Павел Комарницкий Далеко от Земли
© Комарницкий П.С., 2017
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017
Пролог Дом Вечного Солнца
Небо сияло едва заметной нежной голубизной, сгущавшейся в зените. Закинув голову, Иллеа глубоко вздохнула, втягивая в себя кристально прозрачный горный воздух. Только здесь, в полярных горах, небо бывает таким нереально голубым. Нигде больше. Даже на самых высоких горных вершинах в Поясе Зноя небо выглядит обычным – белое, сияющее, как хорошо начищенная алюминиевая тарелка. Громадная такая тарелища, опрокинутая над миром…
И только здесь, возле самого полюса, Солнце неизменно ласково и никогда не бывает тьмы. Дом Вечного Света… Вот уже больше шести тысяч дней и ночей стоит он тут, на плоской вершине. А до того, если верить хроникам, тут было первобытное капище, уходящее корнями в невообразимую древность…
Облокотившись на парапет, девушка обвела взором пейзаж. Даа… впечатляет, нечего возразить. Разноцветные клыки скал, торчащие из ковра буйной зелени, серебряные жилки горных рек, отсвечивающие радугами водопады… Дальше всё тонуло в дымке, неистово сиявшей в той стороне, где у самого горизонта пряталось солнце.
Вот интересно, какова тут видимость… тридцать тысяч шагов? или всё же двадцать? Забыла, надо же, а ведь в школе ещё учила… Во всяком случае, вряд ли где-нибудь ещё можно вот так запросто обозреть целый край. В Поясе Зноя всё тонет в дымке уже в трёх-пяти тысячах шагов, а уж про Пояс Ветров и говорить нечего… Недаром сюда стекаются паломники со всей огромной Иноме – восторг гарантирован…
– Привет, Иллеа!
Девушка обернулась.
– Привет, Инмун!
Молодой человек, появившийся на обзорной галерее Дома Вечного Солнца, был одет куда легче девушки – на той по крайней мере имелось хоть какое-то платье, правда, оставлявшее открытыми груди, не говоря уже о ногах, поскольку подол одеяния представлял собой два нешироких полотнища, спускающихся от самой талии, спереди и сзади достававших до колен. В отличие от подруги весь костюм упомянутого Инмуна состоял из какого-то немыслимого цветка, явно искусственного, неким хитроумным способом державшегося на половых органах, служа им укрытием. Молодой человек подошёл к девушке и без малейшего смущения притянул её к себе, держа за талию.
– М… Отстань, Инмун, не место и не время… – девушка облизала губы, смывая сочный поцелуй.
– Всегда место и время. Ты моя невеста, считай, почти жена.
– Невеста пока не жена, – вильнув станом, она высвободилась наконец из рук нахального парня. – Если кто увидит, что подумают о нашем воспитании?
– Глупости, немного позавидуют и забудут. Как там написано в одной древней книге: «Тело мужчины служит для переноски головы, тело девушки создано для ласк». А уж такое прекрасное, как у тебя, так полагаю, для ласк непрерывных.
– Крупный нахал и мелкий льстец! – она засмеялась. – Кто ещё приглашён на аудиенцию?
– Мне не сообщили. Сказали только, что Почтеннейший приглашает для важной беседы.
– Но ты в курсе, о чём пойдёт речь? – девушка вновь оперлась о парапет.
– Я могу лишь догадываться. Ты, впрочем, тоже могла бы. Ты в курсе, что обитатели Иннуру уже вышли в космос?
– В курсе, конечно. Слушай, такие смешные погремушки…
– Прошу прощения, что вторгаюсь в вашу беседу, – на галерее возник ещё один персонаж, мужчина средних лет и довольно крепкого сложения. В отличие от Инмуна одеянием ему служил роскошно вышитый передник. – Почтеннейший сейчас освободится, так что прошу приготовиться. Пройдёмте в приёмную, молодые люди.
Все трое быстро зашагали по галерее, свернули на узкую лестницу, ведущую вниз. Во внутреннем дворике размерами с хорошую городскую площадь шумели фонтаны. Надо же, мелькнула у Иллеа посторонняя мысль, уже шесть тысяч дней, и ничего, работают древние гидротараны… безотказно и неустанно поднимают воду с водопада сюда, в резиденцию Патриарха…
В приёмной, расписанной позолотой и яркими фресками, томился в ожидании посетитель – немолодой уже мужчина в переднике, не менее роскошном, чем у провожатого, доставившего сюда парня и девушку. Прикрыв глаза, он расслабленно покоился в овальном обруче, косо прикреплённом к полу, висел в воздухе, ни на что не опираясь. В углу за письменным столом располагалась девица с увязанной в «конский хвост» тугой копной волос, чёрных, как смоль. Секретарша бойко водила пальчиками над столешницей, глядя на светящийся прямо в воздухе текст.
– Почтенный Ноллан! – парень и девушка одновременно присели в приветственном реверансе.
– А! Мои отважные ученики! – сидевший в гравикресле открыл глаза, приветливо улыбаясь. – Впрочем, я должен был сам догадаться…
– Присаживайтесь, – адъютант кивнул на свободные обручи-кресла. – Я сейчас доложу Почтеннейшему.
Ждать пришлось совсем чуть.
– Прошу! – высунулся из двери адъютант. – Все втроём, пожалуйста!
В обширном кабинете царили прохлада и приятный рассеянный свет. Сам Почтеннейший сидел на своём рабочем месте в гравикресле.
– О, почтеннейший Хасехем! – все трое присели в реверансе.
– Приветствую, приветствую вас, уважаемые. Вы, наверное, уже в курсе, зачем я взял на себя смелость оторвать вас всех от ваших важных дел?
– Мы догадываемся, Почтеннейший, – за всех ответил старший по команде, Ноллан.
– Да, да, всё верно. Аборигены Иннуру таки добрались до космоса. Пока они топчутся на низких орбитах, но, судя по всему, это закончится буквально вот-вот. Следовательно, нужно немедленно взять эту сферу их деятельности под наш неусыпный контроль.
Патриарх сделал многозначительную паузу.
– Как бы там ни было, наше инкогнито должно быть, безусловно, сохранено. При любом развитии событий. Мне бы хотелось выслушать мнение специалистов по данному вопросу.
Глава 1 Детская шалость
– …Ну, не передумал? Или сразу принёс биноклю? – Борька, заложив руки в карманы, нахально ухмылялся.
– Мой бинокль при мне и останется. А ты давай кассетничек-то готовь!
– Ха! Смелый, пока светло. Ну давай, двигай!
Я лишь дёрнул плечом, не желая вступать в дальнейшие пустопорожние пререкания, повернулся и зашагал к воротцам, обозначавшим вход на кладбище. Борька с секундантами топал сзади своими вдребезги разношенными кедами, так, что можно было различать шаг с правой и левой ноги. Правая – шпок, левая – чвяк… наверное, вот-вот отвалится подошва… Хорошо бы отвалилась и похромал бы наш Борюсик обратно… так и надо за вредность ему…
Свежие могилки закончились, и сразу вокруг сгустился вечерний сумрак. В этой, старой части кладбища, меж могильных оградок вымахали деревья не хуже, чем в настоящем лесу, и косые предзакатные лучи не могли пробиться сквозь тесно сомкнутые кроны – листопад ещё только-только вступал в свои права, и лишь отдельные багряно-жёлтые листочки валялись под ногами. И сами захоронения вокруг изменились. Вместо однообразно-унылых железных пирамидок и параллелепипедов вокруг громоздились мраморные плиты и целые изваяния, тут и там торчали каменные кресты. Наше кладбище вообще очень древнее, едва ли не со времён Пушкина, и здесь, в этом дальнем углу, ещё до революции хоронили всяких купцов первой гильдии да графьёв… короче, буржуев разных. Крестьян и рабочих, замученных теми буржуями, тоже хоронили, конечно, но подальше. Только там почти ничего уже не напоминало кладбище, даже могилки не разобрать среди буйно разросшихся кустов. Рабочие и крестьяне в царские времена ведь не могли ставить мраморных памятников, а деревянные кресты давно сгнили.
Заросли наконец расступились, и перед нами явилась церковь – древняя, с выбитыми окнами и сорванным шатром-кровлей. В боку строения виднелся изрядный пролом. Дед мне как-то рассказывал, будто уже перед самой войной, в сорок первом, решили разорить сей храм Божий, чтобы избавить освобождённый народ от поповского дурмана. И даже вроде как сгоряча хотели взорвать. Выделили комсомольцам взрывчатку, да только они её на другое дело отчасти употребили – рыбу глушить в заводи. Вот и не хватило остатка, чтобы часовенку-то обрушить, только дыру и проделали в стене. А тут бац – война. Ну и не до разорения церквей враз стало…
– Здесь годится? – я остановился у витиеватой чугунной ограды, почти утратившей следы покраски и сильно заржавевшей – видать, давно не навещали усопшего родственники. За оградой в буйных зарослях травы виднелась массивная могильная плита из чистого белого мрамора, да с покосившегося памятника-барельефа сурово взирал лик какого-то генерала… а может, и графа. Во всяком случае, полустёртые буквы на памятнике было уже не разобрать без фонаря.
– Можно и тут, отчего нет, – Борька тоже разглядывал памятник, и наглая ухмылка как-то сама собой улетучилась с его губ.
Димка, взявшись за край, с натугой распахнул проржавевшую калитку, истошный визг ржавого железа разнёсся по округе. В кронах деревьев где-то неподалёку всполошились, загалдели кладбищенские обитатели, серые вороны и галки.
– Уй, холодная! – Витёк, мой секундант в этом деле, тронул ладонью надгробие. – Надо травы на плиту накидать, не то околеть можно к утру.
– Надо так надо, – вновь не стал возражать Борька. – Заодно и могилку почистим этому графину. Бабка моя грит, богоугодное дело покойников обихаживать… Давайте уже скорей, пацаны, сейчас стемнеет!
Выдрать в тесном квадрате могильной ограды всю пожухлую траву вчетвером – дело минутное. Травы тут наросло не то чтобы на небольшой стог, но для одного спального места вполне даже достаточно. Критически оглядев импровизированную постель, я развернул скатанное в тугой рулон верблюжье одеяло, принялся расстилать.
– Тоха, ты точно не примёрзнешь тут? – Витёк с сомнением оглядывал мои спальные принадлежности.
– Да не боись, не примёрзну, – я для убедительности оттянул ворот толстого свитера, торчавший из-под куртки. – Не зима ведь пока что!
– Ну вот тебе тут вода, если пить захочешь, – мой секундант помотал алюминиевой солдатской фляжкой. – Фляжку только аккуратней!
– Верну в целости, – улыбнулся я. Что значит друг, ведь подумал о такой мелочи, а я вот забыл…
Борька между тем уже гремел никелированной цепью, прилаживая её к чугунной ограде. Щёлкнул замок.
– Держи, Пурген! – он протянул мне второй конец цепи, с совсем небольшим замочком.
– За пургена в нос получишь, понял?!
– Ладно, замяли! – Борька хихикнул. – Узник совести, так лучше?
Вздохнув, я обернул вокруг щиколотки цепь, позаимствованную у Борькиного дворового пса Пургена (прозванного так за неуёмное стремление гадить везде, куда можно добраться), и защёлкнул дужку замка. Демонстративно выставил ногу – смотрите, всё без обману, не стащишь, замок не отперев. Борька, подпрыгнув, ухватил толстую ветку, протянувшую свою длань к самому монументу, подтянул и зажал под мышкой. Сморщив нос, выдернул из отросшей шевелюры волос и принялся с сопением привязывать к ветви крохотный ключик. Справившись наконец с ювелирной процедурой, мой оппонент осторожно отпустил ветку, и та закачалась над головой, уронив пару жёлтых листочков..
– Значит, так. Утром ключ висит – твой аппарат. Не висит – мой бинокль. Имеются вопросы?
– Давай-давай, цурюк нах хаус! – я демонстративно развалился на «ложе». – Но чтобы завтра до восьми как штык! Восемь ноль одна – всё, конец договора! Я тут до обеда сидеть не собираюсь!
– Да тебя через час тут не будет, – нахальная ухмылка уже вновь вовсю гуляла на Борькином лице.
– Но тебя точно родичи не хватятся? – Витёк озирался.
– Ну сказал ведь, они с Ленкой в гости к бабуле укатили! Они только завтра к вечеру дома будут.
– Дверцу прикрыть? – Димка взялся за ржавую калитку.
– Да не, не надо, – поколебавшись секунду, отмахнулся я. – Ворон только пугать!
– Ну спокойной ночки! С покойниками! – это Борька, разумеется.
Дождавшись, когда товарищи исчезнут из поля зрения, я закинул руки за голову, наблюдая, как последние лучи уходящего солнца один за другим покидают верхушку дерева. Вот ещё… ещё чуть… всё. Последний листок вспыхнул оранжевым пламенем и погас. Ну что… надо спать, пожалуй… а что ещё делать?
Вздохнув, я накинул на себя край верблюжьего одеяла. Вообще-то глупо, конечно. Вся затея глупая, и весь этот спор дурацкий донельзя. На «слабо» дураков обычно и ловят. Однако, как любит говорить наш сосед, бывший в войну энкавэдистом, – «назвался груздем – полезай в кузов». Может, взрослые дядьки и умеют как-то выкручиваться из таких вот дурацких споров, на то они и взрослые. Но не в четырнадцать лет. Тем более спор затеялся перед всем классом, так что отступать некуда…
В общем, поспорили мы с Борькой крепко и на кон выставили не щелбаны какие-нибудь – он японский кассетник, я старинный морской бинокль. А цепь, это уже, как говорится, на публику больше. Ну и сжульничать трудновато, это да, при всём желании. Поди-ка отомкни хороший замок в такой-то темноте… тут и опытный вор-домушник навряд ли чего сможет, хоть со всеми отмычками… Отсутствие фонариков любого рода, кстати, Борька специально оговорил, выторговал, жучила. Так страшнее.
Небо, вот только что залитое червонным закатным золотом, на глазах бледнело. Внизу же стремительно скапливался сумрак, неуловимо переходя в уже самую настоящую ночную тьму. Зябко поёжившись, я поплотней закутался в одеяло и закрыл глаза. Надо спать, надо спать… спать до утра. Как убитый, ага. Ну в самом деле, не таращиться же всю ночь, сидя на цепи, как Пурген. Этак и в самом деле с ума сойти можно. То куст под ветром шелохнётся, то что-то где-то скрипнет… треснет… Ну действительно, нельзя же всерьёз верить, что покойники по ночам из могил встают… вампиры там ещё… привидения… Про это в книжках можно читать, интересно, но верить в такие сказки советскому пионеру неприлично. Это же наше, советское кладбище, и не может тут быть никаких таких вампиров… и привидений… вампиров уж точно не бывает… не может быть на советском кладбище…
Вздрогнув, я открыл глаза. Кусочек неба над головой совсем погас, превратившись в тёмно-серое размытое пятно. Вокруг царил чернильный мрак, и я вдруг отчётливо понял смысл выражения – «хоть глаз выколи». Вот сейчас почернеет это серое пятнышко и непонятно будет, то ли открыты у меня глаза, то ли закрыты… Чёрт, надо было где-нибудь на новых могилках устроиться, вот что. Борька? Побухтел бы и спёкся. Потому что нету такого в уговоре, чтобы непременно тут ночевать, в самом заброшенном углу… а на советских кладбищах вампиров всяких и прочих упырей быть не может в принципе… а тут зато кресты кругом… мне бабушка говорила, всякая нежить креста боится… и покойники, которые вставшие из могил, и упыри, и вурдалаки… а вампиры ещё и осины… тут же растёт осина, разве нет?.. непременно должна тут расти осина…
Небо наконец почернело, как и положено ночью, однако света меньше не стало. Серебряные лучики дробились, пробиваясь сквозь листву, так что земли достигали немногие, однако я обрадовался им, как восходу солнца. Вот славно, луна взошла… теперь уже точно нестрашно… и никаких упырей… и покойников восставших… который час?
Часы на запястье с едва заметно светящимися фосфорическими стрелками высветили время – одиннадцать пятьдесят семь. Уже почти двенадцать, вот это здорово… совсем немного до рассвета… полночь… как там в том стихе-то древнем… полночь уже наступила… вылазит ночная нежить, страшная чарами злыми… не, это не надо… надо хороший стих вспомнить, жизнерадостный…
…Мутное белое пятно приближалось, неслышно плывя по воздуху. Вот оно выступило из густой тени, и лунный свет отчётливо высветил белый саван, и бледное лицо, и чёрные волосы… Хорошо, что я подстригся под полубокс, мелькнула где-то на краю оцепеневшего рассудка посторонняя мысль, вот у Борьки сейчас патлы встали бы, как помело… что это так стучит-клацает в голове – неужто мои же зубы? Точно, зубы… только бы не брякнула цепь…
Тихий сдавленный плач, перемежаемый всхлипываниями, точно где-то плачет девчонка. Чёрт, откуда тут девчонка?!
Восставшая из ада подошла уже совсем близко, и наваждение рухнуло. Девчонка. Обыкновенная плачущая девчонка, лет двенадцати от роду, только почему-то босая и почти голая. Что это такое на ней, не то донельзя стильная комбинация-ночнушка, не то какое-то платье для эстрадных танцев…
Цепь всё-таки предательски звякнула, и плач разом оборвался. Покойница, замерев, с пяти шагов рассматривала лежащую на охапке пожухлой травы фигуру. Ну то есть меня.
– Тии ктоо? – какой странный акцент… эстонка, что ли? Да не похоже, а то не видал я эстонцев… И голос совсем не плаксивый, надо же, будто и не ревела только что…
– Я… я это… Антон… – похоже, мой язык, не дождавшись реакции хозяина, решил действовать самостоятельно. Помедлив ещё пару секунд, я завозился, выбираясь из одеяла, и сел. Цепь вновь зазвенела, точно из конуры выбрался сторожевой пёс. Я вдруг явственно представил себя со стороны – лежит на могилке парнишка, завернувшись в одеяло, культурно отдыхает… да притом прикованный за ногу цепью к могильной ограде. Наверное, более дурацкое зрелище трудно вообразить.
Девчонка всё переводила взгляд с меня на цепь и обратно.
– А этоо зачьеем?
– А… это? – я почему-то небрежно отмахнул назад почти несуществующую чёлку. – Это мы поспорили с одним другом, что… ну… я на кладбище всю ночь просижу.
Вместо продолжения беседы девчонка вдруг обмякла и повалилась навзничь.
– Э… эй… эй, ты чего?! Эй! – никакого ответа.
Не тратя более зря ни секунды, я подпрыгнул, ухватил нависшую над могилой ветку, притянув, принялся шарить среди пожухлых листьев. Да где же это он… ага, вот!
Освобождённая ветвь прянула ввысь, я же, присев на корточки, торопливо отомкнул замок своих кандалов. Борька будет издеваться, само собой… и ребята в классе не поймут… да наплевать! И на бинокль тоже – какой может быть бинокль, когда тут такое творится?!
Девчонка оказалась довольно худенькой и очень стройной – наверное, крепкий взрослый дядька сказал бы «легкая как пёрышко». Вот только я всё-таки не взрослый дядька, едва лишь четырнадцать лет стукнуло, так что пришлось повозиться, затаскивая ночную гостью на руках в узкую калитку кладбищенской ограды. Уложив наконец потерявшую сознание поверх одеяла, я торопливо нашарил фляжку, отвинтил пробку и плеснул воду девчонке в лицо. В рот лить? Ну это вы бросьте – ещё на «Зарнице» мы все усвоили, что лить воду в рот человеку, валяющемуся без сознания, ни в коем случае нельзя. Захлебнуться может запросто потому что.
– Аме ве иу… – не раскрывая глаз, прошептала девчонка – Хоолодно… очеень…
Я едва удержался, чтобы не треснуть себя кулаком по лбу. Болван, ну какой же болван… Ну естественно, она же замёрзла как сосулька в этом своём наряде! Бабье лето, это только днём немножко лето, а ночью оно вполне даже осень!
Скинув куртку, я торопливо стянул свитер и напялил на девочку. Помедлив пару секунд, принялся заворачивать её в одеяло. Вот так… правильно, если не поможет, добавим куртку… а ноги в одеяле согреются мигом… эх, надо бы огня! Спички! Где-то же у меня были спички… ага, вот!
Собрав на ощупь какие-то веточки, щепочки и сухие будылья, я чиркнул спичкой, и огонь радостно взвился, разгоняя кромешную тьму.
– Неет… – пробормотала девочка. – Глазаа слепиит… очеень… ниу олле лау-лау… не виидно ниичегоо…
Я лишь хмыкнул, торопливо обламывая с ближайших кустов ветки, по возможности сухие. Глаза слепит, ага… будто это электросварка, а не костер… Замёрзнуть насмерть, гуляя осенью практически голой по ночному кладбищу, она, значит, не боится. И воспаления лёгких тоже не опасается. А вот костерок мой её глаза слепит невыносимо…
– Неет… – девчонка вдруг накрыла голову одеялом, словно огонь и впрямь донимал её даже сквозь закрытые веки. Помедлив, я в недоумении затоптал костёр. Что-то тут… что-то не так тут, как хотите…
Да откуда она вообще тут взялась?! И кто её отпустил из дому в таком-то наряде?!
– Тебе согреться срочно нужно, – пробормотал я. – В тепло тебе надо, понимаешь?
– Теплоо… надоо, даа… тоолько неет теплоо… аме ве иу… хоолодно…
Решение, ворочавшееся в моей обалделой голове, наконец-то выбралось на свет. Так… Откуда бы она ни взялась, одно точно – в тепло ей надо. Притом срочно. До моей хаты тут полтора километра по прямой… ну, дворами чуть больше…
– За шею держаться сможешь?
Короткий утвердительный кивок.
* * *
Вот интересно, кто придумал все эти легенды про рыцарей, таскающих прекрасных дам на руках? Нет, я не спорю, может, они в те времена и таскали. Для тренировки, ага. Чтобы потом в трёхпудовых доспехах чувствовать себя легко и непринуждённо. Вот только я не средневековый рыцарь, к глубокому сожалению. И остаётся лишь радоваться, что дама мне попалась не полноразмерная… Однако спасение человека есть непременный долг любого пионера…
– Таам яама… – в самое ухо пробормотала мне спасаемая. Притормозив, я вгляделся – точно, яма. Хорошая такая яма, похоже, слегка замаскированная под лужу – сверху немножко водички, а дна вообще нету. Самое то для получения удовольствия ночными прохожими.
– Не царапай мне шею, – попросил я. – У тебя что, перстень на пальце, что ли?
Никакой реакции. Ой, не дотащу… ой, уроню… скамейку мне, скамейку…
– Воон таам скамия… скамеейка… – короткий кивок.
Действительно, меж пары разлапистых кустов притулилась новенькая, ни разу не ломанная ещё скамеечка. Брякнув на спасительную лавку свою ношу, я почти что рухнул рядом.
– Уфф…
– Устаал?
– Есть малость, – я улыбнулся. – Слушай, ты ведь так и не сказала своего имени. Как тебя звать?
Пауза.
– Тии можеешь зваать менья Вейла.
– Вейла… Так ты из Прибалтики?
Пауза.
– Неет.
– Угу… Финка, стало быть?
Долгая, долгая пауза. Но я уже и сам видел – ляпнул мимо. Ну какая она финка? Финны, они ж как наши эстонцы. Да, эстонцы тоже тянут звуки в словах, но тянут совсем не так, как эта вот девчонка. То есть близко нет ничего похожего. Те просто растягивают, насколько дыхания хватит, а тут… такое ощущение, что слово произносится дважды, с крохотной задержкой. Вот и наслаиваются звуки, на согласных оно почти незаметно, а на гласных вполне.
– Я тебее скажуу. Рааз таак вышлоо… Тоолько не сейчаас, хорошоо? Тии отдохнуул?
Хмыкнув, я подвигал плечами, помахал кистями рук. Пощупал шею. Да, можно двигаться дальше.
– Тут совсем рядом уже. Держись!
И вновь мы пробираемся по задворкам, держась подальше от хорошо освещённых улиц. Время к часу ночи подбирается, любой прохожий как на витрине. А тут парнишка с девчонкой на руках, и притом завёрнутой в одеяло… Первый же проезжающий патруль издали приметит и докопается. Стоять на месте! А что это у вас, молодой человек? Оооо!! А где взяли? На кладбище, говорите? Понятно… придётся проехать…
– Не наадо даальше… стоой…
Я послушно затормозил на углу, не выдвигаясь из спасительной тьмы в переулок, где, как назло, все фонари горели исправно. И только тут осознал, что именно не так во всей этой катавасии.
– Постой… погоди-ка… я ведь тебе ничего не говорил про скамейку?
– Нее говории, коогда грууз наа рукаах. Берьегии дыхаание…
Милицейский «бобик» резво выкатился в переулок, и смутные догадки в моей голове наконец-то встали на место. Вот как… вот так, значит… провидица, сталбыть?
Однако на сей раз дара предвидения Вейлы оказалось явно недостаточно. А может, просто кто-то из экипажа «бобика» углядел сквозь стекло странную фигуру на углу, явно стремящуюся спрятаться в тени… Как бы то ни было, но машина, резко сбавив ход, круто развернулась и осветила нас фарами.
– Опа… Вейла, мы влипли…
– Стоой, каак еесть.
Вездеход, сияя фарами, уже неспешно подкатывал к нам вплотную. Ни мигалки, ни сирены, ничего такого… Пока это просто любопытство – что за парнишка со странным свёртком на руках, для младенца вроде великовато…
Мотор вдруг смолк на полутакте, мгновенно, будто водитель сдуру включил задний ход. Ослепительное сияние фар тоже угасло, сменившись тусклым красным свечением.
– Ухоодим, скоорее!
* * *
– Уфффф!
Замок на входной двери клацнул, отсекая нас от опасностей улицы. Щёлкнул выключатель, озаряя прихожую мягким светом двурогого светильника, прибитого на стену под самым потолком… Вейла, в своём одеяле поставленная торчмя, точно скатанный в трубку ковёр, озиралась вокруг с явным любопытством.
– Тии туут жиивьёшь?
– Угу… – я отдувался, массируя кисти рук. Нет, честно – вот ежели бы имелись на ней хотя бы колготки какие-нибудь или там гамаши… насколько проще было бы тащить. На загорбок взвалил и попёр, придерживая за ляжки. А с таким вот нарядом только в одеяле завёрнутой, сталбыть, на ручках…
Девочка, освободившись наконец от верблюжьего одеяла, прошла в комнату, осторожно ступая босыми ногами по линолеуму. Потрогала пальцами ступни край ковра, успокоенно переступила на него.
– О…
– Ну что, отогрелась малость?
– Даа. Спаасиибо тебьее.
Она обернулась ко мне, и я чуть не поперхнулся. Нет, как хотите… Не бывает таких девчонок. По крайней мере у нас не бывает. С такими вот глазами. И с такими вот чертами лица. И нигде не бывает, точно вам говорю. Да что я, девчонок на своём веку мало повидал!
– Ноо надоо еещё гоорьячей вооды, мноого, – она улыбнулась чуть виновато. – Чтообы ньее забольееть…
– Этого добра у нас тут навалом! Горячей воды то есть! – я приглашающе распахнул дверь ванной. – Прошу! Тут вот полотенце чистое, шампуни на полке, если что…
– О! – Вейла с явным интересом разглядывала краны, словно никогда их не видела. Повернув краник горячей воды, подставила ладошку.
– Осторожней! – я резко оттолкнул её руку из-под струи кипятка. Она непонимающе взглянула на меня, хлопая длиннющими ресницами. – Обваришься ведь!
Помедлив, девочка сунула палец в горячую воду, заполнявшую ванну.
– Даа… немножкоо горячоо… совсеем немножкоо…
Сбитый с толку её спокойствием, я тоже смело сунул палец в воду и зашипел, тряся им в воздухе.
– С ума сошла! В такой воде рыбу варить можно!
– Рыыбу? – она засмеялась. – Ньеет. В такоой водье рыыбу варьить не моожно. В такоой водье рыыба плаавать легкоо!
Вейла вдруг просто и естественно потянула с себя мой свитер, едва прикрывавший задницу. За ним последовал собственный наряд, не прикрывавший и того, – стильная ночнушка-комбинация… а может, это такое платье для танцев… Насчёт тет-а-тета папы с мамой не могу ничего так уж уверенно сказать, но, во всяком случае, если бы мама решилась ходить дома в таком платьице в моём присутствии, отец устроил бы серьёзный разговор. А тут – на улице…
Ничего больше под этим платьем не оказалось. Только серьги в ушах, перстень с невзрачным камушком на безымянном пальце правой руки да связка каких-то кулонов-медальонов на шее – вот и всё имущество гостьи. Один странного вида кулон, болтающийся на отдельной золотой цепочке длиной чуть не до пупа, очевидно, был отличен от прочих в комплекте.
– Тии доолжен биил ужее догадааться, – не испытывая ни малейшего смущения от своей наготы, она усаживалась в почти кипяток, щурясь от удовольствия. Снимать свою бижутерию перед купанием она явно не намеревалась. – Ньее дуумай таак, головаа забольиит. Яа живуу ньее туут.
– А где? – я сглотнул, уже предвидя ответ и страшась его.
– Вии называайете мооя роодина Веньеера.
Мне всё-таки удалось справиться с нижней челюстью и закрыть рот.
– Но на Венере же нет жизни!
– Соовсем-соовсем? – она засмеялась. – А каак жее яа?
– Нет, постой… погоди! – взмолился я. – Туда же наши межпланетные станции летали уже! И данные передали – там температура пятьсот градусов! И давление сто атмосфер почти! И воды совсем нету, только серная кислота в облаках!
– Даанныйе? – она весело блестела глазами. – Даанныйе, этоо хоорошо. Тоолько воот каакая штуука – каакийе дааст мооя маама даанныйе, таакийе уу ваас ии буудут.
* * *
– Вкуусно!
Вейла, завернутая в мамин махровый халат, едва не достававший ей до пят, лопала абрикосовое варенье, щедро черпая из вазы столовой ложкой (чайная как инструмент несерьёзный была ею отвергнута и сейчас без дела лежала на блюдце), и аппетитно заедала лакомство белой булкой. Стоявшая перед ней кружка со смородиновым чаем густо курилась паром, и девочка с удовольствием отхлёбывала огненную жидкость щедрыми глотками. Я смотрел на неё, и в разом опустевшей голове моей стоял какой-то тонкий звон. Собственно, всякие дальнейшие сомнения в правдивости гостьи были бы уже неприличны. Ну в самом деле – любой землянин, вот так вот безоглядно глотнувший этого чайку, наверное, тут же бы и помер. Во всяком случае, кожа с языка слезла бы напрочь… Вот интересно, может ли она пить настоящий кипяток? Ну, который с пузырями…
– Этоо буудеет ужьее нееприятно. Слишкоом горьячоо…
Я поперхнулся, закашлялся. Вот как… вот так, значит… Я ведь ни слова, ни звука сейчас…
– Слушай, ты у всех мысли можешь читать или как?
Пауза. Она явно обдумывала ответ.
– Этоо доолго гооворьить, даа… каак праавильноо скаазать… Когдаа рьядоом – тоогда у всеех.
Я только головой мотнул по диагонали, принимая к сведению. Нет, а что такого? Телепатия, подумаешь… И вообще, купание в кипятке без всякого вреда для здоровья, по-моему, потрясает куда сильнее.
– Спасиибо тебее, – Вейла улыбнулась, и улыбка у неё вышла на диво – благодарность пополам со смущением. Сердце моё стукнуло раз-другой невпопад. – Яа быы соовсем умерлаа… таам…
– Рассказывай, – решительно предложил я, для пущей убедительности прихлопнув ладонью по столу.
Её глаза внимательны и задумчивы.
– Тии увеерьен, чтоо тебьее этоо наадо?
– Абсолютно! – мой тон не оставлял сомнений в крайней жизненной необходимости всех этих сведений.
Пауза. Короткий вздох.
– Хорошоо… Мойя маама рабоотайет туут, на Иннуру… даа, на Землее.
Я выжидающе молчал.
– Воот этоо клюуч оот тинно, – Вейла вытащила за цепочку свой примечательный кулон, тот, который висел особняком на длинной золотой цепочке. – Я понимайю, деетьям неельзя на Иннуру… Но маама остаавила егоо доома, ии воот… Скажии чеестно – а тии бии развее ньее взяал?
Я только хмыкнул. Отказаться от шанса побывать на другой планете? Да пусть потом хоть кнутом запорют! На конюшне, ага. Или в застенках святой инквизиции. Или даже у позорного столба на Дворцовой площади.
– Взял бы, – признался я абсолютно честно.
– Ну воот виидишь, – она вновь улыбнулась чуть виновато. – Таак и яа…
– Тинно, это ваш космический корабль так называется? Сколько же ты сюда к нам летела?
Она протестующе замотала головой.
– Неет! Я понимайу, чтоо еесть такойе «космичееский кораабль». Тинно – нее кораабль. И леетиеть никудаа ньее наадо. Оон ужее туут, наа Зеемле. Рааз – тии здеесь. Рааз – обраатно наа Иноме.
– Иноме… это Венера, что ли, по-вашему? – я усиленно катал по столу шарик из хлебного мякиша, собирая крошки, точно это не крошки – осколки мыслей моих пытаюсь собрать…
– Даа, – она отхлебнула остывший чай, чуть поморщилась. – А моожно мнее еещё горячеей вооды? Тоолько хоорошо гоорячеей…
– Да сколько угодно! – я двинулся на кухню, долил чайник, чиркнув спичкой, поджёг газ. – Варенья ещё хочешь?
– Хоочу! Ии буулку!
– Ты рассказывай пока, – поощрил я, распечатывая свежую банку абрикосового варенья.
Дальнейшее повествование, собственно, было типичным для всех юных первопроходцев, волею судьбы заполучивших в свои руки средство осуществления своей мечты. Причём заполучивших внезапно и на недолгое время, так что тщательная подготовка экспедиции становится невозможной.
– …Маама говоорьилаа, чтоо наа Иннуру всее хоодьят в оодьежде, инаачье неельзя. Нуу я и оодела чтоо биистро наашла… праавда, красиивойе плаатье?
Я хмыкнул. Платье, оно, конечно, грех сказать, что некрасивое. Если можно вообще назвать одеждой сорочку-ночнушку на бретелях, не прикрывающих даже соски, с широкими вырезами по бокам подола, достающими до талии. Ну и видно всё насквозь при хорошем освещении… Как там говорят у буржуев: «эротическое бельё»?
– …а туут наадо соовсьем друугую оодьежду, – девочка вздохнула. – Я ууже дуумала, чтоо уумру.
– А чего ж ты не переместилась обратно, как замерзать стала?
Пауза.
– А тии поопробуй наайди вхоод, коогда круугом стаалоо тьемноо… Проосто яа заблуудилась. Уу наас ньикогдаа ньее бивайеет, чтооби рааз – и тьемноо.
Мысль, уже царапавшаяся в моей голове, точно котёнок в картонной коробке, наконец-то выскочила наружу.
– Постой… погоди… ты хочешь сказать, что ваш этот… как его… тинно установлен здесь, у нас на кладбище?!
– Нуу даа. Маама говорьиила – в гоороде всё врьеемя чтоо-то ломаайют, строойят, аа туут всеегда тиихо…
Я уже только мотал головой, точно укушенная оводом лошадь. Ну в самом деле, денёк…
– Уо… – Вейла наконец-то отвалилась от варенья, облизываясь. – Спасиибо!
– Да на здоровье, – улыбнулся я.
– Наа здооровье… – она словно пробовала фразу на вкус. – Этоо раазвье леекарство?
– А как же! – авторитетно подтвердил я. – Вот, к примеру, если у человека паршивое настроение, дашь ему абрикосового варенья – и как рукой снимет. Да вот хоть тебя взять – разве тебе сейчас не легче?
– Наамного леегче, – в её глазах плясали смешинки.
– Ну вот видишь! Варенье – великая вещь!
Вейла засмеялась столь заразительно, что не подключиться к веселью было невозможно.
Встав из-за стола, гостья направилась в обход квартиры, чуть вытянув шею от любопытства.
– Этоо жее таакой аппаарат, даа? – тычок рукой в сторону телевизора.
– Угу. Это телевизор. Хочешь, включу?
Телевизор замерцал, прогреваясь, и выдал сочную цветную картинку – волк, сидящий на ветке и спускающий вниз верёвочную петлю, дабы уловить наконец-то абсолютно неуловимого зайца.
– Этоо ктоо?
– Это волк. Ну, такой зверь. Он тут зайца ловит-ловит, никак поймать не может. А если шире смотреть, то это мультфильм. Ну, сказка такая. Чтобы сделать маленьким детям смешно.
– О… – она помолчала. – Уу наас тожее еесть скаазки, ноо оони нее таакие… Лаадно, каартинки яа моогу смоотрьеть доома. Вреемя…
Я несколько торопливо отключил ящик. В самом деле… ну вот я бы разве стал тратить драгоценные часы пребывания на чужой планете на просмотр мультяшек?
– Слушай, как ты так здорово выучилась говорить по-нашему? От мамы?
– Неет, – она улыбнулась. – Тии ньее поймьешь. Этоо всё воот, – она тронула рукой серёжку, – таакой приибор… каак праавильно уу ваас наазывайется – аавтоперьеводчик. Еслии сняать, яа ниичего нее бууду гооворьить. Тоолько яа пеервый рааз наадьела, ии нее умейю праавильно… поонимайу в гоолове, каак наадо праавильноо скаазать, а поолучайется вслуух плоохо…
– Да хорошо получается, чего ты! – не согласился я.
– Спаасибо, – она вновь улыбнулась. – Этоо тии мньее прииятно хоотел скаазать, даа?
Она долго разглядывала сервант с хрустальной горкой, перевела взгляд выше – там, на серванте, были расставлены мелкие безделушки, в основном стеклянные и фарфоровые – мамино увлечение…
– Этоо ктоо? – она осторожно ткнула пальчиком в стеклянного слоника, совсем крохотного, с металлическим колечком на спине – брелок.
– А, это… это изображает слона. Ну, понимаешь, есть у нас такое животное.
– Вспомниила, – она чуть улыбнулась. – Маама мньее покаазывала фиильм… А моожно мньее взяать с сообой? Поожалуйста…
– Да бери, – улыбнулся я.
– Спаасибо… – ответная улыбка светлая, как солнышко.
Полы маминого халата волочились за ней, точно королевская мантия, из сильно подвёрнутых рукавов торчали тонкие изящные руки. Тонкая девчоночья шейка выглядывала из махрового воротника, и на шее этой пульсировала жилка. Я смотрел на неё, и внутри у меня что-то ворочалось, вызревало. Вот она какая… венерианка… Вейла…
– Нее стаарайся таак, – она взглянула на меня искоса. – Твоойя паамьять нее смоожет заапечатлееть моой ооблик наадолго…
– А у меня есть фотоаппарат, – неловко пошутил я. – Как насчёт снимка на память?
Пауза. Долгая, долгая пауза.
– Тии праавда таак хоочешь?
Я сглотнул.
– Да…
Опять долгая пауза.
– Чтоо жее… Спаасителю в таакой меелочи ньее откаазывают.
Она развязала пояс халата, и тот тяжело рухнул на пол, точно сорванная портьера. Перешагнула через груду лежавшей ткани. Закинула руки за голову, взлохматив роскошную чёрную гриву волос.
– Дооставай своою диикарскую маашинку.
– Э…
– Яа ньее пооньялаа, чтоо тии хотьеел наа паамьять – моой ооблик илии ээтого жууткого баалахона?
* * *
Мы сидели на диване, забравшись с ногами, и молчали. То есть нет, поначалу-то мы болтали очень даже оживлённо, но под конец как-то незаметно разговор вдруг сошёл на нет. Впрочем, ей, при её-то способностях, можно в принципе и не спрашивать ничего – просто поднапрячься и прочесть всё, что желательно, в моей голове. Ну вот и пусть… Я же просто сидел и смотрел на неё. Мне хватало. Вейла…
– Ууже светлоо… – Вейла смотрела в окно, за которым чуть брезжил зябкий осенний рассвет. – Каак страанно… ноочь, каак взмаах реесниц…
Она прямо глянула на меня.
– Неельзя боольше ждаать. Тоо еесть моожно. Мееня наайдут…
– Так о чём беспокойство?
В её глазах плавает грусть.
– Мееня наайдуут, а тии всьё заабудешь. Яа ньее хоочу ээтого. Наадо веернуться, поока ньее хваатились.
Взгляд в упор.
– Помоожешь мньее?
* * *
– Анжелка, привет!
– Антон?!
– Угу. Я это.
– Ты чего в такую рань?!
Моя одноклассница стояла на пороге своей квартиры, кутаясь в наспех накинутый халатик, и сонно моргала.
– Слушай, тут такая история дикая приключилась… У одной моей хорошей знакомой все вещи попёрли.
– Какие вещи?
– Ну я же говорю, все! Ограбили. До белья раздели.
– Ка-ак?!
– Уй, это долго объяснять. Я тебе потом подробно, если хочешь. А сейчас дай чего-нибудь из одежды, а? Ну, чтобы девчонка прикрыться могла. Я тебе сегодня же верну, как всё утрясётся.
– Погоди… это же в милицию надо!
Я изобразил крайнее раздражение, с трудом сдерживаемое вежливым воспитанием.
– Ну конечно, надо! Но ты прикинь, двенадцать лет девчонке, сидит она у нас дома в одной сорочке, всю трясёт от нервного стресса. Ты хочешь сказать, ей вот прямо в таком виде и нужно в милицию заявиться? Вот ты бы хотела оказаться в милиции голяком?
Пауза. Анжела явно примеряла ситуацию на себя.
– А родителям её позвонить?
– Родители её на Чёрном море отдыхают, – не моргнув глазом, продолжал я врать. – Хорошо, ключи у соседки, а то бы и ключи попёрли, вместе с карманом. Прикинь, возвращаешься домой, а там уже только голые стены!
– Ужас… – Анжелу даже передёрнуло. – А твои?..
– Мои только к вечеру будут, – я максимально достоверно изобразил бесконечное терпение учителя, в сотый раз объясняющего умственно отсталым таблицу умножения. – И потом, мамкины вещи ей велики, а Ленкины малы. Будь иначе, стал бы я тебя будить! Так дашь?..
– Могу дать блузку, юбку и кофточку, – решилась Анжелка, – и ещё колготки, и гамаши ещё… А обувь?
– Ты молодец, Анжелка! На лету схватываешь. Я потому и обратился к тебе, только у тебя из нашего класса размер ноги подходящий. У кого ещё такой? Веденеевой, так ей даже мои ботинки жать будут…
Приём сработал безотказно. Ничто так не повышает настроение девушки, как скупая мужская похвала вкупе с нелестным отзывом о сопернице. Через пять минут я бодро шагал по предрассветной улице, унося с собой сумку со всевозможным девичьим шмутьём.
* * *
– … Этоо ньее смертеельно. Маама объясняала – проосто ообморок, и потоом ньее помньиишь чтоо биилоо…
Трава шуршала под ногами, и лениво шуршал в листве мелкий противный дождик. Вот и кончилось бабье лето… Я глянул на часы – семь часов двадцать пять минут… Борька с секундантами вот-вот подойдёт, кстати. Борька, конечно, тип вредный, но и нарочно тянуть до восьми, оставляя однокашника мокнуть под осенним дождём…
Вейла зябко поёжилась, улыбнулась чуть виновато. Я ободряюще улыбнулся ей в ответ. Сейчас она куда более походила на земную девчонку. Помимо анжелкиных блузки, чёрной вельветовой мини-юбки, гамашей и поношенных, но приличных на вид ботиков на венерианке был напялен мой свитер и поверх него белая парусиновая ветровка – ни дать ни взять девочка-горожанка, выбравшаяся в близлежащий лес по грибы…
Обратный путь от моего дома до кладбища мы прошли куда скорее, чем ночью. Будто спохватившись, всю недолгую дорогу я расспрашивал гостью о всяких разных технических штучках и вообще… Вейла отвечала не то чтобы очень уж охотно, но и не строила из себя «совершенно секретно». И я уже понимал, отчего так. Ну, допустим, решусь я записать всю эту бесценную информацию в тетрадку, что дальше? А ничего. Ровным счётом ничего. Мало ли нынче подростков, бредящих космосом и начитавшихся фантастики? Ну а если кто проявляет особенное упорство, так на этот случай медицина имеется. Псих – это же клеймо до гроба. Кто будет слушать бред психически неполноценного? Так что никакой тут опасности для сородичей Вейлы, если разобраться.
Вот и сейчас я только кивал, усваивая очередную порцию сведений, выданных гостьей. Понятно… парализатор, значит, комплексный – и на живых существ, и на роботов… и на прочую технику неслабо влияет, как я уже убедился. Как тогда фары-то у «бобика» милицейского притухли, словно аккумулятор разрядился мгновенно… Ай да перстенёк… а с виду дешёвая бижутерия и только…
Кстати, по ходу разговора прояснилась не только тайна перстня, но и жароупорность венерианцев. Это у нас на Земле в сутках двадцать четыре часа, так что ночью лишь чуть холоднее, чем днём. А у них там – четыре наших земных месяца, сто семнадцать суток, если совсем точно. Вот и приспособились тамошние организмы к такой суровой жизни. Днём они вроде как холоднокровные – если, конечно, можно считать холоднокровными существ, обитающих при температуре хорошо натопленной бани – а вот ночью, когда прохладно, переходят на теплокровность. Сами себя отапливают, сталбыть, как и мы тут, на Земле. Прохладно, конечно, это по тамошним меркам, потому что даже ночью на Венере не холоднее, чем в земных тропиках где-нибудь на Карибах. А для такого вот экстремального образа жизни есть у всех венериан тройной набор ферментов, обеспечивающих жизненные функции. Один набор, стало быть, при высоких температурах активен, второй, если чуть прохладнее, а третий уже при самых низких… ну то есть ночных. Или земных, да. А что касается удовольствия посидеть в кипятке, так и тут ничего сверхъестественного, если разобраться. Вон у нас на дне океана обитают всевозможные организмы, приспособившиеся кормиться от подводных вулканов, так там вообще температура выше ста градусов. Это у человека все белки хлипкие, сорок два градуса предел, чуть выше – начинают разрушаться… как это правильно-то… а, вот – денатурируются. А у венериан, сталбыть, не денатурируются, их для этого в автоклаве надо варить. В общем, это всё, что я понял, поскольку биология в школе никогда не была моим любимым предметом.
Я усмехнулся, вспоминая историю с одеждой. Понятно теперь, отчего случился такой прокол. У них там тёплая одежда – всё равно что на Земле, к примеру, глубинный или космический скафандр. Ну то есть вещи такие в принципе существуют, только мало кто их видел вживую, а уж как правильно пользоваться, знают вообще единицы. Ну и что могла подумать девчонка, услыхав от матери, что на Земле непременно надо ходить в одежде? Правильно. Надо – так надо, не вопрос. Выбрала из шкафа платьице понаряднее, не скрывающее, а подчёркивающее совершенство тела, сталбыть… Это ещё хорошо, что она так удачно вписалась в сезон, всё-таки бабье лето… А если бы в январе? Десять минут, и полный привет путешественнице по чужим мирам…
– Слушай, мне кажется или мы кружим на месте?
Вейла оглядывалась, прикусив губу.
– Всё праавильно. Включеен заащитный реежим. Мыы ньее можеем наайти вхоод.
– А как его выключить?
Она достала свой ключ-кулон, положила на ладошку и принялась разглядывать, что-то неслышно шепча одними губами. Я терпеливо ждал.
– Ньее полуучается… – в её голосе явственно проступили слёзы.
Теперь заозирался я.
– Ну-ка, не вешать нос! Не бывает такой пропажи, которую в принципе нельзя найти! Вспоминай давай, что там было. Ну, что ты видела после выхода из этого вашего тинно?
– Чтоо биило?.. – Она трогательно приподняла бровки, припоминая. – Таам воот такиийе… – она изобразила на пальцах могильный крест.
– Большие? Как расположены, какого цвета?
Пауза.
– Одиин боольшой, беелый… каамьень, даа. Другоой ньее каамьень, метаалл. Чеерный, и таам чееловьек воот таак… – она раскинула руки, явно изображая распятие.
– А ещё?
Вновь приподнятые бровки.
– Таам еещё раастьот таакойе беелойе… каак воолосы… мноого.
– Молодец! – я улыбнулся как можно более ободряюще. – А ещё что? Вспоминай!
– Еещё таам троопинка, уу саамого вхоода.
– Какая тропинка?
– Нуу таакайя уузкая… ии даальше таам воода… реека.
– Так что же ты молчала!
Тропинка, идущая к Сетуни, куртина отцветшего иван-чая и плюс два могильных креста, один большой мраморный, другой чугунный, с литым распятием. Да по таким приметам не то что Шерлок Холмс, тут первоклассник найдёт этот самый вход в это ихнее тинно!
…Время шло, а мы всё ещё лазали по заброшенному кладбищу. Тропинок, тянущихся с кладбища к речной пойме, обнаружилось множество, иван-чай, как оказалось, тоже не самое редкое растение в средней полосе России. Вся надежда оставалась теперь на кресты. Я мельком взглянул на часы – восемь двенадцать… Борька-то как будет издеваться… а, наплевать! Сейчас не о том нужно думать, сейчас главное – Вейла…
Я резко встал. Из зарослей низкорослого кустарника торчал массивный мраморный крест, изрядно выщербленный временем. Неподалёку чернел чугунный, с распятием. И куртина с отцветшим иван-чаем возле самой тропинки, надо же…
– Вейла… Похоже, мы нашли. Доставай свой ключ.
Сжав губы от напряжения, она потянула за цепочку, вытащила из-за пазухи кулон, положив на ладошку, сосредоточилась и пошла вперёд ровным скользящим шагом. Помедлив, я двинулся следом. Интересно, очень даже интересно… какой он из себя, этот вход в это самое тинно?
Тропинка, нырнувшая в крохотную ложбинку, отчего-то и не думала идти на подъём. Тянулась и тянулась, как во сне. Я взглянул вверх и чуть не потерял равновесие – горизонт вокруг явно приподнялся. Вот это дааа… вот это ничего себе эффектики… искривление пространства или как оно правильно называется?
С каждым десятком шагов по тропинке горизонт заворачивался всё круче, явно норовя стянуться в точку над головой, в самом зените. Я лихорадочно соображал. Вот оно как… вот так, значит… Стало быть, кто без ключа, спустится себе в канавку да и выйдет на другую сторону склона. А ежели с ключом, то в со-овсем другое место попадёт…
– Приишли…
Вейла стояла у массивного синего камня, до половины ушедшего в землю. Вокруг цвели здоровенные в рост человека крокусы, трёхметровые гладиолусы – если это, конечно, были гладиолусы – и какие-то совсем уже неизвестные мне цветы. Я взглянул вверх. Горизонт таки стянулся в точку, полностью закрыв небо над головой. Этакая сфера, поперечником метров семьсот… Вот интересно, с ума сойти, это где же на нашем кладбище мог разместиться такой пузырик… под землёй, что ли? Не то, не то!
Свет в этом пузыре, казалось, исходил ниоткуда… нет, не из воздуха даже, а именно просто существовал сам по себе. Без всяких источников, ага. Воздух вокруг был тих и неподвижен, и ещё тут царило даже не тепло, а настоящая летняя жара. Градусов тридцать, наверное, не меньше.
– Буудьем проощаться, – а глаза-то у неё какие грустные, аж сердце щемит… – Даальше теебье неельзя.
Вейла принялась раздеваться, по обыкновению не испытывая ни малейшего смущения. Аккуратно сложила вещи в брезентовую сумку.
– А гдее моойё плаатье?
Я едва сдержался, чтобы не выругаться вслух. Олух, он и есть олух!
– Слушай… оно дома осталось – мой вид сейчас, должно быть, мог служить живой иллюстрацией к картине «опять двойка».
Вейла чуть улыбнулась.
– Ничьеего. Этоо уу ваас ньеельзя бьеез одеежды. У наас, еесли хоочется, моожно…
Она протянула мне сумку.
– Тии ииди поо троопке наазад. Каак виийдешь, яа заакройю вхоод клюучом.
Я сглотнул ставшую почему-то вязкой слюну.
– Скажи… мы больше не увидимся?
Глаза, надо же, какие у неё глаза…
– Ктоо знаайет. Моожет биить…
Момент появления на сцене новых персонажей я, признаться честно, полностью проморгал. Вот только что мы были вдвоём, я и она, и никого на целые тысячи лет вокруг… А вот уже стоят чётким полукругом парни в каком-то странном камуфляже, только один в гражданском – нормальная земная болоньевая куртка… и высокая молодая дама в строгом брючном костюме. Нет, я не спорю – до сих пор я видел только одну венерианку, и ту малолетнюю. Может, у них там все женщины такие… только я бы поспорил на что угодно – вот это и есть она, то есть мама Вейлы.
– Вейла? Уа тинно олла ке тау теано? Уа тигайга кео тамула? Таарива леанана! – голос дамы дрожит от внутреннего напряжения.
Тот, что в болоньевой куртке, сделал короткий знак парням в камуфляже, мотнув ладонью в мою сторону.
– Ле! Уа тау ле паллоло!.. – вскинулась Вейла, умоляюще протянув руку в моём направлении.
В моей голове будто полыхнула молния. Свет сошёлся в точку, и всё поглотила мягкая тьма…
* * *
Солнце, размытым сияющим сгустком висевшее в зените, заливало всё вокруг потоками огня. Джунгли притихли, придавленные этим всепроникающим светом, деревья развернули листья дневной, белой стороной, дабы отразить хотя бы часть этого огненного потока. Поверхность озера курилась парком, скручивающимся в крохотные смерчики, тут же таявшие в горячем воздухе, – водоёмы дневной стороны, от океанов до последнего ручейка, щедро насыщали небеса водою, готовя скорое уже неистовство Времени Гроз. Но пока тут царили тишь и спокойствие. Время Зноя в низких широтах – суровое испытание для всего живого.
Инмун прошёл сквозь прозрачную стенку пузыря-гравилёта, и тот немедленно сдулся, вытянулся в узкое вертикальное веретено, прянул вверх, исчезая в небесном сиянии. Гранёная белоснежная глыба местного Дома Мудрости нависала над берегом, почти вплотную подступая к воде. Оглядев ещё раз окружающий пейзаж, молодой сотрудник Службы Внешнего Контроля шагнул в бесшумно раздвинувшуюся стеклянную дверь.
– Ну наконец-то! – в прохладном сумрачном холле возникла довольно уже пожилая дама, одетая в строгий деловой костюм, полностью закрывающий живот и лобок. Роскошные груди дамы с позолоченными сосками осуждающе колыхнулись. – Ждём, все собрались уже, молодой человек!
– Миллион извинений, уважаемая! – молодой человек присел в книксене. – Ну не мог никак раньше вырваться, задержали в Доме Вечного Света!
Дама обернулась и пошла впереди, указывая гостю путь. Инмун последовал за ней, чуть улыбаясь. Сзади костюм дамы оказался не столь строг: пушистая кисточка-хвостик игриво пошлёпывала хозяйку по голым ягодицам при каждом шаге.
В обширном конференц-зале собралось с полусотни народу обоего пола, переговариваясь между собой в ожидании начала доклада.
– Приветствую вас, коллеги, и прошу принять мои извинения по поводу невольного опоздания! Позволите начать или есть предварительные вопросы?
– Вопросы потом, сначала хотелось бы услышать доклад! – председатель собрания пожевал губами.
– Как скажете, многоуважаемый!
Покопавшись в связке амулетов на груди, Инмун отыскал нужный. В воздухе вспыхнула голограмма-заставка.
– Все вы в курсе, коллеги, что в последнее время аборигены Иннуру доставляют нам массу беспокойства. Сразу после запуска первого низкоорбитального спутника они принялись всерьёз интересоваться исследованием планет нашей системы. И если прямое достижение нашей Иноме тамошними аппаратами пока дело перспективы, то дистанционные методы грозят нам утратой инкогнито уже в самое ближайшее время.
Заставка видеоматериала сменилась изображением – огромные чашеобразные антенны смотрят в небо.
– Вот эту установку аборигены Иннуру намерены использовать для измерения радиояркости нашей планеты. Что позволит им для начала определить температурный режим как на дневной, так и на ночной стороне Иноме.
Сдержанный гул в зале.
– Ждать дальше нельзя. Необходимо срочно готовиться к внедрению легенды.
– Легенда уже проработана? – подал голос председатель.
– Да, разумеется.
– Ну так представь.
– Да, конечно, – Инмун покопался в своём амулете, отыскивая нужный материал. – Вот параметры нашей любимой Иноме. Давление, температура, состав атмосферы и прочее…
Некоторое время все рассматривали документ.
– Что, совсем нет воды?
– Абсолютная сухость. И серная кислота в облаках.
– Температура – это сурово, конечно… Нет, но с давлением же явный перебор.
– Ничуть. Они поверят, не моргнув. Теоретические кривые ещё подведут… Зато все аппараты им придётся ваять столь толстостенными, что сам запуск станет проблематичным.
– Ну так ещё утроить параметр, чтобы запускали броневые болванки, – засмеялся председатель.
– А вот это уже и впрямь будет перебор. Возникнут сомнения в достоверности информации. Всякому ужасу должен быть предел.
Инмун нажал на амулет, и рядом с документом-легендой возникло новое изображение.
– Но это ещё не всё, коллеги. Вот это сооружение аборигены намерены использовать для радиолокации нашей Иноме.
– Ничего страшного. Служба Неба вполне в состоянии полностью загасить сигнал, – подал реплику сидящий на первом ряду учёный.
– Как вы себе это представляете, уважаемый? Планета ведь не может иметь нулевое отражение. Так что формировать ответ-легенду всё равно придётся. Между тем спецагент Инбер сообщает, что сразу после первого отражения готовится более тонкий эксперимент с анализом спектра. Временно-частотное разделение и плюс поляризация отражённого сигнала. Такая обработка в принципе позволяет увидеть крупные детали рельефа.
Шум в зале.
– Тише, тише, коллеги! – повысил голос председатель. – Всем уже ясно, что лёгкой жизни у нас более не будет. Формирование фантом-сигнала по радиояркости пустяки, конечно, однако это следует сделать немедленно. А вот радиолокация… тут нам предстоит ювелирная работа. Так что прошу задавать вопросы докладчику.
– …Тебя ни на минуту одного оставлять, нельзя! Честное слово, хуже Ленки! Четырнадцать лет уже, вон какой вымахал лосина, а одни шкоды на уме!
Капельница бодро отсчитывала ритм. Мама вдруг заплакала.
– Ну ма… ну чего ты… Ну дурацкая выходка получилась… ну всё же нормально теперь…
Она смахнула рукой слёзы.
– Да где там нормально, ты бы посмотрел на себя… А ты подумал, что было бы, если б не нашли тебя те алкаши? Или просто мимо прошли, не стали звонить в «Скорую»?
Я тяжко вздохнул. А что тут скажешь? Всё правильно. Вина моя безмерна. Ну в самом деле, здоровущий уже парняга и норовит вогнать в гроб маму с папой своими идиотскими выходками… добивать таких надо, а не антибиотиками откапывать.
Вообще-то без памяти, похоже, я провалялся достаточно долго. И в памяти той зиял огромный провал. То есть как приковывали меня к могильной оградке, как на ночлег я устраивался на могильной плите, завернувшись в верблюжье одеяло, – это всё запечатлелось в памяти чётко. А вот что дальше… Положим, с кладбища я позорно сбежал, тут без вариантов. Иначе как бы то самое злополучное верблюжье одеяло оказалось у нас дома? Допустим, утром на рассвете я решил вернуться, чтобы натянуть Борьке нос. Ну там привязать как-то ключик, скажем, использовав найденный дома мамин волосок – мои-то стриженые для такого дела непригодны… Не в моём характере так пари выигрывать, подлянкой откровенной пахнет, но – предположим… Но вот какого лешего я потащился в овраг? Могилку оставленную не мог найти, заблудился малость? Бросьте. Я её и сейчас найду без проблем. Чего там искать-то…
В общем, провал в памяти. Яма, чёрная бездонная яма. Навсегда поглотившая эту ночь на кладбище.
И мама права, абсолютно права – вполне даже мог дать дуба её сынуля. Дождь ведь начинался, кончилось бабье лето, началась подлинная, без дураков, осень… Провалялся бы ещё пару-тройку часиков без сознания на холодной мокрой земле и привет. Хорошо ещё, те алкаши, промышлявшие сбором стеклотары и съестного с могилок, оказались гуманистами, ага… Не поленились дойти до автомата, позвонить, да дождались у кладбищенских ворот «Скорую помощь», да проводили до места… Кстати, сразу после того эти алкаши как-то незаметно рассосались, так что первоначальный папин порыв – щедро вознаградить случайных спасителей сына – оказался принципиально невыполнимым… неизвестными остались имена и фамилии благородных спасителей…
– Ладно, мам… – я вновь виновато вздохнул, нашаривая свободной от капельницы рукой её ладошку. – Обещаю, вот честно – на будущее постараюсь никаких таких уж сильно дурацких фортелей не выкидывать. Правда-правда.
– Что ж… спасибо и на этом, – мама чуть улыбнулась.
– Доктор сказал, сколько мне ещё тут валяться?
– Сказал. Четыре дня ещё, если не будет осложнений.
– Каких осложнений?
– Ну мало ли… На почки, скажем, – мама мелко и быстро перекрестилась. – Кто знает, сколько ты там в этих клятых кустах провалялся? Ты ж ничего не помнишь…
– Ну, мам… ну правда, всё будет хорошо. И никаких осложнений. Если бы что, так уже бы.
– Дай-то бог… – мама судорожно вздохнула. – Чего тебе завтра принести?
– Завтра? Да не надо, всё у меня есть, ма… Скорей бы домой. Чего тут валяться…
– О, похоже, твои подельники заявились! С визитом!
Действительно, в палату гуськом входили трое – Витёк, Димка и Борька собственной персоной.
– Здрасте, Алёна Пална…
– Да будешь тут здоровой с вашими выходками… Нервного тика нет пока, и то слава богу. Ладно, я ухожу, беседуйте!
– До свиданья, Алёна Пална!
Новые посетители разместились вокруг моей койки.
– Ну ты как, Тоха? – Витёк потрогал шланг капельницы.
– Уже всё нормально, – я улыбнулся.
– По-дурацки всё как-то вышло, – проговорил Борька, без этой своей всегдашней ехидной ухмылочки. Непривычно даже видеть, будто и не его лицо. – Давай считать, не было никакого спора.
– Брось, уговор есть уговор. Твой бинокль, сто процентов.
– А у нас Пурген сбежал и трёх кур соседских задавил со зла, – Борька наконец-то вернул лицу нормальную ухмылочку. – Меня батя даже выдрать хотел сгоряча за всю эту затею. Вспомню, грит, детство золотое… Тоха, скажи наконец – чего там было-то, ночью?
– Да не помню я, говорил уже… Человеку нужно верить вообще-то.
Ребята переглянулись.
– Димк, скажи ему, – Борька вновь утратил всегдашнюю ухмылочку.
– Ну, в общем, так, Антоха. Ты, может, и не врёшь. Память отшибло чем-то, бывает… Только там, на могилке, земля-то мягкая. Никто ж не ходит, не топчет…
– Ну?! – я даже привстал.
– Там следы были, Тоха. Вроде как детские. Босиком. Ну кто в сентябре у нас тут ходит босиком, да притом ночью, на кладбище?
Послеполуночный туман стоял стеной, зыбкой и настороженной. То тут, то там в густом белом месиве зарождался свет, зарождался и угасал – множество ночных светляков искали себе спутницу или спутника короткой жизни, дабы отложить яйца и продолжить род. Некоторые световые пятна, впрочем, были вполне стабильны и при приближении вплотную обретали чёткие очертания – ночные цветы привлекали внимание опылителей. Вытянув перед собой руку, Инмун растопырил пальцы – ничего не видно, кроме продолговатых тепловых пятен… вот интересно, обитатели Иннуру смогли бы ходить в таком густом тумане? Нет, наверное… Они же напрочь лишены теплового зрения, тамошние аборигены. Так что на ощупь, только на ощупь и никак иначе…
Инмун усмехнулся. Да, они так и идут в большинстве своём, аборигены Иннуру, – на ощупь. Всю свою жизнь бредут куда-то на ощупь, тыкаясь в стороны, забредая в тупики… Дойдут ли? Кто знает…
Сияние впереди разрасталось, крепло, тепловая же картинка уже обрела полную ясность: три параллелепипеда, врезанные друг в друга, в обрамлении невероятно старинных ламп накаливания – маленький такой каприз хозяина.
– Счастья и радости тебе, почтеннейшая Сайма!
Почтеннейшая Сайма, девчонка лет пятнадцати, торчавшая на крыльце, хихикнула.
– Привет, дядя Инмун! – она изобразила книксен на скорую руку.
– Как отец?
– Уже ждёт, дядя Инмун!
Стеклянная пластина двери бесшумно отъехала в сторону, пропуская гостя.
– Приветствую, многоуважаемый Нинэтэр!
– А, Инмун! – хозяин уже выбирался из объятий старинного надувного кресла, всем своим видом изображая радушие. – Прошу, прошу! Располагайся, где сочтёшь удобным…
– Папа, можно я уже пойду? – почтеннейшая Сайма стояла в дверях с видом закоренелой пай-девочки, трогательно и беззащитно надув губки и очаровательно хлопая длинными ресницами. – Ну паа-па… ну все же меня одну ждут!
Папа тяжко вздохнул, разглядывая дочуру. Наряд девушки в данный момент состоял практически из одних ювелирных украшений – серёжки до плеч, браслеты на руках и ногах, связка амулетов на груди – это, естественно, всевозможные полезные приборы… На талии дочуры виднелся поясок в виде золотой цепочки, перехваченной алмазной застёжкой пониже пупка. Свободный конец пояска-цепочки, украшенный талантливо стилизованной человеческой кистью с вытянутым указательным пальцем, болтался возле самого лобка, и указующий перст недвусмысленно указывал на псевдотату, весьма талантливо на том лобке нарисованное – роскошный цветок в обрамлении надписи «возьми меня сейчас»
– Ладно… – папа сделал слабый неопределённый жест рукой. – После побеседуем насчёт. Иди уже!
– Спасибо, папуля! – доча не заставила себя упрашивать, крутанулась на пятках и исчезла из поля зрения.
– Трудный возраст, – вежливо констатировал Инмун.
– Очень трудный, – безропотно согласился хозяин дома.
– Вот раньше, помнится, картинок не было…
– Это ты уже стареешь, – усмехнулся Нинэтэр. – Верно, картинки были не в моде. Но что-то я не припомню, носила ли на вечеринках твоя благоверная что-либо, кроме браслетов?
– Клевета. Она всегда приходила в переднике. Длинном таком, до колен. Потом, правда, я наловчился от него избавляться. Под предлогом, что мешает танцевать.
– Да, стащить с девушки передник, притом так, чтобы она не рассердилась, – высокое искусство!
Посмеялись.
– Однако перейдём к делу, – оборвал веселье хозяин дома. – Я слушаю, излагай.
Выбрав из связки кулонов один, Инмун поднял его на уровень шеи, придавил пальцем – в воздухе вспыхнуло голографическое изображение.
– Первая попытка достичь нашей планеты была предпринята аборигенами четвёртого февраля тысяча девятьсот шестьдесят первого года… прошу прощения, это рабочий документ, исчисление дано по календарю аборигенов Иннуру. Нужно сейчас переводить?..
– Не нужно, у меня тут автопереводчик, – Нинэтэр коснулся пальцем клипсы в ухе. – Продолжай.
– Кодовое аборигенное название миссии – «Спутник-7». Стараниями нашей Службы Контроля аппарат остался на низкой орбите. – Инмун сменил кадр, некоторое время гость и хозяин рассматривали изображение примитивного космического апарата. – Следующая попытка, однако, не заставила себя ждать. Двенадцатого числа того же месяца того же года…
– Прокол, Инмун. Утрата контроля.
– Признаюсь, мы расслабились. Не ожидали, что вот так вот подряд… Впрочем, я бы не стал так уж драматизировать. Всё равно ведь погремушку перехватили вскоре после выхода на траекторию. Мимо Иноме пролетела уже болванка. Да и спешное повторение одного и того же сценария может рано или поздно натолкнуть аборигенов на мысль…
– Вероятно, ты прав.
– Кодовое название миссии – «Венера-1».
– Дальше.
Следующий кадр – уже другой аппарат совершенно иной конструкции.
– Миссия «Маринер-1». Запуск этой погремушки был проведён из другой страны. Дата – двадцать седьмое июля шестьдесят второго года. Но мы всё равно успели принять меры. Отклонение от курса на старте, аппарат на траекторию не вышел. Авария.
– Хорошо, хорошо… Дальше.
Ещё кадр.
– Снова прежняя страна, миссия «Спутник-19». Запуск двадцать пятого августа того же шестьдесят второго года. Аппарат накрылся на опорной орбите.
– Хорошо, очень хорошо… – хозяин дома рассматривал изображение неуклюжего изделия аборигенов соседней планеты. – Дальше.
Смена кадра.
– Очередная попытка прорваться к нашей прекрасной Иноме произошла всего через два дня… ну то есть тамошних дня, конечно. Двадцать седьмое августа шестьдесят второго года по календарю аборигенов. Снова вторая страна. Миссия имела название «Маринер-2».
Мужчины разглядывали висящее в воздухе объёмное изображение.
– Это была и наша первая попытка не просто уничтожить аппарат, а осуществить подмену.
– Я и сейчас считаю эту акцию неоправданной, – Нинэтэр движениями пальцев подправил ракурс картинки. – Но вашему любимому шефу удалось убедить и Совет, и самого Хасехема.
– Прошу прощения, многоуважаемый Нинэтэр, но тут ты не прав. Погремушки шли густым косяком. Конечно, мы старались максимально разнообразить поток отказов, но поиск диверсантов уже шёл вовсю. Нельзя было и далее валить всё без просвета.
– Можно. Непрерывный поток отказов уже вскоре привёл бы аборигенов к мысли, что нынешний уровень их техники принципиально не позволяет осуществлять межпланетные перелёты. Мы уже работали над незаметным вбросом этой версии с последующим распространением среди специалистов. Вы же дали им окно, вселили надежду.
– Я не согласен с этим умозаключением.
– Ладно, оставим. Что сделано, то сделано. Дальше, пожалуйста.
Новый кадр.
– Это опять первая страна. Первое сентября того же года, то есть всего четыре дня спустя. Миссия «Спутник-20».
– Ох, и упорные ребята.
– Не то слово. Отказ на орбите.
Пауза – хозяин дома внимательно рассматривал голограмму, поворачивая так и этак.
– Дальше.
Ещё кадр.
– Двенадцатое сентября того же года. Миссия «Спутник-21». Это была последняя погремушка в том косяке. Авария при запуске.
Пауза.
– Дальше.
– Дальше наступила небольшая передышка. Все заготовленные погремушки оказались истрачены, нужно было осознать горький опыт, сделать выводы… В общем, следующая попытка прорыва блокады произошла лишь одиннадцатого ноября следующего года. Миссия «Космос-21». Кстати, при подготовке сей погремушки впервые прямо привлекали аборигенные спецслужбы. Очень остроумная ловушка получилась, на мой взгляд, позволявшая резко сузить круг поиска подозреваемых.
– Да-да, я помню, как вы тогда не менее остроумно ускользнули из поля внимания аборигенской службы безопасности, – хозяин дома улыбнулся.
– Удача плюс осторожность, великое дело… Отказ на орбите, на траекторию межпланетного перелёта аппарат не вышел.
– Дальше.
Смена кадра.
– Миссия «Венера 1964А», старт был назначен на девятнадцатое февраля шестьдесят четвёртого года. Отказ при запуске.
– Дальше.
Ещё кадр.
– Миссия «Венера 1964В», старт первого марта того же года. Отказ при запуске.
– Повторяетесь.
– Что делать… Десять дней всего разницы по дате старта, когда бы мы успели переработать и внедрить новый сценарий?
– Ладно, что сделано, то сделано. Дальше.
Новый кадр.
– Миссия «Космос-27», запуск двадцать седьмого марта. Отказ на орбите. А что делать?
– М-да… действительно. Либо отказ при запуске, либо на опорной орбите. Дальше.
Смена кадра.
– Миссия «Зонд-1», запуск второго апреля того же шестьдесят четвёртого года. Поскольку дальнейшее использование пары типовых причин становилось уже прямо опасным, для разнообразия сценарий был изменён. Погремушка пролетела на совершенно безопасном расстоянии от Иноме, почти десять диаметров. Информационная ценность миссии практически нулевая.
– Гм… – Нинэтэр в раздумье почесал нос. – Ну, допустим. Дальше.
Снова смена кадра.
– Миссия «Венера-2», запуск двенадцатого ноября следующего, тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Погремушка ликвидирована на траектории межпланетного перелёта.
– Серьёзный разрыв по времени. Такая пауза… нет ощущения, что они выдыхаются?
– Отнюдь. Да вот, пожалуйста…
Новый кадр.
– Следующая миссия «Венера-3», старт шестнадцатого ноября того же года. Всего четыре тамошних дня, как видим. Чтобы сбить со следа уже довольно близко подобравшиеся службы безопасности аборигенов, сценарий ликвидации был подвергнут коренной переработке. По легенде, погремушка якобы достигла нашей Иноме, но уже в процессе спуска произошёл отказ. Так что информации у аборигенов Иннуру по-прежнему с кончик мизинца.
Пауза.
– Дальше.
Новый кадр.
– Миссия «Космос-96», запуск двадцать третьего ноября шестьдесят пятого года. Авария на орбите.
– Опять…
– А что делать?
– Ладно… Дальше.
Ещё кадр.
– А дальше совсем интересно. Миссия «Венера 1965А»[1], старт двадцать третьего ноября того же года. Авария при запуске.
– Подожди… вот так, практически одновременно?!
– Абсолютно точно. Нам удалось и в этот раз обезвредить погремушки, но капкан почти сработал. Пришлось эвакуировать Кунжада, над внедрением которого работали столь долго и кропотливо. Но что ещё хуже, подозрения тамошних особистов подошли к самой грани. Собственно, они бы уже должны были решить задачку, но инерция мышления не позволяет им, как они говорят, «опираться на сказочные версии» Сумасшедший псих, диверсант из страны-конкурента, маниакальный противник космонавтики – словом, всё что угодно, лишь бы не вмешательство инопланетного разума.
Пауза.
– Пойми, Нинэтэр. Дальнейшая работа в таком ключе становится невозможной. Шестнадцать попыток, две страны и куча различных аппаратов. И всё безуспешно. Ну чего мы добиваемся – чтобы аборигены Иннуру сделали наконец правильные и притом однозначные выводы?
Хозяин дома молча и внимательно изучал висящую в воздухе голограмму – корявый аппарат, сработанный полудикими аборигенами планеты Иннуру.
– Мы очень рассчитываем на тебя, многоуважаемый Нинэтэр. Твой голос, как начальника Службы Неба…
– Конкретнее, пожалуйста.
– Куда уж конкретнее. Надо перестать тупо истреблять эти погремушки. Пора внедрять устойчивую легенду, однозначную для всех последующих аппаратов. Анализ грунта? Панорамы видео? Они их получат на радость учёным аборигенам Иннуру.
Пауза.
– Так можем мы на тебя рассчитывать?
Начальник Службы Неба задумчиво теребил собственный нос.
– Ты вот что, сбрось мне весь этот материальчик. Я должен хорошенько всё продумать.
* * *
– С возвращением, герой!
– Ну ладно уже, пап! Ну чего теперь, из-за одной игрухи неудачной мне всю жизнь кругом попрекать?
Отец разглядывал меня, слегка перекладывая голову с боку на бок, точно видел впервые. Или что-то новое на мне наросло…
– Ладно, не будем. Раздевайся, обустраивайся понемногу.
Скинув куртку и ботинки, я направился в свою комнату, на ходу стаскивая свитер. Стопка учебников и тетрадок лежала, как была оставлена, но на поверхности письменного стола уже успел скопиться тонкий слой пыли. Я провёл пальцем, поднёс к носу. Чихнул. Да, тут мои родители молодцы. Что бы я на столе ни начудил, никто в моё хозяйство не лезет. Ну разве что Ленка по малолетству…
– Ленка где, в садике?
– Ну где же ещё.
– Как она?
– Вечером увидишь, насладишься общением с родной сестрой. Вчера реветь вдруг удумала, кстати, – где Тоша, верните немедленно Тошу…
Я широко улыбался. Как ни крути, славная она растёт, Ленка. Люблю я её, вот что. И маму, и папу. Всех вас люблю, родные мои, вот так вот. А что не видно сразу, так переходный возраст у меня…
– Разговор один к тебе есть, Антон, – папа торчал в дверях с непривычно серьёзным видом.
– М?
– Вот это что, по-твоему?
Некоторое время я с нарастающим изумлением и интересом разглядывал девчоночью ночнушку. Мамина? Ни фига. На маму если эту тряпочку и получится натянуть и не порвётся она, то, пардон, ничего прикрыть не удастся. Ни сверху, ни снизу. Да что я, свою маму не знаю, что ли! Большой уже, не совсем дурак… мама такого фасона сорочку не наденет ни в жизнь, даже если бы у бати хватило смелости ей такое задарить. «Я вам не стриптизёрша в борделе, Эдуард Николаич!»
– Па, откуда это?
– Так это я тебя спрашиваю. Как эта вещь оказалась у нас в доме?
Я поднял глаза, честные, как у ангела.
– Па, я правда не знаю. То есть ничего про эту… гм… рубашку?
Некоторое время отец молча изучал моё лицо.
– Ну хорошо, – он со вздохом убрал куда-то с глаз долой подозрительную тряпицу. – Тогда второй вопрос.
Передо мной на стол легла фотка. Я вгляделся и вздрогнул. Голая, то есть совершенно голая девчонка лет двенадцати позирует перед объективом, закинув руки и слегка изогнувшись. Стройные длинные ноги, безупречно стройные на зависть тощим угловатым сверстницам, острые конические холмики не развитых ещё до конца грудей… чёрная густая шевелюра… тут даже подойдёт эпитет «буйная», вон какая копна на голове… И глаза. Совершенно невозможные глаза.
– Па… кто это?!
– Ну хватит, Антон. ЭТО было у нас в аппарате. Пока ты лежал в больнице, я тут решил перемотать и проявить плёнку, там пара нужных мне кадров оказалась. Проявил, просмотрел… Обрати внимание на интерьер. Или ты осмелишься утверждать, что это снято не в нашей квартире?
Отец резко поднял мне голову, держа пальцами за подбородок.
– Будем ещё отпираться? Кто она? Что вы курили?
Я не сделал ни единого лишнего движения.
– Пап… Ты можешь мне не верить. Потому что мне нечем доказать… Но я прошу мне поверить. Я действительно не знаю, кто она. То есть не помню её. Совсем.
Пауза.
– И я ничего не курю. Абсолютно. Один раз твои сигареты попробовал, только… и бросил. И водку тоже.
Вздохнув, отец отпустил мой подбородок.
– Приходится верить… Если ты так гениально притворяешься, право, из тебя вырастет великий артист.
Я чуть улыбнулся, и язык мой вдруг извлёк откуда-то из недр памяти, самостоятельно выдав:
– Кто знает? Может быть…
* * *
Горячий дождь рушился с небес водопадом, грозя смыть всё живое. Стеклянные струи мерцали призрачным голубым огнём, почти не угасавшим, раскаты грома сливались в сплошную канонаду. За прозрачной завесой рушащейся с небес воды гнулся к земле сад – деревья свернули листья, втянув уязвимую зелень в псевдопочки, но даже голые ветви с видимым напряжением выдерживали неистовый напор. Ручеёк, протекавший за садовой оградой, превратился в полноводную реку, кипящую под ударами мириад тяжёлых, как пули, дождевых капель. Время Ливней – самый неуютный сезон на прекрасной Иноме. Даже сейчас, когда Служба Спасения может прийти на помощь в любой момент, несчастные случаи случаются не так уж редко. В древние же времена участь путника, застигнутого в дороге Сезоном Ливней, была незавидна…
Вздохнув, Иллеа отвернулась от прозрачной стены, щупая всё ещё влажные волосы. В углу валялся комком мокрого тряпья иннурианский наряд – «брючный костюм», это ужасное сочетание штанов и жакета, сброшенный впопыхах. Десяти шагов от места высадки из пузыря-гравилёта до двери хватило, чтобы промокнуть до нитки.
– Ну, так и будем молчать?
Вейла, сжавшись в гравикресле в комочек, угрюмо молчала. Непросохшие волосы тяжёлыми прядями падали на плечи, обрамляя бледное личико с плотно сжатыми губами. В груди у матери даже защемило от наплыва чувств.
– Так получается, что это я уже хожу в виноватых?
Дочь вскинула на маму глаза, блестящие от слёз.
– Зачем было в него стрелять, мама?
Иллеа вздохнула.
– Потому что у тебя хватило соображения показать ему тинно. Ты можешь обижаться сколько угодно, Вейла. Но на месте Ноллана я поступила бы так же. И потом, ему ничего не грозит. Наши помощники под видом… ну, не важно… организовали вызов тамошней Службы Спасения. Сейчас твой дружок уже пришёл в себя, я специально наводила справки.
– Дружок… – Вейла сглотнула слёзы. – Ты забыла сказать «бывший», мама. Он же меня забудет! Совсем забудет! Уже забыл!
Вздохнув ещё тяжелее, мать опустилась в мягкие объятия гравикресла рядом с дочкой.
– Подвинься…
Вейла молча уткнулась маме в грудь. Обняв дочь, Иллеа медленно перебирала её роскошные густые волосы.
– У него действительно остался твой портрет?
– Да… и платье…
Она вновь вскинула голову.
– И картинку у него тоже заберёте, да?
– Да успокойся, – Иллеа притянула голову дочери обратно к себе на грудь, и девочка притихла. – Не станет никто с этим возиться. Это же не тинно.
Воцарилось зыбкое молчание, нарушаемое лишь плеском дождя и перекатывающимся по небу грохотом грозовых разрядов.
– Хорошо, что папа сегодня не дома, – Вейла, вздохнув, прижалась к матери поплотнее.
– Кому-то хорошо, – чуть улыбнулась Иллеа, – а кому-то не очень. Мне нужно возвращаться на Иннуру.
– Тебе здорово влетит за меня, да?
– Уже влетело, – тихо засмеялась женщина. – Шеф был вне себя, что пришлось вызывать оперативную группу. Боюсь, теперь за ключом от тинно мне придётся каждый раз бегать по инстанции… не дадут домой… Твой папа, кстати, сторонник перехода на беспарольные ключи с системой опознания владельца…
– Вот видишь, мама. Хорошо, что я успела.
Они встретились глазами и разом прыснули смехом.
– Слушай, зачем ты крутилась там голышом? И снимок тоже. У аборигенов Иннуру это почитается неприличным, сниматься девушке обнажённой.
– Ну ты скажешь, мама. Какой же это портрет на память? Ещё не хватало, чтобы я выглядывала из этого жуткого мешка с рукавами!
Вейла вновь подняла на мать глаза.
– А может, он вспомнит?..
Иллеа чуть улыбнулась.
– Кто знает. Может быть… Тебе этого хочется?
Пауза.
– Да.
– Не думаю, что тебе удастся повторить свой сногсшибательный вояж.
Пауза.
– Ты не права, ма… – девочка смотрела в стену ливня, озаряемую трепещущим грозовым заревом. – Я обязательно вернусь туда.
– Хм?
– Я вырасту и тоже буду работать в Службе. Как ты, мама.
* * *
Жёлтые листья ковром устилали землю, блестя, точно лакированные. Нудный мелкий дождик моросил с серого неба, точно через сито, намокший капюшон болоньевой куртки ощутимо давил на голову. Генерал – а может, и граф – взирал на меня с барельефа хмуро и укоризненно: что, парень, проворонил своё счастье?
Вздохнув, я присел, осторожно разгрёб руками мокрое покрывало палых листьев. Нет, конечно… Даже следов от Борькиных растоптанных кедов не осталось. Откуда-то из глубины памяти всплыло киношное – «и дождь смывает все следы»… Ну вот, сталбыть. Смывает. И теперь уже не определить, видели тут ребята что-то, или поблазнилось им, или вообще решили меня разыграть, и только.
Меня вдруг пронзил дикий ужас. Я сунул руку в карман, вытащил из-за пазухи небольшую – девять на двенадцать – фотку, запакованную в прозрачную плёнку и судорожно перевёл дух. Уф… не поблазнилось. Нет, не растаяла бесследно та девчонка. Не бред… Но кто же она? Что делала в нашей квартире? Кто её снял-то в таком виде – неужто я сам? Отец? Отец, во всяком случае, не стал бы так зверски меня разыгрывать. Да и потом, среди наших знакомых этой вот девчонки не числится, точно вам говорю. И представить, что мой папа приводит какую-то девчонку-малолетку с улицы, раздевает догола, фотографирует… ночнушка эта ещё… нет, это круче любого бреда!
Я чуть улыбнулся. Спасибо тебе, папа. Как ты мудро скрыл от мамы и ту тряпицу, и это фото… И правильно. Не хватает ещё, чтобы мама извелась в диких догадках.
Я стёр с карточки водяную морось, неустанно сыпавшую с небес. Девочка с фото смотрела на меня улыбаясь, однако в глазах её плавала нездешняя грусть. Кто ты, знакомая незнакомка? Увижу ли я тебя вновь, хоть когда-нибудь?
И вновь откуда-то из недр покалеченной памяти всплыло:
«Ктоо знаайет. Моожет биить…»
Солнце, едва высунувшее из-за горизонта ослепительно-огненный краешек, превратило небеса в сияющий золотой купол. Среди цветов, умытых предутренней росой туманов, сновали стайки радужно расцвеченных птичек, оживлённо щебеча. Большущая, как тарелка, бабочка, споря с маленькими летуньями яркостью расцветки, порхала от цветка к цветку. Не спеша присела на край одного, вытянула хоботок, добираясь до сладкого нектара. Ярко-голубая, режущая глаз люминесцентным сиянием пчела с недовольным жужжанием кружилась подле, раздосадованная обилием конкурентов – им бы только пузо наполнить, а ей работать надо! До полуденного зноя не так уж много времени, надо успеть наполнить медовые соты…
Время Восхода – самый лучший сезон на прекрасной Иноме.
– Почтенная Иллеа, все собрались и ждут тебя!
– Иду!
Оторвавшись от созерцания рассветного сада, Иллеа ткнула пальцем в нужный сегмент ожерелья, быстро оглядела себя в возникшей рядом зеркальной стене. Строгое деловое платье нежно-зелёного цвета, плотно облегающее стан, бретели, сходящиеся на солнечном сплетении, длинный до колен передник, прикрывающий лобок… Длинные стройные ноги с сильными бёдрами, великолепные округлые плечи, роскошные высоко стоящие груди с торчащими сосками, обведёнными розовой люминесцентной краской… Да, не та уже девчонка смотрит оттуда, из-за зеркальной грани, совсем не та… И не надо говорить, кстати, что на учёной конференции внешний облик докладчицы не особо важен. Красота – это страшная сила, и нужно умело её использовать. Ну, вперёд!
Зал был полон на редкость. Четыреста голов обоего пола, не меньше. Возрос, заметно возрос интерес обитателей прекрасной Иноме к своей суровой соседке.
– Уважаемые коллеги! Я рада приветствовать вас здесь. Возможно, не все имели время ознакомиться с тезисами сегодняшней конференции, поэтому позволю себе напомнить вкратце – сегодня речь пойдёт о дальнейших перспективах деятельности Службы Контроля Иннуру.
В воздухе вспыхнула голограмма.
– Прежде всего следует отметить, что интерес аборигенов Иннуру к нашей прекрасной Иломе, несомненно, выдыхается. Аппараты, ещё не так давно запускаемые буквально косяками, отправляются к нашей планете всё реже. Совершенно прекратились дистанционные исследования в длинноволновом диапазоне, как пассивные, так и радиолокационные. Поскольку на нашей Иноме иннурийцы уже всё изучили, и состав облаков, и атмосферы, и почвы. И панорамы…
Смех в зале.
– А между прочим, совершенно напрасен ваш смех, уважаемые коллеги. Если кто не помнит – в первой миссии, имевшей целью передачу панорамных изображений, наша многоуважаемая Служба Неба решила не заморачиваться с созданием имитатора и просто использовать иннурийский аппарат. Аппарат, естественно, передал то, что в него ввели, и отключился. Гасящее поле, естественно, не применялось – зачем, если сам аппарат передаёт легенду?
И каково же было удивление наших сотрудников, когда среди переданных видеолегенд мы обнаружили ВОТ ЭТО.
Изображение на виртуальном экране поменялось – с плоского чёрно-белого снимка, очень грубого, почти схематичного, хитро таращил глаз попрыгай. Самый обыкновенный, каких держат в своих домах миллионы иномейцев.
– Вот до чего доводит дешёвая экономия. Очень хотелось бы услышать многоуважаемого шефа Службы Неба Нинэтэра.
Многоуважаемый Нинэтэр встал, имея непривычно пунцовый окрас лица, обычно бесстрастно-задумчивого.
– Это невероятный прокол, не отрицаю. Мы провели внутреннее расследование инцидента. Да, в помещение, где был размещён аппарат, проник попрыгай. Очевидно, заинтересовавшись объектом непривычного вида, он принялся долбить его клювом… Контакты примитивного механического реле замкнулись, и аппарат произвёл съёмку-передачу изображения – энергия в аккумуляторах была не исчерпана… Да что говорить! – махнув рукой, начальник Службы Неба сел.
– Самое скверное, что снимок растиражирован и рассован по множеству мест, достать откуда и исправить уже невозможно, – соски Иллеа осуждающе колыхнулись. – Наша Служба Контроля старается, конечно, но… Тамошний учёный, Ксанфомалити, – длинное иностранное имя Иллеа выговорила чётко, раздельно впечатывая слоги, – уже выдвинул предположение, что это снимок живого существа. Правда, его сослуживцы подняли на смех, но тем не менее… Прошу задавать предварительные вопросы, коллеги.
– Прошу слова! – поднялся один из сидевших в первом ряду. – Не отрицая вины нашей Службы Неба, всё же хочу заметить, что мир этот не таблица умножения, и место чуду в нём всегда имеется. Под чудом я подразумеваю цепь событий, каждое из которых маловероятно. И не все чудеса бывают со знаком плюс, к сожалению. Да вот, зачем далеко искать пример – не у тебя ли, многоуважаемая Иллеа, дочка стащила ключ от тинно, дабы попутешествовать по чужой планете?
* * *
– На этом конференцию позвольте считать закрытой!
Стукнув молоточком по бронзовому гонгу, председатель встал, и публика в зале разом зашевелилась. Иллеа, помедлив, тоже двинулась к выходу.
Снаружи по-прежнему царило дивное раннее утро. Солнце, кажется, и не подумывало выбираться из-за горизонта. Иллеа чуть усмехнулась, вспоминая восходы на Иннуру – чуть зажмурился, и вот он, уже полдень…
У самой гравилётной площадки стоял мужчина, приветливо махая рукой.
– Привет тебе, о прекраснейшая Иллеа!
– Да ну тебя в самом деле, Инмун! Полный зал сегодня, а родной муж не соизволил явиться!
– Ну видишь же, явился, – Инмун лучезарно улыбнулся.
– Когда?! Ну ладно доклад, но хоть на прения-то ты мог успеть? – Иллеа демонстративно отвернулась.
– Ну не смог, ну никак…
– Как там написал этот древний поэт-иннуриец: «И жалкий лепет оправданья».
– Ну ладно, не дуйся, – Инмун опустился рядом с женой на колени, обхватил её ноги, прижался щекой к бедру. – Прости нахального мальчишку, м?
– Пусти!
– Ну вот ещё. Никуда я тебя не отпущу, до края жизни. Ты же моя жена.
– Если жена, так можно щупать прямо на улице ляжки и задницу?
– Конечно. А ты небось и не знала?
Глава 2 Золотая осень
Заросли цветов здесь были ещё почти неотличимы от Иноме, но жара спадала буквально с каждым шагом – тинно, как обычно, приводит температуру к средней между точками входа-выхода. И горизонт с каждым шагом стягивался над головою, словно горловина мешка, свидетельствуя о приближении к точке бифуркации, центру тинно.
Стройная черноволосая девушка спускалась по узенькой, едва натоптанной тропинке. Ещё дюжина шагов, и она очутилась возле здоровенного синего камня, до половины ушедшего в землю. Совместитель пространств – центр тинно, его сердце.
Вейла извлекла из-за пазухи связку амулетов, тронула один – воздух в трёх шагах от неё словно загустел, превращаясь в зеркальную стену. Девушка придирчиво оглядела себя. Серый строгий костюм – юбка до колен с небольшим разрезом сзади, жакет, белая блузка, маленькая, будто игрушечная сумочка на тонком ремешке… туфли-лодочки на длинных стройных ногах… колготки, это порождение извращённого ума аборигенов Иннуру… Взбодрила рукою роскошную гриву чёрных, как смоль, волос. Ну, вроде бы всё в порядке…
Она улыбнулась, вспоминая. Да-да, было такое – заявилась ведь в чужой мир в своём детском парадном платьице… А чего? Очень даже скромное платьице было, кстати, живот закрыт, лобок закрыт, даже межъягодичная складка прикрыта – куда уж строже… Это сейчас она в курсе – девушка в подобном наряде просто обязана быть задержана местными стражами порядка. Здесь, на Иннуру, женщинам вообще нельзя появляться на людях с открытой грудью. Да что там грудь – тут есть ещё более дикие страны, где женщинам нельзя показывать лицо!
Ну а насчёт теплоизолирующих свойств одежды… ну откуда было девчонке знать, что они вообще имеют место быть? Никогда на прекрасной Иноме не заморачивались таким вопросом. Ну разве что альпинисты, покоряющие самые высокие вершины… Но тот холод она запомнила на всю жизнь. Жуткий, убийственный, космический холод, проникающий внутрь, мохнатой лапкой гладящий сердце… бррр!
Зеркальная стена заколебалась, заструилась, словно ртуть, и вместо отражения молодой девушки возникло изображение парнишки. Совсем ещё зелёного, считай мальчика, лет четырнадцати, не больше. Если бы не этот абориген, Антон его звали, не видать бы больше глупой иномейской девчонке своей тёплой Иноме…
Вейла вновь улыбнулась. Как он тогда обалдел, сообразив, что она намерена позировать ему обнажённой… И невдомёк было мальчишке, что, в отличие от его плоско-статичного фотоснимка, гостья записала на видео целый голографический фильм, всё от начала до конца, и всё до последней соринки в углу дикарской квартиры запечатлелось…
Она отыскала в связке амулетов крохотную фигурку. Стеклянный слоник… единственная простая вещица среди магических амулетов, навороченных криптотехникой по самое не могу. Вот только не надо говорить, что эта стекляшка бесполезна. Там, внутри, таится её удача. Что порой важнее всех силовых полей, отражателей и гравиконцентраторов с парализаторами вместе взятых.
Вздохнув, Вейла погасила зеркало-экран и двинулась на подъём. Да пребудет со мной удача… помоги мне, маленький слоник…
«Микма» нудно жужжала, очищая заросли двухдневной щетины, и я то и дело морщился – щиплется, зараза… Сетку пора поставить другую, вот что.
Закончив возить электробритвой по лицу, я свернул шнур, открыл нижний ящик письменного стола. Но прежде чем положить прибор на место, нашарил рукой в глубине и вытащил на свет старый блокнот в обложке из тиснёной кожи. Медленно открыл, воровато оглянувшись, осторожно выдвинул из-за обложки плотный листок глянцевого картона. С любительской цветной фотографии, уже слегка выцветшей, на меня глядела девчонка-малолетка, позировавшая фотографу совершенно голой. Порно? Бросьте. Порно – это в Эрмитаже у Рубенсов всяких… Глаза, какие невозможные у неё глаза.
И всё это снято в нашей квартире. Загадка века. Откроется ли мне эта тайна когда-нибудь?
Я чуть улыбнулся юной незнакомке. Ладно… до вечера, моя невозможная тайна.
– Ленка, вылезай уже! Сколько можно баландаться? Я опаздываю!
Шум воды в ответ только усилился.
– Лен, кроме шуток! Это уже неприлично! Меня автобус ждать не будет! Ты что, хочешь поломать только начавшуюся блестящую карьеру собственного брата? Короче, даю обратный отсчёт! Десять! Девять! Пять! Два!..
– На-на-на-на! – Ленка, отжимая рукой мокрые волосы, выскочила из ванной, кутаясь в обширное махровое полотенце. – Ты вообще-то бессердечный тип, Тошка, ради минутного профита готов родную сестру голой выгнать…
– …На улицу, на сибирский мороз и толпе на поругание! – логически достроил я фразу. Ответных возражений мне услышать не удалось, поскольку я уже стоял под лейкой, и шум воды заглушил голос сестрички. Славная вообще-то девушка растёт, грех худое слово молвить. Но трудный возраст опять же, выпускной класс…
Покончив с водными процедурами, я направился на кухню, на ходу досушивая волосы полотенцем.
– Тошка, ты сегодня во сколько со службы вернёшься? – Ленка, подобно Наполеону, уже делала три дела кряду. То есть сушила волосы феном, лопала бутерброд с сыром и маслом и листала какую-то тетрадку.
– Да пёс его знает. У нас сейчас аврал, изделие к отправке готовят.
– Ой-ой, можно подумать, ты там самый коренной! Как Королёв…
– Ну не самый, но и не сказать, что вообще не при делах. А ты чего хотела-то?
– А чтобы ты меня свозил в одно место. Там итальянские шмутки обещают!
– Отца спрашивала?
– Некогда ему. Была бы мама не в командировке, мы бы с ней скатались… Папка сказал, ключ от машины оставит. Свозишь?
– Не могу твёрдо обещать. Честно, боюсь обмануть. Обещал и не женился, хуже, чем не обещал… Но постараюсь. Ну пока-пока! – я уже на ходу запихнул в себя последний кусок бутерброда.
– Так я жду, не забудь!
Поздний сентябрьский рассвет уже вступил в свои права, окрашивая небеса бледным золотом. Зябко поёживаясь от утреннего холодка, я торопливо преодолел расстояние от родного дома до метро и нырнул в стеклянный вестибюль. Да, станция «Кунцевская» – верхушка айсберга, подземного монстра, раскинувшего свои щупальца подо всей столицей, и лишь кое-где эти щупальца выпирают на свет божий.
С нарастающим железным грохотом подкатил поезд, сбавляя ход. Створки дверей, недовольно шипя, разошлись – точь-в-точь сварливая хозяйка, нехотя приглашающая проходить незваных гостей.
– Простите… разрешите… – я ловко обошёл конкурентов, протискиваясь в распахнутые двери. Уф… как говорил Гагарин: «Поехали!»
Сидячие места, как и следовало ожидать, были уже заняты. Жаль… сидя кемарить вообще-то удобнее. Но можно и стоя, отчего ж… кто был студентом, тот поймёт.
Между тем гигантский червяк с гулом нырнул в червоточину туннеля, и зябкий рассвет мгновенно померк, сменившись непроглядным мраком, изредка разрезаемым вспышками путевых ламп, развешанных по стенкам тоннеля.
– Станция «Киевская»! – прервал диктор вольный бег моих размышлений.
– Р-разрешите! Пр-ропустите!
Не знаю насчёт прочих граждан, но у меня лично станция «Киевская» в утренний час пик всегда вызывает одну и ту же устойчивую ассоциацию. А именно – гигантский противоатомный бункер в самый разгар мировой ядерной войны. Ну в самом деле, невозможно представить, что все эти толпы народа устремлены к мирному созидательному труду. С такими-то выражениями лиц, ага… Вот эта гражданка, к примеру, явно проводила на фронт мужа и минимум трёх сыновей и сейчас едет точить для них снаряды – губы плотно сжаты, мрачный огонь тлеет в глазах… А вот этот гражданин, в трёхдневной седой щетине и заношенных до состояния асфальта штанах, и вовсе беженец, чудом уцелевший под ударом мегатонной бомбы…
– Р-разрешите! Пардон!
– Молодой человек, аккуратней! Вы же мне колготки порвали!
– Ну, не мелочитесь, мадам!
– Молодой, а уже такой наглый!
– Станция «Белорусская»! – прервал динамик назревающий мелкий скандальчик.
Да, вот так и начинается теперь каждый мой трудовой день, с подземного пути. Как и миллионов прочих трудящихся славного города Москвы. Нырок в подземелье, эскалатор, пересадка, трясущийся и грохочущий состав, ещё пересадка… Удивительно, как люди обходились без метро… ехать бы так и ехать, сплошное удовольствие…
– Станция «Речной вокзал»! – бодро провозгласил динамик. Стряхнув остатки утренней расслабухи, я двинулся на выход. Подземная часть ежедневного пути – самая длинная, но и самая лёгкая. Остался последний дюйм…
Народ на автобусной остановке уже толпился, нетерпеливо поглядывая на часы и вытягивая шеи. Ну где, ну где же он, спасительный автобус?! Опаздывать на службу никак нельзя, попасть к восьми-ноль-ноль на рабочее место – это святое, чуть позже – это всё равно что в футболе мяч руками ловить… грубейшее нарушение … А, наконец-то!
Округлый, как кусок изрядно попользованного мыла, старый автобус, дребезжа, подкатил к остановке, с шипением раскрыл перепончатые двери.
– Позвольте… простите…
Втиснувшись кое-как в уже изрядно набитое трудящимися нутро, я отвоевал себе место, ухватился за поручень. Автобус дёрнулся, скрежеща коробкой скоростей, и покатил далее, слегка подпрыгивая на колдобинах. Вообще-то я не поклонник автобусов, и если не удаётся попользоваться отцовским «жигулёнком», предпочитаю метро. Однако сейчас он мне как нельзя более удобен, потому что никакого другого транспорта, способного доставить меня почти к самому порогу родного предприятия, не существует. Теоретически ещё можно, конечно, добираться на электричке… если кто-то страдает острой тягой к мазохизму. Нет, кто спорит, с Речного вокзала добираться в Химки тоже не сахар, но всё-таки… Почему в Химки? Да потому, что работаю я теперь в Научно-Производственном Объединении имени С.А. Лавочкина. Да-да, все буквы прописные-заглавные, у нас других букв не держат. Да-да, именно в том самом. И не надо делать такие круглые глаза. Не боги горшки обжигают. Тем более что до красного диплома я не дотянул по чистой случайности. Ну а то, что пока я не главный конструктор, так это дело наживное.
Кстати, вот прямо сейчас у нас готовятся к отправке на космодром аппараты, которые перевернут всю историю мировой космонавтики. Ну хорошо, хорошо, не всю – но что-то точно перевернут. Проект «Вега», слыхали? Головокружительной сложности миссия – исследование кометы Галлея и попутно при пролёте – Венеры. Аэростатный зонд, впервые в мире и прочее… И вот это чудо я делаю собственными руками. Ну, не я один, конечно, и не руками в буквальном смысле… у нас руками вообще мало что можно трогать, там стерильность круче, чем в операционной у нейрохирурга… короче, причастен. Что именно делаю? Увы, не могу удовлетворить ваше любопытство. Подписку давал о неразглашении.
Автобус между тем неспешно приближался к цели, ещё немного – и покажется помпезное четырёхэтажное здание в стиле сталинского ампира, с монументом перед главным входом… сколько там на моих золотых, не опаздываем?
– Молодой человек, осторожней! – Стоявшая впереди девушка поправила серьгу, которую я зацепил рукавом.
– Ох, извините…
Она обернулась ко мне, и меня будто прошило током. Нет. Нет-нет. Не может быть. Ну не может такого быть!
– Простите, вы выходите? – голос чистый, певучий, и никакого акцента… чёрт, я брежу, при чём тут акцент?! С какого бодуна я решил, что она должна говорить с акцентом?! Нет… постой… неправильно сформулирован вопрос…
– Так выходите или нет? – в её голосе проклюнулось нетерпение.
– Я… это… ага…
– Ну так продвигайтесь, уже остановка!
Не дождавшись от меня осмысленной реакции, она змейкой проскользнула мимо, прижавшись на мгновение всем телом.
– Стойте, не закрывайте!
Девушка выскочила в уже готовую закрыться дверь, и только тут я обрёл способность к действию.
– Стооой!!!
– Бля, чувак, спать дома надо!.. – похоже, кому-то я оттоптал обе ноги.
Вывалившись из автобуса, я дико заозирался. Девушка между тем уже успела перейти улицу и сейчас быстро удалялась – серый жакет мелькал среди прохожих. Не тратя более зря ни секунды, я ринулся вдогонку. Только не упустить. Только не упустить!
Сейчас раскроется загадка, мучившая меня столько лет. Конечно, время меняет людей. Но не настолько, чтобы я её не узнал, ту девчонку с фотографии. Ошибка? Даже не смешно. Это у Хазанова могут быть двойники, и точных копий Мурлин Мурло можно набрать хоть полсотни. А вот вторых таких глаз на всей Земле быть не может.
Девушка между тем передвигалась с удивительной быстротой, стремительным скользящим шагом. Вроде бы шла, а не бежала, но обходила самых торопливых пешеходов легко и непринуждённо, как «жучка» трактор. Чтобы не отстать, мне приходилось то и дело сбиваться на бег трусцой. Люди удивлённо оглядывались мне вслед… а, наплевать! Не упустить, только не упустить…
Прохожих между тем становилось всё меньше – мы удалялись от мест утренней концентрации трудящихся, рвущихся своевременно занять свои рабочие места. Я вдруг отчётливо понял, что девушка не просто спешит куда-то и даже не убегает от меня, стремясь «сорвать с хвоста» цепкого, как репей, парня. Уводит она меня, сознательно уводит прочь от оживлённых улиц. В тёмные закоулки, где нет лишних свидетелей.
Да наплевать! Всё это ерунда. И опоздание на работу ерунда. Сейчас главное – не упустить…
А она уже стояла, чуть расставив ноги, и на пальце сжатой в кулак руки блестел невзрачный камушек дешёвенького перстня. И никого, ни единой души вокруг.
– Ну что ты за мной всё идёшь… – в голосе нет ни страха, ни злобы. Только бесконечная усталость.
И вновь меня будто пронзило электроразрядом с головы до пят. И будто рухнула китайская стена, намертво отделявшая меня от загадки. И в голове само собой всплыло имя.
– Здравствуй, Вейла.
Она безвольно опустила руку, сжатую в кулак. С перстеньком на пальце.
– Ты иди, Антон. Правда, иди. Тебе надо на работу.
Я чуть улыбнулся. Виновато и растерянно.
– Прости, Вейла. Я просто так не уйду. Тебе известно, что такое амнезия?
Пауза.
– Я искал тебя все эти годы. Искал, не помня имени. Так что стреляй.
– Да иди уже, вот мучение! – сорвалась она почти на крик. – Светлое небо… ну что мне делать… Ну хорошо, сегодня в девять вечера – устроит?
– На том самом месте? – криво пошутил я.
В её глазах зажглись огоньки.
– Ты это сказал. Не я. Хорошо, пусть будет так. На том месте, где ты меня встретил впервые. В девять. Сегодня. Иди уже наконец!
* * *
– …Это всё понятно. Непонятно другое. Почему ты не стреляла?
Вейла, сидевшая в кресле с ногами, угрюмо молчала, поджав губы.
– Отличница подготовки, ни единого возражения у членов комиссии… – импозантный мужчина лет сорока с густыми волнистыми волосами выглядел не на шутку расстроенным. – Столько труда в тебя вложено… Боюсь, что ты не в состоянии оценить, чего стоило твоё внедрение именно на это предприятие.
– Примерно в состоянии.
– Ах, оставь! В состоянии она! А то, что своим деянием – точнее, бездействием – ты поставила под угрозу ни много ни мало инкогнито Иноме, это ты осознать в состоянии?!
– И нет раскаяния во мне, вот что страшно, – девушка вскинула горящие сухим огнём глаза. Резидент поперхнулся.
– Здесь, на Иннуру, у аборигенов имеется расхожая фраза: «Наглость – второе счастье». Ты уверена, что это относится и к тебе?
Пауза.
– Ведь вполне возможен и другой вариант. Скажем, завтра ты напишешь заявление об уходе и после всех положенных процедур в отделе кадров уедешь в Финляндию, чтобы там выйти замуж. После ухода из поля внимания местных спецслужб уже совершенно спокойно и тихо исчезнешь, вернувшись на благословенную Иноме. Как тебе такая программа?
– Многоуважаемый Инбер, могу ли я вставить хоть слово? Или дальнейшее общение со мной будет протекать с использованием телепатора?
– Говори, отчего же, – резидент откинулся в кресле. – Не хватает мне ещё копаться в твоей прелестной головке… тут своя трещит, сил нет…
– Тогда по пунктам. Пункт первый и главный – утрата инкогнито. Что, собственно, изменилось? Он вспомнил моё имя. Вероятно, та детская фотография не позволила размыться и улетучиться образу, теперь толчок, и подточенная временем амнезия рухнула. Ну и? Он будет молчать.
– Девчонка! – взорвался Инбер. – Глупая самонадеянная девчонка! Как ты можешь утверждать что-либо насчёт действий аборигенов, абсолютно не зная их! Они непредсказуемы! Даже я, с моим стажем работы на Иннуру, не взял бы на себя такую смелость!
– Прошу прощения, многоуважаемый, – глаза Вейлы сухо блестели. – Я всё-таки знаю одного аборигена. Вот его.
– С ума сойти. И как долго ты его знаешь?
– Двенадцать лет.
– Ну-ну…
Вейла вновь вскинула глаза.
– Вот ты сейчас вполне можешь сломать мне судьбу, Инбер. И формально будешь прав. Буква инструкции нарушена, абориген не отправлен в амнезию парализатором… А то, что я вот этим вот выстрелом могла убить наконец его любовь, это как? Ведь он все эти годы любил меня. Имени не помня, ничего не помня, любил.
– Гм… и всё это ты там, в том закоулке поняла?
– Да. Вынуждена напомнить, у нас, на Иноме, любовь священна. И потому нет во мне чувства вины. Даже если ты отправишь меня обратно, сломав мою мечту – работать здесь, на Иннуру. Как мама…
Пауза.
– Только ты не ломай мою мечту, Инбер, – теперь девушка говорила совсем тихо. – Ну много ли желающих работать тут, в диком мире? Когда-то тебе пришлют замену… если вообще пришлют… и сколько времени займёт внедрение? Аппараты же уйдут без контроля.
Пауза.
– Ты бьёшь по болевым точкам, – резидент закрыл глаза. – Шантажистка… Уж как я обрадовался, что мне подобрали такую способную практикантку… Ладно. Первый пункт не закрыт, просто отложен. И пока ты не докажешь свою полную правоту… Перейдём к пункту два. Не мнись, я же вижу: в твоей голове эта мысль уже дырку провертела.
– Он станет мне помогать.
– О как. Напомни-ка мне соответствующий пункт инструкции, вкратце.
– Вербовка аборигенов возможна только под легендой. Втёмную.
– Ну и? Ты не согласна?
– Не бывает правил без исключений. До сих пор ведь не бывало такой уникальной ситуации, Инбер. Он любит меня.
Пауза.
– Гм… а что? – резидент перешёл на русский язык. – А может, и вправду наглость второе счастье? Короче, можешь отправляться на своё свидание.
– Спасибо, шеф! – девушка тоже перешла на русскую речь. – Разрешите готовиться, шеф?
– Скройся с глаз!
* * *
– …Мало того, что вы сегодня опоздали, так ещё и задержаться на час после работы вам в тягость! У нас, если вы не забыли, рабочий день не нормирован!
– Ну Владим Иосич! Ну правда, мне край надо! Вот завтра хоть на четыре! И всё будет сделано!
Шеф посопел.
– Ладно, идите, Привалов.
– Спасибо, Владим Иосич!
Не давая шефу возможности дать задний ход, я ринулся к выходу.
Коридоры на глазах наполнялись народом, сотрудники галдели, переговариваясь, отдельные реплики тонули в общем гуле. Лавируя меж трудящихся, стремящихся поскорее покинуть свои горячо любимые рабочие места, я несколько раз зацепил кого-то локтем, на ходу извиняясь, на лестнице мне пришлось приложить гигантские усилия, чтобы не заскакать вниз козликом, через две ступеньки, точно школьник. Внутри всё у меня дрожало от нетерпения. Вейла… Кстати, Ленку таки придётся свозить за итальянскими шмутками, нечего попусту огорчать родную сестрёнку. А потом высажу её возле дома с покупками, и на авто – к ней… нет, но насчёт «того же места», это я жутко сдуру ляпнул, язык мой – враг мой… свидание в глубине кладбища, да уже в темноте – это ж романтичней и придумать невозможно…
Округлая мыльница автобуса уже подкатывала к остановке.
– Пр-ростите! Р-разрешите! Пардон!
Отвоевав себе место под поручнем, я уцепился за никелированную трубку и немедленно принялся озираться. Нету? Нету… как жаль…
То, что мы с ней встретились именно тут, в этом автобусе, в утренний час пик, говорило о многом. Она работает где-то тут, и скорее всего мы с ней коллеги. И не надо никаких возражений. Ну в самом деле, для чего ещё молодой красивой девушке лезть в нутро колымаги, набитой невыспавшимися тружениками, в столь ранний час? Это надо быть мазохисткой, в такое время без крайней нужды кататься…
За немытым окном автобуса уже мелькали пейзажи московской окраины. Я чуть улыбнулся – да, здорово изменился наш город-городок с той поры… С того дня, когда один земной мальчишка, ввязавшийся в дурацкий спор, остался ночевать на могилке, а одна венерианская девчонка, стащив у мамы ключ от стратегического объекта под названием тинно, явилась на чужую планету, одетая в вызывающего вида тряпицу… Вместо пустырей и неказистых домишек, возведённых в суровую послевоенную пору, взметнулись ввысь жилые корпуса… что-то меня сегодня на высокий слог так и тянет… и сердце молотит, как компрессор…
– Вы выходите? Р-разрешите!
Вот интересно, как это я раньше не замечал, насколько медленно ползут эскалаторы. Поезда метро тоже, впрочем… грохоту много, а толку чуть. Прямо конка какая-то дореволюционная, чесслово…
– Следующая станция «Кунцевская»! – сообщил динамик. Ой, да не может такого быть… я уж почти утратил надежду, что когда-нибудь приедем…
Оставшееся расстояние от метро до родного дома я преодолел рысью. Оставил ли отец машину? Вдруг забыл или передумал? Мало ли… Ага, вон она, стоит, наша «шестёрочка»!
– Лен, ты дома? Не передумала чего хотела?
– Тошка! – сестрёнка выкатилась из спальни сияя. – Не подвёл, молодец какой! – в избытке нежных чувств она щедро чмокнула меня в нос.
– Не обещал да женился, однако, – ответно улыбнулся я. – Ключ от «жучилы» где? Ага… Ну, жду тебя в машине!
– Я сейчас! Я мигом!
Как всё-таки удачно получилось с машиной, думал я, прогревая мотор. Обычно отец довольно ревниво смотрит на мои поползновения насчёт авто, хочешь кататься – будь добр, обоснуй целесообразность вояжа… А тут всё законно.
– Поехали! – Ленка птичкой впорхнула на переднее сиденье, захлопнула дверцу. Я критически оглядел её наряд – колготки, туфельки, короткое по самое не могу платье-«резинка» и джинсовая курточка. Трудный возраст, однако…
– Папа с мамой разрешили тебе так ходить?
– Нахал ты, Тошка! – возмущённо вспыхнула девушка. – Там же всё мерить придётся, что я тебе, костюм-тройку должна надеть?
Вздохнув, я врубил передачу.
* * *
Чёрный кофе в кружке исходил густым паром. Вейла отхлебнула напиток и поморщилась. Чего в нём находят аборигены? Хотя да, тут же присутствует кофеин, оказывающий на людей тонизирующее действие… А вот на неё, Вейлу, ни в малейшей мере. И хорошо, и не надо. Тут, на Иннуру, сама жизнь тонизирует, только держись… Вот сегодняшний инцидент, к примеру, и разговор с наставником. Нет, но откуда он так неожиданно вывернулся, надо же, какая встреча… Судьба это. Судьба, не иначе. А впрочем, раз он трудится в этой же конторе, встреча так или иначе состоялась бы. Рано или поздно.
Она ткнула пальцем в нужный амулет на груди, и в воздухе вспыхнуло изображение – молодой парень, уцепившись за поручень в переполненном автобусе, таращит глаза на нечто, находящееся за кадром. С видом полного и безусловного обалдения. Не забыл, надо же… Антон…
Кофе окончательно остыл, став уже совершенно невкусным. Вздохнув, Вейла отодвинула кружку, встала из-за кухонного столика. Оглядела свои владения. Н-да… тесновата коробочка. Но вообще-то по меркам аборигенов она весьма состоятельная девушка – ещё бы, двухкомнатная квартира в столице! По легенде, жилище это досталось ей по наследству от умершей бабушки – да-да, здесь бабушки умирают очень рано. Все документы – это тут такие раскрашенные квадраты бумаги, сделанной из размочаленной древесины, – оформлены безукоризненно. Наставник Инбер вообще мастер внедрять легенды, тут мне у него учиться, учиться и ещё три раза учиться…
Ладно. Пора собираться на свидание. Вот интересно, как они тут ходят всё время в одежде? И даже дома всегда в одежде, это же какой дискомфорт…
Подойдя к зеркальной стенке, девушка повернулась одним боком, другим. Отставила ногу, выставив вперёд бедро. Закинув руки за голову, повторила процедуру. Взлохматила буйную шевелюру. Улыбнулась собственному отражению. Хороша, чего там лукавить, весьма хороша. Даже по меркам Иноме весьма хороша, а уж про Иннуру, где полно некрасивых, а иногда и просто уродливых женщин – не умеют пока аборигены очищать собственный геном от всякого хлама, – и подавно речи нет.
Вейла распахнула шкаф и принялась в нём рыться. Так, что тут у нас в наличии… сарафан, это уже не по сезону, уже сентябрь… может, надеть брючный костюм? Строго – дальше некуда, дальше только мешком голову замотать, как это делают здешние аборигенки в некоторых странах… Нет, не станет она надевать мешок и брючный костюм тоже – это же прямое надругательство над девушками, заставлять их вот такое носить… А может, надеть вот эту мини-юбку? Это уже не надругательство, вполне даже терпимо, ноги открыты по крайней мере… и курточку вот эту, с заклёпками…
Вздохнув, она вытащила из шкафа серый деловой костюм с юбкой до колен и белую блузку. Вот так, и нечего тут раздумывать. Надёжно и просто, как железобетон.
* * *
– Тоша, глянь? Да зайди сюда, не бойся!
Ленка вертелась перед зеркалом в тесной примерочной кабинке так и этак, то изгибаясь, то закидывая за голову руки. Чёрное платье длиной до колен с блёстками и длинными рукавами плотно облегало фигурку.
– Коко де Шанель, вылитая.
– Не, правда? Мне тоже нравится. Всё, берём!
– Только это ж ненадолго. Порвётся по шву.
– М? Почему это?
– Через год у тебя попа разъедется, и всё, привет.
– Дурак ты, Тошка! И невесты у тебя никогда не будет с твоим языком!
– Да ладно-ладно, шучу я, не видишь! – я обнял сестрёнку, гася её сердитость. – Ну всё или ещё что-то примерять будешь?
– Я бы за, а деньги?
– В корень глядишь, – одобрил я. – Настоящей хозяйкой растёшь! Девушка, можно вас! – высунувшись из примерочной, подозвал я продавщицу. – Мы берём! И это, и это!
Расплатившись на кассе, я подхватил пакеты с покупками и двинулся на выход. Ленка, уцепившись под ручку, козочкой топала новенькими туфельками – не утерпела-таки до дому. Я щедро улыбался ей – всё-таки приятно доставить радость собственной сестре.
Часы на приборной панели показывали без десяти восемь. Так, пора…
– Ты прямо весь сегодня какой-то таинственный, Тошка, – сказала вдруг Ленка. – Прямо будто светишься изнутри. И почти не хамишь даже. Ты не девушку подцепил часом?
Я улыбнулся ей.
– Твоя проницательность приводит меня в священный трепет. Свидание у меня сегодня. В девять.
– Не, серьёзно? Ура-ура! У моего брата наконец-то появилась девушка! А как её зовут?
– Ты сиди давай ровно, не ёрзай. Всё тебе надо знать. Придёт время…
– Ну, Тоша, ну правда! Ну как её зовут, а?
– Вейла её зовут.
– Ого себе… так она из Прибалтики, что ли?
– Ну примерно так, – не стал я спорить.
– Красивая?
– Очень, – совершенно искренне сказал я. – Только ты не трепись дома, ферштейн? Маме особенно. Ничего не ясно ещё.
– Это надо по дереву постучать! – Ленка без затей постучала мне по голове. – Пусть тебе повезёт, братик.
Я уже въезжал в родной двор.
– Значит, так. Ты давай сейчас домой, а я поехал. Папе скажешь, что вроде как на свиданку, а больше ты ничего не знаешь. Якши?
– Якши, барсакельмес!
* * *
– Садись, красавица!
Чернявый усатый молодой человек весьма разбитного вида, перегнувшись через салон, гостеприимно распахнул правую переднюю дверцу помятой «копейки». Помедлив долю секунды, Вейла уселась на сиденье, захлопнула дверь.
– Куда едем?
– На кладбище, – мило улыбнулась девушка.
– Ха-ха! Отличная шутка. А конкретнее?
– Рябиновая улица.
– Это где?
– Ну тогда для начала прямо.
– Не вопрос. Десять рублей и полетим как птица!
– Аналогично. То есть не вопрос – десять.
– Вот люблю такой разговор! – водитель врубил передачу.
За окном проплывали многоэтажные городские кварталы, расцвеченные квадратиками светящихся окон, уличные фонари изливали мертвенно-голубоватый свет своих ртутных ламп на серый асфальт. Нет, как ни крути, дико и непривычно… только что был день, и вот уже ночь. И снова день, только успевай моргать… Трудно привыкнуть к такому вот мельтешению. Но ничего, мама же работала, и она, Вейла, сможет…
– Тут направо, пожалуйста.
– Тебя как звать-то, красавица?
Вейла чуть поморщилась. Ну что такое, в самом деле… опять одно и то же… Ну хорошо бы просто имя спросил. А то ведь сейчас начнёт приставать с ухаживаниями да предложениями. Точно начнёт, видно же мыслишки в его голове. Ладно, ты сам этого захотел, человек…
– Познакомиться хочешь?
– А то!
– Сейчас налево… да, тут. Марина меня зовут.
– Роскошное имя, чесслово! А меня Аркадием звать. А когда бы мы могли встретиться, Мариночка?
– А у тебя какая группа крови?
– А? Э… в смысле?
– В прямом. Ну в поликлинике же говорили тебе? В армии там или ещё где?
– Ы… вторая вроде… а это зачем?
Вздохнув, девушка протянула руку, просто и естественно пальцем пощупала шейную артерию водителя.
– Пока просто так.
– Интересные у тебя шутки, – владелец авто был явно озадачен.
– Ну отчего же непременно шутки, – улыбнулась девушка. – Может, это всерьёз.
– Э… постой, а куда мы?.. – наконец сообразил водила. – Тут вроде кладбище…
– Ну туда и направляемся, я же сразу сказала.
– Ночью?!
Вейла уже нащупала в разрезе блузки нужный амулет.
– А нам, вампирам, ночь самое то.
Она сжала прибор пальцами. Секунду-другую шофёр непонимающе таращился на пассажирку, но в глазах его уже волной нарастал дикий, ирреальный ужас.
– Аааааааа!!! – визг тормозов. Распахнув дверцу, Аркадий выпрыгнул из машины и ринулся прочь, не разбирая дороги. Вздохнув, Вейла также покинула брошенный экипаж. Батарейка ужаса – отличный приборчик, что ни говори. Жаль, её крайне проблематично использовать при скоплении народа. Паника при этом возникает дикая, и даже возможны жертвы.
Ладно, тут осталось уже пустяки. Пешком дотопаем.
Ворота усыпальницы были закрыты, однако рядом в ветхой ограде зияла обширная брешь. Пройдя через неё, девушка направилась в старую часть кладбища, уверенно выбирая дорогу. Света, исходящего от ночного спутника планеты, под сенью деревьев уже почти не оставалось, и мир вокруг сейчас выглядел сложным набором светящихся тепловых пятен. Да, аборигенам Иннуру в такой темени без искусственных источников света делать нечего, только на ощупь пробираться… Впрочем, столь быстротечную ночь, как на Иннуру, вполне можно пересидеть в помещении. Да просто проспать, всего и делов. Это обитателям Иноме без теплового зрения пришлось бы туго. Особенно во Время Туманов, когда не помогут никакие искусственные светильники. Это тепловым лучам туман не помеха…
Яркое тепловое пятно выделялось издалека, сияя среди уже сильно остывшего пейзажа. Вейла нащупала нужный медальон, и тепловое пятно рывком приблизилось. Рассматривая увеличенное квазиоптическим преобразователем изображение, девушка чуть улыбнулась. Ну что, Антон… ты сам выбрал место свидания.
Она вдруг почувствовала прилив озорства. А ну-ка!
Вейла скинула туфли, за ними последовали колготки и железобетонно-серый костюм. Ух… прохладно, да… Надо же, как удачно, и короткая ночная сорочка украшена разрезами по бокам. Всё как тогда. Ну держись, дружочек мой Антон!
* * *
Фонарик вырывал из темени то разлапистый куст, то ствол дерева, то буйные заросли кладбищенской травы, однако из этих фрагментов общей картины окружающего пространства не получалось. Фонарик, если разобраться, скорее мешал, забивая и без того немощный свет луны, низко висящей над горизонтом. Чёрт, не заблудиться бы… дурак, ох, и дурак же я… сделал, что называется, интересное предложение… место встречи изменить нельзя, ага… Ну я-то ладно, дуракам и положено страдать, а ей за что? Заблудится здесь… как тогда…
Отыскав наконец то самое захоронение, я нащупал калитку и с силой потянул. Ржавое железо отозвалось недовольным истошным визгом, в кронах деревьев проснулись и загалдели вороны. Да, всё, как тогда…
Генерал – а может, даже и граф – смотрел на меня с барельефа хмуро и настороженно, будто подозревая в готовящемся осквернении могилы. Я чуть улыбнулся ему виновато – ну ты прости, мужик… совсем немного оскверню, ежели что. Вот посижу тут немного…
Мраморная плита уже вобрала в себя промозглый холод осенней ночи, и сидеть на ней было невозможно. Травы, что ли, нарвать, как тогда?.. Ну её в пень. Изгваздаюсь, буду, как чучело… Лучше просто постоять, ноги не отвалятся. Я поднял руку – светящиеся стрелки на часах показывали без двадцати девять. Пустяки. Девушкам вообще-то свойственно всегда опаздывать, но даже если и так – пустяки.
Я улыбнулся, вспомнив, как сидел на цепи, пугая сам себя страшилками про упырей и вампиров. Ага, это сейчас, с высоты прожитых лет смешно. А тогда было вовсе не смешно. Особенно когда из тьмы проступило мутное пятно, надвигаясь…
…Мутное белое пятно приближалось, неслышно плывя по воздуху. Вот оно выступило из густой тени, и лунный свет отчётливо высветил белый саван, и бледное лицо, и чёрные волосы… Я стоял, как монумент, а она приближалась, шаг за шагом, неслышно и неотвратимо.
Она остановилась в пяти шагах, возле могильной оградки.
– Тии ктоо?
– Здравствуй, Вейла. Ну и шуточки у тебя…
А она уже мягко заваливалась, падая навзничь. Оторопев, я кинулся к ней. Да что же это… да что же это такое…
– Вейла… ты слишишь меня?! Отзовись!
– Аме ве иу… – не раскрывая глаз, прошептала она. – Хоолодно… очьеень…
Ни одной связной мысли не осталось в моей голове, только какие-то дикие обрывки. Дрожащими руками я стянул с себя куртку, пиджак и принялся напяливать на безвольно лежавшую девушку. Да что же это такое… что же происходит тут…
– Вейла? Ты держись, слышишь?! У меня тут машина рядом!
Я подхватил её на руки и понёс, стараясь не оцарапать голые коленки о торчащие отовсюду ветви кустарника. Под рукой перекатывались тугие мускулы её бёдер. А не та девчонка уже, да… потяжелела заметно… к счастью, и я теперь не тот тощенький пацан…
– Прости, Антон, – она вдруг открыла глаза, одним движением соскользнула с рук. – Совершенно идиотская шутка, ты прав. Тут у меня одежда рядом.
Она улыбнулась в темноте, едва разбавленной лунными лучами.
– Холодно очень. Аме ве иу.
* * *
Импозантный брюнет, подойдя к «Волге ГАЗ-24», одиноко прижавшейся к краю двора, вынул связку ключей, щедро унизанную брелками, и на секунду замешкался – видимо, не мог в темноте сразу отыскать нужный ключ. Признав в брюнете жильца из соседнего подъезда и не найдя в его деяниях ничего предосудительного, а равно и интересного, три старушки на лавочке вернулись к обсуждению животрепещущей темы – возмутительному поведению Зинки из четырнадцатой квартиры, заведшей себе очередного хахаля.
Улыбнувшись старушкам издали (вежливость, как известно, – могучее оружие), Инбер нажал на брелок, и тот успокаивающе мигнул инфракрасным огоньком – всё в порядке, за время отсутствия хозяина никаких дополнительных устройств и приспособлений на автомобиле не появилось…
Мотор «Волги» завёлся с полуоборота. Вывернув руль, резидент задним ходом выкатил машину на проезжую часть и врубил сразу вторую передачу. Шины повозки негодующе взвизгнули, аппарат рванул с места.
Нет, но до чего нахальная девчонка, а? «И нет раскаяния во мне, вот что страшно»… м-да… Мать её такой, помнится, не была. Почитала старших товарищей… а впрочем, какой он тогда ещё был старший… практикант в розовых очках, не более того. И изрядный нахал к тому же, да-да, чего перед собой-то лукавить…
Инбер ухмыльнулся, вспоминая. Какую выволочку ему тогда устроил наставник, когда он самостоятельно предпринял попытку внедрения на предприятие, где только-только сварганили первый спутник… Пришёл запросто в кадры и брякнул – хочу у вас трудиться, ага… уй, что было… как ещё многоуважаемый шеф сгоряча не вызвал группу экстренно-принудительной эвакуации… Эх, молодость, молодость, где ты?
Миновав мкадовскую развязку, венерианин остановил «Волгу» у обочины, покопался в связке брелков, притороченных к ключу зажигания, отцепляя их один за другим. Американский «никель» – монетка в двадцать пять центов – лёг на педаль газа и тут же намертво примагнитился-присосался к металлу. Советский полтинник с просверленной дырочкой занял место на педали тормоза, педаль сцепления оседлала гэдээровская монетка в десять пфеннигов. Маленькое пружинистое колечко мужчина насадил на рычажок указателя поворотов, более массивное – на рычаг переключения передач. Основное кольцо связки, освобождённое от множества брелков, защёлкнулось на спице рулевого колеса. Крохотный стеклянный шарик-бусинка, ни дать ни взять дешёвенькая клипса, какие тут носят аборигенки, не достигшие возраста замужества, намертво прицепился к краю зеркала заднего вида. Вторую клипсу иномеец прицепил к правому зеркалу, не поленившись выйти из машины. Вот так… теперь эти «глаза» обеспечат роботу круговой обзор вкупе с отличным стереоэффектом.
Вернувшись в салон, Инбер прилепил на «торпеду» последний и самый крупный брелок – автомат управления. Вот так… Теперь эта аборигенская повозка, дополненная иномейским автошофёром, самостоятельно доставит его в Ленинград, и можно будет выспаться по дороге… Да, надо ещё продумать транспортный вопрос насчёт Вейлы – раз уж передумал пока отправлять домой. Приобрести авто молоденькая девчонка просто так не может – тут эти повозки не столько средство передвижения, сколько предмет престижа. Откуда деньги у только-только окончившей учебное заведение девушки-сироты? Опять бабушкино наследство? Гм… богатенькая выходит бабушка… Светить малышку пока никак нельзя, не то место работы, ещё попадёт в поле пристального внимания местных органов – а органы тут порой сверхбдительны вплоть до параноидальности – вся работа насмарку… А без автомобиля она мало мобильна, и потому использовать ценную помощницу можно довольно ограниченно. Общественный транспорт? Это ужас, ужас и ещё раз ужас, местный общественный транспорт в часы пик… Большинство иномейских девушек сочли бы все эти автобусы-троллейбусы изощрённым орудием моральных пыток, а не транспортом. Это какое бесстрашие надо иметь, залезть в железную громыхающую коробку, набитую до отказа потными аборигенами, зачастую нетрезвыми… Нет, но всё равно нахальная девчонка… кстати, как она там?
Отыскав нужный амулет, резидент сжал его в пальцах, и перед ним прямо над приборной панелью возникла голограмма – тоненькая фигурка в короткой белой сорочке, призрачно движущаяся в неверном лунном свете. Заключённый в тесную клетку могильной ограды абориген, тот самый парень, наблюдал за приближением девушки с видом полного и окончательного обалдения. Что творит, что творит девчонка, с ума сойти… светлые небеса… а впрочем, как говорил его приснопамятный шеф-наставник, излишний артистизм агента может привести к провалу, отсутствие же такового исключает успех… Ладно, пусть работает как умеет, не станем мешать, тут других проблем по макушку…
Шины авто вновь негодующе завизжали, срывая машину с места в карьер, – иномейский робот явно не намеревался щадить примитивную механическую повозку аборигенов. Через шесть местных часов аппарат будет в Ленинграде. Кстати, дальние поездки на аборигенских повозках любого рода – это вполне неплохой повод отоспаться…
– Проходи, располагайся. Я сейчас.
Вейла прошла в спальню, прикрыв за собой дверь. Я с интересом озирался. Квартирка как квартирка, ничего особенного. И мебель самая обыкновенная, югославский, что ли, гарнитур… Ничего инопланетного…
– Так и должно быть, – отозвалась хозяйка жилища из-за двери.
Я смешался.
– Слушай, ты мои мысли читаешь, что ли?
– Конечно. Телепатор же был включен с самого начала.
Она вышла наконец из спальни, завязывая роскошную гриву в тугой «конский хвост». Вместо строгого делового костюма на ней красовался короткий домашний халатик-сарафан.
– Видишь, я с тобой вполне откровенна. Ты недоволен?
Я чуть пожал плечами.
– Ну, если тебе это так уж надо…
– Обязательно надо. И ты уж, пожалуйста, не обижайся. Просто прими мои правила, ага?
Она светло улыбнулась.
– Ага, – ответно улыбнулся я.
– Сейчас будем ужинать. Ты же голодный, как волк.
– Да я, собственно…
– Ну прекрати, а то я не вижу. Телепатор на что у меня?
– А так вполне ничего у тебя квартирка… и место хорошее… – я счёл уместным слегка переменить тему.
– Бабушкино наследство, так числится, – она уже хлопотала на кухне. – Да ты иди сюда, а то кричать придётся, вода шумит!
Я послушно двинулся следом за хозяйкой. Тесное пространство обычной малометражной кухоньки было плотно упаковано, один холодильник «Кристалл» резко сужал жизненное пространство.
– Ого, тут у тебя микроволновка! Писк моды…
– Полезная вещь, между прочим, – хозяйка тыкала в кнопочки громоздкой коробки «Электроники СП-23». – Но это всё пустяки. Вот до него, – тычок рукой в сторону «Кристалла», – тут стоял кошмарный агрегат с мотор-компрессором. Как люди выдерживают? Так что первой моей акцией на Иннуру стала ликвидация того механического чудовища. Этот хоть не тарахтит, чуть шипит только…
Развлекая меня светской беседой, хозяйка дома споро накрывала на стол. Я невольно залюбовался ей. Вейла… вот мы и свиделись… вот ты и опять со мной…
Вейла, опустив густые ресницы, чуть порозовела под моим восхищённым взглядом и стала до невозможности хороша.
«Он своим огненным взором Сладко мне душу тревожит», —вдруг продекламировала она. Настала очередь мне розоветь.
– Откуда стишок?
– Сама сочинила, только что, – засмеялась Вейла. – Что-то не так?
– Здорово ты сегодня настроила свой автопереводчик, – пытаясь скрыть смущение, неловко пошутил я. Помедлив, девушка сняла серёжки, положила на стол.
– Как видишь, сегодня я могу обойтись и без, – слова звучали без малейшего акцента.
– Здорово, – совершенно искренне восхитился я.
– Ну а как иначе? Я же не на прогулке теперь, Антон. Здесь у меня работа.
Я промолчал. Да, действительно. Уже не девчонка, стащившая у матери ключ от дверцы в иной мир передо мною. Агент венериан и никак иначе. И не стоит об этом забывать, вот что.
– Но и драматизировать не стоит, – улыбнулась она. – Мы вам не враги, это главное. Не говори ничего, не надо. Пройдёт время, и ты убедишься. А пока давай уже ужинать!
Микроволновая духовка запищала, давая знать, что ужин готов.
– Вот тебе тефтели с макаронами и подливкой, – она брякнула передо мной тарелку. – Тефтели магазинные, правда, но уж какие есть. Нарочно купила сегодня на всякий случай. Садись уже!
Помедлив секунду, я разместился на углу. Она села напротив, облокотившись о кухонный стол.
– А сама?..
– Я бутерброд с сыром и маслом. Не люблю этого вашего мяса. – Она вновь цепляла в уши свои серьги.
– У вас там не едят мясо?
– Ну как тебе сказать… Мяса млекопитающих не едят, да.
– А у вас что, тоже есть млекопитающие?
Она засмеялась, тряхнула ладонями высокие груди.
– А вот это что, по-твоему?
– Ну ты и сравнила…
– Антон, так ведь не бывает, чтобы на планете имелся только один изолированный вид. Млекопитание, к твоему сведению, возникает в ходе эволюции закономерно, как наилучший способ выращивания потомства живородящими. Так что полно у нас млекопитающих, не переживай.
Она поставила передо мной кружку с кофе – как раз мой любимый размер, кстати, не уважаю этих европейских кукольных чашечек. Кинула туда пять кусочков рафинада – именно пять, на мой вкус. Не поленившись, поболтала ложечкой.
– Не думай так интенсивно, голова заболит. Отвечаю на текущий невысказанный вопрос. У тебя нет телепатора, верно, но я буду с тобой откровенна всегда. А если не смогу ответить на какой-то вопрос – такое тоже может случиться, – то так тебе прямо и скажу. Единожды солгавшему веры нет – так, кажется, здесь говорят? Доверие ведь не бывает односторонним. Либо оно взаимно, либо его нет вообще. Мне важно, чтобы ты мне верил.
Я задумчиво изучал её лицо. Нет, что ни говорите, ребята, классно у неё это дело выходит… мне и говорить-то не обязательно. Только подумал, а у дамы уже готов ответ…
Она вновь рассмеялась, блестя жемчужными зубками.
– Из всего роя вопросов в твоей голове сразу отвечу на главный. Нет, я не боюсь тебе всё это рассказывать.
Я только хмыкнул.
– Почему? Всё очень просто, Антон. Ты хранил мою фотографию все эти годы.
Она наклонилась ко мне.
– Ты меня не предашь.
* * *
Ртутная лампа уличного фонаря изливала свой резкий мертвенно-голубоватый свет, проникавший в незашторенное окно, на потолке, на светлом квадрате метались мутные тени древесных ветвей. Мощная батарея водяного отопления, занимавшая всё пространство под подоконником, чуть слышно ворчала, шипела и булькала. Укрывшись простынёй до подбородка, Вейла лежала с открытыми глазами, следя за мечущимися тенями. Как всё-таки трудно тут, на Иннуру… Ещё мама упоминала про циркадный ритм, и в учебке им разъясняли вполне доходчиво… Теория, она и есть теория – отвлечённое бесплотное знание. А вот на собственной шкуре этот самый циркадный ритм испытать пришлось только здесь. У людей он встроен генетически, им легко… А вот ей, иномейской девчонке, трудно. Спать, когда не хочется, но НАДО. И не спать, хотя и хочется – опять потому, что НАДО. Принудительный сон, принудительная еда, принудительная работа… Да, большинство аборигенов занимаются не тем, чем хочется, а тем, чем НАДО. Кому надо? А не важно кому и не важно чем, лишь бы платили крашеными бумажками.
Она чуть улыбнулась. Антон, Антон… Это же надо, столько лет хранить её детское фото. Как она тогда переживала за него… Влюбилась? А хотя бы. Да, была такая детская мимолётная влюблённость. Как он тогда тащил её, закутав в одеяло… В рыцаря-спасителя, да ещё и недурственного собой, девчонке влюбиться, как здесь принято говорить, «раз плюнуть».
А потом время стёрло, ушла влюблённость. Поплакала пару раз поначалу… ну, может, три раза поплакала… И всё.
А у него, выходит, не всё. Имени не помня, искал… светлые небеса…
Как всё-таки изворотлива порой бывает судьба. Даже шеф-наставник этого не учёл, что некогда встреченный ей парнишка-абориген окажется сотрудником того же важного предприятия, куда внедряется иномейский агент… Ну, положим, народу там трудится немало. Но как они сегодня в автобусе столкнулись, нос к носу, уму непостижимо…
И, разумеется, шеф прав – её надо было отправить на Иноме. А вот не отправил… Пожалел, не стал ломать призвание? Или всё-таки просто поберёг кадра ввиду острой нехватки желающих трудиться в здешних условиях? И то и другое.
Вейла потянула простыню выше, укрываясь до носа. Жалела бы она о сломанной судьбе? Ещё утром однозначно да. Столько времени убито на учёбу, и не дали желанной работы… А вот сейчас… а вот сейчас уже однозначно нет. Однозначно. Потому что Антон… Когда-то, в старинные времена, иномейской девушке, грубо убившей чью-то любовь, ставили на грудь клеймо-татуировку – змея, выползающая из сердца. Чтобы с первого взгляда было видно, с кем имеешь дело. Парням, впрочем, тоже ставили… Сейчас нравы не те, клеймо не ставят. Но чего стоит такая девушка?
Вздохнув, Вейла закрыла глаза. Надо спать… здешняя ночь, как взмах ресниц… а утром её будет терзать своим визгом электрический аппарат, именуемый будильником… Антон… как всё же хорошо… что ты есть…
Сон, наскучив витать над головой девушки, наконец-то снизошёл смежить ей веки. Длинные ресницы чуть подрагивали, и с лица иномейского спецагента не сходила блаженная, совершенно детская улыбка.
* * *
Жёлтый кленовый лист неторопливо снижался, вращаясь вокруг оси, и в голове моей немедленно всплыл подходящий термин – «авторотация». Я усмехнулся. Что значит инженер… «листья авторотировали, снижаясь по наклонной траектории», ага… Поэты, должно быть, чувствуют этот мир иначе. И вообще, чужая душа потёмки… или не всегда потёмки? Как быть с душами светлыми, где потёмки и не ночевали сроду?
И что чувствует, что думает себе инопланетянка, внешне так похожая на земную девушку? Не зря, ой, не зря она всё время держит включенным этот свой брелок-телепатор… С телепатором, ясное дело, легче разобраться в потёмках чужих душ…
– Привет, Антон.
Она стояла передо мной, как внезапно материализовавшееся видение. Как ей удаётся вот так вот незаметно подбираться? Я шумно встряхнулся, словно селезень, вылезший из пруда.
– Привет…
– …Марина, – за меня закончила она.
– Вот именно, – улыбнулся я.
– Куда пойдём? Только не в кино!
– Я бы предложил «Метелицу»
– Нууу…
– А в «Арагви», боюсь, нас не пустят.
– «Арагви» – это ещё хуже.
– Тогда предлагай, – я улыбнулся. – У меня же нет этого вашего телепатора.
– А давай поедем на ВДНХ? Потрясающий музей старины.
– Вообще-то там новейшие достижения народного хозяйства в основном.
– Ага… ну, это кому как.
– Хорошо, поехали. Такси! – я махнул рукой проезжему таксисту, и случилось чудо – машина остановилась.
– Постой… Простите, мы передумали! – это уже таксисту.
– Выкобениваетесь, сопляки! – таксист дал газ.
– Ну вот… – я осторожно снял упавший листок с её курточки. – Спугнула ты его.
– Ну не сердись, – она улыбнулась чуть виновато. – Не хочу я на ВДНХ. Была уже, чего время тратить… Давай так погуляем, ага? Только уведи меня куда-нибудь в тихие переулки. Самые-самые тихие. Такие, чтобы можно было слышать шелест опадающих листьев…
– Боюсь, таких переулков в Москве уже почти не осталось, – ответно улыбнулся я. – Но для вас найдём!
– Погоди-ка… – Вейла просунула руку мне под локоть. – Как-то же так надо… Я всё правильно делаю?
– Абсолютно правильно, – авторитетно заверил я, увлекая даму за собой. – Но всё-таки ты лишила меня возможности угостить даму сердца… О! Как кстати. Хочешь мороженого? – я кивнул на киоск.
– М? Я не пробовала ни разу… Это вкусно?
– Ну ещё бы! Если верить древним преданиям, боги в старину в своём эдеме питались исключительно этим…
– Ты же всё врёшь! – рассмеялась она. – Ох, Антошка… Давай уже своё мороженое, я заинтригована!
– Два пломбира, пожалуйста. – Я сунул стопочку мелочи продавщице, миловидной тётеньке лет сорока.
– На здоровье, молодые люди! – Тётенька вручила нам два вафельных стаканчика, наполненных белой массой.
– Спасибо!
Отойдя от киоска, я в качестве наглядного примера откусил изрядный кусок от своей порции.
– Ммм… вкуснятина…
Всё дальнейшее заняло пару секунд. Ободрённая моим примером, Вейла щедро куснула мороженку. Замерла. Побелела как мел. Пломбир выпал из её руки и покатился по асфальту.
– Что?! Что такое?!
Она выплюнула откушенное и задышала шумно, со свистом.
– Кха… кха… какой ужас…
– Да что ж такое-то… – я осторожно усаживал её на поломанную скамейку, притулившуюся возле кустов.
– Я уже подумала, что сейчас умру… – иномейка наконец отдышалась, румянец возвращался на её щёки. – Думала, не смогу больше дышать… Ну, Антоша, спасибо. Это же лёд! Это же был самый настоящий лёд! Отвердевшая вода!
– Ну так оно и называется «мороженое»… телепатор же включен у тебя?
– Вот именно. Так я и купилась на твоих положительных эмоциях. «Вкусно, вкусно»… и в голове у тебя ни одной мыслишки об опасности…
– Прости меня, – я был полон раскаяния. – Простишь дурака?
– Да это я виновата… думать кто за меня должен? Ты ж не знал ничего…
Вместо ответа я прижался щекой к её руке, положив голову ей на колени.
– Вот, теперь знаешь, – она осторожно погладила меня по лицу. – Нам все эти ледяные блюда и напитки, что вам, иннурийцам, кипяток. Кстати, здоровенная прореха в подготовке у меня обнаружилась. Ни звука ведь никто не сказал про это вот… гм… лакомство. И даже мама.
Она засмеялась.
– Ну всё уже, вставай! Убийство дамы мороженым сорвалось, пойдём – ты обещал найти место, где слышно, как падают листья!
* * *
Разрушенные надгробия и склепы тут и там торчали из буйных зарослей малинника и шиповника. В расположении могил, казалось, не было никакого порядка, однако, присмотревшись, можно было обнаружить некие признаки дорожек, тянущихся параллельно. Иномеец усмехнулся. Версия о неизбывном покое кладбищ, охраняемых верованиями и моралью аборигенов, увы, становится всё более шаткой. Вот это, к примеру, именуемое Никольским, сколько раз висело на волоске. Полвека, считай, местные городские власти носились с идеей ликвидации захоронений и постройки на костях чего-нибудь весьма полезного обществу. Склада мазута, к примеру… И никто из аборигенов, боровшихся против такого варварства, даже не подозревает, какую помощь оказали им в их почти безнадёжной борьбе незримые союзники с прекрасной Иноме.
Переведённый в режим поиска «потока внимания» телепатор успокаивающе замигал инфракрасным огоньком – всё в порядке. Искатель технических средств наблюдения, метко прозванных тут «жучками», также выдал сигнал «всё спокойно». Убрав за пазуху амулеты, Инбер решительно шагнул в заросли, раздвигая их руками. Нет, пожалуй, он несправедлив. Основатели тинно знали, что делали. Верно, кладбище это висело на волоске. Но где ещё в центре огромного города можно найти место, нетронутое застройкой за триста иномейских дней? То есть за сто лет по местному счёту… Выносить же входы-выходы в глухие местности… как туда добираться при местном-то транспорте? Масса проблем. И потом, практика показала, что в масштабах столетия никакие местности нельзя считать гарантированно спокойными. Сегодня глушь, куда и пешком не добраться, а через полста лет тут красуется какой-нибудь целлюлозно-бумажный комбинат.
Сжав пальцами ключ, иномейский резидент шагал по тропинке, явно спускавшейся с горы, хотя никаких гор тут, разумеется, не было даже близко. Горизонт, невидимый в темноте, наоборот, проявлялся всё отчётливей, явно загибаясь вверх. С каждым шагом струящийся ниоткуда свет вытеснял осеннюю тьму, и промозглая слякоть уступала место ровному теплу. Обычное дело, эффекты совмещённого пространства тинно…
Синий камень, он же центральный совместитель пространств, уже маячил впереди, как обычно, утопая в окружении цветов – как иномейских, так и местных. Правда, местные цветочки в столь тепличных условиях разрослись до неприличных размеров. Но в целом ничего, прирабатываются друг к другу представители двух флор, формируют симбиозы… Учёные есть учёные, и действительно глупо было бы не использовать в научно-исследовательских целях такое уникальное место, как совмещённое пространство.
Остановившись у синего камня, иномеец огляделся. Тропинки, разбегавшиеся от камня, были едва заметны – не слишком оживлённое тут движение… Вот эта дорожка ведёт в Москву, а вот эта – в Воронеж. А вот эта, к примеру, – в Пекин. А эта совсем неприметная тропочка ведёт аж в саму Австралию. Удивительная всё-таки это штука – тинно…
Глубоко вздохнув, резидент принялся раздеваться. Снятые вещи аккуратно сложил в полиэтиленовый пакет, с наслаждением потянулся. Всё-таки женщинам на Иннуру легче… по крайней мере в некоторых странах. Мини-юбки, сарафаны, легкие ситцевые платья… А попробуй-ка мужчина выйти на улицу без штанов.
Вдохнув тёплый стоячий воздух ещё раз, Инбер двинулся прочь от камня, по тропинке, всё круче забиравшей на подъём. Сейчас, вот сейчас, совсем скоро он увидит прекрасную Иноме. Какая это замечательная вещь, отпуск. Пусть даже совсем короткий.
* * *
– …Ну естественно, имеются. Брата зовут Ноан, славный такой мальчишка растёт. Бабушка и дедушка по маме вообще рядом с нами живут, я совсем маленькой девчонкой до них бегала… – Вейла засмеялась. – Мама мне: «Опять к бабушке бегала», – а я ей: «а как ты узнала?» – «Да у тебя же вся мордочка в варенье!» У меня и все прабабушки-прадедушки живы. Прадедушке Нуммаду вот не так давно триста дней исполнилось.
Я повертел головой, прикидывая.
– Это, по-нашему, сто лет выходит?
– Да, почти. Ведь это же нормально, когда все живы и здоровы до глубокой старости, разве нет?
Я лишь вздохнул. А что говорить? Нормально, разумеется… вот только на Иннуру редко кто живёт нормально.
– Это правда, – она погрустнела, уловив мою мысль. – Когда я ознакомилась с собственной легендой, у меня, как тут у вас говорят, глаза на лоб полезли. Полная сирота, и никаких близких родственников. Ни родителей, ни братьев-сестёр, ни тётушек… да как такое вообще возможно? А сейчас убедилась – да, возможно…
– Это сейчас редкость. А не так давно, сразу после войны…
Её взгляд стал суровым.
– Да… Вот это уже действительно невозможно себе представить. У нас на Иноме и слова подходящего нет, чтобы обозначить этот ирреальный кошмар.
– То есть? – я заморгал. – Не хочешь ли ты сказать, что у вас там не было войн? Вообще никогда?
– Именно так.
– За всю историю? Как такое возможно?
Она долго молчала. Так долго, что я уже решил – ответа не будет.
– Какие мы всё-таки разные… Ведь ты сейчас совершенно искренне говоришь. Телепатор не оставляет места сомнениям насчёт возможной шутки. Ты искренне убеждён, что война – это нормальное явление в жизни общества.
Пауза.
– Даже если допустить на минутку, что мужчины какого-то общества решили сообща перебить соседей, разве Совет Матерей даст им осуществить такое безумие? Наложат вето, разумеется.
Она поймала на лету падающий кленовый лист.
– А уж такое явление, как «рабыня», – да как вообще могло появиться подобное слово?
– У вас там и рабства не было, похоже…
– Конечно, нет. Это же безумие. Ну что стоит работнику, которого побоями заставляют работать, за какую-то четверть церка извести весь плодовый сад? Подрезал кору кольцом, и готово… Страх смерти? Достаточно одного, кто не побоится. Или на каждого такого… гм… работника держать по надзирателю?
Она резко обернулась. Взгляд, пронзающий насквозь, как копьё.
– Но мы заговорили не о рабах, а о рабынях. Вот ты, ты лично – согласился бы держать на привязи женщину? Насиловать её, бить?
– Я?! С ума сошла?! – я округлил гляделки не хуже филина.
Её глаза излучали теперь мягкий свет.
– Хороший ты какой, Антошка… Ведь даже на миг не дрогнул. Невозможно укрыть грязь в душе от телепатора.
Она вздохнула, посмурнев.
– Да, к тебе это не относится. Но так не думают многие обитатели Иннуру. Вообще, они много чего думают… Порой мне хочется выключить телепатор, до того мерзко… но тогда, боюсь, будет ещё хуже. Буду думать, что они все…
Я привлёк её к себе, и она не воспротивилась. Я уже искал её губы. Сейчас… вот сейчас…
– Нет, нет… – она напряглась, как пружинка. Ладошкой прикрыла мне губы. – Я не готова. Не сердись.
– Всё будет так, как ты захочешь, – без всякой улыбки сказал я.
– Мы уже почти пришли, – она оглянулась. – Это же вон там твой дом?
И только тут до меня дошло – за время нашей прогулки и поиска особо тихих мест, где можно без помех слушать шелест падающих листьев, мы как-то незаметно добрались аж до моего дома. То есть для меня незаметно, ага.
– Ты очень опасная женщина, однако. Когда обзаведёшься мужем, в твоей семье будет царить беспросветный матриархат.
– Ни в коем случае, – в её глазах плясали смешинки. – Мужчина всегда должен сам принимать решения, иначе он мгновенно превращается в ленивого попрыгая… или кота, если тебе такая ассоциация ближе. И всё, что остаётся делать женщине, это незаметно помочь мужчине принять правильное решение. Или не принять неправильное.
– О, как это мудро!
И мы разом рассмеялись.
– А вон там ехала та милицейская машина. Помнишь? Ты её тогда долбанула, как настоящий опытный истребитель танков.
– Помню, – она улыбнулась. – Я тогда здорово испугалась.
Вейла глубоко вздохнула.
– Ну давай, веди меня.
– Э…
– Ну как куда? С родными знакомить. Папа, мама, сестрёнка Ленка…
– Твой этот самый телепатор – жуткий прибор, слушай. Только-только стоит подумать разок…
– Разок? Да ой! В твоей голове эта мысль сидит, как ржавый гвоздь в доске.
* * *
– Ну всё, всё, хватит, обжора!
Здоровенный пёстрый попрыгай тёрся о хозяйские ноги, распушив перья, урча и пощёлкивая клювом, – выпрашивал добавки. Вздохнув, Инбер взял с тарелки крупный плод в жёсткой кожуре, подкинул на ладони. Попрыгай заурчал громче и с утроенной силой принялся тереться об ноги, явно одобряя ход мыслей хозяина.
– Тебя не хватятся там? – Инмун сидел в гравитационном кресле, вертя на пальцах кольцо-головоломку.
– Я оформил больничный лист, – резидент улыбнулся, отдавая домашнему любимцу фрукт. Любимец тут же принялся его разделывать своим могучим клювом.
– Мм… что такое «больничный лист»?
– Ну временная нетрудоспособность ввиду болезни…
– А, да… вспомнил. В той стране неплохие законы.
– Двое выходных суток, плюс пять больничных, плюс ещё двое следующих выходных. Итого девять иннурийских суток, это же почти восемь церков. Так что возвращаться буду уже в тумане.
– Никуда не поедешь? Сейчас восход на Искристом мысе.
– И даже с места не двинусь. Ничего нет лучше родного дома. Иолис соскучилась и сердится – нашёл себе работёнку, сын без отца растёт…
– Так оно, – вздохнул гость. – Непростая у нас работёнка… Так что там насчёт новых погремушек?
– Готовят к запуску. Я намерен испытать твою дочь в деле, кстати. Пусть займётся этими аппаратами. Раздобудет коды.
Инбер взял ещё один плод, принялся очищать небольшим изящным ножичком – кожура со скрипом поддавалась отточенной стали.
– Не о том ты тревожишься, Инмун. Погремушки – пустяк, пусть летят… Вот что намерены почтенные и почтеннейшие делать с теми картинками?
– Только не надо нагнетать, Инбер. Картинки дезавуированы вполне надёжно. Подменные копии имеют весьма смутное сходство с этим милым звериком, – кивок в сторону попрыгая. – Оригиналы же объявлены отретушированной копией.
– Из твоего ответа явствует, что почтенные и почтеннейшие не намерены далее заниматься этим вопросом.
– Твои предложения? Может, физически ликвидировать того аборигена? Как его… Ксанфомалити?
– Не надо приписывать мне всякий бред, Инмун. Однако накопление иннурийцами фактов и фактиков понемногу приближается к границе. Ты в курсе, что учудила твоя дочь?
* * *
– Проходи, будь, как дома. Курточку давай сюда…
– Антон, это ты? – мама заглянула в прихожую. – О, у нас гостья!
– Здравствуйте… – Вейла, блестя глазами от любопытства, беззастенчиво разглядывала маму.
– Ма, познакомься, это вот Марина. – Я по-хозяйски снял двумя пальцами несуществующую пылинку с плеча девушки.
– Очень приятно. Меня зовут Алёна Павловна, – мама, в свою очередь, разглядывала гостью. – Да вы проходите, проходите, Мариночка! Сейчас будем пить чай. Или кофе?
– Нет-нет, чай гораздо лучше! – улыбка «Марины» была теперь совершенно очаровательной. – Особенно с абрикосовым вареньем.
– О, Антон уже успел нахвастаться? – засмеялась мама.
Пройдя в ванную, я принялся мыть руки. Шум воды заглушал звуки, доносившиеся из зала, делая неразборчивыми слова, но, судя по общему тону, беседа протекала вполне мирно.
– А мы с Мариночкой, оказывается, почти коллеги, – сообщила мама, едва я вышел из ванной. – Я ведь тоже оканчивала МАИ, правда, специальность другая…
– Ну это же здорово! Отец на работе?
– Как обычно. Скоро он там ночевать будет.
– А Ленка где?
– Придёт – спросишь, – мама возилась на кухне, ставя чайник. – Чай будем пить в зале. Антон, достань чайный сервиз.
– Парадный, с синими чашками?
– Ну естественно!
– Право, мне немножко неловко, – Вейла сидела на диване с максимально возможным для неё скромным видом. – Хватило бы кухни, честное слово…
– Ну что вы, Мариночка! Наш Антон наконец-то осмелился познакомиться с девушкой, более того – привести её к нам в дом. Такой подвиг просто необходимо торжественно отметить! – засмеялась мама.
Звонок в прихожей затренькал часто и нетерпеливо.
– Ну вот и Елена, – мама расставляла на раздвижном столике угощение. – Антоша, иди открой.
Ленка, румяная от холода, шумно ввалилась в прихожую.
– Привет, Тошка! – она уже скидывала на ходу пуховик и сапожки. – О! Кто у нас?
– Сейчас увидишь.
– Опа! Неужто решился? Тошка, ты герой!
И, не дожидаясь ответа, сестричка ринулась в комнату.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте, Лена, – улыбка иномейки была теперь просто лучезарной. – Антон, ты представишь или мне самой?
– Это вот Марина, знакомьтесь, – я сделал широкий жест рукой.
– А? Ы…
– Что-то не так? – поинтересовалась «Марина», с любопытством разглядывая мою сестрёнку.
– А Тошка говорил… это… тебя Вейла звать… Ой, ничего, что я на «ты»?
– На «ты» нормально, – улыбнулась иномейка. – А вот насчёт Вейлы… Антон, имеются объяснения? Кто такая Вейла, м-м?
Сестрёнка затравленно оглянулась на меня.
– Вейла – мифический персонаж из сказок для малолетних девочек, – я даже глазом не моргнул, излагая версию. – Чтобы не приставали с глупыми расспросами – как зовут да как зовут…
– Алёна Павловна, вы Антона знаете с детства, – в глазах Вейлы прыгали смешинки. – Он очень часто врёт?
– Регулярно и непрерывно, – рассмеялась мама.
– Вот так и бывает в жизни, – с видом Анны Карениной, ожидающей поезд, провозгласила иномейка. – Познакомишься с приличным на вид парнем, только-только начнёшь прикидывать, не выйти ли замуж… вдруг бац! Всплывает какая-то Вейла…
– Ой, что творится! – Мама даже рот прикрыла ладонью от смеха.
Вечер окончательно наладился. Все три девушки болтали весьма непринуждённо, смеялись, «Марина» с видимым удовольствием дегустировала различные виды варенья, мне же оставалось пить чай и наслаждаться семейной идиллией.
– Всем добрый вечер, – за разговором мы пропустили приход отца, по обыкновению открывшего дверь своим ключом. – О, у нас гости!
Влиться в уже налаженную развесёлую компанию обычно дело минутное, и вскоре Эдуард Николаевич, представленный гостье, пил чай и беседовал с девушкой, явно довольный выбором сына – ну на лице же буквально написано: «Молодец, Антошка, экую красавицу выискал и умница к тому же, редкое сочетание…»
– Ой! – «Марина» встрепенулась, поглядев на часы. – Как ни жаль, мне пора. Большущее спасибо!
– Приходите, приходите ещё, Мариночка! Всегда рады!
– Алёна Павловна, можно вас попросить?..
– М? Что именно?
– Если вдруг тут объявится какая-нибудь, скажем, Вейла, гоните её шваброй, ага? – в глазах иномейки плясали бесенята.
– Ой, что творится! – мама от души хохотала.
– Тошка, ты молоток! – улучив минутку, шепнула мне Ленка. – Тошка, она просто чудо! И даже что не Вейла, не жалко!
– Ма, я провожу! – я сдёрнул с вешалки куртку.
– Держи! – отец протянул мне ключи от машины. – Отвезёшь до дому, как понял?
– Спасибо, па!
На улице было уже темно и вдобавок сыро – откуда-то взялся нудный, еле моросящий дождик.
– Слушай… зачем ты сказала про «замуж»?
В осенней тьме её глаза бездонны.
– Дурачок ты, Антошка. Ничегошеньки ты не понимаешь…
– Не знаю, как у вас там на прекрасной Иноме, а здесь замужество – не шутка.
Её глаза близко-близко.
– А ты уверен, что это была чистая шутка?
Я притянул её к себе, обнял, и она ничуть не воспротивилась. Но едва я потянулся к её губам, приложила мне ко рту кончики пальцев.
– Я не готова, Антон, – теперь её взгляд почти умоляющ. – Но если ты скажешь: «Я хочу сейчас!» – я потерплю.
И снова что-то будто толкнуло меня изнутри.
– Нет, так не пойдёт, – я улыбнулся. – Я хочу сейчас, это правда. Но тоже потерплю.
– Спасибо, Антоша… – она слабо улыбнулась.
* * *
– …На всю лимиту колбасы не напасёшься!
Скандальный голос низенькой косолапой бабёнки перекрывал слитный гул, обычный для мест скопления аборигенов. Но самое скверное – очередь, толпившаяся у прилавка, была в общем и целом с ней солидарна, хотя и не выражала эмоции вслух. Вейла поморщилась, нащупав за пазухой, отключила телепатор. Хватит на сегодня. Ничего нового, право… Светлое небо, сколько же порой в душах иннурийцев грязи! Ну вот, спрашивается, какое дело этой бабёнке до приезжих, закупающих в столичных магазинах эту самую колбасу? В конце концов это же несправедливо – свезти всё в один город, вместо того чтобы распределить по местам проживания населения…
– Вам? – молоденькая, но уже наглая продавщица смотрела профессионально свысока.
– «Пошехонского» два килограмма, пожалуйста…
– Не положено! Девушка, вы читать умеете? – деваха ткнула пальцем через плечо – за её спиной на стене красовалась расписанная цветными фломастерами афиша, озаглавленная: «Норма отпуска отдельных видов продуктов в одни руки».
– Мне некогда читать вашу стенгазету, – мило улыбнулась иномейка. – Давайте сколько не жалко.
– Один кило!
– Давайте.
Сыру, естественно, в кусочке оказалось не «один кило», а где-то граммов девятьсот – не зря же под гиревой чашкой у девахи имелся магнит. Однако Вейла и ухом не повела. Привлекать к себе внимание абсолютно никчемным скандалом в общественном месте – право, за такое шеф-наставник отправит домой без всякого сожаления и будет прав.
– Большое спасибо!
Авоська с провизией весомо оттягивала руку. Шагая по улице, иномейка размышляла. Да, этому не обучат ни на каких курсах. И ведь так тут живёт большинство населения. И это ещё в столице, главном городе громадной страны, раскинувшейся на шестую часть суши. С восьми до пяти – работа, и притом часто работа нелюбимая. Работа не для того, чтобы сделать что-то полезное, не потому, что этого просит душа – просто за раскрашенные бумажки. Потом бег по магазинам, чтобы принести в дом еду и самые простенькие предметы быта. Очереди, очереди… бррр! Но самое скверное – это транспорт. Никакие курсы не дадут этого ощущения, когда вокруг спёртая, воняющая потом толпа… это можно прочувствовать лишь на собственном опыте. А ведь раньше тут было ещё хуже. Мама рассказывала – когда её только внедрили, женщины стирали свои тряпки руками в корытах с мыльной водой. Естественно, иномейка восстала против такого изощрённого издевательства и все без исключения вещи сдавала в прачечную, накапливая здоровенный узел тряпья. А когда пришлось поработать на космодроме, где и прачечной-то поначалу не было, всё лето элементарно ходила без белья, меняя платья раз в неделю, чем заслужила славу «модницы»… В холодный же сезон, когда без белья ходить стало невозможно, просто выбрасывала поношенные тряпки. Шеф, узнав, что его сотрудница извела за зиму два больших чемодана дефицитных тряпок, пришёл в ужас и попытался вразумить девушку, но встретил жёсткий отпор – он может отправить её назад на Иноме, но заставить иномейку стирать тряпки руками не в его власти. Пусть решает. В итоге по возвращении в Москву Иллеа ждал сюрприз – в ванной красовалась новенькая стиральная машина «Сибирь-3» с центрифугой для отжима…
Девушка грустно усмехнулась. Маме с отцом что… повезло им. А вот мамин шеф, тому довелось застать тут войну. В огромном городе, окружённом со всех сторон врагами, их тогда было всего двое иномейских наблюдателей – мамин будущий шеф и его сестра, а по легенде, совсем посторонняя девушка. Тогда впервые был нарушен пункт инструкции насчёт питания агентов только местными продуктами. Но что было делать, если ничего съедобного в блокадном Ленинграде не осталось? Ореховые лепёшки, очень вкусные и питательные, хранящиеся долго даже в жару, спасли от голодной смерти… но только от голодной. Его сестру убил снаряд – металлическая болванка, начинённая взрывчатым веществом. И он остался один. Один в гигантском городе, больше напоминающем склеп.
Двери лифта с лязгом разошлись, приглашая в нутро ящика, приспособленного для подъёма-опускания людей. Ткнув нужную кнопку, Вейла принялась рассматривать рисунки, щедро украшавшие стены лифтовой кабинки. Ага… вот новенький шедевр… И не говорите, что наскальная живопись – архаизм, искусство давным-давно ушедшей эпохи, когда предки обитали в пещерах. Общество иннурийцев весьма неоднородно, в нём встречаются экземпляры с уровнем развития от подлинной гениальности до самых натуральных пещерных предков с зачатками разума. Так… вот это всё надо зафиксировать на видео… и пора браться за статью, научное сообщество прекрасной Иноме ждёт её личных открытий.
Дверь за спиной клацнула замком, отсекая тёплый внутренний мирок квартиры от враждебного холода, царившего снаружи. Не теряя ни секунды, девушка принялась раздеваться. Прошла в ванную, скидывая на ходу последние предметы туалета. Тугая струя горячей, восхитительно горячей воды с шипением хлынула в эмалированную посудину, на глазах наполняя её. Скорее, скорее же… ух!
Некоторое время иномейка лежала в горячей воде, закрыв глаза от наслаждения. По телу гуляли волны озноба, сменяясь истомой, – как обычно, когда тканям организма приходилось быстро переключать ферментную систему на более высокий температурный режим. Ещё, ещё… а вот и вторая волна, это уже работает самый верхний уровень… вау, как здорово!
Понежившись, Вейла наконец открыла глаза. Ванная комната была наполнена густым паром, и электролампочка под потолком сияла в тумане, точь-в-точь солнце прекрасной Иноме. Правда, полное сходство со светлыми небесами портило здоровенное серое пятно на потолке – пласт штукатурки отвалился, обнажив голый бетон. Стены, впрочем, тоже утратили первозданную белизну, среди трещин на известковой побелке сочно зеленели пятна плесени. Да, надо что-то с этим делать… не выдерживают иннурийские отделочные материалы ежедневной паровой процедуры… так скоро и бетон трещинами пойдёт…
Звонок в прихожей запиликал требовательно и настойчиво. Вздохнув, Вейла протянула руку, сняла с пластикового крючка связку амулетов. В голову будто ударило тугой волной ветра – включился телепатор. Так… понятно… соседка…
– Да иду, иду, перестаньте трезвонить!
Накинув на голое тело халат и подвязав мокрые волосы резинкой, иномейка распахнула дверь.
– Слушайте, вы нас опять затопили! – на пороге стояла полноватая дама лет под сорок, пышущая праведным гневом. – Сколько можно!
– Здравствуйте, Алла, – лучезарно улыбнулась Вейла, сжимая пальцами нужный амулет. – Нет, что вы, никаких утечек у меня нету! Это просто пар. Вы же в курсе, как у нас теперь строят – щели кругом. Тут не то что ванну принять – стоит зубы почистить, и у соседей уже потолок готов обвалиться! У меня самой такой ужас творится… Да хотите, можете сами убедиться! Проходите, пожалуйста.
Гаситель агрессии, как всегда, сработал безупречно – дама перестала излучать явную враждебность.
– Э… у меня там стирка налажена…
– Ну не стойте же на пороге, прошу! Заходите, заходите!
Однако соседка уже таращила круглые глаза, и в спектре эмоций теперь явно превалировал испуг.
– Ох…
– Марина меня зовут, – любезно напомнила иномейка.
– Марина… нет, я пойду, пожалуй… – Алла ретировалась с удивительной поспешностью. Помедлив, Вейла захлопнула дверь. Подошла к большому зеркалу, висевшему на стене в прихожей. Зеркало послушно отобразило хозяйку – девушка в халатике, исходящая паром, точно только-только вынутая из кастрюли отварная говядина. М-да… понятно… Прокол, явный прокол. Нельзя так подставляться.
И да, таки придётся что-то предпринимать насчёт отделки ванной комнаты. С хорошей гидроизоляцией непременно. Светлые небеса, вот ещё головная боль…
– Антон? Тебе чего не спится?
Мама стояла в дверях спальни, жмурясь спросонья и кутаясь в накинутый на плечи халат.
– Мне сегодня пораньше на работу надо, – я дожёвывал наспех сооружённый бутерброд с колбасой, уже застёгивая куртку.
– В такое время? Там у вас, наверное, кроме ночных вахтёров, ни души!
– Надо, надо, ма! Пока-пока! – я выскочил на лестничную клетку, не вступая в дальнейшую дискуссию.
На улице царил непроглядный мрак, фонари отчего-то не горели, а шесть часов утра в октябре – это ещё вполне полноценная ночь. Окна в домах, правда, зажигались одно за другим – граждане просыпались, готовясь начать очередной рабочий день.
Вагон метро был непривычно пуст, только какой-то парень в углу дремал, привалившись к стенке. Присев на лавку, я откинулся было на спинку, прикрыв глаза по примеру попутчика, но тут же вновь сел, согнувшись и уперев локти в колени, нервно сжимая пальцы. Уж какой там дремать, когда всё внутри невидимо поёт…
– Станция «Киевская»! – ну наконец-то…
Народу в подземке между тем помалу прибывало, и от «Белорусской» я уже ехал стоя. К конечной же остановке «Речной вокзал» вагон подкатил, уже почти штатно набитый пролетариатом. Вот интересно… ну хорошо, у меня дело, а эти-то граждане куда спозаранку рвутся? Хотя да… может, кто-то с полвосьмого работает, а кто-то и раньше…
Автобус, недовольно ворча мотором, подкатил к остановке, перепончатые дверцы распахнулись, и я решительно шагнул в его нутро. Салон оказался почти пустым, только какой-то помятого вида пожилой работяга дремал на заднем крайнем сиденье, да пара невесть зачем выбравшихся из дому ни свет ни заря старушек разговаривала меж собой, довольно оживлённо жестикулируя. Я уселся на край сиденья, всматриваясь в проплывающий за окном пейзаж – темно, а водитель, как водится, объявлять остановки брезговал. Скорее… ну скорее же…
– Абырвыгарбыр! – отчего-то шофёр решил сделать исключение именно для этой остановки, но динамик исказил благой порыв человека до неузнаваемости. Выпрыгнув на асфальт, я поплотнее застегнул «молнию» на куртке и решительно двинулся к дому, уже сиявшему доброй половиной окон. Сейчас… вот сейчас…
Окна квартиры на последнем этаже сияли мягким приглушённым светом, пробивавшимся сквозь шторы. Вот свет в окне зала резко усилился – крохотная фигурка раздвигала портьеры, и сердце моё раз-другой стукнуло невпопад. Вот погас свет на кухне… всё, темно.
Сейчас… Вот сейчас…
Лёгкая фигурка выскользнула из подъезда, на ходу поправляя белую вязаную шапочку.
– Здравствуй, Антон.
– Здравствуй, Вейла.
– Тссс… – она укоризненно покачала головой. – Меня зовут Марина, если ты помнишь.
– Да, что-то такое припоминаю, – улыбнулся я.
Вздохнув, она ухватила меня за локоть, и мы направились к остановке.
– Ты так и будешь теперь каждое утро меня ловить?
– Ловят рыбу. А я тебя встречаю. Почувствуй разницу.
– Уже чувствую. За рыбу не скажу, а мне отчего-то приятно. – Она рассмеялась.
– Ну вот видишь!
– Погоди, – она притормозила меня – Не пойдём на остановку. Автобус можно увидеть издали, добежим…
– Есть разговор?
Её взгляд из-под длинных ресниц непроницаем.
– Мне порой кажется, что у тебя тоже есть телепатор…
– Ни фига нету. Всего лишь обострённая интуиция плюс мощь интеллекта.
Посмеялись.
– И тем не менее разговор есть, – она вновь поправила шапочку. – Изделия отправляются на космодром. А коды бортовой ЭВМ у нас до сих пор отсутствуют.
Я хмыкнул.
– Они вам так нужны?
Её глаза внимательны и чуть печальны.
– Но ещё больше это нужно вам, Антоша. Иначе ни «Вега-1», ни «Вега-2» до цели не долетят. Служба Неба возиться не станет. Очередной отказ, обычное дело для венерианских миссий.
Я помолчал, размышляя.
– Выбор крайне небогатый.
– Увы.
– Что мне нужно сделать?
– Это не так сложно, как ты думаешь, – в мою руку лег крохотный кружочек. Я поднёс ладонь к лицу, вгляделся. Пуговица, надо же… маленькая чёрная пуговка…
– Перед последней прогонкой положи эту штучку где-нибудь возле аппарата. Любого, на выбор. Желательно не далее десяти метров. Всё остальное она сделает самостоятельно. Потом вернёшь её мне.
Пауза.
– Сделаешь?
– Думаю, да.
– Спасибо. Ого, наш автобус!
* * *
Ворота кладбища, как обычно, были распахнуты широко и гостеприимно – проходите, проходите, люди добрые, не задерживайтесь… этот товарищ к нам насовсем? правильное решение, давно пора… а вы, очевидно, пока присматриваетесь?
Вздохнув, Вейла решительно миновала врата общественной усыпальницы аборигенов. Пара гвоздик в целлофане придавали визиту вполне законный аспект – ну естественно, девушка пришла почтить память усопшей бабушки. Есть ещё девушки в русских селеньях. Не все ещё морально разложились и очерствели душой…
Остановившись у нужной могилки, Вейла осторожно перешагнула цепь, ограждавшую захоронение, положила цветы перед памятником. Пожилая женщина с фотографии смотрела на самозваную внучку насупленно и сердито, и девушка чуть улыбнулась ей. Не сердись, неизвестная бабушка… в конце концов никто не виноват, что растеряла ты своих детей-внуков бесследно. Вот только одна и осталась внучка, да и та иномейка…
Переведённый в режим поиска «потока внимания» телепатор успокаивающе замигал инфракрасным огоньком – всё в порядке, пристальное внимание к хозяйке отсутствует. Никто не интересуется одинокой девушкой, ничей взгляд не касается её. Искатель «жучков» работал значительно дольше, тщательно сканируя окружающее пространство, – в последнее время портативные устройства дистанционного наблюдения у аборигенов определённо прогрессируют, так что работа не из лёгких… Ага, и ненужных устройств вокруг не наблюдается. Что ж… пока, бабушка. Не забудет тебя внучка, навещать будет частенько, уж поверь.
Тропинка, наискосок пересекающая старое кладбище, уже почти утонула в зарослях молодого кустарника. Не сбавляя шага, Вейла достала ключ, сжала его пальцами и нырнула вниз, в лощинку. Как обычно, тропинка и не подумала идти на подъем – пространство растягивалось, трансформировалось с каждым шагом, горизонт поднимался, норовя стянуться в точку зенита. Промозглый холод иннурийской осени средних широт отступал, сменяясь влажной жарой. Ещё полтораста шагов, и вот он, синий камень. Пару секунд Вейла колебалась – вот взять и заявиться домой в полном боевом облачении?
Вздохнув, иномейка принялась раздеваться. Ну право слово, неумная выйдет шутка. Всё равно как тогда, с сорочкой-ночнушкой на кладбище. Это в летнем иннурийском платье-сарафане ещё туда-сюда, можно в обществе показаться. А в этом наряде можно только вызвать смех. Всё равно что в водолазном скафандре прогуливаться.
Упаковав одежду в пластиковый мешок, Вейла затянула шнурком горловину и пристроила его под развесистым кустом. Вот, теперь не намокнет… На курсах подготовки рассказывали – когда-то, в самом начале эксплуатации, полость «пузыря» тинно была абсолютно темна, пустынна и безжизненна, внешний свет полностью угасал недалеко от входа. Темнота «пузыря» демаскировала входы, даже при включенной защите порой проступало тёмное марево… Добавили голографический индуктор света, синхронизированный с освещением входов-выходов и заодно обеспечивающий постоянное освещение в районе центрального совместителя пространств – вот этого самого синего камня. Однако и после этого тут ничего не росло ввиду отсутствия дождей. Потом конструкторы добавили хитроумную систему влагооборота, и тут наконец-то появилась жизнь. Что, кстати, здорово улучшило внутреннюю маскировку – вот найди-ка в этих зарослях входы-выходы. Ну и полигон для биологов вышел – за пределами всяких мечтаний…
Иномейка тихонько рассмеялась. Да-да, конечно… Можно думать о чём угодно, прокручивать в голове любую ерунду, лишь бы не думать о главном. «Пришла пора – она влюбилась». И не в нормального парня с Иноме – в аборигена-иллурийца. Вот так вот угораздило. И поделать с этим уже ничего невозможно. То есть возможно, конечно… но только она не даст. Никому.
Вейла вновь тяжело вздохнула. Ладно, пора на выход.
Тропинка от синего камня шла уже на подъём. Шлёпая босыми ногами по чуть влажной почве, девушка поднималась, и горизонт вокруг оседал с каждым шагом, постепенно принимая нормальное горизонтальное расположение. Вот только небо над головой было уже совсем иное. Вместо блёклой голубизны осеннего иннурийского небосвода здешние небеса сияли багровым неоновым светом – на прекрасной Иноме горел закат.
Девушка с наслаждением вдохнула воздух, напоённый ароматами родных джунглей. Послеполуденные ливни смыли зной, и даже по меркам иннурийцев, наверное, сейчас тут царила благодать – градусов тридцать, ну, может, чуть больше. Время Неги – славный сезон. Жаль, что недолгий. Совсем скоро закат угаснет, и всё покроет ночной туман…
Вздохнув ещё раз полной грудью, Вейла решительно зашагала по тропинке, уходящей в самую гущу цветущих джунглей. Можно, конечно, вызвать гравилёт… но светлые небеса, как она соскучилась по родной Иноме! Нет, только пешая прогулка и никаких гравилётов! Время есть.
Глава 3 Знойная зима
– …Но это, товарищи, только часть научной программы, выполняемой на венерианском этапе экспедиции. Основная, если так можно выразиться, изюминка проекта «Вега» – аэростатный зонд, способный длительно парить в высоких слоях атмосферы. Вот здесь вы можете увидеть общую схему экспедиции – отделение спускаемого аппарата, вход в атмосферу Венеры, отделение и дрейф аэростатного зонда…
Гид заливался соловьём, экскурсанты восхищённо и почтительно внимали. Аппарат, а вернее, его точная копия-макет, расправив крылья солнечных батарей, возвышался над ними, внушая благоговение перед мощью советской техники. Я улыбнулся чуть грустно. Знали бы вы, ребята… Ладно, мне пора.
Коридоры уже наполнялись народом – рабочий день окончен, трудящиеся жаждут поскорее покинуть свои рабочие места и вернуться к хлопотам подле семейного очага. Шагая в густеющем потоке тружеников, я то и дело обменивался улыбками и шутливыми репликами.
– Антон! Привалов! – Ниночка, наш комсорг и набирающий вес общественный деятель, ухватила меня за локоть. Вот это я попал… Нет, она, может, где-то и неплохая девчонка, но с чем бы сравнить… репей? Бросьте, репей по сравнению с Ниночкой просто отполированный бильярдный шарик…
– Слушаю вас внимательно, мадмуазель, – не слишком любезно откликнулся я.
– Ну ты когда подписку оформишь? Все уже подписались!
Я вздохнул, возведя очи к небесам.
– Увы, острая нехватка финансовых средств лишает меня такой завидной возможности…
– Брось придуриваться, Антон! – В голосе Ниночки проклюнулись нотки, характерные для чекиста, обнаружившего перед собой подозрительный элемент. То ли просто несознательный, то ли очень даже сознательный саботажник и уже практически созревший враг народа.
– Слушай, я выписываю «Науку и жизнь» и «Технику молодёжи», батя «Вокруг света», мама «Неву», сеструха «Литгазету»… какого рожна? Не могу же я выписывать ещё и «Чаян» на татарском языке! Ит из импоссибл – так ферштеен?
– Ну, Антоша, ну будь человеком! – поняв, что метод кнута полностью дезавуирован, сменила тактику Ниночка. – Ты же меня подводишь, чесслово! – Она надула губки, изображая несправедливо и жестоко обиженную девочку-первоклашку.
– Завтра, завтра вернёмся к рассмотрению данного вопроса! – Я уже выволакивал уцепившуюся за локоть общественницу-активистку на свежий воздух.
– Антон! Не, ну кроме шуток!
Я вдруг напрягся. Впереди мелькала фигурка, которую я узнал бы, наверное, и за километр.
– Ну Антоша, ну…
– Аллах с тобой, – прервал я жалобные стенания активистки. – «Правду» беру. Где твой подписной лист?
– Вот! – Ниночка с готовностью извлекла откуда-то из недр сумочки нужный документ. – А «Комсомолку»?
– Обе «правды» беру! – рубанул я.
– Ну вот и молодец! – Ниночка в порыве чувств чмокнула меня в щёчку. – А то выдумал тоже, терзать беззащитную девушку…
– Всегда готов! – Мне наконец-то удалось выдрать собственный локоть из объятий комсорга.
– Антоша, а что если нам в кино сходить?.. – Видимо, именно такое выражение лица у девушек принято называть «игривым».
– Нин, чесслово… У меня дома сестра сидит в клетке некормленная, дети незаконнорожденные на ночных горшках… Пока-пока!
Оторвавшись кое-как от преследования, я устремился к стоянке, где стояла наша семейная «жучка». Да-да, поскольку папа в отъезде, а мама не слишком-то любит кататься в утренние часы пик за рулём, мне удалось на короткое время завладеть семейным транспортом.
– Марина!
Вейла обернулась, словно ждала, когда я её окликну.
– Да что ж ты так орёшь-то, – в её глазах притаились смешинки. – А если я заикой останусь? На всю жизнь, ага.
– Интересная версия, – хмыкнул я. – Прямо на всю-всю? Это чего у тебя? – Я решительно и естественно перехватил её болоньевую хозяйственную сумку.
– Апельсины сегодня давали, в нашем же буфете.
– О как… а я и не видел…
– Молодые мужчины твоего возраста обычно на редкость бесхозяйственны, одинокие же девушки себе такого позволить не могут. Ну ты приглашай уже меня в свой лимузин. – Она рассмеялась. Я только головой помотал. Всё никак не привыкну к этой её телепатии…
– Это ж с какого расстояния…
– Всё гораздо проще, – она улыбнулась. – Я запомнила цвет и номер твоего авто. Ну и утром видела, как ты шёл от стоянки, а в автобусе тебя не было.
Вторично хмыкнув, я отпер дверцы нашей «жучки».
– Прошу в лимузин!
Вейла, достав из-за пазухи один из кулонов, мельком глянула на него и только потом уселась в «лимузин». Она умещалась на переднем сиденье основательно и неспешно, поправляя белую шапочку и шарфик, и, глядя на неё, что-то внутри меня неслышно пело. Вейла…
«Он своим огненным взором Сладко мне душу тревожит», —вновь продекламировала девушка, розовея.
– Это было уже, – улыбнулся я. – Надо что-то новенькое.
– Можно, – в глазах иномейки плясали бесенята.
«Неистовым взглядом своим Он жадно мне груди ласкает. Крепче, чем просто рукою. Мне б рассердиться пора, Но не могу я сердиться… Ох, как мешает передник!»Мы встретились взглядом и разом рассмеялись.
– Ну я погляжу, у вас там поэтессы…
– О! Ты не оценил мой талант?
– Напротив! Я восхищён!
Машина катилась по шоссе, разбрызгивая снежную кашу, дворники усердно елозили по ветровому стеклу туда-сюда, едва успевая очищать поле обзора. Ну вот уже и зима на носу…
«Ноябрь уж наступил, уж осень отряхнула давным-давно покров с нагих своих ветвей», —задумчиво произнесла Вейла, глядя сквозь мутное стекло.
– Плагиатиком попахивает слегка, – констатировал я, перестраиваясь на светофоре.
– Зато правда, – она улыбнулась чуть грустно. – У вас тут, между прочим, удивительные поэты… А вот это ты слышал?
«Больше некому стало Делать дырки в бумаге окон Но как холодно в доме!»– Чьё это?.. – Я даже поёжился. – Опять твоё?
– Не-а… Это одна поэтесса из Страны восходящего солнца. Хокку «Об умершем ребёнке»…
Я вновь поёжился.
– Пронзительно просто…
– Да, – она вздохнула. Потянув за цепочку, достала из-за пазухи амулет. – Ну ты сделал?
Повозившись, я достал из кармана пластмассовую пуговицу. С виду самую обычную, маленькую и чёрную, такие пришивают на брюки.
– Здесь.
Вейла, приложив «пуговицу» к амулету, подержала пару секунд. Спрятала пуговку в карман, подняв амулет, сжала пальцами – в воздухе вспыхнула голограмма. Некоторое время иномейка рассматривала бегущие строки и символы.
– Ты молодец, – её улыбка чуть грустна. – Теперь ваши учёные получат сведения об устройстве кометы Галлея, коих так жаждут. Миссия просто обречена на успех.
Я промолчал. А чего говорить? Если бы не добытые мной программные коды, обе «Веги» попросту уничтожила бы их Служба Неба. Не в первый раз. И никто не понял бы, в чём причина отказа, и труд тысяч людей пошёл бы насмарку… А так вполне даже обречена на успех миссия. То есть ценнейшую информацию вместо наших аппаратов передадут их имитаторы. Передадут-передадут, им-то добраться до той кометы Галлея раз плюнуть… Ну а насчёт прекрасной Иноме, будет очередной раз подтверждена легенда. И тут можно возмущаться коварством иномейских агентов сколько угодно. Но лучше, право, не возмущаться попусту…
– Вот как нарвёшься на «жучок»… – Я кивнул на висящее в воздухе изображение.
– Нет у тебя в машине «жучков», – Вейла, погасив видео, уже упрятывала амулет за пазуху, – я же проверила перед тем как сесть.
– Приехали! – Я остановил машину во дворе дома, где обитала Марина Денисовна Рязанцева, унаследовав квартиру от собственной бабушки. Правда-правда. И можете перерыть хоть записи ЗАГСа, хоть дореволюционные церковные книги – всё будет верно… Железно прорабатывают легенды своих агентов иномейские резиденты, ага.
– Пойдём ко мне, – она чуть улыбнулась. – Я отвечаю шампанским.
– Ого себе!
– Да-да!
– Я за рулём…
– Всё продумано, не беспокойся. Веришь мне? – Её улыбка стала улыбкой Джоконды.
– Тебе да не верить… Кому тогда? – ответно улыбнулся я.
Лифт послушно принял нас в своё нутро, пахнущее мочой и куревом. Стенки были расписаны типовым советским граффити – в основном трёх-, пятибуквенные слова и изображения соответствующих органов.
– Надо мне всё же как-то изловчиться насчёт автомобиля, – Вейла рассматривала настенную живопись внимательно и вдумчиво, точно наскальные рисунки в неандертальской пещере. – Как думаешь, «Запорожец» пригодная к эксплуатации машина? Три тысячи рублей, могут же быть такие сбережения у молодой девушки…
– Какой именно «Запорожец»-то?
– Который округлый такой…
– А, «горбач»… Ну, всё лучше, чем ничего. Не нравится автобусом кататься?
– Ужас, – она уже выходила из лифта, звеня на ходу ключами. – Сейчас ещё ничего, а летом противно вообще. Каждое утро какой-нибудь тип непременно норовит ощупать ляжки.
Я сочувственно вздохнул. Да, есть такое позорное явление в нашем советском общественном транспорте. Позорное, но, увы, широко распространённое. Так что молодым красивым девушкам, особенно в мини-юбках, приходится несладко…
– Проходи, – Вейла распахнула дверь, впуская меня в квартиру. – Куртку вон туда, ботинки сюда. Тапочки хочешь?
– На фига они? – отмахнулся я. – Слушай, ты прогрессируешь, тапочки завела…
– Это я для редких гостей прикупила, – засмеялась она. – Мне и без тапочек с утра до вечера в этих ваших одеяниях да ещё и в обуви… бррр! Натуральные скафандры. Ты располагайся, я сейчас!
За время моего отсутствия конспиративная квартира претерпела значительные изменения. Повсюду, на стенах и в углах, виднелись вазоны с комнатными цветами, под потолком сиял золотисто-жёлтым светом огромный круглый плафон – чуть ли не метр в поперечнике.
– Ты здорово обставилась, слушай.
– Нравится? – отозвалась она из-за двери спальни. – У вас тут очень агрессивная окружающая среда. Давит морально. Летом ещё ничего, а вот сейчас… настоящее царство смерти. Даже не верится, что на этой планете есть жизнь.
Я лишь хмыкнул. А что? Ведь права она, пожалуй.
– Вот я и завела себе такую маленькую биосферу, – она уже выходила из спальни, поправляя волосы, одетая в коротенький ситцевый халатик-сарафан. – Они цветут, и как-то легче переносить Сезон Смерти… зиму то есть. Двинь к дивану столик, пожалуйста.
– А кухня?
– Ужин с шампанским и на кухне?
– Виноват! – я потянул столик, подкатывая его к дивану.
– Так… где же это у меня… ага, вот! – Вейла вытащила коробку с хрустальными бокалами и салатницами, принялась расставлять их по столу. Руки с тонкими чуткими пальцами порхали, расставляя посуду. Чуть склонив голову набок, я любовался ею.
– Может, тебе помочь?
– Не надо, – она засмеялась. – Сиди и смотри. Знаешь, как приятно девушке, когда на неё смотрят таким вот взглядом?
– У вас все на Иноме такие нахальные?
– Не-а. Я одна!
Посмеялись.
– Ух ты! – я только сейчас заметил скромно висевшую на гвоздике гитару. – Научилась играть?..
– Ты знаешь, пока нет. То одно, то другое… Но научусь в самое ближайшее время. А ты умеешь?
– Ну, как-то так… слабенько…
– Ну так сыграй.
Помедлив, я встал, осторожно снял с гвоздя гитару. Пощипал струны, проверяя настройку. Инструмент отозвался глубоким звуком.
– Отличный инструмент, слушай. Концертная, не иначе.
– Презент от шефа. Итак, что мы исполним?
Я сел на диван, откашлявшись, тронул струны.
– Песня о Золотой рыбке!
Насажу я на крючок Хитрую наживку И поймаю наконец Золотую рыбку. Я дворец не попрошу, Мне дворца совсем не надо! От одной девчонки жду Я хотя бы взгляда. Рыбка, рыбка, помоги! Золотая, сделай милость! Прикажи девчонке той, Чтоб в меня влюбилась…Она смотрит на меня неотрывно и внимательно, и смех понемногу улетучивается из её глазищ.
Рыбка, рыбка, сделай так, Чтоб девчонка эта Побежала бы за мной Даже на край света. Чтоб смотрела на меня, Тёмных глаз не отрывая, А дворец возьми себе, Рыбка золотая…– Интересно… – дослушав последний куплет, вздохнула Вейла. – А кто такая эта «Золотая рыбка»?
– Персонаж народного фольклора, – улыбнулся я. – Волшебное существо, имеющее вид рыбы цвета золота. Она живёт в море, и если кому удастся ту рыбку поймать – тому исполнит рыбка три заветных желания. Или хотя бы одно, по обстоятельствам…
– Обязательно найду и прочту всё про золотых рыб. Этот пробел надо ликвидировать срочно.
– А у вас в сказках-преданиях нет такого зверя?
– Ну как же нет, – улыбнулась иномейка. – Обязательно есть. Лазурный дракон. Только щедро одаривает он не всякого. Неправильного претендента может запросто скушать.
– Это есть называется кастинг! – с сильным английским акцентом провозгласил я, и мы разом рассмеялись.
– Ну вроде всё, – она оглядела стол. – Апельсинчики очень кстати оказались, как видишь. Шпроты, сыр, конфеты… колбаса, это тебе, ты голодный. Открывай сосуд!
– Есть! – Я принялся откручивать проволоку. Коротко бахнула пробка, шипящая пенная струя хлынула в подставленные бокалы.
– Тёплое… надо было в холодильник…
– Ещё чего… Один бы и пил тогда. Я, кстати, до сих пор помню ту мороженку – ужас какой!
Я ухмыльнулся. Да, был такой эпизод в нашем романе… угостил, что называется, девушку… пора бы уже и запомнить – иномейкам что-либо холодное предлагать ни в коем случае нельзя.
– За спасение экспедиции «Вега»! – провозгласила Вейла, поднимая бокал.
Я чуть усмехнулся. Спасение… м-да… нет, оно, конечно, как посмотреть…
– Ну вот… – она посмурнела. – Опять тебя терзают сомнения. Раздвоение налицо.
– Давай выпьем, – я решительно чокнулся бокалом о бокал, хрусталь отозвался коротким звоном. И, не дожидаясь хозяйки, опрокинул в себя содержимое сосуда.
Она смотрела на меня грустно и проницательно.
– Тебя всё терзают ложные постулаты, Антон. В твоей голове всё время вертятся мысли о некоем предательстве.
– Есть такие мысли, – усмехнулся я.
– Кого же ты предал?
– Скажем так, всех, кто работал над проектом. Инженеров и учёных…
– Понятно, не развивай. На Западе, как вы называете эту группу стран, это называется «корпоративная этика». Ты в курсе, что она означает?
– Напомни.
– Это значит, что некий индивид ставит интересы корпорации, к коей он принадлежит, выше, чем интересы всех прочих. Не только свои личные, это бы ничего – но и интересы всего человечества ничто перед частными интересами той корпорации.
– Корпорации? Хм… Открытие цивилизации на Венере – это открытие мирового масштаба, которое полностью перевернёт…
– Конечно, перевернёт. А кому это надо, всё перевернуть? Группе учёных? А об остальных обитателях планеты они подумали, те учёные? Или их волнуют лишь собственные диссертации?
Я поставил бокал на стол.
– Ну вот скажи мне, зачем вы так тщательно прячетесь? Чем вам, таким развитым и могучим, может грозить утрата вашего инкогнито?
Вейла тяжко вздохнула.
– Ну вот, опять… Ты прав, нам она не грозит. Она грозит вам.
Её взгляд невероятно мудр и чуть печален.
– Открытый контакт цивилизаций с резко различным уровнем развития немедленно приводит к крушению менее развитой. Есть даже такая социологическая теорема. И даже если уровень не слишком различен, гарантии нет никакой.
– И кто же доказал ту теорему? Согласись, две планеты – маловато для обобщения.
– Положим, не две, а три.
– А? – я ошарашенно хлопал глазами.
– Чего тебе непонятно? – теперь в глазах хозяйки дома таились искорки смеха.
– Нет… постой… погоди… Марс – мёртвая планета!
– Ну конечно же мёртвая, – смешинки в её глазах стали гуще. – Абсолютно. Как и Венера.
– Но там же почти вакуум! И воды нет ни капли! Там углекислота замерзает!
– Ага. У них вакуум, а у нас, к примеру, – почти сто ваших атмосфер. У них углекислота замерзает, а у нас пятьсот градусов. И ни там ни там, что характерно, – ни капли воды! – Вейла рассмеялась.
Мне всё-таки удалось закрыть рот, справившись с отпавшей от изумления челюстью.
– Ты хочешь сказать…
– Нет, Антон. Я ничего не хочу сказать. Аборигены Тигайги – существа в высшей степени загадочные. Тем более что их резиденты активно пользуются биоморфией, то есть меняют свой облик сообразно задаче. Мы не знаем, сколько их работает на прекрасной Иноме, а уж сколько у вас, на Иннуру, и подавно.
Я уже только тряс головой, точно лошадь, укушенная оводом. Вот это даааа… нет, но это же…
– А как вы узнали?..
– А без спроса, – в её глазах уже вовсю плясали бесенята. – Они ж не смогли предотвратить наше внедрение. Как и мы ихнее, впрочем.
– И что… и вы ни разу не пытались вступить с ними в контакт?!
– Ну отчего же. Наши резиденты и агентура регулярно вступают в контакт с отдельными тигайге – так они себя называют. Так, полагаю, они с отдельными иномейцами контачат аналогично. Чего тут непонятного? Ну вот мы сейчас с тобой пребываем в контакте. И что?
Я, не глядя, плеснул в бокал шампанского, жадно выпил.
– С тобой беседа – сплошной поток открытий, слушай… Нет, но как же?! Контакт – это же обоюдосторонняя польза… Как-то неправильно всё это… тайком…
– Ой, я тебя умоляю! Напомни, сколько всяких препон нужно пройти, чтобы попасть к нам на предприятие? М? Хотя по сравнению с тем же тинно там не секреты, детский смех один… Да у вас тут вообще кругом заборы с колючей проволокой, а ты ещё о контактах рассуждаешь!
Пауза.
– Сложная это штука, Антоша. Хотя… ведь есть у вас тут предание о девушке по имени Пандора. Стало быть, уже в седой древности догадывались ваши предки, что не всякую коробочку нужно непременно стараться открыть. «Многия знания умножают печали»… Отчего же забыли вы то, что было очевидно вашим предкам? Отчего заменили древнюю мудрость на неуёмное «хочу всё знать!»?
– Но ведь это краеугольный камень всей науки, – возразил я. – Знаний много не бывает.
– Бывает, Антоша, и ещё как бывает. Информация может быть страшным ядом. Смертельным даже.
– Необязательно же использовать всё найденное подряд…
– А вот это для вас непосильно. Решают ведь вовсе не учёные. Не использует один – использует другой. Да что говорить… не имеете вы никакого понятия о Равновесии. Предки имели, а вы нет.
Пауза.
– Тигайге вовсе не жаждут крушения ни нашей цивилизации, ни вашей, ни уж тем более собственной. Вот так и живём, – она засмеялась. – Когда-нибудь вы, иннурийцы, подрастёте и сумеете перелезть через забор. И рухнет наша легенда… Вот только вряд ли вы к тому времени будете напоминать любопытных котят, не думающих о последствиях. Будут ли это корабли-невидимки, как у тигайге, или вы додумаетесь до тинно – но только ваши резиденты станут тихо-мирно жить на нашей прекрасной Иноме. И собирать информацию, да… Что сумеете добыть, то и ваше. А что не сумеете – извините… Наливай уже, газ выходит!
Спохватившись, я разлил по бокалам шампанское.
– Да живёт прекрасная Иноме, пока не сожжёт её наше светило, превратившись в красного гиганта! – подняла тост хозяйка дома. – Ну и ваша Иннуру пусть живёт. Хотя покуда, честно тебе скажу, она не кажется мне прекрасной… Но тут уж на чей вкус как.
– Пусть все живут, – не стал я спорить. – Миру – мир, так у нас говорят.
– Вот и правильно говорят! Пей уже!
И мы синхронно осушили посудины.
– А можно мне увидеть, каковы они, марсиане?
– Ну отчего же нет, – Вейла вновь потянула из-за пазухи свои амулеты. – Где-то тут у меня было… ага, вот…
В воздухе посреди комнаты вспыхнуло изображение – высокое стройное существо, одетое в роскошный черно-бурый, как у соболя, мех, сидит на мохнатой кочке среди оранжевых зарослей. Только лицо и кисти рук существа были лишены мехового покрова и оттого выглядели совершенно по-человечески – если не обращать внимания на разрез глаз и прочие несущественные мелочи. Нос, рот, обрамлённый тонкими губами… всё, как у людей…
– Йети… – пробормотал я потрясённо. – Снежный человек…
– Это девушка, между прочим.
Веки девушки-йети были полуприкрыты, но необычный, нечеловеческий разрез глаз виднелся отчётливо. Некоторое время я рассматривал тонкое бледное лицо.
– Нравится? – Вейла следила за мной с любопытством.
– Ничего так, вполне пушистенькая, – великодушно оценил я. – Но с тобой не сравнить, конечно…
Она рассмеялась, блестя жемчужными зубками.
– Спасибо. Только хочу предупредить – это всего лишь её базовый облик. Если есть желание – и время, конечно, – она могла бы стать совершенно неотличимой от любой из девушек-землянок сходного роста и комплекции. Или даже юноши, если в том возникнет острая нужда.
Изображение погасло.
– Но… чёрт возьми… как?! Если у них нет морей и океанов…
– А кто тебе сказал, что нет? – Вейла вновь развеселилась.
– Но постой… ведь блеск открытой водной поверхности должно быть видно в телескоп! Ну хорошо, у вас атмосфера всё укрывает…
– О, это отдельная песня. По части фата-морган тигайге непревзойдённые мастера. Им ничего не стоит хоть всю планету фантомным видео закрыть – наблюдайте в свои телескопы сколько угодно, хоть спектры снимайте… Впрочем, если разобраться, ничего такого уж сильно особенного, наша Служба Неба ещё когда подсунула вам ложные спектры – иначе бы ваши доки-астрономы мигом обнаружили массу кислорода.
Вейла покопалась в своём амулете.
– Вот как выглядят их типичный водоём…
Новая картинка вспыхнула в воздухе – обширная плоская равнина, покрытая сплошным ковром каких-то оранжевых растений, здорово напоминающих не то кувшинки, не то лотосы. Над этой равниной на растопыренных корнях-колоннах возвышались гигантские мангры.
– Таких огромных океанов, как у вас, у них там действительно нет. Один всего. И морей не так уж много… Зато вот таких каскадных озёр сколько угодно. Особенно на экваторе, где нет вечной мерзлоты.
Я во все глаза рассматривал картину марсианского пейзажа.
– Ну, насмотрелся?
Изображение погасло.
– И вообще они очень загадочные, – Вейла упрятывала за пазуху свои амулеты-кулоны. – К примеру, могут впадать в анабиоз и даже замёрзнуть, как земные лягушки. А потом оттаять и ожить. И без всякой одежды любые морозы им нипочём. Хотя у них там полярные морозы в полярную ночь, примерно как у вас тут в Антарктиде.
– Слушай… – я переваривал гигантский массив информации, – это же… офигеть…
– Ну, теперь ты не сможешь упрекнуть меня, что наш контакт неравноценен? – в её глазах опять плясали смешинки. – Антон, давай уже поужинаем, м? Я чего-то голодная вся такая… Наливай!
Я послушно разлил остаток шампанского.
– Между прочим, шампанское – это одно из немногих бесспорных достижений иннурийской цивилизации, – она засмеялась. – И ещё абрикосовое варенье!
Улыбка вдруг исчезла с её лица, оно стало чуть печальным и оттого немыслимо красивым.
– А давай пожелаем, чтобы с нами ничего скверного не случилось. Ни с тобой, ни со мной.
– Давай, – я попытался улыбнуться широко и лучезарно, но улыбка отчего-то вышла натянутой.
Мы осушили бокалы.
– Кушай, кушай… – Хозяйка дома заботливо накладывала мне на тарелку шпроты.
– Напоила ты меня… Как домой ехать, ума не приложу…
– Тут есть два варианта, – смешинки вновь всплыли, затаившись в глубине её глаз. – Первый простой, но затратный финансово. Вызвать по телефону такси. Машину же заберёшь завтра.
– А второй способ, который непростой?
– Второй способ не простой, а очень простой. Ты позвонишь домой, чтобы не волновались, и скажешь, что остался ночевать у меня.
Я нервно сглотнул.
– Не переживай так сильно, – она мягко улыбнулась. – В конце концов у меня же есть отдельный диван.
Вейла сладко потянулась.
– Сейчас приму горячую ванну… Знаешь, Антон, когда моя мама начинала тут работать в одной дыре, что ей была предоставлена под жильё, вообще не было ванны, а часто и горячей воды. Байконур тогда только-только построили… Аборигены легко обходились общественным душем или без затей ходили в баню. Мама же мучилась ужасно.
Слушая её рассказ, я только сочувственно кивал. Мне уже было известно, что для иномейцев тут, у нас, зверски горячая ванна даже не просто удовольствие, но совершенно необходимая для здоровья процедура. Помните, отчего погибли марсиане у Уэллса? Всё правильно, от наших земных инфекций. Пока-то иммунитет привыкнет, освоится… А тут чего проще – нырнул в ванну с кипятком и прошёл полный курс пастеризации.
– …ну и вот, пристала она к своему шефу-наставнику – решительно требую ванну и всё тут! И шеф, утомлённый напором молодой сотрудницы, разрешил ей действовать самостоятельно. Решать задачу на свой страх и риск. Ну мама и решила…
Вейла тихонько засмеялась.
– Там строители, трудившиеся неподалёку, изготовили новенькое железное корыто для цементного раствора, ну, электросваркой сварили… Пара купюр, и корыто перекочевало в комнату моей мамы. Сверху топчан из деревянных досок, на него матрас – и заодно не надо мучиться на казённой кровати с провисшей сеткой…
– А как с водой?
– Воду приходилось брать на кухне, мама вспоминала, каждый раз по двадцать вёдер таскала. Притом делать это приходилось, не привлекая внимания, то есть обычно за полночь… Греть надо было кипятильником, для чего электросчётчик был предусмотрительно отключен. Ну а для слива мама приспособила шланг через оставленную строителями в стене дырку да в водосточную трубу.
– Твоя мама настоящий инженер! – одобрил я, дожёвывая шпроты.
– Ты шутишь. А я постоянно думаю, отчего у вас тут такое безобразное отношение к самим себе? Вот у нас на Иноме даже в голову не придёт никому поселить сотрудника – ценного специалиста, заметь! – в столь ужасной дыре.
Я неопределённо пожал плечами. А что тут возразишь?
– Ты вот всё про маму да про маму. А папа?
– А папа в это время работал в другом полушарии, там тоже вовсю затевались все эти ваши космические дела, – она вздохнула, убирая со стола тарелки. – И по легенде они были не знакомы, то есть абсолютно. Так и бегали на свидания через тинно.
Я хмыкнул.
– Уж не могли составить легенду так, чтобы не разлучать…
– Ты не понимаешь. И дело даже не в трудностях внедрения – пару ведь внедрять сложнее. И не в том, что для работы достаточно одного… Не главное это.
Её глаза глубоки и чуть печальны.
– Всё, что разведчику дорого, должно быть недосягаемо для здешних спецслужб. Здесь очень жестокий мир, Антон. Нельзя допускать даже малейшую возможность шантажа судьбою родных и близких.
Она встряхнулась.
– Ладно, ты звони пока, а я в ванную. Не скучай.
* * *
Муха, наглая и назойливая донельзя, зудела прямо над ухом. Сморщившись и не открывая глаз, Инбер взмахнул рукой, дабы поймать в горсть нахальное насекомое, и от этого движения окончательно проснулся. «Волга» ровно шла по шоссе, спидометр плясал у отметки 120 – автошофёр знал свою работу. Коммуникатор, висевший на груди, настойчиво требовал к себе внимания. Резидент ткнул пальцем в прибор.
– Слушаю.
– Инбер, он достал коды. Переслать тебе прямо сейчас?
– Давай.
Над «торпедой» автомобиля вспыхнула голограмма, побежали вереницы знаков и цифр. Некоторое время иномеец сидел, разглядывая и оценивая присланную информацию.
– Всё?
– А много ли входит в память этой погремушки?
– Логично. А ты сейчас чем занята?
– Вот прямо сейчас или вопрос стоит чуть шире?
– Не придуривайся.
– Прямо сейчас принимаю ванну. А если чуть шире, принимаю гостя.
– Надеюсь, он не рядом?
– Ну Инбер… я же хорошо воспитанная земная девушка!
Шеф ткнул пальцем в прибор связи, и голограмма перед ним послушно изменилась. Голая девушка сидела в курящейся паром ванне, погрузившись до подмышек.
– Шеф, это неприлично, – в глазах Вейлы плясали смешинки. – Джентльмены так не поступают.
– Я не джентльмен, я твой шеф-наставник, – парировал Инбер. – За коды спасибо. А теперь закономерно назревший вопрос. Ты намерена оставить его у себя ночевать?
Смешинки в глазах девушки исчезли.
– Я бы поняла, если бы этот вопрос задала моя мама…
– Я не мама, я твой шеф-наставник. Повторить вопрос?
Пауза.
– Да. Если он захочет.
– Ну-ну. Не заиграйся.
* * *
Плотные салатово-зелёные шторы были задёрнуты, надёжно отсекая холодную заоконную тьму от маленького тёплого мирка, освещаемого круглым солнцем потолочного плафона. Цветы, уютно расположившиеся в своих горшках-домиках на модерновой железной стойке, чуть заметно кивали – да-да, молодой человек, вы правы, здесь очень хорошо и уютно…
Я остановился возле книжного шкафа, усеянного мелкими безделушками. Вгляделся в корешки книг. Толстой, Куприн, Аксаков… ну надо же… ещё Толстой, только не Лев уже, а Алексей который… а это что? Ба, Станислав Лем, и Азимов, и Рэй Брэдбери! Одна из книг выступала из ряда, я потянул – это оказался томик Стругацких «Страна багровых туч». На обратной стороне обложки красовался рисунок, довольно талантливо исполненный шариковой ручкой, – голая девчонка-малолетка лежит на спине и дрыгает ногами, держась за живот, явно помирая со смеху. Ухмыльнувшись, я засунул книгу обратно в ряд и вдруг замер. На узкой полоске книжной полки, оставшейся свободной от шершавых томов, среди прочих мелких безделушек притулился маленький стеклянный слоник. Тот самый.
Мягко стукнула дверь ванной.
– Не соскучился? – Вейла, одетая всё в тот же домашний халатик, закинув руки за голову, с улыбкой расчёсывала мокрые волосы, отросшие до лопаток.
– Очень соскучился, – совершенно искренне ответил я.
Она перестала улыбаться, медленно опустила руки.
– Антон, Антон…
– И это правда, – не стал отрицать я. Медленно, словно во сне, шагнул к ней, взял за плечи…
И чуть не вскрикнул, отдёрнув ладони. Потому что её плечи были горячими, как кипяток.
– Ну, убедился? – она смотрела на меня в упор своими невозможными глазами. – Теперь понимаешь, что такое любить венерианку?
Вместо ответа я притянул её к себе за талию и залепил рот поцелуем. Губы обожгло, точно я хватанул пельмень, сию секунду вынутый из кипящей воды, а ещё спустя секунду она вывернулась из моих рук.
– Ты… ты… Сумасшедший! Антошка, ты же псих! Вот, я так и знала… Ты же обварился, дурачок! Глянь, на губах пузыри!
– До свадьбы заживут? – я улыбнулся враз распухшими губами.
– Светлое небо, что мне с тобой делать… – Она уже копалась в своей мебели. Извлекла откуда-то коробку домашней аптечки. – Это как ты на службу пойдёшь…
– Завтра суббота, потом воскресенье. А потом всё сойдёт за проявления простуды. Герпес, ага…
– Ага, ага… – она осторожно смазывала мне губы кисточкой, смоченной в каком-то горьком, как хинин, растворе. – Стой смирно, чудо моё… Не облизывайся пока! Моя вина… не надо было подходить вплотную… Ну всё вроде. – Она критически оглядела мои губы, где под действием иномейского снадобья пузыри стремительно подсыхали, превращаясь в тонкие плёночки.
– Не помогло бы, – я вновь чуть улыбнулся. – Я бы достал тебя даже в углу.
Она ошеломлённо глянула на меня, фыркнула раз, другой. И мы расхохотались как сумасшедшие.
* * *
Ртутная лампа уличного фонаря изливала свой резкий мертвенно-голубоватый свет, проникавший в незашторенное окно, на потолке, на светлом квадрате метались мутные тени древесных ветвей. Ветер гулял по ночному городу, завывая и присвистывая, словно в досаде, – нет, не удалось сегодня поднять пургу, пошвыряться снежком… напитавшийся за день водою ноябрьский снег крайне тяжел на подъём… И только тонкие стеклянные пластинки отделяли буйство ночной стихии от тёплого мирка квартиры.
Вздохнув, я откинул тонкую простыню до пояса. В квартире было жарко, пожалуй, градусов тридцать. Иномейцы очень любят тепло… а вот холод переносят с большим трудом… этому их агентов обучают на спецтренировках, как переносить ужасную иннурийскую зиму, когда вода твердеет и падает с неба мелкими ажурными кристалликами…
Я лежал и глядел в потолок, закинув руки за голову. Вот интересно, что сказала бы моя сестрёнка, узнай все перипетии моего романа? Да не узнает… Славная она девчонка, Ленка, спору нет, но только знать ей об этом нельзя… и никому нельзя… Вейла…
Я закрыл глаза, но свет заоконного фонаря от этого не угас. Наоборот, он стал ярче. Ещё ярче… и ещё… какой ослепительный свет…
Небо сияло, как начищенная алюминиевая тарелка, гигантская тарелка, опрокинутая над миром. В зените висел размытый огненный клубок. Деревья, развернув листья светлой стороной вверх, как могли, старались отразить хоть часть небесного огня, буквально давившего всё живое. Время Зноя – тяжёлое время на прекрасной Иноме…
«А дальше будет Время Ливней. И тогда будет по-настоящему трудно». – Вейла, совершенно нагая, выходила из озерка, курящегося паром. Я любовался ей, блаженно улыбаясь во сне.
«Мы выдержим».
«Ты уверен?» – она уже стояла в одном шаге – только протяни руку…
«Абсолютно».
«Основания для такого утверждения?»
«Всё просто. Я люблю тебя, Вейла. Вот и все основания».
Её глаза смотрят в упор.
«Только не смейся над дурочкой… Я тоже люблю тебя, Антон. И ничего не могу с этим поделать. И нет раскаяния во мне, вот что страшно».
Её глаза близко-близко.
«Возьми меня сейчас».
…Она приближалась медленно, бесшумно ступая босыми ногами. Шаг… ещё шаг… и ещё шаг… Вот сейчас она остановится и скажет – «тии ктоо?»
– Где твоё платье? – пробормотал я и вдруг осознал, что это не сон.
– Платье? – она уже стояла в одном шаге – только руку протяни. – Зачем оно сейчас?
Ещё шаг, и она оказалась на диване. Её гибкое тело излучало жар, но не обжигало – таким бывает тело больного с высокой температурой.
– Ты уже не жжёшься… – мой язык, так и не дождавшись команды от впавшего в ступор хозяина, очевидно, решил действовать самостоятельно.
– Уже утро… – она улыбалась в темноте. – Я успела слегка остыть…
Её глаза заняли всё поле зрения.
– Олла кео йо кье, – прошептала Вейла, прижимаясь ко мне. – Возьми меня сейчас…
* * *
Огненный шар висел в чёрном, как сажа, небе. Звёзд, естественно, было не видно – густой светофильтр нещадно гасил их немощный свет, совершенно ничтожный на фоне солнечного сияния. Мало кто из обитателей прекрасной Иноме видит светило вот так, в его естественном виде, подумал Инбер. Там, внизу, солнце всегда выглядит размытым огненным клубком. Атмосфера бережёт хрупких обитателей от этого вот неистового света, фильтруя его, рассеивая и обеспечивая антипарниковый эффект…
– Хорошо тут у вас, Ниал. Тихо, спокойно…
– Нравится? – молодой сухощавый иномеец обвёл рукой оранжерею. – Это только кажется, что у нас тут полная тишь и благодать. Твои-то подопечные по крайней мере обладают даром речи. Растения, они же не скажут, каково им. Молча будут страдать, а мы тут думай-гадай, чего не хватает.
Солнечный шар уже погружался в белую муть, превращая горизонт в сплошное море огня, – орбитальная станция уходила на ночную сторону планеты.
– А как с суточным ритмом?
– О, это самый большой из камней преткновения на нашем пути. На свету, как известно, все без исключения представители иномейской флоры переходят на фотодыхание, с уменьшением инсоляции начинается перестройка обмена веществ, и к наступлению ночи растения вновь обретают способность дышать кислородом. Здесь же, на орбите, не сутки, а мигание. Включил-выключил свет, включил-выключил… Вот потому-то я и прошу у вашей службы подмоги. Всё-таки растения Иннуру приспособлены к гораздо более короткому суточному ритму…
– Организуем, организуем твоим ребятам экскурсии, не переживай.
– Не экскурсии, а экспедиции, уважаемый. Полноценные научные экспедиции с изучением и сбором образцов. Экскурсии нас не интересуют.
– Ну хорошо, хорошо. Будут вам полноценные экспедиции!
Последние отблески солнечного света угасли. Планета была теперь невидимой, как сама тьма. Под потолком вспыхнули яркие светильники, но свет их казался таким немощным по сравнению с огненной яростью Солнца…
– Даром речи обладают, говоришь? – усмехнулся Инбер. – Своя работа всегда самая трудная, как известно. Эх, Ниал, мне бы твои заботы!
* * *
Телефон-автомат бодро завывал, демонстрируя немедленную готовность оказать услугу связи, исправно глотал монетки, однако вместо соединения с абонентом вновь выдавал длинный непрерывный сигнал. Истратив последние копейки, я в сердцах врезал железному ящику в рыло. Бесстыжий аппарат поперхнулся было, но тут же завыл ещё громче – дескать, не унывай, гони монетки, парень, сыграй ещё разок в телефон-рулетку, вдруг повезёт?
Плюнув на наглое средство электросвязи, я покинул будку и двинулся к дому, где обитала моя Вейла. Моя, и попробуйте возразить.
Окна её квартиры горели червонным золотом. Вот интересно, отчего так – каждый раз, как я здесь, окна горят червонным золотом. Короткий декабрьский день? Ранний закат? Ну, может быть… может, какая-то доля правды есть и в этом кондово-материалистическом объяснении… Только это не вся правда. И не спорьте, уж мне-то видней.
И вообще, на фига мне телефон? Жили же люди тысячи лет без телефона. Разве у Ромео с Джульеттой имелся телефон? То-то!
– Эй-эй, золотая рыбкааа!!! – внезапно для себя самого гаркнул я, давая выход распиравшей меня радости. И только спустя секунду рассудок сухо и нудно подсказал – не надо вообще-то орать на весь двор, можно тихо подняться по лестнице…
– И чего тебе надобно, старче? – раздался сзади бесконечно милый голос. Она стояла, держа перед собой сетку с провизией, и смотрела на меня смеющимися глазами.
– По щучьему велению, по моему хотению, – я отнял у неё тяжёлую авоську, – хочу, чтобы весь вечер мы были неразлучны!
– То есть прямо весь-весь?
– То есть абсолютно!
– Не печалься, старче, – её глаза лучились светом, – будет тебе весь-весь вечер. То есть абсолютно! О, какая новость, гляди: «Лифт не работает»… Он и вчера уже не работал!
– Так ведь дикари-с!
– Да-да-да!
Она уже птичкой скакала по ступенькам, легко одолевая лестничные марши. Поднимаясь следом, я любовался ею.
– Смотри, не прожги на мне дырку своим огненным взором, – засмеялась Вейла.
– Уж и любоваться нельзя… Хочу и буду!
– Уму непостижимо, как можно любоваться женщиной в таком наряде, – иномейка звенела ключами, отпирая входную дверь. – Мешок с рукавами, набитый ватой, и ко всему ещё и штаны, это же просто невыразимый кошмар…
– Нормальные джинсы, чего ты. Модные весьма.
– Уй, лучше ты молчи на эту тему! Так, это всё неси на кухню. Я сейчас.
Скинув в прихожей верхнюю одежду и башмаки, я протопал на кухню, принялся выкладывать из авоськи разнообразную снедь.
– Слушай, так получается, я тебя объедаю.
– Это ты про материальный ущерб или моральный? – отозвалась она из спальни.
– Про оба.
– Значит, так… – она вошла на кухню, облачённая в немыслимую ночнушку, абсолютно прозрачную и короткую донельзя. – Насчёт материального ущерба – хочешь, подарю тебе полную авоську крашеных бумажек?
– Ух, фальшивомонетчица ты моя! – Я осторожно обнял её, притянул к себе.
– А насчёт морального – да, имеет место быть. Вот я, к примеру, специально надела этот балахончик, чтобы похвастать достоинствами собственной фигуры. Первая сколько-то приличествующая девушке вещь, встреченная мной на Иннуру. И где бурные проявления восторга? Или тебе нравятся только девушки, засунутые в мешки с рукавами, м-м?
Дальнейший поток претензий я прервал самым простым и естественным способом, просто залепив ей рот поцелуем.
– Ну всё уже, всё… – отдышалась наконец она, облизывая губы. – На чём мы остановились? Да, возмещение морального ущерба. Рисовую кашу на молоке готовить умеешь?
– Йес, мэм!
– Бутерброды с сыром и маслом?
– Уи, мадам!
– Помидорный салат под майонезом? Кальмаров с брусникой?
– Так что не извольте беспокоиться, барышня!
– Действуй! Я же пока займусь кой-какими делишками.
– Я не буду лицезреть твой облик? Это нечестно. Мне был обещан весь-весь вечер, а не урывками! – Ночнушка и впрямь оказалась превосходной, во всяком случае, ласкать её голые ягодицы было очень удобно…
– Товарищ, товарищ, возьмите себя в руки! – со смехом вырвалась она.
Вздохнув, я покорился судьбе. То есть нацепил фартук и принялся за готовку. А чего такого? Не так уж часто мне тут доверяют похозяйничать на кухне… учитывая уровень моей кулинарной подготовки. Быть джентльменом на диване не особо сложно, а вот слабо́ джентльмену освободить свою возлюбленную хотя бы от варки рисовой каши? То-то!
Да, вот так мы нынче и живём. После той ночи Вейла полностью отбросила всякие экивоки. Уже не нужно раздумывать, какой халат надеть, дабы не нарушить хрупкий внутренний мир гостя… И, строго говоря, уже не гость я тут. Строго говоря, мы уже почти что семья…
Я жёстко усмехнулся. «Товарищ, товарищ, возьмите себя в руки!» Семья, ребята, это вам не просто любовная пара…
Что нас ждёт?
– Каша готова! И чай! И вот-вот остынут! – окликнул я.
– Нет, только не это! – хозяйка мигом возникла на пороге кухни, упрятывая за ворот эротического наряда связку амулетов. – Давай всё на стол! Я чего-то голодная вся такая… Там колбаса в холодильнике между прочим.
– Уже нашёл. – Я сооружал себе бутерброд с сыром и колбасой. При всём родстве душ кулинарные вкусы у нас с любимой здорово не совпадают, что да то да. Ей, к примеру, вот эта вот колбаса на дух не нужна. Я же совершенно равнодушен к рисовой каше…
– М-м, вкусно! – Вейла глотала кашу, густо исходившую паром, и запивала таким же огненным чаем.
– Между прочим, скоро Новый год. Самый главный праздник считается у нас тут.
– Не сердись, Антоша, – её взгляд стал виноватым. – Я обещала родным быть дома непременно.
Я тяжко вздохнул. Всё правильно, всё верно… Для диких иннурийцев, может, и главный праздник, а для иномейского агента лишний повод смотаться домой.
– Но на торжественный вечер-то в клуб придёшь?
– Приду обязательно!
* * *
– …Таким образом, период «штурма и натиска» в исследованиях нашей прекрасной Иноме для аборигенов Иннуру фактически заканчивается. По нашим данным, утверждена лишь ещё одна миссия, имеющая главной целью полное радиолокационное картографирование нашей планеты. Запуск аппарата намечен на тысяча девятьсот восемьдесят девятый год – прошу прощения за использование календаря иннурийцев, так в документе. То есть до пуска тринадцать суток… наших, естественно. Служба Неба наконец-то сможет хорошенько выспаться.
Смех в зале.
– Тише, тише! – председатель повысил голос. – Прошу вопросы к докладчику!
– С чем связано такое резкое падение интереса к исследованиям? – поднялся молодой учёный в центре зала. – Аэростатные зонды – новое перспективное направление, едва наметившееся. Смысл отказываться от дальнейшего развития?..
– Тут вот в чём дело… Каждая миссия стоит дорого. Научная же отдача с каждым разом падает. Да, имеется группа иннурийских учёных, ратующих за дальнейшее развитие аэростатных исследований нашей Иноме. И не только аэростатных, кстати. Имеются проекты запуска управляемых дирижаблей и аэродинамических аппаратов, черпающих энергию от солнечных батарей. Но все эти проекты не вышли из стадии идей, в лучшем случае эскизных проработок. Сейчас инженеры той страны, что наиболее интенсивно занималась исследованиями нашей планеты, полностью поглощены постройкой гигантской ракеты и многоразового пилотируемого корабля. Все силы и средства поглощает этот проект, так что шансы радетелей продолжения исследований нашей прекрасной Иноме, увы, невелики.
– Не намерены ли аборигены отправить на нашу Иноме самоходные аппараты? – подала реплику женщина, сидящая слева во втором ряду.
– Увы. Как всем нам известно, на Иноме чудовищная температура и давление, – смех в зале. – Постройка самоходного механизма, способного работать в таких условиях, для техники иннурийцев задача крайне сложная. Тем не менее идея таких миссий существует. Другой вопрос, как скоро они воплотятся в жизнь… если вообще воплотятся, конечно.
– Больше вопросов нет? – председатель обвёл взглядом аудиторию. – Большое спасибо, уважаемый Инбер, что уделил нам время. Доклад был весьма содержательным!
На улице стоял туман, густой, как молоко. Гравилётная площадка тонула в сиянии светильников, но за пределами того сияния ночной мрак, казалось, приобретал осязаемую твёрдость.
– Инбер, два слова, – тепловой контур, явно женский, выдвинулся из мрака, приблизился вплотную, обретая узнаваемые черты.
– Здравствуй, Иллеа, – Инбер улыбнулся.
– Инмун принёс мне странную весть. Скажи, как так получилось, что они встретились?
– Судьба. Иных объяснений я не вижу.
– Какая ещё судьба?! Ты же резидент! Ты её шеф-наставник! Ты должен просчитывать подобные ситуации!
– И тем не менее это случилось. Если хочешь, можешь подать на меня жалобу.
– Жалобу?! Какой мне прок от той жалобы?! Тут не жаловаться, тут действовать надо! Что ты намерен предпринять?
– Ничего.
– То есть?!
– Иллеа, может, это тебе и неприятно слышать, но твоя дочь уже давно взрослая девушка. Она решает. Не ты, не я и не Инмун.
– Прекрати, Инбер! Я не хочу слушать ту чушь, что ты сейчас бормочешь. Ты немедленно снимешь её с задания и переправишь сюда, на Иноме.
– Нет, Иллеа.
– Что?!
– Иллеа, ну ты ведь сама женщина. Ты знаешь – любовь священна.
– Любовь к кому?! Он иннуриец!
– Увы, это правда.
Пауза.
– Послушай, Инбер… Мы работали с тобой немало, и не раз ты выручал меня в трудное время. И я до сих пор считала тебя одним из своих лучших друзей. Но знай – если ты не сделаешь того, что я сейчас прошу… нет, не прошу – требую, ты станешь мне врагом.
– А если сделаю, врагом мне станет твоя дочь. И ты, кстати, да и Инмун всё равно перестанете числить меня в друзьях. Но что самое скверное – я перестану себя уважать.
Инбер тяжело вздохнул.
– Я ничего не обещаю, Иллеа.
Долгая пауза.
– Ладно, Инбер. Считай, что мы поговорили.
– …Запуск космического аппарата «Вега-2» также прошёл успешно, и в настоящий момент оба наших изделия находятся на межпланетной траектории, на пути к Венере!
Зал, как и положено, разразился аплодисментами. Я хлопал вместе со всеми, разумеется. Нет, а чего? Уж кто-кто, а я-то имею полное право гордиться своим вкладом в общее дело. Потому что ежели б не я и не та маленькая пуговка, оба изделия уже имели бы бледный вид. Или их прикончили бы уже на подлёте к прекрасной Иноме? Не важно. Тамошняя Служба Неба не шутит…
– …и хочу пожелать нашему замечательному коллективу, всем нам, товарищи, ещё более впечатляющих успехов в наступающем Новом году!
Новая волна аплодисментов.
– …на этом официально-торжественную часть собрания разрешите считать закрытой. С наступающим Новым годом, товарищи!
Публика облегчённо начала рассасываться. Помедлив, я тоже двинулся к выходу из актового зала.
В вестибюле Дворца культуры «Родина» бодро звучала музыка, вокруг празднично сияли ёлочные гирлянды, навешанные сверх всякой меры. Возле монументально-толстенной колонны стояла Вейла в вишнёвом платье с искрой, улыбаясь своей загадочной улыбкой а-ля Джоконда.
– Привет!
– Шикарно выглядишь, слушай. А чего на торжественном собрании отсутствовала? Я так надеялся, до самого конца сиденье ладонью оборонял…
– Ну ты же настоящий друг! – засмеялась она. – Не успела, опоздала… Зато танцевать с тобой буду до тех пор, пока не скажешь «сжалься!»
– Русские парни пощады не просят, мадмуазель.
Её глаза близко-близко.
– Ну в таком случае падёшь смертью храбрых.
– Вау! Угроза реальна?
– Более чем. Ты даже не представляешь, что у тебя за партнёрша.
– Простите, можно вас?.. – Какой-то чувак, уже успевший хватануть грамм сто двадцать пять для храбрости, возник перед нами.
– К сожалению, это невозможно, – не давая мне времени осознать и возмутиться, с лучезарной светской улыбкой парировала Вейла. – У вас, молодой человек, допуск не тот.
– Понял, исчез. – Чувак с ухмылкой изобразил полупоклон и отвалил.
– Ну вот видишь, как просто, – иномейка укоризненно покачала головой. – А ты бы сейчас ответил грубо. Слово за слово – скандал и в итоге испорченный вечер, – в её глазах плясали бесенята. – Если вообще не разбитый нос.
– Ты забыла про выбитые зубы. Слушай, а мой допуск соответствует?
– Вполне! – она засмеялась. – Я так и не поняла, мы будем тут стоять, пока не объявят белый танец?
– Прошу! – Я по-гусарски отвесил короткий полупоклон, щёлкнув несуществующими шпорами.
Да, Вейла не соврала ни на грамм насчёт небывалой доселе партнёрши. В своё время с настойчивой подачи мамы я два года ходил в танцевальный кружок, потом, правда, бросил. Так что, в отличие от необученных бесформенных топтунов, годных лишь на то, чтобы лапать партнёршу за задницу, вполне отличал вальс от румбы и мог при крайней нужде станцевать даже джайв. Однако уже после второго танго я ощутимо взмок, она же была свежа, словно роза.
– Слушай, я потрясён! Где ты только всему этому научилась…
– На курсах подготовки, вестимо. И не роза вовсе, а ассигейра на рассвете, – её глаза смеялись. – Так у нас говорят.
– Некрасиво подслушивать. Опять включила свою штуковину?
– С самого начала. Это ты просто отдыхаешь. Я ещё и работаю.
– Хм?
– Потом, потом… Слушай, тебе нужна передышка. И мне неплохо бы подкрепиться. Айда в буфет. Я так горячего чаю хочу!
– Не вопрос!
В буфете было довольно людно, но я сумел нагло протолкаться к прилавку.
– Прошу два заварных пирожных… нет, четыре! И два чая!
– Молодой человек, тут очередь! – возмутился интеллигентный пожилой мужчина с аристократической лысиной и в старомодных роговых очках.
– Поймите меня правильно, дорогой товарищ, – я прижал руку к сердцу. – Оглянитесь. Видите вон ту девушку, что скучает в углу у столика? Как, по-вашему, можно такую девушку надолго оставлять без присмотра? Уверен, вы меня понимаете как мужчина.
– Хм… – улыбнулся интеллигент. – Да, это аргумент. Не возражаю.
– Большое спасибо!
Когда я вернулся к столику, победно неся тарелку с пирожными и пару стаканов чая, иномейка помирала со смеху, зажимая рот рукой.
– Слушь, ты чего?..
– Ой, не могу… – кое-как справившись с приступом смеха, Вейла вытирала глаза. – Понятно, что НПОЛ – предприятие большое, всех не упомнить. Но уж главного конструктора-то можно бы, э?
– Не, серьёзно? Сам Ковтуненко? – я вовсю вертел головой.
– Он самый. Ковтуненко Вячеслав Михайлович. Да не верти уже так головой, шея отвалится. Ох, Антошка, Антошка…
– Слушь, а чего он?..
– А разве главконструктор не имеет права посетить буфет во Дворце культуры, притом собственного предприятия? – в её глазах густо плясали смешинки. – Вот нашёл вдруг стих и посетил.
Я помолчал, переваривая.
– Пироженки прелесть, – иномейка вовсю уписывала заварные пирожные с кремом. – Я из твоей доли одно упру, ага?
– Да ешь хоть все, – я пододвинул ей тарелку. – Ты же чаю хотела…
– Верно. Чаю. А это помои, увы. Чуть тёплые. – По её лицу пробежала гримаска брезгливости.
– Ну тебе в этом деле угодить трудно, – чуть улыбнулся я. – Скажи всё же, ты правда хотела чаю? Или визит в буфет лишь предлог?
– Антоша, не всё, что придёт в голову, нужно говорить вслух, – смех уже улетучивался из её глаз. – Тебя тоже касается, кстати.
Я чуть пожал плечами. Ну всё же понятно. Главконструктор всё-таки, к нему так просто не подобраться. А тут сидит за столиком, ну стих посетил потому что… и все мысли как на ладони… Кстати, и в актовом зале она не появилась, поскольку Ковтуненко в том зале отсутствовал… а в вестибюле, напротив, где-то присутствовал. И это очень удобно, стоять за колонной – ну стоит себе девушка, парня ждёт…
– Скажи… а если бы не… ты бы пришла? – Я медленно мешал ложечкой в стакане.
Её взгляд невероятно мягок и чуть печален. Её пальцы ложатся сверху на мою ладонь.
– Ответный вопрос – ты мне веришь?
– Верю.
– В таком случае я говорю тебе «да».
– Спасибо, – я слабо улыбнулся.
– «Спасибом» ты не отделаешься, – в её глазах вновь всплыли смешинки. – Такие сомнения есть тяжкое оскорбление девушки, смыть которое можно лишь кровью. В крайнем случае по́том. Идём танцевать!
– А как же?.. – Я указал глазами на столик, где гонял чаи генконструктор.
Её глаза близко-близко.
– Всё, что нужно, я уже узнала.
* * *
Стена ущелья, испещрённая малахитовыми прожилками, уходила ввысь, загибаясь над головой массивным карнизом. Корявый ствол дерева с красноречивым названием «стенолаз» плотно прижимался к камню, цепляясь многочисленными корнями за малейшие расщелины. Ручей, протекавший по дну ущелья, сонно журчал, переливаясь меж округлыми валунами. Как тихо тут…спокойно… так и тянет закрыть глаза…
Инбер усмехнулся. Всё это иллюзия, вся эта тишь и спокойствие. Сразу после полудня тут будет кошмар. Рушащиеся с небес потоки горячего ливня и бешеный поток, распирающий ущелье, ворочающий камни размером с голову… Не зря стенолаз предпочитает держаться за скалу, не слишком надеясь на нижний корень…
Вот так и у него. Да, пока тишь и спокойствие. Пока девчонка-практикантка крутит свой невозможный роман, в то же время исправно исполняя служебные обязанности. И этот абориген, что правда то правда, хранит инкогнито не хуже самого иномейского резидента. Вербовка прошла отлично, получен ценный материал…
Только всё это иллюзия. Так не может продолжаться долго. Как там, в учебнике, – «не следует путать стабильную ситуацию с метастабильной»… Копятся, копятся где-то в вышине водяные пары, и пусть пока они незримы – очень скоро гроза явит свою мощь.
«Ладно, Инбер. Считай, что мы поговорили».
Вздохнув полной грудью, иномеец вцепился в жёсткую кору и решительно полез наверх, цепляясь пальцами где за каменные выступы, где за ветки стенолаза. Это было старое хобби – скалолазание. Вообще-то обычно для такого дела подбирается подходящая компания, но в этот раз желающих не нашлось. У всех дела, и потом в Медных горах вот-вот наступит Время Ливней… в общем, ты не поверишь, как жаль, дружище… А отпуск-то не резиновый… тьфу ты… вот же до чего въелись эти иннурийские поговорочки…
Пот уже заливал глаза, но Инбер упрямо лез и лез ввысь, не давая себе отдыха. И хорошо, что нет компании. Думать вообще-то лучше в одиночку… Думать всегда полезно, а порой просто жизненно необходимо. Вот как сейчас…
«Ладно, Инбер. Считай, что мы поговорили».
Ствол стенолаза огибал карниз, так что приходилось ползти, обхватив дерево руками и ногами. На секунду возникло странное ощущение – небо и земля поменялись местами. Вот сейчас он обогнёт карниз, и стоит разжать пальцы – улетишь, рухнешь со свистом в самые светлые небеса… Странная иллюзия, конечно.
Странная, как сама жизнь.
Корень растения предательски хрустнул под рукой, и ремни заплечного гравитора мгновенно натянулись – аппарат готов подстраховать. Предотвратить падение в пропасть. Мягко опустить скалолаза-неудачника наземь… Хороший аппарат, просто замечательный. Как жаль, что такая подстраховка невозможна для всех случаев в жизни…
«Ладно, Инбер. Считай, что мы поговорили».
Выбравшись наконец наверх, иномеец некоторое время восстанавливал дыхание. Внизу, в пятистах шагах, серебрилась ниточка ручья.
Ладно, Иллеа. Когда не знаешь, что делать, следуй старому мудрому правилу – не делай ничего. Так будет вернее всего.
Считай, что мы поговорили.
* * *
– Вах! Настоящый мушчына, слюшай! Дэвушке сваей автомобыл дарат толко настояшые мушчыны, генацвале!
– Да-да… – я рассматривал генацвале без всякого энтузиазма. Пять тысяч за потасканный ушастый «запор»… нет, как хотите, не перевелись ещё в горах Кавказа абреки…
– Нэ пэрэживай! – верно истолковал мой взгляд бывший владелец авто, засовывая за пазуху сдвоенную пачку двадцатипятирублёвых купюр. – Сэйчас дэнги тьфу! Думаэшь, мэнэ за «Волга» пэтнадцат тысяч бэрут, да? По докумэнтам толко пэтнадцат, а свэрху еще столко!
Я лишь ухмыльнулся. Да уж… Воистину «весь мир театр, все люди в нём актёры»… Спектакль, конечно, разыгран на славу. Я даже свой собственный вклад из сберкассы изъял для полной достоверности. Так что даже если и возник бы, предположим, у кого-то чрезмерно любопытного вопрос, откуда у девушки-сироты взялись две тысячи рублей – официально озвученная цена этого самоката, – то ответ вот он, на поверхности. Друг сердечный одолжил в полном бескорыстии. Ну а то, что сберкассовские рубли преспокойно лежат в ящике письменного стола и за пазуху сейчас абрек прячет продукт высоких иномейских технологий, это уже совсем несущественные мелочи.
Распрощавшись наконец с абреком-генацвале, я уселся за руль новоприобретённого транспортного средства.
– Ну что, мадмуазель, с покупочкой вас!
– Поехали! – засмеялась Вейла. – Слушай, я забыла, как тут печку включать?
– Да вот, – я включил обогрев. – Только учти, у него печка бензин жрёт, это не «Жигули». Не успеешь отогреться как следует, глядь – а бак-то уже пустой.
– Переживём, – в её глазах плясали смешинки. – Зато теперь ты сможешь быть уверен, что по утрам в набитом автобусе небритые типы не лезут под юбку твоей девушке. Разве это не стоит пачки раскрашенных бумажек?
– Однозначно стоит! – авторитетно заверил я, выруливая на оживлённый проспект. – А ты ещё хотела «горбатого» покупать…
– А этот лучше? Ой, я не разбираюсь, для меня это всё тележки с колёсиками… Впрочем, ту тележку уже продали. Не дождался хозяин…
– Слушай, это же тебе придётся в автошколу поступать. Учиться вождению, на права сдавать…
– И не говори, – она вздохнула. – Голова кругом…
Собственно, основная тяжесть хлопот по приобретению транспортного средства легла на мои широкие плечи. Поскольку Вейла, как я успел убедиться, действительно понимала в автомототехнике не больше, чем я в балете. То есть автомобиль от садовой тачки отличала довольно уверенно, но вот мотоцикл с коляской с той тачкой перепутать могла вполне. Иномейка лишь предоставила те самые пачки раскрашенных бумажек – как я понял, раскраска нужного количества бумажек не представляла для иномейской науки и техники ни малейшего затруднения.
– Если вдруг откажет, сразу звони мне, – я попробовал было пойти на обгон тяжёлой фуры, но мотор «ушастика» предупреждающе зачихал, и я счёл за благо воздержаться. – И вообще, надо покупочку срочно перебрать, мало ли… нет у меня никакой веры этому грузину…
– О! Ты ещё и автомеханик?
– Ну, просто не совсем безрукий… Папа поможет советом, если что.
– Спасибо, Антоша, – улыбнулась иномейка. – У меня свой знакомый механик имеется. Очень классный.
– Кто такой, как звать, почему не знаю?
– Ага, заревновал! – она засмеялась. – Нет у него имени. Только номер.
– Робот? – я покрутил головой, переваривая очередную порцию ценной информации. – А ты говорила – нельзя…
– Что я говорила? Что в жилище не должно храниться ничего, что в отсутствие хозяина могло бы стать прямой уликой. Скажем, при обыске… Но это не значит, что нет совсем ничего. Оно всё есть, когда в том возникает нужда.
– Приехали, – я уже заруливал во двор. – Куда прикажете поставить карету, мэм?
– Куда сочтёте нужным, сэр, – она засмеялась. – Только учти, я же учусь у тебя и всё буду делать точь-в-точь, как ты. Так что отнесись с выбором места стоянки со всей ответственностью!
– …Куда ставить-то, хозяйка?
– Сюда, сюда заносите! Вот, тут, ага… Спасибо!
– Хе… Спасибо не булькает, хозяйка! – ухмыльнулся старший грузчик, и его напарник энергично-утвердительно замотал головой.
– Ну вот это на бульканье, – Вейла сунула пролетарию пятёрку.
– Нуууу…
– Однако возьмите себя в руки, товарищ, – лучезарно улыбнулась иномейка. – Не хотите ли вы, чтобы хрупкая девушка стояла за вас очередь в винном отделе? Сами, сами, чай, не маленькие!
– Спасибо и на том, хозяйка, – вновь ухмыльнулся пролетарий. – Твоя правда… совсем задавили народ…
Дождавшись, когда представители народа очистят прихожую, Вейла со вздохом достала тряпку и принялась оттирать следы, оставленные сапогами пролетариев. Нет, наверное, никогда она не привыкнет к здешним порядкам… Недаром опытным агентам после долгого проживания на Иннуру положен курс обратной адаптации…
Покончив с эрзац-уборкой, девушка принялась осторожно распаковывать плоские ящики, внутри которых таились листы зеркального стекла. Вот, пожалуйста, и это тоже… Пришлось ехать на мебельную фабрику, искать нужного человека, договариваться… и опять-таки совать крашеные бумажки… Ладно, это эмоции. Зато теперь проблема гидроизоляции ванной будет решена радикально.
Иномейка извлекла из обширной хозяйственной сумки небольшой металлический ящичек – с виду совсем обычный, в таких аборигены обычно носят инструменты. Помедлив, сжала пальцами нужный брелок. Внутри слесарного чемоданчика что-то звонко щёлкнуло, и он раскрылся. Сунув руку, девушка извлекла из недр ящика предмет, более всего напоминающий металлическую палку. За первым последовал второй, третий, четвёртый… Шестнадцать штук, полная ремонтная бригада.
Повинуясь команде амулета, металлические палки разом пришли в движение, трансформируясь в чудовищных монстров, более всего напоминающих земных насекомых-палочников, только увеличенных до неприличных размеров.
Настройка роботов заняла минут пять, не меньше – всё-таки задание было не слишком стандартным. Отдав команду «исполнять!», Вейла покинула бригаду, прошла на кухню. Ставя чайник на плиту, улыбнулась, вспоминая, как Антон предлагал свои услуги по ремонту… Антошка, Антошка… Нет у меня проблемы с ремонтом этой самой ванной и с ремонтом тележки на колесиках тоже никаких проблем… Проблема, Антоша, – это мы с тобой.
Невнятные звуки в ванной стихли, брелок на груди коротко пискнул. Отставив недопитую кружку чая, иномейка направилась в ванную. Критически оглядела работу. Ну вот, другое дело…
Стены, пол и потолок были сплошь облицованы зеркальными листами, причём на полу зеркала были сработаны из толстенного витринного стекла, закалённого – хоть кирпич роняй. Плотно пригнанные листы со швами, проклеенными резиновым клеем, должны были обеспечить помещению гидроизоляцию, сравнимую с подводной лодкой. Покачав дверь, также превращённую в сплошное зеркало, Вейла задумчиво вгляделась в собственное отражение. Тысячи Вейл сверху, снизу и с боков повторили её движение. М-да… шеф явно будет ругаться. Шикарно жить начала девушка. Ну да ладно… семь бед – один ответ. Пусть хоть эта комната будет соответствовать иномейским понятиям о комфорте.
Вейла вновь улыбнулась. Надо тут поролоновый коврик у входа постелить, что ли… Ведь упадёт Антошка, как увидит. Столбом рухнет, и будет бытовая травма.
Улыбка вдруг исчезла с её лица. Антон, Антон… Разговора с родными не избежать. И нечего тянуть. Некуда дальше тянуть. Только сперва не с мамой и отцом… мама, это на десерт. Сперва – с братишкой. Если он поймёт… будет легче. Вот правда, ей, Вейле, будет легче.
Роботы уже сложились, смирно лёжа рядком металлических колбасок на полу. Помедлив, девушка принялась укладывать их в чемоданчик. Надо сегодня же вернуть на склад, вот что. Не дело держать на дому подобные артефакты.
Глава 4 Хмурая весна
Воробьи, рассевшиеся по веткам старого клёна, чирикали звонко и радостно, явно стараясь переорать друг друга. С длинной сосульки то и дело срывались хрустальные капли, наполненные солнечным светом. Кап… кап… кап…
– Весна… – Я полной грудью вдохнул пьянящий мартовский воздух.
– Да… – эхом отозвался отец. – Вот уже и весна…
Ворота гаража были распахнуты настежь, и весенний ветер, казалось, на глазах вымывал из бетонной коробки зимнюю затхлость, пропитанную бензиновой вонью. Наша «жучка» стояла с поднятым капотом – батя, как обычно, затеял весенний техосмотр…
– Так что у вас с Вейлой? – внезапно спросил отец.
– Ы? – моё изумление было совершенно искренним. – Ты про что, па? Ты про Марину, что ли?
– Ну а про кого же ещё, – усмехнулся отец, вытирая руки ветошью. – Так что у вас с Мариной?
– Да… всё нормально вроде…
– Ну-ну… А что ж она не заходит к нам больше?
– Так это… дел много. А так мы встречаемся ежедневно почти. По работе и после…
– Ну вот что, Антон, – взгляд отца отвердел. – Не знаю, как у вас нынешних, но в мои с матерью времена, если уж парень ночует у девушки, тут всего три варианта. Либо свадьба в самое ближайшее время, либо он подонок, либо она шалава. Итак?
Я помолчал.
– Скажи, па… Вот ты её видел, как меня сейчас. Как, похожа она на шалаву?
– Значит, осталось два варианта на выбор. Когда свадьбу наметили?
Я усмехнулся.
– Круто забрал, па.
– Не понял? Ты по-простому давай. Коротко, ясно – дата регистрации. Ну?
Я вновь помолчал.
– Нет даты. Неясно пока…
– Чего тут неясно. Всё ясно. Отпал ещё один вариант. Остался последний. Мой сын – подонок. Так?
Я молча катал желваки.
– Да ты не скрипи зубьями-то. Зубья тебе по уму выбить бы следовало, чтобы нечем было скрипеть. В своё время в деревне с теми, кто так вот с девушкой-сиротой обходился, именно так и поступали.
Я вновь помолчал.
– Скажи… почему ты вдруг спросил про Вейлу?
Отец разглядывал меня долго и пристально, точь-в-точь Левенгук первого микроба в свой микроскоп.
– Ты во сне бормочешь каждый раз. Я уж не знаю, детское прозвище это или что… Но если ты сейчас скажешь, что Вейла, и та девочка на фото, и Марина не одно и то же лицо…
– Одно, – медленно кивнул я. – Что ещё ты желал бы узнать?
Взгляд отца потух.
– Похоже, не дошло до тебя. В общем, так… Впереди у нас как раз праздник, Восьмое марта. До его наступления ты приносишь мне радостную весть насчёт того, что мой единственный сын женится. Либо идёшь на хрен из родного дома. Так доступно?
– Вполне, – снова кивнул я. – Скажи… ты не боишься, что потом придётся горько каяться?
– Это ты насчёт последнего «прости» на смертном одре или речь идёт об отказе посещать могилку? – отец горько усмехнулся. – Я не Тарас Бульба, однако подонков нужно проучивать, пока они начинающие. Пока ещё можно вытащить из дерьма, сынок.
Пауза.
– Ну что с тобой, Антон? Очнись! Ночами бормочешь, плачешь… Не ты ли хранил в столе ту фотку все эти годы? Таких подарков судьба в третий раз не делает!
Я судорожно вздохнул.
– Па… Если ты скажешь уйти – я уйду из дому. Только не мучай меня сейчас, хорошо?
Старое кладбище и вообще-то не самое оживлённое место, сейчас же, укрытое снежными сугробами, оно представляло собой пустыню, где почти не ступала нога человека…
Вейла ещё раз оглянулась. Да, вот отсюда… вот чугунный крест, а вот каменный. Пора доставать ключ.
Прибор замигал инфракрасным огоньком, открывая проход. Помедлив секунду, иномейка двинулась вперёд, утопая в снегу выше колена. Шаг… ещё шаг… ещё… и ещё… Мокрый снег уже чавкал под ногами, норовя забиться за голенища сапожек. Ещё шаг… ещё…
Достигнув края снегового покрова, девушка не утерпела, оглянулась. Её следы позади выглядели дико, словно через гигантское увеличительное стекло. Вот изумится какой-нибудь абориген, решивший воспользоваться проторенным путём. Куда девался ходок-то? Вот есть след, а вот он обрывается… по воздуху улетел, что ли? А впрочем, аборигены, промышляющие поиском пропитания и выпивки на кладбище, не склонны к логическому анализу.
Горизонт уже загибался вверх, как полагается. Сухие будылья прошлогодней травы сменились роскошными зарослями цветов, с каждым шагом становившимися сочнее и выше. Какая это всё-таки непредставимо удивительная вещь – тинно…
Возле синего камня Вейла, не теряя ни секунды, сосредоточенно принялась раздеваться. Сложив все вещи в пластиковый мешок, включила «зеркало». Зеркальная голограмма послушно изобразила голую девушку с плотно сжатыми губами и нахмуренным лицом. М-да… забыла ведь про сводку погоды. Что там сейчас на выходе – не Время Гроз часом? Совсем оторвалась от родной Иноме, совсем…
Тряхнув волосами, Вейла решительно двинулась на подъём. Астры-переростки, перемежаемые родными иномейскими ассигейрами, при касании дружно качали разноцветными головами, словно одобряя решение иномейской девушки. Не трусь, подруга, любовь дело такое…
Горизонт уже опускался, открывая взору тёмные небеса, трепещущие голубыми сполохами грозовых разрядов. Ну так и есть… сейчас попаду под ливень…
У самого выхода земные растения исчезли, уступив место законным представителям иномейской флоры – восьмидесятиградусная жара Времени Зноя регулярно истребляла хлипкие иннурийские цветочки, не давая им как следует разрастись. Впрочем, иномейские цветы суровая Иннуру точно так же регулярно отжимала от соответствующих выходов свирепыми зимними морозами и просто ночными холодами… И даже выходы в приэкваториальную зону Иннуру, где температурный режим был вполне сносным, неизменно оказывались свободны от иномейской флоры – растения не могли приспособиться к рваному ритму освещения, череде бешено сменяющихся суток. Перестройка обмена веществ – дело длительное, а тут глазом не успеешь моргнуть…
Ещё шаг, и ливень обрушился на плечи – граница «пузыря» осталась позади. Не теряя времени, Вейла принялась тыкать в нужный амулет, вызывая гравилёт. Молния распорола косую пелену ливня совсем рядом, по ушам ударило громом. Ух, вот это гроза!..
Иномейка чуть усмехнулась. Молния, гром… надо же… Разве это гроза? Вот там, впереди, – та гроза будет не чета этой… И тем не менее разговор должен состояться. Нет смысла тянуть.
Сверкающее веретено упало сверху, развернулось в прозрачный мыльный пузырь. Девушка шагнула прямо сквозь упругую стенку и расслабленно упала в объятия гравикресла.
– Адрес, пожалуйста, – приятным баритоном возвестил автопилот.
* * *
– …Ма, а где у нас аджика?
– В холодильнике, на верхней полке.
– Тут только варенье и грибы!
– Лучше смотри.
– А! Вижу!
Мама, месившая тесто на пирог, тыльной стороной руки поправила выбившуюся из-под повязанного по-пиратски платка прядку волос.
– Вот интересно, ма, отчего так получается – завтра наш праздник, и мы же корячимся, ага. Мне порой кажется, все праздники придумали мужчины, чтобы вкусно поесть! – Елена с силой натирала аджикой здоровенную курицу, предназначенную для запекания в духовке.
– Совсем взрослая ты у меня стала, – засмеялась женщина, с удовольствием глядя на дочь. – В корень зришь! Увы, такова уж наша женская доля. Испокон веков кормить детей, мужчин и прочий домашний скот…
– Не, ну правда, ма…
– Ты что, хочешь допустить мужиков на кухню?
– Между прочим, некоторые мужики стряпают вполне прилично.
– Такие уникумы и работают где-нибудь шеф-поварами. Исключения созданы лишь для того, чтобы подчеркнуть правило, Ленуся. Обычный мужчина на кухне – это даже хуже, чем женский футбол. Макароны с тушёнкой и бутерброды с колбасой – это праздник?
Женщины разом рассмеялись.
– Ма, а она придёт? – Елена размещала кур на противне.
Мама посмурнела.
– Вот Антон вернётся, его и спросишь.
Пауза.
– Ма… мне кажется, не всё у них ладно.
Алёна Павловна тыльной стороной ладони отёрла пот со лба.
– Тебе кажется… Маленькая ты всё-таки у меня, Ленка.
– А только что была совсем взрослая…
– Ошиблась я, польстила тебе. «Не всё у них ладно»… Всё неладно у них.
Пауза.
– Ма, ну почему? Она ж замечательная, Марина. И квартира своя притом, живи не хочу… Чего ещё Антохе надо?
Долгая пауза.
– Не в Антошке тут дело, Ленуся… Уж ты мне поверь как опытной замужней женщине. Без очков видно: наш Антон за неё готов хоть под трамвай прыгнуть.
– Ы? – девушка даже прекратила процесс заталкивания кур в духовку. – Марина не?..
– И не в ней дело. То есть не собственно в ней.
– Ма, я, наверное, в самом деле соплюха ещё. Но я ничего не понимаю.
– Ты не понимаешь… Скверно, что я тоже. Если бы она была, скажем, английской принцессой или там княжной Монако, объяснение было бы простое и очевидное – её родня нашего Антошку и знать не желает. Рылом не вышел… Но ведь она сирота?
Пауза.
– Ма, а может, всё-таки она… ну… динамо Тошке крутит?..
Алёна Павловна грустно улыбнулась.
– Если бы я её не видела, это было бы ещё более естественное объяснение. Но я видела… Как она на Антона смотрит – нет, Ленусь, с такими глазами динамо не крутят. Совсем другой взгляд у лярв да шалав…
Пауза.
– Ма, а ты не видела?.. ой…
– Да не закрывай ладошкой рот-то. Если ты про фото – конечно, видела. Это Антошка может полагать, что можно много лет утаивать что-то в доме от хозяйки того дома. Ну и от любопытной девчонки-сестрёнки, естественно.
Пауза.
– Вот это загадка так загадка, Ленусь.
– А ещё он ночами бормочет, ма. Там, во сне, он зовёт её Вейлой. Я слышала.
– Ну слышала и слышала. Не лезь к нему, вот что.
Мама критически оглядела готовый пирог.
– Отец на днях круто поговорил с Антошкой. Что взять с мужика – им лишь бы шашкой махать… Но в какой-то мере он прав. Либо туда, либо сюда – пока весь пар не вышел.
– Ма… А если есть что-то, что мы не знаем? Что-то мешает им… ну… жениться официально.
Женщина вздохнула.
– Ладно, Ленк… Подождём естественного развития событий.
* * *
– Ну рассказывай, дочь моя.
Инмун сидел в гравикресле неподвижно, словно изваяние, являя собой образец несгибаемого родителя, стойко переносящего любые удары судьбы. Иллеа, напротив, ни малейших попыток обуздания собственных чувств делать явно не намеревалась.
– А что тут рассказывать? – Вейла чуть улыбнулась. – Я люблю его, мама. И он меня.
– Замечательно, просто замечательно, – вне сомнения, Иллеа постаралась вложить в сказанную фразу весь сарказм, имевшийся в наличии, но голос дрогнул, и подлинного убийственного сарказма не получилось. – И что дальше?
– Мама, у тебя же где-то был телепатор? Включи и не нужно будет лишних вопросов.
– Я бы хотела услышать вразумительный ответ, не прибегая к копаниям в мозгах девицы, очевидно не совсем здоровой, – в голосе матери звякнул металл. – Итак, ты любишь его, он тебя. Ваши дальнейшие планы?
– Планы? – девушка светло улыбнулась. – Вот возьму и выйду за него замуж. Как там правильно-то… «зарегистрирован брак гражданки Рязанцевой»… Белое такое смешное одеяние. И кукла на передке смешной такой тележки с колёсами.
– Что?! – Иллеа даже поперхнулась от возмущения. – Что?!!
– Ну а какой ответ ты желала бы услышать, мама? Очевидно, наша Служба Соединённых Судеб откажется соединить наши судьбы по законам прекрасной Иноме.
– По-моему, ты уже хамишь матери, – вмешался наконец Инмун.
– Прошу прощения, папа. Но в самом деле – какой ответ устроил бы вас? Что я наигралась с этим парнем, пора и за ум браться?
– Ты… ты… Зоофилка! Моя дочь – зоофилка!
– Спасибо, мама.
– Подожди, мать, – Инмун поднял руку. – Буйством эмоций тут ничего не возьмёшь. Ну хорошо, предположим – я говорю, предположим! – Инбер плюнул на ситуацию и не стал вызывать эвакуаторов. И осталась ты жить-поживать на Иннуру со своим возлюбленным аборигеном. Интересная профессия, серп, мотыга… ах, да, ты же служишь в организации, клепающей космические аппараты! Раритеты, тскзть. И пусть здесь, на Иноме, рассветы сменяются зноем, а ливни ночными туманами… что тебе отныне до этого? Здесь день да ночь, и опять день, а там, на Иннуру, – сплошное безоблачное счастье… и дети не мешают опять же… какие дети могут вообще быть в межвидовом сожительстве?
Вейла до боли закусила губу.
– Я мог бы сделать ещё более фантастическое предположение, – невозмутимо продолжал Инмун. – Скажем, что вам удалось совместно прожить двести дней и ночей… сколько это по тамошнему счёту… да, где-то около семидесяти лет. И вот наконец твой любимый абориген упокоится, ты же ещё будешь достаточно крепка. И когда там, на дикой планете, ты начнёшь подводить итоги жизненных свершений…
– Прекрати!!!
– …когда начнёшь подводить итоги – что у тебя будет в итоге?
Пауза.
– Только я не стану делать такого совсем уж фантастического допущения. Всё закончится раньше. Возможно, гораздо раньше. Тут мать сгоряча кинула тебе обвинение в зоофилии. Это преувеличение, конечно, – всё-таки аборигены Иннури существа разумные. Насколько именно разумные, это уже другой вопрос… Однако факт остаётся фактом – они похожи на нас только внешне. Ничего особенного, обычный результат работы биологической конвергенции. Рыбы ведь тоже похожи…
– При чём здесь рыбы?!
– Верно. Оставим рыб в покое. Подумай лучше о себе. Тебе известна сказка о Снегурочке? Это такая девушка, персонаж иннурийского фольклора…
– Папа…
– …она не могла выносить повышенных температур, совершенно верно, – всё тем же ровным тоном продолжал отец. – Здесь мы будем иметь, скажем так, зеркальный сюжет.
Инмун чуть наклонился вперёд.
– Он ещё не искалечился, прости за грубость, засовывая тебе? Ничего, всё впереди. Не в сотый раз, так в трёхсотый. Когда-нибудь да не убережётесь. Или ты намерена искалечиться сама, пребывая постоянно в гипотермальной фазе?
Пауза. Долгая, очень долгая пауза.
– А ты, оказывается, можешь быть очень злым, папа, – выдохнула Вейла. – Ну так вот… Я не знаю, как это будет. Я знаю только одно. Я его не брошу.
* * *
Потоки воды, низвергавшиеся с небес, будто светились изнутри мерцающим голубым светом, не угасавшим ни на мгновение, – молнии били непрерывно, и шум ливня разбавлял рокочущий гром, перекатывающийся из края в край иномейского неба.
– Вейла…
Девушка, вздохнув, оторвалась от созерцания буйства стихий, царящего за прозрачной стеной.
– Входи, Ноан.
Мальчик, стоявший на пороге, медленно подошёл, прижался к сестре. Вейла прижала голову брата к груди, взъерошила волосы.
– Трудно тебе, Ве?
Она вновь вздохнула.
– Трудно, братик…
Пауза.
– Ты так сильно любишь его?
Девушка молча перебирала волосы брата.
– А ты знаешь что? Ты приведи его к нам в дом… Избранника ведь приводят в дом.
Несколько секунд Вейла озадаченно разглядывала мальчишку.
– Не, я без шуток… А чего? Или он совсем не может переносить наш климат?
Глаза девушки вдруг вспыхнули.
– А ведь ты прав, Но. Это будет ударный ход. Время Ливня заканчивается, жара спадает. Вот возьму и приведу!
– Вот возьми и приведи! Я буду на твоей стороне, Ве. Всегда и до конца.
– Спасибо, братик! – сестра поцеловала мальчишку в нос.
Телефон-автомат испускал длинный заунывный гудок, словно скулил, жалуясь на жизнь… Я усмехнулся. Вот, пожалуйста – вольный бег ассоциаций пошёл, натурально по Фрейду.
Короткие сухие очереди – набор номера. Сейчас… вот сейчас я её услышу…
Щелчок – наконец-то телефонная станция соизволила установить соединение.
– С вами говорит автоответчик, – откликнулась трубка таким родным голосом, что у меня защемило сердце. – Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала.
– Оставляю сообщение после сигнала, – я чуть улыбнулся в микрофон. – Я скучаю по тебе. Вот так вот.
Повесив трубку, я некоторое время бездумно разглядывал стекло – единственное уцелевшее стекло в будке. На грязной прозрачной пластинке губной помадой было изображено проколотое стрелой бубновое сердце с сопроводительной надписью I love you – вероятно, дабы исключить неверную интерпретацию сюжета картины неподготовленными зрителями. Вейле надо в коллекцию, у неё уже огромная коллекция наскальной живописи здешних аборигенов подобралась…
– Молодой человек, вы звоните или спите? – могучая дама, чем-то напоминающая тумбу для расклейки афиш, смотрела на меня неприязненно. Откуда она взялась, надо же… не заметил…
– Сплю, – кротко улыбнулся я, освобождая телефонную будку.
Розово-золотистый весенний закат пламенел на полнеба, отражаясь в стёклах окон верхних этажей. Я уселся на скамейку, ввиду изрядного недокомплекта планок больше похожую на куриный насест, задумчиво глядя на её окошки. Нету дома никого… дома нету никого… не все у нас дома…
Я усмехнулся. Не будем вилять филеем, как говорит один мой коллега. Можно спорить о деталях, но в какой-то мере отец прав. В какой именно? Это важно.
Не все, ой, как не все у нас дома-то.
«Высокое безумие любви» – всплыло откуда-то из недр памяти. Шекспир? Не важно. Всё в этом мире не важно по сравнению с этим…
I love you…
Я поплотнее запахнул куртку. Завтра пятница и по совместительству Международный женский день 8 марта. Восьмое марта одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года от Рождества Христова, если использовать календарь, имеющий наибольшее распространение среди диких аборигенов-иннурийцев. Или одиннадцать тысяч триста пятый день от Начала Эры Всеобщего Единения, в просторечии – Эры… Точнее? Можно и точнее… где-то четвёртый послеполуночный церк… Здорово я всё-таки наловчился переводить в уме ихние даты. Это по общеиномейскому времени, по тамошнему типа «гринвичу», нулевому меридиану. А в тех местах, где стоит дом родителей Вейлы, сейчас вроде как должен свирепствовать послеполуденный ливень.
И нет никаких оснований думать, что девушка-иномейка, жутко соскучившаяся по родине, предпочтёт просидеть выпавший кратковременный мини-отпуск в промороженных бетонных джунглях суровой чужой планеты… Нет, я нисколько не обижен, честное слово. Пусть отдохнёт. И мне, право, пора заняться делами… Маме подарок куплен, сестрёнке куплен… духи «Шанель», пусть повизжит от восторга… Вот какого, спрашивается, рожна я тут сижу? Как пёс у пустой квартиры. Её нет. Она сейчас за миллионы километров. За многие миллионы. Короче – встал и пошёл, ну?
Помедлив секунд десять, я тяжело вздохнул. Нет, насчёт «не все дома» – это я погорячился. Льщу себе, право. Ибо дома-то «вовсе нет никто», как выражался один киношный персонаж… Милицию, что ли, вызвать? Может, хоть они прогонят со скамейки дурня-переростка… а то ведь и в самом деле проведёт всю ночь пред окнами любимой…
– Антон…
Ни малейшего удивления в голосе, что характерно. Стоит себе и улыбается, склонив голову набок. Ну в самом деле – чего удивительного, куда я денусь отсюда? Скорее памятник сбежит с пьедестала…
– Я скучаю по тебе, – абсолютно бесхитростно признался я, вставая со скамейки-насеста. Девушке, имеющей при себе телепатор, врать бесполезно.
Шаг. Ещё шаг. И ещё. Её глазищи наплывают, занимают всё поле зрения… и губы, горячие до невозможности…
– Мне всегда кажется, что у тебя высокая температура…
– Но ведь это правда…
– В смысле, что ты больная…
– И это правда, – они тихо засмеялась. – Неизлечимо больная… влюбиться в аборигена Иннуру, это же надо… А ты разве нет?
– Абсолютно и окончательно больной, – я вновь признал самоочевидное.
И опять мы молчим, слившись в долгом, тягучем поцелуе.
– Я думал, ты улизнула на свою прекрасную Иноме, – чуть отдышавшись, улыбнулся я. – Тройной выходной, самое то устроить себе побывку…
Она вновь тихо засмеялась.
– Так оно и было. Сразу после работы – в тинно…
– А чего ж тогда?..
– Всё очень просто, Антошка. Я тоже скучаю по тебе. Ну и вот… вернулась.
Её глаза вспыхнули, как звёзды.
– Пойдём, – она решительно взяла меня за руку и потащила в сторону от подъезда.
– Мы куда?..
– В тинно, разумеется.
– Хм… Поделилась бы идеей…
– Идея проста и бесхитростна. Ты познакомил меня с родными?
– Есть такое.
– Теперь мой черёд.
Я захлопал глазами, как заводная кукла.
– Ты ещё забыл открыть рот, для полноты картины, – засмеялась Вейла.
– Нет… погоди… ты серьёзно?!
– Серьёзней некуда.
Её глаза смотрят в упор.
– Как говорит мой папа: «От любой неприятности невозможно всё время убегать. Лучше пойти ей навстречу». И пусть видят. И пусть знают. Твоё слово, Антон.
Я широко ухмыльнулся. А в самом-то деле!
– Айда к твоему папе!
«Запорожец», смирно стоявший в углу двора, был весь заляпан грязными брызгами – свидетельство интенсивной эксплуатации.
– Лихо катаешься, как я погляжу. Только-только на права сдала…
– Ой, ну не ворчи!
Мотор завёлся с полпинка, негромко затарахтел. Машина двинулась с места плавно, словно это был не «ушастый», а какой-нибудь «Вольво».
– Здорово работает твой знакомый механик, – я потянулся к выключателю печки. – И водить ты классно научилась, надо признать.
– Чего? А, это… – она засмеялась. – Класснее некуда. Могу даже без рук вести. Ап!
Она отпустила руль, и я судорожно ухватился левой рукой за бесхозную баранку.
– Рехнулась?! Тормози! Тормози, говорю! – Я потянулся ногой к педали тормоза, норовя притоптать поверх её ступни.
– А могу и без ног, – в её глазах бесился смех. – Ап! Вот они, ножки-то! Эй, осторожней! Антошка, Антошка, не отдави мне ножки… как-то же так было в том детском стишке?
И только тут до меня дошло. Помедлив, я отпустил руль, но машина от этого отнюдь не стала неуправляемой. «Запорожец» резво нёсся по мокрому грязному асфальту, разбрызгивая тёмную жижу, нимало не чураясь луж и ямок, – живой автолюбитель, бережно относящийся к собственному железному коню, нипочём не стал бы переть вот так вот напролом.
– Опять робот…
– Он.
– А где?..
– Здесь сидит, – смешинки в её глазах были гуще, чем новогодний снег. – Смотри внимательней.
– Я ничего не вижу.
– Ну вот доедем – покажу.
Некоторое время мы ехали молча. Я зябко поёжился. Как ни крути, а первое свидание с де-факто почти уже тестем… и тёщей-инопланетянкой, ага…
Она слабо улыбнулась.
– Боязно?
– И это есть, – я чуть улыбнулся в ответ.
– Не трусь, Антошка. Я сама жутко боюсь.
«Запорожец», почти не сбавляя скорости, лихо завернул и нырнул в просвет кустарника, разросшегося возле дороги. Проехав ещё чуток, встал. Глупых вопросов насчёт того, почему надо ставить машину в кустах, когда возле самых кладбищенских ворот имеется асфальтированная площадка, я задавать не стал. Конспирация, она самая…
– И всё-то ты понимаешь, – Вейла, наклонившись, возилась с педалями. – Всё верно, Антоша. Девушка, интенсивно посещающая кладбище, может и не привлечь внимание, затерявшись в числе прочих… – высунув руку в окошко, она сняла что-то с зеркала заднего вида. – Особенно если одевается в разные наряды и проходит разными путями… через дырки в заборе, к примеру… А вот регулярно подъезжающая к парадному входу на собственном авто – тут и полупьяный кладбищенский страж в конце концов заподозрит неладное… Ты хотел видеть автошофёра?
На её ладошке покоился набор мелочовки – многие обожают цеплять на связку ключей такие вот цацки-брелочки. Три монетки разного достоинства с просверленными ближе к краю дырками, крохотный кубик Рубика, какие-то хромированные пружинные шайбы, стеклянная бусинка-шарик…
– Понятно. Распределённая киберсистема?
– Она самая. Вот этот кубик, собственно, центральный блок управления. Вот это на руль, вот это на рычаг скоростей… силовые манипуляторы, загримированные под монетки, на педали. А это вот глаз. Будучи установлен на край зеркала заднего вида, имеет великолепный обзор. Кстати, сними там, со своей стороны второй.
– Отличная техника у вас, ничего не скажешь, – я достал с зеркала второй глаз стереопары.
Вейла один за другим цепляла брелочки на связку автомобильного ключа – то самое большое кольцо, что держалось на спице рулевого колеса.
– А это вот тебе.
Хмыкнув, я разглядывал массивный кулон на цепочке, по виду янтарную бляшку, и пару серёжек-клипсов.
– Это и есть знаменитый телепатор? – Я осторожно тронул гладкую янтарную поверхность.
– А как ты намерен общаться без него? За точность перевода не скажу, но общий смысл сказанного приборчик улавливает чётко. И автопереводчик надевай. Сейчас будем тренироваться.
– Долго?
– Минут двадцать уйдёт. Может, все полчаса.
– Помнишь, как ты лопотала тогда?..
Она фыркнула смехом, искоса блестя глазами.
– Представляю, как это выглядело со стороны… Вот именно. Косноязычного бессвязного лопотания с твоей стороны сейчас очень хотелось бы избежать.
* * *
– М-м, вкусно!
Большой грибной пирог исходил паром, распространяя вокруг пряные ароматы. Иолис с улыбкой наблюдала, как супруг расправляется с её стряпнёй. Малыш, ободрённый положительным примером, старался не отставать от отца.
– Папа, а правда, аборигены Иннуру едят мясо убитых животных?
– Чистая правда.
– Беее… А они и нашего Щелкунчика могли бы съесть, да?
– Видишь ли, сынок… у них там не водятся попрыгаи.
– А кто водится?
– Я же тебе сто раз показывал.
– А покажи ещё!
Не прекращая жевать, Инбер нашарил на груди нужный амулет, и виртуальная всепланетная сеть немедленно откликнулась на запрос – в воздухе вспыхнуло изображение роскошного сибирского кота, вылизывающего себе задницу.
– Папа, а ты привези с Иннуру вот его?
– Ни в коем случае. Он тут помрёт к полудню.
– У…
– Так, отстань от отца! – вмешалась хозяйка дома. – Ешь давай вдумчиво и сосредоточенно!
– Я уже сыт! Спасибо, мама! – мальчик соскочил с места и унёсся прочь, только ветер просвистел.
– Ох и живчик растёт, – с удовольствием констатировал отец.
– Живчик… – Иолис вздохнула. – Безотцовщина растёт.
– Ну, Ио, не начинай опять…
– Да-да, не буду портить аппетит. Но факт есть факт, не так ли?
Вздохнув, Инбер отложил нож и щипцы, коими расправлялся с пирогом.
– А может, мне и правда податься в диспетчера? Четверть церка на службе, три четверти дома. И каждый пятый церк свободен…
– Мечтай-мечтай, – чуть улыбнулась иномейка.
– Напрасно ты преисполнена скепсиса. А вот возьму и…
– Нет, Инбер, – вздохнула Иолис. – Загарпуненных Иннуру держит крепко. С любой другой работы ты сбежишь через сутки. И кому нужен неудачник с потухшими глазами, отбывающий срок на нелюбимой работе?
Она положила ладонь поверх мужниной.
– Такая уж моя доля, видно, – ждать, ждать и ждать… Ладно. Вкусный пирог?
– Замечательный. Прямо душой отдохнул, честно слово. Знала бы ты, как достали меня эти иннурийские рыбные тефтели и уха из рыбных консервов…
Инбер осторожно перебирал пальцы супруги. Со вздохом прижал к своей щеке.
– Что, уже? Ты же говорил, ещё три церка в запасе…
– Не получается, Ио. Есть такое злющее слово – «надо»… Но при первом же случае я тут как тут, клянусь светлыми небесами!
– С сыном-то попрощаться не забудь. А то сбежишь, как в тот раз.
– Ио, ну за кого ты меня принимаешь! В тот раз было совсем другое дело. Экстренный вызов…
* * *
– Хочешь сказать, запомнил место?
– Обязательно.
– Ну так веди, раз запомнил, – в её глазах плясали смешинки.
Я ещё раз оглянулся. Ну всё правильно… вот чугунный крест, а вот каменный. А вот и сухие будылья иван-чая торчат из осевшего сугроба.
– Как скажете, мэм! Только ступать старайся след в след, а то нагребёшь полные сапожки снега. А он сырой…
– Как скажете, сэр!
Тропинка, ведущая к цели, за зиму напрочь исчезла – вполне понятно, не слишком-то много желающих лезть в лощину, где снега наметено по грудь. Однако сейчас, в марте, снежные заносы уже не казались столь непроходимыми. Шаг… ещё шаг… и ещё шаг… ого, а тут уже почти по колено… ещё шаг… ещё… да что ж такое-то…
И только тут до меня дошло.
– Слушай, ты же сегодня выходила из тинно?
– Было такое, – смешинки так и резвились в её глазищах.
– А где следы?
– Наконец сообразил, – она засмеялась. – Сусанин ты мой… Вход в тинно, Антоша, – не дверь в подъезд. Тут шаг вправо-влево и всё, пролетел мимо. Так что иди-ка лучше за мной.
Она обогнула меня, с хрустом проламывая серый слежавшийся наст. Я двинулся следом, и буквально через десяток шагов перед нами возникла, точно ниоткуда, цепочка следов.
– Круто! – я кивнул на следы. – Фокусы гиперпространства? Или это… как его… совмещённых пространств… понятно…
– Я давно заметила одну особенность аборигенов Иннуру. Вот обозвал некое явление, не важно как, и сразу возникает ощущение, что всё понятно. Ну вот скажи, что тебе понятно? Мне вот в тинно ничего непонятно. Хотя я и училась. Теория совмещённых пространств вообще не поддаётся визуально-бытовому восприятию. Настолько всё сложно и парадоксально…
Снег под ногами уже исчез. Будто ножом обрезали – вот ещё только-только был довольно приличный пласт лежалого фирна, а вот уже под ногами серый грунт. Я оглянулся – белое пространство позади выглядело странно искажённым, словно через гигантскую лупу.
– Интересно, как мы выглядим издали…
– Вот потому-то входы в тинно непременно стараются устраивать в складках рельефа. Чтобы никакими дистанционными методами слежения с поверхности процесс перехода зафиксировать было нельзя. А с воздуха… тут уже система обеспечения безопасности точно наблюдателя не упустит.
– А кусты?
– Растительность – это хорошо. Дополнительная маскировка. Вот только растительность не укрывает от интравизора… впрочем, вы ещё не скоро до них додумаетесь. Однако выходы проектируются с большим запасом – мало ли, никто не знает, как быстро пойдёт процесс развития техники у аборигенов…
Горизонт уже загибался вверх, понемногу норовя закрыть небо в зените, точно горловина гигантского мешка, стягиваемая тесёмкой. Вокруг буйно цвели громадные крокусы, трёхметровые гладиолусы и совершенно неизвестные земной науке цветы.
– Жарища… – я расстегнул куртку.
– Это ты называешь «жарища»? Ну-ну…
В ушах крепко давило на барабанные перепонки – ощущение, хорошо знакомое всякому летавшему на самолёте. Я то и дело сглатывал, борясь с нарастающим давлением.
– Слушай, я потрясён… Ну ладно, температура… Но как, чёрт возьми?! Как может быть разное атмосферное давление на протяжении каких-то ста шагов?!
– А ты говорил, всё понятно… Удивительная это штука, Антошка, тинно.
Синий камень вынырнул из зарослей роскошного цветника. Я глянул вверх. Горизонт исчез, стянувшись в точку. Вокруг сиял рассеянный свет ниоткуда, струившийся сам по себе.
– Раздевайся, – Вейла неторопливо стягивала с себя одежду.
– Э… совсем? – я озадаченно заморгал.
– Ну да. Я бы не настаивала на «совсем», но трусы, в кои ты облачён, сделают тебя смешным донельзя. А выглядеть клоуном, Антоша, тебе сейчас никак нельзя. Не тот момент.
Помедлив, я принялся разоблачаться. Нет, то есть я уже имел некоторое представление о тамошней моде. Вполне логично и рационально, индейцы Амазонии тоже ходили нагишом, пока их девственно чистые нравы не извратили продавцы китайского трикотажа… но всё равно как-то неловко с непривычки…
– Вообще-то мужская одежда у нас тоже имеется, – уловила мои колебания иномейка. – Торжественная накидка, в которой щеголяют на церемониях, деловой передник, это вроде вашего костюма-тройки… Длинная юбка для стариков, изящный холим для молодёжи…
– Холим?
– Ну это такая штучка, надевается на органы ради украшения. Я бы непременно захватила для тебя, честно… но всё вышло так внезапно. Так что придётся тебе обойтись костюмом, выданным природой, – Вейла, нимало не смущаясь собственной наготы, старательно укладывала в пластиковый пакет снятую одежду. Извлекла откуда-то стильные босоножки. – Эх, я, голова… босиком ведь тебе идти придётся. Нет твоего размера… Ну ты готов? Чего ждём, м-м?
Стянув трусы, я смущённо переступил ногами. Ну хорошо, допустим, Вейла меня уже видала и в неглиже… а папа? а мама?
– Нет, как хотите, мэм, неловко это… не смотрины суженого, какой-то прямо медосмотр получается…
– Получается, получается, – она без всякого стеснения внимательно рассматривала меня. – Слушай, ужас… только сейчас обратила внимание…
– Что тебя так напугало?
– Да ты же весь волосатый! Вон на самом важном месте целый колтун! И на груди даже волосья… и на ногах…
– Спохватилась. Куда раньше смотрела?
– В глаза твои смотрела, – она засмеялась. – Не замечала.
– И?
– Слушай, мне-то ровно, а маму вот это вот точно добьёт. Надо что-то делать…
– Ты же говорила, мама твоя агент со стажем. Должна была привыкнуть к виду аборигенов-иннурийцев.
– То просто аборигены, а то почти зять. Разницу ощущаешь?
– Возвращаемся?
– Не-а… – она уже копалась в связке амулетов. – Где тут у меня… ага, вот… короткая стрижка… длина волос – выставляем нуль…
– Эй-эй! Прекрати сейчас же!
– Молчать, смирно! Руки вверх! Да подними ты руки, ну?
Волна жара пробежала по моему телу от шеи и подмышек до ступней. Волосы, какие были, с лёгким треском осыпались, оставив гладкую кожу, слегка зудящую после воздействия иномейского эпилятора.
– Повернись!
– Слушай, ты злоупотребляешь!
– Ну согласись, это же вообще смешно – спереди гладко, а сзади на ляжках волосы. Ба, и в заду тоже! И между ног ещё!
Новая волна жара.
– И каких только штуковин у вас там не навыдумывали… – Я уже глядел на ожерелье из амулетов-приборов с опаской. С ума сойти… вот нажмёт чего-нибудь не то, и будет мне обрезание…
– Обрезание автоцирюльник делать не обучен, – рассмеялась Вейла, уловив ход моих мыслей. – Это же просто робот, чтобы с причёской не возиться… Но вообще-то мысль у тебя промелькнула здравая. У наших мужчин, да будет тебе известно, вот этой вот кожицы нету от рождения.
– Не дам!
– Да ладно, ладно, я ж не посягаю! – она расхохоталась так заразительно, что я не удержался от широкой улыбки.
– Надеюсь, теперь я соответствую внешне высоким иномейским стандартам?
– Сейчас, один момент… – она повесила мне на шею телепатор, одним движением нацепила клипсы автопереводчика. Отступила на шаг, придирчиво оглядывая. – Ага, теперь вполне даже смотришься… Двинулись?
– Погоди-ка… – я огляделся. – Раз уж так случилось, не пожалей пять минут на экскурсию?
– М? – она явно заколебалась.
– Ну правда… Мне очень интересно. Ну раз уж мы здесь, а?
– Ну хорошо… – она вздохнула. – Что бы ты хотел увидеть?
– Вот, к примеру, куда ведёт эта тропинка?
– Эта? Эта к вам, на Иннуру. В Австралию.
– Можно пройтись чуток?
– Иди.
Тропинка, выбранная из всего веера путей-дорожек, уходящих с поляны центрального формирователя, нырнула в заросли сказочного цветника, то и дело изгибаясь, и уже через сотню шагов раздвоилась.
– А это что за развилка?
– А, это? Там выход в Новую Зеландию. И дальше ещё будут развилки, на Папуа, на Брисбен, на Перт… Понимаешь, Австралия же довольно большая…
Я понятливо кивнул. Всё ясно… в России ведь тоже выход не один из этого самого тинно… иначе агентам добираться от Москвы, скажем, до Камчатки будет непросто… а вдруг нужно срочно?
– А можно открыть выход?
– Вот этот? На Сидней?
– Ну сама посуди, когда я ещё смогу увидеть Сидней?
Вейла тяжко вздохнула, изображая покорность судьбе. Однако в глазах таились бесенята.
– Чего не сделаешь для любимого… Ладно. Иди вперёд.
Тропинка, едва протоптанная, круто забирала на подъём – обычное явление для тинно, если я всё верно понял из Вейлиных объяснений. Босые ноги скользили по красной глинистой почве, чуть влажной… погоди-ка… отчего, кстати?
– Тут же не бывает дождей?
– Не-а… Но тут работает климатизатор. Иначе ничего бы не росло. А так в почве всегда оптимальная влажность. То есть, конечно, там, где возможно. Тут же ко всему ещё и уникальный биополигон, забыл?
Свет, царивший внутри пузыря тинно, между тем с каждым шагом тускнел. Горизонт уже опускался, раскрывая тёмное ночное небо. Понятно… это у нас там день, а тут, в Австралии, соответственно всё наоборот…
Я зашипел, наступив на какую-то растительную колючку. Запрыгав на одной ноге, вытащил занозу, осторожно потопал ступнёй – нет, вроде не колется…
– Далеко ещё?..
– Мы уже вышли.
Я озадаченно крутил головой. Овраг какой-то… кусты… а это вот кактус, похоже… не видно в темноте. Только бледное зарево свидетельствовало о близости мегаполиса.
– Вот это вот и есть Сидней?
– Он самый, – во тьме её глаза казались непроницаемыми, но я уверен – смешинки там сейчас роились весьма густо. – А там, позади, осталась Москва. С двумя крестами.
Я потянулся чесать в затылке. Понятно… нет, я определённо болван… ну неужто вход в тинно должен был вывести непосредственно к зданию сиднейского оперного театра? Наверняка тут тоже какое-нибудь тихое кладбище весьма почтенного возраста…
Она негромко рассмеялась.
– Даже позднее прозрение лучше беспросветной тьмы заблуждения. Ну, нагляделся? Не горюй. Нью-Йорк и Рио-де-Жанейро выглядят ничуть не лучше. Такие же глухие канавы, заросшие кустарником.
– Не сообразил… – пробормотал я, потирая плечи. – Надо было штаны надеть и майку… прошёлся бы…
– В другой раз.
– Когда он ещё будет…
– Не важно. Я выполнила твою просьбу? Выполнила. Возвращаемся.
Обратный путь мы проделали значительно скорее, благо тропинка теперь круто шла под уклон, так что местами даже приходилось удерживаться за траву руками, чтобы не сорваться на бег.
– Ну, ты доволен? – её грудь высоко вздымалась после энергичного спуска с горки.
– Здорово, – совершенно искренне признался я. – Офигенную ваши учёные изобрели штуковину…
Я вдруг замер на полуслове.
– Что-то не так?
– Постой… погоди… Я правильно понял из твоих объяснений, что все входы-выходы из тинно сходятся сюда, к центру?
– Верно. Таково есть свойство совмещённого пространства тинно. Как сказал бы учёный физик Иннуру: «Узловая транспозиция нескольких «кротовых нор» с компенсацией кривизны пространства». А без компенсаторов, Антоша, нас бы тут уже порвало на отдельные атомы.
– А другое тинно? Его можно построить?
– Не знаю… наверное. Но зачем? Знал бы ты, насколько это затратно…
– Постой-постой… – не дал я ускользнуть совершенно полоумной мыслишке. – То есть вот отсюда можно попасть не только на прекрасную Иноме и нашу дикую Иннуру? Но и на Марс, то есть Тигайге?
– Верно. Можно попасть. И на Марс, и на Луну, и в разные другие миры. Сформировавшееся пространство тинно стараются использовать, как у вас говорят, на полную катушку.
– Покажи… – выдохнул я. – Ну хоть одним глазком!
– Тебе так понравилась та девушка? – в глазах иномейки плясали бесенята. – Вообще-то да, такой роскошный мех…
– Да при чём здесь мех-то?! Первый человек на Марсе!!!
– Ну хорошо, – в её голосе проклюнулись нотки нетерпения. – Иди за мной!
На этот раз дорога шла на подъём недолго. Склон становился всё положе, ноги будто сами несли… и лёгкость такая в теле… И только тут до меня дошло.
– Слушай, это что, и гравитация тоже?!
– Чем ты так изумлён? Все параметры плавно изменяются и у самого выхода уравниваются с точкой выхода. Атмосферное давление, состав, температура… И сила тяжести тоже, разумеется.
А впереди уже маячил крутой обрыв, поросший по краю мохнатыми оранжевыми кустами, дико искажённый краевыми оптическими эффектами тинно.
– Ну вот… – Вейла остановилась так внезапно, что я чуть не уткнулся ей носом в затылок. – Вот он, твой желанный Марс. Гляди на здоровье.
– Мы не выйдем?
– Не-а… нельзя. Во-первых, Тигайге планета обитаемая. Во-вторых, неизвестно, как отреагирует твой организм на встречу с местной микрофлорой. Люди же не в состоянии очистить себя горячей ванной.
Я лишь горестно вздохнул. Всё верно.
– Странно… я думал, тут будет звенеть в ушах, как от горной болезни… а давит на перепонки, будто под водой…
– Ты забыл, на Тигайге атмосфера даже плотнее земной. Что и обеспечивает достаточный парниковый эффект. Ну, пойдём назад? Или хочешь ещё?
– Хочу на Луну! – заявил я. Уж борзеть, так до упора, как говорил один мой знакомый.
– Ты обалдел, Антошка, – засмеялась Вейла. – Там же вакуум! Туда не пройти без скафандра!
– А мы пройдём, сколько сможем. Да же?
– Ну ты и нахал!
Я осторожно взял её за руку. Притянул к себе.
– А вот одна девчонка, помнится, однажды взяла ключ от тинно. И без всякого спросу, без подготовки… Она тогда сказала: «А ты бы разве не взял?..»
Она смотрит на меня в упор.
– Ну хорошо. Семь бед – один ответ, так правильно?
– Абсолютно!
И вновь мы топаем по тропинке, и с каждой дюжиной шагов тяжесть наваливается на плечи всё ощутимей… До чего всё же это непредставимо изумительная штуковина – тинно…
– Стой здесь, – велела мне Вейла, едва мы оказались возле синего камня. Нырнула в заросли и спустя пару минут вернулась, неся в руках два скатанных в тугие колбаски свёртка. Нажала сбоку, и один из свёртков с лёгким шуршанием распустился.
– Надевай!
Я с изумлением рассматривал необычный предмет туалета. Собственно, таковым предметом его можно было признать лишь при очень внимательном рассмотрении и наличии безудержно буйной фантазии. На беглый же взгляд изделие больше всего напоминало медузу – прозрачная «голова» и не менее прозрачные шланги-щупальца.
– Как это вообще можно надеть-то?
– Залезай вот сюда, – иномейка растянула вход-горловину центрального «щупальца». Руки сложи, как будто в воду ныряешь! Та-ак… руки вот сюда теперь просовывай… ага, правильно… а ноги вот сюда…
Изнутри иномейский скафандр оказался очень скользким и в то же время странно сухим. Управившись наконец со снаряжением, я подвигал руками-ногами – скафандр сидел как влитой, плотно обтягивая тело. Только голову и плечи укрывала обширная колба, приобретшая изрядную упругость.
– Такое ощущение, что плёнка эта не скользит, а кожи вообще не касается…
– Всё верно. Не касается. Микросиловая прослойка, так что кожа дышит вполне естественно.
– А эта вот мотня зачем? – Я помотал «щупальцем», свисавшим точно между ног.
– Напрасно ты так высокомерно отзываешься о главном друге всех космонавтов, – в глазах Вейлы опять плясал смех. – Придёт нужда, оценишь. И хорошо если малая нужда, а если большая?
– Вопрос снят, – улыбнулся я. – А это вот что? – Я ткнул пальцем в металлические бляшки, впаянные в «колбу» по бокам. Ещё одна нашлёпка виднелась сверху.
– Это? Климатизаторы, основной и резервный. Кстати, основной уже включился.
Действительно, сбоку повеяло ветерком, точно из фена.
– Они очищают воздух и приводят в норму температуру. Ну и плюс тут встроены средства радиоакустической связи.
– Очищают… хм… от углекислоты, понятно. А кислород откуда берётся?
– Ну ты же химию учил?
– Было такое.
– Ну вот. Водяной пар, что ты выдыхаешь, плюс углекислота – чего ещё надо? В климатизаторе протекают соответствующие реакции, кислород идёт внутрь, отходы в виде ацетилена – наружу.
– Почему именно ацетилена?
– А для экономии. Водорода, то есть воды. Избыток конденсата скапливается вот тут. – Она похлопала меня по заду. Я ощупал указанное место – точно, что-то вроде пустого бурдюка там… или курдюка?
– А чтобы пить, вот тут у тебя трубочка имеется, – предвосхищая вопрос, Вейла продемонстрировала систему в действии. Одно касание пальца к металлической бляшке, и тонкая прозрачная трубка, совершенно незаметная в обширном объёме колбы, развернулась, качаясь, слово стебелёк, перед самыми губами. Ещё касание, и трубка опять свернулась в тугую спираль.
– Здорово у вас всё продумано.
– А то. Мало ли как обернётся, вдруг долго в скафандре доведётся пробыть.
– Жарковато… – Я дунул снизу вверх на чёлку.
– Так ведь не на холодостойких аборигенов-иннурийцев рассчитывался этот скафандр. – Она уже стояла в полном боевом облачении, и её голос из бляшек-климатизаторов доносился до меня странно. – Ну, пошли уже, время, время уходит!
И в который раз мы движемся «вверх» по тропинке, ведущей в непредставимые дали. Сейчас… вот сейчас я, как Армстронг… да что там Армстронг на жалкой жестянке?!
– Не прав ты, Антон, ох, как не прав, – на сей раз в её глазах ни капли смеха. – Они прилетели САМИ. А ты экскурсант на чужом-готовеньком.
– Верно, – повинился я. – Не прав.
Сила тяжести между тем уже спадала, и ещё круче, чем на той дорожке, ведущей на Марс. Ещё сотня шагов, и я при каждом шаге начал подпрыгивать. Горизонт оседал, небо над головой раскрывалось всё шире – бархатно-чёрное небо с голубым серпом невероятной величины и ослепительно-огненным солнцем. Растительность вокруг тоже сникла, роскошные цветы сменились каким-то жёлтым мхом, и наконец впереди оказалась голая пустошь. Плотно облегавшая тело плёнка заметно напряглась, однако движениям по-прежнему нимало не препятствовала – очевидно, работали какие-то компенсаторные устройства.
– Здесь уже почти вакуум, – голос Вейлы звучал из бляшек-климатизаторов. – До выхода сотня шагов.
– Где?..
– Да вон же!
Но я уже и сам увидел – край кратера, искажённый оптическими эффектами тинно, маячил совсем неподалёку.
– Здесь, кстати, можно выйти.
– Серьёзно?! Давай!
– Что значит «давай»? Привык уже, понимаешь, – «давай»…
– Ой, я тебя умоляю!
– Да ладно, ладно! Иди вперёд!
Я ринулся к выходу семимильными шагами, едва не теряя равновесия. Равновесие, собственно, при каждом прыжке восстанавливал сам скафандр. Ещё шаг, и я повис над поверхностью, болтая ногами.
– Ой! Слушай, я завис! Что не так делаю?
– Это работает защита тинно. Агуа, Луна то есть – безатмосферное тело. Так что твои следы тут сохранились бы на миллионы лет, пока не распылит их микрометеорная эрозия. То-то хороша была бы маскировочка… Но хвала светлым небесам, скафандр страхует от такой глупости. Ты сверху нашлёпку видел?
– Вижу. – Я задрал очи в зенит.
– Ну вот. Это гравитор. Он тебя и держит.
– А перемещаться как?
– А перемещаться нужен особый навык. То есть тебе-то он сейчас не нужен. Держись, иду к тебе на помощь!
Спустя полминуты я уже смотрел на искажённое изображение кратера, стоя на сошедшей на нет тропинке.
– Ну, теперь твоя душенька довольна? – засмеялась Вейла, глядя на мою восхищённо-обалделую физиономию.
– Да ещё как!!
– А спасибо сказать?
– Вот снимем эти колбы…
– Вот снимем и двинемся на Иноме. Экскурсия затянулась сверх меры. Напомнить, зачем мы вообще сюда забрались?
Я подобрался. Действительно… разулыбался, точно младший школьник в парке аттракционов. А дело-то предстоит донельзя серьёзное.
Обратный путь до синего камня мы проделали молча и быстро, почти не глядя по сторонам. Так же сосредоточенно стянули скафандры – точнее, вылезли из оных, потому что процесс больше всего напомнил мне линьку змеи, выбирающейся из собственной поношенной шкурки. Снятые «медузы» тут же самостоятельно свернулись в тугие рулоны-колбаски, избавив от ненужных хлопот. Подхватив свёртки, Вейла нырнула в гущу цветов и через минуту-другую вернулась.
– У вас тут и склады имеются, я погляжу…
– Так, по мелочи. Но скафандры входят в обязательный комплект. Мало ли как обернётся судьба?
Дорожка, ведущая к выходу на прекрасную Иноме, оказалась довольно каменистой и вдобавок присыпанной колким песком, крупным и коричневым, точно хорошо прожаренная гречка. Озабоченный тем, чтобы не сбить с непривычки босые ступни, я почти непрерывно смотрел под ноги, так что самого момента выхода, к своему стыду, просто не заметил.
– Ну вот… – Вейла вздохнула полной грудью. – Вот я и дома.
Я медленно озирался. Небо горело золотисто-розовым закатом, разливавшимся неестественно широко, до самого зенита. Вокруг буйствовала флора, по сравнению с которой любой ботанический сад показался бы унылым сухостойным осинником.
– Телепатор включи и переводчик, – иномейка колдовала со своими амулетами. – Пора уже.
Огненное веретено рухнуло откуда-то с небес, развернулось в переливающийся радужными красками гигантский мыльный пузырь. Ещё миг, и пузырь осветился изнутри бледно-оранжевым светом.
– Прошу, – Вейла чуть улыбнулась. – Да просто шагай в него, ничего не бойся!
* * *
Стенки гравилёта казались почти неощутимо тонкими, однако звук извне гасили надёжно. Иолис стояла, прижимая к себе сына. Улыбнувшись, Инбер помахал им рукой, и аппарат рванулся в зенит, словно выпущенный из катапульты. Ни малейшего ускорения при этом не ощущалось – гравикомпенсаторы работали надёжно. Миг – и дом, жена и сын, всё исчезло, и вот уже вокруг только мутная беспросветная мгла.
Вздохнув, иномеец откинулся в гравикресле. Иолис права. Загарпуненных Иннуру держит цепко. Многие его сограждане до сих пор в недоумении – ну какое может быть удовольствие от пребывания на дикой планете, среди отсталых и грубых аборигенов, лишь приблизительно похожих на подлинного иномейца? Ну, про климат и разговора нет. Твёрдая вода… это же просто ужас! А впрочем, не так уж и много таковых чудиков, избравших стезю агентов-резидентов на Иннуру. Не больше, чем экстремалов, лазающих по глубоководным пещерам…
Гравилёт вынырнул наконец из облачного слоя. Здесь, на высоте, небо выглядело совсем иначе, чем внизу. Мутное белое покрывало простиралось от горизонта до горизонта, чётко очерчивающего грань между небом и юдолью. А над головой переливались, словно алмазы, крупные огоньки…
Инбер усмехнулся. Напрасно, ой, напрасно соотечественники преисполнены неодолимого чувства собственного превосходства над дикими обитателями Иннуру. Немудрено обогнать соперника, если стартовал загодя. Но вот, к примеру, о существовании прекрасной Иноме, а равно и других солнц дикари-иннурийцы узнали гораздо раньше почтенных и почтеннейших. Ещё когда бегали с каменными копьями, уже знали. И умели вычислять элементы орбиты. А почтенные иномейцы полагали небо твёрдым вплоть до появления высотных стратостатов. И, как можно понять из учебников, вопрос о загадочной природе небесных огоньков дискутировался уже под трансляцию общественного телевидения… Может, всё дело в том, что небеса Иннуру прозрачны? Может. А может, и не только в этом… Почтеннейшие заботятся прежде всего о Равновесии, и технический прогресс для них дело десятое. Как давно воплотили в жизнь гениальное прозрение великих Тэграя и Уолло? Да-да, то самое тинно… Давно, ой, давно уже. Больше трёхсот дней и ночей минуло на прекрасной Иноме с той поры. Аборигены Иннуру в ту пору только-только осваивали неуклюжие паровые двигатели. И что? Да ничего. Мечта достичь звёзд так и осталась мечтой. И, похоже, никого это особенно не тревожит. Равновесие незыблемо, чего ещё надо? А тинно… что ж, его приспособили для путешествий к ближайшим планетам собственной системы. Примерно так используют некоторые аборигены Иннуру приобретённую мощную оптику. Прибор, с помощью которого можно наблюдать звёзды, применяют для подробного разглядывания обнажённых девушек в окнах дома напротив…
Гравилёт уже падал вниз почти отвесно, и звёзды над головой стремительно угасали, теряясь в небесном мареве. Ещё миг, и пузырь завис над самым грунтом, затормозив столь резко, словно воткнулся в него. И опять ни малейшего шевеления внутри – мощь гравикомпенсаторов незыблема… как само Равновесие…
А так ли хорошо, когда мощь незыблема и нет ни малейшего шевеления?
Вздохнув, Инбер выбрался из гравилёта, и аппарат тотчас свернулся, огненным веретеном прянул в небо. Почти не глядя по сторонам, иномеец направился ко входу. Привык уже за столько-то времени… скоро с закрытыми глазами можно будет находить точки входа-выхода…
Спустившись по тропинке к синему камню, иномейский резидент без промедления нырнул в заросли могучих цветов, в гуще которых хранились пакеты с одеяниями – обычай оставлять иннурийские тряпки здесь, у центрального камня, укоренился уже очень давно. Чем-то смахивает на обряд очищения, если присмотреться – возвращаясь на прекрасную Иноме, отважный путник отряхает с себя прах чужого мира…
Уже разворачивая собственные наряды, Инбер вдруг озадаченно замер. Два пакета. Ещё два пакета под кустиком… Двое перешли на Иноме. Кто это?
В первом пакете лежали туго свёрнутый белый пуховик и прочие предметы туалета, обычно употребляемые иннурийскими дамами. Стоявшие под пакетом сапожки отметали последние сомнения. Вейла… Второй же пакет был плотно набит шмутьём, явно предназначенным для мужчины, и зимние ботинки сорок второго размера лишь подтверждали очевидное. Кто же это? Тиол? Нет… с чего бы ему… ему сейчас никак нельзя отлучаться с Канаверала… и потом, там одеваются иначе, эта одежда явно здешняя, московская, вот и тёплая куртка…
Догадка пришла внезапно. Не сдержавшись, резидент выругался сквозь зубы. Хрен там Тиол! Девчонка! Что творит, ну что творит, а?!
* * *
Горячий влажный ветер чуть шевелил листву деревьев непривычного вида, шелестевших, однако, вполне по-земному. Я потёр плечи ладонями. Ничего страшного, если разобраться, – градусов тридцать… ну, может, тридцать два… или три. У нас в Термезе и круче бывает… Вот небо тут явно было неземным, что да то да. Ни малейшей голубизны, и сияет нестерпимо, словно начищенный алюминий… Я оглянулся в поисках солнца, однако светило, обеспечивающее здешним небесам сияние, висело над горизонтом довольно низко, и за деревьями леса – или сада, кто разберёт? – его было невидно.
– Вперёд? – Её улыбка тревожна и в то же время ободряюща.
– А веди! – Я улыбнулся в ответ как можно более храбро.
Дом, утопающий в гуще сада (или леса?), на первый взгляд несильно впечатлял. Двухэтажный, с нависающим вторым этажом, с плоской односкатной крышей – на такой загорать удобно… Стеклянная стена мягко и бесшумно откатилась в сторону, пропуская нас в помещение, и так же беззвучно встала на место. Я озирался. М-да… нет, зря я насчёт «не впечатляет»…
– Нравится? – иномейка наблюдала за моей реакцией, блестя глазами.
– Очень неплохой домик, – абсолютно искренне признал я. – Уютненько, и достаток хозяев виден. А кондиционера у вас тут нету?
– Почему нету? Работает. Вот прямо сейчас.
Я неопределённо повёл плечом. Работает… нет, ну это дело вкуса, конечно… кому-то, может, это и кондиционер, а кому-то натуральная печка…
– Потерпи, – мы уже входили в зал. – Садись вот сюда, я сейчас.
Я с нарастающим подозрением оглядывал овальный обруч, косо прикрепленный к полу. Выданный мне на время ответственного визита телепатор работал вообще-то и никакого подвоха в речи моей спутницы не фиксировал… но весь мой организм протестовал против попытки усесться в пустоту. Особенно затылок, ага…
– Не всё так ужасно, как кажется на первый взгляд, – в глазах Вейлы уже таились смешинки. – Даже моя мама.
Глубоко вздохнув, я решительно уселся в центр обруча, невольно сгруппировавшись и наклонив голову. И чудо случилось. Действительно ничего страшного – я просто повис, утопая в некоем невидимом поле, как в подушке.
– Здорово, слушай. И обивка не марается.
– …от потной задницы, как ты сейчас подумал, – засмеялась иномейка. – Ты аккуратней давай в своих мыслях, слушай, у мамы ведь тоже будет телепатор. Жди, я сейчас!
Ждать пришлось совсем недолго. Дверь отъехала в сторону, и в залу вошла высокая женщина, которую я уже видел. Один раз, давно… и тогда она, по-моему, была чуть моложе… Но всё равно. Я не мог ошибиться.
– Здравствуй, многоуважаемая Иллеа, – я почтительно встал навстречу будущей тёще. – Прими мои извинения по поводу визита.
Всё-таки до чего у них тут продвинутая техника, мелькнула в голове посторонняя мысль. Вот, пожалуйста, – мой язык бойко выговаривал слова, о самом существовании коих ещё утром я и не подозревал. Тандем «телепатор – автопереводчик» работал безукоризненно. Ну, может, и не совсем безукоризненно, акцент жуткий, конечно… а что бы вы хотели после получасовой тренировки?
– Визит вполне оправдан, ведь Вейла пригласила тебя в наш дом, – ответные слова, произнесённые, естественно, по-иномейски, отдавались у меня в мозгу удивительным шелестящим синхронным эхом-переводом. – Здравствуй, Антон. Садись, прошу.
Дверь вновь распахнулась, и на пороге явился Вейлин папа. Папа-папа, и телепатор тут ни при чём – любой питекантроп сообразил бы тут без всякого телепатора…
– Приветствую тебя, почтенный Инмун! – Я вновь встал и слегка поклонился.
– Привет и тебе, Антон, – почтенный взирал на меня взглядом, в спектре коего, судя по всему, преобладали жёсткие рентгеновские лучи. – Сядем!
Третий персонаж возник совершенно внезапно. Мальчишка, самый что ни на есть натуральный парнишка лет тринадцати. В отличие от папы-мамы, облачённых в нарядные передники, сделавшие бы честь любому индейскому вождю в амазонских дебрях, одеянием пацану служил какой-то донельзя легкомысленный бантик, повязанный на самом интересном месте.
– И тебе привет, Ноан. – Я улыбнулся, на сей раз не вставая с гравикресла. Да, тут у них свои понятия насчёт субординации и всё такое…
– Привет, уважаемый Антон, – Вейлин братишка сделал книксен.
– Ну вот, все в сборе, – Вейла вкатила в комнату столик на колёсиках, уставленный яствами и напитками.
– Вейла, ты уверена, что это не повредит здоровью твоего друга?
– Ты тоже, мама. Я же не зря проходила курс подготовки. Так что в курсе, чего могут есть иннурийцы, а чего нет… Это вот он, – указующий перст направлен в мою грудь, – однажды сделал попытку угостить меня мороженым!
– Как? – наконец-то настороженное выражение лица Иллеа сменилось изумлением. – Это таким, где внутри мелко искрошенная в пыль отвердевшая вода?
– Этим самым, – Вейла рассмеялась. – Более острых ощущений я в жизни своей не испытывала!
Что-то вдруг сдвинулось в этом мире. И сдвинулось явно в положительную сторону. Во всяком случае, я перестал ощущать себя гитлеровским генералом, сидящим на скамейке Нюрнбергского трибунала. И вообще, как говорил один иннуриец в самом начале космической эры: «Поехали!»
* * *
– …да слушайте, а то не была я там, в той Ялте! В этом самом Чёрном море вода даже в самый тёплый сезон холодна, как в горном озере перед рассветом! На Иннуру вода вообще не бывает тёплой, нигде, ни в каких водоёмах!
– А можно спросить, уважаемая Иллеа, когда ты там побывала и при каких обстоятельствах? – Я осторожно помешивал ложечкой горячий глинтвейн, в толще которого плавали мелкие искрящиеся крошки-звёздочки. Совсем лёгкий глинтвейн, почти что безалкогольный… если не принимать во внимание жару.
– Можно, отчего нет, – Иллеа улыбнулась. – Мне, как трудящейся, у вас там был положен регулярный отпуск. Естественно, я старалась проводить его дома, на прекрасной Иноме. А по легенде то в Сибирь ездила, в глухую деревню, то в Среднюю Азию… в общем, всякие были легенды. Чаще всего в Комарово, под Ленинградом, – появишься там пару раз, и все пребывают в уверенности, что ты ночуешь где-то в палатке среди безмолвия диких скал и полчищ кровососущих насекомых… – иномейка засмеялась. – Ну в Ялте получше, конечно. И народу больше, для легенды просто замечательно…
Я вежливо улыбался, смеялся в удобных местах. Вечер, что называется, удался. Лёгкая, непринуждённая беседа… А как иначе? Гость в доме всегда гость, даже если он явился с чужой планеты. Во всяком случае, хозяева дома понимают толк в дипломатии. Это только самые глупые мамаши на далёкой и дикой Иннуру встречают нежеланного жениха собственной дочуры, как гестаповец пойманного партизана. Беседа с гостем вне зависимости от прочего должна быть вежливой, лёгкой и непринуждённой. И право, если бы не телепатор, я бы поверил, что папа-мама ко мне вполне прониклись… Телепатор, однако, никаких сомнений не оставлял. То есть прониклись в какой-то мере, что да то да… но от этого тревога за судьбу дочки не уменьшилась ни на йоту.
– Как странно всё-таки… – я смотрел на сад за прозрачной стеной, заливаемый рассеянным огнем небес. – Уже сколько мы сидим, а вечер всё не кончается…
– До захода солнца ещё два с лишним церка, – отозвался Инмун, – так что ты его, так полагаю, не застанешь. Тебе понравился наш сад?
– Да я, собственно… мы с гравилёта и сразу в дверь…
– Ну, это большое упущение со стороны Вейлы.
– Па, я покажу! – встрепенулся Ноан.
– Ну уж нет, – засмеялась Вейла. – Я привела гостя, мне и показывать.
– Сидите все, – отрезал папа, вставая. – Я покажу. Сам.
Мне не оставалось ничего иного, как проследовать за хозяином дома.
Жара снаружи, несмотря на приближение вечера, нимало не спадала. Наоборот, она, похоже, даже усилилась.
– Так и должно быть, – уловил мои сомнения-размышления Инмун. – Ливень смыл послеполуденный зной, однако до заката ещё немало времени, и воздух вновь понемногу нагревается… впрочем, это уже совсем немного. Смотри, вот это циала. Именно её плоды ты отведал, приняв за яичницу с беконом.
– Здорово, – искренне восхитился я, разглядывая коренастое дерево, усыпанное округлыми ярко-белыми плодами размером с небольшую дыньку и гроздьями ядовито-зелёных, словно выкрашенных люминесцентной краской цветов.
– Я посадил её сразу после рождения Вейлы. Сейчас это уже вполне зрелое дерево. Чего, как выяснилось, нельзя сказать про мою дочь.
Его рука легла на мою и была почти невыносимо горячей.
– Пустяки, – уловил иномеец. – Я уже даже не в мезотермальной фазе, уже почти в гипотермальной. Остыл, можно сказать. Тебе не доводилось касаться Вейлы, когда она в гипертермальной фазе? – Его глаза пугающе глубоки.
– Было такое, – чуть улыбнулся я. В памяти послушно всплыло – губы, горячие, как пельмени, выхваченные из кипятка…
– Тогда я рискну уточнить. Как насчёт планов на будущее?
Я слабо улыбнулся.
– Разве ваша дочь…
– Моя дочь, это одно. Сейчас она не в состоянии рассуждать здраво. Хотелось бы услышать твою версию дальнейшего развития событий. Особенно насчёт детей – семьи ведь, собственно, и создают ради этого. Итак?
Я стиснул зубы. Да. Папа, похоже, не привык мелочиться. Сразу пустил в ход ядерное оружие. Дети – это аргумент. Убойный аргумент, чего там…
– Вот вы где, – Иллеа выдвинулась из гущи цветов неслышно, словно привидение.
– Спокойно, Иллеа. Я задал Антону один несложный вопрос. Сейчас он на него ответит.
– А что, ваша здешняя медицина так же бессильна, как и у дикарей Иннуру?
Нет, честное слово, зря я порой ругаю собственный язык за излишнюю самостоятельность. Вот, пожалуйста, – взял и выдал. То, что надо, выдал, без моей помощи. Или это жара и глинтвейн сообща сделали своё дело?
– Оба-на… – неизвестно отчего робот-переводчик использовал для обозначения смысла сложного идиоматического иномейского возгласа именно это жаргонно-ухарское выражение. Возможно, подсмотрел в моей голове. – Уж не хочешь ли ты сказать, что нашими с Иллеа внуками должны стать уникальные межвидовые гибриды?
– А если и так? – похоже, глинтвейн таки всерьёз добрался до моих мозгов. – Альтернативой может служить усыновление сироты. Что, согласитесь, уже несколько не то…
– Есть и более простые альтернативы.
– Простите, но это как раз невозможно. Я её люблю. И она меня. Я от неё не откажусь, покуда жив.
Я набрал полную грудь горячего иномейского воздуха.
– В общем, чтобы вы знали… Я рад, что встретил Вейлу. Я рад, что всё так вышло. И как бы ни сложилась наша дальнейшая судьба – я рад, что Вейла предоставила мне возможность сказать вам обоим всё это. Вот.
* * *
Тропинка спускалась вниз, длинная-предлинная… как жизнь. Вейла легко шагала впереди, и от одного вида её у меня в груди было тепло и щекотно.
Почувствовав мой взгляд, она оглянулась, улыбнулась через плечо.
«Ты молодец».
«Да? А мне показалось, на твоего папу я не произвёл впечатления…»
«Ничего ты не понимаешь. Ещё как произвёл».
«Ты мне просто льстишь».
«Я же говорю, ничего ты не понял. Ты заронил в его душу семена сомнения. На что я и надеялась, кстати».
«А мама?»
Пауза.
«С мамой сложнее. Много сложнее, Антоша».
– Ну вот… – иномейка остановилась возле синего камня. – Закончен твой сказочный вояж… Опять мне напяливать эти ужасные тряпки… Телепатор и переводчик давай сюда, кстати, подотчётный инвентарь.
– Пожалуйста, – я протянул ей кулон и клипсы. – Слушай, а чего вы всё своё имущество тут под кустами прячете? Несолидно как-то… Оборудовали бы кладовочку, шкафы там…
– Железные такие, с тремя замками! – засмеялась Вейла. – Не обижайся, Антоша, но иннуриец, он даже в тинно иннуриец.
– Да ладно, ладно… не хотите, как хотите. Я ж понимаю, в чужой монастырь со своим уставом…
Иномейка исчезла в зарослях и спустя минуту вернулась с вещами. И не нужно было иметь при себе телепатор, чтобы сообразить – что-то пошло не так.
– Вейла… что случилось?
– Мой шеф только что был тут, – девушка, хмурясь, поджала губы. – Мы разминулись буквально на какой-то час.
– И что?..
– Он требует меня к себе, Антоша. Похоже, назревает крутой разговор.
* * *
Длинные пологие волны лениво накатывались на берег, усеянный крупной галькой. Чуть дальше от уреза воды галька истончалась, перемешивалась с песком. Могучие неохватные пальмы лениво шевелили гигантскими перистыми листьями на головокружительной высоте. Стайка мальчишек на скоростных серфах резвилась среди волн, скользя по гребням и время от времени совершая сальто. Вдали, уже почти теряясь в дымке, неторопливо ползла циклопическая туша грузовоза, раскрашенного в кричаще-яркие красные и зелёные цвета. А ещё дальше небо смыкалось с морем в единое белёсое марево. Инмун вдруг вспомнил как наяву: небо невероятного густо-лазурного цвета и ещё более синее море… и горизонт, обрезанный, как по линейке… Здесь, на прекрасной Иноме, горизонт можно увидеть лишь на экране радара.
– Отдыхаешь?
Иллеа возникла перед ним, точно материализовавшийся Укор Совести. Вздохнув, Инмун закрыл глаза.
– Отдыхаю.
– Замечательно, – в голосе супруги прорезался металл. – Всё уже продумано, вероятно?
– Примерно так…
– Ну и что ты намерен предпринять?
– Ничего.
– То есть? Ты же её отец!
– Это так же верно, как и то, что ты её мать.
– Я так и знала… Слушай, если тебе всё равно, что твоя дочь станет зоофилкой, то мне нет. Придётся действовать самой, как видно.
– Сядь и успокойся. Начнём с того, что парализатор в данном случае абсолютно бесполезен. Время ушло, теперь он её не забудет точно – парализатор не затрагивает долговременную память, гасятся только сиюминутные впечатления. И, так полагаю, он оказался бесполезен изначально. Он хранил её портрет всё это время.
– Тогда… тогда я его просто убью!
– Вот как… А то, что он спас нашей Вейле жизнь, это не в счёт? А то, что мы вместо родной дочери будем иметь непримиримого врага, это мелочи? А Комитет Чести и Права?
Иллеа вдруг бросилась мужу на грудь и разрыдалась горько и безутешно. С тяжёлым вздохом Инмун обнял жену, принялся тихонько гладить по волосам.
– Давай не будем паниковать, вот что. Она взрослая девушка, и всё, чего мы сможем добиться, это рассориться с дочерью. Навсегда.
– Ох, Инмун… за что, за что такое несчастье?!
Пауза.
– Знаешь, Иллеа… Я почему-то не уверен, что это несчастье.
– Вау! Тошка! Какая прелесть! Спасибо, братик! – Ленка в приливе чувств чмокнула меня в нос. Откупорив флакон, нюхнула. – Аромаааат…
– Ма, а это вот тебе, – я протянул матери коробочку.
– Спасибо, Антоша, – мама рассматривала тонкую золотую цепочку с маленьким стилизованным кулончиком: крест, вписанный в круг. Именно так в астрологии и прочей магии-хиромантии обозначалась наша родная планета. – Золото…
– Взрослым женщинам золото дарить практичней всего, – улыбнулся я.
– Совсем взрослый ты у меня стал… – мама со вздохом взъерошила мне волосы, притянув, поцеловала в лоб. – Спасибо ещё раз.
– Тоша, а можно я спрошу? – Ленка смотрела робко и в то же время чуть вызывающе. – Ты сегодня к Марине пойдёшь?
– Предположим. – Я чуть подобрался.
– А почему бы тебе её к нам не пригласить? Посидели бы.
Пауза. Все выжидающе глядели на меня.
Нет, что ни говорите, не зря у человека помимо головного имеется ещё и спинной мозг. Неизвестно, чем бы закончилась пауза, но покуда головной мозг подбирал аргументы и выстраивал убедительные версии насчёт причин отказа, моя правая рука сняла телефонную трубку, левая же указательным пальцем несколько раз провернула диск номеронабирателя. Вот так вот, легко и просто. И не надо никаких навороченных умственных аргументов.
– С вами говорит автоответчик, – откликнулась трубка таким знакомым голосом. – Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала.
– Вейла… – мой язык, похоже, также был подключен к спинному мозгу напрямую. – Я понимаю, может, тебе сейчас не до гостей. Но ты приходи. Приходи, а? Вот прямо сегодня. К нам приходи, домой. Я тебя очень прошу…
Молчание, нарушаемое шорохами телефонной линии. Подождав несколько секунд, я положил трубку на аппарат. Неловко улыбнулся.
– Я сделал всё что мог.
– Придёт? – Ленка смотрела на меня тревожно.
– Я сделал всё что мог!
– Тогда прошу к столу, – отозвался отец, раскупоривая бутылку с «Розовым мускатом». – Дамы, сегодня мы будем ухаживать за вами от и до!
Ухаживать за дамами, сидя перед ломящимся от снеди столом, легко и приятно. Как говорит один мой приятель, «не рельсы таскать». Дамы смеялись, охотно принимая комплименты, а также салаты и куриные ножки, беседа текла легко и непринуждённо… И только настороженно-внимательные взгляды, прорывающиеся из-под ресниц в мою сторону, портили картину безоблачной семейной идиллии.
«…Хотелось бы услышать твою версию дальнейшего развития событий. Особенно насчёт детей – семьи ведь, собственно, и создают ради этого. Итак?»
«А что, ваша здешняя медицина так же бессильна, как и у дикарей Иннуру?»
Вот интересно, для чего у гомо сапиенса такие гипертрофированные полушария головного мозга, если в самые решающие жизненные моменты работают не они?
Звонок в дверь. Все разом замолчали. Помедлив секунду, я двинулся в прихожую. Не глядя в глазок, нашарил защёлку замка…
– Здравствуй, Антон, – она стояла на площадке в своей белой куртке, белой шапочке и шарфе, унизанном тающими на глазах снежинками. – Вот, надо же… снег вдруг пошёл…
– Ты пришла… Ты всё-таки пришла…
– Ну ты же просил?
Вместо ответа я втянул её в квартиру и сочно залепил рот поцелуем. Её губы сегодня были вовсе не жгучими – просто тёплые, очень тёплые, и чуть влажные… нежные, как у ребёнка… совсем человеческие сегодня у неё были губы…
– Раздевайся! – я решительно принялся расстёгивать пуговицы. Закинул шарф и шапочку на полку, нацепил её курточку на крюк вешалки. – Какая же ты молодец, что пришла!
– Кстати, никак не могу уяснить, отчего это женщинам в случае совершения ими какого-нибудь выдающегося поступка тоже говорят «молодец», – засмеялась Вейла. – Надо же правильно говорить «молодица», разве нет? Или правильней будет «молодка»?
– Какая же ты у меня молодица! И молодка!
– Антоша… такой вопрос… – она понизила голос, и голос тот зазвучал неуверенно. – Что будет, если я сниму эти ужасные джинсы? Это сильно шокирует твоих родных?
Я хмыкнул, критически оглядел девушку. Длинный джемпер, плотно облегавший фигуру и достававший почти до середины бёдер, вообще-то вполне мог играть роль платья…
– Ты не думай, у меня там внизу колготки. Но если нельзя, я потерплю.
Я улыбнулся. Вообще-то я уже был в курсе отношения обитателей прекрасной Иноме к земным гардеробам. Как бы чувствовала себя наша русская девушка, одетая в робу сталевара или того хуже – водолазный скафандр? Ну то-то. И какой уж там приятный вечер, это ж мучение, а не вечер будет…
– Снимай свои ужасные джинсы! Семь бед – один ответ. Только больше ничего снимать не надо, ага?
– За кого ты меня принимаешь? – её лицо отразило крайнюю степень возмущения, однако в глазах плясали бесенята. – Я воспитанная девушка!
Распахнув дверь в залу, где в очевидном томлении пребывали мои родные, я торжественно ввёл Вейлу.
– А вы не верили!
– Здравствуйте, Алёна Павловна, здравствуйте, Эдуард Николаевич! – иномейка, порозовев, оглядывала компанию, блестя глазами из-под длиннющих густых ресниц, и была сейчас чудо как хороша. – Лена, здравствуй!
– Ба, какая гостья! – это, разумеется, папа. – Рады видеть, Марина! Хотя, если откровенно, мы тут уже почти отчаялись…
– Отчаиваться вообще вредно, Эдуард Николаевич, – «Марина» вовсю сияла жемчужными зубками. – Надежда должна умирать последней! Вот видите – один телефонный звонок, и я здесь.
– Так просто… – я изобразил на лице потрясение. – Знать бы раньше…
– Ну не кори себя, – «Марина» сочувственно поправила мне волосы на виске. – Откуда молодому-перспективному инженеру, занятому постройкой космической техники, знать, что девушке можно просто позвонить? А не орать, задрав голову у подъезда: «Эй-эй, золотая рыбкааа!!!»
– Ой, что творится! – Мама смеялась, прижав ладошку ко рту.
Вечер определённо наладился. Вейла как-то быстро и ненавязчиво повела компанию, умело направляя разговор в нужное русло. В голове у меня сладко шумело.
– Минуточку внимания! – Я поднялся.
– Никак созрел тост? – Это Ленка.
– Тост – это чуть позже. Сегодня же Международный женский день?
– Это правда, – в глазах иномейки искрились смешинки.
– Ну вот… – покопавшись в кармане, я извлёк ещё одну крохотную коробочку из «Ювелирторга». – Это тебе.
Пауза.
– Спасибо, Антоша, – «Марина» разглядывала золотую цепочку, на конце которой болтался крохотный кулончик. Почти такой же, как мамин, только крест был не в круге, а приварен снизу. Знак Венеры…
– И это ещё не всё, – я чуть улыбнулся. Достав ещё коробочку, извлёк золотое колечко, осторожно взял её ладошку, надел кольцо на палец. – Вот в присутствии трёх независимых свидетелей предлагаю тебе мою руку и сердце. Возьмёшь?
Вот теперь смех полностью улетучился из её глаз. И стали те глаза невероятно глубокими, чуть тревожными и печальными.
– Эдуард Николаевич, так уж получилось, но я в курсе вашего разговора с сыном. Не обижайте Антона, пожалуйста. Видите, ни в чём он не виноват.
Вейла глубоко вздохнула.
– В общем, так, – она надела кулон на шею, спрятала в вырезе на груди. – За это спасибо, Антоша. А вот это… – иномейка стянула кольцо и вложила мне в ладонь, сжав пальцы, – это ты мне подаришь в июле. Если всё получится…
– А если не получится? – Отец остро наблюдал за сценкой.
– А если не получится, то в июле я буду далеко отсюда. Очень далеко. Вне пределов СССР. И Антона туда не пустят, Эдуард Николаевич, это точно.
Пауза.
– Это только некий Штирлиц встречался с женой взглядом раз в двадцать лет и тем был счастлив. С любимыми нужно жить. День за днём, час за часом. Вместе.
Пауза.
– Я прошу понять меня правильно. Я Антона очень люблю, и скрывать это мне незачем. Однако если… не получится, то ломать вашему сыну жизнь я считаю бесчестным.
Пауза.
– Простите меня, если что. И ты прости, Антоша.
* * *
– …Я тебя внимательно слушаю. Да ты садись. Чаю хочешь?
Инбер, уютно устроившись в кресле и закинув ноги на пуфик, являл собой зримый образ Вселенской Доброты и всепрощения. Как уже успела уяснить Вейла, – очень дурной знак. Когда шеф-наставник, хмурясь, с ходу ставит по стойке «смирно» и вкатывает прямо в лоб претензии – пустяки, обычный рабочий момент. Считай, пронесло… А вот сейчас не факт.
– Что именно мне следует говорить, уважаемый Инбер?
– Ну, если трудно, давай начнём с сущих пустяков, – голос шефа тих и задушевен. – С провода аборигена Иннуру на Иноме через тинно. Кстати, что там у нас гласит восемьдесят шестой пункт Инструкции?
Девушка молчала, угрюмо глядя в точку.
– Прошу прощения, я вроде бы упустил твой ответ, – голос шефа ласков до невозможности. – Нельзя ли повторить? Восемьдесят шестой пункт я имею в виду.
– Проникновение аборигенов в область тинно допустимо в случае служебной необходимости в сопровождении оперативного сотрудника миссии и только с личного разрешения шефа-наставника миссии либо лиц, указанных в подпункте два.
– Замечательно, просто замечательно. У тебя отличная память, – поощрил шеф. – А второй подпункт?
– Проникновение аборигенов на Иноме возможно в случае особой служебной необходимости с личного разрешения Патриарха, либо не менее двух членов Высшего Координационного Совета, либо главного руководителя Службы Неба, либо не менее двух членов Верховного Совета Матерей…
– Превосходно. Таковое разрешение у тебя имелось?
Пауза. Вейла по-прежнему смотрела в стену горящим упрямым взором.
– Что-то у меня со слухом, прошу прощения. Я опять не слышу твоего ответа.
– Нет. Никакого разрешения у меня не было.
– Ага… Тогда перейдём к вопросу чуть более сложному. Ты вообще соображаешь, что творишь?
Вейла вскинула на шефа упрямые глаза.
– Шеф, я понимаю, вина моя безмерна. Но нельзя ли узнать, какой именно ущерб прекрасной Иноме нанесён визитом вот этого парня?
– Железная логика, – иномеец лучезарно улыбнулся. – Граната, брошенная в толпу, не взорвалась, и потому говорить-то, собственно, вообще не о чем. И дело следует закрыть за отсутствием состава, тскзть. Правильно я понял ход твоих мыслей?
– При всём уважении, почтенный Инбер, Антон не граната.
– О да! Ну что такое граната? Примитивное взрывчатое устройство, лишённое собственной воли, способное в самом неблагоприятном случае убить и покалечить несколько человек. Абсолютно предсказуемое, чего нельзя сказать об аборигене-иннурийце. И, как теперь выяснилось, о некоторых сотрудниках иномейской миссии.
Пауза.
– В общем, так. Заменить тебя на посту куратора проекта «Вега» сейчас уже невозможно, времени на внедрение нет. В июне проект входит в активную фазу, аппараты достигнут Иноме. В июле тебя здесь быть не должно. Имеются возражения?
Пауза.
– Я могу идти, шеф?
– Пока можешь. Да, чуть не забыл – любой предмет со склада отныне брать только с моего разрешения. Ещё раз самовольно решишь оснастить своего возлюбленного иномейской аппаратурой, пеняй на себя. Ночью вытащит спецгруппа прямо из постели. Во время полового акта. За ногу и на Иноме.
* * *
Её тело излучало обжигающий жар, и кожа на моих ладонях вот-вот готова была пойти пузырями.
«Брось меня. Ты сгоришь».
«Нет».
«Ты сгоришь, и я останусь одна».
«Нет. Я тебя одну не оставлю».
«Брось, пока не поздно!»
«Поздно. Я уже люблю тебя. Я не могу без тебя».
Держа её на руках, я брёл и брёл сквозь беспросветную муть, и липкий, густой, как молоко, иномейский ночной туман сменялся свирепой иннурийской вьюгой.
«Тогда я замёрзну здесь, на ледяной Иннуру. Вот кончится жар, накопленный там, на родине…»
«Я не дам тебе замёрзнуть. Я буду греть тебя своим дыханием денно и нощно».
Там, во сне, мглу уже разгоняло сияние её глаз.
«Хороший ты какой, Антоша. Ты прав. Мы выберемся. Ну как же может быть иначе, если я тоже смертельно люблю тебя?»
Вейла…
Нудный писк электронного будильника бесцеремонно разорвал зыбкую вязь сновидения. Вздохнув, я сосчитал до трёх и разлепил глаза.
Родителей, как обычно, дома уже не было. Отец работает с 7.15, и перед этим ещё завозит маму на службу – их контора находится у чёрта на куличках, там от метро чуть не километр приходится брести…
– Ленка, Лен!
Шум воды в ванной. Понятно… Прежде чем открыть глаза, моя сестричка ныряет под душ. Не иначе в роду у нас всё-таки были русалки.
«Микма» бодро зажужжала, чуть пощипывая щёки. Энергично натирая физиономию электробритвой, я выдвинул пошире ящик стола и осторожно раскрыл кожаный блокнот. Теперь фотографий было две. На одной девчонка-малолетка, на другой взрослая девушка. Только глаза остались прежними…
– Ленка, вылезай уже! Сколько можно баландаться? Я опаздываю!
Шум воды стих.
– Заходи, Тоша, – против обыкновения Ленка безропотно покинула ванную, кое-как прикрыв прелести махровым полотенцем.
Тугие струи душа окончательно согнали утреннюю сонливость. Шипя под нос какую-то прилипучую мелодию, я энергично растирал себя жёсткой мочалкой из полиэтиленовой стружки – у отца на заводе токари-универсалы вовсю калымили, нарабатывая из полиэтиленовых труб тонны таких вот мочалок.
– Тошка, ты сегодня домой придёшь? – Ленка, как обычно, подобно Наполеону делала три дела сразу – сушила волосы феном, лопала бутерброд с маслом и вареньем и шелестела школьной тетрадью.
– А что такое?
– Да так… – она искоса глядела на меня. – Не каждый раз случается…
– Моя личная жизнь это, ферштейн?
– Да чего там не ферштейн… – вздохнула сестричка. – Тош, кто она всё же?
– Марина Денисовна Рязанцева. В ближайшей перспективе Привалова.
– Ну-ну… – глаза Ленки мокро заблестели.
– Эй-ей, ты чего?
– Да ничего… – девушка всхлипнула. – Влип ты, братик.
Я притянул её к себе, и сестрёнка с готовностью положила голову мне на грудь. Так, как любила в раннем детстве…
– Куда хоть её отправляют-то, Штирлицу твою? Или совершенно секретно?
– Абсолютно. Лен, я правда не в курсе.
Судорожный вздох.
– Вот скажи, отчего так? Родина-мать требует отдать ей жизнь… а зачем? Мать со своими детьми так не поступает вообще-то.
Я молча гладил сестру по голове. А что говорить? Увы… И так выходит, не только наша родина-мать порой поступает с детьми жестоко.
– Ладно, братик… – оторвалась наконец от моей широкой груди Ленка. – Иди уже, не губи карьеру.
Мартовский рассвет окрашивал небо радостным золотисто-розовым колером. День весеннего равноденствия… Вот интересно, отчего так? Та же продолжительность светового дня, что и в сентябре, та же высота светила над горизонтом. А рассвет совсем другой.
Я улыбнулся, вспоминая – зябкий осенний рассвет, нетерпеливо переминающаяся с ноги на ногу толпа, подкатывающий к остановке автобус, округлый, словно кусок попользованного мыла…
«Простите, вы выходите?»
В те дни осеннего равноденствия я встретил её. После стольких лет разлуки. Судьба дала мне ещё шанс. Нам дала… Полгода прошло. Земля описала полукруг в своём вечном пути вокруг Солнца.
День весеннего равноденствия. Когда день уже равен ночи, но ночь всё ещё сильна…
– Антон!
Заляпанный грязью «Запорожец» стоял напротив входа в вестибюль метро «Кунцевская», и из окошка мне улыбалась она. Странно, но особого изумления я почему-то не испытал. Просто, как всегда, в груди стало тепло и щекотно.
– Привет, – я поплотнее захлопнул дверцу, усаживаясь в машину. – Чего тебе не спится?
– Да так… – она улыбалась улыбкой Джоконды. – Мысли одолели. Ты столько раз встречал меня утром возле дома. И мне захотелось, чтобы сегодня всё было наоборот.
Я уже искал её губы, не встречая ни малейшего сопротивления. Какие всё-таки горячие у неё губы… сегодня…
– Вчера очень поздно ванну приняла, уже после полуночи, – уловила она ход моих мыслей. – Так что не успела остыть.
– Выражайся научно: «Не завершился переход в гипотермальную фазу».
– Ну ты прямо доктор наук у меня, – засмеялась Вейла. – Куда прикажете, барин?
– В присутствие вестимо. Государственные дела стоят без нас.
– Не извольте беспокоиться, барин, – иномейка повернула ключ зажигания. – Н-но, залётные!
«Ушастый» рванул с места, визжа шинами, точно гоночный кар.
– Ну так положи, – произнесла Вейла, чуть улыбаясь.
– Чего?
– Объясняю подробно. Сегодня я впервые сняла эти ужасные штаны по случаю относительно тёплой погоды. И в восторге. Ты ещё больше в восторге, тебе нравится вид моих ног в колготках, ты слегка возбуждён, и тебе хочется положить руку мне на бедро. Вот я и говорю – положи.
– Ужасная всё-таки машина – этот твой телепатор, – я положил руку как можно выше, ощущая под ладонью тугую горячую плоть. – Но иногда полезная. Сам бы я сроду не решился, до самого вечера. А если мне пожелалось бы, к примеру, чтобы ты и колготки сняла?
– А ты попробуй, – смешинки уже довольно густо роились в её глазах. – Проверь границы своей власти.
Я добросовестно сосредоточился, как можно отчётливей представляя сценку. Вот Вейла не спеша стягивает колготки… да-да, вместе с трусиками… вот моя рука скользит по её бедру… всё выше и выше… до nec plus ultra…
– Не работает? – участливо спросила иномейка. Бесенята так и прыгали в её глазищах.
– Сам удивлён, слушай. Всё вроде должно было получиться. То ли отказ телепатора, то ли недостаточная квалификация пользователя прибора…
И мы разом расхохотались.
«Запорожец» вдруг резко свернул во двор.
– Эй-эй, ты куда это?!
– Я тут при чём? – иномейка озиралась. – Я только руки на руле держу для вида. Это всё он, – тычок пальцем в сторону прилепленного на «торпеде» кубика-Рубика. – Видимо, счёл такой маршрут целесообразнее.
Автомобиль между тем стремительно катил дворами, без малейших колебаний срезая все углы, какие только возможно. Дорожные ямки, бордюры и прочую мелочь автомат игнорировал не хуже механика-водителя танка. Вот интересно, насколько обучен иномейский робот местным правилам дорожного движения? Пока что можно с немалой долей уверенности утверждать, что движется наше авто по правой стороне дороги… там, где это не мешает стальной целеустремлённости робота. А вот насчёт сигналов светофора такой уверенности уже не было. Просто мы ни разу не попадали на красный свет, всё время на зелёный. Случайность?
– Ну какие могут быть случайности в киберсистеме? – вновь уловила мои невысказанные мысли Вейла. – Весь маршрут просчитывается изначально.
Вырвавшись на оперативный простор магистрали, «ушастый» с воем развил настоящий ход. Самый полный. Очевидно, робот считал любое недоиспользование скоростных характеристик машины нецелесообразным. Ещё чуть, и вокруг уже мелькают пейзажи Химок.
– Поймают вот тебя за такую езду…
– Ой, и не говори. Остаётся уповать на светлые небеса. Зато смотри, как быстро. Ты бы на метро сейчас ещё тулупился…
– Телепался. Учись правильному жаргону.
– Да-да, прости, – она вдруг погрустнела.
– Что-то случилось?
«Запорожец», сделав заключительный лихой вираж, встал у ворот проходной НПОЛ.
– Приехали…
– Ты не ответила. Что случилось?
Пауза.
– Был разговор с шефом-наставником. МОИМ, Антоша.
– И? – я подобрался.
Пауза.
– Девятого июня – отделение спускаемого аппарата «Вега-1», тринадцатого соответственно «Вега-2». Одиннадцатого и пятнадцатого июня соответственно – вход в атмосферу. Там ещё пара суток на работу аэростатных зондов…
– Циклограмма полёта мне в общих чертах известна, слушай.
– …И ещё две недели на отработку при увольнении, как положено по здешнему закону. Это чтобы не вызывать подозрений. И – в тинно… Вот такая получается циклограмма, Антоша.
Я закусил губу.
– Зря, выходит, ты меня тогда…
Её глаза глубоки и чуть печальны.
– Нет, Антон, не зря. Всё не зря.
Пауза.
– Есть в вашем лексиконе такое понятие: «невозвращенец».
Я похолодел. Невозвращенец… Навсегда в жутких бетонных джунглях чужого мира. Среди диких аборигенов Иннуру, только лишь внешне похожих на истинных иномейцев, – точно так же, как акулы в самых общих чертах похожи на дельфинов волею биологической конвергенции.
– Маленькая моя… – я судорожно притянул её голову к себе. – Маленькая ты моя…
– Ну всё уже, всё… – она мягко высвободилась. – Пора, на службу никак у вас опаздывать нельзя. Вот, возьми, – она протянула мне ключи. – Я не знаю, сколько времени светлые небеса нам отпустили, но не хочу терять больше ни часу. Я хочу, чтобы ты жил у меня. Со мной. Это возможно?
* * *
Солнечные лучи косо били в оконное стекло, за зиму почти утратившее первозданную прозрачность. Надо бы вымыть, мелькнула в голове вялая мысль… как-нибудь принести и распаковать робота, запустить, когда темно и все спят… или всё-таки надёжнее руками? Безопаснее, да, пожалуй… ладно, это потом.
Вздохнув, Инбер смочил салфетку в лосьоне и принялся оттирать щёки, заросшие трёхдневной псевдощетиной. Мох-симбионт, очень натурально копировавший растительность, бытующую у аборигенов-иннурийцев, охотно отваливался с каждым движением, оставаясь на влажной ткани. Покончив с процедурой, иномеец провёл ладонью по гладкой коже. Всё-таки молодцы учёные биологи, ничего не скажешь… Когда-то, в самом начале, отсутствие волосяного покрова на теле и особенно на лице доставляло иномейским агентам массу хлопот. Накладные бороды и усы не решали проблему радикально, когда же в моду у аборигенов вошло бритьё, ситуация стала угрожающей. Тогда и был разработан вот этот симбионт… Споры мха, нанесённые на кожу, прикреплялись к ней крохотной присоской-микоризой и, питаясь кожными выделениями и солнечным светом, усердно росли, точь-в-точь лишайник на скале, не проникая в субстрат. Теперь можно было сколь угодно долго, скажем, находиться среди аборигенов в глухой тайге, не устраивая спектаклей с ложным бритьём, а, как все, обрастая щетиной. Конечно, биопсия мгновенно разрушила бы иллюзию. Вот только кто позволит аборигенам Иннуру провести такую процедуру? Будут жертвы, если потребуется. Много жертв, если не будет иного выхода. Так что, право, не стоит местным органам безопасности пытаться захватить иномейского агента…
Только будет это, разумеется, тяжёлым провалом.
Мягкий курлычущий звук прервал размышления резидента. Достав из-за пазухи связку амулетов, Инбер сдавил нужный брелок пальцами.
– Приветствую тебя, почтенный Инбер! – в воздухе возникло голографическое изображение Тиола. – Тут со мной уважаемый Ниал…
– Я вас жду, Тиол. Вы уже в Москве?
– Да, разумеется. Взять такси?
– Лучше всего так. Выходите в соседнем дворе. Не забудь, проверь телепатором водителя и искателем жучков машину!
– Обидеть хочешь, шеф?
– Ладно, ладно! Жду.
Погасив связь, резидент прошёл на кухню, включил электросамовар, расписанный «под хохлому». Надо будет подарить презент Ниалу, вновь мелькнула посторонняя мысль. Упорный парень, энтузиаст – не то слово… Бесстрашный абсолютно. Что, собственно говоря, немалый минус для прибывающих на дикую Иннуру. Здесь без опаски никак нельзя, здесь осторожность – первое и главное…
Самовар зашипел, исторгая пар. Не выключая прибор, иномеец залил заварку в здоровенный заварочный чайник, укутал вязаной «бабой». Достал банку абрикосового варенья, подумав, ещё банку смородины – прикупил с осени у одной старушки… Как всё же неповоротлив местный транспорт. На прекрасной Иноме за это время можно улететь с одного полюса на другой.
Словно в ответ в прихожей затренькал звонок. Достав амулет, резидент мельком кинул взгляд на танец огоньков внутри опала и лишь после этого двинулся навстречу гостям.
– Ну наконец-то добрались! – шумно ввалился в квартиру биолог, сопровождаемый агентом Тиолом, игравшим сегодня роль няньки. – Приветствую тебя, почтенный Инбер! Уф… Как это всё снимается, я забыл, прошу прощения…
– О, это не так просто! – резидент заботливо помог гостю освободиться от сверхсложного аборигенского наряда, оставив учёного в одной майке. – Тут не прекрасная Иноме, уважаемый. Тут наука одевания-раздевания едва ли не главная в списке естественных наук! У меня там чай кипит, кстати.
– Чай! Это же превосходно!
– Прошу, прошу! – хозяин дома сделал жест рукой в сторону кухни.
Рассаживались неторопливо, солидно.
– Ну, как впечатления, уважаемый Ниал?
– Впечатлений масса и сверх того преогромное количество! – биолог с наслаждением отхлебнул круто заваренный чай, только что не булькавший пузырями. – Вообще-то я имел некоторое представление насчёт Иннуру, но реальность… Это не флора и фауна, это же сказка пополам с кошмаром!
Тиол хмыкнул, не сдержавшись.
– Это была только Флорида, уважаемый. Край весьма обжитой по местным меркам.
– Обжитой?! Не представляю… Там обитают летучие кровососущие паразиты! Вот такие! – судя по ширине раздвинутых пальцев, флоридские москиты не уступали размерами упитанному голубю.
– Жуткие твари, – сочувственно покивал Инбер. – Куда ваша группа намерена направить стопы далее? В Амазонии, если не ошибаюсь, сказка и кошмар гораздо круче. Ещё Сибирь… но до полного снеготаяния вам там делать нечего, вероятно.
– Как это нечего?! – возмутился учёный. – Вот как раз процесс выхода биоты из анабиоза и представляет огромную ценность для науки!
– Во-первых, выход из анабиоза в тех краях происходит значительно позже. И во-вторых, для наблюдения процесса вовсе не нужно забираться так далеко. К тому же ни Рэо, ни тем более Иар не могут сейчас уделить вашей группе достаточно времени.
– Но, почтенный Инбер…
– …И, в-третьих, до окончания снеготаяния я вас туда просто не пущу. Невзирая на все протесты. Вопрос закрыт, Ниал.
Биолог посопел.
– И что нам теперь?..
– Я уже сказал. Для наблюдения весеннего пробуждения местной природы достаточно ближайших подмосковных парков. Уверяю тебя, процесс тут протекает совершенно аналогично. К тому же несколько раньше, чем в сибирской тайге. Очень удобно, по-моему. Не нужно ждать.
– Ну, если ждать не нужно… – Ниал повертел в руках ложечку. – Кто будет нашим проводником?
– Есть у меня тут одна практикантка, не слишком загруженная на данный момент, – усмехнулся резидент. – Вейла, дочь Иллеа и Инмуна.
– Шеф, тут ходят дикие слухи… – вновь встрял Тиол.
– Я был бы крайне признателен вам обоим, уважаемые, если бы вы оставили все слухи за бортом. Девушка работает, и работает старательно. Ещё вопросы?
– Когда готовиться нашей группе? – Ниал отхлебнул чай, поморщился – остыл…
– Через пять церков, думаю, будет самое то. К концу следующей здешней «недели», если точнее. Как раз у неё будут выходные на местной службе.
* * *
– …На этом, дорогие товарищи, официальную часть прошу считать закрытой. Успехов всем нам и нашей космонавтике! С праздником!
Гром аплодисментов. Вейла, сидевшая слева от меня, хлопала так азартно и искренне, что я еле сдержал ухмылку. Вот уж воистину вклад её коллег в развитие иннурийской космонавтики неоценим…
– Злой ты, Антоша, – иномейка блестела жемчужными зубками. – Уэллса «Войну миров» читал? Это тебе для сравнения.
Я хмыкнул. Не, ну в самом деле – вот где был трансгуманизм… контакт так контакт – искры веером.
– Как тонко подметил кто-то из мудрых: «Если человека не бить, ему тут же захочется денег».
– Вот я и говорю. Идём лучше танцевать!
Дворец культуры «Родина» гудел, точно растревоженный улей. Не скажу однозначно за Новый год, но ни на какой другой праздник такого оживления тут не наблюдается. Оно и понятно. Для нас, сотрудников НПОЛ, двенадцатое апреля – самый-пресамый, то есть профессиональный праздник. День космонавтики.
Грянул вальс. Именно грянул – трубачи дули в свои тромбоны с таким усердием, точно это были не музыкальные инструменты, а сопла ракетных двигателей. А этот вон, обмотанный колоссальным геликоном, даже слегка посинел от натуги… Кто сказал, что живой оркестр всегда лучше фонограммы?
– Вы уже спите, поручик?
– Никак нет, мадмуазель! – встрепенулся я. Звякнул несуществующими шпорами, отвесив полупоклон. – Р-разрешите!
– Другое дело! – Она присела в коротком книксене.
Кружась в вальсе, я краем глаза то и дело улавливал заинтересованные взгляды. Ну ещё бы – в своём вишнёвом парадном платье моя партнёрша выглядела ослепительно. Смотрите! Завидуйте! Это моя! Ненаглядная!
– А в оригинале было вроде бы что-то про штаны и паспорт, – её глаза смеялись.
– Слушай, отключи ты свои прибамбасы. Хоть на один вечер, э?
– Слушаю и повинуюсь! Вот дома будем когда…
Я только вздохнул.
Оркестр, едва закончив выдувать вальс, вдруг почти без перехода грянул лихой джамп-эн-джайв. Во дают дудки…
– Как ты там говоришь, Антоша, – в её глазах плясали бесенята, – врежем?
– А давай!
Джамп, «это вам не лезгинка», как метко выразился один киношный персонаж. Желающих плясать сей бешеный танец и сразу-то нашлось немного, когда же мы с Вейлой заканчивали, я вдруг обнаружил, что наша пара находится в центре круга, образованного восхищёнными зрителями.
– Бравооо! Мо-лод-цы!
Вейла, порозовевшая и сияющая, парой коротких книксенов раскланялась с публикой и вытащила меня из круга, бесцеремонно ухватив за руку.
– Ну… теперь… твоя душенька довольна? – Я с трудом восстанавливал дыхание после неистового джампа.
– Абсолютно! – моим тоном заявила ненаглядная. Грудь её высоко вздымалась, и была она в этот момент столь невозможно, невероятно хороша, что у меня вдруг защемило сердце.
– Белый танец! – объявил конферанс.
– Простите, – невесть откуда перед нами возникла Ниночка, наш комсорг и набирающий вес общественный деятель, – Антон, можно тебя пригласить?
Я поймал взгляд Вейлы. Еле уловимая гримаска, короткое пожатие плечом: «Дамам не отказывают, Антоша».
– Да легко! – я подхватил общественницу за талию.
И вновь оркестр выдувает громоподобный вальс, от которого только-только не закладывает уши.
– Антон, а ты чем занят в выходной? У меня, представляешь, два билета в Большой театр завалялись!
– Ы? – я слегка отвлёкся от дум. – Большой – это здорово… Рад за тебя.
– А ты бы не хотел сходить? «Баядерка» будет!
– Нин, я же сто раз объяснял – дома дети незаконнорожденные, сестра некормленная в клетке сидит… Хозяйственные вопросы, короче. Ит из импоссибл, сорри.
– А она, между прочим, тощая. Только ноги толстые.
Я окончательно отвлёкся от дум, изумлённо разглядывая Ниночку. Вот это да…
– Великолепная фигура у неё вообще-то. От души желаю тебе достичь такой. Насчёт таких же ног желать не буду, говорят, нельзя желать человеку несбыточного.
– Она тварь! Она же нелюдь, суккуб, Антон, неужели ты не видишь?!
– Нин, тебя что, бешеные клопы покусали?
Ниночка вывернулась из моих рук и скрылась в водовороте кружащихся пар. Вздохнув, я пожал плечами. Ну и ну… Вот только таких проблем мне ещё и не хватало.
Вейла стояла у колонны, слегка привалившись спиной, и внимательно рассматривала танцующих, словно силясь увидеть что-то незримое в людской толпе.
– Чего не пляшем? Всех кавалеров распугала?
– А ведь ты прав, Антон, – в глазах иномейки ни капли смеха. – Вот только таких проблем нам и не хватало. Знал бы ты, какие мыслишки роятся на дне головки этой девицы…
* * *
– …Большое спасибо, уважаемый Инбер. Я уже думала, новых заданий мне давать вообще не будут.
Уважаемый Инбер расслабленно сидел в кресле, закинув ноги на пуфик и полузакрыв глаза.
– Нет, отчего же. Резидент миссии обязан полноценно использовать выделенные ему ресурсы. И сотрудников в том числе.
– Так что они хотят увидеть?
– Если я правильно понял, основной задачей экспедиции является наблюдение процесса пробуждения местной биоты из анабиоза. А также сбор образцов флоры и, если смотреть шире, всего подряд. Учёные всегда учёные, им чем больше дашь информации, тем больше хочется ещё.
– Если так, им лучше всего подойдёт Лосиноостровский парк.
– Да, Лосиный Остров – самое то.
– Мне проработать маршрут и представить?
– Да не надо, зачем… Не грузи меня мелочами. Уж экскурсию-то, так полагаю, ты способна провести самостоятельно, без эксцессов?
– Хорошо, шеф. Взять пару «воробьев» для силового прикрытия?
– Бери пару. Надёжней, чем один. Да протестировать не забудь заранее.
– Ну есть же Инструкция.
– Практика показывает, некоторым сотрудникам миссии что Инструкция, что туалетная бумага…
– Неправда, шеф. Я свято чту Инструкцию… пока она не угрожает моим жизненным интересам.
– О, философия в ход пошла. Ладно, оставим… Если возникнут вопросы, оперативно обращайся.
– Да, шеф.
– Маленький вопрос не по делу, – резидент оглядел девушку с ног до головы. Короткая кожаная юбочка едва прикрывала промежность. Тонкие чёрные колготки-«паутинки», казалось, делали ноги даже более голыми, чем не прикрытые ничем. – Я понимаю, к этим иннурийским штанам невозможно испытывать иных чувств, кроме ненависти, но тебе не холодно так ходить?
– Холодно, – улыбнулась Вейла. – А что делать? Я потерплю.
* * *
– …О, ты сегодня рано чего-то.
– Очень удачно, не было сегодня очередей. Даже на кассе.
Скинув куртку и ботинки, я протопал на кухню, принялся выгружать провиант, добытый по пути со службы в гастрономе. Что-что, а уж эту часть нашего совместного хозяйства я при малейшей возможности стараюсь брать на себя, поскольку знаю, насколько неприятно толкаться моей ненаглядной среди ушлых горластых тёток. Особенно с включенным телепатором.
– Слушай, когда уже здесь, на Иннуру, изобретут нормального автоуборщика? Уборщиков нет, посудомоек нет – ужас какой-то! И они ещё в космос лезут… хорошо, до пылесосов как-то додумались…
Вейла стояла в полном неглиже, одетая лишь в непременное ожерелье да тонкие резиновые перчатки, доходящие до локтя, и задумчиво разглядывала оранжевое полиэтиленовое ведро с торчащей половой тряпкой, явно не решаясь приступать. Да, влажная уборка жилища первобытными техническими средствами – серьёзное испытание для высокоцивилизованной иномейки. Чего нельзя сказать про меня. Ну да, да – грешен, я ж не отрицаю!
– Во, уселся… – фыркнула иномейка, искоса глядя, как я умещаюсь в уголке дивана с ногами. – Ну вот скажи, чем можно любоваться, наблюдая, как раскоряченная голая женщина трёт мокрой тряпкой пол? Это же не танец!
– Кое-чем всё же можно, – почтительно возразил я. – Ты ж не забывай, я дремучий дикарь. И уровень культурного восприятия соответствующий.
– Да, не успела я убраться до твоего возвращения… Прогнать тебя на кухню, что ли? – Теперь она задумчиво разглядывала уже меня.
– И лишишься возможности ловить на себе восхищённые взгляды любимого. Так хоть какая-то моральная компенсация этого противного поломойства.
– Ладно, уговорил! – рассмеялась она, берясь за тряпку.
Само собой мытьё полов не танец, в этой части моя ненаглядная права. А вот во второй части, насчёт «нечем тут любоваться», не права абсолютно. Гибкий стан, изумительные, неповторимые движения тонких изящных рук… Тугие округлые груди с топорщащимися сосками, прыгающие при резких движениях, как мячики… Переливаются, играют мускулы на ягодицах и длиннейших, потрясающе стройных ногах, широко расставленных… и там меж ними… Я просто млел…
– А в стихах? – Она распрямилась, порозовев и став от этого неправдоподобно красивой.
– М… чего в стихах?
– Ну если все восторги, что крутятся у тебя в голове, попробовать изложить не в презренной прозе, а в стихотворном виде? – Она уже полоскала тряпку.
– Я не умею, – грустно признался я. – А то бы непременно. Такое зрелище и надо увековечить в нетленных строках. «Я помню чудное мгновенье»…
И мы разом расхохотались.
– Слушай, а вот если бы тут, на моём месте, была женщина-иннурийка? – Вейла старательно тёрла пол в углу, опустившись на колени. – Мохнатая такая между ног… неужто тоже красиво?
– Я не могу представлять непредставимое, – возразил я. – На твоём месте я не могу представить никакую другую женщину. Есть только ты… и никого кроме.
– Спасибо, Антоша… – тихо произнесла она, порозовев ещё сильнее. Коротко рассмеялась. – Слушай, а не такое уж и противное это занятие, оказывается, – мытьё полов…
– Так я ж говорил, а ты мне не верила!
– Так… – она вновь распрямилась, вытерла лоб сгибом руки. – Остались кухня, ванная и прихожая. Твоя часть работы. Только всё сними с себя, пожалуйста.
– Ы?! – я озадаченно выпятил челюсть.
– Что-то не так? – в её глазах плясали бесенята. – По-моему, это будет справедливо. Настоящая компенсация морального ущерба от поломойства!
* * *
Массивная пузатая кружка-термос курилась паром, распространяя пряный аромат. Отхлебнув глоток, Инбер почмокал, облизнул губы. Неплохо, совсем неплохо, будем честны… Глинтвейн, изготовленный из некоторых местных вин и специй, если подойти к вопросу творчески, получается ничуть не хуже, чем на прекрасной Иноме.
Иномеец вновь отхлебнул из кружки, расслабленно откинулся в кресле и прикрыл глаза. Выпавшая пауза в череде бесконечных дел слишком коротка, чтобы можно было проведать родных на Иноме. Просто тихий, солнечный иннурийский вечер… короткий, как взмах ресниц. Как раз хватит на кружку-другую глинтвейна, посидеть, подумать… Это всегда полезно, думать. Хотя и не всегда приятно.
Резидент вновь отхлебнул горячий напиток. Девочка моя… знала бы ты, как я понимаю все терзающие тебя вопросы. Кто не любил по-настоящему, тот не поймёт тебя… К счастью, на прекрасной Иноме такие моральные уроды редкость. И не сердись на свою мать, она просто мечется, как попавшая в силок птица… чего не выдумаешь сгоряча. Материнская любовь – это ведь тоже любовь, пойми. Ей невыносима мысль, что дочь может стать несчастной… несчастной на всю жизнь.
Новый глоток из кружки. Иномеец криво усмехнулся. Да, это там, на прекрасной Иноме, моральные уроды редкость. А тут, на дикой Иннуру, явление массовое и обыденное. Здешнее общество вовсе не нацелено на всемерное удовлетворение этой основной и главной потребности разумного существа – потребности любить. Да она, собственно, вообще не считается тут не то что главной, но даже и серьёзной. Здесь практически официально полагают, что счастье не в деньгах, а в их количестве. Это там, на Иноме, Совет Матерей ежесуточно отчитывается перед избравшими их, сколько на планете пар, несчастливых в браке, и сколько несчастных, оставшихся без любимых, и каковы пути уменьшения уровня этого горя… Здесь в пятилетних планах намечается выход на новые показатели по выплавке стали и выработке цемента. Смешно? Ты права, девочка моя, – это не смешно. Это страшно.
Вот потому-то так немного молодых иномейцев, и иномеек в особенности, идут в нашу службу. На Тигайге не идут потому, что тамошней агентуре поневоле приходится обрастать шерстью. А сюда, на Иннуру, не идут по той же причине, отчего местные аборигены не рвутся трудиться в моргах и ассенизационных коллекторах. Да, уровень конвергенции двух видов, иннурийцев и иномейцев, весьма велик, и можно без курса биоморфии в своём естественном виде перейти на Иннуру. Но ещё неизвестно, что хуже – шерсть снаружи или обросшее шерстью сердце… обросшее от долгого пребывания в промороженных бетонных джунглях…
Инбер залпом допил глинтвейн. Нет, девочка моя. Не стану я тебе мешать. Строй своё счастье… Насколько это вообще возможно.
* * *
– Каша сегодня будет с изюмом!
– А курага?
– А курага вся вышла. Ну то есть кончилась. Фиговый из меня хозяин…
– Примерно как из меня хозяйка, – засмеялась иномейка. – Так ведь и не привыкла к тому, что все пропитание тут надобно запасать впрок. Ничего, изюм тоже неплохо!
Хмурое небо за окошком низко висело над городом, своим безрадостным видом скорее напоминая казённое байковое одеяло, нежели пресловутые светлые небеса. И это конец апреля… Как там у классика-то было: «А наше северное лето – карикатура южных зим…»
– А наше северное лето – карикатура южных зим, – неожиданно вслух повторил я.
– Я тоже сейчас об этом подумала, – отозвалась Вейла, по обыкновению уловив ход моих мыслей. – У вас тут не бывает по-настоящему жарко, с этим я как-то смирилась. Но скажи – когда-нибудь уже прекратится этот мерзкий холод? Только дома и чувствуешь себя комфортно!
Я лишь вздохнул. А что тут возразишь? Карикатура, она карикатура и есть…
Зато в квартире Марины Денисовны Рязанцевой царил микроклимат, вполне соответствующий иномейским представлениям о комфорте. Мощнейшие батареи отопления, даже зимой создававшие тут натуральные тропики, сейчас, в апреле, и при открытых настежь форточках уверенно держали температуру градусов тридцать пять и выше. Так что уже давненько я плюнул на пуританскую мораль и отныне дома щеголял в одном лишь цветастом кухонном фартуке, обёрнутом вокруг талии на манер амазонских индейцев и придававшем мне, по мнению ненаглядной, чрезвычайно солидный вид. Почему не в трусах? Да потому, что даже плавки вызывали у хозяйки дома весёлый блеск в глазах, переходивший в сдавленное хихиканье. Представьте себе водолаза в куцем обрезке скафандра на чреслах – примерно так воспринимались на иномейский взгляд штаны любой степени укороченности. Сама же ненаглядная просто и без затей ограничила домашний гардероб связкой амулетов, болтавшихся на шее. Я уже успел уяснить, что без ожерелья любой иномеец чувствует себя голым и униженным, так что снимают они свои цацки, лишь ложась спать. В дополнение к сему гардеробу Вейла позолотила соски какой-то помадой, и на лобке появилось псевдотату, красочное изображение ассигейры в полном цвету – последний писк иномейской моды. Единственное, чего не хватало, так это сакраментальной надписи «возьми меня сейчас». Вероятно, из расчёта, что взрослый парень при виде такой роскоши сообразит, что нужно делать, самостоятельно и без письменных пояснений… При одном виде ненаглядной в таком костюме мой фартук систематически предательски топорщился, что, в свою очередь, страшно нравилось иномейке. Тамошние-то мужчины, как я понял из разъяснений, спонтанной эрекцией не страдали. У них там боевой взвод инструмента происходит сугубо волевым усилием, примерно как руку поднять…
– Каша готова! И чай!
– К приёму каши готова! – Вейла, возникшая в дверях кухни по обыкновению бесшумно, отдала пионерский салют. – А это что? О! Абрикосовое варенье. У мамы утащил?
– И вовсе не утащил, а мне дали. Привет тебе с ним, кстати… Кстати, насчёт климата. Мне кажется-таки, ты зверски мёрзнешь в своей мини.
– Объясняла я тебе, Антоша, объясняла, и всё мимо… – ненаглядная с видимым удовольствием уплетала огненно-горячую кашу, запивая не менее огненным чаем. – Тело ведь не остывает мгновенно. Переход из гипертермальной фазы в мезотермальную при отсутствии одежды длится четыре-пять часов, при наличии одежды может растянуться и поболее. Ещё медленнее происходит переход из мезотермальной фазы в гипотермальную. И всё это время холод как дискомфорт не ощущается, поскольку организм использует даровой запас тепла. Зубы начинают клацать только тогда, когда запас иссякнет и организм вынужден включать печку.
– Вот ты и клацаешь после окончания рабочего дня, – я тоже принялся за свою порцию риса с изюмом, наконец-то остывшего до приемлемой человечьей температуры. – Не хватает запаса до конца…
– Это правда, – вздохнула Вейла. – Как жаль, что нельзя принять ванну утром, перед самым выходом из дома. Увы, на работу нужно являться уже изрядно остывшей, гипертермальная девушка будет выглядеть чересчур вызывающей…
– И что ещё хуже, невозможно нырнуть в кипяток сразу по приходу домой, – я сочувственно покивал. – Пока-то ненаглядный удовлетворит… э… обоюдное детское любопытство…
– Дурачок ты, Антошка! – засмеялась Вейла. – Правильно твоя сестра говорит, ну кто тебя всё время за язык тянет? Дома, кстати, вообще нехолодно. При такой температуре можно прекрасно жить очень долго. Наши организмы приспособлены к длительным ночёвкам. Иномейская ночь, если помнишь, длится два ваших месяца. И всё это время можно пробыть в гипотермальной фазе.
Она брякнула ложку в пустую тарелку.
– Спасибо, Антоша, очень вкусная была каша.
– Рад стараться, вашбродь! – я тоже приканчивал свою порцию. – Каковы планы на выходные?
– Я разве не сказала? Не будет никаких выходных. Шеф велел обеспечить приём и сопровождение экспедиции наших биологов.
– Ого! Далеко?
– Совсем рядом, в Лосиноостровский парк. Но тем не менее.
– Понятно… – я вздохнул. – Это мне с утра нах фатерлянд или как?
– Нет, Антон, – её глаза серьёзны и чуть печальны. – Никаких нах фатерлянд. Ты останешься здесь. Со мной. Я тебя очень прошу.
– Да не вопрос… – я был изрядно озадачен. – Но не принесёт ли это тебе добавочные осложнения?
Взгляд Вейлы стал жёстким.
– Ещё раз, по буквам. Ты мой муж. И я не намерена тебя прятать под кроватью. Хоть от самого Патриарха. Хоть от Совета Матерей. Кому не нравится, пусть глотают молча. Так доступно?
– Да ладно, ладно, чего ты? – я обнял её, гася сердитость. – Я ж о тебе беспокоюсь…
– Ох, Антоша… – она положила мне голову на плечо. – Трудно мне…
Она судорожно вздохнула.
– Светлое время язык не поворачивается назвать днём. Как будто лампу-вспышку включают… А остальное время темно. Темно и холодно. Всё время темно и холодно. И души иннурийцев такие же… замороженные. Темно там и холодно, Антоша, у вас внутри. Не у всех, но у очень и очень многих… Как мама выдерживала?
Она подняла на меня взгляд.
– Знаешь, Антоша… если бы не ты, я бы, наверное, невзлюбила здешних аборигенов. И всю Иннуру заодно. Не гожусь я в миссионеры…
– Маленькая моя… – я гладил её по буйным волосам так нежно, как только мог. – А знаешь что? А ты возьми и пореви…
– М? – Она оторвала голову от моего плеча.
– Ну, это… иннурийки же в особо трудные моменты жизни ревут, ага. И получается облегчение…
– Пореветь, говоришь, – в её глазах уже плясали бесенята. Она потянула за завязки моего фартука, и через секунду тряпочка была отброшена прочь. – У меня есть идея получше. Сейчас увидим, кто тут будет реветь!
* * *
Звонок в прихожей звякнул дважды. Иномеец мельком глянул на амулет, и брови его поднялись. Погасив видеоряд, над которым работал, резидент направился в прихожую.
– Доброе утро, – Вейла стояла на пороге.
– Заходи, – хозяин квартиры посторонился. Тщательно запер дверь. – Что случилось? Имеются проблемы? – уже по-иномейски спросил он.
– Пока ничего страшного не случилось. Но проблема, похоже, действительно возникла.
– Ты проходи на кухню. Чаю хочешь?
– С удовольствием.
Разместившись на кухне и разлив чай из вечно кипящего самовара по толстостенным фарфоровым кружкам, резидент подвинул одну гостье.
– Рассказывай.
– Шеф, право, лучше включить телепатор.
– Как скажешь, – иномеец ткнул пальцем в один из амулетов и некоторое время молчал, глядя в сторону расфокусированным взглядом.
– М-да… Вот до чего доводят шашни с аборигенами!
– Ты можешь оскорблять меня сколько угодно, Инбер, но проблема от этого не исчезнет. Эта девица не слишком умна, зато хитра, злопамятна и упряма. Если она решила капнуть на меня в КГБ, она непременно это сделает. Просто у неё нет пока веских аргументов. Но ведь достаточно капнуть, и собирать аргументы будут уже профессионалы.
Иномеец с силой бросил ложечку в кружку, металл и фарфор жалобно звякнули.
– Право, зря я не отправил тебя домой уже тогда, осенью. Обошлись бы как-нибудь без куратора проекта «Вега», в крайнем случае просто погасили бы эти иннурийские погремушки… Ты создаёшь такие проблемы, о которых нормальный руководитель миссии может только несбыточно мечтать!
– Шеф, я прошу разрешения на экс.
– О как… Спецгруппу прикажешь вызвать? Или желаешь сама, своими руками, так сказать, ликвидировать соперницу?
– Да какая она мне соперница… – поморщилась Вейла. – Но угроза утраты инкогнито тут вполне реальна, шеф. И невозможно предугадать, когда эта Ниночка решится… Я прошу разрешения на экс, Инбер.
– Сиди и не высовывайся! Тоже мне, спецназ в мини-юбке! Ладно… В одном ты права – угроза реальна. И тянуть с этим делом нежелательно. Другие вопросы есть?
– Пока нет.
– Как с подготовкой к приёму-сопровождению экспедиции?
– Всё идёт нормально. Без осложнений.
– Хвала светлым небесам, хоть что-то у тебя идёт нормально и без осложнений… Ладно, иди работай. Ревнивой иннурийкой займусь я сам.
* * *
– Ну вот что это такое!
Моя ненаглядная расстроенно щупала батарею, уже практически холодную.
– Обычное дело. Сумма температур за сутки больше восьми градусов – конец отопительному сезону.
– Восемь ваших градусов! У нас такой холод бывает только ночью высоко в горах!
Я лишь сочувственно вздохнул.
– Ладно, не переживай. Поставим электрокалориферы, будет теплее чем было.
– Когда поставим?! Гости вот-вот прибудут! Какая досада, ну ты подумай…
– Да не переживай, говорю тебе. Жди, через час я буду тут с печками. Ключи дай от машины?
– Да-да, бери, конечно. И деньги вон там, в трюмо!
На улице дул резкий, порывистый ветер, то и дело принимался накрапывать мелкий дождик, но, словно раздумав, тут же прекращал. Двадцать седьмое апреля… м-да… Словно нарочно решила погода Иннуру явить всю свою неприглядность дерзкой иномейской девчонке, забравшейся в чужие угодья.
«Запорожец», как обычно, завёлся с пол-оборота. Ключ в замке зажигания, увешанный кучей брелочков-побрякушек, то и дело звякал на ходу, точно цыганское монисто. Использовать мощь иномейской электроники я и не пытался – без Вейлиного ожерелья робот останется глух, не признает во мне хозяина. Хорошо, что права у меня всё время в кармане…
Я нащупал за пазухой плоскую гладкую бляшку телепатора, выданного мне накануне во временное пользование. Сунул палец в нагрудный кармашек – там завёрнутые в конфетный фантик ждали своего часа клипсы-автопереводчицы. Поскольку, в отличие от иномейских агентов, граждане учёные местным языкам не обучались, вариантов общения могло быть два – либо им всем клипсы, либо мне. Но я-то один. Так что практически без вариантов…
Я ухмыльнулся, вспоминая. Напрасно кто-то полагает, что дар чтения чужих мыслей – безусловное благо. Угу, как же… Лично мне хватило половины дня, чтобы насытиться сим благом по макушку. Это же рехнуться можно, сколько у сограждан в головах всякой муры… Как Вейла целыми днями это выдерживает? Впрочем, и она не всегда выдерживает, отключает…
Так, магазин «Электротовары». То, что нужно!
– Девушка, покажите вон тот электронагреватель, пожалуйста. Нет, не тот, вот этот! Два киловатта? Замечательно. Я два возьму. Нет, три!
Затарившись калориферами, я споро двинулся в обратный путь. В самом деле сегодня к моей ненаглядной должны прибыть соотечественники… и что они подумают, увидев, в каких кошмарных условиях обитает молодой специалист? Мало того что конура бетонная, так ещё и ХОЛОДНО В ДОМЕ!!!
– Ау! Принимай груз! – окликнул я, вваливаясь в квартиру с тремя увесистыми коробками в обнимку. – Слышь, тут у нас какой-то воробей по хате летает!
Больше ничего произнести я не успел. В голове полыхнуло, словно удар молнии, и наступила тьма…
* * *
– …Антон! Антоша! Да очнись же, ну?!
В поле зрения сквозь плавающую призрачную зелень проступило изображение – пара тугих округлых грудей, целящихся прямо в меня острыми позолоченными сосками. Выбрав из двух ту, которая виднелась правее, я протянул непослушную руку и пощупал упругую плоть.
– Отличные титьки у тебя… до сих пор восхищаюсь…
– Уф… – Вейла обессиленно откинулась, прислонилась к стенке, сидя на корточках. – Как ты меня напугал…
– Что это было?
– Это я дура, Антоша. Тестировала «сторожки» и забыла отключить парализаторы… не сообразила, что ты можешь вернуться так скоро.
– Какие «сторожки»?
– Да вставай уже!
Кряхтя, я поднялся с пола, на всякий случай придерживаясь за стеночку. Призрачная зелень в глазах постепенно таяла.
– Так что за «сторожки»?
– Да вот.
На ладони иномейки сидели, прижавшись друг к другу, воробьи. Пара воробышков, сереньких таких…
– Понятно… Роботы?
– Естественно.
– Можно взять?..
– Лучше не надо. Опасное оружие, а ты не обучен.
Опасное оружие косило на меня чёрной бусинкой глаза.
– Классная имиташка, слушай… Прикрывать вашу экспедицию будут?
– Угу.
Один из брелков в ожерелье тоненько пискнул, глаза Вейлы расширились.
– Мне ехать встречать, а тут такой бардак! Время, время!
Всё дальнейшее происходило в бешеном ритме.
– Так… – моя ненаглядная, бесцеремонно засунув куда-то боевых пташек, торопливо напяливала колготки. – Расставь все эти печки под окнами… нет, одну лучше к дивану. Выданную спецаппаратуру включай уже. Ещё на тебе рисовая каша с курагой и кальмары с брусникой. Ничего не успела, растяпа…
– Будут тебе кальмары с печками, – заверил я. – Ты забыла, – я протянул кружевной лифчик.
– Да ай! – она уже натягивала блузку. – Некогда!
– Без шуток, оденься потеплее, – я неодобрительно разглядывал наряд ненаглядной: кожаная юбочка-ультрамини, туфельки, полупрозрачная блузка и курточка-ветровка до пупа. – Знаешь, какой сегодня холод на улице? За ляжки будет щипать не хуже автобусного маньяка!
– Если ты скажешь, что тут у вас когда-то бывает тепло, я просто не поверю. Ты хотел бы, чтобы я встретила уважаемую делегацию в этих жутких штанах? Всё, пока-пока! – Чмокнув меня в нос, она выскочила на площадку.
Через оконное стекло было видно, как юркий «ушастик» резво взял с места и исчез за поворотом. Я вздохнул – систематическое пользование услугами автошофёра вообще-то разлагает… Этак, глядишь, через год все невеликие навыки вождения, приобретённые в автошколе, сойдут на нет…
Я криво усмехнулся. О чём забота, право… А будет он у нас, этот год?
Вся моя нарочитая бравада, порой мужицкая грубоватость, и её весёлая лихость пополам с хозяйственностью – всё это тоненький слой. Ледок повседневности над океаном разлуки. И пробивается порой сквозь трещины такая невыразимая нежность… и у меня щемит сердце. И тогда мы молча сидим на диване, и я глажу её по волосам, по лицу, осторожно дую на пальчики, сжав их в ладонях… И она смотрит на меня взглядом, какого нет больше нигде, во всей Вселенной. Какого просто не может быть.
Неужто у нас не получится?
Я шумно выдохнул воздух, тряхнул головой. Ладно… Что там у нас в очереди? Печки – каша – кальмары с брусникой. Действуйте, товарищ! И не забудьте переодеться в парадный фартук, кстати. Официальная делегация солидных учёных прибывает, а тут в доме разгуливает дикарь в перьях и с кольцом в носу… то есть в брюках.
Каша уже вовсю кипела, когда в прихожей раздался звук отпираемого замка.
– Проходите, уважаемые! Вот тут я и живу.
– Очень, очень любопытно… и мило! Э… прошу прощения, всё время забываю, как снимается эта амуниция… – Иномейские слова странно переслаивались в моей голове с шелестящим беззвучно-синхронным телепатическим переводом. Точнее, я просто понимал общий смысл сказанного.
– Давайте я вам всем помогу. Вот это вот так расстёгивается… ага, теперь просто стянуть с себя… вешайте снятое вот сюда, на крючки…
Я сделал над собой гигантское усилие, дабы подавить ухмылку – ответственная делегация ввалилась в зал, облачённая в одни длинные футболки. То есть трое мужчин в футболках, единственная же в компании учёная дама щеголяла в шёлковой комбинации. Так что моя ненаглядная в своей кожаной юбке, блузке и колготках выглядела на общем фоне почти мусульманкой, наглухо закутанной в чадру.
– А вот это Антон, познакомьтесь. Мой муж.
Нет, что ни говори, а светское воспитание у них там, на прекрасной Иноме, просто безукоризненное. Вот, пожалуйста – ни раскрытых от изумления ртов, ни дурацкого гыгыканья. Хотя смятение в мозгах немалое.
– Приветствую, уважаемые! – я поднял руку на манер Чингачгука, встретившего белых братьев. – Очень кстати, каша поспела!
Ничто так не помогает заполнить неловкую паузу, как предобеденная суета. Мужчины выкатывают и раздвигают стол, расставляют стулья, женщины тот стол сервируют… в общем, все трудятся плечом к плечу, и возникает чувство коллектива.
– …Такая маленькая тележка, мы втроём сзади еле разместились, – дама в комбинашке низко склонилась, расставляя столовые приборы и нимало не стесняясь открывающегося сзади вида. – Ройро, как самый массивный, сел спереди. Будь Саор и Ниал такими же богатырями, и мне пришлось бы выбирать, кому сесть на колени, – она засмеялась.
– Не слушай её, Антон. Айя больше всего на свете любит сидеть у мужчин на коленях.
– Нахалы, ох и нахалы! Когда это я просилась к вам на колени?
Я широко улыбался, слушая шутливую перепалку. А ничего так ребята, похоже. Ничего общего с чопорными учёными сухарями.
– Садитесь, садитесь уже! Каша стынет, чай стынет!
– М-м, вкусно! – Айя с удовольствием поглощала экзотическое иннурийское блюдо. – Это вот беленькое – зёрна риса, да? Ага, я его узнала! А вот это оранжевое чего такое? Сушёные плоды абрикоса? Саор, у нас есть в коллекции абрикос?
– Да не растёт он в этом климатическом поясе, – это уже моя ненаглядная. – Здешние деревья в большинстве совершенно бесплодны.
– Странно, ты не находишь? На месте аборигенов я бы давно заменила бесплодные заросли плодовыми деревьями. Лес должен кормить!
– Ройро, какой ужас! Ты ешь мясо млекопитающих!
– Да ладно врать-то, – импозантный широкоплечий мужчина с аппетитом поглощал кальмаров с брусникой. – Телепатор включен у меня, так что все ваши розыгрыши обречены на провал. Антон, это точно не рыба?
– Вообще-то кальмары моллюсками числятся, головоногими, – улыбнулся я.
– Слышали, коллеги? Головоногий и притом очень вкусный моллюск!
– Спасибо, Антон, спасибо, Вейла, – Ниал промокнул губы салфеткой. – Всё было замечательно вкусно. Вейла, ты наш проводник, каков план? График достаточно напряжённый.
– Прямо сейчас и поедем. И я бы предложила ради экономии времени и безопасности не соваться лишний раз в тинно.
– Два церка без сна, мы же свалимся…
– Да почему без сна? Вот тут и отоспитесь, в той комнате.
– Хм… а что, это идея. Но… мы вас не стесним? Четверо всё-таки.
– Стесните чуть-чуть, – засмеялась Вейла. – Но мы потерпим. Правда, Антоша?
– Да не вопрос, – я тоже засмеялся. – Главное, чтобы не слишком громко храпели!
* * *
Ртутная лампа уличного фонаря изливала свой резкий мертвенно-голубоватый свет, проникавший в незашторенное окно, на потолке, на светлом квадрате метались мутные тени древесных ветвей. Ветер гулял по ночному городу, завывая и присвистывая, словно в тоске – прошла зима, и нет уже той мертвящей силы в морозе… разве мороз это? Так, жалкий ночной заморозок… Скоро, совсем уже скоро. Считаные дни остались, и набухшие почки развернутся клейкими листочками, одевая лес в прозрачный изумрудный наряд. И станешь ты, ветер, тёплым и ласковым…
– Вейла…
– М?
– Не спишь?
Короткий смешок.
– Любишь ты, Антоша, задавать риторические вопросы…
Её тело было шелковистым и лишь чуть горячим – такое бывает у больного, только-только подловившего простуду. Как там правильно называется-то… да, субфебрильная температура. То есть это у гомо сапиенсов субфебрильная, а у обитателей прекрасной Иноме гипотермальная фаза.
– Ты даже ванну сегодня не приняла…
– А… завтра с утра… Я с ног валилась.
Я только сочувственно вздохнул. Экспедиция вернулась уже затемно, до самого заката работали товарищи учёные, в поте лица изучая флору Иннури… Вернулись переполненные впечатлениями и сразу полезли в ванну – первой Айя, как дама, потом мужчины… Каждый отогревался в кипятке по полчаса. Так что, когда ванна освободилась, моя ненаглядная уже и вправду едва удерживала веки раскрытыми.
– Мне казалось, вот упаду и усну, как камень в воду, – она говорила чуть слышно, чтобы не разбудить гостей. – А не идёт сон почему-то…
– Так иной раз бывает, когда переутомишься.
– Скажи, Антоша… если что… как ты будешь жить без меня?
Холодная лапка тронула сердце.
– Не говори так.
– Но ведь об этом тоже надо думать, – её глаза близко-близко и в темноте кажутся пугающе бездонными. – Ты же в курсе, какую пакость замыслила эта твоя воздыхательница. Комсорг и набирающий вес общественный деятель.
Пауза.
– Инструкция неумолима. Агент, попавший в поле зрения местных органов безопасности, должен быть выведен из работы и эвакуирован на Иноме.
Я приподнялся на локте.
– А теперь послушай меня. Я не хочу думать о том, что не должно случиться. Я ничего не хочу думать насчёт своего устройства в загробной жизни. Моя жизнь – ты. Здесь и сейчас. Местные органы? Плевать. Мы уедем на край света, в Сибирь. Или в Амазонию, или в Папуа – Новую Гвинею. И никто не сможет тебя у меня отнять. Ни дикари-иннурийцы, ни ваш иномейский спецназ.
Её глаза будто лучились незримым светом.
– Хороший ты какой, Антоша… Ладно. Я согласна даже на Папуа.
Губы, горячие и нежные, как у ребёнка…
– Олла кео йо кье, – прошептала Вейла, прижимаясь ко мне. – Возьми меня сейчас…
Глава 5 Солнцестояние
Утро красит нежным светом Стены древнего Кремля, Просыпается с рассветом Вся советская земля!Бодрый марш из репродукторов гремел, причудливо переслаиваясь эхом, делавшим часть слов неразборчивыми. А впрочем, чего тут разбирать? Всё и так ясно, даже без слов. Первомай, Первомай, сколько хочешь наливай!
– Ура, товарищи!
– Урааааа!
Вейла шагала в нашей колонне, цепко ухватив меня под руку. Глаза её сияли от возбуждения, то и дело иномейка с любопытством вытягивала шею, вертя головой направо и налево. Ну ещё бы, мелькнула у меня в голове посторонняя мысль. Для иномейского агента все эти празднества, во-первых, великолепная возможность для сбора социопсихологического и прочего ценного материала… а во-вторых, кто откажется побывать задаром, к примеру, на карнавале в Рио? Граждане тоже обращали изрядное внимание на красивейшую девушку с буйной копной чёрных волос и изумительной фигурой… а ноги! Это ж с ума сойти, какие ноги…
– Ревнуешь?
– И притом жестоко. Краешек попы зачем демонстрируешь трудящимся? Это будит в трудящихся дремучие инстинкты.
– М? – в её взгляде лёгкая растерянность. – Ты считаешь? Но ведь я же в колготках!
Я возвёл очи к светлым небесам. Это Ленке в глубине души понятно, что юбка-ультрамини наряд эротический. Но попробуйте убедить иномейку, что колготки-«паутинки» – это вовсе не разновидность штанов!
– Не переживай, – её глаза смеются. – Они тебе не конкуренты. Трудящимся только самый краешек, ненадолго и издали, тебе же всю, постоянно и вплотную!
Возразить было нечего.
– Антон! Привалов!
– Привет, Саня.
– Здравствуйте, девушка! Познакомил бы, что ли?
– Это вот Марина. Это Саня Кравченко, начинающий инженер и опытный баламут.
– Такой молодой и уже опытный?
– Не слушайте его, это он по злобй клевещет! Потрясно выглядите, Мариночка, я восхищён!
– Закатай губу, Санёк, – я демонстративно обнял ненаглядную за талию. – Что нам завещал товарищ Чапаев? Коня, шашку и жену не давай никому!
– Вот так всегда… Ни коня, ни шашки, и даже жён всякие шустряки уже расхватали!
Иномейка хохотала, блестя жемчужными зубками.
– А где-то наш комсорг? – я оглянулся. – Я Ниночку имею в виду…
– Как, ты не в курсе? – искренне изумился Санёк.
– Что я пропустил?
– Ну, в общем, деликатная болезнь у неё выявилась. Короче, в дурке она.
– Ого… – теперь уже я был изумлён. – Вот это да…
– Сам в недоумении, старик. Вроде такая активная была, рассуждала здраво, как Карл Маркс. И вот, такое несчастье.
– А где лежит?
– Да в Ганнушкина бают.
– Хм… где это?
– Ну, адрес вроде как улица Потешная, три. Вон девчонки пытались к ней скататься, навестить, проведать как и что, да завернули их. Закрытое заведение, без разрешения главврача ни-ни…
Однако, думал я с лёгкой оторопью. Не шутит, стало быть, иномейский резидент. Принял превентивные меры. И как умно ведь сработано. Это вам не тупая физическая ликвидация. Гуманизм? Гуманизм, само собой, имеет место быть. Покойника назад не вернёшь, а психа вполне можно вылечить. Но, сильно подозреваю, гуманизм тут не единственная причина и даже не главная. Любая безвременная кончина молодой девушки, даже железно замаскированная под инфаркт или самоубийство, всегда вызывает массу вопросов. А если, скажем, Ниночка уже успела капнуть в органы или заложила куда-нибудь письмо – «в моей смерти прошу винить такую-то»? Психушка – совсем иное дело. Ну ясен пень, инопланетная шпионка эта самая Марина, суккуб-инкуб и прочая нечистая сила… да вы лежите, лежите, больная, не надо нервничать. Вот сейчас укольчик поставим, и сразу станет легче… А насчёт инопланетных агентов не переживайте, никуда они не денутся, все в итоге у нас окажутся. Так что спите спокойно, вам вредно волноваться!
– Ребята, как насчёт по чуть-чуть? – Коллеги явно намеревались разогреться.
– Ой, нет, спасибо! Нас ждут у Антона, там уже и стол накрыт, роднёй манкировать нельзя! – Иномейка, как всегда, мгновенно выдала подходящую версию. Здорово их там натаскивают на курсах, ничего не скажешь…
– Ну всё, мы исчезаем! Ещё раз с праздником всех! – Вейла потянула меня за руку, выводя из рассасывающейся толпы.
– С праздником!
Проспекты и улицы столицы были наполнены праздничным гулом и бодрыми победными маршами.
– Что-то не так?
– Потешная улица… – я криво усмехнулся. – Потешно, да…
Глаза иномейки сузились.
– А ты как думал, Антоша?
Прежде чем ответить, я задумался. А в самом деле, чего я ожидал?
– Скажи… что она знала-то, эта Ниночка? Что вообще могла знать?
Вейла чуть усмехнулась.
– Кроме «знать» есть ещё и «догадываться». Мужчин-иннурийцев деморализуют мои ноги, и больше они ни на что не глядят. Женщина, пристально следящая за успешной соперницей, способна подметить ой как немало.
В памяти послушно всплыло: «Она тварь! Она же нелюдь, суккуб, Антон, неужели ты не видишь?!»
– И в этом она права, – иномейка вновь усмехнулась, жёстко. – Нелюдь я. Любая медкомиссия подтвердит. Тем более патологоанатом.
– Ладно… – я встряхнулся. – Нас дома ждут!
* * *
– Ка-акая гостья!
– Здравствуйте, Алёна Павловна. Эдуард Николаевич, здрасте.
После того памятного дня, 8 марта, отношение моих родителей к потенциальной невестке стало не то чтобы отрицательное, но, скажем так, настороженное. Особенно мамы. Вне сомнения, женское сердце чуяло, насколько серьёзно прикипел сын к сей девушке. Отсюда и опасения – не сломает ли девица-красавица судьбу родного сына. Кольцо на пальце – это ведь так, внешний признак. Как и штамп в паспорте. Пальцы сыночка могут быть совершенно свободны от колец, однако что в том толку, если его сердце эта Марина заберёт с собой да и вывезет за пределы СССР?
– Эдуард Николаевич, а что вы на демонстрацию не пошли? Сегодня первый день хорошая погода.
– Так вышел я уже из пионерского возраста. Это вон Ленке впору с девчонками резвиться, да вам ещё с Антоном как молодым специалистам…
– Ленка обещала вернуться или как? – Я уже резал на кухне хлеб.
– Да кто её знает, когда она вернётся. – Мама мешала в посудине салат-оливье с непривычным ожесточением.
– Что случилось, ма? – негромко спросил я.
– Ничего пока не случилось.
– А мы не будем её ждать, – поднялся с дивана отец. – Нахохочется с подружками, проголодается, прибежит как милая. Мы-то за что должны страдать? Трудящиеся голодать не должны! У нас тут не Африка! Верно, Марина?
– Святая правда, Эдуард Николаевич, – в глазах «Марины» уже роились смешинки. – Не Африка у нас тут. Ой, не Африка! Три дня назад ещё была такая не Африка, зубы клацали.
– Просто нужно потеплее одеваться, – встряла мама, расставляя посуду.
– И с этим тоже трудно поспорить, – иномейка вздохнула. – Если исходить из экономии тепла, в Москве нужно почти всегда ходить в тёплой куртке и штанах. Ватных желательно. Но скажите, Алёна Павловна, вот вам никогда не приходила мысль, что женщины и молодые девушки в особенности в мешковидных нарядах выглядят безобразно?
– Почему обязательно безобразно?
– Вот видите… Вы привыкли. Присмотрелись. И безобразное кажется вам нормальным.
– Есть же вполне элегантные пальто, приталенные…
– Есть, есть. Но ходят-то в большинстве в мешковидных куртках. Привычка – страшная сила.
– Судя по вашим словам, Марина, вы только-только из мест, где под пальмой на ножке стоят фламинго.
– Я этого не говорила, прошу заметить, – улыбка Вейлы стала ослепительно-неотразимой. – Но я это всё к чему… Будь я одна, скорее всего, тоже не слишком заморачивалась бы собственным внешним видом. Ходила бы в мешке с рукавами, штанах и плевать. Но теперь со мной Антон. И я просто не могу, не хочу и не могу выглядеть плохо. Кто-то ещё пялится на мои ноги? Тоже плевать. Главное, чтобы видел ОН. Чтобы смотрел на меня, не отрывая глаз, – да, я так хочу. И прошу простить, Алёна Павловна, мою прямоту. А также юбку, которую, судя по вашему взгляду, вы полагаете излишне откровенной.
– Есть такое насчёт излишней откровенности, – рассмеялась мама. – Ну да лезть в чужой монастырь со своим уставом дело безнадёжное. Прошу к столу! Антон, ты чего там копаешься?
– Глинтвейн готовлю! – я уже вносил в зал поднос с чайником, прикрытым махровой салфеткой, и толстостенными пузатыми чашками, предварительно разогретыми кипятком. – Первомай, Первомай, сколько хочешь наливай!
– Вы балуйтесь, я же, с вашего позволения, водочки выпью, – отец раскупорил «Столичную». – Признаться откровенно, Вейла, мне история вашего с Антоном романа представляется крайне интригующей.
– Отчего вы назвали меня этим детским прозвищем, Эдуард Николаевич? – иномейка чуть подняла бровь. – Нет, просто интересно. Я уже почти забыла его.
– Да вот Антошка по ночам всё время бредил – Вейла да Вейла… Так детское прозвище, стало быть?
– Ну да, – не моргнула глазом моя ненаглядная. – Времён игры в вампиров, ведьм и фантомасов.
– Но как же вы познакомились? Среди Антошкиных знакомых вас, Марина, я не припомню, хоть убейте.
– Не терзайте себя сомнениями, Эдуард Николаевич, – рассмеялась «Марина». – Не были мы знакомы до той роковой ночи. Мальчишки тогда жестоко подшутили надо мной, оставив в одной ночнушке на кладбище. К счастью, не все глупые мальчишки жестоки. Вот один такой глупый, но добрый мальчишка и попался мне тогда.
– Марина, дико извиняюсь, но не могу не задать ещё вопрос. Насчёт фотографии.
Улыбка иномейки была теперь сродни иномейскому солнышку, вдвое более яркому, чем на Иннуру.
– Видите ли, Эдуард Николаевич, глупыми бывают не только мальчишки. Как ещё могла отблагодарить двенадцатилетняя девчонка, перекачанная романтизмом по самую макушку, своего благородного спасителя? Реального спасителя, между прочим, – я тогда могла банально замёрзнуть насмерть. Возможно, девушке более взрослой могла прийти в голову мысль и о… гм… более серьёзном вознаграждении. Но мы были ещё детьми.
Улыбка погасла.
– А потом что-то случилось. То есть это я теперь знаю, что у Антоши была амнезия. Тогда же, когда Антон меня не узнал, я просто подумала, что он тоже… ну… такой же скот, как и те мальчишки. Насмеялся надо мной и теперь делает вид, что не знаком… И решила больше никогда не попадаться ему на глаза. Сделать это нетрудно, если живёшь в Москве, всё-таки город довольно немаленький. Потом смертельная обида прошла, всё покрылось толстым слоем пыли… До встречи в автобусе.
Это же надо уметь так гладко врать, мелькнула в моей голове очередная посторонняя мысль. Прямо готовый фант-роман, а не легенда. Здорово всё-таки готовят иномейских агентов.
– Звучит убедительно, – в глазах отца тоже зажглись огоньки, причём довольно иронические. – Эх, молодёжь… Ладно. Я ещё водочки выпью, с вашего благоволения.
– А это что у вас там, гитара? – иномейка чуть вытянула шею.
– А… это Антошка вон баловался, а теперь Ленка.
– Можно?
Достав гитару, которую Ленка украсила легкомысленным розовым бантом, Вейла уселась поудобнее на стул, закинув ногу на ногу, пощипала струны, настраивая инструмент.
– Эль Кондор.
И полилась древняя, гордая и грустная мелодия. И зазвучал её голос, бесконечно родной и ещё более волшебный.
Yaw kuntur llaqtay urqupi tiyaq, maymantam qawamuwachkanki kuntur kuntur. Apallaway llaqtanchikman, wasinchikman chay chiri urqupi, kutiytam munani kuntur kuntur…Последний звук струны затихал долго, словно в электронном ревербераторе.
– Однако… – первым пришёл в себя отец. – У вас талант, Марина, у вас определённо огромный талант. Признаться, эту песню я привык слышать в ином ключе… Симон и Гарфункель…
– Это песня древнего народа инков, убитого пришельцами, – теперь в глазах иномейки тлел потаённый огонь. – Вышеупомянутые Симон и Гарфункель просто украли песню убитого народа. А также не упомянутые вами Пол Саймон и Даниэль Аломиа Роблес.
– Гм… Многие маститые музыкальные критики не согласятся с вами. Многие полагают, Пол Саймон и Даниэль Роблес обессмертили её.
– Я полагаю иначе, и моё мнение, увы, в данном случае единственно правильное. Вне зависимости от того, что там себе полагают всевозможные ваши маститые. Эта песня убитого народа, народа инков, и петь её следует на родном языке.
– Мало кто знает этот язык.
– Кто не знает, пусть не поёт. Это просто плагиат, Эдуард Николаевич.
Огонь в глазах иномейки разгорался с силой.
– Представьте себе ситуацию. Некие пришельцы напали на эту страну – вот эту, где мы сейчас все находимся. Истребили весь русский народ, остатки загнали в глухие углы. Присвоили и освоили трофеи. И культурные тоже, совершенно верно. Перевели стихи Пушкина на свой язык, а оригинал на помойку. Как вам такой вариант?
– По-моему, вариант крайне мерзкий, – подал я голос.
– Вот Антон всё понимает. Именно мерзкий.
– Да уж… – отец крякнул. – Должен признать, вы открылись с совершенно неожиданной стороны, Марина.
– О, у меня ещё много неоткрытых сторон! – рассмеялась Вейла, возвращаясь в прежний, лучезарно-улыбчивый облик. – Правда, Антоша?
* * *
– …Ну ты бесподобно спела, слушай. Я просто потрясён. Когда научилась? Ведь вот только вчера говорила, не умею пока…
– И не вчера, Антоша, а в прошлом году. Вот скажи, отчего так – я каждый твой шаг помню, а ты даже не вникаешь в дела ненаглядной? М-м? Тоже деморализован моими ногами? – Её глаза смеялись.
Я вздохнул.
– Ноги ладно, ноги можно перетерпеть. Вот глазищами твоими точно деморализован. Гляну, и будто время останавливается…
Её глаза ласкали меня.
– Ты удивишься, но я тоже. Мне кажется, ты был всегда…
Какие тёплые и нежные у неё губы… не оторваться…
– М-м… ну всё уже, всё, – её грудь глубоко вздымалась. – До дома…
– Это долго… – до чего всё-таки замечательная вещь, эта юбка-ультрамини…
– Товарищ, товарищ, возьмите себя в руки! – Она со смехом вырвалась из моих объятий.
Мы шли по тихим переулкам, по огромному городу, который силилась и не могла проглотить короткая майская ночь. Поскольку в гости к родителям мы заявились прямо с первомайской демонстрации, «ушастик» сегодня остался без работы. И я ничуть не жалел об этом.
– Как хорошо… – Вейла глубоко вздохнула. – Но всё-таки ночью опять холодно, что ты будешь делать…
Она вдруг хихикнула.
– Ты чего?
– Хорошо, что у тебя нет при себе телепатора. Не то бы ты узрел мои страдания в ходе визита. Я же сидела как на гвоздях.
– Это ты насчёт юбки?
– Ну да. Как назло, столик низенький и перекрёстный обзор. Чуть раздвинь ноги, кто-то непременно увидит нечто, для взора иннурийцев совершенно непереносимое. Из двух зол пришлось выбрать меньшее, повернуться к твоей маме анфас. Надо было, наверное, всё-таки надеть что-то другое… Нет, но я не понимаю, зачем тогда делают эти юбки, если сами аборигены Иннуру полагают, что ходить в них неприлично? Прибор показал, Эдуард Николаевич был заметно шокирован.
– Много заметил?
– Ну, не так чтобы очень, – в её глазах плясали бесенята. – Надо было мне всё же надеть так называемые трусики, что ли, перетерпела бы.
– Оп… А ты без?
– Естественно. Многослойные штаны – спасибо, мне хватило зимы… Хорошо, что в этих имеется почти непрозрачная серединка…
– Ластовица называется.
– Замечательная ластовица. Не то шок твоего папы был бы сильнее.
Она вдруг напряглась.
– Что такое?
– Идём скорее. – Иномейка резко ускорила шаг, переходя на ту самую стремительную скользящую походку, угнаться за которой шагом аборигену-иннурийцу очень непросто – того гляди перейдёшь на рысь.
– Поясни, – мне всё-таки удавалось держаться рядом и не скакать.
– Да просто шпана за нами, Антоша… Эх, не удаётся оторваться. Побежали ведь, щенки… Ладно. Давай сюда!
Вейла резко свернула в закоулок, освещаемый светом фонаря, прилепленного на крыше здания. А сзади уже стремительно надвигался топот.
– Девушка, а девушка! Куда так спешите?
Малолетние ведь совсем шакалята, младшему лет четырнадцать. Старшему семнадцать от силы. Я пересчитал – восемь голов.
– Слышь, чувак, у тя закурить есть?
– Для вас найдём! – широко улыбнулся я.
– Во, давай курево и вали. Нам тут с тёлкой потолковать надо.
– Ой, мальчики, да как же вас много, – иномейка стояла, согнув руку в локте, и на пальце чуть поблескивал камушек дешёвенького перстня. – Ну что, встали все на четвереньки?
Лёгкое изумление на мордочках.
– Вот я не понял… – начал было главарь.
– Ну как угодно, моё дело предложить. Головы-то ваши.
Шайка повалилась разом, точно сбитые кегли. Деревянный стук затылков об асфальт свидетельствовал – напрасно ребятишечки отказались от дельного предложения.
– Всё же как ваша Иннуру отличается от прекрасной Иноме, – Вейла закусила губу. – Испоганили такой чудный вечер… Идём скорее, Антон.
* * *
Ослепительно-голубая трещина расколола небо надвое, и почти мгновенно ударил гром. Грохнуло так, что где-то лопнуло, зазвенело стекло. Инбер, поморщившись, сунул палец в ухо, потряс головой.
– Значит, не было никакой возможности избежать эксцесса?
– Я не увидела такой возможности.
– Так не увидела или не было?
Вейла, сидевшая с ногами в кресле, встряхнула тяжёлыми прядями непросохших волос. Сейчас девушка пребывала в полном неглиже, колготки, насквозь промокшая блузка и тёмная вельветовая юбка висели на «плечиках» прямо над электрокалорифером – иномейка попала под внезапный ливень.
– Я не увидела. Многоуважаемый Инбер, прошу указать мне, где ошибка. Батарейка ужаса не даёт амнезии и к тому же переполошила бы всех жителей, оказавшихся в зоне действия…
– Тебе следовало просто убежать. Даже специально тренированные иннурийцы бегают весьма неважно. Тем более нетренированные.
– Шеф, но я же была не одна.
Инбер резко повернулся.
– Вот. Вот! Который раз ты влипаешь в переделки, как муамурр в смолу! И всё по одной причине, заметь! Я понимаю, любовь есть высокое безумие, но сколько же можно?!
Вейла молчала, глядя в окно, почти непрозрачное от потоков воды – майская гроза разгулялась не на шутку.
– В общем, ситуация скверная. Один из аборигенов скончался до прибытия «Скорой помощи». Неудачно упал, там из асфальта торчал металлический штырёк… Если бы пострадавший был один, без компании, не вопрос. Несчастный случай – и точка. И если бы обошлось без трупа, тоже не проблема – безусловно, никто из подонков и не подумал бы обратиться в милицию. Сейчас же по инциденту заведено уголовное дело. Пока райотделом милиции, но, думаю, там оно пробудет недолго. Очень уж странный групповой обморок, да с групповой амнезией вдобавок.
Пауза.
– Очень надеюсь, что вашу сладкую парочку никто из местных жильцов не приметил. Или по крайней мере не в силах опознать. Однако надежда надеждой, а Инструкция Инструкцией.
Пауза.
– Значит, так. Сюда больше не приходи, по телефону не звони. Вся связь только через необнаруживаемый канал. Возьми из кладовки пару «сторожков», один «воробей» и один «попугайчик». Последний пусть стоит на взводе круглосуточно, охраняет квартиру. «Воробья» использовать при выходе из дому, когда на службе – мониторинг помещения, в котором находишься, через окно. При индикации потока внимания к твоей персоне выяснить источник и в случае обнаружения профессиональной слежки немедленно дать знать мне, – резидент окинул взглядом сотрудницу. – Я понимаю, поток внимания при такой внешности и минимальной длине юбки всегда зашкаливает, но придётся потрудиться. Вопросы?
– Небольшой нюанс, шеф. Я езжу на службу на автомобиле. «Воробей» не в силах угнаться. Можно я возьму ещё и «стрижа»?
– Бери.
– И ещё… Антон совершенно лишён каких-либо средств защиты.
– Пусть катится к папе с мамой.
– Инбер, это уже не поможет. Если начнут копать… Антон станет для меня «окном уязвимости». Я же не предлагаю выдать второй индкомплект активной самообороны. Ни «воробьев», ни «стрижей»… один телепатор. Ну хорошо, пусть хотя бы индикатор потока внимания. Я очень прошу, шеф. Это действительно необходимо.
– Бери хоть чёрта лысого, лишь бы больше никаких эксцессов, – резидент перешёл на русский язык. – На День Победы чтобы оделась нормально. Юбка до колен, жакет и прочее. Всё, иди работай!
* * *
– …Тошка, ты как специалист должен знать. Через сколько минут эта дурища до Америки долетит, если её прям счас запустить?
По экрану телевизора, полыхающему красными бликами от изобилия алых стягов на Красной площади, неторопливо проползали могучие тягачи с лежащими плашмя ракетами.
– Не долетит вовсе.
– Ы? Это почему это?
– Да потому что дурища здесь ты, а это оперативно-тактическая ракета «Луна-М». Ей не то что до Америки, ей до Тулы не долететь.
Несколько секунд Ленка, предварительно надув губы, размышляла, не обидеться ли на «дурищу», но, очевидно, решила погодить.
– Везёт твоей Марине, – сестричка вздохнула. – Всё-таки есть в гэбэшной службе свои преимущества.
– А с чего ты взяла, что она из кагэбэ?
– Ой, Тоша, я тебя умоляю! Ты за первоклассницу меня держишь, что ли? – Ленка кивнула на телевизор. – Нашего брата пролетария на парад к трибуне мавзолейной сроду не пустят. И потом, в Нагонию её эту она что, едет бананы собирать?
Возражать я не стал. Воистину, как говорил некто Воланд, – «если вам так удобнее, то и считайте». Ни к чему расшатывать стройную и непротиворечивую легенду моей ненаглядной, скупыми штрихами мастера отложенную Вейлой в головах моих родственников. И в конце концов Нагония, мифическая африканская страна из сериала «ТАСС уполномочен заявить», ничем не хуже реальных Уганд и Эфиопий.
Сегодня мы с Ленкой встречали День Победы вдвоём. Ну так сложилось. Вейла была в числе приглашённых на Красную площадь, и я даже догадывался, кто именно это самое приглашение ей организовал. И с какой примерно целью. Телепатор действует на расстоянии не более нескольких десятков метров… ну там до трибуны мавзолейной, выражаясь Ленкиными словами, где-то так и будет. Я же в число приглашённых, естественно, не входил. Ленка, в свою очередь, осталась куковать дома, что-то не заладилось у неё с подружками на сегодня. Что касается мамы-папы, то они ещё вчера укатили в гости на дачу к старым друзьям, с которыми не виделись уже довольно давно.
– Тоша, а можно я спрошу?
– Смотря о чём.
– Как она… ну… в постели?
Я оторвался от созерцания парада, с интересом рассматривая родную сестричку.
– Законный вопрос. В самом деле, должна же сестра знать, каково родному брату в койке?
– Ну Тоша… – Ленка вновь надула губки, очаровательно хлопая ресницами. – Ну я же девушка. Я ж не просто так спрашиваю. Вдруг пригодится…
– Оба-на! – мой интерес к сестричке стремительно нарастал. – А мама с папой в курсе, что ты от чтения любовных романов намерена перейти к… гм… практическим занятиям?
– Уй, какой дурак ты, Тошка! – окончательно надулась Ленка. – Невозможно ни о чём с тобой разговаривать!
Грохочущая техника на экране сменилась красочной заставкой. Кончился парад.
– Ладно, не дуйся, – я обнял сестричку. – И вообще знаешь что? Поехали к нам, ей-ей.
– К Марине? – вся надутость с Ленки мигом слетела.
– Ну да, – я улыбнулся. – А то она уже пеняла мне, мол, сколько времени знаемся, а даже сестра твоя в гости ни ногой. Манкирует, стало быть.
– Я манкирую? Да хоть сейчас!
– Ну вот и ладненько, вот и договорились. Сейчас Марина с Красной площади выберется, позвонит, и…
Телефон на столике застрекотал так неожиданно, что я вздрогнул. Нервы-нервишки расшатались, однако, товарищ Привалов.
– Да!
– Антон? – родной голос в трубке явно взволнован. – Сможешь сейчас подойти?
– Куда?
– Где ты мороженым меня кормил.
– Понял, иду.
– Жду! – короткие гудки.
Помедлив секунду, я положил трубку и молча двинулся в прихожую. Вейла зря паниковать не станет.
– Тоша, ты куда? Марина звонила?
– Она.
– Что-то не так?
– Похоже. Если что, скоро не жди!
На улице дул резкий порывистый ветер, и если на припеке майское солнышко скрадывало прохладу, в тени от озноба не предохраняла даже толстая вельветовая рубашка. Интересно, сколько сейчас в Москве градусов… похоже, пятнадцать, не больше. Как точно выразилась моя ненаглядная: «Если ты скажешь, что тут у вас когда-то бывает тепло, я просто не поверю»…
Ну вот и он, тот самый киоск. Где я в прошлом году пытался угостить ничего не подозревающую иномейку затвердевшей от холода водой с приправами. А вот и она, сломанная скамейка. Так ведь за зиму и не починили… дикари-с…
– Здравствуй, Антон. – Она, как всегда, возникла будто ниоткуда. Серо-стальной костюм, жакет со значком и юбка до колена, строгая белая блузка – и не подумаешь, что несколько дней назад эта деловая дама демонстрировала трудящимся краешки ягодиц.
И уж подавно невозможно представить, что в этих вот прекрасных глазищах так любят плясать, резвиться смешинки. Сейчас в них безраздельно царил тёмный, липкий, как мазут, ужас, с трудом подавляемый силой воли.
– Что случилось, родная?
– Пока ничего, – голос напряжён, как взведённая пружина арбалета, и оттого особенно ровен. Она цепко подхватила меня под руку. – Пойдём пройдёмся. Праздник же.
– Погоди… ты можешь вкратце хотя бы намекнуть?..
– Ничего не говори, просто шагай в ногу.
Более вопросов я задавать не стал. Шагать так шагать.
Шагали мы довольно долго, и уже нетрудно было догадаться, чего именно ищет иномейка. Самый тихий переулок, где при желании можно услышать, как падают листья. И даже как растут. И в том переулке самый глухой тупичок, куда нога человека ступает нечасто.
Дворик, открывшийся взору, поражал безлюдьем и в то же время отсутствием мерзости запустения. Сквозь прошлогоднюю мочалку прелой травы густо пробивалась свежая поросль, ветви деревьев, одетые зелёной дымкой, скрывали очертания громоздких бетонных коробок, высящихся поодаль. Нигде не видать мусорных куч, битых бутылок, и даже строго обязательных похабных надписей на стенах близлежащих гаражей было раз-два и обчёлся.
– Вот тут посидим, – Вейла провела пальцем по серой доске самодельной скамейки, проверяя, не слишком ли грязна. Я критически оглядел доминошный столик, не слишком ровно вкопанный в грунт.
– Похоже, дело серьёзное. Рассказывай.
– Не гони, Антон. Дай мне отойти.
Пауза.
– Я только что с Красной площади… впрочем, ты в курсе.
Пауза.
– Скажи… что ты чувствуешь, глядя на всю эту боевую технику?
Я помедлил, обдумывая ответ.
– Гордость за несокрушимую мощь державы и за людей, которые смогли всё это сотворить, – я чуть усмехнулся. – И лишь временами терзают диссидентские сожаления насчёт немереных миллиардов народных денег, вбуханных в…
– Вот. Вот оно. Не ты один, так думают все. Все. Все поголовно. Гордость и даже восторг при виде чудовищных машин, предназначенных для убийства. Для массового убийства, заметь. И только изредка, вскользь – сожаление за выброшенные деньги… Деньги!
Пауза.
– Можно ли испытывать восторг при виде гильотины, или виселицы, или электрического стула? Это же мерзость, вещи, которые стыдно показывать на глаза. Их место в подвалах без окон. А танками и ракетами с атомными бомбами, выходит, можно гордиться?
– Прости, что разочаровал, – скупо улыбнулся я. – Я всего лишь дикий абориген дикой планеты. И нет раскаяния во мне, как ты любишь выражаться. Ты моего отца порасспроси, он застал войну. Пацаном, но застал. В оккупации был… и выжил. Он тебе расскажет, к чему приводит нехватка мерзких танков и прочих орудий убийства.
– Да-да, я помню: «хочешь мира – готовься к войне».
– Абсолютно точно. Хочешь мира – готовься к войне. И никак иначе.
Глаза, как две зияющие бездны.
– Скажи, тебе не страшно? Не страшно жить, когда в получасе лёта от тебя дремлют эти чудовища?
Я вновь чуть усмехнулся.
– Мы привыкли.
Пауза. Долгая, долгая пауза.
– Меня тоже иногда посещают необычные мысли. Например, что эта планета лишена разумной жизни. И аборигены, волей биологической конвергенции так похожие на иномейцев, просто прикидываются разумными существами. Тонкая плёночка вроде бы здравых рассуждений, а под ней – бездна безумия… Вы не признаёте законов реального мира. Вы безапелляционно уверены, что любое знание – благо и любой ящик Пандоры непременно следует открыть. Вам не приходит в голову самоочевидная истина, что тот, кто старательно готовится к войне, в итоге её непременно получит. Вы не признаёте вселенский Закон возмездия… удивительно, как вы ещё признаёте Закон всемирного тяготения?
Пауза.
– Только ведь незнание законов не освобождает… Человек, шагнувший в окно или с крыши, может принципиально не признавать Закон всемирного тяготения или вообще ничего не знать о нём. Участь его от этого не изменится ни на йоту.
Я осторожно обнял её.
– Не всё так ужасно. На этой огромной холодной планете есть один абориген, который любит тебя. Больше жизни. При всей своей непроходимой дикости…
Впервые за весь трудный разговор её лицо озарила бледная улыбка.
– Это правда. И спасибо тебе, Антоша.
Улыбка погасла.
– Я сегодня стояла двольно близко от трибуны, на которой находятся ваши вожди. И мысли их были как на ладони. Всё очень плохо, Антон. Ты в курсе, кто такой некий Михаил Горбачёв?
Теперь паузу выдержал я.
– Новый генсек ЦК КПСС, если не ошибаюсь.
– Ошибаешься, Антоша. То есть да, генсек-то он генсек… Вас ждут тяжёлые времена.
Наверное, по моим глазам сейчас можно было выверять циркули.
– Ты не ошиблась? – осторожно спросил я.
– Да если бы… – усмешка уголком рта. – Телепатор настроен отлично. И я достаточно понаторела в обращении с ним, чтобы тешить себя иллюзиями.
Вдоль позвоночника пробежала холодная ящерка.
– Война?!
– М? – она судорожно вздохнула. – Да нет, не война… то есть не то, что ты сейчас подумал. Чудовища останутся в шахтах. Всё будет сделано проще… практически бесшумно.
Теперь холодная ящерка бегала по моему хребту не переставая.
– А… твой шеф?
– А что шеф? – она вновь усмехнулась краешком рта. – Вмешательство во внутренние дела аборигенов не производилось, не производится и производиться не будет. Мы тут для того, чтобы блюсти интересы прекрасной Иноме. Только.
Пауза.
– Наверное, я была бы полностью с ним солидарна. Если бы не встретила тут одного аборигена. И эта ледяная планета стала мне, скажем так, не совсем чужой.
Я уже вовсю грыз собственные губы.
– Ладно… кто предупреждён, тот вооружён… Но надо же что-то делать?!
Тяжёлый вздох в ответ.
– Я не знаю, Антоша… Я правда не знаю. А пока возьми вот…
На её ладошке поблёскивали серебряной цепочкой брелки, сцепленные рядом.
– Телепатором ты уже умеешь пользоваться. Вот это искатель «жучков». А это устройство связи. Принципиально необнаружимое вашими средствами контроля.
– А это?
– А это индикатор потока внимания. Он должен работать круглосуточно. Как только подаст сигнал, включай телепатор и ищи заинтересовавшееся тобой лицо. К сожалению, я не могу снабдить тебя оружием, перстень-парализатор изготавливается под владельца индивидуально.
Пауза.
– Вот такие дела, Антоша.
* * *
– …А ну-ка, лови! Ап! Ага, не можешь?!
– Тебя поймаешь, пожалуй…
– А ты соберись с силами! И одним рывком! На один-то рывок ты способен, нет?
– Ну держись!
Моему спринтерскому броску, на мой сугубо личный взгляд, по-хорошему мог позавидовать и гепард. Никакого толку…
– Фуххх… Всё, сдаюсь! Заморила ты меня…
– А как же ты намерен на мне жениться, если поймать не в силах? – Моя ненаглядная показала язычок, острый и розовый.
– А если тебе нравится этот парень, постой смирно!
– А, вот так вот?
Оказывается, детская игра в «салочки», непременная забава иннурийских малышей, была хорошо известна и на прекрасной Иноме. Более того, если я верно понял, в седую старину именно таким способом женихи делали предложение тамошним невестам. Поймал девушку – она твоя, не поймал – извини, парень… Очень гуманный и мудрый способ, кстати. Поскольку иномейки в среднем бегают резвее иномейцев, взрослая здоровая девица могла без лишних слов отшить нежелательного ухажёра. Ну а если девушка слабосильна и субтильна, то и неча выёживаться, подруга, – бери, что дают, пока совсем на бобах не осталась. Что касается аборигена Иннуру, то ни малейших шансов при честном состязании тут не имел бы даже чемпион мира. Темп, посильный мастеру спорта на стометровке, Вейла легко могла держать пару-тройку километров, если не все четыре.
– Ну вот видишь, можешь, когда захочешь. – В её глазах по обыкновению плясали смешинки.
– Могу, когда ты захочешь! – Я сочно залепил ей губы поцелуем.
Сегодня мы гуляли в Алёшкинском лесу – сразу после работы, наскоро перекусив пирожками с рисом и яйцами в харчевне, устремились за город. «Ушастик», доставивший нас на опушку, дремал в кустах, на заднем сиденье лежали жакет и длинная деловая юбка – Вейла всё же не рисковала щеголять на службе в нарядах, предназначенных для взора любимого.
Май, словно спохватившись, наконец-то вступил в свои права по-настоящему, без дураков. Холодные – аж пар изо рта! – ночи и бодрящие «демисезонные» температуры днём сменились ласковым теплом, переходящим после полудня в жару… в том смысле, как её понимают аборигены-иннурийцы.
Май летел к концу, и где-то там, в космической пустоте, летели к цели два неуклюжих дикарских аппарата, отмеряя время, отпущенное нам двоим.
«Я не знаю, сколько времени светлые небеса нам отпустили, но не хочу терять больше ни часу»…
Теперь уже наряды моей ненаглядной в свободное от работы время нельзя было назвать чересчур откровенными – скорее бесстыдными. Колготки, как ближайшие родственницы ненавистных штанов, были заброшены в дальний угол. Чисто декоративные юбки, украшенные вдобавок двумя-тремя, а которые и четырьмя разрезами, тщетно силящиеся прикрыть ягодицы, кружевные и шёлковые блузки, даже и не пытающиеся скрыть хоть что-нибудь, – вот и весь наряд. Ни единой лишней тряпочки. «Главное, чтобы видел ОН. Чтобы смотрел на меня, не отрывая глаз, – да, я так хочу!»
Дополняли сей гардероб босоножки на низком каблуке – высоких каблуков Вейла не любила. Во-первых, дикое извращение, с точки зрения иномейки. И, во-вторых, туфли на высоких каблуках придавали её длиннейшим ногам некоторую ходульность.
«Скажи, Антоша… если что… как ты будешь жить без меня?»
Наверное, высокое безумие любви тоже имеет свою градацию. И мы уже достигли самой высшей ступени – той, куда не добрались даже Ромео и Джульетта. Да, они не могли жить друг без друга, но для прекращения жизни им потребовался яд. Мне яд был ни к чему. «Умереть от любви» вовсе не метафора, теперь я знал это точно.
Всё в мире было призрачным, ненастоящим, кроме неё. Весь мир – обрамление, постамент для моей ненаглядной. И все тревоги за судьбы мира, а также отечества казались сейчас не более важными, чем проблема совочка и ведёрка, закопанного где-то в детской песочнице. Пусть эти проблемы волнуют малышей…
Её глаза смеялись, загоняя все тревоги в глубокие норы, и май летел к концу. Стремительно и неостановимо, как межпланетные станции. Завтра суббота, первое июня.
Уже давным-давно Вейла не посещала свою прекрасную Иноме, хотя поначалу, как помнится, использовала для этого малейшую возможность. Теперь все выходные мы проводили вместе. И всё чаще через тонкую оболочку её весёлой безмятежности и порой моей грубоватой мужицкой бравады пробивался океан нежности. И тогда мы сидели и молчали, и я осторожно, кончиками пальцев ласкал её – так не ласкают женщин в преддверии сексуальных утех, так можно трогать только снизошедшую к тебе со светлых небес небожительницу… Её длинные тонкие пальчики ответно гладили меня по лицу, и бездонные тёмные глаза смотрели прямо в душу.
– Между прочим, завтра первое июня. Официальное начало лета. У меня есть идея, как отметить это выдающееся событие.
– М-м?
– Предлагаю скататься на рыбалку. С ночёвкой. На Истре, на водохранилище, есть отличные места, отец не даст соврать.
– На Истре… а там водятся большие рыбы?
– Ну, не так чтобы очень уж большие… Зато много!
– А зачем нам много мелких рыбок? – её глаза смеялись. – У нас даже кошки нет.
– Да при чём здесь рыба-то? На рыбалку ездят вовсе не из-за рыбы, если хочешь знать. Рыба – это только для азарта. А так, представь, – дивный закат, тепло, кругом ни души, птицы поют-заливаются, кругом нежная зелень… и ты вся такая нежная… Без колготок! – привёл я козырный довод.
– А, так вот в чём тайный смысл рыбалки? – в её глазах резвились бесенята. – Да, это всё меняет. Хорошо, если без колготок, я согласна. Только ехать придётся прямо сейчас.
– Ы? – я захлопал глазами.
– В воскресенье дела у меня, ты уж извини. Шеф загрузил немножко…
– Вообще-то в принципе можно… но удочек у нас дома нету, наживку опять же надо… короче, это к отцу ехать, там и удочки, и палатка, и лодка…
– Ты сам предложил. Я согласилась. Теперь даёшь задний ход?
– А поехали! – решительно встряхнул я головой. – Время только к шести часам подбирается, до заката вполне можно успеть!
Через десять минут «Запорожец» резво катил по асфальту, почти не притормаживая на поворотах, – вне сомнения, робот просчитал предельные боковые ускорения, не приводящие к опрокидыванию аппарата, и уверенно их придерживался. То, что пассажиры при этом болтаются, едва удерживаемые ремнями безопасности, робота, очевидно, не трогало. Хорошо всё же, что это «ушастик», мелькнула в голове очередная посторонняя мысль. Малосильный мотор не даёт иномейскому автошофёру по-настоящему проявить своё мастерство. Будь это, скажем, батина «жучка», робот устроил бы нам тренажёр для космонавтов. А уж про более мощную машину, какой-нибудь импортный «Мерседес», страшно даже подумать…
– Ну положи уже, не терпи, – в её глазах резвились бесенята. – Выше. Ещё выше!
– Выше не получается, – посетовал я, ощущая под рукой то самое место, один вид которого полностью шокирует иннурийских аборигенов.
– До чего всё же ограничена фантазия этих самых иннурийских аборигенов, – вздохнула Вейла. – Как насчёт положить руку девушке на плечо?
И мы разом расхохотались.
– Ты давно не была дома. На прекрасной Иноме…
Веселье увяло, как цветок в кипятке. Я помимо воли убрал с её бедра руку.
– Да, Антоша. Давно. И теперь уже не получится.
Я уже кусал губы, кляня себя последними словами. Ну вот кто за язык всё время тянет? Болван, и это надолго…
– Может, на неделе?
– Следующая неделя уже «горячая». Воскресенье – девятое число.
Более вопросов задавать я не стал. Девятого – отделение спускаемого аппарата «Веги-1», тринадцатого – «Веги-2». Одиннадцатого и пятнадцатого соответственно – вход в атмосферу. Я не в курсе, как именно здешняя иномейская агентура координирует свои действия с их Службой неба, тем более какими средствами контролирует наш Центр управления полётами, мне и не положено этого знать… меньше знаешь – крепче спишь, ага. Но и без технических подробностей очевидно, что до завершения операции – а зонды-аэростаты рассчитаны на пару суток работы – куратору проекта «Вега» придётся почти не смыкать глаз.
«Ушастик» между тем уже заруливал во двор моего отчего дома.
– Зайдёшь поздороваться?
– В таком виде? – улыбнулась Вейла. – Ультрамини с разрезами, и никаких на сей раз спасительных колготок. Одно моё неосторожное движение, и твоего папу хватит инфаркт. А что скажет мама?
– А маму добьёт кружевная блузка с открытыми плечами и без лифчика, – заверил я. – Ладно, сиди тут, приветы я сам передам. Я скоренько!
Передавать приветы, однако, оказалось некому. Ленка по случаю окончания учебного года укатила куда-то с подружками, оставив на столе объяснительную записку. Куда девались папа-мама, осталось невыясненным… а впрочем, если мне не изменяет память, они как-то намеревались посетить театр.
Пара раскладных спиннингов была на своём месте – в чехле за дверью кладовки. Там же находилась и скатанная в рулон палатка. С надувной лодкой пришлось изрядно повозиться, за зиму неиспользуемый инвентарь завалили всяким хламом, но с помощью грубой силы и невнятных ругательств вещь таки удалось извлечь на свет.
Через десять минут я, распаренный и потный, спустился вниз, держа в охапке всё добытое.
– Надо бы ещё покушать чего-то взять…
Я осёкся, встретив её взгляд.
– Нет, Антон. Не поедем мы на рыбалку. Шеф вызывает. Вот такие дела.
* * *
Голограмма парила над полом, не касаясь его. Изображение было неплотным и сильно просвечивало, отчего иномейский резидент здорово смахивал на привидение.
– Плохие новости. Как я и предполагал, необычное дело из милиции передали в КГБ.
Пауза.
– Теперь остаётся ждать, когда гэбисты догадаются совместить показания умалишённой, находящейся на излечении в психдиспансере, с этим инцидентом. Показания подонков, правда, излишней информативностью не страдают, амнезия обрезала последние пять-шесть минут… Никто из них даже не запомнил, как они оказались в том углу. Шли себе по улице, пили пиво «Колос», дебильно ржали, искали повод прицепиться к одинокому прохожему, ещё лучше парочке влюблённых… Очнулись уже на асфальте.
Пауза.
– Зато имеются показания одной востроглазой старушки, наблюдавшей эпизод из окошка. Старушка углядела даже цвет твоей юбчонки.
– Шеф, но в Москве полно девушек в коротких юбках!
– Это только так кажется. Эффектная девица с буйной чёрной шевелюрой в предельно укороченной юбке… особенно если учесть, что на тот момент погода была не столь тёплой, как сейчас… Светлые небеса, хоть бы ты в тот раз надела длинную юбку!
Вейла молча перебирала свои амулеты.
– Время всё ещё есть. Но в отличие от следователей райотдела милиции, замотанных рутинными делами до упора и не имеющих свободной минутки, у гэбэшных следователей время имеется в достатке. И они в общем-то натасканы как раз на решение всевозможных головоломок, а не типовых краж и убийств по пьяному делу.
Иномеец вздохнул.
– В общем, так. Менять длину юбки поздно, раз уж ты создала себе такой имидж. Сегодня же возьмёшь собаку…
– Собаку?
– Не придуривайся, охранного робота, разумеется. Сегодня же, поняла?
– Будет сделано.
– Хорошо. Легенду в случае нужды запустишь простейшую – подбежал пёс и привязался, откуда, чей – у собаки не спросишь… На прогулки, особенно со своим воздыхателем, будешь непременно брать этого стража, что избавит от необходимости использовать парализатор и батарею ужаса. К тому же девушка с собакой и девушка без – две совершенно разные девушки. Память людей имеет такое свойство, уже через неделю никто из соседей не вспомнит точно, когда у тебя появилась собака. А через две все будут искренне полагать, что она у тебя была всегда.
Пауза.
– А через три проект «Вега» в части исследования прекрасной Иноме будет исчерпан.
Девушка вздрогнула.
– Да, моя девочка, да. Я в курсе, что ты замыслила. Возможно, твоя безумная затея и удалась бы – нет закона, принуждающего свободного иномейского гражданина жить там, где он не хочет. Даже на прекрасной Иноме. И беру в свидетели светлые небеса, я не стал бы тебе мешать. Но сейчас вступает в силу Инструкция. Ты вот-вот окажешься под колпаком местных спецслужб.
Девушка вдруг медленно опустилась перед голограммой на колени.
– Инбер… Ты резидент. Ты работаешь тут уйму времени. Ты можешь всё, ну если не всё, то очень многое. Я прошу о помощи. Я молю и заклинаю. Спрячь меня и Антона… передай в Австралию, там же есть кто-то из наших, ну что тебе, трудно?!
Иномеец молчал так долго, что казалось, ответа уже не будет.
– Ещё не так давно твоя мать просила о прямо противоположном. Я отказался проводить твою принудительную эвакуацию, и хотя это, похоже, стоило мне нашей стариннейшей дружбы, я ни о чём не жалею. Совесть моя чиста. Любовь священна, и это не просто слова. И каждый сам волен выбирать судьбу. Но сейчас ты, по сути, просишь меня помочь тебе совершить самоубийство. Про должностное преступление я уже молчу.
Пауза.
– Нет, Вейла. Тебе придётся вернуться на Иноме.
* * *
– Оп-па! Слушай, откуда такой роскошный пёс?!
Действительно, пёс, разлёгшийся наискосок поперёк прихожей, поражал воображение. Я вообще-то не очень разбираюсь в собаках, но, по-моему, этот принадлежал к славному роду мастифов.
– Сидеть! Свой… – Голос ненаглядной дрожит от сдерживаемого плача.
– Что случилось, родная?!
Она лишь молча глотала слёзы. Не тратя более слов, я ткнул пальцем в бляшку телепатора, и меня словно опалило горем.
– Маленькая моя… ну что ты… ну не надо… – Я уже целовал её как попало и куда попало. Могучий робот-пёс бесстрастно взирал на сценку.
– Постой… погоди, Антоша…
Мы уселись на диван, я обнял её и принялся тихонечко-тихонечко баюкать.
– Отец был прав… Ваша Иннуру – подлинная обитель горя и зла. У вас нет ничего святого. Даже любовь… он и она любят друг друга, и всё, чего они хотят, это быть вместе. Но и это тут оказывается невозможно… как может вообще существовать такой мир?!
Я молча собирал губами её слезинки. Правый глазик… а теперь левый…
– Ну вот что… Если гора не идёт к Магомету, Магомет может прийти к горе. Скажи, у вас там в горах как с погодой? Высоко в горах…
Она оторвала голову от моего плеча, внимательно вглядываясь в мои глаза.
– Даже очень высоко в горах в низких широтах в полдень бывает плюс сорок, считая по-вашему. А то и сорок пять.
– Уже не так страшно. А в полярных горах? – я чуть улыбнулся. – Прикинь, ты будешь женой горного отшельника. Почти йети. Я буду жить в хижине и писать мемуары про дикую Иннуру. Колоссальная популярность!
Её глаза вспыхнули.
– Ладно, Антоша… Мы ещё поборемся за наше счастье!
* * *
– …Таким образом, межпланетная станция «Вега-1» триумфально завершила этап исследования Утренней звезды и в настоящее время движется к своей основной цели, комете Галлея!
– Урааа!
– И ещё одна радостная новость. Только что пришло сообщение из Центра управления полётом – спускаемый аппарат межпланетной станции «Вега-2» успешно отделился от пролётного. Так что ждём нового триумфа, товарищи!
– Урааа!
До чего всё-таки любят партийные фунтициклёры величественные речи, думал я, хлопая в ладоши вместе с коллективом. Утренняя звезда… триумф… знали бы вы, дорогие товарищи, что кроется за этим самым триумфом…
Сегодня я присутствовал на кратком рабочем митинге, посвящённом успешной работе миссии «Вега» в одиночку, без своей ненаглядной. Вейла взяла больничный лист, благо ей это ничего не стоило – всего-то вызвать врача на дом и продемонстрировать вынутый из-за пазухи градусник. И строго соблюдала домашний режим. Без больничного ей сейчас никак, сейчас самый аврал у них, спит по три часа, слушает ЦУП и прочие интересные точки – страхует операции иномейской Службы неба…
– Антон Эдуардович!
Помедлив долю секунды, я обернулся. Вообще-то в силу возраста по имени-отчеству меня в родном учреждении величают покуда нечасто.
– Антон Эдуардович, ну наконец-то я вас нашёл, – председатель профкома нежно подхватил меня под локоток. – Не могли бы вы уделить мне несколько минут?
– Да, пожалуйста. Однако в чём дело-то? Хотя бы вкратце.
– Понимаете, тут такой компот образовался… короче, без вас никак. Да идёмте, идёмте, ну не для коридора разговор!
Следуя за ультравежливым предпрофкома, я незаметно нажал на бляшку телепатора. Вот так… сейчас узнаем точно, что за компот.
В кабинете нас дожидались двое. Одного я узнал, этот товарищ из Первого отдела присутствовал при моём оформлении на работу – режимное предприятие как-никак. Второй товарищ был мне неизвестен, однако и без телепатора ошибиться было трудно. Кагэбэшник, он и в бане кагэбэшник.
– Здравствуйте, – я не счёл за труд поздороваться первым.
– Антон Эдуардович? Здравствуйте, здравствуйте! Присаживайтесь, пожалуйста.
«Интересный парень» – этот гэбист – «должен здорово нравиться девкам».
– Антон! – в отличие от профбосса первоотделец предпочитал задушевный стиль общения, накоротке, и при малейшей возможности переходил на «ты». – Как хорошо, что ты не в командировке! Слушай, тут такая петрушка… Ты же в курсе, что случилось с нашей Ниной Смирновой?
– Ну в общих чертах да. Мне Саша Кравченко сказал…
– Да, вот ведь какое несчастье… – лицо «первача» выражало довольно глубокое горе, но телепатор эту мимику не подтверждал. В общем и целом пофиг товарищу. – Вот так живёшь, живёшь, и вдруг бац… Хорошая ведь такая девушка, активная комсомолка…
Он тяжко вздохнул.
– Как она сейчас?
– Да плохо… Спутанный бред. Тебя вот всё время вспоминает, кстати. Вот Вениамин Иваныч, психотерапевт – знакомьтесь, кстати! – в недоумении. Лечение прописано, первоклассные медикаменты, а толку чуть… Вот к нам приехал за помощью. Кто, говорит, этот самый Антон Привалов, которым пациентка денно и нощно бредит.
«А про Марину Рязанцеву мы пока умолчим, пожалуй. Не к месту сейчас».
– Позвольте мне, – заговорил наконец гэбист. – Тут вот какое дело, Антон… эээ… Эдуардович. В моей практике встречались случаи, когда системно-упорный бред разрушался при личном контакте. Возможно, тут мы имеем как раз такой случай? Вы бы навестили её, м?
«Вообще-то это называется очной ставкой, но мы не будем», – шелестит в моей голове бесплотно-телепатическая речь.
– Да и вообще, как-то не по-товарищески выходит, – вновь встрял «первач». – Комсорг уже сколько в больнице, а друзья-коллеги и не навестили ни разу…
– Девчонки пытались, да завернули их. Закрытое заведение…
– Ну вопрос с закрытостью-открытостью мы уладим.
– Я готов, – не стал я спорить. – Когда?
– Да вот прямо сейчас, – улыбнулся «психотерапевт». – Я на машине, чего проще.
– Надо бы собрать передачку в больницу-то…
– Предусмотрено уже! – встрепенулся профбосс.
– В самом деле, – гэбист продемонстрировал пластиковый пакет, гружённый роскошными импортными яблоками, апельсинами, персиками и поверх всего богатства стопкой шоколадок. – Профком ваш просто молодцы. Чуткость к людям… – «Доктор» взглянул на часы. – Время к концу рабочего дня идёт, я вас потом до метро подброшу или до дому – как хотите. А то мне неловко, право…
«Ему неловко… сказанул, угу» – мысль первоотдельца.
– Тогда поехали. – Я встал.
Машина «психотерапевта», естественно, оказалась чёрной «Волгой». Настолько предсказуемо, что я даже поморщился. Коряво работаете, товарищи, ну что это такое – док из психушки на чёрной «Волге»… приметней разве только школьный учитель на «Чайке», неужто трудно взять «Жигули»… А впрочем, лень и пофигизм – национальная черта советского человека, и органы, очевидно, не исключение.
«Морщится пацан-то. Несоответствие углядел, стало быть. Вечером расскажет подружке, и если там что-то и впрямь нечисто, подружка должна занервничать».
– Скажите, а вы давно знакомы со Смирновой?
– М? Ну, в общем, я пришёл, она уже в комсорги выбилась…
– Простите за нескромность, Антон Эдуардович, но я всё-таки спрошу… Вы были достаточно близки с моей подопечной? Мне это важно знать как врачу-психотерапевту.
– Вообще да, вопрос достаточно нескромный, – я чуть улыбнулся. – Но я отвечу. Нет, не были мы близки. То есть абсолютно.
– Хм… Видите ли, если откровенно, то, что мы наблюдаем у пациентки, трудно назвать иначе, как «сохнуть от любви»… есть такой меткий термин в народном фольклоре.
Мне стоило усилия сохранить бесстрастное выражение лица. Что ты знаешь, мужик, про настоящую любовь? Ничего не знаешь. И женился ты на дочке начальника. Она тебе даёт, ты её ночами е…ёшь, касса общая, сын подрос, карьера на мази – что ещё нужно для полного счастья?
– Если это неразделённая любовь повлияла, одна схема лечения, если что-то другое – другая… – продолжал «психотерапевт». – Вы уж простите мою назойливость…
– Да ничего, – я слегка улыбнулся, как можно безмятежней. – Насчёт неразделённой любви вполне реальная версия. Я вообще-то замечал иной раз, что она ко мне неровно дышит, но поводов никаких не давал. У меня имеется любимая девушка, с двумя сразу – вообще не мой принцип.
– Да верю, верю! Так, по ходу дела спросил…
Улица Потешная оказалась скорее переулком, нешироким и тихим, почти без автомобилей. Возможно, тут и не услышишь, как падают осенние листья, но для спокойствия пациентов тишины более чем достаточно. Ворота возле приземистой белой будки проходной при приближении «Волги» дрогнули и поползли вбок.
– Я вас в палате сопровождать не буду, уж простите, – «доктор» круто зарулил на стоянку. – Сделаем, как будто вы по своей инициативе навестили… Но на всякий случай там у двери кнопка и у кровати на тумбочке, так что я недалеко.
– Кнопка-то зачем?
– Ну… мало ли… Приступы буйства могут возникать совершенно внезапно.
Палата, в которую поместили несчастную Ниночку, оказалась одиночным боксом. Войдя, я сделал над собой усилие, чтобы не вертеть головой в поисках телекамеры. А она тут, если я верно понял мысли «психотерапевта», где-то присутствовала.
– Здравствуй, Нина.
Девушка, лежавшая на постели, если и имела сходство с нашей Ниночкой, то весьма отдалённое. Та Ниночка была живчик, вулкан энергии, а тут… Худое, измождённое лицо, не лицо даже, маска… И руки, тонкие руки, исколотые иглами шприцев, – они лежали поверх одеяла, точно протезы.
– Антон… – она слабо улыбнулась. – Значит… ты всё-таки пришёл…
Осторожно ступая, я подошёл к койке, присел на стул.
– Ты не старайся так, ты топай… это же хорошо, когда топают… живые шаги… Страшно, когда тихо.
– Что с тобой, Нина…
Вновь слабая улыбка.
– А ты спроси у своей суккубы. Она расскажет.
Не найдя внятного ответа, я поставил пакет к тумбочке.
– Я вот тут тебе апельсинчиков…
– Спасибо, Антоша… Можно тебя попросить? Ты возьми меня за руку. Тихонько так…
Я осторожно взял в свою ладонь её исхудавшие пальцы.
– Вот… – она вновь слабо улыбнулась, закрыла глаза. – И можно представить, что мы идём, идём… взявшись за руки… через всю жизнь… и что ты меня любишь…
Судорожный вздох.
– Каких детишек я бы тебе родила, Антоша… сыновей и дочек… Сколько ты захотел бы, столько и рожала… правда-правда… А твоя суккуба тебе никого не родит. Разве могут быть дети от нелюди? А ноги… что ноги… и фигура… и глазища эти её нелюдские, которые душу твою высасывают… Погубит она тебя, Антоша.
Короткий стук в стекло. Я обернулся. На подоконнике, с той стороны, сидел чёрный голубь и косил в окно бусинкой глаза.
– Чёрный голубь!!! – Ниночка прыжком соскочила с кровати, забилась в угол. – Уберите чёрного голубя!!! Уберите!!! Уберите-аааааа!!!
Она уже извивалась на полу, и тут же в бокс ворвались трое дюжих санитаров в сопровождении «психотерапевта».
– Молодой человек, уходите, уходите! Выйдите из палаты, скорее!
* * *
Тетрадный листок, наспех прилепленный кусочком изоленты на двери лифта, надпись фломастером – «лифт не работает». Под основной надписью было коряво выведено шариковой авторучкой дополнение – «б…ди!!!» Всё как обычно.
Тупо постояв секунду-другую, я двинулся вверх по лестнице. Ступенька… ещё ступенька… ещё… ещё… какая грязная лесница у нас в подъезде… отчего раньше не замечал?
Я криво усмехнулся. Потому и не замечал, что не смотрел под ноги. Ввысь устремлён был мой взгляд… к светлым небесам…
Ключ в замке провернулся мягко, почти беззвучно. Так же мягко открылась дверь. Стараясь не шуметь, я осторожно прикрыл её, щёлкнул язычок замка.
– Погано тебе, Антоша?
Она возникла в дверном проёме, как привидение. Медленно подошла, глядя своими глазищами, осторожно прильнула. Я обнял её, зарылся носом в волосы.
– Очень погано.
Могучий кибер-пёс Роб, как я его окрестил, бесстрастно наблюдал за сценкой, по-собачьи вывалив язык. На вешалке сидел маленький попугайчик, по-птичьи наклонив голову, блестел бусинкой глаза. Попугайчик на случай, если не справится пёс. И ещё где-то за окном на ветке должен сидеть воробей, маленький такой нахохлившийся воробышек… И прикрывая всю эту глубоко эшелонированную оборону, где-то в небесах реял стриж, один стоивший эскадрильи истребителей-бомбардировщиков.
– И утешить тебя мне сейчас некогда, вот беда… Работа кипит, Антоша…
– Ты работай, не отвлекайся. – Я сделал попытку улыбнуться. – А я посижу на кровати. Просто буду смотреть на тебя. Молча. Можно?
– Да, конечно…
В малой комнате были задёрнуты плотные шторы, съедая солнечный свет. Бляшки-кругляшки амулетов были разложены на гладкой полированной поверхности письменного стола. Над столом сияли развёрнутые бриды – объёмные голограммы-клавиатуры, переливавшиеся и мерцавшие огоньками. Вейла коснулась пальцами двух, и клавиши скачком раздулись, превратились в экранчики. На одном виднелись ряды пультов и склонённые головы персонала, на другом бежали колонки значков. Где-то в ЦУПе были установлены иномейские «жучки», необнаружимые для примитивной аппаратуры аборигенов, и качали информацию.
– Скажи… Разве нельзя иначе?
У неё задрожали губы.
– Можно. Спустя недолгое время эта активистка излечится. И ты сможешь на ней жениться. Сочетаться законным браком. Абсолютно законным, без подвоха браком, каких миллионы и миллионы. Она тебе детишек родит, и станете вы жить-поживать да барахло наживать. Чем плохо?
Иномейка резко повернулась ко мне.
– Только фото мои тебе придётся сжечь. Жена ревновать будет. И собственную душу бередить ни к чему – ну был и был романчик, был да забылся… чем скорее, тем спокойнее. Красивая была девка, спору нет… да чего её жалеть? Нелюдь…
– Говорят, баба дура не потому, что дура, а потому, что баба. Оказывается, это справедливо не только в отношении здешних аборигенок. Не проходит твой вариант, родная. Я ТЕБЯ люблю. Больше жизни. Так доступно?
– А коли так, не ной! – её глаза вспыхнули. – Она сама решила свою судьбу, затеяв чёрное дело! Это был её выбор, не мой!
Вздохнув, я опустился на пол и положил голову ей на колени.
– Пусть мне расплющат яйца молотком, если в твоих словах есть хоть капля неправды. Всё верно… Но всё равно погано мне сегодня. Ты уж прости…
Долгая пауза.
– Ладно, Антоша. Мне надо работать.
* * *
Ртутная лампа уличного фонаря за окном всё так же ровно изливала свой мертвенно-белый свет, но густая листва деревьев надёжно гасила его, и лишь редкие белёсые зайчики прорывались сквозь блокаду, прыгая по потолку. Вот так-то, фонарик… это тебе не зима, когда голые ветки ничего не могли противопоставить этому мёртвому свету…
Сегодня я лёг на диване, поскольку спальня была временно превращена в рабочий кабинет. Не нужно мешать, право, и так моя родная спит урывками. Сегодня тринадцатое… впрочем, уже четырнадцатое. Завтра пятнадцатое, суббота… завтра спускаемый аппарат «Вега-2» войдёт в атмосферу прекрасной Иноме. Такова легенда.
Тоненькая нагая фигурка выплыла из спальни, неслышно ступая.
– Ну что?
– М? Коррекция после отделения прошла нормально, ЦУП доволен, все зверски устали… Вот с первым аппаратом лопухнулись наши, и я не проследила – имитатор досрочно начал выдавать сигнал, так что пришлось на ходу импровизировать. Фиговый из меня куратор… шеф вломит по шее и правильно сделает… Зажги торшер, не видно ничего…
Я послушно дёрнул за шнурок, и торшер залил комнату мягким светом, приглушённым жёлто-оранжевым абажуром. Вейла, открыв «бардачок», сосредоточенно в нём копалась.
– Досрочно… а наш партбосс сегодня всех поздравлял с абсолютным триумфом.
– А то ты не знаешь ваших этих партбоссов… даже я успела усвоить… Триумф ведь для широких трудящихся масс, и притом сегодня, а про небольшую досадную мелочь, как то: досрочное срабатывание посадочной платформы, интересно знать лишь узким специалистам…
Она повернулась, держа в руках два тонких заряженных шприца. Жидкость флуоресцировала в неярком свете торшера.
– Что это?
– Включи свой телепатор.
– А словами?..
– Включи, говорю!
Я нашарил своё ожерелье, висевшее на торшере, надел на шею и сжал пальцами гладкую бляшку телепатора. Вслушался в мысли любимой, и дыхание у меня спёрло.
– Вейла… родная…
– Страшно?
Её глаза, как две космические бездны.
– Надо признать, кое в чём активистка права. Масло с водой просто так не смешиваются. Но принудительно смешать их можно, будет эмульсия. Этот препарат, точнее комплекс нанороботов, специально разработан для биоэкспериментов в целях отдалённой межвидовой гибридизации. Отдалённой гибридизации, что очень важно. С его помощью можно скрестить даже, как тут говорят, ужа с ежом. Как будет с иннурийцем и иномейкой, я не в курсе – никто ведь не проверял. Но твоя суккуба готова рискнуть. Слово за тобой.
Наверное, сейчас мои зрачки ничуть не уступали по размеру иномейским.
– А если… получится монстр?
– Значит, нам не повезёт. Не всем родителям везёт с детьми.
Её глаза, как прицелы.
– Твоё слово. Одно слово, только одно. Да? Нет?
– Да.
Её взгляд утратил прожигающую силу, и только тут я заметил, как девушку трясёт. Ещё спустя секунду я осознал, что мои собственные зубы также норовят выбить кастаньетную дробь. Ну ещё бы… скажу я вам…
– Не опасайся, нанороботы совершенно безопасны, в соматических клетках они не активируются, только в половых. Инкубационный, скрытый период два церка, ну, чуть больше. Пока-то будет проверен геном, пока подготовлена сшивка ДНК, овуляция у самки тоже процесс не мгновенный… Потом активная фаза. Так что в воскресенье к вечеру где-то будь готов.
– Колотун у меня маленько… – откровенно признался я. – Нервы… Могу не завестись, чего доброго.
– Ошибаешься, – она бледно улыбнулась. – С начала и до конца активной фазы ты готов будешь на крокодила залезть, прости за грубость. Ну и я соответственно.
Жидкость в шприцах переливалась неярким сиянием, буквально гипнотизируя, притягивала взор.
– Надо жгут… руку перетянуть, иначе в вену не попасть…
– Вены тут ни при чём, – впервые с начала дикого разговора в её глазищах всплыли робкие смешинки. – Как помнится, у иннурийцев для этого дела имеются превосходные ягодичные мышцы. Мне же укол удобней ставить во внутреннюю поверхность бедра. Там у нас нет крупных сосудов.
– В такое бедро иголкой! – я округлил глаза. – Это святотатство!
– Балбес ты, Антошка! – расхохоталась она. – Ох и балбес!..
Глава 6 Замкнувшийся круг
– Сашуля, ты не сможешь сегодня Мишеньку пораньше забрать?
– А что такое?
– Я его к зубному записала на три часа. Опаздывать никак нельзя, у Вайнштейна знаешь какая очередь?
– Ну, конечно, заберу, Ляля, о чём разговор!
– И меня потом отвези в музсалон. Когда уже тебе дадут собственного шофёра?
– Как только твой папа соорудит мне подполковника, Лялечка. Сама бы научилась водить, не хочешь? «Жигули» тебе купим…
– Ой, я тебя умоляю! – супруга дула на пальцы, оснащённые длинными лакированными ногтями, сушила лак. – В этой таратайке…
– Ну а до собственной «Волги» нам опять-таки потерпеть придётся, – вздохнул супруг.
– Приличные люди на иномарках давно уже ездят вообще-то!
Кофе в турке вскипел, выпирая шапкой пены, и гэбист торопливо подхватил сосуд, не давая напитку сбежать, вылил в фарфоровую кружку. Поболтал ложечкой, размешивая сахар. Вообще-то Лялька баба ничего, истерик особых не закатывает, и в постели хороша, и не так чтобы слишком дура… Но, видит бог, если б не её папаша, хрен бы он на ней женился.
Жуя бутерброд с сыром и ветчиной, «психотерапевт» поглядел в окно. Пасмурный день будет, похоже… Ладно. Итак, что у нас в планах на сегодня? Да, та девка… Вообще-то выставить наблюдение по-хорошему следовало бы заранее, но с этой волокитой-бюрократией… Значит, выставить наблюдение сегодня. Лазерные микрофоны на окна плюс видео. Это с утра. А к концу дня дать задание Барбосу с ребятами – пусть-ка хорошенько помнут этого парня. Прямо возле дома. Вот и проверим насчёт паранормальных способностей, или чего там у них… Если не парень, значит, девка. Впрочем, остаётся шанс, что был и третий, обзор у той бабки был ограничен… Но всё равно помять парня надо. Очень крепко, на полном серьёзе обработать. Должен же он в порядке самообороны отреагировать? Вряд ли человек, которого убивают, станет до последнего прятать за пазухой пистолет, жизнь дороже. Повалит Барбоса со товарищи, как ту шпану, и будут у меня козыри на руках…
Серый воробышек сел на подоконник, склонив голову набок, принялся разглядывать сквозь стекло хозяина квартиры. Гэбист подмигнул воробью. Ишь ты, смелый какой… кошки небось испугался бы…
Птичка вдруг надулась, взъерошив перья, крылья распустились веером, не по-воробьиному – ни дать ни взять маленькая параболическая антенна, промелькнула последняя мысль…
Кровь хлынула у мужчины из носа, мгновенно сворачиваясь в кружке с горячим кофе чёрными скользкими сгустками. Сделав нелепое судорожное движение, гэбист рухнул лицом на кухонный стол, опрокинув кружку.
– Саша? – супруга заглянула на кухню, дабы выяснить, что за шум. – Саша!! Сашааааа!!!
Инбер, вздохнув, погасил голограмму. Спрятал амулеты за пазуху, двинулся к выходу, пригибаясь, чтобы не удариться головой о выступающие бетонные рёбра плит перекрытия. Сейчас его было не узнать. Видавшая виды дешёвая клетчатая рубаха, кепка, грязные штаны, заправленные в сапоги, трёхдневная щетина – тракторист трактористом… К сожалению, дальность действия телепаторов до сих пор оставляет желать лучшего, с точки зрения иномейских миссионеров. И разрабатывать дальнобойный прибор никто не собирается ввиду незначительности количества нуждающихся в таковом. Загружать целый творческий коллектив ради хотелок жалкой кучки экстремалов, помешанных на своих дикарях-иннурийцах, – ещё чего! Вот и приходится подбираться к клиенту чуть ли не вплотную. Хорошо, что этот «психотерапевт» удачно жил на верхнем этаже и оказалось возможным скрытно разместиться прямо у него над головой в техническом этаже-чердаке. Живи он пониже, пришлось бы сидеть в подъезде на корточках, изображая пьяного бомжа…
Иномеец усмехнулся. Девочка моя, знала бы ты, насколько грузишь своего шефа-наставника. Право, лучше бы я сам сидел сейчас за развёрнутыми бридами, контролируя взаимодействие иномейского имитатора с Центром управления полётами здешних аборигенов… Ладно. Угроза контроля на ближайшее время снята. Этот «доктор» не дал распоряжения и теперь уже не даст. Сегодня будут возиться с его трупом – какое несчастье, такой обширный инсульт, и ведь совсем молодой ещё! – с понедельника начнётся процесс передачи дел… Так что не раньше вторника. Вернее всего, значительно позже, здес, на Иннуру, никто не рвётся работать. А может, подпалить к чертям полосатым и его кабинет в конторе? Вместе с сейфом… Палка о двух концах. С одной стороны, все материалы сгорят, и придётся начинать сначала. С другой – станет очевидной неслучайность инсульта… Сжечь всю их контору от подвала до чердака – дело другое, но на такой эксцесс уже нужна особая санкция… Да и со вторника надо прекратить прессинг той аборигенки-ревнивицы, что отдыхает в психушке. Пусть приходит в себя уже. За месяц станет резвее прежней на пшённой-то каше…
Добравшись сквозь завалы неубранного строителями мусора до крайнего подъезда и убедившись, что на верхней площадке никого нет, резидент открыл люк и быстро спустился по пожарной лесенке, придержав створку люка, чтобы не грохнула. Резвой пробежкой, прыгая через ступеньки, одолел межэтажные марши и вышел из подъезда, засунув руки в карманы и насвистывая какую-то привязчивую песенку. Мельком взглянул на небо, заворачивая за угол. Небо Иннуру сегодня было затянуто лёгкими тучами, и сквозь белёсую пелену проглядывал размытый ком огня – ни дать ни взять светлые небеса прекрасной Иноме… Да, эта девчонка ещё задаст всем жару. Ой, что начнётся, когда она притащит за собой аборигена-иннурийца! Все новостные каналы будут забиты, сам Патриарх озадачится… а уж Совет Матерей!
Инбер вновь усмехнулся. Девочка моя, сколько же от тебя мороки… и выговор мне влепят неслабый, это уж точно… но, светлые небеса, знала бы ты, как мне сегодня хорошо на душе! Отчего, кто знает?
* * *
– Ну вот и всё…
На голографических виртуальных экранах оживлённые люди хлопали в ладоши, хлопали друг друга по плечам, энергично пожимали руки и вообще бурно радовались по поводу завершения важного этапа миссии «Вега» – исследованию планеты Венера.
– Опять обманули наивных дикарей… – Я осторожно обнял ненаглядную, и она со вздохом привалилась ко мне.
– Что делать, Антоша… У вас тут тоже прячут спички от детей.
За окном угасали последние отблески заката. Тёплая июнькая ночь тихо опускалась на Москву, и узенький серп Луны висел в тёмном звёздном небе, какого никогда не увидеть на прекрасной Иноме.
– Устала смертельно… а сна ни в одном глазу.
– Так иногда случается, от нервного перенапряжения, – я осторожно целовал её в шею и за ухом… везде, везде… – Ванну бы горячую тебе сейчас…
– Нет, Антоша, – она улыбнулась. – Потерплю я. Забыл, что сегодня должно случиться?
– Я не забыл… я жду…
– Луна… – Вейла задумчиво и внимательно разглядывала ночную спутницу Земли, словно видела впервые. – Не хочу сидеть дома. На воздух хочу.
– Ну так пойдём прогуляемся. По ночному городу…
– Раз погуляли уже, спасибо, – она вздохнула. – Шеф велел носа не показывать на улицу без его личного разрешения.
Я задумался.
– Выход всё-таки есть. Хочешь, выберемся на крышу?
– М? – в её глазах промелькнули смешинки. – Нет, а что? Хороший ход. Приказ был насчёт улицы, а про крышу шеф ничего не упоминал!
– Ну и решено. Отмычка от чердака где у тебя?
– Погоди-ка… я ещё и глинтвейна в термос залью, ага?
– Великолепная мысль! И шезлонги возьмём, и ещё гитара нужна.
– Гитара?
– Ну сама посуди – чего ночью делать на крыше без гитары?
И мы разом рассмеялись.
* * *
– Как хорошо… – Вейла вздохнула полной грудью.
Я лишь блаженно улыбнулся в ответ. Двухлитровый термос с глинтвейном, мастерски сваренным моей ненаглядной из сухого красного вина, был уже наполовину пуст. Мы сидели в лёгких раскладных шезлонгах а-ля турист, растянутых на дюралевых рамках-трубочках, и перед нами расстилалось море переливающихся огней.
– Спой?
– Позже, – иномейка чуть мотнула головой. – Вообще-то, строго говоря, по иннурийским обычаям кавалер должен петь серенады или как?
Я вновь широко улыбнулся.
– Я могу. Только тебе же придётся это слушать.
– Ой, испугал! Итак, я жду.
Взяв в руки гитару, я пощипал струны, покрутил колки, настраивая инструмент.
Заря упала и растаяла. Ночные дремлют корпуса. Многоэтажная окраина Плывёт по лунным небесам, Плывёт по лунным небесам, Плывёт по лунным небесам, Плывёт по лунным небесам…Она смотрит и смотрит на меня, и в глазах её отражается лунный свет, смешанный с огнями великого города.
И шапку сняв, задравши голову, Как зачарованный стою, Я на краю степи и города Земли и неба на краю. Земли и неба на краю, Земли и неба на краю, Земли и неба на краю…Переливаются, мерцают небесные огни, им вторят огни земные – и меж этих огней только двое. Она и я. И нет ничего важнее…
И снова песней нескончаемой Запела древняя струна, Веками числилась окраиной Моя родная сторона, Моя родная сторона, Моя родная сторона, Моя родная сторона…Последний аккорд таял в воздухе долго-долго, будто в электронном ревербераторе.
Она сидела неподвижно, и по щекам блестели дорожки слёз.
– Ну вооот… расстроил я тебя…
– Нет, Антоша… – её глаза теперь будто сами излучали незримый свет, – не только от горя бывают слёзы. От счастья иногда тоже…
Да, это была святая правда. Моё сердце плавилось от невыразимой нежности. Родная моя…
– А теперь ты спой, угу? – я протянул ей гитару. – Свою, иномейскую. Можно?
– М? – она несколько мгновений раздумывала. – А отчего бы нет?
Ответить я не успел. Волна жара прокатилась по телу, сменяясь неистовым желанием. В ту же секунду Вейла изогнулась в шезлонге, выгнув грудь колесом.
– Опа… отменяется пение, Антоша…
– Это… оно?
– Ну разумеется! Снимай с себя всё… быстро, быстро! – Она двумя рывками освободилась от собственных жалких тряпочек.
Снять брюки мешала стремительно нарастающая эрекция – ещё чуть, и ткань, пожалуй, просто лопнула бы. Но я всё-таки справился. Всё прочее с меня мы срывали уже в четыре руки… впрочем, это уже не очень отчётливо…
И всё потонуло в огненной лаве дикой, невероятной силы страсти.
* * *
– …Надо сказать прямо… жутко скотский этот ваш препарат…
Короткий сдавленный смешок.
– Так ведь он и предназначен для животных, Антоша. Ветеринарный препаратик-то…
Мы лежали на грязном рубероиде крыши, полностью лишённые сил. Её груди высоко вздымались, и моя рука, в последнем порыве стиснувшая левую, так и лежала, словно сведённая судорогой. Но едва я пошевелился, намереваясь убрать свои пальцы с её соска, Вейла тут же требовательно прижала мою кисть собственной ладошкой – не надо, не отпускай… Тусклый свет лунного серпика не давал как следует рассмотреть, но, по-моему, округлые тугие полушария были в пятнах синяков.
– Похоже… я тебя… довольно здорово помял, родная…
Вновь короткий смешок.
– Что да то да… Хорошо рёбра целы… Губы чуть не оторвал, ненасытный… Четыре захода? Или пять? Не помню… Зато я тебя искусала. Сильно, да?
Действительно, на моих плечах саднили следы укусов. Губы тоже болели, кстати, неслабо.
– Пустяки… – я поцеловал её распухшими губами. – После свадьбы заживёт…
– Ладно… надо бы спуститься домой… тут такие антисанитарные условия… – иномейка зашевелилась, поднимаясь. – Светлые небеса, я же грязнее грязи… вся спина, и в волосах мусор… Срочно в душ, мыться. Повторный приступ случится не так уж скоро, я полагаю.
– Повторный? Когда?
Вздохнув, она бесстыдно пощупала мои яйца.
– Как только эти сосуды вновь наполнятся. Кстати, как скоро они наполнятся, м-м?
* * *
– …Наверное, уже всё?
Голос моей ненаглядной был тих и робок, как у первоклассницы, не выучившей урок. И то хлеб, по-пластунски проползла в голове вялая мысль, у меня-то сейчас голоса и вовсе никакого… напрочь утрачен дар членораздельной речи… или всё-таки не совсем?
– Е… если… ещё раз… я помру… зап-просто…
Скотский препарат, достижение высокоразвитой иномейской ветеринарии, оказался подлинным орудием пытки. Утро за окном уже сменилось ясным солнечным днём, но исключить возможности нового приступа адской страсти Вейла не бралась. Или дозировка зелья оказалась чересчур велика? Хорошо ещё, что после первого, самого жестокого приступа прочие оказались помягче – во всяком случае, моя ненаглядная больше не кусалась, да и я по мере возможности старался щадить её рёбра и груди. Тем не менее де-факто принудительные четырёхактные оргии с интервалом в полтора-два часа измотали нас до крайности. Особенно меня…
– На работе… прогул мне запишут…
Иномейка беззвучно засмеялась.
– Смешной какой ты у меня, Антошка… Трудовую книжку на Иноме возьмёшь?
Я тоже засмеялся. В самом деле, нашёл повод для беспокойства. Сегодня вечером, как лишний народ с погоста разбредётся, мы вдвоём навестим могилку бабушки Рязанцевой на старом кладбище, и прости-прощай, холодная Иннуру.
– Мне… с родными попрощаться надо…
Её бледное лицо стало задумчивым и очень серьёзным.
– А вот это аргумент. Очень даже аргумент… Но, может, всё-таки не надо?
Последние слова прозвучали жалобно, почти умоляюще.
– Ты же сама понимаешь, что надо. Иначе выйдет совсем по-скотски.
Она вздохнула.
– Да понимаю я, Антоша… всё я понимаю. Но гложет меня какой-то дикий, иррациональный страх. Вот отпущу я тебя сегодня, хоть на миг отпущу от себя – и всё… И больше мы не увидимся.
Холодная ящерка пробежала по хребту, царапаясь крохотными коготками.
– Ну-ну, откуда такие страхи… Не нагнетай. Ну хорошо, я возьму с собой твоего Роба. Для страховки. Можно же?
Она кусала губы, опухшие от лютых ночных поцелуев.
– Можно, конечно, бери… Когда?
– Отец обычно возвращается со службы к полседьмого, если не задерживается, конечно. Мама раньше, у неё рабочий день до пяти. Ленка вообще дома крутится, каникулы… – я ободряюще улыбнулся. – Полдень уже наступает. Семь часов осталось всего-то, аккурат четверть вашего церка. Двадцать пять цис всего. Не бойся.
– Полдень… – она всё грызла свои губы. – Полдень уже наступает…
Она вдруг заговорила нараспев, точно сомнамбула, чётко выговаривая иномейские слова, и я поспешно ткнул пальцем в бляшку телепатора.
Полдень уже наступает, Небесный огонь неистов, Паром река курится, Вода, оскорблённая зноем, Незримо стремится к небу, Чтоб там, собравшись всей мощью, Обрушиться вновь на землю И отомстить за обиду… Всё живое затихло В ужасе перед ливнем…Отчаянный взгляд.
– Антоша… Давай сейчас рванём в тинно? Вот прямо сейчас. Не теряя ни минуты. А?
– А как же приказ твоего шефа? Сейчас на кладбище довольно много посторонних глаз.
Из неё словно выпустили воздух.
– Ты прав. Ладно… Давай будем завтракать.
* * *
– Разрешите, товарищ полковник?
– Входи, Сагдеев, входи, – хозяин кабинета снял очки, зажмурив глаза, потёр переносицу. – Совсем глаза никуда стали, надо бифокальные очки заводить… Докладывай, Талгат, чего накопал.
– Кое-что накопал, товарищ полковник, – чернявый коренастый крепыш в штатском костюме с резкими монгольскими чертами лица извлёк из папки несколько листков. – Не зря все выходные за бумагами просидел. Интересные факты вырисовываются.
– Ну-ка, ну-ка… – гэбист придвинул к себе листки, вновь надев очки, принялся всматриваться в текст. – Хм… Не вижу связи. Инсульт – вещь такая, кого угодно и где угодно прихлопнуть может… при нашей работе особенно, тут мозги всё время гудят от перегрузки…
– Вполне допускаю, товарищ полковник, инсульт действительно случаен. Даже скорее всего так. Ну а если нет? Паранормальные способности – это же штука тёмная. Смотрите, какая картинка: банда уличной шпаны нарвалась – с копыт долой и не помнят ничего. Память всем разом отшибло – это как? Потом эта девчонка, комсомолка-активистка, в психбольницу загремела. Дорогу попыталась перейти гражданке Рязанцевой и враз ума лишилась – тоже случайность? Очень уж своевременная случайность получается, товарищ полковник.
– Хм… Очень зыбкие построения, Сагдеев. Если уж она такая супер-пупер колдунья, так проще было вовсе со свету соперницу сжить. Покойники – народ совершенно безопасный и тайны хранят превосходно. А тут эта деваха наплела… ты полюбуйся, какой цветистый бред – инопланетный агент у нас гражданка Рязанцева Марина Денисовна, она же суккуб…
– Так оно, товарищ полковник. Однако письмо к нам в Комитет всё равно дошло бы. И поскольку покойницу уже не спросишь, вопросы возникли бы уже к самой Рязанцевой. А тут бред полоумной, кто её станет слушать? Удивляюсь я ещё, как товарищ Граев, мир праху его, сумел свести эти два факта, контуженную шпану в подворотне и полоумную комсомолку. И вот теперь сам… опять случайность? Случайность, да случайность, да ещё раз случайность – многовато будет, товарищ полковник.
– Хм… Да, искренне жаль Граева, умный был мужик, работать умел… Талгат, меня бесит твоя манера вот так вот папку мять. Сколько можно говорить, к начальству надо заходить не с шестёрок, а с главного козыря. Доставай уже своего джокера.
– Слушаюсь, товарищ полковник, – на скуластом монгольском лице не дрогнул ни один мускул. – Бумаги покойного я разгребал в выходные, а сегодня весь день ушёл на наведение справок насчёт этой парочки. Парень в порядке вплоть до прадедушек, а вот с этой Мариной не всё так просто.
На стол лёг лист бумаги с прикреплённой скрепочкой фотографией.
– Вот так выглядела Рязанцева Марина Денисовна. Ныне покойная.
– Оп-па! – полковник блеснул очками. – Чего ж Граев-то?..
– Так полагаю, ему просто времени не хватило дойти. Очевидно, он просмотрел только документы из нашего ЗАГСа и паспортного стола. А там фото в порядке, там на фото нынешняя гражданка Рязанцева во всей красе.
– Молодец, Талгат… Твой план?
– Покойный товарищ майор, мир праху его, тут вчерне набросал перечень дальнейших оперативных мероприятий, – на стол перед полковником лёг блокнот, завёрнутый и перетянутый резинкой на нужной странице. – Насчёт жёсткой проверки парня я бы не стал спешить. Поговорить сперва надо. А вот приборную слежку за квартиркой надо было ещё когда организовать. Дадите «добро», товарищ полковник?
– В свете вышеизложенного – обязательно. И с парнем этим надо поговорить срочно, ты прав. Он тоже в «Лавке» трудится, я верно понял?
– Так точно, товарищ полковник. Так я поеду?
– Не-не, не так. Организуем ему вызов к нам прямо сейчас. Да можно и ей, кстати. Если рыло в пушку, враз задёргаются.
– А если спугнём? Уйдут в нелегалы…
– Ха-ха… смешная шутка, – полковник снял с телефона трубку. – Чёрт, время шесть почти, сейчас там весь научный люд разбежится… Алё! Научно-производственное объединение имени Лавочкина? Всё верно, я в Первый отдел и звоню. Здорово, старый! Узнал? Эх, не быть мне богатым… Слушай, тут дельце небольшое вырисовывается. Трудятся у вас в организации некая Рязанцева Марина Денисовна и Привалов Антон Эдуардович… ага, ты слегка в курсе, это упрощает. Вот им обоим передай наш официальный вызов. Бланки есть у тебя? На больничном девушка? Ах, и он тоже приболел? Угу, понятно… Ладно, отложим, не вопрос. Ну бывай здоров! Да хорошо бы за коньячишком посидеть, кто спорит… покой нам только снится… Ну всё, супруге привет!
Положив трубку, полковник вновь снял очки, зажмурив глаза, потёр переносицу.
– Приболели они. Оба сегодня на службу не вышли. Сказать окровенно, если б я имел в молодости такую деваху, – тычок в одну из фоток, – с больничного бы вообще не вылезал. На почве сексуального истощения… Куда звонишь? В поликлинику?
– Так точно, товарищ полковник, – Сагдеев уже крутил телефонный диск. – Алё, регистратура? Здесь капитан Сагдеев Талгат Мусабаевич. Представьтесь, пожалуйста, девушка. Нет-нет, ничего такого, просто я должен знать, с кем имею честь. Официальный запрос всё-таки. Очень приятно. Тамара Александровна, тут вот в чём дело… нужно срочно выяснить, в каком состоянии пребывают Рязанцева Марина Денисовна – да-да, записывайте! – Рязанцева Марина Денисовна и ещё Привалов Антон Эдуардович. Я понимаю, что не мгновенно, но я терпелив и буду ждать, сколько потребуется. Нет-нет, не кладите трубку, я подожду на проводе.
Некоторое время капитан молча вслушивался в шумы телефонной линии. Хозяин кабинета задумчиво разглядывал фотографии.
– Необыкновенные всё же глаза у этой мадмуазель, не находишь? Тут само полезет в голову насчёт Аэлиты и прочих марсиан…
– Алё? Да, очень внимательно слушаю. Не явилась сегодня на приём? Угу… А Привалов? Вообще не обращался? Понятно… Огромное спасибо, Тамара Александровна, родина вас не забудет! Ещё раз спасибо!
Гэбист положил трубку на аппарат.
– Оп-па… – полковник остро взглянул на подчинённого. – А ну-ка бери ребят и скоренько на хату к этой Марине Денисовне. Быстро!
* * *
– …Вообще-то жаль, ты прав. Привыкла я к ней, что ли… Цветы вот погибнут…
Я лишь вздохнул. В самом деле… пропала московская квартирка. Уже на днях, возможно даже завтра, вероятно, тут будет устроена засада. Интересно, сколько могут ждать гостей товарищи из КГБ – год? два? Хватать случайно позвонивших в дверь соседей, ошибшихся этажом подвыпивших граждан… А потом, так и не дождавшись, эту квартиру передадут остро нуждающимся в улучшении жилищных условий.
– Шефу твоему придётся попотеть, подыскивая жильё новому агенту.
– Если он будет, тот агент, – иномейка вздохнула. – Похоже, надобность в кураторе венерианских экспедиций отпадёт в самое ближайшее время.
– На фирме идут разговоры насчёт запуска долговременной станции, способной работать в вашей адской топке несколько часов. Или даже дней.
– А ещё идут разговоры насчёт запуска венерохода, – она чуть усмехнулась. – Разговоры останутся разговорами.
– Уверена?
– Да, Антоша. Пока ты там у себя усердно проводочки крутил, я все ценные головушки облазила-обыскала. Для чего, собственно, меня и взяли в службу… Сначала вам банально не дадут денег, все средства выкачивает программа «Энергия» – «Буран»… А позже сменится парадигма.
– Что-что?
– Парадигма. Время беззаветных энтузиастов покорения космоса здесь, на Иннуру, уходит, оно уже практически ушло. Настала эпоха рутинёров, лишённых полёта мечты. За ними обычно приходят сизифы, согласные получать хорошую зарплату за бессмысленное катание камней. И всё заканчивается циниками, желающими получать деньги уже просто так. За болтовню.
Я лишь пожал плечами. Против парадигмы возразить нечего…
– Ладно, – Вейла поднялась. – Пора.
Мы спускались по лестнице, не пользуясь услугами наконец-то починенного лифта. Впереди цокал когтями Роб, для виду снабжённый ошейником и поводком, за ним хозяйка. Я замыкал процессию, и на моей голове просто и естественно расположился маленький ручной попугайчик. Прочая боевая техника в составе воробья и стрижа дожидались во дворе.
– Здравствуйте, Дарья Павловна, Ольга Петровна!
– Здравстуйте, здравствуйте, Мариночка! – пара востроглазых старушек прекратила обсуждение очередных сплетен. – Что-то не видно вас было!
– Болела всю неделю, представляете? Лето пришло, и тут такая простуда – ужас!
– Прогуляться никак решили?
– Да, надо размяться. Вот Робик уже устал, истомился, пока хозяйка болела, – улыбка иномейки стала совершенно лучезарной. – В Битцевский парк поедем!
– Доброе дело!
Раскланявшись наконец с соседками, мы забрались в «ушастика», смирно дожидавшегося своей участи. Робопёс с изрядным трудом разместился сзади, попугайчик – на спинке сиденья. Откуда-то сверху прилетел воробышек, бесстрашно уселся на решётчатый багажник и звонко чирикнул. Я поискал глазами в небесах, не видно ли где нашего боевого стрижа. Вот и машина пропадёт, промелькнула в голове очередная посторонняя мысль…
– Всё остаётся людям, – задумчиво произнесла Вейла, размещая детали распределённой киберсистемы «водитель» по местам. – Включи все свои приборы. Зачем они тебе выданы, м-м?
– Все?
– Все. И так до самой Иноме.
Не споря более, я активировал телепатор, достав из кармашка, нацепил клипсы автопереводчика. Индикатор потока внимания и искатель жучков коротко пискнули, переходя в рабочий режим.
– В Багдаде всё спокойно. А ты боялась…
– Я и сейчас боюсь, – она чуть улыбнулась. – Дура, наверное.
«Запорожец» плавно взял с места, осторожно выруливая со двора.
– Какой-то деликатный он у тебя сегодня…
– Это я задала такой режим. Не хотелось, чтобы было похоже на бегство.
Её глаза пугающе глубоки и чуть печальны.
– Мы же покидаем этот мир, Антон.
Автомобиль уже ровно катил по дороге, безукоризненно соблюдая все правила уличного движения. Сегодня даже самый рьяный инспектор ГАИ вряд ли нашёл бы повод остановить нас.
«Шеф, мы уходим. Пока всё тихо» – это её мыслепередача. Ответа я не услышал, естественно, – ответ адресован только ей.
– Слушай… – я сглотнул невесть откуда взявшийся в горле комок. – Ключ от тинно отберут у тебя?
– Конечно. Ключ положен только сотрудникам миссии, работающим на Иннуру.
– Но, может… когда-нибудь… потом… я смогу навестить родителей? И Ленку…
Короткий вздох.
– Давай для начала выберемся отсюда, с Иннуру.
«Ушастик» уже заруливал во двор моего родного дома. Дома, где прошло моё детство…
– Ну вот, Антоша… – Вейла бледно улыбнулась. – Иди. И возвращайся скорее.
Попугайчик бесстрашно залетел в подъезд вслед за мной, порхая туда-сюда, сопроводил до квартиры. Поколебавшись, звонить или нет, я отпер дверь своим ключом.
– Тоша? – Ленка выплыла из спальни, наворачивая золотые кудри. – Ты откуда? Привет!
– А ты никак теперь блондинка, – улыбнулся я.
– Ныне и присно и во веки веков! – сестрёнка гордо тряхнула локонами, рассыпавшимися по плечам. – Девушке блондинкой быть много выгоднее. Нравлюсь?
– Вполне, – совершенно искренне заверил я. – Тебе идёт, правда.
– Антон? – Мама вышла из ванной, одетая в короткий халатик, вытирая голову полотенцем. Принимала душ после работы, очевидно. – Ты один?
Сердце у меня больно сжимало незримой ладонью.
– Ма… ты такая красивая в этом халате. Молодая совсем…
– Спасибо за комплимент, Антоша, – мама вглядывалась в моё лицо. – Ты сегодня на себя не похож, слушай… Что-то случилось? С Мариной поругался?
– Всё в порядке, – я, похоже, научился от своей ненаглядной врать не моргая. – Папа где?
– На работе задерживается. Лене вон звонил, будет поздно, не раньше девяти.
Я судорожно вздохнул. Ну вот… Не судьба. И ждать нет смысла.
– Да что с тобой, Антон? – в голосе мамы нарастала тревога. – Ты прямо пугаешь!
– Да всё в порядке, ей-ей! Мимо ехал, дело у меня одно тут, ну и как не заглянуть на минутку к самым родным и близким? С отцом хотел проконсультироваться насчёт ремонта «Запорожца»…
Мой голос звучал на удивление беззаботно и, на мой взгляд, весьма убедительно. И я вдруг отчётливо понял, что не смогу им сейчас сказать… Просто не смогу.
Решение пришло мгновенно. Написать записку и подсунуть отцу в бумаги. Так будет небольно. Ну правда же, совсем не так больно?..
– Ма, а это чего у тебя? Оладьи? Я упру одну, эге?
– Да хоть пять. Чего, не кормила тебя сегодня Марина?
Засунутый в рот оладышек избавил меня от необходимости отвечать.
Улучив момент, я накарябал записку и сунул листок отцу на письменный стол.
– Ну ладно… – я вновь вздохнул. – Раз бати нету, поеду-ка я. На вас посмотрел вот на красивых… Я вам говорил, что люблю обоих? – мой голос всё-таки дрогнул. – Не говорил, хам такой… Вот, сейчас говорю.
– И мы тебя любим, Тоша, – Ленка, похоже, тоже почуяла неладное и говорила теперь тихо и вдумчиво.
«Антон, здесь Вейла. Срочно выходи, немедленно. Машина будет у подъезда».
– Ладно, пока-пока! – я абсолютно естественно чмокнул маму в щеку, притиснул Ленку. И, не дожидаясь реакции, выскочил вон из квартиры.
«Держись естественно, Антоша».
Индикатор потока внимания неслышимо зазудел на груди, едва я вышел из подъезда. «Запорожец» подкатил, резко тормознув у самого подъезда. Распахнув дверцу, я плюхнулся на сиденье, и «ушастик» немедленно тронулся в путь.
– Что случилось?
– Ремень пристегни!
«Вслух не говори, думай. За нами погоня».
Но я уже и сам видел новенькую тёмно-зелёную «Волгу ГАЗ-24». Вот как… вот так, значит…
«Дальше тянуть их за собой нельзя, сообразят, куда держим путь. Я даю команду на поражение».
«Волга» резко вильнула и с ходу влетела в фонарный столб. Удар!
«Вот так. Мне жаль… но если откровенно – не слишком».
«Запорожец» уже катил вдоль кладбищенской ограды. Резкие тормоза, меня кидает вперёд, но ремень держит надёжно.
– Выходи, быстро! – Вейла уже отстёгивала ремень.
При некотором навыке обращения с телепатором понять чужую невысказанную мысль совсем несложно. Действительно, погоня сейчас увяжется за «ушастиком», и робот-шофёр изрядно помотает тяжёлые гэбэшные «Волги» с форсированными моторами по дворовым закоулкам. А потом, когда его таки обложат и загонят, спалит нашу машинку и сам сгорит бесследно. Падёт в борьбе, добавив гэбистам на прощание ещё одну неразрешимую загадку… Прощай, «ушастик»…
– Сюда! – Вейла, похоже, знала тут все дыры в заборе. Выучила, стало быть, за время службы…
– Совсем стыд потеряли, охальники! – полоумная старушка, очевидно, промышлявшая поиском съестного, оставленного посетителями на могилках, потрясала клюкой. – Стадион себе нашли! С собакой ишшо! Юбка – п…зду наскрозь видать!
Дальнейшие гневные речи старушки-побирушки были на слух уже неразличимы, поскольку бежали мы довольно резво даже для стадиона. Тем более для кладбища.
«Оторвались?»
«Здесь они, Антоша!»
Звук моторов, лязг дверей. И сразу лай собак.
«Ого!»
«Вот именно – «ого!»
Две здоровенные немецкие овчарки, выскочившие из «уазика»-«буханки», очевидно, изначально не сомневались в успехе. Плёвое дело – догнать, повалить, вцепиться девке в голые ляжки… Сомнения у псин возникли лишь при виде несущегося навстречу Роба.
Первую овчарку Роб перехватил на лету, не по-собачьи ухватив прямо за оскаленную пасть. Хрустнули кости, псина завыла предсмертным воем, каким-то неестественно-булькающим – морда овчарки оказалась откушенной напрочь, точно саблей отрубили. Второй пёс сделал запоздалую попытку уклониться от встречи с монстром – куда там! Чудовищные клыки биоробота вошли в спину упитанного мускулистого зверя, словно в кисель. Рывок! Торчащие из растерзанного тела позвонки и сахарно-белые обломки рёбер – зрелище не для слабонервных, доложу я вам…
Бах! Бах-бах-бах!
Видимо, жуткая сценка произвела на оперсотрудников неизгладимое впечатление, потому как огонь на поражение был открыт без всяких «стоять!» и прочих формальностей. Роб споткнулся, но всё это длилось пару секунд. Крохотная чёрная стрела спикировала с вечереющего неба и вновь взмыла ввысь. Моторы авто смолкли мгновенно, словно поперхнувшись, и все загонщики повалились, будто кегли.
«Не отвлекайся!»
Подстреленный Роб, заметно ковыляя, нагнал нас. На теле пса зияли раны, но, как я понял, уничтожить биоробота вовсе не просто, даже имея при себе автоматы и пулемёты. Да где же эти кресты?! Ага, наконец-то…
Вейла перешла на ровный шаг, достав из-за пазухи, подняла ключ от тинно.
– Роб, вперёд! Антон, за ним!
Робот устремился в открывшийся проход. Мне оставалось сделать пару шагов…
Звук, долетевший до нас, был мало похож на выстрел. Так себе, хлопок и хлопок. Будто пацаны, балуясь, щёлкают кнутом. Вот звук удара пули прозвучал отчётливо – тупой, мокрый звук удара кусочка металла о живое тело.
– Вейла!!!
Она уже оседала, и на буйно разросшейся кладбищенской траве темнели пятна. Второго выстрела не было – очевидно, какая-то из птичек успокоила приотставшего от коллег стрелка.
– Вейла, держись!!!
Вообще-то я читал, что пистолет АПС имеет дальность прицельного боя аж двести метров. Читал и не верил… Кто в это поверит? Только тот, кто сроду не держал в руках настоящий пистолет…
А оказалось – чистая правда. Смотря кто стреляет.
Горизонт уже загибался вверх, неестественно и дико. Неестественно и дико темнело пятно на блузке.
– Антоша… больно как…
– Не умирай!!!
Вот и синий камень, центр тинно. Где та тропка?! Стой… погоди…
Фигуры в переливающихся пятнистых боевых скафандрах, превращающих при нужде их обладателей в невидимок и вдобавок неуязвимых для пуль, возникли будто ниоткуда. Да, иномейцы не любят уродливых одежд. Но когда нужно, используют.
Вызвал ли спецгруппу резидент, наблюдая по видео сцену погони, или это сделала сама Вейла, а я не заметил в горячке событий – не важно. Важно, что ребята подоспели вовремя. Сказать, что я обрадовался появлению тут иномейского спецназа, – значит ничего не сказать.
– Помогите… помогите же!!!
В голове будто полыхнула молния. Весь мир сошёлся в точку и погас.
* * *
Капли падали в прозрачной пластмассовой капельнице медленно и бесшумно – кап… кап… кап… При каждом «кап» в стеклянной бутыли с цветной наклейкой всплывал маленький пузырёк, лопался, порождая едва заметную круговую волну, – кап… кап… кап… Сдвоенные люминесцентные лампы под потолком излучали неприятный мертвенно-голубоватый свет, резали глаза, и я вновь закрыл веки.
Где я?
В памяти послушно всплыло: зябкий сентябрьский рассвет, подкатывающий к остановке автобус, похожий на кусок попользованного мыла, неохотно расходящиеся перепончатые двери… больше ничего не помню… м-да… Неужто меня угораздило попасть в автокатастрофу?
Всё тело тупо ныло, однако попытка подвигать ногами вполне удалась. Руки тоже шевелились вполне исправно, правда, были неимоверно тяжёлыми, словно в кости залили свинец. Гипса нет… похоже, обошлось.
– Антон Эдуардович?
Голос негромкий, приятный мужской баритон. Вздохнув, я открыл глаза.
– Как вы себя чувствуете, молодой человек? – Обладатель приятного баритона, средних лет мужчина в белом халате и шапочке уселся рядом, взяв меня за запястье, деловито принялся считать пульс.
– Что… произошло?
Секундное замешательство на лице белохалатника.
– Э… простите, вы совсем ничего не помните?
– Ну отчего же… – я чуть усмехнулся. – Кое-что помню. Меня, к примеру, именуют Привалов Антон Эдуардович. А вас?
– Макеев Георгий Александрович. Вообще-то вас ведёт другой доктор, я всего лишь психиатр. Меня пригласил ваш лечащий врач, и, как я теперь вижу, не без оснований. Давайте попробуем вспомнить самое последнее… Из того, что вы помните.
Я чуть наморщил лоб.
– Я вышел из дома, как обычно… прокатился на метро… до «Речного вокзала»… с пересадками… Потом автобус. Всё.
Пауза.
– Какой автобус?
– По-моему, львовский, – белый халат начал меня утомлять, – я не особый спец по автобусам… Так что со мной стряслось, док?
Пауза.
– Похоже, вы утомлены, – психиатр поднялся. – Отдыхайте, завтра с утра я постараюсь вас навестить.
– Вы не ответили на вопрос, док.
– Что именно с вами стряслось, мы постараемся понять завтра. Возможно, вы вспомните. Отдыхайте!
* * *
Жёлтый кленовый листок, авторотируя, летел прямо на меня, и мне осталось лишь подставить ладошку для его мягкой посадки… Я усмехнулся. «Авторотируя», надо же… Что значит инженерное образование. Интересно, как бы выразил эту мысль настоящий поэт или писатель?
Собрат пойманного листочка, видимо, учтя опыт, резко спикировал, и поймать его мне не удалось. Вот уже и осень… пока ещё зелень глушит своей массой рано пожелтевшую листву. Но пройдёт совсем чуть-чуть, и все деревья сплошь оденутся в золото и багрянец. Вот и минуло лето… будто прошла маленькая жизнь.
Уже с конца июня я обретаюсь тут, в стенах Всесоюзного института психиатрии имени Сербского. И, очевидно, зря. Тутошние светила, доктора-профессора, оказались совершенно бессильны перед странной амнезией, поразившей мою головушку. Всё, что было до того осеннего утра, когда округлый автобус подкатил к остановке и распахнул двери, я помнил совершенно отчётливо. Как нормальный человек. Сразу после автобуса – палата, сдвоенные люминесцентные лампы под потолком и капельница… А между ними – чёрная бездонная яма. Всё, что было со мной в промежутке между сентябрьским утром тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года и июньским вечером года тысяча девятьсот восемьдесят пятого, было будто вырезано ножницами.
Как я понял из объяснений, меня нашли лежащим на Кунцевском кладбище без сознания. Эскулапы и следователь долго не хотели сдаваться, всячески пытаясь пробудить мою память и выудить из чёрной пропасти хоть что-нибудь. Мне кололи какие-то уколы, потом в ход пошла электроника… полиграф? Нет, похоже, та машинка была покруче… Медицинские светила подключались всё более крупные, пока самое крупное из светил – академик, вроде? – не вынесло окончательный вердикт: «Безнадёжен». После этого моё бытие в стенах сего скорбного заведения резко упростилось. Проще говоря, от меня все отстали и заторопились с выпиской. Так что сегодня я буду дома. Вот через полчаса. Жаль, папа-мама на работе, и никто им не сообщил радостную весть. Или хоть Ленке… Ну и я не стал звонить из приёмного покоя. Пусть будет маленький сюрприз. Жаль, в карманах мелочи на рубль, на такси не хватит…
– Антон!
Помедлив долю секунды, я обернулся. Передо мной стояла Ниночка, наш комсорг и набирающий вес общественный деятель. Стояла и мяла букет из кленовых листьев.
– Привет, Нин, – я улыбнулся. – Ты как узнала?
– Привет, – девушка буквально расцвела. – Слушай, мне твой доктор позвонил. Говорит, дома у него трубку не берёт никто, а парень, похоже, пешком до дому идти собрался. Вот, грит, я про вас вспомнил – посещали же неоднократно…
Да, это была святая правда. Ещё вопрос, кто чаще посещал больного, моя родная мама или Ниночка. И уж всяко чаще, чем родная сестричка.
– Ну что, поедем, Антоша? Вон и такси, кстати… Такси! Эй-ей! – Она замахала рукой, привлекая внимание проезжавшего мимо таксиста.
– Погоди-ка… – перебил я её. – Давай пройдёмся немного. Я взаперти почти три месяца пробыл!
– Как скажешь… Езжайте! – это уже таксисту.
– Выкобениваетесь, сопляки! – таксист дал газ. Что-то шевельнулось у меня внутри. Какое-то смутное беспокойство… будто я уже слышал это… дежавю?
Ниночка, подцепив меня под локоток, оживлённо болтала, стараясь развеять грусть-тоску, наведённую пребыванием в психушке. Девушка цвела, как майская роза… вот взять да и жениться, что ли? Не, ну правда, чем не жена? Запала на меня, это и кроту видать… мордашка ничего так… Правда, общественно активна не в меру, напориста… но, может, это и плюс, деловая жена? Ещё, глядишь, и двигать будет супруга по карьерной лесенке, угу… Тут, главное, правильно себя поставить, а то общественницы-активистки быстро норовят мужика под каблук, оглянуться не успеешь – и ты уже верховой пони…
Я криво ухмыльнулся. По карьерной лестнице, угу… Это в библиотеках-бухгалтериях да профкомах-парткомах вояж в дурку не препятствие для дальнейшей карьеры. В парткоме так даже, наоборот, верно… Так что если и светит мне отныне карьера в «Лавке», то дворником или вахтёром. Или Ниночка таки лелеет мысль повернуть меня на стезю профсоюзно-партийной линии?
– …Антон, мне кажется, ты меня совсем не слушаешь, – Ниночка чуть поджала губы.
– Здра-а-асте! – я счёл уместным слегка оскорбиться. – Очень даже внимательно слушаю. Кого же и слушать, как не тебя?
Она вновь расцвела, как майская роза. И вдруг откуда-то из недр памяти, из чёрного провала всплыло: «…и не роза вовсе, а ассигейра на рассвете». Какая ассигейра? Нет, явно не долечили меня…
– Ладно, хватит для начала прогулочки, – я улыбнулся. – Прохладно сегодня чего-то… О, вон и метро! А то «такси! такси!»… Наши люди из психушек домой на такси не ездят!
* * *
– …Ну как сам-то? Голова уже не болит после контузии?
Капитан Сагдеев скупо улыбнулся одними губами, в то время как верхняя половина монгольского лица осталась совершенно неподвижной.
– Если у кого-то в нашей конторе не болит голова, значит, он просто бездельник.
– Ха-ха… – хохотнул полковник, оценив шутку. – В принципе, где-то верно… Излагай, что у тебя.
– План оперативных мероприятий, товарищ полковник, – капитан выложил на стол лист бумаги.
– Так и не нашли? – гэбист остро взглянул на подчинённого.
– Как сквозь землю провалилась, товарищ полковник. Собака тоже.
– Да хрен там сквозь землю… – хозяин кабинета читал текст, далеко отставив от лица, как это обычно делают люди, страдающие дальнозоркостью. – Ежели она со ста метров может кучу здоровых парней в глубокий обморок повалить, да ещё амнезию устроить, то уж глаза отвести для неё, так полагаю, раз плюнуть… этому даже у нас в конторе учат, которые к суггестии способности имеют… ушла с улыбочкой сквозь все оцепления и посты… Слушай, а не рискуешь ты с этим парнем? Сбежит, гляди – с тебя спрос.
– Так Макеев разработал эту часть плана. Ну чего ему делать в больнице? Профессор заверил, память вполне может вернуться со временем. Но нужен толчок. Так где, как не в родных стенах?
– Слушай, а может, его на ту хату определить?..
– Нереально, товарищ полковник. Ему что та квартира, что номер в гостинице. Он же ничего про этот период не помнит.
– Хм…
– Я даже фото Рязанцевой велел вернуть, как было, товарищ полковник. Для зацепки ему.
– Ну а как всё же сбежит? Мы ж не в курсе, для чего она его к себе привязала. Может, просто любовь… баба же, им без этой самой любви жить нудно… А может, он ученик её? Типа дар божий имеет…
– Щупали и на этот счёт. Возможно, до контузии что-то и имел, но сейчас сапог сапогом. Да вы не беспокойтесь, товарищ полковник, при любом раскладе не уйдёт он. Там уже телефон на прослушке плюс лазерные микрофоны на окнах – каждый шорох ловят… Мы с Макеевым на стрёме. Как появятся признаки прозрения, тут мы к нему тёпленькому сразу в гости…
– Прямо так вот домой к нему?
– Ну а чего? Пока тёпленький, легенду придумать не успел…
– Ну хорошо, Талгат. Действуй!
* * *
– Тоша, ты жареную картошку будешь?
– Со шкварками?
– Вообще-то я хотела сварганить фри, но можно и со шкварками.
– Ежели со шкварками, то всенепременно и архиобязательно!
Ленка, по случаю бабьего лета одетая в коротенький ситцевый халатик-сарафан, подвязавшись фартуком, орудовала на кухне. Я, подобно товарищу Ленину, избрал иной путь… то есть взял на себя пылесос и швабру. Вообще-то можно было и наоборот, но в последнее время сестрёнка, надо признать, изрядно продвинулась в кулинарном искусстве, чего нельзя сказать обо мне. Так что пусть трудится.
Пылесос натужно завывал, с хлюпаньем и присвистом высасывая пыль из щелей и закутков. Покончив с коврами, я сменил насадку и принялся шерстить книжные полки. Ох, и пыли тут наросло… сразу видно, читатели те ещё. Та-ак… хорошо. Осталось мокрой тряпкой пройтись по хате…
– Ну-ка, подвинься слегка! Генеральная уборка – дело генералов! – Я ожесточённо тёр шваброй кухонный линолеум.
– Тошка, как у тебя со службой? – сестрёнка безжалостно кромсала длинный огурец на овальные полупрозрачные ломтики. – Может, всё же возьмут обратно?
– Если только дворником, – я чуть улыбнулся. – Профессия перспективная и востребованная обществом. В НПОЛе площади меж корпусами немаленькие.
– Не, ну правда…
– Лен, не болтай ерунду. Там кругом посты с вохровцами, допуск на допуске. Какой допуск, по-твоему, будет иметь недавний клиент психушки?
Сестрёнка лишь горестно вздохнула.
– Ничего, – я вновь ободряюще улыбнулся. – Не дрейфь, сестричка, прорвёмся. Жив, уже неплохо по нынешним временам. В этом огромном мире полно профессий, доступных даже психам!
Последней под уборку попала моя собственная комната. Ящик письменного стола выдвинулся мягко – не зря отец мазал тальком. Перебирая всякую мелочь, я раскрыл блокнот и замер.
– Тоша, ты скоро? А то картошка готова! – Вытирая руки кухонным полотенцем, Ленка протопала в мою комнату. Остановилась, глядя на то, как я держу в руках фотографии.
– Тоша… – её голос тихий-тихий, даже какой-то жалобный. – А ты Марину тоже… совсем-совсем не помнишь?
– Марину? – я наморщил лоб.
Глаза у Ленки отчаянные, и в них дикий коктейль страстей. Тут и задавленный страх, и непередаваемо острая жалость…
– Ну… ты её ещё Вейлой звал.
Что-то вдруг будто ухнуло в голове.
«Скажи, Антоша… если что… как ты будешь жить без меня?»
Телефон на столике зазвонил длинными трескучими очередями.
– Да?
– Антон? – голос в трубке бодр и жизнерадостен донельзя. – А я похвастаться хочу. Я в аспирантуру поступила, вот!
– Ну молодец, чего тут скажешь. Поздравляю!
– Антоша, и ты сможешь! Видишь, не препятствие это, дурка!
Необыкновенные, неземные глаза с фотографии смотрят пристально и чуть печально.
«Скажи, Антоша… если что… как ты будешь жить без меня?»
– Слушай, Нин, – прервал я поток жизнерадостности, льющийся из трубки. – Ты за мной больше не ходи, пожалуйста. Всё равно дело дохлое. Я на тебе никогда не женюсь.
Трубка легла на аппарат с пустым костяным стуком.
– Ну что там у нас с картошкой?
Вместо ответа Ленка тихо заплакала.
– Ну… ну… – я привлёк её к себе. – Прорвёмся и через это…
– Ох, Тоша… – она всхлипнула. – Как же ты влип… и сам себе все пути дальше рубишь… и я это вижу, а помочь тебе не могу…
– Человек, помоги себе сам, – медленно произнёс я. – Человек…
– Ладно, братик… – она вновь всхлипнула. – Пойдём кушать, а то и правда картошка остынет…
Однако доесть картошку и огуречный салат нам не дали. Вновь раздался звонок, на сей раз в дверь.
– Кто? – я заглянул в «глазок» и слегка оторопел. – Георгий Александрович?
– Да-да. Вы не взыщите, Антон, но поговорить нужно срочно.
Поколебавшись полсекунды, я отпер дверь, впуская в прихожую хорошо знакомого «психиатра». С ним имелся в наличии ещё какой-то тип явно гэбэшной породы с резкими монгольскими чертами лица.
– Знакомьтесь, это вот капитан КГБ Сагдеев Талгат Мусабаевич, – верно истолковал мой недоуменный взгляд «психиатр». – Здравствуйте… ээээ… Лена? Да, очень приятно. Вы уж извините, молодые люди, что мы нарушаем ваш семейный обед, но поговорить необходимо прямо сейчас.
– Ну, раз необходимо… – я сделал жест в сторону зала. – Прошу.
Усевшись на диван, я выжидающе уставился на незваных гостей.
– Не будем тянуть кота за хвост, – начал Георгий Александрович. – Вы вспомнили.
– Что именно?
Взгляд «психиатра» отвердел.
– Антон Эдуардович, это не шутки. Вот товарищ Сагдеев единственный, кто выжил в автокатастрофе, устроенной Рязанцевой Мариной Денисовной… будем за неимением лучшего так её называть. Из оперативных агентов, настигших вас на кладбище, один скончался на месте, остальные лишились памяти. Не так глубоко, как вы, правда, но всё-таки… А сумасшествие вашей знакомой Нины Смирновой? Эта Марина, простите, – за ней самому Вольфу Мессингу только тапочки носить. Дистанционная бессловестная суггестия ужасающей силы…
Пауза. Я терпеливо ждал продолжения.
– Антон Эдуардович, согласитесь, жаловаться на плохое обращение с нашей стороны вам просто грех. Но есть ведь ещё и государственные интересы. Учитывая, что вы также изрядно пострадали от действий Рязанцевой… право, не хотелось бы усугублять дело. Пентотал натрия и прочие такие препараты… знаете ли, они вовсе не безвредны для уже повреждённой психики. Поэтому мы просто рассчитываем на вашу искренность.
– Спрашивайте, – улыбнулся я.
– Вопрос первый. Кто она?
– Вас интересует её настоящее имя? Вейла. Она венерианка.
– Как, простите?
– Венерианка. Ну живёт на Венере.
Гэбисты переглянулись.
– А зачем вы побежали на кладбище? – подал голос молчавший до сих пор товарищ Сагдеев.
– Видите ли… на кладбищах обычно и находятся порталы, посредством которых венериане попадают на Землю.
– То есть?
– Ну как вам объяснить… идёшь-идёшь по тропочке, и вот ты уже на Венере. И оттуда к нам таким же манером соответственно.
Долгая пауза. «Психиатр» пристально и цепко всматривался в мои глаза. Я ответил ему детской улыбкой.
– Ну хорошо… – взгляд Георгия Александровича потух. – Вы извините, что так внезапно побеспокоили вас. Выздоравливайте.
Глава последняя Ничто не проходит бесследно
– …Да не переживайте вы так, тётенька. Три нуля срезают, эка! Да они за год-два опять нарастут, те нули!
– Да ну вас в самом деле… Хватит уже с нас той гиперинфляции!
– Это нам хватит, а им не хватит! Они там, в Кремле, с неё и живут!
– Скажите, а где у вас продаётся слон? Я не вижу.
– Какой слон?
– Что значит «какой»? Вот же ценник.
– Это халат махровый! Вот тут же написано!
– Ай, бросьте, халат! Цена-то за слона!
Блошиный рынок бурлил и гомонил, как птицеферма в час кормёжки. Я закрыл глаза. Неправильно это, конечно… нельзя тут закрывать глаза, того гляди, весь товар растащат. Базарная экономика… «и это правильно!», как говаривал в не столь уж отдалённом прошлом последний генсек-гомосек с пянышком на лбу… осиновый бы кол ему в очко… Впрочем, этот, нынешний гомосек, ещё хуже. Удивительно всё-таки, для управления автомобилем требуется обучение… и справка от психиатра… а для управления огромной страной нет, так выходит. Любое пьяно мычащее полуживотное может управлять…
Нет, не хочу я открывать глаза. Не хочу видеть всё это дерьмо. Право, уж лучше бы сразу ядерная война.
После того давнего разговора кагэбэшники от меня попросту отстали. И я сейчас уже очень хорошо понимаю почему. Государственные интересы? Да плевать им всем на государственные интересы. Всем поголовно. Уникальная колдунья, за которой самому Вольфу Мессингу только тапочки носить? Да плевать им по существу и на ту колдунью, и на того Мессинга. Всё, что реально интересует всех этих служак, это личная карьера. Подвернулось дельце, перспективное в плане прославиться и получить внеочередное продвижение по ранжиру, вот и проявили активность. А как пропала таковая возможность, то и интерес к феномену мгновенно угас. Всесоюзный розыск, правда, объявили поначалу… только ведь и розыск тот мероприятие для галочки. Возможно, незакрытое дело какое-то время ещё пылилось в сейфе, но что ещё можно выжать с парня, здорово повреждённого головушкой? Какой смысл вообще беседовать с человеком, заявляющим на голубом глазу, что через некий портал на кладбище ему являются венерианские девушки? Пустая трата времени выходит…
Ну а уж после девяносто первого, когда тихо и буднично так был упразднен тремя мужичками Великий и Нерушимый, так полагаю, и папочку ту сдали в глубокий архив. Если вообще не выкинули на помойку в ходе набирающего обороты тотального развала. Отныне все и каждый были сами за себя…
…Она была права, когда говорила, что с новым вождём страну ждут очень трудные времена. Но, вероятно, ни иномейская девчонка, ни даже её шеф-наставник не могли предвидеть, насколько именно. А может, её мудрый шеф и предвидел чудовищную катастрофу? Предвидел, но молчал… Они нам не враги, но и не друзья. И жить за нас никто не собирается.
За всех не скажу, но уж по нашей семье «контрреволюция девяностых» проехалась буквально танком. Из нужных и уважаемых специалистов отец и мама в одночасье превратились в безденежное «очкастое быдло», на которое новые хозяева жизни смотрели с глумливой ухмылкой. И если мама как-то находила утешение в домашних делах – насчёт этого у женщин проще, – то отец переживал социальное унижение очень тяжело. А после расстрела Белого дома ушёл с работы, заявив, что на фашистских оккупантов работать не намерен.
Конец наступил быстро. У мамы вдруг обнаружился рак груди. Остановить болезнь не удалось, метастазы пошли в лёгкие… В конце девяносто шестого её не стало. После маминой смерти отец как-то сразу погас, и хотя я и Ленка (к тому времени вышедшая замуж) пытались по мере сил поддержать его, было видно, что мир сей его более не интересует. И однажды, придя домой, я обнаружил отца лежашим на диване уже остывшим. Инфаркт, самое банальное дело по нынешним чёрным временам… Хорошо ещё у Ленки всё складывается тьфу-тьфу-тьфу. Муж – машинист метро, звёзд с неба не хватает, правда, но не пьёт, и зарплату им платят… Эдька вот растёт опять же, племянник… Короче, я рад за сестрёнку.
А вот она за меня переживает. «Влип ты, братик… Такой ли ты был, я же помню. Ведь ты о космосе мечтал!»
Я чуть усмехнулся, не открывая глаз. Мечта о космосе… Рухнула моя мечта, уплыла навсегда. И знаменитая «Лавочка» из переднего края науки как-то скоренько и буднично превратилась в богадельню. Все, кто мог сбежать, уже сбежали, остались безысходные матери-одиночки да серые бездари-конторщики, намеренные сделать карьеру на безрыбье. Да ещё последние упёртые фанатики, защищающие уже разрушенный рейхстаг. Разве можно работать годами, не имея в виду результат? На это способны только сизифы… Летают ещё, правда, космонавты… по инерции крутятся на орбите. Надолго ли?
Нет, не хочу я открывать глаза. Не хочу больше видеть этот мир. Мой настоящий, светлый мир, полный надежд и счастья, остался там… в невозвратном прошлом. А настоящее… это не мир, это просто длинное такое корыто с кормом для скота…
– Дяденька, дай денюжку!
Глаза мне всё-таки пришлось открыть. Трое, как обычно. Маленький конопатый шибздёныш с острой хитроглазой мордочкой и почему-то вечно торчащей из носу козявкой, вертел в руках бамбуковую палку. И два бритоголовых здоровенных быка, стоящих вроде бы чуть поодаль, мускулы так и распирают турецкие куртки-кожанки – наверное, каждым из них можно было бы накормить до отвала добрую сотню голодных папуасов. Если, к примеру, послать нах этого шибздёныша, он попытается опрокинуть лоток и ударить непокорного палкой. Если же ту палку перехватить и вбить козявку в нос рэкетёнку, в дело вступят бычары. Потом явится прикормленный рэкетом мент, нас заарестует и составит протокол, где я буду фигурировать преступником, беспричинно избившим несовершеннолетнего, а быки соответственно прохожими, за избиваемого младенца геройски заступившимися. Ну а потом, вечерком, в тихом месте с отказником будет уже серьёзный разговор… И все к этому порядку привыкли. Столько народу тут на базаре обретается, а привыкли ведь. Безропотно платят дань.
– Держи свою денежку, малыш. – Я чуть улыбнулся, отдавая завёрнутую в полиэтилен тоненькую пачечку купюр, заранее приготовленных.
– Спасибо, дяденька!
– Кушай на здоровье! – Я вновь закрыл глаза. Проклятая Иннуру. Навеки застывшая вдали от Солнца.
– Прооститье, вии проодаётье?
Я нехотя поднял веки. Передо мной стояла тоненькая девчушка лет одиннадцати-двенадцати. Одета она была в коротенькое ситцевое платьишко, явно с чужого плеча, зато на ногах красовались модерновые босоножки с витыми цепочками голубого металла. Тёмно-каштановые густейшие волосы распущены по плечам, на шее какое-то босяцкое-хипповское ожерелье, просто набор полированных плоских камешков, в ушах дешёвенькие серебряные серёжки с мутными стекляшками… Стояла и глазела на меня во все гляделки. Право, какие удивительные у неё глаза… и акцент какой… эстонка?
Сердце стукнуло невпопад.
– Что… ты хочешь, девочка?
– Воот, – она ткнула пальчиком в кружевной лифчик, выложенный среди прочего дамского шмутья.
– Гм… это же для взрослой девушки… тебе будет велико… – пробормотал я, теряясь.
– А яа нее сеебье. Яа мааме.
Пронзительный взгляд в упор.
– Наа паамьять.
Окончательно сбитый с толку, я медленно машинальным движением протянул ей указанную вещь.
– Спаасиибо, – новый взгляд из-под густых длиннющих ресниц. – Яа поойду…
И, не расплатившись, двинулась прочь. Я сидел и смотрел, будто в трансе, на её удаляющуюся спину. Платье на спине было застёгнуто абы как, на одну пуговку у самой шеи. Длиннейшая прореха открывала нежную ложбинку до самого копчика и даже чуть ниже. И, судя по отсутстию на том копчике трусов, платьишко было единственным одеянием моей невероятной покупательницы.
– Тоха, не обобрала тебя девчонка-то? Э, ты не спишь?
Я будто проснулся.
– Маркелна, ты посторожи товар, а?
– Ну точно вчера хряпнул лишку. Да посторожу, догоняй давай! Уйдёт ведь!
Последняя фраза подстегнула меня не хуже хлыста. Едва не опрокинув лоток, я устремился в погоню.
– Девочка! – и тут же я прикусил себе язык. Вот только явления ментов в этом деле мне не хватало…
Догонять девчонку оказалось вовсе не простым делом. Вроде и не бежала она, просто шла… нет, не шла – скользила над землёй удивительным летящим шагом, играючи обгоняя самых торопливых пешеходов. Чтобы не отстать, мне то и дело приходилось переходить на рысь. Бежать же во весь опор я отчего-то не решался. Не упустить… только не упустить…
И только тут до меня дошло. Нет, не убегает она, не пытается оторваться от назойливого преследователя. Уводит она меня за собой, целеустремлённо и сознательно уводит прочь от людных улиц, в тихие закоулки. Где никто не может помешать…
– Постой… да погоди же ты! – взмолился я наконец.
А она уже стояла ко мне лицом, слегка расставив длиннющие ноги.
– Нее наадоо блииже… поожаалуйстаа…
Я остановился в трёх шагах от неё.
– Не… не буду… только скажи – как тебя зовут?
– Иллеа.
Я лишь гулко сглотнул.
– Не… неправильно… Её звали Вейла.
– Даа… А меенья – Иллеа.
Я порывисто шагнул к ней, притиснул к груди. Девчонка не сопротивлялась… но и не отвечала.
– Как… как же ты меня нашла?!
Пауза. Долгая-долгая пауза, настолько долгая, что я уже решил – ответа не будет.
– Яа оочьеень доолгоо ждаалаа, коогда моожноо будьеет тиихоо взяать клюуч оот тинно. Ии доождалаась…
Она подняла на меня огромные неземные глазищи.
– Яа оочеень хоотеела уувидееть свооегоо оотцаа. Чеем тии зааньимайешься туут… паапа?
Я вдруг почувствовал, как меня затапливает жгучий, тяжёлый, как расплавленный свинец, стыд. От пяток до макушки.
– Ничем не занимаюсь, – абсолютно честно признался я. Врать собственной дочери, да если ещё у неё при себе телепатор… поищите другого.
– А ээтоо чтоо биилоо? – взмах ладошкой в сторону оставленного рынка.
– А… не обращай внимания. Тут люди зарабатывают себе еду.
– Заачеем таак?
– Ну чтобы не сразу подохнуть. Поторговал, поел, поспал… Если стараться, сдохнешь не сегодня. А чуть погодя, возможно, даже, когда состаришься.
Она стояла и смотрела на меня. А я на неё. Спасибо тебе, Иллеа. Спасибо, доча.
– Ну вот… – я неловко развёл руками. – Спасибо тебе… Теперь мне не страшно и умереть. Я тебя увидел.
Вздохнув, она решительно взяла меня за руку.
– Иидём!
И вновь мы спешим, обгоняя прохожих. На секунду я словно увидел сценку со стороны – хрупкая девчонка-малолетка тащит за руку здорового, уже немолодого дядьку… Всё правильно, всё верно, промелькнула лихорадочная мысль – если бы наоборот, кто-нибудь из встреченных стражей порядка непременно поинтересовался бы, куда это детина тащит ребёнка… не педофилить ли часом собрался?
– Маамаа коогдаа нее спиит, всеегдаа боодраая таакайя, веесёлайя… – Иллеа чуть не поскользнулась на кучке собачьего помёта, щедро размазанной по асфальту. – Аа поотоом, воо снее, боормоочет: «Аантоон!»… и плаачеет…
В груди у меня будто бухал паровой молот.
– Мы… на Кунцевское кладбище идём, да? Можно было подъехать…
Она протестующе замотала головой.
– Неет… Яа заапомниила доорогу ноогаами. Поо-друугомуу зааблуужусь…
Более возражать я не стал.
Несмотря на развитый девочкой-иномейкой крейсерский ход, до места мы добрались не так уж скоро – всё-таки Москва город немаленький. Но любой путь, имеющий начало, обязательно имеет и свой конец.
– Приишлии…
Я озирался, глубоко дыша после рекордно-спортивной ходьбы, – всё же нынче не четырнадцать лет мне… и даже не двадцать пять… Да. Вот он, каменный крест. Чугунного, правда, не видно что-то – то ли разросшиеся кусты скрыли, то ли утащили на металлолом кладбищенские мародёры. И ещё не видно нигде приметной куртины иван-чая. Видать, извёлся за эти годы иван-чай, сменили его другие, сорные травы…
Иллеа достала ключ от тинно, положив на ладошку, двинулась вперёд ровным скользящим шагом. Моё тело само вспомнило, что делать. Надо идти за носителем ключа след в след, не отставая. Отстанешь на полдюжины шагов, и всё – мигнёт идущий впереди образ и исчезнет. Перейдёт в область совмещённого пространства тинно. А ты останешься здесь, в пространстве несовмещённом. Уже остался дважды…
Горизонт знакомо загибался вверх, норовя стянуться в зените в точку. После августовской полуденной жары особой разницы с пузырём тинно покуда не ощущалось, но всё же я ощутимо взмок. Жарко… болван я. Разве это называется «жарко»?
– Здеесь… – Иллеа остановилась возле синего камня. Помедлив секунду, потянула с себя нелепое иннурийское платье. И опять я без лишних слов последовал её примеру. Чего мне стесняться? Какая глупость вообще стесняться наготы… тем более перед собственной дочерью… спросите любого иномейца… да у меня и живота-то нет, в отличие от многих и многих одногодков!
Оставшись лишь в ожерелье и босоножках, девочка ткнула пальцем в один из амулетов, и перед нами возникло виртуальное зеркало, целая зеркальная стена. Иллеа закинула руки за голову, взлохматив буйную шевелюру, изогнулась так знакомо, что у меня вновь защемило сердце.
– Паапаа… – слова, с непривычки произносимые под диктовку автопереводчика, странно растягивались. – Яа краасиивайяа?
– Очень, – абсолютно искренне признал я.
– У мееньяа оодноой таакиие воолоосы, – она вновь взлохматила собственную буйную шевелюру, тёмно-каштановую с отливом. – У всеех деевоочеек в шкоолее чеерныйе, а у меньяа воот… Баабуушкаа хоотьела дажье меенья пеерекраасьить, ноо йа ньее даалаась… А сеейчаас всее маальчиишки заа мноой беегайют, и деевчоонки спеерваа заавидоваальи, аа поотом стаали краасииться, чтообы каак уу меньяа…
Пауза.
– А яа доо поослеедньегоо бойаалась, чтоо буудут раасти воолосы… туут, – тычок пальцем в собственный лобок. – Каак ууу ииннурийкии…
Она погасила зеркало.
– Пораа иидтии… Яа сеейчаас!
Она нырнула в заросли здоровенных иномейских цветов, обступивших поляну центрального формирователя, и через минуту выбралась оттуда, таща короткие рулоны вроде бы полиэтиленовой плёнки. Одно движение руки, и рулон раскатывается в прозрачную «медузу».
– Маамаа мньее гооворьилаа, тии ужье поользоовалсья… Поомньиишь?
– Попробую, – улыбнулся я.
Влезть в иномейский скафандр по памяти оказалось не так уж просто. После некоторой возни мне удалось наконец протиснуться в скользкое нутро снаряжения, причём волосы под мышками и в паху завернулись при этом довольно болезненно. Впрочем, о чём это я? Мелочи, какие мелочи…
И только после того, как скафандр, приняв моё бренное тело, по команде сам загерметизировался, до меня наконец дошло…
– Слушай… а скафандры-то зачем?!
Иллеа сосредоточенно проверяла «друга космонавта», болтающегося между ног.
– Заакоон заапрещайет прооводьить наа Иноме иннурийцеев беез сооглаасийя Паатриаарха иилии Соовьетаа Маатерьей – таак?
Я неопределённо пожал плечами.
– Всьоо, чтоо нее заапрещееноо, раазреешеноо – таак?
Я уже широко улыбался. Что-то начинало проясняться…
– Маамаа сеейчаас раабоотайет наа Каокео…
Пауза.
– Ньеет таакоого заакоона, чтообии неельзья биилоо проовеестьи иннурийцаа наа Каокео… поо ваашьемуу Мьеркуурий. Ньеет таакоого заакоона! Рааз ньеет, тебья нииктоо ньее смеет троонуть! Нииктоо!
Она засмеялась, искоса глядя на меня.
– Праавдаа, йя саамаайя хиитрайя, даа?
– Да ты просто гениальная у меня!!! – я в порыве восторга подхватил девочку под мышки и закружил. – Идём же скорее!
И вот мы уже поднимаемся по тропе, довольно круто забирающей вверх, – тоненькая гибкая фигурка, увенчанная прозрачной колбой скафандра, и следом крупный, вот-вот готовый уже огрузнеть ввиду солидного возраста дикарь-иннуриец. И с каждым шагом подниматься нам становилось всё легче и легче. Сердце бухало у меня в голове, словно литавры. Это! Моя! Дочь!
Горизонт уже принял горизонтальное положение, как то и положено приличному горизонту, и был непривычно, даже чересчур близок… вот только руку протянуть… Впрочем, всё это меркло на фоне невероятного, колоссального светила, которое вряд ли кто-нибудь осмелился бы уменьшительно-ласково назвать солнышком. Скафандр мгновенно изменил вид, то есть стал почти непрозрачным, зеркальным. Моя провожатая теперь выглядела будто колба, извлечённая из сосуда Дьюара. Справа и слева зашипели климатизаторы, обвевая голову горячим, будто из фена, ветерком. М-да… я ж позабыл совсем, иномейские скафандры рассчитаны на иномейцев…
– Туудаа! – Иллеа указала в сторону, где возвышался вал кратера. Тронула бляшку гравитора на моей макушке, потом на своей, и мы поплыли низко над поверхностью, местами едва не задевая ногами спёкшийся в вакууме реголит.
Светило наконец-то оставило нас в покое – вал кратера давал довольно обширную тень. Где же?..
Задавать вопрос вслух мне не пришлось. Прямо перед нами, будто из ничего, вдруг возникло дивное видение – гроздь огромных мыльных пузырей самой различной формы, подсвеченных изнутри.
– Ээтоо иисслеедооватеельскайя стаанцийя, – сочла разумным пояснить Иллеа. – Мии доомаа!
Стенка «мыльного пузыря», прогнувшись, впустила нас внутрь, и мой скафандр разом опал, перестав дрожать от напряжения. Уши немедленно заложило – похоже, давление воздуха тут было выше, чем нормальное земное.
– Туут вооздуух, скаафаандр ньее нуужеен! – девочка уже стягивала с себя скользкую «медузу». Помедлив пару секунд, я последовал её примеру. Выбираться из амуниции оказалось ничуть не проще, чем в неё залезть, зато сразу после снятия «медузы» самостоятельно скрутились в тугие рулончики.
– Иллеа! – женщина, возникшая в помещении, дышала тревогой и праведным гневом. – Уа тинно олла ке тау теано?
Она осеклась, увидев меня. Чуть покачнулась.
– Маамаа… йа йегоо приивелаа… – без сомнения, это было сказано по-русски, чтобы и я понял смысл фразы.
Я шагнул вперёд.
– Ну здравствуй, Вейла.
Эпилог Дом Вечного Солнца
Небо сияло едва заметной нежной голубизной, сгущавшейся в зените. Закинув голову, я глубоко вдохнул, втягивая в себя кристально прозрачный горный воздух. Только здесь, в полярных горах, небо прекрасной Иноме бывает таким нереально голубым. Нигде больше. Даже на самых высоких горных вершинах в Поясе Зноя небо выглядит обычным – белое, сияющее, как хорошо начищенная алюминиевая тарелка. Громадная такая тарелища, опрокинутая над миром…
И только здесь, возле самого полюса, Солнце неизменно ласково, и никогда не бывает тьмы. Рефракция атмосферы прекрасной Иноме значительно выше, чем на холодной Иннуру, так что область, где светило никогда не заходит, вечно кружась возле горизонта, имеет диаметр где-то почти семьсот километров. Два круга на лике прекрасной Иноме, куда тьма не смеет сунуть носа уже миллиарды лет и не сунет никогда, – северный и южный полюса… Не всякому иномейцу разрешают поселиться тут, в заповедной зоне. А вот мне разрешили, надо же… Совет Матерей проголосовал почти в полном составе. Тот, кому довелось иметь тёщу из потомственных аристократов, может оценить всю невероятность и грандиозность такого события.
Вдохнув поглубже ещё пару раз, я вернулся в хижину, прилепившуюся к скале. Моя хижина, кстати, уже прочно вошла в разряд здешних туристических достопримечательностей. Как и я сам, если откровенно. А как иначе? Представьте, что на Земле живёт в хижине настоящий йети, и притом йети-марсианин… представили? То-то. Хорошо ещё, что иномейские туристы прекрасно воспитаны и не лезут нахально во все дырки, причём без спросу. Есть поодаль несколько наблюдательных площадок с прекрасной оптикой, в том числе и голографическими проекторами, этого ребятам хватает…
Внутреннее убранство моего жилища, пожалуй, поразило бы аскетизмом даже многих обитателей дикой Иннуру, а не то что избалованных многовековым комфортом иномейцев. Крыша, сработанная из дуодуо – местного собрата земного бамбука, только прочного, как железо, и вовек не гниющего, стены, сплетённые из местной лозы, – причём количество и размер щелей в тех стенах обеспечивали не только беспрепятственную вентиляцию, но и достойное освещение. Дверь также была плетёной и вдобавок ещё приставной, то есть без всяких петель. Отдельный восторг администрации турбюро вызвал длинный деревянный засов, посредством коего дверь крепилась в проёме, хотя я решительно не понимал, чего в нём такого – да в средней полосе России до сих пор таким способом запирают всякие курятники… и на прекрасной Иноме, как я понимаю, десять тысяч суток назад подобные запоры имели всеобщее распространение. Но особенно нравится местным аборигенам моя мебель – массивный стол из цельной доски на трёх ножках и чуть менее массивные лавки. Материал для сих поделок предоставила могучая ройра, росшая над обрывом и рухнувшая однажды по причине старости. Администрация турбюро широко распространила версию, что я вырубил данные изделия исключительно при помощи топора, по некоторым непроверенным сведениям, каменного. Хотя, разумеется, вырезал я эти деревянные плахи при помощи обычного гразерного резака – раз-раз, и готово. Думаю, многие туристы также огорчились бы, узнав, что меж слоями стеблей дуодуо упрятана прочная пластиковая плёнка, ведь никакой шалаш не в силах обеспечить сносную защиту против здешних ливней. Так что дурят туристов не только на дикой и малокультурной Иннуру…
Единственной уступкой цивилизации была моя кровать, резко контрастировавшая с первобытным интерьером. Два светящихся зелёным овальных обруча, висящие без всякой опоры один над другим… отличная штука эта гравипостель, доложу я вам. И вроде бы не невесомость, в невесомости вообще-то спать некомфортно, скорее похоже на плавание в бассейне с сухой водой… впрочем, это уже как настроишь, можно задать такую жёсткость, что будешь лежать словно на стеклянной плите. Но в целом вещь, а уж для секса – вещь абсолютно незаменимая.
Потянувшись, я уселся за стол, придвинул к себе стопку бумажных листов. Достал из гранёного стеклянного стакана шариковую авторучку. Стакан и набор авторучек, кстати, мне был доставлен с моей прародины. Специально. Вот так вот, ребята. А вы как думали? Образование, полученное мною на далёкой Иннуру, не позволяло рассчитывать даже на маломальски приличную должность на прекрасной Иноме. Погрузочно-разгрузочные и землеройные работы последние шестьсот суток успешно и повсеместно выполняли роботы. Можно было бы, конечно, попробовать устроиться экскурсоводом в то же турбюро – с такой-то экзотикой меня бы, безусловно, взяли, правда, пришлось бы изрядно подучиться… Ещё тут можно не работать вовсе – жить на пособие, автоматически полагающееся любому жителю прекрасной Иноме. Здешнее общество достаточно богато и гуманно, чтобы не морить неудачников голодом, толкая на всяческие преступления. И, если смотреть в корень, чисто материальный уровень был бы заметно повыше, чем у инженера моей прародины, вкалывающего на двух работах. Но мог ли я так низко пасть в глазах моей ненаглядной, и хуже того – в глазах дочуры и позже сына? Папа ни дня не работал – каков пример! Да ваш отец просто говорящее дикое животное, бебебе!..
Так что, собственно, у меня и выхода-то особого не было, кроме как становиться Великим писателем земли иномейской. Благо гипнообучение иномейскому общепланетному языку и прочей азбуке-орфографии заняло всего полдня… то есть примерно месяц по календарю Иннуру.
Когда я притащил свой первый опус-мемуар в местную редакцию, все присутствующие сгрудились возле моей персоны. Редактор пришёл в неописуемый восторг и наотрез отказался переводить нетленные строки в компьютерный текст. Зато, даже не вникнув в сюжет, немедленно сделал мне деловое предложение – снабдить опус обложками из грубо оструганных досок с выжженным по дереву заглавием и верёвочным переплётом. И в таком вот виде растиражировать. Выяснилось, что последняя рукопись (то есть именно написанная от руки) на прекрасной Иноме – светлые небеса, укрепите память! – была сработана суток восемьсот назад… или все девятьсот? Собственно, даже печатные бумажные книги здесь давно стали реликтами и раритетами. А тут рукописная!!!
В общем, предложение показалось мне забавным, и я согласился.
Успех превзошёл все мыслимые и немыслимые ожидания. Наверное, с моим романом-мемуаром могли поспорить тиражами Коран и Библия, да ещё цитатник Мао. Если так пойдёт и дальше, скоро воспоминания иннурийского дикаря станут обязательны к изучению в школе. И совершено естественно, что общественность ждала новых откровений жутко талантливого йети. И совершенно немыслимо было обмануть ожидания собственных дочуры и сынули, безмерно гордящихся уникальным отцом. Так что, ребята, тут я здорово попал…
– Ау! Ты дома?
Голос, который я узнал бы даже в гипнотическом сне. И даже, наверное, в анабиозе.
– Для тебя – всегда и непременно!
Они стояли на прилётной площадке все трое. Стояли и улыбались. И солнце будто просвечивало их насквозь.
– Ка-акие гости! Я не видел вас целую вечность!
– Два церка, это целая вечность? – глаза Вейлы смеялись.
– А то нет! – я округлил глаза, изображая запредельный ужас. – Без тебя, без сына, без дочуры! Два церка! А тебе без меня разве было легко?
– Вообще-то да, трудновато, – в её глазах плясали бесенята. – Пустая гравикойка, и с боков поддувает…
И мы разом рассмеялись.
– Предупредили бы, я бы вам тут сварганил отличный обед.
– Ничего, сварганим вместе. Закажем в конце концов, если твои угодья окажутся недостаточно щедры.
– Па, а ты много за это время написал? – это, разумеется, сынуля. И только тут я заметил на его лобке свежее художество. Живописный шедевр весьма талантливо изображал хватай-дерево, унизанное крючковидными колючками, и извилистую молнию, поражающую то дерево прямо в дупло. Поясняющая надпись гласила – «даже не пытайся уклониться».
– Мать, тебе не кажется, что наш сын находится на переднем краешке моды? На самом краешке…
– Да ай, папа! Сейчас все так ходят!
– Куда дракон, туда и попрыгай, – Иллеа слегка встряхнула скромное мальчишечье достоинство брата, украшенное детским бантиком. – Ну скажи, от чего и кому тут уклоняться-то?
– Тихо, тихо! – пресёк я назревающую перепалку. – Вы чего, ссориться сюда прибыли? Я вас не видел целую вечность! И ужасно соскучился! И давайте решать вопрос с обедом!
В хижине мальчишка немедленно устремился к письменному столу.
– Реан, не дури, – попыталась остановить его сестра. – Потом же самому всю книгу читать неинтересно будет.
– Это тебе бывает неинтересно, а мне всегда интересно! – парировал сын.
На этом интересном месте мы с супругой оставили молодёжь и незаметно выскользнули из хижины.
– М-м… – она наконец-то высвободила собственные губы, облизнулась. – Ну хватит… погоди… вон там же туристы на площадке…
– Пусть завидуют. У кого ещё есть такая жена?
– Значит, я всё ещё достаточно хороша для иннурийского дикаря? – В её глазах опять плясали смешинки.
– Для иннурийского дикаря более чем! – авторитетно заверил я, вновь впиваясь поцелуем в её губы.
– М-мм… товарищ, товарищ, возьмите себя в руки! – последнюю фразу ненаглядная произнесла по-русски, ловко выскальзывая из объятий. – Других дел нет, да-а?
– Хорошо, давай о делах, – покорно согласился я. – К свадьбе дочуры готовимся?
– А у тебя есть другой выход?
Я лишь развёл руками.
– С сестрой переговорил? Всё нормально у них? – задала супруга встречный вопрос.
– Да, спасибо, – я улыбнулся. Всё-таки гуманизм тут на недосягаемой высоте, надо признаться… Ведь вот организуют мне регулярные сеансы связи через тинно. Хотя никто не обязан. Разумеется, сестрёнка уверена, что я звоню ей из Австралии, куда нелегально сбежал от тягот дикого российского капитализма. Да-да-да, к своей ненаглядной и наконец-то нашедшейся Марине-Вейле, судя по всему, получившей австралийский паспорт гораздо раньше… Так что рада за меня сестрёнка искренне. Славная она, Ленка… Ну и бывшая родительская московская квартира им, как ни крути, весомое подспорье.
– Слушай, вот ты тут обещала моей сестрёнке насчёт погостить… решительно не представляю себе технических деталей вояжа, – я ухмыльнулся. – Через тинно да прямо в Сидней?
– Ну конечно, ага… Не переживай. В Службе согласились организовать спектакль. Ты будешь числиться субарендатором крокодильей фермы, есть такая на балансе – место глухое, правда… И долетят без чудес, сперва большим самолётом, потом ещё маленьким, – в её глазах плясали смешинки. – Так тебе и не доведётся посетить Сиднейскую оперу. Будешь безвылазно кормить крокодилов всё время визита.
Я лишь хмыкнул. Опера, опера… нужна прямо мне та опера, когда я сестрёнку единственную столько не видел. И вообще, с крокодилами легенда куда круче. Племяш на всю жизнь запомнит удивительное путешествие…
– И всё-таки жаль, что нельзя им показать всё это, – я обвёл рукой дивный пейзаж горной страны.
– О! Аппетиты растут… – в глазах ненаглядной смешинки роились всё гуще. – Напомни, как называется иннурийское животное, которое, будучи запущено под стол, норовит залезть на стол с ногами?
– Погоди, сейчас вспомню… слон?
– Ну хорошо, пусть будет слон, – Вейла рассмеялась.
– А каковы у нас ближайшие планы? Ну вот хоть на эти выходные?
– На эти? Включи телепатор.
– Ожерелье там, в доме, – я улыбнулся. – Я, безусловно, поверю тебе на слово.
– На слово, говоришь…
Она повозилась в верхнем кармашке передника и извлекла на свет узенький пенал. Коробочка раскрылась с резким металлическим щелчком – внутри лежали два тонких заряженных шприца.
– Я немного подзадержусь тут, как ребята улетят, – она чуть улыбнулась. – Или, если хочешь, отправимся на Искристый мыс встречать рассвет. Но можно и к нам домой. Я настроила кондиционер на спецрежим, так что сейчас в доме настоящий холодильник. Тридцать градусов по Цельсию.
– Третий раз… – я сглотнул ставшую вязкой слюну. – Третий раз игра в русскую рулетку…
– По-моему, в эту игру мы играем с самого начала. С того момента, когда ты звенел цепочкой на старом кладбище. И нам всё время везло, как ни удивительно. Я хочу ещё.
Её глазищи смотрят в упор.
– Одно слово, только одно. Да? Нет?
– Да.
Она чуть улыбнулась.
– Тогда остался лишь один важный вопрос. Насчёт сегодняшнего обеда. Пойдём в дом?
– Па, я прочитал! – восторженно встретил нас Реан. – Ну круууто!
– Разболтаешь теперь всем друзьям…
– Кто, я? Я буду нем, как попрыгай! Только ты быстрей дописывай, ладно? А то долго я не удержусь! Э… па, ты чего?
Я лишь блаженно улыбался. Неистовое иномейское солнце пронизывало дырявые стены горной хижины тысячами лучей, не оставляя тьме ни пяди укрытия. Да, вот такой он, мой теперешний дом… Дом Вечного Солнца.
Примечания
1
Все описанные космические миссии, хронология запусков и официальные причины провалов взяты из реальных документов. (Прим. авт.)
(обратно)
Комментарии к книге «Далеко от Земли», Павел Сергеевич Комарницкий
Всего 0 комментариев