«Братишка»

Братишка (fb2) - Братишка [litres] (Адмирал [Поселягин] - 2) 1241K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Геннадьевич Поселягин

Владимир Поселягин Братишка

В «Издательстве Центрполиграф» выходят книги

Владимира Поселягина

Цикл романов

Адмирал

Сашка

Братишка

Адмирал

* * *

– Уф-ф. – Я с облегчением выдохнул и, невольно хохотнув, добавил: – Я-то думал, что серьёзное. Мама, такие письма присылают, если подразделение попадает в окружение и не выходит к своим в определённый срок. Отец в тылу служит, к тому же ещё и охотник. Выйдет, не волнуйся. Вот если бы похоронку получили, тогда да, беспокоиться можно было бы, да и то могла быть надежда, что просто ФИО перепутали, например, вместо однофамильца оформили. Так что вытираем слёзы и спать. Завтра тяжёлый день, школа и остальное. Ну а от отца будем ждать вестей, когда-нибудь они будут, надо надеяться. Всё равно ничего другого у нас не остаётся, – как мог, успокаивал я своих.

Когда немного успокоил, отправил малых спать, Маринку туда же загнал, Танюшу в мою комнату на свободную кровать и остался с мамой, бабушкой и дедом. Бабушка только что вернулась из маминой комнаты, где меняла пелёнки Кире, тот недавно трубным басом голос подавал, обидевшись, что о нём все забыли.

– О чём ты хотел поговорить? – косясь на слегка потрёпанный треугольник письма, спросила мама.

Я его забрал у неё, чтобы он не отвлекал, но, похоже, придётся убрать вообще из виду, а то действительно будет серьёзно мешать.

– Прежде чем ответить на этот вопрос, уточню, с какого момента вы выключили радио?

Перед тем как уйти из дома, я прокинул провод самодельного удлинителя и вывесил тарелку репродуктора в форточку, чтобы семья и гости могли слушать меня прямо из сада, где справляли новоселье. Как-то не совсем удачно получилось, надо сказать, письмо это с номером части отца так невовремя пришло. Хотя, может, и вовремя. Тут ведь с какой стороны посмотреть. Нужно лишь уточнить, когда выключили репродуктор, чтобы от этого отталкиваться. Лучше я опишу свою версию происходящего в радиостудии, чем это сделают соседи. А насчёт этого письма-извещения я действительно не очень переживал. Может, это и нервы, все эмоции я спустил ещё там, в студии, но я был слишком спокоен. К тому же знал, что не всегда такое извещение соответствует истине, о чём ранее говорил, бывало, и похоронки по ошибке приходили. Будем ждать вестей от отца, ничего другого не остаётся.

– Когда ты пел песню, – встрепенулась вдруг бабушка, а она не меньше мамы переживала о судьбе своего сына, отца моего. – О дорогах которая…

Такой ответ изрядно меня взбодрил. Фактически репродуктор был выключен за одну песню до того провокационного вопроса диктора, за который ему уже наверняка влетело. Видно же было, что там отсебятина была. Я до сих пор не мог понять, как это допустили. У меня было такое впечатление, что тот машинально задал этот вопрос, и он задавал его всем гостям в студии, лишь на мне споткнулся, и всё пошло не по плану. Да и не должен был такой вопрос прозвучать. Говорю же, такое впечатление, что машинально ляпнул. Это тоже странно, на радио работают всё же люди, которые такого допустить просто не могут, и контроль среди ведущих серьёзный.

– Это хорошо, вовремя треугольник письма принесли. Ну, значит, вот что: когда основное прошло, диктор спросил, когда мы победим немцев. Такого вопроса не было в том списке, что мне дали изучать.

– Зря они тебя об этом спросили, – задумчиво посмотрела на меня мама. Вот уж кто меня хорошо знал.

– Это точно, очень даже зря. В общем, я не хотел говорить, но диктор смог вытянуть из меня несколько историй, из тех, что случилось с нами на той дороге.

– И о сбитом лётчике?

– И о нём, всё рассказал. Ну почти, до бандитов не дошло, время вышло. Вроде ничего так всё восприняли, и я решил продолжать. Помните тот бронетранспортёр с расстрелянными немцами? Я ведь там не только наш автомат нашёл, тот что ППШ.

– Как не помнить, если ты его чуть ли не каждый день начищал, – подтвердил дед.

– Там, кроме автомата, было золото. Килограммовые бруски с гербом Советского Союза. Плохое это золото, вот я и решил его сдать, хочу, чтобы на это золото построили завод по производству автоматов для нашей армии и чтобы политуправление армии за этим проследило.

– От добре! – воскликнул дед и даже ударил себя по коленям от избытка чувств.

Вот мама поняла всё правильно, посмотрела на меня, задумалась и тихо уточнила:

– Почему ты нам о нём не говорил?

– Не всё нужно знать. На вас и так много было взвалено. К тому же это злое золото, плохое, кровавое, только беду оно нам принесёт. Я сразу решил его сдать.

– Хорошо, пусть будет так.

– Это ещё не всё. У меня тут образовались излишки оружия, а наши бойцы и командиры нуждаются. Уже сейчас с запасами вооружения большие проблемы. Вскрывают старые склады с берданками и трофеями Гражданской войны. Больше нечем вооружать добровольческие батальоны. А у нас всё же пулемёты, автоматы, противотанковое ружьё. В Москве среди прочих формируется добровольческий коммунистический батальон, вот я и решил отдать часть вооружения и трофейную радиостанцию им. Оно им нужнее.

– Молодец, – только и сказал дед.

– Как вы понимаете, после того, как я по всему Союзу всё это озвучил, к нам может быть интерес, и не только положительный. Это я о ворах. Дед, держи берданку под рукой.

– Бандиты золотом заинтересуются? – подал голос дед.

– И не только. Соответствующие органы в государстве ну очень подозрительные, и могут возникнуть вопросы. А всё ли я сдал? Могут перейти и к непопулярным методам, например, к шантажу. Но думаю, это только в крайнем случае и до этого не дойдёт. В принципе всё, что хотел сказать, я сказал. Теперь вы в курсе. Ах да, забыл о фотоаппарате, его тоже сдать придётся, вернуть хозяевам, в редакцию, а из сделанных снимков, там, на дороге смерти, я попросил политуправление провести выставку, чтобы москвичи видели, что творилось тогда на дороге.

– Молодец, – снова сказал дед. – Это ты правильно решил.

– Тут главное, чтобы помогли, нужная выставка для мотивации народа, не все ещё поняли, что эта война на уничтожение, но без помощи государства у меня ничего не получится. Ладно, информацию я вам дал, переваривайте её, а теперь давайте приберёмся в беседке после новоселья.

Согнав соседских котов со стола, где те обжирались, мы часть еды отдали собакам, всё равно испортится, а часть убрали на ледник. Работали молча, было видно, что мои родичи ушли в себя. Я убрал репродуктор из окна, там мембрана бумажная, влаги боится, а судя по наплывающим тучам, что закрыли луну, может хлынуть дождь, так что побережём ценный предмет. Снова закрепил его на кухне квартиры мамы, свернув провод-времянку. Закончили мы в полночь, но прежде чем отпустить меня спать, мама на секунду прижала меня к себе и встрепала вихры, этим она показывала, что полностью одобряет мои действия, благословила, можно сказать.

Проследив, чтобы она заперла дверь, мало ли что, я проследовал за бабушкой с дедушкой к их половине дома. Таня уже спала, они с Лушей на одной кровати устроились, Луша сегодня решила со старшей сестричкой ночевать. Я, быстро раздевшись, нырнул под одеяло своей кровати, слегка поскрипев сеткой. Уснул не сразу, долго переваривал весь прошедший день, пока не понял, что успокаиваю себя. Я действительно сделал всё правильно, и, придя к такому выводу, быстро уснул.

Разбудил меня грохот с металлическим скрежетом, звук клаксонов во множественном числе и последующий удар казалось бы в стену дома, отчего строение содрогнулось, и чуть позже начавшаяся разборка под окнами, перемешанная с матом. От шума проснулись все, я так полагаю, Таня и Луша так точно, завозились, скрипя сеткой на своей кровати. Дотянувшись до стола, я взял свои наручные часы и скривился. Пять часов утра, только-только светать начало.

Встав, почёсывая лопатку, отдёрнул в сторону плотные шторы светомаскировки и выглянул в окно. Пришлось прижаться к стеклу правой щекой, чтобы видеть часть штакетника со стороны половины дома мамы, и снова ругнулся себе под нос.

– Да что же это такое?! – тихо взвыл я. – Они что, тараном меня взять хотят?!

Картина, которую я увидел, в другой ситуации вызвала бы у меня смех, но сейчас никакого веселья не было. Кому палисадник ремонтировать? Тут даже гадать не нужно. Мне. Ничего, я ещё поборюсь. А картина выглядела так. К моему дому одновременно подъехали три машины: фаэтон, тот самый ГАЗ-А, и две эмки. Причём эмки умудрились столкнуться на подъезде, а фаэтон стоял чуть в стороне. Видимо, водители не уступили дорогу друг другу и довели до такой ситуации, только от столкновения их бросило на угол моего палисадника, в результате столбушка покосилась, часть перекладин слетела, штакетник повреждён. Дня на два работы. А у машин, чуть ли не хватая друг друга за грудки, ругались шофёры и командиры разных наркоматов. Только бросив на них взгляд, я понял, почему шофёры были так уверены, что им уступят дорогу. Одна машина была явно из Политуправления РККА, а другая – из наркомата Берии. Я только не смог с первого взгляда определить принадлежность пассажиров третьей машины, вроде тоже военные. В форме.

Додумать я не успел, к нам заглянул полуодетый дед. Таня, быстро одевшись, встала за мной, с любопытством выглядывая из-за плеча. Раз разбудили, теперь она не ляжет.

– Что там? – спросил дед, стараясь спрятать за спиной берданку, это чтобы Танюша её не увидела.

Это он правильно сделал, да и саму ситуацию понял как надо. Вот Луше было всё пофиг, она уже снова спала, непробиваемый ребёнок.

– А-а-а, долбо… приехали, – пытаясь попасть в брючину, ответил я. – Ну щас я им…

Накинув рубаху и на ходу заправляя её под ремень, я выбежал в сени – за мной последовали остальные, бабушка тоже, и успел вовремя. Пока одни ругались, самые хитрые, а это пассажиры третьей машины, обошли виновников аварии и постучались в ворота. Пробежав босиком по влажной от росы траве, я отобрал из ряда кольев, прислонённых к стене сарая, – мы их заготовили для моего баркаса, вроде подпорок, да не все пригодились, – подходящий и отодвинул брус на воротах. Там, в проёме ворот, под любопытными взглядами Тани, деда, мамы и Димки, стояли трое из фаэтона, и я крикнул:

– Посторонись! – и рванул к тем, что стояли у разбитых эмок.

Серьёзно пострадала, правда, одна, парила разбитым радиатором, у второй бок ободран да правое крыло содрано.

– Эй, ты чего? – успел воскликнуть один из сотрудников наркомата Берии, перекатом уходя в сторону, и кол бессильно врезался в землю, где тот только что стоял.

Остальные бросились врассыпную, мгновенно забыв о распре, перестав хватать друг друга за грудки. Это они на инстинктах сработали, отбегая в стороны за дальность удара кола и дальность возможного его полёта.

– Ты чего, с ума сошёл?! – воскликнул один из политруков, которому я хорошо так протянул поперёк спины.

На этот крик души отвечать я не стал, лишь молча указал на повреждённый палисадник. Я заметил, что все соседи с живым любопытством наблюдали за нами из окон, из ворот, так что я громко попросил дедушку:

– Деда, заряди-ка свою берданку патронами с крупной солью, теми, что для вредителей приготовили. У нас их вон сколько собралось. – Быстро подсчитав гостей, добавил: – Восемь патронов нужно, хотя нет, девять. Ещё для шофёра, что за эмкой прячется. Этому аж два заряда нужно.

– Я тебе сейчас дам берданку! – пригрозил один из комиссаров наганом.

Я на его возглас не обратил внимания, покосился только на палисадник, вздохнул, закинул кол на манер винтовки на плечо и, подойдя к той троице, что продолжала стоять у ворот, поинтересовался приветливым голосом:

– Чего хотели?

– Так это ты Сашка?.. То есть Александр Поляков? – несколько опасливо покосившись на кол у меня на плече, поинтересовался старший среди военных, в звании майора.

– Он и есть. Так что хотели-то?

– Сам ведь позвал. Забыл? Обещал мне пэпэша подарить. Я Строгонов, комбат.

– А-а-а, так вы командир добровольческого коммунистического батальона, что начал формироваться? Понятно. Не кадровый, как я посмотрю?

– Так заметно? – улыбнулся тот и, сняв фуражку, платком протёр лысую голову. – Третий день, как форму надел. Я ведь директором фабрики был, кровати делали. А повоевать успел, ещё в Гражданскую, там и в партию вступил. Командиром пулемётного расчёта был, а потом и пулемётной ротой командовал. С этой должности и ушёл на гражданскую работу. Переаттестовали, и видишь, майорские шпалы навесили. Теперь вот командир батальона. Величина.

– Карьерный рост налицо, – поддержал я его. – Однако документы всё же предъявите, я вас не знаю.

– Это правильно, бдительность нужно проявлять. Держи.

Изучив документы не только его, но и стоявших рядом командиров, имевших звания старших лейтенантов, тоже из запаса призванных, вернул их им и в лоб спросил:

– Всё так плохо с вооружением?

Тот отвёл взгляд, скривившись:

– Сам ведь всё знаешь, раз подарить свои трофеи решил. Такое старьё выдают…

– Да знаю, – тоже вздохнул я и тут же встрепенулся: – Я быстро соберусь, ждите в машине, поедем к тайнику. Только вот хватит ли места? Машина у вас небольшая, грузовик нужен бы был.

– Так есть грузовик, – удивил меня майор. – Вон на перекрёстке стоит.

Взглянув, куда тот указывает, действительно рассмотрел крытую полуторку. Даже странно, что мне, ребёнку, вот так взяли и поверили. Лгунишек моего возраста хватало, что гонялись за дешёвой популярностью. Но, видимо, за время передачи я смог настолько внушить людям уверенность в мои слова, что те, похоже, и не сомневались, что всё обещанное у меня действительно есть.

– Ха, а слона-то я и не заметил, – пробормотал я и, присмотревшись, увидел, что от того же перекрёстка сюда спешит участковый.

Посмотрев на остальных гостей, я только сплюнул под ноги и повернулся к майору:

– Ждите, сейчас вернусь.

Забежав во двор, я поставил кол к остальным в ряд и побежал собираться. Дед, как я успел отметить, вышел на улицу и, покачивая головой, стал осматривать палисадник. Гости вернулись к машинам. Сейчас уже не ругались, а водители деловито обсуждали проблемы аварии. Я натянул сапоги, накинул куртку и, прихватив лопату, вышел наружу.

Оба шофёра уже правили молотками крыло второй эмки, той, что принадлежала сотрудникам НКВД, чтобы хотя бы одна машина была на ходу. Полуторка теперь стояла рядом, и из её кузова выглядывали трое, почему-то в гражданской одежде. Видимо, бойцы батальона. Взяли для работ и погрузки. Подойдя к участковому, я поздоровался с ним, крепкое у него рукопожатие, и стал отдавать распоряжения:

– Так, дед, мы с товарищами из коммунистического батальона уезжаем, ты тут пригляди. Пусть машину побитую во двор закатят, и так внимание всей округи своим неординарным приездом привлекли. Пусть там постоит, потом заберут. Я часа через два вернусь.

– Мы с вами! – тут же воскликнул один из командиров НКВД, видимо старший, с рубиновой шпалой в петлицах.

Тут не поймёшь, то ли лейтенант госбезопасности, то ли капитан. Понапридумывали со своими званиями, черти, людей путают.

– С чего это? – встал я в позу. – Я вас не знаю. Очень уж вы подозрительные. А может, вы бандиты переодетые?

– Можно ведь документы проверить, – неожиданно улыбнулся тот.

– Ну, с нашим уровнем подделок документов это не аргумент. Вы бы хоть фото в них клеили, а то ведь любой воспользоваться может. Диверсанты из «Бранденбурга» так и делают.

– Как бы то ни было, но мы едем с вами. Проследим за передачей вооружения бойцам батальона. Тем более репортёры, приехавшие с сотрудниками политуправления армии, должны осветить этот момент. Ну а мы по другому поводу приехали.

– Я понял зачем. Не отдам. Вам – не отдам. Я вас не знаю. Вот когда ваше руководство лично укажет на вас, мол, этим людям можно передать, тогда да. Сейчас нет, я человек бдительный, ответственный, кому попало ценные вещи передавать не буду.

– Убедил, договорились, – легко согласился тот.

Внимательно слушавший нас политработник, старший в той команде, тоже подал голос. Это был батальонный комиссар, если я правильно разобрался в его звании. По две шпалы в петлицах и звёзды на рукавах. Вроде всё правильно.

– Молодой человек, я так понимаю, вы и нам ничего передавать не будете?

– А вы кто?

– Батальонный комиссар Евстигнеев. Направлен к вам руководством для получения всего того, что вы озвучили в эфире. Кстати, золото, это тоже к нам, товарищи из НКВД лишь проследят за всем и проконтролируют. Насчёт завода по автоматам ничего не скажу, вопрос этот будет рассмотрен. По имуществу погибшего репортёра «Комсомольской правды», а также тем снимкам, что вы сделали, вопрос тоже решается, но я думаю, даже уверен, что будет выставка, будет.

– Имущество репортёра и фотоплёнка у меня здесь, в доме. Могу передать сразу, если вы, конечно, имеете при себе бумагу, доказывающую, что именно вам я должен всё это передать.

– Бумага есть, – согласился тот. – Однако передачу имущества проведём чуть позже. Сначала решим вопрос с коммунистами и вооружением. Я так понимаю, прокатиться придётся?

– Правильно понимаете, у меня всё за городом зарыто. Грузитесь, если уж все решили ехать.

Все задвигались, часть сотрудников политуправления полезли в кузов полуторки, их-то машина разбита, но один сел в эмку к людям Берии, там было одно свободное место. Я же повернулся к участковому, больно уж вид у него был уморённый.

– Я смотрю, вы совсем не спали?

– А где тут выспишься? Я ведь тоже передачу твою по радио слышал. Тяжело было, хапнул с горя стакан водки. И простоял у твоего дома на посту, охранял. Тихо было, под утро только домой ушёл, да вот мальчишка соседский прибежал, поднял.

– Ясно. Спасибо, – пожал я ему руку, и прежде чем забраться в фаэтон, велел деду: – А машину загоните, ну и приберитесь тут. Вернусь, займусь палисадником.

– Сделаем, – протянул тот.

Дед остался, а участковый поехал с нами в полуторке, он собирался проконтролировать передачу вооружения. Я ещё уточнил, не будет ли какая ответственность за хранение боевого оружия. Мало ли, срок ещё могу получить, хотя я и несовершеннолетний. Тот меня успокоил, всё официально, но попросил сдать всё оружие, чтобы проблем не было. Ага, прям всё сдам.

Я забрался в машину рядом с водителем, чтобы дорогу показывать, и сказал сидевшим позади в тесноте командирам:

– Что-то не везёт мне с домом. То бомбой половину стёкол выбило, то эти любители погонять, даже не знаю, как их обматерить. Вредители, одним словом. Только и занимаюсь починкой… О, вот здесь направо и до конца улицы.

Общаясь, мы с майором перешли к конкретике, насчёт фронтового опыта, который я знаю со слов фронтовиков из госпиталя. Не успели договорить, как прибыли на место.

– Давай под деревья загоняй, – скомандовал я водителю. – Дальше прогуляться придётся.

Мельком посмотрев на часы, шесть часов было, я первым покинул машину и, дождавшись, когда все соберутся, повёл в лес. Дойдя до нужного места, указал на ровное пространство среди деревьев, трава с виду была нетронутой.

– Здесь копайте. Неглубоко, сантиметров тридцать всего.

Пока бойцы, подозванные Строгоновым, копали, я разговаривал с гостями. Выяснилось, что меня ещё вчера вечером доставили бы в политуправление, если бы не поздний час. Пока направили группу за мной, пока выяснили адрес через редакцию, пока нашли мой дом, время и прошло. Такая же ситуация была и с сотрудниками НКВД. Лишь Строгонов поступил правильно: и поспать успел, и решил выехать пораньше, чтобы других опередить, хотя по странному стечению обстоятельств приехали все в одно время. Да и не плутал он в отличие от остальных. Нашёл кого-то из местных, и тот указал на наш дом.

Когда откопали тайник, бойцы стали доставать из него завёрнутое в мешковину оружие и раскладывать в ряд. Участковый, Строгонов и бойцы НКВД записывали номера, составляя акт приёма. Всё вооружение, что я описывал, было здесь, снайперки в другом месте хранятся, так что я был спокоен. А радиостанцию энкавэдэшники отжали себе. Было два немецких автомата с боекомплектом, пять немецких «парабеллумов» с кобурами, ППШ, который я подарил Строгонову, как и обещал, что было запечатлено корреспондентом. Помимо автоматов и пистолетов еще противотанковое ружье, ну и оба пулемёта с боезапасом. Да всё отдал, что было в тайнике. Даже показал, как немецкими гранатами-колотушками» пользоваться. Сколько горит замедлитель и как работают тёрочные запалы. Не забыл указать, чтобы перед броском удерживали гранату, чтобы её обратно не кинули. Мол, так опытные фронтовики и делают. А вообще я могу опытом поделиться. Строгонов за время нашего общения это понял и попросил в ближайшее время встретиться. Мол, он соберёт бойцов и командиров, а я поделюсь тем фронтовым опытом, который получил от раненых. Передам, так сказать, его им в руки. Я не возражал, почему нет.

Когда всё загрузили в грузовик, мы покатили обратно. Всё представителями батальона было получено, возразить им было нечего, только искренне благодарили. Мы вернулись той же колонной, и Строгонов, крепко пожав мне руку, распрощался, сообщив, что пришлёт ординарца уточнить время лекции. Пассажиры уже покинули машины, так что грузовичок и легковушка укатили.

Участковый тоже распрощался и направился к себе.

Пока нас не было, разбитую эмку закатили во двор. Наверное, разбуженные соседские мужики помогли, вдвоём дед и шоферюга не справились бы. Да и соседи не все ещё разошлись. Дед сейчас с палисадником возился. Он уже снял часть штакетника, выдёргивая гвозди, и занялся перекладинами. Потом мы сменим столбушку, выяснилось, что та обломилась у основания, старая, подгнила, вкопаем новую ну и заменим часть поломанного штакетника, сами перекладины, что странно, были целы.

А сейчас я сказал оставшимся командирам:

– Идём, будете принимать остальное имущество.

Бабушка уже хлопотала в саду у летней кухни, Таня убежала к себе в институт, и я, попросив командиров не шуметь, взял Лушу на руки и отнёс на печку. Так что в моей комнате мы могли теперь общаться, не понижая голоса. Достав из шкафа и чемодана всё имущество корреспондента, по описи передал его сотрудникам политуправления. Сообщил, какие кадры были на какой фотоплёнке. Меня попросили дать описание к каждому фото. Будет выставка или нет, но описание должно быть. И рассказать полную автобиографию, а также историю нашего путешествия по дорогам смерти.

Ну с автобиографией – это легко, написал от руки карандашом за полчаса, а описание путешествия… так я вёл дорожный дневник, там всё есть. Обе тетради с немалым интересом изучили как политработники, так и сотрудники НКВД. Узнав, что у меня имеются все документы убитых мной немцев, политработники также по описи приняли их. Насчёт золота я прямо сказал: будет приказ с верхов, передам, причём официально, а сейчас извините, нет, я вам не доверяю. Едва успели закончить, как прибежала Маринка, блестя любопытными глазами, и сообщила, что нам пора в школу.

Мама с бабушкой пригласили гостей в беседку, накрыв там стол, те отказываться не стали, ну а мы, похватав сумки с учебниками, заторопились к переправе.

Когда мы с Мариной вернулись из школы, меня уже ждали. Машина стояла у ворот, а рядом прогуливался командир в звании сержанта госбезопасности. Водитель в машине дремал. Похоже, давно стоят. Не думаю, что что-то срочное, иначе из школы бы забрали.

– Александр? – уточнил сержант, когда мы приблизились.

Маринка, стрельнув в того любопытными глазами, скользнула через полуоткрытую калитку во двор, а я остался снаружи.

– Ну допустим, – осторожно ответил я, с подозрением разглядывая гостя, после чего покосился на палисадник.

Тот достал удостоверение и предъявил его, не давая в руки, в развёрнутом виде.

– Сержант госбезопасности Гордеев. У меня приказ сопроводить вас, Александр, в Кремль. Товарищ Сталин хотел бы с вами лично поговорить.

– Вот так просто? – несколько растерялся я.

– Обычно, – несколько удивлённо пожал тот плечами.

– Хм. Хорошо. Сейчас сумку с учебниками закину и вернусь.

Я зашёл во двор, где дед пилил трёхметровое бревно, и спросил:

– А где машина?

– Так эти, гости утрешние, как поснедали, машину прицепили, так и укатили. Это кто к тебе там приехал? Нам не говорят, тебя ждали.

– А это посыльный от товарища Сталина, к нему повезут, лично поговорить хочет.

Дед от неожиданности даже топор выронил и заскакал на одной ноге, видимо, краем по большому пальцу попал. Это больно, по себе знаю. Остальные, кто слышал, о чём мы говорим, взволнованно загомонили, перебивая друг друга.

– Дед, ты извини, не могу помочь с палисадником, сам видишь, что творится.

– Беги уже. Не заставляй людей ждать, они на службе. Ты только там смотри не осрамись.

– Постараюсь, – улыбнулся я и побежал к себе.

Бросив сумку, осмотрел себя в зеркало и переодеваться не стал, одежда и так вполне приличная, лишь поправил пионерский галстук. Прихватив некоторые вещи, Сталину будет интересно на них взглянуть, я побежал обратно. Так быстро меня не отпустили, тут и мама дала своё напутствие, и бабушка. Ладно хоть, малых не было, кто ещё в школе, кто в садике, легко отделался.

– Едем.

Мы сели в машину, которая развернулась и покатила по улице к перекрёстку. Я обернулся. Мама и бабушка, распоясанный дед без обуви стояли и смотрели мне вслед. Провожали, это приятно.

Ехали долго, водитель не торопился, и мы действительно приехали к Кремлю. Заехали на внутреннюю территорию, а там дальше уже пешочком. На входе дежурный командир, проверив списки и подтвердив, что я в них значусь, с улыбкой поинтересовался:

– Оружие какое есть? А то больно уж ты вчера красочно описывал свои приключения. У нас радио все слушали.

Подумав, я осторожно кивнул и, наклонившись, достал финку из-за голенища сапога и положил на стол дежурного. Тот сразу улыбаться перестал и лишь огорчённо покачал головой:

– Какая смена у нас растёт, однако. Ещё что есть?

Снова подумав, я мельком осмотрелся: в фойе было не так и много народу и все за нами следили, включая сержанта-сопровождающего, стоящего рядом. Поэтому я снова осторожно кивнул. Наклонился и из-за другого голенища достал штык от СВТ, также положил его на стол. Капитан-дежурный молчал, пристально меня рассматривая, поэтому я достал из-за пояса верёвку, со вздохом положив её к ножам.

– Удавка? – деловито поинтересовался дежурный, беря её в руки.

– Какая ещё удавка? Праща.

– А метательные снаряды?

– Не-е, гранаты не брал.

– У тебя ещё и гранаты есть?

– С собой нет. Да и вообще нет. Нету у меня гранат, – для демонстрации вывернул я карманы.

– Надеюсь, на этом всё?

– Ну, – скривился я и, тряхнув рукой, снял кистень с кисти. – Вот, больше нет. Кистень только… Да всё, правда больше нет! Можете обыскать!

– И обыщем! – тоже повысил голос дежурный.

И ведь обыскали, лично дежурный это всё проделал. После чего кивнул сопровождающему, давая добро. Меня довели до приёмной, там сержант меня оставил, что-то тихо сообщив Поскрёбышеву, и удалился. В приёмной я был не один, но мест свободных хватало, поэтому занял одно, с интересом осматриваясь. Тут были гражданские и военные, у одного смутно знакомое лицо. Семь мужчин и одна женщина. Все, видимо, ждали, когда их примут. Вот бы тут терминал с талонами для очереди поставили, хоть не томиться в ожидании. Улыбнувшись таким своим мыслям, я стал рассматривать секретаря Сталина. Не ожидал, что он лысый. Я как-то в прошлой жизни в пробке на Ленинградке стоял, радио слушал, так передача была как раз о Поскрёбышеве, я, правда, конец застал, но слышал, что диктор, описывая отношения этого человека со Сталиным, жаловался на последнего. Мол, тот хватал секретаря за волосы и бил лицом о стол. Теперь понятно, что это очередная чушь. Лысого Поскрёбышева было сложно хватать за волосы.

Представив себе такую ситуацию, я не смог скрыть улыбку, с большим трудом сдерживая смех. Однако именно такое веселье, что бушевало в душе, позволило мне прийти в себя, так как я нервничал, даже лёгкость мысли появилась. Тем более после школы я был изрядно уставшим. Если в первое время обо мне мало кто знал, то сегодня я стал в школе звездой номер один. Шагу ступить не давали, вопросами забросали. Я встречал это всё с олимпийским спокойствием, отвечая на вопросы, даже на дурацкие. К директору вызывали во время большой перемены, там совет из завуча, директора и секретаря собрался. До самого звонка на следующий урок меня опрашивали. Вопросы те же.

– Извините, – поднял я руку, привлекая к себе всеобщее внимание, однако ко мне оно и так было привлечено, а сейчас стало более явным.

– Да, я слушаю, – посмотрел на меня Поскрёбышев.

– Если можно, хотелось бы уточнить. Как давно у вас эта, скажем так, причёска?

Тот провёл рукой по голове и пожал плечами, явно растерявшись от такого неожиданного для него вопроса. Но ответил:

– Да лет двадцать уже. А что?

– Да нет, – широко улыбнулся я. – Просто интересно.

Негромко насвистывая, я барабанил пальцами по ноге, продолжая осматриваться. Секретарь, изредка бросая на меня взгляды, продолжал работать. В кабинет то входили, то выходили люди. Я уже полчаса сижу – и ничего. Знал бы, сумку с тетрадями и учебниками с собой взял бы, тут уроки сделать. Нужно решить несколько задач, да и по литературе задание было. Слабое моё место.

Работоспособность Сталина и его секретаря, конечно, поражали, ни минуты передыху. Принимали посетителей. Ставили задачи, а судя по красным лицам некоторых, песочили. Как на конвейере работали. Почти все те, кто был в приёмной на момент моего появления, уже побывали в кабинете, так что когда прозвенел звонок и Поскрёбышев взял трубку, то посмотрел на меня и кивнул:

– Александр, проходи.

Встав, я поправил одежду, ладони отчего-то вспотели, так что ещё их вытер незаметно и, спокойно подойдя к двери, потянул створку на себя. Та неожиданно легко открылась. Дверь была с тамбуром, так что, толкнув вторую створку, я оказался в кабинете самого Сталина.

– Здравствуйте, товарищ Сталин, – от входа поздоровался я.

– Здравствуйте, товарищ Поляков. Проходите, присаживайтесь.

– Как-то больно официально, товарищ Сталин. Зовите Сашей и на «ты», мне так привычнее. Тем более разница в возрасте потворствует этому.

– Хм, хорошо, – улыбнулся тот.

Я даже как-то не ожидал этого. В кабинете моё внимание сразу переключилось на хозяина. Я запоминал лицо и сам вид, не побоюсь этого слова, великого человека, поэтому и впитывал, закрепляя в памяти все его черты и движения. Но он не курил, хотя трубку в стороне я рассмотрел, да и присутствовал остаточный запах табака в кабинете. Похоже, перед моим приходом кабинет проветрили или хозяин кабинета курил очень давно.

– Чай будешь?

– Буду. Если можно с печеньем. Слава о кремлёвских печеньях гремит по всей стране. Хотелось бы изведать. Тем более я и не ел толком сегодня, утром в пять часов, как подняли клоуны, лишь успел перехватить хлеба с молоком.

– А что случилось? – сделав заказ по телефону, спросил хозяин кабинета. Судя по тону вопроса, его действительно заинтересовал этот момент.

– А-а-а, – махнул я рукой. – О моём выступлении на радио, думаю, вы слышали, ну или вам передали?

– Я слушал. С начала выступления слушал. Хорошие песни, и рассказы твои… Тяжело было всё это слушать.

– Самое печальное, что всё, что я рассказал, правда. Да ведь не только вы слушали, все меня слышали. И о золоте, а я его ещё не сдал, в тайнике находится, и о сделанных мной снимках, ну и об оружии. Утром, когда нашли, где я живу, рванули ко мне три машины. Сотрудников НКВД, политуправления и машина из добровольческого коммунистического батальона. Что странно, но, наверное, стечение обстоятельств, нашли они мой дом одновременно и приехали вместе. Что дальше было, я не видел, спал, разбудили. В общем, водители политуправления и наркомата товарища Берии считали, что на трассе они важнее и их нужно пропустить, носы к потолку и друг другу не уступили место.

В результате две разбитые машины и мне палисадник разрушили. Вот я и проснулся от удара, сотрясения дома и мата, что стоял снаружи. Всю улицу подняли, не только моих родных. Дед с берданкой к бою начал готовиться, думал, бандитский штурм. Командиры коммунистического батальона не пострадали, в сторонке стояли и за всем с интересом наблюдали. Сами понимаете, я на нервах был. После бомбёжки только новые стёкла вставил, а тут мне опять ремонтировать, ну я оделся, схватил кол со двора и на улицу. Троим по хребту перепало, остальные шустрые, бегали быстро. Двоим из политуправления перепало и одному сотруднику НКВД. Но тот сам виноват, об водителя стукнулся и упал, грех такой возможностью не воспользоваться. А водители за машины спрятаться успели. Потом ничего, разобрались и делом занялись. Съездили к тайнику, и я по описи передал всё оружие и боеприпасы, как обещал. Вот акт приёма.

Протянув Сталину лист квитанции, я вдруг обнаружил, что тот трясётся, зажмурившись, и внезапно понял, что он смеётся. Не сдержавшись, Сталин засмеялся в полный голос. Именно в этот момент зашёл в кабинет Поскрёбышев, внеся поднос со стаканами, чайником и розеткой с печеньем. Он удивлённо посмотрел на нас, но потом снова принял невозмутимый вид и стал наливать чай. Отсмеявшись, Сталин, мельком посмотрев на своего личного помощника, вдруг спросил:

– Саша, а почему тебя так заинтересовал внешний вид своего тёзки?

– Дополнительно проверял, врали мне или нет. – Положив квитанцию на стол, я взял стакан и осторожно попробовал. Не зря парил, крутой кипяток налили.

– Вот как, и что же тебе рассказывали о Поскрёбышеве?

– Да больше о вас. Говорили, что вы тиран. Скручивали листки бумаги в трубочку, надевали их на пальцы своему секретарю и поджигали, с садисткой улыбкой наблюдая, как тот корчится, но товарищ Поскрёбышев не издавал ни звука. Или как вы хватали его за волосы и били лицом о стол.

Сталин и слушавший нас Поскрёбышев застыли в шоке. Смеха в глазах хозяина кабинета уже не было, там разгоралась лютая ярость, что даже мне стало не по себе, но я невозмутимо продолжал делить печеньки. Сталину и трёх хватит, он их и так каждый день ест, остальное я честно отделил себе и, беря из небольшой кучки, смаковал их с чаем. Реально вкусно, не обманули слухи.

– Кто?! – яростно спросил Сталин, вставая. – Кто посмел распускать такие грязные слухи?!

– Врачи говорят, что нервные клетки не восстанавливаются, а вы такими вспышками себе сердце посадите, а мне бы хотелось, чтобы вы подольше прожили. Сядьте, успокойтесь, чаю попейте. Тем более тому, кто распускает эти слухи, вы всё равно ничего сделать не сможете. С детства пороть надо было, воспитывая дочурку. Самое паршивое, что ведь ей некоторые несознательные личности верят. Как же, ведь дочь самого товарища Сталина!

Хозяин кабинета даже упал на стул, и Поскрёбышев захлопотал вокруг него. Как-то у нас не так разговор прошёл, но всё, что я спланировал, пока мы ехали в машине, выдал. Было ещё кое-что, но это чуть позже. Продолжая попивать чай, я сказал:

– Не думаю, что серьёзные люди таким слухам поверят. Вы ведь, товарищ Сталин, окружаете себя неординарными личностями, Личностями с большой буквы. Кто ж подобное терпеть будет? Так что на всё, что говорит Светлана, люди лишь посмеиваются. Да и почему она всё это делает? Избаловали вы её, вырастили дворянку столбовую. Не было внимания, не было обучения, безотцовщина, вот и выросло непонятно что. Хотя исправить пока ещё можно. Могу дать совет.

Сталин уже успокоился и, иронично посмотрев на меня, сделал глоток чая.

– Говори, мы с товарищем Поскрёбышевым с интересом послушаем.

– А ей нужно показать, чего она стоит, сама она это ещё не скоро поймёт, а когда поймёт, то ещё хуже будет. Нужно отправить её к людям. Не просто к людям, а, например, в госпиталь простой санитаркой до конца войны, чтобы видела, как советский народ добывает нашу будущую победу, что ему это стоит. Чтобы за неходячими выносила, обмывала их, тяжелораненым книги читала. Чтобы в мединститут поступила и ночами между дежурствами училась, чтобы прочувствовала всю ту тяжесть, которую несут на себе другие граждане нашей великой страны. Пока она через это всё не пройдёт, человеком, советским человеком, не станет. Избалована она у вас. В прессе это освещать не нужно, слух сам разойдётся. Раненые – люди чуткие и видят, что за человек, так что пока она себя не поставит, не изменит отношение к себе и окружающим, пусть в госпитале так и работает… Хм, печенье закончилось. А ещё есть? Не то чтобы я вас объесть хотел, ну очень вкусные.

Поскрёбышев метнулся в приёмную, ну а мы начали уже нормальное общение. Сталин оказался на удивление опытным дознавателем, и как вести допрос, задавая правильные вопросы, он знал. Так что почти полчаса потратил, выясняя, откуда пошли слухи о нём с Поскрёбышевым и как они до меня дошли. Я честно сказал, что слышал их из первых уст, а Светлану видел несколько дней назад в Александровском саду. Это не была утка, я её действительно там видел, гуляла с подружками и сопровождением. Пусть проверяют. Я решил твёрдо слить её и делал это старательно. Будет она ещё мемуары об отце пакостливые писать!

Потом уже на меня перешли. Я описал, как был ранен, потерял память и учился всему заново, как из меня попёрла эта музыка. Начал писать стихи и мелодии к ним. Как мы жили до войны, как война началась и отца забрали на фронт. Как покинули деревню. Первая встреча с немцами, первая встреча с бандитами. Как я выкручивался, чтобы сохранить семью и себя. Подробно описывал, как стрелял, для доказательств предъявляя справки, выданные пограничниками. В общем, описал всё. Ну и как золото нашёл в бронетранспортёре. О ювелирке я, конечно, не рассказывал. Ещё чего, только слитки сдам, остальное оставлю на будущее. Ну и попросил товарища Сталина поспособствовать, чтобы эти средства, с золота, пустили на постройку и оснащение завода по производству автоматов для нашей армии. Они им действительно необходимы. Описал, как ночью диверсантов брал, Сталин посмеялся, когда я рассказал, как их выгонял голых к нашим бойцам и сдавал им на руки. Не удержался и поведал, как у меня пистолет отобрали. Тут хозяин нахмурился, но продолжал слушать с интересом, как мы наконец добрались до Москвы, как искали дом, как я торговал трофеями на рынке, потому что не хватало на покупку. Даже то, что повозку с телегой и лошадьми забрали на нужды армии, тоже рассказал. О баркасе сказал, всё равно ведь узнает. Только пожаловался, что придётся самому мотор искать, а следующим летом во время летних каникул приведу его в порядок и буду с дедом работать в порту. Как буксир мой баркас вполне пойдёт. Всё помощь. Сталин косился на мою морскую фуражку на голове и слегка улыбался своим мыслям.

Умел он слушать, это у него не отнять. Сильный человек, натуральный лидер, он мне очень понравился, и похоже, что я ему тоже. Если в первое время негатив был, всё же на его дочь бочку катил, то к концу общения этот негатив сошёл на нет. Тем более Поскрёбышев приходил, подтвердил, что Светлана в указанное время действительно гуляла по парку, и хотя до компетентных органов подобные крамольные слова Светланы не дошли, она могла их сказать, вполне в её духе. В виде шутки, например.

Ничего серьёзного мы не обсуждали. Хозяин кабинета позвонил в соответствующую службу и попросил принять от меня средства в виде слитков золота и направить соответствующий фонд для постройки завода по производству автоматов. Вот кроме этого мы действительно просто общались, и, похоже, Сталин знакомился со мной, таким обычным способом составлял мнение обо мне и, судя по тому, как он пригласил приходить в случае нужды, нужное впечатление я на него произвёл.

Всего я пробыл со Сталиным почти три часа, за это время в приёмной скопилось изрядно народу, поэтому, когда покинул кабинет, встретил заметное недовольство, направленное на меня во взглядах, а там ведь и генералы были.

– Саша, – окликнул меня Поскрёбышев и подтолкнул к краю стула бумажный пакет. Подойдя и заглянув в него, я расплылся в улыбке и искренне поблагодарил тёзку:

– Спасибо большое.

Молча кивнув, тот едва заметно улыбнулся и провёл ладонью по своей лысой голове.

Покинув кабинет, я спустился к пропускной, где, к моему удивлению, мне вернули всё, что я сдал. Вот выйти не успел, остановил незнакомый старший лейтенант. Всё той же службы НКВД. Меня сопроводили по коридорам в другой кабинет. Кого я там встречу, уже ожидал, так что, проходя в кабинет, сразу поздоровался:

– Здравствуйте, товарищ Берия.

Сотрудник, сопровождавший меня, взял пакет из рук, осмотрел, что внутри, и увидел только печенье, подарок Поскрёбышева. Потом забрал ножи и кистень, отложив в сторону. Берия за всем этим с интересом наблюдал. Кстати, пенсне у него не было. Обидно, Сталин за всё время нашего разговора не закурил, терпел, а тут пенсне не было…

– Это что, заговор? – прямо спросил я.

– Ты о чём? – тут же насторожился Берия, да и боец его напружинился.

– Пока с товарищем Сталиным общался, он ни разу не закурил, хотя трубка в его руках – это уже синоним. – Указал на наркома: – Где пенсне? Товарищ Берия без пенсне – это не товарищ Берия.

Тот засмеялся, мне удалось сбить тот настрой, что он готовил для беседы, чего я и добивался. Надев пенсне, которое достал из нагрудного кармана френча, Лаврентий Павлович вставил его в глазницу и поинтересовался:

– Теперь похож?

– Вот теперь верю. – Устроившись на стуле напротив наркома, я поинтересовался: – О чём поговорить хотели?

– О конце войны или дате моей смерти, например, – сделавшись серьёзным, пристально отслеживая мою мимику, сказал он.

Несколько растерявшись, я удивлённо спросил:

– Вы умереть собираетесь?

– Дата моей смерти известна.

– Цыганки нагадали?

– Прекрати! – ударил тот ладонью по столешнице, получилось громко. – Я знаю, кто ты!

– Да я так думаю, теперь все тут об этом знают, после вчерашнего эфира.

Нарком явно не был уверен: я этот неизвестный отправитель писем или нет, поэтому раскрыть больше информации не мог, на случай если я всё же не тот, кто ему нужен. Наскоком он меня взять не смог, не выдал я себя, так что смысла давить дальше я не видел, в принципе он тоже. Ещё немного поиграв взглядом, Берия кивнул и уже нормальным тоном стал интересоваться, как прошла встреча с товарищем Сталиным. Узнав о Светлане и её якобы словах, он схватился за голову, хотя когда я сказал, что и его Сталин за нос таскал, только нервно хохотнул.

Просидели мы чуть больше часа, тот сотрудник, что меня привёл, на удивление быстро, показывая немалый опыт, конспектировал нашу беседу. Выяснив всё, что Берии было нужно, и пообещав пригласить меня для более вдумчивой беседы, он отпустил меня. Тот же сотрудник сопроводил меня к выходу и передал с рук на руки другим командирам. Двое были из того же наркомата, а вот трое других оказались сотрудниками госбанка, именно они и будут принимать золото. У них было две эмки. Поехали сначала ко мне домой, я хотел печенье своим отдать и переодеться, сказал, что золото там, иначе не повезли бы. Оставив недовольных банковских служащих в машине, пообещав быстро вернуться, рванул к себе. При этом Лушу, что уже пришла из школы, отправил за участковым, пусть присутствует.

Пока переодевался, рассказал родне, как встречался с самим товарищем Сталиным и как тот угостил печеньем. Все сразу же стали пробовать угощение, по одной печенюшке взяли, остальное на вечер. Не удивлюсь, если несколько печений засушат, чтобы гостям показывать, мол, из Кремля, подарок самого товарища Сталина. Они могут, вполне в их духе. А мама тихо спросила:

– Об отце не спрашивал?

– У товарища Сталина нет, а вот потом с товарищем Берией разговаривал, вот у него, набравшись храбрости, попросил узнать насчёт отца. Он обещал.

– Спасибо, – так же тихо сказала мама и, взлохматив мои волосы, прижала меня к груди.

Я переоделся, подхватил винтовку и, свистнув Волка, моего вожака, выбежал на улицу. Раз в лес повезут, заодно и поохочусь, после новоселья нужно пополнить запасы свежего мяса. В машине Волк недовольно возился в ногах – места мало, кроме моих ног ещё и приклад винтовки.

– У перекрёстка подождём участкового, я его вызвал поприсутствовать.

– Зачем он нам? – недовольно спросил старший из банковских служащих. Мне вообще кажется, что он единственный работник банка, а остальные типичные охранники.

– Пусть будет, мне так спокойнее. Ему я доверяю, а вам нет. К тому же у него своё начальство, которому тоже отписываться нужно… А вот и он, от паромной переправы поднимается.

Я попросил участкового сесть во вторую машину, и судя по тому, как он приветливо здоровался, кого-то из командиров НКВД знал лично.

Мы доехали до места, где была передача оружия коммунистам. Оставив машину с водителями, стали углубляться в лес. Волк в это время наворачивал круги, вынюхивая запахи леса. Добравшись до моей отметки, я указал одному из охранников на дерево:

– Вон там дупло, в него и сложено золото. На слитки сверху накинута мешковина. Как подниметесь, сбросьте её вниз, на неё и будем укладывать слитки для составления акта приёма-передачи.

– Понял.

Закинув карабин за спину, он, подпрыгнув, ухватился за нижнюю ветку и, подтянувшись, стал взбираться. Оказавшись у дупла, немного повозился, устраиваясь поудобнее, и, посмотрев внутрь, крикнул:

– Норма, что-то есть!

Он сбросил мешковину, которую мы расстелили под деревом, и стал вынимать слитки, другой охранник ловко подхватывал их и укладывал в ряд на материю. Старший у них делал опись и несколько массивным фотоаппаратом снимки. Когда всё золото оказалось на материи, охранник осмотрел ещё раз дупло и сообщил:

– Пусто.

Когда он спустился, к дуплу поднялся один из сотрудников НКВД и подтвердил, что в нём пусто. Видимо, это обычная процедура, а не недоверие. Мы подписали все необходимые бумаги, мне тоже выдали квитанцию, милиционер у нас был за свидетеля, также ставя подписи на всех документах. После этого, сопроводив всех до опушки и проследив, как они уехали, я потрепал Волка по холке:

– Ну что, пробежимся? Мало ли, повезёт и что добудем… Гав? Это типа одобрение? Будем считать, что так. Тогда побежали подальше, здесь мы всю дичь распугали.

– Сашка! – услышал я звонкий голосок Ольги. – Сашка!

– Ну чего? – выглянул я из открытого люка моторного отсека. – Не видишь, мы заняты?

– Сашка! – Сестрёнка слетела с кручи, подбежала к баркасу и, ухватившись за леера, подтянулась, с любопытством рассматривая, что мы с дедом делаем.

– Ну чего случилось?

– Там дяденьки военные приехали. К тебе.

– Всё, деда, шабаш, похоже, завтра доделывать будем.

– Хорошо, – с облегчением вздохнул дед и опустил тяжёлую кувалду.

Подготовка баркаса к зимовью немного затянулась. Более плотно ознакомившись с судном, я всё же нашёл мелкую, но проблему: сальник левого гребного винта явно подтекал, вот мы его и выбивали. Замену я нашёл в порту, бартером добыл, благо валы тут стояли стандартные.

Выбравшись по трапу на берег, я подошёл к мостику и, разбежавшись, ушёл под воду. Осень, вода уже холодная, так что взбодрился я хорошо. Раздеваться не требовалось, мы с дедом работали в одном исподнем, чтобы не испачкаться, я так в одних чёрных боксёрских трусах был. Как ни береглись, а всё равно все в масле. Немного поплавав и поймав брошенный дедом обмылок, намылился и хоть так смыл масло. Пока я вытирался полотенцем на берегу, сидя на борту вытащенной лодки, дед, отфыркиваясь, ополаскивался у кромки реки, для него вода так совсем холодная.

– Деда, ты закрой всё, инструменты прибери, чтобы малые не растащили, и баркас запри, а я побегу, нужно узнать, что там случилось, а то пять дней тишина. Даже в газетах молчание.

– Сделаем, – степенно ответил тот, принимая от меня полотенце.

Взбежав по лестнице, чтобы согреться после купания, – Ольга едва поспевала за мной, – я добежал до дома, накинул там рубаху и штаны и босой вышел во двор. После сдачи золота соответствующей службе обо мне будто забыли. Я ходил в школу уже спокойно, ажиотаж со мной начал постепенно стихать, спокойно занимался домом, палисадник мы с дедом починили и даже покрасили. Выкопали картошку и остальные корнеплоды, сейчас сушатся в сарае, потом спустим в погреб. Я добыл кабана – случайно, на зайца пошёл – и с помощью местного за долю малую на телеге довёз добычу до дома, и вчера мама с бабушкой натушили на зиму с три десятка горшков с тушёнкой. Сегодня утром с дедом спустили их на ледник. Ну и занимался баркасом. Мне удалось пообщаться с начальником порта, и тот, заинтересовавшись тем, что к началу судоходства я постараюсь вернуть судно в строй, легко согласился на внештатную единицу, и мы ударили по рукам. Только восстанавливаю баркас я сам. Дед, номинальный хозяин баркаса, получил все необходимые документы, так что наше судно числилось нештатной единицей порта. А ещё я пристроил деда дневным охранником на въезде на территорию порта. Оружие у него своё, берданка, так что деда легко приняли на работу. Работа через день, с семи утра до семи вечера. Дед доволен, при деле, и время на хозяйство есть.

О своих песнях я не забывал. Музыку зарегистрировать не могу, нот не знаю, не имею музыкального образования, зато слова, стихи, более сорока уже зарегистрировал, с помощью мамы, она у меня как поручитель и опекун была. Родитель, одним словом. Так что вопрос об авторстве я закрыл на первое время. Через месяц ещё столько же песен зарегистрирую. Нужно бы ещё решать вопрос с музыкой, учиться, так что я попросил директора устроить меня в музыкальную школу на вечерние уроки.

Тут ещё мама перед фактом поставила: записалась на курсы гражданских медсестёр. Уже начала ездить на занятия на велосипеде. Так что видимся только утром и вечерами. Всё хозяйство фактически свалилось на бабушку и Марину, разве что у них помощницы Луша и Валя. Ничего, справляются. Я ещё хотел в госпиталь к раненым ездить и исполнять им там свои песни, да всё времени не было, слишком плотный график. Когда с ним немного разберусь, освобожу время, тогда можно будет. Хотя о раненых не забывал: ставил ловушки на реке, где лещи крупные попадались, и их сестрёнки отвозили на кухню в госпиталь, хоть такой приварок к столу. Уже получили устную благодарность от главврача…

У машины стоял знакомый командир, который был тогда с майором Строгоновым, командиром добровольческого коммунистического батальона. Он был то ли начальник штаба, то ли командир одной из рот, должность, когда мы знакомились, он не сообщил.

– Здравствуй, Саша, – приветливо поздоровался он и тут же с ходу: – Ну что, готов выполнить своё обещание?

– Это о чём речь? – не понял я.

– Ну как же, а лекция? У нас всё готово. Через два часа начало.

– А, вон вы о чём, а я уж об этом забыть успел.

В это время к нам подкатила на велосипеде Марина, с интересом рассматривая машину и военного. Вот соседи особого любопытства не проявляли, лишь так, лёгкий, уже привыкли, что у нашего двора постоянно какие-то дела творятся.

– Здрасте, – кивнула Марина старлею и посмотрела на меня: – Ты надолго?

– До ужина не ждите, думаю, даже позже буду.

– Хорошо.

Сегодня воскресенье, мы не учились, и я, приведя себя в порядок и взяв конспекты и гитару, направился с сопровождающими к месту, где будет проводиться лекция. Пока ехали, я бездумно смотрел на дома, улицы, прохожих, мысленно настраивая себя на общение с бойцами и командиром батальона. К моему удивлению, привезли меня на территорию какого-то завода, как-то я потерялся, пока ехали, и не сразу сообразил, какого. Оказалось, тут выпускали наши грузовики, те, что шофёры в войсках ласково прозвали «Захаром».

В большом цехе народу хватало, тут были не только военные, но и много гражданских, видимо, работников завода. Чуть позже я понял, что часть их как раз из личного состава батальона, но им форму пока не выдали, наверное, в наличии не было, шьют. Оборудовано всё было хорошо, даже микрофон стоял, наверное, местные электрики постарались.

Когда меня представили, я прошёл к нему и сказал:

– Здравствуйте, товарищи. – Дождавшись, когда шум приветствия стихнет, продолжил: – Я понимаю, что у вас есть множество вопросов на разные темы, но давайте их оставим к концу лекции. Сегодняшняя тема – это новейшие методики современной войны. Советую вам на листках писать вопросы и передавать мне, я буду отвечать. Намекну, что вопросы, написанные на масле, намазанном на хлеб, и покрытые сверху кружочками колбасы, будут рассматриваться в первую очередь.

Переждав, когда в цехе стихнет смех, я раскрыл конспекты и, осмотрев собравшихся, начал говорить:

– Не нужно думать, что я вот такой специалист. Нет, я передаю вам то, что слышал от фронтовиков, я передам вам их опыт, полученный с боями, потерями и поражениями. Я методист, который, изучив тот опыт, что получили фронтовики, подготовил из него учебный материал. Вы бы и сами его легко могли получить, посетив госпитали и пообщавшись с ранеными. Этот опыт можно обобщить и распространить по войскам в виде инструкций и методичек, что заметно снизит потери. Ладно, начнём. Сразу скажу, чтобы отпали сомнения: современные методики войны базируются на плотном взаимодействии разных родов войск, что немцы блестяще и демонстрируют. Я их не хвалю, просто говорю, они – враг, но и у них есть чему поучиться. Начнём с взаимодействия стрелкового батальона и артиллерии, что для вас, кстати, очень актуально. Советую записывать, эту аналитическую выкладку мне дал полковник артиллерии, так что я знаю, о чём говорю. Первый параграф: взаимодействие батальона с противотанковой батареей, приписанной к этому батальону. Как не допустить потери батареи, сохранить её для следующих боёв. Ведь как, обычно потери среди противотанкистов в первом же бою существенные, второй бой переживают единицы, и остаётся против танков одна голая пехота. Как этого не допустить? Решение простое: постоянная смена позиций, которых должно быть подготовлено много. Пока три орудия меняют позицию, четвёртое стреляет (это если батарея четырёхорудийная, что бывает не всегда). Никогда не стрелять с одного места, после каждого боя через силу готовить запасные позиции. Можно привлекать для этого пехоту…

Говорил я долго, изредка прерываясь, чтобы попить воды, и вдруг заметил Сталина, он сидел в стороне за спинами командиров и внимательно слушал. Я его и не заметил бы, маскировался хорошо, но его выдал Поскрёбышев блеском лысины. Я присмотрелся, узнал и кивнул, здороваясь, получив в ответ такой же кивок. Дальше я на этого важного гостя внимания не обращал. Лишь раз охрана у них дёрнулась, когда я достал учебное пособие – «лимонку», примотанную к палке, заготовку для растяжки, и в течение получаса показывал разные способы применения таких минных ловушек. Заканчивал с одной темой и переходил к другой. Под конец, когда, как и обещал, начал отвечать на вопросы, отметил, что Сталин исчез, как и когда, я так и не заметил. А гранату у меня всё-таки отобрали и не вернули.

После лекции был банкет, где я исполнил несколько песен. Встречей остались довольны все, и я, и слушатели. А на обратном пути у меня пошёл отходняк, поэтому и не общался со словоохотливым водителем и всё тем же командиром, оказавшимся адъютантом батальона.

– А ну, тормозни, – встрепенулся я, пристально всматриваясь в толпу прохожих.

– Что случилось? – поинтересовался адъютант.

Водитель стал припарковываться, а я слегка подрагивающим от волнения голосом ответил:

– Помните, я рассказывал о диверсантах, которых выслеживал под Москвой да упустил, но комендантскую роту вывел на другую группу? Как пример ставил?

– Помню, пять девчат они зарезали и водителя.

– Описывая тот случай, я отметил, что уверен, что лейтенант там был из наших, вырос в Союзе.

– И что?

– Вот там видишь лётчика, что лыбится с двумя девицами? Это он.

– То есть это тот самый диверсант?! – сразу же взревел стралей, лапая кобуру на боку. Да и водитель тоже насторожился.

– Не дёргайтесь, а то внимание привлечёте.

– Так брать его надо! – был крик души адъютанта батальона.

– Ага, потом следователи НКВД тебя отблагодарят промеж ушей. Но спасибо точно не скажут. Ну возьмём мы его, возможно, даже живым, во что я не особо верю, подготовка у вас не та, а меня он близко не подпустит, узнает. Время потеряем – пока допросят, всё выяснят, сообщники уйдут. Нет, нужно к нему прицепить наблюдателей, чтобы он поводил их по укромным местам, к своим помощникам в городе, выдал тех. Всю сеть надо вскрыть, а не одного диверсанта отловить.

– Толково говоришь. Что предлагаешь сейчас делать?

– Нужно вызвать наряд, позвонить в НКВД. Вон на углу таксофон. Мне нельзя выходить, он меня сразу узнает, успел тогда рассмотреть.

Я и так сполз с сиденья, стараясь не высовываться.

– Тогда я иду, – решил батальонный адъютант.

– Идите, только не смотрите в его сторону. Ведите себя как обычно. Как телефонистка свяжет вас с нужным управлением, сообщите свои данные, потом – что опознали и обнаружили диверсанта, который участвовал в убийстве девушек и водителя неделю назад. Скажите, где находится этот «лётчик», внешнее его описание, на какой улице, возле какого дома. Дальше они сами разберутся, что делать, это специфика их работы.

– Понял.

Старлей покинул машину и прогулочным шагом двинул к таксофону, козыряя командирам. В кабине он пробыл минуты две, потом купил в киоске бутылку лимонада и вернулся.

– Ох и палит, хоть и вечер, – влез он в машину и завозился, устраиваясь поудобнее на переднем пассажирском сиденье. – Ночью точно дождь будет.

– Что сказали? – Попив лимонаду, я вернул бутылку хозяину.

– Сказали ждать на месте и сопровождать издали этого лейтенанта. Когда прибудут их люди, ехать к ним в управление. Отписываться будем.

– Понятно. Всё как обычно… Кстати, как он там, а то я не вижу?

– Болтает ещё, – ответил водитель, которому через зеркало заднего обзора было удобнее наблюдать за диверсантом. – Интересно, чем он их так привлёк, вон как гогочут гусыни.

– Ага, он и тех девиц также заговорил. Язык подвешен, общаться умеет. У немцев такие наверняка особенно ценятся. Там лимонад остался?

– Не, допил, – сообщил водитель, показывая пустую бутылку.

И мы замолчали в ожидании наружки из управления НКВД.

Как сообщил старлей, описание нашей машины и её номер он дал, найдут нас быстро, если лейтенант никуда не денется. А тот всё болтал, и до нас доносились взрывы смеха, хотя мы метрах в тридцати от них стояли.

– О! – встрепенувшись, воскликнул водитель. – Ещё один командир к тому диверсанту подошёл. Вроде стрелок, петлицы малиновые. Звания не разглядеть, далеко.

– Да не крутитесь вы, внимание привлечёте, – посоветовал я. – Эх, выглянуть не могу, посмотреть, знаю я этого неизвестного командира или нет. Из той же он четвёрки или это местный кадр, завербованный немцами.

Тут в окно старлею постучалась женщина цыганистого вида с корзинкой цветов.

– Купи, красавец, недорого, – заулыбалась она золотыми зубами.

– Идите, гражданка, – отмахнулся тот, опуская стекло.

– Уезжайте, – коротко ответила женщина приказным тоном, после чего, оставив оторопевше застывшего старлея на месте, стала прогуливаться и предлагать цветы другим прохожим.

– Поехали, чего ждём? Видите же, наружна прибыла.

– Так это они?! – с восхищением протянул старлей, пока водитель запускал двигатель. – Во дают…

– Это их работа.

Мы доехали до управления, где нас всех троих направили к следователю, который вёл это дело. Конечно, детали операции до нас не доводили, даже подписку о неразглашении взяли, но очень подробно опросили, а мне дали посмотреть ещё мокрый снимок, где вместе со знакомым лейтенантом, сейчас он был мамлеем-лётчиком, стоял ещё один, в звании майора. Вот его я не знал, о чём честно сообщил. В первый раз видел.

Когда мы покинули управление, уже совсем стемнело. Меня докинули до хаты и уехали.

Естественно, меня ждали, всех гложило любопытство, как всё прошло. Так что, когда услышали шум мотора и потом я скрипнул воротами, проходя во двор, – тут же подбежал Волк и другие лайки, обнюхивая, – семья высыпала на крыльцо.

– Ну как? – сразу же спросила Марина.

– Покормите меня сначала, напоите, а потом опрашивайте. С утра не жрамши. Меня, конечно, угощали в батальоне, да что там, закуски одни. Зато спиртного выставили… Наверно, до сих пор квасят.

– Идём, мама тоже только что пришла, вместе и поедите.

Оббив у входа сапоги, я прошёл на кухню. Мне налили полную тарелку борща. С пампушками и свежей сметаной, всё как я любил. И мы с мамой сели ужинать. Изредка отрываясь от тарелки, я рассказал, как прошла лекция в батальоне. О встрече с диверсантом, естественно, утаил, не та информация, которой следовало делиться.

Следующий день прошёл до обеда как обычно. Как говорится, ничто не предвещало. Последним уроком у нас была физкультура, играли в футбол класс на класс и вели счёт 7:6. Я левым защитником был. Ну, по крайней мере, я сам себя так считал, потому как на футбол это гоняние толпой мяча от ворот к воротам мало походило. Но весело. Я сразу и не заметил, что у нас на спортплощадке появилось новое лицо – мы как раз запинали мяч в ворота противника вместе с вратарём и двумя защитниками. Хотя, кажется, там один наш был. 8:6. Тут-то и прозвучал свисток учительницы по физкультуре, останавливая игру, и она подозвала меня. Тут же со скамьи запасных рванул на моё место один из одноклассников, и битва на футбольном поле закипела с новой силой.

Гостя я сразу узнал, Лабухин собственной персоной, причём в знакомом костюме – именно в нём он был, когда некоторое время передвигался с нами по дороге смерти. Потом разошлись наши пути-дорожки. Сейчас костюм был отстиран и отглажен.

– Здравствуй, Саша.

– Здравствуйте, Константин Львович. Что случилось?

– А что, моё появление может быть вызвано только какой-то случайностью или нуждой?

– А разве нет?

Мы отошли в сторону и сели на скамью под любопытными перекрёстными взглядами сразу двух классов. Лабухин на это внимания не обращал, а я тем более, так что нам ничто не мешало общению, ну кроме мяча, который кто-то запустил со снайперской точностью прямо в голову моему собеседнику. Он машинально отбил его, однако свёл на миг глаза в кучу, но быстро встряхнулся.

– Значит, сегодня дыра в эфире? – задумчиво протянул я. – Мной закрыть хотите? С чего бы это? Вроде моё первое и последнее выступление восторгов у ваших коллег не вызвало, насколько я понимаю.

– У нас восторгов не вызвало то, что передача прошла без согласования цензуры. Диктора, конечно, хотели наказать, да и редактора тоже, но сверху спустили приказ, всё оставить как есть. Так что никаких мер не было, все работают как обычно. А вот насчёт того, что реакции на твой эфир не было, то тут ты не совсем в курсе. Нас завалили письмами. Неделя прошла, а уже двенадцать мешков, письма всё идут и идут. Со всех сторон, немало и с фронта.

– Мне об этом ничего не известно.

– Приказали попридержать информацию. Все письма нами были изучены, почти тридцать человек читали, были и помощники из партийных организаций. На некоторые письма нужно ответить.

– Опять отредактированная речь? – усмехнулся я.

– А тут ты не угадал. Когда мне ставили задачу поговорить с тобой, этот момент обговорили особенно. Не припомню, чтобы раньше было такое. В общем, просили передать: у тебя полтора часа эфира личного времени. Можешь говорить что хочешь, но займи его. Естественно за всё, что ты произнесёшь, будешь нести ответственность один ты и никто более.

– Экспериментаторы хреновы, – невольно покачал я головой, прекрасно представляя, чьи тигриные ушки торчат из этой авантюры.

– Единственно просили никаких секретных сведений не передавать, включая методы борьбы с немцами. Те, что в эфире выдавать нельзя. Мне сказали, ты сам поймёшь, о чём тебя просят.

– Да, это понятно.

– Всё, что нужно было сказать, я сказал. Эфир в семь часов вечера, но ты за два часа приходи. Там ещё скажут, что нужно, и согласуют эфир. Ты хорошо говоришь, чётко и внятно, не теряешься. Легко находишь разные ответы и вообще непринуждённо ведёшь себя в прямом эфире, а это трудно, поверь мне. Так что ждём.

– Лады, буду.

Как только помредактора ушёл, рядом на скамейку приземлилась Маринка и затеребила меня. Лабухина она узнала и понимала, что разговор был важным.

– Эфир вечером, просили подойти заранее, – отстранённо ответил я, обдумывая только что прошедший разговор.

Всё это было похоже на ловушку. Видимо, Сталин решил посмотреть, как выкручусь я из этой ситуации. На пару с Берией наверняка работали. Полной уверенности у них не было, то ли я тот, кто им нужен, кого они искали, то ли нет, вот и провоцировали меня. Надеялись, выдам себя.

– Ладно, хотите запоминающийся эфир, получите. Обещанных краёв не перейду, но содрогнётесь, – шепнул я себе под нос.

– А во сколько эфир?

Хорошо, Марина не расслышала моей фразы.

– В семь вечера. Сегодня.

– Быстрые какие, – подивилась она и убежала делиться новостью, тут же собрав вокруг себя большую группу одноклассниц.

После уроков у школьного крыльца меня окликнула деректриса:

– Саша, подожди!

Я обернулся:

– Что-то случилось, Татьяна Валериевна?

– Случилось. Записала я тебя в музыкальную школу на вечерние уроки. Уже с сегодняшнего дня можешь начинать. Начальный класс, как ты и просил.

– Вот это отличная новость. Может, я сейчас успею?

– Назовёшь себя секретарю, она всё объяснит.

– Спасибо.

Добежав до музыкальной школы, которая находилась в соседнем районе, я узнал, что меня действительно оформили, записал время уроков, сообщил педагогу, что сегодня не могу быть, вечер занят, и рванул домой. Деда не было, у него сегодня смена на работе, так что, переодевшись и открыв баркас, занялся делом. Сальник я всё же снял, хоть и без кувалды, а потом установил новый, закрепив его. Проверить, подтекает или нет, можно будет только в следующем году, когда спустим судно на воду. Убрав инструмент, помылся в бане, собрался, прихватил гитару и направился к трамвайной остановке. Пора в путь-дорожку. Эфир ждёт.

– Готов? – поинтересовался у меня диктор.

Не знаю, кто поставил его, но и сегодня я вёл эту передачу в эфире с тем же диктором, что и в прошлый раз.

– А что, есть сомнения? – усмехнулся я. – Готов-готов, можно начинать.

Рабочий студии, что был ответственен за эфир, стоял чуть в стороне с наушниками на голове. Передачи в большинстве своём велись в прямом эфире из-за отвратительного качества звукозаписывающих средств, ну и хранить записи было не на чем. Если давали такую запись с пластинок, то качество воспроизведения оставляло желать лучшего. Слушатели сразу отмечали эту самую разницу, так что только в крайнем случае давали запись, да и ту старались довести до идеала. Тот же хор в тесное помещение студии не впихнёшь, вот их давали в записи.

В это время звукач, отметив время, начал на пальцах показывать отсчёт до начала нашего эфира. Я особо не волновался, начинать не мне, это работа диктора. О том, что я снова буду в эфире, объявили ещё утром. Я это пропустил, уже ушёл в школу, так что был не в курсе. Как оказалось, ажиотаж с моим прошлым выступлением был очень большим, да вообще чуть ли не буря разразилась, мне верили и нет, разные люди попадались. Вот фронтовики почти все были за меня. В моём районе это всё для меня как-то незамеченным прошло, можно сказать, пронесло, а вот в других областях, особенно на фронте, рассказанные мной истории вызывали настоящие бури. Где положительные, а где и нет. Приходило много писем от фронтовиков, где те рассказывали немало историй, подтверждающих мои рассказы, отчего кровь стыла в жилах. Сейчас с этими письмами работал соответствующий информационный отдел Политуправления РККА. Вроде как хотели печатать их в газетах. Мне их читать не дали, лишь сносками ознакомили перед эфиром. Ну были и те, кто грязью меня в письмах поливал, мол, зачем такую чушь пишешь, немцы пушистые, няшки. Этих брали на особый карандаш, при том что часть писем были без обратных адресатов.

Размышляя, я отслеживал речь диктора. Тот отработал написанную для него программу, сообщил, что редакцией принимается и обрабатывается масса писем, которые приходят на моё имя. И наконец, после десяти минут словоблудия, как только растянуть смог, дал слово мне. Я уже успел поздороваться со слушателями, ещё когда диктор сообщил, что я в студии, так что начал без промедлений. Дали мне полную свободу, так получите. Не разочарую. Как я понял, от меня ожидали нечто подобного, что было в прошлый раз, когда наша передача пошла не по сценарию, меня это полностью устраивало, да что устраивало, даже радовало. Мне было что сказать.

Начал я с обязательной программы по ответам на письма, большая часть которых была от фронтовиков, но встречались и от обычных жителей нашей необъятной страны. Мне действительно отобрали полтора десятка писем, самых интересных, на которые нужно обязательно ответить. Я их мельком прочитал перед эфиром, но так как ответы мне уже написали, я особо в них не вникал, но парочка меня заинтересовала, на которые я и собирался ответить уже от себя.

– Вот тут у меня в руках письмо от старшего сержанта зенитной артиллерии Фёдора Лапина, коммуниста с тридцать шестого года. Он описывает, как выходил из окружения под Могилёвом и свидетелем каких зверств гитлеровцев стал…

Естественно, у меня в руках не письмо было, запинаясь, читать каракули в прямом эфире я не мог, так что держал листок с отпечатанным на машинке текстом. Зачитав, чему был свидетелем этот сержант, я понёс отсебятину:

– Подтверждая рассказ сержанта, скажу, что немцы не единожды уничтожали наших раненых, медсанбаты, госпитали. Разными способами, разными зверствами. Они ведь считают себя победителями и уверены, что наказания за это не будет, поэтому и творят на захваченных территориях что хотят. Но что стоит отметить: и наши стали отвечать в последнее время, когда откидывали немцев, сбивая их с позиций, не особо себя сдерживая как с пленными немцами, так и с ранеными. То есть если немцы наш медсанбат с врачами, ранеными и медперсоналом вырежут, так и наши сравняют счёт.

Конечно, нехорошо так говорить, но лично я за адекватный ответ: «Око за око, зуб за зуб». Это письмо натолкнуло меня на решение передать вам рассказ одной молодой женщины. Она рассказала мне его три дня назад здесь, в Москве. В тот день я посетил вещевой рынок. Со мной сестрёнка была. Она меня окликнула, а прохожий поинтересовался, не тот ли я Поляков, что по радио выступал. Собралась большая толпа, почти два часа с ними общался, на множество вопросов отвечал. С трудом вырваться смог, и когда мы с покупками шли к выходу, нас догнала молодая женщина. Меня поразило, что в свои лет двадцать пять она была совершенно седая. Молодая седая женщина. Она сказала, что тоже слышала по радио моё выступление. С ненавистью в голосе она сказала, что немцы не звери, они хуже. Её рассказ потряс даже меня. Поэтому, как и в прошлый раз, прошу людей с неустойчивой психикой, с больным сердцем, ну и детей, отойти от радиоприёмников и не слушать рассказ. Прежде чем начать, я сделаю небольшое отступление, дам информацию, которую почему-то замалчивают. Немцы подписали международное соглашение Женевской конвенции о содержании военнопленных, а Советский Союз нет. Поэтому немцы считают, что у них развязаны руки по отношению к пленным и захваченным территориям и они могут творить что хотят, они по международному суду неподсудны, и в чём-то они правы. Победитель – вот кто будет судьёй, и немцам мы победу не отдадим. Теперь рассказ. Сестрёнка моя убежала, оставив нас одних с женщиной, и мы смогли спокойно поговорить. Она категорически отказалась называть своё имя. И я назвал её Катериной. Не знаю почему. Ну вот посмотришь на человека – и имя его прямо просится на язык. Угадал или нет, но поправлять она меня не стала. Катя был врачом, молодой специалист, стоматолог. Её по направлению отправили в город недалеко от границы, Владимир-Волынский. Год жила там, лечила, обычная судьба. Но началась война, и с толпами беженцев Катя направилась в тыл. Три дня, всего три дня пути, когда их догнали мотоциклисты. Катя в тот момент помогала перевязывать раненых армейцев после обстрела с воздуха колонны, и, несмотря на гражданское платье, её отправили в лагерь для военнопленных. Ещё немного отвлекусь, я не знал, а Катя пояснила: немцы считали военнопленными всех мужчин призывного возраста, будь он военный или гражданский, если ловили, всех отправляли в лагерь. Да, шесть миллионов военнопленных, о которых трубят, хвастаясь, немцы, есть такое дело, только вот военных из них меньше трети. Да и те в основном тыловики. Ведь как уже стало известно, боевые части советских дивизий сражаются до конца, попадает в плен мизер, да и те не выдерживают дорог, будучи ослабленными ранами, и их добивают конвоиры, оставляя тела лежать на обочинах. Так что в лагерях очень мало бойцов и командиров боевых подразделений, там именно тыловики. Они, конечно, тоже бегут, но мало, не те специалисты. Вот и Катя оказалась в таком лагере, где все вперемешку. Туалетов не было, ходят под себя, спать можно только сидя на голой земле, места не хватало, разделения на мужской сектор или на женский тоже не было. Тяжело. Начались повальные самоубийства. Людей постоянно приводили в лагерь и часть уводили. Так что количество практически не уменьшалось. Катя пробыла в лагере две недели, и ей повезло, что её не увели с группой других пленных. А могли. Недалеко от лагеря, куда она попала, была деревня Васильевка, а около неё пять больших песчаных карьеров. Когда начальнику лагеря спустили приказ уменьшить количество пленных, он набрал отщепенцев из пленных, повязав их кровью. А делали это просто. В лагеря, естественно, попадали и командиры, кто раненный без сознания, кто контуженный, и они старались скрыть своё звание. Но в лагерях всегда были люди немцев, которые выявляли таких скрывающихся командиров и выдавали их. А немцы заставляли этих же предателей казнить своих соотечественников, всё это снимая на плёнку. Сами в таких делах руки марать брезговали. Не все из военнопленных, конечно, хотели этого, некоторые думали – соглашусь немцам служить, выведут меня наружу и утеку. Так ведь гитлеровцы тоже не дураки, и у них всё продумано и отработано. Из таких предателей немцы сформировали несколько рот, и даже пулемётную роту, вооружив их станковыми пулемётами «максим», захваченными в боях с нашими войсками. Что делали немцы, чтобы выполнить приказ, поступивший от командования? Они формировали в лагере колонну человек в пятьсот и роты капов, как немцы называют предателей из русских. Ещё есть хиви, но те служат не в боевых частях, а ремонтниками, водителями, сапёрами. Хотя как раз большинство предателей, как ни странно, украинцы, особенно из западных областей, русские действительно там встречаются, но их гораздо меньше. В общем, эти капы сопровождали колонну к карьеру. Там уже ждали пулемётчики. Пленных спускали на дно, и пулемётчики расстреливали их. После этого конвойная рота тоже спускалась и штыками добивала выживших. Обязательно штыками. Тратить попусту патроны им было запрещено. Тут вторая конвойная рота подводила следующую группу пленных, которых заставляли всех расстрелянных раскладывать рядами по дну карьера и засыпать песком. Но капы плохо делали свою работу, и, говорят, там, где лежали недобитые, песок шевелился. Когда трупы закопали, расстреляли и их могильщиков, а следом вели уже новую колонну пленных. И так раз за разом. И длилось это не один день, неделями. Конечно же Катя об этом ничего не знала, и на тот момент имела естественный цвет волос. За неделю до того, как Катю вывели из лагеря с очередной колонной, направляющейся к карьерам, наша дальнебомбардировочная авиация совершила воздушный налёт на крупный железнодорожный узел в Польше, через который шло снабжение нескольких немецких армий. Станция была разрушена, но один бомбардировщик немцы сбили. Тройка мессеров зашла со стороны солнца и расстреляла его. Наши стрелки смогли сбить одного немца и подбить второго, третий в одиночку перестал наскакивать на зубастую цель. Повреждённый бомбардировщик вынужденно пошёл на посадку. Сели они уже на нашей бывшей территории, успели перелететь Буг. Лётчики сняли пулемёты и направились за отступающим фронтом. По пути они обрастали людьми, на них выходили окруженцы, и когда оказались в окрестностях карьеров, это уже был крупный спаянный с частыми перестрелками с немцами отряд, которым руководил командир экипажа майор Лапотников. Отряд насчитывал в своём составе сорок семь бойцов. Когда разведчики доложили майору, что на опушке какая-то странная возня, то он решил посмотреть лично и увидел, как всё происходило, только помочь ничем не мог. С ним лишь пара бойцов из отряда была. Да ему и в голову не приходило, что немцы сейчас расстреляют всех, кого загнали в карьер, это было выше его понимания. Так что он и его разведчики в кровь искусали кулаки, наблюдая, как пулемётчики, все в советской военной форме, только с нарукавными повязками помощников гитлеровцев, расстреливают своих сограждан. Немцев там было всего пятеро, которые на плёнку фотоаппаратов документировали расстрелы. Лапотников сообразил, что скоро прибудет следующая партия, поэтому отправил своих бойцов за всем отрядом. Когда они подошли, то рассредоточились, приготовившись к бою. И вдарили. Скорострельные авиационные пулемёты буквально просеки прокладывали среди пулемётчиков. Во время схватки удалось захватить одного немца, это был унтер. Многие из спасённых, покидая котлован, разбегались, среди них была и Катя. Ей повезло, она добежала до окруженцев, и они её приняли, им нужен был врач, даже такой. Отряд быстро стал уходить, ведь по их пятам немцы тут же бросили группу преследования. Когда смогли оторваться, река помогла, решили допросить унтера, а кроме Кати, никто немецкого языка не знал. Вот она и стала переводчиком. Немец охотно всё рассказал. Тогда-то Катя и поседела, осознав весь ужас рассказа унтера. Четыре котлована из пяти были засыпаны вровень с поверхностью и пятый наполовину. Наши окруженцы помешали. Вдумайтесь, ЧЕТЫРЕ КОТЛОВАНА. А ведь некоторые из них имели глубину до пятнадцати, а то и двадцати метров, да и размеры впечатляли. Я слушал, как Катя глухим голосом всё это рассказывает, а у меня перед глазами стояли эти засыпанные котлованы и песок шевелится. Я сам тогда чуть не поседел. Я спросил у Кати, правдив ли её рассказ, и она показала на руке длинный цифровой номер, эти номера накалывают всем пленным. Дальше история проста: немца повесили. Отряд двинулся дальше. За месяц он приблизился к передовой, но их стали преследовать. Майор Лапотников со своими лётчиками из экипажа и самыми лучшими бойцами остался в заслоне, чтобы дать остальным уйти. Люди слышали, как в течение получаса позади шёл страшный бой. Когда всё стихло, стали звучать редкие винтовочные выстрелы. Окруженцы не раз встречались с немцами и знали, сейчас там добивали раненых. Все бойцы, что вызвались остановить преследователей, погибли. У передовой окруженцы встретились с другим отрядом, которым командовал командир дивизии. Они совместно прорвали оборону, и большая часть смогла вырваться к своим. Катя всё это рассказала в особом отделе, там даже были предоставлены фотоаппарат с плёнкой, снятый с того унтера. На этом всё. Катю посадили на поезд, и она отбыла в Москву. Страшная история… Четыре котлована… доверху… Извините, я сейчас просто не могу говорить, поэтому вернёмся немного позже к письмам слушателей, а сейчас я вам спою, настроение подходящее. Когда я рассказывал, как с семьёй уходил по дорогам смерти к Москве, то там множество эпизодов было, хоть мемуары пиши. И была вот такая встреча. На обочине у околицы деревни сидел красноармеец, лет за сорок, с новеньким орденом Красной Звезды на груди, но пустым рукавом гимнастёрки. В боях за нашу страну он потерял руку. Свесив голову, боец плакал. В руке у него была бутылка водки, к которой он так и не притронулся. Пока дед от колодца носил воды напоить лошадей, я подошёл, не мог не подойти. И тот рассказал свою историю, излил душу, и почти сразу она сложилась в песню.

Тронув струны гитары, настраиваясь, я запел:

Я полмира почти через злые бои Прошагал и прополз с батальоном, А обратно меня за заслуги мои Санитарным везли эшелоном. Привезли — вот родимый порог — На полуторке к самому дому. Я стоял – и немел, а над крышей дымок Поднимался не так – по-другому. Окна словно боялись в глаза мне взглянуть. И хозяйка не рада солдату — Не припала в слезах на могучую грудь, А руками всплеснула – и в хату. И залаяли псы на цепях. Я шагнул в полутёмные сени, За чужое за что-то запнулся в сенях, Дверь рванул – подкосились колени. Там сидел за столом на месте моём Неприветливый новый хозяин. И фуфайка на нём, и хозяйка при нём, Потому я и псами облаян. Это значит, пока под огнём Я спешил, ни минуты не весел, Он все вещи в дому переставил моём И по-своему всё перевесил. Мы ходили под богом – под богом войны, Артиллерия нас накрывала, Но смертельная рана зашла со спины И изменою в сердце застряла. Я себя в пояснице согнул, Силу воли позвал на подмогу: – Извините, товарищи, что завернул По ошибке к чужому порогу. Дескать, мир да любовь вам, да хлеба на стол, Чтоб согласье по дому ходило… Ну а он даже ухом в ответ не повёл, Вроде так и положено было. Зашатался некрашеный пол, Я не хлопнул дверьми, как когда-то, Только окна раскрылись, когда я ушёл, И взглянули мне вслед виновато[1].

– Я понимаю, песня не сказать что хорошая. Но жизненная. Я ведь что вижу, то и пою. А раз выдался мне такой случай, обращаюсь к нашим военным медикам, особенно к хирургам. Возможно, в этой беде помогут те, кто стоит над ними и командует. Тот боец, который пришёл в свой дом, и оказалось, что он чужой, пока мы с ним на телеге уезжали в наши тылы, описал, как лишился руки. Получил ранение, через некоторое время – медсанбат, и он попал на операционный стол. Несмотря на то что ранение было не таким и серьёзным, хирург просто отпилил ему руку. Этот случай да, жестокий, но только в том госпитале, где лежал этот раненый боец, подобных сотни. Услышьте меня, прекратите эту бессмысленную бесчеловечную ампутацию, можно спасти конечность – спасите, иначе уже через пару лет наши города заполнят толпы военных инвалидов. Как вы им в глаза смотреть будете? Может, те, кто принимает решения, пусть отдадут такой приказ, чтобы запретить это дело и спасать конечности во что бы то ни стало. По этой теме у меня тоже есть песня, даже не песня, скорее зарисовка, крик души, и я её исполню.

Сейчас песни Высоцкого были в самую тему, вот я их и исполнял. Жёстко ударив по струнам, я запел:

Жил я с матерью и батей На Арбате, – век бы так. А теперь я в медсанбате На кровати, весь в бинтах. Что нам слава, что нам Клава — Медсестра и белый свет! Помер мой сосед, что справа, Тот, что слева, – ещё нет. И однажды – как в угаре — Тот сосед, что слева, мне Вдруг сказал: – Послушай, парень, У тебя ноги-то нет. Как же так! Неправда, братцы! Он, наверно, пошутил? – Мы отрежем только пальцы, — Так мне доктор говорил. Но сосед, который слева, Всё смеялся, всё шутил. Даже если ночью бредил — Всё про ногу говорил, Издевался: мол, не встанешь! Не увидишь, мол, жены! Поглядел бы ты, товарищ, На себя со стороны. Если б был я не калека И слезал с кровати вниз, Я б тому, который слева, Прямо глотку перегрыз! Умолял сестричку Клаву Показать, какой я стал. Был бы жив сосед, что справа, — Он бы правду мне сказал…[2]

Выждав секунды три, после того как стихло звучание струн моей гитары, я снова заговорил. Минутная стрелка на моих наручных часах продолжала свой бег, и не хотелось терять драгоценное время. Если я хотел провести запоминающуюся передачу, как это было в первый раз, в чём признался главный редактор перед эфиром, то стоит поторопиться. Бум действительно был такой, будто эфир выстрелил как из пушки. Но при этом и патриотический подъём резко возрос. Он и так был на огромной высоте, а сейчас зашкаливал. Да много что там было после того моего выступления, всего и не перечислишь. Например, я выдал информацию о военнопленных, которая считалась особо секретной. Это всё замалчивалось. То, что я озвучил, что наших взяли в плен в огромном количестве, вызвало шок у слушателей, об этом никто не знал. Но как оказалось, власть держащие немного ошибались, это не вызвало панику, злее стали – да, пропало милосердие к противнику и перестали считать немцев братьями – это точно. В общем, вышло так, что мой тот эфир ещё больше сплотил народ, укрепил его. Видимо, сейчас авторы идеи ещё одного моего выступления надеялись укрепить тот эффект. Тут наверняка ещё и Берия подсуетился, уверен, что и его уши тут торчат, не только Сталина. Он желает вывести меня на чистую воду, подтвердить свою уверенность, что те письма писал именно я. Вот этого мне не очень хотелось, и хотя я собирался, так сказать, взорвать этот эфир, всё же буду лавировать так, чтобы ни нашим ни вашим.

– Надо признаться, в этой истории я немного нагнетал атмосферу, объясняя причину ампутации. Когда мы на телеге ехали с тем бойцом и я, выслушав его рассказ, обругал того хирурга, то солдат, к моему удивлению, встал на его защиту. Во время операции боец был в сознании и видел, что врач шатается от усталости и едва стоит на ногах, вторые сутки не спал. Один он хирург в медсанбате остался, другой был убит во время вражеского налёта, а третий тяжело ранен. Конечно, руку вылечить можно было бы, но тут встал очень непростой выбор. Если лечить руку, то это время, а в очереди ещё трое срочных раненых, которым также требуется операция. Врач сделал выбор: этот солдат потерял руку, но другим раненым он успел оказать медицинскую помощь, и те выжили. Это осталось на совести хирурга, это его крест, который он должен нести. Однако это лишь мелкий эпизод. Ампутаций, что проводят в госпиталях и медсанбатах, действительно нереально много, и это бесчинство нужно прекратить. Я лично голосую «за». Товарищи, поддержите меня.

Диктор, на которого я посмотрел, кивнул, соглашаясь вступить в диспут:

– Я так думаю, ответственные товарищи прислушаются к словам Александра, убедятся, что всё действительно так, и действительно запретят подобное дело.

В это время подошедшая молоденькая сотрудница радио положила передо мной листок. Пробежав по нему глазами, я кивнул, и его отнесли диктору. Тот тоже быстро прочитал текст и продолжил вести эфир:

– Александр, до нашей студии только что дозвонились два наших слушателя, которые задали некоторые вопросы. Если ты не против, я их зачитаю.

– Я не против.

– Хорошо. Звонила женщина из подмосковного города Серпухова. Она интересуется, что дальше стало с тем бойцом, которого так подло предала жена. И второй звонок от старшего политрука Зощенко, который находится на излечении в одном из военных госпиталей Москвы. Он слушал твой рассказ о том, что случилось у деревни Васильевка, и смог, добравшись до кабинета главврача, дозвониться до нас. Он сообщил, что ты рассказал не всё. Он был там, более того, его гнали к тому же карьеру, как и Катю. Он из тех, кто спасся. Если ты не против, я опишу его историю. Зощенко попал в плен в бессознательном состоянии с осколочными ранениями спины и шеи. Смог выжить в лагере и был включён в колонну. Его спасли, как и других, и он присоединился к отряду майора Лапотникова и присутствовал при допросе унтера. Потом всё было действительно, как ты и рассказывал. Повторно политрука ранили, когда был прорыв через линию фронта, он получил тяжёлые ранения, и его отправили в Москву лечиться.

Слушая, я кивал, задумчиво поглядывая на диктора и вспоминая ту встречу с Катей у рынка. Я практически слово в слово описал всё, что она мне в таких подробностях рассказала. Но как оказалось, в Москве был ещё один свидетель расстрелов, и он указал мне на недочёты в рассказе. Этого я, конечно, не ожидал. Так что, когда диктор замолчал, вопросительно посмотрев на меня, я стал отвечать:

– Да, я действительно рассказал не всё, сократил рассказ, чтобы не совсем уж травмировать психику слушателей. Но раз мне указали на неполноту пересказа, я опишу, что именно не раскрывал. В действительности котлованы находились от опушки в полутора километрах, и отряд майора просто физически с такого расстояния не мог ликвидировать предателей. Однако в ту сторону вёл овраг, вот по нему бойцы по-пластунски, чтобы не обнаружить себя, и поползли к противнику. Как выяснилось, немцы о нём тоже знали и заминировали его. К счастью, среди окруженцев было два сапёра, и они сняли эти мины, что позволило отряду двинуть дальше. Вот и суть моего сокращения, что пока бойцы ползли и снимали мины, что заняло достаточно времени, немцы привели ещё одну колонну и успели её расстрелять. Вот следующую колонну, где была Катя и, видимо, тот старший политрук, бойцы и спасли. Наступающий вечер позволил им уйти от погони. Вот и вся неточность, на которой меня поймали. Уж извините. Постараюсь больше подобного не допускать. А по поводу того солдата по первому вопросу, его, кстати, звали Зосим, Зосим Андреев, то он с нами проехал почти сто километров, и мы высадили его у одной из деревень, где почти не осталось мужчин, ушедших на фронт. Он согласился стать председателем колхоза и поселился у вдовствующей солдатки. К сожалению, задерживаться мы не могли и вскоре уехали оттуда. Но насколько я в курсе, немцев остановили в сорока километрах от той деревни. Это всё, что я могу сказать. Мне не известно, что сейчас с ним и жив ли он.

– Благодарю, Александр. Сейчас я зачитаю письмо нашей слушательницы. Антонина Петровна из Горького просит тебя рассказать о себе. Какой ты, характер, привычки, любимые дела. Многих наших слушателей ты очень заинтересовал, и это не единственное подобное письмо. Признаюсь, их тысячи.

– Интересная просьба, постараюсь ответить. На самом деле я очень смешливый и весёлый и люблю хорошие компании, меня считают душой разных встреч, заводилой. Люблю организовывать праздники, дни рождения. Все соседи радовались, если у нас был какой праздник, это значит, я снова порадую их каким-нибудь необычным выступлением. Если бы не тема нашей передачи, я рассказал бы столько смешных историй и анекдотов, что, думаю, долго о них вспоминали бы, однако наша встреча началась несколько мрачно. Как смогли выяснить советские учёные, смех продлевает жизнь, и я с ними полностью согласен. Вот если бы открыли отдельную юмористическую передачу, хотя бы для первого раза минут в десять, я смог бы показать вам, что такое настоящий юмор. Сейчас, извините, не та тема. Не хочу говорить пошлости, атмосфера не позволяет. По поводу моих предпочтений могу сказать, что их много. Самые главные, их два, охота и музыка, в этом я без скромности считаю себя докой, специалистом. Помимо них – рыбалка, вождение, а я вожу и машины, и мотоциклы, хотя опыта очень мало, могу ремонтом авто- и мототехники заниматься, руки растут откуда надо. Люблю со своими сёстрами и братишкой возиться, на ночь песни детские им петь. О-о-о, у меня много детских песен, и мои сестрички их обожают. Как бы я ни устал или ни был занят, я всегда стараюсь сам их укладывать. Если не получается, меня замещают, благо певуний у меня в семье хватает. А вот характер… описывать, уж извините, не буду. Я уже давно описал свой характер в песне, возможно, кто-то опознает в ней себя. Песня «Я не люблю».

Сейчас все песни Высоцкого и впрямь были в тему, и отходить от них я не хотел. К тому же непонятно как, но они всплывали в моей памяти, хотя казалось, некоторые я подзабыл. Сам удивляюсь. Мне действительно нужно было выстрелить в эфире, и я твёрдо поставил себе задачу выполнить это. Так что, тронув струны гитары, я стал в песне реально описывать себя, ведь в ней я видел и себя тоже:

Я не люблю фатального исхода, От жизни никогда не устаю. Я не люблю любое время года, Когда весёлых песен не пою. Я не люблю холодного цинизма, В восторженность не верю, и ещё — Когда чужой мои читает письма, Заглядывая мне через плечо. Я не люблю, когда – наполовину, Или когда прервали разговор. Я не люблю, когда стреляют в спину, Я также против выстрелов в упор. Я ненавижу сплетни в виде версий, Червей сомненья, почестей иглу. Или – когда всё время против шерсти, Или – когда железом по стеклу. Я не люблю уверенности сытой, Уж лучше пусть откажут тормоза. Досадно мне, коль слово «честь» забыто И коль в чести наветы за глаза. Когда я вижу сломанные крылья, Нет жалости во мне – и неспроста: Я не люблю насилья и бессилья, Вот только жаль распятого Христа. Я не люблю себя, когда я трушу, И не люблю, когда невинных бьют. Я не люблю, когда мне лезут в душу, Тем более – когда в неё плюют. Я не люблю манежи и арены: На них мильон меняют по рублю. Пусть впереди большие перемены — Я это никогда не полюблю[3].

Замерев на миг, я продолжил как ни в чём не бывало:

– Как видите, я вполне полно ответил на ваши вопросы. Продолжим?

– Да, Александр, продолжим.

– Теперь моя очередь зачитывать следующее письмо. Оно снова с фронта. От некоего капитана Васильева, командира стрелкового батальона. Полностью зачитывать письмо не буду, опишу суть. Капитан благодарит меня за те сведения, которые были мной сообщены в прошлую передачу, и просит рассказать наконец историю о двенадцати пограничниках, что набили столько техники и личного состава вермахта и люфтваффе. Судя по тону письма, капитан – опытный фронтовик, который воюет с начала войны, сомневается в реальности подобного. Что ж, расскажу. История действительно на удивление занимательная. Многие фронтовики, надеюсь, почерпнут много нового для себя из чужого опыта. Историю мне эту рассказал пограничник из того полевого госпиталя, он лежал среди тяжелораненых с генералом и остальными, которых я вам уже описывал. Он умер до того, как я уехал, и его рассказ – из первых уст. Войну они встретили на границе, о начале войны знали за неделю, да даже раньше. И в какой день начнётся, и во сколько. Рапорты вверх по командованию отправляли, это чтобы тех, кто возмутится – как же так, война для нас стала внезапной! – успокоить. Пограничникам, как и внешней разведке, не верили, просто не верили, другого ответа у меня нет. Всегда им отвечали так: это провокация, не поддаваться. Но ведь на границе не дураки служили, пусть командование им не верило, но сами они готовились. Погибать за непробиваемость командиров никто не хотел. В общем, на момент, когда немецкие бомбардировщики пересекли границу, пограничники находились не в казармах, а в окопах в ожидании. Когда немцы ударили и командир заставы убедился, что война действительно началась, то они родных отправили в тыл, в основном пешком, а сами сидели и ждали. Покинуть позиции без приказа они не имели права. Немцы артиллерией и бомбёжкой с авиации снесли заставу. Точно били, два залпа – и все строения снесены. Ещё бы, столько времени было, чтобы узнать, где что находится, и навести орудия. Вот об окопах они не знали, там маскировочная сеть натянута была, сами погранцы эти позиции по ночам копали, вот и не был противник о них в курсе. Неприятным сюрпризом оказались. Посыльные, отправленные в тыл, не вернулись, их перехватывали те, кто резал связь застав с комендатурами. Это были диверсанты и их пособники из местных жителей. В общем, пограничники встретили полуроту немцев огнём. Те расслабленные были, думали, добьют выживших зелёнофуражечников и дальше пойдут. А тут кровью умылись. Погранцы подпустили их и ударили в упор, а потом броском подняли остальных на штыки. Немцы уничтожены были полностью. Два снайпера из окопов, что прикрывали атаку, из своих СВТ выбили тех, кто пытался уйти, так что действительно всех положили. Немцы разозлились на такие потери и ближе к обеду нанесли удар авиацией, подтянув ещё пехоту. Я не буду рассказывать, как пограничники, с надеждой поглядывая в сторону тыла, ожидали помощи, отбивая одну атаку за другой, уничтожив около двух рот и подбив два бронетранспортёра, но помощь так и не пришла. Более того, по удаляющейся стрельбе и канонаде они поняли, что наши откатываются от границы. Погранцов осталось восемнадцать из шестидесяти, элитные бойцы, не побоюсь этого слова. В общем, лейтенант, единственный командир, выживший в этих схватках, приказал отходить. Забрав раненых, они ушли, оставив своих не погребённых товарищей на практически полностью разрушенных позициях. Выбора другого не было. Шли дня три, в одном месте на хуторе оставили у надёжных людей раненых, которые их связывали, и двинули дальше за нашими. Их осталось двенадцать. Те самые двенадцать героев. Командовал ими лейтенант Маланов. Вот теперь и сама история. Через неделю пути погранцы стали свидетелями страшной военной драмы. Видимо, у немцев сломался танк, а это был средний Т-4, и после ремонта они догоняли своих. На дороге, пересекающей лесную поляну, они догнали телегу с нашими ранеными, которая, вероятно, где-то пряталась неподалёку и наконец решила двинуть дальше, догнать своих. Немцы большие любители убивать наших раненых: они раздавили телегу, никто с неё не спасся, кроме молоденького парнишки-возницы и девушки-медсестры. Парнишку они сразу убили, а вот с девушкой… Думаю, не стоит рассказывать, что они с ней сделали, наши пограничники застали их в тот момент, когда они после насилия поправляли одежду. Тут ещё командир танка достал пистолет и застрелил рыдающую медсестру. Почти сразу последовал залп с опушки, и танкисты попадали, все пятеро стояли над несчастной. Во время осмотра и сбора трофеев выяснилось, что командир танка был ранен. Лейтенант, который владел немецким на довольно неплохом уровне, допросил того и узнал, как прошла эта гнусность. Но лейтенант, обуздав в себе злость и чувство справедливости, немца не дострелил, а продолжил допрос. Его интересовал вермахт, особенно его техника. Умный парень. От него узнал, что танки у немцев очень даже хороши, все детские недостатки за прошлые военные кампании убраны, и танкисты ими довольны. Но остался один: небольшая дальность хода на одной заправке. Не больше двухсот километров. Поэтому танкисты, когда наш фронт прорвали, берут с собой запас. Тут не только бензовозы, но и топливо в канистрах на борту танков. А большая часть танков у немцев работает на авиационном топливе, а он очень горюч, вспыхивает от любой искры. Теперь, я думаю, многие поймут, что если выстрелить зажигательной пулей по такой канистре, то будет факел на месте танка. И лейтенант это понял. Он долго допрашивал немца, пока его бойцы хоронили убитых. Они много тел видели, пока шли по тылам, а вот этих решили похоронить. Когда допрос был закончен, немца ликвидировали, а танк подорвали. Именно это преступление, что совершили немцы, и подтолкнуло командира этой небольшой группы не возвращаться в ближайшее время к нашим, а начать свою войну в тылах врага, партизанскую. И погранцы своего командира поддержали. До этой встречи с танком пограничники случайно наткнулись на уничтоженную с воздуха колонну наших войск. Немцы не утруждают себя захоронением наших погибших, заставляя этим заниматься деревенских или военнопленных. Если их по близости нет, то просто не обращают внимания, к тому же той дорогой они особо не пользовались. Погранцы тогда набрали себе продовольствия и боезапаса, всё, что пригодится, а вот когда уничтожили танк, лейтенант Маланов решил вернуться. Им много что нужно было, но главное – патроны с зажигательными пулями. В грузовиках с боеприпасами они нашли всё необходимое. Более того, даже отнесли в лес и сделали закладки, тайники, всё, что могло пригодиться: медикаменты, патроны, продовольствие. После этого и началась война. Всё рассказывать не буду, но первую засаду опишу, как это сделал тот пограничник, чтобы показать, что план лейтенанта удался. Общаясь с тем командиром танка, тот понял главное. Я немного отвлекусь и задам вопрос нашим радиослушателям: что важнее – люди или техника? Чтобы не тянуть время передачи, отвечу я сам и сразу. Не слушайте те лозунги, что распространяют в тылу. Их делают люди, которые мало что понимают. Опросите политруков с фронта. Они как один вам ответят. Важны конечно же люди. Отвечая так, имеются в виду специалисты. Ведь как: самолётами, кораблями, танками или теми же автомобилями управляют специалисты, которых надо готовить очень и очень долго и при уничтожении которых замену найти достаточно трудно. А если и найдут, то при таком отношении все резервы быстро закончатся. Это понимают и у нас, и в вермахте. Ещё немного отвлекусь от рассказа и немного поясню ситуацию. Я не знаю, сколько точно танков было у немцев, когда они вторглись на нашу территорию, но пусть для примера будет три тысячи. Примерно месяца два назад в штабе РККА подсчитали, что общее количество подбитых нашими войсками танков на тот момент – десять тысяч. Там, конечно, преувеличено, но, как ни странно, не так и сильно. Мне об этом генерал рассказал. Удивительно, но факт, особо сводки не врали, и немцы потеряли в боях с нашими войсками пять, а то и шесть тысяч танков. Как так случилось? А всё оказалось просто. Поясню: танков действительно три тысячи было, причём треть лёгких, они их в первые недели войны потеряли и стали восстанавливать. Именно восстанавливали. Хвалить немцев не хочется, но у них просто великолепно поставлена служба по восстановлению своей битой техники. Наши отступают, соответственно, все территории с побитой техникой остаются у них. Они оттаскивают тягачами на места восстановления, и уже через три или четыре дня этот танк снова идёт в бой. Поначалу боёв наши не понимали, в чём дело, некоторые танки подбивались два, три, четыре, а то и пять раз. Потом, когда сообразили, научились с ними бороться. Первое – уничтожали экипаж. Если это сделать, то некого будет вновь сажать внутрь. То есть как танк подбивался, замирал, несколько стрелков держали на прицеле его люки. Когда танкисты пытались выбраться, их расстреливали. То есть уничтожали тех самых ценных специалистов, имеющих огромный опыт ведения боевых действий. Ночью, если наших бойцов не сбили с позиций и те не отступили, с бутылками бензина или просто со спичками ползли к подбитым танкам добровольцы и поджигали их. Горевшие танки не восстанавливаются, и их отправляют эшелонами на переработку. То есть на фронте эти танки уже не увидят, разве что после переплавки в виде новых. Только вот это новьё нужно ждать больше месяца, а то и двух. То есть выигрывают время. Немцы, узнав, чем наши занимаются, стали отправлять по ночам группы своих солдат для защиты своей битой техники, и бывает, на местах встреч доходит до сражений, переходящих в рукопашные схватки. Так что это тоже всё не простое дело. Однако, главное, лейтенант знал, что нужно делать, и они делали. Первая колонна была ими остановлена на пять часов. Я повторю, именно остановлена и именно на пять часов. Удивительно, но по служебным инструкциям в случае обстрела колонны солдатам вермахта приказано найти стрелков. Если наши окруженцы, например, обстреляют пехотную колонну врага, ну, ранив пару солдат или убив одного, те обязаны прочесать окрестности, чтобы найти их. Представляете? Пара выстрелов – и полк встал, в результате он может не успеть к месту назначения, немцы не получат вовремя крайне необходимый резерв для атаки и тому подобное. Лейтенант-пограничник об этом знал и пользовался этим вовсю. Ими была остановлена автоколонна. Перед боем он заранее дал каждому своему бойцу задание. Стрелять нужно так. Первая цель – бронебойной пулей по мотору грузового автомобиля или бронетранспортёра. В случае, если встретится последний, стрелять зажигательными пулями по канистрам на броне. Лучше делать два выстрела, потому что в канистрах может быть вода. Одна канистра в держателях всегда с водой, и по закону подлости обязательно это может оказаться она. Позже погранцы не раз с подобным сталкивались, так что предупреждение было в тему. Потом стрелять нужно по водителю обычной пулей. Это обязательно. Ну и по топливным бакам автомобиля. Если стрелять по грузовику, то в три этапа. Я их повторю. По мотору бронебойной, по водителю обычной и по бензобаку зажигательной. После чего переносить огонь на следующий автомобиль, не обращая внимания ни на что другое. На каждого бойца по два автомобиля, и если даже есть ещё цели, всё равно отходить. Лейтенант был правильным командиром. Не из тех, кого принято считать шапкозакидывателями. Опять немного отвлекусь. Я сам слышал, как на стоянке один политрук напутствовал бойцов, давая политинформацию. Её окончание звучало примерно так: бойцы должны умереть за свою родину. По-моему, он нёс полную чепуху. Ни один политрук-фронтовик такую ересь не скажет. Фактически тот призывал бойцов стройными рядами просто идти и умереть, устраивал геноцид своих сограждан. Правильные командиры и политруки сказали бы так: товарищи, идите и сделайте так, чтобы солдаты противника умирали за свою родину. Маланов был именно правильным командиром и терять своих людей не собирался. То есть не держаться за позицию до последнего патрона, а наносить постоянные удары и делать отскоки. Если он видел, что засада не удастся или будут потери, то он просто уводил своих людей. Ну постреляют они полсотни немцев, и всё, остальные дальше будут жить. А тут уничтожат для примера десяток, уйдут дальше, там десяток, потом ещё десяток. И так постепенно их счёт может дойти до тысячи. Напомню, у группы Маланова он дошёл до двух тысяч, не считая уничтоженной техники, это показывает, что такая тактика себя оправдывает. В некоторых случаях, конечно, нужно держать позиции, как говорят политруки, до последнего бойца и до последнего патрона, но не в данном случае. Когда та, первая колонна приблизилась, пограничники лежали и держали в руках пустые, не снаряжённые обоймы, а у них у всех были СВТ и один ручной пулемёт. Выбрав цели, они по ним и снаряжали свои обоймы нужными патронами. Для грузовиков, для бронетранспортёров или танков своя очерёдность. Для танков только зажигательные, которые старались экономить. И когда лейтенант отдал приказ, открыли огонь. Почти сразу над колонной вспухло облако пламени, когда вспыхнула канистра на борту одного из бронетранспортёров, часть бензина странным образом плеснуло внутрь, и из машины стали с криками выпрыгивать объятые пламенем немцы. Пограничники, расстреляв по обойме, стали отползать и уходить. А на дороге горело два танка, четыре бронетранспортёра, восемь грузовиков и один топливозаправщик. Вот ещё одно: Маланов никогда не организовывал засаду, если не было хотя бы двух путей отхода, основного и резервного, поэтому они всегда уходили без потерь и отрывались от преследования. Как-то обстреляв роту велосипедистов, а у немцев и такие подразделения были, они смогли добыть велосипеды и стали достаточно высокомобильными, быстро покидая зоны поисков. За полтора месяца боёв группа пограничников набила множество техники и уничтожила больше двух тысяч солдат и офицеров противника. В основном это были специалисты, те же танкисты, но больше всего водителей, около тысячи, ну и офицеров. На рядовой состав линейных частей они не обращали внимания, офицеры и унтеры были их целью, а погранцы отличные стрелки, снайперы. Как видите, то, что я рассказывал, действительно реально. Главное, иметь уверенность в своих силах, хорошего и опытного командира, который видит обстановку, и всё в ваших руках. Конечно, погранцам просто повезло, что они так долго охотились за колоннами. На них не раз устраивали облавы, от которых они благополучно уходили. Погранцы настолько обнаглели, что минировали дороги немецкими же минами или полностью уничтожали небольшие колонны. Въехала колонна из шести грузовиков в лес – и всё, как сгинули, ни тел, ни машин. Таких случаев было немало. Однажды захватили несколько грузовиков с немецкими пулемётами и боеприпасами и по-умному использовали их. Установили в засаде, к каждому пулемёту приставили по пограничнику без второго номера и, когда дождались пехотную колонну противника, вдарили. Выпустили по ленте, после чего отошли, бросив пулемёты. Если забирать, уйти бы не успели. А так уничтожили полторы роты немецких солдат их же оружием и благополучно ушли. Потом ещё пару засад устроили, пока пулемёты не закончились. Вот так и воевали. Так что совет: если вдруг кто попадёт в окружение, тут зарекаться не стоит, всякое бывает, пользуйтесь опытом Маланова и его бойцов. Хватит сделать и один прицельный выстрел. Сейчас немцы, правда, не останавливаются, чтобы найти стрелка, учёные стали, уходят из-под обстрела, но всё равно опыт замечательный. До такой степени, что пограничники не раз устраивали обстрелы аэродромов противника, даже с помощью захваченных миномётов, которыми учились пользоваться на ходу, во время боя. Конец этого рейда был один – общая усталость. И лейтенант приказал уходить к своим. Вышли, а им, как водится, не поверили, рапорты приняли, но посчитали врунами. Сейчас эта группа где-то в составе патрулей охраняет тылы наших войск. Во время такой охраны в схватке с диверсантами тот пограничник был смертельно ранен, отчего мы и встретились в палатке тяжёлых. А ведь могли перенять их опыт, ведь группа пограничников, получивших такой уникальный опыт, могла им поделиться. Только вот никому это не нужно. Взять для примера кавалерию. Я сам сторонник современной войны, однако в этой войне кавалерия ещё покажет себя, и зря её задвигают. Для действий в тылу врага это идеальные подразделения. Сейчас их неправильно используют, в качестве обычной пехоты на передовой. Вот товарищ Будённый, очень умный и ответственный командир, если ему организовать центр управления по действиям в тылу противника наших подвижных частей, то он всё организует так, что немцы свои транспортные колонны будут водить под серьёзной охраной, боясь каждого кустика, из которого может последовать винтовочный, а то и пушечный выстрел. Однако, как я уже говорил, никому этого не надо, воюем дедовскими методами. На днях я был в батальоне, которому обещал оружие, и…

– Извини, Александр, что перебиваю, мне нужно сообщить нашим слушателям некоторую информацию, – встрял диктор, остальные рабочие студии, с интересом слушавшие меня, сразу засуетились, поднося листы бумаги. – Товарищи, по просьбе руководства нашей страны и командования Красной армии, я выношу благодарность присутствующему в студии Александру Полякову. Он действительно подарил нашим войскам оружие, трофейное, добытое им лично, это уже проверено и подтверждено, а также передал отбитые у немцев слитки золота. По общему голосованию Центрального Комитета партии, было решено принять просьбу Александра и отправить полученные средства для постройки завода по изготовлению автоматов для нашей армии. Всё это будет сообщено и в центральных газетах.

– Спасибо, – тихо поблагодарил я, но в микрофон, то есть на всю страну.

Неожиданно, надо сказать, меня немного напрягало, что было молчание с этой стороны, а тут вот оно как, с задержкой, но всё же поблагодарили.

– Извини, что прервал, продолжай.

– Да, меня попросили устроить лекцию бойцам батальона, и во время неё я подробно описал этот рейд пограничников. Многие бойцы задавали вопросы, и я в меру своих знаний старался на них отвечать. Если что не знал, честно это говорил.

– История, конечно, занимательная, честно говоря, звучала как сказка, но интересная, и хотелось бы всему этому верить.

– Так, а в чём дело? Можно найти лейтенанта Маланова, он вам всё это опишет в красках, всё же был сам участником тех дел.

– Но ведь им не поверили?

– Это обычное дело, как я уже говорил. Кстати, была ещё одна история. У меня их много, но эту я расскажу. Один сапёр, у него даже оружия не было, кроме плотницкого топора и ножа, выходил в одиночку из окружения и наткнулся на стоявшую на позициях немецкую гаубичную батарею. Ночь, часовые бдят, остальные спят. Я не буду описывать, как он топором зарубил часовых, а потом, с ножом в руках проникая в палатки, резал спящих артиллеристов. Потом обложил ящиками со снарядами гаубицы, облил их бензином из баков грузовиков и убежал. Он сапёр, но мостовик, мосты строил, а как взрывать не знал. Факт остаётся фактом, этот неизвестный герой действительно уничтожил батарею. Когда он следующей ночью перебрался к нашим, ему не поверили. Однако, когда посланные разведчики подтвердили, что это всё правда, то искать героя было поздно, его давно отправили на фильтр, чтобы там, опросив, направить в свою или другую часть. Никто даже не запомнил, как его звали. Вот некоторые не самые честные тыловые командиры и приписали этот подвиг себе, отправив рапорты наверх. Мне об этом писарь раненый рассказал. Сам им наградные листы оформлял.

– Как-то всё это нехорошо было, подло.

– Подло? Хм, вы даже не знаете, что такое подлость. Тех командиров я не осуждаю, обычная практика. Есть одна история, рассказанная мне тем самым раненым генералом. От первого лица, так сказать. Вот там была настоящая подлость, и главное, что виновник этого просто не понимал, даже не осознавал, что он совершает её. Как будто так и надо. Я не хотел рассказывать эту историю, но расскажу, среди фронтовиков она известна, может, кто услышит её с подробностями, и только. Время у нас ещё есть?

– Да, пока есть.

– Вот как раз и закончим на этом. Прежде чем начать, я вот что скажу. Как вы, товарищи слушатели, наверное, заметили, когда я описываю какую-нибудь историю, то иногда прерываюсь, чтобы прояснить тот или иной момент. Фронтовики знают, о чём я говорю, и им разжёвывать ничего не нужно, это всё для вас. Объясняю я тем, кто находится в тылу, гражданским, они не знают всей специфики войны. Иначе они просто многое не поймут. В этой истории мне тоже придётся отвлекаться, чтобы прояснить некоторые моменты.

– Было бы интересно послушать, – согласился диктор.

Главный редактор, который стоял в дверях и держал трубку у телефона – я, кажется, догадываюсь, с кем он разговаривал, – кивнул. Нам дали добро на рассказ этой истории. Реального случая, между прочим.

– В какой это произошло дивизии, я говорить не буду, всем, кому нужно, это и так известно. Начинается этот рассказ с подвига. Самого настоящего подвига. На позиции одного из батальонов дивизии рано утром началась разведка боем, немцы прощупывали нашу оборону и начали раз за разом атаковать позиции. Противотанковую батарею быстро уничтожили, позиции выдали выстрелами и поднятой пылью. Обычно перед стволами пушек землю поливают водой, чтобы при выстреле не была поднята пыль, но тут артиллеристы то ли поленились, то ли не успели, их быстро обнаружили и уничтожили. Вот и остались бойцы с одними гранатами против танков. После первой атаки шесть танков замерли чадящими кострами над окопами батальона, остальные отошли, после второй этих костров уже было тринадцать. Последовала третья атака, и её отбили. Почти. В одном месте защитники были выбиты, и в наш тыл прорвался один танк. Командир станкового пулемётного расчёта, сержант, пытался добежать по окопам и бросить на танк бутылку с зажигательной смесью, но просто не успел. По иронии судьбы это оказался не средний танк, а лёгкий, которых к тому моменту у немцев осталось очень мало, уничтожили их наши. Это был Т-2. Стреляя из своей скорострельной автоматической пушки, он устремился в тыл. Может, не заметил КП батальона и ушёл в низину, а там овраг, где сложены на носилках наши раненые, те, кого выносили с поля боя и не успели эвакуировать в тыл. Немцы любят издеваться и убивать наших раненых, я об этом уже говорил, да и из писем с фронта от очевидцев известно. Вот и экипаж этого танка решил поразвлечься: обнаружив раненых, он устремился к ним. Бойцы пытались перекрыть ему путь, но пушка танка стреляла и стреляла, выбивая целые бреши в защитниках, так что просто никто до него не добежал. Среди раненых в овраге был простой счетовод из колхоза, призванный из деревни Клюево из-под Воронежа, Пётр Евграфов. Коммунист с двадцать второго года, крепкий сорокалетний мужик, на фронте он занимал должность замполитрука и носил старшинские знаки различия. Получив тяжёлое ранение руки, к моменту третьей атаки он очнулся и решил, что раненая рука – не причина отлынивать от боя, и, отмахнувшись от санитаров и фельдшера, который и наложил повязку на его руку, пошатываясь от большой потери крови, направился на позиции. Вот так и оказалось, что между ранеными и танком оказался Евграфов. Он уже две недели воевал и считался опытным фронтовиком. Кроме гранаты, оборонительной, без осколочной рубашки, РГД-33, при нём ничего не было, но опытный и умный боец даже с такой гранатой может что-то сделать, а замполитрука был действительно соображающим командиром. Зная, что самое уязвимое место у вражеских танков – это надмоторная полка, сразу за башней, там жалюзи для вентиляции и охлаждения двигателя, он также понимал, что повредить двигатель такой гранатой невозможно. Если бросить её, то, взорвавшись, она максимум лишь слегка контузит экипаж и повредит жалюзи, да и то не факт. Любой сапёр скажет, что если взорвать заряд, то взрывная волна пойдёт туда, где легче, вверх и по бакам, оставив лишь маленькую ямку. Вот если выкопать яму, заложить заряд и закопать его, то взрывная волна пойдёт во все стороны, и получится большая воронка. Об этом Евграфов тоже знал. Поэтому он залёг, и когда танк, звеня гусеницами и ревя мотором, пролетел рядом, то, вскочив, догнал его, с трудом взобрался на броню и, приведя гранату к бою, просто лёг на неё. План старшины сработал, граната взорвалась, были повреждены не только жалюзи, но и мотор. Танк остановился, заглохнув, не доехав до раненых буквально считаные метры, и начал дымить. Подбежавшие бойцы, пока другие уносили раненых подальше, вскрыли люки и забросали внутрь гранаты, уничтожив экипаж. Герой погиб, но раненые были спасены. Командир батальона, на глазах которого всё это произошло, сразу же написал приказ о награждении Евграфова Золотой Звездой Героя. Во время этого эпизода в штабе батальона также присутствовал комиссар полка, он привёл помощь и зенитную пушку, и всё это видел. Поэтому поддержал комбата и лично повёз наградной лист в штаб полка. Вот такое начало этой истории. Чтобы продолжить, я немного отвлекусь, чтобы прояснить некоторые моменты. Это тоже интересно и познавательно. Снова коснёмся военной медицины. Я думаю, что не все знают, что излечившиеся бойцы и командиры после выписки из госпиталей, практически никогда не возвращаются в свои части. Удивительно, но факт, существует такая практика, отправлять их в другие части. Да ладно бы той же направленности, так ведь нет, кавалериста могут отправить в артиллерию, артиллериста в пулемётчики, пулемётчика в миномётчики, миномётчика в ездовые. То есть куда пошлют, там и служит. Я поражаюсь, наша страна настолько богатая, что можно тратить огромные средства на переобучение бойцов и командиров, вышедших из госпиталей. А ведь чтобы переобучить, нужно действительно тратить огромные средства и немало времени, чтобы те получили новую специальность. Я, когда об этом узнал, долго поверить не мог, правда это или надо мной подшучивают. Оказалось, правда. Извините, но я не понимаю, есть вообще мозги у тех командиров, что приняли такое решение, или они, как тот генерал из анекдота? Чтобы наши уважаемые слушатели поняли меня, я его расскажу. Однажды один полковник решил стать умнее, заменить мозг на более умный. Началась операция, ему извлекли из головы старый мозг и начали готовить новый, тот, что умный. Тут в операционную врывается адъютант полковника и кричит радостным голосом: «Господин полковник, вам генерала дали!» Тот вскакивает со стола, надевает фуражку и парадным шагом идёт к выходу. Врач кричит ему вслед: «Господин генерал, а мозги-то, мозги-то забыли!» Тот оборачивается и отвечает: «А на хрена они мне теперь нужны?» – Покосившись на диктора – тот трясся от с трудом сдерживаемого смеха, – я продолжил: – Огромные средства тратятся на обучение, а траты по отправке такого бойца в свою часть – мизер по сравнению с этим, если даже его часть находится далеко, на другом фронте. Но нет, мы не пойдём лёгким путём, он не для нас, проще отдать приказ на обучение, а сколько это стоит, кого это волнует? А меня вот волнует. А уж какое тут поле деятельности для вражеских диверсантов и шпионов. Я не выдаю секретных сведений, немцы об этом прекрасно осведомлены и пользуются, что уж говорить. А что, нашёл такого предателя, согласившегося сотрудничать, прострелили ему плечо и с документами отправили к нам. Там госпиталь, а так как в свою часть он не вернётся, в новую отправят, то диверсант спокоен. Никто его не опознает, не скажет, что чужими документами пользуется. Я долго думал об этом, конечно, это всё нужно прекращать. Только вот что делать с теми средствами, что уже потратили? А нужно собрать военных экономистов, узнать, какая сумма уже была потрачена, и повесить этот долг на тех начальников, что приняли подобное решение. Вот только они его никогда не выплатят, и дети и внуки да даже прапрапрапра-правнуки не выплатят. Сумма уже большая набежала, пару полков танков можно купить. Так ведь голову надо иметь, а не только чтобы в неё есть. Зла не хватает на таких… Извините, даже слова для определения найти не могу. Ладно, вернёмся к рассказу. Командиры, опытные командиры, прекрасно знали о такой порочной практике, а терять бойцов и командиров они не хотели. Поэтому отправляли в тыл только тех, кто будет долго лечиться и восстанавливаться, остальные проходили лечение в медсанбатах. Это уже везде практикуется, ну приходилось командирам изворачиваться, чтоб оставить у себя опытных бойцов, которых они знали как облупленных. Вот и командир батальона был опытным и тоже знал об этой практике. Кроме этого, существовала ещё одна проблема, очень серьёзная. Это усталость. Я не знаю, через какое время по уставу нужно менять дивизию на свежую, отводя её на отдых, но у нас это не практикуется. Просто замены нет, и бойцы в окопах находятся месяцами. А это очень тяжело пережидать, постоянные обстрелы, бои, наступает усталость, отупение. При очередном обстреле они не укрываются в окопах и не понимают, что происходит, сидят и наблюдают, как вокруг взрываются мины, свистят осколки. Пока их за ноги не стащат в окоп. Много потерь от такой усталости. О ней командиры тоже прекрасно знают. Выход нашли – отправлять бойцов в медсанбат дивизии. В основном легкораненых, причём оформляя это как награду. Вот так по очереди и отправляют. Для многих бойцов такой отдых сродни награждению орденом, да некоторые даже легко его и на орден поменяют. Почему-то среди бойцов считалось, что они там будут отдыхать на белоснежных простынях, банька каждый день и, извините, хорошенькие медсёстры. Последнее обязательно. То есть о чём думают в окопах, о том и мечты. В действительности, мне это генерал, посмеиваясь, объяснил, их ожидали спокойные сны в палатках, ну и речка рядом для купания. То есть простой отдых, но все, кто не бывал в тылу, не отдыхал, уверен: медсёстры будут. Даже те, кто возвращался с отдыха, посмеиваясь, поддерживали этот миф… Продолжу рассказ. Когда бой стих и наступил вечер, командир батальона отобрал первую партию для отдыха из легкораненых, и это были настоящие герои, было за что награждать. Кто танк подбил, кто из пулемёта пехоту проредил, отчего она от танков отстала. Татарин Ильнур Аллояров, например, вытащил с поля боя шесть раненых бойцов и командира своего взвода и бутылками с зажигательной смесью поджёг два танка. Все герои, молодцы. И утром одиннадцать бойцов и несколько командиров ушли к штабу полка, там машина попутная должна была быть. Вот их и подкинут до медсанбата. Теперь и сама, не побоюсь этого слова, гнусная история. В том полку в штабе служил молодой боец, писарь. В то утро у него прихватило живот, и он, бросив все дела, побежал в туалет, прихватив пару листов бумаги со своего стола. Вроде бы ничего такого, а с бумагой-то на фронте действительно большая проблема, на самокрутки не хватает. А этот писарь впопыхах просто взял два верхних листа. Да-да, вы всё правильно поняли, для чего он их взял. В общем, использовал оба листка. А это были представления на награждение. История имела продолжение. Все одиннадцать фронтовиков были тут же, ожидали машину, и один из бойцов зашёл в кабинку после писаря. Волей случая, стоя в позе атакующего орла, наклонившись вперёд, он на только что использованной бумаге в ведре рассмотрел фамилию. Евграфов. Не побрезговав, развернул комок и понял, что это наградной лист на их замполитрука. Боец, подтягивая штаны, рванул к своим, собрав их вокруг себя. Кто этим листком воспользовался, те видели. Кровь ударила им в голову, они все были свидетелями того подвига, поэтому рванули за бойцом, просто не понимая, что делают, такая ярость в них бушевала. Было бы оружие, они его расстреляли бы. Нагнали писаря на крыльце здания штаба и, сбив с ног, просто стали забивать. Толкаясь, чтобы хоть дотянуться, хоть как-то излить свою ярость. Татарин Аллояров на голову прыгнул, чтобы раздавить её. Своим они его уже не считали, вражиной – да, но не своим. Они не пытались объяснить, за что, просто его убивали. Комендантский взвод смог, хотя и не сразу, их оттащить, но было поздно, писарь был мёртв. Командир полка, который только что вернулся, застал конец того, что произошло. Разбираться не стал, даже слушать объяснения бойцов, те трясли обгаженным листом в доказательство, они только-только начали осознавать, что натворили, хотя сожаления у них не было. В общем, командир полка приказал их расстрелять, сразу же, тут же за околицей деревни, где квартировал штаб. Я не буду успокаивать радиослушателей, что командира полка остановили. Нет, не остановили, всех одиннадцать расстреляли. Фронтовики не просили пощады, смотрели исподлобья, матерились и проклинали. Комиссар полка, когда вернулся из штаба дивизии, куда его вызывали, конечно, разобрался, что произошло, схватился за голову. Генерал, который описал эту историю, прибыл в эту часть через четыре дня. Ну а что теперь сделать, парней-то не вернуть. Генерал лишь отметил, что командир полка все же получил по заслугам. Через два дня после того, как он уехал в штаб армии, был воздушный налёт, и в противовоздушную щель, где укрылся комполка, попала бомба… Я настолько был впечатлён этим рассказом, что забыл поинтересоваться, восстановили ли те наградные листы и отправили ли их дальше, не до того мне было. Думаю, восстановили, комиссар понимающий был, должен был это сделать. Генерал, видя, как я расстроен, сказал, что между штабными и фронтовиками этой дивизии пролегла большая пропасть, до драк доходило, однако нашли способ, как это всё прекратить. Через две недели всё было полностью улажено, хотя фронтовики тот случай не забыли. Эта история не получила распространения, особые отделы постарались. А способ назывался «Елизаровским», по имени полковника Елизарова, который его придумал. Рассказать его уже не успеваю, хотя тоже интересно и поучительно, время заканчивается, а будет ли ещё передача, не знаю… А вот, мне сообщают, что решено продлить эфир, так что время появилось. Раз есть добро, дорасскажу. Комдив Елизаров оказался прекрасным командиром, и немцы ощутили это на своей шкуре, неся огромные потери. Однажды они использовали целый пехотный корпус, чтобы окружить и уничтожить дивизию, тридцать тысяч солдат против пяти тысяч наших бойцов и командиров, но елизаровцы вырвались, даже сохранили часть техники и тяжёлого вооружения, нанеся противнику серьёзные потери. История началась с конфликта между бойцами линейных частей и тыловиками. Не знаю, что за конфликт, генерал не рассказывал, лишь упомянул об этом, как о моменте, послужившим спусковым крючком. Елизаров знал, что такие моменты могут возникнуть, а тут, разозлившись на этот случай, издал по дивизии приказ, мол, все штабные и тыловые бойцы и командиры отправляются на передовую рядовыми бойцами, а легкораненые из медсанбата – на их место. На месяц! Конечно, мало знающие специфику тыловой и штабной службы раненые, откровенно говоря, плохо несли службу, но месяц продержались. Через указанное время на свои рабочие места и посты вернулись штабные и тыловики. Вернулось пятьдесят процентов, остальные – кто погиб, кто ранен, кто расстрелян по приговору трибунала за самострелы, а некоторые даже дезертировали к немцам. Но те, кто вернулся, кто прошёл через горнила боёв, делили с товарищами последний сухарь или последнюю обойму к винтовке, кто как один поднимался с другими в атаку, был в рукопашной, отбивал атаки, те стали другими, они стали фронтовиками, опытными бойцами. С их возращением служба заработала в три раза активнее и качественнее. Бойцы на передовой стали получать горячее питание каждый день в положенное время, а не от случая к случаю, всего стало в достатке. А как же, ведь у тех же писарей или штабных командиров на передовой остались братишки, с которыми они провоевали месяц и которым стали действительно братьями. Не по крови, так по оружию. Поэтому боевые подразделения снабжались всем необходимым в первую очередь. Генерал, рассказывая это, со смешком описал одну историю, произошедшую со штабом дивизии как раз после возращения штабных из окопов. Дивизия Елизарова так мешала немцам, что, истратив другие методы, они решили направить на уничтожение штаба роту своих диверсантов, обряженных в нашу форму. Они такое проворачивали не раз, поэтому были уверены в успехе. На четырёх ЗИСах девять десятков таких ряженых подкатили к штабу. Если бы штабные были прежние, у многих винтовки несколько месяцев не чищенные, то, скорее всего, план немцев выгорел бы. Но проблемой для них стало то, что штабные у Елизарова были теперь совсем другие, даже перемещаясь между избами, где устроились разные отделы, брали с собой винтовки. Ещё бы, целый месяц спали в обнимку с ними, как голым себя без оружия чувствуешь. Ну и гранаты на поясе, как же без этого. Так что когда немцы, подъехав, атаковали, то штабные мгновенно отреагировали на стрельбу и взрывы гранат. В общем, диверсанты сразу отхватили крепких таких плюх, их сшибли у машин и заблокировали в одной из изб, забросав гранатами. В результате из всех диверсантов выжило лишь трое раненых, а сам бой шёл меньше пяти минут. Потери наших были невелики, да и то в основном из-за неожиданности нападения. Вот такие у Елизарова штабные и тыловики. И практику свою он продолжает, да и сами штабные новичков за своих не принимают: пока те в окопах хотя бы пару недель не просидят, они для них никто, и новички проходят эту обязательную окопную науку. Такая практика распространения по другим дивизиям не получила, но о ней знают, вот в той дивизии, где произошёл тот кошмарный инцидент, и воспользовались этим опытом. Способ не подвёл, фронтовики быстро вбили тыловикам, кулаками в основном, нужные понятия. Да если бы в дивизии у Елизарова подобное произошло, да другие писари того съесть бы заставили эти грязные бумажки, написать новые наградные листы и отправили бы эту штабную крысу на передовую, навсегда, без права возвращения… Наша передача подошла к концу, и, пользуясь моментом, перед расставанием я поделюсь опытом, полученным от фронтовиков, с теми командирами и бойцами, которым скоро отправляться на фронт. Об окопах я уже рассказывал: рыть только окопы, никаких ячеек, их можно использовать, если противник вот-вот появится и окопы времени вырыть уже нет. Постоянное перемещение, с одного места долго стрелять нельзя. Это обязательно. И ещё: среди многих наших бойцов и командиров после летних отступлений пошли странные психологические болезни, называемые «самолётобоязнь», «окружениебоязнь» и «танкобоязнь». Против них тоже есть средства. По окружению. Для примера приведу анекдот о комдиве Чапаеве. В штаб к Чапаеву вбегает его ординарец Петька и кричит: «Товарищ комдив, белые вокруг!» – «Так это отлично, Петька, значит, наступать можно в любую сторону». Не надо делать трагедии, если попал в окружение, держите голову трезвой и воюйте, ведь даже в тылу у немцев можно воевать. Пример пограничников это ясно доказывает. По самолётам. Почему-то среди бойцов и командиров властвует мнение, что из простой винтовки сбить самолёт невозможно. Чепуха. На кой нам тогда зенитные счетверённые пулемёты, которые эти самые самолёты сшибают за милую душу? У них же патроны такие же, что используются в винтовках, ну разве что специальные, пулемётные. Да скорострельность, ёмкость лент… Так ведь и боец не один будет стрелять. Если налёт застал колонну во время марша, то взвод бойцов выпустит навстречу самолётам от тридцати до сорока пуль, но лучше сосредоточить огонь на ведущем, на первом. А если рота? Уже за сотню пуль, ну а батальон – за пятьсот, про полк я уже не говорю. То есть при залпе или при беглой стрельбе навстречу самолёту будут бить пятьсот стрелков, а это очное много, кто-то да попадёт. Причём ведь могут стрелять и пулемётчики. Положил ствол на плечо второго номера и бей короткими очередями, подправляя прицел. При марше в дисках ручных пулемётов лучше иметь через один трассирующий, так пулемётчик, ориентируясь по своим очередям, сможет точнее стрелять. Опытные зенитчики на фронте именно так и делают, это я их опытом поделился. Командирам стоит написать методички, зарисовав, в каких позах бойцам стрелять, лёжа на спине, с колена или используя удобные подставки. Более того, провести несколько учений, поднять тревогу во время марша, крича «Воздух!», и смотреть, как бойцы рассредоточиваются по обочинам и занимают позиции для открытия огня. Дальше уже от вас зависит, если не собьёте, то не дадите бомбить прицельно, что уже хорошо, уменьшите потери. Ну а если какие недалёкие командиры будут говорить, что эта пустая трата боеприпасов, попробуйте – и увидите результат. Опыт быстро глаза открывает на многие вещи. Теперь по танкам. Многим частям обещают: прибудете на фронт, дополучите всё необходимое, включая пушки и гранаты. Не верьте, сколько я ни общался с ранеными, ни разу обещанное выполнено не было. Хотя нет, извините, тут я всё же, похоже, немного солгал. Было один раз, что полку, прибывшему на фронт, действительно всё выдали практически по штатам, и об этом случае знают все бойцы по всем фронтам. Многие считают это мифом. Поступайте как опытные командиры, прошедшие Испанию или другие конфликты. На месте дислокации, до приказа направиться на фронт, ищите пустые бутылки, набирайте их ящиками. Потому что на фронте бутылок вы не найдёте, фронтовики их давно собрали и использовали. Дальше, думаю, объяснять не нужно: залить бензин – и готова огненная смесь. Хоть какое-то средство против танков будет, а то некоторые наши части с одними винтовками встречали танки. Кстати, в одном эпизоде два танка даже целыми захватить смогли, без гранат и всего такого. Когда они прорвались к нам в тыл, за ними бросилось порядка тридцати бойцов. Они забрались на танки и закрыли щели шинелями и разными тряпками. Экипажи подёргались и сдались. Вот так смекалка помогла. Правда, тот полк позиции не удержал, нечем удерживать было, да и потери понёс… Так что дерзайте. Ещё отмечу один момент. Некоторые наши бойцы и командиры используют на передовой оружие противника. Вот только немцы, поймав такого бойца, всегда его убивают, потому как ясно, что снято оно с убитого солдата вермахта, а для них это доказательство убийства. Наши, между прочим, так же поступают. Потому, если увидите какого бойца с немецким карабином, то знайте, он отчаянный малый, который в плен сдаваться не собирается. Таким нужно выказывать своё восхищение и уважение. Есть за что. И на последок, чтобы оставить хотя какую-то память о себе и даже некоторую интригу, я задаю простенький вопрос с призом за правильный ответ: что учувствует боец-красноармеец, стреляя из своей винтовки в ненавистного врага в форме вермахта. Приза будет два. Это – один из моих трофейных пистолетов, вальтер, снятый с убитого лётчика с бомбардировщика, к нему кобура, запасной магазин и патронов тридцать штук. Этот приз для мужчин. Для женщин – наручные часы, небольшие, хотя и мужские. Это также трофей. Даже если мужчина правильно ответит, приза два, и будем ждать ответа от женщин. Можно звонить в редакцию, писать письма, обязательно с обратным адресом и данными отправителя. Призы будут храниться в редакции. Срок ожидания ответа – месяц, начиная с завтрашнего дня. Повторяю вопрос: что чувствует боец-красноармеец, стреляя из своей винтовки в ненавистного врага в форме вермахта. Хотелось бы исключить из этой игры фронтовиков, они знают правильный ответ, но не будем, пусть и у них будет шанс. В принципе на этом всё, мне уже намекают, что эфир заканчивается, поэтому я прощаюсь с вами, дорогие радиослушатели.

Диктор, перехватив после меня эфир, продолжил вести передачу, а я, взяв гитару, покинул студию.

– Ну ты дал! – хлопнул меня на выходе по плечу главный редактор. – Знаешь, в тот раз было даже страшнее. Жутко. Скажу честно, ты много что рассказал, что говорить не стоило, совсем не стоило. Не нужно нашим гражданам этого знать, но на многое действительно открыл глаза. Даже я не знал об этом.

– Думаете, последствия будут? – немного заторможенно спросил я, пытаясь встряхнуться и прогнать отупение. Стал пощипывать руку – верное средство.

Эфир практически полностью морально высосал меня, поэтому я был очень уставший.

– Ну, врагов у тебя теперь из высокопоставленных людей стало много, – задумчиво пожевав губами, честно ответил тот. – Как я вижу, ты понимаешь, о чём я.

Я с самим Сталиным разговаривал, это его просьбы я выполнял, и ты вёл эфир дальше, но по голосу я не сказал бы, что он недоволен тобой. Слышимость хорошая была. А насчёт последнего эфира, я думаю, ты прав. Не дадут его тебе больше.

– Я так и думал, – слабо улыбнулся я. – Тяжело это всё рассказывать. А вот посмеяться я люблю, если согласитесь, юмор буду рассказывать, тогда ещё встретимся.

– Мы подумаем, и сначала сами послушаем, – встрепал он мне волосы на голове. – Ладно, твоя идея с призами за правильный ответ мне нравится. Поддерживаю, тем более мне на это дали добро. Какой ответ – мне же нужно проверять?

– Толчок в плечо.

Хмыкнув, тот покачал головой:

– Долго отгадывать будут, у меня шесть вариантов ответа было и ни одного верного. Это ты правильно срок в месяц указал. Призы сам занесёшь?

– Завтра забегу часов в шесть вечера. Нормально будет?

– Нормально. Идём, чаю попьёшь, потом моя машина тебя домой увезёт, стемнело уже.

– Спасибо.

В редакции я задержался ещё на полчаса, за это время по нашей передаче уже было три десятка звонков от жителей Москвы и Подмосковья. Потом меня увезли домой, и я застал заплаканную, но сияющую маму, сидевшую на стуле на кухне. Вокруг все старшие были – бабушка, Таня, дед, остальных, видимо, уже уложили. Они тоже были, скажем так, радостные. Предчувствуя, что не я стал причиной такого счастья, услышал от мамы:

– Письмо от папки пришло. Жив, вышел из окружения, даже не ранен. Тане письмо прислал.

– Хм, как-то странно все мои эфиры заканчиваются. Снова письмо, – пробормотал я и, почесав затылок, улыбнулся: новость действительно была отличной.

Тут ещё Маринка подкралась сбоку и прошептала на ухо:

– А я помню ту седую женщину, с которой ты разговаривал. Мы всё слышали, что ты по радио говорил…

Я подсел к маме. Та намёк в виде протянутой руки поняла и подала письмо. Пробежав глазами по неровным строчкам, я нахмурился:

– Понятно, нашего письма он не получил, мы же не знали, что адресата не было, поэтому и написал Тане. Нужно новое писать, по новой военной почте, что он указал.

– Но мы же ему уже написали, письмо ушло, – сказала мама.

– То вернут на наш адрес. С припиской «Адресат не найден» или нечто подобное. Сейчас писать будем?

– Нет, завтра уж. Все устали, – оглянувшись на бабушку, ответила мама.

– Да, а у меня дежурство, – подтвердила Таня. – Я со знакомой в больнице договорилась, она пока меня заменит, но не на всю ночь, так что я побежала.

Быстро пообнимавшись со всеми, она подхватила узелок с едой, что бабушка ей собрала, и упорхнула.

– Осторожнее на улицах! – успел я крикнуть ей вслед, но, вздохнув и осмотрев присутствующих, встал: – Я её провожу.

Подхватив куртку деда – стало холодать ночами, хотя только начало сентября, – я догнал Таню, шустрая уже до перекрёстка дойти успела. Трамвай уже не ходил, время позднее, так что двинули пешком. Тем для разговора у нас было две: письмо отца и конечно же моё выступление на радио. Таня сразу сказала, что шокирована была, да не одна она, вся семья, слушавшая передачу, моими познаниями. По комментариям мамы и деда стало ясно, что моих собеседников они помнили. Для них наше путешествие прошло как-то проще и легче, чем для меня. В общем, Таня была поражена, хотя и она отметила, что я наверняка многим наступил на мозоли, буквально прижав к стенке своими речами.

– А куда деваться? – пожал я плечами на эти её слова. – Или их вот так прищучить, или они и дальше будут творить беспределыцину. Надеюсь, к моим словам прислушаются те, кому надо. Вот товарищ Сталин – ты же знаешь, что я у него был, – пока велась передача, раза четыре звонил редактору, просил, чтобы меня не останавливали, и давал добро на продолжение рассказов.

– О, это интересно. Расскажешь?

– Ну, я знаю только факт самих звонков, а о нашей встрече ты и так знаешь. Насчёт отца нужно поговорить. По намёкам ясно, что он где-то под Старой Руссой.

– А как ты понял? – удивилась та.

– Сама же читала. Там написано, что они у деревни Кневцы. Мы рядом проезжали. Завтра письмо нужно написать. Пока точно не скажу, на передовой он или нет, карту тех мест нужно посмотреть и сравнить со сводками с фронта, но не думаю, скорее всего, во второй линии, на пополнении и переформировании, так что сейчас подразделение, где служит отец, отдыхает. Хотя сам отец вряд ли, он же ротный старшина, у него сейчас самая работа, снабжение, обеспечение.

– Тяжело, – вздохнула Таня.

– Да, нелегко, на то и война. Интересно, где отец служит?

– Как где, в армии, – изумилась сестрёнка.

– Армия разная. Мы же только номер почты знаем, а он в пехоте может служить, в артиллерии, хотя ротный старшина, вряд ли там. Или в мотострелках, в танкистах, да даже у лётчиков, поди угадай.

– В прошлом письме папа написал о мотострелках.

– Это да, но ведь почта сменилась, это тоже не забывай, значит, он в новом подразделении служит… О, вон и твоя больница, что-то мы быстро дошли.

Ещё раз мельком обернувшись – не нравятся мне те тени, что нас с моей улицы сопровождают, как бы не топтуны из ведомства Берии, – я довёл сестру до дверей больницы. Таня попрощалась, вернув мне куртку, которую я ей накинул на плечи, и скрылась в здании. А я, развернувшись, потопал обратно, поглядывая по сторонам. Далеко уйти мне не дали, ну так и думал – топтуны.

– Александр? – заступила мне дорогу одна из теней в форме сержанта госбезопасности. – С тобой хотят поговорить. Прокатимся?

– Время позднее. Лаврентий Павлович ещё не спит?

– Самое время для работы.

К нам подкатила машина – по форме кузова не эмка, может, что иностранное? Когда я устроился на заднем сиденье, а мужчина сел рядом с водителем, то рассмотрел на приборной панели небольшую эмблему «опеля».

– Так это трофейная машина? – удивился я.

Сопровождающий ничего не ответил, но откликнулся водитель, охотно пояснив:

– Нет, довоенные закупки ещё. Была небольшая партия. Но не долго им кататься, запас запчастей к концу подходит.

– Понятно…

Как ни странно, мы покинули Москву, и тут я забеспокоился: куда это ещё меня везут? Оказалось, на ближнюю дачу Сталина. Вон оно как. Сопровождающие остались у ворот, а меня перехватил местный сотрудник. У сторожки осмотрели и попросили сдать оружие. Ну какое у меня оружие? Пара ножей да мелочёвка, но сдал, раз вежливо попросили. Дача была не такой и большой, я-то думал, это будет монументальное здание, громадина, а тут дачка, скорее всего, на несколько комнат. Сталин и Берия были в кабинете – довольно большая комната, – сидели в креслах у стола. Окна занавешены плотными шторами, чтобы ни огонька не вырывалось наружу, ночные налёты на Москву продолжались. Мне даже кажется, усилились.

– Здравствуйте, товарищ Сталин, здравствуйте, товарищ Берия, – проходя в кабинет, поздоровался я. – Хорошая дача. Воздух тут чистый.

Выдохнув облачко табачного дыма, Сталин погасил папиросу – опять не трубка! – и с какой-то странной весёлостью посмотрел на меня:

– Присаживайся, Александр, поговорить нужно.

– Если вы, товарищ Сталин, о том, что в эфире было, сразу скажу: что знал, то и рассказал. Не всё, конечно, времени не хватило, но многое. А ответ на вопрос не скажу, времени – месяц, если хотите приз выиграть, всё в ваши руках.

– Твоё? – просто и прямо спросил он, протянув мне лист тетрадной бумаги.

Взяв его, я пробежал глазами по первым строчкам – а это действительно было написано мной, те самые предсказания, которые я Берии отправлял, – и стал вдумчиво читать. Листок специально выбрали такой, что без других понять, о чём написано, достаточно сложно. Для проверки сунули, к гадалке не ходи.

– Изучил? Верни, – велел Берия.

– Сейчас, я не дочитал ещё, – развернулся я к хозяевам боком и увеличил скорость чтения.

Меня тут же схватили за ухо, отчего я зашипел, и отобрали лист.

– Даже половины прочитать не успел, – обиженно насупился я.

Понятно, что играл, при всех подозрениях я категорически не хотел выдавать, что эти сообщения действительно написаны мной. Я даже жалеть начал, что вообще их отправлял. С другой стороны, эфира не было бы, никто меня не услышал бы.

– Так это не твоя работа?

– Нет. Только я не понял, о чём там. Вижу, что важное, о нефти где-то в Татарстане, и всё.

– А мои специалисты говорят, что если бы ты писал левой рукой, то почерк был бы схож, – слегка наклонившись вперёд, сказал Берия. Сталин в этом разговоре пока не участвовал, сидел и с интересом за нами наблюдал. – Вот листок, вот перо, чернильница. Пиши, я диктовать буду.

– Да пожалуйста.

Моё такое лёгкое согласие явно озадачило обоих присутствующих, однако нарком всё же довёл дело до конца. Он взял со стола книгу и продиктовал отрывок. Я лишь пару раз попросил помедленнее, рука левая, а пишу ею не так быстро, как правой. Когда эта экзекуция закончилась, я потряс пальцами левой руки, неудобно ею писать, не привычно, и передал лист наркому. Тот, приблизив его к свету настольной лампы, сравнил тексты.

– Писал быстро, значит, поменять почерк с ходу не мог, – явно озадаченно пробормотал тот. – Ладно, специалисты позже посмотрят.

– А в чём дело-то? – поинтересовался я.

– Человека одного ищем, – нарушил молчание Сталин, покосился на пачку папирос на столе и слегка вздохнул, видимо, курить хотел.

– Если сам не нашёлся, значит, не хочет, чтобы его нашли, – пожал я плечами. – Так логично.

– Логик, – хмыкнул Берия.

В это время в кабинет вошёл один из сотрудников, я даже не заметил, как его вызвали. Нарком передал ему оба листа, и тот покинул кабинет. Честно говоря, вся эта ситуация мне не нравилась, тревожно было, да ещё эта парочка больше молчала, переглядываясь, я реально не хотел говорить, что это действительно я писал эти сообщения. Тут Сталин сказал:

– Мы знаем, кто ты, ты действительно Александр Поляков, только из будущего, и не зря в школе носишь кличку Адмирал, не только из-за своей излюбленной морской фуражки. Ты ведь в будущем был хозяином яхт-клуба. Говори! Всё расскажешь?

Тут Берия чуть приподнял верхнюю губу, показывая клыки, и с них закапала кровь.

– Да что вообще происходит?! – вскочил я со стула. Оба моих собеседника встали, глаза их стали пустыми, клыки были красными от крови. Когда они меня схватили и клыки Сталина впились в шею, я только и успел промямлить:

– Печеньки.

– Ох. – Проснувшись, я заскрипел сеткой кровати и сел.

Дико осмотревшись, я упал на мокрую подушку, да и сам был мокрым от пота, и, мысленно прокрутив тот кошмар, что только что приснился, усмехнулся. Кошмар моментально начал стираться из памяти, начали исчезать все мелкие детали, но всё равно я подивился сну. Красочный он был, натуральный. А как сон идеально лёг на вчерашний день, вернее, ночь! Дотянувшись до стола, я посмотрел на часы. Хм, три часа ночи. Я, как проводил вчера Танюшу, вернулся, все уже спали, лишь дед пыхтел папироской у крыльца, так что мы немного поговорили и тоже пошли ложиться. Как уснул, не заметил, а тут этот кошмар… Приснится же такое! Бр-р-р.

Разговор с дедом запомнился. Дед, работая в порту, заказал дрова, да, была там услуга такая до войны, но и сейчас она действовала. Можно купить брёвна, они дешевле, поленья или уже наколотые дрова, вот они гораздо дороже. Мы с дедом решили брать дрова, четыре машины. Колоть времени нет, а так на зиму четыре печки, плюс баня, много дров нужно. Раньше уголь в продаже был, но сейчас не продавался, всё на нужды фронта уходило. Однако были ещё торфяные брикеты, спрессованные специально для домовых печек. Пару машин было бы неплохо взять. Ну хотя бы одну.

Немного полежав, я перевернул подушку, сухой стороной вверх, подумал и, встав с кровати, перевернул ещё и матрас, перестелил бельё, на сухом спать приятнее. Я уж думал – заболел, больно уж в пот бросило, но нет, состояние вроде нормальное. Попил воды и, снова устроившись на кровати, быстро уснул.

Больше ничего не снилось, а утром ничего и вспомнить не смог. Бабушка разбудила, а деда уже не было. Сегодня у него выходной, но он спозаранку ушёл в порт. Скоро баржа должна с дровами прийти, вот дед и надеялся хотя бы одну машину купить, с доставкой. Собравшись, я направился во вторую половину дома. Все уже тут были за столом. Так что я устроился на свободном месте и приступил к завтраку. Сегодня яичница со шкварками и ломоть вчерашнего хлеба. Ох и вкуснотища, да ещё с утрешним козьим молоком!

– Мама, – сделав первый глоток чая, позвал я её.

Она уже успела выпить чай и собиралась – ей тоже на уроки нужно, школьница.

– Что? – выглянула она на кухню.

– Я насчёт зимней одежды. Домисезонная у нас более-менее есть. Да и то не у всех, а уже холодает. Это воскресенье пропускать нельзя. Все пойдём на рынок, будем на каждого покупать зимнюю одежду, обязательно. Задерживать с этим не нужно, да и цены с каждым днём растут. Таню нужно предупредить, и чтобы дед договорился со сменщиком, а то в воскресенье у него работа.

– Я тоже об этом думала. Хорошо, значит, в воскресенье у нас рынок.

– Ура-а-а! – закричала Валя.

Ей завторили сестрёнки. Марине я велел сбегать сегодня или завтра к Тане и сообщить о наших планах на воскресенье.

Сегодня моя очередь вести малых в садик, мама же на велосипеде укатила учиться. Без него ей сложно, ведь каждые три часа нужно быть дома, Киру кормить, однако успевает. И ей нравится учиться, даже оживилась она, когда я задал вопрос об учёбе, не тяжело ли.

Нет, ничего подобного, очень даже интересно, и с жаром описала некоторые уроки.

Оставив малых в садике, я побежал в школу.

Уроки прошли нормально. Но внимание ко мне был очень большим, старшеклассники подходили, по плечу хлопали. Много чего было. Правда, петь я отказывался, хотя очень уж просили, но гитары не было. Её мне обещали организовать, но всё равно настроение не то. Немного устал я от этого внимания.

Когда уроки закончились и мы с Мариной направились домой, я даже вздохнул с облегчением.

Валя должна быть уже дома, у неё уроки раньше закончились, а вот Луша задержалась, у неё дежурство в классе, убрать нужно перед второй сменой.

– Смотри, у ворот машина деда стоит, – указала сестрёнка на кабину грузовика.

Это был ЗИС, он почти весь скрылся во дворе деда, только кабина и виднелась. Рядом курил водитель.

– Это, наверное, дрова привезли, утром дед ушёл в порт насчёт них узнать. Бежим, помочь нужно.

Мы рванули от перекрёстка к дому. Добежали, бросили сумки на скамейку у палисадника. Бабушка тут иногда посиживает с такими же старушками-соседками. Валя уже вовсю деду помогала. Машина – не самосвал, так что вручную приходилось дрова скидывать. С нашим приходом дело пошло веселее. Как только кузов был освобождён, водитель закрыл борт и с дедом уехал, оказывается тот две машины смог купить, да и то потому, что работник порта. Я прикрыл ворота, и мы с Мариной, переодевшись, стали носить дрова в сарай.

Мы лишь раз прервались на полчаса: бабушка погнала обедать. Время третий час, а мы не евши. Когда дед вернулся, треть кучи уже аккуратно была сложена в дровяном сарае. Но мы сразу приступили к разгрузке и закончили ближе к пяти часам.

Марина за малыми в садик убежала, а я занялся подготовкой призов. Нашёл часы в тайнике, вполне неплохие, ходят, завел даже, потом откопал в сарае коробку и достал один из пистолетов. Всё, как и обещал, кобура, запасной магазин, патроны. Сложил всё это в сидор и, закинув его на плечо и сообщив бабушке, которая кормила псов, что буду поздно, побежал к трамвайной остановке.

Редактор был на месте и с ходу огорошил меня новостью. Один приз уже выигран. Позвонила женщина из Владивостока – и ведь дозвониться как-то смогла! – и сказала ответ. Правильный ответ!

– Неожиданно, – удивлённо ответил я, задумчиво проведя пальцами по лбу.

– Проверяем, не родственница ли она кому из редакции, ответ знают, кроме меня, ещё трое, но, судя по всему, нет, похоже, действительно, угадала.

– Возможно, и так. Данные её есть?

– Да, всё записано. Анна Андреевна Видякина, двенадцатого года рождения, работник исполкома. Секретарь. Замужем, муж работает на железной дороге, двое детей.

– Понятно. Сообщать когда планируете?

– Думаю, рано, иначе попытаются узнать у неё для мужчин правильный ответ. Лишь сообщим, что часы выиграны, а когда будет выигран второй приз, тогда и дадим данные обоих победителей.

– Толково, – согласился я и, сняв сидор с плеча, следом за главредактором прошёл в его кабинет.

Там предъявил призы. Осмотрев, он кивнул и убрал их в сейф.

– Нужно гравировку сделать, – напомнил я.

– Это лучше к ювелирам обратиться.

– Текст должен быть небольшой, чтобы всё вместилось на обороте часов и чтобы было видно, что они именные.

– Я тут накидал, посмотри, – протянул он мне лист бумаги.

– «Призовые часы Видякиной А.А. от Полякова А.К.». Хм, на мой взгляд, толково и правильно.

– Да, мне тоже так кажется…

Выходя из здания Всесоюзного радио, я заметил, как из-за перекрёстка вывернула машина, ГАЗ-А, фаэтон, с тремя мужчинами. Один был одет в форму командира РККА. Машина быстро догнала меня и остановилась чуть впереди. Командир вышел из машины и, привычно согнав складки гимнастёрки назад, кинул руку к виску.

– Лейтенант Соломин, командир взвода отдельного коммунистического батальона. Товарищ Поляков, меня за вами товарищ Строгонов направил.

– Снова лекция? – уточнил я.

– Именно так, люди уже собраны.

– Понятно. А документы ваши можно посмотреть?

– Да, конечно.

Изучив документы, вроде всё в порядке, я кивнул и, вернув удостоверение, сел на заднее сиденье. В машине, кроме водителя, был ещё пассажир, рядом с ним я и сел. Почему-то Соломин сел не рядом с водителем, а притиснул меня к гражданскому. И мы покатили по улицам.

– А куда едем?

Ответа я не услышал, и почему-то перед глазами загорелось солнце, тупая боль в затылке, и темнота.

– Ты его не сильно приголубил? Второй ковш уже выливаем, а он всё не очнётся, – расслышал я чей-то скрипучий голос.

Тряхнув головой и фыркнув от попавшей на лицо воды, я снова услышал тот же голос:

– О, очнулся наконец.

Открыв глаза, я осмотрелся. Лежал на деревянном полу какого-то кирпичного дома – белёные стены и печка на это намекали. Окно закрыто плотной материей, светомаскировку тут явно соблюдали, иначе патруль в дверь постучится. На столе горела керосиновая лампа. В небольшом помещении дома – а, как я понял, это была отдельная задняя часть, – присутствовали ещё четверо. Трое уже знакомых мне: мнимый лейтенант, переодевшийся в гражданскую одежду и сейчас сверкавший белыми зубами в улыбке, рассматривая меня, водила с ковшом в руке и один из сидящих за столом – кажется, именно он меня и приголубил по затылку. А четвёртый… сразу бросался в глаза. Если эта троица не несла на себе того, что принадлежит к криминальным кругам, то этот отметился за всех. Татуировки, золотые зубы, скрипучий голос. Старый вор, может, даже в законе. Не простой, это было ясно. Хитрец, специально подобрал из своих людей тех, что выглядят нормально, и отправил за мной. Причём и форма была, и документы. У меня даже было подозрение, что специально убили кого-то из командиров батальона, чтобы завладеть формой, а главное, документами. И я купился на них. Лихо сработали, молодцы, по-другому и не скажешь. Теперь надо думать, что делать дальше. Меня явно не в гости чаю попить позвали. Связан хорошо, руки сзади, но только кисти, и ноги у щиколоток, в принципе освободиться можно, если останусь один и будет время. Одежда частично снята, нет куртки, рукава рубахи закатаны, кистень нашли и забрали. А, вон он, на столе лежит, рядом с ножом и пращёй. Обуви тоже нет. В принципе всё. А вода холодная. Да ещё изба не особо тёплая, и меня начала бить дрожь.

– Ну что, пащенок, – проскрипел старый вор. – Золотом разбрасываешься? Тебе разве не говорили, что делиться надо? – И он засмеялся страшным, дребезжащим смехом, от которого мороз по коже прошёл. Умел нагнетать обстановку.

Откашлявшись, я попытался сплюнуть, и длинная нить окровавленной слюны зависла у губ и, нехотя оторвавшись, шлёпнулась на деревянный пол кухни дома. Хороший удар, поставленный, чуть зубы не выбил. Проведя языком по зубам, я убедился – все на месте, просто губу разбили и щёку с внутренней стороны повредили. Как ни странно, но за три дня, что я нахожусь в этом доме, это первый допрос. Недавно этой ночью наверх подняли. До этого меня три дня продержали в подполе. В ту ночь, когда я очнулся, меня пытались порасспрашивать, но, делая честные глаза, я убеждал их, что всё отдал государству. Не поверили. Ну, пнули меня, развязали и сбросили в подпол. Еда разнообразием не отличалась – ломоть хлеба два раза в день и солёный огурец. Зато воды много.

И сегодня меня впервые подняли. Хозяин дома, а это тот неразговорчивый мужик, который меня и приголубил в машине, помог «лейтенанту» связать меня и усадить на стул. И начался допрос. Судя по тому, как эта четвёрка расположилась, они собрались всю ночь мной заниматься.

– Добавь, – велел вор, наблюдая, как я трясу головой.

«Лейтенант» было замахнулся, но ударить не успел: вскочив и, как пружина, резко распрямляясь, я врезал ему темечком по подбородку всей своей массой и силой прыжка. Громко лязгнули зубы, даже хруст послышался. Из сознания не вырубил, но тот явно поплыл, пошатнувшись. Верёвки, подпиленные мной гвоздём, выдернутым из полки, пали с рук. Гвоздь я прятал в рукаве, как и длинную щепу. Именно её я и вогнал в горло водилы, что стоял за моей спиной. Он до этого удерживал меня за плечи, а тут руки убрал, вот я и воспользовался этим, иначе и первого удара не допустил бы.

Разворот после удара головой последовал почти сразу, и водила начал оседать, держась за щепу в шее, а я уже бил в глаз гвоздём «лейтенанту», после чего отпрыгнул в сторону. Не к тем двум, что сидели у стола, заставленного разными закусками и спиртным, а к небольшой поленнице у печи. Схватив полено, я с силой швырнул его в хозяина дома. Тот успел вскочить и прикрыться рукой. Полено заехало ему в плечо. Но полетело второе. Я злой был, сил прибавилось от адреналина, вот и швырял тяжёлые чурки. Третье попало в голову, и мужик завалился на спину без сознания. Кажется, убил. Одно полено я швырнул в вора. Шустрый он, чуть не рванул ко мне с финкой в руке, только вот полено по колену притормозило его. Я не только из-за поленьев сюда рванул, швыряя их, а осматривал некоторые быстрым взглядом, поэтому, когда увидел щепу на одном полене, отломил её. Длинная, острая, то что надо. Отлично. Вор, который прихрамывая, приближался ко мне с ножом в руке, только ощерился, когда я спокойно стал двигать ему навстречу. Мы закружили вокруг стула, на котором я ранее сидел, переступая через тела лежавших подельников вора.

Тот описывал, как меня разделывать будет, заводя себя, переходя на истеричный тон, это у них всегда так, позволяет выбрасывать адреналин в надпочечники, делает быстрее, ловчее и сильнее. Думаете, те просто так истерят, когда нужно? Нет, всё заранее просчитано. Так-то психов среди зэков хватает, но этот вор им не был и заводил себя сознательно. Бросок я уловил, ноги выдали вора. Долгого фехтования не получилось, так что, отбив рукой выпад, я сам сделал свой. Вор пытался отшатнуться, но кончик щепы пробил гортань. Захлёбываясь кровью, выронив финку, он стал сползать по стене, снеся в сенях часть одежды с вешалки. Упав, стал шарить на поясе, и в его руке появился наган. Странно, что сразу его не достал. Я отобрал оружие и проверил остальных. Молодого прикончил, а хозяина связал, у меня насчёт него были свои планы. С револьвером в одной руке и лампой в другой осмотрел весь дом. Никого. Да в принципе за эти три дня я только его и слышал, его покашливания. Я накинул дождевик и вышел во двор. Ливень не стихал, лило как из ведра. Территория усадьбы плохо просматривалась, но вроде во дворе я рассмотрел угловатый корпус машины с поднятым верхом и какие-то постройки. Часового не было, никто дом не охранял. Значит, их действительно было четверо.

Вернувшись, я осмотрелся и приступил к делу. Часы у меня отобрали, но я снял другие с руки вора. Два часа ночи, стоит поторопиться, мне ещё от тел нужно избавиться. К тому же я уверен, что в доме или на участке были нычки, а как говорил вор, нужно делиться.

– Ну что, не скучали тут без меня?

Мой вопрос повис в воздухе, три трупа и один бессознательный ответить не могли. Я скорее для себя спрашивал. Накинув щеколду на дверь, чтобы меня врасплох не застали, я занялся обыском тел. На теле мнимого командира нашёл финку, складной нож, причём мой, и ТТ. У водилы был наган и аж три ножа, неплохо, пойдут в мою коллекцию. У вора, кроме нагана, ещё небольшой пистолет, опознанный мной как браунинг. Для скрытого ношения, шестизарядный. Даже запасной магазин имелся, снаряжённый. Вот нож был один, тот, с которым он против меня вышел. У хозяина дома огнестрельного оружия при себе не было.

Он дышал ещё. Я уже хотел пережать ему шею, отправив на вечный покой, да передумал. Реально, может, выдаст свои нычки, не могут они тут не быть. Связал его только покрепче. Здоровый битюг, надорвусь его таскать, это не воры с поезда. Те заметно похлипче были. Три дня я тут, уже вечер воскресенья, ой, дома что творится… Нужно поскорее закончить и домой, успокоить своих.

– Ладно, пусть лежит, дом пока осмотрю. Тайники поищу.

Прихватив со стола полкруга копчёной колбасы, впился в неё зубами и, держа в одной руке лампу, направился осматривать переднюю. Там тоже плотные шторы на окнах, так что можно работать. Дом был каменным, не очень большим, всего два помещения, передняя с тремя окнами на улицу и одним во двор и кухня, достаточно просторная. В обоих помещениях печки.

В передней использовали отопительную печку как опору, там были довольно качественно сбиты дощатые стенки, что позволило в этом помещении сделать две небольшие комнаты. У одной окно смотрело на улицу, а вторая – темнушка. В обеих стояло по панцирной большой кровати и по стулу. Та комнатка, что с окном, побольше была, в ней ещё шкаф стоял. Видимо, это комната хозяина, где он и спал. В зале в центре круглый стол с четырьмя стульями, граммофон на комоде и широкий диван. Зажиточный дом. Он мне, кстати, своей планировкой очень даже понравился.

Я вернулся в комнату хозяина дома. И открыл шкаф. Много вещей было, вполне ничего, отцу моему по размеру были, да и деду тоже. Приберём. В нём ещё два ящика с замками имелись, которые меня заинтересовали. На теле хозяина я нашёл на бечёвке какой-то ключ, вроде должен подойти. Ещё связка была, но её я в карман убрал.

В одном ящике оказалось оружие с боеприпасами. Три заряженных нагана, один ТТ, запас патронов к ним и две оборонительные гранаты Ф-1. Видимо, собирались здесь оборону держать. А во втором – разные документы, включая самого хозяина, а также документы на дом. Купил он его три года назад. Изучив эти документы, мне пришла одна интересная мысль. Хозяину всё, кирдык, живым я его оставлять не планировал, но дом бросать не хотелось. Пообщаемся ударным трудом, ударный – это не аллегория, и тот перепишет его с участком на меня по дарственной. То есть просто подарит. Ради такого куша уговорю. Ещё во втором отделении шкафа, к которому были привязаны сапоги, нашёл в сидоре форму лейтенанта и документы на имя некоего Соломина.

Войдя на кухню, я осмотрел хозяина. Всё ещё без сознания. Проверил – пульс редкий, если бы он притворялся, тот частил бы. Накинув дождевик, прикрыл им лампу и направился изучать строения. Нашёл большой ангар с воротами и высветил борт крытой полуторки.

– Ого, у них не только легковушка есть? – покачал я головой.

Откинул тент. То, что машина гружёная, было видно по посадке, хорошо присела, груз, видать, тяжёлый. По виду машина армейская, новая, сверкает стандартной зелёной раскраской, да и ящики в кузове тоже армейские. Забравшись внутрь, я поставил лампу на один из ящиков и открыл соседний. Между ящиками и тентом было около полуметра, так что можно было работать, хотя и осторожно.

– Ого, пулемёты. Похоже, реально армейскую машину захватили, убив водителя и, возможно, сопровождающего.

Свет ламп отражался на воронении пехотных «Дегтярёвых». Закрыв ящик, я стал считать, сколько их в кузове.

– По два пулемёта в ящиках, десять с пулемётами, значит, их двадцать, и ящики с патронами. Хм, тоже десять. Кузов полон.

Осмотрев ангар, я под тентом с другой стороны машины обнаружил три мотоцикла – два с колясками, чёрный и зелёный, а синий одиночка. Тут же стояли бочки с топливом, двухсотлитровые, были и канистры. Все полные, бензин, масла, солярка, чего только не было! Ещё нашёл три велосипеда. Зачем они ворам? Два новеньких, а один немного потасканный. Потом я открыл кабину полуторки и осмотрел её. В держателе у спинки со стороны водителя стояла винтовка. Ну точно, убили водителя.

Около ангара стояла банька, явно недавно срубленная. Я осмотрел её. В другом сарае обнаружил деревянные поддоны с мешками и ящиками. Похоже, воры бомбанули продовольственный склад. Чего там только не было: консервы, мука, гречка, горох. В общем, разнообразие поражало, особенно два десятка мешков с солью. Сарай под верх забит, узкие проходы между штабелями мешков и ящиков. Тут ещё котяра здоровенный напугал, спрыгнул откуда-то сверху, я на движение отреагировал и успел дёрнуться в сторону. Теперь понятно, как спасают продовольствие от грызунов. У кота вся морда исполосована. Такое у крысоловов бывает. Серьёзный котяра. В общем, из сарая я пулей вылетел, захлопнув дверь и навесив замок обратно. Почти сразу последовал удар в дверь, будто в него с размаху ногой двинули. Да чтобы я ещё в него зашёл!

Был дровяной сарай, полный, между прочим, тут же внутри большой, в мой рост, ящик, заполненный доверху неплохим углём. И последний сарай, бывший скотник, тоже забитый разными ящиками. Хм, мыло, рулоны с материей, чего только не было! Дальше – огород и сад. Дождь не заканчивался, проливной, так что я вернулся в дом и, отряхнувшись, снял дождевик. Лампа погасла – керосин закончился. При осмотре сеней я видел какие-то бидоны, надеюсь, там керосин есть. Затащил три – все с керосином, так что заправил лампу. О, о сенях не рассказал. Они деревянные. При входе справа и слева двери в кладовки. Самодельный шкаф на замках, что внутри – неизвестно.

Поставив лампу на стол, я стал прибираться. Хозяин дома всё так же в отключке, хотя лицо вроде порозовело, надеюсь, очнётся, у меня к нему много вопросов.

В принципе дальнейший план у меня в голове уже сформировался, так что я стал действовать. Снова дождевик на себя – и на улицу. Открыл ворота и подогнал задним ходом машину к крыльцу. Чуть в темени не снёс его, ладно габариты включил, чтобы хоть что-то видеть.

Конечно, добыча изрядная, но я трезво оценивал свои возможности – всё мне просто не потянуть. Дом, если мне его подарят, – вполне, договорюсь, но трофеи – нет. Хотя и насчёт них можно что-нибудь придумать. Жаба душила, да она выла! Однако если меня поймают с такой добычей, если найдут припрятанное, с репутацией можно распрощаться, заклеймят, доверия больше никогда не будет, а я слишком долго и тяжело её выстраивал, чтобы вот так легко потерять. Тем более к зиме моя семья успела подготовиться, протянет. И – охотник я или нет? Когда это всё сдам, ой, чую, хомяк внутри меня петлю себе на шею накинет и с табуретки спрыгнет – за мной будет наблюдение и проверки, как мы живём. Вполне возможно, незаметное. Да и до обыска может дойти, а может, и нет, это уже оскорбление в недоверии. Пока повода к этому я не давал. Вот только одна проблема – та четвёрка в доме. Их тела должны исчезнуть. Я подумывал и их сдать, но нет, может возникнуть проблема с другими их сообщниками. Не думаю, что такие дела они вчетвером проворачивали. А раз нет тел, значит, и мстить некому. Поди докажи, что я их грохнул. Исчезли и исчезли, может, в бега подались, ко мне какие вопросы? Так что такая дождливая ночь была очень даже в тему, очень и очень. Самое то.

Сбегав к ангару, я сдёрнул с мотоциклов брезент и вернулся к легковушке, где этот брезент расстелил на заднем сиденье. Это чтобы кровью всё не запачкать. Вернувшись в хату, отметил, что хозяин наконец очнулся. Лежал будто без сознания, только не совсем там, где раньше.

– Вижу, очухался? О, и ножа на столе нет, с этим я лопухнулся, признаю. Верёвки уже пилишь? Молодец. Не дёргайся, у меня наган, а таких, как вы, у меня на счету хватает, не вы первые. Признаться, три десятка вашего брата на тот свет спровадил, пока к Москве ехал. Крысятничали на дорогах.

Хозяин дома сел, морщась. Видимо, от головной боли, сбоку у него крепкая такая ссадина, что до сих пор кровит, и гематома. Он угрюмо посмотрел на меня.

– Нож в сторону откинь, – сказал я

Тот неловко это сделал. Ну да, если на кистях он и перепилил, в чём я сомневаюсь, то до верёвки на локтях ещё не добрался.

– Сразу говорю: оставлять тебя в живых мне не с руки. Так что мы можем только договориться. Ты уйдёшь, легко или очень долго и страшно. Если забить деревянную чурку в коленную чашечку, это очень больно, и боль эту можно растягивать очень долго. Теперь слушай мои условия. Сдаёшь все тайники с ювелиркой и деньгами, объясняешь, откуда столько добычи в постройках, да, я их осмотрел, ну и отписываешь мне дом. Причём не просто так отписываешь, а даришь мне его. Мол, так проникся моими речами по радио, особенно песнями, что решил сделать мне такой щедрый подарок. Потом поможешь отнести тела в машину. Дальше уже решим вопрос и с тобой. Всё, что хотел, я сказал.

– Руки развяжи, я всё напишу, что ты скажешь, – угрюмо бросил тот.

– Молодец. Не ожидал, что ты такой здравомыслящий человек. Я уже всё приготовил, у тебя неплохие запасы, нашёл и листы чистой бумаги, и перья, и чернила. Да и документы тоже. Умеешь составлять дарственные?

– Нет.

– Ничего, зато я знаю как и продиктую.

Фамилию тот имел замечательную, как раз подходит к хозяину дома – Бирюков. Так что, держа в руке его паспорт, в другой был наган, я стал зачитывать текст, и тот записывал за мной его на двух листах.

Но меня мучило несколько вопросов, например, нагрянет ли ещё кто-нибудь? Должны быть в банде ещё люди. Но мужик молчал. Делал всё, что я говорил, не произнося ни слова, – действительно мрачный, бирюк. Да и не дурак, понимал, что не договоримся и свободу он не выкупит. Смысла мне не было.

Я вообще-то не крохобор, но упускать хоть какую-то добычу категорически не хотелось, вот я и сделал ставку на дом. Должен же я что-то поиметь в этой ситуации, можно сказать, получить что-нибудь за три дня в погребе и разбитые губы. Вон, нижняя всё ещё кровит, слизывать приходится.

– Всё, – поставив дату и подпись внизу второго листа, буркнул тот и толкнул оба листа ко мне, как я и велел.

Взяв один лист, как раз дарственную на дом и всё его имущество, движимое и недвижимое, изучил его, сравнивая с почерком на других документах, и удовлетворённо кивнул. Всё в порядке, написал как надо. На втором листе было заявление-просьба помочь в оформлении имущества на меня, не чиня препятствий. Мол, он в здравом уме и твёрдой памяти и всё такое. Заявление было на имя местного начальника исполкома. Без фамилии, ни тот, ни я его не знали. Отложив листы, я кивнул:

– Молодец, всё правильно сделал. Как говорил твой шеф, делиться нужно. Должен же я что-то получить за три дня в подполе, ну и разбитую губу, а с трупов что возьмёшь? Ты перо-то из рукава вытряхни. Считать я умею. Два на столе, где третье? Давай-давай.

Криво усмехнувшись, тот сделал лёгкое движение рукой и вернул испачканное чернилами перо. Понятное дело, хотел иметь шанс и не воспользоваться такой возможностью просто не мог. Чего-то подобного я и ожидал.

– Вот и правильно. Теперь поговорим. Время у нас ещё есть, но всё равно поторопимся. Первый вопрос. Нужно кого ждать из вашего брата?

– Нет, – покачал тот головой. – Обо мне знали только те, кто здесь лежат. Доверенные люди Короля, одного из самых авторитетных воров Москвы. Остальные ничего не знают, и я их не знаю. Я работал только с Королём, можно сказать, это его личная вотчина, хотя и записанная на меня. Это тот, что под вешалкой лежит. Если его люди узнают, что это ты его убил, могут мстить. Слишком большую шумиху развели в городе, тебя все ищут. У Короля двух людей замели, он жаловался. Хорошо, что, кроме нас четверых, никто о тебе не знает, а то уже наверняка тут скоро менты были бы.

– А разгружал всё кто?

– Так мы и делали это. Слишком добыча хороша, чтобы делиться информацией о ней с кем-то. Чем меньше людей знают, тем легче спишь.

– Тоже правильно, – задумчиво покивал я. – Значит, только вы четверо?.. Сам-то как к ворам попал? Сидел?

– Нет, даже не привлекался. Платят хорошо.

– Чёй-то я тебе не верю. Наверняка причина есть… Молчишь, говорить не хочешь? Ну понятно. Ладно, теперь вопрос о тайниках и схронах. Где они?

Вот тут Бирюков стал действовать. Он не стал бросаться на меня, ноги-то связаны, что заметно влияло на подвижность, просто с силой швырнул на меня тяжёлый дубовый стол, отчего тот прижал меня к углу вместе с табуретом, но наган я не выронил, на что тот, видимо, рассчитывал. Сам хозяин дома на табурете не удержался, слишком много сил вложил в бросок, и опрокинулся на спину. Сразу же заворочался на полу, чтобы встать. Однако замер, когда грохнул револьвер и пуля врезалась в поленницу у печи. Отчего та развалилась.

– Дебил, чуть рёбра мне не помял. – Выбравшись из-за стола, немного сдвинув его, я потрогал грудь и посмотрел, как хозяин пытается встать, продолжая держать его на прицеле. – Слишком ты неуправляем. Лови нож, режь верёвки на ногах и иди к телам.

Когда тот всё это проделал, я забрал нож.

– Вот и молодец, а теперь бери первый труп, вот этого молодого, что под командира переодевался, и давай во двор. Уложишь его на заднее сиденье позади водителя. Потом следующих перенесёшь. Давай-давай, не филонь.

Уже бывший хозяин дома подхватил тело на руки и отнёс его к машине, сделав всё, как я велел, после чего вернулся за водилой, усадив того рядом. Следом и старого вора. Осталось только одно свободное место, рядом с водителем. Хозяин дома мне казался очень и очень опасным, поэтому я постоянно держал его на прицеле, слишком тот неуправляем был, любой выходки от него можно было ожидать. И действительно, своего шанса упустить он не хотел и, когда укладывал тело вора в машину, воскликнул громко, чтобы я расслышал сквозь шум ливня:

– Что это?!

Лампа в сенях плохо освещала машину, но я рассмотрел, что он указывает мне куда-то за спину, в глубь дома. Я было дёрнулся машинально оглянуться, но всё же успел отреагировать на его бросок в темноту. Прогремело один за другим два выстрела, и послышался вскрик. Значит, попал. Выстрелы были приглушены ливнем, так что не думаю, что всполошили соседей. Вряд ли звуки хлопков вышли за пределы двора. Тем более стрелял я практически из сеней. Да и револьвер был не таким громким, как тот же ТТ, поэтому я его и выбрал, да и если будет осечка, прокрутил барабан и стреляй дальше. С пистолетом тут могут быть проблемы, пока ещё выбьешь невыстреливший патрон, за это время десять раз убить могут. Выбежав во двор, я нашёл бывшего хозяина дома. Тот возился на дорожке, пытаясь встать.

– Давай к машине, – строго приказал я. – Побегай у меня ещё.

Тот встал и, пошатываясь, прошёл к фаэтону, где сел на переднее сиденье, не сдержав стон. Медлить я не стал, это сейчас из-за ранения он такой покорный, придёт в себя, опять будет думать, как меня убить или свалить. Поэтому, перегнувшись с заднего сиденья, я приставил к его затылку ствол револьвера и спустил курок. Хлопнул приглушённый выстрел, и эта проблема была решена. Пуля осталась в голове, небольшая дырочка на затылке, и всё. Никаких терзаний я не испытывал, это они меня сюда привезли, и это он меня держал в подполе, он же и бил, отчего два дня голова болела. Заслужил. Правда, я только начал задавать вопросы, и на многое тот не ответил, но главное, что самые важные ответы были получены.

Сбегав в ангар, я забрал присмотренную бухту бечёвки и, вернувшись, привязал тела к сиденьям, чтобы не выпали на ходу. Потом вернулся в дом и занялся уборкой: всю битую посуду и испачканную еду – в мешок, нашёл в сенях в самодельном шкафу три штуки. Отмыл и отскоблил полы, спустился в подпол и прошёлся ножом между щелями досок, зачищая просочившуюся кровь. Убедившись, что всё в норме, разделся и осмотрел одежду. Пятнышки крови были, но это с губы накапало, а в остальном чисто.

Осмотрев поленницу у печи, нашёл пулю, выковырял её, а дрова снова ровной стопкой сложил. Осмотрел обувь, стоящую под вешалкой. Большие размеры. Я накинул на себя в сенях дождевик и покинул дом. Мешок с мусором сунул в ноги убитых на заднем сиденье, туда же пристроил сидор, в котором было всё оружие из шкафа и трофеи с тел. Только документы брать не стал. С троих сжёг в печке на кухне и перемешал пепел с золой, а вот документы Бирюкова сунул в карман его пиджака. Его милиция должна обнаружить, чтобы я дом на себя мог переписать.

Навесив замок, я убрал ключи в карман и побежал открывать ворота. Потом завёл машину, выгнал её. Ливень, кажется, даже усилился, хлестало со всех сторон. Я запер ворота, к калитке приставил палку, показывая этим, что никого нет, и покатил наугад по улице. Надеюсь, там будет выезд. В каком районе Москвы я находился, мне было неизвестно. Прочитал адрес на заборе: «Камерный тупик». Что за название? И тут же чуть не сверзился в овраг. Фары высветили мокрые перила пешеходного мостика, едва успел затормозить. С трудом развернулся, колёса скользили по глине, что корова на льду. Проехав мимо теперь своего дома с приметной у палисадника берёзой, я вскоре вырулил на улицу, вымощенную брусчаткой, где сверкали при свете фар трамвайные рельсы.

Остановившись на перекрёстке, я попытался рассмотреть название улицы. Да куда там! Темень и ливень стеной. Пришлось ехать дальше. Топлива полбака было, для дел моих хватит, но беспокоило, что скоро рассветёт. У следующего перекрёстка я поставил машину так, чтобы фары осветили угол дома, так что я смог прочитать название. Улица оказалась знакомой, я по ней не раз на трамвае проезжал.

– Так это я в центре? – удивился я. – Во ворьё хитрое, нычку сделали не на окраине, а там, где вряд ли будут тщательно искать.

Сориентировавшись, я покатил дальше. Уехал в промышленный район, остановился у автомобильного узкого моста и, отвязав Бирюкова, толчком ноги выбросил его из машины, и тот покатился по склону. Всё, от одного тела избавился. Надеюсь, утром его найдут, тут люди на завод ходят.

Проехав мост, стуча колёсами по настилу, я спустился чуть ниже по реке. Патрулей или постов здесь не было, да мне вообще никто не попадался пока, ни людей, ни машин. Я поставил машину на берегу и, отвязывая тела, стал выкидывать их наружу. Потом, перекатывая с боку на бок – волоком тащить у меня сил не было, – сбрасывал в реку. Тела сразу стало сносить течением. Потом сбросил в реку мешок с мусором, утяжелив его камнями. Дрожа от холода, я вернулся в машину и поехал к дому старшего лейтенанта Павлова, нашего участкового. Из всех сотрудников милиции он мне больше всех нравился, своей надёжностью.

Скоро рассвет, так что я торопился, мне же ещё сидор спрятать надо. До дома участкового не доехал чуть-чуть, остановил машину, и пока она тихо тарахтела, я, прикрывая плащом сидор, побежал к амбару соседа участкового, запойного мужичка, который работал на какой-то фабрике. У него амбар был большой и не было собаки. Надежда оправдалась, калитка была незаперта, так что, проникнув во двор, а потом в амбар, на котором просто был большой засов, я на время спрятал сидор на чердаке, завалив его мусором. Судя по слою пыли, хозяин сюда давно не заходил.

Постояв под струями ливня, чтобы смыть налипшую пыль и паутину, я забрался обратно на место водителя и подкатил ко двору участкового. Уже почти рассвело. Постучав в ворота, услышал, как забрехал пёс, гремя цепью. Через некоторое время открылась калитка. Участковый сразу меня узнал, молча мотнул головой, чтобы я шёл за ним. Правильно, не на улице же разговаривать. И так мокрый с головы до ног.

– Ты где пропадал? – спросил он, зажигая на кухонном столе лампу, пока я, скинув дождевик и мокрые туфли, грелся, прижавшись к тёплому боку печки. Ещё не хватало простыть.

В соседней комнате было слышно шевеление, видимо, хозяйка дома собиралась. Сам Павлов был в исподнем. Лишь кожанка сверху.

– Бандиты похитили, в подполе держали, – ответил я. – Ух как хорошо, тепло…

И чуть не отпрыгнул, когда занавеска на печи отодвинулась и на меня сверху весело взглянула старушка, мать участкового. Тут ещё хозяйка вышла из комнаты, приветливо поздоровавшись, и стала собирать на стол. Потом участковый помог матери спуститься с печи и отправил женщин в комнату досыпать, а мне, плеснув в кружку кипятку, велел рассказывать. Мол, такие силы на мои поиски были брошены, он даже сам удивился, а тут я сам неожиданно появляюсь. Половину притонов перевернули вверх дном, но ничего, никаких сведений. Лишь удалось выяснить, что я недалеко от входа в здание Всесоюзного радио сел в машину к военным. Единственная зацепка и то не сработавшая.

– Всё так и было. Командир из батальона, которому я оружие передал, лейтенант Соломин, судя по документам…

– Погоди, – остановил меня участковый и, вернувшись с планшетом от вешалки, достал блокнот. – Где тут у меня было?.. Ага, нашёл. Лейтенант Соломин, пропал четыре дня назад, объявили в розыск. Теперь понятно, куда он делся, убили, а форму сняли. Надо будет поискать его среди неопознанных, может, узнают сослуживцы.

– Согласен. Мне кажется, за мной следили, иначе откуда бандитам знать, что я не особо доверчивый и пока документы не проверю, в диалог не вступаю? И ведь нашли командира из того батальона. Выследили, что ли?

– Да, чувствуется, тут поработал опытный вор, всё просчитал. Рассказывай, что дальше было… Ещё чайку?

– Это можно, – пододвигая кружку, кивнул я. – Замёрз, ноги сырые.

– Ничего, отпоим, не заболеешь. Ты говори, говори.

– Да тут особо и рассказывать нечего. В машину к ним сел, поехали, что дальше было, не помню, очнулся привязанным к стулу в каком-то частном доме, и четверо вокруг. Этот лжекомандир уже переоделся. Не били, что странно, пару оплеух дали, да и то больше для порядка. Очень интересовались тем, что я не сдал государству из трофеев. Вот совсем не верили, что что-нибудь не оставил. Мол, людская суть такая, нахапать побольше и, как баре, сидеть на этом. А я ведь действительно всё, что было, отдал. Бандитам же такое не скажешь, не поверят, ножом по горлу – и в землю. Ну я с ходу и придумал историю, что зарыл мешок в роще на въезде в Москву. Думал, пока ищут, как-нибудь сбежать сумею. Куда там! Спустили в подпол, ведро поганое сбросили да тулуп, чтобы спать мог, а на крышку люка что-то тяжёлое поставили. Кажется, сундук, он там в помещении у стенки стоял. А как я открою люк? Подпол глубокий, лестницу они поднимали… Три дня меня не трогали, лишь хозяин спускал хлеб да воду да ведро поднимал, возвращая. А вчера вечером трое других вернулись, злые. Меня вытащили и снова привязали к стулу. Тут молодой, тот, что под Соломина переодевался, мне кажется, бывший командир, форму очень лихо носил, с ходу мне и заехал. Вон, губу разбил. Я так со стулом и опрокинулся. Хозяин дома меня поднял. Я ведь им координаты рощи наобум сказал, приметное дерево на опушке, отсчитать столько-то на север и столько-то на запад. Они три дня эту рощу искали, а откуда я знаю, что её там и в помине нет? Я в той стороне ни разу и не был. В общем, ещё пару затрещин получил, но больше не трогали, какие-то у них свои дела были, не до меня. Они с хозяином дома сцепились, ругались, тот всё напирал, чтобы меня забрали поскорее, мол, большие поиски развёрнуты, а он на зону не хочет. Ну и остальное. Меня так и оставили на кухне к стулу привязанным, а сами ушли. Я долго сидел, полночи, вон на руках какие синяки от верёвок. Мне кажется, звук мотора машины был. А я в туалет по маленькому хочу, уже сил терпеть нету, когда хозяин вдруг вваливается. Один. Мокрый весь. А я снова лежу, спинка стула сломана, развязаться пытался, да не смог. В общем, он меня снова усадил и давай на уши лапшу вешать. Что, мол, он не виноват, что его заставили. Врал как сивый мерин. Разную бурду нёс, извинялся и всё такое. Мне кажется, он чего-то очень боялся, аж трясло всего, и со мной или моими поисками это не связано. Наверное, с той троицей поссорился. Ну он и давай вымаливать прощения, говорил, что всё осознал, исправится… Наверное, за идиота меня держал. Говорил, добровольцем на фронт уйдёт, снимет бронь и уйдёт. Ну и всё такое. Ну а я только кивал. Тот на нервах был, а таким слово поперёк скажешь – и ножиком потыкать могут, насмерть. И он вдруг говорит, что решил по дарственной подарить мне свой дом и всё своё имущество. Я чуть не упал от удивления. Однако тот не шутил, я только потом понял, почему он с себя это ярмо скинул. Ну и отписал всё. А что мне, отказываться, что ли? Вон, лицо разбили, похитили, должна же быть какая-то компенсация, вот я и решил, что дом пойдёт, тем более сам предлагает. Правда, я, кроме кухни и подпола, ничего не видел, но дом каменный. Хотя без водопровода. Кстати, вот оба листа, написанные им. Пока хозяин писал, говорил, что он только охранником работал, за это деньги получал, какие-то вещи бандитов сложены в сарае, но что там, не знает, ключей от замков у него не было. Тоже явно врал, я в его куртке их позже на вешалке нашёл. После чего он собрался, документы свои вроде в портсигар прятал, ну и, резанув верёвки на мне, быстро ушёл. А у меня руки-ноги затекли, я даже встать не мог. Разработал и сразу за печку, там умывальник и ведро. Очень хотелось. Потом бегом за хозяином. Да куда там, только фаэтон во дворе стоит, на котором меня похитили. Я дождевик накинул, потрогал капот. Точно, на машине только что приехали, тёплый мотор ещё был. Вернулся в дом, изучил эти листы, что вы читаете, он на столе их оставил, ну, заперся и стал дом обыскивать. Нашёл в шкафу два ящика: в одном разные документы, включая на дом, они тоже тут, во внутреннем кармане куртки держал, чтобы не промокли, а на соседней полке форма командира и документы Соломина в кармане гимнастёрки. Как ключи нашёл, так я все ящики открыл, всё изучил. Затем, взяв керосиновую лампу, вышел во двор и стал осматривать строения. Оружия, кроме кухонного ножа, у меня никакого не было, опасался немного. Сперва в амбар. Там обнаружил полуторку, армейскую. В ней ящики с пулемётами и патронами.

– Погоди, – остановил меня участковый, взявшись за блокнот. – Есть такое дело, пропала машина с пулемётами месяца полтора назад. В розыске она и водитель.

– Наверняка она. Я забрался в кузов. Ящиков десять было. Открыл один – точно, пулемёты. Да ещё с десяток ящиков с патронами.

– Хм, у меня указано одиннадцать ящиков с пулемётами и двенадцать с патронами. Значит, успели часть куда-то отправить. Продолжай.

– В амбаре ещё нашёл три мотоцикла, два с колясками, чёрный и зелёный, и лёгкий одиночка синего цвета. Ещё бочки с топливом. Хватало там запасов. Следом я изучил сарай. Там всё заставлено мешками с продовольствием и ящиками с консервами. Видимо, какой-то склад ограбили, ну или магазин. Хотя для магазина много что было, наверно, всё же склад. Потом скотник осмотрел. Он тоже забит под завязку, мыло ящиками, рулоны ткани и ещё что-то. Я внутрь не заходил, осветил лишь от входа лампой. Заперев дом, я выгнал машину на улицу и поехал к вам. Вот и всё.

– М-да, интересно. Мы тут тебя действительно, с ног сбиваясь, искали, особенно НКВД усердствовало. Оружие с поводом и без повода в дело пускало. Жёстко работали.

– Как мои там?

– Как ни странно, вполне нормально. Вчера у них был. Обеспокоены, конечно, но настолько в тебе уверены, что просто ждут, когда ты сам объявишься. Я их застал, когда они перед самым началом дождя возвращались с вещевого рынка. Что-то купили, на наёмной телеге привезли. Кажется, зимнюю одежду, тюки были.

– Ну да, за время пути к Москве я успел в семье стать человеком с определённой, скажем так, репутацией. А на рынок они действительно за зимней одеждой ездили, у нас на воскресенье это было запланировано, чтобы все могли подобрать себе всё, что нужно.

– Хорошо. Я сейчас соберусь, и поедем. Если всё как ты говоришь, а не доверять мне тебе не резон, то нужно как можно быстрее всё там под охрану взять. Мало ли, бандиты вернутся.

– Хорошо. Моих бы предупредить, успокоить.

– Дочку пошлю, она с поручениями к тебе не раз бегала, сообщит.

– Спасибо.

Участковый о чём-то пошептался в соседней комнате и вернулся уже полностью одетый в форму. На кухне сел на лавку, намотал портянки и стал натягивать сапоги.

– Скажите, а есть шанс, что дом мне оставят?

– Знаешь, Саша, я тут ничего определённого сказать не могу. Хотя документы есть, дарственная оформлена как надо, даже странно. Я постараюсь помочь тебе. Сам дом не пугает?

– Из-за того, что меня там держали? Да нет, не особо. Разве что те трое вернуться могут, ну или их подельники. Сомневаюсь, что они такой небольшой группой дела проворачивали.

– Это точно. Идём. Жене я сказал, как дочка проснётся, сейчас ещё рано, отправит её к твоим, сообщит, чтобы сегодня ждали.

– Вот за это большое спасибо.

Мы укрылись одним дождевиком и направились к машине.

– Давай к отделению, дежурную группу прихватим.

– Хорошо.

Тронув машину, развернул её и по своим следам, чуть в стороне от глубокой колеи в центре улицы, покатил. День предстоял тяжёлый, но несмотря на бессонную ночь, я собирался побороться за своё имущество.

У входа в отделение я остановил машину рядом с мокрым мотоциклом с коляской, но глушить мотор не стал.

– Я быстро, – сказал участковый и скрылся в здании.

Отсутствовал он действительно не долго, буквально минут через пять из здания за участковым вышли три милиционера дежурной смены. Один, хорошо знакомый лейтенант, – он рядом со мной сел, командир всё же, – сразу поздоровался, крепко пожав руку и сверкая белозубой гагаринской улыбкой.

– А ты молодец, – хлопнул он меня по плечу. – Мы уже надежду начали терять тебя найти.

Двое милиционеров, поставив карабины между ног, сели сзади, участковый между ними. Хитрый, там теплее. Ещё один из милиционеров оказался знаком, участвовал вместе со мной и лейтенантом в бою с диверсантами, когда мы только в Москву прибыли, поэтому тоже приветливо поздоровался. Третьего я не знал.

Мы покатили по улочкам, и так как ливень перешёл в моросящий дождь, стало лучше видно, и я смог более-менее сориентироваться. Где Камерный тупик, никто из сопровождающих не знал, это был не их район, так что пришлось самому искать его.

– Вроде здесь. Ночь была, непонятно, – притормозив на перекрёстке, неуверенно осмотрелся я.

– Вон у той гражданки с зонтиком останови, спросим, – велел лейтенант.

Я остановился у края проезжей части, и он, не выходя из машины, в приоткрытое окно поинтересовался у пожилой жительницы. Всё верно, это нужный нам тупик, поэтому, развернувшись, мы свернули в него.

– А вон и берёза, и палка у калитки, которую я приставил.

Лейтенант с подчинёнными скрылся во дворе. Участковый ушёл за ними, держа пистолет в руке, – он тут не командовал, хотя и был выше по званию. Я остался в машине, ничего, сами разберутся, связку ключей я отдал участковому. Чуть позже один из милиционеров открыл ворота, и я загнал машину во двор. Дверь в сени была распахнута, видимо, кто-то в дом уже заглядывал, но все мелькали в амбаре, осматривая добычу бандитов. Я зашёл к ним.

– Всё как я и говорил. Машина, пулемёты, мотоциклы.

– Один наш, две недели назад ночью угнали от соседнего райотдела, – сняв фуражку и вытерев затылок, сказал лейтенант. – Номеров нет, но я уверен, что это он. Второй армейский, по пыли видать, давно тут стоит. В сводках о нём тоже упоминание есть, у зенитчиков такой был, пропал вместе с посыльным. А об одиночке ничего не скажу, не припомню его в приказах на розыск.

– В соседних строениях тоже разного добра хватает, только в тот сарай не заходите, опасно.

– Заминирован? – насторожился лейтенант.

– Да уж лучше бы заминирован был. Там кошак-крысолов обосновался. Серьёзный такой и злой, наверное, никого, кроме хозяина, не признаёт. Я оттуда еле успел выскочить и створку закрыть. Порвал бы. Здоровый чёрт.

– Ну, мы уж с ним справимся, – усмехнулся командир, и они продолжили работать.

– Я в дом, печь подтоплю, все мокрые, простыть нетрудно. Воды запас там есть, чайник поставлю, горячего чая попьём.

– Трогать вещдоки запрещаю, – вскинулся лейтенант.

– Ага, щаз-з. Это мой дом, это мой участок, – похлопал я по груди, где во внутреннем кармане лежали все документы. – Пусть бандита, но он мне его подарил со всем имуществом, так что всё, что принадлежит бывшему хозяину, это всё моё. А я, как новый хозяин, хочу вас горячим чаем напоить. Сыро, действительно можно заболеть.

– Ну, это мы ещё посмотрим.

– Смотрите. Товарищ Сталин, когда мы с ним общались, предлагал заглядывать к нему в любое время. Думаю, он поможет. Документы в порядке, дарственная есть, какие проблемы?

– Ты мне поугрожай ещё, – хмыкал тот, но уже без злости. – Игнатов, Савельев, держите ключи, осмотрите сарай.

– Парни, осторожнее, кошак, – предупредил я их.

Те только засмеялись и молча вышли из амбара, а я, накрывшись курткой, рванул к крыльцу. За мной направились лейтенант с участковым. С крыльца из-под навеса было всё хорошо видно, и, облокотившись о перила, я стал с интересом наблюдать, что происходит у сарая. Пропустить такое я не мог. Оба командира встали рядом. Как только бойцы, открыв одну створку, вошли в сарай, то тут же кубарем вылетели обратно, теряя карабины и фуражки, и всем телом навалились на дверь, еле закрыв её на замок.

– Если кто пострадал, пусть в дом заходит. Я там при обыске ящик с медикаментами нашёл, подлечу, – сказал я шокированным увиденным командирам.

– Предупреждал ведь, – обрабатывая йодом ранки Игнатьева, сказал я. – Нет, мы самые умные, вперёд на мины пойдём.

– Да я таких огромных и не видел никогда, чёрный как уголь, глазища зелёные, а слышал, как орал? Я чуть не поседел, – ответил тот, шипя от йода.

На примусе уже шумел чайник, закипая, потрескивали двора в печи, наполняя комнату теплом. Во второй, где сейчас работали двое оперативников из местного райотдела, приехавшие минут пять назад, было прохладно, угли там успели прогореть, а подтапливать я не стал. Оказалось, участковый, когда брал дежурную группу, успел всё доложить дежурному, ну а тот поднял всех, кого нужно, сообщив, что я найден и где нахожусь, так что эта опергруппа была первой ласточкой, скоро следующие прибудут.

– Да уж, как вы летели от кошака, я на всю жизнь запомню, – засмеялся Павлов, вылезая из подпола. – Это надо было видеть.

– Товарищ старший лейтенант, да у него размеры как у собаки! – ответил Ингнатьев.

– Не знаю, я лично его не видел. Только ваши кульбиты, – отряхиваясь, ответил тот.

– Михаил Кондратович, вы чай снимите с примуса. Заварка уже в кружках. Сахар дроблёный вот, на тарелке.

– Сейчас сделаю, – кивнул тот и направился к столу, где стоял примус. – Кстати, похоже, ты был прав, есть в подполе следы пребывания других людей. Там под полкой для солений, видимо, гвоздём нацарапана фамилия с инициалами. Я записал, нужно проверить, пропадал такой человек или нет, да и вообще, кто он.

Он отошёл в сторону с кружкой чая и бутербродом. Участковый позвал оперативников из соседней комнаты, так что те присоединились, а я на крыльцо вышел. Там уже тоже люди работали. Криминалист был с фотоаппаратом и чемоданчиком в руке. Павлов по новой залил в чайник воды из ведра и поставил его на огонь.

– Как он? – спросил лейтенант, проходя в дом и получая в руки кружку и бутерброд.

– Видимо, прыгнув на спину, кошара задними лапами оттолкнулся. Серьёзно подрал. К врачу бы его.

– Сейчас отправим, – кивнул тот.

– Ха, боевая рана, полученная от кота, – усмехнулся один из незнакомых оперативников.

– Я смотрю, у нас появился доброволец, кто первым в сарай с сетью войдёт? – сразу повернулся к нему лейтенант. – Её в амбаре нашли, готовят кота вязать.

Оперативник сделал вид, что не понял, поставил пустую кружку на стол и, дожёвывая бутерброд, вернулся с напарником в соседнюю комнату, где продолжил обыск. А я, помыв руки под умывальником, завладел кружкой и налил кипятка со свежей заваркой. Размешав сахар, осмотрел стол. Ну конечно, бутерброды с колбасой сразу расхватали, остались с салом. Я взял один и с Игнатовым и ещё двумя неизвестными милиционерами стал отогреваться. В это время дверь в дом распахнулась, и, отряхиваясь от влаги, на кухню зашли трое сотрудников НКВД. Хм, а один мне был хорошо знаком.

Шумно отхлебнув ещё чая, я всегда так кипяток под названием чай пью, дед приучил, с интересом посмотрел на гостей. Одним из троицы был старлей, который командовал поиском немецких диверсантов, маскирующихся под бандитов. Ну те, что магазин взяли, когда у них продовольствие закончилось, а самолёты с грузом не долетели. Бутерброд я уже доел, так что, прихватив со стола пару печений, захрустел им, продолжая пить чай.

Гости, пообщавшись со старшим оперуполномоченным этого района, принялись за меня, и я понял, что домой попаду очень поздно, если вообще сегодня попаду. Придётся на этот срок сотрудничать и на время про обиду об отобранном пистолете забыть. Про удар под дых от их сотрудника-вора тоже. Но не надолго. Я вообще памятливый.

Весело насвистывая и помахивая сумкой сестры – моя на длинном ремне висела за спиной, – я осторожно обходил лужи. Вчера снова был сильный дождь, после которого появились такие вот окна в Зазеркалье. Начало осени всё же, небо постоянно скрыто тучами, готовыми низвергнуть из себя тонны воды. Возвращался домой я один. Сестра завернула к детскому саду за малыми.

С того дня, как я освободился и привёз в свой дом ментов, прошло шесть дней, сегодня суббота, вторая половина дня. Что я могу сказать об этих днях? Моим похищением занялось НКВД, так что менты быстро передали все материалы по моему делу их следователям, сами же занялись кражами. То есть теми запасами, что складированы в скотнике и сарае.

До сих пор забыть не могу, как несли к машине шевелившуюся утробно вывшую сеть с пойманным котом. Пока его ловили, многие пострадали, меня же в это время уже опрашивали, так что при ловле не присутствовал, только конец застал. Следователя интересовало многое, и приходилось по нескольку раз описывать одно и то же. Я дал внешнее описание всех четверых, «вспомнил», что бывший хозяин дома назвал старшего Королём. Ну и всё остальное. Следователь и в тот день, и в другие, когда мы встречались для уточнения некоторых деталей, очень жалел, что никого не удалось найти, кроме Бирюкова. Я даже опознавал его, через три дня, когда тело нашли. Не сразу, значит, нашли.

По мнению следователя, в моём похищении бандиты были просто исполнителями тех, кого я прижал своими передачами в эфире. Много недовольных было, причём очень много, потому как после моих передач начались серьёзные проверки, и этих высокопоставленных… изрядно прижали, когда выяснилось, что большая часть в моих словах правда. Уже начали вносить некоторые изменения в систему управления, так что те, кого оторвали от кормушки, мной были крайне недовольны. Король мог бы просветить следователей насчёт этого, но его обнаружили мёртвым. Тело нашли рыбаки, в сетях запуталось, по татуировкам по всему телу его опознали. Тела двух других так и не были найдены, даже не знаю, хорошо это или плохо. А так следствие посчитало, что это Бирюков грохнул Короля и попытался сбежать, поэтому при нашей встрече и был сильно напуган. Но далеко уйти не смог, в перестрелке с другими бандитами был убит и даже добит выстрелом в затылок. Это основная версия следователей, на что я и рассчитывал, и от неё они отталкивались в дальнейшем расследовании.

В общем, следствие шло, и, похоже, что-то нащупали, на третий день как-то резко от меня отстали, но что обнаружили, не сказали. Обыски в доме шли не один день, и, надо сказать, постоянно что-то находили. То вязанку винтовок и карабинов с мешками, полными патронов, на чердаке бани найдут под наваленным старым барахлом, то схрон откопают в огороде, где с щупами ходили. Брюликов в земле изрядно было. То в доме тайник обнаружат с рублями и, неожиданно, английскими фунтами. Правда, последних мало было, похоже, какого-то туриста раздели, ограбив, иначе откуда мелочь, монеты? Только в среду обыск закончился, а вчера участковый сообщил мне, что всё, засада с моего участка снята, можно порядок наводить. Вот я и решил, что суббота – самое то, потому как в воскресенье я собирался на вещевой рынок. Если мои сестрёнки и братик с мамой успели закупить многое из того, что им было нужно для зимы, то я нет, а ночами уже становилось холодно. Всё в кожанке и фуражке хожу. Кстати, я думал было уже всё, потерял её, она ведь пропала сразу после того, как меня вырубили в машине, а её нашли с частью других моих вещей в сундуке на кухне, как раз когда меня опрашивать следователь начал. В том самом, которым люк прижимали, чтобы снизу его открыть не мог. Как увидел её, сразу отобрал и на голову водрузил, счастливый. Ну и свои остальные вещи забрал.

В общем, к скорой зиме я подготовиться не успел, прошлое воскресенье мимо просвистело не по моей вине, так что в этот выходной решил заняться покупками. Пойду, конечно, не один, а со всей семьёй, так как, оказалось, и Вале не купили ещё пальто, и Наташе тёплых колготок и валенок. В общем, по мелочи набиралось. А деньги из дома Бирюкова достались: у него небольшая стопка наличности была, и мне разрешили забрать её как имущество старого хозяина, переходящее новому. Помимо этого ещё на сберкнижке солидная сумма лежит, ещё на один дом хватит. А после обеда, скорее всего, снова пойдём к новому дому, доделывать то, что сегодня не успеем.

Моё возращение домой вечером в понедельник можно назвать триумфальным. И затрещину получил от деда, чтобы больше не влипал в такие ситуации, и мама поплакала, и сёстры. В общем, интересно вечер прошёл, затискали, но хоть накормили. Так как я уже никакой был, вторые сутки на ногах, то после баньки завалился спать и проснулся перед завтраком следующего дня. А дальше всё вошло в прежнюю колею. Школа, после обеда то у следователя, то решал свои вопросы. Дом и всё имущество прошлого хозяина мне разрешили оставить, что не могло не радовать. Вот я и стал бегать документы проводить через нужные инстанции. И за два дня, в четверг и пятницу, благодаря звонкам сверху я всё закончил, дом и всё имущество было переоформлено на меня. Паспорта у меня пока не было, и просто во все бумаги вписали мои данные. Всё, документы на имущество Бирюкова я запер вчера в ящик письменного стола в своей комнате. К моему удивлению, от следователя это узнал, этот дом – не всё недвижимое имущество Бирюкова. Например, у него был ещё большой лодочный сарай на берегу Москвы-реки. Там их несколько сотен было, огороженных, под охраной, большая часть в собственности, остальные для аренды с возможностью выкупа. Ключ от его замка в связке был, строение оперативники уже обследовали, так что его тоже можно под себя загребать.

Третья недвижимость, оформленная на Бирюкова, – это дача. У него был домик в Горьком. Он сам оттуда родом, но дом не от родителей достался, а, судя по документам, которые подняли оперативники, он его в прошлом году купил. Его тоже осмотрели тамошние сотрудники и опечатали, так что можно будет туда скататься, на осенних каникулах, например, и тоже на себя переоформлю. Честно говоря, жаль, что тот родом не с побережья Чёрного моря, вот там дачку заиметь для проживания летом я был бы не против, но пусть в Горьком будет. А дачу на Чёрном море ещё куплю, я в этом уверен на все сто. Я вообще планировал туда в будущем переехать жить.

Вот так эти шесть дней для меня суматошными вышли. Вон вчера, как с участковым пообщался, не знаю уж почему через него передали, сразу к следователю рванул. Тот по описи передал мне связку ключей от замков и некоторые предметы, которые следствию уже были не нужны. Это из вещей и документов Бирюкова. Например, документы на дом в Горьком он прятал, хорошо спрятал, следователь считал, что от Короля и своих подельников, чтобы было куда скрыться, втайне от них дом этот приобрёл. Странно, что при бегстве их не забрал. Там же в тайнике хранились документы на лодочный сарай, отчего я о них ничего и не знал. Ладно хоть, мне эти документы честно отдали.

Ну а сегодня из-за чего мы все собирались? Да из-за дома. Засаду сняли, так как всю банду Короля задержали и мариновали в камерах, не выпустят с теми уликами, что обнаружили, плюс машина с пулемётами армейцев, не скоро они на свободу выйдут, так что мести можно не опасаться, взяли действительно всех, никто не успел в бега податься.

Сейчас переоденемся, соберёмся и направимся изучать мой дом, ну заодно и прибраться нужно после обысков. Поэтому и Таня с Мариной будут, на них и ляжет вся тяжесть уборки, остальные на подхвате. Мои желали посмотреть на наше новое приобретение и где меня держали в подполе. Поэтому все идут, ну кроме мамы, у неё уроки до вечера шли, и бабушки, она за Кирой присматривает. Дед шёл, и все малые, включая даже Наташу. Вот её зачем тащить? Два с половиной года всего, едва говорить научилась. Но сорока та ещё, только её и слышно. Болтушка. Вчера поставила условие: или она с нами, или никто не идёт. Да с таким грозным видом, что вызывало умиление.

Конечно, моё похищение наделало шуму. И во вторник, когда я в школу пришёл, моё появление вызвало изрядное оживление. Так что пришлось рассказывать, какую я устроил битву титанов, и бандиты десятками от моих ударов разлетались в разные стороны. Марина вовсю развлекалась, слушая эти фантазии, ей же я рассказал правду. А правдой я считал то, что описывал следователю. Да меня вообще не подозревали в том, что я завалил четырёх крупных мужиков, так что моя версия считалась основной. Что не могло не радовать. С каждым днём мои рассказы о похищении пополнялись множеством подробностей, а уж когда в них появились НЛО и инопланетяне, с которыми я летал на альфу Центавра, одноклассники и другие школьники на переменах собирались, уже просто чтобы послушать, что я ещё интересного выдумаю. А нечего меня было доставать своими просьбами рассказать о похищении.

– Саша! – кликнули меня со стороны.

Выйдя из задумчивости и обернувшись, я увидел нашего почтальона. Между прочим, соседка, через два дома от нас живёт.

– Здравствуйте, Марфа Петровна. Что-то случилось?

Осмотревшись, я удивился: пока размышлял, сам не заметил, как до переправы дошёл. Тут уже немного люда скопилось, ожидали, пока паром подойдёт, сюда же и почтальонша шла, с плотно набитой, явно тяжёлой сумкой. Носила та её, скажем так, даже привычно, и как-то легко.

– Случилось-случилось, – заулыбалась та. – Пляши, письмо от отца твоего пришло. Впервые на ваш новый адрес.

– Вот за это спасибо, – обрадовался я, забрав небольшой треугольник.

Открывать не стал, убрал во внутренний карман куртки, дома вместе со всеми вскроем и зачитаем вслух, у нас такой порядок заведён.

– Помочь? – кивнул я на сумку.

– Да ты что, нам это запрещено, – даже отодвинулась та, видимо, сегодня пенсии разносили, вот она сумку и берегла.

– Ясно.

Мы немного поговорили и, перебравшись на другой берег, разошлись. Я к своему дому направился. Дома мама была, она Киру приехала кормить, ну и пообедать заодно, такие отлучки кормящей матери были разрешены. Так что сейчас покормит и снова покатит на учёбу. По велосипеду во дворе я и понял, что она дома. Не заходя к себе, прошёл на кухню квартиры мамы, бросив обе сумки у вешалки, после чего прошёл в мамину спальню, тут она одна была, бабушка на кухне суетилась, на стол раскладывала. Я ей уже сообщил, что пришло письмо от бати, так что она следом за мной в спальню просеменила. Мама письму отца невероятно обрадовалась, но вскрывать тоже сразу не стала, да и занята была – только-только кормить начала. Скоро Марина с малыми придут, Луша убежала куда-то к подружкам, но скоро вернётся, ну и Валя подойдёт, у неё последний урок заканчивается.

Забрав сумку, я прошёл в свою комнату и разложил учебники по полкам, тетради в стопку на край стола. Сегодня домашними уроками заниматься не буду, дел много, а завтра выделю время после посещения рынка. Переодевшись в домашнюю одежду, я вернулся на другую половину дома, как раз шумная свора малых пришла, мы поели, и только после этого за чаем слушали, как Марина своим звонким голоском зачитывает письмо от отца. Оно не очень большим было, сообщение о себе: жив и почти здоров, лёгкое ранение не считается, служит в той же части, но в другом подразделении, должность осталась прежней. Он теперь ротный старшина в комендантской роте в штабе дивизии. И теперь знает, где мы. Как ни странно, наше письмо до него дошло, я удивлён, почты разные, но он его получил и очень рад, что мы перебрались в Москву и даже теперь свой дом есть. Фото дома, нашей дружной семьи и мамы он получил. Мама сразу на учёбу укатила, а мы стали ожидать деда. У него сегодня выходной, завтра дежурит, но ему утром весточку с посыльным домой прислали, что пришла баржа с деревом, вот он и ушёл в порт. Заготовку дров на зиму мы продолжали, но покупали не колотые дрова, а поленья, напиленные до нужных размеров, сами колоть будем.

Через полчаса после обеда послышался звук работы двигателя грузовика, явно гружёного, и сигнал клаксона. Я сразу выбежал открыть ворота во двор половины деда. Уже знакомый ЗИС вкатился задним ходом во двор, и мы с дедом стали сбрасывать с него чурбаки. Завтра уберём их под навес.

– Берёзовые чурбаки, это хорошо. А то осина да осина, – сказал я деду, тоже подойдя к умывальнику в саду и отмывая руки ледяной водой.

Погода вообще не радовала, то осенние холода, то жарит, как три последних дня, будто середина лета. Сейчас вон до плюс пяти температура опустилась.

Денег на покупку дров я выделил из той стопки, что взял из дома Бирюкова с одобрения следователя по описи, тот сказал, что раз хранились они не в тайниках или нычках, а с документами, похоже, зарплата Бирюкова. В долг дрова уже не выдавались, только по полной предоплате, вот и пришлось живыми деньгами платить, зато все довольны, к зиме мы действительно подготовились.

– Ты давай иди ешь, бабушка тебе подогрела, а мы собираться будем, – сказал я деду, вытирая руки полотенцем.

– Жаль, водителя не смог уговорить отвезти нас, у него много заказов, до полуночи развозить будет, торопился.

– Ничего, на трамвае доберёмся, тем более я уже не раз ездил, тут прямой маршрут без пересадок, всего пять остановок.

Дед ушёл обедать, а я посмотрел, как Луша ведёт на верёвке нашу козу. У озера трава ещё была, вот туда её и водили, колышек в землю вбивали и оставляли. Не мы одни так делали. Именно на Луше и Вале был присмотр за дворовой живностью – курами, гусями и козами, и я был за это спокоен, сестрёнки ответственные, справляются. Валя и Марина стали собирать в вещмешки разное тряпье, чтобы дом отмывать. Когда дед пообедал, мы всей гурьбой направились к трамвайной остановке. Таня к нам присоединится, как занятия у неё закончатся.

Мы сначала осмотрели дом от палисадника, который зарос сиренью. Дед это прокомментировал: не нравились ему эти заросли, дом наполовину скрывают. Может, бандитам это и нужно было, но у нас другие взгляды, и я с дедом был согласен. Один куст для цветов и запаха можно оставить, а остальное лучше вырубить.

Подойдя к калитке, я убрал стопор в виде обычной сучковатой палки и, толкнув створку от себя, чуть было не был сбит с ног Димкой и остальными малыми, что с шумом и криками ворвались во двор, осматриваясь. Когда все вошли, я закрыл калитку и направился к крыльцу дома.

– Да уж, работы много, – осматриваясь, изрёк дед.

Что есть, то есть, работы действительно хватало. Тут только мусору, наверное, полный кузов машины будет.

Я открыл замок на двери в дом и впустил всех внутрь, осматриваясь. Холодно, давно печи не топились. Немного сыростью отдавало.

– Грязи на полу целый сантиметр, – ковырнув сапожком следы на полу, сказала Марина. – Много воды нужно. Колодец тут далеко? – Привыкнув к водопроводу в доме, она недовольно сморщила носик.

– Тут не колодец, колонка недалеко, проходили её, – ответил вместо меня дед.

– Помню, была, – согласилась та.

Мы стали осматривать дом.

– Вон патефон, – кивнул я. – С собой его заберём, нечего тут оставлять.

Валя и Марина стали было изучать стопку грампластинок, но потом присоединились к нам. В принципе вещей после обыска не так и много пропало: мебель на месте, в кухонном буфете даже посуда сохранилась. Когда я открыл люк в подпол на кухне, малые полезли туда, интересно им, видишь ли. Дед, осмотрев обе печи, сказал, что чищены недавно, и стал разжигать их. Когда дрова занялись, мы все покинули дом и стали изучать хозяйственные постройки и сам участок. Огород был не такой и большой, как у нас, не впечатлил, да и видно, что не особо на нём копались. Пара грядок и небольшой участок под картошку. Вот и всё, пожалуй. Остальное пустырь.

– Вспахать нужно, – по-хозяйски прокомментировал дед.

Ну, это теперь его задача, пусть ищет лошадь с плугом и пашет.

Потом осматривали дворовые постройки. Баню дед одобрил, с пониманием её строили. Но все строения были пусты, нашли лишь один велосипед, слегка потасканный. Димка тут же оседлал его и стал кататься по двору, начав канючить, чтобы я его ему подарил. А в сарае полки с инструментом были, дед их тут же стал изучать. Я же открыл крышку подпола и спустился туда.

– Ого, а погреб-то полный. Тут ничего не взяли, – сообщил я наверх, и почти сразу в погребе стало очень тесно.

– Лари полные молодой картошки! – известила Марина. – Что-то много её для здешнего участка.

– Куплена, наверное, – предположила Валя.

– И семенной нет… – протянула сестрёнка.

На полках во множестве стояли соления, а в другом конце сарая организован ледник, который всё же был пуст.

– Нужно составить опись всего, что есть в погребе. Это для мамы с бабушкой. Кто возьмётся?

– Мне дом мыть, – сразу открестилась Марина.

– Я сделаю, – подняла руку Луша. – Ольга мне поможет.

– Да, – серьёзно кивнула четырёхлетняя кроха.

– Ладно, вылезаем.

Я поднялся последним, прикрыл крышку и погасил лампу. Её со спичками оставил рядом. Надо будет в погреб свет провести, неудобно с лампой лазить.

Потом мы изучили скотник, и дошло дело до дровяного сарая.

– Дров много, угля хватает, – открывая створку и снимая навесной замок, говорил я. – Так что тут пополнять запасы не нужно, всё сделано до нас.

Тут я заметил, что остальные молча глядят мне за спину. Лишь Марина подала голос:

– Почему ты о нём говоришь во множественном числе?

Обернувшись, я увидел совершенно пустое помещение и сиротливо забытое одно полено. Приподняв крышку ящика, убедился, что и угля нет.

– Странно, сказали, что только вещдоки забрали, а при чём тут дрова и уголь?

– Саша, тут следы, – указал Димка, который, как охотничий пёс, стал нарезать небольшие круги.

Да, неизвестные воры натоптали тропинку. После дождя почва мягкая, вот и не скрыть их. Ещё бы, запасы-то солидные. А уголь, видимо, вёдрами носили. Просыпали немного. Тропинка вела к забору соседей слева.

– Понятно. Нас ограбили, – известил я. – Ладно, вызову участкового, пусть занимается расследованием, заодно познакомлюсь, а то я его ещё не видел. Деда, там вёдра в сенях стояли. Сходи за водой для мытья. Твой двор, участок и постройки. Ну и командуй. Марина в доме. А я съезжу вызову милицию, ну и буду помогать. Всё, работаем.

Оставив связку ключей деду, я взял велосипед и вышел на улицу. Закрывая калитку, услышал:

– Хо, малой, ты что тут делаешь?

Обернувшись, увидел парня лет двадцати пяти, справно одетого, в картузе и новеньких сапогах, который шёл от колонки с двумя вёдрами в руках.

– Хозяин я здесь. Дом на меня отписан. А вы наш сосед? С какого двора?

Тот поставил вёдра на землю, улыбнулся немного шальной улыбкой и протянул руку:

– Егор.

– Александр.

– Ясно. Куда собрался-то?

– В милицию. Ограбили нас, все дрова и уголь вынесли. Там тропа, кто вор – видно, пускай по горячим следам разбираются.

Тут Егор вдруг засуетился, глаза его забегали, а я, с подозрением посмотрев на него и прикинув кое-что в уме, холодно поинтересовался:

– Слушай, Егор, а ты, случайно, не слева ли наш сосед?

– Ну слева, – угрюмо бросил тот. – Чего сразу в милицию? Тут бандиты жили, а что им не нужно, я и забрал. Всё равно на награбленное жили, на народное. А я что, не народ?

– Ага, и петлю ломиком поддел, чтобы замок не трогать. И вынес всё. Милиция разберётся, суд решит, где бандиты, а где обычные воры, что по ночам на чужой участок лазят.

– Слушай, давай я всё верну, и забудем об этом недоразумении.

– Ха, просто вернёшь, и всё?

– Что ты хочешь?

– Сам предложил, я же не знаю, что у тебя есть.

Тут калитка открылась, и вышел дед с вёдрами в руках. Увидев нас, он удивлённо воскликнул:

– О, Егор, а ты что тут делаешь?!

– Деда, ты что, его знаешь? – обернувшись, поинтересовался я.

– Конечно. Он у нас в порту водителем работает. На полуторке ездит. Сегодня не было, не видел я его машину. Кстати, а ты почему не на работе?

– В ремонте машина, запчасти ждём, а я вот пока отпросился жене помочь. Баню готовлю на вечер. Через час уеду.

– Банька – это хорошо, надо тут тоже истопить, испробовать. Ты заходи, если что.

Дед отправился к колонке, а я задумчиво посмотрел на соседа:

– Значит, так: я забываю о краже… Не морщись, это именно кража. Ты всё возвращаешь, я знаю, сколько было, уголь тоже, ну и в качестве извинений… машиной будешь помогать, иногда она ой как нужна.

Договорились. Я вернулся и включился в работу. Деда отправил убираться в постройках, выкидывая во двор разный мусор; Луша, накинув пиджак из запасов прежнего хозяина, работала в погребе, а я ходил по воду, которая исчезала быстрее, чем я её приносил. Валя уже начала замачивать постельное бельё с кроватей, а Марина, нагревая воду в печи, мыла полы. В общем, работа шла. Дом стал прогреваться, запустили патефон, чтобы девчатам под музыку веселее работалось. Малые в основном помогали Марине, Димка с дедом был. Тут ещё Егор на тачке стал дрова возить. Я ему велел всё выгружать у сарая, сам укладывать буду, и про уголь напомнил. Дед, узнав, кто у нас этот ресурс утащил, крепкую затрещину соседу отвесил. Правда, извинения того принял, прибрав бутылку первача. Мол, на новоселье оставит.

Таня пришла ближе к пяти часам, причём не одна, а с тремя подружками-однокурсницами. Мы с дедом как раз рубили сирень, потом жечь будем, Димка с граблями собирал старую траву, а Марина уже отдраивала окна.

– Всем привет, – весело поздоровалась Таня, впархивая во двор.

Следовавшие за ней подружки дружно, но вразнобой поздоровались. Наташа, бегавшая по двору, увидев старшую сестру, рванула к ней, и та со смехом подняла её на руки, потискав под звонкое хихиканье и визг малой.

– Вовремя мы? – спросила Таня.

– Да, давайте подключайтесь. Сами разберётесь, кто куда, в доме Марина старшая. Она там и уборкой занимается, и ужин готовит, помогите ей. Когда закончим, будет баня, уже воды натаскали и затопили.

– Отлично. Сейчас только переоденемся…

С приходом Тани с подружками дело двинулось шустрее. Во двор и хозпостройки они не лезли, занимались только домом и стиркой. За домом мы с дедом натянули верёвки, и там уже сохло постиранное бельё.

Стирали буквально всё – от занавесок и штор до постельного белья и одежды, оставшейся от прежнего хозяина. Даже половики одна из подружек Тани отдраивала щёткой на крыльце.

Я же метался по разным делам: то дрова укладывал в сарае, когда Егор привозил очередную партию, то мусор сгребал в кучи, то с вёдрами к колонке бегал. В общем, дел хватало. И постепенно участок оживал, принимал приличный вид.

Когда мы вырубили сирень, оставив только один молодой куст, Марина размечталась в палисаднике клумбы с цветами разбить. Но я ещё не решил, что с домом делать, возможно, квартирантов сюда пущу, но продавать дом даже и не думаю. Место уж больно удачное, нравилось оно мне, практически центр, а в будущем тут и будет центр, когда столица расширится.

Дед, где-то через час после того, как Егор ушёл на работу, отлучился. Тот ему объяснил, где можно в окрестностях найти лошадь и плуг. Один старичок на соседней улице живёт, со своей клячей подрабатывает. Вот дед и ушёл наводить мосты. Решил в понедельник, когда у него выходной, пригласить того и распахать огород.

К вечеру дом блистал чистотой, в нём было тепло и уютно. Потом была банька. Сначала мы с дедом и Димкой попарились, следом девчата пошли. А потом, когда на кухне, сидя за праздничным столом, поставленном в центре, дед первач свой выставил, Таня вдруг спросила:

– Саш, а что ты с домом надумал делать?

– Возможно, квартирантов пущу. А в амбаре – мастерскую устрою. А что?

– Да хочу с подружками сюда из общаги переехать.

– А что так, ты же там всем довольна? – удивился я.

– У соседнего института общежитие забрали под госпиталь, и студентов к нам отправили. Уплотняемся мы.

Ты нашу комнату видел, туда ещё хотят одну кровать поставить. Тесно очень, чуть ли не по головам будем ходить.

– Да я не против. Только здесь две кровати и диван, на четверых не хватит. На печку если только…

– Нас трое. Инга местная, с родителями живёт. Места хватит, – сразу ответила невероятно довольная сестра. – Значит, ты не против?

– Нет, я не против, вселяйтесь и живите. Хоть за домом присмотрите. Может, Шарика сюда перевезти, чтобы вас охранял? Собачья конура здесь есть, старая, но вполне справная. На цепь посадим, будет сторожить. У нас дома лайки. Дед, что скажешь?

– Толково говоришь.

– Вот и ладно. Тогда договорились.

– Ну, мы завтра вещи и перенесём, – кивнула сестра. – Поможешь?

– Только ближе к обеду. Сама знаешь, нам завтра на рынок, ещё для зимы одежду покупать.

Мы стали собираться, а девчата с Таней решили сразу и заночевать в доме, чистое запасное постельное бельё в шкафу было, подушек хватало. Окна закрыли светомаскировкой – одеждой из шкафа и разными тряпками. Хотя последние дни из-за непогоды налётов не было, но раз на раз не приходится.

Осталась и Маринка, она с Таней на одной кровати уместится.

Я оставил девчатам ключи от дома, дровяного сарая, от сарая с погребом, чтобы припасы могли использовать, и от обеих кладовок в сенях. От амбара и скотника не дал, эти строения для себя буду переделывать. А ключ от дома нужно размножить, чтобы у Тани и каждой её подружки свой был, ещё мне и один запасной.

Утром мы позавтракали и направились на вещевой рынок. Со мной сегодня пошли мама, выходной у неё, уроков не было, Луша, Димка, Тоня и Наташа. Валя и Ольга покатили в мой новый дом помогать дальше прибираться.

На входе работал репродуктор, под которым собиралась увеличивающаяся на глазах толпа, и мы заспешили туда же. Передавали утреннюю сводку Совинформбюро. Опять те же мало успокаивающие сводки. Киев мы практически потеряли, однако, как я понял, большая часть войск всё же была выведена, а в остальном всё мало в чём отличалось от истории этой войны в моём будущем. К нормальной информации у меня доступа не было, а то, что передавали по радио или в газетах, доверия не вызывало. Хотя ещё одно отличие было. Москва была наводнена беженцами из Ленинграда, особенно детьми, а это уже намёк. Да и сводки с фронта на Ленинградском фронте пока были обнадёживающими, колечко немецко-финские войска ещё не замкнули. Я точно помню, что это в сентябре случилось, но точную дату не назову. Сейчас сентябрь, точнее, последняя неделя месяца. Посмотрим, может, и этот месяц пролетит и позже блокада начнётся, успеют вывезти как можно больше людей. Ну а в остальном, как я уже говорил, существенных изменений не заметил, так, по мелочи. Однако и эта мелочь как бальзам на душу.

– Идём, и так времени мало, – сказал я, когда диктор перешёл к другим новостям.

Но тут я замер – стали объявлять победителей лотереи, которую я начал. Это были знакомая мне женщина из Владивостока и фронтовик, сержант из разведроты Западного фронта. Призы с дарственными табличками им будут отправлены с посыльными. То есть, как я понял, почте в таком случае не доверяли. Может, торжественно вручить хотели? Кто его знает? Ну, меня из редакции радио со дня похищения больше не тревожили, так что я не в теме. Тем более и сам был серьёзно занят, не до тех дел.

Когда объявили победителей, люди оживились, и диктор, повторив мой вопрос, на который нужно было ответить, произнёс ответ. Это вызывало смех и шутки: простота ответа многих удивила. Некоторые заявляли, что всё же нужно было исключить фронтовиков из игры, это не честно, для них такая загадка очень легка, поэтому фронтовик и выиграл.

Народу на рынке хватало, отчего приходилось в некоторых местах даже проталкиваться, ведя за собой, как на верёвочке, семью. Мама с Наташей на руках замыкала нашу колонну. Зная, какие тут карманники, я тщательно убрал деньги, да и не особо опасался – кто подумает, что у двенадцатилетнего пацана серьёзная сумма будет? Всё правильно, никто на меня и не взглянул. Вот только когда мы вышли, где поспокойнее, мама ахнула: её новенькая сумочка, мой подарок, была изрезана бритвой или чем-то очень схожим, и почти всё, что было внутри, исчезло.

Изучив сумочку, я вернул её маме. Задумался на несколько секунд, прикидывая всё так и эдак, и спросил:

– Помнишь, кто рядом с тобой тёрся дольше всего?

– Да не было таких, – нахмурилась она. – Хотя… был мальчишка лет десяти, когда мы у продовольственных рядов шли. Там очень много народу было. Сам видел.

– Как он выглядит?

К моему удивлению, мама довольно уверенно и подробно описала воришку. Даже вспомнила, что на засаленной кепке была дырка от ожога, по размеру – от папиросы. Выслушав, я достал всю наличку, что имел при себе, и передал её чуть ли не плачущей маме. Ей очень сумочку жалко. В ней особо серьёзного ничего не было, всё по мелочи, но это мой подарок. Передав деньги, я велел:

– Купи самую лучшую женскую сумочку. И остальным всё, что надо. Обо мне не думай, я себе зимнюю одежду сам куплю. Я отлучусь на некоторое время, потом разыщу вас.

– Я с тобой! – тут же воскликнул братишка.

– Вот уж нет, ты с мамой останешься и сёстрами. Защищай их.

И я скрылся в толпе, взглядом просеивая всех, кто был на территории рынка. Оказалось, что пацанов моего возраста здесь очень много. Правда, не все щипачи. Дважды пробежав рынок, нужного пацана так и не заметил, поэтому решил найти бригадира, которому сносят добычу. Его пацан поработал или нет, не мои проблемы, отвечать будет он, как и выплачивать некоторую сумму за моральный ущерб. Мне и моей маме.

Искал я со всей осторожностью, запоминая всех, кто был рядом. Была чуечка, что за мной кто-то наблюдал со стороны. Я так подозреваю, что это наружка, постоянно следовавшая за мной, может, менты приставили, может, НКВД, хотя за эту неделю, с момента освобождения, я наблюдателей ни разу не засёк. Вот это странно, видимо, реально профи работают. А может, и нет никого.

По идее, старший должен находиться в таком месте, чтобы видеть всю округу на рынке, ну хотя бы несколько рядов, и иметь возможность свалить, причём по нескольким маршрутам. Таких мест я нашёл три, крупные перекрёстки между рядами. И на первом же перекрёстке, после получаса наблюдения, я вычислил этого старшего. Ему дважды добычу сбрасывали несуны, которым щипачи передавали украденное. В первый раз показалось, что ошибся, дождался второй передачи, чтобы убедиться, и пошёл к нему. Пацану лет шестнадцать, не думаю, что он старший, охранял его детина лет двадцати. Вот уж кому на фронте самое место, а не подобной работой заниматься…

Я всего пару шагов успел сделать, как, останавливая меня, на плечо мне легла чья-то ладонь. Скосив глаза, увидел рукав милицейской гимнастёрки. Наружка в полной форме? Бред. Развернувшись, я широко улыбнулся знакомому сотруднику милиции. Это был привет из прошлого.

– Пахомыч… – протянул я. – Ты-то тут откуда? Я думал, ты или у партизан, или на фронте воюешь в рядах доблестной Красной армии.

Передо мной стоял наш деревенский участковый. Тот самый, что на дороге перестреливался с бандитами, пока тот Сашка, в которого я ещё не вселился, не подоспел. Он же меня учил ножевому бою. А так действительно странно, что он тут, в Москве, оказался.

– А я смотрю, ты – не ты. Слышал твоё выступление по радио. Первое пропустил, но рассказали сослуживцы, а второе сам полностью слушал. И сразу понял, что это ты. А насчёт того, что тоже в Москве оказался, сам удивляюсь. Волей случая сюда попал, какие только выверты судьбы не случаются! Когда немцы уже были у деревни, мне приказ дали, вот я и сопровождал конвоем одного человека до Старой Руссы. На следующий день после вас уехали. Помню, что ты предупреждал о немцах, вот и семью свою захватил, о чём не жалею. Глупости болтать не будешь, я это знаю. Спасибо за совет. А когда город немцы взяли, меня сюда направили.

– Значит, жена ваша и дочки тоже в Москве?

– Да. Нам комнатку в бараке выделили. Обживаемся. Но хочу на постой уйти, очень уж там место неудобное, продувает всё. Сторожилы говорят, зимой совсем плохо.

– О, так давайте ко мне в дом! Я тут неделю назад дом заимел от бандитов, туда старшая сестра с подружками въехать собралась. А мне так спокойнее будет, если милиционер будет с ними жить, тем более которого я хорошо знаю.

– Танюша? Хм, слушай, а ведь в сводках о твоём похищении было. Помню-помню. Только не знал, что тебя нашли. Меня в прошлую субботу в командировку отправили, только вчера вернулся, вот, отоспался – и на рынок с женой. Она тут, в вещевых рядах.

– Мои тоже здесь, тоже где-то в той стороне. Так что насчёт постоя?

– Извини, Саша, я уже договорился. У меня сослуживец из управления уходит в армию. На курсах сейчас, в особый отдел готовят, пополнять будет. Через три дня у них выпускные – и на фронт, тылы наших войск чистить. У него небольшая квартирка на первом этаже двухэтажного деревянного дома, большая комната и кухня, хотя удобства во дворе. Мы с женой в обед смотреть пойдём, а как тот съедет, заселимся. Он холостяк, один живёт.

– Ну, если что, моё предложение в силе. Адресами обменяемся?

– Конечно.

Пахомыч достал из планшета блокнот, записал мой адрес, тот, где я фактически проживаю, и дал свой, вырвав листок. Пока старый адрес.

Тут как раз нас обнаружила его жена и, всплеснув руками, обняла меня. Отстранившись, тут же затарахтела, на что я улыбнулся – она всегда была такой. Сказал ей, что и моя мама здесь, они были подружками. Та сразу, уточнив, взял ли муж наш адрес, поинтересовалась, в какой стороне мои, и заспешила туда, утащив и мужа. Уж она-то точно моих найдёт, весь рынок перевернёт, но найдёт. Очень активная женщина, из тех, что на месте усидеть не могут, постоянно в движении.

Пока я общался с Пахомычем, краем глаза наблюдал за старшим воришек. Тот изредка перемещался, заставляя меня напрягаться, но возвращался на конкретное место. Это, видимо, чтобы его несуны не потеряли. Когда Пахомыч с женой ушли, я сразу двинул к нему. Но сделав полукруг. Уверен, он милиционера засёк. Значит, и меня запомнил. Хм, не скажу, что мне это на руку, но посмотрим по ситуации. Придётся действовать более грубо, чем планировал ранее.

Подойдя к охраннику старшего со спины, я нанёс ему удар кастетом по почкам. Бил не жалея, а когда он согнулся, оглушил ударом по затылку. До того как раздался крик «Человеку плохо!», я успел подойти к старшему, стоявшему к нам спиной, и ткнул его стволом нагана под ребро, процедив в ухо:

– Двигай в сторону сортира. Поговорить надо. Претензия у меня к вашей братии, придётся отвечать.

Действовать нужно быстро, пока не нашли моих и Пахомыч не узнал, что маму ограбили и я пошёл искать воришку. Он мне может всё дело испортить.

Сортиры, длинный барак с шестью дверцами с большими буквами «М» и «Ж», находились неподалёку. Старший, не оборачиваясь, прошёл, куда я ему указал, как раз в опустевшую кабинку. Оружие я не демонстрировал прохожим, полой куртки прикрывал, так что со стороны внимания мы не привлекали. А там я просто вырубил его рукояткой револьвера по голове, не выставляя претензий, уже ни к чему, и забрал пачку денег и мешочек мелочи, убрав их в вещмешок за спиной. Покинув сортир, скрылся в толпе. Теперь понятно, почему тот время от времени прогуливался к нужникам – кошельки в отверстия, деньги в пачку.

Я шустро убрался подальше от места акции, поглядывая по сторонам, мало ли кто на хвост упадёт. Всё же мне кажется, что наружки не было, иначе после стольких метаний я давно её обнаружил бы. Хм, даже не знаю, что сказать. Наверное, хорошо. Однако то, что она некоторое время была, я всё же был уверен. Было такое неприятное чувство в первые дни после освобождения, что тебе кто-то смотрит в спину. В четверг это ощущение пропало. Я решил, что привык, а вот сейчас, подумал: а не сняли ли её? Вполне может быть.

Я направился к вещевым рядам. Своих нашёл быстро и увидел, что Пахомыч с женой уже там. Женщины о чём-то оживлённо общались у прилавка с детскими вещами. Одна из дочерей участкового была чуть старше Наташи, и я видел, что тётя Таня, жена Пахомыча, откладывает в сторону некоторые вещи. Наверняка ей. А мама, достав деньги, часть отделила подружке, видимо, у тех были проблемы. Ведь участковый с семьёй уехал, бросив почти всё, а на зарплату много не купишь, так что мама правильно сделала. Сейчас мне туда лучше не соваться. Я лучше пока пробегусь, куплю себе, что нужно.

Отойдя в соседний ряд, стал осматривать прилавки с одеждой. Хороший товар сразу не найдёшь, нужно с продавцами пообщаться, чтобы они поняли, что ты тот клиент, кто нужен. Одного так зацепишь, тогда они тебя из рук в руки будут передавать, как драгоценную вещь. Тогда прилично приодеться будет вполне реально. Мне два комплекта нужно: обычную одежду, чтобы в школу ходить, и другую, если на радио вызовут, ну или в гости сходить. Приметив тёмно-синий свитер с красивым рисунком, я остановился у прилавка и, взяв его, стал примеривать. Мой размер, и длина рукавов совпадает, а уж высокий ворот, как у водолазок, позволит уберечь горло от ветра. Сейчас носить – самое то.

– Сколько? – спросил я у продавца.

Когда он назвал цену, я слегка поторговался, сбросив не так и много, и отсчитал из вещмешка требуемую сумму. И тут меня подёргали за штаны. Посмотрев вниз, я обнаружил сестричку. Тоню. Как это она ко мне подкралась? Покрутив головой, я увидел через два ряда маму и остальных и помахал рукой, чтобы они меня заметили, а главное, Тоню. Иначе запаникуют, что потеряли её. Они рассмотрели нас, успокоились и, продолжая осмотр прилавков, стали неторопливо сближаться. Я же взял младшую сестрёнку за руку, чтобы она опять не сбежала, и пошёл дальше по рядам. И буквально в соседнем обнаружил зимнюю кожанку с меховым воротником. Подкладка из овечьего меха. Смотрелась кожанка круто, притягивала к себе взгляд, кажется, была сделана не у нас, что-то было в ней такое, что отличало её от остальной одежды советских граждан. Подойдя к прилавку, я поинтересовался у продавца:

– Куртку можно посмотреть?

– Только глазами, на руки лишь покупателям.

– А я что, не покупатель?

– Ты?! – Он удивлённо посмотрел на меня. – Да какой ты покупатель, мелочь? Иди отсюда.

– Вот что, дай куртку посмотреть. Мне она понравилась. И вообще, чья она, не пойму?

Тот как-то странно почесал загривок, слишком долго это делал, потом оживился и, сняв явно новую, неношеную коричневую кожаную куртку с самодельной вешалки, нахваливая товар, заговорил:

– Эти куртки выпускают в Америке для военных лётчиков. Зимние. Пощупай подкладку, настоящая овечья шерсть, высокий воротник позволяет защититься от пронизывающего ветра. Последняя осталась, тебе будет как раз.

В это время Тоня высвободила из моей хватки свою ладошку и убежала к маме. Я с тревогой проследил за ней и увидел, как Луша перехватила её. Рядом мама и тётя Таня мучили Димку, примеряя на него то одно, то другое. А тот стоял с несчастным видом, изображая манекен.

Я же, примерив кожанку, убедился, что она действительно отлично мне подходит. Не продуваема, тут продавец прав. Беру.

– Сколько?

– Пятьсот, – коротко ответил тот.

Нормально, я даже удивился, что за такую вещь не так и много просят. В принципе, сколько она и стоит. Тут меня слегка потеснил подошедший здоровый мужик лет тридцати.

– Отличная куртка, сколько стоит? – поинтересовался он.

– Извините, гражданин, – угодливо изогнулся продавец, – но этот товарищ уже покупает её.

– А я беру не глядя, – достав из кармана пиджака тонкую стопку банкнот, бросил он её на прилавок, заваленный вещами. – Тысяча.

Всё это так напоминало развод из фильма с Харатьяном, Панкратовым-Чёрным и Кокшеновым, что я даже головой тряхнул от неожиданности. Но ведь, гады, как играют, я даже с трудом удержался, чтобы не вступить в торговлю за интересующий меня товар. Мне кажется, эта пара и не полезла бы в эту аферу, если бы куртка не была маломеркой, для взрослых-то не подходила, вот и решили хоть меня развести. Был бы я с мамой, весь этот психологический прессинг обрушился бы на неё. Хотя мама на куртку и не взглянула бы, для неё слишком дорого.

– Разводите, значит, да? – криво усмехнулся я, надеясь, что улыбка со стороны не покажется хищной. – Идиота нашли, что ваши выверты не понял?! На бабки меня решили опустить?! На пару работаете? Ну, суки, молитесь, живыми я вас оставлять не буду. Сначала отстрелю все конечности, а потом по паре пуль в живот, чтобы помучились.

Слегка задрав низ свитера, я показал им рукоятку нагана и демонстративно взвёл курок, не доставая оружие из-за ремня. А чтобы поняли, что я не шучу и у меня не муляж, достал из кармана брюк патроны россыпью. Вот тут их колбасить и начало, слишком зверский вид я принял, чтобы те поняли, что шутки и игры закончились и мы перешли к серьёзному диалогу.

– Значит, пятьсот рубликов? – уточнил я, когда напарники были достаточно серьёзно запуганы.

Они уже и не скрывали, что знакомы, и друг друга по именам называли.

– Пятьсот, как есть пятьсот, – тут же закивал продавец.

– Если ещё что интересное вроде этой куртки есть, неси. Не обижу, – прищурился я.

Оба с облегчением вздохнули и шустро зашевелились. Один быстро упаковал куртку. Я расплатился, убрал её в вещмешок – плотная, едва уместилась – и стал ждать других предложений. Похоже, эта пара имела выход на тех, кто часто бывает за границей, или на иностранных моряков, которые контрабандой доставляют товары в Ленинград, Архангельск и часть сюда. Здесь цены выше. Но маломерок очень мало.

Мне ещё нашлись ботинки, на полтора размера больше моей ноги, но я всё равно их примерил. Знаю такую обувь, ей сносу не будет. Это зимние ботинки с высокой шнуровкой и на высокой каучуковой подошве. Тоже, между прочим, для лётчиков. Неношеные, новенькие. Тяжёлые, на мой взгляд, но сносу им действительно не будет. Беру на вырост, больно уж быстро вверх я тянуться стал, за лето на два сантиметра подрос. Тоже пятьсот отдал, чуть дороже реальной цены, оба кидалы отчаянно желали получить за подобный товар чуть больше, чем они реально стоят. В остальном больше ничего интересного не было, не мои размеры, а покупок сделать мне ещё много нужно было, так что, поблагодарив обоих, отчего тех прокосило, я отошёл к своим.

– Купил что? – тут же полюбопытствовала мама.

Особо она в мои дела не лезла, и где я брал деньги, не спрашивала. В первый раз уточнила, честно ли я их добыл, и, получив ответ, довольно кивнула. То, что обновки у меня есть, было видно, ботинки сзади к вещмешку на шнуровке привязаны. Так что пришлось доставать из вещмешка куртку и надевать ботинки, демонстрируя ей и тёте Тане под их ахи и охи. И то и другое им очень понравилось, хотя мама и поглядывала на меня тревожно, покупки видно, что дорогие, – откуда деньги взял? Пахомыч отошёл куда-то, мама о краже ему не говорила и действительно уже купила себе новую сумочку. На тихий вопрос мамы я ответил, что воришку нашёл, вот тот за то, чтобы я его милиции не сдал и не побил, откупился. А искать хозяев этих денег бессмысленно, любой скажет, что его, попробуй докажи обратное. Вот и воспользуемся таким подарком судьбы.

Ничего, повздыхала, но всё же приняла такой ответ. Убрав обновки, я сказал маме, что поищу свободную телегу, они обычно у входов кучковались, и арендую, чтобы нас с покупками до дома довезли, не на себе же всю эту тяжесть тащить. Тем более у мамы уже внушительный узел покупок получился. Она покивала и с тётей Таней и Лушей отправилась дальше, а я, забрав малых, двинул к выходу. Этим троим уже обновки все необходимые были куплены, у меня за правым плечом находились, в узле. Димка сзади шёл, поглядывал, чтобы ничего не срезали, да и малых вёл, Тоню и Наташу. На выходе, погуляв среди возниц, я нашёл вполне подходящую телегу. Договорился. Везти в принципе далеко, так что сумму затребовал тот вполне приличную.

Оставив свой вещмешок и узел в телеге, туда же и малые с Димкой забрались, охранять, я направился обратно. Пачку банкнот из вещмешка я уже незаметно забрал, лишь мелочь оставил, не с руки мне с ней возиться было. Вот у Димки гипсовая копилка была в виде розового поросёнка, Марина подарила, что-то ему дам из мелочи, что-то другим. Остальное – на карманные расходы. Надолго хватит, если по одной монетке каждый день выдавать. Ещё бы, почти два кило мелочи было.

Вернулся к маме. Нашёл их быстро, они от тех прилавков, где мы их оставили, недалеко ушли. Сейчас Лушу одевали, приталенное пальто мерили, что ей очень шло, и фасон ничего, Луше явно нравилось, но по лицу мамы я понял – дорого. Ещё Луша мерила большую меховую шапку, белую, из зайца.

– Не хватает? – возник я у них за спиной. – Берите. Вещь стоящая.

Мне удалось уговорить маму, да и той было приятно осчастливить Лушу, так что продавец выделил кусок материи на узел, тут их использовали вместо сумок или пакетов. Я расплатился, и мама с тётей Таней отправились дальше, а Луша вприпрыжку побежала с обновками к телеге. Я объяснил ей, где она стоит. После этого сам занялся покупками. Нашёл отличное пальто по моему размеру и неплохую кепку, хорошо смотрится. Потом нашёл тёплые штаны на ворсе, пару тёплых кальсон вроде трико и ватные штаны. Немного не мой размер, но мама перешьёт. Всё это я убирал в свой узел и, когда заполнил его, отнёс к телеге. Луша уже вернулась и ходила с мамой, так что я был с ними. Тётя Таня, купив, что им нужно, ушла с мужем, попрощавшись с нами и пообещав навестить в ближайшее время, ну а мы ещё ходили по рядам: вдруг что интересное будет.

Сейчас искали обувь для мамы и Луши. Сначала для мамы нашли отличные зимние сапоги, она ещё и две пары туфель-лодочек присмотрела на следующее лето. И я настоял купить, больно уж хотелось сделать ей приятное, так глаза загорелись, когда их увидела. Чуть позже нашли обувь и для Луши, а потом я и себе валенки нашёл. В принципе всё, для зимы я себе всё купил, как для выхода, так и для школы, так что, отправив маму и Лушу к телеге с узлом последних приобретений, велел меня не ждать и ехать домой. Деньги расплатиться с извозчиком у них были. Сам же я собрался в мой новый дом. Мама тоже хотела, она там ещё не была. Ничего, разложит покупки и пусть приходит, встретим. Малые, которые тоже дома не усидят, покажут маме дорогу, они вчера в новом доме были. А мне побыстрее нужно там оказаться, чтобы побольше работ сделать до наступления темноты. Тем более Тане обещал с вещами помочь.

Выходил я с территории рынка налегке, прикидывая, брать телегу или нет. По всему получается, что лучше взять, и именно здесь, иначе где я возле общежития свободного извозчика буду искать? Нет, они, конечно, есть; после того, как часть таксопарка отправили в армию, наступило снова золотое время конных экипажей, которые выполняли таксомоторные функции, однако найти такого в центре города? Мало их ещё. Так что телегу надо брать однозначно. По договорённости с Таней, она или одна из подружек к моему приходу обязательно будет в общежитии и помогут загрузиться. Про телегу я не говорил, скорее всего, до остановки трамвая проводят. Посмотрим по ситуации.

На выходе я стал обходить возниц, и один парень привлёк моё внимание. Трудно не привлечь, если тебе кладут ладонь на плечо и на ухо предлагают воспользоваться его грузовиком. Мол, плата совсем низкая, а видно, что я транспорт ищу. Что-то мне ситуация совсем не понравилась, более жирных клиентов вокруг хватало, а этот ко мне подскочил, значит, именно я его интересую.

– А сколько стоит доехать до конца Красноармейской? – уточнил я, делая вид, что предложение меня заинтересовало, а сам сканируя взглядом округу.

Пристального внимания к нам я не заметил, но приметил, что пока мы общаемся, тот ведёт меня к грузовику. Как-то ловко это делает, что я сразу и не заметил. Машин тут хватало, с десяток было, что отъезжали или подъезжали, от брутальных эмок до мощных «Захаров», но вели меня к обычной полуторке довоенного выпуска с крытым кузовом. По виду вполне ничего, пару лет ей, побегать успела, но не так и много, хорошая машина. Когда мы приблизились, я уже собирался уйти в рывок, как водила цепко ухватил меня за загривок, к нему подскочил второй, кто-то откинул тент изнутри кузова, и меня буквально зашвырнули внутрь. Всё это было проделано так быстро и ловко, что не думаю, что кто-то что-нибудь заметил. Отработано всё было. Как бы я не очередная жертва. Интересно, кто это меня брал, люди Короля? Так их всех взяли. Может, его криминальные друзья из других группировок? Поди пойми.

В кузове, несмотря на полумрак, я рассмотрел троих и понял, откуда ветер дует. Двое знакомых: старший вор и его охранник. Третьего молодчика я не знал. Эта троица почти сразу начала меня крутить, но не вырубая, видимо, я им целым и в сознании нужен. Распластали на дне кузова, удерживая руки и ноги. Ловко работали: моментально зафиксировали конечности и, вставив в рот кляп, какую-то вонючую тряпку, стали обыскивать.

– Вот скотина, от нашей добычи почти ничего не осталось, – возмутился старший, достав из внутреннего кармана моей куртки тонкую стопку банкнот. Злобно ударив меня в живот, он затряс ушибленной рукой. Найдя причину повреждения руки, радостно потряс револьвером: – Я же говорил, что у него оружие было, а вы мне – пальцем угрожал, пальцем. Нахрапом брал, нагло.

В это время машина слега затряслась, мотор завели, хлопнули обе двери, и мы куда-то поехали, переваливаясь на ямах и колдобинах.

– Откуда у этого шкета шпалер? – удивился третий, незнакомый молодчик, и велел второму молодцу: – Держи его.

Я так понял, он хотел взять револьвер и проверить, заряжен ли тот, да не успел, я воспользовался моментом, когда те перехватывали руки, и, вывернув одну, со всей силы ударил второго молодчика в висок костяшками пальцев. Тут важно знать, куда нужно бить, а я знал. Вырубить не получилось, но тот поплыл, хватка ослабла. Выдернув у него свою вторую руку, я взмахнул ею, и освободившийся из рукава грузик кистеня впечатался в висок третьего, похоже убив его, и он стал заваливаться на бок. Вот действия старшего мне не понравились. Он взял револьвер за рукоятку, готовясь направить его на меня. И я изменил направление полёта кистеня, врезав им по рукам старшего, отчего тот вскрикнул и выронил оружие. Ещё бы, даже при шуме движущейся машины я расслышал хруст костей. Похоже, удар серьёзно повредил ему правую руку. Потом я дважды ударил кистенём второго молодчика, и этот гад на меня упал, придавив. Я заворочался под ним, в отчаянной попытке освободиться, чтобы снова старшего достать, да куда там, такая туша. Тот револьвер поднимал левой рукой, морщась от боли и со злобой на лице. Казалось бы, всё, сейчас добьёт, да снова колдобина попалась, и того отшвырнуло. Я этим и воспользовался, согнул освободившиеся ноги в коленях и с силой распрямил. От мощного удара в живот у того чуть глаза из орбит не вылезли, и он отлетел к передней стенке кузова на какие-то мешки, снова выронив револьвер. Пока пытался прийти в себя и отдышаться, я подскочил к старшему и дважды ударил его по голове рукояткой подобранного револьвера.

Потом я обыскал всю троицу. У третьего молодчика неожиданно нашёл такой же наган, как и у меня, с десятком запасных патронов. А в остальном всё так же, документы, ножи и разная мелочь. Были деньги, и у старшего их было больше всего. Оба здоровяка были мертвы, старший жив, оглушён только, и я связал его верёвками от мешков. После этого приоткрыл тент и выглянул, пытаясь осмотреться и понять, где мы. Где-то на окраине Москвы, потянуло свежестью, и я рассмотрел в стороне реку. Кажется, к ней едем. Похоже, эти уроды решили допросить меня – и все концы в воду. Ну-ну, надеюсь, место у них тихое, я сам планировал с ними пообщаться, только на моих условиях. И одного говоруна мне хватит.

Я снял с обоих трупов одежду. Брезгливости не было, она давно ушла, ещё на дорогах смерти, а одежда справная, продам, хоть что-то заработаю. Или деду отдам, оба молодца примерно его комплекции. Да, так даже лучше будет. Теперь нужно тех двоих, что в кабине сидят, разделать под орех, в идеале – грохнуть.

Когда машина остановилась, я выглянул. Насколько я смог рассмотреть, встали мы на берегу реки, я даже поразился, именно тут я сбрасывал в воду Короля и других двух воров. Тогда дождь шёл, и видно было плохо, но ошибиться я не могу, то самое место. Похоже, я случайно тогда наткнулся на излюбленное место московских воров, где те от тел избавляются. При наличии транспорта, конечно, а так обычно тело в канализационный колодец – и все дела. Оба мужика из кабины вышли и подошли к заднему борту, откидывая тент.

– Ну что, нашли?.. – только и успел сказать один с вопросительной интонацией, когда оба нагана в моих руках грохнули выстрелами, и те получили по пуле в лоб. Хорошо стояли, не промахнёшься.

Я выпрыгнул из кузова и обыскал обоих, осматриваясь. Вокруг было тихо, никого. Кустарник и ивы. Оба вооружены ножами, были ТТ, наган и небольшое количество боеприпаса. Быстро раздев их, я забросил узел в кузов машины. Таскать эти туши к кромке воды – не моё, тяжёлые, так что я решил перепоручить это всё единственному пленному. Тот ещё без сознания был, поэтому я стал изучать, что было в кабине. Сумка с инструментами и небольшим количеством запчастей. Неожиданно гранату нашёл, снаряжённую. Причём противотанковую. Где только достали? Ещё был обрез винтовки Мосина и два десятка патронов к ней. Тут же в сидоре небольшой сухпаёк. Всё это я убрал на место. Потом в кузове полазил. В ящиках оказались рыбные консервы, пригодятся, в мешках крупная картошка. Свежая. Наверное, пополняли припасы, когда на меня охоту устраивать начали. В двух канистрах бензин был, в одной – моторное масло.

– Хорошая машина. – Выбравшись наружу, я погладил переднее крыло, увенчанное фарой.

У водителя я нашёл документы на машину, наряды и его водительское удостоверение, теперь понятно, почему тот так нагло ездил: машина была приписана к гаражу Горисполкома. Но не думаю, что там о ней знали, так как я, подняв капот, посмотрел, что номера на двигателе сбиты, так что наряды эти – туфта, подделка, но качественная, надо признать. Я сел на подножку кабины со стороны водителя, размышляя, прошлые трофеи мне не оставили, что там жалкий велосипед, тем более красный, женский, хотя намёки я давал, но над ними только посмеялись. Дом мой и участок уже перевернули с ног на голову, всё, что было, нашли, значит, больше не появятся. Ангар свободен, отгоню машину и запру её в нём, будет для экстренных случаев. Только вот как-то по-тихому нужно всё сделать, чтобы даже родня ничего не узнала. Ангар отличный, доски одна на одну наложены, щелей нет. Хозяин дома позаботился, ну это и понятно почему. А на воротах – брезентовый полог внутри, спущу, и через их щели ничего видно не будет, значит, наличие машины будет тайной. Пользоваться ангаром буду я один, и ключи к нему будут только у меня. Решено, так и поступлю, машина реально нужна бывает для особых или экстренных случаев, жаль только, пользоваться ею можно будет ночью, ну или в непогоду. А так, когда есть подобный транспорт под рукой, как-то легче. Можно много планов осуществить.

Когда я услышал, как зашевелился пленник в кузове, то довольно усмехнулся. Вот и язык, сейчас спросим, как тот узнал обо мне и как смог вычислить, ну и что им вообще от меня надо. Я откинул борт и, встав на труп водителя, забрался в кузов, оттуда, кряхтя от напряжения, перевалил вниз тело одного из молодчиков. Тащить сил не было, пришлось переворачивать его с боку на бок. Так сбросил обоих, и у задка грузовика образовалась горка из раздетых трупов. Потом я подтащил старшого и сбросил его. Этот лёгкий был, из тех, кого шкетами называют. Усадив его у левого борта и прислонив к заднему колесу, я начал допрос, и он как-то быстро сломался. Ничего особенного старший мне не рассказал, большую часть я до этого понял сам. Описал, как их главарь был зол на ограбление и как приказал найти грабителя во что бы то ни стало, иначе долг повесит на него и его подчинённых. Да ещё дал своих людей, вот эту самую троицу на грузовике. Оказалось, один из несунов видел, как мы шли к сортирам, ну и дал моё описание. Искали все, кто был из этой бригады на входах-выходах, и нашли. К счастью для них, я вышел как раз там, где стояла машина, вот меня и отработали. То, что я ходил к телеге, замечено ими не было, да и вообще те были не в курсе, что я на рынке с семьёй. Зачем ограбил, те не знали, решили, что просто деньги нужны. Заезжий гастролёр отработал из молодых. Это была одна из версий. Но я пояснил, что взял своё. Тот пацана по моему описанию не опознал, сказал, не из их бригады, но мне это как-то всё равно. Выяснив ещё некоторые моменты, выжав говоруна досуха, разрезал ему верёвки и, кивнув на тела, велел тащить к реке и сбрасывать в воду. Даже нож дал, чтобы он бил их по животам и груди. Это чтобы не всплывали. А сам держал его на прицеле, встав метрах в десяти.

Работал тот быстро, часто поглядывая на меня. Дураком он не был и понимал, что в таких ситуациях в живых обычно не оставляют. Я не слушал его разъяснения, что убивать меня и не думали, мол, хотели попугать и, если я работаю в одиночку, завербовать к себе. Такие лихие парни им нужны. Под дулом револьвера и не такого наговоришь, поэтому я ему не верил. Вот и не оставил свидетелей. Когда он пустил четвёртое тело вниз по течению, встав по колено в холодной воде, я выстрелил ему в голову, отчего он с шумом обрушился в воду, и его тело стало сносить течением. После этого я проверил, не оставил ли каких следов, и выбросил разрезанные верёвки следом. Прибравшись в кузове, закрыл его, завязав тент, чтобы нельзя было легко внутрь заглянуть, и залез в кабину. Отличная машина, но главное – ухоженная. Проверил уровень топлива – бак практически полон. Немного повозился на сиденье и понял, что буду привлекать внимание невысокой фигурой с узкими плечами. То есть в небольшие окна полуторки видно, что за рулём подросток. К тому же низко сижу. Достав из кузова один из узлов, напялил трофейную кепку и куртку одного из бандитов, завернув рукава. Я сел на узел, чтобы казаться повыше, и тихонько покатил.

– Эх, сейчас бы дождь не помешал, хороший, а лучше – ливень, – весело пробормотал я, крутя баранку, двигаясь по одной из окраинных улочек Москвы.

Дождь действительно не помешал бы в качестве средства маскировки и глушения звуков. Под прикрытием дождя я смог бы внаглую загнать машину во двор, а потом в ангар, и никто ничего не узнал бы. А так план был таков: припарковать машину неподалёку от дома, вряд ли кто обратит на неё внимание. А когда Таня ночью уснёт, по-тихому всё открою и загоню машину в ангар. Потом всё закрою – и домой. Вот такой незамысловатый план у меня был.

Выехав на улицу с поворотом к нашему дому, я вдруг заметил Маринку с Ольгой, которые шли у края дороги с полной сумкой от магазина. Обогнав их, те на грузовик внимания не обратили, повернул на перекрёстке к дому, рассчитывая проехать дальше, где овраг, и оставить машину там, неподалёку от дома Егора. Если что, соседи подумают, он приехал, а он подумает, что кто-то к соседям. В общем, машину я прятать решил на виду. А проезжая мимо своих ворот, увидел, что калитка подпёрта палкой, это значило, что дома никого. Это была удача, по-другому не назовёшь. Сразу же выкрутив руль, я остановил грузовичок у ворот и бросился калитке. Наш тупик был пуст, время обеденное, все по домам разошлись, что тоже мне помогало, свидетелей не было, кроме кур. Распахнув ворота, загнал полуторку во двор, потом открыл ангар, всё быстро, всё в спешке, и завёл грузовик внутрь. Быстро всё запер, спустил полог, закрывая изнутри проём ворот, и, выйдя наружу с метлой, стал сапогами затаптывать и заметать следы протекторов машины, оставленные на мягкой после позавчерашнего дождя почве. Успел во дворе прибраться и как раз у ворот суетился, когда заметил, как в наш тупик завернули Марина с Ольгой.

Добежав до них, забрал у сестёр тяжёлую сумку. Описал, что купил, сказал, что скоро остальные должны подъехать, и посетовал, что не смог забежать к Тане в общежитие, но обязательно сейчас пойду. Тут Марина меня остановила. Оказалось, Таня с соседом, Егором, успела договориться, вернее, тот сам предложил перевезти девчат с вещами одним рейсом. Отлично, мне это на руку. Так что, занеся покупки в дом, я продолжил работать у ворот, убирая следы. К счастью, сёстры не обратили на них внимания.

Только успел домести, как от трамвайной остановки к нам вывернули мама и малые. Всё же удачно я приехал, очень вовремя. Хоть высплюсь, не придётся по ночам свои дела проделывать. К удивлению, я заметил и фигурку бабушки, а мама несла на руках свёрток с Кирой. Понятно, значит, все приехали. Пришлось бежать и на ходу думать, что брать – Киру или тяжёлые сумки у бабушки. Забрал сумки.

А потом я стал показывать маме и бабушке участок с домом. Об ангаре сказал, мол, ключи дома оставил, как-нибудь в следующий раз покажу. Затем мама стала помогать Марине готовить на стол, а бабушка стала в шкафу копаться, вещи осматривала. Подбирала, что деду забрать. Ей я принёс все четыре узла с трофейной одеждой, добытой сегодня. Сказал, что в сарае нашёл. Осмотрели и признали годными. Только постирать нужно, видно, что ношеные.

Сам я тоже без дела не сидел, стал возиться с дровами. Похоже, вчера вечером и за утро Егор все оставшиеся перевёз. Я посмотрел – ларь для угля снова полон. Ещё Димка мне помогал, и только управились, как послышался шум мотора, и у ворот несколько раз раздался звук клаксона. Егор приехал с девчатами, и началась разгрузка. Мама, познакомившись с соседом, пригласила его к столу, но тот отказался: жена ждала обедать и на работу надо. Несмотря на выходной, он был в разъездах.

Следующие три дня я жил как обычно, ни разу не посетив ангар, но, работая после школы на участке, отслеживал, были наблюдатели или нет. Если были, то моя афера с машиной не выгорит. Но день шёл за днём, я наконец впервые дал два концерта в ближайшем госпитале, один раз даже на охоту скатался на велосипеде, чему лайки были несказанно рады. Именно благодаря их энтузиазму удалось добыть трёх белок и двух упитанных зайцев. Все шкурки, правильно обработанные, я сдал куда нужно. Особенно беличьим обрадовались, из них шьют рукавицы для наших лётчиков дальней бомбардировочной.

А в четверг меня снова нашёл старый знакомец Лабухин. Так же в школе, только в этот раз не на спортплощадке, а в здании школы, заглянул во время перемены.

– О, к нам гость, – первой заметила его Марина, ткнув меня острым локотком под рёбра. – К тебе пришёл.

– Доброго дня, Константин Львович, вы ко мне? – поинтересовался я.

– Да, Александр, выйдем? Поговорить нужно.

В это время прозвенел звонок на урок, но помредактора ответил, что с директором он договорился. Шум в коридорах быстро стих, ученики зашли в классы.

– Как дела, как живёшь?

– Нормально, жаловаться не на что. Что-то случилось?

– Да нет, как обычно, сегодня срыв эфира, окно образовалось, решили тобой заткнуть. Тем более к нам тонны писем приходят с просьбой не только повторить многие песни, но и чтобы ты новые исполнил. Очень у тебя, Саша, много поклонников образовалось. А песни у тебя действительно хорошие.

– Ну да, слышал я, что по радио некоторые певцы и певицы мои песни исполняют. Между прочим, даже не спросили разрешения.

– Ой, да ладно, война.

– Война, а бардак разводить не надо. Всё равно как-то подло выглядит, будто они их у меня украли. – По моим губам скользнула усмешка, но Лабухин этого не заметил, да и не нужно мне это было, так, свои мысли о плагиате. Ладно хоть, все эти песни я успел зарегистрировать в нужной службе.

– Это ты с главредом говори на эту тему, ему указание сверху пришло. Я о другом: у тебя полчаса времени, только на песни. Начало эфира в восемь вечера. Но ты приезжай пораньше, часов в пять, у нас будет собран совет, послушать решили, какой ты юморист. Если что понравится, выпустим сегодня вместе с песнями пробно. Это всё.

– Это да. Кстати, что с призами?

– Ах да, призы. Наверное, слышал имена победителей?

– Да, конечно.

– Во Владивосток я лично летал и вручал подарок победительнице. На фронт улетел военный корреспондент, он вручит. У меня всё хорошо прошло, торжественно, только обратно долго добирался на поезде. Вчера вернулся. А так, просили тебе передать большую благодарность. Вот, передаю.

– Спасибо.

Ещё немного поговорив, мы разошлись. Лабухин по своим делам, а я в класс. Ученье свет, как говорится.

Месяц и двенадцать дней спустя

Москва. Дом Поляковых

11 ноября 1941 года. 16 часов дня

Оббив ноги на входе, я ещё дополнительно прошёлся по валенкам веником, специально стоявшим в сенях. В своей комнате я стал собираться, открыв два шкафа, бельевой и оружейный. Путь предстоит долгий, нужно подготовиться ко всему. Последние полтора месяца пролетели как-то незаметно. Больше схваток с бандитами не было, они будто забыли обо мне. Кстати, я чуть позже встречался с тем следователем, и тот сообщил, что Король не сам действовал, навели его на меня недоброжелатели в верхах. Какие, не сказал, но признал, что их серьёзно прижали, а некоторые потеряли свои места. Значит, не один был.

В ангаре я организовал неплохую мастерскую и работал. Машина там так и стоит, о ней никто не знает, в ангар я никого не пускал, моя вотчина. Машина пока не пригодилась, откровенно говоря, Егор все проблемы снимал, когда была у него такая возможность, но всё равно терять этот трофей не хотелось. Стоит и ладно, всё равно когда-нибудь пригодится. Жаль, движок на ней откровенно слабый, на баркас не поставишь, но была у меня одна идея. О ней чуть позже.

Ну а жизнь моя вошла в привычную колею. Учился в школе, выступал на радио с песнями или юмористическими рассказами, с анекдотами, даже время эфира в определённые дни недели своё было. Известность моя, надо сказать, росла, что меня не особо радовало. Ко мне много раз подкатывали с предложениями провести патриотичную речь то тут, то там. В общем, один раз скатался и в следующие разы всегда твёрдо отвечал – нет. Не моё. Дважды в неделю в двух госпиталях небольшие концерты давал, ну и по дому дела, как же без них. Наконец открыли выставку с моими фото на дороге смерти, большие, качественные, с описанием, где снято и кто на снимках. Выставка пользовалась огромным успехом. Мы при торжественном открытии присутствовали всей семьёй, по приглашению. А так туда и бойцов водили перед отправкой на фронт. Об охоте я тоже не забывал, хотя бы раз в неделю обязательно ходил. Так что свежее мясо на столе было, я справный охотник. Участковому своему иногда тушку зайца отправлял с кем-нибудь, бонус к столу. Тот же Пахомыч, мой старый участковый, тоже не обходился без таких приятных подарков. Да и жена его часто у нас бывает, говорил же, они с мамой подружки. А так они переехали в квартиру сослуживца Пахомыча и жили там. Мы у них на новоселье были.

Мама училась, дома была только вечерами или в воскресенье, дед работал через день. Бабушка – по дому и хозяйству. Изредка к Тане ездили проведать, вкусностей завезти, яиц или сала. В общем, жили, я бы даже сказал, хорошо. По крайней мере, куда лучше, чем многие другие беженцы. Сравнить было с чем. Всё это притом, что немцы, усилив свою группировку, двигалась к Москве, и некоторые её дивизии уже находились где в двухстах, а где и в ста пятидесяти километрах от окраины Москвы. Начались строительства баррикад, узлов обороны по Москве. Я в них не участвовал, своя жизнь, больше давал настрой на оборону в своих передачах. Хвалили в основном после них, нужная тема. Даже Сталин один раз отзвонился после особо разгромной передачи о действиях немцев, передавал благодарность за рассказы и военные песни. Я с того раза с ним так и не встречался, да как-то и не нужно было. Что плохо, Ленинград снова в блокаде, но в городе остались только нужные специалисты, рабочие заводов, остальных успели эвакуировать, и того геноцида жителей, как в моей истории, уже не будет. Хоть в чём-то рад за свои действия с теми письмами. Хм, неделю назад ещё одно письмо отправил, в основном оно касалось внешней политики. Очень уж разгромное было.

Песни мои конечно же выстрелили – ещё бы, их в той моей жизни слушали целые поколения, отшлифованные, доведённые до полного идеала. Ранее я пел то, что помнил, и сказать, что у меня был прямо такой большой спектр песен, не могу. Однако ещё на дорогах смерти, пока мы двигались к Москве, удивительное дело, я стал замечать, что тексты и мелодии некоторых песен, которые я слышал давно, даже в раннем детстве, и также давно позабытых, как-то сами собой всплывают в голове в полном объёме. В первое время ещё напрягался, пытаясь полностью вспомнить песню и наиграть её, чтобы закрепить результат, а в последнее время и напрягаться не нужно, сама всплывает. Я тут на днях прикинул, подсчитал, и получается, что я уже сейчас могу по памяти исполнить порядка полутора тысяч песен, и это ещё не предел. Ха, эти два месяца я уже трижды с мамой ходил в соответствующую организацию, мы чуть не своими там стали, где мне оформляли авторство. Помногу не носил, двадцать – тридцать песен, так что я сейчас владел на законных основаниях ста тридцатью шестью песнями, и у меня уже был готов четвёртый список с нотами.

Музыкальная школа. Нет, я о ней не забыл и честно после уроков шёл постигать для меня новое. Однако ещё на первых порах я договорился с учительницей о сокращении объёма обучения. Та проверила мои способности в музыке и согласилась с моей просьбой. Мы проходили в основном только нотную грамоту, и нам хватало часа на урок три раза в неделю – я схватываю всё налету. Хоть в нотах стал разбираться, теперь и музыку буду записывать, и относить в соответствующую организацию для регистрации авторства.

Мои песни пошли, уже достаточно исполнителей пели их и на радио, и на разных концертах, в бригадах артистов по фронтам. Авторские потекли хоть и небольшой, но полноводной рекой, есть на что жить. Три дня назад вышел первый альбом на пластинках с моими песнями разных исполнителей. Не скажу, что исполнение именитых певцов мне нравилось, в некоторых случаях испорчено произведение было так, что терялся вообще смысл. Это на мой взгляд, хотя народу всё равно нравится. Я первое время не лез, но однажды всё же не выдержал и, добравшись до концертного зала, где шла репетиция, поговорил с одним мэтром. Этот «профессионал», что через губу со мной разговаривал, в довольно хамской манере попросил не лезть в те дела, в которых ничего не понимаю. Мол, он своим опытом знает, как надо исполнять. Да ещё нагло внёс свои правки в музыку. Я был в ярости. И решил его проучить. Он занимался песней «На безымянной высоте», честно говоря, испортив её. И я сделал так. Набрал ребят из своей музыкальной школы, частично со своей улицы, было двое фронтовиков, списанных по ранению, один на аккордеоне отлично играл, другой гитарист. Маму попросил спеть. И мы неделю тренировались. Всё свободное время на это угрохали, однако смогли добиться того звучания, что нужно. Репетировали в малом зале музыкальной школы. Когда стало всё получаться, то на очередной музыкальный эфир, где я лично исполнял некоторые песни, пришёл со всей толпой. Выслушав, как мы исполняем, цензура нас выпустила. Мама очень волновалась. И когда я вёл эфир, отошёл от написанного сценаристами текста и поговорил об исполнении моих песен другими певцами. В основном претензий не было, хорошо исполняли, но были и те, за которых обидно, мол, так испоганить песню – это суметь надо. Прошёлся по профессионализму тех, кто всё это готовил, и попросил поставить пластинку с уже набившей оскомину песней, на мой взгляд, испорченной. Её поставили, и я вместе с радиослушателями полностью её прослушал в записи. После чего объяснил, что я, сочиняя песни, вижу их целиком, и те, кто их готовит, следуя моим указаниям, исполняет правильно. Но так делают не все, некоторые «мэтры» настолько самоуверенны, что напрочь испортили некоторые мои песни. И попросил радиослушателей послушать, как правильно должна звучать песня «На безымянной высоте». Мама в студии уже успокоилась и спела просто великолепно, её сильный голос пробирал до дрожи, до мурашек, и моя группа, честно говоря, толком и не сыгранная, выложилась полностью. В общем, песня выстрелила, разницу между исполнением заметили даже те, кто не имел музыкального слуха. Ну, я по тому «мэтру» ещё прошёлся, и всё. В прямом смысле всё: как мне потом сказал главред, прошёл приказ сверху пока передачи с моим участием прекратить. И песенные, и юмористические. Не понравилась верхам моя критика. Видимо, у того «мэтра» серьёзная поддержка в Народном комиссариате просвещения СССР, раз меня так легко выкинули из эфира. Ну да ладно. Зато время лишнее появилось, всегда нужно искать хорошее в судьбе.

А песня та реально произвела фурор, я это по обеим своим школам понял, многие подходили, кто меня знал, и высказывали своё мнение. Даже звучали такие предложения, мол, этих «мэтров» пинком под задницу, а меня – готовить песни, чтобы они звучали, например, так, как её спела мама и прозвучала музыка. Дошло до того, что нас попросили исполнить её в Доме культуры для призывников, и мы вчера всем коллективом туда скатались. Там уже мама всем командовала, характер имела. Тоже хорошо спели, да и зал имел отличную акустику.

Отец теперь регулярно присылал письма, раза по четыре в месяц. А мы ему писали в неделю по несколько. А тут в госпиталь, где я час назад давал концерт, недавно привезли раненого, оказавшегося из дивизии отца, которую в полном составе перебросили под Москву. Получается, отец не так и далеко, и я твёрдо решил скататься к нему. А что мне семьдесят шесть километров преодолеть? Заодно и другие планы осуществлю. А выезжать нужно сейчас, стемнело, самое время. На ночёвку остановлюсь в деревушке под Москвой. В школе Марина сообщит, что я, например, заболел. В музы-калку тоже забежит.

Мама давно сшила мне для охоты белый маскхалат, на рынке я купил широкие охотничьи лыжи и большие охотничьи санки. В последний выход на охоту брал их: к поясу сзади привязал и тянул за собой. У меня была палатка, та самая, трофейная с бронетранспортёра, её возьму, шерстяное одеяло, подарки отцу, несколько грампластинок, думаю, пригодятся, посуду и продовольствие. Миски для лаек не забыть, они все со мной пойдут. Если не заночую в деревне, с ними и в лесу не пропаду, даже при тех морозах, что сейчас стояли.

О том, что я решил смотаться к отцу, в доме никто не знал. Конечно, не сообщить о своих планах я не мог. Не думаю, что меня попытаются удержать, несмотря на то что уже стемнело и морозит, и если я говорю, что дойду, значит, дойду, смог я за этот год составить о себе мнение человека слова.

Ещё одна причина отправиться на передовую к отцу, была конечно же в баркасе. Из имущества Бирюкова мы с дедом изучили лодочный сарай. Сарай как сарай, высокий, обычная на вид деревянная, крепко сбитая коробка. Мы туда нашу лодочку поставили на зимовку. А баркас в него не уместился, поэтому остался на нашем частном пляже под склоном. Проблема с мотором всё так же стоит, вот я и решил, если представится возможность, на передовой его позаимствовать. Если сам не найду, обращусь к командиру дивизии, где служит отец. Есть же где-нибудь расстрелянные с воздуха автоколонны, ещё не обобранные. Мне нужен целый двигатель от грузовика, желательно с ЗИСа, причём с документами. Мол, «от командования такой-то дивизии подарок Полякову А. К.». Это чтобы не отобрали ушлые тыловики. Но это всё планы, а на деле посмотрим. Главная моя задача – отпросить отца у командования на побывку домой хотя бы на неделю. На это и буду упирать, когда с мамой разговаривать буду, иначе не отпустит.

Я стал собираться. Из оружия я брал свою излюбленную мелкокалиберную винтовку, запас патронов, который я недавно пополнил – там, куда шкурки сдавал, выделили, – ну и наган с запасом патронов. Ещё пару гранат с леской для растяжек, о ножах и говорить не стоит. Пожалуй, всё? Хотя нет, браунинг Короля возьму, на ноге закреплю. Удобная штука для крайних случаев. Кстати, тот сидор, что в амбаре у соседа участкового прятал, я давно уже перепрятал. Часть оружия здесь, в тайниках, часть в новом доме, где Таня с подружками обосновались.

Дед в соседней комнате возился с печкой, потом ко мне зашёл подтопить, удивлённо разглядывая беспорядок, что я устроил, отбирая нужные вещи.

– Собрался куда? – разобрался он в причине кавардака.

– Да. Пойдём в половину мамы, там всем сразу расскажу.

Что ж, вещи собраны, пора идти. Мама уже пришла, покормила Киру, и мы уселись за стол полдничать. Время пять часов. Я плотно набивал желудок. На мясо и сало налегал. Покормил лаек, налив им тёплую похлебку с накрошенным туда старым хлебом. Теперь самое главное – поговорить со своими. И, приступив к чаю, я сказал:

– Новости есть об отце. Его дивизию под Москву перекинули, не так и далеко, в семидесяти километрах находится. Я решил его проведать. Отправлюсь сейчас с лайками. Маршрут уже выстроил, ночевать буду в деревне, завтра к вечеру буду у отца. Главное, успеть, чтобы их часть снова не отправили куда-нибудь. Если получится, постараюсь уговорить командира дивизии дать отцу отпуск, всё же дом рядом. Надеюсь, не откажет. Это моя основная цель. Выхожу через полчаса, вещи и оружие, свою охотничью винтовку, я приготовил. Это всё, что хотел сказать, вам слово.

Да уж, такого я не ожидал. Конечно, новость о том, что отец где-то рядом, всех воодушевила, обрадовала, и гам поднялся… Ещё и мама завелась, что никуда меня не отпустит, тем более ночью. Пришлось громко хлопнуть ладонью по столешнице.

– Вы не поняли. Я не прошу совета, идти мне или нет, я ухожу, и вы меня не остановите, просто примите это как данность. Я уже обдумал всё и прикинул, есть ли у меня шансы дойти, и по всему – они очень высоки, поэтому я иду. У вас мало времени, приготовьте подарки отцу. Деда, нужен шмат солёного свежего сала, поищи хороший окорок, думаю, отцу он придётся по нраву. Бабуль, собери пару связок сушёных грибов и разных приправ. Остальные пишите письма, передам… Марин, тебе отдельная просьба: сообщи в обе школы, что меня не будет несколько дней. Причину сама придумай. Про болезнь лучше не надо, узнают, что неправда, доверять перестанут. Просто скажи, что на фронт уехал на несколько дней, допустим, с выступлениями. Гитару я брать не буду, думаю, на месте мне её найдут, так что это почти правда, выступать перед фронтовиками точно буду. Просто не отпустят без этого, по своему опыту знаю.

После моего такого спича особых возражений больше не было, и я уже спокойно стал укладываться. Набрал немного продовольствия с собой, дня на три, на себя и псов, дед санки проверил, добротные, крепкие, потом мы во дворе вместе всё на них погрузили, накрыли куском старого брезента и связали верёвкой. Тяжело получилось, но, думаю, дотащу. Оделся я хорошо: утеплённое нижнее белье из рубахи и кальсон, две пары шерстяных носков и валенки, ватные штаны, свитер, телогрейка, бабушкины вязаные перчатки, поверх них меховые рукавицы. Потом – белый маскхалат, сверху белый треух. За спиной сидор. На санках тулуп. Это если замерзать буду или ночевать в лесу. Всяко может быть.

Потом было недолгое прощание, я честно предупредил, что отсутствовать буду минимум три дня, максимум – неделю. В общем, рано пусть не ждут. И, развернувшись, я скрылся в сгустившихся сумерках. Фонарик был, под телогрейкой, чтобы не замёрз, но он мне пока без надобности, это на крайний случай. Лайки, подзываемые свистом, радостно носились вокруг, они ещё не догадывались, какой длинный путь нас ждёт. Ничего, вся четвёрка рядом, никто не отстал, доберёмся. А Шарик остался на цепи у деда с бабушкой во дворе. В новый дом переводить мы его не стали.

Я сразу встал на лыжи и пошёл окраинами Москвы, через районы с частными домами. Везло, удавалось так проходить, что на глаза патрулям не попадался. На выходе из Москвы меня всё же тормознули, обыскивать не стали, посмотрели на винтовку, и я сказал, что состою в охотведомстве и сейчас иду к бабушке в деревню, и меня отпустили. А документов всё равно нет, какие документы в двенадцать лет? Это в четырнадцать при вступлении в комсомол комсомольский билет дают, и для некоторых деревенских он единственный их документ.

Комендантский час начался, когда я уже покинул территорию столицы. Сверяясь с картой, которую купил на рынке – она довольно подробная, хотя и старая, тридцатых годов, – я свернул с дороги на снежную целину и стал напрямую прокладывать дорогу к деревне, изредка поглядывая на компас. Мне нужно пройти пять километров, три из них по полю, а дальше по лесу, а если по дороге, то крюк получается почти в шестнадцать километров. По нетронутому скрипучему снегу ходить умею, и я побежал на лыжах, практически не останавливаясь, изредка переходя на шаг, чтобы перевести дух. Лайки уже не носились вокруг, а шли сзади по моей лыжне, вывалив язык и часто дыша. Притомились. Из-за редких охот они немного разжирели, начали терять форму, но ничего, втянутся, этот поход их встряхнёт.

Поле я прошёл достаточно быстро, оставив в стороне искорёженные остовы двух зениток и сгоревшей машины да присыпанные снегом пустые ящики. Самой батареи здесь уже не было. Я стал углубляться в лес. Пошёл уже тише, сторожась, но достаточно бодро и быстро. Ходить по лесу зимой, да ещё ночью, уметь нужно. Я умею.

Тут сзади зарычала Белка – добычу почуяла. Я остановился.

– Зайца учуяла? Это ты молодец. Вижу-вижу косого.

Сняв с плеча винтовку, я прицелился и выстрелил. Ушастый, что привстал на задних лапах, рассматривая нас, завалился. Надо же, совсем не боится. С той стороны Москвы, где я живу, таких уже не осталось, я подчистил территории, приходилось подальше уходить. Теперь знаю, что здесь неплохие охотничьи угодья.

Псы сразу рванули за добычей, это их работа, а я, присев, отстегнул лыжи и стал готовиться к разделке. Полкилометра всего до опушки леса не дошёл, и уже первая остановка. Когда Волк принёс в зубах добычу, я отблагодарил его и Белку сухариками, которые специально носил в кармане, лайки их любят. Воду для разделки использовал из фляги, она, как и фонарик с револьвером, под телогрейкой была, тёпленькая. Отмытую тушку повесил на одной из воткнутых в снег лыжных палок, и, пока отмывал руки и собирался, она успела промёрзнуть на лёгком ветерке, покрывшись слоем льда. Это хорошо сохранит её. Я убрал тушку в специально подготовленный мешок, который засунул под брезент в санки, и сразу двинул дальше.

Пару раз лайки подавали голос, что что-то чуют, но я больше не останавливался – уже не мог отвлекаться, так как весь резерв времени на того упитанного зайца потратил. Шкурку его предложу кому-нибудь из деревенских в качестве оплаты за ночёвку и чтобы ещё утром супчику сытного сварили мне и собакам. Добыча хороша, не думаю, что кто-то откажет.

Выйдя на опушку, я сразу рассмотрел помигивание свечи в одной из хат, похоже, кто-то не спал. Деревенские псы вскоре начали подавать голос, а уж когда Белку почуяли, устроили гвалт на всю деревню.

Выбравшись на дорогу, накатанную санями, я направился по ней к околице, тут метров двести было. А когда приблизился, неожиданно услышал:

– Стой, кто идёт?! Стой, стрелять буду!

– Я тебе выстрелю промеж глаз, стреляльщик хренов, – возмутился я.

– Так бы и сказал, что свой, – пробурчал часовой. – Это из-за тебя, что ли, столько шума?

– Из-за меня. Псы у меня охотничьи, сучка есть. Вот её и почуяли. Вон как надрываются.

Зимой благодаря снегу всё же светлее, так что я смог рассмотреть молоденького бойца, притопывающего на морозе. Мне его даже жалко стало. Думаю, часовых тут часто меняют, чтобы не помёрзли.

– А сам что так припозднился? Местный? – продолжил расспрашивать солдатик.

– Можно и так сказать, недалеко живу, да вот опоздал с охоты. Тут у кого переночевать можно, я здешних не знаю?

– Ничего себе. А ты не боишься в таком возрасте по ночам по лесу один ходить?

– Ну вообще-то я не один. К тому же я охотник, отец лесником был, обучен. Для меня лес родной что ночью, что днём. Просто далеко ушёл и засветло к своим не успел, решил здесь переночевать.

– Ясно. Наша часть только три избы заняла, вон те крайние, в остальные стучись.

– Ага, ясно, спасибо.

Пройдя по проулку, я выбрал небольшой домик, судя по дымку из трубы, жилой, и стал стучаться в сенные двери. Меня привлекло ещё в этом доме то, что собаки не было, проще будет. Открыла старушка, оказалось, она не спала, бессонница, услышала стук и почти сразу вышла. Договориться о постое труда не составило, причём бабушка предложила ночевать в баньке, топила сегодня, ещё тёплая, выстудиться не успела. Я легко согласился. Отдал ей шкурку и самого зайца, попросив о завтраке для меня и собак, и, раздув угли в печке бани и подкинув нарубленного валежника, который здесь был вместо дров, и устроился на полке. Её длины хватало, чтобы вытянуть ноги. Лайки растянулись на полу внизу. Вот так устроив лежанку, я спокойно уснул, накрывшись полушубком.

Разбудила меня возня в предбаннике и стук в дверь. Хозяйка будила. Утро, светать скоро начнёт, завтрак вот-вот будет готов. Топить печь я не стал, хотя за ночь банька успела остыть, выпустил лаек на улицу и, сделав зарядку, собрался. Завтракал я с хозяйкой, она сварила из зайчатины довольно сытную и вкусную похлёбку, лайки в сенях своими мисками шумели, насыщаясь перед походом. Хлеба не было, и я достал свой, слегка подмороженный. Бабушка разогрела его в печи, и он пошёл у нас только так. И собакам в похлёбки накрошил.

Когда мы уже пили чай – тоже мой, у хозяйки его не было, морковный пила, – я услышал ворчание собак, и чуть позже к нам постучались. Это пришёл немолодой кряжистый сержант, кадровый, это сразу заметно, из стоящей в деревне части. Опросил меня, но я назвался вымышленным именем: пару раз в Москве назывался настоящим, так еле вырываться удавалось, чуть не затискивали, так что я опасался опознаваться. Узнав, что я возвращаюсь в своё село, он спросил, откуда я, и, немного пообщавшись, охотно согласился похлебать хозяйский супчик. За едой объяснил, что в деревне расположен пост воздушного наблюдения: сами работники, включая радиста, и охрана. На этой охране также поиск сбитых немецких лётчиков, о чём сержант говорил с гордостью. На их счету уже двое отловленных. Почему они в лесу сидят, я не совсем понял, но сержант разъяснил. На опушке у деревенской околицы высокая ель, там на верхушке пост наблюдения, где бойцы сидят днём и ночью. Слушают. По телефону прямая связь с избой, где квартируют радист и командир, так что, если что услышат, сразу шёл сигнал дальше. Молодцы, неплохо устроились. Я вышку как-то не приметил, не подумал, что нужно вверх смотреть, а наблюдатель голоса не подавал, не обнаруживал себя.

– Значит, Матвей тебя зовут? – сделав глоток чая, хитро взглянул на меня сержант. – А я ведь тебя сразу узнал по тому фото в газетах, где ты оружие передавал бойцам коммунистического батальона. Хорошее фото, не спутаешь. Чего другим именем назвался-то, и всё же тут чего делаешь?

– К отцу еду, – признался я, – узнал, что их часть сюда перекинули, на московское направление. Нужно успеть, пока их куда в другое место не отправили. Ну а то, что имя другое называю… Слава – такое дело, не всегда помогает. Может задержать в пути.

– Молодец, – серьёзно похвалил сержант. – Достойно сына. Кстати, раз пока время поговорить есть, уточню. А почему твои передачи пропали? Мы все у радио собирались, слушали их, так другое стали передавать.

– Тот «мэтр», которого я неделю назад ославил за отвратительную аранжировку моих песен, нажал на рычаги, ну меня и сняли.

– Вот скот, – ругнулся сержант и, спохватившись, виновато глянул на внимательно слушающую хозяйку: – Как твоя мама исполнила «На безымянной высоте», она у меня сразу стала самой любимой. И не у меня одного, первую версию я действительно сравнивал с исполнением твоей мамы, отвратительно, тут ты прав.

– Да он почти всё испортил, что аранжировал. Я только на одной показал, а исправлять нужно всё, что он испоганил. Мы с мамой и коллективом решили этим заняться. Думаю, на радио ход мне уже закрыт, будем исполнять в госпиталях. В ближайших госпиталях от дома, где живу, я иногда устраиваю концерты, раненым нравится. Иногда задерживаться приходилось, что-то повторять, не отпускали.

– Это ты молодец.

– Ладно, время не резиновое, не растянешь, а мне пора, – вставая, сказал я.

– Я рад, что мы познакомились, – протянул сержант руку, и я крепко пожал её.

Тот сопроводил меня до околицы и стоял, смотрел, пока я не скрылся в лесу. Днём можно идти по лесу быстрее, тем более часть пути я сократил, двигаясь по санному следу, но потом он свернул, а мне обратно в Москву пока не надо. И я пошёл напрямки. По пути планировал что-нибудь добыть, так что снял винтовку с ремня, убрал лыжные палки в санки, а лайки стали бегать вокруг, принюхиваясь, и один что-то унюхал. Лиса. Не то, отпустим, и та унеслась рыжей молнией из своей норы. Потом были пара белок и кабанчик. Ну не надо мне это всё. Вот когда на лесную опушку вышел, лайки загнали в мою сторону косого, его я и снял первым же выстрелом с двухсот метров. По бегущей цели было немного сложно бить, но ничего, попал. Тушку мне собаки принесли, и я её разделал, отмыв и заморозив. Отлично, это будет плата за подвоз, если не получится, то сварю суп в лесу и поем. Часть моего пути проходила рядом с оживлённой трассой, я подходил ближе, смотря в бинокль на неё. Движение машин было довольно плотное, но пока я на дорогу не выходил. Однако чуть позже вышел на обочину, кажется, тут грейдеры проходили, убирая снег, и стал тормозить попутный транспорт. Хотелось время сэкономить. Только вот все машины гружёные ехали, мест не было, да и, кажется, приказ у них был пассажиров не брать. Я снял лыжи и, идя по краю дороги, старался кого-нибудь притормозить. Видимо, день такой у меня, скажем так, невезучий, никто не останавливался. Зато со спины догнал на санях старичок, и он, натянув вожжи, и предложил подвезти. Узнав, куда он едет, я даже обрадовался. Двадцать пять километров сэкономлю, до отца около двадцати останется. Уже неплохо. Мы привязали мои санки за санями старика, я с лайками устроился на соломе, укрылся дерюгой и своим полушубком, и мы покатили дальше.

Старик словоохотливый был, из тех, кто за словом в карман не лезет. Много шуток и прибауток травил, да и я тоже не остался в стороне, так что мы катили и посмеивались. Тот, узнав, что я хоть и городской теперь, но управлять подобным транспортом умею, тут же поменялся со мной местами, и дальше правил я, а старик укрылся рядом от ветра и курил козью ножку, рассказывая, как он в одиночку с рогатиной на медведя ходил. Врал безбожно, конечно. Но интересно с ним было. Он к дочке ехал, в село, хотел забрать её и двух внуков к себе. Тоже второй день в пути. Правильное решение, я его одобрил.

Так, без серьёзных остановок – лишь раз останавливались лошадь напоить да перекусить, – мы быстро оставляли позади километр за километром. Я лаек тоже хлебом накормил. Пока хватит, а вечером горячее будет.

Когда мы добрались до поворота к селу, где у старика жила дочка, распрощались, он свернул к селу, а я опять на лыжах двинул напрямую через лес. Шёл часов до трёх, лайки уже на меня вопросительно поглядывать начали, мол, перекусить пора, и я решил, что действительно пора. Нашёл подходящую полянку, вытоптал снег, пехотной лопаткой очистил землю и разжёг костёр. У меня в багаже ещё фляга была с бензином, отличное средство для быстрого розжига костра. Пока пятилитровый котелок закипал, плотно набитый чистым снегом – я постепенно его ещё добавлял, чтобы воды много было, – почистил картошку. И суп из зайчатины получился отличным. Себе я отложил, а котелок с остальным сунул в снег – нельзя охотничьих псов кормить горячим, нюх может пропасть. Потом накрошил им в миски хлеба, у меня последний каравай остался, и разлил по мискам варево. Ух как те на еду накинулись, только держись. Я сам, поев, принялся за чай. Хорошо-то как!.. Остатки горячего, слегка подслащённого чая слил во фляжку.

Собравшись и затушив костёр, я направился дальше. Чуть позже Волк что-то унюхал в стороне и провёл меня к тому, что обнаружил. Я на добычу надеялся, от зайца полтушки осталось, можно бы ещё добыть. Но оказалось, он нашёл нечто другое. Через тридцать метров я внезапно обнаружил купол парашюта на ветвях и мёртвого лётчика, висевшего на стропах.

– Немец, – пробормотал я, с ходу определив, кто покачивался наверху. – Хм, не обобранный немец.

Парашютный шёлк – штука ценная, моим пригодится, на платья там или на бельё. Да и мне из строп отличная верёвка в хозяйстве всегда нужна. Я уж не говорю о планшете, что у него на боку висел, и жёлтой кобуре с пистолетом. Да всё пригодится, включая лётные очки, поднятые на лоб.

Снова отцепив санки и лыжи, я обошёл дерево кругом и, достав из санок десятиметровый кусок верёвки, завязал петлю и кинул её через ветку. Когда конец упал, я, вставив в петлю ногу, стал подтягиваться. По-другому будет сложно подняться, это самый быстрый способ. Отцепив замёрзшего лётчика, кое-где пришлось резать ремни, я сбросил его с дерева. Тот грохнулся о землю, и псы сразу стали его обнюхивать, а я занялся куполом, стараясь его не повредить. Хотя повреждения были, от пуль. Повозившись, снял купол, аккуратно свернул его и убрал в парашютную сумку. Стропы отдельно. Потом прошёлся по телу. Снял очки, планшет и ремень с кобурой, нашёл документы, тоже забрал. В кармане была отличная серебряная зажигалка и серебряный же портсигар, судя по инкрустации, из одного комплекта. Ну и разная мелочёвка, включая перочинный нож. Хороший, Димке подарю, он свой с неделю назад сломал, когда мой оружейный ящик в очередной раз вскрыть пытался. Этот покрепче будет.

Оставив тело мёртвого немца, я двинул дальше. Преодолел два лесных глубоких оврага, обнаружил следы лыж двухдневной давности, не позже – два дня назад снег шёл, засыпал бы, – наверное, тоже охотник тут бродил. По замёрзшему руслу перешёл реку, потом километров десять шел по полю и пересёк рощу. И к девяти вечера был у небольшого городка Солнечногорска. Именно в нём, по словам раненого, и находился штаб нужной мне дивизии. Два дня назад точно был, а сейчас нужно узнать.

Я очень устал, да и собаки тоже были на пределе, но мы упорно шли, теперь выбравшись на дорогу, тут было легче. На въезде в город, а с наступлением темноты движение только усилилось, меня остановил пост.

– Штаб мотострелковой дивизии? – удивился командир поста, в звании старшего сержанта. – А зачем он тебе?

– Отец служит в комендантской роте, полгода не виделись, встретиться хочу. Два дня назад здесь были, мне раненый сказал, он из этой дивизий. Надеюсь, они не ушли?

– Нет, тут ещё, – успокоил тот меня и задумчиво почесал затылок, перекинув автомат сбоку на грудь. – Как бы тебе объяснить, где они? Тут частей, особенно тыловых, куча, ошибиться не трудно, да уже комендантский час, быстро отловят.

– Обойду.

– Ну смотри. Значит так: по центральной улице идёшь до памятника Ленину, там площадь будет, две воронки с краю и батарея зениток, не ошибёшься. Вторая улица направо и метров через триста – большой двухэтажный особняк. Там раньше госпиталь был, но его уже эвакуировали. Там спросишь. Если заблудишься, тоже спросишь.

– Спасибо.

– Удачи.

Свистнув псов, они вокруг меня лежали, отдыхали, переводя дыхание, я двинул по улице. До площади дошёл, и на ней, пока искал справа нужную улицу, меня патруль и тормознул.

– Отец в комендантской роте служит? – уточнил сержант, старший патруля. – А кто он? Я всех в роте знаю, мы сами из её состава, третий взвод.

– Поляков Кондрат Гаврилович.

– Да ладно? Старшина наш? Ты его сын, Сашка который? – восторженно воскликнул тот и осветил моё лицо, заставив меня зажмуриться. – Ну точно ты, по фото помню из газет. То-то слышу – голос знакомый. У меня отличный музыкальный слух, по радио голос, конечно, изменён, но я различаю. Идём, мы тебя проводим.

Оба бойца из патруля, поправив винтовки на плече, двинули следом. Причём один мои лыжи и палки понёс, а второй стал санки тянуть. Сержант, представившись Васильевым, рассказывал, как проходила передислокация, ну и боёв коснулись.

– Во, видишь у меня автомат? – продемонстрировал он висевший на груди ППШ. – Поляковского завода. Тут на прикладе эмблема есть, с номером завода. Он, конечно, не Поляковский, просто номерной, но все его называют именно Поляковским, на твои деньги сделан. Они у нас пока редкие, в дивизии всего штук сорок, у твоего отца есть, а так с другого завода идут, выпуск только начался, но я его берегу. Мне уже предлагали этот автомат сменять сразу на три других. Отказался.

Мы дошли до зданий, где располагался штаб дивизии, стояли машины, а на перекрёстке две зенитки. Подошли к строению, где квартировали два взвода из трёх и сам ротный старшина Поляков. Пока шли, всем часовым, которые нас окликали, сержант объяснял, кого и куда ведёт, вызывая возгласы удивления. Меня тихо, чтобы бойцов не разбудить, провели в казарму. Дежурный убежал и вернулся с сонным отцом. Ох и облапал он меня, что медведь.

– А о награде почему не отписал? – прямо спросил я, когда он отстранился, чтобы рассмотреть меня. – Мне уже твой подвиг расписали. В красках.

Тут я не солгал, живописали мне подвиг отца очень даже хорошо. Все те двадцать минут, что мы шли с патрулём к казармам, сержант рассказывал, как проходил боевой путь их дивизии и, естественно, помянул отца. Где-то в конце июля дивизия с другими частями попала в окружение, отец тогда всего две недели как вступил в старшинскую должность в одном из мотострелковых полков. Когда немцы замкнули кольцо вокруг советских войск и наши решили пробивать коридор, именно отец вызвался найти слабое место. Его с другими отправили в разведку. И отец нашёл деревню, стоявшую между лесным озером и болотом, где немцами и не пахло, жители сказали, что их и не видели. Колечко оказалось неплотным. И вот через леса по узким дорогам, по которым проходили в основном телеги, не только дивизия вся проскользнула со всей техникой и вооружением, но и большинство других частей. Даже смогли вытащить тяжёлый гаубичный дивизион. Но из одного окружения дивизия почти сразу попала в другое. И при отчаянной попытке атаки немцами штаба дивизии отец из противотанковой пушки подбил два танка, бронетранспортёр и мотоцикл, предотвратив прорыв фашистов. Стрелял в одиночку, расчёт к тому моменту лежал вокруг убитый. В общем, после выхода к нашим, а дивизия почти неделю находилась в тылу у немцев, отца представили к ордену Красного Знамени, но награду зарубили, и комдив своей властью наградил его медалью «За отвагу». Эта медаль у бойцов очень высоко ценится.

– Как ты меня нашёл? – спросил батя.

– Ваш один боец ранен был при налёте во время передислокации, в госпиталь попал, где я концерты даю. Попросил медсестру меня привести, когда узнал, что я выступаю в холле, он неходячий был, и рассказал.

– Кто такой, я его знаю? – нахмурился тот.

– Казанцев, из роты связи.

– Нет, не слышал, может, в лицо знаю. Ладно, давай ко мне в подсобку. Устал?

– Еле дошёл, думал, не дотяну. У меня на улице лайки и охотничьи сани. Кроме этого, я в лесу труп немецкого лётчика нашёл недельной давности. Нужно документы, планшет с картой и оружие кому-нибудь сдать.

– Сейчас организуем.

Отец действительно всё быстро сделал. Пришедший дежурный по штабу принял вещи и оружие немца, я лишь зажигалку и портсигар сохранил. Немца не я убил и права на эти трофеи не имею, поэтому с лёгкостью и отдал, ну а то, что парашют и портсигар зажал, так это за работу, ведь принёс всё, можно сказать, на себе вынес. Так как по штабу был отбой, ночь, меня разместили с отцом. У него, кстати, как и у ротного, была отдельная комната, хотя спал он на матрасе прямо на полу. Санки сюда же затащили, поставив стоймя, а лайки у порога легли. А уж как они долго прыгали вокруг бати, узнали, кто их с младенчества выхаживал… Я даже возмутился: делали вид, что устали, ложились на снег, и когда я далеко уходил, догоняли и повторяли, а тут такие кульбиты выделывали.

– Саш, а ведь Белка понесла, – сказал батя, присев и лаская псов.

– Думаешь? Вроде незаметно.

– Недавно, по глазам видно. Думаю, ощенится зимой. В Новый год или в середине января жди.

– Понял. Поменьше её гонять, держать дома, хорошо кормить.

– Это точно.

Устроившись с отцом на полу, мы ещё долго шёпотом общались, делясь новостями.

– Я успел? – спросил подполковник, начарт дивизии, заглянув в большую комнату, где мы сидели за большим праздничным столом.

Как раз стихла очередная песня, которую я исполнял, так что другие командиры, тоже сидевшие за столом, хором стали успокаивать артиллериста, что тот вовремя, только его и ждали. Ну, собраться в действительности успели не все, ещё подъезжали, но народу хватало. Утром, когда комдиву сообщили, что я приехал проведать отца, так сразу пригласили знакомиться, и это знакомство как-то быстро переросло в застолье. Сейчас было обеденное время. Я разные байки рассказывал, песни пел, очень хорошо меня в дивизии встречали, даже сам не ожидал, оказалось, я у фронтовиков огромным уважением пользовался.

Пока подполковник, сев на свободное место, пил штрафную, я продолжил тихий разговор с командиром дивизии, сидящим по правую руку от меня, слева отец был. Ещё в разговоре участвовал начальник тыла дивизии, главный интендант, который напротив устроился. Начштаба тоже рядом был, с интересом слушал.

– Что скажешь, Савелий? – обратился к нему комдив.

Они обдумывали мою просьбу: мол, я имею грузовичок типа полуторка и хочу его подарить дивизии, точнее, роте отца, для служебных надобностей. Соответствующую дарственную надпись на борту напишу. Для этого прошу отпустить отца со мной в Москву на побывку, хотя бы на неделю.

– Подожди, а откуда у тебя машина? – нахмурился отец. – Ты ни о чём таком не писал.

– Ты о медали тоже ни словом не помянул, – фыркнул я. – Трофей это.

– Давай рассказывай, – велел отец.

– Тихо! – рявкнул комдив. – Сейчас Александр расскажет, как трофеи в Москве добывал.

– Думаю, все в курсе о моём похищении, произошедшем в Москве почти два с половиной месяца назад?

Оказалось, никто об этом не знал, что выразилось в недоумённых возгласах. И я описал официальную версию, как меня похитили, перед этим убив лейтенанта Соломина, как в подполе держали, как допрашивали, правда, без мордобоя, мол, слитки государству сдал на постройку завода для выпуска автоматов, а где остальное? Ну и всё остальное, включая неожиданное освобождение. Когда я описывал, что милиционеры нашли в постройках и закромах бандитов, слышались возмущения. Ну а то, что тот бандит отписал своё жилище мне, было воспринято спокойно. Отец тоже не обо всём знал, лишь общие черты похищения, а сейчас услышал полную версию. Ну а я продолжил:

– Естественно, после того случая я без оружия не хожу. Когда мы ехали к Москве по дорогам смерти и наконец прибыли в точку назначения, я в первые дни ходил по Москве вооружённым до зубов. Был такой случай, кажется, на третий день, как мы в столице оказались. Я возвращался по одной из улиц, и мне преградили дорогу трое парней, лет пятнадцати. Видимо, я тут примелькался, и они, перегородив дорогу, начали мне говорить, что это их улица, что, мол, ещё раз увидят, забьют. А один ещё ножичком поигрывал и гаденько так усмехался. А у меня после дороги было только два цвета – чёрный и белый. То есть свои для меня – белые, чужие – чёрные. Сразу в голове замкнуло, они стали для меня врагами, и я стал быстро прикидывать, как их уничтожить. Не качайте так головой, это всё, что вокруг сейчас, вам привычно, а когда война закончится и попадёте в мирный городок, поймёте, о чём я. Будете идти по улице и глазами выискивать укрытие, где от пулемёта хорошо спрятаться, где лучше миномётный обстрел переждать, а не враг ли тот гражданин? Слишком подозрительно рука находится под полой пиджака. Может, вражина? У вас всё это ещё будет. Называется синдром фронтовика… О чём это я? Ах да, тот ещё говорил, а я уже прикинул варианты, как их убить. Выбрал такой: удар ногой в грудь говоруна, быстрое извлечение ТТ из-под одежды и выстрел в грудь и горло второго, в живот третьего или в спину, если тот решит бежать, ну и добить встающего первого. Тут я вспомнил, что нахожусь в Москве, значит, шуметь нельзя, набегут свидетели и загоняют. Значит, работать нужно тихо. Финку из сапога – и в сердце заводилы, обязательно клинок повернуть, чтобы рана серьёзнее была. Потом присесть и резануть по внутренней стороне бедра второго, вскрывая артерию. С такой раной убежать он не сможет, кровью истечет, потом в живот третьему и быстрыми ударами нанести как можно больше ран, под конец резанув сбоку по шее… И вот только тут я сообразил, о чём думаю. На самом краю остановился, ещё бы секунда – и я начал бы их убивать. Ох, как мне тогда поплохело, я даже пошатнулся. Этих троих прогнал, я просто рубаху слегка задрал, чтобы рукоятку пистолета показать, так они и задали стрекача, а я в лагерь к своим побрёл. Вот с тех пор оружие я с собой перестал носить, только финку за голенищем сапога. Если кто спрашивал, говорил, что это мой столовый прибор, сала там порезать, хлеба… А после первого похищения без оружия я больше не ходил, умел теперь себя контролировать, можно уже было. Обязательно наган за поясом, кистень на руке, он у меня и сейчас с собой, пару ножей, ну и гранату. Однако в тот день, когда произошло второе похищение, гранаты у меня не было. Через неделю после освобождения я направился с семьёй на рынок, нужно было приобрести зимнюю одежду. Мы закупились, и я отправил своих домой, а сам собрался в свой новый дом, тот самый, бандитский, у нас там уборка шла, отмывали его. На выходе с рынка меня и перехватили. Проходил мимо полуторки, рядом с которой мужик курил, и вдруг появился ещё один, и они меня вместе в кузов закинули… – Дальше я в подробностях описал произошедшее со мной и закончил: – Всё, от тел избавился, машину отмыл и решил её себе забрать. Только номера на двигателе не было, сбит был. Сказано – сделано, я её в свой новый дом отогнал и загнал в амбар, туда, где грузовик с пулемётами стоял. С тех пор амбар на запоре, ключа, кроме меня, никто не имеет. В общем, добыл машину, потом долго думал и пришёл к такому выводу: а зачем она мне? В будущем, может, пригодится, а пока без надобности. Надо было ещё там, у берега реки, милицию вызвать и отдать полуторку в тот батальон, которому оружие передавал. Тогда он ещё в Москве был, это сейчас где-то тут воюет. А машина и сейчас в амбаре стоит, и я хочу передать её на нужды армии, а точнее, в подразделение отца. Не отказывайте, примите.

– Примем, – хлопнул меня по спине комдив. – А ты молодец, с пятью не каждый справиться.

– Просто повезло.

Другие командиры, уже хорошо поддатые, вытащили меня из-за стола и попросили продемонстрировать владение кистенём. Ну я им и показал класс, вызывая вопли восторга, особенно это удавалось, когда я яблоки с голов сбивал и боковыми ударами, и прямыми. Добровольцев хватало. От прямых те будто взрывались, обрызгивая всех яблочных соком. Яблоки местные, кто-то из городских принёс, они хранились у него в ящиках с соломой в погребе. Мы дома тоже их так храним. Витамины.

Когда я вернулся за стол, комдив со своими начальниками штаба и тыла уже всё обсудили. Отец тоже в этом участвовал.

– Проблему с отсутствием номера на двигателе мы решим, – сказал комдив. – Выпишем водителю справку, что он был, например, повреждён авианалётом, осколком чиркнуло. Тут другая проблема: двоих мы отпустить не можем. Приказа выдавать увольнительные или отпуска нет. Максимум мы можем отправить твоего отца в Москву на склады получать какое-нибудь имущество и в сопроводительных документах поставим дату вернуться в течение недели. Это и будет ему отпуском. Но ему одному, а водить машину твой отец не умеет.

– Тут вообще проблем нет. Предлагаю так: вы выдадите отцу наряд на управление машины, но на имя водителя, которого за ней закрепите. А машину с отцом пригоню я, я хороший водитель. Если патруль остановит, скажем, что водителя в госпиталь отправили, с аппендицитом, мол, кого нашёл, тот и управляет.

– А ты хитрец, – засмеялся полковник. – Но мне нравится, так и сделаем.

– То, что я хитрец, знаю, да и идея мне тоже нравится. А теперь разрешите озвучить личную просьбу? Даже две?

– А разве отпуск на неделю для отца не личная просьба? – усмехнулся в усы комдив.

– Товарищ полковник, то просьба всей нашей семьи. А теперь мои личные.

– Давай выкладывай, посмотрим, что можем сделать.

– В принципе для вас выполнение этих моих просьб – плёвое дело, – сказал я, не обращая внимания на пинки под столом – это отец возмущался моей наглостью. – Первая: мне нужен двигатель со всем оснащением. Желательно дизельный. Я по дешёвке баркас купил, большой, вроде буксира, но без двигателя, потому мне чуть ли не задарма и продали. Я очень морские или речные суда люблю, хочу его восстановить. Уже почти закончил, остался только двигатель. С начальником Речного порта Москвы тоже договорился, его включат в их состав как вспомогательное судно, буду летом баржи таскать. Только восстанавливаю судно сам, у них фондов нет, всё для фронта – всё для победы. Вот и хочу попросить, нет ли у вас чего-нибудь помощнее, иначе я давно мотор полуторки использовал бы, но он не потянет, слишком слабый.

– Поищем, – выпустив в потолок колечко табачного дыма, благожелательно кивнул начальник тыла.

– А какая вторая просьба? – спросил комдив.

– Я снайпер, причём начал уже боевой счёт. Хотелось бы продолжить. Как я слышал из разговоров командиров, вы на второй линии обороны стоите, окапываетесь. Хотелось бы, когда мы с отцом вернёмся, чтобы мне дали возможность продолжить счёт. Буду бить из тыла, тут можете не беспокоиться о моей безопасности. Ориентироваться буду по офицерам или ценным военным специалистам. Танкисты, артиллеристы. И ещё просьба, чтобы меня сопровождал кто-нибудь из политотдела и подтверждал счёт. И личную учётную карту снайпера завести неплохо бы.

– Хм, а почему и нет?! – ударив ладонью по столу, чуть не попав по тарелке, согласился уже хорошо поддатый комдив.

– Мы под это дело листовки выпустим и заметку в дивизионной газете дадим, – оживился полковой комиссар, с интересом слушавший нас.

Остальные командиры поддержали его, мол, дело нужное.

– Это как хотите, главное, дайте мне дня три поохотиться на немцев. Оружие у меня своё, нужны только специальные патроны для снайперских винтовок. Да побольше, побольше. Ха, если у вас есть снайперы, могу уроки провести, кое-что они не знают. Опыт-то бесценный, от других снайперов передам.

В это время в помещение ввалился новый командир в звании майора, весь припорошённый снегом.

– Пурга началась. Сильная метель, – отряхиваясь, «обрадовал» он.

Мы с отцом переглянулись, и я протянул:

– Похоже, мы здесь сегодня задержимся…

Я как в воду глядел: не получится сегодня, в воскресенье, дома быть, непогода затянулась до глубокой ночи. Но нет худа без добра – я решил одну из своих основных проблем, сердца для баркаса. Мне всё-таки нашли двигатель. Зам по тылу пообщался с командиром ремонтно-восстановительного взвода автобата, что был приписан к дивизии, и мне даже позволили выбирать. В батальоне было три трофейных дизельных грузовика: два активно эксплуатировались, а у третьего водители-«махновцы» умудрились задний мост вырвать, и грузовик был разобран на запчасти. Двигатель дизельный, что ему в плюс, но любил только солярку хорошего качества. Нашей его загубить не успели. Движок свежий, со всем оснащением и вполне подойдёт мне, только вот где я для него в случае нужды запчасти найду? Так что после долгих колебаний отказался. Потом был двигатель от тягача «Комсомолец». Но когда мне предложили движок от «Захара», ЗИС-5, недолго думал, уж для него запчасти я в любом случае найду, массовый грузовик в Союзе, как и полуторка. Только он без оснащения был, движку год, новенький, лишь обкатку прошёл, но мне он в самую тему. А то, что не было нужных приборов, ничего страшного, в принципе на баркасе всё это есть, более того, там стоял схожий двигатель, только устаревший, этот помощнее был. Движок был не с техники, приписанной к дивизии, ремонтники автобата наткнулись на три расстрелянные с воздуха машины, которые не успели разобрать, вот они это и сделали для своих нужд, обычное дело, если охраны нет, кто успел – того и тапки. Так у них неучтённый движок и появился.

За этот двигатель я хорошо отдарился: грампластинками с автографами комдиву, начштабу и зампотылу, ну и так, по мелочи. Также припасы на столе были выложены: весь шмат сала с прожилками мяса и духовитым чесноком на столе в тарелках лежал, вернее, его остатки. Все довольны были. Отцу я отдал портсигар и зажигалку убитого лётчика, мне без надобности, отцу тем более, он не курил, передарит, если возникнет необходимость.

И вот в три часа утра, в понедельник, когда ещё не рассвело, а непогода стихла, нас отправили с тыловой колонной грузовиков в Москву. Те на склады ехали, ну и нас подбросят. В кузове был закреплён подаренный двигатель, на него у меня соответствующая бумага была, тут же мои санки, мы с отцом и лайки. В кабине «Захара» сидел ещё сопровождающий техник-интендант второго ранга. Он обещал помочь с разгрузкой. Если что, и дед поможет, вроде у него сегодня выходной должен быть, по моим подсчётам.

Ехали быстро, дорога была прочищена и даже укатана другими колоннами. В этой стороне не одна отцовская дивизия эту дорогу использует. И ближе к пяти утра мы были на окраине Москвы. Колонна повернула в сторону складов, а мы поехали прямо. Пришлось мне перебраться в кабину показывать дорогу, а интендант в кузов к отцу перелез. Мы сделали большой крюк, так как паромная переправа рядом с домом не работала, всё свернули до лета, а лёд ещё не окреп до такой степени, чтобы по нему тяжёлые грузовики гонять, вот и воспользовались автомобильным мостом через реку, который был в трёх километрах от нашего дома вверх по течению. Потом улочками, в большинстве нечищенными, но мощный грузовик легко преодолевал снежные заносы. И вот он, дом. Дед широкой снегоуборочной лопатой у ворот маминой квартиры расчищал пространство. Услышав рёв двигателя, приостановил работу и упёрся обеими руками о черенок, с интересом разглядывая нас, подслеповато щурясь.

– Тут осторожнее, левее возьми, – велел я водителю, серьёзному мужику за тридцать с треугольниками сержанта. – Соседи растяжку делали для антенны, сосед радиолюбителем был, и арматурный штырь остался, колесо пропорешь, не видно под снегом.

– Что ж он так? – объезжая невидимый штырь, пробормотал тот.

– Да все о нём знают, как-то не мешает. А соседа я не видел, его ещё до нашего приезда в армию забрали, в первые дни войны, наверное, потому штырь и не убрал, а всю аппаратуру забрали.

– Понятно.

Тут дед наконец рассмотрел меня в кабине, оживился и стал активнее раскидывать кучу снега, чтобы мы смогли подъехать. Пока дед с отцом обнимались, тут ещё и мама выбежала да бабушка, кутаясь в платок, остальные спали, я открыл ворота, и мы загнали грузовик почти до сарая-гаража, где у меня было подготовлено место для мотора. Мы впятером спустили его по доскам в мои санки и втащили в сарай. Там по самодельным талям мы подвесили движок в метре от пола на канатные растяжки, и я накинул на него брезент, которым он в кузове был накрыт. Потом забрал свои вещи из грузовика.

Радости от приезда отца было море. Я смотрел, как мама несколько раз обняла перетянутую ремнями фигуру отца, облачённую в комсоставскую шинель. Автомат он в части оставил, а вот личное оружие, подаренный мной наган, был при нём, в кобуре над правой ягодицей. Отец говорил, мой подарок не раз его выручал, и он им дорожил. Да и фляжка со спиртом в том же сидоре помогла, иначе он не получил бы должность ротного старшины. Как-то так всё завертелось в учебке, что хорошо спирт тогда помог.

Гостей, интенданта и водителя, пригласили к столу, те охотно согласились. И пока гости баловались деревенской едой, мы отцу дом показали, обе квартиры, кто где живёт. Маринку разбудили, и та своим радостным визгом подняла всех. Кира особенно «обрадовался» своим трубным рёвом. Но хоть отца увидел, который покачал его на руках. Я сопроводил батю по постройкам, хозяйство предъявил, скотину разную, ну и показал баркас внизу, под обрывом, правда, спускаться не стали, тот его не особо интересовал, уже знал, что это чисто моё имущество, за которое я собирался крепко держаться. Это он по мотору понял и некоторым моим специфичным словечкам. Видимо, решил, что я собираюсь в моряки податься. Да сейчас баркас особо и не рассмотришь, снегом покрыт, лишь борта видны.

Потом отца тоже за стол усадили, накормили, и он на всю эту суету вокруг него смотрел как на должное. Наши особенно награде радовались, малые всё тянулись потрогать. Наташка, самая маленькая из сестричек, но хитрая и ловкая, успела первой занять колени отца и категорически отказывалась с них слезать, пока батя завтракал. Я за этим наблюдал с лёгкой улыбкой с другой стороны стола, завтракая рядом с гостями, пьющими уже чай, и предложил маме на время приезда отца пока не ходить на учёбу, но она вскинулась, сказала, что времени им с отцом хватит, а в учёбе самое интересное началось и пропускать ни один день она не хочет, иначе не наверстает. Отец нормально это воспринял.

Время семь, и мама заторопилась на учёбу, а перед уходом, крепко обняв меня, шепнула на ухо «спасибо». Я понял, что это она об отце, так что только кивнул. Остальные засобирались кто в школу, кто в сад, приезд отца не означает, что они всё бросят, я лишь шепнул Марине, что опоздаю на первые уроки, пусть предупредит. Ну а дальше поступили так, как и планировали. Загрузились на машину и поехали к нашему новому дому. Жаль, маме не по пути было, подкинули бы, но она уже привыкла на трамвае добираться, теперь и не скажешь, что она из деревни, и по одежде как есть городская. Отец так и говорил. Дед с нами поехал, у него сегодня выходной. Кстати, я заметил, что бабушка водителю и лейтенанту-интенданту что-то передавала, и те это что-то убирали в свои вещмешки. Я из любопытства спросил у бабушки, что она им сунула. Мог бы и сам догадаться. Отблагодарила, что отца привезли. По шмату сала дала, краюхе хлеба, лука и чеснока. Ну и солёных огурцов. То-то те её так благодарили… Нужно было самому предложить, но бабушка первая догадалась.

Мы доехали до нового дома, я снова сидел в кабине с сержантом, показывая дорогу. Двор нечищен был, да и что девчонкам надо, пробежались лопатой по тропке, и всё. Ладно хоть, нашему грузовику тот слой снега не помеха был, ноябрь, ещё серьёзных снегопадов не было. Выйдя из машины, я направился открывать ворота. Сестры и её подружек дома не было, успели убежать на учёбу, всё же будний день. Дед таки занялся расчисткой двора, я же открыл амбар. Интендант стал освидетельствовать машину, а водитель, достав из своего грузовика сумку с инструментом, начал изучать двигатель, кабину и трансмиссию. Мы составляли опись. Кроме грузовика, я передавал и канистры с маслом и бензином. Дефицит, между прочим. Их на отца оформили.

Много времени оформление не заняло. Интендант указал на номера на бортах кузова машины, их нужно замазать и нанести новые, которые теперь за этой машиной числятся. Не проблема, сделаем. Отец в оформлении разбирался, он и вёл его, поставив кое-где подписи, я лишь дважды расписался в бланках приёма-передачи. Один экземпляр мне оставили, другой забрали, остальные документы отцу отдали, как лицу, сопровождающему груз. Тут ещё водитель, закончив свои шаманские танцы вокруг грузовика, сказал, что машину завести нужно, а передок в противоположную стенку упёрт. В общем, выгнать нужно. Мы вручную впятером попробовали, да куда там, мост замёрз, не сдвинуть. Подогнали «Захар», кинули трос, я в кабину полуторки сел, и выкатили её. Я воспользовался этим и, врубив задний ход, запустил двигатель. Даже крутить кривой стартер не пришлось. В амбаре доски постелены были, колёса не проскальзывали, лишь ЗИС чуть с пробуксовкой меня дёрнул. Главное, завели, и, отцепив трос, я выгнал машину во двор своим ходом, развернув её к воротам. Потом мы с водителем продолжили осмотр машины, он особенно двигателем интересовался, пока тот прогревался на холостых оборотах, ну и дал добро. Машина действительно была справной.

Когда мы всё закончили, я устроил всем экскурсию по дому и постройкам. Оказалось, мой рассказ с обоими похищениями за ночь расползся по дивизии, и по штабным, и по тыловым подразделениям, так что гости желали видеть, где меня держали и где находились все те богатства бандитов, обнаруженные милицией. Амбар они уже видели, и я продолжил с остальных построек, ну и домом закончил, показав подпол, где меня три дня держали. Хорошо рассказал, в красках…

Гостям пора отбывать, им ещё на склады заехать нужно и своих догонять, так что я показал им прямой маршрут к складам, чтобы не заблудились.

Отец с дедом затопили обе печи, чтобы прогреть дом к возвращению Тани с подружками, и мы снова отправились в амбар. Отец хотел запереть машину тут же в амбаре, но я предложил ехать на ней. А что, машина в порядке, запас бензина есть, пусть под присмотром будет, а если нужно куда срочно скататься, она всегда под рукой, во дворе дома стоит. Пофиг, что номера на ней другие, отбрешусь, в Москве я довольно знаменитая личность. Отец подумал и согласился, дельное предложение. Мы заперли дом и амбар, выгнали машину наружу, дед закрыл ворота, потом в кузов залез, отец, как сопровождающий, должен рядом со мной сидеть в кабине. И покатили домой. Дважды посты тормозили. Оба раза интересовались, почему водитель такой махонький, но байка о резко заболевшем аппендицитом водителе всегда срабатывала, пропускали. А номерами машины даже не интересовались.

Пока дед затапливал баню для отца, я переоделся и, прихватив сумку со школьными принадлежностями, побежал в школу.

Когда мы с Мариной вернулись из школы, отец, в одних валенках, галифе и нательной рубахе, но с шапкой-ушанкой на голове, колол чурбаки во дворе у деда. Судя по солидной куче, давно работает, и по лицу видно, с явным удовольствием. Я бы тоже, вернувшись к привычным деревенским делам после долгого простоя, а ведь пять месяцев мы не виделись, радовался бы всему. Марина, чмокнув отца в щёку, убежала переодеваться, а я предложил отцу перебраться с мамой на время его побывки в наш новый дом, Таню же и её подружек пока сюда, ничего, потерпят, и будет им с мамой отдельный дом. Однако тот отказался, отдельная комната в доме его вполне устраивает, и другого он не хочет. Не желал нас бросать, слишком долго мы не виделись. Кстати, решил сам сходить за малыми, заодно на садик посмотрит, с воспитателями познакомится.

Потом упомянул участкового. До того дошли слухи, что к нам грузовик с военными подъезжал, вот он и поспешил узнать, кто это был. Помнил, как меня в прошлый раз похитили. Пришёл, как раз когда я в школу убежал, как-то разминуться умудрились, вот и познакомился с отцом. Тот о нём уважительно отзывался, видимо, понравился. Действительно хороший человек. Бабушка им на кухне стол накрыла, вот они и посидели, полбутылки первача деда раздавили. Тот к ним присоединился. Пообщались. Нормально расстались. Лишь участковый велел мне затрещину передать, узнал-таки от отца, откуда машина взялась и как я её дивизии подарил. Потом пообещал навестить меня, уже детально поговорить на эту тему.

Отец продолжил колоть дрова, он так алкоголь из себя прогонял, тут не только банька помогала, ну а я занялся своими планами. Отец к нам ненадолго, а семейный фотоальбом мы уже начали. Да, фотоаппарат я сдал, а новый пока не приобрёл, поэтому решил попросить неплохой фотоаппарат у соседей. Жаль, что плёнка в запасе всего одна. Я клятвенно обещал всё вернуть, заодно и новую плёнку на замену. Вот это я всё к себе в комнату и принёс, разбираясь.

Тут меня Марина позвала, у них всё было готово. Луша и Валя тоже уже из школы пришли, но Валя сразу убежала к Тане в институт, сообщить, что отец приехал и вечером у нас празднество, все соседи приглашены, это общий праздник, потом к Пахомычу забежит, не чужой всё-таки. Марине я ещё в школе рассказал о полуторке, а то вернётся – и у неё сразу возникнут вопросы, откуда она взялась, вот я и вынужден был ей рассказать очень отредактированную версию о втором похищении. Та понятливо закивала, теперь стало ясно, почему я никого в амбар не пускал, и то, что я подарил машину отцу, ну фактически в дивизии будет числиться, она тоже восприняла правильно, ну и то, что нужно дарственную надпись на бортах сделать, как мы и уговорились с комдивом, и регистрационный номер машины. Её уже должны внести в списки имущества. Вот это всё я и поручил своей сестрёнке. Она у меня хорошо на рисование налегала, как бы художницей не стала, дополнительные уроки рисования посещать начала. Справится. И вот сейчас она позвала меня помогать. Мои трафареты из плотной бумаги уже вырезала, все запасы потратила, губка есть, пора красить. Краска была, я баркас свой ею красил, ватерлинию выводил, немного осталось, но хватить должно. Как я и предполагал, хватило. Начали с номеров, Луша, ножиком уже соскоблила старые с заднего борта и с дверей кабины. Ну и чуть позже на обоих бортах красовались теперь совершенно одинаковые надписи, ровными и красивыми строчками: «Дар отцу от благодарного сына Полякова А.К.» А на тенте с одной стороны большими буквами наискосок надпись: «На Берлин».

Краски немного осталось. Правда, хватило всего на одну сторону, с той, где водительская дверь. Хорошо получилось. Отец, осмотрев номера и надписи – ровно, красиво, без потёков, где они были, мы подтёрли тряпицей, смоченной в бензине, – довольно кивнул. Ему понравилось. Правда, не знаю, как сохнуть будет – мороз, но батя обещал в случае необходимости всё обновить.

Потом я вернулся к себе в комнату и продолжил возиться с оборудованием для проявления снимков. Ну и отец зашёл. И мы с ним проинспектировали мой оружейный шкаф. Он покивал, узнав, что я в местном охот-обществе состою и все шкурки сдаю, всё как положено, даже патроны получаю. Изучил солидную стопку книг по морской тематике на полке, мы немного поговорили, и он к себе ушёл, решил вздремнуть, перед тем как к малым идти, тем более у Киры как раз тихий час.

К вечеру начали собираться гости. Оба участковых с жёнами и детьми пришли. Взрослые на кухне расположились, а детский стол накрыли отдельно, в зале, там Марина командовала. Заводили патефон, который я из нового дома забрал. Однако о гитаре не забывали, и я несколько раз наигрывал танцевальную музыку под дробный грохот обуви гостей. В общем, отлично время провели, гости поздно расходиться начали, а некоторые даже заночевали. Пахомыч с женой, например, я их у себя в комнате устроил, а их девчонки с моими сестрицами спали. Таня не осталась, у неё ночная в больнице. Жаль, не успел общее семейное фото сделать, так, с пяток снимков веселья с гостями. Что ж, ещё завтра день есть.

Дни вошли в привычную колею. Я ходил в обе школы, помогал отцу и деду, с малыми много общался, горку им сделал в огороде с обрыва, на радость всей уличной детворе, все чурбаки переколол. Новый дом без внимания не оставил, более детально его изучил, мастерскую осмотрел в амбаре. Водитель «Захара» её видел, только восхищённо поцокал языком. Мы с отцом и мамой, отпросившейся с учёбы (решили сделать подарок отцу), на грузовике – это было во второй и последний раз, когда он пригодился, – скатались как-то после школы, на рынок. Там мы приобрели ему настоящий комсоставский белый полушубок, новенький, точно по размеру и ушанку под цвет. А то он в одной шинели ходит с телогрейкой под ней. По рынку мы тогда долго бродили, у отца целый список был покупок, заказы дали командиры из штаба. Ну а в первый раз машина пригодилась, когда мы с отцом и напросившимся с нами Димкой на ночную охоту катались, восемнадцать зайцев набили.

Участковый обещание выполнил и как-то после школы меня отловил. Пришлось на трамвае с ним к новому дому ехать, и там я передал ему оружие, документы, в общем всё, что добыл. Кроме гранаты, её отцу презентовал. Участковый всё запротоколировал, я расписался, и мы разошлись. Уф, гора с плеч.

Как бы то ни было, но настал день, когда отец должен вернуться в часть. Семейные фото я сделал, и всех вместе, и каждого по отдельности с отцом. Даже с Кирой на руках. Часть снимков отец забирал с собой, другие повесили в рамках на стенки в комнатах, некоторые наклеили в семейный альбом.

Отец уже со всеми простился, даже участковый пришёл попрощаться. Я убрал свой сидор под сиденье, а винтовку, свою СВТ со снайперским прицелом, закрепил в держателе чуть сбоку. Потом отцу её подарю, стрелок он отличный, и ему всяко сгодится. Машина тарахтела мотором у двора, и отец, ещё раз обняв бабушку, деда и маму, забрался в кабину. За последние дни несколько раз до метелей доходило, и мне пришлось заново проторивать колею. Отец сидел рядом и ни на что не реагировал, весь уйдя в себя. По его губам то и дело скользила улыбка. Да, отдохнул он отлично. В ногах у отца сидел Волк, из лаек я только его взял, со мной и вернётся домой.

На постах нас тормозили, изучали документы, любопытствовали, что за надписи на бортах, узнавали, кто за рулём, байка с заболевшим воителем срабатывала и тут, и отпускали. Меня многие узнавали по фото в заметке, газета с которой большим тиражом расходится. Тем более когда три недели назад запускали завод по производству автоматов, я тоже был приглашён и участвовал в этом. И снова моё фото в заметке поместили.

Добравшись до нужных складов, проехали на территорию, и я подогнал грузовик задом к нужному складу. Отец ушёл наряды подтверждать. Оказалось, мы повезём автоматы. Ирония судьбы – производства моего завода. Честно говоря, не полностью моего, на всё золота не хватило, пополам с государством. Письма с благодарностями от фронтовиков шли часто. На адрес редакции. В общем, три бойца загрузили нам двадцать ящиков с автоматами и сверху ещё с патронами для них накидали.

По приезде в часть отца выяснилось, что они уже третий день на передовой. Ту дивизию, что стояла перед ними, немцы сбили с позиций, и передний край отодвинулся к самому городу. Кажется, в моей истории бои в это время тоже здесь шли.

Комдив встретил меня с деловым видом.

– Прибыли уже? – поздоровался он со мной за руку. – Вижу, ты с винтовкой, как и хотел. Что ж, своё обещание я тоже выполню. Только смотри, осторожнее.

– Постараюсь, – серьёзно кивнул я.

– Добрались нормально?

– Да, без проблем. Машину уже ваш водитель осматривает. Тот, на которого документы были оформлены по путёвке. Сейчас заправит и оружие отвезёт, куда надо.

– Хорошо, оружие нам нужно, давит немец, ох как давит, а у нас уже сил нет. Последний резерв утром в бой отправил.

– Как я понял, пока по тылам ехал, у вас задача не вцепиться в землю и ни шагу назад, а обескровить немцев, выбить как можно больше их частей и подвижных соединений. В тылу огромное количество войск в ожидании стоит. Думаю, их в наступление бросят, когда немцы выдохнутся. А заставить их выдохнуться должны вы.

– Тихо ты! – закрутил головой комдив. – Нашёл о чём говорить. Это секретная информация.

– Да знаю я.

– Ладно, мне некогда. Сейчас к комиссару дивизии топай, тебя проводят, это он будет помогать тебе. Ты же побольше немцев настреляй.

Комиссар обрадовался мне, как родному. Он быстро всё организовал, даже нужные патроны для винтовки нашёл, а то у меня обоймы пустые были, и я начал их снаряжать, проверяя каждый патрон. Тут ещё зашёл в кабинет комиссара старший политрук с немецким автоматом на груди, и нас с ним познакомили. Ластин Андрей Андреевич. Это он и будет меня сопровождать и вести счёт. Прямо здесь, в штабе, мне официально оформили учётную карточку стрелка, и мы покинули штаб.

– Подождите, я на минуту, с отцом попрощаюсь.

– Давай, – кивнул тот и отошёл к бойцам, попросив у одного огонька.

Мы обнялись с отцом. После его напутствий я забрал свои охотничьи санки с имуществом, лыжи и с Волком вернулся к Ластину.

– Я готов, можем идти.

– Хорошо, я уже договорился: к одному из наших полков едут три грузовика с артиллерийскими боеприпасами – и нас подкинут.

Мы добежали до трёх грузовиков, водитель одного помог мне забросить санки на ящики, закрепив их, а я с Волком сел в кабину. Ластин поехал в другой машине. Неподалёку от передовой мы попали под обстрел, лёгкие гаубицы били, это водитель по разрывам опознал, не впервой ему. Грузовики, тяжело переваливаясь, только ходу прибавили, но, видимо, где-то рядом корректировщик был, так как снаряды ложились очень близко и постоянно нас сопровождали. Испуганный Волк выл под ногами. Да и мне было изрядно не по себе. Что за груз за спиной, было известно. Рванёт так, и клочков не найдут.

Водитель знал, кто я, вот, видимо, на нервной почве из него словоохотливость и полезла, столько вопросов задавал, но молодец, встряхнул меня, помог прийти в себя. Из-под обстрела мы, к счастью, благополучно вышли и спустились в низину, где корректировщик нас явно потерял, разрывы вставали далеко и бессистемно, наугад лупили.

– Тормози! – велел я водителю.

– Что случилось?

– Корректировщиком займусь, найду и пристрелю гада.

Водитель, зная, для чего я на передовой, уважительно поглядывал на меня, вот и сейчас, притормаживая пытавшуюся остановиться юзом машину, с одобрением сказал:

– Хорошее дело, правильное. А то мы тут второй раз уже под этими разрывами проскакиваем. Видел остов грузовика и воронку? Вот, Лёшке вчера не повезло, даже хоронить нечего, а снаряды нужны. Противотанковые.

Как только машина встала, сзади остановился третий грузовик, первый удалялся, подвывая мотором, и мы с водителем выскочили. Волк тоже вылетел из кабины и забился под машину. Мы сняли санки, и грузовики поехали дальше, а я и старший политрук остались.

– В чём дело, нам ещё три километра ехать?

– Корректировщиков будем искать.

– Да их наши разведчики и особисты ищут. Всё у переднего края перерыли, а не нашли.

– Всё? – уточнил я, проверяя поклажу на санках, и, потрепав по холке Волка, жмущегося к ноге, уточнил: – А рощу?

– Какую рощу? – удивился тот. – Поля кругом.

– Вон ту рощу, далеко в нашем тылу?

– Так она же в тылу!

– Ну и что? Для корректировщиков идеальный вариант. Они все тылы наши видят и могут накрыть всё, что им нужно.

– Ну да, обстрелы за последние два дня очень точные, – согласился задумавшийся политрук. – Думаешь, они там?

– Я рощу выбрал бы. Никто не подумает там искать. Из рощи низину не видно, как один из факторов… Хм, обстрел закончился, как я вижу, ну что, будем готовиться?

– Давай.

Мы натянули на себя маскхалаты, а я ещё достал бинт из сидора и начал бинтовать винтовку. То же самое посоветовал и своему напарнику, поделившись запасами. Чтобы не привлекать к себе внимания. Как работать наводчиком – а он мне нужен не только для подтверждения обстрелянных немцев, – тот не знал. Так что мы сошли с дороги, так как навстречу, в тыл, катила пара грузовиков с ранеными, легли на снег, я дал свой бинокль Ластину, и мы провели несколько уроков. Ничего сложного в том действительно не было, и политрук достаточно быстро освоил эту немудрёную науку. В мелочах ошибался, конечно, но ничего, с опытом всё придёт.

Раненых, хотя и их пытались накрыть, благополучно провезли, на большой скорости, правда, наверняка растрясли, но выхода другого не было. А мы поднялись на склон и по канаве, что шла в сторону рощи, поползли. Я впереди с Волком, тот тоже старался идти, пригнувшись, нас копировал, а политрук следом, буксируя на верёвке мои санки. Оба наших сидора были на них.

– Вот, здесь нормальная позиция, – сказал я, осторожно выглянув из канавы, сворачивающей в поле.

Волка приходилось одной рукой придерживать, чтобы не выскакивал, не тому обучен, на другую дичь. Наверное, надо было с отцом оставить, как тот и советовал, но я решил по-другому. Ничего страшного, лайка издали на волка похожа, примут за него, ну или какого другого пса, что сорвался с привязи. Вон, позиция позади нас пролегали как раз через одну из деревень, от которой одни печные трубы остались, собака вполне могла из неё быть. Некритично.

Отцепив санки, Ластин подполз ближе и, достав бинокль, уточнил:

– Почему здесь? До рощи около километра ещё.

– Нормально, достану. Слышишь, моторы ревут? Кто-то едет. Вот на них мы корректировщиков и подловим. Готовим позицию.

– Хорошо.

Мы расстелили одеяло и легли на него, я чуть снегу убрал для удобства и стал смотреть в прицел, обозревая опушку.

– Есть, вижу одного! – с азартом воскликнул напарник и тут же стал комментировать: – Белый маскхалат, чуть сдвинулся из-за дерева.

– Цель?

– Ах да. Пятое дерево слева от старой берёзы со сломанной верхушкой, укрывается с левой стороны… Хороший у тебя бинокль.

– Трофей… Цель вижу, хорошо высунулся. Второй? Должен быть радист.

– Пока не наблюдаю.

– Думаю, сидит в стороне и вне зоны открытия огня. Берём первого, если второй задёргается, его снимем.

– Машины в низину спустились.

– Понял. О, я и второго вижу, их там не двое, а трое.

– Третьего наблюдаю тоже. На дереве сидит, гад.

– Да, высунулся посмотреть на наши машины, они из низины выезжают, вот и позволил себя засечь. Всё, работаю.

От выстрела винтовка мягко толкнула меня в плечо, почти сразу я выстрел в другого, который ловко спрыгнул с дерева. Что ему там три метра. Ластин подтвердил, что я попал в того. Потом мелькнула среди деревьев фигура, как я думаю, радиста. Выстрелил, но, кажется, промахнулся, во всяком случае уверенности в попадании как с первыми двумя не было, поэтому зачастил, посылая пулю за пулей в ту сторону, пока затвор сухо не щёлкнул. Вся десятипатронная обойма опустела. Позади слышался стрелковый бой, часто били пушки, но и у нас тут разрывы вставали. После того как я открыл огонь, обстрел машин начал стихать. Артиллеристы перестали получать точные сведения, ну и снизили мощность обстрела, а потом вообще на другие цели переключились, стали обстреливать позиции полка, что держал оборону позади нас. Водители этим воспользовались и скрылись вдали.

– Ну всё, идём. Нужно посмотреть, что мы там настреляли, – вставая, сказал я.

– А если нас ждут?

– Не думаю, пятки сверкать должны только так… Хм, а лыж у тебя нет. Тогда по моим следам иди.

Застегнув ремешки и свистнув Волка, я заскользил к роще, а старший политрук, чуть отстав, буксировал за мной санки. В рощу входить я не стал, остановился на опушке у крайнего дерева, поджидая упарившегося напарника, тут снегу по колено было, он проваливался, но шёл.

– Вижу двоих, – сказал я, когда он подошёл. – Ты слева, я справа. Контролируй свой сектор. Если что, лупи от живота, не попадёшь, так напугаешь. Волк, за мной.

Может показаться странным, что опытный политрук, а видно, что хлебнуть он успел, слушает какого-то мальца, но с постоянно изменяющейся обстановкой я всегда шёл в лидерах. То есть он ещё осмысливать не успевал и рот открыть, чтобы отдать приказ, как я уже отдавал приказы и своим примером подталкивал к действию. Вот тот и начал следовать им, будучи в подчинённом положении, а дальше просто, похоже, уже привык. Видел, что те толковые, и особо не вмешивался.

Я снял лыжи, и мы вошли в лес. Обошли по сторонам обоих немцев. Наша задача была найти радиста.

– Вижу его, – негромко сказал Ластин. – Лежит в пятнадцати метрах от места наблюдения.

– Держи его под прицелом, – велел я.

Скользнув в сторону и используя деревья как укрытия, сблизился с тем, мельком осмотрел и подозвал напарника.

– Ты ему в затылок попал, – подходя и вешая автомат на плечо, констатировал тот.

– Это случайной пулей, когда всю обойму разряжал, – рассеянно ответил я, изучая следы. К тому месту, где был пост наблюдения, из глубины леса была натоптана тропка. Непрофессионально.

– Посмотрим остальных?

– Я это уже сделал. Готовы, можно не беспокоиться. Оружие у всех трёх – обычные карабины Маузера, у двоих видел пистолеты. Возможно, унтеры, вряд ли тут был офицер. Рация вон стоит, провод антенны на верхнюю ветку дерева закинут. Оптика лежит, два бинокля. Хм, неплохие, не хуже моего. Судя по следам на тропинке, ходили сюда эти трое, но место ночёвки у них в глубине рощи, вот её нужно проверить.

– Идём?

– Да, таким же построением. На тропинку не выходи, могут быть растяжки.

– Растяжки?

– Гранаты на леске, зацепил – и рвануло.

– С минами сталкивался, а про такие штуки пока не слышал.

Мы двинули вперёд. Метров через сто я заметил, что Волк насторожился, уши торчком, на дичь он так не реагирует. Впрочем, как и на людей. Что-то другое. Уже минут через пять я знал, на что тот сделал стойку. В лесу кобыла стояла, а чуть в стороне – домик на санях. Вернее, будка, имеющая выход печки-буржуйки.

– Так вот они как грелись. Как же они через передовую перебрались? – усмехнулся я, на что старший политрук только скривился. – Стойте здесь и не двигайтесь, следы посмотрю, ну и насчёт мин проверю.

Мне хватило пятнадцати минут, чтобы разобраться. Осмотрел будку, там был запас продуктов на неделю, трёхлитровый котелок и мешок с овсом для лошади, чуть в стороне – кострище с самодельной треногой и охапка соломы, судя по следам, её с какой-то копны поблизости выдрали – пока несли, теряли соломку. Из оружия я нашёл ящик немецких гранат и коробку с патронами для их карабинов. Под скамейкой – коробку запасных батарей к рации. Три одеяла и пара тулупов. Будка с комфортом была сделана, оббита внутри утепляющим материалом и даже стеклянное окошко имелось, кажется, вырезанный иллюминатор с какого-то самолёта, овальный. На боковой стенке закреплены лыжи – о, вот и у моего напарника теперь они будут.

– Всё, можешь подходить, безопасно, – сказал я Ластину.

– Нашёл что?

– Да, отличное средство передвижения, дом на полозьях. Думаю забрать.

– Зачем он нам?

– Сам подумай: специально подготовленный для зимы дом, способный перемещаться. Мы же планировали в разных местах вести обстрел, и что, везде к нашим лезть, как бедным родственникам? Напоите, накормите и спать уложите? А тут всё есть, мы сами с усами. И запас продуктов на неделю, и посуда. Лошадь даже.

– А мне нравится, толково.

– Во, оценил. Домой поеду, эту будку тебе оставлю, цени.

– Оценю, когда использовать буду. Хороша она или нет.

– Это верно.

– Ну что, я в батальон за бойцами сбегаю?

– А зачем? Сейчас все трофеи соберём, погрузим в будку и сами доедем, с шиком. Нам же тела не нужны. Ты вот что, смотайся на место наблюдения, снимай с них всё, пока они не окоченели, даже маскхалаты. Штука ценная, пригодятся. Только рацию не трогай, ею я сам займусь. И планшет командира найди, там карта с координатами должна быть и метки. Нам пригодится, а то я тут совсем не ориентируюсь. А я лошадь пока запрягу и подъеду.

– Сделаю.

Ластин убежал, хрустя настом, шустрый мужик, как электровеник, хорошего напарника мне подобрали, а я подошёл к лошади, что на меня косилась, похлопал по шее и дал похрустеть сухарём, который в будке нашёл. Волк ревниво принюхался. Потом я запряг лошадь и повёл её под уздцы к опушке.

Ластин уже заканчивал обирать трупы, так что я, остановя лошадь, стал убираться в будке, выкидывая разный мусор. Если смотреть на эту будку, как на сани, то дверь находилась на корме, а окно со стороны возничего. Под окном – откидной столик и по бортам небольшие, также откидные скамейки. Для утепления на пол будки накидано несколько одеял и тулупов. Вот так немцы и спали. Буржуйка стояла слева от входа, небольшая, удлинённая, с трубой, выходящей наружу. Чтобы случайно кто из спящих ногами о неё не обжёгся, она по низу была оббита досками. Продуманная система. Более того, сверху на буржуйке было что-то вроде держателя, и, похоже, на ней можно что-то готовить.

Я отошёл за санками и закрепил их сбоку будки, там разные крючки были. И потом направился помогать напарнику. Занялся рацией, выключил её, свернул и убрал вместе с антенной в будку. Знакомая рация, у диверсантов той же модели была, но помощнее.

– Ну что тут у тебя?

– Двое рядовых и один унтер, – разгибаясь, ответил политрук, тяжело дыша.

– А почему у одного карабин вместо автомата? Автомат должен быть.

– А у него карабин непростой. Я тоже не сразу рассмотрел. С прицелом он.

– О, неплохая находка. Не новый, видимо, давно пользуется… Подожди, у двоих пистолеты видел, а у одного краешек кобуры торчал.

– А она есть. Только это кобура от нашего пистолета. ТТ внутри был. Радист это.

– Понятно. Ладно, заканчиваем.

Всё собранное мы аккуратно разложили в будке и покатили в сторону полка. Правда, КП полка на шесть километров правее находится, но мы завернём к ближайшему батальону. А что, время обеда, и немец по часам воюет. Покачав головой, я даже удивился, ведь сегодня утром я ещё дома был. Где-то к десяти часам только приехал в штаб дивизии, там как-то всё быстро организовалось, будто подготовлено было, и вот я уже веду перестрелку, причём всё это так быстро произошло, что и трофеи есть, и добыча. Старший политрук было не всё стал брать, на что я указал, и тогда тот начал говорить о мародёрстве, и я так его отчитал, что возражений больше не было, всё собрал. Бинокль мне мой вернул, а себе взял один из трёх трофейных. Как я заметил, он и часы унтера присмотрел, остальные же я себе забрал.

Добрались мы до тылов обороняющегося мотострелкового батальона довольно быстро. Приметив в капонирах два танка, это были двадцатынестые, я даже удивился, что они у дивизии сохранились. Правда, это были единственные уцелевшие танки, другие три, судя по чёрным столбам дыма, немцы всё же накрыли. В тылу мы нашли разбитую противотанковую батарею, всего одна сорокапятка уцелела. Ну почти – ей колесо повредило, и три артиллериста пытались его заменить на такое же с разбитой пушки. От них мы узнали, где КП комбата. Чуть в стороне в небольшом укрытии, в овраге, дымилась походная кухня, и там суетилось несколько бойцов и находился ротный старшина. Оставив будку под их присмотром, мы дошли до КП. Встретили нас хорошо, да что хорошо – отлично. Особенно капитан обрадовался, что всё, наводчиков мы накрыли и даже собрали их имущество. Ему надоело свой КП постоянно переносить. О нашем появлении он знал, водители грузовиков сообщили, как и то, на кого мы охоту открыли, так что принесённая нами информация его откровенно окрылила. Он ещё долго ругался в сторону рощи в своём тылу, на неё ведь никто и не смотрел, далеко, даже от дорог, там и тыловых частей не было, и артиллерии. Была противотанковая батарея, да разбита, и миномётную батарею накрыли быстро, два подноса осталось.

Когда мы пообедали, Ластин вписал в мою учётную карточку стрелка троих немцев и подписался, вторую подпись поставил комбат. Оказалось, это необходимо по правилам. После этого политрук составил рапорт о начале боевых действий, комбат снова подтвердил. Потом мы прошли к будке, и капитан с несколькими своими командирами её осмотрел. Часть вещей и всё оружие мы передали бойцам батальона, включая ящик гранат. Даже снайперку. Мой напарник, может, и неплохой начинающий наблюдатель, но стрелок никакой, и за выделенные мне три дня учить его я не видел смысла. А вот в батальоне были два снайпера, профи, что заканчивали школу снайперов. И у одного от минного обстрела винтовку раздолбало, вот комбат и попросил трофейный карабин с оптикой своему снайперу. Я отказывать не стал и передал его с ящиком патронов. Ранцы немцев осмотрели – личная мелочь заинтересовала. Их забрал начштаба батальона, там письма были, хотел почитать, он знал немецкий.

Вот так, частично разгрузив будку, отдав всё, что нам не нужно, мы с политруком стали думать, что делать дальше. Комбат со своими ушёл. Волк, охранявший наше имущество, подрёмывал на санках у будки. В принципе он и на снегу мог устроиться, но зачем, если лежанка есть. Перед уходом комбат выделил нам пожилого бойца, он будет у нас за возничего, охранника и повара. Это я попросил, а капитан отказывать не стал. Кто я такой, он знал, мы даже успели обсудить пару моих передач, тех, где я учил, как воевать. В чём-то он хвалил меня, в чём-то упрекал, приводя для примера собственный боевой опыт, говоря, что я не во всём прав. Ну, у каждого своё мнение…

Познакомившись с бойцом, мы стали величать его батько Степан, из украинцев он оказался, и по первости дали задание переместить будку южнее, подготовить лагерь к ночёвке и ужин сварганить, а мы, прихватив всё необходимое, двинули к передовой. Волка не брали, он с батько Степаном остался. Несмотря на сопротивление Ластина – ему запрещалось водить меня в окопы, – мы всё же добрались до них и пообщались с бойцами. В дивизии уже все знали, что я здесь, так что встретили нас тепло. Более того, один из снайперов был в этой роте, и его ротный привёл. Парню было лет двадцать пять, орден Красной Звезды виден на гимнастёрке через явно специально до конца не запахнутую телогрейку и треугольники сержанта. Опытный боец, у него на счету было тридцать семь немцев. Мы немного поговорили, и тот подсказал три удобные лёжки, которыми он пока не пользовался. Не засвеченные. Также сообщил, что у немцев было три снайпера, но их на пару с другим снайпером положили, используя приманки. От того немцы и злились, минами накрывая. В общем, он сопроводил меня на одну лёжку и ушёл на другую, решил прикрыть в случае чего. Особо на успех я не рассчитывал, немцы о снайперах батальона знают, так что шансы подловить кого были мизерные.

Ротный на карте показал, где у немцев огневые точки, которые они успели засечь. Сбить наших с позиций не смогли и две прошлые ночи работали, так что у них там были полнопрофильные окопы. Только поэтому было ясно, что в ближайшее время наступать на этом участке они не планируют, иначе снова попытались бы сбить дивизию с позиций. А так обозначили линию фронта и сейчас наверняка подтягивают резервы. Разведчики соседнего батальона умудрились ночью унтера уволочь, он в штабе полка был, но что тот рассказал, ротный не знал.

Дальше произошло то, о чём мы с ротным договорились. В его роте едва пятьдесят бойцов набиралось, треть имели лёгкие ранения, но они не отказались помочь. В общем, когда мы были на позиции, в своих маскхалатах, а сверху ещё и простынёй накрылись, признаюсь, моей, из дома уволок, то тот отдал приказ, и рота открыла стрельбу. Просто в сторону немцев, всполошив их в затишье. Да ещё наши закричали «Ура!», будто в атаку устремились, но сколько немцы, занимающие боевые позиции, ни всматривались, никто в атаку не шёл. А наши бойцы, складывая руки рупором, ещё больше орали, войдя в раж. Это я попросил комбата, чтобы весь батальон имитировал атаку, чтобы на общем фоне моих выстрелов не было слышно. Ничего подобного бойцы ещё не делали, снайперы так пока не работали, поэтому немцы и купились, ну а мы с моим напарником активно вели отстрел немцев.

– …На два часа, немецкий офицер, сморит в бинокль. Есть попадание, ему пулей аж шею перерубило… О, на одиннадцать часов, возле разбитого немецкого танка пулемётный расчёт, вижу две каски. Стреляют… Второй номер готов… первый номер готов… Наблюдаю корректировщика, на двенадцать часов, наушники на голове и бинокль в руках. Готов, аж голова взорвалась… Ещё один офицер, на… Поздно, его кто-то другой головы лишил.

– Это сержант работает. Чего это он в нашу зону обстрела влез? – недовольно пробурчал я, меняя обойму. – Готов.

– На два часа, три немца, волокут катушку с кабелем… Есть попадание в одного… Ты ему в ногу попал. Двух других уничтожил, а этого добей.

– Это хитрость такая, немец теперь – приманка, воплями будет подзывать своих комрадов, чтобы спасли, а мы будем их отстреливать. Только те не полезут, немцы – не русские. А вдруг?

– Как-то это всё нехорошо выглядит.

– На то она и война… Не, ну ты посмотри, какая скотина. Сержант моего подранка добил. Не-е, будет серьёзный разговор!

– Унтер на двенадцать часов, где раньше корректировщик был. Готов… О, немцы противотанковую пушку на прямую наводку выкатывают, на одиннадцать часов у холма, где сгоревшая сосна. Наблюдаю четверых, двое укрываются за щитком. Один упал… ползёт… всё, готов… Второй тоже. Рикошет от щитка. О, ты в смотровую щель попал, вывалился третий из-за щитка. Четвёртый убегает… Есть падание…

– Всё, уходим, сейчас нас минами накроют. Наверняка засекли. Задержались мы.

Мы сползли в окоп с разбитым «максимом» и вихрем понеслись по окопам, где в «лисьих норах» прятались бойцы, а вокруг уже вставали многочисленные миномётные кусты разрывов. Забежав в блиндаж – три наката, неплохо, мину выдержит, – мы плюхнулись на скамейки, где ухмыляющийся лейтенант-ротный сунул нам по кружке горячего чая. Около десятка бойцов, что тут так же укрывались, встретили нас одобрительными возгласами.

– Видел я, как вы работаете. Удивили, надо сказать, хотя думал, удивить меня сложно. Это сколько вы офицеров положили? Я двоих видел?

– Одного, второго ваш сержант подстрелил, – отрываясь от кружки, недовольно сказал старший политрук. – А так, если подсчитать: офицер, три унтера, корректировщик, три связиста, расчёт пулемёта, потом четыре артиллериста противотанковой пушки, то получается четырнадцать ровным счётом. Все ценные военные специалисты.

– А вы молодцы.

– Может, и молодцы, но с вашими снайперами больше работать не буду, – недовольно сказал я. – Мне кажется, ваш сержант сделал всё, чтобы испортить мне охоту. Какого хрена он лез в мою зону стрельбы? За такое и по роже получить можно. Прикладом.

Лейтенант выгораживать того не стал и быстро замял разговор, переведя его в другую сторону. Они с Ластиным занялись оформлением моей учётной карточки, так как за стрельбой следили все кому не лень, а бинокли в роте были, в том числе трофейные, и лейтенант, опросив других зрителей, подтвердил всех подстреленных, так что в моей учётной карточке только за сегодняшний день появилось семнадцать меток. Уже неплохо. Мне те зрители ещё подстреленных хотели приписать, но тут мы с напарником твёрдо утверждали, не наши, мол, вашего снайпера работа, на него и записывайте.

Миномётный обстрел длился почти час, ротный прокомментировал, что, похоже, мы серьёзно немцев достали, если они столько шума навели. Сержант не появлялся, видимо, передали ему, что я был зол на него. Звонили из штаба батальона, а тем – из штаба полка. Узнавали, что у нас за шум и что известно о нашей паре. Вот и узнали новости. От комдива передали, что мне он уши оторвёт, обещал ведь на передовой не бывать, так я и не был, ну почти. Слегка краем коснулся.

Как только обстрел стих, мы ушли в тыл, к нашей будке. Тут немцев отлавливать смысла не было, так что мы прихватили всё имущество и тылами направились к другому полку. К вечеру за час до темноты были у крайнего правого батальона. Там со снайперами напряжёнка, более того, немцы ещё безобразничают, отстреливают наших, это нам попавшиеся тыловики пожаловались, вот мы тут и встали. Укрыли будку в низине, в кустарнике, в двух километрах от передовой, и поползли – тут открытые пространства, именно ползли к окопам. Километр ползти пришлось. Метров за двести до окопов устроились на позиции уничтоженной противотанковой пушки и, оборудовав лёжку, стали осматривать окопы немцев. До них метров шестьсот от нас было.

– Смотри, ничего не боятся, вон трое в стороне наверху сидят, похоже, теребят губные гармошки, – сообщил напарник, не отрываясь от бинокля.

– Запугали наших, кто выглянет – пуля в лоб.

– Нас не засекли, как думаешь?

– Не думаю, мы ползли вне зоны интереса снайперов, они сюда вряд ли смотрят, им окопы нашего батальона интересны… Снайпера бы найти.

– Не вижу.

– Они хорошо прячутся, пока тот выстрел не сделает, засечь фактически нереально. Это если он на позиции и не спит где-нибудь в блиндаже, – пристально осматривая немецкие позиции в свой бинокль, сказал я.

– Выстрел, – дёрнулся напарник.

– Да, немецкий карабин, по звуку слышно. Похоже, снайпер. Я не засёк вспышку, а ты?

– Тоже нет. Снег ещё этот слепит, хорошо хоть, солнца нет.

– Судя по звуку, бил он не из окопов немцев, ближе был, примерно между тем разбитым немецким танком и вон тем лежащим на боку бронетранспортёром. Смотри, а я его выманю.

– Как?

– Начну отстрел той троицы музыкантов, если немец опытный, он будет искать и по звуку определит, откуда приблизительно ведётся огонь. В этот раз нас не поддерживают и звуки выстрелов стрельбой не маскируются, быстро засекут. Он выстрелит, должен выстрелить, засеки вспышку. Дальше уже мой выстрел.

– Понял. Готов?

– Готов.

Первый выстрел, и один из немцев скатился в окоп бессознательной тушкой, пока остальные сообразили, что происходит, я снял второго и явно ранил третьего в руку. В это время от щитка с визгом рикошета ушла в небо пуля.

– Засёк?

– Да, этот гад у хвоста разбитого немецкого самолёта устроился. Там вспышка была.

Дождавшись второго рикошета, тот бил в смотровую щель, где торчал ствол моей винтовки, я выкатился из щитка, у меня было время, пока тот выбивал стреляную гильзу, и, прицелившись под хвост сбитого штурмовика, заметив там шевеление, сделал три выстрела.

– Готов, – сообщил Ластин. – Его белая куртка вся в крови, без бинокля даже видно.

– Уходим.

Вскочив, мы рванули в тыл. Вовремя. Нашу лёжку не только снайпер обнаружил, так что там начали рваться мины. Причём преследуя нас, видимо, корректировщик работал. Две так перед нами в тридцати метрах рванули, заставив нас упасть в снег. Вскочив, мы побежали дальше, пока не ушли в низину, потом по кустарнику и добрались до будки.

– Не зацепило? – отдышавшись, спросил я, заметив кровь на лице старшего политрука.

– Нет, только губу разбил, когда в снег упал. Там что-то твёрдое под ним было.

– Бывает. Повезло, считай. Есть хочется, надеюсь, ужин готов.

– Странно, что нас из пулемётов не прочесали, вроде в прямой видимости были, могли дотянуться.

– А та троица и была дежурным расчётом станкового пулемёта, остальные наверняка не успели занять боевые посты, мы уже удрали. А пулемёт я видел. На наш «максим» похож. У меня такой был, коммунистическому батальону подарил. Только тот в ручном исполнении был, а это станковый. Позиция у нас была хороша, надо признать, а вот момент отхода не проработан, поэтому и пришлось так спешно драпать. Это урок. Я, кстати, об этом знал, но, скажем так, прошляпил. В следующий раз позицию не выберем, если не будет хотя бы двух удобных путей отхода.

– Хорошо. Восемнадцать сегодня настреляли, – довольно сказал тот.

– А пулемётчики?

– Я снайпера искал, не видел, убил ты их или нет, подтвердить не могу.

– Вот бюрократ.

– Уж какой есть, – развёл тот руками и принюхался. – А хорошо пахнет.

Мы подошли к нашему лагерю, где батько готовил ужин. Почти закончил, мы вовремя вернулись. Волк подбежал и запрыгал вокруг меня от радости. Стрельбу батько слышал, как и обстрел, так что, пока мы ужинали, любопытничал. Ну а мы спорили, сколько было убитых. Именно сейчас, когда практически стемнело, нас и нашли два бойца из той роты, в тылу которой мы работали. Они нас по дыму от костра обнаружили. Ластин ушёл к ротному. Ему подтверждение нужно было, говорю же – бюрократ, а я занялся винтовкой, хорошенько почистил её. После этого достал трофейную радиостанцию из будки, накинул антенну повыше на ветку высокого тополя и стал крутить ручку настройки, вслушиваясь в шорохи в эфире. Один боец с напарником ушёл, а второй нас охранял, вернее, отслеживал, мало ли что, так что они с батькой, когда я включил сводку новостей, с интересом их прослушали. Потом я стал ловить немецкие переговоры, нашёл одни.

– Есть что интересное? – спросил батько Степан.

Он подтапливал буржуйку в будке, мы скоро дальше поедем, готовил нам спальное место.

Сделав глоток чая, я помотал головой:

– О нас ничего, тыловики треплются. Что, сколько и куда доставят. Видимо, на передовой в основном телефонную связь используют. Разве что корректировщики голос могут подать, но они сейчас молчат.

Когда Ластин вернулся, то был доволен, мне не только снайпера подтвердили, за его карабином, как стемнело, добровольцы сползали, но и пулемётчиков. Двух, третий действительно подранок, слишком шустро спрыгнул, это успели заметить. Эту троицу давно видели, но не стреляли, сами приманку для снайпера делали, на пулемётчиков его вывести хотели, лишь отслеживали, а тут выстрелы, так что свидетели были. Немец по их приманке стрелял, по чучелу, а обнаружить не смогли, это нам вспышку было со стороны видно. Таким образом, сегодня я настрелял двадцать немцев. Счёт шокирующий, это напарник признавал, не у каждого снайпера такой есть. После этого, попрощавшись с бойцом, мы с напарником погрузились в будку, накрылись тулупами и уснули, а батько Степан, устроившись на козлах, повёз нас в тыл по укатанной дороге, по которой припасы доставляют. Его задача отвезти нас за ночь на край обороны дивизии, где стык с другой частью. Следующий день я планировал провести там, надеюсь, слухи о наших методах до тех немцев ещё не дошли. Волк, иногда вскидываясь, спал в ногах, грея их, как буржуйка.

Следующий день прошёл не менее продуктивно. Я использовал разные хитрости и примочки, настреляв тринадцать немцев. По количеству-то меньше, но из них семь были офицерами, на ложные атаки выглядывали, два корректировщика и почти в полном составе экипаж танка. Удалось по счастливой случайности его подловить во время обеда, жаль, пятый танкист успел спрыгнуть в капонир.

Вот на третий день мы работали на другом краю позиции дивизии, тоже на стыке. Нас сюда опять же батько Степан довёз за ночь, пока мы спали. Сам он днём отсыпался. Продолжая использовать разные уловки, мы сняли шестерых офицеров, один был в звании полковника, напарник разобрался в знаках различия. Мне кажется, брехал, слишком далеко, но немцы сами подтвердили, когда я их волну слушал, был убит командир полка. Его вполне официально записали на меня, лично комполка приезжал, благодарил. Он же вчерашний боевой листок подарил, в котором описывались наши с Ластиным действия и сколько немцев было уничтожено. Оказалось, пользуясь моментом, он по телефону связывался со своим коллегой и давал материал для боевого листка. Да-да, коллегой. Выяснилось, Ластин был и военным корреспондентом, ведя полную запись всех наших действий. И когда третий день закончился и батько Степан повёз нас, крепко спавших, в штаб дивизии, на моём счету было пятьдесят три официально подтверждённых и шесть не подтверждённых немцев. Есть чем гордиться. Теперь можно со спокойной совестью возвращаться домой.

* * *

Разбудил меня утренний шум снаружи. Я растолкал напарника, и мы, скинув тулупы, выпустили Волка и выбрались на мороз следом. Будка стояла в лесу у землянок, именно сюда перебазировался штаб дивизии за эти три дня. Лошадь распрягли, обиходили, батько за этим строго следил. Неподалёку стоял приставленный к нам часовой. Потянувшись, я осмотрелся и поинтересовался у старшего политрука:

– Интересно, тут поесть можно где? Горяченького?

– Было бы неплохо, – оживился тот.

Вскоре я заметил торопливо идущего в мою сторону отца, видимо, его предупредили о моём отъезде. К сожалению, нормально попрощаться не получилось, в Москву уходила одна из тыловых колонн, и меня торопились посадить на неё. Ладно хоть, покормить от пуза успели, не забыв о Волке. Часть трофеев я отцу отдал: оба котелка, ТТ, часть мелочёвки с немцев. Радиостанцию приняли радисты из роты связи, вместе с батареями, а будку со всеми припасами забрал политотдел дивизии. Сразу лапу наложили. Батько Степан, попрощавшись, вернулся в свой батальон. Мы также простились с напарником, обменявшись адресами почт. Потом я поговорил с комдивом. Тот похлопал меня по плечу, сказал, что ему докладывали командиры полков о моих действиях, как-то странно и необычно я работал в роли снайпера, но на удивление очень продуктивно, это все признавали. Я ему посоветовал сформировать взвод снайперов личного подчинения и группу антиснайперов, чтобы можно было посылать их на разные участки, если там складывалось тяжёлое положение. Тот обещал подумать.

Мне выдали на руки карточку стрелка со всеми отметками, это мой документ, комдив и комиссар его подписали. Подарили дивизионный боевой листок, свежий, там снова нас поминали. Помимо этого нас с Ластиным сфотографировали на фоне будки. Я держал на сгибе руки винтовку, а у того на груди был трофейный автомат. Отец снимок потом пришлёт. Комдив пообещал представить меня к награде, добавив, что недоумевает, почему меня не наградили за те пять сбитых бомбардировщиков и уничтоженных немцев. На этой ноте мы и расстались. Отец захлопнул дверцу грузовика, и мы в составе колонны покатили в сторону столицы.

Вдруг машины стали останавливаться.

– Воздух! – крикнул водитель.

Миг – и кабина опустела.

Я взлетел в кузов, скинул санки и, прихватив Волка, отбежал в сторону и залёг. Жаль, маскхалат свёрнут в санках, на снегу я был хорошо виден.

За три дня работу немецкой авиации я увидел во второй раз, первые два дня погода нас радовала – нелётная, а вот на третий день, когда я полковника снял, рассмотрел, как те летали, и один раз бомбёжку вдалеке. И вот теперь второй раз. Три штурмовика поработали пушками и пулемётами, не тратя бомбы. Все шесть машин или полыхали, или были серьёзно повреждены. Единственная зенитка, счетверённые пулемёты, пыталась выставить заградительный огонь, но исчезла в пламени взрыва. Когда штурмовики полетели дальше в наш тыл, я встал, отряхнулся. Волк тоже встал, с интересом косясь в сторону горевшей техники, где было три дымных столба. Махнув рукой своему водителю, что, мол, сам доберусь, выбрался на дорогу.

Проверив поклажу, я прицепил санки к поясу и двинул своей дорогой. Волк бежал рядом, прислушиваясь к далёкой канонаде. Километр за километром мы прошли мимо небольшой деревни, где стояли какие-то машины, видимо, тыловая часть, потом в сторону видневшихся дымов. Немцы возвращались, но, как я заметил, не все, да ещё один серьёзно дымил, но тянул. Тут из-за туч вывалились пять наших «ястребков» и накинулись на шестёрку бомбардировщиков. Я остановился и, сделав несколько глотков из фляги, с интересом стал наблюдать за воздушным боем. Потеряв одного, наши лётчики сбили четыре бомбардировщика и серьёзно повредили пятый, который, снижаясь и оставляя дымный хвост, уходил в сторону передовой. Шестой удрал на бреющем. Отметив, где выбросился наш лётчик и где спускались немецкие пилоты, я довольно улыбнулся: вот можно и поохотиться. А что, одиннадцать утра всего, должно хватить времени. Парашютисты опускались кто в поле, а кто над лесом. Кроме парашюта нашего летуна, было девять немецких.

Сняв лыжи с санок, я застегнул крепления, взял в руки палки, сошёл с укатанной дороги и энергично двинул по полю в сторону нашего лётчика, но по пути перехватим двух немцев. Почувствовав сзади рывок и тяжесть, я обернулся и ухмыльнулся: Волк запрыгнул на санки и теперь лежал наверху, с интересом осматриваясь. Похоже, надоело ему самому идти. Сгонять его я пока не стал, пусть сил набирается, в моих планах на него были большие виды. Хотя следы в снегу и так видны, никуда от меня летуны не денутся. Вот только всех охватить я не смогу, слишком на большой площади их раскидало. А парашюты пригодятся, тот, что мы с отцом привезли, мамой и Таней охотно был превращён в разные изделия, благо швейная машинка у нас была, а тут ещё добыча. Фиг она от меня уйдёт.

Вооружён я был так себе. Один наган с десятком запасных патронов да бинокль. Всё остальное отдал отцу, человек он воюющий, ему нужнее. Хотя и в тылу, но, зная характер отца, уверен, будет выделять время на охоту. Стрелок он был не хуже меня.

Снег уже солидно выпал, шагнёшь – и проваливаешься, немцы быстро устанут, так что я на лыжах их догоню.

Заметив, что оба немца, отстегнув парашютные ремни, стали уходить в сторону леса, до которого километра полтора было, я только ругнулся. Не на то, что они уходят, на это мне плевать. Но оба купола лёгким ветерком начало сносить в сторону под моим яростным взглядом. Не будет обновок у семьи.

– А нет, будут, – хмыкнул я.

Поле тут неровное, по трофейной карте отмечено как заливной луг, так что осоки и высоких кустиков травы, пробивающихся из-под снега и не сгибающихся под ветром, хватало. Вот за какой-то такой кустик один купол и зацепился. Если бы его наполнил ветер, тот сорвался бы и полетел дальше, как это делал второй, но он скукожился и лишь слегка трепыхался краями на ветру.

В это время послышались близкие выстрелы. Кто стрелял, понятно: между обоими немцами и лесом был наш русский лётчик, который и устроил перестрелку. А тем лишь бы задавить его огнём и уйти как можно дальше. Так что вся троица палила, укрываясь за кочками. Не думаю, что запас патронов у них солидный, так что не долго им стрелять. А вот я прибавил ходу, согнав Волка с санок, да он и сам при выстрелах слетел. Двести метров, именно столько мне оставалось до ближайшего немца, и тот это видел, изредка оборачиваясь, чтобы я внезапно не обрушился на них, но огня не открывал. Опытный, понимал, что двести метров для пистолета – это слишком большое расстояние, пустая трата и так невеликих боеприпасов. Ни у кого из нас не было дальнобойного оружия, да никто и не рассчитывал, что будет такая перестрелка, особенно я, иначе прихватил бы с собой свою мелкокалиберную винтовку, и расклад на поле был бы другим. Но чего не было, того не было.

Обоих немцев я отчётливо видел, они ко мне спиной лежали, а вот голова нашего лётчика, увенчанная шлемофоном, только иногда мелькала из-за кочки. Задавили немцы его огнём, один палил из пистолета, а второй сбоку к нему заходил. Тот этого, видимо, не замечал. Достав револьвер, я взвёл курок и, остановившись и встав на одно колено, тщательно прицелился. От выстрела тот немец, что пытался задавить огнем нашего летуна, дёрнулся и, перекатившись на спину, вытянул обе руки в мою сторону, стал целиться. Его пуля просвистела в стороне, но тут я снова выстрелил, и моя пуля рядом с его левым плечом зарылась в снег, явно испугав немца, и тот, похоже, произвёл случайный, рефлекторный выстрел. И тут же заорал от боли. Я засмеялся от нелепости ситуации и рванул дальше, пока тот пребывал в болевом шоке. Однако тот быстро из него вышел и снова начал поднимать пистолет, но я уже сблизился на расстояние уверенного поражения и загнал ему пулю точно в лоб. Со вторым справился лётчик, всадив ему две пули в грудь.

Я вернулся за санками, которые отстегнул, ещё когда первый немец по мне открыл огонь. Волк бегал по округе, обнюхивая обоих убитых и с опаской поглядывая в сторону нашего лётчика. Да, мне тоже что-то не нравилось, что он не поднимался. Быстро обыскав тело своего подстреленного, снял с него всё самое интересное: пояс с кобурой, часы, деньги и зажигалку. В его вальтере было всего два патрона, и рядом лежали два отстрелянных магазина, которые я также по-хозяйски подобрал. Теперь понятно, почему он так долго палил – у него был дополнительный магазин. Ещё был планшет с картой, видимо, убитый был штурманом, да и звание имел фельдфебеля. Убрав находки в санки, я осмотрел второго подстреленного, забрав документы, часы и пистолет. У этого было три патрона и не было запасного магазина. Кажется, я догадался, как те действовали. Они же рядом друг с другом приземлились, метрах в пятидесяти. Лётчик-офицер передал свой запасной магазин штурману, благо оружие было однотипным, и пока тот давил огнём, пилот стал обходить. Но не получилось так не получилось.

Зажиливать трофеи со второго немца я не стал, дошёл до нашего лётчика, чтобы честно всё ему это вручить, его добыча.

– Серьёзно ранен? – подойдя, присел я и осмотрел ногу, которую тот зажимал обеими руками, стараясь остановить кровь.

– Зацепило слегка, – прошипел он, стараясь не стонать от боли.

– Кость перебило, – сразу отметил я и добавил, положив рядом трофеи: – Держи пока, сейчас жгут завяжу и буду повязки накладывать. Кстати, это трофеи с подстреленного тобой, лётные очки с зеркальным напылением, часы, портсигар, зажигалка, кобура с Вальтером, правда, к нему всего три патрона, но есть запасной отстрелянный магазин. Ну и неплохой складной ножик, в сапоге за голенищем нашёл. Документы немца. Кстати, представляешь, у них обычные с виду сапоги, а внутри мехом оббиты. Нужны? Я быстро сниму, пока они ещё тёплые…

Так, заговаривая зубы, я затянул жгут, сунув под него бумажку со временем наложения, карандаш и блокнот у меня были при себе, потом перевязал прямо поверх комбинезона. Главное, кровь остановить, а дальше медики разберутся. Ранение сквозное, пуля прошла навылет, вылечат. От дороги уже бежали люди, десятка три на глазок, войск вокруг хватало, на дороге стояли машины и пара броневиков.

– Слушай, не пойму, где я тебя видел?

– Поляков я. Александр, – ответил я, завязывая узел.

– Точно, а я смотрю и не пойму, вдруг земеля? Сам я с Курска, – чуть ли не обрадовался тот, уже забыв о ранении, но то само дало о себе знать.

Дёрнувшись, он застонал, осторожно удерживая рану.

– Слушай, вон бойцы бегут и пара командиров, ты трофеи при себе держи, эти по виду не повоевавшие, могут и свистнуть, они на это дело лютые, а это твой законный трофей. Вот ещё карта немецкого штурмана, там какие-то обозначения, начальству передашь, может, что-то интересное.

– Помнится, у одного немца планшет был, а тут карта без него, – помогая мне убрать карту под лётный комбинезон, пробормотал тот.

– Ну там мои трофеи. Скажи спасибо, что хоть карту отдаю.

– Ну ты даёшь, – усмехнулся он и тут же встрепенулся: – Кстати, мы так до конца и не познакомились, лейтенант Подгорный, истребительный полк.

– Я догадался, что именно истребительный.

Тут до нас добежали первые бойцы, и всё как-то закрутилось, лётчика понесли к дороге, ну и я туда двинул. Кто я такой, уже все знали, летун рассказал, вот я и пояснил, как тут оказался. Не поверили, пришлось показывать личную карту стрелка за подписью комдива, вот теперь уже смотрели так… Даже неудобно как-то, не то чтобы с восторгом, но близко. Дальше всё быстро пошло: возвращаясь, отцепил купол и убрал его в немецкую парашютную сумку. Успел до того, как бойцы подсуетились, но им второй достался, а парашют лейтенанта несли вместе с ним, подотчётное имущество. Меня не обыскивали и даже не допрашивали, куда со штурмана всё делось, документы у того во внутреннем кармане были и ладно. Более того, я на машине добрался почти до окраины Москвы, пока она с лейтенантом не свернула к госпиталю, он находился в селе в здании школы. И я встал на лыжи, санки прицепил и двинул домой. Уже к трём часам подходил к замёрзшей переправе, до наступления темноты оставалось около часа, когда меня окликнули:

– Саша, подожди!

Обернувшись, я опознал нашу почтальоншу. Писем не было, та газеты и журналы разносила, а так как мы были подписчиками, то и нам принесли.

– Как хорошо, что я тебя встретила, лишнюю тяжесть сниму, – пыхтя, пытаясь отдышаться, сказала та и закопалась в сумке. – Так, вот держи «Труд» для деда. «Крестьянка» для мамы, «Мурзилка» и «Крокодил» для сестёр и братьев, и твои «Молодая гвардия» и «Известия Всесоюзного географического общества».

– Ага, – осматривая свежие номера, кивал я, принимая журналы и газеты.

Почтальонше было некогда, много почты разносить, так что, попрощавшись, она заспешила, а я, убрав журналы в санки, двинул дальше. Поднявшись на противоположный склон реки, вышел на нашу улицу и наконец рассмотрел наш дом. Дед на дежурстве, за малышней скоро в садик, дома бабушка и сёстры с братьями. Они-то меня и встретили. С восторгом и визгом. Отдав им журналы, я разгрузил санки и все свои вещи разложил по местам. Трофеи – в тайники. Оружие – в оружейный шкаф, вечером почищу, когда из музыкалки вернусь. Успевал в неё. За полдником без подробностей описал, что делал эти три дня в дивизии отца, и показал карту стрелка и оба дивизионных боевых листка. Хвастаться, так уж хвастаться. Цифра всех шокировала.

Отдыхать я не стал, мне эти три дня нужно наверстать. Поэтому сразу после полдника, переодевшись и велев Марине затопить баню на вечер, побежал учиться. А вечером с Мариной я занялся уроками. Та показывала, что они за эти дни прошли. Мы почти до полуночи просидели, но пройденный учебный материал я получил. А это нужно. Пропускать же так долго школу я больше не планировал. Завтра, в субботу, последние уроки – и начинаются десятидневные осенние каникулы. Так что отучусь и скатаюсь в Горький, как и планировал. Вот только надо подумать, как ехать. Что без сопровождения – это понятно, мы с мамой на эту тему уже серьёзно поговорили, и она меня отпускала, доверяла, знала, что я не пропаду, опыт немалый. Дед ехать не мог, на такой большой срок подменить его некому, а он новичок, не хотел давать повод о себе плохо думать. Мама и Таня учатся. Так что еду один.

Как лёг спать, даже и не помню, моментально вырубился. Главное, домой вернулся, что хотел – сделал, а дальше уже посмотрим, тем более у меня были планы на ближайшие дни.

Чуть не отлетев в сторону от толчка – какой-то невысокий живчик нёсся мимо с мешком на плече к подходившему поезду, – я восстановил равновесие, проверил сидор за спиной – цел, не порезан, в карманах тоже порядок, – и энергично зашагал дальше. Сегодня была суббота. Мы отзанимались, и всё – начались каникулы. Вернувшись из школы, я собрался: деньги, о которых никто не знает, оружие, запас провианта, документы на дом, ну и вырезки из газет, чтобы опознали, и направился на Ярославский вокзал. Кстати, когда я собирался, то узнал от бабушки, что Константин Львович заходил, срочно искал меня. Узнав, что я ещё в школе, рванул туда, но, похоже, разминулись по дороге. Меня это не особо трогало: исключили меня из программ – так исключили, больше никакого отношения к ним я не имею, сами от меня отказались, да и поездка у меня на носу. Что, мне всё бросать? Вот я и не бросил.

На вокзале ни о каких билетах и речи не шло, народ набивался в поезда только так, милиционеры с трудом сдерживали их. Такой ажиотаж был понятен: все в Москве знали, что немцы на подступах. Паники как таковой не было, но народ бежал. Поезд замер, и машинисты засуетились, заправляя его углём и водой. Посмотрев, как люди штурмуют вагоны, я покачал головой и, свистнув лаек, чтобы не отставали, направился к голове поезда. Да, поехал я с Волком и Баламутом. Так-то последнего звали Смелым, но из-за частых ситуаций, в которые попадал этот пёс ещё щенком, к нему намертво приклеилось это прозвище, да и сам он на него откликался. Винтовку в чехле я закрепил на вещмешке, заполненном до отказа, тяжёлый, меня аж мотало, когда я всё на себе нёс. А как иначе, тут и посуда мне с псами, пропитание, одеяло сверху привязано, боеприпасы, пятьдесят патронов к винтовке и двадцать к револьверу. Обменный и подарочный фонд ещё был. Да много что нужного. Я планировал под Горьким по лесам походить, изучить, если повезет – поохотиться. Поэтому и лаек с винтовкой взял, не только развеяться.

– Здорово, братцы.

На моё приветствие обернулись оба чумазых машиниста.

– И тебе здравствуй, – степенно сказал старший из паровозной команды, пригладив роскошные будённов-ские усы. – О, а я тебя знаю. Сын мой всё тобой восхищается. Поляков. Я прав?

– Он самый. Мне в Горький нужно, дня на три-четыре, потом обратно. А в вагонах, сами видите, какая давка. С вами реально прокатиться? Я заплачу и за себя, и за псов.

– Ещё чего вздумал! – возмутился старший. Я уже думал, что всё, облом, как он добавил: – Деньги еще брать! Так поедешь. Только смотри, у нас жарко и тесно. И псов своих попридержи, чтобы не кусались.

– Ничего. Мы в уголке как-нибудь.

– Ну давай тогда, залезайте, пока никто не смотрит.

Скорее тот шутил: и милиционеры на нас поглядывали, и трое рабочих из местных, что помогали в заправке паровоза. Забравшись сам, я свистнул псов, которые явно опасались пышущего паром паровоза, но всё же внутрь запрыгнули. Я расстелил им в стороне одеяло, положил рядом вещмешок и устроился рядом. Получилось так, что те лежали между стенкой и мной.

Постоял поезд у перрона ещё минут двадцать, после чего тронулся с места.

Вот так началось моё путешествие. Я с немалым интересом наблюдал за всем, что делали машинисты, они даже показали, кто за что отвечает, и дали посигналить. Псы сначала были насторожены, дёргались, но потом привыкли и почти весь путь проспали. Во Владимире машинисты сменились, но новая паровозная команда тоже мне обрадовалась.

Горьковская железная дорога так и стелилась по рельсам, и паровоз тащил вагоны, останавливаясь на каждой станции, выпуская и принимая новых пассажиров. И вот наконец мы оказались в Горьком. Сутки ехали. Привыкший к быстроте поездов следующего века, я не роптал: да, пришлось спать на подстилке в тендере паровоза, ну и что, зато мы оказались на месте.

– Прибыли, – сообщил Степан, старший машинист. – Мы на переезде сбросим ход, сможешь спрыгнуть. Дорогу я тебе описал, не заблудишься.

– Спасибо.

Как только показался переезд, я дождался визга тормозов, поезд заметно сбросил ход, и спрыгнул, сделав кувырок. Обе лайки тоже не испытали проблем и суетились у моих ног, принюхиваясь к новым запахам. Я помахал рукой машинистам, мол, всё в порядке. Те дали гудок и чуть прибавили ходу.

Степан местным был, я не стал описывать ему, из-за чего еду в Горький, всё же чужой человек, но пояснил, что мне нужен райотдел милиции в Советском районе города. Вот он подробно и рассказал, как от переезда добраться до него. Уже полчетвёртого, пока дойду, стемнеет, но надеюсь застать нужного сотрудника на работе и получу ключи от дома, где и переночую. Тот замок, что висел ранее, милиция при обыске сбила и повесила свой, служебный, надо будет его чуть позже сдать. Это мне мой следователь рассказал, ещё когда документы на дом передавал. Нашли ли что в этом доме криминального, не знаю, до меня эти сведения не доводили, но тот был в порядке. Правда, о доме лишь знаю, что он был кирпичным и на достаточном удалении от предприятий, которые повадились по ночам бомбить немцы. Жилые кварталы страдали.

Короче, нужный район находился на другой стороне Оки. Вот Степан и сказал, что мне в центр с ними двигаться не стоит, чего зря время терять. Тут напрямую можно добежать до ближайшей трамвайной остановки и с одной пересадкой я буду на месте. Вот так я и поступил. Остановку нашёл быстро, дождался нужного трамвая, тот переполнен был, однако я уцепился на подножке и покатил. Лайкам места уже не было, но они не отставали, пусть жирок растрясут. У парня, по виду из мастеровых, что стоял, уцепившись, рядом со мной, спросил, где нужная остановка. Ответил не он, а соседка с другого бока. Ещё четыре проехать – и пятая моя. Там я пересел на другой трамвай, этот был не такой забитый, даже билет покупать пришлось. Три остановки – и я на месте. Когда покинул вагон трамвая, псы стояли тут же, тяжело дыша, вывалив язык. Так что пришлось идти помедленнее, чтобы они перевели дух. Пар от них так и валил. Хорошая у них пробежка выдалась.

Когда Степан описывал мне этот район, особенно как добраться до отдела милиции, то я не мог не поинтересоваться улицей с моим домом. Тот её знал, хотя и плохо. Она будет по пути пересекать ту, по которой я пойду к райотделу. Вот я и решил – а почему не завернуть, пока стемнеть не успело, и не осмотреть дом? Хоть визуально буду знать, да и дорогу запомню. Так что, убедившись, что свернул, где нужно, у прохожих уточнял, добрёлся до дома номер двадцать семь по улице Деловой. Удивлённо осмотрев его, разрушений особых на улице я не заметил, хотя бомбят город основательно, остановил женщину в модном пальто и шляпке и уточнил у неё:

– Извините, это улица Деловая дом двадцать семь?

– Видите же табличку, – дёрнула та плечом и двинула дальше.

– Да, вижу, – пробормотал я, расстёгивая тулуп и доставая наган. – Похоже, в моём доме завелись незваные гости.

Это было так: снег очищен к воротам, в левом окне виден свет. Ночь ещё не наступила, хотя и стремительно темнело, а окна не закрыты. Прикрывая оружие полой тулупа, я энергичным шагом двинул к дому. Это какая же гадина, пользуясь отсутствием хозяина, решила мой дом к рукам прибрать? Урою. Не для того я ту аферу с избавлением от тел провернул, чтобы моё новое имущество у меня было вот так нагло украдено. Кто же это осмелился жить без разрешения? Думаю, какие-то пришлые решили пожить в доме, заметив, что он пустует.

Сам дом меня, честно говоря, не заинтересовал. Пока я шёл к нему от центра, то видел разное. Участки маленькие, строения чуть не наползали друг на друга, хозпостроек по бокам почти нет, если только на заднем дворе. Здесь же было лучше. У моего дома, например, был хоть и небольшой, но приличный участок. Сам дом стоял в полутора метрах слева от деревянного забора с соседями. Справа – широкие деревянные ворота, через которые может проехать грузовик, в них калитка. Дорожка прочищена именно к калитке. У ворот, с другой стороны границы участка, длинный дощатый сарай. Больше мне отсюда было не видно, во двор нужно зайти. Дом действительно из красного кирпича, с виду купеческий, но я знал, что это не так, тридцать третьего года постройки по документам. Свежак. Проведены водопровод и канализация, хотя сейчас они должны быть отключены. Отопление печное. Постройка классической архитектуры. Такой же, что мне достался в Москве: может, прошлый хозяин специально так подбирал, или ему просто попался такой же. Большая комната, три окна которой со ставнями выходят на улицу. Две печных трубы. Это всё, что я мог распознать по внешнему виду дома.

Я присел и осмотрел следы. Хм, в доме жили явно двое, один ходил в больших валенках, явно тяжёлый мужчина, а вот обувь второго – слегка стоптанные сапожки, похоже, принадлежали женщине, да и весила она куда меньше, следы не такие вдавленные. Ага, супружеская пара или просто напарники? Ладно, посмотрим.

Я как раз осматривал калитку, уже разобравшись, что та заперта изнутри засовом, когда отметил, как с улицы в ста мерах от меня выворачивает армейский патруль. Шёл он в мою сторону. Что, уже комендантский час начался? Однако их появление было мне на руку, не знаю, как всё повернётся, но иметь за спиной подобных хлопцев не помешает. Ещё было достаточно светло, чтобы видеть друг друга, так что я рванул им навстречу. Псы остались у дома с моим брошенным вещмешком и винтовкой, пусть охраняют. Эту команду они знали, ещё отец их обучал.

– Товарищи бойцы, здравствуйте. Нужна ваша помощь, – подбежав и перегородив им путь, выдохнул я.

Старшим в патруле был младший лейтенант, при нём трое бойцов, патруль-то усиленным оказался. Все вооружены винтовками, ну кроме командира – судя по кобуре, у того был наган.

– Что случилось, кто такой? – грозно нахмурился тот, рассматривая меня.

– Поляков. Александр Поляков из Москвы, – был мой ответ, вызвав у бойцов перешёптывания. – В общем, дело такое: на меня в Москве напали месяца три назад, ну и один из бандитов отписал на меня свой дом в качестве извинений, ну, получилось так. Дом здесь, в Горьком, а приехал я его перерегистрировать на себя только сейчас, школьные каникулы начались. Знаю, что милиция дом после обыска опечатала, и тот должен стоять на запоре. Мне так следователь сообщил. Приезжаю – а в доме кто-то есть, вон видите?.. Псы и вещи мои, если что.

– Вижу, затемнение на окна не наводят… Значит, говоришь, никто не должен жить? А документы у тебя есть?

– Конечно, есть, – пробурчал я.

Достав из-за пазухи большой конверт с документами, показал не только документы на дом, но и боевые листки дивизии отца. Младший лейтенант, подсвечивая фонариком, изучил их и вернул:

– Всё верно, дом по ним действительно твой, дарственная оформлена правильно, да и сопроводительное письмо из милиции Москвы имеется. Ладно, идём посмотрим.

– А если это профессиональные воры? Увидели – дом пуст, вот и заселились под видом хозяев? Или диверсанты немецкие? Это я не исключал бы. Как раз в их манере.

– Что, встречались уже?

– Было пару-тройку раз, – кивнул я, не знаю, видел тот это в темноте или нет. – Очень неприятные ребята.

– Понятно. Ладно, жди тут, а мы осмотрим.

– Ещё чего, подстрахую, – достал я револьвер.

– У тебя откуда оружие? – тут же зашипел командир патруля.

– Подарок комдива, когда счёт до пятидесяти подстреленных немцев дошёл. Бумага на него, если что, есть.

– Потом покажешь.

Мы направились к дому. Я открыл калитку, используя свою финку, сунув её в щель и мелкими движениями сдвинув засов в сторону. Один боец остался на улице, а мы с лейтенантом и бойцами позади прошли к дверям. Осторожно потянув дверь, лейтенант шепнул:

– Закрыто изнутри.

– Сейчас посмотрим, у меня проволочка есть. Может, удастся подцепить засов.

– Я смотрю, ты опытный, ко всему подготовился.

– Надо – а у меня есть. Ты вот что сейчас делал бы? То-то.

Достать я ничего не успел. Видимо, мы как-то привлекли внимание, так как изнутри сеней прогремело три выстрела, первая пуля прошла у нас над головой, так что мы с лейтенантом рухнули на тропинку, вжимаясь в снег. А позади ударил выстрел винтовки одного из бойцов. Мощная винтовочная пуля легко пробила многострадальную дверь, уже имевшую пулевые отверстия и расщепившуюся свежими отметинами, и исчезла внутри. Да и мы с лейтенантом не остались в стороне, разрядив барабаны в дверь.

– У него ТТ, – сказал я.

Мы с лейтенантом устроились по сторонам от двери в таком же лежачем положении и старательно перезаряжались.

Лейтенант, уже видя, что тишину соблюдать не требуется, орал во всё горло бойцам, чтобы держали под контролем окна: кто появится, стрелять на поражение. Бойцы тоже перекликались, окружая дом: один с нами во дворе устроился за пустой собачьей будкой, держал на прицеле окно во двор, второй в огороде исчез. Явно внутри дома эти переклички и команды были хорошо слышны, потому что почти сразу попытались выйти на переговоры.

– Это нам? – удивился я, услышав отборный мат из сеней.

– Вот сволочь. – Прокрутив барабан, лейтенант выстрелил на голос, сам заорав, пугая: – Граждане бандиты, дом окружён, приказываю сдаться, иначе подпалим!

В это время во двор вбежало ещё несколько бойцов с командиром, видимо, ближайший патруль на выстрелы успел. Да и стрелок из дома уже не матом крыл, выпустив пар, а пошла конкретика.

– Думаешь, правда? – приподняв ушанку со лба на затылок, спросил лейтенант, поздоровавшись с командиром второго патруля, они явно были знакомы.

– Наболтать можно что хочешь, пусть сдаётся, тогда проверим, – пробурчал я. – А может, он нам зубы заговаривает, а дружки его готовят прорыв с другой стороны, через окно.

Усилив цепь окружения дома вновь прибывшими, меня оба лейтенанта прогнали со двора, мало ли, зацепит случайной пулей, и стали вести переговоры. Стрелок говорил, что он капитан милиции, в доме с дамой и вообще случайно сюда забрёл. Зубы заговаривает, точно говорю. Мол, подумал, бандиты лезут, ну и дал пару выстрелов, очень ему не понравилось, что их прервали в самый пикантный момент. Я в это не верил, командиры патрулей тем более. Дом опечатанный стоит, какое нафиг любовное гнёздышко? Так что сто пудов бандит.

Оказалось, нет, тот сам открыл дверь, протянул оружие и вышел на свет фонариков. Действительно в форме капитана. Он успел накинуть на голое тело френч. Его тут же скрутили, потом опознают, а в дом вбежали три бойца. Почти сразу изнутри прозвучал пронзительный женский визг. Ну а следом и мы ввалились.

Начали собираться соседи, да ещё дежурный наряд милиции на мотоцикле подкатил, совсем тесно и шумно стало. Они с ходу опознали своего коллегу, более того, их начальника райотдела. Гомон стоял ещё тот. Каждый старался перекричать собеседника, пока мне это не надоело. Громко хлопнув ладонью по столу, где были остатки ужина, прелюдия перед сексом парочки, я рявкнул:

– Хватит! Значит так, обоим патрулям выражаю благодарность за отличные и умелые действия, завтра дойду до комендатуры, выражу благодарность на бумаге и дам заметку в газете. Поэтому прошу продолжить службу, всё, что нужно, вы сделали, спасибо. Дальше: милиция и прелюбодеи, собирайте манатки и вон из моего дома. Завтра сам к вам приду, будем общаться уже спокойным тоном, сейчас все взвинчены. Я останусь в доме, а это мой дом, и переночую здесь. Всё, все свободны.

Как ни странно, мой спич правильно воздействовал на умы. Армейцы, собравшись, ушли, капитан милиции с дамой как-то незаметно пропал, это он так гулял от своей жены и четырёх детей, а я с лейтенантом, старшим наряда, общался на кухне, сдвинув остатки закусок и полупустую бутылку вина на край столешницы. Судя по всему, оформлять вызов никто не собирался, видимо, капитан попросил не подставлять его. Как-нибудь спишут это дело, вроде непроизвольных выстрелов в воздух, с армейцами тот тоже договорится не выносить сор из избы. Лейтенант тоже просил не сообщать об этом деле.

– Хорошо. Но ваш начальник мне должен. Тоже мне, из дома бордель устроили. Как мужик мужика я его понимаю, но, блин, разврат у себя не потерплю, – покачал я головой. – Вон, пусть поможет побыстрее оформить дом на меня, и я сделаю вид, что всё забыл. А чтобы он не пустовал, пусть подыщет квартирантов.

– Это легко, беженцев у нас хватает. Да и по остальному сделаем, – с некоторым облегчением откликнулся тот.

Эта была не совсем та тема, о которой ему хотелось бы вести беседу, вот он и был несколько скован.

Милиционеры придирчиво изучили мои документы на дом и откланялись. Кстати, замок с двери они забрали, подотчётное имущество. Или они, или капитан, но я его не нашёл. Я же, подкинув поленья в обе печи и убедившись, что никого не осталось, запер калитку. Вещмешок занёс в хату, а обоих псов оставил в сенях, вынеся им старый рваный тулуп и в их миски налив воды. Потом проверил светомаскировку. Дверь из сеней во двор нужно без сомнений ремонтировать, вся в дырах. Да и той, что внутрь дома вела, досталось, на её пороге капитан и лежал, когда мы по нему ответный огонь открыли. Чудом не зацепили. Пули чуть ли не впритирку проходили. Часть застряла в двери, часть в стене рядом, но две пули залетели в дом. Одна, пролетев всю комнату, застряла в стене, там имелась небольшая дырочка. Вторая пробила стенку буфета и застряла внутри. Отрикошетила от сковородки и засела в верхней полке, почти пробив её снизу.

Закрыв двери, я осмотрел все помещения. Ну точно планировка один в один с тем домом, что в Москве был. Большая кухня с большой печкой с лежанкой наверху. Потом огромный зал, но без перегородок, комнаты прошлый хозяин тут сделать не успел, чуть правее печка была. Две кровати, одна не застелена, всё сброшено на пол, ну и разброс вещей после штурма. В общем, беспорядок. А так дом как дом, вполне ничего. Три окна на улицу и два во двор в зале, на кухне – одно большое в огород, вот и всё, вся правая сторона дома окон не имела.

Особо имущества не было, включая продовольствие, или тут капитан похозяйничал, у него была такая возможность, или изначально ничего не было, по мелочи всё. Хм, а не на продаже ли того, что было вынесено из дома, тот так кутил? Вот и я не знаю. Ладно, это его дело, посмотрим, как дальше пойдёт. В зале было два шкафа, один старый, ещё царских времён, несколько пошарпанный, дубовый, второй новенький, аж блестит. Свежая покупка. Ещё две панцирные кровати-полуторки и софа. На полу большой половик. На кухне стояли буфет, разделочный и обеденный столы и было два крана: один за печкой находился, там занавеска натянута в виде перегородки, это для умывания, в порядок себя привести, второй над раковиной у разделочного стола, для хозяйских нужд. Непонятно, чего так заморачиваться было, и одного хватило бы. Канализация, как я понял, выходила в выгребную яму в огороде. Туалета в доме не было, «скворечник» во дворе виднелся у калитки в огород. Капитан, подготавливая гнёздышко для встречи, протопил обе печи, чтобы отогреться. Я спустился в подпол и осмотрел кран. Когда проводили консервацию дома, то замотали краны старыми ватными одеялами, рваной одеждой, сейчас это одним комом валялось в стороне.

Найдя ведро и половую тряпку, я набрал воды, подогрел её на печи. Заодно поставил кипятиться полную кастрюлю воды, суп сварю, жидкого захотелось. В общем, я занялся уборкой. Протряхнул все вещи, отмыл полы и протёр пыль с мебели. Грязную воду выплескивал в снег во дворе. Работал до поздней ночи. Лишь раз прервавшись – супу отведать. Отличный получился, наваристый.

Пока убирался, более детально изучил дом и содержимое шкафов. В буфете действительно пусто, только разная посудная мелочь. В принципе мне хватало. Запасов продуктов у меня особо не было, мы с лайками всё съели, пока ехали к Горькому, да ещё я делился с машинистами, к общему столу выкладывал. Так что от шмата сала остался один огрызок, хлеба вообще нет. Хоть крупы имелись на первое время, когда дома буду ночевать, на это и рассчитывал. В сенях я нашёл сундук со сбитым замком. Открыл, пуст. Внутри железом обит. Ну ладно, в нём хранить буду припасы, пока не уеду.

Постельное бельё заменить нечем, не было второго комплекта. Я собрал его в узел, подготовив к стирке. Мне кажется, из дома выносилось всё довольно тщательно. Но опись имущества, перед тем как дом опечатали, должна быть. Посмотрим завтра на эту бумагу. Остальные постройки завтра осмотрю с утра.

Привыкший вставать рано, я проснулся, когда начало только светать, и сразу подкинул поленьев в обе печи. Сходил в нужник и потянулся, осматриваясь. Двор был слегка утоптан вчерашними событиями. Калитка со двора, в огород была полуоткрыта, ветер надул снега так, что теперь, пока не откопаешь, не закроешь её. В доме умылся и поел подогретого супа, вылив остатки в миски псов. Вчера суп им пришёлся по вкусу, всё выхлебали, жаль, что хлеба не было. Без него не совсем то, надо было из дома хоть сухарей прихватить. А то взял две краюхи, да мы уговорили их, пока ехали. Попил чаю и снова вышел во двор, осматривая постройки. К моему удивлению, бани не было. Был длинный сарай с двумя входами в него со двора, и всё. Откопал двери, вытащил накрученные проволочки в проушины замков и прошёл внутрь. В одном углу небольшой сельхозинвентарь и несколько тюков соломы, ну и старая конская упряжь. Однако это не конюшня. Никаких следов пребывания лошадей я не нашёл, как и другой живности. Баламут, молнией бросившись вперёд, смог ухватить клыками мышь. Во даёт! Шустрый, молодец. В другой половине сарая я нашёл погреб, осмотрел – пуст.

Замков у меня не было, а их три нужно, если сарай считать, а если о сундуке вспомнить, так все четыре, так что пока я просто закрыл дом на длинную щепу, поправил почти пустой вещмешок, висевший на одном плече, и, закрыв калитку, энергично двинул в сторону райотдела. Оба пса остались дома, пусть охраняют, оружие, а я имею в виду винтовку, да и всё, что было в вещмешке, оставил в доме. С собой взял только документы и деньги. Надо сказать, об оружии меня не спрашивали, наверное, армейцы не сообщили о моём неучтённом.

Я думал, капитан меня не примет, на подчинённых всё свалит, но нет, когда дежурный узнал, кто я и к кому, лично сопроводил в кабинет к начальнику. Тот посмотрел на меня с интересом, хотя и без особого дружелюбия. Знакомство произошло так, что не очень-то располагало к хорошему отношению. Но и негатива он ко мне не выказывал, я уж тем более.

– Думаю, не стоит дуться друг на друга, что произошло, то произошло. Забыли, – после приветствия сказал я и протянул руку.

Капитан подумал и крепко пожал её, а раз так, стоит пообщаться более предметно.

– Если ты, Александр, о помощи по регистрации дома, то проблем нет, можно…

– Нет-нет, – поднял я руку, останавливая капитана. – За вечер и часть ночи я успел всё обдумать. В общем, дом мне в Горьком не нужен. Раз уж так достался, то ладно, пусть будет. Видите ли, я всю жизни мечтал жить на берегу моря. Вот я вчера и подумал. Эвакуированных у вас в городе множество, может, есть из таких, у кого дом на берегу Чёрного моря? Сочи там, Анапа или рядом с Новороссийском? Крым не интересует. Вот я и хотел бы при вашем содействии произвести обмен. Тот на меня оформляет свой дом, а я передаю этот здесь.

– А если дома нет? Сгорел, например, при бомбёжке?

– Так для этого вы мне и нужны. По своей линии проверите, ну и не продал ли тот его. Например, по делу отправите запрос, чтобы проверили дом. Если получите ответ, что тот в порядке, проводим всё, и я навсегда покидаю Горький. Как вам?

– А этого беженца должен найти я?

– Я тут никого не знаю.

Капитан пожевал кончик левого уса и задумчиво покивал, явно что-то прикидывая.

– Хорошо, думаю, я смогу тебе помочь. Ты сегодня дома будешь?

– В комендатуру нужно зайти, потом на рынок кое-что купить, а то дом совершенно пуст, и дальше дома буду. На охоту хотел сходить, но решил, что обойдусь.

– Хорошо, я ближе к обеду подъеду с одним товарищем. Он у нас недавно, с семьёй приехал, хороший дом ищет для приобретения.

– Ага, понятно, – глубокомысленно кивнул я, отчего капитан пошёл красными пятнами, но промолчал, мы оба понимали о чём.

Видимо, тот помогал найти подходящие дома через своих участковых. Мой продать он не мог, хотя явно подумывал об этом, но понимал, что на шару не проскочить, кому дом теперь принадлежал, он знал прекрасно, так что использовал мой дом для личных нужд, а тут я сам решил обменять, даже не продать. Вот он и подумал свести нас. Вдруг что выгорит? И от такой занозы, как я, избавится, и наверняка с покупателя что-то поимеет.

Прежде чем уйти, капитан остановил меня и попросил подписать бумаги, что дом я принял. Изучая некоторые листы, я показал пальцы, испачканные чернилами. Явно или вчера, или сегодня утром писалось. Ну капитан, ну прощелыга. Это он так нехватку того, что я не обнаружил в доме, прикрывал. Точно много продал оттуда. Я же неожиданно заявился, тот, видимо, рассчитывал, что телеграмму дам или ещё что, чтобы успеть подготовиться, а тут как снег на голову свалился. Капитан отвёл взгляд, а я подписал всё и передал ему. Теперь пока он не выполнит свои обязательства, о которых мы договорились, я с него не слезу, и он это понимал.

Заглянув в комендатуру, я пообщался с начальником, выразив ему благодарность за помощь патрулей. Похоже, дело уже замяли, так что тот старался не лыбиться. Меня приглашали к столу, мол, встретим дорогого гостя как полагается, но я сослался на занятость, так что извинился и покинул здание комендатуры. На рынке купил четыре навесных замка и, найдя старичка-плотника, нанял его. Инструмент и материал по договорённости тот свои использует. Более того, через него нашёл двух бабулек для нормальной уборки дома и стирки. И вернулся. Чуть позже и старичок подкатил на телеге со старушками. Одна была его жена, другая соседка. И началась генеральная уборка. А плотник осмотрел двери и вынес вердикт: во внутренней двери две доски обновить надо, а вот ту, что во двор выходила, всю изрешечённую, полностью заменить. Аванс я выдал, так что старик уехал за деревом. Отверстие в стене и в буфете он тоже обещал заделать. Вопросов мне особо не задавали насчёт того, что тут произошло. Обоих лаек я в сарае запер, чтобы не мешали.

Когда на эмке подъехал капитан с покупателем, то работы близились к завершению. Всё было качественно отмыто и постирано, во дворе на веревках висело замёрзшее постельное бельё и половики. Дед уже закончил с дверью в комнату, обил её утепляющим материалом вроде того, из которого валенки делают, и мы её вместе повесили, тяжёлая. Сейчас он занимался новой дверью из сеней во двор. Сделал что-то вроде рабочего стола на дворе, и только слышно было, как ширкал рубанком. Я же расчистил от снега двор, калитку в огород и ворота.

– А ты молодец, шустрый, – удивлённо осматриваясь и проходя во двор, сказал капитан, явно не ожидая, что я так развернусь.

– Так товар нужно лицом показать, – пожал я плечами, с интересом рассматривая покупателя.

Вернее, покупателей. Тот был с женой. Невысокий плюгавый живчик с обширной лысиной под каракулевой папахой чем-то напоминал Хрущёва. Было заметно, что дом ему понравился, как и то, что этот район находился вдали от основных мест бомбёжек, хотя и здесь, бывало, вываливали. Показывая всё, я понял по общению, что тот из Туапсе, был там высоким начальником, чуть ли не главой города. Но его перевели сюда, и, оставив практически всё имущество, семья переехала, практически убегая от войны. Я-то знаю, что то побережье под немцами никогда не было, хотя и пострадало от налётов. Пару раз под бомбёжки попадали, а тут ещё налёты на город. Видимо, решив, что вскоре немцы займут Туапсе, боясь потерять имущество, тот решился на обмен. Сам назвался с неделю назад, так что когда капитан услышал моё предложение, даже подивился такому совпадению, вот и решил свести нас.

Жена чиновника была недовольна – бани нет, построек мало, беседки для отдыха летом тоже нет, но муж её, наоборот, был счастлив: дом есть, а всё, что нужно, они сами построят, как хотят и где нужно, переделывая дом и участок под себя. Особо нас с капитаном пара не стеснялась, спорили в полный голос. Главное, водопровод есть, а остальное всё сами сделают. Почему они так спешили, стало ясно из их споров. Небольшую квартиру тот получил, служебную, и они там жили с тремя детьми. И находилась она недалеко от одного из горьковских предприятий и очень часто страдала от налётов, постоянно выбитые стёкла менять приходилось, так что переехать в тихий и спокойный район, да ещё в собственный дом у них превратилось во что-то вроде идеи фикс, до мании почти дошло. Час мы потратили на осмотр дома, живчик оказался в прошлом строителем и дело знал отменно, тщательно осматривал всё, нашёл несколько мелких косяков, но в целом дом был в отличном состоянии, жить можно. Да и чистота понравилась.

Дальше мы сели на кухне и начали торговаться. Причём доплачивать должен был я. По словам покупателей, у них в Туапсе на прекрасном месте, с восхитительным видом на море, был двухэтажный дом о шести комнатах, с пристройками из дикого камня, беседкой, гаражом для машины и лодочным сараем. В общем, обмен неравнозначный. Одна мебель, оставшаяся в доме, сделана по заказу. Я же упирал на то, что скоро там будет немец и их документы на дом, а они у них были при себе, что филькина грамота. Да и всё разбомбить, сжечь смогут. Кому сейчас такой дом нужен? Не хотите, других найду, а нет, пользуйтесь ситуацией. В общем, те покумекали, и мы ударили по рукам. Меняемся баш на баш. Тот отписывал мне дом, земельный участок и всё имущество в Туапсе, что находилось на этом участке. Проверить, на месте ли дом, я уже не успевал, одно из условий договорённости, съезжаю я уже сейчас, и сегодня они заселяются. Видимо, так достали их налёты, да и за детей беспокоятся. Капитан выступил гарантом, мы съездили к нотариусу и всё оформили: я становился владельцем дома на берегу Чёрного моря, а чиновник – моего. Нужно только побывать в Туапсе и перерегистрировать имущество в местных органах на себя. Я расплатился с дедом, повесил новую дверь, отдал колючи от замков новым хозяевам и покинул двор навсегда. А двинул в сопровождении псов в комендатуру, раз обещал навестить, почему и нет? Тем более у меня были планы, и я надеялся с помощью армейцев решить одну проблему.

Гитару нашли быстро, да ещё покормили нас. Так что, исполнив пару песен, попросил коменданта об услуге – тот уже тёпленький был, хорошо посидели, позвонил на военный аэродром и уточнил, не летит ли кто в нужную мне сторону.

– В час ночи вылетает транспортный борт в Сталинград, – положив трубку, сказал тот. – Я договорился, подбросят. Тем более знают, кого повезут… Давай мою любимую ещё раз.

И стал подпевать, когда я заиграл «Ты неси меня, река». Очень уж нравилась ему эта душевная песня. Однако он действительно решил много моих проблем. Я захотел наведаться в Туапсе, чтобы оформить имущество, знаю, что город бомбят и там имеются разрушения, но надеюсь, моего нового приобретения это не коснулось и не коснётся.

Просидев в комендатуре допоздна, я отправился на аэродром на машине, которую мне выделил комендант, расчувствовавшийся во время посиделок, и меня провезли через все посты. Там уже ждали, сначала не хотели брать собак, но я уговорил командира борта. Мы погрузились на борт «Дугласа» и полетели в Сталинград с промежуточной посадкой – часть пассажиров высадили и почту взяли. Так меня, передавая из рук в руки как какую-то драгоценность – в тылу я был уже легендой, многим успел запомниться по газетам и передачам по радио, – и доставили до Черноморского побережья. Последние триста километров я пролетел на УТИ-4, пилот перевозил какое-то сообщение в штаб местной группировки войск в Сочи, вот там мы и совершили посадку на военном аэродроме Адлера. В это время началась бомбёжка, так что после посадки мы переждали её в щели.

Был час дня, вторник. Начальник аэродрома меня не отпустил, пришлось организовывать вечерний концерт для всего персонала и лётной части, аж пальцы устали от струн, но всё прошло отлично. Если бы я не был столь юн, точно споили бы, а так молодцы, умеют как воевать, так и отдыхать. Мне тоже понравилось общаться с лётчиками. А рано утром полковник выделил мне машину ГАЗ-А и сопровождающего в звании старшины, и меня и отвезли в Туапсе. Повезло, считай. А ведь не хотели пускать, немцы постоянно бомбят, за машинами охотятся, можно сказать, прифронтовая полоса. К тому же этот старшина на все руки мастер, и, если дом пострадал, он поможет привести его в порядок и законсервировать до той поры, пока мы не прогоним немцев и не очистим все окрестные земли. В багажнике машины были разные инструменты, мало ли что понадобится на месте.

– Вроде тут, – осторожно двигаясь по полуразрушенной улице, сказал водитель.

Они впереди вдвоём были, я с лайками сзади сидел, вещмешок с винтовкой под ногами, чтобы схватить – и из машины, если что, но поездка благополучно прошла. Немцев пару раз видели в высоте, но мы их не заинтересовали.

– Улица та, – подтвердил я, мельком глянув на вывеску на сгоревшем доме. – Нумерация не та. Мне восьмой дом нужен, а тут сто шестой. К морю надо ехать, там он должен быть. Тут предприятия имеются, поэтому и бомбят так яростно.

Мы проехали дальше и наконец добрались до места.

– Похоже, он, – несколько неуверенно сказал водитель. – Ну и домина.

– Солидный, – согласился старшина Померанцев, с интересом изучая особняк.

Номера на доме не было, на заборе тоже, как и на других домах, однако строение действительно впечатляло. Не то чтобы оно большим было: два этажа и мансарда, если я правильно расшифровал окна на чердаке. Дом был цел, только окна выбиты, да слегка забор из дикого камня с одной стороны повреждён, завалился внутрь. И я с некоторым облегчением вздохнул.

Машину мне выделили на три дня, должно хватить, чтобы разобраться с делами и вернуться. Я стал осматривать участок и дом. Мародёры здесь побывали, это было видно. Веранда раньше была застеклена, а сейчас всё стекло хрустело под ногами. Лаек я сюда не пустил, ещё не хватало, чтобы они лапы поранили.

Был гараж, солидный. Полки и стеллажи в нём забиты запчастями и инструментами. И смотровая яма. Прошлый владелец хозяйственным был, этого не отнять. Лодочный сарай, причём в два этажа. На первом оказался разобранный катамаран, небольшое гоночное судно (парус и мачта сложены тут же) и обычная шлюпка с вёслами. На стене висел лодочный мотор. Наверху же было что-то вроде открытой мансарды с перилами. Всё отделано дорогим деревом, смотрелось очень красиво, даже ажурно. Когда мы со старшиной поднялись сюда, то, осмотревшись, невольно присвистнули.

– Красота… – протянул старшина.

– Теперь понятно, о какой беседке бывшая хозяйка так горевала. Восхитительный вид почти во все стороны, – покрутившись на пятках, пробормотал я. – Значит, те столики и плетёные кресла, что хранятся внизу, отсюда.

Потом мы осмотрели ещё два хозсарая также из дикого камня, во втором был погреб. За домом – глубокий колодец, закрытый на замок, между прочим. Один из ключей подошёл, и я открыл створку, глянув вниз и ухнув, вслушиваясь в эхо. Ворот работал, цепь и ведро были на месте. Я спустил и поднял полное ведро воды, налив в потрескавшуюся бадейку, что валялась рядом.

Псы накинулись пить, да и мы со старшиной отведали свежачка с лёгким привкусом. Старшина его не заметил, привык к такой воде, вот и я привыкну, когда сюда перееду.

Весь задний дворик, где находился колодец, зарос виноградом, было видно, что тот ухожен. Частично он закрывал забор, частично – заднюю стену дома. Также был небольшой сад, я опознал только персиковое дерево и вроде вишню. Остальное мне было мало знакомо. В саду под навесом стояли столик и две лавки. Судя по плафону, там и вечерами можно посидеть.

На первом этаже дома – большая кухня и столовая комната с одной стороны, и с другой, со стороны моря, – огромный зал, куда дополнительно вход с веранды. Из кухни были двери на задний дворик, двустворчатые, и небольшое крыльцо. Это явно чтобы блюда в сад выносить, если есть решали там. Была ещё солидная спальня, наверное, хозяйская, с окнами тоже на задний дворик. Между ней и залом – лестницы наверх и в подвал. А со стороны кухни – санузел: обычные унитаз, чугунная ванная и раковина. Открыв кран, я так и не дождался, пока потечёт вода, видимо, где-то перекрыто было.

На втором этаже – три спальные комнаты и, как я понял, рабочий кабинет хозяина. В мансарде ещё две комнаты, под спальни, похоже, для гостей. Причём так хитро сделано, что снаружи трудно понять, что чердак жилой.

Спустившись в подвал, обнаружили разграбленный винный погребок. Теперь понятно, почему по комнатам не особо шарили. Тут же нашли краны водопровода. Открыли – и молчок. Воды не было. Ладно, потом разберёмся, в чём тут дело.

Распахнув все окна и двери, мы начали приборку, вынося стекло и мусор наружу, складывая всё у ворот. И тут прибежал местный участковый. Вероятно, соседи передали, что кто-то в пустой дом забрался, вот тот и поторопился. А увидев, как боец метёт двор, притормозил. Для воров его действия выглядели странно. Так что участковый, пройдя во двор, спокойно спросил:

– Вы кто, товарищи?

– Вон хозяин дома, всё к нему, товарищ сержант, – кивнул за спину боец.

Я как раз выходил из дома с очередной партией мусора.

– Вы участковый? – первым спросил я, тот даже представиться не успел.

– Так и есть, участковый инспектор сержант Неюпоев. А вы новый хозяин дома? – поинтересовался тот.

– В точку, документы в доме. А я как раз по соседям хотел пройтись, узнать, где райком, а тут вы так удачно заглянули. Нужно регистрацию сделать, провести покупку. У меня всего три дня, надо успеть. Ещё доски хотелось бы добыть, окна и двери заколотить для консервации дома на долгий срок.

– Подумаем… – протянул участковый, почесав затылок, сбив фуражку на лоб. – Ну идём, посмотрим документы… Хм, а вы мне кого-то напоминаете…

– Все так говорят, – пожал я плечами. – Вы, наверное, моё фото в газете видели и по радио слышали…

– Точно, Поляков! – воскликнул сержант, не дав мне договорить. – Рад нашей встрече. У нас много знаменитостей, на моём участке аж восемнадцать во владельцах числятся, сейчас никого не осталось, разъехались, а вы, значит, девятнадцатым будете.

– Получается так.

– Хорошо. Чем смогу – помогу. Машиной мусор вывезти, стройматериалом… Значит, на три дня к нам?

– Да, на три дня, – вздохнул я.

Участковый оказался очень словоохотливым. Проверив документы, он тут же заторопился: чтобы не терять время, стоит сразу заняться оформлением документов, пока все на месте. Так мы и сделали: оставив старшину хозяйничать, покатили по двум адресам. Все бумаги и заявления оставили. Уже завтра можно забирать. Как поручителем при мне, малолетнем, выступал участковый. В принципе, никаких проблем с оформлением не было – слух, что я в Туапсе, мигом разлетелся по округе, и, когда стемнело, у нас во дворе я дал концерт. Из тех песен, которые никогда не звучали по радио и никогда не прозвучат. Да, именно так. Это я пояснил слушателям, что из ста пятидесяти написанных мной и зарегистрированных песен лишь шестьдесят получили добро на исполнение. Остальные исполнять запрещено. По радио, на концертах и выпускать на пластинках. Их запретила цензура к публичному исполнению, как чуждые советскому народу. Именно так мне и отвечали каждый раз. Мол, не наш репертуар, и всё тут. О концертах на кухне или вот так, во дворе, я не говорю, об этом речи не было.

До полуночи между песнями я травил байки, поднимая настроение людям и интерес к себе. Одно дело – на радио слышать или в газетах читать, а совсем другое – вживую с автором многих песен пообщаться. Некоторые песни уже стали чуть ли не золотым фондом советского исполнительства, постоянно звуча на радио. О запрещённых цензурой песнях я не шутил: ещё когда у отца в дивизии я устроил охоту на немцев, то пару раз дал концерты перед бойцами, и всегда пел такие песни, и они почти всех тронули до глубины души, как и сейчас это происходило с жителями Туапсе. Мне просто было интересно проследить за реакцией простого люда и фронтовиков, и, надо сказать, эта реакция мне нравилась, правильно они реагировали, как надо. А гитару на время позаимствовал у лётчиков, вернусь на аэродром – верну хозяину с подписью пользователя, то есть моей. Не обещал, сам так решил сделать.

Следующие два дня мы участок покидали редко. Если только на машине ездили за досками. Участковый, как и обещал, прислал за мусором старую полуторку с местного рыбзавода, и на ней в два приёма всё и вывезли.

Упавшую стену забора подняли, укрепили деревом. В доме прибрались, всё ценное, а его хватало, спустили в подвал. Разобрались, как работал водопровод. Оказалось, в колодце находился электрический водяной насос, закачивал в большой водяной бак воду. Бак висел на стене дома в районе второго этажа и зарос виноградом, вот мы его сразу и не рассмотрели. Бак был пробит осколками в трёх местах, поэтому пустой, вот из кранов и не текла вода. Старшина забил чопики, и мы, проверив всю систему, законсервировали её. А пока набирали воду вёдрами из колодца, ненадолго же заехали.

Ночевали мы в зале. После того как купленными досками заколотили оконные проёмы, стало возможно прогревать помещение. Все документы на участок у меня теперь были, по ним я его владелец, и дом подготовлен к консервации. И вот в последний день мы позавтракали и начали собираться – пора возвращаться на аэродром. И тогда к нам снова зашёл участковый.

– Свежая «Комсомольская правда», – тряхнул тот газетой. – Александр, там на весь разворот твоё фото со снайперской винтовкой и рассказ, как ты со старшим политруком отстреливал немцев в дивизии отца. Подробно всё описано. Это правда, так и было?

– С неделю назад, – кивнул я, ставя на стол недопитую кружку с чаем. – Чуть больше пятидесяти официально подтверждённых.

– И командира пехотного полка, – кивнул старшина, который первым завладел газетой и уже вчитывался в строки.

– Да, было и такое. Чаю? – спросил я у участкового.

– Это можно. А то продрог на ветру, шквальный дует, шинель не спасает.

Пока я наливал чай, старшина закончил читать газету, и теперь я ознакомился со статьёй. Фото – на фоне трофейной будки, где мы ночевали с напарником. Было всё действительно подробно, а дальше корреспондент перешёл к банальной пропаганде: мол, тянитесь стать таким, как Поляков, и тому подобное. Накачка молодёжи. Зря это он сделал, по-моему. Сколько мальчишек так решит сбежать на фронт, или те, кто остался в немецком тылу! Погибнут же по глупости, я-то знаю.

Пока участковый пил чай, я описал те три дня, что вёл охоту на немцев на передовой. Очень занимательный рассказ получился, а не сухой отчёт, как это обычно принято среди военных. У меня он красочный был, наполненный жизнью, с теми эмоциями и чувствами, которые я испытывал. Узнав, что Волк участвовал со мной в той эпопее, сержант потрепал его по холке.

– Тут указано, что меня представили к награде по представлению командира дивизии, – прочитал я.

– Да, к ордену Красной Звезды, – отозвался старшина.

– Хорошая награда, – согласился я, продолжая читать статью.

Её писал мой напарник, и там было много чего известного только нам двоим, и он не посчитал зазорным выложить это на всеобщее обозрение. Подробно все три дня описаны. Особо косяков за мной в те дни не числилось, так что газету я решил прибрать. Участковый, конечно, покривил лицо, когда я попросил у него газету, но согласился. У них тут свежая пресса редкость, так что его мимика была понятна. В ответ я ему наручные часы подарил. Из трофейного фонда, берёг как раз для таких случаев. В Союзе подобные часы редкость, так что подарок был воспринят охотно. А видели бы вы старшину, как он отнекивался, когда я ему швейцарский перочинный нож, тоже из трофейного фонда, подарить решил за помощь в приведении в порядок участка и консервации дома.

Мы ещё раз обговорили связь. Участковый присмотрит за домом и раз в полгода будет отправлять мне письма, сообщая, что с ним. Ну и я ему буду писать. К тому же соседи, работники одного из местных предприятий, он – инженер, она – начальник отдела контроля качества, согласились присмотреть за домом. Адрес им свой я тоже оставил, если что, тоже отпишутся. А вообще хорошие люди. И оба вечера, когда я давал концерты, они с начала и до конца выступления в первом ряду сидели, слушали.

Наконец мы заперли дом, простились со всеми, кто вышел меня проводить, и направились в Адлер.

Полковник, что тут командовал, сообщил, что борт, на котором меня хотели отправить, уже улетел. Но мне повезло, ночью вылетает «юнкерс» в Москву. Этот самолёт из тех поставок, что были произведены до войны. Правда, самолёт перегружен, но меня с псами возьмут, полковник договорился с лётчиками. Нас покормили в лётной столовой, после чего я почти пять часов проспал в землянке. А вечером, за два часа до отлёта я устроил концерт. Просили спеть именно запрещённое, что я пел во время прошлого концерта. Запрещённое всегда манит, тем более песни действительно были хороши, и даже я не понимал, почему их запретили. Как приехало начальство, я не заметил, концерт продолжался, и только когда объявили время отлёта, заметил, что в сторонке сидело несколько генералов и полковников. Ага, пассажиры пожаловали.

Волк был звездой на аэродроме не меньше, чем я. И сюда свежая пресса прибыла, а на фото попал и Волк, и я подтвердил, что именно он тогда со мной был. Поэтому его изрядно затискали.

Прежде чем проститься со всеми, я при всех начальнику аэродрома, командиру всех лётных авиачастей в округе, подарил парабеллум с кобурой и запасом патронов. Всё, трофейный фонд, взятый с собой на подарки, закончился, но полковника отблагодарить я был просто обязан за такую помощь. Самолёт до Москвы – да я за это его расцеловать был готов при всех.

Я устроился с лайками у кабины. Те немного дрожали, жались ко мне, хотя и имели опыт полётов. Всего в салон втиснулось одиннадцать командиров в разных званиях, ниже капитана никого не было, ну кроме борт-стрелка, что висел в своей люльке, и, пожалуй, штурмана-лейтенанта. Было несколько опечатанных мешков, как я понял, один из командиров был сопровождающим, наверняка это тот, что с ППШ в салон вошёл и устроился к ним поближе.

Потом была тряска во время разгона, и вот мы поднялись в воздух, но буквально через несколько минут совершили посадку на затемнённом аэродроме возле Новороссийска. Тут дозаправились и взлетели с ещё двумя пассажирами. Притиснув Баламута к стене, я устроил голову на вещмешке и уснул, накрывшись одеялом.

Вот пробуждение мне совсем не понравилось. Грохот и тряска. Взвизгнул Баламут. Резко сев, я осмотрелся, часто моргая. Остатки сна улетучились мгновенно, когда стал заполошно стрелять борт-стрелок. Тут снова что-то грохнуло, и гул моторов стал слышаться как-то по-другому. Готов поклясться – мы летим на двух моторах, да и подозрительные отсветы в левых иллюминаторах намекают, что крыло горит. Тут ещё стрелок палил не переставая.

Сообразив, что мы снижаемся – правый мотор работал со странными перебоями, – я выдернул из-под лаек тулуп и стал в него облачаться, завязав ушки треуха под подбородком. Если уж нам предстоит жёсткая посадка, то лучше подготовиться и одеться поплотнее, чтобы уберечься от травм.

– Блин, надо было в хвосте устраиваться. Если врежемся во что при посадке, вся эта масса в салоне на меня по инерции полетит, – пробормотал я себе под нос, шустро застёгивая пуговицы тулупа.

Осмотрев салон, который освещала аварийная лампа – огонь за иллюминаторами, похоже, погас, да и стрелок не палил, видимо, немцы, что нас атаковали, потеряли нас в темноте, – я понял, что в хвост мне через этот бардак не перебраться. Открыв дверь в кабину, я увидел, что пилот бинтует голову штурмана, который был без сознания. Перехватив у него бинт, я ловко завязал узел.

– Падаем? – спросил я у пилота.

Тот молча кивнул и, посмотрев на правый мотор, сказал:

– Не долго протянет. Немцы с хвоста зашли, видимо, с земли навели, мы минут двадцать назад Курск пролетали стороной, одним заходом сразу очереди дали и в стороны разошлись. Один мотор подожгли и второй зацепили, на третьем не вытянем, перегружены. Ещё километров десять – и всё, грохнемся. Ищу место для посадки.

– Ни фига себе у вас маршрут? – изумился я. – Можно же было облететь нашими тылами, с дозаправками.

– Ты это генералам скажи, которые торопятся. Решили, раз у нас «юнкерс», то за своего примут. Три раза принимали, а тут раз – и не приняли. Летели практически по прямому маршруту, а сейчас в глубине немецких тылов. Скажи там, чтобы держались, кажется, я неплохое поле вижу. Леса сплошные вокруг, и это единственное подходящее для посадки место.

– Понял, сейчас скажу.

Прокричав в салон, что сейчас будет посадка, я прижал к себе обоих псов и стал ждать удара. Как такового, его не было. Ну потрясло изрядно, покидало туда-сюда, но, пробороздив снег, мы сели. Один из генералов тут же стал командовать, однако порядка от этого не стало: крики, гомон, вопли, стоны раненых. Закинув за спину вещмешок, взяв в одну руку винтовку, другой ухватив за ошейник Волка (Баламут двигался за нами), я направился к дверям, которые пытались выбить два командира. Похоже, их заклинило, одна из пуль с истребителей попала в замок. И когда дверь с хрустом выбили, я одним из первых вывалился на мокрый лёд. Лёд?

– Бежим! Это озеро, самолёт тонет! – заорал я и, вскочив, побежал в сторону.

Теперь мне был понятен тот странный треск, что продолжался, даже когда самолёт замер. Я его поначалу принял за потрескивание остывающего металла, схоже было, но это трещал лёд. Валенки, штаны и тулуп на груди были мокрыми от воды, а мороз минус двадцать.

Мой крик услышали, самолёт действительно своим весом продавливал не успевший промёрзнуть на большие глубины лёд. А что, сейчас только начало декабря. Почти сразу большая часть пассажиров покинули самолёт, некоторые, встав цепочкой в воде по щиколотку, стали передавать мешки с документацией.

Я подошёл к экипажу. Все трое, включая борт-стрелка, были тут. Штурман пришёл в себя, но я, бесцеремонно отстегнув у него планшет, достал карту. С помощью штурмана мы определились с нашим местоположением. Это лесное озеро, имевшее вытянутую форму, на карте значилось.

– Понятно, мы в заднице. До линии фронта почти сто километров.

И тут я засмеялся. Не ожидавшие этого лётчики вытаращили на меня глаза.

– Да я просто подумал, что за то, чтобы меня закинули к немцам в тыл, я подарил полковнику трофейный пистолет.

– Ну хоть чувство юмора у тебя есть, – усмехнулся капитан.

– Оно у меня всегда было, – отмахнулся я и, свистнув псов, направился к группе пассажиров. Там, похоже, шёл серьёзный диспут, доходивший до криков.

Не успел дойти, как и всех других меня отвлёк хруст льда: самолёт, наконец проломив лёд, начал тонуть. Вот он ненадолго задержался, крылья удерживали, но одно почему-то надломилось, и, задрав второе, самолёт ушёл под воду, мелькнув напоследок хвостом. А вот крыло осталось на поверхности, не тонуло, видимо, так и вмёрзнет в лёд. Как я понял, борт успели разгрузить, даже пулемёт стрелка сняли. Тот так с ним в обнимку и ходил, да с сидором, забитым запасными лентами. Гора груза из салона была складирована недалеко от группы командиров, и её охранял тот самый капитан с автоматом.

Когда я подошёл, то разобрался, о чём был спор. Два генерал-майора и один контр-адмирал, все из разных ведомств, не пересекающихся друг с другом, то есть старшего не было и в должностях, считай, равнозначны, спорили о том, кто командовать будет.

Эта свара возмутила меня до глубины души. Ворвавшись в центр группы командиров, я заорал в возмущении:

– Да вы совсем обалдели?! Мы в тылу врага, в глубоком тылу, нужно собираться и уходить, а вы невесть что устроили! Да какие вы командиры?! Как дети, честно слово, вас от мальчишек отличает только то, что члены больше и игрушки настоящие. Значит так, я знаю, как нам добраться до своих, не свой опыт, чужой, но у меня он есть. Да, по летней кампании, не зимней, но проблем я не вижу. Всё же охотник, сын лесника. Поэтому сообщаю такую новость. Пойду один, в этом случае выйти к своим смогу со стопроцентной уверенностью. Но если вы, ухари, пойдёте со мной, то командовать вами буду я. Тогда выйти процентов шестьдесят – семьдесят, всё от случайностей зависит. Поэтому говорю: я ухожу, кто хочет выжить и оказаться у своих, прошу за мной, кто решит остаться, девяносто процентов или замёрзнет здесь, или угодит в плен. Десять процентов – найдёте партизан. Но я бы на это не рассчитывал. Теперь думайте.

Оставив шокированную моими речами группу командиров стоять на месте, я вернулся к лётчикам. Кстати, погибших не было, у штурмана касательное ранение головы и плеча, у двоих пассажиров перелом руки, ещё у одного пулевая рана на руке. Всех уже осмотрели, один из командиров военврач оказался, и все получили медицинскую помощь.

– Я слышал, о чём ты говорил, – сказал военврач, продолжая осмотр раненых. – Знаешь, я бы пошёл с тобой. Уверенности у тебя в своих силах больше, чем у всех остальных, вместе взятых. И ты действительно знаешь, как выжить в этих лесах. Но я городской, и лес меня пугает.

– За свой экипаж говорю так же, – встал капитан Веретенников. – Мы с тобой идём, если командиры не договорятся. Пусть они старше меня по званию и я обязан подчиняться, но никого среди них из ВВС нет, так что, если что, думаю, удастся избежать трибунала при возвращении.

– Вот и ладно. Справимся, парни.

– Партизан будем искать? – сразу уточнил стрелок, видимо опередив других.

Я кивнул и, мельком оглянувшись на продолжавших спор командиров, ответил:

– Да. Свяжемся с Большой землёй и постараемся вызвать самолёт. Думаю, вывезут быстро… О, что-то всё же решили, договорились.

Тот мой спич командиров сперва изрядно позабавил, особенно одного дивизионного комиссара, когда я о больших членах вякнул, а потом только мрачно на меня смотрели. Ведь правду говорил, не в бровь, а в глаз, как говорится. По больному бил. Подбежавший капитан, один из свиты генерал-майора артиллерии, позвал всех приблизиться.

Конечно, глупо было бы думать, что вот так меня поставят во главе, однако мысль я им вложил, что без меня им – никуда. Ну, то есть я очень нужный человек. На толпу в восемнадцать харь есть один авиационный пулемёт, один автомат и моя мелкокалиберная винтовка и краткоствола хватает. У всех есть, даже у меня. Но я имел в виду то, что у меня есть и лайки, и мы неплохая охотничья группа. То есть если сейчас вопрос с продовольствием остро не стоит, то вскоре встанет, так как запасов продовольствия как раз и не было.

Если считать всё, что было в сидорах пассажиров, и шоколад лётчиков, то максимум на два дня. Я со своими запасами был на втором месте, у меня были две банки с тушёнкой, полкило крупы, полкило гороха, сухарей два кило, соль и сахар, немного чая. Ах да, ещё завёрнуты в материю три пирожка с капустой, поварихи дали, вдруг в полёте проголодаюсь. Но всех перепрыгнул, меня в том числе, один из полковников. У него было восемнадцать банок сгущёнки и полкило галет. А с посудой совсем швах, у шести нашлись фляжки, причём отнюдь не с водой, и их все по приказу передали военврачу. Хотя ложки имели все. Вот у меня был котелок на три литра, своя глубокая тарелка, миски лаек и кружка, большая, литровая, я в ней воду для чая кипячу.

Некоторые ругались, лучше бы на Г-3 летели, транспортной версии бомбардировщика ТБ-3. Там дует из всех щелей, даже для полёта бушлаты и тулупы выдают, чтобы не помёрзли, а в «юнкерсе» было достаточно тепло, как и в «Дугласе», комфортабельный салон, все в шинелях летели. Юг как-никак. У лётчиков, правда, меховые комбинезоны. Я один тулуп имею, но на него никто не зарится, детский, по размеру только мне подходил.

Если во время полёта старших не было и все пассажиры в принципе общались дружески, то после споров старшим стал генерал-майор Росляков, начальник артиллерии одной из армий, что обороняли побережье Чёрного моря со стороны Новороссийска. После того как в принципе было определено с продовольствием и запасами, стали решать, куда идти. Я слушал всё краем уха, задумчиво рассматривая небо. Оно очистилось, были видны звёзды и туманная дымка вдали. Да и не так темно было благодаря ещё и искрившемуся снегу вокруг: пусть с некоторым трудом, но даже черты лица рассмотреть можно, то есть полноценной ночь не назовёшь. Как вообще-то и бывает зимой. Но боюсь, это будет длиться недолго.

– Уходить надо, – негромко сказал я.

– Что ты сказал? – резко обернулся в мою сторону Росляков.

– Уходить надо. Буря идёт. Когда рассветёт, сильный снегопад начнётся и ветер поднимется. В общем, ничего хорошего. Лучше бы нам к этому моменту найти подходящее убежище. Было бы больше снега в лесу, я предложил бы отстроить снежные дома, нарезав кирпичи плотного снега, в них шансов выжить больше, но снега мало, даже по колено редкость. Под Москвой снега гораздо больше выпало за последние дни, в некоторых местах и по пояс нанесло.

– Сколько у нас времени и как долго будет длиться буря?

– Точно не скажу. Тут в этом у меня отец специалист. По цветным оттенкам неба точно бы сказал, когда и сколько, никогда не ошибается. А я в этом, откровенно, слаб. Могу только сказать, что надо поторопиться, немедленно уходить. Лес большой, заимки и охотничьи домики в нём должны быть. Отыщем такой, устроимся. Да ещё к буре нужно подготовиться. Мне помощники нужны. Один или два, лучше из тех, кто знает, что такое охота, особенно ночная.

– Ты поохотиться решил? – изумился генерал.

– А что, если буря не один день будет идти? На голодном пайке сидеть? Ночью тоже можно охотиться, если знать как. Думаю, нашей группе следует идти впереди, а вы, чуть отстав, за нами. Если мы найдём убежище, проведём вас более коротким путём, чтобы вы не плутали, всё же с вами раненые.

Надо отдать должное, собрались быстро, но с проблемой. А тот капитан – он вообще был из органов, из НКВД, просто переодет под пехотного капитана, – чуть ли не истерику устроил, сообщая, что уничтожать груз не даст, мы все должны его спасти в обязательном порядке. Даже автоматом пытался угрожать.

Пока шли эти детские игры, Росляков, пообщавшись с командирами, выдал мне двух помощников, один был капитан-лейтенантом из разведотдела Черноморского флота, именно он сопровождал адмирала и в прошлом изрядно походил на охоту, его отец до сих пор держит охотничьих собак. Непрофессионал, конечно, для которого охота – средство выживания или работа, как у меня или у отца. Второй тоже не раз охотился. Да и все командиры на охоте бывали, обычная забава, однако, когда их егерь ведёт да указывает куда стрелять, настоящей охотой это не назовёшь.

Прежде чем уйти, я узнал, есть ли у кого фонарики. У моего батарея села. Нашли у двоих. Один в группе оставили, в лесу может пригодиться, второй выдали нам. И мы двинули. Шли фактически налегке. Псов я направил чуть вперёд, те поняли, что мы на охоте, я их командами на это дело науськал, тщательно нюхали воздух, расходясь. Мы же, скрипя снегом, шли за ними. Снега было по щиколотку, его сдувало со льда озера, в лесу будет чуть тяжелей, тропу придётся пробивать и почаще менять того, кто будет идти впереди. По пути я напутствовал своих напарников:

– Ваша задача такова: один будет подсвечивать фонариком кустарник, там зайцы по ночам прутьями ивы лакомятся, и деревья, куда я укажу.

– Отсветы глаз? – тут же откликнулся капитан-лейтенант. – Ночная охота на зайцев. Приходилось бывать.

– Именно. По ним и буду бить. Второй нужен скорее для переноски добычи. Надеюсь, всё ясно? Вот и отлично.

То, что оба командира – один капитан, а второй майор из оперативного отдела штаба фронта, меня не сильно волновало, если хотим выжить, стоит действовать сообща, иначе всё, шансов не будет. Да и поторопиться следует. У меня через три дня каникулы заканчиваются, нужно успеть вернуться. Уроки пропускать я не хотел.

Доставая на ходу винтовку из чехла и заряжая её, я продолжил инструктаж:

– В лесу будьте внимательны. Особо смотрите на ветви деревьев. Вокруг заимок или охотничьих домиков обычно они срублены или спилены. Топят хворостом или сухостоем. Если заметите такие следы, сразу сообщите, значит, поблизости есть укрытие. Если родник где найдёте, тоже говорите.

Мы двигались в ста метрах от берега по льду. Нам нужна добыча, и лучше, чтобы ночная охота удалась. Когда оба пса заворчали, явно кого-то учуяв, я указал рукой капитану, куда светить. Винтовка была готова, два запасных патрона для быстрой перезарядки были у меня зажаты в зубах капсюлями наружу. Как только лучик света протянулся к кустам, я сразу выстрелил на отсвет глаз и быстро перезарядился. Но стрелять больше не стал.

– Всё, второй заяц ушёл.

Псы после выстрела сорвались с места и убежали к опушке, а я, сняв вещмешок, стал готовиться к разделке. Майор начал рубить во льду лунку, нужна будет вода, делал он это моим большим ножом. То, что попал, я нисколько не сомневался, несмотря на скепсис обоих моих напарников. Когда же Волк приволок солидную заячью тушку, скепсис пропал, а я стал ловко разделывать добычу. Заверну потом всё в свои запасные портянки, байковые, тёплые.

Потом мы взяли ещё двух упитанных зайцев. Но дальше тянуть было нельзя, и, соединившись общей группой, мы стали углубляться в лес. Пока мы вдоль берега шли, осматривая кустарник, я пытался найти просветы, какое-нибудь напоминание тропок, что выходили к озеру, мало ли, какая заимка скрыта на берегу, но ничего такого не нашёл. Придётся дальше искать. Шли мы с капитаном вдвоём, впереди. Остальные за нами, отстав метров на сто. Все три тушки были у них, несли вместе с остальным грузом. У некоторых было по два мешка, слишком много всего было. Охранник так вообще три тащил.

Когда мы ушли от озера километра на три, я заметил, что на одном из деревьев были спилены ветки. Указав на это напарнику, велел сообщить остальным, чтобы ждали здесь, и с собаками стал наворачивать круги. Домик я нашёл быстро. Осторожно подкрался, похоже, пуст, разгрёб снег от двери и, откинув щеколду, прошёл внутрь, подсвечивая фонариком. Убежище неплохое от бури, но оно оказалось мало, на нарах уместится человек шесть, не больше, однако был очаг для приготовления пищи. Сбоку к домику был пристроен навес, под ним немного хвороста. Дров не было.

Закончив осмотр, я добежал до основной группы. Росляков даже с облегчением вздохнул, думал, я утёк, меня долго не было, это он зря так думает, своих я не бросаю, так ему и сказал, после чего, описав находку, повёл всех к ней. Раненых, военврача и все наши запасы разместили в домике, а для других я велел ставить лесной охотничий зимний шалаш.

– Мы все в домике всё равно не поместимся, даже на земляном полу и под нарами, поэтому будем ставить лесной славянский чум. Вон, товарищ капитан-лейтенант знает, что это такое, хотя и не пользовался им. Никто не знает, как его собирать? Плохо, у меня опыт есть, ставил пару раз прошлой зимой, там много хитростей, которые нужно учесть, придётся помогать, а у меня были другие планы.

– Какие? – выходя из охотничьего домика, спросил Росляков.

– Пробежаться до села и добыть всё нам необходимое. Взял бы четверых, ну или пятерых крепких командиров, чтобы унести всё это могли, к вечеру вернулся бы. Вон, светать начинает. А дорогу обратно я даже в пургу найду, можете не сомневаться.

Планшет штурмана Росляков давно себе забрал и сейчас, достав его и подсвечивая фонариком, нахмурившись, изучил карту.

– Тут ближе деревня, зачем именно село?

– Вряд ли в деревне немцы есть, а брать я решил у них, не своих же сограждан обирать. Тем более будут искать вокруг деревни, а село дальше. Пурга скроет наши следы при отходе.

– Продумал, молодец. Значит, вот что, на словах опишешь капитан-лейтенанту Алфёрову, как надо строить этот твой славянский чум, бери командиров и сразу выходи. Без припасов и зимних вещей мы действительно не выживем в лесу. Поторопись.

– Понял.

– Нужно что с собой из оружия?

– Нет. Моей винтовки хватит, а там трофеев добудем. Нужны крепкие мужики, которые выдержат дальнюю дорогу и смогут унести добычу. Сами видите, по лесу ходить непросто.

– Да уж, видим.

Свой большой нож я отдал, оставил разделочный и обеденный, вещмешок полностью разгрузил, мелочёвка осталась и запас патронов. Опросив пятерых командиров, среди них и борт-стрелок затесался, но без пулемёта, им оборону лагеря усилили, дал вводную и, свистнув собак, направился в сторону села. Напрямую шёл, всё равно снегопад все следы скроет. Где село находилось, я знал, ориентироваться по лесу мне труда не составляло. Все командиры имели при себе пустые сидоры и вещмешки, тоже их разгрузили в домике. Я не знаю, как оставшиеся будут рубить лапник для чума, топоров-то нет, видимо, только ломать и резать ножами, но работа им предстоит адова. Я потребовал только не демаскировать наше убежище. Ельник находился в полукилометре от заимки, вот туда группа командиров за лапником и направилась, а капитан искал длинные жерди для основы. Я лишь попросил лапник рубить на деревьях осмотрительно, то есть по веточке с дерева, не обдирать до голых стволов. Иначе сверху можно рассмотреть следы их деятельности, что и наведёт на наш лагерь. Когда мы уходили, один интендант, с тремя шпалами на петлицах шинели, единственный среди группы, по его словам, отличный повар и получивший эту должность, на очаге протапливаемой заимки готовил завтрак. Одного из зайцев варил, крупы и горох я ему выдал, на завтрак всем остававшимся должно хватить, жаль, в три приёма готовить придётся из-за малочисленности утвари. Один котелок на три литра и кружка. А пока рубят лапник, заодно хвороста наносят, не знаю, сколько буря будет длиться, но запас нужно иметь обязательно. Я об этом не раз повторил перед уходом. Пирожки я взял с собой, разделил пополам, и нам на шестерых как раз хватило, мелочь, но хоть чем-то подкрепиться.

Окончательно рассвело, когда мы отошли от лагеря километра на два. Я тут же скинул вещмешок, тулуп и, положив сверху на них винтовку, быстро забрался по стволу на верхушку высокого дерева и оттуда осмотрелся в бинокль и, скривившись, спустился.

– Есть что интересное? – спросил один из командиров в звании полковника.

Это был старший той группы из пяти командиров, что были со мной, здоровый мужик, кажется, на своих плечах и быка унесёт. Вот и подбирал он себе помощников под стать, непонятно, как сюда тщедушный бортстрелок затесался. Думаю, его взяли из-за младшего звания, сержант всего, можно гонять туда-сюда.

– Пусто, – одеваясь и собираясь, ответил я. – Вдали видел столбы из труб деревни и села, но больше ничего. Видимо, партизанских лагерей поблизости нет. Кстати, наш столбик дыма я тоже рассмотрел отчётливо. Как бы по нему наш лагерь не обнаружили. Нужно подумать, как побыстрее свалить отсюда. Ладно, идём дальше.

Ближе к обеду мы были на месте, всё же шли по снегу, лыж не имели, скорость движения аховая, за пять часов прошли восемь километров. Повезло часть пути сократить по льду реки. Когда мы добрались до опушки, то, осмотревшись, я сказал:

– Значит так, собак и винтовку оставляю и иду в село. По виду я от местных мало чем отличаюсь, пообщаюсь, поговорю, наверняка здесь чужих хватает, село большое, разузнаю, что нужно, и вернусь.

– А если узнают? – поинтересовался полковник. – Лицо у тебя приметное. Сколько раз в газетах фото было.

– Хм, точно. Тогда шарф до носа подтяну и подкашливать буду, будто простудился.

– Хорошая идея.

Оставив всё с командирами, я чуть было не спалился на мелочи, хорошо, мне один из майоров подсказал: на моей ушанке звёздочка красноармейская была. Отстегнул её и убрал в карман, после чего, ещё раз проверившись, привязав собак к дереву, чтобы за мной не рванули, и чуть в стороне выйдя на лестную дорогу, укатанную санями, направился к селу. Собак не стал брать по той причине, что сельские вой поднимут, а это привлечёт ко мне ненужное внимание.

Временный лагерь был организован чуть в глубине на опушке. Это чтобы командиры там могли двигаться, отогреваясь, огонь разводить запрещалось, а один посменно всегда будет наблюдать за селом, чтобы заметить мой сигнал или моё появление.

На въезде в село был пост, полицай скучал в белом деревенском полушубке и треухе, остановил даже, узнал, из какой я деревни, и пропустил. Я сказал, что к бабе Мане, внук, поди, в селе немало таких баб Мань, к какой именно, полицай уточнять не стал, и я понял, что он неместный. А вот дальше пришлось действовать споро, надеясь на свой подвешенный язык. Приметив у колодца трёх кумушек, что общались между собой, подошёл к ним.

– Здравствуйте красавицы. Не подскажите, где тут старший полицейский живёт? У меня к нему сообщение из соседей деревни.

– Почему же не сказать, там, в центре, самый большой дом, в нём раньше председатель сельсовета жил. Вот именно в нём он и живёт, третий день уже пьют, день рождения старосты отмечают, ироды. Староста тоже у него.

– Да. А люди они хорошие?

Вот тут на меня и посыпалась разная информация, и лишь когда с неба стали падать крупные хлопья снега, предвестники наступающей бури, те заторопились по домам, а я направился к нужному дому. Где тот находится, мне описали подробно. Информацию о приспешниках немцев я собирал не зря. Мне было известно, что немало полицаев и старост вступили в свои должности по приказу наших. То есть фактически – внедрённые агенты, и случайно уничтожить своего не хотелось.

Однако и староста, и начальник полиции были ещё теми тварями, крови на руках имели немеряно, поэтому сомнений не было, на наших они никак работать не могут. Собаки, как я и думал, во дворе не было. Значит, втихую сработаю, тем более если те третий день квасят, то шансы немалые. Как я и предполагал, за свою безопасность уроды ратовали. Поэтому трезвый часовой на участке имелся, несмотря на немецкий гарнизон в селе и то, что дом находился в центре. Курил тот на крыльце. Рядом стояла прислонённая к перилам винтовка. Обычная винтовка Мосина.

Ничего сложного изобретать я не стал. Спокойно открыл калитку и направился к крыльцу под заинтересованным взглядом часового. Тот за оружием не потянулся и продолжил курить. Когда я подошёл, он спросил, от кого я, и я сказал, мол, сведения имею от полиции из соседней деревни, партизан заметили. Это позволило мне сблизиться вплотную и, выхватив револьвер, к счастью, тот ни за что не зацепился, и приставив дуло к груди полицая, спустить курок. Хлопок прозвучал негромко, в доме шумели куда громче, музыка играла, так что, думаю, его не слышали. Открыв сени и осмотрев их, я ухватил полицая-здоровяка за ворот тулупа и, с трудом подтягивая тело, затащил его в сени. Сюда же убрал и винтовку. В сенях, используя фонарик, обшарил его. Подсумки сразу снял, в карманах мелочевка. Но короткоствола не было.

Заперев сени изнутри, я доснарядил патрон, выбив стреляную гильзу. После чего, подкравшись к двери в саму хату из сеней, чуть приоткрыл её и заглянул внутрь. Шум музыки сразу стал громче, не наше играло, что-то немецкое. У стола, освещённого керосиновой лампой, суетилась женщина разбитного вида. По словам местных жительниц, полюбовница начальника полиции, он неместный был, вместе с ней приехал. Та ещё тварь, в селе её не любили. Из другой комнаты, большой залы, как я понял, воплями потребовали закусок, и та, закончив красиво раскладывать нарезанное сало на тарелке, заспешила к ним. Это позволило мне скользнуть на кухню. Хорошо, та не успела заметить, что через щель в двери начало поддувать и холод стал поступать, иначе спалили бы. На вешалке висело множество телогреек, тулупов, полушубков и даже пара командирских шинелей со споротыми знаками различий. Я даже оробел немного, а ну как полицаев много и патронов на всех мне просто не хватит? Тут же была стойка с оружием. Три карабина Мосина, немецкий карабин и две винтовки Мосина. Короткоствола не было, я не нашёл. Плохо, второй мне пригодился бы. Надо было у командиров взять. Ладно, пора действовать.

Убрав руку с револьвером за спину, я прошёл через открытую дверь в залу, где гуляли предатели. Там как раз музыка закончилась, видимо, пластинка к концу подошла. Быстро осмотревшись в дверях, вздохнул с облегчением. Кроме хозяйки, суетившейся около здорового мужика, сидевшего во главе стола, настоящего борова, было ещё восемь мужиков, но только трое из них в сознании и ещё проявляли осмысленность, остальные спали прямо за столом. И правда, давно гуляют. Духан в хате ещё тот.

– Ты ещё кто? – невнятно спросил начальник полиции, а, думаю, этот боров им и являлся, хотя и был обряжен в гражданскую одежду.

Отвечать я не стал и сразу стал действовал. Прогрохотало подряд четыре выстрела, надеюсь, из-за шума начавшейся бури звуки выстрелов никто не услышит. Все те, кто был в сознании, включая бабу старшего полицая, были убиты. Но не сам боров, ему я прострелил плечо, и тот упал под стол, он мне нужен был живым. Ещё двое зашевелились от выстрелов, остальные так и были в отрубе. Подойдя к столу, я выстрелил очнувшимся в затылок.

Обыскав всех и перезарядившись, нашёл верёвку и связал старшего полицая, крепко, и перевязал ему рану. Но тот ранения практически не чувствовал из-за количества выпитого. После этого, взяв небольшую подушечку, по очереди клал её на голову тех, кто ещё спал, и стрелял через неё. Живые мне были не нужны. Осмотрел и другие комнаты, ещё двоих обнаружил, один как раз шевелиться начал, вполне осмысленно доставая ТТ. Больше не будет, подушка и револьвер – самое то для незаметной и тихой ликвидации этой нечисти.

Осмотрев и обыскав все помещения дома, даже погреб, остался доволен увиденным и уже собрался выйти проверить хозпостройки, вроде, когда с полицаем во дворе возился, слышал лошадиное похрапывание, но не успел, раздался стук в дверь сеней. С момента уничтожения последнего пособника нацистов прошло минут десять, вполне возможно, прислали помощь, окружив дом. К счастью, я ошибся. Это был сменщик часового, вот и его встретил, внезапно распахнув дверь и дважды выстрелив в упор. Потом пробежался до калитки, тревогу никто не поднимал, и это тело затащил в сени. Кстати, обоих часовых я раздел, пусть тулупы в крови измазаны, но они гораздо лучше шинелек, тут всё же не юг. Потом попробуй сними с окоченевших тел.

Найдя навесной замок, я запер дом, оставив гореть в помещениях лампы, но задвинув все занавески, чтобы заглянуть в комнаты было нельзя. Дом заперт, внутри гуляют, всё как обычно. Осмотрев хозпостройки, я через огород покинул участок, выбравшись на соседнюю улицу, и далее огородами, перелезая через ограды, ушёл на окраину села, выбрался в поле и быстрым шагом, стараясь не запалиться, проваливаясь в снег где по колено, а где и до середины бёдер, добрался до опушки. Пришлось поискать командиров, пока не нашёл их довольно продрогших. Всё-таки разожгли костёр. Но это и понятно, иначе совсем бы околели. Что они в своих сапогах и шинельках с морозом сделать могут, вон у двоих вместо нормальных зимних шапок фуражки. Постоянно уши трут, чтобы не отморозить. Это лётчику хорошо, в его тёплом комбинезоне и шлемофоне, да и унты на ногах.

– Есть, – кивнул я на вопросительный взгляд полковника, греющего руки над языками костра. – Уничтожено одиннадцать приспешников немцев и полюбовница старшего полицая, также замеченная в репрессиях к местному населению. Вещи понравившиеся отбирала. Там гулянка была, третий день отмечают день рождения старосты, так что незаметно для сельчан уничтожить их было не трудно. А старшего полицая в плен взял, связав. Нужно допросить его, чтобы выяснить обстановку в округе, уж он её точно знать должен. Трёхдневной давности. Дом в центре, внутри большие запасы продовольствия. В сарае трое саней, но в конюшне почему-то два коня. Один крупный, мне кажется, бывший артиллерийский конь, там у него клеймо было. Он и двое саней утянет. В общем, грузим все трое саней, собираем оружие и продовольствие, одежду, там много, на всех хватит, и возвращаемся. Когда уходить будем, по-тихому пост на въезде снимем, ещё оружие добудем. Кстати, стол в доме полон, заодно подкрепимся. Там чего только нет. И помимо тех двух карабинов с подсумками, я и бутербродов прихватил с бутылкой первача. Сперва перекусим, а то почти сутки не ели, а потом двинем.

Когда я достал из вещмешка свёрток с бутербродами с салом и развернул его, командиры буквально накинулись на еду. Ну и для согрева по глотку прямо из горлышка бутыли сделали, но не больше, не хватало ещё запьянеть. Пока ели, я в подробностях описал, что и как было, изрядно впечатлив слушателей. Двое вооружились карабинами, что я принёс, один стрелку достался, хоть какое-то дальнобойное оружие, и мы гуськом двинули по моим следам обратно. Остался только борт-стрелок с собаками, его я направил к дороге, где он нас должен ждать.

Добрались мы благополучно, я отпер замок и вместе со всеми прошёл в хату. Командиры сразу направились к столу, что им бутерброд, на один зуб. Их даже не смущали трупы под ногами и кровь на полу. Когда мы насытились, то, распределив обязанности и работу, принялись за дело. Двое, в частности и полковник, стали допрашивать начальника полиции, очень много к нему вопросов было. Меня заинтересовала странная фраза первого часового, когда я сообщил, что прибыл якобы с сообщением о появлении партизан. Мол, они их тут всех повывели, какие ещё партизаны? Вот это из полицая и выбивали.

Один командир осматривал дом и сносил на кухню кипы одежды, одеяла, обувь, в основном валенки, а мы с одним из капитанов направились в хозпостройки. Тот стал помогать мне запрягать лошадей. Мы вывели сани во двор и сразу началась погрузка. К тому тяжеловесу я действительно прицепил двое саней. Из погреба мы доставали мешки с картошкой, капусту и другие запасы, пару мешков с крупой и горохом, лук в мешках, накрывали всё это одеждой, одеяла сворачивали в рулоны, чтобы места меньше занимали. Все командиры уже скинули свои шинели и сложили их в сани, ходили в тулупах и деревенских треухах, вооружившись винтовками и карабинами. В шкафу неожиданно нашли пулемёт, танковый, ДТ, к нему один запасной диск, ящик патронов. Всё это тоже забрали. Спиртное взяли, как же без него, для сугрева нужно, я это понимал.

Нас лишь раз прервали. Позвали чай пить, чайник вскипел. Когда полковник с помощником, что вели допрос, выдохлись, я их сменил. И задавал уже интересующие меня вопросы. Боров к этому моменту был сломлен, протрезвел, так что отвечал хоть и нехотя, но правду. Партизан в лесу действительно не было, с помощью внедрения и создания ложного партизанского отряда были уничтожены все. Их тут два было. Так что помощи можно не ждать, нужно самим выбираться. Этим и предстояло заняться. Нужны были машины, обязательно немецкие, и боров рассказал, что неподалёку есть бывшая советская животноводческая ферма. Один немецкий полковник получил её в собственность за боевые заслуги, как поместье использовал бывшее здание санатория. Там есть машины, три советских грузовика и один немецкий. В селе в комендатуре тоже грузовик был и два мотоцикла. Комендатура меня не заинтересовала, а вот ферма вполне, тем более охраняли её десяток полицаев и пять немецких солдат из нестроевых. Полицаи были подчинёнными борова, и тот там не раз бывал, он очень подробно описал, где посты, какие там строения с обстановкой внутри. В общем, как источник информации он оказался хорош.

Мы закончили погрузку трофеев – командиры в этом ушлые, не хуже меня: то, что не уместилось в санях, в вещмешки распихали – и, ликвидировав борова, покинули дом, оставив там свечу тлеть в окружении разлитого керосина, и направились к выезду. Дом полыхнул, когда мы уже по-тихому уничтожили пост из двух полицаев, а их в селе сотня насчитывалась, и, сняв с них всё ценное, двинули дальше. Трупы чуть в сторону утащили, чтобы не сразу нашли. Надеюсь, их снегом занесёт. Сами шли пешком, так как места в санях просто не было. Причём изредка помогали лошадям, груз действительно был тяжёл.

Подхватив борт-стрелка и моих лаек, мы направились в лагерь. Не по прямой, там не везде с санями пройти можно, два глубоких оврага по пути, а ушли с дороги на замёрзшую реку, вес саней лёд держал, хотя и похрустывал. Мы так три километра быстрым шагом прошли, а потом свернули в лес. Ещё четыре километра, и в полночь были на месте. Там разобрали трофеи и начали пережидать вьюгу. Лошадей я поставил под навес. Мы сделали из снега стену, и получился под навесом вполне приличный сарай. Вход для тепла завесили одним из одеял. Я ночевал с собаками и лошадьми.

Три дня выла вьюга, да такая, что выходить наружу было опасно, за ветками для печи ходили вдвоём, обвязавшись верёвкой. Да ещё мы привезли топоры и даже ствол упавшего дерева, который и рубили на дрова. Вечерами я устраивал концерты, юмористические вечера. Жаль, инструментов не было, сыграл бы что, а так без музыки не совсем то. Больше на юмор налегал, всё как-то легче пережидать было.

За время ненастья мы с генералом уже всё обговорили, успели обдумать и принять решение. Моя на первый взгляд немного бредовая идея нашла поддержку. Её доработали другие командиры, долго обсуждали, находя слабые места, и приняли как план к действию. Двигаться на санях к передовой, по-моему, не стоит, слишком опасно, да и мало их. А по-наглому совершить налёт на ферму, так, чтобы со стороны это не сразу прочухали, за день на захваченных машинах сделать рывок к передовой и ночью перейти линию фронта. План, на мой взгляд, вполне рабочий, да и другие так же считали. Поэтому, когда к вечеру понедельника вьюга начала стихать, мы вшестером собрались, а у нас только шесть пар лыж было, тоже трофеи с полицаев, и, вооружившись, направились к ферме, приступив к исполнению плана. Надеюсь, моряк не оплошает и выведет сани с остальными куда нужно.

Двигался я вторым, иногда приходилось менять ведущего другим лыжником, чтобы первопроходец отдыхал. Примерно треть пути мы просто пробежали по льду реки. Из-за того, что после бурана все дороги были задуты, план претерпел небольшие изменения. К передовой шла одна крупная автомагистраль, так что, думаю, пока мы всю ночь двигались, немцы занимались её расчисткой, и мы решили ею воспользоваться. Добрались до фермы мы ближе к рассвету.

Я снял из своей винтовки часового, сделал это, намотав на ствол специально приготовленное старое одеяло. Звук был приглушён, вроде небольшого хлопка. Работники и охрана жили рядом в сторожке, и мы сначала нейтрализовали полицаев, закидав их гранатами и добив штыками, потом пересчитали работников. Те сами вытолкнули из своей толпы двоих, активно сотрудничавших с немцами и выполнявших роль надсмотрщиков. Они последовали за полицаями, предателей командиры не жалели. Два русских парня, бывшие красноармейцы, попавшие летом в окружение, стали помогать приводить машины в порядок, они были водителями. От них мы узнали, что дороги действительно чистились, на ферме был свой трактор, из трофеев, его ещё утром забрали, тракторист из наших, русских, и он где-то на трассе занимался расчисткой. Два командира остались для присмотра, а мы пробежали на лыжах около километра, где на берегу небольшого озера стоял бывший санаторий, вот уже как два месяца принадлежавший немецкому армейскому чину. То есть его резиденция, можно сказать. Захват произошёл тихо. Я так же издалека снял часового, ходившего по колоннаде с карабином на плече, а потом мы зачистили особняк. В некоторых помещениях ещё шли отделочные работы, но правое крыло было жилым. Кстати, одна женщина из русской прислуги показала, где стоит генератор, и мы его запустили. Да будет свет!

– Похоже, этот немецкий полковник несколько наших музеев обворовал, – пробормотал я, шокированный увиденным.

– Пусто. Всё осмотрели, – входя в большую залу, сказал полковник. – Ого!

– Это да…

Тут я рассмотрел у шкафа новенький аккордеон, будто только из магазина, и рванул к нему, восхищённо разглядывая. Инструмент был в идеальном состоянии, и я попробовал наиграть, накинув ремни. Получилось неплохо, но требовалась тренировка, ничего, займусь и этим. Тут же нашёлся и футляр, так что я убрал аккордеон и поставил в сторонку:

– Трофей.

Командиры знали, какое это сладкое чувство, и стали обходить зал, с интересом всё разглядывая, а взять было что. Я увидел большой фарфоровый столовый сервиз на двенадцать персон, девяносто предметов. Женщина, что нас сопровождала, пояснила:

– Это личный подарок самого Гитлера нашему хозяину. Он им очень гордится. Не дай бог разбить хоть один предмет, насмерть запорет.

– О, надо его сохранить и потом передать в музей, мол, геройскими ребятами захвачен столовый сервиз, принадлежавший ранее Гитлеру. Да и красивый какой.

Полковник в это время изучал грампластинки у электрофона. Здоровая такая деревянная тумба, внизу был виден прикрытый обрешёткой большой динамик, чуть выше – ручки настройки мощного радиоприёмника, а ещё выше – уже сам электрофон. В будущем такое оборудование назовут проигрывателем. Я пытался найти такой в Москве, но не смог, а тут стоит новенький с табличкой года изготовления, в этом году сделан. Красивый, ореховым деревом отделан. Килограмм сорок весит, не меньше, я пробовал его приподнять, но смог лишь наклонить.

– Вы этот радиоприёмник будете брать? – спросил я полковника.

– Взял бы, – с сожалением обернувшись, отозвался тот. – Но сам знаешь, до передовой придётся на своих двоих идти, не унесёшь, тяжёл.

– Тогда я себе его заберу. Никто не против?

– Никто, – улыбнулся полковник. – Интересно было бы посмотреть, как ты это всё унесёшь.

– А я и не собираюсь. Я для этого носильщиков нашёл.

– Это где же? – удивился тот.

– А под нами. Кто-то там прячется и простуженно сопит, – ответил я, подойдя к едва заметному люку в полу, и, постучав по нему, крикнул: – Алярм! Гранатой! Хенде хох!

Полковник с майором, насторожившись, тут же взяли винтовки наизготовку, но снизу закричали, чтобы мы не стреляли. Люк откинулся, и из него вылезли два немца в форме.

– Ого, какие здоровяки, вот они моё новое имущество и понесут, а гармонику, ладно уж, сам потащу.

– Ты поторопись, пора уходить, – взглянув на пленных, велел полковник.

– Хорошо.

Женщина лучше знала немецкий язык, чем я, она и переводила. Она уходила с нами, полковник разрешил, машин хватало, мест тоже. Те два водителя с фермы тоже с нами уезжали. Остальные же работники – из местных, решили остаться.

Оказалось, проигрыватель привезли недавно, и недели не прошло, коробку от него ещё не выбросили. Немцы принесли её из сарая и снова упаковали проигрыватель. Более того, хозяин особняка был завзятым охотником, и охотничьи санки, как и лыжи, тут были. Да и коллекция охотничьего оружия и ножей. Всё это я тоже забрал. Так что приёмник мы поставили на санки, а столовый гарнитур понесли в вещмешках оба немца.

Остальные командиры тоже прибарахлились, как и женщина.

Наконец мы двинули обратно к ферме. Там уже всё готово было, все четыре грузовика стояли с прогретыми моторами. Поэтому мы загрузились и поехали к трассе. Водители переоделись в немецкую форму, взяли её в помещении, где жила охрана. В первой машине, которая, в отличие от других, открытой была, стояли три коровы, вроде как мы везём их на мясо в войска на передовой, так что нас пропускали без разговоров. Лишь в паре мест постоять пришлось, пока расчистят дорогу пошире. Такое в низинах было, где надуло много снега. Машин было огромное количество, дорога перегружена, на это мы и рассчитывали, решив затеряться, так что проскакивали без помех. Не останавливали нас. А если остановят, то в передней машине сидит один из командиров в форме полковника вермахта, неплохо владеющий немецким языком. Отбрехался бы. Да и постов пока не было, просто дорогу уступали, деревенские в основном, но были и немецкие тыловики.

Наконец место встречи. Уф-ф, к счастью, сани и все наши командиры с лайками были уже здесь, два часа, как ждали. Покидав мешки с секретным грузом в отдельную машину, в которую и генералы с адмиралом погрузились, мы покатили дальше.

Нам удалось – удалось, чёрт возьми! – добраться почти до самой передовой. Километров десять осталось. Свернули в сторону, на расчищенную дорогу, к тяжёлой гаубичной батарее, мимо которой мы проехали, и в километре от неё, явно на старой позиции, бросили машины, столкнув их в глубокий овраг. В разгрузке мне помогали, хотя те командиры, что не ходили брать ферму, явно завидовали моему хабару. Пять полных вещмешков, футляр с гармонью и ящик с проигрывателем. Его мы поставили на санки, тут же вязанка ружей для охоты. Мой вещмешок с добычей, взятой в доме полицаев в селе, и ещё два со столовым сервизом немцы закинули за спину, и один стал тянуть санки, а второй подталкивать. Я шёл позади них на охотничьих лыжах, мы с лайками охраняли наш трофей. Все три коровы были загружены мешками с секретным грузом, их вели на верёвках позади нас. Мы в центре шли по протоптанной в свежем снегу впередиидущими разведчиками тропинке. Генералы скрупулёзно всё, что видели, наносили на карту. До линии фронта дойти не успели километра два, стемнело, и мы расположились в стороне от миномётной позиции. Забрав моряка и убедившись, что немцев и моё новое имущество хорошо охраняют, я с ним, пользуясь темнотой, пробежался к передовой. Нам хватило трёх часов, чтобы осмотреться и вернуться.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Росляков.

– Товарищ генерал, оборона тут очаговая, сплошной линии фронта нет, – доложил морячок. – Похоже, у немцев не хватает людей для этого. Мы нашли глубокий овраг, он идёт через позиции немцев в сторону наших. Думаю по нему пройти. Мы взяли пленного, отошёл к нужнику и попал к нам в руки. Сашка допросил его, как смог. В общем, мин нет, только сигналки стоят, тронешь, и летит вверх сигнальная ракета. По ней миномётами овраг накрывают.

Я молча кивнул, всё так и было. Мы с моряком были в белых маскхалатах, сшили из простыней, взятых у полицаев, швейные принадлежности я тогда тоже взял. У нас четыре костюма было пошито, на себя я сам шил. Свой из дома в поездку не брал, вот и пришлось портным заделаться. Так что, в чём в разведку ходить, у нас было. Немедля мы собрались, я вставил в рот пленных кляпы, на морды коров нацепили торбы, чтобы они нас не выдали, и мы двинули дальше. Майор сапёрных войск нашёл на пути две сигнальные растяжки и снял их, так что мы прошли немцев незаметно.

Не знаю, где позиции наших войск, но мы только по дну оврага отмахали километров восемь, а потом ещё сколько-то по полю и по лесу, в нём и остановились на отдых рядом с укатанной дорогой, по следам водилы с ходу определили, что наши машины здесь ездят. А перед рассветом послышался гул моторов. В сторону передовой двигалась транспортная колонна из шести полуторок и восьми «Захаров». Мы их остановили, и начальник колонны, увидев генералов и узнав, что мы со сбитого самолёта и вышли из немецкого тыла, сразу доложил, что от линии фронта мы отмахали почти на двенадцать километров и рядом находится штаб стрелкового корпуса, подразделения которого и держали здесь оборону. В общем, машины отвезти нас не было, все гружёные, но выделили проводника, который сопроводил нас к деревне, где располагался штаб. Действительно недалеко, около трёх километров. Всё это время я бегал вокруг своей добычи и пленных, не сомкнув глаз, следя, чтобы ничего не повредили и всё было в целости. Особенно посуда, слишком хрупкий груз. Так что, когда мы добрались до деревни и, опознавшись с постами на въезде, прошли к зданиям штаба, генерала уже подняли и описали, кто вышел к ним, сообщив, что в числе вышедших и моя персона имеется.

В общем, нас подвели к большой избе, где квартировал генерал-майор, командир корпуса. Кстати, с Росляковым они были знакомы и поздоровались, как старые приятели. Меня тоже ему представили, так что я с солидным видом подошёл и пожал ему руку, сказав, что тоже рад видеть своих. Мол, наконец вышли из тыла противника. И вот тут случилась беда. Даже БЕДА. Внезапно выскочивший из-за угла избы полуодетый боец, в одних галифе, валенках и исподней рубахе, с непокрытой головой, с оглоблей наперевес, со всей дури заехал ею по моим пленным, стоявшим чуть в стороне. Понять его тоже можно: вышел явно по нужде, а с той стороны видно только этих немцев, на которых я незаряженные охотничьи ружья ещё навесил, чтобы освободить санки, чтобы они не проваливались в снег от груза. Груз реально тяжёл, оба немца в своих тонких шинельках давно упарились. Нас не видно было, только гул разговора и смех, а тут два вооружённых немца стоят, вот боец, подхватив спросонья, что попалось в руки, и огрел их, вопя во всё горло о немцах и поздно заметив четыре десятка командиров. Удар остановить он уже не успел.

Я зажмурил глаза в ужасе, когда отчётливо расслышал хруст разбившегося фарфора. Удар пришёлся на оба вещмешка на спинах пленных. Широко открыв глаза, я посмотрел на обоих немцев, что шевелились в снегу, пытаясь встать. Думаю, мои глаза сейчас напоминали анимешных героев, настолько я широко открыл их. Подскочив к немцам, осмотрев почти сплющенные мешки, где слышался звон и хруст разбитого фарфора, я резко развернулся к смущённому бойцу:

– Ты что сделал?! Убью!

Командиры, которые выходили со мной из немецкого тыла и которых я за это время откровенно задолбал этими трофеями, уже смеялись от всей этой ситуации, а вот мне было не до смеха, красная пелена ярости накрыла меня. Моряк успел подскочить ко мне и ударить по стволу автомата, и очередь ушла вверх. Автомат этот – мой трофей с того пленного, что мы взяли у нужника. Также моряк вырвал у меня и наган, который я почти сразу выхватил, но дальше я уже перебросил моряка через бедро, сделав подножку, откуда только силы взялись, и, выхватив охотничий нож, рванул за бойцом. Мы четыре раза вокруг избы круги намотали под откровенный ржач всех присутствующих, пока боец не ломанулся в огород, проваливаясь в снег по пояс. Плюнув в его сторону и расстроенно махнув рукой, я уже пришёл в себя, убрал нож и вернулся к группе командиров.

– Оружие верни, – велел я моряку.

– Ну уж нет.

– Банда вандалов и воров, – буркнул я себе под нос и, с тоской взглянув на вещмешки, лежавшие у ног уже вставших немцев, которые на всякий случай держали руки поднятыми, посмотрел на комкора: – Товарищ генерал, а ведь это ваш боец?

– Мой ординарец, – легко согласился тот.

Зря он это сделал. Развернувшись к нему спиной, я в предвкушении потёр ладони, вызвав очередные смешки других командиров, принял горестный вид и сказал: – Раз он ваш подчинённый, то вы ответственны за все его действия. Мне был нанесён крупный ущерб. – Я с печалью указал на мешки. – В этих мешках были мои трофеи, мои личные трофеи. Там было восемь картин Айвазовского, дорогой столовый сервиз, венецианское зеркало работы мастера шестнадцатого века, подборка редких грампластинок и… скрипка Страдивари.

Командиры, а народу ещё набежало, уже искренно потешались, да и я, честно говоря, к этому стремился, нужно поправить своё пошатнувшееся реноме, стрелять нельзя было, тем более в своего, даже в приступе ярости. Так что играл вовсю. Комкор с каждым моим словом шире улыбался, а когда я закончил, спросил:

– А разве в эти мешки всё поместится?

– Вы на несущественные мелочи не отвлекайтесь, – остановил я его. – Лучше скажите, как извиняться будете? Сразу скажу: простое «извините» тут не пройдёт. Приму что-то не менее ценное вроде моих потерь. Ожидаю предложений.

Я думал, меня пошлют, местные останутся виноватыми и, чтобы искупить вину, с максимальной скоростью отправят в Москву. План такой был. Фигу там: к генералу подошло несколько его штабных командиров и зашептали что-то на ухо, и я, слегка повернув голову, пытался подслушать, но те говорили тихо. Генерал же, слушая какого-то полковника, это оказался начальник штаба корпуса, покивал его предложению, я с подозрением посмотрел на них, и скомандовал своему адъютанту: – Лейтенант, доставьте трофей, что взяли неделю назад.

– Есть, – козырнул тот и убежал.

Трофей притащили быстро, точнее, притолкали с десяток бойцов. К моему удивлению, это оказался «кюбельваген», лёгкий разведывательный немецкий автомобиль, сделанный на базе «фольксвагена-жука». Заднеприводная машина. На капоте характерное запасное ребристое внедорожное колесо, брезентовый верх был поднят, все четыре дверцы заперты, на вид автомобиль был в порядке, сверкал как новенький. Похоже, он и был новым. На передних дверцах поверх немецких крестов были нанесены красные звёзды для опознавания.

– Мы знаем, Александр, что ты хороший шофёр, поэтому вот, прими этот дар в качестве извинений. – Широким жестом комкор указал на трофейный автомобиль, явно введя в шок большую часть зрителей. Да-а-а, смог тот удивить, реально смог.

– Зачем он мне? – с лёгким сожалением вздохнул я. – Всё равно отберут из-за нехватки автотранспорта. Тем более он, видимо, не на ходу.

Адъютант тут же сел на место водителя, загудел стартер, и машина затарахтела на высоких оборотах.

– Машина в порядке, а чтобы не отобрали, мы выправим бумагу, что это дар, и на приборной панели закрепим дарственную табличку, – предложил начштаба корпуса, на которого я сразу посмотрел с большой симпатией.

– Тогда согласен. Да что согласен, я обеими руками – за. Угодили так угодили.

Это была не разведывательная модель, а штабная. Её себе начштаба отжал, когда удалось её захватить вместе с небольшой немецкой тыловой транспортной колонной, и вот мне передал, так как почти не пользовался. А машина действительно в порядке, ни царапинки, июля этого года выпуска. Две тысячи километров всего накатала, можно сказать, обкатку ещё толком не прошла.

А вечером меня попросили устроить концерт, на что я согласился. Мои спутники тоже остались, нас накормили, сообщив, что уже отправили сообщение в штаб армии, а оттуда в штаб фронта, что мы вышли к своим. После концерта, который я отлично провёл – два часа смеха и музыки, гитару тут нашли, – мои спутники отправились на аэродром. Сорок километров за ночь нужно проехать, там их ждал транспортный самолёт. А я остался. Обоих немцев уже давно местные особисты забрали, они же и секретный груз дальше отправили с охранником, он первым отбыл ещё до концерта. Водил и женщину из прислуги того немецкого полковника они тоже опросили, что и как. Коров интенданты забрали, благодарили за них, мясо сейчас дефицит. Мои вещи были занесены в сарай, туда же закатили и машину, и всё это охранял часовой.

В остальном местные военные всё сделали чётко, действительно выправили документы на машину, по которым этот дар армейцев мне для личного пользования и его нельзя забирать. Ну и дарственную табличку из нержавейки прикрепили на приборной панели. Может, и не нержавейка, но сверкала именно как она. Местные техники из автобата это сделали, заодно машину обслужили и по широте душевной подарили мне три канистры: одну с машинным маслом и две с бензином. Вот только подозреваю, что канистры с неё и были, подходили по цвету, и держателей по бортам как раз три было.

Так как я очень торопился, то меня своим ходом отправили в сторону штаба армии. Там рядом находился крупный железнодорожный узел, откуда шла ветка к уже захваченному Воронежу. Сопровождал меня адъютант комкора, следил, чтобы не было эксцессов в дороге. Лайки сидели на заднем сиденье вместе с ящиком проигрывателя, который с трудом нам удалось втиснуть. А все мешки и ружья под капотом впереди, там был багажный отсек. Не всё уместилось, поэтому два мешка я убрал на пол у задних сидений.

На станции нас уже ждали, подняли с помощью крана машину с моими вещами на платформу с зениткой, расчистив место, а я с собаками в вагоне поехал. Поезд был грузовым, отправляли на заводы Москвы разбитую технику, как нашу, так и немецкую, все платформы ею заставлены были.

Ах да, стоит помянуть об одной новости. Пока мы в тылу выживали, под Москвой наконец начали наступательную операцию, она ещё идёт, хотя темпы и замедлились из-за растянувшихся коммуникаций и непогоды, но немцев отбросили, где на двести, а где и на триста километров. Хорошие новости, даже отличные. Так что возвращался я в Москву в единственной теплушке эшелона с двумя десятками других пассажиров в приподнятом настроении.

Прибыли в Москву мы глубокой ночью. С помощью зенитчиков и подоспевших железнодорожных рабочих, которые кран подогнали, мы спустили машину на землю, и я, всех поблагодарив и пожав руки, сел за руль и запустил двигатель. Прогрев его немного, я направился в сторону станции, там нужно было оформить доставку автомобиля, и начальник станции поставил штамп на сопроводительных документах и выдал пропуск. Весь город нужно было объехать, а комендантский час ещё не отменили. И, покрутившись по улицам, я добрался до дома.

К счастью, по нашей улице машины проезжали не раз, то есть колея проложена, и я, завывая двадцатитрёхсильным мотором, подъехал к воротам. Мои спят, три часа ночи всё же, так что, выпустив наружу собак – те сразу радостно забегали, узнали родной дом – и оставив машину тихо урчать на холостых, забежал во двор. Распахнув ворота, едва не задев одной створкой передок машины, загнал её во двор. Похоже, я кого-то разбудил, наверняка шум машины поднял деда с бабушкой, они чутко спят. Ну или мама поднялась. Так и оказалось, она вышла в накинутой фуфайке с трофейным фонариком и, узнав, бросилась ко мне, обняла.

– Ты где пропадал? – спросила она. – Никто ничего не говорит, а сам давно должен был вернуться. Обещал до начала занятий в школе.

– Мам, я тут не виноват, форс-мажор. Завтра расскажу. Ты иди в дом, холодно, а я пока разгружу машину.

– А что за машина? – осветила та автомобиль. – Откуда он?

– А это моя, военные подарили трофей. Бумаги и даже дарственная табличка есть в машине. Будем пользоваться. Отобрать её у нас теперь не смогут, это подарок.

– Новостей у тебя, похоже, много.

– Завтра, мама, всё завтра. Я спать хочу, за завтраком поговорим… О, дед встал. Ну всё, иди. Мы ещё машину быстренько разгрузим.

Дед, узнав нас, опустил берданку и подошёл. Мы с ним тоже обнялись. Мама ушла в дом. Волк с Баламутом устроились в сенях на своих лежанках. Я кратко описал деду свои трофеи, и мы занялись переноской. Начали с самого лёгкого. Я открыл капот багажного отсека, и дед вязанкой, как хворост, понёс десяток охотничьих ружей в дом. Позже их осмотрю и уберу в оружейный шкаф. Хотя все не войдут, надо что-то побольше для них купить. Я же забрал вещмешки и унёс их в сарай. Потом мы сняли охотничьи лыжи, тоже в сарай убрал, и санки. На них, с трудом достав ящик, поставили проигрыватель и укатили его к сеням квартиры деда. Занесли в мою комнату. Тут будет стоять. Машина осталась пустой, я и канистры снял – ха, пользоваться ими не пришлось, бака хватило, – отнёс в гараж, где висел двигатель для баркаса. Жаль, тот весь гараж перекрыл, машину не загонишь. Нужно насчёт этого что-то придумать.

Вернувшись в дом, устроился на кровати и перехватил-таки последние часы сна.

* * *

Разбудили меня с некоторым трудом, да и то Димка постарался, начав прыгать на кровати. От тряски я и проснулся. Вся малышня тут собралась. Кто у ящика крутился, кто у оружейного шкафа, где стояли прислонённые к стене ружья – некоторые красивые были, с инкрустацией – и мешок с патронами для них.

Схватив стоявшую рядом Наташу и потискав её до радостного смеха, я стал одеваться. Дед тоже был тут, подтапливал печь в моей комнате. И мы все вместе перебрались в половину мамы, где во время завтрака я в красках описал, как поменял дом в Горьком на «небольшую дачу» на берегу моря, как побывал там, оформив все документы, и как при возвращении наш самолёт сбили и мы оказались в тылу у немцев. Как выживали, опустив момент с полицаями, как ферму и грузовики захватили, трофеи, взятые в особняке немца, тоже подробно описал, ну и как перешли линию фронта. Не обошёл вниманием и то, как потерял столовый сервиз и как командование корпусом отдарилось за это. Так что все были впечатлены моими приключениями. Мама, изучив документы на дом, убрала их в сейфовый ящик у себя в комнате, она сохранит. Документы на машину брать не стала, мне её ещё регистрировать нужно, это обязательно потребуется сделать в ближайшее время.

Оба вещмешка с битым фарфором были со мной, в сарай убрал, я в них не заглядывал, поэтому и предложил посмотреть бабушке, а нам нужно было идти, кому в школу, а кому в детсад. Я сбегал и принёс оба мешка, при мне их открыли и стали осторожно осматривать. И первая же находка – целая суповая тарелка. Одна есть, так что бабушка продолжила, а мы, собравшись, разошлись. Так как я в последние дни филонил, то ближайшие три дня буду водить и забирать малых из садика, вот и повёл их. По пути заглянул к участковому, его дома не было, но обещали передать, что я появился и искал его. Я завёл малых в детсад, Наташу пришлось раздевать, а остальные раздевались сами, передал их на руки воспитателей и побежал в школу.

Следующие два дня меня никто не трогал и не искал. Это я чуть позже узнал, что просто никто не знал о моём возвращении, пока эта информация не дошла до нужных людей. Сам я эти два дня навёрстывал то, что пропустил в обеих школах, ещё и записался на уроки аккордеонистов, нужно осваивать новый инструмент. А может, свою музыкальную группу собрать, инструменты уже начали появляться? Шучу, конечно, но идея интересная, надо её обдумать. Проигрыватель опробовал, антенну на крышу поднял, замаскировав её. Работает, однако. Коллекция пластинок бывшего хозяина проигрывателя тоже у меня была, некоторые вполне недурственные.

Пообщался с участковым, который внимательно выслушал мои приключения, он же помог с оформлением автомобиля, за день это сделали, и номера получили. Оформили на меня, раз подарок мне. Ещё он зачем-то попросил почтовый адрес участкового в Туапсе, видимо, решил с ним связаться.

Таня прибегала, мы в среду вечером отмечали моё возвращение, я как раз из бани только был, к ней Луша ездила, сообщила, что я вернулся. Отцу отписался, сообщив новости. Проверил баркас и свой дом, где Таня с подружками жила. Всё было в норме, так что я вернулся к привычной жизни. Разве что по-тихому стал наводить мосты для Тани, чтобы та комнату получила в коммуналке или отдельную квартиру, последнее лучше всего. Народу из Москвы порядочно уехало, свободная жилплощадь имелась, и я уже нашёл одного чиновника, который может помочь в этом деле. Только запросил тот много. Думаю пока.

А на третий день была суббота, и я планировал вечером навестить свой патронажный госпиталь и исполнить несколько новых песен, которые разучил за последние дни. Но не успел. У переправы через реку меня сзади догнала легковушка, чёрная эмка, которую, та ещё до конца остановиться не успела, покинул на ходу знакомый сержант НКВД. Это он меня в Кремль доставлял.

– Что-то случилось? – не чинясь, поздоровался я с ним за руку, поинтересовавшись причиной его появления.

– Да, я привёз приглашение в Кремль.

– Когда нужно?

– Сейчас, – улыбнулся тот.

Осмотрев себя, я сказал:

– Ну не в школьной же форме мне идти, переодеться нужно.

– Успеваем, – посмотрев на наручные часы, кивнул тот.

– Тогда вы ждите тут, чего вам крутиться, через эту ледовую переправу вам не проехать, по склону не подниметесь, гололёд, а я сбегаю переоденусь и вернусь.

– Сопровождающего нужно. Кого-то из родителей или старшего родственника.

– Мама на учёбе, она на медсестру учится, дед на работе, охраняет ворота в порту. Бабушка одна в доме, но она не поедет. Побоится. Да и за младшим братом кто-то следить должен.

– Ясно. Тогда заедем за кем-нибудь из твоих родственников.

– Лады. Я быстро.

Скатившись по накатанному детворой склону, ловко удержавшись на ногах, я поднялся на противоположный берег и побежал к дому. Там, сообщив бабушке, что меня снова вызывают в Кремль, не знаю по какой причине, я переоделся в костюм, а бабушка собрала выходную одежду для мамы – деловой женский костюм и обувь. Предупредив бабушку, что за малыми в садик я сегодня не успею, пусть их кто другой заберёт, со свёртком под мышкой побежал обратно. Заехали мы за мамой, та только недавно вернулась из дома, я немного не успел, кормила Кирилла, и узнав, что нас вызывают в Кремль, отпросилась у преподавателей, переоделась, и мы поехали.

В Кремле нас проверили, в этот раз с собой я ничего не брал, и проинструктировали, как себя вести. Мама немного трусила, так что я успокаивал её. Догадка подтвердилась: нас вызвали на моё награждение, о котором упоминалось в газетах. Сегодня проводилось крупное награждение командиров и бойцов, участвовавших в обороне Москвы, а так как я тоже её участник, вот меня и привезли. Мы сидели в шестом ряду, вместе, с интересом наблюдая, как заполняется зал.

Заметив адмирала, он проходил в зал в группе других моряков, их немного было, толкнул маму локтём, привлекая внимание, и указал на них, сообщив, кто это. И, покинув место, всё равно пока ничего не начиналось, все рассаживались, я добрался до адмирала. Тот мне тоже обрадовался, мы обнялись и немного отошли в сторону, обменявшись новостями. Адмирал в Москве уже несколько дней, рабочие вопросы решал. Я пригласил его было на охоту, но он с сожалением отказался, улетал завтра обратно. Жаль, но хоть поговорили.

А завтра я действительно на охоту собирался, нужно пополнить запасы свежей дичи, а то уже к концу подходили. С дедом на лыжах пойдём. Машину я после регистрации отогнал в ангар, в дом, где Таня жила, и там законсервировал. Если срочно понадобится, привести её в порядок не трудно, полчаса – и можно ехать, а пока пусть стоит. Вот летом у меня на неё большие планы, как в принципе и на баркас.

Из близких знакомых только адмирал в зале был, хотя многих узнавал из газет, меня тоже узнавали, так что мы раскланивались. Вернувшись к маме, я сел рядом и уже спокойно, не крутясь, просидел до начала. Сначала выступил Калинин, а потом пришла и очередь Сталина, ему хлопали стоя, мы с мамой тоже. Долго тот вёл речь, сообщая об успехах. Атмосфера была хорошая, нам всё нравилось. Потом началось награждение. Награждал лично товарищ Сталин. Система награждения мне была не понятна. То капитана-лётчика вызовут, наградят Золотой Звездой, то простого бойца орденом Ленина, поэтому, когда вызвали меня, я не сразу отреагировал, мама толкнула. Я думал, буду в конце, поэтому и отвлёкся. Меня выпустили из ряда, и я быстрым шагом прошёл к площадке, где стоял товарищ Сталин и несколько командиров.

– Здравствуйте, товарищ Сталин, – поздоровался я.

– Здравствуй, товарищ Поляков, – охотно и легко ответил тот, слегка улыбнувшись.

Тут взял речь диктор, который объявлял и сообщал о том, кого и за что награждают. К моему удивлению, слов обо мне набралось изрядно. И дорогу смерти вспомнили с уничтоженными немцами и сбитыми бомбардировщиками, и перехват диверсантов, все случаи, и охоту на офицеров в дивизии отца, даже помянули тех двух лётчиков, что мне удалось перехватить на обратном пути. Странно, что обоих приписали, там всего один мой. И под конец описали, что я был пассажиром в недавно сбитом транспортном самолёте и серьёзно помогал при выходе из немецкого тыла, лично уничтожив двенадцать полицаев и одного унтера у передовой. За всё это вкупе меня наградили орденом Ленина и орденом Красной Звезды, это по представлению командира отцовской дивизии. Оказалось, это ещё не всё. За вклад в советской музыке меня наградили Сталинской премией второй категории, а это пятьдесят тысяч рублей. Вот только после этого сообщили, что я прибыл с мамой, и попросили её встать, чтобы все видели. Та слегка порозовела, но встала. Дали и о ней информацию, мол, многодетная мать, и воспитала такого замечательного сына. Та была невероятно довольна и села на место. После этого дали слово мне. Я поблагодарил правительство и лично товарища Сталина за подобное признание моих невысоких заслуг. Маму – за то, что воспитала меня такого хорошего. Однако честность взыграла, и я всё же поправил диктора, сообщив, что при возвращении из дивизии отца всё же не оба немецких лётчика мои, а всего один, второго уничтожил наш тяжело раненный в ходе сватки лётчик-истребитель. Потом перешёл к премии, сказав, что я по совести не вправе брать себе такую крупную денежную премию, когда наша страна находится в таком сложном положении, и попросил товарища Сталина направить эту премию на самый тяжёлый участок, где эти деньги очень нужны. Моё пожелание передать деньги в помощь стране было воспринято как должное, но своих оваций я получил и обратно на своё место шёл под шум аплодисментов. В руках у меня были коробочки к наградам, висевшим на пиджаке. Устроившись рядом с мамой, я передал документы на награды и коробочки ей, та положила их в сумочку и расцеловала меня.

Просидев до конца награждения, мы всей шумной толпой направились в банкетный зал. Были тут и иностранцы, пресса, так что вспышки фотоаппаратов так и сверкали. Того, кто нас снимал при награждении, я запомнил, он был здесь же. Поэтому, оставив маму у стола с бокалом шампанского, я скользнул в сторону фотографов. Тот легко согласился прислать мои снимки, записал адрес, пообещав сделать это в ближайшее время. Когда я вернулся, то обнаружил маму, беседующую с товарищем Сталиным, как-то легко и просто они общались, мама даже смеялась чему-то. Подозрительно. Обойдя их стороной, приблизился со спины товарища Сталина и постарался подслушать, о чём говорят, а говорили обо мне. Тут, заметив, что за всеми моим движениями со стороны пристально следит генерал Власик, явно догадываясь, что я делаю, приняв независимый вид, попросил у официанта стакан с лимонадом и, сделав пару глотков, подошёл к этой паре.

– О чём говорим?

Те смешались, но мама всё же сказала, что обо мне. Дальше мы разговаривали втроем, и я описал товарищу Сталину в подробностях нашу недавнюю эпопею в тылу у немцев, со своей точки зрения конечно же. Кое-что упустил, но как оказалось, тот об этом знал и сам напомнил:

– И обменял два вещмешка с битой посудой на трофейный автомобиль.

– Ну не всё там бито было, – немного растерянно промямлил я. – Восемь тарелок и поднос сохранились. Мы ими пользуемся. Надо будет потом в музей передать, всё же раньше они принадлежали Гитлеру, а тот какой-никой след в истории, но оставляет… А по поводу обмена… Никто не просил бить мои трофеи, которые я, напрягая все силы, лично вынес все к нам, и тут какой-то, даже слов подобрать не могу, разбил всё оглоблей. Даже описать не могу, какие я чувства испытывал, когда услышал этот хруст, поэтому комкор правильно поступил и погасил мои эмоции подарком. А я в ответ у них концерт дал. Два часа шёл. Запрещённые песни пел.

– Запрещённые? – поднял Сталин брови, мне даже показалось, что тот не играл и действительно был удивлён.

– Ну да, цензура запретила мне их исполнять, а фронтовикам и простому народу они очень нравятся, вот и приходится их вот так на импровизированных концертах исполнять. Негативного отношения к ним я не заметил, не знаю, почему их запрещают.

– А по радио почему перестал выступать?

– Так запретили же!

– Насколько я в курсе, тебе это никто не запрещал.

– Не знаю, передали, что в моих услугах больше не нуждаются, и всё. Это после случая с тем композитором, которого я немного поставил на место в последней передаче. Видимо, мстил таким образом.

– Почему же ко мне не обратился?

– Да меня как-то вся эта ситуация и самого устраивала, другие дела навалились. Тем более я в госпиталях пел.

– Да, мне дочка говорила, она на паре выступлений была.

– А?

– Она в двух госпиталях работает сиделкой, учится на врача, – сделав небольшой глоток из фужера, пояснил Сталин.

– Как же я её не заметил-то?! – озадаченно почесал я затылок.

– Она изменилась за последнее время.

– Возможно. Кстати, товарищ Сталин, по поводу цензуры, я всё же хотел бы поговорить. Не знаю, мне, как создателю, конечно, неприятно такое решение, запретить их, но я не понимаю, почему несколько человек решают за всех, что можно слушать, а что нет?

– Извини, Александр, но тут я помочь не могу. Решали это компетентные товарищи, и если оно было принято, значит, решение правильное, и только они могут изменить его.

– Всё равно… – Я пощёлкал пальцами, подбирая подходящее слово. – Подло как-то. Мне кажется, хотя бы один раз слушатели, но должны их услышать. Мол, песни запрещены цензурой, но исполнить их один раз разрешили бы, чтобы слушатели сами решили, правильно компетентные товарищи поступили или нет.

– Хм, а интересное предложение. На это я дам добро. Раз песни запрещены, так запрещены, но все они могут единожды прозвучать по радио. Возьмёшься?

– А возьмусь, сам и певцов подберу, помогу музыкантам освоить мелодии для них. Справлюсь.

– Вот и договорились.

– Этот вопрос решили. Перейдём к другому?

– А у тебя ещё что-то есть? – заинтересовался Сталин, в его глазах мелькали смешинки.

Мама постаралась как можно незаметнее толкнуть меня локтем, намекая, что пора заканчивать, но у меня ещё не всё было.

– А как же. Даже два. Вы ведь в курсе, что мне от бандформирования достался дом в качестве трофея?

– Бандформирование. – Сталин как бы попробовал на вкус это слово. – Интересно звучит. Да, я в курсе о доме. У тебя там вроде как сестра живёт с сокурсницами.

– Точно. Там в амбаре находится неплохая мастерская, у меня не стали её забирать, оснащение старое, официально выкупленное прошлым хозяином в порту, на что была соответствующая бумага. Из-за этого и не тронули. Всё дело в том, что парк станков, а их там четыре, плюс наковальня, идеально подходит для небольшого кустарного производства. Мы с дедом попробовали и сделали за два дня десять глушителей, три для немецких автоматов МП и семь для пистолетов вальтер и парабеллум. Качество выстрела не сильно понизилось, но глушится теперь неплохо. И мы с дедом решили открыть это производство и начать штамповать такие глушители. В основном для трофейного вооружения, но можно и нашего.

– А рабочие?

– Мой дед в прошлом артиллерийский унтер, после окончания Гражданской войны, несмотря на сильную контузию, в основном из-за недостатка рабочих рук, до выхода на пенсию в тридцать седьмом работал в мастерской лесопилки. Запчастей разных не дождёшься, как ни заказывай, вот они у себя почти всё выделывали сами. Так что дед опытный слесарь. Ещё неподалёку живёт увечный фронтовик. Танкист без одной ноги. Руки у него растут откуда нужно, так что два работника есть, а дальше из молодёжи наберём. Трёх-четырёх нам хватит. Думаю, до тысячи единиц глушителей в месяц мы будем выпускать для войск осназа, разведки и иже с ними. Только материал ваш. Трудно найти подходящий. Смешно сказать, на свалках необходимый материал искали. Нашли, честно говоря, по мелочи.

Сталина моё предложение не могло не заинтересовать, и он напомнил о втором вопросе. Я честно сказал, что это скорее не вопрос, а просьба. Ну заколебали меня тормозить все кто ни попадя. В общем, не имеет права двенадцатилетний подросток водить машину. Отбрёхиваться получалось только по той причине, что меня узнавали, поэтому и отпускали, а так тяжело. В общем, мне права нужны. Тот тоже обещал подумать и решить этот вопрос. Просьба была не такая уж и напряжённая. Потом мы ещё немного поговорили, и товарищ Сталин отошёл, его отвлекли. Тут зашептала мама, изумляясь, как я так по-простому, панибратски общаюсь с самим товарищем Сталиным. Сам я ничего необычного в этом не видел.

Пробыли мы в Кремле почти до конца банкета, и только потом, собравшись, одевшись в гардеробе, покинули территорию Кремля.

– И что нас ждёт впереди? – вздохнула мама.

Махнув рукой попутной машине, я ответил:

– Мама, да ты что? У нас теперь вся жизнь впереди. Поверь, вы с Таней станете самыми известными певицами Союза, уж я постараюсь. Пусть по запрещённым песням, в основном исполнять их будете только вы, но станете. На мужской репертуар найду других исполнителей.

– Ох, мечтатель, – потрепала она меня по голове и потребовала надеть шапку.

– Я оптимист, и этим всё сказано, – надев шапку, пробурчал я и распахнул для мамы дверцу машины.

А у нас действительно много планов, и нужно их решить.

Примечания

1

В. Высоцкий. «Песня Вани у Марии» из к/ф «Одиножды один»

(обратно)

2

В. Высоцкий. «Песня о госпитале».

(обратно)

3

В. Высоцкий. «Я не люблю».

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg