«Хрен С Горы»

Хрен С Горы (fb2) - Хрен С Горы [СИ] 2512K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Изяслав Кацман

Изяслав Кацман Хрен С Горы

Меня не обломает перемена мест.

Стукач не выдаст — свинья не съест.

Егор Летов

Глава первая

В которой герой попадает непонятно куда.

Автоматная очередь в спину мало совместима с жизнью. Разве что с загробной…

Собственная плоть, выбрасываемая вслед за пролетающими насквозь пулями — последнее, что я увидел. Вкус крови во рту — последнее, что я почувствовал. И темнота… И пустота…

Яркий свет в лицо через мгновенье после темноты, последовавшей за смертью, должен был, по идее, наводить на мысли о мире ином. Но мыслей никаких не было. Я просто медленно открыл глаза и встал.

Место сильно отличалось от развалин молочного завода, где наша группа напоролась на засаду. Длинная полоса голой красноватой земли шириной метров тридцать-сорок, редкие кустики какой-то зелени. С одной стороны — густой лес, с другой — камыши и полоса воды, за которой вновь начинались деревья. Ближний ко мне край этого поля или не поля упирался в заросли, а дальний, сливался с чем-то переливающимся, что могло оказаться морем или озером. И, где-то на границе земли, неба и моря, скопище домов или сараев.

Туда я и пошёл, проваливаясь по щиколотки в сырую вязкую землю, останавливаясь то и дело, чтобы перевести дух. Только сейчас я вдруг понял, что на мне ничего нет: ни одежды, ни обуви, ни барсетки с ключами и документами. С другой стороны — нет и пулевых отверстий, которые должны наблюдаться. Равно как куда-то пропал и трёхлетней давности шрам на руке.

Впрочем, предаваться размышлениям по поводу этих странностей и несообразностей буду потом. Сейчас надо добраться до всё ещё далёкого жилья: под палящим солнцем в ужасной духоте, меся вязкую земляную кашу (метров через сто такого движения я попробовал было взять поближе к лесу, надеясь, что там будет легче передвигаться, чем по «окультуренной» почве, но пришлось отказаться от этой идеи — в кроссовках и джинсах по лесной опушке идти было бы легче — но только не босиком).

До хижин, крытых травой и мелькающих возле них человеческих фигурок оставалось пройти меньше трети длинного поля (всё-таки это поле, засаженное какими-то кустиками, тщательно выполотое от сорняков и снабжённое небольшими канавками — не то для отвода воды, не то для орошения), когда я увидел темно-синюю стену, вырастающую со стороны водоёма. Дальше всё произошло очень быстро: стена превратилась в чудовищной высоты волну, обрушившуюся на плоский берег, бурлящая вода на месте, которое за миг до этого было селением в добрую сотню домов, водяной вал всё ближе и ближе. Идиотизм какой-то — чудодейственно избежать смерти от бандитского автомата, чтобы утонуть в непонятном катаклизме.

Через пару минут оказалось, что хоронил я себя преждевременно: поток на глазах терял напор и высоту, и буквально в нескольких шагах вода остановилась (отдельные брызги долетели до меня, попав на лицо, и я, отметив горько-солёный привкус капель, подумал — действительно, море).

Некоторое время я стоял в ступоре: не каждый день дважды избегаешь смерти. Потом двинулся вперёд. Непонятно что подгоняло меня: вряд ли среди тех фигурок на берегу был кто-либо знакомый, да и сомнительно, чтобы после такого кто-нибудь выжил. Но я бежал, падая в жижу, вставал, и снова бежал. Скоро стали попадаться тела. Я бросался к ним в надежде найти хоть кого-нибудь живого, но тщетно: никто из десятков темнокожих мужчин, женщин и детей не подавал признаков жизни. Сколько я так бродил, переворачивая погибших, не помню. Кажется, я плакал, кажется, меня выворачивало наизнанку. Но на счёт этого я не уверен.

Рука, ухватившая меня за плечо, не вывала никаких эмоций — разве что легкую досаду, что кто-то мешает двигаться дальше и искать живых. Обернувшись, я увидел десяток темнокожих людей, ничем не отличавшихся от убитых морем. Из одежды на них были только широкие пояса. Двое или трое держали в руках копья, остальные были безоружны.

Тот, который держался за моё плечо, сказал короткую фразу. Я не понял ни слова, машинально переспросил: «Что?!» Темнокожий повторил. Язык совершенно непонятный. Собеседник мой, видя отсутствие реакции, протараторил длинную тираду. Я стоял, молча, и смотрел на голых дикарей (а кем ещё могут быть — голые, вооружены копьями, говорят на какой-то тарабарщине). Не дождавшись от меня никакой реакции, говоривший, не очень вежливо потянул меня за собой, свободной рукой показывая в сторону, откуда я пришёл. Сегодняшний день и так выдался насыщенным, и совершенно не хотелось вступать в пререкания с местными, тем более, настроены они вполне мирно и, кажется, просто хотят увести меня с места катаклизма.

Дорога до селения и первые часы там впоследствии вспоминались очень смутно: шли довольно долго, так что солнце, бьющее в глаза, начало садиться, переходили вброд реку, в деревне меня накормили чем-то, похожим на кашу и дали выпить горьковатого отвара. После этого я почти сразу отключился.

* * *

Теперь, по прошествии полугода, когда я стал более-менее понимать язык людей, к которым попал, ясно, как мне повезло. Мало того, что я непонятным образом остался жив, получив очередь из автомата, так я ещё умудрился оказаться всего в сотне метров от места, на которое обрушилось цунами. Ну, и в качестве бонуса: местные папуасы приняли меня не за непонятно откуда взявшегося чужака, а за тронувшегося умом обитателя уничтоженного стихией селения. К сумасшедшим же здесь отношение было уважительное.

Оставалось, правда, непонятно, как я мог сойти в глазах приютивших меня туземцев за представителя соседнего племени: папуасами, может быть, они и не были, но ваш покорный слуга среди этих коричневокожих и тёмноволосых дикарей выделялся весьма сильно.

Впрочем, освоив местный язык получше, я выяснил, что в Аки-Со, так звалась смытая волной деревня, изредка приплывали корабли каких-то более цивилизованных чужеземцев вполне европеоидного вида. Туземные женщины иногда рожали от них детей. Вот за такого полукровку меня и приняли.

Тогда же я понял, что обитатели Аки-Со были по местным меркам в авторитете: не то они принадлежали к сильному племени, внушающему страх соседям, не то принадлежали к высшей касте. В Бон-Хо, где оказался я, народ тоже считал себя выше соседей из Тона, Суне и Ане, что выражалось в том, что эти три деревни вынуждены были платить жителям Бон-Хо дань свиньями и несколькими видами плодов.

Но народ Со, или сонаи, вызывал боязливое уважение даже у бонхийцев. Потому в том, что мне нашлось место в длинной хижине, где обитали молодые парни, и всегда доставались печёные клубни растения баки, а иногда и кусок свинины или рыбина — заслуга репутации племени, к которому я, по мнению туземцев, принадлежал.

* * *

Я быстро успел потерять счёт дням, наполненным работой на полях, сбором орехов и фруктов с растущих вокруг селения деревьев, поиском съедобных ракушек на мелководье и прочими делами, насущными для папуасов (как обозначал про себя моих новых соплеменников). Впрочем, и на безделье времени хватало: местные работать предпочитали с утра или ближе к вечеру, а полуденную жару старались проводить за неспешной беседой или сном.

Так что сколько времени успело пройти с того дня, когда меня привели в Бон-Хо, до визита моих псевдосоплеменников-сонаев, могу сказать весьма приблизительно, да и то, скорее, со слов других.

* * *

В тот день я в компании других мужчин занимался делом, которое показалось бы со стороны полной бессмыслицей: мы разрушали построенные нами же за месяц или два до этого небольшие дамбы-перемычки, перекрывающие канавы, по которым подводилась вода с реки Боо на поле, засаженное баки. Несмотря на кажущийся идиотизм нашего занятия, работа на самом деле была очень важной. Корни баки, являющиеся основной частью местного рациона, требовали для своего нормального развития просто прорву воды, а река, основной источник оной, отличалась изрядным непостоянством: когда идут, не прекращаясь много дней, дожди, уровень её повышался, грозя прорвать дамбы и залить поля, когда же начинался сухой сезон (ну, сухой, это относительно дождливого времени — так-то дождь иногда случался), Боо сильно мелела, так что приходилось дамбы местами ломать, чтобы пустить воду.

Всё это я знал не потому, что я такой умный, а из рассказов старших мужчин, которые приходили наставлять подрастающее поколение, обитающее в Мужском доме. Так, кажется, называлось у местных то строение, где я получил циновко-место (назвать его койко-местом было трудно ввиду отсутствия в туземном обиходе данной мебели) и харчевание. В общем-то, кроме рассказов о том, что нужно знать будущим воинам и рыбакам, «мастер-классов» по разным видам деятельности, а также работ на благо общества под руководством взрослых, обучение и наставление включало в себя ещё один компонент, который сначала вызвал у меня нехилый шок (это мягко сказано). Впрочем, пребывая первое время в каком-то отупении и отстранении от окружающего мира, я сначала также отстранённо (словно читаю об этом в книге или смотрю по телевизору) воспринимал то, что взрослые мужики иногда, хмм… использовали подростков в качестве пассивных партнёров. А потом, когда кокон отстранённости растаял, подобный обычай казался чем-то, пусть и коробящим лично меня, но вполне обыденным — как например, в прошлой моей жизни — окурок, брошенный каким-нибудь придурком мимо урны, или мат в общественном месте.

Тем более что лично меня эта особенность национального воспитания никак не касалась. Вообще, житье моё в Мужском доме протекало без серьёзных конфликтов. Не знаю, в чём тут дело. Может быть, сумасшедшего, коим я здесь числился, было западло трогать, или, наоборот, они пользовались уважением на грани религиозного почитания. Может быть, дело было в моём предполагаемом происхождении или просто в непонятности того, кто я такой — а с непонятным лучше не связываться. Может быть, просто подростки не рисковали задевать взрослого дядю, каким я был в их глазах, а мужчины-наставники уже вышли из того возраста, когда для завоевания авторитета требуется кого-нибудь задеть или, что ещё лучше, загнобить.

Друг с другом же обитатели Мужского дома то и дело выясняли отношения, кучковались в то враждующие, то мирящиеся компании, а внутри этих шаек постоянно конфликтовали за место в подростковой иерархии. Взрослые с высоты своего опыта смотрели на всё это снисходительно, вмешиваясь только в исключительных случаях. Правда, логики их вмешательства я понять зачастую не мог: когда они могли допустить и коллективный мордобой с членовредительством, а когда вдруг резкими окриками или затрещинами предотвращали назревающий конфликт ещё на стадии словесной перепалки.

* * *

Итак, я только что в компании пары подростков доломал дамбу. Грязная вода весело бежала по канаве. Через полчаса уровень её почти достигнет уровня почвы на лежащих вокруг делянах. На соседней с нашей женщины занимались прополкой и рыхлением земли вокруг кустиков баки. Муторная, надо сказать, работа: тщательно вырывать голыми руками сорняки, при этом, не задевая сами растения, и рыхля землю между ними изогнутой палкой с вкладышем из заострённой свиной лопатки.

Впрочем, я больше размышлял, глядя на оттопыренные кверху голые женские зады и прочие доступны обозрению части тела (а народ любого полу здесь ходил в одних не то набедрённых повязках, не то поясах, к которым крепилось всё носимое имущество), о местных сексуальных порядках, до конца так и непонятных. Например, в Мужской дом частенько наведывались местные девицы — одного примерно возраста с его обитателями. Распределялись они между парнями, наверное, в соответствие с принятым в молодёжных шайках с табелем о рангах. Наставники впрочем, тоже получали свою долю утёх. Что до меня, то я, во-первых, как-то не привык ещё заниматься подобными делами чуть ли не публично, а во-вторых, не знал, как будет воспринята попытка завалить какую-нибудь девицу на свою циновку — слишком уж плохо я разбирался в местных реалиях и слишком непонятным был мой статус.

Физиология, однако ж, брала своё. Потому я старался поменьше пялиться на тёмно-коричневые женские задницы. При этом в голову лезли мысли о том, является ли допустимым с точки зрения местной половой морали секс с замужней женщиной.

Так что появление мальчонки, который пропищал, что «Дурня (то есть меня), зовут в деревню», спасло мой мозг от окончательного закипания на почве сексуальной неудовлетворённости. Я поплёлся вслед за посыльным. Тот норовил в силу возраста бежать бегом. Пришлось прикрикнуть на него, чтобы не торопился.

* * *

Под навесом у входа в Мужской дом тусовалась немалая толпа, в которой я идентифицировал, кроме местных, человек десять чужаков, выделявшихся иными татуировками на лицах и узорами на набедренных повязках и тем, что в бусах и браслетах было больше камней, чем раковин.

Наш староста (или кто он там, короче, самый главный в деревне) при виде меня затараторил. Хоть я и научился понимать почти все слова местного языка, но восприятие столь скорострельной речи вызывало некоторое затруднение. Главное всё же понять я мог. Наш предводитель вроде бы объяснял, что перед гостями тот самый найдёныш.

Ответную речь держал худощавый старикан с копной абсолютно седых курчавых волос. Его я понимал ещё хуже, чем старосту: выговор сильно отличался от уже привычного у жителей Бон-Хо. Но вроде бы он говорил о том, что я на кого-то похож.

Для лучшего рассмотрения дедок протянул кривоватую палку, концом которой зацепил меня за плечо, и поддёрнул поближе. Минут десять он меня придирчиво рассматривал, что-то себе в уме прикидывал.

Потом выстрелил в нашего старосту длинной вопросительной тирадой. Тот ответил отрицательно. Затем начался спор с участием доброго десятка человек: как гостей, так и моих односельчан. Из всеобщего крика и ора, как это ни странно, я, кажется, начал улавливать смысл происходящего.

Чужаки оказались моими псевдосоплеменниками-сонаями, пришедшими сверху, то есть с гор. Старикан был в сонайской делегации за главного. Имя его, часто мелькавшее в споре, я расслышал как Темануй.

Вроде бы дедок узнаёт во мне некоего Ралингу, сына Танагаривы, племянника Покапе. Дескать, он помнит меня, ещё подростком, когда двенадцать лет назад навещал соплеменников в Аки-Со. Пенсионер перечислил кучу моих родственников во всех пяти селениях Старого (или Верхнего) Сонава и двух уцелевших селениях береговых сонаев: всяких троюродных братьев матери и их потомство. Сам он, кстати, тоже оказался моим дальним родственником — во-первых, у него и моей бабки по материнской линии был общий прапрадед, а во-вторых, мой покойный (как и все ближайшие родственники) дядя Покапе был женат на двоюродной племяннице старого Темануя.

Но въедливого дедка смущало полное отсутствие татуировок на моём теле. Здесь татуировки, причём имеющие смысл с точки зрения окружающих, были неотъёмлемой принадлежностью любого мужчины, который покинул Мужской дом. Я же, то есть Ралинга, сделал это лет десять назад, если не больше.

Так что теперь бурная дискуссия велась вокруг двух тезисов: могло ли какое-нибудь вмешательство тех или иных сил или Сил стереть с тела Ралинги татуировки, и не мог ли в лишённое магической защиты (а нёсшие определённую смысловую нагрузку о происхождении и наиболее выдающихся деяниях носителя узоры кроме сугубо практической функции своеобразного удостоверения личности также обеспечивали и магическую защиту от всякой нечисти) тело вселиться какой-нибудь зловредный дух или демон.

Прения сторон протекали весьма бурно и эмоционально. Наконец, все выдохлись, и сошлись на том, что, хотя объект спора за тринадцать лун не проявлял никаких видимых признаков одержимости враждебными людям сущностями, всё-таки для пущего спокойствия следует провести его испытание на предмет этой самой одержимости. Проводить процедуру вызвалось сразу пятеро: трое местных и двое пришлых.

Пожалуй, только слабым знакомством с местными реалиями можно объяснить моё относительное спокойствие во время несколько часового колдунства пяти туземных специалистов. Единственно, что немного напрягало — это необходимость торчать среди толпы, которая по мере распространения по деревне известия, что над Дурнем будут колдовать аж пять шаманов, и приближения времени к вечеру разрасталась. Ну и сама процедура раздражала: когда то какой-нибудь едкой горящей дрянью из горшка окурят, то начнут греметь над ухом трещоткой, невесть из чего сделанной, то в лицо тычут каким-то идолом.

Так что я перенёс обряд детектирования зловредных духов и прочих демонов в своём организме вполне спокойно — как и положено человеку, которому нечего опасаться. В итоге консилиумом из пяти шаманов признан был свободным от всякой нечисти и безопасным для окружающих. А вот знай я заранее, какие глюки могут привидеться местным специалистам по потустороннему миру под воздействием травок, которые они вдыхают во время камлания, и как часто туземцы склонны обвинять друг друга в колдовстве и одержимости нечистой силой, нервничал бы куда сильней. И не исключено, что моё нервозное поведение кому-нибудь показалось бы признаком того, что во мне сидит какой-нибудь демон или дух. А так я достойно выдержал испытание.

Покончив с вопросом одержимости, народ переключился на то, каким образом Ралинга, то есть я, лишился всех татуировок. Вновь закипел ожесточённый спор, в котором каждый ссылался на рассказы стариков или предания совсем уж далёкого времени. В конце концов, все сошлись на том, что коль духи моря оставили невредимой плоть Ралинги, лишив его памяти, почему бы им в качестве шутки не забрать татуировки. Как при этом без магической защиты я не стал добычей местных злобных морских демонов, вновь вызвало спор, но совсем уж вялый — потому, что от костров, возле которых орудовали женщины, вкусно пахло печёной свининой, пряными травками и пареными овощами. Тут уж все согласились с Темануем, что раз духи моря, благожелательно ко мне настроенные, так неожиданно пошутили, то могли и взять под свою защиту. Но всё равно лишняя защита от зловредных Сил не помешает, так что Ралинге следует как можно скорее заново нанести татуировки. Он, Темануй, завтра этим и займётся.

* * *

Об анестезии местные папуасы не подозревали. И даже о таком её заменителе как крепкий алкоголь. Об антисептике тоже. Как я выдержал процедуру «восстановления» татуировок, лучше не вспоминать. Если бы не болтовня старого кольщика, немного отвлекающая от боли, я бы начал орать и плакать на пятой минуте процедуры. И безнадёжно испортил бы своё реноме в глазах местного общества.

Дедок, кстати, говорил по большей части о моей новоявленной родне и непростых отношениях между сонайскими кланами. Береговая ветвь этого племени спустилась с горы и поселилась на морском берегу при прапрадеде Темануя. Взаимные обиды и претензии повлекли за собой то, что жители смытого Аки-Со последние лет пятнадцать практически не общались с людьми из двух других сонайских деревень. А сородичи «сверху», из Старого Сонава, наведывались на берег обычно раз или два в год. Так что теперь я мог не бояться встречи с кем-либо, кто хорошо знал настоящего Ралингу.

К сожалению, я не рисковал задавать уточняющих вопросов, которые показали бы полную мою чуждость в этом мире: общепризнанное сумасшествие сумасшествием, но лучше помалкивать, дабы не брякнуть что-нибудь лишнее. Впрочем, дед Темануй и без моих вопросов выдавал немало ценной информации. От ссоры между вождями Аки-Со и Текеме, первопричиной которой послужила неудачная женитьба их детей (кучу имён или кличек, топонимов и подробного описания оружия и украшения набедрённых поясов с использованием неизвестных мне терминов я пропустил, вычленив самую суть) дедок перешёл к моим псевдородителям, точнее — родительнице. История рождения Ралинги проясняла, почему меня вообще смогли принять за своего.

От бонкийцев я уже слышал про чужеземцев вполне европеоидного вида, после визитов которых иногда оставалось потомство. Один из таких моряков и стал отцом Ралинги. Причём, если судить по тону, каким Темануй всё это рассказывал, рождение моё от чужака вдобавок — вне брака — никого не волновало. Главное было, что Танагарива, его мать, принадлежала к сонаям.

Попутно выяснилось, что от этих же светлокожих чужаков местные изредка заимствуют некоторое количество металлического оружия. Например, кинжал и топорик нашего старосты, являющиеся предметом его гордости. В Аки-Со, располагавшемся наиболее удачно, пришельцы чаще, чем в других местах к западу и востоку по берегу, набирали воду и выменивали свои товары на продукты и местные украшения.

Впрочем, не так уж и часто это случалось. По крайней мере, Темануй мог сказать, что последний раз корабль чужаков приставал в этих краях шесть или семь лет назад. Тогда моряки выменяли у жителей Аки-Со две свиньи, две корзины баки и несколько связок ракушек на два кинжала, топор и два наручных браслета. Что можно считать очень выгодной сделкой: обычно один кинжал или топор из жёлтого металла шёл за две-три свиньи или двадцать корзин баки.

От местных дел мой псевдородственник перешёл к своей буйной молодости. Когда ему было «столько дождей, сколько сейчас тебе, Ралинга», дед Темануй отправился на запад Пеу (так, оказывается, называется вся страна, куда меня угораздило попасть), служить некоему Большому Вождю, именуемому у сонаев «типулу-таки», а у бонко — «тиблу-таки». Этот тиблу-таки (впрочем, дед называл его и просто «тиблу») был в отдалённом родстве с Темануем.

К сожалению, мои познания в местном языке были ещё не очень, так что понимал я дедка только в общем и целом. Хотя за сегодняшний день словарный запас обогатился не на один десяток слов, пускай и в сонайском произношении, которое отличалось от бонкийского.

Но то, что сонаи круче всех в Пеу, и я должен гордиться принадлежностью к этому племени — я уяснил. Оставалось только догадываться, каким образом сонаи расселились повсюду и всех заставили с собой считаться: не то несколько поколений назад они спустились со своей горы и захватили всю страну, не то их сородич стал тиблу в результате переворота или какой-то интриги и потом подтянул родню ко двору. Я даже не понял со слов Темануя, кем является этот тиблу-таки: самодержавным монархом или лицом выборным, вроде президента. Равно как до конца не было ясно, является Пеу островом или нет — с одной стороны чужаки, привозящие металлические изделия, вроде бы могут попасть к нам только морем, но с другой — мой родственничек упоминал о своём участии в стычках с тинсами, рана и сувана, которые не подчинялись тиблу.

Не въехал я и в разглагольствования Темануя о ганеоях и дареоях. Понятно, что это деление на низших и высших, соответственно. То, что сонаи и бонко принадлежат к дареоям, а суне к ганеоям — это тоже ясно. Но дальше я почти ничего не понял: чем определяется принадлежность к тем или другим, каковы права дареоев и обязанности ганеоев. Что-то я не заметил особого достатка у бонко, да и сонаи, явившиеся в Бон-Хо, не могли похвастаться какими-то понятными цивилизованному человеку проявлениями богатства.

Оставалось только предположить, что довольно убогий уровень развития туземной экономики просто не позволяет эксплуатировать человекам друг друга в масштабах, позволяющих одним полностью жить за счёт других. Ну, или второй вариант — большая часть того, что удаётся вытрясти с ганеоев, достаётся дареойской верхушке, например тому же тиблу-таки с его окружением, а также тем таки, которые не имеют приставку «тиблу» (таковых дедок тоже упоминал).

Со службы у тиблу-таки Темануй как-то съехал на времена, когда он дома, в Сонаве, занимался наставничеством в Мужском доме. Здесь лексика была мне практически вся знакома. Хотя лучше бы я ничего в этой части рассказа не понимал. Поскольку мой престарелый родственник ударился в воспоминания о своих нежных, если так можно выразиться, отношениях с мальчиками-воспитанниками. Дедок аж прекратил выкалывать очередную картинку, вспоминая о далёких временах, когда его мужской силы хватало и на обеих жён, и на подростков в Мужском доме.

Как-то неуютно выслушать голого старика, нависающего над тобой, касающегося твоего тела, о том, как в молодости он трахал пацанов, да ещё во всех подробностях.

Под влиянием опасения за филейную часть своего тела я даже на некоторое время стал как-то меньше обращать внимание на то, как дедок орудует на спине иголками и бритвочками-раковинами. Впрочем, где-то ближе к обеду все наколотые места так нещадно горели, что уже было всё равно, о чём там этот престарелый педераст разглагольствует. А окончание процедуры помню вообще смутно: чьи-то руки поднесли ко рту чашку с водой, я больше разлил, чем выпил. Доковылял до циновки. Дальнейшее слилось в череду пробуждений и провалов в неспокойный лихорадочный сон. Не знаю уж, что со мной случилось: нервное потрясение, болевой шок, последствие сепсиса или всё вместе взятое. Но дед Темануй, как я понимаю, всё это время был рядом, поил и кормил меня. По крайней мере, когда более-менее пришёл в себя, сидел он на корточках на соседней циновке. Оказалось, колбасило меня больше двух суток. Интересно, со всеми подросшими папуасами так сурово обходятся, или это мой родственничек торопился набить на моей шкуре сразу всю двадцатичетырёхлетнюю историю жизни Ралинги с прилагающимися татуировками защитно-магического характера?

Едва отлежался, дедок взялся за краткий курс молодого сонайского дареоя. Сподвигло на это Темануя впечатление от разговоров со мной, которое сводилось к трём немудрёным пунктам: первое — я действительно ничего не помню, второе — наставники из местного Мужского дома халатно относились к своим обязанностям по обучению потерявшего память, третье — я не совсем безнадёжен, и в мою голову можно впихать премудрости, которые необходимо знать уважающему себя сонаю.

И следующие два дня я выслушивал «лекции» по быту, культуре и обычаям моих новых сородичей. Впрочем, лекциями их можно назвать и без кавычек: дед Темануй оказался не лишён педагогических способностей, так что я действительно узнал немало полезного и нужного для жизни среди туземцев. К сожалению, записей вести возможности не было, приходилось полагаться на память.

Так что период реабилитации и восстановления я провёл с немалой пользой для себя.

Глава вторая

В которой герой, нашедший родню, задумывается о смысле жизни

Наконец, мои новообретённые сородичи-сонаи стали собираться обратно в свои горы. Темануй напоследок похлопал меня по плечу и прочитал небольшую прочувственную речь на тему: «Набирайся сил и опыта, Ралинга. Помни, чему я тебя учил. Не срами чести сонайского народа, внучек».

Я в ответ промямлил что-то в том же духе. Сонаи ушли на север по широкой тропе, местами вытоптанной до голой земли, по сухому сезону — твёрдой как камень. А я остался наедине со своими мыслями. Были они какие-то нерадостные и неуютные. В первую очередь думалось о том, что я, в сущности, самозванец, которого совершенно чужие люди долгие месяцы выхаживали и кормили, а хороший человек Темануй потратил на меня целых шесть дней, нанося защитные татуировки, поил и кормил с ложечки, пока я валялся с жаром, а потом ещё попытался вложить в мою голову чуток знаний об окружающем мире.

Следом за раздумьями о чужом месте, которое я занял в этом мире, в голову полезли всякие совсем уж идиотские мысли о смысле жизни и предназначении. Поскольку к философии во всех её формах я особой склонности никогда не имел, то извечные вопросы человеческого бытия очень быстро свелись к тому, что я могу сделать для окружающих.

* * *

Впрочем, в этих своих раздумьях я только и успел сформулировать самую общую цель: «Улучшить жизнь жителей Пеу». В последующие несколько недель думать было некогда. Началось всё с неожиданного ночного визита на моё лежбище девицы из числа завсегдатаек Мужского дома. Стеснительность стеснительностью, но когда к тебе в штаны (точнее под набедренную повязку) лезет молодое и горячее женское тело, основные инстинкты срабатывают как надо.

Следующей ночью — новая гостья. В общем, дней двадцать, наверное, ночевать одному не приходилось. С учётом того, что от работы в поле или на сборе морепродуктов на отмелях меня никто не освобождал, мыслей особых не было — разве что: «Что бы это значило?»

* * *

Ночные визиты стали происходить с несколько меньшей регулярностью, когда в Мужской дом заявился староста со своей свитой (один он появлялся редко — обычно всегда в окружении десятка, а то и более, прихлебателей) и заявил, что пора Сонаваралинге, то есть Ралинге из племени сонаев, то есть мне, обзавестись своим жильём и вообще хозяйством.

Хижину ставили бригадой в полсотни человек, в основном из обитателей Мужского дома: кто утрамбовывал и выравнивал глиняную площадку, кто из гибких веток вязал щиты, предназначенные для возведения стен, кто крепил их верёвками из лиан. В общем, по бестолковости и обилию лишних движений всё это напоминало выход студентов на субботник: если бы не несколько взрослых мужиков, которые худо-бедно весь этот молодёжный обезьянник организовывали и направляли в производительное русло вместо задирания друг друга, то не знаю, сколько бы продолжалось строительство. А так управились за день. На завтра, правда, те же организаторы и вдохновители прошлись по стенам, кое-где подтянув держащие всю конструкцию верёвки, подёргали солому (или как там называется нарванная трава) на крыше. Потом появился староста в сопровождении шамана. Тот побегал вокруг новостройки со своим магическим арсеналом, поотпугивал враждебных духов противным голосом и зловонным дымом каких-то трав — на мой взгляд, нечисти хватило бы и шаманского «пения», ну специалисту видней. Заодно шаман придирчиво осмотрел татуировки. Работой Темануя он остался вполне удовлетворён — пару раз только скептически буркнул что-то невнятное: видно имелись определённые расхождения в сонайской и бонкийской школах резьбы по живому. Ну ладно, это профессиональные разборки, людей необразованных не касающиеся.

После санитарно-магической обработки моего нового жилища староста толкнул прочувственную речь насчёт бонкийско-сонайской дружбы, которая будет и в будущем только крепнуть и развиваться. И о некоем Сонаваралинге, как символе этой самой дружбы. Говорил он в характерном для торжественных и ритуальных случаев витиеватом стиле, с использованием огромного количества малоупотребляемых в обыденной речи слов и выражений. Но общий смысл я прекрасно понял. Как и то, что со мной возятся из-за принадлежности к сонаям, с которыми у жителей Бон-Хо не очень простые отношения, остававшиеся для меня не до конца ясными.

Мне опять стало неудобно и захотелось чего-нибудь напрогрессировать местным папуасам. Но, увы, быт заедал: то обустройство хижины, то ночное общение с очередной гостьей, то работа на общем, так называемом «мужском», поле. Как я понял, свой участок баки и коя каждая семья обрабатывала сама, общими усилиями только регулировали подачу воды на поля. Но неженатые мужчины и подростки из Мужского дома кормились со специального «мужского» поля, на котором работали сообща. Надо сказать, особого усердия они при этом не проявляли: общее поле выглядело по сравнению с семейными участками запущенным и заросшим сорняками. Так что колхоз и в каменном веке демонстрировал свою ущербность перед частным хозяйством. Что и не удивительно, ибо как и в советском колхозе «мужской» урожай шёл не непосредственно холостякам и подросткам, его выращивающим, а сначала собирался в амбарах в центре деревни, а уж оттуда распределялся старостой, который старался и себя не забывать, и своим прихлебателям подкинуть чего-нибудь. Правда, он действовал, в сравнении с российскими чиновниками, весьма умеренно: большая часть продовольствия действительно возвращалась тем, кто его вырастил, какая-то часть уходила на общедеревенские пиршества. И только совсем немного доставалось старосте и его свите. Так что в итоге наш деревенский босс в основном кормился сам и кормил своих подручных за счёт личного хозяйства, где вкалывали по большей части его жёны и прочая родня.

Кстати, неожиданно оказалось, что неплохо понимаю окружающих и сам могу довольно внятно изъясняться на местном языке. Открытие это я сделал, когда внезапно понял причину внимания со стороны прекрасной половины деревни. Оказывается, «ралинга» означает некое растение с длинным и толстым корнем (используется как пряность). Не знаю, как у сонаев, а у бонкийцев термин этот также является одним из обозначений мужского полового органа — причём не абы какого, а всегда готового к работе. Вот девицы местные и принялись проверять меня на соответствие имени. Не знаю уж к каким выводам они пришли. Но судя по тому, что ночные визиты стали намного реже, возлагаемых надежд я не оправдал.

Тут на ум пришло, что Сонав — это горы, вернее, гора. Ничего себе — меня оказывается Хреном С Горы окрестили. Ну, спасибо…

* * *

Сельхозработы временно затихли, девицы почти перестали баловать вниманием. В общем, появилось время для размышлений на тему: «Как нам обустроить Пеу».

И так что может предложить для облегчения жизни своих новых соплеменников Куверзин Олег Анатольевич, двадцати четырёх лет от роду, выпускник химического факультета по специальности «органическая химия», имеющий за плечами с трудом оконченную военную кафедру, неполный год работы химиком-криминалистом в областном УВД и две недели командировки на Кавказ, где и напоролся на автоматную очередь? А получается, что практически ничего. Все мои познания в области химии оказывались малоприменимы в условиях то ли палеолита, то ли неолита (интересно, чем они отличаются): теоретически я мог попробовать наладить выплавку меди или железа, но совершенно не знал нужных минералов; огромный запас информации по органической химии был бесполезен без кучи реактивов и разнообразного оборудования. Даже самогонный аппарат, чтобы с тоски и безнадёжности напиться, в моём нынешнем положении соорудить невозможно.

Идея получения металлов казалась наиболее осуществимой — при условии, если я найду сырьё. Тогда можно в массовом порядке облагодетельствовать моих папуасов металлическими орудиями. Импортное оружие на глаза попадалось, а вот импортные лопаты или мотыги чего-то нет. А деревянной палкой копалкой и костяной тяпкой работать удовольствие ниже среднего — успел уже убедиться.

Для металла нужны, во-первых, руда, во-вторых, уголь. С углём проблем быть не должно — древесный будем выжигать. А вот с рудой — проблемы.

При отсутствии познаний в минералогии решил действовать методом перебора. И я принялся лазить по окрестностям, подбирая камни, которые, по моему мнению, могли оказаться рудой. Попутно я пробовал вспомнить всё, что знал когда-то о рудах металлов. На ум приходили только бурый и магнитный железняки из железных, да малахит из медных. Это оксиды. Вроде бы должны быть еще сульфиды. Но внешний вид искомых минералов я представлял себе весьма приблизительно: малахит должен быть зелёным или голубым, железняки — бурыми, коричневыми или красными.

Через неделю шатания по окрестностям Бон-Хо я натаскал к своей хижине кучу камней. И приступил к их обжигу на костре, разведённом возле дома. Особых успехов добиться не удалось: часть потрескалась на огне, часть внешне не пострадала.

Пару дней я пребывал в депресняке по поводу неудачи. Потом вновь начал думать. Вероятнее всего, дело в низкой температуре: если память мне не изменяет, дрова дают от силы пятьсот градусов, а металлы восстанавливаются и плавятся… Так, напряжём мозги. Железо — не то при полутора тысячах, не то при тысяче семистах, медь на несколько сотен градусов ниже. Вот такую температуру и нужно обеспечить. А кто у нас в деревне лучше всего разбирается в нагреве? Правильно — гончар. Вообще-то поделками из глины занимались в Бон-Хо многие, но только Понапе, пожилой хмурый мужичок, сильно припадающий на правую ногу, считался признанным специалистом своего дела: по крайней мере, большая часть деревни при нужде в посуде обращалась именно к нему.

* * *

На моё желание освоить гончарную науку Понапе мрачно посмотрел, пробурчал что-то себе под нос да махнул рукой — давай мол. Впрочем, уже через пару дней его отношение ко мне стало поприветливей. Видимо от того, что на фоне других учеников гончара я выглядел если не гением, то подающим надежды.

Всего на основательно загаженной и вытоптанной поляне, лежащей в нескольких минутах ходьбы от деревни, тусовалось в пределах десятка индивидов всех возрастов. Из них двоих можно было отнести к самостоятельным мастерам, которые вместе с Понапе пользовались печами и прочим, но, при этом, то и дело спрашивали совета хромого. Ну и в отличие от не имеющего семьи Понапе, они не торчали в мастерской под открытым небом с утра до вечера. Ещё некоторое не совсем определённое число принадлежало, если так можно выразиться, к керамистам-любителям — эти приходили обычно раз в два-три дня. Ну, и собственно ученики: два паренька лет пятнадцати, и девчушка примерно такого же возраста. Эта троица в основном паслась возле Понапе, пытаясь постичь тайны гончарного ремесла. Получалось у них не очень хорошо — не то по причине отсутствия педагогических талантов у хромого, не то в силу собственного раздолбайства.

Так что ваш покорный слуга со своими весьма расплывчатыми теоретическими представлениями о керамическом производстве и понятием дисциплины очень быстро вырос в глазах скупого на похвалы, зато щедрого на весьма замысловатую ругань мастера.

Увы, главная моя цель, достижение высоких температур, пока откладывалась: туземцы использовали для обжига посуды простые дровяные печи без всякого принудительного поддува. Правда, тяга в устроенных Понапе печах была ого-го. Кстати, именно умение сооружать печи с мощной тягой и поддерживать конструкцию в рабочем состоянии, и было одной из составляющих мастерства хромоногого гончара наряду со знанием свойств глины, выкапываемой в разных местах и кучей всяких тонкостей, связанных с её обработкой, от которых пухла голова.

И кто сказал: «примитивное производство»… Таких вот снобов самих бы заставить запомнить (без помощи каких-либо записей, заметьте!) как отличать друг от друга все четырнадцать видов глины, встречающиеся вокруг Бон-Хо, как и в какой последовательности мешать каждую разновидность с песком, толчёным углём или птичьим пухом, а потом — многочисленные «нужно» и «нельзя» при формовке, сушке и обжиге изделий.

Так что в итоге критически осмысливать всю эту лавину обрушившегося на меня скопища знаний и приёмов я был способен только месяца через четыре, когда Понапе уже чаще молчал (что означало одобрение), нежели ругал меня.

Первое, что бросалось в глаза, кроме некоторой корявости посуды (находящейся в прямой зависимости от корявости рук — если у меня выходило, особенно поначалу, сплошное безобразие, то Понапе или Алиу, как звали девчонку, лепили вещи просто загляденье), делавшейся без гончарного круга — это отсутствие глазуровки, из-за чего влагу керамика нашего производства выдерживала плохо. Отчасти спасала смола некоторых деревьев, которую наносили на посуду, вроде лака. Но, во-первых, было её мало, во-вторых, технология нанесения была очень муторной: хотя твердела смола очень долго (если хотите, чтобы чашка не облезла через два дня — сушите несколько недель на воздухе, и вообще, чем дольше, тем лучше), для получения более-менее приемлемого результата нужно было собрать её, как можно более свежую, ещё жидкую, аккуратно и равномерно размазать кисточкой по поверхности. Причём, даже чуть затвердевшую смолу использовать было бесполезно: с водой её размешать, конечно, можно, только держаться на глине нормально она уже не будет.

Самые общие соображения подсказывали мне, что в органических растворителях, хотя бы в спирте, смола эта должна растворяться без потери свойств, а может быть даже и с улучшением качеств. Ну, где же спирт взять, не говоря уж толуоле или бензоле. Брагу из фруктов или баки местные широко использовали, но как из неё отогнать самогон хотя бы градусов семидесяти, имея из пригодной посуды только керамику собственного производства, без змеевиков и холодильников, я не представлял.

От лака мысли мои перешли к глазури — это не то легкоплавкая (ага, легко… тысячи полторы градусов) — глина, не то стекло. Скорее, всё же — стекло. Для получения стекла нужно… Проклятие, учиться нужно было лучше. Вспоминаем, вспоминаем… Ага: песок, уголь, известь!!! Для получения извести — нужен мел или мрамор, или ещё какой-нибудь известняк. И температура около тысячи градусов. Причём неизвестно, что проще будет — достичь такой температуры, или же найти материал для обжига, при моих-то познаниях в минералогии.

* * *

Так получилось, что в итоге и мысли мои, и действия далеко ушли от первоначального замысла насчёт металлургии. А всё потому, что маловато у меня знаний: тут геолог нужен, определяющий на глаз и зуб руды и минералы, а не химик.

Впрочем, к концу сезона дождей (местный год делился на сухой и дождливый сезоны, не очень, впрочем, выраженных — в сухое время дожди тоже шли — то чуть ли не каждый день, то раз в неделю или месяц, зато в дождливый сезон с неба лило почти без перерыва), я сумел в разговорах с Понапе выработать некоторое подобие плана работ.

Во-первых, уголь. Древесный, конечно. Из растущих на сырых местах деревьев, похожих на ивы. Подобно ивам, местные пускали их тонкие и гибкие ветви на плетение корзин. И точно также как ивы, эти деревья были весьма живучи — на полях мне доводилось мучиться с их побегами, норовящими прорасти то тут, то там. Учитывая живучесть и способность к росту туземных ив, я мог не беспокоиться о том, что расширение масштабов производства вызовет экологический кризис.

Во-вторых, меха. Хромоногий гончар вынужден был поверить мне на слово, о том, какая это замечательная штука. Заодно он разрешил высказанное мною затруднение насчёт прочных шкур. Из сухопутных животных на острове не было ничего крупнее домашней свиньи, но как оказалось, на прибрежных пляжах устраивают лежбища какие-то ластоногие, отличающиеся дубовой шкурой. У туземцев она идёт на доспехи и обувь. Ценятся тюленьи (пусть будут тюлени, чтобы сильно не заморачиваться) шкуры весьма высоко, но Понапе обнадёжил, что сумеет обменять нашу продукцию на пару-тройку таких шкур отличного качества. Разумеется, при нагнетании воздуха мехами придётся попотеть. Надеюсь, что делать это придётся не мне: пусть два оболтуса, от которых всё равно толку меньше, чем от Алиу (или, как я прозвал её про себя — Алки), поработают — чтобы жизнь мёдом не казалась.

Глава третья

В которой герой совершает серьёзную педагогическую ошибку, повлекшую ещё более серьёзные последствия

За стеной хижины шумит дождь. Как же он надоел. Казалось, всё пропиталось сыростью. Что-то рано сезон дождей в этом году наступил. Впрочем, это со слов стариков, того же Понапе.

Опять перерыв в работе мастерских. Предлагал же я хромоногому построить крышу над печами, чтобы можно было работать и в сезон дождей. Хотя он прав, опасная затея: достаточно одной искры, чтобы навес из тонких веток, пальмовых листьев и травы вспыхнул за милую душу. Но как всё-таки обидно и скучно сидеть в полутьме хижины, когда есть куча идей и задумок. Алка бы пришла что ли…

В углу валялись кучей серых кож мехи — первый мой опыт технического прогрессирования. Мягко говоря — не вполне удачный. То есть, воздух, они, конечно, гоняли, но, во-первых, делали это периодически, с паузой в несколько минут на набор следующей порции, во-вторых, требовали большой физической силы, в-третьих, внутренний каркас, обеспечивающий их автоматическое выпрямление и наполнение воздухом, сделанный в виде перевёрнутой неглубокой корзины из местного ивняка, при высыхании быстро терял упругость, и приходилось его то и дело замачивать, рискуя получить размокание рыбьего клея, герметизирующего швы, в-четвёртых, впускное отверстие требовалось затыкать вручную. Вроде бы должны быть какие-то клапаны, причём простые: средневековые кузнецы, если верить картинкам из учебника истории, уже пользовались вполне нормальными кузнечными мехами. Но как этот самый клапан сделать? Так что использовалось это «чудо» инженерной мысли нами всего несколько раз. Полдня мучений с нагнетанием воздуха, затыканием дырки и выдавливанием воздуха в пламя печи через оставленную дыру в стене, вечером — профилактическое смачивание прутьев, для сохранения гибкости. И в итоге на десяток чашек получали пару-тройку, выдержавших обжиг при более высокой, чем раньше, температуре. Впрочем, Понапе мало-помалу, подбирая подходящую глину, рецептуру смеси и условия обжига, добивался всё большего выхода годной продукции — первые два раза вообще всё трескалось. Мне бы его упорство и оптимизм.

* * *

Ну и намучился же я за этот год, что пролетел с того дня, как я впервые подошёл к Понапе с просьбой научить основам гончарного ремесла. И ради чего мне, идиоту, надо было променять покойную и размеренную жизнь деревенского придурка с сельхозработами в сезон, варёными корнеплодами два раза в день, крепким сном и брагой со свининой по праздникам.

И на что променять: на копание глины (деревянной палкой — то ещё удовольствие), таскание её в корзине к печам (а если корзина порвалась — вязать новую), на перемешивание вручную глины (не знал, что для приготовления годной для лепки посуды массы необходимо так с ней возиться). А потом ещё многочисленные эксперименты: выжигание угля в куче, заваленной дёрном и глиняном горшке (во второй раз удалось получить немного чего-то дёгтеподобного, пока хранящего в ожидании применения в кувшинчике, отчаянно воняя — хорошо, что в мастерских, а не дома). Обжиг мела в известь. Методом тыка мел удалось найти, как это ни странно — а вот известь получилась не ахти: при добавлении воды что-то, конечно, шипело и даже слегка нагревалось, но была получившаяся извёстка сероватого цвета, с многочисленными комками. Затем попытался провести сплавление песка, золы, мела и угля: выходило всё что угодно, кроме стекла — и кто мог придумать байку, что стекло получили чисто случайным образом на костре, в котором случайно оказалась сода — самого бы заставить повторить опыт. И гвоздь программы — сшивание тюленьих шкур в мешок (костяными иглами, бля!). Попытка свалить данную часть работы на Алку-Алиу разбилась не то о неспособность папуаски понять, что нужно сшить, не то о моё умение внятно объяснить.

И ещё меня никто не освобождал от работы на полях или строительстве хижин для соседей (вообще, помощь односельчанам считалась в Бон-Хо вещью само собой разумеющейся).

* * *

И что я имею в итоге после года напряжённого труда?

В активе — заметный прогресс в овладении местным языком — бегло говорю, практически всё понимаю, и даже умудряюсь иногда мрачно шутить. Как-никак, лучший способ выучить язык — общение с его носителями, а в процессе совместного труда общаться приходится много. Из технологического прогрессирования — сооружение коряво работающих мехов, получение древесного угля, дёгтя (из него можно получить метиловый спирт, ацетон, уксусную кислоту, что ещё?) внедрение нового строительного материала — обожжённых кирпичей. Мучений с ними было немало, если бы не упорство Понапе, хрен бы чего получилось вообще. А так получилось… Хреново, в общем, получилось — аналог местной глиняной посуды, боящейся воды, только в виде параллелепипеда (раза в три больше привычных мне земных кирпичей), и худшего качества — кирпич он и есть кирпич.

Но Понапе был в полном восторге. Раньше гончарные печи практически не подлежали ремонту: они лепились из той же глины почти также, как и посуда, и через некоторое количество циклов использования приходили в негодность, трескаясь и разваливаясь, и от кучи спёкшейся глины больше никакого проку не было — разве что часть прокалённой глины Понапе добавлял, измельчив в пыль, в новую посуду. Сейчас же, как только состояние печи становилось угрожающим, мы могли большую её часть пустить на строительство новой. Приходилось доделывать несколько рассыпавшихся и пришедших в негодность блоков-кирпичей, и сделать новые колосники.

С колосниками, Понапе, опять же уел меня. В печах «по-старому» их вылепливали так: доведя стенки печки до определённого уровня, клали сверху несколько толстых палок, пространство между которыми заполнялось той же глиной. После подсыхания глины деревяшки вытаскивали, и получали каналы-воздуховоды, создававшие неплохую тягу. Когда мы стали переходить к блочному сооружению печных стен, я думал, что колосники то можно делать как прежде. Но наш начальник решил распространить данный принцип и на них тоже. Единственное, что я мог предложить — это попробовать сделать вместо двух-трёх отверстий штук десять — как в знакомых мне чугунных колосниках. Десяти, правда, не получилось, но пять-шесть каналов мы сделать сумели. Единственным недостатком была необходимость руками осторожно устанавливать глиняную плиту весом больше центнера. После того, как мы вчетвером (я, Понапе и молодые обалдуи) один колосник угробили, едва не обеспечив главному гончару инвалидность по здоровой ноге, мое предложение делать сей девайс из двух частей приняли на ура.

Ещё бы сделать третий нижний отсек — вроде поддувала привычных мне печек: а то Понапе иногда начинал психовать, когда ветер, под преобладающее направление которого всё устраивалось, вдруг стихал или, что хуже, менял направление, из-за чего обжиг приходилось зачастую прекращать. Так что меха мои годились и для таких случаев тоже.

Не густо с успехами: в фантастических книгах попавшие к дикарям герои ударными темпами организовывали производство огнестрельного оружия и совершали промышленный переворот.

* * *

В — пассиве кроме затраченных усилий и времени да многочисленных ожогов, — неудачи со стеклом, да по-прежнему непонятки с тем, куда же всё-таки меня занесло.

То есть, познания мои об окружающем мире, конечно, сильно расширились. Теперь я знал, что Бон-Хо — это одно из восьми селений племени бонко, область называлась также — Бонко. Текущая с севера на юг река, воды которой и использовались чаще всего для орошения полей, именовалась Бо или Боо. Вся эта область, в общем-то, представляла собой полосу не шире десяти километров вдоль реки — на морском побережье расширяясь километров до пятнадцати или двадцати. Протяженность Бонко в северном направлении, до границы с Сонавом, оставалась не совсем ясной, но, если я правильно истолковал слова Понапе, не превышала сорока километров. Бонко в свою очередь находится на острове, который незамысловато называется Пеу — то есть остров.

Жило в Бонко также своими деревнями племя суне, занимавшее подчинённое по отношению к бонко положение. Как я понял из преданий и рассказов стариков, давным-давно пришельцы-бонко завоевали землю предков суне, отобрали часть их земель и заставили платить дань. Каждое бонкийское селение имело от одного до трёх сунийских, обитателям которых приходилось поставлять хозяевам определённый набор продуктов и ремесленных изделий.

Всё многообразие племён Пеу говорит не то на родственных языках, не то на диалектах одного языка — так что понимать друг друга они все понимают. Племён же много: кроме бонко, суне и сонава есть ещё рана и сувана на востоке, а также текоке, тесу, талу, хоне, вэе, ласу, тинса, ванка и другие на западе. Весь остров, при желании (и если никто не проломит голову чужаку), можно обойти за несколько недель.

Но место этого острова на местном глобусе оставалось загадкой. В южном полушарии (если, конечно, солнце встаёт на востоке). Довольно близко к экватору — поскольку за всё время я не припомню, чтобы хоть раз было холоднее двадцати с хвостиком. В океане. И на этом всё. Где находится этот океан, какие другие острова и земли есть ещё в этом мире — на все эти вопросы никто ответа дать не мог.

* * *

За плетёным пологом, заменяющим дверь в жилищах папуасов, послышался шум, выведший меня из полудремотного состояния. Через мгновенье в хижину ворвалась Алка, она же Алиу, она же — полстраницы местной отборной ругани, когда Понапе был не в духе.

И принялась тараторить обо всём на свете. Что бы я делал без этого агентства местных новостей. Не знал бы, наверное, ничего, кроме гончарных печей.

Буквально за минуту я узнал, что староста побил свою вторую жену, которая, впрочем, успела поставить ему ответный фингал и убежать к родне в соседнюю деревню. Свита нашего сельского босса хранила в этом конфликте нейтралитет.

Что у толстого Боре свинья принесла целых двенадцать поросят — кстати, можно обменять одного из них, когда подрастёт на новые не размокающие в воде чашки, которые мы (т. е. я, Алиу и Понапе) научились делать, всего одну чашку за поросёнка, она уже узнавала. А загон сделать можно рядом с твоей хижиной, Ралинга. Места хватает. Заметив проявление недовольства на моём лице, моя подруга сменила тему.

Я и сам не знал, что думать о наших отношениях. Наши чисто рабочие отношения также чисто в рабочем порядке перешли в горизонтально-циновочную (точнее коленно-локтевую, поскольку позиции, именуемой миссионерской, туземцы, ха-ха-ха, не знают, хотя, нет, уже — «не знали») фазу. В общем-то, у местных в порядке вещей и секс до брака, и даже длительное сожительство до свадьбы. Меня самого такая личная жизнь пока более-менее устраивала: и ночь есть с кем провести, и поесть приготовит (кулинарные технологии каменного века мне самому как-то туго давались — так что после переселения из Мужского дома и до Алкиного появления под крышей моего жилища частенько приходилось довольствоваться то полусырой, то сгоревшей едой), и поговорить можно на интересные мне темы. Но узаконивание наших отношений несколько пугало меня. Главным образом из-за местных понятий о родне, согласно которым, женись я на Алке по официальным папуасским правилам и обрядам, все её родные и прочие братья, сёстры, дядьки-тётки, племянники могут припереться в любое время ко мне в гости и на полную катушку пользоваться моим гостеприимством, а если плохо встречу, то есть стол будет скудным — ещё и жадным жлобом ославят. Наслышан о подобных особенностях родственных отношений. Тивори, один из двух оболтусов, делающих вид, что учатся гончарному делу у Понапе, постоянно, появляясь после выходны…, тьфу ты, двух-трёхдневной отлучки, жаловался на скупую родню: типа придёшь в гости повеселиться, в общем, пожрать — а тебе вместо свинины под специями — печёного баки (смешно, но в таком контексте упоминание этого слегка вытянутого корнеплода у моих папуасов имеет то же значение, что и «хрен тебе» у русских). Да и вмешательства в семейную жизнь со стороны потенциальной родни, которой тут полдеревни, тоже чего-то не хочется. Так-то родственники Алиу могут вмешаться, только если бы я её побил. А в случае официальной регистрации отношений у нашего шамана — сразу бы нашлось немало желающих поучить жизни молодожёнов. Потому меня вполне устраивало нынешнее состояние, когда Алка делила время между моей полухолостяцкой хижиной и жилищем своего многочисленного семейства.

Вот и сейчас, столкнувшись в очередной раз с моим неприятием её попыток обустроить совместный быт, моя подруга перешла к своим семейным радостям и горестям. Вторых было больше. Например, умер после недели жара и поноса с рвотой двоюродный брат Алки, спокойный карапуз, ещё не удостоившийся имени. Я помрачнел ещё больше. Она, заметив это, съёжилась и готова была забиться в угол.

— Плохо — сказал я — Когда дети умирают.

— Плохо — согласилась Алиу, обрадованная тем, что оказывается, я не на неё за что-то осерчал, а огорчился из-за гибели мелкого. Ну да: малолетний кузен ещё и имени не получил, да и вообще — умер уже, а Ралинга — коллега по работе и просто хороший человек (настолько хороший, что даже затрещины не отвесит, когда злится).

— Ралинга — произнесла она после недолгого молчания — Староста говорит, что надо кому-то идти в Мужской дом.

— Зачем?

— Учить делать посуду.

Понятно, значит, мастер-класс по керамике показывать молодым павианам (иначе я обитателей Мужского дома про себя и не называл). И этим «кто-то» буду я. Алка отпадает, потому как женщин тамошня публика воспринимает только как нечто, что можно трахнуть. Исключение делалось лишь для нескольких старух, не имеющих в глазах страдающих сперматоксикозом подростков сексуальной привлекательности в силу возраста и склочности характера. И которые поэтому могли безбоязненно преподавать молодняку те или иные премудрости.

Невысокий и щуплый Понапе, чья хромота служила предметом насмешек со стороны небитых жизнью молодых дебилоидов, тоже не годился на роль учителя столь сложной с точки зрения педагогики аудитории. Так что оставался я. Моё сонайское происхождение и массогабаритные характеристики, превышающие туземные, позволяли надеяться, что я буду пользоваться авторитетом, достаточным для поддержания дисциплины на должном уровне. Удобная палка, вырезанная полгода назад, стоит в углу: пусть я со своими метром семьдесят шесть заметно крупнее большинства местных, а мое тело в неплохой физической форме благодаря постоянному пешему передвижению (от хижины до гончарных печей с полкилометра будет точно, плюс походы за сырьём и минералогические экспедиции), работе в поле и вымешиванию глины вручную, но всё-таки неплохо подкрепить всё это дрыном — непременным спутником каменно-векового педагога.

— А почему нужно идти в Мужской дом? — для порядка спросил я — Пусть сами приходят к печам.

— Так дождь же — ответила моя подруга.

Дождь так дождь.

Я сейчас больше думал об умершем от поноса алкином кузене. Смертность среди детей была просто чудовищная, и местных такое положение дел не сильно беспокоило: такое впечатление иногда складывалось, что им проще нового сделать, чем заболевшего выходить — раз духи захотели уморить не получившего имени сопляка, то такова его судьба.

В общем-то, мрут и дети постарше, и подростки, и взрослые: от желудочно-кишечных инфекций; от ран, зачастую совершенно пустяковых — потому как об антисептике никто понятия не имеет; от каких-то неведомых болезней. Острых отравлений деревянной дубинкой по голове или каменным ножном в печень тоже никто не отменял: меньше месяца назад парочка горячих папуасских парней умудрилась уконтропупить друг друга из-за девки. Причём народ, большей частью, радовался, что одновременная гибель фигурантов избавила родню с обеих сторон от очередной вендетты — при местной системе родства, когда за каждым стоит не один десяток суровых мужиков, обещавшей быть длинной и кровавой.

А нашему старосте в таком случае пришлось бы выбирать — или карать убийцу (а за убийство наказать можно только убийством — строго тут), рискуя вызвать ненависть со стороны родни наказанного, или же смотреть, как подотчётный ему контингент режет друг друга.

Тут и не угадаешь, что хуже. В первом случае можно и на удар дубинкой в укромном месте нарваться, и потерять часть свиты из числа родни убийцы. Во втором — можно дождаться того, что одна половина деревни будет резать вторую. В том числе и свитские, которые тоже приходятся роднёй той или иной стороне. Так можно доиграться или до лишения власти (поскольку подобный бардак народ терпеть долго не будет — даром, что сами же его и устроили), или до той же дубинки по голове — только уже в открытую, поскольку охрана занята будет разборками между собой. Что не говори, вредная всё же работа у местного начальства.

Обычно умные туземцы, доведись им прибить кого-нибудь из односельчан, чтобы не втравливать родню в кровавые разборки, сразу же пускаются в бега: в таком случае семья потерпевшего согласно местным адатам может отправить по Тропе Духов близкого родственника убийцы, но чаще всего здесь уже власти старосты хватает, чтобы пресечь резьбу по кости и мясу. Да и родня с обеих сторон, как правило, понимает прекрасно, что от раздувания конфликта хуже будет всем, а мстить следует непосредственному виновнику.

Другой вопрос, что молодняк, чаще всего и творящий такие дела, думать головой не умеет. Но, как правило, родственники ухитряются объяснить «мокрушникам» правильную линию поведения. А там уж как повезёт — если на новом месте беглеца не убьют сразу же (что не редкость, ибо дикари-с), то кто прибивается в свиту того или иного вождя, кто спокойно живёт, с возрастом теряя молодую дурь, особо буйных всё-таки успокаивают обычным для этих мест способом новые соседи.

* * *

Алка между тем успела развести под навесом снаружи костерок и теперь тушила в горшке клубни коя, добавив туда щепотку горьковатой морской соли и травки для запаха и вкуса. Дождь почти прекратился. Я выбрался из хижины, привлечённый ароматом. Моя папуаска сидела и что-то разглядывала в паре шагов от очага.

— Муравьи — сказала она, подняв голову при звуке моих шагов.

— Ага — согласился я. Новость тоже — пара муравейников с крупными, чуть ли не в сантиметр длиной, чёрными обитателями, появилась под стенами дома уже давно, с начала сухого сезона. Иногда, когда было настроение, я мог посидеть на корточках, последить за жизнью муравьиного сообщества. А порой думал, не станут ли они жрать моё обиталище.

В ответ на отсутствие энтузиазма я был награждён небольшой лекцией о гастрономических характеристиках муравьиных яиц. Мой наивный вопрос о вкусовых и питательных качествах самих муравьёв вызвал бурное веселье моей подруги: «Ты что, они же твёрдые. И кислые».

Занялись ворошением муравьиных гнёзд. Совесть мою, протестующую против столь варварского отношения к безобидным лесным трудягам (подумаешь, пару раз меня они кусали), Алка успокоила тем, что они действительно грызут дерево и траву — так что за несколько лет, размножившись, вполне способны превратить меня в бомжа. Яиц насобирали с пригоршню. Девушка завернула их в широкий лист, вроде лопуха, и сунула в уголья.

Вышло недурно, не зная, что это, решил бы — какая-то икра странного вкуса. Сдаётся, на общедеревенских пирушках я их и раньше ел.

Дождь, ослабнув чуть-чуть, к утру опять разошёлся. Так что мастер-класс в Мужском доме работе в гончарной мастерской не помешает — по причине того, что делать там особо нечего: куча требующих хорошей сушки и обжига поделок и так ждала своей очереди, нового лепить точно не стоит, уже готовое бы от атмосферной сырости и дождя не раскисло.

На нашу поляну я заглянул забрать кое-какие инструменты, да посмотреть, не протекает ли навес, под которым стояли готовые изделия.

Понапе был как всегда на месте. Я поговорил с ним о том, о сём, помог перетащить циновку, на которой сушились чашки в сухой угол. Кстати, надо подумать над тем, как соорудить некое подобие стола, чтобы избегать контакта ждущих обжига изделий с сырой почвой. Туземцы с сидениями знакомы были, а вот со столами, как ни странно — нет, сервируя для еды циновки, лежащие на земле.

Заодно неплохо было бы полы ввести в местных домах — а то обычно здесь ограничиваются чуть приподнятой площадкой, насыпанной из окрестного грунта, утоптанного до плотного состояния. Многие выстилают полы нарванной травой. Особо эстетствующие плетут коврики из той же травы и веток. У старосты вон имеется плетёный пол на всю хижину — эксклюзивная работа. Правда, его жёны, живущие в трёх строениях рядом, довольствуются кучей маленьких ковриков. Но ходить по этим плетёнкам, изобилующим неровностями и узлами — удовольствие не очень. Хотя, может быть, это обеспечивает какой-то массаж ног.

* * *

Из мастерских прямиком потопал по лужам и грязи в Мужской дом.

Когда добрался, Вокиру, наш шаман как раз вёл урок туземной географии с элементами экономики и этнографии.

Большую часть того, что говорил распространитель религиозно-мистического опиума, я и так знал.

Что с сонаями-сонава у бонко мир и постоянные торговые контакты. Что из западных племён жители Бонко непосредственно контактируют только с обитающими на морском берегу к западу от устья Боо ванка. С другими же племенами западной части острова все контакты идут через Сонав.

С рана и сувана у бонкийцев изредка случаются вооружённые столкновения. По словам моих односельчан эти восточные соседи сущие дикари, живущие в норах и на деревьях, трусливо нападающие из засад, но боящиеся открытого сражения.

Что до моих псевдосоплеменников-сонава-сонаев, то они вылезли из своей долины в горах внутри острова несколько поколений назад и завоевали почти весь Пеу. На западе, как я понял, сонаи частично перемешались с местными жителями, а верхушка стала тамошними вождями. Здесь же они поселились в трех деревнях на побережье, отобрав часть сунийских деревень-данников у бонко. Любви со стороны последних это, разумеется, не прибавляло, но горцев (ага, и тут тоже дети гор всех строят), побаивались. Вот одно из этих трёх сонайских селений, построенное в неудачном месте, и смыло цунами. А мне повезло оказаться рядом и быть принятым за его свихнувшегося обитателя.

Кстати, из разговоров и рассказов о стародавних временах я выяснил, что формально та часть Пеу, которая в своё время была завоёвана сонаями, по-прежнему является единым государством, а правители отдельных областей подчиняются сидящим в Тенуке, племенном центре Текоке, королям-тиблу. Причём власть этих тиблу (правильнее тиблу-таки, но многие опускают вторую половину) наследственная — по крайней мере, уже минимум четыре поколения должность эту занимают потомки предводителя сонайских завоевателей. Впрочем, наш староста тоже принадлежит к семейству, которое рулит в Бон-Хо уже почти сто лет — с того времени, как сонаи отправили по Тропе Духов прежнего местного босса, не проявившего должного понимания в отношении политических перемен, и поставили рулить деревней его дальнего родича, продемонстрировавшего большую гибкость.

Так что, скорее всего, на западе то же самое, что и у нас: разве что сонаи отчасти перемешались с местной верхушкой, да чужие корабли приплывают чаще.

Здесь же каждое появление чужаков из-за моря становился предметом разговоров и пересудов на многие годы. Как тот визит в Аки-Со, после которого появился на свет настоящий Ралинга, или семилетней давности случай, до сих пор вспоминаемый по всему Бонко благодаря выгодному обмену, когда местные «большие люди» обзавелись несколькими металлическими предметами.

Вообще, такой роскошью (внушительного вида тесаки — что-то среднее между ножом и мечом, топоры, браслеты, кольца) имели возможность гордиться самые продвинутые из папуасов. Тесак стоил, например, двадцать с лишним корзин коя — количество, достаточное для пропитания в течение двух месяцев типичной местной семьи, насчитывающей обычно три или четыре поколения: от глубоких стариков до мелюзги, не удостоившейся ещё имён. Или же три взрослых свиньи. Что до топора из жёлтого металла, то наш старейшина, по словам Понапе, обменял его на двадцать корзин коя, четыре свиньи и четыре больших циновки.

В основном же металлическое оружие и украшения попадают в Бонко с западной половины острова вместе со случайно забредшими обитателями тех краёв или же через жителей Старого Сонава — как правило, не больше трёх-четырёх изделий в год. Оттуда же попадает сюда и гладкая заморская керамика, вызывающая лютую зависть у Понапе. Правда, импортных горшков, чашек и ваз было ещё меньше, чем металлических орудий — видимо из-за меньшей их сохранности при транспортировке.

Складывалось впечатление, что Бонко и Текок образовывали две практически полностью замкнутые системы, все контакты между которыми шли через Сонав. Не знаю, как там, на западе, но у нас (надо же, я уже начинаю отождествлять себя с местными) существовало определённое разделение труда. Например, жители побережья, к которому относились, кроме Бон-Хо, деревни береговых сонаев и три поселения сунийцев, меняли часть рыбы, а также раковины с кораллами на недостающие кой и баки у обитателей внутренней части Бонко. Сунийцы на морском берегу вдобавок ко всему еще выпаривали соль. Живущие вверх по течению Боо обменивали кой, баки, свиней и товары с побережья на камень и изделия из него у сонаев. Кроме этого, в горы шли глиняные горшки, а оттуда — уже упоминавшиеся металлические предметы.

На более-менее равноценный обмен накладывались даннические и родственные обязательства. Данники-сунийцы, обозначаемые «гане» обязаны были поставлять бонко и сонаям, которые относились к касте или классу «даре» (множественное число «дареои») свиней, фрукты нескольких видов и циновки (прибрежные сунийцы заменяли фрукты солью и лодками). В свою очередь, старосты бонкийских деревень из этой дани устраивали пиршества для своих односельчан, а часть её отправляли верховному вождю всей области — таки. Причём, с точки зрения всех, дань, отправляемая вождю, не была таковой, поскольку шла на обеспечение той части молодёжи деревни, что отправлялась служить в личную дружину таки.

Это окружение правителя, именуемое регоями, кормилось из запасов таки, которые кроме дани от сунийцев пополнялись также продуктами из хозяйства самого вождя, где трудились его жёны и многочисленная родня: братья — родные, двоюродные, троюродные и т. д., дяди и племянники всех степеней родства и их семьи. В общем, мало чем отличалось от ситуации в нашей деревне — разве что свита старосты не полностью кормилась с его стола, да не имела права называться регоями, хотя в разговорах иногда это словечко проскальзывало и применительно к местным головорезам.

В обмен на кормёжку регои должны были защищать селения как бонко, так и суне от набегов восточных соседей, а также обеспечивать регулярное поступление дани. Первое на практике означало, что в случае нападения рана или сувана на то или иное селение области таки со своей дружиной выступал по следам налётчиков: если дикарей удавалось настичь, то отбиралась добыча и всё имущество грабителей, самих их жестоко избивали, при сопротивлении могли и убить. Как правило, обе стороны старались избегать человеческих жертв, поскольку они означали необходимость кровной мести. Но в горячке погони и боя убитые бывали нередко — так что отношения между обитателями Бонко и восточными соседями колебались где-то между холодной и горячей войной.

Шаман как раз перешёл от описания разветвленной системы обмена от гор до побережья к взаимоотношениям с восточными соседями.

Как набеги рана и сувана, так и походы бонкийских регоев за добычей были бы ещё чаще, чем один-два в год, если бы между берегами Боо и селениями восточных соседей не лежала полоса незаселённой земли, превышающая полтора-два дневных перехода. Что при отсутствии вьючных животных делало подобные мероприятия если не бессмысленными, то малоперспективными: ну нападёшь ты на вражеское селение, ну останешься жив и без серьёзных ранений, а потом придётся тащить всё награбленное на своём горбу. Потому подобное состояние перманентной войны объяснить можно было только длинным счётом взаимных обид, которые тут помнили и пересказывали сыновьям и внукам из поколения в поколение. С учётом неизбежных искажений, добавлений выдумок вместо забытого и преувеличений, призванных привлечь внимание слушателей, истории банального воровства или грабежа с мордобоем и членовредительством превращались в эпического размаха войны. Всё это приправлялось эпизодами гнусного колдовства и зверств противника.

Не удивительно, что рассказываемая нашим шаманом версия приобретала вид подобия «Властелина колец», точнее «Сильмариона», поскольку Вокиру излагал публике не одного цельное повествование, а серию сюжетно не связанных саг про светлых эльфов-бонкийцев, бьющихся за правое дело (решил для себя — бонко — обозначение племени, а бонкийцы — всех жителей области, местные как-то обходятся без общего обозначения), и злобных орков — рана и сувана, творящих мерзкое колдовство и прочие нарушения Женевских конвенций (кстати, это совсем не шутка — существовали, оказывается, местные правила ведения войны, включающие, в том числе и запрет на зловредное колдовство в отношении противника, зато не запрещающие изнасилование женщин и подростков обоего пола).

Самое забавное, Бон-Хо, расположенное на западном берегу Боо, набегам рана и сувана не подвергалось, и все эти ужасти и зверства его обитатели узнавали через вторые и третьи руки — что способствовало ещё большему преувеличению и искажению.

Вокиру, несмотря на несколько противный голос (хотя пел он, конечно, ужаснее), рассказчиком был отличным (а иначе, стал бы он шаманом). Так что я даже заслушался, забыв о цели своего прихода сюда. В общем-то, напоминало исландские саги, где суровые викинги убивали друг друга всевозможными способами. Язык я уже освоил настолько, что все эти длинные слова, обозначающие набедренные повязки, ожерелья из ракушек и перьев, боевые дубинки с вкладышами из костей, камня и раковин, курильницы магической травы и амулеты, способные вынуть душу врага на расстоянии, не казались мне простым наборов звуков.

* * *

Наконец, шаман замолчал. В наступившей тишине двадцать с лишним пар глаз уставились на меня. Доселе педагогического опыта у меня не было: не считать же таковым месяц школьной практики на пятом курсе, которую вспоминаю как какой-то кошмар. Ну, надо же с чего-то начинать.

— Для начала накопаем глины — начал я (надеюсь, в глазах молодых павианов я выгляжу не столь жалко, как в своих собственных) — Для лепки посуды или чего ещё годится не всякая глина. Но до ближайшего места, где можно взять нормальную глину, идти за деревню, к Холму где Старый Уру сломал ногу (ну и географические названия у местных). Туда мы не пойдём. Тут в десяти десятках шагов, как идти к дому старосты, есть яма, глина оттуда подойдёт, чтобы учиться лепить. Идите — приказал я — Принесите по вот такому куску.

Конечно, можно было наковырять глины и вокруг Мужского дома, но нечего лишние колдобины устраивать на относительно благоустроенной территории. А небольшая прогулка под дождём молодым здоровым организмам не повредит — прогуляются, побесившись и позадирав друг друга по дороге, спокойнее будут сидеть на моё «уроке».

В общем-то, прошло всё довольно сносно. Для первого раза. После получасового объяснения азов керамического производства я предложил подросткам вылепить что-нибудь на вольную тему. Результат был предсказуем: трое, видимо самые голодные, взялись за чашки, ещё шестеро принялись вылепливать что-то абстрактное, один сотворил глиняный шар с несколькими сквозными дырками. Мой вопрос, что это такое, вызвал среди подростков взрыв веселья: «Гы-гы-гы!!! Дурень Сонаваралинга не знает, как делают «хлёст-дубинку». Гы-гы-гы!!!» Впрочем, я почти сразу же вернул им с троицей, так как оставшаяся половина «учащихся», не отличаясь фантазией, принялась ваять мужские достоинства. Выходило по-разному: у кого с трудом узнаваемо, у кого-то вполне ничего — во всех анатомических подробностях, даже с двумя необходимыми дополнениями.

Так что я, раздосадованный проколом с заготовкой для кистеня, неожиданно для себя выдал тираду насчёт попыток компенсировать малые размеры агрегатов преувеличенным их изображением, и привёл в пример единственного из «павианов», который лепил голую женщину: с едва намеченным лицом и гипертрофированными бёдрами и грудями — этакую неолитическую Венеру: «Вот о чём надо думать, а вам — как будто своего мало».

Короче, успокаивать молодёжь пришлось, рявкая во всё горло и даже пустив в дело палку. Шаман, лежавший всё занятие на циновке у стены, прервал общение с духами и внёс парочку дополнений в учебный процесс по спинам шибко весёлых своим чудодейственным посохом. Заодно попенял мне насчёт чрезмерного либерализма и мягкотелости. Впрочем, веселись не все: часть «фалофоморщиков» сидела с потемневшими лицами (это у местных папуасов так прилив крови к лицу проявляется). Ну ладно, переживут.

* * *

На следующий день пришлось исполнять роль неквалифицированной рабсилы на починке растрёпанных ветром крыш односельчан — оказывается, ночью был неслабый ветер, повредивший немало хижин наверху холма и на обращённом к морю склоне. Работа не сказать, чтобы слишком тяжёлая: срезай ножом листья молодых пальм, да таскай к ремонтируемым хижинам, где их пускают в дело более опытные товарищи. Я, замаявшись резать каменным ножом (хотя и довольно острым, спасибо деду Теманую) листья, решил примазаться в качестве помощника к мастерам-кровельщикам. Немного поучился местному кровельному делу, не очень сложному. В Бон-Хо этим занимается основательно несколько человек только из-за того, что нужно не просто уложить длинные и широкие листья «уваки», но сделать это безупречно, чтобы не протекало, да и эстетическая красота не последнюю роль играет. Так-то почти любой может себе дома поправить крышу, но когда дело доходит до коллективных работ, как сегодня, то первую роль играют призванные мастера своего дела, которые, к тому же, знают особые заклинания, обеспечивающие высокое качество работы.

Управились со всеми пострадавшими крышами, народ отправился к площади у дома старосты, благо дождь сегодня прекратился.

Подобного рода мероприятия — это не просто выпивка и еда (закуской её называть язык не поворачивается из-за крайней слабости местного спиртного — слабее пива). Но ещё и общение. Я же теперь для жителей Бон-Хо не только представитель дружественного и могущественного племени, но и обладатель уважаемой профессии. Оказалось, Алка успела сделать рекламу новой влагостойкой посуде. И теперь желающие заполучить новинку спешили засвидетельствовать почтение и договориться, чтобы одна из следующих чашек (по слухам — не уступающих той заморской, которой гордится наш староста), досталась именно ему.

В числе желающих обзавестись модной новинкой оказался и владелец свиньи-рекордистки Боре, являвший среди довольно худых туземцев странным исключением. Такое ощущение, что свиньями он занимался, чувствуя некое родство к хавроньям. Больше Боре походил на бегемота из «Ну, погоди!», нежели на свинью, но и те, и те — парнокопытные. Так что хрюшек он разводил, небось, из-за отсутствия более близких к ним существ. Жил бы в Африке — возился бы с гиппопотамами.

Домой я двинулся в компании нашего лучшего свиновода, который уговаривал меня зайти и посмотреть на чудесных свиней, достойных самого таки. Согласился я только, чтобы поскорее от него отделаться. Запах что-то меня не воодушевил. Ну, их, этих свиней.

Подходил к хижине, уже почти выветрив остатки алкоголя.

А это что за… Алка, б…, неужели другого места не нашла наставить мне рога, кроме как у порога моего же жилища.

Впрочем, в следующее мгновенье я понял, что напрасно матерю свою подругу: исходи инициатива от неё, или, по крайней мере, будь она не против, её не приходилось держать вчетвером.

Не знаю, вошла ли моя атака против четырёх противников в историю местного боевого искусства, но клич «Убунаху!», с которым я кинулся в бой — точно получил распространение.

Первый удар своего дрына, я обрушил на плечо парня, пристраивающегося к Алке сзади. Тот, изменив намерения, скрючился на земле, жалобно заскулив. Остальные трое, бросив девчонку, повернули ко мне. Ага, оскорблённые мной «фалоформовщики». Один из троицы, примерно мой ровесник, однако был не из них. Ясно обиженные чужаком ребятишки пожаловались старшему брату.

Этого братца, как самого опасного из оставшихся противников, я и атаковал. Первый удар пришёлся ему точно в лоб. Никакого результата. Второй. То же. Он что, противоударный?! Я так не играю. В третий удар я вложил все свои силы. Моё оружие с треском переломилось о голову врага — всё-таки наскоро выломанная палка, предназначенная для защиты от обнаглевших свиней и для педагогических целей, не сравнится с боевыми местными дубинками из твёрдых пород дерева, которые выстрагивают неделями. Противнику моему хоть бы хны. С обрубком палки я пячусь от начинающих охватывать меня с трёх сторон папуасов, выставивших ножи. А где мой? Привычное место, петля на левом боку повязки, пустое. Да, совсем хреново. И не убежишь — эти уроды теснят меня к стене хижины. Алка сидит в ступоре за их спинами. Всё, конец моим планам о прогрессировании туземцев… Хотя… Не конец!!!

Чёрно-коричневый вихрь, снёсший всех троих моих врагов и наградивший их серией пинков, успокоившись, превратился в Боре.

Слышал я что-то насчёт того, что бегемот очень опасный зверь, несмотря на кажущуюся неуклюжесть.

— Ты нож мне давал на празднике — сказал толстяк — Ребро от свиньи отрезать, да и забыл забрать. Нож хороший. Ну, я и решил, что надо вернуть.

— Спасибо — ответил я, забирая подарок Темануя.

Из неудавшихся насильников возле моей хижины осталось только двое: с повреждённым плечом и самый старший, на которого, всё-таки подействовала серия ударов в лоб. Этот теперь сидел и как-то удивлённо озирался вокруг. Остальные «павианы» успели уже ретироваться.

Мой спаситель осмотрел поверженных мной противников.

«Силён же ты бить» — с уважением произнёс он, констатировав перелом ключицы у первого — «С таким ударом таки в регои запросто возьмёт. Подучиться немного, и хорошим бойцом будешь. Эй, забирай своего приятеля» — обращаясь ко второму, продолжил Боре — «И проваливай быстрей». С этими словами он потянул парня за висевший на шее амулет. Верёвка лопнула, оставшись вместе с продолговатым камнем зелёного цвета в руках толстяка. А хозяин амулета брякнулся обратно на пятую точку, подняв небольшое облачко пыли.

С двух несильных пинков фанатику-свиноводу всё же удалось поставить пациента на ноги и тот, по-прежнему удивлённо озираясь вокруг, потащил своего покалеченного приятеля прочь. Боре свирепо смотрел им вслед, крутя трофей вокруг пальца.

— Что это за камень? — вопрос вырвался у меня машинально.

— Сонавский, по-моему — ответил мой спаситель — Такие они иногда приносят на обмен.

— Он тебе нужен? — спросил я, озарённый неожиданной догадкой.

— А тебе зачем? — хмыкнул толстяк — Нужен такой, попроси своих родственников сверху, они тебе двадцать таких принесут.

— Да так, интересно — произнёс я.

— Ладно — протянул мне веревку с камнем Боре.

— Спасибо — поблагодарил я и добавил — Когда там поросёнок подрастет?

— Через луну можешь забирать.

Глава четвёртая

В которой герой под давлением общественного мнения принимается исправлять то, чего вовсе не совершал

Бурные события вечера обернулись бессонной ночью. Причём, обычные занятия оказавшихся наедине мужчины и женщины играли далеко не главную роль. То есть, конечно, без этого мы с Алкой тоже не обошлись. Но в основном я почти до самого утра выяснял у моей подруги о возможных последствиях боевого столкновения. Местные законы меня просто убили своей непонятной логикой: с одной стороны, изнасилование женщины-дареойки, да ещё своей односельчанки, по туземным понятиям тяжкое преступление; с другой — я, не будучи мужем или родственником, не имел право вмешиваться, хотя, если бы эти молодые отморозки успели бы Алиу изнасиловать, то я мог бы их побить. За перебитую ключицу, слава богу, меня, скорее всего, не ожидало бы что-либо серьёзное; по крайней мере, родственники пострадавшего не должны отплатить тем же: самое большее, что могло грозить — это «выплата компенсации по временной нетрудоспособности» покалеченному. Если изувечивший не мог возместить ущерб, то он поступал в полное распоряжение семьи покалеченного, пока тот не выздоровеет окончательно — в этом случае состояние своеобразного рабства могло длиться годами, особенно если заполучившее бесплатную рабсилу семейство имело наглость заявлять, что их родственник до сих пор не в состоянии нормально работать. Мне, впрочем, такого опасаться не стоило: во-первых, сопляк, ещё не вышедший из Мужского дома, не считался полноценным работником, а во-вторых, предъяви мне серьёзные претензии, керамика, особенно модернизированная при моём участии, довольно дорогая вещь. А если мало будет — то Алкина родня поможет.

Гораздо опаснее во всей этой истории была возможность мести со стороны Длинного, как звали старшего приятеля «павианов», и его дружков. По мнению Алки, лучше бы я этого придурка вообще убил — тогда мне уж точно пришлось бы бежать к родственникам в Сонав, но так хоть было бы за что. А сейчас, вроде бы я в отношении Длинного не совершил ничего такого, за что пришлось бы отвечать перед общиной или его родственниками, но учитывая паскудный характер этого типа, можно ожидать неожиданной встречи с его шайкой в самый неподходящий момент.

* * *

Моё состояние на следующий день можно было охарактеризовать как сочетание напряжённого ожидания грядущих неприятностей и борьбы со сном. И не спрашиваете — как такое возможно. Возможно, да ещё как!

До вечера я проторчал в мастерских в компании Алки и Понапе. Больше за весь день никто не появился. Что уже казалось мне дурным знаком. Хотя и прежде бывало частенько, что на поляне находилась только наша троица. Тем более, сейчас, когда путь от деревни до подножья холма, облюбованного ещё учителем хромоногого под гончарную мастерскую, приходилось проделывать под дождём и по колено в грязи. Но когда ждёшь подвоха, признаки чего-то нехорошего мерещатся во всём.

Понятно, что о предполагаемом кусочке медной руды, доставшимся мне в качестве трофея, я думал в последнюю очередь. Тем более, Понапе говорил насчёт возможных моих проблем практически то же, что и моя подруга.

Домой я вернулся уже на закате. Хижина встретила пустотой и тишиной. Если днём сюда и заглядывали Длинный и его дружки с целью поквитаться или староста со своей свитой для проведения дознания по факту совершённых мною общественно опасных деяний, то никаких следов своего пребывания никто не оставил.

Алка велела мне сидеть и не отсвечивать (в том числе и в буквальном смысле — то есть, не разводить огонь), а сама рванула к себе домой. Соскучиться от бездействия и накрутить себе нервы от переживаний за девушку и ожидания появления противника я не успел. Шлёпанье по мокрой земле плетёных тапочек — единственно известной местным обуви — и шумное пыхтение нескольких человек заставили немного насторожиться. Но бодрый голос моей подруги сразу успокоил. Толпа, которую она привела, оказалась её отцом, дядькой (кажется по материнской линии) и пятеркой прочих родственников. Боевые дубинки в руках пришедших говорили о серьёзности ситуации: вряд ли семеро взрослых мужиков и крепких парней стали бы разгуливать по родной деревне с оружием без оснований.

Алка принялась было тараторить. Но её батя моментально оборвал эмоционально окрашенный, хотя и малоинформативный словесный поток.

Не знаю, как насчёт талантливости в каких-либо сферах в свете фразы: «Краткость сестра таланта», но Ваторе находился с данной дамой в определённом родстве. За пять минут он довольно толково обрисовал ситуацию, в которой я оказался.

Дело повернулось весьма хреновато. Причём перебитая ключица обитателя Мужского дома, попавшего под дурное влияние Длинного и Ко, вообще никаких проблем не создавала — отец подростка умер несколько лет назад, взрослых мужчин со стороны близкой родни его матери тоже не было, а сама бедная женщина готова удовлетвориться в качестве компенсации пятёркой горшков и чашек нового образца. И вообще, похоже, она была даже немного рада, что её дитя отделалось одним переломом — не такая уж большая расплата за дружбу с Длинным, а, глядишь, после такого и сам пострадавший предпочтёт держаться подальше от дружка, втягивающего своих приятелей в неприятности.

Не грозила мне и месть со стороны Длинного. По причине того, что три моих удара в лоб напрочь отбили ему память, и теперь недавняя гроза всего Бон-Хо с округой и головная боль нашего старосты находится в хижине шамана. Шайка же, лишённая предводителя, пребывает в полной дезорганизации.

И вот отсюда-то начинаются мои неприятности: и многочисленная родня заработавшего амнезию баклана, и вся деревня полагают меня после этого сильным и опасным колдуном. Но если большинству народа на это, в общем-то, пока пофиг, то семейство Длинного уже шумит по поводу негодяя, который вынул душу из бедного мальчика.

Понял я также, что если раньше Ваторе и прочие Алкины родственники считали меня чудаковатым малым, пусть и овладевающим перспективной по местным меркам профессией, то теперь я вырос в их глазах: перебить с одного удара ключицу, причём не боевой дубинкой, а совершенно несерьёзной палкой, годной только свиней отгонять — это надо уметь. А уж лишённый памяти Длинный — вообще… Короче, батя моей подруги отныне готов хоть завтра отдать мне её в жёны.

Если честно, не люблю дутую репутацию: очень уж неудобно выходит, когда потом оказывается, что ты не оправдываешь надежд окружающих.

Но в сложившейся ситуации, чует моё сердце, бесполезно оправдываться и говорить, что покалечил пацана случайно, и вряд ли сумею повторить подобное деяние. И тем более никого не убедишь в своей непричастности к потере Длинным памяти.

* * *

В общем, ночь я провёл в доме Алкиной семьи. А наутро в сопровождении молодняка, вооружившегося дубинками, отправился по пострадавшим. Первым номером шёл самый простой случай. Мамаша и старшие сестры подростка соглашались всего на пару горшков и пару мисок — разумеется, сделанных по новой технологии. Я, глядя на испуганно жмущихся друг к другу женщин, был настроен великодушно пообещать выплату требуемой компенсации. Но тут в разговор влез один из моих потенциальных родственников, толкнувший небольшую речь насчёт ответственности родителей за воспитание детей. В итоге бедные тётки согласились на всего один горшок. Сам же потерпевший всё время, пока шли переговоры с его родственницами, сидел, уткнувшись лицом в земляной пол, не рискуя встречаться со мной взглядом.

* * *

Увы, с семейством Длинного разговора как такового не получилось: те просто с безопасного расстояния орали насчёт сонайского колдуна, намеревающегося при преступном попустительстве старосты извести всю деревню. К этому времени меня, кроме четвёрки Алкиных кузенов сопровождала толпа зевак, в которой я заметил и держащуюся вместе группку регоев нашего босса. К вящему удовольствию публики, жаждущей бесплатного представления, мы с пострадавшей стороной не подкачали и расстались на повышенных тонах.

В сопровождении разросшейся до сотни с лишним человек толпы я двинулся к обиталищу главного деревенского кудесника. Здесь мне тоже ничего хорошего не сказали. Я то, по наивности своей полагал, что Вокиру, как всякий нормальный служитель потусторонних сил — обыкновенный мошенник, пудрящий мозги наивным папуасам. Каково же было мое разочарование, когда я понял, что старый хрыч на самом деле верит в ту пургу, которую несёт окружающим. Хорошо ещё, что он даже не въехал в моё отношение к мистике и колдовству — по причине невероятности для туземцев подобного взгляда на вопрос. Мою робкую попытку откреститься от авторства амнезии Длинного шаман пресёк, прочитав длинную и поучительную проповедь на тему нежелания современной молодёжи отвечать за свои поступки.

Единственное, что немного внушало надежду — пациент, не помня ничего и не узнавая окружающих, тем не менее, сохранил речь и немалую часть бытовых навыков. По крайней мере, кормить его с ложечки и менять подгузники не приходилось. Так что не исключено, что со временем Длинный или вспомнит всё, или приобретёт новый багаж знаний и опыта, который позволит ему нормально жить, а не глядеть на окружающий мир как баран на новые ворота (хотя в данном контексте — новый баран на ворота). Но мне-то нужно как-то выпутываться из данной ситуации не в отдалённом будущем, а здесь и сейчас. Так что единственное моё спасение — немедленное и полное восстановление памяти этого гопника и баклана. И все возможные отговорки насчёт того, что процессы, протекающие в человеческом мозгу, современной наукой до конца не познаны и не объяснены, и что поэтому удар по голове может привести к самым непредсказуемым последствиям — всё это для местной публики нелепые попытки колдуна перевести стрелки на неведомых духов.

* * *

В общем, домой к Алке я вернулся в состоянии, близком к панике. А после самоличного визита по мою душу старосты со всей своей свитой, потребовавшего ликвидировать последствия колдунства и вернуть память непутёвому сыну уважаемого в селении человека, я пребывал уже не в близком, а в самой настоящей панике. Единственным выходом казалось бежать нафиг из этого дурдома к деду Теманую. Вопрос только в том, что в одиночку, не зная дороги, сделать это затруднительно. Папаше Ваторе я о своих мыслях ничего не говорил — нечего показывать перед потенциальными родственниками (надо же, на фоне нынешних неприятностей даже женитьба на Алке со всеми вытекающими из этого последствиями уже не казалась такой уж страшной) свою слабость. Но подруге моей я идею насчёт бегства в Сонав подробно изложил. На что она ответила, что проще переколдовать всё обратно — Длинный получил достаточный урок. И все её родственники считают точно также. Понятно, помогать мне в бегстве в Сонав никто не собирается: все уверены в моей способности восстановить статус-кво. Да уж, лучше бы я убил этого придурка — тогда уж точно мне помогли бы бежать к сородичам в горы. И что же делать?!

Ну что за люди! Тут думаешь, как половчее свалить отсюда, а Ваторе лезет с каким-то идиотским вопросом насчёт камешка-трофея. Да какая разница, с помощью чего я вынул душу из хулигана?! Ну, ладно, в камушек я её засунул.

А это идея! Я аж вскочил от возбуждения.

Теперь осталось обдумать, как преподнести это заинтересованным сторонам. Вежливо попросив вероятного тестя оставить меня одного, потому как нужно готовиться к возращению души Длинного, я погрузился в составление речи, которую толкну перед местным руководством и роднёй баклана. Заняло это у меня пару часов.

* * *

К вечеру дождь, до этого чуть моросивший, опять перешёл в ливень. Не обращая внимания на буйство непогоды, я героически вышел на улицу и пошлёпал к шаману. Моя импровизированная охрана поворчала немного, но последовала за мной.

Непогода разогнала возможных зевак, так что наша компания шествовала по деревне в гордом одиночестве. Даже вечно шатающиеся улицам свиньи куда-то попрятались.

Вокиру был занят составлением каких-то снадобий. Ввалившаяся толпа его не очень обрадовала. Но выслушать меня главный по общению с невидимыми сущностями соблаговолил.

Выдвинутая мною концепция изымания человеческой души из организма путём помещения в камень-талисман и её обратного переноса посредством уничтожения данного талисмана по особой методике возражений со стороны профессионала не нашла. Точно также убедительно я сумел объяснить и ту часть процесса, которая не имела отношения к магии.

* * *

И на следующий же день я приступил с точки зрения туземного понимания мира к обряду возвращения вынутой души обратно в тело Длинного. А с точки зрения привычного мне научного мировоззрения — к трудотерапии в сочетании с вдалбливанием пациенту информации об его прошлой жизни.

Первая часть заключалась в том, что пострадавший от моего колдунства должен был работать на мехах, подавая воздух в костёр, на котором в закрытом глиняном горшочке из числа новых образцов грелась смесь толчёного древесного угля и растёртого в порошок талисмана — он же медная руда.

Да, кстати, забыл сказать: претворившиеся со мной неприятности неожиданно оказали причудливое воздействие на мой мозг. Настолько причудливое, что я догадался, как соорудить меха без геморроя со сшиванием шкур, проклейкой швов и размачиванием веток. Надо было просто выкопать и утрамбовать две ямки, вывести из них тростинки-воздуховоды в печь или очаг, а сверху накрыть шкурами с дырками-клапанами, шкуры по краям прикопать глиной и хорошенько притопать ногами. Для обеспечения обратного хода мехов служили те же гибкие ветки (только менять их можно было без проблем). А парность ямок обеспечивала худо-бедно бесперебойную работу устройства.

Вот в качестве бесплатной рабочей силы для моего эксперимента я и решил привлечь Длинного. Шаману, старосте и родственникам пациента я заявил, что вызволение души из каменного плена требует личного участия владельца этой самой души.

Так как надежды на одну трудотерапию было маловато, то я решил задействовать родню и друзей случайно попавшей во «вроде бы малахит» души. Их задачей была как можно жалобнее и многословнее причитать над изображающим бег на месте Длинным, вспоминая его славные деяния, и как все по нему тоскуют и зовут обратно.

Я, конечно, ни фига не врач, тем более не психиатр или невропатолог, но вроде бы, страдающие амнезией могут вспомнить своё прошлое, если им его начать напоминать. Ну, а если память у Длинного и не восстановится, её отчасти заменит та куча сведений, которую на моего пациента вывалят в процессе разрушения душевной (или духовной?) ловушки его родственники и приятели.

В общем, цирк вышел ещё тот.

Для пущего удобства я велел родне Длинного соорудить ещё один навес — вдобавок к имеющемуся у нас с Понапе, под которым хранились инструменты, готовая к работе глина и необожжённая посуда. Под ним я как раз и соорудил меха и очаг. Повозившись немного, я сумел развести огонь и велел пациенту начинать качать воздух. Полчаса ушло на освоение им нового навыка. А потом только оставалось подбрасывать в костёр дрова да изредка пронзительно дуть в свистелку, изображая магические действия.

Группа поддержки Длинного начала на все голоса причитать и звать запертую в камне душу. Я решительно прервал эту какофонию, велев голосить по одному, передавая эстафету по кругу. Ну вот, теперь другое дело: с толком, с расстановкой. Так пациент что-нибудь, да и запомнит.

Мои потенциальные родственники, а также шаман и староста со свитой расположились поудобнее под навесом и с удовольствием наблюдали представление. А что, все три вещи, на которые можно смотреть до бесконечности, присутствуют: вода текущая ручьями по земле, огонь в очаге и обильно потеющий на импровизированной беговой дорожке Длинный.

* * *

Увы, всё хорошее когда-нибудь кончается. Я ещё и проголодаться не успел, когда глиняный сосуд пошёл трещинами. Крепкий всё-таки парень Длинный, надо же так раздуть огонь — ни у меня, ни у Понапе, ни у юных наших оболтусов так не выходило. Или дело в непрерывной работе установки? Ладно, потом разберёмся.

Я велел пациенту прекратить работать ногами. Пришлось подождать ещё, пока прогорит огонь. Конечно, не терпелось быстрее узнать, что там получилось, но я заставил себя проявить осторожность: не хватало угробить единственный опытный образец из-за излишней торопливости. Наконец, я снял ещё горячий горшочек, использовав в качестве прихватки кусок «тюленьей» шкуры. На земле сосуд окончательно развалился. Пред мной лежала небольшая кучка угольков и в ней — комок красноватого металла. Бесформенный, с вкрапленьями угля и шлака, размером всего лишь с ноготь — но это был металл. Медь. В висках бешено стучали молоточки. И в этот момент мне было плевать на Длинного, его родню, обвинение в преступном колдовстве. Я получил металл!!!

Впрочем, я быстро вернулся с небес на Землю (или это всё же не Земля?). Публика с любопытством смотрела на меня. Представляю, какое сейчас у меня было лицо. Сгоняя с него остатки восторженности, я обнаружил, что родня пациента прекратила читать тому его биографию. Непорядок. Взгляд мой остановился на матери Длинного — худой и высокой по местным меркам тётке с лицом записной скандалистки. «Душу твоего сына из камня высвободить удалось» — сказал я — «Теперь она ищет новое вместилище. Чтобы она точно попала в него, а не в свинью или мерзнущую крысу, тебе нужно звать его душу. Давай, начинай».

— Это как? — не поняла мамаша.

— Как с утра. Только встань перед ним, чтобы он видел тебя. И говори, что ты его мать, что ты любишь его. Вспоминай больше об его жизни — раздражённо объяснил я — Когда устанешь, путь твой муж начинает то же самое. А потом — прочие родственники и друзья.

А мне пришло время пообедать. Тем более что Алка и её мать о еде позаботились. А поскольку подобного рода колдовское действо происходит не каждый день, обед у нас сегодня шикарный: свинина, рыба, приправленные специями, печёные клубни баки, и даже брага. Что ж, я должен с ними согласиться — сегодняшнее мероприятие заслуживало того, чтобы его сопровождало праздничное застолье, точнее «зациновковье». Пускай совсем по другому поводу.

Наша компания — Я, Алкины родственники, Понапе, примазавшийся к нам Тиворе — за обе щёки уплетали приготовленные женщинами вкусности, запивая брагой. Шамана и старосту со свитой тоже пригласили к столу. Вокиру принял приглашение с удовольствием, ел и пил за двоих. Деревенский начальник со своими приближёнными продемонстрировали меньший аппетит, хотя и их участие в уничтожении двух больших корзин с провизией я бы не назвал чисто символическим.

Ну а группа поддержки Длинного вынуждена была заниматься воспоминаниями и причитаниями натощак. Местные традиции гостеприимства и делёжки конечно Ваторе уважал, но не до такой же степени, чтобы угощать человека, едва не изнасиловавшего его дочь.

После успеха с медью и обеда настроение у меня было вполне благодушное, так что я великодушно отпустил пациента и всю его родню, напоследок велев им и дома звать скитающуюся в поисках тела душу и продолжать пересказывать биографию Длинного её обладателю. Ну, а если до завтра ничего не получится — пусть опять приходят сюда. Всё равно придётся медь ещё раз переплавить, чтобы получить более чистый кусок, так, что пускай парень поработает ещё — не мне или Понапе же топтаться на мехах.

* * *

За вечер и ночь чуда не произошло, и на следующий день Длинный опять изображал ходьбу на месте под монологи своей родни, обращённые к его заблудшей душе. А я получил небольшую пластинку красноватого металла — теперь уже практически чистого, безо всяких вкраплений. На этот раз управились совсем быстро: полчаса нагревания, немного рискованных операций с раскалённой до красного каления глиняной чашкой — чтобы суметь слить скопившийся на дне медный расплав в оттиск ножа на сырой глине. Вышло несколько хуже задуманного — лезвие получилось кривоватое, не будь я его сам автором, ни за что бы не решил, что это уменьшенная копия ножа. Ну да ладно, первый блин всегда комом.

Повтор биографии Длинного и перечень его родственников и друзей — уже по второму или даже третьему кругу — мне начал надоедать. И я открыл, было, рот, чтобы скомандовать отправление их домой. Но тут пациент вдруг неуловимо изменился в лице: если прежде он таращился на окружающих, старательно слушая монологи родни, то теперь он глядел ещё более бестолково. Я успел перепугаться, что у пациента произошло разрушение не только памяти, но и вообще способности мыслить и понимать — уж очень бессмысленным был его вид. Но первые же слова, слетевшие с губ Длинного, показали, что он в здравом уме и рассудке, просто не помнит события последних двух суток. Память к пациенту вернулась на тот момент, когда он получил серию ударов палкой по лбу. Потому Длинный вполне естественно недоумевал, почему сейчас день, а не вечер, и почему вокруг всё его семейство, и где трое подростков, которых он надоумил проучить сонавского наглеца.

Поняв диспозицию, я заявил мамаше Длинного, что душа его нашими коллективными усилиями вернулась в тело их любимого сына, брата и прочее. А то, что он не помнит промежуток времени, когда душа блуждала по неведомым мирам — вполне понятно, раз она была неизвестно где. Посему — все свободны. Могут идти по домам и радоваться за получившего обратно душу родича. А я буду отныне следить, чтобы душа пациента ненароком вновь не покинула тело — для этого у меня и амулет уже готов — продемонстрировал я медяшку. На сём и расстались. Надеюсь, намёк насчёт моей способности в любой момент провести с Длинным повторную процедуру они поняли.

Глава пятая

В которой герой хочет дать жителям деревни один из атрибутов цивилизации, а в результате ещё сильнее укрепляет свою репутацию как опасного колдуна.

Пару дней я просто отдыхал, отходя от пережитых неприятностей. Ну, то есть, как «отдыхал»: за это время пришлось поработать на полях, укрепляя дамбы, убирать урожай баки, да и в мастерской тоже приходилось появляться. Зато совершенно не думал о меди, мехах и прочем.

Насчёт выплавки металла, если честно, я просто не знал, как сделать шаг от небольшой пластинки меди к полноценной металлургии, дающей десятки, сотни топоров, ножей, мотыг и прочего. За сырьём нужно отправляться в Сонав, выспрашивать местных о залежах голубовато-зелёного камня, потом копать его, жечь уголь. В одиночку туда не отправишься, значит, требуется подбить на путешествие в горы кого-то из жителей Бон-Хо. И неизвестно, каковы на самом деле запасы медной руды — может быть, там попадаются только отдельные камешки, вроде того, который я уже переплавил. Как я буду выглядеть в глазах окружающих, если наобещаю металлические орудия, а в итоге получится пшик в виде нескольких побрякушек.

Поэтому я решил пока не подымать шума по поводу своего открытия. Единственный, кому я рассказал о материале нового амулета и его связи с заморскими диковинами — был Понапе.

Хромоногий оценил открывающиеся перспективы, но, увы, не мог ничего сказать о возможных запасах медной руды: с сонаями он общался мало, посуда из его рук за пределы нашей деревни, как правило, шла через старосту. Единственное, в чём мой учитель смог помочь — это устроить выжигание новой порции древесного угля.

Тогда я обратился с расспросами к Боре. Лучший деревенский свиновод принял меня радушно, угостил лепёшками из пальмовой муки. Стараясь не обращать на специфический запах, стоящий вокруг, я принял угощение, попутно полюбопытствовав насчёт сонайского камня. Боре ответил, что сонаи частенько носят такого цвета каменные амулеты, а некоторые жители низин меняют на них раковины и рыбу.

Больше ничего интересного по этому поводу он не сказал. Поболтали ещё немного о том, о сём — выяснилось, что в молодости Боре несколько лет прослужил в регоях у местного таки. «Я тогда не таким толстым был» — усмехнувшись, сказал он — «Так что рана и сувана гонять мог».

В изложении толстяка бесконечная война бонко с восточными соседями выглядела тем, чем и являлась на самом деле: серией мелких набегов и стычек с редкими убитыми с обеих сторон, безо всякой эпичности и демонизации врага. Колдовство, правда, рассказчик упоминал, но это вещь житейская, встречающаяся и в повседневной жизни. В общем, будь у Боре кожа посветлее, да вместо набедренной повязки — ватник и ушанка, ничем бы не отличался от тех «справных хозяев», которых доводилось видеть во время пребывания у бабки в деревне на каникулах. Там даже попадались такие же бегемотообразные индивиды.

Подтвердив ещё раз намерение совершить обмен посуды на поросёнка, я оправился к старосте. Здесь пришлось провести времени совсем немного: перекусил в компании хозяина и нескольких наиболее доверенных из прихлебателей, и выяснил, когда в очередной раз в наших краях появятся мои сородичи-сонаи. Оказалось — что могут прийти, когда дожди прекратятся. А по срокам дождливый сезон должен окончиться через пару-тройку недель. Правда, тут же босс добавил, что иногда из Сонава никто вообще не приходит. Но вроде бы в этот сухой сезон они обещали быть.

Оставалось только ждать.

В сезон дождей работа на полях почти затихла. В гончарной мастерской, пока с неба льёт не переставая, делать тоже особо нечего. Поэтому у меня оставалось достаточно времени, чтобы основательно обдумать проблему антисанитарии. Из разговоров с Алкой и осмотра источников, используемых жителями Бон-Хо для питья и приготовления пищи, впечатление сложилось удручающее. Более-менее чистую воду пили только обитатели домов, стоящих на холмах — там они брали её из нескольких ключей, собиравшихся в ручеёк, протекающий по деревне и впадающий в Боо. Жители нижней части Бон-Хо, а это три четверти населения, пили воду из этого ручья, а также из нескольких источников в самой деревне, но по большей части — просто из реки. Учитывая, что народ в стоящих вверх по течению поселениях использовал главную водную артерию области в качестве сточной канавы — точно также, как и мои односельчане — качество речной воды было понятно каким. Да и ключи с ручьями в самой деревне, из которых пьют свиньи, и в которых моются люди — тоже были сомнительной чистоты. Не удивительно, что каждый год желудочно-кишечные инфекции выкашивали немало народу.

Идея моя была проста: бьющие на холмах родники заключить в каменные или кирпичные рубашки, сверху тоже закрыть кирпичом или каменными плитами; провести несколько линий керамических труб, в которые и пустить воду. Заодно решится проблема заболоченности вокруг мест выхода ключей.

Подобное мероприятие требовало мобилизации всей деревни: во-первых, земляные работы, во-вторых, сбор подходящих камней и добыча глины и её обжиг на кирпичи, керамическую плитку и трубы, в-третьих, заготовка дров, в-четвёртых, монтаж трубопроводов и облицовка родников.

Большую часть из этого проще вести будет после окончания дождей, но кое-что можно начинать уже сейчас. Ну и обсудить с народом плачевное санитарное состояние водоснабжения и составить план работ тоже не мешает загодя.

* * *

Сначала я решил поговорить с Ваторе. Выкладок насчёт санитарии и бактерий мой вероятный тесть не понял, зато мысль приблизить источник воды к самому дому ему пришлась по душе: таскать воду на кухню, конечно, занятие женское и детское, но и мужику нужно сполоснуться вечерком. И само собой — лучше это делать возле своей хижины, а не тащиться полсотни метров к ближайшему ручью.

Что до женской части Алкиного семейства, то здесь я вообще нашёл полную поддержку. По дождливому времени года прекрасная половина папуасского общества занималась в основном всякими домашними делами под крышей, при этом хозяйки объединялись в некие дамские клубы, участницы которых помогали друг другу, по очереди переходя от хижины к хижине. Потому ничего удивительного, что уже к концу следующего дня весь Бон-Хо знал, что новоявленный колдун Сонаваралинга призывает народ «удлинять ручьи» — да-да, именно такая формулировка приклеилась к моей программе строительства водопровода.

За несколько следующих дней я успел сто раз пожалеть о своём намерении облагодетельствовать односельчан: потому что каждый встречный считал святой обязанностью завести разговор о пресловутом «удлинении ручьёв». Ну почему здесь нет телевидения и детективов!!! Сидели бы себе по своим травяно-лубяным избушкам, смотрели местное «Поле Чудес» и латиноамериканские сериалы.

Но за отсутствием доступных цивилизованному человечеству развлечений папуасы вынуждены были вместо телешоу доставать меня расспросами или критикой по поводу «удлинения ручьёв». Слава Повелителю Бурь и Дождей (опа, я уже начинаю использовать туземные обороты, причём «про себя», а не только вслух), спустя неделю количество желающих высказать своё мнение насчёт моей идеи снизилось до вполне приемлемых одного-двух в день. Причём, теперь в разговоры заводили не просто желающие убить время или показать свой ум, а по большей части люди, готовые участвовать в строительстве. К сожалению, таковых набралось менее десятка на весь Бон-Хо.

Впрочем, зависеть судьба строительства будет от решения деревенского схода. За эти дни я уже успел понять механизм принятия решений туземцами. Если кто-либо вдруг вздумал предложить что-нибудь, касающееся всех и требующее участия всей деревни, то в первую очередь народ обращает внимание на личность автора идеи: слишком молодых или заслуживших репутацию пустобреха, лентяя или неумехи — слушать будут только ради смеха. Затем, если находится достаточно проникшихся предложенным, собирается общедеревенский сход, на котором и принимают решение. Впрочем, староста или шаман, имеют право созвать народ и минуя стадию обсуждения «в кулуарах».

Ну и в исключительных случаях, когда дело касается тяжкого по местным меркам преступления, пострадавшая сторона также может инициировать собрание всех жителей — другое дело, что не всякого люди послушаются и придут. В уголовных и гражданских тяжбах тоже смотрят на стороны. К примеру, у родственников покалеченного мною охламона не было практически никаких шансов собрать сход, чтобы обвинить меня. А вот семейство Длинного, пользуясь авторитетом папаши, вполне могло — другой вопрос, что собрание решило бы, учитывая то, что тот уже успел достать добрую половину Бон-Хо.

Хотя для вдов, сирот и прочих убогих, не имеющих сильных родственников, всё не так уж и плохо. Зачастую находятся влиятельные соседи, готовые заступиться за тех, кто не может сам постоять за себя — и не только из альтруизма, а ради поднятия авторитета или желая подгадить родне преступника из разных соображений (может женщину с его отцом, братом или самим негодяем не поделил, может ещё что). Да и староста для поддержания репутации справедливого начальника и, чтобы не опередили иные кандидаты на всенародные любовь и уважение, вынужден вмешиваться и наказывать обидчиков слабых и беззащитных. Ну, это, конечно, в идеале — в реальности имеющий влиятельных родственников или друзей отморозок мог долго творить что угодно, отделываясь чисто символическими наказаниями.

На месте того же Длинного девять из десятерых его сверстников уже давно бы кормили рыб на местном кладбище, представляющим собой несколько длинных мостков, уходящих в море: покойников с необходимым в конце пути по Тропе Духов скарбом оставляли в воде, привязывая покрепче. Когда оставался голый скелет, кости ломали, укладывали покомпактнее и получившееся крошево хоронили в родовых погребениях — где-нибудь возле хижин.

* * *

Перерывы между дождями становились всё длиннее, правда, дней полностью без осадков ещё не было, но всё предвещало скорое наступление сухого сезона. Я торчал в гончарной мастерской с утра до ночи, обсуждая с Понапе технологию изготовления труб и плитки, и проводя практические испытания: даже если большинство жителей Бон-Хо предпочтёт пить из грязных ручьёв, я всё равно настроен провести водопровод хотя бы в свою часть деревни, благо нужно будет проложить всего-то метров двести труб. Наконец, староста объявил день «Эс», то есть собрания, посвящённого моему проекту. Его свитские прошлись по селению, крича, что завтра после полудня всех ждут площади возле дома босса для обсуждения «удлинения ручьёв».

Весь остаток дня я провёл в составлении и заучивании речи. Ночью спалось довольно тревожно — как в студенчестве перед экзаменами.

А на завтра… С утра ко мне в хижину заявилась толпа, так сказать, сторонников во главе с Ваторе и Боре. Я бы предпочёл ещё хотя бы часок порепетировать в уме речь. А вместо этого пришлось выслушивать заявления о том, как Сонаваралинга сейчас всех убедит-околдует и будет населению Бон-Хо всеобщее счастье в виде водопровода.

Притащенная женщинами еда в горло почти не лезла.

До обеда продолжался банкет, совмещённый с собранием Движения за Водопровод и Канализацию — как я мысленно окрестил тех, кто поддерживал мою идею. А потом мы двинулись к площади возле резиденции старосты. По пути в хвост к нашей группе пристраивался народ. Так что к центру деревни меня уже сопровождала внушительных размеров толпа.

Собравшихся к этому времени на площади было ещё больше. Но, только взобравшись на деревянный помост, я сумел оценить масштаб сегодняшнего мероприятия: надо же, сколько в Бон-Хо живёт людей — навскидку тысячи полторы, если не две. Я и раньше, конечно, знал, что в деревне больше сотни хижин, в каждой из которых обитает в среднем не менее десятка туземцев, но всё равно, толпа впечатлила.

Сегодня здесь, считай, всё взрослое население Бон-Хо и немало подростков и ребятишек. А что, не каждый день ужасный колдун Сонаваралинга митинг устраивает.

Преодолевая робость перед большой аудиторией, я начал речь. Готовился к сему событию я несколько дней: тщательно подбирал цветастые обороты, без которых у местных не обходится ни одно публичное выступление, заучивал все эти вычурные предложения, даже интонацию подбирал.

Увы, уже в середине выступления был виден полный провал: публика откровенно скучала, не проявляя никакого интереса к идее обустройства водопровода в отдельно взятой деревне. Заканчивать речь пришлось под монотонный гул, стоящий в толпе: кто обсуждал свои домашние проблемы, кто травил соседям байки, молодняк затевал весёлую беготню.

Наконец, я обессилено замолчал, ожидая реакции собравшихся. Староста и шаман молчали, давая возможность высказаться народу. Ага, первый желающий. Точнее — не желающий — строить водопровод. Следом за ним другие обитатели Бон-Хо забирались на помост рядом со мной и говорили — кто в поддержку, кто против новой затеи. Но преобладали противники строительства.

С каждым новым выступающим крушение моей инициативы приобретало всё более осязаемые очертания. Не выдержав, я взял повторное слово. Поскольку апелляция к лени не задела сердца детей каменного века, я решил упор сделать на вреде для здоровья грязной воды из ручьёв и реки. От волнения я то и дело переходил с туземного на русский, спохватившись, вновь начинал говорить на местном, вставляя в него термины, отсутствующие в языке обитателей Пеу.

Публика оживилась. Правда, оживление это было не очень хорошее: как-то недобро заблестели у многих глаза; и слишком заметным было шевеление рук, тянущихся к дубинкам и ножам. От подобной реакции аудитории на мою попытку санитарно-гигиенического просвещения я в растерянности замолчал.

Произошедшее дальше в полной мере я сумел осознать только спустя несколько дней. Сперва толпа взорвалась возмущёнными криками. Но никто не рисковал первым броситься на колдуна, выкрикивающего страшные заклинания, вызывающие мелких, но, несомненно, страшных духов-микробов, которые должны поразить поносом и болями в животе жителей селения, не желающих выполнять его прихоть и строить какую-то никому ненужную ерунду.

Но это я потом, после разговоров со старостой, шаманом и своими друзьями, понял. Сейчас же я стоял и не мог сообразить, почему реакция публики вдруг резко изменилась от равнодушия до открытой враждебности.

Наконец, самый не то храбрый, не то глупый, не то просто нетерпеливый — рванул из толпы в мою сторону.

Единственное, что спасло меня в тот день — это то, что я не успел сообразить и хоть как-то среагировать на несущегося папуаса с занесённой для удара палицей. Из ступора я вышел только тогда, жаждущий размазать мои мозги по своей боевой дубине бонкиец, запрыгнув в один прыжок на помост, зацепился чем-то из своих ожерелий или амулетов за торчащий из бревна сучок и, растянувшись во весь рост, припечатался лбом о настил. А оружие, вырвавшись из правой руки моего несостоявшегося убийцы, крутанувшись в воздухе, брякнулось буквально в паре сантиметров от моих босых ног. Я стоял, ожидая, что сейчас этот психопат встанет и кинется на меня, докончив свой замысел. Но он лежал без движения.

Появление на помосте рядом со мной Боре, Ваторе и Аклиных братьев и прочих кузенов, выставивших боевые дубинки и ножи в сторону волнующейся толпы, я как-то пропустил. А вот как на свободное место по левому краю запрыгнул Длинный и точно также выставил неслабых размеров нож, угрожая стоящим внизу — увидел. Уже потом я выяснил, что мой недавний пациент решил принять сторону могущественного колдуна, опасаясь, как бы тот (я, то есть), чуя свою гибель от взбесившейся толпы, не начал напоследок чародействовать, мстя своим убийцам, и заодно не вынул его многострадальную душу из тела вновь. Такие вот выверты первобытного сознания.

Именно главный деревенский хулиган перевернул не подающего признаков жизни парня, бросившегося на меня. Теперь понятно, почему тот не успел завершить задуманное: на месте его правого глаза было кровавое месиво. А торчащий из бревна помоста сучок покрыт чем-то бурым. Вот такая нелепая смерть…

В общем, анализируя тот заполошный день впоследствии, я склоняюсь к тому, что именно вмешательство Длинного, человека не то чтобы стороннего, но даже пострадавшего от моего колдовства, предотвратило расправу надо мной. Люди часто останавливаются перед непонятным и странным: а поступок записного деревенского хулигана, вставшего плечом к плечу с моими сторонниками на мою защиту, был именно таковым.

Наша небольшая компания ушла с площади, пройдя сквозь толпу, которая мрачно расступалась, давая дорогу. Такой и была последняя яркая картинка этого дня: недобро молчащий коридор из человеческих тел, ощущение полной беспомощности и желание оказаться где-нибудь подальше — лучше всего в своей родной квартире с очередным фантастическим романом в руке.

* * *

Мои друзья предполагали, что я отправлюсь ночевать к семейству Ваторе, но мне до жути хотелось побыть одному. И потому я заявил, что проведу сегодняшнюю ночь в своей хижине. Возможная опасность со стороны желающих избавить деревню от колдуна меня совершенно не пугала — если честно, мне было просто всё равно.

Дома было пусто и неуютно. Алка отправилась с остальными к родителям. Аппетита не было никакого, но, всё же, я решил заставить себя съёсть чего-нибудь. В корзинке пальмовые лепёшки должны оставаться. Ага, должны, но не обязаны. От лепёшек остались только крошки. А вместо них наличествовал зверёк с серебристым мехом. На местном его название означало «крыса, всё время дрожащая от холода». Звался он так длинно, потому как имелись ещё крысы, похожие на привычных мне серых, только шерсть у них была рыжеватой. Кроме свиней, завезённых на Пеу одной из волн поселенцев — эти два вида грызунов были единственными известными мне наземными млекопитающими на острове.

Наравне с хрюшками эта мелочь считалась местными обитателями вполне естественным источником мяса — наверное, именно вследствие этого рыжие крысы, несмотря на отсутствие кошек, не были чересчур многочисленными: попробуй тут расплодиться, когда любая туземная дамочка не визжит в истерике при твоём виде, а, наоборот, плотоядно улыбается, глядя на бегающий кусок мяса, и тянется к палке или камню, чтобы обеспечить семью на ужин деликатесом. Что касается их мерзнущих собратьев, то те предпочитали держаться от людей подальше, проводя время на деревьях. Негодяй, лишивший меня ужина и обосновавшийся в корзинке — скорее исключение.

При ближайшем рассмотрении оказалось, однако, что это негодяйка. Причём с потомством. Точное число детёнышей рассмотреть в полусумраке хижины я не мог — при попытке подойти близко мамаша начинала агрессивно шипеть. Стоило же мне оказаться на пару шагов дальше, она успокаивалась.

Так мы устроились: я на циновках в спальном углу своего обиталища, роженица в корзинке в «кухонной» зоне.

* * *

На следующий день все посещавшие моё скромное обиталище могли наблюдать, как я сижу перед «мёрзнущей крысой» и пытаюсь кормить её кусочками фруктов. При этом от гостей я отмахиваюсь как от назойливых насекомых и стараюсь избавиться поскорее. Учитывая, что визитёров было немало — от моих друзей или сторонников водопровода до недоброжелателей и приближённых старосты, посланных нашим боссом поглядеть, чего там творит Ралинга-Сонай — неудивительно, что к вечеру известие, что колдун, угробивший Ики Полукровку (так, оказывается, звали того несчастного, который умудрился отравить сам себя по Тропе Духов), чего-то творит с «мёрзнущей крысой».

Не знаю, чего народ по поводу всего этого напридумывал, но под вечер заявился наш шаман собственной персоной. И завёл разговор на профессиональные темы. Причём мои объяснения насчёт любви и интереса к животным он не то игнорировал, не то сделал из них какие-то далеко идущие выводы. В общем, решив, что я твёрдо не намерен делиться секретами мастерства по части околдовывания зверья, Вокиру сменил тему, перейдя к событиям вчерашнего дня.

Как это ни удивительно, дела обстояли для меня и моих планов вовсе не безнадёжно. Во-первых, никто не собирался предъявлять мне обвинение за гибель Ики. Кличка у того была сугубо обоснованной: мать его была из суне, а отец — бонко. Папаша Полукровки был не из последних в Бон-Хо, но как-то получилось что, ни одна из трёх его бонкийских жён (я не понял, правда, одновременно они были или по очереди) не дала мужского потомства. А вот сунийка, с которой у отца Ики был роман чёрт знает когда, родила сына, выросшего в ловкого и храброго парня.

Потому при отсутствие других отпрысков мужского роду, папаша взял и признал Ики со всеми вытекающими последствиями вплоть до принятия в род и причисления к полноправным дареоям. Правда, никаких прошлых заслуг отца и всего его авторитета не хватало, чтобы сородичи признали сына-полукровку полностью равным в своём кругу: не смотря на всю его храбрость и ловкость в бою, староста не стал брать Ики в свою свиту, никто не желал отдать замуж за полусунийца своих дочерей. И так далее. Не удивительно, что бедняга старался при первой возможности показывать себя. Вот и допоказывался.

Нет, местное мироустройство далеко от справедливости: за Длинного, получившего по заслугам, меня могли и прибить, а за Ики, который никому ничего плохого не сделал и оставался добряком, несмотря на неприязнь окружающих, я отделываюсь лишь угрызениями совести.

Вторая же новость меня просто огорошила: мои односельчане, глядя на печальную судьбу Ики, помня об истории с Длинным, и опасаясь неприятностей в виде страшных духов «микарубу» и «дизенетери», которыми я их пугал в своей финальной речи, решили всё-таки строить водопровод, тем более, что вода прямо у порога дома — это неплохо.

Шаман особо подчеркнул свою заслугу в окончательном принятии решения — дескать, он отказался защищать жителей деревни от «микарубу» и «дизенетери», якобы из профессиональной солидарности.

Я, конечно, был польщён зачислением меня в ряды местного трудового шаманства, но подозреваю, что Вокиру просто решил не связываться с неизвестными ему магическими факторами. Даром что ли он тут же завёл разговор на тему, что не прочь узнать про страшных духов, которые насылают кровавый понос — как их можно использовать, и как с ними бороться.

Ладно, как с ними бороться, старый хрыч узнает. А насчёт использования — извольте. Нечего давать в руки папуасам бактериологическое оружие. Тем более что я и сам не знаю, как его сделать.

Глава шестая

В которой герой много общается со своими сонайскими родственниками и совершает эпохальный прорыв

Не успел толком завершить все свои дела и собраться в дорогу, как сонаи вернулись. Ну да ладно, не на год же я покидаю Бон-Хо. А водопровод достоят и без меня — первую его нитку уже протянули с холмов до площади и резиденции нашего старосты, и теперь добровольцы трудились над второй очередью.

Потому я в темпе собрал инструменты, что могут пригодиться для экспериментов с медью, в то время как Алка готовила припасы на дорогу. Кстати, едва не забыл дать подруге инструкции по поводу крысиного семейства, обосновавшегося в моей хижине. Её гастрономические поползновения пресёк на корню, заявив, что мёрзнущая крыса с выводком нужна мне для научной деятельности, то есть колдовства, конечно. Аргумент столь высокого порядка подействовал, и Алиу обещала следить и подкармливать семейство грызунов.

Кстати, при внимательном рассмотрении мёрзнущая крыса на крысу походила мало и была куда симпатичнее — даже хвост у неё был не противно-лысым, как у пасюков и местных рыжих, а хотя и тонким, но всё же покрытым мехом, да и мордочка не крысиная.

* * *

В путь двинулись по утреннему времени, пока жара не успела достичь верхнего предела. По моим прикидкам отмотали километров пятнадцать по довольно утопанной тропе, тянущейся то по джунглям, то по полям. Деревень я насчитал по дороге шесть штук — из них две, по словами Вараку, бонкийские, остальные — сунийские.

До столицы страны Бонко — поселения Хау-По — добрались во второй половине дня. Сказать, что дорога сильно вымотала меня, не сказал бы. Возможно, два года назад, когда я только попал в этот мир, к концу пути мои ноги гудели бы, но после двух лет работы на полях и в гончарной мастерской это была просто приятная прогулка, даже несмотря на то, что спину оттягивал внушительных размеров плетёный короб с продуктами, инструментами и подарками для сонайских сородичей. Здесь приложили руку практически все мои друзья: от потенциального тестя до Понапе. Я в подборе сувениров практически не участвовал, да и вообще, честно говоря, как-то упустил необходимость при приходе в гости вручать хозяевам безделушки. Я и в прошлой своей жизни не придавал этому особого значения. Но если в России на такие вещи многие внимания не обращают, то среди папуасов человек, пренебрегающий подобного рода приличиями, быстро терял авторитет и уважение окружающих. Так что спасибо моим друзьям.

* * *

«Столица» как-то не впечатлила — просто увеличенная раза в полтора или два копия Бон-Хо. Единственное отличие от ставшей для меня родной деревни — это то, что Хау-По делилось на два конца — бонкийский и сунийский. Кстати, при таком наглядном сравнении хижины обоих племён несколько отличались, что не очень бросалось в глаза, когда мы проходили мимо отдельно стоящих деревень: бонко в среднем жили несколько зажиточнее, чем суне.

Переночевали в Мужском доме бонкийской части деревни. На гостей заявилось посмотреть немало местных. Тут обнаружилась моя известность в округе. И если успехи вашего покорного слуги на ниве керамического производства мало кого интересовали за пределами Бон-Хо (а по большому счёту — за пределами нашей гончарной мастерской), то весть о появлении нового колдовского таланта, способного по своему желанию отнимать и возвращать душу владельцу, а также одним движением брови убивать не проявившего должного почтения, уже успела разнестись по всему Бонко. Водопровод же вообще делал меня звездой сезона.

Так что до глубокой ночи пришлось сидеть и отвечать на самые разные вопросы: от тонкостей убиения человеков с помощью магических практик до борьбы с духами микарубу и дизенетери. Слава богу, что народ наконец-то разобрался, что я не собираюсь натравливать этих злокозненных духов на кого бы то ни было, а наоборот — хочу защитить людей от них.

И если на вопросы по поводу смертельного колдовства я предпочитал таинственно и глубокомысленно молчать, то по поводу гигиены и санитарии прочитал целую лекцию. Надеюсь, Мечников, Сеченов и Пастер не будут на меня в обиде за то, что превратились в моём изложении в великих шаманов, победивших злобных духов кровавого поноса. Равно как и на превращение микроорганизмов в нематериальные субстанции: ну что поделаешь, если местные жители во всём предпочитают видеть деятельность духов и прочей публики. В конце концов, если те, кто слушали сегодня мои речи, станут пить воду из чистых источников, а если такой нет — то кипятить имеющуюся в наличии, мыть руки перед едой и прочее, то по любому среди них смертность от желудочно-кишечных инфекций резко снизиться.

* * *

Не удивительно, что утром проспали до начала дневной жары. То есть, проспал в основном я — мои спутники пробудились раньше, но никто не счёл нужным растолкать меня, чтобы выйти в дорогу по прохладе — не то побоялись будить страшного колдуна, не то просто в силу присущих туземцам особенностей восприятия окружающего мира, своего места в этом мире и проистекающего из этого отношения к деятельности. Чаще всего я именовал данную часть местной философии бытия коротко — раздолбайство. Хотя на самом деле все было сложнее.

Идти по жаре никому не улыбалось. Так что ещё на день задержались в сём административном центре. Учитывая отсутствие магазинов и даже базаров, а также кинотеатров, библиотек и прочих благ цивилизации, потратил время на знакомство с местной гончарной промышленностью, представленной мастерскими, в которых работало от трёх до десяти человек, и обсудил с энтузиастами возможные варианты подвода чистой воды в селение. В конечном счёте, не самая бездарная трата времени…

Вечером же нас удостоил визитом сам Главный Босс всего Бонко со своей свитой. Таки Ратикуи, он же Ратикуитаки, оказался нестарым ещё мужчиной, довольно крупным для туземца — даже чуть выше меня. Он вошёл в Мужской дом с важным видом, гордо расправив плечи и выставив вперёд живот, который можно было бы обозначить как пивной, если бы туземцы знали пиво.

Разумеется, правитель заявился, чтобы посмотреть на молодого, но перспективного колдуна. Причём двигало таки не только и не столько любопытство, а намерение выяснить, нельзя ли меня использовать на благо Бонко и против его врагов.

Поскольку Самому Главному Боссу не с руки самому разговаривать со всякими встречными поперечными, общался со мной он через своих регоев. Интересовали же таки, как и всякого правильного папуасского пацана, в первую очередь мои способности в части боевого колдовства. О каких-то там глиняных чашках или водопроводе речи и не шло.

Не скажу, что беседа со столь высоким начальством, да ещё на тему колдовства, была мне сильно интересна: я с трудом выдавил из себя серию стандартных фраз об обращении к духам за помощью, расплате за такую помощь и том, что это дело опасное, а потому заниматься магией можно только тогда, когда другими способами проблему не решить.

Не знаю, какого мнения остался самый главный местный начальник по поводу Сонаваралинги, да меня это не сильно и волновало — куда сильнее я был озабочен тем, чтобы завтра вновь не проспать до обеда.

* * *

На следующий день я подорвался ещё в сумерках, перебудив шумом всю честную компанию. В течение следующего часа, пока мои спутники просыпались и собирались в путь, успел, к удивлению своему, выяснить, что они искренне полагали моё вчерашнее позднее пробуждение проявлением нормального человеческого поведения, а сегодняшний подъём ни свет, ни заря всех сильно озадачил. В общем, я, кажется, заработаю на Пеу репутацию чокнутого трудоголика. Притом, что в прошлой своей жизни никогда не слыл образцом организованности и трудолюбия.

Ну ладно, собрались, попрощались с местными и пошли дальше. До Сонава ещё идти и идти.

Через пару километров после Хау-По местность понемногу стала повышаться: прежние пологие холмы сменялись всё более высокими и крутыми. На вершинах некоторых из них располагались селения — как правило, сунийские. Бонко жили в основном по берегам рек или ручьев, где хватало воды для орошения полей, загнав своих данников на более сухие возвышенности.

На ночлег остановились в бонкийской деревне. За день мы отмотали километров двадцать, посему настроения болтать с местными не было никакого. Так что завалились спать. Утром встали вновь ни свет, ни заря, На этот раз — по инициативе Вараку. Причём народ собрался в небывалом бешеном темпе. Причину столь странного поведения моих спутников я понял уже после обеда.

Деревня, где мы ночевали, оказалась последней на территории области Бонко. Дальше лежала незаселённая зона. Река Боо, берегом которой мы в основном шли все три дня, превратилась в широкий ручей. Через пару часов достигли водопадов. Тропа петляла среди скал, ведя всё выше и выше. Через пару часов взбирания по крутому подъёму яркая и пышная тропическая зелень, успевшая стать для меня привычной, осталась внизу. Вокруг теперь тянулись то голые скалы, то куцые деревца и кустики, причём преобладали похожие на хвойники. Солнце припекало нещадно, но мои спутники бодро карабкались вверх по тропе, не обращая внимания на пот, текущий по спинам и заливающий глаза.

Не выдержав, я спросил Вараку, почему мы всё лезем без отдыха вверх. Предводитель отряда сказал, что все стараются преодолеть перевал и спуститься в долину Со засветло, потому что ночью здесь, на высоте можно оказаться жертвой злых духов, которые насылают на людей жуткий холод и страшные болезни. Немало путников за последние десятилетия умерли после ночёвки среди скал в страшном жару или захлёбываясь жутким кашлем.

Черт, за два с лишним года новой жизни как-то позабылось, что существует такая вещь, как холод. Вряд ли здесь виноваты духи: человек, привыкший к тропической жаре, запросто получит переохлаждение и воспаление лёгких, проведя несколько часов ночью в холодных горах в одной набедренной повязке.

Далеко после обеда мы спустились из лабиринта скал на равнину, окружающую озеро Со. Пейзаж вновь изменился — теперь наш отряд шёл по пустоши, на которой возвышались мясистые растения, похожие на кактусы, только без колючек. В высоту наиболее крупные экземпляры достигали два, а то и три человеческих роста.

Оказавшись внизу, сонаи не убавили темпа, как я ожидал, а наоборот, припустили ещё пуще, благо теперь дорога позволяла перемещаться чуть ли не бегом. В общем, я так и не понял: то ли они торопились к родным, толи не хотели ночевать под открытым небом. Позже я узнал, что и внизу, вокруг озера ночами бывает прохладно. Не так, конечно, как наверху (там и иней может выпасть, в чём позже я мог убедиться сам), но всё равно, приятного мало, так что жители Сонава предпочитали проводить ночь под крышами своих жилищ — в отличие от травяных бонкийских, построенных основательнее: частично из камня, частично из тонких брёвен. И очаги в сонайских хижинах служили не только для приготовления пищи, но и для ночного обогрева.

* * *

Наконец мы оказались в деревне, и можно было расслабиться. За два года среди дикарей я никогда так выматывался. Так что процедура приветствия и взаимного обмена подарками помнилась очень смутно: только татуированные и «изукрашенные» ритуальными шрамами лица моей «родни».

Праздничный ужин по случаю моего визита и возвращения сородичей, посланных с торговой миссией, также практически не отложился в моей памяти.

О делах, приведших меня в Сонав, я был в состоянии говорить только после того, как хорошенько выспался и отдохнул — то есть к вечеру следующего дня.

Ну, то есть как о делах: приходилось вести длинные разговоры на разные темы, украшая всё это витиеватыми оборотами «торжественной речи», как и полагается воспитанному человеку каменного века. Хозяев интересовали виды на урожай коя и баки в Бон-Хо, свиньи Боре (хрюшки моего бегемотообразного приятеля, оказывается, имеют чуть ли не общеостровную известность), улов рыбы. Мало-помалу перешли к более абстрактным материям: как там конфликт между старостой селения Такаму и бонкийским таки (народу, собравшемуся на площадке возле Мужского дома, только оставалось дивиться моему дремучему невежеству по поводу такого известного казуса как ссора между двумя столь уважаемыми в Бонко мужами), что слышно о колдуне Огу из Теку-По.

Едва разговор зашёл о магии, сразу же выплыли мои собственные «успехи» на этом поприще. Пришлось рассказывать и об эпопее с Длинным, и выкладывать подробности гибели Ики Полукровки.

Потом, разумеется, мой рассказ свернул на водопровод и важную роль текущей воды в борьбе с духами кровавого поноса.

Наконец, на последнем дыхании я сумел ввернуть про голубовато-зелёные камушки. Впрочем, публика на этот вопрос внимания не обратила, переваривая рассказ о моих деяниях.

Первым с ответным словом выступил дед Темануй, разразившись речью на тему, что он ещё тогда, больше года назад, разглядел во мне колдовской и творческий потенциал. Потом и остальные подключились со своими словами одобрения и удовлетворения тем, что сонайский народ дал миру ещё одного яркого представителя.

По данному случаю как-то само собой организовался очередной пир…

В общем, проснулся на следующий день опять за полудень.

Нет уж, хватит безделья, решил я для себя сам. И приняв решение, двинулся искать деда Темануя.

Нашёл старика возле его хижины, где он занимался починкой рыболовных снастей, представляющих собой тонкие верёвки с кучей костяных крючков, на которые насаживалась наживка из личинок и насекомых. Потом всё это закидывалось в воду и оставалось только ждать да бормотать заклинания, приманивающие рыбу к закидушкам (так, кажется, это называлось в моей прошлой жизни).

Пришлось помогать деду прикреплять крючки к верёвке, заодно расспрашивая про зеленоватые камни и выслушивая в ответ вполне развёрнутое описание местности, где эти камни следует искать. Как-то сомневаюсь, что сумею по перечисленным ориентирам найти места выхода медной руды на поверхность. Я так прямо и сказал Теманую. Тот посмотрел на меня с сожалением. После затянувшегося молчания он, наконец, ответил, что пошлёт со мной кого-нибудь из подростков.

На том и порешили. Дальше под неспешный разговор чинили закидушки, а потом пошли на озеро — ставить их.

Хороший рассказчик, каким был дед Темануй, приобрёл в моём лице благодарного слушателя. Так что день пролетел практически незаметно. В деревню вернулись со связкой рыбёшек. Голова же моя просто трещала от обилия информации, вываленной пенсионером. Сведения, правда, по большей части носили характер легендарно-исторический — видно старик решил просветить не до конца восстановившего память родственника по части истории Пеу в целом и сонаев в частности.

Самое занятное, получалось, что суне, занимающие подчинённое положение в Бонко, и сонаи, подмявшие под себя почти весь остров, находятся в родстве.

Если верить преданиям, суне-сонаи много поколений назад в числе ряда других племён прибыли на Пеу с другого острова или группы островов. Ещё два поколения спустя с той же старой родины приплыли предки рана и сувана.

Новым пришельцам после небольшой, но ожесточённой войны с уже успевшими обжиться здесь, достались самые плохие земли на востоке Пеу. Почему плохие? А потому что большая часть осадков доставалась западному и южному побережью. На восточном же краю острова дождей выпадало в несколько раз меньше, чем в Бонко или Текоке. Ещё хуже обстояло дело, как я понял, на берегу острова, что примыкает с севера к внешнему кольцу кратера, образующего Сонав — но на этой зкой полоске бесплодной земли вообще никто не живёт.

Если бы туземцы сажали картошку или мороковь, то и на востоке, и даже на севере влаги хватало бы, но кой и баки для нормального роста должны были чуть ли не купаться в воде. Так что рана с сувана оказались в зоне рискованного земледелия и потому вынуждены были полагаться больше на ловлю рыбы и сбор пальмовых орехов.

На этом, однако, история заселения Пеу не закончилась.

Со времени появления рана и сувана успело смениться четыре поколения, и уже доживало свой век пятое, когда на остров обрушилось новое вторжение. Всего в нём участвовал добрый десяток племён. Большая часть захватчиков высадилась в нескольких удобных местах западного побережья. И только бонко проплыли чуть дальше вдоль южного берега Пеу, добравшись до устья Боо.

Выбравшие западное направление, в общем-то, так и остались на побережье. Столкнувшись с сопротивлением племён внутренней равнины, вглубь острова им удалось продвинуться на один-два дневных перехода. А вот бонко сумели захватить всю долину Боо. Местное население они большей частью подчинили своей власти, заставив платить дань, а наиболее упорных загнали в горы. Первые в итоге стали суне, вторые — сонаями.

* * *

Что до тех, кто высадился на западной оконечности Пеу, то после череды войн между пришельцами и коренными жителями, а также между самими пришельцами, то там образовалось три крупных объединения.

Во-первых, союз во главе с обосновавшимися в устье реки Алуме племенами хоне и вэе, которые подчинили своей власти многие племена западного и северо-западного побережья. Во-вторых — тинса, занявшие юго-западный угол острова. И наконец, объединение племён внутренней равнинной области по берегам реки Алуме — наиболее сильным здесь было племя Текоке.

Первоначально основная борьба развернулась между пришельцами — хоне и вэе с одной стороны, и тинса — с другой. А возглавляемый текоке союз поддерживал то одних, то других. Итог был, в общем-то, закономерен — обитатели берегов Алуме легко разгромили истощивших силы в войнах друг с другом хоне-вэе и тинса и включили их в состав своего племенного союза. Только небольшая часть тинса на крайнем юго-западе острова, защищённом болотами, сохранила независимость.

Что до бонко, то они, пребывая в относительной изоляции от западной половины Пеу, вели войны с пытавшимися отвоевать более благоприятные места рана и сувана, а также с сонаями, которые пробовали вернуть свои старые земли. В общем, бонко удалось отстоять завоёванное.

* * *

В ходе непрерывных войн таки, прежде просто командующие ополчениями племён в военное время, понемногу превратились в наследственных правителей, окруживших себя свитой из преданных им воинов-регоев. Также окончательно укрепилось деление населения на дареоев и ганеоев. Причём формирование этих двух каст-классов шло по-разному: если в Бонко сохранялось чёткое деление завоевателей и покорённых на два племени, то на западе острова кое-где потомки завоёванного местного населения были включены в состав племён в качестве неполноправных родов (как это произошло у хоне-вэе с коренным населением устья Алуме), или же наоборот, пришельцы сами становились данниками коренного населения (как поступили текоке с частью хоне и вэе после победы над ними).

* * *

Однако, объединение под властью текокских таки запада Пеу вовсе не означало окончания войн.

Пока обитатели низин увлечённо резались друг с другом, сонаи относительно мирно приспосабливались к суровым, по тропическим меркам, условиями своей новой родины. Как это ни странно, но они приловчились выращивать на влажных приозёрных участках корнеплоды, пусть и не с такой урожайностью, как в долинах Боо, Алуме или мелких речушек в Талу, Хоне и Вэе. Но на прокормление растущего населения Сонава до поры до времени хватало.

Но где-то через два или три десятилетия после объединения западного Пеу под властью таки Текока вся пригодная для выращивания баки и коя земля в Сонаве была занята. Вначале сонаи, помнящие ужас разгрома от бонко, предпочитали драться за плодородные участки между собой. Но как-то само собой получилось, что в ходе этих стычек произошло объединение всех восьми кланов-селений под властью наиболее удачливого из вождей.

С бонко обитатели горы связываться не хотели, потому обратили свой взор на запад, в сторону Алуме. Увы, как оказалось, воевать подвластные текокским таки племена умели не хуже сонаев. Незадачливый вождь горцев остался где-то под Текокской столицей Тенуком с половиной своего войска. Поражение, однако, не сломило сынов Сонава. Спустя пять дождливых сезонов, когда ряды сонайских войнов пополнили подросшие сыновья и младшие братья павших под Тенуком, двоюродный брат погибшего вождя Каноку повёл сонаев — на этот раз на Бонко.

Здесь их ждал успех. Бонко не ожидали вторжения с севера, считая сонаев трусами.

Быстро пройдясь вдоль берегов Боо, воины Каноку дошли до моря, в нескольких сражениях разгромив спешно собранные ополчения бонко. Таки страны пал на поле боя, как и большая часть его регоев. Новый правитель — не то сын, не то племянник, не то ещё какой родственник, погибшего таки, которого Каноку женил на своей младшей сестре — предпочёл удовлетворить требования захватчиков, которые, в общем-то, сводились к уступке сонаям части территории на побережье, где береговые сонаи обитают и по сей день.

Дальше выселения части народа за пределы ставшего тесным Сонава, как я понял, планы сонаев не распространялись. C их точки зрения вопрос был исчерпан переселением на новое место жителей трёх деревень и разделом освободившейся земли между оставшимися пятью селениями. Но новый таки-марионетка соображал чуть лучше своих хозяев. Настолько, что сумел понять, что бонко рано или поздно оправятся от шока, вызванного разгромом, и попытаются отомстить пришельцам с гор, попутно вернув отнятые земли и данников-сунийцев.

Выход он предложил в продолжение военной экспансии. Скудный восток с нищими и дикими обитателями в качестве объекта завоевания не привлекал. И потому бонкийско-сонавское войско двинулось на запад — в Текок.

Процесс дальнейшего и всестороннего объединения Пеу не обошёлся без определённых сложностей — как в виде сопротивления текокцев, так и виде необходимости повторного покорения Хона и Вэя, отделившихся под шумок от Текока и потом не захотевших подчиняться власти сонаев. Так что череда войн продолжалась добрых двадцать дождливых сезонов. Зато и объединён был почти весь остров — кроме Тинсока, защищённого болотами, да никому не нужного востока.

Тут как раз подрос племянник Каноку по имени Пилапи — сын сестры и бонкийского таки (дед Темануй почему-то упорно не называл того по имени — не знаю уж почему — то ли история не сохранила его имени, то ли старик, будучи упёртым сонайским националистом, почитающим другие народы за людей второго или третьего сорта, не считал нужным упоминать имени какого-то бонкийца). Несмотря на молодость, племянник успел показать себя храбрым воином и хорошим командиром. Как оказалось впоследствии, и правителем страны он оказался не худшим.

Почему Каноку решил сделать первым типулу-таки в истории Пеу не самого себя, а сына сестры — доподлинно не известно. Может быть, чувствовал, что, несмотря на свой талант военачальника, государственный деятель из него не ахти какой — бонкийским таки, по всей видимости, был куда более достойным правителем — проскальзывало это в рассказе деда, как не старался мой родственник принизить роль отца первого законного правителя острова.

В общем, коронация на должность типулу-таки близкого родственника (а племянник считался почему-то у моих папуасов роднее сына) была для вояки Канаку лучшим выходом.

Первые лет десять, пока были живы отец и дядя, правитель Пеу вынужден был с ними считаться, но потом, когда те отправились по Тропе духов, руководил Пилапи подвластной ему страной собственным умом.

Со времени первого типулу-таки, или короче — просто типулу, начинается период, можно сказать, исторический потому, что прошло с той поры не так уж и много времени, и все правители, начиная с Каноку, несмотря на приписываемые им магические способности, являлись, безусловно, реально существовавшими людьми.

В общем, если судить по «дождям» правления вождей, то прошло около ста лет с сонайского вторжения в Бонко. Из них двадцать-двадцать пять лет приходится на правление Каноку, ещё десять — на царствование первого типулу под чутким руководством дяди и отца. Дальше три десятилетия составлял местный «золотой век» — самостоятельное правление Пилапи Старого и Великого. В это время войны меж племенами практически прекратились (набеги тинса, рана и сувана на окраинах — это так, мелочи, по сравнению с охватывающей весь остров резнёй предыдущего периода); урожаи корнеплодов и пальмовых плодов были высоки; вдобавок ко всему, именно при первом типулу-таки, около ста лет назад, стали приплывать чужеземцы, предлагающие на обмен металлические оружие с посудой и много иных диковинных вещей.

Второй типулу — Касумануй, один из младших сыновей основателя династии, успел проправить менее десяти лет, его наследник — Ратика всего четыре года. И только четвёртый из типулу, Пилапи Младший, пребывающий в должности последние тридцать два дождливых сезона, смог сравняться со знаменитым предком. Возможно, поэтому, в отличие от двух своих предшественников, ничем особо не отметившихся, в глазах подданных нынешний правитель выглядел фигурой сопоставимого с Пилапи Великим масштаба.

* * *

Политпросвет продлился далеко за полночь, но, как ни странно, утром я проснулся с первыми лучами солнца, выглянувшего из-за края гор. Причём чувствовал себя настолько бодро, что сразу же отправился к деду Теманую, напомнить насчёт проводников. После скудного завтрака (пойманной вчера рыбой, кстати) он потащил меня за собой обратно в сторону Мужского дома. Здесь дед устроил экстренную побудку находящегося в наличие контингента воспитуемых. Из которых выбрал двоих, по своим критериям. В своей обычной манере толкнул небольшую речь об откомандировании двух подростков в моё распоряжение на несколько дней для помощи родственнику «с низа» в поисках амулетов.

Задерживаться я не стал, велев проводникам-помощникам вести меня к местам выхода зеленовато-голубых камней на поверхность.

Как я понял, малолетние оболтусы были только рады прогуляться по окрестностям, вместо того, чтобы постигать курс туземных наук под крышей Мужского дома. Причём, один из них умудрился прихватить корзину с едой — чего я как-то не догадался сделать.

* * *

Следующие два дня были посвящены лазанию по окрестностям Тено-Кане, как именовалось селение, где я остановился. В общем-то, весь Сонав представлял собой неправильной формы овал: в центре озеро Со два или три километра в длину, и раза полтора меньше в ширину. В озеро стекают несколько ручьёв со склонов кратера. Вытекает из озера довольно вялая речушка, нисколько не напоминающая Боо в нижнем течении. Вокруг Со тянется сплошная полоса тщательно возделанной земли от нескольких сотен метров до пары километров шириной — всё орошено водой из ручьёв. Ещё дальше, в основном ближе к воде идут отдельные поля, тут же, на малопригодных для выращивания коя и баки участках стоят деревни. Эта полоса шириной в несколько километров сменяется практически незаселённой и малоиспользуемой территорией, тянущейся до края кратера.

Вот там-то я и лазил, ища медную руду. С помощью моих помощников я натаскал в Мужской дом целую кучу камней, напоминающих тот, первый. Заодно постарался запомнить места. Не сильно надеясь на память, пожалел об отсутствии бумаги и ручки. И имел неосторожность ляпнуть Теманую про данные блага цивилизации. На что узнал про существование растущего только на озере Со тростника, из которого можно нарезать длинные полоски шириной с ладонь. Сонаи их используют в качестве поделочного материала, который хорошо красится доступными местным красками. Некоторые умельцы ухитряются создавать из этого «папируса», как я для себя окрестил растение, целые комиксы на коробках или корзинках, на которые он в основном и идёт.

Проблема была в краске, достаточно быстро засыхающей, и при этом прочной. Но я отчасти решил её, просто выцарапывая на «папирусах» нужные мне знаки. Для лучшей видимости я ещё втирал в царапины уголь.

Карты-схемы расположения медной руды, учитывая мои весьма посредственные способности художника, выходили корявыми — сомневаюсь, что даже я сам через год или два сумею разобраться в этих каракулях, не говоря уже о возможности пользоваться им кому-то ещё.

* * *

Третий день я посвятил отдыху от лазания по каменистым пустошам и таскания камней зеленоватого цвета. С утра опять с Темануем ходили ставить закидушки, а вечером ели печёную пойманную рыбу в компании сыновей и внуков старика.

Дед рассказывал о своей службе в регоях у Пилапи Молодого. В том числе и о разборках среди столичной знати. Оказывается, там ещё тот гадюшник: к примеру, нынешний правитель получил власть в результате длительного противоборства группировок при дворе его отца Ратики, причём временами эта борьба выходила за рамки интриг с целью получить благосклонность типулу и очернить противников — случались и убийства из-за угла, и дворцовые перевороты. В ходе одного из них Пилапи и захватил власть, отправив по Тропе духов нескольких враждебно настроенных приближённых отца и пару сводных братьев, наиболее упорствующих в борьбе за трон.

Причём на мой наивный вопрос насчёт того, что братоубийство вроде бы дело нехорошее, все присутствующие удивлённо пожали плечами: ведь он же убивал сводных братьев, от других отцовских жён, вот если бы пролил кровь братьев по матери — тогда другое дело, не было бы Пилапи прощения.

Попробовал я осторожно поинтересоваться и насчёт чужеземцев, привозящих металлические изделия. Увы, к тем отрывочным сведениям, что я уже имел, добавить особо ничего не удалось: да, приплывают, да, ведут меновой торг в Мар-Хоне, столице области Хон, называют себя «воке», находится их страна к северу от Пеу, причём очень далеко — плыть до Воке нужно два месяца. Со слов этих «воке» вроде бы есть земли на востоке в месяце пути от Пеу, но тамошние обитатели к нашим берегам не плавают.

Ни о точном расположении Воке и других стран, ни о населении, ни об уровне их развития туземцы ничего не знали. Мне оставалось только строить догадки. Например, насчёт того, что за пределами Пеу царит бронзовый век: по крайней мере, среди импортных предметов я не видел ничего железного, да и дед Темануй однозначно говорил, что все мечи, топоры и браслеты были разных оттенков жёлтого цвета. В земной истории железо пришло на смену бронзе вроде бы во втором тысячелетии до нашей эры, только не помню — в начале или конце.

* * *

Устроив себе выходной, я настроен был завтра же приняться за получение меди. Однако, запасов угля, прихваченных с собой, мне хватило бы только на пробную выплавку, а нормальных деревьев не было в радиусе пяти километров от деревни. Кроме этого, я как-то забыл про кожу для мехов. Так что пришлось обращаться за помощью к хозяевам. Тут я сильно задумался, что им говорить. В итоге решил сказать правду. Ну, или почти правду.

Начал разговор с дедом Темануем с истории с Длинным. Решил изобразить получение меди как побочный результат колдовства с целью вернуть душу в тело. Как вещественное доказательство продемонстрировал миниатюрное медное лезвие, висящее у меня на шее.

Дед, выслушав мой рассказ, задумался. Потом, нарушив молчание, сказал, что нужно посоветоваться с Панагинуем, как самым сведущим в колдовстве среди обитателей Тено-Кане.

* * *

В общем, ещё два дня ушло на обсуждение тонкостей той области колдовства, что позволяет вынимать душу из тела и засовывать её обратно или помещать в иные вместилища. Людей, считающих, что им есть что сказать, набралось немало: по-моему, они собрались со всех пяти деревень Сонава.

В итоге я сто, нет тысячу, раз пожалел о придуманной мною легенде открытия меди и готов был немедленно начать войну с вредными суевериями среди аборигенов острова Пеу. Впрочем, я догадывался — придумай я иное объяснение, например, что сведения о меди открылись мне в процессе общения с духами, то публика всё равно устроила бы конференцию — на этот раз о достоверности полученной от тонких сущностей информации или о тот, нет ли во всё этом какой-нибудь подковырки со стороны духов.

Наконец, все магические вопросы, связанные с разрушением камешков, которые являются местом заточения не то чьих-то душ, не то каких-то странных духов, были решены: подавляющее большинство присутствующих колдунов — профессионалов и любителей — пришло путём логических построений (оставшихся для меня не совсем понятными, или точнее — совсем непонятными) к выводу, что воздействие температуры в сочетание с определённого рода заклинаниями сведёт к минимуму возможные вредные эффекты.

Разобравшись с нейтрализацией высвобождающихся в процессе выплавки меди духов, принялись за обсуждение материально-технической стороны предстоящего дела.

Здесь, как ни странно, все вопросы решались без особых затруднений: дрова для выжигания угля принесут из ближайшей рощи в двух километрах ходьбы, пара кусков тюленьей кожи для мехов найдётся, и помощниками я буду обеспечен.

* * *

Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Так, кажется, в русских народных сказках говорится.

С помощью доброй половины населения Тено-Кане я ухитрился переплавить всю собранную кучу малахита в десяток медных слитков практически не содержащих шлака или недовосстановленной руды, а преисполненные энтузиазма сонаи натаскали мне камней в десять раз больше про запас.

Вот с переработкой в готовые изделия не очень хорошо получалось. Пару топоров удалось отлить, используя в качестве образцов имеющиеся в деревне заморские аналоги — вышло, правда, грубовато и не очень остро, но народ был в полном восторге. А вот уже с ножами, которые требовалось проковывать, чтобы поучить более тонкие лезвия, дело обстояло плохо: они то выходили твёрдыми, но плохо поддающимися ковке, то наоборот — хорошо ковались при несильном нагревании, но при этом гнулись о более-менее прочный предмет. Ну ладно, со странным поведением меди я надеюсь разобраться со временем.

А пока я собирался домой, в Бон-Хо, тяжело нагруженный медными слитками и готовыми изделиями. Одного меня, конечно, сонаи не отпускали: мало того, что дорога для одинокого путника опасна, так и вес, несмотря на небольшой объём, получался изрядный.

Тепло попрощавшись с жителями Тено-Кане и обсудив напоследок перспективы дальнейшего сотрудничества в области металлургии, я в сопровождении Вараку и парочки внуков деда Темануя выступил в путь. Хозяева, на радостях от открывающихся перспектив (а выгоду от поставленного на поток производства металлических изделий понимали все) помогли дотащить всё медное богатство до перевала и даже помогли спустить груз вниз — до самого начала более-менее нормальной тропы.

По дороге, уже на бонкийской территории, я обсуждал с Вараку как себя вести дома. В общем-то, я последние несколько дней только об этом и говорил с Темануем, тем же Вараку и прочими уважаемыми в Тено-Кане людьми. Учитывать приходилось две вещи. Во-первых, медь требовала кооперации, по крайней мере, Сонава и Бонко: как в силу того, что требовался рынок сбыта для продукции, более широкий, чем пятнадцать тысяч жителей долины Со, так и из-за потребности в огромном количестве угля для работы, на который сонаи все свои деревья изведут за пару-тройку лет. Во-вторых — подобное крупное предприятие, влияющее на жизнь большой области, требовало солидной крыши, каковой может быть только бонкийский таки. Ну, или тиблу-типулу. До правителя Пеу всё-таки далековато, так что оставался только наш областной начальник.

Именно для создания у Ратикуитаки правильного представления об открывающихся перспективах я и тащил в заплечном коробе предназначаемый ему наиболее удачные топор (для которого дед Темануй самолично вырезал и приделал рукоятку) и нож, затейливо украшенный по костяной ручке резьбой.

Глава седьмая

В которой герой в очередной раз убеждается в своём невежестве, а также открывает в себе способности пророка, но это его нисколько не радует.

— А ты, Тинакой, со своими людьми будешь копать землю от этого камня до подножья холма — мысленно я добавил: «и до обеда».

Объяснение задач, стоящих перед сунийцами, продолжались своим чередом. Шесть их сотен собрались волей правителя Бонко Ратикуитаки среди этих холмов. Семь отрядов уже получили фронт работы, оставался последний. И тогда маленькая армия, предоставленная в моё распоряжение, будет полностью задействована. Несмотря на всю мою самоиронию по поводу «стройки века» и «сталинского плана преобразования природы», проект по изменению направления течения нескольких ручьёв и речушек в окрестностях Хау-По, на самом деле, был по местным меркам, когда обычно совместно работало максимум несколько десятков человек — масштабным.

Если я всё правильно рассчитал, а также если всё запланированное будет сделано, то убьётся сразу несколько зайцев: во-первых, должно исчезнуть или сильно уменьшиться болото к югу от столицы Бонко — главный рассадник кровососов, во-вторых, осушаемые земли можно пустить под новые посадки коя и баки, в-третьих, отведённая вода должна наполнить систему прудов, которые обеспечат орошение полей вокруг сунийских деревень.

* * *

Разумеется, всё это громадьё планов существовало только в моей голове. Пока что я предложил правителю Бонко взять один из ручьёв, берущий начало в нескольких километрах к северо-западу от Хау-По, отвести к двум сунийским селениям и организовать там пруд, из которого пойдёт забор воды на поля.

* * *

Два с лишним года назад, по пути домой, в Бон-Хо из Сонава, я преподнёс Ратикуитаки небольшой медный топорик собственного изготовления, выглядевший на фоне заморского аналога, что висел на поясе нашего областного босса, «жигулёнком» перед «Мерседесом». В тот миг даже не представлял, что в скором времени я попаду в ближнее окружение правителя всего Бонко, став при нём кем-то вроде министра промышленности.

Тогда все мысли были насчёт «крыши», позволяющей запустить широкомасштабную выплавку меди. Конечно, я бы с удовольствием организовал коммерческое предприятие только с участием моих сонайских родственников и будущей родни в лице многочисленного Алкиного семейства. Но, увы, этому мешал главный принцип местной экономии. Заключался же он в том, что частная инициатива — вещь конечно хорошая и окружающими одобряемая — вот только делиться её плодами необходимо с кучей родственников, друзей и просто уважаемых людей.

В соответствие со своим специфическим менталитетом туземцы воспринимали чужое богатство как нечто, на что имеют право все желающие — сообразно степени родства с его владельцем и статуса среди окружающих. Причём, если плоды своего личного труда ещё можно было защитить от посягательств местных «первобытных коммунистов» (пусть и ценой репутации скряги, которому никто не станет помогать в трудную минуту), то продукт любой деятельности, которой занималось несколько человек, обязательно становился «достоянием всего общества».

Да и что тут говорить, если даже эксплуатация сунийцев со стороны таки, деревенских старост и приближённых к ним лиц не могла протекать иначе, как будучи оформленной в виде заботы о благе всех дареоев-бонко, в пользу которых, дескать, местные боссы и трясли ганеоев-сунийцев.

Потому ничего удивительного, что единственный выход в таких условиях я видел в покровительстве таки, который организует использование продукта медеплавильной мастерской на благо всего общества. Так, по крайней мере, это будет выглядеть в глазах его подопечных. То, что на самом деле большая часть плюшек достанется самому областному начальнику и его приближённым — дело десятое, главное, чтобы приличия соблюдались.

* * *

Приняв топор в подарок и выслушав мой рассказ, Ратикуитаки быстро оценил открывающиеся перспективы. Потому предложил медеплавильную мастерскую организовывать не в Бон-Хо, а прямо в своей столице. Предложение относилось к разряду тех, от которых невозможно отказаться. Но я быстро убедился в его пользе для дела. Кроме возможности обращаться в любое время к Самому Главному Боссу, распоряжающемуся наибольшими людскими и материальными ресурсами по всему Бонко, расположение медеплавильни в Хау-По сокращало на пару десятков километров путь от месторождения руды.

* * *

Почти год ушёл на отладку технологии выплавки и организацию регулярных поставок руды из Сонава. Много чего пришлось осваивать: от отмывания мелких частиц малахита от примесей песка и пустой породы (может, конечно, передо мной был вовсе не малахит, но я называл эту руду именно так), до подгонки механических свойств получаемого металла.

Я так и не понял, какие примеси обуславливали получение то хрупкой, то чересчур мягкой меди. Но, в конце концов, мои помощники наловчились подбирать пропорции, в которых требовалось сплавлять разные партии металла, чтобы получались изделия с оптимальным соотношением твёрдости и ковкости.

Также они заметно усовершенствовали мои заклинания и прочие магические действия по нейтрализации и обеспечению новыми местами заключения сонмищ духов, томящихся в зелёно-голубых кусках руды, в итоге создав целую систему защиты от потусторонних сущностей.

* * *

Когда пошли первые партии меди в промышленных масштабах, Ратикуитаки потребовал ускоренно штамповать оружие для своей свиты. Я же набрался смелости и предложил ему часть металла пустить на сельхозинвентарь. С трудом удалось убедить нашего босса выделять хотя бы четверть продукции на «орала» вместо «мечей».

Десяток медных тяпок, столько же лопат и сотня с лишним наконечников на привычные туземцам палки-копалки неплохо ускорили процесс обработки полей вокруг Хау-По. Правда, привело это только к тому, что местная публика скорее стала тратить меньше времени на ковыряние в земле, нежели принялась увеличивать возделываемые площади и собирать большие урожаи. В итоге никакого серьёзного роста сельскохозяйственного производства не произошло. Всё это напоминало анекдот про негра, который лежит под пальмой и ничего не делает.

* * *

Вот только мне было совсем не смешно, поскольку накрылись медным тазом надежды на дополнительное продовольствие, которое пошло бы на прокормление расширенного штата медеплавильной мастерской — а новые работники должны были наклепать ещё больше тяпок и прочих чудо-орудий, что должно было привести к ещё большему росту производства корнеплодов и поголовья свиней. И таким образом народ Бонко пойдёт по пути прогресса и цивилизации.

* * *

Подобная корректировка моих планов со стороны широких слоёв дареойского населения здорово бесила, так что я был готов начать агитировать Самого Главного Босса за введение рабовладения и самой суровой тирании, только бы они заставили папуасов работать, как негров на плантации. Загвоздка была в том, что о рабовладении туземцы не имели никакого представления, а попытки установить деспотическую власть с целью выкачать больше дани из подопечного населения в местной истории уже бывали — вот только заканчивались они плачевно для вождей, до такого додумавшихся.

К примеру, судя по некоторым расплывчатым фразам и намёкам окружающих, сам Ратикуи как раз и занял свой ответственный пост после преждевременной смерти своего старшего брата, наступившей от удара боевой дубинкой по затылку. А ведь предшественник всего-то попробовал поднять дань с ганеоев и уменьшить чуть-чуть долю в ней, достающуюся рядовым дареоям, да попугал немного доблестных бонко, начавших возмущаться попранием старых законов.

* * *

Так что запланированные ирригационные работы я с самого начала решил чётко привязывать к увеличению дани с тех сунийских деревень, которые попадают в зону грядущей ирригации.

Нашего таки пришлось долго убеждать, разжёвывая на несколько раз все возможные выгоды с полей, дружно колосящихся корнеплодами. В конце концов, Ратикуитаки купился на рисуемые мною картины тучных нив и пажитей, с которых сунийцы будут собирать двойные и тройные, по сравнению с нынешними урожаи. В общем-то, рост благосостояния данников правителю был «до лампочки». А вот возможность получать с них в два раза больше продуктов для прокорма оравы головорезов и просто прихлебателей — это Ратикуи оценил.

Учитывая, что «таки» — это не то титул, не то должность, имя моего нынешнего шефа можно подсократить, по крайней мере, мысленно. Вслух этого лучше не делать: жители Пеу весьма трепетно относятся к полным формам имён, вроде бы считается, что «обрезая» имя, «обрезают» жизненную силу человека или что-то типа того — так что такие вещи здесь проходят по части злокозненной магии.

Свита у таки немалая: полсотни здоровых мужиков, вооруженных большей частью типичным туземным оружием — дубинками из твердого дерева и короткими копьями. Сам таки и несколько человек щеголяли с заморскими топориками и кинжалами. Часть воинов за последнее время успела обзавестись, благодаря мне, медными ножами, топорами и наконечниками копий.

Подобную публику, ошивающуюся вокруг вождя и готовую расправиться с теми, на кого он укажет, здесь именуют регоями. В отличие от таки, должность которых со времён завоевания бонкийцами своего куска Пеу переходит внутри одного родственного клана, регои не являются какой-то замкнутой кастой: любой из дареоев может попасть в дружину, для этого нужно только приглянуться вождю. Впрочем, попадаются и практически наследственные регои, у которых ещё отец и дед служили семейству таки.

Пока я проводил большую часть времени в медеплавильной мастерской, раз в два-три месяца отлучаясь в Сонав или Бон-Хо, то вполне обходился в качестве помощников подростками посмышлёнее да Длинным с двумя дружками, которые каким-то непостижимым образом превратились в мою личную свиту. Несмотря на неоднозначное отношение к записному деревенскому баклану, умудрившемуся под влиянием сотворённого с ним колдовства проникнуться ко мне неподдельным уважением пополам со страхом, иметь под рукой своих собственных отморозков оказывалось во многих полезным: и в неизбежно случающихся трениях среди окружения Самого Главного Босса чувствуешь себя увереннее, зная, что за спиной стоят преданные лично тебе крепкие молодые люди; и при возникающих заминках в работе есть кому угрожающе выпятить челюсть и многозначительно покрутить боевой топор в ловких руках.

Так что Длинный и его подручные вполне оправдывали свою долю в пищевом довольстве, которое Ратикуитаки отпускал на медеплавильню. Тем более что первое время им исправно подкидывали продуктов родственники из Бон-Хо, а потом эта троица получила свой кусок на деревенских полях, где теперь в основном трудились их местные подруги — поскольку сами мои личные регои предпочитали торчать возле своего босса, то есть меня.

Но когда началась эта движуха со строительством каналов и прудов, наш таки решил выделить мне в помощь несколько своих регоев. Быстро выяснилось, что толку от них было чуть больше, чем молока от самца одного домашнего животного. Конечно, на этапе разъяснения жителям сунийских деревень идеи гидротехнической системы и благ, которые от неё последуют, мордовороты-регои оказались очень кстати: воистину, доброе слово в сочетании с боевыми дубинками и топорами куда более действенно, чем просто одно доброе слово.

Но с началом собственно работы уже оказалось, что согнанные на принудработы сунийцы от вида важно и горделиво расхаживающих регоев работать лучше не начинали, отрядами землекопов руководили свои начальники, а разрабатывать трассу будущего канала мне помогали бонкийцы из числа тех, кто участвовал в строительстве местного водовода.

Так что на второй день стройки я вежливо поблагодарил шефа за высокую честь, которую он мне оказал, выделив под моё начало полдюжины своих личных регоев, но сказал, что мне будет достаточно троих. Этих я при себе оставил: не только для солидности (как-никак не последнее лицо в Бонко, особа, приближённая к Ратикуитаки), но и в качестве посыльных. Ну и для вящего спокойствия правителя — вождь наш человек, в общем-то, простой, не чета начальникам из той России, которую я потерял (или которая потеряла меня — это с какой стороны посмотреть), но особой доверчивостью он не отличался, и регои должны были не только помогать, но и приглядывать за мною на предмет того, не сговорюсь ли с кем-нибудь против таки. Одно дело, когда я сидел в медеплавильне, начальствуя над десятком рабочих, да иногда выбирался в Бон-Хо или к родне в Сонав. И совсем другое — когда у меня в подчинении сотни человек — причём, не только суне, но и бонко. И когда я общаюсь по производственной необходимости с кучей народа: от старост деревень до практически всего ближнего окружения Ратикуитаки.

Впрочем, один из откомандированных ко мне регоев, Такумал, неожиданно показал себя толковым организатором землекопных работ и по совместительству самородком-гидротехником, который намного лучше вашего покорного слуги мог проложить трассу будущего канала. Так что многие вопросы я нагло повесил на него.

* * *

— Уважаемый! — я недовольно повернулся в сторону, окрика, отвлекшего меня от процесса руководства (в данном случае — практически в прямом смысле этого слова — ибо я действительно интенсивно водил рукой, очерчивая перед сунийцами фронт работ).

Это что ещё за явление Христа народу? Компания совершенно незнакомая. Десяток мужчин: трое, увешанные кучей цацек, означающие высокий статус их владельцев, остальные — без особых понтов, но все вооружены, причем преобладали металлические топоры и короткие мечи, явно «импортного» происхождения. Так что публика солидная — стопроцентные регои. А изобилие привозного оружия (как бы его на этих десятерых было не больше, чем во всём Бонко) говорит о том, что они с запада острова.

Двое из этой компании — молодой парень и пожилой мужик — выделялись светлой кожей и отсутствием татуировок на лицах. Пожилой чересчур пристально на меня пялился, словно пытался вспомнить, где же это мы с ним встречались. Ну ладно, за погляд денег не берут. Тем более что здесь денег вообще не знают.

Под прикрытием мужчин стояли четыре женщины: пожилая тётка, две молодых и совсем ещё девочка — лет десяти или одиннадцати. Эта пигалица, однако ж, была увешана ожерельями из камней, ракушек и птичьих перьев покруче троих самых главных регоев. Наследница знатного рода? Скорее всего… Бедный ребенок, как она таскает всё это.

— Что угодно почтенным регоям? — спросил я как можно вежливее. В конечном счёте, судя по усталому и, будь на них какая-нибудь одежда, кроме набедренных повязок, я бы сказал — помятому — виду этой компании, они немало протопали пешком — не исключено, с западного побережья Пеу. И вполне возможно, что под крышей человеческого жилища ночевали последний раз несколько дней назад.

— Не скажешь ли ты нам, где мы находимся? — сказал высокий (для туземца) воин лет тридцати с небольшим.

— Вы в стране Бонко. До Хау-По, где пребывает наш могучий, храбрый, щедрый и справедливый правитель Ратикуитаки вы можете добраться, если поспешите, до того, солнце начнёт спускаться к горизонту. Но коль доблестные регои устали в пути, я могу предложить им отдохнуть с дороги и разделить трапезу со мной и моими людьми. Только я сейчас закончу свои дела — С этими словами я повернулся к Длинному и сказал — Паропе (так на самом деле звали служащего мне и за страх, и за совесть баклана), выдай Тинакою орудия для его людей. А ты, Тинакой, за каждую лопату отвечаешь лично — добавил я, обращаясь к сунийскому старосте.

Чужаки с заметным удивлением разглядывали кучу блестящих с красноватым оттенком лопат и кирок, которую разбирали ганеои. Я, деланно не обращая внимание на их реакцию при виде такого количества дорогого металла в столь странной и оскорбительной для настоящего мужчины и воина форме шанцевого инструмента, сказал: «Прошу пожаловать славных регоев к нашему столу. Меня зовут Сонаваралинга». Затем я представил всю взрослую часть своей свиты. Между делом успел ещё дать распоряжение одному из подростков: «Вигу, беги в Хау-По и скажи Ратикуитаки, чтобы он готовился к встрече гостей-регоев издалека». Мои посыльный немедленно припустил в сторону нашей столицы — тут главное не какие-то гости, а то, что заявилась увешанная оружием компания чужаков.

— Меня зовут Огорегуй — представился заговоривший первым пришелец — А со мной — тут он, вопреки ожиданию, указал не на самого здорового и немногим меньше его увешанного атрибутами высокого положения воина, а на пигалицу — Солнцеликая и Духами Хранимая тэми Раминаганива.

Лица моей свиты приобрели неподдельно почтительное выражение — так, пожалуй, они даже на нашего Самого Главного Босса не смотрят. М-да, всё же я еще мало знаю о местных реалиях. Что это за тэми такая, которая такое уважение внушает всем. Надеюсь, озадаченное выражение на моей физиономии будет истолковано как проявление приличествующих моменту чувств. А то ещё, чего доброго, предстану в глазах присутствующих неграмотной деревенщиной.

— Для нас всех высокая честь, что на нашей скромной трапезе будет присутствовать солнцеликая тэми — надо же, я уже научился выдавать фразы на местном витиеватом языке, предназначенном для особо торжественных случаев вроде сегодняшнего.

А вот сложную систему туземных рангов и титулов как-то не заучил, довольствуясь запоминанием того, как следует обращаться лично и называть за глаза тех, с кем приходится сталкиваться постоянно, вроде наследственных либо выборных деревенских вождей или нашего Самого Главного Босса.

* * *

У меня с собой было, конечно, чем перекусить десятку-другому человек. Но на гостей продуктов явно не хватало. Так что пришлось залезть ради гостей в припасы, предназначаемые для сунийцев-землекопов. Ну, ладно, полтора десятка едоков за один обед вряд ли заметно уменьшат двухдневное довольствие нескольких сотен человек — в крайнем случае, я потом по-тихому компенсирую.

* * *

— Благодарим почтенного регоя — ответил Огорегуй. При движении многочисленные ракушки и камушки на нём гремели — Все мы действительно устали и проголодались.

Чёрт, едва не забыл!

«Прошу прощения у уважаемых путешественников» — сказал я — «Мне нужно закончить дела. А вы, бездельники» — обращаясь к подросткам из своей свиты — «Тащите съестное. Паропе, сходи с ними, возьмите коя и рыбы из запасов для рабочих. Только сначала верни сюда Тинакоя, пока он далеко не ушёл».

Длинный быстро притащил старосту-сунийца. Я открыл свой гроссбух — связку полос сонавского тростника, в «обложке» из тюленьей кожи — и сделал отметку о выдаче орудий труда. «Всё, иди» — приказал я сунийскому старосте — «За лопаты и мотыги отвечаешь лично. Когда окончите копать свой участок, и я приму работу, чтобы всё вернули». Такое вот колдовство — под названием «учёт выданного инвентаря».

Чужаки с интересом наблюдали за моими манипуляциями с письменными принадлежностями, понимая, что наблюдают какой-то магический обряд, судя по сникшему вмиг Тинакою — ничего хорошего тому не сулящий (хитрый суниец уже, небось, рассчитывал заныкать половину вверенному ему инструмента, воспользовавшись моей оплошностью, а тут я его «записал»). Да и вид нарядно блестящего на солнце шанцевого инструмента, который землекопы разбирали из кучи, их вообще, насколько я мог судить, поверг в немалый шок. Но вопросов никто из них не задавал: вот что значит воспитанные люди.

* * *

Пока я проводил бюрократическо-магическую процедуру, мальчишки-посыльные и женщины из отряда пришельцев разводили костёр, на котором подогрели большой горшок с печёным коем. На траву рядом с горшком вывалили лепёшки из пальмовой муки, сушёные фрукты и копчёную рыбу (кстати — моё изобретение, которое уже успело удостоиться от благодарных местных гурманов нескольких строк в заунывных былинах, воспевающих нашего щедрого вождя и воинов-регоев, пирующих за его столом — ну и меня, как изобретателя, заодно). Распоряжение приготовлением к обеду взяла в свои руки пожилая тётка. Она зычным голосом отдавала команды, да и сама носилась по поляне, тряся обвисшими грудями. Зрелище было не очень аппетитным. Вот у двух молодых девах другое дело. Что до знатной обладательницы пышного наряда, то у неё ещё рассматривать было нечего.

* * *

Голод утолили. Теперь можно переходить к вопросам.

— Откуда вы почтенные идёте, и куда направляетесь? — полюбопытствовал я — Впервые вижу столько людей с запада острова. А вы ведь с запада?

— Да мы, из Тенука — ответил Огорегуй.

Ага, Тенук. Столица Пеу и, попутно — области Текок, лежащей почти у самого западного побережья, но выхода к морю не имеющей. Правят им непосредственно верховные правители острова — тиблу, или как говорят сонаи — типулу.

Нехорошие предчувствия зашевелились во мне. Последний год с запада приходили новости одна тревожнее другой: сначала смерть Пилапи Молодого, потом война за власть между его сыновьями, вроде бы завершившаяся гибелью одного из них. Компашка эта вполне может быть сторонниками проигравшего претендента. А эта увешанная местными драгоценностями пигалица либо одна из дочерей Пилапи, либо его внучка — дочь погибшего в борьбе за престол принца, или как они здесь называются.

— И какая нужда заставила пуститься столь знатных мужей в далёкий путь? — спросил я самым светским тоном, на который был способен. В принципе, если схематическая карта острова, нарисованная как-то дедом Темануем, более-менее верно передавала пропорции, то от Тенука до западной границы Бонко не будет и сотни километров. Но с учётом отсутствия на Пеу ездовых, равно как и вьючных, животных, а также того, что вместо дорог в лучшем случае пешеходные тропы, а худшем — вообще приходится продираться через заросли, такое путешествие в моей прошлой жизни было бы эквивалентно, наверное, поездке через всю страну.

— Мы люди покойного типулу Кахилуу — сказал Огорегуй — Наш вождь предательски убит родным братом Кивамуем. Большая часть регоев и таки запада признала власть узурпатора, мы же сохранили верность его дочери Раминаганиве, которую считаем законной правительницей Пеу — лёгкий кивок в сторону увешанной ожерельями соплюшки — Направляемся же мы к таки Бонко, надеясь на его помощь против узурпатора.

— Я всего лишь регой, служащий правителю Бонко — заметил я, чтобы хоть что-нибудь сказать — Решать будет мой повелитель.

Что там решит наш таки, я мог только догадываться. Надеюсь, он не вздумает влезть в войну на стороне этой пигалицы. На самом деле, конечно, заправляет всем её свита. Главный, скорее всего, этот Огорегуй — слишком уж важно и надуто он выглядит.

Вот ведь засада — первоначальная догадка оказалась верной на все сто. Нет, война совершенно не вписывается в мои планы по экономическому развитию отдельно взятой провинции на основе медного шанцевого инструмента, ирригации с мелиорацией и удобрения полей птичьим помётом. Тут нужно хотя бы лет десять мира (нынешние мелкие стычки с восточными, совсем уж дикими, племенами не в счёт), чтобы прорыть систему каналов, убедить земледельцев, что птичье гуано, скапливающееся на приморских скалах и смываемое дождями в океан, повысит урожаи. А потом уж на основе возросшего прибавочного продукта вырывать у моего шефа, мыслящего сугубо в категориях «больше коя, баки и свиней — больше воинов в личную дружину», ресурсы на увеличение выплавки меди (ибо и рудокопы в Сонаве, и рабочие плавильной мастерской в Хау-По хотят есть), а также на создание первой школы, поскольку без грамотных людей, способных прочитать те же инструкции для металлургов или наставления по агрономии или мелиорации-ирригации, весь этот прогресс заглохнет после моей кончины.

Да и сейчас… Сколько раз я уже жалел, тратя время на очередные разъяснения будь то в гончарной или медеплавильной мастерской, либо же как вчера и сегодня при определении фронта работ при прокладке канала, что нельзя все инструкции выдавать подчинённым в письменном виде, чтобы своё время, освободившееся от постоянного повторения одних и тех же вещей, тратить на дальнейшие изыскания в области металлургии и вытягивание из памяти знаний по разным отраслям, кои могут пригодиться если не сейчас, то в будущем.

В принципе, записать то я могу — тростника с Сонавского озера, нарезанного и высушенного между плоскими камнями в виде полосок шириной с половину листа формата А4, хватит на целую книгу. А надо будет, заготовлю ещё — самостоятельно или с помощью друзей-сонаев. С чернилами тоже проблем особых нет: конечно, птичьи перья, обмакиваемые в пасту из сажи и особой разновидности глины на сиропе, полученном упариванием ягодного сока, не очень хорошо заменяют шариковую ручку, но худо-бедно записывать свои мысли и наблюдения получается. Что я и делаю: в моей новой хижине в Хау-По уже скопилась полуметровая стопка записей по керамике, стекольному делу, металлургии и прочему.

А вот с передачей записанного — проблемы. Кое-кто из моих добровольных и не очень помощников ознакомился с арабскими цифрами и научился считать до десяти, а парочка наиболее сообразительных даже научилась складывать не слишком большие числа (я, в общем-то, не учил — само собой получилось), но письмом никто не интересовался, а для насильственного внедрения грамотности времени не хватало.

Впрочем, сильно предаваться размышлениям сегодняшние гости не дали. Удовлетворив законное любопытство хозяев, Огорегуй поинтересовался, что тут происходит: дескать, чего это народ массово копает землю вдали от населённых пунктов, да ещё с использованием огромного количества столь ценных девайсов из металла.

Я, понятное дело, постарался объяснить смысл великой стройки и вообще всего происходящего.

Происхождение медных лопат и мотыг особых вопросов не вызвало. Оказывается, слухи о мастере, наладившем производство металлических изделий, уже достигли и столицы. Там, правда, были уверенны, что он, то есть я — чужестранец. Пришлось прочитать небольшую лекцию о моём происхождении в версии деда Темануя и моих сонайских будто бы родственников. Пришельцы выслушали краткое родословие несчастного Ралинги, посочувствовали, когда я дошёл до гибели моей «родной» деревни (об этом событии четырёхлетней давности, оказывается, тоже знали по всему острову) и длительного периода своего «безумия», вздохнули с облегчением, когда я дошёл до того, как постепенно начал приходить в себя.

Двое светлокожих в компании с запада, едва выяснилось моё местное, пусть и не без помощи моряка-чужеземца происхождение, были несколько разочарованы.

Туманные намёки на общение с духами, начавшееся под влиянием свалившихся на меня испытаний, заставили сидящих вокруг нашего стола схватиться за амулеты, бормоча заклинания. Так что новые знания, вытянутые у духов, уже были самой приземлённой обыденностью.

На объяснение сути ирригационных работ свите юной наследницы местной короны ушло совсем немного времени. Много ли они поняли, осталось загадкой. Такое ощущение, что чужаки, будучи людьми по столичному культурными, решили не занимать попусту время человека, способного говорить с духами. В общем, посидев немного для приличия, они стали собираться.

Я по долгу гостеприимства предложил гостям, чтобы один из моих сопровождающих-регоев провёл их к резиденции Ратикуитаки.

* * *

После ухода гостей с запада я долго сидел возле потухшего костра. Настроение было не очень-то рабочее: не каждый день приходится обедать в компании увешанных оружием чужаков, для которых прикончить человека ничего не стоит. То есть, конечно, любой из приданных мне для солидности и пригляду регоев тоже, не моргнув глазом, прирежет любого, кто будет не по нраву таки. Но местные — зло уже известное и предсказуемое, в отличие о незнакомцев с запада. Так что сейчас у меня был просто нервный отходняк. Ну и что с того, что во время обеда и последующей беседы я сохранял полную внешнюю невозмутимость (надеюсь, по крайней мере), напряжённость никуда не делась.

Да и вполне возможная гражданская война, которую эта компания, не дай бог, притянет за собой с запада, тоже заставляла задуматься, вместо того, чтобы отправляться инспекцией по маршруту будущего канала.

Моё место в бонкийской иерархии было где-то во втором десятке: после самого Ратикуитаки, пары шаманов, общающихся с особо мощными духами, самых опытных бойцов — по совместительству командиров небольших отрядов, да вождей некоторых деревень, сумевших обзавестись личной свитой из недорегоев.

Недорегями же для себя я именовал подручных местных вождей потому, что статуса регоев, подобно свите таки те не имели, хотя кормились они из тех же источников, что и окружение нашего босса: изымаемых у ганеоев-сунийцев продуктов и вещей.

Но зато именно в моих руках сосредоточенно производство современного оружия. Кроме того, за мною стоят духи, с которыми, по мнению всех окружающих, я общаюсь. А с потусторонним миром здесь не шутят. Вот начну я транслировать мнение духов насчёт необходимости десяти лет мирного сосуществования с Западом, да экономического развития — посмотрим, как запоют эти бравые вояки.

Слегка успокоив себя такими мыслями, я приказал соей свите: «Собираемся, пойдём, посмотрим, как дела у наших землекопов».

Дела шли своим чередом. Такумал оказался толковым прорабом, или как там называется должность начальника на стройке. Сунийцы бодро, насколько позволяли жара и отсутствие заинтересованности в конечном результате, копали и таскали землю. Такими темпами, канал пророют за пару недель.

Пройдя пару километров вдоль раскопок, я свернул в сторону Хау-По: солнце начинает жарить не так сильно, до сумерек как раз успею добраться до своего «рабочего кабинета» возле мастерских.

* * *

В медеплавильне было малолюдно. Только Атакануй с помощником шлифует и затачивает уже готовые топоры и мотыги. В Сонаве разгар посадки молодых клубней коя, так что очередной порции руды ждать ещё неделю минимум. Небольшой запас малахита лежит сваленный в углу — на случай непредвиденного заказа от кого-нибудь, кому лучше не отказывать. Потому из остальных приписанных к медеплавильне волей нашего босса граждан кто-то также работает на полях, а кто-то бьёт баклуши под видом заготовки дров на уголь. То есть дрова они, конечно, заготавливают, но с учётом того, что орудуют они выданными под запись медными топорами, а нормы выработки я им назначил, исходя из скорости рубки прежними каменными, то у них было предостаточно времени на послеобеденный сон, ковыряние в носу и прочие доступные туземцам развлечения. Кстати, надо будет озадачиться разработкой пилы или хотя бы ножовки. А то местные технологии работы с деревом, самым продвинутым вариантом которых как раз и является выдалбливание из цельных стволов лодок, реально достают: даже сруб из тонких брёвен, который я предложил соорудить в качестве основы моего нового жилища, оказался для туземцев новым словом в строительстве.

Впрочем, додумать насчёт пилы мне не дали.

— Ралинга, тут прибегал посыльный, передал, что Ратикуитаки ждёт тебя на пир — сказал Атакануй, откладывая в сторону топор — После заката.

— Хорошо — ответил я. Хотя чего хорошего: сто процентов, пир по случаю гостей с запада, напьются все браги, приготовляемой путём плевания слюны в массу из местных фруктов, будут вести разговоры «за жизнь», «ты меня уважаешь?», обещать свергнуть узурпатора и посадить на трон эту пигалицу. Что-то не радует меня перспектива провести вечер таким образом — особенно, учитывая, что трезвым в компании пьяных головорезов-регоев находиться не очень уютно, а пить местное спиртное я брезговал из-за способа приготовления.

* * *

Площадку для собраний возле резиденции таки спешно готовили к пиру. Женщины таскали сушёную и копчёную рыбу, деревянные блюда с печёным коем и варёным баки, чаши с брагой. Группка мужчин разделывала свинью. Ну а большая же часть регоев нашего босса просто стояла, разбившись на несколько кучек, и вела разговоры за жизнь. Среди них я заметил и кое-кого из чужаков.

Не найдя ничего лучше, пришлось молча пристроиться к компании из местных и пришельцев, в которой заметил Такумала. Ответив на приветствия, я перебросился со своим замом по строительной части несколькими фразами о ходе прокладке канала.

* * *

Пир прошёл, как и десятки подобных попоек-посиделок ранее: все усиленно накачивались местной брагой (учитывая малое количество «оборотов», чтобы захмелеть, её требовалось лить в горло практически непрерывно), поглощали плохо прожаренную свинину, разбавляя всё это рыбой и корнеплодами.

Я среди всего этого раблезианства выглядел чужеродным элементом. Спиртное пить, как я уже говорил, брезговал по причине технологии его получения, на свинину не налегал, опасаясь за свою печень. Так что довольствовался коем с баки и рыбой.

То, что при этом я выгляжу в глазах окружающих нелюдимым букой, меня заботило мало: репутацию человека не от мира сего, запросто говорящего с духами, я уже себе заработал, положение в свите своего работодателя имею не за то, что являюсь душой компании и рубахой-парнем, способным перепить любого. А что моя некомпанейскость мешает возвыситься в окружении нашего босса ещё больше, то и ладно: в прежней жизни я вообще мог рассчитывать в лучшем случае на майорские или капитанские звёздочки к пенсии; а здесь умудрился вырасти до министра промышленности областного уровня.

Потому сидел я с выражением лица, схожим с таковым у рыбы, которую употреблял под пальмовый сок, рассеянно слушая взаимные восхваления хозяев и гостей, обещания немедленно пойти свергать узурпатора-братоубийцу («только обглодаю эту свиную лопатку») и ответные обещания должностей при дворе будущей правительницы Пеу.

Слава богу, все пиры рано или поздно кончаются, и я наконец-то мог отправиться домой, то есть в свою хижину рядом с мастерскими.

* * *

Утром позволил себе поваляться на пару часов подольше, чем обычно. Окончательно встал, когда Атакануй возобновил полирование: тут и мёртвый бы проснулся. В общем, дрель у соседа сверху в сравнении с этими звуками — классическая музыка.

Наскоро перекусил кашей из баки, запил водой, заглянул в мастерские, убедился, что и без меня справятся. Моя свита уже была в сборе. Теперь проверка работ на канале. Солнце жарило вовсю, когда я добрался до впадины между холмами, по всей длине которой копошились сотни крошечных, издалека, человечков.

Работа, насколько можно судить, шла довольно шустро — согнанные на принудработы ганеои-сунийцы торопились поскорее выкопать пару километров канала и насыпать дамбу-перемычку, чтобы от них отстали. Так что даже подгонять никого не было нужды.

* * *

Увы, насладиться зрелищем множества коричневых фигурок, выполняющих мои замыслы, в полной мере я не успел. Появился подросток-посыльный, с ходу протараторив, что Ратиукитаки зовёт регоя Сонаваралингу на совет, который состоится в хижине таки.

Ага, значит, наши доблестные мужи и дорогие столичные гости проснулись, опохмелились и теперь намерены держать совет на тему возвращения престола законной, с их точки зрения, наследнице Раминаганиве.

Нет, в роли пророка, пусть даже и для собственного потребления, нет ничего хорошего — особенно когда предсказываешь одни неприятности.

Глава восьмая

В которой герой узнаёт кое-что о мире за пределами Пеу, а также умудряется вызывать недовольство монаршей особы, сменённое, впрочем, на милость

Таки собрал совет в своей самой большой хижине, где обитала младшая из пяти его жён. Восседал он на разукрашенной многоцветными узорами циновке на небольшом возвышении — как и полагается Самому Большому Боссу. Впрочем, для высокой гостьи нашли не менее шикарную. А свежей травы напихали под неё ещё больше, так что голова их Величества тэми Раминаганивы находилась вровень с головой хозяина. Остальные же участники сегодняшнего совещания сидели на десяток — другой сантиметров ниже этих двух.

Кроме Ратикуитаки и юной претендентки на трон Пеу наличествовали также Огорегуй, ещё два регоя из его компании и оба светлокожих чужеземца (что меня несколько удивило). С нашей стороны присутствовали парочка заклятых друзей, каждый из которых претендовал на роль главного шамана — Тонху и Кумаки, да четвёрка регоев — в том числе Такумал. Оказалось, я был последним, кого ждали. Судя по весьма скудному «столу», разговор предстоит серьёзный.

Едва я занял своё место между Тонху и молодым светлокожим, таки заговорил. Начал он издалека. Правда, не с тех времён, когда по просторам Земли бродили мамонты, а всего лишь с Пилапи Старого, потом перешёл к его тёзке — Пилапи Великому. Посокрушавшись по поводу оставшегося в прошлом туземного «золотого века», наш босс перешёл к делам совсем недавним — к борьбе за власть между сыновьями скончавшегося год назад великого и славного тиблу. Ещё минут пять у правителя Бонко ушло на описание гнусностей и подлостей Кивамуя и горькой судьбы Кахилуу. На этом со вступлением было покончено и, Ратикуи перешёл к делу.

Как и следовало ожидать, свита несчастной тэми Раминаганивы обратилась к нашему Самому Главному Боссу с просьбой о помощи в борьбе за власть. И теперь таки спрашивал совета у нас, своих приближённых — помогать или нет. Все напряжённо молчали, никто не собирался выступать первым.

Тогда Ратикуитаки назначил добровольца — им оказался Кумаки. Тот, разумеется, на амбразуру бросаться не собирался. Ну, то есть, не зная достоверно мнения нашего таки по данному вопросу, шаман предпочёл наводить тень на плетень. Речь его лилась гладко и плавно, сказывался опыт в таких делах — аж завидки берут. Но наш босс не для этого давал Кумаки слово. Властным движением руки он остановил колдуна, сказав, что уважает и понимает волю духов (мда, интеллектом он явно превосходил меня — я лично так и не догнал, что же вещали устами шамана духи — причём, чем дольше лилась речь Кумаки, тем туманнее всё становилось).

Следующим слово Ратикуи предоставил одному из своих регоев, которого я про себя прозвал Боксёром. Этот здоровый детина, умеющий орудовать всем известным на Пеу оружием, да и голыми руками способный отправить по Тропе духов почти любого, был совершенно лишён способности связно излагать свои мысли.

Боксёр с трудом выдавил из себя несколько фраз, сводившихся к тому, что Бонко — это хорошо, но всё Пеу — ещё лучше, и что тэми, коль ей помочь вернуть власть, отблагодарит нас всех.

Следом высказались ещё двое местных регоев, в общем поддержавших предыдущего оратора — будучи людьми военными и простыми, эти не боялись не угадать с решением нашего босса.

И… очередь дошла до меня. Говорил я, конечно, не столь витиевато как таки или Кумаки. Хотя и старался приправить свою речь оборотами «торжественной речи».

Речь моя категорически не понравилась всем присутствующим. Да и кому понравится, когда камня на камне не оставляют от «планов громадья» касательно дележа должностей при дворе малолетней правительницы. Начал я с того, что большинство сонаев (а на Горе народ лучше бонкийцев разбирается в столичных делах) рады окончанию войны между наследниками Пилапи Молодого и не горят желанием поддерживать каких-либо противников Кивамуя. Так что среди моих сородичей в Сонаве найдутся те, кто вовремя предупредит нынешнего тиблу-таки о чьих бы то ни было планах свергнуть его. А вот ожидать хотя бы одного воина в ряды сторонников Раминаганивы не стоит. Зато Кивамуй получит при таком раскладе сонавские подкрепления — это точно. И вообще, безнадёжное дело: затевать всё мероприятие, имея чуть больше двух сотен опытных воинов (здесь я ориентировался на численность свиты нашего таки и недорегоев старост и вождей плюс «кадровый резерв» из людей вроде Боре) против почти такой же личной дружины тиблу-таки, к которой примкнёт под тысячу, если не больше, регоев, стоящих на службе у таки западных областей, да не один десяток сонаев.

Когда я замолчал, Такумал, подчиняясь команде таки, подхватил эстафету. Он попробовал обнадёжить присутствующих возможностью вооружить всю нашу маленькую армию металлическим оружием.

Я в свою очередь напомнил, что руда идёт к нам из Сонава — в количествах, достаточных для изготовления десятка-другого боевых топоров в неделю. И сонаи легко перекроют поставки, едва заподозрят подготовку к военным приготовлениям. А приготовления к походу на запад острова с нашим народом останутся тайной не более, чем пару дней.

Потом я обратился к Огорегую с вопросом о дороге, по которой они добирались в Бонко. Ответ подтвердил мои худшие ожидания: между долиной Боо и заселёнными районами в верховьях Алуме лежало, по меньшей мере, пять дней пешего пути по диким и неприветливым лесам Огока. Небольшая горстка беглецов проделала этот путь отчасти на своих припасах, отчасти, ловя рыбу и лягушек в мелких водоёмах и болотинах, да собирая дикие плоды и коренья. Войску же придётся тащить на себе недельный запас провианта. Кроме этого, предстояла переправа через реку Огуме, текущую в глубоком и довольно широком ущелье — свита Раминаганивы вынуждена был сделать из-за этой преграды крюк к югу, почти к самому морю, рискуя нарваться на обитающих там ванка. Но если небольшой отряд ещё мог проскочить землю ванка незаметно, то нескольким сотням воинов это сделать затруднительно. Значит, если выбрать дорогу через Ванка и Огок, весть о появлении претендентки на трон Пеу опередит её войско на несколько дней.

Всё это я и высказал, преувеличив трудности в несколько раз. Причём, если с моей точки зрения это выглядело как раздувание слона (пусть не из мухи, но из какого-нибудь суслика — наверняка, ну или на крайний случай — из антилопы), то по местным папуасским нормам ведения дискуссии подобного рода гиперболизация была вполне в порядке вещей, проходя по разряду эпических и поэтических приёмов, а не как грубое искажение действительности в собственных целях.

Дальнейшее обсуждение вышло каким-то скомканным: гости повторили призывы помочь законной наследнице и обещания осыпать всех причастных всяческими благами и милостями; таки произнёс в ответ небольшую речь о желании помочь солнцеликой тэми, при этом деланно виновато и смущённо косился на меня. Но я уже неплохо изучил нашего босса, чтобы понять — на самом деле он торжествовал. Да и Огорегуй со спутниками говорили без вчерашнего пыла и жара, а словно отрабатывали обязательную к исполнению программу, подобно школьным активистам моего пионерского детства. Странно как-то это всё…

* * *

Но непонятки эти, равно как и полный царственного гнева прощальный взгляд юной претендентки на трон Пеу в мой адрес, быстро вылетели из головы, потому что наконец-то выдалась возможность пообщаться со светлокожими чужаками. Тот, кто постарше, заинтересовался полукровкой-металлургом с выдающимися колдовскими способностями. Именно такой образ, оказывается, вырисовался у них из рассказов окружения Ратикуитаки о моей скромной персоне.

Я же был рад поговорить с чужеземцами в спокойной обстановке мастерских. А Атакануй — незапланированному выходному: ещё не хватало беседовать с заморскими гостями под какофонию, сопровождающую полировку и заточку нашей продукции.

* * *

Для начала я поинтересовался, как зовут моих собеседников. Увы, настоящие их имена мой язык оказался воспроизвести не в состоянии. Так что пришлось ограничиться туземными прозвищами: Итуру — у молодого и Тунаки — у пожилого.

После десяти минут разговора о медеплавильном производстве, где я вынужден был в очередной раз озвучить ставшей официальной версию про то, что главное в производстве меди — нейтрализовать и куда-нибудь обратно загнать освободившихся на время из каменного плена духов, я плавно перешёл к своим гостям.

Были они моряками с одного из заморских кораблей. Я, разумеется, полюбопытствовал, почему это они остались на нашем острове. И неожиданным образом вынужден был прослушать лекцию-проповедь о религиозных взглядах пожилого Тунаки, сопровождаемую комментариями его молодого товарища, иногда весьма едкими. К концу этой лекции-проповеди я поймал себя на мысли, что молодого именую Бакланом, а пожилого — Сектантом, что полностью характеризовало обоих.

Сектант принадлежал к религиозному течению, название которого я воспринял как «тенхорабубу». Смысл этой веры я уловил приблизительно: провозглашался единый и всеблагой бог, от последователей религии требовалась праведная жизнь (не воровать, не красть, не лгать, соблюдать умеренность в сексуальной жизни, и прочее). Лично мне подобного рода вероучение не казалось чем-то необычным — любая из земных религий проповедовала что-то подобное. Но в местами каменном, местами бронзовом веке, когда за людей считают только своих соплеменников, призывы к всеобщей любви и братству выглядели чересчур радикально. В общем, поклоняющееся своим племенным богам и идолам большинство не любило исповедующих тенхорабубу (пусть будут тенхорабиты). Нелюбовь эта принимала разные формы: от глухой неприязни до погромов или репрессий со стороны правителей.

Хозяин корабля к тенхорабизму Сектанта относился спокойно, но потом слухи о наличии на борту нечестивца, отвернувшегося от родных богов, распространились среди команды. Баклан, будучи с Сектантом из одного селения и в каком-то там родстве, несколько раз вынужден был пускать в ход кулаки, чтобы защитить земляка (которого при этом категорически не понимал и даже осуждал). В итоге, капитан и, по совместительству, владелец судна предпочёл оставить этих двоих в Мар-Хоне, крупнейшем портовом поселении Пеу, опасаясь резни среди экипажа.

* * *

Ладно, знакомство с тенхорабизмом можно отложить на потом, вы мне про мир за пределами Пеу давайте.

Итак, родиной Сектанта с Бакланом было государство Вохе, народ соответственно — вохейцы (если уж точно — «вохуакива»). Форма правления — абсолютная монархия во главе с обожествляемым царём. Находится на севере от нас — в двух с лишним месяцах морского пути (точное время варьировалось в зависимости от попутных или встречных ветров). Насчёт площади и населения мои собеседники ответить затруднились. Но, по их мнению — и то, и другое — много больше Пеу: кроме столицы бывшие моряки смогли назвать ещё пять больших городов, в каждом из которых имелось несколько тысяч домов.

Если честно, приходилось прилагать немало усилий, чтобы понимать чужеземцев: я, конечно, за четыре проведённых среди папуасов года волей-неволей сумел овладеть местным языком, настолько, что понимал и говорил как на бонкийской, так и на сонайской его разновидностях, но разбирать, что мне говорят два чужака, начавшие учить его чуть больше года назад — удовольствие ещё то.

Итак, Вохе довольно крупное островное государство, расположенное у берегов материка Диса (что означает — Восточный). По крайней мере, из соседних стран только материковое царство Кабирша сопоставимо с Вохе по военной и экономической мощи. Ещё два государства — Укрия и Тузт, помещающиеся на одном острове, именуемом Укрия, играют второстепенные роли.

Кроме этих четырёх царств имеется ещё куча больших и мелких государств на островах, разбросанных по огромному океану, располагающемуся между восточным материком Дисом и западным — Ирсом. Причём протяжённость этого океана в широтном направлении была просто чудовищна: от берегов Кабирши до Ирса плыть приходится около восьми месяцев (в вохейском календаре, как и в земном, было двенадцать месяцев). Правда, четверть этого времени приходится на остановки в попутных портах для пополнения запасов воды и провизии и ремонта. Я попробовал прикинуть размеры этого океана: если корабль делает хотя бы 10 километров в час, за сутки получается 240 км. Шесть месяцев пути умножаем 240 км на 180 дней — выходит 43200 км — то ли я чего не того посчитал, то ли этот мир больше Земли.

* * *

Впрочем, в любом случае пути по этому океану местным обитателям были доступнее, чем по нашей Атлантике или Тихому — потому что через него от Диса до Ирса протянулось несколько цепочек архипелагов: у берегов континентов острова были натыканы так густо, что потерять землю из вида было можно только, если очень постараться; в центральной части акватории клочки суши встречались реже, но всё равно, острова — поодиночке или группами были достаточно часты, так что торговые корабли редко когда оказывались вне видимости суши больше недели.

Однако ж такие шикарные условия для мореплавания наблюдались только в относительно узкой полосе тропиков и южных субтропиков: по крайней мере, так получалось со слов Сектанта, который говорил, что снег с неба (он сказал — холодная и белая вода, но я его понял) иногда идёт только на самом севере Укрии — и то, почти сразу же тает.

Ближе к экватору и далее к югу острова располагались реже. По крайней мере, рядом с Пеу, лежащим к югу от экватора, находился только один более-менее крупный архипелаг из трёх больших островов на расстоянии в полмесяца пути по морю к западу. Между Пеу и тем архипелагом лежало ещё несколько крохотных кусочков суши, скорее, скал, без пресной воды даже.

Из другой земли ближе всего располагалось побережье Диса, тянущееся к югу невесть насколько — вроде бы до тех мест, где вновь становится холодно.

* * *

Как-то само собой Сектант, как человек более образованный и повидавший мир, чем выбравшийся из своей деревни три года назад Баклан, начал описывать острова с востока на запад.

Вохе и Кабирша, и в меньшей степени Укрия с Тузтом были самыми древними и цивилизованными странами — в Вохе царская власть насчитывала без малого полтора тысячелетия (правда Сектант затруднился ответить, одна династия правила всё это время, или они сменялись). Кабирша в этом отношении немного перещеголяла родину моих гостей, но как сказал пожилой вохеец — ненамного: типа племянник первого кабиршанского царя, спасаясь от страдающего паранойей дяди, бежал на дикий в то время остров, правителем которого и стал.

Тут же, правда, Сектант добавил, что в центре Диса, к югу от Узких морей, что делят Дис на холодный Лодис и теплый Эдис, задолго до Вохе и его соседа-соперника Кабирши возникло царство Узгереш, которое уже успело несколько раз возвыситься, прийти в упадок, оказаться завоёванным соседями, освободиться от чужеземного ига и вновь возвыситься. В общем, под влиянием этого Узгереша, создавались все прочие цивилизации — как на материке, так и на островах.

Мелкие острова в центре океана особой культурой и развитием похвастаться не могут. А на архипелагах запада с опозданием на несколько веков по сравнению с Вохе появились свои государства, которые даже начали экспансию на совсем уж дикий и почти не населённый Ирс.

Вот, правда, пару поколений назад их оттуда обратно на острова прогнали местные обитатели.

* * *

Дальнейшее повествование Сектанта напрочь поломало намеченный мною план разговора, по которому я намеревался после краткого курса местной географии поподробнее выяснить уровень развития обитателей цивилизованной части этого мира: насколько распространена бронза, знают ли железо, какие растения возделывают, каких животных приручили. И, наконец, что знает и умеет эта парочка, можно ли приспособить их к моим планам прогрессирования обитателей Пеу.

Поначалу рассказ Тунаки о поражении царей Скилна, Кельбека и Интала в войне с варварами Западного материка представлял интерес только с точки зрения местной географии и новейшей истории. Молниеносное возникновение варварского государства в холодных лесах в глубине северного Ирса на базе союза нескольких племён, распространение его на большую часть материка не казалось чем-то выдающимся: в земной истории хватало примеров, когда дикари и варвары быстро перенимали опыт цивилизованных соседей, зачастую — под угрозой захвата этих со стороны самых цивилизованных соседей; да и Сектант только что рассказывал про вангров с запада Лодиса, которые сначала отбивались от Укрии и Тузта, стремившихся захватить себе владения на материке, а потом сумели объединиться и нанести несколько чувствительных поражений обитателям островов — там, правда, тузтцы сохранили несколько портов на побережье, а укрийцы даже сумели удержать немалый кусок, так называемую Вангрию Укрийскую. Но это частности — ничего удивительного в том, что дикари переняли кое-что у культурных соседей и накостыляли им с помощью заимствованного.

* * *

Привлекло моё внимание и заставило слушать внимательнее и переспрашивать по нескольку раз чересчур уж сильное развитие этих варваров. Во-первых, оружие, с помощью которого обитатели Ирса сбросили в море островитян, было явно огнестрельным. Во-вторых, присутствовали плавающие без парусов корабли, самобеглые повозки. В этом месте я все же поинтересовался у собеседников насчёт домашних животных, используемых вохейцами и их соседями — получил ответ, что пашут землю на «цхвитукхах» (которые в несколько раз больше свиней и рогатые), их же запрягают в телеги и волокуши, а попутно пользуются как молочный скот; для верховой езды и перевозки небольших грузов, как в повозках, так и вьюками, применяют каких-то «амков» и «шхишкумов», последних в основном держат богатые люди — их же применяют в качестве боевых скакунов; ещё есть несколько видов средних размеров живности, которую разводят ради мяса, молока и шерсти, а также какие-то мясные грызуны, птицы, и, разумеется, звери для охоты и охраны стад и жилищ. И, напоследок, какие-то «шшкнари», ловящие грызунов, покушающихся на запасы продовольствия — не то кошки, не то хорьки или ласки — этот вопрос я решил отложить как-нибудь на потом, после Ирса.

С этими ирсийцами было совершенно непонятно: откуда заполучили технологии, позволяющие клепать оружие и корабли (я сначала подумал — паровые, но, узнав про самолёты, решил, что всё-таки, наверное, уже ДВС), почему буквально ещё за пару десятилетий до того, как колонии островных царств были уничтожены, никто в цивилизованном мире не слышал ничего обо всех этих диковинах.

Возможно, они попали сюда подобно мне с Земли или какого-то иного технологически развитого мира. Правда, в отличие от меня, оказавшегося в одиночестве, их тут была целая толпа, достаточная, чтобы подтянуть до своего уровня местные племена.

Но тут Сектант упомянул каких-то «Элу» или «Элушашику». И всё запуталось ещё больше. Если создатели государства на Ирсе не то местные, не то появились ниоткуда, то Элу, согласно наиболее распространённому мнению, спустились со звёзд. Причём людьми они не были точно. Здесь Сектант с Бакланом начали спорить по поводу природы этих Элу. Первый считал их просто союзниками и в какой-то мере учителями ирсийцев. Второй же полагал демонами, которые поработили жителей западного материка и заставляют делать всякие мерзости и гнусности.

Попутно из этой перепалки выяснилось, что тенхорабизм, исповедуемый Тунаки, тоже ирсийского происхождения: не то его придерживаются сами ирсийцы, не то нашёлся самородок из местных и облёк идеи людей индустриального общества в понятную для туземцев форму.

* * *

Я ещё немного помучил Сектанта, надеясь понять, имеют ли ирсийцы отношения к моему родному миру или нет. Для этого я пробовал разобраться с терминами ирсийского происхождения, вместе с рядом технических новинок попавшими далеко на восток. Увы, прошедшие через несколько абсолютно непохожих языков, слова эти, даже если и происходили от каких-либо знакомых мне земных, не вызывали никаких ассоциаций.

* * *

Отставив бесплодные потуги в сравнительной лингвистике, я обратился к тем новшествам, что принесли в этот мир ирсийцы. Как и следовало ожидать, первыми новыми возможностями воспользовались обитатели западных царств, из которых самыми сильными были Скилн, Кельбек, Интал и Тойн. Если до этого запад с точки зрения вохейцев был отсталой периферией цивилизованной Ойкумены, то теперь тамошние страны стали опережать восток.

Я не понял: то ли ирсийцы дозировали информацию, то ли островитяне сами весьма избирательно перенимали опыт западных соседей. Но пока что, за полвека, по местному Земноморью распространиться успели несколько видов новых культурных растений и более урожайные сорта некоторых уже известных обитателям этого мира, кое-что из агротехники, технология производства достаточно качественной стали вместо прежнего дрянного железа, распространявшегося в основном из-за большего в сравнении с медью и оловом распространения руды (Баклан продемонстрировал нож скилнского изготовления, слегка тронутый у рукоятки ржавчиной), более совершенные способы навигации вдали от берегов — в том числе по компасу, кое-что в судостроении, а в последнее время — и огнестрельное оружие, которое в небольшом количестве делают ремесленным способом. Насчёт огнестрела мои собеседники, впрочем, в основном, могли только пересказывать слухи из вторых или третьих уст. Учитывая, что я сам о старом (да и о новом тоже) огнестрельном оружии имел весьма туманные представления, то только оставалось догадываться, до какого уровня сумели додуматься туземцы под влиянием ирсийцев.

* * *

Так что, похоже, я попал в этот мир, в эпоху бурных перемен: старые центры цивилизации и политического влияния на востоке буквально в течение одного поколения утратили своё доминирующее значение, а нахватавшиеся весьма фрагментарно и бессистемно прогрессивных технологий западные царства теперь спорят за гегемонию в Земноморье (кстати, вохейское «Хшувумушща», обозначающее весь океанский бассейн с островами и прилегающими материковыми областями, означало примерно «Земли и Моря»).

* * *

Кстати, именно благодаря происходящим политическим переменам я имею возможность беседовать с заморскими гостями. О Пеу вохейцам известно довольно давно — со времён плаваний легендарного морехода, имя которого звучало на мой слух как Падла-Мишка. Но лежащий в стороне от торгового пути вдоль побережья Диса остров не мог похвастаться какими-либо экзотическими богатствами, вроде тагирийских пряностей и драгоценных камней, оправдывающих риск многодневного плавания вне видимости берегов.

Нововведения в судостроении и морской навигации, дошедшие с запада, сделали экспедиции к берегам Пеу менее опасными. А чуть позже появилась и причина для плавания к нам.

Лет десять назад то ли ирсийцы подошли к прогрессированию островитян более систематически, то ли количество заимствований перешло в новое качество, то ли где-то нашёлся умный правитель. В общем, одно из западных государств вдруг резко вырвалось вперёд, устроив у себя настоящий промышленный переворот и создав целый флот не нуждающихся в парусах и вооружённых огнестрельным оружием кораблей, с бессчётными полчища воинов на борту.

Причём, со слов Сектанта, в лидеры выбились обитатели совсем уж глухой окраины Земноморья — каких-то Тюленьих островов, лежащих на самом северо-западе цивилизованного островного мира.

В общем, эти «тюленийцы» полезли на южных соседей: сперва топили военные и грабили торговые корабли всех стран без разбора, потом принялись захватывать острова Южного архипелага, лежащего в центре океана. В итоге они отрезали запад от востока. Одним из последствий захвата Южного архипелага было резкое сокращение вывоза оттуда особого вида ракушек, широко использующихся в создании украшений и в качестве мелкой монеты.

В поисках новых источников этих раковин вохейцы добрались до Пеу. Как оказалось, мелководья вокруг нашего острова были ими просто покрыты. И теперь вохейские корабли регулярно пристают в гавани Мар-Хона, где под завязку набивают трюмы столь нужными местной экономике ракушками.

* * *

Я бы ещё долго донимал вохейских моряков вопросами, если бы не текущие дела и заботы: медеплавильня, конечно, практически не работала, но оставались ещё шесть сотен сунийцев, копающихся в земле по моей инициативе. Жара как раз начала спадать. Самое время прогуляться на место будущего канала.

Так что пришлось распрощаться с бледнолицыми чужаками, договорившись вновь пообщаться завтра. Кстати, светлокожими они выглядели только на фоне местных папуасов, у коих цвет кожи варьировался в весьма узком диапазоне от просто коричневого до чёрно-коричневого. Мои же сегодняшние гости похожи были скорее на арабов или каких-нибудь южных европейцев — я, при всём своём многолетнем тропическом загаре, смотрелся на их фоне несколько бледноватым.

* * *

За те сутки, которые я не появлялся на строительстве Канала имени Ратикуитаки (это не шутка — одним из аргументов, окончательно добивших моего босса, явилось предложение присвоить гидротехническому сооружению его имя — не то, чтобы наш начальник был слишком тщеславен, но и войти в историю Бонко как строитель первой крупной ирригационной системы он был не против), работа продвинулась неплохо: сунийцы успели прокопать от половины до трети того участка, на который их первоначально двинули. Если такими темпами пойдёт дело — то водораздельной возвышенности дойдут за пару дней. Дальше, правда, такого темпа ожидать не приходилось, так как им предстоит углублять русло канала куда глубже нынешних двух с небольшим метров: где на полметра-метр, а где и на два-три-четыре. Не говоря уж о седловине — там врываться придётся на добрый десяток метров.

Да, забыл сказать, что я ввёл систему измерения длины (и соответственно, площади и объёма), за основу взяв свой собственный рост, равный 175 сантиметрам. Так что теперь длину измеряли деревянными палками-«ралингами». Можно, наверное, было взять любой произвольный отрезок — хотя бы размах рук или рост нашего таки. Но я всё-таки предпочёл в качестве эталона выбрать единственный предмет, чья длина в метрических единицах была мне достоверно известна — на случай, если вдруг понадобится переводить обратно в метры.

Так что Такумал бодро отрапортовал, что за прошедшие с начала работ двое суток на всех шести участках канала в общей сложности полностью готово двести шестьдесят «ралинг» при глубине от полутора до двух и со средней шириной в две с половиной «ралинги», а ещё сто двадцать «ралинг» находятся в разной степени неполной готовности, и будут доделано до наступления темноты. Так что к послезавтрашнему вечеру первая часть канала общей протяжённостью семьсот пятьдесят единиц измерения моего имени будет полностью готова, и можно будет приступать ко второму участку.

Если честно, слышать своё имя в таком контексте как-то не очень. Наверное, хорошо, что я не выбрал в качестве меры измерения рост нашего таки — а то, не ровен час, босс бы обиделся. Но на фоне доклада о том, что работы идут согласно графику, это так, мелочь.

В компании Такумала и предводителей сунийских трудовых отрядов я прошёлся сперва по уже выкопанной части канала, потом посмотрел участки, где успели провести разметку.

Здесь мы с моим замом остались вдвоём, не считая Длинного и Ко, которые тащились чуть позади нас.

* * *

Такумал первым завёл разговор о сегодняшнем совете у Ратикуитаки и его несколько странном и смазанном окончании. Надо же, регой тоже заметил несообразность произошедшего. Но если я не стал заморачиваться всем этим, то пребывающий в окружении нашего босса уже десять дождливых сезонов воин был немало озадачен: во-первых, хозяин обычно не скрывает от своих людей ничего, а тут налицо какие-то секреты; во-вторых, как бы эти задумки таки его окружению боком не вышли.

Увы, я ничем не мог помочь моему заму по строительной части, поскольку знал не больше его. Что вызвало немалое изумление Такумала, граничащее с недоверием. Как оказалось — у всех регоев, коих Ратикуитаки призвал на сегодняшний совет, сложилось почему-то впечатление, что я говорил по прямому наущению босса — уж больно довольным выглядел наш начальник после моей речи, камня на камне не оставившей от планов похода на запад.

Бли-и-ин!!! Ведь действительно, Ратикуи после моего выступления был доволен как кот, добравшийся до сметаны. Не очень приятно понять вдруг, что тебя использовали «втемную». Да ещё вдобавок — не зная, как именно! И кто — дикари, верящие во всякую чушь и муть!

* * *

Ничего удивительного, что остаток дня был безнадёжно испорчен. Вернувшись в своё служебное жильё, я поел стряпню местной подруги Длинного, которая заодно готовила на меня и толкущихся в мастерских рабочих, а также делала прочую женскую работу по немудрёному холостяцкому хозяйству.

Как-то так получилось, что Алка сначала осталась в Бон-Хо из-за поросёнка, которого Боре ей всё же всучил в обмен на пару глиняных чашек как моему заместителю в мастерских и ответственному за оставленное мною имущество (ибо договор дороже не только денег, не известных папуасам, но и форс-мажорных обстоятельств, вроде моего переезда в столицу Бонко). Потом приболел Понапе, и без моей подруги было никак. А дальше как-то всё устаканилось: я здесь, в Хау-По, она там — в Бон-Хо. При этом мы умудрились сохранить неплохие отношения — бывая «на родине», я останавливался в своей хижине, в которой Алиу уже хозяйничала как в своей собственной: пустила туда пару своих молодых сестёр или каких иных родственниц, чтобы нескучно было; держала пару свиней — потомков той первой поросюшки. И, как это ни удивительно — умудрилась сохранить семейство мёрзнущих крыс, которое в последующих поколениях стало совсем ручным. Впрочем, убедившись, что я не проявляю особого интереса к судьбе рыжих захватчиков, Алка начала использовать их в сугубо утилитарных целях, наладив небольшой бизнес по поставке односельчанам деликатесного крысиного мяса.

Я же, в свою очередь, во время редких посещений Бон-Хо проводя ночи со своей старой подругой, не интересовался — есть ли кто-нибудь у неё помимо меня. А в столице, где я торчал большую часть времени, всегда находились незамужние девицы или молодые вдовы, готовые скрасить досуг человеку из ближайшего окружения Самого Главного Босса.

В общем, пребывая в самом дурном настроении, я провалился в тягомотный и неспокойный сон.

* * *

Утром настрой у меня был не менее мрачный. Так что и заявившийся дальше скрежетать медью Атакануй, и раздолбаи, на свою беду вернувшиеся с корзинами свеженажжённого угля из ивняков к югу от Хау-По, получили свою порцию животворящих начальственных люлей. И вряд ли их сильно утешало то, что мои гнев с раздражением нашли только вербальное выражение: если туземные ругательства и проклятия защитные обереги и татуировки ещё могли выдержать, то непонятные папуасам «tuporogjie osly», «jebanyje mudaki» и прочие — при моих-то колдовских способностях сто процентов пройдут все защитные системы, подобно тому, как вирус СПИДа проходит иммунные барьеры, и причинят непоправимый вред физическому и астральному здоровью.

Длинный, пытаясь мне угодить, попробовал, правда, к магическим пендюлям добавить вполне материальных, но был мною остановлен посредством начальственного окрика и чувствительного удара по спине.

Не глядя в раздражении себе под ноги, я врезался босой ногой в короб с очищенной рудой. От неожиданности и боли поток страшных заклинаний из моего рта прекратился, сменившись тихим «ссс-ууу…»

Запас малахита оставался на случай непредвиденных заказов со стороны Ратикуитаки или кого-нибудь из самых уважаемых его головорезов. В свете последних событий — хрен им всем, а не дополнительный топор.

А что может сделать с несколькими килограммами меди, пусть даже только потенциальной, химик, пребывая в расстроенных чувствах? Правильно — самогонный аппарат.

В общем-то, опыт изготовления посуды у меня и моих помощников уже был, а наш Самый Главный Босс уже пополнил свой арсенал посуды для особо торжественных пирушек двумя чашами. Одна даже имела снаружи подобие какого-то растительного орнамента.

* * *

Молча, к вящей радости своих подчинённых, посидев над составлением плана работ, я начал распоряжаться. Народ, видя, что буря миновала, принялся за работу с небывалым энтузиазмом.

В наличие было меньше половины обычного штата медеплавильни, но для переплавки имеющегося количества руды Атакануя и троицы углежогов вполне хватало. В крайнем случае, Длинный вспомнит навыки поддувальщика на мехах.

* * *

В процессе работы сами собой из головы вылетели непонятки вчерашнего дня, да и мои подчиненные перестали боязливо оглядываться на меня, и втянулись в работу: Длинный и углежоги загрузили в каменный тигель первую порцию руды и угля и теперь принялись выводить на рабочий режим горн, ожесточённо топая по мехам; Атакануй начал на пару со мной прикидывать, как сделать форму для кувшина с узким горлом (задача, выглядевшая сложнее, чем для простой чаши или котла), да гадал, какой получится эта порция металла — сразу годная для наших целей, или же придётся доводить до кондиции добавкой бракованной меди, кусочки разного размера и свойств которой как раз для подобных целей хранятся на полке в углу мастерской.

* * *

Увы, как обычно, стоило только уйти в дело, которое позволило отвлечься от всех папуасских интриг, как эти интриги напоминают о себе сами.

И так, наше скромное производство посетила с визитом сама Солнцеликая и Духами Хранимая тэми Раминаганива.

Её Королевское Величество старалась (или старалось?) шествовать торжественно и величественно (пардон за тавтологию, но по-иному не получается) сообразно своему высокому титулу, но юный возраст и жуткое раздражение на одного мерзкого колдуна-полукровку привели к тому, что в пределы глинобитной ограды медеплавильной мастерской она почти влетела, угрожающе гремя и звеня многочисленными амулетами, оберегами, монаршими регалиями и просто папуасскими символами богатства и достатка.

Следом за ней ввалились старуха-нянька и одна из молодых служанок, а также тройка регоев из свиты тэми во главе с самым здоровенным из них — кажется, его зовут Вахаку.

Не успев отдышаться, Солнцеликая и Духами Хранимая тэми начала говорить. Речь её ввела меня в лёгкий ступор. Оказывается, на вчерашнем совете у Ратиткуитаки сонайский колдун-полукровка злобно наплёл вредных и коварных заклинаний, после которых все присутствующие на данном совете верноподданные, горевшие желанием свергнуть узурпатора Кивамуя и вернуть трон Пеу законной правительнице, вдруг перестали этого хотеть, и теперь все в один голос клянутся, что рады бы пойти за своей горячо обожаемой повелительницей, но, увы, чары, наложенные мерзким Сонаваралингой, не позволяют им этого сделать, ибо этот нехороший человек такое сильное колдовство совершил, что теперь они даже смотреть на запад не могут без боли и страдания.

Но ничего, кун-фу, пардон, магический дар славной дочери рода Пилапи будет посильней колдовства какого-то там полукровки.

Я от всего мне высказанного просто офигел: надо же, элементарные подсчёт и сравнение военных сил узурпатора Кивамуя и тэми вкупе с вполне трезвыми логическими выкладками по поводу пути войска на запад и слова о том, что противник узнает о любых наших поползновениях раньше, чем первый десяток воинов выступит в сторону Тенука — всё это, оказывается страшное колдовство, опутавшее разум и волю Ратикуитаки и свиты самой Раминаганивы.

Я стоял и беспомощно пытался выдавить из себя что-нибудь подходящее к данной ситуации. Как говорил мой начальник, майор Тарасенко: «Дурак бывает таким, что перед ним себя чувствуешь идиотом». И, кажется, сейчас именно подобный случай в чистом виде.

К концу пламенной речи Солнцеликой и Духами Хранимой (напоминающей по пафосу речи положительных героев американских боевиков или индийских фильмов, предваряющих окончательное добивание главного злодея) вся мастерская бросила работу и толпилась у меня за спиной. Длинный уже успел вооружиться готовым к выдаче клиенту топором и теперь играл в гляделки с бугаём из свиты тэми. Тот, набычившись, подался вперёд, небрежно выставив перед собой заморский клинок, который, пожалуй, можно именовать мечом — если не метр, то сантиметров девяносто в лезвии было. Во второй руке телохранитель молодой претендентки держал топор.

Мои подчинённые между тем, как-то само собой, распределились по мастерской, охватив меня и гостей полукругом. Топоры и дубинки, равно как и выражения лиц свидетельствовали о том, что события вступили в решающую фазу. Да они же сейчас поубивают друг друга — и меня с этой соплюшкой за компанию.

«Если способности Солнцеликой и Духами Хранимой тэми действительно настолько велики, ей не следует опасаться какого-то полукровку» — от напряжения мой голос звучал чуть выше обычного — «И она запросто снимет с таки Ратикуи и доблестных регоев из своей свиты все заклятия, мешающие Солнцеликой тэми вернуться на трон Пеу». Кажется, сработало. Напряжение, готовое прорваться всеобщим рубиловом, чуточку спало.

Её королевское величество как-то сразу стушевалась. Уже более тихим тоном, хотя и с неизменной гордостью и величавостью, Раминаганива заявила, что да, снимет со своих верных слуг злые чары и поведёт их на запад, возвращать себе престол типулу.

Я в ответ пообещал больше не чинить никакого колдовства против славной дочери Кахилуу. И, кажется, даже поклялся чем-то очень важным с точки зрения папуасов — в силу остроты ситуации всё воспринималось урывками, а потом было как-то неудобно, с точки зрения своей репутации, спрашивать у своих подчинённых — чем я там клялся.

* * *

Удовлетворившись признанием со стороны колдуна-полукровки морально-магического превосходства над ним потомков Пилапи, Солнцеликая и Духами Хранимая тэми Раминаганива соизволила проявить интерес к делам медеплавильной мастерской. Сменив гнев на некое подобие милости, она пронеслась звеняще-трещащим вихрем по подотчётному мне хозяйству, умудрившись в ускоренном режиме заглянуть во все закутки, задать множество вопросов, получить ответы на них, а также обжечься и замарать лицо и руки углём и сажей (впрочем, на тёмной коже папуасской принцессы это было не сильно и заметно, да и вообще, у туземцев отношение к чистоте и гигиене было весьма специфическим).

Мои разъяснения, что сейчас мы собираемся изготавливать не оружие или украшения, а некий сосуд для колдовских процедур, юную претендентку на трон неожиданно заинтересовали — в отличие от её сопровождающих. Вахаку, тот откровенно был разочарован, что мы тут какой-то фигнёй маемся, вместо того, чтобы заниматься изготовлением оружия — единственного, что полагается делать из металла. Правда, он несколько смягчился, когда я мимоходом пообещал отлить ему персональный клинок.

Что до тэми, то она проявила неподдельный интерес как к самому процессу создания непонятного магического агрегата, так и к его назначению. Думаю, я не слишком погрешил против истины, сказав, что задуманное устройство поможет бороться со зловредными духами, ответственными за множество неприятностей: от гниения ран до кровавого поноса.

Покинула мастерскую тэми Раминаганива с сопровождением уже под вечер, пообещав нанести повторный визит и унося свежеотлитое наручное кольцо (это постарался Атакануй, сообразивший, в отличие от меня, что небольшой презент не помешает вручить не только одному из охранников, но и самой Солнцеликой и Духами Хранимой).

А я же, после исчезновения этого мини-урагана из поля зрения вновь загрузился на тему: что же там замутил наш босс в компании с частью приближённых тэми.

Глава девятая

В которой некоторые действия героя из предыдущей главы удостаиваются высокой оценки Самого Главного Босса, а сам герой задумывается о перспективах эмиграции в более цивилизованные места

Следующие несколько дней прошли в инспекциях строительства канала, беседах с Сектантом и Бакланом и в стойком выдерживании налётов юной тэми на медеплавильную мастерскую.

И если первое было всего лишь частью ежедневного моциона, то и разговоры с вохейцами, и общение с Солнцеликой и Духами Хранимой отнимало уйму душевных сил. По разным, впрочем, причинам.

Чужеземцы, в основном, утомляли, как я уже говорил, тем, что приходилось играть в аналог испорченного телефона: русский — бонкийский — диалект западного Пеу — вохейский, а при выслушивании ответа — в обратном порядке. Ну и периодическое сползание Тунаки в тенхорабитские проповеди раздражало.

Что до тэми Раминаганивы, то здесь проблемы были совсем иные. Живость, любознательность и сообразительность, увы, сочетались в венценосном ребёнке с капризностью (как следствием воспитания в семье потенциального наследника престола) и некоторой горячностью (как наследственной чертой потомков Пилапи), благодаря чему я частенько несколько раз за визит успевал попасть в монаршую немилость и получить прощение. И хотя уходя Солнцеликая и Духами Хранимая тэми, как правило, успевала полностью меня простить, иногда я сильно сожалел, что нельзя применить к претендентке на трон Пеу обычных для туземцев воспитательных мер — благо свежие гибкие ивовые прутья, идущие на починку мехов, в мастерской никогда не переводились.

* * *

Я как раз вернулся с очередного обхода канала, который был уже почти прорыт через самое высокое место — оставалось пройти около трёхсот метров через гряду, отделяющую долину отводимой реки от логовины, что должна стать в недалёком будущем первым прудом-водосборником. Дальше оставалось только провести ещё несколько сотен метров канала ко второму потенциальному пруду, насыпать в паре мест дамбы да прорыть арыки для непосредственного отвода воды на поля сунийских деревень.

Только собрался посидеть, записать кое-какие наблюдения последних дней насчёт медеплавильного дела — заявляется собственной персоной сам Ратикуитаки. Боюсь, что лицо моё выражало не совсем те чувства, которые должен испытывать верный вассал в отношении сюзерена. Но мой босс, кажется, не сильно за это на меня обиделся, в отличие от бывших с ним головорезов, кое-кто из которых явно горел желанием показать сонайскому колдуну, что не следует смотреть на своего вождя без должного почтения.

* * *

Таки властным жестом оставил свою свиту на пороге мастерской, решив посмотреть медеплавильню в компании со мной одним.

Оказавшись достаточно далеко от чьих-либо любопытных ушей, Ратикуи внимательно посмотрел на меня и неожиданно довольно улыбнулся.

— Молодец, Ралинга — покровительственно похлопал он меня по плечу — Ты всё сделал, как надо.

Заметив отсутствие удивления на моём лице, босс добавил: «Ты всегда хорошо соображал, Ралинга-сонай. Вот и сейчас тоже догадался обо всём».

— Не совсем — хмуро ответил я.

— Ага, значит и мудрый не по дождям Сонаваралинга может чего-то не понимать! — таки довольно заржал.

— Я пойму, если ты мне сейчас объяснишь — стараясь сохранить невозмутимость, процедил я.

— Хорошо — высокий гость вновь растянул рот до ушей — Слушай.

* * *

Да, век живи, век учись: в том числе и у невежественных дикарей, верящих в то, что неприятности — это результат чьего-то вредоносного колдовства.

Пока я занимался организацией земляных работ да переживал насчёт того, что наш босс втянет Бонко в разборки претендентов на трон Пеу, а остальные сперва готовились к пиру по случаю высокой гостьи, а потом самозабвенно на нём объедались и упивались местной брагой, Ратикуитаки успел пообщаться в узком кругу с кое-кем из свиты тэми.

Очень быстро наш босс и Огорегуй нашли общий язык. Как оказалось, ни тому, ни другому не хотелось ввязываться в безнадёжную войну с прочно утвердившимся на престоле предков Кивамуем — с заранее предсказуемым результатом.

Гораздо интереснее обоим показалось идея насчёт того, чтобы сопровождающие Раминаганиву регои вошли в дружину нашего таки. Обещанное мною повышение урожайности у доброй тысячи семей сунийцев-ганеоев должно было позволить прокормить десятка полтора или два дополнительных воинов, так что одиннадцать пришельцев для нашего Самого Главного Босса, собиравшегося расширять штат освобождённых головорезов, оказались настоящим подарком. Так почему бы не взять на службу людей Огорегуя, бойцов опытных и основательно вооружённых, вместо местных кадров, которых ещё нужно будет обучить и вооружить из своих арсеналов. Вдобавок ко всему, чужаки из Текока будут всецело преданы Ратикуитаки, в отличие от регоев-бонко, имеющих кучу родни, почитай, по всему краю. Так что при наличии под рукой отряда пришельцев, таки будет более свободен в случае конфликтов с вождями деревень. А то сейчас ему приходится действовать в отношении норовящих выйти из повиновения подчинённых очень осторожно, учитывая возможность отказа своих дружинников выступать против родственников и односельчан. Но когда у нашего босса будет преданный только лично ему отряд, то он покажет всем, кто в Бонко хозяин.

Увы, в данном плане было одно узкое место. А именно — тэми и часть её свиты подобное изменение намерений своего вожака просто не поняли бы. Разумеется, сама Солнцеликая и Духами Хранимая в данном случае особой помехой не являлась — скорее даже наоборот, Раминаганива становилась частью предстоящей сделки двух достойных мужей.

Огорегую и самому ничто не мешало сделать малолетнюю претендентку на трон своей женой. Но предводителю кучки изгнанников, лишённых регойской кормушки при дворе тиблу-таки, это мало что давало. Зато правителю большой и практически неподконтрольной центру области супруга из рода Пилапи Великого не помешает. В крайнем случае, если Кивамуй всё же дотянется до нашей глуши, тэми может послужить разменной монетой для торга вокруг статуса Бонко и самого Ратикуитаки. В общем, всё логично, цинично, практично.

Проблемой было чересчур серьёзное отношение части регоев из свиты Раминаганивы к слову, данному её отцу. И вот здесь то и я подмастил парочке интриганов выступлением на совете. Самый Главный Босс уже успел за два года привыкнуть к несколько необычной манере разговора и непонятным оборотам и словечкам, срывающимся то и дело с моих губ, но для гостей с запада это всё звучало и воспринималось как некое чародейство и заклинания. А поняли они только то, что я категорически против их намерения посадить на трон Пеу юную тэми. Ничего удивительного, что Ратикуи сумел убедить текокцев в том, что Сонаваралинга заколдовал путь на запад для всех, кто желает привести к власти Солнцеликую и Духами Хранимую.

Теперь же мой босс желает утрясти возникшее между нами недоразумение: я отлично справился со своей задачей, и он спешит заверить своего подчинённого, меня, то есть, в том, что, несмотря на ходящие по Хау-По слухи, я вовсе не впал в немилость, хотя для приличия придётся немного поломать комедию с моей опалой. Но пусть Ралинга-Сонай не боится, Ратикуитаки по-прежнему высоко ценит его, ибо нашим регоям понадобится много металлического оружия, если дело, дойдёт, не допустят Духи, до открытого противостояния с Кивамуем.

В прежней жизни мимика моя была не очень выразительна. Таковой она осталась и здесь. Так что, надеюсь, моё желание свернуть высокопоставленному собеседнику шею не слишком явственно читалось у меня на лице. Дружелюбия я сейчас не излучал, это понятно. Но босс наш и сам должен догадываться, как себя может чувствовать человек, которому только что объяснили, что его использовали втёмную.

Лишь бы хоть что-нибудь сказать, я выразил нашему Самому Главному Боссу озабоченность насчёт чересчур юного возраста его будущей шестой жены. В ответ Ратикуитаки прошёлся по моему увлечению, как он выразился, «старухами».

* * *

Вообще, Пеу можно было бы счесть раем для педофилов: насколько я понял, никаких ограничений в данном плане не существовало — в отличие от табу на секс между близкими родственниками.

Хотя замуж туземок отдавали обычно лет в 12-13-14, связано это было только с тем, что жены у папуасов выполняли кучу работы по дому, и поэтому должны знать все премудрости по ведению домашнего хозяйства. Но секс до брака у жителей Пеу был скорее нормой, нежели исключением. И здесь ограничением могла выступать только разница в габаритах между потенциальными половыми партнёрами и проистекающая из этого возможность причинения травм, могущих повлечь тяжкий вред здоровью или смерть. Местный аналог УК, например, признавал за родственниками девочки, умершей или серьёзно пострадавшей в результате «вхождения в неё мужского уда», право прирезать владельца этого самого «уда». Впрочем, если явные насильники у окружающих сочувствия не вызывают и семья жертвы может прикончить их под всеобщее одобрение, то вокруг таких вот не рассчитавших разницы в размерах зачастую кипят страсти: кто-то их защищает, кто-то, наоборот, поддерживает жаждущих крови родственников пострадавшей.

Я же, привыкший к тому, что «за совращение несовершеннолетних» — это статья, а не тост, неосознанно останавливал свой выбор на туземках, чей возраст приближался к совершеннолетнему. Несколько лет назад, когда Алка оказалась со мной в одной постели, я по первому времени ощущал некоторый дискомфорт — ведь ей было не больше пятнадцати. За прошедшее с той поры время я как-то научился смотреть на отношения между полами проще, да и действовать теперь предпочитал в соответствие с туземными представлениями. Тем более, что с точки зрения эстетики и сексуальной привлекательности местных скво в ряды педофилов мог бы перейти даже закоренелый любитель опытных дам в возрасте: попробуйте представить, как выглядят к годам к двадцати пяти папуаски, чуть ли не ежегодно рожающие с двенадцати лет. Причём моя первая туземная подруга, потерявшая способность к деторождению в результате единственной неудачной беременности (такой вывод напрашивался из её рассказов о непродолжительном замужестве и выкидыше), на фоне своих сверстниц выглядела просто фотомоделью.

Перебравшись на ПМЖ в Хау-По, я в отношении противоположного пола придерживался золотой середины: то есть, особы младше восемнадцати с уже более-менее сформировавшимися формами теперь воспринимались мною как полноценные и даже стандартные сексуальные объекты, но совсем уж малолеток тащить в свою постель по-прежнему не решался. Выбор, в результате, несмотря на приличные размеры столицы Бонхо, был не велик: в основном молодые вдовы да девки-перестарки. Ничего удивительно, что за мною постепенно закрепилась репутация извращенца, чурающегося женщин самого сочного возраста.

Вот сейчас Ратикуитаки и веселился по поводу моих странных сексуальных пристрастий. А мне оставалось только смеяться вместе с ним. Свита босса, до этого поглядывающая на нас настороженно, видя, что разговор между вождём и опальным, как думали окружающие, колдуном-сонаем приобрёл столь непринуждённый оборот, расслабились. В общем, все довольны. Или делают вид, что довольны. Я уж точно, особой радости не испытываю.

* * *

Проводив высокого гостя и оставшись наедине, я задумался.

Идею намотать кишки своего непосредственного начальника на одно из подходящих для этой цели изделий медеплавильной мастерской я забраковал сразу: не такой уж я и крутой боец, чтобы справиться с таки, попутно перекрошив пару десятков окружающих его головорезов. По правде, я стопроцентно с позором проиграю нашему боссу и в одиночном поединке. Несмотря на уроки деда Темануя и Боре по обращению с боевой дубинкой, копьём, кинжалом и топором, а также периодические тренировки и учебные спаринги с сонайскими родственниками и регоями в Хау-По мои способности как бойца оставались довольно посредственными: конечно, в драке с необученной деревенщиной я могу за себя постоять, но практически любой из свиты Ратикуитаки прикончит меня без особого труда.

Да и вообще, я не очень обидчивый человек. Просто досада по поводу того, что я оказался полным лохом в интригах каких-то папуасов, стала спусковым крючком, запустившим ход моих мыслей в новом направлении.

Странно конечно: о том, что где-то на другом конце этого мира имеется вполне цивилизованное общество, я знаю уже дней пять, но только с обиды на босса, вызвавшей жуткое желание свалить подальше от Бонко, я задумался о возможности добраться до благословенных мест, где есть обыкновенное мыло, нормальные бритвы вместо заточенных обломков ракушек, обеспечивающих бритьё с частичным снятием кожи, ботинки вместо плетёных из лиан тапочек и многие другие вещи, о которых не задумываешься, пока их не лишишься.

Цивилизованных стран в этом мире я обнаружил даже целых две: Тюленьи острова и Ирс. И до обеих добираться придётся долго. Мало того, что до западного материка восемь месяцев пути, так и прямых рейсов не предусмотрено: сначала нужно добраться до Вохе, и уже оттуда плыть на запад с несколькими пересадками и многонедельным, если не многомесячным, ожиданием в каждом из промежуточных портов. В прошлой жизни мне пару раз пришлось сидеть в пересадках на ж/д вокзале — удовольствие ниже среднего. Но там-то хоть существовало расписание. Здесь же никакого графика движения не существует в принципе и, полагаться можно только на то, что рано или поздно появится торговый корабль, плывущий в нужном направлении. Так что в итоге на дорогу до чего-то похожего на привычную мне цивилизацию уйдёт не меньше года.

Это если я найду деньги на оплату места на корабле. Причём твёрдых расценок, как следовало из ответов Баклана и Сектанта, не существовало — всё зависело от фантазии судовладельца и толщины кошелька потенциальных пассажиров. Отдельная песня — продовольствие на время путешествия: во-первых, существующие на этом отрезке времени и пространства способы сохранения продуктов на длительный срок сводились в основном к высушиванию до каменного состояния — засолка или копчение применялись намного реже; во-вторых, даже это не гарантировало порчу запасов пищи; в-третьих, никаких взятых вначале пути припасов не хватит на год-полтора плавания, а в портах цены на продовольствие были просто грабительскими.

Прибавьте ко всему этому низкий (мягко сказано) уровень комфорта — как на местных кораблях, так и в портовых гостиницах; царящую повсеместно антисанитарию и неизбежные вследствие этого эпидемии, с пугающей регулярностью прокатывающиеся по портам и торговым центрам; возможность утонуть вместе с кораблём в шторм, напороться на подводные отмели или скалы либо попасться пиратам. Да и на суше одинокого чужака подстерегали многочисленные опасности: от портового отребья до произвола чиновников или самоволья правителей. Вообще, с личной безопасностью дело обстояло просто ужасно: если уж здесь, в Бонхо и Сонаве, несмотря на наличие уважаемой родни, я умудрялся попадать в неприятности, то чего ожидать вдали от сородичей-сонаев и крыши в лице Ратикуитаки…

Когда разговор с парочкой вохейцев как-то коснулся путешествий и торговли, я полюбопытствовал у Сектанта, как же всё-таки при таких обстоятельствах торговцы рискуют вообще от родных берегов отрываться. Тот ответил, что, купцы, во-первых, в чужие земли редко плавают поодиночке, во-вторых, если между государствами существует более-менее оживлённая торговля, то власти с каждой стороны стараются не чинить притеснений иностранным торговцам и по возможности защищать их, чтобы потом за границей не отыгрались на их собственных подданных. Что же до одиночек, иной раз забирающихся весьма далеко от дома, то здесь бывает по-разному: кто-то пристаёт к компании иноземных купцов; кто-то старается заручиться покровительством влиятельных лиц в тех странах, которые посещает — среди богатых и могущественных вельмож немало интересующихся заморскими диковинами, о которых могут рассказать пришельцы из отдалённых мест, да и сами путешественники сродни таким диковинам.

Проще всего, пожалуй, в этом мире путешествовать тенхорабитам. Их общины существуют по всему Земноморью, и везде последователь данной религии мог рассчитывать на поддержку единоверцев — от ночлега и куска хлеба до выкупа из лап местного правосудия, случись с путешественником такая неприятность. Причём в портах и прочих торговых центрах и транзитных пунктах этих сектантов больше, чем в сельской глубинке, поскольку ряды их пополнялись в первую очередь ремесленниками и торговцами. Что не удивительно: купец получал на чужбине вдобавок к поддержке коллег-соплеменников, зачастую готовых ударить в спину, и призрачной защите родного правительства ещё и вполне осязаемую помощь со стороны тенхорабитской общины. Учитывая установку на братство и взаимовыручку в отношении единоверцев, тенхорабит практически находит практически эквивалентную замену клану. Ремесленникам, вынужденным то продавать в долг свою продукцию, то самим брать сырьё под будущие заказы, тоже нелишним оказывалось наличие контрагентов, от которых можно не ожидать кидалова в любой момент. В общем, хоть сейчас вступай в секту. Смущает только одно: высокая вероятность погрома со стороны соседей или репрессий властей. Видимо это, наряду с человеческой косностью и ограничивает распространение столь полезной для путешественника религии: хотя в городах и торговых центрах концентрация тенхорабитов выше средней, они и там являются меньшинством.

* * *

В одиночку, разумеется, отправляться в путь через всю планету нечего и думать. Но где взять компаньонов для столь длительного путешествия? Ну, уж точно не среди туземцев, не знающих ничего о мире за пределами деревенской околицы. Разве что Баклан и Сектант согласятся составить мне компанию в этой авантюре. Аборигенов же на месте помимо незнания чего-либо, кроме убогого бытия каменного века, держит ещё и принадлежность к роду-племени, без которой человек в этом мире ничто. Хотя почему только вохейцы… Есть же ещё свита тэми! Кроме Огорегуя и двух его наиболее доверенных лиц все остальные не в курсе намечающейся сделки, где их госпожа выступает в качестве платы за место в свите бонкийского таки. С учётом того, что теперь вся честная компания — изгои, если просветить того же Вахаку насчёт планов его командира, то вполне возможно удастся подбить гостей с запада на путешествие в блаженную страну Ирс.

Если выгорит убедить и беглецов, и вохейцев на мою авантюру, то может неплохо получиться: Баклан будет разруливать возможные проблемы в попутных портах, Сектант — обеспечивать вписку на тенхорабитских «флэтах», группа Вахаку — служить силовым прикрытием на случай, если кто-нибудь вздумает наехать на нас, ваш скромный слуга — осуществлять руководящую и направляющую роль на пути к заветной цели. Солнцеликая и Духами Хранимая в общем-то никакой пользы в грядущем странствии не принесёт, но не оставлять же бедного ребёнка на милость местных педофилов, да и её свита, на которую у меня столько надежд, вряд ли поймёт. В конце концов, год-полтора пути можно потерпеть несносный характер папуасской принцессы. А там, в цивилизованном мире, отдадим её в школу и займёмся воспитанием — авось выйдет из тэми толк: вон цифры до десяти за пять дней успела выучить и теперь увлечённо ходит и считает всё вокруг, ужасая и восхищая окружающих.

Проблема конечно, ещё в том, что купцы, к которым можно попроситься пассажирами, появляются регулярно только на западном берегу острова, где большинство моих предполагаемых спутников объявлены в розыск. Надежды на то, что в обозримом будущем в устье Боо появится вохейский корабль, мало. Остаётся либо поиграть в партизан, тайно пробираясь до Мар-Хона, прячась в лесах или останавливаясь у надёжных людей (Огорегуй на недельной давности совете что-то про оставшихся на западе сторонников тэми говорил), либо же для начала отправиться мне одному или в компании с Бакланом и Сектантом и договориться с купцами, чтобы они по дороге домой завернули в Бонко за пассажирами.

* * *

Глава десятая

В которой все идёт совсем не так, как рассчитывал наш герой. И даже он сам в итоге начинает действовать вопреки своим первоначальным намерениям

Два дня после этого я был как на иголках, строя планы дальнего путешествия в чудесные края туалетной бумаги и мыла. Вахаку, сопровождая свою малолетнюю госпожу, дважды появлялся в мастерских, но в присутствии Раминаганивы серьёзный разговор заводить я не решался.

Не зная, как поговорить со здоровяком наедине, я предложил ему самолично поучаствовать в изготовлении обещанного ножа. Внимание Солнцеликой и Духами Хранимой, к счастью, удалось направить на Атакануя, который возился с экспериментальным образцом самогонного аппарата.

В промежутках между качанием мехов, я сумел выложить Вахаку, что тут крутит и мутит за их спинами глава делегации. Дикарь выслушал, мрачнея с каждым моим словом всё больше. Столь же молча и угрюмо внимал он моей, так сказать, позитивной программе. Когда я замолчал, текокец, сохраняя внешнее спокойствие, сказал: «Спасибо, Сонаваралинга», и двинулся прочь, напряжённо о чём-то думая, забыв даже про почти готовый нож.

* * *

На следующий день мне пришлось топать на строительство канала, где завязалась растянувшаяся до обеда дискуссия по поводу предстоящего через неделю пуска воды: оказывается, мои подчинённые и добровольные помощники очкуют перед решающим моментом, и норовят переложить ответственность на меня, как на инициатора и организатора. Несколько часов мы спорили насчёт того, хорошо ли укреплены стенки канала, туда ли куда надо в итоге его проложили, точно ли выверены уровни, и, самое главное — все ли магические обряды правильно и в полном объёме произведены.

Так что начало событий я пропустил. О чём не сильно и жалею. А ещё лучше, если бы я вообще оказался далеко-далеко от всего случившегося веселья: в загадочном Ирсе или, предел мечтаний — в своей квартире.

* * *

В общем, обсуждение правильных заклинаний было в самом разгаре, когда на поляну, где собрались все причастные к ирригационной программе, влетел Атакануев мальчишка-подмастерье, с ходу начавший тараторить, помогая себе усиленной жестикуляцией. Ничего не поняв, я рявкнул на незадачливого гонца, требуя повторить помедленнее. Чуть успокоившись и переключившись с ускоренной перемотки в режим нормального воспроизведения, пацанёнок принялся повторять сначала.

Сердце у меня сразу ушло в пятки: речь шла о том, что чужаки из свиты тэми устроили какую-то заварушку. С чего всё началось, вестник точно не знал, но пришельцы вроде бы сперва затеяли разборки меж собой, кого-то убили, многих ранили, а потом припёрлись к резиденции таки и стали предъявлять тому претензии насчёт какого-то злоумышления против Солнцеликой и Духами Хранимой.

Собрание, посвящённое магическому сопровождению грядущего пуска канала, прервалось на середине. Такумал и остальные бонко сразу же засобирались в Хау-По, преисполненные самых нехороших предчувствий. Суне, предоставленные самим себе, поднялись, чтобы разойтись по своим отрядам. Я придержал Длинного и Ко со словами: «Подождите немного, сейчас ещё поговорю с ганеоями». Повторив предводителям рабочих отрядов тремя фразами то, о чём разговор шёл в течение предшествующих нескольких часов, я сказал своей свите: «Теперь пошли. Только не сильно спешите. Что-то мне не очень хорошо».

Насчёт «нехорошо» я не соврал. Мне действительно было плохо — а с чего должно быть хорошо, коль моему боссу стало известно, как я его сдал чужакам-текокцам. Но делать нечего, если я вздумаю отсиживаться по кустам — растеряю и без того невеликий авторитет и уважение со стороны окружающих. Тогда останется только и дальше прятаться вдали от людей.

Стараясь придать лицу полную невозмутимость, я в сопровождении своей минисвиты вошёл в Хау-По. Уже на околице деревни, не вдаваясь в ненужные и не красящие меня подробности, пришлось обрисовать вкратце своё видение ситуации, резюмировав это приказом, в случае чего, мочить всех, кто вздумает напасть на нас, и валить отсюда нафиг — лучше в Сонав, но, на крайний случай, годится и Бон-Хо: главное подальше от Ратикуитаки.

Мы миновали десятка полтора домов, не встретив никаких следов боевых действий или массовых беспорядков. Людей, правда, тоже не было видно. Но по полуденной жаре туземцы должны прятаться в тени. Наконец, попалась первая живая душа, принадлежащая полусогнутой старухе. Бабка молча проводила нас взглядом.

Ещё сотня метров — и площадь возле резиденции Самого Главного Босса. Толпа была не малая — несколько сотен, в основном мужчины, поголовно все вооружённые кто чем. Ратикуитаки стоял у своей хижины в окружении регоев и родственников. Напротив его возвышался разъярённый Вахаку, за которым стояли остальные текокцы, окружая тесным заслоном Раминаганиву.

Моё появление вызвало некоторое оживление среди собравшихся, зашелестевших: «Сонаваралинга, Сонаваралинга…» Как-то само собой очистился путь к стоящим напротив друг друга людям нашего босса и текокцам. Вблизи бросилось в глаза, что Вахаку и часть его спутников успели уже с кем-то подраться. Причём, сдаётся мне, не с хозяевами — потому как у людей Ратикуитаки никаких ран или ушибов не наблюдалось. Да и вообще бонкийские регои, будучи при оружии, не показывали намерения атаковать чужаков: если вторые смотрели на правителя бонко и его воинов весьма неприязненно, то первые скорее демонстрировали растерянность. Только их начальник смотрел на текокцев злобно. При виде меня лицо Самого Главного Босса вообще утратило всякое подобие человеческого, превратившись в рыло неведомого науке зверя. Пришельцы с запада же, смотрели на меня, словно ожидая чего-то. И я решил, что их компания предпочтительнее, нежели общество моего начальника — судя по всему, бывшего.

Став чуть левее и позади Вахаку, я принялся ждать дальнейшего развития событий.

Огромный текокец, нарушив молчание, обратился ко мне, чуть повернув голову, продолжая краем глаза следить за Ратикуитаки: «Сонаваралинга, повтори всем собравшимся здесь то, что ты говорил мне вчера, когда мы делали нож».

— Что именно? — изобразив непонимание, уточнил я.

— Про замыслы бонкийского таки — нетерпеливо и несколько раздражённо от моей непонятливости пояснил Вахаку.

Делать нечего, пришлось говорить. Давненько (да что там — вообще никогда) не доводилось пользоваться таким вниманием у слушателей. Тишина, пока я рассказывал о планах нашего Самого Главного Босса насчёт Солнцеликой и Духами Хранимой, стояла неправдоподобная: в паузах я слышал птиц, вопящих за деревней и жужжание комаров. Чем дольше я говорил, тем меньше свирепого напора было во взгляде таки. К концу же он имел вид просто жалкий. Сдаётся, политическая карьера правителя Бонко на моих глазах завершалась полным крахом. В прошлой своей жизни однажды довелось подслушать, как хозяин средних размеров торговой фирмы мешал с говном одного перспективного менеджера, который вздумал прокрутить за его спиной какую-то махинацию, да попался. Суть аферы мне так и осталась не ясна, ибо работал я в той частной лавочке всего лишь сторожем. Но выходил сей подающий надежды кадр из кабинета директора весьма понурый и поникший.

Свидетельские показания, обличающие коварные замыслы Самого Главного Босса в отношении Солнцеликой и Духами Хранимой отняли у меня немало сил, опасности от разоблачённого злодея не предвиделось, потому я мог позволить себе предаться отвлечённым размышлениям.

Человек, ухитрившийся больше десяти лет проправить дикарями каменного века, конечно, будет покрепче выпускника экономического ВУЗа в демократической России. Но так и на кону здесь стоит не увольнение с «волчьим билетом», а возможно, сама жизнь. По крайней мере, судя по лицам слушателей, Ратикуитаки, если пользоваться блатной терминологией, «упорол косяк», и теперь ему «сделана» серьёзная «предъява». Народ в нашем неолите простой — тут даже зэковских заморочек с «раскоронованием» «авторитетов» нет, да и желающих «отпетушить» мужика под сороковник не найдётся — для этого вполне хватает подростков из Мужского дома. Так что проштрафившегося начальника ожидает, скорее всего, удар дубинкой по затылку или ножом в печень. Дальнейшее сравнение отношений первобытных и блатных, к сожалению, пришлось отложить до лучших времён, потому что народ начал приходить в движение. Ага, я умудрился пропустить мимо ушей миниречь Вахаку, в которой он подвёл итог всем сегодняшним разбирательствам: текокец уже высказал нашему боссу всё, что он о том думает и, теперь тэми со своим окружением намерена покинуть место, где с ней намеревались поступить столь коварно. Мне не оставалось ничего, кроме как присоединиться к свите Солнцеликой и Духами Хранимой.

Оказавшись вне видимости Ратикуитаки, я немного успокоился. По крайней мере, теперь я был способен поинтересоваться у Вахаку, куда же теперь вся честная компания, в которую меня угораздило попасть, направляется. Здоровяк-текокец посмотрел на меня растерянно: он, оказывается, и не задумывался над столь приземлённой материей. Тут вмешался Такумал, который присоединился к нам с пятёркой местных регоев.

— Можно пойти в Такаму — сказал бонкиец — Тамошний староста с Ратикуи враждует. Он будет рад принять у себя тэми и её спутников.

— Далеко до этого вашего Такаму? — спросил Вахаку.

— Если сейчас выйдем, к вечеру дойдём. Только нужно на ту сторону Боо переправиться.

После короткого обсуждения все единогласно решили отправиться в это самое Такаму. Я тут же заявил, что нужно забрать заготовленную продукцию и мои вещи из медеплавильной мастерской. Вахаку с Такумалом, как-то само собой поделившие руководство над нашим импровизированным отрядом поровну, согласились: оружие лишним не будет, а исчирканные колдовскими знаками куски тростника, так быть, захватят заодно. Сопровождаемая доброй сотней зевак и советчиков наша компания двинулась к медеплавильне.

Практически все мои подчинённые оказались на месте. И как бодро отрапортовал Атакануй — готовы к переезду в Такаму. Мне только и осталось, что выразить своё начальственное одобрение, да подивиться про себя скорости распространения слухов в папуасском социуме.

В сопровождении толпы любопытствующих граждан наша компания двинулась в сторону оплота и символа бонкийского сепаратизма. За околицей Хау-По оказалось, что часть сопровождающих намерена отправиться вместе с нами. Так и пошли: впереди я, Такумал и Вахаку, следом тэми со своими служанками, за женской частью отряда — увешанные оружием местные и текокские регои да Длинный со своими бойцами, потом — персонал медеплавильной мастерской, нагруженный инструментами, заготовками и моими пожитками, а замыкали шествие увязавшиеся за нами добровольцы. Эти тащили корзины с провизией и гнали перед собой четвёрку свиней. Причём хрюшки были, похоже, из числа принадлежавших Ратикуитаки. Копчёная рыба и кой, сдаётся мне, имели то же происхождение.

* * *

По пути Вахаку рассказал, что же случилось сегодня с утра.

Выслушав меня, текокец, недолго думая, собрал всю свиту тэми, кроме Огорегуя. И устроил допрос насчёт их вовлечённости в коварный сговор предводителя и бонкийского таки против Солнцеликой и Духами Хранимой. Двое из регоев раскололись и дружно сдали своего вожака. После чего Вахаку пришлось сдерживать остальных своих соплеменников, готовых немедленно прикончить заговорщиков. Верзила сказал, что они ещё пригодятся как свидетели против злоумышленников. Всей толпой текокцы ввалились в хижину, где обитал Огорегуй и потребовали с него объяснений. Тот, недолго думая, схватился за боевой топор и успел ранить троих регоев, прежде чем Вахаку перебил ему шею палицей. Разобравшись с бывшим предводителем, текокцы двинулись к резиденции таки. Сначала Самый Главный Босс, оказавшись перед чужаками, выкрикивающими обвинения в злом умысле против тэми, растерялся. А потом, когда на площадь стали собираться жители Хау-По, уже поздно было резать разоблачителей — всё равно народ уже в курсе насчёт его планов. Моя же речь окончательно похоронила репутацию Ратикуитаки — одно дело, когда наезжают чужаки, только что замочившие своего предводителя, а совсем другое — когда их слова подтверждает непоследний человек в окружении самого правителя Бонко.

К Такаму подошли, освещаемые прощальными лучами закатного солнца. В деревне появление толпы вызвало неслабый переполох: два десятка вооружённых до зубов текокцев, людей Такумала и моих недорегоев под командой Длинного — по местным меркам сила серьёзная. А с учётом персонала медеплавильной мастерской и группы поддержки мы тянули если не на небольшую армию, то на полк точно.

В отличие от всех до этого виданных туземных поселений, не имеющих никаких укреплений, оплот главного конкурента бонкийского таки был обнесен невысоким, в полтора-два метра высотой, валом, увенчанным частоколом из толстых жердей. На взгляд человека двадцатого века выглядело всё это не серьёзно, но учитывая уровень развития туземной военной техники, укрепление довольно приличное: я представил, себя на месте сувана или рана, которым надо перебраться через вал и загородку, в то время как сверху по ним бьют защитники.

Местные обитатели встретили нас в единственном проходе, оставленном в ограждении. Воротами проход этот назвать было не возможно — потому что никаких ворот в принципе не наблюдалось: по бокам стояли, прислонённые к валу, какие-то плетённые из толстых веток щиты, призванные, по всей видимости, закрывать вход в Такаму на ночь. Но вряд ли они стали бы серьёзной преградой в случае штурма деревни. Не знаю, как планировали обитатели поступить в случае нападения — может быть, они должны были биться в проходе, может быть, намеревались завалить его чем-нибудь. Ну да ладно, это их проблемы. Хотя в свете бурных событий прошедшего дня — этот вопрос вполне возможно станет актуальным и для меня — если Ратикуитаки сумеет удержаться после сегодняшнего у власти.

Мы встали в шагах десяти от напряжённо молчащих хозяев. Такумал, в соответствии с папуасским этикетом, по которому пришедший в гости начинал говорить первым, сказал, обращаясь к средних лет и среднего же роста мужику: «Рад видеть славного Панхи. Хороший ли урожай на твоих полях? Много ли поросят принесла твоя свинья?». Тот ответил, что всё нормально, поинтересовавшись в свою очередь насчёт урожайности и состояния свинского поголовья у Такумала. Далее они несколько минут обменивались любезностями и интересовались состоянием домашнего хозяйства друг друга, здоровьем родственников и общих знакомых, а также состоянием пути от Хау-По до Такаму. Единственной полезной информацией из всего этого потока было, пожалуй, то, что этот Панхи собственно мятежный староста и есть.

Тут, наконец, хозяин поинтересовался, слегка скривясь при этом лицом, насчёт здоровья и материального благополучия бонкийского таки. В ответ наш проводник выдал тираду «торжественной» речью в духе, что не брат, в смысле не вождь, больше ему эта гнида. Разве что «черножопая» не добавил — да и то, думается, потому что ничем не отличался от своего недавнего босса по расовому типу. После этих слов Такумала стоящие в проходе жители Такаму, принявшие, по всей видимости, нашу толпу за карательную экспедицию, посланную Ратикуитаки, заметно расслабились и потребовали подробностей.

Такумал всё тем же «торжественным» языком принялся живописать про то, как правитель Бонко вздумал натравить своего ручного колдуна на Солнцеликую и Духами Хранимую — в качестве доказательства он легонько ткнул меня пальцем в грудь. Жадно внимающие ему такамцы мрачно подались было в сторону злоумышляющего на тэми, но недавний мой заместитель по стройке канала немедленно в цветастых выражениях поведал слушателям, что присущие потомкам Пилапи Великого харизма и магические способности победили коварное чародейство, и теперь Сонаваралинга является прирученным и даже дрессированным колдуном юной претендентки на престол Пеу. Мне от всего этого захотелось сесть на четвереньки и, почесав левой пяткой за правым ухом, приняться выискивать блох в своей шерсти. Удержало от столь естественного в данной ситуации действия только то, что организм мой давно утратил детскую гибкость.

Дальнейшее общение хозяев и гостей продолжилось на ударными темпами организованном пиршестве. В дело пошли и угнанные свиньи, распрощавшиеся с жизнью под всеобщее одобрение, и прихваченные из кладовых таки припасы. Народ, как и неделю назад в Хау-По, клялся восстановить справедливость и посадить законную претендентку на трон. Единственное, что изменилось — к проклятиям в адрес узурпатора Кивамуя добавились такого же характера высказывания насчёт Ратикуи. Впрочем, я как-то плохо помню застолье и разговоры на нём по простой причине: наплевав на брезгливость по отношению к туземной браге, я принялся запивать стресс сегодняшнего дня, в чём немало преуспел, сперва окосев, а потом и вовсе отрубился.

Утро, разумеется, началось с похмелья. Отошёл только к вечеру, дав себе обещание больше не пить эту гадость. А на следующий день я развернул бурную деятельность. Для начала принялся теребить Панхи насчёт места для медеплавильной мастерской. Староста, чтобы отвязаться, провёл меня за защитный вал и просто ткнул на поросший травой и редким кустарником участок: «Можешь здесь устраиваться».

Дав указания своим работникам, я отправился разыскивать Вахаку с Такумалом. Нашлись они на помосте для собраний возле дома старосты в компании местных и гостей. Занималась почтенная публика делом, приличествующим достойным мужам — а именно, травила байки. Я как раз подошёл к началу очередной истории. Рассказчик, начинающий лысеть мужичок из местных, запнулся на полуслове при виде колдуна, о котором позавчера за выпивкой говорили немало. Но, видя моё вполне благодушное настроение, овладел собой и продолжил повествование.

Как я понял, рассказ являлся вариацией распространённой у многих земных народов сказки про трёх братьев, из которых младший был дурак. В папуасских реалиях, правда, их было не трое, а четверо, да и отцовское имущество они не делили — а просто выгнали самого бесполезного из семьи. А в качестве утешения выдали ему полудохлого поросёнка, точнее поросюшку, которая в дальнейшем выступала в роли Кота В Сапогах и Конька-Горбунка в одном флаконе — правда, на папуасский опять же лад, включая сексуальное сожительство с хозяином. Впрочем, и привычные по сказкам моего детства функции повышения материального благосостояния и социального статуса чудодейственная свинья выполняла.

Братья-негодяи, разумеется, видя, как благоденствует их родственник, преисполняются чёрной зависти и начинают всячески вредить, воруя и портя его имущество. Кульминацией стало похищение волшебной свиньи и групповое сексуальное надругательство над ней — с последующим поеданием. После чего обиженный младший брат идёт мстить, делая отбивные (натуральным образом — рассказчик живописал, как герой орудует дубинкой, превращая врагов в кашу из мяса и дроблёных костей) из своих родственников и их пособников. Кости убитой свиньи он собирает, закапывает в землю, из которой вырастает дерево, дающее удивительные по вкусу и изобилию плоды.

Народ слушал историю с совершенно серьёзными лицами, сопереживая герою, которого сначала выгоняют из семьи, а потом ещё и вредят ему, вместо того, чтобы порадоваться за родственника. Я же с трудом сдерживался от смеха — особенно, когда дело касалось сексуальных контактов хозяина и свиньи. На кульминационной сцене со зверским изнасилованием бедного животного я не удержался и хрюкнул пару раз в кулак. Впрочем, рассказчик, кажется, решил, что это неуклюжая попытка скрыть рыдания.

Дождавшись завершения сказки, я предложил Такумалу с Вахаку прогуляться и посмотреть, как наши обустраивают медеплавильную мастерскую. Текокец и бонкийцем нехотя поднялись и пошли вслед за мной.

Оказавшись за пределами деревни, я поинтересовался у предводителей нашего сборного отряда, каковы будут дальнейшие действия. И с удивлением узнал, что пока никто ничего предпринимать не станет: вся деятельность обоих сторон конфликта будет сводиться к рассылке гонцов, призванных очернить противника и выставить в выгодном свете себя, а также к засылке лазутчиков в стан врага — для выяснения его сил и планов. А вся страна от моря до границы с Сонавом станет выбирать, кто больше по душе — посланники от вождей и старост или они сами будут посещать оплоты враждующих сил, присматриваться и торговаться о плате за поддержку. В конце концов, когда определится явный перевес одного из лагерей, либо произойдёт решающее сражение, либо же окружение слабейшего из противников разбежится или сдаст его. Причём сейчас время работает на нас: Ратикуитаки за десятилетнее своё правление успел многих из деревенских вождей настроить против себя, так что раскрывшееся его злоумышление против тэми прекрасный повод устроить переворот.

«И кто же станет новым таки Бонко?» — поинтересовался я. В ответ Такумал прочитал небольшую лекцию про семейство Ратикуи. У него самого два взрослых сына, один лет десяти, ещё трое, от последней жены — совсем мелкие. Но, скорее всего, вожди селений и регои поставят у власти кого-нибудь из племянников нынешнего таки — сыновей его старших братьев, убитых в ходе переворота, приведшего к власти самого Ратикуитаки. Такумал смог с ходу назвать троих, живущих у родни по материнской линии в разных концах области. Но, вполне может быть, что где-то есть и ещё претенденты на власть.

Я, разумеется, спросил, не приведёт ли такое количество наследников к войне теперь уже между их сторонниками. Тут Такумал меня успокоил: стоящие за возможными претендентами вожди и сильные мужи должны договориться.

Это всё хорошо, вернулся я к наиболее волновавшему меня вопросу — но нельзя ли ускорить процесс победы над Ратикуи? Бонкийский регой недоумённо посмотрел на меня. Я попробовал сформулировать идею нападения на Хау-По небольшими, но хорошо подготовленными силами. Увы, туземная военная мысль доросла только до стычек небольших отрядов и сражений с участием сотен или тысяч человек, разбивавшихся, как правило, на серию небольших боёв между отдельными отрядами, да нападений на вражеские селения с целью грабежа. Атаковать крупное поселение с сотнями взрослых мужчин небольшой группой с целью убийства таки никому в голову не приходило.

Надо отдать должное, идея диверсионного рейда моим более опытным в местном военном деле собеседникам не показалась слишком уж дикой и необычной: единственное, что их не сильно вдохновляла перспектива погибнуть, если что-нибудь пойдёт не так. С точки зрения папуасов проще и безопаснее было подождать несколько недель окончательной и полной деморализации вражеского лагеря. Я же просто горел желанием что-нибудь предпринять. Слишком уж действовал на нервы тот факт, что в нескольких километрах от моего местоположения находится дикарский правитель, который жаждет меня убить — пусть я стоял в списке врагов не на самом первом месте, но всё равно, как-то неуютно. Может быть, туземцы привычны к подобным вещам, но я-то за четыре с лишним года жизни впервые оказался в столь неприятной ситуации. И единственным способом вновь обрести душевное спокойствие считал как можно скорее уничтожить источник опасности.

Поэтому я продолжал мучить Такумала с Вахаку насчёт возможности улучшить туземное военное дело. Потратив добрый час на расспросы регоев и собственные неуклюжие разъяснения, я, наконец, сумел более-менее понятно для папуасского восприятия сформулировать идею организованного строя. Мои собеседники некоторое время переваривали мысль о том, что несколько десятков действующих плотным построением бойцов способны перемолоть во много раз большее войско, прущее нестройной толпой. Предводитель текокцев в конце концов вспомнил, что Сектант с Бакланом о чём-то подобном рассказывали, когда речь заходила о том, как воюют в Вохе.

Пришлось оторвать чужеземцев от участия в строительстве медеплавильни, чему они, в принципе, не сильно и огорчились. Расположившись впятером на травке недалеко от суеты стройки, мы продолжили обсуждение в расширенном составе. Потом нарисовался Длинный с одним из своих бойцов. Эти, правда, молчали, не решаясь вмешиваться в разговор начальства.

Наконец, сошлись на том, что мы с Такумалом объясним новую концепцию регоям, имеющимся в нашем распоряжении, и сразу же приступим к тренировкам — пока что с имеющимся оружием. В дальнейшем наберем дополнительных воинов, чтобы довести численность отряда хотя бы до полусотни. А я в ближайшее время должен обеспечить будущую нашу армию медными наконечниками — мысль вооружить всех поголовно длинными копьями нашим воякам понравилась.

В общем-то, копья туземцам прекрасно известны. Но именно как боевое оружие они применялись редко — больше для охоты на мелкую живность. А на войну обитатели Пеу ходили либо с дубинками, либо с топорами. Оказывается, проблемой была в камне, пригодном для изготовления относительно лёгкого и в то же время достаточно большого наконечника: если на топоры годился худо-бедно материал, добываемый почти везде (пускай лезвия из камня разного происхождения сильно отличались по качеству), то для хороших боевых копий использовался только блестящий тёмный камень, встречавшийся исключительно в Сонаве. Вохейские торговцы же привозили, кроме небольшого количества посуды и украшений, в основном топоры и клинки различного размера. Так что медь, из которой можно изготовить наконечник хоть в полметра длиной, является просто чудо-материалом.

* * *

Первое занятие, посвящённое прогрессивному методу убивания себе подобных, состоялось на следующий день, как только начала спадать дневная жара. С утра мы с Вахаку и Такумалом провели подробный инструктаж, затем устроили инспекционный осмотр вооружения личного состава: большая часть регоев вооружена топорами и дубинками, только у двоих имелись боевые копья с наконечниками из «сонайского» камня.

Тут я заспорил с нашими военными предводителями: они полагали, что можно начинать и с имеющимся оружием, мне же казалось, что лучше сразу же натаскивать на использование копий. Для чего на первое время вполне пойдут простые палки подходящего размера — например, те же древки, на которые по мере изготовления будем насаживать наконечники. Увы, против авторитета бывалых вояк не попрёшь, и на послеобеденное занятие все отправились со своими привычными топорами и дубинками.

На поляне, выбранной для тренировок, собралось семеро текокцев, пятеро регоев-бонкийцев, тройка Длинного, Баклан и трое из работников медеплавильной мастерской — всего восемнадцать человек. Вместе со мной — девятнадцать. Поскольку число получалось нечётное, пришлось взять на себя роль неиграющего инструктора и арбитра в одном флаконе. Для начала я устроил разбивку имеющихся в наличии сил на два примерно равных по опыту и силе бойцов отряда под началом командой Вахаку и Такумала. Построив две получившихся девятки напротив друг друга, я скомандовал: «Начали!»

Буквально через пять минут, когда две шеренги распались и, учебный бой превратился в беспорядочную свалку, я раздражённо рявкнул: «Остановились!» Плохо, очень плохо. Похоже, придётся начинать с элементарной строевой подготовки, с которой довелось ознакомиться на НВП и военной кафедре. О чём немедленно оповестил командиров обоих отрядов.

Следующие полчаса прошли под знаком абсолютного взаимонепонимания: мои папуасы пытались изобразить строевую ходьбу, повороты направо, налево, разворот на сто восемьдесят и триста шестьдесят градусов. Я же, недовольный бестолковым исполнением команд, отчаянно ругался, переходя временами на русский — за отсутствием в туземных диалектах подходящих ситуации слов и выражений или моим незнакомством с таковыми.

Увлечённый строевой педагогикой, я не замечал появления зрителей, пока Такумал бодро не оттарабанил: «Приветствую Солнцеликую и Духами Хранимую тэми». Причём в отличие от меня, успевшего уже охрипнуть и запыхаться, голос его был бодр и по-прежнему чист.

Раминаганива появилась в сопровождении старухи с девками, а также парочки регоев, получивших ранения в ходе переизбрания предводителя текокцев, и потому пока что освобождённых от занятий. Сектант, похоже, предпочёл поучаствовать в оборудовании медеплавильни. Разумеется, юную тэми интересовало происходящее на поляне: как согласованные, хотя и непривычные передвижения без малого двух десятков мужчин, так и сопровождающие эти эволюции выражения из уст колдуна Сонаваралинги., Вот она и решила расспросить, чем же мы тут занимаемся, и что значат мои непонятные фразы.

Увы, хотя обычно я всегда старался удовлетворять любопытство венценосного ребёнка, на этот раз растеряно молчал, не в силах сочинить подходящий случаю ответ. Выручил меня Такумал, в очередной раз демонстрируя свои явные лидерские задатки и подтверждая способность быстро и чётко формулировать мысли. Получалось, что Солнцеликая и Духами Хранимая присутствует при рождении нового воинского общества «ипану макаки», члены которого будут, не щадя своих и чужих животов, служить лично тэми Раминаганиве. От иных воинских братств, существующих на нашем острове, они будут отличаться особым способом ведения боя, благодаря которому будут побивать малым числом многотысячные полчища врагов тэми. Именоваться же члены общества «ипану макаки», в зависимости от степеней посвящения станут «барану», «тупису» и «питарасу». Руководители «ипану макаки» зовутся «олени», коих сейчас трое: Такумал, Вахаку и Сонаваралинга, который не просто «олени», а «ипану олени».

Что до смысла столь диковинных слов, то «макаки» — это бьющиеся строем воины, «ипану» — великие, «барану» — новички, «тупису» — те, кто уже научился биться в строю, а «питарасу» — воины, успевшие поучаствовать в бою и победить врага. Пока что все они «барану», но дней через десять всех, участвующих в сегодняшней тренировке, можно будет считать «тупису», а после первого победного сражения — и «питарасу».

В общем, мой недавний прораб изложил вполне стройную концепцию рыцарского ордена девы Раминаганивы. Мне ничего не оставалось, как только подтвердить всё им сказанное, превращая наши разговоры в творческой обработке обладающего богатым воображением папуасского регоя в самую что ни на есть доподлинную объективную реальность, данную всем нам в ощущениях. Так просто и безо всякой бюрократической волокиты с регистрацией устава и печатями, появилось на свет славное воинское братство «ипану макаки», слухи о котором в считанные дни облетели Бонко и достигли Сонава.

Глава одиннадцатая

В которой герой избавляется от одной проблемы, но сразу понимает, что получает взамен кучу новых

Я придирчиво окинул нестройные ряды нашего воинства: до идеально прямых построений древнегреческой фаланги или римских когорт, конечно, далеко. Ну ладно, приходится довольствоваться тем, чего удалось достичь за двадцать с небольшим дней дрессировки папуасов.

Вчерашний учебный бой, в котором сорок восемь воинов «ипану макаки» сумели разгромить сборный отряд из семи десятков не самых плохих бойцов со всего Бонко, впечатлил вождей и уполномоченных представителей антиратикуевской коалиции настолько, что они решились на немедленный поход против оплота тирании и зла — то есть, Хау-По.

Я же, когда остался со своими «макаками» наедине, толкнул небольшую речь, сводящуюся к тому, что они кое-чему научились, но, всё равно, до совершенства ещё далеко. Потому предстоящий обряд посвящения двадцати лучших из наших бойцов в «тупису» проведу исключительно по доброте душевной. Но ничего, если в завтрашнем бою «ипану макаки» покажут себя с лучшей стороны, то «тупису» станут «питарасу», а их место в иерархии займут сегодняшние «барану». Перспективы столь быстрого продвижения по служебной лестнице нашего ордена настолько вдохновили верных паладинов Солнцеликой и Духами Хранимой, что они готовы были до вечера отрабатывать повороты, перестроения и выпады копьями. Но я объявил на остаток дня отдых — исключение разрешил сделать только для осмотра и, при необходимости, ремонта оружия и снаряжения. Так что в поход по утренней прохладе наш отряд выступил со свежими силами.

Нет, всё-таки я немного придираюсь — выглядели «ипану макаки» на фоне остального разношёрстного ополчения впечатляюще: половина бойцов вооружена длинными копиями (девятнадцать с наконечниками из меди, пятеро — из тёмного блестящего камня), остальные — боевыми топорами и палицами. Все поголовно имели щиты — к сожалению, у большинства просто сплетённые из гибких прутьев или толстых лиан, только трое могли похвалиться добротными изделиями, обшитыми прочной тюленьей шкурой. Увы — именно на столько щитов хватило единственной шкуры ластоногого, присланной с побережья участниками союза. Разумеется, достались элитные средства защиты «оленям» Такумалу и Вахаку, и великому «оленю», то есть мне.

Так уж получилось, что вашему покорному слуге тоже пришлось вместе с остальными членами доблестного общества «ипану макаки» стоять в строю и совершать все предписанные (мною самим же!) телодвижения. Ибо в развитом каменном веке, переходящем в медный, не получается руководить, стоя в стороне — ты просто обязан подавать собственный пример.

* * *

Сказать, что я был спокоен — значит соврать. Перед первым боем было страшновато. Впрочем, ночью, как ни странно, спалось почти нормально. Так что я вполне бодро, хотя и с дрожью в коленях, топал рядом с Такумалом и Вахаку в первом ряду нашей колонны, возглавлявшей марш союзных сил в сторону Хау-По. В сотне метров перед нами маячил передовой отряд нашего войска, призванный предупредить основные наши силы в случае появления противника. Впрочем, никто нам не встретился до ближайших к столице Бонко полей. Уже в видимости Хау-По враг всё же обозначился: толпа, мало чем отличающаяся от нашей по внешнему виду, стояла, на тропе и вдоль ней.

Короткий и скомканный совет из командиров отрядов, составлявших нашу армию света и добра, закончился тем, что все побежали к своим бойцам, уверенные, что «война план покажет». В итоге наше войско развернулось в боевые порядки неким подобием лесенки: те отряды, которые шли впереди, занимали первые ряды, а подошедшие позже становились вслед за ними и левее. Мои «ипану макаки» оказались на самом краю правого фланга. Что меня не могло не радовать: по крайней мере, риск оказаться затоптанными своими же был минимален.

Ещё раз окинув строй своих бойцов, выбежав для этого со своего места, я толкнул небольшую речь, сводящуюся к тому, что они сегодня должны оправдать надежды тэми и всех её многочисленных и славных предков, которые с Той Стороны наблюдают за нами. В конце же уточнил, что главное от всех сегодня — это держать строй: если какая-нибудь padla побежит назад или вырвется вперёд — очень скоро будет держать ответ перед предками Солнцеликой и Духами. «Ипану макаки» нервно поёжились: никому не хотелось общаться с представителями семейства Пилапи, большинство которых и при жизни были типами крайне неприятными, а уж пребывание на том свете вообще должно испортить их характеры окончательно. Так что, надеюсь, мои бойцы будут действовать как надо.

Воины противника меж тем тоже строились довольно плотными, хотя и нестройными рядами — по мере того, как из деревни подходили новые отряды сторонников Ратикуи. От зрелища всё подтягивающихся и подтягивающихся на поле предстоящего боя воинов бонкийского таки становилось как-то неуютно — теперь мне казалось, что их больше, чем нас, причём намного. От окончательного впадения в панику меня спасло только усилившееся шевеление во вражеских рядах и синхронное ему движение в наших порядках. Крупнейшая за последние десятилетия битва на земле Бонко началась: враждующие стороны ринулись навстречу друг другу (точнее враг врагу), ускоряя шаг и переходя на бег. Всё это сопровождалось бешеными воплями, призванными обеспечить поддержку духов и просто деморализовать противника, а также яростным размахиванием оружием. Из-за чего боевые порядки с обеих сторон неизбежно растягивались — иначе первые жертвы в виде неосторожно подставившихся под топоры и дубинки соседей появились бы ещё до соприкосновения вражеских рядов.

Очень быстро отряд, что шёл слева и сзади «ипану макаки», вырвался вперёд, при обгоне слегка потеснив и сломав левых фланг нашей мини-фаланги. Мои бойцы едва не сцепились с союзниками, но Вахаку, командующий там, сумел удержать порядок и восстановить строй. После этого некоторое время двигались со скоростью, позволяющей хоть как-то поддерживать построение. Противник навстречу не попадался.

Первый вражеский боец появился совершенно неожиданно для меня. Но «ипану макаки» не подкачали: двое с боевыми топорами приняли на себя его атаку, а чьё-то копьё пробило врага сбоку. Дальше пошли вперемешку отчаянно осыпающие друг друга ударами сторонники Ратикуитаки и наши. Первых мы успокаивали в два-три копья, а вторых Вахаку бешеными криками, в которых я узнавал и русские маты, искажённые на туземный манер, отправлял на левый наш фланг. Так что вскоре мини-фаланга обросла солидной группой поддержки.

Сколько продолжалось веселье, в котором мне тоже довелось несколько раз махнуть топором и получить в щит дубинкой, после чего какое-то время левая рука не слушалась, сказать затрудняюсь. Вроде бы не очень много: солнце сдвинулось на небе совсем незначительно. А враги как-то неожиданно кончились. Вернее, кончились враги живые или, по крайней мере, проявляющие опасную активность: убитые и раненые лежали повсюду.

Я наскоро провёл смотр своего отряда. Убитых не было, раненых насчитывалось четырнадцать: практически все с неопасными ранами и травмами рук и ног, кроме одного из алкиных двоюродных братьев, получившего удар палицей по плечу — здесь, похоже, перелом. Не повезло моему несостоявшемуся родственнику — первое сражение оказалось для него, похоже и последним: с такими увечьями туземная медицина, возможно, и справится, только не факт, что впоследствии не будет ходить скособочившись. Единственное, что должно утешать беднягу: инвалидность он заработал в сражении, о котором будут слагать эпические былины.

Количество же выведенных нами из строя врагов, насколько я мог судить, было сопоставимо с численностью нашего отряда. Неплохой счёт. А незначительный вклад моих орлов в сегодняшнюю победу спишем на то, что это первый наш бой.

«Ипану макаки», обнаружив окончание сражения, утратили монолитность строя и принялись вертеть головами насчёт разжиться трофеями. Кое-кто даже порывался шарить среди трупов или вообще бежать в Хау-По. Пришлось призвать к порядку, употребив волшебные заклинания вроде «боевой дисциплины». Убедившись, что мои бойцы чуть успокоились, я распорядился Такумалу со всеми ранеными и шестью не пострадавшими собирать добычу на поле боя, а сам с Вахаку и остальными направился в селение. Всё найденное, награбленное и уворованное я велел сносить в общую кучу, пообещав любого утаившего превратить в мёрзнущую крысу.

Большую часть вождей нашего альянса я нашёл на площади возле дома таки, ныне покойного: над телом Ратикуи хлопотали жёны и прочие родственницы. Рядом с боссом лежали небрежно брошенные трупы его погибших регоев. Несколько уцелевших их товарищей потеряно торчали рядом. Победители на них особого внимания не обращали — ценного имущества побеждённых лишили ещё до нашего появления — по крайней мере, я заметил несколько ножей и топоров моей работы у воинов из сопровождения вождей союзников, а убивать посчитали ненужным.

Наше появление вызвало некоторую перемену в поведении присутствующих: победители как-то затихли, прекратив довольно бурное обсуждение, остатки свиты погибшего таки, наоборот, слегка оживились, увидев среди новоприбывших знакомые лица и даже парочку своих бывших сослуживцев.

В итоге за вторую половину дня исторической битвы я успел кооптировать в ряды «ипану макаки» пятерых регоев, оставшихся без начальства, и получить информацию об ещё троих раненых, которых новички обещали привести, как только те оправятся от ран; поучаствовать в обсуждении кандидатуры нового таки (об этом как раз и спорили вожаки, замолкнув при нашем появлении) и похоронного пиршества по таки старому. Кроме этого, я заглянул в брошенную мною мастерскую и навестил парочку своих столичных знакомых, чтобы удостовериться — всё ли у них в порядке на фоне небольшой гражданской войнушки.

* * *

Состоявшийся вечером пир, в котором удачно совместили тризну по погибшему таки и обмывание победы, прошёл, в общем-то, мирно: даже споры о кандидатуре нового правителя Бонко не перешли во всеобщую драку, как того опасались многие. Наверное, не в последнюю очередь, благодаря тому, что «ипану олени», то есть ваш покорный слуга, как я уже говорил, брезговал пить местное пойло в силу технологии его приготовления, а глядя на меня, к хмельному не стали прикладываться и остальные «макаки». А трёх десятков трезвых мужиков вполне хватало для растаскивания в разные стороны пьяных забияк.

В итоге все согласились со мной обсудить вопрос о власти в стране на трезвую голову, и окончательно переключились на обсуждение сегодняшнего сражения. Здесь я с удивлением узнал о решающем вкладе нашего отряда в победу: оказывается, непобедимость строя моих «макак» вызвала панику среди тех, кто противостоял нашему правому флангу, и они обратились в бегство, попутно увлекая за собой центр своего построения, а бьющихся с нашим левым крылом уже задавили массой.

На место ночлега в пустующую медеплавильную мастерскую «ипану макаки» под моим руководством прошествовали строем — лишний раз произвести впечатление никогда не помешает.

И уже в нашем лагере я выслушал от Такумала и Вахаку много чего в свой адрес. Оказывается, я упустил прекрасную возможность кардинально изменить расстановку сил в Бонко. Надо для этого было всего-навсего позволить подвыпившим союзничкам выяснять отношения вплоть до применения оружия, а потом вмешаться на нужной стороне. Сперва я хотел признать, было, правоту своих заместителей. Но из опасений за свой авторитет принялся закидывать их вопросами насчёт того, как повернулось бы всё, в случае предложенного Такумалом варианта. И очень быстро оказалось, что моё чистоплюйство, слабое знакомство с подробностями политических раскладов в нашей части Острова и незнание принятых у опытных вояк-регоев потайных сигналов сыграли сугубо положительную роль.

В конце концов, бонкиец согласился со мной, что если бы наш отряд в союзе с Панхи и береговыми сонаями перебил регоев из нижнего и верхнего Бонко, поддерживающих двух «ненаших» претендентов на должность таки, то в итоге мы бы оказались в одиночку перед вождём Такаму. И дальнейшая наша судьба укладывается в весьма ограниченный набор вариантов: либо нас всех оптом вместе с юной тэми сдают Кивамую, либо верхушку только что возникшего братства «ипану макаки» вырезают при первом удобном случае, а рядовых бойцов кооптируют в личную дружину Панхи. Кроме этого выяснилось, что участие в резне на чьей-либо стороне из числа победителей неизбежно раскололо бы наш отряд: ибо публика в нём подобралась так удачно, что присутствовали выходцы из всех концов Бонко, чьё население поддерживалось разных претендентов на вакансию Самого Главного Босса. Ну а напоследок выяснилось, что Такумал с Вахаку сами не представляли, кто же из троих баллотирующихся на должность таки «наш».

Так что я в очередной раз продемонстрировал подчинённым величайшую мудрость, которую черпаю напрямую от духов. На сем день, насыщенный всякими разными событиями, завершился, и мои «барану», «тупису», «питарасу» и «олени» быстро заснули, оглашая окрестности дружным, хотя и нестройным храпом. Мне же, увы, не спалось.

Во что я вляпался, до меня начало доходить только сейчас. И в роли помощника гончара в Бон-Хо, и в роли министра металлургии при Ратикуитаки жизнь моя протекала вполне себе спокойно и предсказуемо. Теперь же, в качестве предводителя случайным образом возникшего воинского братства, я оказался в положении щенка, брошенного в бурные речные воды: без понимания всех тонкостей внутренней и внешней политики, без каких-либо планов на будущее, без серьёзных связей среди вождей, старейшин и регоев Бонко. И любое моё неосторожное действие, приведёт меня к гибели. Если же сидеть и ничего не предпринимать, то тоже сожрут.

Хотя с другой стороны, не всё так уж и плохо. Во-первых, мои «макаки» вполне преданы мне лично, а пёстрый состав отряда делает маловероятным его вырезание сторонниками одной из трёх образовавшихся партий, в каждой из которых есть родственники моих бойцов. Во-вторых, наличие под моим началом людей со всей области — прекрасный способ налаживания горизонтальных связей. В-третьих, «ипану макаки» — не просто воинское сообщество, а настоящий рыцарский орден девы Раминаганивы — что прибавляет веса и его руководителю. В-четвёртых, у меня есть родственники в Старом Сонаве, к которым в случае чего можно обратиться за помощью.

Но с третьей стороны, есть ещё Кивамуй, от которого многие не прочь откупиться головой покровительницы нашего славного братства.

Я начал думать дальше. И чем больше думал, тем к более странным выводам приходил. Сейчас, будучи неопытным в местных делах, без опоры внутри области, рассчитывая только на небольшую кучку сторонников, я должен всеми силами противоборствовать появлению в Бонко сильной власти, которой я на один зуб. Но отсутствие сильной власти опасно, поскольку в любой момент следует ожидать появления погони за Раминаганивой с запада. И явись сюда хотя бы пара сотен воинов Кивамуя, все эти местные вожди, между которыми я собираюсь лавировать, разбегутся или вообще принесут ему тэми на блюдечке с голубой каёмочкой (учитывая некоторые проявления ритуального каннибализма у обитателей Пеу — это может случиться и прямом смысле слова).

Следовательно — нужно, ни много, ни мало, как расправиться с нынешним типулу-таки и посадить на его место Солнцеликую и Духами Хранимую. И самому при этом стать её главным советником и держаться за место руками и ногами. Ничего себе, занесло меня.

Ладно, не будем о глобальном. Подумаем лучше, что нужно, чтобы некий Сонаваралинга занял максимально высокое положение в бонкийской иерархии, раз путь обратно в металлурги ему закрыт. На должность таки в ближайшей перспективе меня вряд ли позовут, но стать верной опорой тому, кто станет новым правителем области — это можно и нужно. А для этого нужно две вещи: военная сила и обожание народа.

В общем-то, для любого папуасского вождя совмещение наращивания численности свиты из верных ему регоев с сохранением и тем более увеличением любви со стороны подданных задача неординарная: ибо размер личной дружины неизбежно ограничивался количеством прибавочного продукта, который можно присвоить, не нарушая слишком уж нагло устоявшихся обычаев по части делёжки дани с сунийских ганеоев. Старые предания как самого Бонко, так и всего Пеу полны историй про расправы над запускавшими свою руку в общак вождями самого разного уровня. В этих условиях просто удивительно, что на острове появилось что-то, отдалённо напоминающее единое государство — не то сонаи в процессе завоевания немного прочистили всем остальным мозги, не то я по земной привычке преувеличиваю степень централизации и пределы власти типулу-таки.

Но мне пока что ограниченность ресурсов не грозит: во-первых, я твёрдо намеревался приватизировать в свою пользу бонкийскую часть медеперерабатывающего комплекса, во-вторых — точно также я собирался поступить с результатами ирригационных работ, которые сам инициировал недавно. Даже если поделить мои обещания покойному боссу на два, всё равно, человек двадцать-тридцать я точно смогу с этих орошаемых полей прокормить. Причём, это только начало: на высоких местах верхнего Бонко кроме тех деревень, которые уже начали копать канал, имеется с десяток других сунийских поселений, обитателей которых можно облагодетельствовать системой орошения — они ещё благодарить меня будут, отдавая половину того, что получат благодаря дополнительному увлажнению. Следовательно, я вполне могу рассчитывать на увеличение рядов «ипану макаки» до сотни или даже двух — а такой оравы регоев не имел никто из бонкийских таки. Монополия на медное производство же даст преимущество в вооружении над местными вождями.

Главное теперь продержаться ближайший год-другой: пока сформируется мой экономический базис да, по-настоящему выучатся мои «ипану макаки» и, их ряды пополнятся новыми «барану» и «тупису».

А для этого нужны две вещи: чтобы сохранялся умеренный бардак в Бонко, и чтобы Кивамуй поменьше обращал внимание на наши дела. Первое вполне осуществимо: нужно всего лишь либо тянуть с провозглашением нового таки, либо посадить на его место самого слабого из претендентов. Хотя лучше, всё-таки слабый правитель — с безвластием, чего доброго, доиграемся до гражданской войны «на троих» и полным беспределом. Поскольку я сам в местных делах разбираюсь не очень — обсудим кандидатуру с Такумалом и прочими из ближнего моего круга, который как-то само собой образовался из того же Такумала, Вахаку, Длинного, Атакануя и Сектанта с Бакланом.

Что до второго — надо убирать куда-то Солнцеликую и Духами Хранимую тэми, чтобы глаза посторонним не мозолила. С этим проблема — совершенно не представляю, куда её можно спрятать. Радикальное и самое цинично-логичное решение вопроса — выдать Раминаганиву дяде-узурпатору или убить — я как-то даже и не рассматривал. И дело было не только и не столько в том, что «макаки» собрались под моим командованием из-за тэми, и попытка сделать что-нибудь плохое с ней может окончиться весьма печально для меня. А просто венценосная соплюшка, несмотря на различие в цвете кожи, почему-то напоминала мне сестрёнку Ольку, которой четыре года назад было примерно столько же, сколько сейчас тэми.

В раздумьях о том, как же спрятать Солнцеликую и Духами Хранимую от соглядатаев Кивамуя, я и уснул.

* * *

Разбудил меня запах печёного коя. Всё воинское братство «ипану макаки», кроме «ипану олени», как я понял, уже давно бодрствовало.

Позавтракав и приведя себя в порядок, я объявил о намерении провести инспекцию строящихся ирригационных сооружений, для чего взял с собой полтора десятка человек, включая весь свой ближний круг.

О том, что без моего с Такумалом присмотра канал никто не копает, я догадывался. Поэтому картина полного запустения удивления никакого не вызвала. Но я изобразил ярость и распорядился бывшим регоям бонкийского таки, которых взял сегодня с собой помимо шести своих советников, обойти сунийские деревни и потребовать тамошних старост для объяснений.

Оставшись наедине с теми, кому мог доверять на все сто, я озвучил программу максимум — свержение Кивамуя, пока что смахивающую на благое пожелание, и программу минимум из четырёх пунктов: индустриализацию, то есть восстановление медеплавильной мастерской и увеличение производства оружия и сельхозинвентаря, коллективизацию с механизацией — то есть увеличение урожайности в сунийских селениях Верхнего Бонко с присвоением большей части этого прироста в пользу «ипану макаки», советскую власть — то есть удобного нам правителя области, и мирную внешнюю политику — то есть спрятать юную тэми от посторонних глаз. Немного подумав, я добавил пятый тезис — повышение обороноспособности — то есть необходимость дальнейших тренировок личного состава в условиях, приближенных к боевым. При этом я честно признался своим соратникам, что совершенно не представляю, кто из троих племянников Ратикуитаки будет наиболее удобным для наших целей, равно как не знаю, куда спрятать Раминаганиву.

Два первых пункта предложенной мною программы были приняты без возражений и замечаний. По третьему пункту Такумал, Атакануй и Длинный единогласно высказались за Тонку. Тот был сыном Теруи, самого старшего из братьев покойного таки, который умер ещё до того, как случились те разборки из-за власти, по итогам которых наш недавний босс и занял должность. Тонку до недавнего времени отирался в качестве регоя при дяде, а когда случился скандал с разоблачением, подумал пару дней, да и явился в Такаму.

Я с трудом припомнил молчаливого родственника покойного босса, который действительно пришёл во владения Панхи спустя несколько дней после нас. Действительно, такой таки реальной властью вряд ли будет обладать: и в силу слишком мягкого характера, и потому что опираться он может только на разорённое войной и поминками по Ратикуи Хау-По — не то что власть над всей страной, но даже контроль над остальными деревнями Верхнего Бонко ему ещё предстоит устанавливать заново. Правда мои советники тут же выразили вполне понятное сомнение, что Тонку сможет стать правителем области. Но я их успокоил, что беру это на себя.

Что до четвёртого и пятого пунктов, то Такумал огорошил меня предложением их совместить. Мой «олени» не знал что такое «условия, приближённые к боевым», но зато мог предложить противника, на котором можно потренироваться нашим «макакам» — в реальном бою. Учитывая, что племена к северу и западу от Бонко считались, хотя бы и формально, подданными типулу-таки, такими врагами для тренировок являлись только восточные наши соседи.

Такумал предложил обустроить лагерь общества «ипану макаки» на самом востоке Бонко, ближе к верховьям небольшого притока Боо, где никто не селится из-за угрозы набегов сувана и рана. Земля там неплохая, с помощью медных топоров и лопат с мотыгами мы её расчистим и обработаем. На каждого воина и штатского хватит и половины пиу земли: мы же будем кормиться не столько с этого поля, сколько с дани от сунийских деревень и добычи в походах против дикарей с востока. Я прикинул: пиу у туземцев означал участок обрабатываемой земли, дающий баки для прокорма одного взрослого. Бонкийский пиу по моим оценкам был где-то в районе двадцати соток, сонавский на добрую четверть больше. На полсотни с лишним воинов и толпу штатских придётся расчищать несколько гектар площади. Повозиться придётся, но медный инструмент сильно упростит задачу.

Из построенного лагеря Такумал планировал устраивать походы на рана и сувана. Поселения наших восточных недругов были раза в полтора-два меньше бонкийских, следовательно, взрослых мужчин каждое из них имеет в районе десяти — пятнадцати десятков, но, если судить по бонко и сонавам, из них не более трети имеет военный опыт. Так что несколько десятков вооружённых и действующих слаженно «ипану макаки» без особых проблем разгромят селение дикарей. Тут главное — потом быстро уйти, пока к ним не подойдёт подмога от соседей.

Ну а Солнцеликая и Духами Хранимая тэми вместе со своей женской свитой будет также проживать в лагере под надёжной охраной и вдали от любопытных глаз.

* * *

Мы успели обсудить подробности строительства будущего оплота «ипану макаки», потом план походов на восточных дикарей, и перешли к вопросу, как добиться, чтобы вакантное место таки досталось нужному нам кандидату. Я вообще слабо представлял, как всё происходит. Оказалось, что чётко прописанной процедуры не существует, но обычно собирается толпа вооружённых дареоев со всего Бонко, и каждая из партий выкрикивает своего претендента. Как правило, одна из сторон демонстрирует перевес: численный или моральный, выражающийся в готовности превратить оппонентов в отбивные, в итоге остальные притихают, и слышно только доминирующую группировку с её кандидатом. Всё это, откровенно говоря, оптимизма не прибавило: не очень многочисленные и деморализованные сторонники Тонку всяко не выстоят против людей Панхи или публики с низовьев Боо. Ничего путного на этот счёт в голову не приходило. А тут как раз стали возвращаться гонцы по сунийским деревням в компании тамошних старост.

Так что я занялся разносом запустивших работу на канале ганеоев. Что было намного приятнее, чем ломать голову насчёт того, как поставить у власти тихоню Тонку. В своей получасовой речи я неожиданно для себя ухитрился совместить вычурные обороты «торжественной» речи с неизвестными моим слушателям подробностями происхождения и сексуальной жизни как их самих, так и их родственников до седьмого колена. Недостаточное количество туземных слов и оборотов в этой сфере я с лихвой компенсировал заимствованиями из русского. Не удивительно, что сунийские старосты здорово струхнули — не каждый день приходится подвергаться вербальной колдовской атаке. Убедившись, что клиенты достигли нужной кондиции, я объявил: «С завтрашнего дня продолжите копать. И чтобы закончили всё за пять дней».

Сколь сильно не были сунийцы испуганы, но на такое моё требование они дружно принялись отвечать, что здесь работы дней на десять, если не больше. Пришлось напомнить им про то, что канал должен быть уже давно прокопан и по нему во всю должна бежать вода. Ещё некоторое время старосты причитали и отчаянно спорили со мной насчёт сроков выполнения. Мне это всё начало надоедать (ну что за народ эти папуасы — обязательно нужно торговаться) и я разразился небольшим пророчеством насчёт возможных сексуальных контактов непонятливых ганеоев и их родни с различными представителями местной фауны и туземного мифического бестиария. Это подействовало и, сунийцы предпочли согласиться и удалиться. Уже вдогонку я напомнил, что они должны по окончании работ вернуть шанцевый инструмент. А для пущей убедительности продемонстрировал связку полосок резаного тростника в деревянном «переплёте» — разумеется, список выданных лопат и мотыг лежал в общей куче моих записей в нашем временном пристанище в Такаму, но об этом знал я один.

* * *

В Хау-По вернулись чуть ли не в сумерках. После выпускания пара на сунийцах настроение у меня было не такое упадническое, как с утра. И, кажется, я придумал способ обеспечить именно Тонку победу на предстоящих выборах. Главное, чтобы данное соревнование в вокально-оружейном искусстве не провели, пока наша компания загорала на замершей стройке.

Как оказалось, опасения на этот счёт были совершенно беспочвенными: публика ещё не совсем отошла после вчерашнего победно-поминального пиршества, причём к наиболее пострадавшим и продолжающим страдать с жуткого похмелья относились как раз вожаки и заводилы, выхлебавшие накануне больше всех туземной браги. В таких условиях я спокойно смог обдумать план предстоящей операции.

* * *

А на следующее утро мы начали действовать. Я в сопровождении Такумала, Вахаку и пятёрки бойцов направился в центр селения, где располагались вожди нашего союза. Остальные «ипану макаки» отправились по знакомым, родственникам и землякам из числа воинства, победившего Ратикуитаки.

Затратив полдня и изрядно надсадив голосовые связки, я сумел убедить и Панхи, и вожаков береговых сонаев, и предводителей отрядов из Нижнего Бонко в том, что не зачем кричать и трясти дубинками и топорами, когда можно определить нового таки путём кидания особых деревянных палочек в специальные корзины, должным образом освящённые шаманами. Впрочем, согласия на столь странный способ избрания правителя области вряд ли удалось бы добиться, если бы предварительно в разговорах с глазу на глаз я не пообещал каждому из вождей обеспечить победу именно его ставленника — как голосами своих бойцов, так и своим колдовством.

На плетение трёх урн, в которые должны были кидать бюллетени за того или иного кандидата, а также на украшение их соответствующим каждому из претендентов орнаментом, ушло три дня. На четвёртый день солидная компания шаманов со всего Бонко торжественно освятила три украшенных символами кандидатов плетёнки. И всё это время несколько умельцев под моим руководством между тем, не покладая рук, вырезали из мягкой древесины палочки длиной с половину ладони, другие тут же наносили орнамент. А я на выходе наносил на импровизированные бюллетени заклятие, обеспечивающее честность и справедливость голосования.

Заинтересованные стороны, не теряя времени, обеспечивали массовую явку электората, насколько позволяли им их возможности: если Панхи легко сумел мобилизовать всё взрослое мужское население Такаму и окрестных деревень, подчиняющихся ему, да и сторонники Тонку без проблем прибыли в Хау-По, то береговым сонаям и сторонникам Уриру с нижнего Бонко подтянуть людей было труднее. Так что ещё до начала голосования мои бывшие земляки и их соседи смотрели на меня косо, подозревая в том, что затеял я всё с подачи такамского старосты.

Наконец, день голосования наступил. Возле каждой урны встало по парочке «ипану макак» в полном боевом облачении: кинжал, копьё, щит. Шаманы, к которым присоединился и ваш скромный слуга, провели последние обряды. И процесс пошёл.

Если честно, несмотря на проведённую моими бойцам агитацию среди своих земляков и друзей; несмотря на ряд переговоров за последние два дня между мною и «сильными мужами» нижнего Бонко, на которых я проталкивал нехитрую мысль, что их Уриру вряд ли победит ставленника Панхи Вокиру (тёзку шамана из моей бывшей деревни), потому стоит проголосовать за Тонку назло такамцам и их союзникам; несмотря на приготовленную резервную партию деревяшек, которые планировалось подбросить в корзину Тонку — несмотря на всё это я жутко нервничал: не стоило сильно надеяться ни на дружеские обещания, ни на неприязнь жителей низовьев к Панхи.

* * *

Выборы можно было считать образцовыми, просто на европейском уровне: дареои спокойно брали бюллетени и степенно, осознавая всю важность момента, подходили к нужной урне. Единственное, что немного нарушило чинный ход непривычного для туземцев действия — пожар в нескольких хижинах отсюда, вызвавший небольшой переполох, так что некоторое время всем было не до опускания деревяшек. Впрочем, огонь был быстро погашен. И папуасы продолжили игру под названием «выборы таки». Жара ещё не начала спадать, а последние желающие кинули свои палки, и отошли от корзин. Настал момент истины… Шаманы вновь поколдовали над урнами. И я, на правах председателя избирательной комиссии, объявил начало подсчёта голосов.

Считали десятками. Итак, за Вокиру было брошено пятьдесят два десятка и шесть деревяшек. За Уриру — двадцать два десятка и пять. За Тонку — шестьдесят десятков и один голос. Для пущей наглядности я пересчитал «бюллетени» повторно, вслух объявляя каждый десяток за того или иного кандидата.

Не знаю, что там думали по поводу результатов проигравшие претенденты на должность таки и их сторонники, но претензий по поводу фальсификации результатов выборов никто не озвучил.

* * *

Следующие два дня были посвящены пиру от имени нового правителя области Тонку, точнее уже Тонкутаки. Глядя на то, как забивают последних свиней из хозяйства Ратикуи и тащат корзины с остатками корнеплодов и вяленой рыбы из общественных запасов, я мог только радоваться, что теперь моя судьба мало связана с милостью правителя Бонко и благосостоянием Хау-По: многодневное пребывание в деревне доброй тысячи мужиков и два широкомасштабных застолья серьёзно подсократили продовольственные запасы столицы области. Серьёзного голода, конечно, ожидать не стоило. Как-никак новый урожай баки подойдёт дней через двадцать, но если прижмёт, то молодые клубни можно есть хоть сейчас — разумеется, в результате соберут меньше, чем обычно, но и от истощения никто умереть не должен.

А вот рассчитывать на прокорм такой же оравы регоев, что и при предшественнике, Тонкутаки, увы, не мог. Это прекрасно понимал и сам новый правитель, который при всей мягкости характера глупцом не был. И точно также прекрасно знали о скромных возможностях нового таки сторонники проигравших выборы претендентов. Так что, в конечном счёте, в той или иной мере довольны были все: жители Верхнего Бонко тем, что новым правителем стал их человек; мои бывшие земляки и их соседи радовались, что проиграл ставленник наиболее сильного из соперников; такамского старосту же, в крайнем случае, устраивало и то, что таки стал самый слабый из кандидатов — коль не удалось поставить своего.

Хитрожопый Панхи в разговоре с глазу на глаз продемонстрировал умение во всём находить положительные моменты: он заявил, может оно и к лучшему, что придётся иметь дело на посту правителя с размазнёй Тонку, а не с Вокиру, который способен и зубы показать в случае чего. Сказать, что я серьёзно поверил в его слова, нельзя: в отличие от Ратикуитаки, у которого всё было на лице, у главы Такаму было трудно понять, что он на самом деле думает на самом деле. Несмотря на прежнюю и даже ещё более сильную внешнюю его любезность, я догадывался, что нажил себе врага взамен покойного босса.

Впрочем, теперь это меня как-то не сильно пугало: после настоящего боя в общем строю со своими «макаками» и участия в судьбах Бонко на самом высшем уровне уверенности в себе у меня прибавилось. Головорезам Панхи я могу противопоставить своих собственных головорезов — причём лучше вооружённых и умеющих биться правильным строем. А против папуасской хитрожопости есть хитрость цивилизованного человека.

* * *

На пиру моё воинство вновь изображало общество трезвости. Впрочем, я разрешил «ипану макакам», кто пожелает, пить сколько душе угодно. Но большинство из бойцов этим разрешением не воспользовались. Так что нам опять пришлось заниматься поддержанием общественного порядка. Утомительное всё же занятие — сидеть на трезвую голову среди пьяных. Нет, положительно, надо внедрять среди туземцев алкоголь без этого папуасского изврата со слюной.

* * *

Наконец гости стали разбредаться по своим деревням. Я с «макаками» вышел вместе с Панхи и Ко. По хорошему стоило бы задержаться в Хау-По подольше, чтобы проконтролировать работы сунийцев на канале имени Тонкутаки (покойному Ратикуи уже без разницы, а новому Главному Боссу — приятно), решить с таки вопрос делёжки дополнительного прибавочного продукта, который должно обеспечить орошение (я твёрдо планировал обложение двух сунийских деревень, попавших под первую очередь ирригационной программы взять в свои руки, выделяя треть дани правителю области), обсудить работу медеплавильной мастерской (здесь я был также намерен всё перевести под свой контроль, отдавая Тонку часть продукции). Но в свете наметившихся разногласий с недавними союзниками, не следовало оставлять тэми со свитой и прочих штатских беззащитными перед хозяином Такаму.

Так что пришлось мне с основными нашими силами двигаться за компанию с Панхи. В столице же оставался Такумал, на котором висело всё: от приёмки у сунийцев построенного канала и изъятия обратно шанцевого инструмента (я не успокоился, пока мой помощник дважды не оттарабанил наизусть перечень лопат и мотыг, выданных каждому из семи рабочих отрядов) до переговоров с новым таки о судьбе медеплавильни и поступлений с ганеоев. Разумеется, я надиктовал ему подробные инструкции, как поступать, а в случае чего Такумал мог обратиться и ко мне — благо быстрым шагом дорога занимает два-три часа.

И конечно именно он должен был обеспечить пополнение «ипану макаки». Пятёрку регоев из остатков свиты покойного Ратикуи я уже кооптировал в наши ряды на правах «барану» с перспективой повышения до «тупису» по итогам тренировок в строю. Такумал же поищет ещё новобранцев для нашего воинского общества. Совсем оставлять Тонкутаки без людей мне было совестно, потому всем раненым регоям прежнего правителя я предложил служить новому правителю.

* * *

Распрощавшись с Такумалом, «ипану макаки» двинулись в путь, опередив на выходе из деревни отряд такамцев: дождей не было уже шесть дней, и пусть пыль глотают наши союзнички.

На марше я великодушно не стал утруждать своих бойцов строевой подготовкой, и шли мы нестройной толпой. Рядом со мной в голове колонны топали Вахаку, Длинный и Баклан. Тут же пристроился и один из новобранцев, пронырливый малый по имени Такутонку. Мои приближённые на появление новичка рядом с «ипану олени» прореагировали недовольно. Длинный вообще хотел шугануть наглеца. Но я остановил своего телохранителя и даже завёл разговор с Такутонку на предмет того, кто из регоев покойного Самого Главного Босса ещё уцелел, и где их искать. Потом поинтересовался насчёт семьи. Так что до самого Такаму он шёл в первых рядах, наслаждаясь чистым воздухом, а не пылью, как хвост нашего отряда, где шли четверо его товарищей.

Потом и мои старые соратники (хотя «старость» их измерялась неполным месяцем) перестали коситься на новичка, а Длинный даже, в знак того, что принимает его за своего, начал подкалывать Такутонку в своей излюбленной манере — например, допытывался, где тот ухитрится так знатно опалить волосы и бороду — уж не на тушении ли того пожара, что случился в день избрания нового таки.

Новоиспечённый «барану» не стал ввязываться в перепалку с бывшим бонхийским гопником, а молчал, улыбаясь чему-то своему. В принципе, я даже догадывался, о чем мог думать Такутонку. Поскольку в отличие от моих подчинённых точно знал, как именно пострадала растительность на голове и лице новичка. Что он и не пытался тушить пожар в пустой хижине — это точно. Ибо только что потратил время и силы на организацию этого самого возгорания. Разумеется, не по своей собственной инициативе, а по просьбе некоего Сонаваралинги, который поставил перед Такутонку условием вступления в ряды «ипану макаки» небольшой пожар не очень далеко от центра Хау-По. А о том, что в корзину, куда кидали палочки за Тонку, под шумок попало на сотню деревяшек больше, чем желающих проголосовать, ему знать не обязательно.

Глава двенадцатая

В которой герой испытывает головокружение от открывающихся перспектив, сомнения насчёт реалистичности планов а, в конце концов, оказывается разоблачённым и попадает в опалу

— Пану олени! — прокричал на бегу подросток-посыльный — К тебе гости!

— Какие гости? — раздражённо спросил я.

Солнцеликая и Духами Хранимая тэми как раз закончила писать под мою диктовку очередное предложение, и мне теперь предстояло разбирать её каракули. Что не прибавляло дружелюбия к окружающим.

— Не знаю, незнакомые. Говорят, что твои соплеменники.

Если соплеменники, то сонаи. Интересно, интересно.

Несколько месяцев назад, когда я неожиданно для самого себя основал общество «ипану макаки», что можно примерно перевести как рыцарский орден Прекрасной Девы Раминаганивы, мои сородичи из Сонава оказались в довольно щекотливом положении: с одной стороны наши родственные отношения и совместное предприятие по добыче медной руды и выплавки из неё металла; с другой — верноподданнические чувства и обязательства перед типулу-таки Кивамуем. Так что им не оставалось ничего, кроме как делать вид, что они в упор не замечают моей роли в деятельности «ипану макаки».

Поэтому всё общение, связанное с поступлением сверху руды для медеплавильни и доставкой обратно на берега Со причитающейся моим соплеменникам доли готового продукта, протекало либо в Хау-По, либо в Сонаве. В общем, мои сонайские родственники старательно изображали, что ничего не знают о существовании Макаку-По (или скорее — «Мака-Купо»), как стали называть селение, в которое понемногу превращался наш лагерь на восточной границе Бонко.

За это время мы успели обзавестись на новом месте кучей имущества, а названии нашего славного общества и моей должности как-то незаметно исчез, подчиняясь туземным нормам произношения, звук «и», так что на русский слух мой титул теперь был ближе к польскому пану, нежели первоначальному смыслу, который я вкладывал в маты, коими пробовал привить папуасам навыки строевой подготовки. С титулом «пан» и «олень» звучит не так оскорбительно. Но как бы меня не величали теперь, не очень приятно отрываться от занятий с единственной и, главное, искренне интересующейся предметом, ученицей. И для чего: для общения с людьми, невесть, зачем явившимися сюда.

В свете игнорирования моими сонайскими сородичами нашего Мака-Купо появление их прямо в оплоте «пану макаки» наводило на всевозможные мысли, причём преобладали отнюдь не самые приятные: в основном, что явилась по велению типулу-таки спецкоманда для разгрома оплота претендующей на его место племянницы, либо, наоборот, сородичи спешат предупредить насчёт того, что следует сматываться подальше. Хотя куда ещё дальше.

* * *

Будучи по жизни оптимистом и надеясь на лучшее, я всё же вынужден был предполагать худшее. Поэтому приказал подростку: «Скажи гостям, что скоро буду. И по дороге передай Такумалу и Вахаку, чтобы собрали всех бойцов, которых могут найти. Гостей нужно встречать со всем уважением. Да, кстати, сколько там всего моих сородичей пришло?»

— Семеро — ответил посыльный — А Такумал уже с гостями беседует.

— Хорошо, тогда ищи Вахаку. И вообще, всех, кого из «макаку» встретишь, говори, что я велел идти с оружием получше к Мужскому дому.

Я с сожалением отложил «диктант» и извиняющимся голосом сказал Раминаганиве: «Таких гостей нужно встречать безотлагательно». Солнцеликая и Духами Хранимая обиженно сверкнула глазами и поджала свои негритянские губёнки, но от тирады насчёт отсутствия должного почтения к её титулу и проклятий в адрес не во время заявившихся гостей удержалась.

Собирая оружие и воинское снаряжение, я продолжал давать последние указания: «Паропе, оставайся со своими людьми возле тэми. Будь настороже. Если чего — уходите».

— Куда? — уточнил Длинный.

— Не знаю. Куда получится. В Такуме, Бон-Хо. Куда угодно. Я если останусь живым, вас найду — и, успокаивая Раминаганиву — Тэми, не думаю, что гости пришли с недобрыми намерениями. Но лучше перестраховаться. Мои распоряжения Паропе на крайний случай. Всё будет хорошо — улыбнувшись на прощание, я двинулся к центру лагеря.

По пути меня нагнал Вахаку с десятком воинов: в основном «питарасу» и «тупису». Ещё несколько человек примкнуло к нам уже возле Мужского дома. Так что перед гостями я явился с эскортом, подобающим столь значительной персоне, каковой является «пану олени» воинского братства «пану макаки». Оружие и украшения — как мои лично, так и образовавших мою свиту «макак» также были на уровне — в грязь лицом не ударили.

А вот и гости: развалились на циновках вперемешку с моими людьми, чинно и мирно беседуют. Сидящие под навесом Мужского дома начали поворачиваться на наш топот. Ага, Вараку, один из сыновей Темануя — Кано, да и остальные лица все знакомые. Все радостно скалятся. Значит, убивать никто ни кого не будет: за папуасами местными много чего водится, но мочить человека, дружелюбно ему при этом улыбаясь, даже среди них как-то не принято.

Обязательная процедура приветствия, состоящая из многочисленных взаимных вопросов и ответов по поводу здоровья родственников всех степеней родства, видов на урожай и состояния свиного поголовья. Тут же сама собой начинается подготовка к пиршеству по случаю визита дорогих гостей. А пока немногочисленные в нашем воинском лагере женщины таскают припасы и готовят посуду, гостей нужно развлекать беседой.

С каким удовольствием я бы наплевал не папуасский этикет и сразу перешёл к делу — то есть начал бы расспрашивать своих сонайских сородичей, что же заставило их появиться на нашей базе. Но, увы, за мной водится и так слишком много странностей (с туземной точки зрения), чтобы я мог позволить ещё и такое вот грубейшее нарушение норм приличия.

Так что пришлось устроить гостям небольшую экскурсию по Мака-Купо. Сонаи с детским любопытством разглядывали укрепления: земляная насыпь, укреплённая плетёными из толстых веток щитами. Поверх вала щетинился частокол. Ещё больший интерес у них вызвали сторожевые вышки по углам четырёхугольника, образовывавшего периметр нашего лагеря: в высоту эти неказистые конструкции были всего-то три с небольшим человеческих роста, но для обитателей Пеу, чьи хижины из жердей, травы и пальмовых листьев никогда не строились выше четырёх метров, подобного рода сооружения были диковиной.

Идея сторожевых вышек была моей, а реализация — Сектанта, который, как-никак, более десяти лет проработал не то столяром, не то плотником (если честно, я слабо представлял, чем они отличаются друг от друга). Так что я со спокойной душой позволил вохейцу помучить Атакануя насчёт плотницко-столярного инструмента, в результате чего они наделали кучу каких-то молотков, резаков и прочего, что потом нашло применение в строительстве вышек, и не только их.

На такие мелочи, как планировку нашего поселения, позаимствованную мною из учебника истории за пятый класс школы, и копирующую в уменьшенных масштабах лагерь римских легионеров, или прокопанные вдоль улиц канавы для отвода дождевой воды гости особого внимания не обратили. Водопровод из бамбуковых стволов, протянутый параллельно главной улице, привлёк их внимание не намного сильнее: эка невидаль, такие и в Хау-По с Бон-Хо имеются.

Поле корнеплодов, на котором несколько женщин и подростков пропалывали и рыхлили землю, особого интереса у гостей также не вызвало. Единственное, что Вараку, оценив размеры возделанного участка, полюбопытствовал: «Неужели хватает на всех? Или твоих людей сородичи кормят?» Мой ответ, что кормят в основном рана и сувана, сонаев озадачил. Они тут же принялись расспрашивать, как это так — чтобы злейшие враги кормили?

Я тяжело вздохнул. С туземной точки зрения, конечно, наши действия в отношении восточных соседей не являлись чем-то аморальным. Но мне, как мирному человеку XX века, подобная практика была не очень по душе.

Когда несколько месяцев назад на совете руководителей «пану макаки» было решено обосноваться в этом месте и тренироваться на дикарях, я рассматривал предстоящие военные экспедиции против рана с сувана с чисто технической точки зрения: отряд должен преодолеть несколько десятков километров от нашего лагеря до селений противника по лесам и колючему кустарнику, при этом сохранив в конце марш-броска силы для боя. Для решения данной проблемы я предложил где-нибудь на полпути оборудовать промежуточную базу для хранения продовольствия и части снаряжения. Что и было сделано разведчиками, которые занимались прокладкой маршрутов к намеченным для разграбления вражеским селениям.

* * *

В результате первая военная экспедиция прошла как по маслу. В первый день четыре десятка «макак» и полсотни с лишним добровольцев из Такаму, Хау-По и иных мест протопали до устроенной разведчиками стоянки, где нас ждало продовольствие и отдых под навесами, защищающими от возможного дождя. Вообще-то, желающих присоединиться к столь масштабному предприятию было поболее пяти десятков, но Такумал с Вахаку безжалостно отсеяли половину из них.

На второй день, поднявшись в предрассветных сумерках, выступили с первыми лучами и уже к обеду вышли к селению сувана на берегу небольшой речушки. Нам ничто не мешало взять вражеское поселение неожиданным наскоком, но воинам «пану макаки» требовалась тренировка в строевом бою. Поэтому мы с Такумалом (Вахаку с двумя десятками воинов остался в Мака-Купо) позволили обитателям предназначенного для разграбления селения собраться и встретить наш отряд в чистом поле.

С точки зрения местных наше поведение было непонятным: обычно в туземных войнах нападали либо в открытую превосходящими силами с целью полного разгрома врага, либо неожиданно небольшой группой для грабежа. Мы же внаглую заявились всего четырьмя десятками. А о вспомогательном отряде в полсотни рыл, который должен был перерезать тропы, соединяющую деревню с южными соседями, противник не догадывался. Не знаю, за помощью были отправлены гонцы-подростки или просто предупредить соплеменников о чужаках — троих наши союзники прикончили, не вступая в разговоры, а четвёртый успел убежать обратно в селение.

Но об этом я узнал позже. А пока что всё взрослое мужское население суванской деревни собралось возле крайних домов и двинулось не спеша в нашу сторону. Может быть, они хотели предварительно поинтересоваться, кто мы такие, или предложить убраться подобру-поздорову. Но два десятка снарядов из пращей с нашей стороны автоматически сняли все вопросы.

Сколько времени я убил на расспросы Баклана и Сектанта, пытаясь хоть как-нибудь пристроить их знания и умения для использования в военных целях, что было наиболее актуальным на данный момент. А выяснились познания в изготовлении и практическом применении пращей у бывшего вохейского колхозника с замашками гопника совершенно случайно, когда тот принялся с помощью нехитрого метательного устройства сбивать птиц размером с ворону, в немалом количестве повадившихся пастись на только что расчищенном поле.

Как оказалось, вохейские крестьяне частенько используют пращи для охоты на мелкую живность — копья и луки простонародью иметь в хозяйстве запрещено, вплоть до продажи в рабство, а мелкие зверьки и птица были неплохим добавлением к домашнему столу. Среди обитателей Пеу тоже оказалось немало желающих разнообразить меню дичью, и к Баклану быстро подключились многие из обитателей нашего лагеря… Я же приспособил новую забаву моих папуасов к военному употреблению: ну и что с того, что человек не птица, и его камнем с кулак размером гарантированно не убьёшь — хоть какой-нибудь ущерб всё равно нанесёшь.

Вот и сейчас, убитых среди противника не было, но парочка вражеских воинов из строя держалась за разбитые лица и головы. Второй залп получился ещё более убойным: пострадало сразу человек шесть или семь. А третьего, увы, не получилось, поскольку сувана преодолели разделяющее нас пространство, и началась «тренировка». За прошедшее с разгрома и гибели Ратикуи время практически все «макаки» обзавелись длинными и острыми копьями, на которые и попали враги, бегущие впереди. Чуть позже в ход пошли боевые топоры. Нас атаковала где-то сотня человек (как и следовало из данных разведки, на основании которых планировалась операция). Исходя из обычной туземной практики, более-менее опытных бойцов из этой сотни было не больше трети. Которая, идя в первых рядах, быстро сточилась о наш строй. В общем, отступать противник начал быстро — быстрей, чем я предполагал. И почти сразу отступление превратилось в бегство. Тут вновь заработали пращники, впечатывая кругляши из высушённой до каменного состояния глины в затылки и спины бегущих.

Вспомогательный отряд, до этого сидящий в засаде, вывалил на открытое место, отрезая суванских воинов от деревни. Примерно половине из избежавших истребления успело проскочить мимо, но десятка три с небольшим оказалось в «котле». Из них с десяток пали под ударами копий и топоров, а остальные побросали оружие, когда я принялся кричать, чтобы сдавались.

С обшариванием деревни на предмет трофеев и мобилизацией не успевших сбежать побеждённых на временную трудовую повинность по переноске награбленного справились до вечера. Первую партию из полусотни женщин и подростков Такумал организовал в течение первого часа. А я произнёс перед удостоившимися высокой чести потрудиться на наше благо небольшую речь насчёт того, что если кто-нибудь из них вздумает сбежать или ещё что учудить, то их родственники, которых мы собрали в местном Мужском доме, сгорят заживо. Чувствовал я себя при этом каким-то эсэсовцем, возглавляющим карательную операцию.

И вообще погано на душе: планируя мероприятие, как-то не задумывался ни о том, как будут выглядеть окровавленные куски мяса, бывшие совсем недавно живыми людьми, ни о том, как будут реветь над облепленными мухами трупами женщины и дети, ни о том, как сам буду смотреть в глаза ограбленным. Ни о том, сколько ненависти будет в этих глазах.

Дальнейшее было как в тумане. Я на автопилоте командовал, сколько продовольствия оставить местным, сколько ещё забрать с собой: мы же не совсем звери, оставим им жратву, чтобы до нового урожая дотянули. А свиней угоним всех. Разумеется, побеждённые таскали нашу добычу всего лишь до промежуточного лагеря — нечего им показывать, куда следует идти, чтобы мстить.

* * *

Неделю после столь удачной экспедиции я отходил. На последовавшем по случаю победы пиру я забыл про брезгливость и напился до поросячьего визга местной браги. Не помню точно, чего я там гнал. К счастью в основном на русском — так что, надеюсь, мои пьяные сопли и рыдания подчинённые восприняли как часть какого-то шаманского обряда.

* * *

В течение последующих месяцев было совершено ещё два похода на сувана — по такой же точно схеме. Но я в них уже не участвовал, полностью доверив руководство своим заместителям. В третий раз Такумалу пришлось выдержать сражение против нескольких сотен воинов, собравшихся со всех селений Сувана. Впрочем, в том походе с нашей стороны участвовало больше семидесяти «макак» и под две сотни бойцов вспомогательного отряда, так что победа всё равно осталась за нами, хотя и обошлась недёшево: погибло семь членов нашего братства и тридцать четыре человека из бонкийского ополчения. Зато врагов на поле боя осталось свыше двух сотен.

Охреневший от такой подлянки со стороны противника Такумал тогда не ограничился грабежом одной деревни, как планировалось, а нанёс визиты ещё в три соседних. Лишившиеся большей части более-менее опытных воинов сувана были настолько деморализованы, что безропотно позволили выгрести бонкийцам столько из своих запасов, сколько те сочли нужным. Также без сопротивления побеждённые перетаскали отобранное у них продовольствие и прочее имущество в указанное победителями место. Причём мой «олени» махнул на прежнюю предосторожность и приказал доставлять трофеи прямо в Мака-Купо. Я, разумеется, прочитал ему и всем остальным длинную лекцию по технике безопасности при грабежах соседей, но «макаки» от моих опасений отмахнулись: ну право, стоит ли из-за страха перед местью со стороны сувана таскать на своём горбу награбленное, когда это могут сделать наши жертвы.

После третьего похода наметились разногласия не только по данному вопросу, но и по поводу дальнейших действий. Часть членов нашего братства, в основном из числа тех, кто когда-либо пострадал от набегов восточных соседей, выступала вообще за окончательное решение суванского вопроса — то есть вырезать их начисто. Впрочем, сторонники столь радикального подхода были в меньшинстве: большинство просто предполагало и дальше грабить врагов, пребывающих ныне в полном ничтожестве — уж больно понравился народу подобный способ пополнения продовольственных запасов. Увы, мне пришлось разрушить радужные мечты своих подчинённых о том, как они будут до скончания веков грабить деморализованных врагов.

Я просто сказал, что, во-первых, после второго-третьего посещения каждой суванской деревни и выгребания припасов, там все разбегутся или перемрут от голода. А во-вторых — ещё раньше, чем до этого дойдёт, рана, северные соседи ограбленных, начнут совершать на них набеги, и либо займут эту земли, либо подчинят себе ослабленные суванские общины.

Во время всех наших экспедиций в восточном направлении и в промежутках между ними разведчики исправно выясняли расположение суванских поселений и численность населения в них. Всего они насчитали двенадцать селений с числом жителей от нескольких сотен до тысячи. В итоге после анализа всех разведданных я пришёл к выводу, что по всему Сувану проживает от семи до девяти тысяч человек. Взрослых мужчин среди них, если судить по аналогии с бонкийцами и сонаями, где-то в пределах полутора тысяч. То есть было. Нашими стараниями это число уменьшилось на добрых три сотни — причём по большей части самых опытных бойцов. Плюс к этому серия поражений сильно подкосила дух сувана. Так что ничто не мешает рана нападать на соседей, с которыми у них отношения были примерно такими же, как с бонко. Нужно ли нам получить вместо битых сувана уверенных в себе рана, вопрос риторический.

В итоге «пану макаки» решили сместить вектор экспансии в северо-восточном направлении. Благо всего в паре километров от нашего оплота текла речушка, впадающая в лежащее недалеко от морского побережья озеро, на берегах которого стояло шесть деревень рана. Правда, ко времени появления моих сонайских родичей был совершён только один набег, в ходе которого ограбили ближайшее к нам озёрное поселение. Причём, учитывая то, что большую часть пути проделали по воде, в этот раз к переноске добычи не стали припрягать жертв грабежа: скидали трофеи в лодки и за несколько часов догребли до верховьев речушки.

Впрочем, за эти четыре похода награбить «макаки» успели столько, что на ближайшие четыре или пять месяцев продовольствием обеспечены не только неполные одиннадцать сотен «питарасу», «барану» и «тупису», но и примерно двадцать кандидатов в наши ряды, и две с лишним сотни штатских: женщин, детей, а также ремесленников, сманенных со всего Бонко. При этом кое-что ещё перепадало родственникам членов нашего сообщества и работникам медеплавильной мастерской в Хау-По.

Так что пока мы на совете командиров решили приостановить грабительские походы на восточных соседей. Тем более, что я выдвинул план по превращению сувана и рана в ганеоев славного воинского братства «пану макаки». Конечно, урожайности коя и баки у будущих наших данников была ниже бонкийской на добрую треть. Но если их снабдить медными лопатами и мотыгами, они вполне способны компенсировать низкую урожайность большими площадями: я уже успел убедиться, что применение металлических орудий увеличивает скорость обработки земли раза в полтора, если не больше. Но если бонко в Хау-По, которым достались новые чудо-орудия, просто стали меньше работать, но рана с сувана придётся работать не меньше, а может быть даже больше, чем раньше. Ибо когда обезьяна взяла в руки палку, другие обезьяны стали работать на неё. А у моих «обезьян» в руках далеко не палки, а весьма прогрессивное по туземным меркам вооружение.

О медных орудиях для будущих ганеоев я пока что умолчал, но сама идея сделать данниками нашего небольшого сообщества целое племя моим орлам зело понравилась. Тем более, что бонко понимали уже разницу между охотой, к коей можно отнести прежние наши походы на восточных соседей, и регулярным животноводством, аналогом которого можно считать обложение постоянной данью.

Впрочем, планы на будущее в своём рассказе гостям о нашем житье-бытье я опустил.

* * *

Пока шла экскурсия, успели приготовить пиршественный стол. Который у нас был действительно столом, а не кучей циновок с разложенной на них едой. Размеров нашего «круглого» (получившегося в виде косого овала, несмотря на все старания Сектанта претворить в жизнь мой замысел) стола хватало, правда, только на тех, кто дослужился до звания «питарасу». То есть, конечно, при желании рассадить можно было там ещё десяток-другой человек, но я предпочёл зарезервировать свободные места для тех из «тупису», которые после ближайших походов пополнят элиту братства «пану макаки». Ну и для особо уважаемых гостей. Моих сонайских родичей, например.

И конечно, имелось за столом место для Солнцеликой и Духами Хранимой тэми. Папуасский мужской шовинизм, хотя и не доходящий до классического «Kirche, Kinder, Kuche», столкнулся в рядах моих «макак» с роялизмом. В итоге монархические настроения (не без моего участия) победили, и Раминаганива отныне могла сидеть за одним столом со своими «лыцарями». Пользовалась юная претендентка на престол Пеу своим правом, конечно, не всегда. Сегодня, например, она перед гостями не появилась: я не был уверен до конца в мирном характере визита Вараку, Кано и компании.

* * *

Гости, по словам Вараку, евшие последний раз ещё утром в Хау-По, усиленно налегали на еду. Хозяева от них не отставали. Хмельному же все уделяли куда меньше внимания. Так что о цели визита речь пошла на удивление быстро — по туземным, конечно, меркам. Где-то часа через три после начала пиршества.

Я, правда, не сразу понял, что сонаи перешли от обычных разговоров «обо всём понемногу» к делу: Кану принялся рассуждать о вохейских торговцах и их товарах, я буквально на минуту задумался, пропустив предложение-другое, а когда вновь прислушался к окружающим, обнаружил, что разговор идёт о притеснениях и злоупотреблениях со стороны Кивамуя, который взял последнее время моду править, грубо нарушая освящённые обычаями права и свободы своих подданных. Переход от торговли предметами заморского происхождения к личности типулу-таки показался мне несколько неожиданным. Впрочем, из последующего разговора я почти сразу же понял, что как раз одним из проявлений тирании Кивамуя была узурпация в его руках всей торговли металлическими предметами импортного происхождения, которые отныне доставались гордым дареоям только милостью правителя острова.

Разумеется, одной лишь монополизацией торговли бронзой тирания типулу-таки не ограничивалась: он объявил также, что отныне вся дань с ганеоев будет идти исключительно на содержание дружины и нужды двора, а не на организацию пиршеств для народа, как было заведено исстари. Кроме того, Кивамуй вздумал покончить с прежней вольницей таки и деревенских старост и вождей, заменив её иерархической лестницей с собою на вершине. Естественно, подобные новшества мало кому нравились: ни простым дареоям, ни «сильным людям» и «могучим мужам» на местах.

От живописаний тоталитаризма, устроенного типулу-таки, Кану перешёл к вопросам из серии «что делать». К этому времени я уже успел понять, к чему клонится нить его повествования, так что предложение заменить плохого Кивамуя на дочь хорошего Кахилуу было вполне ожидаемо.

* * *

Мои орлы, разумеется, сразу же оживились: а как ещё реагировать на предложение решить задачу, ради которой мы все здесь и обосновались. Я же, сидя с каменным лицом, испытывал острый приступ дежавю: три месяца назад точно также приходилось лихорадочно соображать, как выкручиваться после победы над Ратикуитаки. Единственное, что теперь я думал до, а не после.

Едва со стороны гостей-сонаев зазвучали конкретные предложения, я немедленно прекратил разговор под предлогом того, что почувствовал присутствие злокозненного духа, изгнанием которого сейчас и займусь. Всем, при этом, наказал сидеть тише воды ниже травы: дескать, дух этот слепой, поскольку сам невидим, но слышит очень хорошо. Так что полчаса времени на раздумье я себе обеспечил. Единственное, что пришлось немного побегать вокруг пиршественного навеса да совершить несколько ударов палкой, подражая шаолиньским монахам из боевиков, дабы повергнуть несуществующую мифическую сущность.

Размявшись и приведя в порядок свои мысли, я объявил перерыв в пиршестве, мотивируя его техникой безопасности: уничтоженный демон сейчас начнёт разлагаться, отравляя продуктами своего разложения астральную экологию, так что лучше переждать до ночи, обходя навес для общественных мероприятий подальше.

Среди моих «макак» нашлись отдельные несознательные личности, вздумавшие предъявить претензии: дескать, Сонаваралинга мог бы обнаруженного демона уничтожить где-нибудь в другом месте или же, коль убил его здесь, утащить куда-нибудь за ограду селения. Пришлось прикрикнуть на недовольных, что нечего тут демагогию разводить, коль не разбираются в вопросах борьбы с духами и прочими вредоносными магическими элементами. После чего я предложил гостям и своим приближённым продолжить банкет на малой площадке возле моей резиденции. Разумеется, там же поблизости стояли хижины Такумала и Вахаку, а также обиталище Солнцеликой и Духами Хранимой.

Вот там-то, в узком кругу, и пошёл настоящий разговор. Я принялся методично выяснять силы заговорщиков, их намерения, силы Кивамуя и верных ему вождей. Ранее дед Темануй успел немало мне рассказать о положении дел на западе Пеу с перечислением таки отдельных областей и всех более-менее значимых местных вождей. Но тогда я пропускал все эти имена туземных князьков и численность стоящих за ними банд и деревенских ополчений мимо ушей. Сейчас же приходилось внимательно слушать подробное описание внешности и характера каждого из шести с лишним десятков «сильных мужей» Текока, Кане, Темуле, Ласунга, Хона и Вэя. К счастью, со времени захвата власти Кивамуем ситуация не успела поменяться слишком кардинально, и Вахаку то и дело вмешивался в разговор, комментируя или задавая уточняющие вопросы. Иначе я бы точно вывихнул мозг, пытаясь запомнить, сколько воинов стоит за тем или иным вождём. А так я вполне мог полагаться на своего «олени правой руки». Имея в своём распоряжении куски тростникового папируса, я попробовал параллельно всю информацию записывать. Увы, макаемое в самодельные чернила птичье перо заметно уступало по удобству шариковой ручке, так что пришлось ограничиться численностью воинов у сторонников и противников Кивамуя, а также тех вождей, чья позиция оставалась неопределённой. Расшифровку трёх столбиков чисел и отнесение их к конкретным личностям я решил оставить на потом, хотя уже сейчас было видно, что в шести наиболее заселённых западных племенных княжествах перевес за Кивамуем — правда, ещё больше вождей оказалось записано в неопределившиеся.

Впрочем, следует учитывать, что против него настроены три сонайские деревни, а две оставшиеся обещали сохранять нейтралитет. Ну и, конечно, Бонко, по замыслу заговорщиков, выставит приличный воинский контингент, который должен склонить на сторону тэми Раминаганивы сомневающихся и колеблющихся.

Я занялся математическими подсчётами: согласно сделанным со слов Кану и Вахаку записям, контролируемые Кивамуем и его твёрдыми сторонниками территории могли выставить почти семь тысяч взрослых мужчин, противники типулу-таки располагали где-то четырьмя тысячами потенциальных воинов, нейтральные и неопределившиеся — это ещё восемь тысяч. Но из этих многих тысяч более-менее опытными бойцов было от силы треть: бывшие и нынешние регои и боевики вождей, статуса регоев не имеющие, но сопоставимые с ними по выучке и вооружению.

Сонаи готовы выставить пять сотен воинов — причём все опытные головорезы. Моих «макак» на данный момент насчитывалось тринадцать десятков, если считать вместе с кандидатами. Ещё сколько-нибудь можно набрать по всему Бонко. Так-то более-менее нормальных бойцов по всей нашей области наберётся около тысячи человек, но не каждый попрётся за тридевять земель, бросив семью и хозяйство. Плюс к этому, я не хотел совсем уж оголять свою малую родину — особенно учитывая, что уходя в поход на запад, мы оставляем за спиной разозлённых и разорённых, но до конца не примученных сувана и почти не тронутых рана. Так что рассчитывать можно на пару-тройку сотен.

Таким образом, наша армия вторжения составит где-то восемь-девять сотен воинов. Кивамуй располагает, по самым максимальным подсчётам, двумя с половиной тысячами. Колеблющие, допустим, расколются поровну, или даже чуть больше примкнёт к типулу-таки — это ещё полторы тысячи — итого, четыре тысячи. Его противники на западе выставят тысячу триста воинов плюс тысяча от неопределившихся — всего две триста.

Окончательный баланс: четыре тысячи у Кивамуя против трёх тысяч ста у нас. Довольно серьёзный перевес. Но, во-первых, восемь сотен бонко и сонаев будут собраны в единый кулак, в то время как люди типулу разбросаны на расстоянии нескольких дневных переходов. И, во-вторых, у нас есть ударный отряд «пану макаки», вполне способный перемолоть многократно превосходящего противника.

Кстати, надо будет озаботиться обучением сонаев и бонкийцев правильному строю. Разумеется, перестраиваться и маневрировать подобно «макакам» за несколько недель, которые уйдут на сбор и подготовку к походу, они не смогут, но биться неким подобием фаланги научиться вполне способны: мои орлы для первого боя натаскивались всего восемнадцать дней, а, тем не менее, сумели навалить хорошую кучу трупов.

Далее следует проработать вопрос с продовольствием и маршрутом нашей армии.

* * *

Проговорили в результате до глубокой ночи, успев обсудить и моё предложение насчёт обучения биться строем, и проблему обеспечения продовольствием, и дорогу Текок.

Одна голова хорошо, а полтора десятка — вообще ума палата. Ну, или, учитывая туземные реалии, хижина.

С тем, что биться строем — это хорошо, сонаи согласились. Над продовольственным обеспечением девяти сотен любящих пожрать мужиков думали долго. В общем-то, сама еда была не вопросом: припасы на пятнадцать-двадцать дней подготовки к походу и пять-десять дней движения по малонаселённым местам принесут сами участники, благо урожай корнеплодов в этом году неплохой. А уже в долине Алуме кормить будут либо союзники, либо враги. Проблема в том, что придётся тащить на своём горбу кроме оружия и военного снаряжения ещё по двадцать-двадцать пять килограмм жратвы.

Глядя на напряжённую мысленную работу своих подчинённых и гостей (у некоторых аж уши шевелились от усилий), я не выдержал и улыбнулся. После чего сказал, что нам уже доводилось привлекать ограбленных сувана для доставки добычи. Почему бы не перенести данный опыт на транспортировку припасов для целой армии.

Разумеется, развивал я свою мысль, в этот раз никого не будем грабить и заставлять таскать у них же отобранное: только добровольное и взаимовыгодное сотрудничество.

Имеются две сунийские деревни к западу от Хау-По, население которых обязано поставить обществу «пана макаки» через пару месяцев семьдесят корзин баки и пятнадцать корзин коя. Можно предложить нашим ганеоям скосить эту дань на двадцать или тридцать корзин в обмен на то, что они выделят носильщиков, чтобы те сопровождали наше войско половину дороги к населённым местам на западе.

Тут вмешался Такумал, заявив, что скидку не стоит делать больше чем на двадцать корзин, да и пятнадцати этим трусливым червякам хватит. И вообще, пусть тогда дают положенное раньше.

Инициатива наказуема, и мой «олени левой руки» получил задание провести переговоры с сунийцами на предмет сокращения размера дани в обмен на услуги носильщиков и ускорение её поставок.

Дальше перешли к обсуждению маршрута. Было два пути. Первый, привычный сонаям: вверх по течению Боо в Сонав, а уже оттуда по ущелью, рассекающему юго-западный склон кратера Со, к берегам Южного или Малого Алуме. Три дня займет первый участок маршрута, ещё примерно два — путь от сонайских деревень у озера к выходу из долины, один переход придётся потратить на преодоление узкого прохода, в котором к тому же есть несколько довольно крутых спусков и подъёмов — подобных перевалу из Бонко в Сонав. Ну и ещё два с лишним дня займёт путь от внешних склонов гор до первых деревень Кехета. Итого — восемь или девять дней.

Второй путь, по которому пришли беглецы, оставшиеся верными тэми — через Огок. Вахаку и Огорегуй, говорили, что они затратили на дорогу больше десяти дней. Но их отряду не повезло: они умудрились подняться на возвышенность, находящуюся в центре Огока. Как я понял, северо-западный и юго-западный склоны плато достаточно пологие, в отличие от восточного, представляющего крутой обрыв в несколько десятков метров высотой.

Деревни огов, населяющих эту область, тяготеют либо к обильному водными источниками северо-западному склону Верхнего Огока, плавно спускающемуся к берегам Малого Алуме, либо к столь же увлажнённому юго-западному, где мелкие ручьи сливаются в небольшую, но полноводную речушку, орошающую поля нескольких крупных общин. Несколько небольших огских поселений расположены вдоль морского побережья. Их обитатели в основном живут рыбной ловлей и выпаркой соли. А Нижний Огок, лежащий между плато Верхнего Огока, южными склонами вулкана Со и долинами Алуме и Боо, вообще не заселён: иногда туда забредают в поисках птиц, выбитых в более людных местах, охотники за ценными перьями или собирающие смолу колючих кустарников мастера по дереву да гончары.

Со слов Вахаку они проблуждали в поисках удобного спуска трое суток, пришлось даже немного вернуться назад. Хорошо ещё, что удалось избежать встречи с местными.

Я начал выяснять у Вахаку и остальных его спутников в тогдашнем путешествии о пути по Нижнему Огоку. Выходило, что ничего сложного там нет: обычные леса и кустарники, иногда попадаются заболоченные участки, но их всегда можно обойти. Единственная проблема — переход через реку Огуме, текущую в узком и довольно глубоком ущелье, и только уже в землях ванка образующую удобную для движения долину.

Моё предложение направить нашу армию по огокскому маршруту сперва вызвало у всех недоумение. Но сравнив время пути по обоим направлениям, все согласились хотя бы на разведку дороги через Огок. В конечном счете, даже сонаи согласились, что проход от них в Бонко легче, чем в Кехет. Я тут же объявил об отправке в ту сторону нескольких групп по пять-шесть человек во главе с Вахаку и остальным текокцами. «Олени» предложил в ответ, чтобы отправлялись Гоку, Токику и Вохоре, а он сам лучше останется принимать приходящих воинов-бонко и формировать из них отряды с последующей строевой дрессировкой.

Возражений у меня не было, и я уже собирался закрывать собрание, тем более время уже позднее. Но тут сонаи повели разговор насчёт медного оружия. Оказывается, они успели создать за последний месяц немалый запас руды. Если Кану правильно описывает размер натасканной кучи, из этого сырья можно выплавить свыше сотни наконечников для копий или несколько десятков топоров. Вот только запасов угля у нас раз в пять меньше.

Начали думать, какими силами заготавливать древесный уголь. И тут меня удивил Длинный. Он предложил повесить пережигание ивняка на сувана — в обмен на возвращение части продовольствия, которое мы у них отобрали ранее. Впрочем, бывший хулиган, немного подумав, поправился: «Нет, лучше не возвращать, а отобрать баки, кой и свиней у рана и отдать сувана. Тогда они тоже будут слабыми».

Я смотрел на Длинного с немалым удивлением. Всего два года прошло с того времени, как он из головной боли для своей деревни и её старосты превратился в моего верного подручного, и одновременно — в теперь уже мою головную боль, ибо своего задиристого характера и привычки делать мелкие пакости окружающим он не утратил, и приходилось постоянно то одёргивать Паропе, то улаживать возникающие конфликты с жителями Хау-По. Хорошо хоть, что он задевал исключительно людей, не имеющих близкой родни и друзей среди верхушки местного общества, не знаю, каким уж образом Длинный ухитрялся определять — кого можно трогать безнаказанно, а кого лучше обойти за километр.

И надо ж, бывший баклан предложил вполне годный план по подчинению наших восточных соседей. Подкормив уже ограбленных и запуганных, «пану макаки» выступают теперь в отношении их чуть ли не благодетелями. А грабёж рана с истреблением наиболее борзых сводит на нет вероятность вырезания теми ослабленных сувана. Ну а привлечение уже ограбленных в качестве углежогов — один из шагов по интегрированию в более цивилизованное общество. А то, что интегрироваться дикарям придётся в качестве полурабов-полукрепостных — это уж неизбежные издержки. Се ля ви… Да и рана никуда не денутся: пару раз пройдутся отряды из Бонко и Сонава по их деревням, выгребая продовольствие, и станут недавно ещё свирепые и воинственные жители восточного побережья Пеу обычными ганеоями. Точнее не обычными — я собирался ковать деньги, не отходя от кассы, и устанавливать на покорённых территориях режим самой свирепой эксплуатации. Правда, компенсироваться всё это должно внедрением медных орудий, ирригации и удобрением птичьим помётом (участники грабительских экспедиций заметили на морском берегу птичьи базары, а с учётом несколько более сухого климата суванских и тем более ранских земель гуано должно там накапливаться лучше, чем в Бонко).

Пришлось продолжать заседание, набрасывая план обхода селений сувана для переговоров и похода против рана. Вахаку предложил не мелочиться, а устроить полномасштабную кампанию, чтобы за несколько дней накрыть все предназначенные к экспроприации деревни. При этом он рассчитывал привлечь сонаев и бонкийцев, которые скоро начнут собираться под наши знамёна для похода на запад: погонять их немного в строю, наиболее толковых включить в ряды «макак» на правах тупису, и несколькими сотнями воинов обрушиться на рана. Так что получится два в одном: и угрозу с востока ликвидируем, и пополнение поднатаскается сражаться плечом к плечу.

* * *

Утром всё завертелось: сонаи отправились домой, неся своим вождями весть, что походу — быть; назначенные в разведку путей на запад собирались в дорогу, проверяя оружие со снаряжением; Такумал собирался на переговоры с сунийцами; Вахаку — принимать новобранцев и проводить рекогносцировку окрестностей озера, вдоль которого жили рана; Длинный направился агитировать сувана вступать в ряды углежогов; три десятка участников общества «пану макаки» — отправляться в путь по селениям Бонко и Берегового Сонава, призывая народ собираться в Хау-По и Мака-Купо для большого похода. Причём на вчерашнем совете договорились (с моей подачи), что на первом этапе официальной целью является разгром рана. Вот позже, когда получат боевое-строевое крещение, когда разведаны будут пути через Нижний Огок, когда будут готовы припасы для армии — вот тогда и объявим об истинных наших намерениях. Конечно, я сильно сомневаюсь в способности туземцев держать язык за зубами, и кто-нибудь да проговорится, но всё равно, хоть неделю-другую тайну удастся сохранить.

* * *

В общем, все были при делах. Один я остался не загружен никакой конкретной работой. Хотя то и дело приходилось выслушивать подчинённых и вмешиваться в возникающие споры по самым разным поводам, у меня всё равно оставалось время для идиотских мыслей на тему: а правильно ли я сейчас поступаю.

Всего три месяца назад я планировал действовать постепенно и осторожно: в ближайшие два-три года навязать ирригацию всем сунийским общинам Верхнего Бонко, присвоив себе право распоряжаться возросшим прибавочным продуктом, попутно снабжать ганеоев металлическими орудиями, чётко следя за тем, чтобы возросшее количество продовольствия распределялось справедливо — то есть большая часть прибавки опять же контролировалась мною.

Всю эту дополнительную массу корнеплодов же я намеревался пустить, на содержание, во-первых, полутора-двух сотен «макак», которых при надлежащем вооружении и выучке должно было хватить для контроля над областью, а во-вторых — максимально возможного количества людей полностью занятых ремеслом: металлургов, строителей, гончаров, ткачей. Кроме этого, необходимо было подумать о системе образования: разобравшись с «текучкой», я собирался, наконец-то, организовать краткосрочные курсы обучения письму и счёту, чтобы наиболее из толковых учеников уже стали учителями при Мужских домах.

Ближайшее будущее виделось мне примерно следующим: сунийцы остаются жёстко эксплуатируемым земледельческим сословием, которому доставаться будет не намного больше, чем они имеют сейчас; бонко — разделяются на воинов, ремесленников и привилегированных земледельцев, из числа которых по необходимости и возможности (по мере роста прибавочного продукта, выкачиваемого из ганеоев) будут рекрутироваться новые ремесленники, воины и чиновники, они же интеллигенция.

Что до рана и сувана, то им в задуманном обществе уготована была роль наиболее угнетённой, нищей и бесправной группы: на первом этапе постоянными походами и отбиранием большей части продовольствия их нужно приучить к мысли о полном нашем превосходстве и вселить чувство безнадёжности и бесполезности сопротивления, а затем ввести регулярную дань продовольствием и трудовые повинности, держа их в чёрном теле. Заодно наличие бесправных рабов должно повысить статус сунийцев в собственных глазах: одно дело, когда ты на самом низу общественной лестницы, а совсем другое — когда ниже тебя ещё куча народу.

При этом часть населения с востока планировалось переселить в Бонко для использования в качестве подсобных рабочих в керамических и медеплавильных мастерских, и на заготовке угля и руды (для последнего, правда, предстояло договориться с сонаями, но вряд ли те откажутся переложить нудную работу по поиску и добыче малахита на рабов), а также в строительстве нормальных дорог с мостами через мелкие речки и ручьи вместо троп, на которых с трудом расходятся двое или трое человек. Я твёрдо намеревался устроить минимум одну похожую на привычные мне трассу шириной метра три от низовьев Боо до начала подъёма в Сонав, благо примитивные тележки, приводимые в движение силами одного-двух человек, Сектант обещал. Кроме этого, есть же где-то за морями какие-то цхвитукхи, амки и шхишкумы, которых запрягают в повозки. Рано или поздно я постараюсь этих неведомых зверей раздобыть и поставить на службу прогрессу на отдельно взятом острове.

В общем, вполне лет за десять или даже раньше можно создать экономический базис, позволяющий прокормить и вооружить несколько сотен профессиональных вояк, а к ним в дополнение подготовить ополчение из дареоев-бонко — если тех снабдить медными орудиями, образовавшееся свободное время легко занять воинским обучением — создать несколько лагерей подготовки, куда собирать на пару-тройку недель в году, допустим, всех в возрасте двадцати-двадцати пяти лет, а молодняк до этого возраста вполне реально дрессировать в строю и по месту жительства. Я уже успел неплохо изучить психологию местных папуасов, чтобы понять: ради подобных военных игрищ они готовы будут как терпеть муштру, так и выращивать дополнительное продовольствие — и для участников сборов, и для обмена на оружие.

А уж имея трёхтысячную армию, умеющую биться строем, можно идти свергать мерзкого Кивамуя и сажать на престол Солнцеликую и Духами тэми Раминаганиву: наша фаланга разгромит всех регоев и дареоев западной части острова. Так на хрена вместо следования такому правильному и тщательно разработанному плану я подписался на откровенную авантюру — несколькими сотнями воинов, из которых более-менее вооружено пара сотен, а ещё меньше — внушает доверия, в надежде на непонятных союзников.

* * *

К обеду, когда Вахаку с десятком бойцов отправился на разведку в сторону земель рана, Длинный, прихватив двадцатку воинов — к ближайшему суванскому селению, отряд Такумала и назначенные для проверки дороги через Огок отбыли в сторону Хау-По, а гонцы — во все стороны сразу, я вообще остался наедине со своими противоречивыми мыслями. Требовалось срочно чем-нибудь заняться, чтобы не извести себя окончательно. Ну ладно, хотя все разбрелись, в нашем лагере оставался всё-таки человек, с кем можно поговорить, дабы не оставаться наедине с сомнениями и страхами, позорными для того, кто всерьёз вознамерился круто поменять историю целого народа.

Солнцеликая и Духами Хранимая тэми занималась очень важным делом, можно сказать государственной важности: она кормила сидящую в прочной корзинке мёрзнущую крысу, подаренную месяца полтора назад моей бывшей подругой Алкой-Алиу.

Владелица небольшого, но прибыльного бизнеса по разведению деликатесных зверьков, а по совместительству — успешный мастер-гончар, решила тогда навестить своего старого друга Сонаваралингу а заодно обменять немного живого товара и продукции бонхийской керамической мастерской на разные интересные вещи вроде медных изделий. По старой памяти я обеспечил ей весьма выгодный обменный курс. На радостях Алка расщедрилась и подарила одного из грызунов Раминаганиве к немалому восторгу венценосного ребятенка.

На Алиу юная претендентка на трон Пеу также произвела самое благоприятное впечатление. Моя бывшая подруга, любовница и в прошлом почти что жена на прощание выразила мне самое решительное одобрение в адрес тэми и поинтересовалась: достаточное ли удовольствие получаю я от столь молодой партнёрши по ночным утехам. На моё решительное отрицание — дескать, как я могу посягнуть на особу столь благородной крови (насчёт детского возраста принцессы и почти отцовских к ней чувств я даже не заикался, не рискуя прослыть конченным идиотом) — Алка лишь хмыкнула, выражая не то своё неодобрение глупому моему поведению, не то недоверие мои словам: типа, знаем мы вас, моралистов.

Напрочь деловая и независимая бизнесвумен отправилась восвояси, а в память о ней остался зверёк, временами начинающий крупно дрожать, словно его не согревает в тропическом климате бурая шерсть. Местные умельцы соорудили для него специальную корзину-клетку из особо прочных прутьев, обработанных каким-то горькими отваром, дабы почётный узник не вздумал прогрызть себе дорогу на волю. А Солнцеликая и духами Хранимая посвящала не меньше часа в день кормлению его кусочками печёных корнеплодов и фруктов.

* * *

Завидев меня, тэми радостно крикнула: «Сонаваралинга, я дописала те слова, которые ты вчера задал!»

— Хорошо, Рами — кивнул я, присаживаясь на циновку — Сейчас проверю — одной из самых ценимых мною привилегий была возможность в приватных разговорах сокращать имя Солнцеликой и Духами Хранимой — в обмен на такое же сокращение моего обозначения до совершенно дикого в представлении туземцев «Рали».

Служанка принесла орехов и кислых ягод — любимых лакомств юной претендентки на трон Пеу. Я, отправив в рот пригоршню набивающих оскомину фиолетовых бусинок, взял в руки кусок папируса, исчирканный каракулями: что ж, неплохо, ошибок почти нет, да и те, что имеются, можно списать на то, что при относительной бедности местного языка согласными, которые я вполне сносно воспринимал и воспроизводил, с гласными была просто беда — каждая из вроде бы привычных «а, и, е, у, о» при ближайшем рассмотрении оказывалась тремя-четырьмя (а «у» вообще, минимум, шестью) звуками, для туземных ушей, бывших вполне самостоятельными фонемами. Если честно, я, кажется, до сих пор не научился правильно выговаривать кое-какие из гласных. Не знаю уж, как это воспринимают окружающие: то ли как странный акцент, то ли как дефект речи.

Похвалив тэми за успехи в овладении грамотностью, я заставил её решить в уме несколько задачек на сложение и вычитание — пока что мы оперировали с числами не больше сотни. Потом Рами потребовала рассказать какую-нибудь историю вроде вчерашней о железных птицах, в желудках которых способно поместиться целое селение.

Немного подумав, начал повествование про мелких, не видимых глазом, демонов «лекорону», что живут в меди, и которых заставляют делать всякую разную работу люди в далёкой стране. Служанки, доселе мельтешившие вокруг, занятые своими делами, потихоньку присели в паре шагов от наших циновок, навострив уши: сказки послушать они любили, как и все жители Пеу. А тут не о привычных всем волшебных свиньях да говорящих рыбах или взаимной резне братьев и прочих родственников речь идёт, а о духах и могучих волшебниках, которые этих духов гоняют по своим надобностям.

Только сегодня чего-то не клеилось у признанного специалиста по колдовству и усмирению магических сущностей повествование. Впрочем, прислуживающие тэми девки и старуха Тамарива особого внимания на отсутствие энтузиазма в изложении не обратили. В отличие от Солнцеликой и Духами Хранимой. Раминаганива вдруг приказала: «Хватит, надоело!» — и добавила, адресуясь к служанкам — «Идите, работайте».

Когда лишние уши оказались достаточно далеко, юная тэми выдала, не спрашивая, а скорее утверждая: «Не интересно ты сегодня рассказываешь. Будто тебя что-то тревожит, Сонаваралинга».

Неожиданно для самого себя я начал рассказывать о своих сомнениях и тревогах. Раминаганива слушала, слушала, не перебивая, да вдруг и ошарашила внезапным выводом: «Странный, ты Ралинга. Словно ты не сонай, а тот самый волшебник из твоих сказок. Или с далекого запада, Тунаки мне про Ирс много говорил».

— Ты права, Рами — не интересуясь, что же привело тэми к такому смелому выводу, горько усмехнулся — Я действительно не Ралинга из Аки-Со. Четыре с лишним года назад меня ничего не понимающего и не знающего об этом мире подобрали на месте смытого морем Аки-Со люди из Бон-Хо. Потом Темануй из Тено-Кане признал во мне своего родственника и нанёс на моё тело татуировки, означающие принадлежность к сонаям и клану. Я выучил язык людей Пеу, и старался жить их жизнью и быть полезным людям Острова.

— Ты с Ирса? — тихо спросила тэми.

— Не думаю — отрицающе мотнул я головой (кстати, ещё один нехарактерный для папуасов жест) — Даже Пеу в моём родном мире трудно было бы не заметить. Не говоря уже о Вохе и прочих странах на островах и Дисе. Я бы обязательно услышал бы хоть что-нибудь и Вохе, и об Укрии с Тузтом, и о Кабирше. Но там ничего такого нет. Мой мир где-то очень далеко. И я не знаю, как туда попасть: просто по морю туда точно не приплывёшь.

— Значит, тебя перенёс к нам колдун, ещё более сильный, чем ты — сделала вывод моя юная собеседница.

Как всё-таки просто папуасам: не надо заморачиваться вопросом, откуда и как я попал в этот мир — колдовство и точка.

— Я всегда чувствовала, что ты словно не отсюда — сказала тэми.

— Почему? — полюбопытствовал я — И почему остальные не догадываются?

— Наверное, мне помогает колдовской дар моего предка Пилапи Старого — на полном серьёзе, без всякого пафоса, как что-то вполне разумеющееся ответила Рами.

И снова всё у неё просто: есть сверхъестественные способности, унаследованные от первого типулу-таки его потомками — здесь с этим строго — чтобы чего-нибудь добиться, нужно не только военными или управленческими талантами выделяться, но и магией владеть на высшем уровне. Так почему бы не обладать Солнцеликой и Духами Хранимой неким встроенным детектором, позволяющим определять иномирян.

Ну ладно, коль сама тэми не задумывается, как ей удалось меня расколоть, не буду на этот счёт сильно грузиться и я. Какая, в сущности, разница, что помогло увидеть наследнице трона Пеу мою инородность: свежий незамыленный взгляд, помноженный на живость ума и любопытство; женская интуиция; собственная моя неосторожность, вызванная тем, что я впервые столкнулся в лице Рами с искренним и бескорыстным интересом к моей персоне, или всё это вместе взятое.

За предыдущие четыре года, пожалуй, только дед Темануй руководствовался в отношении меня простой симпатией, да и то, скорее доброе отношение к Ралинге и базировалось на родственных чувствах. Кроме того, немного получше узнав местный социум, я бы не исключал и гомосексуальную подоплёку в мотивации деда, в силу его возраста приобретшую характер чисто платонический.

Остальным же всё время было что-то от меня надо: Алка рассчитывала на выгодное замужество, для Понапе я был просто учеником, выдающим на-гора инновации, Длинный видел во мне могущественного колдуна, пристроившись в окружение которого можно сделать карьеру, покойный Ратикуи воспринимал меня в первую очередь как источник полезных ништяков, для сонайской родни я был партнёром по медному бизнесу. Конечно, многие из них испытывали ко мне вполне дружеские чувства, особенно моя бывшая подруга и хромоногий гончар, но всё равно, проглядывал за их расположением вполне себе корыстный интерес.

И только капризный ребёнок королевских кровей готов был часами слушать сказки про летающие корабли и демонов живущих в меди и горячей воде или выпытывать меня про смысл странных закорючек на полосках тростника.

— Ты кому-нибудь говорила о своих догадках, Рами? — задал я наиболее интересующий на данный момент вопрос.

— Нет — искренне удивилась Солнцеликая и Духами Хранимая — Зачем?

— Ну, если я выдаю себя не за того, кто я есть, я могу быть опасен.

— Нет — резко ответила тэми — Я знаю, ты не опасный. Ты интересный… и смешной.

— Смешной? — вот этого я не ожидал. Страшный колдун Сонаваралинга, вынимающий души из людей и помещающий их обратно, повелевающий духами кровавого поноса, умерщвляющий своих недоброжелателей их же оружием, пачками перегоняющий души умерших предков из зелёных камней в металлические орудия — оказывается, ещё может быть смешным.

— Ага — подтвердила Раминаганива и тут же резко сменила тему — Там у тебя была семья?

У жителей Пеу для обозначения родственных отношений имелось намного больше слов, чем русском языке. Например, наименований групп родственников насчитывалось свыше десятка: одно человек употреблял применительно к родительской семье, второе — к своей собственной после брака, причём были «мужские» и «женские» варианты каждого из терминов, особые названия были для общностей, объединяющий родных, двоюродных и троюродных братьев и сестёр, а также для родственников со стороны супругов обоих полов. Сложновато сразу разобраться в этой системе и не делать грубых и смешных ошибок, самым мягким и безобидным аналогом которых в русском было бы «я пошла» в устах мужчины.

Тэми же сейчас употребила слово, означающее жену и детей, так что я честно ответил: «Нет, у меня дома остались только родители и сестра».

— А как тебя звали там?

— Олег — как можно чётче произнёс я.

— Ле-гу. О-ле-г — старательно повторила моя собеседница и в третий раз практически правильно — О-лег. А какое имя у твоей сестры?

— Ольга.

— О-ле-ка — мягкая согласная у тэми совсем не получалась. Что и не удивительно, учитывая полное отсутствие подобного в туземном языке.

— Знаешь, Рами, ты мне сильно напоминаешь её. Кажется, если закрыть глаза и не обращать внимания на язык — ты это она и есть. Только Ольке уже должно исполниться четырнадцать лет. А столько сезонов дождей, сколько тебе сейчас, ей было, когда я попал в ваш мир.

Тут Солнцеликая и Духами Хранимая неожиданно насупилась и помрачнела, закусив нижнюю губу.

«Вон» — неожиданно зло сказала тэми — «Я не хочу тебя видеть, чужак. Не приходи больше ко мне».

Удивлённый столь резкой и непонятно чем вызванной сменой настроения Раминаганивы, я поднялся с циновки и вышел из-под навеса, где и происходила вся наша беседа. Опять, кажется, по незнанию ляпнул что-то недопустимое.

Знать бы только ещё, что вызвало такую реакцию со стороны юной особы монарших кровей… Самое хреновое, и не спросишь ни у кого: представляю реакцию Такумала или Вахаку, когда я задам им вопрос: «Я тут, понимаете, сказал, что наша Солнцеликая и Духами Хранимая тэми жутко осерчала на меня, когда я сравнил её со своей сестрой, оставшейся в совсем другом мире. Не подскажете, что именно так разгневало нашу повелительницу?» Какой цели будет служить добрый удар дубинкой или топором по моей голове — уничтожению демона, выдававшего себя в течение целых четырёх лет за Сонаваралингу, либо же просто проделыванию в черепе достаточного размера дырки, чтобы через неё выгнать из Сонаваралинги захватившего его тело духа — вопрос чисто теоретический, потому как мне будет уже всё равно.

Оставалось только гадать — то ли тэми задело сравнение с неблагородной по происхождению, то ли то, что я поставил её на одну доску с невесть кем, может даже с не человеком, а демоницей какой, которых предки Рами целыми табунами изничтожали или заставляли служить себе, то ли что-то ещё.

Ну да ладно, свидетелей нашего разговора вроде бы нет. Служанки могли видеть, как Солнцеликая и Духами Хранимая за что-то обиделась на меня, но это не впервой. Сейчас по близости нет никого из регоев-текокцев, которым тэми может что-нибудь сказать, а через день-другой, когда вернётся из разведки Вахаку, обида уже остынет. А там глядишь, кончится опала, да сама Рами, и объяснит, что же вызвало её гнев.

Глава тринадцатая

В которой герой занимается скучной рутиной, говорит чистую правду, немного геройствует и устраивает кровопролитие, а также готовится к работе по специальности

Привычно обойдя лагерь нашего воинства, я наконец-то мог присесть возле одного из костров, вокруг которого сидели «пану макаки». Выбор мой пал как обычно на тот, где собралась старая гвардия в лице Вахаку, Длинного и прочих.

Само собой нашлось и удобное место, и кусок копчёной свинины с пальмовой лепёшкой. Впрочем, уважение к своему начальству проявляли «макаки» довольно небрежено. Оно и понятно: публика была занята слушанием историй, баек, сказок и прочих продуктов народного творчества. Сейчас всеобщим вниманием завладел Текоро — непонятного возраста мужик с Нижнего Бонко из соседнего с Бон-Хо селения, признанный умелец интересно и складно рассказывать всевозможные истории — как откровенно выдуманные, так и похожие на реальные. Особыми воинскими умениями он не блистал, равно как и к выполнению походных обязанностей вроде натаскать дров с водой для приготовления пищи или прорубать дорогу в зарослях в первых рядах относился без должного энтузиазма — скорее наоборот, норовил пропустить свою очередь. Зато когда дело доходило до вечерних посиделок у костра, не было ему равных в рассказывании всяких историй, в коих причудливо переплетались реальные события и вымысел.

Обычно рассказы у походного костра нередко повторялись через день или два, впрочем, туземцы слушали всё равно с интересом, наслаждаясь, как я понимаю, знакомым сюжетом в новой обработке. Но сегодня Текоро потчевал аудиторию историей, которой до этого мне слушать не доводилось. И я даже успел подсесть к костру в самом её начале.

Местную манеру изложения с подробным перечислением узоров на набедренной повязке, многочисленных украшений и оружия трудно назвать захватывающей. Но волей-неволей приходилось выслушивать многочисленные и однообразные списки того, что было на герое, а затем — что, как и кому он говорил, с таким же методичным описанием остальных персонажей — как основных, так и второстепенных. Речь шла про некоего Келеу, который отправился за смолой в заросли далеко от своей деревни.

Первую часть повествования занимало скрупулёзное перечисление рисунков на набедренной повязке героя и того, как гремели и сверкали ракушки в ожерелье на его шее. Потом Келеу наткнулся на отрезанную голову, висевшую на дереве. Текоро принялся подробно да с повторами описывать крайне неэстетичный внешний вид головы и то, как Келеу осматривал её со всех сторон, пока не вздумал потянуть голову за нос. Тут она открыла одни глаз, затем второй, и укусила бедолагу за палец.

Тот, конечно, охренел от такой наглости. А голова меж тем подмигнула Келеу и сказала, чтобы он никому не говорил про неё, а то, дескать, плохо будет. Герой, не будь дураком, пообещал, конечно, что будет молчать как рыба, а сам быстренько побежал к своему таки, надеясь за такую диковину получить награду. Правитель, выслушав Келеу, собрал свою свиту (вновь длинный перечень нарядов таки и его регоев) и велел вести к дереву, на котором висит голова. Пришли к нужному месту (подробное описание пути). Голова висит себе, да висит: обыкновенная мёртвая голова. И никаких признаков жизни не подаёт. Решил таки, что над ним издеваются, рассвирепел (минут на пять описание стадий нарастания властного гнева) и приказал своим регоям схватить лгуна.

Бедняга и умолял голову заговорить, и угрожал ей. Ничего не помогало. Наконец, правитель совсем разъярился и велел своим регоям убить Келеу и отрезать ему голову да повесить рядом с уже висящей — дескать, чтобы той не скучно было. Сказано — сделано.

Ушёл таки со своей свитой, голова несчастного болтуна висит рядом со своей говорящей сестрой по несчастью. И та, наконец, подмигивает хитро и говорит: «Я же предупреждала, плохо тебе будет».

* * *

Уже когда народ, наслушавшись историй и сказок, начал расползаться и готовиться ко сну, я заметил совсем рядом Солнцеликую и Духами Хранимую тэми — как обычно в сопровождении женской свиты. На меня наша повелительница даже не взглянула — к чему я уже успел привыкнуть. Та непонятная для меня размолвка затянулась, и я всё не решался подловить момент и поговорить с Рами на чистоту и выяснить, что же так обидело в том разговоре юную претендентку на престол Пеу. Разумеется, я объяснял самому себе оттягивание непростой беседы многочисленными заботами, связанными с движением войска из девятисот сорока человек по незаселённой местности. Но в глубине души я сознавал, что просто побаиваюсь неожиданного и неприятного поворота разговора.

Так продолжалось все те три с лишним недели, пока собирались воины со всех углов Бонко и Сонава, а потом мы ходили с ними усмирять рана и проводили краткий курс строевой подготовки для всего набравшегося воинства, готовили продовольствие для основного похода и, наконец, выступили на запад. Я, дабы поменьше сталкиваться со старательно изображающей холодное равнодушие Солнцеликой и Духами Хранимой, даже решил помочь Такумалу в переговорах с нашими сунийскими данниками, а потом отправился на маленькую победоносную войну с рана. Всё общение со мной тэми предпочитала вести через посредников.

Авторитет основателя общества «пану макаки», в сочетании со славой колдуна и металлурга, по инерции ещё действовал, заставляя вожаков нашей разномастной армии прислушиваться к моим словам и даже соглашаться со мной, но явственно ощущалось, что это всё до поры до времени: если Вахаку с Длинным и прочие «макаки», равно как и мои сонайские родственники по-прежнему полагали Сонаваралингу человеком, за которым стоит идти, то в поведении многих предводителей отрядов проскальзывало не сильно скрываемое: «Пускай сонайский колдун приведёт нас в Текок, пускай обеспечит победу над нечестивым Кивамуем, а потом, когда станет больше не нужен, мы его отправим к Духам». Некоторые, из числа самых глупых и самонадеянных, вообще копировали манеру поведения Раминаганивы, старательно не замечая впавшего в опалу полукровку.

Впрочем, таковых было немного: большинство из двух с лишним десятков вожаков отрядов старательно изображали любезность при личном общении. Но всё же лицемерие среди папуасов ещё не достигло совершенства, свойственного цивилизованным людям, поэтому настоящее отношение ко мне у них то и дело прорывалось наружу в мелочах.

Плюс к этому, в своё время ряды моих «макак» пополнялись выходцами со всего Бонко и даже Сонава. И в походе они общались со своими сородичами да односельчанами, которые шли под командой деревенских вождей. Присущая туземцам болтливость, особенно в кругу знакомых и друзей, в сочетании с клятвами о полном доверии внутри нашего воинского братства, коими я предусмотрительно оформлял переход из «барану» в «тупису», с лихвой обеспечивали меня информаций о том, что же действительно думают о Сонаваралинге предводители союзников. Знание о реальном отношении ко мне со стороны партнёров по военной коалиции не прибавляло оптимизма и без по-прежнему непонятной размолвки с Солнцеликой и Духами Хранимой. А уж оба этих фактора в совокупности обеспечивали стабильно подавленное настроение.

В итоге, спасаясь от скатывания в полный и беспросветный депресняк, я решил для самого себя, что вся моя многообразная деятельность по подготовке припасов, прокладыванию пути по нижнему Огоку, выработке системы сигналов для связи между формированиями, из которых складывалось наше воинство, на марше и в бою, попытки хоть как-то сработать всю эту кучу мелких шаек и отрядов в некое подобие армейского соединения — так вот, всё это просто способ добраться до западного побережья, откуда можно свалить в более цивилизованные края. Ладно, думал я, мысленно усмехаясь: коль вы, господа папуасы, видите во мне только незаменимого специалиста, разработавшего доселе небывалый марш-бросок, а теперь им руководящего, да командира самого сильного отряда нашей армии, когда дело дойдёт до боестолкновений со сторонниками Кивамуя — хрен со всеми вами. Не буду мешать вашей делёжке портфелей в будущем правительстве. Представляю, какой приятный сюрприз ожидает их всех, когда обнаружится исчезновение одного из самых главных и опасных конкурентов в борьбе за места рядом с престолом.

Последние месяцы, наполненные участием в политике на местном уровне и ответственностью за немалый коллектив, собравшийся под моим управлением, что-то сдвинули в сознании, и теперь я не испытывал прежнего страха перед дорогой через полмира. Тем более что на небольшую команду для путешествия я мог точно рассчитывать: Длинный, непоколебимо уверенный в моей счастливой звезде; Сектант, который, как удалось выяснить, не прочь побывать в благословенном Ирсе — мечте каждого правоверного тенхорабита; и, конечно, Баклан, готовый последовать из простого любопытства, выдернувшего его из родной вохейской деревни и забросившего на Пеу, и по родственному долгу, обязывающего опекать старшего сородича.

Тяжело, конечно, будет бросать «макак». Да и Солнцеликую и Духами Хранимую тоже, по-своему жалко. Отца у бедного ребёнка прибили, мать умерла при родах, имеющейся на западе острова родне, небось, она интересна только как источник возможных материальных благ.

* * *

— Пану олени — откуда-то наперерез вынырнул Раноре, один из предводителей носильщиков-сунийцев.

— Что надо — полюбопытствовал я.

— Когда ты договаривался с нашими старейшинами, то обещал, что через четыре дня пути мы отправимся обратно домой.

— Конечно — согласился я — Сегодня истёк третий день. Завтра вечером, когда станем на ночлег, остатки вашей ноши раздадим по отрядам. А вы переночуете и пойдёте обратно.

— Пану олени — тихо и неуверенно сказал Раноре — У нас не все хотят возвращаться в свои селения.

Я непонимающе уставился на сунийца.

— Они говорят: попроси пану олени, чтобы он позволил идти с его людьми дальше.

— Ты тоже хочешь остаться с нами?

— Да.

— И много вас таких? — полюбопытствовал я.

— Тинопе, Кеоре… — принялся перечислять Раноре.

Понятно — по большей части молодёжь лет двадцати-двадцати пяти. То есть, молодые они, конечно, по меркам моего прежнего мира: здесь взрослыми считаются уже в четырнадцать-шестнадцать, а к двадцати годам среднестатистический обитатель Пеу успевал обзавестись женой и ребятишками. Хотя, конечно, солидными мужиками в глазах окружающих становятся всё же ближе к тридцатилетию.

Если я правильно посчитал перечисляемых Раноре, из пятидесяти сунийских носильщиков одиннадцать желают отправиться с нашим войском и дальше. Он — двенадцатый. И что с ними делать… То есть, конечно, понятно, что они будут и дальше нести припасы — только теперь не на всю нашу армию, а на «макак» и моих сонайских сородичей из Тено-Кане. А остальные пусть тащат свой паёк на остаток пути на собственных закорках.

Другое дело, как мне «юридически» оформить эту дюжину, являющуюся, с точки зрения полноправных дареоев, недочеловеками. С одной стороны, мои «макаки» не потерпят равноправия каких-то сунийцев, с другой — двенадцать крепких молодых парней, способных орудовать дубинками и ножами не хуже бонко и сонаев. Здесь расслоение на классы или касты только начиналось, и ганеои ещё не успели превратиться в забитых и бесправных рабов или крепостных. С третьей — совсем не помешает вдобавок к текокцам Вахаку, бонкийцам Такумала (оставшегося на этот раз за главного в Мака-Купо, несмотря на желание идти вместе со всеми) и шайке Длинного иметь ещё одну группу бойцов. Причём сунийцы будут преданны именно лично мне.

Как-то слабо верилось в то, что повоевав и почувствовав себя почти вровень с дареоями, Раноре и остальные захотят возвращаться домой, к прежнему приниженному положению платящих дань земледельцев. Учитывая, что всем они будут обязаны лично мне, то я получу в своё распоряжение некоторое подобие янычаров или мамлюков — не рабов, конечно, но выходцев из низшего туземного сословия. А уж о том, чтобы эти авантюристы были обязаны только мне, и никому другому, я позабочусь. Я хоть и собрался отравиться в более цивилизованные места, но кто знает, на сколько затянется подготовка к отплытию, так что лишним ничего не будет.

— Хорошо, я завтра объявлю своим людям, что вы пойдёте с нами и дальше — наконец отвечаю сунийцу — Будете как прежде нести еду и вещи воинов «пана макаки» и заготавливать дрова для наших костров. Когда дело дойдёт до боя, станете биться там, где укажу я, Вахаку или Паропе.

— Спасибо, пану олени — улыбнулся Раноре щербатым ртом.

Известие о том, что дюжина сунийцев дальше понесёт наши припасы и иное имущество за исключением оружия, «макаки» восприняли с некоторым облегчением: к хорошему быстро привыкаешь, и никому не улыбалось тащить со следующего утра дополнительные десять-пятнадцать килограмм нагрузки.

* * *

Дни похода тянулись один за другим. Погода стояла на удивление сухая — до этого столько дней без осадков я наблюдал только в Сонаве. Ведь и тучи висели над головой, и даже гром гремел где-то вдали, а на нашем пути только один раз дождик немного смочил землю. Такое ощущение, что небесная влага обильно проливалась на обращённый к океану край плато, образующего верхний Огок, а эту низину тучи пробегали бегом, чтобы потом пролиться ливнями на внешние склоны сонавского кратера. Не знаю, насколько справедливо подобное предположение, но иных объяснений непривычной для Пеу сухости не было.

Наша армия шла через кустарники Нижнего Огока, периодически меняя передовой отряд, которому и доставалась основная работа по прорубанию пригодной для нормального движения тропы. Первые дни мне пришлось потратить немало времени и нервов, чтобы убедить вожаков в необходимости того, чтобы авангард прокладывал нормальную дорогу для идущих следом: никому не хотелось тратить свои силы на обрубание веток и откидывание в сторону сгнивших стволов и бурелома, чтобы другие шли с комфортом. Я вынужден был пригрозить наслать на несогласных всех встречных муравьёв и натыкать им под ноги колючки со всего Огока, потом потратил полночи на составление графика смены передовых отрядов а, затем ещё пришлось строго следить за его соблюдением. Правда, это вовсе не избавляло меня от постоянных жалоб со стороны то одного, то другого из главарей на то, что его отряд находится в авангарде чаще или дольше прочих. Зато после нас оставалась вполне приличная тропа, не хуже тех, что связывают между собой селения Бонко. Не знаю, чем окончится этот поход, но прямой путь с запада на восток Пеу после нас останется. Другой вопрос — надолго ли. Но всё равно, хоть какая-то польза будет.

В общем и целом, поход проходил в штатном режиме: количество заболевших и травмированных не превышало и двух десятков, смертельных случаев вообще не было. Благодаря предварительной разведке пути, удалось найти дорогу в обход реки Огуме: оказалось, она начинается где-то на склонах огокского плато, а не в Сонаве, как полагал я, основываясь на рассказах текокцев. Так что нам посчастливилось избежать переправы или строительства моста.

Характер местности ощутимо изменился буквально за полдня пути: растительность стала зеленее не только в болотинах и низинах, но и на более высоких местах, деревьев стало ощутимо больше, а после обеда впервые за четыре дня прошёл дождь — короткий и тёплый, как и полагается в условно сухой сезон. Да и исходя из уже пройдённого пути, завтра, в крайнем случае, послезавтра, мы должны выбраться в населённые места. По всем признакам выходило, что наша армия приближается к границе Огока и Кехета. Так что следует усилить бдительность передовых дозоров.

* * *

Известие о том, что разведчики вышли на окраины селения, застало меня за весьма важным занятием: я вытаскивал с помощью костяной иглы занозу из ноги. Проклятая колючка сидела глубоко, пришлось расковырять до крови — благо хоть небольшие запасы самогона для санобработки имелись: Атакануй всё-таки, не смотря на бурные перипетии последних месяцев, сумел доработать прототип перегонной установки, и мы её опробовали в деле, получив в итоге несколько литров мутноватой жидкости с характерным сивушным запахом. Часть полученного продукта ушло на эксперименты с разведением древесной смолы, которые показали неплохие результаты. А остальное я объявил неприкосновенным запасом, и использовал, как антисептическое средство для обработки ран и царапин своих бойцов в дополнение к жутко пахнущим мазям туземных лекарей-колдунов.

— Пану олени — голос командира разведчиков Гоку прямо нал ухом заставил вздрогнуть.

— Докладывай — приказал я.

— Там впереди деревня — сказал Гоку — Я насчитал больше шести десятков хижин. А рядом не то соседняя, не то продолжение этой. Вокруг везде поля.

— Хорошо — приказал я — Скажи Вахаку и Паропе, чтобы собирали вождей. Разведчик пошёл искать моих заместителей, а я наконец-то, сумел вытянуть проклятую занозу.

* * *

Предводители отрядов молчали, переваривая известие, что переход по безлюдным местам окончен. Некоторые выжидающе глядели на меня: мол, что скажет Сонаваралинга. Я же думал, как бы, во-первых, поэффектнее обставить появление нашей армии на Западной равнине, а, во-вторых, удержать в узде девять сотен жаждущих воинской славы и добычи дикарей. Когда в Бонко на моих глазах случилась небольшая гражданская война, то особых эксцессов не наблюдалось. Но там то все друг друга знали, и через одного родственники. Здесь же для бонко и большей части сонаев чужая земля. Причём вне поля боя из этой оравы в той или иной степени я способен контролировать только сто двадцать пять своих «макак» с двенадцатью сунийцами Раноре, сотню сонаев из Тено-Кане, три десятка воинов из Хау-По под командой Тилуя, какого-то там родственника нынешнего таки, и пятьдесят бойцов из Бон-Хо под началом сына Боре по имени Тоборе. Над остальными же моя власть была весьма условной.

— Славные воины Бонко и Сонава — начал я — Первая часть нашего пути завершена. Перед нами Кехет, а за ним вся Западная равнина. Верные тэми люди предупреждены о нашем приходе. Нам остаётся только идти вперёд и приводить под руку Солнцеликой и Духами Хранимой вождей западных племён.

Ага, осталось самое простое: определить, где тут союзники, где враги, где колеблющиеся. А уж разгромить нежелающих признавать власть юной тэми, вообще, раз плюнуть.

— Пока мы не знаем, в каких деревнях на нашем пути живут верные тэми люди — продолжил я — А в каких — сторонники Кивамуя Братоубийцы. Поэтому не станем причинять зла жителям встречных селений. Но там, где появлению Солнцеликой и Духами Хранимой не будут рады — усмирим силой, не жалея чужой и своей крови.

Я обвёл взглядом предводителей нашего воинства: все ли внимательно слушают меня. Убедившись, что уровень внимания вполне достаточный для усвоения информации, я произнёс самое главное на сегодня: «Сегодня Солнцеликая и Духами Хранимая тэми войдёт в первое селение, лежащее на нашем пути. Женщины сейчас готовят лучшие её украшения. Сопровождать Солнцеликую будут воины «пану макаки». За ними пойдут сонаи Кано. Сзади них пойдут отряды Тоборе и Тилуя. Остальное же наше войско встанет на ночлег на краю леса но, не причиняя вреда полям коя и баки этого селения. И пусть в грядущую ночь у каждого костра сидит не более чем пять воинов.

— Почему сопровождать тэми будут только твои люди, Сонаваралинга?! — вмешался Хоропе, предводитель такамского контингента — И зачем те, кому ты велишь остаться в лесу, должны разжигать костров больше, чем им нужно для приготовления пищи?

— Славный Хоропе — медленно, с расстановкой начал я — Все в нашем войске храбры и верны Солнцеликой и Духами Хранимой тэми. Но посмотри на «пану макаки» и воинов под началом храброго Кано: все они вооружены хорошим оружием и умеют ходить правильным строем. Когда тэми в их сопровождении придёт в селение, жители его подумают: «Наверное, все воины Солнцеликой вооружены так же хорошо, как и эти две с лишним сотни». А когда они увидят много костров вдали и узнают, что это лагерь нашей армии, то подумают: «С тэми пришло двадцать сотен воинов, а может быть и двадцать пять». И когда весть о таком большом войске облетит весь Кехет и достигнет границ Текока, то наши друзья воспрянут духом, колеблющиеся вожди примкнут к законной властительнице, а враги устрашатся и, дух их ослабнет. Когда же вскроется, что нас вместе с тэми пришло всего десять сотен и четыре десятка, будет уже поздно что-либо менять, ибо к нашему войску присоединится много вождей со своими воинами.

Вожаки потрясённо молчали, переваривая услышанное. Потом тишина разорвалась воплями одобрения и диким хохотом. Идея преувеличить численность нашего войска и его вооружённость металлическим оружием показалась папуасам не только превосходной в тактическом плане, но и остроумной.

— Всё же Солнцеликую и Духами Хранимую нужно сопровождать всем вождям нашего войска и их лучшим воинам — влез предводитель одного из сонайских отрядов с вызывающим у меня нехорошее веселье именем Сопу.

— Хорошо — что-то я сегодня добрый — Вожди отрядов могут идти в первых рядах, сразу за Солнцеликой и Духами Хранимой тэми и лучшим десятком воинов «пану макаки». Каждый вождь может взять с собой двух воинов, но только чтобы все они были вооружены металлическими топорами и ножами — доброту тоже нужно проявлять в меру: пусть совсем уж нищеброды остаются в лагере, и с нами в итоге пойдёт около десяти вожаков и примерно столько же воинов — ибо в некоторых отрядах металлического оружия набиралось не более пары-тройки единиц.

На такой диспозиции и сошлись. После чего я в компании с Вахаку, Длинным и Кано отправился готовить к выходу «в люди» авангард, остальные разбрелись по своим отрядам, собирать оружие и решать, кого взять с собой.

* * *

Обсуждение с командным составом «пану макаки» и ближайших союзников порядка выступления, а также последующие сбор и построение бойцов затянулись далеко за полдень. До деревни идти было ещё два или три часа. В общем, я уже начал сомневаться — может лучше остаться всем в лесу, а завтра по утренней прохладе бодренько дотопать до деревни. Но Вахаку и Кано забраковали эту идею, мотивируя тем, что, как стемнеет, наш лагерь запросто могут засечь по огням костров, кроме того, и днём местные могли заметить дымы. Появление большого количества непонятных людей будет нервировать жителей ближайших деревень, так что лучше всего появиться и объяснить, что к чему, как можно раньше.

* * *

Наконец двинулись. Впереди, как и положено, шла Солнцеликая и Духами Хранимая тэми. По бокам и на пару шагов позади — ваш покорный слуга, Вахаку, Кано и прочие вожди. За нами, старательно, хотя не всегда удачно, держа строй, маршировали десятками члены воинского братства «пану макаки». Замыкали шествие сонаи из Тено-Кане. Идущие за ними бонкийцы Тилуя и Тоборе, равно как и мои сунийцы-носильщики, претендовать на то, чтобы считаться частью торжественной процессии не могли — по причине малой вооружённости металлическим оружием и низким качеством строевой подготовки.

Явление отряда вооружённых до зубов воинов вызвало в селении немалый переполох. Шли мы довольно медленно, так что жители успели вооружиться и собраться возле крайних хижин. Глядя на разномастно вооружённую и нестройную толпу, я прикинул, что мои «макаки» местных уделают, особо не напрягаясь. Судя по выражению лица Вахаку, мой «олени» думал аналогично.

— Хороший ли урожай на ваших полях, уважаемые? — начал стандартную приветственную тягомотину Вахаку — Здоровы ли свиньи? Хороший ли приплод они приносят?

Главный среди жителей деревни, угадывающийся не только по длинному бронзовому кинжалу на поясе и куче украшений, но и по властному выражению лица, ответил, роняя слова по одному: «Урожай. Хороший. Свиньи. Плодятся».

Ещё минут пять продолжался обмен любезностями, из которых я узнал, что мы находимся возле деревни Туте. А местного босса именуют Гокомуй. Вахаку прочитал в своё время для меня пару лекций по раскладам на Западной равнине, но это название ничего мне не говорило: не то поселение из разряда незначительных, не то относится к нейтралам — я то больше запоминал союзников и однозначных врагов. Наконец, Вахаку перешёл к делу, заявив, что во главе нашего славного воинства Солнцеликая и Духами Хранимая тэми Раминаганива.

Лица местных обитателей свидетельствовали, что к сторонникам юной тэми они не относятся. Впрочем, к врагам — тоже. В общем, думал местный босс что-то вроде: «Воюйте с кем хотите, а нас не трогайте». Говорил же он совершенно иное.

Торжественным языком глава Туте задвинул небольшую, но прочувствованную речь о том, как все здесь рады, что Солнцеликая и Духами Хранимая тэми почтила своим вниманием, и что он приглашает высокую гостью со спутниками в селение, где их ожидает пиршество.

* * *

Угощение было так себе — в основном корнеплоды. Только юной претендентке на престол да вождям досталась к ним свинина в каком-то сладком соусе. А уж рядовые «макаки» и сонаи с бонкийцами и сунийцами довольствовались печёным и варёным коем с баки.

Дождавшись, когда гости утолят голод, староста Туте начал расспрос. О цели нашего появления спрашивать смысла не имело, поэтому он сразу же поинтересовался, откуда мы идём. Вахаку честно ответил, что из Бонко через Огок. Дальше старосту интересовало, конечно, как мы с такими малыми силами собрались свергать Кивамуя.

Тут в разговор вступил я: «Здесь только малая часть нашего войска».

— И сколько же всего воинов у тэми? — полюбопытствовал Гокомуй.

— Всё наше войско в десять раз больше отряда, который пришёл сюда под моей рукой — совершенно честно ответил я — Просто я и остальные вожди решили оставить большую его часть на окраине леса. Как стемнеет, вы можете увидеть костры, разведённые нашими воинами.

Ну, может быть, немного преувеличил, поскольку «макаки» вместе с сунийцами Раноре составляли не десятую часть всей армии, а несколько большую. Но в социуме, где точный счёт, чего бы то ни было, в самом зародыше, подобное отклонение нельзя счесть враньём. Да и не стоит забывать гиперболизацию всего и вся, являющуюся одним из элементов папуасского речевого этикета. Если староста Туту желает узнать точную численность нашего войска, пусть сам для себя определяет коэффициент преувеличения и высчитывает реальную численность нашего воинства.

А то, что сонаи с бонкийцами из Бон-Хо и Хау-По не под моим командованием, а руководятся своими предводителями — я же не виноват, что местные этого не знают.

Староста крепко задумался: сила шла через его земли немалая, Кивамую плохо придётся. А если ещё соберутся сторонники тэми с Западной равнины — то вообще крышка. При таком раскладе нейтралитет может оказаться не совсем верным выбором: лучше уж примкнуть к более сильным и справедливым.

— Я смотрю, у вас многие вооружены заморскими топорами и копьями.

— Многие — согласился я — Только это оружие большей частью не заморское, а сделанное в Бонко.

— А те, кто остался в лесу, тоже также вооружены? — спросил Гокумуй.

— Многие, но не все — я не стал врать и даже преувеличивать — Всего в нашем войске по-новому вооружено в три раза больше воинов, чем в моём отряде.

Примерно так оно и есть: хотя бы по одному экземпляру металлического оружия набиралось на три с лишним сотни воинов — сколько-то копий, ножей и топориков заморского происхождения и продукции моей мастерской имеется у вождей и воинов по всем подразделениям, под сотню в отряде Кано, немало у сонаев из других селений, ну и мои «макаки» вооружены по новому почти поголовно. С учётом того, что значительная часть металлического оружия была у вождей и их сопровождения, почти всё оно сейчас здесь.

Староста загрузился ещё сильнее: тысяча бойцов с металлическим оружием разгромит регоев и ополчение всего запада Пеу. Это ты, приятель, ещё не видел моих «макак» в бою.

Ну, а вожди нашего войска, слегка ошалевшие от того, что же я несу, смотрели на меня с восторгом. Когда собирались с дружественным визитом в селение, я успел предупредить, чтобы они молчали или поддакивали мне, но никто из них не ожидал подобного.

По окончании пиршества вожди армии разбрелись по отведённым им для ночлега местам довольные и весёлые. Некоторым, особенно налегающих на туземную брагу или наиболее нестойких против алкоголя, пришлось помогать идти. Местные же пребывали в явной растерянности.

* * *

Следующая пара дней прошла в отдыхе, рекогносцировке окрестностей на расстояние дневного перехода и знакомстве с вождями ближайших деревень. Ещё вечером выяснилось, что Туте именуют не деревню, а всю округу с несколькими селениями — как дареойскими, так и ганеойскими.

Местные предводители прибывали предстать пред светлы очи юной претендентки на престол, а заодно проверить рассказы о её огромном войске. Вид множества воинов, вооружённых длинными копьями с медными наконечниками, и окружающих Солнцеликую и Духами Хранимую тэми, визитёров впечатлял. Равно как и виднеющийся вдали лагерь основных сил. Ничего удивительного, что уже через день в Туте стали стекаться отряды желающих примкнуть к нашей армии. Причём, по словам Вахаку, старых сторонников Кахилуу среди них было не очень много — в основном подтягивались те, кто в борьбе наследников Пилапи предпочли держать нейтралитет.

* * *

Через два дня, когда воины отдохнули, а обстановка в Кехете уже стала более-менее ясна, я собрал малый военный совет — то есть Вахаку, Длинного, Кано, Тилуя, Тоборе и четырёх предводителей самых крупных отрядов. С тем, что пора идти дальше, никто не спорил — не для этого тащились в такую даль, чтобы сидеть на лесной опушке.

С маршрутом движения также вопросов не было: Вахаку, поняв, куда мы вышли, и порасспрашивав визитёров и добровольцев, пополнивших наши ряды, определил деревни, вожди которых являлись стойкими и явными сторонниками Кивамуя. И теперь нам предстояло их посетить, так сказать, по месту проживания. Как ни странно, из двух десятков селений Кехета набралось всего четыре, где правили однозначные враги тэми. Правда, последовательных союзников не имелось вовсе. Зато, как сказал верзила-текокец, у соседей в Ласунге наоборот: нейтралы вперемешку с теми, кто будет рад появлению Солнцеликой и Духами Хранимой. Объяснялось это, кстати, просто — мать Раминаганивы была сестрой тамошнего таки.

Согласно принятым у туземцев военным тактике и стратегии, вообще-то, войску тэми следовало как раз двигаться в земли ласу, где к нам сразу же примкнут сотни новых бойцов. Но две сотни воинов, вооружённых медным оружием и уже наловчившихся биться строем, казались и мне, и остальным вождям достаточной силой, чтобы рискнуть сначала установить контроль над Кехетом.

На следующее утро выступили. Вперёд выдвинулся отряд разведчиков под командой Гоку, за ним топали остальные «макаки» и отряд Кано. Затем — воины из Бон-Хо и Хау-По, сонаи из других селений и пополнившие наше войско полторы сотни кехетцев. Замыкали колонну оставшиеся бонкийские отряды.

Первое селение с вождём неправильных взглядов лежало совсем рядом — в полудне ходьбы от Туте. Добрались в самый солнцепёк. И здесь нас уже ожидал горячий приём. Местный босс, по ходу, собрал всех, кого смог: человек четыреста воинов на окраине деревни было точно.

Конечно, многие из защитников Кибу-По, как именовалось селение, вооружены и выучены были получше сувана или рана, но против плотно сомкнутых рядов «макак» и сонаев из Тено-Кане шансы у них практически нулевые — даже без поддержки остальной части нашего войска.

Бой был скоротечный и ожесточённый: нестройная вражеская толпа натолкнулась на ощетинившийся копьями строй, десятками нанизываясь на медные наконечники, Всё моё раздражение, накопившееся за последнее время, вдруг выплеснулось на этих дикарей, преграждающих пути к морю, по которому я должен добраться до цивилизованных мест с ванной, ватерклозетом и бритвенными станками. Остальные «макаки» следовали примеру своего «пану олени», который ожесточённо махал топором. Пара ударов, принятых на щит, и один пропущенный, но отбитый кем-то из соседей, немного охладила мой пыл, но к этому времени противник уже дрогнул, попятил, а потом и просто побежал.

Заваленная убитыми и ранеными кехетцами окраина селения, согнанные к площади возле Мужского дома уцелевшие враги, на скорую руку организованный допрос пленных. Славный Ратамуй, староста Кибу-По, погиб — несколько его воинов прошлись по полю боя под конвоем Вахаку с десятком бойцов, указав на жилистый труп с застывшим на лице оскалом ярости: раны колотые, типичные для большинства убитых. Серьёзный мужик. Был.

Наши потери: среди «макак» один убитый, у сонаев двое тяжело раненых, возможно, не выживут, ещё десятка полтора получили не опасные для жизни ранения. Не знаю, уж, относить ли к раненым себя: в горячке боя не заметил, как заработал порез левого уха, слава богу, хоть не отрубили его совсем. И когда только задели…

Приятным сюрпризом явилось то, что щиты, представляющие собой деревянный каркас, обтянутый куском тюленьей кожи, к удивлению неплохо отражали удары бронзовым оружием, имевшимся у сегодняшнего противника. До этого они прошли несколько испытаний в полевых условиях против каменных копий и боевых палиц сувана и рана, и неплохо себя зарекомендовали, но у меня были серьёзные сомнения насчёт их эффективности против металлических топоров и мечей. Совершенно напрасные, как оказалось. Иначе убитых и тяжелораненых у «макак» и сонаев было бы куда больше.

А вот у такамцев, которые заходили в деревню с другой стороны, чтобы отрезать противнику путь к бегству, убитых и тяжелораненых почти два десятка — не повезло воинам Хоропе, оказались прямо на пути толпы ретировавшихся кехетцев. Зато, если и сумел кто из врагов избежать плена, то таковых считанные единицы. В остальных отрядах потерь практически нет.

Сколько проблем на сразу мою голову: оградить Кибу-По от грабежа со стороны победителей; организовать силами местных захоронение трупов; поделить трофеи, стараясь при этом никого не обидеть; решить судьбу пленных; привести занятое селение под высокую руку Солнцеликой и Духами Хранимой.

С первым пунктом разобрались быстро. Выяснив путём экспресс-опроса уцелевших пленных, кто из них имеет отношение к Кибу-По, я в присутствии командиров всех наших отрядов просто-напросто поставил жителей деревни перед выбором: или они кормят всё наше воинство и обеспечивают необходимое для культурного досуга количество женщин, или мы возьмём нужное нам самостоятельно. Разумеется, местные обитатели предпочли добровольно удовлетворить требования. Тут меня, правда, поправили Вахаку с Хоропе, чуть ли не в один голос потребовавшие в дополнение к женщинам ещё и мальчиков-подростков. Я принял эту поправку, про себя недобрым словом поминая некоторые местные обычаи.

С уборкой трупов тоже всё решилось в пять минут: своих жмуров местные и без моего вмешательства похоронили бы, а убитых из соседних селений заберут сородичи в ближайшие день-два.

Трофейное оружие, в первую очередь, пару десятков бронзовых топоров и тесаков, увы, пришлось делить пропорционально численности отрядов, как не хотелось мне наложить не него лапу для раздачи верным союзникам из Бон-Хо и Хау-По. Сам виноват: в своё время, когда только стали собираться бонкийцы с сонаями для похода на запад, я, в рамках повышения воинской дисциплины и слаживания отдельных отрядов в некое подобие армии, объявил, что отныне вся добыча, взятая в бою, должна поступать для справедливого дележа в распоряжение совета вождей нашего войска, а тех, кто вздумает её утаить от остальных — необходимо жестоко наказывать. Это, как я надеялся, хоть как-то обеспечит взаимодействие между отдельными отрядами и взаимную поддержку в бою — в противном случае воины в разгар сражения могли запросто увлечься обиранием трупов, не обращая внимания на проблемы соседей.

Не знаю, как там будет на поле боя со слаженностью действий составляющих нашу армию отрядов, но пока получилось, что у внёсших наибольший вклад в победу «макак» и сонаев Кано просто-напросто из-под носа увели большую часть трофейного бронзового оружия, которое при распределении добычи по старому, по принципу «кто убил, того оружие», досталось бы им. Удовольствия моим бойцам это, понятное дело, не доставило, но правила есть правила.

Решение вопроса с пленными и проведение процедуры по установлению власти тэми над округой оказались в весьма тесной связи: принесение клятв верности Солнцеликой и Духами Хранимой с соблюдением всех необходимых формальностей одновременно означало и то, что отныне можно не опасаться какой-нибудь подляны со стороны эти клятвы произнёсших. А пленные поголовно из местных дареоев, можно сказать — гордость и краса Кибу-По и окрестностей.

Для проведения столь важного мероприятия, как принесение клятв верности правительнице, требует шаман. Причём обязательно высшей категории. Местным продавцам религиозного опиума доверия никакого нет — и по части квалификации, и по части лояльности — а ну как вместо закрепления своими ритуалами присяги наколдует смертельных болячек Солнцеликой и Духами Хранимой и её окружению.

Хошь, не хошь, а придётся за работу браться мне, как самому продвинутому шаману в нашей армии. Беда в том, что я имел весьма смутное представление о предстоящей процедуре. Расспросы Вахаку и других текокцев из его компании позволили нарисовать самую общую картину, но тонкостей никто из них не знал. Недавняя инаугурация Тонкутаки тоже как-то не запомнилась во всех подробностях. Попытка выяснить у бонкийцев также дала не слишком много информации. Вдобавок, в некоторых моментах принесение клятвы областному боссу и верховному правителя всего Пеу различалось. Причём, чем вызвано это различие — местными особенностями или же разным уровнем власти, которой присягают — не понятно.

Зато из ответов я сделал вывод, что, коль удастся вытрясти клятвы из здешних дареоев, то удара в спину с их стороны можно точно не опасаться. И Вахаку, и Толуй, и Тоборе рассказали кучу историй про убийства таки запада и востока острова восставшими подданными, но всегда это делали те, кто не клялся вождям. Прямо как в «Нибелунгах», где Сигурда замочил брательник, по малолетству избежавший побратимства. И так же, как в старинном германском сказании, жители Пеу иной раз придумывали весьма замысловатые комбинации, чтобы обойти принесённые клятвы.

Ну да ладно, будем разрабатывать свою собственную процедуру принесения вассальной присяги. Тем более, что и случай у нас особый: как-никак, первая женщина-правитель всего Пеу. В общем-то, и в отдельных племенных областях представительницы слабого пола редко приходили к власти. Вахаку смог припомнить только пару случаев со времён Пилапи Старого, когда дамам удавалось порулить.

Первый — где-то в середине правления первого типулу-таки в племени талу, обитающем на северо-западе острова, жена местного правителя умершего от какой-то болезни, около десяти лет держала власть в своих руках, пока не подрос сын и наследник покойного. Но она опиралась на многочисленную родню — как мужнину, так и свою собственную. И передала бразды правления сыну, как только тот смог править сам.

Второй случай был позаковырестей. У тесу, что живут к северу от Кехета, поколение назад таки погиб от руки брата, которого также убили, причём почти сразу же. Остальные родственники устроили тогда неслабую грызню за власть, в процессе которой и резали друг друга, и искали поддержку у верховного правителя Пеу. Как-то получилось, что победу одержала младшая сестра погибших братьев-соперников. Причём она имела одновременно троих любовников или мужей, которые непросто уживались друг с другом, но даже считались побратимами. Мнения в народе расходились — считать ли это сожительство одной женщины и троих мужчин браком, пусть и довольно странным, напоминающим стародавние времена, когда не только мужчины имели по несколько жён, но и женщины также вполне могли иметь не одного мужа, или же воспринимать всё это просто внебрачной связью. Именно благодаря поддержке своих не то мужей, не то любовников эта дамочка и пришла к власти. Вот только проправить этой «банде четырёх» удалось всего года полтора или два: собралась очередная компания недовольных и убила, напав ночью, и правительницу, и троицу побратимов.

Ну да ладно. Какое мне дело, что там было при царе Горохе. Моя задача обеспечить лояльность местных папуасов Солнцеликой и Духами Хранимой. Немного подумав, я пришёл к выводу, что процедура имеет две стороны: содержание, то есть те клятвы, которые должны произнести дареои Кибу-По; и оформление, то есть мои действия, сопровождающие принесение этих клятв. Причём ни тем, ни другим пренебречь нельзя. Любая неточность и неполнота в формулировке запрещаемых и обязательных для верных подданных действий запросто станет лазейкой для заговорщиков. А недостаточная красочность, непонятность и солидность сопровождающего приведение к присяге представления шамана будет подрывать у народа уважение к монархии со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Глава четырнадцатая

В которой герой, получает надежду на прощение со стороны Солнцеликой и Духами Хранимой тэми, а также неожиданно заводит новое знакомство

Ласунг ничем не отличался от Кехета. Те же деревни по берегам Малой Алуме, временами сливающиеся друг с другом окраинами, те же бесконечные поля баки и коя. Народу, конечно, на Западной равнине живёт куда больше, чем на востоке острова. И по сравнению с Бонко сладких корнеплодов здесь сажают больше, хотя всё равно поля под ними не дотягивают по площади до посадок баки.

Позади было пять дней марша по Кехету с приведением под руку Солнцеликой и Духами Хранимой встречных селений и двумя крупными сражениями со сторонниками Кивамуя. В первом случае пришлось в чистом поле громить несколько сотен воинов, на скорую руку собранными одним из троих оставшихся после занятия Кибу-По враждебно настроенных вождей — без потерь со стороны «макак» и сонаев, вновь оказавшихся главной ударной силой, и с десятками убитых и умирающих от ран у противника. Следующий на очереди прокивамуевский местный босс решил отбиваться в селении. Но шансов у него всё равно не было — укреплений деревня не имела, а перевес у нас был более чем двукратный. Единственное, что на этот раз с нашей стороны было немало раненных и пара убитых.

Сунийцы Раноре в обоих случаях неплохо себя показали, благо после первого боя они все поголовно вооружились качественными трофейными палицами, на которые, в отличие от металлического оружия, никто особо не претендовал: большинство сонаев и бонко имело свои не хуже, а таскать с собой всё время два или три дрына длиной больше метра желающих не нашлось. Попадись такая добыча в руки вблизи от дома, то из-за неё была бы нехилая грызня — не себе, так брату, свату или какому иному родственнику прихватить, ну или детям на вырост. Так что мои потенциальные янычары смогли выбрать вполне приличные изделия местного ВПК. Раноре и ещё двоим вообще достались не просто отполированные и тщательно выверенные по форме боевые дубинки, а настоящие папуасские мечи с вкладышами из акульих зубов или мелких обломков сонавского тёмного блестящего камня.

* * *

В общем, всё складывалось удачно: дареои по обоим берегам Малой Алуме массово приносили клятву верности Солнцеликой и Духами Хранимой; сторонники Кивамуя, устрашённые тремя подряд поражениями с непривычным высоким соотношением потерь, разбегались; летящая впереди нас молва, преувеличивая как жертвы наших противников, так и численность войска Раминаганивы, способствовала тому, что деревенские вожди наперегонки спешили выразить свои верноподданнические чувства и произнести разработанную мною форму присяги, а кое-кто даже примыкал к нашей армии. С учётом тех, кто присоединился ещё в Туте, местное пополнение уверенно приближалось к полутысяче бойцов.

По ходу каждодневных процедур по приведению местных папуасов под руку Солнцеликой и Духами Хранимой приходилось постоянно общаться с ней непосредственно. Разговаривала Раминаганива со мной по-прежнему «через губу», благо губы у неё сочные, прямо «негритянские», как и у большинства туземцев. Впрочем, мало-помалу поведение юной претендентки на престол в отношении меня менялось в лучшую сторону. Чем это было вызвано, не знаю: может быть, повлияла безукоризненно выполненная моя часть работы по оформлению массовых клятв верности, может быть, венценосный ребёнок просто устал дуться на Сонаваралингу.

Ну а после того, как в последнем сражении я умудрился получить удар копьём в ногу, тэми вообще соизволила самолично явиться проведать состояние здоровья своего ручного колдуна. Это конечно, если говорить высокопарно, подобно папуасской «торжественной» речи. А на деле Рами просто примчалась к хижине, где я лежал, морщась от боли. И только выслушав мои заверения, что рана на самом деле не рана, а так себе, царапина, Солнцеликая и Духами Хранимая успокоилась и отбыла прочь, заниматься важными государственными делами.

* * *

Увы поговорить в спокойной обстановке и выяснить причину монаршего гнева так и не удалось. Слишком уж плотный рабочий график у нас был: если не очередной переход, то сражение, если не сражение — то общение с местными вождями и их подчинёнными, ответы на вопросы трудящихся и нетрудящихся, и, наконец, культурная программа, то есть произнесение всеми собравшимися дареоями под мою диктовку длинной, состоящей исключительно из оборотов «торжественного языка», клятвы. Если прибавить к этому необходимость расквартировать и прокормить, избежав возможных эксцессов, почти полторы тысячи взрослых мужиков, воспринимающих мир за пределами своей деревни как место, где можно грабить и насиловать, то времени вообще не оставалось.

Слава богу, за прошедшую неделю с трудом, но удавалось держать нашу «армию Света и Добра» в рамках приличия, не в последнюю очередь, благодаря тому, что, в первую очередь, на новом месте я и остальные отцы-командиры требовали «млеки, курки, яйки» — то есть выпивки со жратвой и баб на всю честную компанию. В итоге все были довольны: гостеприимные кехетцы радовались, что избежали грабежа и сопровождающих его порчи имущества и вреда здоровью; наши орлы — оставались удовлетворены сервисом со стороны местного пищепрома и сферы секс-услуг. Некоторое недовольство народ выражал по поводу того, что нет добычи, кроме оружия, захваченного на поле боя. Впрочем, лёгкий грабёж, который я позволил провести в двух деревнях, вздумавших сопротивляться, и обещание так поступать и впредь там, где встретим сопротивление, несколько примирили бойцов со строгой дисциплиной, навязываемой мною.

* * *

То селение, где я так по-дурацки получил рану, лежало совсем рядом с границей между Кехетом и Ласунгом — настолько, что наши разведчики на следующий день напоролись на вооружённый отряд ласу, жаждущих присоединиться к армии законной (по их мнению) претендентки на престол Пеу. Самая малость отделяло бойцов Гоку и наших союзников от того, чтобы не поубивать друг друга — слава богу, разобрались.

И через два дня пути по гостеприимной земле Ласунга мы вошли в Хопо-Ласу, центр племени. Пышная и торжественная встреча Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганивы, а также её верных слуг. Правитель области Рамикуитаки в роскошном торжественном облачении: несколько ниток ожерелий из ракушек, камешков и птичьих перьев, метровый меч и солидный кинжал на поясе. Полсотни его регоев, также густо увешанных украшениями и оружием, среди которого я замечаю несколько экземпляров из своей мастерской, смотрящихся на фоне заморских ножей и топоров несколько неказисто.

Всеобщая радость и ликование. Тэми, наплевав на церемониал, бежит к стоящим на заднем фоне тёткам, обнимается с некоторыми из них, затем начинает что-то взахлёб им рассказывать. Солидные мужи — то есть я с вождями нашей армии и местный таки со своей свитой — делаем вид, что не замечаем столь вопиющего нарушения порядка проведения торжественного мероприятия по встрече подданными вернувшейся законной повелительницы. Тем более что у папуасов моих все эти процедуры и формальности вокруг монархии и личности монарха не успели окончательно застыть и получить статус чего-то неизменного и обязательного.

Плохо, что продолжающая болеть нога мешала принять участие во всеобщем веселье. Я и на неизбежном пиру сидел в силу обязательств. Другие же мои бойцы оторвались по полной: регои-текокцы Вахаку сразу же нашли кучу старых друзей, да и остальные из числа «макак» и сонаев быстро обзавелись местными приятелями — каждый дареой-ласу считал своим долгом выпить в компании славных героев, не терпящих поражений. Эхо трёх наших побед над сторонниками Кивамуя в Кехете уже успело докатиться сюда, успев обрасти в коротком своём пути самыми разными слухами и преувеличениями. Что до Солнцеликой и Духами Хранимой тэми, то толпа бабок, тёток и сверстниц, кудахтающих над бедной сироткой, утащила её куда-то заниматься своими женскими делами, в которые я вникал мало — как в прошлой своей жизни, так и здесь. Следующие дни Рами, считай что, на глаза мне и не попадалась.

К этому времени нога перестала слишком уж настойчиво напоминать о себе, и я вновь обрёл способность трезво оценивать происходящее вокруг. И многое мне не понравилось. Например, тот факт, что меня и остальных пришедших с востока острова неназойливо оттирают от Солнцеликой и Духами Хранимой, окружённой двойным кольцом — из родственниц и служанок, а также из местных регоев и вождей. Не знаю, как вся эта публика ладила меж собой, но по части изоляции юной претендентки от чужаков из Бонко они действовали на редкость дружно. Вожди отрядов нашей армии в свою очередь как-то сразу растеряли прежнюю борзость, и стали тянуться ко мне, позабыв про недавние планы «съесть» колдуна-полукровку.

Хуже всего, конечно, было то, что ласунгцы ухитрились постоянной лестью и совместными возлияниями почти что оторвать Вахаку и остальных текокцев из его старого отряда от своих товарищей по обществу «пану макаки»: простодушный великан, грозный на поле боя, был совершенного беспомощен перед собутыльниками, постоянно дующими во все уши насчёт того, какой он крутой вояка и вообще умный, щедрый и справедливый.

Но как бы мне не нравилось происходящее, приходится делать вид, что всё идёт как надо. Потому как в нескольких десятках километрах на севере уже собираются отряды верных Кивамую вождей. Тут не до разборок. Да и предъявлять то нашим союзничкам особо и нечего — подумаешь, тэми под плотным контролем местного бабского истеблишмента, подумаешь, вокруг Вахаку ошиваются с выпивкой и льстивыми речами регои Рамитакуитаки, кстати, дяди Солнцеликой и Духами Хранимой по матери. Тем более что из «макак» мои намёки по поводу коварства местных понял только Длинный — остальные ничего подозрительного во всём этом не видели.

* * *

Всё хорошее когда-нибудь кончается. Вот и пять дней отдыха и морального разложения нашей армии пролетели быстро. Я только начал передвигаться, не хромая, когда Рамикуитаки объявил о том, что завтра предстоит большая встреча с вождями со всего Ласунга и соседних районов Текока, которые явились засвидетельствовать свою верность внучке Пилапи Великого.

Желающие перейти на сторону Раминаганивы прибывали в Хопо-Ласу все эти дни постоянно, с некоторыми мне доводилось общаться на обедах при дворе, точнее на дворе Рамикуитаки — ну не хватало на такую большую ораву уважаемых вождей и выделенных из общей массы воинов места под навесом даже у самой большой из принадлежащих Самому Главному Боссу Ласунга хижин. И пришлось организовывать постоянную точку общепита для VIP-гостей прямо под открытым небом. Теперь же, как я понял, здесь собирается военный совет, где и будет решаться судьба текущей кампании.

* * *

Собрались на той же самой площадке, где верхушка гостей и столовалась. Всего я определил число приглашённых в сотню с небольшим. Впрочем, вождей из этого числа было не более трети — остальные это охранники хозяина и приглашённых. Из предводителей пришедшей со мной из Бонко армии Рамикуитаки счёл нужным присутствие кроме меня, также Кано, Вахаку, Тилуя, Хоропе и Сопу.

Если предположить, что остальные вожди представляют количество воинов, пропорциональное стоящему за нашей делегацией, то под штандартами Солнцеликой и Духами Хранимой должно собраться тысяч пять бойцов. Но, к сожалению, на этом делать расчёты нельзя: я совершенно точно знал, что, например, вон тот плотный коротышка с ожерельем из акульих зубов располагает всего-навсего двумя десятками воинов. Да и другая информация, собранная как мною лично, так и «макаками», говорила о том, что жители запада Пеу здесь присутствуют несоразмерно их военной силе.

* * *

Впрочем, устраивать на этой почве скандал я не собирался: в конечном счёте, хозяин — барин. К тому же не следует забывать, что полторы или две тысячи воинов, реально имеющиеся под началом кехетских, ласунгских и текокских вождей, могут превратиться в три или четыре, в то время как нашим девяти сотням ниоткуда пополнение ждать не приходится.

Наконец, явился сам хозяин и ведущий сего мероприятия в сопровождении Раминаганивы, разряженной, наверное, по последней туземной моде: в ожерельях добавилось новых ракушек и камушков, а на плечах юной тэми возвышался плащ из птичьих перьев — непременный атрибут правителя всего Пеу. Интересно, его ухитрились соорудить за эти пять дней, или же начали готовить заранее — когда пришли первые слухи о появлении Солнцеликой и Духами Хранимой с войском или, может быть, даже раньше, когда тайные гонцы побежали несколько недель назад по тропам, связывающим запад и восток острова? Второй вопрос, который у меня возник: сколько же ни в чём неповинных птах распрощалось с жизнью ради этого великолепия? Особенно, учитывая, что самые крупные из современных местных пернатых не дотягивают и до курицы, а владельцы наиболее ценных ярких перьев, идущих на внешнюю отделку царского наряда, размером с голубя.

Впрочем, мне недолго удавалось предаваться тягостным раздумьям по поводу монархических предрассудков, губящих островную живность, чьё видовое разнообразие и так сильно сократилось благодаря неустанным трудам предыдущих поколений туземцев. После быстрого (по папуасским меркам, конечно) обмена приветствиями с вождями Рамикуитаки тут же взял быка за рога и перешёл к непосредственной повестке дня. Я даже проникся к нему некоторой симпатией — пожалуй, это единственный встреченный вождь такого уровня, который осмелился, наплевав на церемонии, сразу же перейти к делу.

— Славные вожди и регои — начал ласунгский таки — Вы все собрались здесь, чтобы помочь внучке Пилапи Старого и Великого получить не по праву отнятый у неё престол.

Далее он минут десять потратил на экскурс в наиновейшую историю Пеу и текущую политическую ситуацию, особый упор сделав на кехетских успехах армии Солнцеликой и Духами Хранимой под командованием славных предводителей Вахаку, Кано, Сонаваралинги, Хоропе и Сопу. Даже мёрзнущей крысе понятно: столь тонким образом господин ведущий собрания намекнул, что Раминаганива и верные ей вожди рады любой помощи, но вполне справятся с негодяем Кивамуем и своими силами. В общем, господа союзники из числа недавно прибывших — знайте своё место. Десятое…

Затем Рамикуитаки перешёл к делам текущим, заявив, что следует де славным мужам, собравшимся ныне, принести нашей милосердной, справедливой, щедрой и доброй повелительнице клятву верности по всем правилам. Такой поворот мы с ним оговаривали, так что все необходимое для проведения обряда снаряжение у меня было с собой.

Времени на принесение клятв ушло много. Шутка ли: каждый из трёх десятков «сильных мужей» должен прочесть под мою диктовку речь, в которой перечислялась почти сотня действий, которые обязывался не совершать в отношении тэми ни он, ни его родственники — как живущие ныне, так и ещё не родившиеся. Далее следовало перечисление почти такого же количества вещей, которые клянущийся, наоборот, обязан совершать по первому велению Солнцеликой и Духами Хранимой. Ну а завершал обряд детский стишок про то, как вышел зайчик погулять — в моём исполнении, на русском языке, под пантомиму, изображающую то болтающего длинными ушами косого, то охотника, целящегося из ружья. Данное действие знаменовало в глазах одурманенных религиозными предрассудками и суевериями обитателей Пеу заклинание духов, дабы они покарали тех, кто дерзнёт нарушить клятву, данную юной тэми.

Пока я трудился в поте лица своего, подошло время обеда. Раминаганива со своей женской свитой удалилась, так что ели в сугубо мужской компании. Площадь наполнилась сосредоточенным чавканьем и звуками отрыгиваемой пищи.

Председатель нашего собрания не позволил почтенным гостям насладиться традиционным послеобеденным покоем, сразу же перейдя к делу, как только все насытились. Теперь речь наконец-то пошла о предстоящей военной кампании.

Как сообщают лазутчики, посылаемые ласунгцами, а также перебежчики из Текока, Кивамуй собирает войско в окрестностях Тенука. Сейчас у него не более двух с половиной тысяч человек. Причём главную роль в том, что у типулу-таки так мало сил, сыграл наш рейд по Кехету: мы выбили несколько сотен бойцов, которые иначе уже пополнили бы ряды врагов. Кроме того, часть «сильных мужей» Западной равнины, впечатлённая учинённым над сторонниками узурпатора погромом, предпочла остаться дома, со стороны наблюдая борьбу за трон.

Рамикуитаки поэтому вполне оптимистично оценивал наши шансы на победу: численность обоих армии примерно равна; конечно, у воинов Кивамуя немало заморского бронзового оружия, но зато на стороне юной тэми имеется спецподразделение «пану макаки», побивающее сотней тысячу врагов.

Так что дальше пошло уже предметное обсуждение: кому командовать всей армией, в каком порядке отряды нашего войска двинутся на Тенук, где удобнее всего устроить сражение, и так далее.

Разумеется, командовать должен наш дорогой хозяин, о чём громко и дружно кричали вожди-ласу и немалая часть текокцев. Мои подчинённые имели на этот счёт своё собственное мнение, но находясь в явном меньшинстве, вынуждены были признать главенство ласунгского таки.

В общем и целом диспозиция вырисовывалась следующая: возглавляет колонну полутысячный отряд под началом Рамикуитаки, за ним двигаются мои «макаки» и примкнувшие, за нами топала остальная часть нашей бонкийской армии и кехетцы, потом текокцы, замыкали же колонну воины-ласу под командой деревенских вождей. Подобный походный ордер, напоминающий движение зеков под конвоем (только с боков не хватает охраны) навеивал мысли насчёт того, что не очень то и доверяют ласунгцы союзникам. Ну ладно, меня такая вот подозрительность не обижает.

Касательно будущего поля боя, все знакомые с местными условиями сходились на том, что Кивамуй встретит нас со своим войском не далее, чем в полудне пути от Тенука — дальше на юго-восток ему идти, выматывая своих людей, не с руки. Мест, подходящих для разворачивания враждующих армий, на этом протяжении от столицы острова четыре, но только одно из них удобнее противнику, а не нам, в одном особых преимуществ не будет у обеих сторон, ещё на двух участках рельеф благоприятствовал тем, кто наступает со стороны Ласунга. Так что задача у войска тэми простая — либо опередить Кивамуя и пройди неудобное для нас место, либо же остановиться там, где выгодно биться будет нам.

* * *

Весь следующий после совета день шла спешная подготовка, завершившаяся глубокой ночью. А утром поднялись ни свет, ни заря и выступили в путь на Тенук.

Когда я говорил, что моё войско в Ласунге отдыхало и морально разлагалось, я немного погрешил против истины: возможно, большая часть его действительно пребывала в праздности, но «макаки» и державшиеся нас сонаи Кано с бонкийцами Тоборе и Тилуя, а также сунийцы Раноре время тратили не только на валяние местных девок и набивание желудков за счёт хозяев.

Длинный, Кано и Вахаку провели реорганизацию нашей гвардии, разбив её на три полусотни копейщиков из «макак» и половины сонаев, а также три полусотни щитоносцев, вооружённых топорами и палицами, из числа остальных. Благодаря совместными тренировкам, начатым ещё в Бонко, и участию во всех последних сражениях в одном строю, все признающие моё начальство отряды слились во вполне слаженное подразделение, способное действовать не только сплошной фалангой, но и разбиваться на отдельные группы, более-менее согласованно работающие в бою, и вновь объединяться в компактное построение — в зависимости от необходимости.

* * *

Ближе к обеду переправились через Малую Алуме, в этих местах уже довольно широкую и полноводную — пожалуй, река превосходит Боо у самого устья (интересно, какова тогда Алуме Большая). Для переправы использовались плоты из толстых веток или брёвен — подданные Рамикуитаки наготовили их несколько десятков, так что всё наше воинство перебралось на северный берег в три-четыре рейса примитивной флотилии.

Наш главнокомандующий опасался нападения сторонников Кивамуя на переправе, но всё обошлось, никто нас не атаковал — героев, готовых атаковать многократно превосходящего противника среди врагов не оказалось.

Текок начинался практически сразу за переправой. Но понять это можно было только из объяснений воинов-ласу. Одна племенная область запада Пеу от другой ничем не отличалась: всё те же селения с покрытыми пальмовыми листьями хижинами; всё те же пересечённые ирригационными канавками поля баки и коя, как раз сейчас цветущего розовыми и белыми цветками, немного смахивающими на вьюнки; всё те же поджарые свиньи, роющиеся в земле; всё те же пологие холмы, покрытые лесом и кустарником. Кое-где на склонах выделялись очищенные от дикой растительности участки «сухих» полей: новые, засаженные корнеплодами или уже брошенные.

В отличие от Бонко и Сонава, где возделывались орошаемые земли вдоль рек и ручьёв, на Западной равнине практиковалось земледелие и там, где единственным источником влаги были дожди. Правда, в отличие от низин, посадки на высоких участках делались только под сезон дождей, а в сухое время года земля простаивала. Ну и, разумеется, подобное было уделом местных ганеоев — дареоям пока что хватало земли по берегам. По словам Вахаку, в Текоке эти «сухие» поля стали массово появляться, когда его отец был ещё ребёнком. У ласу и кехету данная практика стала распространяться буквально последние лет десять-пятнадцать. А раньше всего, чуть ли не при Пилапи Старом, на холмах сажать баки начали в самой западной части острова — в Хоне и Вэе.

* * *

После полудня наш марш неожиданно застопорился: передовой отряд под командой Рамикуитаки вдруг затормозил, а следом стала и вся колонна. Тропа, по которой двигалось наше воинство, как раз делала поворот вдоль подножья очередного холма, так что видны были только задние ряды ласунгцев. Я и Вахаку поспешили разузнать, что там впереди творится такого, из-за чего пришлось остановиться.

Предводитель нашей армии со своими приближёнными как раз закончил выслушивать доклад командира дозора, выдвинутого примерно на километр вперёд основных сил.

Завидев нас, Рамикуи сказал: «Проклятый Кивамуй нас опередил». Был ласунгский таки при этом заметно раздражён. Как оказалось, передовой дозор наткнулся на вражеский отряд, выполняющий ту же самую функцию. Нашим повезло заметить противника первыми, и они, воспользовавшись неожиданностью, обратили воинов типулу-таки в бегство, захватив двух пленных. Местные конвенции по ведению военных действий довольно терпимо относятся к пыткам военнопленных, так что информацию о нахождении войска Кивамуя удалось из пленников вытрясти быстро. И она оказалась крайне неприятной: наш конкурент ухитрился дойти до того самого неудобного для нас и удобного для него места на пути между Тенуком и Хопо-Ласу. Дураком правитель Пеу не был, и теперь, скорее всего, не сдвинется с места: в конечном счёте, пока что время работает на него.

Что это за место такое удобное для противника и неудобное для нас? Надо посмотреть. В компании с Рамикуитаки и кучи вождей рангом поменьше с телохранителями топаю в сторону вражеского расположения. Для подстраховки сопровождает нас полусотня «макак». Часа через полтора или два притопали…

Да, позиция действительно выгодна для обороны: путь, ведущий к Тенуку, проходил здесь через вершину большого холма. Верхнюю часть его сейчас занимал лагерь Кивамуя. Правый склон довольно круто уходит к какому-то водоёму с заболоченными берегами, слева — тянутся, насколько хватает глаз, поля, пересечённые многочисленными ирригационными канавами и канавками. Причём самый пологий склон из трёх, видимых мне — тот, по которому идёт тропа. Подъём не очень крутой, на самом деле. Но в бою этого вполне может хватить, чтобы обеспечить перевес в пользу стоящих на холме: нам-то предстоит тащиться несколько сот метров, пока они будут ждать наверху.

Обход врага с тыла, по словам Рамикуитаки и Вахаку, вполне возможен — если потратить на это полдня или чуть больше. Вот только не с местными папуасами и их вождями, которые больше думают о собственном престиже и посрамлении соседа-соперника, нежели о победе над врагом общими согласованными усилиями, совершать подобные манёвры. Да и способность туземцев к координации действий оставляет желать лучшего: попробуй с имеющими самое приблизительное представление о счёте времени дикарями составить выполнимый план атаки противника с разных позиций, которые нужно занять после несколькочасового марша. Так что придётся вновь отдуваться моей гвардии.

Я начал рассматривать холм и вражеский лагерь на нём с точки зрения предстоящей атаки. Солнце, бьющее почти прямо в глаза, здорово мешало этому. А ведь завтра с утра оно будет наоборот, слепить противника. Несколько фраз, которыми я перекинулся с Длинным, Вахаку и Кано, позволили вчерне нарисовать диспозицию завтрашнего сражения.

* * *

Когда вернулись на место стоянки нашей армии, где вовсю уже кипела работа по обустройству лагеря, я обратился к ласунгскому таки, уловив момент, когда поблизости от него не было никого, кроме Толувару, выполнявшего при Рамикуи функцию штатного шамана: «Если завтра утром наше войско нападёт на войско Кивамуя, то солнце будет слепить вражеским воинам в глаза. Если, конечно, будет ясно».

— Завтра не должно быть дождя или туч — уверенно сказал Толувару, — Слышишь, как конури раскричались.

Действительно, сегодня весь день в кустах довольно противно орали какие-то птицы.

— Хорошо — кивнул я — Тогда мы можем завтра с первыми лучами солнца атаковать холм с войском Кивамуя. Главный удар нанесёт мой отряд. Но впереди его нужно будет пустить небольшой отряд, который начнёт бой, чтобы враги уже чувствовали усталость, когда до них доберутся «пану макаки». Этот передовой отряд может сразу же отступить, как только «макаки» вступят в сражение, или же продолжить помогать нам.

— Какой воин отступит добровольно — хмыкнул наш главнокомандующий — Так что будут помогать твоему отряду, Сонаваралинга. Ты неплохо придумал с солнцем. Я согласен со всем, тобою сказанным. Так и поступим завтра.

— Хорошо — согласился я — Какой отряд ты пошлёшь передовым?

— Своего младшего брата Тономуя — ответил таки — Я дам ему сотню лучших воинов Хопо-Ласу. Лучших после моих регоев, конечно. Но также вперёд пойдут ещё две сотни воинов-ласу справа и слева от твоего отряда, сонай — внёс свою корректировку правитель Ласунга.

— Раз ты, таки, согласен с моим предложением, предлагаю поднять завтра наших воинов, когда небо на востоке только начнёт светлеть. Тогда мы сумеем добраться до места сражения и построиться как раз тогда, когда солнце только-только взойдёт и будет сильнее всего мешать врагам.

— Хорошо — согласился Рамикуитаки.

Тут же вечером он объявил, собрав вождей отрядов, свой гениальный план: атаковать врагов поутру, чтобы солнце их слепило, а в качестве основной ударной силы использовать отряд Сонаваралинги. Соответственно, выступление нашей армии на исходные боевые позиции назначается рано утром. Так что сегодня всему нашему войску следует заснуть пораньше, чтобы проснуться, едва приблизится рассвет, и быть готовыми к бою с первыми лучами солнца.

* * *

Увы, любой хороший план всегда летит в тартары, стоит только приступить к его реализации. Для начала, хотя пробуждение нашего воинства состоялось в соответствие с намеченным графиком, выступление его с места ночлега затянулось минимум на час дольше, чем я рассчитывал. Мои «макаки» и приравненные к ним готовы были, кончено вовремя, но из остальных только сонаи под командой Сопу и такамцы Хоропе собрались практически одновременно с нами. Несильно от них отстали ласу, подчинявшиеся непосредственно нашему главнокомандующему, и большая часть бонкийцев. Что до всей прочей публики, то они раскачивались очень медленно.

Наконец, после короткого, но бурного совещания с участием вашего покорного слуги, Рамикуитаки с приближёнными, а также Вахаку, Длинного, Сопу и Хоропе, на котором в основном недобрыми словами поминали родителей, произведших на белый свет таких недоделков, какими является большинство нашего войска, решили, что «макаки» и уже готовые выступить бонкийцы и половина людей ласунгского таки начинают движение к месту предстоящей битвы. А наш главнокомандующий организует подход остальных.

Авангард под моим командованием добрался до проклятого холма хоть и не с первыми лучами, как планировалось, но, всё же, солнце по-прежнему благоприятствовало нам. Однако пока передохнули с дороги, пока дождались основной части войска, пока развернулись и построились в боевые порядки, светило успело порядком уползти к югу, грозя через совсем короткий промежуток времени оставить нас без своей помощи.

Оставалось только следовать уже нарушенному плану, пробуя воспользоваться последним отрезком времени, в который солнце всё ещё работало на нас. И я, повинуясь властному распоряжению ласунгского таки: «Сонаваралинга, веди своих воинов в бой!», крикнул, срывая пересохшее от волнения горло: «Пану макаки! Вперёд!!!».

* * *

Наш строй прошёл добрую половину длинного и тяжёлого подъёма. Бегущие впереди воины под началом Тономуя должны уже вступить в бой с передними рядами противника. Но вместо этого они почему-то вдруг начали путаться у нас под ногами. Что происходит-то!? Мои макаки, подчиняясь приказам командиров-«оленей» и полусотников, довольно бесцеремонно гнали их с дороги. Что с ни с того ни с сего обратившимися в бегство происходит дальше, мало волновало. Потому как… Что-то заколотило по нашим рядам, ударяясь о щиты и вонзаясь в незащищенные части тел. Заорали раненные. Один из этих предметов застрял между веток, из которых был сплетён щит идущего слева от меня бойца. Я невольно скосил взглядом в ту сторону: стрела, обыкновенная стрела, не очень прямое древко, наконечника не видно — полностью прошёл дальше.

Откуда бьют… Ага, вон они, голубчики — прямо по курсу, в сотне шагов от нас. Причём, стрелков этих совсем немного, десяток-другой. И, слава богу: представляю, что бы тут натворила хотя бы сотня лучников. Откуда они завелись у Кивамуя, в общем-то, догадаться несложно, но сейчас не до размышлений.

«Бегом!!!» — бешено заорал я — «На этих urodov!» — я протянул руку в сторону методично продолжающих посылать стрелы врагов. «Строй, nah! Потом восстановить!» Воины рядом со мной принялись повторять мою команду.

Вряд ли бег наш продолжался слишком долго, но мне эти минуты показались вечностью, наполненной криками боли и предсмертными хрипами «макак». Ну, всё, добрались до этих уродов. Лучников прикрывала цепочка воинов, вооружённых топорами и палицами, но мои бойцы, разъярённые небывалыми доселе потерями, смели заслон моментально, и, наконец-то принялись за тех, кто только что убивал их друзей и соратников.

Я только и успел отдать команду Гоку, который всё это время находился рядом и прикрывал с парой своих разведчиков «пану олени»: «Этих не всех убивать. Оставить двух-трёх в живых. Оружие не ломать, собрать и сохранить. Отдать нашим раненным, пусть несут в лагерь». Кстати, лучников оказалось даже меньше двадцати: как отчитался через пару минут Гоку, найдено шестнадцать «этих штуковин», из них три брошенных — владельцы удрали, остальные сняты с убитых или отобраны у пленных, которых четверо — двое туземцев (начальник разведчиков сказал: «наших»), двое — заморских чужаков.

Ладно, всё остальное потом. Потому как на нас с трёх сторон навалились враги. С четвёртой же собрались остатки сотни Тономуя, которые, как оказалось, никуда не делись, а бежали за нами. Гвозди бы делать из этих людей — глядишь, каменный век у местных давным-давно бы уже закончился.

Навскидку из моего ударного отряда выбыло не меньше четверти. И это всего за десять-пятнадцать минут пребывания под обстрелом лучников. Ну, ничего, сейчас пойдёт игра по нашим правилам. Главное, чтобы у противника больше не было подобных сюрпризов. «Макаки», сбили щиты в стенку, ощетинились копьями, засвистели выпускаемые пращниками глиняные кругляши (а ведь когда нас осыпали стрелами, мало кто вспомнил про нашу собственную «артиллерию» — недоработка, надо будет при разборе сегодняшнего боя и на будущее заострить на этом моменте внимание).

Сперва мы медленно отступали под натиском многократно превосходящих в численности врагов — не забывая активно колоть их и рубить, так что теснящие наш строй воины Кивамуя шагали по трупам своих товарищей. Потом правый фланг неожиданно перестал испытывать давление — вместо этого там завертелось коричневое месиво из ожесточённо режущих друг друга тел. Немного погодя и с другой стороны подошли «наши». Теперь «макаки» (к которым я теперь автоматом причислял и прочих) перестали пятиться, и перешли в наступление, равномерно и монотонно перемалывая врагов. На левом фланге, кстати, нарисовались воины Сопу и Хоропе, уже не раз выполнявшие роль поддержки работающих фалангой «макак» и в походах на рана с сувана, и в боях в Кехете. Так что за тот бок можно было не беспокоиться.

* * *

Да, сегодняшняя победа далась тяжело: только в признающей меня за главного части войска почти полсотни убитых, ещё больше же выбывших из строя на неопределённый срок (и не факт, что кое-кто из них не умрёт в ближайшие дни). Во всей нашей армии счёт погибшим идёт на сотни. Врагов, конечно, полегло ещё больше. И поля боя осталось за нами. Но назвать викторию сию полной трудно: Кивамуй сумел отступить, причём сохранив значительную часть своей личной дружины из регоев.

* * *

Искали раненых и хоронили убитых весь остаток дня победы, да так и не закончили. Забегая немного вперёд, управились только через два дня. Мой отряд, правда, нашёл всех своих до полной темноты. Всего в итоге из трёхсот семнадцати воинов, шедших в бой под моим началом утром, погибло пятьдесят человек, ещё пятьдесят четыре в ближайшее время не смогут встать в строй, из них почти половина может остаться калеками на всю жизнь. Самое удивительное, я отделался парой царапин и синяком на всю левую руку, которая принимала на себя все удары по щиту.

Что до трофеев, то металлического оружия в руки моих бойцов попало больше трёх десятков топоров и немногим меньше мечей и кинжалов. Причём на этот раз я наплевал на прежние договоренности, и всё это богатство объявил только нашими трофеями. В итоге дополнительными боевыми топориками и тесаками вооружились даже некоторые из копейщиков, да и троим сунийцам из восьми оставшихся после сегодняшнего дела в строю досталось современное по местным меркам оружие — правда, не заморское, а продукция моей собственной мастерской, попавшая на запад. Ну, и разумеется, шестнадцать единиц стрелкового холодного оружия, именовавшихся в старом моём мире луками.

В целом по нашей армии погибших и раненных было по несколько сотен. Вражеские потери на первый взгляд были поболее наших, но насколько точно, понять пока затруднительно. Единственные кто подсчитаны — это три сотни попавших в плен — поголовно с ранениями, зачастую тяжёлыми. А поскольку о них особо никто не заботился, то пленники постепенно присоединялись к своим убитым товарищам: буквально у меня на глазах умер почти десяток бедолаг. Повезло только тем, у кого среди воинов Рамикуитаки нашлись родственники или знакомые — такие счастливчики автоматически превращались из не малоценных, но обременяющих победителей, военнопленных в гостей на поруках, которыми шаманы-лекари занимались наравне со своими воинами.

Ну и тем четырём лучникам, попавшим в цепкие руки Гоку, тоже, можно сказать повезло. Мои орлы, когда вязали, разумеется, хорошенько их отделали, да так, что один из стрелков-туземцев теперь лежал, не приходя в сознание. Остальные тоже выглядели как отбивные на средней стадии обработки молотком, но отвечать на вопросы были способны.

Второй лучник из местных в общем-то не представлял особого интереса. После нескольких затрещин, отвешенных Гоку, быстренько выложил: зовут Лакуту, младший брат одного из текокских регоев; месяц назад, когда только закончили собирать урожай коя, типулу-таки велел собрать молодых воинов из числа родственников своих дружинников, и отдал их под начало того чужака, что постарше, по имени Тагор, для обучения стрельбе из луков; всего в отряде было двадцать человек (ага, значит, четверо лучников ухитрились убежать с оружием) из них пятеро вохейцев; почему чужаки согласились помогать Кивамую, он не знает.

Вот двое светлокожих — другое дело. Особенно главный инструктор по стрелковой подготовке и по совместительству командир лучников. Тонкими чертами лица и орлиным носом он походил на Баклана и Сектанта, но волосы у него были не курчавыми, как у вохейцев, а лишь слегка волнистыми, причём не такого жгуче чёрного оттенка, а чуточку посветлей, как и кожа. А глаза были вообще серо-голубые. Но не внешностью, конечно, этот пленный меня заинтересовал.

Повадки выдавали в нём человека бывалого и много повидавшего. Сперва, разумеется, Тагор, немного отойдя после побоев, нервничал и напрягался, когда кто-нибудь из «макак» подходил проверить крепость пут или просто направлялся в его сторону: было это не сильно заметно, но внимательному наблюдателю вполне понятно. Однако поняв, что их никто не собирается немедленно резать на куски, расслабился, с подчёркнутым равнодушием хлебал воду из обрубка бамбукового ствола, подносимого к лицу, а в остальное время то пробовал дремать с закрытыми глазами, то с видимым интересом наблюдал за повседневной жизнью нашего отряда, делая это, однако, крайне осторожно.

Я немого понаблюдал за ним со стороны. Вроде бы довольно спокоен, насколько это вообще возможно со связанными за спиной руками и то и дело возникающими в поле зрения свирепого вида дикарями. Но, в то же время — сидит тихо, изображает полную покорность судьбе, старательно отводит глаза, когда кто-нибудь на него смотрит. Хотя, когда я встретился с ним взглядом, сердце едва в пятки не ушло: это же глаза матёрого убийцы — среди местных папуасов даже деду Теманую с покойниками Ратикуитаки и Огорегуем до него далеко.

Ну ладно, каким бы ты ни был волчарой, сейчас ты моя добыча, а не наоборот. Так что хочешь — не хочешь, а будем тебя, гусь залётный, укрощать. Причём как можно быстрее и жёстче, чтобы не потерять лицо в глазах подчинённых.

Для начала я приказал Гоку отделить Тагора от остальных пленников и посадить его на солнцепёк, не давая воды. После чего почти до самых сумерек занимался обработкой мелких ран «макак» самогоном, потом — обсуждением с командирами сегодняшней битвы и огромных наших потерь в ней.

А уж напоследок, позвав с собой Баклана в качестве переводчика и Гоку, призванного изображать «злого следователя», отправился допрашивать заинтриговавшего меня задержанного. Итуру, словивший стрелу в плечо, выглядел неважно, и я подозревал, что разговор получится не сильно длинный и информативный, но всё равно, подготовку к нему следовало провести основательную: сначала ты работаешь на репутацию, потом репутация работает на тебя. Среди папуасов обо мне уже ходила слава ужасного колдуна и великого воителя, и особых усилий для сохранения подобного представления у окружающих прилагать не приходилось, но человеку новому требовалось сразу же продемонстрировать, что перед ним не хрен собачий.

* * *

Мы удобно уселись на ворох травы, заботливо натасканный сунийцами. Солнце из-за наших голов било в лицо сидящему на корточках пленному. Я отхлебнул из бамбукового стебля. Допрашиваемый облизнулся сухими губами при виде пьющего воду человека, но больше никак не выдал свою жажду.

«Спроси его, кто он такой» — велел я Баклану — «Он не похож на…» — я замялся — «…Того, Кто Ходит Между Деревнями И Меняет Разные Вещи». В языке аборигенов Пеу не существовало слов «торговец» или «купец», поэтому пришлось на ходу придумывать словесный оборот для обозначения данного вида деятельности. Но вохеец меня прекрасно понял, в отличие от Гоку, на лице которого отражалась напряжённая работа мысли: что же такое сейчас выдал «пану олени» Сонаваралинга. В общем-то, это некоторое выпадение из образа «злого мента», который должен злобно скалиться и отвешивать подозреваемому тумаки — ну ладно, пусть будет не только злобным, но и туповатым в придачу.

Баклан начал что-то требовательно говорить, кивая периодически на меня. Пленный немного помолчал. Я уже собирался дать сигнал текокцу, чтобы он простимулировал вербальную активность чужака хорошей затрещиной, но тот, наконец, начал отвечать.

Если я хоть чуть-чуть разбираюсь в эмоциях, мой переводчик был услышанным несколько обескуражен. Причём если сначала на лице его читалось легкое удивление, то в конце физиономия Баклана выражала сложную смесь офигевания со злорадством.

— Говори, что тебе сказал чужак! — стараясь не показать нетерпения и любопытства, потребовал я у вохейца.

— Его зовут Шщххагхор — начал Итуру (ох уж эти вохейские нагромождения шипящих, мне лично в имени, которое назвал пленный, слышалось просто «Шагхор») — Он не вохеец. А тусатишхива.

— Кто?!

Потратив минут пять, удалось выяснить, что это жители уже знакомого мне по рассказам государства Тузт, расположенного на острове Укрия, что находится на север от Вохе.

— Ты его хорошо понимаешь? — озабоченно спросил я, помня, как первое время мучился, общаясь с Бакланом и Сектантом.

— Понимаю — развеял мои опасения вохеец — Он очень хорошо по-нашему говорит. Как наши высокорожденные — последнее произнесено было с той непередаваемой смесью зависти и презрения, какой иные граждане в прежней моей жизни произносили слово «буржуй».

— Это как? — уточнил я.

В ответ Баклан неопределённо промычал что-то насчёт высокорожденных, у которых хватает времени и денег, чтобы учиться письму и искусству красиво говорить. Так точно, классовая ненависть во всей красе. А попавший в наши руки гусь залётный не прост: коль балакает как образованный человек, да ещё на чужом для него вохейском.

— Ты спросил, что он среди Тех, Кто Ходит Между Деревнями И Меняет Разные Вещи, делал? — пришлось напомнить горе-переводчику.

— Да — сказал Итуру — Он… — здесь Баклан в затруднении остановился.

— Что, он? — я уже начал терять терпение.

Вохеец продолжал молчать, готовый чуть ли расплакаться.

— Этого слова нет в нашем языке? — кажется, догадался я.

— Да — с видимым облегчением сказал вохеец.

— Тогда опиши подробно, чем занимается наш гость — пришёл я ему на помощь.

Тут я заметил, что тузтец внимательно наблюдает за нами, глядя снизу вверх, и даже прислушивается к разговору, и, кажется, ухмыляется, видя затруднения допрашивающих. Непорядок.

«Гоку» — повернулся я к разведчику-текокцу и указал на пленного — «Мне не нравится, что этот чужак скалит зубы. Объясни ему, что улыбаться он будет только, когда ему разрешат». Тот подскочил к Тагору и, схватив его за плечо, прорычал что-то насчёт отрезания гениталий и скармливания их свиньям. Ухмылка сползла у тузтца с лица. Вот так-то оно лучше.

— Он воин — начал Баклан (употребив для обозначения воинской профессии «регой») — Типулу-таки одного острова, не Тузта, а другого, воевал с Вохе. У него было мало своих воинов, поэтому он позвал регоев с других островов, чтобы они помогли ему победить вохейцев. За это тот типулу-таки пообещал им долю в добыче. Была большая битва. Дождь назад. Тагор тогда был ранен и попал в плен к вохейцам.

Здесь Итуру вновь замолчал, подыскивая походящие слова.

— На наших островах с пленными поступают не так, как здесь на Пеу. У вас их или убивают, или отпускают в обмен на какие-то вещи. А у нас пленного, если друзья или сородичи за него не могут дать выкуп, заставляют работать те, кто пленил его. Или продают другим людям — Баклан употребил вместо «продают» «меняют на ракушки, за которыми приезжают на Пеу».

Ага, значит наша добыча — толи наёмник, продающий свой меч любому, кто платит, толи солдат тузтского царя, которого тот в числе многих ссудил союзнику. Столь тонкую подробность из пересказа Итуру понять было сложно. Так что передо мной гусь не только залётный, но ещё, возможно, и «дикий». Попал в плен, стал рабом. Купец, торгующий с жителями Пеу, купил его — в общем-то, опытный боец лишним не будет. Вот только как торговец собирается контролировать головореза?

— Его отдали в обмен на ракушки Тому, Кто Ходит Между Деревнями И Меняет Разные Вещи?

— Да — ответил Итуру.

— Если он воин, почему он не убил хозяина и не убежал? — спросил я. В общих чертах процедура укрощения рабов была мне знакома по историческим книгам, но иногда стоит поизображать дикаря. Баклан обратился к пленному с вопросом. Тот бросил несколько коротких фраз.

— Тот, Кто Ходит Между Деревнями И Меняет Разные Вещи, взял с Тагора клятву, что он отработает те ракушки, которые были отданы за него. А после того, как Тагор полностью вернёт долг, то может от него уйти.

Понятно, купец купил пленного солдата. За раненого, небось, много заплатить не пришлось. Плюс к этому, если исходить из тех обрывочных сведений, которые я сумел вызнать об особенностях вохейских общественных отношений, наёмник — это не ремесленник высокой квалификации или красивая девка (самые дорогие категории рабов), и не забитый крестьянин или подросток, которого легко сломать и запугать (более дешёвые, но, тем не менее, хорошо торгуемые группы рабов). Так что и на этом ещё скидку барыга получил.

Вообще, как я понял из рассказов Тунаки и Итуру, здесь рабство в цивилизованных странах было не сильно распространено, в отличие от Древнего мира Земли. Большая часть эксплуатируемого населения принадлежала к различным низшим кастам. Существовала своеобразная лестница: наверху находились «высокорожденные» — цари, правители провинций или вассальных княжеств, местные «сильные мужи», подчиняющиеся провинциальным князькам или напрямую царям, а также жреческая верхушка; ниже стояли касты воинов и рядовых жрецов, ещё ниже — несколько каст свободных крестьян-общинников и городских ремесленников, платящих подати и налоги. На самом низу располагались «сироты».

Первоначально, как следовало из употребляемого моими информаторами пеуского слова, означающего человека, лишившегося всей родни до десятого колена (типа русского «круглый сирота») либо её поддержки, к ним относились либо изгнанные из общин или лишившиеся поддержки соседей за какие-либо преступления или прегрешения, либо члены уничтоженных войнами или природными обстоятельствами общин, вынужденные идти на поклон к соседям. Но в последнее время «сиротами» становились за неуплату налогов или долгов перед ростовщиками, причём иной раз целыми деревнями. Кроме этого нередко «сильные мужи», то есть знать, стремились «засиротить» всю округу, насколько хватало военной силы или покровительства царя или наместника, обзаводясь, таким образом, полурабами-полукрепостными. В «сироты» же обычно записывали и основную массу пленных. Рабов же в привычном мне смысле слова в Вохе практически не было.

Что до торговцев, то они в этой пирамиде были где-то сбоку: на местных рынках по мелочи работали в основном представители свободных низших и средних каст; среди крупных негоциантов, занимающихся, в том числе, и международной торговлей, и высокорожденные воины, и храмовые жрецы, и разбогатевшие выходцы из низов, и даже «сироты». Последние обычно из тех, кто находится под покровительством «сильных мужей» — причём иной раз подобные «богатые сироты» на самом деле служили лишь ширмой для своих хозяев.

— Узнай, сколько лет он ещё должен работать на Того, Кто Ходит Между Деревнями И Меняет Разные Вещи — велел я. Баклан перевёл. Выслушав ответ тузтца, начал пересказывать: «Ему осталось ещё больше девяти дождей».

— Спроси у него, что он будет делать, если я отпущу его.

— Ты на самом деле хочешь отпустить этого тузтца? — вохеец посмотрел на меня с недоумением.

— Спрашивай — повторил я с нажимом.

Баклан послушно обрушил на пленного поток шипящих и гортанных звукосочетаний. Тот переспросил о чём-то. Мой переводчик раздражённо ответил. Тагор озадаченно переводил взгляд с меня на Итуру. Потом, мрачно усмехнувшись, заговорил. Баклан слушал, не перебивая.

— Тузтец говорит: «Если вашему вождю хочется моей смерти, то пусть прикажет вот этом воину, чтобы он заколол меня» — вохеец кивнул на Гоку — «Зачем издеваться. Он же сам знает, что вокруг столько людей, чьих родственников убили (непонятное слово, видимо — обозначающее стрелу или стрелы), посланные моей рукой».

— Скажи ему, что у нас не принято держать людей в плену так долго, как в Вохе и Тузте. Зато принято уважать храбрость в бою. Воины из других отрядов могут желать его смерти. Но пока он с моими людьми, он может не опасаться за свою жизнь.

Баклан принялся старательно переводить. Тагор слушал с недоверчивым выражением на лице.

— Он говорит… — Итуру замялся — Что не понимает, почему ты готов отпустить его.

— Скажи, что мне интересно слушать рассказы о других землях. А когда рассказчик делает это не из-под палки, то получается занимательнее и веселее. Ну и конечно, я хочу научиться сам и научить своих людей пользоваться его оружием, которое позволяет убивать врага издалека.

Пленный, выслушав мой ответ в переводе, усмехнулся. О чём-то спросил вохейца, на что получил короткий ответ, в котором, как мне показалось, прозвучало моё имя. Затем он, гордо приподняв голову, начал размеренно говорить.

«Тагор из рода Тхшелу клянётся Тхшелу-Мешшсом (так, по крайней мере, восприняли мои уши) — прародителем своего рода, и Ншешбу-Хшкушшсом — повелителем громов и молний и покровителем воинов» — начал в этот раз переводить Баклан, не дожидаясь окончания речи — «В том, что не причинит никакого зла или ущерба вождю Сонаваралинге и его людям — как своим действием, так и своим бездействием. Ещё Тагор из рода Тхшелу клянётся в том, что не сбежит от вождя Сонаваралинги и его людей. Взамен Тагор из рода Тхшелу просит оставить в живых троих воинов из его отряда, которых люди вождя Сонаваралинги взяли в плен вместе с ним».

— Итуру, скажи, что я и не собирался убивать их — ответил я и добавил, оборотясь к Гоку — Развяжи чужаку руки. Только приставь к нему пару воинов поопытнее, и держите пока отдельно от остальных из его отряда. Ну и пусть покормят и дадут напиться. И ему, и остальным троим.

А Баклан что-то совсем бледный стоит. Как бы не свалился прямо на рабочем месте.

«Всё, на сегодня хватит. Итуру, отправляйся отдыхать. Твоя рана сильней, чем казалась. Гоку, пошли кого-нибудь в Хопо-Ласу за старым Тунаки, чтобы он переводил разговоры с этим чужаком, пока Итуру будет поправляться после ранения» — распорядился я.

Разведчик-текокец тут же кликнул несколько ошивающихся поблизости бойцов: пара из них, моментально сориентировавшись, подхватила под руки моего многострадального переводчика, помогая ему доковылять до лежбища. Ещё трое, повинуясь короткому, но ёмкому распоряжению Гоку, грамотно окружили Тагора. Тузтец, как ни в чём ни бывало, пошёл туда, куда его увлекли сопровождающие. Лицо лучника при этом сохраняло философскую отрешённость и полное безразличие.

Глава пятнадцатая

В которой герой сначала своим колдовством наполняет боевым духом сердца своих воинов и внушает великий ужас врагам и небывалое уважение союзникам, а в конце осознаёт своё полное бескультурье

Утро было ясным, как и накануне, в день сражения. Но настроение моё отнюдь не соответствовало прекрасной погоде. Полсотни уже остывших трупов, бывших менее суток назад бойцами моего отряда, требовали погребения. За ночь к ним прибавилось ещё четверо — среди них Тоборе, сын Боре. Его тело лежало крайним в длинном ряду мертвецов. Навсегда застывшие глаза, заострившееся серое лицо — мало что напоминало теперь жизнерадостного толстяка с наследственной бегемотообразной физиономией.

Я шёл вдоль погибших: любящий увильнуть от работы рассказчик занятных историй Текоро; Тинопе, решившийся променять нудное существование сунийца-гане на полную опасностей жизнь воина; Рагилуу, дальше всех стрелявший из пращи; коротышка Пакихики, служивший объектом не всегда беззлобных шуток со стороны товарищей. Всех их уравняла смерть: бонко и сонаев, ганеоев и дареоев, потомственных регоев и всего несколько месяцев назад влившихся в ряды «пану макаки». Эти облепленные мухами раны, эти ставшие чужими мёртвые лица — всё это несправедливо и нелепо. Но так было.

Я поймал на себе взгляд Тагора — как всегда цепкий и изучающий, когда он думает, что его никто не замечает. Тузтец благоразумно отвёл глаза. Двое «макак» маячили у лучника за спиной.

Пятьдесят четыре воина, ждущих погребения, и полсотни лежащих или едва двигающихся от полученных ран, требовали от меня чего-то особенного. Какого-то необычного колдовства. Пусть я сам не верил в магию ни на грош, но у папуасов моих вся жизнь от рождения до смерти была пронизана огромным количеством обрядов и ритуалов, наполняющих жизнь смыслом и дающих силы. Так что нужно извернуться и обеспечить членам славного общества «пану макаки» сегодня незабываемое шоу — чтобы всех пробрало до печёнок, чтобы завтра или послезавтра они шли в бой с ещё большим озверением, чтобы прикрывали друг друга как самих себя.

* * *

Я начал обдумывать, как бы поэффектнее обставить церемонию прощания с погибшими товарищами, дабы совместить отдавание дани памяти павшим с идейной накачкой оставшихся в строю. Однако меня самым грубым образом оторвали от сочинения речи и продумывания сопутствующих ей действий.

Делегация из доброго десятка командиров отрядов заявилась, требуя выдать на расправу наших пленников-лучников. Состав был отнюдь не перворазрядный — в основном предводители мелких групп ласу и текокцев. Никого из людей Рамикуитаки, в том числе и Тономуя, попавшего со своей сотней под стрелы Тагора и Ко, среди них не наблюдалось.

Мои орлы, уловив суть требований, начали активно поглаживать рукоятки топоров и тесаков. Не то просители, не то требователи начали нервничать. Я же в свою очередь поинтересовался у этих господ, сколько человек убито из луков именно в их отрядах. И получил, после некоторого замешательства, ответы, что, в сущности, ни одного. После чего дальнейший разговор с моей точки зрения потерял всякий смысл. Но я, всё же, счёл нужным сказать о том, что вчера успел дать клятву о неприкосновенности всех пленных. Это окончательно добило делегатов, и они предпочли откланяться, принося извинения: дескать, откуда им было знать.

Объект вышеозначенных претензий присутствовал при сей дискуссии, стоя чуть в стороне. И познаний Тагора в туземном языке явно хватало понять, что речь идёт о его голове, тем более что собеседники мои то и дело делали экспрессивные жесты в его сторону. Пока мы с союзниками мило беседовали, тузтец стоял, прямой как палка, с напряжённо сжатыми кулаками. На лице его застыла наигранная улыбка. Когда жаждущие крови удалились из зоны видимости, лучник подошёл поближе.

— Они требовали твоей смерти — сказал я.

— Я понял — медленно, стараясь чётко выговаривать звуки чужого языка, ответил он.

— Сонаваралинга, а когда ты успел этому чужеземцу поклясться, что его не тронут? — вмешался Гоку.

— Я перед духами клялся. Кано, Вахаку — оборачиваюсь к оказавшимся под рукой командирам — Никого ко мне не пускайте по пустякам. Я буду говорить с духами. Сегодняшний день запомнят все «пану макаки».

Мои подчинённые пожали плечами в знак того, что поняли и, будут стеречь своего «пану олени» от ненужных визитёров.

— Паропе — приказываю Длинному — А ты пойдёшь со мной. Будешь мне помогать. Не бойся, колдовать и обращаться к духам я буду сам — успокаиваю бывшего деревенского хулигана, видя испуг на его лице — Ты будешь поддерживать огонь, которому предназначено веселить и согревать духов этим вечером.

Впрочем, когда я остался с Длинным наедине, то сначала разговор пошёл о делах совсем не колдовских. А конкретно — о только что случившейся попытке наезда. Интересовало меня в данной истории по большому счёту только одно: действовала ли эта шушера по собственной инициативе, или же Рамикуитаки решил проверить, как говорят американцы, крепость моих яиц. Увы, Паропе ничем не мог мне помочь. В итоге так и осталось неизвестным — столкнулись мы с самодеятельностью мелких вождей или же за их спинами маячил наш главнокомандующий.

* * *

К обеду известие, что Сонаваралинга затеял какое-то мощное колдовство, успело распространиться по всему нашему войску. Так что к тому времени, когда текст и программа грядущего действа окончательно оформились в моей голове, вокруг занимаемого «макаками» участка собралось немало любопытствующих.

Стараясь не обращать внимания на подтягивающуюся публику, я продолжал заниматься подготовкой: при помощи Длинного и назначенных мною добровольцев выровнял площадку примерно десять на пятнадцать метров; затем туда перенесли тела наших погибших товарищей, а по углам соорудили четыре кучи дров высотой в половину человеческого роста. Ещё один костёр приготовили в центре сцены.

Зеваки всё прибывали, числом превысив моих бойцов. Так что пришлось озаботиться выделением мест особо уважаемым зрителям, пожертвовав для этого одной из коротких сторон четырёхугольника. С учётом того, что «трибуны» от сцены, на которой будет происходить действие, отделяло три-четыре метра, удалось в два ряда втиснуть четыре десятка вождей и прочих славных мужей: первый ряд сидел на охапках предусмотрительно натасканной травы, второй стоял за ним. Остальным же желающим посмотреть на то, как будет колдовать Сонаваралинга, оставалось довольствоваться наблюдением из-за голов «макак» и VIP-гостей. Пытающиеся качать права и выражать недовольство утихли после напоминания, что вообще-то действо готовится ради павших и живых воинов отряда, бившегося под моим началом, а не для праздных зевак.

А «макакам» и приравненным к ним хватило места на оставшихся трёх сторонах площадки. Разместились они, правда, в три, местами четыре, ряда: впереди лежали раненные (только совсем уж тяжёлых, которые не приходили в себя, оставили в покое), за ними сидели на траве, третий ряд стоял, а кому и там не хватило места, возвышались на заботливо наваленных и утрамбованных кучах глины и камней.

Наконец, все мои подчинённые заняли полагающиеся им места. Длинный, повинуясь, моему сигналу, поднёс факел и зажёг костёр в центре площадки. Я подошёл к огню, на свободную от трупов середину, во всю тряся куском бамбука, в который были насыпаны твёрдые зелёные ягоды. Грохот, знаменующий начало колдовского обряда заставил публику притихнуть: зеваки успокоились и перестали ссориться из-за удобных для наблюдения мест, а «макаки» и прочие и так особо не шумели, спокойно ожидая, когда же «пану олени» начнёт обещанное колдовство.

Несколько минут я потратил на обход периметра сцены, по максимуму усиливая звук, извлекаемый из трещотки. Наконец, когда у меня уже начала от резких движений и далёкого от мелодичности звука болеть голова, я неожиданно прервал своё музицирование, в полной тишине остановившись возле первого мертвеца. В соответствие со сценарием, Длинный начал медленно и мерно бить в огромный деревянный барабан. Чувствуя на себе напряжённое и испуганное внимание сотен глаз, я заговорил под этот аккомпанемент: «Вы храбро бились вчера с врагом, вы расставались с жизнями, прикрывая своих товарищей по строю. Ты, Тоборе, сын Боре; ты Тинопе, сын Уромуя; ты Кеоре, сын Олу; ты Текоро, сын Паоре…» Я шёл вдоль ряда покойников, наклоняясь над каждым, произнося его имя и касаясь лица мертвеца висящим на шее небольшим глиняным горшочком с намалёванными на нём глазом. Пройдя последнего из погибших, я остановился, перевёл дух и продолжил: «Вы ступили на Тропу Духов, по которой нет пути назад, в мир живых. Там, за гранью, отделяющей мир явный от мира сокровенного, нет для вас ни бонко, ни соная, ни суне. Вы бились плечом к плечу с воинами «пану макаки», и заслужили честь именоваться «пану макаки». Правом, данным мне как «пану олени» нашего воинского братства, объявляю всех вас отныне и навеки участниками нашего славного общества». Делаю паузу, вновь введя в действие свою бамбуковую трещотку. Мой помощник ускорил отбиваемый ритм.

«А, вы, живые!» — обратился я к своим бойцам, резко оборвав грохот. По рядам «макак» и прочих приравненных к ним пошло шевеление: многие вздрогнули от испуга или неожиданности — лишь некоторые сумели сохранить внешнюю невозмутимость.

«Я, Сонаваралинга, сын Танагаривы; тот, кто был поглощён морем и вернулся в мир живых; тот, с чьего тела Тобу-Нокоре, Владыка Моря, смыл все отметки о родстве, возрасте, деяниях и поступках; тот, кто вынимает душу из тела и возвращает её обратно (при этих словах я уловил некоторый сбой в ритмичном отстукивании Длинного); тот, кто лишает жизни противящихся моей воле; тот, кто освобождает души давно умерших из камней, и даёт людям Сонава и Бонко прочные топоры, ножи и копья; тот, кто побеждает злых духов, насылающих болезни; я, Сонаваралинга, забывший своё прошлое и живущий заново, заклинаю землёй, водой, воздухом, огнём и кровью ваших товарищей, павших в боях. Заклинаю и провозглашаю отныне: нет среди вас, живых, ни соная, ни бонко, ни суне. Все вы — «пану макаки», и «пану макаки» — вы все!»

При этих словах четыре воина поднёсли факелы к сложенным по углам сцены дровам. А я макнул палец в содержимое горшка и провёл по лбу ближайшего ко мне раненного, приговаривая: «Куупару, отныне ты не бонко, а «пану макаки», и племя твоё «пану макаки», а не бонко». Обойдя передний ряд, я принялся за второй, потом за третий и четвёртый, сопровождая свои манипуляции всё той же фразой. Не пропустив никого из двух с лишним сотен бойцов, не делая различия между формальными членами нашего братства и теми, кто просто бился с нами бок обок в последних боях, не забыв и о той четвёрке, что так и стояла возле зажжённых ими костров, я эту часть процедуры закончил на Длинном.

«Кровью ваших погибших товарищей, что сейчас сохнет на ваших лицах, той кровью, что запеклась на их ранах, той кровью, что пропитала землю Текока, заклинаю вас всех! Отныне все вы станете как один и, каждый станет всеми. И будут «пану макаки» биться как единое целое, и будут наши мёртвые стоять в одном ряду с живыми, и будут мёртвые всегда рядом с живыми, и будут они прикрывать живых, как живые прикрывают в бою друг друга! И будут мёртвые, кровь которых сейчас на лицах живых, порукой тому, что сердца живых всегда будут гореть храбростью и яростью к врагам, и будут сердца живых наполнены верностью Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганиве и её будущему потомству! А если кто из корысти, трусости или по какой иной причине предаст нашу покровительницу или своих товарищей из «пану макаки», то прольётся на него гнев духов погибших героев и умрёт он в страшных мучениях, и имя его будет проклято навеки, и душа его будет, пока возвышается из моря Пеу, пребывать сразу и в трупе, и в трупных червях, и будет он жрать сам себя и гнить сам же заживо» — я замолчал на минуту, потому плеснул остатки крови в костры — «Кровь смешалась с огнём, дым улетел в небеса, зола лежит на земле, водой её смоет в ручей! Но огонь, горящий здесь, войдёт в каждого из «пану макаки», и будет гореть в ваших сердцах, и будут они преисполнены храбрости и верности друг другу и Солнцелкой и Духами Хранимой тэми Раминаганиве!»

В наступившей тишине я разбил медным топориком пустой горшок и бросил по нескольку осколков в каждый из костров. Руки мои были испачканы кровью (на самом деле не человеческой, а птичьей, ради которой рассталась с жизнью парочка конури). На глаза попался пленный лучник. В общем-то, я его видел во время обряда, даже проходил рядом, когда мазал лица приставленных к нему «макак» и Сектанта. Но тогда было не до тузтца. Теперь же я обратил внимание, что пожилой вохеец что-то тихо говорил Тагору, наверное, пробовал объяснять смысл творящегося действа.

Остановившись возле чужаков, я приказал Тунаки: «Ты будешь переводить мои слова этому тузтцу». Сектант послушно кивнул.

Быстро окрасив лучника кровью ото лба до подбородка (тот от неожиданности дёрнулся, но двое его сопровождающих-караульных подпирали сзади), я громко, тщательно проговаривая каждое слово, произнёс: «На тебе, Тагор из рода Тхшелу, кровь воинов из братства «пану макаки». Но действовал ты не по своей воле, а по воле Того, Кто Ходит Между Деревнями и Меняет Разные Вещи, которому должен ты свою жизнь и свободу. Кровь людей «пану макаки» смыла с тебя все прежние клятвы. Потому я заклинаю духов огня и воды, чтобы они приняли на себя кровь «пану макаки», пролитую тобой. А кровь «пану макаки», пролитая тобой, Тагор из рода Тхшелу, заклинает, что отныне ты сам будешь «пану макаки», и будешь служить Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганиве, как и полагается участникам нашего братства».

Сектант старательно переводил мой экспромт. Тузтец демонстрировал невозмутимость, но к концу перетолмачивания речи видно было, что процедура на него подействовала не хуже, чем на туземцев.

Я дождался, пока пожилой вохеец закончит объяснение Тагору, и объявил: «Я всё сказал. Помните, что отныне духи погибших товарищей всегда будут стоять в наших рядах. И будут помогать в благих делах, и карать за дела дурные! А сейчас предстоит предать земле тела наших братьев, павших в бою». В наступившей тишине «макаки» — как старые, так и новые — принялись перетаскивать тела к широкой траншее глубиной в человеческий рост, и осторожно спускать их на дно.

Население Пеу предпочитало своих покойников погружать в воду или оставлять на открытом воздухе, чтобы потом собрать очищенные от плоти кости, раздробить их в мелкие кусочки и закопать где-нибудь под полом хижины. Но в походных условиях соблюдение правильного обряда погребения было мало выполнимо. Кроме этого, из соображений гигиены я намерен был бороться всеми силами с подобной практикой: в своё время немалым шоком для меня оказался тот факт, что все берега Боо были густо утыканы уходящими под воду деревянными помостами, к которым крепко привязано множество трупов в разной степени разложения. Видел я такое и на озере Со. Да и на Малой Алуме тоже доводилось натыкаться на папуасские кладбища.

Так что я с ходу придумал магическое объяснение, почему участники братства «пану макаки» должны предаваться земле: дескать, коль служим мы верой и правдой правительнице всего Острова, то и после смерти должны попадать в землю, над которой властвует Солнцеликая и Духами Хранимая. Мои орлы, полные верноподданнических чувств и рыцарских заморочек, версию своего «пану олени» проглотили без раздумий и с энтузиазмом выкопали достаточных размеров братскую могилу.

Когда последнего из павших бойцов спустили в яму, пришлось выдержать спор с «макаками», готовыми отдать своим причисленным к духам товарищам, которые отныне будут защищать и охранять нас, лучшее оружие. Убедить разделить оружие убитых между уцелевшими удалось только после моего обещания, что в руках мертвецов деревянные палицы будут бить точно также, как бронзовые топоры в руках живых. Ради пущего спокойствия подчинённых я вынужден был прочитать длинное буриме из сохранившихся в памяти отрывков из пушкинской «Песни о Вещем Олеге», стивенсоновского «Верескового мёда» и «Нас водила молодость» Багрицкого. Местами, где не помнил, нёс отсебятину. Для верности повторил все вспомнившиеся строки по два-три раза в разной последовательности. Закончил же летовскими «Солдатами не рождаются». Здесь, над лежащими на дне не закопанной ещё могилы с боевыми товарищами, эти стихотворные строки были наполнены самого глубокого смысла. И на меня накатило…

От края рва с темнеющими на дне телами меня увели Вахаку с Длинным. Обратно к выделяющемуся овалу рыхлой коричневатой земли я подошёл с уже сухими красными глазами. Единственное, что пришло на ум — опять же летовское «Про дурачка». Севшим голосом я выводил: «Светило солнышко и ночью и днём. Не бывает атеистов в окопах под огнём…» Под это песенное сопровождение мои «макаки» и закончили погребальный обряд, натыкав в землю частокол тонких древесных стволов, и развесив на них амулеты и обереги — последнюю дань своим товарищам. Я снял с шеи и повесил на ветку с полуободранными листьями малюсенькую модель медного ножика — первый выплавленный мною металлический предмет.

* * *

Зрители окончившегося действия расходились уже в полной темноте, притихшие и задумчивые. Разговоры и слухи пойдут потом — как всегда преувеличенные. Подвергнутые же сегодняшнему обряду остались рядом с братской могилой. Лица их выражали сложную гамму чувств. Особенно у неожиданно зачисленных в «пану макаки»: и у сунийцев Раноре, и у бонко Тилуя, и у моих бывших земляков из Бон-Хо, и у сонаев Кано. Похоже, требуются комментарии со стороны «пану олени» относительно ближайшего будущего.

«Друзья мои» — начал я — «То, что все вы теперь принадлежите к одному братству, вовсе не означает необходимости везде и всегда держаться всем «пану макаки» вместе. Пока нечестивый Кивамуй Братоубийца жив, мы будем сражаться против его приспешников. Но после победы, когда Солнцеликая и Духами Хранимая тэми Раминаганива займёт трон, пути наши разойдутся: одни останутся возле нашей правительницы, другие вернутся в родные селения, чтобы там способствовать величию и процветанию Пеу и следить, чтобы вожди и сильные мужи хранили верность потомству Пилапи. Главное: где бы не находился каждый из «пану макаки», он должен помнить о крови, что связала нас всех, и об обязанностях перед своими товарищами и Солнцеликой и Духами Хранимой».

* * *

Ночью долго не мог уснуть, хоть и успел здорово вымотаться за последние два дня, насыщенных столькими событиями. Я лежал, укрывшись мягкой циновкой, слушал храп «макак» и пробивающиеся сквозь него звуки тропической природы. Наконец, усталость взяла своё, и удалось провалиться в тяжёлый сон, наполненный тревогой и смутными образами.

Проснувшись почти в полдень, первым делом увидел Гоку, охраняющего покой «пану олени». Судя по всему, мои подчинённые решили, что Сонаваралинга имеет право на заслуженный отдых после столь мощного вчерашнего колдовства, и меня никто не решался беспокоить.

Резким движением встав с ложа, я по быстрому привёл себя в порядок и перекусил, после чего прошёлся по нашей стоянке. «Макаки» занимались своими делами, готовясь к дальнейшим боям и походам: некоторое количество умельцев возилось с обувью и снаряжением; Вахаку, Длинный и Кано с Тилуем по новой распределяли бойцов по подразделениям с учётом убыли состава — сопровождалось всё это спорами, переходя иногда в ругань со стороны недовольных; Тагор в компании с Сектантом и под неизменной охраной пары бойцов разбирал доставшиеся нам луки — судя по его умиротворённому и одухотворённому лицу, оружие было настоящей любовью этого вояки.

«Почему этот чужеземец до сих пор под охраной?» — недовольно спросил я сопровождающего меня Гоку — «Разве он теперь не один из нас?» Разведчик пробурчал что-то на тему «доверяй, но надзирай». «Нашим людям делать нечего, кроме как караулить кого-либо из недавно принятых в наши ряды?» — добавил я — «Забирай их с собой. Пусть займутся делом. А ты оповести всех предводителей «пану макаки», что я собираю их на совет нашего братства». Гоку зычным голосом подозвал к себе сопровождение тузтца и вместе с ними направился прочь.

Пару минут мы с Тагором внимательно рассматривали друг друга. Наконец, бывший военнопленный, превратившийся в одного из «макак», не выдержал и что-то спросил Сектанта. Тот внимательно выслушал и сказал мне: «Тузтец спрашивает: он теперь должен будет служить тебе, Сонаваралинга, до конца своих дней?»

«Скажи ему, Тунаки, что он служит не мне, а Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганиве» — ответил я автоматически, и только после этого добавил — «А что касается срока его службы, то пусть хорошо научит стрелять из своего оружия тех «пану макаки», кто способен будет научиться. А потом может плыть домой. Я даже дам ему ракушек, за которыми вы сюда плаваете, на дорогу».

Сектант начал переводить. В ответ лучник неожиданно заржал.

— Что ты ему такого смешного сказал — раздражённо поинтересовался я у вохейца.

— Он говорит — усмехнулся Тунаки — Что ты хорошую шутку придумал, правда, злую: купцы, плавающие к берегам Пеу, друг друга хорошо знают, и на любом из десяти или пятнадцати кораблей, на котором можно уплыть в Вохе, прекрасно известно, кто хозяин Тагора-тузтца. И его всё равно схватят и отдадут в руки почтенного Выхкшищшу-Пахыра. Так что он лучше останется в нашем отряде. Будет дальше служить Солнцеликой и Духами Хранимой.

— Как хочет — пристально глядя в глаза лучнику, сказал я — Только пусть знает, что насильно его никто держать среди нас не будет. Может уйти в любое время.

Тузтец, выслушав перевод Сектанта, повернулся к пожилому вохейцу. Несколько минут между ними шёл оживлённый диалог, смысл которого, я, разумеется, не понимал. Тагор, судя по интонации, в основном спрашивал, а мой толмач — отвечал, причём, сдаётся, Тунаки был немало озадачен вопросами недавнего пленного.

— Он спрашивал, Сонаваралинга — начал переводчик-самоучка — Не исповедуешь ли ты тенхорабубу.

— С чего тузтец это взял? — удивился я.

— Он говорит, что некоторые твои поступки таковы, словно ты идёшь Путём Истины и Света — ага, кажется, Сектант попробовал перевести название своей религии на местный язык. Надо уточнить перевод.

Несколько минут пришлось потратить на выяснение этого вопроса: оказалось, что слово «тенхорабубу», как и сама религия, западного происхождения. Вроде бы на языке острова Скилн оно как раз и означало «Путь Истины и Света». Заодно выяснилось, что происхождение тенхорабизма с запада, варварского с точки зрения мнящих себя народом цивилизованным вохейцев, несколько тормозит распространение новой веры на родине Сектанта. Хотя, с другой стороны, это же обстоятельство служит неким фильтром, отсекающим следующих моде или ищущих выгоды.

— А сам ты тоже считаешь, что я веду себя как тенхорабит? — интересуюсь у Тунаки. Тот не на шутку загрузился.

«Странно, я никогда не задумывался об этом» — начал пожилой вохеец после долгой паузы — «Но ты, Сонаваралинга, действительно иногда ведёшь себя, подобно людям нашей веры. Хотя бы в том, что для тебя неважно племя, к которому принадлежит человек. Что здесь, что у нас, в Вохе, сначала смотрят на то, принадлежит ли человек к клану, а уже потом — на то, что это за человек. И даже многие из тех, кто идёт по Пути Истины и Света, не сразу искореняют в своём сердце деление на племена и кланы, заменяя его делением на принявших Истину и коснеющих в заблуждении. Среди жителей Пеу же и подавно свой всегда будет заранее правым в споре с чужаком, даже если на самом деле сородич совершает в отношении чужака беззаконие. А ты же, Сонаваралинга, совершенно не обращаешь внимания на то, кто перед тобой: бонко, сонай или текокец. Даже сунийцев, которых бонко и сонаи презирают, ты принял в свой отряд как равных. Хотя, в то же время, ты совершенно равнодушен к вере в Единого Творца, который и есть единственный источник человеческой силы, красоты и соразмерности. А вместо этого обращаешься к духам, принося им жертвы и выпрашивая взамен их помощь».

«Это потому что я знаю: если правильными словами попросить нужных духов, отблагодарить потом их за помощь правильными подношениями, то они помогут. А этот ваш Творец, неизвестно, поможет или нет. Сам же рассказывал истории про ваших проповедников, которых убивали, и никакой Творец их не защитил. А почему я не делю людей по племенам: мать моя из сонаев, отец — твой соплеменник, Тунаки. Сам я последние четыре дождя жил среди бонко. Причём память о моей прежней жизни среди сонаев забрали духи моря. Так кто я такой?» — загрузил я вохейца.

Сектант молчал. Я спросил у него: «А что ты ответил тузтцу на его вопрос?»

— Сказал, что ты впервые услышал о тенхорабубу от меня.

— А он?

— Сказал, что любопытен не меньше, чем ты, Сонаваралинга. И что ему хочется поговорить с… — тут мой собеседник замялся, видимо пробуя подобрать подходящие слова — С жителем такой дикой страны, как Пеу, который часто поступает как тенхорабит, но при этом не слышал ничего о Пути Истины. Он для этого даже хочет в совершенстве выучить язык.

— А сам он как относится к вашей вере? — спросил я Сектанта — И насколько хорошо он понимает и говорит по-нашему в данный момент?

— Тенхорабубу он считает глупой верой. А говорить по местному у него получается плохо. Понимает же он много. Особенно у тех, кто с запада Пеу. Вахаку и Гоку он хорошо понимает. А тебя или тех, кто из Бонко — плохо.

— А почему тенхорабубу глупая вера? — мне было действительно интересно.

— Он учился в одном месте — ответил вохеец, помрачнев — В Укрии. Там учат то, что говорили разные мудрые люди. Многие жили давно, до прихода Самого Первого Вестника, известного под именем Шидарайя. Они другому учат, не тому, что наши Вестники.

Опять проблема недостаточности словарного запаса: что это за мудрые люди, которых читал Тагор — не то жрецы традиционных племенных богов, не то местные философы. В какой-то книге читал, что образованные римляне и греки воспринимали ранних христиан как ограниченных, малограмотных фанатиков. Судя по замеченной мною некоторой снисходительной ироничности, с которой тузтец общается с Сектантом, а также неприязненной реакции на Тагора самого вохейца, здесь имеет место примерно то же самое.

Ладно, со сложными взаимоотношениями между тенхорабитами и воспитанниками Академий и Лицеев этого мира разберусь позже — когда единственное известное мне лицо с высшим образованием бронзового века освоит язык жителей Пеу в объёме, достаточном для общения без переводчика.

А пока попробую поучиться стрельбе из лука. Молча, я указал Тагору на один из агрегатов, аккуратно приставленных к жердине, покоящейся на вбитых в землю палках с разветвлением сверху. Тузтец благосклонно кивнул.

Ё-моё, да как они вообще стреляют! У меня и натянуть то тетиву получилось с заметным усилием, не то что бы ещё и выцеливать кого-то в течение нескольких секунд. Причём это местная самоделка. Под внимательным взглядом Тагора я взял в руки профессиональную версию оружия. Здесь удалось дотянуть пальцы с зажатым между ними сплетением жил неведомых зверей только до уровня носа.

Отставив в сторону столь тугой образец, я вновь вернулся к луку с тетивой из тонкой верёвки. Тузтец протянул мне стрелу. Первая попытка пустить её, равно как и вторая и третья, были не совсем удачными: летела оперённая ветка с прикреплённым к ней каменным наконечником, во-первых, недалеко, во-вторых, отнюдь не туда, куда я её посылал. Единственное утешение — бегать за снарядом было недалеко.

На десятом или одиннадцатом выстреле, когда у меня хоть что-то стало получаться, упражнения, увы, пришлось прервать: начали подтягиваться приглашённые на совет отцы-командиры нашего ударного отряда, а позориться перед подчинёнными как-то не хотелось.

Разумеется, каждый захотел попробовать новую игрушку. Получалось у них по-разному. Вахаку, например, натянул и самодельный лук, и его заморский прототип с лёгкостью, но первые десять попыток стрелы летели у него куда угодно, кроме импровизированной мишени — хорошо хоть, умудрился не попасть ни в кого из окружающих. Кано также легко справился с натягиванием тетивы, но, в отличие от текокца, уже на третьем выстреле обращался с новым оружием вполне уверенно. Длинный и Тохуконе, новый предводитель людей из Бон-Хо, натягивали лук с заметным усилием, да и меткостью эти двое недалеко ушли от моего «оленя». Тилуй ухитрился продемонстрировать неплохие результаты — чуть хуже моего родственника-соная. А вот Гоку и Раноре оставили позади всех. Особенно удивил стрелявший последним суниец: он пару раз осторожно подёргал тетиву на пробу, а затем непринуждённо, будто играючи, отвёл пальцы с зажатым в них переплетением жил на уровень уха. Вторую попытку недавний ганеой повторил уже с вложенной в лук стрелой. И, резко отпустив, тетиву, выстрелил. С первой попытки Раноре, правда, в ствол, служащий мишенью, не попал, но со второй — ухитрился вогнать палочку с опереньем с одного конца и каменным осколком с другого прямо посередине дерева. Такими или почти такими же удачными оказались и последующие выстрелы сунийца. Тузтец, внимательно наблюдавший за развлечениями дикарей, уверенно ткнул в Раноре пальцем, прошипев фразу, в которой мне, кажется, удалось разобрать: «Этого точно буду учить. Остальных — если Сонаваралинга скажет».

«Хорошо» — сказал я — «А теперь нам предстоит держать совет. Не будем мешать Тагору заниматься его делом, потому пойдём к моему шалашу».

* * *

Советом, наверное, назвать получасовые посиделки трудно. Я ограничился тем, что, во-первых, санкционировал произведённое Кано, Вахаку и Длинным перетасовывание наших рядов, имеющее целью выровнять по численности огрызки полусотен. В сущности, вместо прежних трёх полных полусотен копейщиков и трёх щитоносцев, вооружённых топорами и палицами, у нас оставалось теперь шесть групп по тридцать-сорок человек.

Затем я произнёс речь по мотивам вчерашнего своего колдования, упор делая на скреплённом кровью и чародейством братстве. А также вновь повторил, что после победы над Кивамуем пути наши могут разойтись, но это означает только, что каждый будет служить Солнцеликой и Духами Хранимой там, куда его забросит судьба. Далее пришлось уделить внимание, что среди «пану макаки» важно не происхождение человека — главное его нынешний статус, который зависит от заслуг в наших рядах, а не от его предков или прошлого. Разумеется, все поняли, о чём речь, и дружно заверили меня, что считают Раноре и остальных сунийцев отныне братьями по оружию и служению нашей тэми. Тот же в свою очередь объявил об осознании высокой чести, оказанной ему и другим недавним ганеоям.

Ну, и наконец, награды и повышения в звании. Объявление Длинного и Кано «оленями» обоих повергло в лёгкое замешательство. А остальных же я обнадёжил, что по мере расширения рядов «макак» и их может ожидать столь высокий чин.

Не успела публика переварить превращение своих товарищей в «оленей» и в должной мере выразить восторги и поздравления по этому поводу, как появился посыльный от главкома нашей армии, с максимальной почтительностью передавший приглашение от «достославного Рамикуитаки», в котором тот просит «уважаемого Сонаваралингу со своими лучшими людьми прибыть на совет вождей к костру правителя Ласунга, как стемнеет». Я в столь же изысканной манере, с обильным применением оборотов «торжественной речи» ответил, что непременно приду.

* * *

В компании, собравшейся возле огромного костра по приглашению Рамикуитаки, я заметил несколько новых лиц — вроде бы в предыдущие три дня их в нашей армии не наблюдалось. Я был последним, кого ждали, и главнокомандующий, в своей обычной манере, столь выгодно отличающей его от большинства остальных папуасов, сразу же перешёл к делу. Для начала он представил троицу новичков. Они оказались из текокских «сильных мужей». Один со своими людьми участвовал во вчерашнем сражении, но сумел довольно организованно отступить, сохранив почти весь свой отряд. Получив же неопровержимые доказательства того, что Солнцеликая и Духами Хранимая тэми Раминаганива не сгинула где-то в глуши на востоке острова, а действительно явилась в сопровождении большого войска, этот вождь счёл нужным привести своих воинов к законной наследнице. А двое других «сильных мужей» просто «не успели» к сражению. Из слов Рамикуитаки не понятно, правда, было, на помощь кому именно они спешили, что аж опоздали. Скорее всего, новые союзники сами испытывали затруднения морального либо терминологического плана в объяснении этого.

Так что все присутствующие, будучи людьми, сведущими в папуасском речевом этикете, предпочитали считать, что «спешили» эти двое на помощь юной тэми, равно как и то, что успевший повоевать против нас «полевой командир» действительно неожиданно прозрел после поражения Кивамуя, а не просто решил перейти на сторону более сильных и справедливых.

Однако какими бы мотивами не руководствовались перебежчики, известия они принесли довольно вдохновляющие: из двух с лишним тысяч воинов, бывших под командованием типулу-таки ещё вчерашним утром, теперь у него оставалось меньше тысячи — кто погиб или попал в плен, кто предпочёл разойтись по домам. Правда, с запада, из Вэя и Хона, к Кивамую вроде бы идёт подкрепление но, ни в Текоке, ни в лежащих дальше к северу землях Темуле, Кане и Тесу он помощи уже точно не получит.

Так что, по мнению Рамикуитаки, следовало пользоваться моментом и, развивая успех, продолжать наступление: наши потери, конечно, сопоставимы с вражескими, зато моральный дух на высоте, да и сегодняшнее пополнение явно не последнее. В общем-то, возразить тут нечего — мы все собрались не для того, чтобы сидеть и отдыхать, наслаждаясь открывающимся с холма видами. Я, конечно, ратовал бы за наступление и при отсутствии намечающегося подавляющего численного перевеса над противником. Благо две сотни «макак» без особых проблем отделают под кокосовый орех если не всю нынешнюю армию Кивамуя, то большую её часть точно. Но коль папуасам веселее воюется впятером на одного — то, пожалуйста.

* * *

Увы, выступить на столицу Пеу удалось только во второй половине следующего дня: пока пристроили раненых по ближайшим деревням, пока вожди разобрались — кто в каком порядке будет идти. Всё равно опять впереди топали воины Рамикуитаки, за ними «макаки» и остальные бонкийцы с сонаями, а потом уж все остальные.

Я бросил прощальный взгляд на холм, успевший побывать полем боя и лагерем двух враждующих армий, на братские захоронения, на истоптанные поля с местами заваленными и разрушенными ирригационными канавами. Я поинтересовался у Вахаку, как теперь будут выкручиваться местные, потерявшие немалую часть урожая. Великан-текокец презрительно махнул рукой: дескать, их проблемы, нечего было поддерживать Кивамуя-братоубийцу.

* * *

До Тенука в тот день дойти не удалось. «Макаки» вместе с людьми Рамикуитаки остановились на ночлег в большом селении в нескольких часах ходу от столицы. Остальные отряды нашей армии разместились в соседних деревнях. Местные не старались изобразить радость по поводу незваных гостей: повинуясь команде старосты, женщины с мрачными лицами натаскали к Мужскому дому еды, и быстренько удалились; мужская же часть населения вообще старались поменьше мозолить глаза победителям, а когда мы очищали от обитателей прилегающие к центру селения хижины, дабы самим в них расположиться, то и дело попадались раненые. Впрочем, настроены были наши воины вполне благодушно, и просто выгоняли недавних врагов вместе с остальными.

Всю ночь по периметру занимаемой нами части селения горели костры и вышагивали часовые: не то чтобы сильно опасались местных, но и доверия особого к ним не было. А утром ни свет, ни заря бодро потопали дальше, и ещё до обеда наконец-то вошли в Тенук.

* * *

Столица Текока и всего Пеу была просто огромной деревней, как и все виданные мной центры областей. Впрочем, иного и не ожидалось. На самом деле, Тенук представлял собою несколько селений, сросшихся с одну мегадеревню. Когда ваш покорный слуга поинтересовался насчёт общей численности населения, Вахаку затруднился с ответом. Единственное, что он знал — примерное количество жилых строений в каждой из пяти частей столицы. Сложив всё вместе, я получил не менее полутора тысяч хижин. Учитывая, что в каждой обычно обитало от пяти до десяти туземцев обоего пола и разного возраста, население Тенука должно быть где-то в районе десяти тысяч человек.

Для человека, выросшего в мире с многомиллионными городами, всего-навсего уровень ПГТ или райцентра. Но для местных — целый мегаполис. Причём даже с точки зрения Сектанта столица Пеу — довольно крупный населённый пункт. По его словам в Вохе не больше десятка городов с населением, превышающим тенукское. А на родине Тагора таких всего три или четыре. Единственное, что в цивилизованных странах в крупных центрах скапливалось и пятьдесят тысяч жителей, и даже больше. Зато характером деятельности большинство тамошних обитателей мало чем отличались от населения папуасской столицы: добрая половина горожан Вохе и Тузта кормилась скорее земледелием, нежели ремеслом и торговлей.

* * *

Мы прошли, следуя за людьми Рамикуитаки, пару километров по широкой тропе, можно сказать — даже дороге (качеством сопоставимой с каким-нибудь российским просёлком). С обеих сторон тянулись конусообразные крыши папуасских обиталищ. Наконец, выбрались на широкую площадь с традиционным Мужским домом и несколькими большими хижинами, принадлежащими явно очень важным людям. Вахаку тут же сообщил, что перед нами резиденция типулу-таки Пеу. А Мужской дом — не простой, а оказывается Дом регоев — по сути, казарма для гвардейцев верховного правителя острова. Общежитие-школа-интернат для местных подростков же располагалось немного в стороне. Причём на весь Тенук таковых было свыше десятка: в каждом районе города, да ещё и свои у ганеоев и дареоев.

На площади нас ожидала очередная порция раскаявшихся и прозревших, готовых немедленно принести клятву верности Солнцеликой и Духами Хранимой. И очень расстроившихся от известия, что тэми прибудет в свою столицу только через пару-тройку дней.

Кроме выражения искреннего желания служить Раминаганиве, не щадя живота своего, от встречающих удалось выяснить также, что Кивамуя в Тенуке уже нет. В общем-то, этого и следовало ожидать. Вроде бы он с оставшимися верными войсками успел переправиться через Алуме (Широкую, образованную слиянием Малой и Большой) и теперь стоит на том берегу реки.

Дальнейшее я очень быстро перестал понимать: Рамикуитаки и предводители подтянувшихся вскоре отрядов нашей армии принялись обсуждать с только что перешедшими на нашу сторону «сильными мужами» всё что угодно, кроме добивания противника. В основном речь шла о предстоящей процедуре принесения клятвы верности Солнцеликой и Духами Хранимой, но при этом беседующие ухитрялись параллельно вести торг насчёт распределения должностей при дворе новой правительницы. Ловкость, с которой две эти темы переплетались, совершенно не мешая одна другой, в иное время могла бы привести меня в восхищение, но только не сейчас, когда в нескольких километрах отсюда стоит недобитый враг, и к нему спешат на помощь новые силы и, не дай бог, чтобы среди них не оказалась сотня лучников от заморских торговцев взамен уничтоженных моими «макаками».

Я очень быстро запутался в хитросплетениях «торжественной речи». Голова звенела и отказывалась воспринимать многосоставные конструкции, которые начинались с мнения кого-нибудь из собеседников об очередной тонкости в оформлении церемонии принятия Солнцеликой и Духами Хранимой тэми клятвы верности со стороны подданных, а потом неожиданно переходили на вопрос, кому быть отныне хранителем священных реликвий Дома Пилапи Старого.

Не выдержав всего этого потока витиеватостей, я вмешался в разговор. Речь моя, несмотря на всё старание, явно не дотягивала до высот папуасского ораторского искусства. В общем, почтенные регои посмотрели на меня, словно я громогласно испустил в их присутствии газы. А поняв из ответа Рамикуитаки, адресованного мне, что перед ними «тот самый Сонаваралинга», «сильные мужи» как-то сразу поскучнели. Дальнейший разговор пошёл уже на три темы: кроме процедуры церемонии и делёжки должностей начали обсуждать окончательный разгром Кивамуя. Однако по-прежнему дискуссия шла всё таким же выспренним языком. Понять удавалось только то, что каждый готов предоставить другим честь добить свергнутого типулу-таки — ибо, дескать, есть более достойные, чем он мужи, у которых не хочется отнимать столь блистательную победу.

Итогом всего этого довольно закономерно стало решение Рамикуитаки, что «наиболее достойные» — это мои «макаки» вместе с остальными бонкийцами. Правда, ласунгский таки также счёл, что не мешает поучаствовать в окончательной виктории также и кое-кому из тех, кто присоединился к нам недавно — список выделенных нам в помощь, как я понял, был напрямую связан с протекавшим у меня на глазах обсуждением мест в будущем «правительстве народного доверия», но как именно — оставалось для меня загадкой.

Надо отдать должное, наш главнокомандующий выделил для погони за Кивамуем и часть ласу: сотню во главе с Тономуем, а также несколько других отрядов. Всего набиралось почти две тысячи воинов — с учётом «макак», вполне достаточно для полного разгрома противника. Но мне совершенно не нравилось то, что меня все дружно отправляют прочь из столицы, дабы не мешал серьёзным дядям «делить портфели». Ну да ладно, сейчас главное — добить Кивамуя. А там посмотрим. Тем более что я всё равно собираюсь сваливать в более цивилизованные края, где, может быть, не буду чувствовать себя таким деревенским лаптем среди туземной интеллигенции.

Глава шестнадцатая

В которой герой обеспечивает окончательную победу Солнцеликой и Духами Хранимой тэми, проявляет великодушие к побеждённым, но в итоге обнаруживает, что его развели как полного лоха.

Наша армия который час стояла в месте, где Малая и Большая Алуме сливаясь, образовывали Алуме Широкую. На той стороне, уже на берегу Широкой вражеские воины удобно расположились на намытой речным течением полосе песка. Пляж здесь был довольно приличный, так что место хватило для всей кивамуевской рати.

Ситуация была, по словам находящихся под моим началом командиров, патовой. В ближайшие день-два просто не реально собрать количество плавсредств, достаточное для одновременной переправы всех наших восемнадцати сотен: в расположенных поблизости деревнях такого числа лодок не имелось, изготовление плотов займёт время. Перевозить же воинов по частям — значило дать противнику шанс перебить их, пользуясь временным перевесом. С другой стороны — Кивамуй не мог никуда отступить от берега Широкой Алуме, не опасаясь нашей переправы. Переправляться в другом месте же было затруднительно — именно через этот проклятый пляж проходила большая тропа, почти дорога, связывающая Тенук с Мар-Хоном. Правее или левее на многие километры к берегу реки прилегали либо болота, либо перерезанные множеством канав и канавок поля, мало отличающиеся от болот по проходимости. Так что желающих совершать обходные манёвры в нашем войске не нашлось: незачем несколько часов ползать по пояс в воде, чтобы потом, уставшими и измотанными встретиться с подошедшими воинами беглого типулу-таки, которого расставленные по флангам разведчики успеют десять раз предупредить о любом действии противника.

Причём на кого работало время, было не понятно: с одной стороны, у нас в тылу практически весь Пеу, а у свергнутого типулу-таки только Хон с Вэем; но с другой — сейчас у него несколько сотен воинов, а если сидеть и ждать у реки непонятно чего, то к нему могут подойти подкрепления.

Вахаку с Тономуем уже успели просветить меня, что в стародавние времена, когда по реке проходила граница между враждующими Текоком и Хоном, за многие десятилетия, если не века войн, не было ни одного случая переправы вот так — в лоб, при стоящем на другом берегу войске: в таких случаях противники могли неделями стоять, переругиваясь через реку, пока не расходились по домам. Все эпизоды, когда текокцы умудрялись вторгаться в Хон, как и успешные хонские вторжения в Текок, совершались либо неожиданно, либо в рамках вмешательства во внутренние разборки, когда соседей приглашала на помощь одна группа местных против другой. Кстати, в своё время и Пилапи Старый также окончательно утвердил свою власть над прибрежными областями, придя туда по приглашению части «сильных мужей», недовольных последним независимым таки прибрежной области.

Как ни хотелось, а приходилось признавать в данном случае правоту туземцев: при вступлении в бой с лодок у «макак» не будет времени организовать строй и, значит, всё наше преимущество летит к чёрту. И ведь Мар-Хон с заморскими кораблями буквально в двух шагах, а попробуй добраться.

От отчаяния я обратился к тузтскому лучнику (через Сектанта, разумеется): «Ты можешь посылать свои маленькие копья с перьями на тот берег».

— Они будут долетать, почти не причиняя вреда — перевёл вохеец ответ Тагора — С такого расстояния, даже если попадёшь, трудно убить или тяжело ранить. Да и попасть очень трудно.

— А с лодки он может пользоваться своим оружием? — поинтересовался я, скорее для очистки совести, чем в надежде на положительный ответ.

И неожиданно услышал, что, доводилось Тагору стрелять и с палубы корабля, и с лодки: конечно, шатает и мешает целиться, но, если бить с двадцати шагов, то точность будет всё же повыше, чем с максимальной дальности. Тем более что на той стороне враги густо стоят — промахнуться будет сложно.

Дальше пошёл сугубо деловой разговор: мы начали обсуждать, что можно сделать силами одного опытного лучника, и двух почти неподготовленных. В общем-то, в плен попало четверо стрелков, но один из них, будучи свободным вохейцем, отказался воевать на нашей стороне — так что пришлось оставить его вместе с раненными «макаками» в тылу, пообещав при удобном случае передать за выкуп торговцу, на которого он работал. Того, что пленный сбежит, я особо не опасался, поняв из слов тузтца, что морячок этот не отличается особой храбростью: стоять в ряду других лучников его хватало, а вот на побег вряд ли решится. Ну а если даже и бежит, то сам и будет виноват в собственных неприятностях, коих может огрестись по полной в путешествии к Мар-Хону. Ущерб же от его бегства невелик: выкуп за такого вряд ли дадут крупный, если вообще хозяин не вздумает сэкономить на зарплате попавшего в плен работника.

Лучник же из вохейца, в отличие от Тагора, был так себе — равно как и из двух туземцев, пленённых за компанию с чужеземцами. Причём один из местных кадров, которому при задержании досталось особенно сильно, до сих пор ещё не оправился от побоев: в себя то он пришёл, но по-прежнему больше лежал пластом. Так что кроме тузтца и второго пленного текокца рассчитывать можно было ещё разве что на Раноре, как самого перспективного из моих бойцов.

Для начала решили провести небольшую тренировку чуть выше по течению, где изгиб реки укрывал наши приготовления от вражеских глаз. Несколько лодок взяли из числа реквизированных в окрестных селениях. Этим активно занимались текокцы из недавнего пополнения под началом славных вождей Сеутуне и Роротелу. Они и сейчас продолжают собирать все плавсредства, кои находят по берегам.

Немного подумав, Тагор всё же кроме сунийца решил привлечь ещё Кано с Гоку. К сожалению, моего родича-соная пришлось оставить на командовании его отряда. Вот разведчик — другое дело, всё равно его десяток будет в первых рядах переправляющихся. Я заодно предложил проверить, как будут стрелять другие воины из группы Гоку, ну и вообще всей полусотни Вахаку.

После часа или двух «кастинга» тузтец с трудом отобрал из сотни бравших в руки лук ещё тринадцать человек, которых счёл не совсем безнадёжными — на всё имеющееся количество метательного оружия. Лицо его при этом сохраняло весьма мрачное и скептическое выражение. В общем, я опытного наёмника понимал: весь мой план был сущей авантюрой, рождённой от безысходности.

Выбранные Тагором «макаки» немного потренировались — для начала на суше, потом, стоя в лодках. Получалось неважно, конечно. Но других стрелков у меня нет. Я заикнулся было об использовании пращников. Но сам же первым понял, какую глупость сморозил: если лучник ещё может худо-бедно стрелять, пусть не как тузтец, стоя в полный рост, но хотя бы сидя и опираясь о борт долблёнки, то пращнику просто негде размахнуться для броска.

Провозились со всем этим до вечерних сумерек. Вахаку и Длинный параллельно осматривали и готовили плавсредства на весь наш отряд. По их словам выходило, что имеющимися на данный момент в наличии двадцатью шестью лодками одновременно можно переправить около двух сотен человек. Не густо — как раз на одних «макак» хватит. Учитывая, что в каждой посудине нужно будет оставить пару гребцов, которые перегонят её на наш берег за следующей порцией «десантников», за один раз перебросить удастся всего полторы сотни человек.

Можно попробовать, конечно, соорудить плоты. Вот только из чего? В радиусе нескольких километров не наблюдалось нормальных деревьев — вокруг сплошные поля и деревни — только кое-где небольшие участки кустарника. Разве что разломать в ближайших деревнях хижины. Жерди и сухая трава с одного жилого строения вполне способны удержать на плаву пару-тройку человек. Потом трава, конечно, намокнет, но на один рейс хватит.

Я поинтересовался у Вахаку и Кано, не будет ли разрушение жилищ мирного населения нарушением туземных женевских конвенций. Мои «олени» ответили в один голос, что ничего страшного, тем более, свои жерди владельцы могут потом забрать обратно. На всякий случай я ещё порасспрашивал Сеутуне и Роротелу. Те заверили меня, что в нашем войске из ближайших окрестностей никого нет, а мнением местных можно пренебречь.

Сказать, что я отдавал приказ ломать хижины в близлежащем селении с совсем уж спокойной совестью, нельзя. Успокаивать себя оставалось только тем, что, во-первых, мы никого не выгоняем на мороз, во-вторых, строительство жилищ взамен разрушенных займёт всего лишь несколько дней, ну, и, в-третьих, надеюсь, мне не придётся смотреть в глаза пострадавшим, ибо в ближайшее время Сонаваралинга намерен начать странствие в поисках привычной Олегу Куверзину цивилизации.

Дабы не обнаружить наши приготовления раньше времени, решено было «заготавливать» материал для плотов в деревнях, лежащих выше по течению от того затона, где тренировались на лодках лучники. А чтобы не дискредитировать в глазах местного населения «макак» и вообще тех, кто шёл со мною из Бонко, я поручил это нехорошее дело текокцам. Сеутуне и Роротелу, а также третий из приданных вождей, Укетоноку, восторга от порученной работы не изъявляли, но особого выбора у них не было: только что примкнувшим к войску Солнцеликой и Духами Хранимой надо как-то завоёвывать доверие победителей.

Никто из наших не счёл нужным понаблюдать, как союзники будут предаваться вандализму, потому так и осталось не выяснено, что и как говорили им лишившиеся жилищ местные. Да и говорили ли вообще. Вожди каждой из «зондеркоманд» на следующий день к обеду просто отчитались об отсутствии серьёзного сопротивления и потерь в личном составе, да продемонстрировали результат своих трудов неправедных: всего шестьдесят три плота, способных нести по восемь-десять человек. Что ж, это намного лучше — за один рейс перебросим почти половину нашей армии. Так что силы первой волны десанта сопоставимы с вражескими — на счёт этого я был уверен, поскольку тройка бойцов из десятка Гоку вечером сплавала на тот берег и всю ночь и утро наблюдала за вражеским лагерем и его окрестностями. По словам разведчиков, к Кивамую и вечером, и утром подходило подкрепление, но серьёзным его назвать трудно: всего три отряда по нескольку десятков каждый.

К сожалению, пока собрали плоты, день перевалил за полудень. Учитывая, что до места переправы плыть ещё около часа, к атаке наше войско будет готово только на закате, когда солнце будет бить прямо нам в лица. Так что пришлось отложить переправу на завтра, когда свет, наоборот, будет нам помогать. Ну, ничего, нет добра без худа: набранная Тагором команда ещё немного потренируется. Заодно пусть текокцы дальше шарятся по деревням насчёт материала для плотов.

* * *

Итак, день «Пэ» (в смысле переправы) наступил. В предутренних сумерках почти сотня лодок и связанных из разобранных хижин плотов медленно плыла вдоль берега, потихоньку выгребая на середину Алуме. Я сидел в одной из передних долблёнок рядом с Тагором и Длинным. Как всегда перед боем, пробирал мандраж. Правда на этот раз причин для него было больше обычного, поскольку неясно, удастся ли «макакам» высадиться и построиться, прежде чем противник сумеет контратаковать.

Флотилия наша выплыла в место слияния Большой и Малой Алуме и двигалась теперь по Широкой, пересекая её наискось. Вот уже и песчаный пляж с вражеским станом виднеется. Часовые там, увидев на реке скопление плавсредств, завопили. Лагерь наполнился суетой. Вот бы она сохранялась до высадки. Ага, размечтался — буквально в считанные минуты паника среди врагов улеглась, и когда мы подошли на расстояние в полусотню метров к берегу, вдоль воды уже стояли неровные шеренги воинов Кивамуя с оружием наизготовку. Приблизившись к берегу ещё чуть-чуть, Тагор кивнул: «Мол, пора». Гребцы стали тормозить шестами о дно, а я поднялся, с трудом заставив слушаться затёкшие от долгого сидения ноги, и поднял руку, сжав кулак, вверх. Соседние долблёнки принялись повторять наш манёвр, передавая сигнал дальше. Итак, передние лодки с лучниками находятся на расстоянии, достаточном для более-менее гарантированного урона обстреливаемым.

Тузтец встал, взяв лук наизготовку. Пятнадцать человек на других лодках тоже приготовились к стрельбе — в основном сидя, всего двое рискнули последовать примеру своего командира-наставника. Тагор легко, словно с демонстративной небрежностью, вложил в лук стрелу и оттянул тетиву до уха. Несколько секунд главный наш стрелок искал подходящую цель. Вчера вечером, когда обсуждали последние детали предстоящей операции, я сказал, чтобы он, как самый меткий из лучников, выбивал в первую очередь врагов с наиболее роскошными украшениями и лучшим оружием — остальные же пусть стреляют, в кого смогут попасть.

Наконец, Тагор отпустил тетиву. Под аккомпанемент тихого треньканья стрела улетела в сторону берега. И, судя по чьему-то воплю, нашла цель. Следом начали стрелять остальные лучники. Да, один день тренировок не очень помог… Когда несколько дней назад «макаки» бежали вверх по склону, стрельба по ним была куда действеннее, чем сегодня по врагу. Единственное, на что можно надеяться, так на то, что сейчас мы можем осыпать стрелами противника, практически не опасаясь ответной атаки: даже если воины Кивамуя сдуру полезут в воду, чтобы добраться до лучников, они мало чего добьются — нам достаточно будет отплыть на более глубокое место.

После первых выстрелов вражеские воины начали пятиться прочь от берега. Конечно, основной ущерб наносил тузтец, методично посылающий свои стрелы в наилучшим образом вооружённых врагов. Другие же лучники скорее создавали фон и усиливали панику. Через несколько минут пространство вдоль воды было очищено от противника на глубину в несколько десятков шагов. Наши лодки подошли совсем близко к истоптанному сотнями ног песчаному пляжу, так что было видно дно, взмученное шестами.

По команде, отданной Вахаку, первые «макаки», подымая фонтаны брызг, принялись прыгать в воду, стараясь как можно быстрее добраться до твёрдого и сухого берега, пока враги не ринулись обратно. Вот передовой десяток вырвался на сушу, машинально отряхиваясь, и тут же сбиваясь в плотный строй. Воины Кивамуя, не обращая внимания на редкие стрелы, бросились на пока ещё малочисленных врагов. К тому времени, когда они добежали до наших, тех на плацдарме было уже больше двух десятков. Я напряжённо наблюдал, как на моих бойцов накатилась толпа, размахивающая боевыми палицами и топорами — оказывается, что смотреть, как атакуют ставших близкими тебе людей, ещё менее приятно, чем самому встречать в строю врага, там хотя бы некогда особо думать, отбивая и нанося удары.

Впрочем, контратакующие тут же отхлынули назад, оставив с дюжину лежащих тел. А на берег выбирались всё новые и новые наши бойцы. Уже больше половины «макак» построились на занятой нами полосе песка. Вот и с моей лодки начали прыгать в воду бойцы. Я последовал за всеми. Тагор, оставив лук на попечении гребцов, взял в руки выделенные ему вчера щит и дубинку с вделанными в дерево акульими зубами.

* * *

Сегодня пришлось горячо, особенно первые минуты, пока справа от нас не начали высаживаться бонкийцы Хоропе и сонаи Сопу. Тогда стало легче. А уж когда собрались все шесть сотен бывших в первой партии, то враг начал заметно пятиться. Заметно же редеть ряды воинов Кивамуя стали аккурат к тому времени, когда стали возвращаться лодки и плоты со второй волной десанта.

А потом вражеское войско как-то неожиданно закончилось: только что перед моим отрядом маячили, пускай и немногочисленные, но бьющие с нами враги, и вдруг впереди и по бокам лишь бегущие — в одиночку и небольшими группками.

Пожалуй, сейчас наступает самая опасная фаза боя. Не в том смысле, что дрогнувший и побежавший враг способен ни с того, ни с сего повернуть назад и обернуть свой разгром в победу. Нет, просто мои «макаки», подчинявшиеся перед лицом противника дисциплине, научившиеся в ходе тренировок и сражений держать строй и действовать более-менее скоординировано, при виде бегущих врагов могли забыть обо всём, что в них вбивалось последние месяцы, сломать порядки и начать охоту за пленными и воинскими трофеями. В результате «правильный» бой, в котором наши двадцать десятков спокойно громили несколько сотен врагов, разбивался на кучу мелких стычек, где шансы у противоположной стороны резко повышались. Мне же вовсе не хотелось терять уже приученных к строю и взаимовыручке бойцов. Но, увы, фалангой не то что бегущих не догнать, но даже и раненых и убитых врагов успеют обобрать бойцы других отрядов нашего воинства, не заморачивающиеся такими глупыми вещами как правильное построение в бою. Опыт предыдущих сражений наглядно это успел продемонстрировать.

Так что пришлось пойти на компромисс. Я распорядился разбиться для преследования противника на десятки во главе с «сержантами» и действовать группами, пообещав тем, кто будет отрываться от коллектива, «строгий выговор с занесением и порчу ауры с кармой». Ну и, разумеется, строго наказал собирать добычу, не занимаясь делёжкой на месте, пообещав самолично судить при разделе хабара уже в лагере. А сам остался с раненными в паре сотен шагов от берега Алуме. Мои воины, получив начальственное одобрение, припустили вперёд, стремясь опередить прочих претендентов на трофеи. Впрочем, приглядеть за своими людьми не мешает. Поэтому, я с пятёркой легкораненых двинулся следом за остальными.

Надо же, кто-то из врагов осмелился огрызаться. Два моих десятка окружили кучку воинов Кивамуя Братоубийцы, которая ожесточённо отбивалась. И, кажется, у нас уже есть потери. Надеюсь, мои первобытные анархо-коммунисты (почему — первобытные, объяснять не надо, анархо — потому что в погоне за убегающим врагом в их рядах царила настоящая анархия, а коммунисты — потому что справедливость они понимали, как разделить всё, по возможности, поровну) получили наглядный урок, что и преследовать разбитого противника следует организованно, а не кто во что горазд. Поймали, что называется, медведя.

* * *

Врагов перед нами была жалкая кучка. И два десятка моих бойцов, построившись строем (что они сейчас и собирались сделать), перебьют их без серьёзных потерь. Но слишком много за последнее время довелось видеть мне пролитой крови, и потому выйдя вперёд, я крикнул: «Сдавайтесь, и мы оставим вас в живых». Точнее попробовал крикнуть: из пересохшего горла вышел только хриплый шёпот. Впрочем, воины Братоубийцы услышали. Их предводитель, вооружённый заморским бронзовым топором, с дорогим ожерельем на шее, ответил:

— Зачем тебе обещать нам жизнь? Вас больше, чем нас. Вы можете перебить всех нас и взять наше оружие и всё остальное. — Что ж, в логике, папуасской, разумеется, этому регою не откажешь.

— Я видел, как одни люди-даре убивали других. Это было и вчера, и сегодня, и ещё много раз. Крови пролито достаточно. Потому я, Сонаваралинга, говорю, что не хочу больше убивать дареоев. И своим людям тоже приказываю не убивать тех воинов Кивамуя, что готовы сдаться.

Вражеский предводитель внимательно посмотрел на меня. Слишком внимательно. Сдаётся, имя Сонаваралинги уже успело получить некоторую известность. Причём, вроде бы слава обо мне идёт не самая худая: по крайней мере, во взгляде неизвестного регоя не прибавилось ненависти после того, как он узнал, кто перед ним.

Наконец, командир окружённой группы прекратил играть в гляделки со мной и принялся о чём-то негромко совещаться со своими воинами.

— Мы согласны сдаться — сказал регой через несколько минут обсуждения со своими людьми — Если ты поклянёшься сохранить мне и моим воинам жизнь. И позволишь проводить по Тропе Духов нашего типулу, как полагается.

Типулу! Кровь прильнула мне в голову. Это же конец гражданской войне! Главный враг лежит в десятке шагов мёртвый.

— Хорошо — ответил я — Как тебя зовут, регой?

— Ваминуй. Мы люди Рохопотаки, правителя Хона и Вэя.

— Я, Сонавалинга, клянусь сохранить жизни тебе, регой Ванимуй, и твоим воинам.

Моментально всё поменялось: только что предо мной стояли готовые биться на смерть люди, а теперь это были военнопленные — жалкие, надеющиеся на милость победителей.

— Оружие можете оставить при себе — великодушно разрешил я — Если поклянётесь не применять его против моих людей.

Вражеский предводитель посмотрел на меня удивлённо, но ничего не сказал.

— Постойте, он кажется, ещё живой! — крикнул я, заметив, что лежащий на земле воин с несколькими дорогими ожерельями тяжело дышит. Впрочем, похоже, долго он не потянет: с пробитым лёгким и проникающими ранениями в живот долго в каменном веке не живут.

— Это не типулу-таки Кивамуй — ответил Ванимуй — А наш вождь Рохопотаки. Кивамуй вон тот — пленный указал на труп рядом.

— А где знаки его высокого достоинства?

— Он снял их, когда стало ясно, что мы разгромлены — пояснил хонец — Чтобы меньше привлекать внимание врагов на пути к Мар-Хону.

Довольно неординарный шаг для туземца, в жизни которого всё мало-мальски важное связано с кучей всевозможных условностей, символов и ритуалов. Нужно либо очень сильно перетрусить, либо, наоборот, обладать недюжинной смелостью и непапуасской широтой взглядов, чтобы снять с себя регалии верховного правителя всего Пеу, являющиеся чуть ли не частью его самого. Судя по тому, что доводилось слышать о нашем главном противнике, трусом он точно не являлся. Так что покойник был личностью явно необычной.

— Вахаку — позвал я здоровяка-текокца — Ты же знал Кивамуя?

Не то чтобы я сильно не доверял словам сдавшихся хонских регоев, но проверить не мешало бы.

— Да, это он — подтвердил мой «олени», внимательно рассмотрев лицо покойника.

— Теперь, когда типулу-таки мёртв, символы его власти и силы должны быть при нём — сказал я — А насчёт его тела, я способен провести все необходимые обряды над покойным типулу-таки.

Ванимуй и его люди пожали плечами в знак согласия.

* * *

Сильно заморачиваться на счёт похорон убитого вражеского предводителя не стали: надели на труп ожерелья, за пару часов вырыли в ближайшем укромном уголке могилу, а я над неправильным овалом рыхлого краснозёма толкнул длинную речь с перечислением известных мне достоинств и славных деяний покойника, не упустив, однако, и некоторых нехороших поступков, как то братоубийство и диктаторские замашки, оттолкнувшие в итоге от него многих. Ванимую и его людям же выдвинул примерно такое же объяснение насчёт необычного для жителей Пеу способа избавления от мертвеца, как и для моих «макак» несколькими днями ранее. Единственное, что аргументом в пользу предания земле служил в сегодняшнем случае сам покойный, владевший до недавнего времени всем островом, и теперь навеки соединяющийся со своим владением.

Кстати, пока хонцы копали могилу, а потом я отпевал покойного типулу-таки, отмучался правитель Хона. Его регои решили забрать с собой, чтобы похоронить привычным туземцам образом дома в Мар-Хоне. Мне, конечно, перспектива провести несколько дней на тропической жаре рядом с трупом не то чтобы понравилась, но я решил не устраивать разборок по такому пустяковому, в сущности, поводу.

* * *

Все дела, связанные с захоронением Кивамуя, заняли весь остаток дня. Так что к реке мы с «макаками» выбрались уже на закате. На берегу к этому времени успел образоваться импровизированный лагерь победителей, куда стаскивались трофеи и сгонялись десятками, если не сотнями пленные.

Наше появление встречено было остальными несколько напряжённо: слухи о том, что Сонаваралинга не то убил, не то захватил в плен вражеского предводителя, каким-то непонятным образом распространились по всей армии, переправившейся через Алуме, и теперь народ ждал подробностей.

Я не стал долго томить публику, и громко произнёс: «Кивамуй Братоубийца погиб в бою. Бывшие с ним регои под началом Ванимуя подтверждают это. Также труп опознали также Вахаку, Гоку и многие другие воины из числа «пану макаки», бывавшие в Тенуке. Я совершил над его телом обряд, соответствующий высокому происхождению покойного типулу-таки, а труп предали земле, той земле, которой владеет род Пилапи. Те, кто был со мной, могут подтвердить мои слова».

Официальное объявление о смерти главврага вызвало бурное ликование во всём нашем воинстве. Наверное, единственным, кто не радовался сегодня из победителей, был я. Облегчение от доведённого до конца дела — чувствовал, опустошённость пополам с усталостью — тоже. А вот радости — не было. Не знаю уж почему. Может быть, потому что не воспринимал я узурпатора Кивамуя как врага, которого следует ненавидеть: никогда не сталкиваясь с убитым типулу-таки лично, рассматривал его только как некую проблему, с которой следовало разобраться.

Так что я предоставил своим «макакам» возможность веселиться вместе с остальными, а сам отправился на боковую. Даже оживлённая дискуссия с участием доброго десятка вождей на счёт того, стоит ли посылать гонца в Тенук с радостной вестью немедленно, или отложить это до рассвета, мало интересовала меня сейчас. В итоге, как, я узнал с утра, Сеутене с Роротелу самовольно отправили вестника.

* * *

Спалось хреновато: конечно, отдых своего «пану олени» «макаки» охраняли, но звукоизоляция на открытом воздухе совершенно ни к чёрту, а веселье в стане победителей кипело до глубокой ночи — причём, что самое удивительное, с минимумом хмельного, ибо для качественной попойки оравы взрослых мужиков слабенькую папуасскую брагу на слюнях пришлось бы собирать в радиусе двадцати километров даже в такой густонаселённой местности.

Ничего удивительного, что на утро самочувствие моё было ещё хуже, чем вечером. С трудом заставил разбитое тело подняться, я добрался до реки и умылся, окунув для приведения себя в чувство голову в воду. Помогло мало.

На импровизированном совете вождей нашего воинства, где и выяснилось, что гонца с известием о победе уже успели послать, решили потихоньку переправляться обратно на тот берег. Совершать марш-бросок к Мар-Хону почему-то никто не желал. И вообще, остатки дисциплины в рядах нашей армии таяли прямо на глазах. Я, в общем-то, тоже не горел желанием спешить к морским воротам Пеу: узурпатор Кивамуй убит, взрослого потомства мужского полу, способного возглавить борьбу, у него не имелось; таки Хона, и, как мне пояснил Роротелу, по совместительству Вэя, также был мёртв, что автоматически означало грызню за власть между «сильными мужами» побережья и столь же автоматически исключало превращение этих приморских областей в гнездо сепаратизма, как случалось не раз в ходе прежних смут в Тенуке.

Все имеющиеся в нашем распоряжении плавсредства рванули к текокскому берегу Алуме практически одновременно. Правда этому предшествовала ожесточённая делёжка лодок и плотов между «макаками» и бонкийцами с сонаями с одной стороны, и воинами Сеутуне, Роротелу и Укетоноку — с другой. Но, в конце концов, все пришли к консенсусу. Главным образом благодаря моим словам, что следует оставить на этой стороне часть воинов — чтобы сторожили пленных и вообще, демонстрировали присутствие верных Солнцеликой и Духами Хранимой сил в не до конца усмирённой части её владений.

В итоге примерно половина воинов из всех отрядов переправилась на тот берег, а вторая половина осталась следить за пленными и окрестностями.

* * *

Всего в паре километров от реки наше шествие победителей столкнулось с представительным сборищем увешанных украшениями из ракушек, камней, костей и перьев «сильных мужей». Из знакомых лиц я в этой толпе сумел обнаружить только нескольких рядовых ласунгских регоев и парочку текокцев из числа заявившихся в последние два дня: ни Рамикуитаки, ни кого-либо из его приближённых не наблюдалось. Зато у встретивших нас в избытке имелось ощущение собственной значимости.

Для начала глава комитета по встрече и чествованию победителей — незнакомый мне представительного вида мужик в возрасте, обладатель зычного голоса и безукоризненных с точки зрения туземцев манер — толкнул речь, полную всяческих восхвалений в адрес славных героев, добивших Кивамуя-братоубийцу. Потом он начал расписывать будущий великий пир по случаю победы и вступления в освобождённую столицу Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганивы, на который ждут всех, кто с оружием в руках бился за правое дело. И тут же, совершив изумительный плавный переход в своей речи, сей достойный и велеречивый муж вдруг заявил, что доблестному, мудрому и справедливому Сонаваралинге, о чьей воинской и магической силе слава успела разойтись по всему Пеу, надлежит, согласно повелению нашей благословенной повелительницы, немедленно привести к покорности земли Хона и Вэя. Причём выходило у этого папуасского цицерона, что мне оказано великое монаршее доверие, которое я просто обязан оправдать в рекордно короткие сроки.

В отличие от предводителей отрядов, участвовавших в последней битве, да и моих «макак», буквально загипнотизированных столь изысканной речью, состоящей из одних только «торжественных» слов, я этому словесному завораживанию не поддался. Беда только в том, что единственный способ преодолеть препятствие в виде «комитета по встрече» и проложить себе путь к Солнцеликой и Духами Хранимой — это скомандовать своим бойцам «фас». Чисто технически сделать это было несложно: «макаки» беспрекословно выполнят любой мой приказ, две сотни бойцов с лёгкостью настрогают мелкими ломтиками несколько десятков разодетых по последней туземной моде надутых индюков и наделают из них отбивных высшей категории, дружелюбный нейтралитет бонкийцев и сонаев, бывших с нами с самого начала, обеспечен, а мнением зрителей-текокцев можно в этом случае пренебречь. Но за стоящими сейчас на моём пути маячили толпы вождей и регоев со всего запада Пеу, через которых придётся прорубаться к телу тэми в дальнейшем. Устанут оружием работать мои ребятушки. Так что я вынужден был изобразить на своём лице радость по поводу оказанной мне чести и скомандовать своим бойцам поворот на 180 градусов.

Если честно, чувствовал себя я сейчас примерно как в подростковом возрасте после встречи со шпаной по дороге из школы, когда точно так же тебя загрузят хитрым «базаром», по которому вроде бы и сам виноват выходишь.

Оставшись на дороге одни и освободившись от обволакивающе-завораживающего воздействия «торжественной речи», «макаки» начали соображать, что нас где-то обманули. Думаю, ещё немного, и они сообразят — в чём. Потому во спасение их неокрепшей дикарской психики и своей собственной репутации великого колдуна, вождя и прочее, приходится толкнуть речь о том, что не только этот индюк, но и духи мне также сказали идти на запад, ибо там предстоит найти что-то очень важное.

Это немного разрядило обстановку и уменьшило мрачности на лицах моих верных соратников, но всё равно, возвращались к реке в полном молчании. Когда переправлялись, зарядил сильный дождь. До обустроенного «макаками» участка лагеря добрался полностью промокнув. Настроение это не прибавило.

Странно, конечно, пять лет до этого сколько раз попадал под дождь, и бывало не раз даже холоднее, чем сегодня, но почему-то никогда не мёрз, как сегодня. Посидев у костра и обсохнув, я немного согрелся, но зато вернулась утренняя разбитость, правда теперь к ноющим мышцам прибавилась ломота в суставах. Уж не заболел ли я…

* * *

Обсуждение планов по усмирению Хона с Вэем, на которое допустили Ванимуя с частью его людей, прошло как-то мимо меня. Я больше был озабочен раскалывающейся головой и возобновившимся ознобом. Сворачивание нашей стоянки и сборы в путь занимали меня ещё меньше. Потом я вообще отключился на какое-то время. Проснувшись посреди ночи, почувствовал себя лучше, правда всё ощущалось словно в какой-то дымке или тумане. Даже тошнота и начавшаяся рвота не доставляли особого мучения. Проблевавшись хорошенько, вновь заснул.

Утром с трудом открыв глаза, не смог встать самостоятельно. Пара «макак» по команде Гоку поставила меня вертикально, и я, для, начала опустошив желудок, с трудом переставляя ноги, двинулся в путь вместе со всеми оставшимся в моём распоряжении воинством. Увы, очень скоро я выбился из сил, и мои сопровождающие вынуждены были тащить меня на себе.

Дальнейшее слилось в череду пробуждений, во время которых меня обычно выворачивало наизнанку, и проваливаний в болезненное забытье. Временами, кажется, я материл окружающих, обзывал их фашистами и троглодитами и требовал оставить меня в покое, бросить на дороге, чтобы хотя бы от тряски перестало мутить и тошнить. Но вполне возможно, это происходило только в моём воображении. Впрочем, особого значения это не имело, поскольку выражал свой протест условиями транспортировки я на совершенно незнакомом кому-либо на острове Пеу языке. Да и знай мои «макаки», что я приказываю, вряд ли они бросили своего «пана оленя».

Наконец, через целую вечность меня оставили в покое. То есть положили и больше никуда не тащили. После чего я отключился окончательно…

Глава семнадцатая

В которой герой, придя в себя, неожиданно обнаруживает существенное изменение своего социального положения.

— Он очнулся! — раздался вдруг незнакомый женский голос. Несколько долгих секунд я пытался сообразить, кто это очнулся, и какого хрена об этом нужно орать мне прямо в ухо. Да ещё на каком-то нерусском языке, который, тем не менее, я почему-то прекрасно понимал.

Глаза открыть удалось с большим трудом. А подняться с довольно жёсткого ложа я вообще не смог. Даже не сумел приподняться. Так что оставалось лежать и смотреть на жерди и сухие пальмовые листья, образующие потолок хижины. Правда, слишком долго мне этого делать не дали: топот множества босых ног, и помещение наполнилось толпой, галдящей на разные голоса.

Как это ни странно, но в этой разноголосице я очень быстро начал вычленять отдельные осмысленные предложения. Собравшиеся вокруг меня тёмнокожие дикари в основном выражали радость по поводу того, что какой-то Сонаваралинга и «пану олени» наконец-то вернулся из мира духов в мир людей.

И тут вдруг в голове щёлкнул некий переключатель, и сразу всё стало на свои места: Сонаваралинга, он же — «пану олени» — это я и есть. А вокруг меня никакой не бред, а самая что ни на есть объективная реальность, данная нам в ощущениях, как когда-то было написано в школьном учебнике обществоведения. А бредил (или спал?) я, наоборот, когда только что ругался с Олькой и пытался убедить маму, что вовсе не пьян, просто на учёбе сильно устал, вот язык и заплетается.

Теперь оставалось понять, где я нахожусь. С этим начались проблемы — попытка выдавить из себя хотя бы пару слов была совершенно безуспешной: распухший язык, казалось, занимал весь рот, и не представлялось никакой возможности пошевелить им хотя бы на миллиметр, горло также не желало меня слушаться.

Пока я безуспешно боролся с не подчиняющимся своему хозяину речевым аппаратом, шум-гам вокруг моего ложа был резко прекращён всё тем же пронзительным женским голосом, вырвавшим меня из забытья. Его обладательница, не стесняясь в выражениях, орала на набившихся в хижину, что нечего мучить тяжелобольного воплями и глупыми вопросами. Робкие попытки моих орлов оправдываться были пресечены самым беспощадным образом, и члены славного воинского братства «пану макаки», доселе не терпевшие ни одного поражения, постыдно ретировались. При других обстоятельствах это могло бы меня, как их «пану оленя», очень сильно огорчить. Но сейчас мне было просто всё равно. Тем более что наступившую тишину я воспринял с облегчением. А поднесённую ко рту плошку с водой с радостью. Глотать, правда, было тяжело. Так что больше пролил на подбородок и грудь, чем выпил.

Точно с таким же равнодушием я отнёсся к тому, что прогнавшая «макак» дама, принялась обтирать меня, начиная с ног, чем-то влажным: быстро, сильно, в то же время аккуратно и даже нежно. При иных обстоятельствах прикосновение женских рук к моему телу наверняка вызвало бы определённую реакцию организма. Но, видно, неведомая болячка, приключившаяся с его владельцем, не оставила никаких сил на проявление инстинкта размножения. Покончив с гигиеническими процедурами, незнакомка вновь дала попить. После чего я почти сразу же отключился. Но на сей раз, кажется, это был нормальный сон, а не потеря сознания от болезни.

* * *

Сколько я проспал, не знаю, но по пробуждение чувствовал себя куда лучше, чем в первый раз: горло почти не болело, тело вроде бы начинало меня слушаться — по крайней мере, удалось пошевелить руками и ногами. Судя по темноте и тишине, нарушаемой только шумом дождя, стояла ночь. Однако мои малоуспешные попытки подвигаться, тем не менее, не остались не замеченными. Раздались лёгкие шаги и, над головой появилось, освещённое неровным светом лучины, полудетское личико. Неужели эта малявка вчера (или не вчера?) ворочала моё тело.

— Таниу! — крикнула девчонка, встретившись со мной взглядом — Он проснулся!

Нет, не та — голос совсем другой. Шлёпанье босых пяток по земляному полу, и в поле зрения появляется новый персонаж женского полу. Света минифакела не хватало рассмотреть эту самую Таниу во всех подробностях: различить смог только женскую фигуру. Впрочем, голос, скомандовавший малолетке принести воды, был тот же самый, что вчера заставил ретироваться «макак».

Сделав несколько мелких глотков, я сумел выдавить из себя: «Ири». «Спасибо», то есть.

— Лежи — властно пресекла Таниу мою попытку приподняться. Да ладно, не очень то и хотелось.

* * *

Ещё пару дней я большей частью лежал. Таниу и её малолетняя помощница поили и кормили меня жидким пюре из коя. Режим содержания, однако, был несколько смягчён, и я получил возможность выслушивать доклады своих подчинённых.

Итак, во-первых, я находился в столице Хона славном портовом поселении Мар-Хон. А хижина, где лежало моё многострадальное тело, относилась к резиденции местного таки. Во-вторых, предписанное мне и моим «макакам» «усмирение» побережья было осуществлено, пока я валялся без сознания, причём абсолютно мирным путём: Вахаку, Длинный и Кано при посредничестве пленённых нами регоев под командой Ванимуя договорились с местными «сильными мужами» и беспрепятственно ввели отряд в Мар-Хон. С тех пор почти неделю «макаки» большей частью сидят на холме, где издавна проживает хонский таки с семьёй и приближёнными. Продовольствием местные на первое время их снабдили, а на будущее мои орлы уже начали посевную кампанию на поле, выделенном для правителя области.

Это что касается интересующего меня больше всего. Допущенные Таниу к моему телу вожди вываливали на своего «пану олени» нескончаемый поток информации самого разного свойства: от своих мелких радостей или жалоб и претензий друг к другу до позабавивших меня подробностей того, как несколько местных лекарей-шаманов, приглашённых беспокоящимися о моих жизни и здоровье «макаками» дружно отказались возиться с великим и ужасным Сонаваралингой.

Странное поведение хонских и вэйских специалистов по лечебному колдовству настолько меня озадачило, что я потребовал объяснить подробнее, почему они все поголовно пошли на нарушение клятвы Гиппократа, пусть даже никто здесь ничего о ней не слышал. Объяснение же было очень простое: я уже и раньше успел понять, что болезни, по мнению папуасов, это либо чьё-то злокозненное колдовство, либо неосторожность самого заболевшего, который, не рассчитав своих магических сил, заигрался с чересчур сильными духами. Так что местные колдуны не рискнули бороться с потусторонними сущностями, коих не сумел обуздать столь мощный шаман, каким, безусловно, является Сонаваралинга. В итоге я был предоставлен самому себе. Ну и уходу вдовы хонского таки — той самой Таниу.

Насчёт туземной медицины мои познания были не очень обширные, но и этих немногих сведений хватало, чтобы понять, как мне повезло: попади я в цепкие лапы папуасских эскулапов, мой организм запросто мог не вынести применяемых теми методов борьбы со злокозненными духами. А непонятную инфекцию он, по всей видимости, более-менее успешно преодолел. В общем, оставалось только порадоваться, что слава о страшном колдуне Сонаваралинге успела добраться до Хона. А также поблагодарить проявившую храбрость и силу духа Таниу, не испугавшуюся вьющихся вокруг меня всевозможных вредных сущностей.

* * *

На третий день я окреп настолько, что сумел выбраться из хижины. Чем вызвал несанкционированный митинг «макак», собравшихся поприветствовать своего «пану олени». С большим трудом удалось утихомирить обрадованный народ и призвать всех вернуться к тем делам, которым они занимались. А я выбрал место поудобнее и уселся на заботливо постеленную одним из сунийцев циновку.

Жизнь шла своим чередом. Несколько групп бойцов тренировались. Причём десяток орудующих мечами делал это под руководством Тагора. Судя по всему, тузтец умеет не только из лука стрелять. И уже успешно вписался в компанию «макак». Завидев меня, он улыбнулся как можно дружелюбнее. Лёгкий кивок головы в адрес бывшего пленного, и тот возобновляет муштровку мечников.

Немного понаблюдав за тренировками и повседневными заботами своих орлов, я развернулся на своём импровизированном сидении в сторону лежащих внизу хижин Мар-Хона. Видно было не очень много: крытые травой и пальмовыми листьями игрушечные с такого расстояния жилища, люди-муравьи, снующие туда-сюда по своим, неизвестным мне надобностям. На речном берегу лежали десятки лодок, возле которых тоже не прекращалось ни на минуту движение. Моря из моего нынешнего местоположения не наблюдалось. Ну, ничего, ещё увижу его вместе с чужеземными кораблями и портовым рынком, в своё время. Равно как и узнаю, чем живут люди-букашки, копошащиеся внизу.

* * *

Следующие несколько дней я по большей части отъедался за время, проведённое в бреду, и последующие несколько суток отсутствия аппетита, да наслаждался внезапно выпавшим бездельем. А заполнял досуг, кроме прогулок по холму, на котором располагалась резиденция хонского таки, и разглядывания сутолоки внизу, беседами с навещающими меня соратниками. В числе оных как-то само собой оказался и взваливший на себя руководство остатками хонских и вэйских регоев Ванимуй. Учитывая его роль в бескровном установлении контроля над по-прежнему противопоставляющим себя Тенуку Побережьем, было это вполне оправдано.

В общем и целом, несколько дней отдыха и восстановления сил можно считать потраченными на получение и осмысление информации. А обмозговывать было чего.

Самое главное, конечно, то, что, провалявшись шесть дней в беспамятстве, я очнулся уже в ранге таки сразу двух областей. Причём роль моих личных заслуг в столь стремительном рывке по карьерной лестнице колебалась где-то в районе статистической погрешности. Основую работу сделали, конечно, собравшиеся делить места возле трона хитрованы, отправив подальше от тела Солнцеликой и Духами Хранимой тэми опасного конкурента: откуда им было знать, что Сонаваралинга буквально за полдня до этого умудрился совершенно ненамеренно расположить к себе недобитых регоев прежнего наместника прибрежной страны. Остальное же довершила извечная хонско-вэйская неприязнь к жителям внутренних областей. Так что местные «сильные мужи», послушав речи уважаемого всеми Ванимуя, человека в Хоне не последнего, о том, что предводителя чужаков из далёкого Бонко несправедливо обделили при дележе должностей при дворе новой правительницы Пеу, согласились признать формальную власть обиженного текокскими выскочками.

Когда в подробностях о моём утверждении в должности первый раз рассказывал Длинный, я всё это просто принял, как само собой разумеющееся: ну решили местные, и решили. Но спустя два дня, то же самое излагал Ванимуй, добавляя ещё подробностей о наиболее важных переговорах с самыми значимыми местными вождями и старейшинами. Вот тогда-то я и осознал несуразность и фантасмагоричность ситуации во всей красе: ну, в самом деле, бред какой-то, признать таки огромной области с населением в десятки тысяч человек непонятного чувака, лежащего в лихорадочном бреду. Ну ладно, хонцы и вэйцы — им обиженный центральной властью да стоящий одной ногой в могиле — само то. Но заправляющие теперь в Тенуке господа то чем думали?

Когда на следующий день я устроил подробный допрос Ванимуя, Кано и Длинного, выяснилось, что местных, действительно, устраивал, во-первых, чужак, во-вторых, не угодный центральной власти, и, в-третьих — больной, т. е. слабый. Оказывается, в отличие от остальных областей острова, Вэй с Хоном управлялись не полноценными правителями, наследующими власть внутри какого-нибудь местного знатного рода, а наместниками, которых назначали типулу-таки. Титул, правда, оставался прежними — таки. Конечно, управлять «варягам» из Тенука в Мар-Хоне приходилось с оглядкой на местных «сильных мужей», но факт остаётся фактом — приморские области контролировались, в отличие от всего остального Пеу за пределами Текока, напрямую из столицы. Разумеется, контроль этот был весьма условным и проявлялся, скорее в том, что хонский таки больше чувствовал себя обязанным пославшему его Большому Боссу в столице, нежели деревенским старостам и вождям — в противоположность правителям остальных областей, чей приход к власти, как правило, являлся результатом борьбы различных группировок «сильных мужей». Хотя при этом наместнику точно так же, как и полноправным правителям иных земель, приходилось постоянно думать, чтобы лишний раз не настраивать против себя коренную элиту. Однако местных, как ни странно, тяготило даже такое, весьма формальное ущемление их старинных прав, которых они лишились, между прочим, ещё за полвека до сонайского завоевания острова. Так что признание неугодного заправляющей в Тенуке компании Сонаваралинги было проявлением исконного вэй-хонского сепаратизма.

Что до нынешнего окружения тэми, то там сейчас шла ожесточённая борьба за влияние на молодую правительницу. И было как-то не до судьбы недоусмирённой окраины. Потому занятые дележом должностей при дворе Солнцеликой и Духами Хранимой столичные регои и «сильные мужи» легко согласились с предложением депутации от побережья о назначении новым таки валяющегося в бреду колдуна-полукровки, вполне разумно полагая, что долго тот не протянет, а потом серьёзные люди завершат разборки и покажут провинциальным лохам, кто в Пеу хозяин.

Так что теперь, очнувшись после болезни, я оказался в положении хуже губернаторского: с одной стороны, местные кадры, которым нужен слабый и ни во что не вмешивающийся таки; с другой — столичная шатия-братия, в глазах которой я занимаю место, которое необходимо как можно скорее освободить для какого-нибудь нужного человека; и, наконец, с третьей — три сотни бойцов, ждущих, что их «пану олени» осыплет их всяческими материальными благами.

Когда Длинный сказал о трёх сотнях, я переспросил:

— Сколько, сколько у нас людей?

— Три сотни и ещё шестеро — пояснил бывший деревенский хулиган.

Я напряжённо думал: даже если предположить, что в сражении на переправе никто из «макак» не погиб, а все ранее раненные встали в строй, то откуда взялись ещё несколько десятков. Не встали же, в самом деле, в строй погибшие бойцы. Хотя с моих папуасов станется сосчитать и покойников, коль «пану олени» в процессе колдования пообещал, что павшие будут стоять вместе с живыми. Слава богу, до такого народ ещё не успел додуматься: наши мёртвые в счёт не пошли, оставаясь На Той Стороне.

А пополнение образовалось за счёт добровольцев из Бонко и Сонава, которым воевать и маршировать на чужбине понравилось больше, чем копаться в земле и ловить рыбу дома. Правда, для начала, триумвират в лице Длинного, Кано и примкнувшего к ним Ванимуя направил этих новобранцев вместе с полноправными «макаками» как раз на сельхозработы — сажать кой. Как пояснил хонец, ограничиться решили посадками только сладкого корнеплода, который даёт несколько меньший урожай, чем баки, зато его клубни созревают уже через три месяца, а не через полгода, как у основы туземного рациона.

Поворот в разговоре на проблему продовольственного обеспечения всей нашей оравы вызвал сразу два вопроса. Первый — за чей счёт банкет, то есть, на какой земле «макаки» посадили кой. А второй — сколько регоев и приравненных к ним по статусу в принципе способна прокормить земля хонская и вэйская без того, чтобы местный народ не взялся за дубинки и топоры с целью сокращения поголовья вооружённых дармоедов.

Ответ на первый вопрос был короток и прост: оказывается, уже несколько поколений, с тех пор как Хон стал управляться наместниками, назначаемыми из столицы Пеу, на окраине Мар-Хона для регоев таки выделили под посадки корнеплодов участок земли примерно в две сотни пиу. Что до максимального поголовья регоев, которое способна выдержать местная экономика, то подобного рода экспериментов никто не проводил, но у моего предшественника было около сотни подчинённых, из которых где-то треть погибла или стала инвалидами, десятка два сейчас находились под командой Ванимуя здесь же. Причём Длинный, говоря о численности нашего отряда, их не учитывал. Ещё с полсотни бывших дружинников Ропохотаки разбрелись кто куда: некоторых приняли на службу местные деревенские вожди и старосты, другие предпочли вернуться к крестьянскому труду.

Теоретически местная единица измерения обрабатываемой площади как раз соответствует участку земли, способному прокормить одного взрослого мужика в течение года. Но, то ли потребности туземцев в жратве увеличились со стародавних времён, когда пиу ввели для исчисления, то ли нынешний пиу меньше пиу изначального, то ли во времена заселения острова больше еды, чем сейчас, добывалось охотой, рыбалкой и собиранием дикоросов. В любом случае, факт оставался фактом — с одного пиу в лучшем случае собирали баки, которым можно было питаться семь или восемь месяцев. С коем, дающим два или даже три урожая в год, дело обстояло несколько лучше — его хватало практически на год, и даже оставался небольшой излишек, «подкармливать свиней».

В общем, на три с лишним сотни «макак» и примкнувших к ним, имеющегося «поля таки» немного не хватало. Правда, мои орлы сейчас усиленно разрабатывают ещё несколько десятков пиу, прилегающих к нашему огороду. Как пояснил Ванимуй, по большей части там возвышенные места, малоподходящие под папуасские корнеплоды, но с помощью металлических лопат и мотыг вполне можно прокопать оросительные канавы поглубже, и в сезон дождей вода будет доходить в достаточном количестве. В сухое время, конечно, земля будет простаивать, но лучшего ничего не придумали.

Надо будет потом самолично осмотреть имеющиеся в моём распоряжении как таки земельные угодья: вдруг туда можно пустить воду не от реки, а откуда-нибудь с более возвышенных участков, как удалось это проделать на сунийских землях, тогда уж точно проблема продовольственного обеспечения подопечного военного контингента была бы решена.

— А кто обрабатывал эту землю при Рохопотаки? — задал я вполне резонный вопрос: вряд ли народ шёл в регои, чтобы кроме военной службы наместнику ещё и землю мотыжить.

— Вскапывать землю и засаживать поле нашим семьям помогали выделяемые жителями Мар-Хона люди. И копать баки также приходили помощники — ответил Ванимуй — А между посевом и уборкой урожая за посадками ухаживали «не-гости».

— Кто? — и само слово «гости», и частица отрицания по отдельности были понятны. Но их сочетание воспринималось как некая нелепица.

Хонский регой, тяжело вздохнув, принялся за объяснения.

Постоянного населения, принадлежащего к одной из четырёх общин, которые и образовывают Мар-Хон, проживает чуть более тысячи семей или восемь с небольшим тысяч человек. Но кроме полноправных жителей, обладавших правами на пользование полями и прочими угодьями, здесь постоянно толклось немало пришлого люду: в основном, конечно, с разных концов Хона и Вэя, но, в общем-то, попадались обитатели всех областей Западной Равнины и прилегающих к ней глухоманей вроде Огока или Талу, да и сонаи не были здесь совсем уж в диковинку.

Вообще-то, каждый приходящий в административный и по совместительству торговый центр побережья автоматически считался гостем, как и путешественник в любой другой части Пеу. Однако если где-нибудь в Бонко или Ласунге чужак мог рассчитывать на гостеприимство хозяев в течение месяца, а при хорошо подвешенном языке и умении складно и красиво рассказывать о своих похождениях — и дольше, то мархонские Мужские дома крышу над головой и кормёжку предоставляли гостям на пару-тройку дней, максимум на неделю. И никакое умение вешать лапшу на уши не помогало: темнокожие, вечно галдящие и куда-то спешащие (ну, это только на фоне жителей более глухих мест Пеу — в моём прошлом жизненный темп был всё же повыше) портовые обитатели, может, и походили больше на воробьёв или грачей, чем на соловьёв, но баснями долго их кормить не удавалось всё равно.

Обстоятельства, приводящие гостей в морские ворота Пеу, были самые разные, равно как и время их пребывания в Мар-Хоне. Кто-то заглядывал на несколько дней обменять свои товары на местные или, если повезёт, на заморские, поглазеть на чужаков и большие корабли, попить браги с мархонскими дареоями — а потом отправиться домой. Но были и те, кто намеревался задержаться здесь и подольше: прячущиеся от оставшихся на родине кровников или иных жаждущих мести; поссорившиеся с родней или земляками; наконец, квалифицированные ремесленники, которым было тесно в родной деревне с её узким рынком сбыта.

Соответственно целям визита и правовой статус «понаехавших» был различным. Пришедшие по торгово-обменным делам или просто из любопытства, погостив, отбывали восвояси. Жители деревень Хона и Вэя теоретически тоже могли пользоваться гостеприимством местных бесконечно — в обмен на готовность в любой момент принять посетителей из Мар-Хона у себя дома. Гончары, татуировщики, мастера по дереву или совсем уж узкие специалисты по строительству лодок либо изготовлению ритуальных барабанов, как правило, с удовольствием принимались той или иной общиной в качестве «почётных гостей» со всеми вытекающими из этого правами на защиту со стороны хозяев и ответными обязанностями.

Да и не обладающие востребованными ремесленными специальностями чужаки издалека зачастую вливались в местный социум: для этого нужно было просто продемонстрировать хозяевам, что ты не полное чмо или, наоборот, не какой-нибудь отморозок, которого для всеобщего спокойствия лучше прибить, ну и готов не только байки травить да брагу в глотку заливать, но и работать. Конечно, отношение со стороны окружающих к пришельцу будет не очень дружелюбным — по местным понятиям полноценными людьми считаются только принадлежащие к своей общине или те, кого опасно трогать, вроде регоев или моих «макак». Но при желании и правильном поведении через несколько лет такой чужак воспринимался коренными мархонцами как вполне привычная и не раздражающая деталь пейзажа, а если ещё и породнится с кем-нибудь из местных, то и вовсе становится своим в глазах окружающих.

Подобное отношение к чужакам, в общем-то, типично и для всего остального Пеу. Но в Мар-Хоне с его скоплением местного и пришлого люда помимо обычных для иных мест «гостей», «почётных гостей» и «гостей, ставших своими» как-то само собой скапливалось немалое количество всякого отребья. В более патриархальных уголках, к каковым можно отнести весь остров за пределами порта и его ближайших окрестностей, подобных граждан, не способных или не желающих как все нормальные люди ковыряться в земле и, не обладающих оценёнными окружающими ремесленными или воинскими умениями, либо содержали сердобольные родственники, либо, если данные индивиды вели слишком шумный и асоциальный образ жизни, рано или поздно их отправляли кормить рыбу в ближайший подходящий для этого водоём. В продвинутом же на фоне окружающих деревень Мар-Хоне все эти хулиганы, тунеядцы и алкоголики превращались в «негостей», которых с одной стороны и убивать не за что, а с другой — кормить задарма никто не желает.

Так что мало-помалу возле порта образовались местные трущобы, представляющие собой скопище убогих шалашей и просто навесов из веток, травы и морских водорослей. Ванимуй даже попробовал показать мне обиталище папуасских бедняков, тыча пальцем куда-то в то место, где сливались в одно целое воды Широкой Алуме и морского залива. Я, правда, ничего не смог толком разглядеть за дальностью, хоть сегодня было пасмурно и заходящее в море солнце не било в глаза: какое-то скопище построек, отделённое от основной массы мархонских хижин широким пляжем, усыпанным скорлупками-лодками и нитками — рыбацкими сетями.

Сколько точно обитало там народу, хонец сказать затруднился, но несколько сотен набиралось точно, хотя до тысячи недотягивало сильно. Кормились они самыми разными способами. Откровенным криминалом, учитывая первобытную простоту здешних нравов, занимались немногие, хотя мелкими кражами с полей мархонских обитателей не брезговало большинство населения местной «нахаловки» — и пойманных даже били не очень сильно. Но основным источником существования для этих не то «отверженных», не то «униженных и оскорблённых», кроме огородов, разбитых на всех подходящих клочках, на которые не претендовал никто из полноправных граждан Мар-Хона, да сбора морской живности на мелководье и рыбалки с берега, были разного рода услуги добропорядочным жителям и гостям портового поселения — показать вновь прибывшему дорогу до нужного места, помочь вытащить лодку или корабль на берег, разгрузить судно с уловом или заморским грузом, и прочее. Оплату брали, за отсутствием у папуасов денег, натурой — несколькими корнями коя или баки, парой пальмовых лепёшек да куском рыбы.

Вот эти-то предшественники пролетариев и ухаживали за полями в промежутках между посадкой и уборкой урожая. Причём, учитывая постоянный характер работы, желающие подвергнуться данной экономической форме эксплуатации, выстраивались в очередь. Так что правитель и занимающиеся наймом рабсилы люди могли выбирать более-менее толковых. Те, кто зарекомендовывал себя с хорошей стороны в глазах работодателей, мог и прижиться при хозяйстве таки и мало-помалу перейти из разряда подёнщиков в категорию постоянной прислуги, к которой и отношение другое, нежели к временным батракам: за общую циновку-стол с Рохопотаки и регоями их, конечно, не сажали, но кормили вполне сносно, да и в случае конфликтов с местными находящиеся в услужении у наместника могли рассчитывать на хоть какую-то защиту, в отличие от остальных своих коллег. В последнее время на таки работало восемь постоянных работников и десятка два подёнщиков. Сейчас они все пахали наравне с «макаками».

— А почему нынче при посадке коя не помогают жители Мар-Хона? — поинтересовался я у Ванимуя.

— Так они должны помогать сажать баки, а не кой — хонец замялся — К тому же когда вожди и сильные мужи Хона думали, признавать или не признавать тебя таки, Сонаваралинга, то твои люди согласились, пересмотреть прежние договорённости.

— Хорошо. Пусть на этот сезон жители Мар-Хона будут освобождены от своих обязанностей в отношении своего таки — пришлось вынужденно согласиться — Но на будущее можешь сказать уважаемым людям страны, что прежние обязательства остаются в силе. А сам я, когда буду встречаться с ними, подтвержу эти свои слова. Возможно, старые договорённости будут пересмотрены, но пока пусть все знают: это временное послабление по случаю возвращения власти законной правительнице.

Никакой слабины давать с этими папуасами не стоит: сейчас они забили на барщину в пользу таки и его дружины, а завтра что — потребуют арендную плату за поле или землю под хижинами, где мы сейчас располагаемся? Так что не хрен… На добрых, как известно, воду возят.

— А где Вахаку? — только сейчас до меня дошло, что не хватает одного из «оленей».

— Он в Тенуке — помрачнев, ответил Длинный.

— Надолго? — поинтересовался я.

— Не знаю, его позвал Рамикуитаки, обещал сделать сотником регоев тэми.

Всё понятно. Произошло то, чего я опасался ещё в Ласунге. Вот, значит, чего стоят в глазах туземцев все их клятвы и обряды, сотворённые мною.

— Кто ещё ушёл с ним?

— Хонохиу, Тилуу и Итуру — ответил Кано.

Почему вместе с «оленем»-отступником нас покинула парочка регоев-текокцев, никаких вопросов не вызывало, но на хрена с ними за компанию потащился Баклан, вообще не понятно. И я не преминул спросить своих собеседников об этом.

— Не знаю — покивал головой в знак растерянности Длинный — Может Тунаки скажет.

Хорошо, поговорю позже с Сектантом.

— А нет ли известий из Мака-Купо, от Такумала и остальных наших братьев? — от этого моего вопроса Паропе и Кано впадают в явный ступор.

— Нет — наконец выдавливает из себя Длинный — Три дня назад сюда добрались последние раненые, остававшиеся в Хопо-Ласу. Они сказали, что наши, возвращающиеся домой в Бонко, ушли на восток в тот же день, когда «пану макаки» собрались сюда.

Пожалуй, транспортная связанность между разными концами Пеу — одно из самых слабых моих мест. Когда уходили в поход на запад, в нашем старом лагере оставалось четыре десятка бойцов и под сотню гражданских. И вовсю шло производство меди: привлечение дешёвой рабсилы из числа покорённых сувана позволило увеличить выплавку чуть ли не вдвое, и масштабы снижать пока не планировалось. Часть металла должно было уйти на шанцевый инструмент для данников и вооружение оставшихся с Такумалом «макак» и новобранцев, которые продолжали подтягиваться. Но немало меди складировалось в слитках. Как бы эти запасы сейчас пригодились здесь для производства дополнительных лопат с мотыгами и довооружения бойцов: неплохо бы каждого из них снабдить копьём и коротким мечом или топором.

Но, увы, пока гонцы доберутся до Мака-Купо, пока там соберут для нас посылку, пока караван с медью доберётся до Мар-Хона. Причём тащить придётся им всё на своих плечах, да по туземным тропам, заменяющим нормальные дороги. Мой собственный опыт транспортировки медной руды из Сонава в Бонко, а также недавнего похода, говорил, что один человек способен перетаскивать на дальние расстояния на своём горбу двадцать-двадцать пять килограмм груза. Из которого в условиях многодневного перехода по безлюдной местности немалую часть займут продукты на дорогу. Даже если их высушить до каменного состояния, то всё равно не менее полкило на человека в день, на десятидневный путь получится килограмм пять-шесть на нос. Добавим ещё пять килограмм на столь необходимый элемент багажа, как оружие и минимум личных вещей. Итого, один носильщик из Мака-Купо способен, затратив недели две, доставить максимум пятнадцать кило груза. Неудивительно, что торговля и обмен между отдалёнными частями острова ограничиваются немногими эксклюзивными вещами типа заморского бронзового оружия (а последнее время также бонкийского медного) и редкими птичьими перьями, ракушками и прочими туземными предметами роскоши: любой товар, проделав пути с одного конца Пеу на другой, станет золотым.

Да и будь доставка товаров из Бонко не столь затратна, не факт, что оставленный в нашем прежнем обиталище «олень» так уж легко согласится отправить в Мар-Хон стратегический ресурс, каким является медь. Если вообще согласится. Удалённость от начальства иной раз весьма причудливым образом приводит к желанию самому порулить, не делясь ни с кем властью и получаемыми посредством этой власти ништяками.

Я уже неплохо успел изучить логику и психологию местных папуасов, чтобы не строить иллюзий на счёт степени лояльности к своему «пану олени» находящихся далеко на востоке «макак». Конечно, Такумал и его люди будут передавать с оказией весточки мне и прочим собратьям по обществу; наверное, изредка можно ожидать чисто символических посылок из пары-тройки топоров или копейных наконечников. И, с туземной точки зрения, в забивании на требования застрявшего на западе Пеу предводителя не будет ничего аморального — один здравый смысл с учётом реалий каменного века. Не настало у папуасов ещё время централизованного государства. Потому остаётся только пожелать Такумалу и его людям дальнейшего развития намеченных мною направлений: металлургии, строительства ирригационных сооружений, порабощения рана с сувана и более полного закабаления ганеоев-сунийцев. Глядишь, у них получится полноценный рабовладельческий строй типа Древнего Египта — светлое будущее для папуасов и уже настоящее для части местного человечества.

А мне придётся начинать всё с нуля. Ну да ладно: каналы можно рыть и на новом месте, тем более, что мои орлы уже положили начало данной традиции, пусть и в небольших масштабах; ганеои здесь имеются свои, дикарей рана и сувана в качестве бесплатной рабсилы заменим портовым отребьем — глядишь из них ещё полноценных, хотя далеко и не равноправных, членов рабовладельческого общества сделать получится. Вот с металлом проблема. Но опять же, можно наладить поставки руды из Сонава напрямую, через области Западной равнины, та дорога будет по времени дня на три короче, чем маршрут Сонав-Бонко-Огок; или же закупать бронзу в слитках и готовые изделия у заморских торговцев, а наличие собственной металлургии на нашем острове использовать как способ сбить цены на импорт. А может, и где-нибудь поблизости есть залежи малахита — нужно будет поспрашивать нынешних моих хонских подчинённых насчёт камешков зеленовато-голубого цвета.

Хотя впрочем, чего это я тут начал строить планы. Я же нахожусь теперь там, куда стремился последние месяцы: в порту, из которого можно уехать в большой мир, в котором где-то за горизонтом имеются цивилизованные страны. Остаётся только собрать как можно более полную и достоверную информацию о предстоящем пути, подкопить деньжат на дорогу и сказать «прощай» гостеприимному острову Пеу. А для сбора нужных мне сведений и создания финансового запаса для предстоящего путешествия буду вовсю использовать нынешнее своё служебное положение. Если же местные папуасы попутно при этом немного продвинутся по пути прогресса и процветания — будем считать это моей благодарностью за помощь и участие, коими я воспользовался в своих интересах.

Но хватит на сегодня: что-то я успел утомиться за размышлениями. Так что отложим все дела и заботы до завтра.

* * *

Утро выдалось, как частенько бывает при переходе от условно сухого сезона к дождливому, пасмурным. С неба накрапывало — и опыт четырёх лет говорил, что после обеда эта лёгкая морось запросто может смениться настоящим ливнем. Но, несмотря на погоду, настроение у меня было приподнятое. Да и почему бы не радоваться жизни: болезнь, по всей видимости, прошла без следа, а я находился в порту, из которого открывался путь к цивилизации.

Дел, конечно, на этом пути предстояло много. Для начала — разобраться с внешней торговлей и распределением доходов от неё. Хоть ни в прошлой, ни в нынешней моей жизни душа никогда не лежала к купле-продаже, без этого не обойтись: ибо это единственный источник местной свободно конвертируемой валюты. То есть, конечно, те туземные ракушки, за которыми к берегам плавают вохейские торговцы, тоже вполне себе деньги, принимаемые к оплате повсюду — но, увы, слишком мелкие. По словам Сектанта и Баклана, раковины использовались для покупки одной-двух голов мелкого скота, домашней птицы, пары мешков зерна или порции дешёвой еды у уличного торговца. Уже для приобретения используемых в качестве тягловой силы цхвитукхов, более-менее крупных или сложных ремесленных изделий, а также выплаты податей государству или «сильным мужам» в ход шли, если нельзя было обойтись без монеты, полоски меди, серебра или золота, обычно определённого в каждой стране формата. А путешествие через полмира по финансовым затратам эквивалентно очень серьёзной покупке. Вопрос только, какой именно. И потянет ли губернатор целой провинции в варварской периферийной стране подобные расходы.

* * *

Первым делом я вознамерился сегодня пройтись по Мар-Хону, дабы составить представление о том, с помощью чего или кого я буду сколачивать первоначальный капитал.

Завтракал впервые за последние дни не в одиночку, а в компании Ванимуя, Длинного, Кано и Гоку и ещё десятка удостоившихся этой чести бойцов. Насытившись вчерашней кашей из коя и поблагодарив Таниу (чем вызвал недоумение сотрапезников, не очень сильное — они уже привыкли к экстравагантным выходкам «пану олени»), я сказал: «Духи сказали, что сегодня самое время мне пройти по Мар-Хону, осмотреть его и показаться людям, его населяющим. Пойдём прямо сейчас, пока дождь не очень сильный».

— Дождь, наверное, только к вечеру усилится — ответил Ванимуй — А из уважаемых людей Мар-Хона дома сейчас не все. Большинство из них сажают баки на своих полях. И вернутся только, когда солнце упадёт в море.

— Ничего, мы пока просто походим и посмотрим, а ты, храбрый и мудрый Ванимуй, будешь рассказывать — успокоил я местного регоя — Это тебе, который живёт здесь давно, может показаться, что в Мар-Хоне нет ничего интересного. Я же видел селение только с этого холма.

— Хорошо — согласился хонец.

Наша компания — я, Ванимуй, Длинный, Гоку и шестеро бойцов пошли вниз по утоптанной тропинке. Сначала мы шли по относительно пологому склону, спускающему в противоположную от морского берега и основной части Мар-Хона сторону, причём тропа заворачивала налево, описывая широкую дугу и выводя на западный, обращённый к морю край. По мере удаления от вершины холма с хижинами и прочими сооружениями, появлялась возможность оценить всю стратегическую выгодность положения моей резиденции. Почти плоский верх возвышался над окружающей местностью метров на двадцать-тридцать, причём с двух сторон — запада и юга склоны были довольно крутыми, чуть ли не 45 градусов. А если ещё немного скопать склон, чтобы получилась вертикальная стенка хотя бы метра два-три высотой, да укрепить её брёвнами, камнем или кирпичом, — то с двух сторон получаем при нынешней папуасской военной технике (точнее её отсутствии) практически неприступную крепость. Да и с двух других сторон то же самое можно будет сделать: выровнять и расширить верхний участок тропы, а грунт оттуда перекидать выше по склону, чтобы тропа шла вдоль стенки. Масштаб работ, конечно, по туземным меркам, просто огромный, и потребуется куча медного инструмента. А начинать имеет смысл именно с пологих участков, как наиболее уязвимых в случае нападения, да и дорога для повседневных нужд улучшится.

Опять чего-то я размечтался. Какая на хрен фортификация. Мне об эмиграции думать надо и накоплении денежных средств для путешествия, а не об укреплении своего нынешнего обиталища. Хотя с другой стороны, сбор денег с местного народонаселения может принять такие формы, что грамотно обустроенный кремль окажется нелишним.

Да и вообще, сегодня у меня экскурсия. Как раз начались хижины. Ванимуй сказал: «Это Нохоне».

— Что это такое, Нохоне? — уточнил я.

— Часть Мар-Хона — пояснил наш гид — Нохоне, Тонхоне, Новэу и Покохоне. Раньше это были четыре деревни, лежащие рядом. Некоторые старые предания говорят, что именно в этом месте лодки хонов и вэев впервые пристали к берегам Пеу.

— Если судить по названиям, три деревни были основаны хонами, а одна вэями? — полюбопытствовал я.

— Да — ответил Ванимуй — В Нохоне, Тонхоне и Покохоне и сейчас живут в основном хоны, а в Новэу вэи.

Мы немного прошли молча.

— Вон там святилище морского владыки Тобу-Нокоре — неожиданно сказал хонец, указывая куда-то влево.

Все дружно повернули головы. Ничего впечатляющего не наблюдалось: просто утоптанная площадка с несколькими высокими столбами-идолами: самый высокий, метров семь длиной, изображал хозяина капища, ещё с десяток изваяний поменьше обозначали духов из его свиты. У меня, в силу биографии, по мнению окружающих, особые отношения именно с повелителем морской стихии и его подручными. Пойти что ли, продемонстрировать своё почтение к моему божественному покровителю. Ну, его, тратить время на всякое религиозное мракобесие — на обратном пути, если устану, зайду перед подъёмом в горку, побью поклоны.

— А почему место поклонения Владыке Моря так далеко от берега стоит? — спросил Длинный.

— Именно на этом месте после большого шторма много лет назад нашли изображение Тобу-Нокоре — сказал Ванимуй — То самое, которое стоит сейчас в центре святилища. Людям, общающимся с морским владыкой, понадобилось совсем немного подправить его черты. Старый идол, как повелел шаманам сам повелитель штормов и молний, закопали у основания нового. А его духов-подручных перенесли со старого места.

— Хорошо, на обратном пути мы зайдём туда — оповестил я всех — А сейчас веди нас на берег моря.

* * *

Наша компания прошагала ещё пару километров то между хижин, то вдоль вклинивающихся со стороны реки посадок корнеплодов. Да широко строятся туземцы… Но наконец, добрались до места впадения Широкой Алуме в Хонский залив. Здесь и находился порт. Разумеется, портом в привычном мне смысле, с виденными в фильмах или на картинках причалами, стоящими вдоль них кораблями и подъёмными кранами назвать это было нельзя: просто огромный участок широкого песчаного пляжа, на который вытаскивают для разгрузки и ремонта местные лодки и вохейские корабли. На самой реке имелись впрочем, и небольшие мостки-причалы из брёвен, к которым при желании можно было пристать. Но там, как пояснил Ванимуй, коль ты чужак, необходимо платить владельцам — не деньгами, конечно, а частью улова рыбы или товара. Так что торговцы из-за моря или из других мест острова предпочитали разгружаться, вытягивая свои плавсредства на песок. Тем более что заодно можно осмотреть и при необходимости подремонтировать днище. И в отличие от открытого океанского берега волны в Хонском заливе даже в шторма не очень сильные, так что достаточно было пристать к пляжу в прилив, да протащить судно несколько десятков метров вглубь суши, чтобы не бояться быть смытыми в самый неподходящий момент обратно в море.

Народу было не очень много: вохейские торговцы уплыли больше месяца назад, спеша добраться домой до сопутствующих сезону дождей штормов, обитатели дальних прибрежных деревень после окончания большого торга, связанного с прибытием заморских гостей, тоже отправились по домам. А местные рыбаки сейчас кто уже успел вернуться домой с ночного лова, кто, наоборот, находился в море.

Впрочем, жизнь на торжище, начинающимся сразу же за последними из сушащихся на песке лодок, не замирала окончательно никогда: с десяток папуасов сидело под импровизированными навесами из жердей и травы со своим товаром — глиняными мисками и горшками, деревянными блюдами, какими-то травами и амулетами, корявыми ножами из камня и раковин. В основном, как пояснил Ванимуй, сейчас здесь сидят либо мархонцы, либо жители ближних к порту деревень.

Я немного задержался возле торгующих амулетами, выглядывая камушки, похожие на малахит. Увы, ничего подходящего на глаза не попалось. На всякий случай поинтересовался у торговцев насчёт «голубых камней из Сонава». Те покачали головами: нет, давно не попадались. Потом один из них, пожилой мужичок с козлообразной седой бородёнкой, немного подумав, сказал, что у «Боруре, что живёт за два дома от родника, есть такой камешек-амулет, который ему подарили родственники из Текока, а им он достался от сонайского регоя, который у самого Пилапи служить начинал, когда тот совсем молодым был. Очень сильный амулет».

С трудом выдавив из себя благодарность за столь ценную информацию, я покинул почтенных торговцев. Внимание моё привлекло скопление народу, шум от которого пробивался сквозь шелест дождя — несмотря на то, что толпа находилась в доброй сотне метров от импровизированного базара.

— Что они там делают? — поинтересовался я у нашего гида.

Ванимуй несколько пренебрежительно ответил, скривив при этом лицо: «А, бездельники всякие собираются. По черепахам, крабам и паукам гадают». Остальные мои спутники наоборот, оживились. Ну ладно, посмотрим, что тут за авгуры (или как там римские жрецы, предсказывающие по полёту птиц, называются) завелись.

Вблизи массовое несанкционированное властями (потому как власти — это я, а я ещё ничего никому разрешить, равно, как и запретить, не успел) скопление оказалось состоящим из нескольких тесных кучек разного возраста туземцев, которые облепив небольшие пятачки по центру, азартно вглядывались в происходящее внутри.

Кано с Длинным аккуратно, но твёрдо вклинились в ближайшую компанию, оттирая публику, недовольно ворчащую, но не рискующую связываться с отрядом вооружённых головорезов. Следом за ними к середине протиснулись и остальные члены нашей экскурсионной группы.

Сперва я ничего не понял, а когда до меня дошло происходящее, с трудом удержался, чтобы не заржать. Ибо упомянутое Ванимуем «гадание» оказалось не чем иным, как бегами, в которых в качестве беговых животных использовались… черепахи. Причём даже не знаю, что вызвало у меня больше веселья — то ли использование для этого существ, о медлительности которых в моей прошлой жизни складывали анекдоты, то ли нешуточные страсти, кипящие на «ипподроме». Приглядевшись, я начал наблюдать некоторую систему в первоначально показавшихся хаотичными действиях владельцев беговых черепах и в реакции болельщиков. Хозяева животных направляли движение своих подопечных короткими палками, но подталкивание при этом не допускалось — основной причиной недовольных воплей и ожесточённых споров, каким-то чудом не переходящих, однако, во взаимные оскорбления, как раз и были мнимые или реальные толчки, способные придать соревнующимся рептилиям дополнительное ускорение. Имелась и судейская коллегия — тройка старающихся хранить спокойствие мужиков, которым зрители и предоставляли определять, имело ли место нарушение правил, либо же нет.

Выбравшись из толпы, я направился к следующему скоплению. Там проходили бега сухопутных крабов. Накал страстей был не меньший, чем с черепахами. Членистоногие двигались куда шустрее медлительных пресмыкающихся и всё время норовили выбраться из неглубокой ямы, куда их спихивали палками владельцы и зрители. Как публика ухитрялась уследить за отдельным бегуном в этом хаосе и, по каким принципам присуждалась победа — я не понял.

Две другие компании наблюдали за паучьими боями и схватками всё тех же крабов. Пятая кучка же занималась швырянием каких-то костяных пластинок с вырезанными на них рисунками. Причём каждая серия бросков сопровождалась ожесточёнными спорами о магическом значении сложившейся в итоге совокупности картинок.

— И где же здесь гадания? — спросил я Ванимуя, когда мы отошли подальше от шумящих и галдящих любителей азартных развлечений — С костями понятно. А остальное?

— Многие приходят сюда, чтобы загадать желание или спросить у духов о будущем. Они говорят: если победит именно вот эта черепаха, краб или паук, то сбудется и то, о чём я прошу духов. Некоторые же приходят сюда, чтобы решить спор о чём-либо — тогда спорящие ставят на победу разных животных. Чьё побеждает — тот считается правым. Хотя хватает здесь бездельников, которые спорят и даже делают ставки просто так.

Да, Мар-Хон в моих глазах становится всё больше похожим на настоящий город со всеми присущими урбанистическому поселению пороками: сперва трущобы с соответствующим населением, теперь вот азартные игры, замаскированные под магические обряды.

Глядишь, здесь ещё и проститутки найдутся. О чём я не преминул спросить хонца. Правда, пришлось потратить минут пять на описание самого явления. Среди жителей Пеу было довольно либеральное отношение к сексу и внебрачным детям, но за пять лет, проведённых среди папуасов, как-то не попадались женщины, живущие исключительно продажей своего тела, равно как не слышал я и слова, обозначающего представительниц древнейшей профессии. Так что никакая она у туземцев не древнейшая: гончары, строители хижин или лодок, резчики по дереву уже имелись, металлурги, благодаря мне — тоже. Даже профессиональные воины, служители религиозных культов и наследственные правители на нашем острове завелись. А проститутки — нет.

Конечно, несколько дамочек, которые любили трясти подарки со своих половых партнёров, я припомнить могу. Алка в своё время несколько раз упоминала о какой-то Иколиу, которая мало того, что выбивала из своих постоянно меняющихся любовников новую посуду или украшения, так ещё и припрягала каждого из них к ремонту своей хижины или сельхозработам. Но это была так, любительщина. Меня же интересовали профессионалки.

— Есть такие — поняв, что я хотел от него узнать, ответил Ванимуй — Их на весь Мар-Хон десятка два. Когда приплывают чужаки из-за моря, они ублажают их и людей из дальних селений, что приходят на начинающийся торг. За это заморские гости дают им бронзовые кольца или чаши, а местные — связки ракушек. Потом эти женщины меняют полученное от своих любовников на еду и нужные им предметы. Себе оставляют только часть колец. А остальную часть года они живут пополам за счёт полученного, пополам за счёт своих полей. Но и в это время любой, кто посетил Мар-Хон по своим делам, может прийти к ним и провести ночь в обмен на какую-нибудь вещь или запас коя на несколько дней.

— А тебе они зачем, Сонаваралинга? — поинтересовался Длинный — Таниу и её дочери мало?

— Ага, мало — ответил я. Может быть, с точки зрения туземцев и в порядке вещей, когда победитель пользуется не только жилищем и прочим имуществом погибшего противника, но и его женщиной. Но по мне, подобное смахивало на ту же проституцию или изнасилование. Пусть даже сама Таниу была вовсе не прочь — я уже ловил на себе её игривые взгляды, но мне-то каково. Умом, конечно, понимаю, что подобное чистоплюйство по местным меркам просто глупо, и даже, в общем-то, негуманно — лучше уж бедной вдове лечь под одного, чем ублажать три сотни мужиков. Но ничего не могу поделать.

Историю Таниу мне уже успел вкратце поведать Ванимуй — в ответ на вопрос, кто она такая. В общем, был парнишка из не очень уважаемой, хотя и не самой последней семьи в деревне на юге Вэя: так себе, половинка на серединку. И была девчушка — дочь местного старосты. И была любовь. Папаша, разумеется, не желал слышать о таком зяте, поскольку давно уже вынашивал планы породниться с главным боссом соседней деревни, у которого как раз подрос сын. В итоге влюблённая парочка удаляется в бега. Родня с обеих сторон, разумеется, проклинает непутёвых чад и отрекается от них: староста совершенно искренне, семья Рохопо, скорее всего, чтобы избежать неприятностей со стороны местного начальства, а также потому что «так принято».

Мар-Хон показался беглецам слишком близким к разгневанной родне, так что подались они в Тенук. Ромео папуасского розлива ухитрился попасть в регои — ещё к Пилапи Молодому и Великому. Джульетта — родила ему единственного ребёнка, девочку. Довольно быстро дослужился он до командира отряда регоев. Потом сделал правильный (как тогда казалось) выбор в борьбе двух братьев-соперников. И был назначен наместником-таки Вэя и Хона. Тогда, конечно, отец Таниу понял свою неправоту и даже предпринял шаги к примирению. Формально дочь-беглянка была прощена, но отношения с родственниками у губернаторской четы оставались далёкими от сердечных. Об этом говорит хотя бы то, что оставшись вдовой, Таниу предпочла остаться в Мар-Хоне, надеясь на милость победителей, вместо того, чтобы отправиться к родителям.

В общем, зная историю Таниу, было как-то по-свински тащить её в постель, когда не прошло и месяца после гибели мужа. С другой стороны, физиология берёт своё. Так что услуги местных жриц любви могут оказаться очень кстати. Но Ванимуй, чертяка, сразу же заставил забыть о подобных мыслях.

— Если тебе мало Таниу и её дочери Котими — сказал он с явным уважением в голосе (шутка ли — человек пришёл в себя меньше недели назад, а уже заявляет, что ему двух женщин маловато) — То многие из жителей Хона и Вэя готовы отдать своих дочерей или сестёр в жёны Сонаваралинге. А теми женщинами, что ублажают мужчин в обмен на еду и вещи, лучше не пользоваться. Иным из деливших с ними ложе духи насылали на удища разную заразу, от которой эти люди испытывали сильные мучения.

Понятно… Даже если среди обитателей Пеу никаких ЗППП не ходило, то во внешнем мире местные их разновидности имелись наверняка. Вот заморские морячки и занесли сюда что-то венерическое. Надеюсь, что всё же это гонорея или что-нибудь иное, передающееся только половым путём. А то сифилис неплохо разносится и через бытовые контакты.

Ладно, хрен с ними, с папуасскими путанами. Посмотрим лучше мархонские трущобы. Как-никак, их обитателей я планирую использовать в качестве дешёвой рабсилы. От рынка с игровыми биоавтоматами до «Нахаловки» было всего ничего — ближайшие лачуги виднелись метрах в ста, не больше. Единственно, что усилившийся ветер чуть ли с ног не сбивал — зато доставший с утра дождь прекратился. Правда со стороны залива надвигалась новая туча, набухшая тёмно-синим, обещая настоящий ливень.

Преодолевая порывы ветра, норовящие уронить нас на мокрый песок, наша компания добралась до первых жилищ туземных «униженных и оскорблённых». И вовремя добралась: о песчаную почву заколотили тяжёлые капли. Ванимуй бесцеремонно вошёл в ближайшую хижину — низкую, кособокую. Следом за ним туда набились остальные. Ближайшее время нам оставалось только смотреть на сплошной поток воды, изливающийся с неба. Ну, или разглядывать интерьер укрытия от буйства стихии. Большинство предпочитало всё же пялиться на струи дождя — чересчур неказисто было внутреннее убранство лачуги. Единственный, кого оно хоть как-то заинтересовало, разумеется, оказался «пан олень», то есть ваш покорный слуга.

И в самых богатых туземных жилищах убранство состояло по большей части из нескольких видов циновок — для сна, для сидения, для приёма пищи; корзин разного назначения; да всякой утвари, развешенной под потолком или на стенах. Здесь же на земляном полу лежало несколько куч высохшей травы, видимо заменяющих циновки, да на стенах висели рыбацкие снасти. Не густо, мягко говоря.

Парочка обитателей хижины забилась в дальний угол, вжав головы в плечи и стараясь не поднимать глаз на по-хозяйски расположившихся в их жилище гостей. Увидел бы я этих двоих года два или три назад, ни за что не отличил бы от обычных папуасов, имеющих право на свою долю деревенской земли и прочие бонусы, которые даёт принадлежность к общине. Сейчас же беглого взгляда на них хватило, чтобы ощутить какую-то выключенность из общества, что ли. То есть, словами охарактеризовать «неправильность» старающихся «не отсвечивать» чуваков я бы затруднился, но было что-то, делающее их ниже самого распоследнего ганеоя.

Ливень окончился также внезапно, как и начался. И на небе вновь светило солнце, успевшее уже перевалить за полудень. Ну а наша компания повалила дальше. «Нахаловку» прошли, особо не задерживаясь, благо прибрежный песок быстро впитывает воду, и идти было легко. Я конечно, оценивающе разглядывал лачуги и робко выглядывающих их обитателей: публика, если честно, не вдохновляла. Потом мы повернули к видневшимся на склоне пологого холма хижинам.

— Новэу — прокомментировал Ванимуй, когда извивистая тропинка вывела нас к первым строениям. Пройдя несколько хижин, хонец свернул к входу в одно из жилищ.

«Здесь живёт Гохоре. Может быть, он дома» — сказал наш гид — «Тебе будет интересно поговорить с ним, Сонаваралинга».

На площадке возле дома пожилая женщина ставила на очаг бронзовый котелок с кашей.

— Как твоё здоровье, Тикума? — спросил регой её — Вдоволь ли коя в твоих кладовых?

— Здоровье? Какое здоровье у старухи… — усмехнулась хозяйка — А коя в моём доме достаточно. Как у тебя дела, Ванимуй?

Несколько минут они выясняли друг у друга виды на урожай и здоровье родни, не забыв и про свиней. Покончив с приветствием, наш провожатый спросил: «Гохоре дома?»

— Нет, он сегодня пошёл в Покохоне, кой нашей младшенькой помогать сажать. Сказал, уже как стемнеет, придёт.

— Жаль — вздохнул Ванимуй — Я думал, он Сонаваралинге расскажет, как за море плавал с чужаками.

Услышав имя нового таки, а по совместительству великого колдуна и воина, Тикума принялась разглядывать нашу компанию.

— И кто из них Сонаваралинга? — полюбопытствовала она — Этот, который светлокожий? — бабка бесцеремонно указала пальцем в мою сторону.

— Да — подтвердил мой гид.

— Люди говорили, у него губ почти нет, как у крысы. Как обычно, приукрасили. Есть у нашего нового таки губы, хоть и тонкие — выдала жена Гохоре.

М-да, у туземцев понятия об этике несколько отличаются от тех, что бытовали в моём старом мире. Например, прокомментировать внешность кого-либо, вроде того, как сейчас эта пожилая тётка, не считается бескультурьем.

Распрощавшись с хозяйкой, Ванимуй потащил нашу компанию дальше.

— Ты сказал, это Гохоре плавал вместе с чужаками? — до меня, наконец, дошло сказанное хонским регоем — И что он рассказывает?

— Много рассказывает. И разное — ответил тот — Лучше его самого послушать. Гохоре интересно рассказывает. Почти как Хоке. Только Хоке рассказывает разные истории о колдунах или делах давнего времени, которые слышал от других. А Гохоре о том, что сам видел.

Мы как раз подошли к компании мужчин, сидевшей под передним навесом одной из хижин. Все они сосредоточенно жевали смолу, внимательно при этом слушая сидящего в центре полукруга высокого и жилистого человека — вероятнее всего, того самого Хоке, с коим Ванимуй сравнил не оказавшегося дома путешественника за море.

Рассказчик как раз закончил своё повествование, и воспользовался несколькими минутами, потраченными на обмен приветствиями между нами и слушателями, чтобы смочить горло водой из бамбукового сосуда и пожевать кусок рыбины.

Тут образовалась неловкая пауза, едва не обернувшаяся затянутым молчанием всех присутствующих: собравшиеся, кажется, были несколько смущены появлением в их компании столь важной и окружённой слухами персоны как новый правитель Хона и Вэя и не знали как себя со мной со мной. Я же из-за вечных своих проблем по части туземного этикета, боялся в очередной раз показать себя полным толи невежей, толи невеждой, толи тем и другим сразу, и не рисковал завести разговор первым. А проклятый Ванимуй именно сейчас почему-то не приходил ко мне на помощь, предпочитая молчать. Наконец, когда игра в молчанку стала совсем уж невыносимой (для меня, по крайней мере), я выдавил из себя: «Мы просто шли мимо. Потому не будем мешать славным мужам слушать истории, по части который почтенный Хоке большой умелец». Народ, как мне показалось, дружно, хотя и тихонько, выдохнул с облегчением.

И рассказчик начал новую историю. На этот раз о рождении, взрослении и славных деяниях Пилапи Старого — первого типулу-таки Пеу. Об этом мне доводилось слушать уже не раз и не два: и от деда Темануя, и от иных сонаев, и от бонкийцев. Так что я не был настроен слишком вслушиваться в уже знакомую историю. Но после первых вступительных фраз, когда речь пошла о предыстории появления родоначальника правящей династии, версия хонского сказителя начала меня интересовать.

Новым было то, что, по мнению Хоке и неизвестных мне сказителей, от которых он и услышал данный вариант жизнеописания типулу-таки, Пилапи Старый был не только племянником Каноку Покорителя Пеу, но и сыном великого завоевателя, в общем — результатом кровосмесительной связи между сонайским вождём и его родной сестрой. Причём, судя по всему, с точки зрения слушателей такой вот инцест не был чем-то из ряда вон выдающимся. Правда не понятно почему: не то «у великих людей свои причуды», не то «дело житейское, случается».

После повествования о деяниях Пилапи Хоке завёл довольно мрачную, но вполне интригующую историю про трёх братьев-рыбаков, которым достались волшебные раковины Повелителя Акул — в духе «короче, все умерли». Точнее, погибли. Рассказчик действительно был мастером своего дела, и я бы с удовольствием послушал ещё. Но время уже приближалось к сумеркам, которые в местных широтах быстро переходят в темноту. Так что пришлось раскланяться, напоследок пожевав пальмовую лепёшку, запив её настоем ягод «нубу» в воде.

Всю обратную дорогу Ванимуя чуть ли не дифирамбы пел о том, как правильно я поступил только что, продемонстрировав, оказывается, истинную скромность, достойную правителей прежних времён, которые не гнушались входить в хижины простых людей и делить с ними их трапезу. Большая часть нынешних не то что таки, но даже деревенских вождей и прочих «сильных мужей», в общении с простыми ганеоями всегда стремится показать свою важность, и больше предпочитают говорить сами, нежели слушать других. А ежели такому важному лицу приспичит послушать разные истории, то он призывает сказителя к себе. В общем, Сонаваралингатаки (бедные мои подданные — им же теперь это нужно будет произносить, по крайней мере, при общении со мной, без запинки) показал себя сегодня народу с наилучшей стороны.

У меня же из головы всё не шёл давешний вариант происхождения первого правителя острова. Так что не выдержал и спросил на этот счёт нашего гида, вклинившись в его поток восхвалений меня. Тот, подумав немного, ответил: «О том, кто отец Пилапи Старого, разговоры разные идут. В Бонко, наверное, им считают тогдашнего таки. Сонаи готовы были бы согласиться на отцовство Каноку Покорителя, если бы он не был родным братом матери типулу-таки. Некоторые говорят, что настоящим отцом правителя является не человек, а кто-то из могущественных духов или даже богов. Но точно уже никогда не узнаем — давно это было».

Глава восемнадцатая

В которой герой вынужден пересматривать свои планы.

— Из тридцати двух селений Хона прислано шестнадцать сотен полных связок белых и светлых тонопу и одна неполная из двух десятков ракушек и ещё трёх ракушек. Коричневых и розовых ракушек собрано тринадцать сотен полных связок и неполная связка из пяти десятков — отчитывался Длинный.

Довольно интересная картина вырисовывается, однако: в связке — сто раковин. Белые ракушки тонопу должны нести мужчины. Окрашенные — женщины. Получается, что взрослых представителей сильного пола на территории Хона более чем на две тысячи больше, чем дам. Странно, на оставшейся неизвестно где Земле дело обстояло наоборот — там наблюдался сильный перевес с пользу прекрасной части человечества. Здесь же, где мужики то тонули в море на своих утлых лодчонках, то гибли в стычках, бывших в каменном веке чуть ли не нормой жизни, перевес в сторону женщин должен бы наблюдаться ещё больший. А статистика говорит об обратном.

Идея совместить перепись находящегося под моей властью населения со сбором налогов родилась как-то само собой, когда я обдумывал, как бы собрать в своих руках побольше нужных вохейцам ракушек, параллельно пробуя разобраться с ресурсами и проблемами свалившихся мне на голову областей.

От Ванимуя и прочих мархонских уважаемых мужей, с коими тот меня за последние три месяца познакомил, я узнал множество подробностей насчёт ракушек тонопу — самые подходящие места для сбора; время суток, когда их лучше всего видно; оптимальная для ныряния погода; обряды, позволяющие максимально задобрить духов добрых и отпугнуть их злых коллег. Для меня, впрочем, главное было то, что именно эти небольшие и, в общем-то, невидные оболочки моллюсков служили единственным предметом туземного экспорта.

Собирают же их на мелководьях в Хонском заливе и вдоль берегов Пеу. Участвует в их сборе в первую очередь население прибрежных селений, но к ним присоединялось немало народу из глубины западных областей — в основном имеющих родственников и друзей на берегу.

Счёт добываемых тонопу шёл на тысячи связок по сто ракушек в каждой. Туземцы довольно широко их меняли на разные предметы. Причём котировались те не очень высоко — куда ниже ярких птичьих перьев или окрашенных камней. Ну, это пока вохейцы не стали проявлять интерес — теперь-то обменные курсы сильно выросли в пользу тонопу. Но всё равно ценность одной-единственной ракушки была весьма невелика.

Вот я и сказал Ванимую, который как-то само собой оказался в моём ближнем кругу вместе с Длинным, Гоку и Тагором, о намерении выяснить количество подотчётного населения, собрав с каждого взрослого жителя Хона и Вэя по одной раковине. Тот, подумав немного, припомнил несколько прецедентов из легендарной истории разных племён Пеку — в тех случаях, правда, использовались то засушенные до каменного состояния ягоды, то клубни семенного баки. В общем, вердикт моего советника по связям с местной общественностью был положительный. Оставалось только обдумать процедуру: сроки переписи, ответственных лиц и прочее. Выплыл, в том числе и вопрос — считать или нет женщин.

Ванимуй и подключившие к обсуждению «макаки» несколько удивились самой постановке вопроса: испокон веков, коль кому приходило в голову считать население деревни или области (хотя опять же, зачем их считать — вот отряд воинов или занятых какой-нибудь работой — другое дело), то женщины обычно вообще не учитывались. В итоге сошлись на том, что учёт прекрасной половины хонского и вэйского общества произведём менее ценными розовыми или коричневыми ракушками. Так сказать, белые ракушки — для «белых людей», т. е. для папуасских мужиков.

Потом ещё чуть ли не целый месяц ушёл на инструктаж деревенских вождей и старост районов Мар-Хона насчёт грядущего учёта населения. Для чего пришлось самолично обойти все свои владения с отрядом «макак». Ну, а поскольку никто из местных боссов не был обязан помогать мне в этой переписи, то пришлось потратить немало красноречия и придумать в процессе убеждения убедительную причину, почему каждый взрослый гане и даре в независимости от пола должен принести ракушку. Причину, как обычно, взял мистическо-магическую: дескать, было мне откровение (а что — дело привычное): все жители Хона и Вэя должны принести по одной раковине тонопу, а Сонаваралинга со всеми ними совершит в святилище Тобу-Нокоре обряд, который всей земле и каждому из принёсших прибавит процветания и богатства. Дабы избежать хитростей с подсовыванием от одного лица нескольких раковин или, наоборот — уклонением несознательных и жадных граждан и гражданок, я везде говорил, что обряд будет иметь силу только в том случае, если каждый внесёт именно одну раковину — не больше и не меньше. Произнесённая в разных вариациях речь к концу турне по деревням Хона и Вэя просто отскакивала от зубов, народ проникался важностью предстоящего мероприятия. Так что в итоге я поддался всеобщему настроению и принялся сочинять сценарий грядущего своего чародейства.

* * *

— Сонаваралингатаки — протараторил на одном дыхании регой из отряда Ванимиуя — Там к тебе пришёл светлокожий чужак.

— Скажи Тунаки, чтобы подождал — несколько недовольно велел я. Что там нужно Сектанту, неужели не может самостоятельно разобраться со своими плотницкими нуждами?

— Это другой чужак. Молодой.

Не понял… Баклан, что ли, нарисовался…

— Хорошо — скажи, что может заходить.

Ага, точно, он самый собственной персоной — всё такой же приблатнённый видок, держится бодрячком, от полученного под Тенуком ранения, похоже, полностью оправился.

Короткий обмен приветствиями — как хорошо, что молодой вохеец тоже с удовольствием обходится без этих папуасских церемоний, которым позавидовали бы сами китайцы.

И, сюрприз… С максимально важным и горделивым видом, который способен принять недавний крестьянин, Баклан протягивает мне свёрток, сопровождая его словами: «Солнцеликая и Духами Хранимая тэми Раминаганива велела передать это пану олени Сонаваралинге».

Стараясь соблюдать официальное выражение лица, я взял в руки туго скрученный в трубочку кусок сонайского тростника. Надеюсь, присутствующие не настолько разбираются в физиогномике, чтобы прочитать на роже «пана оленя» невысказанный вопрос: «Что это за хрень?»

Я неторопливо отложил свиток в сторону, и начал расспрашивать Баклана насчёт его жизни в столице, да как там наши.

— Вахаку теперь большой человек. Пятью десятками регоев командует — сказал вохеец — Только в вашем главном селении много важных людей, которые много лет служили типулу-таки, и их отцы служили. Они друга хорошо знают. И многие из них родственники. А наш «олени» молодой, и среди его родичей нет давно служащих правителями Пеу. Потому его отряд стоит на окраине Тенука. И с тэми он не общается. Вокруг Раминаганивы сейчас самые лучшие из сильных мужей Текока и Ласунга собрались. Вот они ей и советуют и помогают в правлении.

— А ты как сумел к Раминаганиве попасть, она же тебе вот это передала для меня лично? — спросил я.

— Я человек небольшой. И совсем здесь чужой — усмехнулся Баклан — А тэми захотела, чтобы возле неё оставался кто-нибудь, кто был с ней с тех пор, когда она спасалась бегством из Текока после убийства её отца Кивамуем. Вахаку и Хонохиу с Тилуу делом заняты, так что сильные мужи согласились, чтобы я был при тэми. Хотя бы один каприз Солнцеликой и Духами Хранимой они готовы выполнить.

Я покосился на Длинного и его помощника из местных подростков — сына одного из погибших регоев моего предшественника, выбранного за сообразительность.

— Паропе и Гитуме — можете идти отдохнуть, досчитаем собранные тонопу завтра — Длинный и подросток-хонец несколько разочарованно посмотрели на гостя из столицы, но послушно покинули хижину, которую я выбрал в качестве рабочего кабинета.

* * *

— Рассказывай, что там на самом деле творится? — приказал я Баклану.

— Вахаку и его людей к тэми вообще не допускают, находят разные предлоги. Его сейчас Рамикуитаки под своё крыло взял. Правитель Ласунга тоже там сейчас не самый главный, но к его слову прислушиваются. Около Солнцеликой больше людей из Текока, говорят, они служили Пилапи Великому. Потом многие взяли сторону Кивамуя. Некоторые — Кахилуу. У них много воинов — в последних сражениях они участия не принимали. Вот они все сейчас и выясняют, к какому клану будет принадлежать будущий муж юной тэми. Но пока ни один из множества союзов не собрал столько сил, чтобы победить остальных.

— Вахаку, значит, опасаются допускать к тэми. А тебя сочли не опасным для сильных мужей? — уточнил я.

— Да, так — согласился молодой вохеец.

— Хорошо. Итуру, можешь отдыхать с дороги и общаться с теми из наших товарищей, что сейчас свободны.

* * *

Баклан мигом исчез, и я немедленно приступил к изучению непонятной посылки от Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганивы. Через несколько минут внимательного разглядывания не осталось никаких сомнений, что в моих руках письменное послание от юной правительницы Пеу. Причём адресовано оно однозначно мне — об этом свидетельствовало слово «Сонаваралинга», найденное в самом начале свитка, склеенного из десятка кусков сонайского тростника. Да не просто моё имя, а в сочетании с одной из туземных форм личного обращения.

А вот с точным содержанием письма пришлось разбираться до глубокой темноты — мало того, что написание букв у моей единственной ученицы после всего нескольких месяцев обучения ещё хромало, так вдобавок наши с тэми взгляды на, то как следует писать то или иное папуасское слово, как теперь оказалось, слишком различались. Хорошо ещё, что учил её я сам — так что, отталкиваясь от встречающихся в тексте знакомых по нашим с Раминаганивой занятиям слов, удалось мало-помалу разобрать написанное.

Заканчивал же я свой труд по дешифровке при свете трёх факелов, притащенных по моему требованию Раноре. В начале письма Солнцеликой и Духами Хранимой содержались, в общем-то, та же самая информация, что уже успел доложить Баклан, только в восприятии перьеплащеносного ребёнка. В изложении юной тэми это всё жутко напоминало письмо «На деревню, дедушке» из школьной литературы. Сначала шли жалобы на то, как к бедной правительнице Пеу не пускают её родню из Ласунга и тех, кто был с ней последний год. Потом — что она не имеет никакой власти, что решают всё всякие малознакомые взрослые, и даже родной дядька Рамикуитаки среди них на двадцатом, наверное, месте. Я без особого интереса разобрал краткие характеристики некоторых наиболее влиятельных персонажей, что вершат сейчас судьбы Пеу.

Потом пошёл более занятный кусок, где тэми тщательно приводила, что обо мне говорят меж собой «сильные мужи», определяющие ныне политику страны. Если коротко резюмировать, то любовью среди элиты Пеу я не пользуюсь, но весьма серьёзные опасения у собравшихся вокруг трона вызываю. Ну, насчёт нелюбви — я не сто рублей, или применительно к местным реалиям — связка тонопу или вохейский боевой топор — чтобы всем нравиться. А вот то, что в глазах папуасских вождей я настолько опасный соперник — довольно неожиданно. Причём непонятно — хорошо или плохо такое опасливое отношение. С одной стороны, конечно, если боятся — значит уважают. Но с другой стороны — как бы ни вздумали упреждающий удар нанести.

Дальше пошло описание идущей между «сильными мужами» борьбы и, следом, — перечень кандидатов в мужья Раминаганивы. В следущем предложении юная тэми заявляла, что не хочет становиться женой никого из них — с употреблением целой серии ёмких и образных эпитетов, достойных «торжественной речи», если бы эпитеты, коими характеризовались женихи, не состояли из сплошной брани. Дабы у адресата послания не оставалась никаких сомнений, Солнцеликая и Духами Хранимая уточняла, что её нежелание распространяется не только на официальный брак с кем-либо из вышеперечисленных претендентов на её руку и сердце, но и на любые формы сексуальных контактов — с подробным перечислением того, чего повелительница острова не собирается совершать с теми, кого ей намерены сватать. Я машинально воровато огляделся, не смотря на идиотизм данного действия: мало того, что никто не мог понять, что я там разбираю, так вдобавок, в языке жителей Пеу лексика, касающаяся сексуальных отношений или гениталий, не относилась к табуированной.

Однако следующий абзац добил меня окончательно. Здесь Солнцеликая и Духами Хранимая покровительница и вдохновительница славного братства «пану макаки» повторяла практически тот же самый перечень различных сексуальных действий, с небольшими вариациями — но только предваряла этот подробный список оповещением насчёт того, что желает, чтобы всё это проделывал с нею Сонаваралингатаки, правитель Хона и Вэя. В конце же шло пространное объяснение (сугубо оборотами «торжественной» речи) такого несколько для меня неожиданного желания юной правительницы Пеу и покровительницы славного воинского братства «пану макаки».

В общем, послание «на деревню, дедушке» неожиданно превратилось в письмо Татьяны Лариной Евгению Онегину. Правда, безо всяких «теперь, конечно, в Вашей воле меня презреньем наказать».

Дешифровку закончил, когда за пределами освещаемого тремя факелами пространства стояла полная темнота, лишь кое-где нарушаемая светящимися точками караульных костров. Все добропорядочные обитатели каменного века, равно как и гости, забрёдшие сюда из века бронзового, предпочитали в этот час уже спать. Но ко мне сон упорно не шёл. Как-то трудно заснуть сразу после получения признания в любви с прикреплённой к нему мольбой о помощи.

Мысли в голове скакали, выписывая причудливые кульбиты. Но одно было понятно сразу: теперь я был бы последней свиньёй, если бы продолжал думать о том, как половчее обставить своё бегство с острова.

И дело совсем не в неожиданном признании в нежных чувствах со стороны монаршей особы. Конечно, лестно оказаться первой подростковой любовью. Но в возрасте Солнцеликой и Духами Хранимой, насколько я помню себя и своих сверстников, подобного рода увлечения приходят и уходят с завидной регулярностью. Так что, прежде чем мы с юной правительницей сможем оказаться друг от друга достаточно близко для осуществления пожеланий, перечисленных в письме, она запросто может найти себе новый объект для воздыхания.

Но вот то, что именно от меня тэми ждёт помощи, это накладывало определённые обязательства.

Первым побуждением было поднять по тревоге «макак» и примкнувших к ним лиц, дабы идти выручать бедную королеву — совсем в духе сказок или фэнтези. Но подумав ещё немного, я сей благородный порыв в себе подавил. У меня под рукой, конечно, три с лишним сотни неплохо вооружённых бойцов, но ввязываться с такими силами в войну со всей Западной равниной — это самоубийство.

Коль сил маловато, следует обдумать, кого можно привлечь на свою сторону — например, Вахаку и Рамикуитаки, которых вроде бы оттирают от тела Солнцеликой и Духами Хранимой. А уже через дядю тэми прямой выход на прочих обиженных и обделённых при дележе власти. Вот, правда, в перспективе маячит повторение нынешней ситуации, когда я кого-то избавлю от соперников, а потом мне вновь скажут большое спасибо и пошлют подальше. И на этот раз запросто отправят несколько западнее Хона — кормить акул в море.

Вариант с перетряхиванием туземной верхушки и последующим сваливанием с острова, как я планировал совсем недавно, тоже не решал всех проблем юной правительницы: тут или оставайся при Раминаганиве, защищая её от всяких козлов и уродов, подбирая попутно подходящего жениха, или же прихватывай тэми с собой, что вряд ли удастся осуществить.

Кроме этого, при планировании предстоящей монархоспасательной операции следовало учитывать ещё один момент, который я обнаружил в послании. Специально Солнцеликая и Духами Хранимая нигде об этом не писала, видимо не предав особого значения. Но, по её словам выходило, что среди моего нынешнего окружения имелись граждане, исправно оповещающие о происходившем у нас некоторых из «сильных мужей» в Тенуке.

Нет, конечно, столь грандиозное мероприятие, как перепись населения, совмещённая со сбором налогов, вряд ли бы ускользнуло от внимания столичной элиты. Да и попытку устроить тотализатор на черепашьих бегах и крабьих боях и взимать плату ракушками с участников азартных игр тоже мог счесть достойной внимания кто-нибудь из текокцев, гостивших в Мар-Хоне.

Но вот откуда в столице известно о привлечении нескольких десятков обитателей припортовых трущоб к работам по мелиорации-ирригации? Местных то это практически никак не заинтересовало. Да ещё с чуть ли не дословным цитированием моих слов, обращённых к полупринудительно навербованным — насчёт добросовестного труда, который есть путь к нормальной человеческой (то есть, принятой среди папуасов) жизни от их нынешнего прозябания.

Так я и заснул, с мыслями о предстоящем походе за освобождение Солнцеликой и Духами Хранимой и о том, как вычислить тенукских шпионов в своём окружении.

* * *

Утром, проснувшись ни свет, ни заря, я потребовал к себе Тагора.

Тузтец за прошедшие три с лишним месяца стал своим в доску среди «макак». Как-то само собой за ним закрепилась должность ответственного за боевую подготовку. Сначала, конечно, он взял в свои руки обучение лучников: тренировались под присмотром бывшего «солдата удачи» все наши поголовно, из них десятков семь были признаны Тагором годными для зачисления в резерв стрелкового подразделения — луков всё равно не хватало, даже самоделок, которые с грехом пополам научились делать местные мастера по дереву при участии Сектанта и контроле самого тузтца.

Но затем бывший раб и дважды военнопленный начал давать советы или показывать свои приёмы по работе с копьём, топором и коротким мечом. А потом принялся гонять «макак» в строю. Предварительно, конечно, он понаблюдал, как управляются со своими обязанностями командиры полусотен, на которых висело непосредственное руководство воинами теперь, когда из троих «оленей» Такумал был далеко на востоке, Вахаку — в Тенуке, а Длинный завален делами сугубо штатскими — от надзора за навербованными портовыми «бичами» до учёта имеющегося продовольствия.

Как ни странно, в общем и целом, наша недофаланга произвела на Тагора довольно благоприятное впечатление: где-то между «удовлетворительно» и «хорошо», если за «отлично» принять работу тузтской или укрийской пехоты. Оказалось, в Вохе и Кабирше традиционно главной военной силой были относительно небольшие отряды профессионалов под руководством аристократов — всадников или колесничих. Ополчение из свободных и пользующихся кое-какими правами общинников, относящихся к средним кастам, играло роль сугубо вспомогательную. Объяснялась подобная практика просто: бронзовое оружие стоило немалых денег, и доступно было немногим. По крайней мере, из крестьян-ополченцев меч или копьё позволить себе могли единицы самых зажиточных, не говоря уж о доспехах.

А у их северных соседей, лишённых богатых месторождений олова, пару веков назад на первое место выдвинулось массовое ополчение с железным оружием. Правда, походило это железо на привычное мне по Земле весьма отдалённо: после нескольких ударов меч, если не ломался, то ощутимо гнулся. Но на этот счёт никто сильно не заморачивался, тут же на поле боя выпрямляя клинки о колено. В общем, больше это походило на какую-то жесть, нежели на сталь.

Вот и компенсировали низкое качество вооружения и не очень высокую (в сравнении с тренирующимися с младых ногтей благородными) боевую подготовку укрийские крестьяне, ремесленники и рыбаки плотным строем и чёткой координацией действий в бою. И кстати, неплохо компенсировали: несмотря на то, что всё население Укрии и Тузта было раза в два меньше вохейского, несмотря на то, что уровень централизации у них сильно отставал от южан, несмотря, наконец, на то, что эти два соседа-врага друг с другом воевали не меньше, чем с вохейцами — несмотря на всё это, родина Тагора вполне себе на равных соперничала с Вохе за контроль над мелкими островными государствами.

Вообще, тузтец оказался поистине неисчерпаемым источником сведений о мире, в который меня занесло.

Я уже успел понять, что Сектант основной багаж знаний о тех или иных странах или народах получил, если исключить слышанное в детстве, из рассказов проповедников своей религии, довольно плотно, хотя и не очень систематически, занимающихся образованием паствы. Оттуда же умение пожилого тенхорабита понимать слоговое вохейское письмо и даже коряво выводить его символы. А у Баклана в голове творилась форменная каша из официальных вохейских преданий, легенд его родных мест, городских да моряцких баек, переслушанных за недолгое время, прошедшее после ухода из своей деревни и попадания на Пеу.

В противоположность этим двум, Тагор, проведя несколько лет в стенах знаменитой (по крайней мере, Сектант о ней слышал) школы на острове Шхишшхет при храме бога мудрости и искусств с совершенно непроизносимым именем, успел прочитать немало рукописей по истории и географии — как написанных упрощенным слоговым письмом, так и древними иероглифами. Причём не просто читал, а ещё и сдавал по ним нечто вроде экзаменов и зачётов. А позже, будучи наёмником, побывал на немалой части из описанных в книгах островов и архипелагов — по крайней мере, в восточной части Земноморья. Так что у него теоретическая подготовка подкреплена практикой.

К сожалению, об Ирсе тузтец знал немного больше моих вохейцев. Разве что мог сказать, что первое упоминание о странных варварах на западном континенте, встреченное им самим, относится к 1430 году вохейского летоисчисления. То есть шестьдесят один год назад. В храмовой записи приводились рассказы нескольких купцов с запада о неожиданном появлении в глубине Ирса могущественного государства, которое установило связи с колониями островных царств Юго-западного архипелага. Там же содержалось описание ряда чудесных вещей, которые островитяне приобретали у варваров Ирса.

Потом было ещё несколько упоминаний об ирсийцах — как правило, в связи с теми или иными диковинами, попадавшими на восток через цепочку посредников. Затем, внезапно, в 1438 году ирсийцы захватывают колонии островитян на своём материке. После чего сообщения о творящемся у берегов Западного материка идут сплошным потоком. Причём попытки правителей островных государств посчитаться с ирсийцами за отобранные колонии, может быть, и остались бы без внимания летописцев далекого востока (ну кому интересны пиратские набеги одних варваров на других), но слишком уж впечатляющими оказались ответные действия ирсийцев. Из тагоровых пересказов летописных текстов не совсем понятно, что жители Заокраиного Запада использовали: боевую авиацию, артиллерию, ракеты или всё вместе взятое. Но результаты налицо — превращёные в руины дворцы царей и «сильных мужей», принимавших участие в пиратских рейдах на Ирс, ставшие могилами для своих владельцев. А следующие военные походы против жителей западного материка оканчивались стандартно: корабли островитян разносились в щепки, уцелевших горе-пиратов вылавливали из воды и отправляли домой, дабы те оповестили своих соплеменников, что причина гибели ушедшей в набег флотилии — именно действия ирсийцев, а не каприз природы. Несколько полностью потопленных эскадр заставили островитян заключить мир и обменяться заложниками.

При этом ирсийцы не чинили никаких препятствий мирным торговцам и путешественникам, желающим посетить их земли. Правда, как сообщали все гости этой удивительной страны, товары, привозимые ими, мало интересовали хозяев — кое-что те, конечно, брали в обмен на свои диковины, но обычно чужеземцы вынуждены были наниматься на работу к местным жителям, чтобы заработать на нужные вещи ирсийского производства. Впрочем, по словам всех, кто бывал там, даже несколько месяцев не очень тяжёлого труда в Ирсе позволяли приобрести огромное количество товаров, продав которые на родных островах, можно было сколотить целое состояние.

Однако подобная идиллия с островными «гастарбайтерами» и «челноками» продолжалась менее десяти лет: от окончания набегов до начала возвращения заложников — как правило, отпрысков царей и знатных людей Скилна, Кельбека, Интала, Тойна и иных, более мелких, стран. Сообщения оказавшихся в то время на островах Юго-западного архипелага свидетелей из числа торговцев и искателей приключений с востока, равно как и более поздние списки со скилнских и кельбекских летописей, записанных по горячим следам событий, были довольно противоречивы как в части оценки роли ирсийцев в происходящем, так и в части намерений и конкретных действий попавших под их влияние детей знати, вздумавших внедрять всевозможные новшества по возвращении домой.

Судя по нескольким кускам из манускриптов, что мог мне по памяти пересказать Тагор, ничего сильно необычного на взгляд жителя России конца XX века в реформах бывших заложников не было: кроме внедрения разных новинок в ремесле, морском деле или сельском хозяйстве, пропагандировались и вводились вещи вроде равенства всех перед законом, отмена рабства, мирное сосуществование островных царств друг с другом. Но для большинства жителей бронзового века это всё оказалось чересчур радикальным и подрывающим нравственные устои. Итогом стали гибель или бегство обратно на Ирс практически всех прогрессоров-неудачников. Только про двоих из этой компании в прочитанных Тагором списках упоминалось, что они «отринули ложь, влитую в их сердца лукавыми жителями крайнего запада, и стали служить своим правителям верой и правдой, как велит долг».

Все эти бурные и кровавые события уложились буквально в считанные годы. После чего контакты между ирсийцами и островным миром свернулись почти до нуля: ни торговли, ни гастарбайтеров. Для тех же из островитян, что желали попасть на западный материк, дорога теперь была в один конец: вернувшихся обратно ожидала расправа как ирсийских шпионов и нарушителей всех нравственных и религиозных норм.

* * *

Что до обитателей Тюленьих островов, то они, находясь на отшибе от цивилизации, не имели колоний на Ирсе, так что им не зачем было участвовать в ответных набегах на крайний запад. При каких обстоятельствах произошло знакомство этих «тюленийцев» с самой развитой цивилизацией этого мира, не ясно. Равно как остались не известны летописцам востока и подробности восхождения обитателей Северного архипелага к вершинам прогресса.

В поле зрения цивилизованных народов Тюленьи острова стали попадать как раз тогда, когда закончились потрясения на Юго-западном архипелаге, вызванные реформаторской деятельностью подвергшихся ирсийскому влиянию бывших заложников.

В стародавние времена тамошние обитатели почитались у южных соседей за дикарей, которые волей богов предназначены для ограбления со стороны более цивилизованных народов.

Данная концепция мне, помнящему из земной истории про варваров, грабивших и завоёвывавших цивилизованные народы, показалась несколько странной. Я даже попробовал спорить с Тагором, но тот начал давить на меня авторитетом жившего пару веков назад вохейского учёного мужа, разработавшего принятую большинством грамотных людей схему деления народов по степени их развития. Автор концепции, чьё трудное для русского слуха имя я воспринял как Чика-Бяка-Мишка, полагал как раз, что народ цивилизованный способен изготовлять оружия больше и лучше качеством, чем дикари, да и военная и политическая организация у более развитых выше. Так что неизбежны победа цивилизации и порабощение или истребление дикарей. Если, конечно, последние, прежде не успеют у себя развить цивилизацию — как не раз случалось в истории.

Перед авторитетом всемирно известного учёного мужа я вынужден был сдаться, мысленно, правда, послав этого Чику-Бяку-Мишку в задницу. Что трудно счёсть оскорблением в свете сексуальных предпочтений, бытующих среди философов в частности и, людей благородных вообще. Как сказал Тагор, цитируя кого-то, «любовь к мальчикам и молодым юношам — признак настоящего воина и мужа, склонного к размышлениям». Выражение лица тузтца, правда, при этом говорило, что умом, он, может быть, и понимает правильность цитируемого, но самого его философская сексуальная ориентация как-то не прельщает. Может поэтому он и забил на овладение премудростями, проведя в стенах храма всего три года, а не десять, как некоторые…

* * *

Так вот, жители Тюленьих островов, в соответствие с принятыми в этом мире воззрениями на место дикарей и прочих варваров перед лицом цивилизованных народов, являлись объектом грабежа со стороны Тойна и Интала. Потому появление у берегов этих царств военных кораблей с Северного архипелага было отмечено как злостное нарушение заведённого исстари порядка вещей.

Впрочем, любопытные летописцы, собирая сведения о набегах северян, обнаружили, что за несколько лет до этого была практически полностью уничтожена тойнская экспедиция к Тюленьим островам, затем ещё несколько походов южных правителей или сильных мужей завершились столь же преждевременно и плачевно — в общем, дальнейшие походы за «тюленьими шкурами» сами собой сошли на нет.

Но на фоне творящегося повсюду бурного веселья, вызванного неуклюжими попытками воспитанных в Ирсе прогрессивных реформаторов, это как-то осталось не замеченным на востоке. Уже потом, когда далёкая окраина цивилизованного мира неожиданно заявила о себе — нападениями на государства Юго-западного архипелага и одновременно массовым пиратством на морских путях, связывающих противоположные концы Земноморья, выплыли всякие подробности типа разнесённого в щепки флота из сорока многопалубных кораблей, что послал к Тюленьим островам Тукебушта, царь Тойна.

По мере расширения географии пиратства северян как-то само собой распространилось их самоназвание — Палеове. До этого никого не интересовало, как там себя называют эти варвары. А теперь же, коль они показали себя народом цивилизованным, волей-неволей пришлось узнавать, как они сами себя изволят обозначать.

Со времени, когда палеовийцы столь неожиданно и мощно вышли на местную историческую сцену, прошли считанные годы. Сейчас на дворе 1481 год по вохейскому летоисчислению, а первое нападение их флота на Интал, в ходе которого была разграблена и сожжена столица этого царства и множество прибрежных поселений, случилось в 1466 году. А массовые пропажи кораблей и известия о нападениях дымящих и громко грохочущих кораблей на острова по всему океану пошли только через два года.

Но это «недавно» по меркам бронзового века, когда вести из конца в конец Земноморья идут иной раз по нескольку лет, а события на одном краю местной Ойкумены по настоящему аукаются на противоположном берегу Океана порой уже, когда в живых нет никого из их участников.

Палеовийцы же действовали с местной точки зрения просто стремительно: пять лет пиратства с занятием нескольких небольших островов для создания баз — первый захват в 1470 году крупного острова в Южном архипелаге — завоевание всех более-менее значимых кусков суши в центральной части океана в 1470–1476 годах.

Самое интересное, выход обитателей Тюленьих островов на историческую сцену и большую дорогу морского разбоя на первых порах оказался на руку восточным царствам.

Дело в том, что уже не один век за пути, связывающие восток с западом Земноморья, шла постоянная борьба между всеми более-менее крупными странами. Мнение самих жителей Южного архипелага при этом особо никого не волновало: острова там были небольшие, очень часто с бедными почвами, редко имеющие месторождения металлов. Так что типичным тамошним государством был крохотный остров с населением от нескольких сотен до десяти-двадцати тысяч, полностью зависящий от импорта бронзы и железа. Что давало неплохой рычаг давления на местных царьков, постоянно воюющих друг с другом.

Соперничество шло большей частью между Укрией, Вохе и Инталом с Кельбеком, которые заключали союзы друг с другом и местными правителями в самых разных комбинациях, и столь же быстро их расторгали — едва кто-то отхватывал чуть-чуть больше остальных, все остальные тут же начинали дружить против него. В общем, несмотря на переход то одного, то другого опорного пункта из рук в руки, в целом сохранялось некоторое равновесное состояние, когда фактории и небольшие колонии всех соперничающих сторон были раскиданы по берегам Южного архипелага довольно причудливым образом.

Самые первые шаги палеовийцев во внешней политике вохейцы и укрийцы почувствовали в резком снижении активности конкурентов. Корабли западных купцов стали редкими в спорных водах уже в 1466–1467 году — к великой радости остальных. Одновременно инталским и кельбекским войскам и флоту, что должны защищать интересы этих стран, пришлось обходиться без новых подкреплений. Инталцы даже, наоборот, в 1468 году отозвали свои боевые суда к родным берегам.

Так что на первом этапе мелкие неприятности в виде изредка пропадающих собственных кораблей и пары обстрелов вохейских факторий из пушек как-то терялись на фоне резкого ослабления соперников. Образовавшийся военно-политический и торгово-экономический вакуум оказался настолько глубоким, что вохейцы с укрийцами не успевали занять всё ставшее вдруг бесхозным или плохо охраняющимся, и к дележу пирога стали подключаться Тузт с Кабиршей и мелкие царства Восточного архипелага. Тагор, будучи ещё подростком, помнит небывалый ажиотаж среди моряков и купцов ближайшего к его деревне портового города, которые радостно включились в борьбу за внезапно освободившуюся нишу.

Продолжалось, разумеется, всё это не долго — уже в 1469 году жители восточной части Земноморья стали понимать, что лучше бы у них оставались старые враги в лице Интала и Тойна. А потом… Ни вохейцы, ни укрийцы не успели ничего толком предпринять, как весь Южный архипелаг уж был в руках палеовийцев. Упиваясь своим подавляющим военным превосходством, те не вступали ни в какие переговоры с кем-либо.

Правители востока, быстро убедившись в беспомощности своих деревянных лоханок против стальных кораблей, а копий, мечей и стрел против пушек, оставили попытки сопротивления. Большинство даже и не думало о каких-либо союзах для борьбы с наглыми захватчиками, к чему призывали некоторые горячие головы, вроде укрийского флотоводца Кулщахикны.

В итоге, несколько лет назад установился некий новый статус-кво: палеовийцы, захватив Южный архипелаг, и попиратствовав у берегов Укрии и Вохе, повернули на запад, оставив Восток пока в покое — нечастые визиты дымящих трубами кораблей теперь протекают более-менее мирно. Впрочем, каждое такое появление всё равно держит местных жителей в напряжении: никогда заранее не известно, как себя поведут гости с Тюленьих островов — в одном случае они вполне культурно постоят в гавани, заплатят за воду, продовольствие и портовых шлюх, а в другом устроят бойню из-за сущей ерунды.

* * *

Но это на востоке палеовийцы особой активности не проявляют. На западе же они всерьёз взялись за тамошние царства. Правда, такой же лёгкой быстрой и лёгкой победы что-то не получается. Что конкретно на Юго-западном архипелаге происходит, понятно было не сильно: контакты между двумя половинами Земноморья резко сократились, а те, что продолжались, шли, за немногими исключениями, через палеовийцев, которые тщательно умалчивали о своих проблемах, зато регулярно трубили об успехах. Но, судя по отрывочным сведениям, достигающим Вохе или Тузта с Укрией, до полной победы обитателям Тюленьих островов ещё далеко.

Из расспросов Баклана с Сектантом я уже понял, что меня угораздило угодить в эпоху перемен. Но только теперь становился понятен их масштаб. И униженная гордость прежних гегемонов Земноморья стояла, наверное, где-то на последних местах.

Куда серьёзнее были войны между царствами восточной половины островного мира, в которых те пробовали компенсировать свои потери за счёт более слабых. Добавим сюда разрыв прежних торговых связей — палеовийцам было плевать на процветавшую прежде торговлю скилнским оловом, которое покрывало добрую половину потребностей востока, равно как и на поставки с Южного архипелага ракушек, заменяющих повсеместно мелкую монету. И это было самое заметное, отражающееся на всех странах сразу. Остальные «мелочи», бьющие по отдельным островам, городам или торговцам, просто невозможно перечислить. Хорошо хоть, что большая часть экономики Земноморья носила либо натуральный характер, либо завязана была на местные, сугубо локальные рынки — так что число всерьёз пострадавших на самом деле было невелико.

* * *

А кое-кто от случившегося даже в чём-то выиграл. Например, Кабирша, лишившаяся вдруг основного конкурента на рынке олова. Тем более что жителей материка на первых порах не затронул случившийся передел сфер влияния на море. И они подсчитывали неожиданно подскочившие барыши, а чуть позже веселились над унизительными поражениями старых соперников и конкурентов.

Впрочем, малину кабиршанцам испортил бурный рост производства железа — как традиционного дрянного, известного уже несколько веков, так, в большей мере, и довольно качественной стали, технология которой попала на острова Востока незадолго до явления миру палеовийской мощи — вместе с первыми тенхорабитами. Но тогда особого интереса это не вызвало. Плохую службу служила репутация металла мягкого, быстро ржавеющего, требующего весьма хлопотной обработки проковкой, в то время как медь, а тем более бронза сравнительно легко плавилась. Вдобавок ко всему, железо отличалось нестабильными свойствами. Потому сталь до поры до времени весьма медленно завоёвывала рынки — в основном там, где существовали тенхорабитские общины.

Теперь же, с подорожавшим в разы оловом, покупатели, при всём своём консерватизме, стали чаще обращать внимание на железные изделия, среди которых неожиданно находились не уступающие бронзовым по прочности. Очень быстро преимущества нового материала оценили и правители. Так что мастера-тенхорабиты превратились в стандартную принадлежность царских кузен и оружейных арсеналов. А привычка адептов новой веры нести в массы не только свою религию, но и знания, побуждала их распространять трактаты по металлургии и прочим премудростям. Потихоньку сталь начали выплавлять и без последователей Пути Истины и Света, не всегда удачно, конечно — практический опыт никакими инструкциями не заменишь. Но, тем не менее, новый металл серьёзно потеснил бронзу. Кстати, слова Баклана о ноже из «скилнского железа», означали как раз сталь, а вовсе не то, что его сделали на далёком западном острове.

Пока, конечно, потребительский консерватизм ещё обеспечивает кабиршанского царя-жреца и его окружение высокими доходами от олова. Но не за горами уже маячат времена, когда бронза превратится в материал, идущий в основном на понтовое оружие, символизирующее высокий статус владельцев, да на скульптуры или всевозможные гонги, колокола, колокольчики и прочие предметы религиозно-ритуального назначения. Единственное, что может ещё спасти или даже повысить барыши извечного вохейского соседа-соперника — это начавшаяся гонка вооружений, в ходе которой правители островов Восточного Земноморья принялись вооружать свои войска ружьями и пушками. Если первые, как я понял со слов моего информатора, делались из стали, то вторые по преимуществу отливались из бронзы — и представляли собой что-то фитильное, стреляющее ядрами.

В гонке вооружений все, кроме обитателей Тюленьих островов, делали только первые скромные шаги, и мало кто на востоке осознавал всю глубину творящихся перемен. Да и вообще, вся эта ремесленная самодеятельность на уровне средней шко…, то есть, Средних веков, совершенно не катила против подошедших к вопросу индустриально палеовийцев. Тагора даже обычная невозмутимость, тщательно им всегда сохраняемая, оставила, когда он пересказывал как на его глазах корабль «тюленеловов» разнёс в щепки три вохейских боевых галеры — тем и бронзовые пушки не помогли. И никто из экипажей многочисленных судов, стоявших в этот момент в гавани Хтилтоша, даже сообразить толком ничего не успел. Единственная мысль, что посетила практически всех свидетелей сего погрома с разгромом — это благодарение богам и духам-покровителям за то, что не они оказались объектом атаки палеовийцев.

* * *

Со всеми этими раскладами и многими иными подробностями из истории и географии Земноморья с окрестностями я волей-неволей ознакомился, когда пытал Тагора насчёт особенностей торговли вохейцев с Пеу.

Здесь схема была следующей: сначала купцы плыли от Вохе к берегам Тагиры, обычно с грузом стальных изделий и тканей. В Тагире распродавали ножи с топорами и мечами, большую часть тканей, в обмен получая продовольствие и немного тагирийского бронзового оружия и посуды — как металлической, так и керамической. Далее они плыли прямиком к нашему острову, где меняли бронзу и керамику на ракушки. Пока в Мар-Хоне шли торги и погрузка, преобладающее направление ветров менялось таким образом, что плавание от Пеу к берегам Вохе становились благоприятным, чем торговцы и пользовались. А через несколько месяцев всё повторялось.

Непонятно, правда, зачем нужен крюк в Тагиру — не проще было бы сразу везти сюда стальное оружие. О чём я и сказал Тагору. Тузтец, усмехнувшись, просветил меня насчёт косности и консерватизма папуасских потребителей, не уступающих косности и консерватизму покупателей в странах куда более цивилизованных. И им со времён легендарного Падлы-Мишки подавай именно блестящую бронзу, а не невзрачное железо. Вот тагирийцы уже оценили достоинства стали и раскупают, сколько им ни привозят. Потому и приходится вохейским купцам проводить такой сложный обмен по треугольному маршруту.

Впрочем, они и по этой схеме навариваются неплохо (кто бы сомневался). Тагор, конечно, всех подробностей не знает, но и тех неполных и отрывочных сведений, которыми он мог поделиться со мной, хватало, чтобы понять, что прибыль торговцев исчисляется сотнями, если не тысячами процентов: сначала они железные изделия, стоившие дома раз в шесть или семь дешевле бронзовых, меняли в Тагире по курсу два или три к одному. Затем хреноватую тагирийскую бронзу (хреновую, потому что местные плавили её с минимумом дефицитного олова) меняли на ракушки в таком соотношении, что за плохонький ножик брали не меньше десятикратной цены хорошего кинжала работы вохейских мастеров дома. Разумеется, немало приходилось тратить на плату команде, продовольствие и ремонт корабля. Да и гибель судна со всем грузом и экипажем, а зачастую, и с самим владельцем — не такое уж нечастое дело. Редкий сезон обходится без того, чтобы не пропал один, а то и несколько парусников.

* * *

Как только из рассказов Тагора стали ясны размеры навара заморских купцов, сразу же возникла мысль насчёт монополии на торговлю ракушками — главное при этом не наглеть, и цены поднять, скажем, всего раза в полтора, чтобы уж совсем не лишать вохейцев барышей. Но осторожное прощупывание почвы во время моих ознакомительных визитов к хонским и вэйским сильным мужам поставило жирный крест на этих экономических планах: большинство пропускало мимо ушей все мои речи о каких-либо договорённостях с целью заставить чужеземцев платить больше. В теории ничто не мешало применить насилие и заставить местных торговать через меня и моих людей. Вот только я прекрасно помнил, что недовольство Кивамуем как раз и началось с попыток покойного типулу-таки установить контроль над внешнеторговыми операциями…

Потому оставалось довольствоваться сбором нескольких десятков тысяч ракушек в рамках переписи населения, да надеяться, что даже пятёрка местных старейшин, воспринявших идею картеля или синдиката (не знаю уж, чем они отличаются друг от друга), сумеет оказать влияние на торг, и я положу себе «в карман» некоторое дополнительное количество ракушек.

Правда, в свете моих кардинально изменившихся планов, не понятно, на что тратить эти ракушки, да и можно ли их будет потратить вообще. Раньше они должны были пойти на оплату проезда до Вохе и конвертирование в звонкую монету, предназначенную для дальнейшего пути. Мнение остающихся на берегу папуасов меня при этом волновало в последнюю очередь — главное было утащить всю эту кучу связок на борт корабля.

Теперь же предо мной маячила перспектива заполучить не такую уж и маленькую сумму, которую, однако, невозможно превратить в реальные ценности по причине того, что вся эта груда тонопу в глазах моих «макак» и жителей Вэя-Хона проходила по ведомству морского владыки Тобу-Нокоре, и должна была использоваться в неком религиозно-магическом действии, которого с нетерпеньем ожидали все от мала до велика. В таких условиях простой обмен собранного на партию топоров или мечей будет народом понят не правильно — с самыми неожиданными последствиями. Впрочем, судьба ракушек сейчас не главный вопрос. В крайнем случае, повисят год или даже два на идолах главного туземного морского божества и его помощников, пока я что-нибудь не придумаю.

Куда важнее в ближайшее время подготовка… Даже и не знаю, к чему…

Новую гражданскую войну начинать не охота. И дело не только в недостатке сил. Если честно, хватило мне с лихвой за последние месяцы трупов — своих и чужих. Да и испуганных взглядов женщин с детьми, и полных беспомощной злобы у уцелевших мужчин в побеждённых селениях тоже достаточно. Как и вытоптанных полей, обрекающих на полуголодное существование сотни людей. Нет, хватит…

Оставался переворот. Но для него пока что у меня маловато было информации о столичных раскладах, и ещё меньше — сторонников в столице. Положа руку на сердце, на данный момент я был уверен только в двоих — в самой Солнцеликой и Духами Хранимой тэми да в Баклане. С остальными же ещё предстояло долго и аккуратно выяснять их намерения и готовность участвовать в авантюре. Причём, аккуратность требовалась от меня просто огромная, учитывая весьма специфические туземные представления о секретности и конспирации. Иначе запросто может получиться так, что через пару дней вся Западная равнина будет обсуждать организуемый Сонаваралингой, таки Хона и Вэя, заговор. Причём, что самое характерное, никакого предательства — каждый посвящённый поделится только с самыми проверенными и надёжными людьми. Ну не привыкли здесь ещё к подпольной деятельности: традиционно, недовольные кем-либо или чем-либо обычно провозглашали своё недовольство в отрытую — вроде того кипеша, который устроили в Бонко благодаря моему разоблачению хитрости Ратикуитаки. Заговоры, конечно, случались в местной истории. Но, как правило, происходило всё в ближнем кругу того или иного правителя, чаще всего — между родственниками, и, такое ощущение, зачастую чуть ли не спонтанно — собрались недовольные, приняли на грудь слабенькой папуасской браги, поговорили о тирании и беззаконии, да и пошли свергать неугодного таки или типулу. А вот так, чтобы кто-то вздумал устроить переворот, сидя в десятках километрах от резиденции правителя — это для Пеу случай небывалый.

И это даже если не брать в расчёт тенукских шпионов в моём окружении. Если же вспомнить о тех неизвестных доброхотах, что стучат в столицу, то вообще руки опускаются.

Впрочем, наверное, начать следует как раз с выявления вражеских агентов вокруг себя. Благо теоретически это сделать не очень трудно: нужно только подозреваемым «слить» информацию — каждому разную. А потом останется только дождаться, что из «слитого» станет известно в Тенуке. Вот только проблема в том, что подозреваемых у меня несколько сотен. И, самое печальное, трудно исключить из их числа кого-либо. Ну, разве что Тагора — причём не потому, что я так уж доверяю тузтцу. Просто трудно представить, что всё ещё плохо говорящий на языке Пеу чужак сумел бы пересказать целую речь почти дословно, да ещё и с сохранением словечек и оборотов, характерных для бонкийского диалекта. Нет, стучит кто-то из местных.

Ещё, наверное, можно исключить сунийцев из группы Раноре — эти, с одной стороны, мне обязаны слишком многим и ещё большего ожидают, а с другой, несмотря на формальное признание недавних ганеоев равноправными «макаками», со стороны дареойского большинства нашего братства сохраняется некоторое презрительное отношение, которое переняли и бойцы Ванимуя. В общем, не будут мараться секретным сотрудничеством с людьми второго сорта полноправные даре, а тем более, регои столицы.

Но сунийцев, по части конспирации ничем не отличающихся от остальных папуасов, пока привлекать к ловле «кротов» не будем. Придётся на первом этапе обходиться помощью одного Тагора. Ибо кроме алиби касательно шпионажа тот обладал, как человек цивилизованный, рядом необходимых в данном случае качеств, напрочь отсутствующих у коренных обитателей Пеу.

* * *

Если тузтца и удивило распоряжение сопровождать меня в инспектировании полей, причём в одиночку, то вида он не подал: со своим обычным невозмутимым лицом Тагор кивнул, отлучился на несколько минут и вернулся уже в полном боевом облачении — короткий меч и боевой топорик на поясе, пара ножей закреплена под мышкой. После чего стал ждать дальнейших распоряжений.

Мы прошли краем Покохоне по вытоптанной до голой земли тропе, по которой каждый день почитай ходил народ с холма на «поле таки». Прошедший ночью ливень оставил после себя многочисленные лужи, но на небе не было ни облачка. Вряд ли, конечно, такая благодать надолго — до сухого сезона, когда иной раз с неба по две-три недели ни капли не упадёт, ещё пара месяцев. Пока же приближалось межсезонье, самая лучшая, на мой взгляд, пора в этих местах: с одной стороны периодические дожди немного сбивают жару, а с другой — не так достаёт сырость тех четырёх или пяти месяцев, когда с неба льёт без перерыва, так что иногда начинало казаться, что скоро сам плесенью покроешься.

Несмотря на раннее время, несколько группок полунасильственно кооптированных в сельскохозяйственные работники обитателей трущоб ковырялись в земле на краю поля. Впрочем, ничего удивительного здесь не было — туземцы предпочитали работать либо утром, либо вечером, в дневную жару устраивая сиесту, хоть называлась она здесь по-другому. Разумеется, настоящие трудоголики или фанатики своего дела, изредка среди папуасов всё же встречающиеся (вроде учившего меня гончарному делу Понапе или оставшегося в Мака-Купо лучшего нашего металлурга Атакануя), готовы работать и в солнцепёк. Но ожидать трудового энтузиазма от пашущих за еду и ночлег бичей было бы, по меньшей мере, наивно.

Мы с Тагором расположились на небольшом бугорке, где работники обычно пережидали три-четыре самых жарких часа работавшие в поле. Вон как раз навес из жердей и пальмовых листьев. По счастью здесь никого пока не было, так что можно поговорить открыто, без намёков. О планах насчёт государственного переворота речь не шла. Я решил ограничиться информированием тузтца о том, что кто-то из наших шпионит в пользу столичных «сильных мужей». И тут же выдал инструкцию по дальнейшим действиям: повнимательнее приглядываться и к «макакам», и примкнувшим, но специально ни за кем не следить; если в отношении кого-либо появятся подозрения, сообщать мне лично и конфиденциально, чтобы шпион ничего не заподозрил.

Бывший наёмник согласно кивнул. Хорошую дрессировку он всё же прошёл в храмовой школе и среди «солдат удачи» — никаких вопросов, приказ есть приказ. Впрочем, это относится только к тем, кого Тагор готов признать начальником над собой. И желательно, чтобы ему всё-таки объяснили смысл предстоящих действий. Потому я трачу ещё некоторое время на разъяснения.

— Мы не будем убивать или прогонять прочь вражеских лазутчиков, которых обнаружим в наших рядах. Сделаем по-другому: как только они будут известны нам, так сразу станут сообщать своим хозяевам те сведения, которые пожелаем сообщить врагам мы сами.

— Зачем сообщать что-то противнику? — спросил Тагор.

— Затем, что не обязательно это будет правда — я довольно улыбнулся.

Ещё несколько минут ушло на небольшую лекцию по теме «Использование выявленных вражеских агентов в народно-хозяйственных целях». Кажется, я вновь сумел удивить тузтца. Обратно он возвращался очень задумчивым.

Глава девятнадцатая

В которой герой вникает в подробности туземного судопроизводства, выступает символом восстановления справедливости и последней надеждой для обиженных и невинно пострадавших, а также теряется в догадках.

На небе солнце и редкие облака, жара ещё не усилилась до нестерпимого предела — в общем, не погода, а сплошное удовольствие. Добавьте ещё чудный вид, открывающийся с холма на россыпь игрушечных хижин и широкий пляж с набегающими на него пенными волнами. Но моё настроение отнюдь не соответствовало царящему вокруг благолепию.

Неожиданно очнувшись несколько месяцев назад правителем одной из самых богатых и густонаселённых областей Пеу, я был, конечно, готов к разным трудностям и проблемам. Но мне тогда и не думалось, с чем придётся сталкиваться.

Опыт работы «министром промышленности» при бонкийском таки и недолгое руководство «макаками» успели избавить меня от иллюзий насчёт лёгкости начальственного труда, особенно если управляемые такие раздолбаи, как местные. Так что масса самых разных и зачастую весьма идиотских вопросов, требующих постоянного внимания и разрешения, не была неожиданностью.

Однако и продовольственное обеспечение трёх сотен «макак» и приравненных к ним лиц; и контроль за всей этой оравой, чтобы они не натворили чего с местными; и упорство, с которым жители Мар-Хона сопротивлялись введению мер элементарной санитарии, и хитроумные хонско-вэйские «сильные мужи», постоянно «забывающие» о тех или иных обязательствах по отношению к представителю типулу-таки — всё это и многое другое нужно решить, урегулировать, организовать. Либо наоборот, предотвратить, устранить последствия и наказать невиновных и наградить непричастных. Потому что так нужно для осуществления моих целей. И не важно, что цели эти успели кардинально поменяться.

Но вот скажите, какого хрена я должен тратить своё время на отправление туземного правосудия. Нет, конечно, понимаю, что старост, таки и типулу-таки местные анархо-коммунисты терпят и даже отстёгивают кое-что на прокорм дружины не только для отражения внешней угрозы, но для разрешения споров и конфликтов между людьми, принадлежащими к разным кланам или общинам.

Но понимать — это одно. А вникать в папуасскую юридическую систему, точнее в нагромождение обычаев, по которым судят да рядят спорщиков, и исторических прецедентов, совсем другое.

И ладно, если бы все дела были как сегодняшнее первое — о беговой супер-черепахе почтенного Покети, съеденной троицей гостей из Вэя. Здесь всё было ясно и просто. С одной стороны, вэйцы не особо запирались, что поймали и запекли в углях бедную животину. С другой — они вовсе не ведали, что полакомились не какой-то дикой рептилией, а многократным призёром и рекордсменом. Точно также просто и легко было решить с наказанием: приговорил «преступников» к двум сотням белых тонопу в пользу пострадавшего и к сотне ракушек в оплату судебных издержек, да велел им обеспечить Покети сотней свежих черепашьих яиц. Народ был, в общем, доволен и судебным представлением, и справедливостью решения. Заодно я ещё обогатил местное спортивное черепаховодство идеей выращивания новых бегунов из яиц вместо принятого отлова молодых черепашат.

Разбирательство давней тяжбы между жителями Покохоне и Нохоне по поводу размежевания полей также не было чересчур затруднительным. Пришлось, правда, прогуляться до самого предмета спора. Историю вопроса, начиная с какого-то Ронкоторе, приходящегося дедом нынешнему старосте Нохоне, я, конечно, выслушал, но вникать в коллизии последних десятилетий совершенно не хотелось. Так что отдуваться пришлось Покети, который был не только специалистом по черепашьим бегам, но и по метанию гадальных костей. Всем заинтересованным сторонам пришлось согласиться с границей между полями, определённой путём последовательного кидания костей.

Но вот что мне делать с жалобой на мастера-лодочника со стороны родни утонувших рыбаков: дескать, трое кормильцев своих семейств, любящих мужей, отцов детей, сыновей своих родителей и просто хороших парней бултыхнулись «с концами в воду» с лодки, построенной этим самым мастером. Это только на взгляд человека цивилизованного дело не стоило выеденного черепашьего яйца. В каменном веке же всё было очень серьёзно: с точки зрения окружающих имел место явный злой колдовской умысел со стороны Лагумуя.

С одной жалобой подобного рода я бы ещё как-нибудь справился. Но нет же, чуть ли не каждый второй, жаждущий правосудия у таки Сонаваралинги, идёт искать управу на злокозненное колдовство соседа. Причём весь идиотизм происходящего в том, что совсем не реагировать на «жалобы трудящихся» нельзя: подобным попустительством ворожбе и черным силам можно полностью дискредитировать власть в своём лице.

Вот и приходится выдумывать «бросания в терновые кусты» для занимающихся по мнению окружающих нехорошей магией — чтобы и массы, требующие покарания «ведьм» и «колдунов», остались довольны, и обвинённых по вздорным поводам людей не наказывать слишком жестоко. Но до сегодняшнего дня разбираться приходилось со всякой мелочью вроде сдохшей от дурного глаза свиньи, сломавшегося ножа или сгнившего по соседской вине основания хижины. Обвинение же в гибели от колдовства приходилось разбирать первый раз.

Непонятная суета возле будущих ворот отвлекла меня от разрешения возникшей проблемы.

Уже несколько недель бригада плотников под руководством Сектанта потихоньку рубила две бревенчатые стены, соединяемые через каждые десять-пятнадцать шагов полутораметровыми перемычками. А свободные от военных упражнений и дежурств «макаки» и согнанные на трудотерапию обитатели трущоб забивали пространство между брёвнами грунтом, снимаемым чуть ниже по склону: в результате к полуторному человеческому росту самой стены прибавлялся ещё метр с хвостиком крутого откоса, тщательно обложенного аккуратно снимаемым дёрном — не хватало ещё, чтобы с такими трудами воздвигаемое укрепление через год-другой съехало вниз по склону.

Пока что длина стены не превышала нескольких десятков шагов. Строить начали с самой пологой стороны. В крайнем случае, если сооружение столь капитального укрепления окажется чересчур трудоёмким, я готов был ограничиться только самым опасным в случае нападения восточным склоном, на остальных направлениях обойдясь символическим частоколом — всё равно, в общем-то, от кого защищаться, не очень понятно.

Теперь же трудящийся над стеной народ бросил работу и столпился у намеченного под ворота прохода. В сложившейся ситуации продолжать, как ни в чём не бывало, изображать собой мудрого и неподкупного судью было несколько странно. Потому я, старательно скрывая облегчение, обратился к зрителям, обвиняемому и пострадавшим: «Прервёмся на время. Ибо происходит что-то непонятное и важное. Все жалобщики, спорщики и ответчики могут пока подумать, что им говорить. И говорить ли им вообще». После чего встал с не очень удобного сидения, созданного Сектантом как раз для приёма посетителей (а что, восседаешь, при этом слегка возвышаясь над всеми стоящими рядом) и направился разбираться, что же вызвало остановку работы, переросшую в несанкционированный мною митинг.

— Что произошло? — поинтересовался я, подойдя к толпе, центром которой оказалась группка чужаков.

— Таки, эти проклятые болотные черви, тинса, напали на твоих людей! — крикнул незнакомый мужик.

— Подробнее — приказал я.

Выяснилось, что неизвестные мне граждане оказались посланниками от трёх деревень с самого юга Вэя, подвергнувшихся два дня назад нападению племени тинса, не подчиняющегося власти верховных правителей острова.

Насколько я помню местную историю со слов деда Темануя и многочисленных рассказчиков, эти самые тинса, они же бунса, за поколение или два до сонайских завоеваний оспаривали господство над западом Пеу у вэев и хонов, да надорвались в многочисленных войнах и были загнаны в свои болота на самом юго-западе острова текокским «лесником». От окончательного разгрома их спасло только сонайское вторжение и последовавшие за ним политические пертурбации, когда на время даже Вэй-Хон отпали от центра. Так и остались эти недобитки в своём углу — при Пилапи Старом они ещё пытались тревожить набегами соседей, подчиняющихся Тенуку, но после нескольких серьёзных операций с привлечением сил чуть ли не всех племён Западной равнины заметно присмирели, ограничиваясь совсем уж редкими и мелкими вылазками да нападениями на тех, кто лез в их земли.

Единственное, что непонятно: предания, красочно описывающие победоносные походы по Тинсоку и Бунсану, умалчивали, почему же в итоге этот кусок острова так и остался непокорённым. Оставалось только гадать — то ли походы оказались на самом деле не столь уж и победоносными, то ли у типулу-таки, отвлекающихся то на одно, то на другое, просто руки не дошли до уцелевших, и те сумели потихоньку восстановить силы. Сейчас же, похоже, эти тинса-бунса решили воспользоваться случившейся у Большого Соседа смутой и пощупать границы, попутно пограбив.

Со слов ходоков от потерпевших, враги напали неожиданно. Убитых, по обычаю таких вот местных набегов, не оказалось — только с десяток раненных, из которых пара умерла спустя несколько дней. Но поживились тинса знатно: выгребли немалую часть урожая, угнали всех свиней, прихватили кучу всякой утвари. Но самое главное и обидное — увели с собой под сотню девушек, молодых женщин и подростков. И вот теперь пострадавшие требуют, чтобы Сонаваралингатаки покарал подлых негодяев, трусливо напавших на храбрых и благородных вэев.

Так что мне не осталось ничего, кроме как объявить жаждущим правосудия родственникам утонувших рыбаков: «Воля духов такова, что сегодня таки больше не может судить дела людей Хона и Вэя. Но по последнему делу я выслушал всех. И в следующий раз, когда придёт время для суда, начну я с разбирательства именно жалобы уважаемых мужей Тунке, Уроме и Тутемала на уважаемого мастера Лагумуя». Собравшиеся жалобщики, спорщики, ответчики, свидетели и просто любопытные, настроившиеся уж было выслушать решение Сонаваралинги по скандальному делу, остались, конечно, несколько разочарованы, но особого возмущения никто не выражал: все прекрасно понимали, что ситуация действительно чрезвычайная.

* * *

И тут же я объявил о том, что призываю сегодня, как только начнёт спадать полуденная жара, всех мархонских старост и «сильных мужей» на совет, где будем решать, как покарать трусливых нечестивцев и негодяев бунса-тинса. Для чего приказал своим подчинённым, а заодно и народу, пришедшему на судилище, немедленно оповестить о грядущем мероприятии всех вышеупомянутых лиц.

Когда толпа посторонних рассосалась, я объявил о временном снятии «макак» и к ним приравненных со строительства стены. Исключение сделал для плотников под руководством Сектанта и дюжины, оставляемой присматривать за работой припортовых «бичей». И то, надзирателей разбил на тройки, дежурящие раз в четыре дня: остальные три дня они должны были вместе с остальными тренироваться и готовиться к предстоящей карательно-воспитательной экспедиции.

Отдав распоряжения, наконец-то можно было обсудить сложившуюся ситуацию в узком составе отцов-командиров и доверенных лиц: надо же хоть немного вникнуть в обстоятельства, прежде чем вести разговор с парой десятков местных мини-боссов, каждый из которых считает себя умней остальных.

Правда вместо обсуждения получился какой-то полдень (ибо до вечера было ещё далеко) вопросов и ответов с Ванимуем, как единственным из моего нынешнего ближнего круга более-менее знакомым с вопросом, в главной роли. Я предпочел молча анализировать информацию, предоставив Тагору, Длинному, Кану, Гоку и остальным право расспрашивать о потенциальном противнике, превратившемся в одночасье в реального врага. Ничего хорошего, если честно, не услышал.

Весь юго-западный угол Пеу представлял собой одно большое болото, посреди которого на возвышенных местах располагались деревни тинса-бунса. Они сами, как коренные обитатели, разумеется, знали все тропы, но чужакам придётся долго мерить трясину, в надежде отыскать проход — с легко предсказуемым результатом — даже если удастся добраться до селений противника, то там десять раз успеют либо попрятаться, либо, наоборот, встретят незваных гостей во всеоружии.

Кстати, если в сказаниях, воспевающих экспедиции устрашения и возмездия, устраиваемые Пилапи Старым, отбросить все восхваления полководческого таланта первого типулу-таки, храбрости и стойкости его воинов да витиеватые обороты «торжественной речи», то получалось в сухом остатке, что эти легендарные походы, в общем-то, протекали по одному сценарию: дружина правителя и ополчения доброго десятка племён, проведя несколько дней по шею в болотной жиже, выбиралась в итоге на сухие места — тинса-бунса к этому времени уже и след простыл — разозлённые участники мероприятия отводят душу, уничтожая найденные жилища ускользнувших врагов и всё имущество, которое те не унесли с собой; если повезёт, то ловят каких-нибудь неудачников, не успевших убежать и спрятаться — уходят восвояси — обитатели болот возвращаются на родные пепелища и отстраиваются. Через некоторое время всё повторяется.

Ничего удивительного, что рано или поздно это однообразное веселье сошло на нет: тинса-бунса поняли, что после каждого набега, в котором, если судить по опыту взаимоотношений сувана-рана с бонкийцами (ну, по крайней мере, до внесённых мною инноваций), участвуют относительно небольшие группы отморозков, а жилищ и всего не спрятанного имущества лишается племя в полном составе; ну и регоям типулу-таки надоело мокнуть сутками в болотной жиже ради сомнительного удовольствия погреться у сжигаемых вражеских хижин.

Причём воинам Пилапи Старого после первого похода была уже известна дорога, и следующие не то три, не то четыре раза они не сильно блуждали по болотам. Но за последние десятилетия участники тех событий, знакомые с маршрутом успели далеко уйти по Тропе Духов, так что придётся потратить немало времени на разведку пути. Думаю, зрелище ползающих по трясине извечных врагов немало повеселит наблюдателей со стороны тинса-бунса, а мне не хочется заставлять своих людей работать бесплатно клоунами для каких-то болотных уродов.

* * *

— Пану олени — в хижину просунулась голова одного из «макак» — Там чужой регой. Говорит, что послан Ботуметаки, правителем Кесу.

Ещё три дня назад я был бы изрядно озадачен гонцом от северного соседа: Самый Главный Босс отделённой от нас Мархонским заливом территории мало интересовался борьбой вокруг престола Пеу, автоматом признавая верховную власть того, кто утверждался в Тенуке. Что, в общем-то, было неудивительно, учитывая, что регоев у Ботуметаки было не больше двух десятков, а сам он реально контролировал только малый кусок Кесу — три деревни на берегу речушки, отделяющей его владения от Хона. В остальной же части распоряжались местные старосты, давно положившие на таки. Как сын полновластного повелителя области докатился до жизни такой, было не совсем понятно — вроде бы, по словам знающих людей, отец оставил ему немалую дружину и деревенских глав, лояльность которых обеспечивалась грамотным сочетанием подкупа, запугивания и устранения наиболее ярких и опасных. Но, увы, отпрыск ухитрился потерять всё в рекордно короткие сроки: Тиноколутаки умер лет пятнадцать назад, Ботуметаки же уже чуть ли не десятилетие сидит в устье Укеме, довольствуясь чисто формальным признанием своей власти со стороны местных предводителей. Так что никому он был за пределами своего захолустья не интересен: ни мне, ни «сильным мужам», сторожащим от меня и друг от друга подступы к трону юной тэми.

Но где-то три дня назад пошли первые слухи о кораблях заморских чужаков, виденных на севере. Со слов хонцев я уже знал, что и сроки появления вохейцев, и места, где те пристают к берегам нашего острова впервые после долгого пути через открытый океан, отнюдь не постоянные — очень уж непредсказуем и капризен морской владыка Тобу-Нохоре. Обычно торговцы, найдя Пеу, приставали к берегу в первом удобном месте, отдыхали день-другой, но потом всё равно добирались до Мар-Хона, стоящего в глубине большого залива — в условно сухой сезон шторма, конечно, редкость, но не настолько, чтобы пренебречь удобной защищённой гаванью.

Я уже приготовился к приёму торговых гостей, заранее волнуясь — как оно пройдёт в первый раз. Но вести стали какими-то странными: вместо того, чтобы плыть к Мар-Хону, вохейцы чего-то ожидали, упорно оставаясь там, где пристали к берегу. Вот теперь еще и мой северный сосед прислал гонца, желая о чём-то оповестить.

— Скажи посланнику от моего друга Ботуметаки, что Сонаваралингатаки примет его, как только закончит свои дела. Пока же пусть славного регоя накормят и напоят — распорядился я.

Мой подчинённый исчез, побежав выполнять приказ насчёт гонца. А я вернулся к прерванному его появлением занятию каллиграфией. А чем ещё заняться правителю области, когда текущие дела не требуют его непосредственного немедленного вмешательства, от разведгрупп, посланных на разведку подступов к местам обитания охреневших тинса-бунса, вестей ещё нет, а заговор, замышленный полтора месяца назад как тайный и тщательно законспирированный, превращается на глазах в обычное туземное движение недовольных и обиженных властью, о котором не кричали на каждом углу только из-за отсутствия в туземных деревнях правильной планировки, а, следовательно, и улиц или площадей с углами. Самое идиотское, смешное и нелепое: каждый из вовлекаемых потенциальных заговорщиков, вытащенный после намёков и полунамёков Баклана, на тайную встречу в каком-нибудь глухом месте на границе Хона и Текока, куда я пробирался, тщательно обрубая возможные хвосты, и рискуя нарваться вместо обиженных нынешним тенукским режимом на вражескую засаду, клялся духами, предками и богами сохранять всё в тайне — и был, по всей видимости, вполне искренен в своих обещаниях. Тогда откуда всем всё известно? В общем, происходящее вокруг составляемого мною заговора начинало до жути напоминать мультфильм «Ограбление по-итальянски», где весь город обсуждал новость, что «Марио идёт грабить банк!». И было бы, наверное, смешно, если бы главным посмешищем не являлся я сам — пускай лишь только в своих собственных глазах. Единственное, что немного утешало и вдохновляло, так это то, что, несмотря на бродящие по всему острову слухи о готовящемся Сонаваралингой, пану олени братства «пану макаки», правителем Хона и Вэя, великим воином и колдуном, перевороте с целью истребить и разогнать тех, кто сейчас толпится вокруг трона повелителей Пеу, некоторой тайной оставался состав заговорщиков, которые должны будут ударить изнутри. Что усиливало нервозность в Тенуке, где все подозревали друг друга. Баклан, неутомимо курсировавший между столицей и Мар-Хоном, красочно описывал нарастающую паранойю среди «сильных мужей». Молодого вохейца изрядно веселило происходящее с его участием. Кажется, он начал входить во вкус шпионских игр. А меня уже стало беспокоить бесконечное бакланово везенье — неужели никто из окружения Солнцеликой и Духами Хранимой не догадывается о роли светлокожего чужака в плетущемся заговоре?!

Впрочем, надеюсь, что самый главный мой агент в лагере противника остаётся до сих пор тайной. Я выслушивал от Итуру новую порцию информации, диктовал инструкции, куда и когда приходить, для очередного потенциального сторонника, требовал повторить продиктованное, чтобы от зубов отскакивало. А между делом получал от гонца очередной лист из рук юной тэми, изрисованный какими-то каракулями, и вручал в ответ почти такой же с точно такой же непонятной никому фигнёй для Раминаганивы. Ничего, кроме самых общих фраз насчёт того, что Солнцеликая и Духами Хранимая скучает по всем своим верным «макакам» и ответных заверений, что мы все её любим и чтим, но, увы, пока не можем навестить, на словах Баклан не передавал.

А на листах сонайского папируса меж тем отправлялись к тэми сообщения об очередных завербованных с паролями, которые следует произнести в нужный момент — с обязательной припиской насчёт того, чтобы Рами тщательно скрывала полученную информацию, в том числе и от всех перечисленных в письмах сторонников. А действовать, собирая всех заговорщиков, сообщая им пароль и приказывая выступать с оружием в руках, нужно будет только тогда, когда я ей об этом напишу.

Сами завербованные мною регои и «сильные мужи» в свою очередь должны были помнить фразы, с которыми в ключевой момент к ним обратится глава заговора, находящийся в столице. Представляю, какой сюрприз их всех ожидает, когда выяснится, кто именно их возглавит.

* * *

Проклятые знаки вохейского слогового алфавита упрямо не желали выводиться: самодельная краска, наносимая такой же самодельной кисточкой, расплывалась, и вместо тонких и изящных линий получались жирные полосы, в итоге превращающиеся в сплошную мазню, достойную самых радикальных абстракционистов. Будь у меня ручка или карандаш, я бы справился с заданием Тагора в два счёта. Да, что там, даже с помощью того подобия пера, которым я карябал свои заметки в Бонко, управиться было бы легче.

Самое обидное, что тузтец, показывая мне написание букв слогового алфавита, выводил вполне тонкие и правильные черточки и закорючки. Сам он, правда, всё время морщился и пробурчал пару раз, что, дескать, хорошей кисточкой, сделанной профессиональным мастером принадлежностей для каллиграфии, всё было бы куда красивее. Но это бывший наёмник прибедняется — если у него сейчас туфта получается, то что же тогда безупречное исполнение?

Вообще-то письмо, коему меня взялся учить Тагор, ни разу не вохейское, а вовсе даже кабиршанское, потому как именно на материке оно появилось — и скорее всего, куда раньше основания первой царской династии Вохе. Хотя, в свою очередь, кабиршанцы заимствовали его у жителей лежащей далеко на востоке Диса страны Узгереш, бывшей колыбелью местной цивилизации. Разумеется, прежде чем достигнуть Кабирши, письмо успело пройти через несколько народов-посредников вдоль берегов Узких морей.

Чем-то этот Узгереш похож был на Древний Египет — он даже расположен вдоль текущей по пустыне длинной реки. Единственно, что в отличие от земного Египта, его местный аналог не был так изолирован, и потому уже успел за последние две тысячи лет несколько раз подвергнуться завоеванию кочевниками. Ну и вместо папируса узгерешцы использовали глиняные таблички. А на западе к глине в качестве писчего материала добавились разные виды папируса, кожа и даже бумага, получаемая по очень муторной и дорогой технологии. В свете этого угловатые и тяжеловесные иероглифы узгерешского письма приобрели в Кабирше гладкость и лёгкость. Вохейцы же просто немного упростили письменность, убавив заковыристости в написании. Хотя образованный, человек, как вдалбливали Тагору учителя и дома, в Тузте, и в храмовой школе, обязан писать и читать не только упрощенные вохейские варианты, но и иероглифы «высокого стиля». Что до созданного примерно триста лет назад слогового алфавита, в котором было меньше четырёхсот знаков, то он был уделом торговцев и грамотных простолюдинов — неким эрзац-письмом.

Сектант, например, худо-бедно владел именно этим презираемым по-настоящему грамотными и культурными людьми вариантом письменности. Ну и я чем хуже вохейского плотника, переквалифицировавшего в моряки. Так что под надзором тузтца потихоньку осваиваю грамоту.

* * *

Но, наконец, последний знак с горем пополам выведен. И я вышел из хижины, дабы принять гонца. Тот сидел в компании нескольких свободных от тренировок и работ «макак», о чём-то степенно беседуя. Для туземца весьма высокий, при этом худой, но жилистый.

— Сонаваралинга, таки Хона и Вэя, пану олени братства пану макаки, приветствует тебя, регой — обратился я к гонцу-кесу.

— Отукоме приветствует Сонаваралингу-таки — ответил чужак.

— Как дела у моего друга Ботуметаки — соблюдая туземный этикет, спросил я — Велик ли урожай на его полях, исправно ли плодятся свиньи?

Гонец бодро оттарабанил, что всё в порядке, и в ответ поинтересовался видами на урожай в Хоне, а также состоянием моего свинского поголовья.

Успокоив посланника, что и у нас сельское хозяйство развивается ударными темпами, я решил сразу же перейти к делу: «Что привело тебя, Отукоме, к порогу моего жилища?»

— Наш вождь, Ботуметаки, велел передать славному Сонаваралинге-таки, что большие лодки чужаков собираются у устья Бонме, что на самом севере Кесу — сказал посланник — Староста Бонме-Поу сказал ему и всем нам, что возле его деревни уже восемь лодок.

— И что же делают чужаки?

— Чинят свои лодки, и больше ничего. Берут воду из местных источников. Подарили жителям Бонме-Поу топор, нож и четыре браслета. Те им принесли коя и дали две свиньи. Они про тонопу спрашивали. Но где Бонме впадает в море, их мало попадается, там дно глубокое, а тонопу любят мелководье.

— Неужели чужаки ничего не говорят?

— Говорят, что подождут еще несколько дней, пока не соберутся все, кто обычно приплывает в Мар-Хон.

— А почему они не плывут сюда как обычно, по одному?

— Никто не знает — озадаченно ответил регой-кесу — Поэтому Ботуметаки и правители деревень и решили послать человека к Сонаваралинге-таки, который славится своей мудростью по всему Пеу.

— Сегодня ты, Отукоме, можешь отдыхать и веселиться с моими людьми — ответил я — А я буду спрашивать совета у духов и морского владыки Тобу-Нокоре.

Угу, так они мне и ответят, черти несуществующие. Хотя в сложившейся ситуации я не отказался бы от совета даже и каких-нибудь мифических сущностей. Потому как совершенно не понимаю, чего это ради вохейцы, прежде добирающиеся до мархонской гавани по одному-двум, вдруг вздумали собираться кучей.

Обычно каждый торговец старался опередить конкурентов, чтобы первым распродать бронзовое оружие и утварь, набить трюмы ракушками-тонопу и поскорей убраться домой в Вохе. Так что обычно из пары десятков кораблей, каждый год приплывающих к нашим берегам, одновременно в Мар-Хоне находилось от силы пять или шесть. А нынче…. Торчат в нескольких днях пути от Мар-Хона…. Уже восемь кораблей…. Если исходить из среднего экипажа торгового судна в три десятка — двести сорок человек. Знать бы, что они затеяли. И как назло, самый главный эксперт, могущий просветить меня насчёт психологии заморских чужаков, сейчас отсутствует, и неизвестно когда вернётся.

Я сам дал Тагору наиболее ответственное задание — проверить подходы вглубь Бунсана-Тинсока со стороны побережья. Формально к югу от последнего вэйского селения сразу же начинаются земли бунса, но по факту на морском берегу болотные обитатели не появляются — все стычки и конфликты между ними и вэями случались на реке Веуме и по её притокам. Вот и решил я проверить возможность ударить по бунса-тинса там, где они не ждут нападения. Поэтому рекогносцировку поручил самому грамотному и имеющему хоть какое-то представление о картах.

Где сейчас тузтец, оставалось только догадываться — четыре дня назад передал с отправляющейся на мархонский торг делегацией из самого южного селения весточку, что со своими двумя десятками бойцов достиг края моих владений и намерен двигаться дальше, взяв подкрепление и проводников из местных добровольцев. Хотя тинса-бунса, конечно будут куда опаснее сувана и рана, которых мои орлы ссаными набедренными повязками гоняли на востоке острова, но, надеюсь, бывший наёмник, имеющий под началом самых опытных рубак из числа «макак», сумеет в случае столкновения с врагом выкрутиться.

Сектант же ничего не смог сказать ничего вразумительного, когда я спросил о непонятном поведении его земляков. Да и откуда знать человеку, успевшему только однажды сплавать в один конец по маршруту Вохе-Тагира-Пеу, о том, что на уме у торговцев. Так что оставалось только ждать, да аккуратно, дабы не создавать паники, оповещать «сильных мужей» и старост деревень о возможных неприятностей со стороны чужеземцев. Ко времени появления гонца от Ботуметаки в Мар-Хон подтянулось уже несколько отрядов общей численностью в полторы сотни бойцов. Правда, не понятно: это результат моих усилий по мобилизации населения или же мужики припёрлись на торг с участием заморских гостей.

Кстати, сегодня предстоит пиршество с участием наиболее уважаемых людей. Ванимуй, по долгу советника по хонско-вэйским делам, довёл до моих ушей перечень тех, кого следует пригласить: кроме двух десятков уже знакомых мне местных крутых парней, он порекомендовал позвать девятерых из пришедших в последнюю пару дней. Папуасские большие люди в одиночку, наверное, ходят только удобрять продуктами своей жизнедеятельности окрестные кустики. Так что к трём десяткам гостей следует прибавить ещё сотню их сопровождающих. Плюсуем сюда всех «питарасу» и верхушку формально не принадлежащих к «макакам» вооружённых формирований — тех же регоев Ванимуя и сонаев с бонкийцами.

Подсчитав потребное количество припасов, я понял, что не зря у туземцев существует такой способ наказания и подрыва экономической мощи слишком независимых деревенских предводителей, как частые визиты вышестоящего начальства со всей своей свитой — пара-тройка обязательных при приёме гостей пиршеств разорит не хуже войны. Причём в отличие от явной агрессии, и сделать то ничего нельзя: будешь добросовестно накрывать поляну — прожорливые визитёры рано или поздно опустошат твои кладовые; попробуешь зажилить харч — приобретёшь репутацию сквалыги. В любом случае сторонники разбегутся — или от обнищавшего вождя, или от жадного. Итог всё равно один.

Ну, допустим, мои финансы сегодняшний пир как-нибудь выдержат. Правда, после него карательная экспедиция против болотных обитателей, причём успешная, с захватом богатой добычи, а не её жалкого подобия, как у Пилапи Старого, становилось уже не только вопросом авторитета среди подопечного населения, но и вопросом выживания.

Теперь до меня стало доходить, почему все папуасские правители вместо того, чтобы мудро развивать экономику в своих владениях, норовят устроить «маленькую победоносную войну», а при отсутствии внешнего противника принимаются за междоусобицы или разорение чересчур богатых подчинённых — иначе очень быстро оказываешься на мели, и преданные сторонники разбегаются, куда глаза глядят. Ни хрена себе — мне теперь что, тоже постоянно искать, кого бы ограбить? Неужели выхода из этого заколдованного круга нет?

Ладно, не будем унывать раньше времени. Металлический инструмент в соединении с мелиорацией и ирригацией позволит поднять производительность сельского хозяйства. А там и местную мораль начнём потихоньку менять: надо будет поспрашивать Сектанта, что там его тенхорабизм говорит по поводу прожирания общественного богатства на многолюдных пиршествах. А если Путь Истины и Света не порицает подобную порочную практику, придумаю для «макак» религию с запретами на частые гулянки — оставлю два или праздничных дня, в которые можно будет закатывать пышное застолье, чтобы мои подчинённые совсем не свихнулись от отсутствия привычных обитателям Пеу радостей — и баста. А в остальное время будем вести жизнь скромную. Правда, тогда я сам себя лишу самого мирного способа подрыва сил чрезмерно усилившихся граждан на местах. Но опять же, можно что-нибудь придумать — например, отправляться по неугодным как раз в обжорные дни. Впрочем, у меня сейчас есть дела поважней, чем строить планы на очень отдалённое будущее.

* * *

Визг свиньи, лишившейся жизни для сегодняшнего пира, многоголосый шум со всех сторон — гости и мои орлы, разбившись на мелкие группки, вели мужские беседы о хозяйстве, рыбалке, охоте, магии с колдовством, а также о сексуальных подвигах и похождениях — всё это как-то мало способствовало упражнениям в чистописании. Так что остаток дня до самого мероприятия я посвятил общению с иногородними участниками и начавшими подтягиваться мархонскими обитателями.

Переходя от одной кучки гостей, разбавленных «макаками», к другой, я после обязательных вопросов о состоянии хавроний и видах на урожай принимал участие в неспешных мужских беседах о рыбалке, охоте на разную мелкую живность, ещё оставшуюся на нашем острове, черепашьих и крабьих бегах, сексуальных похождениях и т. д. Изредка разговор поворачивал на непонятное поведение вохейских торговцев. Все обитатели порта и окрестностей просто терялись в догадках, чего это чужаки торчать невесть где, вместо того, чтобы пользоваться гостеприимством старых знакомых. И многим из числа регоев и «сильных мужей» эти странности не очень нравились.

Взгляд мой скользнул вдоль очередной компании, жующую местную жвачку из травы и особого вида земли. Среди парочки «макак» и тройки людей какого-то вэйского старосты торчал Отукоме. Я уже собирался пройти мимо — нечего тратить время на мелких сошек, обойти бы до начала пира, никого не обидев, всех собравшихся на нашем холме «сильных мужей». Но тут в глаза бросился браслет с несколькими сине-зелёными камушками на запястье гонца-кесу. Так что пришлось уделять внимание мелким сошкам-вэйцам, заводя обычную бодягу о свиньях, урожае и прочем.

— Гляжу, ты Отукоме, имеешь друзей в Сонаве — не стал я терять лишнего времени.

— Почему ты так думаешь, Сонаваралингатаки? — недоумённо спросил кесу.

— Вот — я ткнул пальцем в заинтересовавший меня браслет — Камни, которые я встречал раньше только в Сонаве, когда посещал свою родню по материнской линии.

— Нет — осторожно и как бы даже сожалея, что вынужден разочаровать столь важное лицо, ответил посланник северного соседа — Эти камни дал старший брат мужа моей двоюродной сестры. А он подобрал их, когда искал птицу комуси в безлюдных местах земли Талу.

— Какая птица комуси! — не выдержал один из вэйцев — Последних из них перебили во времена моего деда!

Тут завязалась ожесточённая дискуссия, посвящённая древней макрофауне Пеу, безжалостно истреблённой предками нынешних его обитателей. Птица комуси, про которую неоднократно упоминали предания о заселении острова, как я понял, была неким аналогом новозеландских моа — огромная нелетающая дура, относительно лёгкая добыча охотников. Наряду с так же истреблёнными крупными сухопутными черепахами — основой объект охоты в легендарные времена.

И теперь вэйцы с «макаками» издевались над Отукоме и его родственником, которые до сих пор верят в то, что где-то по сырым и туманным лугам Верхнего Талу прячутся комуси. Регоую-кесу это не нравилось, конечно. Такое ощущение, что он сейчас в драку полезет, несмотря на численное превосходство сатириков-юмористов. Потому я одёрнул и своих, и чужих, сказав: «Только глупый человек будет смеяться, говоря, что того, чего он не видит, не существует на самом деле. Вы вот сейчас видите отсюда морской берег?» — обратился я к тому самому вэйцу, который начал спор.

— Нет — непонимающе ответил тот.

— Но море же есть? — вкрадчиво поинтересовался я.

— Да.

— Но мы же его не видим. Откуда ты знаешь, что оно есть?

— Если сейчас подняться на дозорную вышку, мы море увидим — пришёл ему на помощь один из «макак».

— Вот и с птицей комуси так же — отрезал я — Сначала отправьтесь на луга Верхнего Талу, убедитесь, что там нет ни одной из них. Вот тогда и смейтесь сколько угодно.

И обращаясь к кесу: «Я бы хотел побеседовать с твоим родственником о его поисках. Думаю, ему есть что рассказать. Даже если он и не сумел добыть комуси».

— Он действительно не принёс ни одной такой птицы. Но зато смог убить десятки табеков и топири.

— Ого — произнёс я. Табеки размером с курицу — самая крупная из местных птичек, сумевших избежать окончательного истребления, нынче водится не везде. А перья топири шли на плащи верховных правителей Пеу.

— Но его отец убил двух комуси. И, если ты, Сонаваралингатаки, когда-нибудь посетишь Уке-Поу, где живёт Пинарапе, старший брат мужа моей двоюродной сестры, то можешь сам увидеть их скелеты, которые он сохранил в целости.

— Не знаю, сумею ли до конца сухого сезона добраться до Уке-Поу — покачал я головой — Сначала нужно встретить гостей из-за моря. А они чего-то не торопятся. Затем следует проучить болотных червей. Но Пинарапе, старший брат мужа твоей двоюродной сестры, может сам прийти в Мар-Хон. Если я буду здесь, то с радостью послушаю его рассказы. А если я буду занят на юге, то его примут как дорогого гостя оставленный мною человек. И в любом случае Пинарапе будет оказан самый радушный приём.

Оставив гонца-кесу в компании охреневших от оказанного тому внимания со стороны таки, я двинулся дальше, машинально интересуясь состоянием свинского поголовья и видами на урожай корнеплодов, да слушая вполуха рассказы регоев, «макак» и свитских «сильных мужей». Мысли же мои были далеко отсюда — на неуютных для обитателей тропиков открытых и прохладных просторах Верхнего Талу.

Согласно имеющимся у меня сведениям о географии Пеу, область Талу делилась на весьма различающиеся части. Если Нижнее Талу по природным условиям походило на соседние Кесу, Хон, Кане и Темуле, то Верхнее Талу, занимающее две трети территории этого племени, представляло гору, поднимающуюся несколькими террасами с пологими склонами. На самых первых «ступеньках» было ещё более-менее тепло, хотя родная и привычная для туземцев тропическая зелень постепенно сменялась там хвойными лесами, да папуасские корнеплоды родились, чем выше, тем хуже. Но после четвёртого яруса леса и кустарники окончательно уступали место открытым пространствам, покрытым густой травой. Вот там было холодно, сыро и часты были промозглые туманы.

Было ещё Береговое Талу — узкая полоса между горой и морем, довольно унылое место, где кой с баки давали весьма куцые урожаи, примерно как у восточных соседей бонкийцев. Так что «гары», как назывались немногочисленные тамошние обитатели, больше кормились морем.

Значит, где-то там есть месторождения малахита. Туземцев, конечно, в те места привлекают комуси, табеки и топири. Но мне как-то до местной орнитофауны особого дела нет: на диетическую похлёбку, которая после перенесённой болезни стала основным моим мясосодержащим блюдом, вполне хватало вездесущих конури. А вот медь нужна. Очень нужна.

* * *

— Сонаваралингатаки! — от вопля Итокуне я едва не подпрыгнул. Ну что за привычка: подкрасться потихоньку и рявкнуть чуть ли не в ухо — Тагор вернулся!

— Где он? Пусть быстрее идёт ко мне.

— Они сейчас обедают.

Ну, обед это святое. А также — потрепаться на кухне с желающими услышать о приключениях отряда, возглавляемого тузтцем. А таки подождёт. Хорошо, хоть, сам Тагор имеет некоторое понятие о дисциплине. Так что можно ожидать, что явится немедленно, как только утолит голод.

Ага, точно…

Бывший наёмник вид имел довольно бодрый, несмотря на начавший отливать жёлтым фингал под глазом. Я вопрошающе уставился на тузтца. Тот, поудобнее усевшись на циновках, принялся отчитываться.

Разведка «в лоб», по стародавним маршрутам Пилапи, могла, пожалуй, считаться наполовину успешной: три смешанные группы из «макак» и местных жителей нащупали пару проходов через трясину, но зато потом им пришлось в спешном порядке уносить ноги от набежавших воинов-тинса. Так что теперь попытка «ударить во фронт» обернётся немалыми жертвами — вряд ли позабывшие в последнее время страх болотные жители станут разбегаться, как во времена первого типулу-таки.

А вот Тагор мог похвастаться обнаружением вполне нормального пути к вражеской территории: оказалось, вдоль морского берега километров десять тянутся те же болота, а потом уже идут сухие места. И недалеко от устья небольшой речушки стоит деревня тинса. Отряд тузтца даже сумел захватить языка (именно тогда бывший «дикий гусь» и заработал синяк под левым глазом) — правда, с собой в Мар-Хон его брать не стали, ограничившись тем, что, оттащив подальше от деревни, выпотрошили из пленного всю нужную информацию, и, перерезав горло, утопили в трясине.

По словам Тагора, пройти можно вообще по береговому песку — единственное, что придётся перейти вброд пару ручьёв и речушек. Ну, это то сущая ерунда по сравнению со скаканьем по кочкам и барахтаньем в болотной жиже.

* * *

— Ты можешь мне объяснить, почему Те, Кто Ходят Между Деревнями И Меняют Разные Вещи, в этом году, не плывут, как обычно в Мар-Хон, а чего-то ждут? — спросил я бывшего наёмника.

Карательная экспедиция против тинса может и подождать — ибо особых неожиданностей от них можно не опасаться, особенно сейчас, когда население пограничных деревень настороже. А вот вохейцы со своим непонятным поведением начинают уже раздражать и вызывать опасения — тем более, что по сообщениям из Бонме-Поу кораблей собралось уже одиннадцать.

— Ничего не могу сказать, Сонаваралингатаки — несколько виновато ответил тузтец.

— Они не могут собираться там, чтобы напасть на нас?

— Те, Кто Ходят Между Деревнями И Меняют Разные Вещи, не должны — пожал плачами Тагор — Они хотят мен вести, а не воевать. Если их сила будет, то могут ограбить. На одиннадцати кораблях не больше четырёх сотен человек. Из них имеющих хоть какой-то военный опыт меньше половины. Это мало для захвата Мар-Хона. И если бы они приплыли как враги, то могли бы начать с деревни, возле которой собираются. Но если верить вестям с севера, вохейцы ведут себя мирно.

Слова тузтца немного меня успокоили: действительно, даже если чужеземцы, вопреки его же предположениям, всё же имеют враждебные намерения, то отбиться мы отобьёмся — мои «макаки», конечно, не дотягивают до профессиональных военных цивилизованных стран, но уж с какими-то торгашами справятся.

Глава двадцатая

В которой герой сначала убеждается в ложности одного своего стереотипа, а затем устраивает маленькую победоносную войну.

Эх, слушаю я людей, слушаю, да всё время что-нибудь нужное и важное мимо ушей пропускаю, вместо того, чтобы на ус мотать. Ведь в историях про Падлу-Мишку, открывшего цивилизованному миру наш остров, постоянно проскальзывало: легендарный мореход не только торговлей занимался, но и пиратством не брезговал. Но следующий шаг — связать мореплавателя из историй Баклана с Сектантом и пересказываемых Тагором летописей с его современными коллегами — я почему-то не совершил. А напрасно…

Вохейские корабли стояли в мархонской гавани — целых тринадцать. А делегация купцов уже толпилась рядом с моей хижиной — под навесом, укрывающим от дождя площадку для собраний.

Выхкшищшу-Пахыр, или как его называют туземцы — Вигу-Пахи, оказался, вовсе не толстопузом, способным только торговаться да перепродавать чужие товары. Предо мной стоял жилистый мужик неопределённого возраста, самой что ни на есть бандитской наружности. Да и товарищи по ремеслу были под стать бывшему тагорову хозяину — если нацепить на них подходящие тряпки, хоть сейчас пускай на массовку в какой-нибудь фильм «про пиратов».

И разговор с купцом-разбойником сразу же пошёл совсем не так, как я планировал: вместо обсуждения более выгодного для жителей Пеу обменного курса ракушек на импортные бронзовые изделия, мне пришлось столкнуться с наглым наездом со стороны этого Как-Его-Там-Пакыра.

Почтенный торговец сходу начал предъявлять претензии по поводу пятерых человек, оставленных им на нашем гостеприимном острове перед отплытием домой, из которых теперь видит только двоих. Так что мой собеседник желает получить уцелевших обратно с извинениями, а за остальных его устроит и компенсация в виде определённого количества ракушек.

Я, конечно, не очень разбираюсь в том, как вохейские и иные купцы решают с обслуживаемым ими населением возникающие разногласия, но, кажется, сейчас имеет место самый наглый наезд «по беспределу».

Поэтому я успокаивал себя, что вокруг больше сотни «макак». А с Пахыром всего трое слуг — остальные это его коллеги-кораблевладельцы со своими людьми. И они, кажется, не сильно разделяют борзой настрой недавнего хозяина тузтца. Потому мне только и оставалось, что сделать «рожу кирпичом» и начать ответную речь с максимумом слов из торжественного языка — длинную и отнюдь не примиренческую.

Выступление моё сводилось к следующим пунктам.

Во-первых, уважаемый торговец оставлял своих людей вовсе не мне, Сонаваралинге, который сейчас перед ним, а покойному ныне типулу-таки Кивамую. Так что и претензии на этот счёт к тому, с кем договаривался.

Во-вторых, люди Пахыра воевали на стороне Кивамуя, то есть против законной правительницы Пеу — Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганивы. Так что они являются военнопленными, с которыми победители имеют право поступить, как им заблагорассудится.

В-третьих, за поддержку узурпатора Кивамуя вообще-то следует держать ответ перед законной нашей правительницей или её полномочным представителем, то есть мною, Сонаваралингой.

И так далее — в-четвёртых, в-пятых…

Под непреодолимой логикой моих аргументов, и оценив численность сжимающих топоры и палицы «макак», чьи мрачные лица красноречиво говорили о том, что может случиться при переходе дискуссии в более оживлённую стадию, Пахыр сбавил обороты и заговорил совсем по-другому.

Теперь он согласен был просто на то, чтобы ему вернули двоих уцелевших. В ответ я сказал, что за Тишку, как я сократил труднопроизносимое имя вохейца, попавшего в плен за компанию с Тагором, желательно бы получить эквивалент продуктов, потраченных на его пропитание. А жрать тот, несмотря на малые габариты, горазд. Так что на пару топоров он точно наел. То, что Тишка вполне исправно отрабатывал свои харчи ударным трудом сперва на ирригационно-мелиоративных работах, а потом на строительстве оборонительной стены, я счёл несущественным.

Что до Тагора, то вообще-то у нас, на Пеу как-то не принято держать людей в плену по многу лет. И потому он теперь вольный человек, который сам решает свою судьбу. Так что пусть почтенный Вигу-Пахи сам разбирается со своим бывшим пленником (это слово я употребил, за неимением в папуасском термина «раб») и уговаривает того вернуться к нему как угодно. Я для этого даже готов оставить их один на один, чтобы могли поговорить без посторонних ушей. Несмотря на то, что тузтец разглядывал недавнего своего хозяина с максимально возможной дружелюбностью, торговец почему-то не воспользовался предоставляемой ему возможностью.

Разобравшись с данным недоразумением, омрачающим вохейско-папуасскую дружбу, я предложил всем присутствующим чужеземцам разделить с нами трапезу, за которой обсудить дальнейшее торговое сотрудничество. Выхкшищшу-Пахыр, изобразив на лице искреннюю радость, вынужден был принять приглашение.

* * *

Впрочем, за едой как-то о делах разговаривать не принято — что у жителей Пеу, что у более цивилизованных народов. Так что Тагор, Сектант и Баклан, который как раз вчера нарисовался в очередной раз пред мои очи, развлекали гостей рассказами о нашем житье-бытье: про гражданскую войну, про налаженное в Бонко производство медных орудий, про то, как Сонаваралингатаки мудро и справедливо правит по воле нашей юной правительницы Мар-Хоном и окрестностями. Вохейцы в ответ рассказывали о всевозможных нововведениях с запада, буквально наводнивших их родину и иные государства. Меня, разумеется, заинтересовало огнестрельное оружие, которым вохейский правитель Тишпшок-Шшивой Третий начал вооружать свою армию. Кое-кто из гостей даже успел увидеть колдовские «палеовийские» жезлы в действии и подержать их в руках. Правда, сам почтенный Кушма-Чикка стрелять не рискнул.

А на мой вопрос: «На какое количество тонопу можно выменять такой жезл?» купцы дружно заржали. Просмеявшись, Пахыр сказал: «Такие жезлы запрещено обменивать на что-либо. Их делают мастера-тенхорабиты. Тишпшок-Шшивой вооружает им только своих воинов. И ещё разрешает покупать (торговец машинально употребил вохейское слово, которое я уже слышал неоднократно от «своих» чужаков) их иногда «сильным мужам» из старых семей, что пользуются особой милостью нашего правителя».

Тут вмешался Тагор, вопросительно прошипев что-то на вохейском. Его бывший хозяин ответил несколькими короткими фразами.

— О чём вы сейчас говорили? — поинтересовался я.

— Я тебе раньше говорил, что регои, служащие правителям в обмен на ракушки — тузтец имел в виду конечно наёмников — Иногда используют изготовленные тенхорабитами «палеовийские огненные жезлы». Я и спросил, как вохейцы поступают с владельцами такого оружия. Выхкшищшу-Пахыр сказал, что точно не знает, но вроде бы запрет касается только на те «жезлы», что делают царские мастерские. Вот только Тишпшок-Шшивой повелел, чтобы все мастера-оружейники Вохе работали на его одного.

— А много ли такого оружия раньше делалось? — полюбопытствовал я.

— Я видел «палеовийские жезлы» всего раз пять или шесть. Дорогая вещь — ответил Тагор.

С огнестрельного оружия разговор перешёл на то, что «тюленеловы» заговорили о мире. Вроде бы к некоторым царям востока Земноморья явились в конце холодного сезона посольства с предложениями о взаимной торговле. Причём палеовийцы вели речи о продаже своих «диковин» в обмен на некоторое сырьё с востока, но заодно готовы разрешить продажу «не нужных им» товаров с захваченных островов. Скилнская бронза, разумеется, попала в список стратегических ресурсов, нужных самим «тюленеловам». А вот ракушки новым хозяевам морей без надобности. Так что Пеу может столкнуться с конкуренцией.

В общем — обе стороны обменялись намёками. Правда, наш оказался если не толще, то уж точно нагляднее: Кано и Гоку как раз орудовали над свиной лопаткой персональными медными ножами работы Атакануя. Клинки пошли по рукам гостей. Не знаю, насколько впечатлила вохейцев продукция нашей металлургии, но призадуматься заставила. Тем более что через своих «чужих» я тут же выяснил, что торговля с захваченными Палеове «ракушечными» островами ещё не начата — и неизвестно, когда начнётся.

Мы успели немного перекусить и отведать папуасской браги, как появилось трое вохейцев, ранее отправленных, как сказал один из купцов, «за нашим угощением хозяевам». Притащили они несколько кувшинов. Как оказалось — с вином. Не так уж и часто в прежней моей земной жизни доводилось пить данный напиток — и в студенчестве, и со старшими коллегами по ЭКО в основном употреблялась водка. Так что сейчас сравнивать особо не с чем. На вкус кислятина кислятиной. В общем, привычная мне туземная бормотуха на слюнях вместо дрожжей куда вкуснее — если забыть о технологии её приготовления.

Вино быстро ударило в головы народу, и беседа пошла раскрепощённее. И мало кого смущало, что собеседник говорит совсем на другом языке. Кано что-то обстоятельно объясняет Кушме-Чикке, тот в ответ часто хлопает себя по макушке в знак согласия. Вот кому не мешает лингвистический барьер, так это Тагору, который внимает разгорячившемуся Выхкшищшу-Пахыру. Язык у бывшего хозяина тузтца заплетается, так что вохейское шипение становится совсем уж нечленораздельным, но лучник, судя по заинтересованной физиономии, его понимает. Эта картинка, несмотря на уже ударившее в голову вино, привлекла моё внимание: что такого купец втирает, хотелось бы знать — хмель стёр с лица Тагора обычную маску невозмутимости, и теперь на нём проступили эмоции, причём тузтец проявляет явный интерес к словам вохейца.

* * *

Наверное, вохейское вино было вчера лишним: и если сам я отделался только лёгким гулом в голове поутру, то две трети из участвовавших в пирушке папуасов лежали пластом: какие всё-таки пошлые в каменном веке люди — так нажраться с пяти кувшинов вина. Впрочем, не надо забывать о туземной браге. Да и мешать спиртное не следовало. Правда, многие заморские гости выглядели не лучше — так что, наверное, дело в сочетании столь разных по стилю напитков. Интересно, что будет, если напоить местный народ моим самогоном? Вопрос, конечно чисто теоретический и даже риторический — я же не садист какой-то, подобные эксперименты на живых людях ставить.

Тагор в отличие от многих прочих участников вчерашнего зациновковья был с утра на ногах. Каменное выражение на лице его, правда, пошло трещинами, через которые явственно проглядывала головная боль. Впрочем, отвечать на мои вопросы тузтец был способен.

— О чем вы вчера с Вигу-Пахи разговаривали? — спросил я лучника.

— Он жаловался, что его теперь не любят прочие торговцы — Тагор машинально употребил вохейское слово, которое я уже успел выучить: по крайней мере, на слух его различал, хотя сам воспроизвести бы ни за что не смог — Из-за того, что им пришлось столько дней стоять и дожидаться, когда соберутся все, кто плавает на Пеу.

— Почему? — теперь понятно, чего это вчера тузтец с таким интересом внимал своему бывшему хозяину.

— Когда вы дрались за власть, Пахыр на свой страх и риск отправил к Кивамую на помощь меня и остальных — пояснил Тагор — А в ответ хотел от прежнего типулу-таки получить право на обмен всех ракушек. Чтобы другие торговцы покупали (тузтец опять употребил вохейский термин) тонопу уже у него.

Понятно, купец решил оформить себе монопольную привилегию. Губа не дура. Я полюбопытствовал у бывшего наёмника, а не слишком ли много Этот-Как-Его-Там-Пахыр хотел за пятерых человек, из которых опытных воинов было всего двое — кроме Тагора только один из погибших вохейцев участвовал ополченцем в войне с кабиршанцами на каких-то спорных островах.

— Не знаю — кивнул головой лучник — Наверное, Кивамую было всё равно, кто будет покупать ракушки: один купец или много. Важно было, чтобы всё оружие шло через его руки.

Вполне возможно, что дядя Солнцеликой и Духами Хранимой по дикарской своей наивности просто представить себе не мог, к чему может привести монополия какого-то чужеземца на внешнюю торговлю. На то и был расчёт у хитрого купца.

— Пахыр договаривался с прежним типулу-таки втайне от других вохейцев — продолжил Тагор — Но дома остальные торговцы, плавающие сюда, как-то прознали об этом. Пошли разговоры, что он действует во вред всем остальным: если Кивамуй останется у власти, то Пахыр будут иметь больше прав, чем другие, а если правитель проиграет, то победители могут отомстить всем вохейцам, не разбирая, кто поддерживал Братоубийцу, а кто вообще ничего не знал. Поэтому все торговцы договорились плыть вместе, чтобы можно было отбиться, если местные, вы, то есть, нападёте. А если кто-то потеряется в море — собираться на севере Пеу. Там где они приставали к берегу в этом году.

— А почему именно в Кесу?

— Много причин. Тамошние жители уже с вохейцами знакомы. Те и раньше останавливались там. А тинса могут напасть на чужаков. Кесу достаточно богаты, чтобы у них была лишняя еда, которую можно выменять на небольшое количество бронзы. В других местах на северном побережье слишком бедные люди, у них часто не бывает на обмен съестного. Кесу слабы и разобщены. Так что можно не опасаться всерьёз нападения, даже если они хотели бы напасть. Кесу общаются с остальными племенами Пеу, которые признают власть типулу-таки. Значит, у них можно узнать, что происходит на острове, кто победил, и велика ли угроза для чужеземцев.

— А почему вохейцы вообще поплыли? — спросил я — Взяли бы и остались дома. Пусть бы Вигу-Пахи один сплавал. Если бы он вернулся, то значит, что всё в порядке. А если бы не вернулся — то опасно, лучше к нам не соваться.

— Так они торговлей живут — удивился тузтец. Видно сама постановка вопроса была для него дикой — Если торговец не будет рисковать, то он ничего не получит. Вот представь: один Пахыр сюда бы приплыл — тонопу он привёз на своих двух кораблях во много раз меньше, чем обычно меняют у вас. Если ракушек мало — то они будут редкими в нынешнем году, и за них будут давать много разных вещей. Пахыр бы стал очень богатым. А остальные, кто сюда не поплыл бы — очень бедными. Так что не могли торговцы не поплыть к Пеу.

Да, не понять мне рыцарей наживы — ради прибыли головой рисковать.

Тут в голове моей неожиданно сложились сразу две довольно дельные мысли насчёт заморских купцов, плавающих вдоль берегов острова, прежде чем доберутся до Мар-Хона. Первая — вдруг кто-то из вохейцев проплывал мимо Бонко или Сувана с Рана. Чем чёрт не шутит, может быть, у них удастся узнать что-нибудь о творящемся в моих практически родных краях. И вторая — а ведь корабли чужеземцев можно использовать для перевозки воинов в тыл к тинса: если наша армия пойдёт по суше вдоль берега, то болотный народ может её обнаружить и подготовиться. А если перебросить «макак» и хонских регоев с ополченцами морем, то враг обнаружит их, только в момент высадки. Главное — договориться с купцами. Но в свете пахырова косяка они, думается, согласятся нам немного помочь.

* * *

Итак, наше войско построено на прибрежном песке: две сотни «макак», столько же хонцев и четыре десятка добровольцев-вохейцев. Морская болезнь за два дня плавания до устья ручья, в верховьях которого, в нескольких часах пути от берега, стоит первое селение тинса, не успела сильно подкосить наши ряды: тех, кто не оклемался, оказавшись на твёрдой земле, всего десятка полтора. Этих, конечно, пришлось оставить на берегу рядом с кораблями.

Количество нервных клеток, сожжённых при организации транспортировки карательной экспедиции морем, подсчёту не поддаётся: купцам не улыбалось потерять вдобавок к полутора неделям, уже потраченным на ожидание отставших и выяснение ситуации, ещё невесть сколько дней на плаванье на юг. Так что пришлось пообещать заморским торговцам предоставить потребные им объёмы ракушек оптом, вместо обычного торга с десятками, если не сотнями туземцев. А среди «сильных мужей» и старост развернуть агитацию за сбор тонопу с подотчётного населения в кредит.

Сказать, что народом и лучшими его представителями подобное нововведение было воспринято с энтузиазмом — значит сильно погрешить против истины. Нет, туземцы практиковали натуральный обмен, в том числе, и в кредит, и о подобного рода долгах помнили неплохо — причём нередко они могли годами висеть, пока у кредитора не возникала необходимость получить что-нибудь от должника. Иной же раз нежелание признавать такие вот обязательства выливалось в ссоры и даже вражду, передававшуюся по наследству.

Но обычно «обмен с рассрочкой» был частным делом отдельных лиц, в крайнем случае — деревенских общин. А попытку организовать кредит со стороны властей папуасские первобытные анархо-коммунисты воспринимали как посягательство на их права и свободы. Единственное, что примирило многочисленных тонопувладельцев разного масштаба с подобным — это чрезвычайные обстоятельства. Я всё-таки донёс до сознания местных боссов, что переброска экспедиции возмездия морем обеспечит максимально возможные скрытность и внезапность. А уж они принялись обрабатывать публику. Вроде бы народ проникся остротой момента и, готов пожертвовать своей экономической независимостью. Но это в Хоне и окрестностях. Впрочем, в прибрежных поселениях Вэя вохейцы могут скупить ракушки на обратном пути от Тинсока. Об этом я торговцам тоже сказал. В общем — уговорил всех. Главное, чтобы теперь мои подопечные выполнили свой долг перед Родиной, то есть собрали ракушек не меньше, чем в прошлом году. Иначе я окажусь в глазах чужеземцев звездоболом. А начинать своё общение с заграницей порчей репутации как-то некомильфо.

И через три дня разговоров, убеждений и прочего все детали договора об услугах доставки морским транспортом четырёх сотен наших бойцов были окончательно согласованы. А в это время Ванимуй организовывал жителей приграничных вэйских деревень, чтобы мостить гать через болота. В день отплытия он как раз прислал в Вэй-Пау гонца, сообщившего, что собралось больше шести сотен человек.

Почему — в Вэй-Пау, а не в Мар-Хон? Да потому, что осмотрев пару кораблей на предмет комфорта для пассажиров, я предложил не мариновать бойцов лишнее время, что займёт морской переход между административными центрами братских областей, в трюмах вохейских лоханок. Так что наше воинство бодро протопало до Вэй-Пау пешком. Учитывая, что путь, повторяющий изгиб береговой линии, был в два с лишним раза длиннее, чем пешеходные тропы, связывающие оба селения, мы добрались туда намного раньше «десантных барж».

Отдельная песня — размещение на кораблях. Вохейцы вовсе не были в восторге от того, что у них по палубе будет шляться толпа увешанных оружием дикарей, и готовы были всех пассажиров загнать в трюмы. «Дикари» же, точнее самые сведущие вроде меня и Тагора, вполне обоснованно опасались, что у практичных торговцев могут возникнуть мысли, когда вся наша армия окажется в трюмах, закрыть их покрепче, да и взять курс домой. Думается, даже наличие у запертых оружия не станет сильным препятствием: сутки без воды в духоте под палубой никаких сил не оставят.

Так что договорились: поскольку вохейские корабли всё же довольно тесные, то половина наших бойцов будет сидеть в трюме, а вторая займёт указанные хозяевами места на палубе, чтобы не путаться под ногами. Кроме этого я приказал периодически меняться двум группам местами — чтобы никто не помер от тесноты и духоты.

В общем и целом всё прошло нормально — все живы и относительно здоровы. И свирепые дикари не попробовали захватить корабли, а хитроумные торговцы — не вздумали обратить их в рабство.

* * *

Оглядев нестройный строй своего воинства, я дал команду: «Вперёд!» Про себя добавив: «Там столько вкусного». Ну а вслух произнёс: «Отомстим подлым тинсокским крысам!»

Впереди шёл отряд, возглавляемый Тагором — кроме полутора десятков участников недавнего разведрейда в нём были лучники и копейщики. Следом маршировала остальная масса «макак», разбитая на три полусотни. За ними топали хонские и вэйские ополченцы. Замыкали же колонну вохейские любители повоевать.

Топали до начала дневной жары. Остановились на привал. Тузтец сказал, что до первого вражеского селения совсем немного: «Чуть больше двадцати перестрелов из лука». Учитывая, что оный вохейский «перестрел», то есть типичное расстояние, на которое летит стрела, выпущенная средней подготовленности лучником, метров сто пятьдесят, до обиталища тинса осталось километра три. Так что самое время отдохнуть перед решающим броском. И дальше двигаться с максимальной осторожностью.

Впрочем, сильно расслабляться мы с моими «оленями» народу не дали: часть передового отряда, оставив лучников, двинулась дальше, отдохнув совсем немного, благо его бойцы не тащили на себе ничего, кроме оружия; а остальных «макак» подняли через пару часов отдыха, когда появились посыльные от Тагора, сообщившие, что группы разведчиков уже окружили деревню со всех направлений, и там пока идёт обычная мирная жизнь — никакой паники не замечено.

В итоге ещё полсотни бойцов двинулись перекрывать поплотнее возможные пути бегства тинса, а оставшаяся неполная сотня стала готовиться к атаке — вместе с вэйско-хонским ополчением и вохейцами.

Где-то за километр от деревни пошли поля — пустые по полуденной жаре, когда народ предпочитает отдыхать. Так что время для атаки оказалось самым подходящим: никто из местных не шляется по окрестностям и не может поднять шум раньше времени.

Ага, всё-таки нас заметили — в нескольких сотнях метров от первых хижин. Поздно, слишком поздно: «макаки» уже построились двумя параллельными колоннами, между которыми собрались лучники; оружие в руках, но пока не на боевую изготовку — это ещё десять раз сделать успеем. Вохейцы выстроились, подражая моим орлам, справа. А остальные, разбившись на отряды, пошли слева нестройной толпой.

На окраине уже успела собраться толпа мужчин тинса. Числом они несколько превышали нас, и к стоящим защитникам деревни подтягивались всё новое подкрепление. Но вооружены враги традиционным туземным образом — деревянные палицы, как гладкие, так и со вставками из акульих зубов и кусков острого камня, да редкие копья. Что не оставляло противнику никаких шансов против ощетинившихся широкими медными и каменными лезвиями шеренг «макак».

Когда до врагов осталось меньше сотни шагов, лучники сделали дружный залп из луков. Несколько вохейцев последовали их примеру. Следом метнули свои снаряды пращники. Первые убитые и раненные тинса повалились на землю. Некоторое замешательство не помешало уцелевшим броситься в атаку — так что последующие выстрелы лучники с пращниками делали уже по бегущим на нас болотным жителям. Урон у противника исчислялся парой десятков. Так что не сильно-то он был деморализован. И в дело вступили копейщики.

Всё же Тагор неплохо поработал над строевой и боевой подготовкой «макак» — и перестроения, и слаженность действий, и обращение с оружием у них существенно улучшились по сравнению с таковыми во время недавнего похода по Западной равнине. Бегущая прямо на меня, причём бешено орущая и свирепо размахивающая боевыми дубинками, толпа за последний год превратилась уже в дело привычное: я уже начал сбиваться со счёта — сколько раз стоял вот так, в тесных рядах, в правой руке топор, в левой щит. И прикрывающие меня с боков бойцы Гоку — орлы мои успели понять, что вояка из их «пана оленя» неважный. Но любят и уважают меня не за воинские умения.

«Макаки», придя в соприкосновение с налетевшими тинса, прошли сквозь них, оставляя десятки лежащих тел. Небольшая часть врагов, спасаясь от нашего «асфальтового катка», попала под удар вохейцев, но остальные защитники деревни были отброшены на хонско-вэйское ополчение. Две нестройные толпы схлестнулись, а с другой стороны противника методично давила тесная стена щитов, ощетинившаяся остриями копий.

Кончено всё было быстро: зажатые в клешни тинса побежали. Впрочем, удалось это единицам: остальные полегли на безжалостно истоптанном поле или оказались в «мешке». Окружённых согнали в плотную кучу, где особо не размахнёшься палицей — после чего они предпочли внять голосу разума, который олицетворяли собой наиболее горластые из «макак», и сдаться. У подоспевших заморских союзников нашлось достаточно верёвок, чтобы связать руки всем девяти десяткам капитулировавших. Оставалось только порадоваться запасливости торгового люда.

Прихватив парочку пленных с наиболее дорогими наборами украшений, я во главе передового отряда и в сопровождении предводителей хонцев-вэйцев и вохейцев двинулся на переговоры. Впрочем, и остальная часть нашей армии топала следом — кроме нескольких человек, оставленных караулить связанных врагов. В поселении царила и разгоралась паника, но всё-таки, потратив кучу времени и сорвав горло, удалось убедить тинса, что, если они сдадутся, немедленно убивать их не будут — а вот в противном случае церемониться никто не намерен.

Остальное — дело техники. Согнать население деревни в одно место — типовая задача, которую большинству «макак» уже приходилось отрабатывать не раз — и далеко на востоке, и не так далеко от этих мест. Затем провели перекличку — нет ли в этой толпе вэйцев, угнанных недавно. Таковых нашлось двадцать две персоны: восемнадцать молодых женщин и девочек и четверо мальчиков-подростков. Их тут же отделили от остальных.

Потом пошли обыски хижин на предмет награбленного в Вэе. Здесь экспертами выступили освобождённые из плена вэйки и вэйцы. Вещей, про которые можно было сказать, что они стопроцентно захвачены у моих подопечных, оказалось не очень много. Но и этого хватило для составления обвинительного заключения о соучастии в грабеже и бандитизме всех жителей деревни поголовно.

Народ не очень понимал, зачем нужно выяснять, кто конкретно из тинса участвовал в набеге на наши селения: обобрать как липку их всех поголовно, да и успокоиться. Но я объявил, что строгость наказания должна зависеть от степени участия в преступлении.

В итоге после параллельных допросов местных и освобождённых из плена определили двадцать шесть воинов-тинса, которые принимали участие в нападении на Вэй. Это, разумеется, из числа уцелевших — ещё девять успели превратиться в покойников. Всю гоп-компанию связали покрепче, а Тагор обязался сторожить их особенно внимательно.

Допрос местных позволил, кроме всего прочего, окончательно устранить терминологическую путаницу: они оказались бунса, а тинса обитали восточнее, на берегу большого залива, что подобно мархонскому, далеко вдавался в сушу. Ещё несколько поселений бунса находились южнее и юго-восточнее, в том числе и вдоль тинсокского залива.

До следующего вражеского селения было пара часов пешей ходьбы. Учитывая, сколько мы провозились с первым, до темноты добраться туда не успевали. Так что пришлось отложить дальнейшее возмездие до завтра.

* * *

А утром обнаружилось исчезновение нескольких пленных: не из числа установленных участников бандформирования, конечно — с тех ночью глаз не спускали. Куда могли намылиться сбежавшие три дамочки и мужчина, было ясно — предупреждать остальные деревни.

Так что пришлось экстренно поднимать наше воинство по тревоге. Оставшимся же бунса я пообещал: «Если сбежит ещё хоть один из вас, наши воины за это убьют десятерых, на которых укажут духи».

Несколько часов ускоренного марша по начинающейся жаре, и перед нами очередная деревня противника. Нас уже ждали: сотни четыре воинов стояло у крайних хижин. Паники особой не наблюдалось — скорее всего, здесь женщины с детьми уже успели попрятаться в укромные места.

Этот бой можно было назвать образцовым — «макаки» ударили в лоб, а ополченцы и вохейцы обошли бунса с флангов. Убежать удалось единицам, остальных окружили и вынудили сдаться.

В селении действительно почти никого не было — поймать удалось только десяток стариков и старух, да троих ребятишек, не то забытых, не то брошенных мамашами.

— Ничего, мы и остальных переловим — пообещал Гоку — Те, кто постарше или с маленькими ребятишками, всё равно быстро идти не могут. Мы их до большой жары нагоним. Потом узнаем, где остальные прячутся.

— Зачем по жаре ходить — возразил я — Лучше сейчас отдыхать, а потом этих пытать — я махнул рукой в сторону внимательно прислушивающихся к нашему разговору пленных.

— Хорошо — согласно кивнул текокец.

— С кого из них начинать? — спросил Тагор, с профессиональным интересом оглядывая напрягшуюся толпу бунса.

— Не надо никого из них пытать — вдруг вмешался в разговор прихваченный из предыдущей деревни пленный — Я знаю, где у них укрытие.

— Хорошо, скажешь и покажешь — согласился я — Тогда не будем никого пытать.

Местные принялись угрожать добровольному нашему помощнику и осыпать его оскорблениями. Приказать прекратить психологическое давление я даже не успел: Кано и Гоку скомандовали своим бойцам, серия ударов древками копий в полсилы, и громкость проклятий была убавлена практически до нулевой.

Я же отвёл папуасского Павлика Морозова в сторонку и поинтересовался: «Почему ты решил помогать нам и вредить соседям?»

— В Тен-Похо все, кроме воинов успели убежать. У нас — вы всех в плен взяли. А теперь вы у них тоже женщин захватите.

Мне сразу вспомнилась туземная пословица: «У меня свинья сдохла, у соседа пусть сдохнет две». Обидно, значит, стало, что другие пострадали меньше. Интересно — а жителям Тен-Похо тоже досадно будет, если оставшиеся две деревни в этой части Бунсана спрячутся от нас? Надо уточнить у них самих…

* * *

Я сидел на мягкой циновке и слушал отчёт Кано о «зачистке» последней деревни: сопротивления не оказано, как и в предыдущей, освобождено тридцать угнанных из Вэя, найдено похищенное имущество (длинный перечень циновок, ножей, дубинок, топоров, браслетов и амулетов, вернувшихся к прежним владельцам), схвачено сорок девять участвовавших в набеге, наложен штраф — двадцать корзин коя и сорок свиней, ещё двадцать две свиньи опознаны как вэйская собственность.

Третье селение сдалось без боя: вечером через болота подошли шесть сотен во главе с Ванимуем. Бунса, увидев перед собой почти тысячную ораву, приуныли, а взятые на переговоры соседи пообещавшие выдать все схроны, окончательно уничтожили волю к сопротивлению. Так что жители Суо согласились вернуть захваченное у вэйцев, отпустить пленных и выдать виновных.

Проверку четвёртой деревни я спихнул на Гоку с Кано, отправив с ними впридачу половину вэйцев. Остальных же подоспевших союзников я пустил проверять, не осталось ли какого их имущества в уже сдавшихся селениях. Разумеется, пострадавшие нашли немало своих вещей. Сколько при этом они изъяли у местных в качестве компенсации за моральный ущерб, не знаю. Впрочем, бунса принимали всё происходящее стоически: обобрать побеждённых, у туземцев в порядке вещей, и обычно относятся к этому философски. Не зря у папуасов существует два разных слова, обозначающих грабёж: первое, сугубо положительное и даже возвышенное — когда грабишь кого-то ты, и второе, с отчётливо негативным оттенком — когда покушаются на твоё имущество.

Если кто-то думает, что разгромить врага и принудить к капитуляции — это всё, он глубоко ошибается. Разумеется, если бы нашей задачей было просто запугать, обобрав как липку, или даже перебить, бунса — то никаких проблем. Конечно, в этом случае я бы добавил к списку своих побед ещё одну, весьма почётную: не в гражданской войне и не над нищими рана с сувана, а над противником внешним, вдобавок ко всему, который когда-то претендовал на право возглавить объединение Пеу.

Но мне на фиг сдалось оставлять после себя ограбленных, запуганных и озлобленных бунса, а убивать пять с лишним тысяч человек, вполне пригодных для каких-нибудь моих планов, было нерационально.

Так что я первым делом обрадовал население уже покорённых деревень: отныне они являются ганеоями. В общем, пусть благодарят духов и богов, что стали данниками славного воинского братства «пану макаки», которое берёт их под свою защиту. Бунса особого энтузиазма по этому поводу не проявили.

Из разговоров со старейшинами побеждённых получалось, что в Бунсане и Тинсоке обычные для многих областей Пеу отношения гане-даре до учинённого Пилапи Старым погрома толком сложиться не успели, а потом болотные жители немало лет потратили на восстановление порушенного и разорённого. Не способствовала классово-кастовому делению и однородность происхождения тинса и бунса, которые были, в общем-то, ветвью одного племени. В Вэе с Хоном в ганеои зачисляли потомков прежнего населения, во внутренних областях Западной равнины — оторванных от сородичей хонов с вэями или кланы, бежавшие с родных мест от войны. Но в относительно изолированном юго-западном углу острова, пустом и безлюдном до прихода нынешних обитателей, не было чужаков, которых можно было бы назначить данниками. Изолированность территории вкупе с однородностью населения позволили в своё время соперничать с более густозаселённым Вэй-Хоном. Но в итоге чаша весов стала клониться в пользу северного соседа. Победа Текока над Побережьем, а потом и сонайское вторжение только отсрочили окончательный упадок болотной страны на одно поколение: после походов Пилапи Старого она сначала распалась на собственно Тинсок и Бунсан, а последний в свою очередь разделился на три практически независимых куска.

А теперь, по праву лидера победителей и человека, смотрящего далеко вперёд, мне ничего не остаётся, кроме как приобщать местное население к нормам и ценностям цивилизованного бронзововекого мира: эксплуатации, угнетению и попранию прав личности.

* * *

Сделать нужно, конечно, много. Перво-наперво — организовать торный путь из Вэя в Бунсан. Ванимуй замостив гать, по которой вышел на соединение с нами, положил этому начало, но нужно делать капитальную дорогу. Надо будет самому пройтись по уже имеющейся тропе — может быть, для осушения болот достаточно прокопать несколько отводных каналов. Жаль, что Такумал остался далеко на востоке — уж он бы составил план работ лучше меня. Но, увы, один из моих «оленей» надёжно застрял на границе Бонко и Сувана. Судя по слухам, дела у него идут неплохо. Но хоть бы лично весточку послал, гад коричневорожий! Так что придётся обходиться своими силами.

Во-вторых, нужно подсчитать, максимально допустимое количество изымаемого у моих новых ганеоев продовольствия — чтобы не снимать шкуру живьём, но и не позволять обрасти лишней шерстью. К счастью, специалист в данной сфере у меня имеется — придётся временно переводить сюда Длинного с общего заведования хозяйством братства «пану макаки».

В-третьих. Сонаваралингатаки не какой-нибудь примитивный эксплуататор-рабовладелец, думающий только о том, как бы вытрясти побольше с покорённых. Параллельно нужно думать и о повышении производительности труда. В первую очередь, конечно, внедрять металлический сельхозинвентарь. Но также я не забывал, что где-то есть неведомые звери цхвитукхи, которых запрягают в плуги и повозки. Обязательно следует за любое разумное количество ракушек тонопу приобрести и доставить этих рогатых скотин, кем бы они ни были, в Пеу, развести и раздать общинам вместо тракторов. В СССР была массовая механизация, а у меня будет цхвитукхизация — такая же массовая и беспощадная.

Блин, нужно срочно организовывать геологическую экспедицию в Верхнее Талу — как только нарисуется этот кесу-охотник за птичьими головами. И ещё, озадачиться поиском за морем кузнеца или специалиста по чёрной металлургии — насколько я помню, болотная руда встречается почти везде, нужно только знать, как она выглядит, а здесь, увы, в моих познаниях досадный пробел. Как и в тонкостях выплавки железа.

Другой вопрос — с каких шишей покупать заморский скот и платить вохейцам за проезд моих посланников, которые будут искать нужных специалистов. И кого вообще посылать: Тагор невыездной, туземцы во внешнем мире беспомощнее котят в воде. Остаются Сектант с Бакланом, да Гохоре, как один из немногих жителей Пеу, бывавших в других странах. Следует, конечно, урегулировать финансовые разногласия с Пахыром: можно сколько угодно пальцы веером гнуть, но лучше договориться с купцом-разбойником и выплатить ему потихоньку выкуп за тузтца. Может быть, и не в том объёме, который он предъявлял, но решить всё полюбовно — чует мое сердце, к услугам заморских торговцев мне придётся прибегать ещё не раз и не два.

* * *

— Повтори ещё раз — прервал я Кано — Куда течёт река, на которой стоит Бун-Похо?

— Она впадает в Широкую Алуме недалеко от слияния двух других Алуме в Широкую.

— А бунса ей не пользуются, чтобы пограбить Текок или Ласунг?

— Нет, она в их землях совсем мелкая и берега топкие. Плыть на лодках или плотах можно только от места, до которого нужно идти целый день вниз по течению. Причём всё время по болоту. А до первых деревень ласу нужно добираться по той реке ещё день. Обратно же придётся плыть целых два дня. Болотным червякам проще пройти полдня по топям, которые отделяют их страну от Вэя.

— Понятно, почему бунса не нападают на Ласунг — сказал я.

Идея была довольно заманчивая: спуститься вниз по Бунуме, появиться в Тенуке с той стороны, откуда меня совсем не ждут, и успешно завершить готовящийся уже несколько месяцев заговор. Проблем было несколько: отсутствуют плавсредства; в столице не готовы будут не только враги, но и завербованные сторонники; настрой среди находящихся в моём распоряжении воинов отнюдь не боевой — все скорее думают о возвращении, нежели о дальнейших подвигах и свершения: вэйцы спешат похвастаться дома отбитым у врага имуществом и прихваченными за моральный ущерб трофеями; мархонцы торопятся на торжище; вохейцы же сейчас думают о том, как быстрее закончить обмен своих товаров на ракушки и отплыть до начала штормов. В общем, чтобы торжественно войти в Тенук, нужно сначала вернуться в Мар-Хон.

Ладно, ничего не поделаешь — возвращаемся в порт, ведём торговлю. А в это время Длинный пусть организует строительство дороги Вэй-Бунсан. Я обратно вернусь по суше, если, конечно, эти болота таковой можно назвать. Посмотрю на предмет мелиорации — глядишь, сумею и без Такумала сообразить, что можно сделать с минимумом затрат и усилий. А работать на прокладывании дороги будут участники набега, из-за которого мы сюда и припёрлись — их набралось больше полутора сотен.

Пока утрясу все торговые дела, появится более-менее нормальный путь на юг. Потом объявляю о походе на оставшихся непокорёнными бунса. Собираю воинов, веду их до усмирённых деревень. Даю пару дней отдыха, а потом оповещаю, что цель меняется. Выходим к берегам Бунуме. Надо будет только озадачить жителей Бун-Похо, чтобы они приготовили достаточное количество плотов из тростника, которого в этих местах навалом. Но опять же — пусть это Длинный организует. Для пущей конспирации скажу ему, что это тростниковые циновки особого фасона.

Глава двадцать первая

В которой герой вынужден заниматься совсем не тем, чем ему хочется.

— Пусть каждая свинья нашего «пану олени» приносит по двадцать поросят! — рявкнул Кано. И был тут же поддержан всеми присутствующими на пиру, на разные голоса принявшимися прославлять Сонаваралингу-таки и желать ему, то есть мне, всяческих важных и необходимых с точки зрения папуасов благ.

Я сидел, всем своим видом старательно изображая важность и достоинство, приличествующие моему высокому статусу. В голове стояла лёгкая алкогольная затуманенность. Конечно, досадно тратить драгоценное время на организацию очередной попойки, а потом сидеть на ней в качестве болванчика, автоматически реагирующего на восхваления в свой адрес. Но, увы, увы, и ещё сто раз, увы: подобные мероприятия у папуасов обязательная часть жизни любого солидного человека. Да и у более цивилизованных народов, если судить по Тагору и вохейцам, тоже. Так что оставалось только сидеть в роли свадебного генерала, точнее таки.

С другой стороны, если не придираться и не смотреть на жизнь с позиции человека суматошного индустриального мира, руководствующегося принципом «время — деньги», всё нормально: столь убедительная победа над давними соседями-врагами, достигнутая очень малой для нас кровью, заслуживает торжественного отмечания.

Тем более, за банкет ныне платят побеждённые бунса. Как-никак пять десятков свиней перекочевало в окрестности Мар-Хона, в стадо общества «пану макаки». Так что десяток поджарых хавроний, оказавшихся на сегодняшнем мега-пиршестве в качестве жаркого, не нанесли ущерба моим финансам. Равно и несколько десятков корзин корнеплодов были также изъяты в рамках контрибуции. Болотные обитатели могли, наверное, радоваться, что дёшево, по меркам сурового каменного века, отделались — сотня с небольшим убитых и куча раненных, ещё полторы сотни взятых на «временные работы», возвращение награбленного у вэйцев и относительно немного отобранного собственного их имущества. Ладно, пусть пока думают, что на этом неприятности закончились — Длинный ещё только приступает к работе.

Гулянка нынче охватила весь Вэй с Хоном. А на нашем холме собрались одни сливки общества. Желающих поздравить Сонаваралингу-таки с викторией оказалось так много, что пришлось даже вводить лимит на число сопровождающих для старост и «сильных мужей». Более того из «макак» на «внутреннем» пиру места удалось найти только для «питарасу». «Барану» и «тупису» же ныне вынуждены были облизываться на жаренную и варёную свинину, выполняя функции охраны и поддержания порядка. Ничего, своим орлам я ещё устрою корпоратив в узком кругу — только наши три сотни, и больше никого.

Кроме всей элиты моей подотчётной территории, явилось немало народу из Ласунга и Текока, а также из Кесу и даже Талу. С некоторыми из них мне уже доводилось общаться во время вербовочных бесед. Однако подавляющее большинство я видел впервые. Разумеется, среди гостей из столицы были шпионы разных фракций нынешней «партии власти», кое-кого даже удалось вычислить. Но преобладали граждане, готовые примкнуть к уже разрекламированному заговору. Похоже, успешная военная компания против бунса добавила мне очков в глазах «сильных мужей» Западной равнины, и теперь они готовы перебегать под руку Сонаваралинги пачками.

Если уж держащиеся особняком и не лезшие в столичные разборки кесу появились — не тамошний таки, конечно, тот дома остался, но несколько местных боссов со своими людьми. И среди них глава Уке-Поу. Сам староста был мне, в общем-то, до факела. Но с ним пришёл и Пинарапе, тот самый охотник за птичьими головами, подобравший где-то в Верхнем Талу кусок медной руды. Так что хоть какая-то польза от вроде бы бесполезного и, безусловно, разорительного мероприятия всё-таки будет. Главное, ухитриться и выкроить время на беседу с этим Пинарапе в промежутке между разговорами с важными людьми, изъявившими желание примкнуть к «благородному делу по избавлению страны от негодяев, мешающих юной правительнице разглядеть и оценить тех, кто достоин стоять вокруг трона и помогать ей править нашим прекрасным островом» — как я выразился в одном из спичей на сегодняшнем мероприятии.

* * *

Нет, хорошо всё-таки, что трюмы вохейских кораблей не бездонные, и вина с собой эти акулы торгового капитализма бронзового века привезли немного. Это я к тому, что заморской кислятины у купцов оставалось всего несколько «баллонов», содержимое которых достались не всем. Да и на каждого из уважаемых регоев, «сильных мужей» и «питарасу» из рядов «макак» — которые вошли в число не просто званых на пир, но и избранных — пришлось не так уж и много. Так что с бодуна народ в отличие от того зациновковья, что случилось в день прибытия заморских торговых гостей, не болел.

Ещё во время двухдневного пиршества по случаю блистательной нашей победы удалось поговорить кое о чём с купцами. Но, то было скорее озвучивание намерений с моей стороны: бронзовые предметы мне, в отличие от большинства жителей Пеу, не очень нужны; зато я готов заплатить почтенным торговцам за некоторые другие товары, список которых предоставлю чуть позже; кроме того, хочу оговорить условия проезда на их кораблях для моих людей.

* * *

Утро началось с долгой и тяжёлой беседы с Выхкшищшу-Пахыром. Бывший тагоров хозяин, конечно, удивился и даже обрадовался намерению дикарского предводителя, моему, то есть, частично компенсировать его потери. Но прожжённый торгаш, мгновенно убрав с лица растерянность и радость, перешёл в наступление, перечисляя понесённые убытки и напоминая через предложение об обещанной покойным Кивамуем торговой монополии. В итоге битый час пришлось потратить на то, чтобы с одной стороны этот интриган, недоделанный не сел мне на шею, а с другой — продемонстрировать ему, что у нас, на Пеу, теперь правовое государство и уважение прав собственности.

Хорошо, что этот натиск я отражал не в одиночестве, а плечом к плечу с Тагором и Сектантом. Причём если тузтец молчал, мрачно играя желваками, отчего наш визави нервничал и терял уверенный напористый тон, то пожилой вохеец то и дело встревал в разговор. Смысл сказанного им я понимал очень смутно, то есть вообще не понимал, очень редко улавливая уже знакомые мне вохейские слова. Тунаки, поймав мой недоумённо-недовольный взгляд, спохватился и начал переводить, путаясь и запинаясь. Напирал он, как оказалось, больше на моральную сторону вопроса — типа нехорошо во внутренние дела чужой страны вмешиваться, да и людей в рабстве держать тоже плохо. Как это ни странно, на почтенного Вигу-Пахи тенхорабитская агитация и пропаганда, кажется, подействовала. И в итоге тот согласился в обмен на пять тысяч белых ракушек признать, что не имеет больше к Тагору никаких претензий, а также отдать топор и небольшой кинжал в качестве платы за прокорм Тишки. Что до двух погибших вохейцев и одного пропавшего без вести — то они люди свободные, за них Выхкшищшу-Пахыр денег не платил, так что убытков от их смерти не понёс.

Насчёт освобождения из рабства бывшего наёмника оформили тут же соответствующий документ. Сектант и сопровождающие купца охранники поставили на куске папируса свои закорючки как свидетели сделки. Для пущей надёжности, правда, нужно будет зарегистрировать её в торговой палате вохейской столицы, где Тагора и продали полтора года назад. Но этим Тунаки пообещал заняться, когда они прибудут в Вохе по моим делам.

Проклятый торгаш вымотал меня настолько, что я даже не стал разговаривать с ним о перспективах дальнейшего сотрудничества. Да и не хотелось, если честно, иметь с этим хитрожопым никаких дел: пусть локти кусает, глядя, как конкуренты будут делать бабки не только на бронзовых топорах. Не фиг поддерживать всяких узурпаторов против законных наследниц. Самый умный, понимаешь — монополию захотел получить. А баки печёного без специй не хочешь?

Последняя фраза вырвалась вслух. Сектант с Тагором недоумённо посмотрели на меня. «Вигу-Пахи, баки печёного» — пояснил я. Сколь ни мало тузтец прожил среди папуасов, но одно из распространённых туземных выражений, аналогичных русскому «хрен тебе» уже успел усвоить. Что уж говорить о вохейце, который торчит на нашем острове без малого три года.

— Тунаки, этот Вигу-Пахи одной веры с тобой? — спросил я.

— Нет — Сектант удивился.

— А почему он согласился на наши условия, когда ты стал ему говорить про то, как должны поступать тенхорабиты?

— Не знаю — покачал головой пожилой вохеец — Может быть, побоялся.

— Чего?

— Тех, кто идёт по Пути Истины и Света. Среди моряков и торговцев наши люди попадаются. И не всегда они открыто говорят о своей вере.

— Я не тенхорабит. И Тагор тоже. Причём здесь твои единоверцы?

— Торговцы знают, что я твой человек. И знают, что я иду по Пути Истины и Света. Потому Выхкшищшу-Пахыр подумал, что мои братья по вере будут помогать тебе или вредить ему.

— Смешно — сказал тузтец — К моему освобождению приложили руку тенхорабиты.

Возместив потраченные на бывшего тагорова хозяина силы плотным обедом, я велел Ванимую послать кого-нибудь «за почтенными заморскими гостями Куму-Тикой и Буту-Микой». Они же акулы местного торгового капитализма Кушма-Чикка и Бухшук-Мишка.

Насчёт акул я нисколько не преувеличиваю: эти двое являлись самыми крупными торговцами из числа плавающих к нашим берегам: первый владел аж девятью кораблями, правда, в Мар-Хоне из них стояла только треть — остальные сейчас разбросаны по разным концам Земноморья — диверсификация бизнеса, понимаешь…. Второй имел всего четыре парусника, зато все они находились здесь. На их фоне остальные, владеющие одним или двумя, как Вигу-Пахи, были сущей мелочью.

* * *

Вообще-то разговаривать я планировал с каждым из купцов по отдельности. Но не то они решили выступить предо мной единым фронтом, не то, наоборот, каждый опасался, что конкурент получит преимущество. В итоге припёрлись вдвоём.

Чует моё сердце: несмотря на то, что с этой парочкой говорить предстояло о взаимовыгодном сотрудничестве, нервных клеток я потрачу не меньше, чем на предыдущего посетителя.

После привычного обмена любезностями — сначала в стиле жителей Пеу, а потом и вохейским манером — сразу же перешли к делу.

— Я слышал, что из тех ваших людей, что помогали нам против болотных червей, двое умерло от ран, а ещё несколько слишком слабы и могут не выдержать плаванье через Великое море — купцы несколько растерялись от начала деловой беседы.

— Да, у меня трое моряков получили серьёзные раны — согласился Кушма-Чикка — А у почтенного Бухшук-Мишки два человека умерло, и ещё двое не встают.

— Вы воевали вместе с дареоями Пеу. За это и за перевозку на ваших больших лодках сильные мужи Хона и Вэя подарили всем гостям из-за моря двадцать пять связок белых тонопу. Те, кто тяжело ранен, могут пользоваться гостеприимством жителей Мар-Хона до полного восстановления сил или возвращения ваших лодок в следующем году. Но у раненных и умерших дома остались семьи. Я хотел бы помочь им. Тунаки — короткий кивок в сторону Сектанта — И отсутствующий сейчас Итуру ваши соплеменники. Я снабжу их раковинами для родственников двух погибших и тех, кто останется у нас.

— Это мудрое и справедливое решение — Кушма-Чикка посмотрел на меня оценивающе.

— Также я хочу дать вам взамен выбывших моряков — не знаю, насколько мне удалось воспроизвести вохейское слово, означающее рядового члена экипажа — Своих людей. Я знаю, что в Вохе за такую работу полагается брать тонопу. Но мои люди не имеют опыта и почти не говорят на вашем языке. Потому будет справедливо, если они ничего не получат. Достаточно того, что вы будете их кормить.

— Благодарим тебя, Сонаваралингатаки — ответил Бухшук-Мишка — Но потери людей не такие уж и большие, чтобы понадобилась помощь жителей Пеу.

— Тунаки и Итуру поплывут на родину не только, чтобы передать ракушки семьям погибших и раненых. Я посылаю их обменять в Вохе или в ином месте тонопу на те вещи, которые я им укажу. А жители Пеу будут сопровождать и помогать, если наступит такая необходимость.

— Хорошо. Только от твоих людей, Сонаваралингатаки, не будет большой пользы на корабле — сказал Кушма-Чикка — Они даже на еду не наработают. Так что надо будет снабдить их провизией на время пути.

— Согласен — мысленно проклиная торгашей, ответил я — Думаю, четырёх сопровождающих Тунаки и Итуру хватит. Пусть они плывут на разных лодках, чтобы не быть вашим людям сильной обузой. И все они будут хотя бы немного говорить на вашем языке. И конечно, вы заберёте их обратно, когда поплывёте к Пеу в следующем году.

— А что должны будут приобрести Тунаки и Итуру? — полюбопытствовал Кушма-Чикка.

— Разные вещи. Но они много места не займут. Но ещё я хочу, чтобы они привезли цхвитукхов. Я слышал, что они больше свиньи и могут носить тяжести.

Торговцы, похоже, слегка охренели. Наконец, Бухшук-Мишка сумел выдавить из себя: «Иногда цхвитукхов перевозят на кораблях. Но недалеко. Я не слышал, чтобы кто-то возил их морем».

— Я готов отдать за то, что вы перевезёте мне цхвитукхов, много тонопу.

— Ты не представляешь, как это будет выглядеть! — возмущённо воскликнул владелец десятка кораблей.

Нет, почему же, представляю. И даже представляю, как там будет пахнуть. Вслух же я сказал: «Я понимаю, что перевоз таких зверей будут нелёгким делом. Потому я и готов дать за них много тонопу».

— Не знаю, выдержат ли они три месяца морского пути.

— А зачем три месяца? — поинтересовался я — От Тагиры вы добираетесь сюда за месяц.

— Всё равно, месяц — это много.

— Хорошо, сколько ракушек нужно, чтобы привести?

— Триста связок белых или четыре сотни и пять десятков розовых — ответил Кушма-Чикка.

Аппетиты у них не слабые: тридцать тысяч раковин — да это одна двадцатая всего нашего экспорта ракушек.

— Сотня — парировал я — Или полторы сотни розовых.

— Две сотни пять десятков белых или три сотни и шесть десятков розовых.

В итоге сошлись на полутора сотнях связок белых или двухстах розовых тонопу. Но по рукам ударить не успели — так как оказалось, что торгаши имели в виду одного цхвитукха, а я подразумевал парочку — самца и самку. Потратили на торг ещё полчаса, чтобы прийти к двумстам двадцати связкам белых ракушек или трёмстам розовых в обмен на доставку двух молодых цхвитукхов в Мар-Хон.

Дальше пошло обсуждение подробностей доставки и тонкостей договора: всякие форс-мажорные обстоятельства и прочее. Здесь я предоставил полную свободу Сектанту и Тагору. Как это ни странно, плотник, недолго пробывший моряком, и солдат удачи оказались подкованы в сопровождающей торговые сделки казуистике не хуже купцов-профессионалов. Так что почтенным Кушма-Чикке и Бухшук-Мишке оставалось только мрачно соглашаться со всякими «товар считается привезённым, если его передали лично Сонаваралинге-таки или уполномоченному Сонаваралингой-таки человеку», или «обязуюсь в случае гибели одного или обоих цхвитукхов вернуть две трети отданного за перевозку». Я бы точно при составлении договора пропустил не одну ловушку, оставляющую меня ни с чем.

Цену конечно, купцы заломили запредельную — я уже знал от Сектанта и Тагора, что двух-трёхмесячные цхвитукхи стоят в пределах пары серебрянных монет, что составляет от одной до двух тысяч двух наших ракушек. В общем: «за морем телушка — полушка, да рубль перевоз». А тут, если судить по отношению цены самого товара и его перевозки, даже не один рубль, а целых пять. Но, ничего, придётся раскошелиться. Зато мне точно уготовано место в туземной истории — и, причём, не только в качестве великого колдуна и полководца. Так и представляю, как спустя несколько поколений папуасские школьники заучивают: «Он принял страну с палкой-копалкой, а оставил с деревянной сохой».

Да и доставка неведомых зверей на самом деле — только одна сторона грандиозных планов на этот навигационный сезон. Вторую же их часть почтенные торговцы просто напросто не заметили: четвёрка откомандированных для сопровождения «моих» вохейцев туземцев не просто же сопровождать тех будет — попутно телохранители-надзиратели будут трудиться моряками.

А на следующий сезон я постараюсь опять пристроить несколько человек из Хона и Вэя в экипажи чужеземных кораблей — только на этот раз всё будет выглядеть для купцов как самоличная инициатива папуасов, которым захотелось посмотреть мир, и которые готовы работать за еду. За несколько лет, думаю, мореходную практику пройдёт достаточное количество жителей Пеу, чтобы из них формировать команды для собственных судов. Капитанов и штурманов, конечно, придётся первое время нанимать из вохейцев, но с обязательным обучением помощников из местных кадров. Даже купить у чужеземцев корабль и то будет выгоднее, нежели постоянно пользоваться их услугами. А уж если строить парусники своими силами — тем более. Деревья подходящие на нашем острове имеются — Сектант даже показывал мне пару рощ. Правда, это было на границе Бонко с Сонавом. Но можно найти и ближе — если не в Хоне, то в Талу или Кесу точно. Тем более что всё равно до строительства собственного торгового флота ещё не один год.

Расставались мы с почтенными негоциантами вполне довольными друг другом. Купцы подсчитывали барыши, я же думал о тех новшествах, которые смогу внедрить среди туземцев, когда вернутся мои эмиссары: кроме приобретения цхвитукхов Сектанту с Бакланом была поставлена задача поискать кузнеца или металлурга, готового перебраться на Пеу; также по возможности следовало найти специалиста по ирригационным сооружениям и архитектора, способного организовать кирпичное строительство. Вообще-то конечно, список, записанный пожилым вохейцем под мою диктовку, насчитывал полтора десятка профессий. Но я прекрасно понимал: вербовка парочки мастеров хотя бы среднего уровня уже будет удачей — не так уж и много на самом деле даже в наиболее развитых странах Земноморья ремесленников и просто грамотных людей, а ещё меньше их согласится сменить родные места на какую-то варварскую глушь.

В принципе для революционного рывка в местной экономике достаточно кузнеца, способного выплавлять железо из болотной руды и обучать этому моих подопечных; специалиста по рытью осушительно-оросительных каналов, который сможет передать свои знания и умения туземным ученикам; а также скотины для таскания сохи или плуга и перевозки тяжести. Ну и конечно — потребуется политическая воля, чтобы освободившееся время папуасы тратили не на сидение под пальмами, а на производство прибавочного продукта. Вопрос, как это сделать, не вызвав массового народного возмущения: ну, из недавно покорённых бунса, равно как и тех, кого ещё предстоит покорить, Длинный выжмет всё, что можно; а вот с ганеоями Хона-Вэя будет куда сложнее, не говоря уже о дареоях.

* * *

После изматывающих переговоров с купцами общение с охотником за птичьими головами и перьями Пинарапе воспринималось как непринуждённая беседа: никаких тебе намёков, вторых и третьих смыслов. Мне даже не приходилось изображать интерес к его похождениям по лугам Верхнего Талу: ведь и в самом деле любопытно и познавательно послушать про один из немногих углов Пеу, почти не затронутый хозяйственной деятельностью человека. Да и возможность того, что где-то там, в туманных безлесных просторах до сих пор прячутся от жадных людских глаз местный аналог моа — комуси — почему-то волновала меня, несмотря на отсутствие ощутимой практической пользы от данного факта.

Так что я не стал сразу же переводить разговор на камни голубого или зелёного цвета, позволив охотнику травить свои байки. А тот и рад был стараться: сначала, конечно, он немного робел перед великим колдуном и воином Сонаваралингой, но потом, хлебнув браги и чувствуя доброжелательный настрой слушателей, расслабился. Трёп Пинарапе, подогреваемый вопросами присутствующих, продолжался, наверное, час, а то и два. Но, наконец, я перешёл к делу.

— Твой родственник, Отукоме, рассказавший о твоих подвигах и приключениях, показал мне амулет из камня, который ты нашёл в Верхнем Талу. Как вот этот — с этими словами я поднёс к лицу охотника-кесу левую руку с браслетом, состоящим из разных каменных бусинок, среди которых попадались и малахитовые.

— Да, я видел и подбирал похожие — согласился Пинарапе — В двух местах.

— Такие камни встречаются в Сонаве, где живут мои родственники. Однажды духи поведали мне, что из этих камней можно получать ножи и топоры, похожие на те, что привозят из-за моря светлокожие чужеземцы. Также духи подсказали, что нужно делать и какие заклинания при этом произносить.

— У нас говорили про то, что сонаи научились делать оружие, похожее на заморское — согласился охотник — Да я и сам такое видел.

— Если ты покажешь моим людям места, где встречаются такие камни, то сможешь по праву говорить всем, что Сонаваралингатаки твой друг — сказал я — Также твоими будут первый топор и первый кинжал, сделанные из тех камней.

— Хорошо — ответил кесу с воодушевлением — Можно хоть завтра идти.

— Не так быстро — улыбнулся я — Увы, в ближайшие дни не получится. Нужно закончить мен с нашими вохейскими гостями. Да и другие дела ещё предстоят. Так что, Пинарапе, возвращайся пока в свою деревню. И жди моих людей. Единственно, я хочу попросить тебя пока держать в тайне наши намерения насчёт этих камней.

— Почему?

— Потому что эта земля племени талу. Следует разговаривать с их таки, чтобы он разрешил копать землю. Но сначала требуется выяснить — сколько голубых камней можно набрать. Если я сейчас договорюсь с правителем Талу, а потом окажется, что там всего несколько жалких обломков, то выставлю себя глупцом в его глазах. Потому сначала мои люди проверят, стоит ли вообще просить о чём-то тамошнего таки. А ты, Пинарапе, пока молчи и ничего никому не говори — ведь ты же не хочешь, чтобы твой друг Сонаваралингатаки выглядел глупцом?

— Да-да — охотник пожал плечами в знак согласия.

— Вот насобирают посланные мною люди хотя бы пару корзин сонайских камней, тогда и буду разговаривать с таки и «сильными мужами Талу. А пока пусть всё останется в тайне.

Разговор с охотником-кесу закончился уже поздно вечером, в полной темноте. Город внизу светился редкими огоньками костров, возле которых, наверное, собирались самые стойкие из празднующих великую победу над тинса. Единственным ярко освещённым местом во всём Мар-Хоне оставался песчаный пляж рядом с вытащенными на берег вохейскими кораблями: там горело свыше десяти больших костров. Оставалось только догадываться, чем занимались чужеземцы: продолжали гулянку, вели позний торг с местным населением, латали свои корабли или же просто охрана разожгла огонь поярче, чтобы никто не стащил что-нибудь под прикрытием ночного мрака.

* * *

Ранним утром, ещё в предрассветном сумраке, состоялся разговор с Тагором.

— Морской владыка Тобу-Нокоре сказал мне, что я могу взять те связки тонопу, которые собирались с каждого жителя Хона и Вэя, и использовать их по своему усмотрению во благо народа Пеу — начал я.

— Это хорошо — сказал тузтец.

— Но найдутся те, кто не поверят моим словам — добавил я — Они будут говорить: «Сонаваралинга взял подношение морскому владыке. Сонавалинга оскорбил бога. Сонаваралингу нужно наказать». Таких людей будет немного, но они могут своими разговорами навредить мне.

— Что же делать? — спросил наёмник.

— Ты возьмёшь тонопу из святилища Тобу-Нокоре. Пятьдесят связок получит Вигу-Пахи за твою свободу, остальные же передашь на хранение Куму-Тике. Из них часть он возьмёт за доставку сюда цхвитукхов, а оставшиеся пусть отдаст Итуру с Тунаки, чтобы они меняли их на еду и всё, что может понадобиться в Вохе.

— Может, стоит взять ракушки в открытую? — усомнился Тагор — Если такова воля самого вашего Тобу-Нокоре?

— Нет — отрезал я — Морской владыка сказал мне, что надлежит поступить именно так, как я говорю. А ему виднее, что делать.

— Хорошо — видно было, что тузтцу данная идея не по нутру, но он вынужден выполнять распоряжение вышестоящего руководства.

— Сейчас пойдём в святилище Тобу-Нокоре и посмотрим на месте, как лучше всего выполнить его волю — добавил я.

* * *

По раннему времени возле идолов никого не было. По правде сказать, и днём здесь не так уж и людно. Туземцы приходят принести подношения капризному и жестокому владыке морских глубин и штормов: оставляют амулеты, кусочки печёных корнеплодов, мажут губы деревянных изваяний кровью, говорят свои просьбы, и тут же уходят прочь.

Тагор стоял на вытоптанном пятачке, цепко оглядывая окрестности: полоса кустов, начинающаяся в паре десятков метров, неглубокая канава, тянущаяся до берега реки по полям, хижины вдалеке. Потом он оценивающе посмотрел на сложенные у подножья самого главного идола связки тонопу.

— Мне их за ночь до кораблей не перетаскать одному — подытожил тузтец.

— Тогда ночью спрячешь в укромном месте — сказал я — Хотя бы в тех кустах. Поближе к реке. А на следующий день ближе к вечеру мы вместе возьмём лодку и привезём их вохейцам. Больше никого в помощь брать не надо.

— Хорошо — бывший наёмник пожал плечами в знак согласия.

* * *

Весь бесконечный день прошёл как на иголках: общался ли я на береговом торжище с заморскими купцами и местными жителями, обсуждал ли со строителями, достаточна или нет высота стены — всё одно, мысли были о предстоящей этой ночью операции по экспроприации.

Когда густая и влажная тьма окутала Мар-Хон, мне было не до сна. Я лежал в своей хижине и напряжённо вслушивался в звуки, долетающие извне. До святилища Тобу-Нокоре был километр, если не больше, сомнительно, чтобы до нашего холма долетел хотя бы звук в случае поимки похитителя подношений морскому владыке. Но я всё равно старался не пропустить малейший шум и вздрагивал, когда мне казалось, что где-то вдали кто-то кричит. И как всегда в таких случаях, когда сон одолел меня, оставалось только догадываться.

Проснувшись в темноте, в которой однако уже угадывался предрассветный сумрак, я некоторое время лежал, соображая, где я, и что я тут делаю. Под боком сопела во сне Таниу. Доставшаяся мне по наследству от предшественника женщина заняла своё место не только в качестве ответственной за кухню и поддержание порядка, но и в моей постели — причём произошло это как-то само собой, даже буднично. Правда, вечером ей не пришлось ублажать своего повелителя и господина — меня, то есть. Не до того мне вчера было.

Я полежал ещё немного, надеясь уснуть, но сон больше не шёл. Промаялся, переворачиваясь с бока на бок, и в итоге поднялся, когда сумерки стали совсем светлыми. Осторожно ступая, чтобы не разбудить Таниу, выбрался из хижины. Холм спал. Только часовые маячили у недостроенной стены. Мой же путь лежал в другую сторону — к северо-западному краю, откуда открывался вид на большую часть Мар-Хона, в том числе и на святилище Тобу-Нокоре. Я тщетно вглядывался вдаль, пытаясь высмотреть — нет ли суеты вокруг спичек-идолов. Вроде бы там тихо и пусто — никакого движения. Что немного успокаивает. Хотя, конечно, полностью душевный покой мне вернёт только Тагор с личным отчётом о том, что все связки ракушек благополучно похищены и надёжно спрятаны. А ещё лучше — что тонопу уже на вохейских кораблях.

От нечего делать я прошёлся по краю холма, разглядывая пейзажи внизу. Охранники у будущих ворот вопросительно уставились на меня — неурочный визит начальства и в каменном веке ничего хорошего не предвещает. «Всё нормально» — успокоил я их — «Не спится просто».

Ещё через полчаса народ начал просыпаться, и пространство наполнилось обычным шумом и гамом. Очень хотелось выяснить, где же тузтец. Но делать этого не следовало. Потому я стойко терпел неопределённость.

* * *

После общего завтрака «макаки» начали разбредаться, в соответствие с графиком, по разным делам: кто на поле, кто на строительство стены, кто заниматься военным упражнениями. У последних, правда, возникла заминка — оказалось, что одного из главных тренеров нет. Где может быть Тагор, никто не знал. У меня уже тревожно засосало под ложечкой, но тут пропажа нашлась: тузтец появился в крепостном проёме, оставленном для будущих ворот, бодрый и довольный. На вопросы, где же он провёл ночь, ухмыляясь, бросил что-то насчёт молодых вдов, которых в таком большом селении хватает.

Увы, переговорить с бывшим наёмником с глазу на глаз не удалось — тот сразу же принялся гонять подопечный контингент. Да и мне недолго выпало наслаждался бездельем с наблюдением за работой других.

Сперва я решил, что толпа, ввалившаяся через недоворота, имеет какое-то отношение к ночной экспроприации, и приготовился к худшему. Но быстро сообразил, что шумная агрессия этой компании направлена не на меня, а друг на друга. Хотя настроение это не сильно улучшило. Потому как мне предстояло сейчас довести до конца судебное заседание по делу о злокозненном колдовстве — то самое, которое пришлось прервать в связи с нападением тинса. Придав своему лицу надлежащее выражение начальственной надменности и величавости, я занял «официальное» кресло. И суд начался.

Настроение у меня сегодня не очень хорошее, а нелюбовь к религиозным предрассудкам на фоне идиотизма, к которому пришлось прибегнуть для изъятия столь нужных для прогресса и процветания ракушек, обострилась неимоверно. Так что я неожиданно для пострадавшей стороны выступил не судьёй, а адвокатом обвиняемого Лагумуя.

«В чьей власти находятся люди, оказавшиеся в море?» — вопрошал я риторически — «Конечно повелителя водной стихии Тобу-Нокоре. И потерпит ли морской владыка вмешательства жалкого смертного, каким является мастер Лагумуй? Морскому владыке всё равно — защитные знаки нанесёт человек на лодку или наоборот, губительные. Тобу-Нокоре будет действовать назло: если человек нанесёт защитную резьбу, то возьмёт и разобьёт лодку. А если же будут знаки портящие лодку — то он может, показывая свою силу, сделать так, что она благополучно вернётся к берегу».

Я ещё долго выворачивал аргументы шиворот-навыворот, доказывая, что чёрное — это белое, а белое — это чёрное. Так что сначала ошалевшие истцы вынуждены были согласиться, что учитывая своеволие повелителя морей, теперь уж и не установишь: колдовал Лагумуй над лодкой, желая навредить, или же наоборот — желая добра заказчикам. А потом мне удалось убедить публику, сославшись на информацию, которую я получаю напрямую от своего покровителя, что в данном случае имела место следующая последовательность событий: мастер-лодочник нанёс на своё изделие необходимые знаки, а Тобу-Нокоре, увидев своеволие ничтожного человечишки, пришёл в ярость и сделал всё по-своему. В итоге все претензии к Лагумую были сняты.

Однако я рано радовался столь хитроумному разрешению тяжбы. Подсудимый, вместо того, чтобы радоваться оправдательному приговору и побыстрее сваливать, озадачил меня вопросом: «Но как же мне поступать теперь, если морской владыка Тобу-Нокоре легко может преодолеть те защитные знаки, которые я наношу на свои лодки?»

Я, про себя матюгнувшись на языке непонятно где находящейся Родины, задумался.

— Всё просто — кажется, решение нашлось — Ты, Лагумуй, как и прежде наноси свои знаки и говори заклинания. Но теперь всегда обращайся к морскому владыке со словами, что все, кто пускается в плавание, в его власти, и пусть он сам решает: пощадить людей, пользующихся твоими лодками, или же взять их себе в качестве жертвы.

— Спасибо за мудрый совет, Сонаваралингатаки — сказал мастер-лодочник.

— Спасибо тебе, Сонавалингатаки за справедливый суд — вторили ему истцы.

— Теперь мне нужно будет наносить дополнительные знаки на все лодки, мною изготовленные, а также читать новые заклинания и обращения к Тобу-Нокоре — вдруг выдал Лагумуй с озабоченным выражением лица — Люди, передавайте всем, кому я делал лодки, что я буду их переделывать. И пусть пользующиеся моими лодками поспешат.

* * *

Не успел я похлебать супчика с мясом конури и кусочками коя, восполняя силы, затраченные на справедливое и мудрое судейство, как возник какой-то новый шум. Я опять внутренне подобрался, ожидая известий о пропаже подношений морскому владыке. Но оказалось, что просто группа рыбаков умудрилась поймать особо крупного морского млекопитающего, которых ваш покорный слуга окрестил тюленями. И теперь «достопочтенного Сонаваралингу-таки» зовут поучаствовать в качестве почётного гостя на церемонии разделки туши и распределения добычи.

В общем-то особого интереса сама процедура не вызывала — ни малоэстетичное свежевание, ни подробности делёжки морского чуда-юда между участниками рыбалки, превратившейся нежданно-негаданно в охоту. Но вот шкура «тюленя» меня интересовала весьма — как материал для щитов или для изготовления мехов в медеплавильню. Так что я любезно принял приглашение.

* * *

Туша неведомой морской зверушки лежала на свободном куске пляжа — примерно посредине между зоной азартных игр и вохейскими торжищем. Народу собралось немало. Многие из обычных завсегдатаев черепашьих бегов и крабьих боёв бросили привычные занятия и толпились вокруг. Да и из вохейцев добрая половина пришла, привлечённая скоплением туземцев.

Меня со свитой и посланцем от удачливых охотников толпа пропустила, раздавшись в стороны, и тут же вновь сомкнулась. Заправлял здесь довольно молодой парень, моих примерно лет, высокий и худой. Кроме добытчиков «тюленя», допущены были к торжеству с десяток «сильных мужей» Мар-Хона. Я с интересом разглядывал животину: как-никак она имела некоторое отношение к прогрессу в местном гончарном деле и к началу папуасской металлургии. А вот видеть ластоногое сиё ранее не довелось. Да, тюленем эту гору мяса и жира с торчащими из пасти клыками назвать трудно — скорее уж морж какой-то. Но ладно, не буду менять уже привычное название.

Узрев появление таки, которого, похоже, одного и ждали, распорядитель затянул нараспев, обращаясь к убитому зверю. Если перевести на нормальный язык заковыристые обороты «торжественной» речи, то сейчас руководитель охотников гнал своей добыче откровенную дезинформацию: дескать, напоролся бедный тюленистый морж на острый камень на дне морском, пропорол свой бок могучий; и теперь лежит, отдыхает, сил набирается, в компании своих друзей-людей; а потом его пир знатный ждёт, на котором будет он самым главным гостем. Дабы лучше запарить мозги потерпевшему его обидчики устроили пляски с танцами вокруг несчастного. Само собой в сие действие были вовлечены и почётные гости. Так что и мне с сопровождающими пришлось притоптывать и приседать в ритм, выбиваемый по деревянному барабану одним из охотников.

Наконец дискотека окончилась. Надеюсь, вид у меня был не самый дурацкий… И началась разделка туши. Всё тот же долговязый парняга, к которому остальные обращались «Рохоке», ловко орудуя каменным ножом, принялся снимать шкуру с добытого зверя. При этом он не забывал заговаривать зубы покойнику: дескать, скинь плащ тяжёлый, неудобный, гость дорогой, да проходи на праздник в твою честь.

Особого удовольствия лицезрение разделки тюлене-моржа не доставляло, но делать нечего, приходится смотреть, как охотники, сноровисто покончив со снятием шкуры, принялись потрошить внутренности. На заботливо расстеленные циновки полетели кишки, какие-то внутренние органы. Работала команда Рохоке споро и слаженно, так что довольно быстро туша была разделана, всё отсортировано и разложено в несколько кучек: отдельно потроха, мясо, розоватый жир. Один из добытчиков принялся полоскать морской водой кишки, предварительно выдавив их содержимое на песок.

Смотреть на малоаппетитное месиво из полупереваренных водорослей, моллюсков и мелкой рыбёшки радость сомнительная. Я и не собирался разглядывать эту кучу, если бы не что-то ярко-красное, выглядывающее из остатков последнего обеда ластоногого.

— Что это? — машинально вырывается у меня.

— Не знаю — мотает головой Рохоке, тянется и вытаскивает слегка пожеванный кусок пластмассы — Такие вещи иногда попадаются в рыбе или их морем выбрасывает на берег. В гиликуму я это впервые вижу.

— И давно такое встречается? — спрашиваю — У нас в Бонко не слышал про такие предметы.

— Говорят, недавно. Дождей двадцать или тридцать всего — отвечает охотник, пластая ножом мясо на куски для запекания на углях — Старики этого не помнят.

Я же верчу ядовито-красную пластмассовую деталь: кажется кусок ручки от ведра.

* * *

Мясо «гостя дорогого», если честно было не очень — по мне так конури, которых Таниу пускает на суп, куда мягче и вкуснее. А эта тюленятина ощутимо отдавала рыбой. Но ничего, съел и даже добавки попросил — чтобы не огорчать пригласивших меня охотников.

Ненароком поинтересовался, что собираются со шкурой делать.

— Не знаю — ответил Рохоке, тот самый худой предводитель — Обменяем на что-нибудь.

— Тогда я готов её взять — сказал я.

— Ты, Сонавалингатаки… — протянул охотник — Тебе могу подарить.

— Спасибо, это хороший подарок — в туземном языке нет слова «дорогой», в смысле цены вещи — Ты не пожалеешь об этом — пообещал я Рохоке. Разумеется не пожалеет: если в Талу действительно есть медная руда, шкура вполне тянет на пару-тройку изделий нашей молодой металлургической промышленности.

— Тогда я велю жене с сестрой выделать её как можно лучше, чтобы не пришлось мне и моим друзьям стыдиться такого подношения.

В общем, остаток дня провёл я с пользой: шкура большая, хватит на немалых размеров меха. Уже почти в полной темноте возвращались домой.

* * *

А на холме, наконец-то услышал новость: морской владыка Тобу-Нокоре взял поднесённые ему жителями Хона и Вэя ракушки. Именно такая версия, как следовало из разговоров, была практически единственной — никто даже и не подумал, что имело место банальное воровство.

Ну, а уже на сон грядущий заслушал доклад Тагора: вся куча связок надёжно спрятана в зарослях недалеко от берега Алуме, откуда он вывезет их к вохейцам завтра самым ранним утром. Насчёт лодки тузтец договорился, лишних глаз надеется избежать. Я сдержано поблагодарил наёмника, велев ему быть осторожнее. Тот, усмехнувшись, ответил: «Постараюсь. Мне моя шкура дорога».

* * *

Следующий день начался с самого натурального религиозного психоза, охватившего поголовно Мар-Хон с окрестностями. Исчезновение коллективного подношения от лица всего населения Побережья было воспринято как некий знак. И о смысле сего знамения теперь шли ожесточённые споры. В общем, для введения развивающихся событий в более-менее мирное и организованное русло требовались немедленные действия. И кому ещё всем этим заниматься, кроме как Сонаваралинги, в лице которого соединяются властные полномочья с особыми отношениями с Тобу-Нокоре.

К полудню вокруг святилища морского владыки собралась толпа в несколько тысяч человек. Народ ждал разъяснений и официальных комментариев. И они последовали…

Я прошёл сквозь почтительно расступающуюся толпу, поднялся на возвышение, где стояли идолы повелителя волн и глубин со свитой, мысленно сказал себе: «Охренеть, до чего я докатился». И начал речь.

Обороты «торжественного» языка лились, сплетаясь в кошмарные с точки зрения здравого смысла конструкции. Но, судя по реакции передних рядов, публике нравилось. Через полчаса, охрипнув от громкого крика, я замолчал. Не знаю, насколько собравшимся стало понятнее явленное знамение. Скорее уж моя речь запутала народ ещё сильнее: у меня вышло что-то маловразумительное, хотя и красиво звучащее и весьма оптимистичное. Хотя, всё же, надеюсь, главный посыл понятен: Тобу-Нокоре обещает сто лет благоденствия и новых благ всем дареоям Пеу, но для пущего закрепления эффекта, чтобы данные посулы стали реальностью, следует отныне каждый год подносить ему такой же подарок. И коль морской владыка его опять заберёт, то значит, всё будет отлично.

В общем, народ немного успокоился и настроился на оптимистичный лад, волнение постепенно улеглось. Хотя количество посетителей в святилище Тобу-Нокоре выросло в десятки раз — теперь возле идолов почти всегда кто-то был.

Правда, почти сразу же обнаружилось, что кое-то из «сильных мужей» начал смотреть на меня косо. Я спросил Ванимуя, чего это они. Тот ответил: «Уважаемые Тибуки и Тоноку много лет объясняли жителям Хона и Вэя волю морского владыки. Потому сейчас они и недовольны».

Опаньки… На ровном месте нажил себе врагов. Причём, были бы мне эти жреческие функции сильно нужны. Так нет же — участие в торговле опиумом для народа скорее отвлекает от других дел. Да и совестно как-то осознанно и преднамеренно врать на такую массовую аудиторию. Точнее даже — опасно… Чего доброго ещё почует публика фальшь, и, боюсь, освистыванием и закидыванием гнилыми кокосами дело для меня не закончится.

Тут же поинтересовался у своего консультанта по местным делам — может, поговорить с обиженными регоями, объяснить, что я вовсе не покушаюсь на их права толковать и оглашать волю Тобу-Нокоре. Ванимуй, немного подумав, ответил: «Тибуки и Тоноку сейчас злы на тебя. Чуть позже, когда они остынут, побеседую с ними, скажу, что Сонавалингатаки не думал лишать их права говорить от имени морского владыки. А потом ты и сам с ними будешь разговаривать».

— Хорошо — только и оставалось ответить. Хотя чего тут хорошего: сколько времени теперь займёт урегулирование этого недоразумения… И каких подлянок ожидать от «сильных мужей», на деляну которых я ненамеренно залез. Главное, чтобы они от обидок не начали расследование обстоятельств, при которых Тобу-Нокоре «забрал» столь щедрое подношение.

Единственное что немного успокоило — это отчёт Тагора по возвращении в резиденцию: гуманитарная помощь от морского божества благополучно доставлена ранним утром на пляж, пять тысяч ракушек отданы Выхкшищшу-Пахыру, остальные вручены Кушме-Чикке, им пересчитаны, приняты на хранение, о чём почтенный судовладелец выдал тузтцу расписку, в которой указано количество вплоть до последней ракушки. О точном содержании сего документа оставалось только догадываться — мне понятна была только часть с вохейскими числами: выстроенные вертикально точки, означающие единицы, столбики-десятки, квадратики-сотни и тысячи-треугольники. Из слоговых знаков я понял от силы половину, да и ту не в состоянии оказался связать воедино.

«Расписка на тебя, Сонаваралингатаки» — пояснил бывший наёмник — «Но ты можешь своей рукой вписать, что доверяешь получение денег или иные действия по ней Тунаки. Итуру лучше не вписывать. Старику всё же доверия больше. Тенхорабит, как-никак». Я кстати, был того же мнения — что Сектант более надёжен, чем Баклан. И в силу возраста, и в силу предписываемых религией моральных установок.

* * *

«Как провожают пароходы…» — неожиданно всплыла в памяти строчка из какой-то советской ещё, кажется, песни. Сегодня, конечно, провожали не пароходы, а небольшие парусники. Вот ведь интересно — пока вохейские корабли лежали на песке, казались они огромными — особенно в сравнении с папуасскими долблёнками. Но как только суда оказались на воде, сразу же стала видна их мизерность и ничтожность на фоне моря. И оставалось только дивиться мужеству тех, кто рискует пускаться на таких скорлупках в долгие плаванья, неделями не видя берегов.

Сказаны уже все прощальные речи, сто раз говорено с Сектантом, что он должен привезти, и какие суммы может потратить. И теперь моряки, а с ними и пятёрка пассажиров, загружают последние связки товара с туземных лодок в трюмы. Прощание состоялось несколько часов назад — таковы, увы, особенности местного портового дела, когда корабль подтаскивается к линии прибоя, сталкивается в воду, буксируется в ручную несколько десятков метров по мелководью, а потом, когда глубина под килем уже достаточна, идёт заполнение трюмов и размещение судового инвентаря и имущества экипажа и пассажиров — если они есть. Так что никаких маханий платочком с пирса — в виду отсутствия оного.

Планы пришлось менять в самый последний момент: всё-таки Баклан оказался нужнее здесь, на острове, в качестве связного между мною и Солнцеликой и Духами Хранимой. В итоге старик оправился без своего родственника. Зато в сопровождении четырёх жителей Пеу. Там, на чужбине, вопрос лояльности мне или кому ещё становился делом десятым, потому я, выбирая охрану Тунаки, руководствовался больше знанием вохейского, хотя бы зачаточного, да наличием опыта общения с заморскими чужаками. К сожалению, не удалось уговорить сопровождать Сектанта Гохоре, плавающего в Вохе. Так что пришлось троих выбрать по рекомендации Ванимуя — двух из его подчинённых, ещё одного из числа родственников моего советчика. А командиром над ними ставить одного из «макак», Тухупу. Он давно попал мне на заметку за редкое сочетание живого и пытливого ума, храбрости и холодного рассудка в критических ситуациях.

Правда, этот орёл мог бы пригодиться и «дома» в качестве металлурга — поскольку относился к самым толковым из подручных Атакануя. В своё время я даже настоятельно предлагал Тухупу остаться в Мака-Купо, причём советовал из совершенно добрых побуждений. Но извечное любопытство и неугомонность натуры заставили его бросить столь блестяще начавшуюся карьеру и отправиться с нашей армией на запад острова.

Увы, кадров катастрофически не хватало. Так что пришлось выбирать, на что бросить человека. В итоге я решил, что сопровождать торговую миссию в данный момент важнее. Тем более что медь плавить начнём в лучшем случае через несколько месяцев — пока же нужно разобраться с более важными делами.

На прощание Тухупу выслушал длинную лекцию на тему соблюдения осторожности — чтобы в Вохе ртом не хлопал, ни с кем особо не откровенничал, и выполнял распоряжения Тунаки. Сектанту же я сказал об ответственности за сопровождающих, которые «в вашей стране, словно дети, будут». Ну, в качестве благого пожелания — в случае возможности — пристроить начинающего металлурга в какую-нибудь мастерскую по профилю, для повышения квалификации, так сказать.

* * *

Прошли долгие часы, прежде чем стайка кораблей, медленно уходящая от берега, затерялась на просторе Хонского залива. Сегодня вечером они, ещё может быть, остановятся на ночёвку в Вэй-Поу или, скорее, где-нибудь на северном берегу пролива, ведущего в открытый океан. А завтра, с утренним солнцем, преодолеют пролив и, уйдя подальше от суши, будут ловить парусами попутный ветер. А там как повезёт: могут за неполные два месяца добраться до первых островов, подчиняющихся вохейскому царю, могут и все три бороться с морем, а могут и навсегда сгинуть в пучине. Оставалось только надеяться на доброе расположение Тобу-Нокоре или его вохейского коллеги Шшумпшу-Уляраху.

Но мне некогда было предаваться излишним размышлениям и грусти. Две сотни «макак» и шесть сотен отборных бойцов со всего Вэя и Хона уже практически готовы выступить в поход, как они думают, против ещё не покорённых бунса и тинса. В общем-то, люди собраны и организованы ещё пару дней назад, но я дожидался отплытия заморских торговцев — как-то неуютно оставлять в тылу четыре сотни чужеземцев, когда уводишь самых боеспособных воинов.

Глава двадцать вторая

В которой герой вспоминает одну старую песню, вызволяет прекрасную даму, а также проявляет сперва жестокость, а потом милосердие.

«Он шёл на Одессу, а вышел к Херсону» — внезапно вспомнилась строка из песни. Саму песню слышать не доводилась, а эти слова в далёком цивилизованном прошлом до меня добрались посредством не то какого-то телевизионного юмориста-зубоскала, не то просто в виде анекдота.

Ситуация у нас была чем-то схожа с тем революционным матросом, который вроде бы фигурировал в песне: восемь сотен папуасов под моим руководством бодро топали по деревянной гати через бунсанские болота на Тинсок. А согласно моему плану должны будут через два или три дня оказаться под Тенуком. Правда, об этом даже командиры узнают только завтра с утра — когда мы окажемся недалеко от верховьев Бунуме, по которой будем сплавляться до Алуме. В общем: «Я шёл на Тинсок, а вышел к Тенуку».

Пейзаж вокруг не радовал — болота, покрытые ряской озёрца, небольшие куски леса на местах повыше, снова болота и небольшие водоёмы. За прошедшие со времени славной победы над болотными обитателями недели я так и не сумел сообразить, как же всё-таки прокопать каналы, чтобы осушить местность. Потому приходилось довольствоваться бревенчатыми настилами, весьма свободно плавающими в болотной жиже, так что то и дело кто-нибудь из бойцов, не удержавшись, соскальзывал в мерзкую даже на вид субстанцию. К счастью, идущие рядом всегда успевали вытащить неосторожного товарища, и единственной неприятностью для искупавшегося была прилипшая к телу грязь. Впрочем, учитывая роящихся над нами кровососов, от которых эта корка защищала, не такая уж это и неприятность. По крайней мере, кое-кто специально измазывался — чтобы комары меньше грызли.

После нескольких часов акробатических упражнений на брёвнах наша колонна выбралась на сухое место. До ближайшего селения бунса оставалось пройти всего ничего. Но, посоветовавшись с командирами, я объявил привал до утра — нечего свежеиспечённым ганеоям видеть представителей касты господ в жалком виде. Завтра с утра со свежими силами пройдёмся через их деревни. Правда, из графика немного выбьемся. Но об этом знаю только я один.

* * *

В Бун-Похо меня встретил Длинный со своим отрядом.

— Сонаваралингатаки — бодро отчитался он — Болотные червяки соорудили сто двадцать циновок, о которых ты распорядился. Циновки сложены ниже по течению реки, в полудне ходьбы.

— Хорошо — я улыбнулся. Места на плотах должно хватить на все восемь сотен.

* * *

Время перевалило за полдень, самая жара. Можно дать воинам разрешение на отдых. Но прежде следует объявить об истинной цели похода. Поэтому приказываю командирам построить всю нашу армию.

— Славные «пану макаки», славные сыны Хона и Вэя — голос мой звенит над притихшей массой — Я, Сонаваралингатаки, «пану олени» братства «пану макаки», таки Хона и Вэя, хочу сказать вам, что цель нашего похода меняется.

Среди толпы пошёл недоумённый гул.

— Прошедшей ночью ко мне явился дух, сказавший, что в Тенуке ждёт моей помощи Солнцеликая и Духами Хранимая тэми Раминаганива. Правительницу окружают сейчас по большей части люди недостойные. Мой долг прийти на помощь нашей тэми и тем немногим, кто верно ей служит и думает о благе всего Пеу. Сегодня мы пойдём на север. Недалеко отсюда приготовлены плоты, на которых мы спустимся по Бунуме до Алуме, а по ней доберёмся почти до самого Тенука. Солнцеликая и Духами Хранимая тэми волей духов уже знает о помощи, которая к ней идёт, и соберёт всех верных ей людей. Враги же наши не будут знать о готовящемся до последнего, пока мы не окажемся в Тенуке. И помните, в столицу мы придем по зову нашей повелительницы. Так что вести себя все должны, как подобает верным своему долгу дареоям. Постарайтесь никого не убивать без нужды, даже если на вас кто-то будет кидаться с оружием: там могут оказаться честные люди, которые не знают о наших целях. Всех регоев и сильных мужей Тенука надлежит задержать, обезоружить и привести пред очи нашей юной тэми для определения их виновности или невиновности.

Да, умею я народ удивить и в растерянность ввести. Но возмущения никто не выражает. Более того, на чёрных лицах видна решимость идти и вызволять бедную тэми немедленно. И даже марш-бросок по болотам никого не пугает.

* * *

На совещании с участием вэйских и хонских командиров и наших «оленей» и полусотников все также ведут себя, словно только и ждали этой новости.

— Мы давно говорили — подал голос Уруборе, «сильный муж» из Нохоне — Что Сонаваралингатаки должен взять в жёны Солнцеликую и Духами Хранимую.

— Думаю, что сама тэми должна решать, кто станет её мужем — отвечаю.

— Конечно — соглашаются со мной все. Им-то выбор Раминаганивы ясен — разве можно выбрать кого-то иного, кроме великого колдуна и полководца.

Ладно, спорить не буду. Разгоним конкурентов, там и посмотрим. Я всё-таки склонен выяснить у Ванимуя с Рамикуитаки полный перечень молодых парней из знатных семейств Западной равнины, из которых и выберем подходящую пару для Солнцеликой и Духами Хранимой. Причём постараюсь, чтобы и ей будущий супруг понравился, и партия была оптимальной с точки зрения внутриполитических раскладов — то есть принц-консорт должен состоять в родстве с максимумом кланов и группировок. А уж в будущем я буду следить, чтобы назначенный в мужья обращался с тэми хорошо — иначе голову паршивцу оторву, вместе с остальным выступающими частями.

* * *

Как спала полуденная жара, двинулись в путь. Некоторая заминка вышла из-за нежелания кого-либо оставаться в Бунсане для усиления отряда Длинного — всем хотелось идти спасать тэми. Пришлось устроить жеребьёвку на веточках. Короткая досталась малознакомому старосте из Вэя с отрядом из полусотни человек. Он, конечно, особого восторга не проявил, скорее наоборот. Но вынужден был подчиниться воле духов.

* * *

И вновь чавкающая под ногами болотная грязь, доходящая местами по грудь. К вечеру добрались до плотов, заготовленных бунса под присмотром Длинного. Переночевали на сухом пятачке, а утром двинулись дальше, меся жижу ногами. К сожалению, река здесь ещё недостаточно полноводная, чтобы можно ей воспользоваться — вместо того, чтобы плыть на плотах с комфортом, их приходилось толкать, скользя по донному илу. Но после обеда Бунуме, вобрав несколько крупных ручьёв, превратилась в довольно мощный поток, и наше воинство оседлало камышовые конструкции. Дальше поход приобрел куда более приятный характер.

Сплавлялись до сумерек. Берега были совершенно безлюдные. Я не рискнул на плавание в темноте — речушка узкая, то и дело попадаются коряги. На ночлег встали на пригорке в сотне метров от берега Бунуме. Пара бойцов взобралась на высокое дерево и осмотрела окрестности. Вроде бы по правую руку, на востоке, мерцают огни совсем рядом. Ниже по течению тоже что-то виднеется, похожее на селение.

После короткого совета с командным составом решаем выдвигаться, едва только начнёт светать: возможно, удастся проскользнуть незамеченными мимо первых деревень на нашем пути.

Ночью спалось весьма тревожно — снилась всякая муть. Судя по всему, не одному мне. Так и поплыли: семь с половиной сотен невыспавшихся и решительно настроенных мужиков. Не знаю, видели ли нас жители двух замеченных мною селений. А если видели — подняли ли тревогу. В Широкую Алуме вошли ранним утром. Здесь пришлось попотеть, выгребая против течения. Так что на последний, самый короткий, отрезок водного маршрута потратили немало времени — до наступления полуденной жары.

Вот, наконец, мыс, образованный слиянием Малой и Большой Алуме. Плоты один за другим пристают к берегу. Наша армия сходит группами на приречный песок. Множество бестолковых движений, когда бойцы продираются сквозь толпу к своим командирам. Солнце припекает по максимуму, но времени на обычный у папуасов дневной отдых в тени нет, равно как и самой тени, где можно покемарить. Потому выстраиваемся в колонну и движемся в сторону Тенука, ближайшие хижины которого в нескольких сотнях метров. Жара имеет положительное свойство — на улицах столицы безлюдно.

По идее говоря, следовало бы разделить наше воинство. Большая часть должна окружить Тенук и прошерстить его весь, сгоняя всё мужское население старше шестнадцати лет на центральную площадь. А меньшая часть во главе со мной движется в это время туда прямиком на соединение с тэми и собранными ею людьми. И уже потом пусть Раминаганива и верные ей регои да «сильные мужи» фильтруют согнанных: кого отпустить с извинениями или без оных, кого схватить, кого, наоборот пригласить в свои ряды. Но, увы, подобная операция мало реальна с наличными папуасскими кадрами, тем более, учитывая независимый и взрывной характер публики, которую надлежит проверить. Так что придётся действовать по-иному: быстро маршируем к резиденции типулу-таки, окружаем её, соединяемся с собранными Солнцеликой и Духами Хранимой сторонниками, и начинаем сортировать находящихся там граждан. А уже потом пойдём по кварталам, арестовывая тех, на кого укажет тэми или доверенные её лица. Конечно, кто-то сможет успеть сбежать. Но таковых будет не сильно много: основная масса нынешней придворной клики тусит вокруг хижин правителя острова.

Я шёл впереди колонны, бок обок с Гоку, показывающим дорогу. Полгода назад Тенук был всего лишь эпизодом войны, не финальным даже. Запомнилась мне тогда больше дискуссия «сильных мужей» о дележе придворных мест. А подробности столичной топонимики ускользнули от моего внимания. Я даже не мог вспомнить — идём ли мы сейчас там же, где шли в тот раз, или нет.

Столица как будто вымерла. И кажется, дело не только в полуденном зное. Что-то мне это напоминает. Смутная ассоциация ворочалась где-то в глубине памяти. Ворочалась, ворочалась, да и выскочила. Точно также я шёл по пустому Хау-По полтора года назад. Только тогда за моей спиной был только Длинный со своими подручными. И в душе был жуткий страх перед ныне покойным бонкийским Самым Главным Боссом. Сегодня же страха почему-то я не испытывал. Волновался — да, переживал за юную тэми — тоже. Но совершенно не боялся. И вообще — был уверен в победе. Не знаю, откуда уж взялась эта непоколебимая уверенность.

* * *

Вот и площадь, на противоположном конце которой стоят хижины, принадлежащие верховным правителям Пеу и их родне. Здесь нас уже ждали. Преграждающих нам путь было намного меньше, нежели пришедших со мной. Но, судя по их решительным лицам, уступать дорогу никто не намерен.

Я шёл прямо на сжимающих боевые дубинки и топоры текокцев, стараясь не думать о кровавой каше, которая в любой миг может завариться под жарким тропическим солнцем, что бьёт сейчас нам с затылок, ослепляя стоящих на дороге.

— Сонаваралингатаки пришёл по зову Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганивы — хриплю я — И любой, кто стоит у него на пути, враг нашей повелительницы. С дороги.

— Я, Кумакурегуй. Солнцеликая и Духами Хранимая тэми послала меня сказать, что она не хочет видеть Сонаваралингу — демонстративно опуская мой титул, важно отвечает богато увешанный ожерельями толстяк. Несмотря на выпирающее пузо, в нём чувствовалась немалая сила. А в памяти тут же всплывает: «Представитель старой текокской знати, старший сын Тутокурегуя, один из претендентов в мужья Рами».

— Он лжёт. Тэми Раминаганива явилась мне в видении и ясно сказала, что она ждёт меня. А этот мешает. И нарушает волю Солнцеликой и Духами Хранимой тэми — выплёвываю слова одно за одним. И чуть в сторону, обращаясь к стоящему слева Тагору — Убрать с дороги.

Светлая для туземца рука совершает молниеносный выпад к горлу Кумакурегуя. И сразу же расцветает под его подбородком кровавый цветок, а в следующий миг голова заваливается на бок, вися на одной коже. Ещё миг, неприлично затянувшийся, и сын Тутокурегуя падает с мягким стуком, поднимая лёгкое облачко пыли.

— Препятствующий воле Солнцеликой и Духами Хранимой тэми Раминаганивы понёс заслуженное наказание — сейчас мой голос звучит хотя и хрипло, но вполне отчётливо. Его слышат все из преграждающих путь нашему отряду. Так что дорога к «хижинам типулу» мгновенно становится свободной. Некоторых нерасторопных довольно невежливо отталкивают в сторону, не встречая не то что сопротивления, но даже и словесных возражений. Оставив позади растерянных людей Кумакурегуя, лишившихся вожака, быстро шагаем дальше.

Когда до «королевских покоев» оставались считанные шаги, откуда-то налетели, размахивая дубинками и топорами и громко визжа какие-то отчаявшиеся. Стена щитов и щетина копий образовалась на острие нашего построения автоматически. А я — внутри этой стены, надёжно отделённый ею от шумных и шустрых противников. «Макаки», в противоположность напавшим, действовали молча и без лишних суеты и телодвижений — скупыми ударами перемолов атаковавших.

Больше никаких препятствий не было до самого конца пути, который завершился у длинного и высокого помоста, укрытого навесом. «Место, где типулу-таки совещается с лучшими людьми Пеу» — так охарактеризовала сей объект тэми в переписке. Именно здесь она должна была, как согласно плану, ожидать нас со всеми призванными сторонниками.

Передовые бойцы легко запрыгнули на помост, Гоку и Тагор помогли забраться мне. Несмотря на изрядные размеры сооружения, места там, разумеется, хватило не на всю нашу армию. Даже из «макак» часть осталась внизу и снаружи.

Мои глаза привыкали после яркого солнца к царящему здесь полумраку. Так что бросившееся на меня что-то было изрядной неожиданностью. И я не успел никак отреагировать, как на мне повисла Солнцеликая и Духами Хранимая, радостно тараторившая, что «Сонаваралинга пришёл!!! Я по тебе соскучилась!!! Почему так долго?!» и так далее. Способ, каким повелительница Пеу поприветствовала свою верную опору и защиту, наместника на Побережье, явившегося по её зову, был, наверное, несколько экстравагантным даже для каменного века, где ещё не до конца устоялись правила и нормы придворного этикета. Но ничего, будущие летописцы подправят данный эпизод, придав ему торжественности и величавости.

Я с трудом отцепил от себя юную правительницу, гладя её по курчавой головёнке и бормоча что-то успокоительное: «Извини, Рами, что не смог прийти сразу, дела были. Но теперь я тебя точно не брошу. А если кто обижать будет, я их всех….» При этом где-то краешком сознания промелькнула крамольная в столь высокий момент, а ранее вообще недопустимая для меня, мысль, что пока Солнцеликая Духами Хранимая висела, вцепившись в меня, её груди прижимались к моему животу. И вторая мысль — хорошо всё-таки, что столь бурное выражение эмоций маленькой тэми произошло при огромном стечении народа. В противном случае мои весьма непривычные для папуасов моральные принципы подверглись бы куда более серьёзному испытанию.

Пока я стойко выдерживал натиск перьеплащеносного (или всё же плащеперьеносного?) ребёнка, глаза обвыклись в царящем здесь полумраке, и появилась возможность оценить диспозицию. По краю стояли в две неровные шеренги «макаки». На левом фланге мои бойцы соприкасались с плотно стоящей группой воинов, среди которых я определил нескольких регоев и «сильных мужей» из числа вовлечённых мною в заговор. По центру же наблюдалась куда более многочисленная, но рыхлая толпа, состоящая, насколько мне позволяли судить мои отрывочные знания о тенукском высшем обществе, из тех, кто считал Сонавралингу-таки наглым выскочкой, занимавшим не своё место.

Солнцеликая и Духами Хранимая, наконец-то, кажется, сообразила, что столь бурный восторг не очень соответствует её высокому положению и торжественности момента. Лицо тэми просто светилось от радости, но наше шествование бок обок по неровностям помоста, надеюсь, выглядело вполне чинным, дескать: «Идёт повелительница Пеу со своим верным слугой, опорой трона и так далее».

Таким макаром мы рассекли толпу, добравшись до сгруппировавшихся союзников. Из полутора десятков «сильных мужей», с которыми удалось договориться до твёрдого обещания поддержать переворот, наблюдалось только четверо. И по десятку бойцов с каждым. М-да, верь после этого людям. Хотя, с другой стороны, могло быть и хуже.

«Рад видеть славных дареоев» — подходящие слова автоматом вырываются из моего рта. Пусть среди них мало относящихся к «торжественной речи», но какие есть, такие есть. «Достопочтенный Кинумирегуй» — обращаюсь к одному из наших столичных сторонников — «Сейчас мои люди помогут тебе отделить тех из присутствующих здесь, кто достоин занимать места возле Солнцеликой и Духами Хранимой тэми, от тех, кого следует прогнать прочь как бесполезных. А тех, кто вреден и опасен, нужно будет задержать. В последствие наша повелительница решит их судьбу».

— Здесь не все из наших врагов — некоторые из присутствующих поморщились: Кинумирегуй не стал использовать эвфемизмы и прятаться за интересы трона, предпочитая называть вещи своими именами. Увы, нет в этом регое столичного лоска и утончённости. Ну что поделаешь — я тоже не очень насчёт задвигания красивых речей «торжественным» слогом.

— Хорошо — отвечаю — Когда разберётесь с находящимися здесь, разделитесь на несколько отрядов, в которых будут как пришедшие со мной воины, так и местные, и пойдёте по Тенуку, чтобы найти и схватить всех злоумышленников и недостойных людей. Гоку, Кано, помогайте Кинумирегую.

На платформе для собраний «лучших людей Пеу» завертелся круговорот темно-коричневых тел: «макаки» по указке местных кадров начали сортировку «сильных мужей», регоев и прочих, скопившихся на правом краю помоста. Процесс был весьма прост: то одного, то другого выдёргивали из толпы, связывали за спиной руки и пинком отправляли на попечение наших товарищей, оставшихся внизу. Тех же, кто не представлял, по мнению Кинумирегуя, опасности, бесцеремонно отгоняли в самый дальний угол. Вообще-то ничто не мешало их просто вытурить вон, чтобы не путались под ногами на не таком уж и большом пространстве «зала заседаний». Но существовала опасность, что эти бесполезные и новой власти, и прежней придворной камарилье граждане могут предупредить кого-нибудь из подлежащих аресту — неважно специально они это сделают или нечаянно, просто разнося слухи. А вот тех, кого следовало бы немедленно сделать советниками тэми, практически не было — фильтрации подверглось не меньше трети из «ненаших», с десяток человек со связанными руками исчезли из моего поля зрения, в два раза большее число непонимающе жалось в правом углу платформы, а на левый край перекочевало пока что только двое. Ну ладно, с этой задачей и без меня справятся. А я пока займусь столичными участниками нашего выступления.

— Солнцеликая и Духами Хранимая тэми — в присутствии такого количества народу следует соблюдать этикет — Когда я посылал тебе весть о своём скором появлении в Тенуке, я уповал на то, что вокруг тебя соберутся десятки верных людей, имена которых тебе известны по воле духов — самое забавное, публично затрагивая вопрос, как мы с Раминаганивой общались, я нисколько не лгал: ведь в любом случае без воли каких-нибудь мифических сущностей ничего в мире не происходит, даже если люди сами действуют.

— Я стала собирать верных людей, как ты и советовал мне три дня назад, Сонаваралингатаки — ответила юная тэми — Но наши враги что-то заподозрили. Я сумела поговорить только с пятью сильными мужами, из тех десяти и ещё четырёх, о которых ты известил меня. Со вчерашнего вечера мне стали мешать говорить с людьми. Потому сегодня утром, зная, что ты, Сонаваралингатаки, придёшь в течение дня, я собрала тех, кого успела предупредить о твоём скором прибытии, а потом мы оказались окружёнными здесь, где мои предки советовались с лучшими представителями племён Пеу.

— А почему я не вижу здесь Итуру, Солнцеликая и Духами Хранимая тэми?

— Они убили его — ответила Рами. Радость в один миг исчезла с её лица.

— Где его тело?

— Я покажу — тэми со слезами на глазах тянет меня прочь с помоста.

Идти недалеко: спрыгнуть с помоста, сделать пару поворотов среди хижин, и на утоптанной земле лежит тело Баклана, облепленное мухами. Кровавое пятно под ним еле заметно на фоне тёмного грунта. Нашего связного не просто убили, его явно пытали.

— Кто? — медленно и тихо шиплю я. Именно шиплю, несмотря на отсутствие в туземном языке шипящих звуков.

— Я покажу. Я специально смотрела, как его убивали, чтобы ты знал, кому мстить, когда придёшь — глотая слёзы, отвечает Рами.

— Хорошо, покажешь — тут не знаешь, чему больше ужасаться: мучительной смерти молодого вохейца, тому, что практически ещё ребёнок всё это наблюдал, или же, наконец, тому, что этот ребёнок наблюдал за пытками, чтобы запомнить палачей.

— Они хотели узнать, кому Итуру передавал твои распоряжения. А также кто из «сильных мужей» встанет на твою сторону, и кто будет их предводителем. А Итуру всё время говорил, что ничего не знает. А потом умер.

Ещё бы. Трудно выболтать то, чего не знаешь. Посылая Баклана в столицу, я обычно вручал ему очередное письмо, а на словах ничего секретного и важного не говорил. Ни моему курьеру, ни туземцам и в голову не могло прийти, что главой заговора в столице является не кто-то из опытных и уважаемых воинов, а девочка-подросток в плаще из перьев птицы топири. В общем, стереотипы сыграли с врагами злую шутку — совсем как у меня самого недавно с образом торговца. Но для вашего покорного слуги, к счастью, ложное представление о бронзововековом купце, как о заплывшем жиром трусливом торгаше, не вылилось в серьёзные неприятности. А вот для текокской аристократии всё вышло куда печальнее.

— Ладно, Рами, пойдём, показывай убийц Итуру — сказал я, и, обращаясь к сопровождающим меня воинам — Заберите труп нашего товарища. Он заслужил достойного погребения и хорошей тризны.

* * *

— Вот этот, этот, этот и этот — тоненький пальчик Солнцеликой и Духами Хранимой не был похож на коготь какого-нибудь демона из туземных сказаний или легенд, но тем, на ком останавливался погрызанный ноготок, он внушал ужас не меньший.

— Хорошо, тэми — сказал я, глядя как бойцы Кано выдёргивают указанных Раминаганивой из кучки неблагонадёжных — Сегодня был трудный день. Тебе следует отдохнуть. Пусть женщины из твоей свиты сопроводят тебя в твое жилище. А лучшие и самые верные из «пану макаки» будут охранять покой нашей покровительниц.

— Да, я очень устала — согласилась со мной юная правительница.

Ну, вот и славненько: не зачем ребёнку смотреть на то, что сейчас здесь произойдёт.

«Слушайте все!» — многие из находящихся на платформе от моего крика вздрогнули — «Вчера здесь убили одного из «пану макаки». Причём не просто убили, но убивали его долго и мучительно. Потому я, Сонаваралинга, таки Хона и Вэя, пану олени братства пану макаки, говорю: те, кто сделал это, умрут также мучительно, как и наш брат Итуру». Я перевёл дыхание, старательно сдерживая накатывающее бешенство.

«Ты. Кто. Такой?» — слово за словом выплёвывались изо рта, словно мелкие камушки.

— Утуменуй — стараясь не терять достоинства, ответил самый богато украшенный регой из четвёрки.

— Остальные? Твои? Люди?

— Да — нервно усмехнулся тот.

— Они. Действовали. По твоему. Слову?

— Да.

— Хорошо — я на пару минут задумался, после чего обращаясь к подчинённым Утуменуя — Вы всего лишь руки. Которые делают. То, что прикажет главный над вами. Мне. Тоже. Нужны. Послушные. Руки. Сонаваралинга не станет. Убивать. Если. Сделаете С ним — указываю пальцем на их предводителя — То. Что. Сделали. С моим. Человеком.

Все присутствующие, затаив дыхание, ждали ответа.

— Можешь убивать меня — бросил один из подручных Утуменуя — Я не стану причинять вреда своему вождю.

— Хорошо — что меня на этом «хорошо» заклинило — Ты выбрал свою судьбу. Регой, чьего имени я не желаю знать. Потому. Что. Мне. Не интересны. Имена. Покойников. Остальные?

— Я согласен — ответил молодой парень.

— Я тоже согласен — буркнул третий.

— Бросьте. Эту падаль. Вниз. На землю — короткий кивок в сторону главного из баклановых палачей — Чтобы. Не замарать. Кровью. Ублюдка. Место. Где. Бывает. Правительница.

«Макаки», держащие с двух сторон Утуменуя, стащили его вместе с отказником вниз, на мигом освободившийся пятак — рядом с трупом вохейца.

— Начните со своего старшего — приказал я согласившимся на повторное выполнение палаческой работы — А этот пусть постоит, посмотрит, что его самого ждёт.

Несколько моих бойцов схватили Утуменуя за руки и ноги, и повалили на землю.

— Ну. Давайте. Начинайте — пришлось поторопить замершую в нерешительности парочку.

— У нас нет ножей.

— Кто-нибудь! — крикнул я — Дайте этим двоим ножи!

Гоку мягко и пружинисто спрыгнул с помоста, протянув два каменных лезвия с костяными рукоятками.

— Давайте, начинайте! — мой рык подстегнул этих двоих, и они подступили к тому, кто ещё несколько часов назад был их вождём.

«Крысогубый придурок!» — вопль Утуменуя резко ударил по ушам — «Трус, который боится сойтись со мной в честном поединке!!! А вы, крысиные отродья!!!» — перешёл он на своих подчинённых-предателей — «Трусы, меняющие свою жизнь на честь!»

Сдались им всем мои тонкие губы. Но насчёт трусости задело. Впрочем, чего это я, чувак просто пробует разозлить меня и своих палачей — надеясь, что в раздражении его прикончат побыстрее. А хрен тебе, морда черножопая.

«Не обращайте внимания» — сказал я замершим в нерешительности текокцам — «Он просто хочет разозлить вас и меня, чтобы его быстрее умертвили. Но вы должны, наоборот, сделать так, чтобы он помучился столько же, сколько Итуру. Или больше. Давайте. Давайте».

И спасающие свои шкуры воины принялись за дело.

За последний год с небольшим мне пришлось видеть немало крови и смертей — причём не только в бою, но и после, когда добивали безнадёжных раненных, неважно, своих или врагов. Так что процедуры, которым подвергался Утуменуй, вызывали скорее мрачное удовлетворение, нежели какие иные эмоции. Хотя такой спокойной реакции от себя я вообще-то не ожидал.

Сперва пытаемый сыпал проклятиями, но постепенно его крики становились всё менее членораздельными. Несколько раз его мучители делали перерыв, чтобы потерявшая сознание жертва пришла в себя. Ну а я же, перепоручив надзор за процессом Тагору, переключил своё внимание на первых врагов, схваченных в городе. Кинумирегуй сообщал мне имя и краткую характеристику очередного арестованного, я пытался вспомнить, известно ли мне хоть что-нибудь о задержанном, чаще всего ничего на ум не приходило. Ладно, всё равно разбираться со всей этой шоблой не один день придётся.

С одним из отрядов, кроме десятка пойманных врагов, пришёл Вахаку со своими нынешними подчинёнными. Я был искренне рад видеть верзилу-регоя. Тот тоже был счастлив встретиться со старыми друзьями.

«По Тенуку разговоры идут, что какие-то вооружённые с реки пришли. Я регоев, которые подо мной ходят, взял и сюда пошёл. А по дороге Хоропе встретил, он мне и сказал, что это ты, Сонаваралингатаки пришёл по зову тэми» — объяснял Вахаку.

* * *

«Сонаваралингатаки» — подал голос один из палачей — «Утуменуй умер». Он и его приятель виновато смотрели на меня.

— Умер, говоришь? — переспросил я. И добавил, обращаясь к их отказавшемуся спасать свою шкуру таким вот образом товарищу — Этим двоим мною обещано, что не трону их. Но не обещано, что не буду мешать тебе, если ты захочешь отомстить им за предательство. Отпустите его и дайте нож.

— Спасибо, сонай — безжизненным голосом ответил тот.

Через пару минут, вооружённый длинным бронзовым клинком он бросился на изменников. Драка вышла короткой — первый отступник упал с глубокой раной в бедре, откуда хлестала яркая кровь, второй сцепился с мстителем, покатившись по земле, и через минуту схватка распалась: один остался лежать с торчащим из глаза жёлтым лезвием, а его противник тяжело встал, держась за распоротый живот. Тагор, вопросительно посмотрел на меня. Дождавшись разрешающего кивка, нож тузтца прервал мучения и раненного в ногу, и отказника. Другой бы на моём месте мог оставить их медленно умирать, но я-то помнил, что эти трое просто инструменты, которые направляла рука Утуменуя. Потому они заслужили лёгкой смерти.

«Слушайте меня, дареои» — начал я — «Запомните и передайте всем, кто встретится на вашем пути. Я, Сонаваралинга, таки Хона и Вэя, пану олени братства пану макаки, покарал тех, кто поднял руку на моего человека. Отныне каждого, кто посягнёт на жизнь моих людей, ожидает смерть. А быстро и лёгко или мучительно и долго будет умирать такой убийца, решать мне, Сонаваралинге».

Ночь выдалась суматошной — такой же, как и предшествующий ей день. Смешанные команды из моих бойцов и местных кадров продолжали работу при свете факелов, отлавливая сторонников прежнего режима. Поспать мне удалось урывками, на полу ближайшей к помосту хижины: руководители «опергрупп» то и дело норовили отчитаться об успехах по поимке врагов, радостно крича мне в ухо имя очередного схваченного «сильного мужа».

Не обходилось без жертв — к счастью, не с нашей стороны. К утру к трупам убийц Баклана добавилось шесть новых тел. А из участвовавших в арестах двое получили ранения средней тяжести.

С рассветом зачистка Тенука была завершена: две с лишним сотни «неблагонадёжных элементов» лежали мордами в землю на площади, а на помосте собрались элементы «надежные». Правда, ещё следовало разобраться в степени их надёжности: большая часть этой публики не относилась к числу упоминаемых Рами, а руководствоваться чьими-то личными заверениями о поддержке, равно как и рекомендациям завербованных мною в последние месяцы, я не собирался.

После завтрака, состоящего из вчерашнего печёного баки, было решено собрать совет из «наиболее верных нашей правительнице солидных мужей», как выразился Кинумирегуй. «Наиболее верными из солидных» оказались, разумеется, он и остальные тенукцы, собравшиеся вокруг тэми, командиры «макак» да хонско-вэйские предводители. К кому отнести Вахаку, не понятно, но, наверное, всё-таки к представителям нашего славного братства — вон как вчера гигант радовался тому, что теперь опять будет иметь дело со своими боевыми товарищами, а не со столичными интриганами.

Определив состав органа, которому суждено управлять страной на переходный период, стали ждать появления Солнцеликой и Духами Хранимой. Та явилась, свежая и выспавшаяся, аж завидки берут — вот что значит молодой здоровый организм. Ну и тот факт, что нашу правительницу не будили через каждые полчаса по пустякам.

Заседание нашего «временного правительства» почти сразу же приняло неожиданный оборот. Я рассчитывал по-быстрому решить судьбу арестованной публики, а потом приступить к длинному и нудному делёжу должностей с последующим распределением обязанностей. А вместо этого мне и остальным пришлось выдержать настоящее сражение с юной тэми, которая требовала немедленной и как можно более мучительной казни всех «сильных мужей», что толклись вокруг трона последние полгода.

Текокцы, мужественно отстаивая жизни проигравших противников, руководствовались по большей части соображениями родства — семейные связи тесно связывали практически всю дареойскую верхушку столицы. Хонцы с вэйцами исходили из того, что сначала нужно разобраться с виной каждого. Ну а я же прекрасно понимал, что уткнувшие сейчас носы в землю граждане, чьей крови требует Рами — единственные имеющиеся в моём распоряжении кадры, с помощью которых ещё долгие годы предстоит управлять Пеу и проводить реформы, способные приобщить папуасов к цивилизации, хотя бы в её местном бронзововековом варианте.

Столкнувшись с дружным противодействием, Солнцеликая и Духами Хранимая вынуждена была отказаться от массового насаживания на колья негодяев, из-за которых она на полгода лишилась общества Сонаваралинги. А вместо этого согласилась на тщательное и вдумчивое разбирательство с каждым из обвиняемых по отдельности.

Ну а потом началось это самое «вдумчивое разбирательство». Один за другим пред очи юной правительницы представали провинившиеся подданные. Четвёрка тенукцев выступала в роли свидетелей обвинения и защиты в одном флаконе, перечисляя прегрешения доставленного и смягчающие обстоятельства, если такие имелись. Иногда добавляли свои пять ракушек тонопу Вахаку или Гоку. А наша бесконечно милосердная тэми определяла участь подсудимого. Особым разнообразием приговоры не отличались: либо отлучение от монаршего двора на срок от одного до пяти дождливых сезонов, либо на те же год-пять лет «улагу».

В «улагу», в соответствие с особенностями туземного произношения, превратился ГУЛАГ. Автором идеи принудительного ударного труда провинившихся на благо государства был, разумеется, ваш покорный слуга. Банальное физическое уничтожение здоровых людей казалось мне ужасной расточительностью, особенно учитывая громадье планов по осушению болот Бунсана и прокладке дорог, надёжно свяжущих этот край с Хоном и Вэем. Пары-тройки лет копания канав и таскания грунта под присмотром Длинного будет достаточно, чтобы столичные «сильные мужи» и гордые регои забыли о своём высоком положении и то, как определяли судьбы Пеу. Пока пусть поработают палками-копалками, а потом, когда с медного месторождения в Талу пойдёт первый металл, снабдим их потихоньку нормальным шанцевым инструментом.

В итоге с судом провозились практически весь день. Из двухсот тридцати шести схваченных на «улагу» были осуждены семьдесят девять. Остальные отделались отлучением от двора тэми. Этих под вечер довольно бесцеремонно погнали прочь. А обречённых на принудработы построили и под конвоем вэйских ополченцев погнали в сторону Широкой Алуме.

Никаких сил на делёжку портфелей у членов высокого суда сегодня уже не осталось. Так что отложили этот одновременно и волнующий, и неприятный для меня вопрос на следующий день. А остаток дня посвятили погребению Баклана. Покойников, получившихся в процессе мести за вохейца, равно как и убитых при задержании, забрали родственники — по милому туземному обычаю, кормить речную рыбу. Своего же товарища «макаки» закопали, как и положено в нашем братстве, в земле. Так в Тенуке появилось кладбище, а на нём — первая могила.

* * *

Над телом Итуру вырос небольшой холмик красноватой земли. Я прочитал длинное заклятие, ставившее вохейца в ряды «погибших-но-не-забытых-и-потому-живых». А по возвращении в «королевский» квартал нас ждало погребальное пиршество за счёт запасов типулу-таки. Как принято на папуасских похоронах, все старались веселиться и шутить. Причём выходило у народа это, отнюдь не вымученно — ну, не умеют туземцы долго предаваться унынию по случаю смерти родственников и друзей.

Единственный, кто сегодня был мрачен — это я. И дело вовсе не в горе из-за зверски умерщвленного Баклана, хотя парня, разумеется, жаль. Просто только теперь до меня окончательно дошло, что отныне на мне ответственность за судьбу немалых размеров острова с многочисленным населением. А я имею весьма смутные представления о том, что, как и для чего нужно делать, и к чему все это приведет. Ну зачем я вообще ввязываюсь в это прогрессирование дикарей с неизвестным итогом. Жили бы себе и жили как прежде, сажали корнеплоды, растили свиней, во всех бедах видя волю духов… А что сейчас каждый третий ребёнок не доживает до года… Не известно, сколько трупов будет на том пути, что уготован туземцам моими стараниями… Теперь уж точно никакого путешествия в поисках лучшей судьбы в цивилизованные земли — раз уж сам заварил всю эту кашу, мне и отвечать.

Конец первой книги

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвёртая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg