«Чисто царское убийство»

Чисто царское убийство (fb2) - Чисто царское убийство (Проект «Хронос» - 3) 1701K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Гончаров

Андрей Гончаров Чисто царское убийство

© Гончаров А., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Глава 1

Лейб-медик его императорского величества Иван Блюментрост вышел из комнаты царя и поспешно закрыл за собой дверь. Ему, врачу, нехорошо было в этом признаваться, но он уже сил не имел далее находиться в том смраде, который стоял около постели больного императора. А ведь Иван Лаврентьевич уже две недели не отходил от постели больного.

Первым человеком, которого лейб-медик увидел в коридоре, была, конечно же, государыня императрица Екатерина. Тоже мученица, проводившая у постели больного даже больше времени, чем сам доктор Блюментрост.

– Что, как он? – спросила государыня.

– При проведении операции мучился сильно, кричал, – ответил доктор. – Сей же час, смею надеяться, наступило улучшение, хоть и слабое. Царь заснул.

– Хорошо, я посижу с ним, – сказала Екатерина и зашла в комнату.

Не успел лейб-медик сделать еще два шага по коридору дворца, как из-за поворота показался еще один человек, не отходивший от Петра во время его болезни. Это был светлейший князь, кавалер ордена Белого орла, до недавнего времени губернатор петербургский Александр Данилович Меншиков.

Он задал Блюментросту тот же вопрос, что и Екатерина:

– Как государь?

– Его величеству стало лучше. Он заснул. У постели больного сейчас находится императрица Екатерина.

Светлейший князь сообщил лейб-медику, что тоже проведает Петра, и скрылся за дверью.

Меншиков вошел в комнату, приблизился к постели императора, наклонился, некоторое время вглядывался в его лицо, затем подошел к Екатерине, сел рядом с ней и произнес:

– Больно, государыня императрица! Сил нет, как горестно видеть жалкое положение, в котором пребывает великий государь!

Екатерина ничего не ответила, только молча взглянула на светлейшего и кивнула. Супруга императора Петра, урожденная Марта Скавронская – а может, и не Скавронская, а Веселовская, кто их разберет в этой Ливонии, – не отличалась болтливостью. Не был замечен за нею и такой недостаток, как острый ум – большая беда у женщин! – или злой язык. Зато императрица была известна своим природным тактом и знанием людей.

– Больно видеть такое положение! – продолжил Меншиков. – Но еще тяжелее сознавать, что в подобном ничтожестве и вся Россия пребывать будет, ежели государь не осилит болезнь и падет!

– Отчего же Россия будет пребывать в ничтожестве? – спросила Екатерина. – Разве наша армия не остается сильной? Все корабли разом потонут, оттого что не станет флотоводца? Подданные не будут верны императорской короне?

– В том-то и дело, матушка императрица! – воскликнул светлейший князь. – Армия ослабеет без полководца, флот не выйдет из гаваней, и поданные разбегутся! Ведь наши супостаты чего добиваются? На что надеются? Они хотят возвести на престол царевича Петра Алексеевича, сына покойного Алексея Петровича. А сей отрок, как ты сама знаешь, весьма юн, ему десять лет всего. Стало быть, править будет не он, а Долгоруковы, Голицыны да монашка Евдокия, в прошлом супруга нашего государя. А она…

– Молчи, князь, ни слова более! – прервала Екатерина речь вельможи.

Слова Меншикова, как видно, произвели сильное воздействие на императрицу. Эта женщина, обычно весьма сдержанная, встала и в волнении принялась ходить по комнате.

– Да, ты прав, я вижу, – произнесла она. – Евдокия, Долгоруковы!.. Нет, такого я никак не могу допустить! Какое им дело до армии, до новых кораблей? Все захиреет!

– В полном небрежении будут не только армия и флот! – подхватил светлейший. – Ведь им все преобразования императора ненавистны! Они все хотят сделать так, как покойный Алексей Петрович замыслил! А ему все начинания отца противны были. Он, вслед за погаными раскольниками, Петра антихристом почитал! Если Евдокия с Долгоруковыми верх возьмут, то все назад пойдет. Опять велят бороды отращивать, поклоны перед дворцом бить. Да что там! Им и счет лет от Рождества Христова не нравится, опять от сотворения мира числить начнут. А там, может, и славный град Петров срыть повелят.

– Нет, это ужасно. Слышать о том не хочу! – резко сказала Екатерина. – Но что же делать? Я не вижу выхода!

– Зато я вижу, – заявил Меншиков. – Тебе надо встать во главе государства, матушка императрица!

– Но как же я могу встать во главе, пока Петер жив? – спросила Екатерина. – Это ведь будет изменой. Я даже помыслить такого не могу. – Она указала на кровать, где лежал император.

Грудь его слабо поднималась и опускалась. Лицо выражало страдание. Глаза были плотно закрыты.

– Он есть великан, а я – слабое деревце, растущее в его тени. Или можно употребить такое сравнение: он есть Солнце, я же при нем – лишь Луна, которая отражает его блеск. Сама же я светить не могу.

– Все мы таковы! – воскликнул Меншиков, вставая вслед за Екатериной. – Мы все, дворянство, служилый люд, – суть птенцы Петровы. И покуда император наш жив, мы и помыслить не можем об умалении его величия. Но веришь ли ты уверениям докторов о том, что здоровье государя идет на поправку? Положа руку на сердце – веришь? – Екатерина молчала. – Вижу ответ на твоем лице, – продолжил светлейший. – Мы должны готовиться к самому худшему. Теперь нам нужно думать о том, как продолжить дело Петра. И путь к этому только один: власть в империи должна перейти к тебе.

– Однако в России еще не случалось такового, – заметила Екатерина. – Князь Голицын мне говорил, что полки откажутся приносить присягу женщине и мужики в деревнях бунт учинят.

– А ты князя не слушай, – посоветовал Меншиков. – Он свою выгоду блюдет, в совет при малолетнем Петре Алексеевиче попасть хочет. Ты меня слушай, что я скажу. Я говорил с Бутурлиным, командиром Преображенского полка, и с офицерами тоже беседы имел. Все они в один голос мне сказали: гвардия не признает на троне никого, кроме великой государыни Екатерины, которую сам Петр сделал своей супругой и императрицей. А главная сила – это гвардия. Как она скажет, так и будет.

– Но ведь есть еще дочери Ивана, брата Петра, – заметила Екатерина. – Анна, Прасковья, Екатерина Мекленбургская. У них тоже имеются права на престол.

– А я тебе повторю уже сказанное. Гвардия не признает ни одну из них, – отвечал светлейший. – Они об этом знают и бороться за трон не станут. Нет, у нас есть только один серьезный противник – это приверженцы покойного изменника Алексея. С их стороны возможны всякие каверзы и измены. Я даже вот что допускаю, матушка. Вдруг это они, Долгоруковы да Голицыны, подсыпали императору какого-нибудь яду, чтобы усилить почечную болезнь и тем свести его в могилу?

– Да ты что такое говоришь, князь?! – воскликнула Екатерина. – Это же сущая измена! За такое злодейство лютая смерть положена!

– Так оно и есть! – Меншиков кивнул. – Ежели такое доказать, то, знамо дело, будет им смерть. Только дознаться того трудно. Я докторов спрашивал, они только плечами пожимают, следов отравления не видят. Ну да ладно. Нам бы только власть твою установить, а там мы розыск проведем как надо. Значит, у нас сегодня двадцать пятое января. Надо готовить гвардию к выступлению в ближайшие дни – завтра или на сутки позже. Я этим займусь. А ты, матушка, будь тверда и во всем положись на меня. Не отступишься от того, о чем мы сейчас говорили?

– Нет, не отступлюсь, – твердо сказала Екатерина. – Ежели супруг и господин мой скончается, то я готова буду воспринять власть. Только… Ой, что это?! Кто там?!

Лицо Екатерины исказилось. Она с ужасом показывала в угол комнаты. Меншиков стремительно обернулся в ту сторону, одновременно нашаривая на поясе эфес шпаги. Он думал увидеть в углу затаившихся шпионов, лазутчиков противной партии. Но светлейший углядел совсем другое: нечто вроде мужской фигуры, размытой и при этом совершенно голой. Впрочем, видение продолжалось всего один миг. Затем оно растаяло и исчезло. Угол комнаты опустел.

– Что же это такое было, князь? – дрожащим голосом спросила Екатерина. – Я ясно видела голого мужика, который внимательно слушал наш разговор, а затем пропал.

– Да, мне тоже такое показалось, – подтвердил Меншиков. – Знаешь, что я тебе скажу, матушка? Это не иначе как сам дьявол нас пугает. Слышит, как мы правое дело задумали, и страшит. Но нас не собьешь! Сотворим молитву и будем в намерении нашем стоять твердо!

Глава 2

– Говорил я, заметят, так оно и вышло! – воскликнул Ваня, едва хроногенератор закончил свою работу и член оперативной группы полностью вернулся в свое время. – А вы все твердили: «Ничего, обойдется».

– Я и сейчас скажу, что ничего страшного не произошло, – заявил руководитель проекта «Хронос» Николай Волков. – Что они там за секунду могли увидеть? Какую-то тень. Наверняка приняли за привидение. Кто там, кстати, был?

– Екатерина, жена Петра, и Меншиков, – отвечал Ваня.

– Вот как? – воскликнул Кирилл Углов, возглавляющий оперативную группу. – О чем же они говорили?

– О том, кто займет трон после смерти Петра. Меншиков уговаривал Екатерину стать императрицей, обещал ей поддержку гвардии. Но самое интересное не это. Такое в учебниках прочесть можно. Важны другие слова Меншикова. Знаете, что он сказал? Мол, сторонники воцарения Петра Алексеевича могли отравить императора! Прямо готовую гипотезу для расследования нам предложил!

– Вот видишь! – воскликнул научный руководитель проекта Григорий Соломонович Нойман. – А ты еще сомневался, стоить ли затевать такое мероприятие!

Этот разговор происходил в помещении петровского Зимнего дворца, той части Эрмитажа, которая была возведена еще при жизни великого императора. Здесь он жил и умер. Специалисты несколько недель тщательно вычисляли, где именно стояла кровать Петра, в каких помещениях жили слуги. Это делалось для того, чтобы заслать в прошлое одного из членов группы чуть раньше остальных. Он мог бы присутствовать при последних минутах жизни императора.

Эта идея принадлежала Николаю Волкову, возглавлявшему проект «Хронос», и научному руководителю Григорию Нойману. Кирилл Углов, командовавший оперативной группой, то есть теми людьми, которые непосредственно путешествовали во времени, после некоторых колебаний поддержал такую мысль.

Послать они решили именно Ваню Полушкина, который мог неплохо чувствовать эмоциональное состояние других людей, обладал тем, что называется эмпатией. Согласно замыслу руководства, он должен был подсмотреть, что делается у кровати больного Петра.

В случае удачи Иван мог увидеть, как убийца давал императору яд. Но даже если ничего такого лазутчик не заметит, он сможет подслушать разговоры у постели больного. Пользуясь своими способностями, Полушкин определит, кто из приближенных Петра обманывает царя, а кто говорит правду. Теперь, когда лазутчик вернулся, можно было оценить, насколько удачен оказался этот проект.

– Значит, Меншиков подозревает приближенных юного Петра Алексеевича в заговоре с целью убить императора? – уточнил Нойман. – А он сам-то что говорил?

– Меншиков все время твердил о том, что сторонники покойного Алексея Петровича уничтожат все завоевания императора, – объяснил Ваня. – Мол, армия и флот захиреют, подданные разбегутся и бороды опять начнут отращивать. Петербург перестанет быть столицей. В этом он, кстати, прав. Как в воду глядел. Когда в тысяча семьсот двадцать седьмом году на престоле оказался Петр Второй, столица была перенесена в Москву.

– Насколько же светлейший князь был искренен? – спросил Углов. – Можешь оценить?

– Пожалуй, могу. Я, правда, далеко от них стоял, за ширмой. Иначе они заметили бы меня. Но даже на таком расстоянии я обычно хорошо чувствую других людей. Так вот, Меншиков говорил о грозящем упадке армии и флота с настоящей болью. Когда Екатерину уговаривал стать императрицей, не врал. Он действительно считает ее лучшим выбором для России. Так что князя Меншикова мы уже сейчас можем исключить из числа подозреваемых.

– Вот он, главный результат твоей засылки в прошлое! – воскликнул Нойман. – Вы сразу получаете направление для работы. Вам не нужно будет гадать, кем стоит заниматься, а кто сможет вам помочь. А ведь это ваше задание – особенно сложное, тут каждая мелочь важна.

– Да уж, не говорите, – согласился Игорь Дружинин, третий член оперативной группы.

Он меньше всех хотел отправляться в ту давнюю эпоху и выглядел подавленным с того самого дня, как им была поставлена новая задача.

Это произошло давно, ровно за год до того, как Ваня появился в спальне умирающего Петра. Тот день был памятен всем оперативникам. До этого они долго гадали, куда им придется отправиться: в конец восемнадцатого века, выяснять обстоятельства убийства императора Павла Первого, или в эпоху СССР, расследовать причины гибели Фрунзе под ножом хирурга. Почему-то никто не думал о Петре Великом как возможном объекте расследования. Так что задание стало для них совершенной неожиданностью.

Григорий Соломонович сформулировал его следующим образом:

– Вам надо будет отправиться в тысяча семьсот двадцать пятый год и выяснить обстоятельства смерти императора Петра Великого. Он умер от воспаления мочевого пузыря и последовавшей гангрены или же кто-то помог его болезни обостриться? Вы можете спросить, почему вообще возникли сомнения в естественной причине смерти Петра? Отвечу: прежде всего потому, что император с детства отличался богатырским здоровьем. Он и по сложению был великаном – рост двести три сантиметра. Всегда много двигался, легко переносил физические нагрузки, был привычен к холоду. Кстати, медицина того времени вовсе не была такой уж отсталой, как кто-то думает. Врачи быстро и правильно определили болезнь Петра – сужение мочеиспускательного канала. Они нашли верный способ лечения, вставили больному катетер, и ему стало лучше. А впоследствии Петр, который все любил делать сам, научился оказывать себе первую помощь. Откуда же гангрена? Неужели только от простуды? А не действовал ли на организм царя какой-то яд, например простой мышьяк, который убивает медленно, но верно? У царя было очень много тайных недоброжелателей и явных врагов. В его смерти были заинтересованы могущественные силы как внутри России, так и за ее пределами. Внутри – это, конечно же, в первую очередь представители старых боярских родов, группировавшиеся вокруг бывшей жены Петра Евдокии Лопухиной. Она была по воле царя пострижена в монахини, но продолжала следить за событиями в стране. Евдокия не простила Петру смерть своего сына Алексея. Он был обвинен в измене и, по преданию, замучен самим отцом. Затем, это старообрядцы, объявившие Петра Антихристом. И, наконец, разного рода казнокрады, которых Петр безжалостно карал. А внешние враги – в первую очередь, конечно, шведы, которые не простили императору поражения в Северной войне. Не надо забывать и об австрийском императоре Карле Шестом. Он отдал свою дочь Шарлотту за Алексея. Она родила сына и вскоре после этого умерла. Так что наш Петр Второй приходится ему внуком.

– Хорошо, это мы поняли, – сказал Дружинин. – Но почему руководство нашей страны заинтересовал именно Петр Великий? Ведь его смерть отделяют от нашего времени целых три столетия!

– В тех расследованиях, которые мы проводим в рамках проекта «Хронос», время не так важно, – отвечал научный руководитель проекта. – Гораздо важнее масштаб личности, размах деятельности. А кто из русских царей может сравниться с Петром по глубине преобразований, по своим достижениям? Нет такого. Нам надо понять, откуда может ожидать угрозы руководитель страны, решившийся на глубокие и быстрые преобразования, изнутри или снаружи? От тех сил, которые были изначально враждебны ему, или, так сказать, от своих? Вот на эти вопросы вам и придется ответить. Но, я смотрю, Игоря Сергеевича предстоящее задание не радует. В чем причина, можно узнать? Личность Петра вам не нравится? Или поставленные задачи не совсем ясны?

– Да, задание меня не радует, – согласился Дружинин. – Дело не в Петре. К нему-то я как раз отношусь с большой симпатией. Задачи нормальные, вполне понятные. Дело в самой эпохе. Уж больно она от нас далека. Там все другое – дома, дороги, обычаи, психология людей и даже русский язык. Те мои знания, которые нас так выручали при выполнении первых двух заданий, здесь совершенно не востребованы. Я толком не понимаю, что нам будет нужно, не смогу помочь группе в таком важном деле, как добыча денег. Какие в начале восемнадцатого века инженерные расчеты, которые я умею делать, кому они нужны? Так и со всем остальным.

– Тут вы, батенька, и правы, и нет, – сказал Нойман. – Да, та эпоха сильно отличается от нашей. Да, вам придется заново учить язык, обычаи, титулование. Очень тщательно надо продумать вашу легенду, чтобы не попасть впросак. Но в начале восемнадцатого века инженеры тоже были востребованы. Правда, в те времена они могли найти заказчиков не в России, а других странах, где промышленность была развита гораздо лучше.

– Значит, сразу после переброски мне придется отправиться в Англию? – начал догадываться Дружинин.

– Да, лучше всего в Англию, – сказал Григорий Соломонович. – Только вы туда отправитесь не после переброски, а до нее. Мы вас оттуда, из туманного Альбиона, будем в прошлое перекидывать. Сначала привезем в посольство, потом и отправим. Там вы сможете заработать деньги для группы, например, проведете расчеты для какой-нибудь верфи. Кстати, это место переброски удобно еще тем, что оно хорошо сочетается с вашей новой легендой.

– И какая же у нас будет теперь легенда? – спросил Углов.

– Легенда вот какая, – вступил в разговор руководитель проекта полковник Волков. – Петр, как известно, отправлял за границу многих дворян, чтобы они обучались там разным наукам. Вот вы и станете такими персонажами. Их еще называли Петровскими пенсионерами, потому что им было положено денежное содержание, пенсион от государя. Ты, Кирилл Андреевич, поедешь в Англию для изучения судопроизводства и сыскного дела – как раз по твоей профессии. Игорь, понятно, будет обучаться там же инженерным наукам. А вот Ваня отправится в Италию, учиться «парсуны делать».

– А, я знаю, что это! – воскликнул Полушкин. – Парсуны – значит персоны, или портреты.

– Ну да, – Волков согласно кивнул. – Ты вернешься на родину мастером-живописцем.

– Скажите, а я понарошку буду художником или и в самом деле чему-то научусь? – спросил Ваня. – Понимаете, мне всегда хотелось уметь хорошо рисовать, да как-то не очень получалось. Теперь, если нужно, я с удовольствием этим займусь.

– Почему бы и нет? – Руководитель проекта пожал плечами. – Будет у тебя такая возможность. Побываешь в Италии, встретишься с мастерами.

– Конечно, ты попадешь не в пятнадцатый век, так что ни с Леонардо, ни с Рафаэлем не увидишься, – добавил Григорий Соломонович. – Но в Италии и в восемнадцатом веке жили известные мастера – Тьеполо, Креспи. А еще в это время туда приезжал учиться Рубенс. Возможно, ты с ним встретишься.

– Вот было бы здорово! – воскликнул Ваня.

– Да, но все это произойдет только в том случае, если Игорь сумеет заработать для тебя деньги на поездку, – заметил Волков. – Потому что ты будешь не Петровский пенсионер, а дружининский.

– Ладно, Ваня, не бойся, я заработаю, – с улыбкой проговорил Дружинин.

– А возвращаться мы тоже из Англии будем? – уточнил Углов. – Это может оказаться трудно. В те времена туризма не существовало.

– Нет, возвращаться будете из Питера, – сказал Нойман. – Этот момент мы уточним позже. Да, учтите еще вот что. Вы перенесетесь не в январь тысяча семьсот двадцать пятого года, когда умер Петр Великий, а в несколько более раннее время. Скажем, в ноябрь двадцать четвертого. Этот запас вам дается для того, чтобы Игорь успел заработать деньги для группы, Ваня смог бы побывать в Италии, а потом вы все смогли бы добраться до Петербурга.

– С этим проектом все будет обстоять немного иначе, чем с предыдущими, – сказал Волков. – Игорь прав. Та эпоха действительно очень далека от нас. Конечно, не так, как времена Ивана Грозного, но в ней все другое. Поэтому времени на подготовку мы вам отпустим больше. Надо, чтобы вы глубоко прониклись духом той эпохи, буквально влезли в нее. Книги по истории того времени будете читать, с персонажами заочно знакомиться. Потом Григорий Соломонович у вас зачет примет, чисто как у студентов. Особенно важен язык. Если вы попадете в то время и будете говорить так, как привыкли здесь и сейчас, то сразу себя выдадите.

– Правда, поначалу у вас будет некоторое оправдание для всяких ошибок в речи, – заметил Нойман. – Вы всегда сможете сказать, что, мол, долго жили в других странах, вот и отвыкли.

– Так вы еще и поэтому решили нас за границей в прошлое перебросить? – догадался Дружинин. – Чтобы мы сразу, в первые же дни, не засыпались?

– Ну да, – подтвердил Волков. – Правда, теперь вам еще и английский придется заново учить. В начале восемнадцатого века он тоже отличался от современного. Но не настолько, как русский. У нас различий гораздо больше.

Подготовительный период для оперативной группы в результате оказался вдвое длиннее, чем в прошлые два раза. Он длился почти год. Оказалось, что руководитель проекта нисколько не шутил, когда говорил о зачетах и экзаменах для путешественников в прошлое. Им действительно пришлось показывать свои знания Волкову и Нойману.

Зато после этого их ожидала приятная минута. Двоим из них были присвоены очередные воинские звания. Углов стал подполковником, Дружинин – майором. Ваня Полушкин с этого дня числился младшим лейтенантом.

Они уже думали, что через несколько дней поедут в Англию, чтобы оттуда стартовать в прошлое, но тут Нойман объявил, что их ожидает еще один неожиданный момент. Речь шла о заброске Вани в спальню умирающего царя Петра, в день 25 декабря 1725 года.

Члены группы еще раз подробно обсудили все, что Ваня услышал и увидел в спальне императора, и стали готовиться к отъезду за рубеж. В один из осенних дней 2015 года они сели в самолет, отправляющийся в Лондон. Правда, в их документах конечным пунктом назначения была указана Бразилия. Это было сделано для того, чтобы английские пограничники спустя какое-то время не задались резонным вопросом: мол, куда же делись три человека, прибывшие в столицу Соединенного Королевства, но никуда оттуда не выезжавшие? Правда, в Бразилию, «где очень много диких обезьян», им тоже не было суждено попасть. Их ждала совсем другая страна.

Глава 3

В ночь на 28 января 1725 года на Васильевский остров один за другим тянулись нарядно украшенные возки и сани, везшие по льду вельмож. Мостов через Большую Неву в ту эпоху не было. Тогда ни у кого не возникало даже мысли о том, что можно перебросить их через такую могучую реку. Потом сани взбирались на берег и направлялись к недавно возведенному зданию, в котором располагался Правительствующий сенат.

Впрочем, в эту ночь в зал заседаний прибыли не только девять его членов. Здесь находились также генерал-прокурор Павел Ягужинский, обер-прокурор Воейков, члены Святейшего синода и армейские генералы. Зал был ярко освещен и заполнен до отказа людьми в париках и дорогих камзолах.

Такое многолюдство было понятно. Органу власти, на тот момент верховному, предстояло принять небывалое по важности решение о наследнике престола. Большинству важных персон, собравшихся в зале, уже было известно самое главное. Император Петр умирал. Он уже исповедовался и причастился Святых тайн. Государя перенесли из спальни в главный зал дворца, чтобы придать торжественности сему моменту. Кто еще не знал этих подробностей, тот спешно расспрашивал о них знакомцев, информированных лучше. Поэтому в зале заседаний стоял сдержанный говор.

Шум смолк, когда со своего места поднялся канцлер граф Гавриил Иванович Головкин. Он открыл это ночное заседание по должности, а также по старшинству лет. Ему шел уже седьмой десяток.

– Все вы знаете, судари мои, для чего мы собрались в сей неурочный час и в таком множестве, – начал он свою речь. – Государь наш, великий и славный император Петр Алексеевич, находится на смертном одре. Как единодушно говорят все доктора, надежды на выздоровление нет никакой. Он едва ли протянет до утра. Империя же наша не может находиться без главы. Нам, верховным лицам, отвечающим за порядок в государстве, надлежит в соответствии с законами назвать имя нового императора. Прошу высказываться.

Едва канцлер сел, поднялся сенатор князь Василий Владимирович Долгоруков.

– Все правильно сказал Гаврила Иванович! – заявил он. – Империя не может оставаться без главы, как и любой человек. А сомневаться в том, кого избрать, какое имя назвать, нам не приходится. Есть только один законный наследник, член семьи Романовых в мужеском колене. Это царевич Петр, сын Алексея, внук нашего славного государя. Все русские люди примут на троне только его! Давайте скорее назовем имя нового владыки нашего и принесем ему присягу! Скажем громко: «Императору Петру виват!»

Ответом на его речь стали дружные голоса, поддержавшие князя. Некоторые из участников заседания начали вставать, чтобы приветствовать нового императора.

Но тут поднялся старик, сидевший на углу стола. Это был граф Петр Андреевич Толстой. Он руководил Преображенским приказом, ведавшим делами по политическим преступлениям, и Тайной канцелярией его величества, однако сенатором не был и не мог выступить первым. Формально Петр Андреевич должен был бы говорить в самом конце. Однако этот опытный царедворец многое видел на своем веку и понял, что медлить нельзя.

– Рано нам «виват» кричать! – внушительно произнес руководитель сыскной службы. – Сперва надо принять решение, сообразное с высочайшей волей императора Петра. А закон на этот счет имеется. Государь его еще три года назад издал. «Указ о престолонаследии» называется. Согласно этому документу, прежний порядок, когда трон наследовал старший потомок царя по мужской линии, отменяется. Новым государем станет тот, кого прежний назначит.

– Правильно! – воскликнул сенатор князь Петр Алексеевич Голицын. – Все верно ты говоришь, граф Петр Андреевич. Вот только нет у нас назначенного государя. Не успел царь Петр, будучи в ясном уме, назвать своего преемника. Он уже не сделает этого, поелику в сознание более не приходит. Стало быть, указ тот, на который ты ссылаешься, здесь не годится.

– Врешь, князь! – зло произнес Толстой. – Непотребное говоришь! Все знают, кого наш император считал своим преемником, точнее преемницей. Супругу свою законную, императрицу Екатерину! Он для того и сочетался с нею церковным браком, короновал ее, чтобы она ему после смерти наследовала. Петр о том говорил неоднократно, и та мысль его всем ведома. А вы с Василием Долгоруковым тянете на трон недоросля, сына изменника Алексея, дабы при нем свою власть учинить!

– Да как ты можешь на меня такую напраслину возводить?! – гневно воскликнул Голицын. – Вот взойдет на трон законный наследник, пожалеешь о своих словах! Никак нельзя призвать на трон женщину низкого происхождения и иноземного племени. Всем ведомо, что царь Петр взял Марту Скавронскую из подлого сословия, из грязи вынул! Нам русский человек на троне надобен!

– Хула на императрицу! Поругание супруги нашего государя! – воскликнул светлейший князь Меншиков. Любимец Петра до сего времени молчал, держался так, словно его и не было в зале, только сейчас вошел. – Сии слова есть крамола! Слово и дело государево за мной! Вязать его, изменника!

– Так и сделаем, князь! – отозвался со своего места генерал-прокурор Ягужинский. – Учиним дознание, спросим, зачем такие поносные слова про императрицу говорил!

– Вы все, которые вокруг Екатерины собрались, нашей крови хотите! – воскликнул Долгоруков. – Да что напрасно речи вести, время тратить! Давайте, судари, решать. Возвысьте голос, кто готов сейчас присягнуть нашему законному государю, сыну Алексея Петровича!

Ответ не заставил себя ждать. Со всех концов зала раздались крики одобрения. Сенаторы, генералы, члены Синода, желавшие видеть на престоле молодого царя Петра, вскакивали со своих мест и кричали: «Виват император Петр!» Голоса сторонников Екатерины тонули в этих возгласах. Их было явно меньше.

Внезапно среди криков одобрения раздался какой-то новый звук, доносившийся из-за окон. Шум быстро смолк, все прислушались. В наступившей тишине стал ясно слышен грозный бой множества барабанов.

– Это что такое?! Войска здесь, под окнами Сената?! Кто разрешил?! – воскликнул президент Военной коллегии князь Репнин.

Ему никто не ответил. Вдруг раздался грохот, заглушивший даже барабанный бой. Он доносился от входной двери, перед началом заседания запертой на засов, чтобы никто не мешал.

Грохот повторился, дверь распахнулась, и в зал ворвались солдаты и офицеры гвардейского Преображенского полка. На лицах у них читалась решимость, даже какая-то свирепость. Солдаты держали в руках ружья, а офицеры – обнаженные шпаги.

Ворвавшись в зал, преображенцы прошли вдоль стен и окружили заседающих вельмож.

Командир полка генерал-аншеф Иван Бутурлин, приведший их, громко возгласил:

– Армия ждет, когда будет названо имя законной государыни императрицы Екатерины Алексеевны!

– И знайте, господа сенаторы, мы не уйдем, пока славная Екатерина не получит трон! – поддержал своего командира один из офицеров.

– А кто против говорить будет и препоны учинять, тому голову размозжим! – добавил его товарищ.

Князь Аникита Репнин не испугался этих угроз.

Этот опытный военачальник, которого высоко ценил император Петр, смело подошел к Бутурлину и спросил:

– Кто смел без моего ведома привести сюда полки? Разве я не фельдмаршал?

Командир гвардейцев так же резко ответил:

– Полки призвал я по воле императрицы Екатерины, которой все подданные обязаны повиноваться! Не исключая и тебя, фельдмаршал!

На мгновение воцарилась тишина. Противники Екатерины понимали, что угрозы гвардейцев были не пустым звуком. Солдаты и офицеры в любой момент могли от слов перейти к делу.

Александр Данилович Меншиков понял, что никто больше не осмелится протестовать против новой императрицы, и громко возгласил:

– Виват Екатерина! Виват императрица русская! Давай, Анисим, исполняй свой долг, начинай голосование! Опроси членов Правительствующего сената и Священного синода, кто готов сей момент присягнуть матушке императрице.

Обер-секретарь сената Анисим Щукин, который обычно вел заседания и подсчитывал голоса, откашлялся и спросил:

– Апухтин Василий Андреевич, за какое решение свой голос отдашь?

Генерал-квартирмейстер Апухтин обвел глазами вельмож, сидящих за столом, взглянул на преображенцев, стоявших вдоль стен, на их решительные, свирепые лица и произнес:

– Полагаю, что следует возвести на престол императрицу Екатерину Алексеевну.

– Браво, молодец! – одобрил такое решение Меншиков.

Секретарь меж тем выкликал следующего сенатора.

Когда очередь дошла до князя Василия Долгорукова, возникла пауза. Примерно в течение минуты тот не мог произнести ни слова. Он несколько раз открывал рот, собирался что-то сказать и никак не мог.

Меншиков уже сделал знак секретарю, чтобы тот вызвал следующего члена собрания, но тут самый известный сторонник молодого Петра Алексеевича наконец-то выговорил:

– Ладно, чего уж там. Пусть будет Екатерина.

Услышав эти слова, Меншиков усмехнулся, отошел в сторону и заговорил о чем-то с Бутурлиным. Дальнейшее голосование уже было простой формальностью.

Так оно и вышло. За какие-то десять минут все вельможи, имеющие право голоса, были опрошены и единодушно высказались за Екатерину. В зале раздалось дружное троекратное «Виват Екатерина!». После этого вооруженные гвардейцы начали выходить оттуда. После некоторой паузы за ними потянулись и участники заседания.

Светлейший князь Меншиков испытывал сильнейшую усталость. Он словно целый день помогал государю Петру доски носить, корабль строить. Не раз бывало такое в давние годы.

Александр Данилович тоже направился к двери, но тут к нему подошел незнакомый дворянин в щегольском камзоле иноземного покроя, в коротком парике. На вид этому человеку было лет тридцать пять, может, чуть больше. Глаза стального цвета смотрели уверенно.

– Прошу простить, что беспокою ваше сиятельство в столь важный момент, – сказал незнакомец. – Но я имею к вам столь же важное дело.

Речь незнакомца была так же непривычна, как его короткий парик и иноземный камзол.

– Кто таков? – спросил Меншиков. – Что за дело? Говори скорей, мне к императрице успеть надобно.

– Если позволите, я вас до дворца сопровожу, по дороге все и изложу, – предложил незнакомец.

– Что ж, давай иди к саням, – сказал светлейший.

Александр Данилович немало подивился речи неизвестного дворянина. Самым странным в ней было диковинное обращение на «вы». В эпоху, когда даже рядовые солдаты, обращаясь к императору, говорили: «Ты, государь», это задевало слух.

«А что, правильно он делает, – подумал Меншиков. – Надо этот обычай перенять. Нечего низшим к высшим как к скоту обращаться. Над этим стоит подумать».

Они уселись в сани. Возница князя направил лошадей к дворцу.

Незнакомец не стал дожидаться вопросов, заговорил сразу:

– Зовут меня Кирилл Углов. Происхожу из дворян Орловской провинции. Четыре года назад был послан императором Петром в Англию, для обучения сыскному делу и ведению судопроизводства. Оба этих предмета я полностью превзошел, о чем имею сертификаты, выданные лордом-канцлером Английского королевства. Теперь вернулся в Отечество для прохождения службы.

– Это все хорошо, – отвечал Меншиков. – Но зачем ко мне обращаться? Если ты по сыскному делу, тебе к графу Толстому Петру Андреевичу идти надобно.

– Я непременно обращусь к графу, – сказал Углов. – Я, собственно, и пришел на заседание, чтобы переговорить с ним, поскольку в Тайной канцелярии мне сказали, что граф здесь. Но у меня к вам, светлейший князь, особая мысль есть, относящаяся до болезни нашего государя. Она вот какая. Я вернулся в Санкт-Петербург неделю назад. Находясь здесь, я непрерывно слышал рассуждения о возведении на престол царевича, сына Алексея, о грядущем возвышении князей Долгоруковых и вот к какому сомнению пришел. А вдруг эти самые Долгоруковы болезни нашего императора и способствовали? Не учинили ли они какого зла здоровью великого государя? Надо бы о том розыск провести. Я мог бы это дело на себя взять; на то мне наука английская зело пригодится.

Светлейший князь круто развернулся на скамье и во все глаза уставился на приезжего. Дворянин Углов говорил ровно те самые слова, которые сам князь совсем недавно произнес в разговоре с Екатериной!

– Что? – внезапно охрипшим голосом произнес светлейший. – По-твоему, сами Долгоруковы могли извести Петра? Ты можешь раскрыть этот их воровской умысел?

– Я не говорю, князь, что обязательно раскрою, – проговорил Углов. – Но попытаться можно, даже нужно.

– Это славно! – сказал Меншиков, вновь откидываясь на подушки сиденья. – Надобно было бы тех воров на свет вывести! Так ты от меня «добро» на такой розыск получить хочешь?

– Именно так, – подтвердил приезжий дворянин. – Покорнейше прошу ваше сиятельство выдать мне бумагу для приказных, воевод и прочих чиновников, в каковой предписывалось бы мне препятствий в расследовании не чинить, а всячески способствовать. Да и помещение какое неплохо бы иметь. Мы с братом пока на постоялом дворе обретаемся, а там дорого, да и нечисто.

– Это я сделаю. Будешь иметь и бумагу, и помещение, – обещал Меншиков. – Завтра же явись ко мне во дворец. Тут каждый знает, где это. Я тебя там же, у себя во дворце, и определю. Места у меня там много. Да, а почему ты сказал «мы с братом»? Что за брат?

– Ваня, меньшой мой, – объяснил Углов. – Он тоже за границей обучался, только не у законников, а у живописцев. Его послали в Италию. Он там парсуны учился писать, свою науку также превзошел. Вот мы с ним вместе и вернулись. Я, конечно, могу его отдельно поселить, квартиру снять с мастерской…

– Нет, не надобно отдельно, – решительно заявил Меншиков. – Живописные мастера мне тоже нужны. Особливо ежели они в Италии науку проходили. Новая императрица на престол взойдет, ее персону и деяния запечатлеть надо будет. Пускай твой брат с тобой живет. Найду ему место под мастерскую и денег дам, чтобы красок купил, холстов, чего еще надобно. И тебе выделю на расследование. Вот мы и приехали. Мне идти надобно. Значит, завтра же подходите оба!

– Непременно будем, ваше сиятельство! – обещал Углов.

Глава 4

Светлейший князь Александр Данилович говорил правду. Его дворец действительно знал каждый житель Петербурга. Усадьба князя Меншикова была построена даже раньше покоев самого царя и стала первым каменным зданием Северной столицы. Когда дворец был возведен, Петр так полюбил его, что проводил в нем больше времени, чем в собственных помещениях.

Княжеский дворец, занявший всю стрелку Васильевского острова, царь называл посольским домом. Он любил принимать там иноземных дипломатов.

Здесь же давались первые в России ассамблеи. В этом здании Петр праздновал свадьбу сына Алексея – кто же знал, что тот окажется изменником? – с Шарлоттой. Позже у Меншикова государь отмечал и бракосочетание своей племянницы Анны Ивановны с герцогом Курляндским.

Да и утверждение Меншикова о том, что дворец его весьма обширен и места в нем для гостей хватит, тоже было правдой. Помимо главного корпуса, где жил сам князь и проходили балы и ассамблеи, тут имелись еще два флигеля. Во дворе стояли многочисленные постройки для слуг и гостей. Многие помещения в них пустовали. Так что жилье для мастера сыскного дела Углова и его брата-живописца во владениях Меншикова вполне могло найтись.

Выполняя предписание князя, новоиспеченные братья на следующий день в десятом часу отправились на Васильевский остров. Постоялый двор «Амстердам», где они остановились по прибытии из-за границы, находился на Казанской улице, близ канала. Как мягко определил Углов в беседе с князем, там было нечисто, а говоря по правде, просто грязно. Поэтому путешественники во времени были рады предстоящему переезду.

В тот же день, что и братья, в столицу империи прибыл еще один Петровский пенсионер. Звали его Игорь Сергеев сын Дружинин. Он тоже приехал из Англии, где изучал инженерное дело и работал на верфях в Бирмингеме.

Он приплыл в Петербург на том же корабле, что и братья Угловы, и остановился на постоялом дворе вместе с ними. Разумеется, все это оказалось простой случайностью. В том, что трое русских людей, путешествовавших на голландском судне, познакомились и остановились вместе, не было ничего особенного.

Братья заняли комнату чуть побольше, инженер – другую, поменьше, но такую же убогую. Делать было нечего. С гостиницами в Петербурге в ту пору еще не сложилось.

Через несколько дней, прожитых на постоялом дворе, трое Петровских пенсионеров по-настоящему сдружились и много времени проводили вместе. Правда, в то утро, когда так называемые братья Угловы отправились во дворец князя Меншикова, инженер туда не пошел. Его никто не звал.

По пути к резиденции светлейшего братья не могли не заметить суеты на улицах. Все флаги возле присутственных мест были приспущены и перевязаны черными лентами. Владельцы многих лавок окутывали свои вывески темным крепом. Там и сям собирались кучки людей, которые что-то оживленно обсуждали.

Братья подошли к одной из них, чтобы послушать, о чем там говорят.

– Верно ли, что император Петр Алексеевич скончался? – спросил степенный купец с окладистой бородой у человека во фризовой шинели, по виду – мелкого чиновника.

– Да, сей слух верный, – подтвердил канцелярист. – Вон и пушки в крепости стреляли, и флаг над дворцом приспущен.

– Помяни, Господи, его душу! – с чувством произнес купец, сотворив крестное знамение. – Хотя был государь зело крут, но сколь держава при нем укрепилась! Будет ли так и впредь?

– Должно быть! – заявил третий участник разговора, судя по одежде иноземного кроя и короткой бородке, моряк. – Ведь преемницей Петра будет не кто-то другой, а его супруга, императрица Екатерина! Сегодня с утра все флотские экипажи ей к присяге приводили. И в Кронштадте, мне друзья сказывали, было то же самое.

– И что флотские? – осведомился Углов, тоже решив вступить в разговор. – Охотно ли присягали императрице?

– Не просто охотно, а с великой радостью! – ответил человек с бородкой. – Нам, военному да морскому люду, никого иного на троне не надобно. Все знают, что Екатерина о флоте радеет.

Узнав таким вот образом последние новости и послушав комментарии к ним, братья продолжили путь к дворцу. Дорогой они разговаривали, стараясь, чтобы никто не слышал их.

– Слушай, я только сейчас заметил, что мостовая-то деревянная, – проговорил Ваня.

По дороге он непрестанно вертел головой, оглядывался по сторонам.

– А какая она должна быть, по-твоему? – сказал в ответ Углов. – Каменные только спустя полстолетия появятся. Скажи спасибо, что такая есть.

– Мостовая деревянная, а дома каменные, – не унимался Ваня, рассматривая здание, строящееся на Гороховой улице, по которой они шли. – Я раньше, когда читал про каменные дома в Петербурге, думал, что речь о кирпиче идет. А это, оказывается, и в самом деле камень! Насколько же труднее с ним работать!

– Да, кирпича в империи в это время еще мало было, – сказал Углов.

Он в отличие от меньшого брата старался держаться степенно, головой не вертел.

Когда Ваня совсем остановился возле стройки, стараясь разглядеть все подробности, старший брат сделал ему замечание:

– Да не пялься ты так на все! Обращаешь на себя внимание! Все сразу увидят, что ты приезжий!

– Ну и что тут такого? – беспечно откликнулся Ваня. – Я и в самом деле приезжий. И потом, я ведь живописец, мне и положено по сторонам смотреть. Я, может, вид разглядываю, какой хочу писать. Вот сяду завтра на этом месте да начну рисовать, как Петербург строился.

– Вот тут ты заблуждаешься, – сказал Углов. – В это время в России на пленэре никто еще не работал. Так разве что эскизы делали, а картины писали в мастерских. Тоже мне, Ренуар выискался!

Когда братья прибыли во дворец, шел уже одиннадцатый час. Они доложили лакею, торчащему у входа, о своем прибытии, но тот велел им ждать.

– Светлейший князь подняться еще не изволил, – заявил он. – Ежели его сиятельство вам назначил, то ожидайте в гостиной.

– А что, князь всегда так поздно встает? – спросил старший брат. – Я слышал, что он, напротив, уже с утра на ногах.

Слышать об этом Углов, разумеется, не мог. В Лондоне, а тем более в Бирмингеме, где он жил месяц перед отъездом, мало кто знал о существовании князя Меншикова, а тем более – о его привычках. Но в книгах, которые подполковник изучал перед заброской, говорилось, что князь, как и царь Петр, встает рано.

– Да, по обычаю, светлейший князь раньше солнца поднимается, – подтвердил слуга. – Но то в обычный день. А тут вон какое печальное событие приключилась. Император Петр в эту ночь скончался. Светлейший князь с ним неотлучно находился, только под утро во дворец вернулся и спать лег. Так что ждите. Там, в гостиной, уже много просителей собралось. Вы ступайте туда и сидите.

Братья вошли в гостиную и обнаружили там десятка три мужчин разного звания. Больше всего было молодых дворян. Как видно, они пришли просить светлейшего князя о продвижении по службе. Тут сидели и стояли вдоль стен вельможи в камзолах, украшенных золотыми кружевами, люди в купеческих кафтанах, во флотских мундирах, даже в простонародных армяках.

Ваня по выработавшейся годами привычке уже открыл было рот, чтобы спросить, кто здесь последний и за кем надо стоять.

Но Углов догадался о его намерении, вовремя толкнул названого брата в бок и прошептал:

– Молчи! Здесь так не принято!

– Но как же мы узнаем, когда наша очередь? – недоумевал Ваня. – Ведь еще, наверно, люди придут, уже после нас!

– Может, и придут, – отвечал руководитель группы. – А спрашивать не надо. Тут, Иван, очереди нет. Хозяин сам определяет, кого первого принять, а кого вообще за дверь отправить.

– А нас он туда не выставит? Смотри, какие тут важные персоны сидят.

– Будем правильно себя вести, не выставит, – не совсем ясно ответил мастер сыскного дела и на дальнейшие Ванины домогательства уже не реагировал.

Ждать им пришлось не слишком долго. Не прошло и получаса, как дверь, ведущая во внутренние покои дворца, приоткрылась, и оттуда вышел молодой офицер, скорее всего, помощник князя.

Быстро оглядев зал и оценив посетителей, он произнес:

– Светлейший князь изволил пробудиться. Однако дела требуют его присутствия в других местах, поэтому приема сегодня не будет. Приходите в пятницу.

Офицер скрылся, а в гостиной поднялся гул. Посетители принялись обсуждать неприятное известие. Поговорив, они один за другим потянулись к выходу.

Однако Углов уходить не собирался.

Меншиков встал до полудня не потому, что выспался. Привычка к раннему подъему не позволила князю слишком долго оставаться в постели. Кроме того, светлейшего ждали важные дела, связанные с возведением на престол Екатерины Алексеевны.

Вчерашнее голосование Сената было лишь первым актом этой драмы. Вторым стало приведение к присяге Екатерине воинских и флотских частей. Этим весь остаток ночи занимались единомышленники князя, канцлер Головкин и вице-канцлер барон Остерман.

Но успокаиваться было еще рано. Следовало привести к присяге всех чиновных и служилых людей, а затем и простой народ. Требовалось организовать достойные похороны великого государя Петра, а затем готовить коронацию императрицы. Все это были дела неотложные.

Вот почему около одиннадцати часов Меншиков проснулся так резко, словно его кто-то толкнул. Он тотчас позвал лакеев и приказал, чтобы они одевали его для выхода.

Потом светлейший князь выпил кофею. Эту привычку, как и раннее пробуждение, он также позаимствовал у Петра.

Князь направился к выходу. В гостиной к нему навстречу неожиданно шагнул вчерашний щеголь со стальными глазами.

– Вы уже приготовили документы, ваше сиятельство? – спросил он.

Князь от неожиданности опешил. Так с ним разговаривали немногие. Человек в щегольском камзоле, имя которого светлейший забыл напрочь, изъяснялся с отменной учтивостью, однако тон его был лишен малейшего подобострастия, оказался исключительно деловым.

Да и какие документы? О чем речь?

Меншиков смутно помнил, как что-то обещал этому дворянину, приехавшему из-за границы. Тот предлагал ему что-то важное, интересное, но вот что именно?

Заморский щеголь словно подслушал мысли светлейшего и в тот же миг пришел ему на помощь.

– Я предлагал вашему сиятельству провести дознание относительно злодеев, которые могли отравить императора Петра, – напомнил он. – Вы это мое намерение поддержать изволили, обещали мне документ изготовить для содействия оному розыску.

– Верно! – вскричал Меншиков. – Правильно говоришь. Я вспомнил! Имя твое тоже. Кирилла Углов ты. Я еще обещал тебя у себя во дворце пристроить. Да, ты еще что-то насчет брата говорил, который с тобой приехал. Где он?

– Иван здесь, со мной, – отвечал Углов.

Ваня тут же выдвинулся из-за спины старшего брата и поклонился.

– Хорошо, идем в кабинет, – заявил князь. – Брат пускай здесь подождет, а мы с тобой пойдем. Скажи вознице, чтобы ждал, – приказал он, повернувшись к секретарю. – И как скажешь, тоже ко мне в кабинет ступай, нужен будешь.

Углов вслед за князем поднялся на второй этаж дворца, поражавшего своим великолепием. Стены кабинета, в который они вошли, были отделаны ореховым деревом. Между окон висели гобелены. По углам стояли аллегорические фигуры из мрамора.

– Садись, – сказал Меншиков. – Вот табак первостатейный, из испанских заморских владений. Попробуй.

– Спасибо, непременно воспользуюсь, – отвечал Кирилл, доставая короткую, но довольно дорогую трубку, специально приобретенную в Англии.

В обычной жизни подполковник Углов не курил. Однако ему предстояло отправиться в эпоху, где эта пагубная привычка была обязательным атрибутом служивого человека, особенно из высших сословий. Такая мода, введенная Петром, укрепилась, и противиться ей было нельзя. Поэтому одним из элементов подготовки к заброске в восемнадцатый век для Углова стало приобщение к этой пакости.

Меншиков достал свою трубку с длинным чубуком, чиркнул кресалом, разжег ее, дал прикурить гостю. Оба уселись в кресла и пару минут молчали, окутываясь облаками пахучего дыма.

Тут дверь открылась и вошел давешний секретарь князя.

– Ты, Никита, бери гербовую бумагу, перо и вставай за конторку. Я тебе документ диктовать буду, – обратился к нему Меншиков.

Молодой человек, не говоря ни слова, подошел к высокому шкафчику, достал из ящичков необходимые принадлежности и приготовился к работе.

– Ну и как будем писать? – обратился Меншиков к Углову. – Дан, мол, сей рескрипт служилому человеку Кирилле Углову – каков, кстати, твой чин?

Этот вопрос, как и многие другие, был рассмотрен в период подготовки к заброске. Начальство решило дать Углову тот же самый чин, который соответствовал его званию подполковника.

Поэтому Кирилл Андреевич уверенно ответил:

– При отправке на обучение за границу я имел чин седьмого класса, был надворным советником, ваше сиятельство.

– Намек твой понимаю, – заявил Меншиков. – Хочешь сказать, что теперь, когда ты обогатился изрядным опытом, негоже тебе столь малый чин иметь, к тому же статский.

Тут надо заметить, что согласно петровской Табели о рангах штатские чиновники занимали положение значительно ниже военных, если даже находились с ними в одном классе. В этом сказывалось предпочтение, которое царь-реформатор отдавал военной службе.

– Но я пока не могу твой чин менять, – продолжил Меншиков. – Вот проведешь свой розыск, тогда и посмотрим, какой тебе чин дать: коллежского советника или, скажем, полковника. А может, наоборот, до асессора понизить. Ладно, это я так, шучу. Уверен, что розыск твой будет успешен. Значит, дано сие надворному советнику Углову в том, что он имеет от светлейшего князя Меншикова и канцлера Головкина… Да, Никита, пиши так. Я канцлеру скажу, он возражать не станет, а бумага важней выйдет. Ага, имеет поручение учинить розыск относительно измены князей Долгоруковых, которые нашего императора Петра извести задумали. Так пойдет?

– Очень хорошо изложено, ваше сиятельство! – похвалил Углов.

Подполковник внимательно изучил по литературе характер своего собеседника, а также нравы той эпохи, в которой он сейчас находился. Кирилл знал, что лесть здесь являлась обязательным элементом общения с вышестоящими персонами. Отказ от нее запросто мог быть сочтен грубостью.

– Все хорошо, я бы только в конце немного поправил, – продолжал надворный советник. – Почему мы только князей Долгоруковых упоминаем? Словно нам все наперед известно и виновник уже найден. На заседании Сената сколько противников у Екатерины обнаружилось! И Голицын, и Репнин, и члены синода поддакивали. Может, там целый заговор имелся? Надо бы всех проверить. Потому я написал бы без имен, таким вот образом: «Надворный советник Углов имеет поручение учинить розыск относительно злодеев, которые нашего императора Петра извести задумали, невзирая на чины их».

– Ты так полагаешь? – Светлейший князь удивился, нахмурился и взглянул на надворного советника так, словно впервые его увидел. – Не пойму я тебя, – признался Меншиков. – Тебе злодея указывают, только бери под белы рученьки и допрос ему учиняй. Я уже и государыне шепнул про измену Долгоруковых. Так что тебе позволят арестовать сих вельмож и пытку им учинить. Тут они непременно признаются. Зачем же турусы на колесах разводить, других неведомых воров искать?

– Так меня по английской науке учили, ваше сиятельство, – смиренно ответил Углов. – Самые известнейшие аглицкие сыщики Шерлок Холмс и доктор Ватсон сию премудрость мне преподали. По той науке выходит, что нельзя заранее, до розыска, злодея указать. Так невинного человека можно осудить, а настоящего вора не найти.

– Наука, говоришь? – задумчиво произнес светлейший. – Ну, коли она так велит, то ладно. Только смотри, ежели за ненужными розысками упустишь Михайлу Долгорукова – головой мне ответишь. Не боишься?

– Нет, не боюсь, ваше сиятельство, – отвечал Углов.

– Хорошо, быть по сему, – заявил Меншиков. – Пиши, Никита, как он сказывал. Потом мне зачти.

Секретарь дописал бумагу и прочитал ее. Углов знал, почему светлейший князь не стал смотреть документ сам. Как и предполагали многие историки, Александр Данилович Меншиков так и не удосужился научиться писать и читать и оставался неграмотным.

Выслушав секретаря, князь решительно поставил под документом замысловатую закорючку, скрепил ее печатью и подал готовый рескрипт Углову.

– Вот тебе нужный документ! – сказал он. – Приступай к поиску злодеев немедля! О результате будешь мне лично докладывать. Да, а насчет покоев для тебя и брата – вот секретарь тебе покажет. Никита, и денег ему дашь. Сам знаешь, где малый кошель лежит. А мне ехать пора, и так задержался сверх всякой меры.

Глава 5

Секретарь Меншикова не только производил впечатление исключительно деловитого и знающего человека. Вскоре выяснилось, что он действительно был таким. Первым делом этот человек отпер бюро, стоявшее в углу, достал оттуда кошелек и вручил его Кириллу.

– Вот, держи, сударь, – сказал он. – На первое время вам с братом должно хватить. Теперь надо думать, где вас разместить. Тебе удобней будет, чтобы в вашем жилище отдельный вход имелся. Через парадное крыльцо не хочешь ходить?

– Да, это было бы самое лучшее, – согласился надворный советник.

– Тогда я вас в западный флигель определю, – решил секретарь. – Его только на днях отделывать закончили, там еще не жил никто.

Они спустились в гостиную, захватили с собой Ваню, все еще томившегося там в ожидании, и через заднюю дверь вышли во двор усадьбы. Мужики уже убрали снег, выпавший за ночь. Двор был совершенно чист. Посреди него торчали ровные ряды посаженных деревьев – основа будущего парка.

– Вон там, подальше, у нас людские, кладовые для припасов, – объяснял секретарь. – Направо – восточный флигель, а налево – ваш, западный. Сейчас я вас туда проведу и все покажу.

– Ты скажи сперва, как тебя зовут, – предложил Углов. – А то неловко.

– Никита Сараев, – отвечал секретарь. – Имею чин двенадцатого класса, поручик. Твое имя мне известно. – Секретарь обернулся к Ване и спросил: – А ты, стало быть, будешь его младший брат?

Ваня представился и рассказал свою легенду.

– А, так ты живописец! – воскликнул Сараев. – Теперь понятно, почему светлейший распорядился тебя при дворце поселить. Он страсть как любит, когда его пишут. У нас во дворце уже четыре парсуны Александра Даниловича имеются, все иноземными мастерами исполнены.

– Вот теперь и Ваня свою работу к ним добавит, – с усмешкой заявил Углов.

Тем временем они дошли до флигеля. Поручик открыл заднюю дверь и стал показывать братьям их комнаты:

– Вот тут твоя, надворный советник, эта для брата твоего. Вот здесь, в большой зале, он может устроить живописную мастерскую. Дальше чуланы для слуг. Кстати, когда они прибудут?

Углов слегка замялся. Этот вопрос они с Ваней как-то упустили.

– У нас пока слуг нет, – признался он. – Сам понимаешь, мы только что из-за границы прибыли, еще не успели завести все, что нам надо.

– А что же на корабле у вас вовсе ни единого слуги не было? – удивился Сараев. – Кто же вас одевал, платье, сапоги чистил, еду готовил?

– Еду на корабле повар готовит для всех, – объяснил Углов. – А платье нам пришлось самим чистить. Места там мало, слуг с собой взять нельзя. Мы, признаться, так мучились, так страдали из-за этого – слов нет.

– Так нельзя. Это непорядок! – решительно заключил секретарь. – Уже нам, чинам двенадцатого класса, положено слугу иметь, тем более тебе, сударь, да и брату твоему. А то вас за самозванцев каких почитать будут. Опять же, кто готовить станет, убирать? Ежели у тебя, Кирилл Андреевич, своих крепостных нет, чтобы из их числа слугу взять, можно у кого из дворян одолжить на время или нанять вольного человека. Но с этими трудность имеется. Как узнаешь, честный он человек или нет? А ну как вор? Знаешь, что мы сделаем? Я переговорю с нашим управляющим хозяйством, Игнатом Тимофеевичем, и скажу, чтобы он вам двух человек прислал. У светлейшего холопов много, пару легко подыскать можно.

Углов с Ваней переглянулись. Брать к себе во флигель посторонних, которые будут слышать все, во всяком случае, многое из того, что говорят господа, им не хотелось. Тем более это будут люди Меншикова, которые легко могут все пересказать своему хозяину. Но и отказываться, оставаться вовсе без слуг, возбуждать толки по этому поводу тоже было нельзя.

– Конечно, поручик, подыщи нам слуг, – сказал Углов. – А то и правда перед людьми стыдно будет. Ты только постарайся, чтобы они не из болтливых были. Я, по приказу светлейшего, тайное расследование провожу, о том могу с братом и другими людьми беседовать. Не нужно, чтобы эти разговоры до чужих ушей доходили.

– Не беспокойся, ваше высокоблагородие, подыщу тебе молчунов, – сказал Сараев и усмехнулся: – Если не понравятся, обращайся ко мне или к управляющему. Он в другом флигеле живет. У него же, у Игната Тимофеевича, спросишь экипаж для выезда. Конюшни и каретные у нас на левом берегу расположены. Сюда, на остров, сам понимаешь, им по летнему времени не добраться. Зимой сани ездят, но лошадей все равно там держим, на левой стороне.

– Экипаж? – переспросил Углов. – Да тут вроде все недалеко, и пешком пройтись можно.

– Ты что, мужик какой или бродяга, чтобы ноги мять? – удивился Сараев. – Твой брат еще может пешим образом обойтись, а ты – надворный советник, тебе экипаж положен. Так что смело подходи к управляющему, он не откажет. Ну вот, вроде я все вам показал. Засим счастливо оставаться, – сказал поручик и удалился.

Когда братья остались одни, Ваня в изнеможении рухнул в кресло.

– У меня такое ощущение, что я все утро бревна таскал, – пожаловался он. – Или по минному полю ходил. Все время боюсь ошибку допустить, что-то не то сказать. А теперь еще эти слуги! Ведь им нас подслушать ничего не стоит. Где же тогда разговаривать? Во дворе, что ли?

– Да, трудностей будет много, – согласился Углов. – А чего другого ты ожидал? Знал ведь, куда отправляемся. Разве в Италии у тебя не так было?

– Нет, гораздо легче! – заявил Ваня. – Ведь я там был иностранец, дикий московит. Какой с меня спрос? Я мог любые ляпы допускать, да и общался в основном с художниками. Мы говорили все больше о живописи. Да и вообще нравы там попроще. А тут на каждом шагу титулы, чины. И в языке нельзя ошибиться.

– Да, нельзя. Надо постоянно за собой следить. Думаешь, мне легче? Ничего, справляюсь. А что касается разговоров, как-нибудь выйдем из положения. Я ведь сюда еще и Игоря приглашать собираюсь. Нам придется часто говорить о делах. Может, будем на это время слуг куда-то отсылать. А если надо друг другу что-то важное сказать, придется прибегать к английскому языку. Что-нибудь придумаем, не раскисай.

– Да я не раскис, просто устал, – заверил Ваня названого старшего брата и спросил, чтобы доказать, что он бодр и готов к работе: – Так с чего мы начнем?

– Не с чего, а с кого, – ответил Углов. – С врачей, конечно. Мы ведь еще там, у нас, это обсуждали. Если допустить, что Петр был убит, то надо будет признать, что сделать это можно было лишь одним способом – отравить царя. Учинить такое мог прежде всего врач. Петра постоянно лечили два доктора – Блюментрост и Бидлоо. Кроме них, во время болезни привлекались еще немец хирург Паульсон и итальянец Аццарити. Вот с ними со всеми и надо побеседовать.

– А кто-то другой разве не мог дать царю яд?

– Мог, конечно. Но другому человеку сделать это было бы куда труднее. Петр до последних часов находился в сознании. Он не взял бы никакое лекарство из чужих рук. Разве что жена…

– А Екатерину ты совсем исключаешь из числа подозреваемых? Ведь у нее был мотив. У нас на глазах ее провозгласили императрицей вместо Петра, – сказал Ваня.

Углов не спешил отвечать, испытующе глядел на своего младшего брата.

Ваня постоял, что-то припоминая, потом сказал:

– Да, ты прав, что в это не веришь. Я ведь был там, у постели Петра, слышал разговор Екатерины с Меншиковым. Нет, она не притворялась, действительно любила своего мужа и не хотела его смерти.

– Вот видишь! – назидательно произнес Углов. – Нечего всех подряд подозревать, как это делает светлейший князь. Он только и думает, как с нашей помощью Долгоруковых погубить. А у нас задача другая. Нам необходимо установить истину! И спешить тут не следует. Надо дождаться, пока врачи проведут вскрытие тела покойного и придут к каким-то выводам.

Поздним вечером второго февраля лейб-медик императорского двора Иван Лаврентьевич Блюментрост прибыл из Зимнего дворца. Там он вместе с другими докторами – Бидлоо, Паульсоном, своим братом Лаврентием – исполнял печальную обязанность: проводил вскрытие скончавшегося государя Петра.

Как врач, Иван Блюментрост мог быть довольным результатом этой процедуры, столь ужасающей обычных людей. Она показала полную правоту лейб-медика Блюментроста. Он заранее назвал причины болезни и смерти императора и оказался прав.

Еще там, во дворце, возле стола, где проводилось вскрытие, Иван Лаврентьевич обменялся некоторыми суждениями с коллегами. Они согласились с ним в том, что именно ему, лейб-медику покойного, надлежит писать заключение о результатах вскрытия.

Доктор переодевался в домашнее платье и как раз обдумывал формулировки этого заключения. Одновременно он принюхивался к соблазнительным запахам, доносившимся из кухни.

Вдруг в дверь опочивальни просунулась голова Тимофея, его старого слуги.

Тут следует заметить, что доктор Блюментрост, конечно же, проживал в Петербурге в Немецкой слободе и носил голландскую фамилию, но родился в Москве. В обиходе он пользовался русским языком и слуг набирал в основном местных, поскольку они были дешевы.

– Ваше благородие, там господин какой-то важный пожаловал, разговора требует, – произнес Тимофей.

– Какой еще важный господин? – недовольно пробурчал медик. – Скажи, что я сегодня никого не принимаю, у меня дело государственной важности. Да и поздно уже.

– Я уже точно так докладывал его милости, – отвечал опытный слуга. – Говорил, что ты, Иван Лаврентьевич, только что из дворца приехал, покойным императором занимался. А он в ответ, мол, и сам оттуда, и дело его касается как раз покойного императора.

Нехорошее предчувствие вдруг возникло в душе доктора Блюментроста. В течение последнего месяца великому императору становилось все хуже. Никакие меры, принимаемые медиками, не помогали. За это время доктору не раз доводилось слышать о подозрениях, возникших у особ, близких к престолу.

Дескать, только ли естественные причины виноваты в том, что император, всегда такой крепкий, вдруг не может справиться с болезнью? Нет ли здесь злого умысла?

Намеки эти высказывали прежде всего светлейший князь Александр Данилович Меншиков и вице-канцлер барон Остерман. Но доносились они и от людей противоположной партии, например от князя Петра Алексеевича Голицына.

Правда, человек, особенно приближенный к Петру – его царственная супруга Екатерина Алексеевна, – никаких упреков врачам не делал и во всем им доверял.

Поэтому, узнав о том, что Сенат провозгласил Екатерину императрицей, доктор Блюментрост вздохнул с облегчением. Он решил, что никаких неприятностей после смерти Петра ему ожидать не приходится. Иван Лаврентьевич уже и с коллегой Бидлоо успел на эту тему переговорить там же, у прозекторского стола. Он встретил в нем человека, мыслящего сходно.

Но ведь мнение государыни императрицы могло и перемениться. В Петербурге имелись люди, которые были способны нашептать ей что-то злое. Не с этим ли связан поздний визит неизвестного господина и его настойчивость?

– А как зовут этого настойчивого посетителя? – спросил Блюментрост.

– Про то он не сказывал, – отвечал слуга. – Говорил только, что прибыл от светлейшего князя Александра Даниловича.

– От Меншикова, значит, – пробормотал лейб-медик. – А может, и нет в этом ничего? Ладно, проси! – приказал он Тимофею. – Да крикни Гришку, пусть поможет мне снова одеться.

Спустя некоторое время лейб-медик вышел в гостиную, где его дожидался посетитель. Человек этот Ивану Лаврентьевичу сразу не понравился. Такие стальные глаза были у людей, служивших в Преображенском приказе у графа Петра Толстого или у генерал-прокурора Павла Ягужинского. От подобных персон в любом случае не приходилось ждать ничего хорошего.

– Приветствую вас, сударь мой, – произнес Блюментрост. – С кем имею честь? Чему обязан столь поздним визитом? Может, тебя недуг какой одолел?

– Надворный советник Кирилл Андреев сын Углов, – представился гость. – Я действительно прибыл по поводу недуга. Только не моего, а покойного императора. Мне поручено произвести дознание и строгий розыск о причинах смерти царя Петра. Могу показать рескрипт на сей счет.

– Не надо, зачем рескрипт, – махнул рукой Блюментрост. – Что ж, милостивый государь Кирилл Андреевич, ты обратился по адресу. Об интересующем тебя предмете я лучше кого иного рассказать могу, потому как только что завершил вскрытие тела покойного государя. Было бы правильно нам с тобой отправиться во дворец, где я показал бы тебе бренные останки императора. Там ты сам мог бы убедиться в правдивости моих слов.

Делая такое предложение, лейб-медик имел свой расчет. Лишь очень немногие из служилых людей могли бестрепетно вынести вид вскрытого трупа. На то требовалась особая сноровка, достигаемая медиками в анатомических театрах. Даже мастера сыскного дела, люди суровые, и те тут пасовали.

Иван Лаврентьевич всерьез надеялся, что поздний гость откажется от такого любезного предложения. Затем он покорно выслушает все, что сочтет нужным поведать ему лейб-медик. На этом свидание будет окончено.

Однако вышло иначе. Надворный советник Углов, как видно, был сделан из другого теста.

Он выслушал предложение лейб-медика и спокойно заявил:

– Можно и результаты вскрытия посмотреть, если покойника еще не зашили. Но вначале мне хотелось бы ознакомиться с вашим заключением. У меня нет оснований сомневаться в его правдивости, но пока я не слышал ни слова.

Услышав такой ответ, доктор встревожился еще сильнее. Этот поздний визитер, как видно, был человеком опытным. Такой умник мог подметить малейшее противоречие в рассказе.

– Вообще-то я еще не писал свое заключение, – сказал лейб-медик. – Я как раз собирался это делать, когда ты пришел. Но я могу изложить тебе основное, что войдет в мой отчет. Государь наш Петр в течение жизни своей страдал различными болезнями. В молодые годы у него случались нервные припадки и судороги. Это было следствием ужасных впечатлений, полученных во время известного бунта стрельцов. Мучили государя и боли в желудке, но тут мы успешно применяли лечение водами из разных источников, как наших, расположенных в Олонецкой провинции, так и зарубежных. Последние пять лет императора мучило расстройство мочевого пузыря, на медицинском языке именуемое стриктурой.

– Ну да, у него было сужение мочеиспускательного канала, это мне известно, – заявил ночной гость. – Но ведь вы вставляли ему катетер, моча отходила. Почему же произошло воспаление?

Изумлению доктора Блюментроста не было границ.

– Откуда тебе известно сие, сударь мой? – вскричал он, вскочив со стула. – О том только лейб-медики между собой толковали! Так ты тоже врач, причем весьма сведущий?

– Нет, я не врач. – Углов покачал головой. – Я же тебе сказал: мне поручено провести расследование. А для этого я уже успел кое с кем побеседовать и кое-что узнать. Но не все. Например, я так и не понял, почему болезнь императора приняла такую острую форму. Ведь в последние дни уже никакие средства не помогали, верно?

– Да, так оно и было, – признался Блюментрост. – Он еще ранее, в ноябре, простудился, спасая тонущих матросов возле Лахты. Тогда у него сделалась горячка. Мы втирали ему в грудь топленое гусиное сало, а к вискам пиявки прикладывали. Эти средства помогли, государь пошел на поправку. Но когда на Крещение он вновь простудился, принимая участие в освящении купели, все лекарства стали бесполезны. Воспаление не прекращалось, оно перешло на мочевой пузырь. Мы дважды делали ему операции, удаляли гной, но и тут наши усилия пропали даром. У государя сделался антонов огонь.

– От которого, как ты считаешь, он и умер, – закончил за врача гость. – Но ведь у Петра были и другие симптомы. Например, судороги, а также боли в животе, рвота, частичная потеря зрения, почернение ногтей, онемение рук. Какое отношение все это имеет к мочевому пузырю?

Доктор Блюментрост вновь поразился осведомленности своего гостя, но на этот раз удивления не выказал.

– Да, все эти явления мы наблюдали, – признался он. – Ни я, ни доктор Бидлоо не знали, чему их приписать. Мы полагали, что весь организм больного пришел в расстройство, ничто не работало так, как положено.

– А вам не пришло в голову, что эти явления имеют совершенно другое объяснение? Ведь ты и сам знаешь, о чем говорят все эти симптомы.

– Да, знаю, – прошептал лейб-медик еле слышно. – Это мышьяк. Именно он оказывает такое действие.

– Стало быть, вы могли догадаться, что императора отравили, – заключил Углов. – Отчего же не сообразили? Знаний не хватило? Или смелости? А может, и другая причина была?

– Нет, не было другой причины! – вскричал доктор Блюментрост, догадавшись, куда клонит ночной посетитель. – Никто из нас не желал смерти государя! Мы делали все возможное для его спасения!

– Хорошо, это мы еще проверим, – проговорил надворный советник, поднимаясь. – Но скажи-ка мне вот что. Если государю дали яд, то кто? Ведь доступ к нему имели весьма немногие люди. Могла ли сделать это его царственная супруга или кто-то из докторов?

– Нет! – заявил Блюментрост. – Екатерина Алексеевна горячо любила государя, она не могла сделать ему зла! И мы тоже. Ни я, ни доктор Бидлоо.

– А этот итальянец, который пользовал императора в последние дни? Кажется, Аццарити, так? Или гоф-хирург Паульсон?

– Их я плохо знаю, – отвечал Блюментрост. – Поручиться за них не могу. Знаете, сударь, с кем вам надо на сей счет поговорить? С денщиком покойного императора Матвеем Герасимовым.

– С денщиком? – недоверчиво произнес гость. – Но что может сказать простой солдат?

– Матвей – вовсе не простой солдат, – поправил его Блюментрост. – Он последние десять лет неотлучно находился при императоре и пользовался его полным доверием. В прошлом году государь за беспорочную службу пожаловал Матвею звание поручика, сделал его офицером, то есть потомственным дворянином. Царь также преподнес своему слуге деревню под Смоленском, разрешил выйти в отставку, уехать в свое владение и спокойно жить там. Однако Герасимов не захотел покинуть государя, остался с ним и выполнял прежние обязанности. Это человек весьма сведущий и наблюдательный, он может многое рассказать.

– Благодарю за содействие, Иван Лаврентьевич, – сказал Углов, идя к двери. – Пиши свое заключение. Только не забудь упомянуть в нем все те симптомы, о которых я говорил.

Глава 6

Утром следующего дня, третьего февраля, к подъезду императорского Зимнего дворца подкатил возок, на дверце которого красовался вензель светлейшего князя Меншикова. Из возка вышли двое: человек средних лет с командирской выправкой, но в партикулярном платье, и юноша, тоже в гражданском.

Войдя во дворец, мужчина постарше спросил у караульного солдата, где ему отыскать царского денщика Матвея Герасимова. Получив нужные указания, посетители направились в самый конец коридора нижнего этажа. Там, в маленькой каморке, они и обнаружили Матвея Герасимова.

Это был человек лет тридцати пяти, высокого роста, одетый в офицерский мундир. Занят он был тем, что укладывал вещи в сундук.

– Здравствуй, Матвей, – сказал старший мужчина. – Я – надворный советник Кирилл Углов. По повелению канцлера Головкина и князя Меншикова провожу дознание о причинах смерти императора Петра. А это мой помощник Иван. Мы хотим тебя расспросить о последних днях жизни государя.

– Что ж, я готов ответить, – сказал Герасимов. – Садитесь, господа. Места у меня, правда, немного, кресел нет.

Углов и Ваня сели на табуреты, хозяин опустился на аккуратно застеленную кровать.

– А ты, я вижу, куда-то собираешься? – спросил Углов.

– Да, я вчера подал прошение об отставке и теперь еду в деревню, которую пожаловал мне государь, – отвечал Герасимов.

– А что ж так? – полюбопытствовал надворный советник. – Мне рассказывали, что Петр Алексеевич еще год назад предлагал тебе уйти на покой, но тогда ты отказался.

– Тогда отказался, потому что находился рядом с великим государем, – отвечал Герасимов. – Да ты сударь, судя по годам твоим, тоже успел послужить при нем и можешь оценить величие сего императора. После него таких людей на троне долго не будет.

– Но преемницей Петра стала его царственная супруга Екатерина Алексеевна, – заметил Углов. – Она обещает продолжить все то, что было начато при ее великом муже.

– Дай-то Господь, чтобы так и случилось, – сказал бывший денщик. – А только прежнего величия, размаха того уже не будет. Потому не нахожу в себе силы служить далее. Пора мне семьей обзавестись, хозяйством заняться. Отставку мою приняли, препятствий не чинили. Или у вашей милости есть возражения?

– Нет никаких. Я просто интересовался, – сказал Углов. – А вопросы у меня к тебе вот какие. Лейб-медик Иван Блюментрост ознакомил меня с результатами вскрытия тела государя и с историей его болезни. Так я узнал, что у императора в последние дни наблюдались те самые симптомы, которые бывают при отравлении. Потому первый мой вопрос такой: как ты считаешь, могло ли случиться, что царь Петр был отравлен?

– Значит, были такие признаки? – переспросил Герасимов. Прежнее угрюмое выражение исчезло с его лица, глаза заблестели: – Вот и я сходно думал! Не мог государь так быстро умереть своею смертью! И потом, ему ведь двадцать второго числа лучше стало. Почему же потом вновь началось воспаление?

– Значит, и ты считаешь, что императора могли отравить, – проговорил Углов. – Теперь самый важный вопрос: кто и как это мог сделать? Подумай, не спеши с ответом.

Бывший денщик не торопился. Он весь ушел в себя, перебирал в памяти один эпизод за другим.

Потом Матвей медленно проговорил:

– Проще всего, конечно, врачам было отраву какую государю подсунуть. Они ж ему много чего давали, могли и яд преподнести. Да только не верится как-то.

– Почему?

– Да не такие это люди, – ответил Герасимов. – Что Иван Лаврентьевич, что Николай Ламбертович Бидлоо. Я ведь их столько лет знал, сколько государю служил. Иван Лаврентьевич императора в Прутский поход сопровождал, по морям с ним плавал. Они столько опасностей вместе пережили!.. Государь его любил, отличал. А доктор Бидлоо сколько всего полезного для государя сделал! Важно, что оба они до денег не жадные. Так отчего бы эти лекари на вражью сторону переметнулись? Нет такой причины.

– Все равно врачи остаются пока под подозрением, – заявил Углов. – Но пойдем дальше. Кто, кроме них, мог отравить государя?

– Да почитай что никто. – Герасимов развел руками. – Императрицу я даже в мыслях оскорбить подозрением не могу. Она государя ой как любила и отравить никак не могла. Если на нее думать, тогда и на себя самого тоже пальцем показать надо.

– Хорошо, тогда я по-другому спрошу. Не кто, а как его могли отравить? Чем?

– Опять же ничем, кроме лекарств. В последнюю неделю Петр Алексеевич ничего не ел. А как отраву дать, если не с едой? Он же… Хотя постой!

Видимо, мысль, пришедшая на память любимому денщику Петра, была такой неожиданной, столь яркой, что заставила его вскочить с кровати. Глаза Матвея заблестели.

– Было такое, чем государь мог отравиться! – воскликнул Герасимов. – Лакомство это из новых будет. Слово забыл… Конфекты, вот!

– Что за конфекты? – заинтересовался Ваня.

С тех пор как они вошли во дворец, он, кажется, в первый раз открыл рот.

– За пять… нет, шесть дней до того, как государь умер, вдруг у него на столике возле кровати появились эти самые сласти, – начал рассказывать бывший денщик. – Стояли они в вазе, вроде китайской. Меня ночью с Петром Алексеевичем не было. С ним оставались императрица и Николай Ламбертович. Я утром прихожу и вижу: Екатерина Алексеевна на кушетке спать изволит – вот тут, за ширмой. На столике конфекты стоят, и государь их ест. Тут я доктора и спрашиваю, откуда, мол, такое угощение? Он отвечает, что ночью приходила какая-то девушка, вроде из дворцовых, и принесла. А государь услыхал нас и говорит: «Да, была тут красавица. Как с небес голубь слетел. Она и угощение принесла». Я спрашиваю: «Неужели так хороша?» Государь отвечает: «Чисто ангел. На супругу мою, на Катю похожа». Я тогда значения этому не придал. Мало ли кто принес. Может, вице-канцлер Остерман передал, он до сладкого охотник, или еще кто из приближенных. А государю конфекты эти полюбились. Он до вечера половину их съел и на другой день тоже брал. А через два дня ему вдруг хуже стало, воспаление началось.

– А куда потом делись эти конфекты? – спросил Углов. – Ведь государь их не все съел?

– Нет, не все, – подтвердил денщик. – Как ему хуже сделалось, он уже ничего в рот не брал. Дня два после того эта вазочка еще стояла. А потом вдруг пропала. Мне бы тогда же следовало этому удивиться. Ведь обычно у государя со стола я все убирал. Но эту вазу не трогал.

– А девушку, похожую на ангела и императрицу Екатерину, ты не видел?

– Нет, девушка та больше не появлялась.

– Выходит, ее, кроме самого Петра Алексеевича, видел только доктор Бидлоо? – спросил Ваня.

– Выходит, что так, – подтвердил Герасимов.

– Нет, не так, – поправил его Углов. – Мы с тобой только что проходили мимо комнаты покойного государя. Там и сейчас, после его смерти, возле двери стоит часовой. Значит, и в ту ночь, когда приходил этот ангел с конфектами, солдат там был и видел эту девицу. Доктора Бидлоо, как я понимаю, теперь во дворце нет?

– Нет, – подтвердил Герасимов. – Его и в Санкт-Петербурге не сыскать. Он к себе в Москву уехал.

– Ну вот, доктора мы спросить не можем, – сказал Углов. – Зато часовой никуда не делся. Сейчас мы с ним и побеседуем. А тебя, Матвей, я попрошу пока что отложить свой отъезд. Может, мне придется тебя еще о чем-нибудь расспросить. Это ненадолго – на неделю, может, на две. Повременишь?

– Для такого дела повременю, – отвечал бывший денщик.

Углов с Ваней пошли разыскивать дворцового коменданта, чтобы через него познакомиться с часовым. Долго искать его им не пришлось. Не успели они сделать и нескольких шагов, как увидели высокого человека в офицерском мундире, в парике и при шпаге, стремительно идущего им навстречу. Рядом широко шагал, без труда поспевая за офицером, рослый солдат-преображенец.

– В казарме нет, на кухне тоже. В болото он, что ли, провалился, этот ваш Уткин? – услышали гости из будущего грозный возглас офицера.

Интуиция подсказала Углову, что он видит перед собой как раз того человека, который ему в данную минуту был нужен.

– Простите, сударь, не вы ли являетесь комендантом Зимнего дворца? – спросил он.

– Да, я комендант, – ответил офицер. – Капитан Рыбников. С кем имею честь?

– Надворный советник Углов. Я провожу расследование обстоятельств кончины нашего государя Петра Алексеевича. Поэтому мне нужно допросить вашего солдата, который стоял в карауле у спальни императора.

– Хорошо, я найду его, – заявил Рыбников. – Изволь только немного обождать. Мне надобно несколько помещений дворца проверить, и после того я к вашим услугам, милостивые государи.

– А что за срочная проверка? – уточнил Углов. – Чего ищете?

– Не чего, а кого, – отвечал комендант. – Солдат у нас один пропал. Давненько его хватились и по сию пору никак найти не можем.

– Вот оно как… – протянул Углов.

Нехорошее предчувствие кольнуло его.

– А что за солдат? Где он в последний раз службу нес?

– Солдата зовут Василий Уткин, – отвечал Рыбников. – А где он службу нес? Право, не знаю.

Видно было, что вопрос поставил его в тупик. Но тут ему на помощь пришел солдат:

– Я, ваше благородие, могу об том сказать, – заявил он. – Потому как это я Василия сменил на посту возле царской опочивальни.

– А когда это было? – спросил Углов.

– Когда? – Солдат поскреб в затылке. – Да уж давненько. Дней пять тому.

– Да как же пять? – заметил на это комендант. – Василий у нас как раз столько дней назад и пропал. Больше было!

– Да, верно! – воскликнул солдат. – Тогда еще государь Петр Алексеевич живой был. Значит, неделю тому мы с ним на посту стояли.

Теперь уже Углов не сомневался в том, что речь идет о том самом солдате, который был ему необходим. Этот человек и впустил в спальню Петра неизвестную девушку с вазой, в которой лежали сладости.

– Ну-ка, служивые, давайте вместе искать вашего Уткина, – сказал Кирилл. – Как я понял, он мне как раз и нужен. Где вы его до сих пор смотрели?

– Как где? – Комендант пожал плечами: – На кухне, в лакейской. Я было подумал, что у него подружка закадычная среди прислуги завелась. Но там его нет.

– А в дровяном складе искали? – спросил Углов. – В гардеробных? В кладовых, где припасы хранятся?

– С чего бы это он там оказался? – удивился Рыбников. – Прятаться, что ли, от меня решил? С какой стати? За ним проступков никаких не числится.

– Теперь уже числится! – заверил его Углов. – Проступок солдата в том, что он видел слишком много. Он не сам прячется, ему помогают. Ну-ка, где у вас кладовые?

– Загадками изволишь говорить, сударь, – хмуро сказал комендант. – А что касательно кладовых, то внизу они, где и положено. Только у меня от них ключей нету. Они у дворцового домоправителя Фрола Потаповича. Он всем хозяйством заведует.

Некоторое время они потратили на поиски домоправителя. В конце концов тот обнаружился на кухне, где наблюдал за приготовлением обеда. Домоправитель с недоумением встретил требование незнакомого надворного советника о выдаче ключей от кладовых, гардеробных и складов. Но при этом господине был комендант, уважаемый Фролом Потаповичем и разыскивающий пропавшего солдата. Поэтому домоправитель протестовать не стал и ключи выдал.

Сыщики осмотрели кладовые, перешли в гардеробную. Углов один за другим открывал шкафы, где хранились мундиры царя, платья императрицы Екатерины Алексеевны, сундуки с мягкой рухлядью – собольими и песцовыми шубами, горностаевыми жилетками и кафтанами, прочим добром. Он нырял рукой вглубь, старался что-то нащупать. То же самое делал и его спутник, тихий юноша Ваня. Комендант и домоправитель смотрели на все эти действия с явным недоумением.

Во второй комнате всем вдруг почудился странный запах, которого никак не должно было быть в этом месте, где хранилась царская одежда.

– Никак кровью пахнет? – вопросительно произнес капитан Рыбников. – А еще мертвечиной.

Ему никто не ответил.

Ваня направился к сундуку, стоявшему в углу, и откинул крышку. Запах сразу усилился, да так, что все зажали носы. В сундуке, поверх собольих салопов императрицы, лежало скрюченное тело в солдатском мундире. На груди и на шее мертвеца зияли раны. Кровь, вытекшая из них, пропитала всю одежду, хранившуюся в сундуке.

Комендант подошел, перевернул тело и глянул в лицо мертвецу.

– Точно, это он, Васька Уткин, – сказал Рыбников. – Кто ж так его, а?

Глава 7

– Действительно, кто, по-твоему, убил солдата? – спросил Дружинин, когда Углов закончил свой рассказ о событиях в Зимнем дворце.

– Ты слишком многого от меня хочешь, – отвечал надворный советник, он же руководитель оперативной группы. – Если бы я мог ответить на этот твой вопрос, то и все прочие разрешились бы сами собой.

Этот разговор проходил не в апартаментах, которые Углов и Ваня занимали во дворце князя Меншикова, а на частной квартире, которую снял Дружинин в Немецкой слободе. Пожив пару дней на постоялом дворе, инженер, он же майор, понял, что больше таких условий выдержать не может.

Он отправился разыскивать себе жилье и нашел его на улице, которая потом стала зваться Миллионной, в доме корабельного мастера Вайнштуля. Этот человек недавно отстроил новый дом и две комнаты в нем сдавал. Дружинин снял обе, причем с поваром и слугой, а также с правом пользоваться экипажем, и зажил на широкую ногу. Деньги, заработанные в Англии, позволяли ему ни в чем себе не отказывать.

Совещание проходило в доме корабельного мастера. Сей факт снимал проблему с подслушиванием, которая неизбежно возникла бы во дворце Меншикова.

– Ты хочешь сказать, что тот негодяй, который убил солдата, и Петра отравил? – вступил в разговор Ваня Полушкин.

– Но это же ясно. – Углов пожал плечами. – Солдат погиб именно потому, что видел девушку ангельской красоты, принесшую конфеты. Логично предположить, что они были отравлены, поэтому так таинственно исчезли сразу после смерти Петра. Он съел довольно много этих сластей. У него сразу обострился воспалительный процесс, закончившийся смертью.

– Но если организатор убийства царя хотел скрыть следы, то он должен был бы убить и доктора Бидлоо, который тоже видел девушку-ангела, – заметил Дружинин. – А он, насколько нам известно, жив и здравствует.

– Так ли это? – сказал Углов. – Денщик Герасимов слышал, что доктор уехал в Москву. Ладно, пусть. Но добрался ли он до места? Может, сейчас где-то на обочине лежит вроде солдата Уткина? Только дорога между Петербургом и Москвой – это не Зимний дворец. Вряд ли мы в таком случае найдем тело.

– Да, ситуацию с доктором Бидлоо надо прояснить, – задумчиво произнес Дружинин. – И если окажется, что до Москвы он не доехал, это будет означать, что загадочная прелестница с конфектами, как эта сласть здесь называется, и есть наш главный подозреваемый. Недаром она так скрывается.

– Нет, не она! – вдруг воскликнул Ваня.

Неожиданная догадка заставила его вскочить с места. Глаза у юного живописца горели.

– Я понял!

– Что именно? – спросил Углов.

– Я знаю, почему преступники так спешили убить солдата, а доктор спасся. Часовой видел не только девушку, но и ее хозяина, пославшего яд царю Петру. Этот человек стоял там, за дверью!

– Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросил Дружинин.

– Не знаю. Но я чувствую, что это так. Смотрите, все сходится! Часовой видел человека, который давал девушке последние наставления перед тем, как впустить ее в спальню Петра. Этот тип был известен солдату, потому посланница и смогла войти. Незнакомую девицу преображенец не впустил бы. Сразу после отравления царя барышню убирают, отсылают куда-то, а то и убивают, как солдата Уткина. А доктора Бидлоо ликвидировать нет нужды. Ведь он организатора не видел!

Углов с Дружининым переглянулись.

– Да, в этом что-то есть, – согласился руководитель группы. – Все логично. Но тогда встает такой вопрос: кто же мог быть этим кукловодом?

– Кто-то из ближайших соратников Петра, – ответил Дружинин. – Остерман, Головкин, Апраксин, Ягужинский. Это все люди, преданные царю. Но у каждого из них мог быть какой-то свой мотив желать его смерти. Скажем, грозящее понижение по службе или разоблачение каких-то махинаций. А таковых при дворе Петра хватало. Ну и, конечно, желать смерти императора мог князь Долгоруков, которого так хочет допросить Меншиков. В любом случае это был человек, вхожий во дворец.

– Долгоруков, – задумчиво произнес Углов. – Да, не избежать нам допроса князя Михаила. Ну, эту работу я возьму на себя. Мне ее, можно сказать, светлейший князь Меншиков лично поручил. Кроме того, я постараюсь встретиться с императрицей Екатериной Алексеевной. Вдруг она видела девушку с конфетами? Да и вообще ближайшая сподвижница Петра, спутница его жизни может многое рассказать.

– И что, ты думаешь, тебе удастся с ней повидаться? – недоверчиво спросил Дружинин.

– Что наш покойный государь говаривал? Храбрость города берет. Вот я и попробую. Ну, может, еще Ваню привлеку.

– Про храбрость не Петр говорил, а Суворов, – заметил Дружинин. – И случилось это гораздо позже.

– Для нашего расследования оно совершенно неважно. А тебе, чтобы не умничал, вот какое поручение: отправиться в Москву и выяснить судьбу доктора Бидлоо. Жив ли голландец? А если так, то видел ли он девушку с конфетами? Может ли ее описать? Так что надо ехать в Первопрестольную и встречаться там с доктором.

– Понятно. – Инженер усмехнулся: – Путешествие из Петербурга в Москву за семьдесят лет до Радищева, который первым описал этот путь. Что ж, даже интересно. Когда прикажете отправляться, ваше высокородие?

– Да завтра и отправляйся, чего тянуть, – сказал Углов. – Я тебе у Меншикова могу транспорт попросить. Поедешь в княжеском экипаже, с гербом!..

– Нет уж, лучше я у своего мастера Вайнштуля сани найму или куплю, – отвечал Дружинин. – Зачем светлейшему князю знать обо всех направлениях нашего расследования? Да и о составе группы тоже. Во многом знании много печали. Так говорит Библия.

– Что ж, пожалуй, тут ты прав, – согласился Углов.

На следующий день императрица Екатерина Алексеевна должна была посетить петербургскую верфь, где второй год строился стопушечный линейный корабль «Петр Первый и Второй», самый мощный в русском флоте. Этот визит императрицы имел весьма важное значение. Он был призван разрешить конфликт, возникший между русским корабелом Федосеем Скляевым и англичанином Броуном, которому адмиралтейство хотело передать руководство строительством корабля. Ранее этим занимался сам Петр Алексеевич.

Интерес Екатерины к флоту был вовсе не показным и возник не вдруг. О том, что супруга императора принимает нужды русского флота близко к сердцу, было известно давно, с первых дней ее появления в Зимнем дворце. Екатерина не пропускала ни одного флотского парада, спуска нового корабля на воду, ни единого плавания Петра. Какая бы ни была погода, царица неизменно появлялась рядом со своим царственным супругом. Она не просто смотрела, а подробно обо всем расспрашивала: как устроен корабль, чем отличается от других, кто строил, сколько пушек несет.

Незадолго до полудня карета императрицы остановилась возле верфи. Екатерина в сопровождении президента Адмиралтейств-коллегии адмирала Петра Сиверса, канцлера графа Головкина, светлейшего князя Меншикова и других придворных приблизилась к строящемуся кораблю.

Огромный линкор был готов примерно наполовину. Он производил внушительное впечатление и своими огромными шпангоутами, напоминавшими гигантские ребра, был похож на скелет какого-то доисторического чудовища.

Возле строящегося корабля императрицу ожидали участники конфликта – Федосей Скляев и Ричард Броун.

– Ну, сказывайте, с чего это между вами такая свара учинилась? – спросила императрица. – Говори ты, Федосей. Я тебя вон сколько лет знаю, ты всегда был мужик тихий да работящий. У голландцев многому учился, у англичан тоже. И вдруг господин адмирал мне докладывает, что ты английского мастера на верфь не пускаешь и бумаги ему не даешь. Почто так делаешь?

– Государыня императрица! – воскликнул Скляев, худенький белокурый мужичок в простом кафтане. – Я супротив иноземных мастеров ничего не имею. Но ведь ты сама знаешь, что я с государем нашим Петром Алексеевичем всю работу делал с самого начала. Император мне во всем доверял. Я знаю, как достроить сей корабль. Зачем же сейчас иноземца приглашать? Ведь мы – я и мои помощники – сами все сделать можем. Получится, что русские всегда у иноземцев в подмастерьях ходить будут. Негоже это!

– Вон как… – протянула Екатерина, внимательно глядя на Скляева. – И что же, ты сам сможешь все закончить, и оснастить сей корабль, и на воду его спустить?

– Смогу, матушка императрица, вот тебе крест! – заверил мастер и широко перекрестился.

– И сколько же времени тебе потребуется на то, чтобы завершить работу? – продолжала допытываться Екатерина.

Скляев оглянулся на наполовину готовый остов корабля, словно ища у него подсказки, почесал в затылке и заявил:

– А через годик с небольшим, ваше величество, весь готов будет.

Екатерина некоторое время смотрела на него с непонятным выражением, потом сказала:

– Вот и Петр Алексеевич мне тоже сказывал, что стопушечный линейный корабль «Петр Первый и Второй» в двадцать седьмом году закончен будет. Стало быть, правду ты говоришь. Ладно, пусть по-твоему будет. Ты этот корабль начал, тебе его и заканчивать. – Тут императрица обернулась к Сиверсу и продолжила: – А ты, адмирал, англичанина своего в другом месте употреби. Мне государь Петр говорил, что нам каждый год два корабля на верфях закладывать надобно. Вот и приставь сего Ричарда Броуна к другой стройке.

Решив спорный вопрос, Екатерина прошлась вокруг строящегося корабля, задала Скляеву несколько вопросов, показывавших хорошее знание дела, и собралась уходить. Тут к государыне неожиданно подошел какой-то дворянин в изящном камзоле иноземного покроя и коротком парике. Никто из свиты императрицы этого человека ранее не видел. Только светлейший князь Меншиков узнал в нем своего протеже, надворного советника Кирилла Углова.

Незнакомец представился императрице как положено, а затем негромко произнес:

– Прошу дозволения побеседовать с вами, государыня, относительно кончины императора Петра Алексеевича. Ибо имею приказ от светлейшего князя Александра Даниловича да от канцлера Головкина учинить дознание о сем горестном деле.

– Ты ведешь следствие о смерти императора? – спросила Екатерина. – Но что ты хочешь узнать? Доктора мне сказали, что государь скончался от антонова огня.

– Да, я беседовал с доктором Блюментростом, – сказал Углов. – Но у меня и светлейшего князя есть подозрения, что некие злодеи могли ускорить болезнь государя с помощью яда. Я хочу узнать, так ли это. Дозволите с вами побеседовать?

– Хорошо, садись со мной в карету, – сказала государыня.

Надворный советник сопроводил Екатерину до экипажа, как истинный кавалер помог даме сесть, затем устроился и сам.

Когда карета тронулась и ее колеса загрохотали по деревянной мостовой, он наклонился чуть вперед, чтобы Екатерина могла лучше его услышать, и сказал:

– Царский денщик Матвей Герасимов говорил мне, что незадолго до смерти государю была поднесена ваза с конфектами. Император в те роковые дни почти не принимал пищу, но те сласти ел охотно. Верно ли денщик сказывал?

– Да, верно. – Екатерина кивнула. – Была такая ваза с конфектами. Я их, правда, не пробовала, не до того было, а государь ел. Мы с доктором Иваном Лаврентьевичем обрадовались, что он хоть что-то ест.

– Далее Матвей сказывал, что конфекты те принесла некая девица зело приятного облика. Петру Алексеевичу она понравилась. А вы, государыня, не видели ли ту девицу?

– Как же, видела, – сказала Екатерина и усмехнулась: – Лицом бела и весьма смазлива. Петр Алексеевич мне заявил, что она на меня похожа. Ну, это он обознался. Ничего такого в ней нет. Она скорей на черкешенку смахивает или на турчанку, хотя и бела. А что Петру глянулась, так это не диво. Ему многие нравились. Сколько их, молодых да смазливых, у него в постели перебывало! Я бы с ума-разума сбилась, кабы считать задумала. Да только я их и в уме отродясь не держала. Потому как государь всегда после очередной юбки ко мне возвращался и говорил: «Лучше тебя, Катенька, свет мой, нет никого». Вот так-то!

Еще готовясь к заброске в Петровскую эпоху, Углов много чего прочел об отношениях императора и Екатерины, сперва его наложницы, а затем и законной супруги. Знал он и о любви, которую царь питал к жене.

Правда, все эти книжки затруднялись определить, в чем же заключались сильные стороны этой уроженки Ливонии. Она не была красавицей, не блистала глубоким умом, не пела. Историки упоминали только о легком нраве императрицы да о том, что благодаря такому характеру она одна умела успокаивать приступы дикого гнева, случавшиеся с царем. Екатерина могла и снимать головную боль, терзавшую императора.

И вот теперь, сидя в карете рядом с этой женщиной, Углов наконец-то почувствовал, в чем именно заключалась легкость нрава императрицы. Это было вовсе не фривольное поведение в понимании нашего века, не распущенность. Екатерина была наделена умением понимать людей, а также незлобивым характером, тактом и большим женским обаянием. Все это позволяло ей очаровывать тех людей, с которыми она общалась.

Вот и надворный советник, человек, обычно довольно равнодушный к женщинам, вдруг поймал себя на мысли о том, что ему нравится находиться в обществе императрицы. Кириллу хотелось говорить с ней еще и еще, и вовсе не об отравлении ее мужа. Мало того, Углов вдруг почувствовал, что и он чем-то интересен Екатерине. Она тоже не отказалась бы продолжить их общение.

Однако надворный советник был прежде всего человеком долга.

А потому, когда в окошке мелькнул фасад царского дворца и карета остановилась, он отбросил все ненужные, по его мнению, мысли и произнес:

– Благодарю, государыня императрица, что соизволили со мной побеседовать. Для моего дознания сие весьма важно.

– И мне с тобой было интересно, – сказала Екатерина. – Как, говоришь, тебя величают – Кирилл Углов? Я понимаю, ты служивый человек. Так иди и исполняй свою службу. А когда закончишь, можешь прийти ко мне во дворец. Я скажу слугам, чтобы для тебя двери были открыты. Ну, прощай.

Она протянула надворному советнику руку для поцелуя. Он припал к ней. Тут слуга открыл дверцу со стороны императрицы. Она стала спускаться, Углов тоже вышел.

Екатерина направилась к двери, но вдруг повернулась к Углову, все еще стоявшему возле кареты, и сказала:

– Да, я тут вот что вспомнила. Я ту девицу, о которой ты спрашивал, всего раз видела, да и то мельком. Тогда все мысли мои были о государе, некогда было о ней думать. Но потом в какой-то день я о ней вспомнила и сообразила, что эту смазливую рожицу раньше уже где-то видела. Но где? Никак не припомню. Кажется, в доме у кого-то из вельмож. Но вот у кого?..

Глава 8

В тот час, когда надворный советник Углов беседовал с императрицей, мастер инженерных дел Игорь Дружинин уже выехал из Петербурга и оставил позади первые полсотни верст. Он лежал в санях, закутанный в тулуп, и из-под собольей шапки оглядывал поля и перелески, проплывающие мимо.

Инженеру было тепло и удобно. Путешествие, которое в Петербурге казалось ему тяжелым испытанием, оборачивалось приятным приключением.

«Однако мне надо благодарить судьбу за то, что император скончался зимой, а не летом, – размышлял Дружинин. – В противном случае мое путешествие протекало бы совсем иначе».

Об этом ему рассказывал ямщик, с которым он выехал из столицы.

– Летом дорога худущая, – говорил тот. – Сперва грязь да пыль, а потом вдруг болота. А еще пни кругом, прямо под колеса лезут. Опять же, броды. Ежели дождь пройдет, то в иной из них и соваться нельзя – потонешь.

– Зачем же броды? – удивился Дружинин. – А мосты на что?

– Мосты? – удивился ямщик. – Откуда же они возьмутся-то? На главных реках – да, там точно мосты имеются. А на мелких, да вдали от деревень нет никаких. Вот зимой – другое дело. Теперь катишь славно да гладко! Речек ничуть не боишься, везде лед. Нынче езда славная! Летом шесть, а то и семь ден до Москвы ехать надо. А сейчас я тебя, соколик, за четыре дня домчу. А ежели рубль от щедрот своих положишь, то и за три.

– Неужели за три дня? – поразился инженер. – Ведь тут шестьсот верст!

– Ежели прямо, то шестьсот, а с объездами и семьсот будет, – подтвердил ямщик. – Но ты не сумлевайся, барин, – доедем. Я не только днем, и в темноте, если нужно, ехать могу.

Дружинин обещал не пожалеть рубль и теперь наблюдал, как возница выполняет свое обещание. В первый день они ехали не менее восьми часов, только два раза остановились на почтовых станциях, чтобы поесть и сменить лошадей. Ночевали в Угловке, не доезжая Бологого. На другой день были в Твери, а на третий к вечеру впереди показались купола Москвы.

Дружинин без колебаний выдал вознице обещанный рубль и велел везти себя на лучший постоялый двор, какой имелся в Первопрестольной. Он приготовился увидеть такую же тесноту и грязь, какие наблюдал в Северной столице, и был приятно удивлен, войдя в просторную и чистую прихожую, озаренную огоньками множества свечей. Горница тоже была чистая. Кроме того, при постоялом дворе имелась собственная банька, что для усталого путешественника было весьма кстати. В этом древняя столица, жители которой давным-давно привыкли обслуживать проезжающих, опережала свою молодую соперницу.

Наутро инженер первым делом навел справки о госпитале, которым заведовал доктор Николай Ламбертович Бидлоо. Там же он и жил. Как выяснилось, это учреждение было Игорю Дружинину хорошо знакомо. Заведение, основанное доктором Бидлоо в Лефортово, просуществовало до наших дней и носило название Главного военного клинического госпиталя имени Бурденко. После возвращения из первой временной заброски капитан Дружинин лежал в этом госпитале, лечил свои раны. Тогда он и знать не знал о его основателе.

Мастер инженерных дел пытался узнать у хозяина постоялого двора, находится ли сейчас в Москве доктор Бидлоо, вернулся ли он из поездки в Северную столицу. Но тот об этом ничего не ведал.

Напудрив парик и вообще придав себе как можно более степенный вид, майор Дружинин взял извозчика и поехал в Лефортово. Прибыв на место, он спросил у больничного служителя, где ему найти доктора Бидлоо. При этом Игорь готов был услышать ответ, что доктор, мол, еще не вернулся из Петербурга и вообще неизвестно, когда его ждать. Однако сказано ему было совсем другое.

– Так тебе, сударь мой, самого Николая Ламбертовича надобно? – спросил дядька. – Он об эту пору весьма занят, обход делает. Изволь подождать.

– Так доктор, значит, здесь, в больнице? Вернулся из Петербурга? – воскликнул обрадованный Дружинин.

– Ну да, третьего дня приехал, – отвечал служитель. – Я же говорю твоей милости, он обход делает.

– В таком случае я просто присоединюсь к обходу, – сказал Дружинин. – Где доктор сейчас?

Служитель указал ему палату, где находился основатель первого в России государственного медицинского учреждения.

Поднявшись на второй этаж и зайдя в одну из комнат, Дружинин увидел там группу людей. Обычай носить белые или зеленые, как стало модно в последнее время, халаты еще не установился среди медиков. Все они были в обычной одежде и в париках. На их профессию указывали только передники, надетые на некоторых.

В центре группы стоял высокий человек со строгим выражением лица, в очках – редкость для того времени, в длинном парике, спадавшем ему на плечи. Легко было понять, что это и есть основатель госпиталя.

Голландец задавал подчиненным вопросы, выслушивал ответы, давал указания по лечению больных, в основном раненых солдат. Говорил он с заметным акцентом, но ясно и четко. Попутно Бидлоо объяснял ход тех или иных болезней, рассказывал об их успешном лечении, в общем, читал маленькие лекции. Дружинин вспомнил фразу из какой-то книжки о том, что госпиталь Бидлоо стал настоящей медицинской академией, из которой вышло множество русских врачей.

Вскоре обход был закончен, и начальник госпиталя направился в свой кабинет. Дружинин подошел к нему, представился и объяснил, что входит в группу, которая расследует смерть императора.

– Так вы, значит, из самой столицы приехали? – спросил голландец по-европейски, на «вы». – Считаете, что смерть кесаря Петра произошла не от естественных причин?

– Да, мы подозреваем, что царь был отравлен, – подтвердил Дружинин.

– Что ж, такое возможно… да, вполне! – сказал Бидлоо, внимательно взглянув на посетителя. – Идемте в мой кабинет, будем разговаривать. – Там мужчины сели в кресла, и Бидлоо сказал: – Давайте так. Вы станете спрашивать, я – давать ответы. Так проще будет.

– Вы допускаете, что император Петр мог быть отравлен? – начал беседу майор. – Имелись такие симптомы?

– Да, пожалуй, были, – заявил голландец. – Желудочные колики, рвота. Таковое для почечной болезни нехарактерно.

– А вы видели у постели государя вазу с конфектами? Она появилась там незадолго до его смерти.

– Конфекты? – удивился голландец. – Я вообще не следил, что есть в комнате, только на больного смотрел. Но он говорил об этом, хвалил сласти, принесенные ему, и девицу, которая это сделала.

– И девицу хвалил? А она что же, там была? Вы ее видели?

– Да, была девушка, – подтвердил доктор. – Высокая, гибкая. Такая восточная красавица.

– Почему восточная? Смуглая? Лицо характерное?

– Нет, она не очень смугла. – Голландец покачал головой. – Кожа белая, очень нежная. Брови черные, глаза тоже. Лицом она похожа на турчанку. Знаете, у османов есть заведения, гаремы, где содержатся красавицы. Я бывал в Стамбуле и как-то раз на пиру у тамошнего вельможи видел таковых. Вот эта особа была похожа на них.

– Турчанка, – задумчиво произнес Дружинин. – Это интересно. Если учесть, что Блистательная Порта весьма опасается усиления России и что свой первый поход царь Петр предпринял как раз против нее, то напрашивается кое-какая мысль. Скажите, а какой яд можно спрятать в конфектах так, что человек, которого злодеи хотят отравить, даже не почувствует изменения их вкуса?

– Проще всего спрятать мышьяк, – уверенно сказал доктор. – Он почти не имеет характерного вкуса. Его можно давать небольшими дозами, чтобы накопился в организме и оказал свое смертоносное воздействие. Да, теперь, когда вы, сударь, стали об этом говорить, я все больше убеждаюсь в том, что так все и было. Кто-то хотел погубить государя и подослал эту девицу. Та сумела понравиться императору Петру, очаровать его. Он стал есть конфекты, принесенные ею, и был отравлен. Все это прямо под носом у нас, у врачей! Мы видели эту вазу, сласти и ничего не подозревали!

– Но кто мог это сделать? – задал Дружинин главный вопрос. – Кого мы можем подозревать?

– Это должен быть человек, который мог подойти к государю совсем близко, – отвечал Бидлоо. – Таковых во дворце было немного. Светлейший князь Меншиков, канцлер Головкин, граф Толстой. Еще часовые.

– Скажите, а князь Василий Долгоруков бывал во дворце?

– Я довольно плохо знаком с петербургскими вельможами, – отвечал голландец. – Я живу в Москве, тут мне про всех что-то ведомо. Я не знаю князя, помянутого вами, и стараюсь не вмешиваться в русскую политику. Это не есть дело врача. Он обязан лечить. Поэтому я не могу ответить на ваш вопрос.

– Врач может не только лечить, но и поступить прямо противоположным образом, – заметил Дружинин. – Скажите, кто-то из ваших коллег мог организовать убийство императора?

Бидлоо нахмурился и строго взглянул на посетителя:

– Я, конечно, недостаточно знаю некоторых лекарей, которые пользовали покойного государя, – сказал он. – Но я не допускаю мысли о том, что кто-то из них мог навредить больному, слышите? Если вы хотите подозревать доктора Аццарити или Паульсона, то обвиняйте и меня. Мы были вместе и все должны отвечать за плачевный результат лечения.

– Верные слова, достойная позиция, – сказал Дружинин, поднимаясь. – Нет, Николай Ламбертович, никто вас подозревать не собирается. Напоследок вот какой вопрос. Скажите, а раньше вы не видели где-либо эту красавицу, похожую на турчанку? Может, во дворце или вообще в Петербурге?

Доктор Бидлоо задумался.

– Интересный вопрос вы задали, сударь, – сказал он наконец-то. – До того как вы спросили, я был уверен, что никогда не видел эту девушку. Но теперь мне кажется, что я ее ранее где-то встречал. Вот только где, не припомню. Вряд ли во дворце.

– А позже, после того как она принесла императору конфекты, вы ее не видели?

– После того дня я пробыл в Санкт-Петербурге две недели. За это время я ее больше не видел.

– Спасибо, доктор, – сказал Дружинин. – Пусть вам сопутствует удача.

На следующее утро, не задержавшись в Первопрестольной ни одного лишнего дня, инженер отправился в обратный путь.

Глава 9

Вернувшись из поездки на верфь, Углов первым делом пошел разыскивать брата. Слуги сказали ему, что «барин доску какую-то взял, ящик с красками да кисти и ушел, а куда, то нам неведомо».

Кирилл понял, что Ваня отправился рисовать, прошелся по двору усадьбы, потом выбрался на берег Невы. Здесь, чуть в стороне от парадного причала, где швартовались лодки с чиновными гостями князя, сидел на чурбачке его названый брат. Перед ним был установлен мольберт, и живописных дел мастер старательно водил кистью по холсту.

Углов подошел, глянул на результат Ваниных трудов. На холсте штрихами был намечен противоположный берег реки, контуры императорского дворца, постройки на месте Исаакиевского собора, возведенного позже.

Ваня оглянулся на руководителя группы, помолчал немного, потом сказал:

– Знаешь, я не для легенды – ну, чтобы видели, что и правда рисую, – а для себя. Понимаешь, я в Италии привык каждый день писать и здесь как-то плохо себя чувствую именно оттого, что не работаю. И еще. Я, когда готовился к заданию, смотрел в числе прочего живопись этой эпохи. Там было несколько картин с видами Невы. Вот как раз с этого места и было написано то, что мы с тобой видим. В альбоме картины значились как работы неизвестного художника. – Тут он обернулся к Углову и почти шепотом продолжил: – Я подумал, а вдруг это мое? Я нарисовал, понимаешь? Это мои картины? Вот и стараюсь написать что-то приличное.

– Хочешь сказать, что это твои картины выставлены в Эрмитаже? Помещены в альбомах? – удивился Углов.

– Ну, во-первых, не в Эрмитаже, а в Русском музее. Во-вторых, от этой эпохи вообще мало что осталось. Едва ли не все художники были иностранцами, русских почти нет. Я не претендую на то, что сам какой-то особенный. Но ведь если я закончу этот «Вид на Неву», то он останется здесь, верно? И кто знает…

Углов подумал и признал, что в словах Вани есть правда. Действительно, кто знает?

– Может, ты и прав, – сказал он. – Но я тебя по другому поводу искал. Надо собираться и ехать в гости.

– К кому? – поинтересовался Ваня.

– Пора нам нанести визит князю Василию Долгорукову, – заявил руководитель группы. – Наш покровитель, Александр Данилович Меншиков, давно меня к этому подталкивал. А теперь я вижу, что и правда пришла пора заняться Долгоруковым. Например, поискать среди его челяди некую девицу, которая могла принести императору Петру отравленные конфеты. Да и самому князю несколько острых вопросов задать.

– Подожди, а это разве не тот Долгоруков, про которого Пушкин писал? – спросил Ваня. Тема разговора увлекла его, он положил кисть и повернулся к Углову: – У Пушкина есть стихотворение, обращенное к Николаю Первому, с напоминанием о его предке, императора Петре. Там такие строчки: «И был от буйного стрельца пред ним отличен Долгорукий». Это не о нем речь, не о Василии?

– Нет, о его родственнике Якове Федоровиче, – отвечал Углов. – Но я твою мысль понял. Василий Владимирович, как и Яков Федорович, тоже был сподвижником Петра. Да таким близким, что Петр доверил князю командовать своим любимым детищем, Преображенским полком, а в семьсот пятнадцатом году послал вместо себя в Польшу, улаживать дела. Князь Василий не раз отличался в сражениях – и под Полтавой, и во время Прутского похода. Но при этом он не сочувствовал реформам Петра и находился среди сторонников царевича Алексея. Когда над Алексеем был учрежден суд, Долгоруков сказал, что царевич как дурак повелся на уговоры отца. За это он был лишен чинов и навечно сослан в Соликамск. Только в прошлом году его вернули оттуда и дали чин полковника.

– Выходит, князь Василий мог организовать заговор против Петра? – спросил Ваня.

– Мог. У него для этого было все: и мотив – обида за опалу, и боевой характер, и связи в высших кругах. Князь Василий – противник трудный, по-настоящему крепкий орешек. На испуг его не возьмешь. На такого человека даже угроза пыток и казни может не подействовать. А ведь на самом деле пытать его мы, конечно, не собираемся. Поэтому я и хотел взять тебя с собой. Князь, конечно, будет все отрицать, скажет, что царя не травил и девушку с конфетами не посылал. А ты сможешь определить, врет он или нет. Большего мы вряд ли добьемся, но получим хотя бы такой результат.

– Да, отличить ложь от правды я, конечно, сумею, – медленно произнес Ваня. – Но мне кажется, что я мог бы добиться и большего.

– Ты о чем? – не понял Углов.

– Видишь ли, если я правильно понял характер этого князя Василия, он должен быть человеком суеверным. С одной стороны, он верит в Бога, но не так крепко, как его предки или раскольники. А с другой – уже проникнут идеями Просвещения, раз пошел вместе с Петром. Весь какой-то половинчатый, кособокий. В людях такого склада суеверия цветут пышным цветом. Они придают значение снам, гаданиям, верят в сглаз. На этом можно сыграть.

– Я все-таки не понимаю, каким образом.

– Я ведь не только ложь от правды отличить могу, способен определить, о чем человек сейчас думает, что скрывает, чего боится. Кое в чем, конечно, ошибаюсь, но в таких делах полностью угадывать и не нужно. Достаточно открыть долю правды, и человек уже верит, что ты читаешь его мысли, заглядываешь в самую глубину души.

– Под ангела Божия косить будешь? – с ухмылкой осведомился Углов.

– Ни под кого я косить не собираюсь, – отвечал Ваня. – Но кое-что потаенное о князе узнаю, страху на него нагоню. А уж как ты всем этим воспользуешься – твое дело.

Князь Василий Владимирович Долгоруков был вторым полковником Преображенского полка и квартировал за Литейным проспектом. К концу восемнадцатого века этот район станет одним из лучших в городе. Здесь будет возведен знаменитый Таврический дворец, окруженный великолепным садом. Пока же эти места были застроены разномастными домами в один и два этажа, в которых размещались преображенские солдаты и офицеры с семьями.

Князь Василий в соответствии со своим статусом занимал целый такой особняк. Хотя тот, конечно, не шел ни в какое сравнение с дворцом сиятельного князя Меншикова. Посетители ощутили разницу сразу же, едва вошли в вестибюль скромных размеров с низким потолком.

Слуга в ливрее спросил, как доложить о гостях хозяину особняка.

– Скажи, барон Кирилл Углов с помощником прибыли по именному повелению канцлера графа Головкина, – надменно произнес надворный советник.

Когда слуга удалился, Ваня тихо спросил руководителя группы:

– Чего это ты вдруг решил титул присвоить? Разоблачить ведь могут.

– Князь Василий только в прошлом году из ссылки вернулся, – так же тихо ответил Углов. – В Петербурге он пока не всех знает. Так что вряд ли удивится новому барону. А мне титул для важности нужен. Так разговор легче пойдет. Потому я и сказал, что мы с тобой от канцлера, а не от Меншикова. Теперь хозяин нас в приемной мурыжить точно не будет.

Надворный советник оказался прав. Едва он договорил последнюю фразу, как вернулся слуга и пригласил визитеров в гостиную.

Здесь их встретил князь Василий, высокий человек пятидесяти с лишним лет, с суровым, даже злым выражением лица.

– Здравствуйте, государи мои, – сказал он. – Кто из вас барон Углов, прибывший по повелению канцлера Гаврилы Ивановича?

– Это я, – сказал Кирилл, поклонившись. – Со мной помощник, дворянский сын Иван.

– Прошу садиться, – сказал хозяин, даже не делая попытки улыбнуться и показывая, что гостям он вовсе не рад. – Что за дело ко мне есть у посланника графа Головкина?

Углов ответил не сразу. Он сел в кресло, осмотрелся. Надворный советник всячески демонстрировал, что никуда не спешит и готовится к долгому разговору – в противовес хозяину дома, который, наоборот, подчеркивал, что занят и хочет завершить беседу поскорее. Гость медлил намеренно. Он старался вывести князя Василия из равновесия, хотел, чтобы тот сорвался и выдал себя.

Наконец-то Кирилл решил, что этакой паузы будет достаточно, и заговорил:

– Дело мое весьма важное, государево. Повеление у меня от канцлера, но я имел беседу о своем поручении с императрицей Екатериной Алексеевной и получил от нее высочайшее соизволение. Суть же вот какова. Канцлеру Гавриле Ивановичу, как и другим людям, приближенным к престолу, стало ведомо, что государь наш Петр Алексеевич умер не своей смертью, а скончался от рук злодеев. Мы с Иваном должны этих убийц разыскать и уличить.

– Да что ты такое говоришь?! – в волнении воскликнул Долгоруков. – Не может того быть! Доктора сказывали, что царь своей смертью умер, от горячки!

– Точно так, от горячки, – подтвердил Углов. – Только недуг этот не мог бы царя одолеть, кабы не яд. Государь Петр Алексеевич как раз на поправку пошел, когда отрава, даденная ему злодейской рукой, усилила действие болезни. В этом нет никаких сомнений. Я уже и с доктором Блюментростом об этом предмете беседовал. Он подтвердил, что смерть императора не была естественной. Мало того, я тебе, князь, и другое скажу. Мы даже знаем, кто царю отраву поднес. Ведомо мне и то, каким образом это было сделано и что за яд убил славного императора Петра. Все это я уже сейчас мог бы доложить канцлеру. Но мне хочется, чтобы ты, князь, добавил что-то от себя. По-моему, тебе есть что рассказать.

– Что?! – вскричал князь Василий и вскочил столь стремительно, что уронил кресло. – Да как ты смеешь?! Что твои слова означать должны? Так это я царя Петра отравил? Да кто ты таков, чтобы мне такие хулы говорить?!

Именно на такую реакцию собеседника Углов и рассчитывал. Теперь нужно было только поддерживать в князе кипение гнева. Тогда его признание будет получено. Поэтому надворный советник не выказал ни малейшего волнения при виде хозяина дома, вскочившего на ноги.

Он совершенно спокойно отвечал:

– Кто я таков, ты, князь, уже слышал. Ежели моих слов тебе мало, то спроси у графа Головкина, светлейшего князя Меншикова или у самой матушки императрицы. Что ты так всполошился-то, Василий Владимирович? Разве я говорил, что это ты царя Петра отравил? Вовсе нет. Ты лично такое заявил. Самого себя, можно сказать, выдал. Осталось только изложить подробности злодейства, учиненного тобой. Как именно ты его осуществил? Кто конфекты отравленные делал и передавал?

Князь Долгоруков еще несколько секунд стоял столбом посреди гостиной. Как видно, он боролся с желанием выхватить шпагу да заколоть обидчика. Желваки так и перекатывались у него на лице.

Но князь Василий все-таки справился с приступом гнева, сел в кресло, надменно взглянул на Углова и произнес:

– Теперь я вижу, кто интригу против меня затеял. Как произнес ты имя светлейшего князя Александра Даниловича, я сразу все понял. Он это, больше некому! Мстит мне за то, что я воровство его перед царем Петром разоблачил. Тому уж десять лет минуло, а светлейший князь все забыть не может. Вот и послал тебя, чтобы напраслину на меня возвести. Но я тебе, сударь, так отвечу: все это одни лишь наветы. Никаких конфект я не делал и ничего про такое злодейство не слышал. Так буду и впредь говорить, хотя бы и под пыткой. А более мне сказать нечего. – Василий Долгоруков замолчал.

Гостям из будущего было видно, что он действительно высказал все, что хотел, и на этой позиции будет стоять твердо.

Углов искоса взглянул на Ваню. Дескать, что скажешь? Правду говорил князь Василий или нет?

Ваня был бледен, кулаки крепко сжаты, глаза невидяще смотрели куда-то в угол гостиной.

Внезапно он заговорил, причем не своим обычным голосом, слегка глуховатым, а каким-то чужим, звонким и резким:

– Напрасно, князь, ты коришь себя за смерть брата своего Юрия! Вины твоей в том нет. Ты не мог знать, что бунтовщики перейдут Дон и нападут на батальон, которым Юрий командовал. С тех пор много лет прошло, а ты все казнишь себя, и сердце твое кровью обливается. Напрасно!

При первых же словах Ивана Полушкина лицо князя Василия изменилось. Он с испугом глядел на человека, говорившего все это, бледнел на глазах, хотел что-то ответить, открыл было рот, но слова не шли.

Меж тем Ваня продолжал:

– Вижу и другое, что тебя мучает. Это преступная страсть твоя к жене твоего подчиненного, батальонного командира. Ничего не можешь ты с собой поделать, все думаешь, как бы отослать майора, мужа Натальи, или же погубить его, чтобы женщина осталась одна и досталась тебе. Судьба ее троих детей тебя не волнует – важна только твоя похоть!

Вся кровь отлила от лица князя Василия, оно сделалось белее мела.

Однако он все-таки смог справиться с волнением, которое мешало ему говорить, и глухо произнес:

– Откуда ты все это знаешь?! Кто ты?

– Я – тот, кто видит скрытое, – совершенно серьезно отвечал Ваня. – Невозможно спрятать что-то от моего взора. Это дано мне свыше. Сейчас я узнаю и о твоих мыслях касательно царя Петра. Но лучше будет, если ты сам скажешь. Право, князь, не молчи, облегчи душу! Ведь видишь, что от меня ничего нельзя утаить!

– Ладно, пусть! – вскричал Долгоруков. – Я скажу! Да, я таил зло против царя Петра. Велика была моя обида на неправедное гонение, которое он учинил. Шесть лет меня в Соликамске держал, в ссылке, словно вора или душегуба какого! За то не любил я его. А еще за гневность, всем известную, за всякую неправду. Катерину, ливонку, которая стала ныне русской императрицей, тоже не почитаю. Но в смерти царя я неповинен! Гляди мне в душу, человек праведный! Увидишь: обида там есть, а заговора нет. Так ли? – Он со страхом и с надеждой взглянул на Ваню.

Тот некоторое время медлил, словно проверяя себя, потом сказал:

– Так. Зла царю ты не делал.

Василий Долгоруков глубоко вздохнул, откинулся в кресле. Глаза его были закрыты, грудь судорожно вздымалась. Видно было, что разговор с праведным человеком дался ему ой как нелегко.

Однако Ваня не считал эту задушевную беседу законченной.

– Да, ты царю зла не делал, – повторил он. – Тогда скажи, князь, а кто мог отравить императора Петра Алексеевича? Ты ведь всех знаешь, кто царя окружал. Тебе ведомо, кто из них чего стоит. Да и человек ты наблюдательный, все подмечаешь. Вот и скажи, кто мог царю отраву поднести?

Князь Василий некоторое время раздумывал, затем произнес:

– Я тебе так скажу, сударь мой. Царь Петр часто был гневен и весьма несдержан. Он многих обидел. Так что если искать его врагов среди обиженных, как вы делали, меня подозревая, то можно половину жителей Петербурга в отравители записать. Нет, высматривать такого злодея надобно не среди тех, на кого царский гнев уже пал. Виноват тот, кто мог пострадать в будущем и страшился этого. Тут и гадать нечего. Первый вор всем известен. Это Алексашка Меншиков. Недаром царь в прошлом году его от Военной коллегии отставил и губернаторства петербургского лишил. Вот на кого гнев государя должен был пасть в первую очередь. Вот кто мог желать его смерти.

– Меншиков? Нет, это невозможно, – твердо сказал Углов. – Ведь это он, светлейший князь, первым поддержал наше расследование, бумагу нам на то дал и средствами снабдил. Неужто Александр Данилович сам под себя яму роет? Нет, тут ты напраслину говоришь, князь Василий!

– Может, и напраслину, – согласился Долгоруков. – Чужая душа потемки. Тьма со светом там перемешаны. Да и не один Александр Данилович государеву казну воровал. Генерал-адмирал Апраксин тоже много оттуда поимел, да и канцлер граф Головкин руку по самый локоть запускал. Еще смерти императора могли желать те персоны, которые надеялись перенять от него власть. Я говорю о людях, окружающих царскую дочь Анну. Тут и жених ее герцог Карл-Фридрих, и его верный клеврет, тайный советник Бассевич, который вился вокруг государя словно лис. Есть и сторонники царевича Петра Алексеевича. Здесь впереди всех стоит его царственный дед, император австрийский Карл Шестой. Сей венценосец мечтает посадить внука на русский престол, чтоб чрез него управлять нашей страной. А еще тут бабка юного царевича, первая жена Петра, Евдокия Лопухина, ныне монахиня. Есть и князь Голицын Петр Алексеевич.

– А ты сам разве не принадлежишь к той же партии? – спросил Углов. – Ведь я был на заседании Сената, слышал, как ты юного Петра Алексеевича в императоры предлагал!

– Да, предлагал, не отрекаюсь! – твердо отвечал Долгоруков. – Но я так действовал только потому, что полагал в этом пользу Отечеству. Я по-прежнему считаю, что внук императора Петра Великого является единственным законным наследником престола. Себе я от того никаких выгод не чаял. Лопухин, Голицын да мой родственник Василий Лукич тоже хотят этого мальчика на трон посадить, но лишь затем, чтобы его руками жар загребать, власть под себя забрать.

– Так ты считаешь, что австрийский император мог поднести яд своему российскому коллеге? – скептическим тоном произнес Углов.

– Не сам, конечно, но через своих шпионов вполне мог. Вдобавок я вам вот что скажу, государи мои, – проговорил князь, заговорщически понизив голос. – Есть еще одна сила, которая весьма могла желать смерти императора Петра. Причем большая! Это турецкий султан Ахмед Третий. Османы знали, что император Петр не успокоится, пока не вернет России крепость Азов, а затем и все побережье Черного моря. Вот почему они могли подослать отравителя, чтобы погубить столь могучего противника. – Князь Василий замолчал.

Его гости обдумывали то, что сейчас услышали.

Затем Углов посмотрел на своего спутника, прочел в его ответном взгляде то, что искал, после чего поднялся и заявил:

– Засиделись мы у тебя, князь. Пора и честь знать. Задал ты нам задачу! Много имен назвал. Теперь надо поразмыслить, где следует искать злодеев. Пойдем думать.

Вслед за руководителем группы поднялся и Ваня.

Хозяин последовал за гостями и проводил их до самых дверей. При этом было заметно, что больший почет и внимание он оказывал как раз Ване. Князь Василий смотрел на него с некоторым страхом.

Глава 10

Спустя неделю, то есть одиннадцатого февраля, состоялось совещание оперативной группы, вновь находившейся в полном составе. Дружинин к тому времени уже вернулся из Москвы. Как и первое, оно проходило в апартаментах инженера. Ваня пришел на совещание к шести вечера, как и было намечено, а вот Углова его друзьям пришлось ждать почти час.

– Он сегодня с самого утра уехал, а куда – не сказал, – пожаловался Ваня инженеру.

– Ничего, подождем, – отвечал Дружинин. – А ты мне пока расскажешь о вашей беседе с Долгоруковым. Как я понял, князь Василий произвел на тебя большое впечатление, не так ли?

– Да, личность незаурядная, – подтвердил Ваня. – В окружении Петра, как я вижу, все такие. Этот царь заурядных людей рядом с собой не терпел. Ну, слушай. – Полушкин стал пересказывать Игорю их разговор с князем.

К тому времени когда наконец-то появился Углов, он как раз закончил.

Войдя в комнату, руководитель группы обнялся с инженером, которого долго не видел, уселся в кресло и попросил себе чая. Сей напиток в те времена был весьма редким и дорогим.

– Как я понимаю, Ваня тебе поведал о наших достижениях, – сказал он, когда слуга принес чай и дверь за ним закрылась. – Теперь расскажи о своей поездке.

Углов выслушал отчет Дружинина, задал пару уточняющих вопросов, поставил пустую чашку на стол и сказал:

– Итак, информацией мы обменялись. Но у меня есть небольшое дополнение к тому, что тебе рассказал Ваня. Касается оно самого важного вопроса: был ли император Петр отравлен или все это наши домыслы?

– И что, ты получил ответ? – спросил Дружинин, не скрывая своего сомнения.

– Да, получил. На это я и потратил последние четыре дня.

– Что же ты мне ничего не сказал? – упрекнул его Ваня. – Я мог бы помочь.

– Твоя помощь здесь не требовалась. И потом, я же видел, что ты занят, пишешь свои пейзажи Невы и стрелки Васильевского острова. Так сказать, закладываешь основы русской живописной школы. В общем, вот он, ответ на наш вопрос. – Углов достал из кармана свернутый листок, скрепленный печатью и выглядевший весьма официально.

– Что это? – спросил Дружинин.

– Заключение известного датского ученого, знатока целой кучи различных естественных и минералогических наук доктора Гротса касательно анализа тканей тела покойного императора Петра Алексеевича, – торжественно ответил Углов.

– А, понял! – воскликнул инженер. – Ты провел эксгумацию тела царя!

– Нет, эксгумация не потребовалась, – заметил Углов и покачал головой: – Ведь Петр до сих пор не погребен. Гроб с телом все еще стоит в Зимнем дворце. Екатерина хотела, чтобы как можно больше подданных имели возможность прийти проститься с почившим императором. Правда, теперь уже вряд ли кто пожелает это сделать. Тело сильно разложилось, смрад стоит невыносимый.

– И как же тебе удалось уговорить этого датчанина сделать анализ? – удивился Ваня. – Откуда вообще этот доктор Гротс взялся?

– Ты и сам мог бы легко догадаться, что взялся он из Дании, – отвечал Углов. – А прибыл он в Петербург в связи с намечающимся важным событием – открытием Императорской Академии наук. Создать сие учреждение повелел еще покойный Петр. А руководит подготовкой Лаврентий Блюментрост, родной брат того самого доктора. Он пригласил в Петербург несколько крупных европейских специалистов, в том числе этого Гротса. Я про него кое-что читал. Он известен прежде всего как химик, одним из первых научившийся определять наличие в теле каких-либо ядов.

– А, теперь я понял! – воскликнул Дружинин. – Ты взял пробы, а Гротс сделал анализ!

– Совершенно верно. Доктор Гротс сделал анализ и написал заключение. Вот оно. Мы с вами его прочесть, правда, не сможем, потому что оно написано… как думаете, на каком языке?

– На латыни, – уверенно ответил Ваня.

– Молодец! – похвалил Углов. – Правильно, на латыни. Но мне читать его не было нужды, потому что я и так слышал, что сказал доктор. А он заявил, что в тканях, переданных ему для анализа, содержится мышьяк. Причем в количестве, которое, несомненно, должно было вызвать смерть. Итак, нам теперь достоверно известно главное – царь Петр действительно был отравлен. Мы подозреваем, каким образом: при помощи конфет, принесенных неизвестной девицей. Человек, проведший эту красавицу во дворец, был известен часовым. Иначе они не пропустили бы эту сладкую парочку. Чтобы скрыть следы, организатор покушения на царя пошел на убийство часового Василия Уткина. Остается установить, кто это сделал, и наше расследование будет закончено. Наш покровитель, светлейший князь Меншиков, подозревал в первую голову Василия Долгорукова. Однако его допрос, проведенный, так сказать, с применением спецтехнологий, показал невиновность князя. Долгоруков назвал нам ряд имен возможных убийц. На кого обратить внимание в первую очередь? На Меншикова, Апраксина, Головкина, герцога Карла-Фридриха Голштинского, его советника Бассевича? На Евдокию Лопухину? Голицына? А может, на императора Карла или султана Ахмета?

– Мне кажется, нельзя исключать ни одну версию, – сказал Дружинин. – Вспомни, Кирилл, какие случаи были в нашей практике там, в двадцать первом веке. Разбираем громкое убийство крупного бизнесмена или серьезного политика. Ищем преступника среди таких же известных фигур. А виноватым оказывается какой-то второстепенный персонаж, у которого был свой маленький конфликт с жертвой. Так и здесь. Организатором или, точнее сказать, заказчиком отравления может оказаться император Карл, султан Ахмед или же наш русский Апраксин, а то и этот… Как его? Бассевич.

– В самую последнюю очередь я взялся бы проверять князя Меншикова, – добавил Ваня. – Во-первых, мотив убийства тут какой-то неясный. Александр Данилович и при Петре был первым лицом в государстве после императора, и сейчас таким остался. В чем выигрыш? А потерять он может очень многое, если к власти придет Петр Второй, отцу которого, царевичу Алексею, Меншиков подписал смертный приговор. А во-вторых, как нам допрашивать князя, живя у него во дворце? Кто нам даст? Предлагаю эту версию оставить на потом как запасную.

– Согласен, – сказал Углов. – Мне тоже показалось, что князь Василий назвал Меншикова из личной неприязни. Проверим сначала всех наших, русских, потом займемся иностранцами, императорами да султанами.

– Может, без султана все же обойдемся? – спросил Дружинин. – Далеко все-таки. И потом, я не уверен, что из меня выйдет хороший турок. Против Евдокии Лопухиной я тоже возражаю. Ведь она содержится в Суздальском монастыре. Это опять придется в Москву ехать, а потом и еще дальше. Может, сначала займемся нашими, петербуржцами?

– Так и сделаем, – согласился Углов. – И начнем с самого что ни на есть «нашего» человека – с графа Геннинг-Фридриха Бассевича, председателя тайного совета герцогства Голштинского.

– Это что же, в Гамбург придется ехать? – спросил Ваня, показав свои познания в исторической географии.

– Нет, гораздо ближе, – с усмешкой проговорил Углов. – Всего лишь на Фонтанку. Граф Бассевич уже довольно давно там проживает.

– А почему ты решил с Бассевича начать? – спросил Дружинин.

– Во-первых, его назвал в числе возможных отравителей князь Долгоруков. А во-вторых, Бассевич известен историкам как весьма толковый и наблюдательный человек, который оставил очень подробные воспоминания об императоре Петре и его окружении. Так что расспросить графа нужно. Но только этакую особу голыми руками не возьмешь. Тут моя бумага от канцлера Головкина не очень подействует. Надо бы его хорошенько напугать. Знаешь, Ваня, к кому я думаю обратиться? Все к тому же князю Василию. Давай-ка съезди к нему еще разок, попроси оказать содействие. Думаю, он тебе не откажет.

Глава 11

Граф Бассевич, председатель тайного совета при его высочестве герцоге Голштинском Карле-Фридрихе, проживал в особняке на берегу Фонтанки вместе со своим покровителем, но занимал отдельные апартаменты. Он прибыл в русскую столицу в начале прошлого, 1724 года, чтобы заключить договор между Голштинией и Россией, а также содействовать заключению брака между герцогом Карлом-Фридрихом и Анной, старшей дочерью императора Петра. Свадьба была назначена на май. В связи с этим на берега Невы приехал и сам герцог.

Двенадцатого февраля люди, проходившие по набережной Фонтанки близ особняка, занимаемого голштинцами, могли видеть, как к западному крыльцу дома, где находились покои графа, подкатили три возка. Из первого вышел человек начальственного вида в модном камзоле и коротком парике. С ним были мужчина в офицерском мундире и совсем молодой юноша в гражданском кафтане. Из двух других повозок вышли солдаты Преображенского полка и капитан, который командовал ими.

Начальник из первой повозки подозвал офицера к себе и произнес:

– Я полагаю, граф Василий Владимирович дал тебе ясное приказание мне содействовать?

– Да, господин надворный советник, – отвечал капитан.

– Слушай, что вы должны делать. Сейчас мы вместе войдем в покои графа, и я объявлю о цели нашего приезда. Засим ты с солдатами останешься в передней, а я с помощниками пройду в покои голштинца и переговорю с ним. Если допрос выявит воровские злоумышления этого графа, я дам команду. Тогда вы войдете и возьмете его. А может, задерживать сего немца и не потребуется. Ясно?

Убедившись в том, что командир преображенцев правильно и полностью понял задачу, Углов вместе с другими членами оперативной группы поднялся на крыльцо и громко постучал дверным молотком.

Едва открылась дверь, надворный советник стремительно шагнул внутрь и объявил опешившему слуге:

– Скажи господину графу, чтобы немедленно спускался сюда. Прибыли чины из Преображенского приказа для следствия об его воровстве и измене. Ждать мы не будем! Если он немедля к нам не пожалует, то мы сами к нему поднимемся!

Слуга бегом пустился докладывать о необычных гостях, а Углов принялся расхаживать по вестибюлю, разглядывая гобелены, висевшие по стенам.

Долго ждать ему не пришлось. Прошло всего несколько минут, и на лестнице показался человек лет сорока пяти в щегольском кафтане. Это и был граф Бассевич.

Он недаром слыл проницательным человеком, с первого взгляда определил, кто здесь главный, подошел к надворному советнику, вежливо улыбнулся и сказал:

– Слуга мне доложил, что вы прибыли с заданием иметь со мной беседу. – Советник герцога Голштинского говорил по-русски довольно чисто, хотя и путал иной раз рода и падежи. – Извольте, я готов к разговору. Солдаты пока могут обождать здесь, я полагаю. А о чем будет идти речь?

– Об убийстве государя императора Петра Алексеевича, – веско произнес Углов, сверля взглядом немецкого графа. – Мне приказано провести тщательное расследование сего запредельного злодеяния. Я надворный советник Кирилла Углов, со мной мои помощники. – Тут незваный гость показал на Дружинина и Ваню. – Мы тебя будем спрашивать, а ты – все без утайки отвечать.

– Понятно. – Граф закивал. – Пойдемте наверх, в кабинет, там нам будет удобнее.

– Вообще-то я имею полномочия везти тебя, граф, прямо в приказ, где и провести допрос со всей строгостью, – сказал Углов, словно бы пребывая в сомнении. – Для того мне и конвойные солдаты дадены. Ну да ладно, давай сначала здесь побеседуем.

Оперативники, следуя за хозяином, поднялись на второй этаж и вошли в уютный кабинет, убранный дорогими коврами.

Бассевич чуть ли не сам усадил каждого из гостей в кресло и спросил:

– Не угодно ли мальвазии? Она у меня отменная, из Испании! А вот табак, тоже самый лучший!

– Вино мы после будем пить, когда с делом покончим, – сурово ответил на это Углов. – А пока сядь сам да отвечай на вопросы. А мой помощник протокол вести будет.

Ваня действительно достал из карманов бумагу, гусиное перо, пузырек с чернилами и приготовился записывать.

– Итак, сказывай, что тебе известно насчет злодейского замысла извести государя императора Петра Алексеевича? – задал надворный советник первый вопрос.

– Да мне, собственно, ничего такого не известно, – пролепетал голштинец. – Вот от вас первого такое слышу.

– Ну, если ты и дальше так думаешь отвечать, то зря мы сюда, в твой кабинет, поднимались, – заявил Углов и покачал головой: – Надо ехать в Преображенский приказ и там настоящий допрос тебе учинять. – Он встал с кресла столь решительно, словно и правда собирался уходить.

На лице голштинского графа нарисовался ужас. Как видно, он был наслышан про весьма суровые нравы российской политической полиции.

– Да, я краем уха слышал, как придворные после смерти императора шептались о том, что он якобы умер не своей смертью, был отравлен, – поспешно проговорил Бассевич. – Мы с его высочеством герцогом обсуждали, кто мог желать смерти императора Петра, называли различные имена.

– Какие же?

– Первый человек, о котором тут надобно вспомнить, – это князь Меншиков. Государь в последний год был им весьма недоволен, не раз бил прилюдно за воровство. А второй – это князь Петр Голицын. Мне известно, что он мечтает возвести на престол внука царя, мальчика Петра Алексеевича, чтобы править Россией из-за его спины. Его высочество герцог предполагал также, что извести царя могла его супруга Екатерина, но я решительно тому возражал.

– И почему ты столь решительно возражал?

– Я лично не раз наблюдал, как одна только государыня могла помочь своему супругу, – стал объяснять Бассевич. – У него часто случались приступы головной боли, столь сильной, что она вызывала судороги во всем теле царя. Врачи не умели облегчить муки императора, а у Екатерины это получалось. Уже один только звук ее голоса успокаивал монарха, утешал его гнев, вызванный болью. Потом я видел, как она сажала супруга подле себя и брала за голову, которую почесывала. Это производило на императора совершенно магическое действие, он сразу засыпал. Охраняя его покой, императрица сидела, держа голову царя на своей груди, – и так в течение двух, а иногда и трех часов! Какое самоотвержение! Оно оказывало свое целебное действие. Царь просыпался совершенно здоровым и бодрым. И вообще меж ними имелась любовь подлинная, не знающая расчета. Где тут мог родиться умысел на убийство? Нет, это совершенно противно всей человеческой природе, как я ее наблюдал.

– Выходит, ты был при дворе императора своим человеком, раз видел столь личные сцены, – сказал Дружинин. – В таком случае ответь, был ли ты в спальне императора в последний месяц перед его кончиной?

Ближайший советник герцога на секунду заколебался. Как видно, ему хотелось сказать «нет» – ведь в таком случае с него сразу снимались бы все подозрения в отравлении царя. Но такую откровенную ложь можно было легко раскрыть.

Поэтому Бассевич ответил так:

– Да, я заходил в спальню императора Петра точно так же, как делал это и раньше.

– В последнюю неделю перед его смертью ты тоже там был?

– Точно я не могу упомнить, но…

– В те дни когда государь уже не вставал с постели, его соборовали и причастили, ты там был?

– Да, был, – признался Бассевич.

– Видел ты вазу с конфектами на столике рядом с кроватью царя? – спросил Углов.

Теперь голштинец действительно задумался, стараясь припомнить нужную деталь.

Затем он кивнул и проговорил:

– Да, я помню эту вазу.

– Император брал из нее конфекты? Ел их?

– Кажется, да. Определенно ел. Я слышал, как императрица радовалась, что он ест хоть что-нибудь.

– Кто принес эти конфекты?

– Не знаю, – Бассевич развел руками. – Я этого не видел.

– А это не ты?

– Я?! – Председатель голштинского тайного совета побледнел. – Нет! Я не приносил! Я ничего не имел в руках, когда входил к государю! Спросите императрицу Екатерину, часовых, доктора Блюментроста!

Впрочем, ужас графа длился всего лишь секунду. Так уж был устроен этот человек. Любопытство в нем было сильнее всех прочих чувств. Он видел, что незваные гости не собираются немедля обвинять его в отравлении русского императора и волочь на дыбу, и тут же захотел все подробно узнать.

– Так, значит, яд был в тех конфектах? – спросил Бассевич.

– Вопросы здесь задаем мы, – веско произнес Углов классическую фразу. – Стало быть, ты ничего не имел в руках. А девица? Ты видел у постели императора некую барышню, какую прежде во дворце не замечал?

– Девица, девица… – Бассевич опять задумался. – А знаете, судари мои, я вспоминаю, что там и в самом деле находилась некая девица, какую я раньше не видел. И было это… сейчас вспомню… да, было сие двадцать пятого января. Я как раз подходил к спальне его величества, шагал по коридору и заметил, что вперед меня туда вошла некая особа. Да, у постели государя я увидел эту самую девицу.

– Что она делала?

– Она задала императору Петру какой-то вопрос. Его я, к сожалению, не слышал. Знаю только, как он ей отвечал: «Да, моя прелесть, отведал и нашел, что весьма хороши. А с тобой мы еще повидаемся. Вот встану с постели и найду тебя». Но тут ему вновь стало хуже, и далее говорить он не мог. А девица вышла, и более я ее не видал.

– Кто еще был в то время в спальне, кроме тебя и этой девушки?

– Докторов в тот момент никого не случилось. Был только царский денщик Матвей Герасимов.

– Так, понятно. А в коридоре?

– В каком смысле?

– Ты говорил, что видел девушку, когда она входила в спальню императора, шел за ней на некотором отдалении. Кто еще в этот момент находился в коридоре?

– Да никого! – сказал Бассевич и пожал плечами. – Хотя нет, что это я! Конечно, возле двери стоял часовой, они всегда там службу несут. А более… Впрочем, подождите! – Он замер, устремив глаза куда-то в угол комнаты, словно надеялся разглядеть там коридор императорского дворца. – Мне тогда показалось, что за углом кто-то есть. Знаете, там имеется боковой проход, ведущий в покои императрицы? Так вот, за углом будто кто-то стоял. Лица я не видел, да и не придал этой фигуре значения. Я спешил к царю.

– Мужчина или женщина?

– В коридоре? Скорее… да, определенно мужчина.

– Может, ты запомнил одежду? Камзол? Парик? Или, напротив, военный мундир?

– Нет, тот человек был в партикулярном платье, не военный. Больше ничего не помню.

– Хорошо, а девушка? Опиши ее.

– Это была совсем молодая особа, никак не более семнадцати лет, – начал Бассевич. – Росту выше среднего, волосы черные, глаза тоже. Брови приметные. У вас, русских, такие называют соболиными. Лицом бела, но в нем было нечто восточное.

– Ты видел ее раньше?

– Нет, никогда. Я бы не забыл. Я неплохо запоминаю красивых женщин, а она была очень хороша собой.

– Ты бы узнал ее, если бы встретил снова?

– Да, конечно!

– Хорошо. Тогда давай вернемся к именам, которые ты уже называл. Значит, ты говорил, что извести государя мог князь Петр Голицын?

– Да, я так полагаю. – Бассевич энергично кивнул. – Он и Долгоруковы могли бы тогда возвести на престол мальчика, которому всего одиннадцать лет, внука императора. Но я хочу сказать вам другое. Мне известно, кого император Петр на самом деле хотел видеть своим наследником!

– Вот как? – удивился Углов. – И кого же?

– Свою дочь, конечно! Анну Петровну! Сейчас я вам расскажу, как было дело. – Советник герцога Голштинского уселся поудобнее, устремил на следователей взгляд своих больших черных глаз и принялся повествовать: – Это было двадцать шестого числа. До того государь более суток был без сознания и не говорил. А тут он внезапно пришел в себя. Было видно, что он хотел что-то сказать. Наконец Петр справился со своей слабостью и произнес: «Отдайте всё…» Очевидно, он имел в виду свою императорскую власть. Но царь не сказал, кому именно он хотел ее отдать. Силы оставили его. Однако мы не расходились, по-прежнему стояли рядом с его кроватью. Вскоре государь вновь открыл глаза и повелел, чтобы к нему привели Анну Петровну, его старшую дочь. Послали за царевной, она вскоре пришла. Но к этому времени болезнь опять овладела государем. Он не открывал глаз до самой смерти. Однако совершенно очевидно, что император имел твердое намерение передать власть Анне Петровне.

– Все это вранье самой чистой воды! – внезапно громко произнес Ваня.

Обычно он высказывал свои заключения, основанные на его особом даре, негромко, скорее в виде предположений, а не утверждений. Но теперь был другой случай. Молодой живописец выпрямился в кресле и с гневом смотрел на председателя тайного совета Голштинии.

– Ты чего, Ваня? – удивился Углов. – Почему ты считаешь, что он врет?

– Потому что вижу! – так же твердо продолжал юноша. – Он всю эту историю придумал, с начала до конца. И слова «Отдайте всё», и про Анну тоже. Понятно, зачем ему это понадобилось. Если бы Анна Петровна стала русской императрицей, то Карл-Фридрих, за которого она собирается замуж, сделался бы императором, а сам Бассевич – главой русского правительства. Только не получилось. И не выйдет, потому что вранье!

– Молодой господин ошибается, – попытался оправдаться Бассевич.

– Нет, Ваня никогда не ошибается, – заверил его Углов. – Значит, ты решил нам байку скормить? Лапшу на уши вешаешь? Пургу гонишь? Да ты знаешь, что я с тобой за таковые сказки сделать могу?!

На лице советника вновь, второй раз за время допроса, отразился ужас. Он в страхе схватился за свои уши, весьма, надо сказать, крупные и оттопыренные.

– Что есть лапша? – вскричал он. – Что есть пурга? Я не вешаю, не гоню, только рассказываю, что могло бы произойти у постели императора. Такая трогательная история!.. Считайте, что я пошутил.

– Так ты с нами еще и шутки шутишь?! – прорычал Углов и грозно нахмурился.

Лицо Дружинина в этот момент выглядело еще более страшным, потому что все оно было перекошено от едва сдерживаемого смеха.

– Да знаешь ли ты, что я за таковые шутки с государевыми посланцами с тобой сделать могу?!

– Не знаю, но догадываюсь, – отвечал Бассевич. – Не надо со мной ничего такого делать. Да, я виноват, ошибся, но заглажу!.. Я сообщу вам совершенно достоверные сведения, которых еще никто не знает! Это касается Вены, императора Карла. Год назад я проезжал Баден и во дворце тамошнего герцога встретил одного странного человека. Он называет себя граф Сен-Жермен, хотя никто не знает, как его зовут на самом деле. Сей господин сам подошел ко мне, представился, мы разговорились. Он заявил, что является доверенным лицом императора Карла Шестого. Между двумя бокалами старого мозельского Сен-Жермен рассказал мне о секретном поручении, полученном им от императора. Граф заявил, что Карл, разгневанный казнью своего внука царевича Алексея, а также озабоченный переговорами Петра с турецким султаном, решил погубить русского царя. Он повелел сделать это графу, известному своей ловкостью. «Я слышал, ваш патрон, герцог Голштинский, хочет породниться с царем Петром, – сказал мне Сен-Жермен. – В таком случае ему надо поторопиться. Не пройдет и года, как русский великан отправится в страну теней». Я был крайне поражен его рассказом и спросил, не боится ли он сообщать мне сведения, столь компрометирующие его. На что граф ответил, что бояться ему совершенно нечего. «В этом зале я не вижу никого, кому вы могли бы передать то, что услышали от меня, – сказал Сен-Жермен. – А как только вы выйдете отсюда, сразу все забудете. Зачем же я в таком случае это вам рассказал, спросите вы? Я отвечу: чтобы лишний раз проверить свою власть, а также от скуки». Ведь он оказался прав! Едва я вышел из дворца, как совершенно забыл об этом странном разговоре и вспомнил о нем лишь теперь, после ваших угрожающих слов про русскую лапшу и ужасную пургу.

Трое сыщиков внимательно выслушали историю, изложенную советником Бассевичем, затем переглянулись.

– Ну и что скажешь, Иван? – спросил Углов. – Опять пурга? Снова туфта?

– Нет, – Ваня покачал головой. – На этот раз, похоже, он говорит правду. Его рассказ согласуется со свидетельствами историков. Этот граф Сен-Жермен действительно был весьма странной личностью.

Глава 12

– Так что ты знаешь про этого самого Сен-Жермена? – спросил Ваню руководитель группы. – Почему так безоговорочно поверил Бассевичу?

– Советнику я не поверил, а просто знал, что он говорит правду, – отвечал Ваня. – Я видел это так же точно, как и то, что Бассевич нас страшно боится. А что касается графа Сен-Жермена, то я про него много читал.

Названые братья разговаривали в своих апартаментах, расположенных в усадьбе князя Меншикова. С Дружининым они расстались, как только вышли из дома, занимаемого герцогом Голштинским. Инженер заявил, что ему нужно побывать на Охте, где он подрядился помочь одному купцу с фундаментом его нового каменного дома. Тот обещал Дружинину щедро оплатить эту работу. А деньги оперативникам были нужны. Средства, заработанные тем же Дружининым в Англии, уже подходили к концу. Инженер отправился по своим делам, а Углов с Ваней поехали к себе – обсудить полученную информацию и составить дальнейшие планы.

– Литература, касающаяся Сен-Жермена, очень обширна и противоречива, – рассказывал Ваня. – Там есть истории вовсе невероятные. Некоторые авторы сообщают, что граф прожил более трехсот лет, мог превращаться в птиц и животных, летать по небу, не тонул в воде и в огне не горел. Другие стараются подходить к сведениям о Сен-Жермене критически, но тоже рассказывают совершенно очевидные небылицы. Например, известный авантюрист Джакомо Казанова сообщает, что однажды встретился с Сен-Жерменом в Вене…

– Так Казанова был современником Сен-Жермена?

– Да, хотя это тоже выглядит странным. Ведь имя Сен-Жермена начинает мелькать в исторической литературе с тридцатых годов восемнадцатого столетия, а итальянский авантюрист действовал значительно позже, во второй половине этого века. То есть во времена Казановы граф был уже глубоким стариком. Между тем итальянец описывает Сен-Жермена как человека весьма бодрого, подвижного. На вид, дескать, ему можно было дать лет пятьдесят, не больше. Так вот, Казанова рассказывает следующую историю. Сен-Жермен заявил ему, что научился превращать любые металлы в золото, то есть открыл тайну философского камня. В доказательство он предложил графу дать ему любую медяшку. Казанова нашел монету в двенадцать су. Сен-Жермен положил ее на стол, достал из кармана пузырек с какой-то густой жидкостью темно-зеленого цвета и капнул на монету. Жидкость стала пениться так, будто кипела, и быстро вся высохла. Когда Казанова вновь взял монету, это были те же двенадцать су, но золотые! Эта монета будто бы много лет потом хранилась в сокровищнице австрийского императора и пропала только после захвата Вены войсками Наполеона.

– Постой, я так и не понял: этот Сен-Жермен является реальным персонажем или легендарной личностью? – спросил Углов.

– Нет, он человек вполне реальный, но окруженный мифами и легендами, которые сам создавал. Никто толком не знал ни дату, ни место его рождения. По одним сведениям, он был португальский еврей, по другим – румын, по третьим – француз. С датой то же самое. Он родился то ли в тысяча семьсот третьем, то ли в семьсот седьмом году. А сам Казанова утверждал, что появился на свет в тысяча четыреста пятнадцатом и встречался с Леонардо да Винчи.

– Черт знает что такое! Впрочем, для нас все это неважно. Нам надо выяснить другое. Мог ли этот древний старец восемнадцати лет от роду – это если он родился в семьсот седьмом году – отравить императора Петра Алексеевича?

– Мне кажется, к сообщению Бассевича надо отнестись с полной серьезностью, – заявил Ваня. – Я внимательно следил за своими ощущениями во время его рассказа и могу уверенно сказать, что советник не врал. Он действительно встречался с Сен-Жерменом. Тот и на самом деле рассказал ему о намерении отравить Петра. Он мог это сделать сам, прибыв в Петербург под чужим именем, либо прислать эту загадочную девицу с конфетами. Видимо, Сен-Жермен обладал мощным гипнотическим даром. Он смог подчинить своему влиянию часового, чтобы тот пропустил отравительницу к царю. А потом этот тип убил ненужного свидетеля.

– В таком случае нам надо будет отправиться в Вену и найти этого таинственного старика, умеющего летать по небу, – сказал Углов.

– А может, и не надо никуда ехать, – заметил на это Ваня. – Вдруг граф все еще в Петербурге? И тогда…

Он не успел закончить фразу. Его прервал громкий стук в дверь. Не успел Углов сказать «входите», как дверь открылась, и в комнату шагнул капитан в мундире Преображенского полка. Не тот, которого им дал в сопровождение Долгоруков, другой, но такой же хмурый и усатый. Сзади офицера, в дверном проеме, виднелись лица нескольких солдат.

– Который из вас надворный советник Углов? – спросил капитан.

– Это я, – ответил Кирилл.

– А ты, значит, живописец, называющий себя братом советника? – спросил офицер, повернувшись к Ване.

– Да, я точно живописец, – отвечал Полушкин. – Но я не просто называю себя братом Кирилла, а действительно довожусь ему таковым.

– А в чем дело? – спросил Углов. – Зачем здесь солдаты?

– Мне дан приказ от графа Петра Андреевича Толстого задержать надворного советника Углова и его брата и доставить их в Преображенский приказ для проведения дознания, – отвечал капитан. – Для того здесь и команда солдат. Извольте, судари мои, одеться и следовать за нами.

Кирилл Углов застыл, лихорадочно соображая. Задержание, возможно, даже арест! Это означало провал всей операции. Сейчас он не думал о причинах этого провала, его занимало другое: подчиниться ли приказу могущественного графа Толстого или попытаться бежать?

Кирилл был уверен в том, что у него хватит сил и навыков рукопашного боя, чтобы проложить для себя и Вани дорогу на улицу, уйти от преследования. Но что дальше? Допустим, они даже успеют встретиться с Дружининым и рассказать ему о приключившейся беде. Хотя это может и не получиться. Ведь Игорь уехал куда-то на Охту, к какому-то купцу.

«Ну а что потом? Как дальше вести расследование? Себя и Ваню я спасу, но операция все равно будет провалена. А может, встреча с Толстым вовсе не означает арест?» – Все эти соображения молнией пронеслись в голове руководителя группы, пока он не торопясь надевал мундир и прицеплял шпагу.

Ее у него, кстати, не отобрали, и это был хороший знак.

В окружении четверых солдат и капитана Углов и Полушкин вышли из флигеля и сели в возки. Углов оглянулся и заметил в дверях дворца знакомую фигуру. Там стоял поручик Никита Сараев, секретарь светлейшего князя Меншикова. Скрестив руки на груди, он следил за тем, как солдаты сажают обитателей флигеля в возки и увозят со двора.

Уже смеркалось, когда сани с задержанными остановились у дверей особняка, где размещались Преображенский приказ и Тайная канцелярия – политическая полиция Российской империи. Дорогой Углова продолжала мучить та же мысль. Не лучше ли сбежать, пока есть такая возможность? Но он снова отказался от этого намерения.

В сопровождении капитана названые братья поднялись на второй этаж и вошли в приемную.

– Здесь ожидайте! – распорядился капитан и скрылся в кабинете.

Видимо, там он доложил кому-то о том, что задержанные доставлены.

Выйдя оттуда, офицер приказал Углову:

– Иди, сударь, граф тебя ждет.

Кирилл бросил быстрый взгляд на Ваню – мол, не робей, братец, пробьемся, – и вошел в кабинет. Здесь было полутемно. У дальней стены весело пылали дрова в большом камине. Возле него в кресле сидел граф Петр Андреевич Толстой. Сбоку за маленьким столиком примостился секретарь с пером в руке. Как видно, он должен был записывать ход допроса.

– Иди сюда, здесь встань, – услышал Углов голос руководителя Преображенского приказа.

Кирилл взглянул на графа Толстого и заметил перемену в его облике. В первый раз он видел Петра Андреевича на том историческом заседании Сената, когда решалась судьба трона. Тогда Толстой выглядел человеком решительным и властным, но согнувшимся под грузом прожитых лет. Сейчас же перед ним в кресле сидел пожилой, но еще очень крепкий мужчина. Никакой слабости в нем не чувствовалось.

– Скажи мне свое имя и звание, – приказал Толстой.

Углов ответил. Последовали вопросы о его происхождении, о родовом имении, о предках по отцовской и материнской линии. Ответить на них подполковник мог легко. Родовая линия Угловых была вычерчена специалистами по генеалогии, и перед отправлением он выучил ее наизусть.

«А ведь Ваню, наверно, тоже сейчас допрашивают, – подумал руководитель группы. – Будем надеяться, что память его не подведет и он ничего не напутает».

Толстой перешел к биографии самого Углова, стал спрашивать, кто и когда направил его в Англию, где именно он там проживал, давно ли вернулся обратно. На эти вопросы надворный советник тоже отвечал спокойно, ни разу не сбился.

Граф стал выпытывать детали обучения сыскному делу в Англии. Где именно жили в Лондоне его наставники Шерлок Холмс и доктор Ватсон? Как проходили занятия?

Вдруг Петр Андреевич без всякого перехода, тем же тоном любознательного человека спросил:

– Так кто же тебе внушил умысел проводить дознание о причинах смерти императора нашего Петра Алексеевича?

«Вот оно! – мелькнуло в голове надворного советника. – Теперь ясно, почему нас задержали и доставили сюда! Кто-то пожаловался графу!»

Вслух же он ответил:

– Никто мне таковой умысел не внушал, ваше сиятельство. Я вернулся в Санкт-Петербург после обучения, узнал о внезапной кончине великого государя и захотел приложить полученные знания и умения для розыска злодеев, буде таковые имеются.

– Как же ты говоришь, что никто не внушал? – хмуро проговорил главный сыщик империи. – Почему же тогда ты вошел в доверие к сиятельному князю Меншикову и предложил ему учинить розыск злодеев? Кого же ты собирался искать, ежели не знал, есть ли злодеи вообще, или кончина императора последовала от естественных причин?

– Меня в Англии тому учили, ваше сиятельство, – отвечал Углов, – что при кончине столь важной особы всегда дознание учинять надобно, если имеются хотя бы наималейшие подозрения о злодействе. А тут таковые были.

«Неужели сам Меншиков на меня донес? – думал Кирилл. – Но почему? Это было бы невероятно!»

– Вот тут у меня нечто любопытное значится, – сказал между тем Толстой, взяв у секретаря какую-то бумагу. – Ты вместо допроса очевидных злодеев, то бишь Долгоруковых и Голицыных, беспокоил уважаемых людей – лейб-медика Ивана Блюментроста, его брата Лаврентия, датского доктора Гротса и советника герцога Голштинского графа Бассевича. Даже к государыне императрице дерзнул подойти с вопросами! Почто такие воровские действия учинял?

«Он заставляет меня оправдываться, – подумал Углов. – Крайне невыгодное положение! Необходимо изменить ход допроса, а то я скоро окажусь в пыточном подвале, где из меня информацию клещами будут вытягивать. Надо уйти от оправданий!»

– Сие я делал, опять же следуя науке, преподанной мне в Англии, – отвечал он на вопрос Толстого. – Она требует вначале проверить, как именно было совершено преступление, а потом уже выявить основных подозреваемых и собирать доказательства их злодейства. Они по науке называются уликами. Так я и поступал. Допрос Ивана Блюментроста дал мне очень многое. А еще больше я узнал, беседуя с голштинским советником. Знаете, почтеннейший граф Петр Андреевич, что он мне поведал? Оказывается, умысел на убийство государя нашего Петра Алексеевича имел император австрийский Карл! Он не просто задумал извести царя, а дал таковое задание своему человеку.

– Вот как? – Граф Толстой встрепенулся, в глазах его зажегся огонек неподдельного интереса. – Что за человек? Рассказывай!

Углов принялся излагать главе Тайной канцелярии все то, что узнал от Бассевича, а заодно и сведения о графе Сен-Жермене, которые ему сообщил Ваня. Рассказ этот чем дальше, тем больше интересовал Толстого.

Через несколько минут он вдруг сказал:

– Да, а что это ты у меня все стоишь? Садись вот сюда, в это кресло, ко мне поближе. Так что этот Сен-Жермен сказывал?

Когда Углов закончил свое повествование, Толстой посидел немного, смежив веки и размышляя.

Потом Петр Андреевич спросил:

– А почему ты думаешь, что этот граф привел в исполнение свой злодейский умысел? Может, это все одни разговоры были?

– Нет, ваше сиятельство, не одни разговоры, – твердо возразил Углов. – Ведь я не зря встречался с датским медиком Гротсом. С его помощью я выяснил, что в теле умершего государя содержится мышьяк, смертельный яд. Император действительно был уморен. Я даже знаю, как именно. Некая девица принесла в спальню государя отравленные конфекты и исчезла, словно сквозь землю провалилась. А часовому из Преображенского полка, который ее видел, кто-то проломил голову и засунул тело в царский гардероб.

– Вот, значит, как, – задумчиво произнес Толстой. – Много ты, однако, узнал, Кирилла Андреевич. Да, а скажи-ка, верно ли, что ты везде на допросы берешь с собой младшего брата своего Ивана?

– Да, беру.

– А зачем? Разве аглицкая наука требует живописцев к дознанию привлекать?

– Нет, аглицкая наука того вовсе не требует, – отвечал Углов. – Тут другое дело. Брат мой наделен от природы особым даром – в чужих речах ложь от правды отличать. Вот я эту его способность и использую.

– Смотри, и на этот вопрос у тебя ответ имеется! – с усмешкой проговорил Толстой. – Получается, что ты передо мной чист как стеклышко. А ведь тут на тебя один поручик очень серьезную бумагу написал. Впору было вас с братом на дыбу отправлять, а оттуда – прямым путем на плаху. А по твоему рассказу выходит, что вас награждать надо!

– Награждать нас вовсе не нужно, граф, – отвечал ему Углов. – Наилучшей для нас наградой станет помощь в розыске того злодея Сен-Жермена. Вот тут вы можете оказать нам неоценимую услугу.

– А ты как полагаешь, сей злодей еще здесь, в Петербурге обретается? – спросил глава Преображенского приказа. – Или назад, к себе в Австрию или Францию, уехал?

– Я думаю, что он уехал, – отвечал надворный советник. – Какой ему резон здесь сидеть? Дело свое злодейское он сделал. Теперь пора и награду получить. Так что надо за ним отправляться туда, где он засел – в Вену, в Париж, в Рим. А оттуда, возможно, надо будет еще и в Стамбул заглянуть.

– А это для чего?

– А чтобы девицу восточного вида сыскать, которая принесла императору отравленные конфекты, – объяснил Углов. – Пока что мы полагаем, что ту девицу Сен-Жермен послал. Но может и иначе быть. Не исключено, что отравительница прибыла от турецкого султана Ахмеда. Ведь Блистательная Порта со времен Азовского, а потом Прутского походов опасалась императора Петра Алексеевича. Их разлюбезный султан вполне мог яд государю нашему послать.

– Так что же, вы с братом решитесь ехать за границу, чтобы там розыск злодеев учинять? – удивился Толстой. – Не только в Вену, но даже и в Стамбул, в эту столицу безбожных магометан последуете?

– А почему бы и нет? – Углов пожал плечами. – Тут никакого особого подвига нет. Ведь вы, граф Петр Андреевич, сами решились в свое время ехать в город Неаполь, чтобы склонить на свою сторону девку Ефросинью, убедить ее уговорить изменника царевича Алексея в Россию вернуться. Денег у вас не хватило, так вы из звезды, жалованной вам государем, алмазы выковыряли и продали. Уговорили, вернули. Ну а у нас задача проще будет. Нам нет нужды убийцу уговаривать да живым возвращать. Узнаем в достоверности, что он такое злодейство учинил, все подробности выведаем, как смог сие сделать, потом сами же его осудим и приговор исполним. Если в Стамбул придется ехать, там, конечно, потруднее будет, но все равно как-нибудь справимся. Вот только помощь от вас нужна в том, чтобы через границу нас пропустили невозбранно, да на месте, в Вене или Париже, мы в случае нужды могли к русскому посланнику обратиться.

Граф Толстой некоторое время молчал, глядя на надворного советника, затем произнес:

– Вот они, птенцы гнезда Петрова! Дерзновенны, отважны, и никакие препоны им не страшны! Как же велик был отец наш, император Петр Алексеевич, который вырастил таких вот своих последователей. Хвалю твой замысел, Кирилла Андреевич. Езжай смело в Вену и далее, если дело того потребует. Документы я тебе и твоему брату справлю самые серьезные, как посланникам государыни. – Граф повернулся к секретарю и приказал: – Сей же час изготовь бумаги надворному советнику Кирилле Углову и брату его Ивану на поездку по государевым нуждам в пределы австрийские, французские и далее, вплоть до владений султана. Укажи в тех бумагах, что все чины должны Углову содействие и помощь оказывать.

– А можно ли вас просить, ваше сиятельство, дать мне также бумаги на второго моего помощника, дворянина Игоря Дружинина? – попросил Углов.

– Почему же нельзя? Будут тебе бумаги и на второго помощника, – сказал Толстой, делая знак секретарю.

Тот кивнул, показывая, что все понял.

– И деньгами я вас снабжу на потребные траты, так что в скудости не пребудете, как мне доводилось, – продолжал глава Преображенского приказа. – Сейчас в той комнате подожди, тебе кошель вынесут с австрийскими талерами. Было бы хорошо тебе титул какой присвоить, графа или хотя бы барона, но я таких полномочий не имею, это одна императрица Екатерина сделать может. Ну да ничего. Иноземцы Табель о рангах плохо знают, для них и твой чин «надворный советник» будет весомо звучать. Так что езжайте, ловите злодея. А коли поймаете да изобличите, казните его смертью. На то я тебе «добро» даю той властью, которую вручила мне государыня. После возвращения приходи прямо ко мне, дай отчет о том, как все дело прошло. Мне твой рассказ зело интересно послушать будет. Езжай с Богом!

Углов поднялся с ощущением нереальности происходящего. Какой-то час назад он входил в этот кабинет, сомневаясь, удастся ли ему выйти из него живым. А теперь он оказался победителем, убедил в своей правоте главу Преображенского приказа!

Кирилл поклонился графу Петру Андреевичу, шагнул к двери, уже взялся было за ручку, но повернулся и задал еще один вопрос:

– Так, значит, мне теперь перед вашим сиятельством отчитываться надо? А перед князем Меншиковым уже не потребуется?

По губам графа Толстого пробежала усмешка.

– Почему же? – сказал он. – Ежели очень захочешь, можешь и перед князем Александром Даниловичем отчитаться. Но навряд ли сие ему понадобится. Он о тебе теперь, пожалуй, других известий ждет. Ведь это его секретарь Никита Сараев мне бумагу написал о твоем злоумышлении и непотребном поведении. Навряд ли он сделал бы то без ведома своего господина.

Глава 13

Из Санкт-Петербурга оперативники отбыли шестнадцатого февраля, в морозный и ветреный день. Ехали на двух санях, впереди Углов с Дружининым, за ними Ваня и тюки с поклажей. Ее было много: одежда на разные случаи жизни, провизия, посуда.

Пистолеты с запасом пороха и пуль путешественники благоразумно держали при себе. Такая предосторожность была совсем нелишней. Немногословный секретарь графа Толстого, помогавший им в сборах, сообщил, что дорога до Вены не везде является безопасной.

– Ведь вы, сударь, через южные польские земли поедете да через горы, – сказал он Углову. – А там разбойники водятся. А еще могут крымчаки налететь. Они, бывает, и до самой Варшавы доходят.

– А разве польские войска не способны с разбойниками да татарами справиться? – удивился надворный советник.

– Способны, конечно, – с усмешкой проговорил собеседник Кирилла. – Только ведь лихие люди королевское войско ждать не будут. Налетели и скрылись. Плохо то, что в Польше уже несколько лет нет короля. Шляхта нового никак не изберет. Так что порядка там сейчас мало. Вы уж мне поверьте, я в тех краях часто бываю.

Путешественники, предупрежденные бывалым человеком, были настороже и, что называется, держали порох сухим. Однако в первые дни никакие разбойники им не угрожали, неприятности сулила только стужа. Но уже за Псковом, когда сани стали приближаться к польским владениям, мороз начал слабеть, выглянуло солнце. А когда через неделю путники подъезжали к Вильно, снег стал стремительно таять. Там друзьям пришлось пересаживаться из саней в кареты.

Хозяин постоялого двора, где они остановились, настоятельно советовал путешественникам обождать неделю, пока снег совсем не сойдет и дороги немного подсохнут.

– А то застрянете, панове, где-нибудь, вот вам крест! – предостерег он. – До самой Варшавы дороги весьма плохие. Только за ней и далее будет шоссе, усыпанное камнем и идущее в сторону Дрездена. Та дорога построена по приказу короля Августа. Ему надо было ездить в свои саксонские владения. Вот вы по ней и двинетесь – это одно удовольствие!

– Но если ехать через Дрезден, то получится крюк! – заявил Дружинин. – Так мы потеряем целую неделю!

– Во-первых, не неделю, а всего дней пять, – возразил хозяин постоялого двора. – А во-вторых, потеряете несколько дней, зато сбережете свое имущество и саму жизнь. Ведь прямая дорога, тянущаяся через Чехию, очень опасна!

Путешественники посовещались и решили послушать хозяина, несмотря на нетерпение, владевшее ими.

– Вообще нам теперь надо настроиться на другой темп расследования, – заявил Углов. – Раз не удалось найти убийц императора в Санкт-Петербурге, значит, следствие займет не месяц и даже не два, а возможно, полгода.

– Или целый год, – мрачно добавил Дружинин.

– Может, и год, – согласился руководитель группы. – А что делать? Мы знали, куда отправляемся. Дороги в эту эпоху были плохие. Если расследование перенеслось в Европу, надо быть готовыми к потере времени. И потом, мы едем в Вену, но это не значит, что именно там и найдем того человека, который нам нужен. Сен-Жермен – настоящий космополит. Он жил и в Париже, и в Лондоне, и в Гааге. Так что поездить нам, возможно, придется много.

Однако ожидание затягивалось, и сам Углов стал проявлять нетерпение. Наконец-то возчики, прибывшие с юга, принесли известие, что дороги, слава Богородице, подсохли и проехать вполне можно.

Путешествие возобновилось. В середине марта – в Европе действовал другой календарь, в восемнадцатом столетии опережавший российский на одиннадцать дней, – оперативники прибыли в Варшаву.

Углов долго смотрел на каменные дома в три-четыре этажа, тянущиеся за окнами кареты, костелы, булыжные мостовые, статуи на площадях, потом заметил:

– Да, паны свою Варшаву лучше содержат, чем наши предки – столицу Российской империи.

– Не забывай, что Варшава благоустраивается уже четыреста лет, а Петербург – только двадцать, – отвечал на это Дружинин. – Пройдет еще всего-то какой-нибудь век, и наш город на Неве приобретет такой вид, какой Варшаве и не снился.

Задерживаться в польской столице оперативники не стали, дали лошадям небольшой отдых и поехали дальше. Хозяин постоялого двора в Вильне не обманул. Дорога после Варшавы действительно очень даже напоминала шоссе. Движению ничто не мешало. Путешественники в два дня доехали до Бреслау, а спустя сутки уже были в Дрездене, столице Саксонии.

Они надеялись, что теперь уже совсем скоро увидят венские дворцы и театры. Но тут-то с ними и случилось одно из тех приключений, о которых их предупреждал бывалый человек, служивший в Преображенском приказе.

Из Дрездена друзья взяли курс на юг, на Прагу. Дорога становилась все лучше. Путешественники решили немного перевести дух, затем ехать хоть до глубокой ночи, но добраться до Праги. Так они и сделали, перекусили в придорожном трактире и были готовы двигаться дальше.

Ваня подошел к товарищам, только что севшим в карету, и тихо сказал:

– Что-то мне здесь не нравится. Слуга, который подавал нам пиво, смотрел на меня как-то странно. И потом я заметил, что он крутился возле наших карет.

– Наверное, собирался что-то стибрить, – заявил Дружинин. – Напрасные надежды! Ты же знаешь, что все ценное у нас хорошо спрятано.

– Нет, тут что-то иное, – проговорил Ваня. – Этот человек – не мелкий воришка. От него пахнет злом, кровью. Да и другие слуги в этом трактире не лучше.

– Ладно тебе, – стал успокаивать товарища Углов. – Это же все-таки Саксония, а не дикая окраина Польши. Правда, впереди у нас Рудные горы, или Судеты, а они в эту эпоху были довольно глухим местом. Нет, все равно поедем! Тем более что в этом трактире и ночевать негде, да и вообще тебе здесь не нравится.

– Да уж, совсем не по душе, – согласился Ваня.

– Будем настороже, – решил Углов. – Оружие надо держать наготове, посматривать по сторонам, не дремать и кучеров наших предупредить. Кстати, а насчет них твоя интуиция ничего не говорит?

– Нет, насчет кучеров ничего, – ответил Ваня. – Хотя дайте подумать. Пожалуй, про вашего моя интуиция говорит, что он не только молодой, но еще и излишне болтливый. Запросто мог кому-то проговориться, ляпнуть, что мы везем много багажа.

Оперативники расселись по каретам, возницы хлестнули лошадей. Вскоре путники проехали маленькую саксонскую деревушку, за которой начался лес. Стемнело, и оба кучера зажгли фонари, укрепленные на передках карет. Только этот слабый свет и озарял дорогу, обочины которой оставались погруженными во мрак.

Внезапно карета Углова и Дружинина, ехавшая впереди, остановилась. Поперек дороги лежало толстое дерево. Кучер, тот самый, излишне болтливый, слез с козел, дошагал до преграды, осмотрел ее. К нему подошел возница второй кареты, степенный крепкий мужик.

Они о чем-то посовещались, потом молодой вернулся к карете и сказал Углову, открывшему дверцу:

– Надо бы, ваше благородие, подсобить. Видишь, буря старый дуб уронила. Мы с Митяем не справимся.

– Подсобить? – переспросил Углов, вылезая из кареты.

Оба кармана дорожного сюртука у него оттопыривали пистолеты, лежавшие там.

– Пособить можно. Только вот… – Кирилл прислушался.

Он, как и Дружинин, был убежден в том, что дерево не само упало. Ему помогли. Стало быть, в кустах где-то поблизости скрывалась засада. Разбойники сидели в темноте и хорошо видели людей на дороге, освещенной фонарями. Сейчас они ждали, когда все путешественники соберутся возле упавшего ствола, собирались окружить их, обезоружить и начать грабеж. Значит, надо поступить иначе.

– Ну и что думаешь? – тихо спросил Углов у подошедшего Дружинина.

– Думаю, что они слева, – также негромко ответил тот. – Там место повыше, оттуда удобно выскочить на дорогу. Ты давай зови Ваню, и идите к этому бревну. Да шумите побольше, не стесняйтесь. Фонарь с задней кареты забери. Мне лишний свет не нужен. Я попробую к этим лесным братьям в тыл зайти.

Углов чуть заметно кивнул, повернулся ко второй карете и громко крикнул:

– Иван, давай сюда! Помочь надо!

Когда Ваня подошел, надворный советник начал также громко распоряжаться, командовать, кому куда встать, чтобы убрать дерево.

– Вернись к карете да фонарь с нее захвати! – велел он Ване. – А то на дороге ни черта не видать!

Убедившись в том, что фонарь убран, Дружинин отошел несколько шагов в сторону, высмотрел щель между кустов и скользнул в нее. Он сделал несколько шагов по лесу, прислушался. На дороге все также звучали громкие голоса. Углов распоряжался устранением препятствия.

Но теперь, находясь в лесу, Дружинин слышал не только эти звуки, но и другие. Впереди, ближе к каретам, еле слышно потрескивали сучья, шелестели раздвигаемые кусты. Затем Игорь увидел, как на фоне звездного неба мелькнула чья-то тень. Он дождался, когда она двинулась вперед, к дороге, и неслышно пошел вслед за ней, сделал шаг, другой.

Дружинин уже знал, как будет действовать. Он решил, что нельзя дожидаться, когда разбойники кинутся вниз, к каретам. Его товарищи, конечно, приготовились к нападению. Но на таком малом расстоянии они просто не успеют дать отпор, и кто-то из них может пострадать. Надо опередить бандитов, напасть на них первым. Но вначале требовалось определить хотя бы две-три цели, а Игорь пока видел только одну.

Дружинин опять сделал несколько шагов, потом различил слева еще один силуэт и расслышал чей-то шепот. Разбойники находились уже совсем рядом с дорогой. Медлить дальше было нельзя.

Майор прицелился в сгусток тьмы и нажал на спуск. Вспышка выстрела разорвала ночную тьму, на мгновение осветила фигуру в короткой куртке, с кинжалом в руке, и другую, чуть в стороне. Дружинин тут же разрядил в ту сторону второй пистолет, сунул оба ствола, теперь ненужные, в карман и выхватил шпагу.

В это время раздались и выстрелы с дороги. Углов с Ваней, конечно, палили наугад, не видя противника. Однако их действия произвели нужный эффект. В лесу раздались крики, затрещали сучья, затопали бегущие ноги. Вскоре шум стих.

Дружинин достал кресало, чиркнул им, раздул огонек и увидел человека, лежащего на земле. Тот был жив, но ранен в шею. Вся его куртка оказалась залита кровью.

– Извини, приятель, сам виноват, – сказал Дружинин по-русски, обращаясь не к разбойнику, который не мог его понять, а скорее к самому себе. – Надеюсь, твои друзья за тобой вернутся.

Помогать раненому он не собирался, повернулся и стал выбираться на дорогу. Когда Игорь подошел к карете, кучера при помощи оперативников уже оттащили в сторону бревно, преграждавшее им путь.

– Одного я уложил, – сказал Дружинин руководителю группы. – Скорее всего, до утра не доживет. Может, и второго ранил, не знаю. Главное в том, что они убежали и больше не вернутся. Так что можно ехать.

– Сейчас поедем, – сказал Углов. – Только нашим возницам пару вопросов задать надо. Провести, так сказать, профилактическую беседу.

Он подошел к кучерам, которые выглядели сильно испуганными, особенно молодой. Да, его неприятности еще не закончились.

Углов спросил:

– Скажи, дружок, к тебе возле трактира подходил кто из слуг? Спрашивал, кого везешь?

– Нет, что ты, барин, как можно! – воскликнул молодой кучер. – Да если бы и спросили, я бы не понял, по-иноземному говорить не обучен. Так что это ты напраслину на меня возводишь!

– Ничего не напраслину, – сказал Иван, подошедший к ним. – Кирилл Андреевич правильно говорит, а ты врешь. По-немецки ты немного понимаешь. Видно, у наших, питерских, немцев научился. Да и со слугой ты разговаривал, я вижу.

Теперь молодым возницей овладел настоящий страх.

Он бухнулся на колени и взмолился:

– Пощади, барин, не вели казнить! Я ж без умысла! Никакого воровства не учинял! Просто поговорил с ихним слугой, да и все.

– О чем он тебя спрашивал?

– Кого везу, далеко ли едем.

– О багаже небось говорил, да?

– Он сказал, что в дальнюю дорогу много чего взять надобно. Я ему и ответил, да, мол, всего припасли.

– Все ясно, – Углов махнул рукой. – Тот слуга был у разбойников вроде ушей. А ты у нас как язык без головы. Смотри, Кузьма, если еще раз болтать будешь, верну тебя в Россию, к графу Петру Андреевичу. Будешь в застенке пыточном сидеть, а потом на каторгу пойдешь.

– Клянусь, барин, я рта больше не раскрою! – обещал молодой Кузьма.

Дольше задерживаться в лесу путники не стали. Они сели по каретам и отправились дальше.

Больше до самой Праги никаких приключений не было. В столицу Богемии, как тогда называлась Чехия, они прибыли уже за полночь.

Наутро друзья снова отправились в путь. В полдень они въехали в австрийские земли. Впрочем, это событие никак не было отмечено. Границы между Богемией и собственно Австрией не существовало. Везде правил император Карл Шестой.

– Я смотрю, идея Шенгенской зоны действовала уже в эти времена, – пошутил Дружинин, когда они миновали Гмюнд.

– Да, в пределах империи Габсбургов границ не было, – подтвердил Углов. – Теперь на восток до самой Валахии, а на юг – до Боснии застав не предвидится.

Уже вечерело, когда впереди показались острые шпили соборов. Затем колеса карет загремели по брусчатке мостовой. Путешественники въехали в Вену.

Глава 14

Еще в дороге оперативники посовещались и разработали план действий после приезда в австрийскую столицу. Он предусматривал полную скрытность и маскировку.

Для этого им следовало в первую очередь избавиться от русских кучеров. Поэтому, въехав в Вену, оперативники остановились на самой окраине, на неприметном постоялом дворе. Там они и переночевали.

Утром Углов позвал к себе старшего кучера, степенного Матвея, и спросил:

– Лошади отдохнули?

– Так точно, ваше благородие, – отвечал кучер. – Коренника, правда, неплохо бы подковать.

– Вот в дороге и подкуешь, – сказал Кирилл. – Вы с Кузьмой сегодня же возвращаетесь в Россию. Вот вам деньги на дорогу. Здесь и на еду хватит, и кузнецу заплатить. Только языки зря не распускайте и по ночам не ездите.

Напутствовав таким вот образом возниц, Углов облачился в свой щегольской камзол и отправился представляться российскому посланнику.

Граф Ланской принял надворного советника не сразу. Оно и понятно. Его имя было совершенно не известно дипломату. В начале разговора граф держался довольно холодно. Как видно, он принял Углова за очередного русского дворянчика, приехавшего в блестящую европейскую столицу в поисках развлечений.

Однако, прочитав бумаги, полученные Угловым в Преображенском приказе и скрепленные подписью могущественного графа Толстого, посланник взглянул на надворного советника иначе.

– Стало быть, вы, сударь, намерены встретиться с графом Сен-Жерменом и учинить ему допрос? – спросил он.

– Не совсем так, ваше сиятельство, – отвечал Углов. – Допрос Сен-Жермену мы точно учинить желаем, но таковое действие нельзя производить сразу. Вначале нам надобно собрать сведения, уличающие оного графа в злодействе.

– Но с чего вы взяли, что Сен-Жермен причастен к смерти нашего государя? – недоумевал Ланской. – Учтите, что граф – фигура весьма влиятельная. Он пользуется расположением императора Карла.

– О злодействе Сен-Жермена я имею надежное свидетельство от знающего человека, – заявил Углов. – Да и граф Толстой тоже в этом убежден. Но вы меня, как видно, не совсем верно поняли, граф. Я не собираюсь предъявлять Сен-Жермену никаких обвинений, устраивать здесь формальное дознание. Граф Петр Андреевич дал мне самые широкие полномочия. Я должен узнать как можно больше о деятельности Сен-Жермена против российского трона, затем проверить эти сведения. Если я вполне буду убежден в преступности оного графа, то могу действовать по своему усмотрению, тайно схватить его и доставить в Петербург или казнить на месте.

– Да, полномочия действительно самые широкие, – согласился Ланской. – Почти такие же, как и у самого графа Толстого. Но как вы намерены убедиться в преступности либо невинности графа? Вы собираетесь допрашивать его, используя пытку?

– Это вовсе не обязательно, – ответил Углов и покачал головой. – У меня есть собственные методы. Позвольте оставить их в тайне. Мне нужно лишь ваше содействие в том, чтобы ввести меня и моих помощников в тот круг, в котором вращается Сен-Жермен.

– Что ж, это возможно, – сказал посланник. – Граф вхож в самые аристократические салоны Вены. Значит, я должен ввести вас и ваших людей в высшее общество империи. В качестве кого вы хотите туда войти? Как доверенные люди графа Толстого?

– Вы, наверное, шутите, граф, – ответил на это надворный советник. – Ежели бы вы сделали таковое объявление, это было бы то же самое, как если бы громко провозгласили: «Берегись, Сен-Жермен, прибыли твои судьи!» Нет, огласка мне совершенно не нужна. Давайте сделаем так. Вы представите меня как доверенное лицо новой государыни Екатерины, человека, присланного для ведения переговоров с императором Карлом о заключении союза против турок. Такое объяснение не должно вызвать подозрений. Ведь всем известно, что покойный император Петр Алексеевич долго добивался такого союза. Одного из моих помощников можно представить как талантливого инженера и ученого, готового удивить европейцев своими открытиями. А второго – как одного из первых русских живописцев.

– Вот как? – удивился Ланской. – Но ведь такая репутация должна быть доказана! А вдруг обстоятельства потребуют от ваших помощников показать те знания и умения, каковыми они себя на словах наделяют? Тогда им грозит быстрое разоблачение!

– Не беспокойтесь, граф. – Углов усмехнулся. – Мои люди многое знают и умеют. Разоблачение им не грозит. Итак, давайте обсудим, как и когда мы сможем войти в высший круг венского общества.

Двадцать шестого марта в главном императорском дворце Хофбург давался пышный бал. Он назывался весенним и был посвящен приходу лучшего времени года. По церковному календарю шел Великий пост, но император не слишком строго придерживался ограничений, предписанных им, и решил не обращать на это внимания.

Едва только смерклось и на небе высыпали первые звезды, к парадному крыльцу дворца начали съезжаться кареты участников бала. Слуги в красных с золотом ливреях спешили к каретам, чтобы помочь гостям выйти из них. Дамы, украшенные драгоценностями, и кавалеры в роскошных камзолах устремлялись по лестнице вверх, в главный зал дворца.

Здесь огоньки тысячи свечей превращали ночь в ослепительный день. Слышался сдержанный говор. Слуги сновали меж гостями, разнося шампанское. Оркестр еле слышно настраивал инструменты.

В одной из групп гостей, самой многолюдной, привлекал внимание коренастый широкоплечий человек, одетый с изысканной простотой. Даже пристально вглядевшись в его лицо, трудно было сказать, каков же возраст этого мужчины. Иногда наблюдателям казалось, что он уже стар, ему далеко за пятьдесят. В другой раз сей господин, напротив, выглядел совсем молодым.

Так же неуловим был цвет его глаз. Одни люди утверждали, что они серые, другие – что зеленые. Некоторые вообще заявляли, что человек этот умеет менять их тон.

Это был знаменитый граф Сен-Жермен. Вокруг него собрались самые известные люди, находившиеся на балу, – министры, маршалы, именитые аристократы. Здесь же находились французский посол герцог Бель-Иль и английский – лорд Бентли.

Украшением этого кружка знаменитостей стали несколько прекрасных дам. Ввиду присутствия таковых разговор шел пока что вокруг предметов легких и изящных – новой итальянской оперы и работ венецианских мастеров, приобретенных императором в ходе поездки в свои итальянские владения. Впрочем, знаменитый дипломат, алхимик и оккультист – именно в таком качестве граф Сен-Жермен был известен при дворах европейских монархов – высказывал глубокие суждения и по этим куртуазным предметам.

К кружку избранных особ приблизился русский посланник граф Ланской в сопровождении трех мужчин.

Он подошел к министру иностранных дел империи барону Валленштайну, отвесил ему церемонный поклон и произнес:

– Вот, барон, хочу воспользоваться случаем, чтобы представить вам моего соотечественника Кирилла Углова. Господин Углов является доверенным лицом государыни императрицы Екатерины Алексеевны и послан ею к вам с одной важной миссией, о которой он позже вам сообщит. Заодно рекомендую обществу еще двух гостей из России: инженера Игоря Дружинина и живописца Ивана Углова.

– А что, разве в Московском царстве водятся инженеры и живописцы? – спросил французский посланник. – Правда, император Петр приучил нас к тому, что в его царстве имеются хорошие полководцы и даже моряки – недаром они смогли одолеть шведский флот. Но об инженерах и тем более мастерах кисти мы до сих пор не слыхали.

– Позвольте вам сказать, герцог, что вы ошибаетесь, – отвечал Кирилл Углов. Он говорил на родном языке герцога Бель-Иль весьма чисто и быстро, правда, с каким-то странным произношением. – Начну с того, что наше государство уже давно не называется Московским царством. Великий император Петр Алексеевич, которого вы только что упомянули, превратил свое царство в империю, столицей он сделал не Москву, а город Санкт-Петербург. А что касается до знатоков инженерных и живописных наук, то их у нас до недавнего времени и правда не было. Но мы изучили все европейские науки и искусства и теперь сами можем показать свои таланты в сих областях. Мои спутники с немалым удовольствием вам это докажут, как только представится случай.

– Да, я вижу, что ваш брат – а этот юноша, я полагаю, приходится вам таковым – полон разнообразных талантов, – сказал граф Сен-Жермен.

Голос у него был звучный, чарующий. Он словно обволакивал собеседника.

– Этот молодой человек, несомненно, создаст со временем полотна, не уступающие работам Каналетто или прославленного Веронезе. – Произнося эту тираду, великий алхимик так пристально смотрел на Ивана, словно хотел проникнуть ему прямо в душу.

– Вы мне сильно льстите, граф, – смело ответил Ваня. – Конечно, моей скромной особе далеко до мастеров, которых вы назвали. Но до сих пор в моем Отечестве вообще не было людей, способных к живописи. Меж тем у нас столько мотивов для изображения! Одна новая столица империи Санкт-Петербург дает их во множестве, не говоря об иных местах. Я уже сделал несколько видов нашей столицы. Если бы мне удалось выставить мои работы и произведения других русских мастеров здесь, в Вене, или в иной европейской столице, полагаю, для ее жителей они представляли бы большой интерес. Может, не столько как произведения искусства, сколько как виды мест, прежде неизвестных.

– Я же со своей стороны могу заверить вас, господа, что русские инженеры уже вполне овладели своим ремеслом, – вступил в разговор Дружинин. – Мы можем не только корабли проектировать, но и каналы строить, водоподъемные машины, другие изделия, вплоть до самых сложных.

– И что же, вы сможете и трубу зрительную изготовить наподобие той, которой пользовался Галилео Галилей? – спросил Сен-Жермен.

– Если вашему сиятельству такая труба надобна и вы дадите мне заказ, то недели за две сделаю, – смело ответил Дружинин.

Говоря это, Иван и его товарищ хотели не только защитить свою репутацию, но и отвлечь от себя внимание персон, присутствующих на бале, вернуть его к прежним, салонным темам беседы. Это им вполне удалось. Разговор перекинулся на зрительные трубы, изготовленные в Голландии, а затем вновь вернулся к работам знаменитых венецианских мастеров живописи.

Между тем на середину зала вышел главный шталмейстер, распорядитель бала, и провозгласил начало танцев. Заиграл оркестр, разговоры прекратились.

Дружинин, не теряя времени, высмотрел одну милую даму, которая находилась в кружке Сен-Жермена, и пригласил ее на гавот. Ваня, который никогда не умел танцевать, отошел к стенке, а Углов куда-то исчез.

Спустя примерно час – на смену гавоту успел прийти менуэт, потом позвучали гросфатер и полонез – Кирилл вдруг возник рядом с Полушкиным. Он выглядел усталым, но довольным, хотя несколько озадаченным. Углов высмотрел в толпе Дружинина и поманил его рукой. Вскоре оперативники собрались вместе.

– Ну что, натанцевался? – спросил Кирилл товарища.

– Ах, как жаль, что в эту эпоху такие консервативные нравы! – со вздохом проговорил Дружинин. – Я познакомился с очаровательной девушкой. Зовут Амалия.

– И что? Она уже занята? У нее жених? – спросил Ваня.

– Нет никакого жениха! Она весьма благосклонно встретила мое внимание, но тут же спросила, когда я нанесу им визит, смогу познакомиться с ее фатером и мутти. Увы и ах, совершенно ясно, что она рассматривала меня как перспективного жениха. Ну а я, как благородный человек, разумеется, не мог пойти на такой обман. Теперь скажи, что сам-то успел сделать? Ведь ты, как я понял, все это время вел какие-то переговоры?

– Да, я вел переговоры, причем довольно успешные, – сказал Углов. – Даже слишком! Вначале я в малой гостиной имел беседу с министром иностранных дел. Я изложил ему то поручение, с которым меня якобы отправила в Вену императрица Екатерина, и встретил весьма благосклонное отношение к этой идее. Министр дал мне понять, что его император может рассмотреть мое предложение о союзе против турок и принять его. Что теперь с этим делать, прямо ума не приложу!

– Боишься вмешательства в историю? – догадался Ваня.

– Ну да! Тут вмешательство, да еще какое! Ведь в реальности в это время никакого союза с Австрией Россия не заключала. Войну с турками, правда, вела, но не слишком успешно. А тут может получиться, что вся история пойдет иначе!

– Выход один – сворачивать эти твои переговоры, – решительно заявил Дружинин. – Можно, например, сказать министру, что ты ждешь каких-то дополнительных инструкций из Петербурга и заключить договор не можешь, пока они не придут. А мы получим время и закончим свое благородное дело. Как, кстати, с ним? Тут что-то прояснилось?

– Да, с этим тоже все на мази, – сказал Углов. – После министра я встретился с Сен-Жерменом. Сказал, что очень хочу с ним познакомиться, премного наслышан о его талантах. А особенно с ним хочет встретиться мой товарищ, дворянин Дружинин, который желает поговорить с графом о свойствах ртути, олова и других научных предметах.

– И что Сен-Жермен?

– Он меня выслушал, покивал и ответил, что готов принять нас, всех троих, уже завтра. У него в Вене есть особняк, который ему предоставил в пользование Иоганн-Фридрих, герцог Штирии. Правда, смотрел на меня при этом… – Углов передернул плечами, как от озноба, вспоминая взгляд графа. – Он словно видел меня насквозь. Должен признать, что дело с ним иметь трудно.

– Да, я тоже это понял, – согласился Ваня. – Я стоял рядом с ним и все время ощущал какое-то давление. Будто кто-то исподволь внимательно меня изучал. Мне кажется, граф обладает сильными гипнотическими способностями. В первый раз встречаю такого противника. Не сомневаюсь в том, что у него есть дар сродни моему. Не знаю, смогу ли раскрыть замыслы этого персонажа, отделить правду от лжи в речах Сен-Жермена, подчинить его волю своей.

– Ничего, не робей, Ваня, – ободряюще сказал Дружинин, обняв товарища. – Мы с тобой! Ты уже со многими противниками справлялся и с этим алхимиком тоже разделаешься!

Глава 15

Особняк, в котором проживал граф Сен-Жермен, находился неподалеку от крепостной стены. К нему можно было пройти по улице Грабен, на которой высилась знаменитая Чумная колонна. Она была возведена в память об эпидемии 1679 года, выкосившей треть населения австрийской столицы, тридцать с лишним тысяч человек.

Едва Углов постучал в дверь, она сразу же открылась, будто их с нетерпением ждали. Гости вошли в обширный вестибюль и с удивлением огляделись. Нигде не было видно слуги, который, собственно, и должен был распахнуть им двери.

Примерно минуту визитеры с недоумением оглядывались, и тут откуда-то из глубины дома вышел маленький человечек, настоящий лилипут. Очевидно, это и был тот самый слуга, пусть и одетый не в обычную ливрею, а в черный камзол и такие же чулки. Не говоря ни слова, он махнул рукой, показывая, что гости должны следовать за ним, и зашагал в глубь дома. Карлик привел их в гостиную, где горело всего несколько свечей, и удалился так же незаметно, как и появился.

– Здесь очень мрачно! – заметил Ваня, оглядывая стены.

На них висели гобелены, изображавшие, по всей видимости, картины Страшного суда и ада. Были видны фантастические животные, скелет, восседающий на бледном коне, кипящие котлы.

– Наверное, таков уж стиль графа, – тихо ответил Дружинин. – Все делается для того, чтобы произвести на гостей определенное впечатление, нужное ему.

Надо сказать, что у Сен-Жермена это получалось. Оперативники, конечно, были людьми бывалыми, но и у них нервы заметно напряглись. В доме царила полная тишина. Но вот послышались шаги, дверь распахнулась, и в гостиную вошел хозяин.

После адских сцен, изображенных на гобеленах, и карлика, затянутого в черное, можно было ожидать, что граф тоже предстанет в каком-нибудь устрашающем облике. Ваня подумал, что ничуть не удивился бы, если бы увидел во рту у хозяина клыки, как у вампира. Однако ничего такого не замечалось. Да и одет Сен-Жермен был в самый обычный сюртук.

– Я рад вашему приходу, – сказал он. – Присаживайтесь, почтенные гости. Вы, господин Углов, сказали, что очень хотели бы со мной побеседовать. О чем?

– Видите ли, граф, перед тем как отправиться в Вену с дипломатическим заданием, я выполнял другое поручение императрицы Екатерины и князя Меншикова, – начал надворный советник. – Мне довелось расследовать обстоятельства кончины нашего обожаемого императора Петра Алексеевича. Я пришел к выводу, что его смерть последовала не от естественных причин.

– Вот как? – удивился алхимик. – Отчего же он умер в таком случае?

– От отравления, граф, – сказал Углов. – Я беседовал с врачами, пользовавшими императора, взял на анализ ткани его тела. Их изучение показало, что в теле государя содержится некий яд. Но я не смог определить, какой именно. Мне хотелось бы спросить вас, известного ученого и специалиста в разных областях знания, что за зелье мог использовать убийца, чтобы наверняка достичь нужного результата.

Говоря так, Углов лукавил. На самом деле он знал, чем был отравлен Петр. Это было соединение мышьяка. Но Кирилл решил задать графу такой вопрос. По тому, что и как Сен-Жермен станет отвечать, можно будет определить, врет он или нет, а затем выяснить и главный вопрос: причастен ли этот субъект к смерти русского государя. Тут главная роль отводилась Ване.

– Очень серьезный вопрос! – воскликнул граф. – Отдаю должное вашей проницательности, господин посланник русской императрицы. Вы поступили совершенно правильно, обратившись с этим именно ко мне. Ведь я являюсь крупнейшим в мире специалистом не только в области черной и белой магии, но и алхимии. В частности, мне известно все о ядах и их свойствах. Никто не сможет лучше меня осветить эту тему!

«Ну, от скромности этот граф точно не умрет», – подумал надворный советник.

Между тем Сен-Жермен продолжил:

– Но для того чтобы ответить на ваш вопрос, я должен знать, как проходила болезнь русского государя, ее признаки и симптомы. Расскажите мне об этом и не пропускайте ничего. В деле об отравлении всякая мелочь может оказаться важной!

Граф говорил все это с чрезвычайно уверенным видом. На его лице не было заметно и тени смущения. Казалось, он так же искренне заинтересован в успехе расследования, как и сам Углов.

Руководитель группы искоса взглянул на Ваню. Может ли тот определить, врет граф или нет? Иван поймал взгляд товарища и еле заметно пожал плечами. Углов понял, что пока Иван не улавливает в поведении хозяина особняка признаков двуличия.

Кирилл сосредоточился и начал описывать графу ход болезни императора. Он действительно старался не упустить ни единой подробности. Это, помимо прочего, помогало ему самому восстановить в памяти всю картину.

Когда Углов закончил, Сен-Жермен кивнул, давая понять, что удовлетворен столь подробным ответом. Затем он зажмурился и на несколько минут погрузился в размышления.

Наконец он открыл глаза и произнес:

– Да, такое описание убеждает меня в вашей правоте. Похоже, что ваш император действительно был отравлен. Вы совершенно правы в том, что считаете те злосчастные конфекты причиной его смерти. Всякие сладости часто использовались для отравления высокопоставленных особ. Ведь именно этот вкус куда лучше, чем всякий другой, может скрыть наличие яда в угощении. Да и съедят его обязательно. На свете очень мало людей, совершенно равнодушных к сладкому. Но что за яд находился в этих конфектах? Это весьма любопытно, да. Знаете, господа, чтобы ответить на ваш вопрос, лучше пройти в мою лабораторию. Там у меня имеется богатая коллекция разнообразных ядов. Мы рассмотрим их все и, возможно, найдем нужный. Прошу! – Граф поднялся, взял со стола шандал с тремя зажженными свечами и жестом пригласил гостей следовать за ним.

Они вышли из кабинета, несколько раз повернули. Граф открыл незаметную дверь. За ней показалась крутая лестница, ведущая куда-то вниз. Оперативники спустились по ней и оказались в просторном сводчатом подвале.

Сен-Жермен поставил свечи на стол. Затем он легонько повел рукой, и вдруг на стенах подвала вспыхнули факелы.

Оперативники переглянулись. Даже на них эта демонстрация магического искусства хозяина дома произвела некоторое впечатление. О том, как она должна была действовать на неискушенных современников графа, можно было только догадываться. Между тем сам граф держался совершенно непринужденно, словно не сделал ничего особенного.

– Вот, господа, моя сокровищница знаний, как тайных, так и явных, – сказал Сен-Жермен, обводя рукой стены подвала. – Здесь имеется все, что необходимо для моих научных изысканий.

Оперативники огляделись. Тут было на что посмотреть. На полках стояли десятки разнообразных бутылок с разноцветными жидкостями. С балок свисали пучки сушеных трав. На столе стояли весы, ступки с пестиками, колбы и реторты. Сразу было видно, что это действительно лаборатория ученого.

– Итак, мы говорили о ядах, – произнес Сен-Жермен, подходя к шкафчику, стоявшему в дальнем углу. – Яды оказывают свое действие очень по-разному. Одни убивают человека быстро, почти моментально, другие – постепенно, исподволь. В вашем случае, как видно, использовалась отрава именно из этой, второй группы. Это значит, что мы должны отставить в сторону яды, созданные на основе синильной кислоты, полученные от африканской гюрзы или ливанской кобры. Нас прежде всего должны интересовать вот эти два зелья. – Сен-Жермен извлек из шкафа темную бутылочку с притертой пробкой и какую-то коробочку.

На них не было этикеток и каких-либо надписей. Как видно, владелец лаборатории и так умел различать вещества, хранящиеся у него.

Граф указал на бутылку и пояснил:

– Вот настой цикуты, или болиголова. Его выпил великий Сократ, принимая смерть по приговору афинского суда. Цикуту также любили использовать знаменитые князья из рода Борджиа, знавшие толк в ядах. Однажды я чуть сам не пал жертвой одного из них. Он заподозрил меня в связи с его противником, французским королем. Меня спас великий Леонардо. Он тоже знал толк в ядах и угадал характерный запах цикуты.

– Леонардо? – воскликнул пораженный Ваня. – Вы имеете в виду великого живописца из Винчи? Но как такое могло быть? Ведь он жил почти триста лет назад!

– Я понимаю, что это удивляет вас. – Сен-Жермен снисходительно усмехнулся. – Но люди, знакомые со мной, уже смирились с тем, что обычные мерки ко мне неприменимы. Да, я живу на свете очень долго и надеюсь прожить еще больше. Это так, но мы отвлеклись от нашей темы. Цикута – лишь один из ядов, оказывающих постепенное воздействие. Другое такое же снадобье – мышьяк. Вот он, в этой коробочке. Я, знаете ли, склоняюсь к тому, что ваш император был отравлен именно им.

– Что ж, граф, вы угадали, – произнес Углов, пристально глядя на хозяина лаборатории. – Я скрыл от вас одну важную подробность. С помощью датского врача доктора Гротса я произвел анализ тканей тела покойного государя. Сей весьма знающий человек установил, что преступники дали императору именно мышьяк. Я рад, что вы пришли к тому же выводу. Надеюсь, что мы вместе с вами найдем ответ и на другой вопрос. Кто именно послал императору Петру Алексеевичу конфекты, начиненные мышьяком?

– Боюсь, что здесь я не смогу вам помочь, – ответил Сен-Жермен.

Он все еще держал в руках сосуд с цикутой и коробку с мышьяком, словно никак не мог с ними расстаться.

– А я думаю, что сможете, – настаивал надворный советник. – И знаете почему? В этом меня убедил рассказ графа Бассевича, ближайшего помощника герцога Голштинского.

Углов заметил, что при упоминании этого имени лицо Сен-Жермена на секунду изменилось, утратило свое обычное невозмутимое выражение.

«Ага, горячо!» – подумал он.

– И знаете, что мне сообщил Бассевич? – продолжил надворный советник. – Год назад в Бадене он встретился с одним человеком. Тот сказал ему, что получил задание от императора Карла убить русского царя, даже объяснил, почему у австрийского императора появилось такое желание. Как вы думаете, кто был этот словоохотливый собеседник голштинского графа? – Углов открыто, в упор посмотрел в глаза Сен-Жермена.

«Сейчас-то все и произойдет, – подумал надворный советник. – Он сознается или станет врать, и тогда Ваня его разоблачит. Мы в любом случае узнаем правду».

Однако не произошло ни того, ни другого. Случилось нечто такое, чего не ожидали ни Углов, ни его товарищи.

В глазах у надворного советника внезапно потемнело. Он лишь смутно видел очертания подвала и человека в сером камзоле, стоявшего перед ним. Впрочем, человека ли? Нет, это была птица, определенно! Огромная, серая. Она внимательно следила за Угловым.

«Что птица делает в подвале? – подумалось надворному советнику. – Ей надо на волю».

Словно отвечая на его мысли, птица взмахнула крыльями и исчезла. Куда, Углов не заметил. Зато он ясно увидел в своих руках бутылку и стакан. Кирилл вдруг понял, что жутко страдал от жажды и давно хотел пить. Всего один глоток. Он налил немного жидкости в стакан, поднес его ко рту.

В этот момент на него было совершено нападение. Кто-то сбоку вдруг ударил его по руке, и стакан полетел на пол. В ту же минуту туман, окружавший надворного советника, стал рассеиваться, он вновь начал ясно различать предметы.

Кирилл увидел, что стоит посреди подвала, держа в руке открытую бутылку с цикутой. На полу валялся стакан, темнела лужа разлившейся отравы.

Рядом с ним окаменел Дружинин. Он тупо разглядывал коробочку с мышьяком. Часть яда просыпалась на ковер.

Между ними замер Ваня с побледневшим, но решительным лицом.

А еще одного человека – хозяина этого подвала – нигде не было видно.

– Где Сен-Жермен? – спросил Углов у Вани. – И что вообще случилось? Откуда у меня эта бутылка?

– Оттуда же, откуда у Игоря коробка с мышьяком, – ответил Иван. – От графа. Когда ты задал ему вопрос о Бассевиче и его рассказе, он поглядел на тебя секунду, а потом, как видно, принял решение и начал действовать. Сен-Жермен вручил тебе бутылку с цикутой, а Игорю – мышьяк, сунул в мою руку стакан. Наверное, ты должен был налить яда не только себе, но и мне. После чего ушел.

– Ушел? – уточнил Дружинин. – А мне казалось, что он превратился в змею и уполз.

– А мне – что улетел, – произнес Углов. – Я видел, как этот граф превратился в птицу. – И тут к нему пришла догадка: – Так он подверг нас гипнозу! У всех были видения?

– Ну да, конечно, – подтвердил Ваня. – Он и меня рассчитывал загипнотизировать, только я не поддался. Сен-Жермен это заметил. Думаю, он хотел остаться в подвале до конца, пронаблюдать, как мы все примем яд, а потом уже действовать дальше – вызывать полицию и сообщать о нашем самоубийстве или просто спрятать тела, не знаю. Но моя невосприимчивость к гипнозу спутала его планы. Он стремительно развернулся и вышел. А я помешал вам выполнить приказы графа. Мне пришлось бить вас по рукам, никаких моих объяснений вы просто не слышали.

– Если так, то давайте пойдем отсюда и задержим его! – решил Углов и направился к лестнице.

Впрочем, это легче было сказать, чем сделать. У него и у Дружинина ноги не шли, заплетались. Лишь держась за Ваню, оперативники смогли выбраться из подвала.

Наверху им стало немного легче. Они разделились и обыскали весь особняк. Однако ни графа Сен-Жермена, ни его странного слуги так и не обнаружили. Дом был пуст.

Глава 16

Если Восточная Европа в начале восемнадцатого столетия еще оставалась в эпохе бездорожья, то к западу от германских границ пути сообщения уже радовали путешественников. Дороги, покрытые гравием, взбирались на альпийские кручи, пересекали долины Ломбардии и Прованса, вели на север и юг, запад и восток.

Наши друзья в конце марта покинули Вену и уже спустя неделю достигли Парижа. Въехали они туда тихо, без всякой помпы, на обычном почтовом дилижансе и остановились в скромной гостинице, расположенной в предместье.

Париж как цель поездки был выбран на совещании, которое состоялось в тот же день, когда коварный граф ускользнул от оперативников. Правда, в ходе того разговора были высказаны и другие мнения. Например, Дружинин вообще предлагал считать расследование законченным.

– Смотрите, что получается, – говорил он, расхаживая по комнате. – Сен-Жермен фактически признался в совершенном преступлении. Как еще можно оценить его действия? Если человек после заданного ему вопроса пытается убить следователя, а потом скрывается, то объяснение тут только одно. Он и есть преступник. Так что мы можем считать, что граф раскрылся. Что нам еще нужно? Имя девушки? Сорт конфет? На черта они нам сдались? Мы знаем все: кто заказал убийство царя Петра, организовал его, как оно было совершено. Задание выполнено!

– Нет, Игорь, сказать так мы не можем, – не согласился с ним руководитель группы. – И дело тут вовсе не в имени девушки. Оно нам действительно не так уж и важно. Мы должны не догадаться, не подозревать, а именно убедиться в том, что все было так, как мы предполагаем. Вдруг Бассевич сильно исказил содержание своего разговора с графом? Сен-Жермен сбежал лишь потому, что просто испугался обвинения? Ведь он не знал, что имеет дело всего-навсего с тремя самозванцами, свалившимися на него из другой эпохи. Этот чародей полагал, что перед ним находится влиятельный русский посланник, с которым император Карл готов заключить важный договор. Граф мог запаниковать и потому сбежать. Мы можем попасть во власть ложных выводов и принести руководству совершенно искаженные сведения. Я такой грех на себя не возьму. Расследование будет продолжено. Давайте лучше решим, куда наш клиент мог сбежать, где нам его искать.

– Есть три города, с которыми связана биография Сен-Жермена, – сказал тогда Ваня. – Это Париж, Лондон и Ганновер. Мне кажется, нам надо отправиться сначала в Париж. В данную эпоху этот город является, в общем, столицей мира. Сюда стекаются все сведения, бегут искатели счастья и приключений. Кстати, в Лондоне мы уже были, а на Париж очень хочется посмотреть.

– Я думал, тебе расследование интересно, – проговорил Углов. – А ты, оказывается, об экскурсиях думаешь.

– Я прежде всего о расследовании и думаю, – с неприкрытой обидой пробурчал Ваня. – А если удастся заодно и мир посмотреть, то что же тут плохого?

Так или иначе, но предложение Полушкина было принято, и оперативники отправились в Париж.

Здесь Углов решил действовать по той же схеме, что и в Вене. Он как следует выспался после утомительной дороги, утром привел себя в порядок, надел парадный камзол и отправился с визитом к русскому посланнику графу Растопчину.

Там Кирилл вновь предъявил документы, полученные от графа Толстого, и объяснил цель своего приезда во французскую столицу.

– Мне нужно установить, находится ли здесь граф Сен-Жермен, широко известный по всей Европе, – сказал Углов. – Более ничего. От вас, ваше сиятельство, не потребуется вводить меня в высший свет Парижа, знакомить с министрами. Только скажите, здесь ли находится человек, помянутый мной. Если так, то где он остановился? Все остальное я сделаю сам.

– На оба эти вопроса я могу ответить уже сейчас, – сказал в ответ Растопчин. – Граф Сен-Жермен прибыл в Париж позавчера. В настоящее время он проживает во дворце герцога Филиппа Орлеанского, двоюродного деда славного короля Людовика. Однако мне, посланнику нашей императрицы, хотелось бы все-таки знать, зачем вам понадобились эти сведения, да и сам граф Сен-Жермен?

– Хорошо, я вам скажу, – отвечал Углов. – Глава Преображенского приказа граф Толстой поручил мне расспросить Сен-Жермена насчет его воровского замысла. Я говорю об убийстве нашего великого императора Петра Алексеевича.

– Убийства? – воскликнул Растопчин и в крайнем волнении вскочил с кресла. – Того не может быть! Граф известен как ученый, знаменитый алхимик. При здешнем дворе он произвел самое благоприятное впечатление!

– Да, Сен-Жермен умеет это делать, – согласился Углов. – Для того он овладел искусством гипноза. Мне, ваше сиятельство, некогда приводить все доказательства вины этого человека. Поверьте, их достаточно. Хватит и того, что в Вене, будучи разоблачен, граф попытался убить меня и моих помощников, но сделать это ему не удалось. Довольно слов! Самое важное вы мне сообщили. Дальше я буду действовать сам. Но должен вас предостеречь: не вздумайте сообщить графу о моем появлении и нашем с вами разговоре! Ежели вы сделаете таковое предупреждение, то я расценю его как государственную измену и помощь убийце нашего великого императора.

– Нет, я и не думал ему сообщать, – пробормотал смущенный посол. – Хотя все же странно. Такой приятный человек.

– Держитесь от этого приятного человека подальше, – посоветовал Углов. – Целее будете.

Итак, главное оперативники узнали. Теперь им предстояло решить, как поступить далее, пытаться ли встретиться с Сен-Жерменом, так сказать, при свете дня, на людях, или подобраться к нему тайком, ночью.

– В первом случае мы можем пугать его разоблачением, потерей репутации в глазах покровителя герцога Орлеанского, – рассуждал Углов. – А во втором страшилка будет другая. Мол, мы увезем тебя в Россию, где ты кончишь дни свои под щипцами палача. Или попросту дотащим до ближайшего дерева, на котором и повесим. Как правильней?

– Мне кажется, что пугать его разоблачением бесполезно, – сказал Дружинин. – Ведь Сен-Жермен – умелый манипулятор. Смотри, как быстро он сумел втереться в доверие к французской знати! И потом, кто мы такие для всесильного регента Франции герцога Орлеанского? Какие-то русские проходимцы. Кому скорее поверят, нам или изящному графу Сен-Жермену? Так что я выбираю ночной вариант.

– Я бы внес небольшую поправку, – сказал Ваня. – Репутация у Сен-Жермена не такая уж безупречная. Я читал, что даже через многие годы пребывания графа во Франции здесь никто так и не знал, откуда он взялся, как его настоящее имя, даже даты рождения. А в остальном я согласен с Игорем. Надо действовать скрытно, разговаривать с этим алхимиком сурово и, если что, казнить.

– Постой-ка! – сказал Дружинин, которому в голову вдруг пришло одно странное соображение. – Ты говоришь, в книгах написано, что Сен-Жермен долгие годы прожил во Франции?

– Да, по крайней мере, до конца царствования Людовика Четырнадцатого. Правда, он часто уезжал, иногда без всяких объяснений, и подолгу где-то пропадал, но потом снова появлялся. А что?

– Неужели ты не понимаешь? – спросил Дружинин. – Ведь это означает, что мы не казним графа и не увезем его в Петербург. Эти варианты исключены самой историей!

– Стало быть, мы все выясним и отпустим его. Или же… – начал Углов.

– Или он доведет до конца то, что начал в Вене, – закончил за него Дружинин. – А о нашей безвременной кончине в учебниках сообщать не станут по вполне понятной причине.

– Ладно, не будем смотреть на дело так мрачно, – решил руководитель группы. – Давайте исходить из того, что мы опытней графа в таких делах, и удача будет за нами. Итак, выбираем вариант «тайное проникновение». Значит, необходима тщательная разведка местности.

Следующие несколько дней ушли именно на это. Тут выяснилось одно обстоятельство, которое облегчало действия оперативников. Дворец герцога Филиппа, в котором нашел приют алхимик и манипулятор, находился в том же парижском предместье Фонтенбло, что и гостиница, в которой остановились друзья. Таким образом, карета им не требовалась, можно было передвигаться пешком.

Наблюдая за дворцом, оперативники установили, в какой комнате спит Сен-Жермен и где находится его лаборатория. Без колб и тиглей граф, как видно, не мог прожить и дня. Гости из будущего выяснили также распорядок дня во дворце, систему охраны. Спустя четыре дня подготовка к душевному разговору с графом была завершена.

– В общем, ничего особо сложного, – сказал Углов на совещании, посвященном предстоящей операции. – Наружного наблюдения у них нет вообще. Днем на входе стоят двое гвардейцев. Еще восемь человек отдыхают в караулке рядом с вестибюлем. Мы без особого труда могли бы вырубить всех десятерых и нанести визит во дворец даже среди бела дня. Но нам, сами понимаете, скандал ни к чему. Мы пойдем ночью. Через парадный вход, где дежурит швейцар, ломиться не будем. Проникнем сбоку, через дверь, предназначенную для слуг, – вот здесь. – Он указал на план, который вычертил специально для этого совещания, и продолжил: – Придется идти чуть дольше, мимо спален слуг, но я думаю, что это нам не помешает. А если захотим после допроса увести графа с собой, то пойдем через окно. Решеток на нем нет.

– А почему нам и внутрь не войти через окно? – спросил Дружинин. – Тогда не надо будет городить огород с черным ходом.

– А потому, что в таком случае окно придется разбивать, – отвечал Углов. – Ведь алмаза у нас нет. Да и вообще, я подозреваю, что Сен-Жермен спит чутко. При малейшем шорохе он подскочит и пустит в ход свои гипнотизерские способности. Еще неизвестно, кто кого тогда будет ловить. Я очень опасаюсь каких-то мерзостей со стороны этого графа. Поэтому большая роль в нашем плане отводится тебе, Ваня. Без тебя мы в этом деле будем как без рук. Пожалуйста, постарайся сегодня, братец, включи свои экстрасенсорные способности на полную мощность и будь готов их применить в любой момент, как при захвате графа, так и потом, во время допроса.

– Я буду готов, – просто ответил Ваня. – А во сколько начнем?

– Это серьезный вопрос, – согласился Углов. – Будь это обычные люди, я бы сказал, что лучше всего начать в полночь. Но у знати другое расписание. Здесь ложатся спать не раньше часа ночи, а если намечен бал, то вообще где-то под утро. А такие развлечения у них через день. Но Игорю удалось выяснить, что сегодня ночью никаких танцулек не будет. Стало быть, к двум все угомонятся. Мы начнем движение в три. Светает сейчас в шесть. Значит, на все про все у нас будет примерно три часа.

Глава 17

Ночь, выбранная для проведения операции, выдалась ясная, звездная. Это не слишком устраивало Углова. Он предпочел бы бурю, дождь, под который так крепко спится. Но откладывать дело из-за погоды Кирилл не стал. Хорошо, что луна особо не сияла, присутствовала на небе лишь в виде тонюсенького серпа.

Когда оперативники селились в гостинице, они выбрали комнату на первом этаже, хотя лучшие апартаменты находились на втором. Углов предвидел, что у них может возникнуть необходимость скрытно, без излишнего шума, уходить и возвращаться в свое временное жилище.

Кирилл и Ваня дождались, когда часы покажут два, тихо открыли окно и выбрались наружу. Дружинина с ними не было. Он еще вечером вооружился подзорной трубой и засел на чердаке дома, стоявшего неподалеку от дворца.

Оперативники встретились у ограды парка, в заранее оговоренном месте.

– Все штатно, все улеглись, – шепнул Дружинин. – Наш друг после ужина еще час посидел у себя в лаборатории – там горел свет, – потом лег. Так что теперь у них темно.

– Что ж, пошли, – сказал Углов.

Друзья перелезли через ограду и направились к черному ходу. При этом они старались держаться в тени аккуратно подстриженных деревьев и кустов. Здесь тоже задержки не было. Дружинин, неплохой специалист по замкам любого рода, открыл дверь без всяких затруднений.

Оперативники миновали комнаты слуг, поднялись из полуподвала и оказались в гостевом крыле дворца. Вскоре они остановились. Углов нажал на ручку, и дверь открылась. Она даже не была заперта.

«Что-то слишком легко все у нас идет, – подумал подполковник. – Не нравится мне эта легкость, нехорошо это!»

Но вслух он ничего не сказал и шагнул в темноту, давая дорогу товарищам. Когда все трое оказались в первой комнате, Углов закрыл дверь.

Он заранее изучил расположение комнат, которые занимал Сен-Жермен. Ему не нужно было зажигать свет, чтобы понять, куда надо идти.

Помещение, куда они попали, служило графу гостиной. Отсюда можно было пройти налево, в спальню Сен-Жермена, а через нее – в лабораторию. Дверь справа вела в библиотеку, еще одна – в крохотную комнатку, которую занимал слуга.

Шторы на окнах были задернуты не до конца. Звездное небо давало слабый отсвет, позволяющий кое-что различить. Когда Углов махнул рукой налево, товарищи поняли его команду.

Дверь в спальню тоже была не заперта. Войдя, Углов различил посреди комнаты кровать, завешанную балдахином. Он сделал знак Ване, и тот встал у окна. Дружинин остался стеречь дверь.

Подполковник подошел к кровати и резко отдернул балдахин. Он думал увидеть графа, спящего без задних ног. Однако ошибся.

Едва Кирилл отодвинул полог, как Сен-Жермен сел на кровати, взглянул на надворного советника совершенно ясными глазами и сказал:

– А, это опять вы!

В ту же секунду свеча, стоявшая в изголовье кровати, сама собой зажглась. Углов увидел, что его противник был в ночной рубашке, в чулках и панталонах, без парика. В таком виде Сен-Жермен еще больше напоминал какую-то птицу.

– Вы что, граф, нас ждали? – спросил надворный советник.

– В каком-то смысле, – ответил Сен-Жермен. – Астральные вибрации сообщили мне о вашем приближении. Однако я не думал, что вы появитесь так скоро.

– Ладно, нечего нам заливать про астральные вибрации, – сказал Дружинин, покинул свой пост возле двери и подошел поближе. – Думаю, дело в другом. Вы умеете чувствовать опасность. Весьма ценное качество при вашей главной профессии.

– Какую же из них вы считаете таковой? – с усмешкой спросил Сен-Жермен. – Ведь их у меня много. Я алхимик, астролог, дипломат, историк.

Углов с некоторым удивлением отметил, что граф вовсе не выглядел испуганным или хотя бы растерянным. Он отнесся к ночному визиту оперативников так, словно к нему зашли поболтать старые друзья.

– Полагаю, будет правильным считать вас прежде всего шпионом и отравителем, – ответил Дружинин, повернулся к Углову и деловито спросил: – Где будем его допрашивать? Прямо здесь или в его лаборатории? Там, пожалуй, лучше будет. В прошлый раз он попробовал напоить нас своими ядами. Теперь мы сами сможем это сделать. Да и печь пригодится. Например, если мы захотим использовать раскаленные щипцы.

– Какое тонкое рассуждение! – с усмешкой проговорил граф, опередив руководителя группы. – Но вы напрасно меня пугаете, господа. Я вижу, что вы по натуре вовсе не палачи, не стремитесь мучить свою жертву ради боли, вида крови и страданий. Вы – люди вполне разумные, просвещенные, с которыми можно вести утонченную беседу. Поэтому будет правильным перенести этот наш разговор в гостиную.

– В прошлый раз наш просвещенный разговор закончился тем, что вы попытались нас отравить, – заметил Углов. – Поэтому я не знаю, стоит ли соглашаться на ваше любезное предложение.

– Ну так уж сразу и отравить! – Сен-Жермен покачал головой: – Человек не умрет от одного глотка цикуты. Да и мышьяк не столь опасен. В худшем случае вы потеряли бы сознание. Однако даже такой беды не случилось. Вас спас тот молодой человек, который стоит сейчас у меня за спиной.

Граф не обернулся к Ване, однако у того возникло полное ощущение, что Сен-Жермен смотрит ему в глаза.

– Ну так что, господа, может, все же перейдем в гостиную? – вновь предложил граф. – Там нам будет удобнее.

Углов опять отметил, что хозяин вроде бы не боится ночных гостей.

«Он в самом деле не напуган или умело скрывает страх? – размышлял руководитель группы. – Если не боится, то допрос будет нелегким».

– Хорошо, – сказал он. – Вы не боитесь нас, а мы – вас. Так почему бы не перейти в удобное место?

Граф накинул камзол, взял свечу, загоревшуюся чудесным образом. Они перешли в гостиную и уселись вокруг стола. Свечу граф поставил прямо перед собой.

– Я бы с удовольствием угостил вас прекрасным бордо, которым меня снабдил герцог, – сказал Сен-Жермен. – Однако неохота будить Кристофера. Кроме того, я подозреваю, что вы не станете пить ничего из моих рук.

– Да уж, верное предположение, – сказал Углов. – Не беспокойтесь, мы как-нибудь обойдемся без бордо. Давайте перейдем к делу. Вопрос тот же, что и в прошлый раз. Верно ли, что вы получили от императора Карла задание отравить нашего государя Петра Алексеевича?

– Даже не знаю, что вам сказать… – начал было Сен-Жермен, но Углов прервал его:

– Хватить юлить! – твердо сказал он. – Вы правы в том, что мы не очень любим пытать подозреваемых. Но если потребуется, если вы продолжите водить нас за нос, то мы прибегнем к этому. Отвечайте коротко: да или нет?

– Хорошо, отвечу: да. Вы удовлетворены?

– Теперь расскажите, как вы выполнили это задание, – потребовал Углов. – Где вы нашли исполнительницу? Где взяли конфекты? Давайте рассказывайте!

– Но мне совершенно нечего рассказывать! – воскликнул Сен-Жермен. – Ведь вы забыли задать еще один необходимый вопрос. Стал ли я выполнять поручение императора Карла? А если бы вы его задали, то я ответил бы: нет, не стал.

– Но как же так? – спросил Углов.

Он был растерян. Его товарищи, как видно, тоже.

– Не понимаю причины вашего удивления, – заявил граф и пожал плечами: – Да, император Карл был разгневан на своего царственного родственника, русского императора, за казнь своего внука царевича Алексея. Еще он опасался возможного союза России с Турцией. Поэтому Карл Шестой и говорил со мной относительно возможности, скажем так, преждевременной смерти императора Петра. Но все это не носило характера обязательного задания! Я, конечно, понял желание своего вельможного покровителя. Но оно не было высказано явно. Я всегда мог заявить, что не так понял императора Карла.

– Но ведь он все-таки заказал вам убийство царя Петра. Почему вы не пожелали выполнять его? – спросил Углов.

– Потому что предвидел плохие последствия таковой исполнительности, – ответил Сен-Жермен. – Ежели бы стало известно, что русский царь убит – а вы сами видите, что так оно и вышло, – то царские слуги со временем добрались бы до меня. Да, вот как вы. Я испытывал большие сомнения в том, что в таком случае император Карл стал бы меня защищать. Ведь я ничем не могу доказать, что получал от него такое поручение. А царям всегда удобнее свалить вину за всякие неблаговидные дела на кого-то из своих подручных. Поверьте, я знаю многих государей гораздо лучше вас. Мне слишком хорошо известно, что это за люди!

Углов не знал, что на это сказать. Он искоса посмотрел на Ваню.

«Не врет?» – спрашивал его взгляд.

Полушкин в ответ лишь пожал плечами, что можно было понять примерно так: «Вроде нет. Не совсем понятно».

– Почему же вы бежали тогда, в Вене? – спросил Углов. – Чего ради разыграли эту сцену, погрузили нас в гипнотический сон?

– Так я только что объяснил причину! – воскликнул алхимик. – Русский император все-таки был убит, хотя и не мной. Вы это узнали. Бассевич рассказал вам о моей беседе с императором Карлом, а тот вполне мог выдать меня русским палачам. Я не хотел рисковать. Лучше полагаться на самого себя, на собственные таланты и удачу!

– Да уж, талантов у вас хватает, – иронически заметил Дружинин. – Но мне непонятно вот что. Зачем вы раскрыли эту тайну голштинскому советнику? Чего ради обнаружили себя? Слишком много мозельского было выпито?

– Вовсе нет! – отвечал Сен-Жермен. – Я тогда завел этот опасный разговор с советником германского герцога, чтобы выяснить у него, не давал ли кто-то еще подобных поручений кому-либо? Бассевич известен как человек несдержанный. Если бы он что-то знал о подобных планах других государей, то наверняка проболтался бы.

– А вот это уже враки! – неожиданно громко заявил Ваня Полушкин, потом повернулся к Углову и уверенно сказал: – Он что-то скрывает. Не могу понять, что именно, но очень важное. Это какая-то подробность того разговора с советником.

Углов резко развернулся к графу. Глаза его сузились.

– Ага, значит, нам все-таки есть что скрывать, – медленно произнес он. – Стало быть, была и другая причина, почему ты бежал тогда из Вены! Давай, граф, признавайся сейчас, если не хочешь познакомиться с русскими палачами в Преображенском приказе! Мы сейчас вытащим тебя из дворца и увезем в Петербург. Ты кончишь свои дни в застенке, на дыбе. Так что, будешь говорить или нет?

Несколько секунд Сен-Жермен смотрел на Углова, потом искоса взглянул на Ваню, своего разоблачителя. Он словно был в нерешительности, не знал, как поступить. Потом лицо его изменилось. Как видно, граф принял решение.

– Что ж, я скажу, – также медленно, наподобие Углова, ответил Сен-Жермен. – Сейчас вы услышите то, что вам нужно. – Тут он внезапно встал, широко развел руки и воскликнул: – Тьма! Да наступит истинная ночь!

Тут-то и произошла необъяснимая вещь. В комнате и правда стало так темно, что Углов не видел буквально ничего. Он потерял ориентацию в пространстве, не знал, где находится граф, где – Иван и Игорь, в каком направлении надо двигаться. Кирилл слышал, как мимо прошелестели крылья гигантской птицы, где-то вскрикнул Ваня, стукнула створка окна.

Потом наступила тишина. В ней постепенно что-то стало выступать из тьмы. Свеча на столе уже не горела, но все же близилось утро. Небо за окном стало сереть. В этом слабом свете Углов различил стол, кресло по другую его сторону, окно. Вот только человека, несколько секунд назад сидевшего в этом кресле, в комнате уже не было.

С пола поднялся Ваня, ухватился за голову и пожаловался:

– Этот чародей саданул меня чем-то по затылку. Похоже на кастет или еще какую-то железку. Он, как видно, все время ее в руке держал.

– А сам граф куда делся? – спросил Углов.

Тут Кирилл почувствовал, что у него тоже болит голова, да так, что сил нет ее повернуть.

– Выпрыгнул в окно, куда еще, – отвечал Ваня. – Видимо, понял, что с Игорем ему не справиться, а со мной можно.

Дружинин держался за ручку двери, но все-таки стоял на ногах.

– Голова сильно болит, – пожаловался он.

– У всех болит, – простонал в ответ Углов. – Так что же, получается, он опять нас обдурил? Второй раз подряд, да?

– Именно так и получается, – согласился Ваня. – Он, видно, начал вводить нас в транс сразу, как только мы вошли в эту гостиную. Я чувствовал, что он что-то такое делает, но думал, что это не так страшно, надеялся, что смогу его остановить. Но вот не смог.

– Надо нам поскорее отсюда убираться, – заключил Углов. – А то граф вызовет стражу, и возьмут нас здесь тепленькими.

Обратный путь оперативники проделали, мягко говоря, не в самом быстром темпе. Они двигались медленно, едва переставляли ноги. Если бы в этот момент появились стражники, то Углов и его друзья вряд ли смогли бы справиться с ними. Однако и во дворце, и в парке пока было тихо. Никто не помешал оперативникам перелезть через ограду и вернуться в гостиницу. К этому времени головная боль у всех троих уже прошла, вернулась способность рассуждать и действовать.

Поэтому, оказавшись в комнате гостиницы, Углов сразу спросил:

– Ну и что теперь нам делать? Ловить сбежавшего графа или бежать самим? Кто мы сейчас: охотники или дичь?

– Мне кажется, что все еще охотники, – ответил Ваня. – Судя по тому, что граф так и не вызвал стражу, он опять ударился в бега. Нам снова придется его преследовать. Только теперь я уже не знаю, куда направиться.

– Да, похоже, ты прав, – согласился Углов. – А куда поехать, решим. Лондон, Мадрид, Ганновер, Рим – все места переберем. Полгода будем искать, пусть даже целый год, но все равно найдем! Когда мы поймаем графа в третий раз, клянусь, я его уже не упущу! Никакой гипноз ему не поможет!

Глава 18

Впрочем, тыкать в карту Европы наугад и пускаться в погоню, не зная планов беглеца, оперативникам все же не пришлось. Наутро, проснувшись со свежими головами, они рассудили, что у них есть источник, позволяющий получить сведения о графе. Это его слуга Кристофер, если он еще не сбежал, конечно.

Поэтому друзья немедля отправились к дворцу и устроили засаду. Ждать им пришлось не слишком долго. Уже спустя два часа из ворот вышел знакомый коротышка с узлом на плече и направился к ближайшему трактиру, где можно было сесть в дилижанс.

Тут-то, недалеко от трактира, они его и задержали, отвели на задворки и принялись допрашивать. Вначале карлик ничего говорить не хотел. Но после того как гуманные гости из будущего второй раз погрузили его голову в бочку с застоявшейся дождевой водой и подержали там, слуга графа стал куда более словоохотливым.

Он поведал друзьям, что господин как-то говорил ему, что его могут преследовать враги. В таком случае граф предпочтет отправиться в Лондон. Там у него есть друзья. Поэтому Кристофер собирался добраться до столицы Англии и там отыскать своего господина.

Оперативники учтиво поблагодарили памятливого слугу за ценные сведения, после чего собрались и отправились в Лондон. Спустя пять дней они уже были на берегах Темзы.

Здесь друзья смогли выяснить, что граф Сен-Жермен действительно появился в городе несколько дней назад. Он встречался со своим давним покровителем лордом Харрингтоном, казначеем парламента. Мало того, тот представил графа королю Георгу Первому.

Его величество как раз собирался на континент, точнее сказать, в Германию. Он хотел вместе со своим придворным композитором Генделем посетить Ганновер, известный как музыкальный центр всей Германии. Здесь Гендель должен был набрать певцов в труппу Королевской академии музыки.

Король предложил своему новому знакомому, известному алхимику и ученому Сен-Жермену, присоединиться к ним и участвовать в этом музыкальном паломничестве. Граф, конечно же, согласился.

Не далее как вчера королевский корабль с композитором и графом на борту отплыл к берегам Голландии. Оттуда благородные путешественники собрались направиться далее, в Ганновер.

Оперативникам ничего не оставалось, как, проклиная все на свете, вновь вернуться на континент. Они высадились в Кале и двинулись в Ганновер. Там им вроде бы улыбнулась удача. Английский королевский кортеж был здесь и уезжать вроде бы пока не собирался.

Оперативники поселились в гостинице и принялись искать подходы к замку курфюрста, в котором остановились англичане. Заодно они посещали концерты в местной опере.

Дружинин смог услышать новую ораторию Генделя «Мессия». Хором и оркестром дирижировал сам композитор. Вернувшись с концерта, Игорь заявил друзьям, что теперь не будет ругать графа Сен-Жермена, сколько бы ни пришлось его искать. Удовольствие от того, что он слышал, перевешивало все.

– Интересно, что ты скажешь, если побываешь еще и на концерте Моцарта? – спросил Углов. – Небось заговоришь о том, что неплохо бы остаться в этой эпохе и каждый день наслаждаться музыкой великих композиторов.

– Может, я и правда сказал бы так, – ответил на это инженер. – Но вот беда, услышать Моцарта мне никак не удастся. Дело в том, друг мой, что автор «Реквиема» и «Волшебной флейты» еще не родился. Это событие произойдет только спустя пятнадцать лет. Так что я готов вернуться вместе с тобой и Ваней в нашу эпоху. Скажи только, когда это произойдет.

– Когда расследование закончим, тогда и произойдет, – нахмурившись, ответил Углов, которому почему-то не очень нравилось, когда его уличали в незнании таких элементарных вещей.

Кроме «Мессии», Гендель отметил свое пребывание в Ганновере постановкой в местном театре своей новой оперы «Юлий Цезарь». Дружинин с Ваней побывали на премьере.

Однако в другом, главном своем деле они так и не продвинулись, пока не могли допросить неуловимого алхимика. Сен-Жермен все время был окружен людьми, близкими к королю и курфюрсту. Простым торговцам – а оперативники выдавали себя именно за таковых – доступа в этот круг не было.

Да и вообще они старались не попадаться на глаза своему клиенту. Сен-Жермен был человек наблюдательный и запросто мог их заметить. Стоило ему после этого сказать курфюрсту, что его преследует шайка вымогателей и убийц, и друзья мигом оказались бы за решеткой. Так что им следовало действовать с предельной осторожностью.

Наконец тому же Дружинину в кабачке, расположенном рядом с оперой, удалось познакомиться с несколькими музыкантами из оркестра. От них он узнал, что орган, стоящий в местном соборе, нуждается в починке, а хорошего мастера никак не найдут. Инженер тут же заявил, что он разбирается в устройстве органа и готов приступить к работе.

Это была хорошая возможность попасть во дворец и приблизиться к свите короля. Георг Первый любил музыку, привечал хороших исполнителей и мастеров.

Инженер, окрыленный успехом, явился в гостиницу и сообщил друзьям, что уже завтра он, возможно, увидит великого Генделя совсем рядом с собой.

– Но еще важнее другое, – продолжил Дружинин после паузы. – Там же, в соборе, видимо, будет трудиться известный ученый, оккультист и алхимик. Это граф Сен-Жермен. Он вызвался заменить несколько деталей мозаики, украшающей окна собора. Так что у меня будет возможность увидеть сего незаурядного человека.

– Это, конечно, неплохо, – заметил Углов. – Но ведь знаменитый алхимик тоже тебя заметит и сразу узнает! Тогда, боюсь, тебе несдобровать.

– Увидит – еще не значит узнает, – изрек Дружинин афоризм собственного сочинения. – Я в конце концов когда-то умел неплохо маскироваться. Может, и в этот раз получится.

– Ну, хорошо, ты его увидишь, – не сдавался Углов, которому в этот вечер во всех новостях виделось одно плохое. – Но что тебе это даст? Ты что, будешь его там, в соборе, допрашивать?

– Нет, конечно, – отвечал инженер. – Но я услышу его разговоры с Генделем, с оркестрантами. Может, и король туда зайдет. Я кое-что узнаю об их планах, о порядках во дворце. Возможно, это поможет нам в конце концов попасть туда.

– Слушай, а почему ты уверен, что сможешь починить орган? – спросил Ваня. – Ты что, когда-то этим занимался?

– Нет, органы я не чинил, – признался Дружинин. – Но устройство его изучал, как-то познакомился из чистого любопытства. Так что я представляю, с чем столкнусь. Музыкальный слух у меня тоже есть, «ля» от «си» отличу. Так что не бойся, в грязь лицом не ударю. И уж, во всяком случае, вреда от моей починки точно не будет.

На следующий день Дружинин вооружился нужными инструментами, купленными тут же, в соседних лавках, и явился в собор. Правда, сейчас никто не смог бы признать в этом сгорбленном старике, обросшем седыми волосами и такой же клочковатой бородой, молодцеватого майора.

Новоявленный мастер представился настоятелю и спросил о характере неисправности. Оказалось, что у инструмента плохо переключались регистры и заедали некоторые клавиши. Он тут же приступил к работе.

Спустя примерно час в собор явился и тот человек, которого хотел видеть майор Дружинин, – знаменитый алхимик и авантюрист Сен-Жермен. Он прошел в левый придел, где у него было устроено что-то вроде небольшой мастерской, и начал возиться с цветными стеклами витражей.

Через некоторое время в соборе появился и сам великий Гендель в сопровождении целой свиты музыкантов. Вначале он направился к Дружинину и осведомился, будет ли орган готов к вечеру, когда должно состояться очередное исполнение оратории. Настройщик заверил его в том, что к этому времени работа будет сделана.

Затем композитор подошел к графу, и там завязался общий разговор. Благодаря прекрасной акустике собора Дружинин слышал каждое слово. Гендель объяснял, почему он никак не мог заехать в Галле, чтобы повидаться с Бахом. В этом, дескать, виноват король, который хотел как можно скорее добраться до Ганновера.

Но Дружинин сделал для себя вывод, что не это было истинной причиной того, почему два великих композитора, живших в одну эпоху, никогда не встречались. Кажется, Гендель, внешне сочувствовавший Баху в его трудностях – большая семья, скудные подачки от герцогов и графов, – на деле чувствовал превосходство своего современника, не особо ценимого тогдашними знатными меломанами.

Прояснил Дружинин и другой момент, интересовавший оперативников. Английский монарх и вся делегация вместе с Генделем и Сен-Жерменом намеревались пробыть в Ганновере еще три дня. Потом они собирались вернуться на родину.

Услышал он и еще кое-что важное. Граф жил не в замке, вместе с Георгом и другими придворными, а в городе, в обыкновенном купеческом доме. Узнал это майор из слов короля, который интересовался, как Сен-Жермен устроился на новом месте.

Тут Дружинину очень не понравился один момент. Когда граф отвечал королю, он почему-то бросил взгляд в сторону органа, где тихо делал свою работу самозваный настройщик. Но Игорь успокоил себя. Мол, это, скорее всего, ничего не значит. Граф посмотрел в его сторону совершенно случайно.

К четырем часам Дружинин закончил свою работу. Он позвал настоятеля и штатного соборного органиста и предложил им опробовать инструмент. Проверка показала, что все неисправности устранены. Настройщик получил оговоренную плату, которая для оперативников была совсем нелишней, и удалился.

Придя в гостиницу, к друзьям, он рассказал им о новостях, услышанных в соборе. Было решено в ту же ночь, не откладывая, нанести визит по новому месту жительства графа Сен-Жермена. Оперативникам было обидно сознавать, что до окончательной разгадки тайны смерти Петра Великого оставался всего один шаг и его никак не удавалось сделать!

Остаток вечера заняла подготовка к ночному визиту, а также к последующему отступлению из Ганновера. Углов сходил по адресу, указанному Дружининым, осмотрел дом и подходы к нему. Он побеседовал со слугами и узнал, в каких именно комнатах расположился граф. Друзья подготовили все: темные плащи, свечи, веревки, отмычки, чтобы открывать замки на дверях и окнах, даже бумагу и перья, чтобы записывать показания Сен-Жермена.

Сразу после того, как часы на городской ратуше пробили полночь, они покинули свой номер и тихо, стараясь двигаться неслышно и не бросаться никому в глаза, направились к дому, где квартировал граф.

Стоя за углом ближайшего здания, друзья внимательно осмотрели нужные окна. Там было темно. Как видно, Сен-Жермен давно лег. Ничто не мешало проведению операции.

Оперативники направились к черному ходу. Они решили воспользоваться тем же вариантом, что и в Париже. Отмычка сработала, дверь открылась.

Друзья прошли по коридору. Вот дверь, ведущая в апартаменты графа. Углов нажал на ручку, и створка, к их удивлению, открылась.

Гости из будущего крадучись вошли в комнату, Дружинин зажег свечу. Дальше, дальше! Знаменитый алхимик и мошенник должен быть в спальне! Они открыли дверь и встали на пороге, не веря своим глазам. Комната была пуста, граф снова сбежал.

– Какое сверхъестественное, звериное чутье! – пробормотал Дружинин. – Прямо как у лисицы!

– Может, он и впрямь связан с потусторонними силами, как о нем говорят? – предположил Ваня. – Тогда мы напрасно стараемся. Князь тьмы нам не по зубам.

– Потусторонний он или какой еще, но мы его найдем, клянусь! – заявил Углов.

Глава 19

Друзья думали, что смогут найти Сен-Жермена через несколько недель. Они полагали, что он вернется в Лондон или в Париж, где постарается обеспечить себе надежную защиту, а заодно натравить на оперативников местные полицейские и судебные органы. Потому Кирилл решил, что надо бы и разделиться и более не путешествовать втроем.

Кроме того, все они сменили имена и слегка поправили внешность. Углов стал жгучим брюнетом, Дружинин – блондином, а Ваня вдруг заметно постарел.

Под такими вот новыми личинами они побывали в обеих европейских столицах и с удивлением убедились в том, что граф Сен-Жермен ни в одной из них не появлялся. Теперь друзья уже и не знали, что делать, где его еще искать. Ваня вспомнил, что граф якобы бывал в Персии, даже служил при дворе тамошнего шаха. Но оперативникам почему-то очень не хотелось ехать в такую даль.

Они принялись искать алхимика, расспрашивали о нем на постоялых дворах по всей Европе. Несколько раз им вроде удавалось напасть на его след. Граф мелькал на юге Франции, направлялся в Италию, оказывался в Голландии. Следуя за ним, оперативники ехали то на юг, то на север.

Нельзя сказать, чтобы эти скитания были уж совсем бесполезными и безотрадными. Друзья вновь побывали в Париже и встретились там со знаменитым художником Ватто, видели, как мастер пишет очередное полотно. В Берлине они виделись с Бахом, только что переехавшим в столицу Пруссии, своими ушами слышали, как мастер исполнял фугу, только что сочиненную. В Голландии оперативники побывали в мастерской, в которой работал Рембрандт, и видели «Ночной дозор», на котором словно вчера был положен последний мазок.

Все это было прекрасно, но к своей основной цели друзья не могли приблизиться ни на шаг. Кончилась весна, миновало и лето, а они все колесили по дорогам Европы. На некоторых постоялых дворах путники оказывались уже во второй, а то и третий раз.

Дважды у них заканчивались деньги. Они были вынуждены бросать поиски и направлять свои усилия на добывание средств.

Как и всегда, это лучше всего получалось у Дружинина. Он оставался их финансовым гением, Аладдином. Майор подряжался строить дороги, мосты, тоннели, дома, водоподъемные механизмы. Его инженерные знания были неисчерпаемы.

Заработав деньги, они снова пускались в путь.

Незаметно наступила осень. Друзья вновь побывали в Риме, а затем в Венеции. И там, и там им сообщили, что сеньор, описанный ими, действительно появлялся здесь, но только что уехал, кажется, на север, в Германию.

Проклиная неуловимого графа, они снова сели в дилижанс – на свою карету денег у них опять не было – и направились на север. На календаре был уже ноябрь. Вскоре после того, как они миновали долину По, начался подъем в горы. Впереди показались вершины Альп, покрытые вечными льдами.

На постоялых дворах люди говорили о непогоде, о страшных снежных буранах, которые бушуют там, наверху, о путниках, застрявших в снегах и замерзших в горах. Их предостерегали, не советовали ехать дальше. Но оперативников ничто не могло остановить.

В Санкт-Морице мела метель. Кучер дилижанса с сомнением качал головой: мол, стоит ли ехать дальше? Но, кроме наших друзей, нашлись еще несколько пассажиров, которые спешили в Берн. Совместными усилиями они уговорили возницу продолжить путешествие.

Сначала лошади двигались более или менее быстро, но затем начались заносы. Путникам то и дело приходилось выходить из дилижанса и расчищать дорогу, чтобы можно было проехать еще две сотни метров. После чего вся процедура повторялась. Временами сугробы были такими, что кучер не видел края дороги. Возникала опасность, что он направит лошадей в пропасть.

Уже наступила ночь, а они все ехали. Все, в том числе и оперативники, давно пожалели о своем решении продолжить путешествие в таких условиях, и признали правоту возницы. Но не возвращаться же! К тому же двигаться вниз в такую погоду было еще опаснее, чем вверх.

– Ничего, вон за тем поворотом должен быть постоялый двор, – пообещал кучер. – Там остановимся.

Услышать это было большим облегчением для всех. Дилижанс миновал поворот. За ним впереди и правда засветился слабый огонек в окне. Путники последний раз толкнули дилижанс, пробили огромный сугроб, который намело перед воротами заведения, и повозка въехала во двор.

К ним вышел хозяин постоялого двора с фонарем в руках. Это был крепкий швейцарец с черной бородой.

– Как это вы сумели проехать в такой буран, не понимаю! – сказал он, качая головой. – Вот уж не думал, что кто-то еще сегодня пожалует.

– А что, кто-то еще перед нами приехал? – спросил кучер.

– Не то что прямо перед вами, а уже довольно давно, – отвечал хозяин. – Перед обедом прибыла карета, в ней были господин и его слуга. Они попытались ехать дальше, но вскоре вернулись и теперь занимают комнату наверху. Ну а вы все разместитесь в двух нижних. Уж не обессудьте, других помещений у меня нет.

Пассажиры дружно заверили хозяина постоялого двора в том, что считают его своим спасителем, никаких претензий к нему не имеют и мечтают лишь об одном – о горячем ужине. Все пассажиры дилижанса собрались в гостиной, возле пылающего камина, и предались воспоминаниям о том, как едва не погибли в снежном плену.

Прошло немного времени, и туда же, в гостиную, служившую и столовой, был подан незамысловатый ужин. Путники уселись вокруг длинного стола и принялись за еду.

В это время заскрипели ступеньки лестницы, и со второго этажа кто-то спустился. Оперативники не видели этого человека, поскольку сидели к лестнице спиной.

– Мой господин спрашивает, когда ему тоже подадут ужин, – проговорил он.

– У нас принято есть всем вместе, – отвечал хозяин. – Да у меня, по правде сказать, и слуг нет, чтобы подавать ужин наверх. Не хочет ли твой господин спуститься и сесть со всеми?

– Нет, он не желает. Так и быть, я сам подам ему. Давайте сюда прибор.

Хозяин стал нагружать поднос. А оперативники застыли, переглянулись и даже есть перестали. Они узнали этот голос! Друзья обернулись, взглянули на человека, направившегося к лестнице с полным подносом в руках, и поняли, что не ошиблись. Да, это был Кристофер, слуга графа Сен-Жермена!

Когда он скрылся наверху, Дружинин наклонился ближе к друзьям, чтобы его не мог услышать никто из людей, сидящих за столом, и тихо произнес:

– Ребята, это он! Честное слово!

Его глаза горели, он весь бурлил энергией, словно и не было утомительной дороги к перевалу. Друзья в ответ согласно кивнули.

– Ну что, будем брать? – деловито спросил Ваня.

– Как только стемнеет, – ответил Углов. – Очень хорошо, что он занимает отдельную комнату. Можно будет провести допрос, никого не беспокоя.

– Да, на этот раз он уже не ускользнет, – заметил Дружинин. – Удирать ему просто некуда. Дороги нет ни вперед, ни назад. Даже в виде птицы не улетит – замерзнет.

Спустя час на постоялом дворе уже царила тишина. Даже самые непоседливые пассажиры дилижанса, любители полночных бесед и карточной игры, так умаялись за день, что отказались от своих привычек и завалились на боковую. Пассажиры спали в двух нижних комнатах и гостиной, хозяин с хозяйкой и слуги – у себя в каморках.

Наверху, у господина из кареты, тоже было темно. Дружинин установил это, специально выйдя во двор.

Трое оперативников расположились в гостиной, прямо возле лестницы. Это место было не самым удобным, на него никто не претендовал. А им оно оказалось в самый раз. Не было угрозы кого-то потревожить, направляясь на ночную беседу с господином графом.

Примерно в час ночи друзья тихо поднялись и двинулись наверх. Старая деревянная лестница не выдала их. Она лишь пару раз тихонечко скрипнула. Дверь в комнату оказалась на запоре, но Дружинин не зря возил с собой связку отмычек. Оказавшись в комнате, он снова запер замок.

Оперативники стояли и осматривались. В этот момент вдруг вспыхнула искра, высеченная кресалом, и загорелась тоненькая свеча. Огонек осветил графа, сидящего на своей постели.

В ту же секунду, прежде чем Сен-Жермен сказал хоть слово, Углов шагнул к нему и влепил хороший удар прямо в лоб. От такого невежливого приветствия знаменитый алхимик тут же свалился без сознания назад на подушку. Углов быстро связал его и заткнул ему рот какой-то тряпкой. Дружинин проделал то же самое со слугой, спавшим за занавеской. Затем инженер порылся в саквояже Сен-Жермена и нашел пузырек с нюхательной солью. Он открыл его и поднес к носу алхимика. Тот заворочался и открыл глаза.

– Ну вот, любезный граф, мы снова вместе, – сказал Углов. – Теперь ускользнуть вам никак не удастся. Может, хотите проверить? – С этими словами Углов отодвинул занавеску на окне. Стала видна белая муть. Вихри снега скользили по стеклу. – Если пожелаете, мы сможем продолжить нашу беседу снаружи, – проговорил Углов. – Мы засунем вас в сугроб на манер ледяного истукана и будем задавать вопросы. Как, хочется вам этого?

Граф, лишенный возможности говорить, энергично покачал головой в знак того, что он ничуть не желает выходить наружу.

– В таком случае отвечайте на вопросы прямо, не увиливая и не пытаясь нас обмануть, – продолжал надворный советник. – Если расскажете все, что нас интересует, мы подумаем, стоит ли сохранить вам жизнь. Ну так что, будете говорить?

Сен-Жермен вновь энергично закивал, но на сей раз уже утвердительно.

Углов кивнул и вынул кляп у него изо рта.

– Итак, вопрос первый, – проговорил он. – Вы беседовали с советником герцога Голштинского Бассевичем в Бадене?

– Да, я встречался этим господином и имел с ним продолжительную беседу, – охотно ответил Сен-Жермен.

– Вы говорили советнику, что имели поручение от императора Карла убить русского государя?

– Да, я так выразился, – сказал граф. – Но…

– Говорили или нет?

– Да, говорил, – покорно ответил Сен-Жермен.

Как видно, он понял, что отбрехаться ему не удастся.

– Вы действительно имели такое задание? Император Карл поручал вам организовать убийство нашего государя Петра Алексеевича?

– Помилуйте, господин сенешаль! – взмолился Сен-Жермен, называя Углова французским словом, означавшим «судья». – На этот вопрос никак нельзя ответить так однозначно и твердо, как вы того требуете! Да, у нас с его величеством императором состоялась беседа, в ходе которой он высказал пожелание, чтобы русский государь умер. Но поймите, Карл Шестой не давал мне никакого прямого поручения. Он долго говорил о причинах, которые заставляют его желать смерти русского царя, о том, как жестоко тот поступил со своим сыном Алексеем, который доводился Карлу внуком, о других предметах, но не сказал: «Убейте его».

– Эти слова не были сказаны, но вы поняли, что Карл ждет от вас исполнения своего желания?

– Да, император несомненно ждал, что я предприму некоторые шаги в этом направлении.

– Вы так и поступили?

– Нет, я не сделал ровным счетом ничего.

– Вот как? Почему же?

– Потому что не хотел окончить свои дни на плахе или в подвалах императорской тюрьмы Панкрац, – отвечал граф. – Вы ведь понимаете, если бы я вернулся и доложил о выполнении такого задания, то император после этого никак не мог бы отпустить меня на все четыре стороны. Я стал бы владельцем его тайны, владел бы мощным оружием, способным поразить его. А зачем императору такой человек? Разве не правильней от него избавиться? Поверьте, господин сенешаль, я не первый день живу на свете и давно постиг тайные пружины, управляющие поступками людей. Именно это знание позволяет мне добиваться успехов при дворах различных коронованных особ. Еще тогда, во время нашей беседы с императором Карлом, я прочитал в его глазах уже готовый приговор себе. Я был обречен на смерть в любом случае, независимо от того, выполнил бы королевскую волю или нет. Вот почему я лишь на время вернулся потом в Вену и сбежал оттуда при первой же возможности.

– Но я не понимаю, зачем же в таком случае вы рассказали об этом поручении Бассевичу.

– Тут имелся тонкий расчет! На первый взгляд могло показаться, что я просто проболтался, чтобы придать себе вес в глазах собеседника. На самом деле, делая такое признание, я внимательно следил за реакцией голштинского советника. Мне надо было понять, не слышал ли он о подобных планах ранее? В таком случае Бассевич обязательно показал бы это. Он плохо умеет скрывать свои чувства, а я, наоборот, делаю это отлично, к тому же прекрасно читаю мысли человека на его лице.

– И что же вы прочитали на лице советника Бассевича? – спросил Углов.

– То, что и надеялся. Мой рассказ не стал для него такой уж новостью. Он уже слышал о том, что кто-то собирается отравить русского императора. Я видел это на его лице так же ясно, как если бы он сам мне об этом сказал.

– Вот как, – задумчиво произнес Углов и вспомнил, что уже употреблял это выражение.

От напора, с которым он начал допрос, мало что осталось. Беседа приобретала совершенно неожиданный оборот.

– И что же вы такого разглядели на лице советника? – после паузы спросил Кирилл.

– Я уже сказал. То, что сообщение о желании отравить императора Петра не стало для него новостью. Кто-то уже хотел извести государя, и Бассевич об этом знал.

– Но кто именно? Вы это тоже прочитали на лице Бассевича?

– Нет, конечно! – воскликнул Сен-Жермен. – Мысли человека нельзя прочесть, что бы ни утверждали шарлатаны. Можете спросить хотя бы вашего товарища, вот этого юношу, – граф указал на Ваню. – Он обладает сходным со мной даром и скажет вам, что соображения другого человека всегда остаются для вас тайной. Вы можете лишь догадаться, о чем именно он думает, правду говорит или нет.

Углов действительно обернулся к Ване, но вовсе не для того, чтобы получить консультацию о чтении мыслей. Он хотел узнать, правду ли говорит граф про Бассевича или врет. Ваня верно понял взгляд товарища и едва заметно кивнул. Значит, Сен-Жермен говорил правду!

Кириллу стало очевидно, что допрос зашел в тупик. Однако сдаваться он пока не собирался.

– Вот что, граф, – сказал Углов, придвигаясь вплотную к их пленнику и сверля его глазами. – Не надо принимать меня за доверчивого недоумка, который поверит всему, что вы скажете. Не знаю, что вы читаете на моем лице. Но я уже говорил вам, что у меня есть желание вывести вас на мороз, поставить в самый глубокий сугроб, чтобы только голова торчала, и продолжить разговор там. Снова спрашиваю, хотите вы этого?

– Нет, конечно! – воскликнул Сен-Жермен.

За последние минуты он немного успокоился, но сейчас, после слов Углова, снова пришел в сильное волнение.

– Я только не понимаю, чем именно вызвал такое ваше раздражение.

– А тем, что вы продолжаете утаивать важную информацию.

– Простите, я снова не понимаю! – вскричал граф. – Вы говорите незнакомые мне слова. Что такое «информация»?

– Ничего особенного. «Информация» значит «сведения». Вы утаиваете их. Вы прочитали на лице голштинского советника – не знаю, в глазах, на щеках или ушах – еще что-то. Может быть, это было не имя заговорщика, но его положение? Звание? Род занятий? Говорите, или вас отыщут уже весной, когда растает снег!

Оперативники понимали, что собеседник Углова страшно напуган. Таким они его еще не видели. Лицо знаменитого алхимика было бледно, язык заплетался. Куда делась его обычная уверенность, с которой он всегда держался!

Однако Сен-Жермен собрался с силами и заговорил:

– Да, я скажу. Я действительно кое-что увидел сверх того, о чем вам поведал. К сожалению, не могу назвать имена, но изложу все, что знаю. Хотя я ведь мог и ошибиться, неверно понять. Наверняка все знает сам Бассевич. Вот у кого вам надо спросить!

– Обязательно спросим! – пообещал Углов. – С советником у нас тоже будет обстоятельный разговор. Но сейчас, граф, мы беседуем с тобой. Хватит медлить, говори.

– Хорошо. Итак, я увидел… или мне показалось, что советник герцога знает о двух или трех людях, которые готовят покушение на государя Петра. Двое из них принадлежат к высшей русской аристократии. Эти люди находятся… точнее сказать, в тот момент находились совсем рядом с царем. А третий человек совсем другого рода. Он имеет отношение к церкви, но при этом почему-то скрывается, подвергается преследованиям. Я что-то слышал о том, что русская церковь расколота. Возможно, этот третий человек потому и ввязался в злодейство. Вот и все, что я могу сказать. Больше я не знаю совсем ничего, клянусь!

Углов вновь взглянул на Ваню. Ответом ему опять стал утвердительный наклон головы. Задавать другие вопросы не имело смысла.

Углов встал, еще раз грозно посмотрел на графа, скорчившегося на постели, и сказал:

– Хорошо, пока мы тебя оставим. Надо посовещаться, решить, что с тобой делать. Не вздумай пытаться бежать. Мы следим за каждым твоим шагом!

С этими словами он повернулся и, не обращая больше никакого внимания на растерянного Сен-Жермена, направился к выходу.

За ним двинулись товарищи. Они спустились в гостиную, где царил сон. Углов махнул рукой, зовя друзей за собой. Они накинули полушубки и вышли во двор.

Пока оперативники беседовали с Сен-Жерменом, метель кончилась. На небе высыпали звезды.

Отойдя немного от гостиницы, чтобы их не было слышно, Углов сказал:

– Ну и что, друзья-следопыты, мы теперь будем делать?

– Как что делать? – ответил Дружинин. – Мне кажется, вопрос совершенно ясен. Надо возвращаться в Россию и искать убийцу там. Долгорукова мы уже проверили, но ведь сколько кандидатур еще остается! Голицыны, Апраксин, Головкин, барон Шафиров, Евдокия Лопухина.

– А еще этот церковник, – подхватил Ваня. – Я уверен, это кто-то из учителей раскола. Мне как раз тут верный след видится. Ведь раскольники ненавидели Петра, считали его Антихристом!

– Что ж, согласен, – сказал Углов. – В Европе нам больше делать нечего. Все, что могли, мы здесь узнали. А убийца все-таки наш, отечественный.

Глава 20

1725 год приближался к финалу. Был уже конец ноября, когда видавшая виды карета с тремя пассажирами въехала на постоялый двор в Полоцке, расположенный на территории Речи Посполитой, недалеко от границы с Российской империей. Гости отправились к хозяину заведения, чтобы узнать у него об условиях дальнейшего путешествия.

Он сказал им, что в России, до самого Санкт-Петербурга, уже установился санный путь. В карете они проехать не смогут, и надо бы от нее избавиться.

Углов с Ваней оставили Дружинина торговаться с хозяином, который хотел приобрести карету вовсе за бесценок, и прошли в общий зал, где заказали обед. Пока половой, молчаливый литовец, расставлял на столе закуски, оперативники разговорились о дальнейших действиях.

– Ну вот, если ничто не помешает, через пару дней прибудем в славный град Петров, – сказал Углов. – Где селиться будем, как думаешь?

– А что, на старом месте, у Меншикова, разве не получится? – спросил Ваня. – Мне там понравилось. Нева рядом, парк. Было где с мольбертом посидеть. Да и картины мои там остались, одна начатая и две законченные.

– Картины твои мы вряд ли сможем вернуть, – отвечал ему Углов. – В лучшем случае они теперь украшают стены дворца светлейшего князя Александра Даниловича, в худшем – пущены на дрова. Вернуться в прежние апартаменты во флигеле нам будет затруднительно по той причине, что это ведь секретарь Меншикова нас тогда едва в каземат не укатал. Забыл разве?

– Да, признаться, как-то я об этом запамятовал, – проговорил Ваня. – А точно это он?

– Так мне сам граф Петр Андреевич Толстой об этом сказал, – объяснил Углов. – Так он и заявил. Дескать, это поручик Сараев на тебя донос написал. Я тебе тогда же об этом говорил. Как же мы снова туда пойдем? Заявимся и скажем: «Здравствуйте, господин поручик, рады вас видеть! Вот, будем снова у вас жить, можете на нас еще один донос написать!» А если серьезно – надо понимать, что светлейший князь Меншиков мной недоволен. Прежде всего тем, что я не сделал подкоп под его врага Долгорукова. Потому он и дал поручение своему секретарю написать на нас донос. Нет, к светлейшему нам соваться никак нельзя.

– А где же тогда жить? – спросил Ваня. – Опять на постоялый двор? Помнишь, какая там грязь была? Пока мы по Европе ездили, я от такого безобразия отвык.

– Надо будет, придется и к грязи снова привыкнуть, – отвечал Углов. – А может, что-то еще придумаем.

Тут их беседу прервал Дружинин, закончивший свои переговоры с хозяином. Одновременно появился половой, который нес запеченное мясо. Оперативники принялись за еду.

– Хорошо, что удалось получить с этого жлоба хотя бы шесть рублей с полтиной, – сообщил Дружинин. – На эти деньги можно будет первое время пожить в Питере. Слава богу, хоть это сумел выдрать, а то у меня карман совсем опустел.

– Да, первым делом придется тебе на родной земле снова инженером поработать, – сказал Углов. – Без твоих денег нам совсем хана.

Наутро оперативники вновь тронулись в путь.

По мере приближения к Петербургу Углов все чаще стал останавливать карету на постоялых дворах и расспрашивать путешественников, отдыхавших там, о том, что изменилось в столице Российской империи за время их отсутствия. Эти беседы оказались не напрасными. Надворный советник получил много ценных сведений.

Например, он узнал, что на Литейном проспекте открылась новая гостиница «Императорская», устроенная по европейскому образцу, с регулярной сменой белья и хорошей прислугой. При ней – ресторация.

– Ну вот, где жить, мы теперь знаем, – сообщил Углов своим спутникам, когда они вновь тронулись в путь. – Поселимся в этой самой «Императорской». Хотя это, в сущности, единственная хорошая новость, все остальные плохие.

– А что такое? – насторожился Дружинин.

– Люди, с которыми я разговаривал, затрудняются сказать что-то определенное, – объяснил надворный советник. – Но у меня сложилось такое впечатление, что вся жизнь в России после смерти Петра словно ряской подернулась. Текла могучая река да вдруг перестала. Теперь на ее месте дурно попахивает болото. Армией никто не занимается, солдаты своих офицеров неделями не видят. Провиант они не получают, голодают. Корабли новые не строятся, дороги заброшены. Впрочем, не исключено, что все это одни пустые сплетни. Люди, как мы знаем, всегда чем-то недовольны. Вот подождем встречи с графом Толстым. Я и отчет ему сделаю, и все, что нужно, узнаю. Да и посоветоваться с ним можно о дальнейшем расследовании.

Вечером первого декабря их сани остановились возле двухэтажного каменного дома, недавно построенного на Литейном проспекте. Вывеска извещала, что здесь находится гостиница. Оперативники решили занять два номера. В одном поселились Углов с Ваней, в другом – Дружинин.

Наутро Кирилл достал тот самый камзол, долго пылившийся в бауле, и отдал его гостиничному слуге почистить и отгладить. Затем он стал собираться к главе Преображенского приказа.

Перед уходом Углов отдал товарищам такое распоряжение:

– Вы лучше идите в ресторацию и ждите меня там. Тут посетителей уважают, гнать вас никто не будет. Возьмете какую закуску да газету «Ведомости». Будете сидеть, новости читать. Так меня и дождетесь.

– А почему нельзя в номере посидеть? – осведомился Ваня.

– Потому что я не знаю, как моя беседа с графом повернется, – отвечал Углов. – Он ведь думал, что мы из-за границы убийцу привезем, чтобы его на дыбу отправить. Под это нам и бумаги давал, и деньгами снабдил. А мы вместо того вернулись, чтобы опять среди своих разбойника искать. Графу может не понравиться такой вот исход дела.

В приемной у главы Преображенского приказа томилось два десятка посетителей. Среди них были гражданские чиновники, офицеры. Один полный мужчина, страдающий одышкой, оказался в адмиральском мундире. Некоторые, как, например, Углов, пришли сюда сами. Другие, как видно, прибыли под конвоем. Возле таких персон дежурили солдаты.

Чиновник, ведавший приемом, записал имя и звание Углова и буркнул обычное «ждите».

Надворный советник отыскал свободное место, сел и принялся ждать. Вот скрылся за дверью один посетитель, тот самый адмирал. Вскоре к Петру Андреевичу Толстому был позван другой человек, а адмирал так и не вышел из кабинета.

«Скорее всего, его через внутреннюю дверь в подвал вывели, дальше допрашивать, – решил Углов. – Интересно, а выйдет ли второй? Если и он там канет, значит, и меня такая участь ждет».

Второй посетитель и правда не вышел.

Зато в приемную выглянул секретарь графа, ведавший приемом, и громко произнес:

– Кто здесь надворный советник Кирилла Углов? Проходи!

Глава оперативной группы вошел в кабинет, готовый ко всему. В помещении все было так же, как и в первый раз, в нем ничего не изменилось. Граф Петр Толстой сидел, как и прежде, в кресле у камина. Однако, когда Углов подошел ближе к хозяину кабинета, он заметил, что тот сильно постарел. Лицо его приобрело нездоровый желтый цвет.

– Так это ты? – воскликнул граф, увидев Углова. – Приехал, значит?

– Да, вчера прибыл в столицу Отечества, – ответил Углов.

– И сразу ко мне? Хвалю. Да ты садись, не стой. Ну, сказывай, привез ты татя, о коем мы с тобой речь вели, или нет?

– Нет, ваше сиятельство, не привез, – признался Углов. – Но допросить его сумел. Могу дать полный отчет о том вашему сиятельству.

– Вот это ты молодец! – похвалил Толстой. – Полный отчет, говоришь? Ну, давай излагай. – Граф обернулся к секретарю и приказал: – А ты ступай в приемную да скажи там, чтобы все вольные шли по домам. Сегодня приема более не будет. Пускай остаются одни лишь подконвойные, их я допрошу. Как скажешь, сюда более не возвращайся, пока я не позову. Ступай в канцелярию. – Когда секретарь вышел, граф пояснил: – Я ему, конечно, доверяю, но все же лучше, ежели наша беседа промеж нас с тобой останется. До конца ни на кого полагаться не следует. Ну, рассказывай.

Углов начал излагать историю их заграничных скитаний. Он рассказывал обстоятельно, старался не упустить ни одной важной детали.

Когда Кирилл закончил, глава Преображенского приказа некоторое время молчал, затем откинулся на спинку кресла и произнес:

– Стало быть, врал голштинец! А мы с тобой ему поверили, опростоволосились. Нехорошо вышло.

– Но ведь ничего особенного не случилось, – заметил Углов. – Можно допросить Бассевича еще раз. Да не у него на квартире, а здесь, в присутствии палача. Глядишь, язык у советника развяжется, и он расскажет все, что знает. Когда с ним разговаривал, я заметил, что он вашего гнева сильно боится. Так что все выложит.

– Тут ты прав, человек он не храброго десятка, – согласился Толстой. – Да только допросить его у нас никак не получится. Две недели назад весь голштинский двор съехал из здешних апартаментов. Направились немцы к себе в Гамбург.

– А ведь и правда! – воскликнул Углов. – Как я забыл? Герцог Карл-Фридрих ведь только потому здесь жил, что его свадьба с Анной Петровной намечалась! Состоялась она, и немцы уехали. Даже странно, что так долго здесь оставались.

– Да, свадьба прошла в июне, – сказал Толстой. – Только Анна Петровна и ее царственный супруг совсем не спешили покинуть берега Невы. Знаешь, что их здесь держало? Плохое здоровье государыни императрицы Екатерины Алексеевны.

– Признаться, я не совсем понимаю связь, – заявил Углов. – Но скажите, почтеннейший граф Петр Андреевич, здоровье государыни и правда так худо?

– Да, неважное оно у нашей матушки. – При этих словах граф сокрушенно покачал головой. – Вновь наши доктора съехались, совещаются, как ее лечить. Иностранных знаменитостей пригласили. А толку чуть. Говорят, кровь у государыни плохая, жизнь не поддерживает, оттого и прочие недуги – жар, лихорадка, колики желудочные. Впрочем, я не лекарь, в подробности входить не стану. Тут главное что – императрица на глазах чахнет. Наши мужи государственные все громче поговаривают о том, кто будет ей наследовать. Вот Анна и не уезжала, все надеялась, что Екатерина Алексеевна ее своей наследницей объявит. Представляешь, какая герцогу Карлу препозиция вышла бы в таком случае? Из немецкого князька вдруг сделаться человеком, по сути дела, стоящим во главе Российской империи!

– А почему же такое не случилось? Государыня за что-то рассердилась на дочь?

– Нет, она-то как раз хотела, да и теперь желает сделать Анну наследницей. Но тут все придворные воспротивились. Кому ж охота власть голштинца признавать? Негоже это. Я-то предлагал, чтобы государыня свою меньшую дочь Елизавету Петровну преемницей назначила. Она и разумом сильней, и мужа пока не имеет. Стало быть, сама править будет. Но только, я чую, не выйдет по-моему. Если приберет Всевышний матушку императрицу, то на престол взойдет внук Петра Великого.

– Это тот самый Петр Алексеевич, которого Долгоруковы да Голицыны выдвигают?

– Теперь уж не только Голицыны. Светлейший князь Александр Данилович сделал полный разворот в политике. Нынче он тоже поддерживает юного Петра. А чтобы себя от опалы обеспечить, светлейший задумал женить двенадцатилетнего царевича на своей дочери, коей уже семнадцать годков исполнилось.

– Вот оно как, – в растерянности произнес Углов, вспоминая, что он читал что-то о династических интригах после смерти Петра, да, как видно, не особо внимательно.

А они, эти самые интриги, оказались очень важны для расследования.

– Да, вот так, – заключил Толстой. – А за болезнью государыни да всеми этими интригами дворцовыми управление державой пребывает в забвении. Офицеры вовремя жалованья не получают, чиновники средства казенные расхищают, суда на верфях не закладываются. Да что там новые! Наш красавец «Петр Первый и Второй» так и стоит недостроенный!

– Да, я слышал по дороге жалобы на плохой ход дел, – подтвердил Углов.

– Вот-вот! Жалобы! Слухи вредные! Письма подметные! Я со всем этим разбойным делом борюсь сколько сил есть. Хватают мои люди тех, кто сплетни распространяет, ноздри рвут, на каторгу ссылают. Да все без толку. Взамен новые появляются. Да и недолго мне уж, как видно, на страже государственных интересов стоять. Хотят меня из Преображенского приказа убрать, другого человека назначить.

– Не может быть! – воскликнул Углов.

Для оперативников увольнение графа Толстого означало тяжелый удар. Петр Андреевич многим помог расследованию.

– Может, да еще как! – с усмешкой сказал Толстой. – Голицыны всегда были мной недовольны, а теперь и светлейший ко мне охладел. Внешне все сочувствуют, говорят: «Возраст у тебя, Петр Андреевич, не тот, чтобы столь тяжкую службу исполнять. Шутка ли, восемьдесят лет! Езжай-ка ты лучше в Вену, с императором австрийским переговоры вести». Вот чего они хотят. Ну да ладно обо мне. Давай лучше о нашем сыскном деле поговорим. Тут я пока еще в силе, могу помочь. Надо подумать, кого тебе надобно в первую голову допросить. Я так полагаю, что Дмитрия Михайловича Голицына. А после него – барона Шафирова Петра Павловича. Он вроде не самый видный человек при дворе, но вор главнейший, в этом покойным государем был уличен. Вот ими и займись.

– А не лучше ли будет отправиться снова в Европу, в Гамбург, и допросить там Бассевича? – спросил Углов. – Сен-Жермен нам прямо сказал, что советник герцога Голштинского должен знать заговорщиков. Это будет самый прямой путь!

– Путь, может, и прямой, да пройти его ты вряд ли сможешь. – Толстой покачал головой. – У себя на родине Бассевича охраняют куда лучше, чем здесь. Но даже если ты к нему подберешься и допросишь с пристрастием, то что потом? Если ты после допроса оставишь советника в живых, он поднимет тревогу, и тебя с твоими помощниками схватят в Германии, в Польше, а то и здесь. А если убьешь его, тоже худо. Герцог отпишет государыне на тебя жалобу, и угодишь ты прямиком в каземат. Учти, на тебя и так светлейший князь сердит за то, что ты его волю не исполнил – Долгорукова на дыбу не отправил. Так что рисковать не надо. Лучше подождем, пока Бассевич сам сюда вернется.

– А разве он должен вернуться? – спросил Углов.

– Непременно вернется! – сказал Толстой. – Анна Петровна надежд на российский престол пока не потеряла. Она будет держать связь с матерью, императрицей Екатериной. А советник Бассевич для такого дела – лучший человек. Он тут всех знает, вхож во дворец. Коме того, сей немчин и сам по себе любопытством отличается, все ему интересно. Так что он обязательно в Россию еще вернется. Глядишь, уже весной пожалует. Тогда ты его и допросишь. А пока займись теми персонами, на коих я указал. На тот сыск я тебе еще денег дам.

– Нет, не надо, ваше сиятельство. Я обойдусь, – застеснялся надворный советник.

– Удивительный ты человек, Кирилла Андреевич, – заявил граф. – Мне редко приходится видеть государевых людей, которые отказывались бы от денег. Правильней сказать, я вообще таких не видел. Нет, ты уж возьми кошель, не заставляй себя уговаривать. Я ведь вижу, что ты деньги не на девок тратишь, не на удовольствия, а на дело. – Граф протянул Углову увесистый кошель.

Надворный советник не без колебаний взял его.

– Теперь ступай, – сказал Толстой. – Делай все так, как я сказал. Ежели какое гонение на тебя учинят, зови меня, я помочь постараюсь. Но из всех бед выручить не обещаю. Власть у меня уже не та. Да и уехать скоро могу. Помнишь, я тебе говорил? Но ты человек упорный и без меня справишься.

– Я постараюсь, – пообещал Углов.

Глава 21

Дом князя Дмитрия Михайловича Голицына располагался не где-нибудь, а на самом видном месте Петербурга, на Невском проспекте. Он вполне соответствовал положению своего хозяина, родовитого аристократа, происходившего из старинного боярского рода. С младых лет Дмитрий Голицын был в больших чинах. Император Петр сделал его капитаном Преображенского полка, а позже направил в Италию, где тот научился мореходному делу, получил навыки лоцмана. Впрочем, плавать по морю князю не пришлось. В начале Северной войны он был послом в Турции и сидел под арестом в Семибашенном замке, потом стал воеводой Белгородским, губернатором Киевским, в 1718 году возглавил Камер-коллегию и сделался сенатором.

Вместе с тем Дмитрий Голицын был одним из тех деятелей, выдвинутых Петром, которые в глубине души не одобряли нововведений первого русского императора. Особенно возмущала Дмитрия Голицына близость царя с безродной ливонкой Мартой Скавронской, которая стала русской императрицей.

Сама же Марта, то есть Екатерина Алексеевна, нисколько не сердилась за это на Голицына. Мало того, в последние годы правления Петра князь попал в опалу и был отстранен от дел. Так именно Екатерина вернула ему звание сенатора.

Еще про князя Голицына было известно, что он отличается крутым и гордым нравом, в еде и питье воздержан, ассамблеи и балы посещать не любит, проводит много времени за книгами. Находясь за границей, князь обучился нескольким иностранным языкам, читал на них и переводил. Император Петр не раз просил его переложить на русский ту или иную книгу.

Вот к такому человеку предстояло отправиться Углову, чтобы допросить его, возможно, даже предъявить ему обвинение в государственной измене и убийстве царя. Все это Кирилл должен был сделать, не имея фактически никаких полномочий.

В связи со сложностью предстоящего допроса оперативники решили провести совещание. Они собрались в номере, который занимали Углов и Ваня.

– Трудности начнутся с первого шага, – заговорил Углов. – Если во всех прежних случаях я действовал, в общем-то, напрямик, приходил и предъявлял обвинение, то здесь эта тактика, скорее всего, не пройдет. Князь Дмитрий – человек не робкого десятка. Об этом мне граф Толстой говорил. Да и все данные, которые я собрал, еще когда готовился к заброске, свидетельствуют о том же самом. То есть взять его на испуг не получится. Он может попросту выставить меня за дверь. Что тогда прикажете делать? Снова бежать к графу Толстому? Но старик уже ясно сказал мне, что его влияние упало. Да и вообще разрешение на допрос и тем более арест такой персоны может дать лишь сама государыня.

– Слушай, но ведь ты весной вроде беседовал с ней, – напомнил Ваня. – Говорил тогда, что она отнеслась к тебе весьма благосклонно. Кажется, ты ей даже понравился. Почему бы тебе не пойти на прием в Зимний дворец и не напомнить Екатерине о себе? Возможно, она и даст тебе разрешение на допрос Голицына.

– Да, это неплохая идея! – подал голос Дружинин. – Что может быть лучше, чем поддержка государыни?

– Да, разумеется, лучше ничего быть просто не может, – отвечал Углов. – Весь вопрос в том, насколько этот план реалистичен. Во-первых, неизвестно, пустят ли меня вообще во дворец. В прошлый раз я был проведен и представлен князем Меншиковым. Теперь мне, наоборот, надо всячески избегать встречи со светлейшим Александром Даниловичем. Он на меня сердит, и неизвестно, что выйдет из такого рандеву. А во-вторых, ты помнишь, что мне рассказал граф Толстой? Императрица болеет, причем тяжело. У нее недостает сил даже на то, чтобы заниматься флотом, которым она всегда интересовалась. Почему же Екатерина станет вспоминать и принимать какого-то надворного советника? Нет, боюсь, что из этого замысла ничего не выйдет.

– А может, снова использовать меня? – предложил Ваня. – С Долгоруковым это прошло! Помните, как он испугался, когда я стал все его замыслы и страхи озвучивать? Давайте и сейчас так сделаем. Голицын струхнет, и ты возьмешь его голыми руками.

– Голыми руками, как же! – Углов усмехнулся. – Нет, здесь этот номер не пройдет. Князь Дмитрий Михайлович – совсем другой человек, чем Долгоруков. Я же только что говорил – он отличается начитанностью, весьма редкой для этой эпохи. Его библиотека – не здесь, а в имении в Архангельском, под Москвой – насчитывает шесть тысяч томов! Князь Голицын вовсе не подвержен суевериям. Если ты начнешь перед ним показывать свое внутреннее видение, то он, скорее всего, сочтет это шарлатанством или, хуже того, хитрой полицейской провокацией. Еще неизвестно, как князь себя в таком случае поведет. Этот человек отличается крутым нравом. Он может позвать слуг, приказать им выгнать нас взашей, при этом еще и побить хорошенько.

Оперативники задумались.

Потом Дружинин произнес:

– Так ты говоришь, что князь отличается начитанностью? Можно сказать, он человек Просвещения? В Италии учился? Вот за эту ниточку и надо дергать!

– Что ты имеешь в виду? – почти хором спросили Углов и Полушкин.

– Я хочу сказать, что идти к князю надо и правда вдвоем, – отвечал Дружинин. – Только брать тебе с собой надо не Ваню, а меня. Если точнее, то я там буду вроде как главный, а ты при мне. Целью своего визита мы объявим научную консультацию.

– Ага, я, кажется, понимаю! – воскликнул Углов. – А ну, давай подробней!

– Надо заранее послать князю письмо, – стал объяснять свой замысел Дружинин. – Дескать, так, мол, и так. Мы, птенцы гнезда Петрова, обучавшиеся, как и вы, за границей, прибыли в родные палестины, но встретили здесь немалые трудности. Не ведаем, как приложить иностранные знания к здешним реалиям. Прослышали мы о великой образованности вашего княжеского сиятельства и покорнейше просим оказать нам содействие. Говорить в основном буду я и напирать на навигацкую науку. Князь именно ей в Неаполе обучался. Меня, кстати, тут подрядили сделать расчет одного канала. Вот я об этой работе и стану распространяться.

– Но расчет канала и морская навигация – совершенно разные вещи, – заметил Ваня.

– Ты прав, – подтвердил Дружинин. – Но канал у меня – только реалистичный антураж. Потом пойдет в ход и выдумка. Мол, меня просят водить суда в Стокгольм, а потом и в Англию, а я мелей балтийских боюсь, да и вообще добрый совет нужен.

– Хорошо, а я-то тут при чем буду? – спросил Углов. – Как мы перейдем от твоей навигации к нашему убийству?

– Весь расчет будет строиться на том, что князя удастся разговорить, – ответил Дружинин. – Когда пойдет общая беседа, тут и ты сможешь пожаловаться на свои трудности. Вот, мол, государыня и Меншиков поручили тебе такое ответственное задание. Ты многое сделал, но злодея изловить пока так и не смог. Вот и послушаем, что князь Дмитрий Михайлович нам на это ответит.

– Хорошо, допустим, он вам что-то скажет, – заметил Ваня. – Но как вы узнаете, правду он говорит или нет? Что вы дальше с его высказываниями делать будете? Тут надо точно знать, врет его сиятельство или нет. А это могу сказать только я. Так что идти к Голицыну надо не вдвоем, а втроем. У меня, кстати, и предлог есть, чтобы к князю наведаться. Я ведь тоже в Италии учился, как и он. И в Неаполе бывал.

Дружинин и Углов переглянулись.

Потом Кирилл сказал:

– Да, ты прав. Без тебя мы ничего узнать не сможем. Что ж, решено, идем втроем. Ну что, будем писать письмо князю Дмитрию Михайловичу?

Послание они составляли долго и тщательно. Тут важно было каждое слово. Наконец письмо было написано и отослано.

Спустя два дня княжеский лакей принес ответ. Дмитрий Михайлович Голицын милостиво соглашался принять трех дворян, просящих у него помощи и совета, и назначил им время визита.

Оперативники обдумали и обсудили каждую деталь своих костюмов. Они сели в сани, нанятые здесь же, у гостиницы, нарочно самые дорогие, с фонарями на оглоблях, с медвежьей шкурой, укрывающей сиденье, и отправились в гости.

Члены группы, разумеется, уже видели в Петербурге роскошные особняки, но дом князя Голицына поразил их своим убранством. Это был настоящий дворец. Мраморные колонны, гобелены, пушистые ковры, покрывавшие пол, позолоченные канделябры с десятками свечей – все подчеркивало богатство и высокое положение хозяина.

Везде сновали вышколенные лакеи в ливреях. Один из них, самый важный, проводил гостей в кабинет князя.

Тот не встал навстречу гостям. Он лишь милостиво склонил голову, когда увидел их.

Князь был в красном камзоле и парике. Крепко сжатые губы выдавали суровый характер хозяина дома. Лицо красивое, породистое. Черные, чуть прищуренные глаза твердо смотрели на визитеров.

Гости церемонно поклонились хозяину дома.

Потом Дружинин представился, поблагодарил князя за милостивое согласие принять их и сказал:

– Я просил позволения привести с собой своих товарищей, братьев Угловых. Совета у вашего сиятельства прошу не только я. Надворный советник Кирилл Андреев сын ведет важное расследование. Он тоже хотел бы узнать ваше мнение по своему делу. А его юный брат Иван ищет, с кого бы написать портрет. Возможно, ваше сиятельство сделает ему такой заказ.

– Ну, о портрете после говорим, – отвечал князь. – Пока что изложите ваше дело.

Начало беседы не внушало оперативникам особых тревог. Видно было, что князь настроен на сугубо деловой, серьезный разговор.

Дружинин заговорил о своей проблеме. Мол, некие купцы поручили ему организовать проводку торговых судов в Стокгольм, Гетеборг и далее, в английский Портленд. Он не совсем уверен в точности морских карт, боится мелей и рифов, а потому и просит совета. Попутно Игорь словно между делом ввернул, что ведет свой род из орловских бояр.

Князь вначале держался довольно сухо, но потом разговорился. Он достал из шкафа карты Балтийского моря, расстелил их на столе и начал показывать Дружинину, как сам повел бы караван. Они немного поспорили о разных школах составления лоций – итальянской, к которой был приучен князь, и английской, знакомой Дружинину. Поговорили также о секстанах, о разных типах торговых судов. Видно было, что хозяин дома вполне поверил в познания своего гостя и признал в нем знатока морского дела.

Когда все советы были даны и маршрут до самого Портленда проложен по карте, князь вновь сел в кресло и произнес:

– Приятно видеть молодого человека, столь сведущего в навигацкой науке и взыскующего еще больших знаний. Да, это настоящее достижение покойного государя Петра. Тут надо воздать ему должное. Он не напрасно многих юношей за границу посылал.

– Совершенно согласен с вашим сиятельством, – отвечал Дружинин. – Наглядное свидетельство справедливости слов ваших – это мои товарищи, такие же дворяне, посланные за границу для обучения. Вот Углов Кирилл тоже многому научился в Англии, но только не в мореходном деле, а в сыскной науке. Оные познания ему весьма пригождаются.

– Но они не всегда могут выручить, – подхватил Углов мысль товарища словно эстафетную палочку. – Вот я, казалось бы, много чему научился у английских своих наставников, а распутать дело, которое мне поручила сама государыня, пока не могу.

– Сама Екатерина поручила? – заинтересовался Голицын. – И что за дело?

Углову только того и надо было. Он не стал дожидаться повторного приглашения и начал излагать историю расследования предполагаемого убийства императора Петра. Рассказ его занял порядочное время. Красивые стенные часы с фигурами солдат, движущимися на циферблате, показывали, что прошел целый час.

Князь не особо поразился сообщению Углова об отравлении императора Петра. Сперва он слушал Кирилла со снисходительным видом, потом явно увлекся. Надворный советник завершил свое повествование историей о том, как был проведен последний допрос графа Сен-Жермена.

– Значит, он вам сказал, что Бассевич знает людей, готовивших убийство императора Петра? – уточнил Голицын.

– Да, он якобы прочел это в душе голштинского советника, – подтвердил Углов.

– Эти люди принадлежат к числу придворных?

– Двое из таковых придворных, а один, очевидно, из раскольников будет.

– Очень интересно! – заключил князь, откинулся на спинку кресла, надолго задумался, затем произнес: – Что ж, это похоже на правду. Я знаю, по крайней мере, трех светских особ, которые могли желать смерти императора. Один – это князь Василий Долгоруков. Другой – достаточно близкий мне человек. Его имя я не стану называть, к тому же уверен, что он не стал бы готовить такое злодеяние. А третий – это всесильный временщик, светлейший князь Меншиков.

«Вот уж попал пальцем в небо! – подумал Углов. – А может, он нарочно нас от себя и своих друзей отводит?»

Вслух же Кирилл сказал:

– Тут я, ваше сиятельство, скажу, что светлейший князь Александр Данилович оказал самую большую поддержку моему расследованию. Во дворец меня ввел, государыне представил. Без его содействия я бы и шагу не мог сделать.

О своем знакомстве с главой Преображенского приказа графом Толстым Углов решил князю не сообщать.

– Поддержку, говоришь, тебе оказал? – с усмешкой проговорил Голицын в ответ на его слова. – Это он может. И участие выкажет, и поддержит. Но все в глаза. За спиной же яму тебе будет копать, потом столкнет тебя в нее, да еще и смеяться над тобой будет. Ты, надворный советник, я вижу, в людях недостаточно понимаешь и придворной жизни совсем не знаешь. Так я тебя просвещу. Это и будет мой тебе совет. Князь Александр Данилович – тот самый человек, который был больше всех заинтересован в смерти царя Петра. Почему, спросишь. Да потому, что царь воровство его, Алексашки, насквозь видел. В последние годы терпению государеву конец пришел. Вот он Алексашку и лишил всех должностей: и губернатора Петербурга, и президента Военной коллегии. Я своими ушами слышал слова императора о том, что он собирался светлейшего князя под суд отдать, а после того сослать в каторжные работы. Кроме меня, при этом был еще генерал-прокурор Ягужинский. Он мою правоту подтвердить может. Так что насчет раскольников не знаю, а среди приближенных Петра точно был человек, который мог его убить.

Углов не мог поверить своим ушам. Он посмотрел на Ваню, мол, правду ли говорит хозяин дома, не водит ли нас за нос?

Полушкин понял его взгляд и едва заметно утвердительно кивнул. Дескать, все правда.

Между тем Дружинин видел, что хозяин считает их визит оконченным, поднялся и произнес:

– Спасибо вам, ваше сиятельство, за советы, за подсказки. Мы хотели бы отблагодарить вас за любезность, но можем по скудости своей предложить только одно: пусть наш друг Иван напишет ваш портрет. Поверьте: он работает хорошо, может, лучше всех тех иноземных мастеров, которые сейчас подвизаются в России.

Князь пожал плечами. Он явно пребывал в нерешительности.

Ваня понимал это и сказал:

– Давайте, ваше сиятельство, я прямо сейчас сделаю карандашный эскиз. Ежели он вам понравится, то скажите, и я завтра приду портрет ваш писать. А не глянется – что ж, значит, так тому и быть.

Князь Дмитрий Михайлович согласился. Ваня достал из папки, принесенной с собой, лист ватмана, карандаш, примостился на краю стола и начал делать набросок.

В самый разгар работы дверь кабинета открылась и вошла девушка лет семнадцати, в белом платье.

– Ах, отец, у вас гости. Я не знала, – смущенно произнесла она, собираясь выйти.

– Не уходи, мы уже закончили наш разговор, – сказал князь и представил девушку гостям: – Дочь моя младшая, Анна.

Он мог и не делать этого. Сходство между отцом и дочерью бросалось в глаза.

– А это дворяне, пришедшие просить моего совета, – продолжал князь. – Угловы, Кирилл да Иван, с ними господин Дружинин.

– А что этот юноша делает? – воскликнула девушка, разглядев, чем занят Ваня. – Неужто ваш портрет рисует?

– Ну, это не совсем портрет… – сказал князь, забыв, как называется то, что делал Ваня.

– Я, княжна, пока набрасываю только карандашный эскиз будущего портрета, – пришел ему на помощь Иван. – Если его сиятельство будут довольны, тогда и до настоящего портрета дело дойдет.

Анна Голицына подошла ближе, взглянула на работу Вани и воскликнула:

– Ах, папенька, как же вы можете быть недовольны? Это прелесть что такое! Как похоже!

– А что, уже готово? – спросил князь, заинтригованный оценкой дочери. – Смотреть можно?

– Сейчас, ваше сиятельство, сию минуту, – ответил Ваня, нанес еще несколько штрихов и передал готовый эскиз князю.

Голицыны, отец и дочь, склонились над листом.

– Это просто замечательно! – воскликнула Анна. – Какое сходство!

– А что, и правда недурно, – оценил князь работу Ивана. – Что ж, я согласен. Пиши мой портрет, ежели хочешь. Я благодеяний не принимаю и хорошо заплачу за труды! Когда думаешь приступить?

– Да завтра могу, – отвечал Ваня. – Только желательно в светлое время.

– Приходи около полудня. Я два часа смогу тебе посвятить, – сказал князь.

– А вы что же, сему мастерству учились? – спросила Анна, пока Иван укладывал свою папку.

– Да, я учился в Италии, – отвечал художник, не отрывая глаз от юной княжны.

Лист ватмана, неправильно уложенный, при этом вылетел из папки и упал на пол. Ваня и Аня одновременно наклонились за ним, столкнулись руками и покраснели.

– Я пойду, – буркнул Иван, поспешно застегнул папку и устремился к выходу вслед за своими товарищами.

Все-таки уже у самой двери он не удержался, обернулся и взглянул на очаровательную юную княжну.

Глава 22

– Ну и что тут такого? Большое дело – на девушку поглядел! Как будто преступление какое совершил! – отвечал Иван на упреки Углова, которые тот высказал, когда они вернулись в гостиницу.

– Пока еще не преступление, – сказал Кирилл, расхаживая по номеру. – Но ты повел себя не по тем нормам, которые приняты в эту эпоху. Пойми, мы не в Москве двадцать первого века, а в Петровской Руси. Здесь другие нравы! Ухаживать за девушкой тут можно только с одной целью – жениться на ней. А сделать этого ты по теперешним понятиям никак не можешь, поскольку не ровня княжне Анне. Смотри, если вы с ней и впредь будете так друг на дружку смотреть да ручками сталкиваться, то ее папенька не только не проникнется к тебе расположением, а велит прогнать да бить батогами. И прав будет!

– Хорошо, я все понял, – угрюмо отвечал Иван. – Буду сидеть, писать портрет и рта не раскрывать.

– Это самое лучшее, – заключил Углов, закончил с этой неприятной темой и обратился к названому меньшому брату уже по-дружески: – Так ты совершенно уверен в том, что князь не лукавил? Что к убийству Петра он непричастен?

– Да, уверен, – хмуро отвечал Ваня. – Голицын говорил правду. О том, что Петра убили, он узнал только от нас. Императору князь этот не слишком сочувствовал, по поводу его смерти не особо переживал, но преступник – не он.

– Значит, надо искать дальше, – сделал вывод Углов. – Следующий визит мы нанесем барону Шафирову.

– Перед этим придется сведения о нем собрать, подготовиться, тактику продумать, – заметил Дружинин. – В общем, все как полагается. Надо знать, что он за человек.

– Я кое-что читал о Шафирове перед заброской, – сказал Ваня. – Помню, что он человек жадный, буйный, невоздержанный в еде и питье. Два года назад, в семьсот двадцать третьем, Сенат приговорил его за казнокрадство к смертной казни, но Петр заменил ее ссылкой, причем недальней, в Нижнем Новгороде. Императрица Екатерина только в этом году вернула Шафирова оттуда и снова дала чины и звания. Еще я читал, что его дом на Большой Невке считался самым большим в Петербурге.

– У этого деятеля мы вряд ли сможем получить какую-то консультацию, – сказал Дружинин. – Тут другая тактика нужна. Мне кажется, с Шафировым надо действовать так же, как и с Бассевичем, – на испуг его взять.

– А где мы солдат найдем для такого дела? – спросил Углов. – К графу Толстому обращаться нельзя. Он мне дал понять, что положение его весьма шаткое.

– Есть у меня одна мысль, взятая из практики девяностых годов хитрого двадцатого века, – сказал Дружинин. – В те времена братки при разборках разного рода часто использовали всяких ряженых, прикидывались казаками или ментами. Вот и мы такой театр организуем.

Подготовка визита к барону Шафирову заняла весь следующий день. Само это мероприятие было намечено на поздний вечер. Оно должно было оказаться полным сюрпризом для хозяина дома на Большой Невке.

Около десяти часов вечера к подъезду роскошного особняка на Петровской набережной подкатили две крытых кареты. Из первой вышли три офицера в мундирах Преображенского полка, из второй – четверо солдат с ружьями, в такой же форме.

Надо сказать, что опытный человек немного удивился бы при виде этих солдат-преображенцев. Двигались они как-то неуверенно и ружья держали по-разному.

Но один из офицеров – это был Дружинин – заметил такой непорядок. Он сделал своим подчиненным внушение, тихо выдал им еще несколько инструкций. Потом вся процессия двинулась к парадному подъезду.

Не успел швейцар открыть рот, чтобы спросить, кто они такие, как все тот же офицер грозным голосом выкрикнул:

– Где злодей, именующий себя бароном Шафировым? Веди нас к нему немедля!

– Приказано никого нынче не пускать, – пискнул швейцар, но грозный офицер схватил его за воротник и прорычал:

– Веди, или тотчас на дыбу попадешь!

Швейцар не посмел более перечить.

Процессия двинулась вверх по мраморной лестнице. Лакеи испуганно шарахались в стороны, поэтому никто не сообщил хозяину дома о приближении незваных гостей.

Осанистый офицер в мундире капитана, шедший впереди, распахнул дверь кабинета. Все семеро, включая швейцара, захваченного в плен, вломились внутрь.

Хозяин дома барон Петр Павлович Шафиров был человеком необъятной толщины. Даже годы ссылки, когда его семья жила, в общем-то, впроголодь, не сказались на комплекции этого видного дипломата и родоначальника российской почтовой службы. Барон сидел в широком, под стать ему, кресле у камина. Он отрезал кусочки от индейки, покоившейся на блюде, едва умещавшемся на столике, стоявшем рядом с креслом, поедал их и запивал красным вином.

При виде солдат и офицеров, нагло вторгшихся в его кабинет, барон изменился в лице, уронил хрустальный бокал и ножик, которым резал птицу. Он пытался что-то сказать, но с первого раза это ему не удалось.

Капитан, шедший впереди, – это был Углов – не дал ему времени прийти в себя. При подготовке операции «Барон» расчет был сделан как раз на напор и дерзость, на то, чтобы не позволить противнику опомниться.

– Ты есть Шафиров? – резко спросил капитан. – А ну, поднимайся, приказано тебя на допрос доставить.

– Куда? Кем приказано? – вскричал барон, когда к нему вернулся дар речи.

– Главой Тайной канцелярии графом Толстым и светлейшим князем Меншиковым приказ сей даден, – отвечал Углов. – Доставить в подвал для строгого дознания. Сейчас все твое злодейство наружу выйдет!

– Но как же?.. – воскликнул пораженный Шафиров. – Неужто Толстой с Меншиковым вместе? Они же во вражде!

– Ничего, ради раскрытия твоего воровского дела даже недруги распри забывают, – заявил Дружинин. – Там и прокурор Ягужинский подъехать должен. Все тебя пытать хотят.

– Да какое же злодейство? – снова вскричал барон. – Если какие ошибки и были у меня в почтовом ведомстве, то государыня императрица Екатерина Алексеевна мне все простила. Вы против воли императрицы идти не можете!

– Мы как раз ее светлейшую волю и исполняем! – заявил Углов. – Новый допрос приказано учинить не по тратам да хищениям, до чего ты большой охотник, а по твоему злодейству против государя Петра Алексеевича, которого ты и твои товарищи уморили!

При этих словах капитана лицо Шафирова сперва смертельно побледнело, а вслед за тем густо покраснело. Он захрипел, пошатнулся, схватился за горло.

Углов даже испугался, что переборщил, добиваясь нужного эффекта. Шафирова, подозреваемого в этаких вот смертных грехах, сейчас хватит инсульт.

Однако барон кое-как справился с внезапным потрясением и, запинаясь, произнес:

– Как?.. Что значит уморили? Государь сам умер!

– Нет, не сам! – твердо заявил Углов. – Впрочем, погоди далее говорить. Тут дело государственное, сугубо тайное. Нижним чинам сие слушать не положено. – Капитан повернулся к солдатам и распорядился: – Вниз ступайте! В прихожей караул нести будете! В дом никого не пускать, наружу никому не выходить!

Служивые, толкая друг дружку, покинули кабинет. За ними вышел и Дружинин.

Солдат этих Игорь нашел вчера, походив по петербургским кабакам. Двое были и правда солдаты, только отставные, оставившие службу по ранению. Еще пара – мелкие чиновники, жившие на грошовое жалованье, плюс к тому имевшие пристрастие к зеленому змию. Дружинин пообещал им щедрое вознаграждение и уговорил их принять участие, как он уверял, в дружеском розыгрыше.

Однако знать подробности этого дела ряженым не стоило, да и нужды в них больше не было. Дружинин должен был сейчас провести с ними расчет, принять от них мундиры, купленные на толкучке, и вернуться, чтобы принять участие в допросе.

А тот фактически уже начался. Везти хозяина куда-то нужды не имелось, да и некуда было друзьям его отправить.

– Итак, объявляю тебе, Петр Шафиров: ты обвиняешься в том, что, боясь новых преследований со стороны государя нашего Петра Алексеевича, задумал его отравить. Сие намерение ты осуществил с помощью подручных, каковых нам надо установить, – провозгласил Углов, когда за солдатами закрылась дверь.

– Но позвольте! – воскликнул Шафиров. – Как я мог исполнить такое злодейство, ежели в то время находился вдали от столицы, в Нижнем Новгороде, в ссылке? Существовал, яко нищий, вместе с семьей на тридцать три копейки в день! А семья у меня немалая – кроме жены, еще пятеро дочерей и сын. Да слуги. Как мы только выжили, ума не приложу! Какие еще заговоры?

– А такие, что ты на императора, который тебя чинов и званий лишил, затаил злобу, – объяснил Углов. – И задумал ему отомстить. Для чего приобрел отраву и нанял особу, которая должна была это зелье государю вручить. А то, что ты в Нижнем безвылазно пребывал, не сильно тебе мешало. Для сношений со своими сторонниками в Петербурге ты использовал своего брата Михаила и сына Исайю, коего только сейчас упомянул. На то у нас показания имеются от людей, кои были свидетелями твоих воровских деяний. Что на это скажешь?

– Что я скажу? Напраслина все это! – выкрикнул Шафиров, и кровь вновь прилила к его лицу. – Давай, милостивый государь – жаль, не знаю твоего имени, поелику ты не представился, – с самого начала начнем. Мог ли я желать моему государю Петру Алексеевичу какого мщения или иной пагубы? Никогда! Да, я был низвергнут с высот власти. Но кем? Разве государь был тому причиной? Нет, это все Алексашка Меншиков да обер-прокурор Скорняков-Писарев устроили за то, что я их воровство открыл. Они суд Сената надо мной учредили, и тот меня к смерти приговорил. Но я даже на сенаторов зла не держу, поелику был виноват, не отрицаю. Брал деньги из казны, от купцов и от помещиков. Было за что меня смертью казнить! Но ведь государь сего не сделал! Это ведь он, Петр Алексеевич, повелел заменить казнь ссылкой в Сибирь. А потом, когда меня уже в хладные края везли, еще смягчил наказание, повелел оставить в Нижнем. За что же я стал бы ему мстить?

– Ну, иногда и за меньшее наказание мстят, – заметил Углов. – Это уж какой у человека характер. А у тебя, барон, нрав невоздержанный, буйный. Про то всем известно.

– Да, тут ты верно сказал, – согласился Шафиров. – Характер у меня дурной. Но своего государя я никогда не предавал, всегда был ему верен! И это тоже всем известно. Ведь я Петра Алексеевича во всех его походах сопровождал, хотя комплекция моя не способствует такой жизни. В злосчастном Прутском походе был, когда турки нас окружили и все мы лютой смерти ждали. Я тогда вызвался заложником у басурман остаться, только чтобы государь и государыня с армией могли назад в Россию вернуться. Нет, я никогда не поднимал руку на своего императора!

На этот раз Углов не стал ничего говорить, уличать хозяина в чем-то еще. Вместо этого он повернулся к Ване и встретился с ним глазами. Кириллу важно было понять, насколько правдивы показания Шафирова, данные на этом, самом первом этапе допроса.

Ваня понял невысказанный вопрос товарища, чуть придвинулся к нему и прошептал:

– О том, что Петр был убит, а не умер, он знал, но сам участия в покушении не принимал.

Это в корне меняло весь дальнейший план действий. Выходило, что барон тоже непричастен к убийству императора. Однако это не означало, что допрос уже пора прекращать. У Шафирова можно было еще кое-что узнать.

Между тем сам хозяин дома еще не знал, что оправдан в глазах грозных гостей.

Он продолжал сыпать доводами, доказывать свою невиновность:

– А что про брата и сына моих, коих ты здесь, сударь, упомянул, так это тем более напраслина! Брат мой находится в преклонных летах, да и болен настолько, что даже ко мне в Нижний, чтобы повидаться, приехать не мог. А сын, напротив, еще юн. К тому же он только в прошлом месяце вернулся из Франции, где учился придворному этикету и языкам, ныне же назначен герольдмейстером. Находясь за границей, Исайя никак не мог участвовать в каких-то моих сношениях с Петербургом. Я знаю, кто на меня эту опалу воздвиг и стал всему причиной! Еще когда ты, сударь, упомянул, что тут Алексашка Меншиков замешан, я сразу все понял. Это он такое дело взбаламутил! В гонениях моих в прошлый раз был повинен, теперь решил совсем меня извести. Вот кто малейшую обиду никогда не забывает!

– Ладно, уймись, барон. Нечего на светлейшего князя напраслину наговаривать, – произнес Углов, вынужденный играть роль посланника Меншикова и Толстого. – Лучше скажи вот что. Ты ведь знал, что императора Петра злодеи убили, он вовсе не от болезни умер, как то доктора заключили. Ведал, говори!

– Да, знал, – нехотя признался Шафиров. – Про то при дворе болтали, я слышал. Да и сама государыня Екатерина, когда меня после ссылки приняла, на то намекала.

– А раз так, то наша задача тех злодеев изловить! – напирал Углов. – Скажи, кто мог таковой замысел осуществить? Может, кто-то при дворе, из окружения самого императора? Или иные люди?

Шафиров задумался, помолчал немного и сказал:

– Трудный вопрос ты, сударь, задаешь. На первый взгляд вроде никаких таких злодеев нету. Ведь государь наш Петр Алексеевич был словно великан среди нас, людей обычных. Он, как сказочный богатырь, один мог такое дело сделать, для коего и целой сотни других мало станет. Царь армию создал и флот, шведов победил, город Санкт-Петербург среди болот построил, учреждения новые основал. Как начнешь его дела перечислять, до ночи не кончишь! Кто же с таким великаном и богатырем соперничать осмелится? Но потом если задумаешься да кое-что вспомнишь, то сообразишь, что таковые людишки очень даже могли найтись. Император ведь кротостью не отличался, на своего родителя Алексея Михайловича, прозванного Тишайшим, ничуть не походил. Многих он обидел. Тут и жена его первая Евдокия, мать Алексея, приговоренного к смерти, и многие приближенные. Кого тебе назвать? Скажем, Дмитрий Голицын мог такую пагубу учинить, Василий Долгоруков или сродственники его. А еще я вот что тебе, сударь, скажу. – Тут Шафиров придвинулся к самозваному капитану поближе и доверительным тоном проговорил: – Я, когда в Нижнем в ссылке пребывал, со многими людьми там встречался. Слышал среди всего прочего и вот какое известие. Раскольники, не признающие троеперстного крещения, а также власти Священного синода предают императора Петра Алексеевича проклятию, всяческую хулу на него возводят. Они именуют государя Антихристом. Основания для такового обвинения сии негодяи видят в титуле «император», который взят от язычников, в новом календаре, а также в переписи населения, которую раскольники почитают дьявольским умыслом. А главное, что мне сообщали, состояло вот в чем. Учителя раскола, обретающиеся на реке Керженец и дальше в лесах, вынашивали планы государя нашего истребить. О том промеж них было даже целое совещание.

– Что же ты тогда не донес о том в Преображенский приказ? – спросил Углов. – Или не хотел, чтобы тем злоучителям допрос учинили, за воровской умысел их наказали?

– Невместно мне было в Преображенский приказ в то время писать, – объяснил Шафиров. – Поелику сам я наказан был и будущего своего не ведал. И потом, я счел, что ничего у тех раскольников не выйдет. Как они, длиннобородые, смогут к императору Петру подобраться? Он таковых не жаловал и не принимал. Так что я эти их злобы всерьез не принял. Но теперь, когда от государыни услышал, что император был ядом истреблен, и ты мне допрос учинил, я и подумал, а может, и правда удалось тем раскольникам осуществить свое злодейское намерение?

– Хорошо, мы это проверим, – отвечал Углов.

Глава 23

– И что, мы теперь на Керженец поедем? – спросил Ваня, когда они вышли из дома Шафирова, погрузились в карету и поехали назад, в гостиницу. – Это было бы интересно. Только такое путешествие у нас займет еще больше времени, чем поездка в Европу. Дороги в глубине России очень плохие, а там, где раскольничьи скиты находятся, их и вовсе никаких нет.

– А что делать? – Углов пожал плечами. – Ты же сам слышал? Все остальные наводки, которые нам дал Шафиров, мы уже проверили. Если останемся в Петербурге, начнем ходить по кругу. Надо проверить эту версию.

– Я согласен, – сказал Дружинин. – Только вот надо ли нам ехать в такую даль в полном составе? Может, давайте опять я один съезжу, как в Москву?

– А как же ты там без Ивана обойдешься? – спросил Углов. – Как определишь, правду тебе говорят учителя раскола или врут?

– Мне кажется, в этом случае Иван не очень нужен, – отвечал Дружинин. – Старообрядцы, которых, кстати, так и надо называть, слово «раскольники» ругательное, – это вам не Бассевич или Шафиров. Они отнекиваться не станут. Это люди глубоко верующие, преследований, даже пыток не боятся. Если уж решили погубить императора Петра и сделали это, то отрицать не будут. Наоборот, станут гордиться как подвигом, совершенным во имя торжества истинной веры.

– Да, пожалуй, ты прав, – задумчиво произнес Углов. – Наш «детектор лжи» тут действительно не потребуется. Наверное, будет лучше, если ты один съездишь. А мы с Ваней могли бы проверить еще несколько человек здесь, в Петербурге. Скажем, того же Павла Ягужинского.

– А почему ты не хочешь заняться своим бывшим покровителем светлейшим князем Меншиковым? – спросил Дружинин. – Смотри, нам уже несколько человек про него говорили. Мол, у него были причины бояться и ненавидеть Петра.

– Шафиров только что сказал, что причины ненавидеть Петра были у очень многих людей. Но от неприязни до убийства огромный путь. И потом, если Меншиков был как-то причастен к смерти Петра, то почему он так активно поддержал наше расследование? Ведь без его помощи мы тогда не смогли бы и шагу ступить! Он дал нам убежище, деньги, ввел во дворец. Да если бы светлейший был виновен, то он мог бы, наоборот, тогда же заковать меня в кандалы, и сгинул бы я в подвалах Преображенского приказа. Нет, я не вижу никакого смысла заниматься этой версией.

На следующий день, что называется, на свежую голову, оперативники вновь обговорили свои планы и остановились на варианте с разделением группы. Было решено, что Дружинин после необходимых приготовлений отправится в Нижегородскую губернию, в знаменитые керженские скиты, и постарается там встретиться с самыми известными руководителями как поповского, так и беспоповского течения. Представляться он при этом будет чиновником, присланным самой императрицей для изучения положения старообрядцев и возможного прекращения гонений на них.

Такая легенда должна была вызвать симпатии к Дружинину со стороны приверженцев старой веры. Возможно, они стали бы откровенно отвечать на его вопросы.

Углов же с Ваней должны были остаться в Петербурге и проверять тамошних фигурантов дела – Ягужинского, Апраксина, канцлера Головкина. А еще Кирилл лелеял мечту каким-то образом добиться приема у императрицы и попробовать разговорить ее. Может, она за это время вспомнила, где видела ту красавицу, которая принесла императору отравленные конфеты?

Больше всех был доволен Ваня. Он откровенно радовался тому факту, что никуда не должен ехать и может оставаться в Петербурге. Молодой художник планировал в течение ближайшего месяца закончить портрет князя Голицына.

– Вы поймите, – объяснял он друзьям, – очень важно, чтобы князь остался доволен моей работой. Тогда он станет еще одним нашим покровителем, как раньше был Меншиков, а сейчас – Толстой. Вы же понимаете, что в эту эпоху без поддержки высоких особ шагу нельзя ступить.

– Я очень даже понимаю, – отвечал на это Углов. – Даже больше тебе скажу. Такое положение было в России не только в Петровскую эпоху. Я и в наше время не раз слышал подобные слова. Но меня вот что беспокоит. Как бы ты, рисуя портрет нашего будущего благодетеля, другим делом не увлекся. Мне почему-то кажется, что тебя во дворце князя не столько мольберт привлекает, сколько особа, которая будет возле него стоять и твоей работой восхищаться.

– Ну и что плохого в том, что Аня и правда там стоять будет? – попробовал возразить Иван. – Она же не одна придет. Гувернантка какая-нибудь при ней окажется, да и сам отец ее, князь Дмитрий Михайлович. Все чинно, при свидетелях.

– Может, и чинно. А вдруг девица начнет по тебе сохнуть, в мечтания впадет? – заметил Дружинин. – Князю это совсем ни к чему. Так что ты лучше все эти мечтания романтической барышни убивай на корню.

– Ладно, я буду иметь в виду, – пообещал Ваня и стал собираться на сеанс живописи во дворец князя Голицына.

Углов с Дружининым начали готовить вещи, которые Игорю надо было иметь при себе во время поездки в Нижегородскую губернию. Но в первую очередь ему требовалось обзавестись документами – подорожной и предписанием к главе губернии оказывать содействие дворянину Дружинину в исполнении его миссии.

Сначала Игорь хотел получить подлинный документ и отправился за ним к графу Толстому. Но в приемной его ожидало разочарование. Секретарь сообщил, что его сиятельство занемог и оттого третий день в присутствие не является. Услышав вопрос, когда же граф выздоровеет, секретарь только развел руками.

Углов предлагал подождать, пока Толстой поправится, но Дружинин решил иначе.

– Ты разве забыл, что я специалист по почеркам? – спросил он товарища. – За тот год, который мы здесь провели, я тутошнюю орфографию со стилистикой полностью освоил. Сам себе предписание составлю. Никакой Толстой так красиво не сделает.

Он отправился в лавку на Невском, приобрел там гербовую бумагу, лучшие перья, чернила и уселся за работу. Спустя короткое время Игорь действительно продемонстрировал Кириллу бумагу, написанную витиеватым почерком. В ней всем чинам военным и гражданским предписывалось оказывать всяческое содействие майору Преображенского приказа Игорю Сергееву сыну Дружинину в исполнении им поручения, данного государыней императрицей Екатериной Алексеевной.

«И противу оного майора в деле его никаких препон чтобы не чинить, – говорилось далее в документе. – А кто таковую пагубу учинит, того доставлять в приказ и бить нещадно, а особо виновных смертию казнить. А о сути такового поручения майор Дружинин изустно сообщить может, кому нужным посчитает».

– Смело, однако, – сказал Углов, прочитав сочинение коллеги. – Такая бумага тебе и правда должна помочь. Но в случае разоблачения ее одной хватит, чтобы отправить тебя на виселицу.

– Все там будем, – философски заметил Дружинин. – А я уж постараюсь, чтобы не разоблачили.

– Ты, я вижу, решил заодно произвести себя в следующий чин, – заметил надворный советник. – А что не сразу в генералы?

– Генерал в моем возрасте будет выглядеть неправдоподобно, – объяснил Дружинин. – Хватит с меня и майора, тем более гвардейского, преображенца. Он поважнее любого армейского генерала будет.

Вслед за документами настала очередь оружия. Дружинин взял с собой два пистолета, небольшой ящик с порохом и пулями. Кроме того, он запасся парой кинжалов. А вместо офицерской шпаги Игорь решил взять казацкую саблю.

– Вот это настоящее оружие, – сказал он, обнажив клинок и помахивая им то вправо, то влево. – Совсем не то что эта шпажонка.

Надо было тщательно продумать вопрос об одежде, как дорожной, так и официальной, парадной, в которой Игорю придется являться на прием к губернатору и прочим чиновникам. Не стоило забывать об обуви и сотне разных мелочей. Отдельно стоял вопрос о деньгах. Дружинин решил взять с собой лишь малую часть той суммы, которая имелась у группы.

– Вы ведь без меня нигде заработать не сможете, – сказал он. – Да и на Толстого надеяться не стоит. Никто не знает, сколько он еще проболеет. Ну а я постараюсь проехать на казенный кошт, своих денег тратить не буду. В крайнем случае найду, где их раздобыть. – Он вновь помахал саблей.

– Ты что, собираешься на большой дороге разбоем заняться? – осведомился Углов.

– Почему обязательно разбоем? – отвечал посланник государыни. – Всякие способы есть. В восемнадцатом веке еще не слышали про великого комбинатора Остапа Ибрагимовича, а я о нем уже все знаю.

Сборы заняли весь день.

Вечером вернулся Ваня, усталый, но довольный. По его словам, портрет хорошо подвигался. Князь был доволен работой молодого художника. Что же касается юной княжны, то она всего два раза заглянула в кабинет, да и то на короткое время.

– Так что никаких осложнений у нас не возникнет, – заверил он друзей. – Аня, как и я, понимает положение.

Оперативники в последний раз вместе поужинали.

Рано утром к подъезду гостиницы подкатили сани, нанятые Дружининым. На облучке рядом с кучером восседал чернобородый мужик лет тридцати, в тулупе и валенках. Когда сани остановились, он выслушал приказание Игоря, принялся носить его вещи из номера и укладывать их в сани.

– А это кто? – спросил Углов.

– Я себе слугу нанял, – отвечал Дружинин. – Вчера, когда по рынку ходил, его там встретил. Тогда мы и сговорились. Звать Федор, а фамилии у него, как и у большинства людей из простого народа, нет. Мне сказался сыном дьякона, но мне кажется, что он скорее из беглых крепостных.

– А ты не боишься, что этот Федор тебя во сне зарежет? – с тревогой спросил Углов, вглядываясь в невозмутимое лицо мужика.

– Думаю, что нет, – отвечал Дружинин. – Я в людях разбираюсь довольно неплохо. А кого мне прикажешь нанимать? В эту эпоху вольных мужиков, которых можно на работу взять, вообще мало. В основном чиновники берут себе слуг из собственных поместий. А у меня, как назло, имение куда-то подевалось. Впрочем, мы сейчас проверим, что за человек этот самый Федор. – Он повернулся к Ване и попросил: – Слушай, переговори с моим слугой, попробуй определить, что у него на душе. А то Кирилл что-то опасается.

Ваню не надо было просить дважды. Он подошел к слуге, о чем-то его спросил. Так, продолжая беседовать, они поднялись в номер. Спустя несколько минут Ваня появился, подошел к друзьям и тихо озвучил свое заключение:

– Ты прав, Игорь. Он никакой не сын дьякона, а самый настоящий беглый. Но не от помещика, а с мануфактуры. Их деревню приписали к сукновальне. Владелец ее жутко жадный. Федор говорит, что жизни при нем никакой не стало. Человек он смелый, но не злой, никаких преступных умыслов против Игоря не держит.

– Вот видишь, чутье меня не обмануло! – заявил Дружинин, обращаясь к Углову. – А без слуги мне никак нельзя. Уважать не будут.

Через несколько минут сборы были закончены. Дружинин на прощание обнялся с друзьями, залез в сани, и слуга запахнул на нем доху.

– Ну, оставайтесь, живите дружно! – сказал самозваный майор. – Водки много не пейте, с девками не балуйте, поручения, что мной были дадены, исполняйте.

– Я вижу, ты уже полностью вошел в образ, – заметил Углов.

– Так оно и есть, – подтвердил Дружинин. – Удачи вам! После Нового года ждите обратно!

– И тебе удачи! – отозвался Ваня.

– Будем ждать! – добавил Углов.

Глава 24

Дружинин выехал из столицы десятого декабря и за три дня добрался до Москвы. Он не стал делать там никакой остановки и сразу направился дальше, во Владимир.

Дорога до Москвы ему была уже знакома. Игорю казалось, что она и дальше будет такой же – с ямами, бревенчатыми мостами, гатями через болота. Он рассчитывал добраться до Владимира дня за четыре, самое большее – за пять. Столько же времени Дружинин выделял на последний отрезок дороги – до Нижнего.

Однако вышло иначе. Едва сани выехали из Москвы, как сразу застряли в сугробе, и мужикам пришлось их откапывать. Гати через болота были еле наведены, а сильные морозы еще не ударили. Болота полностью не замерзли, и ямщик все время боялся, что лошади завязнут. Разок, возле Павловского Посада, так и приключилось. Путникам пришлось приложить немало сил, чтобы их вытащить.

Замедлял движение и еще один фактор – темнота. Дни стояли короткие, смеркалось рано, а ехать ночью ямщик категорически отказывался.

– Как хочешь, барин, а воли моей нету по темному времени в пути находиться, – заявил он. – Тут тебе не Невский проспект, околоточных нет. Как тати ночные нападут, так нам и конец придет.

– Ладно тебе труса праздновать, – пробовал уговорить его Дружинин. – Нас трое здоровых мужиков. Неужели не отобьемся? Разгоним всех татей!

Однако Федор поддержал ямщика:

– Не прав ты, ваше благородие, – заявил он. – Я про себя скажу. Наша деревня близ Кукуя расположена. Вроде недалече от столицы, но и у нас столько разбойников – целое войско! А уж тут, за Москвой, их и вовсе много. Ты, конечно, офицер бравый, и сабля у тебя имеется, и пистоли. А все равно, как десяток злодеев навалится, ты не сдюжишь. Сам пропадешь, и мы с тобой загинем. Давай лучше по светлому времени ехать. Оно, конечно, подольше, зато надежнее.

Дружинин поспорил еще немного, но потом согласился. В итоге ехали они не больше шести-семи часов в сутки, к вечеру спешили встать на ночлег в первой же встреченной деревне. В результате дорога до Владимира заняла у них ровно неделю.

Еще труднее стала езда после этого города.

– Хоть бы к Рождеству успеть! – проговорил однажды ямщик. – Неохота светлый праздник в пути встречать. Тут и церкви не везде есть. Да и как же на праздник ехать? Это грех. В святые дни отдыхать надобно!

Желание до Рождества поспеть в город заставляло ямщика ехать допоздна. Душа его разрывалась между боязнью попасть под ножи разбойников и страхом встретить в дороге праздник – главный для всех православных людей.

Впрочем, все обошлось. Двадцать второго декабря путешественники въехали в славный город, расположенный при слиянии двух знаменитых рек. Дружинин предвидел, что в Нижнем гостиниц не найдется, и оказался прав. Европейская цивилизация до Волги пока не добралась. Ему пришлось остановиться на постоялом дворе.

Здесь Дружинин первым делом потребовал, чтобы ему истопили баню. Помывшись вволю и приведя себя в порядок, он надел парадный мундир и отправился к губернатору – представиться, а заодно узнать о положении дел с раскольниками. По случаю визита в нижегородский Кремль Игорь велел ямщику украсить сани и надеть новый полушубок.

Его указание было исполнено в точности. Поэтому когда сани, в которых сидел, подбоченившись, статный офицер в преображенском мундире, въехали в ворота Кремля, часовые ни о чем не спросили такого барина, а встали во фрунт и взяли на караул.

О нижегородском губернаторе Дружинин навел справки еще в Петербурге.

Поэтому, подойдя к губернаторскому кабинету, он бросил дежурному чиновнику:

– Матвей Андреевич у себя?

– Так точно, у себя, делами занимаются, – отвечал тот. – Как прикажете доложить?

– Скажи, что прибыл личный посланник государыни императрицы майор Дружинин Игорь сын Сергеев, – отвечал визитер. – Он, мол, требует срочного приема.

Чиновник исчез за дверью, а посланник матушки императрицы прошелся взад-вперед по ковру. Никаких сложностей в беседе с губернатором он не видел. В эту эпоху ни один местный чиновник не имел никакой возможности обратиться к высшей власти, чтобы проверить полномочия неожиданного посетителя. Отсутствие средств связи здорово облегчало жизнь всевозможным авантюристам. В Европе – Сен-Жермену, а здесь – самому Дружинину.

Как он думал, так и вышло. Даже еще лучше. Дверь кабинета распахнулась, и оттуда, опережая чиновника, показался сам губернатор Матвей Андреевич Ртищев.

Это был человек высокого роста, с двойным подбородком, но с энергичными движениями. Для своих пятидесяти с лишним лет он выглядел весьма крепким человеком. В глазах его читались ум и интерес к приезжему.

Дружинин вмиг оценил эти факторы и скорректировал свое мнение о губернаторе, которое у него сложилось заочно, еще в Петербурге.

«С ним надо быть настороже, – подумал оперативник. – Не расслабляться, вольностей не позволять. Это тебе не городничий из пьесы Гоголя. Такой человек все ошибки сразу заметит».

Он понял, что нижегородский губернатор относится к новому типу чиновников, появившемуся в Петровскую эпоху, инициативных, храбрых и энергичных. Тип этот получил дальнейшее развитие в царствование Елизаветы Петровны и Екатерины Великой, а затем постепенно стал сходить на нет.

– Прослышав о прибытии посланника императрицы, решил лично приветствовать, – произнес губернатор, отвешивая Дружинину поклон, положенный по этикету. – Весьма сожалею, что не был заранее извещен, а то послал бы заставы за город, чтобы встретить и сопровождать. Ну да ладно. Прошу пожаловать.

Дружинин вслед за хозяином вошел в кабинет, сел в кресло, указанное губернатором, и, не теряя времени, объявил:

– Любезный граф Матвей Андреевич, спешу тебя уведомить о том поручении, кое мне дала наша матушка государыня. Оно состоит в том, чтобы побывать во всех местах, где обитают приверженцы так называемой древлеправославной веры, сиречь раскольники, с тем, чтобы положение их изучить.

– Значит, ты, ваше благородие, вроде как по церковной части прибыл? – уточнил Ртищев. – А что ж в таком случае не из Синода кого послали? Ему бы сподручнее было вопросами веры заниматься.

– О вопросах веры и правда сподручнее попам толковать, – согласился Дружинин. – Токмо поручение мое отнюдь не таковых дел касается. Сейчас я тебе, граф, самую суть своего задания объясню. – Тут Дружинин наклонился в кресле, понизил голос и проговорил, глядя в глаза губернатору: – Как тебе известно, император наш покойный Петр Алексеевич значительно смягчил гнев свой относительно ревнителей старой веры. Им было позволено жить в своих скитах и хранить книги. Император также отменил уложение сестры своей, царевны Софьи, известное как двенадцать статей, коим вводилось особо жестокое гонение на раскол. Сии меры были приняты, дабы царские люди могли с приверженцев раскола налоги и подати собирать, да еще и в двойном размере, отчего казне прямая выгода. Однако у вас в Нижегородской губернии архиепископ Питирим зело гневен на тех раскольников и жестокие гонения им учинил. Отчего сборы в казну от них почти вовсе прекратились. А нашей государыне Екатерине Алексеевне деньги надобны для содержания армии и закладки новых кораблей. Потому и послан я, дабы те гонения остановить, вернуть ревнителей раскола в прежние места, где они подати платили. Заодно должен я счесть, сколько всего тех раскольников у тебя в губернии проживает, дабы знали то число в Сенате.

– Стало быть, императрица Екатерина Алексеевна желает прежней препозиции относительно веры придерживаться? – спросил Ртищев.

– Да, прежней, – подтвердил Дружинин. – И не только относительно веры, но и во всех важных вопросах государыня императрица будет продолжать и развивать дело своего царственного супруга.

– Это как же надобно понимать? – спросил губернатор.

– Понимать это следует таким образом, что не в точности те же меры должны проводиться. Надобно новые искать, дабы планы государя Петра Алексеевича исполнить. Например, царь токмо желал открыть в Санкт-Петербурге Академию наук, а императрица Екатерина это дело до конца довела, оную открыла, ученых знатных туда из-за границы выписала и своих, русских, включила. А относительно раскольников у матушки императрицы таковое намерение есть: позволить им совершать свои обряды и вести хозяйство, особливо на новых местах, прежде не освоенных. Оттого государству ожидается большая выгода. У приверженцев раскола, как мы слышали, хозяйство лучше идет, нежели у обычных крестьян.

– Это ты верно заметил, майор, – сказал Ртищев. – Учение у них, конечно, ложное, но работники они хорошие. Значит, новых гонений на раскольников не будет?

– Нет, императрица повелела их прекратить, – уверенно заявил Дружинин. – Хотя ей известно, что учителя раскола предавали ее покойного супруга, императора Петра, анафеме и даже именовали его Антихристом. Они вроде бы даже смертью ему угрожали. Не слышал ты о таком?

– Нет, о подобных угрозах я не слыхивал, – Ртищев покачал головой. – А что императора Антихристом именуют – да, это мне докладывали. Все же государыня решила такое их злодейство простить?

– Да, – сказал Дружинин.

– Очень рад таковому направлению высшей политики, – заявил губернатор. – Потому как от этих гонений хозяйству нашему сплошной разор. Подати перестают поступать. Иногда и дороги не на что чинить, и жалованье людям государевым платить нечем. Опять же там, где были деревни и церкви раскольничьи, пустоши образуются, и волки ходят. А ведь от приверженцев раскола еще и такая выгода есть, что близ их скитов разбойников не бывает. Порядок они твердо блюдут. Так, значит, ты теперь желаешь проехать по местам, где те раскольники, сиречь старообрядцы, проживают?

– Да, таковое поручение мне дано, – подтвердил Дружинин. – Я должен везде проехать, все посмотреть, встретиться с их наставниками, узнать жалобы и просьбы.

– А епископу Питириму ты представляться, о поручении своем говорить не будешь? – поинтересовался губернатор.

– Нет, не буду, – заявил Дружинин. – У меня дело государственное, а не церковное.

– Понятно, – Ртищев кивнул и решительно заключил: – Ну, тогда тебе на Керженец надобно. Обители раскольничьи там появились давненько, еще в прошлом столетии, и с тех пор все умножались. Самые знаменитые их скиты там расположены – Голендухин, Комаровский, Корельский и Оленевский. Только дорога туда плоха. Иногда и вовсе никакой нет. Меж тем после Рождества у нас обычно бывают морозы, каких в Петербурге и даже в Москве не случается. Может, обождешь в городе хотя бы до Крещения? Опять же, впереди Рождество, а после еще один праздник, государем Петром введенный, – Новый год. У нас ассамблея губернская устраивается.

– Побывать на вашей ассамблее, конечно, интересно, – отвечал Дружинин. – Но сидеть тут до Крещенья я смысла не вижу. Ведь после него морозы еще сильней бывают, разве нет? Нет уж, я сейчас поеду. Вот только Рождество встречу и отправлюсь.

– Ладно, тогда я с тобой людей своих пошлю, – решил Ртищев. – Чтобы они, значит, дорогу показывали, помогали во всем. Да и мне польза будет. Заодно с твоей комиссией они свою проведут и мне результаты доложат. Не откажешься?

Отказаться от помощи губернаторских проводников Дружинину очень хотелось. Посторонние глаза и уши при беседах со старообрядцами были ему совсем ни к чему. Посланник графа Ртищева, присутствующий при разговорах Дружинина с обитателями скитов, быстро понял бы, что приезжего майора интересует вовсе не быт раскольников, а их возможное участие в убийстве императора.

Однако отказаться от помощи было совершенно невозможно. Как он объяснил бы губернатору такое вот свое решение?

Поэтому Дружинин подумал секунду и произнес:

– Почему бы я стал от такой любезности отказываться? У меня от тебя, Матвей Андреевич, никаких секретов нет.

Глава 25

Праздничную службу гвардейский офицер, прибывший из Петербурга, отстоял рядом с губернатором в церкви Рождества Иоанна Предтечи на Торгу. Прежде это был не самый главный храм Нижнего, однако он стал таковым после пожара 1704 года, когда Архангельский собор был поврежден и с тех пор восстанавливался.

Потом губернатор пригласил столичного гостя к себе домой – разговеться. Дружинин не отказался и был вознагражден за такую сговорчивость щедрой трапезой с участием губернатора и всего его семейства.

На другой день он начал собираться в дорогу. Ямщик и слуга Федор совершенно спокойно отнеслись к известию о том, что Новый год они встретят в пути. Этот праздник даже не начал толком входить в народное сознание.

Двадцать седьмого декабря к постоялому двору, где остановился Дружинин, подъехал возок, из которого вышел мужчина – человек лет тридцати, с черными как смоль усами. Он был одет в полушубок, на голове чернела соболья шапка, что наглядно показывало его отличие от простого народа.

Приезжий осведомился у хозяина постоялого двора, где квартирует офицер, прибывший из столицы, и проследовал в комнату, которую занимал Дружинин.

Представ перед лицом гвардии майора, визитер – человек с достоинством – поклонился и представился:

– Дворянин Василий Резанов. Послан к вашей милости губернатором господином Ртищевым для содействия в вашем дальнейшем путешествии.

– Ага, стало быть, ты и есть тот самый провожатый, которого мне обещал Матвей Андреевич, – отвечал Дружинин, внимательно разглядывая гостя.

Результат осмотра вызвал у него тревогу. Посланец губернатора держался уверенно, в его глазах и речи сказывался природный ум.

Такого человека будет трудно обмануть, понял Дружинин.

Однако он, конечно же, не подал виду, что не особо доволен появлением сего персонажа, и спросил:

– Ну и когда ты готов отправиться в путь?

– Я хоть завтра, – отвечал Василий. – Да только к такому путешествию подготовиться надобно. Прежде всего сани осмотреть, и если какая часть расшатана – починить. Лошадей надо бы перековать. Одеждой запастись – в мороз без нее никуда. Пилу с собой взять надобно, топоры и посуду.

– А это зачем? – спросил Дружинин. – Пила, топоры, посуда?

– А как же? Жилья там мало, в иных местах и вовсе нет. Может случиться, что в лесу ночевать будем. Без костра пропадем. А чтобы огонь развести, топоры нужны, кресало, трут. Ружья тоже требуются – на дичь охотиться. А посуда потому нужна, что деревни там особые, в них живут люди старой веры. Они с чужаками за стол не садятся, посуду им свою не дают. Иначе больше пользовать ее не могут, пока в церкви своей не освятят. Так что нам всем ложки да плошки понадобятся.

Дружинин выслушал Василия Резанова и порадовался, что согласился взять его с собой. Видно было, что человек он бывалый. Игорь тут же, не мешкая, дал Резанову денег, чтобы тот мог купить все необходимое, и приставил к нему своего слугу – помогать при покупках. Ямщику было дано задание проверить сани и перековать лошадей.

Когда все приготовления были закончены, Дружинин позвал к себе Резанова и спросил:

– Куда именно, по твоему разумению, нам надо отправиться, в каких скитах Керженского края побывать?

– А это от того зависит, с кем вы, ваше благородие, встретиться хотите, – пояснил провожатый. – Ежели с теми, кто желает в согласии с властями жить, то нам надо в Голендухин скит, в Гордеевский либо в Старый Шарпан. Последний предпочтителен, ибо его насельники ведут свою историю от царевны Софьи. Якобы она спаслась из Новодевичьего монастыря и с двенадцатью стрельцами в лесах укрылась. Обитатели Шарпана и подати исправно платят, и отношения с властями поддерживают.

– Нет, мне, напротив, надобно с теми встретиться, кто государеву власть не признает, – отвечал Дружинин.

– Тогда нам придется ехать дальше, вверх по Керженцу, до Комаровского скита, – заявил Резанов. – Но можно и поближе. Неподалеку от Нижнего стоит Корельский скит. Там самые непримиримые раскольники живут, беспоповского толка. Они даже собственных священников не признают. Ну и, наконец, есть Оленевский скит, самый крупный в наших местах. Куда мы направимся?

– Вот туда, к непримиримым, – отвечал Дружинин. – Чем более они злобой к государыне пышут, тем лучше. Вот их-то я и должен изучить.

– Тогда мы сперва в Оленевский скит поедем, а после, на обратном пути, – в Корельский, – решил Резанов. – Стало быть, нам в Семеновский уезд надо. Путь неблизкий.

В самый канун Нового года, тридцатого декабря, двое саней выехали из ворот постоялого двора, по льду переправились через Волгу и двинулись на северо-восток. В первых санях ехал Резанов со своим ямщиком Анисимом. Во вторых – Дружинин с Федором и ямщиком Семеном. Провизия и инструменты были разделены между санями примерно поровну.

До этого Дружинину приходилось бывать в глухих местах. Он полагал, что ничего нового из этой поездки не вынесет, однако ошибался. Оказалось, что тишь да гладь двадцать первого века – например, на Урале, куда Дружинин ездил с друзьями на охоту, или в Карелии, где он был в водном походе, – никак не может сравниться с аналогичным явлением, имевшим место быть в восемнадцатом столетии.

Разница состояла прежде всего в количестве всяческого зверья. Едва сани отъехали от Нижнего, как дорогу то и дело стали перебегать зайцы, а потом и лисы. На безлесном косогоре путешественники увидели пару волков, не торопясь трусивших куда-то по своим делам. Хищники остановились на секунду, повернули морды к людям, но ничуть не испугались. Они постояли немного и побежали дальше.

Вторым, на что обратил внимание Дружинин, было малое количество людей. Первые две ночи они еще провели в деревнях, оба раза у старост, в дымных и грязных избах. На третий день, второго января, с утра начал падать снег, поднялся ветер. Лошади пошли тише.

В результате до деревни путники не доехали, остановились ночевать прямо в лесу. Они поставили сани рядом, распрягли и накормили лошадей, потом развели огромный костер, поужинали и улеглись спать прямо в санях, под открытым небом. Засыпая, Дружинин думал, что к утру схватит воспаление легких. Но нет, он даже насморка не получил.

А сам лес! Выяснилось, что триста лет назад он был совсем другой. Даже на Урале и в Карелии, где бывал Дружинин, встречались вырубки, кое-где имелись и просеки или дороги, проложенные лесниками.

Здесь же лес стоял стеной – ни вырубок, ни просек, ни дорог. Даже поляны встречались редко. Чаща, засыпанная глубоким снегом, воспринималась как нечто цельное, враждебное человеку. Игорь сразу вспомнил сказания о леших, водяных и прочей нечисти. Здесь, в керженских лесах, эти истории звучали совсем иначе, чем в его московской квартире.

Ну и, наконец, дорога. Когда Дружинин слышал о том, что она там плохая, он представлял себе узкую кривую колею. Разметки на таком хайвее нет, указатели тоже не слишком часто встречаются. Иногда попадаются упавшие деревья, но в целом ничего страшного, проехать можно.

На деле же все оказалось совсем не так. Дороги попросту не было! То есть возле очередной деревни, пока еще шли поля, таковая имелась. Но потом она начисто исчезала. Ехать надо было по прогалинам между деревьев или, куда чаще, по замерзшему Керженцу.

По реке сани ехали быстро. Но в лесу дорогу то и дело преграждали завалы из упавших деревьев. Иногда сквозь них удавалось прорубиться. В другой раз преграда была слишком велика. Тогда ямщикам приходилось поворачивать, возвращаться и искать объезд по берегу.

Правда, в этой первобытной дикости керженских лесов были и свои положительные стороны. К примеру, та же дичь, нисколько не боявшаяся человека. Путешественники охотились каждый день. Между Дружининым и Резановым даже возникло негласное соревнование – кто за день настреляет больше зверья и птицы. Добычей служили чаще всего рябчики или зайцы, но иногда охотникам удавалось убить тетерева.

На пятый день путникам стали встречаться староверческие деревни и скиты. Дружинин сразу увидел разницу между приверженцами древней, исконной веры и обычными православными. Здешние поселения оказались устроены лучше, избы в них были просторнее, удобнее, чище. Здесь нельзя было встретить пьяного, никто не лежал на печи, не слонялся без дела.

Внешний вид старообрядцев, одетых во все черное, особенно женщин в глухих платках, вначале пугал Дружинина. Но он быстро к нему привык.

В скитах, расположенных не так далеко от Нижнего, где бывали приезжие чиновники, для них, как правило, выделялась отдельная изба, нечто вроде постоялого двора. Дружинин останавливался в такой избе, призывал к себе старост, духовных наставников и прочих уважаемых людей и расспрашивал их о житье-бытье.

Они глядели на него настороженно, на вопросы отвечали неохотно, сами ни о чем приезжего человека не спрашивали и не просили. На большие подати, наложенные на них императором Петром Алексеевичем – двойные по сравнению с обычными, – особо не жаловались. Просили лишь об одном – оставить их в покое, не трогать обычаев и духовных книг.

Потом Дружинин пытался навести собеседников на разговор о покойном императоре. Они делали вид, что не понимают его вопросов, и упорно отмалчивались.

На девятый день пути, изведя половину запаса пороха и пуль, съев большую часть припасов, взятых в дорогу, путешественники прибыли в первый пункт, выбранный Дружининым, – Оленевский скит. По сути своей это было крупное поселение приверженцев старого обряда. Здесь стояли четырнадцать самостоятельных обителей, пять часовен.

Тут не было того постоялого двора для приезжих, какие путешественники видели раньше. По этой причине сразу на ночь остановиться им не удалось. Пришлось ждать, пока старейшины скита посовещаются и примут решение относительно нежданных гостей.

Оно совсем не обрадовало самозваного майора Преображенского полка и его спутников. Старейшины отвели им пустовавшую избу, обитатели которой умерли. Она была, естественно, не топлена, не убрана. Приезжим пришлось на ночь глядя самим заготавливать дрова, топить печь, наводить какой-то порядок. Поэтому беседу с местными жителями Дружинину пришлось отложить на другой день. Но он твердо заявил, что такая беседа должна состояться. Пусть старейшины готовятся к встрече с ним.

На следующий день, едва путешественники окончили завтрак, в избу вошел один из местных жителей и заявил, что духовные наставники староверов собрались и готовы беседовать с гостем.

Дружинин оделся и отправился вслед за провожатым. По дороге он с любопытством осматривал староверческую деревню, которую не успел хорошенько увидеть вчера вечером. Ему бросилось в глаза, что все избы высокие и очень большие. Под одной крышей объединялось фактически несколько жилищ.

А когда он вошел в дом, где его ждали, то обратил внимание, как много здесь помещений – каморок, сеней, переходов, подклетей. В них легко можно было спрятаться в случае облавы и уйти через запасной выход. В обычных крестьянских домах ничего такого, конечно, не имелось.

В горнице, куда его привели, на лавках вдоль стен сидели шестеро мужиков и две женщины – одна пожилая, лет семидесяти, другая гораздо моложе. Все мужики с первого взгляда показались Дружинину на одно лицо. Но прошло несколько минут после начала разговора, и он понял, какие же они разные. Здесь было представлено несколько поколений населения скита. Самому молодому было, видимо, около сорока, а пожилой – худой старик с совершенно седой, какой-то серебряной бородой и такими же волосами – перешагнул, кажется, за восемьдесят.

Дружинин думал, что именно этот патриарх, самый старший, и будет вести беседу, однако первым заговорил не он, а другой. Это был кряжистый высокий человек лет шестидесяти, одетый в рясу. Его волосы еще только тронула седина. Внешне он напомнил Дружинину Льва Толстого.

– Сказывали, что ты, ваше благородие, от самой императрицы прибыл, чтобы жизнь нашу изучить, – произнес этот мужик низким густым голосом. – Коли так, сказывай, какие у тебя вопросы есть. Может, мы и сможем тебе ответить. Только сперва скажи свое имя и звание, чтобы мы знали, с кем говорим.

Дружинин представился и, в свою очередь, попросил назваться своих собеседников.

Мужик, начавший беседу, кивнул и произнес:

– Мое имя – иеромонах Паисий, я службы веду. Старший среди нас – монах Феодор, другие – Арсений, Тихон, Ферапонт и Агафон. Вот сидят инокиня Клавдия и мать Прасковья. Теперь ты всех нас знаешь. Задавай свои вопросы.

– Матушка императрица послала меня сюда с тем, чтобы узнать жизнь и нужды приверженцев старой веры, – начал Дружинин. – Поелику вы также есть ее подданные, государыня желает знать, каково ваше положение. Она имеет твердое намерение прекратить всякие гонения на людей старого обряда, ежели будут они платить подать, установленную ее царственным покойным супругом, императором Петром Алексеевичем. Вот и расскажите мне, в чем имеете нужду и готовы ли исполнять законы, издаваемые императрицей.

Выдав такую речь, Дружинин был уверен в том, что его собеседники первым делом выскажут императрице Екатерине благодарность за желание прекратить гонения и вообще у него установятся с ними самые доверительные отношения. Однако вышло по-другому.

Местные жители переглянулись, и Паисий своим густым голосом произнес:

– Что гонения на нас, ревнителей истинной веры, прекратятся, это хорошо. Если твоя государыня хочет знать, будем ли мы платить подати, то передай ей: да, мы не отказываемся. Ибо Христос учил: «Отдай Богу Богово, а кесарю кесарево». Но ежели от нас ожидают отступления от веры и участия в деяниях Антихриста, то на это нашего согласия нет и не будет.

– Кого же ты именуешь Антихристом? – спросил Дружинин.

– Знамо кого – царя Петра, коего ты так возвеличиваешь, – смело глядя ему в глаза, ответил иеромонах. – А мы считаем его слугой дьявола. Это не пустые наши слова. Петр есть истинно таков, поелику титул языческий принял и счет годам перевел так, как у безбожных латинян принято. А после того еще и людей велел перечесть. Есть и другие признаки его антихристовой сути. Мы их не указываем, поскольку и этого достаточно.

– А та Екатерина, которую ты именуешь государыней и русской царицей, суть латинянка и великая греховодница, – вступила в разговор матерь Прасковья. – Ибо приняла православное крещение неправильно и жила с тем царем Петром в браке, имея живого мужа, ливонца. Мы никогда ее власть над собой не признаем и грех обличать не устанем.

Дружинин вспомнил то, что читал еще в Москве, в свою эпоху, когда готовился к заброске. Действительно, имелись сведения о том, что Марта Скавронская вышла за императора Петра, когда ее первый муж, шведский драгун Иоганн Крузе, был еще жив. Но в России Петровской эпохи это было известно весьма немногим, только в придворной среде. Как же могли эти тщательно скрываемые сведения попасть в керженские скиты?

Подозрения Игоря относительно связи старообрядцев с придворными заговорщиками укрепились. Теперь их следовало проверить.

– Стало быть, вы милость императрицы отвергаете? – сурово спросил он. – Хотите, чтобы вновь царские войска вошли в леса, где вы укрываетесь? Чтобы скиты ваши были огню преданы? Чтобы церкви были закрыты, а духовные книги, которые вы храните, уничтожены? Этого вы желаете?

Этой грозной речью он надеялся вызвать у старообрядцев страх и смущение, однако ошибся. По лицам обитателей скита словно прошла какая-то волна. Все они распрямились и глядели на фальшивого посланника государыни с нескрываемым презрением.

– Ты что же, ваше благородие, испугать нас думаешь? – спросил иеромонах Паисий. – Это напрасно. Мы, ревнители древнего благочестия, ни гонений, ни даже казни огненной не боимся. Уж сколько нас этак вот погибло, но являются все новые подвижники.

«Иван был прав, – подумал Дружинин. – Они ничего не боятся. Если эти люди причастны к смерти Петра, то не побоятся признаться и в этом».

– Я гляжу, в ваши леса многие известия доходят, каких и в Нижнем не слыхали, – сказал он. – Может, вы знаете, что государь наш Петр Алексеевич не своей смертью умер, а был убит злодеями?

Люди, собравшиеся в избе, вновь переглянулись. Теперь на вопрос ответил другой мужик, которого Паисий представил как монаха Феодора.

Твердо глядя на Дружинина, он произнес:

– Да, сия новость нам известна. Ведомо нам, что сей сосуд сатанинский скончался в мучениях от отравы, данной ему убийцами.

– Вот как?! – воскликнул Дружинин. – Так не вы ли ту отраву царю приготовили? Не вы ли злодейку подослали, которая царю отравленные сласти поднесла? Ну, сказывайте! Или побоитесь?

Он опять не угадал реакцию старообрядцев на свои слова. Игорь ожидал смущения или, наоборот, гордости за совершенное убийство. Однако все смотрели на него почему-то с презрением. Казалось, никто из них не хотел ничего говорить.

Наконец майору ответила молодая инокиня Клавдия:

– Как ты можешь подозревать нас в таком злодействе? – сурово спросила она. – Словно ты с татями ночными говоришь! Разве не понимаешь, что ревнители благочестия бегут всякого греха?

Молодую монахиню поддержал Паисий:

– Да, мы осуждаем царя Петра за безбожные деяния, – сказал он. – Жену его, эту ливонку, считаем прислужницей сатаны и служить ей не будем. Но чтобы мы готовили яд и посылали убийцу к царю – такое только твой отравленный ум мог измыслить. Теперь я вижу, зачем ты приехал! Ты вовсе не хочешь улучшать нашу жизнь, облегчать тяготы. У тебя другая цель – обвинить ревнителей истинной веры в воровстве и злодействе, погубить их совсем, под корень извести! Вот чего вы там, в бесовском граде Петербурге, измыслили. Что ж, мы и к такому вашему злодейству готовы! На казнь за чужие грехи пойдем, но от нашей веры не отступим!

– Не отступим! – хором повторили все остальные.

– Да и трудно будет войску Антихриста до нас добраться, – добавил монах Феодор. – Уж на что епископ Питирим хотел наш скит извести, а не дошли до нас солдаты, им посланные. И зимой к нам трудно пробраться, и летом – кругом одни болота. Так что, может, и обойдет нас та гроза стороной.

– Хорошо, но, может, то убийство замыслили не вы, а какие-то люди из другого скита? – спросил Дружинин.

– Можешь весь Керженец проехать, до самого Уральского камня, – отвечал ему Паисий, поднимаясь с места. – Но таких злодеев ты здесь не найдешь!

Глава 26

На этом беседа майора с «представителями общественности» и закончилась. Ни на какие вопросы старообрядцы больше отвечать не желали и удалились. Пришлось и Дружинину идти восвояси.

Василий Резанов увидел, что он уже вернулся, удивился и спросил:

– Что так скоро? Неужели все уже вызнали?

– Да, все, что нужно, – отвечал Дружинин.

Он не хотел говорить, что его беседа со старообрядцами закончилась, по сути, ссорой. Однако скрыть это не удалось. Никто из скита больше к приезжим не подходил, с ними не разговаривал. Здесь им не удалось пополнить запасы хлеба и круп, подошедшие к концу. Дружинин поневоле должен быть открыть своему проводнику причину такого недружелюбия. Остальное Резанов узнал сам.

Когда на следующее утро они снова тронулись в путь вверх по Керженцу, проводник спросил:

– Так вы, ваше благородие, выходит, вовсе не о делах в скитах узнать хотите? Мне сказывали, что вы местных только об одном спрашивали: не виноваты ли они в убийстве царя Петра Алексеевича. Так ли?

– О чем я спрашивал, о том ответ буду держать в Петербурге, – веско проговорил Дружинин. – Не твоего ума это дело!

Такое суровое заявление отбило у проводника желание поминать эту тему. Он вообще теперь предпочитал помалкивать. Отношения между Игорем и Василием стали довольно напряженными. Однако это не остановило Дружинина в его желании посетить хотя бы еще одну обитель. Он хотел проверить результат, полученный в предыдущем месте. От Резанова Игорь узнал, что следующим на их пути будет Корельский скит.

Добираться до места им пришлось еще четыре дня. К этому времени все припасы окончательно подошли к концу. Путешественники питались только дичью, которую могли подстрелить.

Поэтому, когда они наконец-то прибыли в Корельский скит, Дружинин благоразумно не стал спешить встречаться с предводителями духоборов. Вначале он попросил их пополнить запасы продовольствия. При этом Игорь упирал в основном на то, что он прислан для облегчения участи старообрядцев. В результате местные жители дали путникам некоторое количество муки и круп, поделились с ними порохом.

После такой помощи Дружинин не мог ответить жителям керженской глухомани черной неблагодарностью и впрямую обвинить их в убийстве императора, как делал в Оленевском скиту. Встретившись со старейшинами, он расспросил их о житье-бытье, а потом рассказал о гибели императора Петра и спросил, не знают ли они что-то об этом событии.

Выяснилось, что и здесь, в Корельском скиту беспоповского толка, люди слышали о насильственной смерти императора. Однако возможную причастность к убийству Петра кого-то из староверов они тоже категорически отрицали.

Дружинин решил, что в дальнейших расспросах нет никакой нужды, и отдал команду возвращаться в Нижний. Он рассчитывал, что обратная дорога займет меньше времени, но не тут-то было. Как нарочно, в эти дни повалил снег. В нем тонули сани и лошади. К тому же путешественники не могли рассчитывать на помощь в Оленевском скиту. Он встретил их враждебным молчанием.

В результате лишь в начале февраля путешественники наконец-то увидели впереди стены Макарьева монастыря, а затем и городские. Поездка была закончена.

Здесь, у ворот, проводник Василий Резанов сказал, что назавтра они, наверное, встретятся у губернатора, и расстался с приезжим майором. Однако у Дружинина имелись совсем другие планы. Ему нечего было рассказать губернатору Ртищеву, наоборот, хотелось избежать неудобных вопросов.

Поэтому после ночевки на том же постоялом дворе, что и по прибытии в Нижний, Дружинин велел своим подчиненным быстро закладывать сани и выезжать. Едва рассвело, они уже миновали городскую заставу и покатили по дороге в сторону Москвы.

Дружинину не терпелось увидеться с друзьями, рассказать им о результатах своей поездки, узнать, что они делали в его отсутствие, много ли успели нарыть. Он ни на один день не задержался ни во Владимире, ни в Москве, нещадно подгонял ямщика, обещал ему дополнительную плату, если они приедут в Петербург хоть на день раньше.

Ему удалось сделать почти невозможное. Уже десятого февраля они вернулись в столицу империи.

На заставе при въезде в город Дружинин щедро рассчитался со слугой Федором и с ямщиком. Игорь подарил ему большую часть снаряжения, оставшегося после поездки по Керженцу. Все остальное он перегрузил в нанятый извозчичий возок и уже на нем покатил на Литейный. Там, в центре столицы, находилась гостиница «Императорская», где его должны были ждать друзья.

Вот и гостиница. За два месяца, пока он отсутствовал, внешне она ничуть не изменилась. Дружинин велел извозчику подождать, пока лакеи заберут весь его багаж, толкнул дверь и вошел в вестибюль. Как приятно было после суровых скитаний вдохнуть забытый аромат кожаных диванов, ковров, дорогого табака!

Мечтая о горячей ванне, вполне доступной в этой гостинице, устроенной по европейскому образцу, Дружинин подошел к распорядителю и сказал:

– Дай мне, любезный, ключ от моего шестого номера. Да, и скажи, господа из восьмого здесь?

Распорядитель потянулся было к стойке с ключами, но рука его остановилась на половине дороги.

Он повернулся к майору и растерянно произнес:

– Однако, ваше благородие, я никак вам ключ от шестого номера выдать не могу.

– Это почему же? – удивился Дружинин.

– Потому как он запечатан! Господин капитан Метелкин мне сказали, что как ваше благородие явится, чтобы немедля к нему, в Преображенский приказ пожаловали. А что касается господ, которые в номере восьмом проживали, то с ними совсем скверная история вышла.

– Что же за история? – спросил Дружинин самым небрежным тоном, однако сердце его сжалось от недоброго предчувствия.

– Так ведь, изволите видеть, тот же самый капитан, про которого я вам сказывал, он этих господ заарестовал и в каземат свез. А вещи их, что в номере были, все с собой забрал. Так что теперь там от них ничего не осталось, и уже другой постоялец живет.

– Давно это случилось? – спросил Дружинин.

– Так уже две недели тому, – отвечал распорядитель. – Так что вы, ваше благородие, уж извольте к тому капитану Метелкину в Преображенский приказ отправиться. Тогда и вещички свои получите, и номер займете.

– Непременно отправлюсь, прямо сейчас это сделаю, – пообещал Дружинин, направляясь к дверям.

Глава 27

Игорь вновь оказался на улице, остановился и задумался. Что делать? Произошла катастрофа, это ясно. Друзья арестованы, сидят в каземате, он сам, как видно, тоже находится под следствием и будет взят, как только явится к этому самому капитану Метелкину. Его вещи заперты в запечатанном номере, денег едва хватит на то, чтобы расплатиться с извозчиком.

Да, извечный русский вопрос: что делать? Видимо, надо начать с того, что отыскать новое убежище, сменить имя и облик, достать денег, после этого начать поиск друзей и попробовать их освободить. Вдруг удастся?

Придя к такому решению, бывший майор и дворянин, посланный для обучения в Англию – теперь обо всех этих легендах ему следовало забыть, – спустился с подъезда на мостовую и направился к возку, ожидавшему его. По дороге он решал задачу: какой новый адрес назвать извозчику?

От этих мыслей его отвлек нежный девичий голос, раздавшийся за спиной:

– Господин Дружинин? Я не ошиблась?

Игорь обернулся. Рядом стояла девушка лет семнадцати. Кажется, он где-то ее видел.

– Княжна Голицына! – вспомнил Дружинин. – Анна Дмитриевна, кажется? Что вы здесь делаете?

– Вас жду, что же еще! – отвечала девушка. – Уже неделю сюда прихожу. Папенька ругается сильно, грозит в деревню отправить. Но где же еще я вас встретить могу? А ежели не увижу, то Ваня совсем пропадет!

– А, так вы из-за Ивана! – воскликнул Дружинин. – Стало быть, вы знаете, отчего все это. Впрочем, давайте не будем стоять здесь, сядем ко мне в возок да поедем отсюда.

– Да, это вы верно говорите, – согласилась Анна Голицына. – А то нас услышать могут.

Дружинин подсадил девушку в возок, устроился сам. Он велел кучеру ехать к Невскому, а по нему – к адмиралтейству.

– Только ты не спеши, братец, – сказал он. – Нам торопиться некуда. – Когда возок тронулся, Игорь наклонился к девушке и сказал: – Расскажите мне все, что знаете, с самого начала.

– Да, так будет правильно, – отвечала она. – Я вам все как на духу скажу.

Началось все в конце января. В тот день Иван должен был, как обычно, явиться в дом Голицыных, чтобы писать портрет княгини, матери Ани.

– Как княгини? – удивился Дружинин. – Ведь Иван портрет вашего батюшки писал!

– Так эта работа уже давно закончена, – отвечала Аня. – Она очень понравилась батюшке и дяде моему, князю Михаилу Михайловичу Голицыну, тоже. Тот портрет папенька в кабинете у себя повесил. Ване заказал маму писать.

– А почему же не вас? – уточнил Дружинин. – Ване это, наверное, больше понравилось бы.

– Как же можно? – вспыхнула девушка. – То было бы нехорошо. Ваня это прекрасно понимал и даже разговор такой не заводил. Мы же оба знали, что меж нами союза быть не может, что нас вскоре разлучат. Но пока он маму писал, я могла каждый день его видеть. Мне и того было довольно. Вот и в тот день мы его ждали. Мама уже приготовилась, платье надела. Ваня всегда очень точен был, ни на минуточку не опаздывал. А тут ждем час, два, а его все нет. Мы с мамой подумали, может, заболел. Ведь по городу, как и всегда зимой, хворь ходит. У нас в доме двое слуг недомогают. Но папа заподозрил неладное и послал своего человека узнать. Тот вернулся и сразу к батюшке в кабинет прошел. Они там заперлись. Потом этот посланный, Григорий его звать, вышел. Я к нему, что, мол, и как? Он говорит, дескать, батюшка строго запретил что-либо о том предмете рассказывать. У меня уж тогда сердце сжалось. Чую, беда случилась. Побежала я к папеньке, стала просить, чтобы сказал, что с Ваней стало. Ну, уговорила. Оказалось, что еще вчера вечером в гостиницу, где Ваня с его товарищем, господином Угловым, жили, явился какой-то капитан Метелкин из Преображенского приказа. С ним солдаты и карета тюремная. Их обоих, то есть Ваню и Углова, арестовали и отвезли в Петропавловскую крепость. Я стала спрашивать, в чем их обвиняют. А папа мне говорит: «В государственной измене и других преступлениях, столь же тяжких. Так что портрет моей супруги останется неоконченным». Я попробовала папеньку уговорить как-то за Ваню заступиться, но он сказал как отрезал: «Даже и не думай! Никто в Преображенском приказе не будет смотреть, художник он, капитан или еще кто. Забудь этого Ваню, будто его и не было. Тем более он все равно тебе не пара. Может, оно даже и лучше, что так вышло». Батюшка запретил мне впредь о том говорить. Так что у меня вся надежда только на вас осталась. Мне Ваня сказывал, что вы куда-то уехали и вернуться должны. Вот я и стала к гостинице ходить в надежде вас увидеть. Может, вы придумаете, как Ваню спасти?

Дружинин не стал сразу отвечать на этот вопрос. Он спросил, не знает ли она еще какие-то подробности. Кто ведет дело братьев Угловых, какие именно обвинения им предъявлены? Однако выяснилось, что больше ничего Аня не ведает.

Тогда Дружинин сказал:

– А теперь, Анна Дмитриевна, я отвечу на ваш главный вопрос. Да, я уверен, что смогу спасти своих товарищей. Как – пока не знаю. Возможно, мне для этого понадобится ваша помощь. Так что нам нужно будет поддерживать с вами связь. Но как? Вот этого я не могу придумать. Показываться у вас в доме мне ни в коем случае не стоит. Ваш отец меня не примет.

– Вы мне скажите, где будете проживать, и я туда свою горничную Машу пришлю, – предложила Аня. – С ней весточку и передадите.

– Это все хорошо, но я пока не знаю, где буду жить, – отвечал Дружинин. – А вот и ваш дом, мы мимо него едем. Знаете что? Давайте так условимся. Вы каждый день, начиная с завтрашнего, допустим, сразу после полудня, будете прогуливаться возле вашего дома. В этом вам батюшка не может отказать. Если мне нужно будет что передать, я к вам подойду. А сейчас ступайте, а то отец что-то заподозрит и вообще из дому вас выпускать не будет. Спасибо, что нашли меня и это известие передали.

Аня вышла, Дружинин проехал еще немного. Когда впереди показалась площадь перед дворцом императора Петра – будущая Дворцовая, пока еще не оформленная, – он велел кучеру поворачивать и ехать в другой конец Невского проспекта, где находилась биржа извозчиков.

Там Игорь расплатился с возницей, причем весьма скупо, отчего заслужил презрительную ухмылку, сгрузил свой багаж и стал ждать. Когда прежний извозчик отъехал, Дружинин нанял другого, самого дешевого, и велел ему ехать на Садовую, к одному из тамошних постоялых дворов.

«Прошло то время, когда я был богатым барином, – подумал Дружинин. – Теперь придется пожить в бедности».

За Средним проспектом, будущей Гороховой улицей, располагались самые дешевые ночлежки. Оперативник отнес багаж в комнатенку, отведенную ему, сел на кровать – стула тут не было – и задумался. Ему надо было найти ответы на множество вопросов и составить план действий.

«Угроза ареста висела над нами еще с прошлого года, – думал он. – Наконец-то это случилось! Как назло, в тот самый момент, когда меня не было в Питере! Хотя, может, это и к лучшему, а то и меня с ними замели бы. Кто же их подставил? Опять Меншиков, как в прошлый раз, или кто-то еще? Почему их арестовала команда из Преображенского приказа? Ведь его возглавляет наш благодетель граф Толстой! Или уже не он? Впрочем, это неважно. Надо придумать, как мне с ними связаться и вытащить. Возможно ли организовать побег? Насколько я помню, в эту эпоху такие номера вообще ни разу не случались. У меня вряд ли получится сломать эту традицию. Где я возьму людей и, главное, деньги? Без них вообще ничего сделать невозможно. Что, опять идти к купцам, подряжаться выполнять инженерные расчеты? Но это слишком долгий путь, тут потребуется несколько недель. А ребят, может, пытают. Вдруг их завтра уже казнят! Что тогда? Может, снова связаться с Аней и попросить денег у ее папеньки, князя Голицына? Что ж, возможно, и даст, он богат. Но как это унизительно – просить денег через девушку! Нет, к черту! Все не то. Надо четко сформулировать стоящие передо мной задачи, потом искать пути их решения».

Майор встал, порылся в багаже, отыскал несколько листов писчей бумаги, чернила и перо.

За несколько минут он записал следующее:

«1. Собрать всю информацию относительно ареста: кто отдал приказ, какое обвинение, кто ведет следствие, когда суд, что грозит.

2. Найти способ связаться с ребятами.

3. Как их освободить?

4. Достать деньги».

Теперь, когда приоритет задач был определен, можно было приступать к их выполнению.

Дружинин распаковал и осмотрел свой гардероб. Многие вещи остались в гостинице, в опечатанном номере. Но из всего прочего можно было соорудить приличный костюм. Оперативник посидел, подумал, потом надел хороший камзол, влез в сапоги, накинул на плечи полушубок. В таком виде его можно было принять за чиновника среднего ранга или, скажем, за корабельного инженера.

После этого пешком направился к зданию, где располагался Преображенский приказ.

Идти было довольно далеко, почти через весь город. Возле одного крепкого особняка близ Фонтанки дорогу ему преградила груда земли, возле которой стояла кучка людей.

Подходя, Дружинин услышал разговор.

– Глубже надо рыть, барин, – проговорил человек в скромной поддевке, похожий на землекопа, обращаясь к важному господину. – Надо еще аршин выбрать и вести канаву к Фонтанке.

Рядом, опираясь на лопаты, стояли пять-шесть человек самого простого вида.

– Да куда уже глубже?! – возражал ему другой, одетый примерно так же. – Не видишь, что ли, сколько мы не роем, а все вода выступает. Как бы не наоборот было, что она в подвал из Фонтанки идет.

– Что ж вы за мастера?! – воскликнул барин. – Одних нанимал, теперь других, а подвал как был полон воды, так и остался.

Дружинин, уже отошедший от них, вдруг остановился и вернулся назад.

– Так и будет у вас вода стоять, – уверенно заявил он. – Тут не просто канаву копать надо, а дренажную систему делать, трубы прокладывать. Вам, милостивый государь, не землекоп, а инженер нужен.

Хозяин дома, величавый старик в золоченом камзоле, смерил взглядом незнакомца, решившегося давать ему советы, и, видимо, остался удовлетворен тем, что увидел.

– Что же, сударь, ты разве понимаешь в этом предмете? – спросил он.

– Да, понимаю, – отвечал Дружинин. – Я дренажное дело в самой Голландии изучал, а уж лучше тамошних жителей никто не умеет с водой бороться.

– Так, может, возьмешься с моей бедой справиться? – спросил старик.

Именно такого предложения Дружинин и ждал. Они с хозяином дома, подверженного затоплению, договорились о том, что господин инженер за два дня соорудит дренажную систему, осушит фундамент и подвал дома. За работу он получит двадцать пять рублей, из них три – авансом.

Дружинин взял у бригадира землекопов складной аршин, уровень, спустился в подвал, составил чертеж. Через полчаса землекопы уже начали прокладывать трубы в нужном направлении. После чего он получил свой задаток и двинулся дальше.

«Вот что значит правильно составить план, – размышлял инженер на ходу. – Он тут же стал осуществляться сам, хотя и с конца».

Достигнув Преображенского приказа, Дружинин поднялся к кабинету Толстого и спросил чиновника, дежурившего там, когда он сможет попасть на прием к графу. На что ему ответили, что Петр Андреевич Толстой приказ более не возглавляет. Он уехал в Австрию по заданию государыни. За него теперь Андрей Иванович Ушаков.

– Ах, как досадно! – воскликнул Дружинин. – А я подал на имя графа записку об улучшении сыскного дела в России. Хотелось бы узнать ее судьбу. Где бы это сделать?

– А вот пожалуйте в канцелярию, – предложил дежурный.

Настырный посетитель прошел в канцелярию, по дороге моля Господа, чтобы там по нелепой случайности не оказался тот самый капитан Метелкин, который приходил арестовать Углова, его брата, а также некого Игоря Дружинина.

Но никакого капитана в канцелярии, на счастье, не оказалось. Дружинин спросил, какой чиновник здесь ведает делами лиц, недавно арестованных, и присел к столу, указанному ему.

Человек, работавший за ним, о судьбе записки, поданной просителем, ничего не знал, однако был стимулирован рублевой монетой и пустился в поиски. Результатов они не принесли. Однако проситель ничуть не расстроился, даже напротив, проникся к хозяину стола симпатией и стал расспрашивать его о делах.

А поскольку беседовать на служебном месте было неудобно, собеседники покинули приказ и переместились в ближайший трактир. По дороге они прихватили с собой еще одного чиновника.

Там, в трактире, за штофом известного напитка, потекла вдумчивая беседа, на которую Дружинин потратил два рубля, оставшиеся от задатка. Эти расходы оказались не напрасны. К концу вечера Игорь много чего узнал о судьбе своих друзей.

Оказалось, что в последний месяц, сразу после того как граф Толстой оставил свой пост, волной пошли аресты людей, обвиняемых в государственной измене. В основном брали тех, кто чем-то не угодил светлейшему князю Александру Меншикову.

В числе лиц, арестованных по его указанию, были и братья Угловы. Их, как и прочих персон, взятых по аналогичным делам, ожидал скорый суд. Обычный приговор по такому делу был суров – битье кнутом, лишение чинов и ссылка в Сибирь.

Личности, арестованные по делам об измене, содержались, как правило, в Петропавловской крепости, бежать из которой еще никому не удавалось. Тамошняя стража славилась своей неподкупностью, порядок был строгий.

Таким образом, первый пункт плана, намеченного Дружининым, был выполнен: вся нужная информация собрана. Правда, ему было абсолютно неясно, как подступиться к следующим двум пунктам, то есть связаться с арестованными и освободить их.

Зато все было понятно с пунктом четвертым. Дружинин оставил своих новых знакомых за столом трактира и вернулся к дому на Фонтанке, где проследил за ходом дренажных работ. Уровень воды в подвале уже заметно понизился. На следующий день можно было надеяться получить оставшиеся деньги, аж двадцать два рубля согласно уговору. Этой суммы при скромном образе жизни должно было хватить на несколько недель.

Возвращаясь на постоялый двор, Дружинин пришел к выводу, что завтра ему необходимо вновь увидеться с княжной Голицыной. Без ее помощи он обойтись не мог.

Глава 28

– Да, все оказалось правдой. Они арестованы по обвинению в государственной измене и содержатся в Петропавловской крепости, – проговорил Дружинин.

– И увидеться с ними никак нельзя? – спросила Анна Голицына.

– Нет, никаких свиданий не разрешается.

– Но что же делать? – воскликнула девушка, стискивая руки.

– Вот это мы с вами и должны решить, – сказал инженер. – Для того мы и увиделись.

Их встреча произошла там, где Дружинин и планировал, – недалеко от дома князя Голицына на Невском. Когда оперативник прибыл на место – пешком, из экономии, – он еще издали заметил фигуру девушки. Она нервно прогуливалась взад и вперед, как видно, уже давно его ждала. Увидев такое, Дружинин успокоился относительно Ани.

«Нет, она не передумает, не побоится, – заключил он. – Любовь к Ване у нее не временное увлечение, а настоящая страсть. Это значит, что на девушку можно положиться».

– Но что же мы можем решить? – с тоской произнесла Аня, и в ее глазах показались слезы. – Вы ведь сказали, что стража там неподкупна. Как же можно это исправить?

– Есть один человек, который может изменить судьбу Кирилла Углова и его брата, – медленно, очень четко произнес Дружинин. – Он может это сделать легко, одним шевелением пальца.

– Кто же это? Новый глава Преображенского приказа господин Ушаков?

– Да, Ушаков тоже мог бы кое-что сделать, – согласился Дружинин. – Но к нему у нас нет хода и доводов, какие подействовали бы на него. Нет, я говорю об императрице Екатерине.

– О государыне?! – воскликнула удивленная Аня. – Но почему она станет отменять решение об аресте Вани? Разве она его знает?

– Нет, Ивана императрица не знает, – принялся объяснять Дружинин. – Зато она знает Кирилла. Он представился государыне в прошлом году, когда она инспектировала верфь. Судя по рассказу Кирилла, он понравился Екатерине Алексеевне. Не как расторопный чиновник, а как мужчина, понимаете? Так что есть надежда, что она его не забыла.

– Да, если женщина оценила мужчину, то она его запомнит, – заявила Аня. – Но как же вы хотите действовать? И при чем здесь я?

– Вы-то как раз очень даже при чем, – сказал Дружинин. – Только вы можете все сделать. Вы должны встретиться с императрицей, лучше не на приеме, а наедине, неофициально, и обратиться к ней с мольбой о помощи. Вы будете просить не за Углова, которого едва знаете. Нет, вы скажете императрице чистую правду, станете умолять о милости к тому человеку, которого успели полюбить всей душой, – за художника Ивана. Это придаст вашему обращению искренность, которая не может не тронуть сердце доброй государыни. Но еще сильнее подействует на него упоминание о брате художника, надворном советнике Углове, который когда-то имел счастье видеть Екатерину Алексеевну.

– Да, теперь я поняла, – медленно произнесла Аня. – Ваш план очень хорош. Остается только придумать, как мне увидеться с государыней. Причем одной, без папеньки. Это будет трудно, но я соображу.

– Может, вы сумеете подкупить слуг, чтобы они пропустили вас к императрице? – предложил Дружинин. – Думаю, у вас есть деньги.

– Денег у меня совсем нет, родители говорят, что они мне ни к чему, – отвечала девушка. – Но у меня есть серьги, которые подарила мне бабушка. И золотая заколка – презент дяди Михаила. Да, это можно использовать.

– Отлично! – воскликнул Дружинин. – Но если ты будешь беседовать с Екатериной, то должна знать, чем занимался Кирилл, старший брат Вани, и я с ним вместе. Мы искали людей, которые свели в могилу нашего императора Петра.

Игорь кратко рассказал Анне о ходе расследования.

Сиятельная императрица Екатерина Алексеевна чувствовала себя скверно. Невыносимо трещала голова, ее тошнило, кололо сердце, острая боль то и дело возникала где-то в районе живота. Так с ней в последнее время случалось часто, почти каждое утро.

Правда, утром время ее пробуждения можно было назвать лишь условно. Екатерина вставала с постели ближе к полудню. Оно и понятно. Всю ночь продолжались пиры, танцы, всякие выдумки, до которых императрица была большой охотницей.

Екатерина с трудом дотянулась до хрустального колокольчика, стоявшего на столике у кровати, и позвонила. Тут же явилась Лиза, которая обычно прислуживала государыне при пробуждении. У этой девушки была, пожалуй, самая трудная должность при дворе Екатерины.

По утрам матушка императрица чувствовала себя все хуже, была всем недовольна. Это ее настроение выплескивалось на окружающих – слуг, докторов, которые потчевали Екатерину Алексеевну всякими средствами для избавления от болей.

Правда, совсем уж злиться, тем более мучить окружающих Екатерина не могла. Не такой у нее был характер. Кажется, за всю свою жизнь она сознательно не сделала зла ни единому человеку.

Лиза подала государыне лед, дабы прикладывать к голове и животу для усмирения болей, потом снадобье, с вечера приготовленное доктором Бидлоо. Эта настойка была горькой до невозможности, однако неплохо помогала от болей в сердце и в животе.

Вслед за Лизой вошли и другие девушки. Они помогли государыне умыться, одели ее, причесали, проводили в кабину уединения и обратно. Спустя некоторое время Екатерина была уже одета. Она сидела в кресле и разглядывала себя в зеркало.

К этому времени боли утихли. Можно было собираться на прогулку вдоль Невы. Государыня положила за правило совершать моцион перед завтраком, ежели погода позволяла.

Она уже собиралась снова позвать Лизу, чтобы приказать ей подавать верхнее платье для выхода, как услышала за дверью какое-то шушуканье. Вслед за тем створка приоткрылась.

В спальню государыни вошла девушка, лицо которой скрывала густая вуаль. Стремительно подойдя к креслу, в котором сидела Екатерина, посетительница опустилась на колени и откинула кисею. Императрица увидела совсем еще юную девушку.

Ее красивое лицо выражало отчаяние. Нарядное платье выдавало знатность. Екатерина отличалась хорошей памятью на лица, однако эту девушку припомнить не могла. Как видно, она еще не была представлена при дворе.

Словно отвечая на невысказанный вопрос Екатерины, посетительница сказала:

– Простите меня, ваше величество, что я таким вот образом, вне обычного порядка, проникла в вашу опочивальню, но тому есть особая причина. Я – княжна Анна Голицына. У меня горе, которому только вы можете помочь.

– Что за горе, дитя мое? – спросила Екатерина. – Как я помню, на отце твоем никакой опалы нет.

– Ах, государыня, речь не об отце моем, но о юноше, коего избрало мое сердце! – воскликнула Анна. – Сейчас я вам все расскажу.

Она поведала императрице о том, как познакомилась с Ваней Угловым, который пленил ее сердце. Анна сказала и о том, что они оба понимали, что им не суждено быть вместе, и оставались довольны тем, что виделись хотя бы иногда.

– Кажется, я догадываюсь, – сказала Екатерина. – Ты знаешь, что отец твой не даст согласия на неравный брак, и просишь моего содействия? Что ж, я готова помочь влюбленным.

– Нет, государыня, сейчас речь не о том! – воскликнула Анна. – Все гораздо хуже! Ваню арестовали и посадили в Петропавловскую крепость! Он художник, не знает никаких государственных дел, не занимается ими! Его взяли по ошибке, заодно с братом.

– Кто же его брат? – спросила государыня. – Верно, какой-нибудь бунтовщик, распространявший про меня всякую хулу? Мне докладывают, что таких поганцев в последнее время довольно стало.

– Нет, ничего такого его брат не делал, – отвечала Анна. – Да вы его знаете, видели. Может, помните молодого еще человека, который подходил к вам на верфи, когда вы изволили осматривать строящийся корабль «Петр Первый и Второй»? Он вам тогда рассказал, что хочет расследовать смерть вашего царственного супруга и найти злодеев, если Петр Алексеевич был убит.

– Ах да, и правда был такой молодой человек, весьма любезный и преданный делу, – сказала Екатерина, и в ее глазах промелькнул огонек давнего интереса. – И что же с ним? Он нашел убийц, которых искал?

– Он почти закончил это дело, но тут последовала опала и заточение в крепость, – сказала Анна. – Его ждет каторга, если не смерть. Убийство вашего супруга так и останется нераскрытым. А вместе с Кириллом Угловым погибнет и его брат Ваня!

– Нет, это было бы обидно, – заметила императрица. – Надо сему помешать. Лиза, сей же час пошли гонца к графу Ушакову. Пусть явится ко мне к завтраку. Хотя нет, пусть найдет меня на прогулке. Мы с этой очаровательной княжной будем тихо шагать и беседовать о любви. Пусть гонец передаст, что если граф опоздает, то я буду очень недовольна!

Когда спустя сорок минут – быстрее никак не получилось – глава Преображенского приказа явился к дворцу Екатерины, он застал императрицу уже возвращающейся с прогулки. У ворот дворца она прощалась со своей новой знакомой.

– Как вы долго, граф! – упрекнула Ушакова государыня. – Мы с княжной уже устали ждать. Ну да ладно. Сейчас же, немедля, езжайте в Петропавловскую крепость и велите освободить братьев Угловых, заключенных там.

– Но, государыня, я помню, что против сих братьев выдвинуты весьма тяжелые обвинения, – попробовал возразить Ушаков. – Они вступили в заговор с кем-то из сановников с целью лишить вас жизни, изготавливали подметные письма. А главное в том, что эти негодяи отравили вашего царственного супруга императора Петра!

– Все это лишь злая чушь! – твердо заявила Екатерина. – Кто, интересно знать, придумал такие небылицы?

– Показания на братьев дали светлейший князь Александр Данилович Меншиков да его секретарь, – отвечал Ушаков.

– Ах, светлейший иногда чересчур увлекается! – Екатерина махнула рукой. – В общем, не возражай мне. Езжай и привези братьев сюда.

– Ваше величество, а нельзя ли мне ехать вместе с графом? – попросила Анна. – Я так хочу увидеть Ваню!

– Отчего же нельзя? – сказала Екатерина. – Если я захочу, значит, будет можно. Езжай! Вдруг вы еще успеете к моему завтраку? Тогда я приглашу тебя и освобожденных братьев за стол. Мы славно побеседуем!

Однако побеседовать с императрицей за завтраком, который у Екатерины обычно приходился на два часа пополудни, братьям Угловым было не суждено. Карета, везшая их и княжну Голицыну, прибыла к дворцу очень не скоро, уже когда стало темнеть.

Гости застали Екатерину в малом зале. Ее величество изволили развлекаться, наблюдать выступления жонглеров, акробатов и шутов. Узнав, кто к ней пожаловал, государыня изволила всех прогнать, а для вновь прибывших накрыть стол.

– Что же вы так долго? – выговаривала она княжне. – Я уж и ждать устала!

Правильнее было сказать «забыла», но давайте не будем об этом.

– Ах, ваше величество, вы не представляете, в каком виде я застала моего Ваню и его брата! – отвечала Анна. – Они были грязны, измучены. Их одежда превратилась в лохмотья. Но что страшнее всего – я увидела на них следы пыток! Ване раздробили пальцы на правой руке, и он теперь не может писать! А его брата пытали каленым железом!

– Какие ужасы! Не говори мне об этом. Главное в том, что оба живы, правда ведь? Так ты возила их к лекарям, да?

– Сначала я свезла их в баню, чтобы они помылись и переоделись. Потому что предстать перед очами вашего величества в таком виде было совершенно невозможно, – отвечала Анна. – Это потребовало немало времени, потому что одежду надо было еще покупать. А потом да, к лекарю.

– А накормить ты их, стало быть, не успела? – поинтересовалась императрица. – Тем лучше! Прошу к столу, господа! Ведь вы голодны? – спросила она бывших узников, вглядываясь в их лица.

– Да, мы страшно голодны, ваше величество, и будем благодарны за ваше угощение, – ответил ей Углов. – Но наша трапеза будет еще приятнее, если вы пригласите князя Меншикова присоединиться к ней. Вдруг он сейчас находится где-то во дворце? У меня к нему есть пара вопросов, которые я хотел бы задать в присутствии вашего величества.

– Конечно! Пусть князь откушает с нами! – сказала Екатерина, повернулась к лакею и приказала: – Иди, отыщи светлейшего князя. Он должен быть где-то здесь. Я его недавно видела. Скажи, что я жду его к обеду.

Слуга ушел, а императрица в сопровождении гостей проследовала в малую столовую, где обычно принимала самых близких друзей. Все уселись за стол, и императрица затеяла с Угловым беседу о винах, поданных к обеду. До заморских напитков государыня была большая охотница.

Беседа была в самом разгаре, когда слуга вернулся и доложил:

– Ваше величество, я передал ваше распоряжение князю Меншикову. Однако он заявил, что прибыть в столовую никак не может. Его ждут в адмиралтействе, а потом в Сенате. Он просил передать вашему величеству глубокие извинения.

– Ну и ладно! – заявила Екатерина. – Настойчивость не была отличительной чертой ее натуры. В этом она сильно отличалась от своего покойного мужа. – Без него даже лучше. Приступим! – Императрица сделала знак дворецкому, что можно подавать.

Вспенилось вино в бокалах. Над столом разнеслись дивные ароматы отборных яств. На некоторое время всем, в особенности недавним узникам, стало не до разговоров.

Когда участники обеда немного насытились, государыня начала расспрашивать братьев. При этом она старательно обходила моменты, связанные с их арестом и пребыванием в крепости. Видно было, что эти темы ей неприятны.

Екатерина интересовалась расследованием, которое вел Углов. Он не стал запираться, рассказал о допросе Бассевича, о поездке в Вену, о поисках графа Сен-Жермена и о его признании. Это была увлекательная история, и государыня осталась весьма довольна ею.

Когда Углов закончил, Екатерина сказала:

– Какие приключения и опасности ты пережил, сударь мой! Жаль только, что не смог закончить свое расследование и изловить злодея, который отравил императора.

– Осмелюсь заметить, ваше величество, что вы ошибаетесь, – сказал Углов. – Наше расследование, в общем, закончено. Я могу назвать имя человека, который послал государю отравленные конфекты. Это светлейший князь Меншиков! Поэтому я и хотел, чтобы он был здесь, за обедом. Тогда я мог бы бросить ему в лицо это обвинение!

– Александр Данилович – убийца? – удивилась Екатерина. – Нет, этого никак не может быть! Он всегда был рядом со мной, поддерживал меня, помог мне получить трон после кончины Петра! Сейчас светлейший князь весьма близок к царствующей династии. Уже достигнуто согласие о том, что его дочь Мария будет обручена с внуком покойного императора, юным Петром Алексеевичем.

– Давайте вызовем князя, и я задам ему несколько вопросов, – предложил Углов. – Посмотрим, что он на них ответит.

– Да, конечно, можно задать вопросы, – согласилась Екатерина. – И если светлейший князь признается в злодеяниях, то я, так и быть, поверю в это.

Углов и Ваня переглянулись. Они понимали, как мало шансов на то, что Меншиков признается в убийстве.

Тут Екатерина вновь заговорила:

– Меншиков, конечно, не виновен, но знаешь, что я вдруг вспомнила? При нашем первом свидании ты рассказал, что Петра Алексеевича отравили конфектами, а принесла их некая девица. Я тогда еще сказала тебе, что видела в тот день эту особу, и мне показалось, что я где-то встречала ее раньше. Я никак не могла вспомнить, где именно, и вот теперь сообразила. Тому уж почти два года прошло. После нашего с императором бракосочетания был большой бал во дворце светлейшего князя. Там танцевала его восточная служанка. Кажется, турчанка. Она и была в покоях императора с вазой, полной конфект!

– Да, это интересная подробность, государыня, – произнес в ответ Углов. – Это было недостающее звено в моей мозаике. Теперь вы его заполнили, и все стало ясно.

Глава 29

В ночь на двадцать третье февраля светлейший князь Александр Данилович в ассамблею к государыне императрице не ходил и другим увеселениям не предавался. Тому было несколько причин.

Во-первых, здоровье его в последнее время пошаливало. Надо было проявить воздержанность в еде и особенно в питии. Доктора так советовали, да и сам Александр Данилович чувствовал – пришла пора о здоровье думать.

Вот государыня императрица не может сдержать своих порывов, проявить умеренность, и к чему это приводит? Она все хуже и хуже себя чувствует, иногда вовсе с постели встать не может.

Это ставит перед ее приближенными проблему, ту же самую, которая возникла после смерти императора Петра. Кто наследует трон?

Это была вторая причина, заставившая князя остаться дома. Он собирался заняться государственными делами. Нет, светлейший не думал сидеть над планами формирования новых полков или рассматривать состояние финансов государства Российского, отнюдь. На то канцлер Головкин есть и другие служивые люди.

Князь Александр Данилович собирался заняться делом, куда более для себя близким и полезным. Он хотел составить список своих недругов и вообще людей, которые могли представлять опасность. Таковых надлежало подвергнуть изгнанию либо казни, как только представится такая возможность.

Александр Данилович уже и сейчас многих отправил бы в Соловецкий монастырь либо на плаху, да императрица Екатерина Алексеевна по свойственной ей мягкости не давала. Однако князь чувствовал, что ждать осталось недолго. Скоро императрица отойдет в мир иной, к власти придет юный Петр Алексеевич, обрученный с дочерью Меншикова Марией. Вот тогда князь станет фактическим правителем России. Список врагов, составленный заранее, очень пригодится. Тут важно никого не упустить!

Князь вызвал к себе своего верного помощника, секретаря Никиту Сараева. Они заперлись в кабинете и стали проверять списки, которые вел секретарь. Таковых было два. В одном были учтены знатные особы, в другом – люди попроще. Первый начинался с графа Петра Толстого, за ним следовали Голицыны, Долгоруковы.

Но сегодня князь хотел заняться «простым» списком. Туда следовало внести неожиданно освобожденных братьев Угловых, а также подчиненных графа Толстого, которые никак не соглашались писать доносы на своего начальника.

Князь с его секретарем занимались этим делом долго. Каждую кандидатуру следовало обсудить, решить, какую кару назначить тому или иному врагу. Одному просто в ссылку отправиться, а другому – на плаху.

Наконец, когда время перевалило далеко за полночь, князь отпустил секретаря и позвал слуг, чтобы они раздевали его и укладывали в постель. Также был призван и домашний доктор. Он должен был покрыть ноги князя особой мазью, которая облегчала боли. Они в последнее время сильно мучили светлейшего.

Врач сделал свое дело и ушел вместе со слугами. Князь остался один. Он наскоро помолился на образа, висевшие в углу, и стал укладываться.

Однако Меншикову не спалось. Какая-то тревога томила его. Вообще-то особых поводов для беспокойства не было.

Да, сегодня случился странный эпизод с внезапным освобождением из крепости двух узников – не в меру ретивого следователя Кириллы Углова и его брата-живописца. Князю уже доложили, что в дело замешана Анна, дочь князя Дмитрия Голицына.

Но ничего такого страшного в этом освобождении не было. Ладно, пусть эта парочка еще погуляет на свободе. Лишь только Екатерина о них забудет, Меншиков тут же вновь упрячет их за решетку. А князю Дмитрию Михайловичу выговор сделает. Зачем дочери такую свободу дал?!

Всесильному князю Александру Даниловичу бояться некого. Тем более в собственном доме, который весь напичкан слугами да охраной. Не только внизу, но и вблизи, за стеной спальни, всю ночь бодрствует дюжина здоровенных молодцов с ружьями и саблями. Стоит только дернуть за шнурок у изголовья кровати – они вмиг прибегут. Почему же все-таки не спится?

Светлейший князь предавался этим размышлениям, как вдруг заметил, что створка окна бесшумно отворилась и в нем появился человек. Князь не верил своим глазам, потер их, чтобы прогнать видение, однако оно не исчезло. Некий субъект спрыгнул с подоконника в комнату. Тут только князь поверил, что все это наяву. Злоумышленник залез в его спальню, расположенную на втором этаже, хотя снаружи, под окнами, должны были дежурить двое часовых.

– Караул! – закричал князь и потянулся к шнурку, чтобы дернуть его, вызвать подмогу.

Однако ночной гость не дал ему такой возможности. Он прыгнул вперед, как кошка, и ткнул светлейшего пальцем в шею. Руки и ноги князя враз онемели, потеряли подвижность. Злодей воспользовался этим, оттащил Меншикова в сторону от звонка и простыней привязал к спинке кровати.

Тут князь наконец-то смог его разглядеть при огоньке свечи, горевшей у изголовья. Это был высокий черноволосый мужчина с тонкими усами и горящими как уголь глазами. Тать, одним словом.

– Кричать не надо, – сказал тот. – Не то язык вырву.

А князь и не мог кричать. Язык у него тоже оцепенел, то ли от тычка пальцем, то ли просто от страха.

Между тем в окне появились еще две головы. Спустя короткое время у постели светлейшего выстроилась целая троица ночных разбойников. Тех двоих, которые явились вслед за первым, черноусым типом, Меншиков узнал. Это были братья Угловы, злодеи, освобожденные сегодня.

– Что ж, начнем, – сказал старший из них, придвигая себе кресло. – Садись, Игорь, и братцу моему стул поставь. У него рука теперь не работает. Будем допрашивать подозреваемого. Потом вынесем судебное решение и приведем приговор в исполнение.

– Адвоката ему давать не будем? – осведомился черноусый мужчина, которого, оказывается, звали Игорем.

– Зачем такому негодяю адвокат? – ответил Углов. – Небось он нам, когда в каземат заточил, адвокатов не давал. Да и другим своим жертвам тоже.

– Нет, так будет неправильно, – вмешался в разговор младший из братьев, живописец.

Меншиков вспомнил: Иван, вот как его звали.

– Если у нас и следствие, и суд, то надо дать ему возможность защищаться. Давайте я буду его адвокатом.

– Ладно, пусть так, – согласился Углов. – Итак, приступим. Александр Данилович Меншиков, вы обвиняетесь в том, что злодейски умертвили своего государя и благодетеля, который вознес вас на вершины власти, императора Петра Алексеевича. Чтобы скрыть свое преступление, вы убили также часового, несшего дежурство возле императорской спальни. Признаете ли вы себя виновным?

Меншиков поворочал языком – вроде слушается, онемение прошло. Значит, он мог защищаться!

– Я убил царя? – воскликнул князь. – Да как ты мог выговорить такие облыжные слова! Не было у царя Петра более верного слуги и сподвижника, чем я! Во всех походах его сопровождал! Во всех делах был ему опорой! Причем не только в благих, но и в темных. Ведь это я возглавил суд над его сыном, царевичем Алексеем, и первым подписал смертный приговор. Этим я навлек на себя большую опасность, но ведь сделал! Потому что по-настоящему любил своего государя. Он отвечал мне тем же. Дал чины, богатство, поставил во главе своей столицы, Санкт-Петербурга, и военного ведомства. С какой же стати мне было убивать своего благодетеля?

– А с той, что ты воровал из казны без меры, и благодетелю твоему это надоело, – отвечал Углов. – Он долго терпел твою жадность, надеялся тебя усовестить. Но горбатого только могила исправит. Терпение Петра лопнуло. Он подверг тебя опале, отобрал все должности, хотел суд над тобой учредить и на плаху отправить в назидание другим ворам. Но ты прознал про эти планы царя и решил его опередить. Тогда, в двадцать четвертом году, во время опалы, и созрел у тебя замысел отравить государя. Ты стал узнавать про то, как работают яды, стал искать зелье, действие которого было бы похоже на естественное течение болезни императора. Об этих поисках стало известно советнику герцога Голштинского Бассевичу, а через него – графу Сен-Жермену.

– Не может того быть! – воскликнул Меншиков. – Откуда иностранцам знать? – Светлейший тут же опомнился, сообразил, что этими словами выдает себя, и поспешил исправить сказанное: – Эти ваши графы да советники ничего знать не могли, потому как подобного и не было! Не имелось у меня никаких злодейских планов, и ничего я не искал!

– Да неужели? – вступил в разговор Дружинин. – А если взять твоего верного клеврета Никиту Сараева да допросить его хорошенько, на дыбе, неужели ничего не откроет? Хочешь, мы прямо сейчас это сделаем?

– Не хочу! – воскликнул князь и вновь поправился: – Да что ты зря языком мелешь? Не можете вы никого допросить законным порядком, на дыбе. Если бы могли, то не лезли бы сюда через окно, как тати! Из каземата вас государыня освободила, но разрешения на мой допрос не дала. Вот вы и забрались ко мне воровским образом. Сейчас кликну стражу, и вас обратно в каземат сволокут! – Князь осмелел от собственных слов и собрался было закричать, позвать охрану.

Дружинин снова его опередил. Он отвесил светлейшему крепкую оплеуху, от которой тот прикусил язык.

– Ты не шуми, Александр Данилович, только хуже себе сделаешь, – спокойно сказал он. – Да, князь, привести тебя или твоего секретаря в Преображенский приказ мы не можем. Но зачем так далеко ходить? Пытку и здесь нетрудно устроить. Угли в камине еще не остыли. А вон крюк на потолке. На него веревку приладим. Хочешь, сейчас и приступим?

– Нет, не хочу! – воскликнул Меншиков, который с детства боялся боли.

– Да нам это и не нужно, – успокоил его Дружинин. – У нас другой способ есть, чтобы узнать, где и в чем ты врешь. – Он повернулся к Ване: – Скажи-ка нам, что ты видишь. Все так было, как мы полагаем?

Иван некоторое время вглядывался в испуганное лицо сиятельного князя, потом ответил:

– Да, все так. Но было и еще что-то, какая-то иная причина, по которой он желал смерти Петра. Не только страх перед царской опалой и желание отомстить. Что-то сверх того. Я пока не могу разглядеть, что именно.

– А я, кажется, знаю, – сказал Углов. – Даже и спрашивать его необязательно. Он представил, что случится, если государь умрет, не оставив прямого наследника. Светлейший князь понял, что может из опалы вдруг вознестись на самую вершину власти, стать если не императором, то фактическим правителем России при безвольной царице. И ведь стал! Правда, Александр Данилович? Об этом ты мечтал, будучи в опале?

Злоба, показавшаяся на лице светлейшего князя, лучше всяких слов сказала о верности догадки Углова.

– Вот мы и знаем почти все, что нужно для вынесения приговора, – подытожил Дружинин. – Осталась самая малость. Скажи нам, Александр Данилович, что это все-таки была за девица, которая поднесла императору отравленные конфекты? Откуда она взялась? Может, нам об этом супругу твою спросить, а, князюшка, шалунишка?

– Нет, только Дарье не говорите, прошу! – взмолился Меншиков. – Я все расскажу!

Видимо, его любовь к жене была неподдельной.

– Да уж, расскажи, голубчик, – потребовал Углов. – И о девице, и обо всем другом.

– Все так было, как вы сказали, – начал Меншиков. – Я искал яд, который произвел бы нужное действие, и раздумывал, как его подать. Тут вспомнил, что государь всегда любил сладкое, никогда от него не отказывался. Стало быть, нужно было поднести ему конфекты. Но кто это сделает? У меня среди слуг была Зулейха, турчанка, взятая казаками близ Азова. Очень милая девушка и такая сообразительная!..

– А нельзя ли нам потолковать с этой милой девушкой? – спросил Углов.

– Нет, увы. – Князь понурился. – Как же можно потолковать, если она уже с год в сырой земле лежит? Скосила ее лихорадка болотная. Известное дело. Погоды у нас для южных людей неподходящие.

– Опять врет, – заявил Ваня. – Никакая болезнь эту Зулейху не скосила. Он сам ее и убрал. Хотя не своими руками. Никита, секретарь его, задушил или зарезал девчонку.

– Задушил, – признался Меншиков. – Пришлось так сделать. Не мог я ее в живых оставить – слишком многое знала. Да и супруга все допытывалась, что эта смазливая девица у нас во дворце делает. Пришлось избавиться.

– А солдата, который на часах стоял возле спальни Петра, тоже Сараев убил или ты постарался? – спросил Углов. – Только не ври. Ты же видишь, мы всякую брехню сразу опознаем.

– Я, – признался Меншиков. – Лучше бы, конечно, поручить такое дело Никите, да кто бы его во дворец пустил? Опять же, Зулейку с подарком в спальню к государю только я мог провести. Никите часовой не поверил бы.

– Да, князь, много ты крови пролил, – заявил Углов. – Теперь ответь мне на такой вопрос. Кто еще из знатных людей с тобой в заговоре состоял, знал, что ты Петра отравить хочешь? Шафиров? Ягужинский? Головкин? Остерман?

– Как же можно в таком деле кому-то открыться? – отвечал Меншиков. – Меня враз государю с головой выдали бы. Да, многие из приближенных царя Петра имели на него обиду. Он был крут, гневлив. Но никто не думал смерть ему причинить.

– Но ты-то думал! – возразил Дружинин. – Будем считать, что следствие закончено. Вина подсудимого полностью установлена. Она оказалась даже тяжелее, чем мы ожидали. Налицо три убийства – царя Петра, часового и девушки-турчанки, которую злодей сам же и вовлек в свой заговор. Осталось определить наказание. Мне кажется, оно очевидно. Князь Меншиков должен умереть той же смертью, что и его жертва, император Петр Алексеевич. То есть от яда. Я с собой и мышьяк принес. Только не в конфектах, а в виде настойки. – Оперативник вынул из кармана пузырек внушительных размеров. – Тут хватит мышьяка, чтобы слона отравить, – сообщил он. – Сейчас дадим ему выпить, свяжем, рот заткнем, чтобы на помощь не позвал. К утру он умрет в таких же мучениях, как и его жертва.

– Нет, погоди! – остановил его Иван. – Мы же решили, что должно быть слово защиты. Я готов его сказать. Да, вина подсудимого доказана и огромна. Он обманул доверие своего государя, через его труп шагнул к богатству и власти. Но у него имелись смягчающие обстоятельства. Император сам не раз давал ему примеры несправедливых расправ. Он замучил в тюрьме собственного сына, царевича Алексея. Потом был кавалер Монс, которого Петр заподозрил в связи с Екатериной, и многие другие. Князь был приучен царем к жестокости, потому и сам ее проявил. К тому же он сохранил человеческие чувства к жене, к дочерям. Давайте дадим ему шанс исправиться. – Иван повернулся к Меншикову и сказал: – Мы сохраним вам жизнь, если вы пообещаете завтра же покаяться в своих преступлениях. Можете рассказать о них императрице, канцлеру Головкину или прокурору Ягужинскому, в церкви покаяться – как хотите. Обещаете?

– Да, я обещаю! – воскликнул светлейший. – Во всем признаюсь! Перед матушкой императрицей на колени паду!

– В таком случае предлагаю оставить его в живых, – сказал Иван.

– Ты что, ему веришь? – с удивлением спросил Дружинин.

Углов тоже смотрел на товарища с недоумением.

Тогда Ваня склонился к ним и прошептал:

– Я знаю, что он врет, но хочу дать ему шанс. А свою кару он получит, причем жестокую. Я придумал, как это сделать. Прямо завтра. Точнее, послезавтра – если за день мы не услышим о его признании.

Глава 30

Ни о каком признании светлейшего князя императрице Екатерине Алексеевне жители Петербурга не услышали ни на следующий день, ни в какой другой. Зато в городе говорили о том, что из крепости сбежали то ли двое, то ли трое опасных преступников и их ловят по всему Петербургу. Те злодеи задумали извести лютой смертью государыню и виднейших сановников. Поэтому охрана царского дворца и всех домов знати значительно усилена. Горожанам велено докладывать обо всех подозрительных приезжих, в частности, о неком усатом брюнете высокого роста, блондине, который называет себя надворным советником Угловым, и его брате Иване, юноше, у которого правая рука искалечена.

Всю эту информацию друзьям сообщил тот самый усатый брюнет, то есть Дружинин, ходивший к дворцу и в самые людные места города, чтобы узнать новости. Правда, он бродил среди толпы, приняв некоторые меры предосторожности. Усы майор сбрил, нацепил парик, а к телу привязал разное тряпье, что придало ему округлость.

Углов с Ваней ожидали товарища на постоялом дворе, расположенном на окраине Петербурга. Они поселились там под другими именами, а Ваня постарался скрыть свою искалеченную руку – очень уж характерная была примета.

Дружинин рассказал друзьям все, что услышал, и спросил у Вани:

– Теперь ты убедился в том, что твой подзащитный нас обманывал? Он никогда не признается! Как ты думаешь его теперь наказать?

– Я, в общем-то, не слишком надеялся на то, что он раскается, – сказал Ваня. – Просто хотел дать ему шанс. А как наказать убийцу, я придумал, еще когда мы с Кириллом сидели в каземате. Помнится, дома, до заброски, я читал историю царствования Петра Второго и всегда удивлялся, не мог понять, почему Меншиков вдруг попал в опалу у юного императора. Три месяца после смерти Екатерины ходил в фаворитах, потом вдруг был лишен всех чинов и сослан в Сибирь. Почему? А потом я понял. Мы должны раскрыть Петру глаза на злодеяния светлейшего! Именно от нас он обо всем узнает. Точнее, от меня. Я собираюсь сходить во дворец Долгоруковых, где проживает великий князь Петр Алексеевич, и все ему рассказать.

– Как же ты доберешься туда? – спросил Дружинин. – По улицам рыскают шпики, всем на правую руку смотрят. Тебя могут схватить!

– Не схватят, – успокоил друзей Иван. – Мне Аня поможет. Она вечером должна подъехать. Отвезет меня в карете. А возле дворца Долгоруковых шпиков не будет. Меншиков такого хода от нас не ожидает.

Княжна Голицына не обманула. В условленный час карета остановилась неподалеку от постоялого двора, и Ваня сел в нее. В темноте его встретили горячие руки и теплые губы девушки. Влюбленные готовы были ехать бесконечно, но карета вскоре остановилась возле дома на Литейном проспекте.

Ваня собрал волю в кулак и вышел, шепнув на прощание:

– Я скоро.

Он поднялся на крыльцо и смело вошел в дом. Лакей с поклоном встретил стройного юношу в щегольском камзоле и спросил, как о нем доложить.

– Скажи, герцог Неаполитанский к великому князю Петеру, – на ломаном русском языке произнес Ваня.

Лакей удалился, а фальшивый герцог принялся прохаживаться по вестибюлю, стараясь не показывать, как больно ногам в тесных туфлях. Они, как и дорогой камзол, были взяты из гардероба князя Дмитрия Голицына, их привезла Аня.

Спустя несколько минут герцога пригласили в гостиную. Там он увидел белокурого одиннадцатилетнего мальчика с надменным выражением лица. Это и был великий князь Петр Алексеевич.

У его ног сидел здоровенный парень лет девятнадцати, в лосинах, обтягивающих бедра, и расстегнутой шелковой рубашке, открывавшей крепкий торс. Очевидно, это был наперсник будущего императора, князь Иван Долгоруков.

Лица обоих хранили следы недавнего возбуждения. Ваня вспомнил, что до заброски читал об их особых отношениях, и ему стало противно. Впрочем, к делу это не относилось.

Он отвесил учтивый поклон и произнес:

– Приветствую великого князя Петра, будущего государя империи Российской! А также вас, князь Иван.

– Здравствуйте, сударь, – учтиво, как требовал этикет, ответил мальчик. – Но почему вы именуете меня будущим государем? Этого еще никто знать не может. Ныне на троне пребывает императрица Екатерина. Ей могут наследовать ее дочери, Анна либо Елизавета.

– Да, так полагают многие, – сказал Ваня. – Однако знайте, что мне открыто будущее. В пределах Неаполитанского королевства я известен как великий астролог, провидец и знаток душ человеческих. Недавно при наблюдении звезд мне открылось, что в России будет править не Анна или Елизавета, а именно вы.

– Правда, что ли?! – вскричал юный Петр.

От его сдержанности не осталось и следа. Лицо мальчика выражало исступленную радость. Все злое, что было в характере юного Петра, разом выступило наружу.

– Слышал, Иван, что сказал этот иностранец? Я буду императором! – воскликнул Петр. – Вот, а мне Остерман и другие все твердят, чтобы я не мечтал о сем. Да и ты не всегда веришь! А звезды сказали!

– Я рад, великий князь, – отвечал Долгоруков. – Я верил в сие, просто осторожен был.

– Я буду сидеть на троне! – проговорил Петр, глаза которого горели. – Вот тогда я покажу им всем!..

– Я счастлив, что смог обрадовать вас, – сказал Ваня. – Для этого я и прибыл в Россию. А еще затем, чтобы указать на ваших скрытых врагов. Их имена мне также указали звезды. Сейчас эти злодеи льстят вам, прячут свои черные души. Боюсь, что без меня вы о них и не узнаете.

– Кто же эти враги? – спросил Петр.

– Наиглавнейший среди них – светлейший князь Меншиков, – заявил Ваня.

– Как Меншиков? – удивился Петр. – Он так любезен со мной! Это мой будущий тесть, я обручен с его дочерью Марией.

– Да, он хочет вступить в родственные отношения с вами. Меншиков догадлив, знает, что вам уготован трон. Но на деле он готовит это место для себя. Вы будете императором только для вида, а на деле управлять Россией будет светлейший князь. Да, точно так же, как он и сейчас это делает. Но я хочу раскрыть вам другую тайну относительно Меншикова. Именно он был во главе суда, который приговорил к смерти вашего отца Алексея Петровича. Сей негодяй отравил вашего великого деда, императора Петра Алексеевича!

– Не может быть! Откуда вы можете это знать? Какие есть доказательства? – воскликнул Иван Долгоруков.

– Я знаю эту тайну оттуда же, откуда и все прочее. Ее мне открыли звезды, – надменно ответил Ваня. – Но если вам нужны доказательства, то я их представлю. Я знаю, как именно и почему светлейший князь осуществил свое преступное намерение. Он боялся, что император подвергнет его суровой опале за воровство, и решил поднести ему отравленных конфект. – Ваня рассказал, как было совершено убийство, и добавил: – Ежели вы все еще сомневаетесь в моих словах, то спросите императрицу Екатерину Алексеевну. Она знает про отравленные конфекты. Или графа Петра Андреевича Толстого. Он тоже может подтвердить мою правоту.

Теперь всякие сомнения у юного Петра исчезли. Его лицо выражало жажду мщения.

– Я раздавлю этого светлейшего как таракана! – воскликнул он. – Унижу! Заставлю мучиться! А чтобы месть была слаще, сделаю это не сразу. Пусть он какое-то время думает, что все еще хозяин положения, тешится. Я буду ласкать его дочку, эту противную Машку, но так и не женюсь на ней! Вот будет потеха! А потом сошлю все их семейство в какую-нибудь глушь. Пусть гниют там до скончания века!

– Очень хороший план, ваше высочество! – одобрил Ваня. – Теперь позвольте мне откланяться. Меня ждут дела.

Он оставил будущего императора Петра Второго и его фаворита, поспешил вернуться к Ане Голицыной.

– Едем обратно на постоялый двор, – сказал Иван. – Там подожди меня еще немного. Потом я выйду и уже навсегда останусь с тобой.

– Неужели навсегда? – воскликнула Анна. – Как я буду счастлива!

Вернувшись на постоялый двор, Иван вошел в комнату, где его ждали друзья, кратко рассказал им о посещении дома Долгоруковых, а затем объявил:

– А теперь я должен с вами попрощаться. Я твердо решил остаться в этой эпохе. Я люблю Анну и не могу с ней расстаться. Мы бросимся в ноги ее отцу. Может, он пожалеет дочь и благословит наш брак. А нет – сбежим за границу и там поженимся.

Углов и Дружинин переглянулись, и Кирилл спросил:

– Скажи, а князь Меншиков благословит твой брак или отъезд за границу?

– При чем здесь Меншиков? – удивился Ваня.

– А при том, что он ведь еще в течение полутора лет будет оставаться во главе империи, – объяснил Углов. – Светлейший мечтает увидеть тебя на плахе. Как только ты задумаешься о свадьбе, неизбежно выйдешь из подполья. Тут тебе и конец. Да и твоей невесте. За границей ты вряд ли спрячешься. Вспомни, император Петр достал своего сына и там. Так что не выдумывай, Ваня. Нельзя поменять эпоху словно перчатки. Иди попрощайся с девушкой и возвращайся назад.

– Нет, давай по-другому, – вмешался Дружинин. – Пусть она нас до дворца подвезет. Там, в карете, и попрощаетесь. Ее помощь нам очень пригодится, всех шпиков минуем.

– Как же я ей объясню, зачем мы едем во дворец? – спросил удрученный Иван.

– Что-нибудь придумаем, – пообещал Дружинин. – На то мы и оперативники. – Он первым шагнул к двери, но открыть ее не успел.

Она распахнулась сама, и в комнату ворвался секретарь князя Меншикова поручик Никита Сараев. За ним вломились еще несколько здоровенных мужиков, вооруженных саблями.

– Вот они, злодеи! – вскричал поручик. – Бей их, ребята! Не жалей! За то вам от князя награда выйдет! – Он вскинул руку с пистолетом.

Однако Дружинин не собирался ждать и нанес удар. Пистолет грохнулся на пол и выстрелил там. Это не смутило Сараева. Он выхватил шпагу и отступил от двери, давая дорогу своим сообщникам. Те не заставили себя ждать.

Ни у одного из оперативников не было с собой оружия. Но с ними остались их боевые навыки. В ход были пущены табуретки. В течение нескольких минут были слышны грохот разрушаемой мебели, звон сабель, крики боли. Причем вопили почему-то только незваные гости.

Затем трое друзей выбежали из постоялого двора и один за другим запрыгнули в карету.

После чего Дружинин, как самый галантный кавалер, обратился к хозяйке кареты Анне Голицыной:

– Прошу прощения, что мы без приглашения, сударыня. Но так уж получилось. Вы не можете приказать вашему кучеру отвезти нас к царскому дворцу? Желательно поскорее.

Кучер хлестнул лошадей, карета дернулась и уехала.

Когда из постоялого двора вышли, шатаясь, Сараев и его помощники, оперативников уже и след простыл.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg