«Гибель химеры (Тайная история Погорынья)»

Гибель химеры (Тайная история Погорынья) (fb2) - Гибель химеры (Тайная история Погорынья) 897K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Павел Клюкин

Павел Клюкин Гибель химеры Тайная история Погорынья

"Обо всем том, что вплоть до сегодняшнего дня выпало на долю р-ского народа в ходе войн, я рассказал, как смог, расположив изложение событий в соответствии со временем и местом происходившего. Отныне, однако, мое повествование пойдет иным путем, ибо теперь я буду описывать все, что произошло в самых разных частях Р-ской державы. Причина же заключается в том, что, пока были живы вершители этих дел, я не мог описывать их должным образом. Ибо невозможно было мне укрыться от множества соглядатаев, а если бы я был изобличен, не избежать мне было бы самой жалкой смерти. Ибо даже на самых близких родственников я не мог положиться. Более того, я был вынужден скрывать причины и многих из тех событий, которые были изображены мной в прежнем повествовании. Поэтому я считаю своим долгом рассказать в этой книге о том, о чем доселе не было сказано, и раскрыть причины уже описанного."

(Прокопий Кесарийский)

Составил от былинок

Рассказ немудрый сей

Худый смиренный инок,

Прозваньем Книжный Змей.

Что аз же многогрешный

Во бренных сих постах

Не дописах поспешно

Или переписах,

То, спереди и сзади

Читая во все дни,

Исправить, правды ради,

Будь ласков, подмогни.

Пролог

Заканчивалось жаркое лето такого богатого на события 1125 года. Смерть Мономаха практически ничего не поменяла в ходе жизни на Руси. Старший его сын Мстислав твердо сел на златой стол Киевский, сразу же показав всем, что не собирается выпускать из своих рук Великое княжение.

Да и серьезных противников у него не осталось — братья не в счет, слабохарактерный Ярослав Святославич Черниговский, имевший право на Великое Княжение, не шел ни в какое сравнение со своим волевым старшим братом Олегом. А сильные и предприимчивые Ростиславичи, отбивавшие любые попытки вторжения в свою землю и доставлявшие немало хлопот не только великим князьям киевским, но и владетелям соседней Польши, как-то очень вовремя умерли в прошлом году.

"И соседи присмирели, воевать уже не смели …"

В сущности, поход на половцев, загнанных Мономахом за Дон, затевать не стоило, но Мстислав хотел показать степнякам, что отцовский меч, не раз обагренный их кровью, снова в надежных руках.

Болеславу Польскому, по прозвищу Кривоустый, было явно не до Руси — он усмирял Поморье, весьма довольный тем, что не надо больше отвлекаться на дерзкого перемышльского князя, союз которого с язычниками — пруссами и поморянами, сулил столько неприятностей его стране.

Сильное преувеличение, однако, сказать, что многим из обитателей Восточно-Европейской равнины в это время было дело до княжеских либо межгосударственных счетов. Как раз нет, последний месяц лета не зря славянские народы зовут кто жнивень, кто серпень. Для сельчан, а ими были тогда каждые девять из десяти человек, это самая горячая пора в году, когда все помыслы направлены на то, чтобы убрать драгоценный, тяжким трудом достающийся оратаю-труженику хлеб. Недаром в главные праздники конца лета — спожинки да Ладин день — как раз и благодарят светлых богов за урожай, прося послать не меньший в будущем.

Жаркое лето заканчивалось. Осень с новыми трудами пахарей еще только готовилась вступить в свои права, но по всем признакам на некой полосе земли, зажатой между реками Горынью и Случью, ей предстояло стать не менее жаркой, чем лету. Не зря, то тут, то там иногда шепотом, а иногда в полный голос раздавалось: "Ужо вам! Ждите журавлей с юга!"

Часть 1

Интерлюдия 1. Август 1125 года. Звенигород. Княжеский терем Владимирка Володаревича.

— И что, все до одного поганые? — с любопытством спросил молодой князь, вглядываясь в лицо собеседника. Сильное лицо уверенного в себе человека, которое не портила даже обожженная щека, частично покрытая непонятными черными точками, коих не могла скрыть темная, с чуть заметной проседью, борода.

— А какая разница, княже? — тот ничуть не смутился от такого вопроса. — Или Петр Властень, что крест целовал твоему батюшке, а потом продал его Болеславу, лучше, чем любой из пруссов-язычников? Слыхал я, что отец твой ни разу на их верность клятвам не жаловался. Как и на своего половецкого друга — доблестного Боняка. А может, еще недобрую судьбу твоего дяди припомнишь? Кому ж не ведомо, что ослепили его по приказу великого князя Святополка и наущению Давида Волынского. Так что, по мне, добрый кметь-язычник лучше злого хрестьянина. Ты спрашивай верную службу и награждай по заслугам, а указывать, во что верить и кому требы класть, ни к чему.

— Что ж, и в этом, и в том, что касаемо дяди Василия, ты прав, — помрачнел от нахлынувших воспоминаний Владимирко. Резко поднялся с резного кресла и несколько раз прошелся взад-вперед по просторной палате, предназначенной для советов и пиров.

В обычные дни здесь всегда собирались ближники молодого князя, а сегодня было тихо и пусто. Ради сохранения тайны разговора он отослал нескольких кметей, пришедших заступить на охрану дверей в княжеские покои, чтобы стерегли терем снаружи. Даже верный отцовский боярин Иван Халдеевич, приведший гостя и знавший о чем будет разговор, и тот вышел, плотно притворив дверь. Приезжий внимательно наблюдал за хозяином и терпеливо ждал.

"Как все же непохож он на моих, да и на отцовских бояр, — подумал, еще раз искоса взглянув на гостя, Владимирко. — Хотя властность и привычка повелевать заметны сразу. А ведь волнуется, хоть и скрывает это. Как и я."

— Поясни, — продолжил князь после продолжительного молчания, присев рядом с гостем на длинную, во всю стену лавку, — ты сам-то, Александр, во что веруешь? Ведь крещеный же! Чем ты клясться будешь?

— Я так полагаю, Христос с Перуном и Одином на Небесах сами меж собой, без нас, людишек, разберутся. А поклянусь я, ежели договоримся, Одином и Тором, в коих мои дружинники верят, да Христом-богом, что людские грехи на свои рамена принял. Правда, жертва сия многим впрок не пошла.

— Так что предлагаешь ты, и что хочешь взамен?

— Предлагаю кованую рать в пару сотен, сотни две-три лучников, да пешцев с тысячу для того, чтобы смог ты взять в свои руки отчину — Перемышль. Да и о двоюродниках, сыновьях Василька, подумай, не зря они держат руку Ростислава … — тут боярин приостановился, поглядел, какое впечатление на молодого князя произвели его слова, и решительно продолжил, словно бросаясь в ледяную прорубь. — А хочу я земли для поселения для себя и своих людей, да наместничество в Бохите и Теребовле. И дозволение моим людям требы класть тем богам, в коих они веруют.

— Не слишком ли жирный кусок ухватить хочешь, боярин? — впервые за время беседы князь усмехнулся, хотя со стороны было видно, что эта усмешка весьма и весьма натужна.

— В самый раз, княже, в самый раз. Тем более, что ни то, ни другое тебе не принадлежит пока. От тебя всего и требуется жалованную грамоту своей печатью скрепить.

— Так зачем же тебе это наместничество?

— С твоим дозволением меня сразу признают господином и в Бохите, и в Говде. А значит и оттуда можно будет для тебя воинов черпать. Ну, а чтобы Теребовль получить — и тебе, и мне весьма постараться придется. Зато связаны будем вместе до конца — когда и успех и неудача одна на двоих.

— Что ж, разумно. Я велю немедля грамоту изготовить. Эх, где ж ты был, боярин, два месяца назад со своими людьми? Может, братья меня и не отбили бы с соромом от Перемышля!

— Еще ничего не потеряно, княже! Придет время, и ты сам в этом убедишься.

Глава 1

Первая половина августа 1125 года. Возвращение победителей

"Да, взять добычу — это только одна треть дела" — уже на обратной переправе через болото Мишке пришлось убедиться в справедливости этих утверждений Егора. — "Остальные две трети — довезти в целости и сохранности".

Да еще и так убедиться, что захотелось возопить — "Какие две трети?! Привезти и не растерять захваченную добычу — это девять десятых дела!"

Трудности начались при въезде в болото: мало того, что захваченные коровы не хотели идти в него, так и одна из телег, по оплошке грузчиков скатившаяся в воду, застряла намертво невдалеке от берега. И как ни старался обозный старшина с несколькими подручными ее вытащить — она только увязала все глубже. А вся добыча, взятая в походе, была столь велика, что не могла уместиться на плоты, которые уже были связаны. Пришлось остановиться табором на берегу.

Собранные десятники и Бурей с Ильей не знали, что и придумать: в торока не вошла бы и пятая часть добычи, да и непонятно было, как тащить через болото тяжелораненых. Решение предложил Алексей. Наставник младшей Стражи все еще сильно страдал от раны, но превозмог боль и пришел на совет:

— Надо сделать конные носилки. Крепкое полотнище привязать меж двух коней и на него, как в люльку, класть раненого. Так степняки всегда делают, когда раненого, либо больного надо быстрее к лекарю отвезти. На тех же коней из добычи что полегче навьючить — и с ними легкораненых да обозников пустить. А уж как через болото перейдут, пусть нам на подмогу из Ратного да из Младшей стражи всех, кого возможно, гонят — через болото несколько ходок так и так делать придется. А здесь пока стан обустроить, да сторожу от греха пустить. Как бы за эти несколько дней враг не зашевелился.

Все это Илья рассказал Мишке, лежащему под деревом на копне сена недалеко от края болота, уже ближе к вечеру.

— А Корней Агеич с Буреем поглядели на тебя, — добавил он, отвечая на невысказанный вопрос боярича, — и решили, что ты вполне способен и своими ногами идти. Вот только отлежишься немного, да винный дух из тебя выветрится.

— Ну и как перевозка идет, а, Илья?

— Да вроде бы неплохо. Первые-то на ту сторону еще до полудня отправились. Правда, с плотами неудача вышла — только один из четырех до того берега дотолкали. А три застряли посреди болота, и ни с места. Под водой же стволов, да коряг потопленных полно, вот на них и застряли. Стерв хоть дорогу вешками и отмечал, но узкую, так, чтоб человек с конем пройти мог. Про плоты он и не думал вовсе. Что с плота в этой черноте разглядишь? — кивнул он на темную поверхность воды. — А уж как наехал на корягу и застрял, так и не столкнешь плот более. Вот и пришлось от плотов отказаться, хоть твой дед и ругался с Буреем почем зря.

— А недавно наши ребятишки из Воинской школы, то бишь Академии Архангела Михаила, подоспели: часть из них полон погнали — баб с ребятишками. А другая часть — ратникам коровье стадо вести помогает. Им бы успеть до темноты болото перейти, назад они только завтра днем придут.

— А много еще всего осталось?

— Много. И большая часть, как на грех — тяжести. Те же бочки с вином возьми. На телеге можно увезти, а как на коня навьючить? Фаддей Чума с Буреем уже предложили все вино из бочек выпить прямо здесь. Корней наорал на них — не дай Бог, ратники перепьются, сам знаешь, как это бывает, — тут Мишка вспомнил свое кальвадосное "обезболивание" и невольно покраснел. — Ведь если на пьяных местные навалятся — перебьют ведь, как курей. А еще велел лодье нашей завтра с утра вверх по Случи плыть — самый тяжелый груз она возьмет. Но все равно и ей несколько ездок сделать придется. Со снопами так и вообще никто не знает что делать — свалили на берегу, а раз плотов нет — так и лежат. А, ведь опасность, что враги опомнятся, с каждым днем все больше. Как бы часть более ценной добычи бросить не пришлось. Ну ладно, что-то заболтался я, скажи, тебя как, раны сильно беспокоят? Я уж тебе лечебную траву подкладывал, может еще чего надо? Пить-есть не хочешь?

— Знаешь, Илья, — Мишка прислушался к своим внутренним ощущениям, — вроде почти и не болит ничего, а вот в желудке сосет — быка бы съел, да и в горле пересохло.

— Пересохло, это после винца завсегда так, — понимающе усмехнулся Илья. — Но ничего, кроме квасу, тебе давать не велено. На, держи баклажку. А за ужином я сейчас схожу.

Спустя некоторое время он возвернулся в сопровождении молодой девчонки, державшей в руках обернутый тряпкой горшок, из которого ужасно аппетитно пахло рыбой. У Мишки от этого сытного запаха враз потекли слюнки, и даже заурчало в животе.

— Ешь, ешь ушицу-то. Для раненых самая полезная еда, — он передал Михайле ложку и отрезал от принесенного каравая несколько широких ломтей, накрыв каждый шматком копченого сала.

Девушка аккуратно поставила перед ним горшок и вскинула глаза на боярича, как бы спрашивая — что еще от нее потребуют?

Встретившись со столь откровенно голодным взором, Мишка поперхнулся и закашлялся — есть, когда смотрят тебе в рот, было просто невозможно. Приподнявшись, он забрал у Ильи остаток каравая с куском сала и сунул девчонке в руки.

— Благодарствую, — едва слышно прошептала та, опустив вниз заалевшее лицо.

— Как звать-то тебя? — Илья с интересом и каким-то особенным значением покосился на Мишку.

— Тоня. Антонина.

— Да? Так ты крещеная?

— Я совсем маленькая была, когда мы сюда попали, а здесь Христу класть требы не велят, только Сварогу. И родители у меня умерли, так что не знаю, крестили меня или нет.

— Ладно, иди, — бросив взгляд на Михайлу, отпустил ее Илья. — Кликнем еще, если что.

Но тот, уже не глядя по сторонам, с огромной скоростью работал ложкой, уплетая за обе щеки содержимое горшка, и не забывая откусывать большие куски хлеба с салом. Наконец, он с блаженной улыбкой отодвинул пустой горшок и довольно откинулся на сено:

— Ух, хорошо. А откуда же здесь рыба?

— Как откуда? Деревенька вон неподалеку рыбацкая, как на речке и без рыбы? Вспомни, сами же бочки с разной рыбой грузили.

— Так вон оно что, а у меня совсем из головы… — от теплой сытости глаза неумолимо смыкались, и Мишка сам не заметил, как провалился в глубокий сон.

— Вот и хорошо, вот и славно, сон лечит, — Илья принес попону и укрыл спящего, затем знаком подозвал одного из опричников и наказал ему бдительно охранять покой своего боярича.

Раннее солнце так и норовило запустить свои лучи Мишке в глаза. Всласть потянувшись, он попытался отвернуться от разыгравшегося светила и еще поспать, но сон возвращаться не захотел. Пришлось подниматься, тут-то снова дали о себе знать полученные раны. Скорчившись от боли, он отправился искать Мотьку с его травами, но так и не нашел, зато наткнулся на деда, неторопливо обходящего стан.

— А, боярич Михаил, победитель двух бочек и трех ульев, — иронически протянул тот, — не рано ли на ноги поднялся? Или все раны зажили уже?

— Не, болят еще, деда! Ты Мотьку нигде не видел?

— Что, взаправду, болят? — Сразу посерьезнел Корней. — А Мотька еще вчера с ранеными через болото отправился. Сейчас Илюху покличу, он уже приноровился тебе повязки делать.

— Илю-у-ха!!!

— Здесь я, Корней Агеич! — буквально через пару мгновений рядом с ними нарисовался Илья с котелком, полным запаренной травы. — Сейчас, поменяем повязки, и полегчает.

— Ну что, как там переправа идет, деда? — спросил Мишка, пока Илья перетягивал его тряпицами со свежезапареной травой.

— Кхе, переправа-то? — Корней оторвался от малоприятного зрелища, что являли собой раны внука и вздохнул. — Да идет, хоть и хотелось бы побыстрее. Сейчас лодья прибудет, я уж выслал десяток к Случи, чтобы ее встретить. Сразу полегче станет. Мы на нее бочки с вином, что ты в походе взял, погрузим. А иначе и не увезти никак. Жаль лодья одна всего. Придется еще раз ей сюда плыть, и снова за твоей добычей — ульи да воск тоже во вьюках не увезешь! А снопы бросить придется, хоть и жалко. Но не увезти их никак. Про неудачу с плотами Илья тебе уже рассказал, небось?

— Рассказал, деда. А далеко здесь до рыбацкой деревни?

— Что, снова рыбки захотелось? Вон же она — полверсты всего!

— И от рыбки тоже не откажусь, но нам бы челны рыбацкие найти, да побольше.

— Так ты хочешь на них добычу везти? Не выйдет ничего — на каждый гребца нужно, а груза всего ничего и положишь. Да и застрять они, так же как плоты, могут запросто.

— А вот и не угадал — можно груженый челнок через болото полоняников заставить руками толкать, все равно их через болото вести. А еще челны узкие, они по вешкам, что Стерв ставил пойдут и на топляки и не наткнуться.

— Ну, ты и хитер на выдумки, внучек, а ведь и правда, пущай поработают.

— А еще сподручнее каждый челнок конем тащить, как зимой сани, — подал голос Илья, до этого молча прислушивавшийся к их разговору.

— …!!! — удивлению деда и внука не было предела. — Илюха, да ты ведь и впрямь у него в Академии настоящим мудрецом заделался, раз такие мысли рождаешь.

— Да вот придумалось случайно как-то! — но по лицу Ильи было видно, что он чрезвычайно доволен похвалой Корнея.

Только к середине третьего дня удалось отправить последний караван вьючных коней с добычей. Однако утром того же дня произошло одно чрезвычайно встревожившее всех событие: небольшая группа — человек шесть всадников подкралась, прикрываясь небольшой рощицей, почти вплотную к лагерю. Дозорные вовремя подняли тревогу и на перехват по приказу Корнея поднялись два десятка одоспешенных ратников. Конные лучники противника выпустили в сторону лагерного скопления по стреле и стали на рысях уходить в сторону видневшейся вдалеке дороги через лес. Стрелы не причинили практически никакого ущерба — был задет стрелой на излете один из обозников, да пришлось прирезать битую двумя стрелами и бьющуюся в агонии кобылу. А меж тем с погоней едва не случилась беда: когда выжимая из своих скакунов все силы, преследователи втянулись в узкий лесной коридор, то поперек дороги, преграждая путь, обрушилась вековая ель. Двое передовых ратников были сброшены ее зелеными лапами на землю, и только то, что попали они под удар веток, а не толстого ствола, спасло их от увечья, а может и смерти. Остальным пришлось резко осаживать коней, чтобы не попасть в этот рукотворный завал. И тут же из-за деревьев на них густо обрушились стрелы. На сей раз потери оказались более чем серьезны — трое ратников были ранены (хорошо хоть одели брони, иначе бы без убитых не обошлось!), да четырех раненых коней пришлось бросить. По резкой команде Луки, возглавлявшего погоню, ратнинцы огрызнулись ответными стрелами и вроде даже попали в одну из бесформенных пятнисто-зеленых фигур, изредка выглядывавших из-за деревьев, чтобы совершить выстрел, но спасла их от искусно устроенной засады все же быстрота. Почти мгновенно развернувшись и подхватив спешенных товарищей, конники выскочили назад на открытое пространство, прикрываясь щитами и стремясь побыстрей уйти из-под обстрела. Вслед им полетели стрелы, но только одна из них нашла себе добычу, пробив ногу одного из всадников. Отъехав на безопасные триста шагов от кромки леса, Лука взмахом руки приостановил своих и отослал раненых назад в лагерь. Его не оставляла надежда, что дерзкий противник попробует повторить нападение и тогда удастся захватить пленника, допрос которого позволит прояснить силы и планы врага. Но хотя на опушке и промелькнули несколько зеленых фигур, на открытое место так никто и не показался.

— Ну что, Лука, перехитрили они тебя? — Корней с Федором, оба облаченные в полный доспех, с нескрываемой тревогой встречали возвращавшихся ратников.

— Это правда, — не стал скрывать своей неудачи Говорун, — больно уж доднесь все легко удавалось, вот и понадеялись на авось. А тут воины, пожалуй, не хуже наших. Хорошо хоть только ранениями обошлось, ну и коней жалко, конечно.

— А если не хуже, то что ж они боя с тобой не приняли? — с одной стороны боярин Федор, задавший вопрос был сильно встревожен, а с другой у него проглядывала мрачная удовлетворенность тем, что не только у него случились неудачи в этом походе.

— Ты, Федя, в корень зри, — уразумевший пантомиму друга Корней поспешил на помощь своему подчиненному, — старшой-то у них совсем не дурак. Его задачей было засаду устроить, да, наверное, пленника для расспросов о нас добыть. А одоспешеные воины у него в нужном количестве видно не подошли еще. Вот они и не стали высовываться, чтобы грудь на грудь с Лукой схватиться, а то б плохо совсем было. Повезло тебе, Лука, но и ты, молодец, что никого из раненых им не оставил. Теперь бери еще один десяток и в поле, охраняйте нас внимательнее. А мы с тобой, Федя, пойдем людишек своих торопить, а то чую, если умедлим, ой солоно нам всем здесь придется! Да Бурею надо сказать, чтобы когда погрузит лодью — велел корабельщикам назад не возвращаться. А и самому с обозниками беречься на обратном пути от реки сюда — раз опомнились неприятели, то как бы новую засаду не учинили.

Осторожность помогла — десятки Луки и Егора, сторожившие неприятеля в поле, одним своим видом держали противника в отдалении от места переправы. Уходить через болото они стали только через час после того, как лагерь опустел и последний вьючный конь был отправлен в путь. А может быть, действительно, у врага здесь не было достаточных сил, но в остальном переход через болото завершился без значительных происшествий.

Уже совсем вечерело, когда Мишка, с трудом проделавший в седле путь через болото — серьезно сказывались раны, во главе двух десятков опричников приближался к паромной переправе, предвкушая торжественную встречу.

Ритуал встречи возвращающихся из похода, был в Ратном давним и устоявшимся. Всадники неторопливым шагом ехали навстречу родным и близким, возглавляемым священником. Спешивались, обнажали головы и по очереди подходили под благословление настоятеля. Крестились на колокольню ратнинской церкви. Затем все вместе стояли благодарственный молебен, старательно вторя молитвам священника о благополучном возвращении из похода. Так же старательно все вторили молитвам о даровании выздоровления раненым (тут уж жарче и старательнее всех молились их жены и дети).

Ничто не должно омрачать первую радость встречи. Поэтому обозные телеги, везущие тела погибших, заранее сворачивали в сторону, чтобы причитания женщин и детей не омрачали этой радости. Днем скорби и поминания всегда был день следующий. Он был посвящен отпеванию и похоронам погибших в походе. Сотник, староста и десятники ходили по их дворам, просили прощения у матерей и жен, что не уберегли отданных под их начало ратников. С поклоном вручали причитающуюся долю добычи и определяли какая помощь потребна семье, оставшейся без мужских рук, до возрастия детей.

Но всегда в первую голову радость встречи и благодарность Всевышнему.

Нечто подобное Мишка ожидал увидеть и сейчас, может быть и переиначенное в более подходящую для Младшей Стражи сторону. Каково же было его разочарование, когда вместо торжественной встречи у ворот Академии он еще у въезда на паром увидел небольшую группу: мать, Юльку, накинувшую на плечи голубой платок, наставника Филимона, нескольких опричников и Дударика, при виде колонны всадников, протрубивших сигнал встречи.

Неловко сойдя со Зверя, все же сильно давали о себе знать последствия ранения, он поклонился матери и принял из ее рук ковшик. Пахнуло стоялым медом. Мигом осушив небольшую емкость, Михайла еще раз скованно поклонился матери, которая, забрав у него ковш, уже что-то говорила следующему спешившемуся отроку, и повернулся к Юльке. Сразу бросились в глаза ее руки, судорожно комкающие край платка — не забыла его подарок, и яркие пятна румянца на щеках девушки, и ее напряженный взгляд.

Так, глядя глаза в глаза, и шагнули навстречу раз и другой. И только для двух любящих сердец и был слышен этот немой разговор:

— Вспоминал?

— Ждала?

И каждый одновременно делает шаг:

— Только тебя!

— Простил ли?

— Больше не сердишься?

И вот уже тесно смыкаются объятия:

— Люблю … Только тебя!

Гляжусь в тебя, как в зеркало,

До головокружения …

Кажется, как мало могут сказать глаза за эти два шага, и как много на самом деле.

— Что, обижаешься на меня, сынок? — уже на пароме, с улыбкой глядя на Мишку и прижавшуюся к его плечу Юльку, спросила Анна.

— За что, мама?

— Что не устроила тебе въезд, такой же, как в Ратном всегда делали?

— Ну, — покраснел и замялся Мишка, — есть немного.

— Не горюй, я договорилась с отцом Михаилом, в ближайшее воскресенье он приедет, тогда и торжественный проезд всех отроков в бронях устроим и большой благодарственный молебен Архистратигу Михаилу о возвращении из похода. А сейчас тебе величаться не перед кем — нет никого в Академии.

— Да куда ж все делись?

— Эх ты, боярич! — она ласково потрепала сына по вихрастой макушке. — Совсем со своей войной про обыденную жизнь забыл. Сейчас же каждый день — год кормит. Все же в поле — хлеб жнут, нам никак нельзя ни колоска потерять. Смотри, сколько с прошлого года людей-то прибавилось. Я уж и Сучка с его людьми в поле отправила, все равно для них пока ни лесу высохшего, ни рабочих лошадей нет, и девок всех наших, даже Машку с Анькой. В страду, али забыл, что жнивень идет, никогда лишних рук в поле не бывает.

— Ну, Анька в новом своем платье, — вспомнил пристрастие старшей сестры не вылезать из понравившейся обновы Мишка, — много в поле наработает!

— Ох, и язва ты, Мишаня, — снова улыбнулась мать. — Я все новые платья девок в сундук свой закрыла. А ее дело не серпом работать, да снопы вязать, хотя и это уменье не лишнее, а смотреть, чтоб у страдников работа спорилась, да все в достатке было, да ленивым потачки не давать. А когда и самой за серп взяться — показать неумехам, как надо.

— Машке да Аньке ведь уже скоро и замуж пора будет, надо привыкать быть хозяйками в дому.

— Вот и я про то, сынок. А какие же из них хозяйки, если с домочадцами, да холопами управиться не смогут, да главных хозяйских дел не знают?

— А может жизнь сама научит?

— Учить-то она учит, да все больше по лбу! Пока шишек не набьют, не научатся. Так пусть лучше в родном дому набивают.

Плеск волны от причалившего к берегу парома почти заглушил ее последние слова. Ночь вступала в свои права, лишь только западный край неба еще светился розовым.

Процессия неспешно шагающих отроков растянулась по дороге в Академию.

— Смотри, Юленька, звезда упала, — Мишка показал рукой на искорку, сверкнувшую в вышине. — Загадывай скорей желание, только никому его не говори, иначе не сбудется.

— Ты уже загадал? — Девушка заглянула ему в глаза, словно надеясь там узнать ответ на свой невысказанный вопрос.

— А ты? — В глазах Мишки, крепко сжавшего ее враз вспотевшие ладошки, светился тот же вопрос.

— Да, — одновременно прошептали их губы, смыкаясь в первом поцелуе.

И только лишь мудрая ночь, укрывающая своим черным бархатным плащом усталую землю, знала, что загаданное желание было одинаковым у каждого из них:

"На всю жизнь вместе".

Глава 2

Вторая половина августа 1125 года. Ратное — Михайлов городок

"Бессонные ночи надолго запоминаются". Эту присказку своего школьного приятеля Мишке не раз еще пришлось вспомнить сегодня. Действительно, о сне приходилось только мечтать. Ночь, приобщившая его и опричников, к Перунову братству подходила к концу, а впереди был еще не менее насыщенный событиями день. Полностью поглощенный раздумьями о случившемся, боярич так и не вспомнил бы о предстоящих делах в Академии, если бы не Дмитрий, подошедший к нему с вопросом:

— Миш, а где мы телегу брать будем?

— Какую еще телегу? Для чего? — вопрос застал врасплох, Мишка даже обвел взглядом воеводское подворье, пытаясь понять, для чего тут могла понадобиться какая-то телега.

— Ну, как для чего? — Дмитрий укоризненно посмотрел на него. — Сегодня же отец Михаил должен у нас в Академии молебен служить. Не пешком же ему добираться. Вот я и подумал, что надо бы телегу за ним послать. И нескольких опричников дать в сопровождение.

— О, ё … — Михайла с силой хлопнул себя ладонью по лбу. — А у меня прям все из головы вылетело. Давай тогда немного по-другому сделаем. Ты с ребятами оставайся здесь, в Ратном, отдохните немного. Утром оденьтесь понаряднее, про брони и оружие не забудь, сделайте вид воинский и поезжайте за отцом Михаилом. Вроде как вы — его почетная охрана. Да так и приедете в Академию. А я сейчас поскачу туда. Хоть мама и должна была приготовить все как нужно, но она, наверное, волнуется, почему нас нет. Да и еще раз проверить все не мешает. А насчет телеги подойди к деду или, лучше, к дяде Лавру — объяснишь ему в двух словах, зачем она нужна, и он непременно поможет.

— Ага, понял. Все сделаю, как договорились.

— Ну, и молодец! — Мишка хлопнул своего заместителя по плечу. — С богом! Поехал я.

— Удачного пути!

Утро нового дня вступало в свои права. Зверь, видимо чувствуя нетерпение всадника, почти сразу рванул в галоп. Пришлось чуточку придержать его, переведя на рысь. Дорога была привычной, неприятностей не предвиделось, поэтому Мишка даже позволил себе немного, вполглаза, подремать в седле — усталость все же брала свое.

Правда продолжалось это недолго, да и нельзя было уж совсем сваливаться в сон. Как всегда кстати, повстречался старый знакомый — маленький ручеек, берущий начало из родничка невдалеке от дороги. Его вкусной свежей водой Младшая стража всегда утоляла жажду в учебных походах. Остановив жеребца, Михайла слез, наклонился к маленькому бочажку и с веселым фырканьем плесканул в лицо несколько пригоршней воды.

— Ух, хорошо! — утренняя свежесть родника, казалось, влила новые силы в усталые мышцы и напрочь прогнала сон. Берестяной ковшик, сделанный кем-то из отроков на одном из прошлых привалов, висел здесь же на сломанной орешине. С наслаждением глотнув студеной водицы, Мишка подхватил повод Зверя, тоже вознамерившегося было припасть к роднику.

— Никак нельзя тебе, вот приедем в Академию, там напьешься, — он потрепал по шее недовольно всхрапнувшего коня и, пошарив в притороченном к седлу мешочке, достал молодую морковку. — Давай, хрумай и поедем дальше.

Зверь не заставил себя долго упрашивать и в момент подмел любимое лакомство. По привычке Мишка взлетел в седло, но резкий спазм сразу напомнил о полученных ранениях. Смахнув невольные слезы, он несколько минут недвижно пережидал боль, а затем тронул коня и порысил по знакомой дороге.

Михайлов городок показался совсем не таким, каким по возвращении из похода, наоборот, в этот раз Мишка поразился его суетливой многолюдности. По случаю молебна занятий не было и отроки, уже знавшие, что им предстоит пройти перед всеми прочими (а в первую очередь перед девками!) при оружии и в начищенных бронях, позабросив все прочие дела, только и ждали команды на подготовку к построению. Женский контингент, в свою очередь, все никак не мог выбрать наряды для такого торжественного случая, то и дело перебегая из одной горницы в другую, держа в руках то платье, то бусы, то ленты — в общем, весь арсенал средств, призванных штабелями укладывать будущих воинов к их ногам. Что-то громко кричала своим помощницам Плава, выглянувшая из кухни, чтобы отдать очередные распоряжения насчет готовящегося застолья. Около часовни Михайла узрел артельщиков Сучка, украшавших здание по случаю праздника. А самому плотницкому старшине что-то поочередно втолковывали Анна и Алексей. И еще бросилось в глаза присутствие нескольких десятков совершенно незнакомых мужиков, один из которых, здоровенный, весь заросший светлым, чуть в рыжину, волосом, нетерпеливо переминался неподалеку от матери.

— И не забудь сказать своим артельщикам, чтобы сразу как закончат, переодевались и все к часовне шли, — донеслись до Михайлы слова матери, когда он подъехал к говорившим и спешился, держа коня в поводу.

— А ты куда запропал? — напустилась Анна на сына. — Все тут с ног сбились, скоро отец Михаил будет, а тебя нет, как нет. Живо давай — умываться и одежу примерять. И где два десятка твои?

— Все в порядке, мам. Я из Ратного. Ребята как раз отца Михаила привезут — вроде как охрана почетная. А я вперед поскакал, чтобы предупредить, ну и помочь, если надо.

— А, тогда ладно. Здесь, у нас, слава богу, почти все готово.

— Так готово, — вступил в разговор Алексей, — что приходится парней чуть ли не силой останавливать. Аж из портов готовы выскочить и бежать воинскую справу одевать на себя. Прямо как девки, которым новые обновы привезли.

— Так спекутся же в бронях. Вон солнце жарит уже как.

— Вот и я про то. Когда, как думаешь, отец Михаил приедет?

— Должно быть ближе к полудню, часа через три — не раньше.

— Ладно, тогда я пошел — приструню наших самых нетерпеливых. А ты с матерью иди — она для тебя уже все подобрала и разложила, "младший воевода", — слегка поддел Мишку Алексей и повернулся к подошедшему почти вплотную мужику. — А тебе чего?

— Боярыня Нинея Гредиславна нас в помощь прислала, стало быть, — прогудел тот.

— В помощь? — быстро переглянулись Алексей с Михайлой.

— В помощь, на городовое дело, — басом подтвердил мужик, кивнув косматой головой.

— Что ж, от помощи отказываться не след, — Алексей взял инициативу на себя. — Но о делах будем разговаривать завтра. А сегодня праздник у нас, значит и вы — гости на этом празднике.

— Так среди нас тех, кто требы Христу кладет, и нет почти.

— Значит, когда наш священник отец Михаил будет молебен служить, они в стороне постоят, — вмешался Мишка, чувствуя, что разговор уходит в опасную тему. — А за праздничные столы всех зовем. Только, раз гостей прибавилось, помогите вот Кондратию Епифанычу новые столы да скамьи приготовить.

— Это можно. Пошли, Епифаныч, — пробасил тот, хлопнув Сучка по плечу, от чего плотницкий старшина даже присел.

Проводив их взглядом, Анна вдруг встрепенулась:

— Надо же Плаве велеть и на новых людей сготовить. Сынок, ты иди в мою горницу, там все для тебя приготовлено, а я сейчас.

— И мне пора, — Алексей, кивнув, удалился в сторону здания Академии.

Отведя жеребца в конюшню и передав его на попечение дежурному, Мишка, однако, торопиться в материну горницу не стал. Во-первых, распирало желание похвастаться Юльке, что он уже полноправный опоясанный ратник. А, во-вторых, утренняя скачка разбудила в молодом организме прямо-таки зверский аппетит, подстегиваемый крайне завлекательными запахами, доносящимися из плавиных владений. Непродолжительная схватка сердца и желудка дала явный перевес последнему и ноги сами собой свернули в сторону трапезной. Здесь, правда, нашла коса на камень. Кухонные девчонки, не иначе как по команде своей строгой начальницы, наотрез отказались открывать дверь. И так бы и пришлось бояричу убраться не солоно хлебавши, если бы не сама Плава, выглянувшая на шум. Смилостивившись над голодающим, она вынесла ему кусок праздничного пирога, как оказалось, несколько видов пирогов стряпуха испекла еще накануне — на пробу.

— Ну, как, годится? Скоро еще такие же будем в печь ставить.

— Угу, — только и смог промычать Михайла с набитым ртом и, поспешно проглотив кусок, добавил. — Вкуснотища. Прям к жизни вернулся.

— Вот и славно, — расцвела от похвалы Плава. — Значит, и гости в обиде не будут. На кваском запей.

— Благодарствую, — он залпом осушил протянутую кружку и, передав ее назад, вышел.

В горнице матери все стояло вверх дном. Анька младшая и Машка, поминутно перебегая от открытого сундука к лавкам, на которых были разложены их "доспехи", и обратно, вовсю старались подобрать себе такие наряды, чтобы сразить всех особ мужеска пола наповал. На Мишку они не обратили абсолютно никакого внимания, за что он был сестрам только благодарен. Его проверенный праздничный наряд василькового цвета лежал на отдельной лавке, прикрытый куском полотна — единственная вещь в горнице, не потревоженная ураганом девичьих страстей. Видно, сказалось строгое внушение матери. Мишка сграбастал все свои вещи и, бочком-бочком, стараясь не становиться на пути двойной лавины по имени Анна-Мария — сметут ведь и не заметят — выбрался за дверь. Спускаясь во двор и обдумывая, где бы ему спокойно, чтобы никто не тревожил, переодеться, он неожиданно столкнулся с Никитой.

— Ты откуда здесь? Неужто, отец Михаил уже приехал?

— Нет. Меня воевода Корней Агеевич послал предупредить, что они все через час будут. И чтоб встречали. Ну и еще троих музыкантов прислать нужно.

— Что, разве воевода с отцом Михаилом едет?

— Ну да. И еще староста Аристарх, и несколько десятников, и Лавр Корнеич. Все верхами и при оружии.

— Ох, твою ж… Ладно, беги скорей, бери кого нужно, а я пойду к старшему наставнику Алексею. С ним вместе будем ребят для встречи строить. А ты скажи музыкантам, чтобы протрубили, как подъезжать будете.

Алексей, узнав, что времени осталось намного меньше, чем они предполагали, ничуть не растерялся. Привычными движениями он натянул поддоспешник и кольчугу, накинул и застегнул на правом плече корзно.

— Ну, а ты чего ждешь, одевайся скорей, — с этими словами старший наставник взял в руки шлем, покачал головой и поставил его обратно. Вместо шлема достал и одел волчью прилбицу и вышел.

— Дударик, труби сбор, — раздался с улицы его зычный голос, заглушенный звонким пением трубы.

Мишка торопливо стал переодеваться, стараясь не задеть больную руку и чертыхаясь от задержек.

Через каких-нибудь полчаса Младшая Стража выстроилась перед въездом в Академию. И вовремя — вдали уже показались спускающиеся к берегу реки всадники. Пока еще оставалось немного времени, урядники спешили внести последние улучшения в облик своих подчиненных — никому в торжественный момент не хотелось ударить в грязь лицом. Вот паром перевез первую группу всадников, спустя несколько минут — вторую. Вся кавалькада, которую возглавляли Корней с Аристархом, сжалась и подобралась, пропустив во второй ряд пароконную запряжку, на которой восседал отец Михаил. А затем неспешно набирая ход, двинулась в сторону блестящего, окольчуженного строя отроков. Заинтересованные зрители, среди которых выделялся яркими пятнами разноцветных платьев "девичий взвод", уже давно заняли места неподалеку.

Урядники, скомандовав десяткам "Смирно!", заняли свои места на шаг впереди.

Всадники были уже совсем рядом, когда раздались громкие звуки горна:

Путь далек у нас с тобою, Веселей, боец, гляди! Вьется знамя с Лисом золотое, Наш боярич впереди! Мы все с ним, в путь, в путь!

От такого непривычного зрелища — опричники, едущие под марш из "Максима Перепелицы" у Мишки глаза полезли на лоб. Захотелось ущипнуть себя и проснуться. И только потом до него дошло, что эту мелодию он в числе многих других напел ребятам в Турове. А все остальное было делом рук Артемия, который ехал чуть в стороне, и движениями руки руководил действиями горнистов.

Зрителям же, отнюдь не избалованным зрелищами, происходившее пришлось весьма по вкусу. Особенно девчонкам, явно принимавшим на свой счет слова припева, который опричники исполняли с особым задором, не забывая, разумеется, поглядывать, какое впечатление на прекрасный пол производят их слова.

А для тебя, родная, Любовь моя большая! Прощай, труба зовет! Уходим — в поход!

Впечатление от слов, само собой, было самое благоприятное. Раскрасневшиеся щеки и блестящие глаза говорили об этом лучше всяких слов. Да и взмахи платочками, появившимися откуда ни возьмись — тоже указывали на нетерпеливое ожидание встречи.

Пусть враги запомнят это — Не грозим, а говорим: Нужно коль — пройдем за ним полсвета! А коль надо — повторим! И снова — в путь, в путь, в путь! Каждый воин — ратник бравый Смотрит соколом в строю, Породни-роднились мы со славой, Честь мы добыли в бою! И снова в путь, в путь, в путь!

Оглянувшись на замерший строй, Мишка с удивлением заметил, как при этих словах, расправляются плечи у наставников. Казалось, они сбрасывают с плеч груз прожитых лет и тяжелых ранений. Чтобы снова ощутить себя молодыми соколами, ищущими себе чести, а князю славы.

Крест святой — он нам защита, И в труде и на войне. Этим сотня наша знаменита, А с нами в будущем — вдвойне!!! И снова в путь, в путь, в путь!

Отец Михаил, оглянувшись на Роську, громче и самозабвеннее всех поющего эти слова, улыбнулся и осенил крестом свою почетную охрану, а затем и всех встречающих.

Это подтолкнуло Мишкину мысль, повернувшись к строю, он во всю мочь выкрикнул:

— СЛАВА ПРАВОСЛАВНОМУ ВОИНСТВУ!

И чуть не оглох, когда в ответ раздался рев из сотни глоток:

— СЛАВА! СЛАВА! СЛАВА!!!

— Возлюблю тебя, Господи, крепость моя!

Никогда еще в Академии не было такого количества народа. Разумеется, маленькая часовня не могла вместить даже десятой части всех присутствующих. Поэтому отец Михаил решил устроить благодарственный молебен перед входом в нее. Сделанный заранее переносной аналой плотники Сучка установили на нужное место. Сделано это было, пока священник переодевался внутри часовни. Мишка отрядил ему в помощь брата Семена и Дударика, и теперь оба принаряженные, донельзя сосредоточенные от осознания важности своей миссии, стояли по обе стороны от аналоя, время от времени исполняя команды, отдаваемые приглушенным шепотом.

Роська же вместе с двумя отроками из "музыкальной команды" старался за весь церковный хор, которого в Академии пока еще не было. Они самозабвенно выводили вслед за отцом Михаилом слова псалмов, изредка сбиваясь от излишнего усердия.

— С Тобою я поражаю войско, с Богом моим восхожу на стену. Бог! — Непорочен путь Его, чисто слово Господа; щит Он для всех, уповающих на Него. Ибо кто Бог, кроме Господа, и кто защита, кроме Бога нашего?

Эти слова прозвучали особенно громко и весомо. Неудивительно, что им вторили сейчас многие из тех, кто стоял перед часовней. Ведь, казалось, именно к ним, совершившим недавно удачный поход и со славой возвратившимся, были обращены строки псалма.

— Я преследую врагов моих и настигаю их, и не возвращаюсь, доколе не истреблю их; поражаю их, и они не могут встать, падают под ноги мои, ибо Ты препоясал меня силою для войны и низложил под ноги мои восставших на меня . Ты обратил ко мне тыл врагов моих, и я истребляю ненавидящих меня: они вопиют, но нет спасающего; ко Господу, — но Он не внемлет им . Я рассеваю их, как прах пред лицем ветра, как уличную грязь попираю их.

За то буду славить Тебя, Господи,-

Искренность молитвы сотен людей самым животворным образом отзывалась на отце Михаиле. Он ведь не забывал, что среди собравшихся немало вчерашних язычников. Но тем паче расцветал он, видя, как старательно отроки повторяют слова молитвы, завершая ее единым всеобщим выдохом:

Аминь!

События второй половины дня почти не отложились в Мишкиной памяти. С одной стороны из-за накопившейся усталости, а с другой — "в борьбе с зеленым змеем побеждает змей".

Сразу же после молебна все двинулись к установленным на открытом воздухе столам. От незнания Михайла не придал значения порядку размещения за столами, и как оказалось совершенно напрасно, ибо и здесь существовала своя строгая система, о чем ему негромко поведал чуть позднее староста Аристарх. К счастью, руководивший всеми действиями Алексей прекрасно был осведомлен обо всех тонкостях устройства пиршества. Главный пирник отлично знал, кто где должен быть.

Разумеется, вся верхушка Погорынского воеводства, включая боярича, вкупе с отцом Михаилом расположилась за "передним" столом. За этот же стол по указанию Корнея усадили и двух плотницких старшин: Сучка и вновь прибывшего главу нинеиных работников, назвавшегося смешным прозвищем Жагра. Впрочем, это прозвище вполне подходило к его облику — его борода, подсвеченная солнцем, и впрямь напоминала "жагру" — фитиль, горящий желтовато-рыжим пламенем.

— Умен Корней, — обращаясь к Мишке, вполголоса проговорил сидящий рядом Аристарх. — Нинеины люди сразу на братчину к нам приглашены. Так что теперь они как бы своими становятся. Пусть не по крови. А вроде как совместно преломившие с нами хлеб.

Справа и слева от "переднего" стола располагались два "средних". За одним разместились наставники Академии, а за другим — недавно принятые в Перуново братство опричники. Ну, а все остальные заседали чуть в отдалении за "окольными" столами. Разумеется, "девичий" стол располагался чуть-чуть в стороне от мужских.

Едва успел отец Михаил благословить трапезу, как вставший воевода Погорынский провозгласил здравицу за участников успешного похода. Затем взял наполненную кальвадосом братину, крупно отхлебнул и пустил ее по кругу. За остальными столами сделали то же самое, только за средними пили сидр, а за окольными — налегали на пиво. Столы были заставлены печеной и жареной дичью — это расстарался Стерв с помощниками, целую неделю не вылезавший из леса. Конечно же, не обошлось без плавиных пирогов. Постепенно собравшиеся въедались, чувствовали себя все свободнее, кое-где слышались возбужденные голоса о чем-то увлеченно спорящих мужиков.

Спустя какое-то время встал Аристарх, провозгласивший славу Академии, ее наставникам и воспитанникам, с честью проявивших себя в бою. И снова повторилась картина обхода полуведерной серебряной братины с вином вокруг стола.

Помня напутствие Алексея, что первые три здравицы нельзя пропускать ни в коем случае, Михайла как все крупно отпивал из непривычного сосуда. Поэтому в голове у него уже слегка гудело, когда дед кивнул ему через стол, велев провозглашать "третий тост". От неожиданности Мишка даже слегка замешкался. На его заминку, правда, никто не обратил внимания, наблюдая за тем, как Бурей наливает вино из бочонка.

Утвердившись на напряженных ногах и держа двумя руками тяжелую посудину, Мишка неожиданно для себя проговорил:

— А третью чару я хочу поднять за нашу святую матерь — православную церковь и ее верного представителя у нас в Ратном — отца Михаила, по чьим молитвам и был нам дарован Христом-Богом успех в нашем воинском начинании. Спасибо тебе за все, отче.

Собравшиеся, слегка примолкшие в начале этой неожиданной речи, в конце разразились одобрительным гулом. За передним столом все встали и каждый, получая в свою очередь братину, считал своим долгом отнестись с приветствием к отцу Михаилу. Тот, покрасневший от неожиданности, стукался своим кубком, в котором плескалось специально привезенное монастырское вино, и благодарил пирующих.

Чуть позже затуманенное сознание Мишки с удивлением сосредоточилось на словах звучавшей в отдалении песни:

А я ржи напашу да в скирду сложу, Во скирду складу, домой выволочу, Домой выволочу, да дома вымолочу, Драни надеру, да и пива наварю, Пива наварю, да и мужиков напою…

Это было последнее, что он запомнил из всего пира. Пришел в себя он только едучи в телеге на полпути из Академии в Ратное. Как выяснилось дед забрал его с собой, чтобы дома наедине обсудить непростые взаимоотношения с Нинеей и пришлыми работниками. Конечно, об этом можно было поговорить и в Академии, но, видно, дед решил не дожидаться, когда Мишка придет в себя, а протрезвить его в пути. И действительно, свежий ветер в лицо и быстрый бег коня сделали свое дело — в Ратное боярич въезжал свеженький, как огурчик.

Правда, поговорить вечером с дедом ему не пришлось. Пробормотав:

— Утро вечера мудренее. Спать, всем спать. — Корней отправился в свою опочивальню.

А Михайла, не меньше уставший от двухдневных похождений, тоже едва добрел до постели и мгновенно провалился в глубокий крепкий сон.

Глава 3

Начало августа 1125 года. Крепость-на-Горке

Вечер красил водную гладь красноватыми бликами. Закатное солнце потихоньку скрывалось за ближним лесом. "Хорошая осень будет, сухая, — подумал Снорри, — и тёплая…" Тени деревьев, удлиняясь, тянулись через поле к Старой слободе. Было то самое время, когда день уже почти кончился, а сумерки ещё не пришли. Ранний вечер. "Время, когда лошадь можно принять за сказочного уникорна, а придурка Эрика — за тролля, — скальд потёр подбородок. — Впрочем, троллей у нас теперь не водится". Придя к такому выводу, он потянулся и устроился на травке поудобнее.

Холмик, на котором сидел Снорри Хельгерсен, протянулся длинным покатым валом от крепости почти до самой реки, и с него открывался отличный вид и на поля, и на реку. При том ещё и в обе стороны. Идеальное седалищное место для философских размышлений, да и поэтических упражнений тоже. Благо постоянный ветерок разгонял комарье. Снорри ценил удобства. Всегда. К возрасту это отношение не имело.

За левым плечом Снорри послышались шаги.

— Кого ещё нелёгкая несёт, — еле слышно пробурчал Снорри себе под нос, — места в округе мало что ли…

Шаги приближались. Объект скальдовой досады шёл со стороны крепости и явно по его, Снорри, душу. Когда до сидящего оставалось пара шагов, неизвестный остановился.

— Эй, старый, чего расселся? Заняться нечем?!

Снорри опёрся руками о поясницу, разогнулся и с кряхтением встал. Не спеша обернулся через левое плечо, окинул подошедшего непродолжительным рассеянным взглядом и отвернулся. Смотреть действительно было не на что. Один из новых дружинников, набранных недавно из уцелевших стражников. "Полтора десятка этих недоносков теперь щеголяют в доспехах и строят из себя воинов, — мрачно подумал Снорри. — Дожили. Того и гляди, дряхлым старикам придётся кольчугу надевать".

— Эй!! Оглох что ли?! — "недоносок" явно добивался внимания Хельгерсена.

Снорри не спеша нагнулся и поднял с травы пояс с мечом. Так же неторопливо развернулся лицом к крикуну и опоясался. Нагловатая физиономия дружинника изобразила сложную работу мысли. Снорри сделал шаг к наглецу и коротко ткнул пальцами левой руки в кадык горлопана. Парень брызнул слюной и, схватившись за горло, отшатнулся. Его меч невестимо как оказался в руках у противника и теперь был направлен в самое сердце своего хозяина.

— Кому-то я, может быть, и старик. Но тебе, придурок, Мастер Хельгерсен. Ясно? — скрипуче процедил нурманн, правой рукой поигрывая мечом потерпевшего. Орудовал он им без каких-либо усилий, и было видно, что ни секунды не поколеблется пустить оружие в ход.

Парень закивал и булькнул нечто утвердительное.

— Чего надо? — Снорри положил меч на плечо и склонил голову на бок.

Вся фигура бывшего стражника изобразила растерянность и недоумение.

— Припёрся тогда зачем? — последовал новый вопрос.

— Я, это…нечаянно…мастер Хельгерсен! Обознался я… — новичок быстро приходил в себя, как видно испытывая большое облегчение от того, что все обошлось одним тычком, — прости, мастер Хельгерсен, я смотрю…, а приказ был, ну подгонять, значит, ну что б работали! Извини, мастер Хельгерсен, не признал!..

— Ясно… — протяжно выцедил Снорри, — проваливай…

Он небрежно уронил меч наземь и перевёл взгляд на крепость.

"Суетятся, бегают. Раньше надо было суетиться!" — впрочем, тут Снорри лукавил. Спроси его кто ещё с месяц назад о возможности подобного разгрома боярской дружины, и старый скальд посоветовал бы вопрошавшему проблеваться и не пить пива пару дней. Однако развитая Хорем суматошная деятельность вызывала у Снорри раздражение. Как впрочем, и сам Хорь. Хитрожопый, памятливый и … не трусоватый, нет. В бою он не трусил, а вот была в нем какая-то ущербность. Скальду опять вспомнились слова, сказанные два с лишним года назад сотником Ратобором: "Коли такая гнусь наверх полезла — добра не жди."

— Уже не жду… — ответил Снорри своим мыслям.

И пошёл к крепости, следом за бдительным дружинником.

В крепости царила Суматоха. Именно так, с Большой Буквы. А как ещё назвать состояние действа, когда одновременно спешно ремонтируют всё, о чём только вспомнили и при этом складируют припасы везде, где только возможно? Причём, периодически извлекая убранное и перекладывая в "более подходящее место". Вот и сейчас Хорь лично руководил процессом перегрузки каких-то коробов и мешков.

"Что, страшно? — со скрытым злорадством подумал Снорри, глядя на действия Хоря — Правильно, страшно, вернется боярин — может и прибить, под горячую-то руку. Суетись-суетись, так оно легче, поди…", и собирался уже пройти к дружинному дому, но тут Хорь заметил старого скальда и возжелал общения.

— Слышь, Снорри, почто без дела топчешься? — боярский ближник утомился, вспотел и был растрёпан. На левой руке повисла плеть, правая тыльной стороной ладони утирает пот со лба. Каштановый волос всклокочен, глаза воспалены. Ходячее воплощение усердия и деятельности.

— Сходи на Площадку, пособи Ратобору! — сотник поймал рукоять плети и хлопнул ей себя по ляжке. — Сходи, сходи. Там от тебя хоть какой прок будет! — Хорь на миг ехидно осклабился, но тут же опять принял на рожу деятельно-озабоченное выражение. — Неча попусту разгуливать, не то время. Иди — иди, не прохлаждайся тут!

Снорри изобразил лицом некое мимическое движение, смысл коего можно было истолковать и как согласие, вышел из крепости и направился к Площадке, где сотник Ратобор занимался обучением недавно набранных дружинников мечному бою.

К приходу скальда Ратобор, привалившись плечом к соломенному чучелу, наблюдал за процессом выполнения группового упражнения. Пара десятков учеников, прикрывшись высокими нурманскими щитами, плечом к плечу перетаптывалась по утоптанному пятачку. Судя по всему, данное действие имело своей целью отработку слаженности строя. На взгляд Снорри, подобные занятия пристало проводить с ополченцами из числа землепашцев, а не с дружинниками. Но начальство, очевидно, имело свои взгляды на то, что должно и как… Что по этому поводу думал Ратобор — понять было сложно, так как его тонкокостное, четко очерченное лицо выражало задумчивую отстраненность, трактовать которую можно было по всякому.

— О-о-о! Кого я вижу! Сладкоголосый сын Хельгера хлебнул меда Браги и решил почтить воинское занятие своим присутствием! — Ратобор соизволил заметить подходящего Снорри. — Порадуешь нас новой висой, а может быть и сагой?

— Я бы поведал о подвигах славных конунга Олафа из Бьёрнфьиорда… — начал было распев Снорри, но оборвал сам себя. — Но послан я сюда с другим заданием. Сотник Хорь обеспокоен, сможешь ли ты, Сотник — слово "сотник" Снорри подчеркнул голосом, — Ратобор справиться с возложенным на тебя поручением?

— Это с каким? — Ратобор "отлип" от чучела и внимательно посмотрел на Снорри.

— С обучением этих воинов, — Снорри приостановился, выделив особым тоном последнее слово, презрительно сплюнул и продолжил, — воинскому делу. Прости, сотник, моё косноязычие, это от избытка чувств… Здрав будь, Ратобор!

— Здрав будь, Снорри. Можешь передать пославшему тебя, — "пославшему тебя" Ратобор произнёс тем-же тоном, что и Снорри "сотник", — сотнику Хорю, что я со своим делом справляюсь. Ступай.

— А вот о возвращении, значица, Хорь мне ничего не сказал… — Снорри задумчиво почесал затылок, — Говорит, иди, проследи за Ратобором, а то, он, поди, забыл, с какой стороны меч берут. И что им делают.

— Ну-ну… — Ратобор с интересом смотрел на Снорри, — И как же меч брать и что с ним делать?

— Это ножны, — Снорри положил левую руку на ножны, — В них — меч. Его берут вот так. — Снорри медленно вытащил меч из ножен. — Рукой.

Снорри пошевелил сжимающей меч правой рукой:

— А потом применяют. Применяют все по разному. Некоторые, например, в заду ковыряются!

Ратобор хмыкнул:

— Это где ж ты такое чудо узрел? Поди, в странствиях дальних?

— Да нет. Тут рядом. — Снорри кивнул в сторону крепости, — Я за Хорем третий день наблюдаю. Всякого насмотрелся.

Ратобор захохотал.

— Вот скажи, сотник, чем ты тут занимаешься? — Снорри кивнул в сторону тренирующихся новиков.

Тот посерьёзнел и задумчиво проследил за взглядом скальда.

— Вот скажи, зачем ЗДЕСЬ СОТНИК? — продолжил Снорри, — Здесь десятник-то не нужен! Любого из стариков приставить и делов. И на кой ляд их вообще хирдом гонять? Коли им на конях биться? А?

— А сам что думаешь? — спросил негромко Ратобор.

— Что я думаю? Я думаю… — Снорри обернулся к ученикам и позвал. — Эй, ты! Да, ты, длинный! Подойди! Живей, шевелись! — скальд глянул на сотника. — Доставай меч!

Подозванный долговязый дружинник вопрошающе посмотрел на Ратобора. Тот утвердительно кивнул.

"Длинный" вытащил меч и встал в выжидающую позицию, прикрывшись щитом. Снорри скользящим шагом проскочил расстояние, отделяющее его от противника, и нанёс быстрый укол в щель между верхней кромкой щита и шлемом. Дружинник щитом отбил меч нападавшего вверх и попытался проткнуть его прямым ударом, но противник уже проскочил за левое плечо обороняющегося, подхватил меч второй рукой и, продолжая движение, провернулся вокруг себя, нанеся размашистый секущий удар плашмя.

— Всё. Иди, голову подбирай. — Снорри вложил меч в ножны и подошёл к ухмыляющемуся Ратобору, — Вот что я думаю.

— Хватит на сегодня! Свободны! — Сотник покосился на тяжело дышащего нурманна, — пойдём-ка, скальд, хмельного попьём.

На склоне протянувшегося от крепости до речки холма горел костерок. Неяркий свет пламени выхватывал из темноты силуэты двух мужчин. Вкусно пахло жареным мясом и сидром.

Ратобор сидел, обхватив руками колени, и немигающим взглядом смотрел в костёр. "Да, сотник, притомился ты. Видать, не столько телом, сколь разумом — размышлял разлёгшийся напротив Снорри. — Ну, да это неудивительно". Сам скальд вольготно разместился на трёх попонах почти вплотную к огню и, облокотившись об уложенное наземь седло, неспешно поглощал жареное мясо, периодически добавляя к нему чеснок и обваленные в меду орехи. Небольшая кружка с сидром располагалась в пределах "средней досягаемости", чтоб и взять удобно и не расплескать ненароком. Бочонок с основным запасом напитка Снорри предусмотрительно разместил поближе к Ратобору, ненавязчиво возложив на того обязанность виночерпия.

— Ты, Рати, выпей кружечку ещё, да сразу, не растягивай. И мясца вот пожуй, с орешками, я как раз согрел, — произнёс Снорри тоном заботливой мамочки и протянул в сторону Ратобора вертел с разогретым мясом. — Набегался сегодня поди.

Ратобор хмыкнул и оторвав взгляд от огня, посмотрел на собеседника.

— Что уставился?! Пей быстрей и забирай жрачку! У меня рука устаёт! — прикрикнул нурманн ворчливо и добавил опять "мамочкиным" тоном. — Уроню же, с земли грязное кушать придётся! Да и остынет!

Ратобор ухмыльнулся и, утвердив кружку на земле, медленно налил себе сидра из бочонка. Так же неторопливо, все еще держа взглядом протягивающего закуску Снорри, не отрываясь выпил. Затем, поставив кружку на место, подхватил устремившийся к земле вертел.

— Благодарствую! — Ратобор закинул в рот кусок и принялся методично жевать.

— И тебе добра и удачи, сотник. — Произнёс скальд, насаживая на вертел новую порцию, — Щаз ещё по кружке примем, и совсем хорошо станет. А там и разговор заведётся…

Не говоря ни слова, повторили. Третья выпитая потянула за собой слова.

— Вот скажи, Сотник — слово "сотник" Снорри произнёс так, будто это имя — ну скажи: чем ты занимаешься? Чем Хорь занимается? Тороп? А?!

Ратобор глотнул сидра и неспешно поставил кружку.

— Тороп… — начал Ратобор, но Снорри не дал ему закончить фразу:

— Тороп! Да что Тороп! — скальд хватил своей посудиной об землю — До Торопа мне дела нет!

И замолк, уставившись на огонь костра. Ратобор с изумлением воззрил на Снорри. За все время пребывания скальда в землях боярина Журавля командир "рысей" неплохо изучил повадки нурманна. Тот мог расплескать корчагу браги, мог разбить гусли, в том числе и об чью-нибудь голову, мог рубить своим "заговорённым" мечом скотину и брёвна, но творились эти безобразия исключительно с пьяни, в хмельном угаре и кураже. Пары кружек яблочной бражки было для такого явно недостаточно. Трезвый же, Снорри всегда отличался выдержкой и здравомыслием.

Возникла неловкая пауза. Один из собеседников изучал поднятую с земли кружку на предмет дальнейшей пригодности, другой медленно цедил сидр из своей.

— Тороп… — проворчал Снорри и опять замолк.

Ратобор отставил пустую кружку и взял кусок мяса. Коротко глянул на затихшего скальда и произнёс:

— Ты спрашиваешь: " Чем мы занимаемся?". Крепость к осаде готовим, как мне кажется. Или нет? Что сказать хочешь — говори сейчас.

Снорри, не отрывая взгляда от испачканной кружки, заговорил:

— Я смотрю и вижу муравейник, на который бык нагадил. Суета, беготня, круглое носим — углатое катаем. "Ой, что это, ой, куда это!" — передразнил он непонятно кого. — Хорь мешки с бочками считает, Ратобор пентюхов меч держать учит, Тороп из Мастеровой Слободы носу не кажет. Все при деле! Все делом заняты!! Только дело никто не делает!!! — постепенно голос Снорри сорвался на крик. — Начальники, тролль вас употреби!!! Совсем разум потеряли…

Скальд успокоился так-же внезапно, как и взвился.

— Нельзя так! Нельзя. Хорь не понимает, Тороп неизвестно чем занят. Так ТЫ возмись! — Снорри прекратил вертеть в руках кружку и наклонился к Ратобору — Рати, сейчас Воин должен во главе стоять. А не страж или прознатчик. Тебе бразды брать надобно. Иначе беда будет. Подул лёгкий ветерок, и со стороны крепости стали слышны звуки усталой ругани. " Хорь всё не угомонится, — подумал Снорри, — темень уже, так нет, "давай-давай", прям, завтра нагрянут. С телегами и челнами!" И ухмыльнулся своим мыслям. " Ну, сотник, что молчишь? Что ты там разглядываешь?"

— Бразды брать, говоришь? Дружине Гуннар старшим был, на Горке Хорь распоряжается, Торопа нелегкая принесла… Кто я? Сотник, сотни не имевший… Пять воинов моя сотня. Да трое новиков! — Ратобор резко повернулся к Снорри. — А было — три десятка "рысей"! А из тех, кто с Журавлем ушел — неизвестно вернется ли хоть один!! Сотня… Ха, Сотник! — Ратобор налил сидра и залпом опустошил кружку. — Да и что толку-то? Ну, приму старшинство, а что поменяется-то?! За Болото сходить и ратнинских пощипать? А кого слать-то? Девятеро нас всего, даже с помощью конных из Эриховой полусотни у болота кровь пустить, да пленника захватить не смогли … Разве что из староселов охотников набрать… — тихо закончил сотник и уставился куда-то на реку.

— Рати, а ведь ты не просто со мной согласен, но и уже сам обо всём этом думал, — констатировал Снорри.

— Ну и? — буркнул Ратобор, не оборачиваясь.

— И?! — Снорри возмущённо махнул кружной — Не "И", а с Торопом поговорить, да со стариками оставшимися! Сам завтра же пойду!

— Ну и пойди.

— И пойду!

— И пойди.

— И пойду! Прям сейчас и пойду, допью, что в чаше и пойду! — Снорри в глоток опорожнил кружку и впился зубами в кусок мяса — фы фоко ффё не выфей!..

— Не выфью, не томись, — усмехнулся Ратобор.

Снорри прожевал кусок, отточенным движением плеснул сидра в обе кружки и, оценивающе глядя на Ратобора, произнёс:

— Нет, сегодня поздно уже, спят старички, утомились за день, на хоревы мельтешения глядючи. Завтра, по свету отправлюсь!

— Да, долгий путь начинать надо по свету, на восходе! — Ратобор улыбнулся.

— Да и по свету! и старость уважить надо! — Снорри вызывающе подбоченился — И браги попить хочу! А то пока ходить-рядить буду — ты всё выпьешь, думы воеводские обмышляя!

Оба расслабленно усмехнулись.

— Решено: поутру со стариками поговорю, а потом с Торопом. Коль тот присоветует, да старшие хирдманы слово скажут — Хорь упрямиться не посмеет. Останется Горку стеречь, за стенами сидючи. И ему спокойно, и тебе помех меньше. За это надо выпить! — и Снорри повелительно поднёс пустую кружку к Ратобору.

В отблеске костра засветилась тугая переливчатая струя сидра. Старый скальд вдруг весь преобразился и, глядя восхищённым взглядом на струящийся золотистый луч, продекламировал[1]:

— Вклад огня Муспелля[2] В сокровище Идунн[3] Дал напиток славный — "Кровь снадобья Асов"[4] С ним к Владыке Битвы[5] Мы п роводим павших. И с ним на драккАр Нас уложат потомки.

Разливающий хмельное Ратобор поощрительно повёл бровью. Тогда Снорри, тряхнув копной своих седых, а может просто выгоревших на морском солнце волос, выпалил скороговоркой:

— Истут винум, бонум винум,

Винум генератум,

Регит винум куриарум протомониозум

— Эээ… — от изумления Ратобор чуть не перелил через край, — Ты что спел-то?

— А, так, песня такая есть, вино славят.

— Кто?

— Хм, — Снорри насмешливо глянул на собеседника, — те, кто поёт, ясен пень!

Ратобор поставил бочонок наземь и глядя с прищуром на скальда, задумчиво произнёс:

— Я вот давно дивлюсь — как тебя до сих пор не убили?

Нурманн откинулся на свёрнутую вальком попону, и нахально скосив на сотника блекло-серые глаза, сказал:

— А у меня меч заговорённый. И сам я весь неожиданный. Как понос во время пира!

Ратобор хохотнул, мотнул головой и, подняв кружку, кивнул Снорри.

— Ну, певун, ну развеял ты думы мои! — продолжая улыбаться, сотник поднёс к губам кружку. — Понимаю, пошто тебя Боярин терпит!

— Сасанычу-то весть послать надо. А то вдруг в суматохе забыли!

— Мудрый ты какой, прям, в корень зришь! — ухмыльнулся Ратобор. — А то без тебя не разумели, совета великого скальда ждали-печалились!

— А что, ты вестника послал? И как, водой или посуху? — Снорри, приподнявшись на своем месте, пристально уставился на Ратобора.

— Гмм, я — нет, но Хорь-то… — тот запнулся и растерянно посмотрел на скальда. — Дык, должен Хорь гонца послать! Он же!.. — и умолк, ошарашенно глядя на руку, сжимающую кусок мяса.

— Ага… Он же, мы же… А вот так беды и случаются, — Снорри назидательно воздел вверх указательный палец. — Ты врага пощипал да за новиков взялся, Хорь добро прячет да крепость новит, Тороп…хм… ну Тороп — скальд запнулся — Рати, а Тороп-то мог послать! Он на то и Тороп, везде его нос поспевает! — задумчиво почесывая кончик носа, Снорри покивал головой. — Нет, Тороп тож не послал, лодьи не уходили, и с тороками никто не выезжал. Ха, вы-то мечетесь, суетитесь, а боярин и знать не знает, что дома приключилось! Ох, начальники! — Снорри ехидно хмыкнул и потянулся к закуске. — Ох, Журавль вас употребит! Ох, будете девичьи песни петь у боярина в терему!

Скальд от души потешался.

— Да уж, быка в горнице и не заметили, — в замешательстве произнёс Ратобор и, поведя плечами, добавил:

— А, один бес, не сейчас же вестника посылать! Утром снаряжу. Эй, мастер Хельгерсен, мудрец нурманский, подставляй свою чару, пить будем.

Ночь давно уже простёрлась над всей Туровской землей. В самом Турове, уткнувшись носом в русую макушку доброй вдовушки, спал Никифор. Храпел в своих покоях в Ратном, засунув бороду под одеяло, боярин и воевода Погорынский Корней, во Христе Кирилл, во Перуновом братстве Корзень. Спали утомлённые, счастливые и перемазанные кабаньим салом Анна и Алексей. Валялся в тяжком хмелю Бурей, во Христе Серафим, отравляя перегаром мошку и домочадцев. Дёргал во сне голой пяткой Сучок, нашедший себе пристанище в гнезде аиста. Спал Михаил Лисовин, в роду Ждан, во Перуне — Окормля.

Не спал только сотник Хорь. Его угораздило выбрать для ночлега Речную башню. Сон и так не шел, а тут еще с поречного холма доносилось вольно и раскатисто:

"Во славном вольном граде Новогороде, Возле пристани Волхова Реки. Соходились да славны молодцы Удальцы-ушкуйники, Новгородския!"

Хорь перевернулся на другой бок, сплюнул от злости. Сон никак не шел. Приподнявшись и засунув в уши катуши пакли, начальник стражников снова повалился на ложе, прикрыл глаза и попытался заснуть.

День начинался … Нет, лучше бы он не начинался вообще. Снорри попытался приподнять голову и со стоном уронил ее.

— Воды … Кто-нибудь … Ну, хоть глоток воды, отродья тролля, — пересохшее горло так и не смогло справиться со своей работой, издав какой-то жалкий сип.

— Вот выпейте, мастер Снорри, сейчас полегчает, — о, за эти слова он был готов отдать даже проход по мосту Бьерфрост в покои повелителя Асгарда[6].

Маленькая, но сильная женская рука приподняла голову скальда и поднесла к его губам ковш с пивом. С трудом сделав первый глоток, Снорри вдруг почувствовал, что силы медленно, но верно возвращаются к нему.

— Сколько же Ратобор принес вчера, неужели полный бочонок? — эта мысль была первой, что пришла на ум. Следом за ней возникло подозрение:

— А я ночью ничего не свершил, не приведи Хеймдаль?

— Нет, нет, кроме песен, — ничего от вас с господином Ратобором слышно не было.

— А ты-то кто? — наконец он соизволил обратить внимание на спасительницу. Лет тридцати пяти, высокая, полноватая, с приятным округлым лицом, она поддерживала его за плечи, помогая сесть поудобнее.

— Милолика я, холопка господина Хоря. Он велел найти тебя, мой господин, и попросить прийти к нему. Они с господином Торопом с утра о тебе говорили.

— О-ох, сейчас, встану, — Снорри, перевернулся на живот, приподнялся и, наконец, утвердился на ногах.

От ворот Нифльхейма[7] О, запястье липы[8], Ты спасла отважно Вкусившего меда[9]. Без тебя шумела б До сего бы часу Лишь игра валькирий[10] В основаньи шлема[11].

Скальд остается скальдом в любом состоянии, а сложить в честь спасительницы хвалебную вису Снорри считал своим долгом. Теперь оставалось только умыться и идти узнавать, зачем же он понадобился Хорю, который вообще-то недолюбливал его за дерзкий язык и своеволие. Хотя сейчас, после похода воеводы Погорынского на земли Журавля, нужен был каждый опытный воин. Наверное, и для него нашлось важное дело.

Глава 4

Начало — середина августа 1125 года. Крепость-на-Горке. Плесненск на Серете

Крепость-на-Горке. Немного ранее.

— Ты же травленый волк, Тороп, подскажи что делать? — Хорь плеснул себе и гостю вина в кубки и быстро опорожнил свой. — Ну, почему, эти проклятые почитатели Распятого, напали тогда, когда боярин уехал? Что будет, если они повторят набег? Если сейчас я могу отговориться неумехой Эриком, то во второй раз — Журавель мне не простит ни за что.

В просторной, богато убранной горнице сидели двое. Два мужчины зрелого возраста, знающие друг друга не один год. Первый был воином, каждый увидевший его сказал бы это, хотя и ощущалась в нем какая-то незримая червоточина. Со вторым все было гораздо сложнее. Он был … разным. Одна его личина на глазах сменяла другую, так что со стороны никак не понять было, где же его настоящее лицо. Вот и сейчас хорошего друга и искреннего собутыльника вдруг сменил трезвый холодный взгляд не то торговца, не то кормщика, завидевшего чужую ладью и прикидывающего, а не захватить ли ее.

— Что, все так плохо? Или ты просто спьяну хочешь разжалобить меня? Не знаешь, что боярин с тобой может сделать за такие разговоры?

— До его возвращения надо еще дожить. Я же рассказал тебе, что случилось с Эриком. У нас сил сейчас втрое меньше чем было. Эти …,- Хорь скривился и качнул головой в сторону окна, откуда доносились команды десятника, муштрующего новых ополченцев, — настоящим ратникам на один зуб. Неужели придется бежать, куда глаза глядят?

— Не-ет, я не побегу, — громкий шепот Торопа походил сейчас на шипенье змеи. — На меня уже охотились, и мне уже приходилось бросать все нажитое. Здесь я в почете и богатстве, и я любому перегрызу горло, чтобы сохранить все как есть. И тебе первому, если ты струсишь и вознамеришься дать деру.

— Что же я смогу, если враги пожалуют сюда всей силой?

— Надо не дать им этого сделать. Лучший способ — напустить на них осиный рой. Если нападать на погорынские земли множеством мелких коротких набегов, то им будет не до похода в наши земли.

— Боги дали тебе воистину светлую голову, но кто же сможет возглавить "ос"?

— Кто? Ратобор! Не кривись, не кривись. Все знают, что вы не любите друг друга. Но сейчас не время ссор между своими. А Ратобор прирожденный мастер лесной войны.

Да, и еще. Я сам тоже не хочу сидеть в стороне, когда решается моя судьба.

— Ты хочешь командовать ратью? — от удивления хозяин даже поперхнулся вином. — Ты, никогда не державший меча в руках?

— Да, хочу. Может, я бы и не взялся за это дело, но "державшиеся с детства за меч" уже показали, как недорого они стоят в этой войне. Ведь это ты просил у меня совета и помощи, а не я у тебя. А, кроме того, воевать сейчас нужно головой. Поэтому и рать у меня будет особенная. Ты дашь мне лодью и десятка два хороших воинов, привыкших биться и на суше и на корабле. И подготовишь доспех, оружие и припас еще на сотню. Сейчас, после смерти Мономаха, будет много шатучих людишек, которые захотят попытать счастья и половить рыбку в мутной воде, пока новый великий князь киевский не усядется прочно на стол и не раздаст уделы своим братьям и детям. Я буду собирать ватаги из охочих молодцов, чтобы пощипать купцов на Припяти и Горыни, а заодно посмотреть, как новый воевода стережет свои окраинные владения. Пустим красного петуха в одной — двух деревнях, небось, пыл-то у него поубавится.

Так что готовь серебро. Чтобы таких молодцов нашлось побольше, за взятую добычу нужно щедро вознаграждать. Половина добычи пойдет в уплату за оружие и корм, а за вторую ты расплатишься серебром. И не скупись — тряхни мошной. Сегодня решается наша судьба, и скупой потеряет все. Вместе с головой.

— Только бы это помогло нам устоять, а я уж соберу серебра столько, сколько скажешь. А вот кого из воинов тебе дать в помощь?

— Мне нужны лучшие.

— Ха, придумал, — Хорь откинулся в кресле и довольно ухмыльнулся. — Некоторые до сих пор не могут простить мне, что Хозяин именно меня оставил за старшего. Я уже устал от их косых взглядов и кривых усмешек за моей спиной. Жаль я не могу отослать с тобой Ратобора, он нужен здесь. Ты прав без его умения воевать в лесу будет несравненно труднее. А вот его приятеля я с радостью отправлю с тобой.

— Какого приятеля?

— Да старого задиру Снорри. Слышал, небось, как они вдвоем горланили на реке всю ночь. Старый то он старый, но до сих пор мало кто может сравниться с ним в искусстве владения мечом или боевым топором. Вот только нрав… Но тут уж сам договаривайся с ним как знаешь. Ну и еще несколько таких же, кто не рад видеть меня старшим.

— По рукам. Зови сюда Снорри и других. А сам прикажи готовить справу и оружие.

Крепость-на-Горке. Два дня спустя.

— Ратобор, остаешься за старшего. Выбери охотников — надо разведать, что эти порождения Распятого будут делать. Но не увлекайтесь, на рожон, смотрите, не лезьте. А то знаю я тебя — небось мечом помахать не терпится? — Хорь в упор глянул на сотника "рысей". — Повторяю — только наверняка. Ударил — отскочил. Так, как у болота получилось. Жаль только, тогда пленного не взяли. Все понял?

— Все, — не сказать, что Ратобор был сильно удивлен столь быстрому воплощению планов Снорри, подавшегося вчера неизвестно куда вместе с Торопом, но некоторая растерянность в его голосе была. — А ты куда направляешься?

— К боярину, в условленное место. Дела так пошли, что простому гонцу никак нельзя все новости доверить. С собой двоих дружинников беру. Все остальные — на тебе. По хозяйству я уже все распоряжения сделал, там Сновид сам управится. Ты только поглядывай да подгоняй, если что.

Снарядив отряд Торопа, Хорь все равно не находил себе места. Конечно, шороху на реке Тороп со Снорри наведут. Но вдруг люди Корзня повторят набег уже в ближайшее время? Эта мысль не давала ему спать всю ночь. Спасительная идея пришла только под утро. Надо ехать и ЛИЧНО доложить обо всем боярину. Куда ехать? Для самых спешных дел у них был предусмотрен специальный способ связи — надо послать весточку хозяину кабака в Плеснеске. Тот был давним человеком Журавля. К нему от боярина должны были наведываться гонцы и забирать все привезенные грамоты. Хорь решил вместо грамоты поехать сам — доложить обо всем случившемся, получить приказания самого боярина, а, главное, если вдруг случится новая неприятность — он будет чист перед Хозяином. Ведь хотел как лучше, сразу кинулся доложить, да и оставлял Крепость в относительном порядке, а что Ратобор не усмотрел, так он пусть и отвечает.

Теперь этот план начал успешно претворяться в жизнь. Ратобор видно еще не сообразил, что к чему, и с готовностью взялся за дело. А он, Хорь, перекинув всю полноту ответственности на чужие плечи, сейчас с удовольствием подставлял лицо яркому солнцу. Его маленький отряд двигался по знакомой дорожке на юг.

Плеснеск. Постоялый двор "Крепкий щит". Десять дней спустя.

Хлоп! От страшного удара голова Хоря мотнулась, он не устоял на ногах и кубарем покатился по полу.

— Я вам в полном порядке землю оставил. А вы просрали все!

Поднявшийся Хорь мотал головой, прижимая рукой левое ухо, из которого шла кровь — ох и тяжела же рука у боярина. Оправдываться не следовало, Хозяин этого страсть как не любил, но не сказать того, что нужно, Хорь просто не мог.

— Так ведь, батюшка-боярин, никак не удержать было. Гунар помер, а Эрик, ну, словно с цепи сорвался. И слушать никого не стал. Отца, говорит, в Валгаллу должен полный корабль челяди сопровождать. Чтобы было кому ярлу и в чертогах Одина прислуживать. Вот и рванул дуриком — на свою силу, да на нашу воинскую справу понадеявшись. Даже лучников не взял. И угодил в засаду. Как въехал в речку, не разведав, так и остались почти все там — их как курей из самострелов били. — Хорь изо всех сил старался держаться твердо и уверенно, не выказывая слабости. Знал, что хоть и вспыльчив Журавель, но прямота и твердость ему по душе. И может, если повезет, все и обойдется только разбитым ухом.

— А остальные где были? И что сейчас дома делается?

— После этого мы сразу стали ополчение собирать. Не все — только половину, остальные в полях хлеб убирают. Припасы в Крепость вовсю возим. Ратобор еще за врагами следит, смотрел, как они через болото назад переправляются. Потрепал врагов немного. Сейчас я велел ему вдоль болота дозоры пустить, чтобы к нам незаметно не подобраться было.

Да и еще Тороп приезжал. Он твое поручение выполнил, а сейчас взялся малую лодейную рать собрать, чтобы Корзня немного на реке пощипать.

— Хм. Что ж, толково. — Нервно расхаживающий по горнице боярин повернулся и подошел к столу. Плеть, ручкой которой он скрипел, пока слушал неутешительные известия, полетела в угол. Взяв со стола кувшин, Журавель щедро плесканул темно-бордового вина в три кубка — себе, Хорю и сидевшему в отдалении, но пока не произнесшему ни единого слова Мирону. — Передай Торопу, что я им доволен. Пусть еще к нашим полуночным друзьям наведается, чтобы готовы были. Их помощь тоже лишней не будет. А кого ты ему в корабельщики дал?

— Снорри, Руальда, Хагни и еще нескольких.

— Что ж. Им лодейное дело знакомо. Теперь о Ратоборе. Вернешься, передай пусть с охочими людьми за болото сходит. Надо пленников взять и слабые места у врага прощупать. С собой возьмешь десяток моих "рысей", они к таким делам привычны. Но чтоб в большой бой не вступал. Запрещаю.

— Я так ему уже и говорил перед отъездом, — согласно закивал довольный, что разговор уходит от неприятных вещей, Хорь.

— Тем более. Теперь еще и от меня повторишь. А вот по слабому месту щелкнуть не просто можно, а нужно. Чтоб враг помнил и не забывался. Да еще пошли к полону уведенному весточку — дескать, боярин обещал вернуться скоро и освободить всех, а уж потом, кто как вел себя и разберется. Преданным — награда будет, а супротивникам да изменщикам — собачья смерть.

— Заболотным, небось, и наши христиане помогают.

— Вот здесь спешить не нужно, — боярин немного приостановился, подбирая слова, долженствующие наилучшим образом донести его мысль. — Как бы на себя всех попов не ополчить. Ты найди среди них явных изменщиков. Тех, что врагу помогали — вот их казни прилюдно, но так, чтобы всем ясно было, что не за веру свою они смерть принимают. А за предательство. За иудин грех и у христиан на осине вешают, да кишки вынимают.

И последнее. Передай мастерам кузнечным, Нежате в первую голову, пусть изготовлением самострелов озаботятся. Чтобы сотни полторы-две через месяц были готовы. Дело это сейчас наипервейшее. Ступай, удачи тебе в дороге, — он поднял свой кубок и одним махом осушил его. Затем проследил, как Хорь торопливо осушает свой, низко кланяется и выходит за дверь.

— Разве у нас есть силы для открытой войны? Ты же сам запрещал трогать Ратное и Нинею, — это были первые слова, произнесенные Мироном за все время. — А если Туров пришлет им помощь?

— Все равно прятки уже закончились. Раз они решились на набег, значит о нас знают. А теперь будут знать намного больше. Мономашичи обкладывают нас со всех сторон. Пока был жив Ярослав Святополчич, им не до нас было. А сейчас гляди, — Журавель стал перечислять силы противников, для наглядности медленно загибая пальцы, — с восхода сам Мстислав, с полуночи — туровцы Вячеслава, с заката — их брат Андрей, да зять Всеволод Городенский. Пока они еще не вцепились в нас — надо уходить. Юрий далеко, да и себе на уме, впрямую ссориться с братьями сейчас он не будет. А вот Владимирку наша помощь нужна уже сейчас. И нужна позарез. Недаром он и грамоту сразу дал, и места для поселений выделил. Один городок Бужский чего стоит. На кормы с него всю дружину содержать можно припеваючи. Теперь только дождаться пока Бохит нам в помощь конную рать соберет и пора будет возвращаться.

— А им то какая корысть нас поддержать?

— Корысть прямая. В княжеской грамоте сказано о дозволении молиться своим богам ЛЮДЯМ БОЯРИНА ЖУРАВЛЯ. Так что если они мои люди, то под моей и княжеской защитой обретаются. А если сами по себе — ото всех поповских происков им самим отбиваться придется.

— Ох, и хитер же ты, — восхищенно покрутил головой ближник.

— Как видишь здесь — все в порядке. Великие волхвы не дурнее нас, тоже все хорошо поняли и просчитали. Они только условием выставили, что у себя внутри сами управляться будут и нам даней не платить. А взамен обещали в помощь кованую рать в две сотни конников, да другую помощь.

— Какую?

— На Нинею всей волховской силой надавить, — при имени Нинеи чуткое ухо Мирона уловило промелькнувшее раздражение в голосе Хозяина. Впрочем, оно было вполне ожидаемо, потому как провалившиеся попытки привлечь старую волхву на сторону Журавля не были тайной для боярских ближников. — Чтобы не вздумала против нас лесовиков поднимать. Нам всего-то времени хотя бы до весны надо, чтобы основное — людей да добро перевезти.

А для этого обязательно надо спину себе прикрыть. Уж больно ретивые соседи у нас. И крови нашей отведавшие. Легкой крови.

— А почему тогда Ратобору команду дал, чтобы за Болото сходил? Стоит ли гусей дразнить, пока сам не вернулся?

— Запомни, Мирон, — советник едва выдержал пронзительный взгляд в упор. Казалось, еще чуть-чуть и из этих глаз вылетит молния, испепеляющая непонятливого. Но боярин взял себя в руки и продолжил давать разъяснения прежним неторопливым и спокойным голосом. — Хороший воевода только такие приказы отдает, которые его подчиненные выполнить могут. И никогда, слышишь, никогда не отдаст такого, про который знает, что выполнять ни за что не будут. На словах запретить идти за Болото можно, а на деле, многие из тех, чьи родные полегли али в полон угодили, сейчас местью горят. И остановить их никак не получится. А если остановить не получится — надо возглавить и в нужную сторону повернуть. Пусть Ратобор с "рысями" их для беспокойства Корзня используют. Главное, до моего приезда им задарма не погинуть и врагов отвлечь. А по нашему приезду уж и готовиться к переселению станем.

— И для этого надо сперва Корзню с Нинеей укорот сделать? — уяснивший наконец замысел Журавля ближник уже прикидывал, какие еще меры можно предпринять для успеха задуманного.

— Вот, в самую точку попал, Мирон!

Интерлюдия 2. Вроцлав, Силезия. Начало августа 1125 года.

— Скажи, ты же мне в матери место, как жить дальше? Раньше я был уверен, что хоть вдали от Гнезно буду в безопасности. Но сейчас после смерти Стася… Повсюду шепчутся, что его смерть — дело рук этой бергской потаскухи. Она уже перетянула на свою сторону авданцев, отец выделил ее Лешеку Мазовию с частью куявских земель. Пся крев, все они спят и видят его сидящем на престоле Пястов. И даже твой муж, великий палатин…

— Ты же знаешь, мальчик мой, что это не так! — Мария подошла и привлекла к себе племянника.

Вон какой большой вымахал, почти на голову выше меня. А жаловаться прибежал совсем как маленький, как когда-то раньше, когда жил в нашем замке после смерти сестры Сбыславы. Почти пятнадцать лет минуло с тех пор.

— Сейчас под видом похода на Русь они сманивают воинов со всех польских земель, даже из владений палатина Петра, а он ни слова не говорит против. А после возвращения с богатой добычей чью сторону примут эти люди?!

— Мой муж только недавно вернулся из-под Колобжега, где вместе с твоим отцом закреплял за державой Поморье — и ты знаешь это! Надо было действовать именно сейчас, пока еще не избран новый император. В одном ты прав, Владислав, нельзя давать усиливаться нашим врагам. Для этого тебе бы сейчас подумать о невесте. Лучше всего выбрать дочь кого-то из родичей умершего императора. Нужно смотреть дальше вперед, чтобы было кого привлечь на свою сторону в будущем. На Русь, увы, при Мономашичах надежды никакой. Был бы жив мой отец… — она вытерла нечаянно выступившие слезы, но сдержала себя и перевела разговор. — Вот, кстати, о походе! Почему бы тебе тоже не поучаствовать в нем со своей силезской дружиной?

— Отец поставил во главе Скрибимира, а он во всем держит руку Саломеи. Не думаешь же ты, что я стану ему подчиняться?! — молодой Пяст даже задохнулся от возмущения.

— Конечно, нет, — Мария встала, налила вина и протянула один из кубков собеседнику. — Но ты можешь поступить гораздо умнее. Авданец собирает воинов в Мазовии? Чтобы идти на восход через Визну?

— Да, только не прямо на восход, а ближе к полудню. Мне об этом рассказывал Одровонж где-то с месяц назад.

— Это тот, который из Гродеца? Он тоже идет? — вошедший в палату мужчина в богатом, но изрядно запыленном плаще низко склонился, приветствуя наследника польского престола.

— Да, палатин, все слензяне, что идут, встали под его хоругвь.

— Стало быть, пойдут вниз по Яцельде на Пинск. И, скорее всего, заранее сговорившись с Полоцком… — задумчиво произнес тот, кого называли палатином.

— Петр, а ты не забыл, что в Пинске сидят мои братья? — услышав эти слова, хозяин замка немного поморщился. Он не любил вмешательства жены в мужские дела, хотя и отдавал должное ее гибкому изворотливому уму. Но сейчас одернуть супругу не рискнул — как-никак, именно она связывала его родственными узами с наследником:

— Нет, не забыл. И это просто великолепно. Владислав, вот тебе и законный повод — защита твоих дядьев. Лучше и не придумаешь. Святополк ведь сидел на Киевском столе раньше Мономаха, стало быть, прав на престол у них больше, чем у Мстислава!

— Права не заменят кованую рать, — молодой князь, напряженно вслушивавшийся в речь Петра, что-то быстро прикинул. — Хорошо, если у них в Пинске наберется триста-четыреста воев. Я могу выставить тысячи две-три. Этого мало, чтобы всерьез воевать с Киевом. Вспомни поход двухлетней давности. Сил было вдвое больше, а нам не удалось даже взять Волынь.

— Ярослав свершил все, что мог… — на глаза женщины вновь навернулись слезы.

— Владислав, объявить что-то во всеуслышанье — совсем не значит сделать! Что нужно НАМ? — выделил он голосом последнее слово.

— Кому НАМ?

— Нам: это тебе, как наследнику престола, и мне, как палатину Силезии. Так вот НАМ совсем не нужен полный успех похода Скрибимира. Потому как тогда и силы, и влияние, и слава королевы и авданцев увеличатся многократно. В ущерб нам, разумеется. Но и полного провала допустить нельзя, ибо тогда уже Киев усилится очень значительно.

— Так что же делать, палатин? — Владислав был в растерянности, он только-только начинал постигать тончайшее искусство интриги.

— Нужно, чтобы своим трудным успехом этот поход был обязан тебе. Ключ ко всему — Берестье. Поэтому нам надо будет сделать так…

Глава 5

Конец августа 1125 года. Ратное

Мишкины ночные похождения при приеме отроков в Перуново братство не привели ни к чему хорошему, незалеченные толком раны воспалились, и наутро после возвращения в Ратное он свалился в горячке. Настена, срочно вызванная встревоженным Корнеем, как и в прошлый раз устроила воеводе погорынскому серьезную взбучку. С трудом приведенный в сознание Михайла только недоуменно вглядывался в окружающих и, казалось, не мог понять, где он.

Мать Юльки? А кто же мне только что говорил:

" Что же, вы, батенька, себя не бережете? Скажите спасибо, что мы сумели аппаратуру усовершенствовать и научились "путешественников" назад возвращать. Кстати, за вами должок — посылок так и не было. Придется, голубчик, еще разок в двенадцатом веке побывать. И уж теперь-то не поскупитесь, Михаил Андреевич! "

Разве это не Максим Леонидович был? Блин, привидится же такая чепуха! Крепко же меня, приложило, что я доктора, как наяву разглядел!

Лекарка напоила больного горько-вяжущим отваром каких-то трав и категорически предписала полный покой. В результате Корнеем на внука был наложен очередной "домашний арест".

Казалось бы, несколько дней Академия могла и обойтись без председателя своего Совета. Но не тут то было. Уже через день в Ратное верхами приехали Дмитрий с Петькой, рассказавшие об очередной напасти. Услышанное крайне не понравилось Мишке, вынужденному безвылазно лежать в горнице, да к тому же сплошь замотанному в тряпки, пропитанные пахучими лечебными отварами. Оказалось, что вот-вот готовы были остановиться учебные занятия по письму и арифметике во всех десятках. В отсутствие Михайлы некому стало давать задания и проверять правильность ответов.

— Я пока велел всем десяткам написание всех буквиц повторять, но этого надолго не хватит, — сокрушенно покрутил головой Дмитрий. — А у нас в Академии даже Псалтиря нет, чтоб было что читать и откуда списывать.

— С моими чуток полегче, — я их пока в помощь Илье и Демьяну определил, — озабоченность Петра была не меньше. — Проверять запасы на зиму да списки потребного составлять. Но все равно — еще день-два и учить будет нечего.

— Да, задача, — пришел Мишкин черед призадуматься. Думал он, впрочем, недолго — Ладно, Петь, сходи-ка бересты принеси и писало.

Вот ведь засада! Как хорошо было в мое школьное время — взял задачник и решай задачи, номера которых назвал учитель. Или по правописанию тексты переписывай. Стоп, стоп! А ведь кажется хорошая идея — пока с учебниками полный швах, сделать сборники упражнений по разным предметам. Хотя бы по двум на первое время: письму и арифметике. А потом и до семи свободных искусств дойдем. Только вот не разорваться же мне на все десятки. Значит, помощники нужны, а где их взять? Это в Киеве или Константинополе хорошо — ученых, и монахов и мирян, пруд пруди. А здесь в Ратном? Я да отец Михаил, и оба немощные. Нужно, стало быть, чтобы одни ученики учили других. Как же это называется? Американская система, кажется? Ладно, с десятком учеников я справится смогу, а заодно и учебных пособий можно будет наделать. Только сколько же это бересты для обучения уйдет? Или можно чем-то заменить? Вроде раньше на восковых дощечках писали. Да, пожалуй, самое оно — многоразовая тетрадь. А на бересте сборники упражнений будем делать, чтобы в Академии оставались — сразу для следующих поколений учащихся задел. Ну, вы и голова, сэр Фокс, — сразу видно компенсируете телесную немощь повышенной мозговой активностью!

— Минь, вот, смотри, принес. Только как же ты весь в повязках писать-то будешь?

— Нет, это вы сейчас писать будете. Я сейчас несколько загадок на числа придумаю. Ну, как в Турове примерно. А завтра по десяткам нужно будет сначала дать переписать их каждому, да после и решить.

— А на чем переписывать, на бересте? Так много надо, — Петр, оправдывая свое купеческое происхождение, сразу озаботился писчими принадлежностями.

— Сначала на бересте. Мить, бересты надо бы побольше заготовить. Передай Демке — пусть к Сучку пошлет узнать, где ее можно заготовить, да и начинает запасаться. А еще надо вощаницы заготовить. По две на каждого отрока — одна для письма, а другая для чисел.

— Ага. Я видел, какие они бывают, — тут же подхватил мысль Петька, — сделаем. Только воску много нужно будет — попроси Корней Агеича, он тебе не откажет. А я схожу к плотникам, что стольцы делают и договорюсь, чтобы нам отпилки от дощечек, пригодные для сего дела оставляли. У них там много всякого — в основном Плаве на растопку идет.

— Так вот, завтра вот еще что сделать нужно будет — в каждом десятке отберите по два отрока, больше других к счету и письму способных. Назовем их старшими учениками. И каждый день половину отправляйте сюда — со всеми письменными принадлежностями. Я им новые задания придумывать буду по письму и по счету. А они запишут, и на следующий день каждый своему десятку и растолкует, что к чему и проверит, как у них ученье идет. А в это время вторая половина "старших учеников" будет новые задания записывать. Только пусть исписанную бересту не выкидывают, а по порядку складывают. Мы из отдельных частей маленькие книжицы для обучения будущих учеников сделаем.

— Ладно, все понятно, Минь. Все сделаем. Давай, говори, что писать, сейчас быстро запишем и поедем назад, чтобы в потемках не возвращаться. А ты завтра жди, с утра как раз и пришлем "старших учеников", до обеда они точно здесь будут.

Полночи Мишка ворочался с боку на бок и все не мог заснуть — ужасно чесались воспалившиеся раны. И хотя умом он понимал, что это один из признаков заживления, но так и хотелось сорвать все повязки и всласть начесаться или бултыхнуться в прохладную воду Пивени — смыть с тела жаркий пот и лечебную мазь. Но кроме телесной доставала еще и умственная чесотка — Михайла лихорадочно вспоминал задачи по арифметике для начальной школы из той, прошлой, жизни. Только когда за окошком начало немного светать он смог забыться коротким беспокойным сном.

Утро следующего дня выдалось просто ужасным. Во-первых, Мишка так и не сумел выспаться, разбуженный доносившимися со двора голосами. Во-вторых, от болезни и недосыпания у него страшно разболелась голова. Ну и, наконец, никак не оставлял этот проклятущий зуд. Поэтому появившихся в дверях Роську и Юльку он встретил весьма неприветливо:

— Вы чего теперь: каждый на меня глазеть будет приезжать?

— Ты чего, Миш? — Роська удивленно поднял брови. — Сам же вчера Дмитрию велел учеников привезти. Вот мы и отобрали из каждого десятка. А еще, ну чтобы больше порядка было, придумали каждый раз с ними нового урядника отправлять — старшим. Моя сегодня очередь. Ну, а …

— А я на тебе учиться приехала, — перебила его Юлька. — Мне тоже надо. Посмотреть вот, как таких раненых дураков лечить, которым на одном месте не сидится. До такой степени, что чуть до огневицы не доходит.

Чудеса, от ее голоса даже куда-то уходила головная боль и Мишка ловил себя на мысли, что слушая ее невольно расплывается в улыбке.

— Ладно. Роська, я пока ему повязки сменю, а ты за Корнеем Агеичем сходи, позови его сюда.

— Ага. Я мигом слетаю.

— А ты чего улыбаешься? — напустилась юная лекарка на Мишку. — Или, думаешь, бессмертным стал? И тебе никакие раны нипочем? А ну-ка, вспомни, как вон Роська мучился.

— Стоит мне на тебя, Юленька, посмотреть, как сразу легче становится, а если еще и за руку возьмешь…

— Балаболка, — девушка, улыбнувшись, отвесила ему легкий подзатыльник. — Помолчи, пока я повязки менять буду.

Она достала из привезенного узелка маленький горшочек, и по горнице разнесся резкий запах лекарственных трав. Оба на некоторое время примолкли.

Когда спустя некоторое время Корней в сопровождении Роськи вошел в горницу, перевязка подходила к концу.

— Ну, что, лекарка Юлия, жить будет? — Воевода Погорынский намеренно обращался к ней преувеличенно серьезным тоном. — Или, может, Бурея позвать? Чтоб долго не мучился?

— Будет, будет, — Мишка так и не понял осознанно она скопировала интонацию Настены или нет — если только хотя бы седьмицу никуда выходить не будет и с отроками слишком долго трепаться.

— Да я не трепаться, я им задания по грамоте и числам даю, чтоб учеба не прекращалась.

— Ага. А кто совсем недавно про греческого мудреца весь вечер рассказывал, что вражеские корабли зеркалами сжег? Как вот там его … Архи …

— Архимед. И ничего не весь вечер. Да и до моей болезни это было.

— Так раны-то у тебя и тогда уже были, — поддержал юную лекарку Корней. Видно в памяти у него крепко засел тот предыдущий случай с болезнью старшего внука. — А для раненого силы сохранять — первейшее дело. От работы языком тоже, бывает, так устаешь, что только бы до лавки добрести.

— А Назарка потом целый день к девчонкам приставал, — хихикнула Юлька, — все зеркальце выпрашивал. А как выпросил — полдня пытался щепки поджечь, пока Кузьма на него не наорал и зеркало не отнял.

— Значит так, внучек. Дмитрий мне вчера доложил, о чем вы тут говорили. Я с утра у отца Михаила побывал и попросил помочь наставить отроков в чтении и письме. Ему, правда, тоже нездоровится, но добро он дал. Так что половина приезжающих будет у тебя числа учить, а остальные у священника. Как он сказал — сначала прочитают молитву, потом разучат накрепко, а затем и переписать попробуют. А заодно и по хозяйству святому отцу подмогнут, ну, это уж Алена там распорядится — она им бездельничать не даст. Заодно и в вере Христовой он их наставит. Так что давай, урядник Василий, дели с тобой прибывших кому куда: кто здесь будет, а кто к церкви отправится. А в следующий раз поменяются.

— Слушаюсь, господин воевода.

— Деда, а еще нам воск для вощаниц нужен и, обязательно, пергамента достать. В Академии для молитв в часовне хотя бы Псалтирь требуется. Сами книги покупать — разориться можно, а так мы у отца Михаила бережно перепишем да сошьем — вот и своя готовая будет. Все не так дорого.

— Гм. Ладно, воск Младшая стража в походе взяла — можете часть для себя оставить. Дозволяю. А вот с пергаментом надо подумать. Когда Осьма приедет, с ним поговорю, как лучше дело решить. Ну и с кожевенниками нашими побеседовать стоит, может, они что-нибудь присоветуют.

— А пока твои ученики не пришли, тебе с утра поесть хорошенько надо и вот гостью покормить, — тут дед заговорщицки посмотрел на внука и еле заметно подмигнул.

— Ой, не надо, Корней Агеич, — сразу покраснела юная лекарка, — я домой пойду, у мамы и поем.

— Надо, надо! Кроме того, за болящим и пригляд нужен, вдруг ему какой еды нельзя, кто ж, как не лекарка за этим присмотреть должна. Так что посиди с ним, а я пойду, распоряжусь принести вам сюда, — с этими словами он повернулся и вышел из горницы.

Все дела на подворье у Лисовинов Юлька уже сделала, а просто посидеть и поговорить с Мишкой в ближайшие несколько часов не представлялось возможным, тот был вовсю занят с приехавшими учениками. Поэтому после совместного завтрака юная лекарка решила сходить проведать Настену, порасспросить о новостях Ратного, да и самой рассказать матери, что нового произошло в Академии. Настроение у нее было под стать светлому летнему небу — ясным и радостным, и даже на косые взгляды и неразборчивый шепоток в спину тетки Варвары она не обратила никакого внимания.

А вот громкие мальчишеские голоса, доносившиеся из-за забора усадьбы Ефрема Кривого, заставили ее сбавить шаг и прислушаться.

— А я говорю, что струсил и сбежал этот ваш Журавель. И скоро сотня и Младшая Стража в новый поход за болото пойдут. Всех остальных там попленят и холопами сделают.

— Ага, как выдернули все перья у Журавля из хвоста, так он и не вернется больше. А еще я слышал, что дядька Данила говорил. Дескать, всех холопов в новое пешее войско соберут. А все ратники в нем десятниками да полусотниками будут. Вот и мы чуть подрастем и тоже командовать будем. Вон, как Сенька. Чем мы хужее его?

Юлька сразу узнала неразлучную сладкую парочку. Старший — Сережка по прозвищу Бычок. Парнишка вымахал на полголовы выше сверстников, никому не уступал в драках и отличался редким упрямством. Юлька улыбнулась и вспомнила, как Михайла, услышав несколько раз рассуждения Бычка о "стене копий" да о рвах и завалах против конной рати, рассмеялся и проговорил:

Мужик, что бык, Втемяшится ему какая блажь, Дубьем ее оттудова не вышебешь.

Второй — Ингварка Котень, его неразлучный приятель. В одиночку в разговорах с другими он напоминал ласкового домашнего кота, разве только не мурлыкал и не терся о ноги собеседника. И в тоже время, в кампании Бычка по любым вопросам поддерживал своего старшего друга.

Третьего из говорящих Юлька не узнала. Это был кто-то из новеньких.

— Радуйтесь, радуйтесь. Вот посмотрим, что вы запоете, когда Журавель сюда к Ратному придет и спалит тут все. Боярин не такой человек, чтобы обиды прощать.

— Ха, придет. Да Младшая Стража их из самострелов как курей перебьет. А воевода Корней с сотней оставшихся конями в землю втопчет.

— Вот-вот, слышал я, как у болота пробовали втоптать, да еле живыми ушли. А уж как САМ пожалует, точно так просто не отделаетесь.

— И все ты врешь, Аспидка! Смотри, расскажу воеводе о твоих речах поносных — не сносить тебе головы!

— А я и воеводы ждать не буду, сам башку сейчас откручу! — ну вот уж этого юная лекарка допускать не собиралась. Толкнув калитку и войдя вовнутрь, она уперла руки в боки и уставилась на Бычка пронзительным немигающим взором.

— И не стыдно тебе, Сергий, увечных обижать? Али не видишь, что у него нога до сих пор в лубках? — и действительно, третий парнишка — лет десяти, с неловко вытянутой ногой, сидел на низенькой скамеечке. Вокруг него лежали нарезанные лозинки и заготовки корзинок — паренек помогал Ефрему в этом нехитром на первый взгляд деле.

— Да я что, я ничего, — покраснел и смутился Бычок, делая на всякий случай шаг назад от разъяренной лекарки.

— Ничего? А кто корзинку запинал, аж в другой угол двора? Или это твоя работа, Котяра? — звонкий подзатыльник был слышен, наверное, на другом конце Ратного. — Ну-ка, бегом неси ее сюда.

Пристыженный Ингварка молнией метнулся и принес корзинку, пробормотал что-то неразборчивое и вылетел со двора. Бычок попытался еще что-то сказать, но, поглядев в лицо Юльке, счел за благо молча ретироваться за приятелем.

— Спасибо тебе, — парнишка встал, опираясь на палку, прохромал вглубь двора, вынес и протянул Юльке небольшую новенькую корзинку. — Как раз, будет, куда лечебные травы складывать.

— Как же ты так просто даешь? Небось, родители тебя заругают?

— А убили всех моих. И отца, и мамку и сестренок двух. Так что ругай меня теперь, не ругай — хуже не будет. А дядька Ефрем, он хороший. Слова не скажет, что я лекарке корзинку подарил. Тем более мамка твоя, Настена, помогает всегда, когда ему худо становится. Да и мне ногу лечит.

— А как ты у Ефрема-то оказался?

— А он меня взял, когда полон делили. Меня, обезножевшего, никто брать не хотел. Я так один и оставался. А Ефрем узнал и пришел к Аристарху. У меня, говорит, и жена и дети все в одночасье в мор померли. Так раз никому паренек не нужен, отдайте мне его — на воспитание. Будем два увечных на пару поживать: два его глаза — к моему одному, а две мои ноги — к одной его. Так и выпросил. Я вот ему помогаю корзины плести разные. Он как раз за новой лозиной пошел. А тут и эти двое заявились. Когда Ефрем дома они сюда заходить опасаются. Но сейчас видно видели, как он к Пивени пошел, ну и вот … — он мотнул головой на разбросанные заготовки.

— Ладно, садись, тебе с раненой ногой стоять долго нельзя. — Юлька подошла и насильно усадила его на скамеечку, затем стала быстро собирать и складывать рядом раскиданные прутья. — Жаль, я Котяру просто так отпустила. Надо было его заставить все собрать. Да еще и прутом пройтись, чтоб неповадно было.

— Спасибо тебе, Юля. И тете Настене благодарность передай, скажи, нога уже меньше болит. А если корзинки или короба вам понадобятся, ты только скажи.

— Ладно. И тебе спасибо на добром слове. Выздоравливай, — последние слова лекарка произнесла, уже выходя со двора и закрывая калитку.

Мать Юлька увидела, еще не войдя на родной двор. Настена стояла у калитки и что-то старательно втолковывала Февронье, а та казалось и не слушала лекарку вовсе. Вся занятая своими, сразу видно очень приятными, мыслями. Но увидев Юльку, обе женщины немедленно свернули разговор.

— Иди, и помни, что я тебе сказала!

— Спасибо тебе, Настенушка! Век буду благодарна, — Феврония низко поклонилась и заспешила прочь.

— Мам, чего это вы? Или тайны какие от меня? — дочка недоуменно взглянула на мать.

— Ничего, ничего, Гунюшка! Женские болести у нее были. Вот и с детишками никак не залаживалось. А сейчас вроде помогло мое средство. Только пока никому говорить не надо, чтоб не сглазить. Тьфу-тьфу-тьфу! — Настена плюнула три раза через плечо и для верности троекратно постучала по дереву. — Пойдем, поснидаешь со мной. Как раз щи уже доспели.

— Не, мама! Я уже у Лисовинов поела. Корней Агеич чуть не насильно заставил с Мишкой позавтракать. Сказал — завтрак. А натащили всего, как на десяток ратных. Насилу съела. До сих пор отдышаться не могу. Ты кушай, а я просто рядышком посижу.

— А чего там с Михайлой? На поправку дело идет? — входя в дом и вытаскивая из печи горшок со щами, спросила Настена. Как бы между делом она налила себе миску, отрезала ломоть хлеба и приготовилась слушать дочку, зная, что рассказ о ее избраннике предстоит не из коротких.

— Ну, как ты и учила, мам, я ему перевязки сделала и велела лежать не вставая. Но его разве удержишь? Вот ведь знал, что надо поберечься — и все равно мотался все эти дни.

— Так ведь первый поход. Как же не отпраздновать?

— Ну, вот и допраздновался. А теперь хоть и лежит — Корней Агеич пригрозил его привязать к лавке, если вставать попытается, но все равно не угомонится. Теперь придумал ребят из Младшей Стражи письму да счету учить лежучи. Он им говорит, что писать надо, а они за ним все задачки на бересту записывают, а потом свои десятки учить должны. Хорошо хоть отец Михаил согласился часть ребят сам письму учить.

— Ничего. Языком болтать не мешки таскать. Я тоже завтра зайду, проведаю его, да напомню Корнею, чтоб не давал Мишане увлекаться.

— Мам, а я вот чего подумала. А может нам тоже наши знания записать. Чтобы не пропало ничего? И Матвейка тот же мог бы учиться. И мои девчонки-помощницы.

— Ох, и глупенькая же ты еще у меня.

— И ничего не глупенькая, небось, шестое поколение лекарок уже.

— Ну, а раз шестое поколение лекарок уже, то должна знать, что на одно явное знание существуют два сокровенных. Которые в нечистые руки отдавать никак нельзя. Вдруг кто-то захочет их во зло людям обратить? Вот и бережемся мы, проверяем, тот ли будущий хозяин у тайного знания?

— Как Иппократос, ромейский отец лекарей?

— Я про такого и не слыхала! А ты про него откуда знаешь?

— Мне Мишка как-то давно рассказывал, что жил такой больше тыщи лет назад. Никому в помощи не отказывал. Множество учеников у него было, потому и прозвали его отцом лекарей. И еще он клятву лекарскую придумал: "В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного. Чтобы при лечении я не услышал касательно жизни людской, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной". Ну и много другого всего. Я запомнила плохо. Но все только о пользе страждущих.

— Великий мудрец, стало быть, этот лекарь был. Вот ты бы у Михайлы попросила записать клятву эту. Перенимать хорошее, доченька, ни у кого не зазорно.

— Конечно, мам. Я сама запишу или Матвейку попрошу, он уже писать здорово навострился, даже лучше меня. Да вот прям сейчас и пойду, если Мишаня не занят, он мне не откажет, — Юлька подошла к двери, да испуганно ойкнула. — Ой, мам, засиделись мы как. Того и гляди, ребята без меня в Академию уедут. Мне одной тогда пешком добираться придется.

— Ну, беги быстрее, Гуня. И не беспокойся за Мишаню. Пригляжу я за ним. Все хорошо будет.

— Спасибо, мама! Ну, все. Бегу!

На следующий день, после обеда, когда Мишка, проводив учеников, собирался было вздремнуть, в дверь неожиданно постучали.

— Входи, кто там еще?

— Здрав будь, Михайло Фролыч. Можно по делу к тебе?

— Заходи, конечно, Арсений. Я уже опух от лежания, да Настена велела мне не вставать. А дед наказал холопам не выпускать из дому ни под каким видом. Скукотища, хоть волком вой. Да входи же, какое ко мне дело у тебя?

— Ну, не совсем у меня. А дело свадьбой зовется, — с этими словами Арсений втащил в горницу упирающегося Герасима и начал рассказ.

Оказалось, что на ближайшее воскресение Корнеем была назначена свадьба Герасима и Софьи. На возможно более быстром венчании, почти сразу после окончания поста, настоял отец Михаил, стремившийся закрепить влияние Христа в двух юных душах, и аллегорически показать пастве торжество спасения христиан из плена язычников. Не меньшее значение предавал этой свадьбе и воевода Погорынский. Подготовив для бывшего проводника по Журляндии свадебный подарок — дарственную на новую избу рядом с Академией, Корней этим широким жестом ясно давал понять всем, что награда за верную службу Погорынью и его воеводе не заставит себя долго ждать.

— Вот и сам посуди, Михайла — свадьбу-то затеяли, а как все по обычаю сделать? Ни сватов не засылали, ни хозяйство жениха не смотрели, ни о дне свадьбы с родными не сговаривались.

— А как все делать, если родные за болотом остались? — робко подал голос Герасим.

— Ну, положим, сватами мы всей дружиной ездили, — Мишка откинулся на подушки и устроился поудобнее. — А в остальном надо придумать что-нибудь.

— Вот наш десяток и решил, что раз вместе мы в поход ходили, помочь вскладчину и свадьбу справить. Корней Агеевич согласился посаженным отцом на свадьбе быть и от себя бочонок вина выставляет.

— Это того, что мы на винодельне захватили?

— Ага, — улыбнулся Арсений, — Фаддею Чуме с Буреем оно очень по вкусу пришлось. Говорят для свадьбы — самое то.

Так вот. Меня дружкой жениху выбрали. А дальше загвоздка вышла. Софья-то его у нас в Ратном никого не знает. Сейчас она пока у Алены живет, и подружек у нее нет. Но нужно же девичник какой-никакой устроить, да и с нарядом невесте помочь. Ты бы попросил Анну Павловну, она тебе не откажет. А расход мы вскладчину возместим, если что.

— Даже и не думайте про возмещение. Я ведь тоже в том походе был. Давай я письмо маме напишу, а вы берите Софью и везите ее в Академию. Там как раз и платье приготовят и девчонки девичник устроят на славу. А утром в воскресенье поедете туда свадебным поездом за невестой.

— Здорово придумал. Как будто мы невесту с Академии берем. Тогда на второй день гулять туда и поедем. Вот почти все как по обычаю положено и будет. Давай, Гераська, беги за Софьей. Сейчас Михайла письмо напишет, и поедем.

В воскресный день небольшая церковь в Ратном была забита до отказа, так что яблоку было негде упасть. Многие из тех, кому не хватило места, стояли на дворе, прислушиваясь к звукам, доносящимся изнутри, и терпеливо дожидаясь конца церемонии. Мишка, памятуя о своих ранах тоже остался на улице, хотя ему и хотелось посмотреть на молодых в церкви. Но … как вспомнится запах лекарственных повязок, и угроза Настены закутать его в них еще на полмесяца и сразу любопытство пропадало.

А почти все население Ратного собралось посмотреть на эту нечаянную свадьбу беглецов из журавлевских владений. К праздничному торжеству была причастна половина Ратного и поэтому гуляниям предстояло быть не на один день.

Да гульба, собственно, уже и началась с того момента, когда Бурей, Фаддей Чума и Сучок, взявшись за руки, перегородили дорогу свадебному поезду. И ни за что не соглашались пропускать молодых к церкви без выкупа. От всего, что ни предлагал Арсений, "святая троица" дружно отказывалась. Положение спас Аристарх, подошедший от церкви разузнать, в чем причина задержки. Он распорядился выкатить из подвала заветный бочонок и вынести пару ковшей. Донельзя довольные "вымогатели" тут же пристроились на лавочке, потеряв к свадьбе всякий интерес. Правда, при этом они не отказывали никому, наливая всем, кто подходил к ним выпить за счастье молодых.

А свадебный поезд тем временем проследовал к церкви, где сам воевода Корней с иконой благословил молодых, которых девки осыпали хмелем. Меж тем Арсений щедро оделял ребятишек, сбежавшихся полюбоваться на свадьбу, специально испеченными Плавой фигурными медовыми пряниками.

Все это Михайла вспоминал стоя невдалеке от входа в церковь, из которой тем временем донеслись последние слова священника, в которых тот выразил глубокую благодарность архистратигу Небесных Сил архангелу Михаилу за помощь в избавлении молодых супругов из пут языческих.

На воеводском подворье где были расставлены свадебные столы, отец Михаил благословил трапезу и отпив немного вина из поднесенного кубка (для него специально припасли освященное монастырское вино) попросил молодых не зазрить, что из-за нездоровья не может побыть подольше на их празднике. Затем он попросил Мишку проводить его до дома. Уже отходя от ворот, они услышали мелодию, что играли музыканты Артемия и звонкие девичьи голоса:

Разлила-ась, разлеле-еялась, По лугам вода вешняя, По болотам осенняя, Унесло, улелеяло Со двора три кораблика: Уж как первый корабль плывет — С сундуками кованными, А второй-то корабль плывет — С одеялы собольими, А уж как третий корабль плывет Со душой красной девицей.

..

— Давно хотел просить тебя, сыне мой, рассказать о вашем походе на земли языческие, — начал отец Михаил, присаживаясь на постель и в изнеможении откидываясь на подушки. На лбу у него выступила испарина, а по лицу пошел лихорадочный румянец — сразу стало видно, как нелегко болящему священнику далась сегодняшняя служба. — И о встреченных вами жителях, что в тайне и с опасностью для жизни блюдут там веру в Господа.

— Да я мало что об этом рассказать могу, это больше у Герасима надо спрашивать и жены его, они же там жили.

— Ничего, рассказывай что знаешь. Я потом с ними еще поговорю, какие-нибудь подробности выведаю, но они, в основном, о своих селениях рассказать смогут. А ты ведь почти по всей земле прошел отроками командуя. Да и от деда своего не мог в походе не поднабраться опыта и сведений полезных.

Слушая рассказ Мишки, священник полуприкрыл глаза и, казалось, даже задремал. Но нет, отдельные вопросы и замечания, которые он бросал своим тихим голосом, ясно дали понять бояричу, что слушают его со всем вниманием и сосредоточенностью.

— Жалко не довелось вам поговорить с отцом Моисеем. Вот уж кто подвиг творит, с опасностью для жизни неся свет истинной веры в души заблудшие, — заметил он, услышав о тайных собраниях тамошних христиан. — Обещай мне, Миша, что коль будет у вас такая возможность оказать ему потребную помощь.

— Клянусь, отче.

— Да, порадовал, ты меня своим рассказом, порадовал. А еще радуюсь я, видя, как приобщаются твои отроки через письменное ученье к свету веры Христовой. Вот только скажи ты мне, когда ты с отроками по вечерам беседы познавательные ведешь, откуда ты свои берешь рассказы?

— Что-то от тебя запомнил, о многом дед рассказывал, в Турове у дядьки Никифора кое-что прочитал.

— А от Нинеи ничего не перенимал? Что краснеешь? Ты же похаживаешь к ней или неправда сие?

— Она ведь владелица тех земель, где Академия архистратига Михаила стоит, как же я могу не приходить к ней, если она зовет. Но ничего против веры Христовой я от нее не слышал, отче.

— Силен и лукав Враг Господа нашего, часто всякими окольными путями он действует.

— И потом, отче, я же отрокам о древних временах, когда Господь наш Иисус Христос еще не рожден был, рассказываю, когда все люди еще язычниками были, как же тогда быть?

— Сей вопрос, Михаиле, давно многих отцов Церкви нашей занимал. И соборно признано было, что те знания, которые к пользе Господа нашего, хоть бы и язычниками добыты были, надо всячески постигать и развивать. НО. Берегись при этом соблазнов дьявольских, коими смущать может сей Враг души людские, искажая дарованные Богом знания и сея сомнения в неокрепшие души.

— А как разобраться-то мне, отче?

— Ты ведь знаешь, что я постигал науки в Царьграде? — говоря это, отец Михаил встал и подошел к полке с книгами. — Тоже в Академии при храме святой Софии. Там все книги отмечены благодатью божией и благословеньем патриарха.

— Вот, держи, — с этими словами он выбрал одну за другой три книги и передал их Михайле. — В свое время я суетное земное богатство променял на нетленные сокровища знания и служения Господу. И ни разу не пожалел об этом. Надеюсь, и тебе сии книги помогут в богоугодном деле приобщения отроков к знаниям.

— Топограф христиански мастера Космы, прозвищем Индикоплов, — прочитал Мишка.

— Когда отрокам в вечерних беседах о дальних странах сказывать будешь, вот из этой книги знания и черпай. Козьма спервоначала купцом был, вроде твоего дядьки Никифора, много разных дальних стран объездил, а затем, когда святым иноком стал, написал сей труд с описанием всех диковин стран этих.

Второй книгой был тяжелый увесистый том в коричневом переплете.

"Στοιχεῖα"[12]

"Σημεῖόν ἐστιν, οὗ μέρος οὐθέν"[13]

"Εὐθεῖα γραμμή ἐστιν, ἥτις ἐξ ἴσου τοῖς ἐφ' ἑαυτῆς σημείοις κεῖται"[14]

— Греческий? — в смятении произнес Михайла, — А что же я пойму-то?

— Значит, настало время для тебя греческую молвь учить. И не перечь мне. Святое писание и труды величайших отцов церкви святой на сем наречии написаны. Книги величайших мудрецов древности також. Нельзя тебе в невежестве сем коснеть. Приходи, как сможешь ко мне, я тебя в меру сил своих наставлять буду. И эти две книги об исчислении помогу понять.

— Отче, но ведь я как отлежусь, вынужден буду из Ратного уехать, как заниматься тогда?

— А что у тебя в Академии отрок есть, греческою молвью владеющий, знаешь ли?

— Нет, откуда?

— Ну вот, видишь, и тебе тоже о своих отроках надо еще многое узнать. Сей отрок, имени только вот не вспомню никак, уже с отцом ездил в торговые поездки. Отец у него с Корсунем торгует, вот и разговаривает по-гречески, а сын от него научился, хоть и не совсем еще. Даже немного читать, как он мне сам сказывал, может. Вот его тогда будешь присылать ко мне, а от него и сам понемногу учиться будешь.

— Отче, — в дверях показалась могучая фигура Алены, — ты совсем себя загнал, смотри какой бледный весь. Целый день на ногах, а хоть бы маковую росинку … И ты, Михайла, хорош — сам небось к свадебному столу сейчас пойдешь, а святому отцу что сил подкреплять не нужно? Смотри, у меня! Был бы ты здоров, давно бы уже сама взашей прогнала! Но с больным рукоприкладствовать грех. Придется тогда Корнею и Настене пожаловаться!

— Ухожу, ухожу, — Мишка, взяв книги, встал и низко поклонился священнику. — Спасибо, отче, за твою заботу о нас и за труды твои!

— Благослови и тебя Господь, Миша!

Интерлюдия 3. Вторая половина августа. Кшнияй — верховья реки Щары.

— Здрав будь, Ольгимунт! Сколько ж мы не виделись с тобой, кунигас? Никак третий год пошел?

— И тебе здоровья и удачи, Тороп, — хозяин, вышедший навстречу гостям обнял шедшего впереди и затем повернулся к остальным, выискивая глазами знакомых. — Пошли в терем, негоже гостей на дворе держать. Зови людей своих. Столы накрыты уже. С кем ты в этот раз? Здрав будь, Снорри! Я тебя уж лет восемь как не видал, думал ты совсем на берегу корни пустить решил — в походы больше ничем не заманишь, хотя твои висы мне каждый раз исправно пересказывали. О, и Руальд, здесь. Жалко, брат мой Маргер, побратим твой, сейчас в отъезде. Вот бы порадовался встрече.

— Куда ж это он запропастился?

— Ну, как куда? К Бируте пятый год ездит — женихается.

— А она что же? Ведь вроде бы давно слюбились они? Давно бы уж свадьбу сыграли да детей ростили!

— Пошли, пошли к столам. А историю их я и за кубком меда дорогим гостям рассказать могу.

Сказав это Ольгимунт первым пошел в пиршественную залу, где гостей уже ждал, истекая горячим соком, огромный вепрь, целиком зажаренный на копье — лучшая пища воинов. А мальчишки, еще недавно вовсю глазевшие на приплывший корабль со Змеем, несли кувшины с медом и пивом. Снорри сразу прошел следом. Лишь Тороп и Руальд немного задержались на берегу, вполголоса отдавая какие-то распоряжения.

Чуть погодя, когда гости утолили голод и выпили по нескольку кубков под здравицы в честь приезжих гостей, Ольгимунт продолжил рассказ:

— Так вот. Уж больше пятнадцати лет с тех пор прошло. Родители Бируты родом были не наши. Из скалвов они, а жили и вовсе рядом с пруссами. Хоть и те и другие вроде близким языком к нам, ятвягам, говорят, но все ж различие есть. Ну вот, вроде как у русичей, кривичи от северян отличаются.

А в тот проклятый год мазовшане как взбесились совсем. Пошли они походом на пруссов, но не за добычей или удали ратной ради, а словно перебить всех решили. Сколь люду погибло, сколь селений пожжено было — не счесть. И старого и малого резали не щадя. Трижды объединенные отряды пруссов бой около своих городищ принимали. Но мазовшанам и Болеслав Польский и великий князь киевский Святополк в помощь кованную рать дали. Где уж тут было устоять. Все три раза пруссы костьми до последнего людина ложились.

— Прости, что перебью тебя, Ольгимунт, — Тороп встал, поднимая кубок, и сделал знак Руальду. Тот понятливо кивнул и вышел. — Я хочу выпить этот кубок за наших гостеприимных хозяев. И вручить им дар нашего господина. Чтобы их несокрушимое мужество в битве соединилось бы с несокрушимостью этих доспехов.

Вся кунигасова дружина, присутствующая на пиру, потрясенно замерла. Ибо в этот момент несколько воинов внесли следом за Руальдом два сверкающих доспеха — кольчуги с зерцалом, шлемы, круглые щиты и два великолепных меча.

— Один для тебя, Ольгимунт, а другой — для моего побратима, — сказал Руальд, подходя к столу и беря свой кубок. — Удачи и добра нашим хозяевам!

Некоторое время Ольгимунт не мог сказать ни слова. Затем встал, обнял по очереди Торопа, Снорри и Руальда:

— Передайте боярину, что его дар достоин любого князя. А я хоть и не могу отдариться столь же дорогим подарком, но клянусь сделать для него все, что в моих силах.

— Он помнит и высоко ценит твою дружбу. Но прости, я перебил твой рассказ, что было дальше?

— Дальше… Так вот, когда три сражения не отбросили врага, криве-кривейто частицу священного огня прислал. И велел запаливать леса все подряд встречь находникам. Только тогда и прекратился этот Поход Смерти. Вот и вся семья Бируты в то время и погибла.

А ее, двухлетнюю девочку, вместе с другими малыми детьми в подземный схрон спрятали. Некоторые задохнулись там, а кое-кто выжил. Их потом родичи поразобрали из немногих уцелевших селений, до которых мазовшане дотянуться не смогли. А у Бируты двоюродная тетка по матери — вайделотка в Лишкяве. Это верст сто с небольшим отсюда, вниз по реке.

— Так мы ведь в мой прошлый поход, восемь лет назад, проплывали там. Помнишь, Ольгимунт, еще останавливались на ночь? — не утерпел Снорри, внимательно слушавший хозяина.

— Вот-вот. А святилище чуть дальше, еще с версту от берега. Тетка ее при святилище живет, она и взяла сироту на воспитание. А пять лет назад мы походом на море ходили. Помнишь, Руальд, тогда вместе против датчан схватиться пришлось? Ты с Маргером потом и кровь в чаше смешали. Так вот, на обратном пути зашли мы в святилище. Богов за удачный поход поблагодарить. Там он Бируту совсем еще юной девушкой увидел. И пропал. С тех пор на других женщин даже и не смотрит.

— Ну, так уж прям совсем? И даже красивых рабынь не берет? Не могу поверить, — Руальд покачал головой. — Я же помню, каким он был.

— Не родился еще такой воин, что отказался бы от красивой рабыни, — под смех всех присутствующих ответил Ольгимунт. — Но я не про мимолетные потехи. А про подругу на всю жизнь. Вот Маргер, похоже, себе ее нашел. В тот же год сватов заслал. А она ему и говорит, мол, он ей тоже по сердцу, но зарок она дала — пока ее родные не отмщены, замуж не выходить. Восемь человек у них в семье было, Бирута девятая. А Маргер в ответ поклялся в поединках убить столько знатных врагов из тех земель, что в Поход Смерти ходили, сколько у Бируты родичей сгинуло. Вот уже четвертый год в походы с охочими молодцами ходит. Шесть голов ей во исполнение обета привез. Ну и так, что не месяц к ней ездит — вот и сейчас уехал. Но скоро, дня через два-три, назад быть должен. Погостите несколько дней, дождитесь его, он искренне вам рад будет. Особенно тебе, Руальд.

— Что ж, ради этого задержимся на несколько дней. Тем более, что своим рассказом облегчил ты мне, Ольгимунт, задачу. Потому что знаю я теперь, что брату твоему предложить. И против каких наших общих врагов в этот раз ему направиться.

Часть 2

Глава 1 

Конец августа — начало сентября 1125 года. Ратное — Михайлов городок

Первая половина дня совсем не задалось Кузьке. Все последнее время оружейный мастер Младшей Стражи был занят детальным осмотром, чисткой и ремонтом трофейной воинской справы, добытой в походе за болото. Работы было много, а толку от выделенных помощников — Киприана и Назария, как иногда по-взрослому они называли себя, а по-простому Кипрюхи и Назарки, как звали их все окружающие, почти никакого. И если Киприан, отличавшийся спокойным и вдумчивым характером, потихоньку перенимал секреты технического мастерства и уже вполне мог самостоятельно выполнять значительное число несложных операций, то Назарий …

Быстрый и подвижный, как ртуть, он на лету схватывал разные тонкости непростого оружейного ремесла, до которых его напарнику приходилось доходить днями и неделями. Разные "технические" идеи так и фонтанировали из него и Кузьме Лавровичу, как почтительно именовали Кузьку его юные помощники, то и дело приходилось спускать мечтателя с небес на землю. Иногда хватало строгого взгляда, но зачастую дело доходило и до подзатыльников. Но так же быстро, как и вспыхивал, Назарка остывал к своим задумкам, если они не поддавались его стремительному натиску. Пару раз в таких случаях Киприан приходил дружку на помощь и доводил его замыслы до практического применения, но еще больше всяких недоделанных штуковин валялось на заднем дворе академической кузни.

Вот и накануне Назарка попытался отковать какой-то замысловатый резец по дереву, но только зря перевел пару сломанных ножей и, главное, большую часть оставшегося запаса древесного угля. Утром, узнав, что угля осталось всего лишь на пару дней работы, Кузьма рассвирепел и, схватив первую попавшуюся под руку железяку, погнался за виновником этого безобразия. Но у того все же хватило ума рвануть во всю прыть, скрыться в помещениях "девичьего взвода" и упасть в ноги "матушке-боярыне" Анне — старшей. В итоге оружейного мастера Младшей Стражи, ворвавшегося спустя мгновения следом, уже ждал "теплый" прием, весьма схожий с приемом пчелами назойливого медведя. От эпитетов, которыми девки наградили нарушителя спокойствия, свернулись бы в трубочку и уши взрослого мужика. Анна Павловна же, властным жестом уняв своих подопечных, просто послала Кузьку … к Неклюду, в лесную кузню.

Волей-неволей пришлось брать лошадь и отправляться к артельному кузнецу. Но и там ждала его неудача — Неклюд с помощниками еще с раннего утра отправился на поиски болотной руды, запасы которой тоже подходили к концу. Как рассказал шестилетний сынишка кузнеца, оставленный отцом присматривать за кузней, Неклюд хотел использовать для поисков последние теплые деньки уходящего лета. Заглянув в угольный сарай и убедившись, что и там угля осталось — кот наплакал, Кузьма даже сплюнул от злости. По-любому приходилось ехать в Ратное к отцу. А значит, снова все технические дела в Академии встанут. Кивком попрощавшись с пацаном, который широко распахнув глазенки разглядывал притороченный у седла самострел, Кузька устремился по лесной тропинке в сторону Ратного.

Не успел он проехать и пары сотен шагов, как до него донесся стук нескольких топоров. Вскоре показалась и делянка, где десятка два мужиков во главе с рыжебородым Жагрой валили дубы и высокие, как однажды сказал Михайла — "мачтовые", сосны.

— Бог помощь!

— Спасибо на добром слове, паря! Как зовут-то тебя? Ты ж вроде как родич воеводы Корзня? — видно было, что Жагра рад новому человеку и не прочь чуток поболтать с ним. — К нам по делу или так, мимо проезжал?

— Кузьмой меня звать, а воеводе я внуком довожусь.

— Вон оно что, стало быть, ты брат Михайлы?

— Двоюродный. А мимо вас просто проезжал — я в лесной кузне у Неклюда был, а теперь в Ратное еду.

— А что за дело у тебя в кузне было? Пошабашьте пока, ребята, — повернулся он к своим лесорубам, — кваску вон испейте. Тебе, кстати, не налить? Мы сегодня брусничного с собой прихватили. Пока дерево свалишь — семь потов сойдет да вся глотка пересохнет, вот только квасом и спасаемся.

— А не откажусь, — Кузька соскочил на землю и повел коня в поводу вслед за Жагрой.

На дальнем конце делянки у небольшого шалашика стоял открытый бочонок, в котором плавал искусно вырезанный ковшик.

— На, держи. Первый завсегда гостю, — зачерпнув из бочонка, Жагра передал собеседнику ковш. — Так чего, говоришь, в кузню ездил?

— Ну да, хотел у Неклюда насчет угля узнать, — прохладный, чуть вяжущий напиток, как бы сам собой испарился из емкости. — А то у нас его и не осталось почти.

— А чего узнавать-то? Дело нехитрое, бери и жги. Али дерева мало в лесу?

— Так я хотел уже готового спросить. Да и не знаю я тонкостей этого дела.

— А тебе-то уголь зачем? Неклюд кузнечит, так пусть он и добывает себе уголь, когда потребно будет.

— Мой батя, Лавр Корнеич — тоже по железу работает, только в Ратном. А я в нашей Младшей Страже оружейный мастер. Вся воинская справа на мне. Ну и, конечно, простыми вещами тоже заниматься приходится. Вот почти весь запас угля, какой был, к концу и подошел.

— Стало быть, уголь нужен? Ну, а что взамен?

— Взамен? А чего нужно-то?

— Да в хозяйстве ведь завсегда железная ковань потребна. Давай так — я со своими людьми для вашей мастерской выжиг угля налажу, а ты с помощниками — нам в обмен из железа чего нам потребно изготовите — подковы там, гвозди, ну, что для хозяйства сгодится, словом.

— Пожалуй, я согласен. Только вот с отцом и Михайлой посоветуюсь — сколько за пуд угля железной ковани давать. И еще — расскажи, а как вы уголь-то жечь будете?

— Советуйся, конечно, раз твой отец кузнечит, то ему всякая цена на железный товар знакома — лишку не возьмем. А как уголь жгут? Расскажу, чего ж не рассказать — дело нехитрое, только времени да рабочих рук требующее. Вот, смотри: валим мы лес, отмеряем бревна нужного размера, а из ветвей, щепы да коры складываем кострище размером… сажень на сажень да высотой примерно в людской рост. Затем еще готовим дерн, и обкладываем им всю кучу.

— А это еще для чего?

— Чтобы дерево не сгорело почти все, а только "прожарилось". Вспомни костер — если оставить его свободно гореть — одна зола останется, а если вовремя землей забросать, то вот он уголь как раз и получится. Однако, не сбивай меня. Хочешь научиться — слушай, а потом, как делать будем — приезжай, смотри. Так вот, как кучу дерном обложили, поджигаем и день да ночь глядим, чтоб все как должно шло, чтоб открытого пламени не было. Чуть только появилось — надо его дерном заложить. Потом кучу заливаем водой, а после перебираем да просеиваем, на это еще день. Всего, стало быть, за раз выходит двадцать — двадцать пять пудов угля. А сколько вам его всего потребно — это ты сказать должен.

— Да уголь лишним никогда не бывает. Вот только сомнение меня берет — разве столько много веток останется, чтобы из них хоть пудов триста угля получить? А ведь этого едва-едва на десять пудов ковани хватит.

— Сомневаешься? Ну, пошли, глянем.

Вместе они прошагали к противоположному концу вырубки, где возился с длинной жердью высокий сутулый мужик.

— Скажи-ка, Бажен, сколько всего на строительство бревен будет потребно и каких?

— А ты что, проверять меня вздумал, старшой? Так ведь я не Сучок, и не Алексей, я за все градские дела не в ответе.

— Да нет, никто тебя не проверяет. Тут вот ведь какая штука. Вот Кузьма, ты его видал, небось? Так вот мы с ним договорились насчет обмена — уголь на железную ковань.

— Дело хорошее, — он сделал топором зарубку на поваленном стволе и повернулся к подошедшим. — Ну, а я здесь каким боком?

— Так он и хочет посмотреть — много ли после разделки на бревна веток остается, сколько мы сможем ему угля жечь. Глядишь, и из Ратного заказ на уголь будет.

— А… Тогда совсем другое дело. Значит так. Гляди, Кузьма, — с этими словами Бажен снова взялся за свою жердь. — От башни до башни считаем двадцать пять саженей, да в высоту — сажени четыре. Стало быть, на все про все нужно: бревен пятисаженных сто да еще полста, четырехсаженных — восемь сотен без трех десятков, да трехсаженных — одиннадцать сотен без малого. А кроме того — тесниц двухсаженных — две сотни, да полуторасаженных — тыщи полторы. Это только на стену между башнями. На сами же башни отдельно надо считать.

— Вот у меня жердь, — подходя к лежащей сосне, продолжал он. — Я ее длиной как раз в одну сажень сделал. Ею я все сваленные дерева меряю. Из одного — одно бревно нужной длины и выходит. Редко когда два трехсаженных выкроить удается. Ближе к вершине для градского дела дерева нет — уже и ствол тонкий совсем и веток и суков полно, словом, возни много, а толку чуть. Да и, правда сказать, не в пустой степи живем — вон, вокруг дерева сколько. Так что, если всего лес считать — половина на половину выходит. Половина — бревна да тесницы, другая половина — дрова.

— Не забудь, что разное дерево на разные дела идет, на одни дуб, на другие — сосна, а на третьи — липа.

— Ну, это он, небось, и сам понимает, парень-то смекалистый. Нет, это ты, старшой, здорово придумал — попутно уголь жечь. Кстати, и пни также выгорать будут. Только надо все начинать тогда, когда на новую делянку переберемся.

— Почему? — удивился Кузьма.

— Уж больно угарно от угольного огнища будет, — снисходительно глядя на Кузьку, пояснил Жагра. — Вот ты, небось, замечал, что от долгой работы в кузне голова болит, на свежий воздух выйти тянет? А здесь, почитай, целый день такая кузня будет.

— Ага, понял.

— Ну, раз понял, то совсем молодец. Тогда езжай, да скажи отцу, чтобы приехал для обстоятельного разговора. Мы пока потихоньку все потребное готовить станем, а как по рукам ударим, то сразу все дело и пойдет.

— Ладно, прямо сейчас поеду передам. Наверно, и Михайла придет — он же в Академии старший.

— Пусть и он приходит. Нам сговариваться все равно с кем. А дело хорошее, для всех от него польза будет — так что, думаю, сумеем поладить.

— Тогда поскакал я, как приеду, расскажу, чем дело кончилось. Счастливо оставаться!

— И тебе доброго пути!

Да, в отличие от первой половины дня, вторая складывалась на удивление удачно. Довольный новым знакомством и полезным разговором Кузьма подхлестнул коня. Еще не ясно было, как посмотрят на всю эту затею дед Корней и отец, но хорошее настроение уже вернулось к юному оружейному мастеру, скакавшему во весь опор по дороге в Ратное.

Но вся радость Кузьмы мгновенно испарилась, едва он подъехал к селению. Площадь перед церковью, несмотря на вечернее время, была полна возбужденно переговаривающимися ратнинцами, да и вообще все происходящее напоминало растревоженный пчелиный улей. Что случилось, и в чем причина такого скопления народа никто толком объяснить не мог. Кузьма, ткнувшись с вопросом к одному, другому, третьему и не получив никакого внятного ответа, наконец набрел на тетку Варвару, взахлеб рассказывающую подслушанные новости собравшимся вокруг бабам:

— Как есть — целая орда нагрянула. И половцы, и угры, и ляхи и кого там только нет. Мужиков режут, а баб и детишек в полон берут. До Игнатовой усадьбы уже добрались, всех там перебили, один Сережка Игнатов, Бычок который, оттуда еле убег. Сейчас его Настена обихаживает. Живого места на нем нет, того и гляди помрет, ни дать, ни взять, что тот его конь, который, вон, у ворот загнанный валяется.

— Ох, Варварушка, что за страсти ты рассказываешь! Откуда такая напасть на нашу голову?

— А все кара божья за грехи наши! Вон, холопов некрещеных сколь в село привели! Добычи сколь понабрали в походе да величалися по приезду — аж седьмицу целую! А вклад на церковь святую — хуть бы один сделал! Надо к отцу Михаилу идти, покаяться да просить слезно, чтобы молебен отслужил Царице Небесной, заступнице нашей. Глядишь и смилуется, отведет от нас беду.

— Эй, Варька, ты говори, да не заговаривайся! Орду какую-то выдумала! Аль сама оную видала, своими зенками? — подошедший Лука попытался остановить разгоряченную Фаддееву жену.

— Ты, Лука, на свою благоверную шуми, а здесь нечего. У меня для этого собственный муж в доме есть. А хочешь убедиться — ступай к лекарке. Там сейчас Корней с Аристархом мальчонку расспросить пробуют. Сам своими ушами услышишь, что я только что и видела и слышала прямо вот на этом самом месте. Я ведь у ворот была, когда Игнатов малец сюда влетел, да прям и грохнулся вместе с конем. Мужики его поднимать, а он как в бреду бормочет — мол, налетели, да всех побили да пожгли.

— Ну, и пойду. Но смотри, коль приврала по своему обыкновению, скажу, чтобы Фаддей тебя вожжами поучил!

— Ступай, ступай себе! Как бы тебя учить не пришлось, с женками вы все воевать мастера! — Варвара уперла руки в боки, явно не собираясь уступать Говоруну в перебранке.

— Тьфу, сатана мокрохвостая, — Лука, торопясь узнать подробности произошедшего, решил не тратить время в бесполезных словопрениях и направился к домику Настены.

— Бабы, — раздалось у него за спиной, — айда к церкви, просить отца Михаила помолиться об избавлении от лютой погибели.

Спустя несколько минут донельзя озабоченные Корней, Аристарх и Лука снова появились на площади.

— Давай, Лука, собирай всех кого можно, поспешим к Игнату на выручку.

— Осталось бы кого выручать, — тяжко вздохнул Аристарх. — Сережка говорит, что кроме отца в доме еще трое ратников было, да они должны были на крыльцо выскочить, чтобы от него внимание ворогов отвлечь. Как уж там дальше было он не видал, потому как через уже занявшуюся крышу выбирался, да огородами в лес. Хорошо, пара лошадей холопских на лесной полянке паслась, в отдельности от боевых коней. Иначе мы бы тут так и не прознали ничего.

— Корней Агеич, а сколько нападавших-то было? Варвара, вон, о целой орде на все село вопит, — Лука, отдав ратнику из своего десятка необходимые распоряжения, снова вернулся к разговору. — Как бы дело совсем худо не обернулось!

— Да, нет, — воевода досадливо покрутил головой. — Десяток, полтора нападавших было, не больше. Сережка сказывал, что и лошадей чужих не видал ни одной, да и скрывались нападавшие, на виду не стояли. Он говорит, что сверху хоть кого-то, но разглядел бы. А эти вражины дверь в избе бревнышком подперли, да крышу факелом запалили. Так сильный себя не ведет. Может, это холопы игнатовы взбунтовались?

— А стрелы тогда откуда? — Аристарх поднял вверх зажатую в левой руке бронебойную стрелу. — Да еще с такими наконечниками. У холопов их совсем не водится.

— Малец-то эту стрелу где взял?

— Игнат со своими сначала через крышу выбраться пытался, тут по ним стрелять и начали. И ведь знали, что ратные в бронях будут — даже стрелы бронебойные подготовили! Сразу двоих ранили. А одну стрелу, в бревно воткнувшуюся, Игнат сынишке и дал.

— Нет, не холопы это, — Лука вдруг замер, осененный внезапно пришедшей в голову мыслью. — А может, это специально сделано, чтобы наши силы из Ратного выманить? Да и ударить…

— Все равно, нужно немедля к своим на помощь идти! — Корней стукнул кулаком по воротному столбу. — Но ты прав, и опаску тоже надо поиметь.

— Эй, Кузьма, — позвал он стоящего в стороне внука. — Скачи в Академию, да скажи Алексею с Михайлой, чтобы брали три десятка опричников и выступали к игнатовой усадьбе, да осторожно, чтобы врагу в лапы не угодить. А еще три десятка пусть сюда идут, Ратное охранять. Да сам, как поедешь, поберегись!

— Я с ним поеду, пригляжу, — подошедший Бурей был в этот раз угрюмее обычного. Игнат был одним из его немногих приятелей. — Нужно еще Стерву велеть с опричниками поехать, чтобы врага выследить.

— Это правильно. Вот ты Алексею про Стерва и скажи. Аристарх, Ратное на тебе. Лука, пошли, уже выезжать надо. — Немного приостановившись, Корней размашисто перекрестился на церковь. — С богом, мужики!

Ночная дорога совсем-совсем не то, что дорога дневная. Вроде давно она исхожена вдоль и поперек, каждый поворот многократно пройден, каждый куст по пути знаком. Но почему же тогда при любом невнятном шевелении кустов душа уходит в пятки? Словно в довершение всех невзгод тучи заволокли небо, и пошел дождь, постепенно усилившийся и все более и более походивший на библейский потоп. Неверные сумерки сменились сплошной чернотой ночи и лишь редкие вспышки молний иногда освещали дорогу. Кузька скакал вслед за Буреем, судорожно вцепившись в поводья, прижимаясь к шее скакуна и молясь только о том, чтобы доехать им невредимыми сквозь этот ночной кошмар. Бурей же, казалось, вовсе не замечал разбушевавшейся стихии. Он только понукал и понукал своего могучего жеребца, все более становясь похожим на предводителя "Дикой Охоты", каким того описывал Михайла на вечерних посиделках пару недель назад.

Вдруг скакавший в десятке шагов впереди Бурей что-то крикнул и поднял коня на дыбы. Кузьма тоже изо всех сил натянул поводья, стараясь остановить скакуна. "Засада! Нарвались все-таки" , — пронеслось у него в голове. — "И не отбиться вдвоем никак, если только в лес …"

К счастью, его страхи не оправдались — никого постороннего в ночном лесу не было. Дерево же, лежавшее поперек дороги и преградившее им путь, оказалось "жертвой" грозы, а не человеческих рук, на что спешившийся Бурей и указал Кузьке.

— А у меня, дядька Бурей, аж душа в пятки вначале ушла. Подумалось, вот она — засада!

— Засада? Ночью, в такую грозу? Ну, ты даешь, паря! — гулко расхохотался тот. — Сейчас и не видать ничего, и не выстрелить из лука — какая ж засада? А вот расшибиться о вот такое лежачее дерево можно запросто — ни зги не видать, я его чудом при вспышке молнии углядел. Так что, давай, чуть помедленнее на остатнем пути.

Они осторожно, ведя коней в поводу, обогнули лежащий, бывший некогда украшением леса дуб. Вот это царственное величие, с которым он возвышался над своими лесными собратьями, и погубила огромное дерево. "Стрела Перуна" ударила в лесного великана, повергнув наземь и изуродовав его. Живое воображение Кузьки сразу нарисовало картину молнии, бьющей в человека (почему-то он представил себя в доспехе и на коне), и ему опять едва не сделалось дурно.

Но вот препятствие было преодолено, и их путь продолжился, благо до Академии оставалось немногим более двух верст. Больше никаких неприятностей по дороге не встретилось, не считая ливня, который, выплеснув всю свою яростную мощь в первые полчаса, утихомирился и теперь монотонно накрапывал, как и положено приличному осеннему дождю.

Вскоре впереди забрезжили неясные очертания строений Академии. К удивлению Кузьмы на сторожевой вышке никого не было.

"Где же сторожевой наряд? Спят, они, что ли? Вот, растяпы!"

Но кузькино негодование оказалось напрасным — дежурная пара отроков находилась внизу и уже открывала ворота приезжим.

— С приездом, Серафим Ипатьич! Как добрались-то? В этакую непогоду!

— Дела не ждут! Кузьма, быстро к Михайле, а кто-нибудь из вас двоих пусть за старшим наставником сбегает, а потом еще Стерва позовет, — к удивлению Кузьки Бурей распоряжался в Академии как на своем собственном подворье. Но времени на удивление не оставалось — протяжный звук рожка не оставлял сомнений — мирные будни кончились.

Спустя короткое время в горнице у Мишки было не протолкнуться. Весть о неожиданном приезде Бурея мигом облетела всех. И хотя о нападении еще ничего не было известно, все понимали, что случилась какая-то беда, справиться с которой возможно только общими усилиями. Собравшиеся, а из взрослых мужиков Академии отсутствовал только Немой, до сих пор не оправившийся от ран, внимательно слушали короткий рассказ Бурея.

— Да… — услышав распоряжение воеводы, задумчиво протянул Алексей. — Не дело это очертя голову бросаться в поход. А с другой стороны от нашей быстроты сейчас жизнь Игната и его людей зависит. Куда не кинь — всюду клин. И так не хорошо, и этак худо.

Ладно. Мы с Михайлой, со Стервом, да с тремя десятками опричников выступаем через час. Михайла — все в бронях, да чтоб взяли двойной запас болтов, ну и еды на пару дней.

— Я тоже с вами, — пророкотал обозный старшина.

— Добро, — Алексей кивнул и повернулся к Дмитрию. — А ты возьмешь еще три десятка и с рассветом выступите в Ратное. Там Аристарх скажет, что вам делать.

— Теперь ты, Глеб, — глаза всех присутствующих устремились на бывшего десятника. — Остаешься в Академии за старшего, дозоры усилить, за околицу без нужды не ходить, и поодиночке тоже — если какая надобность случится, посылай по трое. Глядеть в оба, особенно за новыми работниками. Всем все понятно?

— Собаки после такой грозы, боюсь, след не возьмут, — подал из угла голос Стерв. — Надо ли их брать?

— Все равно бери, пригодятся, след не след, а чужой запах смогут почуять да о засаде предупредить. Все, разговоры закончены, — прихлопнул Алексей ладонью по столешнице. — Дела не ждут! За работу, други!

— Дядька Бурей! Дядька Бурей! — выскочившая из своей горенки полуодетая Юлька яростно теребила обозного старшину за промокший рукав. — Да что случилось-то? С чего все всполошились?

— Иди досыпай, Ягодка! — видно было, что тот не был расположен вступать в долгие разговоры. — Не девичьего ума это дело.

— А я хуже последнего отрока Младшей Стражи что ли? Вон даже Прошке сказали — побежал псов собирать для похода. А мне … никто ничего, как нет меня. Мишка и тот … — на глазах юной лекарки заблестели слезы.

— Ох, и хитра же ты, знаешь ведь, что не могу я спокойно на твои слезы глядеть, — Бурей попытался изобразить на лице улыбку. Получилось это у него неважно, но Юлька, занятая своими мыслями, не обратила на его гримасы никакого внимания.

— Так расскажи, в чем тут такая срочность и тайность, что ты ночью, в грозу, сюда прискакал? И еще хочу спросить у тебя, — девушка, специально оглянулась, чтобы убедиться, что никто из посторонних их не слышит. И хотя никого не было, все же понизила голос почти до шепота, — про Волчка. Ты так и не рассказал в прошлый раз — откуда он взялся.

Избавиться от юной лекарки, впившейся в него как клещ, было почти невозможно и Бурей со вздохом капитулировал:

— Ладно, Ягодка. Пошли, я пока в сухое, что у Немого взял, переодеваться буду, тебе кое-что и расскажу.

— А тогда пошли ко мне. Там и не услышит никто, да я всю твою одежу приберу и с утра сушиться вывешу. Пойдем, а?

— Ну что с тобой поделаешь? Пошли.

Первые несколько минут — пока Юлька вздувала в своей горенке лучину и искала чистый рушник для утирания, а Бурей, в свою очередь, стаскивал с себя мокрую сряду, оба молчали. Наконец, девушка не выдержала:

— Ну, не тяни, что случилось-то?

— Тати неведомые на усадьбу Игната напали. Жив, Игнат со своими, аль нет, неведомо. Но Корней с ратниками, кого быстро собрал, еще вечером к ним на помощь выступил. И Алексею с Михайлой велел с опричниками к игнатовой усадьбе на подмогу идти.

— Что ж за тати такие, откуда взялись? А Мишаня еще от ран не оправился как следует … Ты пригляди за ним, дядька Бурей! Христом-Богом молю!

— Не отрок ведь он уже, а воин опоясанный! Или может я его за ручку водить должен?!

— Ну, хочешь, я перед тобой на колени встану? Ведь я … ведь он… Ведь люблю я его … и не жить мне на белом свете, если с ним … что худое… — захлебнулась рыданиями юная лекарка.

— Что ты, что ты, Ягодка! — Бурей с трудом поднял обхватившую его колени девушку. — Полно убиваться, ведь не на казнь же он едет. За ради тебя и я за ним присмотрю, да и Алексей, чую, тоже без догляда не оставит. Уж будь уверена.

Он насильно усадил все еще всхлипывающую Юльку на скамью, а сам, как был — в одних портах, отошел к своей одеже и начал сосредоточенно рыться в мокрых тряпках, что-то тихо бормоча себе под нос. Наконец искомое было найдено.

— Вот, погляди лучше, Ягодка, какой я подарок тебе привез! — в его громадной лапище, казалось, совсем утонула маленькая ладанка на тоненькой серебряной цепочке.

— Мне отче Михаил совет дал. Для тебя такой … оберег достать на день ангела. Правда, в прошлую седьмицу не смог привезти. Гляди, это святитель Пан… — тут он запнулся и наморщил лоб, вспоминая трудное иноземное имя, — … тилимон. Он небесный заступник и лекарей и воинов разом. Сказывают, молитва ему и в бою, и в болезни помогает. Держи.

— Спасибо. И за подарок, и за обещание, — девушка робко улыбнулась сквозь еще не просохшие слезы и несмело погладила обозного старшину по заросшей густым темным волосом руке. — А еще, ты мне про Волчка рассказать обещался.

— А что про него говорить, коли я и сам почти ничего не знаю? — расхаживая туда-сюда Бурей натягивал на себя сухую сряду и медленно, напряженно морща лоб и вспоминая подробности минувшего похода, рассказывал. — Как проходили мы за Болотом через брошенную деревню, там я его и нашел. Сперва думал, что он просто с перепугу в звериную клеть схоронился. А после гляжу — совсем в другом тут дело — он по-человечьи ни слова вымолвить не может. Вот и решил тебе показать сию диковинку.

— О, — отмотнул он головой на звук трубы, пробившийся в горенку. — Трубят. Пора отправляться. А об остальном, даст Бог, после поговорим.

— Помни, что ты мне обещал!!! — уже в спину уходящему отчаянно прокричала Юлька. Казалось, крик отнял у нее последние силы — повалившись на лежанку, девушка судорожно всхлипнула и снова дала волю слезам.

— Матерь Божья и все святые угодники, — шептала она, прижимая к груди подаренную ладанку, — пусть ОН вернется живой, я все, что ни прикажете сделаю, пусть только живой вернется.

А со двора Академии неспешно уходили в предрассветные сумерки оборуженные десятки всадников.

Глава 2

Вторая половина августа — середина сентября 1125 года

Вторая половина августа. Кшнияй.

Гости задержались у Ольгимунта почти на две седьмицы. Сперва Снорри недоумевал, почему Тороп не спешит уговорить кунигаса собрать дружину и выступить побыстрее. Но, посовещавшись с опытным в подобных делах Руальдом, уразумел в чем дело. Основной их задачей было не просто заполучить союзную дружину, а точно рассчитать время и нанести выверенный удар именно тогда, когда к действиям будет готова и дружина Журавля. Зная, что толку от оставшихся в крепости будет немного, Руальд предполагал, что основную надежду в этом деле следует возлагать на лодейную рать. А ее возвращение ожидалось примерно через месяц.

Тороп, к которому Снорри с Руальдом на третий вечер подступили с прямыми расспросами, только загадочно хмыкнул и ответил, что Хозяину не надо объяснять, с какого конца за меч следует держаться — будут, мол, им и еще подручные силы. А пока следует почтить гостеприимных хозяев, выказывая им самое дружественное отношение. При этом он выразительно посмотрел на Снорри, как бы давая понять, чья именно это непосредственная забота. Скальд, смекнув, что от него требуется, понятливо кивнул.

На следующий день Тороп, взяв с собой двоих ратников для охраны, отправился по своим загадочным делам, по обыкновению не сказав куда. После его отъезда на первый план выступил Снорри. Он ПЕЛ и СЛАГАЛ, купался в лучах поэтической славы и отдавал должное напиткам. Руальд вспоминал былые деяния и свершения. Оба красочно расписывали обширные перспективы обретения славы и достояния в грядущем походе. Ольгимунт с нескрываемым интересом и явным удовольствием слушал саги и висы Снорри и с неменьшим — отдавал должное привезённому посланцами мёду и вину. В общем, как сказали бы в далеком XXI веке "установилась теплая атмосфера дружеского взаимопонимания и взаимоотдачи взаимного уважения". Проще говоря, имела место быть грандиозная торжественная пьянка. К исходу седьмицы ольгимунтова дружина была вполне воодушевлена и готова выступать по слову кунигаса, о чем Маргер и заявил вернувшемуся через несколько дней Торопу:

— Чего сидим?! Мои удальцы ждут только знака, все три лойвы готовы. Или мы здесь мед-пиво пить собрались?

— Пойми, Маргер, — говоря эти слова, Тороп смотрел, в основном, на Ольгимунта, как бы подчеркивая, что все сказанное им относится, в первую очередь, к старшему брату, — сейчас еще рано. Хлеб в полях до конца не убран, торга осеннего еще не было, на хорошую добычу рассчитывать не приходится. Раньше вельева дня нападать совсем не резон.

— Он прав, брат, — согласно кивнул головой Ольгимунт. — Торопиться в таком деле — только гневить Лайму. И, главное, лучше всего, если ты будешь возвращаться уже по стылой воде. Потому как перед ледоставом ни один враг не рискнет пуститься за тобой в погоню.

— Значит, решено? Выступаете через месяц. А нам еще предстоит многое вызнать во вражеских владениях. Через сорок дней, считая с сегодняшнего, мы будем ждать Маргера с дружиной на Коробьевом острове.

Конец августа. Окрестности Яруги.

Еремей осторожно шел по лесной тропинке, напряженно всматриваясь и вслушиваясь в окружающий лес. Дойдя до приметной полянки он еще раз огляделся и засвистел иволгой. Мелодичное "флю-тиу-лиу" несколько раз пронеслось над лесом. В отдалении послышалось резкое "цит-цит" поползня и немного погодя на другом конце полянки появился невысокий человек в поношенном зипуне неопределенного серо-бурого цвета.

— Здрав будь, отче! — почтительно склонился Еремей. — И тебе того же, брат мой во Христе Иеремий! — отозвался тот, сотворив крестное знамение. — Какие новости у тебя в селище и все ли спокойно?

— Вот уж вторую седьмицу все тихо. Как проводили обоз в Крепость-на-горке, больше пока никого и не было. Правда, и из наших мужиков никто еще не вернулся и что там делается неведомо.

— Что ж, пойдем, нас уже заждались, наверное.

Некоторое время путники молча шли по прихотливо извивающейся тропке, пока она не уперлась в молодой ельник. Садовод, шедший чуть впереди, снова засвистел, на этот раз синицей, и, услышав ответное "пинь-пинь", обернулся к священнику:

— Пришли, отче Моисей! Ждут.

Когда они продрались сквозь колючие, так и норовящие ухватить за одежду, зеленые лапы, то их взору открылась небольшая поляна, на которой уже собралось десятка два народу. Глаза всех присутствующих сразу же устремились на священника.

— Чада мои, Господь наш в который раз явил и гнев свой и милость! Гнев свой возложил Он на рать языческую, разметав ее яко палую листву ветер. Как сказано во псалмах Давидовых:

"Жив Господь и благословен защитник мой! Да будет превознесен Бог спасения моего, Бог, мстящий за меня и покоряющий мне народы, и избавляющий меня от врагов моих! Ты вознес меня над восстающими против меня и от человека жестокого избавил меня." Поклонимся же Тому, кто защита и избавление нам!

Все присутствующие, опустившись на колени, старательно повторяли за священником слова псалма. Отец Моисей меж тем подошел к мужику, стоящему с непокрытой головой, как и все впрочем, чуть в стороне и проговорил:

— Вместе с тем и милость явил Господь, освободив от смерти рабов своих Ферапонта и Софрония. Речем же, братия, Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Да падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование наше…

Глаза всех присутствующих были обращены на Ферапонта и поэтому никто не заметил, как с разных концов поляны к молящимся устремились зеленые бесформенные фигуры. Еремей один с большим запозданием заметил неладное, попытался было вскочить, но, получив чем-то тяжелым в висок, провалился в мрак беспамятства.

Возврат сознания был резким и мучительным. Ледяная вода, приведшая его в чувство, забила нос и глотку, вызвав приступ жестокого кашля и слезы, застлавшие глаза. Первым, что он увидел мгновенья спустя, были запыленные сапоги, стоявшего совсем рядом воина.

— Ага, очухался, наконец. Вуефаст, тащите его, — в распоряжающемся Еремей с ужасом узнал Хоря, которого совсем не было видно последние три седьмицы.

Два рослых стражника небрежно, словно куль с мукой, оттащили связанного Еремея к стоящему на краю леса деревцу, рывком поставили его на ноги и, примотав веревкой к стволу, отошли за следующим пленником. Оглядевшись, садовод увидел, что почти все участники тайного молебна, так же как и он, стоят, привязанные к деревьям. Лишь отца Моисея нигде не было видно. Но на этом все хорошее и кончалось. А вот плохое … Лица нескольких сотен людей, собравшихся со всей округи, по большей части баб, не предвещали ничего доброго. Десяток ратников и два десятка стражников отгораживали их от стоящих на коленях Софрония и Ферапонта.

— Люди! — зычный голос Хоря достиг слуха каждого в толпе. — Горе пришло к нам! Тати напали на нашу землю, разорили Отишие, Яругу и другие селища, поубивали да поуводили в полон родичей ваших. Но нашлись средь нас выродки, что помогали ворогу!

— Скажи-ка во всеуслышанье, Хохряк, или как тебя там по-другому кличут… Ферапонт? За что тебя отпустили? За то, что ты им про людей Перхуна рассказал? И за то, что и дальше заболотным помогать вызвался?

— Не губи, господине! — Ферапонт попытался было обнять сапоги Хоря, но тот брезгливо отпихнул его от себя. — Не хотел я сиротинить своих деток и внучат. Как они без меня, без кормильца? — слезы текли по морщинистому лицу и терялись в пегой клочковатой бороде.

— А мои трое как? Должны с голоду помирать, али в куски податься? Да я тебя сейчас своими руками… — Еремей только по голосу узнал в поседевшей, неопределенного возраста бабе, бывшую первую красавицу и хохотушку Перхуниху.

— И я… А мои… — толпа угрожающе надвинулась, но Хорь, подав знак ратным, чтобы скрестили копья и оттеснили людей, дождался тишины и продолжил:

— Боярин знает о нашей беде и скоро приедет сам на выручку. А пока он повелел мне все семьи, что без кормильца остались на Горку взять, да к посильной работе приставить у себя в боярском хозяйстве, чтоб не голодали и не холодали. Тем же, кто был верен в сии тяжкие дни и на сторону ворога не переметнулся даровать все права старожилов, не глядя, где они раньше жили и когда в нашу землю пришли. Переветников же ждет кара суровая.

— Глядите и слушайте все! Да иссечен будешь ты, Хохряк, твоим же оружием, да не упокоишься ты ни во земле и ни в воде! — Подошедший Вуефаст приподнял Ферапонта за волосы. Взмах ножа и дикий вопль огласил опушку.

— Да будут помнить тебя яко злодея-переветника до тех пор, покуда камень не почнет плавать, а хмель тонуть! — Два глухих удара ослопом и два новых вопля, сменившихся затихающими завываниями.

— И дети твои да будут рабы и в сей век и будущий! А вы, — повернулся Хорь к связанным, — хорошенько запомните, что видели в этот день! Ибо жить и работать вам теперь на Горке и дети ваши будут залогом вашей верности!

Конец августа. Давид-городок.

— Ладно, — обреченно махнул рукой Тороп, поняв, что отвязаться от Снорри не удастся. — Я пойду встречаться с нужным человеком, а ты жди меня в корчме у городских ворот.

— Во, это ж совсем другое дело, — сразу повеселел скальд, — надеюсь там найдется бражка?

— Найдется, найдется.

Оставив драккар за поворотом реки и Руальда за старшего, Тороп с двумя своими людьми и Снорри отправились в город на встречу. Точнее, на встречу с человеком Журавля отправился сам Тороп, а Снорри предстояло приятное свидание с пивом, которого он был лишен уже неделю, что причиняло нурманну тяжкие страдания.

Пройдя вместе через городские ворота, спутники разделились — трое продолжили путь по городским улицам, а один толкнул дверь корчмы, из-за которой неслись весьма приятные запахи стряпни.

Корчма была переполнена народом, но местный охранник, окинув вновь вошедшего внимательным взором, быстро очистил от двух захмелевших забулдыг дальний стол — на него явно произвели должное впечатление и одежда пришельца и меч, примостившийся у того за спиной. Через пару мгновений к комфортно расположившемуся на скамье Снорри подошла молодая прислужница:

— Чего изволите, мой господин?

— Кувшин самого лучшего пива, мяса и сыра. Я пришел сюда ужинать — постарайся, чтобы я не ушел голодным!

— Может быть, мой господин, не откажется от жареной курицы?

— Не откажусь, если она будет такая же молодая и нежная как ты! — Снорри обхватил покрасневшую и смутившуюся девушку за талию и, не обращая внимания на хмурый неодобрительный взгляд охранника, усадил ее рядом с собой на скамью. — Скоро сюда подойдут мои друзья, так скажи на поварне, чтобы приготовили все на пятерых, только оставь часть в печи, чтобы не простыло к их приходу, а мне неси сразу — как на двоих. Потому что я голоден и умираю от жажды. Вот, держи — это за все.

— Здесь слишком много.

— Тут за ужин и за твою красоту — Снорри усмехнулся. — И за то, что ты побыстрее спасешь меня от жажды! Беги за пивом!

— Сейчас все будет, мастер. А может вам потребуется чего-нибудь еще? — Девушка легко, как козочка, вскочила со скамейки. — … Попозже вечером?

— Где буду я вечером, знает лишь норна Скульд, — со вздохом пропел Снорри. — Спроси меня об этом в конце ужина… — и легким шлепком пониже спины он ускорил движение служанки.

С серебристым смехом она скрылась за дверями поварни, и спустя небольшое время перед скальдом появился кувшин с прохладным пивом, тарель с копченым мясом, головка сыра и полкаравая хлеба. А еще немного спустя к ним добавилась румяная, истекающая горячим соком, курица.

Первое время Снорри, весь ушедший в процесс поглощения еды, не обращал внимания на происходившее в корчме. Когда же первый голод был утолен, до него донеслись звуки струн и негромкое пение в противоположном углу.

"Удачный вечерок", — подумалось ему. — "Вдобавок к доброму пиву, еще и встреча с собратом"

— Ей, певец, — крикнул скальд, дождавшись окончания очередной песни, — а ты можешь сочинить что-нибудь для меня? Я щедро заплачу.

— Мои песни не продаются, они рождаются из сердца, и я раздаю их всем, кто захочет их слушать, — ответил певец звучным голосом. Он нравился Снорри все больше и больше.

— Ладно, не обижайся. Вот, промочи горло, — по знаку нурманна служанка отнесла в другой угол полную кружку пива и кусок мяса с краюхой хлеба.

Пока певец отдыхал, скальд присматривался к нему. Росту чуть выше среднего, худой, жилистый, возраст — немного за тридцать. Что-то ещё… "Прищур, — понял Снорри — холодный прищур лучника, привыкшего бить любую дичь, и двуногую тоже". А небольшой шрам на левой щеке только подтверждал его догадку.

Меж тем певец, покончив с едой, тихонько перебирал струны и вопросительно смотрел на Снорри.

— Что ж, держи, — монета полетела из одного угла в другой и была поймана с необыкновенной легкостью, — Спой еще что-нибудь из родившегося сегодня.

Если рыщут за твоею Непокорной головой, Чтоб петлёй худую шею Сделать более худой, — Нет надёжнее приюта: Скройся в лес — не пропадёшь, — Коль не нравишься кому-то, Кто других не ставит в грош. Здесь с полслова понимают, Не боятся острых слов, Здесь с почётом принимают Оторви-сорвиголов. И скрываются до срока Даже книжники в лесах: Кто без страха и упрёка И за "вольность во князьях"!

Увлекшись песней, Снорри не обратил внимания, как в корчму ввалились двое стражников.

И живут да поживают Всем запретам вопреки, И ничуть не унывают Эти вольные стрелки. Спят, укрывшись звёздным небом, Мох под рёбра подложив, Князь им — он что был, что не был, Жив — и ладно, если жив! Знают все лисовьи тропы, И брега Горынь-реки, Не пошедшие в холопы…

— Ах, ты, паскуда, — быковидный косматый стражник со всего размаху приложил певца. Тот, прерванный на полуслове, отлетел к стене, лишь жалобно звякнули струны. — Димитрий, вяжи его скорей, немалая нам награда выйдет. Теперь-то ему все его пакостные слова на Князя живо отольются. Ишь, чего удумал, честь нашу задевать. Как будто мы не княжьи люди и чести не имеем.

— Что? Кто там недоволен? — Стражник демонстративно выдвинул из ножен меч и оглядел возмущенных посетителей корчмы.

— Эй, ты, — Снорри неторопливо встал. — Я купил у этого человека песню. И хочу дослушать ее.

— Чего? А в поруб вместе с ним не хочешь? Там и дослушаешь купленную песню! — Оба стражника расхохотались. Видно было, что они привыкли к безнаказанности и не принимают своего противника всерьез.

Трррах!

Тяжелая глиняная кружка впечаталась в неприкрытую бармицей, наглую лоснящуюся рожу Димитрия. Тот мешком свалился на пол, захлебнувшись пивом вперемежку с кровью.

Бац!

Меч Снорри плашмя опустился на пальцы быковидного, оружие того еще не успело брякнуться об пол, а сам хозяин уже застыл в нелепой позе, уставившись на меч, замерший у его груди.

— Так ты говоришь, честь имеешь? — Снорри демонстративно покачал клинком вверх-вниз. — А сам, видать, из челядинцев князя будешь? И на вольного человека руку поднял? Надеешься за спиной князя отсидеться? Ладно, если честь имеешь, то знаешь, где дела чести решаются. До встречи на Поле Брани. Пшел отсюда, — он смачно влепил повернувшемуся "быку" промеж лопаток.

Выйдя из корчмы Снорри и певец почти сразу же столкнулись с возвращающимся Торопом.

— Ох, и натворил же ты дел, — покрутил головой тот, едва выслушал короткий рассказ скальда. — Пошли быстрее, надо выбираться из города.

На их беду городские ворота оказались заперты.

— Эй, открывай, нам к нашей лодье срочно нужно.

— Не велено открывать, — раздался сверху сонный голос стражника.

— Что ж мы права не имеем из города выйти?

— Ха, правые нашлись! А я вот право имею жалованье серебром получать. А мне уже четвертый месяц, аж со смерти Мономаха, не плочено. Права им…

— Эй, хирдман, а ты виры сколько возьмёшь? — Снорри подошел поближе к проездной башне.

— А за что виру? Чего ты такого натворил? — в голосе стражника теперь была бодрая заинтересованность вперемежку с опасливостью.

— Да за подкуп стражи. Чтоб ворота открыла.

— Куна. За каждого, — мигом слетевший вниз охранник даже не удивился их желанию покинуть город на ночь глядя.

— Идет, — Тороп, доставая кошель, с усмешкой махнул рукой, и скоро вечерние сумерки скрыли их фигуры, направляющиеся к реке.

Чуть позже. Начало сентября. Припять.

Адун все подгонял и подгонял гребцов. До условленного срока оставалось совсем немного, а еще оставалось плыть да плыть. Но задерживаться было никак нельзя, потому что за опоздание с ним могли сделать такое… Тут услужливое воображение подсовывало картины недавнего прошлого и снова, как и тогда, его пробивал озноб, а тяжелые капли холодного пота стекали по челу купца.

А ведь до этого злосчастного плавания все у него в жизни шло просто замечательно: и торговля росла и процветала и молодая жена, принесшая богатое приданное, ждала второго ребенка (по всем приметам сына-наследника, после первой дочки) и вообще все его затеи приносили удачу, как будто ему покровительствовал сам Велес. При этих мыслях рука Адуна непроизвольно дернулась сотворить крестное знамение, но он исключительным усилием воли удержал ее. Так уж получилось, что купец старался раздать всем сестрам по серьгам — в церкви ставил свечки Христу, Богородице и всем святым, но не забывал при случае задобрить жертвой и славянских богов. Но вот месяц назад…

Тогда он вместе со своим приятелем Клеком плыли на двух лодьях в Туров. Плавание по Припяти было спокойным и ничто не предвещало беды, как вдруг из устья Бобрика выскочил небольшой корабль, похожий на нурманский драккар, только поменьше. Голова змея на носу корабля хищно разевала пасть, а щиты по бокам светились темно-красной боевой окраской, как бы требуя пролития крови. Опешившие гребцы даже не успели как следует взяться за весла, а грозный хищник был уже рядом. Напрасно кормщик попытался увернуть ладью в сторону. Два боевых копья тут же были пущены в попытавшегося противиться чужой воле. Одно вошло бедняге в спину, а другое пробило бедро. Несколько стрел вонзились в деревянную обшивку рядом с привставшими гребцами. Больше о сопротивлении никто не думал. Несколько воинов с обнаженным оружием перепрыгнули на лодью. Стоявший на носу драккара воин показал рукой на ближнюю отмель, куда следовало причалить лодье и дал какую-то отрывистую команду своим. Драккар быстро развернулся и буквально полетел за пытающей скрыться лодьей Клека. Адун часто видел, как хищный беркут бьет подвернувшуюся утку — вот здесь была почти такая же картина. Спустя недолгое время обе лодьи уткнулись в песчаную косу у противоположного берега, а все корабельщики были выведены на берег и связаны.

— Ты принес нам удачу, хевдинг, — с этими словами предводитель захватчиков обратился к своему спутнику. Единственному из всех, кто не был облачен в доспех. — Боги благоволят нам и пристало почтить их достойной жертвой.

— Что ж, делай как знаешь, Снорри, — тот, кого назвали хевдингом, повернулся и стал пристально рассматривать пленников. От взгляда его прищуренных глаз веяло смертельной угрозой. Встретившись с ним глазами, Адун чуть не заорал от нестерпимого ужаса.

— Все это жирные слизняки, недостойные называться мужчинами. Ньёрд, владыка вод, обидится, если получит в жертву кого-нибудь из них. И тогда нашему Ермунганду не будет удачи. Хотя, — тут он повернулся в сторону лодей — один храбрец, достойный вступить в его дружину есть.

— Эй, Хагни и Руальд, помогите мне, — с этими словами он подошел к тяжело раненому кормщику. — Он заслужил место в морской дружине, и мы должны достойно его проводить на встречу с новым владыкой.

Наклонившись, он вложил в руку кормщика, уже уложенного в маленькую лодку, меч, а на грудь щит. Затем двумя взмахами топора прорубил дно лодки. Несколько воинов, поднатужась и войдя в воду, вытолкнули лодочку на стрежень и она, медленно погружаясь, поплыла по течению.

— Немало мужей погружали Ратных ужей кольчуги В крытые острым железом Домы просторные крови Ньёрд, вечный вод владыка, Прими же сей наш подарок И даруй Ёрмунганду Частицу своей удачи.

Спустя какое-то время Снорри и тот, кого он называл хевдингом, подошли к оттащенным в сторону Адуну с Клеком.

— Мы заплатим выкуп, какой скажешь, только отпусти, — молва о жестокости нурманнов сбивала с мысли и застилала взор кровавым туманом. Оба были готовы на все, только чтобы избежать ужасной смерти.

— Вы заплатите выкуп, примете знак нашего ярла и дадите ему клятву верности, — не успел Снорри произнести эти слова, как оба купца яростно закивали в знак согласия.

— Нет, Снорри, сейчас они готовы дать любые обещания и поклясться чем угодно, но предадут, как только окажутся в безопасности далеко отсюда. Есть только одна цепь, на которой их можно держать — все они должны быть повязаны кровью. Ну-ка, поставь их всех друг напротив друга.

— Отсюда уплывет только один. Тот, кто своей рукой убьет другого, и с вашими корабельщиками будет также.

Помертвевшие от ужаса купцы смогли только помотать головами. Адун до сих пор просыпался с криком от этой картины: холодные "змеиные" глаза хевдинга, его рука, протягивающая Клеку нож, и черный провал в памяти. Очнулся он уже в лодье среди своих, бледных как мел, корабельщиков. И еще нещадно болела грудь. Скосив глаза вниз, он с ужасом увидел выжженного журавля, нацелившегося клювом прямо в сердце. А когда ему с дрожью в голосе рассказали о "кровавом орле", сотворенном с одним из тех, кто отказался ввергнуть нож в братию свою, то его вывернуло прямо за борт.

Они попытались забыть все произошедшее, как ужасный сон. Но на другой день после их прибытия в Туров, в торгу его нашел маленький неприметный человечек и показал кусок кожи с изображением журавля. Кошмар не кончался. Правда, задания, данные ему, были совсем простыми — следить и быстро сообщать о том, не собирается ли кто из купцов в Погорынье, в особенности туровский купец Никифор Палыч. Ну и втихаря продавать товары, которые ему будут привозить. Дважды он сообщал неприметному о лодьях, собирающихся идти вверх по Припяти. А в этот раз, рассказав об Осьме, собирающем большой обоз, получил незамедлительный приказ нагрузить лодью съестными припасами и спешить к устью Горыни, чтобы передать все сведения лично. И делать это немедля, иначе…

Но вот вдали показалось знакомые по предыдущему плаванию берега. Облегченно вздохнув, Адун перекрестился — он успел вовремя, и его страшные хозяева в этот раз не будут иметь причин для недовольства, которое может снова сделать явью то, что он так старался похоронить в самых дальних уголках памяти.

Начало сентября. Низовья Горыни.

Восходящее солнце окрасило свой край небосвода в золотисто-розовые тона, но так и не смогло пробить стену поднимающегося от Горыни тумана. Полулежавший на пригорке Руальд некоторое время напряженно вслушивался в речные звуки, затем удовлетворенно хмыкнул и пихнул локтем примостившегося рядом Снорри.

— А? Что? — вскинулся прикорнувший было скальд.

— Ш-ш-ш! Тихо! — шепотом остановил его Руальд. — Добыча плывет!

— Какая добыча в таком тумане?

— Плывут, плывут, прислушайся хорошенько!

Оба напряженно застыли, вслушиваясь в утренний рассвет над рекой. Поначалу ничего не было слышно кроме тихого плеска воды, но спустя некоторое время Снорри различил и тихий скрип уключин и еле-еле слышимый голос, неразборчиво отдающий какие-то команды. Тороп опять оказался прав, когда предсказывал, что ожидаемый купчина попытается проскочить рано утром под прикрытием тумана. Скальд встретился глазами с напарником и оба, одновременно подумав о том, какая неожиданность подстерегает проплывающих за близким изгибом реки, чуть не расхохотались — рыба сама плыла в вершу.

Этой "вершей" был ствол здоровенной ивы, обрушенной вчера вечером поперек русла реки. Правда, с ним пришлось изрядно повозиться, а Чупра, как прозывали старшого лесной ватаги, что присоединилась к их дружине после Давид-городка, даже пытался с кулаками налезть на Торопа, который приказал валить толстенное дерево не рубя ствол топорами, а подрывая корни — именно его ватажникам досталась эта неблагодарная работа. Снорри снова улыбнулся, вспоминая вечернюю перебранку.

— Мы что, в холопы тебе запродались? — бешено кричал в лицо Торопу раскрасневшийся от гнева ватажник. — Аль мало в прежней жизни хребтину на княжьих тиунов да волостелей гнули? По то и в лес ушли, что не холопы, а вольная людь! А теперь снова шею под хомут подставлять, только теперь твой уже, да?!

Он в ярости попытался ухватить Торопа за грудки, и ударил бы его, если бы не подоспевший Хагни. Широкоплечий нурманн, на полголовы возвышавшийся над всеми дружинниками и впадавший в дикое неистовство в бою, нечасто выходил из себя в обычное время, но сейчас был близок к этому. Косматый, с красными от ярости глазами Хагни походил в тот миг на вставшего на дыбы громадного медведя, которого охотники подняли из теплой берлоги. От удара его кулачища, размером почти с голову обычного человека, Чупра отлетел на десяток шагов, но не утихомирился, а выхватив боевой нож с ревом кинулся на обидчика. Бросившимся было разнимать драчунов, хирдманам уже казалось, что все — дело кончится смертью кого-то из двух, но:

— ВСЕМ СТОЯТЬ!!! — грянуло раскатом грома, словно тысячи воинов разом ударили в щиты. — ОРУЖИЕ НАЗЕМЬ!!! НУ!!!

"Да, уж!" — такого от Торопа, обычно старавшегося не привлекать к себе внимания, не ожидал никто. Снорри пришел в себя раньше других и, подойдя вплотную к замершему Чупре, чтобы перехватить его руку в случае чего, произнес:

— Подрывать корни забава для отродьев Нидхёгга! Почто просто не срубить иву?

— А о том, что срубленное дерево сразу вызовет подозрение у плывущих на лодье, ты, хитромудрый скальд, не подумал, да? Зато, увидев вывороченный с корнем ствол, каждый сочтет его упавшим по прихоти течения, подмывшего берег. Никому и в голову не придет насторожиться: эка невидаль — дерево упало! Всяк постарается обогнуть преграду, перетянув лодью у самого берега. Но там как раз песчаная отмель и корабельщикам придется вылезать, чтобы протолкать лодью хотя бы пяток саженей. Вот тут-то мы их и будем ждать!

— А если, ты, Чупра, не понимаешь, что хорошая добыча стоит того, чтобы поразмять спину, то иди себе на все четыре стороны! Оставь всю справу, что получил, и вольному — воля!

— Сам Локи позавидовал бы твоему хитроумию, хевдинг! — успокоившийся здоровяк Хагни хлопнул насупившегося Чупру по плечу. — Пойдем, старшой, у нас на драккаре найдется корчага-другая с пивом, чтобы выпить за примирение и прощение обиды.

— Ладно, — пробурчал тот, потирая вздувшуюся сине-красную скулу. — Выпить и в самом деле не помешает.

На драккаре троица (Снорри, естественно, не мог упустить столь благоприятного случая), уговорив имеющееся пиво, быстро пришла к согласию, что работа на себя — это совсем не то, что на чужого дядю. А если они не сразу поняли хитрую задумку Торопа, то греха в этом нет, а только наука на будущее.

— Кстати, о будущем, — скальд кивнул в ту сторону, где старая ива медленно клонилась поперек реки, влекомая десятком рук и встал. — Ловушка уже готова, и для завтрашнего дела нужно иметь свежую голову.

Захват купца удался на славу — с одним досадным исключением: лодий было две, а Чупра, залегший со своими рядом с отмелью поторопился скомандовать нападение еще до того, как из второй вылезли корабельщики. За что и поплатился — по вылетевшим на кромку берега ватажникам ударил залп из самострелов со второй лодьи. Если бы не кожаны и поддоспешники, что раздал Тороп перед рассветом, им бы не поздоровилось, и все равно шестеро человек было ранено, причем двое тяжело.

Конечно, если бы купеческие лодьи имели дело только с одной ватажкой, то могли бы и отбиться. Но тягаться с опытными воями Журавля им было не под силу — с обоих берегов по сопротивляющимся ударили лучники, и почти сразу же из неприметной протоки выскочил Ёрмунганд, нацеливаясь разинутой пастью на отставшую лодью. Поняв, что сила не на их стороне, некоторые из корабельщиков попытались спастись вплавь. Удалось им это, или нет, Снорри не увидел — порыв ветра на некоторое время заволочил туманом поверхность реки.

В ярости от оказанного сопротивления и полученных ран ватажники перебили всех оставшихся на берегу. Подоспевший на драккаре Тороп только непотребно выругался на Чупру, увидев кровавую картину:

— Что теперь у мертвых вопросишь, а, бл…жий сын? Ни о добре ихнем, где какое есть, ни о других купцах, ни о тех, кто сбежали, теперь узнать неможно!

— Прости, болярин, никак ребят не удержать было! Считай треть попятнаны, а Охримка, кажись, и не жилец уже вовсе — прямо в кишки стрелу словил. От крови и озверели!

— А ты-то на что? Что ж ты за старшой, коль своих людишек удержать не мог?

— А мне точнехонько по шелому попали. Пока в себя приходил, здесь все уже и кончено было. Прости, больше такого не допущу…

— Прости… Не допущу… Тьфу, — со злостью сплюнул Тороп и повернулся к подошедшему Хагни. — Ну, что там?

— Отец битв сегодня на нашей стороне, хевдинг! Гляди, вот этот прятался среди коробов на другой лодье. — Берсерк волочил за собой белого от страха человечка.

— Ха, хвала богам, удача не совсем от нас отвернулась! — Тороп в упор взглянул на пленника. — Говори все как есть, и тогда не разделишь участь вот этих… Сначала, кто и как зовут …

— С-с-спиридон…

Середина сентября. Левобережье Случи.

Мирон ехал в нескольких шагах от Хозяина и с тревогой всматривался в его побледневшее лицо. Было похоже, что того снова терзает застарелая боль, что так беспокоила до отъезда. Он вытащил заранее припасенную баклажку с зельем, одну из нескольких, заботливо приготовленных травницами еще в Крепости-на-Горке, и снова искоса взглянул на боярина — Журавль ехал прямо, ничем не показывая своего состояния, лишь мелкие бисеринки пота выступили на висках. Рядом невозмутимо возвышался в седле Карн, бохитский сотник, под рукой которого шло в поход на север сто восемьдесят семь всадников кованой рати. Подумав, Мирон решил подойти с зельем попозже, на привале.

А боярин Журавель, в прошлой жизни Александр Александрович Журавлев, только крепче стискивал зубы, чтобы не застонать. Голова с самого утра наливалась жгучей чугунной тяжестью. Чтобы хоть чуть-чуть ослабить действие боли, он уходил в свои давние дни…

Почему-то злодейка-память из всех годов его службы на далекой южной границе (сначала сержантом-срочником, а затем прапорщиком) сохранила не рейды и бои, а только молодые лица навек ушедших ребят. Он и сам не раз был на волосок от смерти в те годы и однажды костлявая зацепила-таки. Списанный после четырех месяцев госпиталя вчистую, ничего не понимающий в новой "рыночной" жизни, в которой не находилось места таким как он, Александр вернулся в свой родной уральский городок.

Полгода он не мог найти себе занятия, пока ему, уже совсем было отчаявшемуся, неожиданно не подфартило — он столкнулся во дворе родительского дома с одноклассником Колькой Рыбиным, ставшим в то лихое время местным "доном Корлеоне", с вполне предсказуемой кличкой Рыба. По пути в знакомую со школьных лет забегаловку, которая сменила название на престижное "Ресторан", куда школьный приятель, невзирая на отказы потащил его, Александр в двух словах поведал Кольке о своем житье-бытье. После первой стопки, как положено — "за встречу", дон Рыба вполне серьезно предложил:

— Слушай, Сашка, давай, иди работать ко мне!

— К тебе в бригаду, Колян? Не, не хочу, устал я от крови, — в маленьком городке, что в деревне, все всё обо всех знают, это вечный закон жизни, так что криминальное настоящее Рыбы не было особой тайной.

— Да нет, Сашок, я твой выбор уважаю, не хочешь в бригаду, не надо. Тут другая тема. Нужен мне свой инспектор горного надзора. Сейчас как раз мы пару шахт прикупили. И нужен мне свой человек на этом месте, чтобы чужие в мои дела нос свой не совали.

— Какой я горный надзор? У меня, кроме того, что батя всю жизнь на шахте отпахал, больше с ними и связи-то никакой нет.

— Ну вот, а говоришь связи нету, — сразу встрепенулся Колян. — А официальные корочки мы тебе сделаем, не боись! И с твоим будущим начальством все перетрем, чтоб тебя сразу, как оформят, на какие-нибудь курсы повышения квалификации отправили. Ты орденоносец, человек заслуженный, бывалый. Пусть только кто попробует слово поперек вякнуть! И будет все тип-топ, вот увидишь! Бабки и связи сейчас — великое дело!

— А что я взамен должен буду делать? — предложение было заманчивым, но все же впрягаться в совсем уж явный криминал не хотелось.

— Если дашь слово никому…

— Ты ж меня знаешь! Обещаю, дальше меня не уйдет.

— Добро, но смотри молчок, — понизил голос Рыба. — В шахтах кроме обычной руды камешки попадаются. Только никому постороннему об этом знать не положено! Понял теперь, почему мне свой человек в надзоре нужен?

— Так как, согласен? — спросил он, наливая очередные сто грамм.

— Согласен! — хрусталь рюмок зазвенел, скрепляя достигнутое соглашение.

Правду сказать, первые пару лет в надзоре Александр вспоминал со стыдом. Далекий от реалий горного дела, он откровенно плавал в большинстве вопросов и не раз слышал ехидные усмешки потомственных горняков за спиной. Не привыкший к подобному, самолюбивый и властный характером бывший пограничник, однако, понял — чтобы заслужить уважение людей, ежедневно рискующих жизнью под землей, одной должности мало.

Он поступил на вечернее отделение горно-металлургического института, платный филиал которого открыли в их городишке. Занимая немалую по местным меркам должность, не стеснялся лазить по выработкам и задавать вопросы старым шахтерам, в общем, года через четыре стал вполне понимающим свое новое дело человеком.

Договор с Колькой неукоснительно исполнялся, он старательно оберегал золотую, или лучше сказать изумрудную, жилу от внимания посторонних, за что ему в карман тек устойчивый ручеек забугорной зелени. Только один раз приехавшая с проверкой комиссия чуть было не углядела лишнего, но все удалось разрулить, представив дело таким образом, что хозяева шахты просто не хотят, чтобы вышли наружу имеющиеся в любом горном производстве прорехи в обеспечении безопасности. Проверяющие, получив соответствующий куш, и ублаготворенные роскошным банкетом, вполне поверили объяснениям, сделав для видимости лишь несколько мелких замечаний.

Жизнь шла своим чередом, приближался срок защиты диплома. Александр уже стал задумываться о семье (случайные связи начинали тяготить его и хотелось домашнего уюта и детских голосов в просторном новом доме), когда случилось ЭТО.

Тот день начался с рутинного посещения небольшой угольной шахты, километрах в тридцати от городка. Чисто формальная видимость проверки для продления лицензии. Спустившиеся в шахту начальники никак не могли ожидать, что этот день им не суждено будет пережить. Последнее, что Александр видел в той жизни — ослепительная вспышка, больно ударившая по глазам. Затем адский грохот и мертвое безмолвие — взрыв рудничного газа похоронил всех бывших в шахте.

Он оказался единственным уцелевшим в катастрофе. Но шанса врачи ему не давали ни единого — ожог семидесяти процентов кожи не поддавался никаким усилиям медиков. Перевезенный в Ожоговый Центр Санкт-Петербурга он медленно, почти не приходя в сознание, угасал. И вот однажды у его кровати в одноместной палате Центра появился незнакомец.

Сделав инъекцию, он наклонился к голове лежащего и негромко произнес:

— Александр Александрович, я буду с вами откровенен. Вам осталось всего несколько дней, максимум недель. Медицина бессильна в вашем случае. Но есть вариант…

Говоривший чуть отодвинулся, поглядел на затрепыхавшие крылья носа и дернувшийся уголок рта лежавшего, и продолжил:

— Мы проводим опыты по переносу сознания пациентов в другую реальность. Вполне вероятно, что это окажется наше прошлое. Дело новое, неизвестное и, может статься, опасное. Но вам ведь нечего терять, кроме своих цепей, а приобрести сможете целый мир. Времени осталось совсем немного. Раздумывать некогда — завтра аппаратура будет готова к эксперименту. Расчетное благоприятное время продлится не больше двух дней. Осталось спросить ваше согласие на участие в испытаниях. Да или нет?

— Д-да…

— Боярин, боярин! — прервал его мысли возвернувшийся из передового дозора вершник. — По дороге из Корческа в Дорогобуж обоз какой-то идет. Что делать с има?

— Пущай себе едут! Нам сейчас лишних препон не надобно, как пройдут, дай знак, чтобы продолжали поход. До дома уже совсем немного осталось!

Середина сентября. Крепость-на-горке.

Староста Сновид шел чуть впереди боярина и напряженно вспоминал все ли в порядке в его обширном ремесленном хозяйстве. Только что он был свидетелем жесточайшего разноса, устроенного вернувшимся Журавлем, всем виновникам случившегося месяц назад поражения.

После разбора действий дружинников и стражников во время набега Журавль решил проверить состояние дел в промышленной слободе.

От Крепости-на-горке идти к слободе было недалеко, четверть часа неспешным шагом. Боярин пошел пешком, чтобы, как понял Сновид, остыть и не выплескивать на мастеров злость от разгрома дружины. Дорога к слободе всегда содержалась в образцовом порядке, все выбоины своевременно засыпались крошкой битого кирпича вперемежку с мелким камнем. Как намекнул Хозяин надо начинать думать о переезде, о том как и в каком порядке что вывозить. Конечно, жалко, что все вывезти никак не получится, на новом месте работы предстоит много, но главное есть знающие люди, которые смогут за полтора-два года наладить дело не хуже прежнего на новом месте. Самое сложное было создать слободу, обучить людей и с ними освоить производство железа, стекла, бумаги и, главное, стали. Есть что вспомнить за двенадцать лет трудов.

Так, в думах и воспоминаниях о былом они не заметили, как почти дошли до слободы. Самой слободы не было видно даже из крепости, все постройки скрывал высокий тын из-за которого виднелись только сторожевые вышки и две дымовые трубы.

С внешней стороны тына шла взрыхленная полоса земли (Сновид вспомнил, что Журавель как-то назвал ее странными словами — контрольно-следовая) и ходили попарно одоспешенные стражники с собаками. К охране слободы и секретов, которые там хранились, боярин относился очень серьезно. Если бы о том, что здесь, в слободе, получают сталь и делают из нее мечи, шлемы, брони и другое вооружение не по единице в год, а сотнями, узнали все, то от желающих приобщиться отбилась бы разве что дружина Великого князя.

Подойдя к массивным, всегда закрытым воротам, боярин дождался, пока откроется маленькая калитка, и первым прошел внутрь слободы. За первыми воротами располагалась площадка, огороженная тыном с еще одними воротами. Сразу за второй калиткой боярина встретил старшой слободской стражи.

— Здравия желаю, боярин! — четко начал доклад Неклюд, опытный воин лет сорока. — За время твоеего отсутствия особых происшествий по слободе не было. Вся слободская стража в числе 68 человек в строю. Состояние тына постоянно проверяется, в этом месяце заменили дванадесят бревен. Трижды проводили учения на случай подхода неприятеля — все из слободы уходили под охраной в крепость за установленный срок. Медленнее всех мастерская кирпича и стекла, хоть и уложились, не то что в позапрошлый раз. Доклад окончил. — Добро. Благодарю за службу, хоть ты порадовал, — боярин хлопнул старшого по плечу, — занимайся, я потом отдельно с тобой переговорю.

Дальше у калитки стоял Нежата, кряжистый мужик степенного вида, старший среди кузнецов, держа шапку в руке. Увидев, что боярин повернулся к нему, он с достоинством поклонился:

— Здрав будь, боярин, рад тебя видеть, как съездил? Все ли хорошо?

— И тебе здравствовать, Нежата, — боярин обнял кузнеца, слишком много у них было преодолено совместных трудностей, и давно сложились теплые отношения, хотя боярин был очень строг. — Ну, рассказывай, как дела идут? Сколько и чего сделано? Пойдем, хочу все своими глазами посмотреть.

— Пока тебя не было, то есть за два с половиной месяца отковали восемнадесят десятков мечей, семь десятков и еще три шлема, полсотни броней, четыре сотни да семь десятков насадок на ратовища и почти пять тысяч стрельных наконечников, — заглядывая в свои записи, начал доклад Сновид.

Заглянув в большой, добротно сделанный амбар, служащий складом готовой продукции, затем они завернули в стекольную мастерскую и продолжили начатый в начале обхода разговор уже на подходе к кузнице.

— Надо как можно быстрее готовить все к переезду, Сновид. А ты, Нежата, пойдешь с первым обозом, что отправляем с товаром для княжеской дружины через седьмицу. Князь Звенигородский пожаловал мне в кормление городок Бужскиий и земли окрест него. Надо жилье начать строить и чем быстрее, тем лучше. Чтобы было, куда зимой людей перевезти. Да и под весеннее строительство: плотины, домниц и прочего удобные места приискать. Так что дела великие предстоят — не только ворогу окорот дать, но и свой полон воротить, и уйти, ничего не растеряв. И в этом я на вас сильно надеюсь, други, — сильно обняв по очереди Сновида с Нежатой боярин Журавель быстрым, чуть прихрамывающим шагом направился к воротам, в проеме которых догорала кроваво-огненным цветом вечерняя заря.

Примечани я.

Вельев день — праздник в честь велий — духов умерших отмечался на осеннее равноденствие — 23 сентября;

Ёрмунганд — Мировой змей, средний сын Локи и великанши Ангрбоды. Согласно "Младшей Эдде", Один забрал у Локи троих детей — Фенрира, Хель и Ёрмунганда, которого бросил в окружающий Мидгард океан. Змей вырос таким огромным, что опоясал всю Землю и вцепился в свой собственный хвост. За это Ёрмунганд получил прозвище "Змея Мидгарда" или "Мирового Змея".

В данном случае Ёрмунганд название драккара, на котором плавает Снорри;

Лайма — богиня судьбы и удачи древних балтов;

лойва (лит.) — небольшая лодья, способная ходить по рекам и по морю

Нидхёгг — дракон, гложущий корни мирового дерева Иггдрасиль

Ньёрд — бог моря и повелитель вод, кроме моря имеет власть над ветром и огнём, покровительствует мореплаванию, рыболовству, охоте на морских животных.

Немало мужей погружали

Ратных ужей кольчуги (ратный уж кольчуги = меч)

В крытые острым железом

Домы просторные крови (дом крови = тело воина)

Ньёрд, вечный вод владыка,

Прими же сей наш подарок

И даруй Ёрмунганду

Частицу своей удачи.

Глава 3

Начало сентября 1125 года. Погорынье

Тошнотворный запах паленого мяса так и бил в нос. Мишка, стараясь делать вдохи ртом, глядел на деда, с нетерпением ожидавшего доклада Стерва, и с беспокойством замечал, как нервно подергивается краешек рта Корнея и и от приступа фамильного бешенства медленно буреет лицо. Наконец, охотник прекратил разглядывать следы, почти смытые ночным дождем, и подошел к стоявшим на опушке леса ратникам:

— Было нападавших чуть поболе десятка. Вроде как пешие все. Кто такие неведомо, но на простых татей непохоже — сразу хоромину Игнатову запалили, не посмотрели, что в ней весь зажиток сгорит. Зато вот холопов всех и скотину собрали и увели…

— Значит, быстро они идти не смогут! А у нас конные все, догоним и перебьем, как цыплят, — Мишка искренне не понимал, с чего остальные хмурятся и не спешат организовывать погоню. — Поторопиться бы, и так почти день у них в запасе.

— Цыть, Михайла! — Корней в гневе чуть не отвесил старшему внуку заслуженную оплеуху. — Один ты умный такой, а все другие так… Своей головы не жалко — порожняя совсем, остальных пожалел бы.

— Да я… — Мишке хватило ума вовремя прикусить язык, все же излишне раздражать деда не следовало.

— Вспомни, как мы сами на такую наживку врага за Болотом ловили, — слава Богу, в разговор вмешался молчавший доселе Алексей, — показали, что напали малым числом да слабосильные. Те и купились, потому и сами в ловушку залезли. Как бы нам сейчас так же не опростоволоситься.

— И впрямь похоже, — поддержал старшего наставника Лука, — бросаться сломя голову в погоню не след.

— Вот-вот! Значит, сделаем так, — воевода снова взял бразды правления в свои руки, — впереди пойдет десяток Луки со Стервом. Возьмите еще десяток опричников в подмогу, да чтоб у них самострелы заранее заряжены были. Остальные позади, в перестреле примерно. Алексей, ты возьми пару ратников и тройку опричников, поглядывай, чтобы в спину нам не ударили.

А ты, Буреюшка, возьми, вон Илюху, да пару ребятишек, и здесь оставайтесь. Надо бы мужиков вытащить, да в Ратное свезти, чтоб уж упокоились по-христиански. Ну, и, может, кого из холопов не увели все-таки, тоже с собой прихватите. Понял ли? — он дождался подтверждающего кивка обозного старшины и зычно прокричал, — По коням!

Рысью, шагом, рысью, шагом, рысью, шагом.

Монотонность движения убаюкивала, притупляла внимание, тем более, что от передового отряда пока ничего тревожного не исходило. Лесная дорога, хоть и была изрядно попорчена ночным ливнем, но все же хранила полусмытые следы лошадиных и коровьих копыт. Однако неприятеля, чей путь все больше отклонялся к закату, настичь все не удавалось. Виной тому была размокшая дорога, да многочисленные ручейки и речушки, вздувшиеся от обилия дождевой влаги.

Но следы становились все свежее, и Мишка видел, как ехавших рядом ратников охватывает возбужденно-нетерпеливое предвкушение встречи с ударившим в спину врагом.

Дорога выскочила из лесной тесноты на простор. Очередная разлившаяся речушка преградила путь всадникам, за ней примерно на полверсты протянулась сырая, поросшая высокой травой луговина. Отчетливо видимые следы копыт уходили по ней еще дальше, туда где виднелась темно-зеленая стена матерого ельника. Наверное, у Луки еще была свежа в памяти предыдущая засада, потому он и придержал своих, поджидая основные силы.

— Что, Стерв, — подъехавший Корней в первую очередь хотел знать мнение охотника, — давно ли прошли они тут? А то гляди, день уже почти на исходе — сможем ли до темноты догнать?

— Я бы сказал, что здесь они скотину поили, да привал делали — вон как земля вся по берегу изрыта. А дальше — вон к тому лесу — тронулись часа три назад, не больше.

— Не нравится мне эта дорога, Корней Агеич! — Лука не приминул встрять в разговор.

— Думаешь для засады, там подальше, место подходящее?

— Один раз им в таком же месте удача была, не хочу чтоб и сейчас повторилось.

— Тогда вся надежда на твоего пса, Стерв, — воевода кивком указал на собаку, жавшуюся к ногам хозяина. — Сможет он чужого издалека учуять?

— Должен смочь. Как в лес въедем я его вперед пущу, чтобы предупредил. Но вы все же невдалеке будьте, чтобы в случае чего на выручку ударить.

— А мои все с луками да самострелами наготове будут, — добавил Лука.

— Добро. Так и порешим…

Узкая лесная дорожка позволяла двигаться только двум всадникам в ряд, поэтому комонные растянулись по луговине длинной вереницей. Не успели еще последние втянуться в лес, как послышался отчаянный лай пса. Ехавшие в середине отряда Корней с Алексеем переглянулись и воевода, призывно махнув рукой, пришпорил коня. Старший же наставник чуть приотстал, обернулся к Михайле и негромко распорядившись:

— Самострелы к бою! — помчался вдогонку.

Ратники двух оставшихся десятков устремились за ними, а Мишка, сдержав первый естественный порыв своих опричников лететь следом, скомандовал:

— Самострелы наизготовку. Рысью за мной, да глядеть в оба, чтобы по своим невзначай не вдарить! Пошел!

Однако вскоре, когда весь отряд собрался на большой прогалине, выяснилось, что никакого неприятеля поблизости не наблюдается. Пес не ошибся, он действительно издали почуял человека, но такой картины никто увидеть не ожидал!

Стоявшая чуть в стороне от дороги старая сухая береза приютила у своих корней огромный, когда-то достигавший высоты человеческого роста, муравейник. Обиталище маленьких лесных тружеников было наполовину разворошено, а в центре этого погрома угадывалась человеческая фигура, привязанная к дереву. Кто этот человек различить было совершенно невозможно — он весь с головы до ног был покрыт сплошным рыже-черным муравьиным ковром. Нескольких опричников от подобного зрелища вывернуло наизнанку, да и Мишка с трудом сдерживал позывы рвоты, подъезжая к застывшим на прогалине ратникам. Тем временем Петька Складень со Стервом остервенело полосовали ножами кожаные ремни, которые удерживали несчастного в стоячем положении. При этом ратники яростно стряхивали атакующих со всех сторон насекомых и уже почти в полный голос матерились. Наконец, ремни поддались, безжизненное тело было выдернуто из муравейника на край поляны и Алексей быстро смахнул муравьев с лица.

— Не наш! — с облегчением выдохнул он, закрывая вытаращенные в предсмертной муке глаза покойника.

— Постой, — подошедший Егор вгляделся в черты мертвеца. — Вроде я такого под Яругой видал. Михайла, иди сюда, глянь!

Спешившийся Мишка с трудом заставил себя подойти к трупу.

— Похож, — согласился он. — Вроде как из тех христиан, что мы отпустили тогда. Так, выходит, его за это приговорили?

— Бог весть! — десятнику совсем не хотелось задумываться о причинах. — Только он уж пару дней как здесь. Вон, в некоторых местах аж до костей съедено.

— Глядите, глядите, на елке доска с буквицами, — донесся мальчишеский крик с другого конца поляны. — Сейчас я ее сниму…

— Не трог… — бросившийся на голос Стерв, не добежал всего каких-то два шага. Хитроумная ловушка сработала — потянутая доска освободила спуск настороженного самострела. Спас опричника Фому только низкий рост — вместо того, чтобы вонзиться в грудь, тяжелый болт пробороздил щеку и, зацепив ухо, полетел дальше. Стерв же, бросившийся к пацану, получил намного более серьезное ранение и теперь только скрипел зубами от боли, зажимая ладонью пробитое плечо.

— Матюху сюда, — спешившийся Корней подковылял к раненому охотнику и заглянул в глаза. — Ты как, живой? Ехать сможешь?

— Не знаю, сначала бы стрелу вытащить, — прохрипел тот, не отрывая руки от раны, — да перетянуть покрепче.

Подошедший Матвей тем временем что-то торопливо разыскивал в своей лекарской сумке. На помощь ему пришел Лука:

— Давай, малой, я стрелу выдерну, а ты сразу тряпицу с травой наготове держи, чтобы кровь из раны останавить. Готов? Раз-два, терпи!

Последний возглас относился к Стерву, который аж побелел от боли во время этой не шибко гуманной "операции". К счастью узкий граненый наконечник болта, предназначавшийся против окольчуженных воинов, легко вышел из тела. И хоть кровь, прекратившая было течь, хлынула с новой силой, но Матвей, сноровисто перетягивающий повязками плечо, заверил, что особой опасности нет, ни кость, ни важные жилы не задеты.

— Господин сотник, разреши обратиться? — все сгрудившиеся вокруг Стерва обернулись на сбивающийся мальчишеский голос.

— Тебя что, поганец, не учили команды старших слушать, едрена-матрена? — Корней собирался уж было наградить Фому увесистой оплеухой и только жалкий вид отрока, зажимающего одной рукой разодранную щеку, не дал совершиться экзекуции. — После похода явишься к старшему наставнику Алексею, чтобы он тебе десять плетей всыпал. Впредь наука будет. А сейчас говори, чего там?

— Есть, после похода явиться к старшему наставнику! — судя по виду Фомы, он ожидал для себя куда большего наказания. — Вот та самая доска с буквицами.

— Михайла! — Дед дальнозорко отодвинул ее от себя, силясь прочесть процарапанные острым писалом письмена. — Михайла, у тебя глаза поострее, погляди, что здесь такого написано.

Подошедший Мишка с недоумением посмотрел на распахнувшего крылья журавля, бьющего острым клювом залезшую в кувшин лисицу, перевернул доску и медленно, с трудом осмысливая каждое слово, прочитал вслух:

— И запомни, падла, с тобой то же самое будет!

Следующие два часа тяжелого пути, когда несколько раз приходилось преодолевать завалы из срубленных деревьев, тоже не дали результата — татей настигнуть так и не удалось. Солнце уже совсем склонилось к горизонту, когда передовой десяток выскочил на пологий берег Горыни и остановился в недоумении. Подъехавшие Корней с Алексеем тоже не смогли определить — куда делся неприятель: следы оканчивались на этом берегу и напрочь отсутствовали на противоположном. Лишь подъехавший последним Стерв (из-за раны он с трудом держался в седле) разрешил загадку.

— Вот здесь они на насады грузились, — показал он здоровой рукой на плоский отпечаток. — И теперь их уже не догнать, потому как в темноте никаких следов не разберешь — куда поплыли, вверх, вниз ли. А может просто на пару-тройку верст сплыли, а дальше снова берегом. Теперь ищи ветра в поле.

— И никак этих поганцев не прихватить? — помрачнел Корней, не хотевший смириться с мыслью, что враг оказался хитрее и предусмотрительней его самого.

— Что ж, с рассветом можно попытаться найти след, да вот только сомнение меня берет. Уж больно хорошо у них каждая мелочь продумана была. Думаю и надежное укрытие тоже заранее приготовлено.

— Ладно, располагаемся на ночевку на берегу. Лука, Егор, разводите костры, да отрядите дозорных вдвое. Остальным спать вполглаза, не дай бог ночью припожалуют. Алексей и ты, Михайла, пойдем со мной, надо все хорошенько обмозговать.

Дождавшись, пока опричники роськиного десятка разведут костер, Корней знаком велел им удалиться, пристроился на пригорке и спросил у Мишки:

— Ну, что скажешь, боярич? Из чьих рук эта поганая доска вышла?

— Так ясно же все, деда! Эти пришлые не зря ж знак оставили — из-за Болота гостинец.

— Кхе-кхе, а ты, Леха, что скажешь? — дед помассировал колено увечной ноги и перевел взгляд на Рудного воеводу.

— А вот я уверен, что это рук местных лесовиков дело — больше некому!

— Похоже, Леха, мы об одном и том же подумали. Говори дальше…

— Деда, дядя Леша, ну какие местные? — Аж задохнулся от возмущения Мишка. — Зачем им это? Мы с этими дальними который год в мире живем. Да и знак на доске явно на Журавля указывает, и замученный этот человек с Яруги. Все ведь об одном говорит — из-за Болота вороги пришли и зубы нам показывают.

— Мало ли что там на какой-то доске было. Местные это были, и все тут. Только так и ДОЛЖНО БЫТЬ, — рубанул рукой воздух Алексей.

— Но ведь несправедливо же…

— Цыть, сопляк! Раскудахтался! — взревел было Корней, но оглянувшись по сторонам — не услыхал ли кто, сбавил тон и продолжал. — Вот в чем болезнь твоя, Михайла… не боярич ты! В душе у тебя боярства нет! То-то мне Алексей жалуется: "Михайлу мечом опоясали, а он то за самострел, то за кистень хватается, про меч забывает". А дело-то не только в мече! Мало все правильно делать! Надо еще и понимать правильно, а ты не понимаешь!

— Да что не понимаю-то?

— А то! Забыл, как еще зимой приговорили — воеводству Погорынскому быть? А какое ж воеводство, если местные сами по себе живут, да воеводу стороной обходят? А тут случай такой дорогой — мужей княжеских убили, холопов да скотину увели, а все следы именно здесь обрываются. Это ж какую виру на них наложить можно!

— Это что, деда, с ними также как с Куньим поступим?

— Зачем? — пожал плечами Рудный воевода. — Наехать мы на них наедем, и виру дикую наложим. А затем выбор дадим — либо все сразу за побитых княжих мужей имать будем, либо они согласны воеводе Погорынскому все дани да кормы давать и людишек присылать в войско.

— Тут четыре дреговичских селища в ближней округе. Вот их всех завтра с рассвета объезжать и начнем. Первая очередь — вон там на полуночи селище Трески, его род самый большой и хозяин он справный — ему есть что терять. А еще его можно старшим даньщиком сделать, чтобы ему лично часть от собранного шла, тогда он сам нашу руку держать будет. Вот поэтому я тебя, Михайла, и позвал. У тебя память покрепче — давай вспоминай, чего по Правде Русской за убийство да увод холопей полагается.

— Деда, я за ночь припомню, но ведь доказательств никаких, значит обман это, не по совести…

— Ты — боярского рода или нет?! Ты знаешь то, что другим не ведомо, ты в праве вершить то, что другим невместно, ты выше других, и это не требует доказательств! Но все это проистекает из одного: ты сам себя так ощущать должен! Слышишь? Не мыслить, а ощущать! А ты не ощущаешь!

Да еще запомни, Михайла Фролыч, все что воеводству Погорынскому и роду Лисовинов на пользу, то и хорошо, и честно, и справедливо! И никак иначе! А теперь иди и накрепко запомни, что сейчас услышал.

Только в третьем по счету селище нашлось, кому сказать слово против облыжных обвинений. В первом, самом большом из них — Уньцевом Увозе, где большаком был хитрющий, вечно себе на уме, Треска, все прошло совсем гладко. Поглядев на окольчуженных ратников и понимая, что слова бессильны, там где говорят мечи, он почти сразу согласился платить княжую дань через боярина Корзня и самому свозить ее в Ратное. А уж после назначения старшим данщиком и вовсе пообещал давать людей в воеводскую дружину да уговорить остальные селища заложиться за новоявленного воеводу. Заминка вышла только с определением полагающейся ему доли от собранных кормов и даней. Вполне осознав свою нужность Корнею Треска торговался как заправский купец на восточном базаре. Сидя за столом в хозяйской хоромине стороны спорили до хрипоты, приводя каждый свои примеры того, как это полагается быть по старине и обычаям, не по раз стукались кубками с медом в знак согласия, чтобы буквально через минуту разойтись в какой-нибудь новой мелочи. Наконец, почти через час торговли, когда скромно сидевший в уголке Мишка уже совсем перестал что-либо понимать, ударили по рукам.

Довольный Треска, велев младшему сыну седлать коня, отправился собираться в поездку, а Корней, допив налитый в кубок мед, ударил пустой посудиной по столешнице:

— Кхе, силен лесовик торговаться! Семь потов согнал! Нашего Никифора с Осьмой вместе переторгует и не почешется!

— А что такое, деда?

— По обычаю даньщик берет себе двадцатую часть от прибытков. Чтобы его рвение подстегнуть я хотел ему пятнадцатую предложить. А он ни в какую. Понимает, поганец, что сильно он нужен — десятину запросил. Уж так торговались и этак — сошлись на двенадцатой части. Но зато и людей в войско он почти вдвое больше обещал — не пятнадцать, а два с половиной десятка, да другие селища помочь уговорить.

— Пусть его пока. Нам бы сейчас побольше людей к себе привлечь, чтобы власть воеводскую признали, а выгоду мы и по-другому поимеем. — Михайла хитро подмигнул деду. — Если здесь наша власть будет, то всю торговлю под себя подгребем. Кроме как в лавке Осьмы торга поблизости нет. С этого нам намного больший прибыток получится.

— Кхе-кхе, ладно, рано пока еще прибытки делить, пошли, еще дел невпроворот.

Жители следующего, расположенного на небольшой возвышенности, селения быстро уступили уговорам Трески, подкрепленными видом оборуженных ратников. А вот в третьем нашла коса на камень. Небольшая весь была совершенно пуста — ни жителей, ни скотины, ни даже собак. Лишь перед входом в самый большой дом недвижно замер, опершись на плечо маленького мальчонки ветхий старец. Он безмолвно, не отрываясь взирал на то, как спешившиеся ратники бесцеремонно врываются в дома, прихватывая что приглянется. Светлые, выцветшие от времени, очи старика не выражали ровным счетом ничего, лишь рука, лежавшая на плече мальчишки (небось уже пра- или пра-правнука!) судорожно сжималась и разжималась.

— Домажир, воевода Погорынский, коего князь Туровский поставил, пришел с жалобой к нам. Мужей его невдалеке отсюда побили, хоромы их пожгли, холопов да скотину свели. А следы татей сюда ведут, — видно было, что Треска обескуражен отсутствием жителей и всерьез опасается за свое новое положение, если здесь его постигнет неудача.

— По Правде Русской, что великим князем Ярославом Владимировичем заповедана, коли не сыщется тать, то вся вервь в ответе, — вступил в разговор доселе молчавший Корней. — Михайла, ну-ка, скажи точно, что в Законе написано!

— Аже кто убиет княжа мужа в разбои, а головника не ищут, то виревную платити, в чьей же верви голова лежит то восемьдесят гривен; паки ли людин, то сорок гривен, — Мишка облизал пересохшие губы и продолжал.

— Не будет ли татя, то по следу женут, аже не будет следа ли к селу или к товару, а не отсочат от собе следа, ни едут на след или отбьются, то тем платити татьбу и продажу… — немигающий прищур старца, казалось, замораживал слова во рту, а презрительная усмешка била не хуже плети.

— Михайла, говори дальше, чего умолк?! Сколь дикой виры на эту весь причитается?

— А след гнати с чужими людьми, а с послухи; аже погубят след на гостиньце на велице, а села не будет, или на пусте, где же не будет ни села, ни людии, то не платити ни продажи, ни татьбы, — перебил Корнея старец, чье презрение к нежданным находникам стало еще явственней. — А след сюда только един ведет, твой Треска, да твой воевода. Опричь них нету никоторого. Вот на себе виру да продажу и взыскивайте. А дани-выходы князь Туровский в свой срок получит, по старине, по обычаю.

— Так ты, значит, супротив самого князя идешь, что меня воеводой поставил?! Заложиться за князя брезгуешь?! — Корней даже побурел от гнева.

— Мы — вольная людь! Что по старине, по пошлине положено князю отошлем, и нас боле не замай! А ты, Треска, гляди, с огнем играешь! Так и спалить ся невдолге! — видно было, что старому Домажиру с трудом даются слова, но он стоял прямо и уверенно, лишь еще больше оперся на плечо внучонка, что с беспокойством было взглянул на посеревшее лицо старца, но, повинуясь движению дедовой длани, снова застыл в молчании.

— Эй, Лука, Егор, велите своим брать все что есть, в счет виры с веси этой. А ты благодари всех своих богов, старик, что я крови сегодня не хочу! А то б напомнил тебе про Кунье!

— Берите! Не по закону творишь, Корзень! Хоть прозвался ты ныне воеводою княжеским да сила твоя теперь, а не по закону! И молить Богов буду, чтобы побыстрей спознать тебе — "Не говори, что силен — встретишь более сильного!" — он замолчал, отступил на шаг и только безмолвно смотрел, как ратники и опричники зорили дома, выискивая по скрыням береженое добро, да вьюча все, что можно увести, на заводных коней.

Последнее селение, видно прознавши об участи соседей, безропотно согласилось на все требования Корнея. Треска сиял — хоть он и пошел под чужую руку, но зато эта рука подарила ему толику власти над окрестными людишками, да и доходы обещали вырасти чуть ли не вдвое. Потому он с поклонами провожал ратнинцев и клятвенно обещал, что не замедлит придти с охочими людьми сразу же, как свалят полевые работы.

Неплохая добыча и отсутствие потерь сильно скрашивали в глазах ратников основную неудачу похода. Потому никто среди возвращавшихся не поминал о погибших на Выселках, наоборот все были веселы и оживленны, как после выигранной вчистую битвы.

Лишь только Михайла до самого порога с содроганием ощущал спиной холод от той поистине ледяной ненависти, застывшей в домажировых глазах. И с тех пор он не по раз ночью просыпался с криком, пронзенный материализовавшимся клинком-взглядом, а ломящихся от боли висках бухенвальдским набатом стучало: "Не говори, что силен — встретишь более сильного!"

Глава 4

Крепость-на-Горке. Середина сентября 1125 года

— В общем, силы Корзня можно определить примерно в сотню кованой рати, да еще сотню молодших с самострелами. Их, хоть они прямого удара и не выдержат, стоит поберечься — судьба Эриха тому примером. Коли будет бой, против них надо пешцев с ростовыми щитами пускать. Да еще им поверх доспеха стеганки добавить — мои "рыси" самострелы, что Нежата с подручными делал, испробовали — при такой защите только одна из десяти стрел до тела дойдет. — Ратобор подождал вопросов и, повинуясь разрешающему кивку боярина, сел на место.

Большая горница в боярском тереме в этот день собрала за накрытым столом старшину со всей волости. Недавний разгром и длившаяся несколько недель тягостная неопределенность из-за отсутствия Хозяина уступили место новым надеждам: Журавель вернулся, да не один, а со значительной помощью. Добавляли хорошего настроения собравшимся и успехи Ратобора, сходившего в поиск за Болото. Потому все дружно выпили за его удачу и за "рысей", без потерь вернувшихся, да еще с отбитым полоном.

— Ты расскажи еще, как сходили за Болото, да что приведенные оттуда говорят, — подал было голос староста Сновид, но осекся, встретив чуть нахмуренный взгляд Журавля.

— В подробностях ты у Ратобора потом, после Совета, все выспросишь. Сейчас нам главные дела нужно решить. От Торопа какие вести, Мирон?

— Тороп передал весточку, что неспокойно стало на Припяти. Лодью Руальд перехватил. Из Пинска она шла, хозяин в бег дался, а гребцы сказывали, что на город наехал кто-то. Полочане ли, альбо ляхи, а, может, все вместях — не знают. Хозяин их, купец из Любеча, самый дорогой товар покидал в лодью и ходу, так что толком гребцам ничего не разглядеть было.

Еще Тороп передает, что несколько раз лодьи с ратными видели. Оборужены вроде не ахти, да и количеством каждый раз по полсотни, али чуть более. Может, то находники в зажитие пустились, а вернее — лихие людишки под шумок для себя кус пожирнее ухватить пробуют. Нашим они, конечно, не преграда, но зряшные потери тоже ни к чему. Потому и не стали с ними связываться — укрывались, пока не пройдут.

И главное. Тороп, узрев таковое дело, послал Жиляя в Мозырь. Тот нашу лодейную рать, что с полуночи шла встретил и сюда ведет. Только не через Горынь — чтобы невзначай на врагов не наскочить, а по Уборти. Через седьмицу их надо на Зольнице встретить да помочь лодьи перетащить в речку Клёнову. Поход не шибко удачен вышел — десяток убитых, да полтридесят раненых. Но все ж кой-какую добычу взяли.

— Ладно, сейчас не в добыче суть! — Журавель, прерывая поднявшиеся было расспросы, хлопнул дланью по столу. — Хорь, это для тебя забота! Встреть да помоги переволочься, для этого возьми десяток, нет — два десятка ратных в охрану и возчиков сколь потребно. Да, еще лекаря прихвати, он тоже лишним не будет.

Дождавшись заверения сотника, что понял и все сделает как должно, боярин перевел взгляд на старосту.

— Теперь дело для тебя, Сновид. Нежату и десяток мастеров с семьями мы на полдень отправили. Размести в оставленных домах пришлых ратников, но так, чтобы все думали, что их полсотни — не более. Скрыть ото всех вражьих глаз подмогу, к нам пришедшую, не получится. А вот что их почти две сотни, а не пять десятков — не должен узнать никто!

— Я тогда слушок пущу, что это прибавок к слободской страже Неклюда, который ты ради переселения на новое место привел. Так и расспросов меньше, да и всем посельским, что станут корма везти в голову не придет больше выведывать. Тем паче к строгостям охраны слободской все уже привыкли.

Тем временем в приоткрывшуюся дверь заглянул дежуривший у входа в терем стражник. Не осмеливаясь войти к пирующим, он делал какие-то знаки боярскому ближнику, отчаянно пытаясь обратить на себя внимание. Наконец, это удалось и Мирон, грузно поднявшись, вылез из-за стола и прошествовал к двери.

— Ну, чего еще там? — вполголоса вопросил он. — Конца пира дождаться не мог?

Стражник, преисполненный неподдельным рвением, шустро посунулся к уху и зашептал что-то, почти неразличимое в шуме, производимом бражниками.

— Из Черторыйска? Очень важная весть сказывает? — на лице Мирона отразилась сложная внутренняя борьба: с одной стороны — не хотелось отрывать Хозяина от стола, а с другой — тот велел докладывать все важные известия незамедлительно. — Добро. Проведи его в особный покой, но так, чтобы никто не видел.

Прикрыв дверь за стражником, кинувшимся исполнять повеление, Мирон подошел к боярину и встал у него за спиной.

— Что? — не оборачиваясь, негромко бросил Журавель, ничем не показывая окружающим своего интереса.

— Гонец. От Рагуила из Черторыйска. Дело, говорит, очень спешное. Я велел его в особливую горницу провести.

— Сейчас идем. — Боярин поднялся, держа в правой руке кубок меду. Перекрывая шум пира, возгласил. — За одоление врага, други!

И единым духом осушил кубок под одобрительный рев собравшихся. Затем сделал рукой знак, дескать, продолжайте застолье и, сопровождаемый верным советником, вышел.

Длинной чередой переходов Сан Саныч шел на другую, особую половину терема. Требовалось привести в порядок мысли, наметить новые планы с учетом полученных только что вестей, продумать новые назначения. А для этого требовалась Она. Только Ей, Милораде, иногда раскрывал он свою душу, только Ей доверял больше, чем себе самому, и только Ее воля была способна удерживать рвущегося наружу Зверя на самом краю кровавой пропасти.

Негромкий скрип отворяемой двери не смог вырвать сидящую в кресле женщину из глубокой задумчивости. Она зябко кутала плечи в пуховый плат и, неотрывно глядя в огонь, гудящий в глубине печи, грезила о чем-то далеком. "О чем замечталась?" — хотел было вопросить боярин, подойдя к креслу вплотную. Но не смог, ибо едва положил ей руку на плечо, как сознание затопило волной огня…

Огонь. Это первое что увидел бывший сержант погранвойск, очнувшийся в теле четырнадцатилетнего мальчишки, в своем новом мире. Крики заживо сжигаемых людей, тошнотворный запах паленого мяса и растерзанные тела вокруг дошли органов чувств позже, да и не коснулись толком сознания, свалившегося в привычный боевой транс. Как рассказывал, вернувшись в Ратное, Пахом — единственный уцелевший из воев пятого десятка, в парнишку, отброшенного посторонь тяжелым ударом окольчуженного кулака, словно вселился дьявол. Не успел ударивший его ратник сделать пару шагов прочь, как тот взвился с земли и через мгновение обидчик уже глухо хлюпал перерезанным горлом. За первой жертвой последовала вторая — воин, бросившийся было наперерез, словил тяжелый боевой нож, невестимо как перешедший в руки пацана, прямо в глаз. И третья — еще один ратник, с которым бывший погранец столкнулся в узком проулке, заработал тычок рогатиной в пах и в тяжких мученьях уже на следующий день испустил дух.

Подоспевшие к побоищу вои не стали искушать судьбу и взялись за луки. Несколько стрел догнали беглеца, стремившегося вырваться из огненной ловушки. Его бег сильно замедлился, стал неуверенным, и спустя мгновение небольшая фигурка исчезла в стене пламени, отрезавшей путь к спасению. Никому и в голову не могло прийти, что он способен выжить в этой огненной кутерьме, потому оставшиеся в живых ратные озаботились в первую голову спасением собственных шкур да награбленного добра, очевидно, махнув рукой на раненого беглеца, сгинувшего среди пылающих домов языческого селища.

Но он выжил всем смертям назло. Через некоторое время бесчувственное тело нашла в лесу Милорада, чудом вырвавшаяся из лап насильников. Она, как и многие другие девушки окрестных селений, собралась почтить требами русалок, пуская венки по воде, завить нежные зеленые кудри стройных березок, прося дать жита погуще:

"Березонька моя кудрявая, Кудрявая да моложавая. Под тобой, березонька, Все не мак цветет, Под тобой, березонька, Не огонь горит, Не мак цветет — Красны девицы Хоровод ведут, Про тебя, березонька, Все песни поют".

Но светлый праздник кончился, не успев начаться — вместо прекрасных водных дев на них обрушилась стая одержимых похотью зверей в железе. И некому было защитить подвергшуюся поруганию молодость и красоту, ведь Русальи таинства не терпят мужских глаз, потому и защитников поблизости не было. Избитых, не по раз понасиленых девчонок связали и как скотинное стадо погнали на полночь, где их ждало горькое увядание в холопстве. Меж тем Сотня, отправив живую добычу к своему дому, принялась громить лесные селища, стоявшие вокруг Поляны Богов. Лишь одной Милораде удалось ослабить, а затем и вовсе распутать веревки и юркнуть в скопище лесного кустарника, мимо которого как раз гнали пленниц. Остальным же еще только предстоял тяжкий путь позора и унижений. Большинство не пережило даже одного года — одни наложили на себя руки, как только представилась возможность. Другие же — тихо угасли, оплакивая свой позор и страшную гибель родных.

Дождавшись, пока комонные, что гнали полонянок, скроются из виду, Милорада перевела дух и кружным путем, стараясь не попасться на глаза беспощадным находникам, отправилась к родному селищу. Издали почуяв запах гари, беглянка не рискнула выходить на открытое место и решила обойти поляну, где стояла соседская весь, поглубже стороной. Тут-то, она и наткнулась на лежащего в лесном ручейке, сильно обгорелого, в страшных кровоподтеках паренька. Сначала ей показалось, что стрелы, жадно впившиеся в плоть, исторгли всю жизнь из ребячьего тела. Но чуть позже ощутила слабое прерывистое дыхание.

Соорудив на скорую руку небольшой шалашик, девушка с большим трудом (недвижное тело оказалось страх каким тяжелым!) оттащила туда спасенного. Томимая недобрыми предчувствиями она со всех ног бросилась через лес к родимой веси. Но и там ее встретили одни головешки. Напрасно бродила Милорада вокруг останков домов и в отчаянии, уже не обращая никакого внимания на возможное возвращение ворогов, кликала живых. Ответом была только мертвая тишина да дымное марево, струившееся от обугленных остатков того, что еще вчера было многолюдным живым селищем.

В слабой надежде найти хоть кого-нибудь живого она побрела к другой веси, расположившейся на противоположном берегу речки Кипени, в трех верстах от них. Но и там была та же зловещая картина разрушений и смерти. И лишь на дальней окраине девушка услышала негромкий, но живой (Хвала всем Богам!) звук. Из густых зарослей смородины доносилось жалобное козиное блеянье. Когда она с трудом продралась через упругие зеленые ветки, то взору предстала удивительное зрелище: к козе с новорожденным козленком-сосунком крепко прижималась маленькая девочка лет пяти, испуганно поводя из стороны в сторону расширившимися от ночного ужаса глазенками.

Увидев незнакомого человека малышка собралась было уползти подальше в свое зеленое укрытие, но, разглядев, что перед ней не страшный убийца с обагренным кровью близких мечом, вцепилась в руку Милорады и разрыдалась. Еще некоторое время ушло на то, чтобы успокоить и, по возможности расспросить, девчушку о случившемся. Затем она нашла щербатую деревянную мису, приласкала и подоила козочку, которая доверчиво лизнула человеческую руку, избавившую раздувшееся вымя от бремени молока.

Напоенная сытной вологой Веснянка неутомимо шла за своей спасительницей, придерживая свою серую любимицу за левый рог, в то время как козленок удобно развалился на руках у старшей путницы. Больше всего Милорада боялась не найти устроенный утром шалаш, но и здесь (благодаренье Мокоши!) все обошлось — они вышли прямо к нужному месту. Пустив козу с козленком гулять на небольшую полянку, девушка немного посидела на бережку, давая отдых смертельно усталому телу. Парнишка лежал в той же позе, что его оставили, но дыхание было ровным, а кровь более не сочилась из ран. Решив пока не тревожить его Милорада скинула с себя изодранную праздничную рубаху и шитую яркими нитками паневу, влезла в небольшой бочажок и стала остервенело скрести свое тело грубым лыковым мочалом, будто надеясь смыть с себя всю мерзость нынешней ночи. Конечно, очистить израненную душу так же просто, как истерзанное тело, не удалось, но нежная прохлада ручья принесла большое облегчение.

Одевшись и осмотрев раненого, девушка послала Веснянку зачерпнуть мисой воды в ручейке, а сама стала вспоминать все, что когда-либо слышала о врачевании ран и ожогов. Когда память услужливо подсказало все, что сказывала старая ведунья Щепетуха, то Милорада встала и решительно отправилась на опушку леса за листьями лопуха и подорожника. Собранная добыча была промыта в ручье и настало время решительных действий. С помощью засапожного ножа раны были расковыряны, а обломки стрел извлечены, благо граненые наконечники бронебойных стрел, что впопыхах использовали стрелявшие, не оставляли осколков в уязвленной плоти. Пришлось, правда, прикрикнуть на едва снова не пустившую нюни Веснянку и заставить ее жевать до мелкой кашицы листья лопуха, потребные для лечения ожогов. К счастью они были невелики — основной жар приняла на себя верхняя рубаха, безжалостно располосованная на повязки, за полной непригодностью к чему-либо еще. Конечно, и порты, и нательная срачица пребывали не в лучшем состоянии — запятнанные кровью, с дырами от огня и железа. Но это было все же лучше, чем ничего. Обмытый и перевязанный парнишка пока не приходил в сознание, но с его лица, наконец, ушла смертельно-синюшная бледность. Измученные Милорада с Веснянкой притулились рядышком прямо на земле и мигом провалились в сон.

На следующее утро, подоив козу и опружив вдвоем с малышкой мису молока — кто знает, когда еще придется поесть, девушка отправилась в горелое селище. Сторожко оглядываясь — не увидал бы кто — прихватила секиру с обгорелой рукоятью, деревянную бадейку, куда покидала десяток найденных в одном из сожженных дворов репин и глиняный горшочек с едва тлеющими углями. Теперь дело пошло веселее — стало можно и нарубить лапника на постелю, и испечь репу, да и просто посидеть вечером у ласкового огня. С этой поры походы на погорелое место за утварью стали ежедневными.

Спасенный очнулся только через седьмицу, и тут обнаружилась новая беда — у него была сломана челюсть и искрошены страшным ударом многие зубы — ни жевать, ни как следует разговаривать, он не мог. Пришлось Милораде ходить с серпом на овсяное поле и на себе таскать тяжелые снопы к их временному жилищу. Полужидкий овсяный кисель да козье молоко — вот и все чем мог пробавляться парнишка, который даже имени своего не мог произнести. Впрочем, раны потихоньку затягивались, он уже начинал с помощью Милорады вставать, а вскоре решилась и проблема имени.

Однажды возвращаясь с очередной вылазки, девушка услышала тоненький голосок Веснянки:

— Ну, Жур, скушай еще ложечку, ну, пожалуйста, Журик! Я для тебя земляничку искала, Мила старалась, снопы носила, варила для тебя. Тебе поправляться надо и на ноги вставать! Журик, ну, пожалуйста!

Да, назвать паренька "овсяным кисельком" могла только маленькая придумщица. Но с тех пор так и повелось — Жур-Журик. И, что было самое удивительное, спасенный охотно откликался на новое имя. Кажется, именно с этого дня силы стали не по дням, а по часам прибывать к нему.

Не прошло и полмесяца, как Жур уверенно встал на ноги. Милорада с раннего утра ушла на овсяное поле, а он, увлекаемый беспечно щебечущей Веснянкой отправился к разоренному селищу:

— Мила туда почти каждый день ходит, то одно принесет, то другое. И мы что-нибудь нужное для хозяйства найдем.

Но едва они вошли за обгорелый тын, как решительно повернулся и потянул девочку обратно:

— Я один туда зайду, а ты посиди, вон там на пригорке. Да сплети венок для меня.

— Ладно, только побыстрее возвращайся, Журик. Мне будет скучно без тебя.

Первый раз он действительно возвратился быстро, притащив какую-то хозяйственную утварь и, к огромной радости Веснянки, почти не пострадавшую в огне деревянную куклу. Только одежка куколки, сшитая из разноцветных лоскутков, была вся перемазана золою. Заигравшись с новой находкой, малышка и не заметила, что день уже стал клониться к вечеру, а Жура все нет и нет. Только когда к ней подошла обеспокоенная Милорада, спохватилась:

— А где же он?

Он нашелся на краю селища у большой ямины, почти доверху заполненной тем, что раньше было жителями селища. Посторонь лежал заступ, которым и была вырыта могила. Постояв в молчании над местом последнего упокоения родных Жура, все трое принялись засыпать мертвых землей. Дело шло тяжко и медленно. И только когда на небе показалась вечерняя заря, маленький курган скрыл бренные останки. Венок из полевых цветов, горсть колосьев да соленые слезы прощания — вот и все, чем смогли проводить они ушедшие в Ирий души. Возвращались назад в скорбном молчании, даже маленькая щебетушка не проронила за вечер ни слова.

Утром, когда Милорада собралась идти на поле, Жур придержал ее за руку:

— Подожди, я вчера нашел кое-что, надо бы нам сходить поглядеть.

Удивленная, она тем не менее не стала возражать, и снова все втроем они направились в сторону пепелища. Впрочем, Жур не стал останавливаться в погорелом селище, а провел их дальше, туда, где весело шумел маленький родник, заполняя холодной ключевой водой небольшую бочажину. Здесь же в тени двух березок притулилась скромных размеров банька, невесть как уцелевшая от разоренья. Девушка, уже не раз задумывавшаяся о надежной крыше над головой, от радости даже чмокнула смутившегося парня в щеку, а Веснянка со звонкими криками "Дом, дом, наш дом!" — принялась скакать вокруг.

Тут уж стало не до поля. Весь этот и следующий день ушел на обустройство. Жур соорудил из жердей изгородь, организовав некое подобие двора. Милорада с Веснянкой обошли каждое подворье, старательно собирая все, что могло бы пригодиться в хозяйстве, затем наведались и на огороды, где из-за отсутствия людей изрядно повылазило сорняков. Но все равно картина была отрадная — урожая, если его бы удалось убрать, вполне хватило бы чтобы прожить до весны. Да и хлеба уродились на славу в том году, напомнив Александру старый советский кинофильм "Кубанские казаки". Дело было за малым — всего в четверо рук убрать все, что посеяли сотни…

Время до Перунова дня запомнилось Милораде совсем смутно. Жур горбушей валил спелую рожь, она вязала снопы, складывая их в маленькие копенки. Веснянка и та старалась изо всех своих малых силенок, помогая старшим. Домой они приволакивались смертельно уставшие, и тут Жур начинал чудить: швыряться всеми найденными ножами, а позже, как окреп, и топорами, в стоящие неподалеку березки или жердины изгороди. А затем принимался наносить воображаемому врагу удары руками и ногами, испытывая силу на специально принесенных орешинах. Продолжалось это до поздних сумерек, пока не приходило время сна. А на следующий день с рассветом все повторялось — поле, рожь, снопы…

Когда же, наконец, они осилили последнее поле, Жур внезапно пропал. Просто исчез — как и не бывало. Еще вечером ложились спать все вместе, а утром — никаких следов. Милорада не знала, что и думать, все три следующие ночи она не смыкала глаз, медленно сходя с ума от беспокойства. И неизвестно, чем бы все это затянувшееся ожидание окончилось, если бы на четвертый день не раздался веселый веснянкин голосок:

— Мила, Мила, иди скорей сюда, наш Журик вернулся!

Выскочившая за ограду девушка не поверила своим глазам — это был действительно Жур, но какой изменившийся. В сапогах, опоясанный коротким мечом, он вел под уздцы саврасую кобылку, тянущую тяжело груженую телегу. Перед нею был не раненый подросток, найденный в лесу, а настоящий воин, пришедший с добычей из похода. Но и тот едва устоял на ногах под натиском прыгнувшей на шею Веснянки. Малышка повисла на нем, обхватив за шею ручонками, она смеялась и плакала одновременно, приговаривая:

— Журик! Я знала, знала, что ты вернешься!

Подоспевшая Милорада обняла их двоих, тоже не в силах сдержать слезы радости. А он стоял немного ошарашенный этим бурным взрывом чувств, крепко прижав к себе обеих и ощущая нежданную влагу в уголках глаз.

Лошадь была заведена во двор и распряжена. Жур отправился за косой, чтобы притащить пару охапок травы, Милорада принесла кобылке воды, а шаловливая Веснянка не замедлила сунуть свой любопытный нос в телегу. И с радостным визгом соскочила оттуда, зажав в ручонках красную ленточку:

— Это, чур, моя!

— Твоя, твоя! — добродушно рассмеялся парень, сгружая большую охапку травы перед кобылкой. — Для Милы там кое-что другое есть.

На свет была извлечена длинная рубаха и расшитая панева, а, главное, нарядные выступки. При виде такого богатства (своя то одежа совсем уже поистрепалась!) у девушки захватило дух. Не в силах вымолвить ни слова она только крепко обняла Жура и, найдя его губы своими, длила и длила их первый в жизни поцелуй.

Она не спрашивала, а Александр так никогда и не рассказывал ей, как остановил и зарезал молодого мужика с женой на дороге из Ратного в Огнево. И спасло его только то, что ехавшие намеревались задержаться и погостить у огневской родни, потому никто их особо не хватился до того времени, как искать следы стало поздно. Иначе не уйти бы ему от облавы.

В этот вечер в маленькой баньке был настоящий пир — ведь кроме всего прочего в телеге обнаружились и давно позабытые съестные припасы: пара ковриг хлеба, круг сыра, увесистый кусок копченого мяса, корчага с пивом и, к безумной радости Веснянки, туесок с липовым медом. Прижав его к животу, она отказалось от любой другой еды и только ждала разрешающего кивка старших, чтобы свести близкое знакомство с подаренным пчелами лакомством. Укоризненно покачав головой, Милорада отрезала пару ломтей хлеба и, намазав их медом, протянула маленькой сладкоежке:

— Держи уж, ради праздника можно!

Но видно так сильно сказалась усталость от напряжения последних дней, что Веснянка заснула прямо за столом, сжимая в ручонке недоеденный кусок. Пока Жур перекладывал малышку на лавку, Милорада задула лучину и затем повлекла его за собой на двор, к снопам, укрытым рядниной. Усадив парня на импровизированное ложе, она, встав на колени, развязала и стащила с него сапоги, а затем поднялась, выжидающе глядя на него. Лунный луч осветил его лицо, полное недоумения. Конечно, происходящее было совсем не похоже на те веселые свадебные обряды, что еще совсем недавно рисовала девушка в своих мечтах. Но все равно постаралась соблюсти все как должно. Затем, как бы отвечая на его немой вопрос, скинула с себя рубаху, открыв восхищенному мужскому взору прелесть юного тела. Пока он лихорадочно срывал с себя одежу, Милорада легла на постелю, широко раскинув ноги, и прикрыла глаза. Ее вдруг прошиб холодный пот при мысли, что ее возлюбленный может быть хоть в чем-то походить на давешних насильников. От этого страшного видения все мышцы до предела напряглись, и она чуть было не пустилась бежать, куда глаза глядят. Но, к счастью, Жур уже накрыл дрожащее девичье тело своим. Его губы скользнули по ее груди, шее, мягко коснулись щеки, а большие и загрубелые, но удивительно нежные руки были, казалось, везде. Милорада открыла глаза и с удивлением прислушалась к своему естеству — такого она не испытывала никогда. По всему мокрому от пота телу шли жаркие сладкие волны, голова отказывалась думать, девушку словно несло куда-то бешеным потоком чувств. Обезумев от этой сладострастной пытки, она вся раскрылась навстречу его настойчивому напору, почувствовав, что он, наконец, бережно и любовно входит в нее. Стремясь продлить это восхитительное ощущение, Милорада крепко-крепко обхватила его ногами вокруг талии, всем телом вжимаясь в тело любимого, двигаясь в такт его движениям. Она потеряла счет времени, потеряла ощущение пространства, потеряла даже самою себя, и так и неслась подхваченная сладострастной волной, пока девятый вал страсти не захлестнул с головой их обоих. И отхлынул, оставив двух любящих лежать в объятиях друг друга.

— Спасибо тебе, Журик мой! Теперь я верю, что мы друг другу посланы свыше, ведь я тогда брела по ручью с одной мыслью — встретить русалок и пусть они заберут меня к себе, так мне была не мила жизнь. Но вместо этого они подарили мне тебя…

— А мне тебя. И я знаю, что лучшей мне не найти во всем свете…

Утром Веснянка, увидев переплетающую волосы Милораду, с подозрением спросила:

— Ты зачем это делаешь?

— Мала еще, вот была бы старше, — отмахнулась та, — тогда знала бы, что замужние женки две косы носят, да голову покрывают, не то, что совсем маленькие соплюшки.

— Вот я подрасту и буду самой любимой женой Журика, а ты к тому времени старой бабой станешь!

— А я кем? Старым дедом? — со смехом вопросил Александр.

— Нет, ты будешь большим боярином, а я твоей любимой красавицей-женой. И еще я рожу тебе сына…

Иногда Боги говорят устами детей: все сказанное в тот день сбылось — и Жур стал большим боярином, и Веснянка, когда подросла, стала его женой, вот только совсем ненадолго. Через год она умерла от родильной горячки, оставив Журу и Милораде маленького Юрка…

— Кровь, Жур! Я вижу впереди у нас кровь и пепел! — женщина накрыла мужскую ладонь своей. — Многие не переживут этой зимы. Но, как шепнули мне Боги, если мы сами будем избегать лишней крови, то сумеем уйти от главной опасности. Хоть и придется пройти по тонкому льду…

— Не я первый заратился с ними! Али мне подставить им и правую щеку? — в глазах боярина полыхнул опасный огонек, рука его напряглась, для многих собеседников Журавля такое кончалось плохо, но сидящая ни единым движением не отреагировала на это.

— Дивно ли, ежели мужи умерли в полку? Лучшие из пращуров наших той судьбы не минули. Но берегись крови ПОСЛЕ РАТИ! Не то захлестнет она всех нас с головой!

Интерлюдия 4. Окрестности Пинска. Вторая половина сентября 1125 года.

Молодой изяславский князь Брячислав Давыдович был мрачен. Последнее время все шло наперекосяк. Недаром сердце изначально не лежало к этой отцовской затее. И Ксения долго со слезами отговаривала его от опрометчивого шага. При мыслях о жене Брячислав вздохнул. Его Ксюша была уже на сносях, поход пришелся на то время, когда она вот-вот должна была родить. Беременность проходила трудно, с многочисленными недомоганиями и обмороками, один раз она вообще чуть было не скинула плод. Слава Богу, повитухи и травницы, приставленные к жене после первого известия о том, что она ждет ребенка, оказались опытными и умелыми, и все обошлось. Конечно, они хотели первым сына, но сейчас Брячислав согласился бы и на дочку, лишь бы все закончилось благополучно.

Разумеется, все страхи жены можно было бы списать на ее состояние. Но ведь и дядя Борис, приезжавший на летний княжий снем из Друцка, тоже был противником этой затеи. И вот, похоже, его опасения начинают оправдываться. Начиналось-то все лучше не придумаешь — соединенная рать, спускаясь по Яцельде, легко взяла на щит Здитов, который сам по себе был неплохой добычей. В этом небольшом и мало примечательном с виду городке собирались в "товарищества" купцы, которым предстоял путь на Неман или на Вислу — вместе идти было намного безопасней. Оставив в Здитове полсотни воев, чтобы обезопасить себе обратный путь, Брячислав дал команду двигаться дальше. Но уже под Пинском их ждала досадная неудача. Город с наворопа взять не удалось, обороняющиеся, засевшие в детинце, легко отбили и первый приступ ляхов, сгоряча ринувшихся на стены в чаянии богатой поживы. Хорошо хоть он не стал посылать туда своих ратников, на чем настаивали ляшские воеводы. Приходилось приступать к осаде, которая длилась уже вторую седьмицу.

Впрочем, и здесь без добычи они не остались. Городские вымолы, с теснящимися на них купеческими лодьями, достались нападающим и Брячислав, настояв на немедленном разделе добычи, сразу отправил свою долю домой, негласно наказав боярину Тудору уходить после Здитова на полночь. Тот внимательно выслушал князя и с пониманием кивнул — теперешние союзники и ему не внушали доверия.

При дележе доходило до стычек, а потому князь был только рад, что ляхи разбрелись в зажитие по всей волости, оставив в лагере на берегу Пины только треть воинов — от них уже не приходилось ждать удара в спину.

— К тебе, княже, боярин ляшский просится, — раздался тихий почтительный голос доверенного холопа за спиной. — Прикажешь впустить?

Дождавшись кивка, он кинулся за дверь и спустя мгновение ввел в покой высокого воина средних лет. "Януш из Гродеца", — напрягши память, припомнил Брячислав, отвечая легким кивком на почтительный поклон ляха. Тем временем холоп внес в горницу на подносе кувшин с фряжским вином, пару кубков и блюдо с заедками, безмолвно расставил все на столешне и так же без единого слова удалился, плотно прикрыв за собой дверь.

— С чем пожаловал, боярин? — князь взял себе один из наполненных кубков, жестом предлагая гостю другой.

— Мы стоим под Пинском уже почти десять дней, и все без толку. Пора кончать, — конечно, Брячислава весьма покоробил этот резкий и бесцеремонный лях, но он решил пока не подавать виду.

— Ты ведь не пошлешь своих воев на приступ? И я тоже. Да и не пойдут они, слишком крепок город, слишком большой крови будет стоить. К тому же я еще не слышал слова воеводы Скрибимира…

— Вот пока нет этого упрямца, мы и должны все решить. Совсем скоро похолодает и пойдут дожди. Я не хочу зимовать здесь, ожидая неизвестно чего, — тут Януш оглянулся на дверь и понизил голос. — Надо брать окуп с города, поделить его поровну и уходить.

— Задумка хорошая, но… — молодой князь сделал глоток из кубка и в сомнении покачал головой, — мой отец, князь Полоцкий, посылал меня не за этим.

— Послушай, княже, — горячий шепот так и проникал в душу, — лучше синица в руках. Промедлим, дождемся с Волыни Мономашича с ратью. Пусть Святополковы сыновья крест целуют твоему отцу быть в любви и помощь ратную при нужде давать. А более для Полоцка и не надобно, или… все же?.. — лях в упор взглянул в глаза Брячислава, покрывшегося алым румянцем. Потому как тайные замыслы (при удаче!) были головокружительно велики — оторвать Пинск и Туров от Киева, сделав Святополчичей владельцами дреговичских земель и подручниками Полоцка. Но это стало бы возможно только в случае перехода пинских упрямцев на полоцкую сторону. К чему пока не было даже и намека. А тут еще этот лях, так и лезущий прямо в душу, к сокровенному!-

Пойми, Брячеславе, промедлить сейчас — все истерять!

— И снова ты прав, черт возьми! — от удара кулаком по столу один из кубков опрокинулся, образовав на столе кроваво-красную лужицу. — Эй! Кто там есть?

И кинул спешно вбежавшему холопу:

— Пусть трубят вызов, хочу теперь же говорить с Пинскими…

Глава 5

Припять. Вторая половина сентября 1125 года

— Ляхи, — уверенно констатировал Руальд. — Никаких сомнений, ляхи. По одеже, да и по оружию видать. Две лодьи, стало быть, всего десятков семь-восемь будет.

— Пусть себе плывут, — Тороп, полулежавший на травянистом пригорке, перевернулся на спину, широко раскинув руки, и уперся взором в бездонную синь неба. — Эх, лепота! Так бы лежал и лежал, да вот только дела, будь они неладны…

— А ляхи нас здесь нипочем не найдут, — немного погодя продолжал он, — даже если специально искать будут. Потому мы Коробий остров с Ольгимунтом и выбрали.

— Если я правильно считаю, то до встречи с Маргером два дня осталось, — подошедший Снорри был на удивление хмур, что, впрочем, имело свое прозаическое объяснение. — А пива уже НИ КАПЛИ НЕТ!!! И жрачка…

— Коль тебе обед не по нраву, то сготовь сам, а мы поглядим, насколько еда с приправой висами вкуснее обычной будет, — привыкший к терпеливому ожиданию в засадах Руальд слегка потешался над запальчивостью скальда. Не слишком, конечно, чтобы обидчивый Снорри не принял добродушные подначки за оскорбление, чреватое вызовом на поединок.

— А что? И сготовлю! Настоящему хирдманну все по плечу!

— Сготовь, сготовь! Тогда и поверим, что ты не только слова в пряди связывать мастак!

— Я же сказал — сготовлю! Давай сюда дрова и припасы! И двух помощников! Я в одиночку кормить такую ораву — не нанимался!

— Руальд, выдели ему двух человек, — Тороп с усмешкой взглянул на расходившегося Снорри. — А ты бы, сладкоголосый наш скальд, устроил поединок на котлах и вертелах со своим собратом, что у Чупры в ватаге обретается. Кто сготовит вкуснее, да кто висой приправит позатейливее.

— А что победитель получит, о хитромудрейший из хевдингов?

— Ладно, по такому случаю выставлю заветную баклажку румского. Для особого дня берег, но…

— Так то ж совсем другое дело… И что я сразу стал в тебе такой влюбленный? — всю хмурость Снорри мгновенно как ветром сдуло. — Руальд, где там мои помощники?

* * *

Зародился в дальнем краю Е ршишко-плутишко, Худая головишко, Шиловатый хвост, Слюноватый нос, Киловатая брюшина, Лихая образина.

Предстоящая "битва на котлах и вертелах", как сразу окрестил состязание скальд, вызвала немалый ажиотаж среди зрителей. Многие вызвались помогать двум сказителям-"кашеварам" в их хлопотах.

Первым предстояло показать свое искусство противнику Снорри — тому самому, встреченному в городской корчме. Которого никто не звал по имени, а исключительно по прозвищу — Смыком. Что, впрочем, было неудивительно — тот почти никогда не расставался со своим трехструнным товарищем. Вот и сейчас, пока добровольные подручные потрошили пойманную на утренней зорьке рыбу, он развлекал слушателей негромкой мелодией, сопровождаемой размеренным речитативом.

Долго ли, коротко, надоело Ершишку-плутишку В своем мелком домишке, Собрался с женою и детишками, Поехал в озеро Ростовское, "Здравствуйте, лещи, Ростовские жильцы! Пустите ерша пообедать Хлеба-соли вашего отведать". Лещи судили-рядили, И все ж е рша к ночи пустили. Ерш, где ночь ночевал, Тут и год годовал; Сыновей поженил, А дочерей замуж повыдал, Про гнал лещов, Ростовских жильцов, Во мхи и болота, Пропасти земные.

Кухонная работа на поляне спорилась, а вездесущий Смык успевал не только давать короткие указания помощникам — разжигать посильнее костер, тащить котел, да чистить улов, но и удерживать внимание слушателей, привлеченных невиданным доселе зрелищем "поварского сказа". Хохот стоял на весь островок. Да и как было не потешаться над изображаемыми в лицах судьями-щуками и толстым брюхатым княжьим советником "рыбой Сом с большим усом". Еще больший восторг у собравшихся вызывали плутни маленького ерша, успешно улизнувшего от неприятелей:

Отвечал тут Ёрш таковы слова: "Ах ты, рыба-семга, бока твои сальны! И ты, рыба-сом, бока твои кислы! Вас едят князья и бояра, Меня мелкие людишки — — Бабы щей наварят И блинов напекут, Щи хлебают, похваливают: Рыба костлива, да уха хороша!" Говорит Белуга-рыба: "Окунь-рассыльный, Карась-пятисотский, Семь молей, поняты?х людей! Возьмите ерша". А ерш никаких рыб не боится, Ото всех рыб боронится, Да наутек пускается, Из Днепра в Припять-реку, А из Припяти в Горынь. А вся рыба за ним бежала Да нам в сеть попала. Лишь Ерш один мал был — Потому и проскочил. Назад оглянулся, Сам себе усмехнулся: "Вчера рыба-семга На ерша злым голосом кричала, А сегодня вон в уху попала".

— Вот в эту самую уху и попала, — под общее дружное одобрение заключил Смык, орудуя в котле большой поварешкой, — а теперь братцы, подставляйте мисы, мы сейчас всех ершовых супротивников и попробуем!

Впервые Снорри не знал, как ему ответить столь достойному сопернику. Конечно, сготовленная им каша с мясом, упревавшая на медленном огне, не уступала по вкусу смыковой ухе. Но вот ничего похожего на сказку про ерша у него в запасе не было. Но не зря говорится — сильный с достоинством не только побеждает, но и проигрывает! Скальд одобрительно похлопал Смыка по плечу, признавая чужое первенство:

— Леса еле лезла, Ловля длилась долго, Сам я еле сладил С рыбой — жирной семгой. Прежде же я — помню — — Плавал не бесславно, Копья в кровь макая На пиру, на навьем.

Громкий крик одного из ратников, оставленных в дозоре на оконечности острова, прервал "состязание". По его взволнованному докладу выходило, что три лодьи уверенно идут по протоке в сторону острова. Точного числа плывущих дозорный назвать не мог, но что они вооружены разглядел неплохо. Опас, во всяком случае, поиметь следовало.

Это хорошо понимал и Тороп, и Руальд, и Чупра. Несколько коротких команд, и спустя малое время вместо расслабленной беззаботной толпы на поляне стоял готовый к бою отряд. Лучники, в их числе Снорри разглядел и своего недавнего соперника по кулинарному искусству, рассыпались вдоль берега, беря под контроль места возможной высадки. А латники, среди которых выделялся могучим ростом здоровяк Хагни, наоборот, сомкнулись в единый кулак, готовые всей силой ударить по врагу.

Несколько минут длилось напряженное ожидание. В тревожной тишине слышался лишь плеск воды да скрип уключин. Казалось, само время остановило свой бег, готовое в любой момент рвануться вперед, подгоняемое яростным звоном стали.

Но сражаться не пришлось. Шедшая первой лодья ткнулась в песчаный берег. И первое, что бросилось скальду в глаза — знакомая фигура в доспехе работы журавлевых оружейников. Маргер! Ятвяжский вождь, демонстрируя силу и ловкость, как был — в полном доспехе — одним прыжком преодолел оставшуюся полосу воды. Едва он утвердился на твердой земле, как Тороп с Руальдом поспешили ему на встречу:

— С благополучным прибытием. На Припяти сейчас неспокойно и мы опасались твоей задержки.

— Но ты, побратим, прибыл на два дня раньше, — Руальд в свою очередь обнял прибывшего. — И как раз к обеду.

Десятки ратных единым духом вытянули лодьи на светлый песок. Второй котел, до которого, наконец-то, дошла очередь, быстро опустел. Пока вновь прибывшие сосредоточенно подкреплялись, Снорри, перекинувшись парой слов с Маргером, вытащил на поляну пузатый бочонок. Чем вызвал радостное оживление собравшихся. Пиво!

Ковши с пенным напитком заходили вкругорядь. Сам же скальд, махнувший чару стоялого меда, кивком подозвал своего недавнего соперника. Тот, понятливо кивнул и, единым духом осушив протянутый кубок, взял в руки свой инструмент, приготовившись подхватить мотив.

Много песен знаем мы со Смыком. (Да-да!) Все они поются с громким криком. (Да-да!) Но расскажем вам, ребята, Во боярских, во палатах, — Вот какие были там дела.

За стуком ложек да шумом разговоров немудрящая песенка Снорри не сразу привлекла внимание. Но постепенно установилась напряженная тишина, прерываемая лишь звоном струн, голосом скальда, да взрывами хохота, сопровождавшими особо ядреные выражения. И певцы стали специально повторять каждый куплет, поддерживаемые все большим и большим числом подпевающих голосов.

Раз пришёл к нам Корзень-воевода С шайкой татей и лихого сброда. "Вы отдайте Погорину, Так угодно господ ину, Так вам князь и передать велел!" Прибыл от Нинеи к нам посол, Глупый и упрямый, как осёл. Говорил, что Лисовиньи Будут земли Погорынья, Лис уж разговор об этом вёл. Приходил к нам грек Илларион. "Отдай свою землю, — молвил он. А не то отцы святые До поганых шибко злые, Превратят всю Журь в один костер!"

Как-то само собой получилось, что конец песенки все встретили на ногах. И над неприметным островом, затерявшемся среди множества похожих островков на Припяти, слитный хор десятков мужских голосов грянул:

Корзню Журавля ответ таков: "Фига с маслом, дырка от портков! Мы сломали греку шею Х … забили на Нинею! Сунулись — и вас мы о…ем!"

Часть 3

Глава 1

Конец сентября 1125 года. Ратное — Княжий Погост.

Поднятая по тревоге Младшая стража приближалась к Ратному. Михайла, рассчитывая добраться побыстрее, велел идти одвуконь, пересаживаясь с одного коня на другого с таким расчетом, чтобы строевые кони пришли в село хотя бы относительно бодрыми. И к своему стыду убедился, что "хотел, как лучше, а получилось — как всегда". Конная колонна, обремененная заводными лошадьми, шла неторопливой рысью, и ее никак не удавалось ускорить. К тому же отроков Младшей Стражи с большой натяжкой можно было назвать хорошими всадниками. По этой причине добраться к полудню, как рассчитывал боярич, никак не удалось. И лишь к паужину, потратив на сборы и дорогу почти вдвое больше времени, чем ожидал Мишка, Младшая Стража подходила к Ратному.

Впрочем, Алексей, ехавший рядом, не особо переживал по поводу невысокого темпа марша, видимо опытный воин имел свое мнение о необходимой скорости движения. А вот Мишке лишние часы показались чуть ли не вечностью — больно уж тревожные вести принес ранним утром гонец от воеводы Корнея.

Вчера вечером в Ратное добрались полсотни беглецов с Княжьего погоста, два дня назад еле избежавшие попадания в полон к неведомым находникам. Сам боярин Федор, уехавший в Туров с половиной своей дружины, отсутствовал уже месяц. Как поведал погостный ратник Кондратий, нападавших, среди которых якобы заметили ляхов и нурманнов, было больше двух сотен. Они атаковали на рассвете с двух сторон — от торга, что примыкал к полуночной стене и от речных ворот, захватив сторожевой десяток врасплох. И лишь начавшийся грабеж богатого селения позволил части дружинников с прибившимися семьями погостных жителей избежать попадания в полон. Добравшись к исходу вторых суток в Ратное, беглецы принесли весть об опасности воеводе. Корней же, после недолгого совета с Аристархом и десятниками, вызвал Младшую Стражу, которая в полном составе выдвигалась теперь на подмогу.

Примерно в версте от села на дороге показался одинокий всадник. Как оказалось, дед послал ратника из десятка Егора поторопить подкрепление.

— Здрав будь, дядька Арсений!

— Здорово, Михайла… ого! Изрядно!

Подъехавший одобрительно повел глазами вдоль рядов Младшей стражи, показавшейся из-за поворота. Зрелище, как думалось Мишке, было весьма впечатляющим — сто десять отроков в начищенных доспехах, на горячих жеребцах.

Ну и как вам мои ребята, сэр Фокс? Орлы! Хорошо, что недавно подождали отставших и построились. Сразу совсем другой вид! Если бы только не безбородые лица. В остальном, поглядишь — почти настоящая латная конница. Конечно, юношескую угловатость доспехи полностью скрыть не в состоянии, а покачивающийся над строем сулицы не очень походят на лес копий, но вид все равно — весьма и весьма! Ну и ладно, что отроки, для форсу, упирают сулицы тупым концом не в стремя, а в специально притороченную к седлу ременную петлю. Зато на черных щитах, взятых "на руку", так и светится красным Лис, держащий в лапах золотой православный крест. Все, как и задумывалось!

Для Мишки слова Арсения прозвучали, прямо-таки, песней, даже жалко стало, когда ратник перешел на деловой тон.

— Ладно, недосуг мне, слушай внимательно. Тебя, наставников и Дмитрия воевода Корней ждет у себя в усадьбе, там уже все десятники собрались, кроме Луки и Игната, царство ему небесное.

— А где Лука?

— В усадьбе своей, он еще и почти весь свой десяток уволок — родня же… Что-то еще… да, отец Михаил тебя видеть хотел, но это потом, сначала ты к деду, а остальные пусть размещаются… вот с конями забота: куда ж девать-то стольких? И кормить еще…

— Придумаем что-нибудь. Овес у нас с собой в тороках, на пару дней хватит, ну и обоз еще подойдет, хотя и небольшой…

— Ну и ладно. Все, поехал я!

— Тронулись и мы? — Мишка проводил взглядом припустившего наметом Арсения и повернулся к подъехавшим наставникам. — А Стерва с Дмитрием командовать оставим. Пусть за нами в Ратное поспешают.

— Не за нами, а прямиком в учебную усадьбу.

— Погоди, дядька Алексей, я думал как через Пивень переправятся, и провести Младшую стражу через село строем и с песней — пускай ратнинцы на нас посмотрят.

— Нашел время красоваться! — встрял в разговор Глеб.

— Да я не для красоты!

Мишку взяла досада — опытный воин, а не понимает таких простых вещей.

— Пойми ты, Глеб, люди в тревоге, надо их приободрить. А еще Младшую стражу, сам ведь знаешь, недолюбливают. И тут увидят, как сотня самострелов к ним на подмогу пришла, да не просто так, а уверенно, стройно, весело с песней. Глядишь, и хоть немного, отношение к нам в лучшую сторону переменится.

Он говорил и с недоумением замечал, как кривятся лица наставников в недобрых усмешках.

— Ищи дураков…

— Не горячись, Глеб, — старший наставник вскинул руку, останавливая готовое сорваться крепкое словцо, — молодой пока боярич у нас, учить его и еще да учить. А ты, Михайла, подумай сам — не простое ведь поселение, воины во многих поколениях! У каждой бабы — либо муж, либо брат, либо сын — ратник. Неужто они не поймут, что отроки, а не взрослые воины на подмогу пришли? А не дай бог кому-то втемяшится, что плохи совсем дела, если Корней всех мальчишек на подмогу вызвал, тогда что? И пойдут языками чесать, да смущать остальных! Варвару не знаешь что ли? Да и другие не отстанут. И вместо того, чтобы к бою готовиться, придется колготу бабью успокаивать. А надо нам оно?

— Да я…

— Вот и говорю, что не подумал. Тебе больше впереди Младшей Стражи покрасоваться хотелось. Но есть и еще одно — кони. Ежели две сотни лошадей в Ратное ввести, то в селе ни проходу, ни проезду не будет. А их еще расседлать да обиходить надо. А потому сделаем так. Возьми с собой три десятка, повеличайся, дело молодое, — Алексей снисходительно усмехнулся, глядя на покрасневшего Мишку, — а остальных Стерв с Дмитрием пусть в учебную усадьбу ведут, там размещаются да коней обустраивают. А как дальше быть — у воеводы Корнея узнаем. Все понял?

— Понял. Спасибо, дядька Алексей, за науку!

— А раз все хорошо понял — то командуй, боярич!

— Господин воевода! Младшая стража, числом сто десять отроков, по твоему приказу явилась конно и оружно!

— А еще песенно! — подкусил Аристарх. — Так орали, что чуть крышу… — уловив нетерпеливое движение Корнея, он не стал продолжать, а лишь криво ухмыльнулся.

В маленькой горнице, куда прошли Мишка с Алексеем, больше никого не было, а у деда на лице явственно отразились признаки недовольства и даже злости.

— Задержались почему? И почему только сто десять? — жестко вопросил воевода. — Должно быть больше!

— Шестеро в походе погибли, пятеро от ран не оправились, трое больны, Матвей, Кузьма и двое отроков, которых он себе в оружейное ученье взял, приедут с обозом.

— А задержались потому, Корней Агеич, — невозмутимо выдержал тяжелый взгляд сотника Алексей, — что отроки в седле держаться не обвыкли. И вины их в том нету. Это Мефодий, торчин который, сызмальства в седле, а большинство всего месяц назад на боевого коня сели. Однако ж доехали все, и ни зашибленных, ни отставших.

— Ладно, — махнул рукой Корней, — давайте думать, как дальше быть, да с чем мы к десятникам выйдем?

Мишка, видя, что дед слегка расслабился и подобрел, решил, что более подходящего момента, пожалуй, не представится. Надо было "ковать железо, пока горячо" и он выпалил "служебным" тоном:

— Господин воевода, дозволь доложить диспозицию?

— А? — рассеяно отозвался тот.

— Чего-чего доложить? — "перевел" вопрос сотника Аристарх.

Не отвечая, Мишка извлек из сумки свиток выделанной лосиной кожи и раскатил его на столе.

— Вот, господин воевода, чертеж Ратного и прилегающей земли. Здесь село, — принялся объяснять Мишка, тыкая пальцем в чертеж — вот кладбище, поворот дороги на Княжий погост…

Рисунок был сделан крупно, толстыми линиями — чтобы деду не приходилось напрягать зрение, Мишка не пожалел трофейных чернил.

— Враги могут подойти только отсюда, по дороге, — продолжал объяснять Мишка — через лес не полезут, потому что места им незнакомые. Если оставить в селе одну полусотню, то вместе с девками Листвяны получится семьдесят стрелков. Ляхов они к тыну не подпустят, шутка ли, семьдесят выстрелов за раз! Остальных отроков можно разделить на две части по тридцать стрелков. Одну половину поставим в лесу левее оврага, другую половину в лесу к западу от Ратного. Тогда получится, что по ляхам будут бить сразу с трех сторон, выкосим, как траву! А тех, кто назад кинется, вы встретите. Получается что-то вроде загонной охоты — вы загонщики, мы стрелки.

В горнице повисло молчание. Мишка был готов к тому, что его предложение будет отвергнуто — все трое здесь военные профи, привыкшие к тому, что исход боя решается в рукопашной схватке, а лучники — лишь вспомогательная сила. Ну, а уж о такой штуке, как огневой мешок, и вообще слыхом не слыхивали. К тому же, предложение исходило от мальчишки, которому даже не предложили сесть.

Единственное, что, по расчетам Мишки, не давало отвергнуть его предложение "с порога" — любопытство. До сих пор никому из присутствовавших не приходилось смотреть на будущее поле боя с высоты птичьего полета. Все молча разглядывали чертеж, мысленно сравнивая его со знакомой до мелочей картиной. Первым подал голос Алексей — у Рудного воеводы проклюнулся профессиональный интерес:

— Так, а расстояния какие?

— Здесь полторы сотни шагов, здесь двести, здесь от семидесяти до сотни. — Заторопился Мишка, опасаясь, что его перебьют. — Помнишь, мы прошлой зимой вешки в снег втыкали, чтобы длину отметить? Если сейчас точно так же сделать, то не ошибемся мы в расстояниях, будем стрелять точно!

— На сколько, говоришь, твои самострелы бьют? — продолжил расспросы Аристарх.

— Доспех пробиваем на пятидесяти шагах, на сорока — уверенно, а бездоспешного можем убить или ранить и на сотне шагов.

— Угу, а как часто можете стрелять?

— На медленный счет от двенадцати до пятнадцати могут все, а опричники умеют быстрее. Под Яругой на нас галопом конники шли, половина в полном доспехе, мы начали стрелять со ста шагов и, пока они до нас добрались, выбили равное себе число конников, остальных десяток Егора добил. Там у меня одни опричники были…

Сказал, и осекся, вспомнив произошедшее всего седьмицу назад…

— Мишаня, Мишаня! — запыхавшаяся Красава подлетела почти вплотную и перешла на быструю скороговорку. — Бабуля велела сказать, что сейчас она придет посмотреть, как отроки стрелы в цель мечут. Только она не одна придет, а с гостем, а меня послала упредить, чтобы ты встретил и в грязь лицом не ударил бы.

— Что ж за гость такой важный? Боярин какой?

— Певец словутный, Немейустом кличут. Не знаю, правда ли, говорят, самого Вещего Бояна перед князем Олегом Святославичем превзошел… Сейчас он от княгини туровской проездом, а я тебя ищу-ищу…

Картина, открывшаяся на стрельбище Академии, радовала глаз. Степанов десяток с сорока шагов уверенно всаживал стрелу за стрелой в ростовые соломенные мишени. Нинея удовлетворенно кивала головой при каждом удачном выстреле и что-то негромко говорила высокому худощавому мужчине.

— Здрав будь, боярыня! — Михайла, не скупясь, отвесил поклон. — Как моих отроков находишь?

— Душа радуется, даже вот решила перед гостем дорогим похвастаться! — Нинея повела рукой в сторону мужчины, который сдержанно наклонил голову, приветствуя боярича.

Тот ответно кивнул и поинтересовался:

— Ну и как ему стрелки наши?

— Для ближнего боя, как сейчас вот на сорок шагов, успешно весьма. Хотел бы еще посмотреть, стрелять вдаль — на сотню шагов хотя бы, обучены ли ребятишки? — звучный музыкальный голос говорившего действительно завораживал, заставлял "неметь уста" у слушателей. Притороченный же к седлу серого в яблоках жеребца колчан давал понять, что и стрельба гостю не в диковинку.

— Серапион, Петр к стрельбе по конному со ста шагов приготовиться! — громко прокричал Мишка, подходя на выбранную дистанцию и вызывая свои лучшие кадры.

— Вспоминайте, как целились у Яруги, — добавил он пацанам вполголоса, чтобы не услышал гость, — и все получится!

— Я помню! Надо в голову всадника целить, чтобы попасть в коня! — Серапион, опустившись на колено, поторопился первым поразить мишень, но стрела упала, не долетев до конного чучела почти два десятка шагов.

— Раззява! Позабыл все на свете! — рассержено прошипел Петр, в свою очередь припадая на колено. — Мы же тогда на два пальца выше целились!

Однако и его болт миновал соломенную фигуру — да к тому же намного выше цели.

Оба незадачливых стрелка готовы были плакать от досады, когда гость подошел к ним, на ходу доставая из колчана тугой степной лук из турьего рога. Скинув на траву подбитый волчьим мехом плащ, мужчина на мгновение замер и …

Трижды хлопнула тетива по кожаной перчатке и пацаны разразились восторженными воплями — все три стрелы поразили цель — одна голову, другая грудь чучела, а еще одна "коня".

— Дай! — повинуясь властному голосу незнакомца, Серапион протянул ему свой самострел. — И три стрелы!

Первые два болта приезжий старательно выстрелил по ближней мишени. Мишка даже злорадно хмыкнул про себя — оба выстрела были "на грани", едва задев чучело каждый раз. Но это ничуть не обескуражило стрелка, повернувшись к "коннику" он уверенно поразил мишень прямо в центр "туловища".

— Так, а теперь ты, — палец говорившего уперся в грудь Петра. — Стрелять будешь стоя в полный рост, а целить на палец выше лошадиной головы! Понял ли?

Отрок весь красный от свалившейся ответственности только напряженно кивнул и каким-то деревянным движением поднял самострел.

— Нет, не так! — от громкого возгласа опричник дернулся, как от оплеухи. — Дыши ровнее и руки мягче! Один, два, бей!

В напряженной тишине щелчок тетивы прозвучал особенно громко. Петр замер, опустив самострел, боязнь позорного промаха сковала все тело. Едкий пот заливал глаза, но он не решался поднять взгляд. И лишь когда десяток глоток исторг радостный вопль, он осмелился взглянуть на "учителя". Ответом ему была одобрительная усмешка, спрятавшаяся в короткой, но уже тронутой сединой бороде.

— Слыхал я, что отличились вы в прошлом бою. Так это не выучка, а удача вам стрелять помогала. Каждый стрелял, кто во что горазд, однако ж — попали в цель! Вот только в зернь с судьбой играть не след. Не забывайте, что везет тому, кто сам везет!

— Здрав будь, боярыня! Здрав будь и ты, воевода! — он поудобнее устроился в седле. — Может, еще свидимся!

— Так, ладно… — Аристарх прервал его воспоминания, — …ну, а если ляхи от тына шарахнутся в лес, где твои ребята будут? Грудь в грудь вы со взрослыми воями не совладаете.

— А я вот сюда — Мишка ткнул пальцем в чертеж — поставлю десяток разведчиков и два десятка опричников под командой наставника Стер… Евстратия. Их в лесу не поймаешь, скорее сам голову сложишь. А если в другую сторону сунутся, то там же вы будете, ну а на крайний случай, можно в бурелом уйти, там такие дебри — всю Сотню спрятать можно.

Мишка отвечал на вопросы Аристарха с Алексеем, а внутри все пело — получилось! Если заинтересовались, расспрашивают, значит, сразу не отвергли, а потом могут и согласиться! Единственное, что тревожило, это дед, сидящий молча, с насупленным видом. Да еще Алексей поглядывал как-то странно, и, кажется, сердито.

— Так, значит. Все, что ты сейчас говорил, внучек, наплевать и забыть!

— Но, деда!

— Цыц! — Корней пристукнул кулаком по столу. — Слушай, что я говорить буду! Все ты, Михайла, здорово разобъяснил, так что ворогам и деваться некуда, кроме как под ваши самострелы лезть…

— Не все, — прервал воеводу старший наставник. — А если с полудня ударят?

— Так ведь, дядя Алексей, дорога-то с Княжьего одна всего!

— Это по-твоему одна всего! Но у неприятеля еще лодьи есть, а потому он и по Пивени до нас добраться может!

— А главное, — заставил всех умолкнуть повелительный жест воеводы, — не учел ты, что нельзя нам ворога близко подпускать вообще. Почему, спрашиваешь? Аристарх, скажи, сколько у нас за тыном копен жита?

— Треть того, что убрали, еще не обмолочена. В овинах, что за тыном стоят, — помрачнел староста, проникнувшись всей серьезностью положения. — А сена — так вообще почитай, что и не свозили в село. Правда, половина стогов за рекой.

— Вот и гляди — что будет, коли запалят все вороги? Дело — проще некуда. И так с последним полоном еле-еле до нови дотянем! Сожгут, так всю скотину придется забить, да самим зимой с голоду пухнуть! Кони падут, а из безлошадного — какой ратник? Так что допускать ляхов сюда никак нельзя. А потому — будем бить недруга, где он нас не ждет. В Княжьем погосте.

— Не нравится мне эта задумка, — вопреки Мишкиным предположениям против высказались не Фома с Егором или погостные десятники, а Леха Рябой. Хотя, казалось бы, уж ему, пожалованному в воеводские бояре, сам Бог велел во всем поддерживать деда. Впрочем, надо отдать справедливость, резон в словах Рябого был. — Налетим изгоном, отроки из самострелов проредят врага, а Сотня добьет… Больно просто все! А там ведь тоже не дураки, раз по Припяти прошли, да мимо Давид-городка проскочили. Да и лодей у них, может, и не две совсем…

— Вроде мы всех, кто убежать смог, опросили, — подал голос один из погостных, — всего две было.

— Не всего две было, Кондраша, — дед явно заинтересовался доводами своего подручного, — а они всего две видели. Но ведь сами же говорили, что с нескольких сторон неприятели ударили. Эти ж тоже должны были на чем-то приплыть? Навряд на конях через Морочно болото шли. А ты, Леха, говори, чего именно про лодьи думаешь?

— Так это…,- Рябой заметно воодушевился поддержкой воеводы, — они ведь могут и к нам по воде припожаловать! Пока мы на конях по сухопутью туда — те на лодьях сюда!

— Это ты верно меня уел, опас поиметь стоит! — признавая правоту своего подчиненного Корней, к удивлению Мишки, совсем не выглядел обескураженным. Наоборот, он будто ждал именно этого возражения. — Тогда так, Леха… э-э, боярин Рябой! У тебя же жена огневская? И старшую дочку, ты, помнится, тоже туда замуж выдал?

— Еще и племянницу тоже, а что?

— А то, что в Огневе у тебя два зятя и полсела родни! Я вам какой наказ давал, когда в воеводские бояре верстал? Первый год на обустройство, на второй год повинны вы иметь под рукой два десятка, на третий год… в общем, помнишь. Так?

— Так. Но года-то еще не прошло.

— Поедешь в Огнево, предложишь тамошним мужам с нами в поход пойти. В лодьях по реке. С долей в добыче не обидим. Сердца у них на ворога, конечно, нет, до их мест, по всему похоже, не добрались, но на добычу польститься должны. А нам того и нужно — путь неприятелям по реке перекроют. Потому возьмешь свой десяток, и прямо сейчас ступай, чтобы завтра с рассветом могли отплыть.

И все остальные тоже идите — готовьтесь. С утренней зарей выступаем!

О-го-го, сэр! Похоже лорд Корней решил заявиться на правый берег Случи во главе дружины численностью под три сотни. И пусть теперь кто-то из тамошних бояр попробует назвать его худородным! Сами-то, наверняка, сидят, запершись в усадьбах, и трясутся… а тут — воевода Погорынский весь из себя, в алом корзне и во главе войска из четырех боярских дружин! Кхе, едрена-матрена!

И ведь как хитро повернул! Вроде не сам подмогу вызывает, а уступая необходимости обезопасить Ратное. Теперь у него и кроме Младшей Стражи еще одна сила под рукой будет. Что тут сказать?! Только восхищенно аплодировать его сиятельству, графу Корнею!

Весь остаток дня прошел в суматошных сборах. Только теперь — с помощью Алексея и прибывшего с обозом Ильи — уяснил Мишка простую, раньше как-то проходившую мимо сознания истину: война — это не столько бои и сражения, сколько долгие марши, портянки да сухари, фураж и ночлег. Надо было в первую голову перепроверить, а при необходимости и подковать лошадей. Спихнув эту заботу на Кузьку с его помощниками, боярич почти сразу же попал в плен к Илье. "Начальнику транспортного цеха" Академии требовалось непременно выяснить продолжительность похода да поголовье взятых с собой коней.

— Да что ты ко мне пристал, Илья? Мне-то откуда знать? Все равно, как воевода решил, так и будет!

— То есть, как почему пристал? Михайла Фролыч, ить ты есть начальный человек всей Младшей Страже! Понимать должон, что не просто так спрашиваю! — едва не плакал бывший обозник от непонятливости боярича и взывал к Рудному воеводе. — Алексей, как по батюшке не упомню, объясни хоть ты, сделай милость! Если не буду знать, сколь всего припасу брать надлежит, то всем от того только хуже содеется!

— Правда твоя, Илюха, но не горячись, сейчас я растолкую все надлежащим образом, — старший наставник повернулся к Мишке. — Ты у нас считать мастак, так давай складывать. Хлеба у нас в день уходит…

— На всю Академию примерно двадцать пудов муки получается, — "зам по тылу" ориентировался мгновенно, — но там кроме отроков, что сейчас в походе, еще артельщики, девки, что под рукой Анны Павловны ходят, да холопы. Думаю на ребятишек пудов десять всего…

— Муку-то в пути особо не поешь.

— Правильно мыслишь, боярич! Вот потому-то сейчас по всему селу бабы хлебы пекут, мужей в дорогу собирая.

— А нас как же?

— Про нас воевода еще с утра распорядился. Но ты считай давай. Поход не меньше, чем на седьмицу, стало быть, всего семьдесят пудов хлеба надо.

— Минимум.

— Чего? — мужики удивленно воззрились на Мишку.

— Минимум. По-нашему — самое меньшее. Есть еще максимум — самое большее. Это когда нужно одним словом назвать, ромеи эти два слова придумали.

— Тьфу, язык сломаешь. Микси… Я уж буду по нашему, по привычному. О чем это мы? — Илья немного помедлил, отыскивая потерянную нить разговора. — Да, так вот. Семь десятков пудов.

— А мы, когда из Турова ехали хлеба и не брали почти. Все больше кашу с мясом варили…

— Так ведь это ежели возможность такая будет! — снисходительно усмехнулся Алексей. — Коли надобно незаметно идти, либо ворога без устали преследовать — не до костров совсем. Но для обоза, что каша, что хлеб или там сухари ведь без разницы. Так, Илюха?

— Ну, можно считать половина на половину в дальнем походе идет — мешок крупы на мешок сухарей. Давайте здесь так же прикидывать, а общий вес таким же останется. Но, не сбивайте меня, Христа ради! Мы о телегах говорили. На одну влезает пудов двадцать пять, много тридцать. Вот уже три нужно. А еще овес…

— Не еще, а перво-наперво! Это людишки могут пару-тройку дней поголодать, — Рудный воевода был предельно серьезен. — А коня попробуй не покорми разок!

— Дядя Леша, но ведь трава-то, гляди. Пусть и осенняя, но разве не хватит?

— Когда на вольном выпасе гуляют, то и хватит, пожалуй. Но ведь им на себе всадника, да груз везти целый день. И резвость для боя или погони сохранять надобно! А потому без овса либо ячменя не обойтись никак. Помню, когда на Пороги ходили считали пуд овса на три дня.

— У нас лошадей две сотни, да еще обозные… На семь дней, — Мишка быстро прикинул в уме, — полтысячи пудов. Ничего себе!

— А ты как думал! Да добавь всякое остальное — вот тебе двадцать пять телег только для Младшей Стражи надобно. А для всех — и пятидесяти мало будет. Но это пусть у Бурея голова болит, а я пошел наши телеги ладить, — Илья кивнул Мишке с Алексеем и исчез в лабиринте хозяйственных построек боярского подворья.

Не прошло и пары мгновений, как откуда-то сбоку выскочила кухонная девчонка и затараторила:

— Боярыня Анна Павловна велит передать, что все уже готово на поварне. И она ждет к трапезе старшего наставника Алексея Дмитрича и боярича Михаила Фролыча.

Как же так? Она же оставалась в Академии? Или случилось чего? Стоп! Спокойно! На меня же смотрят со всех сторон. Нельзя как маленькому мальчишке, сломя голову лететь к мамке, а тем более впереди взрослого мужика. Но ничего, сейчас все и разъяснится.

Пока они, ежась от студеной воды и отфыркиваясь, смывали дорожную пыль и усталость, мимо несколько раз шмыгали холопки — стол обрастал блюдами. В горнице к приходу мужчин уже все было расставлено, а от тарелей исходил сытный, вызывающий голодные спазмы в животах, аромат ухи. Только тут Мишка вспомнил, что маковой росинки не держал во рту с раннего утра, и все вопросы разом вылетели у него из головы. Алексей тоже не заставил себя долго упрашивать. Мать же почти ничего не ела, только изредка поднося ложку ко рту, чтобы уж совсем не остужать своих мужчин отсутствием аппетита.

Ее-мое! Ну и дурак же вы, Михайла Андреевич! Она же не ради вас сюда в Ратное примчалась с обозом. Черт, последнее время все до меня, как до жирафа доходит — ведь это, может, их последняя ночь! В прошлый-то раз Алексей чудом спасся.

В общем, берите ноги в руки, сэр, и линяйте отсюда как можно скорее!

— Спасибо, мам, — Мишка отложил ложку и решительно полез из-за стола. — Пойду посмотрю, как Младшая Стража разместилась.

— Хорошо, сынок, — Анна оторвала сияющий взгляд от Алексея, — я распорядилась, чтобы ребятишкам снедный припас холопы отнесли. Ты проследи, чтоб недостатка ни в чем не было.

— Прослежу, конечно. Спокойной ночи, дядя Леша!

Окольчуженная конная змея неторопливо ползла среди убранных полей. Дорога, слегка изгибаясь к восходу, уходила на полночь. Разведчики шедшей впереди походной заставы под командой Стерва то ныряли в овражки, полнящиеся водой после ночного дождя, то прочесывали перелески, стоящие вдоль дороги. Но пока никаких тревожных вестей с головы колонны не приходило, и Мишка немного расслабился в седле, мысленно возвращаясь к утреннему выступлению из Ратного.

Ему все-таки удалось осуществить свою раннюю задумку — провести отроков через село. На рассвете Младшая Стража колонной по три вошла в речные ворота и пристроилась к десятку Егора, ратники которого замыкали процессию, двигающуюся к церкви. Все проулки были забиты провожающими. Только странно было видеть среди возбужденно-радостного большинства скорбные, словно заранее предчувствующие беду, женские лица. Отчего-то стало нехорошо на сердце. "А вернется ли хотя бы половина?" — мелькнула непрошено-холодная мыслишка. К счастью, додумывать времени не осталось — Зверь рванул и вынес боярича на площадь перед церковью. Придержав жеребца, Мишка выпрямился в седле и что есть мочи гаркнул:

— Стража, равнение направо!

И склонил голову, в ответ на благословляющий жест отца Михаила. Отроки разом повторили его движения, вызвав улыбку погостного священника отца Симона, как раз вышедшего из церкви. Окропленные святой водой и провожаемые пожеланиями "одоления на враги" пацаны еще сильнее выпрямились в седлах, изображая для девчонок, замерших по сторонам, опытных воинов. И, слава Богу, не видел никто из ребят, как крестили их вслед бабы на возрасте, смахивая непрошенные слезы с глаз.

К полудню следующего дня к рати присоединился десяток Луки, да не один, а в сопровождении дюжины лесовиков. Как пояснил сам десятник — подкрепление из двух ближних селищ подошло сразу же, как местные узнали о захвате Княжьего погоста неизвестными находниками. Вместе с ратными были и двое парней из сенькиного десятка, что ездили гонцами — Лука посчитал более безопасным для них ехать с отрядом.

День уже совсем клонился к вечеру, когда воевода Корней скомандовал привал — до цели оставалась пара часов пути, Колонна неспешно вошла в лес примерно на полверсты, с тем расчетом, чтобы место отдыха не было видно с дороги. Лишь передовой десяток выдвинулся еще ближе к погосту, чтобы вовремя обнаружить любое возможное движение по дороге.

Костров разжигать было нельзя. Ратники обихаживали коней и устраивались, кто где мог, надеясь хоть чуть-чуть подремать перед боем. Наставники обходили отроков, проверяя все ли в порядке, а на отдаленной полянке Корней собрал быстрый военный совет.

Именно тогда — за несколько часов до штурма — Стерв, поддержанный Мишкой, предложил зачистить погост силами опричников.

— Ребятишки обучены добре, не сробеют. Пикнуть ворогу не дадим — перебьем все, что движется!

Сначала им удавалось легко отводить возражения ратнинцев ссылками на успешные действия опричников в Отишии да намеками на жадность взрослых воинов, не желающих отдавать лакомую добычу. Но тут поднялся погостный десятник Кондратий:

— А как твои стрелки будут беглецов различать, кто свой, а кто чужой?

Но ни тот, ни другой не смогли ответить на этот простой вопрос.

— Кхе, слушай, Михайла, команду! — дед сориентировался раньше всех. — Стрелять только по оружным, а если кто бежать будет — не препятствовать!

— Но, как же, господин воевода? — у Стерва от изумления брови поползли вверх. — А вдруг это ляхи, али кто там напал? И мы им даем путь чист?

— Вот следы когда в лесу читать, то тебе, Сте…, Евстратий то бишь, цены нету! А здесь прямо-таки дубовым пеньком выставился! Что если это не вороги будут, а лесовики-полонянники, на осенний торг приехавшие? Ты их семьям виру будешь платить? Да коли бы дело просто в кунах было! Мы ведь так можем со всеми окрестными селищами кровную вражду заиметь. И вместо помощи — они нам стрелу в спину воткнут. Потому запомните мой сказ — бить только по оружным! А за убежавшими ляхами… Кто там грозился охоту устроить, каковой от века не видели?

— Ну, я, — пробурчал охотник, с трудом, но признавая правоту Корнея, — И устрою, дай только срок.

— Не бойся, как погост возьмем, так и придет твое время.

Княжий погост был взят лихим налетом ранним утром. В рассветных сумерках, едва только порозовел край небосвода, Стерв подкрался почти к самому тыну и выстрелом сбил наблюдателя, клевавшего носом на сторожевой вышке. Затем, изловчившись, закинул крюк на верхушку тына и перемахнул по веревке внутрь. Следом сиганули и опричники из "разведвзвода". Всего несколько мгновений потребовалось им, чтобы откинуть засов и открыть тяжелые ворота. А туда уже рвались на всем скаку ратники в сопровождении отроков. И пошла потеха!

Разделившись на две части: одна направилась к боярской усадьбе, другая — к складам у речных ворот, нападавшие частым гребнем прошлись по узким улочкам селения. Выскакивавшие из домов пришельцы не успевали толком поднять оружие, как становились легкой добычей стрел и копий. Некоторые, что посмелее да поумнее, старались выбраться закоулками к тыну и в лес. По таким не стреляли, памятуя жесткий приказ воеводы.

И лишь у самого берега мелкой — всего по пояс взрослому ратнику — речушки Протечи, где приткнулись к пологому спуску две лодьи, вышла заминка. Десятка полтора находников укрылись за опрокинутыми телегами и встретили разогнавшихся всадников дружным "залпом" сулиц. Двое передовых — Егор с Чумой — грянулись о землю, третий — кто-то из числа погостных, не успев отвернуть, дополнил кучу малу. Все бы могло закончиться гораздо хуже, если бы не Арсений, увлекший оставшихся ратников в сторону. Михайла же, спешившись и придержав своих опричников чуть вдали, попытался организовать "огневое нападение", впрочем, без особого успеха — скрытый за импровизированной баррикадой противник был практически неуязвим. Все, чего удалось достигнуть стрелкам — не дать добить своих: Егор спустя короткое время приволок к ним замысловато ругающегося Фаддея. Чума, повредивший ногу при падении с лошади, грозил всяческими карами супротивникам.

— Лука, обойди со своими по другому берегу! — обернувшись, Мишка увидел деда, который, укрывшись за углом хоромины и изредка выглядывая, объяснял десятнику задачу. — Нам придется сейчас стеной идти, а потому надо не дать ворогам строй выставить. Тогда мы их легко сломим! Понял ли?

— Все сделаю. Токмо мне бы еще десяток ребятишек михайловых с самострелами.

— Бери раз надо! — Корней махнул рукой внуку "подойди, мол" — Подбери дюжину стрелков получше, да ступай сам с опричниками. Мы здесь навалимся — враг спину откроет, тут как раз лукам да самострелам самое раздолье.

— Слушаюсь, господин воевода. Разреши выполнять?

— Разрешаю! Ступайте оба. Помните: как в рожок подудят — начинаем приступ.

Отойдя под прикрытием стены амбара от речки, Мишка послал "адъютанта" Антона за вторым десятком, велев побыстрее привести Степановых стрелков к приметной сосне на другом берегу Протечи.

— А ничего, из малого выйдет толк, — одобрительно кивнул Лука, глядя, как ретиво Антоха крикнул "Есть!" и бросился выполнять приказание.

— Так учим же, — отозвался с улыбкой боярич, взлетая в седло.

— И неплохо получается! — легкая усмешка затерялась в рыжей бороде десятника, а его тяжелая лапища хлопнула собеседника по плечу. — Давай за мной!

Но переправившись на другой берег они ничего утешительного не нашли. Обороняющиеся были прикрыты с тыла полувытащенной на берег лодьей. Справа же, откуда, казалось, можно было попытаться достать врага, берег порос густым, почти непроходимым тальником.

— Вот ведь б…,- коротко выругался Говорун, — Софрон, Петруха, давайте сюда. Как рожок пропоет, ударим через речку, прямо им в спину. Русло шагов десять всего и дно — песок. Перемахнем единым броском. Михайла, ты с отроками пойдешь назади и нас прикроешь.

— Лука Спиридоныч, лучше мы по воде кусты обойдем. Там место открытое — стрелять сподручно, а твой десяток…

— Много ты понимаешь…,- встопорщилась рыжая борода в недоброй усмешке, но все споры прервал протяжный голос рожка.

— Урядник Степан, — надрываясь, заорал Мишка, — самострелы к бою! Делай как я!

Речная гладь вскипела от сиганувших за своим старшиной опричников. Тело обожгло лютым холодом, но боярич, крепко стиснув зубы, все продолжал и продолжал расталкивать неподатливую воду. Наконец, стал виден кусок противоположного берега с медленно надвигающейся стеной ратнинских щитов.

— Целься! Бей! — мочи не было больше терпеть сводящий с ума холод, а потому десяток, выпустив болты, рванулся что было сил из речки вперед, туда, где закипала схватка. Последнее, что видел боярич — как обороняющиеся, потеряв двух воинов, резко разворачиваются к реке. И тут…

— Бей! — отброшенный назад, Мишка обрушился в воду, и какое-то время залитые водой глаза не могли разглядеть ничего. Только слух воспринимал свист сулиц, топот бегущих врагов, стоны и предсмертные хрипы отроков, сливающиеся в ужасающую какофонию.

— "Этого не должно быть!" — вопило подсознание, пока руки пытались спихнуть с себя неподатливое тело Захария. Удар, предназначавшийся бояричу, пришелся опричнику в грудь. Лишенный какой-либо возможности маневра, Степанов десяток стал бы сейчас легкой добычей, если бы не Лука.

Увидев, что дело принимает дурной оборот, Говорун ринулся на выручку. Ратнинцы рывком пересекли русло и на самой кромке берега сшиблись с неприятелем. Сталь ударила в сталь. Никто не просил и не давал пощады — даже сбитые наземь смертельно раненые норовили в последнем усилии достать врага. Но уже бежали к месту схватки бойцы под началом Кондратия с Алексеем. И скоро все было кончено.

— Живьем, хоть одного живьем! — но Рудный напрасно надрывал голос.

Лишь один из прорывавшихся еще дышал, но спешно вызванный Бурей на немой вопрос только развел руками:

— Он одной ногой на том свете, а стану пытать, так просто помрет.

— Все ж, Серафим, попробуй! — Корней, несмотря на успешное окончание дела, был

хмур и озабочен. — Позарез нам хоть что-то о силах врага знать надобно!

Вылитое ведро воды привело пленника в чувство, но на все вопросы он ответил лишь презрительным кровавым плевком.

— Скажешь! — обозный старшина, склонившись, стал колдовать над раненым, а воевода повернулся к Стерву, осадившему коня в трех шагах от места схватки.

— Ушли, Корней Агеич! По воде ушли! Чуть-чуть мы не успели перехватить! — спешившийся десятник разведчиков едва не плакал от досады. — На Случи у них еще одна лодья была. Мы по следам, а на берегу только лошади с телегами брошенные.

— Видно эти вот отход своих и прикрывали, — Алексей кивнул на пленника, который собрав последние силы улыбнулся в лицо врагам торжествующей улыбкой, а затем откинулся назад и застыл, глядя мертвыми глазами в пронзительно синее, без единого облачка, небо.

— Все, — Бурей бережно опустил безжизненное тело на землю. И поднявшись на ноги, добавил. — Кто б он ни был, а ушел достойно.

— Аминь, — Корней, подавая пример, первый снял шлем и перекрестился, отдавая последнюю дань уважения поверженному противнику. — Покойся с миром…

Глава 2

Михайлов городок. Начало октября 1125 года.

Разбудило Арину какое-то неясное предчувствие. Смутная тревога подняла с лавки и заставила напряженно вслушиваться в ночную тишину, изредка прерываемую отдельными звуками. Она тихонечко приоткрыла дверь наружу, пытаясь определить хоть что-нибудь в серо-белесой мути густого предутреннего тумана, наползающего с Пивени. Где-то вдалеке еле слышно плесканула вода и снова все стихло.

Прошло уже больше седьмицы, как Младшая Стража почти в полном составе ушла к Княжьему Погосту. Все обитатели городка с этой поры жили в напряженном ожидании, которое не смог рассеять даже подомчавший позавчера вершник, хотя известия, им привезенные были самыми благоприятными: враг разбит, освобожден Княжий Погост, с воеводой и его ближниками ничего дурного не приключилось. Вот только предчувствие близкой беды все это время не покидало молодую женщину, как и беспокойство за Андрея, с которым ей так и не довелось проститься, как следует — настолько быстрым и неожиданным для всех был отъезд Младшей Стражи. А она в то утро как назло ушла на рассвете с десятком девчонок в лес за калиной, и успела возвернуться только к самому концу проводов — когда все уже сидели на конях. Всего и удалось, что протянуть любимому снятый с шеи образок, да коснуться напоследок его руки.

Негромкие щелчки самострелов и сдавленные хрипы ночных дозорных, растворившиеся в туманной мгле, яснее ясного дали понять — БЕДА!!!

Арина рванулась назад и заметалась по горнице, хватаясь то за одно, то за другое и натыкаясь в темноте на все углы. Лишь величайшим усилием воли ей удалось взять себя в руки, чтобы осознать эту страшную вещь — на Академию напали и помощи ждать совсем неоткуда. А значит надо в первую очередь спасать самое дорогое, что есть у любой женщины — детей. Некоторое время ушло на поиск детской одежи. Разбуженные сестры недоуменно терли заспанные глазенки и пытались задавать вопросы, пришлось пришикнуть на них. Быстрым шепотом велела им выбираться через заднюю дверь к берегу реки и осторожно, не показываясь на глаза никому из взрослых, пробираться в Ратное. Услышав, что они должны передать старосте Аристарху да боярыне Анне весть о нападении, старшая совсем не по-детски серьезно кивнула, дескать, все сделаю, как должно и потянула сестренку за собой. Арина же, расцеловав девчонок и перекрестив их напоследок, собрав всю силу воли, чтобы ничем не выдать себя, решительно толкнула переднюю дверь. Поляница шла в свой решительный, возможно самый главный в жизни, бой.

Но для стороннего наблюдателя на крыльцо, зевая и потягиваясь в попытках прогнать остатки сладкого сна, вышла молодая красивая женка. Не обращая никакого внимания на соскользнувший с плеч пуховый плат, она томно потянулась, выгнувшись всем телом, как большая кошка. Тонкая полотняная рубаха почти не скрывала высокую полную грудь и соблазнительные пышные бедра. И не видя растворившихся в серых предрассветных сумерках врагов, Арина всей кожей ощущала их липкие похотливые взгляды. Зябко передернув плечами, она неторопливо, старательно изображая утреннюю сонливость и неведение, прошла через весь двор к колодцу. Но едва успела бадейка коснуться воды, как здоровый мужик, возникший, казалось, из ниоткуда, зажал молодой бабе рот и поволок прочь. Вернее, попытался зажать и поволочь, потому что несостоявшаяся жертва, извернувшись немыслимым образом, изо всех сил врезала нападавшему коленом в пах. А затем, испустив истошный визг, ударом в лицо повергла наземь согнувшегося в три погибели насильника.

Вот только торжествовать Арине не пришлось. Почти сразу же в еле начавшее светлеть небо ударил резкий протяжный свист, через тын горохом посыпались бесформенные пятнистые фигуры, а в распахнувшиеся ворота ворвалась озверелая толпа окольчуженых ратников. Ворвавшиеся воины сразу же рассыпались по широкому двору, одним своим видом пресекая мысли о всякой попытке сопротивления. Простыня, муж Плавы-поварихи, схватившийся было за топор, получил удар в голову и теперь валялся посреди двора, залитый кровью. Кухонную девчонку, выскочившую на шум и попытавшуюся было улизнуть, безжалостно прибили из самострела. К молодой женщине устремилось сразу трое воинов, без труда догнавших и скрутивших безоружную. Арина безропотно дала связать себе руки — противиться бессердечным убийцам было сущим безумием. Оставалось только ждать и надеяться. Надеяться на себя, на удачу сестер и счастливый случай.

* * *

Злые слезы бессилия наворачивались на глаза. Хотелось выть и кататься по полу — как же так? Она, поляница, так и не сумела нанести решающий удар в сердце врага, поразить черным заговоренным ножом Морены боярина Журавля. Ведь удалось сохранить и заветное оружие на прочном кожаном гайтане от чужого взгляда, и незаметно разрезать веревку, стягивающую руки. И даже приблизиться к вражескому предводителю на расстояние шага, отправляя кулак с намертво зажатым клинком прямо в горло ненавистному!

Но Журавель, не только сумел каким-то чудом избежать удара, но и легко, словно играючи, перехватил и вывернул женскую руку. А затем повалил лицом наземь, прижав так, что нельзя было ни пошевелиться, ни вздохнуть. И вот теперь она лежит совсем голая, распластанная на широкой дубовой скамье, не могущая шевельнуть ни рукой, ни ногой из-за широких кожаных ремней, стягивающих тело. Обречена на боль и позор. А может и на мучительную смерть.

Но ведь у нее почти получилось! Так почему же удача отвернулась в самый последний миг, именно тогда, когда была больше всего нужна?!

За стеной раздались тяжелые уверенные шаги и дверь широко распахнулась:

— Иди, Мирон! Да передай Каар'ну с Ратобором, что в полдень выступаем. А Хорь пусть вместе с нашими освобожденными и захваченный полон отправляет. Трех десятков стражников для этого хватит за глаза.

— Не умедлю, боярин!

Вошедший был высок и грузен, он едва помещался в большом дубовом кресле, которое играючи, одним махом, перенес из дальнего угла горницы к изголовью. С интересом оглядел лежащую, скрипнул плетеной рукоятью плети и негромко произнес:

— Что же это за диво дивное нам досталось? Молодая да пригожая, тебе бы мужа любить, детей рожать да лелеять. А не с навьим заговоренным ножом на ратных бросаться. Где и взяла такую редкость?

Арина сердито отмотнула головой, смахивая слезы и проклиная себя за слабость. Нельзя показывать их врагу.

— Молчишь? — Журавель концом плети повернул голову молодой женщины и заглянул ей в глаза. — Ладно, молчи. Девок твоих расспросим с пристрастием, из двух десятков хоть кто-нибудь о тебе расскажет.

— С бабами да с девками малолетними вам всем воевать сподручно, — Ненависть так и клокотала в Арине, она бросала слова в лицо врагу, совершенно не задумываясь о последствиях. — Но вот погоди, вернутся наши, они до тебя и за Болотом доберутся.

— Хвались, хвались на рать едучи… И на Лиса свой капкан найдется. А вот тебя такую ладную да красивую жаль. Пропадешь в холопках. Впрочем, — тут он снова заглянул Арине в глаза, — вполне возможен и другой исход…

— Это какой же? — она попыталась задать свой вопрос как можно равнодушнее, но все равно голос в конце предательски дрогнул. Справившись с собой, пленница снова подняла взор. — Я не предам своих и не расскажу тебе ничего, даже в обмен на жизнь и свободу.

— Не расскажешь? В самом деле? Ой, уморила! — гулко рассмеялся боярин и даже смахнул невольно выступившие слезы. — Да я и так знаю про Корзня с его сотней да про Нинею намного больше, чем можно представить. Нет, ты нужна мне совсем для другого…

— Для чего дру… — враз пересохшее горло отказалось повиноваться: конец плетеной рукояти медленно скользнул от щеки дальше, пройдя вдоль шеи, задержался на высокой полной груди, обойдя вокруг враз затвердевшего соска, и устремился к низу живота. Арина с силой зажмурилась и до крови закусила губу в тщетной попытке обуздать предательскую плоть.

— Я хочу, чтобы ты родила мне дитя, — Журавель оторвал плеть от тела пленницы и снова заставил ее взглянуть себе в глаза. — А через год ты будешь свободна и вольна идти куда хочешь. Если же родится сын, то отпущу вместе с тобой и всех девок, взятых в полон сегодня.

— А коли не соглашусь, сам насиловать будешь, али отдашь меня на потеху своим ратным?

— И потом нурманнам продам, что к дальним землям плавают — они до самых завалящих баб охочи, — боярин явно не этого ждал от связанной красавицы, но пока еще не оставлял попыток заполучить ее согласие добровольно. — Но ты ведь на такую дурость не способна?

— Вот мой ответ! — Арина яростно плюнула в лицо отшатнувшегося Журавля. Густая слюна медленно сползла по испещренной темными точками щеке. — Детей я буду рожать только своему любимому Андрею, а не тебе, грязный боров! И клянусь еще, что у каждого, кто свой поганый уд на мою честь поднимет, у того засохнет мужская снасть в тот же миг!

— Ах, ты ж, паскудина!.. — плеть с силой загуляла по беззащитному телу, оставляя кроваво-багровые полосы. Молчание закусившей губы жертвы только распаляло злобу боярина. Впрочем, вспышка длилась недолго и он остановился, переводя дух. — Что, довольно с тебя?

— Я же говорила, что… только с бабами да …,- Арина с трудом сдержала рвущийся с губ стон, — детишками воевать можешь… Но моей любви тебе не видать… Проще будет забить насмерть…

Окровавленная плеть остановилась на замахе:

— Что ж, ты сама выбрала свою судьбу!

Нинеина весь. Тот же день. То же время.

Вершник на гнедом коне во весь опор влетел в распахнутые ворота боярской усадьбы. Горячий жеребец, осаженный сильной рукой, вскинулся было на дыбы, но огретый плетью замер у самого крыльца.

— Куда?! Не велено! — к соскочившему наземь всаднику устремился матерый мужик, увязывавший воз с пожитками. За ним, поигрывая подхваченным топором, следовал второй, в глазах которого застыла равнодушная пустота.

Но незваный пришелец, даже не счел нужным отвечать на крик. Мелькнул вороновым крылом черный плащ, безжалостное лезвие меча на мгновенье показалось на свет — и два безжизненных тела изломанными куклами застыли на земле. А приехавший невозмутимо поднялся по ступенькам крыльца.

Удар! Дверь в хоромину лишь жалобно скрипнула, повисая на одной петле. Гулкий звук тяжелых шагов вошедшего эхом отразился от стен. Из дальней двери выглянула детская мордашка и с испуганным писком скрылась в горнице. В той самой, куда лежал путь незваного гостя.

— Как ты смел?! — боярыня, одетая с вызывающей роскошью, замерла у стола. Глаза Нинеи метали молнии, пальцы вцепились в фигурку медведя, черпая силы в прикосновении к бронзовой шерсти зверя Велеса. — Смерти ищешь?!

Но спокойные глаза незнакомца лишь презрительно прищурились в ответ:

— Я, сотник Каар'н, голос Совета Бохита. Тебе велено, Гредислава, приехать и дать ответ перед ликом Светлых Богов.

Срок — до зимнего солнцеворота. Иначе… — на мгновенье перед ее глазами мелькнула злорадная усмешка бронзового Змея, обвившего кольцом правую руку воина.

Потрясенная волхва нечеловеческим усилием воли заставила себя удержаться на ногах. И лишь когда шаги пришельца стихли за стеной, позволила себе в тяжком изнеможении рухнуть на скамью. Она так и сидела, уставившись в одну точку, пока ее не привел в чувство детский голосок.

— Бабуля, бабуля, — маленькая Снежана в испуге теребила руку Нинеи. — Что с тобой?

— Это Каар'н, тайный меч Совета, — если бы Мишка слышал сейчас голос боярыни, то поразился бы — столько безнадежной тоски и старческой усталости было в нем. — Красава в его власти…

И снова застыла, не в силах отвести взгляда от светло-русой девичьей косы, пришпиленной к дубовой столешне черным ножом Морены.

Ратное. Тот же день. Вечер.

Дым. Дым. Дым. С вершины сторожевой башни отчетливо было видна пепельно-серая, подсвеченная сполохами, пелена на полудне.

— Ну, что там, Анюта?! — обернулся на скрип лестницы Аристарх, с тревогой разглядывавший скопище неприятелей в двух перестрелах от стены, и на плечи которого непомерным грузом легла вся забота о защите села.

— Отходит… — Анна-старшая и поднявшаяся следом Беляна не сдерживали слез. — Настена бает, что помочь нечем…

— Как же так? — лицо, казалось, ко всему привычного старосты, исказилось судорогой боли. — За что его-то, Иисусе Христе?!

Вздел руку в крестном знамении, следом и бабы осенили себя крестом. Помолчали…

— Алена уж и не знаю по ком больше убивается — по своему шебутному, али по отцу Михаилу, — вздохнув возобновила разговор Аристархова жена. — И вот ведь, по правде сказать, если б не они все трое, может, вражьи вои уж сегодня б наше Ратное на щит взяли!

— Ты, это, — остановил расходившуюся супружницу староста, — меньше словам Варвары верь. Она такого наговорит…

— И ничего не Варвары, — обиделась Беляна и тронула за плечо Анну, что тревогой разглядывала зловещие столбы дыма, сквозь которые еле пробивались последние лучи закатного солнца. — Скажи, Анют, ведь Алена сама нам сказывала, как дело сотворилось?

— Ну, да, — кивком подтвердила та, — когда Настена Сучка пользовала. Яко в рубашке мужик родился. Как-то так топор успел поднять, что мечом по голове плашмя получил. Попало б острием — ох! — одним убитым больше бы стало.

— Так вот, — продолжила, переводя взор на Аристарха, старостиха, — как к вечеру коров гнали в село, уж стадо наполовину в воротах было, налетели откуда ни возьмись два десятка этих вот, вражьих выкормышей, — вытянув руку, ткнула пальцем за тын, — Мальчишек, что буренок наших гнали, стоптали насмерть, ироды!

А отче Михаил, будто чуял беду, рядом случился. И, вздевши крест наперсный, пошел на них! Прямо как на Врага рода людского! Те аж вспятили от неожиданности. Тут и Сучок, что неподалеку тын правил, подоспел, и Алена. Неприятели-то опомнились, священника срубили, а она не растерялась. Шуганула все стадо обратно! Коровы и поперли из ворот, да так, что и вражьих комонных наружу вынесли. Тут уж и другие наши спохватились, да ворота заперли.

— Что ж делать-то, Аристаш? — Беляна, боязливо покосившись на лагерь неприятеля, заглянула в лицо мужу. — Ить, силы вражьей, что черна ворона?

— Что-что! — староста скривился, как от зубной боли. — Держаться сколь можно, да к Корнею на Княжий Погост весточку слать немедля!

— Как держаться-то? И кого куда разоставить? — хором, не сговариваясь, засыпали его вопросами бабы.

— Ступайте, подберите баб посмелей да посмышленей, чтобы не сбежали с испугу, а сигнал подать смогли, если ворог оживится. Пусть дозорных сменят на сторожевых вышках. А сами — на наш двор, будем Совет держать. Мужиков я обошел, велел быть, как освободятся.

А еще, Беляна, пошли кого из мальцов к Алене. Хватит ей убиваться, слезами горю не поможешь, а за тыном еще народ остался, не все в село вернулись с работ разных. Она знает, как "беду" в колокол звонить. Вот на эти дни — как раз по ней дело.

Озадаченные подруги подались исполнять поручения. Беляна — отрывать Алену от постели раненого Кондратия, да созывать баб по дворам, Анна — на подворье Лисовинов, где в тревожном ожидании собралась вся родня и челядь. Туда же подтянулись и другие ратнинские вдовы и жены, памятуя о воинском обучении Анны.

Село как вымерло. Первая волна беспорядочной женочьей паники сошла, и лишь изредка слышался судорожный прерывистый плач, да и тот быстро стихал, сменяясь гробовой тишиной. Все что можно — заперто и задвинуто. Холопские семьи затихли по своим закуткам, будто их и нет. Даже совсем малая ребятня, переняв тревожное состояние взрослых, молча, таращила глаза, вцепившись в подолы матерей, что с пронизывающими взглядами на суровых лицах ждали указаний. Такой страшной беды трудно было и представить. Ясно одно — дома нужно защищать без мужей. Но как вести себя, и что предпринять не знал никто.

Анна обвела взглядом сгрудившихся скопом на подворье растерянных баб:

— Кто пойдет мужей на вышках сторожевых сменить? За ворогом следить, да знак подать, если примет начнут делать али на приступ пойдут. Тут уж всем миром отражать придется, кому чем сподручнее.

— Я могу — Анна узнала молодую девку из куньевских, племянницу Татьяны — из лука тоже могу. С братьями на охоту ходила, научили.

— Одну не пущу! — схватила дочь за руку Дарена. — Со мной пойдешь!

— Тогда и нас с Прасковьей на пару считай — подала голос мать Сланы, о которой, как и обо всех оставшихся в Академии, не было ни слуху, ни духу. Анна растерялась — что если узреют ночью зарево пожара? Но выбора не было. Лукерья — сестра Сланы, будучи в тягости, вышла за матерью, уложив на вздернутый живот боевой лук, доставшийся ей в неравной борьбе с младшим братишкой. Малец, сидя с другими ребятами на коновязи так и пожирал сестру глазами, в которых застыла неприкрытая зависть.

— Давай, Нюра, и мне дело, — небрежным движением руки, сметя впереди стоящих худосочных бабенок, на боярыню наплыла Антонина. Варвара, присевшая на чурбачок чуть в сторонке, охнула:

— Да тебя, как колокол, на долгих ужищах поднимать наверх придется! Да и вышка, чать, не железная! Одно хорошо — как на приступ ворог пойдет, прыгай и катись вниз — подавишь всех насмерть…

Ее слова прервались нежданным колокольным звоном. Каждый удар кричал о несчастии! Бабы наперебой запричитали, будто впервые узнав об осаде, и тут же стихли, вслушиваясь в печальные звуки, черными крыльями укрывающие село и его окрестности, — БЕДА!

Так и вышло, что в дозоры взамен каждого сменяемого ратника пришлось ставить по две женки. Слишком велика могла оказаться цена минутной слабости одинокой бабы.

Уже начало смеркаться, когда Анна с подоспевшей Беляной закончили развод и явились на подворье Аристарха. Здесь собрались почти все оставшиеся в селе мужики, всего-то, ничего — не более двух десятков.

В повалуше свет трех масленых светильников, подвешенных над столом, бросал причудливые тени на кольчуги одоспешенных ратников.

— Давайте к нам бабоньки, вместе нам выпало село защищать, вместе и совет держать будем — Аристарх тяжело вздохнул и продолжил ранее начатый разговор:

— Двоих ребятишек, что посмышленее, сегодня в ночь к Корнею пошлем. Я и грамотки написал, и на словах объяснил, что передать. Дай Бог, доберутся.

— Дай Бог, — перекрестились собравшиеся.

— Еще нужно все бочки пустые водой наполнить, — подал голос Ефрем Кривой, — а не то стрелами огненными все село запалят, а тушить-то и не успеем.

— Верно говоришь, Ефрем! — Аристарх сделал какую-то пометку на бересте. — Так и сделаем.

— А бабам-то, что делать? — не утерпела Анна.

— Детей попроще, но потеплее оденьте, чтоб не мерзли, когда в полон погонят, — бабы, услышав старосту, враз спали с лица — Что глаза выпучили? Думаете, ждать будут, пока в путь-дорогу собираться начнете?

— Аристаш, — на Беляну было жалко смотреть, — да что ты такое…

— Чтоб враз прочухали все, что будет, если неприятель село возьмет. А вот как помешать этому про то и речь пойдет.

Ну, как добро, что поценнее, прятать, не мне баб учить.

Вот еще что. Весной мы с Корнеем измыслили одно дело тайное, да, вишь, завершить не успели — ход из села за тын. Немного не докопали — лаз криво в сторону пошел. А по задумке он в овраг выходить должен.

— Так, может, быстрее рыть? Если все бабы подмогнут… — Анна в волнении вскочила с лавки.

— Уймись, Анюта. Уже копают. Никон с Савелием там, не оплошают.

— Так ведь любая женка за ради спасения своего чада… — она даже пристукнула ладонью по столу.

— Цыц, баба! — обрушил кулак на многострадальную столешницу Аристарх. — Лаз узкий, двоим еле развернуться. Чего там другие мешаться будут? А еще про такое дело никто лишний узнать не должен. Иначе беда…

Верховья Пивени. Тот же в ечер.

"Холодно. Знобит-то как!" — Поджав колени к подбородку, Феклуша уткнулась носом в рубаху, исподлобья наблюдая за вооруженным охранником, что прохаживался от одного костра к другому.

Костров развели много, светло как днем! Вот только греться вокруг дали одним малышам. Всем, кто постарше, разрешили съесть по сырой репе, да привязали к деревьям поодаль. Это тот самый стражник, что связал за спиной руки и прикрутил единой веревкой к осине вместе с незнакомой девчонкой. Осина мокрая и холоднючая, аж мороз спину пробирает! Но напарница-то какова! И, похоже, совсем ненамного меня старше! Не всякий мужик так зло ругаться сможет! Руку охраннику чуть не насквозь прокусила! Почти вырвалась. Вот тогда тот и ударил, да с такой силой, что рухнула, бедная, навзничь, и затихла. Бесчувственную и вязал, усадив рядом. Привалилась, как неживая, уронив голову. И котомку ее переворошил, что-то за пазуху спрятал, а больше видать, ценного ничего не нашел, назад к ногам бросил. Вот теперь, каждый раз, как проходит, поглядывает злым взором!

— Откуда ты? — через силу прошептала незнакомка, чуть повернув склоненную голову. Правый глаз ее заплыл и совсем не открывался. — Как звать?

— Из Огнева. Фёклой кличут, — от жалости зазнобило еще сильнее, — а еще Феклушей, или Фешей. А тебя?

— Ю-ю-юлей, — с полувсхлипом-полустоном произнесла та и заерзала, пытаясь изменить положение веревок, давивших на ребра, отчего те еще глубже врезались в тела обеих.

— Не крутись. Больно.

Затихли, плотнее прижавшись друг к другу, — так и теплее, и путы слабее давят.

Феклуша начала клевать носом. Сознание уплывало, но вместо сна возобновились видения вчерашнего дня:

Батюшка со старшим братом были в поле, а они с мамкой на подворье трепали лен. Время еще только шло к обеденной выти, когда на село, откуда ни возьмись, налетели вороги. И как на зло, почти некому защитить — большинство огневских мужей седьмицу назад ушли на лодьях ко Княжому Погосту.

Отчаянные крики женок, лязг железа, удары и стоны раненых — все смешалось в голове в тот миг. "Беги!" — мать, подтолкнув в сторону бани, с одним трепалом кинулась на заскочившего во двор одоспешенного воина. Тот, не глядя, отмахнулся и она рухнула, получив с размаху мечом по голове.

Ноги отказывались повиноваться, и не успела сделать несколько шагов, как находник догнал, и, схватив за косу, заволочил в темный сарай, подперев дверь снаружи дрекольем. Слышно было, как мамка, которой удар, видно, пришелся плашмя, зашлась в крике напополам с рыданьями. Сквозь тонкую жердяную стенку пугающе донеслось хриплое мужское гоготание, сопровождаемое какой-то возней. Но довольный смех прервался звуком смачной оплеухи и чьим-то повелительным голосом. Воин, потирая покрасневшую скулу, вытащил из сарая. Затем, скверно бранясь, связал за спиной руки, и, снова за косу! , поволок к подворью старосты, где сидя на земле, выла многоголосая огневская ребятня почти со всего села. Оттуда и погнали, подстегивая тычками да плетьми. Шли, почти не останавливаясь, весь день и полночи. Лишь под утро, когда добрались до большого сжатого поля, стражники, согнав всех в плотную кучу, разрешили чуть-чуть вздремнуть. А уже через пару часов пинками и оплеухами снова подняли полоняников на ноги. И опять гнали весь день…

Внезапно подруга по несчастью вздрогнула, вся напряглась и замерла, как будто почувствовала что-то. Ее волнение передалось Феклуше, и девочки затаились, вслушиваясь. Через несколько мгновений обеим показалось, что позади дерева есть кто-то еще.

— Волчок, ты? — неуверенно, словно боясь ошибиться, прошептала Юля. В ответ раздалось еле слышное утвердительное ворчание, сопровождаемое прерывистым дыханием и колебанием веревки.

— Молчи! — она повелительно глянула в глаза напарницы и продолжила жарким шепотом. — Не бойся. Делай как я. — Сдвигая ослабевшую веревку, медленно сползла по стволу вниз, освободившимися руками поддернула повыше одежу и, распластавшись по земле, поползла в темноту леса, волоча за собой котомку. Феша попыталась повторить действия с другой стороны осины, бестолково путаясь ногами в подоле. Отползла за куст и уткнулась носом в землю, не в силах двигаться дальше. За спиной раздалось уже знакомое ворчание, и девочка почувствовала, как сначала напряглись, а потом ослабли веревки, стягивающие руки за спиной.

Она кинула через плечо взгляд на своего спасителя. Необычного вида мальчонка настойчиво толкал ее вперед:

— Ю-ля та-ам!

Феклуша понятливо кивнула. Теперь, когда освободились руки и она смогла завернуть повыше подол, передвигаться на четвереньках стало несравненно удобнее. Вскоре они нагнали напарницу. Еще немного усилий и беглецов поглотила спасительная стена ночного леса. Можно было перевести дух и вытряхнуть набившиеся под рубахи хвоинки, исколовшие все тело. Луна выглянула на пару мгновений и снова скрылась среди рваных туч. Феклуша подняла глаза — впереди густел молодой ельник, из которого внезапно выкатился черный комок.

— Вор-рон! — Нежданный спаситель ласково потрепал вилявшего хвостом и норовившего лизнуть в щеку пса. Феша набралась смелости и тоже погладила черную, как смоль, шерсть. Волчок выпрямился и потянул Юлю влево:

— Ту-уда!

И девчонки побежали во весь дух, стараясь не отстать от Волчка, который неведомо как выбирал дорогу среди ночной чащобы. Впереди мелькнула светлая лунная полоска — путь преградила узкая, в полторы сажени, лесная речка. Мальчишка легко, словно играючи, перемахнул на другой берег по тонкому стволу упавшей березы, а дальше вышла заминка. Ни Юлия, ни тем более Феша, не решались ступить, таким ненадежным казался "мост". Напрасно Волчок знаками звал за собой. Наконец, уставши звать, он перебежал обратно и силой потащил Юлю через преграду. Охнувшая Феша, не желая оставаться в темноте одна, вцепилась в руку спутницы и так бочком-бочком вся троица перебралась на другой берег, где пришлось почти сразу остановиться и еще долго разыскивать лапоток, свалившийся с ноги младшей. Слава Богу, порвавшаяся обувка была найдена, и беглецы, быстро миновав сжатое поле, снова влетели в лес. Пробежав еще с полверсты по лесной тропке, все трое буквально рухнули около небольшого стожка сена, поставленного местными косарями посреди широкой лесной поляны. Сил хватило только на то, чтобы кое-как зарыться вовнутрь стога. Затем Феклуша, а следом и остальные, провалились в долгий тревожный сон.

Ратное. Следующий день.

Анна, пройдясь вдоль тына на отведенном Лисовинам участке, немного успокоилась. Бабы, еще вчера в панике метавшиеся по двору, похоже, сполна осознали серьезность положения. Ее женочья полусотня ждала только указаний, готовая на любые жертвы, лишь бы не допустить ворога в село.

Просдоха, вырядившись в мужний шлем, только и оставшийся в память о погибшей изо всей воинской справы, выглядела урядницей среди пятерки баб, повязанных в темные платки.

— Да как же забыла то? Вот эту сюда прикладывай и гляди, будто хочешь нить в игольное ушко вдеть, — объясняла правила владения оружием забывчивой золовке вдова.

— Так, с испугу…. Ага! Куды ее потом направлять?

— В этих иродов и мечи, что деток твоих хотят поубивать. Только так и мысли, если хочешь их от полона да смерти уберечь.

— Моих кровиночек в полон, значит?! Давай мне стрелок на крупного зверя, да поболе.

— Охолони. Не загребай все-то! Запас не очень велик. Стреляй только наверняка.

Одно присутствие Анна чудесным образом преображало баб. Завидев невестку воеводы, женки подбирались и всерьез готовились к защите родного села.

Конечно, защитники из баб были не ахти, особенно потому, что не приученные к воинской строгости все время порывались закончить всякие дела по хозяйству, коих на любом подворье нескончаемое множество. То вдруг вспоминали о голодном младенце в зыбке, брошенном на пятилетнюю пигалицу, то спохватывались об оставленном в устье печи горшке.

Тайком посовещавшись с Беляной, Анна решила ставить в дозор не по две, а по три бабы, потихоньку разрешив одной из них отлучаться до дому. Узнай о таком Аристарх, и виновница, и те, кто ей дал потачку, включая Анну, прилюдно получили бы плетей, да еще благодарили бы за науку. Но староста, в ожидании вражеского приступа проведший на ногах бессонную ночь, только недавно ушел прикорнуть, а потому самоуправство пока сходило женкам с рук.

Так что в строенном дозоре редко когда стояли все сразу, — уж больно неожиданно перевернулась давно устоявшаяся мирная жизнь.

Вот и сейчас на вышке оставалось только двое. Анна подошла к лестнице и невольно вслушалась в голоса наверху.

— Ты пока сторожь, сбегаю мигом, гляну тесто, поди из ушата выперло. А уж опосля ты, Владанка, Долюшку покормишь, крестницу нашу — Лизавету.

— Погодь. Упредить-то надо будет, когда вон те, что за холмиком хоронятся, побегут, или как стрелять начнут?

— Когда только бежать соберутся. Ефрем сказал, оттуда не стрельнут, — далеко.

— Постой! Вдруг убьют меня, да уж сказать не успею? — Влада схватила напарницу за рукав и, притянув к себе, перешла на шепот. — Ты только не серчай, Лиза, но послушай, что скажу. Виновата я перед тобой. Сама знаешь, мужа на переправе потеряла. Как жить одной? Твой-то зашел раз подмогнуть по-соседски. Вот и … А когда Андрейка, кровиночка мой, по весне погиб, только и удержало на этом свете, что ребеночек должен был скоро появиться. Без того с ума сошла бы от одиночества, али руки на себя наложила. Не смотри, что уж не молода, силы еще хватит дитя поднять. Долюшка, доченька моя, не просто тезка тебе, она сестренкой твоему Макарке будет. Если со мной случится что, забери, — родная она Трофиму.

— Господи! — напарница, сделала шаг назад и, не устояв, опустилась на рогожу в углу сторожевой вышки — Видела, когда крестили, что похожа. Так вот отчего мой-то крестным отцом вызвался, да упросил отца Михаила, чтоб Елизаветой назвать, хоть и не положено по святцам, — замолкла ненадолго, уставившись в одну точку, а потом, подняв на напарницу полные слез глаза, сказала — Не сумуй, заберу, конечно. Коли ж меня убьют, Макарку не оставь, что же родных разделять. Авось, мой… наш Трофим живым вернется…

— Вернется, Бог милостив! — бабы кинулись друг к другу и, обнявшись, заревели во весь голос.

Анна стояла внизу, с трудом сдерживая слезы. Услышанное помимо воли всколыхнуло память, вызвав картину совсем недавнего прошлого.

Проводили….

В обычно шумной, наполненной девичьим щебетом светлице, установилась гнетущая, изредка прерываемая тихим шорохом, тишина. Анна безучастно сидела возле понурившихся старших дочерей, вяло перебирающих рукоделия. Все трое заново переживали события сегодняшнего утра. В ушах до сих пор продолжал навязчиво звучать нескончаемый топот копыт и, Анна могла кому угодно поклясться в этом — ломающийся голос урядников, отдающих отрывистые команды. Заглянула Арина, и, наткнувшись на пустой отрешенный взор боярыни, ушла, ничего не спросив.

Тугой тошнотворный комок поднялся к горлу. Встала из-за стола и, молча, вышла на широкий двор под хмурое серое небо. Подставила лицо ветру. Мелкие иголочки дождевой пыли не смогли привести в чувство, пронять и вернуть к реальности. Ноги сами несли к парому. Что и кому говорила, отвечая на вопросы, как оказалась на другом берегу — так и не осталось в памяти — словно задернуто призрачно-туманной кисеей.

Невыносимая боль жалостью к себе ударила в висок: "Одна!". И уже не остановить…., летела, не видя дороги, леденея от ужасающей мысли и предчувствия горя, сжимающего сердце. Слезы перехватили дыхание, и она взвыла раненой волчицей, криком выталкивая из горла комок, чтобы не задохнуться в беге.

"Бежать, пока есть силы, пока не откажет дыхание. Куда? К нему! Только не оставаться одной! Только не одной! Не одной!"

Понева промокла насквозь, косы растрепались, выбившись из-под съехавшего на бок плата. Ноги подкашивались, Анна с трудом осознавала, где находится. На ее счастье впереди показались задние телеги обоза, возникнув посреди туманной пелены осеннего леса. Цепляясь за ствол березки, опустилась на мокрую палую листву. Обхватила голову руками, закачалась из стороны в сторону. И только тут медленно пришло осознание бесцельности изнуряющего бега…

"Что же это я? Зачем? Оставила дочерей, все хозяйство, а на кого? Дел то ведь сколько… Что скажу?".

Но пересилила бабскую немочь. Решительно привела одежу в относительный порядок, и раздраженно запретив себе искать любое объяснение свершенного поступка, встала. И спустя короткое время с натужными усилиями нагнала медленно движущийся обоз, начальные подводы которого уже приближались к Пивени.

Первым распознала Матвея, идущего чуть в стороне и изредка наклонявшегося сорвать что-то. На последней телеге сидел мужичонка из недавних холопов и на ходу поправлял укрытые рядниной мешки.

Анна свистнула горлицей, привлекая внимание. Матвей вздрогнул и, резко обернувшись, вскинул самострел. Узнал, облегченно опустил оружие, и улыбаясь, крикнул возчику, чтобы тот придержал лошадь.

Горделиво выпрямив стан, а на самом деле с трудом держась на трясущихся от усталости ногах, боярыня поравнялась с телегой, неспешно сказав с придыханием:

— Далеко уехали. Не хотела с вами в Ратное, да вот, пришлось нагонять — дело срочное.

— Матушка, — Матвей бестолково пытался куда-то деть самострел, чтобы поклониться как должно, — тебе на этой телеге удобнее будет, остальные поболе нагружены. Или до Кузьмы сбегать, его коня взять, коли спешишь?

— С тобой поеду — боярыня из последних сил умудрилась подсесть на телегу сбоку, приветливо кивнула вознице, что развернувшись, глазел, в восхищении разинув рот.

— Чуток отдышусь, — и, тут же, отвалилась на спину, закинув голову на начавшую было сползать потревоженную ряднину. И в благодарность за изнуряющий бег отозвалось разомлевшее тело — первый раз торкнуло в животе. — Четвертый месяц никак?! Матерь божья, спаси и сохрани!

Только на исходе дня добрались до Ратного, вдобавок успев продрогнуть до костей.

Двор был пуст, если не считать двух холопов, что ковырялись у сарая с рыбацкой сетью, да сонной курицы, бестолково бродящей взад-вперед в поисках просыпавшегося из торбы овса.

В полумраке сеней столкнулась с выходившим, уткнувшись носом в промокшую сряду.

— Анюта?!

От голоса любимого колени затряслись и, прильнув плотнее к его груди, Анна затихла, боясь свалиться. Отвечать не было мочи.

Алексей, обняв, заглянул в глаза:

— Лица на тебе нет. Продрогла поди? Что-то случилось?

— Проводить тебя. Вас. Всех. Завтра. Надо.

— Дед с Михайлой, с десятниками там, в горнице сидят. А я отроков иду размещать. Может позвать кого?

— Не надо. К себе пока, — еле вымолвила и, подняв глаза, горячо зашептала — Ты делай что должно. А потом приходи. Я ждать буду…

Он привлек Анну к себе и впился долгим горячим поцелуем в губы. А потом, освободившись из кольца ее рук, решительно вышел со двора.

Дом разом принял хозяйку в свои заботы, внешне стирая усталость. Привычные к воинским проводам бабы вовсю готовили мужиков к походу. Татьяна, забежав на минутку, попыталась пристать с расспросами, но, ничего не добившись, ушла собирать Лавра с сыновьями. Анна, как можется, раздавала указания. Осталось накормить, да спать уложить мужей перед дальней дорогой. Но было и еще одно дело.

В свою светелку попала уже к ночи. Подняла лежню широкой лавки, достала, стараясь не запачкать воском, бережно припрятанное под душистыми травами алое корзно из тонкой шерсти.

Вспомнились последние минуты давнего прощания с Фролом. Чуть-чуть не успела тогда закончить вышивку оберега, чтобы хранил в пути-дороге. Расстаралась к его возвращению, да только совсем не такое оно случилось — неживого привезли мужа. Столько выплакано. Тогда в отчаянии чуть из корзна веревку себе не сделала, да отец Михаил, царство ему небесное уберег, о детях напомнив.

Пока добиралась с обозом до села, думала подарить сыну. Великоват будет, так до утра еще есть время подогнать. Только мысли опять вдруг к Алексею повернули, и представилось, как скачет любимый на лихом коне, и обереговыми крыльями золотой вышивки укрывает воина багрянец, развивающийся за плечами. И решилась: "Накину суженому не плечи, повелю, чтобы берегся, да признаюсь — можно уже — что будет у Саввушки к весне брат или сестра, а то и двое, коли Бог даст."

" Ну, а Мишане, — она вытянула из-за пазухи тайный шнурок со сплетенным из волос погибшего Фрола коловратом, — пора отцовскую силу перенимать!".

Вот и наступила прощальная ночь, которую так ждали оба. Это их желание, как могучий подземный огонь, весь вечер с момента встречи рвалось наружу, бросая блики на окружающих. Но сейчас можно было не сдерживаться, и они устремились друг к другу, сгорая в пламени страсти…

Анна лежала, не шевелясь, чутко прислушиваясь к тихому дыханию любимого.

Что-то сегодня было совсем не так. Вот только если бы понять, что? Прикрыв глаза, и касаясь руками своего обнаженного тела, пыталась заново прочувствовать недавно пережитые мгновенья близости, когда всем нутром отзывалась его страстному напору, обволакивая Алексея нежной ласковой покорностью. Все вроде было так, как всегда или нет? Кажется, в этот раз горячее и яростнее? У Анны просто не хватало слов для описания того, что же она ощущала в тот миг. Откуда это неутихающее волнение плоти? Или виной тому расставание, да этот новый шрам? На мгновенье перед ее воображением нарисовалась картина безвольно лежащего в луже крови тела возлюбленного.

— Нет, не хочу, — завопило все ее естество, — мне не вынести второй потери! Богородица, заступись и помоги! Не допусти более крови. Так хочется спокойной и тихой семейной радости!

А немного спустя холодный разум вдовы, жены и матери воина взял вверх над взрывом отчаяния. Нет, не будет ее Алексей беречься в сечах и тихо доживать в потребе и довольстве. Ибо тогда перестанет быть самим собой, тем Рудным воеводой, которого уже считала своим, сужденным, стать надежным помощником ее Мише на нелегком жизненном поприще.

А для меня хватит просто его любви.

Женское счастье был бы милый рядом. Ну а больше ничего не надо.

Анна постояла еще пару мгновений, справляясь с нахлынувшей слабостью, и решительно двинулась к лестнице…

Верховья Пивени. Следующие дни.

Лес медленно просыпался. Рассветный туман все не хотел уходить, расползаясь по опушкам и оврагам, норовя залезть своими влажными щупальцами под одежу маленьким беглецам. Но измученные невзгодами вчерашнего дня, одурманенные легким ароматом прелых трав, они никак не желали просыпаться и вылезать из пахучего сена.

Всех поднял на ноги Ворон. Сначала заскулил, а потом весело затявкал, рьяно разгребая стог рядом с Феклушей. В импровизированном "постоялом дворе" видно ночевал кто-то еще, кроме смертельно уставших детей.

— А-а-а! — Феша в испуге выметнулась из стога и с разбегу влетела в небольшой муравейник, притаившийся в зарослях малины. В кровь исцарапав руки, продралась назад, и заплясала на поляне, стряхивая с ног десятки потревоженных насекомых.

В этот момент собачье гавканье возымело действие — прямо из-под морды пса в руки к подоспевшему Волчку выскочил зайчонок.

Мальчишка, шустро ухватил серого за уши и, расплывшись в довольной улыбке, протянул трофей Юльке:

— За-я!

И куда сразу подевались горести минувших дней? Девчонки мигом забыли про свои ушибы, синяки и ссадины всех цветов радуги, про грязные, разодранные рубахи и растрепанные волосы. Обе, присев на корточки, ласкали испуганного зайчика.

— Такой славный! — Юля потрепала бархатные ушки. — Где твоя мамка?

— Можно, себе возьму? — с мольбой во взгляде Феша прижала зверька к груди — Я его Егоркой назову, как маленького братика.

И, покачивая зайчишку, как младенца, вдруг разревелась.

— Ты чего? — Юлька обняла рыдающую няньку за плечи, — братишку вспомнила?

— Да-а-а. И мамку — у-у.

— Тихо. Не реви. Вдруг кто услышит. И Егорчонка своего напугаешь. А ты, — перевела она взгляд на Волчка, — погляди, нет ли впереди лихих людей, да как нам домой добраться.

Понял ли?

— Угу. Дом, — и его небольшая фигурка растворилась в лесных зарослях.

Подруги по несчастью сгребли в кучку раструшенное псом сено. Старшая, притянув котомку поближе, огорченно вздохнула:

— Не подумавши, парня голодным отправила. И еще не мешало родник найти, али ручей какой.

— Да пить вроде пока не хочется…

— Не пить. Пораненные места промыть, да и самим умыться надо бы.

Юлька закопошилась в суме, постепенно спадая с лица. Неожиданно подскочила и, высыпав все содержимое прямо под ноги, обреченно уставилась на кучу, — зеркальца не было!

Феклуша, с голодной жадностью разглядывавшая съестные припасы, не заметила расстройства подруги. От одного вида бережно завернутой краюхи хлеба, так заурчало в животе, что она поспешила вернуться к начатому разговору:

— А ты в ранах понимаешь что ли?

— Уже давно мамке помогаю. Мы у Ратного живем. Но с лета на новое место переехала. У Нинеиной веси знаешь? Вот там и травничаю помаленьку, — оживилась было Юлия и, с тяжким вздохом, поправилась — травничала. Небось, пожгли все.

Помолчала и совершенно невпопад добавила:

— Зеркальце жалко — подарок.

— Да кто спалил-то? Эти же вороги, что на Огнево напали и полонили нас?

— Они. Находники ночью налетели. Много. Все доспешные, а кому было защищать? Девкам, что остались? Седьмица вторая пошла, как все по зову воеводы Корнея Агеича ушли. Слышала про Лисовинов?

Феша уважительно покосилась на рассказчицу:

— Ага. А ты не тетки Анастасии ли дочка?

— Откуда знаешь?

— Когда тятя на лугу ногу косой чуть не оттяпал, мамкин дядька Алексей из Ратного лекарку привозил. Умело попользовала, батюшка уже без палки ходит.

— Выходит, Алексею Трофимычу, — быстро прикинула в уме Юлия, — племянницей внучатой приходишься?! Ой, чего это я, у него ж пол-Огнева родня! А кто еще в семье-то, кроме Егорки?

— Брат старший Ванька. Но важный! На девчонок помладше и не смотрит. Ты не подумай чего, он хороший, — поспешила поправиться Феклуша, — дощечки вощеные для буквиц делать обучился. Две даже подарил. И еще сестра есть. Мария. А, ну ее!

И не правда, что младшенький Машку больше любит. Конечно, она ему кусок сот медовых утащит, вот Егорка и не плачет, сосет. Мала еще, по дому ничего не может, в огороде глаз да глаз нужон, прялку сломала. А мамка на меня подумала и крапивой… Машка-а-а-а… — опять зарыдав в голос, рассказчица уткнулась лицом в пушистого зверька, отчего тот испугался и сильно дернулся, пытаясь вырваться. Это привело в чувство маленькую хозяйку. — Её с братишкой в полонном обозе повезли. К ним хотела, а стражник, которому ты руку прокусила, плетью…

Юлька, обняв рассказчицу, вновь перешла на лекарский тон и потихоньку увела разговор в сторону, отводя печальные мысли о случившемся. Больше для себя, пытаясь отогнать воспоминания о страшной беде. Однако, память возвращала в прошедший день.

Обреченные пустые взгляды малышей, скопом загруженных в телеги, что обгоняли их, связанных, устало бредущих по дороге. В этой толпе, кроме неё с помощницами и девичьего десятка было еще столько же, если не больше, незнакомых девчонок из Огнева, уставших и избитых. Вот только Арина куда-то запропастилась.

А на последней телеге детского обоза, увидев крепко прижавшуюся друг к другу пару, едва не приняла за мальчонку Красаву. Та, совершенно не обращая внимания на свои растрепавшиеся короткие волосы и рваную рубаху, прижимала к себе застывшего с остановившимся взором Саввушку, временами шепча ему что-то успокаивающее...

Время шло, каждая спешила рассказать о своем, но тут из кустов выскочил Ворон, тоже бегавший в разведку. А следом показался и сам Волчок.

— Чего это у него вид такой странный? — заинтересовалась было младшая, но Юлька, торопясь расспросить о происходящем в округе, только отмахнулась. Узнав, что на ближнем поле и проходящей мимо леса дороге никого нет, девчонки облегченно вздохнули и засобирались в путь. Маленький проводник отвел их к ручейку, где лекарка, порыскав по пути в пожухлой траве и с трудом насобирав несколько стебельков, заставила Фешу скинуть рубашку. Промыла ранки и ссадины обжигающе холодной водой, смазала пожеванной травкой. Затем подружки поменялись ролями, и настал черед младшей оказывать помощь не менее пострадавшей напарнице.

Умывшись и утолив голод припасами из котомки, отправились дальше, на восход. Осеннее солнце, что иногда пробивалось сквозь низкие грязно-серые тучи, круглым, молочно-белым пятном хоть немного, но позволяло держать нужное направление. Феклуша подставляла лицо свежему ветерку, с радостью чувствуя, что уже не так болит голова от тяжелого болотно-затхлого запаха. Или уже принюхались за всю ночь, или источник зловония остался далеко позади. Она прижимала к груди зайчонка больше, чтобы согреться, чем от боязни выпустить. И только когда расплелся правый лапоть, мешая идти и совсем не защищая онучи от влаги, да от холода перестал зуб на зуб попадать, девочка решилась обратить на себя внимание.

— Погодьте. На-ка, Волчок, подержи Егорчика, пока лапоток подвяжу.

Уселась на поросший мхом ствол завалившегося дерева, вытянула перед собой ногу и замерла в растерянности — ступни у обувки почти не было. Незадачливая путешественница собралась было зареветь, да Юлька проворно скинув котомку с плеча, достала и протянула спутнице кожаные поршни, не новые, но почти по ноге. Мало того, подруга, оставшись в сероваляной душегрее поверх рубахи, пожертвовала и кожушком, хоть и стареньким, но очень теплым.

— А м-м-меня дя-я-ядька так и уволок со двора, в чем была, — промычала, заикаясь от холода Феша. — А ты вон как тепло одета.

— Вот только собраться и успели. Со мной еще две девки были: Слана с Полиной. Почти убежали от ворога, уже на опушке леса были, но, откуда, ни возьмись, те двое, — юная лекарка помолчала, заново переживая мгновения плена. — Видать, в засаде прятались.

— Ш-ш-ш! — Волчок смотрел на Ворона. Тот, замер в стойке, принюхиваясь, и поводя носом в сторону кустов, что опоясывали небольшую рощицу за сырым овражком, вдоль которого и тянулась еле заметная тропинка.

Юлька в мгновение сдернула Феклушу за руку с импровизированной лавки и, крикнув Волчку "Беги!", потащила, не разбирая дороги, в противоположную сторону, вглубь леса. Так и бежала, не выпуская руки пока под ногами не захлюпала болотная жижа. Выбравшись на небольшой пригорок, сразу завалились отдышаться.

— Кто там? Леший? — крестясь, поинтересовалась младшая, принимая зайчонка из рук отрока.

— Не. И не волк.

От упоминания зубастого зверя у собеседницы округлились глаза:

— Косолапый?

— Люди. Следят.

Сказанному Волчком, Юлька поверила безоговорочно — не простым он был мальчишкой, ой, не простым!

— Значит так. На дорогу больше не выходим. Пробираемся лесом. Пока мы таимся, ты, Волчок, разведай путь. До Ратного недалеко осталось. Скоро заимка аристархова будет. До нее, поди, ворог не добрался, больно хитро упрятана, — ни с реки, ни с дороги не видать.

— Еще батина мамка с нами живет, дедушко наш давно погиб. А большухой — бабка Володара, так совсем дряхлая, уже полста пять лет минуло, — оставшись одни, девчонки занялись сбором лесных даров. Сухой пригорок, чуть подалее, оказался усыпан переспелой брусникой, а на вросшем в землю валежнике, да у основания ствола сухой березы мостились большими семьями поздние опята

— Только где сейчас они, не знаю. Они в тот день в лес по грибы ушли, — не умолкала Феклушка.

Подруга хоть иногда и вставляла слово или спрашивала что, но поджатые губы и напряженно-блуждающий взгляд выдавали совсем иные заботы.

Разведчик вернулся напуганным, хоть и не смог ничего объяснить толком. С трудом Юлька поняла — на реке вражьи насады, и, судя по растопыренным пальцам обеих рук — много. Получалось, что беда повсюду, куда ни сунься. Но делать нечего — надо было хоть чуть-чуть отогреться и поесть.

На заимку пробирались крадучись. И только ввалившись в низенькую избенку, да затеплив костерок, вздохнули с облегчением. Холодная, пустующая в осень, полуземлянка прогревалась плохо. Спасала лишь горячая похлебка, сваренная на скорую руку из покрошенных мелко-мелко грибов. Феша еще только суетилась у очага, пытаясь справиться со своей долей, когда до них донесся печальный звон скорбящего колокола. Берущий за душу плач разом оборвал все разговоры — ребята притихли и вопросительно уставились на старшую. Та, сведя брови, молча теребила и без того растрепанную косу и вдруг огласила решение:

— Надо к Княжьему Погосту быстрее. Сотне о беде весть дать. Пойдем напрямую через лес до Бело-Игнатовки, там переночуем, а утром к дороге выйдем.

Залив очаг, снова спешно засобирались в путь.

В лесу, уяснив, куда нужно двигаться, Волчок вырвался вперед, и девчонкам пришлось поспешать. Очень помог Ворон. Пес сновал челноком, носился от переднего к задним, не позволяя отстать совсем, показывая, куда надо двигаться.

Уже смеркалось, когда вышли к Белой речке. Лес редел, скоро должна бы и деревня показаться, но никаких жилых запахов не было и в помине. Тревога сменилась смятением — вместо отстроенной нынешней весной Игнатовой деревни путникам открылось унылое пепелище. Смерть оставила на этом месте свой черный след — ни единой живой души, лишь обугленные бревна сгоревших изб. Каким-то чудом уцелела только отдельно стоящая банька из светлых свежеокоренных бревен.

Пошли было к ней, но наткнулись на чьи-то разрозненные кости, и Феша чуть не лишилась чувств. Ее долго рвало на задворках. А чуть придя в себя, девочка наотрез отказалась приближаться к гиблому месту — вместо остановки пришлось делать крюк, обходя пожарище.

Ночь поглотила лес. Ветер разогнал облака, резко похолодало, и изо рта от скорой ходьбы валил пар. С ясного звездного неба щурилась своими пестринами полная луна. Над верхушками деревьев мелькнула ширококрылая тень — большая сова отправилась на охоту. Феклуша, задрав голову, залюбовалась ночной птицей и …

— Господи, спаси и сохрани! — крестясь и одновременно шаря в темноте рукой, девочка, наконец, разобрала, что попала в завалившуюся землянку. Наверху послышались голоса, окликающие ее, а скоро подоспели и "спасатели". Первым оказался Ворон, смело нырнувший в проломленный девочкой проход. Юльке с Волчком пришлось повозиться, но вскоре все трое сидели на покосившейся лавке нежданного убежища. Очаг оказался почти целым и вскоре общими усилиями в нем был разожжен огонь. Юля отломила три небольших кусочка от ломтя хлеба и раздала попутчикам вместе с вялеными рыбешками. Кусок не лез в горло и дети, немного отогревшись, уснули, втроем укрывшись старой, проеденной мышами, рогожкой.

К утру землянка выстыла. Каждый во сне норовил перетянуть рогожку на себя, тщетно пытаясь сохранить уходящее тепло и согреть коченеющую спину. Неразберихи добавлял Ворон, норовивший улечься поверх всех.

Лишь ушастый Егорчик, привязанный за самодельный поводок, смирно сидел у подножья лавки, с хрустом обгрызая кору с юлькиного осинового посошка.

— Совсем замерзла. Все болит. — Феклуша села, попыталась растереть себе руки, но тут же, задев незажившие ссадины, скривилась от боли. Ворон, обрадовавшийся ее пробуждению, лизнул лицо шершавым языком.

— Отстань лучше. Иди Егорчика целуй.

Рассветная синь струилась в верхнюю, расширенную ночью дыру. Девочка немного огляделась — чуть дальше виднелся полузаваленый лаз, служивший в обычное время входом в землянку. "Наверное, вверху ход для дыма был" — мелькнула мысль и тут же сменилась другой: "Надо бы разведать, что снаружи!"

Феша на карачках протиснулась в узкое отверстие, да так и застыла, открыв рот — прямо на нее смотрел почерневший от времени лик. Деревянный идол, казалось, закрыл собой полнеба. Так и стояла бы она на коленках в оцепенении, если б в закрывающий проход девчоночий зад головой не уткнулась Юлька:

— Ты чего? Отползай!

Юная лекарка выползла наружу, подняла голову и тоже застыла, не в силах пошевелиться. Если бы кто со стороны увидел эту картину, то решил, что обе истово отбивают поклоны Скотьему Богу, поедая его выпученными глазами.

Пережив первые мгновения ужаса, Юля, наконец, осознала, что ночевали на капище. Она поднялась и, трижды обмахнув себя крестом, огляделась. В центре достаточно просторной поляны, окруженной старыми соснами, в жухлой траве возлежал плоский жертвенный камень, покрытый рыжим мхом. Над ним величественно возвышался Велес, а по кругу торчали окоренные столбы с навершиями из рогатых черепов. Феклуша, выпростав из-за пазухи крестик, беззвучно шептала молитву и беспрестанно крестилась.

Никого не пришлось торопить. Спешно собрав свои скудные пожитки, да прихватив ветхую рогожку, троица скоренько-скоренько распрощалась с гостеприимным хозяином и рванула со всех ног. Да так, что только к полудню, уже совсем изнемогая от усталости, решилась на привал. Место, правда, было не очень удачным — сырой болотистый берег речки, что преградила путь на полночь.

— Перейдем, там, вроде, посуше. А вон у того камня костер разожжем, согреемся и отдохнем — распорядилась Юля, указывая на небольшую полянку на противоположном берегу.

— Я плавать умею, — похвасталась Феша, — Ванька научил.

— Сначала я, — лекарка первая скинула одежу, скрутила ее тугим комом и, водрузив на голову, вошла в ледяную воду. В середине реки вода доходила до пояса. От холода свело живот. Заторопившись и уже не глядя под ноги, девочка наступила на склизкую, полузанесенную песком корягу. Ступня поехала на скользком дереве, и Юлька, как не старалась удержаться, с головой бултыхнулась в воду, растеряв всю ношу. В мгновение ока Волчок оказался рядом и вытащил ее на берег, а потом с помощью Феши выловил едва не уплывшие по течению вещи. Лишь котомки с остатками еды не было — похоже ушла на дно, но лишний раз лезть в ледяную воду никто не решился.

После переправы занялись костром. Пострадавшая, у которой зуб на зуб не попадал, споро двигаясь, чтоб хоть чуть-чуть согреться, собирала валежник. Благополучно избежавшая воды рогожка составляла все ее одеяние. Феша, едва огонь разгорелся, занялась отсыревшими вещами, городя для просушки треноги из веток, а Волчок при активной помощи пса разыскивал и выкапывал коренья репейника.

Пока сушилась одежа и запекалась добыча, усталость сделала свое дело — дети, отогревшись у костра, задремали. Опять разбудил Ворон — заливаясь лаем, он метался вдоль густых зарослей шиповника и ежевики, сплошной стеной закрывших устье небольшого овражка.

Причину огласила Феша, хлопая руками по своему кожушку:

— Егорчик! Егорчик убег!

Все усилия пробраться сквозь усеянные иглами плети кустарников и найти зайчонка успеха не принесли. Зареванная, она отказалась от печеных корешков и, поджав колени, грустно наблюдала за пляской язычков пламени.

Волчок подсел рядышком и, вынув из-за пазухи бережно завернутый в небольшую тряпицу кусочек хлеба, протянул его Феклуше:

— Не плачь. На.

Весь остаток дня шли почти не останавливаясь, походя подкрепляясь горсткой случайной брусники или парой тройкой орехов, что еще не успели растащить в свои гнезда заботливые хозяюшки-белки. Феша время от времени поскуливала, сожалея о сбежавшем Егорке. Держались направления дороги, но выйти на нее не решались, — постоянное ощущение чужого, недоброго взгляда не проходило.

Пасмурный осенний день закончился быстро и как-то сразу. По всему выходило, что опять придется ночевать в лесу, вот только никак не отыскивалось подходящее место. Уже вроде и присмотрели вывороченную сосну, в корнях которого можно было пристроиться на ночлег. Да, как только занялись обустройством, то крепкое на вид дерево рассыпалось в труху. Решив немного отойти от дороги в поисках разлапистой ели, забрели на странную поляну. Небо, только что прикрываемое вековыми исполинами, просветлело, и путникам открылась неожиданная картина — редкие юные деревца в окружении многочисленных кустов и вымахавших выше человечьего роста зарослей иван-чая. Сунувшись в гущу, они обнаружили почерневший от копоти разбитый очаг.

— Деревню спалили, — догадалась Юлька, глядя на видневшиеся то тут, то там странные холмики. — Что же такое творится? Беда за бедой…

— Не пойду! — запротестовала младшая, памятуя недавнее пожарище. И опять яростно закрестилась — Боюсь!

— Чего боишься? Пожар, видать, давно был, уже и лесом поросло.

Волчок отыскал большую печь с целым устьем, забрался вовнутрь и сразу вылез обратно весь перемазанный сажей, но довольный.

Место для ночлега было найдено.

Утром долго хохотали над чумазыми рожицами друг друга и отмывались в ледяной родниковой воде. Затем, сломали каждому по новому посошку и обобрав невесть как уцелевшую, забывшую полностью сбросить урожай, яблоньку, возобновили путь.

Стоило чуть приблизиться к дороге, как странно повел себя пес, сопровождающий идущего впереди хозяина. Сначала остановился, потом вдруг завилял хвостом и молчком припустил к березовой рощице, что желтела за неширокой луговиной. Удивленный Волчок шмыгнул за куст, сделав девчонкам знак притаиться. Те незамедлительно бухнулись наземь, тихонько начав отползать под прикрытие елок. Но как раз спереди из-за березок показался сопровождаемый Вороном, дядька Стерв. А сзади, почти оттуда, откуда они пришли, уже поспешал Петька Складень из десятка Луки.

Феша, увидев незнакомых людей, застыла не в силах сдвинуться с места. Волчок припустил к Стерву и кинулся к нему в объятья, как родному. А старшая, присев на колени, первый раз с момента захвата находниками Михайлова городка, заплакала:

— Дошли!

— Юля!? Как здесь? — Петр, вставши перед ней на одно колено и взяв за опущенные плечи, с тревогой заглянул в лицо девочки. И отшатнулся, — на него смотрели печальные глаза убитой горем взрослой женщины, пересилившей смерть.

Глава 3

Михайлов городок — Ратное — Княжий Погост. Начало октября 1125 года.

Боярин Александр вышел на крыльцо захваченной хоромины внешне спокойным. Но все, кто хоть сколько-нибудь знал его, едва взглянув на играющие желваки да на руку судорожно сжимающую плетеную рукоять, спешили убраться с глаз долой. Немудрено: в глазах Журавля застыла едва-едва сдерживаемая ярость. И никто из ближников не хотел попадать под горячую руку.

Впрочем, Сан Саныч быстро подавил свой первый порыв. И дело не только в уважении к чужому мужеству. Было и еще одна очень заманчивая возможность — вот ее-то и старался обмозговать со всех сторон боярин, не обращая внимания на суету вокруг. Благо, все командиры его рати дело свое знали и не нуждались в понуканиях.

Ближе к полудню два обоза из дотла разоренной Академии было отправлено. Один — со связанными пленниками, сопровождало три десятка стражников, другой — с добром да скотиной, что досталась в добычу нападавшим, вели освобожденные холопы, в основном с Отишия да Куньего городища. Натерпевшиеся в неволе, потерявшие родных и близких, они готовы были голыми руками рвать своих обидчиков. И несдобровать захваченным полонянникам, кабы не могучий рык боярина:

— Назад! Еще мы не всех своих освободили! — Он повернулся в седле и взмахом плети указал в сторону Ратного. — Может, придется по головам меняться!

— Батюшко! — Обняла сапог Журавля какая-то древняя старуха, — Ты уж постарайся, ослобони их! Сынок мой там где-то с невесткой, да детишков двое. Уж третий месяц ничего не слыхала о них.

— Надейся на нас, мать! — боярин осторожно высвободился из старческих рук. — Разобьем ворога и вернем тебе сына и внучат. А сейчас путь-дорога до дому вас ждет!

В захваченном селении был оставлен десяток рысей — переять, если удастся ускользнувших из ловушки и вернувшихся к разоренным домам жителей. А под вечер, запалив все строения, идти на соединение с основными силами.

Прозвучали отрывистые команды и спустя короткое время конные сотни двинулись, все убыстряя ход, по наезженной дороге.

* * *

План нападения на Ратное увенчался полным успехом. Напрасно большинство шедших в поход думали, что главным был захват села изгоном. Вовсе нет. Именно эту свою задумку и объяснял сейчас боярин всем ближникам, собравшимся на военный совет в просторном шатре:

— По моему приказу Ратобор и Неклюд именно так деяли! Понял, Хорь? По моему! И нечего на них волком зыркать. В том и задумка была, чтобы не сломя голову внутрь лезть, а крепко взять за горло, — тут пальцы его правой руки словно ухватили невидимого врага, — но погодить сжимать до конца.

— Не горячись, боярин, — Каар'н, единственный из всего собрания, осмелился прервать Журавля. — Ты прав, что о своем замысле рассказал только тем, кто все вершить был должен. Но теперь дело сделано, поведай, коль тайность миновала, что задумывалось, и почему не велишь к ночному приступу готовиться. Ведь согласен же, что не отбиться им от приступа с трех сторон.

С десяток собравшихся выразили негромкое одобрение словам пришлого воина — почти все думали также, но предпочитали выждать, что скажет Хозяин.

— Что ж, искренний вопрос, на него столь же честный ответ дать должно, — союзников обижать не стоило, да и за время недолгого совместного похода сотник успел завоевать немалое уважение Александра. — Так вот, главная наша цель не эту развалюху, которая с первого удара рассыплется, взять на щит, а силу ратную у врага повыбить! Вот скажи, Хорь, что бы ты стал делать на их месте, узнав про осаду?

— Как что? — пожал плечами тот. — Всеми силами на выручку бы устремился!

— Правильно! — кивнул головой боярин. — А дорога для конницы сюда с полуночи — одна! И вот на ней-то мы ворога и встретим. Там, где будет удобно нам! А не пойти Корзень не сможет — его свои же на копья вздынут, потому как все семьи их здесь. Вот почему нам Ратное нужно невзятым. Оно как лисий выводок в норе. Пока щенки скулят Лис их ни за что не бросит, будет стремиться вызволить. Ну, тут уж и охотнику наготове надо быть.

— Выходит, — нахмурился Станята, полусотник стражи, под началом которого в походе было две сотни ополчения, — мы полон свой не отобьем? А что людишки подумают? Многие только этой мыслью и бредят — своих вызволить!

— Скажи, Неклюд! — Журавель обратился к другому ближнику. — Как там дела с полоном?

— Что ж! Посчитали мы, что холопам днем в селе делать нечего, — обстоятельно начал тот, — работы у них полно. Так и вышло — кто в поле был, кто в лесу, кто в огороде. Потому и постарались "рыси" первым делом ворота перенять — и полевые, и речные. Заодно два стада захватили — скотинное да коневое. Полонянники, что в поле оратали — из тех, что здесь в холопах были, сначала не признали нас, пополошились, да разбегаться в лес начали. Ну, потом, мальчонка один, покойного Ловиты родич, он взглядом поострее, углядел знакомых воев. Тут-то и стали выходить. Да и не только наши. Мы с Ратобором, как ты и велел, прочим холопам объявили — кто роту на верность боярину Журавлю принесет — тот от холопства освободится, да место для поселения получит. Ни один не отказался. Мы уж и первый обоз в свою землю отправили, баб и детишек, в первую голову. А некоторые мужики оружие просят, чтобы с обидчиками здесь, в Ратном, посчитаться!

— А я б не давал! — Хорь хмуро покачал головой. — Как бы не сблодили чего! Знать-то мы их не знаем!

— Ну, а ты, что скажешь, сотник? — все глаза устремились на Каар'на.

— Что ж, лишние вои не помешают, — пожал плечом тот. — Только брать надо с разбором — у кого семьи есть. Они залогом верности станут. Да по разным десяткам новиков раздать. Вот и будет как надо!

— Согласен! Хорошо придумал! — внимательно слушавший Журавель довольно улыбнулся. — Станята! Бери их к себе, порасспроси, да по десяткам разведи. Неклюд, завтра с утра скотинное стадо отправишь! Ратобор!

— Здесь! — начальник "рысей" выступил вперед. У него, единственного из всех собравшихся, кольчуга была скрыта под желто-бурой накидкой.

— Для тебя дело важнейшее. Как мыслишь, отправили уже гонца за помощью?

— Никак не могли. Мы свое дело знаем! А попробуют выбраться как стемнеет. Ночью оно легче.

— И я о том же. Возьмешь полтора десятка своих. Но вот хватать посыльного не надо. Пусть едет — пошумите вслед, погоню изобразите и чуток приотстаньте. А как он до Корзня доберется, вот тогда настанет ваш черед — разузнать, куда и в каком числе ворог пойдет. А уж мы его встретим…

* * *

Журавель вышел из шатра. Темное, затянутое облаками небо, низко нависало над землей, скрадывая очертания стен Ратного, что высились в двух перестрелах от их ночлега. Далеко на полдне гуляли сполохи — его рыси добросовестно выполнили приказ, предав огню все постройки нового городка Лисовинов. Сколько таких взятых на щит было за те три десятка лет, что он прожил в новом теле! Но самый первый останется в памяти навсегда!

"Мерцал закат, как сталь клинка. Свою добычу смерть считала."

В багровых отблесках пламени, среди рушащихся от огня стен Митрофанова городка шла резня. Глухой лязг железа по железу, стоны раненых и хрип умирающих, остервенелый, надсадный мат еще живых — все смешалось в жуткую какофонию смерти, услышать которую здесь, на левом берегу Горыни, еще утром никто не ожидал.

С самого начала перевес был на стороне нападавших, пришедших сюда исполненными решимости убивать и не останавливавшихся ни перед чем. Оборонявшихся было меньше, да и явная растерянность сквозила в их действиях — они никак не могли понять чем же вызвано это жестокое нападение. Уже не раз и не два в разных концах городка звучали мольбы о пощаде, но свирепые пришельцы совершенно игнорировали их.

Последним оплотом обороны был высокий терем почти в центре поселения, куда пробились полтора десятка защитников, все перемазанные в крови своей и чужой да в копоти разгорающегося пожара. Толстые бревна надежно хранили находящихся внутри и нападавшие приостановились.

— Что будем делать, Давид Игоревич? — высокий воин обратился к подъехавшему всаднику в богатом княжеском корзне, накинутом поверх кольчуги. Детские, сопровождавшие князя, выдвинулись вперед, прикрывая его от возможного выстрела из маленьких волоковых окошек. — Если двери вышибать, то много наших поляжет. Может, крикнем этим, чтоб сдавались?

— Не передавивши пчел меду не есть. Выкурим их оттуда, как из борти. Вели, Туряк, зажигать! А луки, — князь повернулся к своим дружинникам, — держите наизготовку и бейте любого, кто покажется!

Факелы, скрученные на скорую руку , полетели на кровлю. Уже почти стемнело, когда бревна терема поддались, наконец, огню. Попытка осажденных вырваться через задний ход была встречена ливнем стрел и захлебнулась в крови — шестеро трупов остались лежать у входа. Пламя постепенно разгоралось и вскоре стало ясно, что никакого выхода у обороняющихся нет. Передняя дверь терема распахнулась и на крыльце показалась коренастая фигура.

— Княже! Не вели стрелять! Мы все сдаемся! — Митрофан швырнул меч на землю и держа пустые руки над головой пошел к стоявшим в отдалении комонным. За ним потянулись остальные — мужики, бабы и детишки подальше от смертоносного пламени. Их всех немедля окружили дружинники, заставив встать на колени в ожидании княжеского слова.

— За что, княже? — пленник недоумевающее глянул на Давида, соскочившего с коня. — Послужить тебе хотел, а ты…

— Узнаешь, переветник? — Тот ткнул в лицо отшатнувшемуся Митрофану грамоту, писанную на дорогом пергамене. — Послужить хотел… только не мне, а Васильку Теребовльскому.

— Это какая-то ош…,- полусотник узнал свое послание волынскому князю, которое поручил доставить племяннику с двумя ратными.

— Ошибка, что я получил грамоту сию, а не Василько. С ним еще разговор будет! — взбешенный Давид вырвал из ножен короткий меч и с силой ударил стоявшего в живот. Отпихнул сползшее на землю тело и махнул окровавленным мечом своим ратникам. — Всех. Бейте всех, кто выше тележной чеки.

Затем повернулся, отыскал глазами совсем молодого парня в порванной кольчуге и одобрительно кивнул, заметив обагренную вражеской кровью одежу:

— Молодец! И путь нам показал, да и в бою не сробел! За преданность беру тебя в свою младшую дружину!

— Благодарствую, княже!

Александр был единственным, кто знал почему и как письмо, адресованное самому Давиду Игоревичу, стало иметь адресатом совсем другого князя. Единственное, что вызывало тогда досаду — он не мог открыто в глаза объявить тем, кого резали в отблесках пожара, что их смерть — это возмездие за разоренное селище за Кипенью.

Но ничего, он еще сможет высказать в лицо врагу все!

Несколько дней ранее. Княжий погост.

Загаженное, обесчещенное селение с трудом приходило в себя. Вернувшиеся в свои дома ратники боярина Федора только зубами скрипели, глядя на картины всеобщего разора — почти все годами нажитое добро, что было схоронено в скрынях и погребах, было расхищено. А в двух отбитых лодьях не было и четверти недостающего.

— Хорошо хоть пожечь не успели, — сумрачно заметил десятник Кондратий, — да скотинное стадо пастухи сумели подалее в лес угнать. Федор Лексеич вернется скажу ему обязательно: "Вот что бывает, коль писца вместо воя главным ставить!"

Короткое "совещание" было собрано воеводой Погорынским в боярской усадьбе почти сразу же после взятия Погоста. И тотчас разгорелся спор, что делать дальше.

— Давай-ка лучше, смекнем, как нам разбежавшихся по лесам ворогов поймать, — Корней не дал увести разговор от главного, хотя и видел, что ущерб хозяйству друга весьма велик. — Евстратий, где ты там? Михайла, а ты иди гонца в Ратное отправь, что отбили мы Княжий. Пусть семьи ихние сюда скорее едут — холопов, вишь, нету никого, да и людей всего треть осталась. А хозяйство да скотина — не ждет. У нас же совсем других дел по горло.

Боярич кивнул и пошел прочь из горницы, а за его спиной уже разворачивалось обсуждение охоты, что предстояло устроить на двуногую дичь.

Еще на подходе к усадьбе, которая была определена дедом как место постоя Младшей Стражи, Мишка услышал, как Глеб громко втолковывает кому-то из погостных:

— Стрела какая в ране? Ты морду не вороти! Али буквиц не видишь? "Мыслете" и "Слово", что означает Младшая Стража. Такая помета на каждой стреле у наших отроков. Вот любого сейчас останови и узришь! А потому все, что на мертвом теле — наша добыча!

— Так ведь находники-то половину добра здесь на Погосте расхитили, что ж это получается, — обиженно возражал наставнику незнакомый баритон, — тати пришли грабят, ратники — опять же грабят, ну, куды бедному хрестьянину податься?

— Вот что, — боярич решительно толкнул калитку и вошел во двор, — не знаю, как зовут тебя почтенный. Мы сюда не грабить пришли, а, наоборот, защитить от ворога. И воевода Погорынский строго-настрого указал, добро, что у здешних отняли, вернуть. Но чтоб лишнего соблазна не было — отдавать только тогда, когда хозяин трех видоков выставит, а те поклянутся Христом-Богом, что его эта вещь. Понял ли?

— Как не понять! — обиженно протянул неказистый пегий мужичонка. — На свое же добро еще и послухов ищи!

— Иди, делай, что тебе бояричем сказано, — отмахнулся Глеб и, дождавшись, пока за жалобщиком закроется калитка, повернулся к Мишке. — Так и лезут урвать лишку себе. Бронь, вишь ли, не наша добыча. Дескать, убитый кольчугу ту в еговом дому, прям перед сегодняшним нападением стащил, на себя одел, да отроки его и подстрелили…

— Ох, врать горазд мужик! Но я по другому делу — надо весточку в Ратное свезти. Где там Сенька? Это для его ребятишек дело. Пошлем двоих, так вернее будет.

— Семен где-то на другом конце Погоста, с Алексеем ходит. Да я сам сейчас гонцов снаряжу, — наставник устремился вглубь двора, — а ты пока придумай, кому и что они сказать должны.

Спустя короткое время перед Михайлой стояли двое гонцов из Сенькиного десятка, что оказались в Погосте благодаря Луке, и внимательно слушали распоряжения:

— Сначала старосте Аристарху все подробно расскажите, пусть он погостных сюда быстрей отправляет. А потом пусть один скачет в Академию, там тоже от неизвестности все измаялись поди! В дороге стерегитесь, никуда не сворачивайте. Останавливаться и отдыхать — только на открытых местах. Онфим — за старшего. Поняли?

— Так точно! — два мальчишеских голоса слились в один.

— Молодцы, — не удержался от похвалы подошедший Глеб, глядя, как лихо оба взмывают в седла, — хорошо вас наставник Тит учит.

— Он говорит, умри, а весточку доставь! — откликнулся старший.

— Вы уж, ребятки, сделайте, а умирать погодите, ладно? — улыбнулся Мишка. — С Богом!

Отправив гонцов, боярич вернулся к усадьбе Федора, где его перехватил старший наставник:

— Поди и не ел сегодня?

— Да кусок в горло не лезет, переживаю, как ребята доедут — путь неблизкий, вдруг кто из беглых им встретится?

— Брось дурью маяться, боярич! Мы же с той стороны пришли и находники это знают, потому на полдень никто из них бежать и не пытался. Так что дорога сейчас вполне безопасна, — отмахнулся от мишкиных опасений Рудный воевода. — Пошли-ка со мной, поснидаешь, заодно и услышишь кое-что интересное.

Стоило устроиться в укромной клети за сенями гридни, перед ними сразу выросло на столе по большой миске, с верхом наполненной кашей, заправленной кусками мяса. Стряпуха — рябая девка, долговязая и неимоверно тощая для такого сытного места, как поварня, — выставила на стол кувшин с квасом и вопросительно уставилась на Алексея. Тот достал ложку из-за голенища и кивнул:

— Ты что ли Сухиной будешь? Давай, рассказывай все по порядку. С самого первого дня, как здесь находники объявились.

Девка, сложив на груди руки, отрицательно замотала головой. — Не видела ничего, все у печи, да у печи.

— А не твоя ли понева на колу вздернута?

Слезы хлынули ручьем, сопровождаемые всхлипываниями и причитаниями. Среди них Михайла с трудом различил:

— Не виноватая я. Он сам пришел.

Стряпухе явно не хотелось делиться пережитым, но Рудный Воевода был не из тех людей, с кем удается отмолчаться. Оставалось только внимательно слушать и наводящими вопросами подталкивать рассказ в нужную сторону

Надо же было так случиться, что старшую повариху боярского подворья, сразу увезли захватившие Погост вои. А вот ей и Чаре поручили стряпать на всех, пока оставшиеся победители грузят на лодьи добро из захваченных изб. Мужи, что кормились на боярском подворье, сказывали, мол старший ихний указ дал, чтобы девок не трогали, а велели им печь хлеба да каши варить. Вот они и расстарались. Сами! И получилось вкуснее, чем у Станы. Чара травки добавила, не те, что повариха пользовала, а свои, особенные. Вот и тогда от варева шел одурманивающий аромат, что у самой слюньки текли.

На второй день довелось Сухине нести горячий горшок к старому домишку, в котором отдельно от воев разместились писарь Буська-Грызло и молодой приказчик, что, со слов Чары, не раз приезжал на Погост с товаром. Оба крепко сдружились и теперь, когда дом писаря занял десяток ратных, приятели поселились в жилье обозника Ермолы, что полез с топором на находников, за что был забит насмерть.

Непонятное что-то было с этими двумя. Вроде пленники, но не сидели связанные в амбаре, как прочие, даже ходить по усадьбе не воспрещал им никто. Однако, за тын не пускали и столоваться со всеми мужами, среди которых и освобожденные из полона холопы были, в повалушу боярскую не пускали, да частенько к начальному человеку кликали. О чем уж там разговоры велись, стряпуха не слышала, но, видать, полезными оказались писарь с приказчиком, что их так жаловали.

Чара расхваливала этого молодца — Спиридона именем — какой пригожий и обходительный, да почему его держат не как узника, а как гостя. Мол, сам намедни поведал, что не было ни в чем его вины. И помог пришлым, и удачу принес. Да видать зависть людская в оговорах не скудеет, что многие бабы и мужики, кои из холопства освободились, на него косятся.

Напарница вновь хотела горшок отнести, но все же уступила ей, как старшей. А не надо было рассказывать про то, какой он молодец справный, да учтивый. По всему выходило, что Спиридон был противоположностью Грызлу, что при любой возможности норовил свою власть показать, когда словами, а зачастую и плетью, начиная с первого дня, когда тетка отдала ее боярину Федору в услужение. Батина сестра была ненамного и старше, но после смерти родителей и трех братишек, сгинувших разом в моровое поветрие, осталась большухой и крутила бабами в оскудевшем роду по одной ей понятному умыслу.

Внутри избенки со света показалось темно. Волоковое оконце помещалось ровно напротив низенькой двери, оттого по бокам ни зги не видать было. Растерялась, покрутилась у входа, и, бухнув горшок на земляной пол перед окном, поклонилась вправо, где очаг во всех жилищах бывает.

— Что за красна девица к нам пришла, яства дивные принесла? — тихие ласковые слова раздавались откуда-то сбоку. Присмотревшись, различила фигуры двух человек на лавках у боковой стены, один из которых приподнялся на локте и поманил Сухину к себе. Именно ему принадлежал вкрадчивый голос.

— Плыви сюда, лебедь белая. Давно я не видал такой красы. Словно солнышко в нашу нору заглянуло.

— Я поесть принесла. Кушайте побыстрее, да горшок заберу.

Буська поднялся первым, сгреб с массивного стола берестяные свитки на освободившуюся лавку, достал из-за пояса ложку и уставился на Сухину:

— Ну? Что принесла?

— Так вот же, ушица! — вновь подцепила горшок ухватом и водрузила по центру стола.

— Эй, Грызло! Старшой кличет! — в дверном проеме возник коренастый стражник. — После пожрешь!

Писарь раздраженно рубанул ложкой по столешне:

— Не дадут похлебать спокойно. Что опять?

— Давай пошевеливайся, а то так березовой кашей накормим, что с лавки не встанешь.

Пока Буська, ворча под нос, натягивал вотол, Спиридон продолжал тихонько лежать на своем месте. Но стоило только ему остаться наедине со стряпухой, как приказчик поднялся и вальяжно присел за стол:

— Не люблю горячее, пусть чуть остынет. Посиди со мной, посудачим, да вместе и отобедаем. Как зовут, красна девица?

Смутилась, но, прислонив ухват к стене, все же присела к столу.

— Сухиной кличут. А ты тот самый Спиридон, что все заморское вежевство превзошел? А еще, говорят, будто удачу приманивать умеешь?

— Это Чара-чаровница наболтала? А что ж она сама не пришла?

— Так я заместо нее! — девка поправила плат и стеснительно припрятала замаранную сажей руку в прорезь поневы. — Али по душе пришлась?

— С тобою ли эту толстуху сравнивать? Как же мила ты, Сухинушка!

Только сейчас смогла рассмотреть собеседника. Он и вправду был хорош. Глаза, глядевшие почти в упор, так и горели желанием, аж сердце захолонуло — ни один из парней до сих пор не смотрел на нее ТАК. Коротко стриженая бородка почти не прикрывала горловины рубахи, и видно было, как пульсирует синеватая жилка. В смущении отвела взгляд и, слушая ласковые речи, что текли из уст молодца волнующим напевом, затеребила косу. Потом, пока Спиридон трапезничал, не зная как, рассказала о своей сиротской судьбе. Всплакнула, перебирая воспоминания. А парень, обойдя стол, приобнял за плечо и в самое ухо, щекоча бородой щеку, зашептал:

— Не кручинься, зеленоглазая. Есть у меня для нежной шейки бусы чудные, жемчуговые. Только сама понимаешь, ноне их открыто держать боязно, вот и припрятал в схороне, на задах. Нет другой шейки, чтобы такие бусы носить, окромя твоей. После вечерней зорьки, приходи, душенька моя, к сеновалу, будет тебе подарок.

— Ой ли!? Не смеешься ли надо мной, Спиридон Батькович, проведал небось уже, что некому меня защитить!? — а у самой сердечко так и заколотило, да костяшки на пальцах хрустнули, когда в кулачок ладони сцепила, прижимая к груди. Впилась взглядом в жилку на его шее, не оторвать.

— Что ты, лебедушка белокрылая! Не было за мной такого, чтобы обманул кого. По нраву ты мне пришлась, прикипел душой. Приходи, ждать буду.

— Приду, коли не шутишь.

Весь остаток дня металась, не находя места, гляделась в ушат с водой, подбирая налобный венец и ленту к косе, и, еле дождавшись сумерек, кинулась к сеновалу за конюшней. Вот оно, счастье! …

— Эй, Сухина! Ты не уснула часом? — Алексей вернул стряпуху от волнующих воспоминаний к жестокой реальности. — Что молчишь, голову повесив, рассказывай, коли вспомнила.

— Жарко весь день у печи, да у печи, вот и пошла на сеновал остыть, оттого и одежу сняла, да рядом разложила. Попрохладнее, да дух повольготнее там. Задремала, не приметила, как этот молодец все забрал, — девка отвечала все вроде складно, а у самой лицо, уши и даже шея налились густым багрянцем.

— А дальше как дело было? — Михайла отметил краем глаза, как охально прищурились глаза Алексея. — До утра остывала, или как?

— А-а-а…. — похоже, у Сухины кончилась фантазия и, не зная, что сказать, она лихорадочно придумывала отговорку, от усердия прикусив губу и вытаращив на боярича подведенные угольком глаза. — Дак, уснула же я. Только перед утренней зоренькой и кинулась, что одежи нету. Потом, когда мужей завтраком кормили, узнала, как дальше-то случилось.

Спиридону, вроде как, за тын хода не было. Он одежу мою надел, да, видать, хотел задами с боярского подворья уйти. А тут под утро Терентию невмоготу стало после пива, так он туда же на задворки решил сбегать облегчиться. Видит баба молодая, в сумерках спьяну не разобрался и похоть-то свою не удержал. Со спины зашел, да приголубил по-свойски, грешно говорить, но вся понева на заду в клочья изодрана. После развернул к себе ликом, да бороду нащупал — тут с Терентия весь хмель-то и соскочил вмиг. Отметелил сгоряча так, что на свету и не признать было. А поутру беглого на кол и посадили в бабьей одеже.

А на что мне теперь рванье-то. Не надобно совсем. Вчерась, вона, какой обновкой мужи одарили, за то, что бочку с пивом указала в подклети. — Сухина погладила рубаху на плоской груди и, засмущавшись, умолкла, глядя как двух мужиков разбирает неудержимый ржач.

— Ох, уморила, девка, — Алексей, вытирая проступившие слезы, махнул рукой. — Ступай себе! Ну, Михайла, чего скажешь?

— Осьма с ребятами в какой-то дурной переплет попали, — дождавшись пока закроется дверь, начал Мишка. — Но это и так ясно — их лодью, хоть и без товара мы сегодня отбили. А вот что с ними самими приключилось — вопрос! Жаль, конечно, что Спирьку уже послушать нельзя. Но, кажется, девка что-то не договаривает?

— Ну, тут все понятно — с ним она на сене прохлаждалась! Хватит о паскуде, подох — и ладно. Пойдем лучше у погостных поспрашиваем, может, кто-нибудь о других пленниках что расскажет?

К сожалению, все их настойчивые расспросы не дали никаких новых сведений о судьбе экипажа лодьи. В череде неизбежных хлопот пролетел один день и другой. Тем временем подтягивались под руку воеводы Корнея новые силы: прибыл Рябой с огневцами, коих вел веселый и шебутной Семен Дырка, получивший свое прозвище за привычку вставлять где надо и не надо слова "дырка сзаду". Перевыполнил свое обещание и Треска, приведший почти восемь десятков лесовиков из трех отдаленных вервей. Да и ближние селища, пострадавшие от грабежей и насилия, дали три с половиной десятка воев. Правда, их воинская справа оставляла желать лучшего, да и обучены они были совсем не так, как ратники Сотни, но все же это была ощутимая подмога — шутка ли, почти две сотни пешцев, почти половина из которых — неплохие лучники.

И особенно порадовал воеводу Корнея Стерв, к вечеру пятого дня вернувшийся с "охоты" с парой пленников. На допрос собрались почти все десятники — каждому хотелось знать, с кем придется иметь дело. Не мог остаться в стороне и Мишка. Когда все расселись по лавкам в гриднице, четверо ратных втащили и поставили перед воеводой двоих. Первый, жилистый коренастый бородач, с небрежно перетянутым окровавленными тряпками правым плечом, угрюмо молчал в ответ на все вопросы. А вот другой, мелкий плюгавый мужичонка, чем-то неуловимо смахивавший на Пентюха, сразу же бухнулся на заплеванный пол перед сидящим в кресле дедом:

— Батюшка воевода, не вели казнить! Все, все что знаю расскажу! Не виноватый я, силой они меня заставляли.

— Ох, и гнида ж ты, Шевляга. Правду тогда Смык старшому говорил — самое место твое на дне Припяти! Пожалел тебя Чупра, да зря!

— Цыц! Раскудахтался, молчун! Ну-ка, ребятки, — обратился Корней к ратным, — сведите его во двор, да пусть Бурей ему десятка три батогов отвесит. Небось, язык поразвяжется.

— Иди, — от грубого тычка в раненое плечо лицо пленника перекосила гримаса боли. Но он только дернул связанными за спиной руками, презрительно сплюнул сгусток крови в сторону Шевляги и вышел в дверь.

— Говори, — все взоры обратились на оставшегося, — но гляди, коли соврешь — небо с овчинку покажется! Сначала все, что знаешь о тех, кто нападал!

— Все, все скажу, как есть, только не погуби! — мужичонка несколько раз стукнулся лбом в пол. — Нашу ватагу, когда мы невдалеке от Давид-городка были, ближник князя какого-то нанял. Лодьи на реке разбивать, да селища прибрежные…

— Как звать того князя? И не ври, что не слышал, — перебил пленника Кондратий.

— Не ведаю, кормилец, чем хочешь побожусь. Ратные ихние — нурманны да ятвяги, наособицу все время, их и не поймешь толком. А с ними все больше Чупра дело имел, да Смык еще.

— Брешешь, пес! Среди убитых ни одного чужеземца не было!

— Так ведь они ж на следующий день уплыли! Как село вот это самое взяли на щит — сразу его поделили — кому что. Себе-то они долю получше взяли, справу воинскую, серебро, меха, да и холопов большую часть. Потому наш старшой и решил задержаться на седьмицу, али больше. Местные уже дани княжеские начали свозить на Погост, вот тут знатно можно было рухлядишкой разжиться.

— И не боялись совсем, что придут по вас? — Рудный воевода даже не подумал скрыть своего презрения к незадачливым находникам. — Али от жадности последний умишко потеряли?

— Князя-то Туровского с дружиной нету в городе! А по Припяти ляхи, как дома шастают — вот и понадеялись, что успеем свой кус отхватить! От простого боярина отбились бы, к тому мы уже привычные. Но кто ж знал, что вас тут две сотни кованой рати?

— А бежали куда? — Мишка воспользовался небольшой паузой в допросе и решил перевести разговор на более актуальную тему. — Может, место встречи, какое есть?

— Бежали-то? Да куда глаза глядят! Помирать, стало быть, никому неохота! Вот и порскнули все, как зайцы.

— Врешь! — шрам на щеке Корнея побурел от гнева. — А кто тогда у речных ворот с нами насмерть резался?

— Не видел того, — глазки Шевляги испуганно забегали, — небось, там Хлуд с Вогачем были, холопишки боярские. Так им все равно терять нечего — раба, оружие взявшего, кол ждет все одно.

— Не сходится! Там лес рядом был — могли уйти. Но все ж бой приняли!

— Я ж говорил, еще тогда говорил, — вмешался в разговор Стерв, — прикрывали они кого-то. Еще одна лодья ушла ведь.

— Так вы у ихних баб порасспросите, у каждого из здешних холопов, а к нам больше десятка пристали, и жены и детишки. Они-то уж точно знать должны!

— Семьи холопские? — воевода обвел взглядом соратников. — Теперь понятно, почему те не ушли. Они за чад своих да женок смерть приняли. Достойную…

Все помолчали, затем Рудный воевода кивнул на стоявшего на коленях:

— С этим слизняком, что делать будем?

— Вздернуть татя, — прогудел десятник Кондратий, не скрывая гадливого выражения, — все, что можно, от него узнали. А оставлять эту тварь в живых — не по-божески и не по-людски! На осине ему самое место!

— Не надо! — мужичонка с плачем обнял воеводский сапог. — Я отслужу, чего хошь сделаю, только не казните! И бывший стан наш на Коробьевом острове укажу, там встречаться договорились, если что! Только пощадите!

— Берите его, — Корней брезгливо отдернул ногу. — Кондраша, собирай народ…

Вечерело. Лучи низкого солнца, пробиваясь из-за облаков, освещали негустую толпу погостных жителей, собравшихся за тыном. Поодаль, в строгом порядке выстроились десятки ратников, среди которых выделялись юными лицами отроки Младшей Стражи.

Под огромным дубом была поставлена телега, запряженная двумя рослыми жеребцами.

— По заповеданию Князя Великого Ярослава Владимировича и сыновей его, — голос Корнея был сух и ровен, — за татьбу здесь, на Княжем Погосте, эти двое повинны смерти.

Ведите.

Бьющегося и умоляющего о пощаде Шевлягу трое ратных втащили на телегу. Его напарник, весь в синяках и кровоподтеках, криво ухмыльнулся серыми губами: "Эх, не довелось погулять досыти!" и, оттолкнув чужие руки, сам взобрался на хлипкий помост. Постоял, обводя, взглядом, вечернее небо, вздохнул и сунул голову в петлю.

— Давай, Серафим!

Повинуясь взмаху воеводы, Бурей сильно хлестнул коней. Толпа ахнула и подалась назад — на толстой ветви повисли два чудовищных желудя. Недолгое трепыхание тел скоро закончилось и воцарилось мертвое молчание, прерываемое только редкими всхлипами.

И вдруг в эту зловещую тишину ворвался бешеный конский топот. Во всаднике, что осадил запаленного коня прямо перед Корнеем, многие с недоумением узнали Ингварку Котеня. Парнишка с трудом сполз наземь и прошептал еле слышно:

— С Ратным беда…

Глава 4

Княжий Погост. Журавий Камень. Начало октября 1125 года.

Соединенное войско быстрым маршем двигалось на полдень.

Известия об осаде Ратного повергли Михайлу, воеводу Корнея и всю верхушку Погорынья в самый настоящий шок. Первой общей мыслью было лететь, загоняя лошадей, на подмогу, и Алексею лишь с большим трудом удалось остудить горячие головы:

— Пару дней Аристарх врага удержит, хоть и с малыми совсем силами. А нас, если лошадей лишимся, возьмут голыми руками. Потому как Младшая Стража в прямом бою с кованой ратью не выстоит, а рассчитывать все время на самострелы, да на удачу — значит, круглым дураком быть! Да и пешцев у нас сейчас поболе двух сотен будет. Глупо себя такой силы лишать.

— Вот только пешим ходом до Ратного больше трех дней пути, не дай Бог прийти к шапочному разбору, да и из лесовиков невесть какие воины, — усомнился Лука Говорун, задумчиво оглаживая рыжую бороду.

— Дойдем и за полтора дня, коли пешцы налегке пойдут. Ежели мы почти всю их воинскую справу на телеги сложим, да навьючим на заводных коней, то уже завтра, после полудня сможем к Ратному выйти. Враг наш, кто бы он ни был, будет только шестнадцать десятков конных — Сотню да Младшую Стражу — ожидать. А вот ни про огневцев, ни про лесовиков Трески, ни про других, что к нам прибились, он знать не знает. Тут-то и следует нам свою удачу ловить…

"Да, это, пожалуй, единственный шанс в этой поганой ситуации, мистер Фокс!

Шанс! Он не получка, не аванс, Он выпадает только раз, Фортуна в дверь стучит, а Вас Дома нет! Шанс! Его так просто упустить, Но легче локоть укусить, Чем новый шанс заполучить, Шанс! Он собирал вам экипаж, Он с Вами шел на абордаж, И от осечки он берег Арбалет. Шанс! Один лишь раз осечку дав, Теперь Вы кролик, он — Удав, А у Удава скверный нрав, Шанс! И вот, когда вы в двух шагах, От груды сказочных богатств, Он говорит вам: "Хе-хе-хе, Бог подаст", — Хитрый шанс.

Блин, вот же привязалась песенка…

Но кто же мог столь дерзко и уверенно нанести такой удар? Неужто Журавель? Откуда он взял такие силы? Ведь оставалось у него сотня дружины, не больше. Да и Нинея уверяла, что он, наоборот, отправляет самое ценное на юг. Ей соглядатаи о двух ушедших вверх по Горыни обозах рассказали.

Или это не он? Но кто тогда?"

— Значит, сделаем так, как сейчас Алексей говорил, — прерывая мишкины размышления, отрезал дед. — Воинскую справу грузим на телеги, да на лошадей. Лука, бери три десятка из Сотни, да еще три из Младшей Стражи и ступай передовым дозором, чтобы в случае чего дать нам время пешцам оружие раздать. Данила, бери Андрюху Немого в помощники, да принимай под свое начало всех пешцев, чтобы ни один от конной рати не отстал!

На ночевку сегодня стать в Мертвом Урочище должны! Все, с Богом!

* * *

Об осаде Ратного и спешащей на помощь рати Юльке быстро рассказал Петька Складень, пока они шли к остальным. Ее короткий рассказ о случившемся спешившиеся ратники передового отряда слушали молча. Затем Лука задал несколько вопросов Феклуше, услышал о взятии Огнева, и, поиграв желваками, обвел взглядом хмурые озадаченные лица своих людей. Большинство опытных воев держали себя в руках, хоть и были обеспокоены полученными вестями. Только Тарасий все время нервно переминался с ноги на ногу, не зная куда девать руки, и ожесточенно отламывал мелкие кусочки от ветки осины. В Ратном у него осталась молодая женка с годовалой дочкой, вновь ходившая в тягости. Настена, пользовавшая молодую, твердо обещала, что на этот раз будет наследник, и чем ближе подходил срок родин, тем беспокойнее делался Тарас.

Ловя на себе осуждающий взгляд Луки, он брал себя в руки, замирал, но очень быстро тревожная суетливость возвращалась вновь.

Беспокойный с детства, новик слыл в Ратном смутьяном, и мать не раз наведывалась к отцу Михаилу с мольбами вразумить чадушку, да наложить епитимью построже. После гибели отца Тарасий остался в доме за старшего, и от него доставалось не только младшим братьям.

— Вернешься с ребятишками к Сотне, — Лука, потеребив бороду, внимательно глянул молодому воину в глаза, — смотри, головой отвечаешь.

И, повернувшись к раскрасневшимся от внимания подружкам, добавил:

— А вы, девицы-красавицы, поскачете к воеводе, пока мы тут … Он все и решит. Там и покормят.

Тарасий, выпучив глаза от усердия, только покивал старшому и побежал готовить лошадей.

Феклуша сидела, ухватившись за Юлькину талию, чтобы не съехать с широкого седла, а старшая, умело управляясь поводьями, следовала за передовым конем, что рысью двигался по извилистой лесной тропинке. Было слышно, как Тарасий расспрашивает Волчка, что сидел перед ним, пытаясь выяснить волнующие подробности о нападении на Ратное. Тот редко и неохотно отвечал, все косясь взглядом на Ворона, что бежал сбоку, стараясь не отстать от наездников.

Через несколько верст, на подъезде к большой лесной поляне их окликнул дозорный:

— Тарас, ты? Кого везешь-то?

— Лука велел вот их, — новик кивнул на едущих сзади девчонок, — немедля к воеводе Корнею доставить. Вести больно важные!

— Свирид, оставайся, я провожу! — из-за деревьев показался второй страж и знаком приказал следовать за ним. Вскоре они выехали на берег небольшого светлого ручья.

Такого числа воев разом дети не видели. Юля металась глазами в поисках Михайлы, но никак не могла признать его во множестве окольчуженных мужей и отроков.

Фекла же таращилась по сторонам, пытаясь распознать кого-либо из Огневской родни, и постоянно спотыкалась на ровном месте,

Только сейчас стало ясно, насколько проголодались за дорогу. Поднесенные им толстые ломти хлеба с копченой, пахнущей дымком свининой, подмели вмиг. Новик, выполняя поручение своего десятника — не спускать глаз, стоял за спинами, глотая слюну.

А потом был долгий разговор с воеводой….. воспоминания страшных картин избиений и унижений, тяжелого пути в полоне, голодного бегства.

И только после всех расспросов Бурей увел троицу к своей телеге и, не говоря ни слова, уложил на сено, укрыв каждого теплым овчинным кожухом.

Стоило детям закрыть глаза, как сон мгновенно сморил юных беглецов.

Юная лекарка проснулась и рывком села на телеге. Было уже совсем темно, и лишь несколько костров освещали место ночной остановки рати воеводы погорынского. На сене в обнимку спали Феклуша с Волчком, даже и не думавшие вставать.

— Юля! — рядом, привалившись к колесу и обхватив колени руками, сидел сотник младшей стражи, — Юленька! Милая, как же так! — Мишка поднялся и крепко обнял растерявшуюся подругу.

Та, дернулась от боли — рубцы, оставленные плетью еще давали знать — отстранилась и, надрывно всхлипывая, начала быстро говорить, глотая слова и фразы, и колотя маленькими кулачками в грудь Мишки:

— Ты слово давал, что беречь меня будешь! При мамке говорил. Ты нас бросил, ушел. Мама там! Где она?! Жива ли?! Наших баб, девок, детей — всех в полон. А ты увел отроков! Бросил нас одних! Бросил! Бросил! — и вдруг обреченно затихла, плетьми опустив руки, только слезы ручьями лились из глаз.

Мишку охватило отчаяние. Не зная, как поступить и какими словами успокоить подругу, молча опустился на колени, взяв дрожащие от волнения маленькие ладошки в свои руки.

— Прости, Юленька. Не ждали мы такого поворота. Но завтра уже дома будем и маму твою спасем и всех. Тетка Настена в Ратном была, когда вороги напали, с ней все хорошо. А вот отец Михаил погиб, село защищая. Царствие небесное!

— Господи! Как погиб? — юная лекарка почувствовала, что ноги отказываются держать ее.

Мишка подскочил, подхватил девушку и, усадив на телегу, сел рядом.

— Холодно на земле, замерзнешь.

— Не замерзну уже. Знаешь, а за нами кто-то всю дорогу смотрел, так мы бежали почти все время, хотели вас быстрее о беде упредить. Еще на капище велесовом ночевали, в деревне сожженной, — облокотившись на его плечо, Юля сама вложила ладонь в Мишкину руку. — Нас с Феклушей из полона Волчок спас.

— Знаю, мне дед с Буреем рассказали. Тебя обидели? Били? Больно? — Мишка осторожно коснулся синяка на скуле.

— Били. И зеркальце, что ты подарил, потерялось. Вот и нету у меня больше подарков… Ты завтра тоже в бой пойдешь?

— Да. Я ведь всей Младшей Страже глава, примером должен быть. Не бойся. Смотри, какое войско дед собрал. — Мишка повел рукой, охватывая поляну, — ворога догоним и полон освободим. Вернем все отнятое, верь.

— Верю — и затихла, прикрыв глаза.

Так и сидели, изредка переговариваясь и вспоминая, тех, кто остался в Академии, строили предположения, гадали о событиях грядущего дня. В конце концов, оба задремали, прижавшись друг к другу и укрывшись одним плащом.

Это было вчера, а сейчас, с рассветом нового дня окольчуженая колонна, преодолевшая уже почти три четверти пути, двинулась дальше. Вот только далеко идти не пришлось — через пару часов, едва дорога вывернулась из леса на простор сжатого поля, как Лука прислал скорого гонца — впереди, чуть более чем в полуверсте, вражеское войско.

Спешно собранный "военный совет" угрюмо слушал обстоятельный доклад Говоруна — никто не ожидал встретить врага, изготовившегося к битве, так рано:

— Впереди, на холме, что местные Журавьим Камнем зовут, копейщики да лучники стоят. Сотни, пожалуй, две, не меньше. Слева, до самой Случи — заболоченная луговина, по ней конь почти совсем не пройдет, только медленным шагом, да и пеший с трудом. По другую руку от холма, только чуток подальше — лесок. Дорога как раз между ним и холмом тянется. Длинный, версты три, недаром его Долгим Липягом кличут, но узкий. Шириной шагов двести. В нем тоже лучники вражеские, но сколь много — непонятно. Стрелы весьма густо летели с двух сторон, троих потерял убитыми, да еще пятеро поранены. Обойти можно только справа по полю, но там через две версты овраг, по которому речка ко Случи течет, как переходить через нее будем — не знаю.

— Не след, нам от боя бегать, — Корней в преддверии схватки был собран и решителен. — Данила, Семен и ты, Треска, зачин за вами. Задача ваша — засевших на холме атаковать, да засадников, что в леске прячутся, выманить. Они ждут, что мы "свиным рылом" вперед попрем, чтобы потом нас сбоку и сзади достать. Пусть так и думают. Покажем им, что вроде все так и будет. Пусть только они выскочат на ваших пешцев из-за деревьев, вот тут-то и придет Сотни черед. Против конного удара им на открытом месте нипочем не устоять. Не увлекайтесь только. Данила, все понял? Ступайте и удачи вам!

Михайла дождался, пока около деда останутся только Алексей и Лука Говорун, и только тогда задал мучавший его вопрос:

— Господин воевода, разреши обратиться! — и, дождавшись разрешающего кивка деда, продолжил. — Зачем нам врага в лоб на холме атаковать? Ведь обойти же можно, пусть и нелегко будет потом переправляться. Но зато к Ратному без потерь придем.

А если они захотят нас в поле достать, то именно им придется вперед идти, да под наши стрелы подставляться…

— Эх, внучок, внучок… Без потерь говоришь? Да в том-то и дело, что тогда мы без боя половину войска лишимся! Гляди, — Корней для наглядности принялся загибать пальцы. — Треска с лесовиками сразу уйдут свои селища защищать — двенадцать десятков воев долой. Охочие людишки, что в чаянии добычи к нам прибились тоже уйдут — около Ратного им добычи неоткуда набрать. Вот еще семь десятков отними… А то глядишь они еще и к врагу перебегут. И много мы тогда с одними огневцами навоюем?

Мишка, точнее Михаил Андреевич Ратников пристыжено наклонил голову и мысленно обозвал себя дураком. Все-таки усвоенные в далекой советской юности понятия об армейской дисциплине и присяге совершенно не соответствовали таковым в двенадцатом веке. Но ведь воевать приходилось с этими людьми и сейчас! "Других людей, у нас, для Вас, товарищ Ратников, нет!" — будто наяву услышал он глуховатый насмешливый голос.

— А я вот чего боюсь, — Алексею было не до унижения боярича, все его внимание было занято предстоящим боем. — Слишком все просто выходит. Не может вражий воевода нашего конного удара не предусмотреть. Наверняка ведь конные и у него есть. Вот они-то нам в бок и ударят!

— Вот! В самый корень зришь! — Корней хлопнул старшего наставника по плечу. — Потому мы и в этот раз только обманку покажем. Издали нипочем отроков на конях от взрослых ратников не отличить. Потому мы вперед да наискосок Младшую Стражу и пустим. Отроки атаку на себя вызовут, да на болотину от врага и уйдут, а в решающий миг Сотня и ударит, тогда и сомнем врага, сначала конного, а потом и пешего.

— Так Младшая Стража для демонстрации, то есть для показухи, вперед скакать будет? — Михайла, несмотря на полученный только что урок, все же решился оспорить дедову диспозицию. — И ничего больше?

— А ты что, хочешь ее против кованой рати бросить и при этом устоять, — кривая ухмылка Луки была ему ответом. — Прихлопнут они вас как комара и даже не заметят. И так-то, дай Бог, чтобы половина уцелела.

— Потому и говорю, чтобы скакали наискосок, да сразу бросали коней и уходили в болото, где не достанут, — нахмурившись, то ли от непонятливости внука, то ли от насмешек Говоруна, вмешался Корней. — Выманить на себя врага и уцелеть, вот ваша наиглавнейшая задача.

— Да нет, я просто хотел первым двум рядам все заряженные самострелы дать. Враг, пока мы с его пешцами на холме не сблизимся, атаковать не будет. Так что по паре выстрелов мы сделать успеем, хоть сколько-то неприятелей положим, да Даниле задачу облегчим.

— Ладно, самострелы можешь дать. А то я уж было решил, что ты их лоб в лоб встретить хочешь. А тебе, Леха — самая тяжелая задача выпадает. Ты вместе с частью охочих людишек, кто с конем пришел, на правой руке Младшей Стражи пойдешь. Чтобы враг раньше времени нашу хитрость не раскусил. Сдюжишь ли?

— Сделаю, что смогу, — Алексей пожал широкими плечами и повернулся к Мишке. — Пойдем, боярич. Данила, вон, уже почти в дело вступил. Скоро, стало быть, и наш черед. Прощевай, Корней Агеич, может, и не свидимся боле. Прости, если что не так. Прощай и ты, Лука.

— Вы уж там поберегайте себя, ребятки, — поочередно обнимая внука и "зятя" прошептал Корней. — А что в бою не сробеете, я и сам знаю!

* * *

Тяжелый окольчуженый ёж пехоты медленно надвигался по пологому склону на прикрывающихся высокими ростовыми щитами копьеносцев врага, занявших позицию в трехстах шагах от вершины. Они были разделены на два примерно равных отряда, а потому Данила также разделил свои силы надвое. На правой руке, где был он сам, шли огневцы под началом Семена Дырки да вольные охотники, примкнувшие к Сотне в чаянии добычи и славы. А на левую руку, в помощь важничающему, но не имеющему большого воинского опыта Треске, он отрядил Андрея Немого, наказав помочь, в случае надобности, да вдохновить лесовиков собственным примером.

До строя врага оставалось не более пятидесяти шагов, когда впереди, у самой вершины холма, раздался душераздирающий женский крик, и на поднятом колу затрепыхалось обнаженное тело. Спустя мгновения все повторилось снова — полный нечеловеческой боли вопль и корчащаяся в диких муках на колу голая женка.

Ошеломленные пешцы на пару мгновений замерли. Но затем Андрей, разглядевший в искаженное смертной мукой лицо Арины, и Семен Дырка, узнавший свою Аксинью, с неистовой яростью ринулись вперед. Их порыв подхватили остальные. Противники столкнулись и Михайле, наблюдавшему издалека, сначала показалось было, что первая линия врага сметена этим бурным натиском. Увы, на самом деле неприятельские копейщики медленно, но организованно, пятились в сторону флангов, пропуская атакующих по центру позиции. Прямо туда, где выросли два страшных древа смерти. И где погибель ждала остальных — потому что едва атакующие вырвались на открытое пространство, как на них обрушились стрелы сотни лучников, растянувшихся в шеренгу, в восьмидесяти шагах от копейщиков. Тем временем вторая сотня лучников, выскочив из леса, одним броском преодолела дорогу и замкнула кольцо окружения. Теперь стрелы полетели и в спину пешцам Погорынья. Еще не поздно было вырваться из смертельной ловушки, но Данила, могущий отдать команду и повернуть бойцов в нужную сторону, пал на месте, пронзенный тремя стрелами, одна из которых оказалась смертельной. Андрей же с Семеном безудержно рвались вперед к вершине, невзирая на то, что число воинов вокруг них неуклонно таяло.

Едва вражеские лучники оказались на склоне холма, как Младшая Стража начала свой разгон. К несчастью, противник находился на двести шагов дальше, ведь прорыв сместил основные события к самой вершине, и это сыграло свою роковую роль. Пока отроки преодолевали выросшее примерно вдвое расстояние, на их пути возникло неожиданное препятствие: из леса выскочили и замерли в пятидесяти шагах впереди развернутого строя лучников четыре закрытых громоздких повозки, очень похожих на захваченный зимой фургон скоморохов, только пониже и без крыши. Возницы с быстротой, свидетельствующей о многих тренировках, обрезали постромки и увели лошадей обратно. Поначалу вид этой четверки не предвещал опасности из-за отсутствия стрелковых амбразур в стенках, но как оказалось чуть позже, противник припас не менее эффективные сюрпризы.

Когда первые, несущиеся во весь опор, всадники оказались в двадцати шагах от линии повозок, с обоих сторон фургонов были подняты и натянуты тяжелые цепи, образовав неожиданный труднопреодолимый конными барьер, высотою в полсажени. Налетев на преграду, первые ряды смешались, образовав небольшую кучу-малу. Михайла, скакавший на левом фланге, сорвал голос, заворачивая строй и заставляя Малую Стражу обойти препятствие. Но тут вступили в бой воины врага, размещавшиеся в фургонах. Пращники, вставшие во весь рост, обрушили на атакующих град камней. Расстояние было совсем невелико, а нападение столь неожиданным, что в ответ последовали только разрозненные выстрелы из арбалетов, практически не достигшие результата, в то время как почти каждые камень находил цель. Михайла получил сильный удар в голову и полуоглушенный сполз с лошади. Кровь заливала глаза, боль мешала сосредоточиться и потому мимо сознания прошли и свист стрел подошедших вражеских лучников и боевой клич неприятельской конницы и все дальнейшие события.

Спасла Младшую Стражу от полного уничтожения лишь задержка, с которой сотня всадников Журавля вступила в бой. Задержка, впрочем, вполне объяснимая — им также требовалось проскакать значительно большее расстояние. За это время Алексей успел увести уцелевших из-под удара, а верный Роська, соскочив с коня рядом с крестным, собрал вокруг полтора десятка опричников, лишившихся коней в свалке. Отрядив четверых выносить Михайлу влево, к кустам, что росли по краю болотистой луговины, он с остальными попытался выстрелами из самострелов если не остановить, то хотя бы замедлить и отвлечь на себя конных ратников врага. Удалось ему это или нет, Мишка так никогда и не узнал — никого из этой горстки смельчаков среди выживших не оказалось.

Сражение меж тем разгоралось с новой силой. Ратнинцы, вложив в последний удар все свои силы и всю ярость, опрокинули первый ряд противника и продолжали теснить его в сторону прекративших стрельбу лучников. Может быть, Корнею и Луке, возглавившим этот отчаянный натиск, и удалось бы повернуть ход битвы в свою пользу, если бы не точный расчет Журавля, бросившего на чашку закачавшихся было весов, новую увесистую гирю. Противопоставить свежей сотне Каарн'а, вступившей в бой в этот решающий момент, ратнинцам было просто нечего. У отброшенной с холма вниз к болоту Сотни не было никаких шансов на спасение, если бы не отчаянный рывок Алексея. С двумя неполными десятками Рудный воевода врезался во вражеский строй, сразу свалив знаменосца. Пока Каар'н разворачивал своих всадников навстречу новой угрозе, ратнинцы успели выскочить из ловушки и уйти сквозь кусты к заболоченной низине, сулившую спасение. Правда, этот успех дорого стоил маленькому отряду храбрецов — из завязавшейся схватки сумели вырваться только шестеро во главе с получившим четыре тяжкие раны Алексеем.

Прошло всего несколько часов с начала битвы, а уже все было кончено. Потрепанная Сотня с остатками Младшей Стражи отходила, изредка огрызаясь стрелами от пошедших в преследование лучников противника, к берегу Случи. И лишь у самой вершины Журавьего Камня все еще кипел неравный бой. Последним отчаянным усилием Андрей с Семеном пробили стену нурманнских щитов, но вот к основанию кола, на котором умирала в тягчайших муках Арина, суждено было прорваться только Немому. Потерявший в жестокой схватке шлем, трижды раненый, с залитым кровью лицом, он походил сейчас на демона войны, вырвавшегося из глубин преисподней. Дважды копейщики подступали к нему и оба раза откатывались, оставляя убитых и раненых на залитой кровью осенней траве. В краткий миг последней передышки Андрей одним страшным косым ударом срубил проклятый кол, едва успев подхватить падающее безжизненное тело. И почти сразу же подошедшие лучники поставили последнюю смертельную точку в битве. Сраженный несколькими стрелами Немой опустился на левое колено и еще успел увидеть, как его Арина открыла глаза и прошептала "Прости, Андрюшенька!" В тот же момент копье, ударившее в спину, повергло его наземь, соединив с возлюбленной в самый последний миг.

* * *

Троица бывших беглецов сидела в одной из телег сбитого в круг обоза. Бурей распорядился отогнать повозки ближе к Случи, на довольно широкую и длинную луговину. Видно по весне она затоплялась половодьем, да так и не просыхала за лето, оттого под колесами многих телег стояла вода пойменной болотины. Однако, из обозников никто не ворчал — дисциплина и порядок держались на высоте. Юлька, поджав губы, сосредоточенно перетирала только что собранные по дороге травы и корешки, раскладывая их кучками по тряпицам. Феклуша, помогая подруге, то тихонечко молилась, то делилась всевозможными предположениями о ходе битвы, отголоски который изредка доносились и до речного берега. Волчок теребил сонного, совершенно разморенного Ворона и пытался вникнуть в смысл услышанного.

В замыкающих телегах заметно оживились обозники, оттуда раздался условный свист, собирающий на сход. Огневская, заметив знакомого дядьку, в любопытстве подалась было из телеги, но Юлька цепко схватила за руку:

— Куда? Никто не звал. Сидим, ждем. Если нужны будем, нас кликнут.

Но работа не шла. Все мысли были там, где о чем-то судачили мужи. Лекарка бестолково мяла траву, не замечая, что та трухой высыпается между пальцев. И тут среди обозников второй волной началось смятение. Мужики кинулись к зарослям ивняка, откуда небольшими группками появлялись спешившиеся вои, ведя под узды лошадей, в седлах которых с трудом держались израненные ратники.

Здесь уже Юлька сама не усидела в телеге и, выхватив глазами среди бежавших на помощь фигуру Матвея, бросилась к нему.

— Мотя! Что случилось?!

— Беда, Юля. Побили наших.

Кинулись помогать раненым, которых бережно укладывали на телеги соратники.

Кровь! Много крови… Крики и стоны поглощали и властный голос Бурея, отдающего распоряжения помощникам, и отборную ругань Ильи, пытающегося успокоить обезумевшего от боли совсем молодого новика.

Феша, шатаясь, с белым как мел лицом, передвигалась челноком между телегами и ранеными, которых укладывали на разложенные по земле попоны, поднося воду, мох или тряпицы, а иногда бегала к маленькому костерку, чтобы зачерпнуть булькающий в котелке лечебный обезболивающий отвар.

В очередной раз принеся требуемое, она, пока Матвей снимал шлем с раненного, бережно придержала голову и, обмакнув тряпицу в горшок с остывшей водой, осторожно обтерла лицо испачканное кровью и землей. Ратник, приходя в себя, приоткрыл глаза и попытался улыбнуться:

— Фёкла. Я жив!

— Девочка всхлипнула, узнав в ратнике Тарасия. — Пресвятая Богородица! Спаси и сохрани! Конечно, жив…. Ослаб только. Тебе сейчас Матвейка поможет.

— Макар где? Я не донес, не смог. На ногу прорубленную сил не было встать. Упал и полз за подмогой. Он там, в болотине остался.

— А? Не знаю. Сейчас Волчка попрошу, он поищет.

Тут кто-то резко развернул за плечи стоящую на коленях подле Тараса девочку:

— Юля!

Но, увидев незнакомое лицо с красными воспаленными глазами, спросил с изумлением:

— А лекарка где?!

— Там, у тех телег, где Бурей. Она раны шьет, — рядом стоял конь, Феша даже залюбовалась: " Красивый, в яблоках! А грива-то, чудо шелковое!" — на шею которого склонил голову воин с безвольно повисшими руками. — Это не Макар?

— Это сотник младшей стражи, Михаил Фролыч.

Услышав ответ Матвей, перевязывавший открытую рану на ноге Тарасия, покачнулся, и, не удержавшись на ногах, сел наземь. Но тут же резко подскочив, кинулся к бояричу.

— Мишка! Мишка, держись! — и на ходу кивнув девочке. — Не стой, перевяжи Тарасия! — повел коня в сторону фургона, где колдовала над ранеными Юлька.

Время, казалось, остановило свой бег для лекарей и их помощников. Уже и дым костров смешался утренним туманом, уже заблестели под первыми лучами солнца капли осенней росы, а раненых все не убавлялось — Волчок с Вороном рыскали всю ночь по болотным зарослям в поисках раненных, а потом оставшиеся невредимыми ратники и отроки младшей стражи выносили найденных к месту временной стоянки обоза. Не хватило тряпиц для примотки сухого мха, и Бурей велел всем, кому можется, драть ивовое лыко.

А в крытой повозке, что стояла чуть в отдалении на сухом пригорке, сидела, зажмурившись, Юлька и всеми мыслями своим старалась передать жизненную силу через руки, обхватив ими перевязанную голову молодого сотника, пришедшего в сознание только сейчас. Повязка полностью закрывала лоб — особенно досталось все той же многострадальной брови — и переносицу.

Мишке трудно было не только дышать, но и поворачивать голову. Казалось, что в мозги закачали ведро воды, и их распирало так, что готовы вылезти глаза. А каждое прошептанное слово давалось через силу, сводя болью мышцы лица.

— Ты молчи, лежи тихонечко и не кручинься ни о чем. Ударили тебя сильно, даже шлем погнулся. Вот и обеспамятовал. Но кость цела, так что все хорошо будет. Только почувствуй силу, что через руки посылаю, и сердцем ее ощути. Льется она журчащим весенним ручьем и несет в каждой капельке своей искорки жизненного огня. Прими и напитайся, наполнись и восстань…

Слова лекарки наплывали на сознание, как спокойные волны прибоя и опять уходили, оставляя раненого в кромешной пустоте беспамятства. Безвольное тело, досуха выжатое двойным гнетом физической усталости и горечи поражения, отказывалось повиноваться.

— Мишаня! — снова теребила его слабые безвольные руки Юлька. — Не поддавайся! Вспомни, как зимой, на дороге, Демку лечили. Непременно встать надо, ждут, надеются, нужен ты.

— О ветер, ветрило! Повей, господине, на моего ладу, вынеси слабость и боль…-

Затуманенный разум, не в состоянии взять власть над телом, полностью переставал осознавать смысл сказанного, все глубже и глубже погружаясь в сон.

Луг из того, прежнего детства. Окаймленный кустами душистой акации, покрытый бархатным ковром цветущего клевера. Бескрайне-глубокую синеву неба перечерчивает стайка стрижей. А посреди этой благодати кружит лебедушкой она, Юленька, размахивая как крыльями длинными рукавами белоснежной рубахи.

Но что это? Вдруг чудную картинку заволакивают черные клубы дыма, горло начинает першить от гари, горят глаза. Тело проваливается в адову бездну, где бесконечные молнии вторят громовым ударам истерзанного сердца…

Но проходит время, и опять светлеет небо, и картинка повторяется снова.

Наконец, душа вырывается из плена немощного тела и летит навстречу чудесным видениям. Нежные, словно легкий ветерок, руки обхватывают и заплетают в ласковых путах. Стороной, не задевая внимания, мелькает изумление — была мгновением назад долгая рубаха, и нету — и вот уже пальцы нетерпеливо охватывают этот гибкий манящий стан. Легкие тела сливаются воедино во взаимных желаниях, закручиваясь верткими послушными змейками. Но внезапно чувственный жар девичьих объятий сменяется безмятежной прохладой, напоенной терпким ароматом лечебных трав. От набегающего студеного потока по телу пробегает дрожь, и, расширяя границы души, взрывается мир, наполняясь мириадами звездных снежинок.

Резкое пробуждение. Светлый разум и никакой боли. Все подвластно. Желание жить, начать сначала, вырваться из оков нагрянувшей беды и спасти мир. Мишка резко приподнялся на локте, и со лба упали ледяные ладони подруги. Сорвав повязку с лица, огляделся. Рядом, привалившись к стенке фургона, с мертвенно-бледным лицом, на котором яркими пятнами желтели застарелые синяки, сидела спящая лекарка.

— Юля, милая, у тебя получилось! — он горячо сжал окоченевшие руки, но девушка, не открывая глаз, только пробормотала что-то во сне. Затем попыталась повернуться, но только завалилась на бок. Устроив ее поудобнее и накрыв всем, что нашлось в фургоне, Мишка вылез наружу. Начинался новый день.

* * *

Отброшенный ударом свежих сил противника к обрыву, отделавшийся тремя мелкими ранами, Треска не стал искушать судьбу и вместе с несколькими воинами из своего отряда скатился вниз по крутому песчаному склону. Их не преследовали, все внимание сражающихся было отвлечено к столкновению конных сотен. Беглецы, не сговариваясь, рассыпались по сторонам. Пересидев в болотных зарослях вместе со средним сыном (старший был зарублен ударом нурманнской секиры в середине боя) до темноты, они уже при свете луны выбрались к лесу. К счастью, в десятке шагов от опушки обнаружилась обозная лошадь, привязанная к дереву кем-то из огневцев утром до боя.

Взгромоздились на телегу и, невзирая на ночь и усталость, погнали кобылку изо всех сил, стремясь уйти как можно дальше от места сражения. Но липкий страх преследования не покидал все время, из-за чего беглецы бросили телегу и тянули нагруженную лошадку от одного укромного местечка к другому, вздрагивая и прячась всякий раз, едва вдали показывались неизвестные всадники. Треска проклинал и себя, ввязавшегося в безнадежное дело, и Корзня, проигравшего последнюю битву, и Журавля, так некстати появившегося на их пути, когда казалось, что уже открыта прямой путь к богатству и власти в Погорынье. Лишь на третий день добрались они с сыном до своего подворья. Пришикнув на баб, заголосивших было по убитым, распорядился о бане. И лишь как следует выпарившись, смыв с тела кровь, боль и страх, он почувствовал себя в некоторой безопасности.

Каков же был его ужас, когда через несколько дней к берегу протекавшей поблизости речки — притока Горыни — пристал низко сидящий нурманнский корабль с хищно оскалившимся морским Змеем. Селище окружил сильный отряд ратников, согнавших всех жителей к дому старейшины. Рослый плечистый воин на глазах у всех собравшихся выволок Треску из сеней и бросил к ногам предводителя.

— Слушайте, жители Унцева Взвоза! — негромкий голос говорившего слышали, однако, все собравшиеся, настолько полной стояла тишина, прерываемая лишь редкими всхлипами женок. — За татьбу и пособничество чужой татьбе, за смерть вольных мужей, да покражи чужого добра вы все в ответе. А потому…

— Неправо деешь, Тороп! — голос вышедшего вперед старца был ровен и сух. — Виновный вот он, его хоромы и бери на поток. Только всех прочих не замай…

— А добро с захваченной две седьмицы назад лодьи не всем селищем делили? — Тороп был неприятно поражен появлением непрошенного защитника, который непонятно как успел добраться к месту судилища из соседней веси, однако виду он не показал. — Но я не хочу ссориться с тобой, Доможир! И потому слово боярина Журавля, наместника Бужского Града и Бохита, владетеля иных земель и весей, будет таково: все взятое отдадите вдвое! А чтобы никто более не дерзал стать против, — роду Трески не жить, и месту сему быть пусту!

Собравшиеся в один голос ахнули — младший сын Трески, выхватив короткий нож-засапожник, рванулся к говорившему. Но добраться до цели ему не удалось. Пронзенный мечом в живот, он скорчился в луже собственной крови у ног Торопа. Брезгливо вытерев запачканное кровью лезвие об одежду казненного, тот властно указал ратникам на Треску с сыном:

— Взять их! Под корень крапивное семя! Руби всех, кто выше тележной чеки!

Спавшие с лица, мужики враз зашептали: "Чур меня! Чур!" Заголосившие бабы попадали на колени, только теперь до всех дошли зловещие слова "роду не жить". Какая-то древняя старуха кинулась и с мольбой о милости обняла сапоги говорившего. И лишь один Доможир не потерял присутствия духа:

— Ты — правая рука боярина! Но есть еще и другая воля пока! Уйми меч и не проливай невинной крови женок и детей малых! — Уголок рта Торопа дернулся в раздражении, но перебивать старца ближник Журавля не решился. — Все они в твоей власти сейчас, возьми их в услужение боярину своему, но не лишай живота малых сих, и будет тебе удача и благоволение Сварога, отца светлых Богов!

— Ты сказал правильные слова, достопочтенный говоритель закона, — опережая Торопа, произнес нурманн с испещренным морщинами лицом и выбеленными не то солнцем, не то возрастом волосами. — Но клятва истребить пособников врага до последнего в роду, данная нашим ярлом, нерушима. Я вижу только один возможный выход: ты должен, о податель мудрости, собственноручно обуть всех в бычьи башмаки, принимая в свой род. А потом дать клятву жить в мире с нашим ярлом и его подданными.

— Но сказанное не касается этих двоих и их домочадцев, — Тороп указал на Треску с сыном, которых держали по два воина. Если предводитель находников и был недоволен посторонним вмешательством, то ни единым движением не выразил этого. — А Унцеву Взвозу во веки быть пусту!

— Я готов принять в свой род всех. От древней старухи до самого малого чада, что еще не отняли от материнской груди. И клянусь всеми светлыми Богами, что ни один из рода не поднимет оружие на боярина и его людей. Есть ли те, кто откажется от такой клятвы? — Он обвел всех пронзительным взглядом своих выцветших от старости глаз. Никто не осмелился сказать слово против, наоборот, и мужчины, и женщины тупили взор.

Спустя час в опустевшем селище остались лишь пришлые воины.

— Они позорно бежали с поля битвы и не достойны смерти настоящего викинга, — Хагни, подойдя к скальду, задумчиво погладил боевой топор. — И марать их кровью честную сталь негоже.

— Ты прав, а потому бери их с собой на драккар.

Яркое пламя, хорошо видное в вечерних сумерках провожало отплывающий корабль. Это последнее, что увидел в своей жизни Треска. А потом были два глухих всплеска посреди Горыни…

Эпилог

Берег Случи. Девятое октября 1125 года.

Едва рассвело, и стал рассеиваться туман, остатки погорынского войска начали переправу. Вовремя! Только последние ратники выбрались на правый берег Случи, как на левом замелькали вражеские всадники. Правда, вели себя как-то непонятно. Из выехавшего на берег десятка отделился один и устремился прямо вплавь через реку.

И лишь, когда он выбрался на песчаную отмель, ратнинцы узнали Тихона, племянника Луки Говоруна, который с трудом правил левой рукой — правая, перебитая в бою, висела как плеть.

— Откуда ты? И как отпустили?

Недосуг, — только отмахивался тот, пробираясь по направлению к старшим. — Сбили с коня в свалке, да притащили в полон.

— А потом, — продолжал раненый, увидев подходящих Корнея с Лукой, — ихний боярин велел передать, что до полудня будет ждать от нас троих на говорку. А иначе — Ратному не жить…

И вот они стоят друг напротив друга. Мишка во все глаза смотрел на предшественника, о котором выстроил столько догадок. И немного завидовал его воинской лихости — едва их лодка пристала к маленькому островку, назначенному местом встречи, как с противоположного берега к ним устремились три всадника, все трое — стоя на седлах. Дед, глядя на такое зрелище, лишь дернул в восхищении головой.

Выбравшись на песчаный берег, всадники спешились.

— Мой господин, владетель Бужского городка и прочих мест, наместник Бохитский и Теребовльский, — начал один из них, — оставит тебе, Корзень, твои владения в целости и не предаст их огню и мечу, если будет возвращен полон и добро, захваченные в беззаконной татьбе на его землях.

Он согласен заключить перемирие до следующего Сварожьего дня, если все дадите роту именем Перуновым не переходить рубежа его владений и поцелуете на том крест, — слова падали медленно как камни и было заметно, как поникают плечи воеводы Погорынского от понимания того, какой возможный кровавый кошмар стоит за ними. — Ответ ждем к вечеру.

Корней переглянулся с Лукой и оба, не сказав ни слова, двинулись к лодке. Мишка заторопился было за ними, но был буквально пригвожден к месту негромкими насмешливыми словами:

— ШТИРЛИЦ, А ВАС Я ПОПРОШУ ОСТАТЬСЯ!

Примечания

1

В скальдической поэзии очень широкое применение имеют устойчивые иносказания — кённинги (типа "конь моря"= корабль). Ниже даны пояснения этим иносказаниям.

(обратно)

2

из огня огненной страны Муспелль по легендам боги вылепили Солнце и звезды, соответственно "Вклад огня Муспелля" = солнечный свет

(обратно)

3

Идунн — богиня молодости, жена бога поэзии-первого скальда Брагги, владела молодильными яблоками

(обратно)

4

снадобье Асов — эти самые молодильные яблоки, "Кровь снадобья Асов" = яблочный сок

(обратно)

5

Владыка Битвы — Один, провожают к нему — в Валгаллу

(обратно)

6

павшие герои идут в покои Одина (повелителя Асгарда) по радужному мосту Бьерфрост.

(обратно)

7

Нифльхейм = Темный мир = Страна Хель — царство мертвых. Павшие в бою попадают в Вальгаллу к Одину, а умершие от старости или болезней — в Нифльхейм, владения подземной великанши Хель; ворота Нифльхейма = близкая бесславная смерть

(обратно)

8

запястье липы — кённинг женщины

(обратно)

9

все скальды считались людьми, вкусившими мед поэзии Брагги

(обратно)

10

"игра валькирий" — кённинг битвы

(обратно)

11

"основание шлема" = голова, т. е. Снорри намекает на то, что у него шумела бы в голове битва "до сего бы часу" без помощи Милолики

(обратно)

12

"Στοιχεῖα" — "Начала"

(обратно)

13

Σημεῖόν ἐστιν, οὗ μέρος οὐθέν" — "Точка есть то, часть чего ничто" (Точка есть то, что не имеет частей)

(обратно)

14

"Εὐθεῖα γραμμή ἐστιν, ἥτις ἐξ ἴσου τοῖς ἐφ' ἑαυτῆς σημείοις κεῖται" — "Прямая линия есть та, которая равно лежит на всех своих точках"

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть 1

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Часть 2

  Глава 1 

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Часть 3

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg