Арчой, увидев прорыв бастарнов и гибель многих скифов от рук вражеских лучников. – Что ты так долго возишься!

Последние слова относились к Исилее, оказавшейся рядом со своими амазонками. Это ее воительниц на дальних подступах бастарны опрокинули в два счета, прорываясь в крепость. Крик скифского военачальника задел за живое хозяйку Еректа, а Леху несказанно порадовал. Он даже имел смелость снисходительно ухмыльнуться, когда воительница проезжала мимо, посмотрев на него. „Мол, бабы, они везде бабы“. Но Исилея тотчас доказала, что не зря носит свой титул.

Она издала боевой клич, и несколько десятков облаченных в доспехи воительниц бросились на своих конях в ров с водой рядом с воротами и, словно кошки, перекинув меч на ремне за спину, вскарабкались на частокол. Правда половина была тут же убита лучниками еще на переправе, но нескольким удалось преодолеть частокол, за которым завязалась настоящая бойня. Разъяренные женщины косили головы бастарнов направо и налево с такой грацией, что Ларин даже залюбовался: „Умеют драться девки“.

Видно до сих пор Исилея берегла своих солдат в надежде взять крепость малыми потерями. Еще несколько амазонок последовало тому же примеру, но уже с меньшими потерями, проникнув в лагерь. Там они объединились и с двух сторон стали пробиваться к воротам, чтобы опустить мост. Но их было слишком мало. Вдруг Леха увидел, как в центре лагеря бастарнов тотчас возникло движение и конные воины, спасшиеся недавно от скифов, устремились по узким улочкам в направлении дальних ворот. Заметил это и Арчой, внимательно следивший за ходом битвы.

– Усилить натиск! – закричал он. – Немедленно взять ворота!

Исилея, а что ей оставалось, отправила в бой сразу несколько сотен своих боевых подруг, бросивших коней в ров сразу с нескольких сторон от укрепленной деревни. Ее воинство несло большие потери, но Арчой был прав – если не взять ворота, то эта атака была вообще напрасной.

И вдруг со стороны леса раздался звук трубы и тотчас в тыл атакующих амазонок ударил еще один отряд конных бастарнов, появившийся, словно из ниоткуда. Всадники в кольчугах и с длинными мечами обрушились на конных амазонок, быстро смяв несколько ближних к лесу рядов. Бросив туда взгляд, Леха обратил внимание, что не все войско Исилеи участвовало в атаке на ворота, большая его часть находилась в резерве, выстроившись протяженным фронтом у леса.

Пробив строй и уничтожив половину атакующих амазонок, бастарны оказались совсем близко от того места, где находился Арчой. Их было уже немало на поле перед крепостью, как показалось Лехе, не меньше тысячи разъяренных всадников, и они продолжали прибывать из леса.

– Остановить атаку, – крикнул бородатый скиф, выхватывая длинный меч, – уничтожить бастарнов!

И скифы, обнажив оружие, развернули коней в сторону атакующих, поскакав за своим командиром. Леха на этот раз тоже не остался в стороне. Он снова повел в атаку своих воинов. Схлестнувшись в ближнем бою перед крепостью, все три силы, принимавшие в нем участие: скифы, бастарны и амазонки сарматов быстро смешались. Бой распался на поединки.

Бастарны опять проигрывали числом, но в упорстве им было не отказать. Они бились на два фронта, одновременно пытаясь прорубить себе дорогу в крепость и освободить окруженных там сородичей. Именно здесь они наступали наиболее яростно. Именно здесь и оказались три сотни Лехи Ларина, встав у них на пути.

Свалив копьями многих, скифы взялись за мечи. Перед Лехой возник рослый всадник в кольчуге и черном плаще. Размахивая мечом, он несколько раз ударил предводителя разведчиков по круглому щиту и дважды вскользь задел морпеха в бок. Но меч бастарна оба раза отскочил от железных доспехов, сделанных на совесть кузнецами Крыма. А невредимый Леха, лишившись после очередного удара щита, сделал ответный выпад, поразив всадника в ничем не защищенную голову. Тот упал под копыта своему коню, схватившись за рассеченный лоб, а на его месте тотчас возник новый всадник.

Этот бастарн был в шлеме, при овальном щите и даже держал в руках еще не утерянное копье. Его удар был направлен прямо в грудь, но морпех извернулся, и острие копья, ткнув его в плотный наплечник, выбросило предводителя разведчиков из седла, только ушибив. Перевернувшись в воздухе (опыт морпеха из российской армии не пропьешь), Леха приземлился на обе ноги, словно акробат, и даже сумел, пригнувшись, почти избежать удара меча скакавшего мимо бастарна. Клинок просвистел над головой и, ударив по навершию, сбил с головы Лехи шлем.

Все это произошло буквально за мгновения. „Черт побери, – разъярился Леха, покачиваясь на ногах и пытаясь унять звон в ушах, – еще чуток и я остался бы без головы“. Он выхватил из ножен акинак, чтобы было чем защищаться. Но прилетевшая издалека стрела вонзилась в спину его второму обидчику. Первый же, с копьем, уже успел развернуться и снова направлялся к стоявшему на траве и почти безоружному Лехе. Морпех ловким движением снова вскочил на своего коня и тут же пожалел об этом. Не имея щита, лишь с одним коротким мечом, он снова стал отличной мишенью. Бежать было некуда, кругом вращались в диком танце другие поединщики. Бастарн, перехватив покрепче копье, приближался. Тогда Леха метнул акинак навстречу противнику, но тот легко отразил щитом брошенный клинок.

„Вот это номер, – пронеслось в мозгу безоружного морпеха, – прости, мой коник!“ И когда между противниками оставалось буквально три метра, Леха поднял своего коня на дыбы. Копье бастарна, с треском прорубив защитную броню, вошло в грудь коня и сломалось. Удар был мощным, но обезоружил нападавшего.

Леха успел спрыгнуть с падающего коня и откатиться на несколько метров в сторону, под копыта другим дерущимся. А рухнувший конь командира разведчиков едва не придавил его своей тушей. Бросив короткий взгляд по сторонам, Леха заметил, что его скифы бьются чуть в стороне, а он сам в пылу атаки оказался среди амазонок, бешено вращавших мечами. В лихом бою они действительно ничуть не уступали мужикам и головы бастарнов так и сыпались на траву. Но и воительницы несли немалые потери. На глазах морпеха разъяренный бастарн рассек доспех и отрубил руку одной из них, а вторая „получила“ в грудь стрелу, прилетевшую со стороны крепости.

Но командиру разведчиков нужно было думать о себе. Отбежав на несколько шагов, он оказался в траве вообще без оружия. Ушибленное плечо болело. Ни прикрыться, ни метнуть было нечего. Обломав копье о грудь боевого коня скифа, бастарн вознамерился во чтобы то ни стало добить соскочившего всадника, которому везло уже второй раз подряд. Он выхватил меч и, прикрывшись щитом, пустил своего коня вскачь. Расстояние уменьшалось с каждой секундой, а Леха лихорадочно искал какой-нибудь упавший меч или щит, чтобы отразить надвигавшийся смертельный удар, но кругом, как назло, росла высокая трава, мешавшая что-либо рассмотреть в ней.

И вдруг на пути бастарна возникла амазонка на коне, мчавшемся на бешеной скорости. Одним отточенным ударом она распорола доспех на животе бастарна так быстро, что тот не успел даже прикрыться щитом, и бастарн рухнул под ноги ошеломленному морпеху уже мертвым, даже не издав предсмертного хрипа.

„Вот это номер“, – опять подумал Леха, попытавшись разглядеть, кто же спас ему жизнь. Очень уж знакомым показался силуэт, но амазонка ускакала, затерявшись среди других воительниц, схожих с ней видом. Однако расслабляться было рано. Рядом с Лехой с коней рухнули еще два бастарна, пытавшиеся рассчитаться с ним за смерть сородича. Обернувшись, морпех заметил, что к нему скачут человек десять скифов с луками под предводительством Инисмея. Сотник держал по уздцы свободного коня.

– Прости, хозяин, – выдохнул он, когда доскакал, – мы отстали.

– Ничего, – отмахнулся Леха, взбираясь в седло и принимая из рук другого воина чей-то щит и длинный тяжелый меч, – это я ускакал слишком далеко. Главное, что вы вовремя. Давайте за мной, вон уже ворота открылись!

В этот момент амазонки за частоколом наконец пробились к воротам и открыли их изнутри. Мост рухнул, открывая путь в крепость. Но те, кто это сделал, тотчас же были уничтожены конной атакой из глубины деревни. Прискакавшие бастарны изрубили немногочисленных воительниц в куски своими тяжелыми мечами, как те ни отбивались. А руководил контратакой все тот же бастарн, у которого Леха еще раньше заметил на голове вместо шлема корону.

„Может, это их король? – пронеслось в голове у морпеха. – Хорошо бы его захватить да поговорить по душам“.

Скифы напирали, но в узком пространстве коннице трудно было развернуться, мешало отчаянное сопротивление бастарнов, которые защищали своего вождя, кем бы он ни был. Кроме того, атакующих скифов осыпали стрелами засевшие на крышах ближних домов лучники. Натиск продолжался. И вскоре Леха заметил, что король с ближайшими всадниками начал отступать в глубину деревни, но не придал этому особого значения. Укрепленная деревня была окружена, деваться ему было некуда.

В это время мимо пронеслась целая конная армия амазонок, ведомых Исилеей. Воительницы быстро растеклись по узким соседним улицам, разя мечами разбегающихся защитников крепости. Леха глазом не успел моргнуть, как хозяйка Еректа быстрее скифов пробилась к королю бастарнов и в „личной встрече“ лишила его не только короны, но и головы. Да еще сделала это с такой яростью, словно этот парень лично ее обидел в прошлой жизни. А может, и в этой.

Увидев, как голова с королевским венцом легко слетела с плеч, а тело, словно окровавленный мешок, упало в грязь, Леха невольно вздрогнул. То же самое Исилея обещала сделать и с ним, если еще раз повстречает на своем пути. „Кто же тогда меня в бою спас?“ – подумал морпех, проткнув последнего оказавшегося перед ним бастарна. Но этот вопрос остался без ответа.

Очень скоро бой был закончен. Скифы и амазонки добили всех, кто еще сопротивлялся у крепости и всех, кто прятался по закоулкам. Однако кое-кто из всадников противника все же смог прорваться и ускакать в лес.

– Посчитайте потери, – приказал Арчой, подъехав к Исилее, – и затем немедленно выступаем дальше.

Амазонка кивнула, тряхнув гривой своих волос – билась она без шлема, – но от Лехи, как и от командира всей скифской конницы не ускользнул взгляд, которым воительница одарила обезглавленное тело и откатившуюся в грязь голову местного вождя.

– Кто это был? – спросил Арчой, перехватив ее взгляд.

– Тот, кто в прошлом году напал на мою землю и убил мою сестру, – ответила Исилея. – Клондир, вождь самого крупного из племен бастарнов.

Арчой молчал, было ясно, что уставшая после схватки Исилея еще не все рассказала.

– Но он прибыл сюда с малой дружиной, – добавила она тут же, придержав коня за узду, – случайно оказался рядом. Потому победа досталась нам малой кровью.

„Ничего себе малой, – подумал Леха, разглядывая сквозь частокол сотни убитых, усеявших все обширное поле перед первой же деревней бастарнов. – Если и дальше так пойдет, то нам хватит только этого племени, чтобы оставить в его землях половину своих солдат“. Впрочем, справедливости ради, он должен был признать, что бастарнов здесь полегло, на первый взгляд, не меньше двух тысяч. А короткая осада укрепленной деревни быстро превратилась в настоящую битву конных масс, в которой несомненными победителями вышли скифы, потерявшие гораздо меньше.

– В двух днях пути отсюда стоит большой город бастарнов, где обычно со своей дружиной находится его брат, Клорин, – закончила амазонка, – нам нужно выбить их оттуда раньше всего. Только тогда мы сможем спокойно переправиться через Тирас и вторгнуться в глубинные земли. Потом будут другие города. А лишившись главных вождей, остальные бастарны будут биться хуже.

– Что же, – кивнул бородатый Арчой, одобряя ход мыслей прекрасной амазонки, – Клондир быстро нашел свою смерть. Недолго ее осталось ждать и его братцу. Как много у него воинов?

– Не знаю, – призналась хозяйка Еректа, – он управляет всеми землями на этом берегу реки, на другом под его рукой находится еще десяток поселений, но все они немногочисленны. Бастарны живут деревнями. Думаю, тысяч пять всадников он еще наберет. Остальные вожди выставят меньше, если вообще задумают воевать с нами.

– Хорошо, – снова кивнул Арчой и повторил: – Считай убитых и немедленно выступаем.

Сказав это, он отъехал. А Леха на секунду задержался, исподтишка разглядывая грозную амазонку. Затянутая в кожаный панцирь, обшитый металлическими пластинами, Исилея не заметила, что в бою ее доспех порвался, обнажив левое плечо и немного грудь. Оказалось, что под доспехами у нее была лишь рубаха, да и та порвалась. Уставшая от сечи амазонка еще не обратила на это внимания, но зато Леха обратил. И еще как. Даже засмотрелся и чуть шею не свернул, проезжая мимо. Исилея, перехватив неосторожный взгляд морпеха, напряглась, и ее голубые глаза сверкнули недобрым огнем. Но Леха тотчас отвернулся, вспомнив отрубленную голову местного вождя, погибшего у него на глазах.

Чтобы обезопасить себя от новой драки с хозяйкой Еректа, он даже стал приставать с ненужными вопросами к Арчою, который ехал неторопливым шагом прочь из деревни, потеряв к ней всякий интерес.

– Что будем делать с деревней? – поинтересовался Леха нарочито громким голосом: – Оставим здесь своих солдат?

– Да зачем она нам, – ответил Арчой, снисходя до объяснений, – сожги ее, нам нужно двигаться дальше.

Выехав в поле, командир разведчиков подозвал своих сотников и велел им спалить деревню бастарнов. Спустя еще час, когда все убитые были посчитаны, скифы двинулись дальше в сторону реки на поиски армии брата погибшего короля. А отряд Оритии, не принимавший участия в битве, вечером того же дня отделился от них и ускакал на запад. Бастарны наверняка готовились теперь к наступлению скифов здесь, и царица сарматов надеялась выйти к реке гораздо выше по течению, не встретив на своем пути особого сопротивления.

Глава девятая  Поединок в горах

Остановив своих солдат в полушаге от перевала, на котором шел ожесточенный бой солдат Адгерона и римлян, Федор все еще размышлял, что предпринять, глядя на приготовления Марцелла внизу. Первоначальный план с ходу захватить перевал, за которым находилась латинская колония Суесса-Аурунка, чтобы занять господствующие высоты, казавшийся уже почти исполненным, вдруг затрещал по швам и начал разваливаться на глазах. Контратака римлян из-за перевала говорила о том, что карфагенян там поджидали свежие вражеские силы. Впрочем, Федору пришла мысль все же захватить перевал, направив туда солдат Карталона, что он привел с собой. Сила была немалая, но все же он не знал, сколько там прячется римлян. Зато видел, что внизу их собралось уже не меньше пятисот человек и со стороны Теана постоянно прибывали подкрепления. Теперь приходилось думать не столько о победе, как о том, чтобы выбраться с наименьшими потерями из этой ловушки, устроенной хитроумным сенатором.

Однако очень скоро сомнения Федора развеялись, оставив ему лишь один вариант. Римляне сбросили солдат Адгерона с перевала, и теперь тот откатывался вниз, ожесточенно сопротивляясь.

– Две спейры отправь усилить Адгерона, – приказал Федор Чайка, – остальные разворачивай, будем пробиваться вниз.

Карталон взглянул наверх, откуда на них накатывалась лавина сражавшихся тел, – треть солдат Адгерона отступала, сохраняя подобие строя, в остальном бой распался на многочисленные поединки. Выстроив две спейры на склоне, чтобы римляне не пробились и не смяли тылы, финикиец отдал приказ отступать в сторону города. Карфагеняне, сомкнув щиты, двинулись вниз по тропе. Первыми Карталон направил копейщиков.

Едва армия Карфагена перестроилась, сдвинувшись со своего места, по шеренгам римлян тут же прокатился лязг оружия – легионеры приготовились дать финикийцам бой. Находясь в середине колонны, Федор видел, как обслуга „Скорпионов“ натягивает тетиву с помощью специальных рычагов, заряжая орудия длинными стрелами, способными пробить любой доспех. Но его больше интересовало то, чем был занят Марцелл. Облаченный в кирасу сенатор находился за „Скорпионами“, откуда было удобно руководить обороной.

– Карталон, – позвал шагавшего рядом военачальника Федор Чайка за несколько мгновений до того, как копейщики карфагенян сблизились с римлянами. – Видишь вон того командира?

Смуглолицый финикиец, обернулся в указанную сторону, обратив к Федору свое обезображенное ухо, и кивнул.

– Это сам Марцелл, – сообщил Федор, – раз уж он рискнул подойти так близко, надо воспользоваться этим и захватить его. Направь туда отряд. Без Марцелла оборона римлян в этих горах быстро рассыплется. А Ганнибал простит нам все потери.

Карталон снова молча кивнул, выказав напускное безразличие, хотя отлично знал, кто такой Марцелл и какую награду можно получить от Ганнибала за его пленение. Он немедленно подозвал командира ближайшей спейры и, указав на Марцелла, повторил приказание Чайки.

В этот момент расстояние между шеренгами врагов сократилось до расстояния броска дротика, и карфагеняне первыми применили оружие, поскольку находились выше. Дротики финикийцев, описав в прозрачном воздухе полукруг, обрушились на римлян, которые успели поднять щиты. Но уйти от удара смогли не все – десятки легионеров упали замертво. Следом за первой вторая волна дротиков накрыла солдат Марцелла, проредив их еще на несколько десятков. Римляне тотчас ответили броском своих пилумов. Но позиция у них была менее выгодная, и потери среди карфагенян оказались гораздо меньше.

Тогда Марцелл зычным голосом отдал приказ, который услышал даже Федор в середине колонны, и тотчас заработали „Скорпионы“, посылая свои убойные стрелы навстречу шеренгам финикийцев. Удар стрелы из римского стреломета был настолько мощным, что пробивал щит или прикрытое доспехами тело насквозь. А иногда прошивал даже двух солдат сразу. В первых шеренгах послышались вопли раненых и умирающих бойцов Карфагена.

– Вперед, солдаты! – заорал Карталон, вскинув фалькату вверх.

Его крик подхватили командиры передних спейр, а за ними солдаты. И вскоре финикийцы, прыгая по камням, бросились вниз, на сомкнутые шеренги римских легионеров. Их удар был мощным. Африканская пехота с ходу потеснила римский центр и едва не опрокинула его, но римляне все же выстояли. Федор видел и слышал, как Марцелл орал на них сверху, выхватив свой короткий меч и размахивая им над головой. А легионеры, зная, что с ними лучший полевой командир Рима, воодушевлялись и стояли насмерть. На узком пространстве, где схватились несколько сотен человек с обеих сторон, началась настоящая мясорубка. В бой вошли две первые спейры из хилиархии Карталона, и одна из них была уже выкошена римлянами подчистую. „Скорпионы“, установленные сбоку от направления основного удара, на возвышении, которое Марцелл использовал как командный пункт, продолжали разить финикийцев наповал.

Обернувшись, Федор бросил взгляд назад, – там положение стабилизировалось. Солдаты Адгерона перестроились и, соединившись с поджидавшими их спейрами Карталона, теперь отступали более организованно, даже, казалось, остановились, хотя римляне продолжали наседать сверху. А легионеров там было немало, заметил Федор, гораздо больше, чем здесь, внизу. Уяснив новую диспозицию, Адгерон теперь старался дать Федору Чайке больше времени для того, чтобы до наступления темноты организовать прорыв римской блокады, поскольку широким фронтом вести наступление не представлялось возможным. Вечерело. Солнце стремительно опускалось за горную гряду и спустя час должны были наступить короткие сумерки, а за ними полный мрак. Ночевать в этих горах Федор Чайка не собирался.

План Марцелла теперь ему был абсолютно ясен. Сенатор, видимо, зная расклад сил от своих шпионов, с самого начала планировал заманить в ловушку оторвавшийся от основных колонн авангард армии Карфагена и уничтожить его. Но Чайка был против. Он не мог себе позволить умереть, так и не увидев Юлию. Вдвойне обидно было погибнуть от мечей воинов ее отца, перехитрившего командира финикийского авангарда. Если уж выяснять кто круче, Федор предпочитал встретиться с Марцеллом лично, в поединке.

Глядя, как прогнулся римский центр и какой урон шеренгам финикийцев наносят „Скорпионы“, Федор нашел глазами Карталона, который был неподалеку.

– Ты не забыл мой приказ? – крикнул он сквозь звон оружия, перекрывавший все звуки вокруг.

– Нет, – мотнул головой финикиец, снова повернувшись к Федору обрубленным ухом, – сейчас мы начнем атаку на позицию „Скорпионов“, чтобы захватить Марцелла.

– Немедленно начинай эту атаку, – не выдержал Федор, – а то мы потеряем еще одну спейру только от этих стрел. Уничтожить позицию стрелометов!

Карталон, глянув на закатное солнце, проговорил:

– Я поведу ее сам, если позволишь.

Чайка хотел кивнуть, но вдруг передумал и перепоручил командование основным ударом командиру ближайшей спейры.

– Вместе поведем, – добавил неожиданно для себя Федор. – У меня к Марцеллу есть разговор.

Карталон не стал спорить. Он повернулся к своему помощнику и, отдав короткий приказ, двинулся сквозь строй спейры, еще не вступившей в бой. Федор устремился за ним. Быстро обсудив атаку с командиром спейры, Карталон развернул солдат в сторону склона и, вскинув фалькату, первым бросился в бой. Эта атака не огласилась криками, как обязательно бы произошло в любом другом случае. Карталон приказал солдатам молчать. Их в любом случае заметят – бой шел на открытом пространстве, – но заметят чуть позже. И у них будет несколько мгновений, чтобы за строем атакующих добежать до склона, на котором были установлены „Скорпионы“, прикрытые с флангов манипулой римлян.

Подняв щит и фалькату, Карталон бежал справа от строя. Федор бежал рядом. Они действительно смогли достигнуть подножия холма в тот момент, как римляне только заметили атаку во фланг. Но дальше путь вел только наверх – прямиком под стрелометы. Хранить молчание уже не было смысла.

– Наверх! – заорал Федор, отбивая щитом брошенный в него пилум, который, со звоном отскочив от умбона, к счастью, прошел вскользь. – Кто первым взберется на склон и уничтожит „Скорпион“, тому награда! Десять золотых „слонов“![156]

И солдаты стали карабкаться вверх по камням, выскальзывавшим у них из-под ног, стремясь первыми заработать золотые монеты, полагавшиеся за смерть римлян. Но на краю каменистого холма их встретили плотные шеренги легионеров. А на головы обрушился град пилумов. Двоих солдат, карабкавшихся вверх рядом с Федором, легионеры мгновенно поразили дротиками. Одному копье вошло в шею сверху, второму в грудь, когда он поднял голову, чтобы взглянуть наверх. Услышав стоны и предсмертные крики рядом с собой, Федор на секунду замешкался и чуть сам не был убит, – пилум вошел и застрял меж больших камней прямо перед ним. Но отвлекаться было нельзя, смерть танцевала вокруг, собирая свою жатву. И Федор, подняв щит над головой, продолжал прыгать с камня на камень, пока не умудрился одним из первых добраться до шеренги римлян. К счастью, атака карфагенян была столь стремительной, что Марцелл не успел перейти в контратаку, бросив легионеров вниз по откосу, а лишь оборонял выгодную позицию. Римляне быстро израсходовали запас пилумов, но успели нанести финикийцам большой урон. Однако выжившие после этого были уже на самом верху.

Увидев прямо над собой разъяренные и раскрасневшиеся рожи римских солдат, зажатые в металл шлемов и ощетинившиеся мечами, Федор отбил удар одного из них и пнул его щит, поставленный на землю. Но скутум устоял, подпертый телом легионера, который прикрывал щитом свои ноги. Федор отступил на шаг, чуть переместился вбок и снова прыгнул вперед, ударив в образовавшуюся щель между двумя щитами. На этот раз его длинная фальката нашла цель, – он ранил соседнего легионера в ногу. Римлянин взвыл, отпустив щит. Чайке этого хватило, он молниеносно выбил ногой скутум, который с грохотом упал на камни и полетел вниз по откосу, а затем вонзил фалькату в бок раненому легионеру. Следующим движением Чайка отразил римский меч, направленный ему в голову справа, а в ответ нанес свой колющий удар в грудь и опять достиг цели. Кровь брызнула из рассеченного панциря римского солдата. Нейтрализовав сразу двоих легионеров из первой шеренги, Федор взобрался на вершину гребня и врубился в образовавшуюся брешь, яростно вращая фалькатой вокруг себя. За ним прорвалось уже пятеро карфагенян, развивавших успех своего командира.

Начало было положено. Рядом, чуть в стороне, то же самое проделал и Карталон. Он с десятью людьми уже вклинился на позицию римлян почти на пять метров. А еще дальше финикийцам удалось потеснить весь левый фланг легионеров и прорваться к „Скорпионам“.

Федор Чайка рубил и колол фалькатой, вспарывая римские панцири и уклоняясь от встречных ударов, но все время следил за Марцеллом, который никуда не уходил от стрелометов. Даже наоборот, бравый сенатор, который сначала только орал на своих отступающих солдат, вдруг выхватил меч и сам бросился в гущу сражения, стремясь своим присутствием поддержать отступающий левый фланг. Увидев это, Федор стал прорываться к нему навстречу, но до сенатора было далеко, их разделяло несколько шеренг римских легионеров. Карталон был к нему ближе. Он тоже заметил Марцелла и, выполняя приказ, бросил в бой всех своих людей, которые уже почти прорвали оборону на левом фланге.

„Жаль будет, если не я его захвачу“, – думал Федор, методично работая фалькатой: нанес удар, отбил щитом римский меч, пригнулся, ушел в сторону на полшага, нанес еще удар. Все, легионер мертв. Кто следующий?

Опыта в ближнем бою Федору было не занимать, но он чувствовал, что и римским солдатам тоже. Здесь были не юнцы, а, видимо, те самые солдаты Марцелла, отправленные им из Остии сюда в качестве подкрепления павшим духом легионерам. И были это не просто пехотинцы, а римские морпехи, к которым Федор испытывал заочное уважение.

Расправившись с очередным врагом, Чайка на мгновение поднял взгляд в небо и заметил, что сумерки уже начали сгущаться над долиной Санта-Кроче. Надо было сбросить отсюда римлян и захватить сенатора еще до темноты, иначе сделать это будет гораздо труднее. Он здесь знает все тропы, а укрепленный Теан недалеко.

Но римляне, несмотря на присутствие великого Марцелла, который на глазах Федора собственноручно заколол трех солдат Ганнибала, все же отступали. Карфагенянам удалось оттеснить их с позиции „Скорпионов“, захватив орудия, а затем начать теснить дальше, вниз по склону в сторону Теана. И вскоре отряды Федора и Карталона, врубившиеся в шеренги легионеров с разных сторон, соединились, уничтожив всех римлян, что оказались между ними. Оставшиеся легионеры, не ожидавшие такого яростного натиска загнанных в ловушку врагов, стали отступать и кое-где даже обратили тыл.

– Трусы! – орал Марцелл, в бешенстве вращая мечом. – Вы позорите великий Рим!

И на глазах у своих солдат заколол одного из тех, кто попытался сбежать, бросив оружие. Оставшиеся легионеры воспарили духом и стали собираться за спиной Марцелла, перестраивая шеренги под крики своих центурионов.

Федор Чайка бегло осмотрел поле боя: позиция стрелометов была захвачена и осталась за ними, но эта атака стоила карфагенянам почти половины всех людей, которых Карталон взял с собой. Сейчас за спинами командиров собралось около полусотни пехотинцев. Примерно столько же спешно перестраивалось позади Марцелла. Остальные римляне и финикийцы растеклись по склону, с правого и левого флангов, где бой продолжался, распавшись на поединки. Между центральными отрядами, отстоявшими друг от друга не больше чем на сорок метров, ненадолго образовалось пустое пространство.

На направлении главного удара финикийцы также добились победы. Заслон был прорван. Этому немало поспособствовала атака Карталона и Федора. Римляне увидели, что сам Марцелл отступает, и уверенность в победе стала быстро покидать их. Часть солдат, прибывших сюда по дороге из Теана, теперь спешно отступало по ней же. Остальные сдерживали натиск карфагенян.

Поредевшая хилиархия Адгерона также была уже рядом, но на нее наседали римляне, стремясь своей атакой спасти положение, ставшее уже почти безнадежным. А по дороге снизу, как разглядел Федор, утерев пот, катившийся градом из-под шлема, поднимались, спеша на выручку, какие-то карфагенские части. Возможно, это был Урбал с остатками двадцатой хилиархии, остававшейся в лагере.

– Отлично, путь вниз свободен, – сообщил Федор Карталону, построившему своих солдат для новой атаки, – осталось захватить Марцелла и спуститься вниз до темноты.

– Вперед! – приказал Карталон.

И африканские пехотинцы, подняв щиты, бросились в последнюю атаку на римские порядки. Марцелл, несмотря ни на что, тоже не хотел отступать. Его легионеры не стали ожидать, а также устремились навстречу врагу, повинуясь приказу командиров. Но этот бой был недолгим. Финикийцы быстро остановили римлян, смяв их строй, и стали теснить вниз. И скоро всем солдатам стало ясно, что бой проигран Марцеллом окончательно. Пойманный зверь выскользнул из клетки и поразил охотника.

Выбив щит из рук противника, Федор рубанул фалькатой легионера по плечу, но изогнутый клинок соскользнул с панциря и разрубил вены на шее солдата. Обливаясь кровью, римлянин упал на камни. А Федор увидел, что стоит в нескольких метрах от самого Марцелла, который только что заколол, одного за другим, четырех финикийских пехотинцев, пытавшихся окружить и пленить его. Старый сенатор прыгал меж камней с ловкостью обезьяны, ни в чем не уступая ни более молодым солдатам своей армии, ни солдатам противника. Это был опытный боец, сила которого не растратилась с возрастом. Встряхнувшись, Чайка вскинул фалькату и бросился вперед.

Их клинки скрестились. Федор наносил удар за ударом, наступая. Марцелл сначала оборонялся, не видя лица нападавшего, которое Федор то и дело прикрывал щитом. Но, изловчившись, сенатор выбил щит из рук карфагенского воина и, снова скрестив с ним клинки, вдруг узнал его.

– Ты?!! – Марцелл сначала даже отпрянул на миг, опустив клинок. – В армии Ганнибала! Предатель!

– Да, я давал присягу на верность Риму, – подтвердил Федор, тоже чуть опуская клинок фалькаты и отступая на шаг, – но ты избавил меня от нее.

Федор бросил быстрый взгляд по сторонам. Со всех сторон к ним бежали люди. Римский центурион с десятком солдат, чтобы спасти Марцелла. И Карталон с финикийцами, чтобы помочь Федору захватить его. Надо было быстрее выяснить отношения.

– Куда ты дел Юлию? – спросил Федор, сплюнув на камни. – Скажи, Риму все равно скоро конец. Подумай о жизни дочери.

– Хочешь, чтобы она стала рабыней Ганнибала? – спросил сенатор, делая шаг вперед, и лицо его исказила ненависть. – Или, может быть, твоей? Нет. Я лучше убью ее сам, но ты никогда ее не получишь! Безродный выскочка!

И Марцелл сделал молниеносный выпад, на который Федор не успел отреагировать. Бедро пронзила резкая боль. Командир двадцатой хилиархии упал на одно колено, едва успев отразить второй удар, направленный уже в голову.

– Никогда, – шипел Марцелл, замахиваясь в третий раз, – никогда ты не увидишь Юлию! Умри, предатель Рима!

Но Федор отбил и этот удар, а затем нанес свой. Однако сенатор отскочил назад, и острие фалькаты разрубило воздух, пройдя в сантиметре от его живота. Закончить им не дали. Подскочил Карталон и бросился на Марцелла, но на его пути уже стоял римский центурион. В завязавшейся между ними драке сам Марцелл отступил.

Стоя в луже крови на одном колене, в бессильной ярости Федор сжимал рукоять фалькаты и смотрел, как сенатор, окруженный центурией легионеров, спустился с холма и теперь быстро уходил по дороге в сторону Теана. Не прошло и десяти минут, как в наступивших сумерках силуэт Марцелла растворился вовсе, пропав из виду за поворотом дороги, что петляла между скал. А на этом месте остался лишь отряд римской пехоты, прикрывавший отступление.

Но Федор был настолько зол, что не потерял сознания, несмотря на потерю крови.

– Ты жив? – подскочил к нему Карталон, когда разделался с римским центурионом, а его воины с остальными легионерами.

Бой на гребне каменистого холма был закончен уже в сумерках, но Чайку это не интересовало. Глухое отчаяние овладело им. Он опять упустил Марцелла. Мог убить, но не убил. И, более того, сенатор знал, что Федор ищет Юлию и кто он теперь. А свои угрозы в адрес дочери Марцелл вполне мог привести в исполнение. С него станется. Ради этого ненавистного Рима он был готов уничтожить даже своего ребенка, а вместе с ним и счастье Федора.

– Ты жив? – повторил Карталон, осматривая его. – Ранен?

– Немного, – ответил Федор тусклым голосом и попытался встать, но едва не упал, ощутив резкую боль в ноге.

– Носилки, быстро! – приказал Карталон, а когда Федора, наспех перевязав тряпьем, погрузили на походные носилки, сооруженные на месте из четырех дротиков и плаща, добавил: – Марцелл ушел. Мы не смогли его захватить.

Федор ничего не ответил, лишь махнул рукой, проваливаясь в небытие.

Остатки хилиархии Карталона, соединившись с солдатами Адгерона, в кромешной тьме спустились с перевала к лагерю. Федор видел это, поскольку уже почти пришел в себя, сказав, обращаясь к шагавшему рядом Карталону, словно отвечая на заданный ранее вопрос:

– Это ничего. Никуда он не денется. Мы его найдем и казним.

А, помолчав, добавил:

– Я казню. Сам.

Возвращавшиеся с неудачной атаки перевала, который остался за римлянами, финикийцы повстречали спешивший навстречу отряд под командой Урбала. Тот, едва узнав подробности, сразу разыскал раненого друга и сообщил последние новости.

– Федор, как ты? – спросил Урбал, поравнявшись с носилками.

Позади него шагал верный Летис и еще несколько солдат с факелами.

– Жив пока, – ответил бравый командир хилиархии слабым голосом. Он потерял много крови, пропитавшей не только повязку, но и плащ, на котором его несли. До крайности ослаб, но силой воли пытался удержать сознание, так и норовившее уплыть от него.

– Летис, – обернулся Урбал к другу, – давай быстро в лагерь за лекарем. Пусть все там приготовит, видишь, Федор тяжело ранен.

– Нормально, – отмахнулся Чайка и, горько усмехнувшись, добавил: – До свадьбы заживет. Что происходит в лагере?

– Кто это тебя так? – вместо ответа спросил Урбал, когда Летис исчез в темноте.

– Марцелл, – коротко ответил Федор, и зубы его скрипнули от злости.

– Кто? – Урбал не поверил своим ушам. – Так ты добрался до самого Марцелла?

– Он ушел, – нехотя пояснил Федор, у которого сильно закружилась голова.

Некоторое время Урбал молчал, переваривая услышанное, а потом, когда отряд уже приблизился к воротам захваченного римского лагеря, произнес то, о чем забыл сообщить с самого начала.

– Атарбал уже здесь с осадным обозом. Велел тебе явиться сразу к нему в штаб. Ждет с докладом. И сам Ганнибал тоже прискакал недавно. Почти вся армия здесь.

Но Федор уже не слышал, он снова провалился в небытие. На этот раз надолго.

Глава десятая  Поход на Рим

Еще неделю передовые части армии Карфагена осаждали горную крепость Теан, в которой заперся Марцелл со своим легионом, прежде чем она пала. Выгодное положение на склонах горы Санта-Кроче позволило римлянам отбивать все атаки и надолго задержать армию Ганнибала, давая возможность накопить силы Риму, где новый диктатор в лихорадочной спешке формировал ополчение из рабов и преступников.

Однако, спустя неделю ожесточенных боев, Марцелл оставил Теан и отступил по Латинской дороге, отбиваясь от преследовавшей его конницы. Никаких подкреплений в этот район из Рима больше не подошло. Лишившись поддержки Марцелла, высокогорная Суесса-Аурунка пала несколькими днями раньше, а следом за ней был уничтожен и римский гарнизон в Синуэссе – другой колонии, прикрывавшей Аппиеву дорогу у самого моря. Теперь путь на Рим был свободен, и армия Карфагена, захватив срединные земли Италии, немедленно выступила в поход.

Все это время Федор провел в захваченном римском лагере в полубреду. Лекарь зашил ему рану, из-за которой Федор едва не отправился на тот свет, ведь его, окровавленного, на грязном плаще несли вниз несколько часов. Заражения крови не произошло только чудом. Но видно боги хранили его для какой-то цели. Не все, видать, предназначения выполнил Федор Чайка, чтобы умирать. И через две недели бравый командир двадцатой хилиархии уже сам вставал и осторожно передвигался, опираясь на палку, чтобы быстрее разработать затекшую без движения ногу. Делал он это, несмотря на протесты лекаря, приставленного к нему Атарбалом. Как-никак сам был лекарем, хоть и от сохи.

Новости о продвижении армии Ганнибала ему передавали то верные друзья Урбал и Летис, то походный летописец Юзеф из штаба командира африканских пехотинцев. Штаб Атарбала до сих пор располагался в захваченных Калах, у которых сходились две главные римские дороги. Место здесь было удобное для сбора информации, да и коммуникации отличные. Римляне постарались.

Пару раз виделся Федор и с самим Атарбалом, который, как выяснилось, не был на него в обиде за то, что Чайка, не удовольствовавшись осторожной разведкой, самовольно ввязался в несколько боев и продвинулся в глубь территории противника, потеряв при этом половину авангарда. Зато он захватил стратегически важный мост через Вультурн, Калы и едва не захватил римскую колонию на перевале, которую, как выяснилось, охраняла почти половина легиона. А потом и самого Марцелла. Правда, едва не лишившись жизни.

– Я не сомневался, что ты так и сделаешь, – сообщил ему при встрече в своем штабе бородатый финикиец. – Да и Ганнибал тоже.

Федор был удивлен: его, парня себе на уме, как он полагал, прочитали как открытую книгу.

– Но мы все равно решили послать именно тебя, – закончил бородач свое признание.

– Почему? – не выдержал Федор. – Ведь в армии есть множество бойцов гораздо лучше, чем я. И опытных командиров.

– Все так, – кивнул финикиец, ухмыльнувшись в усы. – Но только ты чувствуешь, где Марцелл, словно ты его родственник. А он тебя. Так сказал мне Ганнибал. И он был прав, ты едва не схватил его.

Федор поперхнулся, услышав такое предположение, и настороженно взглянул в хитрые глаза Атарбала, полуприкрытые веками, словно тот спал на ходу. Затянутый в панцирь военачальник производил сейчас впечатление медлительного и уставшего человека, но это впечатление было обманчиво. Федор слишком давно его знал, как решительного и быстрого воина, чтобы поверить в это.

„Неужели он знает про Юлию? – пронеслась шальная догадка в мозгу бывшего римского морпеха. – Или Ганнибал знает об этом? У него ведь много шпионов повсюду. Вдруг донесли?“ Но вскоре Федор отогнал эту мысль. Скорее всего, великий карфагенянин просто очень хорошо разбирался в людях и чувствовал мощное желание Федора разыскать Марцелла во что бы то ни стало, но не догадывался об истинных причинах такого сильного рвения.

Подумав так, Чайка успокоился. А потом сделал неосторожный шаг в сторону, и его раненую ногу пронзила боль. Федор скорчил гримасу, – удар Марцелла все еще был ощутим и в теле, и в душе, где угнездилась и росла жажда мести. Теперь он не просто хотел найти Марцелла, чтобы найти Юлию и ребенка. Теперь он хотел уничтожить его лично, избавив Юлию от угрозы, а заодно и Карфаген от врага.

– Не торопись, – сказал вдруг наблюдавший за ним Атарбал, словно прочел мысли Чайки, – ты еще успеешь отомстить ему. Разведка доносит, что Марцелл отошел до самой Палестрины, где снова пытается организовать оборону на подступах к Риму. Скоро мы будем там. Ганнибал уже выступил вдоль моря по Аппиевой дороге с испанской конницей, кельтами и слонами. А теперь пришел и наш черед.

– Я готов, – сказал Федор, сморщившись, – нога уже почти зажила.

– Не торопись, – снова осадил его мудрый Атарбал, – ты еще еле ходишь. Послезавтра десять тысяч кельтов и мои африканцы с осадным обозом выступают по Латинской дороге. Твоя хилиархия, вернее то, что от нее осталось, – тоже. Но сам ты поедешь в повозке, – не вздумай садиться на коня. А лекарю я приказал не спускать с тебя глаз. Если увидишь римлян, тоже не спеши хвататься за клинок. У тебя достаточно солдат. Да и выступаешь ты теперь в самом конце, будешь пока охранять осадный обоз. Так что твоя задача – как можно быстрее встать в строй. Впереди осада Рима.

Федор вздохнул и молча кивнул, покоряясь воле командования. Нога еще действительно не зажила до конца и, как бы он ни хорохорился перед окружающими, недельку, а лучше – две, придется отдохнуть от войны. А охрана осадного обоза – это отнюдь не наказание, а скорее наоборот. В предстоящей операции по осаде столицы римлян именно он будет играть главную роль. Одной пехотой да конницей Рима не взять. Стены у него крепкие.

Перед тем как вернуться в лагерь, где была расквартирована его хилиархия, Федор еще некоторое время беседовал с Юзефом. Тот подтвердил ему, что великий Ганнибал, да продлит Баал-Хаммон его дни, уже оккупировал земли за горой Санта-Кроче и продвигается вдоль моря, предавая все огню и мечу.

Уничтожив мощные преграды на своем пути и оставив блокированный Неаполь и окрестности Капуи далеко в тылу, армия Карфагена наступала сразу по двум направлениям, быстро приближаясь к Риму. Ганнибал использовал для этого отличные римские дороги, передвигаться по которым было одно удовольствие. Рим построил эти мощеные дороги для того, чтобы держать в страхе всех своих соседей и быстро перебрасывать по ним легионы для подавления восстаний. Теперь его дороги работали на завоевателей и по ним с юга на север в сторону Рима двигались не только финикийцы, но и те самые кельты, для скорейшего уничтожения которых эти дороги и строились.

Юзеф рассказал, что Ганнибал по достоинству оценил работу римских инженеров и строителей, не переставая их нахваливать.

– Как далеко он уже продвинулся? – спросил Федор всезнающего летописца, а по совместительству человека, который записывал все исходящие из штаба приказы и отправлял в войска.

– По слухам, – ухмыльнулся Юзеф, – он уже в нескольких днях пути от самого Рима.

– Что же, – кивнул Федор, – тогда мне нужно поторапливаться. А то, если я еще немного задержусь здесь, на мою долю не останется ни одного римлянина.

На следующий день Федор решил устроить смотр своим войскам. Он велел построить хилиархию, от которой, по меткому замечанию Атарбала, действительно осталось немного – чуть больше шестисот человек – и, опираясь на палку, в сопровождении Урбала и Териса прошелся вдоль строя. Приставленный лекарь был недоволен поведением Федора, но сделать ничего не мог. Война есть война, назавтра намечалось выступление, а Федор, хоть и ранен, но другого командира у хилиархии нет.

Осмотром Чайка остался доволен. От потрепанных и изможденных недавними боями солдат не осталось и следа. За время болезни Федора все они отлично отдохнули и зализали свои раны. Перед ним, сверкая доспехами, стояло шестьсот пятьдесят восемь закаленных бойцов, готовых порвать хоть целый легион, встань он у них на пути. „Да, – все же огорчился Федор, – а всего пару недель назад их было полторы тысячи“.

Закончив осмотр, Федор решился на короткую речь.

– Солдаты, – сказал он, – дорога на Рим открыта, и завтра мы выступаем. Наша задача – охранять осадный обоз, который должен снести стены римской крепости, последней преграды к окончанию нашей победоносной войны. Не пройдет и десяти дней, – при этих словах Чайка невольно покосился на Урбала, – как мы будем пировать уже на римском форуме, и былая слава Карфагена, повелителя морей и суши, снова засияет, как и прежде. Сейчас вы можете выпить вина и предаться веселью, поскольку завтра нам предстоит снова идти в поход.

Услышав это, солдаты огласили окрестности римского лагеря криками такой бурной радости, что эхо пошло гулять по скалам. Распустив солдат по палаткам, Федор направился к себе в шатер.

– Готовить на утро коня? – с сомнением в голосе спросил Терис, проводив командира хилиархии до шатра.

Федор посмотрел на свою перевязанную ногу, на лекаря, стоявшего неподалеку, вздохнул и велел Терису приготовить повозку.

К его удивлению, до Палестрины, последнего крупного города, что стоял на Латинской дороге и мешал продвижению армии к Риму, африканцы дошли довольно быстро, и не встретив сопротивления. Враг явно находился на последнем издыхании, напрягая все силы, чтобы успеть подготовиться к отражению осады, а потому лишних легионов, для того чтобы дать большое сражение на подступах, у римлян не нашлось. Но тем не менее бой у Палестрины[157] вышел жестокий и кровопролитный. Небольшой гарнизон этого городка, состоявший из легионеров, морпехов Марцелла и ополчения граждан, не пожелавших покинуть свой город, защищался до тех пор, пока не был полностью уничтожен.

Зная о судьбе римских пленников, которых Ганнибал после победы у Канн предлагал выкупить сенату Рима, Федор Чайка не был удивлен. Десять пленных римских военачальников из числа наиболее высокопоставленных были Ганнибалом освобождены под личную клятву вернуться и отправлены с посольством в Рим. Сенату предлагалось выкупить тысячи своих пленных солдат, среди которых к тому же находилось множество родственников жителей Рима. Несмотря на то что лишних солдат у Рима не было, сенат демонстративно отказал Ганнибалу, сообщив, что не ведет переговоров с врагом государства на его земле. И тогда Ганнибал в бешенстве казнил часть из них, большинство все-таки оставив в живых, но продав в рабство греческим работорговцам. Так закончили свое существование легионы Павла и Варрона. Часть из которых, впрочем, еще пряталась в окрестностях Венузия не слишком далеко от места сражения. Но эти побежденные солдаты находились в деморализованном состоянии и не представляли для армии Карфагена угрозы. Потому Ганнибал не стал тратить время на их полное уничтожение, а увел армию в сторону Капуи и вот теперь продвигался к Риму.

Участь пленников, которых сенат не пожелал спасти, наверняка была известна и жителям Палестрины, ведь ехали они по этой же дороге. Власть Рима здесь была давней, как и ненависть к ее противникам, а потому никто из жителей городка не пожелал сдаваться в плен карфагенянам.

Федор наблюдал за битвой из лагеря, что был выстроен неподалеку на одном из холмов, которыми изобиловала эта горная местность. Осадные орудия, которые охраняла его хилиархия, сыграли в этой победе не последнюю роль. И когда, разрушив ворота и часть стены, пехотинцы Атарбала вместе с кельтами ворвались в город, участь Палестрины была решена. Командир африканцев приказал поджечь город, чтобы римским разведчикам, замеченным нумидийцами у дальних холмов, было отлично видно, как приближается непобедимая армия Ганнибала. Приказ был исполнен, и пожар полыхал всю ночь, а утром, когда дым еще поднялся над развалинами, армия двинулась дальше.

„Неужели этот город оборонял Марцелл и он теперь погиб, – думал Федор, облаченный в доспехи, осторожно шагая в штаб в сопровождении Териса и поглядывая на столбы дыма, – жаль, если так. Я хотел убить его сам“.

Федор пробыл в штабе недолго, получив те же указания – охранять обоз. Но ушел оттуда не сразу, а задержался, поскольку Атарбал допрашивал пленного римского солдата. Из рассказа раненого выяснилось, что город яростно защищался совсем не потому, что обороной командовал Марцелл. Отражение штурма организовал его заместитель, а сам сенатор ушел незадолго до начала осады с несколькими сотнями легионеров в сторону Рима, получив оттуда какой-то приказ. Какой именно, солдату было неизвестно. А все офицеры гарнизона были мертвы.

– Наверняка его перебросили на другую сторону хребта, поближе к Аппиевой дороге, – высказал предположение Атарбал, посмотрев на Федора. – Чтобы укрепить оборону там и помешать самому Ганнибалу, который уже приближается к Остии.

И добавил пренебрежительно:

– Из оставшихся в живых римлян Марцелл сейчас последний опытный военачальник, достойный Ганнибала, который и с сотней солдат может стать нам преградой. Остальные – просто слабаки. Так что, Федор, нам осталось недолго воевать.

– Остия – морские ворота Рима, – заметил неожиданно для себя Федор, – там ведь должен стоять флот.

– Ты неплохо осведомлен, – кивнул Атарбал, нахмурившись и обдумывая слова пленного, словно Чайки рядом уже не существовало, – можно подумать, ты там уже бывал.

– Я же командир разведчиков, – заметил на это Федор, напрягшись, что не ускользнуло от Атарбала. И тогда он решил сказать полуправду, что могла успокоить возникшие подозрения, – а, кроме того, я действительно там бывал. Еще задолго до войны. Ведь я родом из далеких северных земель, был моряком. И однажды мы заходили в Остию с товаром.

Атарбал посмотрел на Федора с некоторым интересом. Похоже, слова командира двадцатой хилиархии его удивили.

– Так ты был купцом до войны?

– Не купцом, – нехотя пояснил Федор, – а солдатом. Я плавал охранником на торговом корабле.

– Да, припоминаю, – ухмыльнулся Атарбал, погладив бороду, – Юзеф рассказывал мне, что ты приплыл в Карфаген откуда-то из дальних пределов, куда еще не заплывал ни один карфагенянин.

Федор молча кивнул.

– Но мне все равно, откуда ты, Федор Чайка, – добавил Атарбал, присаживаясь в огромное кресло к столу, отделанному золотом и слоновой костью, на котором лежал свиток папируса. – Главное, что ты хорошо служишь. И доказал свою верность Карфагену. Ты можешь идти.

Чайка поклонился и направился к выходу из шатра.

– Что же, не будем медлить, – услышал он, уже выходя, голос командира африканцев. – До Рима уже недалеко. Юзеф, пиши приказ.

Еще двое суток корпус африканской пехоты, усиленной кельтами и нумидийцами, медленно продвигался по долине, зажатой с двух сторон горами, то и дело, встречая завалы и кордоны на своем пути, но мощной обороны нигде не было организовано.

Несколько раз авангард, состоявший на этот раз из кельтов, подвергался нападениям. В первый раз это была засада, устроенная у переправы через горный ручей, где засели римские лучники и манипула пехоты. Римляне спустили со склона камнепад, грохот которого донесся даже до Федора, передвигавшегося на повозке впереди своей хилиархии, но в самом конце колонны. Как потом оказалось, римляне из засады успели уничтожить целую спейру кельтов, а вторая по большей части погибла под камнями. Но оставшиеся в живых разъяренные убийством своих воинов кельты вскарабкались по склону и изрубили засевших там легионеров в куски.

Федор не переставал удивляться мужеству и отваге этих солдат, которые почти не носили доспехов, а иногда шли в бой почти голыми, имея на своем теле лишь исподнее да штаны, а в руках щит и меч. Кельты, несмотря на то, что принадлежали к многочисленным племенам, как Испании, так и местным, обосновавшимся в долине реки По, часто враждовавшим между собой, до сих пор хранили верность Ганнибалу. За все время длительной кампании они ни разу не покинули поля боя и не устроили потасовку между собой. Последнее было особенно удивительно, ведь Федор Чайка уже хорошо знал их вспыльчивый и воинственный характер, которого так боялись римляне. И тем не менее военный вождь Карфагена умудрялся держать их под контролем. Численность кельтов, постоянно гибнущих во всех сражениях, куда Ганнибал посылал их первыми, неизменно восстанавливалась и пополнялась за счет новых наборов в северной Италии. Так что до сих пор кельты составляли самую многочисленную часть войска Карфагена. Испанскую конницу и африканцев Ганнибал обычно берег для больших сражений.

Ближе к вечеру того же дня на авангард, пополнившийся свежими спейрами, напала римская конница. Отряд из сотни катафрактариев смял строй кельтов и прорвался в середину колонны, где передвигалась уже африканская пехота. Но выученные боям в горах опытные солдаты Карфагена быстро организовали оборону и дали отпор римским всадникам. Напав на спейру копейщиков, римляне меньше чем за полчаса потеряли половину отряда, уничтоженную меткими бросками дротиков. А остальных добили лучники и пехотинцы. Лишь нескольким десяткам римлян удалось унести ноги, прорвавшись обратно вдоль скал. Да и то их немедленно бросились преследовать нумидийцы.

– Хотят показать нам, что еще что-то могут, – усмехнулся вслух Федор, глядя на бой со своей повозки, до которой римляне так и не добрались. – Кусают, чтобы не расслаблялись.

– Да, злятся римляне, – подхватил шагавший рядом Урбал, закинув на ремне щит за спину, – чуют, что приближается их конец.

– Еще немного, – вскинул руки Летис так, что прицепленные к поясу кинжалы звякнули о доспехи, – и я буду пировать посреди форума, а потом я пройдусь по местным…

– Не торопись, – осадил его Федор, поглядывая на окрестные скалы, кое-где у вершин прихваченные снежными шапками, – надо сначала до него добраться. Просто так его тебе никто не отдаст.

– Это ничего, – отмахнулся Летис, поправив свой шлем, ремешок от которого резал его массивный подбородок, – я готов драться до тех пор, пока не уничтожу всех римлян.

Чайка промолчал, поглядывая на горы. Красивые вокруг были места, живописные. Можно сказать, курорт, если забыть ненадолго о бушевавшей войне.

Наутро следующего дня горы стали расступаться, а местность выравниваться. Корпус Атарбала без помех продвинулся еще на десяток километров и вскоре нумидийцы обнаружили впереди большие скопления римских войск. Как вскоре выяснилось от захваченного ими пленного, неосторожно удалившегося в ближний лес, это были рабы, вооруженные сенатом в спешном порядке и собранные в два легиона, готовые защищать Рим в обмен на свободу.

Нога Федора уже почти прошла, и он сам, в сопровождении адъютантов, Териса, а также вездесущих Урбала и Летиса, принял участие в осмотре местности и окрестных высот, занятых армией Карфагена, откуда отлично просматривались позиции противника. Преграждая финикийцам дальнейший путь на столицу, легионы рабов занимали ряд высоких холмов, отстоявших от позиций наступающей армии примерно на три километра. Между противниками простиралось больше относительно ровное пространство с редкими плоскими холмами, иссеченное многочисленными оврагами.

Воевать здесь широким фронтом было трудно, почти невозможно. Оборонявшиеся, устроив на занятых холмах стандартный римский лагерь, перерыли внизу под ним всю дорогу, создав там протяженный укрепленный вал. За ним был выстроен один из легионов, очевидно, тоже получивший сведения о приближении карфагенян.

Походная артиллерия была представлена „Скорпионами“, установленными за частоколом на валу. Рассмотрел Федор там и около десятка баллист.

– Серьезные ребята, – заметил начальник разведчиков, покидая наблюдательный пост.

Летис, наблюдавший за передвижениями противника, только усмехнулся и погрозил им кулаком. Он не мог дождаться сигнала к наступлению и постоянно теребил рукоять подвешенного к поясу кинжала.

Глава одиннадцатая  Укрепрайон Клорина

На всем протяжении земель бастарнов вплоть до города, служившего столицей брату убитого скифами в первом же бою вождя, армия Арчоя не повстречала никакого сопротивления. Видимо, выжившие в том бою бастарны подробно изложили Клорину, сколь сильная армия надвигается на них, и тот не рискнул встретить их в открытом поле. Отряд Ларина, осуществлявший разведку впереди главных сил, лишь несколько раз видел всадников врага, но те немедленно скрывались в лесу, едва заметив приближавшихся скифов. Леса свои, изредка перемежавшиеся полями, они знали отлично и легко уходили от погони. И Леха теперь ни минуты не сомневался, что у стен столицы этого племени бастарнов их ждет теплый прием. Впрочем, опасался он тоже не сильно. Виденная деревня не впечатлила его совсем. А расселившиеся по окрестным землям племена вряд ли могли выдумать что-нибудь покруче. „Здесь и дорог-то нормальных нет, наверняка, – думал бравый морпех, качаясь в седле и разглядывая первую дорогу, больше похожую на широкую тропу, на которую выехал его отряд в поисках подступов к столице Клорина, – не то что каменных городов“.

Однако, когда он выехал на очередное поле, вдруг открывшееся за первой же развилкой, как увидел город, который его удивил. Нет, укрепления столицы левобережных бастарнов, показавшиеся в паре километров впереди, не превосходили Херсонес и Ольвию высотой каменных стен. Прямо сказать, каменных стен здесь почти не было. Лишь цитадель, выстроенная на безлесом холме и возвышавшаяся над городом, была сложена из какого-то темного камня. Да и то только фундамент, на котором возвышались мощные бревенчатые стены и башни по краям. Зато сам город немалых размеров, облепивший все склоны холма, был обнесен не только частоколом, который здесь тоже присутствовал, но и огромной высоты валом, да и не одним. Две линии обороны, отстоявшие друг от друга метров на пятьдесят, представляли собой почти идентичные земляные валы немереной высоты – метров десять первый и примерно пятнадцать второй, обсыпанные снаружи чем-то рыжим, похожим на глину. Перед внешним валом был к тому же вырыт широкий ров, заполненный водами текущей неподалеку реки. Был ли такой же ров перед вторым валом, рассмотреть не представлялось никакой возможности. Но, скорее всего, был. Отличие между валами, кроме высоты, состояло лишь в том, что первый был укреплен мощным частоколом, а на втором были выстроены бревенчатые стены со сторожевыми башнями.

Дорога, проходя по полю, упиралась в деревянную башню и прорытый под валом тоннель, закрытый мощными воротами. Ясное дело, что мост через ров с водой был уже поднят. А на башне и валу дежурили лучники. Их ждали.

– Крепкая деревня, – даже присвистнул Леха, рассматривая городок бастарнов, – теперь не удивлюсь, если у них вдруг обнаружатся и метательные машины.

С того места, откуда командир рассматривал город неприятеля, было видно, что местность идет под уклон. Город стоял на широком холме, который понижался вправо, где невдалеке виднелось еще одно поселение, так же обнесенное высоким валом и ощетинившееся частоколом, а за ним в паре километров третье. Все поселения жались к широкой реке, протекавшей позади них. Сам это Тирас или его приток, Ларин пока не знал. Да это было и не важно, река особенно не мешала штурму. Гораздо больше Леху заинтересовало то, что все поселения были соединены двумя линиями земляных валов поменьше, также по местной науке укрепленных острым частоколом. И это превращало три города в довольно протяженный укрепрайон у берегов реки, который просто обойти было делом нелегким, а оставлять его у себя в тылу было нельзя. Впрочем, решал здесь Арчой.

– Мы будем штурмовать, – решил командир корпуса, когда прибыл на место, выслушав сообщения разведчиков. И добавил, посмотрев на Леху и хозяйку Еректа, присутствовавших при разговоре: – Мы пришли сюда не затем, чтобы обходить крепости, а для того, чтобы их разрушать. Еще до захода солнца следует предпринять первую атаку на главный город.

Он посмотрел на вал и, подумав, решил:

– Конную атаку. Наши кони вполне могут взобраться на такой вал.

Леха не стал спорить, Арчою виднее, хотя ему вал показался крутоват. А кони, пусть даже и скифские, все же не горные козлы.

– Я это сделаю сам, – добавил Арчой, – а твои воины, Исилея, должны атаковать те два поселения, что я вижу в низине. Захвати их и подожги. Пусть жители столицы Клорина увидят, что их ждет, если они будут сопротивляться. А чтобы они думали быстрее, мы подбросим подарок их вождю.

Он подал знак и тотчас два всадника поскакали к воротам. Достигнув берега и поднятого моста, они бросили на землю большой мешок, тут же ускакав обратно. Леха знал, что находится в этом мешке, и подумал, что голова Клондира и его тело, отдельно друг от друга, вряд ли обрадуют его брата, засевшего в крепости. В том, что бастарны обязательно попытаются узнать, что же находится в мешке, он не сомневался. Любопытство, даже на войне, страшная сила.

Мост немедленно опустили, и трое выбежавших воинов с копьями втащили мешок внутрь. Даже издалека Леха смог рассмотреть, что за первыми воротами, что приоткрылись ненадолго, виднелись вторые, не менее массивные. Впрочем, хороший таран разобьет любые ворота. Но Арчой решил доверить атаку коннице.

Получив приказ, Исилея увела своих воительниц в дальний конец „укрепрайона“, а несколько сотен скифов, рассыпавшись цепью, доскакали до рва с водой и бросили в него своих коней. Ров был довольно широкий, метров пять. Еще до того, как, цепляясь копытами за скользкий берег, кони стали взбираться на земляной ров, в них полетели стрелы и дротики. Многих скифских всадников бастарны поразили еще на переправе. А те, кто выжил, напрягали своих коней взбираться вверх по крутому склону. Кони, впиваясь копытами в землю, прыжками поднимались наверх, втаскивая на себе тяжеловооруженных всадников.

Неожиданно в небе над полем, где выстроилось скифское войско, прогремел гром и пошел дождь. Глина, которой был вымазан вал, мгновенно размокла и даже самые сильные кони, преодолевшие уже почти половину склона, стали скользить по ней. А многие срывались, сбрасывая или подминая под себя седоков. В довершение защитники вала забрасывали атакующих копьями и осыпали их стрелами. Лучники могли бить в почти неподвижную мишень, которую представлял собой скиф на лошади, копыта которой скользили по размокшей глиняной поверхности. Буквально за полчаса половина скифов была перебита, а остальная скатилась в ров.

Глядя, как очередная лошадь, поскользнувшись, с ржанием катится по склону, переломав хребет всаднику, а другие воины, лишившись коней, отступают, рискуя получить стрелу в спину, командир корпуса оценил возможности оборонявшихся и признал свою ошибку.

– Отменить атаку и строить лагерь, – приказал Арчой, – готовиться к осаде.

– Да, с наскока этот городишко не взять, – подтвердил Леха и посоветовал: – Надо строить таран и готовить лестницы. Да и пехота тут не помешает, лошади, они в поле хороши.

Арчой нехотя согласился, добавив:

– Вот ты этим и займись. Ты ведь города брал, я слышал. Значит, будешь командиром осадного отряда.

– Так ведь обоза же нет, – развел руками Леха. – Так только, пара телег с инструментами. Да кузнецы. Какой же я командир без обоза? Ни одной метательной машины с собой не взяли.

– Придумаешь что-нибудь, – отмахнулся Арчой. – Не зря же тебя Иллур ценит.

– Ну ладно, – подтвердил получение приказа морпех, польстившись на похвалу. – У этих бастарнов метательных машин вроде бы у самих нет, это хорошо. А с тараном мы что-нибудь сообразим, и покруче укрепления штурмовали.

Весь следующий день и еще три дня подряд лил дождь, словно пытаясь спасти бастарнов от неожиданного нашествия. От непрерывного дождя почва, и без того не сухая, быстро пропиталась влагой и разбухла. Конница скифов, оцепившая весь укрепрайон Клорина и теперь патрулировавшая его внешний ров своими разъездами, постоянно увязала в грязи. Кони месили эту жижу, с трудом выдирая из земли копыта, и за три дня протоптали множество новых тропинок в полях вокруг города.

Бастарны вели себя тихо и набегами не беспокоили, видимо, ожидая прибытия помощи, или пока скифы откажутся от идеи штурмовать укрепленный город. Только однажды они попытались атаковать выстроенный за ближайшим лесом лагерь, но контратака скифов была столь ошеломительной, что бастарны бежали, потеряв на поле боя почти шестьсот воинов. А преследователи едва не ворвались на их плечах в город. Но, к несчастью, бастарны успели поднять мост.

Теперь они изредка постреливали в проезжавших всадников со стен, но больше для острастки. Наученные горьким опытом скифы не подъезжали ближе, чем на два полета стрелы. Арчой же ежедневно приходил к Лехе в юрту и поторапливал его.

Отпущенное время Леха использовал с толком, несмотря на непогоду. Получив разрешение брать столько людей, сколько понадобится, морпех организовал строительство длинных лестниц, которых было изготовлено уже без малого сто пятьдесят штук. Он даже велел приделать к ним железные крюки, которыми можно было зацепиться за земляной вал. Если, перебравшись через ров, пристроить две такие лестницы, одну над другой, то вполне можно было дотянуться и до частокола. Но на всякий случай были сделаны еще двадцать лестниц поменьше. По ним предполагалось перебираться через частокол на самом верху, совершив последний бросок.

Лестницы, понятное дело, связывали из росших вокруг деревьев. Лес тут был знатный, много сосен. И отходы не пропадали. Помимо осадных приспособлений Леха заготовил множество стволов, которыми предполагал завалить ров. По прикидкам инженера поневоле, их должно было хватить, чтобы устроить переправу под навесным мостом и еще в трех местах.

Но гордостью Лехиного производства был самодвижущийся таран на колесах. Вернее, самодвижущимся его назвать в полной мере было нельзя. Колеса у него были, но движущей силой выступало человек тридцать скифов, которых Леха заставил спешиться и впрячься в лямки. На высокой раме, на кожаных ремнях было подвешено массивное бревно – на него пошло самое большое дерево, что смогли найти в лесу, – окованное спереди железными пластинами.

Походные кузнецы постарались и основательно укрепили ударную часть. Это, конечно, была не голова барана, не до культурных изысков тогда было, но вполне прочный металлический конус, способный за некоторое количество ударов снести любые ворота. Сверху и спереди, чуть сбоку, таран был оснащен деревянными щитами, прикрывавшими от стрел тех, кто должен был его раскачивать.

Оглядев таран и огромное количество лестниц, Арчой остался доволен, хотя и не верил в пехоту, предпочитая конницу. Но здесь был особый случай, враг заперся за высокими стенами и, похоже, не собирался выходить на открытый бой.

– Теперь ты готов? – уточнил Арчой, хмуро посматривая на низкое дождливое небо. С высоты своего коня он глядел на таран и груды осадных лестниц, сваленных неподалеку от юрты Ал-лэк-сея.

– Да, жаль только, баллист нет, – посетовал Леха, – с ними бы враз управились. Но и без них управимся.

– Хорошо, – согласился Арчой, – можешь начинать.

– Я? – удивился морпех.

С головой уйдя в работу, он совсем забыл о перспективе самому оказаться на острие атаки. Инициатива наказуема. Но выхода не было. Арчой приказал ему сформировать пехотное подразделение из спешившихся скифов, которое должно было пробить брешь в обороне противника для быстрой скифской конницы. Именно она должна была окончательно решить судьбу сражения и этого города, но первый удар было доверено нанести командиру разведчиков с пехотинцами.

– Ну, надо так надо, – развел руками морпех и пошел инструктировать своих верных сотников, солдаты которых составляли ядро штурмовой дружины.

Как узнал Леха, за эти три дня войскам Исилеи удалось захватить внешний частокол второго городка, выбив оттуда бастарнов, и даже ненадолго ворваться за последнюю оборонительную линию. Однако удержать успех не удалось. Ночная контратака бастарнов вернула им утраченные позиции, амазонкам же пришлось отступить. Выяснилось, что для штурма они заготовили слишком мало осадных приспособлений, да и те были уничтожены во время контратаки. Сейчас Исилее приходилось начинать все сначала, и она, узнав, сколь серьезную подготовку провели скифы, даже прислала небольшой отряд из числа мужчин к Арчою, с просьбой передать им часть готовых лестниц. Леха хотел было возмутиться, сами пусть работают, но Арчой разрешил.

– Чем быстрее сарматы возьмут слабо укрепленные пригороды, тем больше паники возникнет в столице, – пояснил он обиженному организатору пехотной операции, – мы можем здесь увязнуть, укрепления против нас сильнее, а у них работы меньше. Так пусть делают ее быстрее.

Прибывшим к нему за осадными приспособлениями „костобоким“ сарматам Леха приказал выдать двадцать лестниц, а на прощание спросил у их командира, вспомнив вдруг, что до сих пор не знает самого главного.

– Как называется этот город?

– Орол, – ответил бородатый сармат, наблюдая, как его подчиненные привязывают самые маленькие лестницы к седлам коней, а большие грузят на кибитки.

– Интересное название, – подумал вслух Леха, – даже немного знакомое.

На вечернем совете, куда прибыла и сама Исилея вместе со своей наперсницей Тарнарой, – еще две верховные амазонки, виденные Лехой, отправились с царицей Оритией в дальний поход, – было решено начать атаку одновременно на рассвете. Морпех, старавшийся держаться перед Исилеей естественно, но без вызова, чтобы не раздражать лишний раз, поневоле чаще смотрел на ее подругу, считавшуюся правой рукой царицы Еректа, с которой у него еще никаких конфликтов не выходило. И к своему удивлению, заметил, что русоволосая воительница тоже поглядывает на него, ничуть не смущаясь. С виду девица ничем не уступала хозяйке Еректа – такая же статная, высокая, голубоглазая, облаченная в дорогие пластинчатые доспехи, перетянутые ремнями от ножен длинного меча. В общем, не просто баба, а бой-баба да еще красавица. И в других обстоятельствах Леха бы долго не раздумывал, попытавшись завязать знакомство. Тем более что с Исилеей у него шансов было немного. Да и глаз еще побаливал. Но бессловесный контакт, который вдруг начал происходить между ним и Тарнарой, испугал бравого морпеха даже больше, чем потенциальная агрессия с ее стороны. Ко второму он был уже готов, а вот первого еще ни разу не ощущал. Поэтому от неожиданности морпех стал смотреть на землю, опустив глаза и на все соглашаясь. А когда амазонки ускакали к себе в лагерь, даже испытал облегчение.

Перед закатом солнца вся подготовка была закончена. А к следующему утру, на рассвете, в крайних пределах леса выстроилось почти шестьсот человек с лестницами в руках. Триста из них были личной армией кровного брата Иллура, а еще триста прикомандированные Арчоем всадники, которым приказали спешиться. Скифам не очень нравилось быть пехотинцами, но такие уж в нарождавшейся новой кочевой империи наступили времена. Кем скажут, тем и будешь – и пехотинцем, и моряком, и артиллеристом.

На фланге наступательных колонн стояла конная сотня лучников, которым предстояло прикрывать наступление. Следом за ними находились многочисленные воины, несшие стволы деревьев, чтобы забросать ров. Было также приготовлено несколько повозок с камнями, собранными по всему лесу для укрепления будущей запруды. А позади атакующих порядков находился таран, возвышавшийся на дороге своей громадой. Впрягшиеся в него воины тоже были готовы по первой команде начать движение.

Едва начинало светать, когда, оторвав взгляд от едва различимой кромки вала, Леха посмотрел на сидевшего рядом в седле Арчоя и, заметив его кивок, махнул рукой.

– Начинай!

Пехотинцы с бревнами преодолели поле без особых затруднений и сбросили первые стволы в воду напротив деревянной башни, поднятого моста и ворот. Мокрое от дождя дерево отлично тонуло. Затем подошла вторая волна солдат, которые сделали то же самое. Кибитки с камнями шумели уже в сотне метров по дороге. А за ним, с помощью нескольких десятков воинов, двигался таран. Бастарны, услышав шум внизу, стали обстреливать скифов, скопившихся на другом берегу. Раздались первые стоны и вопли раненых солдат.

Но конные скифские лучники, уже гарцевавшие неподалеку, придвинулись к валу и окатили его ответным градом стрел. А затем принялись скакать вдоль него, непрерывно отправляя стрелы в солдат противника. Бой шел в полумраке. Защитники подожгли несколько факелов, перебросив их через ров, чтобы лучше видеть противника, но скифы тут же их потушили почти все, столкнув в воду.

– Быстрее, быстрее! – торопил Леха своих солдат. – Инисмей, давай скорее тащи камни, пока не рассвело окончательно. Гнур, дай сигнал войску Исилеи, а сам начинай штурм.

Сотник, обретавшийся на коне рядом с Лехой, подозвал воина и что-то приказал тому. Скиф тотчас запалил заранее приготовленную стрелу и послал ее в небо. Яркая точка прочертила в предрассветном небе дугу и, пролетев сотню метров, с шипением воткнулась в мокрую землю.

– Ну, сейчас и там начнется, – проговорил Леха, посмотрев в направлении ближайшего поселения.

И действительно оттуда тотчас послышался шум: амазонки пошли на приступ.

Но и здесь, у ворот, закипело сражение. Пока под командой Ларина пехотинцы забрасывали в нескольких местах ров деревьями и камнями, солдаты Гнура, перекинув длинные лестницы, поползли по ним на другую сторону. Идея оказалась удачной. Десятки пеших скифов с луками и мечами за спиной, быстро оказались у подножия земляного вала и, пристроив лестницы, стали карабкаться на него дальше вверх.

Бастарны утроили обстрел по всем направлениям. Они обрушили на атакующих град дротиков и стрел, сбросили вниз еще несколько горящих бревен, которые переломали кости не одному пехотинцу. Но и скифы не теряли времени даром.

То и дело, отбивая щитом посланные в него стрелы, Леха гарцевал у самого рва и следил за ходом атаки. Первые пехотинцы, приставив одну к другой длинные лестницы, уже были на самом верху. На его глазах они закрепили за край частокола втащенные с собой короткие лесенки с крюками, взобрались по ним и вступили в рукопашный бой с защитниками крепости.

Первого скифа, оказавшегося на самом верху, мощный бастарн проткнул длинным копьем и сбросил вниз. Второй, едва вскарабкавшись на частокол, получил стрелу в грудь и тоже покатился вниз по склону. Но третьему удалось преодолеть острые колья живым. Убив из лука в упор подскочившего бастарна, он прыгнул за частокол и схватился с другим противником на мечах.

Справа от ворот сотник Гнур, а в двухстах метрах левее башни Уркун, вдохновляя своих солдат, карабкались по лестнице на самый верх земляного вала. В трех местах скифы уже пробили оборону и захватили часть первого вала, но, чтобы удержать плацдармы и развить успех, им требовалось подкрепление.

– Инисмей, – крикнул Леха, – бери еще две сотни и лезь на вал. Пробейся к воротам с той стороны, а здесь я сам управлюсь.

Инисмей, помогавший командовать организацией завала у ворот, кивнул. И вскоре Леха увидел, как две сотни скифов под градом стрел бросились форсировать ров и карабкаться наверх, прикрываясь на ходу небольшими круглыми щитами. Судя по тому, как и чем защищались бастарны, Леха успокоился, – метательных машин у них не было и в помине. По уровню вооружений бастарны сильно уступали грекам и даже скифам, доспехи имели среднего качества, а в бою надеялись только на свою силу. Хотя, как уже успел заметить командир разведчиков, храбрости им было не занимать. Да и на вид бастарны показались ему чрезвычайно рослым народом. Но все это не могло остановить победной поступи скифов.

Вскоре ров был заполнен бревнами и камнями, поверх которых солдаты накидали заранее заготовленные длинные деревянные щиты, чтобы сделать его ровнее. Два берега соединились. И вот теперь Леха с удовольствием отдал главный приказ.

– Кати таран! – крикнул он замершим в ожидании воинам, что впряглись в лямки. – К самым воротам!

Увидев, что скифы подкатывают к воротам таран, бастарны в ярости сбросили вниз горящее бревно, но промахнулись. Таран уцелел. Тогда они сосредоточили обстрел на тащивших его воинах, поразив многих, но и конные скифы-лучники не дремали. Они забросали защитников ворот градом своих стрел. На глазах Ларина, что ехал на коне вслед за тараном, двое бастарнов, пораженные стрелами в шею и грудь, рухнули вниз. Перевалившись через ограждение деревянной башни, устроенной над воротами, они, словно два тяжелых мешка, ударились о камни дороги, распластавшись бесформенными тушами. Было убито человек десять из скифских воинов, тянувших таран. Но, несмотря на это, подчиненным Ларина удалось-таки дотолкать его до самых ворот.

– А ну, круши их, ребята! – заорал бравый морпех, спрыгивая с коня и присоединяясь к воинам, что уже начали раскачивать массивное, обитое железом бревно.

И вскоре первый удар сотряс ворота крепости бастарнов.

Глава двенадцатая  Таранный удар

Спустя час, когда совсем рассвело, первые ворота рухнули под методичными ударами скифов. Хотя далось это непросто. Бастарны, быстро осознав опасность, исходящую от тарана, не только обстреливали их из луков, но и бросали на головы атакующих камни, лили кипящую смолу. Не раз Леха поблагодарил себя за смекалку – установленные спереди и сверху щиты. Они успели спасти немало жизней. Но под непрерывным градом камней рухнули и они. И вдруг, прямо на глазах у Лехи целый чан кипящей смолы опрокинулся на головы воинов, ближе всего оказавшихся к воротам. Дикие вопли огласили окрестности, а сваренные заживо солдаты, ослепшие от боли, бросились в разные стороны. Кто-то наткнулся на стену и упал, забившись в судорогах и катаясь по земле, а кто-то бросился бежать назад и прыгнул в ров с водой, из которой пошел пар. Но и те и другие умерли мучительной смертью.

Оставшиеся в живых утроили натиск и смогли наконец проломить первые ворота. Леха даже схватился за меч в ожидании контратаки бастарнов. Но ее не последовало. Защитники уже отошли за вторые ворота, завалив подступы к ним бочками и перевернутыми телегами.

– Разобрать завалы! – крикнул Леха, когда первые ворота рухнули и таран, едва войдя наполовину, остановился. – Быстрее!

К счастью, солдат не нужно было торопить, – еще один чан с горящей смолой, пролившийся на заднюю часть тарана и обваривший тех, кто не успел отскочить, сработал как лучший ускоритель. Не обращая внимания на вопли раненых, воины оттащили в сторону бревна и опрокинули мешавшую движению телегу. А затем быстро, с утроенной энергией втащили израненное тело тарана в подземную часть башни. Ларин быстро оглядел свою гордость, – к счастью, ремни, на которых висело „ударное бревно“, были целы. Теперь можно было не опасаться стрел, камней и кипящей смолы себе на голову. Хотя бы некоторое время.

Разрешив своим людям отдохнуть, командир разведчиков сам обследовал стены тоннеля при свете растекшейся горящей смолы и не обнаружил там никаких дверей. Видно из башни сюда было не попасть. Только снаружи или изнутри вала.

– Затаскивай таран в глубину! – крикнул Леха и сам впрягся в ремень. В живых осталось не больше пятнадцати человек.

Когда скифы передвинули таран ко вторым воротам, позади него возник Инисмей.

– Ну, что там? – спросил Леха, прислушиваясь к воплям снаружи.

Правой, грязной от сажи рукой, Ларин вытер гарь и пот с лица, размазав все это еще сильнее. Видок у него был тот еще. Поздно вечером на кладбище встретишь – с мертвецом перепутаешь. Но сотника это не смутило. Он сам был измазан, правда, кровью врагов.

– Мы с Гнуром взяли и удерживаем почти всю стену справа от башни, – доложил сотник, – а Уркун захватил ее слева.

– Отлично, – похвалил его командир разведчиков, ожидая продолжения.

Сотник перевел дух и стал рассказывать дальше.

– Гнур даже спустился вниз и атаковал второй мост, но был отброшен и сейчас присоединился к нам для атаки на башню. Ее защищает очень много людей.

– Второй мост? – переспросил Леха. – Значит, за этой башней есть еще один ров, так?

– Да, – кивнул Инисмей.

– И мост, который ведет к воротам через большой ров? – продолжил угадывать Леха.

– Так, – кивнул сотник, – но он еще не поднят. Если захватить его и пустить по мосту конницу, то можно прорваться сразу в город. А если опоздать, то очень многих придется здесь оставить, пока возьмем второй ров. Он гораздо мощнее.

– Так захвати его! – приказал Леха. – А дорогу коннице я обеспечу.

И, посмотрев на изможденные лица оставшихся в живых солдат из обслуги тарана, добавил:

– Дай мне только еще человек тридцать.

Сотник исчез в дыму, который поднимался от горевшей снаружи башни и тлевшей вокруг нее земли. А вскоре сквозь дым в подземный тоннель пробралось три десятка бородатых скифов. Судя по виду, из тех, кому лично Арчой приказал спешиться. Они были еще свеженькие, не принимавшие участия в бою. „Отлично, – подумал Леха, разглядывая пополнение, – эти молодцы мне и нужны“.

– А ну, ребята, – обратился он к прибывшим, – бросайте на землю свои щиты и копья, да навалитесь-ка на таран. Я устал торчать в этом подземелье и очень хочу увидеть белый день с той стороны ворот. Осталось немного. Всего пара хороших ударов.

Скифы облепили таран и, раскачав его, нанесли первый удар, на который ворота отозвались глухим стоном. Второй удар был мощнее, послышался треск.

– Молодцы! – закричал Леха и опять примкнул к своим солдатам. – Навались!

Но, несмотря на своевременно подошедшее подкрепление, еще почти час ушел на то, чтобы пробить ворота. И все это время снаружи раздавались звуки нешуточной драки, лишь слегка приглушенные толстыми брусьями створок. Гнур и Уркун, словно ждали первого удара в ворота, чтобы начать свое наступление. Бой между двумя валами кипел давно, звон оружия и крики воинов слились в гул, который все время нарастал. И Ларин уже начал переживать, что может не успеть. При такой интенсивности эта мясорубка могла быстро закончиться, бастарнов там было гораздо больше, как ни крути. И если мост будет поднят, то все усилия уйдут коню под хвост.

– А ну давай! – заорал Леха, когда по воротам пошли хорошо различимые трещины. – Еще удар! Еще!

Наконец, ворота заходили ходуном, и верхняя часть обоих створок рухнула, открыв большой пролом. Эта удача огласилась криками радости со стороны скифов, но из пролома тотчас со свистом вылетело несколько стрел. Бородатый воин, стоявший рядом с Лехой, захлебнулся кровью – стрела бастарнов пробила ему горло. Вторая с чавканьем впилась в широкий брус, к которому был подвешен таран, пройдя буквально в паре сантиметров над шлемом Лехи Ларина.

– Ах ты, мразь! – заорал морпех в ярости и, подхватив приставленное к бревенчатой стене копье, швырнул его в пролом. – Получи!

Раздавшийся вопль был ему ответом. Копье нашло грудь бастарна. Тогда Леха подхватил еще одно и послал его тем же путем.

– А ну, четверо, схватили щиты и встали по бокам от пролома! – приказал Леха, решив, что тот еще не слишком широк для прохода конной армии. – Еще четверо, взять луки и стрелять в каждого, кто покажется с той стороны! Остальные, навались!

И скифы снова принялись раскачивать таран под обстрелом врага. Но принятые Лехой меры сделали свое дело: большинство стрел и копий, пущенных в пролом бастарнами, встречало на своем пути щиты скифов. А лучники не оставались в долгу. Солдатам Ларина хватило еще пяти хороших ударов для того, чтобы массивные балки ворот развалились и обрушились на защитников, придавив нескольких человек своим весом. Если не считать груду бревен посреди дороги, путь в крепость был свободен. Но вопли радости скифов быстро потонули в реве контратаковавших бастарнов, плотные шеренги которых Леха увидел сразу вслед за тем, как пыль от рухнувших ворот рассеялась.

Прежде чем начать быстрое отступление, он также успел заметить, что мост и ворота второй линии обороны еще открыты. На подступах к нему бились с бастарнами пешие скифы. А по мосту в их направлении уже скакал большой отряд конных защитников.

– Твою мать! – сплюнул Леха, приседая, когда над ним пролетело и воткнулось в бревенчатую стену длинное копье, запущенное чьей-то умелой рукой. – Поднять щиты! Отступаем! Лучники, прикрыть отход!

Но лучники и так „садили“, как из пулемета, ловко выхватывая стрелы из колчанов и посылая их почти в упор в многочисленных врагов. Однако бастарны наступали быстрее и не считаясь с потерями. Преодолев груду бревен, оставшуюся от вторых ворот, они оказались в башне, середину которой занимал таран. Воины Ларина пятились, прикрываясь щитами от стрел и копий, просачиваясь справа и слева от его массивной громады наружу, и скоро все снова оказались перед воротами. Выбегая из них, Леха невольно бросил взгляд наверх в ожидании очередного чана с горящей смолой. Но, к счастью, башня была уже в руках скифов, – он заметил на ней нескольких бородатых воинов из сотни Уркуна.

А когда, преодолев по настилу ров, развернулся, быстро вдохнул чистого воздуха и посмотрел слезящимися от задымленного тоннеля глазами на поле, то узрел конные порядки Арчоя, маячившие в нескольких десятках метров.

– Ворота разрушены, пусть свободен! – крикнул Леха, подскакавшему Арчою. – Торопись, бастарны атакуют и могут поднять мост!

– Ничего, – бросил коренастый военачальник, надвигая шлем и перехватывая покрепче копье. – Не успеют!

– А ты молодец, Ал-лэк-сей, – похвалил он морпеха, – сообщу Иллуру о твоих подвигах.

И махнув рукой в кольчужной перчатке, повел бронированную конницу в атаку. Проскакав вихрем по узкому настилу из бревен, скифы молниеносно растоптали и сбросили в ров пехоту бастарнов. Но в тоннеле возникла свалка, видимо, два конных потока, ощетинившихся копьями, встретились в том месте, где проход сужался из-за оставленного в спешном отступлении тарана. Но Леха уже не переживал за исход схватки. Таран свое дело сделал, и Арчой пробьется даже сквозь узкий проход. И действительно, остановившиеся было задние ряды конных скифов снова пришли в движение, и всадники один за другим исчезали в тоннеле под башней.

– Ну, пошло дело, – удовлетворенно произнес морпех, опуская меч вниз.

Осмотрев стены, он пришел к выводу, что его воины контролировали ситуацию в надвратной башне и еще метров на двести в каждую сторону, где еще шли бои. Отдохнув немного, он перестроил своих людей, которых оставалось не больше двух десятков, и повел обратно в башню. Правда, подождав, когда в ней исчез последний скифский всадник.

Перед тем как в очередной раз преодолеть ров, Леха бросил взгляд в сторону соседнего городка, предназначенного Исилее. Там уже вовсю полыхал пожар, а битва шла не на стенах, а на улицах, где в дыму проносились едва различимые всадники или воительницы. Отсюда было не видно. „Молодец, баба, – похвалил Леха, – ворвалась-таки в город. И нам пора“.

Первое, что он заметил, когда пробрался сквозь горы трупов в тоннеле, мост и ворота на втором валу были открыты и захвачены скифской конницей. На стенах, укрепленных гораздо сильнее первой линии обороны, засели бастарны, обстреливая всех, кто передвигался по мосту. Однако главное было сделано. И теперь дело оставалось за малым – захватить город, очистив его от коренных жителей.

На внешнем валу, только что перешедшем в руки пеших скифов, тоже было на что посмотреть. Многочисленные лестницы, построенные бастарнами с этой стороны для облегчения подъема, были завалены трупами оборонявшихся и скифов. Вокруг главной башни только что закончилась сильнейшая битва, которую выиграли скифы. Инисмей, Гнур и Уркун, расставив своих людей так, чтобы никто вдоль вала не мог пробиться к воротам, спустились к своему хозяину и командиру, едва завидев его внизу.

– Молодцы, – похвалил сотников Леха, – выживем, награжу по-царски. Если бы не вы, мы бы тут на месяц могли застрять.

Все сотники были усталые, но, главное, живые. Хотя Уркун был ранен в плечо. Меч бастарна рассек доспех и задел вскользь плечо, из которого сочилась кровь.

– Сколько людей погибло? – перешел к делу морпех.

– У меня половина, – угрюмо сообщил Гнур, положив руку на кожаный пояс.

– У меня меньше, – ответил Уркун, поморщившись от боли.

– А у меня осталось всего человек тридцать, – заявил Инисмей.

– Да, не густо, – согласился Леха, – но война есть война. Уркун, возвращайся в лагерь и зализывай раны, ты свое дело сделал. Людей пришли сюда, я с ними пойду в город. Остальным сторожить и защищать башню до тех пор, пока не очистим крепость от бастарнов.

Сотники устало кивнули и стали осторожно подниматься по лестницам наверх, прикрыв тела щитами. С другого вала, укрепленного бревенчатыми стенами, то и дело прилетали стрелы отчаяния. И хотя конная армия скифов уже растеклась по улицам столицы Клорина, на том валу были уничтожены еще не все бастарны.

С этого Леха и начал. Со своим небольшим отрядом он преодолел ров и поднялся во вторую надвратную башню. В течение двух часов Ларин с неполной сотней воинов выбивал оттуда бастарнов, до тех пор, пока не очистил и второй вал на полкилометра в обе стороны. На его счастье, защитников там осталось не много, только самые отчаянные. Остальные давно были внизу и защищали город и своего вождя в уличных схватках. Но они были обречены.

Так, с боями, отряд Ларина прошел по второму валу на запад, где морпех наконец решил уже спуститься в город и устремиться на соединение с дружинами Арчоя, обложившими цитадель. Но кое-что его отвлекло. Со стены морпех увидел, как амазонки, захватившие соседнее поселение, гонят в столицу отряд пеших бастарнов, вождь которых искал здесь спасения. Бастарнов было человек двести, и они направлялись прямиком к башне, все еще находившейся в руках защитников. Эта невысокая башня с воротами разделяла на две части внутренний вал, отсекавший столичное поселение от его ближайшего пригорода. Между ними лежало небольшое поле, по нему сейчас бежали бастарны, арьергард которых отбивал яростные атаки конных амазонок.

Увидев это, Леха изменил свои планы и решил вмешаться в ситуацию. Бастарнов, конечно, было больше, но зато в городе уже царила скифская конница, а, объединившись с сарматскими воительницами, он мог рассчитывать на победу. А потому он атаковал башню. Но засевшие в ней бастарны не желали сдаваться на милость победителю, и бой закипел жаркий. Тем более что происходил он в узком пространстве, где ни лучникам, ни копьеносцам особо не развернуться. Приходилось орудовать исключительно мечом да кинжалом. В пылу схватки Леха слышал доносившиеся снизу вопли, но ничего поделать не мог. В общем, к тому моменту, когда башня перешла в его руки, закрывать ворота уже не было необходимости – бастарны прорвались в город, и бой кипел уже на соседних улицах.

Спустившись, скифы примкнули к атаке амазонок. Неожиданным ударом во фланг бородатые воины рассекли на две части отряд оставшихся бастарнов и загнали их на соседнюю улицу, ослабив и без того небольшое войско. Но защитники крепости бились не на жизнь, а на смерть. Отступать им было некуда. Хотя Леха быстро понял, что вождь, широкоплечий и крепкий мужик, ведет своих бойцов к цитадели, уже окруженной конными скифами. Он не знал, что его последняя надежда рухнула, и оттого бился отчаянно.

Леха решил лично захватить вождя бастарнов и, врубившись в ряды солдат противника, умудрился загнать его в открытые двери большого бревенчатого дома. В этот момент он заметил, что из-за угла соседнего дома показалось несколько конных воительниц, ведомых Тарнарой. Она тут же разглядела, с кем бьется Леха. Кинув коня в самую гущу бастарнов, амазонка стала давить их копытами и косить длинным мечом, прорубая себе дорогу к тому же дому. „Уж, не за ним ли она охотится, – промелькнуло у морпеха в мозгу, – но уже поздно, дорогуша, я оказался здесь раньше. И я возьму его первым“.

Дом был двухэтажным и принадлежал явно кому-то из зажиточных бастарнов, хотя и сделан был грубовато. Запах здесь стоял отменный, канализацией и не пахло, но зато наверх вела небольшая, но прочная лестница, а на втором этаже имелась целая масса узких комнат. Морпех рассмотрел все это, пока наступал на своего противника, вынуждая подниматься того все выше и выше, до тех пор, пока они не оказались в большой комнате со столом на втором этаже. Быстро работая мечом, Леха выбил щит у вождя бастарнов, но поторопился и едва не пропустил ответный удар в лицо. Меч врага вырубил большую щепку из косяка, а затем просвистел прямо над его головой.

Леха пригнулся, отступил назад и упал, зацепившись за поваленную скамью. Распластавшись на дощатом полу, он к тому же выронил свое оружие. На усатом лице бастарна, нависшем над ним, появилось плотоядное выражение. Вождь был огромного роста и широк в плечах. Ему оставалось только вонзить свой огромный меч в грудь распластавшегося на полу морпеха или отрубить ему голову. И он уже начал это делать, вскинув меч, но вдруг на лестнице зашумели быстрые шаги и в комнату впрыгнула воительница с мечом.

Бастарн повернул голову в ее сторону, раздосадованный тем, что не успел довершить начатое. Но амазонка не дала ему много времени на размышление. Прыгнув вперед, она уклонилась от мощного удара и воткнула свой клинок ему в живот, вспоров кожаный панцирь и даже провернув клинок для верности. Сраженный вождь выронил оружие, что-то пробормотал на своем языке, а затем упал рядом с морпехом, обливаясь кровью. На долю секунды его лицо оказалось рядом с Лехиным, но морпех не смог выдержать взгляд этих остекленевших глаз и быстро поднялся, подобрав свой оброненный меч.

– И сколько раз я буду тебя спасать, скиф, – бросила ему в лицо Тарнара, тряхнув волосами и вперив в морпеха пронзительный взгляд голубых глаз, – ты уже дважды обязан мне жизнью. Чем расплатишься?

„Так вот кто меня тогда выручил“, – удивился Леха, осматривая статную фигуру, затянутую в кожу с ног до головы, и сказал вслух, бросив взгляд на поверженного Тарнарой противника:

– Спасибо, конечно, но я бы и сам справился. Мне оставалось еще немного до победы.

– Еще немного, – с усмешкой заявила амазонка, вкладывая меч в ножны, – и он отрубил бы тебе голову. Это и был Клорин. Он самый сильный воин среди бастарнов. Не понимаю, как ты смог загнать его сюда.

– Да я тоже не из робких, – еще продолжал хорохориться Леха, но потом был вынужден признать, – ты права, Тарнара. Проси, что хочешь, золота у меня достаточно.

Но Тарнара вдруг сделала шаг вперед и, оказавшись в полуметре от Лехи, заявила:

– Золото мне от тебя не нужно. У меня его тоже достаточно.

– Тогда чем же я могу тебе отплатить, – заволновался Леха, почуяв близко дыхание этой разгоряченной кобылицы, от которой сейчас расходились во все стороны жаркие волны.

– Никого не впускать! – приказала Тарнара появившимся в дверях двум амазонкам, и те повиновались, быстро спустившись вниз.

И вдруг схватила Леху за ремень от ножен меча и буквально потащила за собой в соседнюю комнату, какой-то чулан, где повсюду была разбросана одежда. Там она повалила его на пол, а Леха, обалдевший от такого поворота, наконец догадался, что его не убивать сюда привели. Однако первое время не мог совладать с собой и был довольно пассивен. Лишь когда Тарнара отстегнула меч, скинула с себя все портупеи и, тряхнув гривой, стала быстро расстегивать доспех, Леха отважился ей помочь, а она, как ни странно, позволила.

А потом они, лишенные защиты, вцепились друг в друга как полоумные. Такого с Лехой Лариным еще не бывало ни в той, ни в этой жизни. Он жадно лизал ее красивую, быстро набухшую грудь. Потом спустился ниже, приник к горячей коже живота, а потом еще ниже, где все горело. И лишь затем вошел в нее. Но Тарнара тотчас же, обхватив его мощными бедрами, рывком перекатила на спину, оказавшись сверху, и Леха подчинился. Сейчас ему сладостно было даже это. Они катались по разбросанной одежде, словно дрались, еще долго, не обращая внимания на звон оружия на улице. Дикая амазонка выжала из него все соки. Но последний раз, несмотря на слабые протесты разомлевшей Тарнары, морпех все же оказался сверху, и его мужская гордость была восстановлена. Хотя к тому моменту ему было уже наплевать на свою гордость.

„Вот это женщина, – думал Леха, зачарованно поглаживая гриву светло-русых волос, – за нее можно все отдать“.

Глава тринадцатая  Битва с рабами

Драка была жестокой. Первыми в атаку на укрепленные рубежи устремились галлы. Федор получил приказ оставаться в арьергарде, но занять оборону на случай внезапных атак с тыла, поскольку корпус Атарбала прошел несколько развилок, от которых в горы отходили небольшие дороги. Римляне вполне могли пропустить основные силы финикийцев, оставив там небольшие отряды, для того чтобы внезапно атаковать в нужный момент. Исходя из этих соображений, Атарбал поместил осадный обоз в центр, приказав Чайке подготовить и развернуть часть метательных орудий назад. Кроме его хилиархии, тылы были укреплены еще двумя такими же подразделениями африканцев, так что быстрого прорыва можно было не опасаться.

Федор выполнил разумный приказ, но все же перепоручил наблюдение за тылом Урбалу, а сам поднялся на холм, чтобы видеть сражение. По расчетам разведчиков и данным нескольких захваченных пленных, рабов здесь набралось действительно около двух неполных легионов, то есть восемь тысяч человек. Корпус Атарбала без усиления из кельтов насчитывал немногим менее восьми тысяч человек – после Канн он получил небольшое пополнение, прибывшее из Карфагена к захваченному побережью Апулии. А без малого десять тысяч кельтов и тысяча нумидийцев обеспечивали двойной перевес в силе. Однако что-то подсказывало Федору – бой будет жаркий.

И действительно, первые же схватки на нейтральной полосе, где, как оказалось, в оврагах засели отряды пращников и копейщиков, были ожесточенными. Смяв все заградительные отряды, разъяренные кельты обрушились на укрепленный вал, но были отброшены. А ко всему еще сильно прорежены стрелометами и баллистами римлян. Но атаки кельтов следовали одна за другой, и скоро оборона была пробита в нескольких местах, но и рабы не уступали в смелости солдатам Карфагена. В отличие от изнеженных римских граждан, им терять было нечего, зато победитель, если не умирал, получал свободу. Оказывая яростное сопротивление, рабы отступили к порядкам выстроенного заранее легиона, управлявшегося, судя по всему, кадровыми военными.

Вслед за этим Чайка увидел, как Атарбал ввел в дело кельтскую конницу, которая устремилась в прорыв. Достигнув захваченного вала, половина всадников, сидевших по двое на лошади, спешились, усилив пехотные порядки. А конница сквозь расчищенные проходы сразу же устремилась в атаку.

– Жаль, Ганнибал забрал всех слонов! – сокрушался Федор, глядя на это. – Вот бы сейчас они пригодились.

Но и без слонов наступление развивалось вполне успешно. Спустя несколько часов пешие кельты глубоко вклинились в порядки рабов-легионеров, а конница смогла охватить их правый фланг. Стрелометы и баллисты уже не спасали державших оборону, да в такой мясорубке их и нельзя было применить, не уничтожив своих солдат. Ответная атака римской конницы смогла ненадолго отбросить кельтов на левом фланге, но вскоре они и там выровняли фронт.

Со своей наблюдательной позиции на холме Чайка мог видеть, как длинноволосые и размалеванные кельты бьются на мечах с рабами, многие из которых, возможно, были гладиаторами на аренах Рима. И с той и с другой стороны были представлены сильные бойцы. Но время шло. Трупы сотен кельтов и римских рабов, убитых в этой мясорубке, усеяли землю. Африканцы Атарбала, выстроенные по спейрам во второй линии, пока не принимали участия в затянувшемся бою. Однако, несмотря на ожесточенное сопротивление, к вечеру весь первый легион рабов был практически уничтожен. Федор ожидал, что теперь римляне введут в бой второй легион, что давно следовало сделать, на его взгляд, чтобы выправить ситуацию. Но вместо этого выжившие рабы, оставив на поле боя всю походную артиллерию, бежали в укрепленный лагерь.

Атарбал тотчас воспользовался этой оплошностью римских командиров и приказал африканцам занять все подступы к укрепленным холмам. Сумерки еще не наступили, а оставшийся легион рабов был блокирован со всех сторон. Но это все еще была грозная сила, которую следовало уничтожить, прежде чем двигаться дальше.

– Атарбал приказал подтащить осадные орудия к лагерю! – передал Федору запыхавшийся гонец, едва разыскав его.

– Сделаем, – ответил Федор, направляясь к порядкам своих солдат, окруживших плотным кольцом обоз, – пусть не беспокоится.

Перетаскивать с помощью лошадей уже собранные орудия по изрезанному оврагами и усеянному трупами полю было нелегко, но Чайка все же справился с задачей в короткие сроки. Десять баллист и три римских онагра, захваченные на военных складах Капуи, были установлены на выбранных позициях напротив лагеря. На предгорья уже опускалась ночь, темнота быстро укутала долину. Но Атарбала это ничуть не смутило.

– Выслать вперед нумидийских разведчиков, – приказал он, поглядывая на слабо освещенный факелами лагерь римлян, готовившихся к отражению штурма. – Выставить охранение из кельтов, перекрыть долину. И немедленно начать обстрел зажигательными горшками.

Атарбал посмотрел на обслугу орудий, уже натянувших торсионы, и крикнул так, что его услышал расчет самой дальней баллисты в ряду.

– А ну-ка, подожгите мне это гнездо! Еще до рассвета я хочу выкурить оттуда этих рабов.

И тотчас в лагерь римлян полетели зажигательные снаряды. За частоколом началась суматоха. Римляне носились между занимавшимися то тут, то там пожарами, стараясь их потушить. Но артиллеристы Карфагена забрасывали в лагерь все новые снаряды, усиливая панику.

Федор наблюдал за ночным обстрелом, стоя во главе своих солдат, выстроенных в несколько линий позади расчетов баллист. Перед ними колыхалось целое море кельтов в ожидании контратаки римских рабов. Пожары в лагере вспыхивали один за другим. Уже горели бараки для солдат и даже часть самого частокола. И вскоре за преторианскими воротами возникло оживленное движение.

– Сейчас пойдут на прорыв, – заметил Урбал, стоявший радом с Федором.

– Похоже на то, – кивнул командир двадцатой хилиархии и, обернувшись к солдатам, добавил, глядя, как в открывшиеся ворота выбегают римляне: – Приготовить оружие!

Раздался глухой лязг. Карфагеняне подняли щиты, обнажив из ножен фалькаты. Но прежде чем римляне могли добраться до артиллерии, охранять которую должны были солдаты Федора Чайки, им предстояло уничтожить всех кельтов. И все же он отдал этот приказ, – римляне понимали, что прорвать фронт – это их последняя надежда на спасение. Все могло поменяться очень быстро.

При свете пожара, отблески которого играли на шлемах и обнаженных клинках римлян, из ворот выходили все новые центурии. Основной удар римляне нанесли чуть левее позиции метательных орудий. По всей вероятности, рабы не собирались больше удерживать лагерь, а хотели лишь одного – прорваться и уйти к Риму. Но кельты, полностью окружившие лагерь на холме, помешали им выполнить задуманное.

Жестокая битва возобновилась. Звон оружия раздавался, казалось, совсем рядом. И Федор нервничал, не имея возможности видеть в ночи, что происходит. Римляне давили изо всех сил, и вскоре бой значительно отдалился от лагеря, полностью переместившись в темноту долины. Бомбардировка между тем не прекращалась. Напротив, Атарбал приказал усилить ее, отрезав рабам возможность вернуться за частокол, где еще оставалась часть легионеров, закрывших ворота. Глядя на лагерь, и без того уже объятый пламенем, Чайке оставалось только ждать. Так он простоял не меньше двух часов, пока из мрака не возник посыльный Атарбала, сообщив, что обстрел можно прекратить. Римляне уничтожены, хотя часть из них все же смогла прорваться. Возвращаться в лагерь было уже некому, а те, кто там оставался, сгорели заживо.

Подняв взгляд вверх, Чайка заметил, что рассвет уже понемногу занимался над окрестными холмами, означая начало еще одного дня, который они начали с победы. А когда совсем рассвело, Федор смог осмотреть и само поле боя. Невдалеке дымил, догорая, римский лагерь. Повсюду валялись тысячи трупов убитых с такой яростью, что Чайка не удивился, увидев несколько отрубленных одним ударом голов и рассеченных пополам тел. Переступая через все это, казавшееся уже будничным, он прибыл к командному пункту Атарбала – шатру, стоявшему на одном из холмов.

– Скоро сенат Рима узнает, что потерял еще два легиона, пусть и рабов, – с гордостью заявил Атарбал, увидев подошедшего Федора и указав ему на дымившийся лагерь. – Кого же они выставят против нас завтра: женщин?

Довольный своей шуткой, он даже засмеялся.

– Бой окончен, – заметил бородатый военачальник, – мои быстрые нумидийцы преследуют разбежавшихся рабов. До вечера, а может быть и дольше, мы будем стоять здесь. Я ожидаю вестей от Ганнибала и уже распорядился строить лагерь. Так что ты можешь отвести осадный обоз на защищенное место и дать солдатам отдых.

– Они не устали, – ответил Чайка, – мы же простояли всю ночь без дела. А битву сделали кельты.

– Тогда сам поспи, а то выглядишь плохо, – добавил Атарбал. – В таком виде тебе Марцелла не догнать.

И командир африканцев снова хохотнул, положительно пребывая в отличном расположении духа. Победа над двумя легионами, пусть и рабов, очень тому способствовала.

Федор не стал спорить, разместил своих солдат на отдых и отправился спать, едва ему установили шатер на месте еще недостроенного лагеря. Он быстро заснул, не обращая внимания на шум и грохот вокруг. А когда проснулся, то, не успев поесть, был немедленно вызван в штаб. Надев доспехи и взяв свою постоянную свиту из двух адъютантов и Териса, Федор пешком – надо же было тренировать ногу – отправился на другой конец лагеря, разбитого на большом холме, всего в паре километров от римского.

– Садись, – указал ему на походное кресло Атарбал, – можешь даже выпить вина.

Федор, оставивший свиту снаружи, не стал отказываться от такой любезности со стороны верховного командования. Сел в кресло и выпил предложенную чашу отличного красного вина, которое Атарбал возил в своем передвижном баре. Вино было карфагенское, но ничуть не уступавшее греческому. Федор уже научился отличать его на вкус. Оно растеклось по горлу приятным терпким послевкусием.

„Мягко стелет, – вдруг подумал Федор, спросонья поглядывая на ухмыляющегося командира африканцев, – что-то задумал на мой счет, наверняка“. Интуиция, обострявшаяся в минуты опасности, которых на войне хватало, и уже не раз спасавшая Федора, не обманула его и сейчас.

– Только что прибыл посыльный от Ганнибала, – финикиец начал без предисловий излагать суть, – он уже отбросил войска, блокирующие Аппиеву дорогу, и вплотную подошел к римским пределам. Ганнибал стоит лагерем недалеко от развилки дорог, одна из которых ведет на Рим, другая – на уже знакомую тебе Остию. Между ним и Римом стоит легион под командой Марцелла.

Атарбал помедлил, отпив вина, прежде чем заговорить снова.

– Не понимаю, зачем ему это, – сил у Ганнибала достаточно, чтобы справиться самому, – но он приказывает мне отправить две хилиархии для того, чтобы атаковать Марцелла с тыла и вынудить его покинуть позицию.

Федор молчал, не понимая, зачем ему это знать.

– И этот отряд он приказывает возглавить тебе, Федор Чайкаа.

– Мне? – переспросил Федор, словно плохо расслышал.

– Тебе, – повторил Атарбал, – возьмешь свою хилиархию и солдат Карталона, воевали уже вместе. А сверх того три спейры кельтов и двести конных нумидийцев. Но помни: твое дело только вынудить Марцелла уйти с дороги. Остальное сделает Ганнибал. Так что береги людей, чтобы не угодить снова в ловушку, как у Теана. В серьезный бой не ввязываться.

Федор помолчал некоторое время, обдумывая происшедшее. Мозг работал медленно. То ли еще не полностью проснулся, то ли вино уже начало действовать.

– Когда выступать? – задал он наконец конкретный вопрос.

– Сегодня же, – ответил Атарбал, – ждать нельзя. Мы сами выступаем, чтобы как можно быстрее охватить Рим с востока и севера. Уверен, что через пару дней я отрежу его от центральных районов, перекрыв Фламиниеву дорогу. А Ганнибал подойдет с юга и окончательно отсечет город от моря.

Появившийся слуга долил вина в чаши разговаривающим, а затем вышел.

– Но имей в виду, Федор, – заметил опытный командир африканцев. – Сенат Рима отчаянно сопротивляется нашим усилиям. Конечно, еще немного и мы его дожмем. Однако в районе Остии и на другом берегу Тибра, как мне доносят, Рим сосредоточивает свои последние силы, перебрасывая их туда изо всех других районов, еще неподконтрольных нам. Кроме тех рабов, что мы разбили, уже сформирован легион из преступников, которых набралось около шести тысяч человек. Всех их вооружили трофейным кельтским оружием.

Он снова прервался и, возвысив голос, в котором зазвучало удивление пополам с презрением, закончил:

– Представляешь, до чего пал Рим? Правда, от этого преступники не становятся менее опасны, скорее наоборот. Поэтому будь осторожен вдвойне. Мы уже у ворот Рима, и здесь врагу некуда отступать. Будь готов еще на пути к Марцеллу повстречать любую опасность.

– Я постараюсь, – кивнул Федор и встал, – пойду готовиться к походу.

Выступить в тот же день не удалось, поскольку нумидийцы, отправленные ранее Атарбалом в преследование беглых рабов, вернулись лишь к вечеру. Их командир сообщил, что беглые рабы почти все уничтожены, но в дне пути находится еще одна застава, которая хорошо охраняется. Там сосредоточено много конницы.

– Ничего, – отмахнулся Атарбал, – их уже ничто не спасет.

И, обернувшись к Федору, присутствовавшему при разговоре, кивнул в сторону командира нумидийцев:

– Выступишь завтра на рассвете. Возьмешь двести человек под командой Угурты. Он тебе уже знаком.

– Знаком, – согласился Федор, – неплохой воин.

– Один из лучших разведчиков, – подтвердил Атарбал, – я его знаю еще с тех пор, как впервые увидел в Нумидии.

Утром следующего дня слегка поредевшие после боев хилиархии Федора Чайки и Карталона, усиленные тремя спейрами кельтов и конными нумидийцами под командой Угурты, вышли из укрепленного лагеря, повернули меж холмов налево и взяли курс на запад, в сторону моря. Высокий горный хребет, отделявший две ведущие к Риму параллельные дороги – Латинскую и Аппиеву, – еще вчера остался позади солдат Карфагена, а теперь высился слева по ходу. Соединялись эти дороги в самом Риме, до которого Федор Чайка и его воины еще немного не дошли, вынужденные следовать приказу. А сегодняшний путь лежал по предгорьям, быстро переходившим по мере продвижения отряда в живописные холмы, то и дело рассеченные квадратами возделанных полей и садов.

Большая часть из них была засеяна пшеницей. Однако нередко встречались виноградники и даже фруктовые деревья. На вершинах холмов периодически возникали виллы богатых римлян, ослепляя яркой белизной своих колонн и портиков. Все они были сейчас покинуты хозяевами. Эта мирная картина, освещенная лучами яркого солнца, целый день радовала глаз командира двадцатой хилиархии сочными красками.

Нумидийцы рыскали по окрестностям, высматривая римских разведчиков и наблюдателей, которых здесь было множество. За день произошло несколько стычек с конными разъездами римлян, но серьезных столкновений пока не было. Больших пехотных соединений на пути отряда Федора Чайки в течение дня так и не встретилось. Римляне были рядом, он это чувствовал, но близко не подходили.

Примерно в десяти километрах скоро была обнаружена отличная мощеная дорога, по которой он как-то скакал в Рим со своим первым центурионом по кличке Бычок. Дорога была превосходная, даже снабженная указателями с расстоянием до ближайших населенных пунктов, главным из которых был Рим. Тогда по ней в обе стороны двигались множество повозок с товарами, пеших и конных людей различного звания. Теперь же нумидийцы доносили Федору, что там наблюдается скопление пеших легионеров, двигавшихся с ним параллельным курсом, но не переходивших к активным действиям. Возможно, это были передовые части „легиона преступников“, как окрестил его про себя Федор Чайка, решивший не провоцировать никаких столкновений до тех пор, пока не выполнит поставленную боевую задачу. Если только римляне не нападут первыми. Лагерь Марцелла, судя по всему, был уже близко.

К вечеру Федор начал беспокоиться. Но беспокойство это доставляли ему не столько римляне, сколько воспоминания и постоянное ощущение, что он здесь уже бывал в этой, своей новой жизни. Когда был легионером и посещал с Памплонием виллу его будущего тестя. Ведь эти живописные места считались среди римских богачей самыми лучшими для строительства загородных вилл, где они отдыхали от государственных забот и принимали многочисленных гостей.

Сидя на коне, Федор пристально вглядывался в холмы. Где-то здесь находилась и та самая вилла сенатора Марцелла, где он впервые увидел Юлию. Где все и случилось, круто изменив его жизнь. Только тогда он был здесь как простой солдат римской армии, новоиспеченный гражданин Рима с клеймом на плече, а теперь он идет по этой земле, как военачальник армии Ганнибала, захватившей уже почти всю Италию. Эта жизнь ему нравилась гораздо больше, но в ней не хватало Юлии.

Между тем, когда солнце уже начало клониться к закату, отряд Федора приблизился к очень знакомому месту. Когда кельты вышли на очередное широкое поле, упиравшееся в огромный парк, Чайка издалека увидел стоявшую на холме виллу Марцелла. Теперь он не мог ошибиться. Это был целый комплекс зданий из нескольких домов различной высоты, возведенных из светло-коричневого кирпича. Больше других выделялось главное здание с парадным входом и плоской крышей, покрытой керамической черепицей. От этого здания, которое называлось атрий, шли два крытых коридора, соединявших его с другим зданием из трех этажей. Там находились многочисленные жилые помещения для хозяев и прислуги. Все остальное тонуло среди деревьев, а парк был рассечен множеством дорожек и украшен статуями римских и греческих божеств, которые так любил хозяин. Там же в глубине парка находился другой уединенный дом, в котором они с Юлией предавались любви всего один раз.

Погрузившись в воспоминания о юной римлянке, Федор едва не проморгал атаку легионеров, появившихся в поле сразу с двух сторон.

Сначала нумидийцы, неожиданно атакованные тяжелой римской конницей на дальней окраине парка, были смяты и рассеяны. Легковооруженные солдаты Угурты вынуждены были немедленно отступить к пехотным порядкам, потеряв в стычке десятка два воинов. Удар был мощным и внезапным, хотя атакующих римлян было вдвое меньше.

– Перестроиться для отражения атаки! – заорал Федор, мгновенно застегнув ремешок на шлеме и выхватывая фалькату из ножен. Натянув поводья, он гарцевал рядом с менявшими на ходу порядок построения пехотинцами Карфагена.

Пешие солдаты Рима появились одновременно из-за противоположных концов парка, попытавшись неожиданно сдавить отряд Федора в тиски. Однако между первыми шеренгами атакующих и кельтами было не меньше трехсот метров. И когда они приблизились на расстояние броска дротика, Чайка уже был готов к нападению.

Две спейры кельтов, развернувшись, бросились на римлян, оставив третью прикрывать голову колонны от удара конницы. Африканцы Чайки, шедшие в начале колонны, развернулись в обе стороны, став спина к спине в несколько плотных шеренг. А хилиархия Карталона обнажила оружие, готовая отразить атаку с тыла.

Слева кельты с ревом набросились на римлян, остановив их атаку и не дав даже приблизиться к основной колонне. Римляне успели ответить броском пилумов, поразив многих. Длинные мечи воинов с раскрашенными лицами обрушились на скутумы легионеров, разваливая строй. Завязался бой. Эту схватку обошла стороной римская конница, устремившаяся на порядки африканцев, но у них на пути встала третья спейра кельтов. Однако это их не остановило. Точнее не всех. Глядя, как римские всадники ловко орудуют своими длинными мечами, рассекая головы и плечи кельтов, Федор был вынужден отметить их хорошую выучку. Буквально за пятнадцать минут они прорубили себе дорогу и достигли основной колонны. Но когда сильно поредевшие порядки катафрактариев приблизились к шеренгам африканцев, их встретила волна саунионов, после которой полегли почти все прорвавшиеся.

Справа ситуация была похожей, но тут римлянам удалось опрокинуть кельтов и добраться до порядков солдат Чайки. Первые шеренги африканцев из восьмой и десятой спейр, выстроенные в начале колонны, вступили в схватку подле виллы Марцелла.

Эта рубка длилась уже почти час с переменным успехом, но постепенно все склонялось к победе солдат Карфагена. Окинув с высоты своего коня все сражение, Федор заметил, что атакован не столь большими силами римлян, чтобы отсиживаться в обороне. На первый взгляд, в бою участвовало не более восьми манипул пехоты и пятидесяти конных римлян, большая часть из которых уже была уничтожена или увязла в сражении. А в запасе у Федора находилась целая хилиархия Карталона. В тыл римляне удара так и не нанесли, подкреплений тоже было не видно. Да и ширина поля позволяла маневрировать. Видимо, им посчастливилось повстречать очередной „заградотряд“, только более мощный, чем обычно.

– Терис, – приказал он крутившемуся рядом солдату, – немедленно беги к Карталону и передай приказ обойти правый фланг римлян с тыла и уничтожить. Здесь я сам управлюсь.

А завидев Урбала, солдаты которого еще „прохлаждались“, отдал новый приказ.

– Седьмой спейре немедленно атаковать противника и отбросить его к парку!

Вскинув фалькаты и подняв щиты, седьмая спейра двинулась на врага, потеснив ближайшую манипулу ударом во фланг. Среди особенно яростно сражавшихся Федор заметил мощную фигуру Летиса, что крушил римские шлемы и „разрезал на ремни“ целые панцири, вращая своей фалькатой.

Удар солдат Карталона в тыл правому флангу решил исход этого небольшого сражения. Спустя час все было кончено. Римляне разбиты, а оставшиеся в живых разбежались в разные стороны. Кто к Аппиевой дороге, кто в сторону гор. Федор пустил по их следу нумидийцев с приказом добить всех и на том успокоился.

Вернувшиеся с виллы разведчики доложили, что она пуста. Отряд, напавший на них, очевидно, только сегодня пришел сюда. Следов его длительного пребывания обнаружить не удалось. Никакого лагеря поблизости не было, а вилла, хотя и пустует, но совсем недавно. Особенных разрушений не замечено, даже вся мебель на месте.

– Ну что же, – вздохнул Федор, обратившись к стоявшим неподалеку Урбалу и Летису, – пойдем, посмотрим, как живут сенаторы.

Друзья с радостью согласились. Особенно Летис.

Уже вечерело, и Федор принял решение. Отдав приказ Карталону о ночевке в этом месте, он велел тому занять все подступы к вилле со стороны Аппиевой дороги, до которой было уже рукой подать, а собственной хилиархии охранять подступы к парку и подходы к нему со стороны предгорий. Оставаться здесь было опасно, но Чайка не мог так быстро покинуть эту виллу. Слишком многое это место изменило в судьбе морпеха. А потому, отдав приказания, Федор Чайка шагом направил коня к главному зданию. Урбал и Летис шли следом.

Проехав через великолепный парк по выложенной камнем дорожке мимо нескольких статуй, Федор миновал шикарные ворота и остановил коня у парадной лестницы, выложенной белым с прожилками мрамором. Лестница с широкими ступенями величественно поднималась ко входу в атрий. В глубине которого, сквозь колонны виднелся фонтан в виде рыбы, еще отчетливо различимый под лучами вечернего солнца, падавшими сквозь прямоугольное отверстие в потолке.

Небольшие окна главного здания были устроены довольно высоко, на втором этаже, и выглядели прочно: каждое имело крепкую деревянную раму с переплетом. А между двумя зданиями поменьше виднелся зажатый коридорами таблинум – архивный кабинет бывшего хозяина, где сенатор часто работал с бумагами, приходящими из такого близкого Рима.

Федор, не торопясь, слез с коня, поправил панцирь и направился внутрь парадной части дома, махнув рукой своим друзьям, чтобы шли за ним.

– Пойдем, Летис, – хлопнул обалдевшего от такого великолепия здоровяка по плечу командир спейры. – Ты же так хотел попасть в дом сенатора.

Глава четырнадцатая  Забытый архив

Едва войдя в атрий, Федор остановился на пороге. Все здесь напоминало ему о Юлии. Он невольно стал снова осматривать внутреннее убранство атрия, вспоминая, как все было тогда. Несмотря на вечернюю пору, из комплювия[158] падало еще достаточно света, чтобы хорошо различать предметы. Неглубокий резервуар прямо под ним был предназначен для стекающей с крыши воды. Вокруг небольшого бассейна, подпирая деревянный потолок, стояли колонны. А в специальных настенных нишах помещались встроенные шкафы.

„Там должны быть посмертные маски“, – вспомнил Федор, как тогда при нем раб открыл один из них, и Чайка успел заметить искусно сделанные маски и бюсты, в которых была запечатлена вся родословная Клавдиев, предков сенатора. Он инстинктивно шагнул к одному из шкафов и открыл его. Тот был пуст. Но слой пыли не успел стать слишком толстым. Значит, сенатор или его слуги действительно недавно еще были здесь.

Подняв опрокинутое кресло с гнутыми золочеными ножками, Федор скользнул взглядом по стенам. Они были покрыты штукатуркой, побелены и украшены фресками, с которых на морпеха глядели грозные боги Рима. „Ничего, – молча отвечал им Федор, – я вас не боюсь. Скоро вы все у меня будете вот здесь!“

И он сжал кулак, погрозив римским богам.

Пол атрия был устлан каменными плитами, на которых валялись черепки нескольких разбитых ваз, видимо, задетых в спешке побега. Зато вся мебель действительно была на месте. Небольшой круглый столик, несколько кресел с выгнутыми на греческий манер спинками и вычурные лектусы – спальные ложа со спинкой в голове и сбоку. Большинство роскошных предметов было украшено слоновой костью, черепаховым панцирем и золотом.

„Все, как тогда, словно и не прошло нескольких лет, – подумал Федор, все больше впадая в грустное настроение, – а вот здесь, у колонны она тогда и стояла“.

– Шикарно живет какая-то римская сволочь, – раздался прямо над ухом громоподобный голос Летиса, пожиравшего глазами убранство атрия, быстро погружавшегося в полумрак. Федор мгновенно вышел из романтических грез, вернувшись в свое обычное состояние.

– Это вилла сенатора Марцелла, – просто заметил он.

– Как! – воскликнули в один голос друзья. – Того самого Марцелла, нашего врага? Того, что недавно тебя едва не убил своей рукой?

– Да, это его жилище, – спокойно ответил Чайка, – другого Марцелла я не знаю.

– Давай сожжем этот дом! – предложил Летис.

– Нет, – отрезал Федор, – уже почти ночь, а это может привлечь римских солдат, которые наверняка где-то неподалеку. Кроме того, эта вилла будет хорошим подарком Ганнибалу, если уцелеет. Пусть он решает, что с ней делать: сжечь или поселиться здесь самому. А мне она не по рангу.

Летис обиженно засопел – ему очень хотелось немедленно что-нибудь здесь уничтожить. Не дожидаясь разрешения, он вдруг схватил один из лектусов, легко поднял над головой и с размаху ударил об стену. Золоченая кушетка сенатора разлетелась в щепки. Летис схватил второй.

– Обожди, – осадил его Федор. – Для начала надо осмотреть, есть ли здесь другая спальная мебель. А то придется лечь на полу.

– Да мне все равно, где спать, я солдат, – ответил здоровяк, но нехотя подчинился, с грохотом поставив лектус обратно на каменные плиты пола.

– Пошли со мной, пока совсем не стемнело, – приказал Федор, покидая атрий, – надо осмотреть библиотеку. Там Марцелл работал с документами из сената.

Урбал молча повиновался. Летис, пнув на прощание оставшийся лектус, тоже последовал за ними.

Быстро сориентировавшись, Чайка по внутреннему коридору прошел в таблинум, дверь в который была заперта. Вот где нашла выход ярость сына владельца гончарной мастерской из Утики. Хватило одного движения плечом, и дверь слетела со своего места, вырвав „с мясом“ петли из косяка.

Посреди архивного кабинета бывшего хозяина виллы стоял массивный стол, на котором виднелось несколько небольших искусно сделанных шкатулок. Узкий шкаф, разбитый на квадратные отделения, полные свитков, находился позади столь же массивного кресла. Еще парочка шкатулок побольше, похожих скорее на большие ящики, обитые железными пластинами, стояла на полу. Все шкатулки, к удивлению Федора, была закрыты. В кабинете царил порядок.

– Ничего не понимаю, – удивился Федор, – неужели сенатор так спешил, что забрал посмертные маски своих предков, но позабыл вывезти свой архив. Или что-то ему помешало?

– Точнее кто-то, – ехидно заметил на это Урбал, – и я даже знаю кто.

Пройдясь по кабинету, Федор приказал:

– Летис, достань кинжал и вскрой пару шкатулок. Одну большую и одну поменьше.

Летис с радостью выполнил этот приказ, мгновенно расковыряв первый замок лезвием всегда имевшегося при нем кинжала отменной прочности и остроты. В малой шкатулке был всего один свиток.

– Так, – пробормотал Федор, разворачивая его и пытаясь прочесть документ, – записка от сенатора Кастора относительно нападения на галлов в северных провинциях. Это ясно.

– Может, поджечь пару свитков? – предложил заботливый Летис, видя, как мучается в сгущавшейся темноте Федор.

– Не надо, – отрезал Федор, сворачивая свиток и опуская его обратно в шкатулку, – лучше вскрой вторую.

Летис быстро взломал очередной замок массивной шкатулки, больше напомнившей Федору передвижной сейф. Там действительно оказались деньги, дно было завалено множеством разнокалиберных кожаных мешочков, в которых оказались денарии. А сверху лежало несколько свитков.

– Деньги на строительство трех кораблей для флота Сицилии, – проговорил Федор, поднеся свиток близко к глазам, – а также приказ претору Марцеллу немедленно явиться в Остию с флотом.

Федор задумался, что-то не сходилось.

– Так, это что же получается, – произнес он вслух свои сомнения, – Марцелл прикарманил это серебро или просто забыл построить три корабля для сицилийской эскадры?

– Может, не успел, – подал мысль Урбал, – а только собирался. Тут мы ему и помешали.

– Да все сенаторы одно ворье, – авторитетно заявил Летис, который с интересом изучал в углу чей-то бюст, установленный на небольшой декоративной подставке в виде колонны, – уж я-то знаю.

Федор опустил свиток в шкатулку и снова подозвал Летиса.

– Вскрывай следующую! – указал командир двадцатой хилиархии, наугад ткнув пальцем в шкатулку, стоявшую на средней полке шкафа.

Там оказались закладные на какой-то дом в Риме на Авентинском холме, отданный неким Всадником сенатору Марцеллу за долги. Там же находилось еще с десяток долговых расписок от людей не бедных и знатных. Похоже, у Марцелла половина Рима ходила в должниках. „Скоро мы спишем все долги, – недобро ухмыльнулся Чайка, – когда займем Рим. А бумажки-то интересные. Если покопаться на досуге, может, и нарою что-нибудь полезное для дальнейшей жизни“.

– Все, закончим с этим, – сказал он вслух. – Похоже, нам повезло.

Затем обернулся к Урбалу и добавил:

– Наверняка сенатор, бросаясь в бега, захватил все самое важное, но, может быть, тут тоже кое-что осталось. Надо захватить все это с собой. Урбал, забери все бумаги и отдай Терису, пусть хранит их в моей походной повозке, пока не доберемся до Ганнибала. Летис, помоги.

– Будет сделано, – кивнул рослый финикиец.

– Как закончите, идите отдыхать. Лагерь должен быть уже разбит.

Федор, сам собиравшийся ночевать в одной из комнат виллы, добавил, немного подумав:

– А то возвращайтесь потом, переночуете разок на вилле сенатора в порядке исключения. Велю вам подыскать комнатку.

Но друзья отказались.

– Не по чину нам на таких виллах ночевать, – к удивлению, первым отказался Летис, – вот когда Рим возьмем, тогда уж все будет наше. Я себе такую же отгрохаю. Или у другого сенатора отберу.

– Ну, как знаете. – Не стал напирать Федор и вышел во двор, по которому сновали африканские пехотинцы с факелами. Остановив один из дозоров, Федор уточнил, готов ли лагерь. Ему ответили, что Карталон разместил всех солдат с восточной стороны и приказал ставить палатки в парке. „Молодец, Карталон, – мысленно похвалил Федор помощника, – парк огромный. Там, среди деревьев, можно было даже костры разводить, никто не заметит, пока не подойдет совсем близко. С дороги точно не видно, холм и вилла закрывают“.

– Осторожнее с огнем, – все же предупредил Федор дозорных, – не показываться с факелами за пределами двора.

Встретив неподалеку Териса, который с адъютантами разыскивал его, Федор отправил их помогать Урбалу с архивом, а сам вдруг вспомнил, что еще не побывал в том самом доме для важных курьеров и прислуги, где они с Юлией первый раз дали свободу чувствам. И немедленно направился туда. Идти было не очень далеко, но когда Федор Чайка приблизился к строению, уже тонувшему во мраке, то обнаружил, что его заняли солдаты для ночлега. Причем разместились здесь бойцы не какой-нибудь, а его родной, седьмой спейры, первыми обнаружившие дом.

„А чего я, собственно, ждал, – отругал себя Федор за лишние сантименты, – сам же приказал устраиваться на ночлег. Ну не я, так хоть Урбал с Летисом тут заночуют“.

Посмотрев на дом издалека, Федор решил не рассказывать друзьям, чем он тут занимался с дочкой сенатора. Слишком личный был вопрос. Пока Чайка стоял, мимо несколько раз проскакали нумидийские всадники, тоже ночевавшие в парке неподалеку. Кельты устроились с западной стороны от дальних ворот. Убедившись, что дозоры не дремлют, удовлетворенный командир двадцатой хилиархии отправился обратно на виллу, где занял спальню сенатора, выставив у дверей охрану из десяти пехотинцев, и с удовольствием заснул.

В ту ночь ему снилась не война. Снилась ему, конечно, Юлия. Она плыла на большом корабле по морю, в котором начинался шторм. Огромные волны накатывали на борт одна за другой, желая перевернуть и утопить квинкерему. Сильный ветер развевал длинные платиновые волосы девушки. Юлии было страшно за свою жизнь, но еще больше она переживала за крохотного ребенка, которого прижимала к своей груди, стремясь спасти его от налетавшего ветра. Глядя на нее, Федор знал, что она ждала его, ждала уже давно. Ждала всегда, с тех самых пор, как они расстались. Когда он вынужден был бежать в Карфаген, стремясь избегнуть гнева ее воинственного отца и обманутого жениха. И стал предателем Рима, который успел к тому моменту возненавидеть.

Глядя откуда-то сверху на палубу корабля, словно с небес, Чайка видел девушку, как наяву, и верил, что скоро найдет ее, несмотря ни на что. Преодолеет любые преграды, что уготовила им судьба. Очередной порыв ветра вдруг поднял огромную волну, вознесшую корабль на самый верх, и разломил его пополам. Раздался страшный треск, заглушивший раскаты грома и заставивший онеметь сердце морпеха.

Чайка проснулся в холодном поту. Прислушался. Снаружи раздавался какой-то треск, гул и звон одновременно. Наверное, именно он его и разбудил. Приходя в себя, Федор еще некоторое время продолжал лежать на постели, где вчера устроился в исподнем, прикрывшись походным плащом, скинув доспехи на пол. Никакого белья гостеприимный сенатор ему не оставил.

Вдруг в окно со звоном влетел камень и, шлепнувшись о стену, упал на пол.

– Черт побери, – вскочил Чайка босыми ногами на каменный пол, мгновенно проснувшись, – там же драка идет! Влюбленный морпех, твою мать, расслабился!

– Почему меня не разбудили?! – наорал он на охранников, прильнувших к окну на лестнице, когда, наспех натянув без посторонней помощи кирасу, поножи, сандалии и нахлобучив на голову шлем, распахнул дверь.

– Только что началось, – попытался оправдаться охранник, взбежавший на глазах Федора по лестнице, – нас атаковали сразу со всех сторон. Я как раз бежал доложить вам.

– Кто напал? – уточнил Федор, успокаиваясь и переходя на деловой тон. – И сколько их?

– Римляне, – охранник развел руками.

Федор оттолкнул его в сторону и сбежал по лестнице во двор. Там его повстречал Карталон с несколькими офицерами, но еще раньше Терис.

– Римляне атаковали нас со стороны дороги, – успел шепнуть Терис, прежде чем, оттолкнув его, приблизился Карталон, обрубленное ухо которого налилось багровой краской. Но внешне бородатый финикиец был спокоен.

– Что происходит? – спросил Федор, поправляя наброшенный через плечо ремень от ножен фалькаты.

– Мы почти блокированы превосходящими силами, – бесстрастно завил Карталон, – судя по всему, ночью подошел целый легион. На нас наседают отовсюду, но первые стычки говорят о том, что его солдаты абсолютно не умеют воевать. Они плохо обучены и дерутся, как…

– …преступники, – закончил за него Федор Чайка, – что же, это действительно может быть легион преступников, выпущенных римлянами на свободу. Атарбал предупреждал меня.

– Дерутся они плохо, – продолжал Карталон, – но их все равно втрое больше, чем нас. Каков будет приказ: оборонять виллу?

– Нет, – отрезал Федор, – вилла нам не нужна. Это не крепость. Уходим. Прорываемся на запад, в сторону моря. Терис, архив погружен?

Верный ординарец кивнул в сторону двух повозок. Они стояли у главных ворот, запряженные лошадьми, оставшимися от убитых во вчерашнем бою римских катафрактариев.

– Тогда вперед, время дорого.

– Атаковать мне? – на всякий случай спросил Карталон.

– Нет, пустить вперед кельтов, – пояснил свою мысль Федор Чайка, – а ты прикрывай наше отступление. Вернее, поддерживай прорыв.

Карталон кивнул и быстро удалился за ворота. А Федор прислушался к нараставшему шуму, и ему показалось, что драка действительно идет со всех сторон. Не теряя больше времени, Чайка вскочил на подведенного коня, приказал Терису с адъютантами следовать за ним и поскакал через парк. Прискакав к знакомому домику в его глубине, он быстро разыскал Урбала, который выстраивал напротив свою спейру, и узнал от него, что три спейры уже дерутся с римлянами, сдерживая их атаки на том же поле, где вчера произошел бой.

– Передай им, что мы будем прорываться на запад. Следуй со своими солдатами за мной. Впереди пойдут галлы. Карталон прикроет отступление.

– Все ясно, – кивнул Урбал и добавил, так, чтобы никто не слышал: – Зря мы здесь заночевали, Федор. Могли бы дальше пройти. Глядишь, сейчас бы не пришлось отбиваться.

– Не зря, – отмахнулся Федор, – оно того стоило.

– Ну-ну, – ухмыльнулся с пониманием Урбал, но больше ничего не сказал.

Направление для удара Федор выбрал верно. С дальней стороны имения Марцелла скопилось меньше всего солдат противника, и кельты, которых осталось две неполные спейры, смогли разорвать окружение, легко прорубив в нем брешь. Даже слишком легко. Когда Федор со своей двадцатой хилиархией, также потерявшей немало людей за последние недели боев, показался на поле, то успел увидеть, как разбегаются римские легионеры, при одном виде разъяренных кельтов.

Затем Чайка увидел странную сцену: кельт, смертельно ранивший своего противника, вдруг отбросил свой меч и стал вырывать у полумертвого римлянина его оружие. Сделав это, он сорвал с легионера шлем и даже отобрал щит, разукрашенный какими-то фигурками. И, нагрузившись этим железом сверх меры, воин побежал догонять своих, уже почти втянувшихся в лес, который начинался невдалеке.

Путь на запад из усадьбы Марцелла был свободен, и в образовавшуюся брешь устремились нумидийцы, которых Федор отправил вперед на разведку, а затем и двадцатая хилиархия. Проезжая мимо мертвых римлян, Федор присмотрелся и понял, в чем дело. То-то издалека ему показалось, что легионеры как-то странно одеты. Теперь он видел, что большая часть из них вооружена трофейным галльским оружием, которое римляне были вынуждены собирать по всем своим храмам. В таком виде римский легион преступников, а Федор не сомневался, что это был он, представлял собой довольно живописное зрелище.

„Да, – не без удовольствия подумал Федор, – тают запасы великого города. Представляю, как разъярились кельты, увидев перед собой этих новобранцев“.

К счастью, противник им попался не из сильных. Несмотря на свою превосходящую численность, легионеры не смогли удержать карфагенян в пределах почти окруженной виллы сенатора. Большая часть финикийских солдат уже покинула окружение, тяжелее всего приходилось Карталону, на бойцах которого легионеры вымещали обиду за упущенную победу. Карталон отступал с боями, оставив себе всего четыре спейры и прикрывая отход основных сил к лесу.

Оказавшись в лесу, Федор разрешил сделать короткий привал: он ждал, что нумидийцы принесут ему недостающую информацию. Лесок был жиденький, укрыться здесь было особенно негде и следовало немедленно двигаться дальше. Чайка решил попытаться уйти и к ночи оторваться от преследователей, чтобы сохранить как можно больше людей для предстоящей операции. Положить всех прямо здесь не входило в его планы.

Угурта не обманул его ожиданий. Прискакав вскоре с десятком всадников к повозке с архивом, рядом с которой разместился на отдых командир двадцатой хилиархии, он через переводчика сообщил, что если взять чуть правее, то скоро будет река. Она течет с гор и довольно бурная, имеет крутые берега. Брода нумидийцы не успели найти, но зато нашли целый деревянный мост. На несколько километров вверх и вниз по течению другого моста нет. Римлян тоже нет. А из обжитых мест нашли только две деревни, покинутые жителями. Дальше за мостом поля, переходящие в холмы средней величины. А еще дальше предгорья.

– Отлично, – повеселел Федор, – если переправиться и разрушить этот мост, то римляне поотстанут на некоторое время. Это то, что нам нужно. Показывай дорогу.

Он встал с повозки и снова вскочил в седло.

– Подъем! – И, обернувшись к адъютантам, добавил: – Сообщить кельтам и всем командирам новое направление. Отправить связного к Карталону, а здесь оставить половину спейры, как проводников к мосту, чтобы дожидались его прихода. Остальные немедленно выступают.

Спустя час разведчики доложили, что мост обнаружен. Это было несложно, поскольку сильно разбитая лесная дорога, на которой они оказались, пройдя опушку леса, выходила строго на него. Похоже, в мирное время римляне здесь валили лес, по пути Федору попалось на глаза несколько делянок, и сплавляли его по реке вниз к Тибру. Чуть ниже моста имелась небольшая пристань. А может быть, все это тоже принадлежало оборотистому сенатору.

– Хилиархия должна переправиться на ту сторону как можно быстрее, – приказал Федор, – Здесь, со мной, останется спейра солдат с лучниками.

Когда переправа была почти закончена, Федор подозвал к себе одного из адъютантов и отдал новый приказ:

– Занять оборону на мосту, забаррикадировать подступы. Подпилите пару балок или разберите его часть, так, чтобы можно было быстро разрушить после переправы солдат Карталона.

Финикиец кивнул и ушел исполнять приказание.

Спустя еще пару часов, когда все солдаты Федора были уже на другой стороне, а нумидийцы снова отправлены в разведку, со стороны леса послышался лязг и скоро показались отступающие солдаты Карталона, на которых по-прежнему наседали римляне. Оставленные для связи бойцы вывели их к самому мосту, но и враг не отставал, вися на пятках. Особенно не понравилось Чайке, что к преследованию подключились конные римляне.

– Лучникам приготовиться, – сообщил он стоявшему рядом адъютанту.

И стрелки, человек тридцать, выстроившиеся вдоль берега, быстро натянули тетиву своих луков, приладив к ним стрелы.

Две спейры бойцов Карталона быстро перебрались по мосту, простучав по нему подкованными башмаками. Третья втянулась, а четвертая, последняя, увязла на подступах в драке с римской конницей, далеко обогнавшей собственную пехоту. Катафрактарии рубили своими длинными мечами африканцев и давили их лошадьми.

– А ну, охладить этих вояк, – приказал Чайка.

И в конных римлян, представлявших собой отличные мишени, полетели стрелы. Федор видел, как одному из них стрела вошла в шею. Всадник выронил щит и меч, схватившись за древко стрелы, и рухнул лицом в грязь. Еще десяток всадников постигла та же участь. Но они не отступали, желая захватить мост. Однако в пылу преследования слишком далеко оторвались от пехотинцев и скоро были наполовину уничтожены. Увидев, что несет большие потери, командир римской конницы, приказал отступить в лес, чтобы возобновить атаку уже превосходящими силами. А Федору только того и надо было.

Едва последний солдат Карталона перешел на другой берег бурной реки, а его примеру последовал Федор с лучниками, как середина моста обвалилась. А затем обломки моста на дальнем берегу загорелись, подожженные умелыми руками. Обернувшись назад, Чайка заметил раздосадованное лицо командира римской конницы, снова показавшегося на берегу. Какое-то время можно было не опасаться преследования.

Глава пятнадцатая  Цитадель

Цитадель Клорина сопротивлялась еще довольно долго. Даже после того, как скифы приволокли и кинули под ее стены труп самого вождя бастарнов, проткнутого мечом амазонки. Арчой думал, что это сломит дух осажденных и заставит их быстрее сдаться, но вышло наоборот. Бастарны поняли, что терять им нечего, и яростно продолжали обороняться еще три дня, отбивая все атаки скифов. Вся столица крупнейшего племени бастарнов была уже в руках Арчоя. Еще день ушел на то, чтобы сломить сопротивление третьего городка, входившего в укрепрайон. А цитадель все сопротивлялась.

– Ал-лэк-сей, – сказал Арчой на рассвете четвертого дня, – сегодня мы должны сжечь это гнездо. Мы и так задержались слишком долго на этом берегу реки.

И Леха кивнул, согласившись, что без его людей тут не обойтись. До сих пор Арчой использовал пеших скифов самостоятельно, но безрезультатно, а остатки отряда Ларина под его руководством осуществляли разведку вдоль берега Тираса, который в этих местах был довольно широким. Разведка показала, что брод есть в паре километров вверх по течению. А на другом берегу, поросшем густым лесом, то и дело мелькали отряды бастарнов, но сюда не лезли. Видно, побаивались превосходящих сил противника, сумевшего покорить укрепрайон Клорина.

– Ничего, – отмахнулся Арчой, выслушав доклад командира разведчиков, – пусть разносят по своим землям весть о нашем приближении и смерти своих вождей. Я сам займусь окрестностями, а ты лучше почисти это место. Я устал ждать.

И конница Арчоя растеклась по близлежащим землям, полям и лесам, оставаясь, впрочем, на этом берегу. А Леха Ларин снова сформировал осадный отряд, пополнив его новыми скифами, которых перевел в пехотинцы, поскольку от его собственных людей осталось после атаки на ворота едва ли половина. То есть около полтораста человек, из которых треть была ранеными. И сотники командовали сейчас не больше чем полусотней каждый. Да и то, из трех только двое – Инисмей и Гнур – были в строю, а Уркун залечивал раны в лагере. Потому Леха решил поберечь оставшихся людей, а вперед пустил новобранцев.

Цитадель бастарнов была выстроена на голом холме, что позволяло защитникам просматривать все подступы. А мощный фундамент был сложен из темного камня, отчего крепость казалась мрачной, особенно в те пасмурные дни, что наступили недавно. С тех пор, как скифы начали осаду, постоянно лил дождь. Он то усиливался, то прекращался. Но ненадолго. Все улицы города, как и окрестные поля, давно разбитые копытами конницы, превратились в непролазные топи. Люди и кони ежедневно месили жижу своими ногами.

– Черт бы побрал эту погоду, – стоя перед строем солдат, выругался Леха и, смахнув капли дождя со своего лица, отдал приказ: – Вперед! На стены.

Сотни воинов одновременно с четырех сторон стали подниматься по склонам покатого холма, втаскивая на себе длинные лестницы. Атака началась одновременно с проливным дождем, и бородатые скифы то и дело падали, поскальзываясь. В таких условиях поджечь крепость, чтобы сэкономить силы, было нереально. Арчой торопил, приходилось идти на жертвы.

Скоро к природным атакам добавился обстрел бастарнов. Стрелы с хлюпаньем втыкались в хорошо различимых сверху солдат Лехи Ларина. Сколько в цитадели засело бастарнов, было не ясно. Но обстрел велся со всех сторон немаленькой крепости. Это подсказывало Лехе, что там могло находиться не меньше пары сотен этих лесных чудовищ, которым больше было некуда отступать.

„Хорошо еще, что лестниц я заготовил немало“, – похвалил себя морпех, глядя, как скифы перебираются через небольшой ров и карабкаются на стены.

Но атака захлебнулась. Защитники цитадели бились яростно, забрасывая наступавших камнями и бревнами, ломавшими лестницы. Спустя час бой возобновился, однако бастарны отбили и эту атаку, стоившую им самим нескольких десятков жизней. Тогда Леха велел притащить сюда снизу таран. Предварительно его немного подлатали, но в целом он находился еще в исправном состоянии. И с его помощью повторил атаку на ворота.

Ров был завален, а небольшой поднятый мост разрушен, и скифы принялись методично разваливать главные ворота в цитадель. Здесь ворота оказались гораздо крепче, чем у внешнего рва. Подчиненным Ларина пришлось потратить почти полдня, чтобы расшатать крепкие брусья, обитые во многих местах железными полосами и скрепленные металлическими обручами. Осада затянулась, но на сей раз дождь мешал уже бастарнам, пытавшимся поджечь таран. Зажигательные стрелы гасли, как и смола, с шипением растекавшаяся по мокрой земле. И к вечеру ворота рухнули, открывая скифам дорогу в цитадель.

И тогда основательно замерзший за время ожидания Леха снова повел своих людей в атаку. Пешие скифы ворвались в крепость и набросились на бастарнов, ощетинившихся мечами и копьями. Атака началась с дуэли лучников. Сверху на наступавших скифов обрушился град стрел. Но скифы сами рождались уже с луком в руках. Они ответили достойно и смогли быстро пробиться на стены, где завязалась ожесточенная схватка. Леха собственноручно успел зарубить четверых бастарнов, а одного сбросил со стены, прежде чем выслушал доклады от своих сотников, что крепость целиком очищена от гарнизона. Натиск скифов не уступал по ярости обороне бастарнов и потому поддержка конного отряда, стоявшего наготове неподалеку, даже не потребовалась. Цитадель была захвачена незадолго до того, как этот хмурый день стал гаснуть, переходя в темную и мокрую ночь.

– Молодцы! – похвалил Леха, убирая меч в ножны.

– Мы нашли подземелья, – доложил вполголоса Гнур.

– Отлично, – кивнул Леха, – зажгите факелы и, пойдем, глянем, что там.

Спускаясь по длинной и узкой лестнице, вырубленной в камне, Лехе несколько раз пришлось переступать через трупы бастарнов. А когда скифы дошли до самой нижней площадки, куда выходило сразу три двери, из темноты на шагавшего впереди всех Ларина вдруг бросился вражеский воин с кинжалом. Но реакция морпеха не подвела. Он ушел от удара, перехватил руку нападавшего и сбил с ног быстрой подсечкой. Шагавший следом с факелом Инисмей успел выхватить акинак и заколол бастарна. Осмотревшись по сторонам, они больше никого не нашли.

– Надеюсь, это последний защитник крепости, – кивнул на убитого морпех, – посмотрим, что тут прятал этот Клорин.

Двери, само собой, оказались запертыми. Пришлось звать еще людей, которые притащили бревно и стали высаживать укрепленные двери одну за другой. К счастью, они оказались не такие крепкие, как ворота.

За первой скифы обнаружили подземный ход, который вел в сторону реки. Из мрачного коридора пахнуло сыростью. По стенам стекали крупные капли, а при свете факела в стороны бросилось сразу несколько крыс.

– Если это ход, – подумал вслух Леха, – то почему они все не сбежали отсюда?

– Может быть, о нем знал только сам Клорин? – подсказал идею угрюмый Инисмей.

– Согласен, – кивнул Леха, – зачем ему спасать всех. А сам он не успел воспользоваться этим ходом. Меня повстречал и… еще кое-кого.

За следующей дверью скрывался целый арсенал – копья, щиты, мечи, кинжалы, кольчуги, – которым можно было вооружить еще добрую сотню бойцов.

– Все это вынести отсюда и доставить в обоз, – приказал морпех, – поход у нас долгий, это добро нам еще пригодится.

А третья дверь скрывала за собой настоящие сокровища. Едва ступив в небольшую, вырубленную в скале комнату и откинув крышку ближнего сундука, Леха заметил, как в свете факела блеснула россыпь монет. Второй сундук также оказался полон. В третьем обнаружились украшения: цепи, браслеты, кольца. В четвертом снова монеты, но какие-то квадратные и мельче размером, с непонятными Лехе надписями. Кажется, греческие. Взяв одну из них в руку, он разглядел при мерцающем свете факела хищную птицу, похожую на орла, которая несла в клюве здоровенную рыбу. Всего сундуков было восемь.

– Ну, вот вам и награда, – выдохнул Леха, заметно повеселев и с задором посмотрев на своих сотников, державших факелы, – я же обещал: выживем – награжу по-царски! Берите это все и тоже тащите в лагерь к шатру Арчоя. Вот он обрадуется.

Казну Клорина и захваченное оружие по приказу Лехи уже затемно доставили в лагерь. Арчой больше не желал задерживаться в этом городе и, разграбив его за три прошедших дня, приказал наутро спалить дотла.

– Молодец Ал-лэк-сей, – похвалил командир корпуса, – ты хороший боец.

– А то, – ухмыльнулся Леха, начисто лишенный скромности, – я еще и не такое могу.

После двух удачных „таранов“ и недавних событий в доме у западной окраины Леха был доволен собой, как никогда. И еще неизвестно, что его больше радовало: первая победа или вторая.

– Я дам тебе часть этого золота, – сообщил Арчой, – ты его заслужил. Остальное отвезем Иллуру.

– Ясное дело, – кивнул Леха, словно спрашивали его мнения, – нам сейчас нужно много новых кораблей, а потому и золото не помешает.

Мудрый Арчой пропустил его слова мимо ушей. Кровный брат Иллура мог позволить себе многое, даже не всегда уважительное отношение к более опытным воинам и начальству. Тем более, Арчой был одним из тех, кто тогда, очень давно, участвовал в ритуальном обряде. Тогда он, как и многие скифы из родни Иллура, скрепил своей кровью родство с прибывшим издалека воином и тоже стал его кровным братом. Леха, надо сказать, до сих пор не знал всех своих „родственников“, а вот они его помнили хорошо.

Наутро слегка развиднелось. Дождь прекратился, и Арчой отправил Ларина в лагерь к амазонкам, что стояли уже у самого берега с приказом переправиться и провести совместную дальнюю разведку на той стороне реки. Леха с некоторым трепетом в душе отправился выполнять приказание. Дело в том, что после бурного соития с Тарнарой он не знал, как себя теперь вести. Получив от него, что хотела, горячая амазонка облачилась в доспехи и исчезла со своими воительницами в неизвестном направлении. Бой на улицах еще шел, и она тотчас вклинилась в очередное сражение, пропав в лабиринте улиц.

Теперь предстояла новая встреча. Передвигаясь в сторону лагеря амазонок по раскисшему полю вдоль частокола, из-за которого повсеместно поднимались столбы дыма, Леха немного придерживал коня. На него нахлынули приятные воспоминания о прекрасном и упругом теле Тарнары, от которого во время соития исходил такой жар, что он едва не сгорел от страсти. А как она его сжимала упругими бедрами… Уууу!!! Такого со своей наложницей Леха Ларин ни разу не испытывал, хотя и та могла быть теплой и нежной. Но Тарнара была просто огонь.

„Да она меня ведь почти изнасиловала, – с удивлением отметил Леха, купаясь в воспоминаниях с блаженной улыбкой на лице, – еле отбился и даже успел получить удовольствие. Надо же было как-то расплачиваться за спасенную жизнь. Может, у них так на самом деле принято. Я-то откуда знал?“

Вообще, Леха действительно пребывал несколько последних дней в растерянности. Хорошо хоть штурм цитадели подвернулся. Было чем заняться. А то не выдержал бы и поехал сам в лагерь к амазонкам. Надо же было выяснить, что дальше. Спросить ведь было не у кого. Не к Арчою же приставать с вопросами, чего ждать, когда переспал с амазонкой. И что делать, если с тех пор ничего не происходит?

„Он, может и знает, но тут дело интимное, – рассуждал Леха, глядя на приближавшийся частокол вокруг лагеря Исилеи и любовно поглаживая левый глаз. – Надо как-нибудь осторожно разузнать, как поступить. Продолжения хочется, а логику сарматских баб пока не улавливаю. Поматросил и бросил, что ли? Непонятно. Да и обидно, блин. Леху Ларина еще никто не бросал“.

Прибыв в расположение амазонок со своими бойцами, которых прихватил всего пятьдесят человек, Леха проехал сразу к шатру Исилеи. Хозяйка Еректа находилась подле него и тренировалась в шутливой битве на мечах с одной из своих воительниц. Приглядевшись, Леха понял, что это была не Тарнара, и даже выдохнул, немного расслабившись. Как он ни хотел новой встречи, а все же побаивался с непривычки.

Ловко отбив несколько ударов, облаченная в черные доспехи Исилея сшибла с ног свою партнершу по спаррингу и приставила острие клинка к ее горлу. Бой был окончен. А впечатлительный морпех, смотревший на все это, моментально ощутил острую сталь на своем кадыке, словно это ему хозяйка Еректа приставила меч к горлу. Слишком сильные были впечатления от их первой встречи.

– Приветствую тебя, хозяйка Еректа, – поздоровался морпех и передал сообщение, поглядывая на запыхавшуюся после схватки Исилею. – Арчой приказывает нам отправиться на разведку другого берега. Совместным отрядом.

– Зачем? Я уже отправляла туда своих воительниц, – ответила Исилея, усмехнувшись, – можем начинать переправу немедленно.

– Арчой хочет знать обо всем, что находится в полудне пути от реки, – настоял на своем Леха, которого все же раздражала свободная манера общения сарматских женщин, подчинявшихся только с виду. – Нужна дальняя разведка.

Исилея внимательно посмотрела на Леху, и вдруг по ее лицу скользнула загадочная усмешка. „Она, что, знает, что ли, про нас, – растерялся бравый морпех. – Тарнара рассказала?“ Но Исилея снова стал серьезной, а ее голубые глаза обрели стальной оттенок.

– Хорошо, – сказала она, вскакивая на лошадь, – прогуляемся прямо сейчас. Я поеду сама и возьму с собой сотню. Для небольшой прогулки за реку вполне хватит. Больших сил бастарнов там сейчас нет.

– Вот и проверим, – кивнул Леха, осматривая воительниц, что немедленно оказались в седлах, едва получив приказ. Не прошло и пяти минут, как сотня амазонок, затянутых в кожаные доспехи и вооруженных до зубов, была готова к выступлению.

– А что твоей „правой руки“ с нами не будет? – выдал себя Леха, когда не обнаружил среди них своей нежданной любовницы.

– Нет, – просто ответила Исилея, и Лехе снова показалось, что по губам воительницы скользнула усмешка. – Я отправила Тарнару на разведку вдоль реки по этому берегу. Вчера там видели отряды бастарнов. Но когда она вернется, ей прикажут догнать нас. Так что – вперед.

– Вперед, – согласился Леха и дернул за узду своего коня.

Спустя недолгое время объединенный отряд скифов и сарматских воительниц, покинув лагерь и обогнув дымившееся городище, был на берегу реки.

– И где тут брод? – поинтересовался Леха, направляя коня по довольно крутому берегу, кое-где обрывами спускавшемуся к самой воде. Чуть позади он заметил небольшую пристань, а за ней у главного города Клорина еще одну, гораздо больше. Похоже, Орол был перевалочным пунктом на пути в греческий город, удобно расположившийся в устье реки. Да и Тирас наверняка был судоходен на большом протяжении и здесь должны были регулярно появляться купеческие корабли. Однако за время осады скифы не видели ни одного судна, бороздившего местные воды вверх или вниз по течению. То ли бастарны всех распугали, то ли, наоборот, скифы, внезапно объявившиеся на этих берегах.

– Чуть выше по течению, – сообщила хозяйка Еректа, бросив изучающий взгляд на командира скифских разведчиков, – осталось недолго.

Действительно, не прошло и получаса, как берег стал почти пологим, а река раздалась вширь. Сарматская воительница первой бросила коня в волны реки, которая едва доходила теперь благородному животному до груди, облаченной в панцирь. Плавать в таких доспехах лошади было бы нелегко, но Исилея действительно знала брод, и конь, ступая по каменистому дну, быстро переправился сквозь шумящую реку на другой берег, нигде не встретив препятствий. Так же спокойно переправился весь отряд скифов и амазонок.

Во время переправы Леха, придерживая рукой небольшой щит, сначала пристально поглядывал на другой берег, условно занятый бастарнами. Потом постепенно напряжение прошло, и он стал смотреть на реку и слушать исходящие от нее звуки, – шум волн по перекатам действовал на него умиротворяюще. Да и в небе все больше расходились облака, пропуская первые лучи солнца к земле, истосковавшейся по теплу. Погода налаживалась, будто боги, поверив, что скифов ничем не остановить, решили отныне им помогать. Уже почти у другого берега, на мелководье, Леха даже разглядел сверкнувшие серебром рыбьи тельца в лучах нарождавшегося солнца и вспомнил, как они с Федором ходили на морскую рыбалку.

Скоро конь командира разведчиков коснулся копытами другого берега и стряхнул с себя водянистую муть. А едва отряд преодолел прибрежный лесок и вновь выехал в поле, морпех невольно осадил коня.

– Ну, – стал он размышлять вслух, – как поедем?

Перед ним лежала долина, полого поднимавшаяся вверх. По левую руку на холмах рос мощный лес. Впереди на несколько километров растянулось обширное пустое пространство, поросшее редколесьем и кое-где переходившее в настоящие поля. А справа к нему опять прижимался лес. Никаких селений было не видно, хотя вдоль леса на холмы тянулась едва различимая тропинка. Направо сворачивала еще одна лесная дорога. Некоторое время она шла вдоль берега, но затем пропадала среди деревьев.

– Вдоль леса, – предложила Исилея, махнув рукой влево.

– Согласен, – кивнул Леха, ему самому этот путь отчего-то показался более подходящим.

И отряд, вытянувшись в колонну по пять человек, поскакал вперед.

Глава шестнадцатая  Новый поворот

Так они благополучно добрались до вершины холмов, откуда, оглянувшись назад, Леха заметил дымы с другого берега. Это еще догорал Орол, недавно взятый не без его помощи.

– Далеко видать, – произнес Леха, – хороший сигнал бастарнам, где нас искать.

– Они не будут нас искать, – заявила Исилея, резко осадив коня, – этот дым скорее сообщил им о том, что надо бежать и прятаться как можно дальше. Так они и делают сейчас.

– Ты уверена, что они не нападут на нас? – спросил Леха с сомнением в голосе, поглядывая на только что пройденную долину. – Не такие уж они трусливые ребята.

Позади, выстроившись рядами, отдыхали в седлах конные скифы и воительницы сарматов. А впереди начиналась еще одна долина, сплошь поросшая лесом и ограниченная следующей грядой. Здесь же, на холме, лесные тропы, заменявшие бастарнам дороги, вновь расходились на две стороны. Однако, несмотря на то что люди в этих местах явно бывали, никаких деревень, а тем более городов, они пока не встретили на своем пути.

– Мы разбили их сильнейших вождей, – гордо заявила амазонка, – а из оставшихся не все рискнут пойти против нас.

– Так мы, что, уже победили? – удивился Леха, поглядывая на макушки деревьев и с наслаждением вдыхая пьянящий аромат сосен. Картина кругом, если забыть про дымы за спиной, была вполне мирная.

– Еще нет, скиф, – ответила хозяйка Еректа, удивительно словоохотливая сегодня, – земли бастарнов обширны на этом берегу Тираса. И теперь они откатятся далеко, быть может, до самых Бастарнских Альп, зализывая раны и собирая новую армию. И если мы не дадим бастарнам достаточно времени, то скоро покорим их страну. Хотя и не без потерь.

– Меня зовут Алексей, – обиделся Леха на „скифа“.

Амазонка в ответ только тихо сверкнула из-под шлема своими голубыми глазами. По их выражению Леха понял, что ей все равно, как его зовут. Однако ему показалось, что Исилея сегодня была какая-то слишком добрая. Еще не разу не „наехала“ на него и не пыталась поставить на место. „Может, заболела? – подумал морпех, но, осторожно оглядев ее пышущее здоровьем лицо, статную фигуру и ноги в кожаных штанах, затянутых у лодыжек ремешками, решил: – Не похоже“.

– А что лежит дальше? – спросил морпех, пытаясь угадать. – За этой лесной долиной?

– Не знаю, скиф, я там никогда не бывала, – Исилея повторила слово „скиф“ без злобы, но с нажимом. Однако Лехе показалось, что делает она это скорее не для того, чтобы позлить его, а заигрывает, что ли. Хотя с чего бы ей это делать, морпеху было непонятно. Его по-прежнему терзали сомнения: знает она насчет Тарнары или нет?

– Ну, так давай посмотрим, – неожиданно сказал Леха таким тоном, словно отдавал приказ, и сам поразился своей внезапной смелости. Настроение у него вдруг сделалось отличное.

Он ударил коня пятками по бокам и первым поскакал вперед. Грозная царица Еректа, как ни странно, не стала спорить, а последовала за ним.

Когда солнце окончательно разогнало облака над лесом и холмами, отряд скифов и сарматов углубился во вражескую территорию уже довольно далеко. Долина с дымами от пожаров давно осталась позади, а предводители обоих воинств все скакали с упоением вперед по лесной дороге, словно были у себя дома. Так продолжалось до тех пор, пока на одной из полянок они не нарвались на отряд бастарнов, выросших словно из-под земли. Вернее, именно оттуда и повыскакивали на лесную дорогу пешие копейщики и мечники, прятавшиеся между кочками. Саму дорогу они основательно забаррикадировали мощным завалом из деревьев, преградив путь конным воинам.

А в едва осадивших коней всадников с обеих сторон дороги немедленно полетели стрелы.

– Ах вы, уроды волосатые! – заорал Леха, вскидывая свой меч и отбивая щитом снизу удар копья, где к нему подскочили сразу трое бастарнов. – Ну, сейчас я вас научу жизни!

Исилея, не медля, пустила коня вскачь вперед, выхватив свой длинный меч. А перемахнув через завал, врубилась в толпу бастарнов, разя их сверху, словно богиня победы. Отправляя по эту сторону завала очередного копейщика на тот свет своим ударом, Леха опять невольно засмотрелся, как ловко дерется хозяйка Еректа.

Позади него тоже разгорелась битва между амазонками, скифами и бастарнами, бросившимися друг на друга. Конные воины не стали дожидаться, пока их всех перебьют из луков на дороге, и бросились в лес, атаковав засевших за деревьями вражеских лучников и мечников. Бой быстро распространился по обширной территории, и очень скоро стало непонятно, где свой, а где чужой воин. Но в ближнем бою ошибок не выходило.

Разделавшись с копейщиками, Леха развернул коня и, проскочив поперек дорогу, ударил на группу пеших меченосцев, свалив двоих „бронированной“ грудью своего коня, а на остальных обрушив удары клинка. Одного из самых ловких воинов, что едва не вспорол ему доспех на боку, Леха с размаху пнул ногой в грудь, и тот пропал среди ветвей ели, зарывшись в какую-то яму.

– А ну, гони их дальше, Инисмей! – заорал Леха своему сотнику, что бился неподалеку, нанося очередной удар сверху по подвернувшейся голове какого-то бастарнского воина, – их тут немного. Нас больше!

Однако вдруг он заметил, что позади завала, где рубилась Исилея с несколькими воительницами, окруженная десятком вражеских бойцов, появился небольшой отряд конных бастарнов. Их было человек тридцать, но внезапное нападение на амазонок могло стоить хозяйке Еректа жизни. Перевес сил мгновенно переходил к бастарнам, если бы они беспрепятственно доскакали до места схватки. И, проткнув очередного бойца, Леха вдруг развернул коня и погнал его в обход завала, крикнув на ходу, чтобы Инисмей и еще пятеро поддержали его атаку.

Прорвавшись сквозь лес, где двое скифов были убиты выстрелами из-за деревьев, Леха и его сотник с тремя всадниками встретили атаку конных бастарнов. Троих скифы, мгновенно выхватив луки, успели свалить еще на расстоянии. А с остальными пришлось схватиться на мечах. На узкой дороге им удалось навязать поначалу свои правила войны, но бастарнов было больше, да и скорость была набрана немалая. Потому после первой сшибки на землю повалилось трое бастарнов в кольчугах и двое скифов, а наступавшие воины оттеснили Ларина и его сотника к самому завалу. Остальные напирали сзади. Еще немного – и скифы должны были все тут умереть. Но Исилея с воительницами, увидев, как Леха спас их от мощнейшего удара бастарнов, сама пришла ему на помощь. Однако и ее силы были на исходе. Вскоре от удара копья пала последняя из амазонок, что билась рядом с ней, а Инисмея в пылу схватки оттеснили далеко в сторону конные бастарны.

– Ко мне! – заорал Леха охрипшим голосом, пытаясь призвать на помощь своих солдат, рубившихся позади завала, но времени на ожидание не оставалось. Да и драка там шла жестокая.

– В лес! – крикнула Исилея и, проткнув доспех ближнему воину, первой развернула коня, бросив его в образовавшуюся брешь в строю противника. Леха, отбив удар и нанеся ответный своему поединщику, выбивший его из седла, устремился за амазонкой.

Ветки хлестали по лицу, царапая кожу и словно стремясь выколоть глаза. Деревья стояли на пути сплошной стеной, ощетинившись иглами и толстыми сучьями. Если бы не доспехи, в которые были одеты люди и кони, их бока давно бы были распороты. Проскакав так метров пятьдесят, Ларин и амазонка успели по дороге зарубить еще двоих мечников врага. Но когда Леха обернулся, то увидел за собой погоню. Бастарны не желали их отпускать. Предводитель конных воинов в самом дорогом доспехе что-то крикнул своим людям, и за ними устремилось не меньше десятка бастарнов.

Леха хотел было сразу вернуться на дорогу, но здесь повсюду шла сеча, людей было великое множество, и, чтобы не прорубать себе дорогу, пришлось пустить коня в обход. Уставшая Исилея скакала рядом, то и дело уклоняясь от пущенных в нее стрел и рассекая головы внезапно подвернувшимся бастарнам.

Вскоре они заметно отдалились от дороги, шум битвы затихал, но погоня не отставала. Их догоняли. Тогда Леха вернул меч в ножны, но выдернул лук из притороченной к седлу сумки. Ловким движением вытащил из висевшего там же колчана стрелу, приладив ее к тетиве. Как-никак он ведь был теперь скифом, а каждый скиф умеет владеть луком. Даже на полном скаку. Положение обязывает.

Впереди показалась небольшая поляна. Пустив коня туда, Леха развернулся и на ходу выпустил стрелу в ближайшего всадника бастарнов. Просвистев между деревьями, стрела вошла точно в цель. Всадник схватился за плечо и упал под копыта своему коню, перекатившись несколько раз.

– Попал! – радостно завопил Леха, словно стрелял впервые в жизни, прилаживая новую стрелу.

Сразу три бастарна показались между деревьями метрах в двадцати. Леха отпустил тетиву. И еще один преследователь скатился с коня. А потом и второй. Однако и у бастарнов оказались умельцы пускать стрелы. Потеряв трех человек, бастарны поменяли тактику. Из-за первой линии выдвинулись сразу два всадника в кожаных куртках, натягивавших на скаку луки. Леха, не успевший еще приладить очередную стрелу, бросил коня в сторону, избежав смерти. Стрела вонзилась в сосну рядом с ним. Вторая улетела далеко вперед, обогнав его. Затем туда же просвистела третья. Но по раздавшемуся ржанию коня, Леха понял, что бастарнский лучник не промахнулся. Его стрела торчала из крупа коня Исилеи, скакавшей чуть впереди.

– Черт бы тебя побрал, ворошиловский стрелок, – выругался Леха, натягивая лук и снова оборачиваясь назад, – получи, Робин Гуд хренов!

И следующим выстрелом умудрился сразить одного из лучников. Второй пустил еще стрелу и ускакал в сторону, ненадолго пропав из виду. Леха ускорил бег своего коня и догнал амазонку, увидев, что из крупа ее лошади торчит уже две стрелы. А одна вонзилась животному в шею. Конь хрипел, но скакал.

– Как ты? – спросил он.

– Нормально, только конь теряет силу, – отмахнулась Исилея и бросила, смотря куда-то поверх его головы: – Нас оттесняют от дороги. Конь скоро падет, а пешими не пробиться. Придется уходить дальше в лес.

Леха повернул голову. Бастарны – их вдруг стало даже больше, чем было, словно убитый не умирал, а делился на двоих, – скакали параллельной дорогой по лесному холму, действительно отсекая их от дороги. Помощи ждать было неоткуда. Они слишком отдалились от своих людей. Шансы у них были, но мало. Оба были измотаны затянувшейся схваткой, но, хвала богам, не ранены.

– Давай вон к той опушке, – крикнул Леха, натягивая тетиву, – там их лучше будет видно, а потом в чащу. За ней, кажись, болото. Уйдем.

Пустив стрелу в ближнего всадника, Леха опять попал – угодил ему в ногу, пригвоздив к седлу. Вопль раненого бастарна его только обрадовал.

– Знай наших! – сплюнул Леха, погоняя коня.

Первыми оказавшись на опушке леса, морпех и амазонка проскакали ее, снова оказавшись среди плотно растущих деревьев. И вдруг конь Исилеи захрипел, рухнув на передние ноги. Хозяйка Еректа перелетела через холку и скатилась на землю, быстро вскочив на ноги. „Выучка у нее, что надо“, – мысленно отметил Леха, разворачивая коня и прячась за сосной. На том краю опушки показались бастарны, сначала трое, за ними вдалеке еще четверо. И что-то говорило Лехе, что это еще не все преследователи.

Рядом раздался новый хрип – животное завалилось на бок, пустив пену изо рта. Но рука Лехи не дрогнула. Он спустил тетиву, и стрела с чавканьем вонзилась в грудь ближнему бастарну, преодолевшему уже почти половину опушки. Затем Леха ссадил с коня второго. Третьего он убил в спину, потому что тот повернул коня, решив спрятаться за такими близкими деревьями, но не успел.

– Четверо осталось, – неуверенно заявил Леха, покосившись на Исилею, стоявшую неподалеку с обнаженным мечом.

– С ними мы справимся, – уверенно кивнула хозяйка Еректа, слегка тряхнув волосами. Шлем она потеряла в бою.

– И стрелы у меня закончились, – добавил морпех, оглядывая пустой колчан.

– Все равно справимся, – отмахнулась амазонка.

Когда бастарны, разделившись по двое, зашли с разных сторон, обогнув опушку лесом, загнанные к болоту беглецы их уже поджидали во всеоружии. Дернув поводья, Леха бросился из-за массивного дуба на свою парочку, ссадив одного с коня мощным ударом, но не убил. Перед падением всадник успел прикрыться щитом. А второй сам напал на него, метнув копье. К счастью, промахнулся. И копье воткнулось в кочку. Зато Леха не промахнулся. Пока бастарн обнажал меч, морпех ловким движением метнул свой кинжал, не оставив ему шансов. А второго он настиг метров через десять, раскроив ему череп.

Расправившись с нападавшими, Ларин повернулся туда, где билась амазонка, в ожидании увидеть пару свежих трупов. Но, к удивлению, заметил, что Исилея едва ранила одного из воинов, а второй теснил ее к видневшемуся за спиной болоту.

„Ослабла, видать, барышня, – самодовольно ухмыльнулся Леха, – или бастарны настырные попались. Ну, ничего, сейчас мы ее спасем. Чтобы знала, как над мужиками издеваться“.

В этот момент второй бастарн вновь подскочил к хозяйке Еректа, выбив у нее небольшой круглый щит, которым она до сих пор отбивалась. А раненый нанес удар, уворачиваясь от которого амазонка поскользнулась на мокрой кочке и рухнула навзничь. Бастарны ринулись вперед. Еще мгновение – и они разрубили бы ее или проткнули своими мечами.

„Черт, как бы поздно не было“, – пронеслось в мозгу морпеха.

Выдернув на ходу за древко торчавшее из земли копье, Леха пустил коня вскачь и с ходу метнул его в одного из нападавших. Раздался дикий вопль, – копье, пронзив кожаный панцирь со спины, вышло из груди бастарна. А его „напарник“ обернулся, чтобы отразить нападение, на мгновение оставив Исилею без присмотра. И тут же об этом пожалел. Не вставая, амазонка всадила ему свой длинный меч в подреберье, пронзив кожаный панцирь.

– Ты жива? – спросил Леха, осадив коня рядом с хозяйкой Еректа.

Та поднялась, взглянув на окровавленного бастарна, молча кивнула, насупившись. Но все же выдавила из себя:

– Спасибо, что спас, скиф. Я в долгу не останусь.

– Да ладно, – принял похвалу Леха с самодовольной ухмылкой, – с кем не бывает. Сегодня я тебя, завтра ты меня.

Но когда он перевел взгляд на опушку, то улыбка мгновенно сползла с его лица. Среди сосен мелькали черные куртки бастарнов.

– Черт побери, – выругался Леха, – там еще человек двадцать. Прыгай позади меня на коня, поскачем на болота. Обратно нельзя.

Исилея насупилась еще больше, видно, что-то Леха сделал не так. Но морпеху было наплевать.

– Прыгай, давай! Время уходит. Пешком не убежим.

И амазонка решилась. Она ловко запрыгнула в седло, обхватив Леху сзади руками.

– Скачи, скиф!

И конь морпеха, хоть и уставший, но зато целый и невредимый, понес их в болота, почуяв звериным чутьем тропинку среди невысоких деревьев. Некоторое время они петляли среди топей, где конь увязал по колена. Затем болота закончились, но беглецы скакали еще минут двадцать сквозь лес, пока наконец стало ясно, что ушли от погони. И тут вдруг уставший конь вывез их на небольшую поляну, где они с удивлением заметили полуразвалившуюся сторожку.

– Это еще что за домик отшельника, – удивился Леха, останавливая коня и устало спрыгивая вниз. Все тело ныло от долгой скачки и битвы. К счастью, ран особых не было.

Болота давно остались позади. Они снова находились на твердой земле. Вокруг шумел лес. Серьезный лес. Замшелый. Здесь не то что дорог, и тропинок-то не было. И людей, само собой, никто не ожидал встретить. А вот на тебе.

– Ну, пойду, гляну, – сказал Леха, направляясь к ветхой избушке, – что за ведуны здесь в чащобе обитают.

Исилея тоже спустилась на землю, но осталась стоять на месте.

Приблизившись, Леха осторожно толкнул покосившуюся дверь, ожидая, что на него прыгнет сейчас какое-нибудь чудище. Но полуразвалившийся домик оказался пустым. Заросшим паутиной и плесенью, но пустым. Окон в нем не было, а когда глаза морпеха привыкли к полумраку, он разглядел лишь широкую лежанку у самого пола да какие-то глиняные черепки в углу. Кто здесь жил раньше, было не ясно, но это уставшего морпеха абсолютно не волновало. Сейчас здесь было безопасно. Люди не найдут, а нечисти он не боялся. Все, что ему хотелось, – это немного отдохнуть, прежде чем выбираться обратно, пока не наступила ночь.

– Здесь никого нет! – крикнул он, не выходя наружу. – Можем передохнуть!

Исилея что-то прокричала в ответ, но Леха не расслышал. Решив, что уже выполнил свой долг, уставший морпех отцепил меч, сбросил панцирь и, оставшись в исподнем и штанах, с наслаждением растянулся на деревянной лежанке, скрипнувшей под его тяжестью. Полежав так пару минут, он уже начал проваливаться в сон, как вдруг дверь в сторожку отворилась. Леха не стал открывать глаза. Но услышал, как на земляной пол что-то мягко опустилось, а еще через минуту ощутил, как кто-то прилег рядом и начал гладить его живот поверх рубахи. Открыв глаза, морпех с удивлением разглядел в полумраке рядом с собой знакомый силуэт хозяйки Еректа.

– Ты что? – инстинктивно отстранился Леха.

– Ты спас меня, – тихо, но твердо произнесла Исилея, приблизив к нему свое лицо, – и я хочу тебя отблагодарить.

Мысль была приятной, но Леха все же напрягся. Слишком яркими были воспоминания о попытке просто познакомиться, а тут такой поворот. Но сильные пальцы Исилеи быстро проникли под рубаху, а потом спустились ниже. Какой тут, к черту, сон. Морпеха словно пронзил разряд тока, когда в руках хозяйки Еректа, проскользнувших под ремень штанов, оказалось его мужское достоинство. Леха хоть и был безумно уставшим, но у него вдруг словно открылось второе дыхание.

„Они, что, все так себя с мужиками ведут? – пронеслось у Ларина в голове, когда с него быстро стянули рубаху, а он ощутил у своего лица две горячие груди и приятную тяжесть тела хозяйки Еректа сверху, – жениться, небось, тоже сами предлагают… да еще попробуй, откажись, от такого предложения“.

Слишком уж близко к нему находилась Исилея, чтобы думать о каких-то грядущих проблемах. И он позволил себе приобнять это стройное тело, прижав к своему. А затем поцеловать в губы, поглаживая амазонку по горячей упругой спине. Гордая воительница не сопротивлялась.

– Не боишься меня больше? – вдруг спросила Исилея, ответив на поцелуй.

Леха задумался, пытаясь разглядеть в темноте ее голубые глаза, которые при дневном свете так горели, что ему казалось, должны были светиться и в темноте. Но ощутил лишь жар ее тела и горячее дыхание. Морпех тянул с ответом, вопрос-то был не из легких.

– Не знаю, – наконец признался он, – женщины у сарматов ведут себя не так, как в моем народе. Непривычно.

– Да, – подтвердила Исилея, – мы равны с нашими мужчинами и сами решаем, за кого выходить замуж. Сами выбираем себе мужчину. А ты… смелый.

„Так я и думал, – расстроился Леха. – Не буду больше никого спасать. А то потом проблем не оберешься“.

Но Исилея больше ничего не сказала. Она стала целовать своего спасителя в шею, потом грудь и, спустившись ниже, наткнулась на препятствие в виде ремня. Ловким движением хозяйка Еректа избавила Леху от штанов. Они уже были явно не к месту.

Но теперь морпех решил вести с самого начала и, резким движением вдруг перекатив Исилею на спину, быстро вошел в нее. Сначала амазонка напряглась, словно что-то Леха опять сделал не так, но потом покорилась. Неожиданно быстро. И Леха наслаждался с ней безумной страстью, упивался каждой секундой соития. Как она была хороша! Стоило ему оказаться в объятьях Исилеи, как он забыл и о Тарнаре, и о своей наложнице. Никого сейчас для него больше не существовало в этом мире. Они катались по скрипучей лежанке. Меняли позы, и снова жгли друг друга своей страстью. Но, в конце концов, выбились из сил и заснули, крепко обнявшись.

Разбудил Леху приглушенный конский топот. Исилея тоже услышала его чутким слухом. Подняла голову, оторвав ее от груди морпеха, прислушалась.

– Откуда здесь люди? – удивился Леха и посмотрел в полумраке на обнаженную Исилею.

– Не знаю, – ответила хозяйка Еректа.

Но быстро выскользнула из объятий морпеха и надела исподнее. Затем накинула рубаху и натянула кожаные штаны. Конский топот тем временем приблизился и затих у заброшенного лесного домика. Всадник был явно один. Он осадил лошадь и спрыгнул на землю. Исилея потянулась к мечу, но, прильнув к щели над дверью, разглядела его и расслабилась.

– Тарнара, – произнесла она, отпуская меч.

– Кто?!!!

Леха готов был провалиться сквозь землю.

– Но как она здесь оказалась? – прошептал он, словно опасность еще не миновала.

Быстро разыскав в полумраке штаны, морпех принялся нервно натягивать их.

– Наверное, разыскивала меня по следам. Я слышу топот еще нескольких всадников. Это наверняка мои воительницы.

В этот момент дверь в сторожку отворилась и на пороге возникла Тарнара с мечом в руке. Увидев Исилею, она, казалось, была изумлена.

– Ты здесь? – отпрянула амазонка.

– А разве ты не меня искала? – удивилась хозяйка Еректа, натягивая сапоги и выходя на свет.

Выглядела она в кожаных штанах и рубахе на выпуск живописно. Волосы Исилеи струились по спине, едва не доставая до пояса.

– Тебя видели у болот, хозяйка. Но мы не нашли тебя, хвала богам, среди мертвых и бросились искать в лес, – Тарнара в изумлении обернулась и указала рукой в сторону пасшегося неподалеку коня. – Но ведь это конь того скифа…

„Господи, и эта туда же“, – морпех сидел на лежанке, одетый в исподнее и не зная, как действовать дальше. Как-то все закрутилось не в ту сторону.

– Да, он здесь, – спокойно согласилась Исилея, – когда мой конь пал, скиф спас меня в бою и теперь стал моим мужчиной.

„Ну все, – решил Леха. – Сейчас они меня разорвут“.

– Это мой мужчина, – неожиданно резко заявила Тарнара.

– Теперь мой, – отпарировала хозяйка Еректа, бросив удивленный взгляд в глубину сторожки, – что бы там между вами не произошло.

Леха решил наконец показаться наружу. Прятаться дальше было стыдно. Он ведь мужик, чтобы там о нем не думали эти амазонки. Морпех вышел на свет божий и оперся о косяк, скрестив руки на груди.

– Я его не отдам, – бросила Тарнара в лицо своей хозяйке, поднимая меч.

Едва увидев Леху, она стала похожа на разъяренную львицу.

– Вот как, – еще больше удивилась Исилея, снова обратив взор на морпеха, – чем же он тебя приворожил?

– Не твое дело, – огрызнулась Тарнара, – защищайся или умрешь.

– Ты смеешь угрожать своей хозяйке? – в голосе Исилеи зазвучали барские нотки, но морпех ощутил, что и она задета за живое.

– Да, – едва не крикнула Тарнара, – у меня больше нет хозяйки! Бери меч, или я убью тебя безоружной.

Морпех видел, что дело зашло слишком далеко. И хотя на дальнем краю поляны появились еще человек двадцать воительниц из охраны Исилеи, они могли не успеть защитить свою хозяйку.

– Спокойно, девочки, – проговорил Леха, решив развести в стороны разъяренных амазонок, – вы бы меня для начала спросили. Может, как-нибудь договоримся…

– Молчать!!! – заорали обе амазонки в один голос, обернувшись в его сторону.

„Ну, ни хрена себе, компот“, – только и успел подумать Леха, перед тем как Исилея схватила приставленный к косяку меч и бросилась на Тарнару. Их оружие со звоном скрестилось, вышибая искры. Но если Тарнара была в полном боевом облачении, то хозяйка Еректа не имела на себе никакой защиты и могла надеяться только на свою ловкость.

– Не мешать! – приказала Исилея подоспевшим амазонкам. – Я сама с ней разберусь! Следите, чтобы скиф не вмешался!

А Леха как раз захотел вмешаться – ему нравились обе девушки. Не хотелось, чтобы кто-то из них погиб по глупости. Но двадцать охранниц, окруживших поляну полукругом, оттеснили его от места схватки. „Не убивать же их всех подряд“, – подумал в отчаянии морпех, глядя на грозных красавиц, но сдержался.

Мечи двух амазонок засвистели в воздухе, то и дело сшибаясь, а воительницы запрыгали по поляне, удаляясь от сторожки. Обе амазонки отлично владели мечом. Они ловко наносили друг другу удары и также ловко уклонялись от них. Глядя, как они дерутся, Леха сначала пытался заставить себя думать, что это они бьются не по-настоящему. Играют. Не могли же две бабы всерьез захотеть разрубить друг друга на куски из-за мужика. Ну, подумаешь, обе с ним переспали. Бывает. Можно ведь было этот вопрос решить полюбовно. Но договариваться насчет мужиков амазонки, похоже, не умели. Не проститутки все-таки. И битва для них шла всерьез.

Несколько раз Исилея задела плечо Тарнары, распоров доспех до крови, но амазонка ответила ей быстрым ударом в бок, едва не стоившим жизни хозяйке Еректа. Та в последнее мгновение увернулась, и меч распорол ей только рубаху, обнажив голое, но невредимое тело. А затем, перехватив меч двумя руками, Исилея нанесла молниеносный удар снизу вверх, распоров острием своей противнице доспех на животе. Из раны обильно потекла кровь.

Все произошло в одно мгновение. Обескураженная Тарнара выронила меч из своих рук и рухнула на колени. А Исилея, подскочив ближе, хладнокровно вонзила клинок ей в грудь, проткнув сердце. Обратив на Леху взгляд, полный боли, Тарнара повалилась в траву. А хозяйка Еректа, развернувшись, в десять шагов достигла того места, где стоял морпех, окруженный амазонками.

– Ты только мой, – заявила она, воткнув окровавленный меч в землю.

Часть вторая  Рим в осаде 

Глава первая  Огненное кольцо

Первый камень, выпущенный из баллисты, упал в Тибр, подняв фонтан брызг, видимый даже на таком расстоянии.

– Давай! – снова махнул рукой командир артиллеристов, когда увидел, что обслуга уже натянула торсионы, зарядив очередное ядро.

И другой каменный шар, просвистев положенное расстояние, тоже упал в реку. За его полетом нервно наблюдали римские легионеры, сосредоточенные на высоких стенах с другой стороны реки.

– Недолет, – констатировал старший артиллерист, обернувшись к командиру хилиархии, что стоял неподалеку, скрестив руки на груди, – нужно подтащить более тяжелые орудия. Мы хоть и рядом, но эта полевая баллиста не достает. Нужна осадная.

– Онагры из обоза Капуи подойдут? – уточнил Федор.

– Да, онагр должен достать, – кивнул артиллерист, – там, в обозе, как раз осадные. Мощные штуковины.

– Жди, – согласился Федор, – скоро будет.

Бросив прощальный взгляд на крепкие стены Рима и остатки деревянного моста внизу, сожженного легионерами при отступлении, Федор Чайка развернулся и стал спускаться вниз с обратной стороны холма. Там его поджидала оседланная лошадь и верный ординарец Терис. Неподалеку прогуливался также один из его адъютантов, в ожидании приказов от начальства.

– Скачи в обоз и передай мое приказание: выдвинуть к Яникулу десяток онагров, – сообщил ему Федор, едва добрался, – будем расшатывать римскую оборону здесь. Река тут поуже, да римляне стеной отделены. В общем, место подходящее.

Адъютант вскочил на коня и отправился выполнять приказание.

– А мы в лагерь, – бросил Федор Терису.

До лагеря армии Ганнибала, почти блокировавшей Рим с юго-запада и востока, они добрались лишь спустя несколько часов. Двадцатая хилиархия Федора согласно плану великого пунийца занимала часть холма Яникул с предместьями, вплотную примыкавшими к стенам огромного, растянувшегося на десятки километров города. На этом участке армия финикийцев ближе всего вклинилась в оборону римлян, дравшихся за каждый камень. Война подходила к концу. И африканцы Атарбала находились уже не в запасе, а на самом острие атаки.

– Еще один натиск, – утверждал Ганнибал, – и Рим наш. Нельзя дать врагу собрать свои силы в кулак. Иначе война затянется.

А потому, следуя своей привычке решительно атаковать, Ганнибал, едва подойдя к Риму, немедленно устроил штурм сразу нескольких ворот города и даже взял два моста. Однако в город проникнуть не удалось. В результате кровопролитного сражения передовые части Атарбала были отброшены, а мосты разрушены.

Зная о приближении непобедимой армии Великого Пунийца, римляне основательно подготовились. Все предместья, особенно на правом берегу Тибра, они превратили в зону сплошных баррикад, охраняемых пехотинцами и конными разъездами. На всех окрестных склонах гор, нависавших над дорогами, холмах и даже просто небольших возвышенностях диктатор Марк Юний приказал установить баллисты и катапульты, так что финикийцы рисковали попасть под обстрел, где бы они не появились. Передовые отряды африканцев и кельтов действительно несли большие потери, пытаясь, пока безуспешно, просочиться сквозь линии эшелонированной обороны в предместьях.

По общему количеству метательных орудий оборонявшаяся сторона значительно превосходила атакующую. Солдаты Чайки, ближе всего соприкасавшиеся с оборонительными позициями римлян, несли большие потери от регулярного обстрела римской „торменты“. Изучив ситуацию, Ганнибал, со дня на день ожидавший известия о подкреплениях, тем не менее решил, не теряя времени, нанести мощный удар на одном из направлений, сосредоточив здесь всю имевшуюся в обозе осадную артиллерию. И направление это прикрывали как раз хилиархии Федора и Карталона, занимавшие позиции по соседству среди римских предместий на захваченном холме Яникул.

С севера, несмотря на усилия Атарбала, уже перекрывшего Фламиниеву дорогу и доступ в центральные районы страны, путь в Рим был еще свободен. Впрочем, как и из Остии. Этот приморский город Ганнибал не смог взять с ходу и, перепоручив его дальнейшую осаду одному из своих военачальников, двинулся к Риму, по пути ожидая известий, что тот вот-вот окончательно отсечет Рим от моря. Но римляне сконцентрировали в Остии немалые силы, которые до определенного момента возглавлял Марцелл.

Однако, узнав о движении Ганнибала к Риму, Марцелл получил приказ сената вернуться в город и с боями отступил из своего лагеря у развилки дорог. На этом пути он повстречал хилиархии Федора, двигавшиеся к его лагерю на соединение с Ганнибалом. И хотя задача, для которой его сюда послали, оказалась выполненной по воле судьбы еще до его появления, Чайка тем не менее, успешно уйдя от преследования легиона преступников, ввязался в бой и потрепал отступающие к Риму части Марцелла.

Сенатор отступал прямо по Аппиевой дороге, еще контролировавшейся римскими силами на последнем оставшемся участке перед городом. Он имел в своем распоряжении целый легион, собранный из моряков Остии и доукомплектованный из других соединений, однако не стал обращать особого внимания на выпады двух хилиархий, внезапно атаковавших его фланг. Тем более что у него на пятках висела испанская конница самого Ганнибала. Под прикрытием нескольких манипул и турм[159] собственной конницы, сдерживавших атаки Федора Чайки, легион Марцелла благополучно проследовал в сторону Рима. Лишь его мощный арьергард не смог прорваться вслед за основными силами и был полностью раздавлен испанцами и подошедшими к ним на помощь солдатами Федора.

– Я же тебе приказывал не ввязываться в бой, – пожурил его Ганнибал, когда Федор, не смыв даже дорожную пыль, явился к нему в шатер с докладом, – твоя задача была только выманить Марцелла.

При этих словах пуниец, сидевший у роскошного стола из слоновой кости над картой боевых действий, ухмыльнулся и добавил:

– Но ты не виноват. Это за тебя уже сделал римский сенат.

– Не давать же ему спокойно уйти, – осторожно возразил Федор, почтительно останавливаясь в нескольких шагах, – моя атака лишила его, как минимум, трех манипул и пары турм конницы. А я обошелся малыми потерями.

– Мне докладывали, – заметил на это пуниец, вновь ухмыльнувшись, – после Теана у тебя к Марцеллу личные счеты.

Федор не стал развивать эту тему, но неожиданно заявил:

– Чем меньше римлян, тем ближе победа.

– Ты говоришь, как настоящий полководец, Чайкаа, – с удивлением заметил Ганнибал, снова отрываясь от карты, над которой размышлял, и внимательно разглядывая своего командира, – и даже как политик. Я и раньше это замечал.

Теперь Ганнибал целиком повернулся к Федору.

– У тебя есть мечта стать сенатором?

– Нет, – ответил Федор, – мне нравится в армии.

– От армии до сената не так далеко, – добавил Ганнибал, словно задумавшись о чем-то своем, – если только иметь знатное происхождение и большое богатство.

Федор едва сдержался, чтобы не рассказать, о том, что хоть он и простой солдат, но уже знает, как минимум, одного сенатора. И тот сенатор не из последних. Входит в знаменитый совет „Ста четырех“.

Однако, поразмыслив, Чайка решил все же пока не хвалиться тем, что знает Магона, отложив откровения на более позднее время. Тем более что имел смелость вскрыть по дороге несколько шкатулок из захваченного архива Марцелла и нашел в одной из них прелюбопытнейшее письмо, адресованное, правда, не самому Марцеллу, а другому римскому сенатору – Кастору. И все бы ничего, если бы не отправитель письма, некий сенатор Ганнон. Карфагенский сенатор. Письмо было очень коротким. Так, не письмо, а скорее записка, в которой сообщалось, что условия принимаются, а прежняя договоренность остается в силе. Никаких подробностей. Но это и насторожило Федора. С чего бы сенаторам двух воюющих стран поддерживать столь тесные контакты? Хотя Федор знал о том, что между Римом и Карфагеном еще задолго до первой войны существовало несколько договоров о разграничении торговли. Может быть, письмо относилось к торговым операциям. Да вот только имя римского сенатора было хорошо знакомо бывшему же римскому легионеру Чайке. И сенатор этот, насколько Федору припомнилось, занимался в армейском штабе отнюдь не гражданскими операциями. Да и обнаружилось письмо в архиве не какого-нибудь купца, а главного „полевого командира“ римлян, отнюдь не пылавшего добрыми чувствами в отношении Карфагена.

Тут попахивало заговором. И Федор теперь не знал, что ему с этой информацией делать. Рассказать Ганнибалу или нет? Как ни крути, не его это дело совать свой нос в интриги высшего нобилитета. Тут могли быстро голову открутить. И свои и чужие. В пять секунд. Но, с другой стороны, если эту информацию правильно и своевременно применить, то это давало хороший шанс продвинуться по служебной лестнице, оказав услугу заинтересованным лицам. Неискушенный еще в таких делах, Федор допускал, что командующий испанской армией мог быть одним из них. Но все же не торопился с выводами. В общем, осторожность победила. Записку эту Федор припрятал, а все остальное велел привезти с собой к шатру Ганнибала.

– По дороге сюда я не только потрепал солдат Марцелла, – заявил Федор после затянувшегося молчания, во время которого Ганнибал, словно забыв о его существовании, снова увлекся созерцанием карты. – Я побывал на его вилле, она тут неподалеку, и даже захватил кое-что ценное. Могу ли я показать?

– О чем ты говоришь? – вновь заинтересовался карфагенянин.

– Мой большой друг, узнав о приближении армии Ганнибала, видимо, так быстро покинул свою виллу, – витиевато начал командир двадцатой хилиархии, – что позабыл на ней весь свой архив. Я осмелился захватить и привезти его сюда. Надеюсь, великий Ганнибал найдет там что-либо ценное.

– Архив Марцелла? – он даже встал со своего места. – Ты захватил архив Марцелла?

– Да, – кивнул Федор.

– Где он?

– Рядом с шатром, – ответил Чайка, – куда его отправить?

– Вели принести его быстрее сюда, – приказал Ганнибал.

Федор вышел из шатра и сделал знак Терису с помощниками, которые ожидали у повозки, доверху груженной шкатулками из кабинета сенатора. Они немедленно перетащили все в шатер командующего испанской армией. Ганнибал молча наблюдал за тем, как растет гора из плетеных и обитых железом коробок у его ног. А когда Терис принес последнюю и вышел, поклонившись, обернулся к Федору.

– Это весьма ценный груз, – заметил мудрый финикиец, – ты смотрел, что в этих ящиках?

– Не осмелился, – соврал Федор, давно избавившийся от взломанных шкатулок, и уже предупредивший Урбала с Летисом, чтобы помалкивали обо всем, что видели, – это не моего ума дело.

– Что же, – проговорил Ганнибал, пристально всматриваясь в лицо Федора, – ты поступил правильно. Ведь среди этих документов случайно может обнаружиться нечто такое, что способно повлиять на исход войны. И чем меньше ты будешь знать, тем целее будет твоя жизнь.

– Я солдат, – снова слукавил Федор, у которого от слов Ганнибала не прибавилось оптимизма, – и мне незачем знать секреты сильных мира сего.

– А ты не глуп, – снова усмехнулся Ганнибал, приблизившись к Федору, – отправляйся к казначею, я прикажу выдать тебе награду за этот архив. Ты достоин ее, даже если там нет ничего ценного.

– Благодарю, – поклонился Федор, перед тем как покинуть шатер.

Соединившись с Ганнибалом, хилиархии Чайки и Карталона в составе его армии вышли к Тибру, окончательно отрезав этот берег от римских владений. Правда, другой берег все еще находился в руках неприятеля. Да и по самой реке, довольно полноводной, как заметил морпех, то и дело сновали римские биремы, перевозившие морских пехотинцев из Остии в Рим на глазах у карфагенских разведчиков. Несколько таких кораблей было потоплено из баллист, но в целом отсутствие флота не давало Ганнибалу возможности полностью прервать сообщение по Тибру. Остия все еще сопротивлялась, туда морем прибыли подкрепления из Сицилии, которые сенат спешно перебрасывал для защиты Рима, и карфагенянам по-прежнему приходилось воевать на два фронта, распыляя свои силы.

Однако Ганнибал верил в победу, тем более что со дня на день ждал гонцов из Апулии, куда должен был прибыть новый флот с пехотинцами и осадным вооружением, которого армии так сейчас не хватало. Между тем Федор, присутствовавший на совете в Капуе, припомнил, что подкрепления ожидались еще неделю назад, но до сих пор Ганнибал не сообщил об их прибытии. „Видно, немного задержались в пути, – с надеждой подумал Федор, припоминая все прочитанное в прошлой жизни об этом и отгоняя предательские мысли, – хотя сейчас бы они пришлись в самый раз“.

Если Ганнибал уже и получил какие-то известия с берегов Апулии, то Федору ничего об этом не сообщил, хотя отдал приказ готовиться к штурму на участке, захваченном его хилиархией. Решив, что начальству виднее, Федор Чайка использовал отпущенное ему время для поисков Юлии, регулярно отправляя в окружные рейды по предместьям отряды своих солдат. Он даже сам иногда участвовал в „набегах“, имея надежду разыскать хоть какие-либо следы прекрасной римлянки и ребенка. Своего ребенка, как он теперь думал. Однако никаких следов не было. Ни на вилле самого Марцелла, ни на еще одной вилле, где останавливался сенатор, ни в усадьбе Памплония, подаренной новобрачным на свадьбу и также попавшей в зону, захваченную солдатами Карфагена.

Местонахождение всех этих домов Федор легко узнал от римских пленных. Марцелла здесь знал каждый. Однако поиски морпеха не дали пока результатов. Сенат принял решение защищать город до конца. Но вряд ли Юлия находилась в осажденном городе. Наверняка Марк Клавдий, если не убил ее собственной рукой, – во что Федор старался не верить, – уже переправил дочь по свободному берегу Тибра к морю или еще дальше. Шансов разыскать девушку в этом аду было мало. Но Федор не сдавался и упорно продолжал поиски. Он боялся и того, что найдет ее не первым. Мысль, что Юлия с его ребенком попадет в плен к кому-либо из других финикийских военачальников, была ему также ненавистна. Ведь в этом случае, если она не погибнет, то станет рабыней. А если дочь сенатора попадет в руки к простым солдатам… Федор гнал от себя эти мысли и продолжал поиски.

В Риме жил не один Марцелл, и богатых вилл в окрестностях города, уже попавших под власть финикийцев, было предостаточно. Теперь здесь повсюду полыхали пожары. Исполняя приказ Ганнибала постоянно терзать оборонительные порядки римлян, его армия наводила ужас на жителей и защитников города, испепеляя все на своем пути, хотя и не могла пока пробиться за стены. Отправляя своих солдат в очередной набег на предместья, Федор даже напутствовал их фразой „Рим должен быть разрушен!“, чем вызвал бурю радости у своих африканцев.

Но особенно неистовствовали в окрестностях Рима кельты из долины реки По. Немало натерпевшиеся от своих поработителей, истреблявших этот народ целыми племенами, они с радостью восприняли тот факт, что теперь пришел черед заносчивых римлян расплатиться по долгам. Вожди кельтов рубили римские головы сотнями, с гордостью привязывая их к седлам своих коней. Федор не слишком одобрял этот кровавый обычай, но, вспоминая, что творили римляне в долине реки По и что в будущем мог еще натворить Цезарь в землях далеких галлов, он не препятствовал этому. Кто теперь знает будущее? Ведь благодаря усилиям Ганнибала и его, Федора Чайки, скромному участию в них, Цезарь теперь мог вообще не родиться, а „концентрационные лагеря“ для галлов никогда не воплотиться в жизнь.

Тактика выжженной земли, призванная деморализовать гарнизон и жителей Рима, вынудив их сдаться, уже приносила свои плоды. В одном из последних рейдов, где Федор лично принимал участие, бой шел за небольшой квартал ремесленников, притулившийся у стены города. Квартал несколько раз переходил из рук в руки, пока наконец не стал финикийским. Вокруг него полегло множество солдат, но большая часть из них была римскими. Удовлетворившись плодами победы и десятком пленников, Чайка приказал отступать на обустроенные позиции. А вернувшись в расположение хилиархии, сам допросил нескольких пленных.

О сенаторе пленные легионеры знали лишь то, что он руководил обороной восточной части города, то и дело отбывая в Остию для поддержания боевого духа ее солдат. Несколько раз Марк Клавдий Марцелл по приказу диктатора уезжал в области, прилегавшие к Риму с севера, чтобы контролировать набор новых солдат, призванных пополнить ряды оборонявшихся. В общем, на месте не сидел и сдаваться не собирался.

– Кто защищает город? – уточнил Федор, глядя в глаза испуганному легионеру, которого допрашивал у себя в шатре последним.

Рядом стояли Летис и Урбал.

Парень был явно не из героев. Да и амуниция на нем сидела как-то криво. Судя по виду, вчерашний крестьянин.

– В Риме остались только двадцатый и двадцать первый легионы, – испуганно пробормотал солдат, поглядывая на здоровяка-финикийца, сверлившего его взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, – под командой самого диктатора. Я служу в двадцать первом.

Федор молчал, давая пленному выговориться, хотя и не думал, что узнает от него что-то ценное. Не походил этот избитый крестьянин на носителя государственных секретов.

– Правда, я попал туда недавно, – словно оправдывался легионер. – Из Лациума, где из остатков разбитых при Каннах легионов собирали новые. Призывали на службу всех, кто был способен держать оружие. Даже стариков и мальчишек. Призвали и меня.

– Понятно, не регулярные солдаты, а всякий сброд из ополчения, – кивнул Федор, – видел я уже и рабов, и преступников, что еще можешь сообщить?

– Население было в панике, – неуверенно заявил легионер. – Никто не сомневался, что Ганнибал немедленно пойдет на Рим.

– Было? – удивился Федор, переступив с ноги на ногу. – А сейчас, когда мы здесь, что успокоились?

Он сделал шаг вперед и вперил свой взор в лицо испуганного солдата.

– Что творится в Риме? На улицах. Что говорят в народе? Ну?!

– Диктатор пытается навести порядок, но у него не выходит, – осторожно заметил легионер, пытаясь успокоиться, после того, как Летис положил правую руку на рукоять кинжала. – Как узнали, что разбиты при Каннах и Ганнибал приближается, народ хотел броситься прочь из города, но мы ему не дали. Марк Юний приказал закрыть все ворота. Тогда толпа наводнила улицы. Женщины и дети оплакивали убитых родственников. Несколько дней царила паника. Сенаторы ничего не предпринимали, а народ буйствовал. Даже двух весталок обвинили в нарушении обета девственности. Одна из них тогда покончила жизнь самоубийством, другую похоронили заживо. Но народ долго еще не мог утихомириться. От ужаса даже решили принести богам в жертву живых людей, – давно такого не было. На скотном рынке сожгли живьем грека и его жену, а также нескольких кельтов. Еще многих просто забили до смерти.

– Ну да, – кивнул Федор, – нашли козлов отпущения. Будто они во всем виноваты.

– Так решил народ и жрецы, а приказа помешать этому не было. Но сейчас толпу разогнали, – закончил легионер, – диктатор запретил всем выходить из домов. Только регулярные солдаты и ополчение могут свободно передвигаться по улицам.

– О сенаторах слышал что-нибудь? – безнадежным тоном поинтересовался Федор.

– Говорят, некоторые уехали, но большинство здесь, в Риме, – неуверенно ответил пленный, – чтобы уверить народ, что город не сдадут Ганнибалу.

– Много ополченцев? – уточнил Чайка.

– Много, – кивнул солдат, – призывают всех. Однако ходят слухи, что скоро прибудет из Остии или с севера еще два легиона.

– Откуда возьмутся эти два легиона? – удивился Федор.

– Не знаю, – пожал плечами пленный, – я не военный трибун, чтобы знать. Солдаты поговаривают.

Федор насупился, словно решая, нужен ли еще ему этот пленник.

– Вы оставите мне жизнь? – дернулся солдат. – Я же рассказал все, что знал.

– Не так уж много ты мне рассказал, – помедлил командир двадцатой хилиархии, снова изучая лицо пленника, будто видел его впервые, – но я сегодня добрый.

И, обернувшись к Летису, приказал:

– Отведи его к остальным пленным. Потом решим, что с ними делать.

Глава вторая  За городской стеной

За ночь Тибр удалось перегородить полностью. Операция по наведению переправы прошла успешно, хотя не спавшие который день римляне пытались этому помешать, то и дело обстреливая из баллист каменными ядрами наугад сновавших в темноте солдат противника и забрасывая их зажигательными стрелами. Однако удалось. Помогли развалины старого моста, стоявшего здесь раньше. Некогда этот мост упирался в сторожевую каменную башню с воротами. Но теперь башня сиротливо вздымалась с той стороны реки, а ворота ее были наглухо закрыты.

Спустив осторожно на воду первые лодки, солдаты из прикомандированной к этому участку фронта инженерной части с большим трудом привязали их к торчавшим из воды на середине реки остаткам деревянных свай. И, несмотря на сильное течение, остальное было делом техники. Буквально за несколько часов от захваченного армией Карфагена берега до середины реки протянулся деревянный настил, уложенный на подогнанные и скрепленные между собой лодки.

Эти суденышки солдаты Чайки несколько дней до начала штурма укреплений старательно собирали по всему берегу. Но их оказалось очень мало – отступая, римляне сожгли почти все, – поэтому пришлось в тайне делать новые. Настил „понтонщики“, как их называл бывший сержант российской морской пехоты, тоже приготовили заранее. За холмом результата их работы ждали выстроенные в боевой порядок солдаты хилиархии Федора Чайки и солдаты Карталона, прикомандированные для организации прорыва римской обороны. Там же готовились к бою еще около тысячи кельтов, что стояли в ожидании сигнала, опершись в темноте ночи о свои мечи и боевые топоры.

Темнота была относительной. Здесь у подножия холма, на берегу реки, время было похоже на ночь. Но в паре километров левее полыхала усадьба одного из сенаторов, специально подожженная, для того чтобы отвлекать внимание. Языки пламени также лизали черное небо километрах в пяти правее от места главного удара. Там несколько сотен кельтов издавали страшный шум, круша еще не разрушенные здания и храм какой-то богини у самых стен Рима. Все это они делали специально, по приказу. Солдатам же Атарбала и лично Федора Чайки Ганнибал еще раньше поставил четкую задачу: ближайшей ночью захватить стену и ворваться в город во что бы то ни стало.

– Ждать дальше нельзя, – сообщил он на коротком военном совете у себя в шатре, – нужен решительный штурм. Мы и так слишком увязли в этой осаде.

Видя настроение Ганнибала, никто из военачальников не осмелился спросить его насчет ожидавшихся подкреплений. Промолчал и Федор. В конце концов, если более знатные военачальники молчат, кто он такой, чтобы не доверять военному гению человека, уже не раз доказавшего свое умение вести войну любыми средствами. За время римской кампании Федор настолько уверовал в непобедимость карфагенского полководца, внушенную ему еще в самом начале похода Летисом и Урбалом, что теперь был готов поверить, что они успеют взять Рим еще до подхода подкреплений из метрополии. Своими силами. Ведь похожие сражения, когда противник превосходил их числом, они уже не раз выигрывали умением и доблестью. А потому, едва покинув шатер, принялся отдавать приказания об ускорении подготовки штурма, которая и так шла полным ходом.

Едва мост был доведен до середины реки, как римляне окончательно уверились в том, что финикийцы затевают что-то серьезное на их участке. На стенах началось движение легионеров, а вниз полетели стрелы и ядра, круша и поджигая лодки с солдатами инженерных частей, направлявшимися к другому берегу. Вопли первых раненых и убитых огласили ночь, обещавшую быть бессонной. Тем не менее с большими потерями, но переправу удалось довести до конца.

Ответный обстрел стен римской крепости велся десятком онагров, расположенных чуть правее наблюдательного пункта командира двадцатой хилиархии. Для того чтобы немного сбить спесь с римлян, но не выдавать до поры места второго нападения на стену, – переправа солдат на лодках уже началась чуть ниже по течению, – Федор приказал не применять пока горшки с зажигательной смесью. Только ядра. И теперь слушал, как те со свистом разрезают тьму, круша навершие городской стены и сшибая с нее легионеров.

Едва Чайка получил доклад о завершении строительства переправы, как махнул рукой, отправляя своих солдат в бой.

– Вперед! – приказал он стоявшим рядом с ним на холме командирам спейр. – На Рим!

И финикийцы под свист летящих над их головами ядер, спейра за спейрой, молча бросились в атаку, неся с собой длинные лестницы. Глядя с вершины холма, как его безмолвная армия устремилась в атаку, спускаясь вниз и вступая на шаткий настил из досок, бывший морпех подумал, что этой минуты он ждал так давно, что даже не испытывает особого волнения от того, что начал штурмовать сам Рим.

„Интересно, – думал Федор Чайка, – где теперь мой центурион, Гней Фурий Атилий, учивший меня любить Рим? Наверное, в Таренте отсиживается, если не погиб при Каннах“.

Но отвлеченные мысли быстро покинули голову командира двадцатой хилиархии. Едва первые солдаты Карфагена вступили на покачивавшийся настил, как римляне утроили интенсивность обстрела из баллист. Ядра сшибали в воду финикийских солдат одного за другим, превращая их в кровавую кашу, но те упорно продолжали пробираться к другому берегу. Чтобы лучше видеть происходящее внизу, римляне добавили к ядрам горшки с зажигательной смесью. Несколько таких горшков, пущенные с разных сторон, разбрасывая в полете огненные протуберанцы, прочертили в ночном небе яркую линию и угодили четко в строй наступавших пехотинцев. С реки послышались дикие вопли обожженных людей. Огонь быстро разлился по настилу, пожирая доски. На глазах Федора охваченные пламенем люди в ужасе бросались в воду. А бежавшие за ними уже не могли остановиться и, напирая, сталкивали раненых с моста.

Римляне обрушили на наступавших огонь всех своих баллист, и ядра на глазах Федора кромсали доспехи пехотинцев, беспомощно закрывавшихся щитами. Переправа на короткое время осветилась огнем этого пожара, но, к счастью, его быстро потушили, снизив точность попаданий римской артиллерии. Командир спейры был жив и повел солдат за собой, первым спрыгнув на другой берег, отбив щитом брошенное в него копье.

Городская стена отстояла от реки всего на несколько метров, на которых в зыбком отсвете кое-где еще горевших огней виднелись сараи, напоминавшие Федору своим видом не то амбары для зерна, не то какие-то склады. Однако римляне, увидев, что разрушить переправу издалека не удалось, быстро подожгли эти сараи, снова осветив место атаки. На сей раз, однако, освещен был только берег, прилегавший к башне с воротами, а солдаты Карфагена продолжали сыпаться из тьмы на этот берег, как из рога изобилия. Теперь римляне могли пускать прицельно только стрелы, а баллисты продолжали обстреливать переправу наугад, поскольку точных попаданий в деревянный настил горшками с зажигательной смесью больше не было. Все они, промелькнув огненным метеором в ночном небе, с шипением падали в воду Тибра.

От разгоревшейся крыши сарая теперь было достаточно света, чтобы Федор смог, не сходя со своего места, различить, как его бойцы разбежались вдоль стены, прилаживая лестницы. Вскоре он уже видел, как они ползли верх, карабкаясь по ступенькам. Пробить ворота в башне он даже не планировал, поскольку затащить туда таран было делом не реальным. А вот контратаки римлян опасаться стоило, и он заранее отдал приказ командиру шестой спейры, что атаковала сейчас берег, выставить охранение с той стороны и не пускать его в бой до тех пор, пока не наступит переломный момент в битве. Командир исполнил приказ, – треть спейры сконцентрировалась напротив запертых ворот, уйдя в темноту, чтобы не быть полностью истребленной еще до того, как сможет вступить в бой. Остальные карабкались на стену по огромным лестницам.

Федор перевел взгляд направо, где в кромешной темноте переправлялись отряды из седьмой спейры на лодках. Там все пока было тихо. А если так, то, согласно плану, они должны быть уже под стенами.

– Начать обстрел зажигательными горшками, – приказал он через стоявшего возле него адъютанта, – зададим жару гражданам Рима.

И когда первые зажигательные снаряды разбились о стену или улетели в город, вызвав там немалый переполох, Федор в проблесках огня с удовлетворением заметил, что бойцы седьмой спейры сумели за это время не только переправиться на другой берег, но и под шумок начать штурм. Их фигурки виднелись уже у самой кромки стены, по которой расхаживали ничего не подозревавшие римские легионеры. Где-то там был и Урбал, лично поведший свой отряд в бой.

В глубине души Федор гораздо больше надеялся на этот удар из темноты, чем на лобовую атаку стены у башни. В том месте, где карабкались сейчас бойцы седьмой спейры, река делала поворот, огибая холм. И стена в этом месте была построена на пару метров ниже, чем рядом. Видимо, строители крепости решили, что достаточно естественных преград в виде подножия холма. Однако вскарабкаться по нему для „горных стрелков“ Урбала, прошедших подготовку в Пиренеях и Альпах, оказалось плевым делом. И вскоре после пролета очередного „метеорита“ Федор заметил, что на стене уже идет бой. Карфагеняне, оказавшись наверху, в полной темноте атаковали защитников крепости, застав их врасплох.

– Отлично, – заметил на это Федор, – молодцы, ребята!

Однако в этот момент со стороны хорошо освещенной пожарищем башни и стены раздались громкие крики, перекрывшие все исходившие оттуда звуки сражения. Федор перевел свой взгляд и увидел, что из раскрывшихся ворот на берег, сомкнув строй, выдвигаются римские легионеры. Чтобы выйти из крепости, ее защитники сначала опустили небольшой деревянный мост, который находился перед воротами. Раньше он служил последним пролетом моста через Тибр, а теперь вел прямо в реку, за неимением моста. Переправа, которую устроили карфагеняне на его обломках, находилась чуть в стороне.

Легионеры посыпались через открытые ворота, многочисленные, как саранча, атаковав вынужденных растягивать фронт вдоль узкой полоски берега финикийцев. Впрочем, Федор мог похвалить себя за прозорливость. Заслон был выставлен здесь не зря.

Теперь бой шел и на стенах, куда уже успели взобраться некоторые солдаты, и внизу у реки. Но солдат в заградительном отряде было слишком мало. Мощным ударом римляне отбросили африканцев к переправе и уже теснили их обратно за реку.

– Того и гляди, сожгут переправу, – сплюнул от досады Федор, поглядывая на и без того дымившуюся в нескольких местах от прямых попаданий единственную „дорогу“ на другой берег. – Усилить натиск! Послать туда еще одну спейру! Отогнать римлян!

Адъютант убежал передавать приказ. И вскоре по зыбкому мосту, подняв щиты и острия клинков, устремились солдаты девятой спейры. К тому моменту, как они приблизились к противоположному берегу Тибра, римляне действительно захватили уже почти треть переправы. К счастью, в пылу атаки они не успели еще нанести ей значительных повреждений, поскольку бились на два фронта: пытаясь выдавить с нее солдат противника и обороняясь от атак с фланга тех финикийцев, что заняли берег у стены. Возникла невообразимая сутолока, все усиливавшаяся из-за непрерывного обстрела со стены. Казалось, римские лучники, копейщики и пращники валили всех подряд, не жалея даже своих.

Атака свежей спейры исправила ситуацию, но ненадолго. К отброшенным на берег римлянам пришло подкрепление, и финикийцы вновь начали отступать. Как развивается бой солдат Урбала с легионерами, Федор не понимал, поскольку, несмотря на искры, то и дело сверкавшие там при скрещивании клинков, было непонятно, кто побеждает. Никаких ярких огней на стене пока не зажглось. Все это означало, что и там атака на римские позиции шла тяжело.

– Черт побери, – выругался Федор по-русски, заметив нескольких римских легионеров с факелами в руках, которые бежали позади атакующих солдат своей манипулы и вознамерились-таки поджечь переправу хотя бы у самого берега, – они хотят мне все испортить. Нет уж, хрен вам, граждане!

И не обращая внимания на удивленно взиравшего на него адъютанта, который не понял ни слова, Федор выхватил фалькату, бегом направляясь вниз.

– Передай приказ кельтам немедленно наступать, – бросил он на бегу не отстававшему адъютанту. – Карталон пусть ждет в резерве. Если сейчас не прорвемся, все, пиши, пропало.

А когда тот исчез в темноте, Федор спрыгнул на вздымавшиеся в такт течению доски настила и приказал командиру десятой спейры, находившейся в резерве у самой воды:

– За мной, бойцы! Порвем этих римских свиней!

И первым бросился на другой берег, выкрикивая проклятия в адрес легионеров, подхваченные за его спиной верными африканцами. Буквально за несколько минут непрерывные крики слились в дикий яростный вой такой силы, что Федор даже не слышал своего голоса, когда пытался отдавать приказы. Но это было уже не важно. Остановив контратаку, сбросив десятки легионеров в воду и не дав им поджечь доски настила, спейра высыпалась на римский берег, сметая все на своем пути.

– Ворота! – орал Федор, врубившись в строй легионеров и пробираясь по трупам, усыпавшим берег. – Захватить ворота!

Яростно работая фалькатой, он увлек за собой солдат, подавая им пример безудержной храбрости.

Одним мощным ударом отрубив кисть ближнему римлянину, который пытался проткнуть его своим мечом, командир хилиархии уклонился от резкого выпада сбоку, скорее почувствовав его, чем разглядев. Затем он избежал еще одного, прикрывшись щитом. Ответным ударом он пронзил кадык легионера, вставшего у него на пути. Кровь, брызнув из раны фонтаном, испачкала лицо Федору, но он в исступлении продолжал молотить по щитам, сгрудившихся впереди легионеров.

Рядом также бесстрашно сражался командир десятой спейры. Уложив отточенными ударами фалькаты на траву подряд двоих римлян, он первым вскочил на короткий опущенный мост, уводивший теперь на открытую воду. Там он сразился еще с одним рослым легионером, проткнув его панцирь под самым сердцем. Но не успело тело массивного римлянина обрушиться в воды Тибра, как командир десятой спейры африканцев сам пал, сраженный стрелой в спину.

Вдруг с реки донесся едва различимый гул. Бросив короткий взгляд назад, Федор заметил кельтов, что спешили ему на помощь. Быстро светало. Первые лучи солнца уже нагревали волны Тибра. От реки поднимался легкий туман, но никто из бойцов не жаловался на холод.

Даже потеряв командира, финикийцы продолжали наступать. Их натиск был настолько силен, что буквально за несколько минут ожесточенной схватки римляне были смяты. А увидев кельтов и мгновенно расставшись с желанием уничтожить переправу, они начали отступать обратно за ворота. Федор видел недалеко от себя центуриона, который, размахивая мечом, изрыгал проклятия на головы пунов и кельтов, но тем не менее приказывал своим солдатам отступать.

– Вперед, бойцы! – заорал Федор надсадным криком, который быстро перешел в хрип, утонувший среди звона оружия. – Еще удар и мы выиграем войну!

Солдаты ответили ему воплем ярости. Удар карфагенян был преисполнен такой силы, что они ворвались в открытые ворота города на плечах отступавших легионеров, оказавшись на узкой улице, что вела вперед между каменных домов.

Федор настиг центуриона и, сразившись с ним, быстро лишил командира римлян короткого меча. Не теряя времени, тот отбросил щит, выхватил подвернувшуюся палку из перевернутой телеги, что лежала у стены, и ударил, метясь в голову финикийцу. Федор уклонился, поднырнув под нее, и проткнул острием фалькаты пах центуриона. Раздался треск кожаного панциря и ламбрекенов, по клинку потекла кровь. Римлянин упал на колени и был тут же затоптан наступающими солдатами Карфагена.

Давка вокруг была невообразимая. Бой шел уже на вымощенной улице, которая чуть впереди вливалась в небольшую круглую площадь и расходилась за ней тремя лучами новых улиц. Сверху, поражая прорвавшихся солдат Карфагена в спины, засвистели стрелы. Римляне все еще контролировали стену около башни и стояли впереди плотными рядами до самой площади.

– Развивать наступление! – заорал Федор, обернувшись назад и увлекая за собой солдат. – Вперед в город! Захватить площадь.

И снова прыгнул на линию щитов, которыми прикрывались легионеры из наполовину уничтоженной манипулы. Отбив чей-то меч, он умудрился обмануть пехотинца, сделав ложный замах, показав, что собирается рубануть по ногам. Римлянин „купился“, слегка опустив щит, а Федор вместо этого нанес косой удар в лицо. Залившись кровью, солдат упал, выронив щит и меч, а в плотной шеренге ненадолго образовалась брешь. Чтобы не дать врагу опомниться, Чайка прыгнул вперед и снова обрушил свою фалькату на головы ближайших легионеров. Вскоре пал второй римлянин в шеренге, а затем третий. Брешь все расширялась, и в нее устремились другие бойцы Карфагена, многие из которых тоже падали замертво. Но провидение хранило Федора, – сам он до сих пор был жив, даже цел и невредим, не считая легкой кровоточивой раны, оставшейся от царапнувшего по плечу римского меча.

Новый удар окончательно уничтожил остатки манипулы римлян, так яростно атаковавшей их у переправы всего каких-то полчаса назад. Уже почти рассвело, но здесь, у стены, полумрак еще не совсем рассеялся. Солдаты Карфагена очистили прилегавшую к башне улицу от римлян и выдавили их с площади, заняв ее.

Тут Федор остановился, лихорадочно выбирая новое направление удара. Одна улица вела в центр города, две другие почти параллельно стенам. Пока он размышлял, дав солдатам короткий отдых, с воплями в город ворвались кельты. Остановив их командира, Федор направил подкрепление по правой улице. И кельты, издав боевой клич, устремились дальше, потрясая своими топорами.

Отовсюду поднимались дымы: осадная артиллерия не зря поработала. Несколько домов в городе полыхали, объятые пламенем. Обернувшись, Федор посмотрел на стену, – бой там все еще шел. И нельзя было сказать, что победа осталась за Карфагеном. То и дело оттуда вниз, на крыши пристроенных к стене домов, падало чье-нибудь мертвое тело, а в скопившихся на улице и площади финикийских солдат прилетали стрелы.

– Беги за солдатами Карталона, – приказал Федор солдату, оказавшемуся к нему ближе всех, – пусть очистят стену от римлян. И займут весь прилегающий к башне район.

Солдат убежал выполнять приказание. А Федор, опершись на клинок, снова окинул исподлобья тяжелым взглядом эту первую часть Рима, захваченную его солдатами. И подумал, поправив съехавший на глаза шлем: „Только бы не упустить победу“. Несмотря на прорыв, его терзало смутное беспокойство, гадкий червячок сомнения, хотя с виду успех был очевиден. Федор Чайка стоял уже на мостовой Рима, но это была еще не победа, а половина победы. И следовало развивать успех.

– Вперед! – скомандовал Федор, отогнав от себя сомнения, и указал на главную улицу, что вела в центр города. – Побеспокоим сенаторов!

Но едва его потрепанная спейра преодолела сотню метров по свободной улице, впереди послышался цокот копыт и, поблескивая доспехами в лучах утреннего солнца, показалась римская конница. Много римской конницы.

– Держать строй! – заорал Федор, приготовившись к мощному удару.

Римляне не заставили себя долго ждать. Их декурион махнул рукой, и всадники пустили коней вскачь. А приблизившись на расстояние броска, закидали первые шеренги карфагенян копьями, а затем, выхватив длинные мечи, обрушили их на головы солдат Чайки. Римские катафрактарии давили всех на своем пути конями, сразу начав теснить порядки карфагенян. Цокот копыт по камням и людские крики слились воедино.

Первая шеренга полегла только от копий. Сам Федор чудом умудрился отбить тяжелое копье, но не удержал щит. А когда римский всадник оказался рядом, резко поднырнул под лошадь и воткнув ему острие в бок. Катафрактарий рухнул с коня, а Федор быстро оказался в седле, завладев его конем. И тут же вступил в бой сразу с двумя противниками.

Но на коне он оставался недолго. Зарубив второго катафрактария, он схлестнулся с оставшимся. Но прилетевшее из глубины римских порядков копье воткнулось в шею лошади, и благородное животное, захрипев, вскоре завалилось на бок. Федор, снова спрыгнув на мостовую, едва увернулся, чтобы не оказаться погребенным под лошадью. Щита у него не было, зато фалькату он по-прежнему крепко держал в руке. Так крепко, что сумел отбить мощный удар катафрактария, направленный ему в голову. Отведенный в сторону меч лишь звякнул по шлему, но у морпеха все равно зазвенело в ушах. Поразив конного римлянина сначала в ногу, Чайка ткнул его снизу в живот и отделался от этого противника навсегда. Затем бросил быстрый взгляд вокруг, осмотрелся.

Атака конных римлян просто раздавила половину его солдат. Теперь они снова были отброшены к площади и пятились к воротам. Отступали с большими потерями. Но это было еще не все. Подкрепления Карталона не было видно. Зато Федор отчетливо разглядел, как кельты бьются с такими же конными римлянами в конце своей улицы. А обернувшись на крик в другую сторону, увидел быструю атаку римской манипулы, подобравшейся к ним с фланга по соседней улице.

– Держать строй! – орал Федор, отбиваясь от катафрактариев, и стараясь изо всех сил сдержать практически смятых солдат, чтобы быстрое отступление не превратилось в паническое бегство.

Пешие римляне, успевшие до того выкосить человек двадцать карфагенян ураганом пилумов, яростно напирали, вознамерившись растоптать их остатки. Федор видел перекошенные от ярости лица легионеров, почуявших вкус крови и, что самое обидное, вкус победы. С невероятным трудом Чайке удалось отступить под мощнейшим натиском пеших и конных римлян, которые, оказавшись на узкой улице, стали мешать друг другу.

Воспользовавшись этим, он сумел отступить из города с горсткой оставшихся в живых солдат. Несколько шеренг сдерживали натиск в арьергарде, а остальные устремились к берегу. Едва оказавшись за воротами, Федор вдруг увидел своего посланца к Карталону мертвым. Из спины африканца, распластавшегося на траве, торчала стрела. Сам он плавал в луже крови.

„Так вот почему Карталон не пришел на помощь“, – пронеслось в мозгу Чайки, когда он бросил полный боли и досады взгляд на противоположный берег. Но размышлять было уже некогда. Это был настоящий разгром, после так успешно начавшегося штурма.

– Отступаем! – приказал он. – Быстро на тот берег.

И окинув стену, на которой уже мелькали только римские шлемы, панцири и плащи, добавил:

– Разрушить за собой переправу!

Глава третья  Назад, к морю

Из разведки Леха вернулся в подавленном настроении. Вроде жив, здоров, а не весел. Все не выходила из памяти Тарнара, зарубленная на его глазах грозной хозяйкой Еректа. Нравы, царившие среди сарматских воительниц, снова вывели его из равновесия.

Вернувшись тогда к своим на дорогу вместе с амазонками, Леха немедленно разыскал Инисмея и велел ему постоянно быть рядом, словно боялся, что царица Еректа теперь будет претендовать на то, чтобы Леха стал исполнять все ее приказы. Однако этого не произошло. Во всяком случае, до возвращения в захваченный Орол. И весь путь до бурливого Тираса Леха проделал более-менее спокойно. Хотя даже возможные нападения бастарнов его больше так не отвлекали, как вопрос, что же делать дальше.

Когда совместный отряд амазонок и скифов преодолел речку в обратном направлении, пришло время расставаться. Неподалеку от ворот в лагерь Исилеи она повернула коня, приблизившись к Лехе, ехавшему впереди своих воинов.

– Завтра вечером я приеду к тебе, – сообщила ему на прощанье царица Еректа, – жди.

И это обещание вселило в него первобытный ужас. Оно звучало, как приговор свободе. Леха промолчал тогда, сделав вид, что пропустил слова хозяйки Еректа мимо ушей, но в глубине души разволновался. „Это что же, получается, – невесело размышлял морпех, понукая коня, который вез его мимо полуразрушенного частокола в лагерь скифов, – она меня, свободного мужика, теперь все время напрягать будет? Баба красивая, спору нет. Но что же это за любовь будет под страхом смерти. Мужик я, в конце концов, или где?“

Окутанный сомнениями, Леха прибыл к Арчою в юрту – тот по-прежнему жил в лагере – и доложил о результатах разведки.

– Молодец, Ал-лэк-сей, – похвалил его бородатый скиф, сидя на ковре, скрестив ноги и попивая какой-то густой отвар, – значит, послезавтра снимаем лагерь и двигаемся дальше, за реку. Пора снова погулять по землям этих бастарнов да пожечь города.

– А почему не завтра? – с надеждой спросил Леха.

– Вчера прибыли гонцы от Оритии. Она поднялась уже до самых истоков реки и сожгла там немало деревень, – поведал Арчой.

– Не сомневаюсь, – кивнул морпех, – это они могут.

– А завтра я жду гонцов от Иллура. И собираюсь отправить к нему своего. Да, кроме того, надо в Ольвию отправить еще кое-что ценное. Думаю, до вечера не управимся с подготовкой.

– Скажи, что за кибитки я видел? – спросил Леха, углядев, перед тем как войти в юрту, несколько крытых повозок, стоявших друг за другом посреди лагеря. – Вокруг них столько охранников.

Арчой усмехнулся.

– Это и есть подарки нашему царю, – проговорил он нехотя, – там золото, что мы захватили в этих землях. Думаю отправить его завтра утром в Ольвию, а потом двинемся дальше.

План возник в голове у морпеха мгновенно.

– Слушай, Арчой, – попросил Леха, – отправь меня в Ольвию командиром охраны этого обоза. Я все доставлю в целости, только разреши вместе с караваном отбыть.

– Это еще зачем? – поднял брови командир корпуса. – Ты мне здесь нужен. Кто в разведку ходить будет, города брать?

– Городов здесь немного, как-нибудь без меня управитесь. А мне, – взмолился Леха, на ходу придумывая достойный повод, – очень надо с Иллуром повидаться. Появилось срочное дело к царю, от которого может нашей войне большая польза выйти.

– Ай, не хитри, Ал-лэк-сей, – заподозрил неладное Арчой, – зачем тебе непременно сейчас к царю понадобилось? Говори.

Но морпех ни за что на свете не сказал бы правду, а потому продолжал твердить свое „Очень надо“.

– Я отвезу и сразу вернусь, – соврал, наконец, Леха, мечтавший оказаться как можно дальше от этих мест. И как можно скорее.

– Ну, хорошо, – сдался Арчой, тряхнув своей бородой.

Допив свой отвар, он поднялся. Низкорослый и широкий в плечах, без коня этот мудрый скиф смотрелся не менее грозно, чем верхом.

– Хорошо, – повторил Арчой, упершись руками в бока. – Доставишь казну Клорина в Ольвию, оттуда съездишь к царю. Он сам решит, там его оставить или отвезти в центральную Скифию. А оттуда сразу возвращайся обратно.

– Найдешь нас по следам пожарищ, – усмехнулся довольный скиф.

Леха закивал вне себя от счастья.

– Я обещал тебе часть этого золота за хорошую службу, – добавил Арчой, – можешь взять, его уже приготовили.

– Да мне не надо, – стал отказываться Леха, обрадованный уже тем, что избегнет завтрашней встречи с хозяйкой Еректа, – главное, чтобы никто не знал, куда я отправился.

– Это буду знать только я, – ответил Арчой, не уловив в словах кровного родственника иного смысла, кроме беспокойства о доставке золота.

– Вот и отлично, – кивнул Леха. – Договорились.

– А свое золото забери, – приказал Арчой, – ты его заслужил.

Леха подчинился. В конце концов, чего отказываться, раз дают. Действительно заслужил, – воевал, не за чужими спинами отсиживался. Да и бойцов наградить обещал.

Выспавшись с удовольствием и в одиночестве, на следующее утро бравый морпех был снова доволен жизнью. День выдался солнечным. Ставший уже обычным мелкий дождь прекратился. И Леха счел это хорошим знаком, поймав себя на мысли, что с некоторых пор стал верить в приметы.

Для охраны золота требовалось выделить не меньше трехсот человек, и он взял в этот поход всех своих людей, что остались. Таких набралось чуть больше полутора сотни, считая раненых. Доукомплектовал их всадниками Арчоя и хорошенько перекусив, отправился в дорогу. Задерживаться в лагере ему совершенно не хотелось.

Покидая лагерь скифов последним, Леха невольно обернулся и посмотрел в ту сторону, где за обугленными развалинами пригородов Орола скрывался лагерь амазонок. Но не увидел никого, спешащего к нему навстречу, и облегченно вздохнул.

– Давай быстрее! – поторапливал Леха возниц, дефилируя мимо повозок от головы к хвосту колонны, то и дело заезжая в лес и посматривая назад, будто ожидая погони. До вечера было еще далеко, но пока, слава богу, вокруг все было тихо.

Повозок получилось десять штук. Из них половина была занята юртами для ночлега, а в остальных находился „золотой запас“ Клорина. Груженные тяжелым металлом повозки шли не быстро, несмотря на все усилия возниц. Первое время колонна двигалась по лесной дороге, почти не останавливаясь. Затем путь лежал через раскисшие от долгих дождей поля, окруженные густым лесом, и кое-где повозки приходилось вытаскивать. Но преодоление этих трудностей вызывало у морпеха только легкую улыбку. Он занимался этим с радостью. И дело шло. В общем, несмотря на задержки, к вечеру они были в разрушенной деревне бастарнов, которую обнаружили и сожгли первой.

– Здесь и заночуем, – решил Леха, приказав разбить лагерь недалеко от пепелища. – Инисмей, организуй дозоры да проследи, чтобы сменялись вовремя. В лагере пеших поставь, и чтоб никто не спал.

– Все сделаю, – кивнул сотник, отправляясь выполнять приказ.

– Не дрова везем, – предупредил Леха, – за сохранность обоза головой отвечаем.

Но Инисмею не нужно было повторять дважды. Он расставил дозоры в самом лагере и вокруг него, организовав все как следует. И тем не менее Леха этой ночью спал беспокойным сном. Несколько раз он просыпался в холодном поту – ему казалось, что вдалеке слышится стук копыт лошадей. Однако, очнувшись, он мог различить только голоса ночных птиц. Окрестный лес мирно спал. И морпех усилием воли тоже заставлял себя снова заснуть. Утро он встретил угрюмым и невыспавшимся. Однако надо было двигаться дальше.

Осмотрев повозки и найдя все в полном порядке, Леха приказал выступать. Не успели они покинуть пепелище укрепленной деревни бастарнов и углубиться в лес, как снова начался дождь. Лесная дорога быстро раскисла. Скифы двигались вперед медленно, периодически вытаскивая застревающие повозки с золотом. Но все это Леху только раззадоривало.

Разведчики, которых Ларин рассылал по окрестностям, приносили только успокаивающие вести, – бастарны не показывались. Лишь однажды им удалось заметить разъезд бастарнов на одной из опушек, но и тот быстро скрылся в лесу. Никаких крупных отрядов на пути каравана с золотом пока не встречалось.

Ночевка на опушке леса, где скифы выстроили повозки кругом, образовав заграждения от возможных атак, тоже прошла мирно. По всей видимости, вторжение скифов заставило уйти из этих мест уцелевшие племена бастарнов. И даже те, кто не попал под удар, а остался, спрятавшись в лесах, не стремились лишний раз появляться на пути отряда завоевателей.

На следующее утро природа вокруг начала меняться. К обеду лес стал редеть и скоро сменился на лесостепь, чаще стали появляться поля. Дождя здесь не было давно, и, несмотря на то, что весь следующий день скифы ехали по полям, без всяких признаков дорог, продвигались они теперь довольно быстро. А когда темнота вновь начала сгущаться, отряд выехал на высокий холм, за которым путь лежал только вниз. Поднявшись на его вершину, Леха заметил внизу высокие зубчатые стены и башни, за которыми раскинулось безбрежное море.

– Ну, вот и добрались, – выдохнул начальник золотого каравана, – Ольвия.

Караван из десятка повозок под охраной трех сотен солдат, оказался за стенами укреплений, когда тьма уже полностью накрыла город. Встретившись с начальником местного гарнизона, Леха сообщил ему, кто он и откуда, – впрочем, в этом не было особой необходимости, все военачальники знали кровного брата самого царя Скифии в лицо, – и разместил своих людей на постой. Золото было перегружено в одну из башен и оставлено под надежной охраной.

– Ну, как идут дела? – решил разузнать последние новости Ларин. – Взяли уже Тиру?

– Нет еще, – ответил широкоплечий скиф, у которого вместо правого глаза из-под шлема виднелось красное месиво, неуклюже зашитое иглой. При свете горевшего костра выражение лица начальника гарнизона Ольвии выглядело зловещим.

– А что так, – удивился командир разведчиков и похвалился, не удержавшись, – вон мы бастарнов уже за реку загнали. А скоро им вообще конец настанет.

– Греки оборону хорошо держат, – ответил скиф, – на земле Иллур уже выиграл несколько сражений. Но приступ еще не закончен. Флот у них сильный, не дает подойти с моря к стенам.

– Понятно, без меня никуда, – заметил на это Леха и спросил напрямик: – Корабль дашь? Так быстрее доберусь.

Начальник гарнизона отрицательно замотал головой.

– Нет корабля, Ал-лэк-сей. Весь флот с Ичеем ушел на войну. Только грек остался и строит свою большую лодку. Но на ней ты завтра не сможешь уплыть, хотя она почти готова.

– Гилисподис уже почти закончил свой дредноут? – настал черед Лехи удивляться. – Отлично. Завтра посмотрим. Ну, а до Тиры я и на коне доберусь как-нибудь.

Ночь в отведенном ему доме он провел отлично. Выспался и наутро был бодр и свеж как никогда. Хорошенько перекусив чем бог послал, Леха проведал своих солдат и, разрешив им отдыхать до особых распоряжений, направился в гавань. Там он быстро разыскал пристань, где вел постройку своего супертяжеловеса греческий инженер-механик Гилисподис. Это оказалось нетрудно. Мачту эннеры Леха Ларин, облаченный в доспех и бодро шагавший к гавани по каменной мостовой между двух- и трехэтажных городских домов, заметил еще на подходе. Она возвышалась над крышей одного из домов. А когда дома закончились и он оказался на берегу моря, обустроенном многочисленными причалами, то корабль предстал во всей своей красе. Но это был даже не корабль, а какой-то монстр.

– Вот это посудина, – Леха даже присвистнул от удивления, приближаясь к сходням, у которых маячили охранники.

Прикрепленный мощными канатами к пирсу корабль был с первого взгляда в два раза больше хорошо знакомой Лехе квинкеремы. На широченной палубе было выстроено семь башен для стрелков. Три огромные – две на корме, а одна на носу – и четыре по бортам. Охрана состояла из бывалых воинов, которые знали его в лицо и пропустила Леху на корабль беспрепятственно.

Гилисподис возился у мачты с каким-то устройством натяжения, объясняя его работу не то матросам, не то рабочим через переводчика.

– Привет гениальным инженерам, – поздоровался Леха, впечатленный конструкцией, которая произвела на его морскую душу неизгладимое впечатление, но тут же вспомнил, что сам не говорит по-гречески, а Гилисподис еще слабо владеет скифским. К счастью, помог переводчик, обретавшийся тут же.

– И вам желаю долгих дней жизни, – ответил учтивый Гилисподис, признав своего главного куратора по некогда секретному проекту в Золотой бухте.

– Вот приехал в город и сразу к тебе, – пояснил Ларин, осматривая высоченную мачту, задрав голову, – мне вчера сказали, что ты уже почти закончил корабль. Значит, скоро в бой.

– Да, корабль почти готов, – кивнул инженер, отрываясь от своих занятий, – осталось только доделать кое-что из оснастки. Это недолго. Пару дней.

– Ну, тогда пойдем, поглядим твое хозяйство, – предложил Леха и, прищурившись на солнце, добавил: – Я сегодня к царю еду, вот и доложу.

Гилисподис подчинился, приказав рабочим заняться другими делами, и покорно зашагал рядом с Лариным. Вместе с ними на осмотр направился и переводчик: седовласый старик тоже из пленных греков. Не дожидаясь, пока инженер начнет рассказ, Леха помог ему вопросом:

– Слушай, Гилисподис, корабль с виду огромный, но слегка пониже квинкеремы кажется?

Переводчик „отработал“ вопрос.

– Да, это действительно так, – закивал инженер, польщенный проявленным интересом к его детищу, – вы очень наблюдательный. Здесь всего четыре палубы, зато он гораздо шире. За счет этого я смог разместить семь башен для стрелков на верхней палубе.

– Это хорошо, – подтвердил Леха, – башни – дело полезное. И пехоту ведь сюда можно посадить, так?

– Да, – быстро ответил инженер, – несколько сотен морских пехотинцев можно разместить на нижних палубах.

– И быстро твоя посудина плавает? – уточнил Леха, останавливаясь у борта. Перегнувшись вниз, он стал рассматривать весельные порты.

– Не очень, – осторожно ответил Гилисподис, остановившись рядом, – она движется на длинных веслах, на каждом из которых будет сидеть три гребца. Иногда может ходить под парусом.

– В общем, еле тащится, – резюмировал Леха, распрямляясь и заставив переводчика немного напрячься, чтобы перевести сказанное.

Гилисподис замолчал на некоторое время, подбирая ответные слова, но вскоре продолжил свою экскурсию:

– Да, эннера довольно тихоходна. Но взамен скорости она имеет большую военную мощь. На верхней палубе, кроме башен, поместится целых двенадцать метательных машин, сделанных моим коллегой Калпакидисом.

– Кстати, как он? – вскользь поинтересовался морпех.

– Ушел в поход вместе с армией царя Иллура, – ответил грек.

Инженер развел руками, словно приглашая Леху оценить мощь античной артиллерии, уже установленной на палубе. Леха проследил за его жестом и действительно обнаружил двенадцать крупных корабельных баллист, способных превратить вражеский корабль в решето. Сейчас их хищные морды были развернуты в стороны, почти вдоль бортов.

– Впечатляет, – согласился он, отходя от борта, и, приблизившись к одному из орудий, погладил его свежевыструганные балки.

– Эннеру можно применять для охраны гаваней, – напомнил Гилисподис, – или для осады вражеских крепостей с моря. Дальность стрельбы позволяет.

– Вот на днях и проверим, – предположил Леха, окинув взглядом широкую палубу, в центре которой размещалось целых три шлюпки, – так что ты давай, побыстрее заканчивай эту плавучую платформу для артиллерии.

На прощание, уходя с палубы, Леха поинтересовался:

– А у греков таких много во флоте?

– Нет, – ответил Гилисподис. – На этом море подобных кораблей нет ни у одной греческой колонии. Это очень дорого даже для них.

– И как только Иллур согласился столько денег выкинуть, – пробормотал Леха себе под нос, а, чуть прибавив голос, произнес: – Ну, прощай. Думаю, через пару дней я за тобой вернусь, если Иллур кого другого не пришлет. Готовься.

Гилисподис поклонился вслед представителю власти. А Леха, довольный осмотром и прогулкой на берег моря, зашагал обратно в расположение своих солдат. Там, найдя своих сотников, приказал немедленно готовиться к выступлению. Всадников Арчоя он оставил в Ольвии охранять золото. А сам вознамерился быстрым маршем достигнуть Тиры, чтобы лично предстать перед Иллуром, доложив ему о достижениях в землях бастарнов и узнать, что дальше делать с их золотом. Свою часть добычи, переданную ему Арчоем, он раздал своим солдатам в качестве награды за штурм укрепрайона Клорина, оставив себе лишь немного. Когда все было готово, полторы сотни скифов выехали из ворот Ольвии, взяв курс вдоль побережья, уже захваченного армией Иллура на несколько дней пути на юг.

Глава четвертая  Крепкий орешек

Путь от Ольвии до Тиры занял у отряда Лехи Ларина чуть меньше трех дней. Все это время дорога петляла меж прибрежных холмов, то уходя от моря, то снова возвращаясь к нему. И повсюду глаза командира разведчиков видели следы недавних боев. Особенно много их стало, когда отряд пересек границу владений Тиры, отмеченную специальным столбом у дороги. Теперь справа и слева, а иногда и на самой дороге во множестве валялись трупы скифских воинов и греческих наемников, защищавших Тиру. Из мертвых тел торчали стрелы, а уже начавшие разлагаться под южным солнцем трупы клевали стервятники.

Если не считать этого обстоятельства, путь до соседней греческой колонии был нетрудным. Поскольку сама дорога, хоть и не отличалась завидной шириной, была вымощена от Ольвии до границы ее владений на юге, которые соприкасались с землями тирских греков. А оттуда ее мостили уже обитатели соседней колонии, поддерживавшие торговые связи со своими единокровными соседями. Это значительно облегчило наступление орды Иллура, который пронесся ураганом по этим землям, превратив их в пепелище.

Впрочем, сам город, судя по всему, был еще не взят, и по пути отряду Ларина не раз попадались разъезды всадников Иллура. Остановив один из таких разъездов к обеду третьего дня, он узнал, что царь стоит лагерем неподалеку от греческой колонии. Город окружен, но еще сопротивляется.

– Ну, значит, еще успеем повоевать, – успокоился Леха, словно боялся опоздать, и от радости даже хлопнул по плечу сидевшего рядом в седле сотника. Скиф поморщился от боли, но улыбнулся через силу своему хозяину.

– Успеем, – согласился он.

Это был Уркун, раненный в плечо при осаде Орола. Рядом придерживали своих коней Инисмей и Гнур, подъехавшие, чтобы пообщаться с Лехой и узнать последние новости.

– Далеко до лагеря? – уточнил Ларин.

– К вечеру доскачете, – уверенно заявил скиф, бывший среди дозорных за старшего.

– Ну, тогда нечего время терять, – приказал Леха, понукая коня, – вперед, бойцы. Скоро нас ждет лихая сеча.

Когда начало смеркаться и над морем, которое они на протяжении всего пути не теряли из виду, появились кучевые облака, Леха заметил впереди огромный лагерь, состоявший из сотен и сотен юрт. Вдоль него сновало множество конных воинов. Лагерь скифской армии находился на вершине холма, поднявшись на который, Леха увидел обширный залив, на другой стороне которого виднелся город и крепость, возведенная почти у самой воды. Часть залива была отгорожена дамбой, за которой прятались греческие корабли. Сколько их, в наступивших сумерках было не разглядеть. Зато здесь, внизу, и чуть левее лагеря был хорошо различим собственный флот скифского царя Иллура. Множество триер обсыхали, вытащенные на берег, а несколько более массивных кораблей – судя по всему, квинкерем – бороздили вечернее море.

„Стерегут, чтобы ни одна мышь не проскользнула“, – радостно подумал Леха, у которого от одного вида кораблей начиналась тоска по морю и морским походам, – а город-то еще целехонький, похоже, я действительно не опоздал».

Въехав в лагерь сквозь многочисленные кордоны, которые быстро опознали в прибывшем «своего», Леха разместил людей на ночлег в дальнем углу лагеря, где еще имелось свободное место, благо свои «передвижные дома» они привезли с собой. А затем сразу отправился на прием к царю. Однако его не пустили. Охранники у юрты молодого царя Скифии признали кровного брата, но остались глухи к его желанию немедленно повидать Иллура.

Сначала Леха не понял такого отказа, вроде бы в опалу попасть еще не успел, но пока топтался недалеко от входа, до него донеслись громкие постанывания, лишь слегка приглушенные толстым войлоком жилища. «Вот оно что, – ухмыльнулся морпех, – ну, тогда все понятно. Секс – дело серьезное. Пойду, пройдусь, пока царь наслаждается жизнью».

– Передайте царю, как освободится, что я прибыл в лагерь, – сообщил он на всякий случай охранникам, – есть у меня к нему важное сообщение. Позже зайду.

И отправился в сторону берега, достиг которого уже в полной темноте. Лишь изредка тьму разрывали пятна небольших костров, разведенных позади корабельных корпусов, чтобы огонь не был заметен с другого берега.

Приблизившись к одному из таких костров, Леха поговорил с моряками, готовившими себе ужин, и выяснил, что ставка Ичея находилась дальше по берегу, почти на песчаной косе, выдававшейся в воды залива. Потратив еще полчаса, он нашел-таки большой каменный дом, построенный кем-то из местных зажиточных греков, а теперь выполнявший функцию адмиралтейства у скифов. Вокруг дома, окруженного небольшим садом и тремя террасами, выходившими к морю, стояла охрана из «старослужащих», знавших Леху в лицо. Потому пропустили его внутрь без долгих разговоров. Сам Ичей был на месте и оказался более досягаем, чем царь, поскольку предавался чревоугодию, а не плотским утехам с наложницами. Правда, в отличие от Иллура, этот скиф явно предпочитал юртам каменные дома и прочие предметы греческой цивилизации.

– Я смотрю, осада города вам доставляет большое удовольствие, – заметил Леха, входя в просторную комнату, половину которой занимал стол с едой и десятком кувшинов, освещаемый огнем жаровни в углу, – все только и делают, что расслабляются.

Ичей был один, а еды и вина было столько, словно он ожидал в гости человек десять.

– Война – наша жизнь, а жизнь коротка, – философски изрек молодой адмирал, откусывая кусок жареного мяса – и облизывая сальные пальцы, – садись, Ал-лэк-сей. Отведай вина и мяса. После атаки на это побережье мне удалось захватить здесь неплохой винный погреб, уничтожением которого я занимаюсь уже третий день.

– А воевать кто будет? – поинтересовался Леха, усаживаясь на лавку, наливая себе вина и рассматривая колонны, поддерживавшие высокий потолок комнаты, из которой открывался вид на море, – обстановка у тебя тут действительно греческая. Прямо хоть Одиссею пиши.

– Ты лучше ешь, – посоветовал Ичей, не обратив внимания на странные слова, – устал, наверное, с дороги.

Леха с удовольствием откусил свежезажаренного мяса и оторвал ломоть от ароматной лепешки.

– Ну, рассказывай, – не выдержал он затянувшегося молчания, прерываемого только чавканьем да причмокиванием, когда утолил первый голод, – что тут у вас творится.

– У нас перемирие, – заявил Ичей, отхлебнув вина из нового кувшина, даже не став наливать его в чашу.

– Что у вас? – не поверил своим ушам морпех. – Перемирие? Иллур передумал воевать?

– Ай, не спеши, Ал-лэк-сей, – укорил его Ичей, хитро подмигнув, – наш царь совсем не глуп. Мы давно окружили город, пожгли все его поля с хлебом, отрезали греков от всех дорог. В море, на виду у жителей, постоянно плавают мои корабли, закрыв выход из залива. Отсюда никто не сможет вырваться, если только не станет рыбой или птицей.

Он замолк, прильнув к очередному кувшину. А Леха налег на лепешки, показавшиеся ему божественно вкусными, и молча ждал, пережевывая, пока Ичей нахлебается вдоволь вина. Наконец скифский адмирал отставил кувшин в сторону и вернулся к разговору. Расписной глиняный кувшин с красными фигурками танцующих людей, рухнув со стола, разбился на множество осколков, но Ичей не обратил на это никакого внимания. Зато Леха обратил – кувшин был абсолютно пуст.

– Наш царь, – вновь заговорил Ичей и язык его на сей раз ворочался уже с трудом, – объявил грекам, что никого не тронет, если они сами сдадутся и добровольно признают его власть, как это сделала Ольвия.

– А что, разве Ольвия сдалась нам добровольно? – удивился Леха, прислоняясь спиной к стене, хмельное вино уже давало о себе знать. – Не ты ли поджег ее гавань?

– Ну, – задумался Ичей, вспоминая все, что он наговорил, – я хотел сказать, что Иллур никого не казнит. И все. Он дал грекам на размышления три дня. И сегодня они закончились.

– Они не сдадутся, – заявил Леха, – они ведь надеются, что мы совершим набег и уйдем. А они отобьются или откупятся. Ведь скифы так далеко вдоль берега давно не заходили. Так что греки наверняка попытаются отсидеться за своими стенами и послать за подмогой в соседнюю колонию. Все греки так поступают.

– Уже пытались, – отмахнулся изрядно захмелевший Ичей, – но ни по суше, ни по морю никто отсюда выйти не может. Я же тебе говорил, кажется. Лично я перехватил уже две биремы, пытавшиеся ночью выйти в море, одну за другой. От этих хитроумных греков можно всего ожидать. Но я придумал, как их перехитрить. Видишь, мои корабли даже ночью бороздят эту гавань.

Он тут же встал, приблизившись к открытой террасе, и указал куда-то в ночь. Оказавшись рядом, Леха действительно заметил странные огни на воде, протянувшиеся цепочкой через весь залив. С пьяных глаз ему показалось, что это огни аэродрома, но он тут же вспомнил, что все аэродромы остались в прошлой жизни. Ичей все быстро ему объяснил, выпив еще кувшин греческого. Оказалось, что это были плоты, связанные веревками в линию до самых берегов, на которых изобретательный адмирал приказал разжечь костры и поддерживать их всю ночь, пока не сгорят сами плоты. Эта нехитрая система иллюминации позволяла скифским «сторожевикам», бороздившим волны за этой огненной полосой, видеть любое судно или даже лодку, пытавшуюся выскочить из залива. И такая тактика уже принесла свои плоды, как только что услышал Леха.

– А ты молодец, мореман, – поздравил коллегу Леха, восхищенный простотой замысла, – соображаешь.

Но, видимо, Ичей не обратил на слова Ларина особого внимания, потому что ничего не ответил. Однако, когда Леха обернулся, то быстро понял причину этого молчания. Адмирал мирно спал на лавке, прижав к груди пустой кувшин.

– Жертва греческой цивилизации, – сплюнул Леха на каменный пол, прислонившись к стене и вперив взгляд в адмирала. – Кочевник, е-мое. Пить не умеет, а туда же, в моряки подался. А если греки сейчас вылазку сделают и повяжут тебя тут, спящего?

Но «жертва греческой цивилизации» молчала, мирно посапывая.

– А ну тебя к черту, – обиделся Леха, – мне на прием к царю пора.

Но, сделав несколько шагов, передумал, отложив визит на утро. «Может, у него там барышни задержались, еще помешаю», – решил Леха и, покинув ставку адмирала, нетвердой походкой направился в лагерь.

Свежий ночной ветерок быстро заставил его протрезветь, и расположение своих воинов он нашел легко. Его юрта уже давно была установлена, а у входа дежурил охранник. Пробравшись внутрь, бравый морпех растянулся на ковре и сладко заснул, оставив все проблемы на завтра.

На рассвете его разбудил невероятный шум. Едва выскочив в исподнем наружу, командир разведчиков обогнул юрту и посмотрел туда, откуда эти шумы доносились. Его взгляду предстала картина ужасного разрушения, царившая среди вытащенного на берег флота. С холма, на котором располагался лагерь, было отлично видно несколько греческих квинкерем, пересекших еще затемно гавань и внезапно атаковавших скифский флот на стоянке. Греки и не подумали прорывать блокаду залива, как от них все ожидали. Они просто напали и уничтожили почти весь вражеский флот, стоявший на берегу. С квинкерем, качавшихся на волнах неподалеку от берега, то и дело взлетали в воздух горшки с зажигательной смесью и обрушивались на беззащитные триеры. Половина судов Ичея уже горела. Среди оставшихся на глазах Лехи заполыхало еще два. Не успокоившись на этом, греки высадили десант морских пехотинцев, который атаковал и уничтожил лагерь скифских моряков, расслабленно отдыхавших на своем берегу и ощущавших себя в полной безопасности.

Оправившись от первого потрясения, скифы контратаковали, уничтожив половину греческих пехотинцев. Но было поздно. Сделав свое дело и взяв уцелевших морпехов на борт, квинкеремы отправились обратно к другому берегу. Преодолев неширокий залив на глазах разъяренных скифов, в бессилии пускавших стрелы с побережья, корабли Тиры скрылись за дамбой. Это случилось незадолго до того, как к ним на перехват подошли квинкеремы скифов, всю ночь в ожидании прорыва охранявшие выход из «запечатанного» залива.

– Я так понимаю, – сказал сам себе Леха Ларин, оглядев картину утреннего побоища, – перемирие закончено.

Он вернулся в юрту и облачился в доспехи. Пора было наконец предстать пред светлые очи кровного брата и рассказать про золото бастарнов. «Может быть, это его немного утешит», – думал Леха, забираясь на коня и направляясь к юрте Иллура в сопровождении Инисмея и эскорта из тридцати бородатых разведчиков. Но не проехав и полдороги, он уже заметил царя Скифии, который вихрем пронесся мимо него к берегу. За ним проскакали его телохранители. «Чует мое сердце, – продолжал рассуждать Леха, – что адмирала сегодня по головке не погладят».

Его предсказание сбылось очень быстро. Даже быстрее, чем он ожидал.

– Где Ичей? – услышал Леха зычный голос царя Скифии. – Немедленно привести его сюда!

Приблизившись к месту недавнего избиения младенцев, – «как хорошо провернули операцию, сволочи», – Леха не мог не отдать грекам должное, – морпех заметил Иллура. Скифский царь гарцевал на коне между двух догоравших триер, от которых уже остались только обугленные остовы. Чуть в стороне из дыма сиротливо торчала мачта еще одного корабля. А неподалеку собрались моряки, оставшиеся без кораблей. И когда Ичей с лицом белее мела предстал перед царем, то Иллур оказался короток на расправу.

– Так ты обеспечил охрану моего флота? – спросил он голосом, от которого у Лехи побежали мурашки по коже. Этот тон не предвещал ничего хорошего тому, к кому обращался владелец голоса. – С этими обугленными головешками я теперь должен атаковать укрепленную Тиру?

Ичей молчал, глядя на догоравшие корабли. Оправдываться было бесполезно.

– Повесить его, – приказал царь, – на мачте корабля. Я окажу тебе последнюю милость, Ичей. Ты умрешь моряком.

Несколько охранников Иллура спешились и немедленно, спеленав несопротивлявшегося адмирала, затащили его на палубу уцелевшей триеры по сходням. Там они перебросили веревку через рею, надели петлю на шею приговоренному и, не дав ему опомниться, быстро вздернули. Раздался сдавленный крик, и скифский флот остался без командующего.

Глядя, как раскачивается тело Ичея в лучах утреннего солнца, то и дело затмевавшегося клубами дыма, Леха вдохнул носом гарь и быстро ощутил, сколь коротка жизнь. Еще вчера он беседовал с этим веселым скифом, вокруг был мир и удовольствие, а сегодня он снова на войне. И близость к царю совсем не означала пожизненную неприкосновенность. Иногда даже наоборот. Ларин засомневался, стоит ли сейчас показываться на глаза разгневанному Иллуру. Но тот, обернувшись, сам заметил его.

– А ты здесь что делаешь? – громко прозвучал вопрос. – Я ждал тебя гораздо позже.

Леха вздрогнул, но все же уловил нотки удивления и радости в голосе кровного брата. Кажется, прямо сейчас его казнить не собирались.

– Я привез тебе ценный груз, – начал Леха издалека, – и теперь вижу, что вез его не зря. К сожалению.

– О чем это ты бормочешь, – смягчившись, проговорил Иллур, подъезжая ближе, – ну, раз ты здесь, проедемся вдоль берега. Мне надо кое-что тебе рассказать и кой о чем расспросить.

Командир разведчиков молча подчинился. Они поднялись на прибрежный холм и неторопливо поехали в сторону города бок о бок. Иллур молчал, поглядывая на море. Леха его, понятное дело, не торопил. Инисмей с воинами поотстал, пристроившись за охранниками Иллура.

В утреннем воздухе сильно пахло гарью, приносимой сюда ветром с места пожарища. Но скоро они отъехали достаточно далеко, чтобы Леха мог насладиться свежим морским воздухом. Вдоль берега постоянно сновали конные разъезды, патрулировавшие окрестности города. А далеко впереди морпех заметил большой отряд, примерно в тысячу конных бойцов, что стоял, выстроившись за холмом, неподалеку от главных ворот города. «Видно, на случай вылазки приготовлен», – подумал Леха, но уточнять не стал.

Так, любуясь пейзажем, они проехали некоторое время, пока Иллур не сказал, словно вспомнив о чем-то незначительном:

– Ты вовремя вернулся и сам все видел. Мне теперь нужен командир над флотом, Ал-лэк-сей. Без флота Тиру не взять.

Еще пару недель назад Леха только рад был бы такому назначению, а теперь не знал, радоваться или огорчаться. Судьба Ичея наводила на размышления. Но за последнее время Леха так устал от постоянных размышлений, что колебался недолго. Лучше уж тут в славном бою сгинуть, чем… там.

– Надо так надо, – просто ответил он, – я готов.

– Вот и отлично, – кивнул Иллур, – сегодня же принимай командование. Посмотри, что осталось, и придумай, как нам взять город. Греки хорошо защищаются. Лучше, чем Ольвия. На суше, правда, слабоваты, после двух сшибок кавалерия больше не показывается за стенами. Но в море пока сильнее нас. А теперь… вдвойне. Скоро надо ждать прорыва.

Иллур замолчал, посмотрев прищурившись на морскую гладь залива.

– Но мы их все равно возьмем.

– Ясен перец, возьмем, – делано усмехнулся Леха, – а что нам еще остается. Не обратно же с позором возвращаться.

– Никогда, – мотнул головой облаченный в высокий раззолоченный шлем, Иллур, – мы завоюем все побережье до самой Греции. И все эти земли станут новой Великой Скифией. Так что Тира скоро падет.

Он повернулся и пристально взглянул на кровного брата.

– Что случилось в землях бастарнов? И что ты там мне привез?

– Все отлично, – доложил Леха, с радостью переключаясь на приятные новости, – мы захватили почти все земли по левому берегу Тиры и уже переправились на другой. Сожгли несколько городов, среди которых один крупный, столицу местного царька Клорина. Я привез тебе его золото, как приказал Арчой. Думаю, оно тебе пригодится.

– Где оно? – уточнил царь.

– Оставил пока в Ольвии, под надежной охраной, – сообщил Леха, – не сюда же везти?

– Правильно. Золото, это хорошо, – кивнул Иллур, – на него можно построить много кораблей и нанять много воинов. Но корабли строить долго, а нужны они мне сейчас.

– Есть у меня одна идея, – вспомнил Ларин о «монстре», что достраивал Гилисподис, – видел я в Ольвии, как наш греческий инженер эннеру заканчивает. Знатная штуковина. Может сильно помочь в осаде. Там столько метательных машин помещается, и не сосчитаешь. Как на нескольких триерах сразу. Ее бы сюда перегнать, сразу дело быстрее пойдет. Только она тихоходная слишком и охранять ее надо, чтобы по дороге не подожгли.

– Вот и отправляйся немедленно в Ольвию, – приказал Иллур, – только морем. Возьми с собой сколько надо кораблей из оставшихся для охраны и доставь эннеру сюда. Я ее давно жду.

– А как же Арчой? – делано возмутился Леха. – Он же меня обратно ждет с известиями.

– Ничего, – отмахнулся Иллур, – найду, кого к нему отправить вместо тебя. Ты мне здесь служить будешь.

Нельзя сказать, чтобы Леха был недоволен.

Глава пятая  Великое посольство

Море нещадно раскачивало корабль, словно проверяя его на прочность. Волна била в наветренный борт, но квинкерема упорно возвращалась на курс, стараясь не сбиться с пути. В довершение всего пошел мелкий дождь, но Чайка все не уходил с палубы, вглядываясь в низкий горизонт. Там впереди, за почти слившимися с водой облаками находился край италийского сапога и римские корабли, стерегущие выход из Адриатики.

– Это даже хорошо, что погода испортилась, – проговорил себе под нос Федор, покрепче цепляясь за мокрые ограждения, – когда подойдем, будет уже ночь. Может, и без боя проскочим.

Где-то там, в водянистом крошеве, сейчас находился Тарент, город, где началась его служба Риму, о которой до сих пор никто не знал, кроме самых близких людей. Подумав об этом, Федор оглянулся по сторонам, словно кто-то мог подслушать его мысли. Но рядом никого не было. Несколько моряков возились чуть поодаль с парусами, а все морские пехотинцы отдыхали сейчас под верхней палубой. Здесь же было пустынно.

Чайка обернулся назад, где, рассекая волны, шли за флагманской квинкеремой еще два корабля. Такие же квинкеремы с полными экипажами моряков и морпехов, готовых на все. Невзирая на зимнее время, чреватое бурями – на дворе уже давно стоял ноябрь, – три корабля во главе с флагманом по имени «Агригент», названным так в честь города на Сицилии, где он был построен, спешили в Карфаген. Так приказал Ганнибал.

Флагман, на котором плыл Чайка, вез посла Ганнибала – его родного брата Магона, который должен был донести до сената послание командующего испанской армией, завязшей в боях под Римом и уже начавшей выдыхаться без обещанных подкреплений. А Федор ехал в качестве помощника посла и со своей собственной миссией, которая возникла у него весьма неожиданно.

Спустя несколько дней после неудачного штурма стен Рима Федор и Карталон вновь предприняли попытку, но и она оказалась неудачной. Легионеры отбились. Федор пробовал еще и еще, положив немало солдат. Так прошло три недели, наполненные большим количеством стычек и кровопролитных схваток не только на участке двадцатой хилиархии, но и по всему фронту. Изредка карфагенянам удавалось одержать незначительную победу, захватив какой-нибудь участок стены, но римляне тут же контратаковали всеми имевшимися силами и выбивали противника за пределы города. Оборонялись они с остервенением человека, приговоренного к смерти, но не терявшего надежду ее избежать.

Остия все еще находилась в руках римского сената, получавшего через нее подкрепления морем. Попытка Атарбала, давно перерезавшего Фламиниеву дорогу, полностью окружить Рим с севера и запада тоже не увенчалась успехом. Он встретил на северных подступах ожесточенное сопротивление недавно подошедших и невесть откуда взявшихся резервов римлян. После сражения, в котором с обеих сторон полегло несколько тысяч пехотинцев и много конницы, Атарбал вынужден был остановить свои войска на этом рубеже и закрепиться, получив от Ганнибала приказ «беречь людей». А людей, после неудавшегося штурма Рима с ходу, вскоре стало не хватать. Рим был не заштатной крепостью, а огромным городом, со стенами, протянувшимися на десятки километров, и осаждать весь этот периметр было трудно даже для Ганнибала, уже начавшего испытывать недостаток в людских ресурсах.

В штаб армии регулярно приезжали гонцы из Капуи, Неаполя и с побережья Апулии, где также была оставлена часть войск Карфагена и несколько имевшихся в распоряжении Ганнибала кораблей. Но эти гонцы не привозили радостных вестей – подкрепления, по неизвестным для Чайки причинам, задерживались. До Федора доходили слухи, что высшие командиры не раз интересовались у своего вождя, где же обещанные флот, слоны, конница и свежая пехота, но так и не получили четкого ответа. Штурм постепенно переходил в затяжную осаду. Хилиархии африканцев и кельтов все глубже окапывались на занятых позициях, укрепляя их, поскольку римляне, отойдя от шока и пораженческих настроений первых дней, уже неоднократно предпринимали вылазки, беспокоя позиции армии пунов. Дух сопротивления постепенно окреп.

– Разведчики докладывают, что на моем участке римляне завтра попытаются сделать вылазку, – отчитывался Федор Чайка перед Атарбалом, после очередного дня, проведенного в томительном ожидании активных действий, – туда подошли две свежие манипулы.

– Ничего, ты как-нибудь справишься, – отмахнулся начальник африканского корпуса, – тем более что подкреплений пока нет. Помочь тебе нечем.

Федор уже собрался уходить, но Атарбал окликнул его в дверях.

– Зайди немедленно к Ганнибалу, – приказал он, когда Чайка уже покидал шатер, – он хотел тебя видеть.

Не понимая, зачем он понадобился командующему, Федор все же явился, куда было сказано. Ганнибал сидел один в роскошном кресле с гнутыми ножками и пил вино, по обыкновению склонившись над картой. Вернее над несколькими свитками, как разглядел в следующий момент Федор, признав в них письма из архива Марцелла. Чайке обычно приветливый с ним командующий на этот раз не предложил даже сесть.

– У тебя есть толковый человек, на которого ты мог бы оставить командование хилиархией? – спросил Ганнибал, отрываясь от чтения при свечах. – Всего на несколько дней, поскольку мне некогда искать тебе замену.

– Но я еще в строю, – слегка обиделся Федор, не понимая, к чему клонит Великий Карфагенянин.

– Завтра ты отправишься в Капую, – сообщил Ганнибал, снова поворачиваясь к свиткам, – выгребешь все, что еще сохранилось у них на военных складах, включая артиллерию, предназначенную для обороны города. Сформируешь еще один осадный обоз и приведешь его сюда. Мне не хватает осадных орудий. Возьми с собой пару своих спейр и столько же кельтов для охраны. Этого будет достаточно, в тылу у нас пока спокойно.

Осознав, что ему предстоит местная командировка, Федор успокоился и, поразмыслив, предложил:

– Можно назначить Урбала, он сейчас служит командиром седьмой спейры.

– Твоего друга, – проявил неожиданную осведомленность командующий испанской армии, сказав это по-прежнему не поворачивая головы, – того, с которым вы вместе попали в мою армию из флота?

– Да, – не стал отнекиваться Федор, – того самого. Он прошел всю кампанию от Испании до Рима и не раз доказывал вам свою верность.

– Хорошо, пусть будет он, – кивнул Ганнибал, не желая больше уделять внимания этому вопросу. – Прибыв в Капую, ты сделаешь еще кое-что.

Он раскрыл стоявшую на столе шкатулку, инкрустированную слоновой костью и драгоценными камнями, достал из нее плотно свернутый и запечатанный папирус, протянув Чайке. Федор взял свиток с поклоном.

– Это письмо, которое ты передашь моему брату, разыскав его близ Неаполя, – сообщил Ганнибал, невольно добавив: – Он тоже будет вынужден изменить свои планы и срочно отправиться в путь по одному делу.

– В Карфаген за подкреплениями? – брякнул Федор первое, что пришло ему в голову, но тут же пожалел об этом.

Ганнибал поднял на него глаза, в которых сверкнул холодный огонек, дав понять, что командир хилиархии лезет не в свое дело. Но Федор был уже достаточно давно знаком с командующим, чтобы ему подобное сходило с рук.

– Да, – нехотя подтвердил Ганнибал, снизойдя до объяснений, – ты догадлив, Чайкаа. Я отправляю его послом в Карфаген, чтобы он продемонстрировал там свидетельство наших побед и потребовал ускорить отправку подкреплений. Но ты должен держать язык за зубами, даже Атарбал не догадывается об этом.

Ганнибал вдруг перестал читать письма и, подняв глаза на пламя горевшей свечи, произнес:

– И пусть Баал-Хаммон поможет нам повлиять на тех, от кого это зависит. Мы действительно слишком задержались под стенами Рима.

– Я буду нем как рыба, – подтвердил Федор, и тут с его языка вновь сорвался ненужный вопрос. – А сенатор Магон относится к тем, от кого это зависит?

На сей раз командующий испанской армией был искренне удивлен. Более того, заинтригован. Он перестал разглядывать свитки из архива Марцелла и вперил взгляд в стоявшего перед ним человека. Некоторое время Ганнибал изучал простоватое с виду лицо Федора, а затем спросил, хитро усмехнувшись:

– Ты знаешь одного из Совета судий? – От этого голоса у Федора поползли мурашки по коже. – Я не зря подозревал, что ты не так прост, Федор Чайкаа.

Федор захотел немедленно провалиться сквозь землю, поскольку по глазам знатного финикийца понял, что очень глубоко вторгся на запретную территорию. И теперь легко не отвертится, просто сославшись на то, что прибыл из «северных земель» и ничего не знает.

– Как хорошо ты знаешь Магона Великого? – вопрос разорвал повисшую в шатре тишину.

– Ну, – начал тянуть время захваченный врасплох Федор, чтобы выдумать правдоподобную версию, – не так чтобы хорошо и не очень близко…

– Ты тратишь мое время, – безжалостно напомнил Ганнибал, – а оно стоит очень дорого. Я жду ответа.

– Как-то я спас ему жизнь, – выпалил Федор, решив, сколько веревочке не виться, а конец все равно один.

Ганнибал, казалось, был удивлен.

– Как это случилось? – продолжал допытываться командующий, сделав шаг вперед и скрестив руки на груди. Похоже, он решил выудить из Федора всю интересующую информацию.

– Это было далеко, – проговорил Федор, словно пытаясь вспомнить события давно минувших дней, хотя помнил все так, будто это случилось вчера, – в Крыму. То есть в землях, где живут скифы-кочевники, там же стоит греческий город Херсонес.

– Знаю, – кивнул Ганнибал, – у скифов хорошая конница. А Магон бывал в тех краях по делам сената и, вероятно, своим. Сенат плетет интриги далеко за пределами Карфагена, впрочем, как и наши враги греки.

– Так вот, – продолжил Федор, удивившись столь широкой осведомленности командующего испанской армией, – Магон был там по своим торговым делам, другое мне неведомо, когда на него напало одно из кочевых племен. Я оказался рядом и защитил его своим оружием. С тех пор он запомнил меня, привез в Карфаген и даже наградил. Я не очень богат, но у меня есть свой дом в Карфагене и небольшое имение в деревне.

Остальные подробности своего появления в Карфагене Федор решил опустить.

– Магон щедр к тем, кому благоволит, – заметил на это финикиец и спросил напрямик, хитро усмехнувшись, словно обнаружил шпиона: – Но как ты оказался там и кто ты по рождению? Из какого народа происходят твои предки?

– Я русский, – прямо ответил Федор, – из семьи лекарей. А мой народ живет к северу от Крыма. И граничит с кочевниками.

– Странно, я не знаю такого народа, – заметил Ганнибал таким тоном, словно разговаривал сам с собою. – Но это объяснимо. Ни один карфагенский корабль, даже в древности, не заплывал в те холодные края.

«Слава богу, – подумал Федор, – иначе допрос бы продолжался».

– Так ты недавно попал в Карфаген? – новый вопрос все же заставил насторожиться морпеха.

– Да, – односложно ответил Федор, решив, что краткость – сестра таланта.

– Но ты хорошо изучил наш язык, – заметил пуниец, – говоришь почти без акцента, как житель пограничных с Нумидией областей.

– Благодарю, – снова поклонился Федор, мечтая лишь о том, как бы ускользнуть из шатра командующего без последствий. Но не вышло.

– Значит, теперь ты, – вдруг воскликнул Ганнибал, – человек Магона Великого в моей армии?

Федор не знал, что ему делать от таких предположений – радоваться или готовиться к виселице. Но Ганнибал неожиданно сменил гнев на милость.

– Что же, это не так плохо, что ты знаешь сенатора. Он богат и очень влиятелен. Его власть гораздо больше моей. Так ты вхож к нему в дом? – вдруг перевел Ганнибал разговор в неожиданное русло.

Пуниец опустился в кресло, не дождавшись ответа. Федор молча кивнул.

– Это очень кстати, – добавил Ганнибал, оборачиваясь к столу с папирусами.

«И черт меня дернул за язык, – укорял себя морпех, – молчал бы себе в тряпочку, жил бы спокойнее. А теперь придумает еще какое-нибудь новое задание».

Предчувствие его не обмануло.

– Ты не поедешь в Капую, – вдруг заявил Ганнибал. – Ты поедешь в Карфаген. Вместе с моим братом. Сейчас я напишу ему письмо. А обоз вместо тебя доставят другие.

Спустя короткое время Ганнибал протянул Федору новый свиток, гораздо меньше предыдущего.

– Пока мой брат Магон будет выпрашивать подкрепления в сенате, – заявил Ганнибал, – ты встретишься с Магоном Великим. Я возлагаю на тебя ничуть не менее важную миссию, Чайкаа. Ты должен уговорить своего покровителя помочь нашим делам. Это в его силах. Тем более, что у моей семьи много врагов в сенате. И его весомый голос может решить исход дела. А уж я в долгу не останусь. Ни перед ним, ни перед тобой. Так и передай ему.

– Но я не могу гарантировать, что встречусь с ним, – вяло попытался отказаться Федор, – я ведь простой солдат, а он сенатор. Вдруг Магон будет находиться в отъезде или не захочет встретиться со мной? У него ведь множество неотложных государственных дел.

– Твой покровитель сейчас в Карфагене, это мне доподлинно известно, – сказал финикиец, – а, узнав, что ты прибыл с посольством Ганнибала и хочешь встретиться с ним, он не откажет. Он ведь сам хочет знать все обо мне, хотя наверняка имеет здесь шпионов помимо тебя. А более важного государственного дела, чем победа над Римом, сейчас нет. И он это понимает.

Федор слегка поморщился при слове «шпион».

– Так что отправляйся немедленно, – закончил напутствие Ганнибал. – Ты поедешь в статусе помощника посла. Я дам вам три корабля. И хотя бы один должен прорваться сквозь римскую блокаду. Лучше, если это будет ваш корабль.

«Вот тебе бабушка и Юрьев день, – неожиданно вспомнил Федор русскую поговорку, – впутался в историю. Впрочем, для начала надо добраться до Карфагена, проскользнув сквозь римский флот. Остальное потом».

– Разрешите мне взять свою часть золота из походной казны, – набравшись наглости, попросил Федор, – раз уж я все равно плыву в Карфаген, то заодно отвезу и свою награду домой.

– Что же, – усмехнулся неизвестно чему заметно повеселевший Ганнибал. – Зайди к казначею, возьми свое золото. Я распоряжусь. И помни, я жду вас с братом не позже чем через месяц. Пусть боги хранят вас.

Незамедлительно посетив казначея, Чайка выгреб из казны все полагавшееся ему золото, распределив его по трем не очень объемным, но приятно тяжелым ящикам. Казначей, дородный бородатый чиновник из военных, с удивлением наблюдал за манипуляциями командира двадцатой хилиархии. Тот вел себя так, словно вообще не собирался возвращаться. Но Федор не имел ничего подобного на уме, а просто решил воспользоваться случаем и обезопасить свое состояние. Мало ли что. Война идет. Фортуна переменчива. А так деньги будут в безопасности.

Оставив казначея при своих сомнениях, он вернулся в лагерь и быстро собрался. Брать ему было особенно нечего. Доспехи да пару смен белья. Попрощавшись с Урбалом, на которого временно возложил обязанности командира хилиархии, и с Летисом, не понимавшим, куда его друг отбывает в самый разгар военной кампании, когда вот-вот и уже понадобится собирать большой пир победителей на форуме, Федор отбыл из лагеря.

– Вернусь через месяц, – сообщил он своим друзьям, забираясь на коня.

Повозку с золотом под охраной своих людей он уже отправил вперед с приказом присоединиться к отряду, двигавшемуся по дороге в Капую, командовать которым было поручено его старому знакомому Адгерону.

– Далеко едешь? – поинтересовался Урбал.

– Далеко, – ответил задумчиво Чайка, – на юг. Хотел бы я тебе сказать больше, но не могу. Прощайте. Всыпьте тут без меня римлянам, как следует.

– Быстрее возвращайся, – заметил на это Летис, – а то к твоему приезду война уже закончится. Говорят, скоро подойдут подкрепления и мы наконец проломим эту чертову оборону.

– Ну, если так, – заметил на это Федор, оглянувшись на полыхавшие предместья Рима с вершины холма, на котором состоялся этот разговор, – когда будете жечь город, оставьте в неприкосновенности здание сената, чтобы я мог на его стене написать что-нибудь бранное для потомков.

– Не дождешься, – буркнул Летис, – его мы сожжем первым.

Выступив вечером и передвигаясь довольно быстро по Латинской дороге, свободной от римлян, первую остановку отряд Адгерона сделал только у Палестрины. Сгоревшая крепость возвышалась безмолвной громадой в стороне от дороги.

Спустя несколько дней спейры карфагенян и кельтов миновали Теан, памятный Чайке мост через Вультурн и скоро были уже в окрестностях Капуи. Там временно не исполняющий обязанности командира двадцатой хилиархии Федор Чайка передохнул денек и затем отделился от обоза, отправившись с проводниками из местного гарнизона на поиски Магона. Брат Ганнибала командовал конницей и всеми войсками, что блокировали Неаполь, который до сих пор не желал сдаваться на милость победителям. Имея постоянную связь с внешним миром через морские просторы, где назло Ганнибалу до сих пор хозяйничал римский флот, жители Неаполя, вероятно, знали о том, что Великий Карфагенянин застрял под Римом. Впрочем, те же жители ожидали постоянных сообщений о падении столицы и наблюдали под своими стенами разъезды испанской конницы, что не поднимало им настроения.

Встретив один за другим несколько таких разъездов, Федор быстро нашел лагерь на побережье, в котором расположился Магон со своей армией, перекрывшей все подступы к Неаполю. Дальше начинались предгорья. Подъезжая к лагерю, неподалеку Федор заметил какой-то вулкан.

Глава шестая  Снова в Карфаген

Едва получив письмо брата, Магон отдал необходимые распоряжения и немедленно отправился в дорогу, взяв с собой лишь малое число солдат. Из-под Неаполя они отбыли в Апулию, на другой конец италийских земель, поскольку, хоть и находились почти на берегу моря, здесь хозяйничали римляне. А в Апулии войска Ганнибала, захватив обширную часть побережья, обустроили себе в одной из хорошо защищенных бухт временный порт, куда прибывали редкие корабли, прорвавшись сквозь римскую блокаду. Именно туда и должны были прибыть основные подкрепления. Но время шло, а их все не было.

Размышляя об этом по дороге, что заняла еще неделю, Чайка вдруг вспомнил свой разведывательный рейд в горах возле Генуи, состоявшийся уже так давно, что он и думать о нем забыл. Тогда, находясь еще в северной Италии, Ганнибал, судя по всему, планировал сделать из Генуи порт, через который он будет получать подкрепления из Карфагена. Но, одержав подряд несколько блестящих побед, оказался уже почти на другом конце Италии, и с тех пор война пошла по новому сценарию. Генуя, оставшаяся далеко позади в землях лигуров, была уже не так актуальна. Тем более море с этой стороны «сапога» так и кишело римскими триерами. Да и сами лигуры, несмотря на многочисленные победы армии Карфагена до сих пор не перешли полностью на его сторону, подняв восстание против Рима. Разве что Терис, лигуриец по происхождению, служивший теперь у Федора верой и правдой, мстя римлянам за униженных родственников. Но Териса в эту поездку с собой Федор не взял. Оставил при штабе Урбала.

Свое золото Чайка сложил в узком кубрике на корме, который ему выделили на время плавания. Ящики занимали почти половину объема, так что оставалось место только для деревянного лежака, на котором Федор и спал. Сам Магон занимал «апартаменты» по соседству, состоявшие из двух совмещенных комнат, хотя их размер тоже нельзя было назвать гигантским. Плавал Федор уже на таких кораблях неоднократно и отлично знал, что с отдельными помещениями тут большой напряг. Кают, а тем более роскошных, в понимании пассажира двадцатого века, здесь не было вообще. Лишь несколько очень узких помещений у кормы, предназначенных для капитана и его ближайшего помощника. Да и то эти кубрики, как называл их Федор, сразу же передавались высокопоставленным гостям, если такие появлялись на корабле. Все остальные – матросы, гребцы, морские пехотинцы и артиллеристы, включая офицеров, – ночевали на своих палубах в общих помещениях. Корабль был военный, не предназначенный для особо длительных плаваний, а несколько дней все это вынести было не слишком тяжело. Моряки народ привычный. Хотя финикийцы, насколько их успел узнать Федор, и на таких кораблях запросто бороздили дальние воды. Чего не сделаешь ради коммерции.

Один раз, побывав в гостях у Магона в соседней каюте, Федор заметил несколько больших и богато отделанных ящиков. «Тоже золото везет, – подумал Чайка, пытаясь взглядом проникнуть под массивную крышку одного из них, – наверняка сенаторов подкупать». Но Магон, словно услышав мысли морпеха, открыл один из ящиков, продемонстрировав ему содержимое.

К удивлению Федора, там оказались не золотые монеты, а кольца. Множество странных колец из золота и серебра с различными гравировками, но практически одного вида. Разглядывая в недоумении эти горы одинаковых колец, Федор вдруг заметил на некоторых следы запекшейся крови, словно их сняли с окровавленных пальцев или вообще с отрубленных.

– Что это? – спросил Федор.

Такой странной взятки он еще не видел.

– Тут, – Магон, одетый в роскошную кирасу, обвел довольным взглядом ящики, – три медимна[160] золотых всаднических и сенаторских колец, снятых со знатных римлян, что пытались уничтожить нас при Каннах.

– А зачем они нам? – не понял Федор. – Вместо монет?

– Они гораздо ценнее монет, Чайкаа, – заверил младший брат Ганнибала, – это свидетельство наших побед и унижения Рима.

Он закрыл ящик и отошел от него.

– По прибытии мы покажем эту гору колец сенаторам Карфагена, отрастившим большие зады у себя в метрополии и уверенным, что победа легко достигается только путем переговоров с врагом и его подкупом. Это произведет на них должное впечатление. Так сказал Ганнибал. И я тоже уверен, мы немедленно получим поддержку и обещанные подкрепления.

– Да, – пробормотал озадаченный Федор себе под нос, вспоминая окровавленные кольца, – веселая будет презентация.

Он уже собрался уходить, но в дверях обернулся, решив поделиться с послом своими сомнениями.

– А если подкрепления уже плывут нам навстречу? Мы повернем назад?

– Нет, – коротко ответил младший Барка.

Федор подождал еще мгновение, но Магон, такой же смуглолицый, как и его брат, больше ничего не сказал. Пришлось довольствоваться этим туманным ответом. «Бог его знает, что там еще должен выпросить у сената этот Магон, – подумал Федор, – у меня своя задача есть. Надо о ней подумать».

И вот сейчас, стоя на палубе и напряженно вглядываясь в темнеющий мокрый воздух, Федор раздумывал над тем, что попросил его сделать Ганнибал, едва узнав о знакомстве с сенатором. Вернее, приказал. Мягко, но приказал. Даже статус помощника посла ему дал, так что при желании Федор мог вести с сенатором вполне официальные переговоры. Но размышления Федора были прерваны появлением на размытом горизонте нескольких хищных силуэтов, числом никак не меньше восьми штук.

– Триеры, – приставив ко лбу ладонь, опознал их Федор, несмотря на ухудшавшуюся с каждой минутой видимость, – римские триеры. Ну, ничего, погода работает на нас.

И он посмотрел в хмурое и низкое небо, попросив морских богов вызвать бурю, чтобы не пришлось вступать в бой. Мысленно он уже был в Карфагене, а телом еще на палубе флагманской квинкеремы «Агригент», что стремилась к нему, пробираясь вдоль опасных берегов южной Италии, где пока хозяйничали римляне. Федор знал, что маневренные карфагенские корабли, по одиночке или малыми группами, то и дело прорывали блокаду побережья, которую пытались организовать римские ВМС. Надо сказать, вполне успешно. Однако выбора у посла и его эскорта не было, прежде чем настанет день дебатов в сенате метрополии, нужно сначала добраться до родных берегов.

Капитан «Агригента» тоже заметил хищные триеры, и массивный корабль начал забирать круто влево, уходя от берегов в открытое море. На той стороне Адриатики хозяйничали иллирийские пираты. И хотя в такую погоду вряд ли они выходили на промысел, попасть в плен к пиратам тоже не входило в планы карфагенских послов. Тем не менее римские триеры вынуждали корабли Ганнибала удаляться от берегов Италии. Капитан «Агригента» решил, что из двух зол выбирают меньшее. Федор был с ним согласен. Следовало попытаться уйти от преследования, не ввязываясь в бой с превосходящими силами противника.

Узнав о появившихся на горизонте кораблях римлян, Магон тоже вышел на палубу и некоторое время наблюдал за приближавшимися триерами, встав рядом с Федором. Однако, оценив обстановку, вернулся к себе.

– У нас отличный капитан, – заявил он напоследок, спускаясь по скрипучим ступенькам лестницы, – нам ничего не грозит.

Ветер дул попутный для карфагенян, хотя и слишком сильный. Квинкерема раскачивалась, прыгая с волны на волну, издавая громкий треск, пугавший даже некогда привычного к морю Федора.

– Давно я в море не выходил, – разговаривал сам с собою помощник посла, вцепившись покрепче в ограждение и поглядывая на готовую сверзнуться ему на голову переднюю мачту, – все на суше да на суше. Совсем отвык.

Но с палубы, на которую периодически обрушивались волны, обдавая его солеными брызгами, не уходил. Морская душа бывшего морпеха получала несказанное удовольствие от стихии, усиленное погоней. Федор вдыхал полной грудью соленый ветер и наслаждался. Пыльная жизнь лагерей вдруг отошла на второй план, уступив место романтике морских странствий.

Несмотря на свою быстроходность, триерам некоторое время приходилось двигаться почти встречными курсами с кораблями карфагенян, и погоня затянулась. До самой темноты римляне так не смогли перехватить маневренные суда финикийцев, шедшие подо всеми парусами с риском перевернуться. А пропустив их вперед, не смогли приблизиться. Спасла наступившая ночь. В опустившейся на Адриатику темноте противник потерял беглецов.

Когда стемнело, Федор спустился к себе и выпил немного вина, чтобы согреться. Капитан, понятное дело, не собирался нигде приставать к берегу. Ночь со всеми ее опасностями в виде рифов и мелей была более безопасна сейчас для посланцев Ганнибала, чем ожидание хорошей погоды у этих чужих берегов. Слишком многое было поставлено на карту.

Федор прислушался к скрипам снастей и вою ветра: боги услышали его просьбу – за бортом назревал настоящий шторм. Невольно Чайка вспомнил, как тонул и чудом спасся несколько лет назад у тех же самых берегов, волею провидения оказавшись в этих широтах. Это было где-то рядом. И корабль был такой же. Однако слишком долго погружаться в эти неприятные воспоминания Федор не захотел, отогнав их усилием воли.

– У нас хороший капитан, – повторил он вслух слова Магона, опрокидывая в себя последнюю чашу красного вина, – и нам ничего не угрожает.

А затем растянулся на жестком лежаке и спокойно заснул.

Утром ветер немного стих, но направления не изменил, к счастью для финикийцев. Едва проснувшись, Федор поднялся на палубу, где обнаружил посла, расхаживавшего по ней возле передней мачты в компании капитана и командира морпехов «Агригента». Погода все еще оставалась скверной. Ветер то и дело приносил заряды дождя. Осмотрев море за кормой, Федор обнаружил, что горизонт чист, если не считать двух квинкерем под штандартом Карфагена.

– Отлично, – не удержался Чайка, – римляне отстали, а наши, да хранит нас Баал-Хаммон, не потерялись в такую ночь.

Однако, скользнув взглядом влево, командир двадцатой хилиархии немного погрустнел. Там у самого горизонта виднелась земля, скалистые горы и холмы. Судя по всему, южная оконечность Италии. А недалеко от нее отчетливо вырисовывались многочисленные мачты и силуэты римских кораблей. Их было не меньше сотни. Целый флот, бороздивший прибрежные воды. Финикийцам удалось проскочить мимо него в ночи, но теперь они были заметны, и Федор, даже не сходя со своего места, без всякого бинокля заметил группу примерно из десятка кораблей, устремившихся в преследование. Теперь ветер был попутным и для них. И что-то говорило Федору, что римляне имеют много шансов догнать малочисленный посольский отряд и захватить его. Сил и возможностей у них для этого было предостаточно. Даже природа, еще вчера помогавшая финикийцам, теперь выступала на их стороне.

– Хозяева морей, черт бы вас побрал, – выругался Федор и, приблизившись к Магону, который тоже рассматривал римский флот, поинтересовался:

– Нас догоняют?

Брат Ганнибала, занятый разговором с капитаном, бросил на Федора недовольный взгляд, но все же ответил:

– У нас быстроходные корабли, Чайкаа, мы положимся на волю богов.

– Это верно, – ответил Федор, нервно поглядывая на горизонт, усеянный римскими кораблями, – вступать в бой с такой армадой было бы безумием.

– Если понадобится, – спокойно заметил на это Бибракт, капитан «Агригента», рослый и бородатый финикиец с глубоко посаженными глазами, – мы вступим в бой и умрем за свою родину. Сколько бы их не было.

«Это ясно, – мысленно ответил Федор, – но прежде хотелось бы попасть в Карфаген. Так что остается только положиться на волю богов и наши корабли, лучшие в этом мире». Вслух, однако, он сказал другое, указав на римлян:

– Уверен, «Агригент» вдвое быстрее любого из них.

С тем и удалился на корму.

Весь день продолжалась безумная гонка. Ветер не стихал, и корабли римлян, отправленные своим флотоводцем в погоню, преследовали квинкеремы финикийцев. Скоро Италия пропала из виду, однако римляне не отказались от мысли захватить беглецов, продолжая преследовать их в открытом море. Это были более легкие триеры, которых оказалось пятнадцать штук, и расстояние между двумя группами кораблей неуклонно сокращалось.

– Упорные, сволочи, – говорил сам с собою Федор, глядя в сторону противника, – и смелые. Хотя чего нас бояться, когда у тебя в пять раз больше кораблей.

Однако квинкеремы финикийцев строились лучшими корабелами на всем Средиземноморье, или Обитаемом море, как говорили местные. И, несмотря на более массивные корпуса, они продолжали пока удерживать лидерство в этой гонке. Хотя командир морпехов «Агригента» уже давно отдал приказ разобрать оружие и готовиться к схватке. Обслуга баллист была готова и, зарядив орудия, только ждала приказа, чтобы открыть стрельбу.

Так прошло еще часа два, за которые пять римских триер оторвались от своих и вплотную приблизились к двум квинкеремам финикийцев, по-прежнему шедших чуть позади флагмана. К вечеру над морем развиднелось, но ветер не стихал, сдувая с гребней волн белые барашки. Со своей позиции на корме Федор видел, как засуетились морпехи на борту квинкерем. А вскоре в наседавших римлян полетели и первые каменные ядра.

– Началось, – выдохнул Федор, нервно обернувшись и вглядываясь в море прямо по курсу, в надежде увидеть там родной африканский берег. Но его не было. Безбрежное море колыхалось от края до края, упираясь только в пустынный горизонт.

Догнав противника, римляне сразу бросились в атаку, словно стремились выместить на нем всю ярость, накопившуюся почти за день погони. Но артиллеристы Карфагена моментально умерили их пыл. Две триеры, попав под заградительный обстрел мощных баллист, быстро потеряли мачты и вместе с ними ход. Использовать весла на такой волне было опасно, и они остановились, как беспомощные щепки посреди открытого моря. Из трех оставшихся две попытались выиграть артиллерийскую дуэль, но тягаться с карфагенянами было трудно. На борту квинкеремы баллист было гораздо больше, хотя и не все сейчас можно было использовать по противнику. Капитаны охранения, продолжая уходить в сторону Африки, заставляли свои суда маневрировать, и огонь велся с обоих бортов попеременно. Вскоре карфагеняне подожгли горшками с зажигательной смесью третью триеру.

Вглядевшись в силуэты римских триер, Федор понял, почему римляне, несмотря на преимущество в скорости, так долго не могли их настичь. На триерах были построены башни и носовые «вороны»[161]. Доработка стандартной конструкции, идея римских военных инженеров. Незаменимые в ближнем бою башни – оттуда можно было вести стрельбу из луков или «Скорпионов» по палубе противника, – они сильно тормозили движение. А кроме того, на пару с массивными абордажными мостиками, приведенными до боя в вертикальное положение, добавляли судну парусности. Всю уязвимость такой конструкции при сильном ветре Федор увидел буквально через пять минут своими глазами.

Одна из триер, догнав финикийский корабль, попыталась нанести таранный удар. Но капитан не рассчитал маневр и, резко сменив курс, поймал боком налетевший шквал. Таран не состоялся. Римский корабль сначала резко накренился – с палубы в воду полетели матросы и пехотинцы, – а затем, задержавшись на мгновение, словно пытался побороть стихию, и вовсе лег на борт, почти исчезнув среди волн. «Ворон» с треском отломился, рассыпавшись на части.

Но радоваться было рано. К месту сражения подоспели еще несколько триер растянувшейся на несколько километров римской эскадры. Теперь и они применили обстрел зажигательными горшками. Сначала на одной, а затем и на другой квинкереме начался пожар. Но отважные моряки и артиллеристы продолжали сражаться. А вскоре наступил и черед морской пехоты. Левый, по отношению к Федору, финикийский корабль получил пробоину от таранного удара триеры. А правый был уже накрепко привязан абордажными крюками и сброшенным на его палубу «вороном», по которому карабкались вверх римские легионеры. Их сбрасывали оттуда в море морпехи Карфагена, сгрудившиеся у борта, но сути это не меняло. Часом раньше или часом позже, но исход был ясен уже сейчас. Обе квинкеремы, окруженные со всех сторон врагом, были обречены.

Однако их команды ценой своих жизней смогли задержать погоню, дав время «Агригенту» вновь отдалиться от римлян на приличное расстояние. Огонь, полыхавший уже на борту обоих судов, был виден отчетливо и становился вся ярче по мере того, как темнел воздух над морем. Наступал новый вечер на просторах Средиземного моря, как продолжал его по-прежнему называть для себя Федор Чайка.

Слушая звон оружия и редкие крики, что изредка доносил до его чуткого слуха ветер, Федор поглядывал то на капитана, то на Магона, хладнокровно взиравшего на битву и гибель своих людей.

– Мы не будем им помогать? – не удержался Федор от вопроса, хотя отлично знал ответ на него.

– Мы не можем останавливаться, – спокойно заметил на это брат Ганнибала и добавил с еле скрываемым раздражением: – Слишком дорогой ценой нам достался выигрыш во времени и мы должны его использовать.

– Они настоящие солдаты, – с восхищением добавил Бибракт, глядя на гибель своих товарищей по оружию, – я хотел бы умереть такой славной смертью, чтобы Баал-Хаммон принял мою душу.

Федор промолчал. Душой он тоже был там, среди воюющих моряков.

С наступлением темноты римляне окончательно потеряли их из виду, но полной уверенности, что наутро они вновь не увидят у себя за кормой триеры противника, не было. Очень уж упорный капитан вел их. Однако и до утра еще надо было дожить. Следующей ночью сильный ветер превратился в настоящий шторм. Стихия не только раскачивала длинный военный корабль из стороны в сторону на мощных волнах, но и испытывала его на прочность, пытаясь переломить изделие финикийских корабелов поперек корпуса. Треск по всему корпусу квинкеремы стоял такой, что Федор постоянно ждал – вот эта волна будет последней.

Паруса убрали, мачты закрепили на палубе. Помолились, принеся жертву духу моря Ашерату. И теперь корабль носило по волнам, как щепку в открытом море. Федор очень надеялся, что бог примет дары, иначе их могло наутро прибить обратно к берегам Италии. Такого исхода плавания он не хотел увидеть и в страшном сне. Хотя какой тут сон. Пробираясь к себе в кубрик, Федор видел, как льется с верхней палубы по лестнице вода, а гребцы постоянно проверяют, надежно ли держат кожаные пластыри, которыми были задраены весельные порты. Но обошлось.

Наутро шторм внезапно стих. Так резко, что Федор решил, что оглох, когда открыл глаза после недолгого забытья. А выйдя на палубу, обнаружил, что на море дует лишь еле ощутимый ветерок, вызывавший легкую рябь. Можно сказать, вообще не дует. Израсходовав за ночь весь свой гнев, море успокоилось, улеглось.

Оглядевшись вокруг, капитан «Агригента» решил по каким-то только ему заметным признакам, что они уже недалеко от Карфагена.

– Еще день пути, может, чуть больше, и мы будем на месте, – заявил он после осмотра повреждений на корабле, среди которых самым значительным была потеря второй мачты, которую сорвало с креплений.

– Хорошо, что нас не унесло обратно, – выдохнул Федор, расслабляясь.

Ни одной римской триеры поблизости не было видно. «Зря за нами погнались, – подумал Чайка, – в такой шторм наверняка все погибли из-за своих надстроек. Хотя, если бы все остальные погнались, глядишь, Рим бы остался без флота. Как уже не раз бывало по воле богов»[162].

Появившийся на палубе Магон, оглядев горизонт, тоже остался доволен.

– Боги приняли жертвы, – заявил он, – надо быстрее двигаться дальше.

Раздался свисток, и в бортах открылись весельные порты. Сквозь них в воду протянулись длинные черные весла. Целых пять рядов весел разной длины. И по следующему свистку, означавшему команду, все они разом погрузились в воду, сделав гребок. Массивный корпус чуть сдвинулся вперед. Затем еще и еще. И сильно потрепанная, но не лишенная хода квинкерема устремилась в Карфаген.

Капитан почти не ошибся. На второй день, ближе к вечеру Федор, дремавший на корме под мерный плеск весел и ловя кожей легкий ветерок, приятно обдувающий тело, – все это время над морем стояла отличная солнечная погода, – услышал крик впередсмотрящего матроса и, обернувшись, увидел берег. Песчано-желтый полуостров, на котором раскинулся невероятных размеров город. Перед ним высился еще один скалистый островок, тонувший в мареве от палящего солнца. А вдоль берега и вокруг этого острова море невероятно красивого, изумрудного цвета просто кишело кораблями финикийцев. Сотни квинкерем, триер и более мелких судов охраняли цитадель Карфагена от любого вторжения.

– Ну вот и доплыли, – сказал себе Федор. – Осталось решить небольшую проблему в сенате.

Глава седьмая  Корабль-монстр

После осмотра останков сгоревшего флота и проверки боеспособных кораблей вновь назначенный адмирал скифов выяснил, что в его распоряжении осталось всего шесть триер из шестнадцати и пять квинкерем, бороздивших в ту ночь волны залива.

– Ну, что же, не все так плохо, – рассудил Леха Ларин, отправляясь в обратный путь вдоль берега, – еще есть чем воевать.

Для острастки он немедленно велел трем квинкеремам подойти поближе к дамбе, за которой прятались греческие корабли, и обстрелять их. Он был уверен, что греки не станут ввязываться в бой, рискуя кораблями, но попугать их стоило. А то слишком осмелели.

Выполняя приказ, квинкеремы скифов несколько раз продефилировали вдоль самой дамбы, отправив грекам несколько «зажигательных гостинцев» и массу каменных. Сильно повредить пришвартованные в глубине гавани большие корабли не удалось, но зато скифы сожгли и пустили на дно пару бирем, попавших в зону обстрела. Эта операция не очень ослабила греков, но придала уверенности в своих силах скифам, в которой они нуждались после ночного погрома, потеряв почти половину своего флота. И теперь силы были почти что равны. Как доложили Ларину разведчики, до начала штурма Тиру защищали четыре квинкеремы, шесть триер и десяток бирем. Вполне приличный флот, лишившийся за дни блокады лишь нескольких кораблей.

– Все, – приказал Леха своему заместителю, поднимаясь на борт знакомой квинкеремы, носившей имя морского бога «Тамимасадас», которую он вновь избрал флагманом, – до моего прибытия никаких операций. Блокировать залив и только. По ночам не спать, беречь корабли. От греков всего можно ожидать.

С тем и вышел в море на рассвете, уведя с собой три квинкеремы и столько же триер, предназначенных для боевого охранения «плавучей платформы для артиллерии», как морпех именовал гигантскую эннеру. На нее теперь и сделал ставку Иллур, заблокировавший Тиру на суше. Но штурм стен велся пока неудачно, и скифам никак не удавалось пробиться в город. Греки же силы зря не расходовали, видимо, ожидая подкрепления. Лишь прореживали с крепостных стен баллистами скифские отряды, рискнувшие слишком близко приблизиться к городу.

В глубине души Леха опасался уводить с собой половину кораблей, ослабляя морскую блокаду, но выбирать не приходилось. Эннера была слишком дорогим удовольствием, чтобы потерять ее, так ни разу и не применив по назначению. За время плавания Леха с давно забытым чувством гордости вспоминал десантные корабли из своей прошлой жизни, способные нести множество бронетехники и солдат. «Вот бы их сюда сейчас, – думал морпех, – или хотя бы один крейсер с крупнокалиберными пушечками. Подошел, дал залп, раз и готово. Нет крепости». Но толку от этих воспоминаний не было, и потому Леха предпочел выкинуть их из своей головы. Действовать приходилось тем, что есть.

Погода на море выдалась свежей, но через пару дней ближе к обеду Ларин со своей эскадрой добрался до Ольвии, все еще выглядевшей с моря полуразрушенным городом. Обгоревшие руины многих домов были заметны невооруженным глазом. При штурме скифы постарались на совесть, сровняв с землей половину мощных укреплений, и теперь с тем же упорством занимались их восстановлением. Но теперь это было свое. Над постройками быстро восстанавливаемой гавани возвышалось массивное тело эннеры, смотревшейся внушительно даже на таком расстоянии.

Завидев подходивший с моря флот, охрана на стенах Ольвии всполошилась, заряжая баллисты, но вскоре успокоилась, опознав своих. «Тамимасадас» первым вошел в гавань и пришвартовался рядом с эннерой. Вслед за ним вошли остальные корабли.

– Где Гилисподис? – спросил Леха у охранников, едва спрыгнув на пирс.

– Недавно ушел в мастерские, вместе с переводчиком, – ответил наблюдательный охранник, взмахнув рукой в направлении нескольких объемных строений, возвышавшихся в дальнем конце пирса. – Да вот они возвращаются.

Греческий инженер действительно спешил навстречу кровному брату царя, едва узнав, что с моря прибыли гости.

– Ну, здравствуй, инженер, – поприветствовал его Леха, поправив немного тесноватый доспех, который он надел, как и полагалось военачальнику, – вот я и вернулся за тобой, как обещал.

Он перевел взгляд на деревянного монстра, возвышавшегося на несколько метров над пирсом, и уточнил:

– Готов корабль?

– Готов, – ответил Гилисподис через переводчика, – все снасти проверены, баллисты установлены, ядра загружены, осталось провести испытания.

– Испытания? – напрягся Леха, отчего-то вдруг вспомнив о судьбе Ичея. – Так, чем же ты тут занимался все это время, ядрена вошь? Нам воевать надо, а у него оружие не испытано. Интеллигент хренов.

Седовласый скиф-переводчик справился, хотя у него и возникли некоторые трудности с переводом. Гилисподис заметно побледнел. Он очень боялся боли. И, видимо, решил, что его сейчас начнут снова пытать, как тогда, при пленении.

– А ну, давай, выводи свою посудину в море, – приказал Леха, внезапно решившись. – До вечера еще время есть. Вот я тебе сейчас устрою испытания вместе с госприемкой. И бирему какую-нибудь выводи, чтобы цель была, куда ядра пускать.

– Сейчас на море волнение, – осторожно заметил Гилисподис, побледнев еще больше, – может быть, храбрый Алексей, подождет до завтра. Море должно успокоиться.

– Ни хрена, – вежливо заявил новоиспеченный адмирал Скифии, – или ты сейчас же выводишь свою эннеру, или как ее там, в море. Или я тебя самого, мать твою, вздерну на ее же мачте, не дожидаясь испытаний. Уяснил? Некогда мне ждать у моря погоды. Шторма нет и ладно.

Переводчик, покраснел от натуги, но все же довел основной смысл до греческого инженера. Тот благоразумно согласился. Выбор был не велик: утопить корабль при испытаниях или погибнуть немедленно.

– Вот и хорошо, – кивнул Леха, увидев покорное лицо Гилисподиса, – отправляйся на палубу и готовь корабль к отходу, а я скоро буду. И чтобы пехотинцы на нем тоже были. Испытания проведем с полной нагрузкой.

Пока эннеру готовили к выходу, Леха успел посетить хранилище золотого запаса и убедиться, что все в порядке. Возы с золотом бастарнов пребывали в полной сохранности под неусыпным взором скифов Арчоя и местных воинов. Вернулся Леха в порт, когда последняя сотня морпехов поднялась на палубу, исчезнув в трюме корабля-монстра. Моряки и артиллеристы уже заняли свои посты по расписанию. В том числе и на башнях, возвышавшихся по всему кораблю. «Ну, хоть команду успел подготовить, – удовлетворенно подумал Леха, заметив слаженные, на первый взгляд, действия моряков, – и то ладно».

Бросив взгляд на легкую волну, гулявшую по морю, он решительно ступил на сходни.

– Вперед, – скомандовал Ларин инженеру, поднявшись на широкую палубу, – выводи в море!

Гилисподис транслировал команду, кому следует. Раздался свисток, и в воду погрузились десятки весел. Гребцы, которых было по три человека на весло, налегли на них, и вся эта махина сдвинулась с места, отойдя от пирса. «Ну, с Богом», – выдохнул Леха, едва не перекрестившись.

Эннера медленно, но верно приближалась к выходу из гавани, где наблюдавшие за ней охранники опустили на дно массивную цепь, преграждавшую путь. Впереди нее шла бирема с привязанной шлюпкой – плавучая мишень. Остальные корабли Леха оставил у пирса. Греков поблизости давно не наблюдалось.

Пока корабль не вышел на открытую волну, Ларин, поднявшись на кормовую башню, занимался тем, что рассматривал все его особенности. В принципе, после плавания на квинкереме все было знакомым, только размеры удивляли. Этот монстр был почти вдвое длиннее, метров девяносто, не меньше. При этом мачта была одна, но зато какая. Колоссальных размеров свежеструганный брус, изготовленный, наверное, из целой сосны, возвышался над палубой, неся на рее таких же гигантских размеров парус, правда, еще не раскрытый. По центру располагались аж три шлюпки, а на корме сдвоенное рулевое весло. Впечатляла также ширина палубы, количество башен и количество корабельных баллист. На квинкереме – самом большом корабле, который до сих пор встречал Леха Ларин в античном мире, – все это тоже было, но гораздо в меньшем количестве и меньших размеров.

Вот гавань наконец осталась позади и в борт эннеры стали бить волны, раскачивая массивный корабль. После двадцати минут плавания, пока они удалялись от берега, Леха пока был доволен. Массивную эннеру раскачивало весьма умеренно, и кровный брат Иллура передвигался по палубе от борта к борту, словно по земле, которая лишь подрагивала от удара волн. Скрипов и треска, впрочем, хватало. Огромный корабль стонал на все лады, но плыл вперед. Правда, очень медленно. Бирема сопровождения давно обогнала его.

– Парус поставь, – приказал Леха, глядя, как волны изредка заливают весельные порты, – а то не ровен час, утопим твоего монстра.

Гилисподис выполнил приказание. Порты задраили, парус раскрыли. Ветер надул гигантское полотнище, и эннера пошла чуть быстрее. Но скорость, конечно, была далека от идеальной. На взгляд уже немало поплававшего на античных кораблях морпеха, этот еле тащился.

– Ладно, Гилисподис, – смилостивился Леха, проверив ходовые качества мастодонта античного мира, – покажи, на что способна артиллерия.

Парус снова убрали, и корабль лег в дрейф. Получив сигнал, моряки с биремы перебрались на шлюпку, отчалив от обреченного корабля. А обслуга шести баллист левого борта, натянув торсионы, доложила о готовности.

– Давай, – махнул рукой Леха, решив дать первый залп собственноручно.

Баллисты вздрогнули почти одновременно, послав каменные ядра в цель. Наблюдавший с кормовой башни за их полетом Леха ожидал, что хотя бы два или три ядра попадут точно. Но, к его удивлению, в цель угодили все шесть. От первого же залпа бирема превратилась в решето. А второй просто разметал в клочья ее израненный корпус, уничтожив небольшой корабль. На поверхности остались плавать только обломки. Третьего залпа не требовалось.

– Вот это да, – восхищенно проговорил морпех с некоторым привкусом разочарования, оттого что все так быстро закончилось. И, обернувшись к стоявшему рядом греческому инженеру, добавил: – Молодец! Хороший корабль построил. Если он так же будет утюжить греческие триеры, Иллур тебя наградит, попомни мое слово.

Выслушав перевод, Гилисподис просиял. У него отлегло от сердца.

Возвращаясь назад в гавань после испытаний, кровный брат царя вдруг задал еще один законный вопрос:

– У твоей эннеры есть название? – спросил он, посмотрев в глаза инженеру.

– Пока нет, – развел руками Гилисподис, – я ее только закончил.

– Как мы ее назовем? – забеспокоился Леха. – Корабль же не может обходиться без имени?

– Обычно кораблям дают имена богов, – напомнил Гилисподис, – такая традиция.

– Да я знаю, – кивнул Леха, – но это особенный случай. Надо и имя такое же придумать. Особое мощное.

Он замолчал ненадолго, напрягая извилины, чем не очень любил заниматься.

– Может, «Гнев Скифии»? – предложил он. – Не очень оригинально, но зато точно.

Гилисподис развел руками, мол «неплохо», но не мое это дело. Сами решайте.

– Или просто «Гнев богов», – продолжал размышлять морпех, решившись, наконец, – ладно, пусть до Тиры с этим именем поплавает. А там с Иллуром посоветуемся.

Обрадованный, что получил в свое распоряжение столь мощный корабль, Леха приказал выступать в поход следующим же утром.

– Время не ждет, – сообщил он слегка озадаченному Гилисподису, который рассчитывал после испытаний остаться в Ольвии, а теперь должен был сопровождать свое детище в Тиру. – Иллур с меня за каждый день задержки спросит. А я – с тебя. Но в первом бою без тебя никак, сам понимаешь. Надо будет еще раз все проверить. Так что собирайся.

День выдался отличный. Погода благоприятствовала планам скифского адмирала. Ветер дул попутный, но не очень сильный. И на рассвете полностью оснащенная эннера вышла в море в сопровождении эскорта. На этот раз Леха Ларин изменил своей привычке плавать на флагманской квинкереме, перепоручив ее капитану, а сам обосновался на суперлинкоре по имени «Гнев богов», желая до конца прочувствовать, каков этот корабль в действии. Однако к вечеру того же дня, несмотря на то, что огромный парус был наполнен ветром, они едва потеряли из виду Ольвию. Охранение, состоявшее из квинкерем и триер, которому полагалось следовать за гигантским кораблем, то и дело вырывалось вперед и вынуждено было «притормаживать», дожидаясь, пока эннера преодолеет очередные полкилометра. Адмирал был немного разочарован.

К вечеру они пристали к берегу на ночевку, а утром снова тронулись в путь. Ветер дул все тот же, но скорости у «Гнева богов» не прибавилось. И когда к концу второго дня они едва дошли до границ старых владений Ольвии, Леха был уже не на шутку раздосадован.

– Этак меня любая триера уделает, – жаловался он, стоя на кормовой башне, чайкам, во множестве вившимся над огромным кораблем, – хорошо, если без приключений дойдем.

Гилисподис, как всегда, находившийся подле адмирала, молчал. Добавить ему было нечего.

Третий день путешествия тянулся еще дольше, поскольку ветер сменился и норовил прибить эннеру к берегу, от которого она и так не слишком удалялась. Все время приходилось возвращать рыскавший корабль на курс, уводя его от столкновения с прибрежными скалами. Пару раз едва не сели на мель. И когда огромный корабль вошел для ночевки в небольшую бухточку, где едва поместился, Леха с облегчением выдохнул. День закончился без серьезных проблем.

Наутро, перед тем как снова отчалить, Леха отправил двоих морпехов пешком в стан Иллура с донесением, что караван на подходе, но задерживается на неопределенный срок. Судя по рельефу берега, который адмирал старательно запоминал, когда плыл в Ольвию, учитывая пройденное расстояние и, главное, скорость этого дредноута, в заливе их могли ожидать не раньше чем еще дня через два. А то и больше, если, не дай бог, разыграется ветер.

Получив задание, морпехи стали карабкаться вверх по скалам и вскоре исчезли за прибрежным холмом. А Леха с завистью посмотрел им вслед, подумав: «Сегодня наверняка уже в лагере будут».

В заливе, куда впадает полноводный Тирас, они появились к исходу пятого дня. Решив до поры не показывать противнику свое новое оружие, Леха спрятал эннеру в укромной бухте, как по заказу, имевшейся недалеко от песчаной косы, где стоял печально известный ему дом «адмиралтейства». Отправив остальные корабли на усиление, Леха вновь пересел на «Тамимасадас» и вскоре выгрузился у специально построенного пирса на песчаной косе, вернувшись в штаб.

Там он узнал, что за время его отсутствия случилась масса происшествий. И главное, не успел он отбыть в Ольвию, как греки предприняли успешный прорыв, атаковав корабли заграждения. Во время ожесточенной битвы они сожгли одну квинкерему и повредили две триеры, обломав им весла ловким маневром. Но и сами потеряли два корабля. Скифы в ответ подожгли греческую квинкерему и пустили на дно таранным ударом одну триеру, а двум другим, участвовавшим в нападении, удалось прорваться и уйти на юг. Так что теперь в хорошо защищенной гавани Тиры оставались три боеспособных больших корабля и всего пара триер, не считая мелкоты.

– Ну и то ладно, – резюмировал адмирал, выслушав доклад от бородатого скифа-морехода об уничтожении вражеских кораблей в бою, – надо воспользоваться этим немедленно. Кораблям готовиться к штурму. Я к Иллуру, вернусь, чтобы все было готово.

Вскочив на коня, Леха поскакал в ставку царя, раздумывая о том, что прорвавшиеся греки могли привести помощь и следовало торопиться.

– Им вряд ли помогут, – успокоил его Иллур, принявший его немедленно в своей юрте, – но ты прав, начинать штурм гавани надо немедленно. Время не ждет. Где ты пропадал так долго?

– Эта эннера оказалась не такой быстроходной, как я рассчитывал, – попытался оправдаться Леха, – но зато баллисты у нее действительно мощные. Если подогнать этот корабль к дамбе и высадить десант, то, под прикрытием орудий, имеем много шансов захватить гавань раньше, чем греки сумеют что-нибудь сообразить.

Иллур встал, прошелся по юрте.

– Что же, твое нападение будет сигналом к общему. Едва ты ворвешься в гавань, я пошлю людей на стены. Сколько тебе нужно времени?

– Я уже готовлю штурм, – предупредил Леха, – начну завтра на рассвете.

Не удержавшись, Иллур тем же вечером съездил в гавань и осмотрел прибывшую эннеру в присутствии Лехи и Гилисподиса, которому запрещалось пока отлучаться с корабля. Царь скифов прошелся по огромной палубе, осмотрел многочисленные башни для стрелков и с благоговением погладил мачту. Похоже, остался доволен. Но, покидая корабль, Иллур был немногословен.

– Действуй, Ал-лэк-сей! – сказал он, взобравшись на коня.

Глава восьмая  Эннера в бою

Над водой еще висел белесый туман, когда суперлинкор «Гнев богов» вошел в залив и направился на веслах в сторону входа в гавань Тиры. Рядом с ним шли все имеющиеся в распоряжении адмирала квинкеремы, чтобы не оставить противнику шансов. Триеры Леха оставил в резерве, прикрывать выход из залива на всякий случай. Предстоящая битва должна была стать битвой метательных машин. И адмирал, снова находившийся на эннере, собирался управлять обстрелом крепости отсюда.

Несмотря на сумерки, которые частично скрыли маневр скифского флота, эннера была столь большой, что не заметить ее было трудно. И все же кораблям Лехи Ларина удалось подобраться почти к самой гавани и нанести первый удар в предрассветной мгле, до того как греки смогли отреагировать на угрозу.

– Мы должны подойти как можно ближе к дамбе и высадить десант, – инструктировал накануне Леха командира четырех сотен морпехов, скрывавшихся в огромном чреве эннеры, – ваша задача, захватить дамбу и опустить цепь, открыв проход кораблям в гавань. А затем пробиваться в город и захватить ближайшие башни. Вам помогут пехотинцы с других кораблей.

Бородатый крепыш, облаченный в пластинчатый панцирь, кивнул.

– Мы выполним приказ, – подтвердил он свою решимость, – или умрем.

– Конечно, на трех имеющихся шлюпках это будет сделать невозможно, – продолжал Леха, расхаживая перед строем вооруженных до зубов морпехов. – Поэтому за нашим кораблем пойдет несколько бирем, которые доставят вас до укреплений противника. Мы прикроем вашу высадку из орудий. Ну а там уже все будет зависеть от вас. Царь ждет победы в этом бою. Мы слишком долго торчим под этим проклятым городом.

Командир морпехов кивнул еще раз.

– Ну, вот и отлично, – закончил Ларин и добавил, уже поднимаясь по лестнице на верхнюю палубу: – Ждать приказа.

Конечно, скорость была не главным козырем «Гнева богов», но для такого мастодонта двигался и даже выглядел он весьма грациозно. Осторожно разрезая килем невысокие волны, это семибашенное чудовище, со снятой мачтой, неожиданно выплыло из тумана напротив перегороженного входа в гавань Тиры и, остановившись, мгновенно выпустило из своего чрева сотню пехотинцев. Оказавшись на палубе, пешие скифы, быстро спустились по веревкам и сходням на пришвартованные за гигантским кораблем быстроходные биремы и устремились к дамбе, с которой на них взирали греческие пехотинцы, уже распознавшие опасность. Следующие три биремы взяли на борт еще сотню, тут же направившись к дамбе.

Между тем квинкеремы сопровождения, обогнув эннеру, первыми открыли стрельбу по дамбе и стоявшим за ней судам, заставив греческих пехотинцев на некоторое время спрятаться в укрытия. На глазах адмирала ядра, пущенные скифскими артиллеристами, просто смели с мола шеренгу пехотинцев Тиры.

Когда первые десантные суда, сделав последний взмах весел, воткнулись в дамбу, пехотинцы посыпались на нее один за другим и, словно жуки, стали карабкаться по камням основания наверх, где их уже поджидали греки с обнаженными клинками и лучники. Завязалась жестокая драка. У оборонявшихся было преимущество, и многие скифы быстро сложили головы, пронзенные стрелами или мечами гоплитов. Бой шел так близко, что Леха слышал стоны раненых и умирающих. Но скифам, ценой больших жертв, все же удалось взобраться на мол и оттеснить греков назад.

Тем временем операция продолжалась. Оставив десантников на берегу, биремы возвращались обратно к «большому десантному кораблю» и забирали новых солдат, чтобы поддержать наступление. Находясь на этот раз на носовой башне, Леха мог отчетливо видеть, как развиваются события. Однако, засмотревшись на схватку морпехов, он вдруг услышал отчетливый свист ядра, которое, пролетев буквально над его головой, расщепило одну из шлюпок, прикрепленных в центральной части палубы, превратив ее в груду обломков. Следующее ядро ударило в боковую башню, прошив насквозь тела двух лучников, находившихся там. Это оживились артиллеристы, защищавшие Тиру. Их баллисты были установлены на башнях и возвышениях вдоль всей дамбы и могли оттуда достать сейчас до любого из подошедших слишком близко судов противника. А такими стали все, едва показалось солнце и рассеялся туман.

Квинкеремы, дефилировавшие вдоль мола, отвечали грекам тем же. Завязалась артиллерийская перестрелка. Ядра свистели в воздухе, круша и ломая надстройки скифских кораблей и бортовые ограждения, а иногда и пробивая борта. И лишь «Гнев богов» пока молчал, занятый высадкой десанта. Однако, когда на глазах адмирала греки утопили две биремы, прошив их ядрами из баллист, Леха пришел в ярость. Развалившиеся корабли оставили барахтаться на поверхности воды множество скифов, облаченных в тяжелые доспехи. Но все они быстро пошли на дно, утянутые своей амуницией. В бессильной ярости, наблюдая за гибелью своих людей, адмирал вдруг заорал на капитана, находившегося тут же на башне.

– Немедленно открыть стрельбу! – брызгал слюной Ларин. – Чего стоишь, быстро, я сказал! Снести на хрен с мола все баллисты.

– Но, – попытался оправдаться капитан, – там же идет бой.

– Выполнять! – заорал Леха.

И эннера, развернувшись левым бортом к гавани, дала наконец первый залп по позиции баллист в ближней части дамбы, на подходах к которой греческие гоплиты рубились со скифскими пехотинцами, не давая им развить наступление. Залп был столь кучным, что три из четырех баллист мгновенно были разрушены, а обслуга перебита на месте. Оставшиеся в живых греки пришли в ужас, даже перестали стрелять. Зато скифы завопили от радости, рассмотрев результаты своего попадания.

Следующий залп смел и четвертую баллисту, а заодно и десяток гоплитов, уже отступивших сюда под натиском скифских пехотинцев. Начало было положено. Часть дамбы оказалась в руках нападавших. Однако небольшие башни по бокам от сквозного прохода, где размещались механизмы, управлявшие подъемом цепи, все еще находились в руках защитников. Переведя взгляд туда, Леха заметил, что цепь опущена, а из гавани на большой скорости одна за другой выходят либурны противника, до отказа забитые пехотинцами. И все они направлялись прямиком к эннере.

– Похоже, нас восприняли всерьез, – бросил капитану Леха, указав на приближавшиеся либурны, – а ну-ка, встретить гостей, как полагается.

Греки, понимавшие толк в кораблях, действительно успели достаточно подробно рассмотреть эннеру, быстро оценив ее возможности. Комендант порта, кто бы он ни был, сразу же понял, что если оставить этот гигантский корабль в неприкосновенности – а обстрел с берега пока мало повредил эннере, – то она непременно разнесет половину построек и кораблей, находившихся в зоне досягаемости ее баллист. А остальное сделает десант, который и так слишком быстро завоевал плацдарм для дальнейшего наступления. Поэтому греки немедленно организовали контратаку, посадив пехотинцев на уцелевшие либурны и отправив их на захват эннеры, чтобы заставить ее метательные орудия замолчать.

– Перенести огонь на либурны, – заорал капитан сигнальщику, стоявшему на палубе, – стрелкам приготовиться к отражению атаки противника.

Ларин успел насчитать двенадцать либурн, устремившихся к «Гневу богов». Но это было еще не все. Греки, осознав, что от этой атаки будет зависеть судьба города, бросили в нее и свои большие корабли. Вслед за либурнами, под ритмичные взмахи весел, из гавани Тиры показались три массивные квинкеремы. Две из них направились к «Тамимасадасу», который высаживал десант с другой стороны дамбы, под прикрытием своих орудий. А одна устремилась вслед за либурнами. Это был, видимо, «запасной вариант», на случай, если абордаж не пройдет.

– Только тарана нам не хватало, – процедил сквозь зубы Леха, нервно поглядывая на приближавшиеся либурны и квинкерему, рассекавшую позади них своим килем теплые волны залива, – увернуться ведь не успеем.

И посмотрев на капитана, приказал:

– Уничтожить либурны противника! Рулевым, внимание на квинкерему. Постараться избежать таранного удара.

Артиллеристы уже выполняли приказ. Первым же залпом ядра накрыли приближавшиеся суда с греческими пехотинцами. Две либурны пошли на дно, едва успев покинуть гавань. Еще одну ядро поразило в заднюю часть, расщепив рулевое весло, и корабль стал забирать влево, вскоре столкнувшись с другой либурной. От этого столкновения пехотинцы с обоих судов полетели в воду.

– Молодцы, артиллеристы, – похвалил адмирал, оглянувшись на залив, где маневрировали скифские квинкеремы.

Их капитаны, увидев контратаку греков, были полны решимости отыграться за сожжение флота и недавний ночной прорыв. Одна из квинкерем тотчас присоединилась к бомбардировке либурн противника, а еще две направились на перехват кораблей атаковавших «Тамимасадас», который, высадив десант, был вынужден отойти от дамбы, избегая атаки с двух сторон. Еще одна скифская квинкерема пошла на таран греческого корабля, направлявшегося к эннере. Неожиданно на узком пространстве напротив входа в гавань собралось множество массивных кораблей, палубные баллисты которых посылали ядра в противника с такой скорострельностью, что уже должны были задымиться от разогрева. Иногда эти ядра, пролетев над противником, поражали своих. Кругом стоял треск и вой, сквозь который уже были не слышны стоны раненых.

«Тамимасадас» все же не смог избежать тарана. Греческая квинкерема настигла его раньше, чем тот смог увернуться, и нанесла точный удар, достигший цели. Получив пробоину, «Тамимасадас» завалился на левый борт. Зато другой скифский корабль на полном ходу налетел на греков. Но квинкерема из тирской эскадры успела поменять положение, а кроме того, она имела бронирование ниже ватерлинии, защитившее ее от таранного удара. Острие тарана соскользнуло в сторону, корабли притерлись бортами, ломая весла, и в ход пошли абордажные крюки. Два судна сцепились намертво, и на палубах засверкали клинки пехотинцев. Пошла настоящая мясорубка.

Впрочем, Леха быстро отвлекся от созерцания всеобщей перестрелки, таранов и десантной операции на берегу, поскольку некоторые либурны греков все же добрались до «Гнева богов», несмотря на массированный обстрел. Первые десантники, забросив абордажные крюки, уже карабкались на высокий борт. А в них целились с башен скифские лучники.

Наблюдая за начавшимися схватками у борта своего корабля, адмирал быстро оценил преимущество, имевшееся у его солдат. Скифы, засев на башнях вдоль всего борта, легко «снимали» любого, кто показывался на его верхней кромке или полз, схватившись за веревку. Из десантников, доставленных к эннере первыми двумя либурнами, на палубу «Гнева богов» не поднялся никто. Многочисленные трупы греческих пехотинцев, пронзенные стрелами, плавали среди волн, быстро уходя на дно под тяжестью доспехов.

Однако греки тоже были упорными бойцами и отлично понимали, что от этой атаки зависит будущее города. К огромному кораблю подошло еще несколько либурн. И спустя десять минут штурма на палубе скопились уже около тридцати греческих гоплитов. Количество вражеских солдат с каждой минутой росло. Разбитые на две группы – на корме и носу, – вскоре они предприняли яростную атаку, чтобы расширить захваченный плацдарм. И прежде всего они атаковали ближайшие башни. Одной из таких башен была носовая, на которой находился сейчас сам скифский адмирал.

Прежде чем подоспевшие матросы и морские пехотинцы сняли угрозу, Леха Ларин вынужден был принять на себя командование обороной башни, на которой кроме него находился еще капитан, двое лучников и один солдат-посыльный. Его убили первым. Греческий гоплит швырнул кинжал в солдата, видневшегося в проеме башенного ограждения, к которому вела лестница.

Не успело тело посыльного рухнуть на палубу, как наверх по лестнице устремились сразу несколько греческих пехотинцев. А еще один даже забросил на башню абордажный крюк. Пригвоздив к ограждению лучника, он стал карабкаться вверх по веревке.

Первого грека Ларин убил из лука, подхватив его из рук умирающего солдата, а затем вынул меч из ножен и перерубил веревку, увидев в метре от себя гребень шлема и затем разъяренное лицо поднимавшегося по ней грека. Пехотинец рухнул на палубу и был тут же зарублен подоспевшими скифами. За это время несколько человек все же поднялось по лестнице и, оттеснив защитников, прорвалось в башню, где на узком пространстве закипела схватка.

Солдат-лучник, сменивший свой лук на акинак, капитан и адмирал скифов бились рука об руку против пятерых гоплитов. Капитан быстро расправился со своим противником и попытался помочь Ларину, на которого бросилось сразу двое пехотинцев, размахивая мечами. Но, сделав неосторожный выпад, был пронзен греческим воином. Меч пробил доспехи капитана эннеры на боку. Обливаясь кровью, тот согнулся и, откатившись в сторону, вскоре затих. Скифский лучник неплохо владел мечом и уже отправил на тот свет одного грека, но второй оказался более опытным бойцом. Даже потеряв щит, он выбил оружие из рук скифа и коротким ударом разрубил ему горло, а затем присоединился к атаковавшим Ларина грекам.

– Трое на одного, – сплюнул Леха, отбивая удар меча и нанося ответный в пах.

Грек согнулся, потом упал на колени, и адмирал увидел, как у него по ногам обильно течет кровь.

– Теперь двое, – добавил Леха, отступая и перепрыгивая через тела мертвых солдат, усеявшие пол в башне.

Двое оставшихся воинов в кожаных панцирях, шлемах с навершиями и выдававшимися чуть вперед нащечниками, закрывавшими почти все лицо, тяжело дышали, остановившись в трех шагах. Один был со щитом, другой без, но это не играло особой роли. Перед ними, и они это понимали, находился военачальник скифов, убить которого было просто необходимо.

Леха отступил к ограждению, подняв меч, щита у него тоже не было. Не предполагал адмирал лично махать мечом в этом сражении. Он сейчас бы с удовольствием забился в самый угол, прикрыв спину, но башня была круглой. Бросив взгляд в сторону, Ларин увидел, как по лестнице наверх лезут скифские пехотинцы. Деваться грекам было некуда, и они бросились на него одновременно.

Отбив удар первого, того, что был без щита, Леха с силой пнул его ногой в грудь, отбросив к дальнему концу башни. Грек споткнулся о чье-то тело и упал. Едва поднявшись, гоплит хотел снова броситься на Ларина, но неожиданно получил стрелу в спину и упал снова. На этот раз он больше не поднялся. Леха успел краем глаза заметить, что «снял» его скифский лучник с соседней башни.

Зато со вторым греком бой начался жестокий. Удары меча сыпались на адмирала один за другим. Причем грек оказался изобретательным бойцом. Он то бил в голову, то приседал, прикрывшись щитом, и норовил рассечь пах. То старался рубануть по неосторожно выставленной ноге. Но и Ларин был не лыком шит. Поднаторел уже Леха в схватках и битве с холодным оружием, да и подготовка морпехов из прошлой жизни не выветрилась еще из головы. А потому он добавлял к драке на мечах кое-какие элементы рукопашного боя, приводившие несколько раз видавшего виды грека в изумление. Первый раз он, вместо того чтобы рассечь ногу противника, ударил его своей ногой по колену. Взвыв от боли, грек отступил, приволакивая поврежденную ногу. Тогда Ларин перешел в контратаку и, нанося удар за ударом, сначала провел лихую подсечку, в результате которой боец рухнул, снова вскочил, но остался без щита. А затем ударом ноги отправил его в полет к самому ограждению. Все это произошло за какие-то секунды. Скифские солдаты еще не успели взобраться по лестнице в башню, как Леха выбил у ослабевшего грека меч, лишив последних шансов на победу в поединке.

– Получи, гнида! – прорычал морпех и ударом кулака, а точнее зажатой в нем рукояти меча, отправил грека в полет на палубу.

Перевалившись через ограждение, греческий гоплит рухнул на палубу посреди расступившихся скифов. Присмотревшись, Леха заметил, что его шея была неестественно вывернута.

– Этот больше не опасен, – выдохнул адмирал, обернувшись к обступившим его солдатам, – займитесь остальными. Немедленно очистить палубу.

И, посмотрев на мертвого капитана, добавил:

– Мы еще не захватили город.

Следующие пять минут, пока скифы добивали прорвавшихся на палубу греков, Ларин рассматривал ситуацию на море и берегу, пытаясь понять, что же изменилось. Он заметил поврежденный «Тамимасадас» в море и две горящие квинкеремы греков. Третья вела бой со скифским кораблем, пытаясь прорваться в сторону «Гнева богов», но у нее это не выходило. Скифские моряки и артиллеристы крепко взялись за нее. И вскоре капитан единственной оставшейся «на ходу» квинкеремы из тирской эскадры принял решение выйти из боя. Сделав разворот, он направился обратно в гавань.

Внимательно осмотрев дамбу, Ларин заметил, что его пехотинцы были отброшены и почти уничтожены с левого фланга, но с правого, там где «Тамимасадас» высадил десант, дело быстро шло к захвату одной из башен у морских ворот.

– Передать на ближнюю квинкерему, чтобы немедленно начала преследовать уходящих греков, – заорал Леха подзывая сигнальщика. – Пусть прорывается в гавань. Начальников гребцов и баллист ко мне.

А когда те явились на башню и увидели мертвого капитана, приказал:

– Корабль подвести ближе к берегу и разметать в клочья все, что там есть. А лучше запалить гавань.

Бородатые скифы одновременно кивнули, отправившись исполнять приказания. И вскоре эннера, сделав несколько методичных взмахов веслами, оказалась у самой дамбы. Развернувшись правым бортом, «Гнев богов» обрушился на гавань Тиры, круша и ломая все, до чего доставали его баллисты. А это были складские постройки у дамбы, несколько небольших судов и греческие солдаты, атаковавшие скифский десант. К обычным ядрам на этот раз артиллеристы добавили горшки с зажигательной смесью. И вскоре в гавани занялся пожар, быстро перекинувшийся на пристани и близлежащие постройки.

А когда скифская квинкерема ворвалась в гавань, преследуя греческую, и, протаранив, притерла ее к берегу, артиллеристы с ее борта добавили грекам «огня». И гавань Тиры вскоре заволокло черным дымом.

Глядя на этот прорыв, Леха заметил, что десантники с «Тамимасадаса» захватили правую башню, и цепь теперь невозможно было поднять снова. Вход в гавань был открыт. С квинкеремы, что уже находилась в акватории, был немедленно высажен десант, предпринявший первую попытку прорыва в город. Правая часть дамбы была захвачена. На подступах завязалось жаркое сражение. Но его исход был предрешен. В открытые морские ворота вошла еще одна из скифских квинкерем. Добивая из баллист разбегавшихся по берегу греческих пехотинцев, она уткнулась носом в берег и высадила десант напротив горевшего пирса, удвоив количество атаковавших городские улицы.

С борта эннеры, сеявшей разрушения в стане почти поверженного противника, Леха Ларин заметил, как с берега скифы начали штурм городских стен, и приказал направить к ним навстречу новый отряд высадившихся на берег пехотинцев. Тира была обречена.

Глава девятая  Посол Ганнибала

По мере приближения Федор узнавал уже ставший для него новой родиной великий город. Хотя и не был здесь уже два года. А Карфаген выглядел все таким же: мощным и живописным. Вдоль берега, укрепленного высокой крепостной стеной с башнями, за которой Чайка разглядел и башню ставки наварха во внутренней гавани, курсировали военные корабли. Здесь же имелись внешние причалы, для тех, кто посещает Карфаген впервые или чтобы пришвартоваться, когда во внутренней гавани нет места. Бывало и такое – Карфаген, как ни крути, центр самой оживленной торговли во всем Обитаемом мире. Вход во внутреннюю гавань был перегорожен мощной дамбой, с узким сквозным проходом около тридцати метров в ширину, не больше. Туда, как и в тот раз, когда беглый римский легионер Федр Тертуллий Чайка появился здесь на зерновозе, стремилось множество торговых кораблей. Правда, теперь их останавливали не у входа в гавань, перегороженного массивной цепью, которая то поднималась из воды, то вновь опускалась в нее, а задолго до подхода к крепости. В открытом море.

И к ним, едва завидев «Агригент», шедший на веслах, направилось сразу три таких же судна из береговой охраны. Их остановили недалеко от острова, где Федор разглядел небольшой укрепленный замок, похожий на наблюдательный пункт, вынесенный за пределы столицы. Но, едва узнав, кто плывет в Карфаген, немедленно пропустили и даже сопроводили, став временным эскортом посла Ганнибала. Первая квинкерема новой охраны даже временно приостановила вход в гавань всех купеческих судов, выстроившихся в длинную очередь перед цепью, пропустив вперед «Агригент».

Здесь Магон даже приказал сбавить ход, и «Агригент» едва ли не остановился посреди оживленной гавани, запруженной многочисленными торговыми судами, мешая их продвижению. «Не иначе ждет каких-то почестей, – подумал Федор, глядя, как головная квинкерема сопровождения уже пришвартовалась и с нее на берег не сошел, а скорее сбежал, исчезнув в толпе, посыльный офицер, – зуб даю, сейчас сбегутся сенаторы нас приветствовать».

Пока «Агригент» дрейфовал посреди обширного пространства торговой гавани, окруженного со всех сторон стенами крепости, Федор – надо же было как-то себя развлекать – перевел взгляд с дамбы на город. И прежде всего на высокий холм, вокруг которого была выстроена неприступная цитадель. А в ее центре, на самой верхушке холма морпех увидел величественный пирамидальный храм, от подножия которого земля живописно расходилась террасами, украшенными яркими цветами. «Храм Эшмуна, – вспомнил Федор название этого культового сооружения, – бога здоровья и врачевания».

За ближайшим к внешней стене пирсом, у которого возвышались склады для товаров, Федор узрел еще одно знакомое громадное сооружение, похожее на каменный холм и на греческий портик колоссальных размеров одновременно. Отгороженное от торговой гавани крепостной стеной, в которых имелся только узкий проход, массивное сооружение с башней на крыше было ставкой наварха – командующего флотом – и находилось на острове, посреди закрытой военной гавани. Именно из этой, особо охраняемой акватории, с благословения сенатора Магона, новоиспеченный гражданин республики Карфаген Федор Чайка начал свой новый жизненный путь под этим жарким солнцем.

– Ну, наконец-то, – оторвал его от воспоминаний недовольный голос младшего брата Ганнибала, – а я думал, что мне придется ждать их вечно.

Федор оторвал взгляд от ставки наварха и перевел его на пирс, к которому, блестя на солнце золотом шлемов, приближался многочисленный отряд пехотинцев и, к большому удивлению Чайки, два слона в украшенных особым образом попонах и накладных доспехах, понукаемые погонщиками. На спине у одного из слонов имелась небольшая башенка-корзина, способная вместить нескольких человек. Шедшие впереди стражники разгоняли народ. Однако вся эта парадная процессия не осталась на пирсе, а проникла внутрь закрытой гавани, вскоре исчезнув из виду.

– Можем приставать, – отдал приказ Магон капитану «Агригента».

А затем, когда корабль вошел в военную гавань, но еще не ошвартовался у специально предназначенной для таких случаев пристани, обернулся к Федору, смотревшему на все эти великолепные сооружения с нескрываемым восхищением, хотя и видел их уже раньше неоднократно.

– Сейчас я отправлюсь в сенат с кратким сообщением о своем прибытии, – неожиданно обратился к нему Магон. – Уже вечер и вряд ли все сенаторы сейчас готовы будут выслушать меня. Думаю, заседание соберут только завтра или даже позже. А ответ этих умников придется ждать еще пару недель.

Он умолк ненадолго, молчал и Федор.

– Думаю, у тебя найдется, где остановиться в этом городе? – заметил Магон как бы между делом.

– Конечно, – кивнул Федор, бросив взгляд на пристань, узкое пространство перед которой было запружено выстроившимися солдатами, – у меня есть дом в квартале Мегара.

– Вот и отлично, – сухо заметил брат Ганнибала, намекнув напоследок о предполагаемой встрече Федора с сенатором, – так будет удобнее, у тебя ведь есть здесь и свои дела.

Два слона, находившиеся позади солдат, вдруг одновременно издали грозный рев, словно действительно были рады видеть прибытие Магона. Глухо стукнувшись о причал, квинкерема пришвартовалась, трап был спущен быстро.

– Я пришлю за тобой, когда буду готов отплыть обратно в Италию, а пока отдыхай от войны, – сообщил, направляясь к трапу, Магон, – если новости от интересующего меня лица будут раньше, то можешь посетить имение Барка в старом городе. Я буду жить там.

Федор невольно поклонился. Таким напыщенным стал вдруг Магон, едва оказавшись в Карфагене. «Наверное, иначе нельзя, если находишься у власти, – подумал Федор отстраненно и вдруг вспомнил о римском золоте, что умудрился провести сквозь все опасности в метрополию, – неужели он решил, что я буду проситься переночевать в родовом имении Барка? Обижает, мы и сами не бедные». Но промолчал.

Едва Магон спустился на камни пристани, как солдаты затрубили в трубы, огласив замкнутое пространство гавани громкими звуками приветствия в честь посланца Ганнибала. Их командир, приблизившись к Магону, что-то сказал ему, указав на слона. Магон кивнул с небрежным видом.

И тут слон опустился, сначала на одно колено, затем на другое, а погонщик приставил специальную лесенку, по которой военачальник взобрался на спину слона, удобно разместившись в башенке. Огромное животное встало, легко подняв своих седоков, и, подгоняемое наездником, направилось в сторону города. За ним устремился второй слон и отряд пехотинцев. Посмотрев на торжественную встречу с борта корабля, Чайка засобирался на берег. Несмотря на то, что все почести принял Магон, небольшая их часть предназначалась и Федору. Все ж таки помощник посла, хоть и не знатного рода. Впрочем, морпех не относился к этому титулу всерьез. Ганнибал послал его сюда с одной-единственной целью, попытаться получить помощь от знакомого сенатора, не самого последнего человека среди властителей Карфагена. А в разгар войны, да еще когда армия уже стоит у самых стен яростно сопротивляющегося Рима, любая помощь может быть решающей, способной окончательно склонить чашу весов в нужную сторону.

Вечерело. И, несмотря на важность момента, Федор решил сначала отдохнуть от треволнений этого плавания, а начать все дела с завтрашнего утра. Погрузив золото на повозку, предоставленную ему по первому требованию, и взяв с собой десяток солдат из морпехов «Агригента» в качестве охраны и почетного эскорта – как-никак помощник посла, – он отправился на поиски своего дома. Так давно здесь не был, что даже боялся заблудиться. Но первые же шаги по улицам Карфагена вернули ему память.

Миновав крепостную стену сквозь ворота, он сразу попал в старый город, центром которого и самым древним строением вообще была цитадель Бирса, заметная еще с моря. Здесь находилось много храмов и общественных зданий, здесь жили жрецы и самые богатые купцы, а также другие видные деятели. Но часть прилегавших к порту кварталов занимал все же средний класс – ремесленники и мелкие торговцы, обитавшие в высоких семиэтажных домах из камня добротной постройки. Кварталы богачей и высшей знати находились на значительном удалении от порта, среди садов и рукотворных озер.

Здесь же, у подножия Бирсы, находился и форум. Широкая, мощенная камнем площадь, куда сходились три улицы, как всегда запруженные народом. Несмотря на вечерний час, все здесь еще жило по законам торга. Кого здесь только не было. И местные смуглолицые торговцы, разложившие свой товар перед многочисленными покупателями, и чернокожие нумидийцы, и египтяне, и еще многие другие, чью национальность Федор определить был не в силах, хотя повидал за два последних года, казалось, уже немало. Но глаза по-прежнему разбегались от пестроты и разнообразия товаров, одеяний продавцов.

– Кому масло оливковое? – раздался в двух шагах вопль торговца. – Подходи!

– Кому халаты парчовые? Пурпур триский?! Все есть! – вторил ему другой.

«Словно и нет никакой войны, – подумал Федор, пробираясь через толпу, которую разгоняли идущие впереди морпехи, – живут себе, торгуют».

Он внезапно ощутил глубокую, накопившуюся усталость и заторопился домой. Быстро миновав форум, Чайка велел своим сопровождающим свернуть направо. Там, в квартале Мегара, и находился дом Федора, подаренный ему сенатором за свое спасение перед отплытием на войну.

До небольшого, по меркам местных богачей, трехэтажного домика, окруженного цветущим садом, Федор и его спутники добирались почти час. И прибыли уже в сумерках. У массивных ворот его встретил смуглолицый слуга-охранник, поначалу даже не узнавший хозяина в неизвестном, заросшем бородой, военачальнике с эскортом из десяти вооруженных до зубов солдат. А когда разглядел, кто перед ним стоит, упал в ноги и забормотал что-то, явно умоляя простить.

– Что, хозяина не признал, – ухмыльнулся добродушно Федор, – понятное дело, три года прошло. А вот он я, вернулся. Открывай ворота, повозку надо внутрь впустить. Я кое-что ценное привез.

Слуга вскочил на ноги и мгновенно бросился исполнять приказание, издав не то крик радости, не то возглас, означавший для всех остальных прибытие долгожданного хозяина. Тотчас в доме раздался шум и во дворе образовалась небольшая толпа.

В свое время, стараниями Магона и еще больше его расторопного приказчика Акира, сюда переехал не только сам Федор Чайка. Вместе с ним в этот дом переехало трое смуглолицых слуг-охранников, кухарка и томная нумидийская рабыня, навязанная Акиром Федору для плотских утех. От рабыни тайно влюбленный в юную римлянку Федор задним числом избавился. В тот краткий период службы в Новом Карфагене, еще на земле Испании, перед началом великого похода, ухитрился отправить Акиру, за скромную плату следившему и за этим домом и за сельским имением морпеха, весточку, чтобы приказчик избавился от нумидийской красавицы. Чего ей зря томиться в четырех стенах? А так, глядишь, еще пользу принесет кому-нибудь. Девица была молодая, здоровая. Детей нарожать могла, чернокожих. И Акир, слегка обиженный тем, что Федор призрел его подарок, продал девушку втридорога заезжему торговцу из Египта. Так что теперь дома обитала только охрана, следившая за порядком, и кухарка. Чему Федор, хранивший верность Юлии, в душе был несказанно рад.

Сгрузив золото и рассчитавшись с возницей, не знавшем, что он перевозил, Федор отправил морских пехотинцев назад на корабль и, растянувшись на мягкой кушетке, велел первым делом приготовить себе знатный ужин. Устал он с дороги, проголодался. И вина велел принести самого лучшего. Требовалось расслабиться. А государственные дела и сенаторы подождут до завтра. Он, в конце концов, на фронте кровь проливал за то, чтобы здесь царило спокойствие и достаток.

Впрочем, несмотря на поздний час, одного слугу он отправил к сенатору Магону с сообщением о своем прибытии и просил его узнать, не согласится ли столь занятой человек уделить в ближайшие дни ему немного своего времени. Не успел Федор вкусить легкого ужина из свежезажаренных птиц и распить кувшин красного вина, как вместе с охранником явился Акир собственной персоной.

– Как я рад тебя видеть, Федор! – заявил низкорослый приказчик сенатора, облаченный в дорогой хитон, и заключил его в свои объятия. – Рад, что ты жив и невредим, да ниспошлет Баал-Хаммон тебе долгие дни, полные счастья. Как я по тебе соскучился.

– Садись, отведай со мной того, что приготовила мне на радостях кухарка, – предложил Чайка, снова устраиваясь на кушетке, – она, видать, по мне тоже соскучилась. Только охранников откармливала, а теперь вот меня дождалась. Птиц каких-то нажарила на скорую руку. Вроде съедобные.

И когда Акир сел напротив уставленного снедью стола, сам налил ему в золоченую чашу вина, добавив:

– Когда же тебе скучать? Все в разъездах, наверное, торгуешь, времени свободного нет.

Акир испустил протяжный вздох, развел руки с короткими пальцами в стороны и поднял очи к потолку, подтверждая правоту Федора. За те два года, что они не виделись, приказчик сенатора не особенно изменился. Лысый и толстый, как и положено торговцам, приказчик был на удивление подвижным для своих габаритов. Он все время перемещался и елозил по кушетке, словно имел шило в одном месте, которое мешало ему сидеть спокойно.

– Как поживает твой высокочтимый хозяин? – поинтересовался Федор, проглотив горсть сочных оливок. Любил он это дело.

– Я, как только услышал, сразу поспешил к тебе, – сказал Акир, – сенатор сегодня занят, уже поздно. Да и ты, наверное, устал, ведь путь был не легким?

Федор кивнул.

– Да, мы едва ушли от римлян, хвала богам. А две квинкеремы сгорели у меня на глазах в неравном бою. Потом попали в шторм. Но добрались. Послы Ганнибала не могли просто так погибнуть.

Теперь кивнул Акир, выражая полное согласие со словами Федора. Боги не могли допустить, чтобы послы Ганнибала погибли, так и не выступив в сенате с его посланием.

– Весь Карфаген ждал вас как героев. Мы наслышаны о победах великого Ганнибала. На завтра назначено слушание, где хозяин должен присутствовать, – продолжил Акир, возвращаясь к разговору. – Недавно пришел гонец, незадолго до твоего слуги. И хозяин велел передать, что примет тебя завтра вечером, если заседание не затянется.

Отпив вина, он быстро оторвал крыло у птицы неизвестной Федору породы, которая, похоже, пришлась по вкусу приказчику. Финикиец, с лица которого никогда не сползало хитрое выражение, даже замычал от удовольствия, быстро обглодав крыло до косточки.

– Отличная стряпня, – сказал он, причмокивая и облизывая пальцы, таким тоном, что Федору стало непонятно, кого он похвалил: кухарку или себя, за то, что сам когда-то нашел ее для морпеха.

Впрочем, это оставалось правдой в любом случае, Акир был опытным управленцем и умел находить нужных людей. Два прошедших года именно он, с помощью своих людей, следил не только за обширными владениями самого сенатора, но и за недвижимым имуществом новоиспеченного гражданина Карфагена. Дом был в полном порядке, насчет имения в деревне Федор тоже не сомневался. Наверняка и там все в норме. Акир умел вести дела. Хотя посмотреть, конечно, тянуло, – как там растут его оливковые деревья. Ведь перед самым отплытием Акир принес ему, кроме кошелька с золотом от хозяина, не менее ценный свиток. В нем была дарственная на небольшое деревенское имение недалеко от Карфагена, где находились обширные огороды и пятнадцать оливковых деревьев. Все это хозяйство обрабатывали десять рабов, тоже являвшиеся теперь собственностью Федора Чайки, которую он еще ни разу в жизни не видел.

– Я рад, что тебе понравилось, – ответил Федор и похвалил падкого на лесть приказчика, – кухарка – высший сорт, спасибо, что нашел ее для меня.

Лысый финикиец расплылся в улыбке.

– Для спасителя моего хозяина я достану все, что пожелаешь.

– Извини, я немного устал, – заметил вскользь быстро захмелевший Федор, которого накопившаяся усталость последних дней начала быстро клонить в сон, едва он расслабился, – и больше хочу спать, чем есть.

Акир мгновенно вскочил с кушетки.

– Мне пора, Федор. Отдыхай. А завтра я приду за тобой или пришлю кого-нибудь, как только хозяин освободится.

– Хорошо, – согласился Федор и, проводив гостя до дверей, отправился в спальню, уставленную массивной, но добротной мебелью, оставив недоеденный ужин на столе.

Там он рухнул на кровать и, едва коснувшись покрывала лицом, заснул не раздеваясь. Так он проспал полночи. Затем очнулся, нашел в себе силы раздеться и, сбросив одежду, снова заснул. На этот раз он проспал долго. Почти до обеда.

Его разбудило щебетание птиц в саду.

– Ишь раскричались, – недовольно пробурчал Федор, накидывая тунику и выходя на открытую террасу, с которой открывался отличный вид на тенистый сад.

Деревья окружали весь дом, рядом с которым жили купцы среднего достатка и знатные воины. Федора такие соседи устраивали. Не голытьба, но и не помпезные сенаторы, к которым вечно наведываются в гости люди их круга, одна свита которых из охранников и рабов занимает половину улицы, мешая движению. И это не считая колесниц и повозок. В общем, он был доволен своим положением и своим домом. А вспомнив про несколько ящиков римского золота, «заработанных» за еще неоконченную кампанию, повеселел еще больше. Сейчас будущее выглядело не особенно мрачным. Жить можно.

Прищурившись на солнце, лучи которого все же пробивались на террасу, несмотря на росшие рядом раскидистые деревья, Федор оглядел город. Вдохнул терпкие запахи. До него доносилось множество звуков, но все они, по счастью, были абсолютно мирными. Карфаген уже давно проснулся. Купцы открыли свои лавки, а покупатели запрудили форум и все прилегающие улицы. Жрецы молились богам, призывая их ниспослать урожай и победу над врагами. Жизнь шла своим чередом. А в сенате уже наверняка начался «официальный прием» по случаю прибытия посла с театра военных действий.

– Интересно, как там дела у Магона, – напрягся Федор, заговорив с собой вслух на русском языке, который до сих пор не стирался у него из памяти, хотя морпех говорил на нем в последний раз еще в Крыму, когда расставался с Лехой Лариным, – дадут нам подкрепления или как?

Неожиданно в дверь спальни раздался стук.

– Ну, кто там?

В приоткрытую дверь просунул голову вчерашний охранник.

– Звали, хозяин?

– С чего ты решил, что я тебя звал? – удивился Федор.

Охранник замялся, потом все же выдавил из себя:

– Вы что-то сказали громко. Я не разобрал, но мне показалось, что вы зовете меня.

– Ах, вот оно что, – понял Федор, возвращаясь с террасы, – нет, я тебя не звал. Но раз уж ты здесь, скажи мне, как тебя зовут?

– Ирид, хозяин, – ответил бородатый крепыш.

Роста он был среднего, абсолютно лыс, но, судя по телосложению, развитым плечам и мускулистым рукам, оружием владел прилично. «Надо будет проверить, – решил Федор, – охранник, как-никак. Надо знать, на что он способен».

– А мою кухарку?

– Ее зовут Береклит, хозяин.

– Хорошо, ты можешь идти, – отпустил его Федор.

А когда охранник исчез за дверью, снова вышел на террасу и медленно проговорил по-русски, разбивая по слогам:

– Хо-зя-ин. – Как это странно, но приятно звучит.

Решив, что до вечера от посла вряд ли поступят новые сведения, Федор решил немного прогуляться по городу. Оставив порядком надоевшие доспехи и фалькату дома, он облачился в немного помпезный зеленый хитон, сшитый по местной моде, и добротные сандалии. Подпоясался кожаным ремешком. Привязал к поясу кошелек с золотом. И стал похожим на зажиточного горожанина, который не особенно будет выделяться в толпе. Немного подумав, Федор для чего-то взял с собой небольшой свиток, письмо, найденное в архиве Марцелла, словно боялся на минуту оставить эту реликвию без присмотра даже дома. Свиток он засунул себе за пазуху, еще раз проверив, плотно ли прилегает ремень к животу. На том и успокоился.

Прихватив с собой двух вооруженных охранников – хватит им тут расслабляться, – Федор вышел на прогулку и направился куда глаза глядят. Пешком, хотя мог бы купить себе колесницу и передвигаться на ней, благо улицы были мощеные. Но, несмотря на резко увеличившийся золотой запас, Федор пока не привык шиковать. Хотя при желании мог бы не только колесницу с четверкой лошадей купить, а новый корабль с экипажем или два. А может быть, даже слона. Все привезенное золото и серебро морпех еще до конца не пересчитал. Взял, сколько дали, и прибавил к тому, что было.

«Надо, кстати, будет с Акиром поговорить об этом, – подумал Федор, лениво вышагивая впереди охранников в сторону ближайшего парка и щурясь на солнце, – может, пристроить свои миллионы в дело сенатора за хороший процент. Я-то ведь скоро опять уплыву на войну, а деньги пускай работают. Глядишь, еще накапает».

С удивлением отметив у себя рост купеческих настроений, Федор покинул квартал. Видно, сказывалось возобновившееся общение с торговцами.

Скоро небольшая процессия вошла в разбитый на холме парк, миновав широкие ворота. Этот парк, а, на взгляд Федора, настоящий сад, в котором было много аккуратно подстриженных цветущих кустов, разделенных дорожками и фонтанами, был местом излюбленного отдыха карфагенян. Вот и сейчас, едва углубившись в благоухающие аллеи, Федор заметил там множество праздных карфагенян, что отдыхали у фонтанов, сидя на каменных скамьях. Чайка, наверное, впервые отметил, что не все горожане проводили свое время, занимаясь торговлей. Некоторые философствовали, неторопливо переговариваясь о своих проблемах, и чертили на песке какие-то круги и другие, более замысловатые фигуры.

Глядя на них, Федор вдруг вспомнил рассказы любознательного Урбала и то, что сам когда-то читал. В Карфагене, помимо торговцев, существовало множество ученых и философов. А соответственно библиотек, наполненных ценнейшими для своего времени сведениями о путешествиях, мореплавании, сельском хозяйстве. Там, при желании, можно было прочесть о том, как лучше возделывать и орошать землю, чтобы твой огород, плантация финиковых пальм или виноградники приносили наибольший доход. Как научиться выводить самую выносливую породу лошадей, как построить корабль и многое другое. Хозяйство в Карфагене приносило большие доходы, в отличие от того же Рима, поскольку было гораздо лучше спланировано и отлажено.

«Надо будет как-нибудь посетить местную библиотеку, – решил Федор, покидая парк отдыха и направляясь в сторону порта, – почитать, как там надо ухаживать за финиковыми пальмами, если успею».

Благодаря тому, что климат в здешних местах был благодатным для ведения сельского хозяйства, повсюду рос инжир и пунийское яблоко[163], миндаль и, конечно, вездесущая финиковая пальма. Даже в самом городе на случай осады были разбиты многочисленные огороды. За месяц пребывания в Карфагене перед отбытием на фронт, Федор смог это отлично рассмотреть, благо часть огородов находилась неподалеку за парком, примыкая к крепостным стенам.

Технологии, которыми овладели за сотни лет, финикийцы применяли на всех своих землях, включая недавно захваченные, постепенно превращая даже пустыню в цветущие сады. Для этого требовались знания, деньги, упорство и труд тысяч рабов. Все это у карфагенян было, не зря же этот город считался богатейшим портом на западе Обитаемого мира, а финикийские купцы – самыми оборотистыми, постоянно отодвигавшими конкурентов-греков на второй план.

Как припомнил Федор, оставив парк за спиной и ненадолго оказавшись среди хижин местной голытьбы, многочисленные колонии и фактории Карфагена располагались преимущественно на расстоянии одного дня плавания друг от друга. Если плыть на север, то ближайшей была Мальта – как морпех по привычке называл ее – и два соседних с ней острова, по-прежнему входившие в состав державы. Значение этих островов, как перевалочных баз и портов, только выросло, после того как Карфаген утерял Сицилию.

Обычно фактории строились на островах вблизи берега, в устьях рек или тех местах, откуда было легко добраться до моря. Ведь море было основной сферой жизни финикийцев. Без моря они себя не видели полноценным народом, хотя некоторые умники, типа сенатора Ганнона, предлагали расширяться в глубь материка, позабыв о морских традициях, и не воевать с Римом. И сейчас, в разгар победоносной войны, такие настроения были совсем не на руку Ганнибалу.

Вспомнив про Ганнона, командир двадцатой хилиархии, бившейся сейчас далеко отсюда во славу Карфагена, вспомнил и о странном письме, подписанном этим сенатором. На первый взгляд оно не таило ничего серьезного и даже не было зашифровано, но Федор уже решил показать его Магону при встрече. Ганнон, кажется, не находился среди его друзей. Пусть он решает, что делать.

Преодолев по мостикам несколько оросительных каналов, Федор прошел вдоль раскинувшихся почти у крепостных стен огородов и вскоре вновь оказался в кварталах, застроенных домами зажиточных горожан. Оттуда он пошел в старый город к форуму, где, потолкавшись часок среди многочисленных прилавков, зашел в лавку к оружейнику и выбрал новую кирасу взамен старой, носившей на себе следы многочисленных ударов римского меча.

«Могу себе позволить, – решил Федор, любовно оглядывая искусную инкрустацию на посеребренных металлических пластинах и мысленно уже отправляя старую в утиль, – чего мне эти деньги, солить, что ли? Вот вернусь в Рим, неизвестно когда снова тратить начну».

Однако возникла непредвиденная проблема, – золотые монеты, взятые с собой не глядя Федором, оказались очень большого номинала. Товар тоже был не из дешевых, но у оружейника не было мелкой сдачи, а скинуть он никак не хотел, углядев в Чайке богатого покупателя, которому кираса пришлась впору и сильно понравилась.

«За копейку удавится, сволочь», – пробурчал Федор, получив третий тактичный отказ скинуть цену от лысого старика в синем балахоне, с загорелым морщинистым лицом и одним зубом на весь рот. Пришлось идти к менялам, лавка которых располагалась в самом углу рынка. Уже вечерело, и рынок скоро должен был закрыться. Но Федор успел. Едва разобравшись со своим золотом и отдав новенькую кирасу охранникам, он уже направился к выходу, чтобы идти домой, и тут столкнулся с Акиром.

– Я искал тебя. Хозяин вернулся из сената и ждет тебя сегодня вечером, – заявил приказчик, едва завидев Федора и отведя его в сторонку, – он непременно хочет поговорить сегодня. Лучше даже прямо сейчас.

– Хорошо, – кивнул Федор, непроизвольно погладив свиток под хитоном и мысленно похвалив себя: «Интуиция».

Затем он обернулся к охранникам:

– Ирид, пойдешь со мной. А ты отнеси кирасу домой и, если там есть какие-нибудь известия для меня, придешь к дому сенатора Магона. Если нет, оставайся на месте.

Глава десятая  Тайный разговор

Быстро миновав несколько застроенных многоэтажными домами кварталов у самого рынка, они вскоре попали совсем в другой мир. Взору морпеха предстал квартал особняков и вилл, утопающих в зелени.

Не теряя времени, Акир провел его знакомой дорогой к воротам здания, высившегося пирамидой посреди парка. Федор сразу узнал этот многоярусный дворец, каждый из этажей которого украшали колонны, башенки, а также изваяния мифических животных и птиц. Здесь он впервые, с того момента как покинул Крым, когда-то снова повстречался со своим благодетелем. Много воды утекло с тех пор, но здесь ничего не изменилось. Огромный дом выглядел все так же величественно. А с наступлением вечера, уже погрузившего в полумрак уголки обширного парка, даже мистически. Изваяния хищных животных и птиц на террасах, казалось, могли ожить и спуститься в парк, или взмыть в небо над ним, чтобы вовремя перехватить и умертвить любого, кто задумал вред их хозяину.

Заглядевшись на изваяния, Федор даже замешкался у входа, остановившись.

– Хозяин ждет, – напомнил Акир.

И Федор вновь ускорил шаг, устремившись за ним. В воротах все так же стояли стражники в полном вооружении, а двое из них были уже с факелами. Такие же факелы горели вдоль всей аллеи на специальных подставках, пока приказчик и Федор с охранником шагали по ней к массивным, позолоченным дверям главного входа в особняк.

«Раньше хозяин принимал гостей на террасе», – подумал Федор, поднимаясь по мраморным ступеням, и не ошибся. Акир провел его на второй этаж. У дверей, ведущих на террасу, находились несколько вооруженных пехотинцев. Здесь Ирид вынужден был остановиться. Дальше пускали только проверенных людей.

– Жди меня здесь, – приказал ему Федор, следуя дальше за приказчиком.

Акир ввел Чайку на террасу и молча удалился через запасной выход, скрытый в боковой стене. В неровном свете горевших на полу террасы жаровен морпех увидел массивное кресло с золочеными ручками в форме птичьих голов, в котором вальяжно расположился седовласый сенатор. Закутавшись в темно-синий балахон, он неторопливо потягивал вино из чаши, украшенной драгоценными камнями. На груди чиновника, фигура которого тонула в полумраке, тускло поблескивала золотая цепь с амулетом, изображавшим диск и полумесяц, – символ Карфагена.

– Приветствую вас, Великий Магон, – поклонился Федор, едва оказавшись на террасе, – прошу простить меня за мой вид, Акир сообщил мне, что вы срочно хотите меня видеть. Я не успел переодеться.

– Здравствуй, Чайка, – седовласый сенатор указал ему на соседнее кресло, – рад тебя видеть. Мы слишком давно знакомы, чтобы обращать внимание на такую безделицу, как неподобающая одежда. Тем более я сам вызвал тебя для разговора.

– Ценю вашу дружбу, – искренне заметил Федор, снова поклонился и сел в кресло.

– Угощайся, – предложил Магон, указав на стол, уставленный яствами и кувшинами с вином, – разговор этот не предназначен для посторонних ушей, поэтому я отослал слуг. Даже Акиру незачем знать, о чем пойдет речь.

Федор налил себе вина, отпил глоток и, облокотившись на спинку кресла, стал ждать, пока Магон захочет начать разговор. Взгляд морпеха скользнул по саду, где стрекотали насекомые и пробовали голос одинокие птицы, невидимые в сгущавшейся темноте.

– Сегодня было долгое заседание, и я немного устал, – пожаловался, наконец, Магон, нарушив затянувшуюся тишину, – я ведь уже не мальчик, протирать скамьи в сенате. Шестой десяток разменял. Иногда хочется отойти от дел и уехать навсегда в деревню. Выращивать там тыкву и виноград.

Федор ожидал от всесильного сенатора чего угодно, только не разговора по душам. «Впрочем, – насторожился Федор, – кто их знает, этих политиков. Может быть, просто усыпляет бдительность. Хотя, кому еще я могу доверять, если не ему».

– Три года прошло, – теребя бороду проговорил сенатор таким тоном, словно подводил баланс, – не так уж и много, а ты, Федор Чайка, уже командир хилиархии.

– Вы прекрасно осведомлены, – осторожно заметил на это Федор.

Магон допил вино и поставил чашу на стол.

– Ганнибал действительно так близок к победе, как рассказывал сегодня его брат? – спросил сенатор.

– Он должен был представить вам доказательства наших побед, которые привез с собой, – ушел Федор от прямого ответа, неожиданно вспомнив про груз золотых и серебряных колец, снятых с отрубленных пальцев римских вельмож.

– Он представил, – кивнул Магон, тряхнув своей бородой, столь длинной и курчавой, что в ней иногда пропадала золотая цепь с амулетом, – и, клянусь небесной царицей Таннит, я давно не видел столь приятного глазу зрелища. Тысячи лучших римлян повержены в прах силой Ганнибала, силой самого Карфагена.

Магон повернулся к сидевшему рядом Федору, и в глазах его появился блеск.

– В сенате это вызвало настоящий переполох. Бурю восторга. Ганнибалу пообещали немедленную помощь.

Сказав это, сенатор вновь откинулся на спинку кресла.

– Ганнибал Барка умен, как и его отец. Он знал, чем можно возбудить сенат к действиям. Но я вынужден повторить вопрос, Чайка.

– Мы стоим у стен Рима, – поспешил ответить Федор, – но они яростно защищают город. Я сам водил в атаку свою хилиархию и даже однажды пробился за стены, но…

Чайка вздохнул, прежде чем продолжить:

– Но ненадолго. Нас отбросили мощной контратакой, и с тех пор моя нога больше не ступала на мостовую Рима. Как я ни старался.

Чайка даже хотел встать, чтобы пройтись по террасе и сдержать возбуждение, охватившее его при воспоминаниях о недавних кровопролитных сражениях. Слишком яркие были воспоминания. Но сдержал свой порыв.

– Рим начал приходить в себя, – продолжил он свой рассказ, – это, конечно, не мое дело. Но по всему видно, что сенат Рима, еще недавно напрягавший последние силы для защиты города, собирает по всей стране новые подкрепления. И они постоянно подходят на помощь осажденным, полностью блокировать которых мы так и не смогли.

Резким движением Федор взял кувшин и, увидев кивок головы, налил вина сенатору и себе. Магон не мешал ему распоряжаться кувшином, обратившись в слух.

– Осмелюсь заметить, у нас очень сильная армия, но даже она нуждается в пополнении, – снова заговорил Федор, сделав глоток, – мы одержали множество крупных побед, практически не получая подкреплений, оторванные от своей базы. На море до сих пор господствуют римляне. Ганнибал – великий полководец, но армия обескровлена. Она отдает последние силы. А Рим, даже почти уничтоженный, все же опирается на свою землю.

Чайка не выдержал и встал, пройдясь до парапета террасы, вернулся назад.

– Именно сейчас нам так нужен флот, который отогнал бы римские корабли от берегов Италии и уничтожил бы их, – сказал он, снова устроившись в кресле. – Римский флот связывает нам руки. На суше дела идут хорошо, но мы израсходовали последние силы. Еще немного без подкреплений – и война может принять совсем другой оборот. Они нам нужны, как воздух.

Закончив свою тираду, Федор умолк. Он вновь отпил вина и закусил странными сухими палочками, сделанными из теста. Они были обсыпаны кунжутными зернами, имели солоноватый вкус. Это угощение лежало перед ним на отдельном блюде.

– Что же, Ганнибал Барка не зря прислал тебя ко мне, – усмехнулся Магон, – он знал, кого послать. В твоих словах сквозит вера в своего военачальника. И ты умеешь убеждать. Надо сказать, его брат не так хорошо выступал вчера в сенате, хотя и выглядел не менее уверенно.

– Я рассказал Ганнибалу о знакомстве с вами в последний момент, – заявил Федор, – я здесь оказался случайно и не должен был ехать вместе с его братом.

– Случай, – заметил вскользь на это седовласый Магон, – желание богов.

– Три года войны, что я провел рядом с Ганнибалом, – закончил мысль Федор, – он и не догадывался о том, что у меня есть столь влиятельный знакомый в сенате.

– Так вот чем объясняется твой статус, – кивнул Магон. – Посольства я ожидал давно. И был даже удивлен, что Ганнибал так долго тянул с ним.

– Он надеялся на подкрепления, – ввернул слово нетерпеливый Чайка, – обещанные ему, как я слышал, раньше.

– Я ждал, что приплывет его брат, – продолжал Магон, пропустивший эти слова мимо ушей. – Ганнибал никогда не доверил бы такую задачу никому другому, до тех пор, пока жив хоть один мужчина из семейства Барка. Но, по моим данным, тебя среди послов не должно было быть. Однако ты здесь. И у меня нет оснований не доверять твоим словам.

«Он еще меня и проверять вздумал», – возмутился в душе Федор, но сдержал свою обиду, понимая, что в играх политиков, от которых зависит судьба страны, иначе и нельзя. Слишком дорога цена ошибки.

– Он послал меня к вам за помощью, – осторожно заявил Чайка, – ведь ему эти подкрепления обещали давно.

– Его брату сегодня тоже обещали подкрепления, – спокойно заметил на это Магон.

Федор оторопел. Сенатор сказал это таким спокойным тоном, который иначе как «Получите, после дождичка в четверг» и нельзя было понять.

Чайка, услышав это замечание, едва не возмутился открыто. Ему хотелось вскочить и крикнуть этому расслабленному сенатору, отъедавшемуся тут в тишине и спокойствии столицы: «Мы, там, ядрена вошь, жизни свои кладем, чтобы вы здесь задницы отращивали! Кровь рекой льется, люди гибнут, а они, видите ли, тут размышляют, прислать пару кораблей вместо тысячи обещанных или нет. Им из Карфагена гораздо виднее, как управлять войной за морем. В игры играют, патриоты, твою мать!»

Но не сказал.

– Значит, он меньше верит в посольство своего брата, чем в тебя, – задумчиво произнес Магон, теребя золотую цепь, – это кое-что говорит. И о нем, и о тебе.

Федор молчал, играя желваками.

– Мы почти закончили строить новый флот, – наконец произнес сенатор, который словно не видел, в какой ярости пребывает его гость, – однако, боюсь, он не скоро покинет гавань Карфагена.

– Но почему? – едва не вскочил со своего места Чайка. – Ведь именно сейчас нам нужна помощь. Еще один удар, и война будет закончена.

– Это не такой простой вопрос, как тебе кажется, Чайка, – снисходительно заметил Магон. – Рим, к сожалению, не единственный наш враг, хотя и самый опасный сейчас. Да и не твоего ума это дело. Ты, конечно, храбрый солдат, но еще не наварх и не суффет.

Федор заткнулся. Ему мягко напомнили, что он слишком обнаглел и действительно ведет себя как равный Магону. А их разделяла пропасть. Да что там пропасть, – они были, как огромная планета и ее незначительный спутник. Один из тысячи. Магон был в числе тех, кто выбирает и смещает со своих постов военачальников уровня Ганнибала. Кто такой для него Федор Чайка, пусть и доблестный солдат, доказавший это?

«Если бы не эпизод со скифами, едва не лишившими жизни столь блестящего сенатора, – охладил свой пыл морпех, – то быть бы тебе, брат Федор, рабом на корабле или чьей-нибудь плантации финиковых пальм. Так что, помалкивай, пока цел. Да радуйся жизни. Не так уж плохо она у тебя здесь сложилась».

И вдруг его кожу под хитоном что-то кольнуло. Федор вспомнил о свитке, так предусмотрительно захваченном с собой.

– Осмелюсь заметить, – начал издалека Федор, слегка успокоившись, – воюя недалеко от Рима, мне случайно удалось захватить имение сенатора Марцелла, который в спешке покинул его и забыл там весь свой архив. Мне казалось, это имя вам должно быть известно.

В глазах Магона появился интерес, едва он услышал о Марцелле.

– Продолжай, – он даже поторопил Федора, нарочно державшего паузу, чтобы усилить эффект.

– Так вот, – закончил командир двадцатой хилиархии, – я позволил себе просмотреть некоторые бумаги сенатора, лежавшие на поверхности шкатулки, и нашел там одно любопытное письмо. Вы ведь знаете, что я читаю на языке римлян. Не уверен, что оно имеет большую ценность – не моего ума это дело, – но, думаю, одна подпись вас заинтересует.

Он сунул руку за пазуху, извлек свиток и протянул сенатору. Тот жадно схватил его, повернул к ближайшей жаровне и быстро пробежал глазами. Когда Магон закончил читать это короткое письмо, он вновь улыбнулся, и лицо сенатора особенным образом изменилось. На нем появилось плотоядное выражение. И Федор понял, что все сделал верно.

– А ты не так прост, как кажешься, – вновь усмехнулся Магон, сворачивая свиток. – Ганнибал видел это письмо?

– Нет, – Федор отрицательно мотнул головой, – я передал ему весь захваченный архив, кроме этого свитка. Но прочел не все. Возможно, там было еще что-нибудь стоящее вашего внимания.

– Я в очередной раз делаю вывод, что не ошибся в тебе, – сказал сенатор, поднимаясь.

Федор тоже встал.

– Мне нужно срочно отдать кое-какие распоряжения, – быстро закончил встречу Магон, поправляя свое длинное одеяние, – ты можешь отправляться к себе домой или даже в имение. Все равно ответ на просьбу посла поступит не раньше чем через десять дней, так что у тебя еще есть время отдохнуть. Но перед отъездом мы еще встретимся. Я должен дать тебе одно поручение.

С тем Федор и покинул виллу сенатора, прихватив по дороге ожидавшего в соседнем помещении Ирида. Второй охранник не появился, значит, вестей от младшего брата Ганнибала пока не было. Впрочем, Федор не торопился. Ему хватало информации для размышлений, хотя и полученной намеками. А о том, что произошло в сенате, он уже был частично осведомлен.

Магон Барка проявил себя на следующий день. Утром Федора разыскал его слуга и привел в особняк в старом городе. Это было не менее помпезное здание, чем вилла сенатора, окруженное высокой оградой. У массивных ворот стояло так много охранников, словно это был штаб армии, а не жилой дом. «Впрочем, – подумал Федор, поднимаясь по мраморным ступеням, – семья Барка всегда отличалась воинственностью. И война – ее основное ремесло, так стоит ли удивляться».

Брат Ганнибала принял его в просторном кабинете, высокий потолок которого подпирали мраморные колонны. Посредине стоял стол с вином и закусками. Особняк был выстроен на холме, а с имевшегося здесь балкона открывался хороший вид на гавань Карфагена, в которую сейчас входил военный корабль.

– Как прошел прием в сенате? – поинтересовался Федор, поздоровавшись и переводя взгляд с гавани на Магона.

По случаю визита в дом Барка командир двадцатой хилиархии вновь облачился в доспехи и даже надел новую кирасу.

– Это был всеобщий восторг, – с радостью сообщил Магон и добавил, видимо, уже не считая нужным скрывать от Федора истинный размер подкреплений, – сенат рукоплескал нашим победам. Увидев три медимна золотых сенаторских колец, мне тут же пообещали сто кораблей с пехотинцами, сорок слонов и пять тысяч нумидийцев.

– Но если не ошибаюсь, – припомнил Федор, – перед штурмом Рима Ганнибал говорил про двести квинкерем?

– Это уже забыто, – отмахнулся Магон, нахмурившись, – сенатор Ганнон, за которым сейчас стоит большинство, недавно отправил часть нового флота в Испанию, на помощь нашему брату Гасдрубалу. Васконы снова подняли там мятеж, который нужно немедленно подавить. А восемь тысяч пехотинцев он услал на дальние границы Нумидии, чтобы расширить там владения Карфагена. И уверял меня, что наемников сейчас не хватает.

– Значит, все-таки Ганнон, – пробормотал себе под нос Чайка, а, повысив голос, спросил: – Но зачем отсылать так нужных нам пехотинцев в глубь материка, а флот в Испанию, если главные события происходят в Риме?

– Это же Ганнон, – скривил губы в усмешке его собеседник, – этот древний старик строил козни еще моему отцу. А теперь мешает брату и мне. Он ненавидит всю нашу семью и ради этого готов разрушить плоды любой победы Карфагена, с которой связано имя Барка. Даже той, что уже почти свершилась, несмотря на его противодействие.

– Но остальные сенаторы, они-то, что, не понимают, что победа над Римом принесет им не только моральное удовлетворение? – не удержался Федор, снова позабыв о том, кто он есть и с кем разговаривает.

Однако Магон не обратил на его фамильярность должного внимания. На слишком больную мозоль наступил Федор.

– Ганнон очень богат и влиятелен. Уверен, он многих подкупил, – стал излагать свою точку зрения брат Ганнибала. – Кроме того, война отсюда видится совсем по-другому. Ганнон внушил многим, что мой брат начал эту войну больше по собственному усмотрению, нежели по приказу сената, хотя приказ был. И теперь многие считают, что было бы неплохо, если бы Ганнибал сам закончил ее, без посторонней помощи. И без новых затрат на войну.

Услышав это, Федору вновь захотелось перейти на русский язык и произнести пару крепких словечек в адрес сената, но он сдержался.

– Так что, если нам дадут хотя бы то, что обещали вчера, – закончил свою речь Магон, – это будет уже неплохо. С такими силами мы сможем взять Рим, а потом, окончательно очистив землю от легионеров, займемся теми, кто бороздит наше море. Взяв же Рим, мы склоним и даже противников в сенате на свою сторону.

«Его еще нужно взять», – подумал Чайка, снова переводя взгляд на гавань. Слушая собеседника, Федор раздумывал, не рассказать ли ему о письме. Но быстро решил, что не стоит. Пусть уж этим занимается сенатор, у него больше возможностей использовать письмо с наилучшим эффектом. Да и как он будет выглядеть, если брат Ганнибала захочет посмотреть на это письмо.

– А как твои успехи, Чайка? – вывел его из задумчивости Магон. – Был у интересующего нас сенатора. Или еще нет?

– Был, – не стал врать Федор, – поговорили. Он тоже сказал, что с подкреплениями все будет не так просто и быстро. И что сенат будет долго размышлять. Даже посоветовал отдохнуть, пока есть время.

– Великий Магон, – мудрый человек, – согласился брат Ганнибала и нахмурился, – а сенат никогда не торопится с ответом. Даже сейчас, в разгар войны. Я кое-что предприму, а ты можешь отдыхать. Я пришлю за тобой, когда ты мне понадобишься.

Сенат действительно не торопился с ответом, и Федор застрял Карфагене почти на месяц вместо ожидаемых десяти дней. За это время он осмотрел весь город, побывал во многих храмах, воздав хвалу богам. А отдав им должное, посетил с Акиром несколько кабаков, куда собирался разный торговый люд, чтобы облегчить свои кошельки. Но вскоре устал и от веселья, решив заняться делом, раз уж его никто не беспокоит. И съездил на пару с приказчиком на недельку в свое деревенское имение, находившееся в двух днях пути к югу от Карфагена.

Как ни странно, Федору понравилось. Домик в деревне у него был не столь большим, как в столице, но зато пятнадцать оливковых деревьев оказались неплохим вложением капитала, особенно если вспомнить, что достались они ему даром. За прошедшее время Акир уже сумел снять с них и продать два урожая оливок, из которых приготавливали отличное масло, не падавшее в цене даже на заморском рынке.

– Может, здесь еще виноградник разбить? – посоветовался с ним Федор, оглядывая песчаную почву своего надела и огороды, на которых сейчас трудились его рабы.

– Не стоит, – отговорил его приказчик, – огород здесь и так еле выживает. А для виноградника нужно гораздо больше места. Тебе придется прикупить еще земли и потратиться на дополнительное орошение. Это недешево.

– А много надо? – щурясь на белое африканское солнце, заинтересовался Федор, которого вдруг потянуло стать плантатором. – У меня есть деньги, правда не знаю, хватит ли.

– Не торопись, Федор, – посоветовал Акир, – вот вернешься с войны, там видно будет. Деньги тебе еще пригодятся.

– Да уж, – согласился Чайка, – с этим не поспоришь. Рановато мне еще расширяться.

И Федор отложил эту затею на более поздние времена, решив поверить многоопытному в таких делах приказчику. Тем более что дела и без того шли вполне прилично.

Пожив недельку в деревне, Федор и Акир вернулись в Карфаген, миновав по дороге множество живописных холмов, усаженных целыми рощами оливковых и финиковых пальм. Глядя на эти живописные места, Федор поймал себя на мысли, что он нашел себе новый дом в этом времени и хотел бы остаться здесь навсегда.

Оказавшись снова в столице и не успев переговорить с братом Ганнибала о последних новостях, на следующее утро Федор проснулся от громкого стука в дверь. Его разбудил посыльный от сенатора. На этот раз это был не Акир, а один из охранников, сообщивших, что сенатор требовал немедленной встречи.

Поняв, что предстоит официальный визит, Федор на всякий случай облачился в доспехи. А едва переступив порог знакомой виллы, Чайка заметил какое-то оживленное движение внутри. Масса посыльных и странных людей в балахонах, лиц которых было не разглядеть, входила и выходила из кабинета сенатора, минуя охранников, проверявших каждого. Но его провели к хозяину дома немедленно.

– Ты уже знаешь последние новости? – вперил в него взгляд сенатор, едва Федор остался с ним наедине в тиши кабинета. И, не дождавшись ответа, отчетливо произнес: – Вчера посла Ганнибала пытались убить.

Глава одиннадцатая  Посланец Великой Скифии

После сожжения Тиры скифы пировали целую неделю, прежде чем двинуться дальше. На этот раз Иллур не приказывал уничтожить все городские укрепления или сжечь сам город, хотя ему этого очень хотелось. Начав свой великий поход на запад, Иллур стремился к непрерывному расширению своих границ, а, добившись этого, получил новую проблему – протяженные границы теперь требовалось охранять. Лучше крепости в новых землях ничего пока было не придумано. А в случае с Тирой это был еще и порт на берегу моря. Поэтому Иллур, едва захватив Тиру, отдал приказ заново отстраивать сильнее всего пострадавший порт. Молодой царь сделал это, чтобы тот как можно быстрее смог принимать корабли из соседней Ольвии, тем самым передвинув свою передовую военно-морскую базу из Крыма и Ольвии, еще дальше на юг, приблизившись к берегам Греции.

Расчет царя оказался верным. Несмотря на прорыв нескольких кораблей, ни до, ни после захвата города, никакой помощи осажденной греческой колонии от соседей пока так и не поступило. Предаваясь празднествам по случаю победы, Иллур еще долго стоял лагерем неподалеку от Тиры. Как вскоре выяснилось, ожидая прибытия гонцов с других фронтов, увидев которых, новоиспеченный адмирал скифских ВМС опять загрустил. Это были амазонки. К счастью, при встрече оказалось, что это люди самой Оритии, прибывшие из глубокого рейда по тылам противника.

Прискакав из-за дальних гор, они прямиком направились по захваченным землям к берегу моря, разыскав стоянку скифской армии, и, похоже, не встречались с воительницами Исилеи, пропадавшей где-то в глубине бастарнских владений.

Присутствовавший при встрече яснооких посланниц сарматской царицы, затянутых в кожу доспехов, Леха немного расслабился. В душе бравый морпех был вынужден признаться себе, что предпочел бы выйти один против десяти греческих гоплитов, нежели вновь выяснять отношения один на один с Исилеей, от которой не так давно, по сути, просто сбежал, побоявшись предложения руки и сердца, от которого он не смог бы отказаться. И теперь его часто тянуло посоветоваться с Иллуром. Поговорить по душам о том, как себя вести с амазонками, но морпех все откладывал.

Однако стоило амазонкам покинуть шатер Иллура, как Леха снова забеспокоился. И причиной тому послужило неожиданное заявление царя.

– Долго мы еще будем здесь на солнышке греться? – уточнил Леха, проводив взглядом последнюю из воительниц, чьи бедра заставили его против воли ощутить сладостное томление вперемешку с безотчетным страхом. Ощущений от романов с амазонками у него уже хватало. Всяких. Да и совесть иногда покусывала. Отчего Ларин даже не спешил узнавать, как дела у него в родном стойбище. Быть может, Зарана там уже родила ему сына.

– Скоро должны прибыть гонцы от Арчоя, – заявил Иллур, поднимая чашу с вином, – узнаем последние новости. Там и решим, что дальше делать. Думаю, ударим дальше, в глубь земель гетов[164]. Пора нам выходить на широкие степные просторы. Там победа всегда за нами будет. А с остальными колониями греков на побережье после разберемся. Никуда не денутся.

Осушив чашу, Иллур поставил ее на подставку, низкий деревянный столик, на котором стояли раззолоченные блюда с фруктами. И добавил, обернувшись к кровному брату:

– Отдыхай пока, корабли чини, а потом будет у меня к тебе еще одно задание.

Услышав слова царя, Леха против воли вздрогнул. Гонцами от Арчоя могли оказаться на сей раз воительницы Исилеи, с которыми он почему-то пока не хотел встречаться. А может, и она сама. Проклиная себя за эту странную робость перед претендовавшей на него амазонкой, морпех предпочитал сейчас оказаться в самом пекле сражения. И его вдруг снова потянуло в бега.

– А чего тянуть, – обострил он ситуацию, – корабли почти все готовы. Осталось только «Тамимасадас» подлатать. Он сильнее других пострадал. Их и без меня починят. Ты говори, что за дело.

Иллур, некоторое время изучал физиономию своего адмирала, словно видел его впервые, но все же кивнул, согласившись.

– Ты прав, Ал-лэк-сей, время пришло, – подтвердил скифский царь, жестом отправив наружу слугу, который только что наполнил чаши царя и его кровного брата, – слушай.

И царь Скифии рассказал наконец, что за миссию он собирался поручить своему кровному брату. Дело выходило куражное. Не дожидаясь общего наступления конных скифских армий по всему протяженному фронту, Лехе предлагалось немедленно отплыть на корабле и высадиться в дельте Истра, то бишь Дуная, как он полагал, где до сих пор теплилось небольшое скифское государство, оставшееся от завоеваний легендарного царя Атея и называвшееся Малой Скифией. Окруженное гетами и даками, а также соседствующее с мощными греческими колониями, былой силы оно уже давно не имело. Однако и не исчезло с карты совсем, продолжая чеканить свою монету и больше торговать, чем воевать с соседями. В преддверии широкомасштабного наступления Иллур вознамерился вдохнуть в этот осколок былого скифского величия новую силу. Лехе предстояло тайно достичь берегов скифского анклава, разыскать местного царя по имени Палоксай[165] и провести переговоры с ним или с его старейшинами о выступлении армии Малой Скифии против гетов сразу после того, как они узнают о приближении орд Иллура.

– После того как Орития и я нападем на царство гетов с двух сторон, удар в тыл придется очень кстати, – усмехнулся Иллур, отпивая красного вина, – их оборона должна будет развалиться на части. Мы разобьем их отряды поодиночке, а затем снова займемся жирными греческими торговцами, что обосновались на берегу.

– Ты уверен, что наши дальние родственники пойдут на восстание, – на всякий случай спросил Леха, – если вокруг них столько сильных противников?

Иллур усмехнулся, вновь отпив вина. Помолчал.

– Конечно, дело не легкое, Ал-лэк-сей, – заговорил он вновь, – потому и посылаю тебя. Ты такие дела любишь. Может, и повоевать придется. Но прежде ты должен добиться от старейшин согласия. Как доносят мне верные люди, старейшины там пока предпочитают торговать с греками. Как и наши совсем недавно. И в самой стране сильно влияние греков. Но стоит моей армии перейти границы гетов, как все изменится. У них будет очень простой выбор или встать на мою сторону, или помогать моим врагам. И память предков не позволит им пойти против скифов.

Иллур отставил чашу в сторону.

– Но помни, восстание должно начаться не раньше моего наступления. Иначе их просто раздавят. И постарайся сохранить все в тайне. Как договоришься со старейшинами, не жди меня среди них и не участвуй в войне. Морем вернешься обратно и примешь под командование флот в Тире.

– Согласен, – радостно кивнул Леха, поднимаясь, – пойду готовить корабль.

На следующее утро, собрав все необходимое, включая сундук с золотом и тайную грамоту царя к обитавшим в дельте Дуная скифам, Леха погрузился на триеру и вышел в море. Вместе с ним в опасное путешествие отправилась неполная сотня Гнура, вновь спешившись, вместе со своим сотником.

Сначала Леха хотел отправиться в плавание на квинкереме, все же помощнее корабль будет. Но не срослось. Выбор пал на триеру не только потому, что «Тамимасадас» все еще был не отремонтирован, – слишком сильно «приложила» его греческая квинкерема своим тараном.

– Чем быстрее будет твой корабль, – заметил на это Иллур, – тем лучше. Ты не воевать плывешь с греческим флотом, а переговоры вести. Бери триеру, сотню надежных людей и отправляйся. Ты должен вернуться с ответом не позднее чем через месяц, до начала наступления.

– А что так долго? – удивился морпех. – Я думал, сплаваю туда на пару дней и назад. Это же вроде не очень далеко, если по берегу.

– Так быстро не выйдет, – успокоил его Иллур. – Для начала доберись без приключений. В тех водах немало греческих кораблей плавает.

Леха напрягся, решив было попросить подкреплений, но передумал. Тут дело тонкое назревало, разведка.

– Если перехватят по дороге, – приказал царь, – золото на дно пустишь. А грамоту уничтожь любым способом. Но чтобы никто о моем замысле не знал до той поры, пока сюда не подойдет еще пятьдесят тысяч конных воинов из Скифии.

– Съесть ее, что ли? – удивился Леха.

– Как доберешься, осмотрись там, – продолжал наставлять Иллур, пропустив замечание кровного брата мимо ушей, – разузнай на месте, с кем старейшины дружат больше: гетами или греками. И действуй осторожно. В местные распри не ввязывайся. Как поймешь, что к чему, сразу назад. Понял меня, Ал-лэк-сей?

– Да понял, – махнул рукой Леха, – чего тут не понять.

– И пусть хранят тебя наши боги, – попрощался Иллур с кровным братом, – сегодня я принесу им жертву.

Выйдя в море, Леха сразу оценил преимущества путешествия на быстроходной триере. Легкий, а по сравнению с эннерой вообще невесомый корабль летел по волнам, направляемый вперед ритмичными взмахами весел. Путь вдоль побережья, населенного гетами, занял почти четверо суток из-за того, что все время приходилось петлять, то приближаясь к берегу, то удаляясь от него. За это время адмирал лишь единожды разрешил вытащить корабль для ночевки на пустынный берег. Ночь прошла нервно, в постоянном ожидании нападения. Сотня Гнура всю ночь охраняла место стоянки, рассредоточившись по холмистому берегу на значительном расстоянии. К счастью, геты просмотрели корабль, приближавшийся к побережью уже в сумерках. Но все остальные дни Леха приказал ночевать прямо на корабле, благо погода благоприятствовала. В первый день невооруженным глазом он увидел множество деревень на берегу, а потом им постоянно попадались греческие корабли, и он приказывал уходить в море от греха подальше. Несмотря на то что их тоже могли заметить с тех кораблей, никто не преследовал триеру посланцев скифского царя.

На четвертый день кормчий, знавший все местные берега как свои пять пальцев, объявил, что сегодня они уже должны достичь побережья, населенного дружественными скифами. Эта была небольшая территория в дельте Истра, оккупированная еще в глубокой древности солдатами царя Атея и до сих пор населенного его потомками.

– А дальше что? – навел справки Леха, рассматривая в южном направлении низкий берег, иссеченный многочисленными рукавами великой реки, впадавшей неподалеку в море.

– Дальше Истр, – ответил знаток местных берегов и добавил, словно догадавшись, что Ларин не все понял с первого раза: – Это ближайшая греческая колония, так же как река называется. А за ней к югу еще города стоят: Томы и Одесс. Дальше всех отсюда Аполлония. А там уж и до Византия недалеко.

– Ну, тогда поворачивай к берегу, – приказал Леха рулевому, смутно подозревая, что он находится где-то в районе будущей Болгарии, – дальше нам не надо, если там сплошные греки. Будем надеяться, что местные скифы, хоть и живут далеко, не совсем оторвались от родни. Признают нас по одежке.

Спустя несколько часов триера вошла в русло реки – это был, судя по впечатлениям кормчего, еще не сам Истр, а один из его притоков – и вскоре пристала к пирсу небольшого городка, расположенного на лесистом холме. Дело было к вечеру, но на пирсе, у которого были пришвартованы еще две местные триеры и множество лодок, вскоре собрался народ, посмотреть на гостей с моря. Леха, оставаясь на палубе, с настороженностью рассматривал суда и местных жителей, которые были одеты почти так же, как обитатели знакомого ему Неаполя Скифского. Те же рубахи, штаны, перехваченные внизу ремнями, сапоги. Словно никуда и не уплывал. Ни греческих торговцев, ни солдат он с первого взгляда на пристани не заметил. На берегу были видны вооруженные люди, облаченные в доспехи скифского образца, но нападать на них пока никто не собирался.

– Похоже, мы на месте, – выдохнул адмирал, – пора налаживать контакты с администрацией.

Ждать этого пришлось недолго. Не успел он сойти с корабля, как к нему явился местный «чиновник», поинтересовавшись, кто они такие, к кому и зачем прибыли. Узнав, что Леха понимает его язык, первым делом сообщил, что тому следует заплатить пошлину за стоянку. Морпех безропотно заплатил, приврав, что собирается торговать и что прибыл сюда в качестве начальника охраны грузового каравана, который подойдет не сегодня завтра. Местный мытарь, узнав, что Леха Ларин желает немедленно пообщаться со старейшиной по личному делу, и, зажав в ладони золотую монету греческого производства, вызвался проводить.

– Пока все нормально идет, – подбодрил сам себя Леха и приказал сотнику: – Гнур, оставь половину людей охранять корабль да пошли человека ночлегом заняться. Остальные со мной.

Поднимаясь на холм по узкой улочке городка вместе с многочисленными охранниками, Леха Ларин выглядел настолько внушительно, что, едва достигнув ворот единственного каменного здания, провожатый посоветовал ему оставить своих людей снаружи.

– Это почему? – насторожился Леха.

– Чтобы не возникло недоразумений, – туманно пояснил провожатый и кивнул в сторону начальника охраны местного городского начальства, воина свирепого вида, уже схватившегося за рукоять меча. Позади него выстроилось человек пятнадцать лучников, перегородив двор. Вся охрана была одета в доспехи, очень походившие на те, в которые Ларин облачил своих людей. Похоже, обе Скифии развивались параллельно и древних традиций здесь не утеряли.

– Ах это, – понял морпех, делая над собой усилие, чтобы войти в образ охранника обычных торговцев. – Хорошо. Мы мирные люди. Торговать приехали. Но пару человек я могу взять с собой?

И услышав согласие, приказал сотнику остаться с основной массой воинов на улице. При желании Леха со своими орлами мог легко захватить и этот дом, и даже весь не очень богатый с виду городок, напоминавший сильно разросшуюся деревню. Больших военных сил он здесь не заметил. Но Иллур послал его сюда не воевать, а мирный договор заключать. Да и народ вокруг был тоже вроде бы не вражеский. Те же скифы, только живут далеко.

Начальник прибрежного городка под названием Хамор – бородатый дядька, лет под сорок, одетый в богато отделанную длинную рубаху, кожаную жилетку и штаны, – принял Леху радушно. И радушие его умножилось, после того, как он узнал, что Леха прибыл сюда из Великой Скифии не только по торговым делам, а отчасти по государственным, и желает поскорее добраться до двора царя Палоксая.

– У меня там дела, – пояснил Леха, – торговые. С одним из ближайших помощников Палоксая.

– Но царь наш в столице живет, далеко отсюда, – пояснил местный градоначальник, обнажив рот, в котором не хватало половины зубов, явно желая оказать почет дорогому гостю, – еще два дня вверх по реке и потом день на конях.

– Ничего, – кивнул Леха, – мы доберемся. Я приплыл на корабле. Дайте нам провожатых, чтобы дорогу до столицы знали. А уж я в долгу не останусь.

И он высыпал из кошелька на стол несколько золотых монет, данных ему Иллуром для такого случая.

– Сегодня поздно выступать, – проговорил местный хозяин, быстро сгребая блеснувшие монеты, – располагайтесь пока на ночлег. У пристани есть подворье, там же есть хорошие комнаты для ночлега. Останетесь довольны. Мы привыкли принимать много гостей с моря. А с утра я пришлю к вам провожатых, что доведут ваш корабль почти до самой столицы.

– Хорошо, отдохнуть не помешает, – согласился морпех и поинтересовался напоследок: – Как тут у вас, войны нет?

– Нет, – отозвался его собеседник, – у нас все спокойно. Торгуем. Соседи нас давно не обижают, а мы их. Вот на севере, поговаривают, ваши воины с греками схлестнулись. Ольвию взяли и дальше посматривают.

– Я не знаю, – отмахнулся Леха, решив, что и так сболтнул лишнего, – может и так. Давно в дороге. Но ведь война торговле не помеха. А вообще, мое дело караваны охранять.

– А когда ваш караван прибудет? – уточнил хозяин города.

– Завтра, в крайнем случае, послезавтра, – приврал Леха, обернувшись в дверях, – много товаров привезет. Ждите.

Когда Ларин вышел на улицу, уже смеркалось, и весь обратный путь до пирса отряд проделал в сгущавшихся сумерках. Устроив половину людей на ночлег в подворье – несмотря на уверения местного старейшины, явно не привыкшем к столь большому наплыву гостей, – остальных адмирал оставил спать на корабле. А сам, уступив настойчивым приглашениям хозяина трактира заночевать в «лучшей комнате», поднялся на второй этаж низкого бревенчатого здания и растянулся на жесткой лежанке, скинув с себя доспехи.

Рано утром, после сытного завтрака с вином, хлебом и сыром, Леха вновь был на корабле, где его поджидал молодой парень из деревенских, назвавшийся провожатым. Быстро сторговавшись насчет цены, Леха приказал отчаливать. И триера, сделав несколько мощных гребков, устремилась вверх по течению. Посмотрев назад, Ларин заметил, что от пристани вслед за ними также отошло несколько лодок с местными жителями, большая часть из которых направилась к морю. Адмирал сначала насторожился, но потом увидел среди снастей рыбацкие сети и махнул рукой.

– Рыбаки.

За время пути Леха рассматривал берега реки, но больших городов пока не попадалось, все больше деревни да поселки. Судоходство здесь тоже было развито слабо. В основном по реке ходили корабли не больше биремы, сделанные, судя по всему, местными корабелами топорно. Триера, на которой он приплыл, казалась просто суперсовременным кораблем. Однако, когда к исходу вторых суток они благополучно приплыли к большому городу, окруженному каменными стенами, имевшему обширную пристань, то увидели здесь кроме местных несколько греческих торговых кораблей и одну триеру.

Город у излучины реки вырос внезапно. Увидев греческих пехотинцев первым, Гнур потянул за рукав Леху, глазевшего на башни и стены крепости. Тот, обернувшись, едва не схватился за меч, но все же сдержался, сделав над собой усилие.

– Мы – мирные люди, – напомнил он себе и своим солдатам, когда триера скифов пришвартовалась неподалеку от греческой, – торговать приехали. Держаться спокойно. В драку не лезть. Первыми.

Провожатый довел их до базара и помог раздобыть добрых коней.

– Далеко ли до столицы вашей? – уточнил Леха, поглаживая по холке черного, как смоль, скакуна.

– К вечеру будем, – подтвердил парень.

– А это что за город? – полюбопытствовал морпех, обводя взглядом каменные дома вокруг, образовавшие многочисленные улицы, расходившиеся от базарной площади.

– Это Тернул, – ответил парень, – здесь торговля сильная.

– Вижу, – кивнул Леха, – греков здесь много.

– Да, – согласился парень, ухмыльнувшись, – сюда они заезжают часто. Все мимо нас плывут. А товаров много везут. Особенно из Том да Истра. Греки торговать умеют.

– Это верно, – кивнул Леха, заметив на базаре многочисленные лавки греческих купцов и чуть поодаль человек десять пехотинцев, разгуливавших как ни в чем не бывало среди скифов, – я бы с ними поторговался. Да жаль, поспешать надо.

Поразмыслив, Леха решил оставить половину солдат под началом Гнура в здешнем порту, охранять триеру. А сам отправился к царскому подворью, взяв с собой всего пятнадцать человек.

– Чего глаза мозолить большим отрядом, – сказал он Гнуру, – я по-тихому туда и назад съезжу. Быстро обернусь. Дня за два, а потом сразу назад.

Провожатый не обманул, и к вечеру они были в другом городе, где должен был находиться дворец Палоксая. Дорога, едва они отдалились от берега, углубилась в лес и долгое время шла по чащобе, словно царь Малой Скифии решил спрятаться ото всех своих врагов в дремучем лесу, а заодно и от народа. Хорошо хоть дорога была не размякшей, дождей давно не было.

Прибыв к вечеру в небольшую, но мощную крепость на лесном холме, Леха был удивлен. Город словно застыл во времени и по сравнению с городами Великой Скифии отставал лет на сто в своем развитии. Никакой мостовой, что видал Леха в Неаполе Скифском или Херсонесе, здесь и не пахло. Даже виденный утром Тернул производил более сильное впечатление. Впрочем, крепость выглядела крепкой, и каменные дома имелись, хотя и в небольшом количестве. «Похоже, в этих землях больших городов немного, – подумал Леха, – а царь любит жить на природе, как и наш Иллур. Это хороший знак».

У ворот их встретила многочисленная конная охрана, начальник которой, бесцеремонно остановив отряд Ларина, спросил:

– Кто такие и зачем явились в Урканак?[166]

– Посол Великой Скифии к царю Палоксаю, – гордо заявил Леха, – открывайте ворота.

Глава двенадцатая  Старейшина Иседон

Самого Палоксая на месте не оказалось. Он был в отъезде, на севере страны, и должен был прибыть не раньше чем через неделю. Но Леху незамедлительно принял его ближайший помощник Иседон – старейшина самого уважаемого здесь рода, как он представился.

– Мы рады приветствовать в наших землях посланца грозного Иллура, – произнес седовласый Иседон, одетый в длинное серо-зеленое платье, похожее на балахон, что сильно отличало его ото всех виденных здесь Лехой прежде скифов, – да продлят великие боги его дни.

Узколицый Иседон, на голове которого красовалась небольшая войлочная шапка, делавшая его похожим, с точки зрения морпеха, на крестьянского старосту, даже поклонился. «Боится, – едва не расплылся в улыбке скифский адмирал, разглядывая странно одетого вельможу, – значит, уважает. Зараза». Составив первое впечатление, он решил, что старик действительно пользуется здесь большой властью и можно провести с ним первый раунд переговоров, дожидаясь царя.

– И я рад, от имени Иллура, царя всех скифов, приветствовать вас в этом замечательном замке, – Леха неумело поклонился в ответ на приветствие Иседона, стукнув себя кулаком по нагрудному доспеху.

Морпех от природы не был слишком наблюдателен, но даже от него не ускользнуло легкое раздражение, промелькнувшее на лице первого помощника царя. Впрочем, это длилось всего мгновение. И вскоре Иседон снова расплылся в слащавой улыбке, пригласив его за стол.

Разговор происходил в одной из небольших палат царского замка, куда Леху сразу после прибытия и вручения грамоты пригласили отведать великолепный ужин. На столе громоздилось множество дичи и рыбы на золотых блюдах. Вино в кувшинах и всевозможные деликатесы, от которых у морпеха, проголодавшегося за день скачки, быстро потекли слюнки. Вдоль стен стояли слуги, готовые исполнить любое приказание.

– Боюсь, вам придется обождать, – посетовал Иседон, отщипывая длинными сухими пальцами немного от бока закопченной рыбы, – наш мудрейший Палоксай отправился на охоту в леса возле острова Певка. Он большой любитель загнать кабана и не вернется, пока не сделает этого.

– И долго его придется ожидать? – не очень дипломатично поинтересовался скифский адмирал, усаживаясь на дубовый стул со спинкой, испещренной грубой резьбой.

– Быть может, несколько дней, – туманно ответил Иседон, – возможно, неделю или больше.

«Мутит что-то этот староста, – подумал Леха, разглядывая стол. – Да и говорит так, словно взглядом меня просверлить хочет. А впрочем, политики все такие. Наши старейшины не лучше выражаются».

– Тогда мне придется где-то жить все это время, поскольку Иллур просил меня непременно с ним переговорить, – попросил Леха, тоже налегая на рыбу, которой здесь было великое множество, – и прикажите расселить моих людей.

– Я позабочусь обо всем, – наклонил голову Иседон.

На некоторое время переговоры приостановились – они оба молчали, предаваясь еде. Особенно Леха Ларин, мгновенно позабывший про условности, едва оказался за богатым столом. Но, выпив чарку вина и отведав местной дичи, обильно политой каким-то красным и сладким соусом, Леха вспомнил-таки, зачем сюда прибыл. Но решил начать издалека.

– А что геты, тихо себя ведут? – спросил он, откусывая яблоко.

Иседон бросил на него сначала удивленный, а потом изучающий взгляд, но ответил все так же неспешно.

– С ними у нас мир. Особенно сейчас, – проговорил старик. – Весь прошлый месяц у них были праздники, на которых наш царь Палоксай даже принимал участие. Но сейчас настало время молитв и принесения жертв своим богам. В такое время они не воюют.

– А в кого они верят? – не задержался с вопросом Леха, слегка откинувшись на спинке массивного стула, явно сработанного местными мастерами, и приготовился выслушать рассказ. Ожидания его не обманули.

– Они верят в бессмертие, – заявил Иседон, посмотрев на пламя большой сальной свечи, чадившей перед ним на столе, – и хотят после смерти попасть к Залмокису, своему верховному богу, что живет на юге, в подземелье неприступной горы Когайнон. Каждые пять лет они отправляют к нему посланников, выбрав самых достойных.

– И что посланники, – решил Леха поддержать разговор, – возвращаются довольные? Залмокис всем помогает?

Иседон вновь вперил в представителя Иллура странный взгляд, словно не мог уразуметь того, что произнес гость.

– Посланнику сообщают все просьбы, – нашелся наконец Иседон, кашлянув в кулак, – и бросают с горы на врытые в землю копья. Если посланник умер, значит, бог услышал просьбы смертных. Если же остался жив, то геты выбирают другого, более достойного посланника.

Леха чуть не подавился, услышав развязку истории. Дальше слушать про племена гетов ему стало не интересно. Как-то они с посланниками не правильно обращались.

– А что с греками у вас, – закинул он новую удочку, – не конфликтуете?

– С греками мы больше торгуем, – улыбнулся Иседон, и на его лице снова появилось слащавое выражение. – Купцы из Том бывают в наших землях. Из Истра приплывают. Из Одесса. Охотно закупают зерно, скот и кожи. Нам это выгодно.

– Да, торговать, не воевать, – срифмовал захмелевший скифский адмирал, решив, что этот староста неровно дышит к грекам и о главном следует переговорить лично с царем.

После ужина он отправился спать в предоставленные ему комнаты в укрепленном замке. Неподалеку поселили и его воинов, пойдя навстречу просьбе посланника Великой Скифии. Всю следующую неделю он ел, спал и упражнялся в стрельбе из лука в окрестностях замка. Несколько раз выезжал в Тернул, снабдив сотника деньгами за затянувшийся постой и оплатив нужные пошлины.

Так Леха провел неделю, под конец которой ему наскучило ожидание, и он вновь поинтересовался, когда прибудет Палоксай, перехватив Иседона в одной из галерей крепости.

– Вчера от него прискакал гонец, – поделился новостями седовласый советник, поправив шапку, которую носил в любую погоду, – наш царь решил задержаться еще на неделю. Охота выдалась удачной.

Леха испустил горестный вздох.

– Еще неделю, и я с тоски умру, – заявил он, – нет, у вас здесь хорошо кормят, но мне нужно увидеть Палоксая как можно быстрее. Не могу ли я сам отправиться к месту его охоты? И повстречаться там, на природе.

– Что же, – неожиданно быстро согласился Иседон, – думаю, это возможно. А вы хороший охотник?

– Я не охотник, – признался Леха, – скорее рыбак. Но для дела на все согласен.

– Тогда я дам вам провожатых из своих воинов, и вы сможете отправиться навстречу к царю хоть завтра, – сообщил Иседон, – я уже сообщил ему, что вы ожидаете его в замке, но Палоксай не захотел прерывать охоту.

Леха немного подумал, обижаться ему на царя или нет. Решил не обижаться. «В конце концов, я хоть и посланник Великого Иллура, но он царь, – рассудил морпех, – сам решает, с кем ему дружить. Съезжу, поговорю, заодно и развеюсь, а то осточертело здесь жир наедать».

– Ехать далеко, – заботливо предупредил старец, – придется скакать в северные степи дня три.

– Ничего, – отмахнулся Леха, – скакать я привычный.

Накануне вечером Леха отправил гонца к своему сотнику, сообщить, что уезжает. А на следующее утро весь скифский отряд покинул замок и направился по лесной дороге в сторону, противоположную той, откуда прибыл. Их сопровождали восемь всадников из личной охраны Иседона.

– Где гонец? – удивился Леха, не досчитавшись одного человека. – Должен был на рассвете вернуться.

Заместитель Гнура развел руками.

– Ладно, дожидаться не будем, – решил Леха и, обернувшись к начальнику охраны замка, попросил: – Как вернется мой человек, укажите ему, по какой дороге мы уехали. Он догонит.

– Укажем, – наклонил голову бородач в кольчуге.

Примерно полдня они ехали сквозь лес, не встретив на своем пути ни одной деревни. К счастью, дорога была одна, и сбиться с нее было трудно. Лишь тропки, ведущие в глухой лес, изредка пересекали ее. К обеду гонец их так и не нагнал, и Леха начал беспокоиться: отродясь такого не бывало, чтобы скиф где-нибудь уснул спьяну по дороге и не выполнил вовремя приказ.

Когда впереди показалась первая крупная развилка, Леха остановил одного из своих бойцов и приказал:

– Оставайся здесь. Дождешься гонца и за нами.

Так они ехали еще несколько часов, и у каждой новой развилки Ларин оставлял по человеку, пока их не осталось всего десять человек, не считая всадников Иседона. Постепенно лес стал редеть, и вскоре Леха услышал впереди шум реки, а потом и разглядел чуть внизу блестевшую на солнце голубую ленту. Судя по всему, они приближались к переправе, спускаясь с холма.

– Долго еще до ночлега? – уточнил Ларин.

– Скоро, – ответил старший охранник, усатый боец в высоком шлеме, махнув рукой в кольчужной перчатке в сторону ближней балки, – вон за те камни заедем, реку перемахнем, а там и деревня будет, где можно на постой встать.

– А лес скоро кончится? – не отставал Леха, у которого все не выходила из головы пропажа гонца, никто из оставленных позади людей также не нагнал пока основной отряд.

– Сегодня еще будет, – пояснил всадник Иседона, – а завтра уже степи начнутся.

– Степи, это хорошо, – кивнул Леха.

Но попасть в степи ему, видно, была не судьба. Едва неспешно отряд доехал до валунов, словно рукой великана разбросанных вдоль лесной дороги, как из-за них разом выскочило человек двадцать лучников в кольчугах и в лицо скифам полетели стрелы. Целый ураган стрел обрушился на небольшой отряд, поражая всадников. Однако Леха, едва успевший прикрыться щитом, вдруг понял, что целятся совсем не в него. Ни одна стрела его даже не задела, хотя лучники на дороге были отличные. Это скифам объяснять не надо.

– В лес! – заорал Ларин.

Развернув коня, он хотел убраться с дороги, чтобы получить больше шансов в битве среди деревьев, но увиденное заставило его придержать скакуна. Все сопровождавшие его воины из сотни Гнура были мертвы. Многие валялись в дорожной пыли, пронзенные стрелами, а кого-то, запутавшегося в стременах, волокла за собой испуганная лошадь. Но все восемь охранников, приставленных к нему Иседоном, были живы. Более того, Ларин успел заметить, как двое из них на глазах у Лехи закололи мечами ехавших рядом с ними скифов.

– Ах вы, суки! – заорал Леха, поняв. – Ну, я с вами сейчас посчитаюсь, предатели.

Он выхватил меч и бросился на командира охранников, но тот опередил его, ловко метнув аркан. Свист брошенной веревки разрезал воздух, – и Леха глазом не успел моргнуть, как уже валялся спеленутый по рукам и ногам на земле, отплевываясь от забившегося в рот песка.

– Щас тебе и ночлег будет и отдых, – назидательно проговорил охранник, – Иседон приказал все по чести устроить. Так и сделаем.

И на затылок морпеха опустилось что-то тяжелое, погасив свет в глазах.

Глава тринадцатая  На суше и на море

– Магон мертв? – первое, что спросил Федор, когда к нему вернулся дар речи.

Сенатор прошелся по полу, выложенному плитами из коричневого камня, и, обойдя массивный стол, остановился у окна.

– Когда я видел его в последний раз, – медленно проговорил он, смотря за окно, – а это было сегодня утром, – еще нет. Он потерял много крови, удар был силен, но жизнь постепенно уходит из него. Лекари сомневаются, что он доживет до завтра.

– Но как это случилось? – Федор шагнул вперед, взяв себя в руки. – И где? Ведь у него в доме всегда полно охраны, да и по улицам он наверняка не ходит один. Кто мог осмелиться напасть на героя, победителя римлян, да еще в самом Карфагене?

– Вчера он возвращался поздно вечером к себе в особняк в сопровождении всего двух верных слуг, – ответил Магон, – брат Ганнибала был без доспехов. На него напали в переулке недалеко от рынка. Убийц было несколько, один из них нанес ему три удара кинжалом. Остальные закололи слуг, после чего все скрылись.

– Кто-нибудь их видел? – спросил Федор. – Их ищут?

– Пара ремесленников видела драку, – ответил Магон, – но это нам мало что дает. По тем приметам, что они сообщили, можно арестовать половину Карфагена.

– Но откуда он шел так поздно и без охраны? – удивился Федор.

– Судя по всему, от женщины, – предположил Магон, – он не взял с собой охрану, шел окольными путями. А может быть, с тайной встречи с кем-то из сенаторов. Впрочем, так ли это, я это скоро узнаю.

– Думаете, это ревнивый муж? – спросил Чайка.

– Месть ли это ревнивца или происки его врагов, пока рано делать выводы. В любом случае, – заявил сенатор, – он явно не хотел привлекать к себе лишнего внимания. И поплатился за это.

– Но убийцы отлично знали, что он будет без охраны, – заметил Федор, скрестив руки на груди и оглядывая стены шикарного кабинета, – и его смерть, если он не выживет, очень удобно списать на месть ревнивца.

– Ты прозорлив, – заметил сенатор, отворачиваясь от окна, – но что там произошло на самом деле, мне не менее важно знать, чем тебе. Если этот удар нанесли враги Ганнибала, то они тем самым пытались расстроить и мои планы. Хотя сделали это не очень умело. Теперь большинство в сенате будет на стороне Ганнибала. Но обсуждение опять может затянуться.

– То есть те, кто это сделал, просто решили выиграть время? – удивился Федор. – Но для чего?

– Ты же недавно прибыл из Рима, – намекнул сенатор, – и отлично знаешь цену времени в данный момент.

– Вы думаете это происки римлян? – не поверил своим ушам Федор, но, вспомнив о письме, изменил свое мнение.

За нападением на Магона вполне мог стоять кто-то из тайных друзей Рима. В эти минуты Ганнибал штурмовал столицу римлян, и они готовы были сейчас пойти на все, лишь бы ослабить его натиск. А хороший удар кинжалом, где бы его ни нанесли, мог кардинально изменить политику целого государства. Или хотя бы оттянуть конец, дав передышку, чтобы собраться с силами.

– Я догадываюсь, кто за этим стоит, – уклонился от прямого ответа сенатор, – но на расследование уйдет несколько дней. А если это заговор, то и того больше.

– Сенат уже дал ответ? – поменял тему Федор, решив немедленно зайти в особняк Барка, едва только покинет этот дом. – До вчерашнего нападения мы надеялись отплыть в ближайшие дни.

Магон вернулся к столу и сел в массивное кресло, указав Федору на соседнее. Морпех подчинился и тоже сел, поправив ножны фалькаты.

– Отдай приказ готовить корабль к выходу в море, но до завтра ты останешься здесь, – сообщил сенатор, – мой лекарь, лучший в Карфагене, также осмотревший раны Магона, сказал, что, если он доживет до завтрашнего утра, то у него есть шанс выкарабкаться из лап смерти. Поэтому ты дождешься утра и посетишь раненого посла. Тебя допустят.

Федор кивнул, он и так собирался навестить раненого, но забыл о том, что даже его могут теперь к нему не пустить. Убийцы наверняка знают, что брат Ганнибала еще не умер, а дом усиленно охраняется верными солдатами.

– Но даже если он умрет, – закончил седовласый сенатор, похоже, везде имевший вес, – послезавтра ты уплывешь обратно в Италию. Кто-то должен привести Ганнибалу подкрепления, а ты уполномочен им самим и находишься в ранге помощника посла. Так что я не вижу оснований посылать другого военачальника. И сенат со мной согласен.

– Я? – переспросил Федор, словно не расслышал.

– Да, – повторил Магон. – И я обещаю, что тебе дадут флот из тридцати квинкерем с пехотинцами. Время идет, а Ганнибалу, как ты догадываешься, все еще нужны подкрепления.

– Всего тридцать? – возмутился Чайка, едва привыкнув к мысли, что вернется в Италию один и с него будет весь спрос. – Но Ганнибал просил двести квинкерем, а Магон сам говорил мне, что сенаторы обещали ему, как минимум, сто кораблей с пехотинцами, сорок слонов и пять тысяч нумидийцев. Что можно сделать с тридцатью кораблями против всего римского флота, в котором этих кораблей сотни. А пехотинцы? А нумидийцы?

Сенатор испустил протяжный вздох.

– Сейчас Карфаген взбудоражен. А сенаторы, хоть и возмущены убийством посла, но не предпримут никаких действий, пока расследование не завершено. Окончательное решение о помощи Ганнибалу будет отложено еще минимум на десять дней, а то и больше, – Магон говорил медленно и весомо, словно отливал каждое слово из свинца. – Поэтому ты вернешься обратно с теми силами, что сенат выделит под моим нажимом немедленно. А когда будет принято положительное решение, Федор Чайка, мы найдем достойных полководцев, чтобы привести подкрепления в Италию.

Чайка сидел как в воду опущенный. Его миссия полностью провалилась. Ганнибал зря надеялся, что знакомство морпеха с Магоном поможет делу. Хотя тридцать квинкерем, это уже кое-что, но для полной победы над врагом все равно мало.

– И вот еще что, – добавил сенатор, немного помолчав. – Я не хочу, чтобы из-за происков наших врагов Карфаген проиграл эту войну, поэтому я дам тебе вот это.

Он открыл один из потайных ящиков стола и протянул Федору свиток.

– Взамен того, что ты достал для меня. Это не менее ценная бумага.

Федор взял в руки свиток и, спросив взглядом сенатора, развернул. Папирус был испещрен надписями на непонятном языке, но скреплен печатью с диском и полумесяцем.

– Что это? – не понял Федор.

– Это моя верительная грамота. Послание к царю скифов, написанное на их языке.

– Но зачем она мне? – насторожился морпех.

– Это послание к тому самому царю, которого ты однажды видел, – терпеливо пояснил Магон. – Его зовут Иллур. И он знает, что я могу прислать ему такую грамоту.

– Но если мне не изменяет память, – удивился Федор, – когда я его видел в последний раз, он был просто одним из вождей.

– За те три года, что ты провел на войне, многое изменилось и не только в Карфагене. Иллур стал царем, а в его ближайших друзьях ходит, как мне докладывают верные люди, один из северных воинов. Ты и его знаешь, ведь именно с ним вместе вы попали на мой корабль.

– Леха? – Федор не поверил своим ушам. – Так он не погиб? И стал у скифов начальником? Вот это да.

А про себя подумал: «Молодец, рядовой Ларин! Моя школа».

– Однако дело не в нем, – вернулся к теме разговора сенатор. – Иллур очень толковый вождь. Я в нем не ошибся. Он объединил скифов, договорился с сарматами и начал поход на запад. Сейчас одна его армия штурмует стены греческой колонии на берегу моря, а другая стремительно продвигается в сторону самой Греции в обход горного хребта. Его натиск очень силен. Греки ожидают, что, разбив бастарнов и гетов, он очень скоро вторгнется на земли северных фракийцев, а затем и самих греков. Это нам тоже на руку. Однако мы можем и по-своему сыграть на честолюбии Иллура.

Магон замолчал, подходя к главному. Федор тоже молчал, ошарашенный новостью.

– Так вот, – проговорил наконец Магон, – если, вернувшись назад, ты узнаешь, что война затягивается и, несмотря на мои усилия, в течение месяца подкрепления не подойдут… в этой жизни все может случиться…

Магон снова умолк, словно подбирая слова.

– Так вот, тогда ты можешь показать ее Ганнибалу. Но не раньше. Возможно, к тому моменту Карфаген уже выиграет войну и эта грамота не понадобится. Но если нет, – Ганнибал может тайно призвать скифов на земли Рима, обещав им хорошую награду и не дожидаясь разрешения сената. А их конница сокрушит любого противника и поможет решить исход затянувшейся войны.

Услышав это, Федор понял, что теперь крепко увяз в интригах сенаторов. И не может отказаться – от таких предложений не отказываются. Но, кроме чувства опасения за свою жизнь, в нем заговорило чувство любви к новой родине. Политики везде одинаковые. И, судя по тому, как шли дела в Карфагене, война могла затянуться, Ганнибал остаться без обещанных подкреплений, а скифы могли стать его последней надеждой.

– Я все исполню, – сказал Федор, пряча свиток под кирасу.

– Будь осторожен, если оно попадет в руки врагов, то его могут использовать против меня, – предупредил напоследок стареющий сенатор.

– Я буду осторожен, – пообещал Чайка, направляясь к выходу.

На следующий день он вышел в море с флотом из тридцати новехоньких и полностью оснащенных квинкерем. Утром, когда Федор посетил смертельно раненного посла в особняке Барка, брат Ганнибала находился без сознания, но был еще жив. «Хороший знак, – решил Федор, бросив взгляд на изможденное лицо Магона, боровшегося со смертью, и пообещал: – Помолюсь богам, чтобы он выжил. А то Ганнибал сойдет с ума от горя. Надеюсь, сенатор разыщет тех, кто напал на него, и отомстит».

То время, что Федор провел в Карфагене с момента покушения на посла, он постоянно передвигался по городу с охранниками, но случая проверить их доблесть, к счастью, не представилось. Оставляя вновь на неизвестный срок свой дом в столице, Федор тем не менее пообещал своим слугам, что война быстро закончится и он скоро вернется. Даже выдал на прощание в награду каждому несколько серебряных монет, чтобы помнили его доброту. О выплате жалованья им можно было не беспокоиться, – все они были рабами своего хозяина. Но даже в отсутствие хозяина они не прохлаждались, предаваясь праздной жизни. Об этом беспокоился деятельный Акир, регулярно проверявший, чтобы слуги следили за домом Чайки, а также использовавший охранников и кухарку для нужд самого сенатора, если такие возникали.

Оказавшись снова в море, Федор, ставший неожиданно главным в этом посольстве, приказал Бибракту, который теперь командовал флагманом целой эскадры, направить флот вдоль ливийского берега на восток, с тем, чтобы избежать столкновений с римлянами как можно дольше. Он сделал это для того, чтобы хоть часть из подкреплений добралась до Италии и вступила в бой тогда, когда это понадобится самому Ганнибалу, а не римлянам.

Капитан «Агригента» передал приказ на другие корабли, и флот финикийцев, выстроившись в две линии, отправился в путь. Погода благоприятствовала. Видимость была отличной, хотя Федор, вспоминая дорогу сюда, все же предпочел бы легкий шторм.

Флагман, отремонтированный на лучших верфях мира, снова легко развивал скорость в четыре узла под парусом, разрезая мощным тараном лазурные волны. А Чайка, стоя у борта, наблюдал за прыжками дельфинов, сопровождавших флот от самого Карфагена.

Первые дни прошли без приключений, да Федор и не ожидал встретить римский флот так близко от родных берегов. Хотя от римлян можно было ожидать всего – в прошлой войне они даже высаживали десант на эти берега, – но сейчас, благодаря Ганнибалу, им было не до атак на цитадель противника. Свою бы удержать.

А через три дня, когда они были уже в открытом море, опасения Федора внезапно материализовались. Ветер переменился на западный, поднялась волна, и эскадру финикийцев стало сносить в сторону от намеченного курса. Несмотря на опасность столкнуться, корабли старались держаться вместе, чтобы не растерять друг друга в этой суматохе и не оказаться у берегов Италии в одиночестве на растерзание римскому флоту. Наступившая ночь не принесла облегчения, ветер завывал в снастях, палуба скрипела, а шторм хоть и не стал сильнее, но и не прекратился.

Выпив вина, Федор забылся в своей каюте, которую теперь занимал вместо Магона. Всю ночь ему снились кошмары, и на палубу командир двадцатой хилиархии и волею судьбы командующий эскадры из тридцати квинкерем поднялся утром совершенно разбитый. Соленый ветер ударил ему в лицо, обдав брызгами.

– Где мы? – спросил Федор у Бибраката, когда тот рассматривал горизонт.

– Думаю, недалеко от Сицилии, – ответил капитан «Агригента».

– Сицилии? – напрягся Чайка. – Но ведь тут море кишит римскими кораблями.

– Пока их не видно, – отрапортовал Бибракт, – может, шторм распугал.

– Хорошо бы. Потери у нас есть? – уточнил Федор, оглядывая идущие вслед за «Агригентом» квинкеремы, косой строй которых теперь напоминал не линию, а клин, острием которого был флагман.

– Нет, все корабли на месте, – ответил Бибракт.

– Отлично, – немного успокоился Федор. – Срочно поворачивай на восток. Идем тем же курсом, что шли в Карфаген. Обогнем, с помощью богов, южную оконечность Италии, не приближаясь к ней, может и проскочим.

Бородатый финикиец кивнул.

К полудню море почти успокоилось, волны улеглись, и от небольшого шторма остались лишь неприятные воспоминания. Однако, как вскоре убедился Федор, свое черное дело он сделал.

– Римляне!!! – разлетелся над палубой вопль наблюдателя, когда Чайка еще не закончил завтрак, плавно переходящий в обед.

– Вот сволочи, – выругался он, отставляя чашу с вином и забрасывая в рот кусок копченого мяса, – всю обедню испортили.

Облачившись в доспехи, главным предметом которых была новехонькая кираса, Чайка перебросил через шею ремень от ножен фалькаты, надел шлем и поднялся на палубу.

– Ну, что там? – недовольно поинтересовался он у Бибракта, стоявшего на корме рядом с матросом, отвечавшим за рулевое весло.

– Римская эскадра прямо по курсу, – ответил капитан «Агригента».

– Нас поджидали?

– Не думаю, – предположил Бибракт, прищурившись на солнце, – кажется, они шли из Сицилии параллельным курсом и случайно повстречались с нами.

– Сколько их? – уточнил Чайка, уже начав пересчитывать глазами корабли противника, которые шли на веслах. Над горизонтом он разглядел едва видимую полоску береговой линии. Италия была рядом.

– Восемнадцать триер, – доложил Бибракт, – каков будет приказ?

Федор вздохнул. Желание добраться до берегов Апулии без приключений с самого начала казалось ему самообманом.

– Сила и боги на нашей стороне. Атаковать! Пора побеспокоить римлян на море, слишком уж они расслабились без хорошей взбучки.

Федор опустил глаза на палубу, затем снова поднял их, устремив на римскую эскадру, которую от карфагенян отделяло не больше километра.

– Все равно они нас заметили, – добавил он, – не отпускать же их с миром.

Римляне действительно заметили эскадру финикийцев, быстро оценили расклад сил и попытались уйти, свернув к недалекому и спасительному берегу. Их капитан явно не хотел вступать в сражение, и Федору на секунду даже показалось, что он перевозил нечто ценное, что никак не должно было достаться врагу. В принципе, Чайке это было только на руку, он мог отменить приказ и, воспользовавшись свободой маневра, снова уйти в открытое море, обогнув Италию с юга. Но, повинуясь какому-то чутью, Федор не отменил своего приказа. И после недолгой погони, в которой квинкеремы карфагенян вновь превзошли в скорости передвижения на веслах римские триеры, оснащенные «вороном» и башнями, завязался бой.

Это случилось почти у самых берегов Италии, где-то напротив бруттийского побережья, откуда и до Тарента было рукой подать. Федор сильно рисковал, напрашиваясь на неприятности. Но таков уж был морпех, почуявший вкус победы. Ему очень хотелось отучить римлян от спокойной жизни в этих водах.

Когда расстояние между первой линией финикийцев – флот снова перестроился в боевой порядок – и уходившими триерами сократилось до полутора сотен метров, заработали метательные машины, посылая ядра в ясно различимые корабли римлян. Поняв, что битвы уже не избежать, триеры, по сигналу флагмана, разделились на две части и начали совершать маневр, стремясь выйти на позицию для таранного удара. Всего около дюжины триер попытались образовать заградительную линию, чтобы дать возможность группе из шести оставшихся кораблей уйти от погони.

– Что же они там везут? – не давал себе покоя Чайка. – Раз решили пожертвовать большей частью кораблей. Это уже становится интересно.

Федор не захотел оставаться в стороне от битвы, и «Агригент» шел на острие атаки, осыпая ядрами сразу две триеры. Одна из них неожиданно вышла из-под обстрела, сделав резкий поворот, и вознамерилась таранить шедший справа от флагмана карфагенский корабль, и ей это удалось. Римские морпехи, зацепив более крупный корабль противника «вороном», бросились в атаку. Навстречу им устремились финикийские солдаты, облаченные в синие панцири. Завязалась жестокая драка.

Другая триера вскоре повторила тот же маневр, но неудачно, сама угодив под таран мощного карфагенского судна. Раздался треск, и римский корабль сильно накренился на правый борт. От удара образовалась большая пробоина, рухнула мачта, отвалился «ворон», с палубы в воду полетели морпехи в рыжих панцирях, а вслед за ними свалилось и две баллисты. Квинкерема еще какое-то время по инерции продолжала тащить на себе полуразвалившийся римский корабль, но затем выпустила весла и сбавила ход, сбросив с себя «мертвый» груз. «Освобожденная» триера завалилась на бок, быстро набирая воду через пробоину.

Из-за этих маневров «Агригент» неожиданно глубоко вклинился в строй римских судов и подвергся массированному обстрелу со всех сторон. Одно из каменных ядер повредило баллисту, рядом с которой стоял Федор, убив двух солдат. Это случилось так близко, что на его кирасу даже брызнула кровь одного из них. Другим ядром прошило борт, а третьим снесло носовое ограждение. Однако «Агригенту» удалось пробить брешь в обороне римлян и рассечь надвое их арьергард. В эту брешь немедленно вошло несколько квинкерем, присоединившись к артиллерийской дуэли между кораблями, в которой сила была не на стороне римлян. Часть кораблей, как успел заметить Федор, уже сплелись между собой абордажными канатами. На их палубах засверкали мечи. Там уже падали замертво легионеры и морпехи Карфагена, схватившиеся не на жизнь, а на смерть.

Но «Агригент» вскоре оставил за кормой основное сражение, выскочив на свободную воду.

– Преследовать флагман! – приказал Федор, указав на группу кораблей, пытавшуюся уйти от преследования. – Догнать и захватить их. Я хочу знать, что они везут.

Бибракт подал сигнал, и еще семь квинкерем присоединилось к ним, выйдя из боя. Остальные яростно атаковали сопротивлявшихся римлян, навязав римлянам сражение и не давая им выйти из него. В ход пошли горшки с зажигательной смесью. Несколько кораблей уже горело.

– Нас могут заметить, берег близко, – проговорил Федор, увидев пожар на одном из кораблей, но тут же махнул рукой. – Плевать! Главное, надо догнать флагман.

Вскоре квинкеремы охватили полукольцом отступающие вдоль скалистого берега корабли и подожгли три из них. Еще два подверглись таранному удару, мгновенно выйдя из строя, но флагманская триера, оставшись в одиночестве, продолжала рыскать, постоянно меняя курс, пытаясь избежать прямых попаданий «Агригента». Финикийский флагман, в свою очередь, не отставал. Рядом с ним шла еще одна квинкерема. Другие остались позади, добивая раненых врагов.

– Ускорить ход! – кричал Федор, захваченный азартом погони. – Прикажите гребцам сильнее налечь на весла! Еще немного и мы догоним ее.

Артиллеристы с обоих финикийских судов сосредоточили стрельбу на единственной оставшейся триере. Ядра рвали и ломали все надстройки, видневшиеся на палубе. Калечили людей. Шлюпка, сбитая прямым попаданием, рухнула в воду, подняв тучи брызг. Легионеры, ожидавшие скорого взятия на абордаж, скопились на корме и вдоль бортов. Федор уже мог разглядеть их лица в нахлобученных шлемах с ирокезами из красных перьев. Прикрывшись щитами и обнажив мечи, морпехи готовились к последнему бою за Рим.

И вскоре наступил момент истины. Два массивных судна применили маневр под названием «проплыв». Догнав, они на полном ходу зажали с двух сторон римский корабль и сломали ему все весла, за минуту до контакта молниеносно втянув свои внутрь. Раздался треск, означавший конец погоне. Обездвижив римскую триеру, карфагеняне прикрепились к ней абордажными крюками и хлынули на палубу, тесня легионеров со всех сторон.

Но быстро сломить сопротивление не удалось. Римские морпехи защищались яростно и даже несколько раз переходили в контратаку. Одна из них позволила римлянам пробиться к самому борту «Агригента» и взобраться на палубу финикийского флагмана. Федор, командовавший схваткой, вдруг с удивлением увидел в пяти метрах от себя лицо римского легионера, который в два прыжка оказался рядом.

– Только тебя здесь и не хватало, – выругался Чайка, уходя от удара и выхватывая фалькату, – ну я вам покажу, как надо воевать.

Щита при нем не было. И Федору пришлось несколько раз уклониться от удара легионера, к которому вскоре присоединилось трое товарищей. Бибракт взял на себя одного, а остальных отогнали подоспевшие морпехи Карфагена. Но Федору попался достойный противник. Они бились минут пять, прыгая по палубе, скрещивая клинки и разрубая подвернувшиеся снасти. В конце концов, все решил резкий выпад фалькатой, который пришелся прямо в горло римлянину. Схватившись за окровавленный кадык, тот сделал шаг назад и, споткнувшись об ограждение, рухнул за борт.

– Вот так вот, – сплюнул на палубу Федор, проследив взглядом за падением тела и убирая фалькату в ножны.

Спустя еще пять минут жестокой мясорубки бой был закончен.

– Ну, что там у вас? – крикнул Федор командиру своих морпехов, уже очистивших от легионеров всю видимую часть триеры. – Осмотрели нижние палубы?

– Пока нет, – последовал ответ.

– Так осмотрите, – приказал Чайка, – время не ждет.

Пока карфагеняне добивали уцелевших римских солдат и осматривали нижние помещения, Федор спустился на палубу поверженного флагмана, усеянную трупами легионеров. Осторожно переступая через поверженных римлян, плававших в луже собственной крови, Чайка настороженно вглядывался в лица, боясь узнать среди них своих старых знакомых по римской службе. Но, к счастью, никого не узнал. Все это были сплошь незнакомые легионеры.

Неожиданно снизу донесся крик. Федор вскинул голову: кричала женщина. «Откуда здесь женщина?» – подумал Чайка, направляясь к лестнице, но к нему навстречу уже спешил офицер морпехов.

– Что там у вас? – бросил на ходу Федор, спускаясь в полутьму второй палубы.

– Там римлянка с ребенком, – сообщил офицер, – заперлась на корме у триерарха[167], кричит что-то. Я не понял, но видно, что убьет себя и ребенка, если мы попробуем ее захватить.

– С ребенком? – отчего-то переспросил Федор, ускоряя шаг и направляясь в сторону кормы между скамеек с угрюмыми гребцами и солдатами Карфагена, охранявшими захваченную палубу.

– Мы хотели сломать дверь, но решили сначала доложить, – добавил офицер, еле поспевая за ним, – ее охраняло человек двадцать легионеров, мы убили всех. Похоже, это важная птица.

Приблизившись к двери в узкий кубрик, у которого цепью стояли морпехи, Федор вдруг услышал новый крик.

– Только войдите, – кричала насмерть перепуганная женщина на латыни, – и я убью себя! И того, кто войдет первым. Я дорого продам наши жизни!

Голос ему показался очень знакомым, но давно забытым, словно он слышал его в другой жизни. И вдруг Чайка вспомнил, когда и где в последний раз слышал этот голос. На аллее парка, когда бежал из Рима два года назад.

– Юлия, – еле слышно произнес Федор.

Так тихо, что даже стоявший рядом офицер ничего не мог расслышать.

– Прикажете выломать дверь? – уточнил офицер.

– Нет, отойдите все подальше, – ответил Федор, сделав шаг по направлению к низкой дверке, ведущей в тесные покои триерарха, – я сам поговорю с ней. Ты прав. Это действительно самый важный гость на этом корабле. Ты даже не представляешь, кого мы захватили.

Подойдя к самой двери, из-за которой послышалась возня и плач ребенка, Федор обернулся назад, словно боясь, что морпехи подслушают разговор. Солдаты, выполняя приказ, отодвинулись метров на пять, с интересом переглядываясь и ожидая развязки.

Чайка поднял руку и с силой стукнул кулаком в дверь.

– Не смейте входить! – тотчас раздался насмерть перепуганный голос.

– Юлия, – чуть возвысив свой голос, произнес Федор на латыни, – это я, Чайка. Ваш корабль захвачен моими людьми. Тебе не убежать. Открой дверь, и я спасу тебя.

За дверью воцарилась тишина. Однако она была наполнена таким нервом, что Федор не сомневался, его услышали и узнали. Спустя короткое время дверь внезапно распахнулась, и морпех резко шагнул внутрь, захлопнув ее за собой.

Перед ним стояла юная римлянка в белом складчатом одеянии с обнаженным кинжалом в руке. Федор увидел знакомое узкое личико, обрамленное платиновыми волосами до плеч, и серые глаза, в которых светился сейчас безумный страх и безумная отвага разъяренной львицы одновременно. А еще – недоумение.

– Ты?! – произнесла Юлия, опуская кинжал. – Чайка… откуда ты… здесь… ведь я уже готовилась умереть.

– Еще рано, – коротко сказал Федор, прижимая ее хрупкое, внезапно обмякшее тело к своей груди, – ты мне еще очень нужна, Юлия. Не умирай.

И вдруг он ощутил, как содрогаются ее плечи. Римлянка разрыдалась, выронив кинжал. Обнимая и успокаивая ее, Федор вдруг заметил в глубине кубрика мальчугана в белой тунике, прятавшегося под столом. Его не по годам смышленые глаза внимательно смотрели оттуда на неизвестного солдата, обнимавшего сейчас его мать.

– Ведь я же обещал, что вернусь за тобой, – проговорил Федор, погладив ее по волосам и осторожно отстраняя от себя.

– Я так давно ждала тебя, что уже устала ждать, – с трудом произнесла прекрасная римлянка уставшим голосом, – я потеряла надежду, Чайка, а сегодня…

– Нам надо действовать, – прервал ее Федор, снова глядя в глаза девушке, – твоя охрана убита, а корабль захвачен солдатами Карфагена. Все они подчиняются мне, но, думаю, нам нельзя пока открывать другим, что мы знакомы. Я сделаю это позже, когда мы будем на берегу в безопасности.

– О какой безопасности ты говоришь, – произнесла Юлия, – ведь я же римлянка. Меня ждет смерть или рабство…

– А это твой сын? – спросил вдруг Федор, бросив взгляд на мальчугана.

– Это твой сын, Чайка, – призналась девушка, и на ее глаза опять навернулись слезы, – наш сын.

Федор снова обхватил ее лицо руками и долго целовал, не в силах оторваться. Но все же сделал это.

– Пора выходить, а то солдаты могут решить, что ты меня убила, и ворваться, – сказал Федор, с трудом делая шаг к двери. – Сейчас надо выиграть время…

– Скажи им, что я твоя рабыня, – произнесла Юлия, внезапно взявшая себя в руки. И посмотрев на нее, Федор вновь увидел перед собой дочь римского сенатора, гордую и неприступную красавицу, – они поверят. А потом… неважно, боги помогут нам. Понадеемся на них.

Чайка молча кивнул, соглашаясь, и толкнул дверь.

– Я взял пленницу, – объявил он своим солдатам и, посмотрев на офицера, добавил: – Это дочь римского сенатора. Она сдалась добровольно и отныне становится моей заложницей и добычей. Моей рабыней. Отведите ее и ребенка в мои помещения на «Агригент» и обращайтесь с ними, как следует обращаться с заложниками высокого ранга.

Сказав это, Чайка сделал знак Юлии покинуть кубрик. И римлянка, собрав всю свою волю, вышла на палубу, бросив кинжал под ноги офицеру морпехов. Одной рукой она вела за собой упиравшегося ребенка. Мальчик был испуган, но не плакал, а просто исподлобья смотрел на окруживших его мужчин.

– Следуйте за мной, – приказал офицер по-финикийски и первым зашагал к лестнице между лавок гребцов. Юлия пошла за ним, взяв за руку сына, гордо подняв голову и ни на кого не смотря. За ней устремились четверо морпехов.

А Федор, дав им удалиться на значительное расстояние, медленно направился за процессией.

Глава четырнадцатая  Театр военных действий

Спустя несколько дней карфагенский флот, державшийся все это время в открытом море, вновь наткнулся на римлян, когда попытался обогнуть южную оконечность Италии, не слишком удалившись от берегов. Произошел еще один бой, в котором карфагеняне потеряли пять кораблей, но все же сумели прорваться сквозь блокаду и уйти от погони. Опять помогла ночь.

Весь бой Федор провел на палубе, переживая больше не за свои корабли, а за исход сражения. Ведь одержи римляне победу, и Юлия снова могла оказаться в их руках. А этого Чайка боялся больше всего на свете: потерять ее, едва найдя. Но победа вновь осталась за Карфагеном, хотя и не полная. Теперь до побережья Апулии, где их ждали свои, оставалось плыть не больше двух дней.

«Хотя, какие „свои“? – грустно размышлял Федор, стоя после сражения на палубе рядом с Бибрактом, получавшим в сумерках сигналы от других кораблей. – Это для меня они свои, а для нее враги. Как же мне объяснить все Ганнибалу? Ведь на суше этот вопрос нельзя будет обойти или долго скрывать. Может, выдать ее за другую? Нет, он ведь знает, как выглядит сам Марцелл, может случайно знать, как выглядит и его дочь. Тогда мой обман будет необъясним. А если признаться?»

Федор призадумался. Ответа пока не было. И он решил посоветоваться с Юлией. В ее прекрасной головке, как он убедился, часто рождались совсем не глупые мысли. Тем более она была рождена в этом мире, а он нет. Выслушав рапорт Бибракта и отдав распоряжения, Чайка отправился к себе в кубрик, где официально содержал свою «пленницу» с ребенком. В соседней комнате. Благодаря чему у наружных дверей теперь постоянно маячили двое морских пехотинцев.

Теперь, встретив Юлию, он даже был рад, грешным делом, что Магон не смог поплыть вместе с ним назад. Где бы он тогда прятал Юлию, где мог с ней уединиться? Да и Магон мог бы взять пленницу себе, а Федор этого бы не пережил.

«Вдруг Ганнибал тоже захочет взять дочь Марцелла в свои пленницы, как ценную заложницу? – испугался Федор. – Ведь сенатор его злейший враг, если еще не убит, конечно. И Ганнибал вполне может шантажировать его жизнью дочери, хотя я и не верю, что Марцелл променяет ее жизнь на свободу Рима». Однако первый же разговор с Юлией и те новости, которые он узнал от нее, просто ошарашили командира двадцатой хилиархии.

В тот день, пройдя охрану и едва оказавшись в своем кубрике, Чайка заглянул в соседнюю комнату. Там он увидел, как Юлия гладит спящего сына по голове. С трудом оторвавшись от него, она поднялась и приникла к груди Федора, а затем одарила его долгим поцелуем. Чайка был просто на седьмом небе от счастья. В последние время ему было так хорошо, что он даже часто забывал об опасностях, окружавших со всех сторон, забываясь в объятьях своей любимой. Его лицо так сияло от счастья, что, выходя на палубу, он нарочно напускал строгий вид и распекал матросов и морпехов, попадавшихся под руку. Даже капитану доставалось, и опытный моряк не мог понять, какая муха укусила помощника посла. Но Федор иначе не мог, его тянуло рассказать всем о своем счастье, но он понимал, что пока это невозможно. Поэтому надо было на что-то отвлечь внимание окружающих. Слишком уж двойственным было теперь положение Юлии, да и его собственное оставляло желать лучшего.

– Как вы оказались на корабле? – спросил тогда Федор, усаживаясь на лавку у стола и привлекая к себе юную римлянку, которая, даже родив ребенка, не утеряла былой красоты.

– Последнее время мы жили на Сицилии, недалеко от военного лагеря на берегу, где служил отец еще до начала осады Рима, – заговорила дочь сенатора, тряхнув рыжими локонами. – Потом его вызвали в Рим. Но мы остались. Он приказал мне это, сообщив, что на Сицилии пока безопаснее.

Она умолкла ненадолго, ответив на новый поцелуй Чайки.

– Так мы прожили еще полгода, и все это время я думала, увижу ли тебя еще когда-нибудь. Но вместо этого иногда появлялся мой муж, блестящий Памплоний, который служит в Таренте и…

Юлия замолчала, сморщив гримасу, выражавшую крайнее отвращение, а Федор не торопил ее и не расспрашивал о том, как проходила ее семейная жизнь. Захочет, сама расскажет. Ей сейчас и так тяжело.

– А потом мой отец приказал своему командиру доставить меня к мужу в Тарент, – ответила Юлия, прильнув к плечу морпеха, – где скоро обещал быть сам. Мы сели на триеру и поплыли, отказаться я не могла. Ты знаешь, что, даже выйдя замуж, я больше нахожусь под властью отца, чем мужа. И Памплония это устраивает, ему это даже выгодно. Тем более что, пользуясь предлогом войны с Ганнибалом, он постоянно живет в Таренте, где завел себе массу любовниц, а нас с сыном навещает лишь по праздникам, ради соблюдения приличий.

– Он знает, чей это сын? – напрягся Федор.

– Догадывается, – вздохнула Юлия, – как и отец. Но мне кажется, они с отцом договорились сохранить все в тайне. Ведь всех слуг, что были тогда в доме…

– Я знаю, – перебил Федор, – их убили.

– Откуда ты это знаешь? – обернулась к нему девушка.

– Однажды я угодил в плен к римлянам и там повстречал одного беглого раба, грека по имени Андроник.

Услышав имя раба, Юлия кивнула.

– Он был единственным, кто выжил.

– Увы, – заметил на это Чайка, – теперь он тоже мертв. Его распяли легионеры.

Набравшись смелости, Федор задал следующий, давно мучивший его вопрос.

– Скажи, а твой отец не пытался…

– Убить меня? – усмехнулась Юлия. – Нет. Но иногда я была уверена, что у него чешутся руки сделать это. Особенно, когда он смотрел на моего сына, совсем не похожего на Памплония.

Юлия замолчала на некоторое время, но потом вновь заговорила. И Федор почувствовал, что она привыкла к страданиям за последние годы, проведенные в золотой клетке, из которой не было выхода.

– Памплоний теперь всячески выражает свое презрение ко мне, – заговорила она вновь. – Но брак есть брак. Родство с моим отцом дает ему много привилегий, от которых он не собирается отказываться. И вот мы с сыном поплыли на корабле в Тарент, но тут появились вы и захватили меня.

Она вздохнула, пытаясь прогнать воспоминания.

– Мне страшно, Чайка, я не знаю, что будет с нами дальше, но сейчас я счастлива. Здесь, с тобой и сыном. О большем еще вчера я не могла и мечтать.

Федор прижал девушку к себе.

– А как ты назвала сына? – спросил он, набравшись смелости.

– Марк Акций Памплоний-младший, – ответила Юлия, – я бы хотела назвать его по-другому, но…

– Я понимаю, – остановил ее Чайка, – иначе ты не могла.

Хотя, узнав имя ребенка, морпех немного погрустнел. Не каждый отец обрадуется, узнав, что его ребенок носит имя другого.

– Скажи, – вдруг спросил Федор, вспомнив кое-что из сказанного Юлией, – но почему твой отец сообщил, что скоро сам прибудет в Тарент? Разве он не защищает сейчас Рим от осады.

Теперь настал черед Юлии удивляться. Она отстранилась и внимательно посмотрела ему в глаза.

– А как давно ты не был на войне, Чайка?

– Больше месяца, – признался Федор. – Ганнибал отправил меня в Карфаген. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что Ганнибал снял осаду и отступил от Рима, – сообщила она, – уже больше двух недель, как он находится, по слухам, в окрестностях Капуи, пытаясь захватить Неаполь. Но перед самым отплытием прибыл гонец, сообщивший, что войска под командой моего отца сняли блокаду с Неаполя, и Ганнибал отступил в горы.

– Римские легионы уже снова хозяйничают под Неаполем? – сказать, что Федор был удивлен, это было все равно, что ничего не сказать, Он был раздавлен такой новостью. Прибывая вновь в Италию, Чайка был уверен, что Рим, если не взят, то уже на последнем издыхании.

– Но откуда у Рима взялось столько сил? Я предполагал, что осада затянется, но чтобы отступить, да еще так далеко, – Чайка вновь посмотрел на Юлию, – и ко всему легионы ведет твой отец. Теперь понятно, почему он собирался скоро посетить Тарент лично. Однако он слишком торопится, для этого ему понадобится победить самого Ганнибала.

– В одной из стычек при Ноле он уже отразил нападение карфагенян, – осторожно проговорила Юлия, посмотрев на морпеха снизу вверх.

– Великолепно, – Федор отстранился от любимой девушки и встал, хлопнув с досады себя по бедрам, – и эти умники в сенате еще задержали нам подкрепления. Ведь Ганнибал же их предупреждал, и я просил. Победа была так близко! А теперь все придется начинать снова. Ну, ничего. Нас никто не сможет сломить даже без подкреплений.

Он замолчал, оборвав себя на полуслове, и посмотрел на Юлию. Совершенно забывшись, он снова стал тем, кем был последние два года, – командиром пехотинцев Карфагена, чья армия прошлась победоносной поступью по всем римским землям, превратив их в пепелище или развалины. А Юлия была дочерью того человека, из-за которого эта армия впервые отступила.

Но римлянка выдержала взгляд Чайки и, поднявшись, снова обняла его, прошептав на ухо:

– Да, я люблю врага моего отца и моего народа. Но я его люблю. И ничего не могу с этим поделать.

– Я тоже, – прошептал Федор, обнимая ее гибкий стан.

– Что с нами будет, Чайка? – серые глаза смотрели на него с надеждой.

Но Федор не ответил. Не в силах больше сопротивляться своим желаниям, Чайка подхватил девушку на руки, легкую, как пушинку, и отнес на свое спальное ложе, устланное шкурами и подушками. Сбросив с себя доспехи, в которых он находился до сих пор, Федор сорвал с нее одежды и стал покрывать поцелуями тело римлянки, отзывавшееся на каждое прикосновение, ее еще девичью грудь, затем пупок и узкие бедра. Ветер за бортом и шум корабельных снастей заглушил их сладкие стоны, и любовники предавались страсти до утра, пока не затихли, забывшись счастливым сном.

К положенному сроку караван из двадцати трех кораблей без приключений прибыл к тому самому месту на побережье Апулии, откуда больше месяца назад отплыл в Карфаген. Здесь их встретили пехотные части африканцев и кельтов, которым Ганнибал поручил охранять единственный порт, через который существовало хоть какое-то нерегулярное сообщение с метрополией. Пока морпехи выгружались на берег и строили лагерь, Федор, оставив Юлию с ребенком на корабле, побывал в штабе. Там он выяснил, что армия Ганнибала действительно находится в горных районах неподалеку от Капуи, периодически вступая в мелкие стычки с легионами Марцелла, который не упускает случая, чтобы укусить побольнее.

– Значит, мы сняли осаду с Рима? – огорчился Федор.

– Это так, – подтвердил ему начальник штаба, кивнув в сторону пришвартовавшегося флота, который был виден через окно единственного каменного здания на берегу, занятого солдатами Карфагена, – мы слишком долго ждали подкреплений. Чуть больше двух недель назад в ответ на запрос я отправил Ганнибалу курьера с сообщением, что флот все еще не пришел. И он принял решение отступить, приказав нам держать побережье во что бы то ни стало.

– А что, вас часто атакуют? – удивился морпех. – Ведь месяц назад здесь все было спокойно.

Офицер ухмыльнулся.

– Месяц назад я был уверен, что мы выиграли войну и вот-вот отпразднуем это на римском форуме. А сейчас остатки каннских легионов, что недавно бродили по окрестным горам и грабили деревни, сбившись в банды мародеров, вновь организованы офицерами Марцелла, которых он прислал к ним. Теперь они стали чаще беспокоить наших фуражиров и нападать на патрули. А недавно флот Тарента появлялся у этих берегов. Правда, до высадки десанта не дошло.

Помолчав, он добавил, снова бросив взгляд на корабли, что привел Федор из Карфагена:

– Хорошо, что они здесь. Но теперь, боюсь, они нам не помогут быстро взять Рим. Зато здесь станет спокойнее.

Федор не стал рассказывать ему о ранении Магона. Получив последнюю информацию, которая, к сожалению, подтверждала то, что сообщила ему Юлия, он принял решение немедленно отправиться к Ганнибалу. А свою возлюбленную с ребенком под видом особо ценных пленников разместил в отдельном доме на побережье, оставив ее в окружении нескольких слуг и под серьезной охраной.

– Я скоро вернусь, – сообщил он Юлии, перед расставанием, – я должен встретиться с Ганнибалом.

– Ты расскажешь ему обо мне? – спросила римлянка, когда они остались одни.

– Пока нет, – решил Федор, – сначала я выясню, что происходит на самом деле, а уж потом решу, как ему это преподнести. Пока ты поживешь здесь. Вас никто не тронет.

– Чайка, – воскликнула Юлия, когда командир двадцатой хилиархии уже направился к выходу из комнаты, – я не хочу возвращаться к отцу. И никогда больше не буду принадлежать никому, кроме тебя.

Федор молча кивнул и вышел.

Взяв с собой три сотни морских пехотинцев и сотню конных иберийцев из охранения порта, он отправился в сторону Капуи в надежде разыскать Ганнибала раньше, чем римляне перережут дорогу. Пройдя, как и в прошлый раз, маршем вдоль границ Самния и Лукании, отряд финикийцев оказался в долине реки Офанто. Здесь произошла стычка с небольшим римским отрядом, попытавшимся преградить им дорогу. Но Федор был готов к этому и разгромил римлян, многих пленив. Тем же вечером они заночевали уже в горной крепости Компса. Она хорошо охранялась, ведь здесь Ганнибал хранил большую часть военной добычи.

– Как идут дела? – поинтересовался Федор у командира крепости, которого знал лично. Покидая Компсу, Ганнибал поручил ее командиру заключать союзы с восставшими против римлян горцами.

– Все идет неплохо, Чайка, – неожиданно успокоил помощника посла командир крепости, – горные самниты и луканы на нашей стороне. Они помогают мне уничтожать отряды римлян, что прячутся в предгорьях. Часто даже нет необходимости посылать туда свои силы. Ведь и самнитам и луканам гораздо выгоднее дружить с нами, чем с Римом, который их постоянно притесняет. А Ганнибал дал им свободу и большие привилегии в новом государстве, которое мы здесь построим.

Федор не стал с ним спорить, а, отдохнув и оставив здесь всех пленников, двинулся дальше. Скоро, спустившись в Кампанию, был уже вблизи Капуи, несколько раз сталкиваясь по пути с римскими разъездами, которые, впрочем, не спешили атаковать его малочисленный отряд.

Ганнибала он нашел в лагере неподалеку от Капуи, который блокировал сразу несколько дорог, ведущих от этого города к Неаполю, Ноле и на восток в горы. Еще по дороге ему удалось узнать, что вокруг Неаполя и в Ноле хозяйничают римляне, подчинявшиеся Марцеллу. Зато Капуя все еще в руках испанской армии.

– Я ждал тебя раньше, – угрюмо приветствовал его Великий Карфагенянин, когда Федор, даже не умывшись, в дорожной пыли, появился у него в шатре.

– Прости, меня Ганнибал, я спешил, как мог, – ответил Федор, снимая шлем, – однако путь от Апулии сюда не близкий, да и опасностей за время моего отсутствия немного прибавилось.

Ганнибал усмехнулся, но невесело.

– Почему ты один, – удивился Ганнибал, поднимаясь из-за стола, на котором, как ни странно, вместо привычной карты военных действий находилась еда и вино, – а где мой брат? Ты привел подкрепления, которых я жду?

– Привел, – кивнул Федор, не в силах сразу признаться в провале своей миссии и сообщить Ганнибалу весть о ранении брата, – двадцать три квинкеремы и примерно четыре хилиархии морпехов высадились в Апулии.

В глазах командующего сверкнул недобрый огонек.

– Двадцать три? – только и спросил он, скрестив руки на груди. – Значит, сенат не дал нам подкреплений. Это так, Чайкаа?

– Не совсем, – ответил морпех, переминаясь с ноги на ногу, – он дал тридцать квинкерем, часть из которых погибла в бою по пути сюда.

– Я ждал гораздо больше, – ответил Ганнибал странно спокойным голосом, – и я не могу больше ждать. Ты, наверное, уже знаешь, я снял осаду Рима и был вынужден отступить сюда. Мы несли большие потери, но не продвигались вперед.

– Сенат обещал в ближайшее время дать нам все, что мы просим, – ответил Федор, – дело в том, что сенатор Ганнон отправил часть нового флота в Испанию, где васконы подняли мятеж. А свободную пехоту на дальние границы Нумидии воевать с дикарями.

– Сенатор Ганнон, – усмехнулся Ганнибал, неожиданно повеселев, – что же, этого следовало ожидать.

Он развернулся и снова сел в кресло, вернувшись к трапезе.

– Садись Чайкаа, – предложил он, – отведай свежего мяса. Ты, верно, устал с дороги.

– Благодарю, – поклонился Федор, оглядев свои покрытые пылью доспехи, – но, если позволишь, я хотел бы сначала умыться.

– Сядь, – приказал Ганнибал, и в его голосе звякнула сталь. – Выпей хотя бы вина. Мне отчего-то кажется, что ты еще не все мне рассказал.

Федор повиновался, положив свой шлем на специальную подставку в виде колонны, украшенной золоченым рисунком. Он налил себе вина в чашу и выпил, с удовольствием ощутив терпкую сладость в горле. Но расслабляться было еще рано.

– Не дождавшись подкреплений, я оставил попытку взять Рим с ходу. Отступил сюда, предоставив Марцеллу возможность снова властвовать в Лациуме и половине Кампании. Что еще веселого ты расскажешь мне, Чайкаа. И где, в конце концов, мой брат? Почему он не явился сам?

– Твой брат ранен, – осторожно проговорил Федор, – и остался в Карфагене. Я приплыл без него.

Ганнибал перевел на него взгляд, полный недоумения.

– Магон ранен?

Федор подробно рассказал Ганнибалу все, что знал о ранении Магона. Ганнибал с трудом сдерживал ярость, охватившую его при этом известии.

– Так он не умер? – спросил карфагенянин, когда Федор закончил.

– Когда я покидал столицу, он все еще был жив, – ответил Федор, – лекари предсказывали ему выздоровление.

– Что же, – выдохнул Ганнибал, скрипнув зубами, – клянусь святилищем Баал-Хаммона, я найду его убийц и отомщу.

– Сенатор Магон, которого я посетил по твоему приказу, – вставил слово Федор, набравшись смелости, – тоже занят поисками убийцы. Он сказал мне, что из-за этого расследования отправка подкреплений может еще задержаться. Однако он сделает так, чтобы они пришли как можно быстрее.

Ганнибал внимательно посмотрел на своего собеседника и, помолчав, заметил:

– Я не зря посылал тебя к сенатору. Несмотря на то, что подкреплений с тобой пришло очень мало, кое-что ты сумел сделать. Убедить сенат тебе не по силам. Да и одному Магону тоже. Но благоприятно повлиять на события, думаю, он сумеет. Это в его интересах. Хотя ждать подкреплений становится все тяжелее.

Ганнибал откусил кусок мяса, зажаренного на кости, и спросил, прожевав:

– Наверное, ты уже слышал о том, что Марцелл победил моих солдат в небольшом бою при Ноле.

Федор кивнул.

– Эта победа не имела никакого решающего значения, – заявил карфагенянин, – все осталось на своих местах. Но наш противник ею ловко воспользовался для поднятия духа своих солдат. Римляне все еще слишком слабы, чтобы разбить меня, но после Нолы заметно осмелели. И теперь нападают на обозы и фуражиров гораздо чаще. Это надо пресечь.

Чайка молчал, обратившись вслух и поедая сочные оливки.

– Этот неуемный римлянин, кажется, готов драться всегда, – не мог успокоиться Ганнибал. – Когда проиграл – от обиды за поражение. А когда выиграл, от радости и желания одержать новую победу. Где бы он ни появился, вчерашние трусы становятся львами и снова бросаются в бой. Марцелл – достойный противник. Мне интересно с ним воевать, но эти игры слишком затянулись.

Федор, несмотря на то, что ему очень хотелось сделать это сразу, не стал говорить Ганнибалу о письме сенатора к скифам. Все могло вновь измениться к лучшему в самое ближайшее время. «Месяц для такой войны не очень большой срок, – размышлял Федор, – быть может, Магон убедит сенат, и мы получим подкрепления спустя месяц».

Однако следующий месяц закончился, не успев начаться. Промелькнул, как одно мгновение, не принеся никаких облегчений испанской армии. Напротив, ситуация только ухудшилась. Марцелл еще раз сумел одержать небольшую победу в стычке при Ноле, а несколько легионов, собранных Римом на севере и в центре страны, почти свободном теперь от карфагенян, под командой диктатора подошли к Капуе, осадив ее. Одновременно с этим ударом Марцелл предпринял новое наступление и захватил часть господствующих перевалов, обойдя позиции финикийцев. Ганнибал принял решение отступить на юг, оставив в Капуе и еще нескольких городах гарнизоны.

– Нам нужна новая и хорошо защищенная база в южной Италии, – сообщил он на военном совете. – Такая, где мы сможем спокойно провести зиму и дождаться обещанных подкреплений.

– Тогда лучше Тарента ничего нельзя и придумать, – предложил Атарбал.

– Ты читаешь мои мысли, – согласился Ганнибал, – Тарент идеальное место. Там мы наладим наконец морское снабжение армии. И сухопутным силам будет, где зализать раны.

Военачальники переглянулись между собой. Тарент действительно был наиболее защищенным местом на юге Италии, и по той же причине, его надо было для начала взять. Но Ганнибал уже принял решение.

– Приказываю немедленно начать переброску наиболее боеспособных частей на юг. Теперь у нас есть флот, хоть и небольшой, и мы сможем атаковать Тарент с моря. Это значительно облегчит взятие города, который, возможно, захочет сдаться. Но если этого не произойдет, штурм начнется, как только мы будем готовы. Здесь в горах мы оставим несколько хилиархий, чтобы не допустить прорыва Марцелла.

Однако подготовка к штурму сильно затянулась. Ганнибал наводнил окрестности Тарента своими шпионами и провокаторами, которые на каждом углу рассказывали о том, что жителей этого богатого города ждет масса вольностей и привилегий в случае перехода на сторону Карфагена. Римляне выловили и казнили многих, но семена упали на благодатную почву. Народ в Таренте начал бурлить, а Ганнибал не торопился, стремясь экономить силы и дожидаясь того момента, когда знать тоже примет его сторону. Его нерешительности способствовали данные разведки, которые говорили о том, что против него в Таренте римляне сосредоточили почти два легиона солдат и около полусотни кораблей. С ходу взять мощную крепость имеющимися силами было почти невозможно, а начинать длительную осаду не позволяло положение на других фронтах. С севера на Апулию наступали легионы, сколоченные из новобранцев. Капуя находилась в осаде, ожидая помощи от Ганнибала, а Марцелл, не имея сил прорвать оборону карфагенян, постоянно беспокоил их тылы. В такой ситуации Ганнибал не решался бросить все силы на захват Тарента, предпочитая повременить и разбить или хотя бы ослабить своих врагов. С этой целью он послал несколько хилиархий африканцев, усиленных испанской конницей, отразить римские легионы в Апулии. Римляне были отброшены, но не разбиты окончательно, и угроза на этом направлении оставалась. Примерно так же развивались события и на других фронтах.

Все это время Федор прятал Юлию с ребенком в доме на побережье, изредка навещая их. К счастью, Ганнибал в тех краях не появлялся, занятый войной. И Федор временно получил передышку, так и не придумав пока, как ему «легализовать» свою римскую рабыню.

Так прошло еще несколько месяцев, а обещанных подкреплений все не было. Единственным радостным для командующего событием было сообщение из Карфагена о том, что его брат выжил. Наконец, Федор, принимавший участие в последнем апулийском походе, рассказал Ганнибалу о «запасном варианте» Магона.

Это случилось вечером, в шатре командующего, в лагере неподалеку от Бенвента. Только что закончился военный совет, на котором военачальники обсуждали положение на фронтах, которое по-прежнему выглядело незавидным. Согласно последним данным разведки, римляне уже почти восстановили и даже нарастили свои силы после цепи чудовищных поражений, воспользовавшись длительной передышкой. Они уже имели около ста сорока тысяч легионеров, включая подразделения, расквартированные в северных районах и на Сицилии, а также отправленные недавно в Испанию против армии Гасдрубала. Не менее восьмидесяти тысяч из них было сконцентрировано против пятидесятитысячной армии Ганнибала, разбросанной по всем фронтам. Однако, уже имея столь большое превосходство, римский сенат все же не решался начать открытые наступательные действия, предпочитая выжидать. Их вел лишь один Марцелл, зачастую игнорируя приказы сената.

После того как все военачальники покинули шатер, Чайка задержался и рассказал Ганнибалу о плане сенатора Магона, предъявив грамоту к скифскому царю. Великий Карфагенянин не стал ни в чем обвинять Федора, а лишь изучил грамоту, словно читал по-скифски и, вперив в него тяжелый взгляд, произнес, усмехнувшись:

– Кочевники. Что же, Магон Великий прав. Их очень много и у них отличная конница. Так что все это может случиться.

Свернув грамоту, он вернул ее Чайке.

– Сегодня ночью ты получишь еще одно письмо к скифскому царю от меня. А завтра утром поскачешь на побережье и приготовишь корабли. Ты отплываешь немедленно. Но помни, Федор Чайкаа, никому ни слова. Отныне мы действуем без одобрения сената.

Глава пятнадцатая  Путь к свободе

Когда Леха очнулся и совладал с головной болью, то обнаружил, что по-прежнему связан по рукам и ногам, а его везут куда-то на телеге. Он был без шлема и панциря, лишь в исподнем. Даже ботинки сняли. Сено кололо шею, перед глазами плавали круги. Но дорога, к счастью, была недолгой. Когда почти стемнело, телега въехала в деревню и остановилась. Двое дюжих воинов подхватили Леху под руки, вынули из телеги и бросили в открытую дверь землянки. Там он провалялся почти без движения до утра, нюхая вонь и замерзая на сырой земле. Окон здесь не было, а дверь имелась всего одна. Кругом сновали мыши, задевая по лицу своими скользкими хвостами. Но Ларин не обращал на них внимания. Не до такой ерунды сейчас было.

Никто не входил и не выходил, никто с ним не разговаривал. Пленный посол не мог понять, где он и кто его взял в плен. А главное, зачем?

«Ну, допустим, кто – это понятно, люди Иседона, – стал Леха напрягать извилины, едва сознание вернулось к нему настолько, чтобы начать думать, – а вот зачем я ему сдался? Свои дела проворачивает, пока Палоксая нет. Против царя пошел, сволочь. Или они заодно, вместе против Иллура воду мутят?»

Ушибленная голова сильно разболелась от таких размышлений о местных распрях, в которых он увяз с головой, сам того не зная. Вскоре Леха приказал себе не думать больше. Что толку? Завтра утром все само собой прояснится. Успокоившись, он даже заснул и к утру немного отдохнул, почувствовав себя лучше. Хотя тело, особенно ноги, затекло. Проснувшись, он продолжал лежать в узкой землянке, прислушиваясь к звукам снаружи, и вскоре услышал конское ржание. Прискакал отряд, судя по топоту копыт – человек десять. Их предводитель о чем-то поговорил с охраной на языке, который Леха много раз слышал, но еще так и не научился понимать.

– Греки, – пробормотал себе под нос Ларин, сплевывая застрявший меж зубов песок, и вспомнил разговор с Иседоном, – значит, так ты с ними торгуешь, гнида. Меня продал. Ну, погоди, мне бы только сбежать, а там уж я до тебя доберусь.

Он повернулся на бок и согнул затекшие ноги, пытаясь понять, как бы освободиться от веревок. Напряг и расслабил несколько раз ноги, потом руки, ощутив сильную боль в запястьях. Руки были связаны спереди, что облегчало задачу, но связаны хорошо, профессионально. Хрен развяжешь. Только перетереть можно, благо не кожаный ремень, а веревка. А вот путы на ногах уже чуть ослабли.

Не прошло и десяти минут, как дверь отворилась и на пороге появилась охрана. К удивлению морпеха, это были все те же люди Иседона.

– Вставай, – обратился один из них к Лехе, подхватывая его под локоть, – пора дальше ехать.

– Да как же я встану, уроды, – заголосил Леха, – вы ж мне ноги связали. Я уже и двинуться не могу, затек весь.

Охранники переглянулись. Один из них – это был тот самый начальник, что обещал ему вчера скорый ночлег – достал из-за пояса кинжал. Приблизившись, парой ловких движений разрезал веревку на ногах.

– Вставай, – повторил он, ухмыльнувшись и подкидывая кинжал на ладони, – ты нам живой нужен, пока за тебя деньги не отдали. Но если дернешься, я не промахнусь.

– Да куда я денусь, – пробормотал Леха, нетвердой походкой выходя на свет божий.

Оказалось, что они были все еще в лесу. Не такой густой, как вокруг замка местного царя, но все же вокруг шумел настоящий лес. А на опушке раскинулась небольшая деревенька из трех убогих домишек и пары землянок. «Отличное место прятать лишних людей, – невольно похвалил Леха выбор своих конвоиров, – бьюсь об заклад, что до побережья совсем недалеко. И ехать нам не на север, как собирались, а строго на юг».

Напротив землянки стояла все та же телега, а вокруг нее на лошадях сидели воины Иседона. Греков, прискакавших недавно, Леха так и не увидел. Видно, уже убрались к себе, обговорив все дела. Мысль сбежать прямо сейчас он отогнал. Ноги еще были ватные, а от этих молодцов на конях так просто не убежишь. Как ни крути, тоже скифы.

– Лезь в телегу, – приказал старший, – пора. Я тебя сам обещал доставить.

Едва Леха кое-как, постанывая и всем видом изображая слабость, залез, перевалившись со связанными руками через боковину, как тот же воин примотал его ногу ремнем к телеге. «Хорошо, что одну, – подумал Леха, устраиваясь на отсыревшей соломе, – и на том спасибо».

Сидевший рядом со старшим возница стегнул лошадь, и телега с эскортом из восьми всадников медленно выехала с опушки леса. Некоторое время они передвигались меж деревьев, и Леха лежа изучал кроны, обдумывая план побега. Но вскоре деревья закончились, а дорога пошла вниз с холма, поросшего лишь высоким кустарником. Чуть приподняв голову, пленный морпех увидел далеко впереди множество холмов, а на горизонте тонкую полоску голубой воды и несколько крохотных белых парусов на ней. До моря действительно было рукой подать.

– Куда везете-то? – уточнил морпех, разглядывая нож, торчавший сбоку из-за ремня у старшего, одетого в кольчугу.

– В Истр везем, – не стал отпираться старший и, обернувшись, даже ехидно подмигнул Ларину, – там тебя давно греки дожидаются. Хорошие деньги за твою голову пообещали, едва узнав, что ты гостишь у Иседона.

Леха хотел было пристыдить этих скифов, предавших свою родную кровь, а потом подумал: «Да какая я им родня? Им кто денег больше заплатит, тот и родня. Совсем они здесь от рук отбились. Правильно Иллур решил эту землю завоевать. Если с греками повелся, добра не жди, сам гнить начнешь. Дал им последний шанс, а они отказались. Теперь порядок здесь надо навести. Так и скажу ему… когда выберусь».

– А зачем я им понадобился? – решил поддержать разговор Леха, на свежем воздухе быстро приходивший в себя и вертевший головой по сторонам в поисках путей спасения.

– Не знаю точно, – отозвался словоохотливый начальник охраны. – Но там, говорят, несколько кораблей из Тиры стоит, что ваш флот недавно пожег. Так вот их капитаны ждут не дождутся, когда с тебя живого можно будет кожу содрать. Да и еще имеются желающие отомстить. Иседон на тебе хорошо заработает, да и мне кое-что перепадет. Так что, думаю, казнят тебя, но перед тем пытать еще будут. Они это любят. Очень уж хитроумные греки в этих вопросах. Я вот не так давно был в Истре, видел, как воров пытали…

И начальник охраны пустился в очень долгий и увлекательный рассказ о многочисленных машинах, которые создали греческие мастера, для того чтобы тянуть из людей жилы, разрывать позвонки и разламывать кости, чтобы человек подольше не умирал, ощущая мучения. У Лехи от этих рассказов настроение, понятное дело, не улучшилось, но зато родилась лютая злость, и мозг заработал с удвоенной силой. Но случая все не было.

Так прошло немало времени. И воздух опять понемногу начал темнеть. Повозка преодолела небольшое поле, вновь въехав в лесок. За новым поворотом неожиданно открылся глубокий овраг с обрывистым краем, и телега заскрипела вдоль него. Утомившиеся от долгой дороги, возница и старший кемарили на ходу, изредка поглядывая на смирного пленника. Всадники, тоже разморенные за день на солнцепеке, отстали метров на пятнадцать. Шестым чувством Ларин понял – надо действовать. Скоро побережье, а там земли греков, и другого шанса может не быть.

Резко согнувшись, Леха сел, протянул вперед связанные руки, выхватил цепкими пальцами кинжал из-за пояса у старшего и, зажав его между ладонями, с силой полоснул своего конвоира по шее. Кровь брызнула во все стороны и алым потоком заструилась под кольчугу, а старший кувырнулся вперед, так и не поняв, что случилось. Возница в ужасе отпрянул, но вторым резким движением морпех вогнал ему острие кинжала прямо в глаз. А потом, не обращая внимания на дикий вопль, что издал солдат, рухнувший под колеса телеги, стал разрезать ремень, которым был привязан к повозке.

Ремень был крепкий, но не широкий. «Раз, два, три», – считал Леха быстрые проходы острого лезвия и стук сердца, спиной ощущая, как сдергивают «очнувшиеся» конные свои луки и натягивают тетиву. Еще секунда и в спину ему вонзятся сразу несколько стрел. «За меня им обещали много денег, – как-то отстраненно, будто и не о своей жизни, подумал морпех, разрезая ремень, – это даст мне пару лишних секунд, но может и не сработать. Все, пора».

За мгновение до того, как стрела ушла в полет, Ларин рассек последний сантиметр кожи и бросился в овраг, перекатившись через боковину. К счастью, овраг был глубокий и поросший лесом. Бросившись вниз, Леха пролетел метра три, прежде чем с размаху больно ударился о каменистую землю и покатился дальше. Рядом впилось несколько стрел, но Леха изгибался, как уж, стремясь ни на секунду не останавливаться, пока не прокатился еще метров пятнадцать и лишь там остановился, ударившись о дерево. Впитав в себя эту боль, морпех застонал, но заставил себя встать и бросился бежать по дну оврага. Тот склон, по которому Леха так быстро «спустился» до самого низа, был почти вертикальным, и его преследователи долгое время пускали стрелы вслед, пытаясь попасть в метавшегося внизу между деревьями человека. Но когда Лехе удалось преодолеть первые сто метров, двое, издав боевой клич, ускакали вперед по дороге, а остальные спешились и попрыгали вслед за беглецом.

Минут десять Леха бежал зигзагами, петляя меж деревьев, которые служили ему хорошую службу. Ни одна стрела пока не угодила ему в спину, да и пешие скифы, спускаясь, чуть отстали. Морпех бежал, вытянув вперед связанные веревкой руки и озираясь по сторонам. Ожидая в любую секунду появления конных преследователей. Овраг был глубоким и огромным, словно ущелье, но он должен был когда-то закончиться. «Хоть бы руки освободить, – с тоской думал Леха, вспоминая выброшенный при падении нож, – все шансов будет больше». На боль, которую испытывали его босые ноги от колючек и камней, он не обращал внимания.

Увидев большой валун с острыми краями, он на несколько секунд остановился, бросив затравленный взгляд назад, и стал перетирать веревку. Несколько волокон треснуло, но давление на запястья не ослабло. Леха снова посмотрел назад и увидел в паре сотен метров пешего воина, который прыгал по камням. Ларин отбежал еще метров на двадцать и, спрятавшись за деревом, потер веревку о другой камень. Треснуло еще несколько волокон, он уже мог чуть пошевелить руками, но скифы были близко, и морпех снова бросился бежать. Стрела, просвистев, вонзилась в дерево над головой. Ларин пригнулся и зигзагами добежал до густого кустарника, за которым шумел бурный ручей, стекая откуда-то сбоку. Здесь овраг разделялся на два рукава, по каждому из которых текла вода. В левом было больше валунов, за которыми буйно разросся кустарник, и Ларин инстинктивно побежал туда. Преодолев неглубокий ручей, он прыгнул за камень и стал рвать остатки веревки о его край. После очередного рывка веревка с треском разлетелась на части.

– Слава тебе, господи, – выдохнул морпех, потирая затекшие руки.

Но тут же пригнулся, упал за валун, увидев, как из кустов выбежало сразу двое преследователей. Переглянувшись, они направились по разным руслам. Бежать было поздно, заметят. И Леха решил воевать, благо руки теперь были свободны. Зажав в ладони небольшой камень, он затаил дыхание, наблюдая за приближением своего преследователя. Тот перешел ручей и двинулся вниз, озираясь по сторонам. Воин был в кольчуге, с оцарапанным лицом и без шлема, видно потерял при падении, а в руках держал лук с прилаженной стрелой. Осторожно переступая с камня на камень, вскоре он оказался напротив валуна, за которым прятался морпех.

«Только бы остальных не принесло прямо сейчас», – подумал Леха и, прицелившись, с силой метнул камень в голову своему противнику, когда до него оставалось не больше пяти метров. Угодил точно в висок. Скиф охнул, выронив лук, и схватился за голову, пошатнувшись. Из-под пальцев у него заструилась кровь. Не теряя времени, Леха перемахнул через валун, в два прыжка оказался рядом и нанес удар кулаком в лицо. Поверженный воин опрокинулся навзничь, рухнув в ручей. Леха схватил бесчувственного конвоира за ноги и вытащил обратно, озираясь по сторонам. Скиф не подавал признаков жизни. Ларин снял с него акинак в ножнах, перекинув ремень через шею. Потом подхватил лук, бросив взгляд на колчан, лихорадочно соображая, стоит ли тащить с собой все это оружие.

Тут он увидел еще двоих пеших скифов, которые показались у ручья, двинувшись в его сторону. И, не раздумывая, натянул тетиву, послав стрелу в ближнего. Преодолев метров пятьдесят, стрела с чавканьем вонзилась ему в шею, и воин рухнул в ручей замертво. Второй, имевший лук за спиной, пригнулся и прыгнул в сторону, но тоже получил от Ларина «гостинец». Стрела вонзилась ему в плечо, пробив кольчугу.

– Получите, суки, – обрадовался Леха, давно не державший лука в руках, – мы скифы, стрелять умеем.

Он хотел было откинуть лук и броситься бежать, но вдруг услышал топот конских копыт, приглушенный водой ручья. Приближались конные преследователи. И вскоре двое всадников показались из-за поворота. Но Леха уже успел снова укрыться за валуном, где легче было держать оборону.

Проскакав по дну ручья метров двадцать, всадники заметили своих мертвых товарищей и осадили коней. Ларину только того было и надо. Тело, лишившись оков, быстро восстановилось. Руки и ноги, несмотря на полученные при падении удары, работали исправно. Боль Ларин сейчас не ощущал. Он, словно робот, вскинул лук и сшиб с коня ближнего всадника. Пока второй сдергивал лук, стрела нашла и его. Бой закончился быстро, но стрелы у Лехи иссякли – большую часть мертвец, у которого он отобрал колчан, успел израсходовать во время погони, – но оставались еще преследователи, которые могли скоро появиться.

Повинуясь инстинкту, Ларин бросился к лошадям, которые еще не успели убежать далеко и, вскочив на одну из них, поскакал вниз по ручью. Погоня ненадолго отстала, но вскоре морпех снова увидел преследователей в дальнем конце поросшего кустарником русла. Через десять минут бешеной скачки по извилистому руслу он уперся в невысокий скалистый хребет. Ручей уходил под него, пропадая в узком гроте. Рядом виднелся еще один и еще.

– Это что за катакомбы, – осадил коня изможденный морпех, озираясь по сторонам в поисках нового направления для побега. Погоня висела на пятках.

Скала уходила в обе стороны метров на триста, моря отсюда было еще не видно. Только безлесые холмы, где его враз догонят, если не кони, то стрела уж точно. Но, судя по количеству гротов, тут можно было спрятаться от преследователей. Или отсидеться хотя бы до темноты. И морпех, отогнав коня подальше за холм, спрыгнул на камни, бегом вернувшись к одному из входов в подземелья, когда-то пробитые водой.

Оказавшись внутри первого грота, куда он проник, согнувшись вдвое, Леха остановился, давая глазам привыкнуть к темноте, и лишь потом осторожно двинулся дальше. Воды здесь было по колено, и она была ледяная. Но основное подземное русло ручья уходило вправо, а Ларин двинулся влево. Там шумело меньше.

Босые ноги были иссечены острыми камнями и при каждом шаге причиняли боль. Кроме того, морпех быстро замерз. Дойдя до первой пещеры, которая находилась метрах в двадцати от входа и куда проникал еще слабый свет снаружи, Леха нащупал плоский камень и взобрался на него. Задев валун, ножны ударились о него, вызвав непривычный для этих мест шорох. Леха попытался согреться, обхватив себя руками и прислушиваясь к звукам снаружи. Но зубы стучали так, что порой ему казалось, он слышит только эхо от их перестука.

Вскоре до него донеслось ржание коней. Скифы, похоже, успели вернуться за лошадьми, и теперь преследователи остановились неподалеку, видимо, обсуждая, куда мог деться беглец. Но в грот никто не полез, решив, что он ускакал дальше. А потом все стихло.

Леха остался на месте. Так он просидел до самой темноты, пока, окончательно заиндевев, не выбрался наружу.

Температура на воздухе показалась ему просто африканской. Ночь, как назло, выдалась лунная, видно было хорошо, но морпех, делая разогревающие упражнения, никого не заметил поблизости.

– Ну, вроде утек, – похвалил себя Леха и, сделав несколько отжиманий, вернувших его рукам былую силу, в кромешной тьме направился наверх вдоль каменного холма.

Оказавшись на вершине, Леха осмотрелся. Выяснилось, что вершина этого скального выхода была самой верхней точкой всего ближайшего побережья. А внизу под ним, всего в каком-то километре, лунная дорожка протянулась по ночному морю.

– Думаю, надо двигать к воде, – рассудил Леха вполголоса, начиная движение, – лодку искать да грести отсюда к чертовой матери, пока здесь все не обложили. Греки-то, небось, ох как разозлились, узнав, что я сбежал. Еще устроят поутру облаву в этих местах, суки заморские.

И, приняв решение, он скрылся в кустарнике. Примерно часа через два, обойдя попавшуюся на пути рыбацкую деревню и окончательно согревшись, Ларин вышел к цели. Волны накатывали на песчаный пляж, разбиваясь о небольшой пирс, выдававшийся в воду метров на пятьдесят. К пирсу было привязано несколько лодок. Вокруг было тихо, лишь небольшой ветерок беспокоил море.

– Придется увести плавсредство, – решил морпех и, не колеблясь, забрался в самую большую лодку, на дне которой лежали мачта и два весла, оставленные хозяином. Паруса, правда, не нашлось. Но морпех был рад уже тому, что у местных рыбаков нет привычки уносить с собой весла.

Вынув из ножен акинак, он перерезал веревку и подналег на весла, решив не дожидаться утра у этих негостеприимных берегов.

– Эх, жаль ребят, – вспомнил он своих бойцов, оставшихся у далекой пристани, – перебили наверняка всех, сволочи.

И даже бросив грести, Леха погрозил кулаком погруженному во мрак побережью, мысленно пообещав вернуться сюда и отомстить.

За несколько часов он отгреб от берега на приличное расстояние и абсолютно выбился из сил. Здесь он решил дождаться рассвета, благо ждать уже оставалось недолго. На востоке появилась первая алая полоска. Ветер дул слабый, и морпех даже позволил себе немного подремать, убрав весла и свернувшись на дне своей большой лодки. Переживания и усталость последних дней дали себя знать, и Леха мгновенно уснул, несмотря на качку и морскую прохладу. А когда проснулся, то вставшее солнце уже нагрело его изможденное тело.

Леха открыл глаза, сел на скамейке и потянулся, приводя тренированное тело в рабочее состояние. Но едва он бросил взгляд в сторону берега, к которому его опять почти прибило ветром и течением, то с ужасом заметил хищные силуэты двух триер, направлявшихся в его сторону. Позади кораблей, чуть левее по берегу, виднелись каменные строения, очень напоминавшие городские стены Истра, куда его вчера совсем немного не довезли люди Иседона.

– Твою мать, – тихо сказал Леха, прилаживая весла на свои места, словно во сне, и начиная грести от берега, – только этого мне не хватало. Ведь ушел же…

Он налег на старенькие весла изо всех сил, снова пытаясь уйти в море, но расстояние между ним и двумя греческими кораблями стремительно сокращалось. И скоро Ларин уже мог разглядеть не только силуэты превосходно сделанных кораблей, но и солдат в сверкающих доспехах на палубах. Это были греки, вне всяких сомнений, в предвкушении легкой добычи уже скалившие зубы.

Как морпех и моряк, не единожды плававший на таких кораблях, он понимал, что у него нет шансов. Триеры, подгоняемые мощными взмахами сотен весел, стремительно летели вперед, словно две акулы, погнавшиеся за раненой рыбой, почуяв запах ее крови, догнать и съесть которую им не представляло никакого труда. Но у изможденного морпеха даже на секунду не возникало желания бросить весла, прекратив борьбу за свою жизнь. Он и представить не мог, что с таким трудом избежав вчера смерти, сегодня снова вот так запросто угодит к ней в лапы. И, стиснув зубы, Леха греб, налегая на скрипевшие весла.

Но все было тщетно. Вскоре изогнутый нос вырвавшейся вперед триеры с нарисованными с обеих сторон огромными глазами, показался всего в сотне метров над волнами. Еще пара взмахов – и тридцатипятиметровое судно раздавит его, как щепку. Или солдаты втащат на борт, для того чтобы доставить пленника на берег к тем, кто жаждет его растерзать.

– Хрен вам, – сплюнул уставший морпех на дно лодки и встал во весь рост, выдернув акинак из ножен, – ну-ка, попробуйте, возьмите меня живым.

Но в этот момент воздух над его головой рассек какой-то свист и с носа триеры с треском отвалился кусок ограждения. Новый свист – и нескольких греческих пехотинцев смело с палубы. Со своего места Леха даже услышал их вопли, а обернувшись назад, с изумлением увидел три огромных корабля, «утюживших» греков из всех своих баллист. Это были мощнотелые квинкеремы, на которых морпех заметил штандарты с изображением диска и полумесяца.

– А это еще кто? – в изумлении Леха так и стоял посреди раскачивающейся лодки с обнаженным клинком, слушая, как над его головой свистят ядра, быстро превращавшие триеры греков в решето. И вдруг морпех вспомнил, где он видел этот символ. На таком корабле когда-то приплыл в Крым тот самый купец из Карфагена. С него все и началось.

Вскоре перестрелка прекратилась, и Леха, проводив взглядом резко сменивших курс греков, которые удирали в сторону берега, вновь посмотрел на ближайшую квинкерему.

Большой корабль приблизился к утлой лодчонке, а с высокого борта, над которым склонилось несколько бородатых мужиков в шлемах и панцирях из синей кожи, ему сбросили веревку с петлями. Морпех взобрался по ней наверх, все еще не понимая, зачем его спасли эти солдаты и как вообще здесь вновь оказались корабли далекого Карфагена. Но едва оказавшись на палубе и разглядев их начальника – бородатого и загорелого мужика в блестевшей на солнце кирасе, вдруг с изумлением узнал в нем своего сослуживца, с которым тянул лямку срочной службы еще там, в двадцать первом веке. Судьба развела их несколько лет назад в Крыму и вновь свела теперь не так далеко от него.

– Сержант! – заорал Леха, все еще не веря своим глазам, и бросился обниматься. – Здорово, братишка! Как ты вовремя!

– Я всегда вовремя, – усмехнулся Федор, не менее ошарашенный, обняв израненного друга, – хотя едва успел. Рад, что ты жив, бродяга.

– Да, – усмехнулся Леха, оглянувшись снова на негостеприимный берег, – еще чуток и мне крышка.

Отогнав триеры греков, корабли карфагенян снова легли на прежний курс, который, как заметил Леха, лежал в сторону Крыма. Корабли шли быстро, чтобы избежать возможного преследования, но до самого вечера никто из эскадры Истра так и не появился, чтобы выяснить отношения с обидчиками.

Отдохнув от треволнений и переодевшись, Леха пил вино с другом в его кубрике, на корме, поедая все, что смог приготовить местный кок по приказу своего начальства.

– Ты, смотрю, большим человеком стал, – сказал Леха, толкнув заматеревшего друга в плечо, после того, как вкратце выслушал его рассказ о жизни. – Значит, помог тебе тогда Магон, отблагодарил за спасение.

– Не без этого, – кивнул Федор, – только начинал я с простого солдата. Повоевать пришлось. Да и не закончилась еще моя война.

– Ну, я тоже в Крыму не пропал, – начал хвастаться Леха, к которому после трех чаш вина вернулось его обычное бахвальство, – меня Иллур – ну, тот парень, которого я тогда спас, – своим кровным братом сделал, как ты и напророчил. А потом…

Леха перегнулся через стол и проговорил, понизив голос:

– А потом он сам царем стал и сейчас всеми скифами управляет, – закончил Ларин, снова откинувшись назад и махнув рукой в сторону невидимого берега.

– Иллур, говоришь, – заинтересовался Чайка, отставляя чашу с красным вином в сторону, – так у меня к нему как раз дело государственной важности. Надо быстрее встретиться, обсудить кое-что с твоим кровным братом.

– Тогда скажи своим гребцам, чтобы гребли быстрее, – посоветовал Леха, ухмыльнувшись, – я на своего брата влияние имею. Как-никак столько городов для него взял. Нам бы только доплыть, а там я тебя представлю.

Допив вино, Леха снова схватил кувшин и наполнил емкости себе и Федору. Помолчал немного, став вдруг непривычно серьезным, а потом поднял чашу и сказал:

– Ну, давай, брат, за морскую пехоту!

Примечания

1

Так финикийцы называли Гибралтар. Мелькарт – бог, покровитель Тира, столицы финикийской метрополии. Почитался и в Карфагене, основанном выходцами из Тира.

(обратно)

2

3200 золотых талантов – примерно 95 миллионов долларов в современном эквиваленте.

(обратно)

3

Другая сторона.

(обратно)

4

Ветер 40 узлов (72 км/час) – шторм, 53 узла – жестокий шторм.

(обратно)

5

Квинкерема (пентера) – (от лат. quinque – пять и remus – весло) – судно, имевшее, как видно из названия, пять рядов весел с каждого борта. Хотя исследователи расходятся во мнении по этому вопросу. Экипаж: 300 моряков и гребцов плюс 120 пехотинцев (по некоторым данным пехотинцев тоже было до 300 человек). Скорость – 3–4 узла. Вооружение: таран и метательные машины. Именно с копирования этих карфагенских кораблей началась история римского флота.

(обратно)

6

На изображениях карфагенского гребного судна, сделанных на скульптурных памятниках и на карфагенских монетах того периода, есть штандарт, увенчанный диском и полумесяцем. Этот символ встречается очень часто. Есть все основания полагать, что он был штандартом Карфагена.

(обратно)

7

Карт Хадаш – изначальное название Карфагена (дословно – Новый город).

(обратно)

8

Обитаемое море – так тогда называли бассейны Средиземного и Черного морей.

(обратно)

9

Пропонтида – Мраморное море.

(обратно)

10

Финикийская письменность основана на использовании очень древнего прото-ханаанского алфавита. Благодаря его успешному финикийскому потомку прото-ханаанский стал предком почти всех алфавитов мира, находящихся сейчас в использовании, – от греческого, еврейского, латинского и берберского на западе до монгольского и тайваньского на востоке. Финикийская письменность – одна из первых зафиксированных в истории человечества систем фонетического письма. Появилась около XIII века до н. э. Использовала консонантный принцип. Текст записывался справа налево.

(обратно)

11

Полис – так назывались греческие города-государства.

(обратно)

12

Гоплит – тяжеловооруженный пехотинец в греческой армии.

(обратно)

13

Liburnari – морской пехотинец (лат.).

(обратно)

14

Nomen – имя (лат.).

(обратно)

15

Nauticus – моряк (лат.).

(обратно)

16

Non – нет (лат.).

(обратно)

17

Manipulari – морской пехотинец (лат.).

(обратно)

18

Sic – да (лат.).

(обратно)

19

Солдаты легиона в данный период, согласно Полибию, делились на четыре категории по опытности воинов: гастатов (молодых воинов), принципов (опытных), триариев (ветеранов) и велитов («самые молодые»). Первые три категории – тяжеловооруженные воины – разбивались по манипулам. Последние (легкая пехота) – не имели собственных подразделений и распределялись между всеми манипулами из расчета 20 человек на центурию.

Манипула (120 человек) – основная тактическая единица легиона (при его общей численности 4200 пехотинцев + 300 всадников. Хотя к началу Второй Пунической войны легион насчитывал уже 5000 пехотинцев). Манипула делится на две центурии (взвода) по 60 человек. Каждой центурией управляет центурион (капитан). Командир правого крыла носил прибавку prior (передний) и управлял всей манипулой, центурион левого крыла носил прибавку posterior (задний). Манипулы каждой категории солдат имели номер от одного до десяти (10 манипул гастатов, 10 принципов, 10 триариев). Ранг центуриона менялся в зависимости от его военного «стажа» и места службы. Первым манипулом триариев командовал примпил – старший центурион. Целиком звание центуриона звучало, например, так: pilus prior secundae centuriae, – центурион правого крыла второй центурии триариев, где pilus = triarii.

(обратно)

20

Армией Рима весь период Республики командовал консул (сенатом назначалось сразу два консула, которые менялись ежегодно). Стандартная римская армия того периода составляла 4 легиона и делилась на две части, по числу консулов (два легиона составляли так называемую «Консульскую армию»). Обе армии нередко соединялись, и тогда консулы командовали ею поочередно, сменяя друг друга каждые два часа или через день. Ко времени начала Второй Пунической войны число легионов было увеличено до шести и с тех пор непрерывно росло.

(обратно)

21

Военный трибун – в период Республики командир легиона. Их тоже было два (всего в легион назначалось 6 военных трибунов, но их взаимоотношения с двумя главными трибунами не до конца понятны даже древним историкам). Они вдвоем командовали легионом поочередно два месяца. Сменяя друг друга либо через день, либо через месяц.

Такая неразбериха продолжалась до времен Цезаря, который первым осознал необходимость объединения командования в одних руках и попытался заменить институт военных трибунов легатами (дословно «посланниками»), которых зачастую назначал прямо в день битвы. Однако Цезарь не очень преуспел в этом, и первый постоянный командующий у легиона появился только после реформы Октавиана (Августа) 27–1 гг. до н. э. Тогда же у легионов появилась неизменная нумерация.

Ранее легионы после каждой кампании распускались по домам. Поэтому один и тот же легион на следующий год мог иметь новый номер. Такой порядок существовал до консула Мария (105 г. до н. э), начавшего кардинальные военные реформы.

(обратно)

22

Лагерь обычно строился с таким расчетом, чтобы можно было разместить не один, а два или даже три легиона.

(обратно)

23

Должен, значит, можешь (лат.).

(обратно)

24

Поступать, так же как он! (лат.) – часть клятвы, которую должны были повторить все новобранцы при зачислении в легион вслед за первым человеком, который произнес ее перед строем.

(обратно)

25

Деревенщина! (лат.).

(обратно)

26

Врач (лат.).

(обратно)

27

Бык (лат.).

(обратно)

28

У древних римлян в каждом месяце были три постоянных числа: первое число – Kalendae, «календы»; пятое или седьмое – Nonae, «ноны»; и тринадцатое или пятнадцатое – Idus, «иды». Эти числа связывались со сменой фаз луны. Календы – первоначально первый день новолуния, иды – середина месяца, день полнолуния, ноны (от числительного nonus, девятый) – день первой четверти луны. В истории известны, например, мартовские иды – 15 марта 44 г. до н. э., день убийства Юлия Цезаря: Idus Martiae.

(обратно)

29

Квестор – дословно «страж денег». В разные времена должность предполагала различные административные обязанности. В данном случае, – казначей, выдающий жалованье и следивший за всеми расходами в легионе.

(обратно)

30

Жалованье у римского легионера появилось и стало постоянным примерно в 406 г. до н. э. До этого времени за службу не платили. В описываемый период жалованье составляло 2 обола в день. Это 1200 ассов, или 120 динариев в год. Позже Цезарь увеличил жалованье до 225 денариев в год. Император Август тоже немного добавил, а Домициан довел его до 300 динариев в год. При Республике из этих денег вычитались поставки государства в виде одежды, оружия и продовольствия.

Жалованье унтер-офицера (например, опциона) было вдвое выше, чем у солдата.

В целом денежное хозяйство в Риме начало активно развиваться позднее, чем в соседней Греции и Малой Азии, – примерно в III веке до н. э. Первой римской монетой был – асс, медная монета весом в 1 римский фунт (327,45 г). Позднее вес монеты был уменьшен. Примерно с 235 г. до н. э. появляются в обращении серебряные монеты дидрахмы. А затем, примерно в 213 г. до н. э., и знаменитый денарий – серебряная монета в 4,55 г (при содержании серебра 97 %). Свои золотые монеты Рим получил в 220 г. до н. э., в том числе достоинством в 60, 40 и 20 ассов. Аурей лишь при Цезаре превратился в основную золотую монету.

(обратно)

31

Кампания – римская провинция. Там находятся города Капуя и Неаполь.

(обратно)

32

Оrnamentum – оружие (лат.).

(обратно)

33

Первым месяцем римского календаря был март, с которого начинался год, состоявший первоначально из десяти, а с VI века до н. э. уже из двенадцати месяцев. Поэтому здесь август – шестой по счету месяц. Но августом он начал называться только с 8 г. до н. э, когда его переименовали в честь императора Августа. А в описываемый период был просто «шестым месяцем». Равно как сентябрь – седьмым, октябрь – восьмым, ноябрь – девятым, а декабрь – десятым.

(обратно)

34

Тяжеловооруженные конные воины.

(обратно)

35

Около 27 килограммов.

(обратно)

36

Реестр.

(обратно)

37

Молодые солдаты на начальном этапе службы (лат.). Это название включало в себя определенные смысловые градации. См. дальше по тексту.

(обратно)

38

Жребий брошен! (лат.)

(обратно)

39

Для простых солдат и офицеров – законный срок службы составлял 20 лет. Военный год начинался с ближайшего 1 марта от поступления на службу. Но солдат часто задерживали. Известны примеры, когда служба затягивалась до 24 или даже до 32 лет. Унтер-офицеры и центурионы имели большие прибыли от службы и старались оставаться на ней как можно дольше. Известны случаи, когда они сохраняли за собой свой пост до 45 лет.

При Республике полководцы часто призывали на службу ветеранов. Солдат удерживали в армии после завершения срока службы. До тех пор, пока им не предоставляли официальную отставку, их сохраняли в прежнем положении. Но если они получали missio (veterani), они больше не были солдатами. Около 30 г. до н. э. легионерам начали выдавать выходное пособие при выходе в почетную отставку – honesta missio. Марий и Цезарь вознаграждали легионеров-ветеранов землей, затем было создано пособие – 3000 денариев. Иногда к пособию добавляли надел земли.

(обратно)

40

Все мое ношу с собой (лат.).

(обратно)

41

Полководец, выигравший войну с внешним врагом, получал право на «Триумф» – так называлось торжественное шествие, в котором полководец в лавровом венке и пурпурной, украшенной золотом тоге, на колеснице въезжал в Рим в сопровождении победоносного войска. Шествие кончалось у Капитолия, где совершалось торжественное жертвоприношение. «Малый триумф» – назывался «Овацией». В этом случае полководец вступал в Рим верхом на коне или пешим. На голове его был надет миртовый венок, а сам он был одет в обычную тогу.

(обратно)

42

Известно, что Цезарь выдал своим солдатам 500 денариев на каждого в 708 г. от основания Рима, Август – 2500 в 711 г., Тиберий в начале своего правления – 62 с половиной денария и т. д. При республике такие выплаты тоже производились регулярно.

Строго говоря, денарии появились чуть позже времени действия романа, примерно с 213 г. до н. э. Но точность даты является весьма условной, изменения системы происходили медленно, а для исторической эпохи период всего в 7–10 лет означает не очень большую погрешность. Поэтому в интересах действия допустимо считать, что серебряный денарий уже введен в обращение.

(обратно)

43

Несмотря на то, что военная добыча была по закону исключительной собственностью государства, часто случалось, что она частично распределялась между солдатами и офицерами после победы.

(обратно)

44

Гром (лат.).

(обратно)

45

Хищник (лат.).

(обратно)

46

Смертоносный (лат.).

(обратно)

47

Римляне не только наказывали, но также имели систему поощрений. За выдающуюся храбрость награждали золотым венком. Такие венки вручались первому, кто взбирался на крепостную стену во время осады укрепленного города (corona muralis) или штурма лагеря противника (corona vallaris). Если солдат спасал жизнь другого воина, его награждали дубовым венком (corona civica), который вручал ему сам спасенный. С этого момента и до конца жизни он должен был относиться к своему спасителю как к родному отцу. Военачальника, который спас армию, обычно награждали corona obsidionalis (букв. «венок за освобождение от осады»). Этот травяной венок был самой желанной из всех наград.

(обратно)

48

Баллиста – в римской армии так именовалась двухплечевая машина торсионного действия, которая метала круглые ядра по относительно настильной траектории. По мнению многих исследователей, баллисту можно признать основным артиллерийским орудием римского легиона.

Онагр – это более мощная одноплечевая торсионная метательная машина с дополнительной пращой, предназначенная для метания снарядов по сравнительно крутой параболической траектории. В качестве снарядов выступали камни сферической формы или горшки, наполненные зажигательной смесью. Онагров в римской армии позднереспубликанского периода было почти в 10 раз меньше, чем баллист.

Скорпион – небольшой двухплечевой торсионный стреломет, предназначенный для стрельбы по настильной траектории. Скорпионы более ранних конструкций изготовлялись из дерева и были достаточно громоздкими. Скорпионы поздних моделей изготавливались уже из металла. В основном это была бронза и сталь.

(обратно)

49

Осадная артиллерия имела тот же вид (баллиста, онагр, скорпион и др.), но отличалась от полевой увеличенными в несколько раз размерами конструкции и боеприпасов.

(обратно)

50

«Кастра» – по латыни «лагерь». «Кастраметация» – соответственно, строительство огороженного лагеря. Порядок, введенный римлянами не только при передвижениях легионов по земле, но и для передвижения военно-морских сил, которые, вставая на ночевку, тоже строили на берегу лагерь.

(обратно)

51

От восхода солнца до заката (лат.).

(обратно)

52

Как уже говорилось ранее, все тяжеловооруженные пехотинцы в римском легионе делились на гастатов (молодых), принципов (опытных) и триариев (ветеранов). Плюс велиты – легкая пехота (тоже «молодые»).

(обратно)

53

Tesserarius (лат.) – унтер-офицер, выполняющий обязанности, соответствующие должности современного старшего сержанта. Он был один на центурию. Его функция – получать приказы от старших начальников (центуриона и опциона) и передавать их по назначению. Во время караульной службы в лагере ему давался пароль, записанный на тессере (дощечке для письма), который он сообщал всем воинам, откуда и его наименование (tessera).

(обратно)

54

Ахтерштевень являлся прямым продолжением киля, закручиваясь выше уровня верхней палубы. Этому элементу, т. н. акропостолю, часто придавалась форма рыбьего или петушиного хвоста, а в римское время головы лебедя. Кроме декоративной акропостоль нес и немалую практическую нагрузку. Во время слабого встречного ветра он стабилизировал управляющий момент на рулях и предотвращал «рысканье», которое было свойственно всем плоскодонным мелкосидящим судам. А когда судно попадало в шторм, – работал подобием штормового паруса для удержания судна носом к ветру и волне.

(обратно)

55

Когда солдат приобретал посредством специального обучения достаточно большой опыт, он получал прозвище armatura. Это термин также означавший совокупность упражнений, необходимых для совершенствования в искусстве войны, применялся и к человеку, обозначая элитного солдата.

(обратно)

56

Проплыв – diekplus – важный тактический прием морского боя античного времени. Сделав быстрый маневр, нападающий корабль с максимальной скоростью проходил мимо борта атакуемого корабля практически вплотную (его весла с этого борта быстро втягивались внутрь корпуса). Расчет был основан на том, что противник не успеет произвести тот же маневр. В этом случае весла его будут неизбежно сломаны, и корабль лишится способности управления. Однако бурное развитие торсионных метательных машин в описываемый период привело к тому, что корабли, оснащенные достаточным количеством таких орудий, могли повредить суда противника еще до подхода их на близкое расстояние, и тактика «проплыва» стала применяться реже, отойдя на второй план.

(обратно)

57

Расчет, обсуживавший баллисту (лат.).

(обратно)

58

Все сказано, добавить нечего (лат.).

(обратно)

59

Декурион – офицер конницы. Каждый декурион командовал 10 всадниками. Первый декурион командовал всей турмой (30 всадников). В стандартном римском легионе 10 турм – 300 всадников.

(обратно)

60

В действительности этого восстания в данный период не было. Хотим лишь напомнить читателю, что в данном произведении, помимо исторической достоверности есть место также исторической альтернативе. Поскольку данный роман не документальный и допускает изменение реально происходивших событий на альтернативные, то и результаты этих событий могут быть совершенно отличными от реальных.

(обратно)

61

Народы, обитавшие в южной и средней Италии.

(обратно)

62

Закон суров, но это закон (лат.).

(обратно)

63

Согласно некоторым историческим исследованиям, подобный пилум был введен Сципионом примерно во время Второй Пунической войны, то есть на несколько лет позже от описываемых событий. Он был перенят римлянами у кельтов-испанцев, из которых наполовину состояла армия Ганнибала. Равно как и меч – испанский гладий – Gladius hispaniensis (длина клинка 62–66 см), обретший впоследствии бессмертие, как основное оружие римских легионеров. Меч, использовавшийся до этого периода римлянами, был чуть шире, и возможно, длиннее.

(обратно)

64

Артиллерия (лат.).

(обратно)

65

Децимация – казнь каждого десятого в провинившемся подразделении.

(обратно)

66

Консулы во время войны обладали всей полнотой гражданской и военной власти. Договор, заключенный с врагами Рима от их имени, сенат должен был принять и выполнять.

(обратно)

67

Иго – так называлось сооружение из двух копий, воткнутых в землю и покрытых третьим, в виде буквы П. Название произошло от сходства его с ярмом (lugum), в которое запрягали волов.

(обратно)

68

Ростр – таран.

(обратно)

69

В действительности знаменитый римский сенатор и полководец Марк Клавдий Марцелл не имел такой дочери. У него был сын. Но просим читателя не забывать, что он читает альтернативно-историческое повествование.

(обратно)

70

«Гражданский венок», который вручался за спасение жизни римского гражданина. Одна из высших римских наград. На Сицилии Марцелл спас от гибели своего брата Отацилия.

(обратно)

71

Пока Рим пребывает в состоянии войны – двери храма Януса в нем всегда были открытыми. Их закрывали только в том случае, если наступал мир. Но такая ситуация бывала крайне редкой и непродолжительной. Рим воевал постоянно.

(обратно)

72

Загородные дома у римлян имелись преимущественно трех видов: вилла рустика (сельская), вилла урбана (городская) и вилла субурбана (пригородная). Изначально на виллах производились сельскохозяйственная продукция (мясо, сыр, шерсть, вина, оливковое масло и др.). Однако позже они стали превращаться исключительно в места отдыха от городской суеты. Наиболее богатые виллы окружались огромными парками со статуями и фонтанами.

(обратно)

73

Природная цементирующая добавка вулканического пепла в вяжущие растворы.

(обратно)

74

Согласно действовавшему в Риме «праву тоги» – ius togae, – этот вид одежды могли носить только полноправные римские граждане. Тоги, как и туники, были преимущественно белыми, но различались своим видом. Верхняя одежда сенаторов называлась «тога претекста». Она имела пурпурную полосу, как знак высшей магистратуры. Соответственно нижняя одежда сенаторов – туника – называлась «туника претекста», она же «туника латиклавия». Сословие всадников носило «тунику ангустиклавию» с одной или двумя пурпурными полосами вдоль тела. В зимнее время года римляне носили сразу по два хитона или туники. Например, Август часто носил сразу четыре туники одновременно.

(обратно)

75

Древние римлянки очень любили менять прически по нескольку раз в день и красить волосы. Эта было так популярно, что даже на мраморных скульптурах делались съемные детали для перемены причесок.

(обратно)

76

Стола – верхняя одежда римлянок. Похожа на очень широкую тунику с большим количеством складок.

(обратно)

77

Дочерей в Риме называли родовым именем отца в женском роде – например, дочь Марка Туллия Цицерона звали Туллией. Иногда добавляли и преномен, образованный, главным образом, от числительных – Терция (Третья), Квинтилла (Пятая). Поэтому дочь Марка Клавдия Марцелла должны были бы назвать Клавдией. Однако мы решили дать ей другое имя. Мы надеемся, что читатель не будет нас судить строго за это нарушение римских традиций.

(обратно)

78

Женщины в Риме носили под туникой полосу из ткани или кожи для поддержания бюста (strophium), стараясь сделать грудь выше. Это отличало их, например, от египтянок, которые ничего не «вздымали», напротив, скрывали грудь под многослойными пышными одеяниями.

(обратно)

79

Гаруспик – гадатель, авгур – толкователь знаков.

(обратно)

80

В 225 г. до н. э. началась война римлян с галлами, закончившаяся в 222 г. до н. э. завоеванием долины реки По, впоследствии (около 190 г. до н. э.) получившей статус новой римской провинции под названием Цизальпинская Галлия. Галлы с IV в. до н. э. совершали неоднократные набеги на территорию Италии, вторглись в долину реки По. Осели в районе Ломбардии, сделав столицей Милан. А в 390 г. до н. э. захватили и сожгли Рим. Однако с III в. до н. э. перевес в постоянных войнах склоняется в пользу Рима. В начале II в. до н. э. галлы были окончательно разбиты и вытеснены за реку По.

(обратно)

81

Калиги – солдатские башмаки на толстой подошве, подбитой гвоздями.

(обратно)

82

Убив противника, кельтский воин отрезал ему голову и подвешивал ее на шею своего коня. Затем этот трофей кельты привозили домой и прибивали к стене своего жилища. А головы наиболее храбрых врагов бальзамировались ими в кедровом масле и впоследствии использовались для религиозных ритуалов. Голова консула Луция Постума, убитого кельтами в долине По, была, например, выставлена ими в храме.

(обратно)

83

Перед боем кельты вызывали самых сильных врагов на поединок. Римляне чтили тех своих полководцев, которые принимали вызов и поражали кельтского зачинщика в одиночном поединке. Им предоставлялась честь посвятить лучшую часть своей добычи в храм Юпитера Феретрия («Податель добычи»). Наиболее известным среди таких героев был Марк Клавдий Марцелл, который убил в поединке галльского вождя Виридомара в 222 г. до н. э.

(обратно)

84

Проводилось обычно 10 заездов. После пятого заезда делался большой перерыв, во время которого давались театральные представления в виде показательных заездов и костюмированной езды. Позже, в императорские времена, отпущенное для развлечений время все увеличивалось. Во времена Нерона скачки занимали уже весь день (устраивалось 24, а иногда даже 48 заездов; император Домициан устроил игры, состоящие из 100 заездов)

(обратно)

85

Клоака Максима имела длину 1 км, при средней ширине около 3 м, а в устье у Тибра – 6,5 м, высота сводов достигала 4 м. В Риме, преимущественно в императорский период расцвета, также было много водопроводов, – в I в. н. э. – 9 штук, к концу III в. н. э. – 13. Первый водопровод был построен еще в 312 г. до н. э. цензором Аппием Клавдием.

(обратно)

86

Позже на Древнем форуме император Август поставил мильный камень в виде конуса, обитого позолоченной бронзой, обозначавший начало всех римских дорог.

(обратно)

87

Женой Вулкана была прекрасная богиня Венера.

(обратно)

88

Комиций – площадь народных собраний.

(обратно)

89

Первые театральные представления в Риме начали давать около 240 г. до н. э. Спектакли играли на примитивных деревянных площадках. Первый каменный театр в Риме построил Помпей в 55 г. до н. э. Этот театр стал образцом для всех римских театров. Он имел полукруглую орхестру, отделенную парапетом от зрителей. Его зрительный зал (cavea) с расположенными один над другими зрительными рядами делился на ярусы и сектора. Как и греческий, этот театр не имел крыши, но над ним можно было натягивать тент. Обращенную к публике стену скены украшали колонны и картины.

(обратно)

90

Строго говоря, таких праздников за время Республики было семь: Великие Римские игры в честь трех Капитолийских богов (4–14 сентября); Плебейские игры в память уравнения в правах плебеев и патрициев после ухода плебса на Авентинскую гору (4–17 ноября); игры в честь Цереры (12–19 апреля); игры в честь Аполлона, установленные по обету об изгнании Ганнибала из Италии и сделавшиеся постоянными после эпидемии чумы 208 г. до н. э. (5–13 июля); игры в честь Великой Матери (4–10 апреля); игры в честь Флоры (28 апреля–3 мая) и игры в память победы Суллы (26 октября–1 ноября). К этим праздникам во время Империи были добавлены: игры в честь Венеры Родительницы (20–30 июля); игры в честь Марса (12 мая и 1 августа); праздники в честь Августа (3–12 октября). Однако многие из них были установлены уже после Второй Пунической войны.

(обратно)

91

Первый бой трех пар гладиаторов был устроен в 264 г. до н. э. на Форуме Марком и Децием Брутами в память их отца. Позднее гладиаторские бои стали устраивать вместе с другими играми по случаю различных событий частной и общественной жизни. Первоначально гладиаторами становились военнопленные, рабы и преступники, а в императорское время громкая слава и большие гонорары привлекали в их ряды вольноотпущенников и свободных, причем иногда даже из высших сословий. Многократные победители боев награждались специальными гладиаторскими тессерами и почетным мечом, что символизировало возможность освобождения.

(обратно)

92

Здание Колизея – гигантского амфитеатра для публичных зрелищ – было воздвигнуто в I веке н. э. Строительство началось в 72 году и продолжалось почти 10 лет. Римский император Тит в 80 году ознаменовал открытие Колизея играми, продолжавшимися 100 дней. Строительство было полностью завершено двумя годами позже.

(обратно)

93

Gallia Cisalpina, – строго говоря, так эта область в долине реки По стала называться только около 190 г. до н. э, однако название уже устоялось, и мы позволим себе называть ее так с более раннего периода.

(обратно)

94

Часть конницы союзников, примерно одна треть, и пятая часть их лучших пехотинцев отбирались для того, чтобы образовать особую боевую единицу – экстраординариев (extraordinarii). Это был ударный отряд для особых поручений, насчитывавший не менее 600 конных воинов, в число обязанностей которых входило проводить разведку и прикрывать легион на марше.

(обратно)

95

Кольчуга была изобретена примерно в 300 г. до н. э. Вероятно, это сделали именно кельты – лучшие кузнецы античного мира. При этом кольчуга была очень дорогой, носить ее было уделом кельтской знати.

(обратно)

96

Существует множество изображений кельтских штандартов, горнов и труб. Наиболее распространенная труба называлась «карникс».

Многочисленные раскопки кельтских поселений наводят ученых на мысль, что их флажки очень близки к римским штандартам, а значки с изображениями животных похожи на те, что возникли впоследствии на эмблемах римских легионов. Это позволяет с достаточной точностью утверждать о заимствовании римлянами этих военных атрибутов у кельтов, что, впрочем, для них очень типично.

(обратно)

97

Если вызов принимали, то кельт мог тотчас запеть боевую песню, в которой восхвалял предков и свои подвиги, а также поносил врагов. Убив противника, кельт отрезал ему голову. Затем, он приказывал своему оруженосцу унести трофей, а сам снова пел над поверженным врагом боевую песнь.

(обратно)

98

Торква – наградная цепь у кельтов.

(обратно)

99

В VII в. до н. э. скифы завоевали Мидию, Сирию и Палестину и долго господствовали в Передней Азии. Затем были оттуда вытеснены. В начале IV в. до н. э. скифы начинают наступление на юг по берегу Черного моря и захватывают дельту Дуная, а затем заставляют ряд греческих колоний признать свою власть. К середине IV в. до н. э. власть скифов простиралась уже до Византия, платившего царю скифов дань. Один из центров племенного объединения скифов, находящийся на территории между излучиной Дуная и Черным морем, получил название Малой Скифии (совр. Добруджа в Румынии). Мощный удар по этим владениям скифов нанес Филипп Македонский, отец Александра, обеспокоенный ростом могущества скифов по соседству с его державой. Однако уничтожить полностью государство скифов в дельте Дуная ему не удалось.

(обратно)

100

Комплювий – четырехугольное отверстие в потолке посередине крыши.

(обратно)

101

Карфаген – финикийское написание Qart Hadasht, латинское Carthago, греки называли этот пунический город Кархедон. Название Qart Hadasht – в оригинальной записи финикийского языка без гласных Qrthdst – переводится как «новый город».

(обратно)

102

По древнему преданию, Карфаген примерно в 825 г. до н. э. основала царица Элисса (Дидона), которая бежала из Тира после того, как царь Тира, ее брат Пигмалион, убил ее мужа Сихея, чтобы завладеть его богатством. Согласно легенде, царица Элисса, которой местный вождь разрешил занять лишь столько земли, сколько покроет бычья шкура, заняла большой участок, разрезав шкуру на узкие ремни. Вот почему поставленная на этом месте цитадель носила название Бирса, – что означает «шкура».

(обратно)

103

Карфаген не был самой древней из финикийских колоний. Задолго до него несколько севернее была основана Утика (ок. 1100 г. до н. э.). Примерно в тот же период были основаны Гадрумет и Лептис, расположенные на восточном побережье Туниса к югу.

(обратно)

104

Суффетами в Карфагене назывались два ежегодно избираемых чиновника, осуществлявших высшую исполнительную и судебную власть в стране.

В Карфагене существовала достаточно эффективная для своего времени система государственного управления. Изначально высшим органом власти был Совет старейшин, состоявший из 300 назначаемых членов, которые носили этот титул пожизненно. Совет возглавляли десять наиболее уважаемых и богатых граждан. Народное собрание формально также играло значительную роль, но к нему обращались крайне редко.

(обратно)

105

Позже (около 450 г. до н. э.) с целью создать противовес стремлению некоторых родов получить полный контроль над советом был создан дополнительный орган власти Совет судий. Он состоял из 104 человек и первоначально должен был судить должностных лиц по истечении срока их полномочий. Однако постепенно сосредоточил в своих руках всю полноту власти. Исполнительную и высшую судебную власть исполняли два суффета, избираемые ежегодно. Сам «Совет 104-х» не избирался, а назначался специальными комиссиями – пентархиями, которые создавались из членов того или иного аристократического рода. Совет старейшин также избирал главнокомандующего армии Карфагена – на неопределенный срок и с самыми широкими полномочиями.

Выполнение обязанностей чиновников не оплачивалось. Кроме того, существовал ценз знатности. Греческий философ Аристотель считал, что карфагенская политическая система близка к идеальной, ибо предотвращает как народные мятежи, так и установление тирании.

(обратно)

106

Наварх – командующий флотом.

(обратно)

107

Полное имя Таннит – «Таннит-перед-Баалом». В большинстве древних текстов имя Таннит предшествует Баал-Хамону. Некоторые ученые переводят слово «Таннит» как «культовая плакальщица», то есть жрица. Таким образом «Таннит-перед-Баалом» – это «жрица, причитающая перед Баалом». Жрица, по всей вероятности, олицетворяла богиню, и ее обозначение постепенно стало восприниматься как одна из божественных ипостасей.

(обратно)

108

Позже этот город на восточном побережье Испании стал называться Картахеной.

(обратно)

109

Высокогорная крепость, примерно в 300 километрах от Нового Карфагена, находившаяся посреди испанских владений финикийцев, но отрицавшая их власть в расчете на поддержку римлян. Атаковав этот город, Ганнибал спровоцировал новую войну с Римом.

(обратно)

110

Квинкерема (пентера) – (от лат. quinque – пять и remus – весло) – военный корабль, имевший, кроме парусов, пять рядов весел с каждого борта. Хотя исследователи расходятся во мнении по этому вопросу. Экипаж: 300 моряков и гребцов плюс 120 пехотинцев (по некоторым данным пехотинцев тоже было до 300 человек). Скорость – 3–4 узла. Вооружение: таран и метательные машины. Согласно принятой классификации античных гребных кораблей по количеству рядов весел квинкерема (пентера) – имеет пять рядов, квадрирема – четыре, трирема (триера) – три, а бирема – два.

(обратно)

111

На самом деле, этот маневр карфагеняне изобрели только к концу Второй Пунической войны.

(обратно)

112

Стола – верхняя одежда римлянок. Похожа на очень широкую тунику с большим количеством складок.

(обратно)

113

Многие солдаты армии Ганнибала пользовались прямым остроконечным мечом, который позже обрел бессмертие, после того как его взяли на вооружение римляне. Они так и называли его gladius hispaniensis – испанский гладий. Но более популярным оружием среди испанцев была изогнутая фальката.

(обратно)

114

Атарбал – имя также широко распространенное среди финикийцев, как, например, Ганнибал и Ганнон. Во времена Первой Пунической войны жил флотоводец Карфагена с подобным именем. В данном случае Атарбал – личность вымышленная.

(обратно)

115

Народ, о котором идет речь, кельтами называли греки. Но римляне именовали его по-своему: галлами (Galli). Как и страну, из которой они пришли.

(обратно)

116

Воины армии Ганнибала использовали в бою короткое деревянное копье для метания с металлическим наконечником, – пилум. Предположительно пилум, как и меч-гладий, был перенят римлянами и взят на вооружение после Второй Пунической войны. Однако нельзя утверждать с полной уверенностью точные сроки этого события. Поэтому в данном альтернативно-историческом повествовании римляне уже имеют пилум среди своего вооружения.

(обратно)

117

Имя не связано с реальным действующим лицом того времени.

(обратно)

118

Одна и та же река Дунай именовалась в нижнем течении Истром, а в среднем – Данубием. Конечно, скифы тоже именовали их по-своему. Но для ясности в тексте приведены эти иноземные для них названия. Дальше по тексту используется тот же подход в отношении греческих и даже более поздних римских географических названий различных мест.

(обратно)

119

Днепр.

(обратно)

120

Полис – так греки называли свои города-государства.

(обратно)

121

Неаполь Скифский – так называли этот город греки. Как его называли сами сколоты (скифы – тоже греческое название) неизвестно. К слову, считается, что сколоты – самоназвание. Однако сколотами те же греки часто называли «скифов-пахарей», живших по берегам Днепра. И под этим названием многие историки видят не самих скифов, а славян, обитавших по соседству со скифами.

(обратно)

122

Женское божество – Великая Богиня или Мать Богов, – было особым объектом почитания у скифов. Табити – божество семьи, домашнего очага. Считалось покровителем скифов.

(обратно)

123

Ближайшая к Скифии крупная греческая колония в дельте Борисфена (Днепра), не считая Херсонеса и многочисленных городов Боспорского царства. Ольвия находилась недалеко от современного украинского города Николаев.

(обратно)

124

За счет энергии скручивания и раскручивания торсионных барабанов, на которые наматывались упругие нити, осуществлялся выброс снаряда из баллисты. Сами нити изготавливались из конского волоса и жил.

(обратно)

125

Эти имена принадлежат выдуманным персонажам. Они не имеют отношения к реальным историческим лицам, действительно существовавшим в скифской истории под такими именами.

(обратно)

126

Врач (лат.).

(обратно)

127

Труб.

(обратно)

128

Солдаты легиона в данный период, согласно Полибию, делились на четыре категории по опытности воинов – гастатов (молодых воинов), принципов (опытных), триариев (ветеранов) и велитов (самые «молодые»). Первые три категории – тяжеловооруженные воины – разбивались по манипулам. Последние (легкая пехота) – не имели собственных подразделений и распределялись между всеми манипулами из расчета 20 человек на центурию.

(обратно)

129

Жалованье у римского легионера появилось и стало постоянным примерно в 406 году до н. э. До этого времени за службу не платили. В описываемый период жалованье составляло 2 обола в день, – это 1200 ассов или 120 динариев в год.

В целом денежное хозяйство в Риме начало активно развиваться позднее, чем в соседней Греции и Малой Азии, – примерно в третьем веке до н. э. Первой римской монетой был – асс, медная монета весом в 1 римский фунт (327,45 г). Позднее вес монеты был уменьшен. Примерно с 235 г. до н. э. появляются в обращении серебряные монеты дидрахмы. А затем, примерно в 213 году до н. э., и знаменитый денарий – серебряная монета в 4,55 г. Свои золотые монеты Рим получил в 220 году до н. э., в том числе достоинством в 60, 40 и 20 ассов. Аурей лишь при Цезаре превратился в основную золотую монету.

(обратно)

130

Трактир (от лат. tracto – угощаю) – гостиница, постоялый двор с рестораном.

(обратно)

131

Примпил – старший из центурионов легиона, имевший право участвовать на военном совете вместе с высшими офицерами.

(обратно)

132

Жители античного Херсонеса подобно грекам поклонялись Зевсу, Земле, Солнцу, Деве и всем олимпийским божествам. А жители Боспорского царства, согласно древнегреческому тексту, поклонялись богине по имени Ма.

(обратно)

133

Для скифов поклясться очагом – это значит принести величайшую клятву.

(обратно)

134

Город Танаис стоял на одноименной реке, которая сейчас называется Дон.

(обратно)

135

Псессы и тарпеты – народы, населявшие северные земли Боспорского царства по берегам Азовского моря. Река Гипанис – Кубань, хотя некоторые исследователи ассоциируют это название с Южным Бугом.

(обратно)

136

Квестор – в данном случае казначей.

(обратно)

137

Ламбрекены – ниспадающие ремни защитной юбки римского доспеха.

(обратно)

138

Педагогом (paedogogus) в Риме называли раба, обычно из ученых греков, который сопровождал римского школьника из богатой семьи на занятия. Носил за ним личные вещи и книги.

(обратно)

139

Популярное оружие среди испанцев армии Ганнибала – тяжелый изогнутый меч, которым можно и колоть и рубить с «оттягом».

(обратно)

140

Армия Карфагена копировала эллинистические традиции и делилась на спейры и хилиархии. Спейра насчитывала примерно сто двадцать бойцов, хилиархия – это соединение примерно в тысячу воинов. Иногда больше. Командующий армией Ганнибал мог по своему усмотрению изменять в зависимости от родов войск численный состав хилиархий и спейр. Например, спейра кельтов в этом войске могла содержать не сто с лишним, а двести или даже двести пятьдесят воинов. То же касалось и хилиархии.

(обратно)

141

«Скорпион» – небольшой двухплечевой торсионный стреломет, предназначенный для стрельбы по настильной траектории. «Скорпионы» более ранних конструкций изготовлялись из дерева и были достаточно громоздкими. «Скорпионы» поздних моделей изготавливались уже из металла. В основном это была бронза и сталь.

(обратно)

142

Совершенно ясно, что скифы (т. е. сколоты, скифы – греческое название) называли их не так. Но мы решили оставить в тексте общеупотребительный термин «сарматы», чтобы просто дать понять читателю, о каком народе идет речь.

(обратно)

143

В описываемый период, согласно официальной исторической традиции, скифы владеют не только Крымом, но и полосой обширных степей, примыкающих к северному Причерноморью и Азовскому морю вплоть до границ с Боспорским царством. Эти территории, под непрекращающимся натиском сарматов, они окончательно утеряют в 174 году до н. э. Но, постоянно уменьшаясь в размерах, ослабевшее скифское государство еще два века продержалось в Причерноморье и еще несколько столетий в Крыму.

(обратно)

144

Днепр (греч.).

(обратно)

145

Согласно данным Птолемея, современные ученые с определенной точностью могут локализовать некоторые из городов Сарматии на современной карте. Предположительно, город Метрополь на Борисфене стоял на месте нынешнего Киева. Город Карродун – на Днестре, Ерект – это Тирасполь, Вивантиварий – Бендеры, а легендарный город Росканак, столица знаменитой сарматской царицы-амазонки Зарины, предположительно, – на правом берегу Терека на земле Бороковского аула.

(обратно)

146

Так греки называли столицу скифов в Крыму.

(обратно)

147

Как утверждает римский историк Помпей Трог, зафиксированное в греческих преданиях знаменитое «царство амазонок», было основано на южном берегу Черного моря скифскими юношами царского рода Плином и Сколопитом, изгнанными из отечества около XXI в. до н. э. По всей видимости, это царство действительно существовало в течение II тыс. до н. э. В хеттских источниках упоминается некая «страна Каска» на малоазийском побережье Черного моря, где правили воинственные царицы, которая может быть тождественна «царству амазонок».

Согласно исследованиям Н. И. Васильевой (Краткая история Великой Скифии), этноним «каска, касог, касак» отмечается в Приазовье и на Кубани еще в средние века; очевидно, он относится еще к протоарийской эпохе, и именно к нему восходит современный термин «казак». Амазонки из «страны Каска» оказываются… казачками!

«Страна амазонок» долгое время поддерживала политические связи со Скифией, своей прародиной. Однако, по всей видимости, в поздний период своего существования (около XIII в. до н. э.) ее интересы стали расходиться с интересами скифской метрополии. Царица Пентесилея участвовала в Троянской войне уже на стороне Трои, форпоста малоазийской цивилизации на западе. Интересно, что штурмовали город соединенные войска греков-ахейцев и данайцев (танаитов, донцов), тоже выходцев с берегов Азовского моря.

Мифические подробности «из жизни амазонок» возникли потому, что греческие источники просто слегка преувеличивали хорошо известные грекам обычаи скифских и, особенно, сарматских женщин. В частности, считалось, что амазонкам прижигали правую грудь, чтобы они могли лучше стрелять из лука. Также девушка не могла выйти замуж прежде, чем не убьет хотя бы одного врага.

У скифов и сарматов, очевидно, господствовал обычный парный брак с правом развода. Но «культурные» греки часто клеветали, утверждая о принятом среди них обычае группового брака. Слишком обаятельными были сарматские всадницы-амазонки, и слишком большой контраст они представляли с греческими женщинами, которые делились на гаремных затворниц и гетер-проституток. Впрочем, «отец истории» Геродот, познакомившийся со скифскими обычаями, твердо заявил, что группового брака у них не существовало.

(обратно)

148

Многочисленные античные предания об амазонках относятся преимущественно к сарматским женщинам. А сарматские женщины, как и мужчины, отличались силой и военной активностью. Женщины у сарматов не только пользовались равными правами с мужчинами, но даже несли наравне с ними воинскую обязанность. Амазонки владели всеми видами оружия и пользовались правом голоса при решении общинных проблем, а сарматские царицы часто лично водили войска в бой.

(обратно)

149

От Дона до Днепра.

(обратно)

150

По преданию, сарматская девушка могла выйти замуж не раньше, чем убьет хотя бы одного врага.

(обратно)

151

Воины армии Ганнибала использовали в бою короткое деревянное копье для метания с металлическим наконечником – пилум. Предположительно, пилум, как и меч-гладий, был перенят римлянами и взят на вооружение после Второй Пунической войны. Однако нельзя утверждать с полной уверенностью точные сроки этого события. Поэтому в данном альтернативно-историческом повествовании римляне уже имеют пилум среди своего вооружения.

Цельнометаллический саунион (тяжелый железный дротик с зазубренным острием) – оружие, свойственное в этой войне только испанцам Ганнибала. Он был серьезной угрозой в умелых руках, от которой не спасали даже щиты.

(обратно)

152

Скутум – массивный прямоугольный щит с умбоном в центре и железной окантовкой по верхней и нижней кромке. Размеры примерно 1,20?0,75 м. Изготавливался из двух деревянных пластин, которые обтягивали телячьей кожей. Весил около 10 кг. В бою им не маневрировали, а прикрывались.

(обратно)

153

Очевидно, что скифы (сколоты) называли реку и город по-своему, однако в тексте мы оставим известное греческое название. Тирас – древнегреческое название реки Днестр, а также колонии в его устье. Город Тира – Тирас (Tiras) – был основан в VI в. до н. э. на западном берегу лимана реки Тирас переселенцами из Милета. Этот греческий полис быстро достиг значительного благосостояния за счет торговли с населением Приднестровья и развития многих промыслов, особенно рыболовства. Около 360 года до н. э. здесь началась чеканка собственной монеты. Тира также вела торговлю со многими другими греческими колониями Причерноморья: Ольвией, Томами, Истрией, Одессом и Гераклеей.

(обратно)

154

Бастарны впервые упоминаются в греческих источниках в конце III в. до н. э., когда они появляются на Правобережной Украине, где основывают множество укрепленных поселений. Практически в то же время бастарны селятся на территории Молдовы. Здесь бастарны испытали на себе влияние со стороны соседних кельтских племен и гетов-фракийцев. Не установлено, были ли бастарны германским племенем или кельтским. В последующих хрониках они упоминаются как союзники Филиппа V Македонского в его борьбе с римлянами и фракийскими племенами.

(обратно)

155

Скифский, а затем и сарматский всадник-катафрактарий много сотен лет считался эталоном экипировки конного воина. Собственное тело и своих коней сарматы защищали чешуйчатыми панцирями, сделанными из распиленных на пластины лошадиных копыт. Позже пластины стали изготавливать из железа. Такая броня была практически непробиваема даже в ближнем бою, а мощное вооружение – длинное копье и тяжелый меч – превращало конного сармата в неуязвимого воина. Встречавшиеся с ними народы часто называли таких всадников «костобоками» – костяными боками.

Справедливости ради, можно отметить, что на имя «Костобоки», кроме сарматов, претендуют еще кельты и фракийцы, а официальная историческая наука считает племя костобоков существовавшим в реальности и относит его к дакийскому племенному союзу.

(обратно)

156

На золотых монетах Карфагена часто изображали слонов, очень почитаемых в этом государстве животных. Кроме них, монеты Карфагена часто заимствуют изображения с греческих монет. На одной из таких монет изображен Пегас, на другой – голова Персефоны работы сиракузского художника. Часто встречаются изображения породистых лошадей, а также много других сюжетов, повествующих о хозяйстве, культуре и военной мощи этого государства.

(обратно)

157

Просим не забывать читателя, что он держит в руках альтернативно-историческое повествование. И большинство событий, описанных в данном романе, особенно происходящих после битвы при Каннах, существенно изменены или придуманы.

(обратно)

158

Четырехугольное отверстие в потолке посередине крыши.

(обратно)

159

Состав конницы римского легиона на данный момент: 300 всадников – разделенных на 10 подразделений (турм) по 30 человек в каждом.

(обратно)

160

Около 120 литров.

(обратно)

161

«Ворон» – корвус – изобретенный римлянами абордажный мостик с металлическим крюком на носу. Предназначался для того, чтобы намертво прикрепить корабли один к другому во время абордажной атаки и пустить по нему на палубу противника собственную пехоту.

(обратно)

162

Во времена Первой Пунической войны римляне четыре раза теряли почти весь свой флот из-за штормов. Последний раз это случилось в 249 году до Р.Х. – год тяжелых неудач для Рима на суше и на море. Потеряв в общей сложности более 700 кораблей и жизни около 100 000 моряков, римляне сочли это предостережением богов. В течение нескольких лет после этого они воздерживались от крупных морских операций.

(обратно)

163

Гранат.

(обратно)

164

При дальнейшем продвижении как вокруг Карпат, так и вдоль моря, скифы неизбежно вторгались в придунайские земли, в описываемый период населенные смешанными племенами гетов и даков, главную роль среди которых играли геты. Начиная со II в. до н. э. культурная общность этих племен усиливается, поэтому историки часто применяют смешанный термин «гето-даки», для описания этих фракийских племен. Геты жили на низменности к юго-востоку от Карпат, а даки на территории Трансильвании. Лишь в I веке до н. э., после смерти знаменитого царя Буребисты, первенство стало переходить к дакам, а саму страну стали называть Дакией.

(обратно)

165

В данном случае выдуманный персонаж.

(обратно)

166

Название вымышлено.

(обратно)

167

Триерарх – капитан триеры (греч.).

(обратно)

Оглавление

Рим должен пасть 

  Пролог

  Часть первая Северные варвары 

    Глава первая Где мы – там победа!

    Глава вторая Морская рыбалка 

    Глава третья Неизвестный мир

    Глава четвертая Снова в Крыму 

    Глава пятая Неаполь Скифский 

    Глава шестая Удачная сделка 

    Глава седьмая Пропонтида 

    Глава восьмая Морские боги 

    Глава девятая Римский легионер 

  Часть вторая На службе у Рима 

    Глава первая Тарент

    Глава вторая Оrnamentum[32]

    Глава третья Морской союзник 

    Глава четвертая Мedicus 

    Глава пятая Море зовет 

    Глава шестая Armatura[55]

    Глава седьмая Лукания 

    Глава восьмая Огнем и мечом 

    Глава девятая Снова сержант 

    Глава десятая Новый опцион 

    Глава одиннадцатая Марк Клавдий Марцелл и его прекрасная дочь[69]

    Глава двенадцатая  Город на семи холмах

    Глава тринадцатая  Цизальпинская галлия[93]

    Глава четырнадцатая  Юпитер, спаси нас от галлов!

    Глава пятнадцатая Кровная дружба

    Глава шестнадцатая  Госпожа

  Часть третья  Qart Hadasht[101]

    Глава первая Карфаген

    Глава вторая Купец или воин?

    Глава третья  Ганнибал

Карфаген атакует

  Часть первая Путь Геракла

    Глава первая Новые друзья

    Глава вторая У берегов Испании

    Глава третья Снова в армии

    Глава четвертая  За рекой Ибер

    Глава пятая  Перевалы

    Глава шестая  Леха Ларин и скифы

    Глава восьмая  Крепость васконов

    Глава девятая  Золото васконов

    Глава десятая  За Пиренеи

    Глава одиннадцатая  Переправа через Рону

    Глава двенадцатая  Тайный флот

    Глава тринадцатая  И снова Херсонес

    Глава четырнадцатая  Альпийский поход

  Часть вторая  На краю гибели 

    Глава первая  Долина реки По

    Глава вторая  На зимних квартирах

    Глава третья  По тылам

    Глава четвертая  Боспорское царство

    Глава пятая  Ольвия

    Глава шестая  Апеннинские перевалы

    Глава седьмая  В плену у римлян

    Глава восьмая  Бегство

    Глава девятая  Обходной маневр

    Глава десятая  У Тразиментского озера

    Глава одиннадцатая  Марк Клавдий Марцелл

    Глава двенадцатая  В дальний поход

    Глава тринадцатая  Битва при Каннах

Ганнибал Великий 

  Часть первая  Бросок на запад 

    Глава первая  Военный совет

    Глава вторая  Мост через Вультурн

    Глава третья  В степь далекую

    Глава четвертая  Хозяйка Еректа

    Глава пятая  Монте-Санта-Кроче

    Глава шестая  Дорога на Теан

    Глава седьмая  Амазонки в строю

    Глава восьмая  Вверх по течению

    Глава девятая  Поединок в горах

    Глава десятая  Поход на Рим

    Глава одиннадцатая  Укрепрайон Клорина

    Глава двенадцатая  Таранный удар

    Глава тринадцатая  Битва с рабами

    Глава четырнадцатая  Забытый архив

    Глава пятнадцатая  Цитадель

    Глава шестнадцатая  Новый поворот

  Часть вторая  Рим в осаде 

    Глава первая  Огненное кольцо

    Глава вторая  За городской стеной

    Глава третья  Назад, к морю

    Глава четвертая  Крепкий орешек

    Глава пятая  Великое посольство

    Глава шестая  Снова в Карфаген

    Глава седьмая  Корабль-монстр

    Глава восьмая  Эннера в бою

    Глава девятая  Посол Ганнибала

    Глава десятая  Тайный разговор

    Глава одиннадцатая  Посланец Великой Скифии

    Глава двенадцатая  Старейшина Иседон

    Глава тринадцатая  На суше и на море

    Глава четырнадцатая  Театр военных действий

    Глава пятнадцатая  Путь к свободе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg