«Королевство Хатуту»

Королевство Хатуту (fb2) - Королевство Хатуту 2272K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Владимирович Романовский

Королевство Хатуту Дмитрий Владимирович Романовский

© Дмитрий Владимирович Романовский, 2015

© Владимир Дмитриевич Романонвский, иллюстрации, 2015

Корректор Владимир Дмитриевич Романовский

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Copyright © by Author

Глава 1. Пал-Пол

Было полнолуние.

Это плохо: в ярком свете луны далеко видно.

Но с другой стороны это хорошо. Пал-Пол сразу это понял, как только увидел Ол-Мэй, выходящую из зарослей бамбука, совсем обнаженную. При свете луны четко выделялись ее маленькие груди, а слегка выпуклый треугольник внизу живота сходился к низу в очаровательную точку. На шее Ол-Мэй – ожерелье из белых кораллов. Днем она носила красные кораллы. Пал-Пол понял, что это ожерелье она надела для него: при луне белые кораллы светились, будто излучая свет. Они быстро пошли, почти побежали друг к другу и одновременно остановились на расстоянии шага. На голове Пал-Пола красовался головной убор из перьев чаек и кистей камыша, выкрашенных соком ягод колючего кустарника – яркий красный цвет. Но в лунном освещении кисти камыша казались черными. Из дома он вышел только после того, как убедился, что Соу-Най и Тав-Чев крепко спят. Тем не менее, он не побежал сразу к бамбуковым зарослям, а направился к сточной канаве, куда впадал ручей, и которая вела к океану. Иногда он выходил ночью поссать. Около дома это было делать нельзя: земля завоняет. Все пользовались сточными канавами. На этот раз ссать не хотелось, но он все же поссал в канаву, потом вернулся к дому, прислушался. Было попрежнему тихо. Пал-Пол обогнул дом, стал спускаться по откосу мимо соседних домов, стараясь держаться тени деревьев. Миновав последний дом, он вышел на знакомую с детства тропу, освещенную луной, и быстро побежал к бамбуковой роще, где они уговорились встретиться. Здесь пришлось немного подождать: Ол-Мэй жила в деревне, расположенной в долине, и ей следовало пересечь всю бамбуковую рощу.

Теперь они стояли, глядя друг другу в глаза. И больше никого не было, только ночь и луна.

– Это правда, что ты говорил? – спросила Ол-Мэй.

– Что – правда?

– Что тебе снится девушка.

– Правда. Мне часто снилась одна девушка. Я никогда ее раньше не видел. А когда я тебя увидел, я понял, что ты и есть та девушка, которая мне снилась. – Пал-Пол провел рукой по ее волосам, подвязанным на затылке гибким стеблем лунника, тронул пальцами тонкую шею. Ол-Мэй отступила, сказала поучительно:

– Тебе нельзя вот так встречаться с девушками. Для тебя такой закон.

– Это плохой закон, – сказал Пал-Пол. – И ты сама согласилась прийти сюда.

– Ты сказал, что хочешь поговорить со мной, когда никого нет. Вот я и пришла сказать тебе, что тебе нельзя встречаться с девушками, когда никого нет.

Ол-Мэй приняла смущенную позу. Пал-Пол схватил ее за руки.

– А ты знаешь, – спросил он, – кто посылает людям сны?

– Знаю. Чомга.

– Чомгу нельзя видеть, – стал объяснять Пал-Пол. – Но Чомга видит всех. Он все знает. И когда он посылает сны, он говорит людям, что нужно делать.

– А ты мне тоже снился, – призналась Ол-Мэй. – Сразу после того, когда я первый раз тебя увидела.

– Вот видишь! – подхватил Пал-Пол. – Это Чомга велел, чтобы ты вот так со мной встретилась. Когда никого нет.

– Но тогда во сне ты был с другой девушкой, – возразила Ол-Мэй, пытаясь вырвать у него свою руку. – Ты сидел с ней рядом на берегу. Так мне сказал Чомга.

– Та другая девушка была ты сама, только в другом виде, – сказал Пал-Пол.

– Нет, это была другая девушка, – настаивала Ол-Мэй. – Ты сидел с ней рядом.

– Нет, это была ты. Только в другом виде. Ведь не может же человек присниться сам себе в таком виде, как он есть! – Он обнял ее за плечи, повел вниз к берегу. – Вот мы сейчас и сядем рядом, как ты это видела во сне.

Ол-Мэй покорно пошла рядом с ним: поверила Чомге. У обрывистого берега лес отступал, образуя узкую поляну, поросшую высокой травой. Днем в безветренную погоду здесь стоял постоянный гул от летающих пчел. Теперь же, ночью, насекомые спали. Пал-Пол подвел Ол-Мэй к хлебному дереву, одиноко стоящему посреди поляны. Это дерево, открытое ветру со стороны океана, почти не давало плодов. Но крона его была достаточно густой, чтобы скрыться в тени от лунного света. Стоящих под деревом трудно было разглядеть со стороны, зато отсюда еще издали хорошо можно было заметить каждого, кто мог появиться на поляне. Пал-Пол сел в траву, обняв ноги Ол-Мэй. Она тотчас присела на корточки. Он провел рукой по ее спине, подвел ладонь под ее упругие ягодицы. Она села, придавив его ладонь к земле. Он пошевелил пальцами, спросил игриво:

– Ты не хочешь отпустить мою руку?

– А вот и не отпущу, – ответила она в тон ему и слегка поерзала ягодицами, как бы вдавливая его руку в землю.

Свободной рукой он обнял ее за тонкую талию, потом отвел в сторону ее колено и приподнял ее бедро, освобождая из-под нее руку. Она провела своей узкой ладонью по его груди, животу, коснулась пальцами напряженного члена. Не в силах больше сдерживаться и продолжать любовную игру, он развел ее бедра, навалился на нее грудью, опрокидывая на спину и уперевшись локтями во влажную землю. Она спросила вдруг жалобным голосом:

– Нам Чомга это велит?

– Да, так велит Чомга. Разве ты этого не чувствуешь?

– Чувствую, – ответила она еще более жалобным тонким голоском.

Ночь была тихой и безветренной. Отчетливо слышались влажные чмокающие звуки при каждом ритмичном ударе его бедер. Ол-Мэй безвольно пролепетала:

– Чомга так хочет…

Вероятно, она уже не сознавала того, что говорит. Пал-Пол подтвердил:

– Да, да. Чомга велит, чтобы нам было хорошо. Тебе хорошо?

– Хорошо, – ответила она тоненьким голосом и тихо простонала.

Когда ее стоны усилились, Пал-Пол, не прекращая ритмичных движений, выгнул спину, пригнул книзу голову, пытаясь, не меняя позы, дотянуться губами до ее рта. Это было трудно: она была на голову ниже его. Она всё поняла, вытянула шею. Он прижался губами к ее стонущему рту, приглушая звук ее голоса.

Предосторожность оказалась не лишней. Когда Пал-Пол, тяжело переводя дыхание, поднял из травы голову, он увидел в дальнем конце поляны двух мужчин. Одного из них он сразу узнал. Это был Тибу-Тов, двоюродный по матери брат Соу-Най, самый сильный из молодых мужчин деревни.

– Нас выследили, – быстро прошептал Пал-Пол.

Ол-Мэй гибким движением резко поднялась на четвереньки, но ослабевшая от только-что испытанного оргазма, покачнулась, и Пал-Пол галантно поддержал ее за локоть.

– Ползем к лесу, – шопотом скомандовал Пал-Пол. – А там до бамбуковой рощи.

Они, как два солдата, попавшие в засаду, быстро на четвереньках поползли вниз, к обрыву. Здесь трава была выше, и в ней легче было скрываться. Когда они доползли до колючего куста с красными ягодами, Пал-Пол, воспользовавшись тенью от куста, высунул голову из травы и увидел Тибу-Това, быстро приближающегося к дереву, под которым они только-что лежали. Наклонив вперед широкий, почти квадратный торс, Тибу-Тов шел с видом охотника, выслеживающего горную козу. За ним шел другой мужчина. На краю поляны показались еще двое мужчин. Ол-Мэй устала от непривычного бега на четвереньках, но Пал-Пол настаивал:

– Быстрее. Они знают, что я здесь. Главное, чтобы они не узнали тебя.

Ол-Мэй, ползущая впереди, уже задыхалась, но подчинилась тихому, но командно жесткому голосу Пал-Пола и поползла быстрее. Они доползли почти до леса. Пал-Пол обернулся, подняв голову из травы, и увидел, что мужчины остановились под деревом. Видны были их слившиеся силуэты. Один из них нагнулся, что-то поднял из травы. Пал-Пол посмотрел на Ол-Мэй.

– Твое ожерелье! – шопотом воскликнул он. – Они нашли его.

– Я обронила, – почти плача, задыхаясь сказала Ол-Мэй. – Теперь они узнают, кто я.

– Не узнают, – шопотом успокоил ее Пал-Пол. – Все девушки твоей деревни носят такие же.

Они уже доползли до леса. У крайнего дерева они поднялись на ноги. Скрытые тенью листвы, они хорошо могли видеть мужчин, собравшихся на поляне, что-то тихо обсуждавших. Мужчины были голые. Разбуженные тревогой, которую, очевидно, подняла Соу-Най, они выбежали из своих домов, даже не надев свои традиционные головные уборы, и тут же пустились на розыски Пал-Пола. Тибу-Тов вышел из тени дерева. В его руке поблескивало в свете луны ожерелье Ол-Мэй. Мужчины, сговорившись, направились в разные стороны поляны. Тибу-Тов держал ожерелье перед собой, будто оно могло указать дорогу к незаконным любовникам. Пал-Пол бросился в глубину леса, увлекая за собой Ол-Мэй. Они побежали по краю леса, выбирая затененные места, по направлению к бамбуковой роще. Первым их увидел Катога.

– Вот они! – завопил он. – Оба! – и побежал к ним, вытянув вперед указательный палец.

А ведь Пал-Пол считал его своим другом.

Остальные мужчины устремились вслед за ним. Впереди оказался Тибу-Тов. Он бежал наперерез беглецам. Ол-Мэй споткнулась о корень дерева, Пал-Пол успел подхватить ее под мышки, крикнул на ходу:

– Беги быстрей! В бамбуки!

А сам неожиданно повернул навстречу Тибу-Тову. Неимоверно широкий в плечах и груди, Тибу-Тов отличался мускульной силой. Если бы они столкнулись при таком быстром беге, Пал-Пол просто переломал бы кости о могучее тело Тибу-Това, но Пал-Пол был значительно ловчее. Перед самым столкновением он слегка отклонился в сторону и, резко пригнувшись, ударил головой в живот Тибу-Това. Сам Пал-Пол отскочил назад от толчка, как отскакивает камень, брошенный о ствол дерева, упал на бок, перекувырнувшись через голову, но тут же вскочил на ноги. Тибу-Тов остановился, не упал, а только слегка качнулся, схватившись за живот, а потом яростно набросился на Пал-Пола. Но тот отскочил в сторону, давая остальным мужчинам добежать до него. Необходимо было задержать их, отвлечь от Ол-Мэй. Мужчины знали, что Пал-Полу и так никуда от них не уйти, а вот девушку следовало поймать, или хотя бы увидеть, чтобы узнать ее в лицо. Последним бежал Катога. На бегу он кричал:

– Девушку! Девушку ловите!

Пал-Пол уже отбивался кулаками от подбежавшего к нему первым мужчины. Это был Пао-Токо, ровесник Пал-Пола. Остальные мужчины замешкались, не зная хватать ли Пал-Пола, или бежать за девушкой. Это и спасло Ол-Мэй. Она успела добежать до бамбуковой рощи, в которой знала все проходы между густыми купами бамбуковых стволов. Даже днем трудно догнать человека в бамбуковой роще, не зная узких извилистых проходов. А ночью при лунном свете, когда тени от тонких стволов путаются с самими стволами, уже за несколько шагов человек становится невидим в сетке бамбуковых стволов и теней. Еще двое людей, Пал-Пол не видел кто, схватили его сзади за руки, скручивая их за спину. Гигант Тибу-Тов захватом одной своей руки ухватил оба запястья Пал-Пола. Дальнейшее сопротивление было невозможно. Тибу-Тов повел перед собой Пал-Пола, держа его скрученные за спиной запястья. Мужчины, преследовавшие Ол-Мэй, вернулись. Она ушла от них, как уходит в океан рыба сквозь прорванную рыбачью сеть. Они только мельком увидели девушку, когда она бежала через лес вместе с Пал-Полом, но так и не опознали ее.

И теперь они возвращались в свою Большую деревню. Пал-Пол с ненавистью искоса поглядывал на идущих рядом мужчин. А у них были веселые довольные лица. В погоне за Пал-Полом участвовало около десяти мужчин. Почти все они имели постоянных жен, а некоторые так и по две жены. Измены женам не считались для них преступлением. И только один Пал-Пол мог иметь одну единственную жену, и измена этой жене была для него строгим табу. У Пал-Пола было много преимуществ над всеми жителями деревни, и многие мужчины завидовали ему. Теперь же, когда он нарушил свое индивидуальное табу, мужчины откровенно злорадствовали и гордились единственным, но таким важным над ним преимуществом.

Почти все жители деревни высыпали навстречу позорно ведомому Пал-Полу. Еще издали они начали приветствовать мужчин, ведущих его, веселыми громкими криками. Здесь были и мужчины, и женщины – всех возрастов – кроме детей. Детям при таких событиях присутствовать запрещалось. В толпе женщин, конечно же, была и Соу-Най. Она одна не кричала и не торжествовала. В лунном свете гневно посверкивали ее глаза. Пал-Пола привели на площадь, расположенную посреди Большой деревни. В других деревнях таких площадей не было.

Это было место общественных собраний. Земля здесь была хорошо вытоптана. На некоторые, особенно торжественные, многолюдные собрания сюда приходили люди из других деревень.

Но теперь здесь были только свои – жители Большой деревни.

Участники поимки Пал-Пола начали добросовестно излагать событие. Каждый ркассказывал свою версию: то, что он видел сам. Говорили одновременно, и жители деревни перемещались от одного рассказчика к другому. Конечно, такой способ передачи событий был несколько сумбурным, но поскольку каждый рассказчик, окончив рассказ, начинал рассказывать всё сначала, картина произошедшего проявлялась всё более четко. При каждом повторном рассказе обнаруживались новые детали, так что самому Пал-Полу стало понятно многое, чего он еще не знал.

Оказывается, Соу-Най не спала, а притворялась спящей. Накануне женщины ей рассказали, а этим женщинам рассказали мужчины, что во время похода мужчин за форелью на горное озеро Пал-Пол заговаривал в долине с несколькими девушками. Поэтому Соу-Най и притворялась, подозревая, что Пал-Пол мог назначить встречу с какой-нибудь бесстыдницей из Долинной деревни. Когда Пал-Пол ночью, крадучись, вышел из дома, Соу-Най проследила за ним и, убедившись, что он пошел к сточной канаве поссать, снова улеглась на циновки. Она видела через полуоткрытую камышовую завесу над входом, как Пал-Пол вернулся к дому, но не вошел в него, а направился в другую сторону. Соу-Най тотчас выбежала наружу. Спавшая у порога дома Ниуфат, женщина, в обязанности которой входила слежка за порядком в семье Соу-Най, тотчас проснулась и выбежала следом за Соу-Най. Женщины увидели бегущего к берегу Пал-Пола и побежали за ним. Однако он бежал куда быстрее женщин, и тогда они бросились к дому Тибу-Това, двоюродного по матери брата Соу-Най. Тибу-Тов быстро поднял на ноги сонных мужчин из ближайших домов, стараясь вызывать тех, кто быстрее бегал. Направление было ясным каждому преследователю: Пал-Пол побежал к берегу океана, где была хорошо протоптанная тропа. По этой тропе можно быстро добежать до бамбуковых зарослей, за которыми расположена Долинная деревня. Навряд ли Пал-Пол назначит встречу с девушкой среди самих бамбуков. Жители Большой деревни не знают тропинок в бамбуковой роще. Обычно они ходят в Долинную деревню окружным путем. Значит, встреча с девушкой назначена где-нибудь вблизи бамбуковой рощи, а не в самих бамбуках. Такая цепь логических рассуждений и привела преследователей к месту преступного свидания. Мужчины продолжали повторять свои рассказы, а люди стали задавать вопросы, заодно делясь друг с другом своими соображениями. Тибу-Тов, повторяя свой рассказ, потрясал коралловым ожерельем, показывая его каждому.

Канига, абсолютно лысый высокий мужчина, старейшина Большой деревни, поднял, наконец, раздвинутые в стороны руки, и все притихли. Канига заявил, что Намикио, король Земли, испытывает недомогание, поэтому он и не вышел из своего дома. Но королю уже доложили о происшедшем, и он будет завтра присутствовать на площади во время наказания преступника, нарушившего табу.

Пал-Пола отвели в клетку – дом из вбитых в землю кольев, переплетенных стеблями бамбука. Это была тюрьма, куда запирали преступников до их наказания. Помещение размером четыре на четыре шага. Пал-Пол уже не раз побывал в клетке, и всё по поводу нарушения того же табу.

Пребывая в самом мрачном настроении, он размышлял о несправедливости наложенного на него табу. Ни одного мужчину в деревне не посадили бы в клетку за измену жене, потому что измена не считается преступлением. Это проклятое табу тяготело только над Пал-Полом, и всё потому, что его жена Соу-Най была дочерью короля Намикио. Старейшин выбирают, у королей же власть наследственная. Если у короля нет сыновей, а только дочери, следующим королем становится его внук, поэтому дочь короля должна выбрать мужа только при согласии и одобрении совета всех старейшин и самого короля. И этот муж должен быть единственным, чтобы ни у кого не было сомнений, кто является отцом будущего короля. По этой же причине исключались какие-либо измены мужу со стороны дочери короля. Для этого и не требовалось особого табу: к дочери короля была приставлена опытная женщина Ниуфат, обязанностью которой было следить за каждым шагом Соу-Най.

Но какое отношение к этому имел муж королевской дочери?

Под строгим наблюдением Ниуфат королевская дочь может родить ребенка только от собственного мужа – независимо от того, изменяет он ей или нет. На этом логика закона кончалась. Пал-Пол не знал, существовало ли раньше такое табу на мужа королевской дочери, или его придумали старейшины, когда он женился на Соу-Най.

Возможно, это табу придумала для него сама Соу-Най. Избалованной королевской дочке было обидно, что муж будет изменять ей с кем попало, а она не будет иметь такого же права. Намикио обожал свою дочь и мог заставить старейшин принять такое табу. Пал-Пол вспомнил, как злобно сверкали глаза Соу-Най, когда мужчины привели его в деревню. Она была красивой молодой холеной женщиной, но теперь Пал-Пол чувствовал к ней ненависть. И тут же вспомнилась совсем юная Ол-Мэй из Долинной деревни. Голос Ол-Мэй был нежным, она растягивала слова с жалобной, а иногда капризной интонацией, и эта медлительность речи подчеркивала ее плавные движения. И как она красиво умеет закидывать за голову руки, так что приподнимаются вверх ее аккуратные груди. Фан-Фао, девушка из Большой деревни, тоже красива, но ей далеко до Ол-Мэй. У Фан-Фао слишком узкие бедра и отвислые груди. Это из-за нее Пал-Пол сидел прошлый раз в этой же клетке.

И тут он почувствовал такую тоску – от унизительного заточения и от предстоящего позорного наказания, что судорожно вытянулся на циновке и, запрокинув голову, протяжно завыл. А в деревне стояла тишина. Люди, удовлетворенные зрелищем поимки Пал-Пола, крепко спали, чтобы утром проснуться бодрыми для другого увлекательного зрелища: наказания Пал-Пола.

Луна, опускаясь к западу, скрылась за верхушками деревьев. Пал-Пол присел на корточки, сквозь переплетенные стебли бамбука стал смотреть наружу. Клетка была в тени, но часть площади освещалась луной. Мелькнула чья-то тень. Еще не разглядев маленькую гибкую фигурку, Пал-Пол понял, что это его сын Тав-Чев, будущий король Земли. И тут же раздался такой знакомый мальчишеский оклик:

– Па! – Мальчик старался говорить тихо, но тем не менее голос его звучал как всегда звонко. – Ты не спишь?

– Нет, – отозвался Пал-Пол.

– Хочешь пить?

– Хочу. – Только теперь Пал-Пол почувствовал жажду. Мальчик снаружи водил пальцами по переплетенным прутьям, ища подходящую щель. Нашел. Сквозь щель он просунул тоненькую трубочку стебля камыша. Сквозь другие щели Пал-Пол видел, что Тав-Чев держит в руке калабаш из скорлупы кокосового ореха. Пал-Пол взял конец просунутой трубочки в рот. По другую сторону стены мальчик поднес калабаш к другому концу трубочки. Пал-Пол стал втягивать в рот душистую влагу. Это был сок манго. Когда калабаш был осушен, Тав-Чев спросил:

– Хочешь еще?

– Хватит. Мать знает, что ты ушел из дома?

– Нет. Она пошла с Ниуфат к ручью мочить лицо. Она не хочет, чтобы ты знал, что она плакала. Она мочит лицо, чтобы глаза не были распухшие.

– Она злая?

– Сперва была злая. А потом плакала.

– Ладно. Беги домой, пока она не вернулась.

– Можно ей сказать, что ты заболел?

– Нет. Я учил тебя не врать. И это всё равно не поможет.

Мальчик повернулся, быстро побежал краем площади к дому. Ему было десять лет. Пал-Пол каждый год делал зарубки на столбе входной двери. Годы считать легко: сезон дождей и сезон засухи – это год. Десять зарубок. А своего возраста Пал-Пол точно не знал. Один год из его возраста был под сомнением.

Он рано женился. Редко кто из мальчиков женится в таком возрасте. Получилось так, что Соу-Най сама выбрала его в мужья. Она тогда спросила:

– Сколько тебе лет?

Ему было тогда не то двенадцать, не то тринадцать лет. Один год под сомнением. Но он твердо ответил:

– Тринадцать.

– А мне четырнадцать, – с гордостью сказала она и растопырила длинные тонкие пальцы на руках – десять, а потом взмахнула рукой и показала еще четыре пальца. Десять и четыре.

Это было солнечным утром. Они сидели рядом на камнях у самого океана. Поодаль сидела Ниуфат. Соу-Най так привыкла к ее постоянному присутствию, что не обращала на нее внимания и говорила с Пал-Полом, будто они были только вдвоем.

– Ты хочешь быть моим мужем? – спросила Соу-Най.

Она была дочерью короля, и Пал-Пол твердо ответил:

– Хочу.

– Муж должен быть сильным. Давай бороться, кто кого положит на спину.

Она поднялась с камня. Он тоже поднялся. Они были одинакового роста. Соу-Най была длинноногой девочкой с очень тонкой талией. Тут Пал-Пол понял, что он намного тоньше ее и в бедрах, и в плечах, и в груди. Он был очень худым, как все быстро растущие мальчики. Пригнувшись, они ухватили друг друга за предплечья, стали бороться. Пал-Пол завел ногу за ноги Соу-Най и со всей силы качнул ее вбок, как он это делал в борьбе со своими сверстниками. Но Соу-Най устояла на своих длинных ногах. Пал-Пол попытался обхватить ее талию, но она быстро сменила положение руки и сама обхватила его. Он опять завел ногу за ее ноги, и это была его ошибка. Удерживаясь на ногах, она резко наклонила его в сторону, так что для равновесия ему пришлось высоко задрать ногу. Тут уж ей ничего не стоило повалить его на песок. Правда, они повалились оба, но Соу-Най, падая, надавила на его плечи, и он упал на спину, прижатый ею к земле. Она тут же с торжеством вскочила на ноги.

– Я сильнее тебя, – сказала она.

– Это потому, что ты старше на год, – пояснил Пал-Пол, тоже вскакивая на ноги. – Я расту и через год буду выше тебя и сильней.

– А я тоже расту, – возразила Соу-Най.

– А я расту быстрей, потому что ты уже кончаешь расти, – не сдавался Пал-Пол.

Соу-Най села на прибрежный песок. Пал-Пол сел рядом. Подошедшая во время их борьбы Ниуфат снова отошла и присела на камень. Соу-Най нахмурилась.

– Отец говорит, что мне должны выбрать мужа в этом году.

– А ты сама не будешь выбирать? – спросил Пал-Пол.

– Может и буду, – тут Соу-Най как-то странно посмотрела на Пал-Пола и сказала: – А у меня груди растут. – И она провела рукой по груди. – Вот потрогай. – Пал-Пол прикоснулся пальцами к ее маленькой выпуклой груди. – Да ты не бойся, сильней потрогай, – сказала она.

Пал-Пол слегка сжал ладонью ее грудь, потом стал пальцами водить по мягкому торчащему соску. Ниуфат тотчас поднялась с места, подошла ближе, остановилась. Пал-Пол отвел руку. Не обращая внимания на Ниуфат, Соу-Най спросила:

– А тебе приятно трогать у меня грудь?

– Приятно, – признался Пал-Пол.

– Мне тоже, – сказала Соу-Най и вздохнула.

Теперь Пал-Пол сам удивился, что так хорошо запомнил этот разговор из далекого детства, когда они с Соу-Най впервые уединились от людей, не считая Ниуфат. Король Намикио уступил своей упрямой дочери и на совете старейшин настоял на том, чтобы отцом будущего короля стал Пал-Пол.

Свадьбы в семьях вождей и старейшин, а тем более в королевской семье, происходят при участии всей деревни.

От площади до королевского дома по земле были расстелены пальмовые и банановые листья, на которых были расставлены в тыквянных и кокосовых калабашах, а то и в мисках из обожженной глины, всевозможные яства и напитки. Были дудки, барабаны и пляски, и был шум веселящейся толпы. Пал-Пол добросовестно старался сохранять независимый и довольный вид, как и положено жениху, отвечал улыбкой на приветствия и поздравления, а то и грубоватые шутки, возбужденных напитками и едой жителей деревни.

Присутствовали и представители других деревень. И каждый из гостей считал своим долгом повторять свои поздравления, как только встречался глазами с Пал-Полом и Соу-Най, так что улыбаться приходилось почти постоянно. Соу-Най держалась великолепно, как и положено дочери короля. Ослепительная улыбка не сходила с ее лица. Вся она с головы до ног была украшена гирляндами цветов, как впрочем и многие девушки и женщины, присутствовавшие на свадьбе.

С наступлением темноты принесли зажженные факелы. Мужчины размахивали факелами, рассыпая вокруг искры, и женщины восторженно визжали. Всё это уже не веселило Пал-Пола, потому что предстоял заключительный обряд.

Существовал обычай, по которому несовершеннолетний мальчик, беря в жены девушку, должен был продемонстрировать перед людьми мужского пола эрекцию, чтобы доказать свою мужскую дееспособность. Обычай распространялся на мальчиков до четырнадцати лет. После четырнадцати лет эрекция подразумевалась сама собой. Пал-Полу было тринадцать лет, а может, и двенадцать, один год под сомнением. Ему, как и другим детям, уже приходилось подсматривать половые акты взрослых людей, и при этом Пал-Пол чувствовал естественное возбуждение.

Однажды это случилось в присутствии Соу-Най. Они еще не были объявлены женихом и невестой. По дороге к предгорью, где растет шелковица со сладкими ягодами, они увидели в стороне от тропы совокупляющихся юношу и девушку. Соу-Най первой увидела их. Она дернула Пал-Пола за руку, сказала шопотом:

– Смотри!

Пригибаясь за кустами, они подкрались ближе к любовной паре. Ниуфат, как всегда следующая за ними, осталась на тропе, не считая предосудительным позволять королевской дочери присутствовать при таком зрелище. Пал-Пол и Соу-Най присели за раскидистым кустом, наблюдая волнующее зрелище. Пал-Пол почувствовал, как его член твердеет. А Соу-Най, дыша ему в ухо, шептала:

– Видишь?

Половой акт закончился в резких судорогах влюбленных. Их расслабленные тела, наконец, застыли, а Соу-Най и Пал-Пол продолжали на них смотреть.

Соу-Най шопотом спросила:

– А ты бы хотел так? ё

Пал-Пол не ответил. Его напряженный член торчал вверх. Он поднядся на ноги спиной к Соу-Най, пошел дальше по тропе. Соу-Най пошла за ним. Она всё поняла.

– Почему ты повернулся ко мне спиной? – спросила она.

Пал-Пол напряг мускулы, готовый к сопротивлению, если она сзади схватит его и повернет лицом к себе – увидеть его эрекцию. Но она не сделала этого. Тактичная. Всё же дочь короля.

Когда при свете факелов они в окружении веселой толпы шли к своему новому дому, Пал-Пол мучительно сожалел, что ему еще нет четырнадцати лет. Вокруг были подростки и мужчины, которые были выше его ростом, и большинство женщин были выше Соу-Най, хотя та считалась высокой среди своих сверстниц. Впереди шел отец Соу-Най, король Намикио, с которым у Пал-Пола уже наладились хорошие отношения. Но теперь он был чужим, взрослым. Пал-Пол держался вытянувшись – хотел казаться выше ростом.

Новый дом для дочери короля строился при участии всей деревни и был выстроен за два дня. Король Намикио остановился у входа, а Пал-Пол и Соу-Най вошли внутрь. Они были одни. Но свет факелов проникал сквозь бамбуковые плетеные стены, которые не заглушали гул нетерпеливо ожидающей толпы. Пал-Пол чувствовал напряжение во всем теле, будто вся эта толпа могла его видеть. Ни на какую эрекцию не было и намека. Но перед свадьбой Соу-Най все утро провела в обществе опытных женщин, а Пал-Пола наставляли мужчины, перечисляя все возможные случаи, которые могут произойти в первую брачную ночь. Соу-Най и Пал-Пол прошли в заднюю часть дома, отгороженную плотной камышевой завесой, сели рядом на циновки. Они машинально всё делали так, как были заранее научены. Нужно было начать с тихих взаимных ласк. Когда Соу-Най, проводя ладонями по его телу, впервые коснулась пальцами его члена, он сразу почувствовал общее возбуждение. По мере дальнейших ласк член твердел. Они поднялись на ноги, обнялись по всем правилам, которым их обучили. Эрекция дошла до предела. Он чувствовал теперь, что Соу-Най испытывает то же самое, что и он. Прильнув друг к другу, они терлись щека о щеку. Наконец, вспомнив о своем достоинстве дочери короля, Соу-Най оттолкнула его от себя, сказала:

– Иди.

И он пошел к выходу. Перед тем, как выйти наружу, он остановился, посмотрел на свой торчащий кверху член, и ему стало мучительно стыдно. Но Соу-Най обеими руками надавила его в спину, и он вышел наружу, на яркий свет факелов. И сразу раздался восторженный рев. Здесь были одни мужчины, женщинам присутствовать при этом обряде не полагалось. Впереди стоял сам король Намикио, а за ним толпа мужчин всех возрастов. Намикио широко ухмыльнулся с удовлетворенным видом, а толпа продолжала гоготать и восторженно выть. Вдали послышался и женский визг. Женщины находились на почтительном расстоянии, но услышав рев мужчин, догадались о происходящем. Пал-Пол поднял руку в приветственном жесте, как его научили, повернулся и снова вошел в дом. Толпа стала расходиться. Факелы один за другим гасли. Гул толпы переместился в сторону площади. Пал-Пол и Соу-Най прошли в заднюю часть дома и там на разостланных в несколько слоев циновках, наконец, оба вместе потеряли девственность.

Предаваясь воспоминаниям, Пал-Пол снова растянулся на циновке во всю длину клетки, но тут же поднялся на ноги: от циновки исходил едва уловимый, но весьма противный запах мочи. Несколько дней назад в этой клетке сидел Катото за то, что не в сезон подстрелил горную пузатую козу. Он лучше всех в деревне стрелял из лука и попадал в цель почти не целясь. Бывают такие везуны. Его правильно наказали. Пузатая коза скоро должна была принести козлят. Если каждый будет стрелять в пузатых коз, они скоро переведутся в горах. А вот Пал-Пол сидит в этой клетке по несправедливому закону.

Тут ему захотелось ссать. Конечно, он не будет ссать прямо на пол, как этот негодяй Катото, подстреливающий пузатых коз. В стенах клетки не было щели достаточной ширины, чтобы просунуть член. Пал-Пол приставил головку члена к одной из подходящих щелей, так что струя мочи почти вся вылилась наружу. Днем солнце выжжет запах мочи.

Небо слегка посветлело. Хотя на востоке еще не появилась желтая полоса, было ясно, что скоро утро. Пал-Пол сел на циновку, стал размышлять о своем возрасте.

Когда родился Тав-Чев, Соу-Най было пятнадцать лет и две луны. Значит, Пал-Полу было четырнадцать лет и пять лун.

Пал-Пол долгое время сохранял верность жене. Впервые он изменил Соу-Най, когда она была беременна вторым ребенком и уже собиралась родить. Ей уже исполнилось шестнадцать лет. Значит, Пал-Полу было уже пятнадцать и три луны, а может и четырнадцать, один год под сомнением. Теперь он был уже выше Соу-Най и сильней. Пал-Пол с тремя молодыми мужчинами отправился охотиться на горных коз. У всех четверых были хорошо пристрелянные луки и стрелы с наконечниками из заостренных раковин. В горах они договорились пойти в разные стороны. Это в четыре раза увеличивало возможность увидеть козу. Пал-Пол поднимался по каменистому склону, обходя колючие кусты. В стороне на каменном уступе он увидел женщину, выкапывающую палкой из-под камня целебный корень. Пал-Пол хотел пройти мимо, но вид и поза женщины привлекли его внимание, и он остановился. Женщина сидела на корточках, широко расставив колени. Большие груди, похожие на плоды дынного дерева, оттягивались до широкого живота, под которым из-под лобковых густых волос свисал отчетливый язычек клитора. Пал-Пол подошел ближе. Наконец, женщине удалось вытащить из земли корень, она увидела Пал-Пола, поднялась во вест рост. Большие груди выступали вперед. Она улыбнулась, и ее улыбка была такой же широкой, как ее тело. Она была очаровательна, хотя и старше Пал-Пола вдвое, а то и больше.

– Хочешь быть молодой? – спросил Пал-Пол, указывая на корень, настой из которого по общему убеждению омолаживал людей.

– Это для моего мужа, он заболел, – сказала женщина, продолжая улыбаться, будто сообщила приятную новость.

Пал-Пол тоже улыбался.

– А сколько у тебя мужей? – спросил он.

– Двое.

– А детей?

– Четверо. А ты вырос. Я была на твоей свадьбе. Ты был меньше.

– Я тогда тебя тоже заметил и запомнил, – соврал Пал-Пол.

Женщина не поверила, засмеялась.

– Как ты меня мог заметить, если я не подходила к тебе?

– Я увидел тебя издали. И запомнил.

Женщина была уже не молодой, опытной, ее трудно было обмануть. Она спросила:

– И что тогда на мне было надето?

Поскольку на свадьбе почти все женщины были в гирляндах из цветов, преимущественно белых, Пал-Пол ответил:

– На тебе была гирлянда из белых цветов.

И женщина, кажется, поверила, перестала улыбаться, как-то внимательно посмотрела на Пал-Пола. Он подошел к ней вплотную, приподнял рукой одну ее грудь. Женщина не пошевелилась. Пал-Пол продолжал удерживать на ладони эту тяжелую грудь, чувствуя, как твердеет и поднимается его член. Женщина сказала:

– Тебе нельзя. На тебе табу.

– Табу в деревне, где люди, – быстро сказал Пал-Пол. – А здесь никого нет. Только я и ты.

Женщина молчала. Пал-Пол обнял ее, опустил лицо в ее толстое мягкое плечо. Хотелось полностью прильнуть к этому роскошному телу, но это не позволяли ее большие, выпирающие вперед груди. Он просунул одно колено меж ее полных ног. Она тоже обняла его, сказала тихо:

– Подожди. Отойдем на то место.

Он оглянулся, увидел большой плоский камень, на который она ему указала, практично выбрав подходящее место для любовного соития.

После короткого но сильного оргазма Пал-Пол почувствовал боль в локтях и коленях, на которых ему приходилось удерживать тяжесть своего тела. Секс на твердом камне доставлял некоторые неудобства. Женщина нетерпеливо пошевелилась. Он снова почувствовал поднимающееся в нем возбуждение. Она спросила:

– Ты хочешь еще?

– Хочу.

– Мне пора уходить, – сказала она. Пал-Пол тотчас сжал ее плечи, не давая ей сменить позу. – Хорошо, – сказала она. – Только дай мне повернуться на бок.

Они повернулись на бок. Он прижался животом к ее широким мягким ягодицам. На этот раз половой акт длился долго. Они много раз меняли позы, и каждый раз это было новое открытие зрелого женского тела.

Пал-Пол встретился со своими тремя товарищами в условленном месте. Никто из них не подстрелил козу. Только у Пал-Пола были синяки и ссадины на коленях и локтях. Он сказал, что видел козу, но преследуя ее, сорвался со скалы и расшибся. То же самое он сказал дома беременной Соу-Най.

– В следующий раз будь осторожней, – сказала она.

На другой день Пал-Пол снова отправился в горы, на этот раз без товарищей. Он договорился встретиться с женщиной на том же месте. Она пришла со свернутой тростниковой циновкой, которую тут же расстелила на том же плоском камне. Циновка была толстой, так что на этот раз обошлось без синяков.

Однажды, во время соревнования мужчин по стрельбе из лука, Тибу-Тов, двоюродный брат Соу-Най, отозвал в сторону Пал-Пола и сказал:

– Ты нарушил твое табу. Я видел.

Пал-Пол растерялся. Тибу-Тову было девятнадцать лет, и у него была жена. Пал-Пол заговорил фальшиво-интимным тоном:

– Тибу-Тов, у тебя красивая молодая жена. Но ты часто заигрываешь с молодыми девушками. Я сам видел.

– На мне нет табу, – сказал Тибу-Тов. – Но я всё равно не изменяю жене. А если мне понравится другая девушка, я возьму ее второй женой и не буду с ней тайно встречаться, как ты со старухами.

– Она вовсе не старуха, – тотчас возразил Пал-Пол и тут же осекся, поняв что выдал себя.

– Так это правда то, что мне передали? – прорычал Тибу-Тов.

Пал-Пол не нашелся что сказать.

– Если это повторится … – сказал Тибу-Тов и поднес огромный кулак к лицу Пал-Пола, а тот молчал, глядя то на кулак, то на ваздувшиеся бицепсы Тибу-Това.

Однако, Тибу-Тов ничего не сказал ни королю, ни старейшине, ни самой Соу-Най. Вероятно, он не хотел огорчать двоюродную сестру перед самыми родами. Он обожал Соу-Най, и очень гордился тем, что его двоюродная по матери сестра – дочь короля, а ее сын – будущий король.

Всё же Пал-Пол еще долго встречался с этой женщиной даже после того, как Соу-Най родила. Он так и не знал ее имени, – каждый раз собирался спросить, но каждый раз, лишь завидя ее, бросался в лоно ее большого мягкого тела, как пловец бросается в море, забывая обо всём. Он только знал, что она живет в Каменной деревне. Так деревня называлась потому, что стояла на прибрежных скалах с пещерами. Некоторые жители деревни жили в пещерах, пристраивая к ним бамбуковые стены и навесы.

А Соу-Най родила дочь. Девочку назвали Коли-Тай.

Пал-Пол обожал свою дочь. Если к сыну он относился со снисходительной покровительственностью, как к младшему брату, то к девочке он уже испытывал самые нежные отцовские чувства.

Он подбрасывает ее высоко на руках. У нее еще не прорезались зубы, и она в восторге разинула розовый ротик. Он тоже хохочет, разинув рот. А рядом Соу-Най: – Осторожно! Не урони! – У Коли-Тай прорезались все зубы, – две полоски крохотных белых кораллов. Он держит ее вниз головой над струящимся ручьем. Она шлепает ладошками по воде.

Коли-Тай рано научилась плавать. В четыре года она держалась на воде лучше своих сверстников. Это приводило его в восторг. Соу-Най опять забеременела и все дни проводила на берегу океана, поскольку считалось, что ребенок в утробе матери должен получить как можно больше солнечного тепла. Пал-Пол, сидя на песке, прилаживал каменный наконечник к копью, когда с берега закричали, что на Коли-Тай напали акулы. Пал-Пол бросился к воде. Люди стояли в прибрежных волнах, не решаясь войти в океан. Рыдающую Соу-Най женщины оттаскивали от воды. Коли-Тай уже не было. Только за линией прибоя скользили по воде черные плавники акул. Пал-Пол бросился в воду, одним прыжком перепрыгнув прибойную волну, поплыл туда, к острым движущимся плавникам, которые тут же направились в его сторону. Люди бросились за ним. Он отбивался от них в воде кулаками. Одной из женщин удалось схватить его за волосы и утащить под воду. Несколько мужчин тут же потащили его за руки и за ноги из воды. Он выл. Руки и ноги ему прижали к песку. Он вырывался, судорожно выгибаясь, не переставая громко выть. Соу-Най, рыдая повалилась на него всем своим телом. Когда его вели к дому, он продолжал выть, а потом в горле что-то надорвалось, и вой перешел в рычащий хрип. Потом дома он и Соу-Най сидели на циновке, обнявшись и прижавшись друг к другу, не двигаясь, почти не дыша. Слез не было ни у Соу-Най, ни у него. Люди стояли вокруг их дома, и никто не осмеливался войти, чтобы утешить их, потому что они знали, что утешить невозможно. Пришел король Намикио. Соу-Най поднялась навстречу отцу, тот обнял ее за плечи, обратился к Пал-Полу:

– Вы оба виноваты. Нельзя разрешать детям заплывать в океан.

Намикио, привыкший давать советы и указания, продолжал наставлять. Пал-Пол не смотрел на него. Поняв, наконец, их состояние, Намикио замолчал, а потом заговорил уже другим тоном:

– Моего сына тоже съели акулы. Второй сын упал с кокосовой пальмы, разбился насмерть. Старший сын сорвался со скалы, когда охотился на коз. Тоже разбился. – Намикио посмотрел на лук и стрелы Пал-Пола, лежащие в углу, сказал: – Надо запретить охоту на коз.

Намикио не ел мяса. От мяса у него начинались боли в желудке.

Два дня Пал-Пол ни с кем не заговаривал. Ему не хотелось есть, и Соу-Най заставляла его есть, хотя сама почти ничего не ела. На третью ночь Соу-Най родила – раньше ожидаемого срока. Родился мальчик. Это вывело Пал-Пола из состояния оцепенелости. Уже с утра он почувствовал голод и с аппетитом позавтракал. И тут ему захотелось сделать новую татуировку на одной голени. Человек очень сильный, может перенести любое горе и потрясение. Наверное, человек сильнее всех других живых существ. Если бы животные могли переживать горе с такой же силой, как человек, они бы не выжили.

Пал-Пол ввел новый обычай в деревне: делать татуировку без выкалывания. Художник Большой деревни просто делал рисунок на коже, не выкалывая его. Такая ложная татуировка имела большие преимущества. Краска из ягод и листьев сходила после нескольких дней купания, и тогда можно было наносить новый рисунок, в то время как обычная татуировка оставалась навсегда, и ее нельзя было заменить. Подростки быстро подхватили этот способ разукрашивания себя, и художнику Большой деревни пришлось взять двух учеников себе в помощь, потому что молодые люди постоянно осаждали его просьбами нанести еше один новый рисунок. В очереди к художнику Пал-Пол заговорил со своим старым другом Катогой. Тот выразил ему свои соболезнования, но увидев, как помрачнел Пал-Пол, стал рассказывать ему последние сплетни. И тут, улыбаясь, он тихим голосом сообщил, что несколько лет назад в Каменной деревне одна пожилая женщина родила девочку, очень похожую на Пал-Пола и его детей. Пал-Пол вспомнил женщину из Каменной деревни и весь похолодел. Ему представилось, что гибель Коли-Тай – наказание за встречи с той женщиной. Ведь это было как раз в то время, когда родилась Коли-Тай. Эта мысль преследовала его несколько дней.

А потом был сбор кокосовых орехов. Мужчины залезали на пальмы, сбивали спелые орехи, а женщины внизу их подбирали, складывая в кучи. Когда Пал-Пол слез со своей пальмы, он увидел прямо перед собой смеющуяся женщину. Она бежала к упавшему ореху, стараясь опередить других женщин. Пал-Пол узнал ее. Боу-Фай. Она была его ровесницей. Он помнил ее неуклюжей худой девочкой с острым подбородком. Один уже немолодой мужчина взял ее второй женой, и Пал-Пол потерял ее из вида. Он только знал, что с тех пор у нее родилось двое детей. Теперь это была зрелая женщина. Она быстро подхватила с земли кокосовый орех, и при этом ее груди упруго взметнулись. Пал-Пол сказал:

– А я сперва не узнал тебя, Боу-Фай. Ты была такой худой.

Она остановилась, сказала с улыбкой:

– Ты тоже был худым. Ты и теперь худой, но тогда ты был уж совсем. А я стала толстой.

– Я люблю толстых женщин, – быстро сказал Пал-Пол.

– А я люблю худых мужчин, – блеснув глазами сказала она.

Это было уже открытое согласие на сближение, и Пал-Пол спросил:

– Что ты собираешься делать после сбора орехов?

– Пойду за водой.

– К ручью?

– Да.

– Лучше к водопаду. Там вода чище.

Они оба теперь говорили тихо и быстро, нужно было скорей договориться, пока рядом никого не было.

– Хорошо, к водопаду, – тотчас сказала она.

– Я помогу тебе набрать воды. Я буду ждать.

В этот момент мимо проходила другая женщина. Пал-Пол громко спросил:

– И ты сама будешь раскалывать?

Боу-Фай так же громко ответила:

– Мой муж всегда раскалывает орехи сам. Он это хорошо умеет.

Пал-Пол сказал Соу-Най, когда они возвращались домой со связками орехов, что хочет навестить своего друга Катогу, который жил в большом доме поблизости водопада. Маленький водоем, куда с крутой скалы падала вода, был окружен густой лиственной чащей. Пал-Пол еще издали увидел Боу-Фай. С ней была пожилая женщина, тоже пришедшая за водой. Женщина уже набрала в лыковое ведро воды и разговаривала с Боу-Фай. Пал-Пол зашел в чащу, выждал, когда женщина с ведром удалилась, и быстро подошел к Боу-Фай.

– Ты обещал мне помочь набрать воды, – сказала она с улыбкой.

Глаза ее блестели. Пал-Пол взял у нее ведро, а другой рукой взял ее за руку.

– На тебе табу, – сказала она с той же соблазнительной улыбкой.

– Сейчас я тебе всё объясню, – сказал он серьезно и повел ее в тенистую чащу деревьев.

Краем глаза он наблюдал, как при каждом шаге упруго вздрагивают ее большие груди. Бедра ее были широкими, а ступни и кисти рук маленькими. Она была необыкновенно хороша, и ему захотелось сказать что-нибудь необыкновенное.

– Мне давно снится один и тот же сон, – начал он. – Мне снится девушка, которую я никогда не видел. Когда сегодня я увидел тебя, я понял, что это ты приходила ко мне во сне.

Она посмотрела на него удивленно и растерянно. Они остановились. Он поставил лыковое ведро на землю и сказал:

– На сны не бывает табу.

Она посмотрела вниз на его поднимающийся член и серьезно подтвердила:

– Не бывает.

Он обнял ее, а потом подхватил под колени и усадил на влажную прохладную траву. Боу-Фай несмотря на полноту оказалась очень гибкой и во время секса легко меняла позы. Достаточно было одного движения его руки, как она тут же понимала, что ему нужно, легко закидывала ногу ему за шею, или глубоко прогибалась в талии. Когда они вернулись к водопаду, он набрал ей воды, поднеся ведро высоко к началу падающей струи, а потом галантно донес ведро до широкой тропы, и расстался с ней, договорившись о следующей встрече. Они много раз встречались, и об этом так никто и не узнал.

А вот с девушкой из береговых домов ему не повезло. С ней он встречался всего три раза, и уже на третий раз его выследили. Так он впервые попал в клетку.

С двумя следующими девушками он был уже осторожней.

А вот с Фан-Фао он попался по легкомыслию. Фан-Фао тоже жила в Большой деревне неподалеку от площади. Однажды он встретил ее на главной тропе деревни, когда поблизости никого не было, остановил ее и сказал, что ему давно снится одна девушка, которой он никогда не видел, и что теперь он понял, что эта девушка и есть Фан-Фао. Глаза Фан-Фао тут же восторженно заблестели. Пал-Пол уже знал, что не только девушки, но и зрелые женщины любят, когда им говорят необыкновенные вещи, и верят этим вещам. Фан-Фао пригласила его к себе домой, сказав что ее родители, брат и старшие сестры ушли навещать родственников на другом конце деревни. После этой первой встречи последовали другие. Поскольку они жили неподалеку друг от друга, встречи можно было назначать в пределах деревни. Один раз они даже встретились ночью на площади. По краям площади росли колючие кусты, а нетерпение их было настолько велико, что они не стали искать в темноте подходящего места, а совершали свой акт стоя, прижавшись к стволу толстого дерева.

Пал-Пол активно участвовал с другими молодыми мужчинами в охоте, рыбной ловле, военных играх, и постепенно утратил чувство осторожности, будто на нем не было никакого табу, и он был свободен как и его товарищи.

Это был жаркий день в сезон засухи. Почти все люди ушли кто к океанскому берегу, кто в тенистую рощу, где было прохладное озеро, поросшее камышами. Пал-Пол договорился встретиться с Фан-Фао в ее доме. Он сказал Соу-Най, что идет на берег, а сам пошел к дому Фан-Фао. Соу-Най осталась дома кормить ребенка. Друзья Пал-Пола Катога и Пак-Чон – брат Фан-Фао – пришли позвать Пал-Пола на лесное озеро ловить сетью рыбу. Катога собирался взять Фан-Фао себе в жены, и это сближало его с Пак-Чоном. Когда Соу-Най сказала, что Пал-Пол пошел к океану, Катога переглянулся с братом Фан-Фао. Они только что были на океане и не видели Пал-Пола. Вероятно, они и раньше что-то подозревали. Они оба молча вышли из дома и направились к дому Фан-Фао. Подозрительная Соу-Най с ребенком на руках пошла за ними, а за ней, как всегда, последовала Ниуфат. Пал-Пол и Фан-Фао, уверенные в том, что в эту жаркую пору дня в деревне никого нет, даже не вошли в дом, улеглись на циновки под навесом на террасе, обнесенной вьющимся виноградом. От жары их тела потели в местах соприкосновения, и они договорились не касаться друг друга. Пал-Пол, опираясь на ладони и на пальцы ног, навис над распростертой Фан-Фао, делая рывки бедрами, не касаясь ее тела, в соприкосновении были только их совокупленные половые органы. Это было даже забавно, и они заговорчески улыбались, глядя в глаза друг другу. У входа на террасу неожиданно появились Пак-Чон – брат Фан-Фао и Катога, а из-за их спин выглядывали Соу-Най и Ниуфат. На разразившийся скандал прибежали несколько мужчин и женщин, оказавшихся в деревне. Последовало заточение в клетку. Пал-Пол сознавал свою вину: он потерял осторожность. Со следующей девушкой он встречался, принимая все необходимые меры.

Новорожденного сына Пал-Пола назвали Баму-Чев. Преждевременно рожденный, мальчик был хилым, плохо сосал грудь Соу-Най. Старые люди говорили, что преждевременно рожденные дети всегда хилые, но зато долго живут и доживают до глубокой старости. Но Баму-Чев заболел и умер, когда ему не было и года. Его хоронили в океане, как и всех умерших. Из Прибрежной деревни пригнали большое каноэ, в которое сели Пал-Пол, Тав-Чев и Тибу-Тов. Пал-Пол держал в руках мертвого Баму-Чева, завернутого в пальмовые листья – совсем маленький легкий сверток. Тибу-Тов медленно греб веслом. За ними следовало еще четыре каноэ. В одном из них седел король Намикио. Соу-Най стояла на берегу, глядя им вслед. Женщинам нельзя садиться в каноэ: табу. Они заплыли далеко в океан, так что лица людей, стоящих на берегу, стали неразличимы. Тибу-Тов перестал грести. Пал-Пол прижался щекой к тельцу мертвого сына. Тав-Чев тоже коснулся рукой своего младшего брата: часть ману – души умершего – должна остаться с ними. И Пал-Пол, перегнувшись через борт, опустил безжизненный сверток в прозрачную волну.

Вскоре после этого Пал-Пол стал встречаться с девушкой из Прибрежной деревни. Он был так осторожен, что никто его не подозревал в нарушении табу.

А в этот раз он попался с первого раза. И самое обидное было в том, что Ол-Мэй нравилась ему более других женщин и девушек, с которыми он раньше встречался. Вероятно, это была любовь, о которой складываются легенды, о которой все мечтают, и только немногие ее удостаиваются.

И тут Пал-Пол почувствовал себя таким несчастным, что растянулся на вонючей циновке во всю длину клетки и тихонько завыл.

Глава 2. Наказание. Состязание. Морские свиньи

С восходом солнца жители Большой деревни потянулись к площади, посреди которой четверо мужчин установили деревянные козлы, подпертые большими камнями. На козлы уложили тонкие стволы деревьев, переплетенные лыками, образуя таким образом узкий настил, именуемый лелепом. Наказания были двух видов: сечь ивовыми прутьями по спине и бить бамбуковыми палками по пяткам. Количество ударов бамбуковыми палками отсчитывалось по пальцам и было кратно десяти: десять, двадцать и тридцать – в зависимости от тяжести преступления. Количество ударов ивовыми прутьями не ограничивалось: секли до трех кровей. Это означало, что кровь должна выступить в трех местах. После третьей крови сечение прекращалось. Каждый удар прутом оставлял на спине вздувающийся красный рубец. Обычно кровь выступала в месте пересечения рубцов, поэтому исполнители, чтобы продлить наказание, старались наносить параллельные удары. За этим строго следил старейшина Канига.

За нарушение табу Пал-Полу полагалось сечение. Поскольку Пал-Пол являлся отцом будущего повелителя, обычные исполнители не имели права его сечь – это поручалось самой дочери короля.

До Соу-Най на памяти людей не было случая, чтобы исполнителем была женщина. С другой стороны, случая, чтобы наследником короля был не сын, а внук, на памяти людей тоже не было. А что, если у короля и внуков нет, а только внучки? До такого сложного вопроса в Большой деревне никто еще не додумался.

Когда на площадь пришел Намикио, король Земли, в сопровождении своих трех жен, Пал-Пола вывели из клетки. Он был совсем голым, без головного убора. Его волосы, выцвеченные рыбьей желчью, и выкрашенные в красный и зеленый цвет, спутались и торчали космами в разные стороны.

Все мужчины были в головных уборах и набедренных повязках из серой, а то и раскрашенной в разные цвета, тапы. А женщины так и пестрели нарядами из разноцветных тап, а также из раскрашенных травяных плетенок, окаймленных нитками красных и розовых кораллов. И на мужчинах, и на женщинах были бусы из кораллов, ягод, раковин, орехов, акульих зубов.

В предвкушении интересного зрелища люди пребывали в приподнятом настроении, и это еще больше злило Пал-Пола. Поскольку он не прекращал сопротивляться, его пришлось тащить к лелепу четырем мужчинам.

Сопротивляться, конечно, было глупо, но Пал-Пол все равно упирался ногами в землю, вырывался, ему выкручивали назад руки, волочили по земле, а он всё продолжал сопротивляться, пока его не уложили на лелеп животом вниз и не прикрутили руки и ноги веревками из пальмовых волокон. Все это приводило зрителей в восторг.

Распорядителем зрелища был Той-Пой, молодой, толстый, но очень подвижный, мужчина. Он был всего на пару лет старше Пал-Пола, но благодаря необыкновенной расторопности пользовался всеобщим уважением. Когда проводились соревнования, кто быстрее разведет огонь, Той-Пой всегда оказывался победителем, разводи он огонь высеканием, или раскруткой палочки, просунутой в щель сухого дерева. Теперь Той-Пой строгими, но вежливыми окриками удерживал толпу зрителей на положенном расстоянии от лелепа. Следовало наблюдать наказание с расстояния десяти шагов, и Той-Пой неустанно отмерял десять шагов от лелепа в разные стороны, устанавливая таким образом зрителей по кругу.

Рядом с королем Намикио и его тремя женами стояла его дочь Соу-Най, а позади нее, как всегда, Ниуфат. Тибу-Тов, двоюродный по матери брат Соу-Най, стоял рядом со своей второй женой, молодой мускулистой девушкой, которая по сравнению с могучим плечистым Тибу-Товом казалась изящной и маленькой.

Принесли высокое ведро с водой и гибкими ивовыми прутьями – из дома Пал-Пола. Он сам сплел его недавно из широкого лыка и обмазал снаружи смолой, а потом надел его на кол изгороди, чтобы оно высохло на солнце. Теперь смола высохла, и ведро почти не пропускало воду. И было очень обидно, что это его собственное ведро.

Из толпы вынырнул Тав-Чев, пробежал десять шагов пустого пространства, присел перед Пал-Полом. Никто не имел права приближаться к месту наказания, но распорядитель Той-Пой не посмел остановить будущего короля. Пал-Пол чувствовал мучительный стыд от того, что его сын видит его в таком позорном положении. Тав-Чев коснулся лбом лица Пал-Пола, так что их волосы соприкоснулись, зашептал в ухо:

– Я уговорил мать. Она обещала сечь сразу поперек, так что кровь сразу выступит. Всё кончится быстро.

Пал-Пол в знак признательности провел щекой по волосам сына. Чувство стыда и позора ушло. Десятилетний мальчик, единственный в толпе односельчан, кто ему сочувствовал, был его преданным другом, готовым разделить с ним все его невзгоды.

Тав-Чев отбежал назад к толпе, встал рядом со своим дедом, королем Намикио.

Пал-Пол твердо решил при наказании не проронить ни вздоха, ни стона – никаких звуков, которых нетерпеливо ожидала толпа.

Старейшина Канига вышел в круг пустого пространства вокруг лелепа, встал перед Пал-Полом, готовый наблюдать за исполнением наказания. И тут же в круг вошла Соу-Най, красивая и величественная, с выражением законного гнева на осунувшемся лице. На ней не было цветов и бус. Ее фигуру от плеч и почти до самых колен покрывало цветастое тапи, над выделкой которого работало несколько опытных женщин. Без паузы и предварительных приветственных жестов односельчанам она гибким движением руки вынула из ведра длинный прут, взмахнула им. Пал-Пол не выдержал и зажмурился, и тут же одновременно со свистящим коротким звуком почувствовал жгучую боль от нанесенного удара. По толпе пронесся удовлетворенный гул. Пал-Пол решил больше не щуриться, а смотреть прямо перед собой. А прямо перед ним стоял бесстрастный лысый Канига. При втором ударе Пал-Пол только сжал зубы, чтобы не вскрикнуть, хотя боль была сильнее. Самая острая боль пришлась на одну точку спины, будто к этому месту прикоснулись горящим углем. Пал-Пол понял, что Соу-Най ударила его поперек первого рубца, чтобы на пересечении показалась кровь. Таким образом количество ударов сокращалось. Но кровь не выступила, иначе Канига поднял бы кверху один палец: одна кровь. Вероятно, Соу-Най секла не в полную силу, уступив уговорам сына.

И тут на круг выбежала Фопу-Лей, самая старая женщина Большой деревни. Распорядитель толстяк Той-Пой не остановил ее из уважения: в деревне старых людей почитали. Фопу-Лей подбежала на своих тощих, кривых от старости ногах к Соу-Най, заговорила:

– Соу-Най, поперек не бей! А то кровь скоро будет. И зайди с другой стороны, чтобы бить по свежим местам!

Тут Пал-Пол не выдержал, повернув голову к старухе, зарычал:

– Пошла вон, старая коряга!

И толпа односельчан разразилась хохотом. У старухи нижние зубы были гнилые, а двух верхних вообще не было, и нос ее нависал над верхней губой. Не обращая внимания на выкрик Пал-Пола, Фопу-Лей продолжала наставлять Соу-Най:

– Зайди, зайди с другой стороны.

И Соу-Най, не меняя надменного выражения лица, послушалась, зашла с другой стороны. Последовал еще один обжигающий удар. Неудовлетворенная Фопу-Лей продолжала:

– И бей с оттяжкой. Пусть узнает как ебать молодых красивых девушек!

Конечно она это сказала специально – про молодых красивых девушек – чтобы обострить ревность Соу-Най. И это подействовало. Скосив глаза, Пал-Пол увидел, как у Соу-Най потемнели глаза, будто стали отбрасывать тень. Надменная дочь короля не потерпит, чтобы у нее отбирали то, что должно принадлежать ей одной. Следующий удар был сильнее, так что всё тело Пал-Пола непроизвольно дернулось от жгучей боли. Но он всё же не застонал, а только крепко сжал зубы. Повернув голову к Соу-Най, он тихо проговорил:

– Эй, эй! Не очень!

Однако внимательная толпа расслышала, и снова раздался общий смех. А старуха Фопу-Лей не унималась, продолжала поучать, треся седыми лохмами.

– Ты бей с силой, а потом сразу отдергивай прут, отдергивай тоже с силой. Тогда рубец будет толще. С оттяжкой.

И тут Пал-Пол снова почувствовал удар – действительно с оттяжкой. Ему показалось, что кожа на спине отскочила и обнажилось голое мясо. И невыносимо было слышать скрипучий голос старухи:

– Так. Правильно. С оттяжкой. И не поперек рубцов.

Пал-Пол снова повернул голову к старухе, рявкнул во весь голос:

– Заткни говном глотку, пизда старая!

И снова залп хохота восторженной толпы. И снова удар, как по живому мясу, и это мясо смещается с костей. Канига поднял кверху палец, объявил:

– Первая кровь!

Некоторые в толпе подняли торжествующе руки с вытянутыми указательными пальцами: первая кровь. Удары следовали один за другим. Из общего гула толпы выделился визгливый женский голос: – Всех бы мужчин так! – И это восклицание также было встречено хохотом развеселившихся односельчан. Когда Канига поднял два пальца и объявил – Вторая кровь! – некоторые люди восторженно запрыгали, над толпой вознеслось множество рук с вытянутыми двумя пальцами.

У Пал-Пола уже не было сил сжимать зубы. Всё тело казалось ему одной громадной раной, которая разрывалась при каждом ударе. Когда Канига объявил третью кровь, у Пал-Пола перед глазами расплылась зеленая дымка. Его отвязали, стали поднимать за руки, он дернулся, вскрикнув от боли, оттолкнул поддерживающих его мужчин. Это были его знакомые, друзья, но он не узнавал их. Отталкивая поддерживающих его людей, он пошел к своему дому, не чувствуя под собой шагов, не обращая внимания на глазеющих на него людей. Перед входом в дом был внутренний двор, огороженный кольями, переплетенными ветками. Ветки давно засохли, но вместо них наросли вьющиеся растения, образующие живую изгородь. Переплетающиеся наверху ветви деревьев давали хорошую тень. Войдя во двор, Пал-Пол опустился на колени. Теперь для него ничего не существовало кроме боли во всем теле. От каждого движения дополнительно – жгучая боль в спине. Сбоку подошел Тав-Чев, поставил на землю маленькое ведро воды, которую только что принес от водопада. Пал-Пол не пошевелился. Тав-Чев зачерпнул калабашем воды из ведра, стал поливать Пал-Полу спину. Холодная вода тут же ослабила боль. Пал-Пол вздохнул. Тав-Чев, наблюдавший за выражением его лица, зачерпнул еще воды, снова полил на спину Пал-Пола. Стало легче. Пал-Пол попросил пить. Тав-Чев дал ему напиться из того-же калабаша и снова стал поливать ему спину водой. Когда вода кончилась, Тав-Чев опять побежал с пустым ведром по воду. Пал-Пол поднялся на ноги, вошел в дом. Соу-Най и Ниуфат сидели на циновках в разных углах. С появлением Пал-Пола Ниуфат поднялась и вышла. Даже не взглянув на Соу-Най, Пал-Пол медленно улегся на свою циновку животом вниз. Спина горела. В дверях показался Тав-Чев.

– Па, я принес еще воды от водопада. Полить?

– Немного, – отозвался Пал-Пол. – Чтобы спина была мокрая.

Пал-Пол уже знал, что когда спина мокрая, боль облегчается, а когда спина высыхает, боль усиливается. Вошел Намикио. Соу-Най поднялась навстречу отцу, вызвала Ниуфат, велела подать пой-пой – кашу из хлебного дерева с медом, от которой у Намикио меньше болел желудок. Некоторое время Намикио смотрел на Пал-Пола, а потом равнодушно спросил:

– Больно?

– Совсем не больно, – язвительно ответил Пал-Пол.

Настоящий король Земли смотрел на исполосованную рубцами спину Пал-Пола в то время, как будущий король Земли осторожно поливал эту спину ключевой водой, ладонью вытирая стекающие по бокам струйки, чтобы вода не затекла под грудь и живот. Настоящий король подошел ближе к Пал-Полу, сказал:

– Надо морской водой.

– Будет щипать, – сквозь зубы сказал Пал-Пол.

– От морской воды раны заживают, – сказал настоящий король.

Будущий король выпрямился, предложил:

– Я схожу за морской водой.

– Не надо, – проворчал Пал-Пол.

Настоящий король предложил:

– Тогда лист живого куста.

Будущий король сказал с готовностью:

– Я схожу за живым кустом.

– Не надо, – сказал Пал-Пол. – Я лучше потом выкупаюсь в океане.

Он поднялся на четвереньки, принял сидячую позу: невежливо было лежать в присутствии короля. Вошла Ниуфат, неся калабаш пой-поя. Король подошел к выходу, махнул рукой, и тотчас вошла Су-Бай, старшая жена короля, тоже с калабашем. Король уселся напротив Пал-Пола, поджав под себя ноги. Ниуфат поставила перед ними калабаш с пой-поем, Су-Бай поставила свой калабаш перед Пал-Полом. Это был напиток из голубой травы, приправленный черными ягодами. Обычно этот напиток изготовлялся для короля, для облегчения боли в королевском желудке. На этот раз напиток был сделан для Пал-Пола по распоряжению короля, который полагал, что если напиток помогает королю, он должен помогать и простому смертному при любых недомоганиях. Пал-Пол отхлебнул напитка. Горько, но Пал-Пол из вежливости сделал еще глоток. Ниуфат принесла еще два калабаша с семечками желтого цветка и сладкой смолой. Когда Су-Бай и Ниуфат вышли, Соу-Най села рядом с королем, а Тав-Чев сел рядом с Пал-Полом. Так они всегда сидели во время визитов короля, который часто навещал свою дочь. Намикио накрутил на палец смолистой пой-пой, сунул липкий комок в рот. То же самое проделала Соу-Най, затем Пал-Пол, а после него Тав-Чев. Намикио положил в рот щепотку мягких семечек и, жуя, медленно проговорил:

– Нарушать табу – это плохо. – Прожевав семечки, он торжественно произнес: – Тот, кто нарушает табу – плохой человек.

– Я хороший человек, – возразил Пал-Пол. – Это табу плохое.

– Табу не может быть хорошим или плохим, – медленно произнес Намикио. – Табу – оно и есть табу.

– Это табу для меня придумали старейшины, – мрачно сказал Пал-Пол.

– Они правильно придумали, – сказал король. – Я с ними согласился.

– Если они его придумали, они могут его отменить.

– Я не позволю его отменить, – неожиданно резко сказал король.

– Это несправедливо. Я такой же, как все мужчины.

– Нет, не такой. Если отменить табу, моя дочь станет такой же, как все женщины.

Соу-Най неожиданно подала свой голос:

– Тогда я тоже смогу изменять мужу! Или взять еще одного мужа, как другие женщины.

– И тогда, – заключил король, – никто не будет знать, кто отец ее детей. А Все должны знать точно, кто отец будущего короля.

– Будущий король уже есть, – сказал Пал-Пол и положил руку на плечо сына. – И все знают, кто его отец. У него такие же глаза, как у меня, и больше ни у кого таких глаз нет.

– С ним может что-нибудь случиться, и королем станет мой следующий внук.

– С ним ничего не случится, – Пал-Пол уже перешел на резкий тон.

– Но с твоей дочерью случилось, – возразил король. – Ее съели акулы, как и моего сына.

Напоминание о жуткой гибели Коли-Тай еще больше озлобило Пал-Пола. Он обнял за плечи Тав-Чева, его единственного преданного друга, твердо сказал:

– С ним ничего не случится. Я его охраняю.

– Всё понятно, – деланно ясным голосом сказала Соу-Най. – Отец будущего короля всем известен. Табу можно отменить. Пал-Пол становится обыкновенным мужчиной, а я становлюсь обыкновенной женщиной и могу изменять мужу, как и все женщины.

– Я этого не позволю, – с упрямой злостью сказал Пал-Пол, глядя на короля. – Я буду ее бить.

– Тебя тоже бьют, – разонно заметил Намикио. – Однако ты изменяешь своей жене.

– Я буду ее сильно бить, – с такой же злостью сказал Пал-Пол. – Я буду так ее бить, что она не посмеет изменять.

Тут он искоса взглянул на Соу-Най, и ему показалось, что она улыбнулась, но тут же ее губы снова плотно сжались. Намикио уперся обеими руками в землю, тяжело поднялся на ноги. На его лице было выражение усталости. Глядя на Пал-Пола, он равнодушным голосом произнес:

– Соу-Най – дочь короля. Табу никто не отменит.

Намикио вышел. Теперь Пал-Пол остро чувствовал свою унизительную зависимость от короля, старейшин, Соу-Най и всех односельчан, даже старой злобной карги Фопу-Лей.

Тав-Чев сказал:

– Па, пойдем на берег. Тебе надо искупаться.

– Потом, – ответил Пал-Пол. – Когда солнце будет не таким жарким.

Соу-Най сказала, не глядя на Пал-Пола:

– Лучше сейчас. Вечером солнце не греет. Выходить из воды будет холодно. Может случиться лихорадка.

Тав-Чев с готовностью вскочил на ноги, потянул Пал-Пола за руку. Тот поднялся с трудом, вышел из дома. Они направились к берегу. Тав-Чев не выпускал руки Пал-Пола.

Еще издали они увидели на берегу у прибоя купающихся людей. Сегодня утром эти люди развлекались наказанием Пал-Пола, потом они разошлись по домам, поели и теперь наслаждаются освежающей морской водой. Пал-Пол чувствовал боль в спине и чувствовал ненависть ко всем этим людям. А рядом шел преданный Тав-Чев, не выпускавший его руки. Первым их увидел Катога, которого Пал-Пол считал своим другом и который во время наказания отпускал особо издевательские шутки. Он подбежал к Пал-Полу и с невинным видом заговорил:

– Сегодня высокий прибой. Тебе лучше отойти за камни. Там волны меньше.

Подошли другие мужчины, пошли рядом. Толстяк Той-Пой деловито подхватил совет Катоги:

– Сегодня ветер от мыса. За камнями волны маленькие.

Пал-Пол понимал, что большие волны будут ударять по больной спине, когда он будет входить в воду, но доброжелательные советы казались ему настолько ханжескими, что он отвернулся, продолжал молча идти к воде. Люди, шедшие рядом с ним, продолжали давать советы. А Тав-Чев упрямо тащил его за руку дальше, за большие камни. Старейшина Канига, вышедший из воды, направился к ним. Длинное мокрое голое тело блестело на солнце так же, как его лысая голова. Весь он был покрыт старомодной несмывающейся татуировкой, от времени приобретшей грязный серый цвет. Пак-Чон, брат злополучной Фан-Фао, с которой Пал-Пол так глупо попался в прошлый раз, деловито спросил:

– Ты мазал спину ореховым маслом? – и заглянув за плечо Пал-Полу, сказал: – Не мазал. Надо помазать перед тем как войти в воду. Тогда соленая вода не будет щипать.

– Не надо! – торжественно сказал Канига, и все утихли из уважения к старейшине. – Будет только сперва щипать, а потом пройдет. От морской воды раны быстро заживают и не гноятся.

Пал-Пол продолжал молчать, только ускорил шаг. Мужчины тоже пошли быстрей, не отставая от него. К ним присоединились женщины, тоже стали давать советы, и забегать Пал-Полу за спину, чтобы лучше видеть красные рубцы и раны на пересечении рубцов.

– Еще очень красные. И кровь еще идет, – сказала Боу-Фай.

– Завтра крови уже не будет, – успокоила другая женщина.

– Только на ночь надо смазать ореховым маслом, – наставительно сказала Су-Бай, старшая жена Намикио.

Пак-Чон подхватил:

– Я уже сказал. От орехового масла всё заживает.

Они зашли за высокие камни. Здесь действительно океан был почти спокоен. Пал-Пол, ведомый тав-Чевом, пошел в воду. Мужчины и женщины пошли за ними.

– Волны маленькие, – подтвердил толстяк Той-Пой. – Но ты всё равно не поворачивайся спиной к волнам.

Пал-Пол вошел в воду по бедра.

– А теперь присядь! – уже командным голосам сказал старейшина Канига.

Тав-Чев потянул Пал-Пола за руку книзу. Пал-Пол присел по горло в воде. И сразу в рубцах защипало, особенно в местах пересечений, где была кровь. Канига строго продолжал:

– И сиди так, пока не перестанет щипать. Потом сразу станет легче. И уж тогда можешь плавать.

Поднимая столбы брызг, вперевалку перешагивая через волны прибоя, к ним приближался Тибу-Тов, двоюродный брат Соу-Най.

– Здесь вода с песком! – крикнул он. – Тебе надо подальше. Там вода чистая.

Пал-Пол вспомнил, как Тибу-Тов восторженно кричал при каждом появлении крови, и отвернулся, сделал вид, что не замечает Тибу-Това, но тот приблизился к Пал-Полу, деловито сказал:

– Я отнесу тебя подальше, – и подставил свою неимоверно широкую спину в ожидании когда Пал-Пол заберется на нее.

Тав-Чев тотчас подтащил отца за руку к Тибу-Тову. Двое мужчин тут же подсадили Пал-Пола, и ему ничего не оставалось делать, как обхватить мускулистую толстую шею Тибу-Това и повиснуть на его спине. При этом движении он почувствовал острую боль, но кто-то уже поддерживал его за ноги, и слезть со спины Тибу-Това было невозможно. Морщась от боли он продолжал держаться за шею Тибу-Това, и тот понес его дальше, за прибойные волны.

Когда после купания Пал-Пол выходил из воды, из толпы женщин высунулась старая Фопу-Лей. Пал-Пол посмотрел на нее с ненавистью, помня, как она наставляла Соу-Най во время наказания. Но Фопу-Лей, не обращая внимания на его грозный взгляд, обратилась к Тав-Чеву:

– Когда он дома ляжет, приложи к местам крови листья живого куста.

Она протянула Тав-Чеву широкие листья с колючками по краям. Тем же скрипучим голосом, которым она наставляла Соу-Най, она наставляла Тав-Чева:

– В лесу таких широких листьев ты не найдешь. Такие живые кусты растут только у меня во дворе. Отдери колючки и сними кожицу. И мякотью приложи к рубцам и местам крови. К утру у него уже ничего не будет болеть.

Тав-Чев держал в руке пачку широких твердых бледнозеленых листьев, серьезно выслушивая наставления Фопу-Лей.

Дома Пал-Пол отказался от еды. Он много пил: ключевую воду, сок манго, кокосовое молоко, настой из лесных ягод. Потом его стало тошнить, а к вечеру стало лихорадить. Он лежал животом на своей циновке, а Тав-Чев обдирал твердые листя с колючками и наклеивал прохладную мякоть на саднящие рубцы.

Ночью Пал-Полу стали сниться кошмары, и он проснулся от собственного стона. В доме было тихо. Все спали. Сквозь щели в бамбуковых стенах пробивался лунный свет. Пал-Пола уже не лихорадило, но он начал потеть, потому что был накрыт тапой. Он понял, что после того как уснул, Соу-Най накрыла его спину поверх прилепленных листьев своей тапой.

Он стал размышлять о своих злоключениях. Хорошо бы уйти куда-нибудь, чтобы долгое время не видеть людей. Например, в горы. Но люди ходят и в горы, мужчины на охоту за козами, женщины по ягоды и хмельную траву. Хотя королевство Хатуту и большое, всё же это остров, который можно обойти за один день, если быстро идти. Есть и другие острова, даже один очень большой остров, горы которого видны в хорошую погоду. Но Пал-Пол знал, что там ничего хорошего для него нет. Да и добраться до других островов на каноэ невозможно. У жителей Большой деревни четыре каноэ, но они все маленькие, для рыбной ловли у самого берега. Большое каноэ есть в Прибрежной деревне, но они держат его на привязи и хорошо охраняют.

Пал-Пол прислушался и понял по дыханию Соу-Най, что она не спит. Вероятно, она проснулась от его стона.

– Пал-Пол, – не окликнула, а просто тихим голосом произнесла Соу-Най.

Пал-Пол не откликнулся. Последовала пауза.

– Пал-Пол, – сказала Соу-Най. – Уже две луны у меня нет крови. – Пал-Пол понял, но не откликнулся. Соу-Най пояснила, хотя и так все было ясно: – Я опять беременна.

Пал-Пол, не меняя позы и не поворачивая к ней лица, протянул в ее сторону руку. Вероятно, она еще раньше протянула свою руку, и их пальцы встретились.

– Пал-Пол, ты меня любишь?

Пал-Пол не ответил. Он с детства привык к тому, что они всегда были вместе. Слово «любовь» вообще редко употреблялось. Свободные мужчины и женщины часто меняли партнеров, брали по нескольку жен и мужей, меняли семьи. Конечно, была и ревность, и любовь, но они были мелкими событиями. Соу-Най опять спросила:

– Ты меня любишь?

Ей очень хотелось, чтобы Пал-Пол ответил «да», и Пал-Пол вяло ответил:

– Да.

– Тогда зачем ты хочешь, чтобы табу отменили? – тотчас спросила Соу-Най.

– Я хочу быть как все.

– А ты бы хотел, чтобы я была как все?

Вопрос поставил Пал-Пола в тупик. Он повернул к ней голову. В темноте он увидел ее тело, слившееся в один темный силуэт на фоне светлой циновки. Она лежала на спине, повернув к нему голову и откинув в его сторону колено. Он коснулся рукой ее груди, уже отвислой от выкармливания трех детей, но всё еще упругой. Далеко не у всех женщин такие красивые груди. Его рука скользнула дальше. Гладкий живот, еще не раздувшийся от беременности, горячий пах с жесткими волосами, выпуклое бедро, длинные стройные ноги. Его рука остановилась на упругом колене. Соу-Най порывисто вздохнула, но не пошевелилась. Она всё ждала его ответа. Не дождавшись, она спросила:

– А ты бы хотел, чтобы я взяла второго мужа?

– Нет, – ответил он, сжимая пальцами ее колено.

– Я тоже бы не хотела, чтобы ты взял вторую жену.

Пал-Пол настолько привык к тому, что это красивое тело принадлежало ему одному и производило от него детей, что одно только предположение, что этим телом может владеть кто-либо другой, показалось ему нелепым. Возможно, в его табу заключалась некая логика, но он не хотел ее признавать. Он коснулся пальцами ее щеки. В темноте черты ее лица были неразличимы, но он знал это лицо. В детстве, когда ей было четырнадцать лет, это лицо было всегда заносчивым. Со временем оно приобрело надменное выражение, подобающее дочери короля. Сегодня днем это лицо было чужим и замкнутым. Пал-Пол подвел руку под ее затылок, приподнял ее голову. Она пододвинулась к нему вплотную. Он не мог разглядеть черты ее лица. В темноте только светились белки ее глаз. Он потерся щекой о ее щеку. Она шепнула:

– А ты правда стал бы меня больно бить, если бы я тебе изменила?

– Конечно.

– А меня нельзя бить, – сказала она капризным тоном. – Мой отец король, а мой сын – будущий король.

– А я твой муж.

Они говорили тихо в ухо друг другу. Она спросила:

– А ты помнишь, я тебя спросила, хочешь ли ты быть моим мужем? И ты ответил: хочу.

Оказывается, она помнила этот разговор из детства так же, как и он. Это было удивительно. Ей тогда было четырнадцать лет, а ему тринадцать, а может и двенадцать. Один год потерялся. Пал-Пол ответил:

– Помню. Ты сказала: муж должен быть сильным, давай бороться, кто кого положит на спину.

– Я тогда победила, повалила тебя на спину.

Забывшись, она одной рукой обняла его за спину. Он тотчас вскрикнул от боли. Она отдернула руку.

– Прости, – сказала она шопотом, прижимаясь щекой к его щеке.

Когда Пал-Пол проснулся, солнце было уже высоко. Он лежал на боку, это он во сне повернулся с живота на бок. Спина почти не болела. А перед ним стояла Соу-Най, голая, волосы еще не уложены и не подвязаны лунником.

– Спина болит? – спросила она.

– Уже меньше.

Соу-Най вышла и тотчас вернулась с калабашем, подала Пал-Полу. Он приподнялся, взял калабаш. Это был его любимый сок манго.

Когда Пал-Пол вышел во двор, его уже ожидал Тав-Чев с ведром воды, которое он успел принести от водопада. Когда Пал-Пол сходил к сточной канаве поссать и вернулся во двор, Тав-Чев стал поливать его спину водой, а Соу-Най осторожно отлепляла от его спины присохшие листья живого куста, старалась едва касаться пальцами его кожи. Больно было только в тех местах, где была кровь. Тав-Чев сосчитал эти места. Их оказалось пять. Очевидно на некоторых пересечениях рубцов кровь выступила уже после процедуры наказания. Тав-Чев объявил, что кровь почти засохла, и Соу-Най налепила на эти места свежие листья живого куста.

Целый день Пал-Пол не выходил из дома. Люди приходили навещать его, озабоченно спрашивали, прошла ли боль, не нарывают ли места, где была кровь, и, конечно же, давали советы, как быстрее заживлять рубцы. Широкоплечий гигант Тибу-Тов, двоюродный по матери брат Соу-Най, принес связку кокосовых орехов. Он тут же расколол два ореха острым камнем, который тоже принес с собой, и потребовал, чтобы Пал-Пол при нем выпил кокосовое молоко.

– Кокосовое молоко лечит силу, – сказал он суровым басом.

Толстяк Той-Пой принес в кокосовом калабаше ореховое масло. Старая карга Фопу-Лей принесла еще несколько листьев живого куста из своего двора. Катога предложил еще искупаться в океане. Тибу-Тов, двоюродный по матери брат Соу-Най, тотчас предложил донести Пал-Пола на спине, если ему трудно дойти до берега. Старейшина Канига возразил, что не надо больше купаться, поскольку раны заживают хорошо и не нарывают. А ран было пять, и каждый посетитель считал своим долгом сосчитать их, загибая пальцы. Как раз было достаточно пальцев одной руки.

На третий день Пал-Пол в сопровождении Тав-Чева и Соу-Най отправился на берег купаться. За ними, конечно, шла Ниуфат. Люди, попадавшиеся им навстречу, с большим интересом спрашивали Пал-Пола о его самочувствии и, убедившись, что рубцы почти зажили, выражали искреннюю радость. Однако Пал-Пол отметил, что во время его поимки и наказания вид у этих людей был гораздо радостнее.

Сразу за площадью начинался уклон в гору, и здесь же начиналось узкое ущелье, по которому с гор бежал ручей. В начале ущелья было маленькое озеро с каменистым дном. Озеро было шириной не более десяти шагов, однако достаточно глубокое, чтобы в период дождей в него можно было с головой окунуться. Скалистые берега не позволяли войти в озеро, в него можно было только прыгнуть, а после купания надо было осторожно, чтобы не поцарапаться, карабкаться по острым камням на берег. Через озеро был перекинут толстый ствол дерева, поваленного ураганом. Тонкий конец ствола подперли камнями, придав стволу горизонтальное положение. Со временем кора ствола осыпалась, и он стал просто бревном. Люди, если не были ничем нагружены, переходили на другой конец озера по бревну, а если несли ведра с водой от водопада, озеро следовало обходить. Мужчины иногда устраивали здесь соревнования с палками. Палки были длиной в человеческий рост. Двое мужчин становились на бревно лицом друг к другу, держа перед собой палки – кто кого свалит с бревна. Если один из них падал в озеро, его место занимал следующий противник. Лучшим борцом с палками был, конечно, Тибу-Тов. Его могучее тело почти невозможно было сбросить с бревна.

После наказания Пал-Пола прошло три дня, и жители Большой деревни, не имевшие за это время никаких развлечений, собрались на соревнование с палками как на праздник. Женщины оделись в нарядные тапы и украсили себя цветами, мужчины были в пышных головных уборах и новых набедренных повязках из тапы с кистями из пальмовых волокон. Моду на такие кисти ввел Пал-Пол две луны назад. Сам Пал-Пол пришел к озеру в сопровождении нарядной Соу-Най и Тав-Чева, который сам сплел свои кисти, как у Пал-Пола, и подвесил их к краям своей узкой повязки из новой тапы. Его приятели сверстники не все имели свои повязки. Некоторые из зависти дергали за его кисти, и он со снисходительной улыбкой отталкивал их, шлепая по плечам.

Односельчане расселись вокруг озера, оживленно переговариваясь. Ждали короля Намикио, который изъявил желание посмотреть состязание.

Пал-Пол в состязании не участвовал, потому что все знали, что у него недавно болела спина, и еще оставались рубцы.

С утра участники соревнования сходили к художнику нанести новые временные татуировки и теперь сравнивали их, поворачиваясь друг перед другом. Старшие мужчины смотрели с некоторым презрением на молодежь, поскольку считали, что татуировка без выкалывания вовсе и не татуировка. Друзья детства Пал-Пола – Катога и Пак-Чон, брат Фан-Фао, с которой Пал-Пол так глупо попался в прошлый раз – подошли к нему выразить сочувствие: он не может участвовать в соревновании. Рубцы на спине Пал-Пола почти зажили, кожа снова стала гладкой, струпья, там где была кровь, сошли, хотя на их месте оставались светлые пятна. Пак-Чон зашел за спину Пал-Пола и вдруг громко крикнул:

– Пал-Пол!

И все уставились на него. Пак-Чон считался первым шутником в деревне. Громко, так чтобы все слышали, Пак-Чон продолжал:

– Пал-Пол! Когда ты успел сходить к художнику?

Все с интересом смотрели на Пак-Чона, ожидая очередной шутки. И Пак-Чон так же громо спросил:

– Пал-Пол, это художник специально для тебя придумал такой узор?

И он указал на спину Пал-Пола. Последовал общий хохот. Люди, соскучившиеся по развлечениям, веселились. Пал-Пол мрачно смотрел перед собой в одну точку. Сидевший радом с ним Тав-Чев опустил глаза. А мальчишки, приятели Тав-Чева, со смехом показывали пальцами на Пал-Пола и Тав-Чева. Тибу-Тов смеялся запрокинув голову и прикрыв глаза.

– Это не я! – раздался голос художника Туа-По.

Забросив свой двор, превращенный в мастерскую по изготовлению красок, он тоже пришел смотреть состязание. Все теперь смотрели на Туа-По, который тоже умел говорить веселые шутки.

– Это не я! Это не мой узор! В деревне появился новый художник! Пал-Пол, назови его имя!

И снова грянул дружный смех. Пал-Пол искоса посмотрел на Соу-Най. Лицо ее было мрачно и надменно. И тут появился король Намикио в сопровождении двух жен. Старшая жена Су-Бай осталась дома готовить особую еду для короля. Кай-Той, старший сын старейшины Каниги, исполнявший обязанность докладывать королю новости, тут же подбежал к Намикио и передал ему высказанные шутки. Король усмехнулся, повернулся к Пал-Полу, и вокруг стало тихо. Никто не имеет права подавать голос, когда говорит король. Намикио спросил:

– Пал-Пол, этот узор выколот, как мы делали это раньше, или нарисован, как это теперь любит молодежь?

На этот раз хохот был более продолжительный, потому что пошутил сам король.

Старейшина Канига встал на краю озера, повелительным жестом подал знак начала состязания. И тринадцать молодых мужчин, сбросив одежды, встали по другую сторону озера. Каждый из них держал в руке свою палку.

Палки должны быть одинаковой длины.

К одному концу бревна подошел Тибу-Тов, но Канига махнул рукой в знак протеста. Канига умный. Состязание должен начинать не самый сильный мужчина, иначе зрители потеряют интерес к остальным участникам. И тогда на место Тибу-Това встал Таки-Фоп – самый сильный после Тибу-Това мужчина в деревне. Он был на пять лет старше Пал-Пола, его сын Чеп-Тов был ровесником Тав-Чева, и мальчики дружили. Теперь Чеп-Тов подсел рядом с Тав-Чевом, но Тав-Чев отвернулся: он не мог простить своего друга за то, что тот вместе со всеми смеялся над его отцом. К другому концу бревна подошел Пак-Чон, брат Фан-Фао, с которой Пал-Пол в прошлый раз попался, но который оставался его другом, пока не высказал сегодня своей шутки о спине Пал-Пола. Он был такой же худой, как Пал-Пол, но очень ловкий.

По обе стороны бревна были привязяны связки круглых кактусов. Их разделяло шесть больших шагов – пространство для борьбы. Таки-Фоп и Пак-Чон перешагнули каждый свою связку, держа палки наперевес. Все замерли, ожидая, кто первым нападет. Таки-Фоп и Пак-Чон одновременно пошли друг к другу, резким ударом скрестили палки и тотчас отступили.

Пал-Пол болел за силача Таки-Фопа, поскольку не простил Пак-Чону шутку относительно татуировки на спине.

А Пак-Чон, сделав неожиданно широкий шаг ударил серединой палки о конец палки Таки-Фопа, так что другой конец отклонился назад, сразу же нанес другой удар, который пришелся одновременно по плечу Таки-Фопа и по его палке. Это называлось двойным ударом. Другой мужчина на месте Таки-Фопа упал бы в озеро, но мускулистый Таки-Фоп удержался на бревне. Зрители, захваченные зрелищем, взволнованно гудели. Последовала серия быстрых ударов палками крест-накрест, во время которых Пак-Чон отступал мелкими шагами, поскольку удары силача Таки-Фопа были сильнее. Наконец, Пак-Чон изогнулся и нанес удар сбоку, так что палка Таки-Фопа отклонилась в сторону. Таки-Фоп покачнулся и отступил назад. Воспользовавшись этим, Пак-Чон сделал большой шаг, почти прыжок, вперед, добавляя к силе удара инерцию своего движения. Удар был очень сильный, но мускулистый Таки-Фоп, удержавшись на ногах, слегка отклонил свою палку к себе, так что обе палки застыли в скрещенном положении. Борцы некоторое время давили палками друг на друга. Таки-Фоп был гораздо сильнее. Пак-Чон непроизвольно стал выгибаться назад. Он быстро отступил, чтобы отвести палку для размаха, но Таки-Фоп шагнул вперед, продолжая давить своей палкой палку Пак-Чона. Пак-Чон еще больше прогнулся назад, но отступать было уже некуда, его пятка уперлась в связку кактусов. Таки-Фоп сделал завершающее усилие, и Пак-Чон рухнул в озеро головой вниз. Толпа восторженно завыла, приветствуя победителя Таки-Фопа. Пал-Пол присоединил к общему реву свой торжествующий возглас. Мужчины помогли Пак-Чону выбраться из озера, вручили его палку Таки-Фопу, а тот воткнул ее в землю, это был его трофей.

Следующим против Таки-Фопа выступил Той-Пой. Он был ниже Таки-Фопа, зато намного толще. Его толстый живот выдавался вперед, а толстые ягодицы выпирали назад. Вес в борьбе имеет большое значение, и все притихли, заинтересованные исходом. Таки-Фоп шагнул вперед первым. Громко стукнулись скрещенные палки, и противники одновременно отступили. При следующем ударе Таки-Фопу удалось поддеть палку Той-Поя, так что тот, взмахнув палкой, покачнулся, потеряв равновесие, но сделав быстрый полный оборот вокруг своей оси, удержался на бревне и застыл в изначальной позе с палкой наперевес. Несмотря на свою полноту он был очень подвижен. Когда Таки-Фоп бросился на него, держа палку наперевес, чтобы всей своей силой сокрушить толстяка, Той-Пой неожиданно низко присел и снизу поддал своей палкой палку Таки-Фопа. Распрямляясь, он ударился своей жирной грудью о мускулистую грудь Таки-Фопа. Оба с поднятыми над головами палками качнулись в сторону и, потеряв равновесие, одновременно рухнули в озеро, произведя очень высокий всплеск. Всё это вызвало взрыв хохота зрителей. Старейшина Канига объявил поражение Той-Поя, и Таки-Фопу, несмотря на его падение с бревна, как победителю предыдущей борьбы, предоставлялась возможность продолжить состязание. Ему подали его палку, и он встал на конец бревна.

Старейшина Канига наконец подал знак Тибу-Тову, и тот занял свое месето напротив Таки-Фопа. Все замерли. Двое самых сильных мужчин деревни стояли друг против друга. Они перешагнули связки кактусов, выйдя на боевую часть бревна. Борьба их началась одновременными сильными ударами палок крест накрест. В тишине раздавались частые сильные удары. Наконец они сцепились палками и тут же оттолкнулись друг от друга, но оба остались на бревне. Последовал еще один удар палки о палку. Таки-Фоп отступил на шаг, держа палку горизонтально. Тибу-Тов сделал шаг вперед, держа палку вертикально, готовый к удару, но Таки-Фоп тут же повернул палку наискось, ударом отводя палку противника в сторону, и тут же коротким движением ударил палкой в незащищенную грудь Тибу-Това. Зрители хором ахнули. Тибу-Тов пошатнулся. Таки-Фоп отступил на шаг для разгона и ринулся на противника с палкой наперевес, но Тибу-Тов успел выставить вперед свою палку, и снова последовал мощный удар палки о палку.

Борьба продолжалась долго. Зрители устали от напряжения, а два силача казались неутомимыми. Когда Таки-Фоп решился повторить свой прием и повернул палку наискось, он слегка отклонился в сторону, а Тибу-Тов неожиданно слегка присел и ударил снизу по палке противника. Таки-Фоп еще более отклонился в сторону и, не удержав равновесия, боком упал в озеро. Одобрительный вой толпы подтвердил первенство Тибу-Това, как самого сильного мужчины. Сойдя с бревна, Тибу-Тов воткнул в землю кем-то поданную ему палку Таки-Фопа. Вторая жена Тибу-Това подала ему калабаш с кокосовым молоком. Он сделал один глоток и снова встал на свой конец бревна, ожидая следующего противника. Следующим противником был Баф-Кот. Это был мускулистый молчаливый мужчина, ненамного старше Пал-Пола, но отличавшийся манерами и походкой солидного человека. Несмотря на свою медлительность Баф-Кот долго сопротивлялся Тибу-Тову. Отражая сильные удары, он даже не переступал ногами и не отклонялся назад, отличаясь завидной устойчивостью. И когда, наконец, Тибу-Тову удалось мощным ударом сбросить его с бревна, Баф-Кот падал в озеро не сгибая стана и продолжая в обеих руках сжимать палку.

Еще троих мужчин победил Тибу-Тов. Теперь уже было ясно, что он останется победителем состязания. Втыкая в землю пятую палку, Тибу-Тов с улыбкой окинул взглядом кричащую в восторге толпу. Но его улыбка была усталой: всякая сила и выносливость имеет свои пределы.

Следующим его противником был Кай-Той, сын старейшины Каниги. Всегда проворный и повсюду всё успевающий, Кай-Той часто тренировался на бревне с Пал-Полом и его приятелями, хотя был значительно старше их. Вероятно, он договорился с отцом, что рискнет бороться с Тибу-Товом, когда тот уже порядком устанет. Они долго сражались – натренированный и полный сил Кай-Той и уставший, тяжело дышащий Тибу-Тов. Кай-Той ловко отражал своей палкой мощные, но уже не точные, удары Тибу-Това. Воспользовавшись моментом, когда Тибу-Тов наклонил палку вбок, Кай-Той, даржа палку горизонтально, ударил одновременно по палке противника и по его плечу. Тибу-Тов качнулся, теряя равновесие, и чтобы не упасть боком, оттолкнулся от бревна и прыгнул в озеро ногами вниз. Старейшина Канига объявил перерыв. Дети принесли гроздья бананов и кувшины с ключевой водой от водопада. Люди ели и горячо обсуждали состязание. Понижая голос, чтобы не слышал Канига, некоторые высказывали предположение, что старейшина специально назначил сына выйти против Тибу-Това, когда тот уже устанет. И перерыв Канига устроил специально сразу после победы Кай-Тоя, чтобы тот успел отдохнуть перед борьбой со следующим противником. Симпатии явно были на стороне Тибу-Това.

После перерыва Кай-Той встал на свой конец бревна. Против него вышел Тау-Тау, внук старухи Фопу-Лей. У него были короткие ноги, зато он был очень широк в плечах. И, когда Кай-Той, воспользовавшись его ошибкой, ударил палкой по его плечам, Тау-Тау только слегка покачнулся, цепко держась ступнями за бревно. Они долго боролись. Мало тренированный Тау-Тау делал много ошибок, часто открывал плечи, но держался благодаря своей устойчивости. Всем уже казалось, что Кай-Той не выдержит такой длительной борьбы. Однако сын старейшины выиграл сражение, применив сложный прием: двойной удар палки о палку сперва вкось, а потом вперед.

Таким образом Кай-Той выиграл две палки. Следующим был Котога, и он выиграл палку Кай-Тоя. Затем Котога сражался с Пао-Токо. Они сражались долго, оба устали, но Пао-Токо победил. Состязание окончилось на Катото, который сидел в клетке до Пал-Пола за подстреленную пузатую козу. Пал-Пол, пришедший в азарт от захватывающего зрелища, неожиданно вскочил на ноги, крикнул старейшине:

– Канига! Меня забыли! Я тоже хочу участвовать в состязании!

Зрители возбужденно загудели, надеясь на продолжение зрелища. Канига, помедлив, дал знак Катото, уже сошедшему с бревна, и тот вернулся на свое место. И тут, оказавшийся рядом признанный всеми остряк Пак-Чон громко воскликнул:

– Катото! – И все затихли, ожидая новой шутки. Пак-Чон продолжал: – Катото! Откажись пока не поздно сражаться с Пал-Полом! Его новая татуировка магическая, и он обязательно выиграет твою палку!

Последовал взрыв общего смеха. Пал-Пол, сдерживая приступ злобы, обратился к старейшине:

– Канига, Катото уже выиграл одну палку и устал. Я хочу бороться с одним из первых участников, которые уже успели отдохнуть.

Предложение было явным нарушением правил, но Канига, помолчав, сказал:

– Выбери противника сам.

Зрители снова загудели. Это было уже второе нарушение правил, и оно исходило от самого старейшины. И людям это было интересно. С решительностью, похожей на безумие, Пал-Пол сказал:

– Я выбрал. Тибу-Тов.

Сперва последовала немая пауза. И тут же зрители закричали, заспорили, засмеялись, завыли. Вызов Пал-Пола был нелепым. Тибу-Тов уже успел отдохнуть, поесть, попить, сходить к сточной канаве поссать, а может еще и посрать, и теперь был свеж и полон сил, как перед началом состязания. Пал-Пол увидел перед собой лицо испуганного Тав-Чева, и до него стала доходить нелепость собственной выходки. Но отступать было поздно. Пал-Пол снял свой головной убор, сбросил набедренную повязку и взбежал на каменный уступ, с которого начиналось бревно. Кто-то из отыгравших участников состязания подал ему свою палку, Пал-Пол даже не заметил кто. Тибу-Тов уже стоял на своем конце бревна. Они одновременно переступили связки кактусов и застыли друг перед другом, обеими руками держа перед собой палки. На лице Тибу-Това была снисходительная улыбка, в которой было больше доброжелательности, чем высокомерия. Сделав несколько шагов друг к другу, они стукнулись палками – несильно. Это был пробный удар могучего Тибу-Това. И каждый из них отступил на два шага. Пал-Пол, сделав резкий выпад вперед, первым нанес сильный удар. Палки стукнулись крест накрест, Пал-Пол тут же отскочил на шаг назад, а Тибу-Тов остался на месте, даже не покачнувшись. Шагнув вперед, Пал-Пол сделал следующий удар. Последовали один за другим удары палками крест накрест. Противники поочередно быстро меняли положение палок с горизонтального на вертикальное. Это стало уже походить на детскую игру. Среди зрителей стали раздаваться смешки. И тогда Тибу-Тов при очередном ударе задержал свою палку в горизонтальном положении, со всей силы надавив на палку Пал-Пола, так что тот прогнулся в талии назад. Это было уже почти поражение. Но Тибу-Тов не успел этим воспользоваться. Гибкий Пал-Пол успел наклониться вбок, выставив вперед нижний конец своей палки. Палка Тибу-Това скользнула вверх, а Пал-Пол низко присел и резко выпрямляясь вперед, ударил палкой по бедрам Тибу-Това. Любой другой борец упал бы при этом в озеро, но Тибу-Тов отступил на шаг и нанес последующий удар, продолжая держать палку вертикально, нижним концом вперед, так что руки Пал-Пола с палкой непроизвольно поднялись вверх. И Тибу-Тов, повернув палку горизонтально, ударил ею в незащищенную грудь Пал-Пола. Но тот мгновенно отступил на два шага, смягчив удар и заставив Тибу-Това наклониться вперед. Чтобы нанести сразу удар, Пал-Пол сделал большой шаг назад, так что его пятка уперлась в кактусы. Дальше отступать было нельзя. Пал-Пол ударил со всей силы, но Тибу-Тов с легкостью отразил удар, еще более приблизившись к Пал-Полу, которому некуда было отступать. Тогда Пал-Пол сделал быстрый поворот вокруг своей оси, стукнув при этом концом своей палки по палке Тибу-Това, и тот непроизвольно отступил на шаг. При повороте Пал-Пол чуть не потерял равновесие. Чтобы удержаться на бревне, он в отчаянии вцепился в него ступнями, чувствуя, как судорога сводит пальцы ног. Он резко присел, и судорога отпустила. Тибу-Тов, не ожидавший этого, хотел сделать удар палкой в плечи Пал-Пола, но удар пришелся выше его головы. Увидев прямо перед собой незащищенные бедра и живот Тибу-Това, Пал-Пол повторил тот прием, который использовал ночью при поимке, когда защищал убегающую Ол-Мэй, девушку из Долинной деревни. Он пружинисто выпрямился вперед и ударил головой в живот Тибу-Това. Оба покачнулись. Пал-Пол удержался на бревне, а Тибу-Тов, взмахнув руками и выронив палку, боком повалился вниз. Пал-Пол, балансируя на бревне, принимая устойчивое положение, услышал под собой сильный всплеск.

Раздался многоголосый оглушительный восторженный вой. Люди со смехом помогали Тибу-Тову вскарабкаться на береговые камни.

Кто-то подал Пал-Полу мокрую палку Тибу-Това. Тав-Чев. Его распахнутые глаза сияли восторгом. Вероятно, от сильного волнения он не мог ни кричать, ни говорить, а только восторженно смотрел на Пал-Пола, разинув рот. Победители состязания выстроились рядом, каждый со своими выигранными палками, у кого две, у кого одна, у Тибу-Това пять. Их окружили восторженно орущие зрители. Женщины, отталкивая друг друга, обнимали победителей. Больше всего народу было вокруг Пал-Пола. Женщины со всех сторон повисали на его шее, сменяя одна другую. И тут он увидел прямо перед собой мускулистую вторую жену Тибу-Това. Оттолкнув очередную женщину, она с громким смехом повисла на шее Пал-Пола. Он подхватил ее под ягодицы и приподнял, она тут же обвила ногами его талию. Он старался вспомнить ее имя, наконец, вспомнил, сказал:

– Су-Суэй.

Она со смехом прижималась щекой к его щеке, сказала в самое ухо:

– Ты был лучше всех!

Он продолжал поддерживать ее под ягодицы, чувствуя как твердеет и увеличивается его член. В общем оглушающем шуме никто не мог слышать их голосов. Он хотел сказать ей, что еще с детства видит во сне одну и ту же девушку, которой раньше никогла не встречал, но тут он встретился глазами с Тибу-Товом и отпустил Су-Суэй. Стараясь перекричать толпу, он выкрикнул:

– Я не главный победитель! Главный – Тибу-Тов! У него пять палок!

И окружавшие его женщины и девушки бросились к Тибу-Тову, первой – Су-Суэй.

И вся толпа людей, как всегда, направилась к берегу купаться. Ветер дул с востока, и небо было покрыто тучами. Начался дождь, но никто не обращал на это внимания. Люди, окружавшие Пал-Пола, то и дело касались его плеча, выражали восхищение его победой над самым сильным мужчиной деревни. Тав-Чев шел рядом с Пал-Полом. Дети, как мальчики, так и девочки, шедшие рядом с Тав-Чевом, тоже поглядывали с восхищением на Пал-Пола. У Тав-Чева был слегка высокомерный вид. Выражение его лица говорило: поскольку я будущий король, нет ничего удивительного в том, что мой отец победил Тибу-Това. Пал-Пол искоса посмотрел на Соу-Най, шедшую с другой стороны. Что-то общее было в ее лице с Тав-Чевом. За последнее время Тав-Чев стал часто прищуривать глаза, и от этого лицо его становилось надменным как у Соу-Най. Королевская кровь.

Выйдя на песчаный берег, люди бегом бросились к воде. Дождь всё усиливался, хотя ветер был слабый, и волны невысокие. Вместе с другими людьми Пал-Пол перепрыгивал прибрежные волны и, дойдя до глубокого места, нырнул. Тав-Чев не отставал от него, а за Тав-Чевом следовали его ровесники. Пал-Пол из воды махнул им рукой, чтобы далеко не заплывали, они послушались, поплыли вдоль берега.

Из-за мыса показались каноэ. Их было пять. Это были люди из Прибрежной деревни. Взмахивая руками, они подавали знаки. Пал-Пол понял: они гнали стаю морских свиней и просили помочь. Мужчины тотчас выскочили на берег, побежали к своим каноэ. В Большой деревне их было четыре. В каждое каноэ двое мужчин. Пал-Пол быстро бегал: у него были длинные ноги. Он захватил одно каноэ, потащил его к воде. Тав-Чев помогал ему. Когда каноэ закачалось на волнах, Пал-Пол прыгнул в него, а Тав-Чев побежал за камнями. Орудуя веслом, Пал-Пол лавировал на своем каноэ между волнами прибоя, а к нему, перескакивая волны, уже бежал Тав-Чев, прижимая к себе плоские камни. Бросив камни на дно каноэ, Тав-Чев лег животом на борт, и Пал-Пол втащил его к себе.

Следовало взять к себе мужчину. Мальчикам охотиться в каноэ не полагалось. Но Тав-Чев был будущим королем, и никто не возразил.

Четыре каноэ Большой деревни направились на помощь охотникам Прибрежной деревни. Вскоре все девять каноэ выстроились в одну линию от мыса и до высоких камней, перегородив таким образом бухту. Из-за высоких камней показались плывущие люди. Все, кто был на берегу, бросились вплавь к каноэ, не только мужчины, но и женщины, и дети. Охота – тоже увлекательное зрелище.

Детей никто не останавливал. Морские свиньи умные. Они никогда не появляются там, где близко акулы. Люди Прибрежной деревни указывали перед собой пальцами, туда, где видели морских свиней. Мужчины с камнями стали прыгать с каноэ в воду. Один прыгал, другой оставался в каноэ. Потому и нужно было для каждого каноэ по двое мужчин. Пал-Пол тоже, захватив два плоских камня, прыгнул в воду, оставив в каноэ Тав-Чева. Нырнув поглубже, Пал-Пол увидел впереди себя темный силуэт неповоротливого животного – два плавника по бокам и гладкая толстая спина. Пал-Пол тотчас застучал камень о камень. В воде звук приглушается, но всё же четко слышен. Темный силуэт стал удаляться. Морские свиньи боятся резких звуков. Задача людей состояла в том, чтобы гнать морских свиней к берегу и не дать им уйти обратно в океан. Пал-Пол вынырнул, чтобы набрать воздуху, и при этом упустил один камень. Тав-Чев, как взрослый орудуя веслом, следовал за ним. Он всё понял, подал еще один камень, и Пал-Пол снова застучал камень о камень. Другие мужчины делали то же самое. То и дело Пал-Пол нырял на большую глубину. Ведь морские свиньи могли уйти обратно в океан под плывущими людьми и каноэ. Очевидно другие мужчины тоже глубоко ныряли, стуча камнями на глубине. Морские свиньи и преследующие их каноэ приближались к берегу. Прибойные волны были близко. Дно было теперь не глубоко. Пал-Пол вскарабкался на свое каноэ с помощью Тав-Чева. Вокруг плыли стучащие камнями люди. Тут Пал-Пол уведел перед собой гладкую блестящую черную спину вынырнувшей на поверхность морской свиньи. Животное испугалось прибрежных волн, повернуло назад, но там были шумящие люди. Черная блестящая спина завиляла из стороны в сторону. И Пал-Пол решился на то, чего еще никто не делал. Встав ногами на края каноэ, он пружинисто выпрямился и прыгнул плашмя на спину замешкавшегося животного. Пал-Пол совсем забыл, что кожа морской свиньи совсем не такая гладкая, какой выглядит в воде. Ему показалось, что он упал на каменистую землю, густо поросшую колючей осокой. Морская свинья тут же перекувырнулась, и Пал-Пол слетел с нее, тоже перекувырнувшись в воде. Однако острый боковой плавник животного резанул Пал-Пола вдоль спины. Опять злополучная спина.

В прибойных волнах люди баграми затаскивали на берег барахтающихся морских свиней. Их было три. А всего в стаде было около десяти. Остальным удалось уйти в океан. Люди толпились на берегу. Здесь были не только жители Большой деревни, но также и Прибрежной. Это их охотники выследили стадо. Пришли также жители Долинной и Каменной деревень. Мясо пойманных животных следовало делить между всеми деревнями королевства. Такой был закон.

Вокруг Пал-Пола собралась толпа, рассматривали глубокую царапину на его спине, а также ссадины на груди и животе. Многие видели его прыжок на спину морской свиньи, а те, кто не видел, с интересом слушали рассказы очевидцев. Тав-Чев победоносно улыбался, будто сам прыгал на морскую свинью. Подошел Тибу-Тов, мрачно обратился к Пал-Полу:

– Ты бы никогда не свалил меня с бревна. Головой бить нечестно.

Он все еще не мог забыть свое поражение на бревне.

Пал-Пол ответил:

– Это ногой нельзя бить. А бить головой не запрещено.

Стоящие вокруг люди молчали. Пал-Пол понимал, что они согласны с ним, но возражать Тибу-Тову никто не осмеливался. Тогда Пал-Пол примирительно сказал:

– Тибу-Тов, чем ты недоволен? Ты завоевал пять палок. Мне бы никогда столько не выиграть. Все же знают, что ты самый сильный мужчина в деревне.

Тибу-Тов не нашелся, что ответить. Он, как и все, обошел вокруг Пал-Пола, осмотрел его царапину на спине, ссадины на груди и животе, мрачно сказал:

– А нечего прыгать на морских свиней. У них кожа царапающая. Хорошо еще, что яйца и хуй уцелели.

И все вокруг рассмеялись, довольные примирением Тибу-Това с Пал-Полом.

Глава 3. Каноэ. Большое каноэ. Очень большое каноэ

– Па, а что дед? Он болен?

– Да.

– Все больные люди лежат, а он ходит.

– У него больной желудок.

– Он от этого может умереть?

– Ему нельзя умирать, пока у тебя не будет восемнадцать зарубок.

– У меня уже десять зарубок.

И Тав-Чев выпрямил десять пальцев.

– Покажи, сколько тебе еще осталось лет?

И Пал-Пол лениво откинулся на нос каноэ, глядя на сына. Тав-Чев выпрямил пять пальцев и еще три пальца на другой руке.

– Правильно, – одобрил Пал-Пол. – И сколько тогда тебе будет лет?

Тав-Чев с готовностью выбросил вперед десять пальцев и сразу же еще пять пальцев на одной руке и три на другой.

– Правильно, – согласился Пал-Пол и, хитро прищурив глаза, спросил: – А сколько мне будет лет тогда?

– Когда «тогда»?

Пал-Пол видел, что Тав-Чев понял его и задал этот вопрос, чтобы оттянуть время и подсчитать в уме годы.

– Тогда, когда ты сможешь стать королем, – насмешливо ответил Пал-Пол.

Тав-Чев быстро выбросил вперед десять пальцев, потом еще раз десять, потом еще десять и, после короткого раздумья еще два пальца.

– Правильно. Король должен хорошо считать.

– И тогда дед умрет? – простодушно спросил Тав-Чев.

– Нет, ты сосчитал, сколько мне будет лет, когда ты настолько вырастешь, что сможешь стать королем. А когда кто умрет, никто не знает.

– Я не хочу, чтобы дед умирал.

– Я тоже. Но помимо того, что мы не хотим, есть еще кое-что важное. Знаешь что? – Тав-Чев молчал, выжидающе глядя на Пал-Пола, и тот продолжал: – Король должен быть умнее всех. Назови кого-нибудь, кто умнее короля Намикио.

Тав-Чев напряженно застыл, очевидно перебирая в памяти всех знакомых ему людей, и вдруг, просияв, воскликнул:

– Ты!

– Может быть, – благосклонно согласился Пал-Пол. – Но не все так думают. И каждый сперва задумается, прежде чем ответить – так же, как ты задумался сейчас. А это значит, что Намикио, возможно, умнее всех, как и положено королю. Чем старше человек, тем он умнее. Если ты станешь королем в восемнадцать лет, очень много людей будут старше тебя. И среди них будут люди, которые умнее тебя. И каждый человек сможет назвать их, не задумываясь, как ты сейчас задумался. А для короля это плохо. Чем дольше будет жить твой дед, тем старше, а значит и умнее, ты будешь.

– А я и сейчас умнее всех мальчиков, – сказал Тав-Чев.

– Это потому что я тебя учу, а твоих приятелей никто не учит.

Они сидели вдвоем в каноэ, покачивающемся на прибрежных волнах. Оба молчали, думая каждый о своем. Дождь продолжал идти.

– Пора, – сказал Пал-Пол, и Тав-Чев схватился за весло.

Он уже хорошо усвоил правила гребли, и вскоре каноэ уперлось дном в прибрежный песок. На берегу никого не было. Со стороны деревни доносился запах жареного мяса морских свиней. Удачная охота приносит и другие удачи. Когда началась война между Каменной и Долинной деревнями, король Намикио повел воинов Большой деревни на усмирение воюющих. Пал-Полу тогда было уже восемнадцать лет, и он был воином отряда Каниги. Их отряд цепью расположился вдоль Орехового хребта, проходящего между Долинной и Каменной деревнями. Боевое настроение у воюющих не проходило. Но тут пришло сообщение, что люди Береговой деревни гонят стадо морских свиней. И воины враждующих сторон прямо с боевыми копьями побежали к берегу. Все двенадцать каноэ западного побережья участвовали тогда в охоте. Удалось выволочь на берег пять морских свиней. Начался небывало роскошный пир, во время которого состоялось примирение деревень.

А на этот раз выловили только трех морских свиней.

Выйдя из каноэ, Пал-Пол и Тав-Чев бегом направились в деревню. К празднику удачной охоты следовало нарядно одеться. Во дворе перед домом толпились весело болтающие девушки и женщины. Соу-Най наряжалась в доме, и женщины ждали ее выхода. Им было интересно, во что она будет одета. Пал-Пол и Тав-Чев прошли через толпу женщин, причем Пал-Пол, как всегда, старался задеть за грудь или плечо той или иной женщины, делая вид, что ему трудно протиснуться между ними, и женщины при этом довольно повизгивали. Соу-Най наряжалась в задней комнате, отгороженной тростниковой завесой. На ней была набедренная повязка из хорошо отбеленной тапы, а под грудями широкая полоса такой же отбеленной тапы, которая проходила под мышками и через плечи, и обвивала шею. Таким образом ее красивые груди были приподняты вверх. Ее мало вьющиеся волосы были гладко уложены на обе стороны и закрывали уши. По обе стороны головы к волосам были прикреплены пучки больших красных цветов черезы. Белая тапа хорошо контрастировала с ее коричневой с холодным оттенком кожей, а темные соски казались черными. Пал-Пол невольно залюбовался женой. И она, оценив его взгляд, надменно спросила:

– Я красивая?

– Очень, – ответил он.

Ее лицо оставалось надменным, но по-видимому она осталась довольна впечатлением, которое произвела на него.

Сам он надел набедренную повязку из тапы, которую сам раскрасил в красные полосы ягодным соком. Надев на шею несколько ожерелий из раковин и акульих зубов, он приделал к своему головному убору хвост из остролистной пальмы, который опускался на спину. Тав-Чев тоже надел свою набедренную повязку с кистями, как и у Пал-Пола, а на голову новый головной убор, который сам сплел из травы и перьев. В таком виде они и вышли из дома. Женщины, ожидавшие их выхода, пораженно застыли. Еще ни одной из них не приходила в голову мысль подвязывать груди тапой, чтобы соски торчали вверх. Несколько женщин тут же побежали к себе домой, чтобы так же подвязать свои свисающие груди.

Дождь уже прекратился, хотя солнца не было видно. На травянистой поляне между площадью и домом короля были разложены банановые листья, на которых женщины расставляли калабаши с пой-пой, креветками, вареными моллюсками и крабами, темной соленой морской травой. Когда собрались все принарядившиеся жители деревни, несколько женщин, возившихся у дымящихся в стороне печей, стали деревянными мешалками снимать с огня жареное мясо, раскладывать его на глиняные доски и расставлять среди прочей снеди. Люди начали шумно рассаживаться, кто на колени, кто скрестив ноги. Жареное мясо брали кто руками, а кто и тонкими деревянными палочками, разложенными среди калабашей. Король Намикио, сидящий в окружении уважаемых пожилых людей, взял только самый маленький кусочек мяса, откусил и тут же положил перед собой. Тав-Чев, подсевший к деду, тут же протянул ему целебный напиток, приготовленный Су-Бай, старшей женой короля. Очевидно, Тав-Чев хорошо запомнил то, что ему говорил сегодня Пал-Пол. Дети пялились на Тав-Чева, хотя уже и привыкли, что их приятель имеет право сидеть среди самых уважаемых людей деревни. Старшие девочки, помогавшие женщинам, принесли связки бананов, плоды манго, калабаши с семечками в меде. Один такой калабаш поставили отдельно перед королем Намикио. Возбужденные едой, люди стали громче говорить. Под общий шум молодые мужчины стали подсаживаться к девушкам, а некоторые девушки и женщины первыми подсаживались к мужчинам. К Пал-Полу сзади подошла рослая плечистая Су-Суэй, вторая жена Тибу-Това, двоюродного брата по матери Соу-Най. Не обращая внимания на Соу-Най, сидящую рядом с Пал-Полом, Су-Суэй опустилась на колени за спиной Пал-Пола, обняла его за шею, сказала в самое ухо:

– Ты зачем сбросил с бревна моего мужа?

– Я его не сбрасывал, он сам упал, – шутливо ответил Пал-Пол.

– Не ври. Я видела, как ты ударил головой его в живот. Это нечестно. Я сейчас тебя за это укушу.

И она небольно кусанула его в шею.

– Я победил, потому что я сильнее Тибу-Това, – сказал Пал-Пол с чисто мужским бахвальством.

– Неправда, – сказала Су-Суэй, прижимаясь грудью к его спине. – Тибу-Тов больше и сильней тебя.

– Мы с ним одинакового роста, – напомнил Пал-Пол.

– Ты тоже высокий, но Тибу-Тов намного шире тебя.

– Толще, – поправил Пал-Пол.

– Нет, он шире, – настаивала Су-Суэй. – У него очень большие мускулы.

– Зато у меня большой хуй, – с веселой заносчивостью сказал Пал-Пол.

– Это нужно проверить, – сказала Су-Суэй и повела своими сильными руками от плеч Пал-Пола к его животу. Пал-Пол любил, когда девушки заигрывали с ним таким образом. Но сейчас ему стало неприятно от прикосновения этих мускулистых женских рук. Су-Суэй задрала вверх его набедренную повязку. Соу-Най неожиданно резким голосом сказала:

– На нем табу, – и ее глаза сверкнули.

Пал-Пол отвел руку Су-Суэй, и это стоило некоторых усилий, потому что руки у нее были сильные. Она снова обхватила руками его шею и сказала:

– Когда он любит, для него нет никаких табу. Он это уже доказал.

Соу-Най гибким движением поднялась на ноги и, схватив Су-Суэй за волосы, оттащила ее от Пал-Пола. Су-Суэй тоже вскочила на ноги и сильным движением вывернула руку Соу-Най ей за спину. Пал-Пол тоже вскочил. Он схватил Су-Суэй за запястья и сильно сжал их. Су-Суэй отпустила Соу-Най, и Пал-Пол встал между ними. Общий говор стих. Люди с интересом смотрели на них. Тибу-Това поблизости не было. Вероятно, он пошел к сточной канаве посрать, как это всегда делал во время общих пиров. Су-Суэй через плечо Пал-Пола громко обратилась к Соу-Най:

– Не притворяйся, что ты его любишь! Все видели, как ты секла его до крови!

Тут показался Тибу-Тов. Он быстро приближался к ним. Су-Суэй повысила голос:

– А я никогда не стала бы бить мужа, даже если бы меня заставляли!

Соу-Най тоже повысила голос:

– Это потому что ты не любишь своего мужа!

Су-Суэй рассмеялась.

– Смотрите все на нее! – крикнула она. – Она считает, что любовь это когда бьют!

– А ты… – Соу-Най в злобе запнулась, но тут же нашлась: – А ты считаешь, что любовь это когда ты хватаешь мужчину за хуй!

Су-Суэй в ярости бросилась на Соу-Най, но Пал-Пол загородил спиной свою жену, королевскую дочь, мать будущего короля. Он обнял ее за плечи, повел прочь, и она не сопротивлялась, только немного дрожала, возбужденная скандалом. Они шли вверх по берегу ручья. Чтобы успокоить ее, Пал-Пол сказал, продолжая обнимать ее:

– Ты самая красивая женщина в деревне. Я люблю тебя.

И Соу-Най перестала дрожать, прижалась к нему. Женщины, когда любят, становятся легковерными. Они дошли до водопада, свернули в тенистую рощу. Солнце, уже клонящееся к западу, едва пробивалось сквозь густую листву. Пал-Пол усадил Соу-Най в мягкую густую траву, сел перед ней, взял за руки. Лицо ее утратило обычное надменное выражение. В ушах, вероятно, еще звучали его слова, что она самая красивая женщина в деревне, и она сказала в ответ:

– А ты самый красивый мужчина в деревне.

Когда они вернулись на поляну, пир подходил к концу. Почти все калабаши, расставленные на подстеленных пальмовых листьях, были пусты. Сексуальные игры начались еще во время еды. Гирлянды цветов, украшавшие женщин, висели порванные и помятые. Некоторые женщины и мужчины были уже сняли набедренные повезки. Отдельные пары отошли в сторону, ища подходящие места для сексуальных актов. Тав-Чев с группой детей собирали пустые калабаши. Набрав каждый по стопке калабашей, дети побежали к ручью. Это было обычное развлечение детей во время общих праздников. Несовершеннолетние мальчики и девочки, набрав полные калабаши ключевой воды, отправлялись выслеживать по кустам и зарослям любовные парочки. Подкравшись близко к дергающейся в сексуальном акте паре, дети неожиданно обливали влюбленных холодной водой и с веселым визгом убегали, сопровождаемые грозными проклятиями. Некоторые мужчины были заняты приготовлением факелов, которые собирались зажечь с наступлением темноты.

Не дожидаясь захода солнца, Пал-Пол и Соу-Най отправились домой. На некотором расстоянии за ними следовала Ниуфат, а за ней Тав-Чев, уставший от беготни и развлечений. Вероятно, он был горд, что у него такие красивые родители и держутся среди других с таким достоинством. Когда они вошли в свой зеленый двор, Пал-Пол велел Тав-Чеву показать руки, и тот выставил руки ладошками вверх. Светлые розовые мальчишеские ладони, контрастирующие с темной кожей. На ладонях были пузыри, натертые веслом. Сегодня Тав-Чев много греб. Один пузырь лопнул.

– Не надо было руки мочить водой, – сказал Пал-Пол, вспомнив, как Тав-Чев с другими детьми наполнял калабаши водой.

Мальчик устало растянулся на циновке. Соу-Най налепила Пал-Полу лист живого куста на царапину от плавника морской свиньи. Свиней уже зажарили и съели, а царапина оставалась. Соу-Най хотела также наклеить лист на лопнувший пузырь на ладони Тав-Чева, но мальчик уже крепко спал. Пал-Пол и Соу-Най прошли в свою комнату за камышевой завесой. Пал-Пол стал снимать с жены набедренную повязку. Соу-Най стояла не шевелясь. Когда он снял полосу тапы, поддерживающую грудь, груди сразу повисли. Соу-Най тут же подвела ладони под груди, удерживая их в приподнятом состоянии, но Пал-Пол отвел ее руки, сказал:

– Груди у тебя всё равно красивые.

И он приложился губами к ее твердому соску.

– Красивее чем у Су-Суэй? – спросила Соу-Най.

– Конечно.

Сквозь сетку плетеных камышовых стен просвечивало закатное солнце, от которого коричневая кожа Соу-Най приобрела теплый оттенок. Соу-Най в свою очередь сняла набедренную повязку Пал-Пола. Лаская друг друга, они опустились на толстый слой тростниковых циновок. Соу-Най хотела вынуть из волос пучки красных цветов, но Пал-Пол сказал:

– Не надо. Так хорошо.

Варьируя позы во время сексуальных актов, Пал-Пол то и дело проводил рукой по гладкому животу Соу-Най. Скоро этот живот начнет округляться. Он приложился к нему ухом. Обычно, когда к женскому животу прикладывают ухо, изнутри слышатся тихие шумы, едва слышное бульканье, иногда тихий звук, похожий на журчание ручейка. Пал-Полу нравилось, затаив дыхание, прислушиваться к едва слышным звукам женского тела. Но теперь в животе Соу-Най было глухо. У беременных женщин тело молчит. Уснули они только глубокой ночью.

Когда утром их разбудили чьи-то крики, солнце было уже высоко. Послышался крик Тав-Чева:

– Па! Каноэ! – Тав-Чеву было запрещено входить в комнату родителей, и он звал со двора: – Па! Каноэ!

Пал-Пол вспомнил, как вчера они с Тав-Чевом плавали в каноэ и после этого недостаточно далеко вытащили его на песок. Вероятно, за ночь каноэ отнесло приливом в океан. Очень хотелось ссать, но член стоял напряженно вверх, почти касаясь живота, как это часто бывает по утрам. В таком состоянии ссать невозможно. Надо было ждать, пока член помягчает. Но ждать было некогда. Нужно было спасать каноэ. Пал-Пол голым выскочил во двор. Здесь помимо Тав-Чева и Ниуфат был Чеп-Тов, ровесник и приятель Тав-Чева. Это он прибежал сообщить о каноэ. Тав-Чев только мельком взглянул на стоящий вверх член отца. Эрекция на людях была обычным явлением. Дети помногу и с большим интересом обсуждали между собой сексуальную жизнь взрослых, и когда Тав-Чеву приходилось видеть на людях эрекцию Пал-Пола, он даже испытывал нечто вроде гордости за своего отца. Они побежали к берегу, впереди Пал-Пол, за ним оба мальчика.

– Далеко каноэ? – спросил на бегу Пал-Пол.

– Далеко! – ответил на бегу Чеп-Тов. – Большое каноэ!

Пал-Пол понял, что речь была не об их каноэ, и с бега перешел на шаг. Он спросил:

– Каноэ из Прибрежной деревни?

– Нет! Очень большое каноэ!

И Пал-Пол наконец всё понял.

Каноэ. Большое каноэ. Очень большое каноэ.

Это значит: каноэ из другого мира. Другие жители деревни тоже бежали к берегу. Выбежав на открытое пространство, с которого открывался вид на океан, Пал-Пол увидел на горизонте океанский пароход. Белый. Направляющийся к их острову. Пал-Пол с мальчиками спустились на песчаный берег. Многие жители Большой деревни стояли по колено в воде, неотрывно глядя на пароход. Пал-Пол тоже вошел по колено в воду. Член уже размяк, и Пал-Пол стал ссать в океан. Некоторые мужчины тоже ссали, стоя по колено в воде. Силач Тибу-Тов тоже поссал в воду. На лице его виднелись три глубокие царапины одна под другой. Тут же была и его жена Су-Суэй. У нее была распухшая щека и синяк под глазом. Очевидно после вчерашней размолвки с Соу-Най у Тибу-Това с женой была семейная ссора. Пал-Пол, помня шутки по поводу рубцов на спине, мог теперь в отместку высказаться о новой татуировке на лице Тибу-Това, но ему было не до шуток. Белый пароход явно направлялся к острову, хоть и находился так далеко, что приближение было незаметно. Пал-Пол резко повернулся и побежал обратно к деревне. За ним побежал Тав-Чев.

– Па! Ты куда?

– К художнику! – на бегу ответил Пал-Пол и тут же решил: – Бежим вместе!

Навстречу им бежали другие жители деревни, в том числе Соу-Най и Ниуфат. Впереди бежал Кай-Той, сын старейшины Каниги, самый молодой из приближенных короля Намикио. Пал-Пол остановил его.

– Король уже знает? – спросил он.

– Знает, – ответил Кай-Той. – Он послал меня всё увидеть и рассказать ему. Может быть, он сам придет на берег.

– Я к художнику! – крикнул Пал-Пол Соу-Най. – Если Намикио меня позовет, я скоро вернусь и буду на площади!

И он побежал дальше, сопровождаемый Тав-Чевом. Художнику уже сообщили о большом каноэ, и он собирался бежать на берег.

– Мне нужна татуировка, – сказал Пал-Пол, задыхаясь от бега.

– Потом, – нетерпеливо ответил художник Туа-По.

– Нет, сейчас, – упрямо сказал Пал-Пол.

– Я сейчас на берег, – отстранился художник. – Приходи потом.

– Нет, сейчас, – и Пал-Пол с силой ухватил Туа-По за плечи.

– Ладно, – недовольно согласился Туа-По. – Садись.

– Сперва его, – и Пал-Пол усадил на землю Тав-Чева.

– Двоих? – воскликнул Туа-По. – У меня нет времени.

– У меня тоже. Быстро!

Туа-По с недовольным видом придвинул деревянные корытца с красками, сел перед Тав-Чевом, поджав под себя ноги, нанес пером красную полосу вдоль груди Тав-Чева.

– Сперва лицо, – сказал Пал-Пол. – Остальное не надо. – Туа-По удивленно уставился на Пал-Пола.

– Только лицо? – спросил он.

– Ему только лицо, – подтвердил Пал-Пол.

Туа-По обвел белой краской глаза Тав-Чева.

– Нет, – возразил Пал-Пол. – Глаза обведи синей краской.

– Художник я, а не ты, – раздраженно сказал Туа-По.

– Ты художник, – согласился Пал-Пол. – Ты делаешь это красиво. А мне это нужно не для красоты.

– А для чего же? – уставился на него Туа-По.

– Туа-По, у меня нет времени, как и у тебя. Делай скорей то, что я прошу.

Когда лицо Тав-Чева целиком покрылось красками, Пал-Пол, не смотря на все протесты Туа-По, схватил перо и сам нанес желтые полоски на веки сына. Затем он уселся на место Тав-Чева и сказал:

– Меня так же.

Когда Пал-Пол и Тав-Чев пришли на площадь, их лица были неузнаваемы. Черные и желтые узоры на щеках переходили извилистыми линиями на шею. Вокруг глаз вились синие узоры, испещренные зелеными, черными и красными точками, так что было непонятно, где расположены глаза. На груди Пал-Пола красовались пятна, похожие на цветы, перемежавшиеся с многоконечными звездами. Те жители деревни, которые были не на берегу, толпились на площади и у дома короля Намикио. К Пал-Полу подбежал приятель Тав-Чева Чеп-Тов. Он возбужденно заговорил:

– Второе каноэ! Оно вышло из большого каноэ! Оно плывет сюда, а большое каноэ стоит на месте!

Пал-Пол побежал к берегу, но Чеп-Тов закричал:

– С берега уже не видно! Видно со скалы!

Пал-Пол, а за ним Тав-Чев и Чеп-Тов побежали вверх к скале, образующей мыс. Карабкаться на скалу было тяжело, а там, где были уступы, росли колючие кустарники. На вершине скалы тоже стояли люди. Среди них был Таки-Фоп, отец Чеп-Това, самый сильный после Тибу-Това мужчина деревни. Увидев Пал-Пола, он сообщил:

– От большого каноэ отошло маленькое каноэ. Оно плывет вдоль берега. Люди на нем ищут, где удобней пристать.

Всё оказалось так, как говорил Таки-Фоп.

С океанского парохода спустили моторный катер, который теперь плыл вдоль берегов острова. Над кормой катера развевался флаг. Было отчетливо видно, что флаг состоит из трех вертикальных полос: синяя, белая и красная.

Пал-Пол высказал предположение:

– Они могут и не пристать к берегу, просто объедут весь остров и вернутся на большое каноэ.

Таки-Фоп возразил:

– Если бы они хотели просто объехать остров, они бы его объехали на большом каноэ.

Резонно. Силач Таки-Фоп, не смотря на молчаливость и медлительность речи, был умным. Пал-Пол знал это с детства.

Он стал спускаться со скалы. За ним следовал Тав-Чев. Внизу к ним подскочил Кай-Той. Приблизившись вплотную к Пал-Полу, он тихо сказал:

– Король Намикио тебя зовет.

Это было в обычае Кай-Тоя: говорить тихо, почти в самое ухо, будто сообщая важную тайну. Он считал, что это придает ему солидности. Пал-Пол забежал домой. Он всё еще был голым, а жители деревни успели уже надеть тапы. Одеваться было некогда. Пал-Пол захватил набедренную повязку, широкую полосу тапы, свой самый пышный головной убор, и Тав-Чев тоже захватил свой наряд, и они, держа всё это в охапках, побежали к дому короля. Здесь тоже толпились люди. Многие мужчины были с копьями. У Тибу-Това было копье с очень тяжелым наконечником из твердого дерева, с большим акульим зубом на конце. Несмотря на волнение, вызванное приходом чужого каноэ, люди с интересом посмотрели на разрисованное лицо Пал-Пола. Катото сказал одобрительно:

– Красивая татуировка.

Тибу-Тов, придерживающийся мнения старших людей, сказал:

– Татуировка без выкалывания – вовсе не татуировка.

Кай-Той, сын старейшины Катоги, указал Пал-Полу на вход в дом короля, сообщил:

– Здесь только старейшины.

Дом короля был расположен на каменном возвышении. Ко входу вели широкие ступени. Пал-Пол стал подниматься по ступеням. Когда Тав-Чев последовал за ним, Кай-Той остановил мальчика за руку.

– Тебе нельзя. Я же сказал, здесь только старейшины.

Но Пал-Пол небрежно произнес:

– Он со мной, – и для значимости пояснил: – Он будущий король и должен всё слышать.

И Кай-Той отступил.

Большой дом короля стоял открытый, отсутствовала передняя стена, но в глубине дома, где сидели король и старейшины, было тихо. Голоса и шумы снаружи приглушались плотными двойными стенами из бамбуковых стволов. Пал-Пол и Тав-Чев прошли более десяти шагов – расстояние от входного проема до возвышения из пальмовых стволов, на котором восседали правители королевства. Пал-Пол остановился перед королем, соблюдая законы вежливости. Тав-Чев побаивался старейшин, но при короле он чувствовал себя непринужденно. Разложив у ног короля свои наряды, он тут же стал одеваться. Сам король помог ему затянуть сзади набедренную повязку. Рядом с королем сидел Канига, старейшина Большой деревни. По другую сторону помещались старейшины Прибрежной и Долинной деревень. И еще были четверо старших вождей. Король заговорил:

– Каноэ с их людьми должно пристать к берегу.

Очевидно король уже что-то обсудил со старейшинами, и теперь он обращался только к Пал-Полу. Он продолжал:

– С высокой горы видны все берега. На высокой горе стоит человек, который подает знаки, где и куда движется каноэ. На скале и других местах, откуда видна большая гора, стоят люди, которые принимают знаки человека с большой горы. Сейчас каноэ обошло остров со стороны коралловых мелей и приближается к Каменной деревне. Мы послали человека в Каменную деревню, но он еще не вернулся.

Пал-Полу понравилась такая слаженная организации действий вместо обычной безалаберности, к которой он привык. Король продолжал:

– Нам надо заранее знать, где их каноэ пристанет к берегу. У Каменной деревни высокие камни. Между ними может пройти только наше каноэ. Их каноэ не пройдет. Они объедут весь остров и поймут, что могут пристать к берегу только у нашей Большой деревни или у Береговой деревни.

Король замолчал. Очевидно, он ждал, какие соображения выскажет Пал-Пол. И Пал-Пол сказал:

– Все мы заплывали на каноэ далеко от берега и знаем, как выглядит берег со стороны океана. Со стороны океана наша Большая деревня не видна. А Береговая деревня видна с океана. Значит, они пристанут к тому берегу, где видна деревня.

Пал-Пол замолчал. Старейшина Береговой деревни сказал:

– Все наши воины и вожди собрались на берегу.

– Этого мало, – сказал Пал-Пол. – Надо созвать воинов из других деревень. Люди с большого каноэ должны увидеть, что в нашем королевстве много людей.

– Это так, – подтвердил старейшина Канига. – И все воины должны быть вооружены. Копья и луки.

– Лучше не надо, – сказал король. – Нельзя проявлять враждебность.

Пал-Пол возразил:

– Канига прав. Мы не будем проявлять враждебности, а просто покажем, что мы готовы защищать королевство в случае нападения. Я тоже приду с луком и копьем, если вожди разрешат.

Вожди согласно кивнули головами. Чья-то тень протянулась от входа через весь дом. Пал-Пол оглянулся. Во входном проеме стоял Кай-Той. Его силуэт выражал готовность к исполнению любого указания. Он сообщил:

– Каноэ прошло мимо Каменной деревни, скрылось за скалой.

Все молчали. Кай-Той понял, что никаких указаний не последует, и тактично удалился. Король Намикио заговорил:

– Поймем ли мы, что они будут говорить. Поймут ли они, что мы будем говорить.

Намикио не спрашивал, просто рассуждал вслух сам с собой. Пал-Пол сказал:

– Если они пристанут к берегу, они должны знать нашу речь. Если они не знают, у них должен быть человек, который знает нашу речь, и который будет нам объяснять, что они говорят, а им будет объяснять, что говорим мы.

Король смотрел на Пал-Пола, будто хотел его что-то спросить. Пал-Пол знал, что хочет спросить король. Но король не спросил. Король Намикио умный. Пал-Пол посмотрел на Тав-Чева. Будущий король сидел у ног короля Намикио и старательно прилаживал к своему головному убору связку красных кораллов: так он готовился ко встрече с людьми с большого каноэ. Канига сказал:

– Надо выйти на берег. Мы должны их встретить и отвести сюда, к королю. Разговаривать.

Король сказал:

– Встречать их будут старейшины и вожди. Без копий и луков. А воины с копьями и встанут сзади на десять шагов и не подпустят наших людей близко к людям из каноэ, если только люди из каноэ сами не захотят подойти к нашим людям.

Пал-Пол сказал:

– Я тоже буду стоять сзади с воинами с копьем и луком.

– Нет, – сказал король. – Когда люди с каноэ войдут, ты будешь сидеть рядом со мной.

Пал-Пол возразил:

– Старейшины и вожди должны сесть рядом с тобой.

– Хорошо, – сказал король. – Ты сядешь позади меня. У тебя будут копье и лук. Ты будешь охранять меня.

Пал-Пол понял, согласно кивнул. Король Намикио умный, всё понимает.

Большое каноэ с красивым флагом на корме стало подходить к Береговой деревне. Помимо жителей Береговой деревни сюда стали подбегать и люди Большой деревни. Большое каноэ двигалось без весел, издавая грохочущий звук. А очень большое каноэ стояло далеко. Неизвестно, что было на очень большом каноэ, а просто большое каноэ подошло к берегу, и на нем оказалось шестеро людей. Они были белые.

Пал-Пол стоял с копьем и луком вместе с воинами. Его разрисованное лицо неузнаваемо, а прямые острые плечи, по которым его можно было узнать, прикрыты широкой полосой тапы. Набедренная повязка такой длины, что опускается ниже колен. Из каноэ выпрыгнули четверо. Двое остались в каноэ. Все они были одинаково одеты: белые шляпы, белые шорты, светлоголубые рубашки, на ногах сандалии. Из ряда старейшин и вождей выступил вперед Канига. Он сказал:

– Мы, люди Хатуту, приветствуем вас. Вы наши гости.

От людей с каноэ выступил на шаг вперед пожилой лысый мужчина и громко заговорил. Хотя некоторые его слова были знакомы людям, никто не понял, что он сказал. Другой белый мужчина, помладше и повыше ростом, что-то тихо сказал лысому, и тот снова стал говорить то же, только медленнее, выпевая каждое слово. Он сказал:

– Мы рады, что вы нас приветствуете. Мы тоже вас приветствуем. Мы рады, что вы нас встретили. Мы ваши друзья.

Восторженный гул толпы показал, что люди поняли белого человека. Воины едва сдерживали толпу людей, рвущихся поближе к белым людям. Здесь были уже и жители из Долинной и Каменной деревень. Собралось почти всё население королевства. Подойдя вплотную к белым людям и стараясь перекричать общий шум, Канига объявил, что король Земли Хатуту приглашает их к себе в дом. Окруженные воинами, сдерживающими возбужденную толпу, четверо белых людей под предводительством старейшин стали подниматься вверх к Большой деревне и дальше, к дому короля. Тав-Чев вместе с другими детьми протискивался к идущим белым людям. Воины, охраняющие белых от возбужденной толпы, лишь слегка отстраняли Тав-Чева, не решаясь посильнее оттолкнуть будущего короля, и Тав-Чеву даже удалось дотронуться до рубашки одного из белых, но сзади послышался грозный окрик Пал-Пола:

– Тав-Чев! Назад! Сюда!

И мальчик, пятясь, отступил в толпу. Когда он приблизился к Пал-Полу, тот сказал:

– Бегом! В дом короля! Быстро!

И сам первый, вырвавшись из толпы, быстро побежал вперед. Тав-Чев едва успевал за ним. Еще никогда ему не приходилось так быстро бегать с отцом. Если бы не свисающая ниже колен тапа, не копье и лук, которые мешали Пал-Полу бежать, мальчик наверняка бы отстал. Перед королевским домом они остановились. Пал-Пол сказал:

– Не смей близко к ним подходить.

– Почему?

– Я потом тебе всё объясню.

Пал-Пол подумал, что Тав-Чев может всё же не послушаться. Слишком большой соблазн вместе с другими детьми войти в контакт с приезжими. И Пал-Пол сказал:

– Пойдешь со мной. Будущий король должен знать, как принимать гостей.

Они поднялись в дом короля. Король Намикио стоял посреди помещения, а его младшая жена обворачивала вокруг него длинную полосу тапы.

– Зачем так много тапы? – спросил Пал-Пол. – Сегодня жарко.

Взгляд короля говорил: но ты же сам обвернулся тапой. Но вслух он этого не сказал. Король Намикио всё понимает. Пал-Пол стал докладывать:

– В каноэ шесть человек. Двое остались в каноэ. Четверо вышли. Канига их поприветствовал, как вы договорились. Они ответили приветствием, сказали, что они нам друзья. Один из них знает нашу речь. У них нет никаких вещей, только у одного мешок. Значит, они будут здесь недолго.

Намикио в ответ только кивнул. Пал-Пол спросил:

– Как желудок?

Король ответил:

– Я с утра не ел и не пил. Когда я долго не ем и не пью, я здоров, – и король улыбнулся.

И действительно, король Намикио выглядел здоровым и бодрым. Снаружи послышались крики людей. В проеме показался Кай-Той.

– Все идут сюда! Четверо белых. Двое остались в каноэ.

Король кивнул. Кай-Той вышел. Король поднялся на возвышение, сел на толстый слой циновок. Пал-Пол с копьем и луком сел позади короля, к задней стене. Здесь было темнее, чем в других местах дома. Тав-Чеву он велел сесть в угол, где совсем было темно. Вошли старейшины. За ними вошли четверо белых людей, а за ними четверо вождей – вошли и встали по стенам. Канига указал на короля, сказал:

– Намикио. Король Земли.

Все четверо белых наклонились вперед перед королем и снова выпрямились. Это было знаком почтения. Намикио это понял, кивнул им головой. Старейшины уселись рядом с королем. Король указал белым людям на циновки, разостланные перед ним, приглашая жестом сесть. Белые люди продолжали стоять. Король спросил:

– Кто из вас старейшина?

Белые люди, вероятно, не были готовы к такому вопросу. Лысый мужчина подтолкнул вперед высокого мужчину, с которым переговаривался на берегу, и сказал:

– Для нас, – тут он указал на себя и остальных белых, – он старейшина. Его имя Рожэ.

– Ро-Жео, – повторил король, изменяя непривычное звукосочетание на более приемлемое для островитян.

Белый, имя которого назвали, кивнул головой. На его груди висел на черном ремне черный предмет, который никак не походил на какое-нибудь оружие.

Бинокль.

Король сказал:

– Вы наши гости. Вы голодны? Вы хотите пить? Вы хотите отдохнуть?

Король дал знак Кай-Тою, дежурившему у входа. Тот скрылся, и тут же вошли все три жены короля с различной едой в калабашах. Они поставили калабаши между королем и белыми людьми и тут же уселись на пол позади белых людей. Король сделал знак своим женам, чтобы они ушли. Но они сделали вид, что не поняли знака и продолжали сидеть. Заговорил Рожэ. Оказывается, он тоже знал речь королевства, правда, еще хуже лысого.

– Мы очень рады, что вы гостеприимны. Мы бы хотели долго у вас гостить. Но мы не можем. Нас там ждут, – и он указал в сторону океана. – Мы хотим походить по вашей земле. Посмотреть на ваше королевство. Посмотреть на ваших людей. Если вы разрешите.

– Походите, – сказал король Намикио. – Только люди очень любопытны. Они не дадут вам спокойно походить. Вас будут охранять воины.

Когда все стали выходить, король продолжал сидеть. Пал-Пол тоже. Тав-Чев во все глаза таращился на Пал-Пола в ожидании, когда тот разрешит ему выйти. Но Пал-Пол не спешил. После короткого разговора с королем Пал-Пол поднялся с места. Тав-Чев вскочил, направился к выходу, но Пал-Пол перегородил ему дорогу. Король положил руку на плечо Тав-Чеву. Так они и вышли из дома, втроем. Возбужденная шумная толпа окружила четырех белых людей. Воины старались сдерживать островитян. Роже указал на ручей, вероятно, привлекший его живописным видом, и все четверо в сопровождении старейшин и вождей двинулись вверх по широкой тропе вдоль ручья. Король Намикио пошел за ними, присоединился к старейшинам. А Пал-Пол держался в конце толпы, издали наблюдая за белыми и не отпуская от себя Тав-Чева. Когда все дошли до водопада, некоторые мужчины и женщины стали пить, подставляя лица к падающим струям. Роже, ступая по камням, тоже приблизился к водопаду и, ухватившись за край скалы, потянулся лицом к прозрачной струе. За ним, к восторгу островитян, стали пить остальные белые, забрызгивая водой свою одежду. И тут все люди, толкая друг друга, тоже бросились к водопаду, надостаточно широкому для всех. Тибу-Тов, оттесняя своим могучим телом других людей, сунулся головой под струю. Рядом с ним оказался Роже. Он спросил:

– Как твое имя?

Тибу-Тов сперва не понял: чужое произношение, чужая интонация. Роже повторил вопрос. Тибу-Тов просиял:

– Тибу-Тов! – и он хлопнул себя по груди.

– А я – Роже, – и Роже тоже хлопнул себя по груди. – Будем друзьями, – и Роже протянул Тибу-Тову руку.

Тибу-Тов в недоумении посмотрел на его руку, протянул неуверенно свою. И Роже пожал ему руку. Роже обратился к коренастому белому, у которого был за плечами мешок:

– Я же говорил, они ничем не отличаются от тех, которые встретили Альваро де Нэира в шестнадцатом веке. Открой рюкзак.

Он это проговорил вполголоса. Французская речь с обилием согласных звуков производила впечатление неясного бессмысленного бормотания. Коренастый снял с плеч мешок, отстегнул ремни. Роже запустил в мешок руку, вынул наугад нитку крупных стеклянных бус, протянул Тибу-Тову. Тот неуверенно взял бусы, стал удивленно рассматривать сверкающие стекляшки, посмотрел на Роже, спросил подозрительно:

– Это мое?

– Твое, – ответил Роже. – Чтобы ты меня помнил.

Тут Тибу-Тов в диком восторге разинул рот, издал радостный вой. И тут же проворный, хотя и толстый, Той-Пой протиснулся ближе к коренастому и сказал:

– Мое имя Той-Пой! – И, ударив себя в грудь, повторил: – Той-Пой!

– А я – Леон.

Коренастый Леон со словами «будем друзьями» вынул из мешка другие бусы и протянул Той-Пою. Тут началось нечто невообразимое. Отталкивая друг друга, люди начали протискиваться к белым, каждый выкрикивал свое имя, стараясь ухватиться за белого. Разумеется, первыми получили бусы воины, охранающие белых. Воспользовавшись тем, что воины были некоторое время заняты радостным разглядыванием своих бус, люди тесной толпой окружили белых, теребя их и выкрикивая свои имена. Следовало заметить, что ни один островитянин, получив свой подарок, не подошел к белым, чтобы получить еще один подарок, хотя было понятно, что белые уже не могли помнить, кого они одарили, а кого еще нет. Наконец, все получили по связке бус, как мужчины, так и женщины и дети. Даже старая Фопу-Лей получила связку голубых сверкающих бус. Для этого ей пришлось цепко ухватиться за руку Роже и прокричать ему в ухо:

– Я Фопу-Лей, самая старая и уважаемая женщина Большой деревни!

Получив причитающиеся ей бусы, она, как и все остальные, с восторгом завыла, ощерив старческий рот. Четверо белых под охраной воинов снова двинулись вверх по тропе, сопровождаемые толпой людей. Некоторые уже повесили на шеи свои сверкающие бусы. Здесь была и Соу-Най с Ниуфат. На обеих тоже были бусы. Только один король Намикио остался в стороне при раздаче бус. Он у себя в доме уже обменялся приветствиями с Роже, а попросить еще бусы было ниже его достоинства. И еще без бус остались Пал-Пол и Тав-Чев. Мальчик с отчаянием смотрел на отца, но тот крепко держал его за руку, не подпуская к толпе.

Теперь были известны имена всех четырех белых, поскольку им пришлось по многу раз повторять их. Роже был старейшиной у белых. Лысого звали Бернар. Коренастого блондина с мешком звали Леон. Самый младший, брюнет с вьющимися волосами, был Мишель. Он был не намного старше Пал-Пола и подвижнее остальных белых. Они прошли через тенистую рощу и стали подниматься на гору, поросшую низкими деревьями и кустами. Проворный Мишель опередил толпу, взобрался на скалу, вынул из кармана шортов небольшой твердый черный предмет, и, повернувшись к толпе, приставил его к глазу. Люди, заинтересованно притихли. Раздался тихий щелчок. Люди снова двинулись вверх на гору. Мишель время от времени вынимал из кармана фотоаппарат, снимая людей, гору, некоторые растения. На одной из скал появилась горная коза. Один из воинов тут же поднял лук, натянул стрелу, но выстрелить не успел. Коза, увидев внизу толпу людей, скрылась. Козы умеют внезапно появляться и так же внезапно исчезать неизвестно куда. Поэтому охотиться на них трудно. Мишель успел сфотографировать козу. Появление козы очень заинтересовало белых. Они быстро и тихо заговорили между собой на своем непонятном шепелявом языке. Мишель сказал:

– Ни в одной записи не встречал.

– Еще одна загадка природы, – сказал Леон.

Роже заметил:

– Если и встречаются дикие козы в горах Новой Зеландии, то известно документально, кто и когда их туда завез.

Белые не стали спускаться в Каменную деревню. Они только осмотрели ее с горы. Отсюда же открывался вид на другую сторону океана. Роже поднял бинокль, осмотрел вокруг горы, а потом подошел к королю Намикио, подал ему бинокль, стал объяснять как им пользоваться, как регулировать видимость, поворачивая черный кружок. Король Намикио стал смотреть в бинокль. Его лицо озарила улыбка. Он долго смотрел в бинокль по сторонам, а люди, открыв рты, смотрели на короля. Наконец, Намикио протянул бинокль обратно Роже, а тот сказал:

– Намикио, это тебе. Мы друзья.

Намикио, держа бинокль в руках, спросил:

– Это мое?

– Это твое, – ответил Роже. – Это называется бинокль.

– Би-Оук-Ли, – повторил Намикио.

Роже сказал:

– Бинокль твой. Ты король. Бинокль твой, чтобы ты хорошо видел свое королевство.

И Роже перекинул через шею короля ремешок бинокля. И тут Намикио радостно по-детски рассмеялся и еще раз приставил бинокль к глазам.

Потом белые спустились в Долинную деревню, осмотрели каменные столбы в ущельи, о которых они уже раньше откуда-то знали. Мишель сфотографировал столбы. Бернар сказал:

– Возможно и так, следы преокеанской цивилизации.

– Не думаю, – возразил Роже. – Это же непрочные лавы. Учитывая климатические условия, это не тысячелетия. Не более двух веков.

Когда все вернулись в Большую деревню, белые стали прощаться, их ждали на очень большом каноэ. Но женщины принесли из своих домов еду в калабашах. Перед домом короля Намикио расстелили пальмовые и банановые листья, на которых женщины расставили калабаши, связки бананов, фрукты и камышовые корзинки с ягодами. Сам собой получился неожиданный пир. Четверо белых уселись на землю в окружении островитян, из которых каждый хотел поближе подсесть к белым. Воины попрежнему охраняли белых от приставаний островитян. Среди жителей Долинной деревни была и Ол-Мэй, с которой Пал-Пол всего один раз встретился ночью и тут же был выслежен Тибу-Товом и другими мужчинами. Пал-Пол издали следил за ней. К ней подсел белый брюнет Мишель, пытаясь заговорить с ней, хотя он явно не знал языка Хатуту. Вероятно, он спрашивал ее имя, и она что-то говорила ему, кокетливо улыбаясь. Пал-Полу это не нравилось. Белые с осторожностью пробовали предлагаемую еду, по примеру островитян набирая пальцами из калабашей квашеную пой-пой, жареных креветок, отламывали кусочки жареной рыбы, с явным удовольствием ели фрукты. Лысый Бернар после еды вынул из кармана баночку, вытряхнул из нее розовую пилюлю и проглотил ее. Пал-Пол тихо сказал Тав-Чеву:

– Подойди к матери и скажи ей, пусть подойдет к лысому, который Бернар, пусть скажет ему, что у короля болит после еды желудок. У Бернара, наверное, та же болезнь, что у твоего деда. Он после еды ест эти камешки. Видел? Может, он даст этих камешков деду, и дед поправится.

Тав-Чев тотчас дернулся бежать к Соу-Най, но Пал-Пол крепко держал его руку.

– Смотри, – сказал Пал-Пол. – Подойди только к матери. Скажи ей это и сразу же беги ко мне. Понял?

– Понял, – ответил Тав-Чев и побежал к Соу-Най, которая сидела неподалеку от отца.

Пал-Пол издали проследил, как Тав-Чев переговорил с Соу-Най. Она посмотрела в его сторону, поднялась, подошла к лысому, заговорила с ним. Тав-Чев, как и обещал, вернулся к Пал-Полу. Когда Соу-Най говорила с лысым Бернаром, Мишель обратил на нее внимание и тут же подсел к ней ближе, пытаясь подключиться к разговору, хотя явно не понимал, о чем они говорят. Наконец Бернар поднялся, подошел к королю Намикио, заговорил с ним. Некоторое время они говорили между собой, сблизив лица, потому что общий шум мешал разговору. Потом Бернар дал одну пилюлю королю, тот ее проглотил, и Бернар протянул баночку королю, объясняя как и когда пользоваться пилюлями. А Мишель продолжал сидеть рядом с Соу-Най, пытаясь говорить с ней на неизвестно каком языке. Она что-то отвечала ему, величественно улыбаясь. Он взял ее за руку, рассматривая ее браслет из кораллов и раковин. Пал-Полу это не понравилось. Но тут к Соу-Най подошла неотступная Ниуфат и уселась между Соу-Най и Мишелем. Белые сперва тактично избегали разговоров между собой на своем языке, но во время еды, почувствовав некоторую раскованность, стали обмениваться наблюдениями. Мишель сказал коренастому Леону:

– По моему, все эти разговоры о сексуальной свободе полинезийцев сильно приувеличены. Таитян, вероятно, развратили сами европейцы, а здесь, на Маркизах, они сохранили некую защиту от развращений.

– Не думаю, – ответил Леон. – Их одежда не располагает к целомудрию. Просто они сдерживаются при нас. Или ты думал, они станут совокупляться на твоих глазах, и ты будешь фотографировать? Как ты думаешь, у них настоящая татуировка?

– У некоторых настоящая, – сказал Мишель. – А иные молодые мужчины, по-моему, просто разрисованы. Вот, например, тот страшный, завернутый весь в тапу, который почему-то чуждается нас.

– А дети не разрисованы, – заметил Роже. – Только один мальчик разрисован. Я бы хотел с ним заговорить, но его почему-то к нам не подпускают, особенно тот, страшный.

После еды белые поднялись на ноги, и все тоже поднялись. Начался длительный процесс прощания. Все направились к берегу. Когда люди проходили мимо сточной канавы, некоторые мужчины стали ссать в канаву. Бернар, подойдя к канаве, всем своим видом показывая, что тоже хочет поссать, посмотрел вопрошающе на окружавших его мужчин. И мужчины тотчас выразительными жестами стали приглашать его к естественным отправлениям. Бернар явно стеснялся, стараясь ссать боком к толпе, прикрывая ладонью член, и при этом обоссал себе ногу. К нему присоединился Роже. Он ссал без стеснения, даже наоборот как-то демонстративно. Конечно, их тут же окружили тесной толпой. Всем было интересно, особенно женщинам, как ссут белые люди, как расстегивают, а потом застегивают свои шорты. Все двигались к берегу, процесс прощания продолжался. Белые люди говорили, дополняя жестами свои слова, что им очень понравилось в королевстве, и что они будут приезжать сюда еще и привозить много подарков. На берегу стали обмениваться головными уборами. Старейшины отдали белым свои роскошные головные уборы, получив взамен белые шляпы. Большое каноэ с двумя оставшимися людьми покачивалось на воде за прибойной волной. Четверо белых двинулись к воде. И тут женщины, уже освоившиеся в общении с белыми, расталкивая мужчин, с визгом стали бросаться на шеи четырем белым. Пал-Пол, все еще стоящий позади толпы, видел, как Ол-Мэй, его любимая девушка из Долинной деревни, повисла на шее брюнета Мишеля. Дарить было уже нечего. И тут Мишель, слегка отстранив Ол-Мэй, снял через голову свою рубашку и протянул девушке. Ол-Мэй, визжа от восторга, стала тут же надевать на себя рубашку, а Мишель, обнаженный по пояс, стал ей помогать. И тут остальные белые тоже стали снимать с себя рубашки и дарить людям. Мужчины тоже пытались заполучить чью-нибудь рубашку, но женщины с пронзительным визгом тянули рубашки к себе, и мужчинам пришлось уступить. Тогда белые стали снимать шорты, предварительно вынув из карманов нужные предметы. Затем очередь дошла до сандалий. И четверо белых мужчин в одних трусах, перепрыгивая прибойные волны, побежали к своему большому каноэ. Мишель в высоко поднятой руке держал над головой фотоаппарат. Люди вошли по колено в океан, глядя вслед белым, которые несколько неуклюже стали переваливаться через борт в свое большое каноэ.

Когда они расселись по местам, рулевой, сидевший на корме, привстал, дернул несколько раз шнур, и мотор завелся, затарахтел. Моторная лодка стала разворачиваться носом к пароходу, стоящему вделеке. Пал-Пол, стоя позади толпы, тоже, как все, неотрывно смотрел на моторную лодку. Он и не заметил, как выпустил руку Тав-Чева, и теперь мальчик стоял по колено в воде рядом со своими сверстниками в толпе людей. А людей было много. Почти всё население четырех деревень королевства.

Белые люди покидали остров. Надолго. Правда, они обещали приезжать еще. Но ведь до сих пор их не было очень долго. Даже на памяти глубоких стариков остров ни разу не посещался белыми. Такие случаи жили только в легендах. И следующий такой случай будет, может быть, лет через двадцать. Белым людям этот остров не нужен. И сейчас они не увидели ничего, что бы могло заинтересовать мир белых людей. А нужен ли остров Пал-Полу? Всё это четко определилось в сознании Пал-Пола, и мгновенно, как это часто случается, возникла мысль, которая побудила его к немедленному действию.

Пал-Пол быстро пошел к толпе людей, на ходу разворачивая тапу с плечей и отбрасывая ее в сторону. От толпы отделилась, будто почувствовав что-то, Соу-Най и пошла навстречу Пал-Полу. Она схватила его за плечи, глядя на него немигающими глазами. Пал-Пол сжал ее локти и отстранил от себя. Он побежал к прибойной волне. Расталкивая людей, он побежал по воде, поднимая брызги. Прыгнув через последнюю волну, он пружинисто оттолкнулся ото дна, прыгнул головой в глубину, быстро поплыл к моторной лодке. Рулевой уже включил малую скорость. Вода забурлила из-под кормы. Пал-Пол выкрикнул всплывшее в памяти французское слово:

– Стоп!

Люди в лодке удивленно смотрели на него. Лодка продолжала удаляться. Рулевой выключил мотор. Лодка теперь двигалась по инерции. Одно французское слово повлекло за собой из памяти другие слова. Пал-Пол крикнул:

– Стойте! Подождите!

Лодка медленно двигалась с выключенным мотором.

И тут Пал-Пол увидел над водой острый черный плавник. Акула была еще далеко, за лодкой, но она двигалась к Пал-Полу. Пытаясь вспомнить слово акула по-французски и не вспомнив, он выкрикнул на языке островитян:

– Акула!

Роже понял, повторил по-французски:

– Акула!

Рулевой тоже увидел акулу. Он дернул за шнур, мотор завелся. Акула, которую спугнул треск мотора, свернула в сторону, поплыла в обход лодки, которая теперь двигалась назад, к Пал-Полу. Мужчина, который вместе с рулевым оставался в лодке, поднял короткое ружье, навел на акулу. Но Пал-Пол уже достиг лодки. Поджав ноги и нагнув к ним голову, он быстро распрямился, почти по пояс выпрыгнув из воды, и ухватился за борт. Люди помогли ему подняться в лодку. Пал-Пол присел на борт, уцепившись в него руками, перевел дыхание. Рулевой выключил мотор.

Шестеро людей в лодке, двое одетых и четверо раздетых, оставившие свою одежду на острове, пораженно смотрели на Пал-Пола. Только теперь они поняли, что он белый. Блондин с голубыми глазами. А Пал-Пол выдавливал из своей памяти французские слова и выражения. Он сказал:

– Я французский подданный. Я родился в Париже.

И замолчал.

Французские слова плавали в памяти, и он никак не мог собрать из них фразу. В детстве его обучали английскому языку, и на память пришел английский оборот:

– I want you to … – а затем он закончил фразу по-французски: – отвезти меня во Францию.

Тут ему вспомнилась фраза не то из журнала, не то из радиопередач, которую он в детстве неясно понимал, она и теперь была ему мало понятна, но он все равно произнес эту фразу:

– Я прошу политического убежища.

Шестеро людей в лодке продолжали таращить на него удивленно глаза. Наконец, Роже сказал:

– Никто из нас не решает таких вопросов. Взять вас на корабль имеет право только капитан. Мы можем отвезти вас к нему.

Звуки французской речи, обращенной непосредственно к нему, восстанавливали в памяти Пал-Пола забытые слова и обороты. Он сказал:

– Очень хорошо. Отвезите меня к капитану.

Роже подал знак рулевому. И тут Пал-Пол услышал знакомый мальчишеский голос:

– Па!

Пал-Пол обернулся. Впереди толпы людей, стоящих в воде, стоял Тав-Чев. Мальчик пронзительно крикнул:

– Па! У меня глаза тоже голубые!

Пал-Пол выпрямился во весь рост, крикнул в ответ:

– Я вернусь! Жди меня! – и, резко повернувшись к рулевому, сказал по-французски: – Чего ждешь? Езжай!

Рулевой, уже получивший знак от Роже, дернул за шнур, мотор опять затарахтел, и лодка, развернувшись, полным ходом направилась к кораблю.

– Как вас зовут, мсье? – спросил Роже.

Пал-Пол помедлил, осваивая непривычное ощущение при обращении к нему на французском языке, и ответил:

– Поль.

– Как долго вы живете на этом острове? – спросил Роже.

Пал-Пол по привычке выбросил перед собой пальцы рук, но тут же спрятал руки за спину и ответил:

– Двенадцать лет, – и после паузы добавил: – Или тринадцать.

Приходилось говорить громко, чтобы перекричать треск мотора. Роже спросил:

– Как вы попали на Хатуту?

Пал-Пол поискал в памяти нужное французское слово, не нашел и сказал:

– На пальмах.

Роже переспросил:

– На пальмах?

Пал-Пол увидел, что им это не понятно, и пояснил:

– Четыре пальмы. Они упали от ветра. Я их связал корнями и листьями. Я на них приплыл в королевство Хатуту.

Люди смотрели на него недоуменно. Роже спросил:

– Откуда вы приплыли?

– От острова, – и Пал-Пол пояснил: – Это был маленький остров.

– Атолл? – предположил Роже, и Пал-Пол, вспомнив это слово, подтвердил:

– Атолл. Да.

– А с кем вы были на атоле? – спросил Роже.

– Я там был один.

– А как вы попали на атол?

Пал-Пол помедлил: нужно было вспомнить очень много французских слов. И помимо этого, нельзя было рассказывать всё. Он начал:

– У моего отца был самолет. Я летел с отцом на самолете. Мы долго летели. От мотора пошел дым. Что-то горело. Отец велел прыгать. На мне был парашют. У отца не было парашюта. Я не хотел прыгать. Мы были близко от атолла. Отец сидел впереди. Он повернулся и потащил меня за волосы. Я вывалился на крыло. А потом я упал. Отец до этого объяснял мне, как дергать кольцо, как управлять … стропами. Я дернул кольцо. Я упал на парашюте. Я упал около атолла. Вода была мелкая. Ветер и волны понесли парашют. Я не мог удержать. У меня был нож. Я обрезал веревки. Парашют утонул. Я вылез на берег. Это был атолл.

Пал-Пол замолчал, перевел дыхание. Все молчали. Тарахтел мотор. Пал-Пол торжествовал. Он помнил свой язык. А лодка приближалась к пароходу. Это был явно военный пароход. Но почему-то он весь был выкрашен в белый цвет. Даже пушки были белые. Пал-Пол в детстве видел военные пароходы, такие же как этот, но они не были белые. Вероятно, в мире что-то изменилось за эти годы, и военные пароходы стали белыми. Роже обратился ко второму одетому мужчине, который оставался в лодке вместе с рулевым:

– Фернан, предайте капитану. Мы везем пассажира.

Фернан, худой с проседью мужчина, уселся на дно лодки перед радиопередатчиком. Пал-Пол сразу понял, что это радиопередатчик, хотя радио, которые он видел в детстве, были другие. Фернан надел наушники, стал нажимать кнопки. Стали зажигаться и мигать зеленые и желтые лампочки.

– Луи? – сказал Фернан в микрофон. – Передай капитану: мы везем пассажира.

И он стал излагать то, что люди в лодке услышали от Пал-Пола. А Пал-Пол присел перед радиопередатчиком. Ему очень захотелось потрогать кнопки и лампочки на радио, не нажать, а только потрогать. Но он воздержался. Фернан обратился к нему:

– Мсье, повторите ваше имя.

– Поль. Поль До … жеа … жеар … жер, – сказал Пал-Пол.

Он уже не был Пал-Полом. К нему возвратилось его собственное, от рождения, имя.

– Поль Дожер, – сказал в микрофон Фернан.

Глава 4. Поль Дожер

Когда военный пароход был уже близко, Поль Дожер прочел его название на борту. Сперва он прочел название про себя, а потом вслух:

– Васко да Гама.

Оказывается, читать он не разучился.

На пароход они поднимались по узкой железной лестнице, опущенной вдоль борта к самой воде. Перилами служили железные цепи, натянутые на железные стойки. Всё это тоже было покрашено в белый цвет. Первым поднимался радист, за ним следовал Поль Дожер, а за ним четверо мужчин в нижних трусах. Широкая полоса тапы, служившая Пал-Полу, теперь уже Полю, набедренной повязкой, намокла, стала расползаться и липнуть к ногам. Пал-Пол, теперь уже Поль, снял ее, перебросил через руку, чтобы она подсохла. Когда поднялись на палубу, четверо людей в нижних трусах надели головные уборы, которые они выменяли у островитян за свои шляпы. На палубе их встретило множество людей, среди которых были и женщины. Все смеялись, говорили шутки. Пал-Пол, теперь уже Поль, понимал, что шутки были по поводу оставленной на острове одежды, однако он не понимал смысла шуток, поскольку еще не освоился с французской речью. Люди с интересом поглядывали на Поля. Повидимому, они уже знали о нем из того, что радист передал капитану, но не решались обратиться к нему. Их, вероятно, смущала его нагота. На нем не было даже нижних трусов, какие были на этих четырех мужчинах. Полю это было понятно, однако, привыкнув ходить голым, как и все люди на острове, он не испытывал смущения. На палубе появились несколько человек в белой военной форме. Один из них держался немного впереди остальных, и Поль понял, что это и есть капитан. Роже тут же подтвердил это, сказав пониженным голосом:

– Это капитан. Он должен дать официальное согласие принять вас на корабль.

Военные подошли, и люди расступились перед ними. Капитан, немолодой мужчина с недоверчивым взглядом, обратился к Полю:

– Поль Дожер – как мне сообщили?

Роже ответил за Поля:

– Поль Дожер, – и добавил с оттенком иронии: – Просит политического убежища.

Даже не взглянув на Роже, капитан снова обратился к Полю:

– Мсье Дожер, вы умеете читать и писать?

Это был неожиданный для Поля вопрос. Он помедлил немного и сказал:

– Я давно не читал и не писал.

Капитан вынул из кармана книжечку, похожую на паспорт, и сказал:

– Мне доложено, что вы родились в Париже. По какому адресу?

– Авеню де Ламбаль, восемнадцать.

Поль ответил без запинки: стал привыкать к забытой французской речи. Капитан протянул открытую книжечку и спросил, указывая пальцем строку:

– Что здесь написано?

Поль прочел про себя по буквам и вслух сказал:

– Этьен Жирадо.

Капитан указал пальцем слово в предыдущей строчке, спросил:

– А это слово?

– Капитан, – прочел вслух Поль.

Капитан сказал:

– Это я. Будем знакомы.

И он подал Полю руку. Они пожали руки, и капитан сказал:

– Я просто хотел проверить, насколько вы понимаете французскую речь, и насколько вы грамотны. Относительно политического убежища, это, конечно, чепуха, но я вижу, вы – не уроженец Маркизских островов, тем более острова Хатуту. Вы хотите покинуть остров?

– Да.

– Ваше решение окончательно?

Это были полузабытые французские слова, возвращавшиеся в память Поля, и он повторил:

– Мое решение окончательно.

Голос капитана стал строгим:

– У нас жесткое расписание. Мы уже выбились из графика. Мы отплываем. Вы не будете сожалеть?

– Я не буду сожалеть, – ответил Поль.

Капитан быстро спросил:

– Куда вы летели на самолете с вашим отцом?

Поль ответил:

– На остров Нуку Хива. Губернатор острова был друг моего отца.

– Вам неизвестна дальнейшая судьба вашего отца?

Путаясь во французских словах, Поль ответил:

– Я думаю, он мертвый. Если бы он… – Поль запнулся, ища подходящее слово, наконец, нашел: – спасся, он бы разыскал меня.

В разговор вмешался Роже:

– Капитан, мы можем зайти на Нуку Хива и узнать подробности о судьбе отца Поля. Кстати, у нас там есть еще незаконченное дело.

Капитан официальным тоном сказал:

– Мы там стояли два дня. У вас было достаточно времени закончить все ваши дела. Относительно мсье Дожера и его отца – возвращение на Нуку Хива бессмысленно. Губернатор там давно сменился, а хроники Маркизов вы имеете в архивах вашей библиотеки. – И он обратился к своему помощнику: – Лейтенант, проводите мсье Дожера в мою каюту и скажите мадам Туанасье, пусть принесет хроники Маркизов десяти-пятнадцатилетней давности. – Он обвел взглядом людей с моторной лодки, добавил: – Вы тоже пройдите в мою каюту. Я отдам команды к отплытию и скоро буду там.

Капитан повернулся и быстро пошел прочь. Лейтенант, подтянутый стройный мужчина среднего возраста, вежливо представился Полю:

– Лейтенант Госсен.

Поль не знал, что надо ответить на это, и вежливо, как это делают белые, наклонил голову. Госсен повел Поля по нижней палубе, затем они поднялись по узкой белой лесенке на верхнюю палубу, перешли узкий белый мостик. Матросы, попадавшиеся им на пути, лишь только завидя их, бросали свою работу и начинали таращиться на Поля. И Поль, в свою очередь, разглядывал их. Они были не совсем как он, но тоже почти голые, в одних белых, засученных по колено, брюках. Вероятно, все на корабле о нем уже знали. Каюта капитана была не белой. Стены были деревянными и блестели. Большой деревянный стол и деревянные стулья тоже блестели.

– Присаживайтесь, мсье Дожер, – сказал лейтенант Госсен.

Поль отодвинул от стола один из стульев, повесил на его спинку свою сохнущую тапу, снял головной убор, положил его на стул, пригладил волосы. Госсен спросил:

– Вам нужен туалет?

Поль не понял вопроса, молча посмотрел на Госсена. А тот молчал, не зная как объяснить подробнее. И вдруг Поль понял. Туалет. Унитаз. Он вспомнил, что после приезда белых на остров он до сих пор не ссал.

– Мне нужен туалет, – ответил он.

Госсен окрыл боковую дверь, за которой было маленькое помещение с несколькими дверями. Каюта капитана состояла из нескольких помещений. Госсен открыл узкую дверь, приглашая Поля войти. Совсем маленькое помещение. Всё железное и покрашено в белый цвет. Прямо перед дверью на полу две пластины в форме подошв, а позади них в полу дырка. Поль вспомнил, что подобие этого было в общественных уборных Парижа. Он спросил:

– Это?

Госсен улыбнулся:

– На военных кораблях такие унитазы.

– Унитазы, – повторил вслух Поль.

– Раковина для умывания, – и Госсен указал на раковину. – Холодная и горячая вода, – и Госсен отвернул, а потом завернул блестящие краны и указал за железную перегородку: – Там душ. Но это для капитана. Душ вы будете принимать в другом месте. Вашу каюту покажет вам стюард. Он же подберет для вас одежду.

И Госсен вышел, прикрыв за собой узкую дверь. Поль встал на железные пластины-подошвы и поссал в дырку, как в общественных уборных Парижа. При выходе он столкнулся с лейтенантом Госсеном, который ждал его за дверью.

– Обычно воду спускают, – сказал Госсен. – Это вентиль, – и он повернул вентиль на трубе.

С шумом полилась вода, заливая края дырки. Вентиль и труба тоже были выкрашены в белый цвет. Поль тотчас повернул вентиль, закрыл его и опять открыл, наблюдая спускающуюся воду. Госсен сказал:

– Можете вымыть руки.

– Кран, – сказал Поль, вспомнив это слово, и открыв кран, подставил под воду руки.

– Это полотенце, – указал Госсен. – Только не вытирайте им руки. Это всё личные вещи капитана. Вытрите руки моим платком.

И он достал из кармана носовой платок, протянул Полю. Поль некоторое время смотрел на платок. Белоснежный. На военных кораблях всё должно быть белым.

– Он чистый, – заверил Госсен.

Поль не взял платка.

– Руки сами высохнут, – сказал он и помахал мокрыми руками.

Они вернулись в комнату со столом. Госсен указал на телефон.

– Телефон, – сказал он.

Телефон был совсем не такой, какие видел Поль в далеком детстве. Госсен снял трубку, пояснил:

– Я соединился с коммутатором, – и в трубку сказал: – Дайте команду разыскать старшего стюарда. Пусть придет в каюту капитана. – Госсен повесил трубку и обратился к Полю: – На коммутаторной дежурит матрос, который разыскивает людей.

Затем Госсен позвонил в библиотеку и передал распоряжение капитана относительно хроник Маркизских островов. Поль подошел к окну. Океан. Горизонт. И только впереди, так что нужно было высунуть голову наружу, был виден край острова Хатуту, низкая коралловая коса с пучками кокосовых пальм. К этой косе и приплыл когда-то Поль, одиннадцатилетний парижанин, на четырех плохо связанных пальмах.

В каюту вошли четверо знакомых Полю мужчин в рубашках и шортах, таких же, какие оставили на острове. Все они улыбнулись Полю, и он ответил довольной улыбкой. Их положение на корабле уравнялось. Он был уже законным пассажиром, поскольку капитан согласился его принять. Все четверо расселись вокруг стола. Поль тоже присел на стул, сдвинув на край свой головной убор. Вошел капитан, и все поднялись с мест. Поль тоже встал. Капитан сел во главе стола, и все тоже сели. Капитан, ни на кого не глядя, сказал:

– Следующий наш причал в Панаме. – И посмотрев на Поля, он спросил: – Мсье Дожер, вы знаете географию?

Поль не нашелся, что ответить. Капитан задал другой вопрос:

– Вы знаете, где находится Панама?

– Это в Америке, – ответил Поль и тут каким-то внутренним чутьем понял, что пароход движется, хотя никакого толчка не было. Поль вскочил со стула, подошел к окну, высунул голову наружу. Коралловая коса уходила в сторону. Теперь был виден только ее край. Поль возвратился к своему стулу. Все теперь испытующе смотрели на него. Пал-Пол, теперь уже окончательно Поль, широко улыбнулся и повторил слова капитана:

– Следующий причал в Панаме.

И все тоже улыбнулись, даже капитан слегка усмехнулся. Когда Поль сел на свой стул, капитан сказал:

– Ваш самолет летел на остров Нуку Хива. Откуда он взлетел?

– Из Папита, – ответил Поль. Он хорошо это помнил.

– Какой марки был ваш самолет?

И Поль уверенно ответил:

– Лакхид Сириус.

– Кем был ваш отец? – спросил капитан.

– Он писал книги, статьи. Это культура и языки Океании.

И тут Роже радостно воскликнул:

– Жорж Дожер?

– Да, – ответил Поль.

Бернар тоже радостно подхватил:

– И как я раньше не догадался!

Но тут же они оба стали серьезными.

– Я не знал о его гибели, – сказал Бернар.

Поль осмелел, осознав, что французская речь ему теперь стала понятна, и он может, пусть с ошибками, говорить свободно.

– Почему же меня никто не искал? – спросил он.

В его памяти возникли эпизоды на атолле. Одиннадцатилетний мальчик, питаясь сырыми креветками, неумело связывает пальмовые стволы. Проходят изнуряющие дни и месяцы. Он плывет на пальмовых стволах по океану, выждав тихую погоду и попутное течение, плывет к виднеющемуся на горизонте острову, надеясь найти цивилизованных людей, и попадает к дикарям. Когда он подплывал к острову, его окружили акулы. Плохо скрепленные стволы стали разъезжаться. Он в отчаянии кричал. Никто не приходил на помощь.

Поль продолжал говорить, уже агрессивным тоном:

– Маркизы это французский протекторат! – Слова одно за другим всплывали в памяти. – У вас пароходы, самолеты, моторные лодки. Почему ваш пароход пришел только теперь? Где вы были раньше?

За столом все молчали. У них были озабоченные лица. Капитан сказал:

– Нам было не до Маркизов. Недавно закончилась мировая война.

– Мировая война? – воскликнул Поль. – Недавно? Мировая война закончилась, когда я еще не родился!

Тут все как-то странно переглянулись, а Роже улыбнулся. Капитан серьезно сказал:

– Вы имеете ввиду первую мировую войну. Год назад закончилась вторая мировая война.

– Вторая? – озадаченно спросил Поль. – И опять мировая? Из-за какого-нибудь убийства в Сараеве?

Тут Роже рассмеялся. Он спросил:

– Мсье Дожер, вы тогда в детстве еще не читали газет?

– Нет, – признался Поль.

– Значит, вы не знаете, что такое фашизм?

– Знаю, – сказал Поль. – Я читал журналы. Детские. И слышал радио. Фашисты – это в Испании.

Роже спросил:

– Может быть вы слышали по радио, или в журналах читали такое имя – Адольф Гитлер?

– Да, – ответил Поль, напрягая память. – Гитлер – социалист. Мой отец тоже был социалист.

Капитан заинтересованно спросил:

– И что вы помните о Гитлере?

– У моего отца был друг Отто Кирхбаум. Он был ученый. – Поль напряг память, вспоминая слово, и вспомнил: – Антрополог. Он плавал с моим отцом по Океании, искал расы. Гитлер его приглашал. Гитлеру тоже было интересно, какие расы в Океании.

– И что вы еще знаете о Гитлере? – спросил капитан.

Повидимому, этот разговор развлекал этого серьезного человека. Поль продолжал вспоминать:

– Я видел в журналах снимки Гитлера. Было написано: Гитлер – талантливый оратор. По радио говорили, он вождь рабочего класса Германии. Когда социалисты победили, Гитлер стал… – Поль запнулся, вспоминая трудное слово.

Откровенно улыбающийся Роже подсказал:

– Канцлером.

Поль повторил:

– Канцлером.

В каюту вошла женщина лет около сорока со стопкой книг в руках. Поль уже видел ее в толпе любопытных, когда впервые поднялся на палубу парохода. Женщина положила стопку книг перед капитаном и серьезным изучающим взглядом уставилась на Поля. Капитан представил его:

– Мсье Дожер, – и обращаясь к Полю, представил женщину: – Мадам Туанасье, наш библиотекарь.

Поль, как его учили в детстве, поднялся со стула, наклонил голову. Мадам Туанасье тут же отвела глаза, поскольку, когда Поль встал, стало видно, что он не просто голый, а совсем голый. Поль снова уселся на стул, нисколько не смутившись: он еще не вошел во вкус ритуалов белой цивилизации. В нем еще оставался Пал-Пол. Мадам Туанасье села на свободный стул. Капитан раздраженно спросил помощника:

– Лейтенант, что там с одеждой?

– Я вызвал старшего стюарда, – отозвался Госсен.

Капитан, переводя светскую развлекательную беседу на серьезный тон, сказал:

– Адольф Гитлер объявил германскую расу ведущей в мире. С целью подчинения мира германской расе он захватил почти всю Европу.

– Как Наполеон Бонапарт? – спросил Поль.

– Наполеон в завоеванных странах устанавливал демократию, – строго пояснил капитан. – А Гитлер завоевывал народы с целью превратить их в рабов германской расы. Пока вы отдыхали на острове Хатуту, весь мир охвачен был войной.

Поль заметил, что мадам Туанасье со строгим одобрением слушает капитана. Слова «пока вы отдыхали на острове» показались Полю оскорбительными. Он сказал:

– Войны были всегда. Я учил историю. Всегда кто-то кого-то завоевывал.

За столом все притихли. Никто больше не улыбался. Капитан, глядя на Поля, говорил:

– Таких войн еще не было в истории. Некоторые большие города были полностью уничтожены. Гитлер уничтожал миллионы людей низших по его мнению рас. Были созданы новые виды оружия, способные уничтожать миллионы людей. Была создана атомная бомба. Одна такая бомба может уничтожить целый город. На этой войне погибло более ста миллионов людей.

Поль помрачнел. Он помнил: население Франции было сорок миллионов. Он по привычке загнул четыре пальца. На руках осталось шесть пальцев. Это значит, еще одна Франция, и два пальца – половина Франции. Всего: две целых и еще половина Франции. Поль поднял глаза и увидел, что все смотрят на его пальцы. В ушах его звучали оскорбительные слова «пока вы отдыхали на острове». И он сказал:

– Я вижу, вы многое преуспели, пока я отдыхал на острове.

Роже опустил голову, скрывая улыбку, а мадам Туанасье холодно спросила:

– Кого вы подразумеваете, мсье Дожер? «Вы многое преуспели». Кого вы подразумеваете под этим «вы»?

– Кого? – переспросил Поль. – Вас. Белых.

Роже попытался обратить это в шутку:

– Вот видите? – сказал он. – Опять возникает вопрос о расах. Так что Гитлер не так уж и оригинален в своей расовой теории.

– Оставим теории, – строго сказал капитан и обратился к Полю: – У вас была мать?

– Да.

– Где она находилась в момент аварии?

– Она осталась на Таити.

– Она сотрудничала с вашим отцом?

– Она была художница. Она изучала искусство маори в Новой Зеландии.

Капитан раскрыл верхнюю книгу. Это были не книги, а кожаные папки со вшитыми листами. Он тотчас отложил верхнюю папку, раскрыл следующую. И только в третьей папке он нашел нужные листы. Перебирая листы, он проворчал вполголоса:

– В конце концов, это было дело вашей матери – поднять вопрос о розысках вас и вашего отца. – Тут он углубился в один из листов. – Вот, – сказал он. – Указан свидетель, который видел, как взорвался самолет у самого берега Нуку Хива. Была послана моторная лодка, и были обнаружены обломки самолета. Губернатор связался с островом Хива-Оа. Оттуда было послано сообщение на Таити. Десятое ноября тысяча девятьсот тридцать четвертого года.

– Который теперь год? – спросил Поль.

Вместо капитана ответил шустрый Мишель:

– Сегодня двенадцатое декабря тысяча девятьсот сорок шестого года.

Поль подсчитал про себя: значит, ему было теперь двадцать три года, через четыре месяца исполнится двадцать четыре. Потерянный год, наконец, нашелся. Капитан, не отрываясь от чтения, проговорил:

– Да. Запись сохранилась. От Папита взлетел самолет Лакхид Сириус, на котором был Жорж Дожер со своим сыном Полем. О парашютах и оснащении ничего не сказано. – Капитан поднял глаза: – Всё логично. Все были уверены в вашей гибели, и какие-либо розыски считались бессмысленными. – Капитан снова углубился в листы, а потом поднял голову и сказал безразличным тоном: – Прошу всех выйти и оставить меня наедине с мсье Дожером.

Это было для всех неожиданностью. Люди с недоуменными лицами молча поднялись со своих мест и направились к выходу. Мадам Туанасье продолжала сидеть на месте.

– Я думаю, это ко мне не относится? – спросила она с улыбкой.

У нее была красивая улыбка. Как у Соу-Най.

– Относится, – сказал капитан тем же безразличным тоном.

Мадам Туанасье перестала улыбаться, сказала нарочито спокойно:

– Все архивные хроники находятся под моим ведомством. Я должна их буду отнести к себе в архив.

– Пожалуйста, – сказал капитан, придвигая к ней стопку кожаных папок. – Но эта папка останется у меня.

И он указал глазами на раскрытую перед ним папку. Мадам Туанасье сухим официальным тоном заявила:

– Вы не имеете права изымать документацию из архива экспедиции.

– Я капитан корабля, – всё тем же базразличным голосом сказал капитан.

Мадам Туанасье поднялась, взяла со стола стопку папок и вышла. Осмелевший было Поль насторожился. Теперь он оставался наедине с капитаном.

– Мсье Дожер, такое имя – Томас Диллон – вам ничего не говорит? – спросил капитан, не отрываясь от бумаг.

Поль помедлил и ответил:

– Он изучал культуру маори в Новой Зеландии.

Капитан пробормотал, продолжая читать бумаги:

– Как всё же много людей интересуются культурой Океании…

Поль привстал с места, заглянул в бумаги. Часть листов была напечатана на пишущей машинке, некоторые листы исписаны от руки. Разучившийся читать, тем более вверх ногами, Поль снова нервно опустился на стул. Возникло желание быстро схватить эту папку и бросить в открытое окно. Там океан. Но это было нельзя. Капитан поднял голову, посмотрел на Поля.

– Томас Диллон был убит в доме вашего отца за час до вашего отлета. Дежурный взлетной площадки сообщил, что самолет Лакхид Сириус с Жоржем Дожером и его сыном улетел в неизвестном направлении. В этот же день самолет взорвался у берега Нуку Хива. Сообщение об этом пришло в Папит только через неделю. Всю эту неделю шло следствие. Дело осложнялось тем, что американский подданный был убит французом на территории французского протектората. Из дела по убийству Диллона следует, что убийцей был Жорж Дожер. По получению сообщения о гибели самолета с пассажирами дело было закрыто.

Капитан продолжал смотреть на Поля. Поль молчал. Капитан положил перед Полем несколько листов. Поль с трудом разобрал несколько фраз, отпечатанных на пишущей машинке. Половина слов была малопонятна. Строчки, вписанные от руки, были совсем непонятны. Капитан спросил:

– Вы всё поняли, что я вам рассказал? – Поль кивнул. – Я изложил вам всё, что здесь сказано. Я могу вам всё это прочесть вслух, только будет длинно. И здесь много юридических терминов. В изложении малограмотной таитянской полиции вам это будет непонятно. – Поль снова кивнул. Капитан продолжал: – Вам, вероятно, хочется это прочесть самому. Вы можете взять в библиотеке элементарный словарь и читать эту документацию здесь, в моей каюте, в моем присутствии. А сейчас я эту папку положу в сейф.

Капитан поднялся, открыл сейф, положил в него папку, закрыл сейф. Поль сразу понял, что железный ящик это сейф, и сейф трудно взломать. Он повторил:

– Сейф.

– Вероятно, вы хотите знать, где ваша мать, – сказал капитан. Поль опять кивнул. – Пройдемте в радиорубку. Радист свяжется с Папитом.

Поль стал оборачивать тапу вокруг талии: следовало как-то приодеться.

Когда они вышли из каюты, снаружи их ожидал старший стюард. Капитан представил их:

– Мсье Сонар, старший стюард. Мсье Дожер.

Они втроем прошли в радиорубку – комнату, тесно заставленную громоздкой аппаратурой. Остановились у кресла радиста, сидящего за пультом. Вторым радистом была женщина. Она что-то передавала на английском языке. Она обернулась на пришедших и, конечно, уставилась на Поля. Однако, в лице ее не было любопытства. Взгляд сонный и бессмысленный. Блондинка с узкими кистями рук, гораздо уже, чем у женщин королевства Хатуту. Капитан изложил задание: связаться с Папитом и узнать, что известно о мадам Сибил Дожер. Радист обратился к блондинке:

– Сейчас лучше на немецком передатчике.

Блондинка поднялась с кресла, потащила за собой несколько проводов на другую сторону комнаты. Поля поразила ее фигура. При тонкой талии у нее были очень широкие бедра. У некоторых женщин королевства Хатуту тоже широкие бедра, но у этой блондинки бедра иной формы. Проход был тесный, и блондинка, проходя мимо Поля, невольно задела его бедром. Поль проводил ее взглядом. Она остановилась у немецкого передатчика, стала подключать провода. В сочетании с узкой талией ее ягодицы казались непомерно объемистыми. Сверху они были обтянуты узкой юбкой, а поскольку юбка была прямая, невозможно было определить, где кончаются ягодицы, и как они скругляются внизу. Поль стоял близко, достаточно было протянуть руку, чтобы провести ладонью по этим скруглениям. Но это было нельзя. Здесь другие нравы. Капитан сказал:

– Мсье Сонар, пока они связываются с Таити, позаботьтесь об одежде мсье Дожера.

Они втроем вышли из радиорубки. Капитан снова обратился к стюарду:

– Вы, конечно, уже знаете о Поле Дожере то, что знают все на корабле. Белый человек, проведший на Хатуту двенадцать лет. Когда вы его оденете, ознакомьте его с местами общего пользования. Как пользоваться душем, телефоном, он этого еще не освоил. Мсье Дожер, вам понятно, что я говорю? – Поль кивнул. – И не кивайте головой. Говорите. Вам нужно вспомнить французский язык. – Капитан снова обратился к Сонару: – Вам понятно?

– Да, капитан.

– Объясняйте ему всё. Лейтенант Госсен указал его каюту?

– Да, капитан.

– Проводите его в каюту. Потом покажете ему кают компанию, столовую и прочее.

Капитан стал спускаться куда-то вниз по узкой лесенке, а Сонар повел Поля по кораблю. Поль запомнил наставление капитана: «не кивайте головой, говорите». И, указывая на пушки, он спросил:

– Пушки?

– Пушки, – подтвердил Сонар.

– Это военный пароход? – спросил Поль.

– Бывший военный немецкий корабль. После войны его отвели Франции по репарации. А военное министерство списало его по старости. Теперь его предоставили исследовательской экспедиции. Это первая послевоенная экспедиция во Французскую Полинезию.

Поль сказал:

– Мне теперь понятно, почему он покрашен в белое.

Сонар пояснил:

– Никакой символики. Просто на базе было много белой краски, и она оказалась дешевле.

Они спустились в узкий коридор со множеством дверей. Стюард открыл ключем одну дверь.

– Это ваша каюта. Запомните номер: тридцать первый. – и он указал номер на двери, выписанный от руки коричневой краской.

Маленькое помещение. Узкая кровать, над ней полка. Консольный столик. Узкий шкаф. Всё это привинчено к полу и стенам. Напротив кровати умывальник. Больше здесь ничего не могло поместиться. Потолок низкий, круглое окно. Поль снял головной убор, положил на кровать.

– Иллюминатор, – сказал Сонар, показывая как открывать и закрывать иллюминатор.

– Иллюминатор, – повторил Поль, глядя в зеркало, вделанное в дверцу шкафа.

в зеркале было его отражение. Ему часто приходилось видеть свое отражение: в луже перед домом художника, в маленьком озере под переходным бревном, в круглом горном озере. Но то были отражения в воде, когда он смотрел вниз, стоя на четвереньках.

Здесь было другое. Здесь он видел перед собой очень загорелого белого человека в набедренной тапе с космами разноцветных волос на голове. Потеки краски на лице и на груди, напряженный взгляд немигающих глаз. Казалось, Поль мог с ним заговорить, и тот человек в зеркале ответит. Поль дотронулся рукой до волос, отражение повторило жест. Он пытался вспомнить то отражение, которое видел двенадцать лет назад. Круглолицый мальчик с белесыми волосами, упрямая скобка мальчишеского рта. Он отвернулся от зеркала. Ему казалось, что когда он опять посмотрит туда, он увидит себя таким, каким был тогда. Но когда он опять взглянул в зеркало, там был чужой взрослый человек. Лицо по мужски угловатое, с заостренными чертами. А стюард стоял рядом и ждал. Лицо его бесстрастно и, казалось, лишено возраста. Поль вспомнил из своего детства официантов в приличных ресторанах. У них были такие же лица.

– Двенадцать лет вы не смотрели в зеркало? – спросил мсье Сонар.

– Двенадцать лет я не смотрел в зеркало, – повторил Поль, стараясь отчетливо выговаривать слова.

– Душ в коридоре, – сказал Сонар. – Возьмите полотенце.

Они вышли в коридор. Сонар открыл узкую дверь. Маленькое помещение. Железная перегородка, не доходящая до потолка. За перегородкой углубление в полу. Пол мокрый. Сонар показывал пальцем, поясняя:

– Краны. Холодная вода. Горячая. Мыло. Вода соленая, океанская. Когда помоетесь, поверните этот кран. Это пресная вода. Она будет идти не больше двух минут. Для ополаскивания от соленой воды. Пресную воду на корабле экономят.

Поль отчетливо повторил:

– Пресную воду на корабле экономят.

Он встал под рожок душа.

– Снимите набедренную повязку, – напомнил Сонар. Поль повиновался. – Регулируйте воду. – Поль повернул кран, пошла горячая вода. Поль тотчас выскочил из-за перегородки.

– Регулируйте, – сказал Сонар. – Другой кран – холодная вода. – Поль протянул руку за перегородку, стал вертеть краны, повторяя вслух:

– Регулирую воду. Горячая вода. Холодная вода.

Когда вода стала чуть теплая, Поль встал под душ. Сонар вышел. Поль стал намыливать голову. Сразу защипало глаза. Поль намылил грудь, спину, живот, яйца. Зачем белые люди моются? Достаточно каждый день купаться и плавать, чтобы быть чистым. Вытираясь полотенцем, он смотрел на себя в зеркало. Почти вся краска с лица смылась, с груди и рук тоже смылась. Некоторые пряди на голове оставались красными. Кое-где концы прядей выцвечены. Остальные волосы неровного цвета сухого камыша, или выцветшей травы. Поль повесил полотенце на крюк, стал разглядывать себя в зеркале. Белый человек. Дело не только в цвете кожи и строении лица. Мужчины королевства Хатуту ниже ростом, коренастые. Ноги их немного короче. Шеи тоже. Тибу-Тов тоже был высокого роста. Но его широкие плечи округлые, не торчали углами как у Поля. Он уже видел четырех мужчин почти голыми. Они были толще Поля, но не коренастые, как мужчины королевства. Даже низкорослый мускулистый Леон походил своей фигурой больше на худого Поля, чем на коренастых мужчин острова Хатуту. Поль не видел белых женщин голыми, однако мог их сравнивать с женщинами Хатуту. Соу-Най казалась длинноногой среди других женщин, но у двух белых женщин, которых Поль успел рассмотреть, ноги были не короче, чем у королевской дочери. Длинные ноги у белых женщин – норма. Поль вспомнил анемичную радистку, блондинку с широкими бедрами, ее узкие руки с длинными пальцами, вспомнил, как она коснулась его своим бедром, проходя мимо, и увидел в зеркале, как его член начал увеличиваться. В дверь постучали. Поль приоткрыл дверь. Показалась голова старшего стюарда.

– Ваше белье, мсье.

Он протянул Полю майку и трусы, затем повернулся назад, и через его голову Поль увидел белую женщину, встретился с ней глазами. Это была молодая девушка с пухлым лицом и маленькими коричневыми глазами. Поль открыл дверь пошире, чтобы рассмотреть девушку, но Сонар взял из ее рук стопку одежды и снова прикрыл дверь настолько, чтобы только можно было подать Полю одежду. Очевидно, Сонар считал неприличным, что девушка видит Поля голым. Принамая одежду, Поль опять встретился глазами с молодой девушкой, и она при этом хихикнула. Сонар повернулся к ней, сказал:

– Кларетт, можешь идти.

И девушка ушла.

– Кто это? – поинтересовался Поль.

– Стюардесса. Она заведует бельем. Это ваша одежда. Я старался подобрать ваши размеры. Лейтенант Госсен поручил отвести вас к врачу на осмотр.

Полю вспомнились из детства медицинские осмотры, уколы, которых он панически боялся. Он спросил:

– Врач делает уколы?

– Не знаю.

– У врача надо раздеваться?

– Конечно.

Держа в руках новенькую белую майку, Поль спросил:

– Может быть, не одеваться теперь, а потом одеться, после осмотра?

Это он спросил из вежливости, чтобы не заставлять людей ждать, пока он будет одеваться и раздеваться, хотя ему очень хотелось сразу надеть на себя всё, что принес Сонар. Но Сонар ответил:

– Оденьтесь. Неудобно по кораблю ходить голым.

И Поль тут же стал поспешно одеваться. Верхняя рубашка и шорты показались ему верхом элегантности. Когда он готов был уже надеть брюки, Сонар остановил его:

– Шорты – верхняя одежда. Брюки на них не надевают. Носки тоже не надо надевать. Сандалии носят на босу ногу. К ужину вы можете надеть брюки и носки с ботинками. Потом я принесу вам еще пиджак.

– А пиджак какого цвета? – живо спросил Поль.

Корабельный врач был пожилой мужчина с толстым носом. Это было похоже на те медицинские осмотры из детства.

– Высуньте язык. Скажите а-а-а.

Врач завел Полю веки, осмотрел глаза, заставил прочесть мелкие буквы, прощупал железы под мышками, выслушал стетоскопом. Поль никак не мог вспомнить слово, спросил:

– Это что?

– Стетоскоп, – ответил врач.

Поль повторил:

– Стетоскоп.

Потом врач заставил Поля низко нагнуться, заглянул в задний проход. Затем он заставил Поля поднять одну, потом другую ногу, раздвигая пальцы ног. А потом он слегка сжал головку члена и ощупал яйца. Поль спросил:

– А женщин вы тоже осматриваете?

– А как же, – ответил сурово врач.

– И тоже у них всё это щупаете? – спросил Поль.

– Да, – так же сурово ответил врач и вдруг добродушно улыбнулся: – Завидуете?

Поль не ответил на улыбку, он еще не проникся юмором белых людей. Укол всё же врач ему сделал. В ягодицу.

После врача старший стюард Сонар привел Поля в кают-компанию. Здесь были кресла, большой стол, пианино. Всё это было белым, но не покрашено в белую краску, а натурально белым. Кресла белой кожи, стол и пианино белой полировки. Ковер тоже белый с бледными серыми узорами.

– Вам нужно освоить телефон, – сказал Сонар. – Вы раньше говорили по телефону?

– Да, – ответил Поль. – Говорил. Только телефон был не такой.

Сонар подошел к телефону, висящему на стене.

– Попробуйте сами позвонить, – предложил он. Поль подошел, снял трубку, спросил:

– Где… – он забыл слово, подумал, вспомнил: – Зумер.

– Зумерными телефонами давно не пользуются, послушайте трубку.

Поль приложил трубку к уху. Послышался раздраженный мужской голос:

– Коммутатор!

Поль тотчас повесил трубку. Сонар спросил:

– Коммутатор ответил?

– Коммутатор ответил, – машинально сказал Поль.

Сонар пояснил:

– Коммутатор находится рядом с радиостанцией, где мы с вами уже были. Оператор соединит вас с любым абонентом. Попросите, например, библиотеку.

Поль опять снял трубку. И опять в трубке раздалось:

– Коммутатор.

– Я прошу библиотеку, – сказал Поль в трубку и посмотрел вопросительно на Сонара, а тот сказал:

– Если библиотека ответит, спросите, можно ли зайти взять книгу.

И тут в трубке раздался официальный женский голос:

– Библиотека.

– Можно зайти взять книгу? – повторил Поль слова Сонара.

Женский голос ответил:

– Библиотека закрыта. Зайдите завтра.

Голос по телефону был неузнаваемый, но Поль понял, что это мадам Туанасье. После паузы она спросила:

– Кто это говорит?

– Поль Дожер, – ответил Поль и тут же объяснил: – Это мсье Сонар учит меня говорить по телефону.

– Вам действительно нужна книга, или вы просто осваиваете телефон?

– Нужна, – сказал Поль.

– Какая книга?

Поль вспомнил слова капитана «элементарный словарь» и сказал:

– Элементарный словарь.

– Вы сейчас где находитесь?

Поль обратился к Сонару:

– Где мы находимся?

– Это кают-компания.

– В кают– компании, – ответил Поль в трубку.

– Это мне по пути, – ответила мадам Туанасье. – Я сейчас вам занесу словарь.

В трубке раздался щелчок. Разговор окончен.

– Теперь вы знаете, как говорят по телефону, – сказал Сонар.

Поль машинально провел пальцем по полированной крышке пианино.

– Пианино вы, вероятно, видели в детстве.

– Видел, – ответил Поль.

Сонар открыл крышку, нажал клавишу, сказал:

– Это немецкое пианино фирмы «Беккер». Лучшая фирма в мире. На нашем корабле несколько человек умеют играть на пианино. Это очень красиво.

Поль понял, что мсье Сонар, превышая свои обязанности утилитарного путеводителя по кораблю, пытается приобщить его к эстетике белой цивилизации. Поль присел на кожаный табурет перед клавиатурой. Клавиши показались ему маленькими, игрушечными. Поль понял, что он вырос, и все предметы, которые он видел в детстве, кажутся ему теперь маленькими. Он дотронулся пальцами до клавишей, соизмеряя их размер со своими руками. И Поль на этих маленьких игрушечных клавишах заиграл «Норвежский танец» Эдварда Грига. Пальцы казались чужими, но механическая память подсказывала нужные движения, и Поль продолжал медленно аккуратно перемещать пальцы по клавишам, пока не дошел до модуляции. Тут начинались короткие аккорды в тесных обращениях. Пальцы стали ударять между игрушечных клавиш, и Поль прекратил игру. Лицо Сонара застыло обескураженно. Он даже приоткрыл рот, как жители Хатуту, когда их что-то поражало.

Отец Поля утверждал, что каждый культурный человек должен уметь стрелять из пистолета, печатать на пишущей машинке, водить автомобиль, играть на рояле и знать какой-нибудь иностранный язык. Стрелять и водить автомобиль отец учил Поля сам. Английскому языку его учила мать. А для уроков фортепиано наняли учительницу. Три раза в неделю. Это были мучительные часы. Упражнения и гаммы нагоняли на Поля отчаянную тоску, выливавшуюся порой в истерики. Во время одной такой истерики, когда Поль начал хлопать крышкой пианино и пинать его ногами, отец дал ему две пощечины и поставил конкретное условие: уроки музыки прекратятся, если Поль безукоризненно выучит «Норвежский танец» Грига. Эта короткая пьеска рассчитана на третий год обучения, а Поль учился музыке лишь полтора года. Но он тут же приступил к «Норвежскому танцу». До боли напрягая скулы, Поль такт за тактом заучивал пьесу, и когда она была готова, родители собрали гостей. Мама была в вечернем платье. Поль сыграл «Норвежский танец» без единой ошибки. Когда гости поаплодировали, Поль закрыл крышку пианино и объявил, что никогда больше не откроет ее. Отец сдержал обещание, и уроки музыки прекратились.

Сонар продолжал смотреть на Поля с величайшим удивлением.

– Что это? – прозвучал строгий голос мадам Туанасье.

Она стояла в дверях кают-компании с книгой в руке.

– «Норвежский танец» Грига, – ответил Поль и добавил: – Дальше я забыл.

– Вы играли в детстве? – спросила она, подходя к Полю.

У нее была очень стройная фигура. Женщины ее возраста на острове Хатуту не имели таких тонких талий. И таких аккуратных грудей. Впрочем, ее груди, вероятно, поддерживались какими-нибудь конструкциями одежды.

– Я играл в детстве, – ответил Поль.

Она сказала холодным тоном:

– Я мечтала в детстве научиться игре на фортепиано.

– А почему вы не научились? – спросил Поль, глядя на ее грудь.

– Я выросла в рабочей семье, – ответила с достоинством мадам Туанасье, полагая ответ исчерпывающим. – Это детский словарь, – и она протянула Полю книгу. – Думаю, что в первую очередь вам следует восстановить лексикон, которым вы обладали в детстве, когда вам было одиннадцать лет. Просмотрите словарь. Когда вы его освоите, вы сможете пользоваться полной энциклопедией для освоения современного французского языка.

Поль раскрыл словарь. Почти каждое слово было пояснено картинкой. Тут он вспомнил, что следует поблагодарить, и сказал:

– Спасибо, мадам Туанасье.

– Вы запомнили мое имя, – тем же холодным голосом сказала мадам Туанасье. – Это значит, у вас хорошая память. Вы быстро восстановите лексикон.

И она пошла к выходу. Когда, выходя, она открывала дверь, под ее блузкой отчетливо проступила лямка бра и застежка на спине. Все белые женщины носили бра, которые расстегивались и застегивались на спине. Поль знал это еще в детстве, но не придавал этому значения. У женщин должны быть гибкие руки, чтобы застегнуть на спине застежку.

Из кают компании они пошли вдоль борта мимо различных помещений. Солнце зашло. Часть неба заволокло тучами. Сонар свернул в широкий коридор, указал на закрытую дверь:

– Библиотека.

Поль вслух прочел надпись:

– Библиотека. Часы работы. Десять. Семь. Перерыв. Два. Четыре.

Они спустились в знакомый коридор с каютами. Сонар спросил:

– Вы запомнили номер вашей каюты?

– Тридцать первый.

– Верно. Вот ваш ключ. Ужин в восемь часов.

И Сонар указал на круглые часы в торце коридора. Поль уставился на часы. Он не сразу понял время.

– Семь уже было, – сказал он.

– Когда большая стрелка будет на двенадцати…

– Когда большая стрелка будет наверху, – вспомнил Поль, – а маленькая на… восьми… – Поль нашел римскую восьмерку.

– Верно, – подтвердил Сонар. – Тогда и будет ужин. Вы помните, где столовая? Я вам показывал.

– Помню. – Поль повернул ключ своей двери, а Сонар заспешил по своим делам. В каюте Поль включил свет, как его научил Сонар, снял шорты и надел брюки. Посмотрел в зеркало. Красиво. Он надел носки и ботинки. Посмотрел в зеркало. Красиво. Сонар обещал дать пиджак.

Поль всё же перепутал помещения столовой и вошел в столовую командного состава. За столиками сидели мужчины, большей частью в военной белой форме. За одним из столов он сразу узнал капитана. Подошел матрос в полной матросской форме.

– Мсье, вы перепутали помещения. Столовая экспедиции по другому борту.

Еще только подходя к столовой, Поль услышал громкие разговоры и смех. Двери и окна были распахнуты для создания сквозняка. После душных коридоров вечерняя прохлада освежала. Когда он вошел, разговоры притихли. Некоторые мужчины были в шортах, но большинство, как и Поль, в брюках. А некоторые так и в пиджаках. Женщины нарядны. Гладко причесанные волосы, ярко накрашенные губы, цветастые платья и блузки с остро приподнятыми плечами. Поль понял, что такая теперь мода. Сервировка столов, колье, серьги, браслеты и прочие украшения женщин – всё это сверкало в ярком электрическом свете. От одного из столов поднялся Роже, махнул рукой. Поль подошел.

– Это ваше место, мсье Дожер, – и Роже указал свободное место напротив.

Поль сел. Стало больно. После укола ягодица болела. Рядом с Роже сидел коренастый Леон и женщина с каштановыми волосами. А Рядом с Полем сидели Бернар и краснолицый молодой человек, вероятно, ровесник Поля. Роже стал всех представлять. Краснолицый оказался студентом, изучающим флору тропических морей, а женщина с каштановыми волосами была известным ботаником.

– А я вас не сразу узнал, – сказал Бернар. – В одежде вы совсем другой.

Бернар был в голубом пиджаке, а Роже в белом пиджаке с золотыми точками. Поль сказал:

– Старший стюард обещал дать мне пиджак, наверное, забыл.

– Вероятно, цивилизованная одежда несколько тяготит вас, – сказал Роже. – По первости. Я тоже сперва не узнал вас. Мы привыкли видеть вас в том виде, в каком вы появились на корабле. Так что если бы вы пришли сюда, на первый ваш ужин, обнаженным, никто бы вас не осудил.

– Даже наоборот, – сказала женщина с каштановыми волосами, и все рассмеялись.

Краснолицый студент сказал:

– Наша одежда – одна из тягот цивилизации.

И тут Поль увидел блондинку радистку с широкими бедрами. Она шла к нему между столами в сопровождении седого мужчины.

– Мсье Дожер, – сказала она. – Нас еще не представили. Я Мадлен Виронэ, радистка экспедиции.

Поль тотчас встал, Мадлен протянула ему руку, и он, наклонившись, поцеловал ей руку, как его учили в далеком детстве. Мадлен была в черном декольтированном платье, висящем на ней свободными складками, вероятно, для того, чтобы скрыть ее широкие бедра. Она слегка повернулась к седому мужчине и, глядя на Поля, сказала:

– Мсье Вольруи, заместитель начальника отдела протекторатов.

Поль понял, что Мадлен знакомит их по поручению мсье Вольруи. Седой мужчина протянул ему руку, Поль пожал его руку, и мсье Вольруи сказал:

– До сих пор я видел вас только мельком, когда вы впервые поднялись на борт. Теперь я вижу, вы начали осваиваться. Я знаю, вы дали запрос о вашей матери. К сожалению, администрация Таити рано кончает рабочий день. Завтра с утра мы пошлем еще один запрос и, надеюсь, получим ответ.

Поль ответил:

– Спасибо, – и, поскольку седой мужчина вежливо улыбался, тоже улыбнулся.

И тут мсье Вольруи сказал:

– Мсье Сонар сообщил мне, что вы прекрасно играете на фортепиано.

– Вот как? – Мадлен удивленно подняла глаза на седого мужчину, а потом перевела взгляд на Поля: – На нашем корабле только четыре человека играют на фортепиано. Вы пятый.

Поль хотел сказать, что он вовсе не играет, только одну детскую пьесу, да и ту забыл. Однако он еще не был уверен, что может правильно всё это сказать по-французски, и опять улыбнулся. Мсье Вольруи ушел к своему столу, Мадлен ушла за ним. Полю очень хотелось проводить ее взглядом, но все теперь смотрели на него, и он воздержался. Бернар провел носовым платком по лысине и сказал:

– Старые традиции и хорошие манеры не теряются, сколько бы времени не прошло.

Краснолицый студент тут же возразил:

– Старые манеры остались в довоенном времени.

Дама с каштановыми волосами сказала:

– Жизнь урегулируется, и старые манеры вернутся.

– Никогда! – отрезал студент.

Официанты и официантки разносили блюда. Перед Полем появилась тарелка с жареной рыбой и картошкой. Леон стал разливать по бокалам белое вино. Полю в детстве вина не давали. Впервые в жизни он поднял бокал с вином, сделал глоток. Ударило в нос. Во рту остался горький привкус. Поль обернулся к проходящему официанту, сказал:

– Гарсон! Воды! – и тут же понял: он никогда в жизни этого не говорил. Просто он видел этот едва заметный жест и слышал эти слова от отца и других людей в далеком детстве и теперь непроизвольно скопировал их. Удивительная вещь – память.

Но он тут же он понял, что здесь нельзя было этого говорить. Это был не один из ресторанов, которые он часто посещал с родителями. Это была корабельная столовая, где каждый получал определенную порцию еды. Это он понял по тому, как все на него мельком посмотрели. Мадам Туанасье, которую он еще раньше заметил за соседним столом, тоже посмотрела на него. Ее глаза при этом сверкнули в электрическом свете, и это был недоброжелательный взгляд. Но тем не менее фигура у нее была стройной, и декольте ее белого платья открывало ее не по возрасту молодые плечи и шею.

Всё же официант принес ему стакан воды, и Поль сказал:

– Спасибо.

После ужина почти все закурили. Женщины тоже. Очевидно война приучила всех курить. Роже протянул Полю открытую пачку сигарет. Поль закурил от зажигалки, которой щелкнул перед ним Бернар. Первая затяжка пахла бензином от зажигалки, и только после второй затяжки Поль ощутил вкус табака. Едкий сигаретный табак, вероятно, с какими-то примесями, не шел ни в какое сравнение с мягким травянистым табаком, который курили мужчины Хатуту, передавая свернутые в трубку листья из рук в руки.

Некоторые мужчины прихлебывали вино во время беседы. Бернар больше не пил. Он принял пилюлю из маленькой бутылочки и сказал:

– Как война всё портит. Даже простое вино стало другого вкуса. И крысы. Я не помню, чтобы до войны кто-нибудь увидел в Париже крысу.

Леон пояснил:

– Не стало порошков от крыс.

Роже сказал:

– Раньше говорили, что оккупанты всё забирают. Кто же забирает теперь? Хотя бы этот крысиный порошок?

Дама с каштановыми волосами сказала:

– Говорят, во всех парижских школах у детей заводятся вши.

Поль про себя подумал, что это мало походит на светскую беседу. Подошел Мишель.

– Снимки получились великолепные, – сказал он Роже и обратился к Полю: – Вы тоже хорошо получились, мсье Дожер. Фотографии сохнут в лаборатории. Я готовлю корреспонденцию в своем журнале, отправлю авиапочтой при первой оказии.

– Корреспонденцию? – спросил Поль.

– Вы произведете сенсацию в мире, – пояснил Роже. – Белый человек, обнаруженный на острове дикарей, проведший там двенадцать лет в отрыве от мира, не знавший ничего о мировой войне. Вас начнут осаждать корреспонденты уже в Панаме.

– Сенсацию, – повторил Поль.

Краснолицый студент сказал:

– Вы можете заработать целое состояние на репортажах, если будете требовать от корреспондентов деньги.

– И я буду первым репортером, – сказал с улыбкой Мишель. – Половина гонорара ваша. Начнем интервью. Прямо тут.

– Гонорар, интервью, репортаж, – серьезно повторял Поль незнакомые слова.

И Мишель начал:

– Где вы родились, мсье Дожер?

– В Париже.

– В каком месте?

– В нашем доме на улице де Ламбаль.

– Это ваш собственный дом?

– Это дом наших предков, – сказал Поль, повторяя забытое хрестоматийное выражение. – Я не знаю, что стало с домом. Говорят, многие города разрушены войной.

– Париж сохранился, – вставил Роже. – Французы недостаточно сопротивлялись фашистам, чтобы понести большие потери.

– Вы так считаете? – громко спросила мадам Туанасье.

Она поднялась с места, пододвинула свой стул, села ближе. Роже тут же ответил:

– А вы, мадам Туанасье, считаете, что Лондон, Дрезден, Берлин, Сталинград, Москва пострадали меньше Парижа?

– Оставим войну, она прошла, – оборвал разговор Мишель. – Приступаем к послевоенной сенсации. У вас был большой дом, мсье Дожер?

– Небольшой, – Поль почувствовал некоторую тревогу. – Два этажа. И сад вокруг дома.

– Неподалеку от дома Бальзака? – живо спросил краснолицый студент.

– Да.

– На фронтоне круглое окно?

– Да.

– Я помню этот дом! – воскликнул студент. – Он полностью сохранился. Поздравляю вас.

– Вы всё свое детство прожили в этом доме? – спросил Мишель.

– Нет. Когда я пошел в школу, родители сняли квартиру на Сан-Антуан. Рядом с моей школой.

– Где вы проводили школьные каникулы? – продолжал Мишель интервью.

– У нас был дом в Ницце. За Английским променадом. Там жила моя тетя. Сестра моего отца.

Поль начал нервничать.

– Я плохо знаю Ниццу, – признался краснолицый студент.

– Где получали образование ваши родители? – почти официальным тоном спросил Мишель.

– Мишель! – оборвал его Роже. – Этот человек провел двенадцать лет среди дикарей и только сегодня увидел людей из цивилизованного мира! Имейте чувство такта!

Мишель скорчил комическую мину:

– Роже, вы когда нибудь встречали репортера, у которого было бы чувство такта?

Все рассмеялись. Мадам Туанасье заметила:

– Пусть закаляется. Ему еще предстоит встретиться с парижскими репортерами.

И она закурила следующую сигарету.

– Вот что, Мишель, – сказал Бернар, снова проводя носовым платком по своей лысине, – Это мы привезли Дожера в нашей лодке из первобытного мира в цивилизованный. Наша обязанность облегчить переход мсье Дожера из одного мира в другой. Вы это понимаете?

– Понимаю, – и Мишель примирительно положил руку на плечо Бернара. – Простите, мсье Дожер, – и он положил вторую руку на плечо Поля.

В своей каюте Поль сразу же разделся. Только теперь он почувствовал, как стесняла его одежда, и какое это облегчение стать снова голым. Он полистал детский словарь, который ему дала заведующая библиотекой мадам Туанасье. Как долго он не держал в руках книги! Электрическая лампочка была над самым изголовьем. Полулежа на кровати, Поль углубился в незнакомые и полузабытые слова. Альпинист. Апостроф. Аэростат. Капитан знает об убийстве Томаса Диллона. Папка со следствием в сейфе капитана. Утром радисты запросят сведения о матери Поля, Сибил Дожер. И все узнают об убийстве. Хотя это было двенадцать лет назад, в Париже имеются архивы протекторатов. Было бы хорошо, если бы фашисты разбомбили во время войны здание архива. Но Роже сказал, что Париж мало пострадал от войны. Жаль, конечно, но зато уцелел их семейный дом на Ламбаль. Поль выключил свет. Расстояния в помещениях корабля экономились, и когда Поль вытянулся на кровати, то уперся ступнями в стену каюты. Сон приближался.

– Па! У меня глаза тоже голубые!

Мальчик стоял по пояс в пенистой воде прибоя. Лицо его было так разрисовано художником, что нельзя было разглядеть, где настоящие глаза и какого они цвета. А глаза были не голубые, как у Поля, а серые с зеленым или синим оттенком, но не такие, как у других жителей острова, не черные.

Глава 5. Белые женщины

Проснулся Поль от того, что захотелось ссать. Он зажег свет, встал с кровати, заглянул в иллюминатор. Черная ночь. Тогда он потушил свет и опять заглянул в иллюминатор. Вероятно, пароход шел быстро. Волны, уходящие назад, освещались корабельными огнями. Поль высунул руку наружу. Ветер и дождь. Поль опять зажег свет. Он хотел было поссать в умывальник, но тут захотелось срать. Надо было идти в уборную. Он вышел в коридор. Пусто. На часах в торце коридора обе стрелки торчали вверх. Полночь. После уборной он вошел в душевую по соседству. Горячей воды не было. После прохладного душа Поль мокрым вышел в коридор. Полотенце осталось в каюте. Он открыл дверь каюты, но тут увидел в конце коридора девушку, идущую в его сторону, и остановился. Это была Кларетт, заведующая бельем, как объяснил старший стюард Сонар. Она была в длинном халате. Приближаясь к Полю, она улыбнулась, не глядя на него. Она хотела пройти мимо, но Поль быстро взял ее за руку, остановил.

– Нет, нет, это нельзя, мсье Дожер, – сказала она, отвернувшись.

Поль непроизвольно вспомнил о табу. Однако здесь никаких табу не было.

– Что нельзя? – спросил он.

– Кто-нибудь может увидеть, что я разговариваю с голым мужчиной.

– Тогда зайдем в мою каюту, – сказал Поль. – Там никто не увидит.

И он распахнул дверь каюты. Кларетт посмотрела на него растерянно, как бы удивляясь такому простому решению проблемы. Воспользовавшись этой заминкой, Поль за руку завел ее в каюту, прикрыл за спиной дверь.

– Это нельзя, – повторила Кларетт.

– Но здесь же никто не видит.

– Мсье Дожер, вы считаете это приличным, когда девушка заходит ночью в каюту мужчины?

– А куда ты шла сейчас по коридору? – спросил Поль.

– В душ.

– Неправда. Ты прошла мимо двух душевых.

– Вы меня допрашиваете?

– Допрашиваю, – повторил Поль знакомое, но не совсем понятное слово. – Так скажи, Кларетт, куда ты сейчас шла?

– Откуда вы знаете мое имя? – спросила кокетливо девушка.

Поль привлек ее к себе, сказал всплывшее в памяти выражение:

– Я прочел его в твоих глазах.

– Мсье Сонар сказал, что вы плохо читаете.

– Ты веришь мсье Сонару?

– Конечно. Он мой опекун.

– Как это?

– Он был другом моего отца. Мой отец погиб при Дункирке. А когда моя мать умерла от пневмонии, мсье Сонар взял меня в свою семью.

– А где Дункирк? – спросил Поль.

– Это в Бельгии. Там была высадка. И было открытое место. Немецкие самолеты летели низко и расстреливали солдат из пулеметов. И бомбили. Погибло несколько тысяч французских солдат. И мой отец погиб. – Она отошла от Поля, открыла шире раму иллюминатора, сказала сочувственно: – Да, ведь вы же ничего не знаете о войне.

Каюта была тесной. Поль сделал два шага и очутился вплотную к девушке. Ей было не больше двадцати лет, но она уже знала войну. Между ними были миллионы погибших на войне людей, и теперь он не понимал, как продолжить разговор. Она спросила:

– А на Маркизах женщины тоже ходят голые?

– Конечно, – сказал он с облегчением.

Он обнял ее за пухлые плечи, провел рукой по ее спине и понял, что под ее халатом не было никакой одежды. Он повел рукой вниз. Мягкие округлые ягодицы. Пояс халата был завязан сбоку узлом. Поль потянул за конец пояса, и узел развязался. Поль развел лацканы ее халата. По сравнению с загорелой кожей незагорелая грудь показалась ослепительно белой. Кларетт положила руки ему на плечи, он обнял ее. Она потянулась к нему лицом, он опустил голову, и она полуоткрытым ртом захватила его губы. Он тоже полуоткрыл рот. Их губы слились. Это был первый поцелуй в его жизни. Женщины острова Хатуту не целовались. Они ласкали, терлись щекой о щеку, искусно играли мужским членом, обхватывали бедрами, нежно щекотали пальцами в промежности, но никогда не целовали. Ощущение первого поцелуя было необыкновенным. Невероятное сочетание чистой невинности и откровенной похоти. Поцелуй расслаблял и одновременно придавал силы. Поль чувствовал, как его поднявшийся член твердо уперся ей где-то под ребра. Он поднял ее на руки. Пухленькая Кларетт оказалась довольно тяжелой, но он с легкостью поднял ее на уровень своей груди и даже слегка подбросил, и при этом она тихонько взвизгнула. Он посадил ее на кровать, сел рядом. Они опять поцеловались. Поль не мог отвести глаз от ее белых грудей, сжимал пальцами то одну, то другую грудь. Она одной рукой обвила его шею, а другой повернула выключатель. Но в темноте он продолжал ощущать белизну ее кожи.

Выждав, когда тяжелое дыхание станет ровным, Поль потянулся к выключателю. Ему не терпелось снова увидеть это белое тело. Кларетт тотчас села, поджав под себя ноги. Поль включил свет. Она набросила на плечи халат, поднялась с кровати.

– Мне надо в душ, – сказала она.

– Пойдем вместе, – предложил он.

– Да вы что, мсье Дожер! – воскликнула она. – Нас же увидят вдвоем.

– Кто увидит? – спросил он. – Сейчас ночь. Все спят.

Кларетт искоса посмотрела на него.

– Спят? А вы наивный, мсье Дожер. Вы думаете, что только мы вот так?

Поль вспомнил, как в детстве он обсуждал со своими сверстниками подробности половой жизни взрослых. На острове Хатуту обсуждение не скрывалось, как и сама половая жизнь. А в Париже дети говорили об этом, как о скрываемой от них тайне. И взрослые действительно держали это в тайне.

Кларетт ушла в душевую. Поль оставил дверь каюты открытой, чтобы проследить, когда Кларетт выйдет из душа. И когда она вышла, он выскочил в коридор и затащил ее обратно в свою каюту.

– У вас нет чего-нибудь попить? – спросила она. Поль посмотрел на нее недоуменно.

– Попить? – переспросил он.

– Ну, зельтерская вода, или сода, – пояснила она.

– А где это берут? – спросил он.

– В киоске около столовой. Там еще всякие вещи продают. – Поль вспомнил, что видел такой киоск, когда шел в столовую. – У вас нет денег! – догадалась Кларетт. – Как я раньше этого не сообразила! Вы же с дикого острова. Вам не дали денег на карманные расходы? – Поль растерянно покачал головой.

– Мне здесь всё дают без денег, – сказал он.

– Без денег нельзя. Здесь все что-нибудь покупают: напитки, сигареты, шоколад, хорошее вино. Хотите, я вам одолжу денег на карманные расходы?

Поль был несколько обескуражен. Только теперь он вспомнил, что жизнь в цивилизованном мире зависит от денег. Одежда и еда не растут на деревьях, как на Хатуту. Эта пухленькая девушка, стюардесса, ответственная за белье, предлагала одолжить ему денег. Повидимому, это было проявлением щедрости. Он с особой нежностью обнял ее за плечи, сказал:

– Спасибо, Кларетт. Деньги мне пока не нужны. Если будет нужно, я попрошу.

И они опять поцеловались. После следующего полового акта Кларетт снова захотела пойти в душ, но Поль ее не отпустил.

– Зачем? – спросил он.

– Как зачем?

Они смотрели друг на друга. Кларетт сказала:

– Я понимаю. На Маркизах нет душа. Они ходят грязные.

– Они каждый день купаются, – возразил Поль.

Полулежа, он разглядывал ее. Загорелые плечи, руки, ноги, лицо. От груди до бедер ослепительно белая кожа, это очертания купального костюма, в котором она загорала. Он потрогал на ее бедре границу между загорелой и белой кожей. Она вдруг сказала игриво:

– А знаете, куда я тогда шла по коридору?

– Куда?

– Вот вы и спросили тогда, куда я иду. Вы подумали, что я иду в каюту какого-нибудь мужчины. А я правда шла в каюту одного мужчины. А вы меня перехватили. Он так, бедный, меня и не дождался.

– Кто он? – спросил Поль.

– А вы угадайте.

– А я его знаю?

– И очень даже хорошо.

Поль смотрел на нее озадаченно. В уме он перебирал мужчин, с которыми успел на корабле познакомиться. Кларетт весело рассмеялась.

– А вот я вас и обманула! Ни к какому мужчине я не шла. Я шла в кладовую белья за полотенцами, чтобы утром сразу разнести по каютам. Это моя обязанность.

Было непонятно, когда она шутила, а когда говорила правду. Коричневые женщины на острове тоже шутят, но всегда можно понять, правда это или шутка. Поль сжал пальцами ее загорелое пухлое бедро. А выше было белое тело. Он привстал, притянул ее вплотную к себе. Она больше не выключала свет, и он смотрел в ее глаза. Коричневые. На острове у всех глаза были черные. Он уснул в скрюченной позе: кровать была тесной. Сквозь сон он почувствовал, как она поднялась, надела халат. Открылась, а потом закрылась, дверь каюты.

Утром Поль проснулся от стука в дверь. В иллюминаторе утреннее пасмурное небо. Поль открыл дверь. Это была Кларетт. На ней была светлоголубая форма стюардессы. Губы и ресницы подкрашены. На согнутой руке она держала чистые полотенца.

– Ваше полотенце, мсье, – сказала она со слабой улыбкой.

Она положила полотенце на кровать, сняла с крюка старое. Поль схватил ее за руку. Она резко отдернула руку:

– Мсье?

Поль понял: она находилась при исполнении обязанностей на корабле. В коридоре она положила старое полотенце в белый мешок, постучала в дверь следующей каюты. Поль закрыл дверь, стал одеваться. В дверь снова постучали. Это был мсье Сонар. Он принес пиджак и рубашку, которую следует носить под пиджаком. Поль тут же на голое тело надел пиджак, посмотрел в зеркало. Пиджак был голубой в белую полоску. Сонар объяснил:

– К завтраку все обычно приходят в шортах и рубашках с короткими рукавами. У вас это есть. И вот, – Сонар вынул из кармана пачку бумажных денег. – Это капитан поручил передать вам деньги на карманные расходы. Завтрак в десять часов.

Когда Сонар вышел, Поль пересчитал деньги. Это заняло немало времени. Всего здесь было девяносто франков. Поль понятия не имел, что на них можно купить. Он рассортировал деньги на мелкие и крупные купюры. Мелкие он положил в карман рубашки, крупные в задний карман шортов. До завтрака оставалось более получаса, и Поль направился в радиостанцию. Блондинки с широкими бедрами, Поль теперь знал, ее звали Мадлен, не было. Седой радист сказал, что он уже передал запрос на Таити, и ответ будет через час. Поль направился в столовую. Здесь еще никого не было. Он остановился перед киоском, где продавались напитки, сигареты, шоколад. Поль долго разбирал надпись на бутылке безалкогольного напитка. В конце концов он понял, что надпись была по-английски. Кока-кола, и маленькими буквами указано, что напиток содержит натуральную вытяжку из колы. Вероятно, какое-нибудь новое английское изобретение. За прилавком стояла молодая женщина. Встретившись взглядом с Полем, она улыбнулась. Поль тоже улыбнулся, спросил:

– Мадемуазель, как ваше имя?

– Жустина, – ответила она и опять улыбнулась.

– А я – Поль, – сказал Поль.

– Я знаю, – сказала она лукаво. – Здесь все вас знают, мсье Дожер.

– А вот я вижу вас в первый раз, Жустина.

– И какое я произвожу впечатление?

Это был сложный вопрос. Поль начисто забыл, что означает слово «впечатление». Путаясь в словах, он сказал:

– Вы выглядите очень прекрасно. Хорошо. Мне нравится.

Жустина рассмеялась. Поль взглянул на другую часть киоска и замер. На полках стояли фотоаппараты, бинокли, даже подзорные трубы. На маленькой витрине под стеклом лежали бусы, браслеты, часы, кольца. Поль подошел к витрине. Несколько ручных часов. В детстве ему так хотелось иметь часы. Но когда он поступал в школу, директор предупредил родителей, чтобы детям часов не покупали, потому что в классе они постоянно смотрят на часы: скоро ли кончится урок. Таким образом, Поль никогда не имел ручных часов. И теперь он с большим интересом разглядывал часы в витрине. Рядом с часами были картонные кружочки. Поль понял, что на кружочках указана цена. Маленькие золотые часы стоили девятьсот франков. У Поля не было столько денег. А большие часы в тонкой сверкающей оправе стоили почему-то всего двести франков. Таких денег у Поля тоже не было. Он разглядывал самые красивые часы. Черный циферблат. Зеленые цифры. Зеленые и красные стрелки. Таких красивых часов он никогда еще не видел. Цена была выведена неаккуратно, от руки. Поль вгляделся и глазам не поверил. Пятьдесят франков! Вероятно, здесь была ошибка. Он обратился к продавщице, от волнения даже забыв ее имя:

– Мадемуазель, сколько стоят эти часы? – и он указал на черные часы.

Продавщица, даже не глядя на часы, а глядя на Поля, с улыбкой ответила:

– Пятьдесят франков.

Поль опять стал разглядывать часы в витрине. Были еще серебряные, выпуклые. Но черные были самые красивые. Ремешки для часов лежали отдельно. Они тоже были разные. Но черные часы были уже с ремешком. Поль спросил:

– А сколько стоит ремешок к этим часам?

Продавщица ответила:

– Часы продаются с ремешком. Он входит в стоимость часов.

Поль полез в задний карман, отсчитал пятьдесят франков, и еще не уверенный в том, что черные часы могут стать его собственностью, протянул деньги продавщице. Она сунула не считая деньги в кассу, достала с витрины черные часы, спросила:

– Вам их завести?

– А как это делается? – спросил Поль.

Она протянула через прилавок часы, показывая Полю завод.

– Это завод. Нужно заводить каждый день в одно и то же время. – Она покрутила завод, приложила часы к уху. – А так ставят время. Нужно слегка оттянуть головку.

И она, взглянув на свои собственные часы, перевела стрелки на нужное время, протянула часы Полю. Он приложил их к уху. Они тикали! Поль торжествовал. Он стал надевать их на руку. Продавщица протянула через прилавок руку, он протянул ей свою руку, она помогла ему застегнуть ремешок. Он посмотрел на часы. Маленькая стрелка была на десяти. Это часы. Большая стрелка подошла почти к самому верху. Это были минуты. Стрелки были зеленые. Но была еще одна стрелка. Красная. И она медленно вращалась. Вращалась прямо на глазах. Поль тут же сообразил: это секунды. Он еще раз приложил часы к уху. Они тикали. Не в силах скрыть своего восторга, он посмотрел на продавщицу и сразу вспомнил ее имя, и вспомнил слово «впечатление». Он сказал:

– Жустина, вы производите очень красивое впечатление!

В столовой уже завтракали. Занятый покупкой часов, Поль не заметил, как люди проходили мимо него, заполняя столовую. Когда он приближался к своему столу, люди, как и вчера за ужином, украдкой поглядывали на него. Ему казалось, что все смотрят на его красивые часы, и он небрежно сунул левую руку в карман так, чтобы часы были видны. За его столом сидели Роже и Леон. Остальные еще не пришли. Роже сказал:

– Доброе утро, мсье Дожер.

Поль вспомнил, что с утра надо поздороваться, и ответил:

– Доброе утро, – и, как его учили в детстве, наклонил голову и сделал четверть оборота, отдавая поклон присутствующим за столом.

Леон ответил:

– Доброе утро.

На столе стояли две низкие вазы. В одной были нарезанные свежие овощи, в другой фрукты. Поль по примеру других вилкой набрал себе в тарелку овощей. Он почти забыл их вкус. Пришел краснолицый студент, поздоровался, сел. Поль уже знал, что его зовут Антуан. Роже спросил:

– Мсье Дожер, как вы провели свою первую ночь в цивилизованном мире?

Поль насторожился, но все смотрели на него вежливо, и он ответил:

– Хорошо.

Леон сказал:

– Это пока хорошо. Сегодня пасмурно. А в жаркие дни в каютах очень душно.

Официант принес тарелки с омлетом. Поль попробовал омлет. Блюдо показалось ему таким вкусным, что он даже не мог жевать. Куски омлета просто таяли у него во рту. Остальные заедали омлет овощами, но Поль не хотел ни с чем смешивать блюдо, чтобы не портить его вкус. А Роже сказал:

– Они не умеют хранить продукты. Яйца уже начали портиться.

Леон поддержал его:

– В Нуку Хива мы стояли два дня. Могли бы запастись свежими яйцами.

Студент Антуан, который любил всё уточнять, объяснил:

– В Нуку Хива яйца дороже, и они пользуются теми, что запасли на Таити, – и он фамильярно, поскольку они были примерно одного возраста, обратился к Полю: – Поль, ты приобрел немецкие часы?

– Это немецкие? – спросил Поль.

Антуан взглянул поближе на часы, сказал:

– Да. На четырех камнях.

– А у тебя на скольких камнях? – осторожно спросил Поль.

Антуан мельком взглянул на свои золотые часы, сказал небрежно:

– На двенадцати. Из швейцарских самые дешевые.

Пришел лысый Бернар, поздоровался, сел, начал с аппетитом есть омлет с овощами. И вдруг Роже обратился к Полю:

– Поль, вы находите Жустину интересной дамой?

По примеру Антуана он тоже стал называть его Полем. Оказывается, некоторые люди наблюдали, как он разговаривал с продавщицей. Поль ответил:

– Да. Она красивая женщина.

Роже улыбнулся:

– Можете на нее не рассчитывать. Пустой номер. Она бретонка.

Бернар тоже добродушно улыбнулся, подтвердил:

– Бретонка. Муж механик на корабле. У бретонцев жесткие семейные традиции.

А Леон добавил:

– Наши интеллигентные дамы из экспедиции куда доступней.

Мужчины за столом улыбались. Поль еще не вошел во вкус юмора цивилизованных людей и серьезно спросил:

– Как доступней? И мадам Туанасье тоже?

– О-о! – и Антуан скорчил значительную мину. – Она особый экземпляр. Маки. Муж расстрелян гестаповцами. Дать ей волю, она бы перестреляла всех колаборационистов.

Он говорил вполголоса, наклонившись к Полю, поскольку мадам Туанасье сидела за соседним столом. Роже сказал:

– Антуан, не говорите возвышенных слов.

И все рассмеялись. Кроме Поля. Он ничего не понял. Антуан снова наклонился к Полю:

– Извини, Поль. Я совсем забыл, что у тебя проблемы с языком. Но ты быстро наверстаешь. Будь только смелее, больше говори. Во время войны Германия захватила Францию. Это называется оккупация. Гестапо – это вроде немецкой военной полиции. Колаборационисты – французы, которые во время оккупации сотрудничали с немцами. Маки – группа сопротивления, французы, которые во время оккупации боролись с немцами. Когда ты будешь в библиотеке, спроси мадам Туанасье о войне. Она помогала собирать материалы для нюрнбергского процесса. Да! – спохватился он. – Ты же этого не знаешь. В Нюрнберге был международный судебный процесс. Судили фашистов.

В это время пришла дама с каштановыми волосами, поздоровалась, села на свое место, принялась за омлет. Поль уже знал, что ее зовут мадам Планше. Антуан продолжал говорить Полю:

– Мадам Туанасье расскажет это лучше. Только ты поосторожней с ней. Она коммунистка. Одно слово, и ты станешь ее врагом. Она имеет большое влияние, и у нее хорошие связи. Ты знаешь, что такое коммунисты?

Поль помнил это слово, помнил, как говорили о событиях в России. Революция. В Германии, кажется, тоже была революция. Тут он увидел, что все смотрят на него, ждут ответа. Нужные слова ускользали из памяти, и он сказал:

– Коммунисты это русские и немцы.

И тут все пятеро человек за столом неожиданно стали смеяться. Они смеялись, не глядя на Поля и не глядя друг на друга. Люди за соседними столами недоуменно смотрели на них. У мадам Планше от смеха выступили слезы. Она воскликнула:

– Нет! Это невозможно объяснить!

Роже, переставая смеяться, но еще не совсем перестав, сказал:

– Поль! Не обижайтесь! Вы забыли язык, то, что вы сказали, строго говоря, не имеет смысла. Но вы не представляете себе, что значили для нас ваши слова! До сих пор события казались мне статистикой, эпизодами моей биографии. И только вы, вы Поль, дали сейчас мне понять, что произошло за последние двенадцать лет.

Однако самому Полю не было понятно ничего. Официанты подали кофе. Молоко было в маленьких фарфоровых кувшинах. Мадам Планше сказала:

– Молоко из порошка. Война давно кончилась, а молоко до сих пор подают порошковое.

Роже заметил:

– Вероятно, на нашем корабле нет коровы.

Сразу после завтрака Поль направился в радиостанцию. Он перепутал лесенки, и поднялся на верхнюю палубу с другого борта, так что пришлось обойти пушечную башню и пройти по переходному мостику. В радиостанции были капитан и седой радист в наушниках. Поль сказал:

– Доброе утро.

Помещение было хорошо изолировано, и снаружи не проникало ни звука. Поль подошел к радисту, от наушников слышалось тихое попискивание азбуки Морзе. Поль уже знал: радист относится к команде и подчиняется капитану, а Мадлен – радистка экспедиции и подчиняется Роже и мсье Вольруи. Радист писал на синем бланке, переводя серии писков на французские буквы. Капитан читал уже исписанный лист. Подняв глаза на Поля, он сказал:

– Мы слишком далеко отошли от Папита, чтобы переговариваться. Сообщение только зуммером.

Вошла Мадлен, сказала: – Доброе утро, – и остановилась в дверях. Капитан обратился к ней:

– Мадемуазель, прошу вас, оставьте нас не надолго.

Мадлен слабо улыбнулась и вышла. Радист кончил записывать, отстучал на ключе конец приема, подал капитану второй исписанный лист. Капитан обратился к Полю:

– Вы уже знаете про следствие об убийстве Томаса Диллона. В передаче они всё повторили. Все улики против вашего отца, Жоржа Дожера. Сибил Дожер, ваша мать, подтвердила улики. Имеются ее показания. После гибели вашего самолета следствие автоматически закрыто. Ваша мать не сомневалась в вашей гибели. Двадцать первого ноября тысяча девятьсот тридцать четвертого года Сибил Дожер отбыла из Папита на пароходе «Андромеда» в Сидней. Дальнейшая ее судьба администрации Папита неизвестна. Когда мы прибудем в порт Панамы, вы сможете подать запрос о судьбе вашей матери. Вам нечего к этому добавить?

Поль растерянно пожал плечами, отрицательно покачал головой. Капитан сказал:

– Думаю, вам бы не хотелось, чтобы теперь на корабле узнали об этом убийстве.

Поль подтвердил:

– Не хотелось бы.

– Я вас понимаю. Для вас и так достаточно труден переход к цивилизованной жизни. О деле Жоржа Дожера известно теперь только мне и мсье Курбэ. – Поль понял, что Курбэ это седой радист. Капитан закончил: – Так что пока никто ничего не узнает. Вам понятно?

– Да. Спасибо, – сказал Поль.

– А пока, – и капитан аккуратно сложил два исписанных листа, – это будет тоже лежать в моем сейфе.

Капитан вышел. Поль повернулся к радисту, мсье Курбэ, сказал:

– Спасибо.

В радиостанцию вошла Мадлен, спросила:

– Вы нашли свою мать?

– Нет еще, – ответил Поль, а мсье Курбэ пояснил:

– Сибил Дожер после катастрофы отбыла из Папита в Сидней. Дальнейшая ее судьба неизвестна. Будем выяснять в Панаме. – Мадлен сочувственно наклонила голову, сказала, растягивая слова:

– Это было ужасно для нее: сразу потерять мужа и сына. – Она смотрела на Поля светлыми, ничего не выражающими глазами. Поль невольно окинул взглядом ее фигуру: тонкая талия, широкие бедра, обтянутые узкой юбкой. Ободряющим тоном она сказала:

– Вы ее обязательно найдете, мсье Дожер. Я представляю себе ее радость, когда вы встретитесь. – Поль сказал: – Спасибо, – поскольку больше ничего не мог придумать. Он уже собрался выйти, но Мадлен сказала:

– Мсье Дожер, мсье Сонар сказал, что вы в кают-компании играли Грига. Я не играю, но я очень люблю музыку. И люблю Грига. Вы тоже любите Грига?

Поль ответил, стараясь найти более знакомые и легче произносимые слова:

– Григ – мой любимый композитор.

Это была настолько вопиющая ложь, что он при этом не смог сдержаться от улыбки. Мадлен поняла эту улыбку иначе и ответила ему тоже улыбкой. При улыбке ее рот вяло растянулся в узкую ровную полоску, в которой была видна узкая ровная белая полоска зубов. Ее улыбка показалась Полю восхитительной. Мадлен сказала:

– Я бы хотела послушать вашу игру. – Это привело Поля в замешательство. Он никак не был пианистом. Но признаться в этом Мадлен означало упустить удачный момент сближения с этой блондинкой. Он смотрел в ее глаза, но видел ее фигуру с тонкой талией, переходящей крутыми линиями в широкие бедра. Тщательно подбирая слова, он сказал:

– Когда я буду играть в следующий раз, я вам это скажу заранее. – Она ответила: – Спасибо. – И Поль вышел. В своей каюте он захватил детский словарь с картинками и направился в библиотеку. Люди, попадавшиеся ему навстречу, говорили ему с улыбкой: – Добрый день. На корабле было много женщин, не только в составе экспедиции, но и в административной группе.

В библиотеке было несколько человек. Некоторых Поль уже знал. Мадам Туанасье сидела за письменным столом, что-то писала в толстой тетради. Поль поздоровался, нерешительно протянул ей словарь.

– Слишком элементарно? – спросила она. Поль молча подбирал нужные слова. – Вам здесь всё понятно? – спросила она, беря у него словарь. – Все слова знакомые?

– Не все, – признался он. – Я бы хотел узнавать слова и что-нибудь еще узнавать. Вот я ничего не знаю о войне.

– Конечно, не знаете, – сказала мадам Туанасье, поднимаясь с места и что-то обдумывая.

– И еще я не знаю новые вещи, – сказал Поль. – Вот я не знаю, что такое коммунисты.

– Я в этом не сомневалась, – сказала мадам Туанасье, направляясь к книжным стеллажам. Она пододвинула низкий табурет, встала на него, достала с полки книгу. Поль следил за ее четкими движениями. Светлосерое платье сидело на ней как военная форма, а подставные острые плечи, какие теперь носили женщины, придавали ей особенно воинственный вид. Когда она опускала ногу с табурета, четко обозначились под платьем ее круглые ягодицы. Икры ее ног были мускулистые, а щиколотки тонкие и крепкие. Она чем-то напоминала вторую жену Тибу-Това Су-Суэй. Вчера вечером, когда она была в декольтированном платье, Поль видел ее гладкие плечи. Такая же гладкая чистая кожа должна была быть и на этих округлых ягодицах и бедрах. Но теперь они были затянуты в сложные приспособления с резинками и застежками, которые то и дело проявлялись под ее платьем при каждом резком движении. Такие же сложные приспособления обтягивали ее груди, и уж никак нельзя было понять, какой они формы и как на них расположены соски. Мадам Туанасье подала ему толстую книгу в суперобложке. Поль с некоторой опаской взял книгу, прикидывая в уме, сколько времени может уйти на ее прочтение.

– Не пугайтесь, – сказала она. – Здесь много фотографий и мало текста. Если попадется непонятное слово, у нас есть энциклопедия.

– Что? – спросил Поль.

– Энциклопедия это словарь с объяснением каждого слова.

– Энциклопедия, – повторил Поль незнакомое слово.

– Непонятные слова записывайте, а потом вы их найдете в энциклопедии. – Она показала один том энциклопедии для примера. – У вас есть на чем записывать?

– Я куплю в киоске, – сказал Поль.

– У вас есть деньги?

– Деньги мне дал капитан.

– Эти часы вы сами купили? – Оказывается, она обратила внимание на его красивые часы.

– Сам, – похвастал Поль. – И еще у меня осталось сорок франков. – Мадам Туанасье выдвинула ящик стола, достала тетрадь и авторучку, подала Полю. Он тут же открыл авторучку. На конце ее вместо пера был крохотный шарик. Поль потрогал пальцем шарик: мажет фиолетовыми чернилами. Поль нарисовал на тетради кружочек. Шарик пишет! И даже легче, чем перо. Потрясенный Поль закрыл авторучку, потом снова открыл, стал рисовать на тетради загзаги. Шарик писал. Тут он вспомнил, что надо поблагодарить.

– Спасибо, – сказал он.

– У ваших родителей было состояние? – спросила мадам Туанасье.

– Наверное, было, – сказал он неуверенно. Такими вопросами он в детстве не задавался.

– Я знаю, вы подавали запрос о своей матери. За время войны многие потеряли своих близких. – Поль уже знал, что муж мадам Туанасье был расстрелян немцами. Она продолжала:

– Не исключено, что вам придется самому зарабатывать себе на жизнь. – Тут она неожиданно улыбнулась: – Так что вы еще можете и пожалеть, что покинули остров Хатуту. – Поль уверенно ответил:

– Не пожалею.

У себя в каюте он сразу раскрыл книгу. На каждой странице были фотографии. Некоторые фотографии были во всю страницу. Подготовка к войне. Строительство линии Мажино. Военные пароходы. Немецкие мотоциклисты в Польше. Митинг фашистов в Берлине. Марширующие колонны фашистских солдат. Немецкие танки в Бельгии. Взрывы. Бомбардировка Лондона. Дункирк. Концлагеря. Колонны евреев, ведомые немецкими автоматчиками. Раздетые еврейские женщины. Горы трупов до ужаса истощенных людей. Гитлер на трибуне. Рибентроп. Сталин. Черчилль. Взрывы. Разрушенный американский флот в Перл Харборе. Японские военные корабли. Небо, покрытое летящими военными самолетами. Время летело незаметно. Поль почувствовал, что у него пересохло во рту. Вспомнились слова капитана: – пока вы отдыхали на острове…

На обед в столовую Поль пошел с книгой. Когда он вошел, все уже обедали. Роже спросил Поля, указывая на книгу:

– Мадам Туанасье вас просвещает?

– Да.

– Ну и как?

– Страшно очень, – признался Поль. Антуан тут же дал конкретное определение:

– Война – хороший опыт для человечества. – За соседним столом раздался громкий смех. Там кто-то шутил. Эти люди пережили, то, что было в этой книге, которая лежала у него на коленях. И теперь они смеются, шутят, едят. Поль уже знал: человек очень сильный. Всё может вынести. А суп был луковый. В детстве он его не любил. На всякий случай Поль побробовал одну ложку и стал есть один хлеб. Роже сказал с улыбкой:

– Поль, ну какой же вы парижанин! – И все, улыбаясь и жуя, посмотрели на Поля. Антуан сказал:

– Поль, сегодня в клубе кино. Ты интересуешься? – Поль удивился:

– Кино?

– Да. Висит объявление. Американский фильм. – Поль уже видел перед входом в столовую доску, где висели листки с объявлениями, и люди останавливались, читая эти листки. Ему не приходило в голову читать их, поскольку он полагал, что к нему там ничто не относится. Кроме того, он еще не обрел навыка к чтению. Он с трудом разбирал надписи под фотографиями этой страшной книги.

– Я люблю кино, – сказал Поль.

– В три часа. Ты знаешь, где клуб? – спросил Антуан.

– Да, мсье Сонар мне показал. – В детстве Поль очень любил кино. Перед сеансом он решил надеть пиджак и брюки. Когда он переодевался, в дверь каюты постучали. Поль открыл. Это был незнакомый матрос. В руке у него был ящик с инструментами.

– Мсье Дожер, мне приказано наладить у вас транслятор. – Поль не понял, но кивнул головой. Матрос открыл деревянную коробку, прикрепленную под потолком, и Поль понял, что это радио.

– Откуда вы знаете мое имя? – спросил он.

– На собрании сказали. Вас все знают, – ответил матрос.

– На каком собрании? – подозрительно спросил Поль.

– Вчера капитан собрал всех в клубе. Нам объясняли, как надо с вами себя вести.

– И как вам надо себя вести со мной? – поинтересовался Поль.

– Ну, не приставать к вам со всякими вопросами. Люди ведь любопытные, а вам это может быть неприятно. И следить за вами.

– Следить? – насторожился Поль.

– Ну, следить, чтобы с вами ничего не случилось. Вы же на острове привыкли лазить по деревьям, так чтобы вы не залезли на мачту, или на трубу. Это опасно. – Матрос покопался в трансляторе, сказал:

– Надо заменить регуляторы. – Он снял транслятор и унес его, сказав, что наладит в мастерской, а завтра принесет. Когда Поль выходил из каюты, он едва не столкнулся с мадам Туанасье, шедшей по коридору.

– Мадам Туанасье, вы в кино? – спросил он.

– Нет, – ответила она, не глядя на него. – Я такие фильмы не смотрю. – Она сказала это таким тоном, что Поль не решился пойти рядом с ней, отстал на несколько шагов. По коридору шли и другие люди, вероятно, как и Поль, в клуб. Поль смотрел вперед на мадам Туанасье, на ее прямую спину и развернутые плечи. Несмотря на ее высокие каблуки, она шла четким ровным солдатским шагом. – Коммунистка, – подумал про себя Поль, хотя еще неясно понимал значение этого слова.

В клубе собралось много народу. Здесь были люди из команды, из экспедиции и из администрации. Поль подсел к Антуану, и тот фамильярно хлопнул его по плечу. Фильм был звуковой. Говорили по английски, а титры были на французском. Лучше бы наоборот. Название фильма он всё же понял: – «Первый бал». Героиню играла молодая красивая актриса. Антуан сказал ему на ухо, что это самая популярная американская актриса военных лет. Про войну в этом фильме не было ничего. Было много забавных сцен. Когда героиня, убегая с бала, потеряла туфель, стало ясно, что фильм сделан по сказке Перро «Золушка». Все это было поставлено в современных костюмах и в современной обстановке. Героиня фильма много пела. Красиво пела. В конце фильма она спела что-то очень длинное и классическое. Тут Поль увидел мадам Туанасье. Она стояла сбоку, прислонившись к стене. Когда, после окончания фильма, все начали расходиться, Поль догнал мадам Туанасье, спросил:

– Так вы всё же решили посмотреть кино?

– Нет, – ответила она надменно. – Я пришла к концу только послушать арию. – Из клуба все почему-то направились в столовую, хотя до ужина было далеко. Оказывается, здесь был кофе. Официанты и официантки разносили чашечки. К кофе ничего больше не подавалось. Так было положено. Роже купил в киоске бутылку коньяку, стал всех угощать. Поль отказался. Ему не понравился запах коньяка. Он спросил:

– А почему в кино ничего не говорилось о войне?

Мишель объяснил:

– Все устали от войны и хотят развлечений.

– А вот вы, Роже, говорили, что Франция мало пострадала, – напомнил Поль.

– Поль, – Антуан толкнул его плечом, – Роже потерял на войне брата. А отец Мишеля умер в немецком концлагере.

Мадам Планше сказала:

– Сестра моей матери с ее мужем были убиты при артобстреле в Лиле. – Поль огляделся. Люди попивали кофе, разговаривали, улыбались. Поль встретился глазами с Мадлен. Она улыбнулась ему. Он ответил улыбкой. Роже сказал:

– Мадлен потеряла на войне двух.

– Родственников? – спросил Поль.

– Женихов. – Мадам Планше с улыбкой пояснила:

– У Мадлен было два жениха. Одного из них я помню по университету. Оба делали ей предложения. Она долго не могла решить, кого из них выбрать. В конце концов оба попали на фронт. Один был убит на границе с Бельгией, другой на границе с територией Виши до соглашения Петена. – Когда Поль поднялся от стола, то увидел, что Мадлен направляется к нему. Он пошел ей навстречу.

– Мсье Дожер, – сказала она. – Я знаю, вы любите Грига. Сегодня из Лос-Анжелeса транслируется фортепианный концерт. Слышимость хорошая. Я подключу передачу на трансляцию корабля. Вы можете в своей каюте прослушать концерт по радио. У них начало в восемь, но мы в другом часовом поясе. У нас это будет в семь часов.

– Мадлен, у меня нет радио. Матрос забрал транслятор и сказал, что будет готово только завтра.

– В кают-компании есть транслятор, – подсказала Мадлен. – Впрочем, там они играют в карты. Приходите в радиостанцию. По нашему приемнику звук чище.

– Я приду. Спасибо, – ответил Поль. Мадлен еще раз улыбнулась своей узкой улыбкой и ушла. Поль вышел на открытую палубу. Небо в тучах, дул ветер, и высокие волны быстро двигались в одном направлении. Это двигался пароход. Поль стал обходить корабль, вспоминая слова. Пушечная башня. Мачта с реями. На мачте круглая площадка с ограждением. Наверное это называется марс. Мимо прошли два матроса, поглядывая на него. Вероятно они следят, чтобы он не забрался на мачту, поскольку он привык на острове лазить по деревьям. Поль взглянул на свои часы. Антуан сказал, что они немецкие, и в них только четыре камня. Хорошо бы их разобрать и посмотреть, что это за камни.

Мадлен сидела в наушниках на краю кресла перед большим пультом с мигающими лампочками.

– Мадлен, вы здесь одна? – спросил Поль.

– Да. Сейчас мое дежурство, – сказала Мадлен, снимая наушники.

– Вы же не входите в состав команды, – сказал Поль, непроизвольно улыбаясь женственной блондинке.

– Мы дежурим по очереди. Пять человек. Такое правило после гибели «Титаника». Вы слыхали о «Титанике»? – Поль видел в детстве такой фильм.

– Да. Я видел фильм. Немой. «Титаник» утонул.

– С тех пор такое правило, – и Мадлен провела длинным изящным пальцем по пульту. – На всех кораблях, где есть радиостанция, всегда должен кто-нибудь дежурить.

– Это интересно, – сказал Поль. – Была война. Я уже читал, сколько взорвали пароходов, но до сих пор есть правило «Титаника». – Мадлен посмотрела на него, улыбнулась. И он тоже улыбнулся.

– Я уже отрегулировала связь через Галапагосские острова, – сказала она. Тут Поль вспомнил, что пришел сюда слушать Грига.

– Вы мне дадите эти… – он указал на наушники.

– Наушники? Зачем? Я включу динамик. Немецкий. У него чистый звук. – Поль отметил, что на пароходе много всего немецкого. И сам пароход был немецкий. Красивые черные часы тоже немецкие. Похоже было, что не Гитлер напал на Францию, а наоборот: союзники напали на Германию, чтобы ограбить ее. Мадлен подошла к динамику, что-то отрегулировала. Послышался приглушенный говор людей, покашливания, аплодисменты. Поль понял, что это большой зал, в котором сейчас будет исполняться концерт. Мадлен повернулась к нему, сказала:

– Вы сядьте. Сейчас начнется. – Поль сел в кожаное кресло. Приглушенный говор в динамике стих. Мадлен снова обернулась к нему, кивнула, – это означало: сейчас начнется. Послышались первые оркестровые аккорды. Громкие. Затем аккорды рояля. Тоже громкие. Это Полю понравилось. Потом пошла простая, но очень торжественная мелодия. Потом эту мелодию стал повторять рояль. Это Полю тоже понравилось. Потом начались переборы рояля. Без мелодии. Пианисту нужно было показать, какие у него ловкие пальцы. Потом рояль играл с оркестром, но уже стало скучно. Очевидно, композитору другие мелодии в голову не приходили. А потом стало совсем скучно. Мадлен стояла перед динамиком, спиной к Полю. Теперь он завороженно смотрел на ее талию, резко переходящую в широкие, красивых очертаний бедра. Юбка была до колен. Плавно выгнутые икры, тонкие щиколотки, ступни с высоким подъемом. Поль поднялся, тихо подошел к Мадлен. Она обернулась, сказала:

– Сейчас начнется вторая часть. – Поль взял ее за плечи, повернул лицом к себе. Она смотрела на него ничего не выражающим взглядом. Он ласково провел ладонью по ее спине, почувствовал под материей блузки какие-то лямки, застежки, пересечения швов. Взгляд ее не изменился. Он крепче прижал ее к себе, коснулся губами ее рта. Они поцеловались. И только после этого в ее взгляде появилось удивление. Очевидно, у нее была – Поль вспомнил слово из детского словаря «реакция» – замедленная реакция. Проводя руками по ее спине, он просунул ладони за пояс юбки. Пояс был слабый. Очевидно, широкие бедра позволяли удерживаться юбке безо всякого пояса. Его пальцы достигли того места, где талия переходила в бедра. Здесь тоже были сложные переплетения швов и даже металлические крепления. Он нащупал и расстегнул скрытую пуговицу на поясе. Дальше были крючки. Обхватив и прижав к себе ее за талию, он стал пальцами обеих рук расстегивать крючки. И только тут она стала обеими руками отталкивать его от себя. В ее глазах была тревога.

– Сюда могут войти, – сказала она. Тогда он быстро подошел к двери, щелкнул замком, он уже знал, как запираются двери на корабле, и так же быстро вернулся к Мадлен. Она продолжала стоять не шевелясь. Поль сбросил с себя мешающий ему пиджак и снова обнял ее за плечи, стал медленно скользить руками вниз, вдоль ее тела, и юбка заскользила вниз под его руками. Еще под юбкой оказались короткие шелковые трусы, которые он захватил большими пальцами. Всё это он опустил вниз, присев при этом в неудобной позе. Сидя боком на корточках, он смотрел перед собой. Теперь прямо перед его лицом было всё. Розовый атласный пояс с ажурной кружевной отделкой, от которого опускались туго натянутые ажурные подвязки, поддерживающие длинные, доходящие почти до паха, чулки. А между чулками и поясом полоса белого незагорелого тела. Белая полоса на ширину роскошных бедер. А посередине треугольник золотистых волос, в котором сконцентрировалась вся привлекательность женского тела. Поль уткнулся лбом в этот золотистый треугольник. У коричневых женщин лобковые волосы жесткие. Эти золотистые волосы были мягкие, почти такие же как у Поля на голове. Он терся лбом об этот магический треугольник, волосы смешивались, перепутывались. Поль выпрямился. Мадлен попрежнему стояла без движения. Он уже не мог сразу обнять ее. Ему казалось кощунственным прикоснуться грубой тканью брюк к этой полосе белого тела. Он порывисто опустил брюки до колен. Мадлен смотрела на это, слегка откинув голову, как бы в полусонном состоянии. Он обнял ее. Наконец, будто очнувшись, она тоже обняла его за талию, прижимаясь к нему. Его торчащий вверх член оказался зажатым между их телами. Он поднял ее на руки, сделал шаг в сторону. Опущенные брюки не давали делать широких шагов. Наткнувшись на кресло, он посадил ее на край кресла, держа поднятыми ее ноги. Она ухватилась за ручки кресла, а он пригнулся, завел подбородок за ее плечо. Фортепианный концерт Грига продолжался. Половой акт длился долго. Но фортепианный концерт был длиннее. Оркестровое форте почти заглушило тихий стон Мадлен во время оргазма. Поль помог ей подняться с кресла. Застегивая брюки, он наблюдал, как она плавными движениями натягивает юбку на роскошные бедра. Достав из сумки гребень, она расчесала светлые волосы, и они снова легли густой волной, закрыв затылок. А фортепианный концерт Грига всё продолжался. Они стояли друг перед другом одетые, но еще не пришедшие в себя от пережитых ощущений. Он обнял ее за талию. Она сказала:

– Кончается третья часть концерта. Дверь надо открыть. – Поль быстро подошел к двери, отщелкнул замок, снова вернулся к Мадлен. Они поцеловались. Это было воспоминание о белой назагорелой полосе женского тела.

После ужина Поль принял душ и снова у себя в каюте стал листать страшную книгу, читая надписи и заглядывая в детский словарь. По ходу дела он посмотрел в словаре, что такое коммунизм. Там было написано, что это система социальной организации, в которой правительство владеет всем имуществом, и оно распределяется поровну между людьми. Поль поразмыслил и подумал, что это похоже на королевство Хатуту. На этом вопрос о коммунизме был исчерпан. Дверь каюты он оставил распахнутой. Он надеялся, что к нему придет Кларетт. Он взглянул на свои ручные часы. Полночь. Кларетт не пришла. Он с ней вовремя не договорился. С Мадлен он тоже ни о чем не договорился. Он еще не научился ориентироваться среди белых людей. Поль вытянулся на кровати, уперевшись ногами в стену. Перед глазами была белая полоса нежной незагорелой кожи с золотистым треугольником посередине. На острове Хатуту мужчины много рассуждали об эрекции. Некоторые утверждали, что со стоящим членом невозможно уснуть. Поль не мог этого проверить, потому что под боком у него всегда на этот случай была Соу-Най. Теперь он понял, что это неправда. Он уснул со стоящим членом. Уснул крепко.

Утром старший стюард Сонар принес прибор для бритья. Поль с интересом стал развинчивать и завинчивать металлический станочек с лезвием. Здесь были и запасные лезвия. Он хорошо помнил, как его отец брился. У Поля уже отросла неровная щетина цвета прошлогоднего камыша.

У многих мужчин на острове борода вообще не росла. У всех белых мужчин росли бороды, и они брились. Поль развел мыло в блестящей медной чашечке. Борода у него начала расти уже с прошлого года. На острове мужчины брились острыми камнями. Сперва это было интересно, а потом это стало неприятной процедурой. Бритье бритвой было куда легче. Всё же он порезался в двух местах. Мыло щипало порезы. Захотелось встать под душ. Поль уже знал, что в коридор голым выходить нельзя. Вместо набедренной повязки он повязался полотенцем и пошел в душевую. В этот момент из душевой выходил ихтиолог Конрад, с которым Роже познакомил Поля еще в столовой. Он был в длинном халате, подвязянном поясом с кистями, висящими сбоку. Полю сразу захотелось такой же халат. Конрад улыбнулся, сказал:

– Доброе утро, Поль. – Поль ответил: – Доброе утро, мсье, – и вошел в освобожденную душевую. Сбросив полотенце, он увидел в углу маленький полупрозрачный предмет. Он поднял его. Это была трубочка из тонкой мягкой резины. Вероятно, что-то нужное, что нечаянно обронил Конрад. Забыв, что он совсем голый, Поль выскочил в коридор, где были и другие люди.

– Мсье! – крикнул он вслед удаляющемуся Конраду, а поскольку он всех знакомых называл уже по имени, крикнул: – Конрад! – и тот обернулся, остановился. Держа в поднятой руке резиновую трубочку, Поль сказал:

– Это вы уронили в душевой? – Конрад быстро подошел, взял у Поля мягкую резиновую трубочку, сказал сквозь зубы: – Спасибо, мсье, – и быстро удалился. Проходящий по коридору матрос, обернулся на них и рассмеялся. Поль понял, что он сделал что-то не то, однако это его не смутило, поскольку он теперь часто делал что-то не то.

За завтраком Роже обратился к Полю:

– Сегодня у нас в кают-компании конференция по языкам Полинезии. Вы не хотите принять участие? – Поль кое-что помнил об этих языках, поскольку его отец постоянно ими занимался. Ему даже нравилось повторять за отцом отрывистые гласные. Это его забавляло, и это ему помогло в свое время освоиться на острове Хатуту. Он сказал:

– Отец меня учил. Я забыл. Я только знаю, как говорят на Хатуту.

– Это нам и нужно, – подтвердил Бернар. Поль зашел в свою каюту, взял детский словарь, предварительно посмотрев, что такое «конференция», и пошел в библиотеку. Здесь была одна мадам Туанасье. Она не подкрашивала губы и ресницы, как это делали другие женщины. Ее кожа всегда казалась такой, будто она только-что приняла душ. Поль попросил другой словарь, поскольку в детском не было некоторых нужных слов.

– Я уже вам говорила, мсье Дожер, записывайте непонятные слова, а потом ищите их в энциклопедии. Вы записываете? – строго спросила мадам Туанасье. Поль молчал. И тут она сочувственно улыбнулась.

– Трудно адаптироваться? – спросила она. Поль не знал такого слова, но понял его и повторил:

– Трудно адаптироваться.

– Вы еще в таком возрасте, когда всё быстро усваивается, – сказала она ободряюще. До сих пор Поль видел ее лицо только строгим, а теперь оно показалось ему красивым. Она была необыкновенной женщиной. И он спросил:

– Мадам Туанасье, вам снятся сны? – Она недоуменно посмотрела на него, ответила:

– Редко.

– Мне тоже. Мне с детства снится иногда один и тот же сон. – Поль старательно подбирал французские слова: – Мне снится девушка, которой я в жизни никогда не видел. В детстве она была девочкой. Потом я рос, и эта девочка росла. Я вырос, и эта девушка стала взрослой женщиной. И в жизни я этой женщины не встречал. А когда я увидел вас, мне показалось, что вы и есть та самая женщина, которую я видел во сне. – Мадам Туанасье посмотрела на него внимательно, спросила:

– А вы это не придумали? – Мадам Туанасье умная женщина. Следовало прикинуться наивным, и Поль сказал:

– Я такое придумывать не умею.

– У Фрейда есть несколько работ о природе сновидений. – сказала она серьезно. – Вы знаете, кто такой Фрейд? – В страшной книге упоминалось это имя, и Поль ответил:

– Гитлер не любил Фрейда. – И тут мадам Туанасье снова улыбнулась. Поль еще не видел ее так часто улыбающейся. Он шагнул к ней, обнял ее за плечи и почувствовал, как напряглись мускулы ее тела. Она пристально смотрела ему в глаза. Он медленно провел ладонью по ее спине, чувствуя под ее платьем какие-то лямки, швы, застежки. Сильным движением она отстранилась от него, сказала нарочито спокойным тоном:

– Мсье Дожер, я понимаю, за двенадцать лет жизни в первобытных условиях вы привыкли к свободным нравам острова Хатуту, но здесь для вас началась жизнь в цивилизации, и вы должны это помнить. – Полю не понравилось замечание о первобытных условиях, и он сказал:

– Вы коммунистка, а на Хатуту коммунизм. – На миг ее глаза расширились, и она неожиданно рассмеялась. Она пошла к книжным стеллажам, продолжая смеяться. Сняв с полки книгу, она снова подошла к Полю. Ее лицо было теперь доброжелательным. Она сказала:

– Это сравнительная характеристика Парижской коммуны и русской революции. Текст несложный. – Поль взял книгу, поблагодарил, вышел. Оставив книгу о коммунистах в своей каюте, он вышел на верхнюю палубу. Небо было облачным, ветер тихий. Поль перегнулся через борт, увидел длинные волны, выбегавшие из-под носа парохода. Из обеих труб шел дым. Поль подумал, что хорошо бы спуститься в машинное отделение, посмотреть на печи и всякие механизмы. Он пошел вдоль борта, пытаясь определить, где должны быть спуски вниз. Впереди он увидел пару, которую можно было назвать влюбленной. Они стояли, облокотившись на перила, глядя на волны. Когда он подошел ближе, это оказались Антуан и молодая медсестра, которую Поль мельком увидел в приемной у корабельного врача. Девушка показалась Полю красивой. У нее было удлиненное лицо с большими коричневыми глазами. Она была высокой, худощавой. Хотя полные девушки очень привлекательны, у худых девушек есть большое преимущество: во время секса с ними легко и удобно менять самые различные позы, даже не прекращая ритмичных движений. Когда Поль поровнялся с ними, он хотел остановиться. Но Антуан, встретившись с ним взглядом, коротко кивнул и тут же отвернулся. Поль понял, что останавливаться рядом с ними нельзя, и пошел дальше. Вероятно, на корабле шла активная сексуальная жизнь, может быть, такая же, хотя навряд ли, как и на острове Хатуту. Только на острове это было откровенно, а здесь прикрывалось условностями. Когда Поль вошел в кают-компанию, конференция уже началась. Народу было много. Были поставлены дополнительные раскладные стулья. Говорил Роже. Увидев Поля, он кивнул ему, не прекращая говорить:

– Как мы теперь убедились, признаки санскрита имеются и в языках американских индейцев, и в языках Океании. Сравните французское мэмбрэ с английскими мэмбэр и лимб и тут же соотнесите с протоокеанским лима. Языки Маркизских островов, а я теперь убежден, их несколько…

– Один, – возразил пожилой лысый мужчина.

– Несколько, – повторил Роже. – Пожилой мужчина не соглашался:

– Вас путает дезинтеграция. Это следствие отсутствия письменности. Разница в наречиях не больше, чем между бретонцами и гасконцами.

– Признак самостоятельности языка это история самого языка. – Тут Роже обратился к Полю: – Мсье Дожер, как на острове Хатуту именуют яйцо?

– Тэлур, – ответил Поль.

– Это же западное сокращение! – воскликнул Роже, – Вплоть до Мадагаскара! Откуда оно появилось на Хатуту, если на Нуку Хива говорят «католур» по принципу Протоокеании? Куда ушел слог? – Пожилой мужчина объяснил:

– Языки, не имеющие письменности развиваются и меняются быстрее, чем языки, зафиксированные письмом. – Роже опять обратился к Полю:

– Мсье Дожер, как будет «вода» на языке Хатуту?

– Уаиду, – ответил Поль.

– Теперь вы видите? – обратился Роже к пожилому мужчине. На санскрите «уду». Это куда ближе к санскриту, чем полинезийское «уаи» и английское «уотер». – Тут заговорила мадам Туанасье. Перед ней лежала толстая тетрадь, та самая, что Поль видел у нее в библиотеке. Она сказала:

– Наша основная цель – подвести базу для создания письменности Полинезии. – Роже возразил:

– Не думаю, чтобы они в настоящее время нуждались в письменности. – Мадам Туанасье сказала:

– Полинезия географически раздроблена. Письменность объединяет людей.

– Совершенно верно, – сказал мсье Вольруи, сидевший рядом с Роже. – Французская Полинезия должна быть объединена. Это облегчит общее управление. – Мадам Туанасье уточнила:

– А главное, социально объединит разрозненные племена. – Роже насмешливо спросил:

– Уж не хотите ли вы построить социализм в Полинезии? – Мадам Туанасье, холодно сверкнув глазами, сказала:

– Ленин теоретически, а Иосиф Сталин практически доказали, что социализм наиболее рациональная форма государственного строя.

– Вот как? – удивился мсье Вольруи. – Мадам Туанасье, при всём моем глубоком уважении к вам, должен заметить, что Французская Полинезия находится под протекцией Франции, и установление формы правления в Полинезии дело Французского правительства. – Полю стало скучно. Он встал и пошел к выходу. Никто его не задержал. В коридоре он встретил старшего стюарда Сонара и обратился к нему:

– Мсье Сонар, а халаты дают с бельем, или это отдельно?

– В бельевой, кажется, есть халаты. Пройдемте туда, мсье Дожер. – Поль выбрал красный халат и тут же пошел к себе в каюту примерить. Заодно он решил принять душ. Когда он вышел из душевой, в его каюте оказался знакомый матрос, который принес ему починенный транслятор. Поль поблагодарил матроса и некоторое время крутил рычаг, то убавляя, то повышая звук. Передача шла на английском языке. Поль ничего не понимал, но ему нравилось слушать радио. Он поворачивался в красном халате перед зеркалом, раздвигал и задвигал лацканы. Халат был не до полу, а до щиколоток. И пояс был без кистей. Вероятно, халат с кистями Конрад купил на свои деньги. Поль вспомнил, что в кают-комнании в углу стоял большой трехцветный французский флаг, с древка которого спускались золотые шнуры с кистями. И Поль решил, что как-нибудь, когда в кают-компании никого не будет, надо бы срезать золотые кисти с флага и приделать к поясу халата. Он стал листать книгу о коммунистах. Портрет Адольфа Тьера, горящий дворец Тюэльри, горящий Отель де Вилль, баррикады на Риволи и на Ришелье, портреты Ленина и Сталина, штурм Зимнего дворца. Стало скучно, и Поль опять стал читать страшную книгу. Здесь тоже была фотография Сталина рядом с Черчиллем и Рузвельтом. Это тоже была конференция. В городе Ялта. Это не то в Греции, не то на юге России. Поль подолгу рассматривал фотографии, где были взрывы. Взрыв бомбы на улице Берлина. Взрывы на улицах Сталинграда. Высадка союзников у Дункирка. Взрывы на воде похожи на большие фонтаны. Фотографии, где было много трупов, Поль быстрее перелистывал и останавливался на тех фотографиях, где стреляли из пушек и автоматов.

Когда Поль вышел на палубу, он увидел Бернара и пожилую даму-лингвистку, специалистку по Океании. Он видел ее на конференции.

– Мсье Дожер, – обратилась она к нему, – почему вы сбежали с конференции? У нас были к вам вопросы.

– Это ничего, – успокоил Бернар. – После Панамы у нас будет еще конференция. Мсье Дожер, мы идем стелять в тире. Хотите пойти с нами? – Тир был внизу – единственное помещение на пароходе, которое сохранилось в первоначальном виде с тех пор, когда пароход был военным. Здесь уже были Мишель, Антуан, Роже и еще несколько человек. Здесь же был капитан. На стойке пистолеты и ружья. Роже взял большой пистолет какой-то новой, неизвестной Полю марки, и стал целиться. Мишель и Антуан тоже целились. Поль выбрал пистолет поменьше, вроде тех браунингов, которые он знал в детстве. Роже сказал:

– Моя мишень под красным кружком. Цельтесь в соседнюю. – Поль прицелился. С непривычки руку повело, и он опустил пистолет. Затем он поднял его и, поймав центр мишени на мушку, сразу выстрелил. Когда все сделали по выстрелу, дежуривший матрос поднял руку, и все направились к мишеням. Мишель сказал:

– А я уже стал попадать ближе. Что значит тренировка! – и тут же воскликнул: – Мсье Дожер! Вы попали точно в центр! – Поль это видел. Он сказал:

– Меня учил отец. Он хорошо стрелял. – И тут же он поймал на себе взгляд капитана. Поль не стал больше стрелять, а выждав подходящий момент, незаметно вышел. На палубе его догнал капитан.

– Мсье Дожер, у меня к вам вопрос.

– Слушаю, капитан, – ответил Поль, как отвечали матросы. Они остановились у перил.

– Я бы хотел выяснить некоторые детали, – сказал капитан. Поль молча смотрел на пробегавшие волны. – В моторной лодке, которая вас привезла на корабль, было шесть человек. Четверо из них, те, которые выходили на остров, знают язык маори. Они слышали, как вы говорили с мальчиком островитянином, из чего заключили, что это ваш сын. Это так?

– Так, – согласился Поль. Капитан спросил:

– Вы рано женились?

– В двенадцать лет. – Капитан продолжал:

– Ваш сын гораздо светлее маори, поэтому вы раскрасили его, а заодно и себя, чтобы наши люди не догадались, что вы белый. Поэтому же вы держались со своим сыном подальше от наших людей. Вероятно, вы опасались, что убийство, которое совершил ваш отец, может как-то отразиться на вашей жизни среди белых людей. Но в последний момент вы передумали и решились, будь что будет, вернуться в цивилизованный мир. Так?

– Так, – опять согласился Поль.

– Вам нечего добавить? И вы будете отвечать «так» на все мои вопросы?

– Так, – ответил Поль, и капитан улыбнулся.

– А кто была ваша жена? – спросил капитан.

– Дочь короля Хатуту.

– Наконец-то вы что-то сказали. Они всё поняли правильно. Вы послали сына к жене, чтобы она сказала королю, чтобы он попросил Бернара дать ему таблеток от катара желудка. Бернар дал. И король сказал ему, что она его дочь. Вы это знаете?

– Я после этого больше не говорил с женой.

– Таким образом, вы являетесь зятем короля Хатуту? – Поль ответил:

– Да. После смерти Намикио, короля Хатуту, мой сын станет королем Хатуту. У Намикио нет сыновей. У них такой закон: если у короля нет сыновей, следующим королем становится его внук.

– Вот этого я не знал, – улыбнулся капитан. – Как зовут вашего сына?

– Тав-Чев.

– И ему предстоит стать королем?

– Да. – Капитан произнес раздельно:

– Его величество Тав-Чев. А ведь он сможет при вашем содействии претендовать на представительство в ООН. Правда, без права голоса, потому что населения недостаточно.

– А что это такое? – спросил Поль.

– Это серьезнее, чем Лига Наций. Вы помните, что это такое?

– Нет.

– Спросите в библиотеке у мадам Туанасье. Запомните: Организация Объединенных наций. ООН. – И капитан повторил: – Его величество Тав-Чев. Это интересно. Вы этого еще никому не говорили?

– Нет.

– На всякий случай пока не рассказывайте. Те четверо, которые выходили на остров, доложили мне о вашем родстве с королем, и мы договорились никому не говорить, пока вы сами не скажете. Об убийстве на Таити здесь на корабле знают только я и мсье Курбэ, наш радист. В Панаме, если мы свяжемся с Парижем, вы, вероятно, узнаете, что стало с вашей матерью. Вам всё понятно?

– Всё понятно. Спасибо, капитан. – Капитан улыбнулся:

– Вы мой подопечный. Здесь, на корабле, я самый ответственный за вас.

Поль шел по палубе, и пасмурное небо казалось ему теперь выше, а океан шире. Вся жизнь была впереди в открывающемся для него цивилизованном мире. После обеда он в своей каюте занялся чтением книги о Парижской коммуне и Русской революции, заглядывая в словарь.

В дверь постучали. Поль открыл. Это была мадам Туанасье. Она была всё в том же сером платье, только на плечи был накинут красный жакет. В руках у нее были две толстые книги. Официальным тоном она сказала:

– Литература для усвоения современного языка. – Она прикрыла за собой дверь, подошла к столику под иллюминатором, положила на столик толстую книгу. – Это том энциклопедии. Здесь Советский Союз. Сокращенно СССР. А это, – она положила сверху еще одну книгу, – Статьи Зигмунда Фрейда. Я заложила страницу со статьей о природе сновидений. – Оказывается, она запомнила, что Поль говорил ей о своих снах. Белые женщины тоже любят, когда им говорят необыкновенные вещи. И тут Поль заметил некоторые изменения в ее фигуре. Еще не осознав, что изменилось в фигуре этой женщины, он шагнул к ней, обнял за плечи, как и тогда, в библиотеке, и почувствовал руками, что на плечах и спине ее нет никаких дополнительных лямок. Она не двигалась, пристально, как и тогда в библиотеке, глядя в его глаза. Его рука скользнула вниз: спина, слегка выгнутая талия, переходящая в четко округленные ягодицы. Платье было надето на голое тело. Он повел рукой вверх. Платье застегивалось на спине. Вертикальный ряд крючков, скрытых продольным швом. Он стал расстегивать крючки, начиная с верхнего. Расстегнутое платье повисло на ее плечах. Он слегка отодвинулся от нее и, взявшись за подставные острые плечи, потянул платье вверх. Мадам Туанасье, прикрыв веки, гибким движением подняла руки. Платье легко снялось через ее голову, и Поль положил его на столик поверх толстых книг. Теперь она была голой, в одних туфлях на высоких каблуках. Фигура ее показалась Полю красивой. Четко, будто высвеченное солнцем, белело незагорелое тело там, где положено быть купальнику. Тряхнув головой, она небрежным движением руки поправила волосы, присела на кровать, сказала:

– Заприте дверь на замок. – Поль запер дверь, быстро и деловито стал раздеваться: одним движением одновременно майку и рубашку, двумя движениями, – на каждую поднятую ногу по четкому движению, – одновременно шорты и трусы. Он сел на кровать рядом с ней. Мадам Туанасье серьезно и деловито разглядывала Поля, – с одинаковым вниманием и плечи, и ноги, и стоящий вертикально член, и лицо, и грудь, исследовательски провела пальцем по его груди в том месте, где у него уже росли короткие светлые волосы. Она подняла руку, пропустила меж пальцев несколько прядей волос на его голове. Поль положил руку на ее бедро, хотел приподнять его, но она неожиданно повернулась к нему грудью, ухватила за плечи и села верхом на его бедра. Полю не всегда нравилось, когда женщины проявляли чрезмерную активность, и он, резко подняв ее ногу и обхватив другой рукой ее талию, развернулся и положил ее на спину. Она схватила обеими руками его за шею, притянула к себе. Тогда он сжал ее запястья, отвел ее руки за голову, а сам навалился на нее всем телом. Так они лежали некоторое время, не шевелясь. Он видел, что ей тяжело. Но он продолжал давить ее своей тяжестью, не давая ей проявить инициативу. Это было похоже на укрощение. Наконец он выпустил ее руки, привстал на локтях. Она не шевелилась, пристально глядя ему в глаза. Потом, подвигав бедрами, она резко приподняла таз, и сама начала половой акт. Непроизвольно, подчинившись ее инициативе, он начал ритмичные движения бедрами, и она на каждое его движение отвечала снизу рывками бедер. Тут он просунул руки ей под колени, пригнул ей ноги к плечами, так что она уже не могла сама двигаться. Двигался теперь только он. Делая ритмичные удары бедрами, он смотрел ей в глаза. Она сощурилась, выражение ее лица было почти злым. Во время оргазма она не простонала, а как-то зло промычала, а он зарычал, выдвинув нижнюю челюсть. Она была сильной, волевой женщиной, даже в сексе. Коммунистка.

Полулежа на кровати, он наблюдал, как она надевает платье. Четкие уверенные движения. Когда она стала застегивать на спине крючки, Поль вскочил на ноги, хотел ей помочь. Но она отстранила его.

– Мсье Дожер, у меня достаточно гибкие руки, – сказала она с достоинством. У нее действительно были гибкие руки. Она накинула на плечи свой красный жакет, сказала:

– Энциклопедию я у вас возьму. И книгу о Парижской коммуне тоже. Я должна выйти из вашей каюты с книгами. – Она была очень хороша, ей шел подчеркнутый вид собственного достоинства. – Мсье Дожер, выгляните в коридор, нет ли кого-нибудь. – Поль выглянул в коридор.

– Никого нет, – сказал он. Она взяла две книги, быстро вышла.

Пароход приближался к Америке. В порте Бальбоа «Васко да Гама» делал стоянку, и всем людям экспедиции, а также части команды предоставлялась возможность высадки на берег на один день. Во время традиционного кофе Роже спросил Конрада:

– Так вы не поедете с нами в Панама-сити?

– Я в Бальбоа, – ответил Конрад. – Хочу увидеть знаменитые орхидеи.

– А как же Мурильо? – спросила мадам Планше.

– Во-первых я не считаю его лучшим художником Ренессанса. Кроме того, заезжать из-за одной картины в провинциальный латино-американский город просто бессмысленно.

– А кафедрал семнадцатого века? – напомнил Роже. Антуан тут же компетентным тоном заявил:

– Все латино-американские соборы по архитектуре идентичны. Здесь вы не отличите семнадцатый век от девятнадцатого.

– Поль, а вы в Панаму-сити? – спросил Бернар. Антуан предложил:

– Поль, махнем в Бальбоа. У нас молодежная компания.

– Я еду в Панаму-сити. – Дело было в том, что из порта Бальбао в Панаму-сити нужно было ехать на поезде. А Поль в детстве обожал поезда и паровозы. Теперь ему не терпелось снова увидеть паровоз, хотя более всего его волновал запрос по радио о его матери, которого он ожидал в порте Бальбоа. В приемной каюты капитана лейтенант Госсен вручил Полю двадцать долларов.

– Думаю, вам этого достаточно для прогулки по Панаме. – сказал Госсен. – Пересчитайте деньги. Вы когда-нибудь держали в руках доллары?

– Нет. – Поль стал пересчитывать, с трудом соображая, сколько какая купюра стоит, и как их сосчитать вместе. Госсен пододвинул ведомость, подал авторучку.

– Распишитесь в получении денег. – Поль никогда не расписывался и старательно написал в указанной графе свое имя и фамилию. Буквы получились кривые. Он хотел исправить «u» и «g», но Госсен сказал:

– Не надо. Так достаточно.

Поль пошел в библиотеку попросить ноты, если они там есть, и по ним вспомнить заново ненавистный норвежский танец. Кроме того в библиотеке можно увидеть необыкновенную женщину мадам Туанасье. Теперь он может быть с ней смелее. В библиотеке кроме мадам Туанасье было несколько человек. Поль подошел к ее столу.

– Я бы хотел взять… – начал Поль, но она перебила его:

– Все английские словари разобраны. – Поль вспомнил, что когда они пили кофе, многие листали английские словари: готовились к высадке на американский берег. Он сказал:

– У вас есть какие-нибудь ноты? – Мадам Тунасье поднялась от стола, направилась в дальний угол. Поль пошел за ней. Две короткие полки нот.

– Композитор? – официальным тоном спросила мадам Туанасье.

– Григ.

– Смотрите сами, – она указала на полку. Грига было всего несколько тетрадей. И среди них новенький сборник для начинающих. Тот самый, по которому Поль учился в детстве. Только тот был очень потрепанный. Поль стал сворачивать его в трубку.

– Не сворачивайте, – строго сказала мадам Туанасье.

– И еще, – сказал Поль, – можно тот же том энциклопедии? – Он старательно выговорил это слово.

– Он на моем столе, – и она кивнула головой назад. – Он мне нужен для работы. Хорошо, возьмите. – Она говорила официальным строгим тоном: – Только сегодня же верните. До полуночи. Номер моей каюты шестнадцать. И еще захватите элементарный словарь. – Поль понял, что словарь нужен для того, чтобы было две книги, и чтобы, если кто попадется в коридоре, видел, что он только занес ей книги. Поль еще на некоторое время задержался в библиотеке, полистал журналы. Особенно ему нравились цветные журналы. А больше всего нравились рекламы. На них были красивые женщины, и все они улыбались. Поль вышел на палубу. На закатной стороне сквозь тучи просвечивало солнце. Настроение было бодрым, и Поль побежал. Он бежал по открытой палубе, прижимая к себе одной рукой толстую книгу и нотную тетрадь. Добежав до перепада уровней палубы, он в два прыжка взбежал на переходной мостик, спрыгнул по другую сторону и побежал по противоположной палубе. Навстречу попался матрос.

– Мсье Дожер! – крикнул он. – Вы уронили! – Поль оглянулся. Ветер гнал по палубе оброненную им нотную тетрадь. Поль побежал за тетрадью, матрос тоже. Поль подхватил тетрадь, взмахнул ею в воздухе.

– Вы куда, мсье Дожер?

– А никуда! – весело выкрикнул Поль, чувствуя, что родной французский язык возвращается к нему с подростковым парижским слэнгом. – Айда, помчим вместе! – крикнул он матросу. И матрос, вероятно, его ровесник, расхохотался. А Поль побежал дальше по палубе, обегая вокруг корабль. После ужина он в своей каюте читал энциклопедию. Было много картинок, и прежде чем он нашел СССР, он прочел объяснения многих слов, таких как роллер, Сант-Яго, симфония, сопрано, спермотозоид, спиритизм. То и дело он поглядывал на свои красивые часы. Когда маленькая стрелка начала подходить к верху, он снова надел брюки, белую рубашку и пиджак. Из каюты он вышел с двумя книгами: энциклопедией и словарем. В коридоре никого не было. Он потянул дверь с надписью шестнадцать, и дверь открылась. Мадам Туанасье была в розовом халате с кружевной отделкой. Она тихо и строго спросила:

– В коридоре никого не было?

– Никого. – Она защелкнула дверной замок, сказала:

– Положите книги на стол. – Поль положил книги, повернулся к ней. У нее была большая каюта. Стол под иллюминатором был продолговатый, на нем лежали книги. У стола были два раздвижных стула. Кровать была шире, чем у Поля, и наполовину уходила в широкую нишу. Умывальник был не прямо перед кроватью, а за железной перегородкой. Мадам Туанасье стояла, выжидающе глядя на него, и повидимому, не собиралась проявлять инициативу. Он подошел к ней, обнял, как и раньше, за плечи, раздвинул лацканы ее халата, пригнулся, дотронулся губами до ее груди. Она не пошевелилась, в ее взгляде не было, как прежде, надменного достоинства. Она была просто женщиной. Каким-то внутренним чутьем такта Поль понял, что нельзя теперь ее обнажать, если сам он был в полной одежде. Он снял пиджак, стал раздеваться не спеша, потому что спешить было некуда. И только раздевшись, он развязал пояс ее халата. Она, так же не спеша, сбросила халат на пол. Он поднял ее на руки, усадил на кровать, сам улегся рядом, закинув ноги за ее спину. Опершись на локоть, он другой рукой ласкал ее грудь, отвисшую, но сохранившую округлость. Потом он привлек ее к себе. Половой акт длился долго. Во время оргазма она с тихим стоном произнесла: – Поль… – Так она впервые назвала его по имени. Потом она ушла за перегородку. Послышался шум воды в умывальнике, а потом шум закипающего электрического кофейника. Поль задремал. Когда он очнулся, мадам Тунасье стояла перед ним в халате.

– Кофе подан, – сказала она насмешливо. Они пили кофе из маленьких чашечек, и еще был ликер в маленьких рюмках. Поль впервые в жизни пил ликер, и он показался ему потрясающе вкусным. Они шутливо преговаривались. Мадам Туанасье закурила. Поль отобрал у нее сигарету, попытался сделать затяжку, но закашлялся с непривычки от горького цивилизованного табака. Игривое настроение не проходило, и он откровенно играл с ней во время половых актов, как это проделывал с женщинами на острове. Уснул он как-то сразу, будто провалился в небытие. Мадам Туанасье разбудила его, тряся за плечи.

– Скоро утро, – сказала она, и в ее голосе послышались прежние строгие нотки. Поль тут же начал одеваться, путаясь спросонья в своей одежде. Она выглянула в коридор, командным голосом сказала:

– Никого нет. Идите. – И он вышел. В голове была тяжесть. Это было действие ликера, который он пил впервые в жизни. Он дошел до своей каюты, открыл дверь, вошел.

Перед ним был Роже. Поскольку каюта была тесной, они оказались на расстоянии шага друг от друга.

– Добрый вечер, – вежливо сказал Поль.

– Скорее утро, – поправил его Роже. – Мсье Дожер, где вы были?

– На палубе, – ответил Поль.

– От вас пахнет вином. Кто вас напоил? – Поль сразу нашелся:

– Там были два матроса. Они пили вино и угостили меня. – Тут в каюту вошел старший стюард Сонар. Мельком взглянув на Поля, он обратился к Роже:

– Он давно здесь?

– Только что вошел. Вы проверили?

– Она спит. У нее никого не было. – Роже улыбнулся:

– Я же вам говорил. Мсье Дожер прогуливался по палубе, у него есть причины, бессонница. А там еще матросы угостили его вином.

– Это правда, – согласился Сонар и обратился к Полю: – Завтра вы должны получить сведения о вашей матери. Переживаете?

– Да, – ответил Поль.

– Вы ее найдете, мсье Дожер, не волнуйтесь, – успокоил его Сонар. – Спокойной ночи. – И он вышел. Роже улыбнулся.

– Поль, вы оставили дверь каюты приоткрытой. Я проходил мимо и увидел, как мсье Сонар проверяет вашу каюту. Я подумал, с вами что-нибудь случилось. Мсье Сонар признался, что подозревает вас в том, что вы соблазняете его подопечную Кларетт. Она у нас заведует бельем. Он был другом ее погибшего отца и до сих пор опекает ее. Но теперь оказалось, всё в порядке. Спокойной ночи. – И Роже вышел.

Поль разделся. Спать не хотелось, и он понял, что это действие непривычного для него крепкого кофе. И тут он решил пойти в кают-компанию и восстановить в памяти по нотам Норвежский танец Грига, а заодно и срезать кисти с французского флага. Он надел халат, взял нотную тетрадь, положил в карман халата новенькое бритвенное лезвие и полез в карман брюк за ключом. Ему не понравилось, что Сонар проверял его каюту. Ключа не было. Если бы ключ упал на пол, он бы услышал звяканье. Тут он вспомнил, что в каюте мадам Туанасье на полу был коврик, и ключ мог упасть на него беззвучно. Возвращаться в каюту мадам Туанасье он не решился: слишком холодно она его проводила. Оставив дверь незапертой, Поль пошел в кают-компанию. Здесь никого не было. Поль положил ноты на пианино и, не зажигая света, вынул бритвенное лезвие из конвертика и стал срезать кисти с флага. Шнуры, на которых висели кисти, были толстые, приходилось долго перепиливать лезвием каждый шнур. Наконец, работа была закончена. Поль сунул кисти и лезвие в карман халата и уже собирался включить свет и сесть за пианино, как снаружи послышались чьи-то шаги. Дверь кают-компании оставалась открытой. Человек, проходя мимо, мог заглянуть и увидеть Поля. Затем этот человек мог включить свет и увидеть, что флаг уже без кистей. Древко флага упиралось в угол, и флаг с него свисал почти до пола. Поль неслышно, он был босой, зашел в угол за полотнище флага, поправил на нем складки. Шаги приближались. По легкому цоканью каблуков Поль понял, что это женщина. Она вошла в кают-компанию и, не зажигая света, присела к столу. Поль выглянул из-за флага. При свете, проникавшем из коридора, он увидел мадам Туанасье в том же розовом халате. Поль затаился за флагом. Чиркнула зажигалка, на миг осветив помещение. Запахло знакомым дымом ее сигареты. Снаружи послышались еще шаги. Кто-то остановился в дверях кают-компании. Щелкнул выключатель, и кают-компания осветилась ярким электрическим светом. Поля не было видно за флагом, и он продолжал стоять не шевелясь. Послышался голос Роже:

– Ты не собираешься спать?

– Я ждала, когда ты выйдешь из моей каюты. – ответила мадам Туанасье.

– Я вышел.

– Вот я и пойду спать.

– Но я кое-что нашел в твоей каюте.

– Ты делал обыск?

– Нет, нашел на полу. – Что-то звякнуло, упав на стол. И Поль понял, что это ключ, который он обронил в каюте мадам Туанасье, ключ с прикрепленной бляшкой, на которой был выдавлен номер его каюты. Судя по звуку отодвигаемого стула мадам Туанасье поднялась на ноги. Последовала пауза. Роже нарочито спокойным голосом произнес:

– Шлюха. – Снова последовала пауза. Раздался звук пощечины. Затем раздался более сильный звук пощечины. И снова пауза. И тихий недоуменный голос мадам Туанасье:

– Ты меня ударил.

– Безусловно, – сказал он. – В ответ на твою пощечину. А ты ударила меня, потому что я дал точное определение. Как правило, всех шлюх привлекают смазливые мальчики с нулевым интеллектом.

– В данном случае нулевой интеллект это чистая страница, заполнение которой зависит от окружения.

– Пустые слова. Этот дикарь – примитив не потому, что он провел двенадцать лет среди дикарей, а потому что он примитив по своей сущности. И ты отлично это видишь. А насчет пустой страницы, какое пошлое выражение, он вполне заполненная страница. На острове он оставил жену и сына. И женился он там не на ком-нибудь, а на дочери короля племени. Это говорит о примитивном практицизме, который изначально заложен в характере. – В голосе Роже была высокомерная ирония. Мадам Туанасье понизила голос:

– Роже, до сих пор ты относился к нему весьма благосклонно. Ты меняешь оценки по личным мотивам. Это по твоему не примитивно?

– Ты стала много себе позволять. Я жалею, что зачислил тебя в состав экспедиции.

– Что? – возмущенно воскликнула мадам Туанасье. – Без давления нашего комитета министерство никогда бы не субсидировало твою экспедицию. – И мадам Туанасье направилась к выходу. Ее шаги удалялись. Роже чиркнул зажигалкой. Поль почувствовал запах табачного дыма, более горького, чем от сигарет мадам Туанасье. Роже подошел к пианино. Послышался шелест перелистываемых страниц. Это Роже перелистывал нотную тетрадь. Поль услышал, как Роже подсел к пианино, открыл крышку. Раздались звуки «Норвежского танца». Полю показалось, что Роже играет очень профессионально.

– Что это? – послышался голос мадам Туанасье. Судя по ее голосу она вернулась и стояла теперь в дверях. Точно так же она спросила, когда Поль в первый день приезда заиграл этот танец. И Роже ответил так же, как тогда ответил Поль:

– «Норвежский танец» Грига. – Поль услышал, как мадам Туанасье подошла к пианино. Роже прекратил игру.

– Откуда у тебя эти ноты? – спросила она.

– Лежали здесь, – ответил Роже. Мадам Туанасье обошла стол, подошла к флагу. Поль посмотрел вниз и увидел, что его голые ступни торчат из-под флага. Мадам Туанасье резким движением откинула полотнище. Поль мигнул от яркого электрического света. Роже и мадам Туанасье пораженно смотрели на него. Тут Поль почувствовал, что все французские слова, даже те, которые он хорошо помнил с детства, улетучились из его головы. И он сказал на языке Хатуту:

– Мне очень жаль, что я здесь. Я понимаю, что вам жаль, что я всё слышал, и мне очень жаль, что вам жаль, что я это слышал. Я не виноват, что я был здесь. – Мадам Туанасье повернула голову в сторону Роже.

– Что он говорит? – спросила она растерянно. Роже перевел:

– Он сказал, что очень сожалеет о своем присутствии при нашей конфиденциальной беседе, и что его присутствие непреднамеренно.

– Французский язык лаконичней, – серьезно заметила мадам Туанасье. – Очевидно, в языках Полинезии не такой уж и маленький запас слов.

– Дело не в количестве слов, – так же серьезно сказал Роже. – У них много суффиксов и приставок, даже по нескольку подряд, и сложная система предлогов. – И тут он засмеялся. Он смеялся искренне весело, откинув назад голову. Мадам Туанасье тоже стала смеяться. Поль всё стоял на месте, не понимая, что их так смешит, уж не обилие ли суффиксов и приставок. Они закончили смеяться, но выражение их лиц оставалось смешливым. Поль нерешительно подошел к пианино, взял нотную тетрадь и, чувствуя как знание французского языка возвращается к нему, сказал мадам Туанасье:

– Завтра я принесу ноты в библиотеку. Спокойной ночи. – Он направился к выходу, но Роже остановил его:

– Поль, вы забыли, – и он взял со стола ключ, протянул Полю.

– Спасибо, – сказал Поль.

У себя в каюте Поль вынул из кармана кисти от флага и при этом порезался лезвием бритвы, которое тоже лежало в кармане. Роже и мадам Туанасье, конечно, не заметили, что у флага нет кистей. Им, наверное, было не до кистей. Поль чувствовал некоторую неловкость. Но потом он подумал: – А нечего было говорить в кают-компании, это общественное место, говорили бы в своих каютах, – и вслух повторил новое слово: – Конфиденциально.

Глава 6. Панама. Паровоз. Голос мамы

Утром Поля разбудил стук в каюту. Это была Кларетт. На ней была форма стюардессы. На согнутой руке она держала чистое отглаженное белье.

– Доброе утро, мсье. Это к выходу в Панаму, – сказала она, вручая Полю белье. И, взглянув на его, как обычно по утрам, торчащий вверх член, официальным тоном добавила: – Если будет дождь, в кладовой есть плащи и зонтики, – и тут же вышла. Спросонья Поль не успел схватить ее за руку.

Перед завтраком Поль вышел на палубу. Было пасмурно. У перил стоял Антуан. Поль вспомнил, что вчера в этом же месте Антуан был с красивой девушкой-медсестрой. Поль встал рядом с Антуаном. Они поздоровались. С утра лицо Антуана не было красным, как это бывало к вечеру.

– Панама уже видна, – сказал Антуан, положив руку на плечо Поля. На горизонте виднелась полоска земли. – Ты раньше проходил Панамский канал?

– Нет. Мы тогда плыли через Индийский океан.

– А твои родители часто плавали в Полинезию?

– Три или четыре раза, – ответил Поль и поспешил перевести разговор на другую тему: – Как звать ту девушку?

– Которую?

– С которой ты вчера здесь стоял. Она медсестра. – Поль почувствовал, как рука Антуана застыла на его плече.

– Откуда ты знаешь, что она медсестра?

– Я видел ее в белом халате в приемной врача.

– Она тебя заинтересовала?

– Красивая девушка, – признался Поль. Сжав рукой плечо Поля, Антуан небрежно проговорил:

– Хватит с тебя Кларетт. – Это озадачило Поля, и он спросил:

– Кларетт что-нибудь тебе говорила?

– Нет, – так же небрежно ответил Антуан. – Я мало общаюсь со стюардессами. – Вспомнив разговор Роже с мадам Туанасье, Поль спросил:

– А тебе трудно было зачислиться в состав экспедиции?

– Я не в составе экспедиции. Я путешествую на свои деньги. Я убедил своих родителей, что это путешествие необходимо как приложение к курсу ботаники, который я прохожу в Сорбонне.

Хотя Поль был очень голоден, к завтраку он шел с некоторой опаской. Он не знал, как вести себя с Роже после ночной встречи. В киоске он купил плитку шоколада, предварительно поздоровавшись с улыбающейся Жустиной. Он тут же развернул обертку и съел половину плитки. Было потрясающе вкусно. Другую половину он тщательно завернул и положил в карман. За его столом уже все завтракали. Перед тем как сесть, он поздоровался и вежливо наклонил голову. Роже смотрел на него с улыбкой.

– Поль, у вас лицо в шоколаде, – сказал он.

– Прошу прощения, – сказал Поль, тоже улыбаясь, и стал вытирать лицо носовым платком, который получил от Кларетт вместе с бельем. И все за столом улыбались ему. И Поль подумал, что цивилизация белых людей не зря веками вырабатывала правила вежливости.

Сразу после завтрака Поль бегом направился в радиостанцию. Здесь был один Фернан, худой мужчина с проседью, который был в моторной лодке, забравшей Поля с острова Хатуту. Это было его дежурство. Он сказал, что радиостанция Бальбоа приняла запрос о местонахождении Сибил Дожер. Ответ придет не раньше вечера.

В бельевой была одна Кларетт. Она торопливо гладила простыни на гладильном столе. Она тут же отвела Поля в кладовую, и он выбрал короткий матросский плащ с капюшоном. Держа в одной руке плащ, другой рукой он взял за руку Кларетт.

– Кларетт, ты больше меня не хочешь видеть? – Она с обиженным видом отвернулась.

– Мсье Дожер, вы были очень грубы со мной. – И тут же кокетливо спросила: – С другими девушками вы тоже грубый?

– Я был с тобой очень нежный, – возразил Поль.

– Неправда, – сказала она игриво обиженным тоном. – Вам уже двадцать три года, и вы солидный мужчина. А мне еще нет девятнадцати. Вам надо было это учесть. А вы не учли. – И пониженным тоном, капризно надув губки, она пояснила: – После вас у меня всё болело. – Поль обнял ее одной рукой, в другой был плащ, сказал тихо:

– Теперь я буду с тобой очень осторожен. – Он хотел поцеловать ее, но послышались шаги, и она испуганно отстранилась. Вошел Сонар, спросил:

– Мсье Дожер, а зонтик вам не нужен? Будет сильный дождь.

– Нет, у меня плащ с капюшоном. – Сонар подозрительно посмотрел на Кларетт. – Кларетт, если ты собираешься на берег, тебе пора одеваться.

– Мне нужно догладить простыни. Я только выдала плащ мсье Дожеру. – И она вышла. Сонар сказал пониженным тоном:

– Мсье Дожер, должен вас предупредить: Кларетт очень порядочная девушка.

– Я это знаю, – сказал уверенно Поль.

Берег был уже отчетливо виден. Был виден порт Бальбоа с его доками и складскими зданиями, а правее виднелась столица Панамской республики город Панама с белыми башенками кафедрального собора. У трапа стояли люди, направляющиеся в Панаму. Отдельной группой стояли девушки стюардессы. Среди них была Кларетт, и еще была красивая медсестра, имя которой Антуан не пожелал назвать. Поль подошел к ним, сказал:

– Доброе утро, медам. – Девушки улыбались ему, некоторые ответили: – Доброе утро. – Медсестра спросила:

– Мсье Дожер, вы тоже в Бальбоа?

– Я в Панаму, – ответил Поль. – Мадемуазель, вы знаете мое имя, а вот я вашего не знаю. – Некрасивая девушка, которую Поль видел в столовой официанткой, сказала:

– А вы бы попросили мсье Сонара. Он старший стюард, он бы всех нас вам представил.

– Мсье Сонар представил мне только Кларетт, – и Поль вежливо наклонил голову в сторону Кларетт.

– Ей всегда везет! – воскликнула некрасивая девушка, и все девушки рассмеялись. – Кларетт, раз ты уже представлена, представь ему всех нас. – Кларетт скорчила величественную мину:

– Начну по порядку, – сказала она. – Мсье Дожер, разрешите вам представить: вот эта, – и она указала на медсестру, – которая вам так понравилась, – Мари.

– Очень приятно познакомиться, – и Поль наклонил голову в сторону Мари. Некрасивая девушка тотчас спросила: – А со мной вам тоже очень приятно познакомиться? – Девушки захихикали.

– Конечно, – галантно ответил Поль.

– Виолетт, – указала Кларетт, и некрасивая девушка присела в реверансе. Дело было в том, что у Виолетт, при ее некрасивом лице с утиным выступающим вперед носом и маленькими, близко посаженными глазами, была очень красивая фигура. Поль еще в столовой заметил ее легкую походку, когда она разносила подносы с тарелками. И шутливый реверанс у нее получился как у профессиональной балерины. А все девушки хихикали.

Внезапно раздавшийся сверху грохот заставил Поля поднять голову. Это летели два самолета. Соблюдая между собой постоянное расстояние, они круто развернулись вокруг парохода. Девушки тоже смотрели на самолеты.

– Военные истребители, – пояснила Виолетт. – Проверяют наш корабль. – И тут Поль увидел вертолет, приближающийся к пароходу. В детстве Поль видел вертолет только на картинке. Теперь он завороженно смотрел на обтекаемый корпус этого чуда. Вращающиеся лопасти винта слились в полупрозрачный круг. Вертолет завис над пароходом на некоторое время, а потом направился обратно к берегу. Два самолета тоже полетели в сторону берега. Поль провожал их завороженным взглядом, не замечая, что девушки продолжали свою болтовню. Кларетт спросила:

– Мсье Дожер, так что же вас больше привлекает, Мари, или самолеты? – Некрасивая Виолетт с красивой фигурой всё объяснила:

– На острове у него было много девушек, а самолетов не было.

Лейтенант Госсен объявил высадку, и люди стали спускаться по трапу. На причале стояли два человека с фотоаппаратами.

– Кажется, это репортеры, – сказал Роже Полю. – Хотите дать интервью?

– Нет, нет, – замотал головой Поль.

– Тогда не называйте себя. Они не знают вас в лицо. – и Роже обратился к присутствующим: – Не будем его выдавать. – Первой на причал ступила мадам Планше. Двое мужчин тотчас подскочили к ней.

– Мадам, прошу прощения, – сказал один из них с явно английским акцентом. – Мсье Дожер участвует в высадке на берег?

– Он вам нужен? – спросила мадам Планше.

– Небольшое поручение. Мне необходимо задать ему несколько вопросов.

– Мы направляемся в Панаму, – ответила мадам Планше. – А мсье Дожер в следующей группе, которая будет обозревать Бальбоа. Вы можете подождать его здесь. – Когда они направились к вокзалу, Роже с улыбкой сказал:

– Мадам Планше, вы блестяще справились с задачей. При следующей оккупации Парижа мадам Туанасье обязательно зачислит вас в ряды маки. – На вокзале вся их группа, около тридцати человек, выстроилась в очередь за железнодорожными билетами. Рядом с Полем оказался Бернар, у которого был фотоаппарат.

– Поль, если вас что заинтересует, скажите, и я сфотографирую, – сказал он. Вместо дождя выглянуло солнце, и Бернар надел шляпу, защищая свою лысину. Прямо от кассы, забыв о приличиях, Поль торопливо потащил за собой Бернара.

– Сфотографируйте только паровоз, – говорил он. – Это самое главное. – Все надежды Поля оправдались. За двенадцать лет конструкция паровозов заметно усовершенствовалась. Паровоз был больше, длинней, выше тех паровозов, которые Поль видел в детстве. Труба была короче, корпус был обтекаемый. Всё сверкало: корпус черным блеском, огромные поршни никелированным блеском, фонари зловеще-стеклянным блеском, колеса сразу и черным, и никелированным и красным блеском. Мощные железные полосы, отходящие от поршней, Поль не знал их названия, которые должны при движении быстро двигаться вперед и назад, вращая колеса, угрожающе застыли в своих сочленениях. И всё это гудело, шипело, испуская с громким свистом струи пара. Из трубы шел дым. Ошеломленный Поль так и не мог понять, из каких мест вырывается пар. Бернар щедро истратил четыре кадра пленки на это великолепное железное чудовище, и даже снял самого Поля на фоне этого чуда. Придя в себя, Поль стал перебегать с места на место, чтобы с других сторон осмотреть паровоз. Спереди паровоз выглядел сурово и непреклонно. Сверкающий холодным блеском фонарь впереди трубы смотрел прямо перед собой из-под железного козырька, как бы грозно вглядываясь в необозримую даль, и эта даль будет покорена. Выдвинутая вперед красная решетка готова была снести всё, что попадется на пути едущему поезду. Вдоль корпуса паровоза тянулся узенький мостик с перилами от кабины машиниста до самого переда. Идя по перрону вдоль паровоза, Поль представлял себе, что идет по этому мостику, и поднятой рукой держится за перила. А паровоз мчится с невероятной скоростью. Дойдя до переда паровоза, он представил себе, как во время движения опускается до самых буферов, здесь впереди тоже перила, а под ногами мощная красная решетка, под которую с бешеной скоростью уходят рельсы и шпалы. Кабина машиниста была низкой и длинной. Широкое окно, а вместо двери эллипсовидный проем. В окне был машинист. Там еще должен быть кочегар и помощник машиниста, но с наружи их не было видно. Ударил вокзальный колокол. Теперь уже Бернар заспешил, таща за руку Поля к вагонам. Паровоз издал мощный гудок, от которого перехватило дыхание. Бернар и Поль вскочили на подножку первого вагона, и поезд тронулся.

До вокзала Панамы была всего одна остановка, а в Панаме шел дождь. Тридцать французов из экспедиции и администрации протекторатов шли в плащах и под зонтиками по латиноамериканскому городу Панаме. Мокрые панели, мокрые бульвары и скверы, вода, брызжущая из водосточных труб невысоких домов с мокрыми черепичными крышами, пасмурное небо, – ничто не напоминало о хрестоматийно известных по рекламам карнавалах и ярких праздниках с танцующими мужчинами в сомбреро и темноглазыми женщинами в цветастых платьях. Поль чувствовал себя нелепо в матросском плаще с капюшоном. Было жарко. Но если снять плащ, промокнет одежда, а красивый пиджак потеряет элегантную форму. На Хатуту, когда шел дождь, все снимали тапы и ходили голыми. Что-то было лишнее в системе условностей белых людей.

Предводительствовала французскими подданными маленькая худощавая пожилая дама-лингвистка, которая вчера отчитывала Поля за то, что он сбежал с конференции. Звали ее мадам Колоньи. Она много путешествовала и знала Панаму. В беседке-ротонде на площади перед кафедральным собором все закрыли зонтики, сняли плащи. Мадам Колоньи рассказывала:

– Постройка этого собора была начата в тысяча шестьсот семьдесят третьем году. В течении последующих столетий собор несколько раз перестраивался. В оригинале сохранилась почти вся центральная его часть. – Поль смотрел на собор, а перед его глазами был паровоз. Захотелось ссать. Здесь ссать было нельзя, хотя дождевые потоки моментально бы смыли мочу в канализационные люки. Еще одна лишняя условность белой цивилизации. Затем все вошли в собор, где остановились перед мадонной кисти Бартоломео Мурильо. Полю стало скучно, как тогда в детстве, когда мать водила его по музеям, заставляя запоминать имена художников. Затем все направились в церковь святого Франциска. Дождь прекратился, проглянуло солнце, от мокрых мостовых пошел пар, и это напомнило Полю паровоз. После церкви святого Франциска был ресторан. Это было роскошное помещение, где Поль по-настоящему ощутил себя в цивилизованном мире. В ресторане все, и мужчины и женщины, первым делом сходили в уборную. Здесь были писсуары, которых Поль двенадцать лет не видел. Официанты были в белых смокингах. За обед Поль заплатил шесть долларов. С появлением солнца на улицах появились туристы. Мадам Колоньи объявила, что одной из достопримечательностей Панамы считаются знаменитые ночные клубы и кабаре, но они открываются вечером, а всем пора на корабль. Мадам Туанасье тут же заметила, что ночные клубы далеко не положительное проявление цивилизации, на что Роже возразил, что при любых политических мировоззрениях следует уважать маленькие человеческие слабости. Мадам Колоньи повела всех на площадь, где продавались в магазинах, а то и прямо на панели, различные сувениры. Все напокупали сувениров. Поль купил большую устрашающую индейскую маску, красиво разрисованную, украшенную большими перьями незнакомых ему птиц. Когда подходили к вокзалу, Поль почувствовал некоторое волнение: ему опять предстояло увидеть паровоз. Опередив своих спутников, он побежал к вокзалу, купил билет до Бальбоа. До прихода поезда оставалось несколько минут. Поль пошел по перрону до того места, где была надпись по-испански: «остановка паровоза». Он уже знал, как будет «паровоз» по-испански и по-английски. В перспективе уходящих рельс показался перед паровоза. И сразу раздался его гудок, и выплеснулась вертикальная струя пара при гудке. Из трубы шел дым. С боков, откуда-то из-под колес вырывались клубы пара. Паровоз приближался, сверкая черным обтекаемым передом с белыми буквами и цифрами. Два сверкающих фонаря и два черных буфера, а под буферами, впереди всего паровоза выдвинутая вперед мощная красная решетка. Паровоз замедлил ход, остановился рядом с Полем. И после этого откуда-то между колес оглушительно пыхнуло, выстрелив облако пара, на миг закрывшее колеса. Поль почувствовал на лице теплую влагу этого пара. Поль сосчитал красно-черно-никелированные колеса. Их было четыре. Четыре больших колеса, а спереди два поменьше. Раздалось мощное шипенье, и пар пошел откуда-то сверху. По всему корпусу паровоза проходили швы с черными, как и корпус, заклепками.

– Поль! – послышался голос Бернара. Он стоял на подножке вагона, за ним выглядывал Роже. Они махали руками. – Поезд отходит! – Поль, не спуская глаз с паровоза, медленно пошел к вагону. Когда они приехали обратно в Бальбоа, Поль первым спрыгнул с подножки на перрон, побежал к паровозу. Машинист стоял в дверях кабины паровоза, держась за блестящие поручни. Путевой рабочий в брезентовых перчатках и комбинезоне, надетом на голое тело, спрыгнул с перрона между тендером и первым вагоном. Поль подошел ближе, наблюдая как рабочий отцепляет вагон от тендера. Грохнула и повисла вниз тяжелая стальная скоба, снятая с массивной зацепки. Кочегар на тендере что-то прокричал путейцу, тот что-то ответил. Они говорили по-английски. Американцы. Зона канала – территория Соединенных Штатов. Машинист, стоя в дверях, не глядя, сунул руку внутрь кабины, и паровоз издал короткий, как восклицание, гудок вместе с выхлопом пара. Машинист был, вероятно, старше Поля лет на десять. Он был в аккуратной железнодорожной, форме, но лицо его было измазано не то сажей, не то грязным маслом. Из под фуражки на виске торчала рыжая прядь. Они встретились взглядами. Полю очень хотелось загаворить с ним, пусть на ломаном английском, но он не решился, поскольку этот живой человек был частью этого железного чуда. Паровоз, издавая свист и шипение, тронулся отдельно от состава, задвигались горизонтальные полосы, завращались сверкающие колеса. Поль проводил взглядом свернувший на боковой путь паровоз, перевел дыхание. Его спутники ждали его на перроне. До него долетел приглушенный голос мадам Колоньи: – … ему же до сих пор одиннадцать лет… – Когда он подошел к ним, Бернар протянул ему матросский плащ и бумажный пакет, из которого торчала индейская маска, о которых Поль забыл. У самого Бернара были в руках плащ, зонт и много пакетов: сувениры.

На пароходе Поль узнал интересную подробность. Оказывается, какой-то высокопоставленный чудак в порту узнал в пароходе немецкий военный корабль, и решил, что это фашисты после войны переквалифицировались в пиратов. По этой причине были подняты с военного аэродрома самолеты и вертолет, которые так поразили Поля. Оставив плащ, маску и пиджак в своей каюте, Поль побежал в радиостанцию. Здесь был один мсье Курбэ. Он сказал, что ответ на запрос о матери Поля уже пришел. Поль застыл на месте. Мсье Курбэ сказал:

– Формальный ответ на официальный запрос. И ничего о деле вашего отца, поскольку мы о нем не запрашивали. Сибил Дожер проживает в Париже на прежней квартире по Сан-Антуан, двенадцать. Из справочного бюро ей позвонили домой. К телефону подошла ее горничная и сказала, что мадам Дожер в театре. Она вернется домой не раньше одиннадцати. – После паузы Поль спросил:

– И что дальше?

– Дальше? – Мсье Курбэ пожал плечами. – Я думаю, в связи с уникальностью ситуации, из бюро позвонят ей после одиннадцати. Сейчас у нас шесть часов, в Париже как раз одиннадцать. Я думаю, после их звонка ваша мать пожелает немедленно связаться с нами. Думаю, есть возможность двусторонней разговорной связи. Вам следует ожидать. В случае, если радио Бальбоа соединится с Парижем по межконтинентальныму кабелю, я передам вам вызов по трансляторам на корабле. Так что вы постоянно должны находиться у какого-нибудь транслятора, – в вашей каюте, в столовой, в клубе.

– Я лучше подожду здесь, – сказал Поль. – Можно?

– Мы уже входим в канал. Все теперь, наверное, на палубе. Вы раньше не проходили Панамский канал?

– Нет.

– Это интересное зрелище. Особенно шлюзы.

– Я подожду здесь, – повторил Поль. – Можно?

– Пожалуйста, – мсье Курбэ указал на второе кресло. – Поль не сел в кресло. Он сел на пол, прислонившись спиной к стене. Он старался вспомнить мать, ее лицо. Ему казалось тогда, у нее очень красивые руки. Лицо ее он помнил лучше по фотографиям. Она в саду, около их дома на Ламбаль. Увеличенная цветная фотография, сделанная профессионалом фотографом. Она на пляже Ниццы в купальном костюме среди купающихся людей. Мокрый купальник блестит на солнце. Она на Вандомской площади. На этой фотографии Поль хорошо помнил стоящий автомобиль, но совсем не помнил лица матери. Еще он вспомнил свадебную фотографию матери с отцом. Он помнил, что на этой фотографии она очень худая, с короткой стрижкой и челкой. А лица на этой фотографии Поль не помнил. Воспоминания завели его на Орлеанский вокзал, откуда они ехали к бабушке в Версаль. Полю было не то три, не то четыре года. И он тогда впервые в жизни увидел паровоз. Мысли стали путаться, и Поль уснул. Его разбудил мсье Курбэ. Он стоял перед ним, согнувшись.

– Мсье Дожер, говорит Париж. – Во сне Поль растянулся на полу во весь рост. Он тут же вскочил на ноги. Мсье Курбэ говорил: – Они соединились с телефоном вашей матери. – Он подвел Поля ко второму креслу, надел на него наушники, сунул в руку микрофон.

– Говорите негромко, обычным голосом. – Поль молчал. Курбэ подсказал: – Ну, скажите «алё». Негромко.

– Алё, – сказал Поль в микрофон и услышал в наушниках собственный голос. – Алё, – повторил он, и одновременно повторился его голос в наушниках.

– Я хочу говорить с Полем Дожером, – послышался в наушниках женский голос. Поль сразу понял, что это его мать, хотя голос был неузнаваем.

– Я – Поль Дожер, – сказал Поль.

– Поль?

– Да, это я.

– Это мама говорит с тобой. Ты узнал меня? – Поль начал узнавать тембр ее голоса, хотя телефон искажал его. Он ответил:

– Да, я начал узнавать твой голос.

– Поль, я не узнаю тебя! – В ее голосе слышалось отчаяние. – Я понимаю. Ты взрослый. Боже! Взрослый! Поль, это ты?

– Да, мама.

– Боже… – ее голос прервало короткое рыдание. Слышно было, как она с усилием подавила рыдание, сделав всхлипывающий вдох, заговорила ровным, хотя и дрожащим голосом. – Когда сейчас мне сообщили, что у тебя был парашют, и ты спасся, я сразу поверила. А теперь… – она всхлипнула… – всё так нереально… Поль, говори, скажи что-нибудь. Ты не забыл меня?

– Не забыл. Я вспомнил твои фотографии. На Вандомской площади. Там был автомобиль.

– У меня есть эта фотография! – воскликнула она испуганным голосом.

– Еще фотография в Ницце. На пляже. Ты в мокром купальнике. Снято против солнца, лица не видно. Купальник мокрый блестит.

– Я помню эту фотографию. У меня ее нет… – Голос ее опять прервался рыданием. Поль сказал:

– Мама, не плач.

– Да, – сказала она и опять всхлипнула. – Поль, ты здоров?

– Да.

– У тебя всё в порядке со здоровьем?

– Да.

– Ты болел?

– Нет. Я всегда был здоров.

– Там, на острове? Здоров?

– Да, здоров. – Тут она заговорила очень торопливо:

– Поль, какой ты сейчас? Я хочу всё знать. Я знаю тебя только маленьким мальчиком. Какой у тебя рост? Ты высокий? – Поль помедлил. Маори низкорослые, поэтому на острове он считался высоким. Здесь на корабле он видел мужчин, которые были выше его. Но их было немного. Мужчин, которые были ниже его, было больше. И он ответил:

– Я, наверное, высокий.

– Какое у тебя лицо? – Поль снова помедлил. Он еще не привык к своему лицу, отраженному в зеркале. Он ответил:

– Взрослое.

– Я понимаю, – заговорила мать. – Ты вырос. Ты взрослый мужчина. Боже мой… – Послышались какие-то шумы, гудки, издалека снова всплыл голос матери: – Нас прерывают! У них со связью… – и опять шумы. Всё стихло. Раздался щелчек. И опять отчетливый голос матери: – Поль! Связь обрывается. Они говорят, что когда вы пройдете канал, связь… – и опять шумы. И опять голос матери: – Мимо порта Колона, они опять свяжутся. Я буду тебе говорить. Поль! Ни с кем не разговаривай, пока мы не переговорим! Это важно! Когда ваш корабль будет проходить мимо Колона… – И опять шум и рокочущее шипение. Мужские голоса. Английская речь. Поль посмотрел на Курбэ. Тот снял наушники. Поль тоже снял наушники.

– Связь прервана, – сказал мсье Курбэ. – Здесь американские военные аэродромы. У них мощные радиостанции. От них помехи. Действительно, когда мы подойдем к Колону, связь будет лучше. Там новый радиомаяк и хорошая связь с межконтинентальным кабелем.

За ужином Поль сообщил, что говорил по радио с матерью. Это вызвало бурный восторг присутствующих. Мадам Планше тут же поднялась с места, пошла сообщать радостную весть к другим столам. Люди подходили к Полю, выражали свое радостное сочувствие, спрашивали, как самочувствие матери. Поль чувствовал себя неудобно, отвечал, путаясь, что еще ничего не успел узнать о матери, что связь прервалась, и следующий разговор будет в районе Колона. Он понял слова матери «ни с кем не разговаривай, пока мы не переговорим». Безусловно, речь шла о следствии по убийству Томаса Диллона, о котором знали только капитан и радист мсье Курбэ. После ужина Антуан вывел Поля на палубу посмотреть на второй шлюз. Первый шлюз Поль пропустил, когда был в радиостанции. В ночном небе кое-где просвечивали звезды, их затмевали фонари, освещающие канал. Шлюз не произвел на Поля никакого впечатления.

– Ну и что тебе понравилось в Панаме? – спросил Антуан.

– Паровоз, – простодушно ответил Поль.

– Какой паровоз? – недоуменно спросил Антуан.

– Который вез наш поезд. – серьезно ответил Поль. Антуан расхохотался.

– А что собор семнадцатого века? А Мурильо?

– Ты же сам сказал, что все литиноамериканские соборы одинаковы. А Мурильо висит и в Лувре. Я, наверное, в детстве его видел. – Антуан положил руку на плечо Полю.

– Я тебя понимаю. Я тоже помню, как в детстве впервые увидел паровоз. Скоро их не будет. Их заменят дизельные локомотивы. А знаешь, где мы были в Бальбоа? Только ты не говори никому. В публичном доме. Американском. Они отличаются от парижских, не такие уютные, но зато какой размах! Американский джаз, профессиональные порно-шоу, бары, современно оборудованные отдельные кабинеты, девушки всех рас. Нас водил Конрад. Он уже был в Бальбоа. Ты бы не пожалел, если бы пошел с нами.

Поль вернулся в радиостанцию, надеясь увидеть Мадлен. Но там сидел незнакомый радист в матросской форме. Поль опять присел на пол у стены и задремал. Радист в матросской форме разбудил его, сказал, что они подходят к большому шлюзу Гатун. Всё называлось здесь Гатун. И озеро, и шлюз, и город у шлюза. Поль опять вышел на палубу. Здесь было много народу. Антуан тоже был здесь. Шлюз Гатун самый большой, двадцать шесть метров глубины. Пароход стал опускаться между стен шлюза, как в глубокую пропасть. Шлюз ярко освещался прожекторами. Антуан рассказывал о реактивных самолетах:

– Представляешь, скорость тысяча километров в час. В Германии реактивные самолеты появились еще во время войны: «хенкели». Теперь такие истребители делают в Америке и Англии. Скоро реактивные самолеты вытеснят моторные пропеллеры. – Поль молчал, а про себя думал, что если существует такое чудо, как паровоз, не удивительно, что самолеты будут летать без пропеллера, а одна бомба может уничтожить большой город. Пароход опустился до уровня океана. Впереди был Кристобаль, а за ним портовый город Колон. Не дожидаясь Кристобаля, Поль опять пошел в радиостанцию, чтобы никуда отсюда не выходить, пока не вызовет Париж. Здесь был мсье Курбэ. Оказывается, капитан следил за тем, чтобы разговоры с Парижем велись только в присутствии мсье Курбэ. Поль снова сел на пол у стены, раскрыл страшную книгу, которую захватил с собой. На фоне Триумфальной арки на площади Этуаль фашистские мотоциклисты. Арест еврейской семьи, не успевшей выехать из Франции до прихода фашистов. Летящие немецкие самолеты с фашистскими крестами на фоне панорамы Парижа с выделяющимся Нотр-Дамом. Поль уже с легкостью, как в детстве, читал текст. Если попадались незнакомые слова, он угадывал их по смыслу. Где была мать во время оккупации? Что стало с бабушкой и дедушкой, которые жили в Версале? Когда был жив прадед, у них была собака по кличке Нимф. Поль теперь не мог вспомнить, что стало с собакой. А что с тетей, которая жила в Ницце? Во время войны Ницца была на территории Виши. Американские войска высадились в Тулоне. Там были бои. А Ницца недалеко от Тулона.

– Париж, – сказал мсье Курбэ. Поль вскочил на ноги. В наушниках шипело. Издалека послышался уже знакомый женский голос: – Васко да Гама? – А потом уже совсем близко: – Васко да Гама? – звала мать.

– Да, это я, – сказал Поль.

– Васко да Гама? Поль?

– Да, это я.

– Поль, ты меня слышишь?

– Слышу, мама. – Последовала пауза. Мама, очевидно, подавив волнение, заговорила более спокойным тоном:

– Поль, нас опять могут прервать. Слушай меня. Ты хорошо слышишь?

– Хорошо слышу, – сказал Поль, хотя голос ее прерывался шипящими помехами.

– Поль, ты уже знаешь об официальном следствии по делу твоего отца?

– Знаю.

– Тебе сказали о нем?

– Сказали.

– Ты что-нибудь сказал кому-нибудь об этом?

– Нет. Я никому ничего не говорил. Меня не спрашивали.

– Ничего не спрашивали?

– Ничего. Все тактичные. – Опять последовала пауза. И опять голоос матери:

– Поль, ты меня слышишь?

– Слышу. – Мать заговорила ровным тоном. Вероятно, она сдерживала волнение.

– Поль, слушай меня внимательно и не перебивай. Я давала показания по делу убийства Томаса Диллона. Тебя тоже будут об этом спрашивать. Ты многое забыл. Не перебивай меня. Необходимо, чтобы наши показания сошлись. Ты меня слышишь?

– Слышу. – Мать продолжала ровным голосом:

– Я была единственной свидетельницей при показании. Ты меня понял?

– Да, мама.

– Слушай и не перебивай. Я рассказала, как сперва увидела тебя. Тебе было одиннадцать лет. Ты удивленно смотрел на Томаса. Затем вошел Жорж, твой отец. В руке у него был пистолет браунинг. У нас же по всему дому были пистолеты. Помнишь, я даже нашла пистолет в кухне, в ящике рядом с ложками и вилками. Когда я увидела в его руке пистолет, я крикнула: – Нет! – Ты помнишь, как я крикнула «нет»? Отвечай коротко. Только «да», или «нет».

– Да. – Мать продолжала, теперь она говорила торопливо:

– Твой отец выстрелил в Томаса. Не перебивай меня. Томас был убит. Ты схватил отца за руку, а в руке у него был пистолет. Ты боялся, что следующий выстрел будет в меня. Ты потащил отца из комнаты. Ты кричал: – Не надо! – Не перебивай меня. Когда пришла полиция, я сказала, что ничего не видела, что меня в этот момент не было в комнате, а когда я туда вошла, Томас был уже мертв. Когда я узнала, что отец улетел с тобой из Папита, я призналась, что всё видела. Я сказала на следствии, что видела, как твой отец выстрелил. После катострофы самолета следствие сразу прекратилось. Мне только-что звонили из редакции газеты «Пари-мач». Они уже знают, что ты нашелся после двенадцатилетнего пребывания на диком острове. Вероятно, это будет сенсация. Мне придется отвечать на вопросы корреспондентов. Тебе тоже. Я всё это говорю, чтобы наши ответы совпадали. Я откажусь отвечать на вопросы о следствии. Ты, вероятно, тоже захочешь отказаться. Я всё это говорю на тот случай, если нам придется что-то говорить. Ты меня понял?

– Да, мама.

– Еще одну минуту! – крикнула она. Поль понял, что мать это говорит кому-то на телефонной станции. – Поль, нас разъединяют. Я буду встречать тебя в Марселе. Какой твой любимый цвет? – Поль не удивился такому вопросу, ответил:

– Красный.

– Хорошо. Ты можешь не узнать меня, прошло столько лет. Я буду в красном костюме. Поль, как я хочу обнять тебя, мой мальчик… – И гудки, шипение, опять гудки. Поль посмотрел на мсье Курбэ, тот кивнул в знак того, что разговор окончен. Поль снял наушники, потер онемевшую ушную раковину. Мсье Курбэ сказал:

– Капитан был прав. До сих пор о следствии по делу вашего отца знали я и капитан. В цивилизованном мире у всех есть сложные проблемы, с которыми вы раньше не сталкивались.

– Вы думаете, мсье Курбэ, что на острове у меня не было проблем? – мрачно спросил Поль.

– Это были проблемы иного порядка. Вы уже поняли, что ваши знания остались на уровне одиннадцатилетнего мальчика. Вы это чувствуете?

– Да, – признался Поль и серьезно подтвердил: – Все умнее меня. – Мсье Курбэ усмехнулся.

– Не умнее. Все они выросли в цивилизованном мире. Они смотрят на вас, как на редкого зверя в клетке, хотя и стараются это скрыть. Вы это чувствуете?

– Да, – угрюмо признался Поль.

– Вы нашли мать, и все рады за вас. Вам сочувствуют. А через три дня мы подойдем к Галапагосским островам. Там высокая радио-башня. Через нее мы сможем ловить Париж даже на средних волнах. И мы будем обязаны подключить все динамики на корабле к последним известиям из Парижа. Ваш случай уникальный: человек, проведший двенадцать лет на острове дикарей. Начнутся выяснения подробностей, и всё это будет передаваться по парижскому радио. Все на корабле будут знать, что ваш отец был обвинен в убийстве. – Поль молчал. Мсье Курбэ тоже молчал.

– Вы готовы к этому? – спросил, наконец, мсье Курбэ.

– Не знаю, – ответил Поль.

Когда он вышел на палубу, дождя не было, но и звезд не было видно. Было далеко за полночь. В каюте было душно. Поль сходил в душ, а потом достал из кармана кисти французского флага, которые следовало приделать к поясу халата. Теперь эта затея показалась ему вздорной. Спать не хотелось. Он полистал страшную книгу, прислушался к шуму машинного отделения, и ему стало невыносимо тесно в маленькой каюте. Он взял ноты и отправился в кают-компанию. Здесь он зажег свет, сел к пианино, сосредоточился на забытом чтении нот. Пальцы не слушались, ударяли между клавиш. На слух это получалось как нелепое тыканье в клавиатуру куда попало. Поль проиграл танец три раза. На четвертый стало уже получаться. Это было хорошо, потому что отвлекало от неприятных мыслей. Дверь открылась. Поль увидел девушку медсестру. Он теперь знал, что ее зовут Мари.

– Добрый вечер, мсье Дожер, – сказала она с улыбкой.

– Добрый вечер, Мари, – ответил Поль.

– Я знала, что вы умеете играть на фортепиано, но никогда раньше не слышала. А теперь проходила мимо и услышала, кто-то играет. – Она подошла к пианино. – А тогда на палубе, когда я была с другими девушками, вы подошли к нам из-за Кларетт?

– Я просто хотел узнать, как вас зовут. Я уже спрашивал у Антуана, но он почему-то не сказал.

– Вот ведь какой вредный! – рассмеялась Мари. – А зачем вам нужно было знать мое имя?

– Надо же знать, как зовут девушку, которая мне снится.

– Я вам снюсь? – И Мари рассмеялась.

– И давно, – серьезно ответил Поль. – Мне уже давно снится одна и та же девушка, которую я никогда не видел. А когда я увидел вас впервые, я понял, что вы и есть та девушка, которая мне давно уже снится.

– А там, на острове, я вам тоже снилась? – спросила с улыбкой Мари.

– Да, – так же серьезно ответил Поль.

– Но ведь там было много других девушек.

– Конечно. Но вы мне снились. Много раз. – Мари перестала улыбаться.

– Я никогда не слыхала, что такое бывает, – сказала она неуверенно. – И Поль с серьезным видом подтвердил:

– Я тоже не слыхал такого, но оказывается, бывает. – Мари, глядя на клавиатуру, о чем-то задумалась, а потом посмотрела на Поля и попросила:

– Сыграйте то, что вы сейчас играли. – Это было хорошо, что она не попросила сыграть что-нибудь другое. И Поль уже с уверенностью, почти без ошибок, проиграл Норвежский танец Грига, почти так же, как проиграл его много лет назад в их доме, когда его родители созвали для этого гостей. Теперь он уже точно знал, что женщины всех рас и возрастов любят, когда им говорят необыкновенные вещи. Он уже хотел взять Мари за руку и был уверен, что она не отнимет руки, но в этот момент в дверях неожиданно появился Антуан. Лицо его, как всегда в конце дня, было красным, особенно веки. На нем был белый костюм, которого Поль еще не видел, и белые ботинки. Это было красиво, и Полю захотелось такой же белый костюм.

– Я не помешал? – спросил небрежно Антуан.

– Нисколько, – не моргнув глазом ответил Поль.

– В таком случае, добрый вечер, – сказал Антуан и, скользнув взглядом по Мари, подошел к пианино, встал по другую сторону от Поля, заглянул в ноты. – Школьные этюды, – отметил он тем же небрежным тоном и посоветовал: – Тебе надо разучить какой-нибудь вальс Шопена. На женщин действует убийственно.

– Ты это сам проверил? – спросил Поль.

– К сожалению, я не играю. Меня в детстве пытались учить, но я наотрез отказался.

– Я тоже, – сказал Поль и, указав на ноты, признался: – Вот всё, что родители смогли от меня добиться. – И при этом он с удовлетворением отметил, что сказал он это вполне непринужденно.

– Ну что ж, – с улыбкой сказала Мари, – Если вы ничего больше не можете сыграть, я пойду спать. Время позднее. – Антуан выпрямившись сказал:

– Я вас провожу, мадемаузель, до каюты. – Мари обратилась к Полю:

– А вы, мсье Дожер, не хотите меня проводить до каюты? – Поль тут же вскочил на ноги.

– Хоть до самого Парижа, мадемуазель! – Он торжествовал: легкость французских выражений возвращалась.

– Как это приятно, – сказала весело Мари, – иметь сразу двух галантных кавалеров!

Они шли по коридору втроем: впереди Мари, чуть сзади Поль и Антуан, поскольку коридор был узким, и рядом было идти невозможно.

– Мари, а почему вы до сих пор не спите? – спросил Антуан. – Или вы так увлеклись Григом?

– Я подготавливала кабинет к осмотру. Завтра общий медицинский осмотр.

– Опять осмотр? – спросил Антуан.

– Как всегда, – и Мари обернулась к Антуану: – Вас, Антуан, это касается в первую очередь.

– Это почему же? – спросил он с улыбкой.

– После посещения Бальбоа, – сказала она насмешливо.

– Уколы будут делать? – серьезно спросил Поль. Мари обернулась к нему:

– Плохим мальчикам обязательно.

– А я хороший? – спросил Поль.

– Это мы проверим на медицинском осмотре. – Мари ключем открыла дверь своей каюты, сказала по английски:

– Благодарю за эскорт. Спокойной ночи, джентльмены. – И она закрыла перед ними дверь. Они пошли дальше по коридору.

– От женщин ничего нельзя скрыть, – сказал Антуан. – Они, конечно, поняли, что мы были в публичном доме. А ведь мы так старались незаметно оторваться от них, сказали, что идем в ботанический сад. Мы и встретились потом в ботаническом саду, возле орхидей. Но кто-то из них заметил, как мы шли от Портовой улицы. А ведь мы провели там не больше часа. – И тут Антуан спросил: – Ты пригласил Мари послушать Грига?

– Нет. Мне не спалось после разговора с матерью. Я зашел в кают-компанию поиграть, а Мари шла мимо, услышала, кто-то играет, и зашла.

– Ты так и не рассказал, о чем ты говорил с матерью.

– Она спрашивала, как я выгляжу. Она, наверное, не узнает меня. Я сам не узнал себя, когда посмотрел первый раз в зеркало. – Антуан положил ему руку на плечо.

– Это ничего, – сказал он. – Мать должна узнать тебя, сколько бы лет не прошло. И что она еще говорила?

– Что будет встречать меня в Марселе. – Чтобы переменить тему разговора, Поль спросил: – А что у тебя с Мари?

– Поль, я же не спрашиваю, что у тебя с Кларетт.

Они подошли к каюте Поля, Антуан пошел дальше, а Поль остановился. Неприятные мысли вернулись. В тесной каюте от них некуда деться. На палубу подниматься не хотелось: шел дождь, а Поль был в халате. Он вошел в свою каюту и обнаружил в ней Мадлен.

– Извините, мсье Дожер, – сказала она. – Я хотела узнать, как вы переговорили с матерью. Мсье Курбе отказывается что-либо говорить об этом. А меня это очень волнует. Ваша каюта была открыта, я вошла и решила дождаться вас. Еще раз прошу прощения.

– Это прекрасно, Мадлен, что вы зашли ко мне. Я был в кают-компании, играл на фортепиано.

– Как жаль, что я не знала! – воскликнула она вяло. – Я бы так хотела вас послушать. – Ее восклицательные фразы никак не вязались с ее обычной расслабленной интонацией голоса, и в этом была особая прелесть этой женственной блондинки с широкими бедрами и тонкой талией. Поль рассказал о разговоре с матерью, избегая упоминаний о следствии.

– Как это интересно, – протянула вяло Мадлен. – Ваш любимый цвет красный, и она будет в красном, чтобы вы сразу узнали ее. Это романтично. – Последние два слова она произнесла нежным угасающим голосом, и это было так очаровательно, что Поль схватил ее руки с длинными тонкими пальцами и прижал их к лицу. Руки ее были обнажены до плеч, она была в декольтированном, свободно свисающем платье. Поль коснулся ладонями ее плеч. Ее нежная кожа была покрыта золотистым ровным загаром. Но он знал, что там, под платьем, на уровне ее широких бедер, есть ослепительно белая полоса, обрамленная кружевами, а посреди этой полосы нежный треугольник мягких золотистых волос. Член его напрягся до чувства ломоты. Мешал халат. Он сбросил его. Мадлен продолжала смотреть в его глаза. Он обнял ее. Руки его ощущали под ее платьем пересечения швов, застежки, пряжки, лямки, но это уже не смущало и не раздражало его. Все эти женские приспособления гармонично были связаны с этим прекрасным телом. Все неприятные мысли ушли.

Глава 7. Купание. Конференция

С утра была солнечная погода, и капитан объявил, что будет купание. С нижней палубы спустили на воду стальные консоли, на которых матросы подвесили металлическую сетку. Получился бассейн глубиной в два метра, шириной около пяти метров и в длину около двадцати метров, расположенный вдоль борта парохода. Наружными стенками служила стальная сетка, подвешенная к пробковым поплавкам.

Сразу после завтрака Поль пошел в библиотеку. Вместо мадам Туанасье здесь была ее помощница Жозефина, девушка с длинным носом и маленькими хитрыми глазами.

– Что вам угодно, мсье Дожер? – спросила Жозефина.

Про войну, фашизм и коммунизм читать ему уже надоело. В детстве он начал читать роман «Три мушкетера». И он ответил:

– «Три мушкетера». – Жозефина улыбнулась и сказала:

– Я тоже до сих пор люблю Дюма.

Поль сперва не понял, но тут же сообразил, что Дюма это писатель, а слова «я тоже до сих пор» означали, что Дюма считается детским писателем. В своей каюте сняв сандалии и рубашку, Поль в одних шортах и с книгой в руке вышел на нижнюю палубу, превращенную в солярий. Женщины были в купальниках двух видов – в закрытых, от груди до бедер, и в двучастных, состоящих из очень коротких трусов и очень открытых бра. Мужчины были в плавках. Это напоминало Хатуту. Люди сидели и полулежали в брезентовых шезлонгах. Свободные от вахты матросы уже купались. Они должны были опробовать надежность бассейна. Поль сел в шезлонг, начал читать «Трех мкшкетеров». Он забыл содержание романа. В детстве он видел немой фильм по этому роману, который тоже забыл. И теперь он с интересом вникал в сюжет. На четвертой главе он так увлекся, что не заметил, как матросы поднялись на палубу, освободив бассейн для пассажиров.

Бассейн располагался между двумя трапами, спускающимися до самой воды. Лейтенант Госсен объявил, что те, кто плохо плавает, должны спускаться по заднему трапу, поскольку встречное течение относит пловцов назад. Женщины стали спускаться в воду по заднему трапу, мужчины направились к переднему. Поль, наконец, оторвался от книги, поднялся с шезлонга. Болшьинство мужчин были плавках настолько коротких, что они почти полностью открывали ягодицы. Но у некоторых молодых мужчин плавки были более закрытые и еще с белым пояском, сидящем низко на бедрах. Очевидно, это теперь модно. У лысого Бернара, как и у других пожилых мужчин, плавки были совсем узкие. Сзади у него их вообще почти не было видно, поскольку полоска была скрыта между полных ягодиц, а спереди плавки выглядели выпуклым треугольником, закрывающим яйца. А над этим треугольником нависал жирной складкой живот. У Поля не было плавок. Трусов под шортами тоже не было. После ночи, проведенной с Мадлен, трусы были в пятнах пролитой кока-колы. В шортах купаться было нельзя, поскольку в карманах были носовой платок, деньги, ключ от каюты и черные часы. Чувствуя себя как на острове Хатуту в окружении голых мужчин с условными треугольниками плавок, Поль, ничтоже сумняшеся, снял шорты, положил на них книгу, чтобы не унесло ветром, и совсем голый присоединился к мужчинам, столпившимся у переднего трапа. Никто не сделал ему замечания по поводу отсутствия плавок. Все приняли это естественно. Антуан положил ему руку на плечо и, критически оглядев его голову, сказал:

– Поль, у тебя на затылке отросли волосы. Сейчас такие не носят. Сходи в корабельную парикмахерскую. Там один матрос неплохо стрижет. – И он провел пальцами по затылку Поля. Они спускались по трапу в веренице мужчин. По заднему трапу, ближе к корме, спускались женщины. Там стальная сетка, служащая дном бассейна, была выше, это было для тех, кто не умел плавать. На ней уже прыгали с визгом несколько девушек. Вода им была по плечи. Мужчины, не доходя до конца трапа, прыгали в воду вниз головой, и их тут же относило встречным течением к заднему трапу. Хотя пароход на время купания сбавил скорость, свободно плавать в бассейне, отгороженном от океана сеткой, было невозможно: относило назад. Поль тоже прыгнул в воду. За ним последовал Антуан. Их тут же понесло к корме. Антуан повернул назад, поплыл стилем баттерфляй, но по отношению к борту он продолжал оставаться на месте. Тогда он поплыл кролем. Поль поплыл своим диким кролем и, поскольку он вырос на побережье Хатуту, обогнал Антуана, первым ухватился за трос передней сетки. Некоторое время, держась за трос, они покачивались на высоких продольных волнах, идущих от носа парохода. Мужчины, всё еще вереницей спускающиеся по трапу, прыгали один за другим в воду. Мсье Вольруи опустился по ступеням до самой воды. У него было несколько дряблое, мало загорелое тело, однако плавки на нем были модные, закрытые, с белым пояском. Бодро взмахнув руками, он головой нырнул в продольную волну. Мужчины плыли к корме, и поскольку их несло течением, казалось, что они плывут фантастически быстро. Антуан сказал:

– Поплывем к девушкам? – Они одновременно выпустили трос, их тут же понесло течением к корме. Вскоре они врезались в группу барахтающихся в воде девушек и женщин. Некоторые женщины пытались плыть к переднему трапу, но их относило течением назад. Теперь и мужчины и женщины поднимались по заднему трапу, чтобы по палубе пройти на передний трап и снова прыгнуть в воду. Рядом с Полем и Антуаном оказался коренастый Леон.

– Плывем к переднему трапу? – предложил он. Они поплыли втроем. Леон был хорошим пловцом. Поль, хотя благосклонно и не вырывался вперед, всё же первым ухватился за передний трос. Сверху послышались аплодисменты. Поль поднял голову и увидел, что на палубе стояли мужчины и женщины в купальных костюмах. Оказывается, они следили за заплывом трех мужчин. Еще немного поплавав, Поль стал подниматься по заднему трапу. На палубе он не стал надевать шорты, поскольку окружающие его люди были по его понятию тоже голыми, а поскольку никто не обращал внимания на его наготу, или делали вид, что не обращают внимания, он чувствовал себя вполне непринужденно. Он лег животом на деревянную палубу, раскрыл «Трех мушкетеров» и тут же увлекся разворачивающимся сюжетом. К нему подошел Антуан, присел рядом, бесцеремонно заглянул на обложку, сказал небрежно:

– Дюма-отец.

– Ты считаешь, это книга для детей? – спросил Поль.

– Для определенного уровня. Ты правильно делаешь, что начал с Дюма.

– А что читают на высоком уровне? – поинтересовался Поль.

– Сейчас в моде Монтень. Это философ шестнадцатого века. В общем – скука. – На Антуане были модные закрытые плавки с белым пояском. Поль потрогал поясок, спросил:

– А на пароходе можно достать такие плавки? – Антуан покачал головой:

– Только в Париже. – Понизив голос, Антуан сказал: – Это хорошо, что ты без плавок. И все соглашаются, что это хорошо.

– Почему? – насторожился Поль.

– Это научная экспедиция, – начал рассуждать Антуан. – Мы везем результаты исследований – этнографических, биологических и всё такое. Но главное – мы везем тебя, торчавшего на Маркизах в течение двенадцати лет. И люди всё время об этом помнят. Им это нравится. И то, как ты себя ведешь, остается для них в пределах самого хорошего тона. – Полю сразу вспомнились слова мсье Курбэ: «на вас смотрят как на редкого зверя в клетке». Подошел лейтенант Госсен в шортах и форменной рубашке. Он присел перед Полем и сказал:

– Мсье Дожер, мы наблюдали за плавающими. Вы лучший пловец среди пассажиров. У нас в команде есть хорошо плавающие матросы, и есть среди них наш чемпион. У нас идея: устроить состязание между вами и нашим чемпионом. Вы согласны?

– Соглашайся, – быстро сказал Антуан.

– Хорошо, – согласился Поль.

Пришел матрос с рупором и зычным голосом, да еще в рупор протрубил:

– Внимание! Объявляется чемпионат корабля «Васко да Гама» по плаванию! Все приглашаются на нижнюю палубу! – На палубе толпились люди. Оказывается, с утра матросы уже провели свой чемпионат и выявили чемпиона. Среди пассажиров лучше всех плавал Поль. Это все уже поняли. На палубе появился капитан. Он был в плавках. Модных. Молодежных. Не коротких. С пояском как у Антуана. После чемпионата капитан собирался тоже купаться. Лейтенант Госсен вызвал вперед загорелого брюнета, представил толпе зрителей:

– Матрос «Васко да Гама» Ришар Либер – чемпион команды корабля.

Антуан и Роже вывели Поля под руки вперед. Вставший перед ними мсье Вольруи неожиданно звонким баритоном объявил:

– Мсье Поль Дожер – чемпион экспедиции Французской Полинезии.

Поль смотрел на Ришара. Матрос был немного выше Поля. Плечи его были широкие и покатые. Мускулы сильные, но гладкие. И вся фигура его была обтекаемой. Всё в нем было как у прирожденного хорошего пловца. Плавки на нем были старомодные, как у пожилых людей: спереди треугольник, едва прикрывающий яйца, и узкая полоска на бедрах. Лейтенант Госсен подвел их к заднему трапу, громко объявил условия: доплыть против течения до переднего трапа, коснуться преднего троса, затем проплыть по течению назад до заднего трапа, коснуться заднего троса, и всё это повторить. В общей сложности восемьдесят метров. Они втроем опустились по трапу до самой воды. Поль посмотрел вверх. На палубе вдоль перил толпились люди. Здесь были все участники экспедиции и пассажиры, а также матросы, свободные от вахты. Многих Поль уже знал. Всё это напомнило ему состязание на бревне с Тибу-Товом. Лейтенант Госсен вынул из кармана шортов пистолет, сказал:

– Прыгать в воду только после выстрела. – Поль и Ришар встали рядом на край нижней площадки трапа, так что волны омывали их ноги. Госсен поднял пистолет, выстрелил, и они оба одновременно прыгнули в воду. Поль, хотя и старался прыгнуть почти горизонтально, всё же дольше Ришара оставался под водой, и когда вынырнул на поверхность, Ришар был уже впереди. Они плыли быстро, но борт парохода совсем медленно уходил назад. Полю стало казаться, что плывя изо всех сил, он остается на месте. Всё же он догнал Ришара и даже опередил его. Он первым ухватился за передний трос, но не сумел правильно оттолкнуться. Ришар подтянул ноги к тросу и оттолкнулся от него ногами, выиграв таким образом около двух метров. Борт парохода теперь стремительно уходил назад. Ришар продолжал держаться впереди. До заднего троса они доплыли за несколько секунд. Теперь Поль уже правильно оттолкнулся ногами от троса и вырвался вперед. Опять началось медленное движение против быстрого течения. Но Поль всё же был впереди. Те же двадцать метров против течения заняли несколько длительных минут. Оттолкнувшись боком ногами от переднего троса, Поль почти весь выскочил из воды, успев при этом перевернуться на живот, и увидел при этом лицо Ришара, только теперь подплывающего к тросу. Глаза его были прищурены, а рот открыт. Это он выдыхал воздух по всем правилам спортивного кроля. Он был тяжелее Поля, и толчок от троса у него не получился таким легким. Всё же плыть по течению было психологически легче, борт парохода стремительно несся назад. Еще секунда, и Поль ухватился за задний трос, в то время как Ришар был только на середине бассейна. По трапу Поль поднимался победителем. То же самое чувство, когда он на острове сходил с бревна, а Тибу-Тов выкарабкивался по камням из воды. Толпа орала и визжала, так же как и на острове, когда он сошел с бревна. Тогда он сказал несколько ободряющих слов Тибу-Тову. И теперь, после того как Госсен взял его за руку и высоко поднял ее под аплодисменты толпы, Поль обратился к Ришару, стараясь перекричать общий шум и визг:

– Здорово плаваешь. Если бы ты вырос на Хатуту, ты бы стал чемпионом мира. – И мрачный Ришар понимающе улыбнулся. Это полезно: сохранять дружеские отношения с побежденным. Поля окружили поздравляющие, мужчины, и женщины. Первыми обняли Поля Антуан и Бернар, затем Роже и Конрад. Мишель обхватил его сзади за шею, крича:

– Маркизы впереди! – И тут же сбоку подскочила Мари, со смехом обхватила его за шею. Он обнял ее за тонкую талию, состоящую, казалось, из одного позвоночника, и крутанул вокруг себя. При этом она не обхватила его ногами, как это делали женщины Хатуту, а завела плотно сжатые ноги за его поясницу. У всех были смеющиеся доброжелательные лица. Никто не обращал внимания на его наготу. Приняли редкого зверя в свой круг.

Когда люди снова стали спускаться в сетчатый бассейн, Поль опять растянулся на деревянной палубе, углубившись в роман Дюма. Мимо него проходили разговаривающие люди в купальных костюмах, но Поль ничего не замечал, уйдя а мир шпаг, лошадей, уличных драк, любовных и политических интриг. Кто-то остановился рядом с ним. Поль поднял голову и увидел мадам Туанасье. Она была в закрытом черном купальном костюме.

– Я видела ваш заплыв, мсье Дожер, – сказала она официальным тоном и, слегка улыбнувшись, добавила: – Поздравляю.

– Спасибо, – ответил Поль, принимая сидячую позу.

– К сожалению, утром я была занята, иначе вы бы не получили эту книгу.

– Вы считаете, это детская книга? – спросил Поль.

– Существует много детских книг гораздо серьезнее, чем романы Дюма.

– Но это же так интересно! – воскликнул Поль, потрясая книгой.

– Мсье Дожер, – начала мадам Туанасье поучительным доброжелательным тоном, – вам предстоит войти в мир, полный социальных проблем. Развлекательная литература подобна карточной игре. Это развлечение для тех, кому нечего делать.

– Для чего же писатели пишут книги? – спросил Поль.

– Литература, прежде всего, источник информации. Что вам даст информация, которую вы получаете из романа Дюма? Поможет ли она вам разобраться в жизни современного общества, в которое вам предстоит войти? – Поль не нашелся, что ответить. Сидя на деревянной палубе, он разглядывал стройные ноги мадам Туанасье, стоящей перед ним.

– Дюма дает полезную информацию, – раздался голос Роже. Поль не заметил, как он подошел к нему с другой стороны. – В «Трех мушкетерах» говорится о верности в дружбе и любви, о внутреннем благородстве, о греховности политических интриг, об экономической и социальной зависимости между людьми. Чего вы еще хотите от литературы, мадам Туанасье?

– Вот именно объяснения этой зависимости, – ответила мадам Туанасье.

– Вы имеете ввиду Толстого, Бальзака, Шиллера? – Роже был в модных плавках с пояском. Ему было, очевидно, за сорок, но он сохранил юношескую фигуру, и в молодежных закрытых плавках выглядел вполне молодым мужчиной. И Поль решил, что по приезде в Париж надо в первую очередь купить такие модные плавки.

– Именно это я имею ввиду, – говорила мадам Туанасье. – Литература без раскрытия социальных конфликтов – лишь пустое развлечение.

– Ваши взгляды устарели, – возразил Роже. – Полвека назад Золя возмущался возведением памятника Дюма, в то время как еще не было памятника Бальзаку. Теперь, не смотря на то, что памятники Бальзаку уже есть, и даже в голом виде, оказалось, что писать о социальных проблемах как Бальзак могут многие. И многие пытались писать развлекательную литературу, но как у Дюма ни у кого не получалось. И даже если вам удастся с помощью Бальзака построить коммунизм и поставить на месте Эйфелевой башни памятник голому Бальзаку той же величины, талант Дюма будет попрежнему сверкать превыше всей социальной литературы.

– А знаете, кого вы мне напоминаете? – с улыбкой спросила мадам Туанасье.

– Кого же? – улыбнулся Роже. – Скажите очередную гадость. Вы это любите.

– Того змия из Ветхого завета, который рекомендовал Еве запретный плод.

– Вполне достойное коммунистки обращение к Библии. – Они теперь говорили между собой, не обращая внимания на голого Поля, сидящего между ними. И тогда он снова лег на живот и углубился в чтение увлекательных любовных и политических интриг семнадцатого века.

После обеда купание продолжалось. Многие женщины поменяли купальные костюмы. Мадам Туанасье на этот раз была в двучастном купальнике голубого цвета. Она лежала на шезлонге против солнца. Поль подошел к ней, он как и до обеда был голый, и спросил:

– Мадам Туанасье, так что мне читать вместо Дюма?

– Я еще подумаю, – ответила она с улыбкой.

– В голубом купальнике вы очень красиво выглядите, – сказал Поль не совсем уверенно, поскольку еще не научился делать изящные комплименты. Он вспомнил, как она говорила с Роже, не обращая на него внимания, и спросил: – А для кого вы надели этот купальник?

– Я всегда одеваюсь только для себя, – ответила она небрежно и тут же насмешливо спросила: – А вот для кого вы разделись? – Поль не нашелся что ответить, отошел в сторону, лег на палубу и снова раскрыл «Трех мушкетеров». Когда герцог Букингем проник в королевский дворец, к Полю подошла мадам Колоньи, пожилая женщина, которая в Панаме рассказывала об истории города и архитектуре. Она была в закрытом купальнике с короткой юбочкой. С фальшивой вежливой улыбкой она сказала:

– Мсье Дожер, я вас еще раз поздравляю со званием чемпиона нашего корабля. – И тут же, сделав строгое лицо и выставив указательный палец, сказала: – Имейте ввиду: послезавтра в кают-компании опять конференция. Для нас это очень важная конференция. И не вздумайте сбежать, как вы это сделали в прошлый раз. – Она отошла, а Поль опять погрузился в историю с алмазными подвесками, которые королева по неосмотрительности подарила герцогу Букингему. Потом Поль еще долго плавал в бассейне среди других пассажиров. Оказалось, что мадам Планше хорошо плавает. Она единственной из женщин проплыла против течения от заднего трапа к переднему. Стюардессы принесли на палубу прохладительные напитки. Это было вместо кофе. Полю не нравилась кока-кола и содовая вода, и он пил только чистую воду со льдом, которая напоминала ему воду с водопада. Вскоре капитан приказал поднять консоли с сеткой на палубу, и пароход набрал прежнюю скорость.

После ужина Поль в своей каюте продолжал читать Дюма. Он читал, пока не почувствовал, что у него воспалились глаза от непривычно долгого чтения. Он принял душ и снова лег на кровать. И сразу вернулись неприятные мысли. Но тут в дверь постучали. Поль открыл. Это была Кларетт.

Утром за завтраком разговор зашел о предстоящем медицинском осмотре, который должен был быть вчера, но из-за купания был перенесен на сегодня. Когда Поль с Антуаном вышли на палубу, Антуан сказал:

– А я уже был на осмотре. Вчера перед купанием.

– А почему ты меня не позвал? – спросил Поль.

– Маленький секрет, – улыбнулся Антуан. – Врач узнал, наверное, от Мари, что мы были в публичном доме. И капитан приказал вызвать на осмотр всех мужчин, которые были в Бальбоа. Капитан боится, что мы можем привезти во Францию какую-нибудь венерическую болезнь. – И Антуан поведал Полю еще об одной стороне цивилизованной жизни. Поль не без интереса спросил:

– И как вас врач осматривал?

– Ну, проверял хуи, делал профилактику. Но это всё излишне. Конрад нас тогда предупредил, и мы все запаслись презервативами. Знаешь, что это такое? – Тут Поль вспомнил, как он сразу после Конрада зашел в душевую и нашел на полу трубочку из тонкой резины. И еще он вспомнил, как в школе мальчики надували из них шарики. Он ответил:

– Я видел их в школе. У тебя они есть?

– Конечно.

– Покажи. – Антуан вынул из кармана несколько маленьких конвертиков, на которых были изображены голые женщины, сидящие на полумесяце.

– А на корабле их можно достать? – спросил Поль.

– Конечно. Около кабинета врача есть аптечный киоск. – Антуан протянул конвертики Полю: – Возьми на первое время.

В библиотеке было много народу. Все готовились к отчетам экспедиции. Мадам Туанасье за своим письменным столом листала журнал мод. Поль подошел к ней, спросил:

– А вы не готовитесь к отчету?

– У меня всё готово. – Помня замечание мадам Колоньи, Поль сказал:

– Я бы хотел что-нибудь по культуре Полинезии. – Мадам Туанасье усмехнулась:

– Естественное желание цивилизованного человека ознакомиться с экзотической культурой Маркизских островов. – Полю было непонятно, издевается ли она над ним, шутит, или просто кокетничает. Наконец, она закрыла журнал, поднялась, подошла к передней полке, почти не глядя вынула книгу в блестящей обложке, подала Полю. «Восточная Полинезия» прочел Поль заглавие.

Он пришел на нижнюю палубу, сел в шезлонг, стал листать книгу. В основном о Таити. О Маркизских островах говорилось мало. О северной группе островов, именуемой Вашингтонскими островами, ничего не говорилось. Только была фотография Нуку Хива с горой Кету. И было сказано, что на мелких обитаемых островах живут племена, сохранившие первобытный строй Преокеанской культуры. Во главе этих племен стоят вожди, считающиеся королями. Вот и всё. По некоторому размышлению Поль заключил, что это вполне справедливо. Хатуту это же не Париж, где историю делали короли, кардиналы и дартаньяны. И Поль снова углубился в роман Дюма. Подошел матрос, напомнил, что надо идти на медицинский осмотр. При кабинете врача была отдельная комната, где помещался рентгеновский аппарат. Когда Полю сделали рентгеновский снимок грудной клетки, он поинтересовался устройством аппарата, но медсестра, не Мари, а другая, пожилая женщина, сказала, что это вредно. От рентгеновских лучей может быть рак. Поль пошел в библиотеку. Здесь была Жозефина. Поль протянул ей книгу о Полинезии.

– Уже прочли? – насмешливо спросила Жозефина.

– Книга неинтересная, – сказал Поль.

– Я тоже предпочитаю Дюма, – хитро сказала Жозефина.

– У вас есть что-нибудь о рентгене? – спросил Поль.

– Только в энциклопедии. – Поль тут же за столом стал читать энциклопедию. Рентген – фамилия немецкого ученого, открывшего рентгеновские лучи. Они возникают, когда через пустую стеклянную трубку пропускают пучок электронов. Пришлось взять том энциклопедии с буквой «э» – электроны. Множество схем и формул в тексте наводило скуку. Тогда Поль пошел в свою каюту, взял роман Дюма и босой, в одних шортах, отправился на нижнюю палубу, где в шезлонге принялся дочитывать историю с алмазными подвесками.

Во время обеда все обсуждали предстоящую завтра конференцию. Антуан спросил Поля:

– А что ты готовишь к конференции? Тебе там будут задавать вопросы.

– А чего мне готовить? Я сам оттуда, – ответил Поль, и все рассмеялись.

После обеда он вышел на палубу, быстро пошел вдоль корабля, потом перешел на бег, обежал весь корабль, взбежал на переходной мостик, ухватившись за перила, спрыгнул на палубу, опять побежал, спрыгнул с верхней палубы на нижнюю, добежал до лестницы, ведущей вниз. Там, в коридоре, был кабинет врача. Поль вспомнил, что Антуан сказал ему про медицинский киоск, где продают презервативы. Киоск был закрыт. Поль заглянул в приемную врача. За столом сидела медсестра Мари. Поль спросил, когда открывается киоск.

– Что вы хотите, мсье Дожер? – спросила она.

– Презервативы, – ответил Поль.

Мари слегка улыбнулась.

– Вам срочно?

Поль пожал плечами, не зная что ответить. Сказал:

– У всех мужчин есть. Наверное, так полагается. – Он это сказал наугад и, как видно, не ошибся, потому что Мари заметила:

– Да, все мужчины запасаются. Киоском заведует наш фармацевт, но у меня есть ключ. – Она достала из ящика стола ключ. Они подошли к киоску, она отперла шкаф, спросила:

– Сколько?

– А сколько стоит? – поинтересовался Поль.

– Пятьдесят сантимов.

– Десять штук, – и Поль отсчитал пять франков. Когда Мари доставала цветные конвертики и клала деньги в кассу, Поль следил за ее фигурой. Белый халат скрывал ее талию, но во время купания Поль уже видел ее в купальном костюме. Бедра, конечно, узковаты, но при такой тонкой талии они имели четко выделяющиеся скругления. Захотелось обхватить пальцами ее талию, но было еще неизвестно, как она поведет себя при этом. Они встретились глазами, и он сказал:

– Когда я учился в школе, мы их надували.

– Что надували? – не поняла Мари.

– Презервативы. Хотите покажу? – И он вынул из конвертика презерватив и тут же стал его надувать. Получился большой шар. Мари рассмеялась:

– Так вот для чего они вам нужны! – воскликнула она. У нее был такой красивый заразительный смех, что Поль тоже рассмеялся. Он стал поддувать шар, который от раздувания делался прозрачным.

– У вас нет нитки? – спросил Поль. – Завязать. – Но тут шар лопнул. Мари вздрогнула и опять стала смеяться.

– Ничего, у меня их много, – сказал Поль. – Мне Антуан еще несколько дал. – Вероятно, этого нельзя было говорить, потому что Мари стала еще громче смеяться. Потом она стала серьезной:

– Здесь нельзя. Я на дежурстве, – и тут же улыбнулась: – А это забавно. Я бы тоже надула, но я на дежурстве. Кто-нибудь увидит.

– Тогда после ужина выйдем на палубу и будем надувать, – предложил Поль.

– Хорошо, – тут же согласилась Мари. – А вы в кино не идете? – Тут Поль вспомнил, что в клубе после обеда кино. Мари ушла в приемную на дежурство, а Поль пошел в клуб. Фильм уже начался. Это был французский фильм. Поль внимательно следил за речью, однако только к концу стал понимать, что фильм сделан по какой-то сказке, которую он слабо помнил. Но одежда и обстановка были не сказочные, а современные. Герой фильма Тристан умирает от огнестрельной раны. Он умирает на перевернутой лодке в сарае на необитаемом острове. Героиня фильма, Изольда, приплывает на остров, когда герой уже мертв. Тогда она ложится на лодку рядом с мертвым героем и тоже умирает. И тогда лодка превращается в роскошное смертное ложе, а сарай в роскошный мавзолей с колоннами. Полю было жалко героев. По окончании фильма, когда все стали уходить из клуба, Поль увидел мадам Туанасье. Он подошел к ней.

– Мадам Туанасье, а этот фильм вам понравился?

– Да. Я его раньше не видела. Жан Марэ – хороший актер, но слабый сценарий. Они могли бы сказать больше, чем сказали. Вероятно, потому, что фильм снимался во время немецкой оккупации. Мсье Дожер, вы что-нибудь прочли к завтрашней конференции?

В столовой за кофе была светская беседа. Роже спросил:

– Поль, как вам понравился фильм?

– Непонятный фильм, – признался Поль.

– Теперь мне этот фильм тоже показался нелепым, – заявила мадам Планше. – А тогда, когда я его видела во время войны, всё было понятно.

– А вот мадам Туанасье всегда всё понятно, – солидно заявил Бернар.

– Завидую коммунистам, – сказал Роже. – Они мыслят без мысли, прямолинейной философией.

– Правильно делают, – одобрил Леон. – Зачем всё усложнять?

– Вот они и пришли к отрицанию Бога, – сказала осуждающе мадам Планше.

– Они также пришли к отрицанию теории Эйнштейна, – заметил Роже.

Заговорили о теории Эйнштейна, о которой Поль не имел понятия. Тогда он вышел из-за стола и отправился в свою каюту, где углубился в чтение «Трех мушкетеров». После ужина Поль отправился на верхнюю палубу, где договорился встретиться с медсестрой Мари. Солнце зашло, и тут же взошла луна, половина которой была скрыта дымкой, нависшей над горизонтом. А корабль всё шел к берегам Европы.

Мари он увидел еще издали. Она стояла, облокотившись о перила, почти у самой кормы. На ней было простое прямое платье с модными подложными плечами, оно шло ее стройной фигуре. Поль выдул из презерватива большой шар, неслышно ступая обошел Мари, подошел к ней с подветренной стороны и тихонько ударил шаром по ее затылку. Она резко обернулась, увидела прозрачный шар, рассмеялась. Поль рассмеялся вместе с ней. Он протянул ей нераспечатанный конвертик.

– Мари, вы сказали, что хотели бы тоже надуть шар.

– Никогда не надувала, – сказала она, распечатывая конвертик. – Я только надувала резиновые перчатки. Очень смешные шары получаются, с пальцами. – Она стала надувать шар. Надула.

– А я и нитки с собой захватила, – и она вынула из кармана платья моток ниток. Они завязали у основания свои шары, пошли на корму и там выпустили их по ветру. Ветер понес их вверх. Некоторое время они наблюдали за летящими шариками, но скоро, выйдя из зоны освещения корабельных огней, они исчезли в ночном небе. Когда они пошли по палубе к носу парохода, Поль спросил:

– А если мы встретим Антуана, он не станет ревновать?

– Мы его не встретим, – весело ответила Мари. – Он знает, что я теперь на дежурстве. – Поль хотел спросить, какие у нее отношения с Антуаном, но не знал, как это сказать, он еще не умел оперировать сложными оборотами речи. Была ночь и луна. И они были одни на палубе. Поль обнял ее за плечи. Она продолжала спокойно идти рядом с ним. Под ее подставным плечем Поль ощутил лямку бра. А тело Мари было нежным и, очевидно, гибким. Хрупкость худых девушек имеет особую прелесть, и Поль почувствовал щекочущее возбуждение. Они подошли к спасательной шлюпке, покрытой брезентом и подвешенной на крюках на уровне его плечей. Поль высоко поднял Мари на руки и посадил на борт шлюпки. Мари издала короткий смешок. Поль подпрыгнул, сел рядом с ней. Теперь они были вне зоны освещения фонарей, но Мари сказала:

– Мсье Дожер, вы можете меня скомпрометировать. Нас увидят. – Поль подвинулся глубже в шлюпку на упругий брезент, притянул к себе Мари.

– Теперь нас никто не увидит, – сказал он и поцеловал ее в губы. Она не ответила на поцелуй, сказала:

– Всё же у вас дикие манеры. – Он понял, что она намекает на его дикую жизнь на острове, но нисколько не обиделся, подвинулся еще глубже в шлюпку, обхватил тело Мари, лаская ее маленькие ягодицы и узкие бедра. На ней не было чулок, только узкие трусики. Он завел руки под ее платье, трусики снялись очень легко: еще одно преимущество худых девушек. Он снова поцеловал ее в губы. На этот раз она ответила на поцелуй, и поцелуй получился захватывающе долгим. Она обняла его за шею. При свете луны ее карие глаза казались очень темными. Беспрерывные ласки приводили в сильное возбуждение. Член туго упирался в брюки. Он поспешно стащил их до колен, и в этот момент Мари резко отодвинулась, упираясь руками в его плечи.

– Мне нельзя, – сказала она. – У меня это опасные дни.

– Как опасные? – не понял Поль.

– Такие дни, когда надо предохраняться.

– Как предохраняться?

– У вас в кармане. – Поль, наконец, понял, полез в карман, достал конвертик, вынул презерватив, стал его раскручивать.

– Не так, – сказала она, взяла у него презерватив, стала ему надевать. Для него это был еще один шаг в цивилизованную жизнь. Ухищрения цивилизации не все такие уж и сложные, как например, паровоз, но их надо знать. Мари действительно была очень гибкой, и это было восхитительно – оперировать ее изящным телом во время секса. А потом она тяжело задышала носом, не разжимая губ. Сразу после сдержанного оргазма она натянула на себя трусики, сказала почти официальным тоном:

– Мсье Дожер, помогите мне отсюда спрыгнуть.

– Подожди еще.

– Нельзя. Я на дежурстве. У меня длинное дежурство. В кабинет может кто-нибудь прийти. – Поль оправил свою одежду, спрыгнул на палубу, снял со шлюпки Мари. Она была очень легкой.

В своей каюте Поль разделся, взял полотенце, выглянул в коридор. Никого не было. И он голым пошел в уборную, а потом в душевую. Вытираясь после душа полотенцем, он вспомнил Мари, и его член начал твердеть. С досадой он подумал, что опять не договорился с девушкой о следующей встрече. Когда он вошел в свою каюту, здесь была мадам Туанасье. В руках у нее были две книги. Не глядя на Поля, она сказала:

– Это книга о Полинезии. Я заложила страницы о Маркизских островах. – Она положила книгу на стол. – А это, – сказала она, показывая другую книгу, – сравнительный семантический словарь с примерами из санскрита. – Она положила вторую книгу поверх первой. Поль, ни слова не говоря и даже не поблагодарив ее, шагнул к ней, обнял ее, прижал к себе. Она продолжала стоять не двигаясь, ожидая инициативы с его стороны, и он поспешил проявить инициативу. Потом, когда она лежала с полузакрытыми глазами, он сказал:

– Я не знаю твоего имени, только фамилию.

– Зачем тебе знать? – спросила она, не открывая глаз.

– Но ведь ты же называешь меня Поль, когда мы вот так лежим. – Она открыла глаза, посмотрела на него надменно.

– Во-первых я не разрешала тебе называть меня на ты. Называй меня, как раньше. Ты еще не освоился в цивилизованной жизни и можешь по ошибке назвать меня в обществе по имени, да еще и на ты. Понял? – Поль не ответил. Груди ее сохранили округлость и не распластывались даже теперь, когда она лежала на спине. Поль прижался щекой к ее груди, ухватил губами большой, но мало выпуклый сосок. Она лениво подняла руку, запустила пальцы в его волосы, сказала:

– Поль хороший мальчик. Понятливый. – Поль привстал на локте, спросил:

– Мадам Туанасье, помните в библиотеке я сказал, что на Хатуту коммунизм, и вы засмеялись? Почему вы тогда засмеялись?

– Коммунизм требует высокого уровня цивилизации, – сказала она, глядя в потолок. – Чем выше этот уровень, тем больше орудий и средств производства. Какие орудия и средства производства имеются на Хатуту? Там нечем владеть ни народу, ни правительству.

– Но это же и есть… – Поль запнулся, ища подходящее слово. Наконец, нашел: – Принцип коммунизма. Каждый берет то, что ему нужно. – Мадам Туанасье посмотрела на Поля. Во взгляде ее появилось раздражение.

– Я уже сказала, что коммунизм требует высочайшего уровня цивилизации. Такой высокий уровень повышает духовные потребности, и коммунистический строй должен удовлетворять их. Каковы духовные потребности жителей Хатуту? Знают ли они Грига, или Дюма, который тебя так заинтересовал? Видели ли они паровоз? Я помню, с каким детским восторгом ты разглядывал эту старомодную машину. Почему же ты хочешь их лишить того, что тебя самого так интересует? А для всего этого нужна промышленность. Знаешь, какие станки, какая бумага, какие типографские краски нужны для того, чтобы издать томик Дюма? – Поль ладонью слегка сжал ее грудь, чувствуя как опять твердеет его член.

– Тебе понятно? – спросила она. Поль упрямо ответил:

– Всё равно на Хатуту коммунизм. – Он провел рукой по ее бедру, завел ладонь на внутреннюю сторону бедра. Выражение ее лица смягчилось. На этом разговор о социальных системах закончился.

Утром перед завтраком Поль полистал обе книги, которые оставила ему мадам Туанасье. Словарь был малопонятен. Вторую книгу он раскрыл на заложенной странице. Здесь говорилось об открытии Маркизских островов. Были выдержки из литературных произведений, из романа Мельвиля. Это, хотя и было похоже на правду, но было давно. Записки Гогена сводились к его личной жизни. О малых островах говорилось мало. О Хатуту ничего. Поль побрился и принял душ. И, когда за завтраком его снова спросили, подготовился ли он к конференции, он серьезно ответил, что вполне.

В кают-компании было душно, множества народу, и были включены два вентилятора. Первым выступил мсье Вольруи. Он долго говорил о том, что это первая послевоенная экспедция во Французскую Полинезию, и что подобные экспедиции решено проводить каждый год. Это заинтересовало Поля. Он уже видел, какой ажиотаж вызвали на Хатуту стеклянные бусы, и как переживал Тав-Чев, не получив связку стекляшек. А что будет, если жители королевства Хатуту будут каждый год получать от белых стеклянные бусы? Ничего особенного не будет. А если вместе с бусами белые будут еще что-нибудь привозить? Что, например? На этом предположения Поля иссякли.

Выступил Роже. Он определял границу между языками Восточной и Западной Полинезии. Посыпались возражения. Полю стало скучно. Взгляд его упал на французский флаг. Он был без кистей, и, вероятно, никто до сих пор этого не заметил. Поль подумал, что золотые кисти всё же хорошо подойдут к поясу его красного халата, и надо их как-нибудь приделать. Не зря же он их срезал. Обсуждение полинезийских наречий дошло до Восточной Полинезии. Мадам Колоньи сказала:

– У меня вопросы к мсье Дожеру. – Все посмотрели на Поля. Мадам Колоньи начала по своему блокноту читать длинный список французских слов и словосочетаний. Поль переводил каждое слово, и многие делали пометки в своих тетрадях. Некоторых слов Поль не знал: их просто не было в языке Хатуту, например, слова «небо», которое было в других полинезийских наречиях.

– Позвольте, – строго сказал уже знакомый Полю пожилой лысый мужчина, – Если на небе туча, или летящая птица, как они называют местоположение тучи и птицы?

– Они говорят – там, – объяснил Поль. – Там туча, там птица, и показывают пальцем вверх. – И Поль для наглядности поднял указательный палец. Бернар заметил:

– Жестикуляция – неизбежный элемент всех примитивных языков.

– Ничего подобного, – возразила мадам Туанасье. – Жестикуляция и мимика относятся к обще-социальным признакам. Американцы, например, не могут говорить без жестов и преувеличенной мимики. Это признак дурного тона всей нации, который в Америке стал нормой. – Когда на вопрос мадам Колоньи, как будет «луна», Поль ответил: «раца», Роже воскликнул:

– Опять исключение! Слово явно санскритского происхождения.

– У вас санскритский комплекс, – заметил пожилой лысый мужчина. – Слово могло прийти на Хатуту через Индонезию из древнеиндийского. – Наконец, список мадам Колоньи кончился. Она поблагодарила Поля и посмотрела на мадам Планше.

– У меня вопросы по поводу ботанических терминов, – сказала мадам Планше и пустила по рукам свернутый в трубку большой лист. Когда лист дошел до Поля, он развернул его. На листе были наклеены фотографии, а то и просто нарисованные от руки различные растения и части растений. Под каждым растением было написано название по латыни.

– Как называются эти растения на Хатуту? – спросила мадам Планше и добавила: – Произнесите и подпишите.

– На Хатуту нет письменности, – сказал Поль.

– Обычной транскрипцией, – пояснила мадам Планше и через головы людей обратилась к мадам Туанасье: – Мадам Туанасье, вы говорили, что у мсье Дожера есть семантический словарь.

– Есть, – подтвердила мадам Туанасье. – И я специально для него заложила страницу с международной транскрипцией. Выучить ее можно за десять минут. Вот, – она строго посмотрела на Поля, – словарь лежит у него на коленях.

– Я не успел выучить, – сказал Поль. Неожиданно мадам Планше перешла на строгий тон. Вероятно, она с большим почтением относилась к своей ботанике.

– За завтраком вы сказали, что подготовились к конференции, – сказала она. – В чем же состояла ваша подготовка?

– Я побрился и надел чистую рубашку, – мрачно ответил Поль. Многие усмехнулись. К нему придвинулся мало знакомый ему мужчина из административной группы.

– Поизносите слова на Хатуту, а я буду записывать транскрипцию, – предложил он. Поль стал называть знакомые растения, мужчина стал подписывать апликации авторучкой. Многие проивстали с мест, чтобы видеть апликации. Большинство этих растений не имело названий. Поль так и говорил: – Такого названия нет. – Указав на рисунок дерева с узкими листьями, Поль сказал:

– А такие деревья на Хатуту не растут.

– Неправда! – воскликнул Мишель. – Этот вид сикоморы я заснял, он у меня попал в кадр.

– Я так понимаю, – сказал Бернар, – что полинезийцы дают названия только тем растениям, которые употребляют в пищу, или используют практически.

– Не только полинезийцы, – заметил Мишель. – В Париже растут десятки распространенных видов деревьев, однако парижане знают только каштан, дуб и тополь. Большинство парижан не знает названия кустов, которые растут под их окнами.

– Это правда, – согласилась мадам Планше. – Человечество равнодушно к ботанике. Парижане тоже знают только те растения, которые употребляют в пищу. Даже в цветочных магазинах покупатели говорят: приложите к букету вон те белые цветочки.

Потом выступали зоологи, ихтиологи, и у многих были вопросы к Полю. Затем пошло обсуждение культуры Полинезии. Поль только теперь узнал, что корабль «Васко да Гама» до Маркизских островов сделал еще девятнадцать высадок, некоторые из них длились по нескольку дней. Относительно Маркизов мадам Туанасье заставила Поля повторить то, что он говорил ей раньше о конструкции каноэ. То, что Поль никогда не слышал о двойных каноэ, вызвало некоторое недоумение. Бернар высказал предположение, что идею двойных каноэ подсказали туземцам сами европейцы в восемнадцатом веке. Еще много говорили о религии Западной Полинезии. О религии на Маркизах сказать было нечего, поскольку она сводилась к безобидным суевериям. Как и в начале конференции, выступил мсье Вольруи. Он поблагодарил Поля и выразил благодарность Роже, чья идея высадки на Хатуту принесла столько пользы экспедиции. Казалось, конференция закончена. Но тут с места поднялась мадам Туанасье.

– Мы еще не решили главного вопроса, – сказала она. – Это вопрос о письменности Полинезии.

– Это очень сложный вопрос, – заметил мсье Вольруи. – На это потребуется много времени.

– Безусловно, – твердым голосом согласилась мадам Туанасье. – Конференция может быть продолжена завтра и послезавтра, но этот вопрос мы должны решить здесь. Среди нас есть эксперты лингвисты, социологи, специалисты по культуре Полинезии, представители правительственной администрации. В Париже будет трудно собрать столь компетентное общество.

– Мадам Туанасье права, – поддержал ее Роже. – Не секрет, что в министерстве много бездельников, не имеющих понятия о полинезийской культуре. В Париже они обязательно вмешаются в это дело и всё запутают.

– Какой же алфавит вы предлагаете? – спросил пожилой лысый мужчина. Мадам Туанасье ответила:

– Обычно в таких случая используют латинский алфавит. Но можно использовать и санскрит, поскольку в языках Восточной Полинезии многие находят санскритские корни. – Мсье Вольруи тотчас возразил:

– Наша задача приобщить Полинезию к современной цивилизации, а вы предлагаете начинать с древнего алфавита.

– Я же не предлагаю Деванагари, – ответила мадам Туанасье. – Я имею ввиду модернизированный санскрит. – Низкорослый брюнет из административной группы предложил:

– А что, если взять полинезийским алфавитом обычную международную транскрипцию?

– Оригинальное предложение, – сказала мадам Колоньи, и наступила пауза, которую нарушил Роже:

– Итак, – сказал он, – имеется три предложения основы полинезийского алфавита: латинский, санскрит и привычная всем транскрипция.

– Существуют еще иероглифы Восточных островов, – напомнил назкорослый брюнет.

– Сразу отпадает, – заявила мадам Колоньи: – Неудобный, громоздкий, справедливо забытый алфавит. – Роже повторил:

– Итак, остаются латынь, санскрит и транскрипция. – И тут Мадам Колоньи предложила:

– Перенесем обсуждение на завтра. Скоро обед. – Вероятно, эта пожилая дама захотела ссать. И все задвигались, стали подниматься с мест.

Глава 8. Судьба Хатуту. Драка до синяков. А я с Хатуту!

За обедом Поль раскрыл словарь, стал разглядывать знаки транскрипции. Антуан злорадно улыбнулся:

– Заставили всё же учить? – спросил он. Поль поднял глаза на Роже:

– А кто будет заставлять маори учить всё это?

– Задайте этот вопрос мсье Вольруи. Он вам объяснит, почему министерство ни сантима не отпустит на фантазии мадам Туанасье.

После обеда Поль вышел на нижнюю палубу, стал листать словарь. К нему присоединился Антуан. Он был в модных плавках с пояском.

– Хочу так же загореть, как и ты, – сказал он, присаживаясь рядом. Антуан много знал. И Поль стал спрашивать, что такое ООН. Антуан объяснил. Потом Поль спросил, что такое теория Эйнштейна. Антуан стал говорить об энергии и массе.

– Это нужно показывать графически, – сказал он. – У меня сейчас нет авторучки. Из теории Эйнштейна вытекает ряд гипотез. Вот, например, представь себе телескоп, в который можно видеть бесконечно далеко. Такого телескопа не может быть, потому что бесконечность нельзя увидеть. Но представь себе, что такой телескоп есть, и ты видишь в него самую отдаленную от нас галактику. Когда ты повернешь телескоп на сто восемьдесят градусов назад и опять в него посмотришь, ты увидишь жопу этой галактики. – Поль подумал и спросил:

– Как это?

– А вот так. На то это и теория Эйнштейна.

– А это правда? – неуверенно спросил Поль.

– Выходит, правда, – сказал Антуан, – если существует ядерная физика, и по ней уже делают атомные бомбы. – Медсестра Мари подошла незаметно. Просто Поль увидел, что она уже стоит перед ними в своем двучастном купальном костюме. Антуан тоже увидел ее, но продолжал разговор:

– Я, кстати, сам не знаю ничего о ядерной физике.

– Я читал в энциклопедии, – сказал Поль. – Это про атомы. – Антуан усмехнулся:

– Про атомы знали уже в древней Греции. – Мари вмешалась в разговор:

– Мсье Дожер, вы заинтересовались ядерной физикой?

– Да, – тотчас отозвался Поль.

– У меня есть такая брошюра. Могу дать почитать.

– Прямо сейчас? – с готовностью спросил Поль.

– Нет. Сейчас я отдыхаю. Брошюра у меня в письменном столе. Мое дежурство начинается сразу после ужина. Вот тогда вы и зайдите в медпункт. Впрочем, сегодня Кларетт должна менять медицинские халаты, вот я и попрошу ее, чтобы она передала вам брошюру, когда будет менять вам белье. Хорошо? – Мари смотрела вопросительно на Поля с самым невинным видом. Он тотчас ответил:

– Я лучше сам зайду к вам в медицинский пункт сразу после ужина. – Мари безразлично пожала плечами, сказала:

– Хорошо, – и пошла на другую сторону палубы. Поль проводил ее взглядом. В купальнике ее фигура выглядела куда красивей, чем в платье. Худоба ее компенсировалась пластичностью всей фигуры. В ней не было резких углов. Даже локти были скругленной формы. Узкие бедра плавно скруглялись к маленьким, но красивым ягодицам. После некоторой паузы Антуан молча поднялся и пошел вслед за Мари. Поль проводил его взглядом и подумал при этом, что между ними что-то уже было, но после того, как Мари узнала, что в Бальбао Антуан побывал в публичном доме, вероятно, между ними произошла размолвка. Для Поля это было кстати, и он спокойно продолжил учить транскрипцию. Солнце клонилось к западу, но было еще достаточно жарко, чтобы одеваться, и Поль в одних шортах и босиком пошел в столовую к традиционному кофе. Когда официанты принесли кофе, Антуан поставил на стол бутылку коньяка. Улыбнувшись Роже, он сказал:

– Теперь моя очередь угощать. – Официантка принесла бокалы. Антуан стал разливать вино по бокалам. Поль тут же сказал:

– Мне не надо.

– Коньяк хорошо идет под кофе, – заметил Бернар. – Даже я, при моем катаре, могу позволить себе глоток.

– Хотя бы глоток, – сказал Антуан и как-то необычно посмотрел на Поля.

– Коньяк невкусный, – сказал Поль.

– Ты предпочитаешь другие вина?

– Я предпочитаю ликер, – сказал Поль.

– Ты уже пил ликер? – спросил Антуан. Роже проинформировал:

– Ликером его угостили матросы во время ночной смены, и это, повидимому, пришлось ему по вкусу. – Антуан тотчас поднялся из-за стола.

– Я принесу лекер. – Поль вскочил на ноги.

– Я сам принесу.

– В следующий раз, – сказал Антуан, глядя Полю в глаза. – А сегодня угощаю я. – И Антуан вышел.

– Я бы тоже выпила глоток ликеру, – деловито сказала мадам Планше. Бернар, благожелательно глядя на Поля, сказал:

– Это странно, что матросы угощали вас ликером.

– А почему бы матросам не пить ликер? – спросил Поль. – Ликер вкусный, а коньяк нет. – Бернар, благодушно улыбаясь, сказал:

– Это ничего. Уж чему-чему, а этому современная цивилизация научит вас в первую очередь. Это вам не транскрипция. – Вернулся Антуан уже с откупоренной бутылкой ликера и сразу налил Полю. Мадам Планше подставила свой бокал, заметив:

– Хотя это и не ликерная рюмка. – После кофе Поль подошел к киоску и купил бутылку ликера, бутылку лимонного напитка и бутылку зельтерской воды. Всё это он принес в свою каюту и, наконец, приступил к украшению своего халата. В кармане у него был моток ниток, которые он оставил у себя после того, как надувал с Мари шарики. На концах пояса халата с помощью штопора он проделал дырки. На золотых кистях были плотные золотые узлы, в которых он тоже проделал дырки. Потом он из ниток сплел тонкие шнуры. Эти шнуры он пропустил сквозь дырки в концах пояса. Самым сложным делом было пропустить шнуры сквозь золотые узлы. Он долго пропихивал штопором шнуры в узлы. Пропихал. Осталось притянуть кисти к концам пояса. Тут он вспомнил, что сегодня еще не включал динамик. Он повернул рычажок. Из динамика раздалась музыка. Некоторое время Поль слушал, а потом стал вертеть рычажок, то убавляя, то прибавляя громкость. Поставил самую сильную громкость, некоторое время послушал. Музыка была ритмичной, вероятно, танцевальной. Мелодия была красивой, но что-то отталкивающее было в ней, как в рассуждениях мадам Туанасье. Ритмичная музыка кончилась, и началась музыка очень странная, будто кто-то кому-то угрожал, в чем-то обвинял. А потом была и приятная музыка, будто незнакомая женщина говорила приятные вещи, только не Полю, а кому-то тоже незнакомому. Поль стал притягивать кисти к концам пояса. Когда работа была закончена, он надел халат, повязался поясом, посмотрел в зеркало. Концы пояса свисали один ниже другого, и на этих концах висели золотые кисти. Поль сделал перед зеркалом несколько резких поворотов, и при этом золотые кисти раскачивались из стороны в сторону. Красиво. Музыка в динамике кончилась. И вдруг из динамика раздался искаженный, но всё же знакомый голос Мадлен. Несколько растягивая слоги, она сказала: – Вы прослушали музыку Эдварда Грига к драме Ибсена «Пергюнт». Координаты коробля в данный момент: двадцать шесть градусов северной широты и двадцать восемь градусов западной долготы. – Послышался щелчoк: трансляционная передача закончена. Поль тотчас вспомнил предупреждение мсье Курбэ о том, что еще задолго до острова Мадеры радиостанция корабля сможет принимать Париж. И тогда все на корабле смогут услышать последние известия из Парижа, в том числе и подробности о Поле Дожере. Когда Поль пришел к ужину, на столе по-прежнему стояла начатая бутылка ликера. Коньяка не было. Выпили. У Антуана лицо было красным, как это бывало иногда к вечеру, а глаза туманными. После ужина Поль выпил глоток ликеру и первым поднялся от стола. Он спешил на радиостанцию узнать, далеко ли Мадера. Всё же он успел заметить, что Антуан мрачно посмотрел ему вслед. И тут Поль вспомнил, что он при Антуане договорился с Мари, что зайдет к ней на медицинский пункт за брошюрой. К разочарованию Поля на радиостанции вместо Мадлен был один мсье Курбэ.

– Получено сообщение из Санта Круз, – сказал мсье Курбэ. – Над островом Мадера прошел ураган. Радиобашню снесло. На островах обычные радиомачты и нет мощных передатчиков. Так что связь с Парижем будет установлена только на подходе к Гибралтару.

От ликера слегка кружилась голова. Придя в свою каюту, Поль тотчас надел свой красный халат с кистями, посмотрел на себя в зеркало. Красиво. Он опять вспомнил, что надо зайти на медицинский пункт, где дежурила Мари. Поль решил пойти туда в красном халате с золотыми кистями.

Но в этот момент в каюту постучали. Дверь была не на замке, и Поль открыл ее. Вошла мадам Туанасье. Поверх платья на ее плечи был накинут красный жакет, и Поль понял, что как и в прошлый раз, платье было надето на голое тело. В руках у нее был том энциклопедии. Своим обычным официальным тоном мадам Туанасье сказала:

– Завтра на конференции к вам будут обращаться с вопросами. Здесь статья о языках Астронезии. К этой группе относятся полинезийские языки. Я заложила это место. – Она положила книгу на столик, на котором стояли ликер и напитки, подошла к двери с намерением закрыть замок, но тут же замерла, прислушиваясь. Потом она быстро взяла книгу, снова подошла к двери. Послышался стук. Мадам Туанасье неторопливым движением окрыла дверь. В дверях стояла медсестра Мари с брошюрой в руке.

– Извините, я не помешала? – спросила она.

– Нисколько, – официальным тоном сказала мадам Туанасье. – Я только занесла мсье Дожеру книгу. Ему необходимо ознакомиться с некоторыми сведениями к завтрашней конференции. – И она обратилась к Полю, продолжая прерванный разговор: – Правда, некоторые сведения здесь устарели, но для вас это не имеет большого значения. – Она подошла к столику, положила книгу рядом с бутылкой ликера. Мари прикрыла за собой дверь, сказала:

– Я тоже принесла. Брошюру. Мсье Дожер заинтересовался ядерной физикой. – Мадам Туанасье строго посмотрела на Поля:

– Я думаю, мсье Дожер, прежде, чем знакомиться с ядерной физикой, следует, хотя бы вкратце, ознакомиться с обычной физикой.

– Брошюра написана популярно, – сказала Мари, показывая брошюру. – Здесь всё и так понятно. – Поль, освоившись в присутствии этих двух женщин, с которыми уже был в интимных отношениях, сказал:

– А вот Антуан объяснил мне теорию Эйнштейна безо всякой ньютоновской физики.

Мадам Туанасье усмехнулась:

– Я где-то читала, что сам Эйнштейн признался, что кроме него его теорию понимают только тринадцать человек во всем мире.

Поль тоже усмехнулся:

– Значит, Антуан четырнадцатый, – и уже с широкой улыбкой добавил: – А я пятнадцатый. – И он по привычке выбросил десять пальцев на обеих руках и еще пять пальцев на одной руке.

– Ну что ж, – со скептическим видом согласилась мадам Туанасье. – Тогда вы вполне готовы к освоению ядерной физики. Но сперва ознакомьтесь со статьей в этом томе, – и она указала на том энциклопедии. – Завтра утром не забудьте вернуть этот том в библиотеку. Он обязательно понадобится кому-нибудь еще. – Она сделала шаг к выходу, но в дверь опять постучали. Поскольку Мари стояла у самой двери, она открыла. Вошла радистка Мадлен.

– Прошу прощения за неожиданное вторжение, – сказала она, вяло улыбнувшись. – Мсье Дожер, старший радист уже сообщил вам, что радиомачта на Мадере разрушена ураганом. – Поль кивнул. Мадлен продолжала, растягивая слоги: – Мы пытаемся держать связь со станцией в Санта Круз. Пока связь еще плохая, односторонняя. Если появится возможность связаться с Парижем через Касабланку, я вам сообщу по транслятору. Так что, мсье Дожер, держите свой динамик включенным. – Последние слова она произнесла особенно растянуто, расслабленным сникающим голосом.

– Спасибо, Мадлен, – сказал Поль непроизвольно мягким тоном и добавил: – Я вам очень признателен, Мадлен. – Она улыбнулась. Узкая полоска бледных губ, узкая белая полоска зубов. Мадам Туанасье деловито спросила:

– Значит, есть возможность телефонной связи с Парижем?

– Я буду пытаться, – вяло ответила Мадлен, – В дверь постучали. Теперь ближе всех к двери была Мадлен, и она открыла дверь. Вошла Кларетт. Она была в официальной форме стюардессы и на согнутой руке держала постельное белье. Не глядя на присутствующих женщин, она обратилась к Полю:

– Мсье Дожер, это чистое постельное белье. Утром я не успела сменить. Извините. Вас не затруднит сделать это самому?

– Да. Спасибо. Я это сделаю сам, – вежливо ответил Поль. Кларетт аккуратно положила чистое белье на кровать. И тут резко и широко распахнулась дверь. В дверях стоял Антуан. Лицо его было красным. Он был явно пьян. Поль это сразу понял, хотя еще не видел пьяных. Слегка качнувшись, Антуан неестественно широко шагнул в каюту. Кларетт непроизвольно попятилась от него.

– Какая очаровательная компания! – пьяным голосом воскликнул Антуан. – Поль, у тебя талант привлекать красивейших женщин. – И, тяжелым взглядом обводя присутствующих, он неожиданно зычно протянул: – Разных женщин, на любой вкус. – Полю это совсем не понравилось. Оказывается, в цивилизованном мире существуют особые виды цивилизованного дикарства. Антуан тяжелым движением, будто падая, сел на кровать и вытянул перед собой ноги, загородив ими дверь. А в дверях неожиданно появился Роже. Он был без пиджака, в рубашке и брюках, и ботинки его были красивые, красивей чем у Поля, который был теперь босиком. Зато на Поле был халат с красивыми золотыми кистями.

– Оказывается, здесь светский прием, – сказал Роже. – Поль, извините что я не во фраке.

– Светский прием, – подтвердила мадам Туанасье. – Как видите, вино, – и она указала на столик с бутылками, – вполне светская беседа, и не все трезвые. Всё по правилам.

– Только тесновато, – заметил Роже. – Кларетт, ваш опекун мсье Сонар мог бы выделить мсье Дожеру более просторную каюту. – Кларетт не без иронии ответила:

– Мсье Сонар не предполагал, что мсье Дожер будет устраивать такие большие приемы. – Мадам Туанасье сухим деловым тоном сказала:

– Я зашла только занести сюда книгу мсье Дожеру. Это к завтрашней конференции. Молодой человек, – обратилась она к Антуану. – Уберите ноги. Вы загородили выход. – Антуан поджал под себя ноги. Мари сказала:

– Я сейчас на дежурстве. Я зашла только занести брошюру, – и она положила брошюру поверх тома энциклопедии. – Антуан тотчас вскочил на ноги и тут же пошатнулся.

– Я тоже на дежурстве, – вяло протянула Мадлен. И все вышли в коридор. Антуан заплетающимся языком, но всё же галантно, сказал:

– Мари, я провожу вас. Время позднее, на палубе к вам может кто-нибудь пристать.

– Антуан, я не нуждаюсь в защите.

– Но почему-у же? – протянул Антуан и взял ее за локоть. Поль решил, что Антуана в таком виде нельзя оставлять с девушкой, и встал между ними.

– Лучше я провожу Мари. – Его поддержала мадам Туанасье:

– Мсье Дожер прав. А вам, Антуан, следует пойти в свою каюту и выпить соды. – И тут случилось совсем неожиданное. Антуан по-бычьи наклонил голову и больно ударил Поля кулаком в скулу, чуть пониже глаза, и тут же принял профессиональную боксерскую стойку, держа перед собой сжатые кулаки. Поль не знал боксерских приемов. Поэтому он просто быстрым движением левой руки отбросил в сторону кулаки Антуана и ударил его правым кулаком сбоку в скулу. Мадам Туанасье с неожиданной силой схватила Поля сзади за плечи, оттаскивая его назад от Антуана. Роже, в свою очередь, схватил за плечи Антуана, а тот стал вырываться. Но Роже был явно сильнее. Он прижал на некоторое время Антуана лицом к стене. Мадам Туанасье отпустила Поля, подскочила на помощь к Роже. Теперь они оба держали Антуана за руки, а тот продолжал вырываться. Мадам Туанасье сказала:

– Надо увести его в его каюту. – Красный жакет упал с ее плеч на пол. Кларетт тут же подняла его. Антуан, наконец перестал сопротивляться. Он тяжело дышал. Роже, держа Антуана за плечи, повел его по коридору прочь. Кларетт накинула красный жакет на плечи мадам Туанасье, и та сказала: – Спасибо. – Мари подошла к Полю, профессиональным жестом взяла его за подбородок, осматривая вздувающуюся скулу. Мадлен увядяющим голосом сказала:

– Это ужасно. Надо наложить компресс.

– Не надо, – компетентно возразила Мари. Она завела Полю нижнее веко и посоветовала: – Мочите скулу холодной водой. Пройдет. – Мадам Туанасье, оглядывая присутствующих, деловито сказала:

– Думаю, что о произошедшем инциденте не следует никому рассказывать. Все согласны? – В ответ она получила молчаливые кивки, и женщины разошлись. Поль зашел в каюту, открыл кран, подставил горящую щеку под струю воды. Потом он встал перед зеркалом, рассматривая вздутие под глазом. Скоро оно пожелтеет и обратится в синяк. Только что в его каюте было четыре женщины, а теперь он остался один. Скула болела. И ему так стало обидно, что захотелось громко завыть, но, как цивилизованный человек, он сдержался. А потом стало еще хуже: вернулись неприятные мысли. Тогда Поль снял халат и голым, растянувшись на кровати, стал читать Дюма. История с алмазными подвесками кончилась благополучно. Началась история Миледи. Было непонятно, чего добивается эта красивая женщина. Он так и не заметил, как уснул, уткнувшись здоровой скулой в книгу.

Проснулся он от стука в дверь. Со сна плохо соображая, он вскочил на ноги, посмотрел на себя в зеркало, увидел желтый синяк под глазом и торчащий вверх напряженный член. Стук не повторялся. Поль решил, что стук ему приснился, но на всякий случай выглянул в коридор. Он увидел удаляющуюся фигуру Мари. Она оглянулась, остановилась. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Мари не спеша вернулась. Поль открыл перед ней дверь, пропуская ее в каюту. Она вошла. Поль закрыл дверь на замок.

– Почему ты сразу не вошла? – спросил он. – Дверь была открыта.

– Я не была уверена, что она открыта для меня.

– Она была открыта для тебя, – сразу сказал Поль.

– Вероятно, ты бы сказал это любой женщине, которая вошла бы к тебе.

– Нет, нет, только тебе, – возразил Поль. Мари скептически улыбнулась. Поль обнял ее. – Тебе больше не надо на дежурство? – спросил он.

– Дежурство кончилось. Уже пять утра. – Он стал снимать ее платье. – На острове Хатуту не носят одежды, – сказала она. – Ты быстро научился раздевать женщин.

– Я не научился, – сказал Поль. – Это, – он запнулся, ища нужное слово, нашел: – интуиция. – Мари улыбнулась:

– Осваиваешь язык. Я помню, как ты говорил в первый день, когда впервые пришел в кабинет врача.

– Как я говорил?

– Как дошкольники, только медленнее, и всё время запинался. – Поль впервые видел ее совсем голой. Незагорелые от купальника места ее тела нисколько не нарушали гармонию линий ее фигуры. Маленькие девичьи груди не торчали конусами, как у других молодых и худых девушек, а были круглые. Поль дотронулся пальцами до маленького полушария груди. Мягкое. Всё это было до неестественности красиво. Мари правильно оценила его завороженный взгляд. Она отступила на шаг, приняла величавую позу, потом приняла позу стеснительной девушки. Отстранив его протянутую руку, она села на кровать, закинула ногу на ногу, откинув назад голову. Потом она скрестила ноги, упираясь на вытянутые руки. Она меняла позы одну за другой.

– Меня пригласили сниматься для журнала мод, – сказала она. – За хорошие деньги. Но предстояла возможность на рейс в Полинезию. Пришлось отказаться от съемок. Это моя первая работа после медицинских курсов. – Она внимательно смотрела на Поля, разглядывала синяк под глазом. Улыбнувшись, она перевела взгляд на его стоящий член. Поль тут же полез в шкаф за пиджаком, вынул из кармана несколько цветных конвертиков, раскрыл один, вынул презерватив, сел на кровать рядом с Мари. Она спокойно наблюдала, как он надевает презерватив, давая при этом указания:

– Начинай натягивать от самой головки. Не так сильно. Нет, пузырек на конце пусть остается. Нет, раскручивай до конца. – После полного удовлетворения, когда они лежали в расслабленных позах, Поль спросил:

– Тебе хорошо со мной? – Мари достала из кармана своего платья сигареты и зажигалку. Вместо пепельницы она взяла стакан, села, закурила.

– А ты знаешь, где я сейчас была? – спросила она.

– Не знаю. – признался Поль.

– Ты можешь догадаться, – сказала она, глядя в его глаза.

– У Антуана? – предположил Поль.

– Да. У него тоже синяк. – Она продолжала смотреть на Поля. Поскольку он накак не прореагировал на это признание, она спросила: – А что если бы наоборот? Если бы я сперва пришла к тебе, а потом пошла к Антуану? – Поль немного подумал и спросил:

– А когда мужчина пьян, это не нравится женщинам?

– Я не об этом, – сказала Мари. – Ведь если я прямо от него пришла к тебе, это значит, я оскорбила его мужское достоинство.

– А нечего было пить коньяк, – сказал Поль. – Мари нахмурилась.

– Поль, на острове Хатуту мужчины ревнуют?

– Не все.

– Если мужчина Хатуту любит женщину, а она ему изменит, что он будет делать?

– Он может побить женщину.

– А соперника он не станет бить?

– А за что его бить? Он не виноват. – Поль не понимал причины раздражения Мари. Она продолжала выяснять интересовавший ее непонятный Полю вопрос:

– А если женщина Хатуту любит мужчину, а он ей изменил, она тоже будет его бить?

– Иногда, – мрачно ответил Поль. Мари, вероятно, стала о чем-то догадываться по его тону. Ее раздражение сменилось любопытством:

– Поль, а там, на острове, тебя била за это какая-нибудь женщина? – Мари с таким напряженным любопытством ожидала ответа, что Поль, наконец, ответил:

– Ну, да. – Теперь он сам стал раздражаться. – Мари, мне не нравится этот разговор. – Она рассмеялась.

– Оказывается, на Маркизах не такая уж и свободная любовь, как об этом пишут исследователи. Поль, а сколько женщин у тебя было на Хатуту?

– Не много.

– И все они считались твоими женами?

– Нет.

– А у тебя была какая-нибудь постоянная женщина?

– Была.

– А дети у тебя были? – Поль вспомнил разговор с капитаном на палубе, когда он признался, что был мужем королевской дочери, и его сын – будущий король острова. Об этом знали четыре человека. Капитан говорил с этими людьми, и они договорились никому этого не рассказывать. Капитан – друг. Значит, для Поля нужно, чтобы об этом больше никто не знал. Поль верил капитану. А Мари курила и продолжала спрашивать:

– Эта постоянная женщина считалась твоей женой? – И после паузы спросила: – Так у тебя с ней были дети? – Поль молчал. Он просто терпеливо ждал, когда Мари перестанет спрашивать. Она бросила окурок в стакан и сказала:

– Я понимаю. У тебя серьезные проблемы. Ты покинул общество, в котором провел двенадцать лет. – Она припала к нему своими маленькими мягкими грудями, подула на синяк. – Бедный Поль, – и она поцеловала его в губы. Одной рукой обнимая Мари, он другой рукой потянулся к новому конвертику, который лажел на полу у кровати. Но Мари сказала:

– Не надо презерватива.

– А что такое опасные дни? – спросил Поль.

– Дни в середине цикла, когда больше шансов забеременеть. Эти дни у меня прошли. – Мари стала водить пальцем по его лицу, избегая касаться синяка. Поль спросил:

– А почему женщины так боятся забеременеть?

– Я понимаю тебя, – сказала Мари. – На Маркизах дети не составляют проблемы. Они растут сами по себе. Одежды не нужно. Теплого жилья не нужно. Еды сколько угодно. У нас еда, жилье, одежда, даже чистая вода – всё проблемы. Рожденный ребенок – проблема для семьи, особенно бедной. Для незамужней девушки рожденный ребенок – очень сложная проблема. Отсюда сложные законы морали.

– Сложная мораль, – согласился Поль. – А почему Антуан меня ударил? Я же с ним дружил.

– А на Хатуту мужчины дерутся из-за женщин?

– Я не помню такого. – Тут Поль вспомнил Тибу-Това и добавил: – Хотя некоторые могли бы. А вот я читал Дюма, там дрались из-за женщин. А теперь в этом цивилизованном мире дерутся из-за женщин?

– Еще как, – улыбнулась Мари. – И даже убивают. И когда судят за такое убийство, ревность считается смягчающим обстоятельством.

– Вот как? – живо заинтересовался Поль, вспомнив о Томасе Диллоне. – И, если убийство по ревности, судьи могут оправдать?

– Полностью не оправдают, но могут ограничиться тремя годами тюрьмы. Тебя это заинтересовало? – Поль решил обратить это в шутку:

– А может, я кого-нибудь приревную, тебя, например, и захочу кого-нибудь убить, Антуана, например. – Мари с улыбкой покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Ты слишком уважаешь свободу любви, которая на Хатуту. Поэтому ты, наверное, и любить по настоящему не можешь.

– А Антуан может?

– Конечно.

– И тебя он любит по настоящему?

– Нет. Он сделал мне сегодня предложение. Но это было в пьяном состоянии. Но влюбляется он серьезно. Так что, возможно, он когда-нибудь влюбится по-настоящему. Он может.

Мари ушла, когда уже рассвело.

Когда Поль пришел в столовую, все уже завтракали. Антуан был бледен, и от этого синяк на его скуле был заметнее. Поль поздоровался со всеми. Мадам Планше с пораженным видом спросила:

– Мсье Дожер, вы тоже ударились? – Поль понял, что Антуан объяснил свой синяк случайным ударом обо что-нибудь. Антуан тут же с улыбкой обратился к Полю:

– Удивительное совпадение! Ну, я ударился в темноте о полку в своей каюте. А ты обо что ударился?

– Об угол стола, когда поднимал упавшую книгу, – сразу нашелся Поль. Роже улыбался, молча доедая свой омлет. Антуан почти ничего не ел, только пил кофе. Поль, наоборот, был голоден. Забыв о приличии, он в два приема проглотил уже остывший омлет, быстро сжевал свой круассон и машинально уставился на круассон Антуана, который не собирался его есть. Антуан заметил его взгляд, спросил:

– Хочешь еще круассон? Можешь взять. Я до него не дотрагивался. – Поль тотчас взял круассон, подержал его перед Антуаном, сказал:

– Можешь до него дотронуться. – И они оба рассмеялись, глядя друг на друга, а вернее, на синяки друг друга.

Парикмахерская была в хозяйственной части корабля. Здесь дежурил матрос, имеющий опыт в области бритья и стрижки. Под надзором Антуана он подстриг Поля по послевоенной моде. Это значило не под бокс, как стриглись пожилые люди, выбривая затылки, а как были подстрижены Антуан и Конрад: спереди волосы были длинные, зачесанные до затылка, а на висках оставались острые мысики. После парикмахерской Поль пошел на продолжение конференции. Он захватил с собой словарь с транскрипцией и еще «Трех мушкетеров» на тот случай, если на конференции будет скучно. Но скучно не было. Когда он вошел в кают-компанию, набитую народом, говорил пожилой лысый мужчина, Поль до сих пор так и не знал его имени.

– Не покажется ли странным всему цивилизованному миру, – говорил пожилой лысый, – что полинезийцы захватят международную транскрипцию в свою собственность? – Низкорослый мужчина из административной группы пояснил:

– Это будет не захват, а скорее интеграция. Я слыхал, что Япония собирается объявить мировой конкурс на лучшее исполнение оперы «Мадам Баттерфляй». Японцы быстро усваивают европейскую культуру, и в скором времени заменят театр Кабуки европейским театром. Это естественная интеграция всемирной культуры. – Поль поставил раздвижной стул у самой двери, сел. Его заметили.

– А вот и мсье Дожер, – сказал пожилой лысый. – Мсье Дожер, повторите ваш вопрос.

– Какой вопрос? – не понял Поль. Роже, через головы людей махнул Полю рукой, напомнил:

– Вчера за обедом вы спросили, кто будет учить полинезийцев.

– Да, – вспомнил Поль. Пожилой лысый сказал:

– Мсье Дожер, сформулируйте точнее свою мысль, свой вопрос.

– Я спросил, – сказал Поль, – кто будет учить маори читать и писать? Я помню, как я учился в школе. Нас заставляли учиться. Учителя и родители. Нас заставляли, а то бы мы не учились. – Все стали улыбаться, а Поль серьезно продолжал: – А кто будет заставлять маори? И захотят ли они, чтобы их заставляли?

– Странно поставлен вопрос, – сказал мужчина из административной группы. – Насильно обучать взрослых людей, имеющих определенный уклад жизни, конечно, нельзя. Но какой дикарь не хочет стать цивилизованным?

– А если они не знают, что такое цивилизация? – спросил Поль. – Если они никогда не видели не только книг, но и бумаги?

– Значит, нужно им это показать, и они заинтересуются. – сказала мадам Колоньи.

– Безусловно, заинтересуются, – подхватил Мишель. – Они сразу поймут, что из бумаги можно делать бумажных журавликов и воздушных змеев. Мсье Дожер, я правильно говорю?

– Правильно, – согласился Поль. Все улыбались. Поль был серьезен.

– Вы имеете в виду остров Хатуту? – спросил Бернар.

– Не только, – сказал Мишель. – В Полинезии еще немало племен, живущих в первобытных условиях.

– Всё же они кое-что знают о цивилизации. – возразил Роже. – А королевство Хатуту, по моему, уникально.

– Уникально по невежеству, – вдруг громко сказала мадам Туанасье. – И наша задача вывести Хатуту и другие подобные племена из этого состояния.

– Позвольте, – встрепенулся мсье Вольруи. – Мадам Туанасье, вы сказали: наша задача. Чья это – ваша?

– Хорошо, – согласилась мадам Туанасье. – Пусть это ваша задача, поскольку вы являетесь представителем французского правительства. Коренное население Океании – это этническая группа, связанная общей группой языков, но разрозненная географически. Письменность объединит не только их родственные диалекты, но и сами племена, разбросанные по островам, в одну Большую Полинезию.

– Как вы сказали? – спросил мсье Вольруи. – Большую?

– Я применила это слово непроизвольно, – ответила мадам Туанасье. – Я имею ввиду объединение этнически родственных племен в одну большую нацию.

– Которая сможет претендовать на собственную государственность, – заключил не без иронии Роже.

– Да, – серьезно согласилась мадам Туанасье. Мсье Вольруи сухим тоном сказал:

– В наши обязанности не входит создание наций и государств. – Мадам Туанасье таким же сухим тоном сказала:

– Разумеется, французскому правительству удобнее управлять мелкими племенами, нежели объединенной нацией. – Бернар провел носовым платком по своей лысине и поднял вверх руку с платком.

– У меня школьный вопрос. Если вдруг будет создана такая нация, как Большая Полинезия, какой государственный строй у нее будет? – Мадам Туанасье ответила:

– В наше время государство может быть создано только на демократической основе.

Полю всё это не нравилось. Ему хотелось встать и громко сказать, что на Хатуту коммунизм, и никакого строя им больше не нужно. Но он понимал, что все будут только смеяться. Тут снова загаворил пожилой лысый мужчина, Поль не знал его имени, но давно понял, что он умный.

– Оставим вопрос о государственности. Вернемся к исходному вопросу о письменности. Мсье Дожер правильно поставил вопрос. Каким образом внедрить письменность в таких племенах, как Хатуту? Единственное решение – это послать туда группу энтузиастов просветительства. Это значит, осуществить первый контакт жителей Хатуту с цивилизацией. Вспомним, что смогла дать цивилизация местному населению других регионов Океании. Возьмем, к примеру, Новую Зеландию. Процветающая страна. Для белых. Маори работают либо на плантациях, либо чернорабочими. – Пожилой лысый хотел еще что-то сказать, но мадам Туанасье его перебила:

– Это естественно. Цивилизация в Новой Зеландии развивалась в условиях капиталистического империализма. Но я уже заявила, что в современных условиях новое государство может возникнуть только на демократической основе.

– Уже и государство! – воскликнул мсье Вольруи, всплеснув руками.

– Постойте! – и Бернар взмахнул своим носовым платком. – Еще раз начнем с начала. Возьмем к примеру остров Хатуту, – и он посмотрел на Поля. – Приедут туда несколько белых людей приобщать маори к письменности, а значит, к цивилизации. Они привезут с собой помимо книг и бумаги мотор, генерирующий электричество, а значит, и лампочки накаливания, и радиоприемник, и радиопередатчик, и проигрыватель с пластинками, которыми пользуются все школьные учителя. И конечно же, они привезут киноаппарат и кинопроектор. Для образования маори.

– И еще стеклянные бусы, – вставил Мишель.

– Это уж обязательно, – согласился Бернар. – И конечно же, любопытные люди маори захотят потрогать пластинки, приемник, мотор и покрутить ручку киноаппарата. А белые люди будут гуманно, не сильно, шлепать их по рукам и говорить: – Не трогай. Сломаешь. Испортишь. Ты в этом не разбираешься. – Таким образом, белые окажутся наверху иерархической пирамиды. И это положение, думаю, останется навсегда, независимо от того, кто будут эти белые: коммунисты, фашисты, или монархисты. – Все присутствующие улыбались. Полю всё это очень не нравилось. В этот момент в дверях появился дежурный матрос. Он оглядел присутствующих и обратился к Полю:

– Мсье Дожер, вас вызывают в радиорубку.

В радиостанции был один мсье Курбэ. Когда Поль подошел к нему, он посмотрел не на Поля, а на дверь.

– Мсье Дожер, вы уже знаете, что радиостанция на Мадере вышла из строя. Мы подходим к Канарам. На острове Тенериф радиостанция дальнего действия. Двусторонняя телефонная связь еще невозможна. Но до вечера мы уже сможем ловить Париж через Пик де Тейд и Касабланку. Пассажиры будут требовать подключить трансляторы на корабле к парижским радиостанциям, чтобы слушать последние известия. Вы готовы к этому? – После паузы Поль ответил:

– Еще не готов. – Мсье Курбэ посмотрел на Поля и сказал:

– У меня есть возможность заглушить ультракороткие волны корабельной станции. Я их оставлю только на своем приемнике. Пассажирам будет сообщено, что из-за нечистого эфира Париж невозможно поймать.

– Спасибо, мсье Курбэ, – тихо сказал Поль. Мсье Курбэ продолжал:

– Но завтра мы подойдем к Гибралтару, откуда можно будет ловить Париж даже детекторным приемником. И тогда по трансляторам будут переданы парижские известия. – Поль еще раз сказал: – Спасибо.

Он вышел на палубу. Был сильный ветер. Пароход шел на северо-восток. Там Франция. В Париже мороз. Мать готовится ко встрече с сыном. А здесь еще тепло. Только что пересекли Тропик Рака.

Когда Поль вернулся в кают-компанию, конференция продолжалась. Говорили о средствах, Поль понял, что средства это деньги. Мсье Вольруи говорил:

– Совершенно верно. Система туризма коснулась только Таити. Еще до войны туристы окупали все средства на багоустройство острова. А Маркизские острова до сих пор остаются труднодоступными для любителей экзотики. Когда на Маркизах появятся отели для туристов, это уже будет первый шаг внедрения цивилизации на мало посещаемые острова.

Тут Поль громко спросил:

– Это где будут отели?

– На пригодных для этого островах, – сказал низкорослый мужчина из административной группы и тут же поспешил успокоить Поля: – Не волнуйтесь. На Хатуту нет места для отелей. Туристы, жаждущие экзотики, ограничатся лишь короткими высадками на остров. – Поль встревожился: туристы, экзотика, высадки. А присутствующие сочувственно улыбались, наблюдая тревогу Поля.

С конференции все направились прямо в столовую. За обедом продолжался разговор о внедрении современной цивилизации в Полинезии. Поль многое не понимал. Антуан говорил ему в полголоса:

– Это несерьезно. Они ничего не могут решить, ни о письменности, ни о туризме, ни об отелях. Я не был на конференции, но отлично знаю, что это просто кукольный театр. Всё будет решаться в Париже. В министерстве. – Это не успокоило Поля. Значит, всё же будет решаться, и не в кукольном театре с мадам Туанасье, а на более высоком уровне, в Париже.

После обеда Поль бегом добежал до своей каюты. Хотелось больше двигаться. Он разделся, посмотрел на себя в зеркало и увидел светлую полосу на бедрах. Под шортами кожа была менее загорелой. Загар сходит.

Он не видел мужчин совсем голыми. Только женщин. Но он знал, что и у мужчин на месте плавок белые полосы незагорелого тела. Скоро и у него появится белый незагорелый контур от шортов. Очень захотелось искупаться в океане и растянуться на песке. Он голым вышел в коридор, зашел в душевую, включил морскую воду. После душа, не вытираясь полотенцем, он мокрым и голым вышел на палубу. Солнце едва проглядывало в тумане. И Поль побежал по палубе. Он бежал быстро, ветер свистел в ушах. Пассажиры, попадавшиеся ему навстречу, старались не смотреть на него, зато матросы с любопытством смотрели во все глаза. Полю вспомнились слова мсье Курбэ: – на вас все смотрят, как на редкого зверя в клетке, – и еще вспомнились слова матроса: – следить за вами, чтобы вы не залезли на мачту или трубу, вы же привыкли лазать по деревьям. – Добежав почти до носа парохода, Поль взбежал на переходной мостик и, ухватившись за перила, спрыгнул на нижнюю палубу. Она была гораздо уже верхней, и пассажиры, попадавшиеся навстречу бегущему Полю, испуганно сторонились. Обежав пароход, он через переходной мостик поднялся опять на верхнюю палубу, добежал до радиорубки, взобрался на ее крышу и полез вверх по мачте. Это гораздо легче и быстрей, чем забираться на пальму: на мачте металлические скобы, по ним и ребенок может залезть. Добравшись до реи, Поль встал на нее, держась за скобу. Он посмотрел вниз. А там стояли матросы и пассажиры, смотрели вверх на него. Один из матросов стал махать руками, показывая жестами, что надо спуститься. Конец реи был закреплен тросом ванты, идущей с верха мачты до палубы. Можно было дойти до конца реи и спуститься по тросу на палубу. Но Поль уже трогал металлические тросы и знал, что о трос можно поцарапать ладони. Тогда он сделал только несколько шагов по рее и остановился, балансируя руками. Снизу стали кричать:

– Назад! Не ходи дальше! – Двое матросов полезли к нему по мачте. К людям, столпившимся внизу, подбежал лейтенант Госсен. Он, очевидно, давал какие-то указания матросам, и они подбежали к радиорубке, встали под реей, на которой стоял Поль, готовые поймать его, если он будет падать. Двое матросов, поднимающиеся по мачте, уже почти добрались до реи. Тут Поль резко присел, уперевшись руками в рею, выбросил вперед ноги, уселся на рее и еще помахал рукой людям, столпившимся внизу. Двое матросов, наконец, добрались до реи и теперь не знали что делать. Держась за скобы, они делали Полю зовущие жесты. Укрепившись подколенками на рее, Поль запрокинулся назад и, повиснув вниз головой, стал раскачиваться на подколенках, растопырив в стороны руки. На острове он это часто делал с другими мужчинами, когда залезал на дерево с толстыми ветвями. Но эти ветви были не так высоко над землей, как эта рея над палубой. И это было упоительно – раскачиваться вниз головой, видя далеко внизу людей с тревожно поднятыми лицами. И тут Поль увидел бегущего к толпе капитана. Он бежал довольно легко для своего возраста, даже на бегу он сохранял корректный подтянутый вид. Остановившись под реей, он, глядя вверх на Поля, сделал короткий жест рукой, как бы приглашая вниз. И Поль невольно подчинился, стал ногами и руками перебирать по рее, приближаясь к мачте. Капитан – серьезный мужчина. Двое матросов, держась за скобы, тянули к нему руки. Но Поль не принял их помощи. Добравшись до мачты, он ухватился за скобу, очутившись вплотную к одному из матросов. Это был тот самый матрос, который говорил ему: – «Вы привыкли лазить по деревьям». – Он улыбнулся Полю, сказал:

– Я же говорил вам, вы привыкли лазить по деревьям. – Поль ничего не ответил, стал спускаться вниз, перебирая скобы. Добравшись до палубы, он встал перед капитаном. Вокруг стояли люди. На почтительном расстоянии. Опять вспомнились слова мсье Курбэ: – На вас все смотрят, как на редкого зверя в клетке. – Капитан рассеянным взглядом обвел собравшихся, и люди стали расходиться. Капитан теперь серьезно смотрел на Поля. И Поль сказал с вызовом:

– А я с Хатуту! – Капитан молча кивнул, соглашаясь. Наконец, он сказал:

– Я вас понимаю, мсье Дожер. – Капитан взял Поля за локоть, подвел к борту. Они облокотились о борт, глядя на бегущие назад волны.

– Мне доложили, что было на этой конференции, – сказал капитан. – Вас беспокоит судьба Хатуту?

– Да, – признался Поль.

– В мире существуют процессы, на которые невозможно влиять, – сказал капитан. Поль поразмыслил, что это за процессы, и убежденно сказал:

– Человек сильный. Он может на всё влиять. – Капитан, глядя на горизонт, сказал:

– Каждый человек обязательно старится и в конце концов умирает. Это тоже процесс, и даже очень сильный человек не может на него повлиять. – Поль не знал, что на это возразить, а капитан продолжал:

– В человеческом обществе существуют неизбежные процессы. Мой дед был капитаном одного из первых морских паровых судов. На островах Меланезии он отбирал сильных мужчин маори, заманивал их на корабль, спаивал, после чего их приковывали цепями в машинном отделении и заставляли выполнять работу кочегаров. А я во время войны активно выступал против насильной вербовки алжирцев на военные корабли. Таков процесс. Когда-то цивилизованными были только Ближний Восток и юг Европы. Теперь цивилизация во всем мире. Дошла очередь до Океании. – Поль собрался с мыслями, он теперь знал, чем возразить:

– Мадам Туанасье говорит, что самое высокое государственное устройство это коммунизм. Чего же Европа не дошла до этого высокого устройства со своей цивилизацией? А на Хатуту уже коммунизм. Чего же европейцы лезут туда со своей цивилизацией? – Поль подумал, что сечас капитан засмеется, как смеются другие. Но капитан только усмехнулся. Он сказал:

– После войны в моду вошел туризм. Для французского правительства это хорошая доходная статья, от которой оно никогда не откажется. – Поль угрюмо согласился:

– Франция сильная. Она большая. – Капитан серьезно спросил:

– Вы знаете, что такое ООН?

– Знаю. Мне уже объяснили.

– У вас есть шанс отстоять суверенность Хатуту. Знаете какой?

– Какой?

– Вы зять короля Хатуту, ваш сын – будущий король. Ваши свидетели – четверо людей, которые высаживались на острове. У вас есть юридическое право заявить себя представителем королевства в ООН.

К традиционному кофе Поль решил всё же приодеться и обвязал бедра полосой тапы. После морской воды тапа заскорузла и топорщилась. В таких случаях ее полоскали в пресной воде и под солнцем расстилали сушить на кустах. Но здесь нет кустов, а если тапу расстелить на палубе, унесет ветром. Поль примерил головной убор, но после морской воды он съежился, а некоторые кисти тростника поломались. Черные часы Поль решил не надевать, поскольку они были признаком цивилизации. Они лежали на столике, и Поль некоторое время разглядывал их, а потом всё же надел: уж очень они были красивые. В столовой пили кофе. Беседовали. Поль вошел, сел. Конечно, все уже знали о пробежках Поля по палубе и его трюках на рее. Антуан посмотрел на набедренную повязку, а потом на голову Поля и с веселым злорадством сказал:

– А прическа всё же современная, модная. – Бернар медленно произнес:

– От цивилизации всё равно не уйти. Она цепкая. – Все доброжелательно улыбались. В общем, все люди хорошие, в цивилизованном мире тоже.

Глава 9. Виолетт. Картина. Верхом на пушке. У мамы есть дочь

В библиотеке, вернув Жозефине прочтенных «Мушкетеров», Поль спросил, что еще интересного есть в литературе.

– Много интересного, – ответила Жозефина, откровенным взглядом окидывая Поля, на котором кроме набедренной тапы больше ничего не было.

– А какой писатель самый интересный? – спросил Поль.

– Дюма-отец, – ответила Жозефина и рассмеялась.

– Так думают все? – невольно улыбаясь спросил Поль.

– Так думают все, – ответила Жозефина, – только не говорят этого вслух.

– Почему не говорят?

– Потому что это считается дурным тоном.

– А какие писатели считаются хорошим тоном? – спросил Поль. Жозефина стала перечислять:

– В девятнадцатом веке – Бальзак, Стендаль, Гюго, Флобер, Гёте, Дикенс, Толстой, Достоевский.

– Дайте, пожалуйста, Бальзака, – попросил Поль.

– У нас нет Бальзака, – и Жозефина развела руками. – Мы его не взяли, потому что он всем надоел еще в школе.

– Тогда Стендаля, – попросил Поль. Жозефина встала на стул, достала с полки очень толстый том. Ноги ее были скривленные в коленях, но когда она вставала на стул, под платьем обрисовались круглые красивые ягодицы. Держа в руках тяжелую книгу, Поль спросил:

– А здесь много романов?

– Избранные. До Марселя вы не успеете прочесть. – И Жозефина посоветовала: – Прочтите «Ванина Ванини». Она короткая и характерная для Стендаля.

На палубе Поль снял с бедер тапу, лег на нее и принялся читать «Ванину Ванини». Солнце было низко, но еще грело. Пароход был всё еще на широте Африки. Незаметно для себя Поль уснул. Его разбудил Мишель.

– Поль, все пошли на ужин. – В руках Мишеля был фотоаппарат. – А я снял вас спящим. В лучах заходящего солнца. – За ужином Бернар предупредил Поля:

– В Марселе вас помимо вашей матери будут встречать репортеры. Они, вероятно, уже знают вас по фотографиям Мишеля. Так что от них вам не уйти.

После ужина Поль оставил том Стендаля в своей каюте, взял ноты с Григом и пошел в кают-компанию. Он надеялся, что туда может прийти медсестра Мари, или даже радистка Мадлен. В кают-компании шла игра в шахматы, и Поль вышел на верхнюю палубу. Была пасмурная ночь. Поль остановился у перил. Бегущие назад волны, освещенные огнями парохода, а чуть дальше – черная темень. На палубе показалась пара. Мужчина и женщина. Когда они проходили под лампой, Поль узнал их. Это были Антуан и Мари. Вспомнились слова Мари о том, что Антуан может серьезно влюбляться, и это означало, что – а вот Поль не может. И он быстро пошел в другую сторону. Ну и пусть серьезно влюбляются. А он с Хатуту. Стало прохладно, и Поль побежал по палубе. Обежав вокруг обоих бортов, он перешел на шаг. Начался дождь. Ноты под дождем могли промокнуть, и Поль спустился вниз. В кают-компании уже никого не было. Поль включил свет, сел к пианино, раскрыл ноты. Дверь он оставил открытой, чтобы слышать шаги. Если это будет мужчина, надо сразу уйти. Поль некоторое время прислушивался. Послышались шаги. Это были женские шаги: цоканье высоких каблуков. Поль тотчас заиграл Норвежский танец Грига. К его разочарованию в кают-компанию вошла Виолетт – некрасивая развязная девушка-стюардесса, которая в столовой выполняла работу официантки, и которая навязала ему свое знакомство, когда перед высадкой в Панаме он разговаривал с девушками. Однако Поль давно заметил, что несмотря на ее некрасивое лицо с утиным носом, она обладала удивительно красивой фигурой и легкой, воздушной походкой. Когда, окончив танец Грига, Поль посмотрел на нее, она отставила в сторону выгнутую ногу, слегка запрокинула лицо, чтобы не выделялся ее нос, и проговорила насмешливо:

– Наконец-то я услышала вашу игру, мсье Дожер, которой вы соблазняете наших наивных девушек.

– Вам не нравится моя игра?

– Нравится, но не настолько, чтобы потерять голову, как теряют другие девушки.

– А вы никогда ни от чего не теряли голову? – уже игриво спросил Поль.

– Как видите, она на месте, – сказала она, еще выше задрав голову. А фигура у нее была безукоризненная. Цивилизованным девушкам нельзя говорить открытые комплименты. Нельзя сказать: у вас красивые ягодицы, или: у вас красивые груди. И Поль придумал косвенный комплимент:

– Вы занимаетесь балетом?

– Вы знаете, что такое балет? – спросила она.

– В детстве меня водили родители на Баланчина.

– Да. Я ходила в балетную школу. Потом бросила. Не было средств. И была война. Не до балета.

– Теперь война кончилась, – напомнил Поль, не зная как перевести разговор на игривый лад.

– Я теперь учусь в художественной школе. Это тоже стоит денег, но я работаю натурщицей в классах рисунка. Сама я специализируюсь на пейзаже. Пленэр. На этом рейсе в экспедиции я заработаю достаточно, чтобы окончить курс. А вы заинтересовались экзотикой американских индейцев? Я слыхала, в Панаме вы купили индейскую маску.

– Да, – оживился Поль. – Красивая маска. Хотите покажу?

– Прямо сейчас?

– Да! – и Поль вскочил на ноги. – Пойдемте!

– Вы приглашаете меня в свою каюту? – спросила она насмешливо.

– Конечно. Маска у меня под столом. – Она усмехнулась:

– Думаете, я не знаю, чем кончаются ваши приглашения в каюту? – Поль с невинным видом пожал плечами:

– Ничем плохим не кончаются. – И он жестом пригласил ее пойти вперед. И она пошла впереди, а Поль за ней. Идя по коридору, она не оглядывалась. Вероятно, она трезво сознавала непривлекательность своего лица и понимала, что Поль, идя следом за ней, по достоинству оценивает ее легкую походку и красиво выгнутую талию. Оказалось, она знает номер его каюты, и она остановилась в ожидании, когда Поль откроет дверь. Он открыл, вошел. Она осталась стоять в коридоре. Он достал из-под стола бумажный пакет, вынул из него маску. Виолетт продолжала оставаться в коридоре. Цивилизованную девушку нельзя силой заводить в каюту, надо делать это вежливо. И надев маску, он спросил:

– Правда, красиво? – Она рассмеялась. Поль снял маску, предложил: – Хотите примерить? Вот зеркало, – и он указал на зеркало в дверце шкафа. И она вошла в каюту. Поль надел на нее маску, завязал на затылке тесемки. Виолетт повернулась к зеркалу, сказала:

– Есть такой балет Стравинского, «Весна священная». О первобытных дикарях. Подошло бы. – Голос ее в маске звучал глухо. Она стала развязывать тесемки маски. Поль ей помог. После устрашающей маски ее лицо казалось не таким уж некрасивым. Поль стоял за ее спиной. Они встретились глазами в зеркале. Поль отбросил маску, обнял ее сзади за плечи, провел ладонью по ее груди. Никакого бра не было. Ее груди не нуждались в поддерживающих конструкциях. Поль повел ладонью ниже. Пояса и чулок не было. Но были короткие, совсем узкие трусы. Он стал поспешно, уже знал как, расстегивать крючки ее платья на спине, резко повернулся к двери, защелкнул замок. Она сама сняла платье. А он снял тапу, освободив торчащий член. Во время секса она плавно заводила выгнутые руки за его шею, змеиными движениями проводила ладонями по его бедрам, легко разгибала в шпагате то одну, то другую ногу. Со стороны это, вероятно, выглядело красиво. При этом она не забывала отворачивать в сторону лицо, или просто запрокидывала голову, не давая ему смотреть на утиный нос. Натурщица, да еще балерина, она знала, в каком ракурсе можно себя показывать. В момент оргазма она уткнулась лицом в его грудь, не давая увидеть напряженной гримасы. Было приятно вести ладонью по ее ноге вверх. Изящная стопа с высоким подъемом плавно переходила в тонкую щиколотку, а дальше – красивая линия голени и слегка выгнутое назад колено, плавно скругленное бедро. Внизу живота был совсем маленький треугольник жестких волос. Теребя пальцами этот треугольник, Поль спросил:

– Почуму у тебя так мало здесь волос? – Виолетт отвернула голову в сторону, сказала небрежно:

– Я их выбриваю. Я же натурщица. Позирую голой. Полагается оставлять волос до минимума. Мне нравится. А вам? – Поль уснул неожиданно, причем уснул во время длительного полового акта. Почувствовав на себе тяжесть его расслабленного тела, Виолетт почти крикнула:

– Эй! Отвались! Ты же спишь! – Поль отвалился на бок и тут же опять уснул, в последний момент услышав ворчливый голос Виолетт: – Я тоже уже больше не могу…

Проснулись они одновременно от стука в дверь. Виолетт тотчас стала надевать платье. Поль взглянул на часы. Было пять часов утра. Стук в дверь повторился. Поль шагнул к двери. Член его упорно торчал вверх.

– Кто? – громко спросил Поль.

– Это я! – раздался из-за двери голос Антуана.

– Чего надо? – спросил Поль.

– Открой! – кричал Антуан. Виолетт уже успела надеть платье и туфли.

– Мсье Дожер, откройте, – сказала она шопотом. – Он думает, что здесь Мари. А то он сейчас взломает дверь. – Антуан стал с силой трясти ручку двери. Но двери на пароходе прочные, железные. Поль открыл замок. Антуан рывком распахнул дверь. Лицо его выражало жестокую решимость. Но увидев Виолетт, он растерялся.

– Извините, – сказал он смущенно. И, мельком взглянув на стоящий член Поля, повторил: – Извините, пожалуйста, ради Бога… – и попятился обратно в коридор.

– Да заходите, мсье, если уж пришли, – насмешливым тоном сказала Виолетт.

– Конечно, заходи, – поддержал ее Поль.

– Да нет, я не во-время, я бестактно. – забормотал Антуан.

– Очень даже во-время, – сказала Виолетт, а Поль за руку затащил Антуана в каюту и тут же запер дверь. Стоять перед Антуаном с торчащим членом было как-то неловко, и Поль сел на кровать. Виолетт деловито заговорила:

– Я знаю, мсье: вы думали, что здесь Мари. Вы пьяны. Она знала, что вы будете искать ее. И она поменялась со мной каютами. Я легла спать в ее каюте. Вы пришли и стали стучаться. Я не открыла. Потом вы ушли. Я боялась, что вы опять вернетесь, станете стучаться, взломаете дверь, а может, и станете меня насиловать. И тогда я пришла к мсье Дожеру искать у него защиты. Он человек вежливый, хорошо воспитан на острове Хатуту, насиловать не станет… – К концу своей речи она стала откровенно смеяться.

– И где она теперь? – всё так же растерянно спросил Антуан.

– Мари? – переспросила Виолетт. – Она преспокойно спит в моей каюте и даже не подозревает, что мы вот тут втроем встретились для светской беседы. Мсье Дожер, я вижу у вас на столе ликер. Угостите, пожалуйста, а то какая же светская беседа без вина.

– Да, пожалуйста, – сказал Поль, продолжая сидеть, со скрещенными на коленях руками, прикрывая таким образом еще стоящий член. Виолетт стала наливать ликер в стаканы.

– Стаканов только два, – сказала она.

– Стакан даме, – тотчас сказал Антуан. – Мадемуазель, пожалуйста. А мы с Полем будем по очереди из одного стакана. Поль, не возражаешь?

– Нет, конечно, – отозвался Поль. Виолетт села на кровать рядом с Полем. Перед ними стоял Антуан. Виолетт отпивала из своего стакана. Антуан и Поль делали глотки по очереди из одного стакана. Поль вежливо спросил:

– Виолетт, вы давно учитесь живописи?

– Второй год.

– Вы учитесь живописи? – удивился Антуан.

– Да, – ответила Виолетт. – На пейзажиста.

– Это хорошо, – заметил Антуан. – А то за время войны французская живопись зачахла. Ни одного приличного художника не появилось. – Он присел на кровать по другую сторону от Поля. Шла светская беседа, если не считать того, что Поль был голым.

– Уже начали появляться новые имена, – сказала Виолетт.

– Не слыхал, – признался Антуан.

– Это потому, что после войны живопись еще не в моде. Но скоро войдет, – убедительно сказала Виолетт.

– Какое-нибудь новое направление? – предположил Антуан.

– Всякие направления, как и раньше. – Виолетт сделала еще глоток ликера и продолжила: – Вот, например, предыдущий курс пленэра у нас вела очень известная в живописных кругах художница. Учиться в ее группе считается престижно.

– И в каком стиле она работает? – спросил Антуан.

– Она считается единственной последовательницей Гогена. – Поль насторожился.

– Как ее имя? – спросил он.

– Это ваша мать, – нарочито спокойным тоном сказала Виолетт и уточнила: – Сибил Дожер. – Антуан пораженно посмотрел на Виолетт, а потом на Поля. А Поль онемел. Наконец, он спросил:

– Это правда? – Виолетт, глядя на свет через стакан, сказала:

– Могу показать ведомость о сдаче моей курсовой работы. Там ее подпись: Сибил Дожер. Ведомость у меня в каюте. Пейзаж с натуры. Колонада в парке Монсу.

– А почему ты раньше этого не говорила? – спросил растерянно Поль.

– Вы тоже кое-что скрывали, мсье Дожер. – Поль, наконец, сосредоточился.

– Как она теперь выглядит? – спросил он.

– Она хорошо сохранилась. Вы узнаете ее, мсье Дожер, если, конечно, не забыли, как она выглядела раньше.

– Раньше… – повторил Поль. Он и сам не знал, хорошо ли он помнит свою мать, и не знал, что еще спросить о ней.

– Она преподает живопись? – спросил, наконец, он.

– Мало, – коротко ответила Виолетт. – Иногда читает лекции. Редко.

– Где выставляются ее картины? – спросил Антуан. Виолетт пожала плечами:

– Не знаю. Одна ее картина висит в музее современной живописи. Еще две картины в Америке, в одном из нью-йоркских музеев. Она не любит выставки. – Поль молчал. Он еще не мог прийти в себя от этой новости: Виолетт – ученица его матери. Она видела его мать, говорила с ней, и совсем недавно. Антуан поднялся на ноги, сказал:

– Сейчас будет рассвет. Мы подходим к Канарским островам. Говорят, это красивый вид. – Поль поднял с пола свою тапу.

– Если красиво, надо посмотреть, – сказал он, повязывая тапу на бедра.

– Наконец-то, – сказала Виолетт.

– Наконец-то, – подтвердил Антуан, обращаясь к Полю. – Теперь я могу быть официально представлен, – и он выразительно кивнул в сторону Виолетт.

– А разве вы не знакомы? – простодушно спросил Поль. Виолетт пояснила:

– Мсье Дожер, ваш друг принадлежит к высшим кругам общества, где знакомства со стюардессами исключены. – Не обращая внимания на колкость ее замечания, Поль представил:

– Антуан – мой друг. Виолетт – художница. – И он не без удовольствия отметил, что правила вежливости, внушенные ему с детства, еще не забылись. Виолетт и Антуан пожали руки. Двое из разных классов. А Поль с Хатуту.

Вид Канарских островов состоял из короткой зубчатой полоски на горизонте и конусообразной горы, похожей на египетскую пирамиду, возведенную прямо на поверхности океана.

– Это остров Ля Пальма, – сказал Антуан и неуверенно добавил: – Кажется. – И тут же пояснил: – Канарские острова относятся к поздейшим образованиям вулканического происхождения. Четкое разделение растительных зон. Нижняя – тропическая, средняя – субтропики, верхняя – высокогорная растительность.

– Полезная информация, – заметила Виолетт. Поль не уловил юмора, спросил:

– Вы хотели бы нарисовать эти зоны?

– Они уже нарисованы. Вашей матерью. Я видела две репродукции с ее картин. Пейзажи Канарских островов с каноэ на переднем плане.

– Значит, во Франции ее знают? – спросил Поль.

– Мало. Она перестала давать интервью, не участвует в больших выставках, избегает репортеров. – Полю хотелось больше узнать о матери. Он спросил:

– Виолетт, вы хорошо знаете ее?

– Нет. Наши преподаватели не общаются со студентами. А она тем более. – Полю хотелось спросить, почему тем более. Но он опасался, что разговор может дойти до дела об убийстве Диллона, о котором Виолетт, возможно, слыхала. Антуан, продолжая смотреть на горизонт, спросил:

– Виолетт, а почему вы до сих молчали? Вы же знаете, что Поль разыскивает свою мать, а наши радисты никак не могут получить о ней сведений.

– А меня никто об этом не спрашивал, – и Виолетт пожала плечами. – И мне казалось, что мсье Дожер предпочитает получить эти сведения не от меня, а из официальных источников. – Антуан посмотрел на Поля, а Поль молчал.

– Ну что ж, – сказал Антуан, – в таком случае пусть это остается между нами. – Он извинился и ушел. Виолетт, отвернув голову в сторону, сказала:

– Мсье Дожер, у меня к вам просьба.

– Пожалуйста.

– Я хочу вас нарисовать.

– Рисуйте.

– В моей каюте.

– Сейчас?

– Да. – Они спустились в правый коридор, где были каюты командного состава. У Виолетт была такая же маленькая каюта, как и у Поля. На кровати стояли несколько холстов, прислоненные к стене лицевой стороной. Столик у иллюминатора был опущен. На его месте стоял мольберт с холстом. Виолетт сразу же зашла за мольберт, сказала:

– А вы стойте у двери. – Она раскрыла этюдный ящик с красками, стала раскладывать кисти. Возник резкий запах.

– Это чем пахнет? – спросил Поль.

– Скипидар.

– Скипидар, – повторил Поль.

– Повернитесь в полоборота, – сказала Виолетт. – Снимите тапу, повесьте ее на руку. – Поль повиновался. Выдавливая из тюбиков краски на обломок доски, она сказала: – Я хочу нарисовать вас так, как увидела, когда вы впервые поднялись на корабль. – Она села на плоский ящик, поставленный на ребро, служивший ей стулом, стала углем рисовать на холсте. Это был знакомый Полю процесс. Он помнил, как рисовала его мать. Она пыталась учить Поля рисованию, но ему скоро надоело. Вероятно, он был абсолютно не способен к какому либо виду творчества. Отец сказал тогда матери: – Слишком талантливые у него родители. Природа отдыхает на детях гениев. – И это нисколько не огорчило маленького Поля, благосклонно давшего возможность природе отдохнуть.

Пока Виолетт протирала тряпкой холст, стирая уголь, Поль заглянул на холсты, стоявшие на кровати лицевой стороной к стене. Это были таитянские пейзажи, вероятно, незаконченные.

– Таити, – подтвердила Виолетт. – Никто не видел таитянских пейзажей вашей матери. Ходили слухи, что она их все уничтожила. Скоро вы узнаете правда это или нет. – Поль подошел к мольберту, глянул на холст. После протирки на холсте остались чуть заметные линии контура его фигуры. Мешая на доске краски, Виолетт сказала:

– Не надейтесь на профессиональное исполнение. Людей я рисовала только карандашом. Это будет мой первый портрет маслом. – Виолетт отвернулась, добавляя масло в краску, и при этом открылась ее длинная шея от маленького разового уха до плеча. Свежий загар придавал ее коже матовую гладкость. Полю захотелось коснуться пальцами ее шеи, но тут она повернула к нему лицо с утиным носом и близко посаженными глазами, и трогать ее шею расхотелось. Она, кажется, что-то поняла, цинично усмехнувшись, сказала:

– Вы обещали позировать. Устали? Знаю по себе, это трудно. – Поль снова отошел к двери, встал в прежнюю позу. Позировать действительно было трудно. Хотелось резких движений, или хотя бы потянуться. Нанося на холсте короткие мазки и меняя кисти, она сказала:

– Я давно уже хотела нарисовать вас, но как-то не решалась подойти к вам и попросить позировать. – И опять цинично усмехнувшись, заключила: – Но теперь можно. – Поль теперь уже не сомневался, что она давно знала о катастрофе самолета, а значит, и о деле Жоржа Дожера. Но он ничего не спрашивал, а Виолетт ничего не говорила. Наконец она опустила кисти в банку скипидара и сказала:

– Сеанс окончен. Вы свободны. – Поль потянулся и тут же наткнулся рукой на стену тесной каюты. Виолетт, стоя к нему спиной, наклонившись, протирала кисти. В этой позе отчетливо проявилась под ее платьем талия, перехваченная узким поясом. Слегка поджатые снизу, как и у всех длинноногих женщин, ягодицы скруглялись, переходя по бокам в плавные линии бедер. Одна нога была отставлена в сторону, как в балетном па. Поль быстро шагнул к ней, взял за талию. Она гибко выпрямилась, не поворачивая к нему лица, спросила:

– Вы ждете платы за позирование?

– Да, – тихо ответил он ей в самое ухо, маленькое розовое ухо. Она повернулась к нему лицом. Маленькие, близко посаженные глаза пристально смотрели в его лицо. Выдвинутый вперед треуголный рот, казалось, готов был растянуться в циничную улыбку.

– Мне надо идти, – сказала она. – В столовую. Подготавливать столы к завтраку. Для всех вас. Это моя работа. – Они вышли в коридор. Виолетт шла впереди. Поль, идя за ней, на ходу повязывался тапой. Попадавшиеся навстречу люди икоса поглядывли на них. Поль не видел ее лица. Вероятно, на ее лице была обычная циничная улыбка.

Антуан к завтраку не пришел, наверное, искал Мари, или пил в своей каюте коньяк. После завтрака Поль вышел на нижнюю палубу, снял тапу и голым улегся на нее, продолжив чтение Стендаля. Незнакомых слов у Стендаля было меньше, чем у Дюма, зато некоторые выражения хотелось запоминать – умные выражения. И Поль стал их записывать. Солнце стало припекать, как на Хатуту. Поль положил голову на раскрытую книгу и уснул. Его разбудил Антуан. Он стучал указательным пальцем в плечо Поля. Антуан был в плавках с пояском. На палубе были загорающие в шезлонгах люди.

– Закройся тапой, – тихо сказал Антуан. Поль спросонья не понял, а потом сообразил, что он лежит на спине. Надо было считаться с условностями цивилизации, и Поль накрыл член краем тапы. Тут же подошла Виолетт. Она была в очень открытом двучастном купальнике. Наклонившись к Полю, она сказала:

– Мсье Дожер, я хочу закончить картину. Не будете ли вы столь любезны продолжить сеанс позирования прямо здесь, на палубе. – Поль помедлил, еще не очнувшись ото сна, неохотно проговорил:

– Да, пожалуйста.

– Я схожу за мольбертом, – сказала Виолетт и ушла.

– Ты не завтракал? – спросил Поль.

– Я проспал завтрак, – ответил Антуан. – Виолетт уже сказала, что начала твой портрет. Это интересно, – и Антуан усмехнулся. – Это она попросила разбудить тебя. Она сама не рашалась подойти к тебе при всех, когда ты спал со стоящим членом. – И Антуан хохотнул. Поль не находил в этом ничего смешного. На Хатуту подобные вещи обсуждались открыто, серьезно и с большим интересом. Это цивилизация оградила естественные человеческие инстинкты нелепыми условностями. И в этом было нечто порочное, что порождало преступность, ложь и даже убийства. Подошла Виолетт. Она несла мольберт с холстом, ящик с красками и кистями, тряпки, живописно испачканные красками. Вероятно, всё это было тяжело нести, но походка ее была такой же легкой, с какой она лавировала в столовой, обслуживая пассажиров. Она установила мольберт, разложила краски, кисти и банки на тряпках. Поль поднялся на ноги и по вежливой просьбе Виолетт встал у перил, держа тапу на согнутой руке. Виолетт в своем открытом бикини рисовала, сидя на плоском ящике. Загорающие пассажиры в купальниках стали к ним подходить, в первую очередь, конечно, к мольберту Виолетт. Здесь были и Роже, и Бернар, и несколько человек из административной группы. Еще подошли два матроса. Один из них серьезно сказал: – Красиво. – Поль хорошо помнил, как его мать раздражалась, когда во время работы на пленэре к ее мольберту подходили зеваки. Мадам Колоньи, не упускавшая случая высказать свое замечание, сделала Виолетт комплимент:

– Хорошо подобран цветовой тон неба. Чувствуется воздушная голубизна.

– Я намазала его у себя в каюте, – резким голосом сказала Виолетт, делая быстрые мазки. – Кобальт с белилами. Банальный прием. – Роже при этом усмехнулся.

– Мадемуазель! – воскликнул подошедший Мишель, – оказывается, вы профессиональная художница!

– Я официантка, – холодным тоном отозвалась Виолетт, не глядя на окружающих. Мсье Вольруи, он был в тех же модных молодежных закрытых плавках, спросил:

– Мадемуазель, когда вы закончите картину, вы не захотите ли ее продать?

– Я повешу ее в уборной своей квартиры, – тем же холодным тоном сказала Виолетт.

– Я думаю, лучше в спальне, – посоветовала подошедшая медсестра Мари.

– Ты права, – сквозь зубы проговорила Виолетт, – И буду на ночь перед ней мастурбировать. – Мадам Колоньи тотчас отошла в сторону, а Роже тихо засмеялся. Лысый Бернар, он был опять в старомодных, совсем открытых плавках, добродушно сказал:

– Дамы и господа, вы же все знаете, как художники не любят, когда посторонние наблюдают за их работой. – Несколько человек нехотя отошли. Но подходили другие люди, и скоро вокруг Виолетт и Поля собралась толпа. Люди собрали нужные материалы в экспедиции, подготовили отчеты, и теперь им нечего было делать. Они задавали вопросы Виолетт, не смущаясь ее резкими ответами, а также заговаривали с Полем, особенно женщины. Все уже начали привыкать к его выходам нагишом, а теперь его нагота оправдывалась еще тем, что он служил моделью художницы. Дамам, вероятно, было интересно на людях заговорить с абсолютно голым мужчиной, не нарушая при этом правил приличия. Позировать на палубе было легче, чем в каюте: можно было опереться рукой о перила, и еще обдувал свежий морской ветер. Дамы продолжали задавать глупые вопросы: заказал ли он сам этот портрет, рисовал ли он в детстве, как относится Поль к непривычной для него цивилизованной пище. Полногрудая девушка в закрытом купальнике, она была из административной группы, робко спросила, как ему нравится Стендаль после многолетнего перерыва в чтении. И Поль, слегка пнув босой ногой том Стендаля, лежащий у его ног, сказал, что вещи Стендаля больше похожи на мемуары, чем на романы. Полногрудая девушка почему-то на это улыбнулась, и все тоже улыбнулись, хотя Поль только недавно вычитал слово «мемуары» и еще не ясно понимал, что оно означает. Глядя на полные бедра девушки, Поль почувствовал, как опять стал набухать его член. Но он нисколько не стеснялся, продолжая с улыбкой отвечать на вопросы. Как на Хатуту. Подошла Виолетт, с официальной вежливостью сказала:

– Мсье Дожер, скоро обед. Мне пора на работу. Могу ли я рассчитывать на то, что после обеда вы продолжите позировать?

– Пожалуйста, – с любезной улыбкой ответил Поль. И Виолетт ушла, оставив на палубе мольберт с кистями, унося с собой только холст.

Толпа стала расходиться, а Поль, уставший от неподвижности, несколько раз подпрыгнул, взмахивая руками, положил на тапу, чтобы не унесло ветром, том Стендаля и побежал к лестнице, ведущей на верхнюю палубу. Обежав пароход по верхней палубе, он забрался на покатую крышу корабельных надстроек, пробежал, балансируя руками, до пушечной башни. Раньше, когда пароход был военным, фашистским, башня с пушками вращалась. Теперь же барабанная часть башни была закреплена в переднем положении, два больших пушечных дула были обращены вперед. Поль спрыгнул с крыши на переходной мостик, который упирался в нижнюю часть башни. С мостика Поль стал забираться по скобам на полубарабан. Отсюда хорошо была видна задняя пушечная башня. По верху барабана шла узкая площадка. Поль пошел по этой площадке. Наверху был меньший барабан с тремя маленькими пушками. А внизу была палуба с пассажирами, задравшими вверх головы. Людям было интересно, как Поль забирается на пушечную башню. У начала пушечного дула площадка обрывалась. Поль ступил на дуло и пошел по нему, балансируя руками. Дуло было толще, чем бревно, на котором с палками сражались мужчины Хатуту, и идти по нему было легко. Внизу на палубе подбежавший матрос кричал:

– А ну, вниз! Слезай вниз! – Это показалось Полю не совсем вежливо, и он продолжал идти по пушечному дулу. Тогда матрос полез по скобам на башню. Очевидно, по пушечным дулам ходить не полагалось. Не дойдя до конца дула, Поль сел на него верхом, помахал рукой столпившимся внизу зевакам. Матрос, поднимаясь по скобам, не переставал кричать:

– Слезай назад! Вниз! – Поль даже не обернулся. Он не хотел подчиняться матросу, сидел верхом на пушке и ждал, что будет делать матрос, когда доберется до верха барабана. А матрос, добравшись до узкой площадки и подойдя по ней к пушечному дулу, заговорил увещевательным тоном:

– Мсье Дожер, спускайтесь вниз. Вам-то ничего, а мне будет выговор. – Поль перекинул ногу через дуло, уселся боком, спросил:

– Это за что тебе выговор?

– Я к вам приставлен по приказу капитана следить, чтобы вы никуда высоко не забирались. – Поль встал на четвереньки, выпрямился, пошел по пушке обратно, слегка балансируя руками. Они вместе с матросом спустились по скобам на палубу. Скобы – удобное изобретение. Они пошли рядом по палубе. Люди вокруг улыбались. Матрос был совсем молодой, года на два младше Поля, коренастый, невысокий, по плечо Полю.

– Значит, ты меня охранаешь, – сказал Поль, одной рукой обнимая матроса за плечи.

– Охраняю, – улыбнулся матрос. Перед ними неожиданно появился Мишель с фотоаппаратом. Щелкнул затвор.

– Благодарю, – сказал Мишель. – Хороший кадр должен получиться. – Спустившись на нижнюю палубу, Поль улегся на прежнее место, стал читать Стендаля. Раскрыв тетрадь в толстой обложке, он записывал новые слова и выражения. Заодно он еще записывал слова, которые недавно узнал: атомная бомба, ядерная физика, гомосексуализм, гестапо, ООН, электрон, протон. За обедом люди говорили о живописи и о том, как Поль ходил по пушке.

Когда Поль вернулся на нижнюю палубу, Виолетт уже сидела перед мольбертом, мыла скипидаром кисти.

– Мсье Дожер, вас не затруднит сходить к себе в каюту и надеть ваш головной убор? – Она говорила очень вежливо. Поль бегом направился в каюту и вернулся в своем, уже довольно помятом, головном уборе. Виолетт рисовала. Поль позировал, стоя у перил с перекинутой через руку тапой. Вокруг опять стали собираться люди. Виолетт, бросив кисть, подошла к Полю, высвободила из-под головного убора передние пряди волос, и они растрепались по ветру.

– Вот так я вас увидела, когда вы поднимались на корабль, – сказала она и опять уселась за работу. Среди зрителей Поль увидел мадам Туанасье. Она, как и все, была в купальном костюме. Серьезно наблюдая за работой Виолетт, она что-то тихо говорила худому мужчине из административной группы. Ветер донес ее слова: – Во всяком случае, это единственная манера, которую может предложить обществу современная живопись. – Задолго до традиционного кофе Виолетт стала собирать свои кисти и краски. Оказывается, варить кофе в кофейных бачках была ее дополнительная обязанность. В столовую к традиционному кофе Поль пришел без набедренной тапы, полагая себя вполне одетым в его головном уборе. И при этом он даже с некоторым вызовом вежливо наклонил голову сначала в сторону мадам Планше, а потом в сторону мужчин. Это означало, что человек с Хатуту вполне может обладать светскими манерами. И все за столом ему доброжелательно улыбались. За светской беседой Поль держал чашку, как и все, вместе с блюдцем. И когда Роже налил в его рюмку ликер, он поблагодарил, поставил сперва чашку на блюдце, а после этого поставил блюдце с чашкой на стол и сделал маленький глоток из рюмки. Светские манеры остаются, как бы не возражал против них Антуан. Светские манеры – это красиво, как пышный головной убор.

Поль проснулся от холода и вскочил на ноги. На палубе уже никого не было. Солнце садилось. Длинная тень от задней пушечной башни легла вдоль палубы. Пароход вышел из зоны тропиков. К ужину Поль оделся, как полагалось цивилизованному человеку: трусы, брюки, носки, ботинки, рубашка и пиджак. Он долго пытался повязать галстук, но правильный узел не получался. Тогда он повязал галстук пышным бантом, посмотрел в зеркало: красиво. В столовой все мужчины были в пиджаках и при галстуках, а женщины в нарядных платьях и с подкрашенными губами и ресницами. Как только Поль сел к столу, Антуан спросил:

– Ты еще не научился повязывать галстук?

– Не получается, – признался Поль.

– Я тебе потом это покажу, – пообещал Антуан.

– Только перед этим галстук надо погладить, – заметила мадам Планше, – а то он у вас помят на том месте, где должен быть узел.

– От глажения галстук теряет форму, – возразил Леон. – Галстук надо заменить.

– И брюки надо погладить, – сказал Антуан. Бернар посоветовал:

– В бельевом отсеке гладят две девушки, гладят одну вещь одновременно, получается быстро. – Одежда в цивилизованном мире имеет большое значение. Когда Поль был голый, все ему улыбались, и никто не далал ему замечаний, но стоило только одеться, как тут же нашлись поводы придраться к внешнему виду. В дверях столовой появился дежурный матрос.

– Мсье Дожер, вас вызывают в радиорубку. – Поль вскочил из-за стола, побежал по коридору, потом по палубе. Помещение радиостанции. За пультом Мадлен, не мсье Курбэ. Конспирация закончилась. Пароход вошел в зону прямой радиосвязи через Касабланку. После ужина пассажиры могут слышать по трансляторам последние известия из Парижа. Мадлен обернулась к Полю:

– Мсье Дожер, они соединились с французским телефонным кабелем. Вас вызывает Париж. – Поль подошел к свободному пульту, надел наушники, подключился к линии Мадлен, теперь он знал, как это делается. В наушниках были шумы, треск, обрывки разговоров на английском и еще на каком-то непонятном языке. Поль посмотрел на Мадлен, та кивнула:

– Ждите. – В наушниках послышался мужской голос:

– Я Тристан, я Тристан. Как слышите? Прием. – Голос Мадлен ответил:

– Хорошо слышу. Я Васко да Гама. Прием. – Мужской голос назвал координаты Тристана. «Тристан», очевидно, другой корабль. Мадлен в ответ назвала координаты «Васко да Гамы». И снова мужской голос:

– У нас по правому борту вышли из строя сигнальные огни. Информация на случай столкновения при подходе к Гибралтару. Прием. – И голос Мадлен:

– При подходе к Гибралтару сообщите координаты. Прием. – Поль посмотрел на Мадлен, она что-то записала. Снова мужской голос:

– Меня зовут Симон. Ваше имя, мадемуазель? Прием.

– Радисту запрещено называть свое имя. Прием.

– Но я же назвал свое имя. Прием.

– На вашем корабле другие правила. Прием.

– Послезавтра утром мы прибываем в Марсель. Я бы хотел с вами встретиться. Прием.

– В Марселе у меня для этого не будет времени. Прием.

– Мадемуазель, если у вас окажется свободное время, я жду вас послезавтра в два часа в кафе «Монте-Кристо» на улице Кольбер. Вы меня узнаете по голубому галстуку. Прием.

– Других вопросов нет? Прием.

– Других вопросов нет. Послезавтра в два часа в кафе «Монте-Кристо», улица Кольбер. Прием.

– Не ждите напрасно. Конец связи. – И щелчек выключения связи. – Поль впервые в жизни присутствовал при попытке знакомства с женщиной. Оказывается, в цивилизованном мире это очень просто при наличии радио и телефонов. Радиста с «Тристана» привлекли женственно растянутые интонации голоса Мадлен. По ассоциации с гортанным напористым голосом незнакомого радиста Поль представил себе его ровные, скошенные назад мужские скулы. По такой скуле удобно ударить кулаком сбоку. Он спросил:

– Мадлен, а часто вам так назначают по радио свидания?

– Почти каждое дежурство, – вялым голосом ответила Мадлен и объяснила: – Корабельным радистам скучно, и они так развлекаются. – И она тут же сказала в микрофон: – Да, «Васко да Гама». – и посмотрела на Поля.

– «Васко да Гама»? – услышал Поль официальный хрипловатый мужской голос и ответил в микрофон:

– Да, «Васко да Гама». – И тут же послышался голос его матери:

– «Васко да Гама»?

– Да, мама, это я.

– Поль?

– Да, я.

– Я опять не узнала твой голос. Поль, я никак не могу привыкнуть к твоему новому голосу. Боже мой! Поль!

– Мама, я ничего не знаю о тебе. Как ты жила все это время?

– Так же. Со мной ничего не случилось.

– Как бабушка и дедушка? Они попрежнему в Версале?

– Да. Дедушка болен. На войне он был ранен. Он был в плену, в лагере военнопленных.

– Он воевал?

– Да, это в его-то возрасте! Ему ампутировали ногу.

– А что тетя Тереза? Она попрежнему в Ницце?

– Да, но я с ней не общаюсь. После смерти Жоржа … твоего папы, Тереза прекратила со мной всякие отношения.

– Мама, ты больше не вышла замуж?

– Конечно, нет.

– И ты теперь одна?

– Нет. У меня есть дочь.

– Дочь? – переспросил Поль.

– Да, я тебе всё расскажу при встрече. Поль, ты никому ничего не говорил обо всём этом? Ты понимаешь, о чем я говорю.

– Понимаю. Я никому ничего не говорю.

– Поль, сейчас передавали по радио последние известия. Говорили, что ты прибываешь в Марсель послезавтра. Ты стал знаменит во Франции. Я уже видела твой снимок в газете. – Тут она не удержалась и всхлипнула. – Говорили всё то, что я тебе сказала в прошлый раз. У вас на корабле есть радио?

– Есть, но я еще не слышал известий из Парижа.

– Еще услышишь. Корреспонденты, наконец, отстали от меня, поняли, что я не хочу с ними говорить.

– Мама, от кого у тебя дочь?

– Поль, я ничего не хочу говорить по телефону, я всё расскажу при встрече.

– Значит, у меня есть сестра?

– Да, ты должен стать для нее старшим братом.

– Как ее зовут?

– Марго. Только не надо больше спрашивать по телефону. Я всё тебе потом расскажу. – Тут она стала говорить торопливо: – Тебе надо получать образование. Я уже узнавала в Сорбонне. У них после рождественских каникул начинается новый семестр. Тебя включат. Я возьму тебе учителей на дом ознакомить со школьным курсом, который ты не прошел. В Сорбонне открываются новые факультеты. Какой предмет хотел бы ты изучать? – Поль подумал немного и неожиданно для себя сказал:

– Ядерную физику. – Наступила короткая пауза. Мать, вероятно, была несколько ошарашена таким ответом. – Поль, это очень сложно. Это нечто новое. Ты же еще не знаешь обыкновенной физики. Хорошо, мы об этом еще поговорим. Мальчик мой, мне пора. Я собираюсь в дорогу. Я еду ночным поездом в Марсель. Я хочу там через полицию заказать охрану. Возможно, в порту тебя будут встречать корреспонденты, и я хочу нанять охрану, чтобы их к тебе не подпускать. Я буду в красном костюме, как ты и сказал, что это твой любимый цвет. Неужели я тебя увижу?

– Да, послезавтра.

– До послезавтра. – Когда послышался гудок, возвещающий конец разговора, Поль снял наушники и еще некоторое время неподвижно сидел в кресле. У его матери дочь. Марго. Поль знал, что Томас Диллон был вдовцом. Его жена утонула в водовороте реки Ваикато. У них была дочь дошкольного возраста. Когда Диллоны уезжали в экспедиции, они оставляли ребенка в Америке, в семье сестры Томаса Диллона. После смерти родителей девочка, вероятно, осталась у своей тетки. Это штат Западная Вирджиния. Девочку звали Маргарет. Уж не та ли это Марго, которую мать назвала своей дочерью?

Мадлен молчала, вероятно, понимала состояние Поля. Он спросил:

– Передавали последние известия из Парижа?

– Да. – После паузы Мадлен сказала, как всегда растягивая слова: – Я знаю, мсье Курбе задержал последнюю передачу известий из Парижа. Я тоже могу это сделать.

– Не надо, – сказал Поль. – Теперь уже всё равно. – Он поднялся с кресла, подошел к Мадлен, прижался щекой к ее светлым, гладко уложенным волосам. От них исходил тонкий аромат. Поль уже знал, что жидкое мыло, которым моют волосы, называется теперь «шампунь». Близость женщины, даже прикосновение к ней, всегда успокаивает. Он тихо сказал ей в самое ухо: – Спасибо, Мадлен. – Не поворачиваясь к нему, она подняла руку, провела пальцами по его волосам, сказала, будто вздохнула, – Поль… – Он тотчас повел ладонью по ее груди, но она испуганно отдернулась: – Нет, в любой момент могут войти. Вы можете прийти в мою каюту после дежурства. Мой сменщик придет через два часа.

Глава 10. Прощание с «Васко да Гамой». У Поля есть мама

Когда утром Поль вышел из каюты Мадлен, уже рассвело. Перед тем как пойти в свою каюту, он вышел на палубу. Атлантический океан в общем был серым. Тихий океан цветным. В зависимости от погоды, от времени дня Тихий приобретал самые разные оттенки. Здесь же всё было серое. Даже если смотреть с борта вниз, большие темнозеленые волны имели серый оттенок.

Приняв душ, Поль стал пересчитывать свои деньги, франки и доллары. Мама сказала, что наймет охрану для защиты от корреспондентов. Сколько стоит такая охрана? И вообще, сколько у мамы денег? И сколько денег будет у него в Париже? В цивилизованном мире люди работают, чтобы зарабатывать на жизнь. Антуан сказал, что на интервью можно заработать состояние.

После завтрака пассажиры поднялись на палубу, стали рассаживаться в шезлонгах. Им хотелось привезти во Францию южный загар.

Пришла Виолетт с мольбертом и холстом, и Поль ей позировал. И опять к ним стали подходить люди, спрашивать, какие теперь модны художественные галереи, где живет Пикассо, кто теперь жена Марка Шагала. Бегом подбежал Антуан в закрытых молодежных плавках.

– Поль, только что передавали последние известия из Парижа. Говорили о тебе.

Поль насторожился:

– Что говорили?

– Всего несколько слов. Поль Дожер, человек проведший двенадцать лет в отрыве от цивилизации, возвращается во Францию. Очевидно, о тебе уже сообщали более подробно в газетах и по радио. Так что ты теперь знаменит.

Виолетт, не отрываясь от работы, проговорила:

– А я теперь на этой картине могу хорошо заработать. Мсье Дожер, надеюсь, вы не потребуете комиссионные?

Поль понял, что комиссионные это деньги, и отрицательно покачал головой, а потом записал в свою тетрадь: комиссионные.

– Смотрите, Африка! – раздался чей-то голос. И люди тотчас выстроились у перил. На горизонте, справа по борту, появилась узкая полоска земли. Роже сказал:

– Оказывается, Африка со стороны Атлантики выглядит весьма прозаично.

Поль поднял с палубы тетрадь, записал слово «прозаично». Оказавшийся рядом с ним Леон взял у него авторучку, молча исправил орфографическую ошибку. Леон умный, деловой, но прозаичный, плавки на нем старомодные, всего лишь треугольник, прикрывающий яйца, новая мода его не интересует. После обеда Виолетт опять рисовала. Поль взглянул на картину. Ему показалось красиво. Особенно головной убор. Кисти камыша были яркокрасные, не сломанные. И цвет неба был красивый. Полю захотелось иметь эту картину. Но ее сделала Виолетт. На Хатуту, если человек делал сам какую-нибудь вещь, эта вещь становилась его собственностью, и это было свято.

Узкая полоска земли появилась на севере. Это была Европа. Когда пароход прошел через Гибралтар, земля скрылась. Горизонт вокруг стал чистым, а волны стали другого цвета – густозеленого, – это было Средиземное море. В столовую к традиционному кофе Поль, как и накануне, пришел голым и в головном уборе. Это был последний день плавания. До сих пор весь этот белый пароход хранил память о зеленых горах и коралловой косе с пучками кокосовых пальм. А там, по колена в прибойных волнах стоят коричневые люди, и коричневый мальчик кричит: «Па! У меня глаза тоже голубые!»

Поль оставался на палубе до заката. Последнее южное солнце. Завтра Франция. И зима. К ужину Поль явился в пиджаке и новом галстуке, который ему повязал мсье Сонар, принесший в его каюту плащ на утепленной подкладке, шляпу, а также шерстяной шарф с цветными поперечными полосами.

– Таперь это модно, – пояснил мсье Сонар.

За ужином лейтенант Госсен объявил по транслятору, что сейчас состоится церемония прощания с кораблем, после чего добавил прозаичным тоном:

– Мсье Дожер, капитан просит вас пройти в его каюту.

Поль направился в каюту капитана, предварительно допив свою чашку шоколада – очень вкусно.

Капитан сидел за столом в своей приемной. Перед ним было много бумаг и папок. Поль поздоровался, и капитан сказал:

– Сейчас в клубе начнется церемония прощания. Я хочу начать ее с вас, здесь. Сядьте, пожалуйста. – Поль сел. Капитан придвинул к Полю одну из бумаг. – Это документ о принятии вас на корабль. Прочтите и подпишите, пожалуйста.

Поль стал читать текст, отпечатанный на пишущей машинке. Под текстом было много подписей, и на первом месте была подпись мсье Вольруи, как представителя правительственного аппарата. Тут Поль впервые узнал фамилию Роже – Солежар. Поль написал кривыми буквами свою подпись против красиво отпечатанного своего имени. Затем он расписался на копии документа.

– Копия для вас, мсье Дожер. – Поверх копии капитан положил небольшую заполненную анкету. – Это медицинское удостоверение от корабельного врача. А это, – и капитан подвинул Полю еще одну бумагу, – список шести человек, которые были в моторной лодке, забравшей вас с острова. Их имена и координаты. Вероятно, они вам тоже понадобятся. А это, – капитан вынул из кармана визитную карточку, – мои координаты. Здесь мой телефон и марсельский адрес.

Все эти бумаги капитан скрепил стальной скрепкой. Поль потрогал скрепку, перевернул листы, потрогал скрепку с другой стороны. Скрепка чем-то напоминала застежку подвязки, на которой крепились женские чулки. Такие застежки Поль видел у Мадлен. Такие же застежки проступали под платьем мадам Туанасье, когда она становилась на стул, чтобы достать с полки книгу. Капитан поднял с пола новый чемодан, поставил на стол, раскрыл.

– Это для ваших вещей. У вас тапа и головной убор, которые вам надо сохранить на память. – Капитан стал вкладывать бумаги, скрепленные скрепкой, в узкое отделение чемодана, продолжая говорить: – И еще, например, ваш красный халат. Мне доложили, что на поясе вашего халата появились золотые кисти, точно такие же, какие исчезли с французского флага из кают-компании… – Капитан закрыл чемодан, пододвинул Полю.

– Я приделаю кисти обратно к флагу, – несколько смущенно сказал Поль. Капитан улыбнулся.

– Не надо. Пусть это останется у вас на память, как подарок от «Васко да Гамы». А теперь, – и он поднялся от стола, – Мы пойдем в клуб, где нас уже ждут.

Поль шагнул к капитану.

– Мсье Жирадо… – и он тут же поправился: – Капитан, я очень вас благодарю. – Французские слова вдруг стали теряться в его голове. – Вы мне очень помогали. Вы хороший друг. Я всегда это буду знать. Вы для меня много сделали, что я завтра буду во Франции…

Капитан протянул ему руку. Они пожали руки, и при этом Поль с чувством тряхнул капитанскую руку.

– Завтра утром у меня не будет времени, чтобы вот так с вами проститься, – сказал капитан и улыбнулся. От улыбки лицо его прорезалось глубокими морщинами по углам рта и вокруг глаз, и он добавил:

– Желаю удачи, Поль.

И Поль порывисто сжал плечи капитана, как это делали мужчины Хатуту, приветствуя друг друга.

Когда они вошли в помещение клуба, капитан впереди, а за ним Поль с чемоданом, мсье Вольруи говорил речь перед пассажирами, их было более пятидесяти. Мужчины были в костюмах, некоторые в смокингах с галстуками бабочкой. Женщины были в нарядных платьях. У декольтированных женщин на плечах были меховые боа, поскольку вечер был прохладным, первый прохладный вечер на корабле. Длинные скамейки были сдвинуты к стенам. На скамейках стояли подносы с открытыми бутылками вина, бокалы, тарелки с питифюрами. Мсье Вольруи закончил речь. Из динамиков грянули звуки «Марсельезы». Все стали пить вино. Кто-то, Поль даже не сообразил кто, подал ему бокал с вином. Поль сделал глоток и понял, что это шампанское. Остро ударили в нос пузырьки газа. У многих в руках появились питифюры. Поль прошел среди улыбающихся ему людей к скамейке с подносами, взял питифюр. Он был гораздо вкуснее шампанского. И Поль тут же взял второй питифюр. «Марсельеза» смолкла. Раздался голос капитана:

– Дамы и господа! – И все умолкли. – Мы на подходе к берегам Франции. Более двух месяцев длилась наша экспедиция. Все вы проявили большие усилия для выполнения возложенных на вас задач, и я уверен, Франция по достоинству оценит результаты вашей работы. Что касается команды нашего корабля, мы тоже проявили все усилия, чтобы сделать вашу поездку по возможности комфортабельной и, как видите, доставляем всех вас во Францию в целости и сохранности, всех до одного, даже на одного человека больше.

И капитан поднял свой бокал. Все зашумели, зааплодировали, глядя на Поля. Очевидно, ему нужно было что-то сказать в ответ. Он начал как и положено:

– Дамы и господа… – И стало очень тихо. Всем было интересно, что скажет Поль, разучившийся за двенадцать лет правильно говорить. И Поль сказал: – Я вам всем очень благодарен, что вы привезли меня на родину.

И он отпил еще из бокала. Грянули общие аплодисменты. Из динамиков опять грянула музыка. Это была красивая громкая музыка. В детстве Поль слышал эту музыку. Кажется, это был Штраус. И сразу начали вальсировать две пары. Одна из пар была – Роже и Мари. Посреди помещения образовалось пространство для танцующих, на которое выходили всё новые пары. Когда-то в детстве мать показывала Полю, как надо вальсировать. Он огляделся и увидел почти рядом полногрудую девушку, с которой разговаривал во время позирования на палубе. Поставив свой бокал на скамейку, он шагнул к девушке и наклонил голову. Он еще с детства знал, что так приглашают к танцу. Девушка улыбнулась, тоже слегка наклонила голову. Он подал ей руку, и они присоединились к танцующим. Сперва вальсирование не получалось, и Поль наступил партнерше на ногу, извинился, она улыбнулась, а потом он вошел в ритм танца, стал делать вместо трех классических шагов только два, – второй скользящий. В ботинках это было удобно. И удобно было поворачиваться на носке. Босиком бы так не получилось. Следующим танцем был фокстрот. Потом был еще один фокстрот. Фокстроты танцевать просто. Поль танцевал с Мари, а потом с мадам Планше. Когда началось танго, Поль отошел в сторону: танго он не умел. Вероятно, не все танцевали танго. На пространстве для танцующих было всего несколько пар. Среди них были капитан и Мадлен. Капитан танцевал очень корректно и профессионально. Мадлен была в длинном до полу платье, свободная туника поверх платья скрывала ее широкие бедра. Роже танцевал с Виолетт. У них очень красиво получалось танго. Длинные скользящие шаги, на миг застывание на месте, плавный полуоборот. К Полю подошла мадам Планше:

– Мсье Дожер, вы не танцуете танго?

– Нет.

– Хотите, научу?

– Хочу.

Мадам Планше вывела Поля за руку на круг танцующих. Они встали в позу танго. Мадам Планше сказала деловито:

– Я буду считать. Слушайте внимательно: раз, два, три, пауза, раз, пауза, два, пауза. Понятно?

Они стали танцевать короткими шагами. Мадам Планше вслух серьезно считала. Сперва у него не получалось, но скоро он вошел в ритм счета, а потом и в ритм музыки. Ярко зажглась вспышка, потом другая. Кто-то фотографировал со вспышками. В детстве Поль видел магниевые вспышки у фотографов. Но здесь были вспышки с особыми лампочками в блестящих рефлекторах.

– Это я заказала снять кадры с вами, – сказала мадам Планше. – На память о Хатуту. Нас, кажется, сняли. – И она остановилась. – А теперь, мсье Дожер, можете пригласить какую-нибудь молодую девушку. С ней лучше дело пойдет. А то ведь я тоже плохо танцую.

И она отошла в сторону. Начался озорной фокстрот. Его Поль протанцевал с элегантной дамой из административной группы. Когда опять началось танго, подошла Виолетт.

– Мсье Дожер, хотите научиться настоящему танго?

– Хочу.

Они присоединились к танцующим. Виолетт сказала:

– На длинном шаге я откинусь назад, а вы меня поддержите за талию.

Она была легкой, да еще училась балету, и это па у них хорошо получилось. Они несколько раз его повторили. Следующим танцем был фокстрот. Рядом оказалась мадам Туанасье, и Поль пригласил ее на танец. Было шумно. Танцующие громко переговаривались, но музыка из динамиков заглушала голоса. То и дело мигали вспышки фотографов. Поль сказал:

– Мадам Туанасье, я не дочитал Стендаля. Можно я верну его утром?

– Сколько страниц вам осталось?

– Две. Или три.

И мадам Туанасье сказала небрежным тоном:

– Дочитайте сегодня и верните мне в каюту.

В этот момент к ним проворно подошла пожилая мадам Колоньи и, отводя за плечо мадам Туанасье, строго сказала:

– Мадам Туанасье, уступите кавалера. Я заказала два кадра. Хочу сняться на фотографии танцующей с гражданином Хатуту.

И она заняла место мадам Туанасье. Эта пожилая дама была совсем не гибкой, но хорошо чувствовала такт, и танцевать с ней было легко. И опять последовали яркие вспышки. Потом Поль танцевал с Кларетт и Мадлен, и другими женщинами, которых не знал по имени. В помещении клуба стало душно, хотелось пить, но кроме шампанского других напитков не было. От шампанского стала кружиться голова, и Поль ушел к себе в каюту. Он разделся, принял душ и надел красный халат с золотыми кистями. Дочитывать Стендаля он не стал, а понес его в каюту мадам Туанасье. В коридоре никого не было. Когда Поль постучал, мадам Туанасье сразу открыла дверь. Пропустив его в каюту, она строго спросила:

– Почему вы не в костюме? – По ее правилам в каюту к ней надо было заходить официально одетым и еще с книгой.

– После душа не хотелось одеваться, – сказал Поль и в оправдание добавил: – Я с книгой.

Мадам Туанасье строго оглядела его и усмехнулась:

– Так вот куда девались кисти с французского флага!

– Капитан уже видел, – тотчас сказал Поль. – Он сказал, что кисти пусть останутся у меня.

Мадам Туанасье рассмеялась, сказала:

– Хатуту.

Она была, как и в клубе, в черном длинном платье с очень глубоким, почти до пояса, вырезом спереди, открывающим ее гладкую кожу между приподнятых грудей. Положив книгу на стол, Поль тотчас просунул ладонь в этот вырез. Никакого бра под платьем не было. Платье было сделано на жестком корсете, облегающем ее талию и поддерживающем ее груди в приподнятом состоянии. Полю нравилось разглядывать обнаженное женское тело, но мадам Туанасье быстро потушила свет. Половой акт был непривычно длительным, так что они оба вспотели. Поль понял, что таково воздействие опьянения на половые функции. Это было еще одно открытие для него. Когда после отдыха Поль снова приподнял ее бедро, она отодвинулась, раздраженно сказала:

– Нет, нет, я устала, мне надо выспаться.

В коридоре никого не было. Поль открыл дверь своей каюты и остановился. В каюте были Роже и Виолетт. Роже стоял спиной к нему, а Виолетт стояла у откидного столика, и в руке ее была бутылка ликера, который Поль всё еще не допил. Под действием шампанского Поль почувствовал игривое настроение.

– Я не помешал? – спросил он.

– Слегка, – ответил повернувшийся к нему Роже. – Мы рассчитывали на то, что вы придете несколько позже.

Виолетт подхватила тон Роже:

– Но вы слишком поторопились, мсье Дожер. В моей каюте Мари укрывается от Антуана, и мы с мсье Солежаром решили использовать вашу каюту для рандэву. А для начала мы решили допить ваш ликер. – И она потрясла бутылкой.

– Вы можете использовать мою каюту, – сказал Поль. – Я вам не помешаю. Вот я сяду в углу и буду читать. – Он взял со стола брошюру, которую ему дала Мари. – У меня есть умная книга. А еще я могу принять участие в вашем рандеву.

– Это как же? – насмешливо спросила Виолетт. – А! Понимаю. Любовь втроем. Я знаю, на Маркизах это практикуется.

– Не только на Маркизах, – заметил Роже. – Мусульмане могут иметь по нескольку жен, так что для них любовь втроем и даже в большем количестве – явление обыденное.

– К сожалению, я не мусульманка, – так же насмешливо сказала Виолетт. – Кроме того, у них мужчина один, а женщин несколько. А у нас наоборот.

– А вот на Маркизах, – сказал Поль, – чаще всего бывает это наоборот. Я иду в душ, а вы пока это обсудите. Я думаю, это наоборот у нас хорошо получится. – Поль взял полотенце, вышел из каюты. Роже и Виолетт тотчас вышли за ним.

– Мы забыли о моей каюте, – сказал Роже. – Она тоже свободна.

Они оба пошли дальше по коридору. А Поль пошел в душ. После душа он вытерся полотенцем и надел халат. Голым выходить было уже нельзя. Холодно. Когда Поль вошел в свою каюту и увидел там Мари, он уже нисколько не удивился, принял это как должное.

– Как хорошо, что ты здесь, Мари! – воскликнул он, обнимая ее. Глядя ему в глаза, Мари сказала:

– Мсье Дожер, вы умеете так говорить, что можно подумать, что вы действительно рады.

– А я правда рад. Я еще недостаточно цивилизован и не умею врать.

– Но вы этому хорошо учитесь. Закройте дверь.

Поль подошел к двери, и в этот момент кто-то постучал. Поль открыл дверь. Это была Виолетт. В руках ее был альбом для рисования.

– Я, кажется, не вовремя, – сказала она.

– Нет, нет, вовремя, – тотчас отозвалась Мари. – Ты опять хочешь его рисовать?

– Угадала. Но если я помешала, я уйду. Я только хотела сделать эскиз руки.

Поль взял ее за руку, завел в каюту.

– Делай эскизы, Виолетт! – сказал он весело. – Можешь и Мари нарисовать. Разденься, Мари, будешь позировать.

– Она предпочитает рисовать мужчин, – иронически заметила Мари.

– Это естественно, – с циничной улыбкой подтвердила Виолетт. – Зачем же мне рисовать женщин?

– Вот и рисуй, – и Мари направилась к двери. Но Поль схватил ее за руку.

– Нет, Мари, я тебя не отпущу.

– Мсье Дожер, не забывайтесь, – тихо сказала Мари. Поль продолжал крепко держать ее за руку.

– Но ведь если ты пришла сюда, значит ты хотела сюда прийти. Зачем же сразу уходить? – И он притянул ее к себе.

– Я пришла за своей брошюрой, – и она указала на брошюру о ядерной физике, лежащую на столе.

– Брошюра была лишь предлогом, – сказал Поль, с удовольствием отмечая свои успехи в языке. Это выражение: «была лишь предлогом» он только сегодня вычитал у Стендаля и записал.

– Понятно, – сказала Виолетт. – Я ухожу. – И она открыла дверь. Но Поль тотчас притворил перед ней дверь, защелкнул замок.

– Не надо уходить, – сказал он мягко. Мари надменно обратилась к Виолетт:

– Что тебе понятно?

– Что ты Поля предпочитаешь Антуану.

– Ошибаешься.

– А мне кажется, я не ошибаюсь, – и Виолетт цинично улыбнулась.

– А вот мне кажется, и я не ошибаюсь, что ты с твоим рисованием действительно влюбилась в него.

– Конечно! – И Виолетт красивым жестом развела руками. – Я влюбляюсь во всех мужчин, а в меня никто.

– Как это никто! – весело воскликнул Поль. – А я?

– Вот и прекрасно! – и Мари попыталась отодвинуть Поля, загородившего дверь. Но он крепко стоял, широко расставив ноги.

– Мари, но я тебя тоже люблю, – и он снова взял ее за руку. Она резко отдернула руку.

– Мсье Дожер, здесь не Хатуту! – Напоминание о Хатуту не понравилось Полю. Он сказал:

– Я хочу выяснить один вопрос, – это выражение тоже было из Стендаля. – Присядьте, девушки. – Он взял их за руки, усадил на кровать, присел перед ними на корточки, поскольку стульев в каюте не было. – Виолетт, ты только недавно сказала, что на Маркизах практикуется любовь втроем. Я это запомнил. И ты это сказала так, что в этом есть нечто порочное. – Это выражение тоже было из Стендаля. Поль продолжал: – А ты, Мари, говорила мне, что у цивилизованных людей жесткие законы брака и любви оттого, что они живут в таком климате, где еда и одежда не растут на деревьях. И еще ты говорила, что из-за этих жестких законов любви бывает много преступлений, убийств и разных дуэлей. – Теперь Поль обратился к Виолетт: – Так какая же любовь порочнее? – Обе девушки были в недоумении, очевидно, собираясь с мыслями. Поль воспользовался этой заминкой, выпрямился, быстро сбросил халат и голым сел между ними. Девушки одновременно сделали движение встать, но Поль обнял их за плечи, не давая им подняться. И они остались сидеть. Это было приятно, сидеть между двух девушек, обнимая их. Поль положил руки им на бедра, слегка пошевеливая пальцами, повел ладонями вверх до паха и тут обнаружил, что у обеих внизу под платьями ничего не было надето. Он тут же сказал:

– Я сейчас танцевал с вами в клубе. С обеими. И на вас были трусики. А сейчас их нет. – Девушки явно смутились. Тут он понял, что они стеснялись не его, а друг друга. Это было трогательно. Поль снова обнял их за плечи, поцеловал Мари. Она не ответила на поцелуй. Поль тут же потянулся лицом к Виолетт, но она, как всегда, тут же отвернулась, и он нежно поцеловал ее в шею у самого розового уха.

– Почему ты всегда отворачиваешься, когда я тебя целую? – спросил он тихо.

Она не ответила. Он снова поцеловал ее около уха. Мари ровным голосом спросила:

– Виолетт, сколько раз ты была вот так с ним, в его каюте?

– Только один раз, – таким же подчеркнуто ровным голосом ответила Виолетт. – И тут же спросила: – А ты?

– Тоже один раз, – спокойно ответила Мари.

– И ты в тот раз провела с ним всю ночь?

– Не всю ночь. Но достаточно.

– Мари, как ты думаешь, с кем он проводил остальные ночи? Я имею ввиду, кроме Кларетт.

– Я думаю, здесь еще были женщины. Я подозреваю кто, но не хочу говорить. Спроси его сама.

– Он не скажет.

– Не скажет, – согласилась Мари. – Он мужчина, хоть и с Хатуту.

Полю нравилось, что они при нем серьезно говорили о нем. Девушки уже меньше стеснялись друг друга. И Поль, осмелев, обнял Мари и стал расстегивать крючки платья на ее спине. Мари больше не сопротивлялась. Она спросила:

– Виолетт, он тебя раздевал?

– Он только расстегнул крючки, а потом я сама сняла платье. – Расстегнув платье Мари, Поль обнял Виолетт, стал расстегивать ей крючки. Виолетт в свою очередь спросила:

– А тебя он раздевал?

– Да, он сам снял с меня платье. Он еще до нас на ком-то научился расстегивать крючки. – Мари поднялась на ноги, стала спускать с плеч платье. Поль уже знал, что некоторые декольтированные платья снимаются не через голову, а спускаются вниз. Спустив платье до полу и перешагивая через него, Мари сказала:

– Теперь уже всё равно. Последняя ночь на корабле. – Опуская свое платье, Виолетт сказала:

– Может быть, мы больше не увидимся.

– Отчего же? – возразил Поль. – Мы ведь парижане.

– Мы из разных классов, – напомнила Виолетт. В ее голосе больше не было сарказма, а Мари говорила без обычного для нее юмора. Девушки были серьезны. И Поль понял почему: обе они были так же возбуждены, как и он сам. Секс – дело серьезное, а в серьезном деле нет места юмору. Поль понял это по тому, как Мари, сев вплотную к нему, непроизвольно потерлась плечом о его грудь, а Виолетт припала головой к его плечу. Это была необыкновенная ночь. На Хатуту Полю часто приходилось наблюдать мужчин и женщин, свободно занимающихся любовью сразу с несколькими партнерами, и он, связанный нелепым табу, очень завидовал им. Теперь он брал реванш, доводя обеих девушек до изнеможения. Прерывая половые акты сменой партнерш, Поль не переставал играть их красивыми телами. Иногда у него возникало ощущение, что это не две девушки, а одно утрированно женственное существо со множеством грудей, бедер и ягодиц. А потом это существо разделялось на две персоны, вступающие между собой в заговоры. В один из таких моментов, когда Виолетт обхватила его сзади руками и ногами, а он, сидя на корточках, прижимал к себе Мари, Виолетт сказала:

– Давай, заставим его кончить вот так, на весу.

– Хорошо, – согласилась Мари, – А ты не давай ему сесть. – И Поль благосклонно подчинялся их фантазиям, продолжая равномерные движения бедрами. Во время расслабленных бездумных перерывов они лениво переговаривались. Виолетт вынула из своего альбома сплющенную пачку сигарет. Девушки курили. А Поль изредка делал затяжки то от одной, то от другой сигареты. Ликер они допили. Стаканов было два. И Поль делал маленькие глотки то от одной то от другой девушки. В один из таких перерывов, Мари сказала:

– В Марселе до отхода поезда надо забежать в универмаг купить боты. В Париже может быть снег.

– Купи заодно мне, – попросила Виолетт. – У меня не будет времени. Возня с багажом. – Поль почувствовал волнение. Его будет встречать мама, которую он может не узнать. Она будет в красном. А если в толпе встречающих окажется несколько женщин в красном? Охрана, которая будет его оберегать от репортеров. Поезд, который повезет его из Марселя в Париж. Впереди поезда паровоз. Какие теперь паровозы во Франции?

– Одна картина еще мокрая. – говорила Виолетт. – Это где Поль. Масло сохнет три дня. Надо ее как-то запаковать, чтобы не смазалась.

– Поль, ты поможешь ей паковать? – спросила Мари. – У тебя самого нет багажа.

– Конечно, помогу, – галантно откликнулся Поль. – Вне всяких сомнений. – Это выражение тоже было из Стендаля. Умный писатель. Последний половой акт был необыкновенно длительным, так что Поль несколько раз менял позы и девушек. И оргазм был коротким, как слабая вспышка. Поль уснул и не слышал, как девушки оделись и ушли.

Утром его разбудил дежурный матрос.

– Мсье Дожер, прибываем в Марсель. Завтрак поэтому на час раньше. – За завтраком все говорили о таможне, о расписании поездов, о погоде в Париже. Все уже знали из передаваемых парижских известий об истории Поля, о следствии по делу Жоржа Дожера, но из вежливости не говорили об этом. Подошел Мишель, протянул Полю пачку фотографий.

– Прощальный вечер в клубе, – пояснил он. – Все дамы пожелали иметь фотографии, где ты с ними танцуешь. Так что фотографы всю ночь печатали снимки. – Фотографии со вспышками были несколько аляповатыми, с лицами без теней и темным задним фоном. К Полю стали подходить люди с фотографиями – получить автограф. И Поль кривыми буквами подписал множество фотографий. После завтрака Поль, как и обещал, направился в каюту Виолетт. Часть ее холстов была уже упакована. Невысохший портрет Поля был прислонен к стене. Поль положил его на пол, на углы мокрой картины положил раковины, которые Виолетт везла с Таити, а сверху наложил высохший холст. Всё это они вдвоем обвязали веревками и уложили в холщевый мешок. Обслуживающий и командный составы корабля должны были оставаться здесь до вечера. Пароход подходил к пристани. Оказалось, Поль за двенадцать лет не забыл вид Марселя с моря. Он узнал очертания форта Сан-Николя. Впереди был форт Сан-Жан, а левее кафедральный собор. Дул холодный ветер. Все были в плащах, пальто и шляпах. Поль отнес багаж Виолетт под навес нижней палубы, она очень вежливо поблагодарила, на что он ответил: – Не стоит благодарности, это был мой долг. – Это было уже не из Стендаля, а из Дюма. Установив холсты в вертикальном положении, Поль огляделся. Среди пассажиров он увидел Антуана и Мари. Они целовались. Они уже никого не стеснялись. Это были последние минуты на корабле. Виолетт с циничной улыбкой сказала:

– Антуан любит Мари.

– А она его? – спросил Поль.

– Не думаю. Но она очень уважает любовь. – И тут Виолетт тем же насмешливым тоном спросила: – Мсье Дожер, а вы могли бы меня так же поцеловать? При всех?

– Конечно, – серьезно ответил Поль. Он обнял ее, они поцеловались в губы, и при этом Виолетт немного продлила поцелуй. В этот момент Поль увидел направленную на него фотокамеру. Это мадам Туанасье снимала своим красивым фотоаппаратом. На ней было очень элегантное пальто и шляпа, закрывающая полями часть лица. Она сказала с улыбкой:

– Хороший кадр: художник со своей моделью. – Оказавшийся рядом Бернар тоже улыбнулся.

– Ну прямо – Пигмалион! – сказал он. Поль подумал, что надо бы посмотреть в словаре, что такое пигмалион. Он спустился в свою каюту, осторожно, чтобы не помять головной убор, уложил свои вещи в чемодан, надел шарф, плащ и шляпу, посмотрел в зеркало и увидел, что он как и все. Ничего от Хатуту. Только загар темнее чем у других. На палубе подошел Антуан.

– Поль, тебя разыскивает помощник капитана. Они придумали, как спасти тебя от репортеров. – Подошел лейтенант Госсен, за ним Ришар – чемпион команды корабля по плаванию, которого Поль победил на соревновании. Ришар был не в матросской форме, а в обычном костюме и плаще. Госсен протянул Полю маленькую картонку.

– Мсье Дожер, это корабельное удостоверение личности для предъявления в таможне. Потом оно вам понадобится при получении паспорта. – Тут Госсен улыбнулся. – Вы, конечно, хотели бы избежать встречи с репортерами.

– Да, – ответил Поль.

– Так вот. – Он указал на Ришара. – Вы с ним почти одинакового роста. Вы дадите ему свой головной убор с перьями. Он его наденет и в таком виде спустится за вами по трапу и пройдет через таможенную будку. Публике уже знакомы ваши фотографии в этом головном уборе по газетам. Репотреры уже издали увидят этот головной убор и при выходе у турникета набросятся на Ришара, а вы тем временем спокойно разыщете вашу мать. – Полю понравился этот план. Он вынул из чемодана головной убор, подал улыбающемуся Ришару. Все вокруг улыбались.

– Осторожно, – сказал Поль. – Не сломай камыши. Один уже сломан. – Вокруг собрались люди, заинтересованные такой интригой. – Только потом не забудь, отдай мне его обратно, – напомнил Поль.

– Не бойтесь, мсье, отдам, – сказал улыбающийся Ришар.

Пароход причалил. Короткие торопливые прощальные приветствия. Поль пожимал протянутые руки, с некоторыми крепко обнялся, как например, с Бернаром, Роже, Мишелем, Леоном, Антуаном. И еще он расцеловался с мадам Туанасье, Мадлен, Мари и даже с мадам Планше, которая еще по матерински погладила его по голове и наставительно сказала:

– Шлифуйте светские манеры, вам идет.

Люди стали спускаться по трапу на пристань. Матросы помогали некоторым перегруженным пассажирам нести чемоданы. Внизу, на пристани линия металлического ограждения с таможенными будками, а за будками линия турникетов, за которой была толпа встречающих. Спускаясь по трапу, Поль вглядывался в толпу. Там было несколько фигур в красном – плащах, пальто, или костюмах, отсюда было не разглядеть. За Полем спускался Мишель, за ним еще несколько человек, а за ними Ришар в головном уборе маори. В таможенной будке Поль, как и другие, раскрыл чемодан. Таможенник слегка улыбнулся, глядя на Поля, понял: это и есть человек с Маркизов, о котором пишут газеты. Он заглянул в чемодан с явным любопытством, потрогав тапу, спросил: – Тапа? – Тапа, – ответил Поль. Когда Поль подошел к турникетам, он сразу увидел репортеров с фотокамерами и несколько плечистых мужчин, которые старались держаться впереди репортеров. Поль понял: его охранники. Ни репортеры, ни охранники не обратили на Поля никакого внимания. Они смотрели вперед, через головы людей, туда, где должен был появиться из таможенной будки человек в головном уборе маори, которого они еще издали увидели спускающегося по трапу. Поль, озираясь по сторонам, медленно шел через толпу. Женщина в красном пальто. Не она. Девушка в красном плаще и шарфе. Не она. А вот женщина в красном костюме из мохнатой материи.

Вероятно, она изменилась, а может быть он просто забыл ее лицо, но он сразу узнал ее. Он подошел к ней, остановился с чемоданом в руке. Она не обращала на него внимания. Поднимаясь на цыпочки, она через головы людей смотрела туда, куда смотрели репортеры, прорывавшиеся к человеку в уборе маори, а охранники бесцеремонно отталкивали их. На лице ее был ужас. Она совсем не узнавала сына. И тогда Поль произнес:

– Мам…

Она резко повернулась к нему. Глядя в его лицо немигающими глазами, она подалась к нему, уперлась руками в его грудь.

– Поль! Ты! Это ты! Мальчик мой!

Ему показалось, что она сейчас потеряет сознание, и он обнял ее за плечи, предварительно быстро поставив чемодан между ног, ему уже сказали, что в Марселе после войны появилось много воров. Она была ему по плечи. В детстве она казалась ему высокой. За двенадцать лет все предметы в мире стали почти вдвое меньше.

– Какой ты большой! Большой мальчик, – говорила она, проводя руками по его лицу. Ее руки были в перчатках. Она торопливо стала снимать перчатки, одна упала на землю. Не замечая этого, она обхватила руками его шею. – Большой, большой, – повторяла она. – Как всё хорошо! – Притянув к себе его голову, она стала целовать его в подбородок, в губы, в щеки. Он прижался губами к ее щеке около глаза, ощутил гладкую скулу под нежной кожей. Он помнил как в детстве проводил пальцами по этим скулам, ему тогда казалось, что от этого ее щеки округлятся, ему не нравилось, что его мама худее других знакомых женщин.

– Я не могу говорить, – сказала она, прижимаясь лицом к его груди. – Пойдем к машине.

И она потянула его за локоть в сторону. Поль обернулся назад. Белый военный пароход. Пушечные башни. На капитанском мостике фигура капитана в военной форме. Капитан никогда не выходил на капитанский мостик, хотя эта площадка, возвышающаяся над корабельными надстройками называлась капитанским мостиком. Но теперь капитан стоял на мостике. На таком расстоянии лица его не было видно, но Поль по осанке видел, что это капитан. Видел ли его капитан в этой толпе?

– Это мой капитан, – сказал Поль и поднял высоко руку. И капитан сделал короткий приветственный жест. Значит, он следил за Полем и видел его встречу с матерью. Возможно, это он придумал трюк с Ришаром и с головным убором. Мама ничего не поняла, но следом за Полем тоже помахала рукой белому пароходу. Репортеры, наконец, поняли свою ошибку. Один из них подбежал к Полю, узнал его. И тут же его отгородил один из охранников. Мама быстро повела Поля за руку через толпу. Когда они вышли на свободное от людей пространство, они побежали. Оказывается, мама могла довольно быстро бегать, насколько ей позволяла узкая юбка ее красного костюма. За ними бежали охранники, а следом за ними несколько репортеров. Когда они добежали до вереницы стоящих автомобилей, из одной машины вышел шофер, распахнул перед ними дверцу. Мама села первой, притянула за руку Поля. Тут к машине подбежал Ришар, протянул Полю головной убор, и они крепко пожали руки. По дороге в гостиницу Поля поразила одна вещь: за рулем некоторых едущих машин сидели женщины. В детстве Поль никогда не видел женщин за рулем, даже не представлял себе такого. Мать, уставшая от волнения, положила голову ему на плечо, сказала оправдывающимся тоном:

– Всю ночь я не могла уснуть. – Поль погладил ее по руке. Как в детстве. Машина подъехала к гостинице. Поль вышел первым, подал матери руку, помогая ей выйти. Как это делать, он знал еще в детстве. Они вошли в вестибюль гостиницы. Портье положил ключ от номера на стойку. Мама взяла ключ. Они подощли к лифту. Лифтер распахнул перед ними двери лифта. Они вошли в лифт. Всё это были эпизоды, полустертые в памяти, а теперь они восстанавливались, как обновленные куски мозаики.

На стене в кабине лифта ряд кнопок. Одна из них красная. Поль провел в воздухе пальцами вдоль ряда кнопок, не касаясь их.

– Не вздумай трогать, – сказала мама.

Он ответил машинально:

– Нельзя ли обойтись без бессмысленных замечаний.

И тут они пораженно уставились друг на друга, а потом одновременно рассмеялись. То, что они сейчас сказали, слово в слово, даже с теми же интонациями, соответствовало лексикону их общения из его детства, только с той разницей, что теперь его голос был мужским.

– Боже мой, – сказала мама. – Двенадцать лет как один миг вечности. – В ее глазах появились слезы. Поль обнял ее за плечи. Выходя из лифта, он сказал:

– Вечности нет. Время замкнуто.

– Как замкнуто? – спросила мама. – Они шли по ковровой дорожке. Типичный коридор гостиницы. Поль пояснил:

– Время и пространство замкнуты. По теории Эйнштейна. – Открывая ключом дверь номера, мама спросила:

– Это тебя на Маркизах научили?

– Нет, на пароходе.

Они вошли в номер. Диван, кресла, хрустальная люстра под потолком, на столе ваза с цветами. Типичный номер гостиницы. Поль поставил на пол чемодан.

– Поль, это ты серьезно сказал по телефону, что хочешь изучать ядерную физику?

– Я пошутил.

Мама сняла шляпу, положила на стол.

– Сними плащ и присядь, ты же устал с дороги.

Поль снял шляпу и плащ, положил на кресло.

– Я не устал.

– Надо позавтракать. Ты голоден?

– Я уже завтракал.

– Значит, мы можем ехать домой?

Поль оживился:

– На поезде?

– Конечно.

Впереди поезда был паровоз. И Поль тотчас сказал:

– Поедем сейчас.

Мама сняла телефонную трубку, стала заказывать билеты на поезд. Это было ново. Раньше, чтобы заказать билеты, надо было или вызвать гарсона, или спуститься к портье. Заказав билеты, мама подвела Поля к дивану, усадила, села рядом. Они взялись за руки. Всё как в детстве.

– Поль, расскажи, как ты жил?

– Мама, ты же знаешь Полинезию.

– Но я не знаю, как ты жил в Полинезии.

– На пароходе я читал книгу о Полинезии. Там сказано больше, чем есть на самом деле. Ты, наверное, читала эту книгу.

– Ты не разучился читать?

– Разучился, но на пароходе опять научился. Только я плохо пишу.

– В Париже я закажу тебе учителей на дом. Ты должен начать курс в Сорбонне.

– Мама, расскажи о себе. Что бабушка и дедушка?

– Я к ним часто езжу. И они приезжают. Дедушка теперь без ноги. Я говорила тебе по телефону.

– Ты говорила, с тетей Терезой у тебя нет отношений.

– Теперь есть. Она сама мне звонила, когда узнала, что ты нашелся. Да! – Она вскочила с дивана. – Я же обещала позвонить ей, когда тебя встречу. Ты еще не знаешь: Тереза опять вышла замуж. Я никогда не видела ее мужа.

Поль всё хотел спросить о ее дочери, о которой она сказала по телефону, но она не говорила, и Поль ждал, когда она сама скажет. Разговор мамы с Терезой был коротким. И мама передала трубку Полю:

– Поговори с тетей.

– Тетя Тереза? – спросил Поль в трубку.

– Мой Бог! Какой красивый баритон! – воскликнул театральный голос Терезы, которую Поль тотчас узнал. – Поль, неужели это твой голос?

– Собственный.

– И какие у тебя впечатления об острове Хатуту?

– Это королевство.

– Безусловно. Я уже читала в газете. Уж не стал ли ты там королем?

– Почти.

– Это уже много. Сколько жен у тебя там было?

– Одна.

– Это почему? Я слыхала, там у всех по нескольку жен.

С тетей Терезой легко было говорить. Она всегда шутила, и шутки ее были понятны. Невольно перенимая ее юмор, Поль сказал:

– Мама уже сообщила, что у тебя теперь есть муж. И тоже один.

– К сожалению, только один.

– Как его зовут?

– У него редкое экзотическое имя: Шарль. Он читал твою историю в газетах и очень хочет познакомиться с тобой.

– Я тоже. Человек с таким редким для Франции именем должен быть интересным.

– Поль, я хотела приехать в Марсель, но решила не мешать твоей встрече с мамой. Увидимся в Париже.

– Ты приедешь в Париж?

– Обязательно. Ты хорошо меня помнишь?

– Да.

– Врешь. Какого цвета у меня волосы?

– Сейчас, наверное, седые.

– Наглый мальчишка! Или ты считаешь, что я поседела от разлуки с племяником?

– Шучу, тетя. Я уверен, что ты попрежнему молодая красивая блондинка.

– Угадал. Мама сказала, что ты поступаешь в университет. Приедешь на каникулы ко мне в Ниццу?

– А ты будешь учить меня плавать?

– На Маркизах ты разучился плавать?

– Конечно. Там же нет Средиземного моря.

– Поль, я все же не представляю, какой ты стал. Вероятно, интересный мужчина. В газетах плохие фотографии.

После разговора с тетей Поль снова уселся на диван рядом с мамой. У нее был усталый вид. Он ждал, когда она заговорит о своей дочери. Она молчала. Поль спросил:

– Мама, что наш дом на Ламбаль?

Мать оживилась, ухватившись за новую тему разговора:

– Во время войны немцы заняли наш дом под гостиницу для офицеров, поскольку он пустовал. После войны я сразу отделала дом заново, сменила меблировку. Я наняла бригаду строителей. Они работали два месяца. В доме сейчас никто не живет. Может быть, ты захочешь там жить. Гаража в доме нет, но есть навес для машины. – И тут, после короткой паузы она сказала: – У меня дочь.

– Ты мне говорила по телефону. – Немного помедлив, она сказала:

– Это дочь Томаса. После гибели его жены он увез Маргарет в Америку. Западная Вирджиния. Девочке было шесть лет, ей нужно было поступать в школу. А Томас работал в Сиднее по контракту. У него были постоянные поездки в Новую Зеландию и на острова. Не мог же он таскать ребенка за собой.

Мама замолчала. Поль сказал:

– А вы меня таскали за собой. Я помню лицеи в Сиднее и в Окленде.

– У нас были средства, а для Томаса это было дорого. Мы брали для тебя учителей, когда были на островах. Ты помнишь? У нас была постоянная прислуга. У Томаса не было на это средств. Это было в Новой Зеландии. Мы поехали на раскопки во Фьордлэнд. Раскопки вели американские археологи. Там мы и познакомились с Томасом. Потом он приезжал к нам в Кристчарч. Ты учился там в лицее с английскими мальчиками. Тебе тогда пригодился английский язык, которому я тебя учила. Помнишь?

– Помню, – сказал Поль. Он действительно вспомнил. Несколько оживившись, мама сказала:

– Ты еще серьезно подрался с одним мальчиком. Помнишь? Как его звали?

– Не помню, – ответил Поль. – Такой противный рыжий.

Мама улыбнулась одними губами.

– Французы всегда не любили англичан, и те отвечали им тем же. – Она опять помрачнела, продолжая рассказ: – Когда мы были на Таити, помнишь, я рисовала вершину Орохены? Эта картина висит у меня в гостиной. Томас приезжал туда на несколько дней по делам в миссионерский центр. Потом он признался, что приезжал из-за меня. Я там показывала ему дом, где жил Гоген. Потом он уехал в Америку на месяц к дочери. Когда мы жили в Сиднее, Томас приходил к нам. Ты помнишь. Он учил тебя делать бумажные каноэ. Я стала с ним встречаться. Это были невинные встречи. Интересные встречи. Потом я узнала, что у твоего отца есть любовницы. Помнишь Мод? В Кристчарче?

– Помню.

Поль помнил эту полногрудую брюнетку, всегда улыбающуюся.

– Ты догадывался, что она папина любовница?

– Только потом, в конце.

– А помнишь Мэйлею? Дочь торгового агента?

– Да. Они привозили вино из Гонконга.

– А еще была одна в Сиднее, ты ее не видел. Когда я это узнала, я поняла, что моя семейная жизнь кончилась. Я тогда спросила тебя: – Если мы с папой расстанемся, с кем ты хочешь остаться, со мной или с папой? – Ты затопал ногами, помнишь как ты кричал?

– Я помню, но я не помню, что я кричал.

– Ты кричал, что хочешь иметь всех родителей. У тебя тогда французский язык стал путаться с английским. – Поль видел, маме было тяжело говорить. Но этот разговор был нужен. Мама продолжала: – Потом мы вернулись в Париж. До рождества ты проучился в своей школе. И мы опять уехали в Новую Зеландию. Я стала встречаться с Томасом. Он стал моим любовником. Потом опять Таити. Сразу после похорон Томаса я получила сообщение о вашей гибели. У меня больше никого не было. Я уехала в Сидней. Не знаю зачем. В Сиднее я пробыла, кажется, неделю. И, кажется, в эти дни я ничего не ела. Я забыла, что надо есть. Но я не умерла. Понимаешь?

– Понимаю, – и Поль кивнул головой. – Человек сильный, всё может перенести. – подтвердил он. Мама внимательно посмотрела на него, продолжила:

– Я тогда не вернулась в Париж. Там для меня ничего не было. Я отправилась в Америку. Штат Западная Вирджиния. Город Дунбар. Когда я увидела Маргарет, я сразу узнала ее, хотя не видела раньше. Она многое переняла от своего отца. Мы быстро сблизились. Я больше года прожила в Америке. Девочка стала мне самым близким человеком. Я привезла ее в Париж. Марго моя дочь, хотя и носит фамилию Диллона. Теперь ты будешь ее братом.

Она замолчала. Теперь Полю всё было ясно, и ясно, что всё это было сложно. В цивилизованном мире всё сложно. Он погладил мамину руку. Она схватила его за руку, прижалась щекой к его ладони. Так они сидели не шевелясь. Она отдыхала от своего рассказа. Потом она тряхнула его рукой и, поднявшись с дивана, торопливо сказала:

– До отхода поезда нам надо пройтись по магазинам.

– Тебе надо что-то купить? – спросил Поль.

– У меня всё есть, но тебе надо одеться.

– А я одет, – сказал Поль и оглядел свою одежду. – Мама тоже озабоченно оглядела его.

– Эту одежду тебе дали на корабле? – спросила она.

– Да. А разве это не красиво?

– Приличная одежда, – мягко согласилась мама. – Но в Париже это может показаться несколько провинциальным.

В магазине дорогой одежды, Поль сразу понял, что это дорогой магазин, продавец в смокинге и галстуке бабочкой быстро подобрал костюм, плащ и шляпу, в которых можно появиться в Париже. Поль сразу оценил разницу. Когда Поль вышел из примерочной в новом костюме, мама сказала:

– У тебя стандартная фигура. Для обычной одежды ты можешь не пользоваться портными.

Они вернулись в гостиницу. В вестибюле их ожидали пятеро мужчин. Среди них были капитан и мсье Вольруи. Остальные трое были представителями мэрии Марселя. Они представились маме, и она пригласила всех в номер. Здесь был составлен документ о прибытии Поля на территорию Франции.

Глава 11. Модный паровоз. Париж. Марго. Парижское инферно

В машине по дороге на вокзал Поль спросил:

– А сколько осталось до отхода поезда?

– Двадцать минут, – ответила мама, взглянув на ручные часы, и заботливо спросила: – Тебе нужно в уборную?

– Нет, – Поль почему-то постеснялся сказать, что ему нужно посмотреть на паровоз. На вокзале, когда носильщик внес их чемоданы, теперь у Поля их было два, а у мамы один, в их вагон, он всё же сказал:

– Мама, ты подожди, а я сбегаю, посмотрю, какой у нас паровоз. – Но мама всё поняла, сказала:

– Я тоже посмотрю. – Они быстро пошли к переду поезда. Паровоз был великолепен. Не такой, как в Панаме. Больше. И более обтекаемой формы. Элегантней. Но так же блестели стальные поршни, с таким же напряжением гудел весь черный корпус, так же оглушительно из него пыхало и свистело, откуда-то между блестящих красных колес непредсказуемо вырывались струи пара. Машинист в черной железнодорожной форме подозрительно посмотрел из своей кабины на Поля и его маму, стоящих на перроне. Мама сказала:

– Раньше паровозы были другие, меньше. Помнишь? – Она всё понимала.

– Меньше, – согласился Поль, – Но тоже красивые. – К своему вагону они уже не шли, бежали. В купе мама сразу же прилегла на диван.

– Я очень устала, – сказала она и скоро уснула. Поль, глядя в окно на пробегающий пейзаж, задремал, а потом растянулся на своем диване и тоже уснул. Проснулся он от того, что поезд остановился. Мама сказала:

– Сан-Этьен.

– А будет Лион?

– Нет, мы едем длинным маршрутом. С войны все маршруты поменялись. Так было удобно немцам, и до сих пор это остается.

Поль уже знал, что все недостатки теперь сваливаются на войну. Он спросил:

– Мы здесь долго будем стоять?

– Здесь меняют паровозы.

Поль вскочил с места.

– Мне нужно посмотреть, – и он выскочил из купе. Мама вышла за ним. Поль побежал к переду поезда. Паровоз уже отцепили, и он уезжал на боковой путь. Медленно подходил новый паровоз. Поль ожидал, когда же придет сцепщик. Паровоз ткнулся тендером в передний товарный вагон. Грохнула сцепка, и паровоз остановился, издав оглушительный, как выстрел, пых с выхлопом струи пара. Поль понял, что теперь паровозы прицепляются автоматически. Просто в Панаме был еще старинный, довоенный паровоз. А здесь Франция, всё по новой моде, как и костюм Поля. Всё же помощник машиниста спрыгнул с платформы, проверил сцепку, не подвела ли автоматика. А мама стояла на подножке вагона, следила за Полем. Новый паровоз отличался от предыдущего только цифрами на кабине машиниста. Поль забежал к переду паровоза. Решетка под буферами была шире и чаще, чем у паровоза в Панаме. Козырьки над нижними фонарями сливались с черным корпусом, а козырек над верхним фонарем сливался с трубой. Дым только слегка струился из трубы, светлый дым, наверное, смешанный с паром. Но при очередном, уже верхнем, пыхе из трубы вылетел большой клуб черного дыма. Это уже был настоящий дым, из топки паровоза. И опять откуда-то между колес с продолжительным свистом вылетела мощная струя пара, так что Поль почувствовал теплую влагу на лице. Мама уже махала рукой, стоя на подножке, но Поль делал вид, что не видит ее сигналов. И только когда ударил вокзальный колокол, Поль побежал к вагону. Когда они вошли в купе, Поль развалился на диване, вытянув раздвинутые ноги поперек купе. Он был доволен видом паровоза. Мама улыбалась.

– У тебя теперь большое преимущество. Раньше, помнишь, я просто запретила бы тебе бегать к паровозу, а ты в детстве очень хотел. А теперь как-то и неудобно запрещать. Такой взрослый мужчина с такими длинными ногами, ни подшлепнуть, ни прикрикнуть.

Она рассмеялась. Это был счастливый смех, от которого у нее расползлись морщинки вокруг глаз. Поль улыбался. Он вернулся. К маме. Да еще и с таким преимуществом.

– Поль, я все же не знаю, как ты жил на острове, а ты ничего не рассказываешь.

– Мама, ты же была на Маркизах, изучала культуру Полинезии.

– Хорошо, – мама утвердительно кивнула головой. – Расскажи о самом главном, что у тебя было на острове Хатуту.

Поль недоуменно молчал.

– Поль, ты сказал, что человек сильный и может всё пережить. Какое самое большое переживание у тебя было на острове?

Теперь Поль знал, что надо говорить, мама подсказала.

– У меня была дочь. Ее съели акулы.

– У тебя дочь? Съели акулы? Как?

Она с ужасом смотрела на Поля. Он стал рассказывать:

– Ей было пять лет. Она хорошо плавала. Я сидел, делал копье. Люди закричали мне с берега. Я побежал. Я поплыл туда. Я увидел акул. Они уже съели ее. Я плыл к акулам, а они плыли ко мне. Люди стали тащить меня сзади, вытащили на берег. Я очень громко кричал. Меня повели в дом, и я очень кричал. Потом что-то стало в горле, и я не мог кричать, только хрипел. Потом я два дня не мог есть. А может, один день. Меня заставляли есть.

Мама стала трясти Поля за руки:

– Это была моя внучка! – закричала она и разрыдалась, уткнувшись лицом ему в колени. Человек сильный, всё может пережить, но теперь он не знал, как утешить маму. Она переживала то, что он уже пережил давно. Наконец, она подняла к нему искаженное рыданием лицо.

– Как ее звали? – спросила она прерывающимся голосом.

– Коли-Тай.

– Коли-Тай, Коли-Тай, – повторяла мама. – Когда это случилось?

– Это было уже давно, – сказал Поль, полагая, что это несколько утешит ее. Он прикинул в уме хронологию событий и уточнил: – Это было три года назад. – Мама смотрела ему в лицо невидящим взглядом. На ее лице не было никакого выражения, будто это была маска. Потом взгляд ее стал осмысленным. – У тебя там была жена?

– Да.

– Ты рассказывал это тете Терезе. Мне ты ничего не рассказывал. У тебя были еще дети?

– У меня есть сын.

– Он жив?

– Конечно.

– Как его зовут?

– Тав-Чев.

– Как он выглядит? Похож на тебя?

– Наверное, не очень. Он же маори. Только немного светлее других маори. И глаза у него светлые, не черные, как у других.

– Это мой внук! – воскликнула мама. – Живой внук! Почему ты не взял его с собой? Ты должен был взять жену и сына.

– Я еще не знал, как будет здесь. Я и сам еще не собирался возвращаться. Это случилось как-то сразу.

– Но теперь ты всё знаешь. Ты должен забрать их с острова.

– Я еще не знаю.

– Что ты не знаешь? Поль, может быть тебя не устраивала жена, и ты намеренно хочешь забыть свою семью? Скажи, и я пойму тебя. Поверь мне. Только забери их с острова, и я сама возьму на себя заботу о них. У меня достаточно средств.

– Мама, ты многое не знаешь.

– Так расскажи.

– Хатуту это королевство. Там король. Моя жена – дочь короля. У них такой закон: если у короля нет сыновей, а только дочери, следующим королем становится его внук. Тав-Чев после смерти короля Намикио должен стать королем. Не может же королевство быть без короля.

Мама стала очень серьезной.

– Сколько человек живет на Хатуту? – спросила она.

– Не знаю, не считал. Наверное, более двухсот. А может еще больше.

– Ничего себе королевство, – пожала плечами мама.

– А при чем тут – сколько человек? – сказал Поль. – Америка вон какая большая, а всё равно не королевство. А Бельгия маленькая, зато королевство. – Мама недоуменно смотрела на Поля, а он сказал: – Мама, пойдем лучше в вагон-ресторан.

В вагоне-ресторане Поль, как и в детстве, отодвинул до конца занавеску на окне, чтобы во время еды смотреть в окно. Меню состояло из одного блюда: омлет с ветчиной. Поль понимал: была война, поэтому в поездах плохо кормят. Омлет был не такой вкусный как на пароходе. Мама заказала красное вино, а Поль сказал официанту:

– Бутылку ликера.

Мама с удивлением посмотрела на Поля, но промолчала. Во время еды она вдруг положила, почти бросила, вилку на стол и закрыла лицо руками. Поль застыл, глядя на нее. Она беззвучно плакала. Через некоторое время она отняла руки от лица, торопливо достала из сумки платок, вытерла лицо, отпила немного красного вина из бокала, а Поль отпил из своей рюмки ликера. Мама достала из сумки сигареты и закурила. Раньше она не курила.

– Поль, ты прав, – сказала она. – Человек действительно сильный.

Официант принес кофе с круассонами. На пароходе кофе был вкусней. Мама спросила:

– Сколько лет твоему сыну?

– Десять.

Мама посмотрела на него удивленно.

– Сколько тебе было лет, когда ты женился?

– Двенадцать.

Мама понимающе кивнула.

– Да, я знаю, у мальчиков половая зрелость наступает в тринадцать лет, задолго до взросления. На Маркизах это решается просто. – Тут она посмотрела на ликерную бутылку, которую Поль не собирался больше трогать, спросила: – Зачем ты заказывал целую бутылку?

– Возьму с собой. На какой-нибудь случай.

– Нельзя, – тихо сказала мама. – Уносить из ресторана напитки и еду – дурной тон.

И Поль послушался. Он с уважением относился к хорошему тону. Люди, сидящие в вагоне-ресторане, как заметил Поль, соблюдали хороший тон. Однако не все были одеты так, как полагалось в Париже, и как был одет Поль. На некоторых мужчинах костюмы были явно довоенной моды. И у некоторых женщин прически были как на фотографиях в книгах про войну.

В купэ Поль стал перебирать свои два чемодана. В корабельный чемодан он уложил только тапу, головной убор и еще индейсекую маску. Мама, сидя нпротив, чистила апельсин и по одной дольке клала Полю в рот. Как в детстве.

– Надень головной убор, – попросила она. – Я хочу посмотреть, какой ты был эти двенадцать лет. – Поль надел головной убор. Мама смотрела на него серьезно, а потом в ее глазах опять появились слезы. Но она тут же тряхнула головой, сказала безоблачным тоном: – В Полинезии у некоторых мужчин по нескольку жен. У тебя была одна жена?

– Одна. – Он уложил головной убор в чемодан, закрыл крышку. – У всех на острове были жены. И по нескольку. И девушки у всех были. И у женщин было по нескольку мужчин. А мне было нельзя, потому что моя жена была дочерью короля. И если я изменял ей, как все, меня сажали в клетку, а потом били. Больше никого за это не били. Только меня.

У мамы испуганно расширились глаза.

– Били? Как били?

– До трех кровей.

– Как это?

– Пока в трех местах не появлялась кровь.

– Палками били?

– Прутами.

Поль сбросил пиджак, задрал сзади рубашку, показывая маме спину. Это было еще одним оправданием его бегства с острова. Мама разглядывала уже зажившие следы пересечений рубцов, там, где была кровь.

– Рубцы зажили, – пояснил Поль. – Остались следы только там, где рубцы были поперек.

– Вижу, – сказала мама. – Розовые места на пересечении рубцов.

– На пересечении, – повторил Поль забытое французское слово.

– Значит, это было совсем недавно? – спросила она.

– Это было… – Поль выпрямил пять пальцев, а на другой руке один палец. – Шесть дней на пароходе, – подсчитывал он вслух, – день приезда парохода, день состязания на бревне, и еще морские свиньи. И два дня еще, когда болела спина. – Он выпрямил все десять пальцев, нужен был еще палец, и заключил: – Это было одиннадцать дней назад.

– Значит, одиннадцать дней назад ты изменил своей жене и был за это наказан, – по своему заключила мама.

– Только один раз. С этой девушкой у меня была первая встреча. Я с ней был только один раз.

И Поль, продолжая возмущаться несправедливостью табу, заправил рубашку, надел пиджак.

– А с другими девушками? – спросила мама с явным любопытством.

– По разному, – уклончиво ответил Поль.

– И каждый раз тебя били?

– Я же не со всеми женщинами попадался. Последний раз меня просто нечестно выследили. – И пониженным тоном Поль добавил: – Дикари.

– А твоя жена тебе изменяла? – спросила мама.

– А вот ей и правда этого нельзя, – стал объяснять Поль. – Потому что все должны точно знать, кто отец будущего короля. Поэтому мужа для нее выбирают король и старейшины. И к ней приставлена женщина, которая всё время при ней и следит за ней.

– В таком случае ты должен платить ей за верность верностью. – сказала мама рассудительно.

Она многого не понимала. Поль опять стал объяснять:

– Мама, ты изучала жизнь дикарей по книгам. Я сам видел такую книгу на пароходе. Но ты же не знаешь, как они живут. Все мужчины, все мои друзья, даже у которых есть жены, открыто встречаются с женщинами и девушками и делают это при всех. И мои же друзья смеялись надо мной, что на мне такое табу, и что если мне нравится какая-нибудь женщина, то я должен встречаться с ней тайно. И женщины смеялись надо мной. И некоторые женщины не хотели встречаться со мной, потому что боялись моего табу.

– Поль, а твоя жена красивая?

– Да.

– Сколько ей лет?

– На два года старше меня.

Мама задумалась.

– Это интересно, – сказала она. – Мой внук – будущий король. – Но тут же твердо заявила: – Всё равно, ты их должен забрать с острова.

Поль стал укладывать другой чемодан. Вещи, которые ему дали на корабле. Тут он нашел половину шоколадной плитки, положил на столик. Вещи, которые были в карманах корабельной одежды, он переложил в карманы нового плаща и нового костюма. Мама, наблюдая за ним, сказала:

– А ты стал аккуратным.

Затем он стал пересчитывать деньги. Франки и доллары. Он их положил во внутренний карман нового пиджака. Мама с улыбкой сказала:

– Я вижу, ты не только аккуратный, но и практичный.

Еще Поль положил на столик тетрадь и авторучку. Мама попросила разрешения посмотреть тетрадь. Она тут же стала исправлять ошибки в его записях, объясняя правила орфографии. Потом они разговорились. Поль рассказывал об охоте на морских свиней, о рыбной ловле, когда они на каноэ окружали рыбные косяки, о состязаниях, о легендах и поверьях островитян. Мама рассказывала о войне, о Гонконге, о театрах, о Нью-Йорке, где стоит самый высокий дом в мире – Эмпайр Стейт Билдинг. В плохую погоду тучи закрывают верхнюю часть этого небоскреба. Поль подумал, что хорошо бы в плохую погоду залезть на него и смотреть сквозь тучи на землю. Он спросил:

– Мама, какой марки у тебя машина?

– Американский форд. Я его не вожу. У нас шофер. И еще есть маленькая немецкая машина БМВ.

– Ты ее водишь сама?

Мама ничего не ответила, а потом, не глядя на Поля, спросила:

– Почему ты не спрашиваешь о Марго?

– Потому что ты сама о ней ничего не говоришь.

После паузы мама сказала:

– Марго – моя дочь.

Она сказала это таким тоном, будто Поль это оспаривал.

– Ты мне это уже сказала. И ты сказала, что Марго дочь Томаса. Ты сказала, что пережила горе и несколько дней не могла есть. Я тебя понимаю. Я тоже рассказал тебе, что пережил горе и тоже два дня не мог есть. Ты пережила одиночество. Я это тоже понимаю. После крушения самолета я жил один на атолловом острове несколько месяцев, не знаю сколько, поэтому не мог сосчитать, который теперь год.

– Поль! – воскликнула мама. Она села рядом с ним, схватила его за руку. – Мальчик мой, тебе было трудней. Прости меня. Ты же был еще ребенок, ни к чему не приспособленный, и один на коралловом атолле. А я не знала, что ты жив, что ты там один среди океана! Боже, как это страшно!

Поль обнял ее за плечи. Она плакала, то и дело прижимая к лицу платок. Он стал утешать ее:

– Мама, прошло двенадцать лет. Мы всё это пережили двенадцать лет назад. Понимаешь? Не надо опять переживать то, что мы уже давно пережили.

И мама поняла, перестала плакать, достала свой чемодан, вынула свежий носовой платок. Она села на диван напротив Поля, достала из сумки маленькое зеркало, губную помаду, провела помадой по губам. Это была почти бесцветная помада. Он помнил с детства, как женщины красили губы, меняя форму рта, рисовали маленькие, в виде бабочек, губы, а потом эта мода прошла, и женщины почти перестали краситься. Теперь женщины применяли очень яркую помаду. Очевидно, мама не приняла новой моды. Она закурила сигарету. Поль взял у мамы дымящуюся сигарету, затянулся, кашлянул, вернул ей сигарету.

– На острове курили? – спросила она.

– Да, но не такую гадость.

Мама улыбнулась:

– Гадость было твое любимое слово в детстве. Я так тебя от него и не отучила.

Она опять улыбалась.

– Когда будет Париж? – спросил Поль.

– Только утром. Поезд подолгу останавливается в каждом городке. Как во время войны.

– Опять всё из-за войны, – отметил Поль.

Мама стала серьезной.

– Поль, я должна всё сказать, пока мы не приехали в Париж.

Полю захотелось, чтобы поезд сошел с рельс, или что-нибудь подобное случилось, хотя он понимал, что этот разговор нужен, и надо его довести до конца в том виде, в каком мама хочет его довести. Она продолжала:

– Я любила Томаса. Вероятно, тогда в детстве ты об этом и догадывался. Это была действительно любовь. Это и сблизило меня с Марго. Она совсем не помнила своей матери, но хорошо помнила своего отца и обожала его. В этом мы друг друга и поняли. В комнате Марго висит портрет Томаса. Я нарисовала его сразу тогда, когда привезла Марго в Париж, по своим старым эскизам. Марго до сих пор хранит память об отце. А портрет вышел удачно. В той же манере, что я рисовала до войны. – Мама тоже всё время упоминает о войне. Война стала отсчетом времени у людей. – Ты увидишь этот портрет, – продолжала мама. – И ты услышишь, как мы с Марго говорим о Томасе. Ты должен стать ее братом. Ты готов к этому?

– Да.

– Поль, я во многом виновата. Бывают такие люди, которым всю жизнь везет, им не нужно ни за что расплачиваться. А я всегда знала, что за удачи надо чем-то платить. Горе и счастье сбалансированы. Я счастлива, что ты нашелся, что ты теперь есть. Но всякое счастье непрочно. – Теперь Поль взял ее за руку. Она сказала: – Я вижу. Ты стал сильным. Ты взрослый.

– Да, мама. Я ничего не боюсь. Я готов ко всему.

Он сказал это серьезно, а мама почему-то улыбнулась. За окном стало темнеть. Франция – северная страна, и зимой здесь рано темнеет. Когда они пришли обедать в вагон-ресторан, здесь кроме омлета можно было заказать рыбу и мясо. Поль забыл с детства устройство уборных в поездах. Теперь ему нравилось ходить в уборную вагона. Унитаз был конусом. Внизу была дырка, закрытая железной крышкой. Когда ногой нажимаешь педаль, в унитазе сливается вода, а крышка с металлическим стуком отхлопывается, и в дырку видны мелькающие под вагоном шпалы. При каждом посещении уборной Поль по многу раз нажимал педаль, чтобы посмотреть на мелькающие шпалы и услышать грохот вагонных колес. Вечером, когда было темно, шпал не было видно, зато грохот колес, исходящий из дырки, казался громче. Когда они вернулись в купэ, мама сказала:

– Поль, я, кажется, очень устала.

Поль достал с полки постельное белье, постелил простыни маме и себе. Она сняла туфли, легла, накрылась одеялом. Поль тоже вытянулся на своем диване, стал засыпать.

Мама хочет видеть внука, будущего короля Хатуту. «Па! У меня глаза тоже голубые!»

Проснулся он от того, что мама трясла его за плечи. За окном было светло, мелькали обшарпанные производственные строения.

– Поль, скоро Париж! – Поль принял сидячую позу. – Поль, сходи в уборную, пока мы не приехали.

В уборной Поль первым делом открыл кран и помочил холодной водой свой член, чтобы он опал и можно было поссать. А потом он еще несколько раз нажимал педаль унитаза, – посмотреть на мелькающие под вагоном шпалы. Когда он вернулся в купэ, мама с озорной улыбкой сказала:

– А я съела половину твоего шоколада.

Теперь она выглядела уже не такой усталой. Поль доел свой, купленный еще на пароходе, шоколад, а поезд вошел под дебаркадер Аустерлицкого вокзала. На перроне их встретил шофер. Мама представила его:

– Анри, наш шофер. Как у Бернарда Шоу в пьесе. Анри, это Поль, мой сын.

Поль не понял про Шоу. Надо потом выяснить. Анри был плотным мужчиной в плотно сидящем на нем пальто. Он понес мамин чемодан. А Поль сам нес свои два чемодана. Машина показалась Полю роскошной. Сидя на мягком кожаном сиденьи, он то и дело восклицал, узнавая знакомые места:

– Монпарнас! Вожирар! Смотри, Эйфелева башня! Как только немцы не перелили ее на пушки!

И он сам удивился, когда это сказал – будто с названиями знакомых мест возвращался непринужденный французский говор. Площадь Трокадеро, Елисейские поля. Поль обернулся посмотреть в заднее стекло на арку. Арка была на месте. Площадь Конкорд, улица Риволи, Лувр. Поль понимал, что Анри специально сделал обходной круг, чтобы представить ему Париж. А вот свой дом Поль не узнал. Очень уж похожи друг на друга все дома на Сан-Антуан, почти все в пять, шесть этажей. Однако, когда зашли в парадное, Поль узнал вестибюль и узорчатую решетку шахты лифта. Дверь их квартиры оказалась новой, из полированного дерева. В прихожей их встретила горничная.

– Модестин, – представила ее мама. – Это Поль, мой сын.

Улыбающаяся Модестин, женщина средних лет, приняла их плащи. Когда они вошли в гостиную, мама первая, за ней Поль, навстречу им вышла ничем не примечательная девушка, шатенка. Мама бросилась к ней. Они обнялись.

– Марго, это Поль, твой брат, – сказала мама.

Поль стоял на месте, не зная как себя вести. Наконец, он вежливо наклонил голову, как и положено при знакомстве. Марго молча протянула ему руку, слегка улыбнулась одними губами. Они пожали руки. У нее были светлокарие глаза. На ней было зеленое платье из плотной материи с подложными, как у всех женщин, плечами. И в ней не было ничего такого, что могло бы отличить ее от множества девушек, которых Поль видел на улицах Марселя и Парижа, мельком оглядывая их из окна машины.

– Нет, нет! – и мама помахала рукой в нервном возбуждении. – Сестры так не пожимают руки. Ну, поцелуйтесь же!

– Так сразу? – усмехнулась Марго. Голос ее также был ничем не примечателен. – Должна же я сперва оглядеть его. – И она неспеша обошла вокруг Поля, оглядывая его с головы до ног. – Ну что ж, ничего, – заключила она. – Можно подумать, что он и не уезжал из Парижа. Только загар выдает. Слишком экстравагантный загар.

Она положила руки ему на плечи, поднялась на носках, он пригнул голову, и они поцеловали друг друга в щеки. Поцелуй не дал никакого ощущения, будто он поцеловал пустое пространство. Мама схватила их за руки, возбужденно заговорила:

– Вы должны обязательно подружиться. Нет, я не то говорю. Дружба тут не причем. Братья и сестры должны любить друг друга. У вас, правда, нет такого опыта. У Поля не было братьев и сестер. У тебя, Марго, тоже. Но теперь вы брат и сестра. У вас должно быть много общего. У вас должны быть общие друзья, общие интересы. Мы же одна семья. Поль, мы тебе приготовили комнату. Это бывший кабинет твоего папы. Там есть туалетная комната с душем. Ты, наверное, захочешь ванную. Мы это устроим. Квартира большая, найдется место еще для одной ванной комнаты.

– Мне хватит и душа, – сказал Поль, и Марго почему-то улыбнулась.

– Кстати о душах, мне нужно в душ, – сказала мама. – Поль, тебе тоже. Марго, ты еще не завтракала?

– Нет.

– И ны не завтракали. Марго, пока мы принимаем душ, займись, пожалуйста, завтраком. Модестин тебе поможет.

Мама повела Поля в бывший папин кабинет. Эта комната была отделана заново. Кровать, стол, стулья, всё было новое, вероятно, куплено дня два назад. Мама вынула из шкафа новое белье, полотенце.

– Белье в одном экземпляре, – сказала она. – Я же не знала твоих размеров. Ты по телефону сказал, что ты высокий, так я и покупала. Думаю, всё это тебе подойдет.

Она распахнула перед ним дверь туалетной комнаты и ушла к себе. Поль принял душ. Новое белье подошло. Только рубашка была чуть узковата в плечах. А трусы были чуть широковаты, не держались на талии. Поль тщательно повязал галстук, причесался и еще долго разглядывал себя в зеркале.

– Слишком экстравагантный загар, – повторил он слова Марго.

Столовая не изменилась. Поль узнавал гарнитур столовой мебели, резные узоры на спинках стульев. Из кухни вышла Марго, неся блюдо с салатом, поставила блюдо на стол.

– Поль, мама сказала, чтобы я провела тебя по квартире, а то ты, может быть, забыл расположение комнат. – Они прошли по коридору, вошли в бывшую детскую комнату Поля. Здесь было всё новое. – Это твоя бывшая комната. Детская. Теперь это моя комната. Нет возражений? – И она посмотрела на Поля испытующим взглядом.

– Нет возражений, – повторил Поль, глядя на портрет, висящий против окна. Портрет Томаса. Если мама считалась чуть ли не единственной последовательницей Гогена, на портрете должны были быть лиловые, оранжевые и зеленые пятна. Но портрет был выдержан в коричневых тонах. Поль узнал Томаса. Ничем не примечательное мужское лицо. Коричневые, слегка запавшие глаза. Коричневые, зачесанные назад волосы. Одна прядь выбилась, висит сбоку лба. Распахнутый ворот рубашки-апаш. В руке сигарета. Марго сказала:

– Мой отец. Ты его знал?

– Да.

– Правда, похож?

– Правда.

– Я хорошо его помню. Только он приезжал в Дурбан всегда в костюме и галстуке. Я помню, как он возил меня в Нью-Йорк. Мне было семь лет, но я хорошо это помню. Мы были в Кони-Айленде. Ты помнишь английский?

– Плохо, – признался Поль.

– Тебе в университете надо взять курс английского. Мама сказала, что ты хочешь изучать ядерную физику. Это серьезно или трёп?

– Трёп, – опять признался Поль.

Они обошли все комнаты. Библиотека, большая гостиная, малая гостиная. Может быть в них было что-то переделано, но Поль уже не помнил, как было раньше. Марго постучала в мамину комнату. Мама открыла. Она была в кремовом платье с длинными широкими рукавами.

– Ты показала Полю квартиру? – спросила она.

– Да, провела экскурсию. Мне показалось, Поль недоволен, что я заняла его комнату.

– Поль, это правда?

– Трёп, – ответил Поль.

Марго рассмеялась. Тут он впервые увидел ее смех. Ровные белые зубы. Вспомнилось выражение: рекламная американская улыбка. Марго американка. За завтраком был серьезный разговор. Мама рассказывала Марго то, что слышала от Поля. На острове Хатуту остались жена и сын Поля.

– Я считаю, – сказала мама, – что Поль должен немедленно забрать их с острова.

– Вне всяких сомнений, – подтвердила Марго.

– А вот Поль сомневается. Дело в том, что на Хатуту есть король.

– Я читала об этом в газете, – сказала Марго. Мама продолжала:

– А жена Поля – дочь короля.

– Вот как? – и Марго с улыбкой посмотрела на Поля.

– Представляешь? – мама серьезно смотрела на Марго. – У короля нет сыновей. По их законам, если у короля нет сыновей, будущим королем становится его внук.

– Мама, значит тебе предстоит быть бабушкой короля? – сказала Марго.

Поль впервые услышал, как Марго назвала его маму мамой.

– Поль, как звать твоего сына? – спросила Марго.

– Тав-Чев.

– Тав-Чев, – повторила Марго. – Король Хатуту. Официальный титул. Звучит.

– Титул, – повторил серьезно Поль.

– В газетах об этом не писали, – сказала Марго.

– Об этом знают только несколько человек, – пояснила мама. – Так Полю сказал капитан корабля, на котором он приплыл. Поль, кто еще знает?

– Еще четыре человека, – ответил Поль. – Которые были в моторной лодке, на которой меня забрали с острова. Капитан договорился с ними, что они пока не будут никому говорить, что Тав-Чев мой сын.

– Вероятно, капитан имел в виду какие-то политические причины, – предположила Марго. – Король – титул. А Маркизы – протекторат французской республики, которая лишила головы Людовика Шестнадцатого. – Она посмотрела на Поля и решительно сказала: – Мама права. Ты должен забрать их с острова. При первой же возможности.

– Хатуту не может остаться без короля, – возразил Поль. – Тав-Чев хочет быть королем, когда вырастет. Если я привезу его в Париж, королем Франции он не станет.

Марго весело рассмеялась. Американский смех американской девушки с американской рекламы. Поль с детства помнил цветные американские рекламы. Французские рекламы тогда были только черно-белые. Мама тоже смеялась. Поль улыбался. Ему было легко в обществе этих двух женских особей. Одной девятнадцать лет, другой…

– Мама, сколько тебе лет?

– Сорок четыре.

– Имей в виду, – сказала Марго, – такие вопросы можно задавать только маме.

– Слушайся Марго, – заметила мама. – Она прослушала специальные лекции о хорошем тоне. Сразу после войны это было не модно. Теперь хороший тон опять входит в ходу.

– Я люблю хороший тон, – сказал Поль.

Марго, глядя на Поля, сказала:

– Я бы хотела посмотреть на Тав-Чева.

– Поль говорит, что он как все маори, только чуть светлее. И глаза светлые.

– Голубые? – спросила Марго.

– Это Тав-Чев думает, что они у него голубые, – пояснил Поль. – А на самом деле… – он оглядел стол, указал на лист увядающего зеленого салата: – вот такие.

– Серозеленые, – определила Марго. – Под краски Гогена. Мама любит такие цвета. Наверное, хорошее сочетание с коричневой кожей. Сколько лет Тав-Чеву?

– Десять, – ответил Поль. Мама тут же пояснила:

– На Маркизах женятся рано. Поль женился на принцессе острова в двенадцать лет. А ей было четырнадцать.

– Я знаю, – сказала Марго. – На Маркизах мальчики в самом нежном возрасте становятся отцами семейств. Так сказано у Мельвиля.

Поль знал, что Мельвиль – американский писатель. Цитаты из его романа были приведены в книге о Полинезии, которую ему давала мадам Туанасье. Мама сказала озабоченным тоном:

– Только не надо до поры до времени никому этого говорить. Может быть, капитан был и прав, что не следует пока рассказывать о родстве Поля с королем острова.

– Конечно прав, – согласилась Марго.

Сразу после кофе мама закурила. Марго тоже закурила свою тонкую сигарету. Глядя на Поля, она пододвинула ему свою пачку.

– Поль, на Хатуту курили?

– Да, но не такую гадость как у мамы.

– Закури мою сигарету. Они легче.

Поль закурил тонкую сигарету Марго.

– Действительно легче, – согласился Поль. – Но всё равно говно.

Марго рассмеялась.

– Поль! – воскликнула мама. – А вот за такие слова я тебя наказывала в детстве.

– Мама, – сказала с улыбкой Марго. – Это же любимое слово Наполеона Бонапарта.

– Наполеон никогда не принадлежал к приличным кругам общества.

– Однако он входил во все круги, – заметил Поль.

– Он входил туда силой, это еще не значит, что его там принимали. – Поль и Марго с улыбкой переглянулись. Мама сказала: – До сих пор я воспитывала только девочку. Теперь прибавился мальчик. А девушкам я бы вообще запретила курить. Это вызывает рак.

– Это необходимо для хорошего тона, – быстро сказала Марго.

– Как это? – не понял Поль.

– На лекции нам объясняли, – сказала Марго. – Вот пример. Если к даме приходит с визитом малознакомая дама и просит разрешения закурить, дама-хозяйка дает это разрешение, но прежде чем дама-гостья закурит, дама-хозяйка обязана закурить первой. Таково одно из условий хорошего тона.

И Марго сделала еще одну затяжку. Поль смотрел, как она красиво и непринужденно держит сигарету меж пальцев, это ей шло. Сам он всё же потушил в пепельнице свою сигарету, которая была, как он и сказал, говном. Марго продолжала:

– А мужчине курить не обязательно. По правилам хорошего тона он обязан терпеть курящую даму, даже если ему не нравится табачный дым.

После завтрака Марго ушла в университет. У нее был экзамен по биологии. Она изучала медицину. Поль с мамой спустились по дворовой лестнице без лифта в гараж и поехали на машине в полицию узнать порядок оформления паспорта. Все документы, выданные капитаном, пригодились. Из полиции их направили в мэрию. Здесь Поль переходил из кабинета в кабинет, расписывался кривыми буквами на бумагах, в маленькой комнате с очень высоким потолком его фотографировали в разных ракурсах. Маму тоже вызывали в какие-то кабинеты. Затем они поехали в морское министерство, где долго выясняли, когда в последний раз родители вывозили Поля из Сиднея, и каким рейсом, и даже заставили Поля вспомнить название сиднейского парохода. И здесь тоже нужно было подписывать какие-то бумаги. Когда они вернулись в Отель де Виль, в нижней приемной их встретил репортер с большим фотоаппаратом и тут же сфотографировал Поля вместе с мамой. Когда они выходили из Отель де Виля, к ним подскочили репортеры с камерами. Мама торопливо открыла дверь машины, села за руль. Один из репортеров спросил:

– Мсье Дожер, сколько жен у вас было на острове Хатуту?

– Несколько, – ответил Поль, садясь в машину. Это была их маленькая немецкая машина БМВ. Когда они ехали по Риволи, Поль спросил:

– Откуда репортеры узнали, что мы в мэрии?

– Из полиции, – ответила мама. – У них контакт с полицией. Ты правильно им ответил. Репортеров надо запутывать ответами.

Пообедав в маленьком ресторане одной из гостиниц, они снова поехали в полицию узнать о правилах получения водительских прав для Поля. Из окна машины Поль разглядывал прохожих. Мало кто из них был одет так, как положено в Париже, и как одет был Поль. В общем Париж был городом бедных людей, как вероятно, и все цивилизованные города. Увидев группу одетых в серые и коричневые лохмотья мужчин, Поль спросил:

– Кто это?

– Клошары, – коротко ответила мама.

Когда они приехали домой, Поль изъявил желание походить по Парижу. Пешком.

– Я устала, – сказала мама.

– Я буду ходить один.

– Это опасно. Ты еще не знаешь парижской жизни.

– Я помню Париж. Я все улицы узнаю по памяти.

– Ты и в детстве не знал всего Парижа.

– Вот теперь и узнаю.

Мама тревожно смотрела на Поля.

– Сходи лучше в кино, – наконец, сказала она.

– Схожу.

Мама достала из сумки деньги, протянула Полю. Он рассортировал купюры, сосчитал: тридцать франков.

– Мама, мы богатые? – спросил он.

– Относительно. К высшему свету не принадлежим. У нас есть твердые акции. У нас есть банковские вклады, во Франции и в одном швейцарском банке. Мы это вместе подсчитаем. Тебе это нужно знать. Тебе нужно открыть банковский счет на твое имя. Кстати, у Марго есть счет в американском банке. Она его пока не трогает.

Поль понял: они богаты. У себя в комнате он снял новый костюм и надел корабельный голубой пиджак и мятые корабельные брюки, потому что хотел выглядеть на улице как все. Плащ он надел тоже корабельный. Когда он вышел в гостиную, мама была уже в теплом стеганом халате и собиралась лечь на диван с книгой.

– Поль! Сейчас зима! Как ты одет?

– Чтобы как все.

Мама некоторое время смотрела на него, потом сомнительно покачала головой, сказала:

– Хорошо. Только купи свитер. Магазин напротив. – Она взяла сумку, достала деньги. – Купи самый толстый, самый теплый шерстяной свитер. – Поль взял деньги. Еще тридцать франков. В магазине напротив он сказал продавцу:

– Самый толстый, самый теплый шерстяной свитер.

Продавец окинул его взглядом, снял с полки свитер. Полю понравился свитер. Светлосерый, грубой вязки, лохматый.

– Сколько? – спросил он.

– Восемнадцать франков. – Поль расплатился и тут же в магазине снял плащ и пиджак, надел свитер. Пиджак теперь был тесным, плащ тоже. Стало жарко. Но когда он вышел на улицу, подул морозный ветер, и свитер оказался кстати. Захотелось бежать. Он снял плащ, свернул его и побежал легким шагом. Мешали прохожие. Он свернул на проезжую часть, побежал вдоль тротуара. Сзади то и дело раздавались гудки машин. Он побежал по другой стороне улицы, навстречу автомобильному движению, перебежал площадь Шатле, узнал ее и вспомнил название. За площадью он свернул направо, здесь не было автомобильного движения. Улица пошла в гору, и он с бега перешел на шаг. С морозным ветром стал доноситься запах прелых листьев. Поль вспомнил: это запах подгнивших овощей. Неподалеку был Центральный рынок «Чрево Парижа» со стеклянными дебаркадерами, напоминающими вокзал. Пройдя мимо фонтана Невинных, у которого Поль в детстве любил брызгаться, он увидел кинотеатр. Он не помнил этого кинотеатра. Низкий приземистый портал, окруженный мигающими лампочками, на афишах голые девушки. Поль понял, что это порнокино, о которых ему рассказывал Антуан. Он вошел, спросил в окошечко кассы:

– Сколько?

– Два франка.

На пароходе в киоске многие предметы тоже стоили два франка. Очевидно, это такое модное число. Купив билет, какие до войны выдавали в автобусах, Поль вошел в темный зал. Было душно и воняло. Освоившись с темнотой, Поль сел на свободный стул, уставился на экран. Фильм, очевидно, начался давно. Показывали лысоватого мужчину и женщину средних лет. Женщина кокетливо раздевалась перед мужчиной. Поль уже знал, как женщины затягивают свое тело в нелепые присобления из кружевных лямок и застежек. Но женщина снимала всё это с таким профессиональным кокетством, что это начало возбуждать. Мужчина на экране всем своим видом показывал, что тоже возбуждается. Однако когда он снял брюки, его морщинистый член уныло висел вниз. Тогда женщина, улегшись на бок, стала лизать его член, а потом взяла его в рот, стала делать головой кивающие движения. Это было смешно. Пришел другой мужчина, помоложе. Первый, лысоватый мужчина уже хотел драться, но они помирились, и второй мужчина стал тоже раздеваться. Поль огляделся по сторонам. В зале сидели только мужчины. Все они выглядели бедно. Молодой мужчина, сидящий через место от Поля, держал руку внизу живота и слегка тряс этой рукой. По центральному проходу между стульями медленно шла женщина, оглядывая сидящих мужчин. Один из них тихо заговорил с ней. Она остановилась, что-то сказала и пошла дальше. Когда она шла обратно, Поль встретился с ней взглядом, и она остановилась. У нее был острый нос, а губы и глаза были так густо накрашены, что казались в полумраке черными дырами. Поль тут же отвернулся. На экране шел уже половой акт. У молодого мужчины оказалось много родимых пятен на спине и животе, а у женшины на шее была бородавка, на животе было много складок, а груди были узкие и отвислые. И тем не менее это возбуждало. По проходу через зал пошла другая женщина. Когда Поль встретился с ней взглядом, она остановилась. Лицо ее показалось Полю красивым. Она наклонилась, тихо сказала:

– Мсье, не хотите ли в реальности испытать ваши чувства?

Поль уже слышал о подобных эпизодах из рассказов Антуана, о манере проституток заговаривать с мужчинами. Он так же тихо спросил:

– А сколько это будет стоить?

– У нас это не дорого. Не более двадцати франков.

Поль поднялся с места. Женщина пошла к выходу. Поль пошел за ней. Идя впереди, она то и дело с улыбкой оглядывалась на него. Они вышли на улицу. Рядом со входом в кинотеатр была совсем низкая дверь, куда и завела его женщина. Сразу за дверью была узкая лестница с неровными ступенями. Очевидно, это был очень старый дом. Они поднялись на третий этаж. Женщина отперла ключом дверь. Они вошли в маленькую комнату с высоким потолком и скругленными стенами, отчего комната походила на бочку. Узкое окно с мутными стеклами выходило на торцовую стену. В комнате была кровать без спинок, стол-тумбочка и два стула. У самой двери в нише был низкий унитаз. Женщина при дневном свете оказалась не очень молодой, уже за тридцать.

– Как тебя звать? – спросил Поль.

– Матиль, – ответила она с даланно широкой улыбкой. – А тебя?

– Антуан, – ответил Поль.

Она сделала озабоченное лицо:

– Туан, мальчик, за комнату надо платить отдельно. Хозяин требует плату за каждое посещение.

– Сколько за комнату? – спросил Поль.

– Десять франков, – сказала она небрежно и добавила: – Деньги вперед.

По ее выразительно играющим глазам было видно, что всё, что бы она ни сказала – обязательно вранье. Деньги у Поля были разложены по разным карманам. В левом кармане были тридцать франков, которые сегодня дала мама. В правом кармане были франки, оставшиеся с корабля. В нижнем кармане плаща была сдача с билета и с покупки свитера.

– Двадцать франков, – серьезно сказал Поль. – И десять за комнату. Это тридцать франков. Больше ни за что не нужно отдельно платить?

Матиль изобразила на лице смущение:

– Ну, если мсье так добр… У меня же на руках племяница. Девочка больна. Мсье, вероятно, понимает, что такое больные дети.

– Понимаю, – сказал Поль. – Но денег у меня больше нет. Вот только мелочь на метро, – и он хлопнул по карману плаща, в котором звякнула мелочь. Матиль ласково улыбнулась:

– Я ничего и не требую. Тридцать франков достаточно.

Поль вынул из левого кармана тридцать франков. Матиль, быстро перелистнула купюры большим пальцем, сняла пальто, повесила на крюк. В стену были вбиты железные крюки. Это было вместо платяного шкафа. Поль стал снимать плащ. Матиль подскочила к нему:

– Я помогу.

– Нет, не нужно. Разденься лучше сама.

Матиль кокетливыми движениями сняла платье, кружевное белье. Ниже атласного пояса виднелась полоса голого тела с темным треугольником волос. Вспомнилась белая полоса нежного тела с золотистым треугольником. У Мадлен бедра были шире, и эта полоса тела была шире. Поль сунул палец за атласный пояс, сказал:

– Это не надо снимать.

Он разделся, вешая одежду на железные крюки. После душного зала кинотеатра было приятно оказаться голым, как на Хатуту. Он вздохнул, потянулся, выбросив руки вверх. Матиль коснулась пальцем его торчавшего вверх члена, сказала: – О, как мальчик хочет! – и присела перед ним на корточки, но Поль тотчас отступил.

– Нет, я так не хочу, – и он сел на кровать.

– Понимаю, – сказала Матиль. – Мальчик давно не имел женщин. Мальчик хочет скорее облегчиться.

Говоря это, она ловко надевала ему презерватив. Половой акт был совсем коротким, но Матиль успела изобразить оргазм, театрально простонала и откинула в сторону руку. Поль хорошо видел, что это притворство, и это было противно. Полулежа, оперевшись на локоть, он смотрел, как она, больше не кокетничая и не стесняясь, села на унитаз. Послышался шум воды, и Поль понял, что это не унитаз, а бидэ с восходящим душем. Вытираясь маленьким полотенцем, Матиль спросила прозаичным тоном:

– Почему вы не одеваетесь, мсье?

– Ты же еще не кончила, – сказал он.

– Как не кончила? Ты же видел, как я кончала.

– Притворялась.

– Но ты же сам кончил.

– А я хочу еще.

Тут она уже другим сухим тоном сказала:

– За повторный раз нужно платить.

– Сколько?

– Немного, – сказала она уже смягченным тоном. – Только десять франков.

– Я заплачу.

Она тут же кокетливо улыбнулась:

– А мальчик Туан сказал, что у него больше нет денег. Значит мальчик мне врал? – и она с видом шаловливой девочки погрозила ему пальцем.

Разыгрывание девочки немолодой женщиной было противно, однако Матиль была всё же достаточно красивой, чтобы простить ей это кривлянье.

– Ну, врал, – с улыбкой согласился Поль. – Ты тоже всё время врешь.

Она присела на кровать рядом с ним, скосила глаза к переносице, сказала:

– Разве эти глаза могут лгать?

Это у нее получилось смешно, и Поль рассмеялся. Она тоже рассмеялась.

– А где это, мсье, вы так красиво загорели? – спросила она, проводя пальцем по его груди.

– В Испании, – ответил он лениво и потрогал ее атласный пояс, подмокший сбоку во время подмывания. – А теперь сними это, – сказал он.

И она сняла пояс вместе с чулками.

Надевая пиджак, он подал ей обещанные десять франков. Она без улыбки поблагодарила. Он спросил:

– А сколько ты обычно берешь с клиентов?

– Столько же.

– Врешь. Двадцать тебе на дают. И за комнату с других ты берешь меньше.

Поль благодушно улыбался, и она тоже в ответ улыбнулась.

– Ну и что? – сказала она. – У тебя хуй большой. Если бы у всех мужчин были такие хуи, я бы не могла принимать столько клиентов за день.

На обратном пути к дому Поль шел широким быстрым шагом. Смеркалось. Народу на улицах было много. Проходя мимо большого кинотеатра, Поль увидел очередь в кассу. Люди преимущественно стояли парами. Было несколько молодежных пар. Юноши держали своих девушек за руки, а то и просто обнимали их, не обращая внимания на окружающих. Каждая пара оберегала свою влюбленность от окружения. Каждый юноша держал свою девушку за руку, как свою собственность. На Хатуту такой парой были Пал-Пол и Соу-Най, единственной парой, потому что на них было табу. Здесь же табу было на каждой паре. А на Матиль и других проститутках было еще более жесткое табу. Деньги. Если клиент покупал Матиль на один час, она обязана была стать на этот час его собственностью, независимо от того, нравился он ей или нет. На всякий случай Поль прочел афишу кинофильма у широкого, ярко освещенного портала кинотеатра, запомнил название и фамилии актеров. На Сан-Антуан, у самого дома, Поль встретил их горничную Модестин, несшую корзину с овощами и фруктами. Она улыбнулась ему, он галантно взял у нее корзину, она сказала:

– С покупками я хожу через дворовую парадную, прямо в кухню, чтобы лишний раз не пачкать полы.

Это было кстати. Полю не хотелось показываться в гостиной в корабельной одежде. И хотелось принять душ. Пройдя через кухню в коридор, он услышал игру на фортепиано. Бесшумно подойдя к дверям гостиной, он увидел в приоткрытую дверь Марго за пианино. На цыпочках он прошел в свою комнату, принял душ, надел новый парижский костюм, причесался, посмотрел в зеркало. Лицо было прежним. Ничто в его внешности не выдавало знакомства с теневой стороной цивилизации. И все же он испытывал незнакомое чувство робости, когда вошел в гостиную. Марго поднялась от пианино, улыбнулась американской улыбкой, сказала:

– Оказывается, ты дома.

– Я гулял, – сказал Поль и, почему-то смутившись, добавил: – По Парижу.

– Мама сказала, что ты пошел в кино.

– Я был в кино, – быстро ответил Поль.

– И что за лента была?

– «Эта удивительная жизнь». Американский фильм. В главной роли Джеймс Стюарт, – проговорил Поль заученные по афише слова.

Со стороны передней вошла мама с пакетом.

– Я прошлась по магазинам, – сказала она, подавая Полю пакет. – Это кое-что из белья. Завтра, если ты получишь в полиции паспорт, тебе нужно будет пойти в ректорат оформить поступление в университет. Марго пойдет с тобой. Она тебе уже говорила?

– Нет еще, – ответила за него Марго.

– Марго еще говорит, что твой костюм не годится для университета.

– Я просто сказала, что официальный костюм – не студенческая одежда. – поправила ее Марго.

– Да, – согласилась мама. – Молодежная мода никогда не совпадает с официальной. Поль, ты купил свитер?

– Да.

– Покажи.

Поль сходил в свою комнату, принес свитер.

– Примерь, – сказала мама.

Поль почему-то постеснялся снимать перед ними пиджак. Он опять ушел в свою комнату, снял пиджак, надел свитер, вернулся. Марго потрогала свитер, обошла вокруг Поля, сказала:

– Подойдет. Надо еще один купить, потоньше. В аудиториях бывает жарко. Ему идут свитера. И ботинки надо другие.

– Да, – согласилась мама. – На улице сейчас пошел снег.

Марго сказала:

– Сейчас вообще носят ботинки на толстой подошве.

Глава 12. Ночное кафе. А правда, Адриена красивая? Оскар

За обедом мама стала рассказывать Марго о том, что уже слышала от Поля, о его табу.

– Представляешь? Его били до крови, если он изменял жене, били прутами.

– Какими прутами? – деловито поинтересовалась Марго.

– Это вроде ивы, только крепче, – быстро ответил Поль. Ему хотелось быстрее ответить на вопросы, чтобы этот разговор быстрее кончился. Но разговор не кончался.

– А кто тебя бил? – спросила Марго. – Назначали специальных исполнителей?

Поль мог бы ответить утвердительно, но почему-то теперь он не мог врать. И он ответил:

– Они не имели права меня бить, потому что я отец будущего короля. Меня била Соу-Най, моя жена.

– Соу-Най, – повторила Марго. – И ты не сопротивлялся?

– Меня связывали. Несколько мужчин. Привязывали к таким бревнам. Лелеп называется.

– И это на глазах всех жителей острова? – спросила Марго.

– Нет. Только жители Большой деревни. Им это было интересно. Как большой праздник.

Марго сказала:

– Прямо как на Гревской площади во времена Робеспьера.

У мамы болезненно исказилось лицо. А Марго, с улыбкой глядя на маму, сказала:

– А мне это нравится. Я бы сама хотела на это посмотреть.

– Вот они и смотрели, – мрачно сказал Поль. – И тоже смеялись.

Мама сказала:

– Последний раз это было двенадцать дней назад. Поль мне уже показывал рубцы на спине.

– А ну, покажи еще! – весело попросила Марго.

Поль мрачно продолжал доедать свой обед. А Марго пребывала в веселом настроении, продолжая обсуждать с мамой обычаи Маркизов. Когда Модестин подала чай с бисквитами, мама сказала:

– Марго, не думай, что жизнь на острове была для него романтикой. Ему приходилось переживать и трагедии. – Марго посерьезнела, глядя на маму. После паузы мама сказала: – Он мне рассказывал. У него была пятилетняя дочь. Коли-Тай. Ее съели акулы.

Марго выпрямилась на своем стуле, уставилась на Поля широко открытыми глазами. Мама стала излагать своими словами рассказ Поля о гибели Коли-Тай. Потом они все трое долго молчали.

– Как всё это ужасно, – сказала Марго. – Вот тебе и экзотика.

Полю захотелось исчерпать до конца все страшные воспоминания, чтобы уже не возвращаться к ним. Он сказал:

– У меня был еще один сын. Он умер, когда ему не было еще года.

– Отчего он умер? – упавшим голосом спросила Марго.

– Не знаю. Он был очень слабый. Он родился прежде времени. Это было в то время, когда Коли-Тай съели акулы, и Соу-Най родила раньше срока.

Воцарилось молчание. У мамы по лицу текли слезы, и она не вытирала лица. Дрожащим голосом она сказала:

– Это наказание. Это из-за меня. Всего этого могло не быть.

Марго вскочила с места, обняла сзади маму, прижалась щекой к ее щеке.

– Мама, не надо о гармонии, о балансе. Ты лучше всех на свете. Нам надо жить.

Ее голос тоже дрожал. Поль сжал зубы, чувствуя как подступают слезы. Мама стала вытирать лицо салфеткой. Она сказала:

– Марго, у тебя завтра опять экзамен.

– Это несерьезно, – быстро проговорила Марго. – С микроскопом. Определение живых клеток. Дополнение к сегодняшнему экзамену. – Она прошлась по столовой вокруг стола.

– Я хочу прогуляться.

– На улице уже темно, – заметила мама.

– Пойдем вместе.

– Нет, я не в состоянии гулять. Может быть, Поль пойдет с тобой?

Поль вскочил с места:

– Да, конечно.

Марго вздохнула.

– А всё же удобно иметь брата.

Она поцеловала маму, пошла в переднюю. Поль пошел за ней. Марго сняла с вешалки меховое манто. Мама, пришедшая в переднюю, сказала:

– Поль, подай Марго манто.

Поль хотел взять у Марго манто, но она не дала.

– Ты же не мой мальчик, а брат. Оденься сам. – Надевая перчатки, она говорила: – У моей подруги есть брат. Как-то при мне она попросила его подать ей пальто, а он сказал: – Не принцесса. Сама наденешь. – Такие у них отношения. Простые. И я завидовала ей. Я всем завидовала, у кого есть братья или сестры. А теперь у меня есть брат.

Она притянула к себе голову Поля, поцеловала в щеку.

– А куда ты его поведешь? – поинтересовалась мама.

– Как куда? – небрежно сказала Марго. – В места общего пользования, куда водят туристов. Нотр-Дам, Сена.

Марго не стала вызывать лифт, и они спустились по лестнице пешком. В вестибюле она вынула из сумки деньги, подала Полю.

– Если куда зайдем, будешь расплачиваться. Даме неприлично расплачиваться за кавалера. Ведь никто же не знает, что ты мой брат.

– Мне надо было взять деньги у мамы, – сказал Поль.

– Не надо, – возразила Марго. – А то она могла бы подумать, что мы пойдем в ночное кафе, от которых она в ужасе. А мы на самом деле туда пойдем.

Когда они вышли на улицу, Марго тут же побежала к останавливающемуся автобусу. Поль побежал за ней.

– У тебя есть мелочь? – спросила она, входя в автобус.

Поль вынул из кармана сдачу после кино. Марго отсчитала на его ладони мелочь, уплатила за билеты. В автобусе были свободные сиденья, но Марго сказала:

– Нам всего три остановки, – и остановилась у выходной двери. Они вышли, как она и обещала маме, у Нотр-Дама. Марго просунула руку под локоть Поля, и он тотчас согнул руку, давая ей на нее опереться.

– Как хорошо иметь брата, – сказала она с довольной улыбкой и тут же настороженно спросила: – Ты не возражаешь, что я так тебя адаптировала?

– Нисколько. Даже очень приятно, – ответил он, невольно расплываясь в улыбке. Ему действительно было приятно идти вот так под руку с Марго. Они остановились перед центральным порталом. На площади было много народу. Это были туристы, глазеющие на собор при ночном освещении.

– Это наш собор, – сказала Марго. – Мы ходим сюда с мамой на торжественные службы. – Поль знал, что почти все американцы протестанты.

– Ты католичка? – спросил он.

– Да. Предки моей матери были из Ирландии. А мой папа был протестант. Но он не был религиозен.

– Я помню, мои родители тоже были не религиозны.

– Я знаю. А теперь мама религиозна. – Марго испытующе посмотрела на Поля: – Как ты это воспринимаешь?

Поль помрачнел. Смерть Томаса. А через несколько дней сообщение о гибели мужа и сына. Слишком большое потрясение для такой женщины как мама. Человек сильный. Все может пережить. Поль, наконец, ответил:

– Я понимаю. Так должно было быть.

– Я так и знала, что ты все поймешь. А на Хатуту, была религия?

– Нет. Что-то вроде суеверий.

– Зайдем, – сказала она, и они вошли в собор.

Поль снял шляпу механическим, непроизвольным движением. Хотя здесь тоже было много глазеющих туристов, интерьер готического собора в тусклом освещении, приглушенный говор людей на фоне торжественной тишины произвели на Поля должное впечатление. При входе Марго опустила пальцы в каменную чашу, машинальным, почти небрежным жестом перекрестилась. Поль повторил все это за ней. Марго купила свечу. Свечи были разной величины. И цены были разные. Поль взял, как и Марго, свечу средней величины. Цена была написана: один франк. Поль сунул франк в медную прорезь. Марго повела его вперед, в правый придел. Здесь туристов не было, только несколько молящихся. Церковный служка серебряной палочкой очищал подсвечники от огарков. Горящих свечей было много, особенно у статуи Мадонны. Марго поставила зажженную свечу Мадонне. Поль тоже поставил свою свечу в освобожденный служкой подсвечник. Марго тихо сказала:

– Мама уже поставила сегодня свечу за твое возвращение.

При выходе из собора они опять перекрестились. Поль надел шляпу. Здесь, на площади, был опять шумный Париж. Они стали обходить собор. Узкая улица. Справа мрачные, черные в темноте, контрфорсы готического собора. Слева сплошные маленькие кафе, ярко освещенные, заполненные народом.

– Это ночные кафе, куда мы идем? – спросил Поль.

– Это неопытные туристы думают, что это ночные кафе, – небрежно сказала Марго. – Ночные кафе в Латинском квартале, или на Монмартре.

Они дошли до конца собора. По левую сторону кафе кончились. Это была плохо освещенная часть города. Поль не помнил этого места. В детстве он, вероятно, здесь бывал, только уже забыл. Откуда-то завоняло. Это было похоже на вонь от сточной канавы в Хатуту.

– Это мужская уборная, – весело сказала Марго, указывая на крохотное строение, скрытое соборной оградой. – Тебе не нужно в уборную?

– Нет.

– Жаль.

– Почему жаль? – непроизвольно улыбаясь спросил Поль.

– Я бы хотела, чтобы ты туда сходил, а потом рассказал, что там внутри.

Поль рассмеялся.

– Я и так могу сходить и все тебе рассказать.

– Мне с детства очень хотелось посмотреть, что там внутри. А знаешь, – и она ухватила его за локоть: – Сейчас уже ночь, там, наверное, никого нет. Ты сходи туда, посмотри, и если никого нет, позови меня. Я только посмотрю как там, и мы сразу выйдем.

Полю показалось это забавным. Он зашел за калитку в соборной ограде, спустился по темной узкой каменной лестнице в крохотную уборную, освещенную тусклой лампочкой. Уборная была предназначена только для ссанья. Дырок для сранья в бетонном полу не было. По правой стене были две железные ржавые перегородки. Ссать было положено в узкий бетонный желоб, стоя между этими перегородками. Однако все стены здесь, как и бетонный пол, были обоссаны. Резкая вонь обжигала носоглотку. Поль тотчас поднялся наверх, на воздух. Марго поджидала его в калитке.

– Никого нет, – сказал Поль. – Только тебе туда нельзя. Очень воняет.

– Это ничего, – сказала Марго. – Ты же был там и не умер.

И она стала спускаться по узкой лесенке. Поль последовал за ней. Спустившись в уборную, Марго внимательно огляделась, и они быстро поднялись наверх. На улице Марго весело сказала:

– Наконец, исполнилась мечта моего детства! – И со смехом пояснила: – Это было интересно. Мужчины все же крепкий народ. Не зря же они солдаты. Женщины скорее бы умерли, чем потерпели такую уборную. А мужчинам безразлично. – Она весело смотрела на Поля. – Спасибо. Ты показал мне то, чего я еще не видела. Теперь я покажу тебе то, чего ты не видел.

Они дошли до Марше Неф, перешли Сену по короткому мосту. От улицы Сен-Жак отходили узкие запутанные улочки, такие узкие, что не могла бы проехать даже маленькая машина. И повсюду были освещенные разноцветными лампочками кафе.

– Осядем здесь, – сказала Марго. – А то в Латинском квартале много скучных туристов. – Она остановилась у одного из кафе. – Имей ввиду: в кафе и ресторан кавалер входит первым, как бы расчищая своей даме дорогу. Валяй, расчищай.

Поль вошел в низкую стеклянную дверь, за которой следовали несколько ступеней вниз. Они спустились в полуподвальное помещение с низким потолком. Это было довольно обширное помещение со множеством столиков, за которыми сидели посетители. Над столиками висели лампочки в оранжевых абажурах, так что все помещение было в оранжевом полумраке. В дальнем углу была маленькая эстрада, на которой сидели несколько музыкантов, аккомпанирующих певице с глубоким декольте и низким голосом. Поль огляделся, ища глазами свободный столик. Боковым зрением он увидел, как Марго, остановившаяся чуть позади него, кому-то махнула рукой. В ответ ей помахал седой мужчина от углового столика. Он был с блондинкой в меховой пелерине. Марго тихо сказала:

– Это родители моей подруги. Придется к ним подойти.

И она направилась к их столику. Поль последовал за ней.

– Мы уже уходим. Можете занять наш столик, – сказал седой мужчина, когда они подошли. И он приставил к столику свободный стул, старинный, с двумя шишками над высокой спинкой.

– Добрый вечер, – сказала Марго, снимая манто и перебрасывая его через спинку стула. – Здесь удобные стулья, можно вешать на них тряпки. – Она бесцеремонным жестом сняла с Поля шляпу, повесила на шишку стула. – Познакомьтесь. Поль. Мой брат. Мадам и мсье Лессар. Родители моей подруги Адриены. Ты с ней скоро познакомишься. – Поль наклонил голову. Мсье Лессар протянул руку.

– Приятно познакомиться.

Они пожали руки. Мадам Лессар, сияя улыбкой, сказала:

– Мы уже читали о вас в газетах.

– Минуш, не сочиняй, – поправил ее мсье Лессар. – Ты не читаешь газет. О Поле ты слышала от Адриены. – Мадам Лессар, нисколько не смущенная замечанием мужа, все так же сияя улыбкой, сказала:

– Мсье, вам удивительно идет южный загар. Вам каждое лето следует проводить в Полинезии.

Они поднялись от столика, попрощались, ушли. Глубоко декольтированная официантка в очень коротком, почти как набедренная повязка, платье очистила стол и тут же стала принимать заказ. Они заказали креветки, ликер, шоколад со взбитыми сливками. Поль осматривался по сторонам. Рядом за двумя составленными столиками сидела веселая компания молодых людей. Один из них обнимал за плечи девушку, а та с увлечением слушала рассказ другого мужчины. Очевидно, это была какая-то веселая история, потому что вся компания вдруг расхохоталась. Марго небрежно заметила:

– Этот анекдот я слышала еще в последнем классе школы. А для них это ново. Никакой информационной интеграции. – Певица на эстраде зкончила свою песню. Кое-кто поаплодировал. Марго снова отметила: – Теперь все эстрадные певицы поют хриплым баритоном: Эдит Пиаф, Марлен Дитрих. Первой начала Зара Леандр. Еще при Гитлере.

Поль спросил:

– Это красиво, когда женщина поет баритоном?

– Это модно. Тебе надо сходить на концерт Эдит Пиаф. – Официантка принесла заказ, стала составлять с подноса тарелки, рюмки. Марго продолжала: – Тебе это нужно. Я дам тебе прослушать ее пластинку. Эстрада теперь играет большую роль в парижской жизни.

Официантка ушла с подносом. Поль невольно проводил ее взглядом: не видны ли голые бедра из-под ее короткого платья. Не видны. Вероятно, чулки доходили до самого паха. Марго перехватила его взгляд, отметила, как бы соглашаясь с ним:

– Красивые ножки. Полные.

Это почему-то смутило Поля. Пожалуй, впервые в жизни его смутили слова девушки. Следовало в ответ сказать комплимент вроде «у тебя ножки красивее». Но Поль просто не знал, какие ноги у Марго, хотя платье у нее было, как и у всех девушек, до колен. Она настолько поглощала его внимание, что ему не приходило в голову оценить ее внешность. А Марго тем же тоном продолжала:

– А серьезная музыка после войны стала, наоборот, менее популярна. Сейчас в моде домоцартовская музыка. По моему это признак деградации. Ты на острове ел креветки?

– Ел.

– Как ты их там добывал?

– В основном там этим занимались дети. – Поль украдкой следил, как Марго ест, как держит вилку, стараясь во всем ей подражать.

– Налей мне ликеру, – сказала она. Когда он наливал в рюмки ликер, она заметила: – Ты должен был сделать это сразу после ухода официантки. Тебя не раздражает, что я тебя учу?

– Нет, наоборот, – тотчас заверил Поль. – Мне это нужно. – Марго широко улыбнулась:

– А мне нравится такая роль – учить брата, как жить в Париже. Когда ты впервые попробовал ликер?

– На корабле.

– А другие напитки ты пробовал?

– Да. Красное вино, белое, коньяк. Они невкусные. – Марго смотрела на него с улыбкой.

– К сожалению, я не могу привить тебе вкуса к алкоголю. В отношении вин я такая же неопытная дура, как ты.

Музыканты заиграл фокстрот. На открытое пространство перед эстрадой вышло несколько танцующих пар. Некоторые танцевали прижимаясь друг к другу, почти не сходя с места. Поль обратил внимание на одну такую пару. Это были юноша с длинными, зачесанными назад волосами и худая девушка с очень хитрым лицом. В танце он крепко держал ее одной рукой за талию, другой за плечо, а девушка обняла его обеими руками за шею. Слева от Поля за столиком сидели две красивые дамы. Он уже давно обратил на них внимание. Обе они резко отличались от остальных посетителей своим безукоризненно элегантным видом, и Поль решил, что это две аристократки из высшего света, зашедшие в ночное кафе из чисто женского любопытства. К ним подошел элегантный, лет около сорока, мужчина, пригласил одну из них на танец. Она улыбнулась и после некоторой паузы поднялась с места. Они ушли на танцевальную площадку. Другая дама с насмешливым выражением лица достала из сумки сигареты, закурила. Тут она встретилась взглядом с Полем и улыбнулась. У нее была красивая улыбка. Марго, вроде бы, и не смотревшая в ее сторону, но все подмечавшая, сказала пониженным голосом:

– Это дорогая проститутка. У тебя с собой нет столько денег.

И Поль опять смутился.

– А я и не собирался… – и он не знал, как дальше закончить фразу.

– Еще бы ты и собирался, – сказала она насмешливо. – И это при своей сестре, которую ты завел в ночное кафе. Что бы сказала мама, если бы узнала, куда ты меня водишь, и что здесь вокруг происходит!

И она рассмеялась. Поль улыбался. Ему нравилось, как она шутит. Горячий шоколад со взбитыми сливками в широких чашках, который принесла официантка, оказался потрясающе вкусным, гораздо вкусней, чем дома и на корабле. После второй рюмки ликера Поль почувствовал себя настолько смелым, что спросил:

– А что значит дорогая? Больше двадцати франков?

Марго пожала плечами:

– Раза в три или в четыре. А может и в пять раз. В зависимости от того, как она определит твою практичность.

Что-то такое было в ее тоне, что заставило Поля переменить тему разговора.

– А что ты сегодня играла на пианино?

– Гайдна.

– Это домоцартовская музыка?

– По степени старинности он считается наряду с Моцартом.

Она достала из сумки сигареты, закурила. Музыканты заиграли танго. К Полю подошел молодой, лет на пять старше Поля, мужчина в официальном парижском костюме, наклонив голову тихо сказал:

– Мсье, разрешите пригласить вашу даму на тур танго.

– Нет, – возразил Поль. – Я сам буду с ней танцевать.

Мужчина извинился, отошел. Марго серьезно спросила:

– А ты танцуешь танго?

– Да. На корабле научился.

– Я смотрю, на корабле ты освоил современный Париж, еще не видя его.

Послышались возбужденные пьяные голоса. Мужчины за дальними столиками громко спорили. Двое из них вскочили на ноги. Один из них – мужчина лет тридцати, другой – длинноволосый юноша, которого Поль заметил танцующим с худой девушкой. Спор был явно не из-за худой девушки, а из-за блондинки, сидевшей между мужчинами. Юноша вплотную приблизился к мужчине, а тот схватил юношу за горло. Юноша ударил мужчину кулаком. – Раздался женский визг: – Эдуард! – Мужчина был шире и явно сильней юноши, но юноша, вероятно, хорошо знал приемы бокса. Это было интересно. Поль сделал движение подняться, чтобы вмешаться в драку, но Марго спокойным голосом предупредила:

– Не вмешивайся. У тебя еще нет паспорта.

И Поль сразу понял: без паспорта, документа, подтверждающего гражданство цивилизованной страны, все табу. И поступление в университет, и право иметь деньги в банке, и драка – все табу. К дерущимся подошел широкоплечий лысоватый мужчина, профессиональным движением выкрутил назад руки юноше. Полю стало ясно, что это служащий кафе, предназначенный для таких случаев. Блондинка, из-за которой началась драка, по-прежнему сидела с надменным видом. Марго, тоже заинтересованная инцидентом, сказала:

– Поль, пока там торчит вышибала, пригласи эту блондинку на танго. Это разрядит обстановку.

Поль тут же поднялся, пошел к скандалящей группе. Оглянувшись на ходу, он увидел, что Марго заинтересованно следит за ним. В кафе стало тесно. Свободных столиков уже не было. Лавируя между сидящими людьми, Поль подошел к блондинке, наклонил голову. Она смерила его надменным взглядом.

– Мадемуазель, разрешите пригласить вас на тур танго.

Не меняя надменного выражения лица, блондинка встала, и они прошли на танцевальную площадку. Здесь было тесно, и танцевать можно было только короткими шагами. Поль уже с прощального вечера на корабле знал счет шагов танго: раз, два, три, пауза, раз, пауза, два, пауза. Блондинка прижалась к нему, и это оправдывалось теснотой. То и дело их задевали другие танцующие пары. Она сказала:

– Меня зовут Лизетт. Ваше имя, мсье?

– Антуан, – не задумываясь ответил Поль и добавил: – Приятно познакомиться.

– Тур танго это еще не повод для знакомства. Впрочем, поскольку мы знаем имена… Туан, где вы так загорели?

– В Испании.

Она продолжала прижиматься к нему, и Поль почувствовал, как его член начал твердеть. Но теперь это было табу, поскольку там, за столиком сидела Марго. Яркие лампы, освещавшие эстраду, мешали разглядеть ее, сидевшую в оранжевом полумраке. Но Марго могла наблюдать за ним из этого полумрака. Поль нечаянно наступил на ногу партнерши.

– Пршу прощения, Лизетт.

– Я вижу, вы еще неопытный танцор. Но я прощаю вас, Таун, – сказала она с улыбкой.

Иногда, делая плавный шаг, она заводила ногу между его ног. У нее было мягкое бедро, и его член продолжал твердеть. Лизетт это почувствовала, прижалась к нему животом.

– Здесь очень тесно, – сказала она. – Я предпочитаю кафе на Сен-Мишель. Там просторнее.

Поль повторил фразу Марго:

– Там много скучных туристов.

– Понимаю, – с улыбкой сказала Лизетт. – Вы не хотите оставить свою студентку.

– Почему вы думаете, что она студентка?

– Это сразу видно. Сорбонна. Или вы этого не знали?

– Знал. Она моя сестра.

– Так вот почему вы с ней не танцуете! Это меняет положение вещей. Ее действительно нельзя здесь оставлять одну.

Она продолжала улыбаться, его член продолжал через брюки упираться в ее живот. Танго закончилось. Поль одернул свитер, так чтобы он закрыл оттопырившиеся спереди брюки, и проводил Лизетт до ее столика. Конфликт между мужчиной и юношей был, очевидно, улажен. Поль вернулся на свое место. На эстраду опять вышла певица. Теперь она была в длинном бисерном платье с разрезом почти до пояса. Она запела под аккомпанимент аккордеона и ударника. Марго сказала:

– Это песня из репертуара Эдит Пиаф. Эдит может подать на нее в суд за нарушение прав на исполнение.

Поль сказал:

– Еще одно табу.

Марго деловито отметила:

– Хорошее слово. Емкое. Культура Полинезии имеет свои преимущества. – Она помахала рукой официантке, спросила ее: – У вас есть мороженое?

– Есть.

– Мне лимонного. А тебе? – обратилась она к Полю.

– Мне тоже.

– А ему, – она обратилась к официантке: – Вишневого. – Когда официантка ушла, Марго сказала: – Врет. У них нет мороженого. Она пошлет пацана в соседнее кафе за мороженым.

Поль налил в рюмки ликер. Марго мало пила и ела. Под действием ликера Поль стал красноречив. Не задумываясь о правильных оборотах речи, он рассказывал об охоте на коз и морских свиней и тут же выложил теорию Роже о диких козах. Коз на острова Океании завезли в девятнадцатом веке в дополнение к свиноводству. На Таити и Нуку-Хива они сразу перевелись. А вот на Хатуту они сохранились, вероятно, оберегаемые табу на пузатых коз и козлят. Марго слушала с интересом, и он с оживлением рассказывал ей о состязаниях на бревне, о Тибу-Тове, о художнике Туа-По. Когда они ели мороженое, – она попробовала его вишнегого, а он ее лимонного, – драчливая компания направилась к выходу. Лизетт, проходя мимо их столика, сказала:

– Доброй ночи, Туан, – и улыбнулась Марго.

– Это как же она тебя назвала? – с улыбкой спросила Марго.

– Я сказал ей, что меня зовут Антуан.

– Какой хитрый! – рассмеялась Марго. – Не смотри, что с Маркизов!

Музыканты опять заиграли танго. Освободившиеся столики драчливой компании тут же заняла другая компания, явно хулиганского вида. Две дорогие проститутки ушли с обретенными кавалерами. Их место заняла странно одетая пара.

– Пара явно богемного вида, – определила Марго и тут же пояснила, что такое богема. – Поль, пошли танцевать танго, а то меня опять кто-нибудь пригласит, а ты будешь хамить и доведешь до драки.

Они вышли на танцевальную площадку. Танцующих теперь было меньше. Марго положила руку на его плечо. Он повел ее в ритме танго, лавируя между танцующими парами. Она легко танцевала и, даже когда он сбивался с ритма, не теряла легкости шагов. Держа осторожно руку на ее лопатке, он интуитивно чувствовал, что у нее тонкая талия и стройные ноги, хотя не видел их. Танго скоро кончилось, и сразу ударила барабанная дробь. Музыканты стали играть что-то громкое и ритмичное. Некоторые танцующие ухватили друг друга за предплечья, стали делать подпрыгивающие движения то на одной, то на другой ноге.

– Буги-вуги! – весело сказала Марго и положила руки на плечи Поля. Он ухватил ее за плечи и, подражая окружающим, стал танцевать с ней какой-то дикий танец, о котором до сих пор не имел понятия. Два подпрыгиваня на одной ноге, а потом на другой, причем основной ритм проделывала та нога, которая была поднята вверх. У некоторых женщин это получалось тяжело и неуклюже, у Марго эти движения были легкими, порхающими. Вероятно, это был модный танец, потому что площадка сразу тесно заполнилась танцующими. Некоторые пары танцевали между столиками. Когда после танца они сели на свои места, Марго стала возбужденно объяснять:

– Буги-вуги – новый американский танец. После войны в моду вошло все американское. Этим летом я была в Америке. Там понятия не имеют, что такое буги-вуги. Так что в Париже модно все американское, даже такое, о чем сами американцы не имеют представления.

Щеки Марго зарумянились, как у разыгравшихся детей. И еще такой румянец был у девушек с цветных американских реклам. Контигент в кафе изменился. Многие посетители имели явно хулиганский вид. Широкоплечий вышибала теперь уже постоянно дежурил у двери. При выходе из кафе перед Марго остановился молодой мужчина с запавшими щеками, загородив ей выход и глядя ей в лицо.

– Мадемуазель, – проговорил он тихим пьяным голосом.

Но Поль тут же встал перед ним вплотную. Ему очень захотелось драться, и он уже ухватил рукой ворот мужчины вместе с узлом галстука. Но Марго тут же сзади обняла его за плечи и вытолкала на улицу. Когда они шли через мост, Поль вскочил на парапет, пошел по нему балансируя. С одной стороны далеко внизу была черная Сена, с другой стороны тревожное лицо Марго. Она шла рядом с парапетом, готовая ухватить Поля за край плаща. Он спрыгнул на мостовую. Марго ухватила его за локоть, сказала озабоченно:

– Королевство Хатуту.

На улицах народу уже не было, хотя в многочисленных кафе на Сите сидели еще люди. Это был ночной Париж, которого Поль еще никогда не видел. На улице Арколь Марго, увидев свободное такси, выбежала на середину мостовой, и они приехали домой на такси. В передней их встретила мама.

– Где вы так долго были?

– В ночном кафе! – с вызовом сказала Марго. – Там были хулиганы, проститутки и драки. Мы танцевали буги-вуги. Убийственный кайф, – и пониженным тоном пояснила: – Ему это было нужно.

Мама понимающе кивнула, поцеловала Марго, потом поцеловала Поля.

Утром проснулся Поль оттого, что очень хотелось ссать. Он выскочил из-под теплого одеяла и встал под холодный душ, чтобы опал как всегда стоящий по утрам член и можно было поссать. Надев чистое белье, он тщательно побрился и еще долго рассматривал себя в зеркале. Потом он надел рубашку, аккуратно повязал галстук, надел парижский костюм и снова оглядел себя в зеркале. Красиво. Но тут он вспомнил слова Марго о том, что свитера ему идут. Он тут же снял пиджак и галстук, надел мохнатый свитер. Вчера в кафе несколько молодых мужчин были, как и он, в свитерах. Значит, это было модно у молодежи. В столовой Модестин расставляла на столе чашки. Поль прошел в гостиную, машинально присел к пианино, заиграл «Норвежский танец» Грига. Вошла мама. Глаза ее сияли восторгом.

– Поль! Ты не забыл «Норвежский танец»! – Она обняла его сзади, поцеловала. – А ведь как ты сопротивлялся в детстве урокам музыки!

– Я его заново выучил на корабле, – объяснил Поль.

Появившаяся в дверях Марго сказала:

– Я вижу, ты уже всему научился на корабле. Может быть, тебе и не надо поступать в университет?

На завтрак был только кофе с круассонами. Так завтракают в Париже. Когда все съели по своему круассону, Поль попросил Модестин еще два круассона и сам долил себе кофе из кофейника. Мама с улыбкой смотрела на Поля. Марго пояснила ее улыбку:

– Мальчик вырос, теперь он мужчина, ему надо больше кушать.

Марго нужно было в университет к десяти часам. Они договорились, что она встретит его в три часа у входа в старое здание Сорбонны, где был деканат факультета. Сразу после завтрака Поль отправился с мамой в полицию получать паспорт, а Марго осталась просмотреть свои конспекты перед экзаменом. После полиции они зашли в банк, почти напротив их дома, где мама открыла на имя Поля его собственный счет. Пять тысяч франков. Поль в своей комнате положил паспорт и банковскую книжку в письменный стол, предварительно их рассмотрев. Фотография на паспорте показалась ему красивой, хотя на черно-белой фотографии не виден был цвет глаз, и они казались почти белыми на фоне загорелого лица. Поль сказал маме, что хочет прогуляться, и вышел в переднюю.

– Без плаща? – спросила мама.

– Я хочу пробежаться.

Мама с сомнением покачала головой, но ничего не сказала. Выбежав из парадной, Поль побежал к площади Бастилии. Холодный ветер дул в лицо. Пешеходы недоуменно оглядывались на него. Обежав колонну Третьего Июля, Поль побежал обратно. Пробежав мимо своего дома, он перешел на шаг. Миновав Отель де Виль, он снова побежал. От Шатле он машинально, не отдавая себе отчета, свернул на Сан-Дени. У знакомой ему обшарпанной низкой парадной стояла девушка с ярко до черноты накрашенными губами. Поль невольно замедлил шаг. Девушка улыбнулась ему. Но тут его взгляд привлекла бродячая кошка. Двенадцать лет он не видел кошек. Остановившись, он завороженно смотрел на это изящное хищное существо. Сделав несколько шагов, кошка замерла, настороженно глядя направо, потом сделала еще несколько быстрых шагов и снова замерла, глядя направо. А направо ничего особенного не было. Очевидно, кошки видели то, чего не мог видеть человек.

– Добрый день, мсье, – раздался приятный мелодичный голос.

Поль обернулся. Девушка продолжала стоять у парадной, глядя на него с улыбкой. Поль осмотрел ее. Потертое пальто и модная шляпка. Ноги кривоваты. Голос ее был явно красивей, чем она сама. И тут же сзади раздался уже знакомый голос:

– Добрый день, Антуан.

Поль повернулся. Это была Матиль.

– Добрый день, Матиль, – ответил он.

– Туан, ты меня искал? – и она фамильярно взяла его под руку, давая понять молодой девушке, что по старому знакомству имеет на него больше прав. И девушка отступила, давая пройти им в парадную. Поль еще на некоторое время задержался, ища глазами кошку. Но кошка уже убежала, и он последовал за Матиль. На этот раз они поднялись только на второй этаж. Отпирая свежепокрашенную дверь, Матиль сказала:

– Эта комната дороже. За нее хозяин действительно берет десять франков.

Поль знал, что в правом кармане его брюк было двадцать франков, а в левом два по десять, пять и еще мелочь. Остальные франки и доллары он оставил дома в письменном столе. На всякий случай он спросил:

– А тебе опять двадцать франков? У меня нет с собой столько.

Обняв его за талию, она интимным голосом сказала:

– Только пятнадцать, поскольку ты у меня постоянный клиент, да еще и красивый мальчик. И десять за комнату. Всего двадцать пять. – и уже совсем тихим голосом кокетливо добавила: – Но только один раз.

Комната действительно была лучше прежней. На окне, выходящем на улицу, тюлевая занавеска, старинный, очень потертый исцарапанный стол с такими же старинными стульями, высокий, относительно новый шкаф с зеркалом. Кровать напроив шкафа. Поль понял, что это для того, чтобы видеть себя во время полового акта в зеркале. Поль уже слышал от Антуана, что клиенты требуют от проституток зеркало у кровати. Матиль сняла пальто, повесила на стойку-вешалку у дверей. В комнате было еще две двери. Поль заглянул в одну дверь. Это была уборная с душем.

– За душ надо платить отдельно, – предупредила Матиль.

Поль сказал:

– У меня нет для этого денег.

Не следовало показывать, что он располагает большими средствами. Он вынул из правого кармана двадцать франков, затем из левого кармана еще пять франков. Было забавно наблюдать, как Матиль, раздеваясь, украдкой подмечает из каких карманов и сколько он достает деньги. А потом забавно было наблюдать совокупление в зеркале.

Выйдя на улицу, Поль вскочил на парапет фонтана Невинных, пробежался по парапету вокруг фонтана и побежал по спуску вниз к Риволи. В три часа он должен встретиться с Марго. Она будет ждать его на углу Жак у Сорбонны. Когда он вошел в гостиную, мама спросила:

– Где ты так долго гулял?

– Я бегал, – коротко ответил Поль.

– Соседка по этажу сказала, что видела тебя бегущем по улице.

– Ну и что? Я привык много бегать.

– Звонила по телефону Марго, хотела напомнить, что будет тебя ждать у Сорбонны.

Поль быстро прошел в свою комнату, разделся, встал под душ, после чего надел чистое белье. Парижский костюм он не стал надевать. Марго сказала, что это не студенческая одежда. Свитер и модные брюки. Модестин подала второй завтрак – тушеное мясо с картошкой. За завтраком мама сказала:

– Я наняла тебе четырех преподавателей: по французскому, английскому, математике и биологии. Ты готов начать занятия сразу после Рождества?

– Готов.

– Во время рождественских каникул они должны подготовить тебя к тому, что ты услышишь на лекциях в университете, как мы с тобой уже договорились.

– Да, мама.

– Марго уже два года учится в университете. Ты предствляешь себе уровень ее знаний?

Поль представлял.

– Я дойду до этого уровня, – ответил он твердо.

Мама смотрела на него серьезно. Она все еще продолжала изучать его. Когда они доедали вишневое желе, очень вкусное, мама сказала:

– Открой рот, покажи зубы. – Поль с ухмылкой разинул рот. – Хорошие зубы. – заключила мама. – На Маркизах такие условия, что дантисты не требуются.

Она улыбалась, не сводя с Поля глаз. Поль посмотрел на свои черные часы. Они уже не казались ему такими красивыми, потому что он видел маленькие квадратные часы на запястье Марго. Было два часа. Через час он должен быть у входа в Сорбонну. Мама заметила:

– Часы надо другие. Марго сказала, что после университета вы пройдетесь по магазинам купить тебе что-нибудь из молодежной одежды.

Она дала Полю деньги. Он пересчитал. Шестьсот франков.

Без четверти три он уже был на улице Сен-Жак. Он остановился у монастырской решетки Клуни. Отсюда хорошо был виден главный вход здания. Без пяти три стали выходить студенты – девушки и юноши. У всех были папки или портфели. Один из студентов был негроид, вероятно, алжирец. Две девушки, держащиеся рядом, были монголоидками, не то японки, не то китаянки. Марго среди этой молодежи не было. Поль смотрел то на часы, то на портал входа. В три часа вышла еще одна группа студентов. Здесь Марго тоже не было. Поль решил, что если через пять минут Марго не появится, он войдет в здание и спросит какого-нибудь студента, как ее разыскать. В этот момент из здания вышли еще несколько студентов. Среди них была Марго. Рядом с ней была девушка-брюнетка и еще двое юношей. Поль пошел к ним. Марго издали махнула ему рукой, и они все уставились на Поля. Марго представила:

– Поль. Мой брат. Адриена. Я вчера познакомила тебя с ее родителями. – Девушка-брюнетка протянула ему руку. Даме при знакомстве положено целовать руку, но Поль уже знал, что среди студентов это не принято, тем более, после войны и, тем более, что Адриена была младше его. Они пожали руки, и при этом Адриена с вызовом смотрела ему в глаза. Все красивые девушки так смотрят на мужчин, уверенные в своей неотразимости. Это Поль знал еще на Хатуту. Адриена была красивой.

– Приятно познакомиться, – сказала она. – Слышала о вас от Марго и читала статью о вас в сегодняшней газете. – Поль молчал. Он ничего не знал о статье. Марго пояснила:

– В сегодняшей «Фигаро» статья о тебе. И твой снимок из тех, что вчера делали в мэрии. Паспорт получил?

– Получил.

– Покажи.

– Не веришь? – спросил с улыбкой Поль, протягивая ей паспорт. Она раскрыла паспорт и воскликнула:

– Вот это да! Тот же снимок, что и в «Фигаро»! В деканате будешь предъявлять паспорт вместе с газетой. – Она показала раскрытый паспорт Адриене. Двое юношей тоже нагло заглянули в паспорт. Полю сразу захотелось взять их за шивороты и стукнуть лбами. Тот из них, который был менее противный, сказал:

– В «Фигаро» снимок крупнее. – Марго сунула паспорт в свою сумку, напоминающую по форме студенческую папку, и сказала:

– Там у меня другие твои документы, которые мама дала, – и обратилась к Адриене: – Сталкиваемся в Шатле?

– Точка, – отозвалась Адриена. Марго кивнула двум юношам, взяла за локоть Поля, повела его в вестибюль. Когда они поднимались по широкой лестнице, Марго сказала:

– Ты знаешь, что мама уже говорила о тебе в деканате?

– Знаю.

– Я сегодня тоже говорила. Они знают твою историю. Я дала понять декану, что если он не последняя свинья, он ввиду исключительности твоего положения зачислит тебя с начала семестра без каких-либо экзаменов. – Декан, моложавый седой мужчина с лысиной, оказался не последней свиньей, и после длительных, как и в мэрии, оформлений Поль вышел из секретариата с расписанием лекций в кармане. Марго спросила:

– А правда, Адриена красивая?

– Правда.

– Она похожа на своих родителей. Ты заметил?

– Нет. Ее мать блондинка.

– Крашеная. Неужели ты не понял? – Как и было запланировано, они поехали по магазинам. В универмаге «Самаритэн» Поль купил ботинки со скругленными носками на очень толстой подошве. Они казались ему громоздкими, но Марго сказала, что у молодежи это модно. Затем они купили дорогое пальто с острыми подложными плечами и широким поясом.

– Милитаристский стиль, – пояснила Марго. – Теперь все мальчики такие носят. – На улице Поль видел такие пальто далеко не на всех мальчиках, но у молодежи это, повидимому, престижно. Затем они купили Полю новые часы. Квадратные. Затем последовали модные брюки и замшевая куртка. Все это приходилось мерить. Марго поучала:

– Самые эффектные вещи они надевают на манекены. Если в чем сомневаешься, покупай с манекенов. – Манекены были из толстой черной проволоки и совсем не походили на манекены, которые Поль видел в детстве. В дорогом магазине на правобережной Сен-Жак Поль купил красивый яркий шарф и американскую меховую шапку со свисающим пушистым хвостом.

– Это оригинально, – сказала Марго. – И тебе идет. – В дамском магазине Марго купила себе новое вечернее платье – без примерки. – Это к сегодняшнему концерту, – пояснила она. – В Шатле.

Поль вспомнил, как она упомянула Шатле в коротком разговоре со своей подругой Адриеной.

– Ты пойдешь туда с Адриеной? – спросил он.

– Да. Она будет там со своим мальчиком. А я со своим.

– Это с каким мальчиком? – непроизвольно быстро спросил Поль.

– Я тебя с ним познакомлю, – небрежно сказала Марго. – Он заедет за мной перед концертом.

– А что это за концерт?

– «Дон Жуан» Моцарта в концертном исполнении. – Поль помрачнел и не мог этого скрыть. А у Марго был беспечный и даже довольный вид. Взяв его за локоть, она сказала: – Тебе это было бы скучно, но ты это скоро освоишь. Ты быстро схватываешь. А правда, Адриена красивая?

Домой они вернулись на такси. Мама спросила:

– Что с университетом?

– Все в порядке, – тут же ответила Марго. – Он сдал все вступительные экзамены.

– Какие экзамены? – серьезно спросила мама, хотя было явно, что Марго шутит.

– По гинекологии и ядерной физике. И его сразу приняли на все факультеты.

Мама, наконец, улыбнулась, и Марго выложила из сумки все документы Поля.

– Поздравляю, – и мама поцеловала Поля. Она, конечно же, заставила его примерить все, что он купил, и все это одобрила.

– Тебе легко покупать, – сказала она. – У тебя стандартная фигура.

За обедом заговорили о статье в газете. Оказывается, мама ее уже прочла. Поль тоже прочел, не найдя в ней ничего нового. Однако, увеличенный снимок ему понравился. Он еще не усвоил значимости публикаций в прессе, и статья оставила его равнодушным. Потом заговорили о Моцарте, которого Марго предстояло слушать с каким-то еще мальчиком. Мама сказала:

– Я читала в записках одного русского композитора, что Моцарт это рубеж эпох.

– Какого композитора? – деловито поинтересовалась Марго.

– Римского-Корсакова. Он пишет, что домоцартовская музыка это музыка не нашего звукосозерцания. И когда люди, прослушав Вивальди или Монтеверди, утверждают, что получили от этого удовольствие, то они лгут и лгут.

– Смелое высказывание, – серьезно заметила Марго.

– А по моему несерьезное, – возразила мама. – Музыка каждого периода имеет свое очарование

Поль рассеянно слушал и все думал о мальчике, с которым ему сегодня предстояло познакомиться. На улице он много видел влюбленных или флиртующих пар. Молодые мужчины шли с девушками за руку, или в обнимку, или просто рядом. Но в его сознании никак не укладывалось, что на месте какой-нибудь из этих девушек может быть Марго. За час до концерта Марго ушла к себе переодеваться. Она вышла в гостиную в длинном, умеренно декольтированном платье бордового цвета, которое покупала сегодня вместе с Полем. Мама сказала:

– По моему, этот цвет тебе не идет, – на что Марго резонно ответила:

– Надо же, хоть иногда, надеть что-нибудь такое, что не идет. Поль, скажи теперь ты какую-нибудь коментарь, – и она с угловатой грацией подростка сделала перед ним пируэт.

– Красивое платье, – серьезно сказал Поль, впервые по мужски оглядев Марго и осознав, что она сама по себе красива, красива своей обыкновенностью.

– Вот видишь, мама! – весело воскликнула Марго. – Оказывается, ты ничего не понимаешь.

И она поцеловала маму в щеку, а потом так же поцеловала Поля. В передней звякнул звонок. Модестин открыла.

– На этот раз не опоздал, – отметила Марго.

И в гостиную вошел ее так называемый мальчик. Это был молодой мужчина, года на два-на три старше Поля, среднего роста шатен с запавшими, непонятного цвета глазами в смокинге и галстуке бабочкой. В руке у него был небольшой букет.

– Добрый вечер, – сказал он и подал букет маме. Она протянула ему руку, которую он поцеловал. Очень галантно. Мама с улыбкой сказала:

– Цветы, конечно, предназначаются Марго.

– Конечно, мне, – весело подтвердила Марго, беря у мамы букет, и небрежно похвалила: – Красивые цветы. – Полю почему-то все это не понравилось, хотя хороший тон соблюдался. Марго, глядя на Поля, представила: – Оскар, – а затем, на Оскара: – Поль. Мой брат. – Оскар и Поль пожали руки. Оскар сказал с улыбкой:

– Очень приятно. Я уже прочел о вас статью. – Полю тоже пришлось улыбнуться, и он ответил:

– Благодарю за внимание.

Марго через столовую направилась в кухню, Оскар за ней. Поль пошел за ними. Марго положила цветы на кухонный стол, отобрала три розы, подрезала кухонным ножом черенки, остальные цветы сунула в мусорное ведро. Это Полю уже немного понравилось. Оскар снисходительно улыбался. Вернувшись в гостиную, Марго сунула розы в вазу на столе, где были уже другие цветы. При этом она не переставала говорить.

– Зимой красивые розы не везде бывают. А если и бывают, то уже мертвые. Знаете почему? Когда они подморожены, в магазине их ставят в кипяток, – садисты, – и они сразу приобретают свежий вид, но потом быстро увядают. А эти три еще живые, не успели попасть в кипяток. Мама, положи в воду аспирин. Может быть, они еще дня три простоят. Оскар, у нас какие места?

– Первый ряд балкона.

– Значит, будет душно. Боа можно не брать.

Когда в передней Оскар подавал Марго ее манто, она встретилась взглядом с Полем и подмигнула ему. Это она напоминала свои слова о том, что пальто девушке должен подавать мальчик, а не брат. А потом Оскар обменялся с ней английскими фразами. Поль подзабыл английский, однако понял, что речь шла о погоде и о целесообразности захватить зонтик. Марго сняла с вешалки зонтик, но тут же раздумала и повесила обратно. Когда они вышли, Поль сразу ушел к себе в комнату. Ему не хотелось, чтобы мама видела выражение его лица, которое, он знал, было мрачным. Захотелось пойти на улицу. Сняв толстый лохматый свитер, он надел замшевую куртку с кожаной кокеткой, которую купил, как посоветовала Марго, с манекена в «Самаритэне», затем надел новые, на очень толстой подошве ботинки. Ему хотелось быть одетым по последней молодежной моде. В передней он надел новое пальто с острыми плечами и экстравагантную шапку с пушистым хвостом. Когда он повязывал яркий шарф, торопливо вышла мама, спросила:

– Ты куда?

– Гулять. Я еще не был на Елисейских Полях. – Мама озабоченно смотрела на него. Он спросил: – А кто этот Оскар?

– Соученик Марго. Правда, он уже давно учится в университете и в этом году, кажется, его кончает. Его отец занимает какую-то высокую должность в строительном министерстве. Они дружат с родителями Адриены, с которой Марго тебя сегодня познакомила.

Глава 13. Еще одна Адриена

Поль спустился в метро у Сен-Поля. Cтанции метро и поезда за двенадцать лет мало чем изменились. По прямой линии он доехал до Елисейских Полей, где, как он знал с детства, фланировала самая респектабельная публика Парижа. Медленно прогуливающихся пешеходов было много, и многие были респектабельно одеты, и были экстравагантные молодежные пары. Однако, попадалось много явно бедно одетых людей. Поль поравнялся с медленно идущей женщиной в застегнутом наглухо дешевом плаще и широкополой фетровой шляпе. Женщина оказалась моложавой и даже красивой. Встретившись с ним взглядом, она сказала:

– Добрый вечер, мсье.

Поль сделал вид, что не услышал ее приветствия, отвернулся. Оказывается, дешевые проститутки встречаются и на Елисейских полях. Поль остановился перед витриной фешенебельного ресторана. Можно было зайти в этот ресторан, заказать ликер и что-нибудь вкусное, например, вишневое желе и лимонное мороженое. Сквозь запотевшее стекло витрины и тюлевый занавес было видно, что в ресторане все сидят парами. Здесь были и мужчины без женщин, и женщины без мужчин, но все сидели парами или группами. Одиночек не было. И Поль пошел дальше. Сквозь голые ветви деревьев, рядами росших вдоль широкого тротуара, в перспективе улицы видна была тускло освещенная Триумфальная арка.

Поль остановился перед варьете. В ярко освещенной витрине висели большие отпечатанные в три цвета афиши, на которых были полуодетые женщины с тонкими талиями и большими приподнятыми грудями. Разглядывая афиши, Поль понял, что тут есть стриптиз, о котором он уже много слышал еще на корабле. Сюда можно было зайти и одному. Боковым зрением Поль заметил, что кто-то еще остановился перед витриной. Скосив глаза, Поль увидел, что это элегантная женщина средних лет в дорогом меховом манто и шляпе с высокой тульей и короткими загнутыми полями, из под которой виднелись гладко уложенные каштановые волосы. На руках замшевые перчатки. Она придерживала на шее воротник своего манто. Это явно была дама из высшего света. Она посмотрела на него. Полю показалось, что она сейчас скажет: – Добрый вечер, мсье, – и он тогда ответит: – Добрый вечер, мадемуазель. – Но дама ничего не сказала, а продолжала молча смотреть на него. Поль, глядя на нее, пытался определить, красива она или нет. Но большинство особо элегантных дам не делятся на красивых и некрасивых. Именно к такой категории и принадлежала эта дама. Поскольку она продолжала спокойно смотреть на него, он решительно подошел к ней. Тогда она шагнула к нему почти вплотную и слегка распахнула свое манто. Под манто на ней ничего не было. Только пояс, поддерживающий темные высокие до паха чулки. Она тут же запахнула манто, но Поль успел разглядеть небольшие, но красиво скругленные внизу груди. Он спросил:

– Сколько?

Она спокойно ответила:

– Двадцать франков.

Все это было крайне необычно, но Поль кивнул, и дама, придерживая на груди запахнутое манто, неторопливо с достоинством пошла по тротуару, а Поль пошел рядом. Он спросил:

– А сколько платить за комнату?

– У меня своя квартира, – ответила она, не глядя на него.

Они свернули в боковую улицу со слабым уличным освещением. Поль подумал, что это приключение может быть и опасным, так наобычно все это выглядело. Здесь мог быть и какой-нибудь подвох, какая-нибудь засада. Но все это было интересно. Он вынул из кармана кожаные перчатки, надел их на случай, если придется с кем-нибудь драться. Он никогда не дрался в перчатках, но ведь боксеры дерутся в перчатках, и это, вероятно, удобнее. Дама, не глядя на него, вошла в плохо освещенную парадную, Поль вошел за ней. Они поднялись по мраморной лестнице на второй этаж. Дальше лестница не шла, хотя в доме было еще несколько этажей. Дама открыла ключем высокую резную дверь. Они вошли в переднюю, освещенную матовым фонарем. Прямо перед входом высокое зеркало.

– Как ваше имя? – спросила она.

– Антуан.

– Я Адриена.

Поль замер. Подруга Марго, красивая брюнетка, тоже Адриена. В этом не было ничего удивительного. В Париже сотни Адриен. Все же в именах заключено нечто магическое. В Париже также сотни Марго. Но если бы эта женщина сказала, что она Марго, Поль тотчас ушел бы. Он повторил вслух:

– Адриена.

– Мое имя вызывает у вас какие-либо ассоциации?

Это было новое слово, и Поль повторил его:

– Ассоциации.

Дама слегка улыбнулась.

– Вероятно, так звать одну из ваших девушек?

– У меня нет девушек.

Дама прошла во внутреннюю дверь. Поль пошел за ней. Это была гостиная. Хотя дама, назвавшая себя Адриеной, уже сама по себе внушала представление о высшем свете, все же Поля удивило богатство обстановки. Белая дорогая мебель, белый кабинетный рояль, белый толстый ковер со светлым сиреневым рисунком. Дама остановилась, продолжая придерживать на груди запахнутое манто.

– Снимите пальто в передней, – сказала она.

Поль снял свое новое пальто, а также шапку с хвостом и яркий шарф, повесил на деревянную полированную вешалку, вернулся в гостиную. Дама стояла на прежнем месте. Он подошел к ней, протянул руки распахнуть ее манто, но она сразу отступила.

– Не здесь, – и она прошла во внутренний холл, освещенный голубым фонарем. Здесь было две двери. Она распахнула одну из них. Это была спальня, ярко освещенная хрустальной люстрой. Поль шагнул внутрь и остановился, подозрительно глядя на даму.

– В квартире кто-нибудь есть? – спросил он.

– Никого.

Поль не поверил, вернулся в холл, открыл вторую дверь. Это была ванная, тоже ярко освещенная. Стены выложены голубым кафелем. Поль вернулся в гостиную. Здесь была вторая дверь. Поль открыл ее. Роскошно обставленная, освещенная яркой люстрой столовая. Поль прошел через нее в кухню. Из кухни Поль прошел в следующую дверь и очутился в передней. В квартире действительно никого не было, хотя все помещения были ярко освещены. И он понял, что так это и нужно. Все это было интересно. Он вернулся в спальню. Дама стояла на прежнем месте. Вся спальня была из полированного красного дерева: стенные шкафы, будуарный столик, стулья, прикроватный столик, широкая, почти квадратная кровать с высокими спинками, в которые были вделаны зеркала. И яркий красный ковер. Поль подумал, что в шкафах мог кто-нибудь прятаться. Он прошел вдоль спальни, открывая, а потом закрывая дверцы шкафов. Там была только одежда, дорогая, как отметил Поль. Дама смотрела на него с высокомерной иронией. Поля это ничуть не смутило. Ведь она назвала цену, цену дешевой проститутки. Он вынул из кармана брюк двадцать франков, положил их на прикроватный столик. И тут дама улыбнулась. У нее была красивая улыбка, только несколько зловещая. Она сняла шляпу, положила ее поверх двадцати франков. Он хотел снять с нее манто, но она крепко держала его запахнутым.

– Адриена, – сказал он, – вы не хотите раздеться?

– Сперва разденьтесь сами, Антуан.

Он разделся по пояс. Она внитмательно наблюдала за ним.

– Где вы так загорели? – спросила она.

– В Испании.

Она удовлетворенно кивнула, из чего Поль понял, что она еще не читала сегодняшнего номера «Фигаро». Он подошел к ней, и она сбросила манто на пол. Он потрогал ее бледнорозовый кружевной пояс, провел рукой по обнаженной полосе белого тела между поясом и чулками. Бедра ее были широкими, но не такими, как у Мадлен. Лобковых волос было совсем мало, крохотный рыжеватый пучек в самом низу гладкого треугольника. Тут он почуствовал, как его поднявшийся член уперся в брюки. Он снял брюки вместе с трусами, но предварительно снял ботинки из уважения к пушистому ковру и поставил их у самой двери. Адриена села на кровать, стала отстегивать длинные чулки, но Поль схватил ее за руку.

– Не надо, – сказал он, и она благосклонно послушалась. Во время полового акта она поглядывала куда-то сбоку за его плечо, и только перед самым оргазмом он понял, что она смотрит в зеркало. Он и забыл, что в спинках кровати были вставлены зеркала. Адриена надела красный, как и все в спальне, пеньюар, прошла в ванную. Вскоре она вернулась и с порога спальни спросила:

– Антуан, что вы хотите пить?

– Ликер.

– Пройдемте в гостиную.

– Я тоже хочу сперва в ванную.

– Пожалуйста.

Когда Поль вошел в гостиную, Адриена сидела у стола и курила. На столе уже были налиты рюмки – маленькая с ликером, большая с вином. Поль уже знал, что это вино сухое и очень невкусное, хотя, судя по красивой этикетке на бутылке, дорогое. Ликерная бутылка была почти пустой. Адриена сказала:

– Здесь ликер никто не пьет. Это остатки еще с прошлого года. Может быть, он уже выдохся.

Поль сел рядом с ней, пригубил свою рюмку. Было вкусно, как и все ликеры.

– Очень вкусный ликер, – сказал он. – Спасибо.

Адриена, разглядывая его, сказала:

– Вы загорали без плавок. На частном пляже?

– Да.

– Я вижу, голым вы чувствуете себя так же непринужденно, как и в одежде.

– Да. Я привык.

Она не знала, что Поль чувствует себя голым более свободно, чем в цивилизованной одежде. Полы ее красного пеньюара свисали до полу. Держа в одной руке рюмку, он другой рукой отодвинул одну полу, провел пальцами по ее гладкому шелковистому бедру. Член его опять начал твердеть. Она это видела. Погасив в пепельнице сигарету, она сделала глоток из своей рюмки.

– Антуан, вы курите?

– Нет.

– Обычно некурящих раздражает дым сигарет.

– Меня не раздражает. Все женщины курят. Это считается хорошим тоном. – Адриена улыбнулась.

Он поставил рюмку на стол, поднялся, поднял Адриену на руки, понес ее в спальню, посадил на кровать. Она тотчас поднялась, включила торшер под красным колпаком, выключила верхнюю люстру. Спальня теперь была освещена красным светом. Адриена сбросила на пол пеньюар, и Поль невольно застыл, разглядывая ее тело. При красном освещении кожа ее будто излучала свет. Во время полового акта он теперь, как и она, то и дело поглядывал в зеркало. Зеркал было два: в ногах и у изголовья. Меняя позы, он поворачивал Адриену так, чтобы ей видно было в зеркале то, что ей было интересно видеть. Иногда при этом приходилось прижимать вплотную к зеркалу свою или ее поднятую ногу. При оргазме она сдержанно стонала с удивленной интонацией, что Полю очень понравилось. Когда она надела свой красный пеньюар и включила верхнюю люстру, Поль стал одеваться. Она спросила:

– Антуан, хотите остаться до утра?

– Нет, спасибо. Мне пора домой.

– У вас дома жена?

– Нет. Мама.

На улице прохожих не было, хотя было только десять часов. Но когда Поль вышел на Елисейские поля, то сразу очутился в толпе неторопливо идущих людей. Ярко светились широкие витрины и частые уличные фонари. Пошел мелкий снег. Выйдя на проезжую часть, Поль остановил такси и доехал до Шатле. Расплатившись с шофером, он попросил его подождать и прошел в вестибюль музыкального театра. На вопрос, когда закончится концерт, дежурный, взглянув на свое расписание, ответил, что моцартовский «Дон Жуан» кончится примерно в половине одиннадцатого. Поль вернулся в такси, попросил шофера подождать еще четверть часа. Шофер потребовал деньги вперед, и Поль уплатил. Глядя в окно на заснеженную площадь, Поль стал решать, что он будет делать, когда увидит выходящую из театра Марго. Она будет со своим великовозрастным мальчиком Оскаром. Что он скажет, когда подойдет к ним? Положение нелепое. Раньше он не боялся нелепых положений, просто они для него не существовали. Трудно жить в цивилизованном мире. Он знал, что Оскар повез Марго в своей машине. У тротуаров стояли ряды запаркованных машин. Которая из них Оскара? Шофер включил внутренний свет. Поль вынул из кармана пальто расписание лекций, к которому была приложена инструкция для студентов о правилах университета. Он стал читать инструкцию. Попадались незнакомые слова. Поль вспомнил, как Марго перебросилась с Оскаром английскими фразами, которых он не понял. Мама уже наняла преподавателей английского и французского, которые после рождества будут приезжать каждый день для занятий с ним. Из концертного зала начала выходить публика. Поль велел шоферу потушить внутренний свет. Он напряженно вглядывался в нарядную толпу, спускающуюся по широкой лестнице на заснеженный тротуар. Он увидел и сразу узнал Адриену, ту Адриену, подругу Марго, закутанную в белый мех. Она шла под руку со своим мальчиком, вероятно, ее ровесником. Теперь у Поля было две знакомых Адриены: та и эта, у которой он только что был. Он продолжал напряженно всматриваться в выходящих из остеклянных дверей людей. Марго он узнал сразу, едва она появилась в дверях. Она была среднего роста, но почему-то в этой толпе выглядела подростком. Оскар подал ей руку, она оперлась на его локоть и стала спрыгивать по ступеням. Именно не сходить, а спрыгивать. Вероятно, у нее было хорошее настроение. Оскар был без пальто. Значит, машина запаркована где-нибудь близко. Поль сказал шоферу:

– Вот этот, который без пальто, и девушка вприпрыжку. Езжайте за ними, только незаметно.

Шоферу, вероятно, уже приходилось выполнять подобные указания, он включил мотор, машина медленно двинулась. Оскар шел быстрыми широкими шагами. Марго действительно бежала с ним рядом вприпрыжку. Машина Оскара оказалась запаркованной почти у башни Сен-Жак. Поль видел, как они сели в машину. Шофер, зная свое дело, приостановился, ожидая, когда машина Оскара тронется.

– Сейчас они поедут на Сен-Антуан, – сказал Поль и тут же подумал, а что если они поедут в какое-нибудь ночное кафе? Но они поехали на Сен-Антуан. Шофер вел свое такси на почтительном расстоянии от машины Оскара. Поль предупредил:

– Сейчас они остановятся. Замедлите.

Шофер замедлил ход. Машина Оскара остановилась у их дома. Шофер остановил машину и сразу выключил фары. Понятливый. Поль расплатился с шофером, добавив чаевые, и еще некоторое время сидел в машине, ожидая, когда они зайдут в парадную. Потом он отпустил такси и долго стоял на тротуаре, наблюдая издали за парадной. Конечно же, Оскар провожал Марго до самой квартиры. Поль прикидывал в уме время, за которое должен подняться и спуститься лифт. Наконец, Оскар все же вышел из парадной, сел в свою машину и уехал. И тогда Поль, уже не спеша, пошел к дому.

Когда он отпер дверь, навстречу ему вышла, почти выбежала, мама.

– Где ты так долго был?

– Гулял.

– На улице снег. Ты же не привык к парижской погоде. У тебя еще нет адаптации после южного климата. Поль, это легкомысленно.

– А я знаю, где он был! – раздался веселый голос Марго. Она вошла в переднюю, потрогала пальто, которое Поль повесил на вешалку. – Пальто почти сухое! – объявила она с торжеством. – А на улице снег. Знаешь, где он был? В одном ночном заведении. Представляешь, мама, большой зал, где сидят одни мужчины и пьют крепкое вино. А потом на сцену выходят девушки и начинают под музыку раздеваться. И пьяные мужчины начанают разбирать девушек, а те, кому девушки не досталось, начинают драться с теми, кому досталось. Поль, дыхни. Наверняка от тебя пахнет вином. – Она со смехом притянула к себе его голову. – Поль улыбнулся, потому что невозможно было не улыбнуться на эту по-детски глупую болтовню. – Точно! – воскликнула Марго. – От него пахнет ликером! – Мама тоже улыбалась.

– Марго, что тебя так развеселило? – спросила она. – Уж не музыка ли Моцарта?

– Ты же сама сказала, что Моцарт это рубеж эпох. Вот я и побывала на этом рубеже. Когда кончилась увертюра… – Она запнулась, вероятно, придумывая, что бы еще такого глупого сказать, и Поль ей помог.

– Когда кончилась увертюра, – сказал он, – на сцену вышли мальчики и стали раздеваться. А девушки, которые были в зале, стали этих мальчиков разбирать.

– Откуда тебе это известно? Уж не был ли ты на этом концерте? – так же весело спросила Марго.

– Я был как раз среди этих раздевающихся мальчиков. Ты меня не узнала?

– Узнала, но слишком поздно. Тебя уже захватила Адриена.

Поль невольно отвел глаза в сторону: слишком много ассоциаций. Марго, глядя ему в глаза, уже другим тоном спросила:

– А правда, Адриена очень красивая?

– Правда, – осторожно согласился Поль.

– Все мальчики в нее сразу влюбляются. Сегодня она была вся в белом. Правда, ей идет белый цвет?

– Марго, – мама качнула головой. – Он же не видел ее на концерте.

– Но он же сам признался, что был там, – сказала Марго уже увядшим тоном. Шутливое настроение кончилось. Перед сном они в столовой пили молоко с хрустящими галетами. Так здесь было принято. В своей комнате, перед тем как раздеться, Поль раскрыл словарь посмотреть точное значение слова ассоциация. В дверь постучали.

– Да, пожалуйста, – отозвался Поль. Вошла Марго, остановилась у порога, прикрыв за собой дверь.

– Поль, ты приехал домой на такси?

– Да.

– Я видела. Ты следил за мной?

– Это получилось случайно. Я оказался на Шатле, когда люди выходили из театра.

– Когда я садилась в машину Оскара, я увидела медленно едущее такси. Я ничего не сказала Оскару, но почему-то подумала, что это мог быть ты. Я наблюдала за такси в боковое зеркало. Когда мы остановились, такси тоже остановилось. И я больше уже не сомневалась, что это ты. А почему ты за мной следил?

Старательно подбирая слова, Поль ответил:

– Я твой брат и должен нести за тебя ответственность. После театра вы могли пойти в какое-нибудь ночное кафе.

Марго улыбнулась.

– В ночное кафе я могу пойти только в большой компании, чтобы вокруг были все свои. А если уж вдвоем, то только со своим братом. – Она подошла к нему, притянула к себе его голову, быстро поцеловала в щеку и вышла, но тут же вернулась, сказала: – Спокойной ночи, Поль. – Он ответил:

– Спокойной ночи, Марго.

И она вышла, прикрыв за собой дверь. Поль принял душ, насухо вытерся, вскочил ногами на пружинистую кровать, несколько раз подпрыгнул. Он взял за углы одеяло, взметнул его вверх, наблюдая, как оно падает, потом он взметнул его выше, потом еще выше. А потом он взметнул его под самый потолок, отпустил концы и быстро лег. Одеяло мягко упало на него. Он повторил это несколько раз. Потом он полежал немного и уснул. Крепко. И никаких снов. И никаких ассоциаций.

Утром за завтраком мама сказала:

– Сегодня я читаю в художественной школе заключительную лекцию. Это не моя обязанность, но я дала обещание. Марго едет в университет получать документы об окончании семестра. – Марго добавила:

– И еще декан будет в актовом зале говорить о реорганизации университета.

– Я не верю в целесообразность этой реорганизации, – заметила мама.

– Абитуриенты приезжают со всего мира, – возразила Марго. – Все хотят учиться в Сорбонне.

– Значит надо открыть еще один университет, а Сорбонну оставить прежней. – Тут мама обратилась к Полю: – А тебе задание: купить елку. Завтра – канун рождества. Елки продаются на площади Бастилии. – Поль, жуя круассон, молча кивнул. – И не кивай головой, – сказала мама так же, как говорил капитан на корабле. – Говори. Тебе нужна языковая практика.

– А ты будешь сегодня бегать? – спросила Марго.

– Буду.

– Все соседи уже видели, как ты бегаешь. – Мама спросила:

– Тебя полиция не останавливает, когда ты бежишь по улице?

– Нет.

– По-моему это неприлично, – сказала мама, – бежать просто так по улице.

– Я видел, как бегают по улице спортсмены, – возразил Поль. – Тренируются.

– А ты купи спортивный костюм, – предложила Марго. Перед уходом мама положила на стол деньги, сказала:

– Это спортивный костюм. Шерстяной. И еще один свитер. И американские кеды. И еще… Ты спишь в майке или рубашке?

– Я сплю голый.

– Как интересно! – воскликнула Марго. – Я тоже хочу спать голой.

Не обращая внимания на ее слова, мама продолжала:

– На Маркизах не только спят, но и ходят голыми. А здесь нужна пижама. Купи две пижамы.

Пришел Анри, их личный шофер, и Марго с мамой уехали, – Марго в университет, мама в художественную школу на Малекуа. В ближайшем магазине на Сен-Антуан Поль купил себе все, что велела мама, а потом в такси доехал до Бастиль и купил елку. Когда дома в гостиной с помощью горничной Модестин он устанавливал елку, зазвонил телефон. Модестин сняла трубку.

– Поль, вас к телефону, – сказала она и тактично вышла. Поль взял трубку.

– Мсье Дожер, вы заняты? – услышал он знакомый женский голос, но не сразу понял, кто это.

– Я Адриена. – Да, это была Адриена с Елисейских полей.

– Доброе утро, Адриена.

– Я только что прочла статью во вчерашней газете и узнала вас по снимку. Я нашла ваш номер по телефонной книге. Вы не возражаете?

– Нет.

– Я оцениваю нашу вчерашнюю встречу уже в ином ракурсе. Вам не показалось наше вчерашнее приключение несколько странным?

– Показалось.

– Теперь я знаю о вас гораздо больше, чем вы обо мне. Мне бы хотелось в этом отношении уравнять наше положение. Вам не интересно узнать, кто я в действительности?

– Интересно, – ответил Поль, тотчас вспомнив, как светилась ее кожа при свете красной лампы.

– Я предлагаю вам встречу, только в ином месте, например, в том варьете, у которого мы встретились. Вы согласны?

– Да.

– У вас есть какое-либо расписание?

– Да.

– У меня тоже. Сегодня вечером вы свободны?

– Еще не знаю. Мое расписание от меня не зависит.

– Вы действительно хотите со мной встретиться?

– Действительно хочу.

– Запишите мой телефон. – Она назвала номер, Поль записал. – Если вечером вы заняты, позвоните мне, и мы договоримся на какой-нибудь другой день.

Поль надел спортивный костюм и кеды, а поверх надел короткую, до талии, куртку, которую купил вместе с той замшевой курткой, разложил по карманам куртки деньги и вышел на улицу. Светило зимнее морозное солнце. Это было ново, непривычно для Поля. Он побежал к площади Бастиль, поскольку в эту сторону дул ветер. Добежав до площади, он хотел повернуть назад, однако не хотелось бежать навстречу морозному ветру. И тут ему пришла в голову мысль поехать на Пигаль. Он еще в школе слышал разговоры об этом таинственном месте с ночным клубом и самым рскошным публичным домом. На корабле от Антуана он слышал уже более подробные рассказы о площади Пигаль и окружающих ее кварталах. Он спустился в метро и доехал до Пелитьер. Здесь он вышел на улицу Лорет и пошел по круто поднимающейся к Монмартру улице. До площади Пигаль он не дошел. Его привлекла витрина на углу боковой улочки. За стеклом витрины сидела живая женщина в оранжевом освещении. Вероятно, там, внутри, было тепло, потому что женщина была низко декольтирована. Она сидела в кресле нога на ногу, так что одно ее бедро было открыто до конца. Лицо ее было красиво подкрашено, а волосы витиевато уложены. Она улыбнулась Полю, сделала красивый жест в сторону входа, приглашая войти. Поль отвернулся, прикидывая в уме, сколько это может стоить. И тут среди прохожих он увидел девушку, идущую по улице в его сторону. Встретившись с ним взглядом, девушка улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, и девушка остановилась. Между ними было более двадцати шагов. Девушка стояла и улыбалась ему. Он решительно пошел к ней. Когда он подошел, она сказала:

– Добрый день, мсье. – Трудно было сказать, красива она или нет. Она была в таком возрасте, что красота еще не имеет большого значения. Ей было лет восемнадцать.

– Сколько? – спросил он.

– Двадцать франков. – Поль понял, почему она так далеко от него остановилась. Уличным проституткам не разрешается близко подходить к публичному дому, чтобы они не перебивали приходящих туда клиентов. Поль подал ей согнутую руку, она просунула руку под его локоть и повела в другую сторону.

– А сколько платить за комнату? – спросил Поль.

– Десять франков.

– Врешь, комнаты здесь дешевле.

– Не верите, спросите у хозяйки, – сказала с достоинством девушка, но тут же, улыбнувшись поправилась: – Если только на полчаса, то пять франков.

– Хорошо, десять, – улыбаясь согласился Поль. На девушке было дешевое, но модное пальто, на шляпке искусственные цветы. Поль спросил:

– Ты сама делала эти цветы?

– Сама, – с достоинством ответила девушка. Она была ниже его плеча и с улыбкой поглядывала на него, запрокинув голову. Один зуб за резцом был гнилой, но по детски припухлое лицо было свежим и румяным. Поль тронул пальцем ее щеку, она хихикнула. – Я и сирень умею делать. Сейчас покажу.

– Это интересно, – сказал Поль. Навстречу им шла молодая женщина с покрашенными в голубой цвет веками. Подойдя к ним, она сказала: —

– Миньон, Луи тебя ждет. – Девушка резко остановилась, продолжая держать Поля за локоть.

– Я давно ему уже все сказала, – проговорила она быстро, а женщина, встретившись взглядом с Полем, улыбнулась. Он тут же решил, что если девушка сейчас ему откажет, он возьмет эту женщину с голубыми веками. Но девушка решительно потянула его вперед. Они свернули во двор очень старого трехэтажного дома. Навстречу им показался коренастый парень лет двадцати в коротком тесном пальто. Он быстро к ним подошел, рывком остановился между ними, тихо злобно заговорил:

– Мсье, ей нет еще восемнадцати лет. Если я позову полицию, вас арестуют.

– Врешь, – сказала девушка. – Мне уже девятнадцать. – Парень ухватил девушку за локоть, потащил в сторону. Девушка вырываясь крикнула:

– Отстань, Луи! – Поль коротким взмахом руки оторвал парня от девушки, встал между ними.

– Она со мной, – сказал Поль, совсем близко глядя в перекошенное злобой лицо парня. И тогда парень неуловимо быстрым движением ударил Поля кулаком в подбородок. Он был на голову ниже Поля, и ему легко было бить снизу вверх. Поль махнул кулаком сверху вниз, отбивая выставленные кулаки парня, а другим кулаком ударил его в скулу, но парень профессионально откинул голову, и удар получился слабым, вскользь по оскаленным зубам. Он тут же ударил Поля сбоку кулаком в скулу, выбросив вперед локоть. Только потом Поль узнал, что это называется удар крюком. Мгновенно сориентировавшись, Поль нанес парню такой же удар. Сзади послышались удаляющиеся шаги. Девушка убегала. Парень побежал вслед за девушкой, а Поль побрел вниз по улице. Горела скула, саднил подбородок. Почувствовав легкий озноб, Поль зашел в маленькое кафе. За одним из столиков сидели трое: молодой мужчина с гнилыми зубами и две молодые женщины. Они пили красное вино. Одна из женщин улыбнулась Полю, но он отвернулся. Подошла официантка в белом грязном переднике. Поль попросил чашку горячего шоколада со сливками.

– У нас только кофе, – сказала официантка.

– Тогда кофе. И ликер. – В метро он осмотрел себя, как в зеркале, в оконном стекле. Свежий синяк на скуле был почти незаметен. Поль надеялся, что дома еще никого нет. Но уже из передней он услышал голоса. Они были дома. Обе. Поль хотел из передней пройти по коридору в свою комнату, но в переднюю вошла мама.

– Поль, ты опять бегал! – сказала она, с улыбкой оглядывая его спортивный костюм, и тут же тревожно уставилась на него: – Что у тебя на лице?

– Споткнулся и упал, – коротко ответил Поль.

– Ты очень неосторожен. Сейчас подморозило, и на улице скользко. А мы обедаем. Ты проголодался? – По дороге в столовую мама сказала: – Удачную елку ты купил, совсем свежая. Чувствуешь хвойный запах? – В столовой Марго вскочила с места.

– Поль, а тебе идет спортивный костюм. Не всем мальчикам он идет. А что за синяки? – Она подошла ближе, стала рассматривать его лицо.

– Он говорит, что упал, – объяснила мама. – На улице скользко. – За столом, когда он взял в руку ложку, мама спросила:

– А что у тебя с рукой? – Поль посмотрел на свою руку, увидел ссадины на костяшках наружной стороны. Он и не заметил, как ссадил кулак о зубы коренастого парня. Крепкие у него зубы. Не зная, что ответить, он пожал плечами. Марго смотрела на него широко открытыми глазами.

– Поль, – сказала она тихо, – ты дрался?

– Ну, подрался, – мрачно ответил Поль, отхлебывая с ложки суп, не чувствуя его вкуса. Некоторое время они молча ели.

– И это где случилось? – наконец, – спросила мама.

– На… – он чуть не сказал: на Лорет. А ведь улица Лорет была на подходе к знаменитой площади Пигаль. – И Поль сказал первое попавшееся: – На Сен-Дени. – А это, может быть, было еще хуже: на Сен-Дени было порнокино и дешевые проститутки. Поль мрачно жевал куриную ножку, ловя на себе пораженные взгляды Марго. Мама была серьезной. После обеда Марго повела его в ванную. Она смазала каким-то кремом синяк на щеке и синяк на подбородке. Она училась на медицинском. Ватным тампоном она смазала иодом ссадины на костяшках руки, другой рукой придерживая его руку на весу. От ее нежных прикосновений у Поля захватывало дыхание. У нее были изящные руки, хотя пальцы были грубоватой формы, как у мальчика подростка. Обрабатывая синяки и ссадины, она то и дело поглядывала ему в глаза. Но в ее взглядах не было сочувствия, скорее восхищение. Поль уже знал, что всех женщин волнует вид дерущихся мужчин. Поль спросил:

– А сегодня мы пойдем куда-нибудь гулять? – Марго ответила:

– Сегодня в университете фет по случаю окончания семестра. Студенты, которые не парижане, уезжают домой на каникулы. Это Адриена организовала. Она привезет пятнадцать бутылок шампанского. Там будут только свои. – Полю это не понравилось. Марго что-то поняла по его лицу, сказала: – К концу следующего семестра ты будешь там тоже свой. – И как бы в оправдание сказала: – Ты же не любишь сухого шампанского. – К университетскому фету Марго надела закрытое черное платье, отчего стала похожа на школьницу. Когда она ушла, мама спросила:

– Она тебя не приглашала с собой?

– Она сказала, что там будут только свои.

– Правильно. Ей пришлось бы со всеми тебя знакомить, а ты с такими украшениями на лице. – Может быть, это было и правильно, однако, настроение Поля было мрачным. Он вспомнил об Адриене с Елисейских полей, и когда мама ушла в свою комнату, позвонил по телефону.

– У меня свободный вечер, – сказал он, когда Адриена отозвалась на звонок.

– Следовало бы сперва поздороваться, – сказала она неожиданно холодным тоном.

– Добрый вечер, Адриена.

– Добрый вечер, Антуан, – сказала она насмешливо. – Теперь вы уже Поль. А я попрежнему Адриена. Где вы меня будете ждать?

– Как вы и сказали, у того же варьете.

– Одна деталь, которую я не учла в предыдущем разговоре. Как вы поняли, это дорогое варьете. Если у вас не достаточно денег, я расплачусь.

– У меня достаточно денег.

– В половине восьмого ждите меня у той же витрины.

– Буду.

– Имейте ввиду: я сама никогда не опаздываю и не люблю ждать.

– Хорошо. Я там буду в половине восьмого. – Поль оделся, как и накануне, во все молодежное. Мама, войдя в гостиную, спросила:

– Ты куда-нибудь собрался?

– Прогуляюсь. – Мама смотрела на него выжидающе. Возможно, она надеялась, что он захочет пойти с ней. Он еще не гулял с ней по Парижу, как это было в детстве. Он поцеловал ее, сказал:

– Может быть, я еще и пробегусь. – Выйдя из дома, он зашел в банк, снял со своего счета пятьсот франков. И это было вовремя: через пять минут банк закрывался. Потом он зашел в аптеку, купил четыре пачки презервативов. В каждой пачке по два. Две пачки больших и две пачки экстра-больших. У него был сравнительно большой член, и большие ему вполне подходили. Кто же покупает экстра-большие? Он спросил продавца:

– Экстра-больших у вас много покупают?

– Иногда, – равнодушно ответил продавец. И Поль решил, что если экстра окажутся действительно слишком большие, из них можно надувать шарики, как это он делал на корабле с медсестрой Мари. До Елисейских полей он доехал на метро. Ровно в половине восьмого, как и было назначено, из подъехавшего такси вышла Адриена. Она была уже в другом, песцовом манто и такой же меховой шляпе. Из-под манто было видно длинное узкое ядовито-зеленое платье. Она подошла к Полю, с иронической улыбкой сказала:

– Добрый вечер, мсье, – очевидно, имитируя манеру дешевых проституток.

– Добрый вечер, мадемуазель, – с улыбкой ответил Поль, принимая ее игру. Швейцар открыл перед ними дверь, и Поль, уже зная, что мужчина должен входить в общественное место первым, вошел в ярко освещенный вестибюль, купил входные билеты. Пятьдесят франков. В гардеробной он снял пальто и шапку и помог Адриене снять манто, положил в карман номерок, выданный гардеробщиком. Приходилось все время следить за своими действиями: это было фешенебельное публичное место. В зале, мягко освещенном матовыми люстрами, было много народу. Метрдотель указал им свободный столик. Поль отодвинул Адриене стул. Она села и тогда он сел сам. Кажется, светские нормы были соблюдены. Подошел официант. Поль заказал шампанское и ликер, после чего вопросительно уставился на Адриену. Она мельком взглянула в меню, заказала устрицы и рыбное филе.

– Что вы будете есть? – спросила она Поля.

– Тушеное мясо с картошкой, – ответил Поль, даже не заглядывая в меню, понимая, что чтение меню займет неприлично долгое время. На десерт Адриена заказала фруктовое ассорти, кофе и клубничный пудинг. Поль заказал вишневое желе. Адриена добавила к заказу коньяк. Когда официант ушел, она сказала:

– Поль, у меня к вам просьба. Разрешите мне расплатиться за ужин. – Поль вспомнил слова Марго и повторил их:

– Нет. Это неприлично, когда платит дама. – Адриена насмешливо улыбнулась.

– Но вы уже заплатили. Разве забыли? Вы оставили на моем ночном столике двадцать франков.

– Вы сами так назначили.

– Эти двадцать франков я буду хранить, как сувенир. Я положила их в мой сейф, где храню свои драгоценности. – Тут она рассмеялась. – Дело в том, что это единственные деньги, которые я смогла сама заработать за всю свою жизнь. – Поль смотрел на нее с некоторой опаской. Эта женщина была ему непонятна, как и Миледи из «Трех Мушкетеров». Ее декольтированное ядовито-зеленое платье выглядело очень элегантно и повидимому оригинально, поскольку подобного фасона платьев Поль еще не видел. Ее обнаженные плечи контрастировали с цветом платья. Поль теперь понял, почему от красной лампы ее тело светилось. Как и у всех рыжих людей ее белая кожа имела розоватый оттенок. А розовый цвет при красном свете кажется очень светлым. Адриена, не снимая длинных перчаток, вынула из сумки сигареты и зажигалку и закурила, продолжая говорить.

– Вчера мой муж сказал, что уезжает по делам в Гавр. Потом я узнала, что на самом деле он поехал к своей любовнице. Признаться, это меня мало огорчило. Однако, настроение было не из приятных. Тем более, что я вот уже месяц, как порвала со своим любовником. И тогда я решила выйти на улицу и отдаться первому мужчине, который мне понравится. Это оказались вы. Мне повезло. Мало того, что вы оказались хорошим мужчиной, но вы еще и любопытный феномен, о котором пишут газеты и журналы. Когда я прочла вчерашнюю статью и увидела ваш снимок, я тут же раскрыла телефонную книгу и позвонила вам.

Официант принес коньяк и ликер. Поль осмотрелся. Большинство мужчин были в смокингах, и Полю тоже захотелось смокинг. Но некоторые молодые мужчины были в экстравагантных куртках и ярких пиджаках. На одном юноше была куртка, как и у Поля, до талии, но еще с кожаной бахромой. Официант принес на подносе заказ. Второй официант, вероятно, помощник, принес бутылку шампанского в узком серебряном ведерке. Первый официант откупорил с выстрелом бутылку и тут же налил шипящее вино в большие бокалы. Где-то в углу заиграл оркестр, и свет в зале померк. На освещенную эстраду вышел иллюзионист. Он показал несколько забавных фокусов. Ему ассистировал клоун в костюме Пьеро. Поль, не переставая жевать, увлеченно смотрел на эстраду, забыв об Адриене, и вспомнил только тогда, когда она, подняв свой бокал, тихо сказала: – Поль. – Он тоже поднял свой бокал. Они выпили по глотку. Адриена смотрела на него со снисходительной улыбкой. После иллюзиониста на сцену вышла танцевальная пара: мужчина в смокинге и женщина в очень коротком платье. Под ритмичную музыку они танцевали сложную чечетку. Потом женщина села на шпагат, а мужчина, резко подняв ее, стал крутить ее вокруг себя, держа ее за руку и ногу. Потом на эстраду вышла артистка стриптиза. Сперва она сделала несколько профессиональных пируэтов, а потом стала снимать с себя одежду. Сняв платье, она подбросила его вверх и растянула во всю длину, показывая его публике. Под красным платьем у нее было черное комбине. Она очень медленно сняла его и тоже показала публике. Под комбине у нее было розовое нижнее белье. Она очень долго снимала бра. Груди у нее были большие и красивые. Потом она медленно сняла чулки, каждый чулок показывая публике. Кружевной пояс она сняла очень быстро, демонстрируя при этом гибкость своих кистей. Зато короткие трусы она снимала очень долго, разыгрывая стеснительность. Она их то приспускала, то снова поднимала, приспускала то с одного бедра, то с другого, и наконец, все же сняла. Это немного возбуждало, и Поль невольно взял Адриену за руку. Она смотрела на него насмешливо. Он даже и не заметил, как съел все что было на его тарелках. Потом на эстраду вышел клоун, который ассистировал иллюзионисту. Он стал раздеваться, имитируя артистку стриптиза. Так же как и она, он медленно снял свою широкую кофту, показал ее публике. Потом он снял свои широкие штаны и тоже показал их публике, растягивая их в руках. Под штанами у него оказались другие штаны, еще шире первых. Он их тоже медленно снимал, терял равновесие, подпрыгивая на одной ноге, падал, перекувыркивался. Поль откровенно смеялся. Адриена тоже улыбалась, поглядывая то на эстраду, то на Поля. Под вторыми штанами у клоуна были полосатые рейтузы с наклеенным на яйца большим фиговым листом. Клоун стал отклеивать этот лист, разыгрывая чрезмерную стеснительность. Теперь уже весь зал смеялся. Поль хохотал, откинувшись на спинку стула и широко открыв рот. Адриена с улыбкой смотрела на его рот. Очевидно, ее забавлял его откровенный хохот. Официант принес кофе. Они не спеша пили кофе, иногда делая глотки из своих рюмок. Адриена все же заставила его сделать глоток коньяку. Оркестр заиграл танго. Под потолком завертелся зеркальный шар, отбрасывая по всему залу летящие зайчики. На танцевальный круг стали выходить пары. Поль взял Адриену за руку, и они вошли на круг среди танцующих. Пол на танцевальном круге был из матовых стеклянных плиток, подсвеченных снизу. Это было красиво. Во время танца Адриена сказала:

– Явная дискриминация. Сейчас будут показывать групповой стриптиз. И тоже женщины. Почему до сих пор нет мужского стриптиза? – Поль сказал ей на ухо:

– Это у нас еще будет. – Она так же тихо сказала:

– К сожалению, мы не можем воспользоваться квартирой, где мы были вчера. Там мой муж.

– С кем?

– Нет, это не свидание. Он там с тремя сообщниками. Они до поздней ночи будут обсуждать одно грязное дело. – Поль спросил:

– У них мафия?

– Хуже. Политика. У них списки коллаборационистов, даже тех, кто не подлежал официальному следствию. Они будут использовать их в предстоящей предвыборной кампании и готовят материал для обвинения своих политических противников. Вы имеете понятие о том, что такое христианско-демократичкская партия?

– Нет.

– Тем лучше для вас. Они будут заседать до поздней ночи. Это наша запасная квартира. Домой к себе я вас пригласить не могу. Там у меня дети и прислуга. Через квартал отсюда есть, кажется, приличная гостиница. Можно снять номер.

– Я сниму, – сказал Поль. Его член туго упирался в брюки. Адриена это чувствовала и во время танца прижималась к нему животом. Глядя вопросительно на него, она сказала:

– Сейчас будут показывать групповой стриптиз. Для вас это интересно. Дождемся конца?

– Нет, – ответил Поль. Адриена цинично улыбнулась.

– Ну что ж, мой юный жеребец, придется идти в гостиницу. – Они подошли к своему столику. После вина Поль чувствовал себя в необыкновенно бравом настроении и нисколько не стеснялся оттопыренного спереди бугра на брюках. Он помахал рукой официанту, расплатился, и они вышли на улицу. В номере гостиницы Адриена закурила и, не снимая манто и перчаток, села на кровать. А Поль, как и обещал, стал исполнять перед ней мужской стриптиз. Настроение было крайне веселым. Подражая актрисе стриптиза, он то и дело делал пируэты, широкими движениями показывая Адриене снимаемые части одежды, показал куртку, рубашку, брюки и даже носки. Адриена смотрела на него посмеиваясь и затягиваясь сигаретой. В конце стриптиза Поль надел на стояший член ботинок, отпустил руки, и ботинок повис. Член только слегка наклонился. Адриена зааплодировала, а Поль, как иллюзионист в конце выступления, развел руками и поклонился. Адриена сняла манто, а Поль тут же начал ее раздевать. Она со смехом отталкивала его, говорила: – Нет, нет, я сама. Я тоже хочу показать вам стриптиз, – на что Поль со смехом возразил: – Я его только что видел, – и резкими движениями стал сдергивать с нее платье. На ней было изысканное белье из очень тонких кружев. Возможно, она действительно хотела устроить для него элегантный стриптиз, но его нетерпение было слишком велико, и он повалил ее на кровать. Пока он доставал из кармана куртки презерватив, она вскочила, стала расстегивать бра. Но он тут же повалил ее прямо на ковер, разорвал ее кружевные трусы, навалился на нее. Он даже не дал ей снять перчатки.

Из ванной она вышла завернутой в широкое полотенце. Поль сидел на кровати и смотрел на нее с некоторой опаской, понимая что вел себя далеко не корректно.

– Адриена, вы не сердитесь на меня?

– Конечно, сержусь, – сказала она, сядясь на кровать рядом с ним. – Вы пьяны. И это от бокала шампанского и рюмки ликера.

– Две рюмки, – поправил Поль. – И еще коньяк.

– Я понимаю, вы не привыкли пить. Все же вы были очень грубы.

– Простите, – сказал он, разворачивая ее полотенце. Когда она осталась голой, Поль обнял ее, коснулся губами ее соска.

– Впрочем, в этом что-то было, – сказала она. – Некая пикантность. Полинезия. На Маркизах все мужчины так грубы в сексе?

– Там же нет такого крепкого вина.

– Я вижу у вас синяки. Никак вы с кем-нибудь подрались?

– Да. Случайно. Пришлось.

– Это даже естественно, – сказала она с улыбкой. Вероятно, как и другим женщинам, ей нравились дерущиеся мужчины. Заглаживая свою грубость, он теперь старался во всем ей угодить и даже, прервав половой акт, снял со стены зеркало и приставил на кровати к ногам, как она это любила. И он добился того, что она еще дважды испытала оргазм.

Когда они уже были одеты, она достала из сумки деньги, протянула ему.

– Поль, в любом случае я богаче вас и не могу допустить, чтобы вы расплачивались за меня в дорогих заведениях. – Поль качнул головой.

– Нет. У меня много денег. – Адриена улыбнулась.

– Поль, вы хотите со мной еще когда-нибудь встретиться?

– Да.

– В таком случае возьмите деньги, которые вы на меня истратили. Если вы не возьмете, я не смогу больше с вами встречаться. – И Поль взял деньги. Она подставила для поцелуя щеку, не губы, и он поцеловал ее в щеку.

Дома была одна мама. Марго еще не вернулась. Мама сказала:

– Поль, тебе звонила Адриена. – Поль насторожился. Он чуть было не спросил: – которая? – но вовремя сдержался.

– Что она сказала? – спросил он.

– Она сказала, чтобы ты позвонил, когда придешь домой, и просила передать номер телефона. Это главный университетский кафетерий, где она организовала этот фет. Но это было два часа назад.

– Они там все свои.

– Безусловно. Ты для них новенький и оказался бы у всех на виду с твоими синяками. Кстати, тогда в Марселе мне показалось, у тебя на лице тоже были остатки синяка. Ты что, дрался на корабле?

– Ну, подрался.

– Понятно. Первое знакомство с цивилизованным миром. – И мама улыбнулась. Оказывается, маме тоже нравилось, когда мужчины дерутся. – Поль, ты еще не видел моих комнат?

– Нет. – Мамины комнаты были рядом с ванной, которой Поль не пользовался. Маленькая спальня со старой узкой железной кроватью и большим старинным шкафом. Вторая комната – художественная мастерская с окнами без занавесок. Днем отсюда открывался вид на крыши района Марэ. Здесь были два мольберта, стол с подъемной столешницей, несколько табуретов разной высоты, этажерки с книгами и красками. Поль немного поиграл с мольбертами, поднимая и опуская поперечные планки, осмотрел несколько картин, прислоненных лицевой стороной к стене.

– А где остальные картины? – спросил он.

– В моей мастерской на Ламбаль. – ответила мама. – Мы туда съездим. – Когда пришла Марго, мама спросила:

– Интересный был фет? – Вместо ответа Марго весело сказала:

– А я приехала на лимузине! Адриена заказала лимузин, и он развез всех, кто далеко живет.

– А мне звонила Адриена, – сказал с игривой улыбкой Поль. – Она очень приглашала меня на этот фет, и сказала, что просила тебя привести меня туда, а ты из вредности не привела. – Марго испытующе посмотрела на него, а потом на маму.

– А вот и треплешься! Когда Адриена позвонила, тебя уже не было дома. А где ты был?

– А я был в таком месте, где сидят много пьяных мужчин, а потом на сцену выходят девушки и начинают раздеваться. – Поскольку это было правдой, которую Поль выдавал за шутку, он не выдержал и рассмеялся. Марго тоже рассмеялась.

– Поль, ну зачем ты повторяешь мои глупые шутки! Ну придумал бы что-нибудь свое. А то ведь никакой фантазии!

Глава 14. Рождество

Утром за завтраком обсуждалась поездка в Версаль к бабушке и дедушке, где они должны были встретить рождество. Перед отъездом Поль должен был купить смокинг, поскольку бабушка считала, что на рождестве мужчины должны быть в смокингах. В своей комнате он вынул изо всех карманов деньги, стал их пересчитывать. Оказалось, что Адриена с Елисейских полей всучила ему примерно на пятьдесят франков больше, чем он истратил на варьете и гостиницу. Вероятно, она не привыкла считать деньги. В дверь постучали. Поль сказал: – Пожалуйста, – и вошла мама. Лицо у нее было серьезно. Увидев на его столе разложенные стопками деньги, она спросила:

– Поль, откуда у тебя столько денег?

– Ты сама мне давала. И еще я снял со своего счета пятьсот франков. Пойду с Марго покупать смокинг.

– Тебе не следовало трогать твой банковский счет, – сказала мама необычно строгим голосом. – Если тебе нужны деньги, скажи. У нас дома всегда есть наличные. – Поль молча смотрел на нее, не понимая, что ее так сердит. После паузы мама сказала: – Я не хотела тебе говорить перед святым праздником, и вообще не хотела тебе говорить, но это необходимо сказать. – Поль молча ждал, что она скажет. Она продолжала: – Когда Модестин забирала для стирки из твоей комнаты грязное белье, она нашла… – мама запнулась, а потом решительно докончила: – использованный презерватив. Она просто вытряхнула его из твоих трусов. И это уже не первый раз. До сих пор в нашей квартире не было мужчин, и все это шокирует нашу горничную. Тебе следует быть аккуратней. Но дело не в этом. Твои пробежки, слишком длительные пробежки для того, чтобы просто бегать, следы какой-то драки, все это говорит о твоем знакомстве с парижским инферно. И эти использованные… Поль, ты всего три дня в Париже. Что же будет дальше? – Поль молчал. Он нисколько не смутился. Он не совсем понимал маму. Он теперь знает, что в цивилизованном мире нет свободной любви. Но ведь мужчине нужны женщины. Всегда и везде. Как в королевстве Хатуту, так и во Французской республике. Мама должна это знать. Она была замужем, имела любовника. Она не могла быть наивной, как Марго. Мама истолковала его молчание иначе.

– Поль, прости, что я порчу тебе настроение в такой день. Святой день. Я просто боюсь за тебя. Слишком много пережито, и я хочу сохранить то, что есть, то что дал Бог. – Она подошла к нему, одной рукой обняла за шею, другой рукой повернула к себе его лицо. – Да, я вижу. Ты хороший мальчик. Я виновата перед тобой. Ты вырос без семьи. Я вижу, ты вырос хорошим человеком. Слава Богу. – Она говорила так, будто уговаривала в чем-то сама себя, потом она поцеловала его в лоб. В дверь постучали. Марго.

– Поль, так пойдем, наконец, покупать тебе тряпки.

Они шли пешком по Сен-Антуан. Всюду было много народу. Все что-то покупали к рождеству. Настроение было прекрасным. Поль спросил:

– Так ты не хочешь знакомить меня с Адриеной?

– Нет.

– Почему?

– Ты в нее влюбишься.

– Ну и что? Ты говоришь, что все мальчики в нее влюбляются. Они же от этого не умирают.

– А тебе нельзя влюбляться, – весело сказала Марго.

– Почему? – так же весело спросил Поль.

– Как «почему»! У тебя жена и сын.

– Ну и что? У мамы тоже был муж и сын, а вот она влюбилась. – Поль тут же понял, что этого не следовало говорить, но было поздно. Марго посерьезнела, сказала:

– И чем это кончилось? – Они некоторое время шли молча. На углу Тибур Марго взбежала по ступеням на каменную террасу, прошлась по парапету, Поль подал ей руку, и она спрыгнула на тротуар.

– А ты бы мог залезть по водосточной трубе до наших окон? – спросила она.

– Мог. – Марго кивнула.

– Конечно, ты же лазил по пальмам. – В магазине на Риволи Полю сразу захотелось купить смокинг с манекена. Марго сказала:

– Это однобортный. Теперь в моде двубортные. – Когда Поль вышел из примерочной в смокинге, Марго сказала:

– У тебя действительно стандартная фигура. – Однако, широкий шелковый пояс, застегивающийся сбоку, был великоват. Он спросил продавца:

– А нет поуже брюк? – Продавец сказал:

– Это при фраке носят тугие пояса. А при смокинге можно носить подтяжки. – И он вынул из остекленного прилавка картонку с подтяжками. – Это специальные подтяжки для смокинга. Их не видно даже из-под распахнутого пиджака. – Тут Поль заметил, что Марго несколько смутилась. Вероятно, ей никогда не приходилось покупать чисто мужских вещей, и подтяжки были для нее интимной частью туалета, как например, дамский пояс с резинками для чулок. Забавляясь ее смущением, он протянул к ней картонку с подтяжками, спросил:

– Как ты думаешь, мне это будет к лицу? – Она спросила продавца:

– У вас нет таких брюк, чтобы можно было без этого?

– У нас есть портной, – ответил продавец. – Он может сузить брюки в поясе и бедрах. Это займет не более получаса. – Он вызвал портного, который снял с Поля мерку. По совету Марго Поль купил пальто специально к смокингу, длинное и узкое и белый шарф, и еще жилет, рубашку и галстук бабочкой. За все это Поль расплатился, пакеты они оставили в магазине, пока не будут готовы брюки, и налегке вышли на улицу. Марго сказала:

– И никакая у тебя не стандартная фигура. – И они оба рассмеялись. – А мы с мамой уже приготовили рождественские подарки, – похвастала Марго.

– Я тоже, наверное, должен что-нибудь подарить.

– Не надо. Ты еще новый парижанин и не научился делать подарки. А впрочем… – Марго посмотрела по сторонам. – Сейчас везде полно народу. Я знаю, где народу меньше. Есть маленький магазин в районе рынка. – Они свернули в боковую улицу, которая шла под углом и поднималась вверх. Поль вскочил на низкий парапет, который переходил в каменную подпорную стенку, пошел балансируя по краю стены. Марго тут же последовала за ним. На самой высокой части стены Поль спрыгнул на тротуар, протянул Марго руки, помог ей спрыгнуть. Она была очень легкой. На подходе к рынку стало тесно от прохожих, нагруженных сумками и пакетами. Марго весело говорила:

– После войны появилось много антиквариата. Во время оккупации антиквары прятали свои товары от немцев. Мама тоже этим занималась.

– Как это? – не понял Поль.

– Она ходила по антикварным магазинам, спрашивала хозяев, патриоты они или нет. И она уговаривала хозяев припрятывать самые ценные вещи, чтобы их не покупали немцы, чтобы все это осталось во Франции. И хозяева слушались ее. А потом на нее донесли, и ее вызывали в немецкую префектуру. Она показала им кучу документов, что она художница, изучает историю искусства и все такое. Один из немецких офицеров был любителем импрессионизма и слышал о маминых картинах в стиле Гогена. Он пришел к нам домой смотреть мамины картины. Она продала ему одну картину по дешевой цене. Поэтому ее не арестовали. – Для Поля все это было интересно и ново. Мама – патриотка. В антикварном магазине Поль по совету Марго купил тускло посверкивающую брошь. На улице Марго сказала:

– Это не дявятнадцатый век. Раньше. Маме должно понравиться. – Дул холодный ветер, и на щеках Марго появился румянец. Неожиданно для себя Поль поцеловал ее в этот румянец, сказал с шутливой лаской:

– И во всем ты разбираешься. Девятнадцатый век, восемнадцатый век. – И Марго приняла это как само собой разумеящееся. Она поправила шарф на его шее, так чтобы закрывал горло до подбородка, а конец с бахромой закинула ему за плечо. – Так носят теперь шарфы, – сказала она. Полю была приятна такая забота.

– А ты не замерзла? – спросил он, ускоряя шаг.

– Немного, – ответила она небрежно, кутаясь в свое манто. И тут он обнял ее за плечи. Это можно было объяснить тем, что он охранает ее от холода. И она естественно приняла этот жест и даже слегка прижалась к нему. Ему захотелось снять свое пальто и укутать ее, и взять ее на руки. Но это было нельзя. Он осторожно вел ее среди снующих прохожих, стараясь чтобы никто не задел ее, не коснулся.

И тут среди прохожих он увидел Матиль. Она шла навстречу им. На ней была шляпа, украшенная искусственными ягодами и фруктами. Поль слегка отвернулся, надеясь, что она не заметит его. Яркий шарф закрывал его нижнюю половину лица почти до носа. И все же он услышал знакомый веселый оклик:

– Добрый день, Антуан! – Делая вид, что это обращение никак не относится к нему, он продолжал смотреть прямо перед собой. Поровнявшись с ними, Матиль с нарочитым удивлением воскликнула:

– Туан! Ты не узнаешь меня? – Поль слегка ускорил шаг. Марго шла рядом с ним в ногу. Матиль осталась позади. И вдруг Поль услышал за спиной ее скандально веселый голос: – Мадемуазель! Вам повезло! У него хороший хуй! – Поля охватил ужас. Некоторые прохожие оглянулись на них. Какой-то мужчина улыбнулся. Поль скосил глаза в сторону Марго. Ее лицо было бледным. Тут он почувствовал, как судорожно передернулись ее плечи, и убрал руку с ее спины. Теперь они шли просто рядом. Они молча дошли до улицы Риволи. И тут Марго, как ни в чем не бывало, спокойным голосом сказала:

– Они, наверное, уже закончили перестройку твоего смокинга. – Поль совсем забыл в растерянности, что в магазине остался его смокинг и остальные купленные вещи. В примерочной кабине он примерил только брюки. Они были теперь сужены и сидели нормально. Когда они вышли из магазина, обе руки его были заняты пакетами с новой одеждой. Все проходящие такси были заняты. Марго сказала:

– Ветер холодный. Зайдем в какой-нибудь бар. – Не доходя до Шатле они зашли в маленький бар. Вдоль двух стен тянулась стойка бара, занимавшая половину помещения. Посетители, одни мужчины, сидели у стойки на высоких табуретах и, повидимому, не все были трезвые. Увидев два рядом свободных табурета, Поль поставил около них свои пакеты, хотел удобней пододвинуть табурет для Марго, но табуреты, как на корабле, были привинчены к полу. Пожилой бармен очень быстро подал заказанные чашки с кофе и рюмки с ликером. Марго тихо сказала:

– Я впервые в жизни сижу в баре. – В другом случае она обязательно добавила бы вроде того: – как удобно иметь брата, можно зайти с ним в любое место, – но она этого не добавила. Сидящий рядом с ними небритый мужчина уставился на Марго пьяным взглядом. Поль тотчас подался к нему корпусом, не мигая глядя в его щетинистое лицо. Тут он почувствовал, как легкая ладонь Марго опустилась на его руку. И сразу напряжение спало. Он встретился с ней взглядом, и она опустила глаза. У нее были пушистые ресницы. Дома, когда Поль в гостиной стал раскладывать на столе покупки, показывая их маме, она подозрительно посмотрела на Марго, потом на Поля, спросила:

– Вы что? Поссорились?

– Ни сантима! – тут же откликнулась Марго. – Мы сейчас были, знаешь где? В баре, и теперь совершенно пьяные. Придется поездку к бабушке отложить до следующего рождества. Поль, ты к тому времени протрезвеешь? – Мама улыбалась. Поль тоже, наконец, облегченно улыбнулся. Мама сказала:

– Марго, ты, кажется, дурно на него влияешь.

– Я? – весело воскликнула Марго. – Наоборот, это он водит меня по ночным кафе и каким-то подозрительным барам.

Их шофер Анри, как и горничная Модестин, был отпущен на рождественские праздники, поэтому машину вела мама. Поль сидел рядом с Марго на заднем сидении. Сиденье было мягкое, пружинистое, и Поль то и дело подпрыгивал на нем.

– Не сомни смокинг, – предупредила Марго. Стало смеркаться. По выезде из Парижа Марго попросила:

– Мама, можно я поведу?

– Ты и на маленькой БМВ ездишь очень небрежно.

– А если я поведу? – спросил Поль.

– Пусть Поль поведет! – подхватила Марго. – Он же водил в детстве. – Мама промолчала. Потом она остановила машину и вышла. Поль тотчас выскочил из машины, сел на мамино место. Мама села рядом.

– Сперва малую скорость, – сказала мама. – Ты же все забыл. – Поль повел машину на малой скорости. Его охватил восторг.

– Да здравствует цивилизация! – воскликнул он и тут же спросил: – А можно на средней? – Мама молчала. Поль переключил на среднюю скорость, но слишком быстро отпустил сцепление, и мотор чуть не заглох. Теперь можно было ехать быстрее. Фары хорошо освещали дорогу. Впереди показался поворот.

– Левый поворот, – предупредила мама.

– Вижу, – ответил Поль. Но он слишком далеко повернул руль. И машина выехала на левую полосу, не сбавляя скорости. Тогда он крутанул руль вправо, машина вильнула, выехала на правую обочину. Поль тотчас отпустил газ, но правое колесо въехало в придорожную канаву. Машина остановилась накренившись.

– Выйди из машины, – сказала мама, – и помоги мне выйти. – Поль выскочил из машины, обежал ее сзади. Мама согнувшись стояла в дверях машины. У ног ее была канава. Поль протянул ей руку, и мама, перепрыгнув канаву, оказалась на обочине. Марго тоже выскочила из машины. Она захлопала в ладоши, воскликнула:

– Как интересно! – Поль был смущен. Мама молча села за руль, дала задний ход. Задние колеса забуксовали, переднее колесо оставалось в канаве. Вероятно, рама машины плотно сидела на краю канавы. Поль растерянно огляделся. Домов поблизости не было. Какое-то строение с темными окнами. Обветшалый деревянный забор, освещенный фарами их машины. Поль перепрыгнул через канаву, ударил подошвой ботинка по забору. Забор накренился. Поль еще раз с силой пнул забор. Затрещали доски, прибитые к стойке забора. Поль нажал ногой на доски, и они отделились от стойки. Поль качнул стойку. Это был толстый деревянный кол. Раскачав его, Поль вытащил его из земли, понес к машине. Подсунув его под передний бампер, он с силой потащил вверх другой конец кола, скомандовал маме:

– Задний ход! – Колеса опять забуксовали, и Поль рывком приподнял свой конец кола. Машина резко дернулась и выехала на шоссе.

Поль еще издали узнал бабушкин дом. Как и все дома после детства он показался ему меньше. В передней их встретили бабушка и дедушка. В детстве они казались ему старыми, и теперь оставались такими же, не старше, не младше. Марго первым делом сообщила:

– Мы попали в катастрофу, Поль вытаскивал машину из канавы, поэтому у него пальто и ботинки грязные.

– В катастрофу? – рассеянно повторила бабушка, во все глаза глядя на Поля. – Я узнала его! – воскликнула она. – Сразу узнала. Взрослый мужчина, но я сразу узнала! – и она порывисто обняла его. – Сибил, ты тоже узнала его, когда увидела в Марселе? – спросила она, целуя Поля.

– Сразу узнала, – сказала мама дрогнувшим голосом. Обе они плакали. Поль поцеловал бабушку. Такие же щеки с увядшей кожей, какие он знал в детстве. Дедушка, пристукнув в пол деревянной ногой, Поль знал – у него протез, отстранил бабушку, обнял Поля.

– Каким молодцом вырос, – сказал он растроганно. – А ведь был такой стрючек белобрысый! – И тут же хитро подмигнул: – Ну и как там насчет свободной любви на Маркизах?

В уютной гостиной они расселись в удобных креслах вокруг очень низкого стола, какие теперь в моде, на котором стояли бокалы с красным вином. Бабушка влажной тряпкой чистила испачканное глиной пальто Поля, поскольку их прислуга тоже была отпущена на рождество. Поль сидел в носках, свои ботинки он сам помыл в ванной, и они сохли в передней. Это был не разговор, а рассказ, повторение того, что он уже рассказывал маме и Марго. Мама то и дело перебивала его, дополняла детали, о которых он забывал, вставляла свои замечания. Она все это переживала заново. Ее голос опять прерывался рыданиями, которым вторила теперь бабушка. Поль подумал, что хорошо, что в их семье только пять человек, и все это никому не придеться больше рассказывать. Потом Марго попросила Поля пересказать о его жизни на корабле. Дедушку почему-то удивило, что Поль за шесть дней, проведенных на корабле, не только восстановил навык чтения, но и успел прочесть «Трех мушкетеров» и «Ванину Ванини».

– Но это же почти общее представление о французской литературе! – воскликнул он. А когда Поль упомянул о страшной книге, разговор переключился на войну. В немецком лагере военнопленных дедушка подружился с русским пленным солдатом. Оба они немного знали немецкий, на котором общались. После войны русского солдата отправили домой в Россию.

– А там он опять попал в концлагерь, еще хуже фашистского. – сказал дедушка.

– Я этому не верю, – сказала мама. Очевидно, это был какой-то старый спор мамы с дедушкой. Он спросил:

– Почему же я не могу до сих пор получить о нем никаких сведений?

– Россия – большая страна, во много раз больше Франции. У них еще недостаточно развиты коммуникации.

– Тем более, – упрямо сказал дедушка. – Есть место для концлагерей. И почему, все же, ни об одном русском пленном, вернувшемся в Россию, никто никогда не получал никаких сведений?

– Потому что Россия очень большая, – повторила мама свой аргумент. – А легко получить сведения о ком-нибудь во Франции? О Поле не было сведений двенадцать лет, пока он сам оттуда не вырвался. Папа, почему ты так настроен против России?

– Я не против России, – возразил дедушка. – Россия освободила Европу от фашизма. – Тут вмешалась Марго:

– Францию освободила Америка. – Поль понял: Марго – американская патриотка. Дедушка улыбнулся:

– Девочка, – сказал он, – американцы никогда не высадились бы в Дункирке, если бы русские не подошли к границам Германии.

Бабушка компетентно заметила:

– Высадка в Дункирке – заслуга Черчилля.

Полю была знакома эта фамилия по страшной книге. Только он точно не знал кто был Черчилль – американец или англичанин. Дедушка согласился с бабушкой:

– Безусловно. Ведь если бы не давила Россия, Гитлер захватил бы Англию за две недели.

Поль понял: Черчилль – англичанин. Патриот. Мама сказала:

– Даже если бы Гитлер захватил всю Европу, фашизм уже тогда был на краю гибели. Против Гитлера уже готовились заговоры. Он уже самим немцам осточертел.

Дедушка погрозил маме пальцем:

– Учти, – сказал он хитро. – Заодно с европейскими странами фашисты захватывали и их колонии. И когда Европа стала бы свободной от фашизма по инициативе самой Германии, все колонии остались бы в руках немцев. Понимаешь? Вся Африка, юг Азии, Индия, Океания – все было бы немецким.

Тут Марго с легкомысленным видом сказала:

– Немцы такие аккуратные, они бы во все колонии быстро насадили цивилизацию, и тогда Поль вернулся бы в Париж на год раньше.

Все рассмеялись. Марго уже сделала несколько глотков из своего бокала. Дедушкин бокал был давно пустой. Мама и бабушка сделали только по глотку. Поль не дотронулся до своего бокала. Он знал: сухое вино не вкусное. Разговор о войне утомлял. Захотелось ссать, и Поль молча поднялся с кресла и пошел в уборную. Это послужило сигналом собираться в церковь.

К началу торжественной мессы они опоздали, поэтому сидели на последней скамье. Поль сперва следил за службой по молитвеннику, а потом стало скучно, и он стал незаметно оглядываться по сторонам. Мама и Марго молились серьезно. Бабушка с деловым видом следила за молитвой по своему молитвеннику. Поль уже знал, что бабушка с дедушкой только за последние годы стали по праздникам посещать церковь. Это было влияние мамы. Священник начал читать проповедь о свободном выборе. Поль заметил, как дедушка украдкой зевнул. А священник говорил, что в свободном выборе, как правило, побеждает добро. Тут были намеки на прошедшую войну. Как ни силен враг человека, священник подразумевал фашистов, добро побеждает. Это теперь священник был таким смелым. Поль уже знал, что за подобные проповеди во время войны фашисты сажали священников в концлагеря.

Когда они вернулись из церкви, Марго ушла в бабушкину комнату переодеваться. Здесь у нее хранилось платье, в котором она встречала рождество в прошлом году. Полю поручили зажечь свечи на елке, которая стояла между столовой и гостиной. Бабушка предупредила:

– Только не устрой пожара.

Что-то подобное Поль слышал в детстве. Но теперь он был взрослым, и он ответил:

– А было бы интересно. Я давно не видел пожаров.

– Я тоже люблю пожары, – послышался голос Марго. – Только предпочитаю, чтобы горели другие дома.

Поль обернулся и застыл: Марго была в белом длинном вечернем платье с короткими рукавами-буфами. Из украшений на ней было только узкое колье и серебряный браслет на запястье, но Полю показалось, что на ней очень много всего сверкающего, так что он непроизвольно сощурился.

За столом дедушка передал Полю бутылку шампанского:

– Тебе открывать.

Поль уже видел, как открываются эти бутылки, стал раскручивать проволоку, надетую на пробку. Марго провозгласила:

– С Рождеством!

Хлопнула пробка, вылетая из бутылки. Поль стал разливать вино по бокалам, роняя на скатерть шипящую пену. Он с детства помнил эту традицию встречи рождества в Версале. Ему все это нравилось. Кроме шампанского. Все же из уважения он сделал два глотка этой холодной шипящей горечи и тут же налил себе в маленькую узкую рюмку сладкого ликера. Поль был откровенно голоден, и все, что было на столе, казалось ему необычайно вкусным, и рыба, и мясо, и салаты. Дедушка сказал:

– Все же принципы демократии утверждались еще задолго до Христа. – Это он продолжал какой-то давнишний спор. Мама ответила:

– Конечно. Еще Платон высказал эти принципы. Все граждане должны быть равны. У каждого должно быть одинаковое количество денег, земли, скота и рабов. – Марго уточнила:

– Демократия по Адольфу Гитлеру.

– Как часто это повторяют! – раздраженно сказал дедушка. – Это же легко объяснить: Грецию окружали враждебные страны и народы. – Мама возразила:

– Древнюю Иудею тоже окружали враждебные народы, однако Христос сказал: – Нет для меня ни иудея, ни эллина. – Они перешли в гостиную, где под елкой лежали подарки. Дедушка, далеко отставив свою ногу с протезом, нагнулся, взял пакет со своим именем. Пакет состоял из множества оберток, а внутри оказалась коробочка с эмалированным яйцом-часами. Когда обе стрелки соединялись на двенадцати, тихо звенела музыкальная фраза.

– Мой любимый Сен-Санс! – воскликнул дедушка. Он уже давно коллекционировал старинные часы. В бабушкином пакете оказались итальянские туфли, которые она тут же надела и воскликнула:

– Удобно, как в растоптанных шлепанцах! – Маме достался диоровский шарф, явно предназначавшийся для вечерних туалетов. Марго получила веер из белых страусовых перьев, которым она тут же стала грациозно манипулировать. Поль развернул тяжелый пакет со своим именем. Это оказались коньки с высокими ботинками. И еще под елкой лежал маленький пакетик, завернутый в клочек бумаги. Мама подняла пакетик, прочла свое имя, развернула, стала рассматривать тускло посверкивающую брошь.

– Это же антиквариат, – сказала она. – Это же очень дорого стоит.

– Совсем не дорого, – наивно признался Поль и пояснил: – Это потому что из магазина, где продают ворованные вещи. – Дедушка громко расхохотался. Поль продолжал объяснять: – Это для того, когда дома холодно, ты кутаешься в шаль, и она у тебя сваливается, так чтобы пристегивать. – Мама поцеловала Поля, прижалась щекой к его щеке. Марго, играя своим страусовым веером, подошла к проигрывателю, поставила пластинку. Это был вальс. Она протянула руку дедушке. Вероятно, она уже знала, что он кое-как может танцевать и на протезе. Они вальсировали почти на одном месте, и дедушка на каждом шаге ловко подтягивал ногу с протезом. Поль тут же пригласил на танец бабушку. Оказывается, она очень легко танцевала в своем узком длинном вечернем платье. Потом было танго, и Поль танцевал с мамой. А потом Марго поставила маленькую пластинку и объявила:

– Танцуем буги-вуги! – Она положила руки на плечи Полю, а он взял ее за предплечья. Он впервые держал ее голые предплечья. Руки ее были гибкие и тонкие по всей длине, а кожа нежная. Она легко подпрыгивала, то на одной, то на другой ноге. Ее широкое белое платье легко порхало над полом, а ноги будто вообще не касались пола. А Поль, развеселившись от нескольких рюмок ликера, подпрыгивал в такт музыки, как можно выше задирая ноги. Когда танец кончился, бабушка серьезно сказала:

– Да, современные танцы дикие, но все же по своему красиво. – Чай и кофе приготовляла Марго. Дедушка увел Поля в малую гостиную. Здесь был коньяк. Дедушка курил, иногда отпивая из рюмки. Поль только пригубил от своей рюмки. После ликера коньяк казался отвратительным.

– Ну, и как там насчет свободной любви? – опять спросил дедушка. Его это интересовало. И Поль рассказал о Катоге, о женитьбе Тибу-Това на второй жене Су-Суэй, и о женах Намикио. А в большой гостиной сидели мама с бабушкой, о чем-то тихо разговаривая. По тому, как бабушка посмотрела в сторону Поля, он понял, что разговор шел о нем. Вероятно, мама докладывала бабушке о длительных пробежках Поля и найденных горничной использованных презервативах.

Когда они садились за стол к чаю, бабушка повернула к себе лицо Поля, сказала:

– Да, синяк почти зажил. Драка, повидимому, была не очень серьезной. – и строгим голосом добавила: – Ты смотри у меня. – Мама пила чай. Поль тоже. Остальные пили кофе. Дедушка, хотя и не слышал разговора двух женщин, но о чем-то догадывался, сказал с улыбкой:

– Свободная любовь, я вижу, продолжается и в Париже. Смотри в оба. Это тебе не Маркизы. Здесь правила суровые. – Бабушка сказала:

– Поль, ты же еще не был в Лувре, не был ни в одном театре, а шатаешься неизвестно где. – Теперь Поль уже не сомневался, о чем мама говорила с бабушкой. Он посмотрел испытующе на маму. У нее был самый невинный вид. Прямо как у младенца Христа. И тут в разговор вмешалась Марго. Неожиданно строгим голосом она сказала:

– Мама, ты забываешь: Поль давно уже не ребенок. Он взрослый мужчина, и он имеет право на свою личную мужскую жизнь. – Мама и бабушка не нашлись, что ответить. А дедушка довольно улыбался. Марго умная. Но Поль все же был смущен, помня о скандальной встрече с Матиль.

На ночь маме и Марго были отведены две комнаты наверху. Спальня бабушки и дедушки была внизу. Полю бабушка постелила на диване в большой гостиной. Раздевшись, Поль надел теплый дедушкин халат, который был ему короток. В доме была только одна ванная, поэтому душ принимали только женщины. А Поль с дедушкой ограничились походом в уборную. Когда обе двери гостиной были плотно закрыты, и Поль уже хотел ложиться спать, в дверь постучали. Поль открыл. Это был дедушка. У него было хитрое лицо.

– Хочу посмотреть на твои три крови, – сказал он. – Мама говорит, что остались шрамы. – Поль благосклонно высвободил руки из рукавов, опустил халат до пояса, повернулся спиной.

– Вижу, – сказал дедушка. – Следы пересечений. Ишь, как тебя там. Знай, как по девочкам шастать. Ничего, на тебе быстро заживает. – В дверях появилась бабушка в халате и с мокрыми после душа волосами. Она тоже хотела посмотреть на три крови, о которых рассказывала мама. Для бабушки это была экзотика Маркизов. И тут из-за бабушкиной спины показалось лицо Марго. Старый бабушкин халат сидел на ней мешком.

– Я тоже хочу посмотреть на три крови! – сказала она весело. Она подошла к Полю и даже осмелилась дотронуться до зажившего шрама. – Бедненький Поль! – и, поднявшись на носки она поцеловала его в щеку, но тут же испуганно отступила: до сих пор она еще не видела Поля, обнаженного по пояс, сказала поучительно: – А нечего изменять жене. – Она в смущении попятилась еще дальше и при этом наступила бабушке на ногу. Появившаяся в дверях мама сказала:

– Марго, ты сегодня много пила шампанского. Иди спать.

Утром после завтрака было решено пойти на прогулку в Версальский парк. Поль изъявил желание пробежаться по парку, и бабушка дала ему толстый дедушкин свитер.

– Я тоже хочу пробежаться, – заявила Марго, и бабушка дала ей другой дедушкин свитер. Еще бабушка дала Марго свои спортивные брюки. Оказывается, в них бабушка иногда ездила на лыжах. Дедушкин свитер был Полю по пояс, зато на Марго свитер был до колен. Но бабушкины лыжные ботинки были Марго в пору.

До парка они доехали на машине. В парк они вошли со стороны Швейцарского озера. Дедушка шел, опираясь на полированную палку с загнутой ручкой. Мама несла костыль на тот случай, если дедушка устанет идти на протезе. Они пошли в обход оранжереи. Поль помнил с детства это место. Теперь оранжерейный сад был пуст и заснежен. Летом здесь стояло много развесистых пальм в кубических кадках. Теперь их убрали на зиму во внутренние помещения. Нужно быть очень сильным, как Тибу-Тов, чтобы поднять одну такую кадку, даже если поднимать вдвоем. Поль спросил:

– А кто заносит кадки внутрь? – Бабушка ответила:

– У них специальные маленькие кары с подъемниками.

– Как подъемные краны? – Тут стала объяснять Марго:

– Подъемники у них как вилки. Они поддевают вилками кадки, поднимают и увозят внутрь. – Поля это заинтересовало.

– А где у них эти кары? – спросил он.

– Наверное, в самой оранжерее, – предположила Марго. Поль тотчас быстро побежал к оранжерее. Марго побежала за ним. Вглядываясь сквозь мутные стекла в темное помещение, Поль перебегал от одной остекленной арки к другой. Смутно виднелись южные деревья в кадках, стоящие ровными рядами. Поль пробежал несколько арок, и тут через стекло боковой арки он увидел кару с подъемником. Он никогда еще не видел таких машин. Она была похожа на маленький танк. Низкие колеса, наверху сиденье для водителя, стальные скобы, по которым нужно было забираться на это сиденье. А впереди две толстые железные полосы: вилка, как сказала Марго. И эта вилка могла подниматься и опускаться. Поль подергал бронзовую ручку остекленных дверей. Заперто. Поль, прильнув к стеклу, разглядывал массивную маленькую машину, представляя себе, как она должна работать. Подбежала Марго, тоже рядом прильнула к стеклу.

– У нее нет мотора, – сказала она. – Она работает на аккумуляторах. – Марго все знает. Поль повернулся к ней. Она смотрела на него изучающим взглядом.

– У тебя красивый загар, – сказала она и тут же отвернулась. Он понял, что она имела ввиду тот загар, который увидела, когда он показывал свои три крови. – Бежим, они ждут нас, – сказала она и побежала первой. Поль побежал за ней, глядя как она легко бежит в бабушкиных ботинках, перепрыгивая через сугробы.

Они их вовсе не ждали. Они поднимались по широким ступеням, ведущим на эспланаду. Дедушка переставлял по ступеням свою палку, подтягивая за собой ногу с протезом, а бабушка ворчала:

– Я же говорила: оставайся дома. – Поль подскочил к нему, присел:

– Дедушка, полезай мне на спину. – И дедушка, не выпуская палки, обхватил Поля за шею, зацепил здоровой ногой за его талию. Поль выпрямился, понес дедушку по ступеням. Марго прыгала рядом, кричала весело:

– Дедушка, ты его палкой, палкой, что б быстрей бежал! – Поль донес дедушку до аллеи, полого спускающейся вниз, и тут ссадил его. Они все дошли до амфитеатра Бальной площадки. Поль почти не помнил этого места. Летом, кажется, по каменным уступам струилась водопадами вода. И были фонтаны. Теперь каменные уступы были покрыты снегом. Поль стал спускаться по ним вниз. Марго следовала за ним. На одном уступе Поль поскользнулся и упал, но тотчас поднялся на ноги.

– Ушибся? – послышался сзади голос Марго.

– Ни сантима, – ответил Поль и на следующем уступе опять поскользнулся и упал. На Бальной площадке тоже было скользко. Марго, разбежавшись, заскользила на подошвах по обледенелой поверхности, оставляя за собой ледяную дорожку, очищенную от снега. Поль повторил это. Они еще долго так разбегались и скользили на расставленных ногах, пока вся площадка не покрылась ледяными дорожками. А мама и бабушка с дедушкой стояли наверху и смотрели на них. Наверх они поднимались по обычной каменной лестнице. Марго побежала по газону, покрытому снегом. На траве слой снега был толще, чем на аллеях. Поль побежал за ней. Марго скатала комок снега, бросила в Поля. Она метко бросала, и он едва успел отклониться. Он тоже скатал снежок, бросил в нее, попал в плечо. Они с громким смехом бросались снежками. На Марго была спортивная шапочка с мысиком, закрывавшем лоб. Поль попал снежком прямо в этот мысик.

– Точное попадание по центру! – выкрикнул он.

– Ах так? – воскликнула Марго со зловещей веселостью, захватила обеими руками большой пласт снега и побежала к Полю. Он стал задом отбегать от нее, но споткнулся и повалился спиной в снег. Она бросила, почти положила на его лицо пласт снега и тут же села на него верхом. Снег непривычным холодом обжигал лицо, но он хохотал, широко открыв рот. И Марго тоже хохотала.

– Вы же совсем промокли! – кричала мама, но голос ее был веселым. Поль был весь в снегу. Даже в носках был снег. Наконец, он сбросил с себя Марго, схватил ее за руки, крутанул вокруг себя и уложил в снег. Хохоча, она продолжала бросать в него комья снега. Тогда он схватил ее за ногу и за руку, поволок по снегу. Накануне, когда она была в белом бальном платье с обнаженными тонкими руками и тонкой талией, он протанцевал с ней тур танго, осторожно держа руку на ее спине, боясь опустить пальцы ниже ее лопатки. А теперь никакой талии не было. В мешковатом свитере и лыжных брюках она походила на подростка, и можно было таскать ее за ноги и за руки по холодному снегу. И это приводило его в восторг. И ей, повидимому, это нравилось. Когда они шли обратно к своей машине, дедушка сказал:

– Как хорошо, что у меня только одна нога. А то замерзли бы сразу две.

– Надо скорей домой, – сказала бабушка. Когда они выходили из машины, дедушка взял костыль. Болела нога, натертая протезом. Поль тотчас присел перед ним и внес дедушку на спине в дом, донес до дивана в гостиной. Вытянув ноги, дедушка облегченно вздохнул и сказал:

– А хорошо иметь такого большого сильного внука. А то в семье одни бабы. – Перед обедом бабушка с дедушкой сделали по глотку коньяка. Полю тоже предложили коньяк, поскольку после непривычных для него зимних игр он мог простудиться. Но Поль предпочел ликер. К концу обеда бабушка сказала:

– Вот и еще одно рождество прошло. Загадаем, что-ли, какое-нибудь желание до следующего рождества?

– Желания загадывают под новый год, – заметил дедушка. Мама сказала:

– Новый год – всего лишь астрономическая условность.

– А у кого сейчас какое желание? – спросила Марго, обводя всех взглядом. Бабушка сказала с улыбкой:

– После возвращения Поля даже трудно что-либо пожелать. – Дедушка согласился:

– Да. С возвращением Поля в нашей семье наступила новая эра. Но это значит, появились и новые желания.

– Хорошо, – подхватила Марго. – Пусть каждый выскажет свое главное желание. Мама, ты первая. – Мама, не поднимая глаз, сказала:

– Теперь у меня всегда одно желание. Увидеть моего внука.

По дороге в Париж машину вела Марго. Поль, сидя рядом с мамой на заднем сиденьи, задремал, прислонившись к маме. На подъезде к Монружу Марго остановила машину, сказала:

– Мама, я засыпаю. – Они поменялись местами. Теперь задремала Марго, прислонив голову к плечу Поля, и он сидел прямо, стараясь не пошевелиться.

Утром за завтраком они распределяли свой день. У Поля это был его первый учебный день. В два часа к нему должен был прийти преподаватель английского, а еще через два часа преподаватель математики. Марго с мамой собирались пройтись по магазинам, сделать покупки. Мама спросила Поля:

– Ты не хочешь пойти с нами?

– Нет, я хочу пробежаться. – Мама промолчала, очевидно помня строгое замечание Марго за рождественским столом.

В своей комнате Поль надел фланелевую рубашку, толстый свитер, спортивные брюки, американские кеды, разложил по карманам рубашки и брюк деньги, запоминая в какие карманы и какими купюрами. Он точно знал, куда и зачем направляется. Выйдя из дома, он побежал по краю тротуара. Быстрым легким бегом он без остановки добежал до Отель де Виля, остановил свободное такси, сказал шоферу:

– Площадь Пигаль. – Выйдя из такси, он огляделся. Место было незнакомым. С одной стороны площадь круто опускалась вниз, переходя в узкие улочки. Напротив, со стороны широкого бульвара, пересекавшего площадь, двухэтажное здание в стиле модерн с остекленными стенами и яркими афишами. Было ясно, что это варьете со стриптизом, оркестром, дорогими проститутками и отдельными кабинетами. На крутом спуске трехэтажное здание с витриной и входом, украшенным красным сердцем, обрамленным лампочками. На углу между сходящимися узкими улицами двухэтажное здание с узкими окнами и наполовину остекленной дверью с подвешенной красной лампой. Туда и направился Поль быстрыми широкими шагами.

Когда на такси он вернулся домой, мамы и Марго еще не было. Он отсутствовал немногим более часа. Приняв душ, он надел чистое белье и официальный парижский костюм. В таком виде он был готов принять преподавателя английского на первый домашний урок. Когда в столовой он пил чай с бисквитами, вернулись мама и Марго со множеством покупок.

– И где это вы так долго шатались? – с насмешливой улыбкой спросил Поль.

Глава 15. Образование. Опера. Лувр. Богема. Заседание в министерстве

Преподавателя английского звали мистер Фарелл Коннор. Это был рыжеватый мужчина ирландского происхождения, не более чем на десять лет старше Поля. Во время войны он был в отряде Сопротивления, и 25 августа 1944 года в звании лейтенанта в составе французских войск под управлением генерала Леклерка вошел в оккупированный немцами Париж. Об этом он сообщил в первую очередь сразу после официального знакомства. Полю это сразу не понравилось. Он хорошо помнил слова капитана: «пока вы отдыхали на острове», и тут же не без заносчивости сказал:

– Если бы я не был на Маркизах, я бы учавствовал в парижском восстании 19 августа.

– Возможно, – благосклонно согласился Фарелл с таким выражением сомнения на лице, что это уже совсем не понравилось Полю. Так начался первый урок английского. Фарелл стал задавать примитивные вопросы по-английски. Каков ваш возраст? Какого цвета ваши глаза? Какого цвета мои глаза? Поль отвечал, запинаясь, вспоминая английские слова. Некоторых он не знал, возможно, никогда. Фарелл поправлял его. Потом Фарелл заставил его писать. Дело пошло еще хуже. Но Фарелл сказал:

– Не так уж и плохо, как я думал. Кое-что вы помните. Когда вы учились в Сиднее, вам приходилось говорить по-английски?

– Да.

– Это видно. В детстве память цепкая. Итак, начнем с местоимений и вспомогательных глаголов.

К концу урока Поль почувствовал пустоту в голове. Казалось, то, что он и знал раньше, улетучилось и забылось. Фарелл спросил:

– Поль, вы устали?

– Да, – признался Поль.

– Это хорошо, – с довольным видом сказал Фарелл. – Это значит, вы начали работать мозгами. То, что усваивается с легкостью, быстро забывается. Помимо грамматики мы с вами будем проходить английскую литературу. Вы ее не знаете. А сейчас я вам скажу одну вещь, которая может поразить каждого, кто знает английскую литературу. Но вы-то ее не знаете. Давайте играть. Представьте себе, что вы знаете английскую литературу. И я вам скажу эту вещь. И вы должны сразу сделать вид, что эта вещь поразила, удивила вас и привела в недоумение. Согласны?

Поля это заинтересовало, и он кивнул головой.

– Так вот, – начал Фарелл. – В литературе было много периодов: древний, средневековый, ренессанс, классицизм, романтизм и так далее. Во всех странах ренессанс был весьма значительным периодом. Кроме Англии. В английской литературе ренессанс – самый незначительный и даже пустой период. Скорей изобразите удивление, как мы договорились. – Поль поднял брови. – И еще недоумение, – потребовал Фарелл. Поль скорчил недоуменную мину. И они оба рассмеялись. Фарелл продолжал: – Правда, во времена ренессанса в Англии был Шекспир, и писатели ему подражали. Но Шекспира мы воспринимаем почти как нашего современника. Он выпадает из понятия мирового ренессанса. Кроме того эпоха, состоящая из одного человека, вовсе не эпоха. Таким образом, ренессанс в Англии – самый пустой период в английской литературе. Пожалуйста, еще раз изобразите удивление и недоумение. – И Поль еще раз скорчил недоуменную мину. И они опять оба рассмеялись. Фарелл уже другим, более фамильярным тоном продолжал: – Ваш первый семестр в Сорбонне начнется именно с этого пустого периода. Все что было до этого периода, Чосер и прочее, ваши будущие соученики изучали весь предыдущий семестр. Мы с вами должны это пройти за неделю. Не пугайтесь. Пройдем с легкостью.

Когда урок был закончен, и Поль стал складывать в стопку листы, исписанные им кривыми буквами, Фарелл сказал:

– Вот в газетах пишут, у вас там на Маркизах было несколько жен. Я понимаю, свободная любовь это хорошо. Но если любовь сводится лишь к половым сношениям, это значит, что никакой любви нет. На какой же основе там заключаются браки?

Тут их роли поменялись, и Поль начал объяснять Фареллу то, чего тот не понимал, и Фарелл слушал его с видом прилежного ученика.

После отдыха, в течение которого Поль бросал о стену тенисный мяч и ловил его, пришел преподаватель математики мсье Балар, мужчина лет сорока, мрачный, редко улыбающийся. Он преподавал механику в Сорбонне и еще в каком-то техническом училище. Придя в комнату Поля, он первым делом попросил очистить стол от книг и бумаг, что Поль и сделал. Когда они сели друг против друга, мсье Балар спросил сколько будет трижды три, Поль ответил, тогда Балар спросил сколько будет семью шесть, Поль ответил, но не сразу, а после некоторого раздумья. Тогда Балар спросил, сколько будет двенадцать, помноженное на четырнадцать. Тут Полю пришлось как следует поразмыслить, но он все же правильно ответил. А Балар тем временем достал из портфеля бумажный пакет, высыпал из него на стол много маленьких деревянных кубиков, сложил из них квадрат, сказал:

– Это квадрат. Сколько в нем кубиков?

Поль сосчитал пальцем:

– Сорок девять.

Балар выстроил с помощью Поля из кубиков на этом квадрате куб, сказал:

– Это куб. Сколько в нем кубиков?

Поль сосчитал стороны куба. Пять сторон наверху и одна внизу. Всего шесть сторон. По требованию Балара он стал рассуждать вслух:

– На двух сторонах по сорок девять кубиков. Две стороны это девяносто восемь кубиков. На остальных сторонах будет меньше, потому что крайние кубики уже сосчитаны.

И он принялся пальцем считать кубики на других сторонах, но тут же остановился: а как узнать сколько кубиков внутри куба?

– А можно развалить куб? – спросил он серьезно.

Балар так же серьезно покачал головой:

– Нет.

– А как же узнать, сколько кубиков внутри?

И Балар на листе бумаги написал формулу площади квадрата и формулу объема куба, поясняя все это. Полю стало интересно. Он уже сам подставил вместо букв числа и все сосчитал. Получилось, что в кубе триста сорок три кубика.

– Правильно я сосчитал? – спросил Поль.

– А вот теперь можете развалить куб и проверить. Все нужно проверять, даже математику.

Поль развалил куб, сосчитал кубики, раскладывая их по десяткам, торжественно подтвердил:

– Триста сорок три!

– Ну, что ж, – усмехнулся Балар. Первую задачу вы решили, и по алгебре, и по геометрии.

После этого Балар стал чертить на больших листах углы, объясняя значение градусов. Скоро это стало скучно, и тогда Балар спросил:

– Вы поняли, что измеряют градусами?

– Углы, – вяло ответил Поль.

– Какие углы?

– Разные.

И вдруг Балар спросил:

– Вы видели на Маркизах луну?

– Видел.

– А в Париже?

– Нет еще, – признался Поль.

– Не огорчайтесь. Вы увидите луну и в Париже. Уверяю вас, что в Париже по отношению к вам луна будет той же величины, что и на Маркизах. Как можно измерить эту величину? В каких единицах?

– В километрах, – тотчас ответил Поль.

– Вы не можете забраться на луну и измерить ее даже очень большой линейкой. И я говорю не о размерах самой луны, а о диске луны, который вы видите с Земли. Так вот этот видимый вами диск измеряется градусами.

И Балар стал чертить угол, охватывающий луну. Полю опять стало интересно. В конце урока Балар спросил:

– У вас действительно было несколько жен на Маркизах?

В этот вечер они должны были ехать в оперу. Поль надел смокинг, а мама и Марго были в узких длинных вечерних платьях. Еще до переодевания Марго проиграла Полю на пианино отрывки из оперы, на которую они шли, и рассказала содержание. Опера называлась «Севильский цирюльник» и была написана по комедии Бомарше. Поль еще с детства знал, кто это такой, потому что бронзовый памятник Бомарше стоял на их улице. Марго также назвала композитора оперы, а заодно много других композиторов, разъясняя последовательность музыкальных стилей. Поль внимательно слушал, наблюдая, как падают тени от ресниц Марго, когда она опускала глаза. Над пианино горело бра, и когда Марго смотрела на клавиши, тени от ресниц закрывали пространство под глазами, и глаза казались темными, а когда она смотрела в ноты, или на Поля, ее лицо светлело, а глаза становились прозрачные, как янтарь. Когда лекция по музыке была закончена, в гостиную вошла мама, спросила Поля:

– Ну, так кто же написал «Севильского цирюльника»?

И Поль уверенно ответил:

– Пуччини.

Когда пришел их шофер Анри, и они уже собрались выходить, зазвонил телефон. Мама сняла трубку. Спрашивали Поля. Убедившись, что это не репортер, мама передала Полю трубку. Это был мсье Вольруи. Он сообщил, что через два дня в министерстве колоний состоится заседание по вопросу социальных и административных проблем во Французской Полинезии.

– Ваше присутствие, мсье Дожер, будет необходимо.

– Да, я приду, – сказал Поль.

– За вами пришлют машину.

– У нас есть машина. Я могу приехать и на автобусе.

– Это официальный вызов министра, и за вами приедет машина от министерства.

Здание парижской Оперы очень понравилось Полю. Он забыл его с детства, и Анри специально для него на малой скорости объехал вокруг неимоверно громадного здания Оперы, занимавшего целый квартал. Внутри тоже было красиво. Поднимаясь по широкой мраморной лестнице рядом с мамой и Марго, Поль озирался по сторонам, рассматривая арки, балюстрады, сводчатые высокие, так что кружилась голова, потолки, с которых свисали сверкающие люстры. Это было куда красивей Нотр-Дама. На Марго и маму разговор Поля с мсье Вольруи произвел большое впечатление, и они то и дело возвращались к этой теме, которая Поля уже не трогала. Колонии, Полинезия, королевство Хатуту и само предстоящее в министерстве совещание ушли для него в прошлое. Теперь он сидел в ярко освещенном зале среди мужчин в смокингах и дам в сверкающих дорогих украшениях. На нем был смокинг, в руке бинокль. Очень хотелось посмотреть в бинокль на верхние ложи и расписанный купол с люком, куда раньше поднималась люстра со свечами, когда еще не было электричества. Но он не поднимал бинокля, сохраняя светское достоинство. Он был среди публики высшего света Парижа. Он был в цивилизованном мире. Стоит только скосить глаза, и он увидит Марго в декольтированном платье, открывающем ее девичьи плечи и токие руки, до локтей затянутые в перчатки. У мамы на плечах был шарф – рождественский подарок. Люстры стали медленно гаснуть. Осветился занавес, на котором было выткано изображение другого занавеса. Увертюру Поль слушал внимательно, поскольку Марго уже наиграла на пианино отрывки из увертюры, и еще рассказала анекдот об этой увертюре. Россини писал ее на подоконнике, поскольку было жарко. Подул ветер, и увертюру снесло за окно. Россини был толстый и ленивый. Ему было лень спуститься на улицу, и он тут же на подоконнике написал новую увертюру, которая теперь исполнялась. А первая увертюра так и потерялась. Опера была интересной, хотя Поль заранее знал ее содержание. Только арии были длинными, и фразы по многу раз повторялись. Главный герой оперы граф Альмавива по сюжету должен быть молодым, но его играл пожилой мужчина, к тому же он пел по-итальянски. Поль запомнил его имя: Тито Скипа. Когда он брал верхние ноты, его отвислый подбородок раздувался. Это было забавно, и Поль с интересом ожидал верхних нот. Мама это заметила, шопотом спросила:

– Правда, красивая ария?

Поль кивнул. В антракте мама сказала:

– Конечно, это не Джильи.

Марго ее поддержала:

– У Джильи уникальное бельканто, хотя он им и злоупотребляет. Но Скипа уж очень музыкален. Ты заметила, как он заканчивает фразы? Голос интригующе уходит.

Поль чувствовал некоторую неловкость, сознавая свое невежество. Надо быстрее наверстывать то, что разделяет его с цивилизованными людьми. Еще его поразили фойе театра. Арочные окна и такие же заркала, в которых бессчисленно отражались сверкающие люстры. Во втором антракте около буфета произошла неожиданная встреча:

– Добрый вечер, мсье Дожер, – послышался знакомый мужской голос. И Поль увидел Роже. Рядом с ним была красивая дама в жемчужном колье. Это была его жена. Роже представил ей Поля.

– Очень приятно познакомиться с человеком с Маркизов, как вас называют газеты, – сказала она со светской улыбкой. Поль представил своих дам. Мать и сестра. Роже мельком, хотя и не без интереса, оглядел Марго, сказал, обращаясь к маме:

– Даже представить себе трудно, что вы испытали при встрече с сыном.

– Я до сих пор это испытываю, – серьезно сказала мама. Роже улыбнулся Полю:

– Мсье Дожер, послезавтра мы встретимся в офисе Мориса Мутэ. – Поль знал, что Морис Мутэ – министр колоний, или как его называли, министр заморской Франции. Марго и мама тоже встретили в фойе каких-то своих знакомых, представляли им Поля, и он с вежливой улыбкой наклонял голову. Это было похоже на игру, и Полю нравилась эта великосветская игра. По окончании спектакля Анри ждал их в машине, но они пересекли площадь и зашли в кафе Де Ль-Опер, где пили горячий шоколад с фруктовым пудингом. Когда они в первом часу ночи приехали домой, Марго села за пианино и стала играть финал прослушанной оперы. И они втроем пропели этот финал: – Доброй ночи вам сеньоры, доброй ночи, до-о-оброй ночи, – и при этом все трое улыбались друг другу. Так закончился первый светский вечер Поля.

С утра сразу после завтрака, кофе с круассон, они поехали на Ламбаль показать Полю новую отделку их дома. Внешне дом остался прежним, только рамы и двери были новыми. Планировка сада почти не изменилась. Весь интерьер был отремонтирован. Кроме комнаты Поля на втором этаже. Когда дом был занят немцами, детскую почему-то не трогали, и она была заперта на ключ. Здесь все было покрыто пыльными чехлами. Поль долго разглядывал пыльный подростковый велосипед, пока не вспомнил, что это его велосипед. Он узнал его по звонку на руле. Звонок висел на половинке скобы, а руль был слегка согнут. Поль вспомнил, как он налетел на дерево, съезжая на этом велосипеде по склону. Мама спросила неуверенно:

– Может быть ты захочешь здесь жить?

– А как же вы? – спросил Поль. – Марго тут же подхватила:

– Отсюда далеко до Сорбонны. – Полю было понятно: мама надеется, что Поль привезет жену и сына. Мама хочет видеть своего внука.

От Ламбаль они поехали прямо в Лувр. Поль начисто забыл главный фасад Лувра, и теперь он показался ему бедным, и ни в какое сравнение не шел со сложными фасадами Оперы. Они обошли далеко не весь Лувр. Больше всего Полю понравилась картина «Коронация Наполеона и Жозефины». Картина была громадных размеров, и все на ней было красиво: и люди, и одежда, и интерьеры. Мама сказала:

– Давид узнаваем по манере, – и указала на другие картины Давида. Поль смутно помнил о каком-то Давиде, кажется, из Библии. Он даже хотел спросить, тот ли это самый Давид, но вовремя сообразил, что если из Библии, то это две тысячи лет назад, а Наполеон жил в прошлом веке. Марго посмотрела на маму и осторожно спросила:

– Может быть, покажем ему Джоконду?

– Рано, – ответила мама.

– Пожалуй, рано, – согласилась Марго. – Он еще не освоился в живописи. – Поля это задело.

– А что за Джоконда? – спросил он. Марго пояснила:

– Это картина Леонардо да Винчи. «Джоконда» считается лучшей картиной в мире.

– Она в Лувре? – спросил Поль.

– Да, – ответила мама. – У тебя еще нет опыта сравнивать художников. Давид понравился тебе больше, чем Рубенс. Тебе надо лучше изучить голландцев, испанцев, и только тогда ты сможешь оценить Леонардо. А теперь «Джоконда» просто не произведет на тебя никакого впечатления.

– Ты понял? – просящим тоном спросила Марго. – Мама художница, она хочет преподнести это в лучшем виде. – Поль был заинтригован. Ему хотелось понять все, что понимает Марго.

– Я хочу посмотреть «Джоконду», – сказал он упрямо. Мама пожала плечами, и они пошли в итальянские залы. «Джоконда» действительно не произвела на него никакого впечатления. Нарисована была не очень молодая и не очень красивая женщина. Картина была старая, краски явно пожелтели. Поль внимательно смотрел на нее, соображая, что же такого особенного находят в ней люди. Марго стала пояснять:

– Здесь особый эффект: будто не ты смотришь на нее, а она на тебя. Вот ты смотришь и думаешь, что ничего особенного в ней нет. А потом начинает казаться, что это она на тебя смотрит и думет, что это в тебе ничего особенного нет. – Поль стал изучать лицо этой женщины. Конечно, она была умная и хорошо знала людей. У нее чуть западала верхняя губа, хотя челюсти ее были правильной формы. Тут он заметил, как мама и Марго пытливо поглядывают на него, ожидая, что он скажет. И он сказал:

– У нее выбит зуб.

– Какой зуб? – спросила удивленно Марго.

– Верхний, – ответил Поль. Марго расширенными глазами посмотрела на маму, а та тихим голосом серьезно сказала:

– Возможно, Поль и прав. – Марго продолжала удивленно смотреть на маму, а та, продолжая смотреть на картину, тем же тихим голосом сказала: – Возможно, в этом и заключается загадочность ее улыбки.

Когда они выходили из Лувра, Марго была в веселом настроении.

– Поль! – говорила она, ухватив обеими руками его за локоть. – Ты сделал великое открытие! Четыре столетия люди разгадывают улыбку Джоконды. А ты, как увидел, сразу разгадал! – Мама улыбалась.

В положенный час пришел преподаватель французского мсье Молиньяр. Познакомившись, он приступил к выяснению эрудиции Поля:

– Что вы прочли после Маркизов? Что у вас осталось в памяти из литературы, которую вы читали в детстве? Читаете ли вы газеты? А журналы? Выпишите неправильные глаголы, которые вы знаете.

Мсье Молиньяр был чем-то похож на Дюма, только не такой толстый, и усы у него были коротко, по современной моде, подстрижены.

– И что вам больше всего понравилось из прочитанного? – спросил он.

– «Три мушкетера», – не задумываясь ответил Поль.

– Какая сцена из романа произвела на вас большее впечатление?

Поль призадумался, потом ответил:

– Это в начале романа, когда мушкетеры стали сражаться с гвардейцами кардинала. И там был ДАртаньян.

Молиньяр указал на лист бумаги, сказал:

– Опишите эту сцену своими словами.

– Как это? Как у Дюма?

– Нет. Представьте себе, что вы кому-то пересказываете эту сцену. У вас не получится, как у Дюма. Каждый пересказывает по-своему. Вот вы и запишите слово в слово, как вы это будете пересказывать. А я тоже запишу эту сцену своими словами. Не как у Дюма. А потом мы сравним наши записи с текстом Дюма.

Полю показалось это интересным. Они начали писать одновременно. По окончанию работы Поль прочел вслух свое описание, и оно показалось ему ужасным. Молиньяр прочел свое описание, и оно показалось Полю блестящим. В одном месте Поль даже усмехнулся остроумному замечанию. А потом Молиньяр, к великому удивлению Поля, прочел наизусть всю эту сцену из Дюма.

– А теперь сравним, – сказал Молиньяр. – Вы когда-нибудь слышали по радио репортаж футбольного матча?

– Нет.

– А вы послушайте. Весьма любопытно и полезно. Ваше описание это репортаж. Сухое изложение событий короткими фразами. Мое описание – газетный очерк. Хотя вы и подметили у меня юмор, но это не Дюма. Я по профессии журналист, хотя и преподаю литературу в лицее. Мой стиль – журналистика. Чем отличается описание сцены у Дюма от наших описаний? – Поль молчал, и Молиньяр сам ответил: – Литературной живописностью. Итак, мы получили с вами представление о различных литературных стилях. – Исправляя грамматические ошибки на листе Поля, Молиньяр продолжал: – Флобера принято считать великим стилистом. Следующим произведением для вашего чтения будет роман Флобера. А по ходу дела мы начнем проходить историю французской литературы. В настоящий момент займемся грамматикой. – И они принялись обсуждать орфографические ошибки Поля, которые были почти в каждом слове. В конце урока Молиньяр, конечно же, спросил об условиях свободной любви на Маркизах.

Следующим уроком была биология. Преподавателем была женщина. Мадам Монсор. Ей было за сорок. Она работала в исследовательской лаборатории гинекологического центра, что расположен около Нотр-Дама. Сухощавая, в строгом английском костюме, она являла собой образец деловой женщины, знающей свое дело.

– Начнем с химии, – сказала она после официального знакомства и положила перед Полем тонкую книгу – пособие по химии, рассчитанное на трехмесячные курсы медсестер. Строгим голосом она пояснила: – Несмотря на скромный объем учебника, в нем уместилось изрядное количество чепухи. Но вам это полезно. Это даст вам понятие о том, как представляют себе современную химию тупоголовые профессоры Сорбонны, где вам предстоит учиться.

Она действительно преподавала со знанием дела. И на первом уроке Поль уже усвоил, что такое простое вещество и сложное, что такое элементы, и что такое валентность. Поля поразило, как это на сравнительно небольшой таблице элементов уместились все элементы, из которых состоит вселенная.

Когда урок был закончен, и мадам Монсор отметила в учебнике места, которые Поль должен был прочесть, она спросила:

– Я хочу задать вам нестандартный вопрос. Исследователи пишут о необычайной красоте полинезийских женщин. Так ли это?

Поль помедлил с ответом. До сих пор он не задавался таким вопросом. Наконец, он ответил:

– Белые женщины бывают и очень красивые, и очень некрасивые. На Маркизах таких женщин нет. Там они средние.

Такой ответ не устроил мадам Монсор. Она споросила:

– Мсье Дожер, скажите как мужчина, в чем отличие маркизских женщин, скажем, от француженок? Я имею ввиду внешность. И не только черты лица, но и пропорции членов, строение кистей, ступней.

– У некоторых француженок очень длинные ноги. Это красиво. На Маркизах таких нет. – И тут Поль простодушно добавил: – Но у француженок отвислые груди, а на Маркизах это редко.

Он тут же спохватился, что такой ответ означал уже хорошее знакомство с белыми женщинами, но мадам Монсор это нисколько не смутило: она работала в гинекологическом центре. И серьезным тоном она констатировала:

– Это результат ношения бра. В нашем журнале я уже опубликовала об этом статью, однако, на нее не обратили внимания. Ношение бра с детского возраста атрофирует мышцы, поддерживающие у женщин груди, и это нередко приводит к тяжелым заболеваниям.

После обеда было запланировано кино. Мама, хотя сама и не собиралась идти в кино, просмотрела в газете репертуар кинотеатров. В двух кинотеатрах шли американские мюзиклы. Марго сказала, что голливудские мюзиклы пустые и глупые. В кинотеатре далеко за площадью Республики шел фильм «Богема». Марго весело сказала:

– Я на этом фильме так плакала! – Мама улыбалась.

– Марго, это было шесть лет назад. Ты была еще ребенком.

– В детстве я была сентиментальной, – подтвердила Марго. – Теперь бы я ни за что не стала плакать. А Полю полезно посмотреть. Там поют из Пуччини, из Россини.

И Поль с Марго поехали на метро в отдаленный от центра кинотеатр. По дороге Марго рассказала Полю содержание оперы «Богема», а заодно и содержание фильма, в котором оперный певец и певица переживают ситуацию, сходную с сюжетом оперы. И еще Марго объяснила, что это немецкий фильм. Она его смотрела с мамой во время оккупации. Теперь же этот фильм считается репарационным, и маленьким кинотеатрам это выгодно. В кассу кинотеатра была большая очередь. Это объяснялось тем, что билеты здесь дешевые. В Париже много бедных. Чтобы не выделяться в публике, Поль надел корабельный плащ, а на Марго было пальто двухгодичной моды. Публика торопливо занимала свободные места, они были ненумерованы. Поль сориентировался и, увидев два свободных рядом места, бросил через чьи-то плечи свою шапку на одно из этих мест. Протиснувшись в толпе, он пробрался между рядами, сел на свою шапку, помахал рукой Марго. Какой-то мужчина уже хотел сесть на занятое для нее место, но Поль, положив на сиденье руку, в упор на мигая посмотрел на мужчину, и тот отступил. Перед началом фильма показывали кинохронику. Сперва показали американского миллиардера Рокфеллера, который пожертвовал свой участок земли в Нью-Йорке под застройку здания ООН. На этом участке были обветшалые дома, кирпичные сараи, мусорные кучи. Затем показали похороны какой-то Гертруды Стайн. Поль покосился на Марго, и она шопотом объяснила, что Гертруда Стайн – известная феминистка, утверждавшая, что все писатели, включая Хэмингуэя, сформировались под ее влиянием. Поль не знал, кто такой Хэмингуэй. Марго умная. Потом показали французские войска, занимающие Ханой, столицу Вьетнама. Потом показали испытание атомной бомбы. Это был очень красивый взрыв. Полю понравилось. А потом вдруг Поль увидел на экране свой белый корабль, на котором он приплыл во Францию. Голос диктора объявил о возвращении первой послевоенной экспедиции во Французскую Полинезию. И еще диктор сообщил, что эта экспедиция привезла с Маркизских островов человека, потерявшегося еще в детстве, который считался давно погибшим, и который провел среди дикарей двенадцать лет. Это французский подданный Поль Дожер. И на весь экран показали Поля, когда он с мамой был в мэрии. Марго сжала его локоть. Они с улыбкой переглянулись. После маленького перерыва начался фильм. Сперва было забавно. Несколько молодых мужчин за неимением денег жили в одной комнате на чердаке. За неимением женщин они по очереди спали с женским манекеном. У манекена не было ног и головы, один женский торс. А потом герой фильма, певец, знакомится с девушкой, у которой красивый голос. И он начинает учить ее петь. Они поют дуэт из «Богемы». Комические сцены фильма чередовались с грустными. Все это стало волновать Поля. В конце фильма певец и девушка после трагической размолвки встречаются на сцене, где поют главные роли в «Богеме». Девушка при смерти, но продолжает на сцене играть умирающую героиню, потому что это цель ее жизни. В театр прибегает врач. Он требует прекратить спектакль, певец тоже требует срочно опустить занавес. Но директор театра не верит, что умирающая может так хорошо петь. В этот момент у Поля непроизвольно сжались челюсти. Он скосил глаза на Марго. По ее лицу текли слезы. На экране зрительный зал оперы. Падает занавес. Зрители в оперном зале аплодируют, вызывая певцов на авансцену. А за занавесом на сцене мертвая девушка. В зале зажегся яркий свет. Поль увидел, что у всех женщин на глазах были слезы. Мужчины были угрюмы. Марго, стоя перед Полем, уткнулась лицом ему в грудь. Его охватило чувство нежности. Он поднял ее лицо, стал вытирать ей щеки своим носовым платком, говорил:

– Да неправда все это. Выдумали это. Все актеры живы и здоровы. – Они продвигались в толпе к выходу. Некоторые женщины вытирали платками глаза и носы. Марго говорила капризным жалобным голосом:

– Конечно неправда. Фашисты специально ставили такие фильмы, чтобы отвлечь людей от реальности. Это все Гебельс. Он специально отбирал самых талантливых сценаристов и режиссеров. А ставились еще фильмы, пропагандирующие фашизм. – По дороге к метро она продолжала возмущенно говорить: – Конечно, все фашистские фильмы высоко талантливы. Такой высокий уровень не снился ни Голливуду, ни даже французским студиям. Но это же какой грех! Использовать такие таланты в самых низменных целях!

Дома, едва увидев маму, Марго радостно воскликнула:

– Мама! Я опозорилась!

– Что такое? – с улыбкой спросила мама.

– Я опять плакала на этом фильме, как тогда в детстве. Представляешь? Я так рыдала, Поль едва успевал утирать мне сопли! – Они все трое смеялись. Лежа в постели, Поль долго не мог уснуть. Вспоминался фильм. Ян Кепура поет тарантеллу Россини. Опера Пуччини «Богема». Девушка умирает на сцене, а зрители в опере думают, что она хорошо играет умирающую. Ночной Париж. И веселый голос Марго: – Мама! Я опозорилась! – Поль так и уснул с растянутым в улыбке ртом.

За завтраком, кофе с круассонами, продолжалось обсуждение фильма, а также всего направления в немецком искусстве, которое теперь именовалось фашистским реализмом. Пришел шофер министерства – вежливый молодой мужчина. Мама и Марго стали очень серьезными, а Полю было весело. По дороге он спросил шофера как его зовут.

– Мулен, – ответил шофер. Он вез Поля в министерство. Значит, он – нечто вроде прислуги или официанта. Развалившись на заднем сиденьи, Поль благодушно сказал:

– Забавное имя. Вас за него дразнили в школе?

– Дразнили, – серьезно ответил Мулен.

– Сколько вам лет?

– Двадцать шесть.

– У вас есть жена?

– Есть. – И тут Поль шутливо спросил:

– Одна?

– Конечно, – серьезно ответил Мулен. – Здесь не Маркизы. В газете писали, у вас там было несколько жен. Это правда?

– Конечно, вы же сами читали.

– А все же, сколько жен у вас было?

– Вы знаете, мне как-то не приходило в голову их сосчитать, – сказал Поль с веселой усмешкой. – На Маркизах нет письменности. Они не знают ни букв, ни цифр. Я там просто разучился считать. – И тут Мулен серьезно сказал:

– Я слыхал, у женщин маори половые губы серого цвета. Это правда?

– Нет. Бывают, но редко, так же как и у белых женщин. – Мулен компетентно уточнил:

– Только в тех случаях, когда сам клитор большой и серый. – Обобщая свой опыт, Поль заметил:

– В этом случае обычно половые губы дряблые.

– Это так, – согласился Мулен. – В этих случаях, когда засовываешь член, они заворачиваются внутрь, и женщине их больно натирает.

– А перед тем как засунуть, надо их хорошо раздвинуть, – посоветовал Поль. Они подъехали к министерству, и на этом их светская беседа оборвалась.

До начала заседания оставалось четверть часа. Поль вошел. Это был небольшой зал с рядами стульев. Перед каждым стулом был маленький столик. Впереди на возвышении была трибуна, перед которой стоял микрофон. Это металлическая палка с коробочкой наверху, в которую следовало говорить. Народу было еще мало, и Полю захотелось подойти к микрофону и сказать что-нибудь в коробочку. Но это было нельзя. И Поль еще не знал, как включается микрофон. Среди присутствующих он увидел мсье Вольруи, Роже, мадам Туанасье. Она что-то обсуждала с лысым мужчиной, перебирая листы в кожаной папке. Мсье Вольруи тоже что-то обсуждал с несколькими мужчинами. К Полю подошел Роже. Они поздоровались. Роже сказал:

– Судя по тому, как вы выглядели в Опере, вы уже с головой окунулись в современную цивилизацию.

– И не собираюсь выныривать, – с улыбкой подтвердил Поль. Тут он встретился глазами с мадам Туанасье. Она кивнула ему, не прекращая серьезного разговора с лысым. Поль отметил, что она очень элегантна. У нее была новая прическа. Модная. Зал стал быстро заполняться народом. К Полю подошел мсье Вольруи. Поздоровавшись, он взял Поля под руку.

– Мсье Дожер, я должен представить вас министру. Мсье Мутэ хочет лично с вами познакомиться. – Министр был уже в зале. Они подошли, мсье Вольруи представил Поля.

– Мсье Дожер, а я узнал бы вас по снимкам, даже если бы встретил на улице, – весело сказал министр. – Где-нибудь на Риволи. Я подошел бы к вам и сказал: Здравствуйте, мсье Дожер. Разрешите представиться: министр заморской Франции. – Они все трое рассмеялись. Началось заседание. Сбоку от трибуны стоял отдельный стол, за которым сидел министр и еще трое мужчин. Роже, сидевший рядом с Полем, шепнул, что один из них – представитель кабинета, а другой – представитель национальной ассамблеи. Главной темой заседания был Вьетнам. К трибуне вышел заместитель министра по Индокитаю. Он долго говорил о позиции Хо-Ши-Мина, а потом заявил, что бомбардировка Хайпхонга приостановила конфликт. – Представитель кабинета тут же с места заметил:

– Но положила началу партизанской войне. – Тут заместитель министра стал доказывать, что министерство не предвидело возможности этой бомбардировки. К трибуне вышел министр мсье Мутэ и стал говорить о том, что военное министерство превышает свои компетенции. Потом к трибуне вышел пожилой мужчина в военной форме и заявил, что действия авиации согласованы с правительством, и при этом он потрясал пачкой документов. Потом выступил представитель национальной ассамблеи, лысый мужчина, который беседовал перед заседанием с мадам Туанасье. Роже шепнул Полю: – Коммунист. – В результате всех этих выступлений Поль выяснил, что бомбардировка Хайпхонга состоялась, когда Поль был уже в Париже. На рождестве в Версале дедушка что-то мельком упомянул о Хайпхонге. Приезд Поля отодвинул в их семье все мировые события на задний план. При этой бомбардировке погибло десять тысяч местного населения. Поль прикинул в уме, что если в Хатуту население всего двести с чем-то человек, то десять тысяч это почти пятьдесят королевств Хатуту. Для Вьетнама это не страшно, он большой. Но если одна такая бомба упедет на Хатуту, королевства не станет. А на прибойной волне коричневый мальчик: – Па! У меня глаза тоже голубые! – Вовсе не голубые. Серозеленые. За трибуной опять появился министр мсье Мутэ. Он зачел протест Советского правительства против действий французов во Вьетнаме и тут же стал разбирать этот протест, который был составлен без учета событий. Потом выступали другие люди, приводили высказывания Де Голя, который был против деколонизации. Потом выступил еще один коммунист, который был за расширение прав локальных колониальных правительств. А потом выступил низенький полный остроумный мужчина, который сказал, что если Франция даст своим колониям свободу, никакой свободы эти колонии не получат, потому что их тут же приберут к рукам Англия и Америка. Поль уже не знал кому верить. А с трибуны говорили об Алжире. Там тоже хотят суверенитета. Полю стало скучно. Заседание длилось уже около двух часов. Захотелось ссать. Поль подумал, что ведь все участники заседания тоже, наверное, хотят ссать, а может быть, и срать. И сам министр тоже. И тут объявили перерыв. Участники собрания солидно, не спеша и переговариваясь друг с другом, направились в уборную. Многие курили. Хотя в уборной было много писсуаров, все же к ним выстроилась небольшая очередь. Министра и его заместителей здесь не было. Вероятно, у них была своя уборная при их кабинетах. Поль уже по опыту знал, что во всех общественных уборных очередь бывает только к женским уборным, к мужским очереди нет. Женщины любят уборные. Здесь же было наоборот. На заседании кроме мадам Туанасье было только две женщины. Так что, повидимому, в женской уборной унитазов хватило на всех. Мадам Туанасье повезло. И когда Поль с Роже спустились этажом ниже в министерское кафе, мадам Туанасье, сидя за столиком, поедала устриц. Она помахала им рукой, и они присели к ее столику. Поль был голоден и заказал салат, телячьи котлеты, желе и чашку шоколада. Мороженого в министерском кафе не было.

– Я вижу, вы уже освоились в Париже, – с улыбкой сказала мадам Туанасье.

– Вполне, – улыбнулся Поль. – Париж не очень большой. Не больше Хатуту.

– Если без пригородов, – уточнил Роже и тут же сообщил: – Мы уже встречались в Опере на Тито Скипа. – Мадам Туанасье, с улыбкой глядя на Поля, сказала:

– Да, я знаю, вы музыкальны. Я слышала, как вы играли на пианино. – В этот момент Роже усмехнулся. И Полю стало ясно, что мадам Туанасье, несмотря на ее интеллигентную внешность, абсолютно ничего не понимает в музыке. Все же она была красивой женщиной несмотря на ее возраст. – Вам не было скучно на заседании? – спросила она.

– Было интересно, – сказал Поль. – Оказывается, еще есть война. Второй мировой войны было мало. – И он серьезно заключил: – Людям нравится война. – Роже откровенно широко улыбался. Лицо мадам Туанасье стало суровым. Она сказала:

– Мсье Дожер, приобщение к цивилизации это не занятия музыкой, это освоение людей, их социальных проблем.

– Люди не такие уж сложные, – возразил Поль. – Музыка сложней. – Роже тут же переменил тему разговора:

– Вы предпочитаете итальянскую музыку?

– Да, – ответил неуверенно Поль, вспомнив вчерашний фильм. – Мне нравится Пуччини, Россини.

Ко второй части заседания прибыл президент Феликс Гуин. Поль сразу узнал его по снимкам из газет. Его сопровождали трое высоких мужчин, вероятно, личные секретари, а может быть и охранники. При его появлении в зале все поднялись с мест. Президент с улыбкой здоровался за руку с министром, его заместителями и даже с мсье Вольруи и при этом что-то говорил, продолжая улыбаться. Мсье Вольруи очень быстро подошел к Полю, взял его под руку, быстро повел к окружавшим президента людям. Перед ними расступились. И уже не мсье Вольруи, а министр Мутэ представил Поля президенту, очевидно, по просьбе самого президента. Пожимая Полю руку, Гуин сказал:

– Вы теперь самый знаменитый человек в Париже. Прямо как Эдит Пиаф. – И все вокруг рассмеялись. Замигали вспышки фотоаппаратов. Это репортеры подоспели к приезду президента.

Заседание продолжалось. Президент сидел теперь рядом с министром. Роже тихо сказал Полю:

– Гуин специально приехал к обсуждению Полинезии, чтобы не присутствовать при щекотливой теме о Вьетнаме. – Слово предложили Гуину, но он сказал:

– Я никогда не был в Полинезии. Пусть говорят эксперты. – Тут выступил мсье Вольруи. Он показал на большой карте, висящей во всю переднюю стену, острова Полинезии, стал определять административную зависимость. – Это касается больших островов, – пояснил Вольруи, – с которыми мы имеем отрегулированную транспортную связь. Что касается малых островов, редко посещаемых и даже совсем не посещаемых, как например Хатуту, который стал широко известен только благодаря возвращению оттуда Поля Дожера, они выпали из внимания Французского правительства. Малые острова, а их больше сотни, остаются слабым местом в администрировании. – Министр Мутэ тут же задал вопрос:

– Какова продукция малых островов?

– В зависимости от флоры – копра, кофе, ваниль, фрукты. – И тут спросил президент:

– Каковы геологические ресурсы малых островов? – Мсье Вольруи уступил место геологу, которого Поль знал еще на корабле. Геолог дал длинную храктеристику образований Ценозойской эры и только в конце сказал: – Малые острова французской Полинезии образованы на базальтовой основе с наслоением позднейших вулканических образований. Таким образом, возможность полезных ископаемых сводится к минимуму. Этим и объясняется отсутствие геологических исследований малых островов. На географических картах даже не указаны высоты некоторых островов. – Министр Мутэ подтвердил:

– Это правда. На всех картах малые острова изображены бесформенными лепешками. Вчера я был в картографическом отделе военного министерства, надеясь что наши военные имеют более точные карты. Ничего подобного. Карты, правда, у них крупней, но Хатуту и другие малые острова – те же безликие лепешки, только в более крупном масштабе. А высоты указаны приблизительно, вероятно, на глаз. – И министр вопросительно посмотрел на президента. Тот улыбнулся. И некоторые тоже улыбнулись. Мсье Вольруи сказал:

– Приступим к основному вопросу – упорядочинею администрирования малых островов. Начнем с Маркизских островов. Их можно рассматривать как модель Полинезии. – Он опять подошел к карте. – Они состоят из Северной и Южной групп. Обе группы контролируются местным таитянским правительством. Остров Таити, располагающий морским портом, а также аэропортом в городе Папите, является единственным центром, откуда можно управлять Маркизскими островами. Управление это в первую очередь транспортная связь. Центром Южной группы Маркизов является остров Хива Оа. 150 квадратных километра. Здесь могила Поля Гогена, поэтому он регулярно посещается туристами. Хива Оа имеет хорошо оборудованную пристань, располагает несколькими моторными лодками, грузовыми и пассажирскими. Малые острова, окружающие Хива Оа, как например, Тахуата, также имеют пристани и лодки. Что касается Северной группы Маркизов, здесь мы не имеем регулярной связи. Главным островом Северной группы является Нуку Хива. Резиденция губернатора – единственный европейский дом на острове. Морская пристань в негодном состоянии. Грузовые лодки приходится иногда причаливать к песчаным пляжам. Связи с малыми островами почти никакой. Правда, Хатуту благодаря Полю Дожеру приобрел теперь некоторую известность, что может привлечь туристов.

Поль насторожился. Каких туристов? Что они будут делать на Хатуту? Министр Мутэ заметил:

– Это может послужить хорошей рекламой для туризма. – Зоговорил президент:

– Вот мне тут дали отчет о прибылях с продукции от больших и малых островов Французской Полинезии. Нуку Хива. Это Северная группа Маркизов. Малые острова даже не упомянуты. Теперь мне понятно. Они большей частью непосещаемы. Если хорошо поставить рекламные средства, доходы от туризма могут превысить доходы от кокосов и кофе. Маркизы – наиболее интересная точка планеты для любителей экзотики. Мсье Мутэ, помимо феномена Поля Дожера имеется еще роман американского писателя Мельвиля, действие которого происходит на острове Нуку Хива. Роман слабый, но американцы высоко ценят свою литературу, особенно классику. Мсье Мутэ, может быть имеет смысл за счет вашего министерства издать в каком-нибудь американском издательстве многотиражный выпуск этого романа для распространения в англоязычных странах. – Полю все это стало очень не нравиться.

– Это будет неплохой рекламой, – согласился с президентом Мутэ. – Но одновременно мы должны срочно построить приличный причал в Нуку Хива, а заодно и на острове Хатуту. И еще приличную современную гостиницу для принятия туристов.

– На Хатуту нет места для гостиниц! – неожиданно для себя громко сказал Поль. – Все тотчас обернулись на него. Министр Мутэ улыбнулся, сказал:

– Я имел ввиду большой остров Северной группы. Нуку Хива. Там достаточно места и для гостиниц, и для посадочной площадки для самолетов. Остров же Хатуту мы оставим в таком виде, в каком вы его помните, мсье Дожер, и в каком его расписывают журналы и газеты. Туристы должны увидеть все это нетронутым. – Мсье Вольруи поддержал министра:

– А причал для моторных лодок и кораблей местного значения можно построить в какой-нибудь бухте острова Хатуту, не нарушая его первобытного ландшафта. – Президент спросил:

– На какие средства вы планируете эти постройки? – Министр сказал:

– Львиную долю доходов от Французской Полинезии получает Париж, я имею ввиду Европейскую Францию. Если временно сократить эти суммы, американские и австралийские туристы окупят это сокращение за несколько лет.

– Я могу поставить этот вопрос перед национальной ассамблеей, если вы предоставите какие-либо реальные гарантии. – сказал президент безразличным тоном. – Министр тут же заявил:

– Здесь присутствует представитель национальной ассамблеи. Мсье Лефор, ваше мнение. – С места поднялся мужчина, сидевший рядом с министром.

– Я прошу предоставить слово мадам Туанасье, – сказал Лефор. К трибуне вышла мадам Туанасье. Модный строгий костюм подчеркивал ее красивую фигуру. Поль подумал, что вероятно, у нее очень сложное бра, высоко удерживающее груди. В голом виде груди ее были довольно таки отвислые. В руках у нее были аккуратно сложенные листки.

– В обсуждении администрирования мы упустили главный вопрос, – начала она. – Мы забываем о людях, населяющих обитаемые малые острова. Это не только Маркизы. Архипелаг Сошаити, архипелаг Туамоту, острова Тубуаи, малые острова, окружающие Вализ и Футуну. Десятки островов, заселенные первобытными племенами. Наша главная задача приобщить тысячи людей, населяющих малые острова, к современной цивилизации. Это сложный процесс, и надо начинать его не со знакомства с американскими туристами, а с элементарного образования. Необходимо вывести этих людей из невежества, дать им понятие о письменности, о культуре современного мира. На предыдущих заседаниях мы уже пришли к выводу о возможности интеграции различных наречий и создания полинезийской письменности на основе литинского алфавита. Это будет способствовать объединению полинезийцев малых островов. – Мадам Туанасье все говорила правильно, однако, Полю что-то не нравилось, и он не знал что именно. Когда она опять упомянула о цивилизации диких племен, Поль поднялся с места и громко сказал:

– Жителям Хатуту не нужна европейская цивилизация. Они живут лучше, чем французы. – Слова Поля вызвали оживление в зале. Мадам Туанасье, глядя с трибуны на Поля, сказала:

– Мсье Дожер, я помню, какое впечатление произвел на вас паровоз в Панаме. Сейчас вы живете в Париже, посещаете оперу, играете на фортепиано, вы зачислены студентом Сорбонны. И вам это нравится. Почему же вы хотите лишить всего этого людей, с которыми прожили двенадцать лет? – Поль не нашелся что ответить, опустился на стул. В зале улыбались. Мадам Туанасье разложила перед собой аккуратные листки, стала излагать систему правления Полинезии, центром которой должен стать уже цивилизованный город Папит на Таити. От Папита должны быть основаны регулярные морские трассы к местным центрам архипелагов и островных групп. На Маркизах такими центрами будут Нуку Хива и Хива Оа. Состав правления всех этих центров должен быть выборным на демократической основе. Жители малых островов должны выбрать своих депутатов, которые будут держать постоянную связь с местными центрами. Общественное устройство, основанное на демократических выборах сверху донизу, должно привить людям ныне диких племен чувство социальной ответственности. Тут Поль не выдержал, встал и громко сказал:

– Жители Хатуту не нуждаются ни в каких социальных чувствах. На Хатуту коммунизм, а это высшая форма государственного устройства. – В зале раздался смех. Представитель ассамблеи, коммунист, строго глядя на Поля, сказал:

– Коммунизм – пока еще гипотетическая форма, предложенная Марксом. Такая форма общественного устройства требует в первую очередь высокой технической и научной оснащенности. А это может дать только высокая цивилизация.

– Уже было! – выкрикнул Поль. – Миссионеры притащили цивилизацию, например, в Новую Зеландию. Все знают, чем это кончилось. Маори стали рикшами и чернорабочими, а белые стали богатыми хозяевами.

– Это было в прошлые века, – тоже громко сказал коммунист. Теперь мы имеем в пример Советский Союз, где такие отсталые народы, как чуваши и киргизы, стали культурными нациями. На Хатуту король. Даже не вождь, а король. Можно ли совместить монархию с идеальным общественным устройством?

– Можно! – еще громче сказал Поль. – В Англии тоже король, но каждому дураку известно, что Англия – парламентарная республика. Значит, при короле может быть и коммунизм. – В зале перестали улыбаться, на некоторых лицах появилось раздражение. Мадам Туанасье спокойным голосом сказала, а ей легко было говорить спокойным голосом в микрофон:

– Мсье Дожер, здесь идет совещание на высоком государственном уровне. Чтобы решать подобные вопросы, необходимо иметь какие-то знания по этим вопросам, пусть даже поверхностные. У вас их нет. Я не сомневаюсь, вы их получите. Но теперь ваши доводы просто не серьезны. – И Поль тяжело опустился на стул. Он понял: вся его эскапада была бессмысленной. Независимо от его мнения они решат все так, как им нужно, как им выгодно.

Когда после заседания все покидали зал, Поль шел рядом с Роже, и тот говорил:

– Я понимаю вас. Однако, мадам Туанасье права. У вас нет политического опыта, а главное, нет необходимых знаний. Дело в том, что помимо политических интриг и гипотез Маркса существуют непреложные законы истории, по которым развиваются общественные события независимо от желаний мадам Туанасье и ваших желаний. – На выходной лестнице их догнала мадам Туанасье.

– Мсье Дожер, вы не обиделись? – спросила она.

– Нисколько, – с улыбкой ответил Поль. – Разве можно обижаться на красивых женщин? – И он повторил слова Роже: – Тем более, что общественные события развиваются по непреложным законам истории независимо от наших с вами желаний.

– Вот именно, – сказала она и улыбнулась. А Роже откровенно смеялся. Она уехала в своей машине по своим партийным делам, а Поль и Роже зашли в бар. Поль заказал шоколад и рюмку ликера, а Роже коньяк. Поль сказал:

– Много говорят по радио о Советском Союзе. И в газетах пишут. И на заседании говорили.

– Вы читаете газеты? – спросил Роже.

– Только заголовки, – признался Поль. – А это правда, что в Советском Союзе концлагеря как у Гитлера? Коммунисты это отрицают.

– Мой старый приятель по университету был в Советском Союзе, говорит, что правда.

– Он видел эти лагеря?

– Нет. Россия большая. Сибирь – треть Азии. Так что есть место для сотен лагерей. И простому туристу до них не добраться. А коммунисты это отрицают, потому что Советский Союз содержит их лидеров. Видели машину мадам Туанасье?

– Красивая машина, – подтвердил Поль. Роже усмехнулся:

– Далеко не каждый парижанин может себе такую позволить. Он закурил, продолжил: – Я, например, пользуюсь помятым «Рено». – Поль простодушно предположил:

– Значит, если вступить в компартию, можно получать деньги из Советского Союза? – Роже рассмеялся.

– Оплачивается только верхушка. Мадам Туанасье – член парижского комитета. Она с какой-то делегацией собирается ехать в Советский Союз. – И Роже стал рассказывать то, что знал о Советском Союзе. Ничего хорошего там не было. Поль, однако, подумал, что если бы рассказывала мадам Туанасье, там оказалось бы все хорошо. От горячего шоколада и ликера стало тепло в груди, и Поль сказал:

– Мадам Туанасье все же красивая женщина.

– О, да, – оживился Роже. – Еще два года назад она была просто неотразимой. – Он глотнул коньяку, наклонившись к Полю, тихо спросил:

– Поль, как вы ее оцениваете как женщину?

– Приятная женщина, – признался Поль. – У нее красивая грудь. Особенно, когда такое бра, как сегодня. Без бра, правда, хуже. – Роже тем же интимным тоном спросил:

– Вы не находите, что в сексе она слишком инициативна для женщины?

– Да, – согласился Поль. – Мне это не всегда нравится.

– Это влияние ее общественной деятельности, – объяснил Роже. – Активистка. А по своей природе она вполне женственна.

– Да, – опять согласился Поль. – Если ее укротить, она становится вполне женственной.

– Укрощать – не в моем вкусе. – И Роже еще глотнул коньяку. Роже умный.

– Роже, с вами приятно говорить. У меня есть ваш телефон. Вы не возражаете, если я иногда буду вам звонить?

– Пожалуйста. Буду рад. – Роже положил руку на плечо Полю. – В одном романе Золя сказано, что обладание одной и той же женщиной вызывает иногда в мужчинах чувство интимного товарищества, некоего братства.

– В каком романе? – тотчас поинтересовался Поль.

– Кажется, «Нана». – Распрощавшись с Роже, Поль спустился в метро и проехал одну остановку до Севастопольского бульвара. Здесь он зашел в аптеку, купил десять конвертиков презервативов. Сворачивать на Сен-Дени не хотелось. Здесь можно встретить Матиль, одно воспоминание о которой вызывало отвращение. По другую сторону бульвара узкая улица вела к Сен-Мартену и каким-то трущобам. Полю показалось, что это то, что ему нужно. Он пересек улицу Сен-Мартен и понял, что не ошибся. У парадной старого, со скошенной стеной, дома стояли две проститутки, – белая и негритянка. У белой слишком плоский зад, у негритянки слишком оттопыренный. Поль прошел мимо. На выщербленных фасадах с неровными рядами окон грязные вывески: «Портной», «Починка обуви», перед дверью часовщика грязная черная лужа. Под темной аркой приземистого дома боковая дверь с красным фонарем, напоминающим алтарную церковную лампу. И Поль направился туда.

Дома его уже ожидал преподаватель английского Фарелл Коннор. Затем последовал урок математики. За обедом Поль рассказывал о заседании в министерстве. Маму это волновало. Поль был голоден и рассказывал с нибитым ртом, не переставая жевать, хотя и знал, что это дурной тон. Марго это смешило, она подхихикивала, а потом приложила руку к его щеке, – пощупать, как работают его челюсти. И Полю это нравилось. Мама спросила:

– Но ты хоть узнал там, когда будет следующий рейс на Маркизы?

Глава 16. Новогодний бал. Жан Тау с Таити

– Мама, поедем в Фоли-Бержер. Я там никогда не была. И Полю будет интересно.

– Безусловно интересней, чем Россини, – согласилась мама. – А билеты будут?

– Конечно, будут. Программа старая, весь Париж уже посмотрел. – Зазвонил телефон. Вызывали Марго. Поль насторожился. Это мог быть какой-нибудь ее мальчик.

– Скажи, что мы уходим, – сказал он неожиданно для себя раздраженным тоном и добавил: – В Фоли-Бержер.

– Это Адриена, – сказала Марго. Поль опять насторожился. Но это была ее подруга. – Я не могу, – сказала Марго в трубку. – Новый год я встречаю в своей семье. – И после паузы обратилась к маме: – Мама, Адриена хочет с тобой говорить. – Мама долго слушала трубку, а потом сказала:

– Я согласна. Я сейчас позвоню Анри, предупрежу. – Потом после паузы она еще раз сказала: – Да, я согласна. Мы будем. Спасибо. – Она повесила трубку, обратилась к Марго: – Адриена приглашает нас на встречу нового года. Знаешь, где? В нашем доме на Ламбаль. Все расходы она берет на себя. Новогодний ужин из ресторана, оркестр, лакеи. – Марго нахмурилась.

– Мама, ты не находишь это наглостью? Приглашать нас в наш собственный дом!

– Сперва она попросила моего разрешения устроить новогодний бал в нашем доме. А когда я разрешила, она пригласила нас троих. Марго, что тебя раздражает? Адриена твоя лучшая подруга. Хорошо, если не хочешь, мы можем отказаться.

– Да ладно уж, – согласилась Марго. Они втроем поехали в Фоли-Бержер. Полю все там понравилось. Особенно деревянные раскрашенные лошади в фойе. Красиво играл оркестр, не хуже, чем в опере. Певицы на сцене были в таких роскошных платьях, что не верилось, что они живые. А красивые женщины, Поль их сосчитал – одиннадцать, танцевали канкан, высоко поднимая ноги, а потом сели на шпагат. По дороге домой Марго спросила:

– Поль, тебе понравился канкан?

– Понравился.

– А мы завтра тоже будем танцевать канкан. Мы на фетах всегда танцуем канкан.

Утром за завтраком мама просматривала газету.

– Полюбуйся, – сказала она с улыбкой, – показывая Полю разворот газеты. Это была статья о вчерашнем заседании в министерстве. Были снимки президента Гуина, министра Мутэ и, конечно же, Поля. Марго пришла в восторг:

– Потряс! – И, показывая на снимок мадам Туанасье, говорящую с трибуны, она спросила: – Что за баба?

– Коммунистка от парижского комитета, – пояснил Поль. Мама прочла

статью вслух. Были приведены почти все высказывания Поля, но в таком виде, чтобы читателям было смешно.

– Какая гадость – политика, – сказала Марго. Мама обеспокоенно заметила:

– На сегодняшем балу все будут знать об этой статье.

– Я действительно говорил глупо, – мрачно признался Поль. – У меня еще нет лексикона. Я возьму словарь и напишу все это правильно и отнесу в редакцию газеты.

– Не напечатают, – сказала Марго.

– Напечатают. Я теперь знаменитый.

– Поль, – строго сказала мама: – Каждая газета и журнал это политический орган. Они никогда не напечатают того, что не выгодно той, или иной партии. Твои утверждения не выгодны ни коммунистам, ни правым. На Маркизах будет то, что решит правительство. Возможно, дикие племена будут превращены в актерские труппы, разыгрывающие перед богатыми туристами первобытный образ жизни. А возможно, будет спровоцирована война. Ничего нельзя предвидеть. – И тут мама повысила голос: – Ты должен немедленно выяснить, когда будет следующий рейс на Маркизы.

– И забрать их оттуда, – быстро дополнила Марго.

После завтрака мама уехала в художественную школу, где к началу семестра готовилась какая-то выставка. Марго отправилась по магазинам покупать вечернее платье, в котором можно танцевать канкан. А Поль быстро надел корабельную одежду и теплый свитер. Выбежав из парадной, он бегом добежал до метро Сен-Поля, проехал остановку до Шатле и, выйдя из метро, бегом направился на Сен-Мартен. Путаясь в тесных грязных переулках, он искал темную арку со внутренним входом, где был вчера. И тут он увидел в нише двухэтажного дома, зажатого торцами высоких домов, свежевыкрашенную дверь, над которой светилось красное стеклянное сердце. Поль направился к этой двери. К нему быстро подошел прилично одетый мужчина.

– Извините, мсье, вы ищете девушку?

– Ну, ищу, – довольно резко ответил Поль.

– Я тоже. – Поль остановился. Мужчина был пожилым, симпатичным. Аккуратно подстриженные седеющие усы. Поль подумал, что мужчина стесняется один заходить в дверь со стеклянным сердцем.

– Ну и что? – спросил Поль смягченным тоном.

– У меня к вам предложение, – вежливо сказал мужчина. – Я готов расплатиться за нас двоих, за вас и за себя. С одним условием.

– Каким условием? – сразу насторожился Поль.

– Мы выберем двух девушек, я себе, а вы себе, но возьмем одну комнату. Здесь есть большие комнаты. Я за все заплачу.

– Это зачем? – подозрительно спросил Поль.

– Видите ли, мсье, – слегка улыбнулся мужчина. – Я уже в таком возрасте, когда люди нуждаются в дополнительных стимулах при отправлении естественных эротических потребностей. Я имею ввиду визуальные стимулы, то есть присутствие еще одной эротической пары, желательно молодой. – Поля прельстила изысканность манеры выражений этого мужчины, и он согласился. Ему уже приходилось видеть на Хатуту, как пожилые мужчины приступали к сексу только после того, как наблюдали эротические игры молодежи.

Хозяйкой публичного дома оказалась молодая, довольно красивая женщина. Она воскликнула:

– Мсье Дюпон! А где ваш друг?

– В отъезде. Познакомьтесь с моим новым другом. – Поль представился:

– Антуан. – Дюпон, как его здесь называли, выбрал некрасивую, зато самую молодую девушку. Поль выбрал жгучую брюнетку с матовой кожей. Комната, как и обещал Дюпон, была большая. Помимо очень широкой кровати с зеркалом в ногах здесь был большой диван. Дюпон раздевался медленно, аккуратно раскладывая одежду на стуле. Девушки раздевались, разыгрывая стриптиз. Поль со своей брюнеткой занял кровать, Дюпон развалился в усталой позе на диване. Его девушка, поджав ноги, уселась вплотную к нему. Когда Поль приступил к половому акту, Дюпон сказал:

– Многие любят это делать под музыку. Я против. Музыка заглушает естественные звуки соития тел. – У Дюпона был плотный выпуклый живот и дряблые грудные мыщцы. Он перебрался с дивана на кровать ближе к Полю и брюнетке, чтобы лучше видеть то, что ему было интересно. Его девушка уселась ему на бедро. Поль уже не обращал на них внимания. Потом, когда Поль откинулся на спину, тяжело переводя дыхание, Дюпон ласковым тоном сказал:

– Антуан, давайте поменяемся девушками. Не возражаете?

– Нисколько, – улыбнулся Поль. Он только теперь заметил, что морщинистый член Дюпона разбух и разгладился. Дополнительный стимул сработал. Сменив девушек, они одновременно начали половой акт, во время которого продолжали переговариваться. Дюпон спросил:

– Антуан, вы когда-нибудь пользуетесь оральным способом? – Поль понял, что это, когда сосут хуи.

– Нет, я это не люблю.

– В этом есть своя прелесть, – возразил Дюпон томным голосом. Но в моем возрасте это, к сожалению, ведет к потере потенции. Во всех странах это именуется французским способом, хотя документально это изобретение древних индусов.

Одевшись, Поль, не смотря на все протесты Дюпона, оставил на подоконнике тридцать франков.

Кривыми улочками Поль направился к Сен-Антуану. На эспланаде, открывавшейся к Риволи, трое рабочих делали новый тротуар перед большим кафе. Поль остановился, наблюдая их работу. Двое рабочих были молодыми, третий, очевидно, их бригадир, был постарше. Он натягивал на деревянные колышки веревку, а двое рабочих укладывали по этой веревке блоки поребрика, пригоняя их плотно деревянными молотками. В стороне был сложен высокий штабель плоских известняковых плит. А рядом была куча строительного мусора – остатки бывшего тротуара. Бригадир мрачно глянул на Поля.

– Чего уставился?

– А тебе чего? – тем же тоном ответил Поль. – Нравится и смотрю.

– Нравится, так помог бы.

– А сколько заплатишь? – спросил Поль.

– Полтора франка в час.

– Не мало ли? – усомнился Поль.

– Мы имеем по два франка, так мы уже знаем дело.

– Ладно, – согласился Поль. – Что делать?

– А вот эту кучу сложить. – Поль тут же поднял тяжелый пласт выломанного асфальта, бросил в кучу строительного мусора. Бригадир выпрямился.

– Ладно, – сказал он. – Если хочешь сегодня подработать, наш кореш ногу подвернул, надо заменить. Учти: работа тяжелая. Мотор сейчас придет. – Один из рабочих взял разводной ключ и большое ведро, пошел в конец эспланады, открыл ключем пожарную колонку, набрал в ведро воды, принес, поставил. Пришел мотор. Оказалось, это маленький грузовик с откидным кузовом. Кузов наклонился, из него вылилась куча жидкого бетона в ручную тачку с высокими бортиками. Шофер тут же начал счищать лопатой бетон со стенок кузова.

– Когда следующий поскреб? – спросил бригадир.

– Через час. – И мотор уехал.

– Выкладывай, – сказал бригадир. Двое рабочих схватили лопаты, стали зачерпывать полужидкий бетон из тачки и укладывать его на грунт. Поль тоже схватил лопату, следуя их примеру. Бригадир дал ему брезентовые рукавицы, какие у них всех были, и стал короткой доской разравнивать бетон на грунте. Когда тачка наполовину опустела, бригадир приказал Полю:

– Подвези тачку ближе. – Поль стал подвозить тачку к месту работы. Тачка оказалась тяжелой, нужно было до предела напрягать мускулы обеих рук, чтобы не завалить тачку набок.

– Стоп! – Скомандовал бригадир. – Вываливай, только понемногу. – Поль с трудом приподнял рукоятки, бетон повалился на грунт.

– Понемногу! – крикнул бригадир, – И отходи назад! – Поль понял. Держа тачку в наклонном положении, он стал медленно отодвигать ее назад, так что бетон вываливался на грунт постепенно. Двое рабочих тут же стали лопатами разгребать бетон по грунту, а бригадир разравнивал его доской.

– Быстрей! – командовал бригадир. – Бетон схватывается! – Бетон в тачке кончился. Поль лопатой стал счищать бетон со стенок и дна тачки. Бетон быстро твердел, схватывался, как сказал бригадир. Теперь Поль разгребал его по грунту лопатой, молодой рабочий разравнивал доской, а другой рабочий с бригадиром стали укладывать по мокрому бетону известняковые плиты, ровно подгоняя их деревянными молотками. Надо было успеть уложить плиты, пока бетон не затвердел. Бригадир стал железной кружкой зачерпывать воду из ведра и поливать на бетон, чтобы не застывал. Теперь и Поль стал укладывать плиты. Плиты были тяжелые. Одна плита накренилась. Поль приподнял ее. Под плитой была яма, и бетон в нее проваливался. А бетон весь кончился. Поль подбежал к куче строительного мусора, ухватил каменную глыбу, уложил в яму, потом лопатой соскреб остатки бетона около брошенной тачки и замазал яму, после чего уложил каменную плиту. Получилось ровно, и Поль пригнал ее деревянным молотком к остальным плитам. Бригадир торопил рабочих, едва успевая поливать водой быстро застывающий бетон. Поль старался не отставать от других. Штабель каменных плит заметно уменьшился. Наконец, бетонная подготовка покрылась ровными рядами хорошо подогнанных каменных плит. Получился красивый каменный тротуар. Бригадир железной щеткой стал очищать плиты от налипшего бетона. А Поль и двое рабочих стали укладывать гранитные блоки поребрика. Это были очень тяжелые блоки, отесанные только с верхней стороны. Когда край тротуара очертился гранитным поребриком, бригадир объявил перерыв. И все четверо зашли в дешевое кафе соседнего дома. У рабочих были свертки с нарезанными кусками хлеба, колбасы, сыра. Они стали заказывать только кофе. Двое рабочих угостили Поля хлебом и сыром, а бригадир дал ему кусок колбасы. Все это показалось Полю удивительно вкусным. Он теперь знал, как зовут рабочих и брагадира.

– Хорошо, мороз не сильный, – сказал один рабочий. Бригадир спросил:

– Антуан, ты раньше работал на бетоне?

– Нет, – ответил Поль. – Я работал кровельщиком. – После еды Поль подошел к телефону-автомату в углу кафе, позвонил домой. Трубку взяла Марго. Когда Поль сообщил, что он сегодня нанялся работать бетонщиком, Марго спросила:

– Как это?

– Надо знать все стороны цивилизованной жизни, – пояснил Поль.

– Мы же сегодня едем на бал.

– Мы работаем до темноты. Так что я успею.

– А где это? – спросила Марго.

– На эспланаде у Риволи.

– Прямо на улице?

– Да. – Когда Поль подошел к своему столику, молодой рабочий спросил с улыбкой:

– Девочке звонил?

– Ага.

– Договорился?

– Да. – Другой рабочий спросил:

– Она официантка? – Поль сперва не понял, но тут же сообразил, что на их социальном уровне далеко не у всех девушек есть телефоны. Официантка по их понятиям это девушка высокого класса. И он ответил:

– Да. Она работает официанткой в кафе на Сан-Мишель. – Рабочий сказал:

– Молодые официантки строят из себя целок, а на деле – такие же бляди. – Молодой рабочий, глядя на Поля с явной завистью, спросил:

– Антуан, а ты где загорел так?

– В Испании. На кровельных работах. – Ту они увидели в окно, как подъехал мотор, и торопливо вышли из кафе. Поль уже знал, что бетон в грузовике ворованый. Шофер возит бетон на большую стройку и после разгрузки оставляет на дне кузова немного бетона на одну тачку. Работу надо было закончить сегодня. Хозяин кафе, для которого они делали новый тротуар, хотел открыть свое кафе после ремонта в первый день нового года. Это считалось хорошей приметой. Работа продолжалась до сумерек. По окончанию работы они вбили в землю деревянные колышки и натянули веревки по периметру нового тротуара. Пошел мелкий снег.

– Успели до снега, – сказал бригадир.

Когда Поль шел по эспланаде к Риволи, он вдруг увидел Марго. Она стояла на остановке автобуса и притворялась, что ждет автобус. Она была в манто и меховой шапке по фасону похожей на военную пилотку. Это ей шло. Поль остановился перед ней. Оба улыбались.

– Ты зачем пришла?

– Посмотреть, как ты работаешь. Было интересно. А ты весь в цементе. Даже лицо, – и она провела рукой в перчатке по его щеке.

– Это красиво?

– Красиво. – Они оба продолжали улыбаться. Домой они шли быстрым шагом, и Марго по установившейся между ними привычке обеими руками держала его за локоть. Это было приятно. Поль чувствовал усталость в руках, плечах и пояснице: работать пришлось много в наклонку. Но это была приятная усталость. А вот рабочим приходилось так работать каждый день, и навряд ли усталость была им приятной. Дома, пройдя в гостиную, Поль положил на стол десять франков, которые ему выдал бригадир из расчета два с половиной франка в час.

– Это я заработал на бетонных работах, – сказал он маме. Она улыбалась. Она уже обсудила с Марго рабочий эксперимент Поля. Они все понимали. После душа Поль в своем красном халате с золотыми кистями растянулся на кровати, раскинув в стороны руки и ноги. Тяжело дается рабочим их хлеб с колбасой, одежда, жилье. В дверь постучали.

– Айда! – отозвался Поль. Вошла Марго.

– Устал? – спросила она.

– Устал, – ответил он с улыбкой, даже не пошевелившись. Марго присела на край кровати, сказала таинственным голосом:

– А мама начала рисовать. – Поль привстал на локте.

– И что она рисует?

– Наверное, натюрморт. Она взяла из гостиной вазу с цветами и унесла в свою рабочую комнату.

– Я хочу посмотреть, – сказал Поль. Марго мотнула головой.

– Нельзя. Вспугнешь. Она давно не рисовала. – Тронув Поля за плечо, она сказала: – После твоего приезда она очень изменилась.

– А мне показалось, она осталась такой как раньше.

– Вот, наверное, она и стала такой, какой ты ее знал в детстве. – Она снова коснулась плеча Поля, а потом вскочила: – Я же еще не примеряла своего нового платья!

К приходу Анри они все трое были одеты к балу. Поль был в смокинге, мама в узком вечернем платье, в котором была в опере, Марго в лиловом декольтированном платье, расходящемся от талии широкими складками. В машине Поль сидел рядом с Анри, а на заднем сиденьи мама и Марго сидели подальше друг от друга, чтобы не смять платье Марго. Их появление в доме на Ламбаль было оглашено приветственными криками. Это была толпа юношей и девушек в вечерних туалетах, среди которой попадались и люди старшего возраста: кое-кто из профессуры Сорбонны, а некоторые студенты были со своими родителями, как например, сама Адриена. Она была впереди толпы. Мелькнуло лицо Оскара. Не здороваясь, Адриена подхватила Поля под руку, повела в большую гостиную, толпа следовала за ними. В гостиной на передней стене висел громадный как киноафиша фотоснимок – во много раз увеличенная копия снимка из сегодняшей газеты. На снимке были Поль и Феликс Гуин. Президент Франции пожимал Полю руку. Увеличенная фотография была настолько зернистой, что вблизи напоминала вентиляционную решетку. Адриена подвела Поля к снимку, повернула его лицом к толпе, кто-то подал ей микрофон с волочащимся шнуром, и она сказала в микрофон:

– Прошу познакомиться: наш соученик по университету Поль Дожер, близкий друг Феликса Гуина. – Толпа весело заорала. Оркестр из десяти человек, расположенный в остекленной нише, заиграл Марсельезу. Потом Адриена, фамильярно держа Поля под руку, стала представлять ему своих многочисленных знакомых. На Адриене было красное платье с ассиметричным декольте, которое полностью открывало одно ее матово белое плечо, другое плечо было закрыто пышными складками, которые переходили за спиной в короткий шлейф. Перед Полем проходили лица молодых мужчин и девушек, которых ему представляла Адриена, и он уже не запоминал их имен. Когда перед ним появились родители Адриены, он сразу узнал их.

– Мои предки, – сказала Адриена. – Марго вас уже познакомила с ними в каком-то подозрительном ночном заведении. – Мадам Лессар протянула руку. Поль поцеловал ей руку, сказав с улыбкой: – Мадам Лессар. – а потом пожал руку самому Лессару. – И еще Адриена познакомила Поля с его будущим преподавателем английского профессором мистером Кроудом. Поль поискал глазами Марго и увидел ее в проеме внутреннего хола. Она стояла в окружении нескольких молодых мужчин и девушек. Рядом с ней был Оскар. Длинношеий юноша, которого звали Жак, что-то увлеченно рассказывал, чему все посмеивались, а Марго улыбалась своей американской улыбкой. Поль хотел подойти к ним, но тут перед ним появилась мама с двумя мужчинами и представила им Поля. Один из них читал в Сорбонне лекции по истории искусств. Он спросил Поля, не собирается ли он заняться живописью по примеру матери, и Поль почему-то ответил, что собирается. В столовой помимо их большого стола были расставлены несколько раскладных столов, так что официанты, обслуживающие гостей, с трудом пробирались между столами, держа над головой подносы. Гостей было более пятидесяти. Потушили верхнюю люстру. Горели только свечи на столах. Включили динамик радиотрансляции. Друг Поля Дожера президент Французской республики Феликс Гуин уже заканчивал по радио свою новогоднюю речь, и когда он поздравил французских граждан с новым тысяча девятьсот сорок седьмым годом новой эры, грянули выстрелы бутылочных пробок, и официанты стали разливать шампанское по бокалам. Мама сидела рядом с Полем, по другую руку от нее сидела Марго, а рядом с ней, конечно, уселся Оскар. Рядом с Полем оказалась подруга Адриены и Марго, подвижная шатенка Адель. Поль только пригубил горького шампанского. Адель спросила:

– Поль, а на Маркизах есть пьянящие напитки?

– Не такие крепкие и не такие противные, – ответил Поль, на что Адель рассмеялась. Поскольку она была представлена Полю Адриеной, хозяйкой фета, она считала это достаточным для фамильярного знакомства.

– Газеты пишут, у вас там было несколько жен. Это правда? – Поль был занят едой, а так же соблюдением хорошего тона, и ответил не задумываясь то, что ответил министерскому шоферу:

– Правда, раз пишут газеты. – И Адель спросила то, что спрашивал шофер:

– А сколько у вас было жен? – и кокетливо добавила: – Если не секрет. – Ответ был готов, и Поль ответил, как и шоферу:

– Мне просто не приходило в голову их сосчитать. На Маркизах нет письменности. Они не знают ни букв, ни цифр. Я там разучился считать. – Раздался смех. Оказывается, многие прислушивались к их разговору. Марго тоже смеялась. Мама улыбалась. Поскольку народу было много, разговоры за столом велись на разные темы. Выделился молодой мужской голос:

– Суды над коллоборационистами стали политической игрой. – Поль оглянулся. Это говорил Жак, длинношеий юноша, сидящий за раскладным столом в окружении студентов. Другой юноша возразил:

– Предательства нельзя прощать. – Остроносая девушка сказала:

– Предатели давно осуждены, расстреляны, или сидят в тюрьме. Кого теперь судить? Во время оккупации банки работали, рестораны работали, опера пела, студенты учились, а профессоры, как всегда, над ними издевались. Выходит, весь Париж можно обвинить в коллоборационизме.

Во время десерта из большой гостиной послышалась музыка. Оркестр заиграл Штрауса. Гости стали подниматься от столов. Когда большинство переместилось в гостиную, оркестр смолк. Заиграл аккордионист, рядом с ним встала декольтированная певица и низким голосом запела что-то очень томное. Рядом с Полем оказалась Марго. Она тихо сказала:

– Опять из репертуара Эдит Пиаф. В статье было написано, что президент заявил, что ты теперь знаменит как Эдит Пиаф. Он так и сказал?

– Сказал, – подтвердил Поль. – Он и речи новогодние говорит. Болтун ваш президент. – Сзади послышался голос Оскара:

– Мсье, он теперь так же и ваш президент. – Оскар стоял за спиной Марго. – Вы уже больше не подданый королевства Хатуту, а гражданин Франции. – Поль обернулся к нему:

– Когда вы за него голосовали, я был на Хатуту. – Оскар спросил с улыбкой:

– Вы не согласны с политикой, проводимой Гуином?

– Не согласен, – ответил Поль, не имевший понятия о политике Гуина. Между Полем и Марго оказалась мама. Певица кончила свою песню, ей поаплодировали, и оркестр заиграл вальс. Толпа стала преобразовываться в танцующие пары. Поль видел, как Оскар приглашает Марго на танец. Она некоторое время колебалась, а потом положила руку на его плечо, и они присоединились к танцующим. Мама продолжала стоять рядом с Полем. Он взял ее за руку, она улыбнулась, и они тоже стали танцевать. Мама сказала:

– Адриена хорошо организовала фет.

– Деловая девушка, – согласился Поль.

– Вся в отца, – подтвердила мама. – Лессары очень деловые люди. Во время войны они почти все потеряли, а теперь они опять миллионеры.

– Чем они занимаются? – спросил Поль.

– До войны Лессар был архитектором. Он даже участвовал в строительстве линии Мажино, я имею ввиду, бытовых сооружений. Так что во время войны ему пришлось скрываться от фашистов. Теперь это пошло ему на пользу. Он занимается тем, что распределяет заказы строителям, даже заграницей. – Поль вспомнил рабочих бетонщиков. Они тоже строители. Они не получают заказы от правительства, а строят тротуары из ворованного бетона. Два франка за час изнурительной работы. Скромный обед стоит три франка. Дорогой свитер стоит восемнадцать франков. Проститутка стоит пятнадцать франков, если не переплачивать. А Лессар миллионер. Когда вальс закончился, они оказались рядом с Адриеной. Ее партнер по танцу, красивый студент с прилизанными волосами, все еще продолжал держать ее за руку. Она тактично высвободила руку, спросила маму:

– Мадам Дожер, вы уже успели выучить Поля танцевать? – Мама улыбнулась:

– Нет. Я получила его с Маркизов уже танцующим. – И она отошла к своим знакомым. Адриену окружили возбужденные шампанским студенты. Поль не пил шампанского, а ликера на столах не было, и ему было как-то неуютно в толпе веселых молодых людей. Он поискал глазами Марго. Она была в другом конце зала в окружении студентов. Рядом с ней стоял Оскар, тактично отгораживая ее от других. Юноши и девушки о чем-то весело говорили, перебивая друг друга. У них были свои общие интересы. Полю захотелось подойти к Марго, но он понимал, что не сможет участвовать в их разговоре. Студенты могут спрость его, что еще ему сказал президент, или какова свобода любви на Маркизах, и сколько у него там было жен, и на этом разговор с ним будет исчерпан. Настроение стало мрачным, и Поль уже не мог этого скрыть. А рядом оживленно говорили студенты, окружавшие Адриену. Оркестр заиграл танго. Несколько пар начали танцевать. Студент с прилизанными волосами наклонил перед Адриеной голову, приглашая на танец, но его тут же оттеснил высокий студент и взял Адриену за руку. Его звали Жульен. Так назвала его Адриена, когда представляла Полю своих гостей. Только теперь Поль вспомнил, что видел его раньше, когда наблюдал из такси за публикой, выходящей из театра Шатле. Было ясно, что это, так называемый, мальчик Адриены. Поль уже заметил, что здесь у многих девушек были свои, так называемые, мальчики. И каждый такой мальчик полагал, что его девушка для всех остальных – табу. Однако, Адриена фамильярно хлопнула Жульена по плечу и обратилась к Полю:

– Поль, а вы танго тоже танцуете?

– Конечно, – ответил Поль с натянутой улыбкой и вежливо наклонил голову. Адриена изящным жестом положила руку на его плечо, и они присоединились к танцующим. Поль искоса поглядывал на окружающих. Руку партнерши полагалось держать на уровне ее плеча, а правую руку держать под ее лопаткой, и этой рукой вести ее в танце, держа локоть отставленным.

– Поль, где вы научились танцевать?

– На корабле.

– Значит, цивилизованный мир вы уже усвоили на корабле?

– Да, даже читать начал.

– И что вы там читали? – В первую очередь надо сказать не название книги, а имя автора. И он ответил:

– Дюма, Стендаля.

– А танго вы освоили. Давайте, пройдемся боком, как они, – и она указала глазами на ближайшую пару. – Поль повернулся боком, и они сделали длинные быстрые шаги вперед. На коротком шаге Поль сбился со счета, но тут же, скользнув каблуками по паркету, опять вступил в ритм, повернувшись лицом к Адриене. Она коснулась лбом его плеча. От ее темных гладко уложенных волос исходил тонкий запах духов. Обнаженное белое плечо было матовым. Вероятно, вся кожа у нее была матовой, как у той брюнетки в публичном доме на Сан-Мартен. Только Адриене нельзя было сказать: сколько? При этой мысли Поль невольно улыбнулся. Адриена по своему истолковала его улыбку и тоже улыбнулась.

– Поль, вы уже были в кино?

– Был.

– Вы любите кино?

– Да.

– Я тоже. – Это был уже явный намек на разрешение пригласить ее в кино. Танго закончилось, и тут же оркестр начал фокстрот. Пары ритмично задвигались в танце. Поскольку Адриена не отошла, Поль продолжил с ней танцевать. Оркестр играл так громко, осбенно духовые и ударник, что во время танца разговаривать было невозможно. Поль искал глазами Марго. Среди танцующих ее не было. Вероятно, Оскар куда-то увел ее. Полю это не нравилось. Когда фокстрот кончился, вышла певица с микрофоном и запела в сопровождении оркестра. К Адриене тут же подошли несколько студентов, но она обратилась к Полю:

– Поль, вы ищете сестру? – Поль не ответил, и она взяла его под руку и повела среди толпы через внутренний хол в малую гостиную. Здесь шли серьезные разговоры. На круглом полированном столе стояли на подносах рюмки с вином. Почти все курили. Стоял запах сигаретного дыма и коньяка. Поль увидел Марго. Она сидела в кресле, а перед ней стояли Оскар и еще несколько студентов, в том числе и длинношеий Жак. Но Адриена подвела Поля к столу. Здесь были ее родители.

– Поль, вы никакого вина не пьете? – спросила Адриена.

– Только ликер, – ответил Поль и взял со стола маленькую рюмку. Лессары улыбались ему. Оба. Мадам Лессар сказала:

– Адриена, ты уже обращаешься с мсье Дожером, как со старым знакомым.

– Мы соученики, – пояснила Адриена. – Послезавтра он будет слушать первую лекцию в Сорбонне. – И она отошла в сторону Марго, а за ней последовал Жульен. Мсье Лессар спросил:

– Мсье Дожер, как вам нравится наша современная молодежь?

– Нравится, – ответил Поль. Мсье Лессар снова улыбнулся.

– На Маркизах, я слыхал, социальная зрелость наступает рано, и вы, вероятно, были в числе солидных граждан. А здесь ваш возраст студенческий. В первую очередь вам следует освоиться в среде своих сверстников.

– Освоюсь, – сказал Поль. Мадам Лессар с улыбкой заговорила:

– Теперешняя молодежь отличается от довоенной. Юноши и девушки теперь считают себя умнее людей нашего поколения и поэтому всегда говорят и делают глупости. Так что не очень доверяйте своим сверстникам. – И Лессары улыбнулись. Оба. – Мсье Дожер, присядьте. – И Лессар указал на свободный рядом стул. Поль сел, сделал глоток ликера. Адриена в другом конце гостиной говорила что-то веселое Оскару, а Марго улыбалась американской улыбкой. Лессар заговорил:

– О вас пишут газеты. Первая статья была, кажется, две недели назад. Теперь и журналы пишут. Ваша известность послужила популярности Полинезии. Мой друг архитектор Огюст Фернан, если вы о нем не знаете, скоро узнаете, он уже известен, заинтересовался вашим феноменом сразу после первой статьи о возвращении «Васко да Гамы». Он специализируется на проектировании зданий в южном климате. По его проектам построены отели на Французской Ривьере и в Монако. Ему заказан проект мемориала Полю Гогену на острове Таити.

– Могила Гогена на острове Хива Оа, – сказал Поль.

– Но мемориал и музей Гогена сооружаются на Таити, – пояснил Лессар и добавил: – Для туристов. Гоген там жил долгое время. – Он продолжал: – Огюст Фернан собирается проектировать отели в современном стиле для туристов на Маркизских островах. Об этом уже идут переговоры в заморском министерстве.

– На Хатуту нет места для отелей, – сказал Поль.

– Ни в коем случае! – улыбнулся Лессар. – Мы должны сохранить дикие острова в неприкосновенности, иначе туристы потеряют к ним интерес. Отели будут строиться на больших островах, как Нуку Хива и Хива Оа. От них будут отходить маленькие туристские теплоходы. Туристы будут высаживаться организованными группами на дикие острова на очень короткое время. Огюст Фернан хочет познакомиться с вами лично. Вы не возражаете?

– Не возражаю, – ответил Поль, поскольку ему было небезразлично, что собирается министерство делать с Маркизами.

– В таком случае, – сказал Лессар, – когда у меня будет Фернан, я позвоню вам по телефону и попрошу приехать ко мне. Вы не возражаете?

– Не возражаю.

– И вы приедете ко мне? Если, конечно, не будете заняты.

– Приеду. – Тут Поль увидел, что Марго, а за ней Оскар, отошли от беседующей группы, остановились поодаль. Оскар что-то говорил, глядя ей в лицо, а Марго безразлично смотрела в сторону. Поль направился к ним. Он решил встать рядом с ними и просто так стоять, если не сможет принять участия в их разговоре. И он подошел и встал рядом. Оскар обратился к нему:

– Поль, как вы сами лично относитесь к медицине? – Вопрос был неожиданным. Оскар доброжелательно улыбался. Поль вспомнил корабельного врача, который заглядывал ему в задний проход, а потом сделал больный укол.

– Не люблю медицину, – сказал Поль. Марго улыбнулась американской рекламной улыбкой. Оскар спросил:

– Как вы относитесь к тому, что ваша сестра решила посвятить свою жизнь медицине? – Это тоже был неожиданный вопрос. Поль не мог себе представить Марго, делающей уколы и, тем более, заглядывающей в чьи-то задние проходы. Оскар, очевидно, тоже не мог себе этого представить. Но это означало, что Оскар озабочен будущим Марго, да еще и намерен планировать это будущее. Полю совсем это не понравилось, и он ответил:

– Если она выбрала медицину, значит так это и нужно.

– Вопрос исчерпан! – весело резюмировала Марго. А рядом студенты оживленно говорили о непонятном. Высокая брюнетка, ее звали Нинон, сказала:

– Изо всей нашей профессуры Монсоро самый красный.

– Розовый, – поправил ее длинношеий Жак. Вблизи его шея оказалась не очень длинной. Просто у него были покатые плечи, и воротник смокинга сидел низко. Несмотря на его юный возраст над его висками намечались залысины. Он продолжал: – Тенденция профессуры. И не только Сорбонны. Гипноз тоталитарной идеологии.

– Так утверждают правые, и понятно почему, – возразил студент с прилизанными волосами. Жак, увидев Поля, спросил:

– Мсье Дожер, вы утверждаете, как пишут в газете, что на Хатуту коммунизм. У них нет частной собственности. Как это повлияло на их психологию? Отличаются ли они психологически от нас? – И все уставились на Поля. Помедлив, он ответил:

– Они мало знают. Поэтому они не рассуждают, как вот все вы.

– Понятно? – И Жак оглядел окружающих. – Отсутствие объективных знаний. Если на Хатуту просто мало знаний, то в России знания ограничиваются административно. Их убеждают с детства, что у них идеальное государственное устройство, и заграницей люди живут намного хуже. Для этого их правительство повесило железный занавес, о котором сказал мсье Черчилль. И это главное условие создания их псевдосоциализма. – Поль сразу спросил:

– Жак, а вы были в России?

– Конечно, нет.

– Значит, вам надо туда поехать, а потом уже что-то утверждать, – сказал Поль и пояснил: – Надо все самому проверять.

– Мсье Дожер, – сказал Жак серьезно, почти сочувственно: – Железный занавес двусторонний. Советское посольство не даст визы ни вам, ни мне, ни одному туристу. – Тут в большой гостиной оркестр заиграл канкан.

– Канкан! – воскликнула Адриена и, ухватив Поля и высокую брюнетку Нинон за руки, повела их в большую гостиную. За ними оживленно двинулись остальные. Поль оглянулся, Марго опять шла рядом с Оскаром. В большой гостиной начали плясать канкан. Тесный ряд пляшущих девушек в разноцветных развевающихся платьях, а напротив ряд пляшущих юношей в черных смокингах. Жак притянул за руку Поля в мужской ряд. Общая пляска под оглушительную музыку заражала весельем, и Поль, возбужденный рюмкой ликера, плясал со всеми, высоко задирая ноги. Гости старшего возраста, мама была с ними, стояли у стен, с улыбками наблюдая озорной танец. Громко ударил барабан, зазвенели медные тарелки, и оркестр стих. Оживленный говор не прекращался. Оскар повел Марго в столовую. Поль хотел пойти к ним, но Адриена, оказавшаяся рядом, взяла его под руку, повела ко внутреннему холу.

– Поль, вы можете исполнить мое желание? – спросила она несколько игривым голосом.

– Любое, – ответил он безразличным тоном.

– Я хочу посмотреть вашу детскую комнату. Когда я бываю в этом доме, она всегда заперта. Марго и сегодня велела никого туда не впускать. Но вы то можете мне ее показать?

– Могу, – сказал он благосклонно. Они поднялись по мраморной лестнице в холл второго этажа. Снизу доносились звуки оркестра, играющего фокстрот. Они подошли к детской. Поль дотянулся до карниза над дверьми, достал ключ. Они вошли. Поль повернул выключатель, зажегся мутный от пыли плафон. Мебель покрытая пыльными чехлами. На подоконнике толстый слой пыли. Подростковый велосипед с искривленным рулем. Все это Поль видел два дня назад. Холодный воздух был пропитан запахом старой бумаги и плесени. Адриена тихо прикрыла за собой дверь, огляделась.

– Романтично, – сказала она. – Как в старинных английских романах. – Она потрогала пыльный велосипед. – Двенадцать лет сюда никто не заходил. Все думали, что вас нет в живых. Ваша мама говорила, что даже немцы, когда заняли ваш дом, не заходили в эту комнату. – Поль смотрел на Адриену. Девушка с белой матовой кожей в красном бальном платье выглядела неуместно в этой мертвой холодной комнате. Она спросила:

– Поль, о чем вы говорили с моими предками?

– Мсье Лессар хочет меня познакомить со своим другом архитектором.

– Огюст Фернан, что ли?

– Да. Он собирается строить отели на Маркизах.

– Треп. Это папа собирается строить. Фернан у него в подчинении. Вы договорились с ним встретиться?

– Да. Мсье Лессар будет мне звонить.

– Поль, мой папа хочет использовать вас как рекламу для его будущих отелей на Таити и Маркизах. Вы это понимаете?

– Я так и подумал. – Адриена прошлась по комнате, заглянула в темное окно, сказала:

– Все это действительно романтично. Крушение самолета, эта комната двенадцать лет в трауре. А на Маркизах дикая жизнь. Хорошая реклама. Папа удачно рассчитал. Он уже заказал статью в журнале.

– Еще одну статью? – спросил Поль, не скрывая раздражения.

– Папа попросил меня познакомить вас с ним поближе. Я познакомила. – Адриена снова подошла к нему. – Поль, давайте договоримся. Мы только сегодня познакомились, не считая того случая, когда Марго нас представила у Сорбонны. Я не хочу, чтобы папины дела как-то влияли на наше знакомство. – В этот момент в холле послышались чьи-то шаги и приглушенные девичьи голоса. В дверной скважине повернулся ключ. Адриена бросилась к двери, дернула ручку. Они были заперты снаружи. За дверью послышалось хихиканье и быстро удаляющиеся шаги. Адриена стала кулаком стучать в дверь, сердито крича:

– Проститутки! Сейчас же отоприте! Слышите?! – Она повернулась к Полю: – Это инициатива Адель. Я узнала по голосу. Какое примитивное проявление юмора! – Полю показалась забавной озорная выходка девушек. Он улыбался.

– Адриена, не стоит так переживать. Сейчас придет кто-нибудь, у кого нет чувства юмора, и выпустит нас.

– В этой компании каждый идиот полагает себя Вольтером.

– Кроме меня, – весело сказал Поль. – Я еще не освоил парижского юмора и даже не пытаюсь этого скрывать.

– Тут совсем не до юмора. – Адриена прошлась по комнате, вернулась, остановилась перед Полем. – Эта комната не отапливается. Здесь холодно. Я замерзла. – Она обхватила руками свои плечи. Поль увидел мурашки от холода на матовой коже ее обнаженных рук. Он снял смокинг, набросил ей на плечи. Она зябко укуталась в смокинг. Он обнял ее, прижал к себе мягкое, но изящное девическое тело, спросил:

– А так теплее?

– Теплее, – сказала она, уткнув голову в его подмышку. – А вы не замерзнете без смокинга? Вы же отвыкли на Маркизах от парижских холодов. – Снаружи послышались легкие шаги. Поль сразу узнал их, скорее интуитивно, чем на слух, и резко отступил от Адриены. В скважине повернулся ключ. Дверь открылась, и вошла Марго.

– Спасительница! – воскликнула Адриена и со смехом обняла Марго. – Я догадалась. Это Адель заперла нас. Да?

– Да. И сразу об этом всем громко сообщила, – с американской улыбкой сказала Марго, но тут же, изобразив удивление, спросила: – А собственно, что вы здесь делали?

– Поль показывал мне свою бывшую детскую комнату. Ты сюда никого не пускала, и меня это интриговало. Вроде, как комната Синей Бороды.

– И ты теперь довольна, что увидела ее? – спросила Марго.

– Вполне. А ты, кажется, этим недовольна? – насмешливо спросила Адриена.

– Отчего же, это комната Поля. Он хозяин. – В ее голосе действительно было недовольство. Поль тоже помрачнел. Это комната была прошлым, о котором думать было неприятно. Адриена сказала с улыбкой:

– Марго, а ведь ты пришла не только для того, чтобы выпустить нас. Я заметила, ты следишь за Полем, вероятно, за его нравственностью. Если бы Оскар тебя не сдерживал, ты бы никого к нему не подпускала.

– Конечно. Ему нужно адаптироваться в обществе, а наша котла этого не понимает, задают бестактные вопросы. Он мой брат, и я за него ответственна, по крайней мере, пока он еще не освоился в Париже.

– А мне показалось, он вполне уже освоился. – И тут в дверях показался Жульен.

– Здесь очаровательная компания! – воскликнул он. Увидев на плечах Адриены смокинг Поля, он тотчас снял свой смокинг. – Здесь действительно мороз, – и он сделал попытку накинуть смокинг на плечи Марго. Но она отстранилась, вышла в холл, и они вышли за ней. А навстречу им по лестнице поднимались Жак, брюнетка Нинон, а за ними Оскар и еще несколько девушек.

– Здесь, кажется, начался мужской стриптиз, – сказала Нинон. – Мужчины уже снимают смокинги. – Адриена, возвращая Полю смокинг, возмущенно говорила:

– Эти проститутки заперли нас в холодной комнате, как в балете «Тщетная предосторожность». Где Адель? Я сейчас выдерну у нее все остатки волос!

– Лобковых? – с деловитой серьезностью осведомился Жак, и все расхохотались. В гостиной оркестр заиграл буги-вуги, и все повернули в гостиную. В холле остались Марго и Поль. Оскар задержался на лестнице.

– Марго, твое любимое буги-вуги, – сказал он и протянул ей руку. Полю сразу захотелось спустить его с лестницы вниз головой. Но Марго осталась на месте.

– У меня перерыв, – сказала она, и Оскар сбежал с лестницы, а внизу столкнулся с Жаком. Поль уже заметил, что когда Оскар отходил от Марго, рядом с ней тут же появлялся Жак со своей длинной шеей. Но тут из гостинной выскочила брюнетка Нинон, ухватила за руку Жака, сказала со смехом:

– Они там устроили марафон! – И они скрылись в гостиной. Поль и Марго остались одни.

– О чем ты говорил с ее предками? – спросила она.

– О Маркизах. Лессары собираются там строить гостиницы.

– Я так и подумала. А вот о чем ты с ней говорил в твоей комнате?

– Тоже о Маркизах.

– Для этого не обязательно было уединяться. Может быть, я вела себя бестактно, но ведь должна же я была как-то вмешаться. Не могу же я ей всего сказать.

– Чего «всего»?

– Что у тебя жена и сын. Мы же договорились пока этого никому не говорить. – Они стали спускаться по лестнице. Полю захотелось взять ее под руку, как это при нем делал Оскар, но теперь он почему-то не решился, а только смотрел на ее тонкие гибкие руки. Когда они спустились в нижний холл, Марго сказала:

– Я не хочу туда, – она кивнула в сторону гостиной. – Я устала, не хочу никого видеть, ни с кем говорить. Я вызову такси. Когда я уеду, скажи маме, что я устала и уехала домой.

– Я поеду с тобой, – быстро сказал Поль.

– Это неприлично. Адриена подумает, что я увезла тебя от нее.

– Пусть думает. А вот Оскар пусть тоже думает, что я увез тебя от него. А знаешь, пойдем лучше пешком. Ты любишь ходить по ночному Парижу.

– Пешком? – с удивленной интонацией произнесла Марго и тут же согласилась: – Пойдем. – В ярко освещенной передней Анри сидел в кресле и читал газету. Они предупредили его, что возьмут по дороге такси, а поскольку машина теперь будет свободной, мама может на ней развезти по домам своих друзей.

На улице снега не было, воздух был морозным. Поль был наглухо застегнут в пальто, а меховую шапку надвинул на уши. У Марго из-под ее манто расходилось кринолином бальное платье.

– Ты не замерзнешь в своих бальных туфлях? – спросил он.

– Мне не холодно. В крайнем случае на Трокадеро можно поймать такси. – Они свернули на улицу Марселя Пруста. Улицы ночного Парижа были пустынны. Еще не начался разъезд гостей после новогодних пирушек.

– Поль, тебе не нужно было уходить. Это я виновата, что ты пошел со мной. Тебе нужно привыкать к их компании. Они теперь твои соученики.

– Ты тоже.

– Я там своя. Я могла уйти, или остаться. А тебе определенно нужно было остаться, тем более, что Адриена явно симпатизирует тебе.

– У нее же свой мальчик. Жульен, – напомнил Поль.

– Она часто меняет мальчиков. А правда, она сегодня была особенно эффектна?

– Правда, – согласился Поль. – Платье красивое. И сзади тряпка.

– Шлейф, – поправила Марго.

– Шлейф, – повторил Поль слово, которое еще никогда не употреблял.

– Ты заметил теперь, что она была самой красивой изо всех девушек?

– Ты лучше.

– Ну, это само собой! – весело сказала Марго. – Настоящий брат всегда так и должен считать.

– Оскар, вероятно, считает так же. И этот, который к тебе липнет, – Поль сделал вид, что забыл имя Жака, – который с длинной шеей и залысинами.

– Жак особенный, – серьезно сказала Марго. – Ты заметил, как все разевают пасти, когда он начинает говорить? – Поль посмотрел на нее подозрительно.

– Ты бы хотела стать его девушкой? – Она улыбнулась, глядя на него искоса.

– К сожалению, у него уже есть девушка. И очень прочно.

– Нинон?

– Оказывается, ты все замечаешь. У Нинон очень богатые родители. Она снимает для него дорогую квартиру на Сен-Мишель, и они там встречаются. Кроме того, она оплачивает его обучение в Сорбонне. – Это удивило Поля. Оказывается, табу на мальчиков и девушек можно покупать за деньги, как покупают табу на проституток. Он спросил:

– А почему Адриена назвала своих подруг проститутками? – Марго хихикнула и ухватила Поля обеими руками за локоть. Ему нравилось так идти рядом с ней, чувствуя на локте ее руки. Она стала объяснять:

– Это я такое придумала. У нас было занятие по гимнастике в спортивном зале. На кольцах. И я больно подвернула плечо. А потом в женской раздевалке, когда девушки переодевались и собирали свои вещи, у меня куда-то подевалась моя авторучка. Болело плечо, и я была раздражена, и я сказала: – Какая проститутка сперла мою авторучку? – И все девушки очень смеялись. С тех пор многие девушки, когда раздражаются, называют друг друга проститутками. Такая между нами шутка. – Полю это тоже показалось забавным. По крутому подъему со ступенями они вышли на улицу Райнорд. В ночной тишине четко слышались их шаги: постукивание ботинок Поля и легкое цоканье высоких каблуков Марго.

– Как хорошо, что ты придумал идти пешком, – сказала Марго. – Я так редко вижу ночной Париж.

– А когда ты последний раз ходила по ночному Парижу?

– В день твоего приезда. С тобой.

– А до моего приезда? – Марго не успела ответить. Впереди из-за угла появились два мужских силуэта. Один высокий, примерно, как Поль, другой низкорослый. Они шли им навстречу. Марго слегка потянула Поля за руку в сторону, чтобы разминуться на тротуаре, но низкорослый отскочил в ту же сторону, загораживая им дорогу. Высокий остановился перед ними, обратился к Полю: – Мсье, ваш бумажник. – И протянул руку ладонью вверх. В другой руке у него был нож, выставленный лезвием вперед. Поль сразу все понял. У высокого длинные руки, и еще в руке нож. Значит, кулаком бить нельзя, а драться с человеком, вооруженным ножом, у Поля не было навыка. И Поль быстро отступил на шаг, для разгона, и тут же прыгнул одной ногой вперед, а второй поднятой ногой ударил высокого. Узкое пальто не давало высоко задрать ногу, и удар пришелся в низ живота. Высокий чуть согнулся, на мгновение опустив руки, и Поль ударил кулаком сверху по руке, в которой был нож. Высокий выронил нож, и Поль уже привычным движением ударил его крюковым ударом в скулу. При этом они оба поскользнулись на обледенелом тротуаре, но Поль удержался на ногах, а высокий упал.

– Марго! Подбери нож! – крикнул Поль, в то время как низкорослый тоже выставил перед собой нож. Но руки Поля были значительно длинней, поэтому, уже не опасаясь ножа, он пружинисто выбросив на всю длину руку, ударил низкорослого кулаком в челюсть, и тот тоже упал. Краем глаза Поль успел заметить, как Марго, гибко наклонившись, подхватила с панели нож. Высокий уже вскочил на ноги. Поль бросился на него, но высокий побежал. Поль побежал за ним, слыша за собой шаги бегущей на высоких каблуках Марго.

– Поль! Вернись! – кричала она. Поль остановился, повернул назад. В одной руке Марго держала нож, в другой свою дамскую сумочку. Низкорослый мужчина сидел на панели, оглушенный ударом, но все еще сжимая рукоятку ножа. Поль подошел к нему.

– Брось нож! – Низкорослый, продолжал сидеть без движения. – Брось нож! – повторил Поль и пнул ногой низкорослого в плечо. Тот повалился на бок, не выпуская из руки ножа. Поль пнул носком ботинка по этой руке, и низкорослый, наконец, выпустил нож. Поль ногой отбросил нож в сторону, встал над низкорослым. Что-то его привлекало в лице этого человека. Уличный фонарь был далеко, но в темноте Поль все же различил, что лицо низкорослого было коричневым.

– А ну, встань, – сказал Поль. Человек приподнялся на руках. Поль ухватил его подмышку, помог подняться на ноги. Низкорослый смотрел на Поля ничего не выражающим взглядом. Поль вгляделся, понял: это был маори.

– Ты откуда? – спросил Поль на языке Хатуту. Маори не ответил. Тогда Поль спросил по другому, как он помнил, говорили маори на Таити. И маори понял.

– Из Папита, – ответил он.

– Врешь, – сказал Поль на языке Хатуту. – Ты не мог жить в Папите. В Папите большие дома. – Следовало сказать «дорогие дома», но на языке Хатуту не было слова «дорогие». Поль знал, что в европейских домах Папита живут только белые. Но маори понял. Поправился:

– Папеноо.

– Уже похоже, – согласился Поль и спросил по французски: – Как ты попал в Париж?

– На поезде из Марселя.

– А как ты попал в Марсель с Таити?

– На пароходе. Я был кочегаром.

– А зачем приехал в Париж?

– Здесь есть работа.

– Грабить на улицах?

– Нет. Я честно работаю у хозяина. – Низкорослый маори был тощим. На бетонных работах ему было бы не под силу. Поль спросил:

– Если у тебя есть работа, зачем же ты грабишь?

– Хозяин заплатит только после нового года. – Поль встретился глазами с Марго, и она сказала:

– Резонное оправдание. – Она все еще держала в руке нож. Поль взял у нее нож, положил в карман, обратился к маори:

– Как тебя звать? – После паузы маори ответил:

– Жан Тау. – Вероятно, это была какая-то номинистическая смесь французского с полинезийским. Поль спросил:

– А где ты живешь?

– У друга.

– Это который сейчас убежал?

– Нет. Это не мой друг.

– А сколько ты зарабатываешь у хозяина? – спросил Поль.

– Пять франков.

– В час?

– В день. – Видя, что Поль ему не угрожает, он добавил с достоинством: – А если много работы, так еще больше.

– А сейчас у тебя нет денег.

– Сейчас нет, – подтвердил Жан Тау. – Завтра хозяин заплатит.

– Ты голодный? – спросил Поль. После паузы Жан Тау признался:

– Сегодня я не обедал. – Поль опять переглянулся с Марго, и она сказала:

– На Трокадеро ночное кафе должно быть открыто. У меня замерзли ноги.

Поль положил руку на плечо Жана Тау.

– Пошли в кафе. – Жан Тау попятился. Поль повысил голос: – Быстро пошли! Видишь, мадемуазель замерзла.

И Жан Тау решился, пошел вместе с ними, как-то весь съежившись. По дороге Поль сказал:

– Меня зовут Поль. А это моя сестра. Ее зовут Марго.

Они быстрым шагом, насколько это позволяли высокие каблуки Марго, дошли до Трокадеро. Кафе действительно было открыто, но посетителей не было. Только у стойки бара сидели двое нетрезвых мужчин. Было душно, пахло винным перегаром и остатками еды. Вероятно, недавно здесь обедала компания, встречавшая новый год. Сидя у столика, Поль расстегнул пальто. Марго сняла перчатки, вынула из сумки сигареты, закурила. Жан Тау тоже расстегнул свою брезентовую куртку, под которой было надето несколько грязных рубашек разных цветов. На ногах у него были большие рабочие ботинки, из которых торчали тряпки, заменявшие ему теплые носки. Подошедший официант, принимая у Поля заказ, брезгливо покосился на маори. Жану Тау было лет тридцать. По его худому лицу и шее было видно, что он давно не принимал душ и, вероятно, не каждый день умывался. Поль и Марго пили только кофе с ликером, а Жану был заказан целый обед. Сперва Жан Тау старался есть деликатно, но потом, не в силах скрывать голода, стал набивать полный рот и еще громко чавкать. Марго, с улыбкой глядя на Поля, сказала:

– А наш Робин Гуд проголодался. Мы вовремя подоспели.

– Это они к нам подоспели, – поправил ее Поль.

Во время еды Жан Тау закашлялся. Он долго кашлял, закрывая рот рукавом куртки. Поль сказал, обращаясь к Марго:

– В Полинезии, я слыхал, много случаев туберкулеза, хотя на Хатуту я такого не помню.

Марго тут же встала, деловито взяла Жана за подбородок, дотронулась да его лба, завела одно веко. Поль посмотрел на нее с удивлением, но тут же вспомнил, что она учится на медицинском факультете.

– Расстегните рубашку, – сказала она.

Маори смотрел на нее настороженным взглядом. Поль сказал уже повелительно:

– А ну, расстегни рубашку, кому говорят. – И хотя все это ему не нравилось, пояснил: – Мадемуазель знает медицину.

Жан Тау стал неуверенно расстегивать свои рубашки. Их было три. Под ними была белая грязная фланелевая кофта, служившая нижним бельем. Поль почувствовал запах застарелого пота. Марго тем временем прощупала у Жана под скулами железки, а потом сунула руку ему за пазуху, прощупывая железки под мышкой. Жан Тау снова закашлялся, и Марго плотно прижала руку к его голой груди. Потом она сказала:

– У меня нет стетоскопа, а ухом я еще не умею прослушивать, но думаю, туберкулез исключен. Обычный бронхит. Следствие частых простуд.

Подойдя к стойке бара, Марго к изумлению Поля заказала рюмку джина. Она вылила джин на руки и вытерла их салфеткой, а затем вернулась к столику. Все это было для Поля внове, и он смотрел на нее во все глаза. За горячим кофе Жан Тау совсем освоился, охотно отвечал на вопросы Поля и Марго. Приехав из Марселя в Париж, он уже два раза сменил работу. Теперь он работает в мастерской, где делают оконные рамы. Хозяин платит мало, зато рабочее помещение теплое, а в обед хозяйка угощает жареной картошкой. А живет Жан Тау в чердачном помещении с двумя рабочими, и у каждого из них своя кровать. Уборная у них под лестницей, совсем рядом. А еще в уборной есть кран с раковиной. Вода идет плохо, зато круглые сутки. Поль спросил:

– Жан Тау, а ты не жалеешь, что уехал из Океании?

Жан Тау мотнул головой.

– Нет. Там дикари. Там нет таких людей как вы, или как мой хозяин и хозяйка. Там работы нет. Там и метро нет.

Официант по просьбе Поля вызвал такси. Поль вынул из кармана несколько купюр, – всего сорок франков, протянул Жану. Марго вынула из своей сумочки одну купюру в пятьдесят франков. Жан Тау завороженно смотрел на деньги, не решаясь протянуть к ним руку. Марго рассмеялась, сунула под его ладонь деньги:

– Жан Тау, вы же нас грабили. Считайте, что грабеж удался.

А Поль сердито подтвердил:

– Возьми и не валяй дурака.

Жан Тау бережно уложил деньги в карман третьей рубашки. Простились они у такси. Жан Тау поблагодарил их очень сдержанно, но во взгляде его была преданность. Так смотрят маори на своих друзей. Так смотрел на Поля Тав-Чев. В такси Поль сказал:

– Ты джином протирала руки. Это дезинфекция?

– Нет. Он же не заразный, – спокойно ответила Марго. – У него застарелый пот, и джином, – чтобы запах не перешел на перчатки. – И она вытянула пальцы, затянутые замшевыми перчатками.

– А ты уже имела дело с больными? – спросил Поль.

– Нас водили по больницам на практических занятиях, даже в отделения хроников.

– От них тоже воняет?

– Конечно. Нас уже водили в анатомический театр.

Поль вспомнил картину Рембрандта «Урок анатомии» и, не скрывая тревоги, спросил:

– Там на столах трупы?

– Трупы плавают в растворе формалина. Медики отбирают нужные трупы, и санитары вынимают их из бассейна и кладут на препарационные столы, где медики их препарируют. В этом семестре я тоже буду препарировать. – Марго искоса посмотрела на Поля: – Тебе это не нравится?

– Не нравится, – сказал Поль, вспомнив разговор с Оскаром, которому это тоже не нравилось. Марго продолжала:

– Одна студентка при виде трупов упала в обморок. От формалина трупы чернеют. Некоторые студенты бросают медицинский, не выдерживают.

– А ты, значит, выдерживаешь.

– Поль, профессия врача – самая гуманная профессия. Чтобы стать врачом, нужно все это пройти.

Поль молча погладил рукав ее мехового манто, под которым была тонкая гибкая рука. Оказывается, Марго была сильной. Дома их ожидала взволнованная мама.

– Где вы были? Почему так поздно? – Поль и Марго, перебивая друг друга, стали рассказывать о своем ночном приключении. Поль положил на стол перед мамой нож. Трофей сражения. Марго была возбуждена. Ее глаза светились.

– Это все ужасно, – сказала мама.

– Конечно, ужасно! – весело согласилась Марго. – И горы трупов при Аустерлице тоже было ужасно. А сегодня обошлось без трупов. – У мамы было очень серьезное лицо. Она спросила:

– О чем ты говорил с Лессарами? – Поль изложил разговор с ними. Она спросила: – Собираются ли они кого-нибудь послать на Таити?

– Не знаю.

– Связь с Таити белее или менее регулярная. Возможно, Лессары организуют частный рейс на Маркизы, если они в этом заинтересованы. Такую возможность нельзя упускать.

Глава 17. Сорбонна. Выставка живописи. Порножурнал. В компании Жака

Занятия в университете начались относительно буднично. Профессоры с кафедры говорили много непонятного, однако ничего неожиданного, поскольку домашние учителя сообщали Полю заранее, что можно ожидать на той или иной лекции. Нелепые ситуации возникали в основном на домашних занятиях. Например, когда мсье Балар стал давать Полю основы астрономии и объяснял, что такое эклипсис, Поль спросил:

– А в южном полушарии где солнце восходит? На востоке, или на западе? – Балар посмотрел на него недоуменно, а Поль объяснил: – В южном полушарии наши антиподы. По отношению к нам они ходят вниз головой. Значит, там, где у нас право, у них лево. Значит, у них солнце восходит на западе, а заходит на востоке.

Балар нахмурился, стал на листе бумаги рисовать земной шар и антиподов вниз головой, а потом вдруг бросил авторучку, сказал раздраженно:

– Поль, что вы мне морочите голову!

В Сорбонне уже в первый день занятий Поль встретился с некоторыми студентами, которых знал по новогоднему фету. На второй день на лестнице биологического факультета он столкнулся с Антуаном. Они сперва замерли друг перед другом, а потом крепко обнялись. Антуан воскликнул:

– Поль! У меня такое впечатление, что я вместе с тобой пробыл на Маркизах двенадцать лет!

Новые знакомства следовали одно за другим. С первой же недели обучения Поль стал посещать гимнастический зал. Это ему нравилось. Во дворе главного здания был залит каток, на котором Поль опробовал свои новые коньки. Оказалось, что неподалеку от Сорбонны есть публичный дом, который можно посещать в перерыве между лекциями. А в узкой улочке на подходе к театру «Одеон» была дешевая гостиница, где обитали проститутки. А еще начались уроки по вождению автомобиля. Все дни были плотно укомплектованы различными занятиями. По окончанию лекций Поль одним из первых выходил из аудитории и бегом бежал вокруг главного здания Сорбонны, а затем по улице Эколь к зданию медицинского факультета, откуда выходила Марго в окружении своих соучеников. Домой они шли вдвоем, выбирая разные дороги: вдоль набережной Сены, или пересекали остров Сен-Луи, или мимо Нотр-Дама, или по Сен-Мишель и бульвару Пале, где было уютное кафе на набережной. Марго говорила, что летом из кафе открывается потрясающий вид на Сен-Мишель, когда из-за густой листвы деревьев не видно домов. Каждый раз во время этих прогулок Поль узнавал что-то новое. Когда однажды они проходили по Улице Сен-Поль, Марго рассказала об истории района Марэ. Оказывается, это был еврейский район, о чем Поль раньше не подозревал. В начале войны мама ходила по квартирам знакомых евреев и убеждала их уезжать, пока не пришли фашисты, и некоторым давала деньги на дорогу. И некоторые вовремя уехали. А те, кто не верили маме, попали в концлагеря.

В художественной школе открывалась выставка, на открытии которой мама должна была дать свое резюме. Это было воскресение, и они втроем с Марго сходили на короткую утреннюю службу в Нотр-Дам, а затем направились на набережную Малекуа в художественную школу. До открытия выставки оставался час, за который мама должна была осмотреть выставленные работы. Уже в вестибюле они встретились с некоторыми мамиными знакомыми – авторитетными искусствоведами. Выставка была в большом выставочном зале и двух маленьких залах. В большом зале висели работы уже известных художников. Маму сразу увели в малые залы смотреть работы новых художников. А Марго повела Поля в большой зал, где еще издали увидела новую картину Фернана Леже. Поль уже где-то слышал эту фамилию. Картина была похожа на витраж собора, только черные линии контуров были толще перемычек витража, а цвета, заполняющие эти контуры, были нарочито некрасивыми, будто художник специально старался внушить отвращение к своей картине. На ней были изображены двое рабочих, катящих по рельсам тележку. Поль вспомнил, как он катил тяжелую тачку с бетоном, и спросил:

– Неужели кому-нибудь захочется повесить это у себя дома?

– Леже – модный художник. – пояснила Марго. – Он коммунист. Его картины очень дорогие.

– Но ведь такая картина испортит вид любой гостиной, – сказал Поль.

– Конечно, испортит, – весело согласилась Марго. – Поэтому его и покупают в основном музеи. Стены музея все стерпят.

И она рассмеялась. Поль улыбнулся, глядя на Марго. На нее было приятно смотреть, хотя в ней не было ничего такого, за что может зацепиться внимание. Марго называла стили и манеру художников. Сюрреализм – это когда предметы и люди изображаются в неестественном виде. Например, кучка людей на автобусной остановке, а вокруг до горизонта ровная пустыня, а из-за горизонта по воздуху вылетает автобус, а вместо колес у него человеческие головы. А еще здесь были картины в стиле пост-импрессионизма. Это деревья, нарисованные грубыми мазками черной и синей краски, а на небе лиловые облака. А еще картины в манере фовизма, кубизма, дадаизма. Под каждой картиной на картонной табличке было название картины и имя художника. В центре зала на черном стенде висела картина Пикассо. Это была собственность выставочного зала школы. На картине была нарисована женщина, состоящая из квадратов, ромбов и кругов. Картина называлась «Обнаженная девушка». Когда они обошли весь большой зал, Марго сказала:

– Это современная живопись. Называется авангардизм. Каково твое впечатление? – Поль смотрел на Марго. На картины смотреть уже не хотелось. И он ответил:

– По моему, все это скучно. – Глаза Марго расширились. Она воскликнула:

– Потрясающе! Поль, из тебя может получиться первоклассный критик. Ты одним словом выразил сущность авангардизма. Надо сказать это маме. Впрочем, она этого может не понять. – Они прошли в малые залы. Здесь были студенческие работы, и это было интересней. Это был реализм, и это смутно напоминало то, что Поль видел в Лувре. Маленький, аккуратно нарисованный пейзаж. А вот большое полотно с осенним пейзажем. Грубые желтые мазки, – это осенняя листва. Марго сказала:

– Это в стиле импрессионизма. Отойдем подальше. Импрессионистов следует смотреть на расстоянии. – Они отошли подальше. Тот же эффект. Вместо листвы та же желтая мазня. Марго вздохнула: – Да, это явно не Клод Монэ. – Они направились дальше.

И тут Поль увидел нечто. Он быстро подошел к большой, без рамы, картине, почти не глядя на полотно, но все же видя его, прочел внизу табличку с названием: «Поль Дожер» и имя автора: Виолетт Пуни. Это была такая же картина, какую рисовала Виолетт на корабле, только больше. Поль был изображен в реальном размере. Конечно, Виолетт нарисовала эту картину, пользуясь той корабельной картиной как этюдом. Подошла Марго, но Поль уже не посмел на нее посмотреть. Он быстро пошел назад к большому залу, куда, как он видел, проходила со своими спутниками мама. Он почти столкнулся с ней в переходном холле. Он тут же хотел спросить ее, как сделать так, чтобы картину немедленно сняли. До открытия выставки. Мама все поняла.

– Поль, выслушай меня, – сказала она и взяла его под руку. Они медленно пересекли большой зал и остановились у окна. Мама тихо говорила: – Быть моделью художника – тяжелый, но благородный труд. Я знала много моделей, мужчин и женщин. Почти никто из них не рисовал, но все они, так или иначе, приобщались к живописи, становились частицей искусства, облагораживались. Виолетт Пуни была моей студенткой, когда я преподавала рисунок. Ей приходилось работать моделью, чтобы оплачивать обучение. Я только теперь узнала, что она была в обслуживающем составе на «Васко да Гаме». Еще год назад у нее плохо шел рисунок. Но она очень упорна. Она из бедной семьи и, повидимому, с детства обучена трудолюбию. Думаю, что из нее выйдет настоящий художник. Твой портрет, несмотря на некоторые дефекты, вышел удачным. – Поль вспомнил сеансы своего позирования, когда он голым стоял перед Виолетт и всеми пассажирами корабля. Теперь это казалось ему отвратительным. И воспоминание о близко посаженных глазах Виолетт и ее выдвинутой вперед верхней челюсти тоже было отвратительным. Мама сказала: – Поль, посмотри на эти картины, – и она указала на стены большого зала. Поль мрачно оглядел уродливые изображения деревьев, людей, лиловых облаков, грязноватые абстрактные композиции. Мама продолжала: – Видишь, что получается, когда человек начинает создавать сам, не учитывая того, что создано Богом. А человек – венец творения. С античных времен художники изображают обнаженную натуру. Это лучшее, что есть в природе, и лучшая практика для художника. – Мама замолчала. Поль тоже молчал. Мама спросила: – Поль, ты меня понял? – Поль молчал. Он понял, что картину с выставки убрать нельзя. Марго, стоявшая неподалеку, видя, что мама закончила свои наставления, подошла, остановилась рядом. Начался впуск посетителей, и залы стали заполняться людьми. Мама вынула из сумки блокнот, сказала озабоченно:

– Мне надо еще кое-что посмотреть. Не хочется мне говорить об этой выставке, но я обещала. – И она ушла в малые залы. Марго сказала:

– Поль, ты не досмотрел малые залы. Там есть интересные вещи.

– В Лувре интересней, – сказал Поль. Марго оживилась:

– Пошли в Лувр! Выступления начнуться через час. Мы успеем вернуться к маминой речи. – Они пошли к выходу навстречу входящей публике. И тут он почти столкнулся с Виолетт. Они невольно остановились. Виолетт была в строгом английском костюме без каких-либо признаков богемного стиля художников.

– Добрый день, мсье Дожер, – сказала она таким тоном, будто они виделись вчера. Не отвечая на приветствие, Поль сказал:

– Прежде чем выставлять мой портрет вы должны были спросить у меня разрешения.

– Вы дали согласие мне позировать, – нарочито спокойным тоном сказала Виолетт. – Я рисовала вас на палубе в присутствии всех людей на корабле, и вы не возражали. Кроме того, все, у кого на корабле были фотоаппараты, снимали вас в этом же виде, и вы тоже не возражали. Теперь эти снимки ходят по всему Парижу. – Марго ухватила Поля за локоть:

– Поль, прекрати! Картина хорошая. Правильная композиция, и фон, море, небо, и южный колорит. Это же все сделано по вдохновению, это же искусство.

– Искусство? – прорычал Поль, и глядя в упор на Виолетт, тихо и злобно сказал: – А вот я сейчас сдеру с тебя всю одежду, и все здесь увидят тебя голой, а я скажу, что это по вдохновению, и это искусство. – Виолетт невольно отступила. Сузив близко посаженные глаза, она сказала:

– Мсье Дожер, ваши претензии более не ко мне, а к устроителям выставки. Они сами отбирали мои работы. – Марго упорно потянула Поля в сторону. Виолетт оглядела Марго быстрым, но цепким взглядом, и Марго сказала:

– Извините, мадемуазель. Вы талантливо пишете. – И она с силой повела Поля к выходу. Они не пошли в Лувр. Поль был уже сыт искусством. Они дошли до Нотр-Дама, поднялись по каменной винтовой лестнице до самой крыши левой колокольни. У Марго был с собой фотоаппарат. Поль полез по обледенелой свинцовой крыше, ухватился за короткий шпиль. Здесь наверху был сильный холодный ветер, но веселое настроение возвратилось, как и всегда в присутствии Марго. И она сфотографировала его, весело оскалившегося, держащегося за шпиль на скользкой крыше. Спускаясь вниз, они фотографировали друг друга на переходных площадках на фоне панорамы зимнего Парижа и даже в обнимку с химерами. После Нотр-Дама они прошли на Марше Неф в любимое кафе Марго. Каскадный фонтан на Сен-Мишель зимой не работал. Деревья были голыми. И шел снег. А в остекленном кафе было тепло и уютно. Они пили горячий шоколад. Марго курила, и сигаретный запах не казался противным. Она спросила:

– А какие у тебя были отношения с мадемуазель Пуни?

– Она была стюардессой на корабле. – Глядя в окно на мост и площадь Сен-Мишель, Марго сказала:

– Мне показалось, что она в тебя влюблена.

– Она говорила, что влюбляется во всех мужчин, – вспомнил он слова Виолетт. – А в нее никто.

– Это похоже, – согласилась Марго. – Она некрасива, но в ней что-то есть. Возможно, она действительно талантлива. Ты зря на нее злишься.

Когда они вернулись на выставку, столпившиеся в большом зале посетители слушали выступления искусствоведов и профессоров. Здесь были и репотртеры с фотоаппаратами. Марго тихо спросила о чем-то молодого мужчину, повидимому, ее знакомого по университету, а потом шепнула Полю:

– Мы опоздали. Мама уже сказала свою речь. – Лысоватый мужчина заканчивал свое выступление перед микрофоном. Он говорил:

– Во времена гитлеровского режима все виды авангардизма были просто запрещены. Теперь же мы видим, что старые методы оценки творчества художников не совместимы с пульсом современной жизни. – Поль, наконец, увидел маму. Она стояла у того же окна, где он выслушивал ее наставление. Лицо ее было абсолютно безучастно. У микрофона был теперь подвижной полный стареющий критик. Он говорил:

– Нет сомнения: реализм ушел в прошлое. Безусловно, картина студентки мадемуазель Пуни привлекает зрителей. Но их привлекает не сама живопись, а сюжет картины. Живопись – самостоятельный вид искусства. В него не должна вторгаться литература. Теперь уже всем ясно доминирующее значение спонтанного метода, когда художник непосредственно передает свои ощущения зрителю. Это доказывают такие признанные шедевры как «Джоконда» Леонардо, «Качели» Ренуара, «Текучесть времени» Дали, абстракции Кандинского. Обратите внимание: я не разделяю стилей. Я подчеркиваю спонтанный метод великих художников. – Мама подошла к Полю, взяла его под руку. С другой стороны Марго, как обычно, держала его обеими руками за локоть. Они все трое переглянулись, улыбнулись. У микрофона критика уже сменил молодой профессор школы:

– Я полностью согласен с мнением мадам Дожер. Вот я смотрю на эти картины, – он обвел рукой стены большого зала, – и нигде не вижу профессиональной линии и отработанного колорита. Студент, не прошедший практику реализма, не может состояться художником ни в какой манере, ни в каком стиле. – Мама тихо сказал:

– Эти споры я слышу уже много лет. Ничего нового. – Они втроем направились к выходу через малые залы. Здесь тоже была публика. Больше всего люди останавливались перед картиной Виолетт. Они все трое тоже невольно остановились. Некоторые посетители тут же стали глазеть на Поля, узнавая его. Мама и Марго продолжали держать его под руки. Мама тихо спросила:

– Тебе действительно не нравится? – Поль недоброжелательно смотрел на картину. Все было отчетливо прорисовано: и лицо, и руки, и половые органы, и головной убор из крашеных кистей камыша. Особенно отчетливо были выведены ногти на ногах. Только небо и море были нарисованы грубыми мазками широкой кисти. Наконец, Поль высказался:

– Джоконда лучше. – Мама улыбнулась, а Марго хихикнула. В вестибюле школы Марго сообщила маме о скандальной сцене, которую устроил Поль. Мама тут же остановилась.

– Поль, ты должен сейчас же извиниться перед мадемуазель Пуни.

– Нет, – ответил Поль.

– Может быть, мне этого не нужно было рассказывать… – растерянно сказала Марго.

– Нет, нужно, – твердо сказала мама. – Вернемся. Поль, ты должен извиниться. – И она первой пошла назад. За ней нехотя пошел Поль, а за ним с виноватым видом Марго. Они вернулись в большой зал. Выступления уже кончились, а новая публика все прибывала. Мама на ходу говорила:

– Один из вариантов памятника Бальзаку Роден сделал обнаженным. Он теперь в музее. Толстый Бальзак с большим животом и – обнаженный. Сестра Наполеона Бонапарта позировала Каноэ обнаженной. Гойя изобразил герцогиню Альба обнаженной. Никто не считает это неприличным. Ты сам только что с Маркизов. Откуда эта мещанская стеснительность? – Кто-то сообщил маме, что Виолетт в деканате. Они прошли туда по широкому коридору. В приемной деканата были Виолетт, двое солидных мужчин и секретарша за пишущей машинкой. Виолетт тут же повернулась к Полю и резким скрипучим голосом сказала:

– Я уберу картину. Я сейчас получила на это разрешение.

– Ни в коем случае, – запротестовала мама. – Это одна из лучших студенческих работ. Мой сын изменил свое мнение. – Она посмотрела на Поля, и он, без улыбки глядя на Виолетт, сказал:

– Да. Я прошу прощения за свое высказывание. Я еще не разбираюсь в живописи.

– Вот и прекрасно! – сказал один из солидных мужчин. – Мадам Дожер, вы дали точную оценку работы, когда говорили о нашей выставке. Картина действительно удачная.

– Я уберу картину, – тем же резким голосом сказала Виолетт. – Вы уже дали разрешение.

– На это теперь уже нет никакой причины, – возразил солидный мужчина. Виолетт сказала:

– Причина не нужна. Я автор, и я не хочу выставлять этой картины. – И тут солидный мужчина строгим, очевидно, ему свойственным голосом сказал:

– Мадемуазель Пуни, наша школа является национальной художественной академией. Работы наших студентов это результат усилий нашей профессуры, и эти работы являются собственностью нашей школы. – Виолетт ровным голосом возразила:

– Эту картину я писала вне классных занятий по этюдам, которые я рисовала не в Париже, а в южном полушарии. Картина моя. – Солидный мужчина еще более строгим голосом сказал:

– Эту картину вы писали в стенах нашей школы, пользуясь нашим оборудованием, нашими помещениями, а главное, опытом наших преподавателей. – Виолетт молчала. Второй солидный мужчина обратился к секретарше:

– Так что можете не перепечатывать списки. – Секретарша сказала:

– Я так и знала. Мадемуазель Пуни просто любит поскандалить. – Виолетт повернулась и, ни с кем не прощаясь, вышла. Мама тотчас пошла за ней. За ними последовала Марго. Солидный мужчина с улыбкой развел руками:

– Мсье Дожер, я думаю, инцидент исчерпан. Вы согласны?

– Ладно, – мрачно ответил Поль. – Пусть будет искусство. – Двое мужчин и секретарша любезно улыбались. Поль сказал: – До свидания, – и вышел. Он обошел всю выставку. Ни мамы, ни Марго, ни Виолетт в толпе не было. В малом зале он снова остановился среди зевак, разглядывающих его портрет, стараясь держаться так, чтобы никто не смотрел на его лицо. Теперь картина начала ему нравиться. Синий цвет моря и неба контрастировал с загорелой кожей. Камыши на головном уборе были красные, красивые. Фигура отбрасывала темную, почти черную тень на деревянную палубу корабля, что создавало впечатление яркого солнечного дня. Люди в толпе тихо переговаривались. Дама в лисьем манто сказала:

– Солнце ему прямо в глаза. Обычно в таком положении люди щурятся. А он еще выпучил глаза. – Мужчина рядом с ней пояснил:

– Гиперболически выпучил: он же смотрит в открывшуюся перед ним цивилизацию. – Поль отметил, что глаза на картине действительно выпучены. Вертлявый мужчина заметил:

– Слишком красивая фигура. В жизни он совсем другой, судя по фотографиям. – Его приятель согласился:

– Это свойственно классическому реализму. – Полная девушка сказала:

– На дворе середина двадцатого века, а в парижской академии продолжают учить студентов реализму. – И тут Поль услышал рядом с собой тихий женский голос:

– Мсье Дожер, вам нравится картина? – Поль повернулся. Перед ним стояла незнакомая женщина лет тридцати. Поль пожал плечами:

– Я не разбираюсь в живописи.

– Пожалуйста, отойдемте в сторону. У меня к вам просьба, – сказала женщина. Они отошли от толпы. Женщина тихо заговорила:

– Разрешите представиться. Я художница. Мое имя Жанна Доменьи. Я выставляю свои картины в нескольких галереях. Я бы хотела написать ваш портрет. Я заплачу за позирование. Это не отнимет у вас много времени. Я пишу быстро, совсем в другом стиле, который теперь моден.

– К сожалению, я все дни занят.

– Я понимаю, – быстро сказала женщина, назвавшаяся Жанной. – Это будут очень короткие сеансы. Вот, например, сейчас. Моя студия в двух минутах ходьбы от школы. Я бы сделала эскиз в течение пяти минут. – Полю показалось интересным, как это можно сделать эскиз за пять минут. Лицо Жанны было довольно красивым. Он переспросил:

– За пять минут?

– Да. Я принадлежу к школе авангардизма. Эскизы у нас полагается делать быстро и четко, чтобы успеть зафиксировать впечатление. Вы согласны? Через пять минут мы уже будем в моей студии.

– Только не голым, – предупредил Поль.

– Как вам будет угодно. – Они вышли на набережную. Поль огляделся. На расстоянии видимости мамы и Марго среди прохожих не было. На Жанне было странное пальто, расходящееся от подкладных плеч широкими воланами. Концы ее шарфа спускались с плеч до колен, а шляпа была ввиде военной фуражки. Сомнений не было: это был богемный стиль художников. Они действительно минуты за две дошли до ее дома на набережной, однако долго поднимались по лестнице без лифта на пятый этаж. И еще была узкая лесенка на чердачные помещения. Студия была большой остекленной комнатой с видом на крыши министерских зданий. В студии была железная печка и большой рефлектор для обогревания. Здесь было несколько мольбертов, стол с наклонной доской, топчан, покрытый ковром, ящики, пирамиды холстов, табуреты и много мусора. Жанна включила рефлектор, они сняли пальто, и Поль, по указанию Жанны встал на топчан. Жанна встала за маленький мольберт, стала углем рисовать эскиз. Это заняло не более двух минут.

– Еще один эскиз, – сказала она. Полю было интересно, как это рисуют авангардисты, и пока она снимала с планшета готовый эскиз и накалывала новый лист бумаги, он подошел к мольберту. На весь лист была нарисована фигура по пояс. Лицо было неузнаваемо. Рядом с уменьшенным носом было нарисовано большое ухо, а челюсть была нарисована в профиль. Плечи были разной ширины, одно острое, другое скругленное. Рука, согнутая в локте, с растопыренными толстыми пальцами. Единственно, что было похоже, это один глаз с нависшей бровью. Другой глаз был наполовину закрыт ухом. Когда Поль снова встал на топчан, Жанна попросила его снять свитер. Он снял. Проведя несколько линий, она поднялась на топчан, расстегнула Полю верхнюю пуговицу рубашки, провела пальцем по его шее от уха до подбородка. Поль сразу почувствовал возбуждение. Но она тут же отошла к мольберту, стала быстро наносить новые линии. Лицо ее было напряженным, и это ей шло. Вдохновение художника. Вскоре она опять поднялась к нему на топчан, сказала:

– Я не чувствую ваших ключиц. – Она провела пальцем от его подбородка вниз до ямки между ключицами, слегка надавила ямку, сказала: – Центр. А здесь такая линия. – и она гибкой ладонью провела в воздухе линию, паралельную его ключицам. И тут Поль совсем непроизвольно обнял ее за плечи. Она удивленно посмотрела ему в глаза, сказала отстраняясь:

– Модели так себя не ведут. – Продолжая держать ее за плечи, он серьезно сказал:

– Я еще не опытная модель. – Это почему-то рассмешило ее, и она усмехнулась, что прибавило Полю решимости. Он провел ладонью по ее спине. Под тонким свитером у нее были какие-то лямки, швы, застежки – неизбежные конструкции женской одежды. Он повел рукой вниз, к довольно широким ягодицам: еще более сложные конструкции. Но Поль уже привык к таким сложностям. Таковы цивилизованные женщины. Жанна больше не отстранялась, поняла, что это неизбежно. Поль захватил снизу края ее свитера, потащил вверх и снял через голову. Она не сопротивлялась. Теперь она была в шелковом комбинэ, под которым просвечивало белое бра. Он стал расстегивать крючки на ее расклешенной юбке, но она сказала:

– Нет, нет, здесь очень холодно. – В студии действительно было холодно, и Поль ограничился тем, что присев перед Жанной, стащил с нее плотные трусы. Сам он тоже не стал раздеваться, только опустил свои брюки до колен, предварительно вынув из заднего кармана конвертик с презервативами. Когда, после полового акта, Поль отвалился на бок, упираясь локтем в ковер, Жанна вскочила, подбежала к мольберту, сказала: – Не двигайтесь! – и принялась за следующий эскиз. На эскизе Поль получился в позе плывущего на боку человека с очень длинными ногами и короткими руками. Спущенные до колен брюки были ввиде канализационной трубы. Голова была отделена от туловища. Яйца были нарисованы квадратом, а член вытянутым треуголником. Грудь была только до половины, другая половина была спиной. Жанна объяснила, что она рисует обычно в нескольких раккурсах. Художник обязан видеть модель сразу с нескольких сторон. На то он и художник. Голова отдельно, потому что психологию выражает лицо, а не остальное тело. Яйца квадратные, чтобы подчеркнуть их весомость, а член острым треугольником, чтобы подчеркнуть остроту сексуальных ощущений.

Домой он приехал на такси. Мама и Марго тоже только что вернулись. Оказывается, они с выставки затащили Виолетт в кафе и долго там сидели, выясняя отношения, после чего расстались почти друзьями. Когда Поль в передней снял пальто, мама удивленно спросила:

– Где твой свитер? – Только тут он обнаружил, что оставил свитер в студии Жанны. Он ответил:

– Потерял.

– Где? – продолжала удивляться мама, которая хорошо разбиралась и в искусстве, и в политике, и в религии.

– В кафе, – объяснил Поль. – Я зашел в кафе, там было жарко, я снял пальто, а потом и свитер. А когда уходил, надел пальто, а свитер забыл. – Вот как у него получилось все гладко. И умная мама удовлетворилась таким ответом. Марго оказалась умнее. Она спросила:

– А в чем это у тебя рубашка? – Поль посмотрел на свою рубашку. Она была в мазках угля. Жанна обнимала его руками, перепачканными углем, которым делала свои эскизы. Но Поль, не будь дураком, объяснил и это:

– В кафе я хотел отставить от себя пепельницу и нечаянно опрокинул ее на себя вместе с окурками. – И он тотчас прошел к себе в комнату, принял душ и надел чистую рубашку.

В газете мама прочла еще об одном заседании в заморском министерстве, на которое Поля после его выступления, разумеется, не пригласили. На этот вечер мама взяла билеты в театр на новую пьесу Сартра. Он коммунист. Поль позвонил Роже, который был на этом заседании.

– Роже, я давно с вами не говорил.

– К сожалению, я сейчас иду в театр.

– Я тоже.

– В какой?

– В Комеди Франсез.

– А я в «Одеон». Так что сегодня мы с вами не встретимся.

– До театра еще три часа, – сказал Поль. – А что, если мы встретимся до театров? Где-нибудь в Панаме.

– В Панаме? – не понял Роже. Поль серьезно пояснил:

– Между Маркизами и Парижем Панама. Я живу на Сен-Антуан, вы на Лион. Между нами площадь Бастиль. Туда близко пешком от меня и от вас. Мы можем посидеть час в кафе Бастиль.

– Отличная идея, – согласился Роже. Через полчаса они сидели в кафе Бастиль. Роже рассказывал о заседании. Мадам Туанасье на нем не присутствовала. Она уехала в Гавр по делам своего комитета. Мэр Гавра тоже коммунист. На заседании выступал второй заместитель Мутэ некий Прюдон, который состоит в оппозиции самому Мутэ. Прюдон тоже коммунист. Коммунисты теперь объединились с христианскими демократами. Это очень сильный левый блок. На чем они настаивают в отношении Французской Полинезии, на том президент и будет вынужден согласиться.

– А на чем они настаивают? – спросил Поль.

– На административном объединении больших и малых островов, – и Роже с иронической улыбкой добавил: – возможно, на социалистических началах. Эдакий апендикс России в южном полушарии. – Поль спросил:

– А что в России правда, – что левые газеты пишут, или что правые?

– Лично я доверяю Карлу Марксу, – серьезно сказал Роже. – Он написал книгу «Капитал». Это серьезное экономическое исследование. В коммунистическом манифесте Маркс предлагает заменить систему капитализма на коммунизм. Россия начала серьезно этим заниматься. Однако, в некоторых своих трудах Маркс признает, что коммунизм лишь экономическая гипотеза. И если мир примет эту гипотезу, он глупо погибнет.

– Но все принимают это, – сказал Поль. – Значит, все люди дураки?

– Не все, – усмехнулся Роже. – Просто, дураков очень много, и поэтому они сильные.

По дороге в театр Поль рассказывал маме и Марго о беседе с Роже. Мама сказала:

– По моему, этот твой Роже слишком циничен, чтобы ему доверять. – Марго тут же посоветовала:

– Тебе надо поговорить с Жаком. Он все знает. – Поль тут же сказал, пользуясь маминой формулой:

– А по моему, этот твой Жак слишком противный, чтобы ему доверять.

– Поль! Но ты же его не знаешь, – укоризненно сказала Марго. – Тебе надо с ним ближе познакомиться. – Театр Комеди Франсез оказался красивым, но, конечно, не так, как Гранд Опера. Пьеса Сартра называлась «Почтительная потаскушка». Пьеса понравилась Полю, хотя смысл ее был не совсем ясен. Марго объяснила, что Сартр – основоположник французского экзистенциолизма. Что это такое, Поль так и не понял. И понимать это ему не хотелось. Принимая перед сном душ, Поль вспомнил Жана Тау, у которого не было душа, а только уборная под лестницей. Есть ли душ в России? Есть ли в России метро? Судя по словам Роже, там должна быть очень низкая цивилизация. Но ведь на Хатуту тоже низкая цивилизация, а люди там счастливей, чем во Франции. Надев после душа свой красный халат, Поль вышел босиком в коридор. Дверь в комнату Марго была чуть приоткрыта. В щель было видно, что горит верхняя люстра. Это означало, что Марго еще не готовится ко сну. Поль постучал в дверь.

– Але! – раздался ее голос. Он вошел. Она все еще была в своем вечернем платье. Она стояла перед портретом своего отца. Почувствовав тревожное волнение, Поль спросил:

– Марго, почему ты еще не спишь? – Она оглядела Поля, сказала весело:

– А тебе идет этот халат. И кисти. – Поль рассказал, как он срезал эти кисти с французского флага, и Марго это рассмешило. В комнату вошла мама. Без стука.

– Почему ты не спишь? – спросила она Марго и, не дожидаясь ответа, спросила Поля: – Почему ты здесь?

– Мама, что за допрос? – весело спросила Марго.

– Завтра рано вставать, – резонно пояснила мама. – Лекции начинаются в девять. Поль, иди к себе. А ты, – она обратилась к Марго, – раздевайся и ложись спать. Спокойной ночи. – И мама вышла. Поль сказал:

– А знаешь, зачем я к тебе пришел?

– Знаю. Ты пришел, чтобы сказать, что неприлично заходить в комнату девушки, которая собирается ложиться спать. – Они оба улыбались, и Поль поправил:

– К сестре можно. Я хотел сказать, что уж так и быть, познакомь меня поближе с этим, – он опять сделал вид, что забыл имя Жака, – у которого длинная шея и уже залысины. Может быть, он и правда, что-нибудь знает о России.

– Конечно, знает, – подтвердила Марго. – И расскажет. Я завтра попрошу его. – Поль сказал:

– Спокойной ночи. – Он хотел по привычке поцеловать ее в щеку, но почему-то не решился, и вышел в коридор. В гостиной горел свет. Поль вошел в гостиную. Мама сидела у стола и курила.

– Мама, а почему ты не спишь?

– Сейчас пойду. – Поль взял у мамы дымящуюся сигарету, затянулся противным дымом, вернул сигарету маме. Она тоже затянулась, а ей дым не был противен. Она много пережила. Мало на свете женщин, которые пережили подобное. Но это было давно. Однако лицо ее было озабоченным.

– Поль, Марго – хорошая сестра?

– Хорошая.

– Ты тоже должен быть хорошим братом.

– Разве я плохой?

– Она сразу приняла тебя как брата. Ты должен все время это чувствовать.

– Я это чувствую.

– Это очень важно, когда есть братья и сестры. У меня не было. Ты должен до конца жизни знать и чувствовать, что у тебя есть сестра. И ты должен любить ее.

– Я люблю ее.

– Как сестру, – заключила мама.

– А папа любил тетю Терезу?

– Конечно.

– А почему она не хотела жить с нами, когда мы жили на Ламбаль?

– Она хотела самостоятельности. Помнишь скандал в Ницце?

– Помню. Из-за собаки.

– Собака потом. Тереза влюбилась в танцора местной балетной труппы.

– Гвидо? – вспомнил Поль.

– Да. Папа был очень сердит.

– Это понятно. Гвидо был из нисшего класса.

– Дело не в классах. Этот человек никогда ничего не читал. Он знал только ту музыку, под которую танцевал. Человек с нулевым интеллектом, лишенный каких-бы то ни было интересов. Он просто не мог вписаться в нашу семью. В конце лета, когда мы собрались в Париж, Тереза пожелала остаться в Ницце. С Гвидо. Твой папа, конечно, был против. У нас была собака. Пудель. Пьеро. Собаку ты запомнил. Тереза пожелала оставить собаку у себя в Ницце. Разразился скандал, который ты запомнил. – Поль улыбнулся:

– Понятно. Гвидо, да еще Пьеро. Это уж слишком. – Мама тоже улыбалась.

– Так мы и уехали в Париж без Терезы и без собаки. Тереза вышла замуж за Гвидо. А потом оказалось, что у Гвидо любовница – прима белетной труппы. После женитьбы Гвидо не оставил любовницы, так как надеялся с ее помощью стать солистом труппы. Когда Тереза об этом узнала, она тут же развелась с мужем. Все обошлось благополучно. Тереза опять в кого-то влюбилась, а Гвидо стал солистом. А вот собака сдохла от какой-то собачьей болезни. Тереза переживала смерть пуделя тяжелее, чем разрыв с мужем. Папа даже ездил в Ниццу утешать ее. А во время войны она снова вышла замуж. Папа всегда опекал Терезу.

– Плохо опекал, – заметил Поль. – Я бы на его месте не допустил никаких Гвидо.

– Папа опекал свою младшую сестру, однако он не стеснял ее свободы.

– Очень плохо, – сказал Поль. – Если она такая, надо тогда было увезти ее в Париж.

– Любовь надо уважать, – так же серьезно сказала мама. – Марго скоро будет двадцать лет. Все ее мальчики это, конечно, пока не серьезно. Но ведь должна же она когда-нибудь влюбиться по настоящему. И мы должны быть к этому готовы. Ты меня понимаешь?

– Понимаю, – неуверенно ответил Поль. – Надо отвадить этого Оскара.

– А я так не считаю. – И мамин голос вдруг стал строгим: – Ты же его совсем не знаешь.

– И не хочу знать.

– Оскар очень серьезно относится к Марго. Он серьезный молодой человек. И еще не известно, как сложатся их отношения.

– Никак не сложатся, – упрямо сказал Поль. – Он старше ее на семь лет.

– Теперешний муж Терезы старше ее на восемь лет, и они, повидимому, счастливы.

– Этого я не знаю.

– Скоро узнаешь. Они собираются к нам приехать. Поль, опекать свою младшую сестру, это вовсе не значит контролировать ее. Я, например, доверяю Марго. Я воспитала ее рассудительной девушкой.

– Папа тоже доверял Терезе. Вот и получаются всякие гвидо и оскары. – Мама взяла Поля за руку, сказала:

– Доверие необходимо. Людям нужно доверять. Поль, я тебе тоже доверяю. Я верю, что ты станешь для Марго хорошим заботливым старшим братом, – и неожиданно жестким голосом добавила: – Это твоя святая обязанность. – Она поднялась со стула, поцеловала Поля в щеку, сказала: – Спокойной ночи. – И они разошлись по своим комнатам. Поль долго не мог уснуть. Насыщенный день. А еще разговор с мамой, и ее жесткий голос в конце разговора.

На лекции по английской литературе профессор Кроуд говорил:

– В английских коледжах принято считать, что фонетика английского языка со времен Байрона почти не изменилась. Это абсурд. В американских коледжах об истории фонетических трансформаций вообще не имеют понятия. Прошу записать дополнительные знаки транскрипции, необходимые для изучения английской фонетики елизаветинской эпохи. – И профессор стал записывать на доске новые знаки транскрипции. Затем он поставил на проигрыватель пластинку с текстом из «Юлия Цезаря». Мужской голос произносил фразы сперва на современном английском языке, а потом на елизаветинском. Затем профессор пошел вдоль рядов, заставляя каждого студента произносить одну и ту же фразу из монолога Антония сперва на современном, а потом на елизаветинском языке. У некоторых студентов на столах из-под тетрадей торчала оранжевая обложка не то журнала, не то брошюры. Поль решил, что это какое-нибудь новое пособие по фонетике. Его соседом по учебному столу был застенчивый двадцатилетний юноша по имени Пьер. Если Поль во время перемены шел перекусить в студенческое кафе, он всегда звал с собой Пьера. Их так и прозвали: Петрус и Паулюс, по именам древних святых. Общество Пьера было приятно, поскольку он был очень тактичен и не задавал неприятных вопросов. Впрочем, уже с первых дней занятий Поль поставил себя так в студенческом обществе, что никто уже не осмеливался задавать ему вопросов ни о свободной любви, ни о количестве жен. Когда профессор к ним приблизился, Поль по тетради отбарабанил ровным голосом обе фразы, на современном и на елизаветинском. Профессор заметил:

– Мсье Дожер, если вы не сходите к логопеду, в английском языке у вас навсегда останется романский акцент. – Когда очередь дошла до Пьера, он тихим голосом проговорил обе фразы наизусть. – Профессор сказал:

– Говорите громче, иначе вы не научитесь правильно произносить дифтонги. – Пьер, слегка покраснев, проговорил фразы громче и при этом в смущении стал теребить стопку своих тетрадей, из которой показался край оранжевой обложки. Когда профессор отошел к следующему студенту, Поль тихо спросил, указывая на обложку:

– Это что, новое пособие по фонетике?

– Да нет, это так, просто журнал. – И Пьер смущенно прикрыл край оранжевой обложки учебником истории английского языка.

Когда Поль в распахнутом пальто, не успел застегнуть после занятий, почти бегом дошел до медицинского факультета, студенты уже выходили из вестибюля. Среди них Марго, как всегда, в окружении своих соучеников. Поль с ходу подхватил ее под руку, она махнула рукой своим товарищам, и он быстро повел ее в сторону бульвара Сен-Мишель.

– Ты куда-нибудь торопишься? – спросила она весело.

– Да. Увести тебя подальше. А то слишком много мальчиков к тебе липнет, я заметил.

– Неужели ты хочешь, чтобы у твоей сестры не было мальчиков?

– У тебя есть Оскар. Вот пусть он и носит тебе цветы, – и пониженным голосом Поль добавил: – пока я ему не дам по шее.

– Поль, это жестоко, – с улыбкой сказала Марго.

– Сестер надо контролировать. Марго, какие у тебя отношения с Оскаром?

– Как у всех девушек с их мальчиками.

– Ты с ним целуешься?

– Да.

– Часто?

– Это было недавно. Он провожал меня с одного фета. У моей подруги был день рождения. Когда мы подошли к нашему дому, он меня поцеловал.

– И тебе было приятно?

– Конечно. – Марго улыбалась. Ей было весело.

– А вот сейчас я дам тебе по шее, – сказал Поль.

– Уж не хочешь ли ты заточить меня в монастырь?

– Неплохая идея. Вот сейчас мы подойдем к монастырю Клуни, и я тебя туда заточу.

– Пойдем лучше в Люксембургский сад. – предложила Марго. И они пошли к Люксембургскому саду, продолжая весело болтать. У входа в сад был газетный киоск. На полках стояли журналы в цветных обложках. И тут Поль увидел журнал с оранжевой по краю полосой. Такая полоса была на журнале Пьра, когда он поспешно запихивал его под книгу. Поль подошел к киоску. Это был порножурнал. На половину обложки была цветная фотография обнаженной девушки в профиль. А на верхней части обложки был черно-белый снимок. На снимке была корабельная пушка. На пушке фигура человека, раскинувшего в балансировании руки. Это была пушка «Васко да Гамы». Поль купил журнал. Марго тихо сказала:

– Поль, но это же порножурнал. – Он не ответил. Они вошли в сад, пошли по заснеженной аллее. Поль на ходу смотрел на обложку. Марго тоже смотрела.

– Поль, это же ты! – сказала она удивленно. Фигура, балансирующая на пушечном дуле, была снята в мелком масштабе. Виден был лишь силуэт голого человека. На фоне светлого неба человек казался очень худым, а руки тонкими, как у девочки с картины Пикассо «Девочка на шаре», которую Поль видел в мамином альбоме Пикассо. И все же Марго узнала его, хотя лица на фотографии не было видно. Только силуэт. Они остановились. Поль стал листать журнал. Фотографии обнаженных девушек в игривых позах. Статья «Искусство эротики». Мало текста, много фотографий обнаженных пар. Поль продолжал листать журнал. Еще статья. «Возвращение Васко да Гамы». И тот же снимок, что и на обложке: Поль идет балансируя по стволу пушки. И еще снимок: Поль висит вниз головой, уцепившись подколенками за рею. Снимок уже более отчетливый. Лицо узнаваемо. И еще более отчетливый снимок: Поль бежит голым по палубе корабля. Поль быстро перелистнул страницу. Следующий снимок был почти во всю страницу: Поль голым спит, растянувшись на деревянной палубе. Отчетливо виден до предела напряженный стоящий член. Поль быстро закрыл журнал, прорычал сквозь зубы:

– Это Мишель. Я убью его. – И он стал разрывать журнал. Марго ухватила его за локоть, подвела к садовой мусорной урне. Поль рвал журнал на мелкие клочки над урной. Когда они выходили из сада, Поль, глядя под ноги на грязную снежную жижу, угрюмо ворчал: – Проклятая цивилизация. Печать, фото, синхрофазатроны… – Марго долго молчала, наконец, сказала:

– Это противозаконно. Можно подать в суд на редакцию журнала и на того, кто продал журналу эти снимки.

Когда они пришли домой, мама, выходя навстречу им из гостиной, спросила:

– Вы что, опять поссорились? – Марго ответила несколько раздраженным тоном:

– Мама, почему «опять»? И почему «поссорились»? Мы вообще никогда не ссоримся. – Тут она, улыбнувшись американской улыбкой, поднялась на носки, поцеловала Поля в щеку, а потом и маму. – Поль, – сказала она, – а что если нам сегодня напроситься в гости к Жаку? Он все бы тебе объяснил о России. – Она позвонила по телефону Жаку. За обедом они говорили о том, что может Жак знать о России. Поль сказал:

– Он же там не был. Он может знать только то, что слышал или читал. Я тоже могу это знать.

– Дело не в этом, – сказала Марго. – Он умеет отделять правду от ненправды, поэтому его информация всегда безошибочна. – Поль спросил:

– А как смотрит Оскар на твое восхищение Жаком?

– С опаской, – не без кокетства ответила Марго. – Только ведь Жак зависит от Нинон. Она снимает ему квартиру. Мама, а если бы я отбила Жака у Нинон, ты бы разрешила мне снять для него квартиру? – Мама ответила со скрытой иронией:

– Марго, у тебя собственный счет в банке. У тебя достаточно денег для того, чтобы снимать ему хоть две квартиры до тех пор, пока он тебе не надоест.

– Надоест? – воскликнула Марго. – Он никогда не надоест. Как было бы хорошо иметь его своим мальчиком! – и она состроила мечтательную мину. – Мы бы встречались с ним в квартире, которую бы я снимала для него. С ним было бы так интересно! К сожалению, Нинон держит его на коротком поводке и никого к нему не подпускает. – Она говорила это шутливым тоном, не глядя на Поля, но он понимал, что она просто дразнит его, и поглядывал на нее со снисходительной улыбкой.

– У него длинная шея, – сказал, наконец, Поль.

– Это лучше, чем короткая, – возразила Марго.

– Конечно, лучше, – согласился Поль и пояснил: – Такую шею удобно сворачивать. – И он показал обеими руками как будет сворачивать Жаку шею. – Они все трое улыбались. Им хорошо было втроем: Марго, Поль и мама. Выждав, когда в гостиной никого не было, Поль позвонил по телефону Роже. Выслушав Поля, Роже сказал:

– Мне уже вчера сообщили об этом журнале, и я сегодня купил этот номер. Все же – память о Васко да Гаме. Поль, вы напрасно обвиняете Мишеля. Он, хотя и журналист, но вполне порядочный человек. Кстати, его не было на палубе в тот момент, когда вы ходили по пушке и болтались на рее. А я там был и видел у некоторых людей фотоаппараты. Кстати, среди пассажиров на палубе была мадам Туанасье, и у нее был фотоаппарат. Она, конечно, не стала бы продавать снимки порножурналу. Но она могла видеть, кто еще вместе с ней вас фотографировал. А собственно, зачем это вам нужно знать? – Поль повторил слова Марго:

– Это противозаконно. Можно подать в суд.

– Не советую. Поскольку вы известны в Париже, судебный процесс привлечет репортеров, и эти фотографии опять всплывут перед публикой.

– Это правда, – согласился Поль. – Мне бы только найти этого фотографа. Я бы сам с ним расправился. – Роже издал смешок:

– Вот это наиболее правильное решение.

Приехал Фарелл Коннор, преподаватель английского языка. Выслушав рассказ Поля о лекции с грамофонной пластинкой, он сказал:

– Самый простой метод определения древней фонетики – по рифмованным стихам. В английском языке много рифм. – Фарелл раскрыл английскую хрестоматию. – Вот Байрон. Весьма аккуратный поэт. Но сегодня его некоторые строчки не рифмуются. – И он заставил Поля прочесть строфу из «Дон Жуана», тут же поясняя фонетические изменения за последние полтора столетя. – А с Шекспиром еще проще. – Тут он раскрыл страницу с Восьмым сонетом и заставил Поля выписать рифмованные слова с явно измененнной фонетикой. Полю это было понятно. Только он не понимал, почему на лекциях в Сорбонне профессор объяснял это таким сложным путем. Очевидно, таков стиль престижных университетов: простые вещи преподносить в запутанном виде.

Когда Поль с Марго пришли к Жаку, дверь открыла Нинон. Из гостиной доносились голоса. Там было много народу. Зычный бас спросил:

– Какого черта еще принесло? – Нинон так же громко и серьезно ответила:

– Это свои! Из Гестапо! – И уже тихим голосом Полю и Марго: – Вешалка сломана. Пальто кладите на стол. – В передней стоял стол, на котором была уже навалена куча пальто. Нинон пояснила: – Здесь Карвел Гультьер. Это все пришли на него. – Марго тут же сказала Полю:

– Провансальский поэт. В Париже он теперь моден. – Они сняли пальто, Нинон поцеловалась с Марго, и они вошли в гостиную – неимоверно большую комнату с четырьмя высокими окнами, погруженную в пелену дрейфующего сигаретного дыма. Вокруг длинного стола в беспорядке сидели молодые мужчины и девушки. На столе стояли бокалы с красным вином. И еще на столе лежал мятый журнал. Поль узнал его. Тот же номер порножурнала. Журнал был раскрыт на странице с голыми девушками. Марго заранее предупредила Поля, что сборища у Жака имеют особую специфику, и здесь не принято ничему удивляться. Знакомых здесь не было кроме некоторых студентов, которых Поль мельком видел в Сорбонне. Жак подвел Поля и Марго к моложавому плотному мужчине, сидевшему нога на ногу боком к столу. Жак пододвинул Полю и Марго стулья, почти насильно усадил их, и только после этого сказал:

– Познакомьтесь. Карвел Гультьер. Он предпочитает знакомиться сидя. Поль. Марго – его сестра. – Карвел кивнул, оглядел Марго с головы до ног и только после этого обратился к Полю:

– Я слыхал о вас, Поль, но ничего не читал, поскольку не читаю газет и, тем более, порножурналов. Мне рассказали о вас только теперь, перед вашим приходом. И показали снимки в журнале. – Поль ответил:

– Я тоже услышал о вас только теперь, когда в передней снимал пальто. – От дальнего конца стола подошла веснушчатая девушка в бархатной пелерине, с улыбкой сказала:

– Это потому, мсье Дожер, что на Маркизах не издают провансальских поэтов.

– Не только на Маркизах, – снисходительно заметил Гультьер. – В Париже тоже не издают. Провансальский язык поперек горла парижанам. – К поэту подскочил горбоносый юноша, заговорил:

– Позвольте! А что, по вашему, читает парижская интеллигенция? Провансальскую литературу и поэзию. Это единственное, что осталось во Франции. – Молодой мужчина в военной форме громким басом заявил:

– В Париже не стало поэзии еще задолго до войны.

– А как же Кокто? Арагон? – спросил какой-то юноша.

– Это проза, притворяющаяся поэзией, – ответил другой юноша. – Мужчина в военной форме пробасил:

– Аполлинер убил французскую поэзию.

– Не только поэзию, – выкрикнул кто-то: – а вообще все искусство! – Подошел Жак. В руке у него была винная бутылка.

– Дело не в Аполлинере. Искусство убила техника. Фото, самолеты, радио, телефон. Зачем рисовать портреты, если каждый парижанин может купить фотоаппарат? Зачем читать Дюма, если за один час можно просмотреть фильм по его роману? Техника обесценила индивидуальный труд мастеров. – Все с интересом смотрели на Жака, но он обратился к Полю:

– Поль, отойдем. Есть дело. – И он отвел Поля в дальний угол гостиной. Только тут Поль заметил, что здесь была кровать с низкими спинками и прикроватный столик с телефоном. Очевидно, невероятно большая гостиная служила также и спальней, и столовой. – Тебе это интересно? – спросил Жак.

– Нет, – признался Поль. – Я пришел по другому делу.

– Знаю, – сказал Жак. – Марго сказала. Они уже два часа треплются. – В общем говоре за их спинами их разговора никто не слышал. – Этот провансалец – примитив, как я и думал, – сказал Жак. – Я заметил, у тебя сильные руки. Выбей пробку. Я потерял штопор. – И он протянул Полю бутылку. Поль уже видел, как выбивают пробки, стукая по дну бутылки. Он ухватил бутылку, стукнул по дну ладонью. Пробка слегка вылезла. Поль стукнул по дну сильнее. Дальше пробка не вылезала.

– У меня, кажется, был гвоздь. – сказал Поль и полез в карман брюк. Он вытащил не глядя все, что было в кармане и положил на кровать. Это были носовой платок, бумажки с записанными телефонами, два конвертика с презервативами, денежные купюры и, наконец, большой новый гвоздь, который он подобрал на улице. Жак заинтересовался презервативами:

– Разные размеры, – сказал он. – Это в зависимости от чего?

– Я еще точно не знаю, какие мне подходят, – признался Поль. – Какие не подходят, я надуваю из них шарики.

– Шарики? – деловито переспросил Жак.

– Да. Мы надували их в детстве. Когда надую, держу конец зубами и у зубов затягиваю ниткой.

– Это интересно, – сказал Жак. – Я потом попробую.

По его лицу Поль понял, что Жак не шутит, а действительно попробует. Он был из тех людей, которые все хотят попробовать сами. С этого момента Поль почувствовал уважение к этому лысеющему длинношеему юноше. Пихнув свои вещи обратно в карман, он стал гвоздем поддевать пробку. К ним подошли несколько молодых мужчин, заинтересованных выбиванием пробки. Один из них сказал:

– Они там говорят, что искусство вернется только к началу третьей мировой войны.

– Возможно, – равнодушно согласился Жак. Люди у стола продолжали что-то громко обсуждать, девушки были явно заинтересованы поэтом. А здесь в углу была серьезная мужская компания. Низкорослый юноша сказал Полю:

– Осторожней с гвоздем, а то осколки попадут внутрь.

Поль еще раз ударил по дну бутылки. Пробка еще на немного вылезла. Один из мужчин сказал:

– А третья мировая обязательно?

– Обязательно, – подтвердил Жак.

– Треп, – сказал низкорослый. – У всех атомное оружие. Третьей побоятся.

Пробка, наконец, вылетела. Жак взял у Поля бутылку, сказал:

– Не побоятся. По слухам, атомные бомбы уже есть у России.

– Тем более, – сказал низкорослый. – Если у всех есть атомное оружие, значит это всем опасно.

– Но запас атомного оружия растет, – напомнил Жак и посмотрел на Поля. – Вот, например Поль, – сказал он. – У него при себе презервативы разных размеров. Те размеры, которые ему не подходят, он их не выбрасывает, а надувает из них шарики, то есть как-то использует. Если люди накапливают много атомного оружия, они никогда его не выбросят, а будут всегда искать случая, как бы это использовать.

Мужчины молча смотрели на Жака, не зная чем возразить. И Поль почувствовал еще большее уважение к этому юноше. Когда Жак с бутылкой в окружении мужчин отошел к столу, Поль присел на кровать, стал по телефону набирать номер мадам Туанасье. Отсюда хорошо было видно всех людей за столом под яркой люстрой. Марго продолжала сидеть около поэта, как и другие девушки. В разных концах стола велись разные разговоры. Поэт что-то рассказывал, и девушки улыбались. И Марго улыбалась своей американской улыбкой. Поэт, глядя на Марго, тоже улыбнулся. У него была широкая гладкая челюсть. По такой челюсти приятно бить. В телефонной трубке отозвался деловой голос мадам Туанасье. Поль поздоровался. Она узнала его голос.

– Мадам Туанасье, мне нужно с вами встретиться.

– По какому поводу? – спросила она смягченным тоном.

– По поводу России. Вы о ней, наверное, много знаете.

После некоторой паузы мадам Туанасье сказала:

– К вечеру я всегда устаю. Иногда по утрам я свободна. Вы учитесь в университете?

– Да. Но я могу пропустить какую-нибудь лекцию.

– Что, если завтра? С девяти?

– Хорошо. У меня записан ваш адрес.

Две девушки на кухне приготовляли чай с петифюрами. За чаем Жак говорил о России, часто обращаясь к Полю. Все хорошо знали из газет его заявление о том, что на Хатуту коммунизм. Разговор за столом теперь был общим. Поль впервые узнал о Валенберге, шведском журналисте, который во время войны спасал от фашистов еврейские семьи. Сразу после войны Валенберг очутился на территории, занятой советскими войсками, был случайно арестован по подозрению в шпионаже и попал в руки армейского отделения МГБ. На запросы о нем союзных стран и шведского правительства советское правительство не ответило. Советские власти не могли его отпустить, поскольку он оказался свидетелем методов допросов и пыток, применяемых МГБ. И Валенберг канул в сеть советских концлагерей. Поль вспомнил слова дедушки о том, что когда русские пленные после войны вернулись в Россию, ни об одном из них нельзя было получить никаких сведений: они были либо расстреляны, либо исчезли в сибирских концлагерях.

Глава 18. Делегация коммунистов. Тетя Тереза и Шарль. Лессар. Эдит Пиаф. Мир Марго. Морис Торез. Уличные мальчики. Религия

В девять утра, как и было уговорено, Поль был уже у квартиры мадам Туанасье на улице Реомюр. Она провела его в гостиную, обставленную современной мебелью. На столе были разложены заранее приготовленные книги с иллюстрациями. Некоторые книги были на русском языке.

– Я изучаю русский язык, – сказала мадам Туанасье. – Возобновляются старые контакты с Россией.

– Значит, железный занавес отменили? – спросил Поль.

– Этот термин изобрел Черчилль – убежденный сторонник капиталистического строя, – сказала мадам Туанасье и пояснила: – У советской России много врагов. Знаете почему? – Поль ответил, как и аргументировали противники Жака:

– В России социализм, а в остальных странах капитализм.

– Совершенно верно, – улыбнулась мадам Туанасье. – Если бы Россия стала свободно впускать иностранцев, туда в первую очередь проникли бы вражеские элементы. Это и шпионаж, и подрывная пропаганда, и откровенные диверсии. – Возразить было нечем. Тут не было Жака. Мадам Туанасье говорила о потерях России во время войны, о революции, о достижениях советской власти, приводила цифры, показывала иллюстрации в книгах. Когда она вышла на кухню сварить кофе, Поль стал листать русские журналы, разглядывая иллюстрации. Это были снимки крестьян, работающих среди пшеничных полей, рабочих у станков и сталеплавильных печей, но больше всего было портретов Сталина и всяких правительственных людей. Тут он вспомнил о порножурнале. Он встал и прошел на кухню, оборудованную по последней моде. Кофе они пили за сверкающим белым столом на никелированных ножках. Мадам Туанасье сказала пониженным голосом:

– Через неделю я с французской делегацией еду в Советский Союз на несколько дней.

– Значит, и вправду нет железного занавеса? – спросил Поль.

– Мы же коммунисты. Россия традиционно гостеприимная страна для своих друзей. – И тут Поль решился спросить:

– Мадам Туанасье, когда вы были с фотоаппаратом на палубе, вы не заметили, кто еще тогда меня фотографировал? – Лицо ее стало очень серьезным.

– Я понимаю, – сказала она. – Вы имеете ввиду порножурнал. Вас многие фотографировали. Я тоже. У меня нет этой пленки. Ее украли.

– Кто?

– Фотоателье. Я сдала пленку на проявление здесь, на Реамюр. На другой день, когда я пришла за снимками, мне сказали, что пленка засвечена. Они извинились и дали мне новую фотопленку. Я потребовала квитанцию. Они ее мне выдали. – Она прошла в гостиную, Поль пошел за ней. Она взяла со стола квитанцию, вероятно, заранее приготовленную, как и книги о России, протянула Полю.

– С этой квитанцией на них можно подать в суд, – сказал Поль.

– Бесполезно. Я не смогу даказать, что снимки в порножурнале были на кадрах моей пленки. – Впервые Поль видел мадам Туанасье такой растерянной. – Поль, – сказала она. – Я виновата перед вами. Мне следовало не сдавать эту пленку в ателье, а проявить ее самой. Вы на меня очень сердитесь?

– Поздно сердиться на вас, – сказал он с улыбкой. – Журнал уже смотрит вся Франция.

И он взял ее за плечи. Она резко отстранилась.

– Мсье Дожер, вы можете взять реванш, – сказала она официальным тоном. – Вы можете заявить об этом в наш комитет, и я не стану отрицать, что снимки в журнале оказались из-за моей грубой ошибки. И тогда мою поездку в Россию отменят.

– Почему отменят? – удивился Поль.

– Каждого члена делегации тщательно проверяли. У каждого из нас должна быть безупречная репутация, без единого пятна.

– Неужели вы думаеете, что я способен на такую грязную месть? Я понимаю, что для вас значит эта поездка. – И он снова взял ее за плечи. Она не отстранилась. Он дотронулся щекой до ее виска, почувствовал, как пульсирует вена в ее виске, стал расстегивать крючки на спине ее плятья.

Спальня мадам Туанасье была так же современно обставлена, как и вся ее квартира. Когда Поль сидел голым на кровати, обхватив руками колени, мадам Туанасье, внимательгно глядя на него, сказала:

– Сейчас вы очень похожи на одну советскую скульптуру.

– Какую?

– Называется «Ветер». Скульптор Мухина. – Мадам Туанасье полулежала, прикрывшись до пояса халатом. Она курила. Между ними стояла большая хрустальная пепельница.

– Мадам Туанасье, а что мне надо сделать, чтобы съездить в Россию? Русское посольство виз не выдает. Они считают всех шпионами. – Мадам Туанасье некоторое время что-то обдумывала, потом сказала:

– А вы знаете, Поль, о вас писали в советском журнале «Огонек».

– И что обо мне русские написали?

– Во-первых о вашем заявлении, что на Хатуту коммунизм. Конечно, это было написано с юмором, но вполне доброжелательно, поскольку втечение двенадцати лет вы оставались жертвой несчастного случая. А собственно, что вам нужно в России?

– О ней много всего говорят, не знаю, чему верить. Я и вам не очень верю, хоть вы мне и показывали всякие фотографии. Хочу сам все увидеть. – После некоторой паузы мадам Туанасье сказала:

– Сегодня я должна быть в нашем центральном комитете. Там будет Морис Торез. Вы знаете, кто это?

– Главный коммунист Франции, – припомнил Поль. Мадам Туанасье улыбнулась.

– Не совсем. Он секретарь компартии Франции. Как Сталин в России. Я скажу о вас, хотя сам Торез всего не решает. Наш отъезд еще полностью не решен. Мы ожидаем подтверждения из советского посольства. А ваша популярность может послужить дополнительным стимулом. – Поль сразу вспомнил мсье Дюпона из публичного дома, который тоже нуждался в дополнительном стимуле. Теперь Поль хорошо знал это слово и по французски, и по английски.

До Сорбонны Поль доехал на такси. Успел к началу третьего часа лекций. Он сел на свое место рядом с Пьером, они обменялись приветствиями. И тут Поль не выдержал и шепнул Пьеру:

– Возможно, я поеду в Россию. Меня обещали взять с делегацией коммунистов. Еще не знаю точно, возьмут ли. – Пьер так же шопотом сказал:

– Возьмут. Ты ведь жил при коммунизме, а они еще нет. – Пьер тоже верил в коммунизм. Когда после лекций Поль встретился с Марго, шел густой хлопьями снег. Они взяли такси. По дороге домой Поль рассказал о возможности поездки в Россию, умолчав о том, что ему уже известно, как снимки попали в порножурнал. Марго тревожно спросила:

– Это не опасно?

– Я же не Валенберг и поеду не один, а с официальной делегацией. – Марго, глядя задумчиво в окно машины, сказала:

– В России, наверное, еще больше снега. Там, наверное, любят играть в снежки. – У Поля было веселое настроение, и он предложил:

– Давай, поиграем в снежки. Сейчас.

– Давай! – оживилась Марго. Они доехали до площади Вогезов. Голые деревья в пелене снега выглядели нереально. У Марго были фетровые боты, и она бойко шла по глубокому снегу. А модные ботинки Поля тут же зачерпнули снег. Они стали лепить из снега комки и бросать в заснеженный памятник Людовика Тринадцатого на коне, стоявший посреди площади. Надо было попасть в голову Людовика. Марго подбежала близко к памятнику и бросила снежок в голову коня. Попала.

– Это нечестно! – крикнул Поль. – У коня голова большая. – Тогда Марго слепила снежок и бросила в Поля. Попала в лоб. Поль слепил снежок, но Марго забежала за пьедестал памятника. Он погнался за ней, и они одновременно бросили друг в друга снежки. И оба попали. Они долго хохоча бегали вокруг памятника, бросаясь снежками, скользили по снегу, падали, прыгали на заснеженные садовые скамейки, а потом легкими скачками побежали к Сен-Антуан. В квартиру они вошли покрытые мокрым снегом. Мама, встретившая их в передней, кому-то громко крикнула:

– Полюбуйся на моих детей! – Поль, не снимая пальто, вошел в гостиную. Марго вошла за ним. Перед ними была сорокалетняя полнеющая блондинка в экстравагантном платье с туникой. Поль узнал:

– Тетя Тереза… – Тереза, как и обещала, приехала из Ниццы, и уже состоялось ее примирение с мамой. Тереза состроила мину ужаса:

– Это что, мой племянник?

– Прошу познакомиться, – сказала с улыбкой мама. – Поль и Марго. – Тереза быстро подступила к Полю, но мама крикнула Полю:

– Нет, нет! Вон из гостиной! Снимите в передней пальто и обувь. С вас текут лужи. – Поль и Марго сняли в передней пальто и шапки, разулись, вытряхнули из обуви снег. Когда они разутые опять вошли в гостиную, тетя Тереза, обняв и поцеловав Поля, утробно хохотнула и сказала:

– Ну и жеребец вырос! – Потом она коротко поцеловала Марго, сказала: – Очаровательная девочка. – Мама сказала:

– Поль, у тебя брюки, – будто ты ходил по воде. Марго, ты же была в пальто. Как ты ухитрилась промочить платье?

– Мы играли в снежки, – пояснила Марго.

– Они играли, – с ехидной улыбкой заметила Тереза.

– Переоденьтесь к обеду, – приказала мама. К обеду пришел муж Терезы Шарль, который ходил по магазинам в поисках своих излюбленных вин. Это было бордо и еще две какие-то темные бутылки. Шарль был седеющим полноватым мужчиной с постоянным выражением иронии на лице. Обед в столовой подавала Модестин в белом переднике. За обедом шел разговор об адаптации Поля в современной цивилизации. Последовали неизбежные вопросы о свободе любви на Маркизах и о количестве жен Поля. Приходилось отговариваться глупыми шутками. По молчаливому уговору тетя Тереза так и не узнала, что у Поля есть жена принцесса и сын – будущий король. Глядя на Поля и Марго, Тереза с игривой улыбкой сказала:

– А ведь из них может получиться отличная пара. – Мама быстро сказала:

– Да. Они брат и сестра. – Обе они любезно улыбались. Полного примирения между ними быть не могло. Работала всем известная схема. Двенадцать лет назад родной брат Терезы Жорж Дожер застрелил любовника своей жены и в этот же день погиб сам. Тереза во всем винила Сибил. А Сибил Дожер в довершение всего удочерила дочь своего покойного любовника. За столом чувствовалось общее напряжение. Приходилось поддерживать легкий тон светской беседы. И Поль почувствовал облегчение, когда пришел его преподаватель французского мсье Моленьер. Они сидели в комнате Поля, и Моленьер, следуя своему методу обучения, заставлял Поля высокопарно декламировать сонеты Пьера де Ронсара и тут же излагать их стилем прозаика Франсуа Рабле. Получалось иногда смешно, и тогда они оба, ученик и учитель, хохотали. Урок французской стилистики прервала Модестин, отозвав Поля в гостиную к телефону. Звонил мсье Лессар.

– Мсье Дожер, у меня сейчас Огюст Фернан, архитектор, о котором я вам говорил. Он только что вернулся из деловой поездки. Вы обещали приехать, когда он будет у меня. Вы сейчас очень заняты?

– Не очень, – ответил Поль. – Я приеду.

– Я пришлю за вами моего шофера. – Поль уже получил водительские права и водил их маленькую немецкую БМВ. Он тут же сказал:

– Не надо. У меня есть машина. Скажите адрес. – Лессары занимали половину бельэтажа семиэтажного дома на Бульваре Итальянцев. Дверь Полю открыл лакей, не горничная. Он провел Поля в просторный кабинет Лессара. Кроме хозяина здесь был элегантный мужчина лет тридцати пяти – архитектор Фернан. После знакомства мсье Лессар сказал:

– Мсье Фернан нуждается в некоторой консультации, которую вы, мсье Дожер, могли бы ему предоставить. Конечно, я могу воспользоваться экспертами заморского министерства, но мы не хотим с ними связываться. Дело в том, что в правительстве теперь засели коммунисты и так называемые христианские демократы. – Поль вспомнил, что муж Адриены с Елисейских полей играет какую-то важную роль в этой партии. Лессар продолжал: – Они против активного туризма в Полинезии и хотят объединить острова Океании на социалистических принципах. А мы стоим за сохранение существующего образа жизни маори. Именно это привлекает туристов и любителей экзотики. Я слыхал, вы тоже против вторжения европейцев в уклад жизни маори. – Поль молча кивнул. Лессар посмотрел на Фернана: – Огюст уже набросал несколько предварительных эскизов, еще не зная ландшафта. – И Огюст Фернан развернул на письменном столе несколько чертежей с фасадами современных зданий.

– Приблизительно в таком стиле отели, – сказал Фернан и тут же поспешно добавил: – Не на малых островах, конечно. А на таких как Кергулен, Вализ, Футуна, Таити, Нуку Хива. – Поль разглядывал красиво начерченные фасады с голубыми от балконов тенями. Здесь были высокие узкие семиэтажные отели и длинные двухэтажные.

– Лучше такие, – сказал Поль, показывая пальцем на высокий узкий фасад.

– Почему? – спросил Фернан. Поль пояснил:

– На Нуку Хива только один европейский дом, где живет губернатор. Он длинный, и когда стоишь перед ним, не видно горы Кету. – Лессар пониженным голосом, почти скороговоркой сказал:

– Огюст, он прав. Горизонтальные здания, при подходе к ним, закрывают ландшафт. Надо строить вертикальные башни. – Фернан возразил:

– Сейсмика девять баллов. Нужны контрофорсы. А еще удорожание на лифты. – Лессар тоже возразил:

– В горизонтальных зданиях сейсмические пояса и еще дополнительные лестницы. – В конце беседы Лессар сказал:

– Нас могут опередить американцы или англичане, хотя бы та же контора Кука. Если они поставят выгодные министерству условия, Мутэ может им выдать концессии на туристские комплексы. Медлить нельзя. Следующая экспедиция в Полинезию состоится месяца через два, а то и раньше. Мсье Дожер, вам знакомы наречия маори, а главное, вам знакома атмосфера жизни Полинезии. Я бы хотел включить вас в нашу компанию на консультантских началах. Вас бы это устроило?

– Устроило, – тотчас ответил Поль, поскольку понимал, что судьба Маркизов во многом зависит от людей подобных Лессару. Когда они вошли в гостиную, мадам Лессар пошла им навстречу, именно пошла, потому что обширные размеры гостиной требовали определенного времени, чтобы пересечь ее. Поль поцеловал протянутую руку мадам Лессар, и она сказала:

– Мсье Дожер, вы уже успели утратить часть экзотического загара, но зато вы обрели парижский шарм, – на что Поль со светской улыбкой ответил:

– Ваш муж обещал мне не позднее, чем через два месяца, вернуть мой экзотический загар. – Вот как ловко Поль научился выражаться: косвенно выразить согласие на сотрудничество с Лессаром, да еще в шутливой светской манере. Они стояли у углового столика, на котором стояла бутылка дорогого вина и бокалы. И тут в гостиную вошла брюнетка Адриена. Подходя к ним быстрым шагом, она воскликнула:

– Поль! Что вы тут делаете?

– Мсье Дожер мой гость, – сказал с улыбкой Лессар.

– Понятно. Поль, мой предок хочет пристроить вас к своему бизнесу. Я правильно поняла?

– Правильно, – подтвердил Лессар. – Мы только что закончили деловой разговор. – Адриена взяла Поля под руку, сказала:

– Пошли к нам. Я собрала своих бродяг, есть дело. – Она ухватила со стола бутылку вина, повела Поля из гостиной, продолжая на ходу говорить: – Поль, вы осторожней с моим папой. Он хитрый бизнесмен американского склада. За каждую услугу требуйте деньги. – Она провела Поля в свои комнаты, где, оказывается, были Жак, Нинон, Адель, Жульен и еще несколько знакомых студентов. Поль так и не понял, действительно ли Адриена не знала о его приходе, или притворилась удивленной его приходу. У нее была своя личная гостиная, обставленная нарочито в богемном стиле: тахта вместо дивана, табуреты вместо стульев, ржавая электрическая печка с кофейником, качели, подвешенные к потолку. Здесь все курили. Жак воскликнул:

– Адель, коленопреклонись перед Полем. Он тебе поможет.

Адриена объяснила:

– Сейчас мы всей шайкой идем на концерт Эдит Пиаф. Есть лишний билет, а ты подвернулся. – Жак дополнил:

– Адель влюблена в воробья. Ей позарез приспичило ее автограф. – Поль уже знал, что парижане называют Пиаф воробышком. – У меня план, – объявил Жак. – Мы напишем записку, что Поль Дожер мечтает познакомиться с Эдит Пиаф. Она падка на знаменитостей, даст указание пропустить его в свою уборную, а мы ввалимся за ним. Адель получит автограф. Мы тоже.

Концерт был в помещении музыкального театра на бульваре Севастополь. У Нинон был большой ситроэн. В него сели шесть человек. В маленькую БМВ Поля сели Адриена, Жульен и Адель. Перед началом концерта Жак и Нинон потащили Поля за кулисы, куда их не пустили. Жак долго объяснял охраннику, кто такой Поль Дожер. Туповатый охранник, наконец, сказал:

– Да видел я его в порножурнале, – и взял у Жака записку. Когда они проходили по рядам к своим местам, Жак сказал:

– В начале антракта мы пихнем еще одну записку. – Полю нравился авантюрный характер Жака. Когда Эдит Пиаф под гром аплодисментов вышла мелкими шагами к микрофону, Адриена, сидевшая рядом с Полем, шопотом объяснила ему, что Пиаф – наркоманка, и поэтому все ее очень любят и жалеют. Пиаф была маленькой нескладной женщиной с редкими пышно взбитыми волосами. Она была не в состоянии пропеть своим баритоном весь концерт, и в нескольких номерах ее заменял молодой певец с покатыми плечами. На лице его были какие-то шрамы. Поль с уважением подумал, что это следы военных ранений. Адриена шопотом объяснила, что это любовник Эдит, и что она делает ему карьеру и даже снялась с ним в одном фильме. Звали молодого певца Ив Монтан. Еще до начала антракта Жак ринулся к служебному ходу в кулисы. За ним поспешила Адриена, держа Поля за руку, за ними Жульен с двумя приятелями, Нинон и Адель с двумя подругами. В дверях был уже другой охранник, который пропускал только некоторых репортеров. Компания Жака держалась тесной кучкой в толпе желающих попасть за кулисы. Администратор за кулисами что-то сказал охраннику, и тот стал пропускать Поля и Жака. Но Адриена крепко ухватила Поля под руку, крикнула обернувшись к девушкам:

– Проститутки, за мной!

И девушки, а за ними Жульен с приятелями прорвались за кулисы. Хотя пригласили только Поля и Жака, вся их тесная компания, несмотря на активные протесты администратора, ввалилась в уборную Эдит Пиаф. Певица в безвольной усталой позе сидела в кресле. Горничная протирала ей лоб и шею влажной салфеткой. Рядом стоял молодой певец. Оказывается, на лице его были не военные шрамы, как предпологал Поль, а просто следы заживших фурункулов, а его большие веки были похожи на козырьки уличных светофоров. Эдит Пиаф со слабой улыбкой протянула Полю руку, которую он галантно поцеловал. Ее сухая кожа была тонкой, как папиросная бумага.

– Я читала о вас, – сказала она, и кожа на ее лбу дрогнула вместе с нарисованными тонкими бровями. – Какая романтичная и в то же время трагическая история! Признаться, я была польщена, когда президент упомянул мое имя в связи с вашим.

Поль вспомнил, как Гуин сказал: «Вы теперь в Париже так же знамениты, как Эдит Пиаф». И Поль ответил, тщательно подбирая слова:

– Стоило пробыть двенадцать лет на Маркизах, чтобы сравниться с вами. Но я не заслужил такой популярности, в то время, как ваша слава – ваша заслуга.

Вот какие он научился делать комплименты! И Эдит Пиаф сказала:

– Как бы я хотела послушать ваши рассказы о ваших скитаниях не из журналов, а от вас лично.

– Всегда к вашим услугам, – ответил Поль, еще не совсем понимая, что он хотел этим сказать. Но Пиаф, очевидно, поняла.

– Сейчас я остановилась в гостинице «Виктория». С полудня до трех я обычно свободна.

– Благодарю. Почту за честь нанести визит, – ответил Поль, заранее зная, что никогда не придет к ней в гостиницу. Эта женщина с нескладной фигурой и кожей, как папиросная бумага, да еще и поющая баритоном, не привлекала его ни с какой стороны.

И тут Жак выступил вперед, протянул Эдит Пиаф ее фотографию и авторучку. Она стала подписывать. И вся их компания подалась к ней с ее фотографиями. Подписав снимки, она сказала:

– Поль Дожер, в свою очередь я бы хотела иметь ваш автограф.

Она протянула руку и достала откуда-то из-за своего кресла журнал, подала Полю. Это был все тот же номер порножурнала с корабельной пушкой. И он написал поперек пушки свое имя кривыми буквами.

После концерта они разъезжались по домам в том же порядке, что и приехали. Адель сошла у своего дома на улице Гужона, и Поль повернул машину к Пентьевр, где жил Жульен, но тот сказал:

– Нет, прямо на Итальянцев. Я сойду с Адриеной.

– Это зачем? – спросила Адриена. – А как ты будешь от меня добираться домой?

– На метро, или на такси.

– Глупости, – сказала Адриена. – Уже поздно. Или ты не доверяешь Полю?

– Он только недавно стал водить, – напомнил Жульен.

– Я еще в детстве водил, – сказал Поль. – Меня учил отец.

– С тех пор были еще Маркизы, – опять напомнил Жульен и добавил пониженным голосом: – И много жен.

– Вот видишь! – весело откликнулась Адриена. – Значит, у него большой опыт. Поль, на Пентьевр.

Когда они подъехали к дому Жульена, тот сказал:

– Адриена, не забудь. Завтра встречаемся, как договорились.

Он попрощался и вышел. Адриена и Поль были теперь одни. Когда они выезжали на бульвар Малерб, Поль спросил:

– О чем это вы договорились с Жульеном?

– Любопытный. Мало ли о чем я договариваюсь с мальчиками.

– И много у тебя мальчиков?

– Не считаю. Так же как ты не считал своих жен на Маркизах.

Когда они выехали на бульвар Капуцинов, она сказала легкомысленным тоном:

– А давай, заедем в какое-нибудь кафе.

– Поздно, – сказал Поль. – Моя мама не пойдет спать, пока я не вернусь.

– А вот я давно уже вышла из-под контроля моих предков. А Марго тоже тебя ждет?

– Конечно. Должна же она беспокоиться о своем брате.

– Поль, все же знают, что она никакая тебе не сестра.

– Мама считает, что мы ее дети. Родные. И мы считаем так же.

Они подъехали к ее дому. Поль остановил машину. Он знал, что по правилам хорошего тона ему следует обойти машину и открыть дверь со стороны Адриены. Но она сама открыла дверь, и тогда Поль обнял ее одной рукой за плечи, привлек к себе. Она была в манто и перчатках, но Поль знал, что у нее мягкая белая матовая кожа, как у той брюнетки на Сен-Мартен. Он дотронулся губами до ее щеки, почувствовал слабый запах духов. Она повернула к нему лицо, и они поцеловались в губы. Она тотчас нервно отстранилась, сказала глядя в сторону:

– Тебе опять придется пропускать лекции в университете.

– А зачем пропускать?

– Тебе же нужно пойти к Эдит Пиаф. С двенадцати до трех. Ты забыл?

– А я не собираюсь к ней идти.

– Зачем же ты ей обещал?

– Чтобы она подписала вам, дуракам, автографы.

Тут Адриена расхохоталась и обхватила Поля за шею. Они снова поцеловались. Теперь поцелуй был длительным, и Поль почувствовал обычное возбуждение. Он просунул руку под ее распахнутое манто, обхватил талию. Отстраняясь от него, она уперлась руками в его плечи.

– Поль, ты дикарь, – сказала она задыхаясь. Он отпустил ее. Она выскочила из машины, не закрывая двери, пошла к своей парадной, но тут же вернулась, остановилась. Машина была низкой, и чтобы увидеть лицо Адриены, Поль пригнулся к боковому сиденью. Адриена улыбалась.

– А что, если я расскажу об этом Марго?

– Я в этом не сомневаюсь. Вы же подруги.

– Вот я и проверю, какая она тебе сестра.

Адриена захлопнула дверцу машины и побежала к своей парадной. Подъезжая к бульвару Севастополь, Поль размышлял, не заехать ли в публичный дом на Сен-Мартен, где была брюнетка с матовой кожей, как у Адриены, но взглянув на часы, решил, что время уж позднее, и поехал на Сен-Антуан.

В гостиной и столовой горел свет, но никого не было. Из своей комнаты вышла мама.

– Что было у Лессаров? – спросила она. Поль стал рассказывать о разговоре с Лессаром и Фернаном. В гостиную вошла Марго. Мама спросила:

– Лессар еще не знает, что на Маркизах у тебя жена и сын?

– Не знает. Я не сказал.

– Правильно, – сказала мама. – Твой капитан оказался дальновиден. Я так и знала, что по поводу Маркизов начнутся какие-нибудь политические интриги. Это хорошо, что ты теперь в курсе всех их дел. – Марго спросила:

– А что было на концерте Пиаф?

– Откуда ты знаешь о концерте? – спросил с улыбкой Поль.

– Мама звонила Лессарам, и мадам Лессар сказала, что ты с Адриеной поехал на концерт.

– Да. В нашей компании был Жак. Он действительно умный. – И Поль рассказал о концерте и о знакомстве всей компании с Эдит Пиаф.

– Я все поняла, – сказала Марго. – Заказать билеты на Пиаф трудно. Билеты доставал Жак. Я давно его просила, что если он будет доставать, то на меня обязательно. И он достал. Но поскольку в этот день ты пришел к Лессарам, мой билет достался тебе. Это все Адриена устроила. Мне кажется, она просто влюблена в тебя. – И Марго улыбнулась своей рекламной американской улыбкой. Мама спросила:

– Ну и как тебе понравилась Пиаф?

– Не понравилась, – признался Поль. – Я не понимаю, почему весь мир сходит по ней с ума.

– Это потому что ты не пережил войны, – со слабой улыбкой сказала мама. – Во время войны Эдит Пиаф потеряла мужа и ребенка. Она знала голод и нищету. Она пережила то, что пережили многие пирижане. Поэтому ее так любят. – Поль знал: все сваливают на войну. Была война, и поэтому парижане любят, когда некрасивые женщины поют баритоном.

Принимая душ, Поль подумал, что ведь Адриена действительно может рассказать Марго о поцелуях в машине, да еще в какой-нибудь собственной интерпретации. Ведь он сам первым не целовал Адриену. Он только тронул губами ее щеку, а она подставила ему свои губы. А во второй раз она первой обняла его за шею, и ему пришлось поцеловаться. Так что с его стороны все было пристойно. После душа Поль в своем красном халате с золотыми кистями, халат до сих пор казался ему красивым, подошел к двери Марго. Дверь была приоткрыта. Поль постучал. Никто не отозвался. Поль заглянул внутрь. В комнате никого не было. Поль приоткрыл дверь пошире, неслышно, он был босой, вошел в комнату. Марго, вероятно, была в ванной. Поль огляделся. Когда-то это была его детская комната, но он не узнавал ни стен, ни окон. Здесь был мир Марго. С портрета смотрел куда-то в сторону Том Диллон. На другой стене висел мамин этюд – Дьепская крепость на фоне перламутровых разводов туманного Ламанша. Поль подошел к письменному столу. Стопка книг, стопка тетрадей. Раскрытая книга на английском языке. Что читала Марго? Поль прочел фразу на раскрытой странице. По урокам Фарелла Коннора он понял, что это не Чосер и не шекспировский язык, но и не современный английский. Поль посмотрел на обложку. Филдинг. Поль наугад раскрыл верхнюю тетрадь стопки. Химические формулы, соединенные стрелками. Он выдвинул ящик письменного стола. Листы бумаги с начерченными от руки схемами. А под листами оранжевый край обложки. Поль приподнял листы. Это был тот же злополучный номер порножурнала с оранжевой полосой на обложке и корабельной пушкой. Послышались шаги. Поль быстро задвинул ящик и обернулся. В дверях стояла Марго. На ней был махровый халат, а волосы были мокрыми после душа. Лицо ее было бледным.

– Что тебе здесь нужно? – спросила она чужим резким голосом. Она поняла, что он видел в ее столе порножурнал, и теперь была в бешенстве. Поль смутился.

– Я хотел рассказать тебе… – но она перебила его:

– Как ты посмел войти сюда без моего разрешения?

– Я постучал в дверь, но никто не ответил.

– Значит, меня здесь не было, – и тут ее бледное лицо покрылось румянцем, а глаза сердито сверкнули. – Ты не имел права сюда войти! Это моя комната! – Поль впервые видел ее такой сердитой. И он как-то нелепо ответил:

– Раньше это была моя комната. – Он тут же спохватился, но было поздно. Марго прошла к письменному столу, повернулась лицом к Полю, сказала уже ровным холодным голосом:

– Ты прав. Сегодня я соберу свои вещи, а завтра с утра сниму себе другую квартиру.

– Ты забыла о маме, – в растерянности напомнил Поль.

– Не забыла. Мама все понимает. Она поймет меня.

Поль, наконец, собрался с мыслями, заговорил уверенно:

– Марго, даже если ты никуда не уйдешь отсюда, и мама только узнает о нашем разговоре, это уже будет для нее ударом. Ты знаешь, что ей пришлось пережить. Она стала твоей мамой, и это помогло ей выжить. Отсюда ее религиозность.

– Я тоже религиозна, хотя и не пережила всего этого. Религиозность это личное убеждение.

– Она пришла к этому убеждению очень трудным путем. Когда я нашелся, она увидела в этом некую гармонию. Свыше. Я ее сын. Ты ее дочь. А ты хочешь разрушить эту ее гармонию.

Марго отрицательно покачала головой:

– Поль, дело не в гармонии. Мама была одинока и несчастна. И я заняла в ее жизни твое место. Я этого не чувствовала. А когда ты приехал, я поняла, что все эти двенадцать лет я занимала твое место, как и твою комнату.

Марго говорила это все тем же чужим голосом, не глядя на Поля, и это его пугало. Он опять сказал как-то нелепо:

– Ну, если тебя смущает эта комната, давай поменяемся комнатами, – и тут же с раздражением, чувствуя нелепость своих слов, воскликнул: – Никуда я тебя не отпущу!

Она, наконец, посмотрела ему в глаза.

– Хорошо, пусть не завтра. Все равно я должна когда-нибудь уйти.

И тут Поль почти физически почувствовал, что она уходит от него, хотя оставалась стоять на месте. Он крепко ухватил ее за плечи, встряхнул:

– Нет! – и продолжая трясти ее за плечи, почти простонал: – Я же не смогу без тебя жить!

Она посмотрела на него испуганно, он отпустил ее, и она сказала безвольным голосом:

– Я тоже. – Некоторое время они молча смотрели в глаза друг другу. А потом она своим обычным живым голосом стала поспешно объяснять: – Я так привыкла, что ты все время здесь. Со дня твоего возвращения мама следила, чтобы я держала тебя в курсе молодежных событий, и я это делала, мне все время было интересно, как ты меняешься. Ты же менялся на моих глазах. Я видела, как на тебя влияют твои домашние учителя. Они ведь тоже религиозны.

– Религиозны? – удивился Поль, хотя теперь ему было не до религии.

– Да, – подтвердила Марго. – Мама специально выбирала таких преподавателей, которые религиозны. Ты этого не заметил?

– И мадам Монсор тоже? Она же доктор медицины.

– Ну и что? Многие профессоры религиозны, хотя теперь в моде атеизм.

Поль снова взял ее за плечи. В широком махровом халате она казалась ему особенно маленькой и хрупкой.

– Марго, ты на меня сердишься? Я больше не буду заходить к тебе без разрешения.

Она отошла от него, достала с полки пачку сигарет, закурила, присела на письменный стол.

– Ты сказал, что пришел ко мне что-то рассказать.

Поль тут же сел перед ней по своей новой привычке вырхом на стул, забыв что на нем только халат. Марго отвела глаза в сторону, и он быстро сменил позу, сев боком и прикрыв обнажившиеся колени, вспомнив с неприязнью о журнале, который был в ее столе.

– Я хотел рассказать, что поцеловался с Адриеной, когда отвозил ее домой. Это получилось как-то случайно, когда она выходила из машины.

– Да знаю я, – небрежно сказала Марго. – Адриена мне все рассказала.

– Когда? – удивился Поль.

– Когда она пришла домой, она тут же мне позвонила и рассказала, как ты прижимал и целовал ее. Мы же с ней подруги и ничего не скрываем друг от друга.

Адриена все рассказала Марго, а после этого Марго увидела, как Поль обнаружил в ее столе журнал. Все это вместе и послужило поводом для ее раздражения. И ему сразу стало весело. Он теперь с улыбкой смотрел на Марго. Она сказала поучительно:

– А вот зачем ты мне собирался все это рассказать? О таких вещах не полагается никому говорить.

– Мы же брат и сестра и не должны ничего скрывать друг от друга.

– А есть такие вещи, – тоже с улыбкой сказала Марго, – которые нельзя доверять братьям и сестрам.

– Таких вещей нет, – с улыбкой, но твердо сказал Поль. Он уже совсем осмелел и продолжал говорить, глядя в глаза Марго: – Так что имей ввиду: если ты захочешь где-нибудь поцеловаться с каким-нибудь Оскаром, или другим своим лысеющим, или прыщавым мальчиком, ты должна знать, что все это во всех подробностях ты обязана будешь доложить мне, своему старшему брату. – Марго рассмеялась.

– И ты мне тоже будешь обо всем докладывать?

– Конечно. – Он шутливым жестом выхватил у нее сигарету, затянулся, проговорил по привычке: – Говно какое… – вернул ей сигарету. Марго тоже зхатянулась и спросила:

– Когда же ты собираешься пойти к Эдит Пиаф?

– Ты и это знаешь?

– Пиаф пригласила тебя в «Викторию» в присутствии всей компании.

– Я же сказал Адриене, что не собираюсь туда идти.

– Почему?

– Мама же объяснила: Пиаф любят те, кто пережил войну. Я же ее не пережил.

– Поль, иди спать, – и Марго стала за руку тянуть Поля к двери. В дверях она притянула к себе его голову, поцеловала в щеку. – Поль, ты не сердишься, что я на тебя накричала?

– На сестер не сердятся.

– Спокойной ночи.

Утром во время завтрака в гостиной зазвонил телефон. Это была мадам Туанасье.

– Мсье Дожер, сегодня вам придется пропустить еще одну лекцию в университете. Морис Торез хочет с вами поговорить. Лично.

У здания, где помещался центральный комитет коммунистической партии Франции, стояли тесной колонной запаркованные автомобили, и Поль запарковал свою маленькую БМВ в боковой улочке. В приемной кабинета Мориса Тореза сидела секретарша за пишущей машинкой, точно такой как у Марго. Полю тоже хотелось такую машинку, но мама не разрешала ему покупать, она хотела, чтобы у него разрабатывался почерк. Секретарша, когда Поль протянул ей паспорт, улыбнулась и сказала:

– Мсье Дожер, вероятно, на улице все вас узнают. Я тоже сохранила газету со статьей о вас, где вы говорили о коммунизме.

Нажав кнопку на разговорнике, она официальным тоном сказала в микрофон:

– Поль Дожер. – Из разговорника послышался мужской голос:

– Да. И занесите эту газету.

Секретарша достала из письменного стола знакомую Полю газету и провела его через дверь, обитую кожей, в кабинет Тореза. Это был невысокий мужчина лет под пятьдесят с суровым, как и положено у коммунистов, лицом. Он привстал, протянул через стол Полю руку, предложил сесть напротив.

– Мне уже сообщили о вашем желании, мсье Дожер, присоединиться к нашей делегации в Советский Союз. Это не развлекательная поездка. Это будет серьезное совещание в Центральном комитете партии Советского Союза по поводу совместной работы советского и французского комитетов. Какую же роль вы собираетесь играть в составе нашей делегации?

Поль молчал, поскольку ему нечего было сказать, а Торез смотрел на него своими глубоко посаженными глазами, и рот его кривился презрительной скобкой. Но это не было презрением к Полю. Это было постоянное выражение его лица, выражение презрения коммуниста к капиталистическому миру. Торез продолжал:

– К сожалению, я не смогу поехать с делегацией, но все они компетентные, хорошо проверенные мной товарищи. А вы даже не являетесь рядовым членом партии.

– А мне это не нужно, – простодушно сказал Поль. – Я двенадцать лет жил при коммунизме. – Обычно при таком заявлении все смеялись, и это раздражало Поля. Но Торез даже не улыбнулся, и Поль осмелел. Он стал объяснять: – В стране, где уже коммунизм, все жители страны коммунисты уже от рождения, и особая партия для них не нужна.

Торез немного подумал, гдядя куда-то мимо Поля, и сказал:

– Мсье Дожер, вы являетесь гражданином Франции. Наша делегация французская, и чтобы зачислить вас в ее состав, вам следует стать членом французской коммунистической партии. Каждого нового члена партии мы тщательно проверяем на политическую подготовленность. Это занимает немало времени. Но мы можем зачислить вас кандидатом в партию. На этом условии мы можем включить вас в делегацию.

– Хорошо, – согласился Поль. – Зачислите меня в кандидаты, – и вежливо добавил: – Пожалуйста.

Торез положил перед ним бланк заявления. С помощью главного коммуниста Франции Поль заполнил бланк кривыми буквами и поставил свою подпись – тоже кривыми буквами. Торез положил заявление в ящик своего стола, достал из ящика картонное удостоверение и уже сам заполнил его и поставил свою подпись. Рассматривая удостоверение, где было сказано, что Поль Дожер является кандидатом в члены коммунистической партии Франции, Поль сказал:

– Здесь место для фотографии, а у меня нет с собой фотографии.

Торез небрежно пояснил:

– Моя подпись заменяет все, чего не достает.

Полю стало ясно, что сам Торез был заинтересован в том, чтобы Поль был включен в эту делегацию, но для чего это нужно, оставалось непонятным. От коммунистов Поль приехал в Сорбонну ко второй лекции. Во время короткого перерыва между лекциями Поль побежал разыскивать Жака, но не нашел его. Во время большого перерыва Поль, не надевая пальто, побежал вверх по улочке, ведущей к Пантеону, жуя на бегу свернутый в трубочку блин с ветчиной. Здесь, во внутреннем дворе старого, со скошенными стенами дома было заведение с проститутками, сохранившееся, вероятно, еще с тех времен, когда студенты приезжали в Сорбонну со шпагами и привязывали своих коней во дворе старого, тогда еще не перестроенного, корпуса. Выходя от крашеной блондинки, Поль неожиданно столкнулся в узком кривом коридоре с Жаком. Мгновение они стояли друг перед другом, и Жак спросил:

– И ты, Брут?

Выходя на улицу, они договорились встретиться сразу после лекций и поехать к Полю. Встретившись с Марго в вестибюле, Поль сообщил, что они поедут домой с Жаком.

– Когда ты успел с ним договориться? – спросила Марго.

– Мы встретились во время перерыва между лекциями, – объяснил Поль.

Когда они вышли на улицу, к ним тут же подошли Жак и его постоянная спутница Нинон. Поль и Жак солнечно улыбались друг другу. Вероятно, перерыв между лекциями был одним из периодов, в которые Жак мог ускользнуть от внимания обожающей его Нинон. Когда они приехали домой, Поль хотел сразу провести их в свою комнату, но мама вежливо попросила разрешения присутствовать при их разговоре, и они все остались в гостиной. Поль рассказывал о встрече с Морисом Торезом, а Жак комментировал его рассказ, да так ловко, что Полю стало многое понятно даже такое, о чем он не подозревал. Поездка в Россию должна была состояться на следующей неделе, и Жак объяснил, как следует держаться в советском посольстве, когда французским коммунистам будут выдавать визы. Мама, которая не верила в систему советских концлагерей, все же спросила:

– Поль, может быть тебе не ехать? Ты еще не достаточно адаптировался и не можешь предвидеть некоторых опасностей.

– Ты имеешь ввиду судьбу Валенберга? – спросила Марго. Мама с некоторой растерянностью сказала:

– Во всяком случае эта страна мало нам известна.

Жак возразил:

– Теперь уже более известна. Поль едет c официальной делегации. Все это будет комментироваться в газетах.

Разговор был прерван приходом тети Терезы и Шарля. Они снимали номер в дорогой гостинице и целыми днями предавались парижским развлечениям. Узнав о том, что Поль собирается ехать с делегацией в Россию, Тереза воскликнула, обращаясь к маме:

– Не пускай его! Он там отправится вслед за Валенбергом.

Последовал общий нервный смех, и разговор оживился. Все перешли в столовую, где Модестин подала обед. Тетя Тереза и Шарль расспрашивали о Лессаре. Оказалось, что у Шарля были две маленькие гостиницы в Ницце. Лессар предложил продать ему эти гостиницы. Шарль отказался. И тогда Лессар добился решения мэрии снести эти гостиницы в соответствии с планом благоустройства города. Лессар хотел построить на их месте многоэтажную современную гостиницу. Шарлю пришлось на свои средства собрать комиссию экспертов, которые доказали, что эти два здания восемнадцатого века являются характерным образцом застройки города той эпохи. Угроза отпала, но неприязнь к Лессарам осталась. Шарль предупредил Поля:

– С Лессаром надо быть начеку.

Тереза добавила:

– С коммунистами тоже.

Марго сказала:

– Но ведь коммунисты против строительства отелей на Маркизах.

– Русские коммунисты очень даже любят западную валюту, – с улыбкой сказал Шарль. – Вьетнам мы уже теряем. Очередь за Полинезией.

– А что же французы такие жадные? – сказал Поль. – Нахватали колоний, а теперь не знают как с ними справиться.

Их было девять человек вместе с Полем, делегатов партии, когда они все прибыли в советское посольство. Главой делегации был Эстаж Максимил, низкорослый мужчина с проседью и слегка раскосыми глазами. Держался он солидно, говорил мало и почти не улыбался, как и положено коммунистическому лидеру, бывшему воину Маки. Главным теоретиком коммунизма в делегации был Каспар Жером, седой мужчина с лицом школьного учителя. Он знал немного русский язык. Кроме него по русски могла изъясняться мадам Туанасье, единственная в делегации женщина. Чиновники посольства, все почти без акцента говорящие по французски, выдавая визы, старались как можно больше обращаться по русски к Жерому и Туанасье, проверяя степень их знания русского языка. Все члены делегации уже не раз побывали в посольстве, и чиновники хорошо знали каждого из них. Кроме Поля. Но они улыбались ему, как старому знакомому. Поль подумал, что, конечно, советские чиновники хорошо рассмотрели его снимки в порножурнале. Из внутренней двери вышел советский посол. Поль так и не запомнил его фамилии, не то немецкой, не то еврейской на немецкий лад. Русский посол радостно поздоровался с делегацией и протянул руку только Полю. Вероятно, остальным делегатам он уже неоднократно пожимал руки.

– Рад с вами познакомиться, мсье Дожер, – сказал он любезно. – Вы известны не только на западе. В советских журналах «Огонек» и «Вокруг света» о вас уже были статьи. Добро пожаловать в нашу страну. – После объяснений Жака Полю теперь стало понятно, что он был неким стимулом для ускорения бюрократической проверки и выдачи виз для всей делегации, таким же стимулом, как и для мсье Дюпона, когда они в публичном доме ебли двух девушек на одной кровати. Однако, причина этого стимула в советском посольстве оставалась ему непонятной.

В Сорбонне студенты поздравляли Поля, во-первых со вступлением в кандидаты в партию, во-вторых с предстоящей поездкой в Россию. Почти все они были на стороне коммунистов. У Поля была договоренность с Жаком встретиться во время большого перерыва между лекциями. И Жак потащил его в университетскую библиотеку. Здесь, в географическом отделе Жак развернул карту Ленинградской области.

– В России теперь модно писать о партизанском движении во время войны. Известным центром партизанского движения под Ленинградом был район города Луги. – Жак говорил, водя тонким длинным пальцем по карте. – В Ленинграде ты можешь сказать, что интересуешься историей партизанского движения и потребовать разрешения съездить в Лугу. Это единственный шанс увидеть русскую провинцию. Ты понял? Конечно, это не настоящая провинция, слишком близко к большому городу. Но все же, ты сможешь там увидеть то, что скрывают русские от иностранцев.

– Концлагеря? – наивно спросил Поль.

– Нет. Нищету. А концлагеря там есть. Но туда не добраться даже обычному русскому человеку.

И Жак развернул карту России. Гигантская страна. Сибирь на тысячи километров. И через нее всего одна железная дорога, да и та только по югу Сибири.

Дома мама проиграла на пианино несколько вещей русских композиторов с незапоминающимися фамилиями. Марго поставила пластинку с русскими песнями. Мсье Молиньяр, преподаватель французского заставил Поля выучить имена русских поэтов и писателей, известных во Франции, а так же прочесть вслух отрывки из их стихов по французски, сказав при этом, что поэзия в принципе непереводима. У Поля уже голова шла кругом от всего русского, и он без пальто в свитере вышел на улицу. Морозный воздух сразу освежил голову, и он побежал в сторону Отеля де Виль, без остановки добежал до сквера Сен-Жак. Здесь была установлена вертушка-карусель для детей. Несколько мальчиков беспризорного вида при свете уличных фонарей катались на вертушке. Поль остановился. Мальчики раскручивали вертушку и садились на концы крестовины, пока вертушка продолжала по инерции вертеться. Поль подошел ближе, и мальчики отступили. Поль крутанул вертушку и присел на конец доски. Крестовина накренилась.

– Мсье, вы тяжелый, – сказал один из мальчиков. – Мы все сядем на другой конец, а вы раскрутите.

Поль, нагнувшись, стал разгонять крестовину, а мальчики попрыгали на другие концы крестовины. Разогнав вертушку, Поль присел на доску, и вертушка по инерции сделала почти два оборота. Один из мальчиков сказал:

– Мсье, хотите, покажу фокус?

– Покажи.

– Двадцать сантимов.

Поль достал из кармана мелочь, протянул мальчику двадцать сантимов.

– Смотрите, – сказал мальчик, держа на ладони монету. Он взмахнул рукой и снова выставил ладонь. Монеты не было.

– Монета у тебя в рукаве, – сказал Поль.

– Проверьте, – и мальчик протянул Полю руку. Поль опустил его руку книзу, потряс. Монеты не было. Поль достал из кармана еще двадцать сантимов, показал мальчику и сказал:

– А монета оказалась у меня.

– А вот и нет! Это другая монета.

– А где та? – спросил Поль.

– А дайте эту монету, тогда скажу. – Поль не поверил мальчику, как не верил всему тому, что говорили о России, и сказал:

– Сперва скажи, а потом получишь вторую.

Мальчик достал откуда-то из-за шиворота первую монету и показал Полю. И Поль великодушно дал ему вторую монету. Другой мальчик, с наглым безбровым лицом, сказал:

– Мсье, я умею отгадывать имена. Хотите, отгадаю ваше имя?

– Отгадай.

– Полфранка.

Цены явно росли. Поль достал из кармана пятьдесят сантимов.

– Деньги вперед, – сказал безбровый мальчик так же, как говорят проститутки. Поль дал ему монету.

– Поль! – вызывающе произнес безбровый мальчик. Ему было не больше десяти лет, навряд ли он читал газеты и журналы, и Поль спросил:

– Откуда ты знаешь?

– Я видел ваш снимок в журнале, – бойко ответил мальчик. – Вы там голый, и у вас хуй стоит.

Поля охватила злоба. Мальчик понял и быстро отскочил, забежал за садовую скамейку. Поль подскочил к скамейке, перепрыгнул через ее спинку и вместе с мальчиком, поскользнувшись, упал на грязный снег. Оба они тотчас вскочили на ноги. Поль держал мальчика за плечо. Явно уличный мальчик хорошо знал, как вести себя в подобных случаях. Отчаянно вырываясь, он пронзительно завопил:

– Отпустите, мсье! Я вас не знаю!

Проходящие по скверу прохожие приостановились. Поль чувствовал рукой сквозь потертое пальто худенькое мальчишеское плечо. Мальчик давно вырос из пальто. Перчаток у него не было. Поль отпустил его. Мальчик отскочил, но Поль полез в карман, и мальчик остановился выжидающе. Поль подал ему франковую монету.

– Спасибо, мсье, – бойко сказал мальчик.

Поль машинально пересек Риволи, углубился в сеть кривых улочек, где были хорошо знакомые дешевые публичные дома.

Накануне воскресенья мама напомнила, что с утра они идут на утреннюю службу а Нотр-Дам. Когда они втроем, как обычно перед сном, пили в столовой молоко с галетами, Поль спросил:

– Марго, ты изучаешь медицину. Как ты ее совмещаешь с религией?

Мама тут же ответила вместо Марго:

– Медицина существовала еще во времена язычества.

– Я имею ввиду современную медицину, – уточнил Поль. – И биологию. Вот, например, теория Дарвина.

На этот раз ответила Марго:

– Теория Дарвина сыграла положительную роль в классификации видов. Относительно происхождения видов его теория теперь не выдерживает критики.

И тут Поль спросил напрямик:

– Значит, биология признает происхождение жизни по Библии?

Марго молча посмотрела на маму, и та ответила:

– Наука и религия это две плоскости, которые никогда не пересекаются, но всегда сохраняют между собой определенное рассстояние.

И мама посмотрела на Марго. Похоже, это было продолжение их прошлых бесед, и еще это было похоже на сценарий, по которому Марго и мама говорили по очереди свой текст. Очередь была за Марго:

– Существует модная наука – генетика, – сказала она. – Генетика никак не укладывается в теорию Дарвина.

– А что это – генетика? – спросил Поль.

– Наука о физиологической наследственности, – тотчас ответила мама, как заученный текст, и добавила: – Общее понятие о генетике даст тебе мадам Монсор, твоя преподавательница. – Поль сказал:

– Я уже знаю: она тоже религиозна.

Следующий текст был за Марго:

– Наряду со множеством инстинктов, заложенных в человеке, существует религиозный инстинкт, и он сохраняется на всю жизнь, если только не подавляется окружающей средой.

Было ясно: они поддерживали в нем религиозный инстинкт. Но Поля беспокоило другое. Он помнил, как Марго прощупывыла железки у грязного маори. Он спросил:

– Когда ты будешь препарировать трупы? – Марго ответила небрежным тоном:

– Первая практика на следующей неделе.

– Трупы воняют? – спросил он, невольно понижая голос.

– В формалине трупы не разлагаются. Едкий запах формалина. Но к этому можно привыкнуть. От некоторых больных воняет хуже, особенно от хроников. – И глядя в глаза Полю, Марго спросила: – Тебе это не нравится?

– Не нравится, – признался Поль, покосившись на маму. А мама сказала:

– Чувство дурного запаха это тоже инстинкт, заложенный в человеке. Дурной запах это предупреждение о заражении. – Теперь мама была явно на стороне Поля. И он подтвердил:

– Все что воняет – заразно. И это опасно. – Марго усмехнулась.

– Медицинские работники реже заражаются, чем другие люди. Существует дезинфекция, распираторные маски и прочая профилактика. – И насмешливо глядя на маму, она спросила: – Мама, как ты думаешь, в чем люди больше нуждаются: в искусстве или в медицине?

Глава 19. Россия. Москва. Иосиф Сталин

В гостиной сидели гости. Кроме Терезы и Шарля были Жак с Нинон, Роже Солежар со своей красивой женой и новый знакомый Поля Сэймур, который побывал в России, как специалист по малолитражным автомобилям. Все они собрались по инициативе Поля. Перед поездкой он хотел еще раз выслушать их мнения. Поль рассказал о собрании в центральном комитете, где Морис Торез инструктировал делегацию перед поездкой, о советском посольстве, где благожелательные чиновники вполне искренно улыбались. Жак тут же заметил:

– Имей ввиду, улыбка дипломата – неотъемлемая деталь, как официальный галстук. Их специально учат улыбаться, как кинозвезд.

Сэймур предупредил:

– Поль, вам будут показывать только красоты: театры и музеи. Старайтесь увидеть то, что вам не показывают. И не забывайте проявлять восхищение всем увиденным. Это для вашей безопасности.

Когда все разошлись, Поль ушел в свою комнату укладывать чемодан. Все было готово к поездке в морозную Россию: теплое пальто, новая меховая шапка, суконный костюм, высокие ботинки на меху, меховые перчатки, теплое белье, все как для Антарктики. В дверь постучала Марго.

– Марго, в мою комнату ты можешь входить без стука.

Она вошла, молча остановилась рядом. Глядя, как он утрамбовывает запасные рубашки поверх вечерних ботинок, она сказала безразличным тоном:

– Мы теперь не увидимся целую неделю.

Поль выпрямился, сказал:

– Хорошо сосчитала.

– А чего считать? Два дня в Москве, два дня в Ленинграде, три дня на дорогу. – Он осторожно взял ее за плечи. Она смотрела на него вопросительно.

– Марго, ты в эту неделю ни с кем не будешь встречаться?

– Как это не буду? Я каждый день встречаюсь на лекциях со своими соучениками.

– Не треплись. Ты понимаешь, о чем я говорю.

– А зачем это тебе нужно? – спросила она, глядя ему в глаза.

– Я не хочу, чтобы ты без меня с кем-нибудь встречалась, с Оскаром, или каким другим длинношеим, или прыщавым. – Она отвела глаза в сторону, сказала небрежным тоном:

– Я уже дала понять Оскару, что между нами ничего не может быть. – Она снова посмотрела на него вопросительным взглядом, чего-то ожидая. Держа ее за плечи, он склонился к ее лицу, и она закрыла газа. И сразу под глазами появились тени от ресниц. Он тронул губами ее ресницы, – мягкая щеточка, и почувствовал прилив волнения. Но это было табу. И он снова склонился к чемодану, укладывая сбоку шерстяные носки и безопасную бритву. Марго продолжала стоять рядом. Предварительно постучавшись, вошла мама. Она принесла из магазина еще один свитер с высоким воротом.

– Марго, – сказала она, – Поль укладывает свои личные вещи, мужские вещи. Девушкам, даже сестрам, наблюдать за этим неприлично. – Марго вместо возражения сказала:

– А он разрешил мне входить к нему без стука.

– Тем не менее, не злоупотребляй этим, – поучительно сказала мама. – Ты сама как-то сказала мне, что он мужчина и имеет право на свою личную мужскую жизнь. – И она за руку увела Марго.

Утром, когда Поль, готовый к отъезду, стоял в пальто и с чемоданом в передней, мама и Марго поцеловали его и перекрестили.

В поезде делегация была размещена по двое в купэ. У мадам Туанасье было отдельное купэ. Поль был в купэ с Каспаром Жеромом. Поль смотрел в окно на пробегающие заснеженные пейзажи, рассеянно слушая объяснения Каспара о том, что Германия разделена на четыре зоны, и что они проедут английскую и советскую зоны. За обедом в вагоне-ресторане мадам Туанасье, сидевшая за соседним столиком, обернулась к Каспару, спросила:

– Товарищ Жером, вы инструктируете мсье Дожера?

– По мере надобности, – ответил Каспар и добавил: – Это скорее ваша обязанность, товарищ Туанасье, поскольку вы старые знакомые. – Мадам Туанасье с улыбкой сказала:

– Да. После Маркизов у меня такое впечатление, что мсье Дожер неотъемлемая деталь всех моих поездок. Имейте ввиду: он очень трудно поддается обучению политической грамотности.

Поль сказал с набитым ртом:

– А что же вы меня так плохо учите?

После обеда все разошлись по своим купэ. Делегация соблюдала общий режим. За вагонным окном была уже Бельгия. Стемнело. Они ехали на север, и стало заметно прохладней. Полю уже не хотелось раздеваться до гола, и он в теплом белье залез под шерстяное одеяло. В полудреме он подумал, что Париж теперь далеко, а поезд быстро уходит все дальше. В Париже Марго. Она теперь, наверное, спит, и под глазами легли тени от ресниц. Впрочем, какие тени? Свет в ее комнате потушен. А что, если она еще не спит? А что, если она сейчас думает о нем, как он о ней? При прощании она была грустной, и Полю это было приятно. Он вспомнил уличных мальчиков, безбровое наглое мальчишеское лицо, маленькие, красные от холода руки, старое короткое пальто. «Мсье, я умею отгадывать имена. Хотите, скажу ваше имя?» А коричневый мальчик стоит на прибойной волне. «Па! У меня глаза тоже голубые!»

Поля разбудил Каспар, тряся его за плечи.

– Гельмстедт! – говорил Каспар. – Граница!

Поезд стоял. За окном была ночь. В дверях купэ стояли двое военных. Поль, наконец, очнулся от прерванного сна, понял: Гельмстедт – граница между английской и русской зоной Германии, а двое военных – русские. С ними был пограничный чиновник. Они проверяли количество людей в поезде. Оглядев Поля и Каспара, они их, вероятно, сосчитали: один и один – два, все правильно, и пошли в следующее купе считать других пассажиров. Поезд шел через Германию ночью, и Поль даже не проснулся, когда в Берлине меняли паровозы. А когда он проснулся, было совсем светло, и поезд подъезжал к Франкфурту на Одере. За окном проплывали ухоженные каменные дома с каменными оградами. Вероятно, немцы живут лучше чем французы. Даже пригородные заводы выглядели свежепочищенными и уютными. На франкфуртском вокзале с остекленным, как парижские пассажи, деборкадером вагоны поезда обходили немецкие и польские военные. Когда поезд пересек польскую границу, Поль сразу понял: Польша – бедная страна. Грязные городки и поселки, много деревянных домов, крытых ржавым кровельным железом. Всюду, даже на лесных участках, грязный снег. Бедно одетые люди. После обеда они подъехали к Варшаве. Здесь поезд стоял долго. Полю хотелось выйти из вагона и добежать до паровоза, но Каспар сказал, что это другая страна, и выходить из поезда нельзя. По перрону сновали люди. Поляки. Большинство из них были в старых пальто. Поль обратил внимание на полнощекую девушку в резиновых сапогах. Она тащила на спине большой мешок, согнувшись под его тяжестью. На мгновение они встретились глазами. В глазах девушки было любопытство. Поезд тронулся. Открылся вид на удаляющуюся Варшаву. Высокие городские дома, красный трамвай, идущий по высокой насыпи, пригородные шоссе, заводские постройки. А потом за окном опять поплыли унылые заснеженные пейзажи с бедными крестьянскими домами. После ужина все начали укладывать чемоданы: в Бресте надо было пересаживаться в другой поезд. В России была другая железнодорожная колея, другие вагоны и, конечно же, другой паровоз. Пересадкой в Бресте руководил Каспар Жером, поскольку он мог довольно бегло объясняться по русски. К удивлению Поля штатская публика на перроне была одета вполне прилично. Поль впервые увидел русских полицейских, которые здесь назывались милиционерами. Только потом Поль понял, что эта русская публика – пассажиры поезда международного класса, а значит, все они привиллегированные люди по сравнению с остальными русскими. Русская речь, переполненная свистящими согласными, была абсолютно непонятной, хотя Поль в поезде честно просмотрел русский разговорник с транскрипцией. Русский вагон был просторней французского, диваны в купэ были шире, а консольные столики больше. И здесь было теплее, особенно после русского мороза, только душно. Окно в купэ почему-то не открывалось. Два русских таможенника проверили документы и чемоданы. Поезд отъехал от вокзала, и Поль с интересом уставился в окно. Это был уже Советский Союз. Потянулась снежная равнина с редкими кустарниками и перелесками. Промелькнула группа черных бревенчатых домов, крытых почерневшей деревянной щепой вместо черепицы, забор из тонких древесных стволов, заснеженные стога сена. Все это гнилое и запущенное. Не верилось, что здесь могут жить люди. Но из печных труб шел дым. Начался лес. Деревья стояли густо, серые стволы были хилыми, тонкими. Каспар пояснял:

– Это еще не Россия. Это Белоруссия.

Поезд, не снижая скорости, проехал мимо какой-то станции. Несколько кирпичных одноэтажных домов, вероятно, прошлого века, с облезлой штукатуркой, а вокруг разбросаны деревянные гнилые бесформенные домики. Каспар пояснял:

– Во время войны здесь происходили сражения. Все хозяйство Белоруссии было разрушено.

Поль подумал про себя, что здесь и нечего было разрушать. И опять однообразно потянулись хилые леса. Лошадь, запряженная в сани, бредущая по заснеженной лесной дороге. В санях, нагруженных мешками и старыми досками, двое людей неизвестного пола, закутанные в лохмотья. Каспар продолжал пояснять:

– Это болотистые земли. Весной дороги так затопляет, что автомобильный транспорт невозможен. Поэтому здесь пользуются телегами, запряженными лошадьми, а зимой санями.

В сумерках редкие убогие поселения с полуразвалившимися гнилыми домами казались еще мрачнее. Бедные польские деревни могли теперь показаться богатыми. Здесь была уже не бедность – откровенная нищета. Каспар лег спать и скоро засвистел носом. За окном вагона теперь была непроглядная темень, а поезд шел с прежней скоростью.

Когда Поль проснулся, поезд уже подъезжал к Москве. В окно ничего не было видно, поскольку оконное стекло обледенело красивыми ледяными узорами, но светило солнце. Каспар был уже одет и посоветовал Полю срочно сходить в уборную, а то перед самой Москвой в уборную будет очередь. В уборной Поль несколько раз нажимал педаль, наблюдая как в открывающейся дырке унитаза мелькали шпалы под грохочущим по рельсам вагоном.

Московский вокзал был вполне приличным, не хуже парижских вокзалов. На перроне делегацию встретили несколько прилично одетых мужчин. Один из них произнес на плохом французском официальное приветствие, пожал всем членам делегации руки и официально представил остальных мужчин. Только один из них сносно говорил по-французски, правда, с акцентом. Трое носильщиков, сопровождаемые двумя милиционерами, погрузили чемоданы делегации на тачки. Морозный воздух стал щипать лицо, и Поль глубже надвинул шапку и надел меховые перчатки. Встречающие мужчины повели делегацию через здание вокзала. При этом Поль все же приостановился около паровоза, который вез их поезд. Паровоз был гораздо больше и красивей французских, он солидно шипел, издавая выхлопы белого пара, клубящегося в морозном воздухзе. На вокзале было много народу, и были довольно прилично одетые люди. Посмотрев в сторону, Поль увидел в широком проеме большой вокзальный зал ожидания, битком набитый народом. Нищенски одетые люди с большими мешками и старыми чемоданами скученно сидели и лежали на скамьях и прямо на грязном полу. Но Поль увидел все это мельком, поскольку делегацию вели быстро. Когда они вышли из вокзала, их ожидал маленький довоенный автобус, в который носильщики уже погружали их чемоданы. Поль по-хозяйски проследил, как его собственный чемодан был внесен в автобус и положен на заднее сиденье. Перед тем, как войти в автобус, Поль огляделся. Привокзальная площадь ему понравилась. Вокруг были разбросаны без определенной планировки невысокие разностильные здания, некоторые с витиеватыми башенками и шпилями. Поражало разнообразие транспорта. Здесь были и старинные трамваи, и автобусы, и автомобили, большей частью старинные, и грузовики всевозможных размеров. И масса пешеходов. Все это торопливо двигалось в разные стороны. Москва – большой город, не меньше Парижа.

Когда их привезли в гостиницу, которая называлась тоже «Москва», из встречавших их мужчин с ними остался один, тот, который прилично говорил по-французски. Он должен был всюду сопровождать делегацию. Его звали Сергей Павлович Годлевский, но они договорились, что будут называть его товарищ Серж, или просто Серж. Ему было лет сорок, и он был самый молодой из встречавших мужчин. После того, как делегацию развели по гостиничным номерам, номера здесь были только однокомнатные, был предложен завтрак в ресторане гостиницы. Для делегации в отдельной секции ресторана был уже накрыт стол. На завтрак были поданы куриные котлеты, салаты, русская красная икра и кофе с ватрушками – плоскими сдобными булочками с запеченным творогом. За все это не надо было платить. Все это оплачивала коммунистическая партия Советского Союза, на переговоры с которой приехала делегация. Стол обслуживался двумя официантками. Одна из них была вполне красивой, и когда она подавала Полю кофе, он спросил, говорит ли она по-французски. Она сказала, что нет, но тут же добавила, что знает английский. Тогда Поль спросил по английски, как ее зовут. Она ответила: – Валентина, – и тут же, извинившись, ушла. Сразу после завтрака Эстаж Максимил подошел к Полю и тихо сказал:

– Мсье Дожер, мы все представляем здесь коммунистическую партию Франции и должны соблюдать соответствующее достоинство. Я это говорю к тому, что если вы захотите пригласить в свой номер постороннее лицо, имейте ввиду: номера, отводящиеся иностранцам, по всей вероятности, прослушиваются.

Сергей Павлович Годлевский, или просто товарищ Серж, вежливо предложил членам делегации спуститься в вестибюль. Лифты в гостинице были современными. У подъезда для делегации были поданы три большие машины, старомодные, но сверкающие, будто только что выпущенные с завода. У машин стояли милиционеры для охраны от любопытных прохожих. И делегация поехала в Кремль на встречу с лидерами советской коммунистической партии. Поль непрестанно вертел головой, глядя то в одно окно, то в другое. Город ему нравился, и понравилась Красная площадь перед Кремлем с разноцветным экзотическим собором, и сам Кремль с красными звездами на башнях. У ворот большой кремлевской башни стояли военные охранники. Серж показал им документы, о чем-то переговорил, и все три машины въехали в обширный двор Кремля. Здесь был белый собор с высокой колокольней и старинные здания. Машины подъехали к кремлевскому дворцу. В красивом вестибюле делегаты сняли пальто и шапки. Поль сунул свои меховые рукавицы не в карман пальто, а в рукав, чтобы не своровали. Еще в Париже ему было сказано, что в России каждый второй – вор. Конечно, Кремль надежно охранялся. Но почему бы в Кремле не быть ворам? По крайней мере, здесь есть что воровать. Они поднялись по красивой лестнице, прошли анфиладу зал. Комната, куда их привели, была роскошной. Они собрались у большого овального стола, но никто не садился. Из противоположной двери вышли лидеры советской коммунистической партиии. Среди них был Иосиф Сталин. Поль не сразу узнал его: рябое отечное лицо на официальных фотографиях тщательно ретушировалось. Тот первый мужчина, с плохим французским, который первым приветствовал их на вокзале, представил их всех девятерых. Советских лидеров вместе с этим первым мужчиной и со Сталиным было тоже девять. Серж и еще один мужчина, как оказалось, переводчик, стояли тактично сбоку. Начались рукопожатия. Первым пожал руку Эжену Максимилу сам Сталин. Затем Сталин пожал руку мадам Туанасье, а затем всем остальным, Полю в последнюю очередь. Лицо Сталина выражало официальное благодушие, но когда он пожимал руку Полю, глаза советского вождя сощурились, четко прорезались морщинки от глаз к вискам, будто Сталин собирался улыбнуться, но так и не улыбнулся. Поль подумал при этом, что Сталин, вероятно, видел в порножурнале снимок Поля, спящего голым на палубе со стоящим хуем. Сразу за Сталиным стали пожимать руки делегатам остальные советские лидеры. Каждому по девять рукопожатий. Кроме Сталина все улыбались. Это были явно те улыбки, о которых предупреждал Жак. После этого все уселись за овальный стол, и началось заседание. Переводчик сидел между советскими и французскими лидерами и переводил почти синхронно. Казалось, он наперед угадывал, что скажет тот или иной член заседания. Первым вопросом было отношение французской коммунистической партии к плану Маршалла. Оказалось, что среди французских делегатов был экономист. Это был мсье Луни, невзрачный мужчина с длинным худым лицом, на которого Поль до сих пор не обращал внимания. Мсье Луни раскрыл свою папку, стал говорить о соотношении валют, приводил цифры, ему задавали вопросы, он отвечал. Поль от нечего делать стал рассматривать советских лидеров. Тот первый мужчина, который приветствовал их на вокзале, сидел рядом со Сталиным. А дальше сидел совсем лысый мужчина. Революцию в России делал тоже лысый мужчина, но тот был с бородкой и усами, да к тому же еще и умер, когда Полю не было и года. Этот же лысый был гладко выбрит и в старомодном пенснэ, какие до войны носили школьные учительницы. А лицо этого лысого было настолько противным, что остальные советские лидеры по сравнению с ним казались весьма благообразными, даже рябой Сталин с короткой шеей и отечными щеками. Все советские лидеры были маленького роста и толстые. Только один из них был худощавым. Фамилию его Поль не помнил, как не помнил фамилии остальных лидеров, хотя в парижском комитете ему показывали их портреты и по нескольку раз называли их фамилии. Полю запомнились только две фамилии, потому что они смешно звучали: Микоян и Каганович. Но каким лицам принадлежали эти фамилии, Поль не помнил, и поэтому не знал, есть ли среди присутствующих эти лица. Потом стали говорить о событиях во Вьетнаме. Сталин обратился к Эжену:

– Как вы относитесь к борьбе колониальных стран за их независимость?

– Лично я стою полностью за деколонизацию.

Как ни быстрым был ответ Эжена, переводчик почти синхронно перевел. И Поль стал уже путаться, какой голос был Сталина, какой Эжена и какой переводчика. Сталин сказал:

– Ваш левый блок в Национальной ассамблее парламента имеет большинство. Морис Торез в своем последнем выступлении в парламенте как-то ускользнул от вьетнамского вопроса.

Эжен пояснил:

– Левый блок опирается на широкие массы французов низкого уровня благосостояния. И эти массы полагают, что если Франция потеряет колонии, их уровень благосостояния станет еще ниже.

Сталин сказал:

– Это можно объяснить недостаточной работой пропагандистов среди масс. Парижсие коммунисты имеют свой печатный орган. Но Париж это еще не вся Франция. Как обстоит в этом отношении дело в других областях Франции?

Тут заговорил Каспар. Оказалось, он заведует отделом пропаганды в парижском комитете.

– В таких городах как Марсель и Гавр мы имеем свои печатные органы.

Сталин перебил Каспара:

– Я имел ввиду провинциальные районы. Например, западные, такие как Прованс. Основное население – сельское. Их уровень благосостояния никак не зависит от колониальной политики. Даже наоборот: колонии – их конкуренты.

Каспар признался:

– Сельское население трудно поддается пропаганде. В Провансе, например, наша партийная ячейка просто не имеет средств для собственного печатного органа.

– Мы можем оказать вам материальную помощь, – сказал Сталин, – разумеется с условием, что ваши провинциальные товарищи активно развернут свою деятельность.

Сталин говорил, заглядывая в бумаги, лежащие перед ним. Такие же бумаги лежали и перед другими лидерами, как французскими, так и советскими. Когда разговор зашел об Алжире, заговорила мадам Туанасье. Она была специалистом по делам колоний. Сталин ей также задавал вопросы, и она обстоятельно отвечала. Поль ждал, заговорят ли о Полинезии, но мелкие острова, разбросанные по Океании, очевидно, не интересовали великие державы. Заседание длилось более часа. В конце решено было завтра собраться в то же время для обсуждения совместных действий коммунистических партий Франции и Советского Союза. Серж и еще двое мужчин повели французов осматривать достопримечательности Кремля. Полю понравилась Грановитая палата – очень старинное здание с тяжелыми сводами и разрисованными, как в дешевых парижских кафе, стенами. Здесь было что-то от Ближнего востока, но Серж объяснил, что это влияние вполне европейской византийской культуры. Затем французов вывели на Красную площадь, где они осмотрели Собор Василия Блаженного и лобное место – круглое каменное возвышение, на котором в прошлые века казнили преступников, как на Гревской площади и на площади Революции в Париже. После этого французов повели в мавзолей Ленина. Тут Поль и вспомнил фамилию лысого, который делал революцию в России: Ленин. Бальзамированный труп Ленина не был похож на египетскую мумию. Лицо трупа было, вероятно, подкрашено, официальный костюм его выглядел совсем новым, и все это освещалось слабой, но торжественной подсветкой. Тем не менее, все это выглядело очень противно, и Поль вспомнил, что на этой неделе Марго предстоит препарировать трупы. Прямо на Красной площади против Кремля был большой универмаг. Называется ГУМ. Полю хотелось туда зайти, но товарищ Серж торопливо заметил, что у них укомплектованная программа. Неподалеку от мавзолея их ожидали знакомые Полю три машины, на которых делегатов должны были отвезти в гостиницу на обед, а заодно проехаться по некоторым достопримечательным улицам Москвы. Мадам Туанасье неожиданно сказала:

– Гостиница близко. Нам бы хотелось пройтись пешком по московским улицам.

Товарищ Серж с любезной улыбкой возразил:

– Вы сегодня с дороги, и некоторые, возможно, устали. Кроме того, сегодня в Москве сильный мороз, а вы еще не привыкли к нашему климату.

Тут Поль подал свой рыкающий голос:

– Мы тепло одеты и совсем не устали. После дороги в поезде нам нужно пройтись по воздуху.

Произошла небольшая заминка, во время которой Серж быстро переговорил по русски с двумя сопровождающими их мужчинами, вероятно, охранниками, – это были сравнительно молодые прилично одетые люди, слегка говорившие по-французски.

– Хорошо, – наконец, согласился Серж. – Только, товарищи, договоримся держаться все вместе, чтобы никто не отходил далеко.

Они пошли вдоль сквера, идущего вдоль кремлевской стены, вышли на обширную площадь. Здесь было много всевозможного транспорта.

– Что это за здание? – спросил Каспар, указывая на старинное классическое сооружение.

Серж ответил:

– Это здание бывшего манежа.

И тут Поль увидел вдали двухэтажный троллейбус. Поль замер и пораженно воскликнул:

– Двухэтажный троллейбус!

Все посмотрели в указанном направлении, но никто особенно не удивился. Серж не без достоинства пояснил:

– Двухэтажные троллейбусы в Москве были еще до войны.

Поль вспомнил, как его предупреждал Жак, что всему здесь надо восхищаться, и сказал:

– А в Париже нет никаких троллейбусов. Даже трамваев нет.

Тут он увидел группу рабочих посреди площади, занятых починкой трамвайных рельсов. Двухвагонный трамвай остановился у места работ, ожидая встречного трамвая. Поль понял, что пока чинят трамвайный путь, проведена временная ветка от одного пути к другому, чтобы встречные трамваи могли разминуться. Заинтересованный этим процессом, Поль не выдержал и бегом побежал к месту работ.

– Товарищ Дожер! Вы куда? – крикнул Серж и побежал вслед за Полем.

За ним побежали двое сопровождающих их мужчин. Поль остановился у разобранной мостовой. Новые шпалы были уже уложены, и рабочие укладывали по ним новые рельсы. Старые ржавые рельсы с примерзшими комьями грунта лежали рядом. Тут же на новых рельсах стояла тележка с колесиками. Поль сразу догадался, что этой тележкой измеряют расстояние между рельсами, которое должно быть везде одинаковым. Рабочие железными ломами пододвигали рельсы на нужное расстояние и тут же большими тяжелыми молотками прибивали к шпалам железные анкеры через железные накладки. Рабочих было человек пятнадцать. Все они были низкого роста и одеты в бесформенные ватные куртки и ватные штаны, которые были настолько грязными и засаленными, что приобрели уже общий специфический коричневатый цвет – цвет грязного тряпья. И тут Поль замер: он понял, что эти рабочие – женщины. Их нельзя было разделить на молодых и старых, на красивых и некрасивых. У них были почти одинаковые, посиневшие от мороза, отекшие лица, на головах были старые, вероятно, бывшие солдатские, шапки, подвязанные под подбородком, и у всех тряпичные, самодельно сшитые рукавицы. Подбежал товарищ Серж с озабоченным лицом, а за ним двое сопровождающих мужчин. Помня, что надо восхищаться всем увиденным, Поль заговорил деланно беззаботным тоном:

– На окраине Парижа еще сохранились рельсы от довоенных трамваев. Там колея уже. В Москве колея шире, и трамваи шире, вероятно, для большей устойчивости.

Поль сам удивился, откуда у него выскочили эти термины – колея, устойчивость – которых он раньше никогда не применял. Серж растерянно подхватил:

– В Москве прокладываются новые линии метро, но трамвайный транспорт еще сохранил свое значение. Скоро трамваи уберут из центра Москвы, но пока они еще нужны. Это очень старая линия, рельсы насквозь проржавели и теперь от мороза стали трескаться. Так что, пока трамваи не сняли, приходится время от времени заменять рельсы.

Женщины, услышав незнакомую речь, подняли головы, безлико посмотрели на мужчин. Тем временем подошли остальные французские делегаты.

– Товарищи, наше время ограничено, – торопливо говорил товарищ Серж, приглашая французов следовать дальше, и первым стал переходить на другую сторону площади.

Делегаты последовали за ним. Женщины смотрели им вслед ничего не выражающими глазами. Вероятно, они впервые видели иностранцев в их иностранной одежде. Поль только теперь понял, что одежда французов резко отличается от одежды прохожих. Вероятно, даже прилично выглядевшие русские по многу лет бережно носили одну и ту же одежду. К работающим женщинам подъехал обшарпанный грузовик с низким кузовом без бортов. Поль, не отставая от делегации, все оглядывался на работающих женщин. К его еще большему изумлению женщины начали грузить на грузовик старые ржавые рельсы. Вчетвером они приподнимали тяжелый рельс, клали его конец на край кузова грузовика, а затем заталкивали его целиком на кузов. Кузов был железный, и процедура погрузки сопровождалась чугунным грохотом. Поль отметил, что мадам Туанасье тоже несколько раз оглянулась на работающих женщин. Она умная и, возможно, что-то поняла, чего не понимала раньше. А Серж не переставал говорить:

– Отсюда видно здание библиотеки имени Ленина. Видите? На возвышении. Здание восемнадцатого века. Архитектор Баженов. По стилю это переход от барокко к строгому классицизму. Во Франции в результате революции классицизм резко сменил барокко. В России переход от барокко к строгому классицизму был постепенным.

Когда они подходили к гостинице, Поль опять увидел двухэтажный троллейбус, но теперь он не произвел на Поля должного впечатления. А в гостинице в том же ресторане им подан был роскошный обед, изысканно сервированный. Вечером в сопровождении товарища Сержа вся делегация, по запланированному Кремлем расписанию, отправилась в Большой театр на балетный спектакль. Балет назывался «Ромео и Джульетта». Это было по Уильяму Шекспиру. Поль приблизительно знал сюжет. Фамилию композитора было трудно запомнить. Большой театр Полю понравился. Правда, здесь не было такого роскошного вестибюля, как в Гранд Опера, зато зрительный зал был куда нарядней, чем в парижской опере. Публика выглядела нарядной. На многих женщинах были даже драгоценные украшения. Но это была некая провинциальная нарядность. Большинство мужских костюмов и дамских платьев были старомодные и старые. Обувь почти у всех была изношенной. На некоторых женщинах были валенки. Это, как Полю объяснили, грубые сапоги из валяной шерсти, предохраняющие от сильных морозов. Балет Полю сразу понравился. Роль Джульеты исполняла, как пояснил в антракте Серж, лучшая балерина мира по фамилии Галина Уланова. Изо всех русских фамилий это была единственная, которая легко запоминалась. Все балерины были настолько изящны и грациозны, что даже не вызывали эротических эмоций, как античные фрески. Женщины, которые на морозе укладывали и грузили трамвайные рельсы, тоже не вызывали эротических эмоций. Было странно, как это может совмещаться в одном городе, совсем рядом. Ведь если бежать бегом, от ремонтируемых трамвайных путей до Большого театра можно добежать за три минуты.

С утра делегацию опять повезли на трех машинах в Кремль. Здесь они опять сидели в той же комнате, за тем же овальным столом, только со стороны советских коммунистов было всего пять человек. Сталина среди них не было. У всех были кожаные папки с бумагами. Кроме Поля. На полированной поверхности стола перед ним лежал только кремлевский фирменный блокнот и авторучка. Началось обсуждение итогов вчерашнего заседания и составление соглашения коммунистических партий двух стран. Сперва Поль записывал в блокнот пункты соглашения, а потом ему стало скучно, и он стал записывать в хронологическом порядке сцены балета «Ромео и Джульетта», который они видели вчера. Первая сцена. Городская площадь. Появление Ромео, Меркуцио и Бенволио. Драка на шпагах. Потом большая драка. Некоторые дерутся мечами. Появление герцога Вероны. Вторая сцена. В дом Капулетти собираются гости в очень красивых нарядах. Поль вспомнил женщин с посиневшими от холода лицами, забивавших анкеры тяжелыми молотками. В ушах звучал стук молотков и грохот погружаемых на грузовик рельс. А вот из музыки балета Поль не запомнил ни одной музыкальной фразы. Только равномерные удары барабана, когда Ромео убивает Тибальда. Поль и не заметил, как сзади к нему подошел товарищ Серж. Он наклонился к Полю, и тот быстро перелистнул блокнот, чтобы Серж не увидел балетных записей.

– Товарищ Дожер, – очень тихо сказал Серж. – Я должен оторвать вас от заседания. Пройдемте, пожалуйста, со мной.

Поль поднялся, пошел за Сержем. Они вышли в галерею с красивыми сводами, свернули в боковой коридор. Серж остановился. Очень тихим голосом, хотя здесь никого не было, он сказал:

– Товарищ Дожер, с вами лично хочет поговорить товарищ Сталин.

Они вошли в большую комнату, где в кресле сидел широкоплечий плотный мужчина в официальном костюме. При их появлении мужчина поднялся, что-то по русски сказал Сержу, и тот обратился к Полю:

– Подождите немного. Вас пригласят.

И Серж вышел. Поль остался с широкоплечим плотным мужчиной. Оба они теперь стояли посреди комнаты и молчали. Мужчина улыбнулся Полю. Тот не смог ответить на улыбку. Вспомнились рассказы о том, как иногда исчезали люди, попавшие в Советский Союз. А что, если сейчас войдут несколько военных и так же молча отведут Поля в закрытую машину и куда-нибудь повезут? Например, в концлагерь. Поль решил, что добровольно никуда не пойдет, а будет драться. Из внутренней двери вышел еще один мужчина, улыбнулся Полю, сказал на плохом французском:

– Пожалуйста, сюда, – и пошире распахнул дверь, жестом приглашая войти.

Поль вошел в маленькую, но очень красивую комнату с креслами и маленьким полированным столом. Одновременно из противоположной двери вышел Сталин, а за ним низкий седой старый мужчина. Двери закрылись. В комнате остались Поль, Сталин и седой мужчина, который оказался хорошим переводчиком, как и тот, который переводил на заседании. Сталин был в том же полувоенном френче, что и вчера. Вероятно, он всегда носил его.

– Мне очень приятно было лично с вами познакомиться, товарищ Дожер, – сказал Сталин, протягивая руку.

Он говорил медленно, с небольшими паузами между словами, переводчик говорил синхронно, так что их голоса почти сливались. Пожимая руку Сталина, Поль улыбнулся, сказал:

– Я не ожидал удостоиться такой чести … – выражения из романа Дюма всплывали в памяти, подсказывая нужные обороты речи: – … Удостоиться личной беседы с генеральным вождем Советского Союза.

Кажется, это было не совсем правильным выражением, и Сталин с едва приметной улыбкой сказал:

– Благодарю за новый титул, который вы мне лично присвоили.

Он жестом пригласил Поля сесть, и они сели в кресла к маленькому столу. Переводчик тоже сел, слегка отодвинув свое кресло назад, чтобы не сидеть между Полем и Сталиным.

– Вам вчера понравился наш балет? – спросил Сталин.

– Очень понравился, – ответил Поль и почему-то вспомнил не Уланову, а женщин, менявших на морозе трамвайные рельсы.

– Товарищ Дожер, вы верите в Бога?

Поль ожидал чего угодно, только не такого вопроса. Помедлив, он сказал:

– Верю.

– Это не так уж и плохо, – сказал Сталин, – хотя некоторые наши товарищи полагают, что коммунисты не должны верить в Бога. Впрочем, вы еще не коммунист, а только кандидат в партию.

Оказывается, Сталин кое-что знал о Поле, и тот уже был готов к тому, что Сталин спросит его о свободной любви на Маркизах. Но Сталин спросил:

– Вы знаете Библию?

– Не очень, – признался Поль.

– Но вы ее пробовали читать?

– Конечно.

– В таком случае вы должны иметь представление о Бытие, с которого начинается Библия.

– Бытие я уже прочел. – ответил уверенно Поль.

У Сталина собрались морщинки около глаз, будто он хотел улыбнуться, но не улыбнулся.

– Как вы полагаете, товарищ Дожер, когда Адам и Ева жили в раю, у них был коммунизм?

– Нет, – ответил Поль и тут же пояснил: – Адам и Ева были двое, а коммунизм это когда много людей.

– Логичное определение, – согласился Сталин. – Вероятно, на его основе вы и утверждаете, что на острове Хатуту коммунизм?

– Не совсем, – неуверенно произнес Поль. – Когда я говорю, что на Хатуту коммунизм, все почему-то улыбаются.

– Глупо улыбаются? – серьезно спросил Сталин.

– Глупо, – подтвердил Поль.

– Коммунизм это в первую очередь – изобилие товаров, – объяснил Сталин. – На Хатуту достаточно одежды и еды. А все же, есть такое, чего там не хватает?

Поль хотел ответить: паровозов, но это было бы глупо, надо было бы сказать: техники, но это тоже было бы не очень умно. И Поль молчал. Тогда Сталин спросил:

– Какое преимущество было у Адама и Евы перед жителями Хатуту?

– Они могли общаться с Богом, – ответил Поль.

– Конечно, это важное преимущество, – согласился Сталин. – К сожалению, мы не в состоянии построить такое коммунистическое общество, при котором люди могли бы общаться с Богом.

И Сталин, наконец, слегка улыбнулся. Поль при этом подумал, что в Москве везде висели приукрашенные портреты Сталина: на вокзале, в гостинице, даже в Большом театре, так что в некотором отношении Сталин заменял в России Бога. Поскольку Поль молчал, Сталин сказал:

– У Адама и Евы было преимущество перед всеми нами: они никогда не болели. Как обстоят дела с медициной на острове Хатуту?

– Плохо, – сказал Поль, тотчас вспомнив, как мучается желудком король Намикио.

– В Полинезии зафиксированы случаи заболевания туберкулезом, – сказал Сталин. – Однако вы утверждаете, что не помните таких заболеваний на Хатуту. Возможно, там особые благоприятные условия, и они меньше нуждаются в медицине. Не так ли?

Очевидно, Сталин знал все, что говорил Поль, и что передавалось в газетах. Поль сказал:

– Мой приятель на Хатуту сломал ногу и на всю жизнь остался хромым. А здесь переломы исправляют. А еще на Хатуту у некоторых болят желудки.

– Вот видите, какое было преимущество у Адама и Евы? – И Сталин опять слегка усмехнулся: – Они не ломали ни рук, ни ног. А если и ломали, Бог тут же все исправлял. А что если мы пришлем универсального врача на Хатуту? А в помощь ему опытную медсестру. У нас пока только социализм, коммунизм мы еще только собираемся строить. А на Хатуту уже коммунизм. Почему бы нам не оказать безвозмездную услугу жителям Хатуту? Абсолютно безвозмездную, без каких-либо претензий на экономическое, или политическое сотрудничество. Без какого либо вмешательства в жизнь этого коммунистического королевства.

Полю стало все понятно. Если на Хатуту поселится русский врач, ему понадобится связь, ну хотя бы с Нуку Хива. Это значит – радиоприемник и передатчик и еще моторная лодка для доставки медикаментов. И еще этот врач будет связан с русским консулом. Если такого консула нет на Таити, Россия может его туда прислать. И французское правительство возражать не будет, поскольку в нем много коммунистов. Поль вспомнил женщин, в мороз укладывающих рельсы. На Хатуту морозов нет. Но у цивилизации много тяжелой физической работы, которую белые люди на Хатуту выполнять не захотят. Однако нужно было всем восхищаться и со всем соглашаться, и Поль ответил:

– Врач – это было бы хорошо.

Сталин сказал:

– Вы должны хорошо знать жителей Хатуту, их нравы. Примут ли они нашего врача?

– Примут, – ответил Поль.

– У вас были друзья на Хатуту?

– Были.

– И несколько жен, как мне говорили?

– Ну, несколько, – облегченно согласился Поль.

Он понял, что Сталин, как и другие люди цивилизации, не знает о его родстве с королевской семьей. Это знали только пять человек, и они никому этого не говорили. Сталин сказал:

– Об отправке нашего врача на Хатуту мы должны договориться с французским министерством иностранных дел. Если это состоится, нам, возможно, потребуется ваша помощь. Товарищ Дожер, согласитесь ли вы помочь нашим медицинским работникам войти в контакт с жителями Хатуту? Хотя бы на первое время.

Надо было со всем соглашаться, и Поль ответил:

– Да, я могу.

Его ответ ни к чему не обязывал: через два дня он покинет Россию. Сталин сказал:

– Завтра вы будете в Ленинграде. Вас обязательно поведут в Эрмитаж. Вам это должно быть интересно, поскольку Эрмитаж соперничает с Лувром. А потом вас поведут в Русский музей, или какой-нибудь другой музей. Советую оба раза посетить тот же Эрмитаж. За один раз там всего не осмотреть.

Сталин поднялся с кресла, Поль тоже поднялся. На прощание Сталин еще раз пожал ему руку. В приемной Поля ожидал Серж. Он не спросил, о чем Поль говорил со Сталиным, даже не бросил вопросительного взгляда, как будто Поль не беседовал лично со Сталиным, а просто сходил в уборную. Поль понимал: личные беседы со Сталиным не принято обсуждать.

Когда он в сопровождении Сержа вернулся на заседание, обсуждался шестнадцатый пункт соглашения: дискриминация женщин во Франции. Мадам Туанасье зачитывала по своим бумагам реальные факты, а присутствующие что-то помечали в своих бумагах. Из Кремля делегацию повезли в музей имени Пушкина. Это была художественная галерея и, как отметил Каспар, мало чем уступавшая коллекции Лувра. Здание понравилось Полю. Картины и скульптуры были похожи на те, что были в Лувре. Фамилии художников те же, которые называла мама. Старинные, самые ценные картины, были скучные и неинтересные. Интересные и красивые картины появились только в семнадцатом веке. Поль остановился перед картиной Рубенса. Этот художник рисовал женщин со старыми дряблыми телами, но груди у этих женщин всегда были как у самых молодых девушек. Это было странно. Поль тихо спросил Каспара:

– Это Ренессанс?

– Нет, – так же тихо ответил Каспар. – Это уже барокко.

К ним тут же подошел Серж, готовый сам все объяснить, а за ним работник музея, экскурсовод, неплохо говоривший по-французски.

– Мсье, вас интересуют голландцы? – спросил он Поля.

– Да, – ответил Поль.

– Прошу. Вот еще два зала голландцев.

Советские коммунисты стали теперь относиться к Полю с каким-то особым почтением, даже больше чем к Максимилу, главе делегации. Поль это заметил еще в Кремле, сразу после разговора со Сталиным. Хотя никто еще не знал, о чем был этот разговор, но сам факт, что Генеральный секретарь пожелал иметь с Полем конфиденциальную беседу, ставил Поля в привиллегированное положение, которым Поль не замедлил воспользоваться. Пройдя по залам голландцев, он обратился к Сержу:

– А теперь поедем в универмаг ГУМ.

Поль запомнил это название.

– Сейчас у нас запланирована поездка в Третьяковскую галерею, – как-то суетливо заговорил Серж, – после чего мы должны направиться в Кремль на банкет в честь завершения миссии вашей делегации.

Подошли остальные члены делегации. Поль сказал:

– А Сталин мне сказал, что Эрмитаж интересней Русского музея. Значит, Пушкинский музей интересней Третьяковской галереи. Пушкинский музей мы уже посмотрели. Вот и поедем вместо Третьяковской галереи в ГУМ.

В разговор вмешался Максимил, глава делегации:

– Товарищ Дожер, программа составлена с учетом того, чтобы мы ознакомились с интереснейшими местами Москвы. Третьяковская галерея известна всему миру.

– Вот и поезжайте в эту галерею, – сказал Поль, чувствуя себя на высоте положения. – А я поеду в ГУМ. На трамвае.

Неожиданно его поддержала мадам Туанасье:

– Я тоже хочу в ГУМ, – сказала она твердым спокойным голосом.

Остальные французы молчали. Конечно, им тоже было интересно посмотреть, что советские люди покупают в магазинах, но они не хотели этого говорить при Серже. Когда они шли через анфиладу зал к выходу из музея, Поль, как инициатор, быстрым шагом шел впереди французов. У самого вестибюля его обогнал Серж.

– Товарищ Дожер, – его обращение к Полю было также обращением ко всей делегации. – Пока вы надеваете пальто, я должен отлучиться минуты на две. Подождите меня здесь.

И он поспешно скрылся в боковой двери вестибюля. Вероятно, ему нужно было кому-то позвонить по телефону. Вернулся он действительно быстро, и все они вышли на улицу к ожидавшим их знакомым машинам. Серж быстро отдал какое-то распоряжение шоферам, и минут через пять они снова были на Красной площади, где по правую сторону был Кремль, а по левую ГУМ. Их подвезли к одному из центральных входов со стороны площади. У входа стоял милиционер. Серж показал ему свое удостоверение, и делегация вошла в универмаг. Помещение, куда привел их Серж, мало чем отличалось от обычных парижских магазинов. На полках были разложены различные товары: обувь, одежда, рулоны различных тканей. Похоже, здесь не было отдельных обувных или платяных отделов. Все эти вещи продавались в одном, сравнительно небольшом помещении. Очереди не было, но у прилавков толпились люди. Они переговаривались между собой. И тут среди непонятных русских фраз Поль услышал чистую английскую речь. Покупатель явно в несоветской одежде обращался к продавщице, и та ответила по-английски:

– Эти шапки у нас только двух размеров.

Оказывается, здесь некоторые продавщицы говорили на иностранных языках. Поль обратился к Сержу:

– Это магазин для иностранцев?

– Не только, – с готовностью ответил Серж. – Здесь много русских. Дело в том, что у нас еще карточная система. Ее скоро отменят, но пока без карточек вы не сможете ничего купить в общих отделах. В универмаге открыты несколько коммерческих отделов, таких как этот. Здесь продают без карточек, но зато по повышенной цене.

Каспар уже о чем-то говорил с русской продавщицей, вероятно, справляясь о цене на шапки. Около Каспара, знающего русский язык, столпились остальные французы. Они стали примерять красивые шапки из блестящего меха. Русские покупатели с интересом поглядывали на французов.

– Это русский соболь, – пояснил Серж и опять обратился к Полю: – У вас хорошая шапка, но вы можете купить эту соболью как русский сувенир.

Поль понял, что если у входа милиционер проверял пропуски, значит войти сюда могут далеко не все желающие, а только привиллегированные, например, члены иностранных делегаций. И он ответил:

– В Париже нет таких морозов, как здесь. Если я куплю эту шапку как сувенир, значит, какой-то русский останется без теплой шапки.

Поль говорил довольно громко, и некоторые французы, начавшие было примерять шапки, положили их обратно на прилавок. И только один Каспар, игнорируя слова Поля, купил себе соболью шапку. Как русский сувенир. Эжен Максимил, не глядя на Поля, сказал:

– У нас еще достаточно времени, чтобы осмотреть Третьяковскую галерею.

– Нет, – возразил Поль. – Мы еще не осмотрели ГУМ.

– Этого отдела вам недостаточно? – сдерживая раздражение спросил Эжен Максимил.

– Это отдел для привиллегированных, – упрямо сказал Поль. – А я хочу посмотреть общие отделы.

Товарищ Серж сделал попытку улыбнуться:

– Это бессмысленно, – сказал он. – Я же объяснил: без карточек вы все равно не сможете ничего купить.

– И не надо, – с тем же упрямством сказал Поль. – Где вход в общие отделы?

– Идемте, – сдался, наконец, товарищ Серж и направился к выходу.

Делегация последовала за ним. Они шли по тротуару вдоль громадного здания ГУМа, и Поль то и дело поглядывал на кремлевские башни с красными звездами. Полю нравился Кремль. Красивый. Эжен Максимил на ходу взял Поля под руку, доверительно заговорил:

– Товарищ Дожер, мы зачислили вас в члены партийной делегации, хотя вы еще не член партии, а только кандидат. Вы должны ценить это. Учтите, на нас смотрят не только как на коммунистов, но и как на представителей Франции. А французы в России всегда считались эталоном хорошего тона.

Некоторые члены делегации на ходу посмотрели на них с одобрительной улыбкой.

– А я с Хатуту, – сказал Поль с вызовом. – Поэтому Сталин и пожелал беседовать лично со мной. Конфиденциально. Если бы не я, вы до сих пор бы сидели в Париже и ждали визы из русского посольства.

И члены делегации перестали улыбаться. Им нечем было возразить. Сержу тоже. Дойдя до конца здания универмага, они свернули за железную ограду. Здесь была громадная толпа бедно одетых людей. Это была очередь желающих попасть в универмаг. У бокового входа стояли два милиционера, сдерживающие толпу. Они впускали людей внутрь небольшими порциями. Серж показал удостоверение милиционерам, и они пропустили девять французов. Они оказались в широкой галерее с остекленным потолком. По обе стороны тянулись в два этажа магазины. Это напоминало парижский пассаж, только намного больше. Здание было явно стиля Бель Эпок. Здесь была невероятная духота. Были открыты только некоторые магазины, и к ним тянулись очереди – более организованные, чем та толпа на улице. К двум первым магазинам первого этажа не было очереди, и Поль, а за ним остальные французы вошли внутрь. Здесь продавались канцелярские товары – без карточек. Школьные тетради, блокноты, линейки, ручки, чернила. У прилавков толпились люди, но очередь была только в кассу. Поль купил, как сувенир на память, ручку со вставным пером и школьную тетрадь. Здесь же продавались открытки с нецветными видами Москвы. Поль купил несколько открыток. А еще здесь продавались вставленные в рамки фотографии Сталина, Ленина и еще каких-то вождей. Поль купил несколько таких фотографий. Другие французы, глядя на Поля, тоже кое-что купили. Они снова вышли в широкую галерею с высоким остекленным потолком. Вдоль магазинов второго этажа тянулись открытые проходы с красивыми витиеватыми перилами. На этих проходах тоже толпились очереди.

– Что там продают? – спросил Поль, поскольку протолкаться к самим магазинам через эти толпы было невозможно.

– Это тоже комерческие отделы, – официально вежливо пояснил Серж. – В них те же товары, что вы видели в том отделе, где отказались купить шапку.

– Но там не было такой очереди, – заметил Поль и тут же задал вопрос: – Значит, тот отдел был для привиллегированных?

Серж не успел ответить, как товарищ Луни задал следующий вопрос:

– А почему в очередях стоят преимущественно женщины?

Вместо Сержа ответила мадам Туанасье:

– Мужчины на работе. Сейчас рабочие часы.

– Нет, – возразил Серж. – Все эти женщины тоже работают наравне с мужчинами. Они просто отпросились с работы, или взяли себе выходной день, чтобы что-то купить. – И жестко глядя на одного Поля, он продолжал: – После войны в стране тяжелое положение. Мужчина не в состоянии один содержать семью. Здесь не Франция. У нас погибли на войне миллионы мужчин, а значит, миллионы девушек остались без женихов, а миллионы женщин без мужей. И эти одинокие женщины должны тяжело работать, чтобы содержать своих детей.

Поль сразу вспомнил тех женщин, утративших женский облик, менявших трамвайные рельсы на жестоком морозе. Французы смотрели теперь на Сержа сочувствующе, понимая, что говоря правду, он уклоняется от каких-то кремлевских инструкций. Но Поль нисколько не сочувствовал этому человеку. Ведь Серж был в числе привилегированных, и ему, так же как и его жене, не приходилось стоять по этим очередям. И Поль, не отводя глаз от пристального взгляда Сержа, сказал своим прежним вызывающим тоном:

– А теперь покажите общие отделы, где продают по карточкам.

– Извольте, – сказал Серж тоже вызывающим и в то же время каким-то безнадежным тоном, – и быстро пошел вперед по галерее.

Французы последовали за ним. Каспар тихо сказал Полю:

– Серж находится при исполнении своих партийных обязанностей. Вы слишком бесцеремонны с ним. Разве не видите, он нервничает?

Поль так же тихо ответил:

– Ничего. Пусть понервничает.

Они дошли до центра универмага. Здесь, посреди мозаичной площадки был фонтан, украшенный бронзовой скульптурой. Вероятно, в Бэль Эпок это было весьма респектабельное здание. Но теперь здесь толпились нищенски одетые люди. От фонтана они свернули в параллельную галерею. Большинство магазинов на двух этажах были закрыты железными шторами, некоторые были просто заколочены досками. Зато очереди к открытым магазинам здесь были больше и шумней. Как ни странно, люди в этих очередях выглядели довольно прилично. На некоторых женщинах были, хотя и потертые, но вполне современные пальто и даже дамские меховые шапочки.

– Это тоже привиллегированные люди? – спросил Поль.

Серж ответил:

– Это москвичи, живущие поблизости ГУМа. При карточной системе каждый человек закреплен к ближайшему магазину по месту жительства. А в комерческих отделах большинство покупателей – приезжие из других городов.

– Что продают здесь? – и Поль указал на ближайшую очередь.

Вместо Сержа ответил Эжен Максимил:

– Вероятно, мыло. Видите? Несут.

Женщины, вытиснувшиеся из магазина, держали в руках бруски мыла без обертки, у каждой два больших бруска коричневого хозяйственного мыла и маленький брусок розового туалетного мыла. Это была, вероятно, порция на человека. Женщины тут же стали укладывать бруски в свои большие сумки из плетеной соломы. У большинства покупателей были такие же соломенные сумки. Внезапно сверху раздались пронзительные женские крики. Поль посмотрел вверх и увидел интересное зрелище: в тесной очереди, стоящей у перил прохода второго этажа, дрались две женщины. Драка была, очевидно, за место в очереди. Худая молодая женщина выталкивала из очереди пожилую седую женщину. Волосы женщин растрепались под съехавшими с голов платками. Обе они громко выкрикивали какие-то ругательства. Седая женщина была ниже своей противницы, зато намного толще. Худая женщина, ухватив седую за волосы, трясла ее и толкала к перилам. Седая держала за воротник худую женщину и другой рукой била ее по лицу. Так они дрались, не меняя позы, потому что в этой тесной толпе невозможно было двигаться. Поль побежал к лестнице с красивыми перилами, ведущей на второй этаж.

– Товарищ Дожер! – услышал он оклик Эжена Максимила, но даже не оглянулся: ему надо было посмотреть, что продавали в этой очереди, за что так отчаянно дрались эти женщины. Взбежав на проход второго этажа, Поль перегнулся через перила. Его высокий рост позволял увидеть через головы людей начало очереди. Люди, выбиравшиеся через толпу из магазина, держали над головами резиновые сапоги и галоши. Поль, не задерживаясь, сбежал по лестнице обратно вниз, где навстречу ему шел откровенно встревоженный Серж. Подойдя к делегации, Поль сообщил:

– Это очередь за резиновыми галошами.

Из универмага они выходили уже с другой стороны в узкий, запруженный пешеходами переулок. После жары и духоты морозный воздух на улице казался ошеломляюще чистым. Серж быстро повел их в сторону улицы Двадцать пятого октября, которую Поль уже видел из окна машины. Прохожие с интересом поглядывали на французов, непривычно для них одетых. Вероятно, современная французская одежда казалась им роскошной, и они смотрели на французских коммунистов как на капиталистических буржуев-миллионеров. Внезапно Поль увидел перед собой лежащего на обледенелом тротуаре мужчину. На нем была грязная военная шинель без знаков отличия и стоптанные грязные сапоги. Лицо его было иссиня красным. Он спал, поджав кулаки в обтрепанные рукава шинели. Поль остановился. Вместе с ним остановилась вся делегация. Серж с бесстрастным лицом пояснил:

– Пьяный. – И бесстрастным голосом, почти без знаков препинания, он стал пояснять дальше: – Вы не все представляете, что такое фронт, когда вокруг убивают, и ты должен убивать сам. И для солдат это длилось в течение трех лет. Они привыкли на фронте пить водку, и для многих эта привычка осталась. Поэтому сейчас у нас много пьяниц.

Прохожие не обращали внимания на пьяного, их заинтересованные взгляды останавливались только на французах. Очевидно, они привыкли к виду пьяниц, валяющихся на улице, а вот иностранцев видели редко. Поль, чувствуя как от мороза у него защипало нос, обратился к Сержу:

– Но через полчаса он замерзнет насмерть.

Серж уже раздраженным голосом сказал:

– Пьяные не так-то легко замерзают. Сейчас подойдет милиционер и отведет его куда следует. – И придав голосу бодрый оттенок, Серж обратился ко всей делегации: – Товарищи, пойдем дальше. У нас время ограничено. На площади нас ожидают машины.

Но Поль оставался стоять на месте, и вся делегация продолжала стоять рядом с ним. Поль сказал слегка повышенным тоном:

– Товарищ Серж, пойдите и приведите милиционера, а мы здесь пока побудем.

И Серж послушался, торопливо ушел куда-то в сторону. А прохожие вокруг стали тоже останавливаться, глядя на французов. Им было непонятно, почему иностранцев так заинтерсовал выляющийся пьяный. Товарищ Луни тихо заметил:

– По-моему, война тут не при чем. Я уже давно слышал о пристрастии русских к водке. В отношении пьянства они уступают только финнам.

Каспар, приблизившись к Полю, быстро проговорил:

– Товарищ Дожер, имейте в виду: за нами постояно следят.

– Вижу, – сказал Поль. – Все сразу понимают, что мы иностранцы.

– Я имею ввиду не это, – сказал тихо Каспар. – Неужели вы думаете, что официальная партийная делегация может ходить по улицам без особой охраны?

– А где эти охранники? – наивно спросил Поль.

– Я видел только двоих. Они к нам не приближаются, но незаметно следят издали. Одного из них я запомнил еще в музее. Сейчас он стоит у выхода из универмага. Не оглядывайтесь. А другого вы чуть не сбили с ног, когда сбегали по лестнице.

– Жалко, что не сбил, – сказал Поль.

Подошел Серж в сопровождении милиционера. Последний тут же начал поднимать пьяного на ноги. Поль стал ему помогать, поддерживая пьяного за подмышку. Но тот протяжно рыгнул, и Поль, в опасении, что пьяного сейчас вырвет, практично отступил. Делегация направилась дальше к улице Двадцать пятого октября, чем-то напоминавшую уютные улочки в окрестностях Сен-Дени, которая тут же вывела их опять на Красную площадь, где их ожидали знакомые три машины. Теперь уже никто из делегации не изъявил желания дойти до гостиницы пешком. Даже Поль.

Банкет состоялся в банкетном зале Кремля. Стол был накрыт человек на тридцать. Распорядители в официальных черных костюмах, вместо бабочек официальные черные галстуки, рассаживали гостей по заранее определенным местам. Предварительно было официальное представление присутствующих с рукопожатиями. Среди гостей были и дамы в вечерних, скромно декольтированных платьях и даже в бриллиантах. Можно было подумать, что это высший свет Парижа. За столом никто не пил и не ел: все ждали прихода Сталина. Когда он вошел в окружении своих приближенных, все поднялись с мест. Сталин сказал, а переводчик перевел:

– Садитесь, товарищи. – Когда все сели, он сказал: – Сперва о деле.

И Максимил, сидящий по правую руку Сталина, подал ему раскрытую папку. Сталин стал читать про себя русский текст соглашения, а переводчик по своему листу стал вслух читать текст по-французски. После этого Сталин подписал французскую копию в папке Максимила. Остальные подписи были уже поставлены во время утреннего заседания. Все зааплодировали. Сталин сказал:

– За соглашение советской и французской коммунистических партий! – и поднял свой бокал.

И все, человек около тридцати, или сорока, подняли свои бокалы, стали пить. Это было шампанское. Поль только сделал глоток. Официант, стоящий сзади, тут же налил Полю в маленькую рюмку ликера. Официанты, вероятно, были предупреждены о вкусах каждого французского гостя. Последовали тосты. Первый тост произнес Эжен Максимил. Следующий тост провозгласил толстый мужчина с усами. Поль узнал его по фотографии, купленной в ГУМе. Это был Молотов – советский министр иностранных дел. Все советские партийные лидеры занимали высшие государственные посты. Всего было произнесено около десяти тостов, и после каждого тоста все пили вино. За шампанским последовал французский коньяк. Поль после каждого тоста делал глоток из своей рюмки, в которую официант подливал ликер. У Поля слегка закружилась голова и поднялось настроение. Он ел подряд все закуски, которые были на столе, кроме красной икры, которая ему никогда не нравилась. Сталин обратился к Максимилу:

– Как вам понравилась Москва?

Пожилой переводчик, которого Поль видел во время разговора со Сталиным, переводил почти синхронно.

– Замечательный город, – ответил Максимил. – Сразу видно: крупный европейский центр, однако не утративший русского колорита.

– И похож на Париж, – громко сказал Поль с набитым ртом.

Все на него посмотрели. Сталин тоже. Быстро прожевав, Поль продолжал приподнятым тоном:

– Улица Двадцать Пятого Октября похожа на главную улицу в Сен-Дени. А Большой театр похож на церковь Маделены, только еще больше. А в музее имени Пушкина те же художники, что и в Лувре.

Все молча слушали. Сталин тоже. Вероятно, поэтому Каспар, сидевший рядом с Полем, не посмел его одернуть. Поль знал, что здесь надо всем восхищаться, и это было смешно, а выпитый ликер придавал энтузиазма. И он весело продолжал:

– А Кремль очень красивый. Я бы хотел в нем жить.

Присутствующие замерли, но у Сталина около глаз собрались морщинки, будто он хотел улыбнуться, и все вокруг тотчас заулыбались. И Поль так же весело продолжал:

– И ГУМ красивый. Стеклянные потолки как в парижских пассажах. Только ГУМ больше. И внутри фонтан. В парижских пассажах фонтанов нет. – Полю самому нравилось, как он удачно всем восхищается. И он продолжал: – И двухэтажные троллейбусы. В Париже таких никогда не было.

Сталин что-то спросил, но Поль, занятый своей речью, не расслышал вопроса. В наступившей тишине переводчик повторил вопрос Сталина:

– Товарищ Дожер, а почему же вы в ГУМе отказались от русской шапки?

Оказывается, Сталину докладывали все подробности. Поль ответил:

– А зачем? У меня уже есть шапка.

Сталин спросил:

– Вероятно, в Париже русские шапки не в моде?

– Наоборот! – воскликнул Поль. – Соболья шапка в Париже показалась бы роскошью! Вот вы сами, товарищ Сталин, очень скромно одеваетесь. Почему же вы считаете, что французские коммунисты должны покупать себе роскошные вещи?

Наступила мертвая тишина. Но у Сталина под усами прорезалась, наконец, улыбка. И все облегченно улыбнулись и даже раздался сдержанный смех. Сталин с той же сдержанной улыбкой обратился к Максимилу:

– Мне даже нечем возразить. Я действительно одеваюсь по-солдатски.

И все опять улыбались. Это были вежливые дипломатические улыбки. Но у Сталина была другая улыбка: более сдержанная и более похожая на искреннюю. Поль с интересом смотрел на Сталина. Этот маленький некрасивый человек, посылавший миллионы людей на смерть и в концлагеря, Поль теперь в этом не сомневался, умел в разговоре быть обаятельным. Но прежде всего он был как женщина: верил, когда ему врали, и не верил, когда говорили правду. Это было забавно. Когда официанты принесли горячие мясные блюда, Сталин поднялся с места. И все за столом поднялись с мест. Сталин пожал руку Максимилу, а затем неожиданным коротким жестом протянул руку Полю. И Поль, наклонившись над столом, протянул мимо двух человек свою длинную руку. Состоялось еще одно рукопожатие. Пожелав французским гостям удачи в борьбе за правое дело, Сталин удалился. Поль был в некотором недоумении: если коммунисты считаются левыми, почему же они должны бороться за правое дело?

Глава 20. Ленинград. Луга. Арест французских коммунистов

Всю дорогу от Москвы до Ленинграда Поль крепко спал. На вокзале их встретили представители коммунистической партии Ленинграда. Серж, который должен был сопровождать французов в течение всего их пребывания в России, представил их друг другу. Среди ленинградских представителей был некий товарищ Фейгин, который хорошо говорил по-французски и должен был вместе с Сержем сопровождать французов по Ленинграду. Уже на вокзале Поль почувствовал к себе особое расположение ленинградских коммунистов. Вероятно, они уже знали, что Сталин имел с ним личную беседу. С вокзала, как и в Москве, их повезли на автобусе в гостиницу.

Ленинград сразу понравился Полю. Серж и товарищ Фейгин наперебой давали пояснения. Сразу от вокзала начинался Невский проспект – главная улица Ленинграда. Это был роскошный проспект, дома напоминали не просто Париж, а самую фешенебельную часть Парижа – Елисейские поля. Их привезли в гостиницу, которая именовалась «Европейской». Номер, который отвели Полю, был роскошным. Завтракали они в ресторане гостиницы. Затем их повезли, как и в Москве, на трех машинах в Смольный. Так называлась резиденция ленинградских партийных лидеров. Это был комплекс классических зданий, окруженных парком. Хотя был мороз, и парк был в снегу, основные аллеи были расчищены. В небольшом зале состоялась встреча французских и ленинградских коммунистов. Главой ленинградских коммунистов был некий товарищ Попков, очень важный и толстый мужчина. Товарищ Фейгин хотел было представить французов, но его тут же оттеснил Серж и представил всю делегацию: сперва главу Максимила, затем Поля, затем мадам Туанасье, а затем остальных. Состоялись рукопожатия. Среди ленинградских лидеров был некий Барановский, который хотя и плохо, но говорил по-французски. Оказалось, что это главный архитектор Ленинграда. Состоялось короткое заседание, на котором товарищ Максимил показал Попкову соглашение французской и советской коммунистических партий, подписанное Сталиным. Затем французов повезли осматривать Эрмитаж, который конкурировал с Лувром. Делегацию сопровождал главный архитектор Ленинграда Барановский. В лидирующей машине были Барановский, Максимил и Поль. Барановский хотел показать французам лучшие места города и давал шоферу указания по маршруту. Машины проехали по Невскому проспекту, выехали на Дворцовую площадь с гигантской колонной посредине, на которой парил бронзовый ангел. Барановский пояснил, что эта колонна высечена из одного куска полированного гранита, привезенного из Финляндии. Поля поразило, как эту колонну везли и устанавливали: ведь тогда не было еще ни поездов, ни машин, ни подъемных кранов. Они проехали мимо Адмиралтейства с золотым шпилем, обогнули Исаакиевский собор, самое высокое здание Ленинграда, поехали по узкому, но вполне роскошному проспекту и остановились у строящегося пятиэтажного дома с угловой башней.

– Это здание строится по моему проекту, – пояснил Барановский. – Раньше на этом месте стоял дом, который был разрушен во время бомбардировки. Угловая башня … – он запнулся, подыскивая выражение. Нашел: – … является доминирующей высотной точкой этого района. В этой башне я планирую оборудовать свою архитектурную мастерскую.

– А можно подняться в эту башню? – спросил Поль.

– Конечно, – отозвался Барановский. – Только лифт еще не установлен.

Поль первым вышел из машины. Из остановившихся машин стали выходить остальные члены делегации. Фейгин что-то сказал по-русски Барановскому, очевидно, это было замечание, что эта остановка не была запланирована лидерами, но Барановский пропустил замечание мимо ушей: вероятно, ему очень хотелось показать французам спроектированное им здание. Стройка была ограждена деревянным забором, загородившим тротуар. Они прошли через грубо сколоченные деревянные ворота на строительную площадку, пердставлявшую собой кучи заснеженного строительного мусора. Барановский пояснил, что на зиму строительство отчасти приостановлено, но в течение следующего лета здание будет достроено. Трое рабочих в изношенных ватниках затаскивали связку деревянных досок в окно без рамы, за которым кто-то пилил ручной пилой.

– Настилают полы, – пояснил Барановский.

Они вошли в лестничную клетку, стали подниматься по бетонной лестнице, заставленной обрезками досок и ведрами с застывшей известью. На пятом этаже Барановский предупредил:

– Осторожней, здесь перила еще не установлены.

В саму башню вела грубо сколоченная временная деревянная лесенка. Барановский пояснял:

– Я запроектировал полукруглую лестницу, которая будет вести из холла в саму башню.

В башне была обширная квадратная комната. Две женщины в изношенных ватниках и грязных ватных штанах молотками забивали в стены железные анкеры. Поль подумал: опять женщины, и опять с молотками. Барановский пояснил:

– Здесь будут подвешены батареи парового отопления.

Женщины при виде французов с любопытством уставились на них. Из окон башни во все стороны открывался вид на город. Ленинград был великолепен. Золотой шпиль адмиралтейства, золотые купола гигантского Исаакиевского собора, золотые купола еще какого-то собора в стиле барокко, по другую сторону еще какой-то собор в классическом стиле, четко спланированные проспекты и улицы. Поль уже имел некоторое понятие об архитектурных стилях, которые интересовали его маму. Барановский пояснял, указывая то в одну, то в другую сторону, называл имена архитекторов, исторические даты. Ему помогал товарищ Фейгин. Заодно они упомянули о разрушенных бомбами и снарядами домах, о блокаде Ленинграда, когда от голода погибла половина населения города. Поль спросил:

– Могу я поговорить с этими рабочими? – и указал на женщин.

Фейгин насторожался, а Барановский сделал широкий жест рукой:

– Пожалуйста, – и что-то сказал женщинам.

Одна из них, которая помладше, подошла ближе, другая осталась стоять у стены с молотком в руке. Поль спросил:

– Как вас зовут? – Фейгин перевел.

Женщина ответила:

– Наталья.

– А я – Поль, – и он протянул руку в перчатке.

Наталья стала поспешно снимать рваную брезентовую рукавицу.

– Вы не снимайте, я тоже в перчатках. Здесь мороз, – и Поль усмехнулся.

Фейгин перевел. Наталья ответила, и Фейгин опять перевел:

– У вас перчатки чистые.

Она сняла брезентовую рукавицу, под ней оказалась рваная грязная перчатка, которую она тоже в смущении сняла. Полю тоже пришлось снять перчатку, и он пожал маленькую руку с грязными ногтями.

– Во время блокады вы были в Ленинграде? – спросил Поль.

Фейгин перевел вопрос, а затем перевел ответ:

– Нет, я из Тихвина. Я сюда завербовалась на строительные работы. – Поль вспомнил, что в Советском Союзе жилье – большая проблема. Очевидно, завербовавшимся приезжим рабочим давали комнату в коммунальной квартире. Он спросил:

– Вам в Ленинграде дали комнату?

Когда Фейгин перевел вопрос, Наталья с удивленной улыбкой сделала какое-то восклицание, стала быстро что-то пояснять. Фейгин перевел кратко:

– Я живу в общежитии.

Поль знал, что общежитие это вроде дешевой гостиницы, где в каждой комнате живут по нескольку людей. Он спросил:

– Сколько человек живет в вашей комнате?

Фейгин перевел вопрос, и Наталья недоуменно посмотрела на него. Поль понял, что она уже это сказала, только Фейгин не все перевел, и он обратился к Фейгину:

– Переводите, пожалуйста, все.

И Фейгин с отсутствующим видом сказал:

– Комната на четырех человек.

Наталья с опаской посмотрела на Фейгина и Барановского, понимая, что она должна все представить иностранцам в положительном свете, и быстро загаворила, а Фейгин стал синхронно переводить:

– Комната большая, четыре кровати стоят свободно, и даже у каждой кровати тумбочка, где можно держать личные вещи.

Поль спросил:

– Вам нравится в Ленинграде?

Фейгин переводил синхронно:

– Очень нравится. В общежитии столовая, в магазинах есть и хлеб, и колбаса по карточкам. И еще мыло выдают по карточкам. Мы теперь все моемся мылом. И в общежитии есть красный уголок. И нам устраивают культпоходы в кино.

Поль понял. В Тихвине, где жила Наталья, не было ни мыла, ни колбасы. А хлеб? Наверное, тоже не было. Что же там едят? Наверное, есть какое-то правило, чтобы не все тихвинцы могли бы переехать в ленинградское общежития. Иначе вся провинция переехала бы. Фейгин стал торопить:

– Товарищи, мы выбиваемся из расписания. Эрмитаж работает до шести часов.

В Эрмитаж они ехали уже другим путем: мимо церкви в стиле баорокко, проезжали через мосты рек и каналов, покрытых льдом. Набережные и мосты были не хуже парижских, даже лучше, красивее. Барановский называл сооружения:

– Никольский собор, восемнадцатого века. Оперный театр, бывший Мариинский, ныне Кировский. Консерватория. Юсуповский дворец. Дворец труда.

Машины выехали на набережную реки Невы. Поражала ширина этой реки. Во Франции таких широких рек нет. Громадные, но изящные многопролетные мосты нависали над равниной обледеневшей воды. А вдоль гранитных набережных тянулись дворцы и роскошные дома. Они подъехали к Зимнему дворцу, соединенному с Эрмитажем.

Картинные галереи Эрмитажа не произвели на Поля большого впечатления. Те же имена, которые в Лувре называла его мама, и в которых он до сих пор путался: Рубенс, Гальс, Тициан, Леонардо да Винчи, Давид, Рембрандт, Каналетто. Залы Зимнего дворца были больше и роскошней залов Лувра. Поль устал ото всего этого блеска и роскоши. Его больше интересовала публика. А публики было много. Бедно одетые люди осматривали картины и скульптуры, читали надписи и пояснения, переговаривались, но голоса их были приглушенными: они боялись нарушить тишину роскошных, чужих для них залов. И все они с интересом поглядывали на проходивших мимо французов. Поль теперь уже хорошо понимал, что это настоящие советские люди, а все эти дворцы и соборы с золотыми куполами и шпилями, все эти великолепные улицы и проспекты достались советской власти от прошлого, все это было создано до их социалистической революции. Сбивчивые объяснения Жака и Сэймура теперь обрели реальную наглядность. В гостинице Поль заказал разговор с Парижем. К телефону подошла мама.

– Я уже с утра в Ленинграде, – сказал Поль.

– Ты был в Москве? – спросила мама.

– Два дня.

– Тебе там понравилось?

– Да. Интересно. Но Ленинград лучше и красивей. А где Марго?

– В бассейне. Адриена увезла ее к своим знакомым, у которых свой частный бассейн.

Полю это не понравилось. Чтобы скрыть свое недовольство, он сказал бодрым голосом:

– Сегодня нас возили в Эрмитаж. Те же художники, что и в Лувре, только Эрмитаж красивей.

– Ты там не простудился? В Москве сейчас сильные морозы.

– Я мало бываю на улице. Нас возят по музеям и театрам.

– Поль, следи за своей речью. Ты иногда говоришь лишнее.

В голосе мамы была неподдельная тревога.

– Мама, я уже не подросток.

– А что такое косинус?

– Это отношение гипотенузы… – Поль запнулся. – Мама, Людовик Четырнадцатый дожил до глубокой старости, не зная что такое косинус.

– Он был королем и мог себе позволить многое не знать.

– А я… вот видишь, мама, ты сама заставляешь говорить меня лишнее. Все телефоны прослушиваются.

Обед был дан в том же ресторане гостиницы. Обслуживали две официантки. Одна их них говорила по-французски. Поль спросил, как ее зовут.

– Зоя, – ответила она с улыбкой.

Поль нашел ее довольно красивой.

– Это греческое имя? – спросил он.

– Да, – ответила она с той же улыбкой. – Но в России оно адаптировано еще с одиннадцатого века и теперь считается русским.

– Зоя, я привык перед сном пить молоко с галетами. Могу ли я из своего номера заказать это по телефону?

– Да, пожалуйста. Я предупрежу об этом дежурного по вашему этажу. Он говорит по-французски.

– А вы сами не можете мне занести заказ?

– К сожалению, мое дежурство кончается. Заказ вам принесет дежурная горничная.

Зоя улыбалась милой улыбкой.

– Но она же не будет такой красивой как вы, Зоя, – тоже с улыбкой сказал Поль.

– Все наши горничные – красивые девушки, – сказала она и ушла со своим подносом.

Во время этого разговора Максимил и Каспар бросали на Поля недовольные взгляды, которые он равнодушно проигнорировал, поскольку теперь уже точно знал, что среди французов он является привиллегированным лицом.

После обеда французских делегатов повезли в Мааринский, теперь Кировский, театр. Снаружи театр больше походил на цирк, чем на оперу, но зрительный зал был роскошней, чем в московской опере, и уж куда роскошней зала парижской оперы. Позолоченные богатые барельефы на белом фоне, голубой бархат, живописное панно купола в стиле барокко, ослепительные старинные люстры – все это вызывающе сверкало, контрастируя с бедно одетой публикой. Давали оперу «Пиковая дама». Фамилию композитора Поль вспомнил, читая программу спектакля, однако не решился произнести вслух. Мама и Марго играли ему на пианино отрывки из вещи этого композитора, которая называлась «Времена года». Подробное содержание оперы было отпечатано для французов на пишущей машинке, так что сюжет был понятен Полю. Он даже разбирал некоторые русские слова, которые были в русском разговорнике, например: «три карты». Эти слова звучали по-русски почти как по-французски и повторялись в опере несколько раз. Поль даже понял целую русскую фразу, когда Герман, угрожая пистолетом, отчетливо пропел старой графине: «Хотите ли назначить мне три карты? Да, или нет?» Музыка Полю понравилась. Было похоже на Вагнера. Марго любила Вагнера и ставила для Поля пластинки с его музыкой. Очевидно, русский композитор с непроизносимой фамилией писал музыку под влиянием Вагнера, и в «Пиковой даме» были громоподобные места и оглушительные тромбоны, как у Вагнера. Это Полю нравилось, и в машине по дороге в гостиницу он напевал под нос запомнившиеся музыкальные фразы, такие как: та-а-а та та та-а. В гостинице им подали легкий ужин: экзотическая русская рыба стерлядь, которая водится только в русских реках, а на десерт взбитые сливки с засахаренной брусникой. Когда они на лифте поднялись на свой этаж, Поль спросил Каспара:

– Что едят русские? Ни в Москве, ни в Ленинграде я не видел ни одного кафе.

– Я думаю, здесь многие живут впроголодь, – откровенно признался Каспар. – Они пережили военную разруху. Война принесла им куда больше потерь, чем французам.

– После войны прошло два года, – возразил Поль. – Два урожайных года. Почему же они голодают?

Вместо ответа Каспар сказал пониженным голосом:

– Поль, имейте ввиду: Сталин не любит ленинградцев.

– Как это? – удивился Поль.

– Это только слухи, – тем же пониженным голосом сказал Каспар и пояснил: – Внутрипартийные сплетни. Открыто говорить об этом не следует. Существует некая оппозиция между Москвой и Ленинградом, я имею в виду – между Кремлем и Смольным. Ни с кем об этом не говорите. Я вам это говорю потому, что у вас тенденция самостоятельно решать некоторые вопросы. Будьте осторожны в личных контактах. Еще раз предупреждаю: наши номера в гостинице, возможно, прослушиваются. МГБ работает безукоризненно.

– Спасибо, – так же тихо сказал Поль, понимая, что Каспар доверяет ему некоторые партийные секреты.

В своем номере со старинной ванной Поль принял душ, надел свой красный халат с золотыми кистями, позвонил по телефону дежурному и заказал молоко с галетами. Сидя в кресле, он стал просматривать русский разговорник. В дверь постучали. Поль открыл. Это была горничная, молодая женщина, красивая, как и обещала Зоя, в белом кружевном переднике, с подносом, на котором был заказ.

– Добрый вечер, мсье. Вы заказывали молоко и галеты?

– Да, спасибо, мадемуазель. Как ваше имя?

– Вера. – Она прошла к столу, составила с подноса стакан молока и тарелку с печеньем. – Простите, мсье, но галет у нас нет. Я принесла печенье «Мария». Вы не возражаете?

– Нисколько. Разве можно возразить такой красивой девушке? – Она молча улыбнулась, Поль спросил: – Могу я еще заказать ликер?

– Пожалуйста. Что-нибудь к ликеру?

– Да. Шоколад.

– Сейчас принесу. Буфет на нашем этаже.

И она вышла. Поль достал из чемодана пачку презервативов, сунул под подушку. Вошла Вера с подносом. На подносе маленький хрустальный графин с ликером, рюмка и плитка шоколада.

– Сколько стоит заказ? – спросил Поль.

– Нисколько. Обслуживание делегации бесплатно. Вы наши гости.

Вера улыбалась, опуская поднос на стол.

– Меня зовут Поль, – сказал Поль, хотя не сомневался, что она уже знала его имя. – Разрешите мне предложить вам выпить со мной рюмку ликера за наше знакомство.

Вера в нерешительности отвела глаза в сторону, но Поль видел, что это наигранная нерешительность. Он плеснул немного ликеру себе в стакан и налил рюмку для Веры, пододвинул ей кресло. Она села на край кресла, скромно опустив глаза. Явно наигранная скромность. Поль сел в кресло напротив нее, почти касаясь ногами ее округлых колен. Они сделали по глотку ликера.

– Где вы изучали французский? – спросил он.

– В институте. Потом я бросила институт и поступила на курсы. Там я выучила французский и немецкий.

– И давно вы работаете в гостинице?

– Два года.

– Вы верите снам?

– Нет, – она улыбалась.

– А я верю. У меня есть доказательство, что сны сбываются.

– Вот как? – Она продолжала улыбаться. У нее была красивая улыбка.

– Мне с детства снится одна и та же девушка, которой я никогда не видел в жизни. – Тут Полю стало смешно, и он тоже стал улыбаться. – А сейчас, когда я вас вижу, я понял, что это вы мне снились. Я вас узнал.

Тут Вера перестала улыбаться. В ее глазах появилось удивление, явно ненаигранное, и при этом лицо ее осунулось, на щеках появились вертикальные складки. А Поль продолжал улыбаться.

– Как это хорошо, что я вас, наконец, увидел в жизни.

Он взял ее за руку. Она отвела глаза в сторону, разыгрывая смущение, и при этом лицо ее сразу стало моложе. Ей шло притворяться. Поль придвинул вплотную свою босую ногу к ее щиколотке, туго затянутой в шелковый чулок. Сидя в креслах, они наклонились друг к другу и поцеловались. Вера медленным, но уверенным движением раздвинула полы его халата, открыв его твердый, торчащий вверх член. Она склонилась еще ниже, но Поль тут же схватил ее за руки, и они поднялись с кресел. Он уже знал, что сосание хуев во всех странах считается французским способом, и теперь, в России, это показалось ему особенно отвратительным. Разыгрывая томность, она дала себя раздеть и уже сама стала отстегивать от пояса туго натянутый чулок, но Поль отвел ее руки. Ее бедра не были такими широкими как у Мадлен, хотя полоса белой кожи между поясом и чулками тоже завораживала. Треугольник волос внизу живота был почти черным: Вера была темной шатенкой. Хлопковое бра застегивалось на спине не застежкой, а тремя маленькими пуговицами. Такие бра носят в России. Когда Поль его снял, груди ее повисли большими плоскими полукружиями. Оригинальные груди. Поль поднял ее на руки. Она была тяжелой, вероятно, за счет отсутствия талии. Поль все же обнес ее вокруг стола и только после этого уложил на кровать. Не спеша он распечатал конвертик с презервативом, она взяла у него презерватив и сама надела ему. Толстый пружинный матрац вероятно был старым и поскрипывал в такт ритмичным движениям Поля. Гостиничный номер наверное прослушивается. Где-нибудь в операторской сидит телефонист с наушниками и слушает, что происходит в номере. И он слышит в наушниках поскрипывания кровати. Что ж, пусть МГБист послушает, как ебется член французской коммунистической делегации. После полового акта Поль улегся на бок, взял Веру за руку. Она лежала вытянувшись рядом с ним. Когда они встретились глазами, она улыбнулась, и лицо ее сразу помолодело. Это значило: притворяется. Кокетливым тоном она сказала:

– А я слыхала, в Москве вы говорили со Сталиным тет-а-тет.

– Пришлось поговорить, – улыбнулся Поль.

– Как я вам завидую! – сказала она, состроив мечтательную мину. – И о чем вы с ним говорили?

– А вы угадайте, – сказал игриво Поль и слегка сжал пальцами ее грудь.

– Это не трудно, – сказала она и привстала на локте. – Вы потерялись в детстве и двенадцать лет пробыли на одном из Маркизских островов. Вся страна читала об этом в журналах. И Сталин, вероятно, поинтересовался о жизни на этих островах. Так?

– Так, – согласился Поль.

Она провела пальцами по его груди, ее рука остановилась на впадине его живота.

– И что вы ответили Сталину? – спросила она томным голосом.

– Я рассказал ему о свободе любви на Маркизах, – ответил Поль тоже томным голосом.

– Сталина это заинтересовало? – спросила она.

– Конечно. Всех интересует свобода любви на Маркизах.

– А что еще вам сказал Сталин?

– Еще он говорил о Ленинграде.

– А что он говорил о Ленинграде?

– Он рассказал, что в Ленинграде есть очень интересный музей Эрмитаж, и что за один день его осмотреть невозможно.

Вера дотронулась пальцами до головки его члена и тут же отвела руку. Этого было достаточно, чтобы снова почувствовать возбуждение.

– Поль, а вы говорите неправду, – сказала она кокетливо. – Сталин не стал бы вызывать вас на тет-а-тет, чтобы рассказывать вам об Эрмитаже.

Поль уже знал, что Сталин был как женщины, а женщины были как Сталин, не верили правде и верили, когда им врут, а точнее – верили в то, во что им нужно было верить. И Поль пустился по волнам своей далеко не богатой фантазии. Когда Вера спросила:

– А что еще говорил Сталин о Ленинграде? – он вспомнил, как Каспар тихо-тихо говорил ему о какой-то оппозиции Смольного Кремлю, и ответил:

– Сталин сказал, что Попков проводит неверную политику.

– Он имел в виду его последний доклад? – серьезно спросила Вера.

– Конечно, а что же еще, – ответил Поль, не имевший понятия ни о каких докладах Попкова. Он поднялся с кровати, взял со стола стакан с молоком. – Хотите молока? – спросил он галантно.

– Я бы сделала еще глоток ликера, – сказала Вера, покосившись на его стоящий член. Он налил в рюмку ликер, подал Вере. Она выпила, спросила подозрительно:

– А почему Сталин говорил все это вам? Ведь глава французской делегации – Максимил. Почему же Сталин ему этого не говорил?

Оказывается, она знала такие подробности.

– Потому что я знаменит, а Максимил нет, – ответил Поль, доставая из-под подушки следующий презерватив. – Я потерялся на Маркизах, и об этом пишут газеты. Во Франции я популярней всех коммунистов, и репортеры будут интересоваться моим мнением.

– И каково будет ваше мнение? – спросила она кокетливо.

– А это зависит от того, как вы будете себя вести, – и он протянул ей свежий презерватив. Она ему надела, у нее были ловкие изящные пальцы.

Во время полового акта Поль спросил:

– А скажите, Вера, кто вас ко мне подослал, чтобы все это вы у меня выспрашивали?

Она состроила очаровательную обидчивую мину:

– Что это вы такое говорите? Как это «подослал»? Это ваша фантазия.

– А что же вы так интересуетесь политикой и докладами Попкова?

– А мне это интересно. Я же ленинградка.

Поль больше уже не сомневался, что Смольный держит некую оппозицию Кремлю, хотя это его нисколько не интересовало. Продолжая делать ритмичные движения бедрами, он подумал, что номер его наверняка прослушивается. Но это его не смущало. Безусловно, МГБистам было интересно, о чем Сталин говорил Полю наедине, хотя все МГБ подчиняется Сталину. А потом Вера плотно сжала губы и стала тяжело дышать носом. Глаза ее сощурились, на щеках прорезались морщины, и от этого лицо ее сразу стало старше. Это означало, что теперь она уже не притворяется. Они допили ликер, заедая его шоколадом, и Поль с легкостью отвечал на все вопросы Веры. Иногда она явно не верила. Например, она не поверила в то, что Сталин обещал Полю прислать ему в Париж живого двугорбого верблюда. Но, как ни странно, самому невероятному вранью она, кажется, верила. И Поль рассказывал ей и тому телефонисту, который прослушивал его номер, что он, Поль, теперь как близкий друг Сталина, приложит все усилия к тому, чтобы Сталин одобрил последние доклады Попкова. Поль продержал ее в постели до утра, потому что по утрам после сна стоит хуй и хочется ссать, но при стоячем хуе ссать невозможно, а после ебли можно поссать.

За завтраком Поль громко объявил, что хочет съездить в город Луга. Все удивленно посмотрели на него. Максимил сказал:

– С утра у нас запланирована экскурсия в Русский музей.

Товарищ Фейгин, присутствующий на завтраке, подхватил:

– Русский музей это уникальная коллекция произведений русских художников и скульпторов начиная с двенадцатого века.

Поль был тверд:

– Сталин лично мне сказал, что Эрмитаж интересней других музеев. Эрмитаж я уже осмотрел. Я хочу поехать в Лугу. Меня интересует русское партизанское движение во время немецкой оккупации. А район Луги был центром партизанского движения.

Поль оперировал именем Сталина, как неким магическим заклинанием, и это действовало. Сразу после завтрака пришел Серж. Фейгин обменялся с ним несколькими фразами. Серж сказал:

– Мы можем съездить в Петродворец, или в Павловск, это бывшие летние резиденции царей. Во время войны там тоже были партизаны.

Но Поль, помня наставления Жака, был непреклонен:

– Я хочу съездить в Лугу, бывший центр партизанского движения. Выясните, пожалуйста, расписание поездов до Луги.

Поля опять поддержала мадам Туанасье.

– Я тоже хочу в Лугу, – твердо сказала она под неодобрительным взглядом Максимила. Ее поддержал товарищ Луни:

– Я тоже хочу съездить в этот город.

Фейгин быстро куда-то ушел, вероятно, выяснять расписание, а скорее всего – звонить в Смольный. Поль знал, что его слово будет решающим, поскольку у него было преимущество перед всеми коммунистами: все теперь знали, что он говорил наедине со Сталиным. Делегация раскололась. Поль, мадам Туанасье и Луни настаивали на поездке в Лугу, Максимил и остальные поддерживали расписание, запланированное Смольным. В Лугу надо было ехать с вокзала, который почему-то назывался Варшавским. В машине кроме шофера были мадам Туанасье, Поль, мсье Луни и товарищ Фейгин.

– В Луге нас должен встретить товарищ, который знает историю партизанского движения этого района, – объявил Фейгин.

На грязном вокзале сновали в разные стороны нищенски одетые люди с мешками, узлами, старыми чемоданами. Здесь было холодно и одновременно душно. И воняло помойкой. Когда они вышли на перрон, дохнуло дымом и копотью, но это было лучше, чем вонь от нищенской толпы. Люди по нескольку человек пропихивались с перебранкой в двери вагонов. Фейгин суетливо вел французов дальше, к началу поезда. У одного вагона не было толпы, а стояли два милиционера, отгонявшие людей, и еще двое крепких мужчин в приличных пальто. В этом вагоне должны были ехать французы. Фейгин представил французам двух мужчин, имена которых Поль не запомнил. Это были охранники, которые должны были сопровождать французов. В вагоне они заняли две скамьи, одна против другой, сразу у входа. Поль занял место у окна. Рядом с ним сел Фейгин. Напротив сидели мадам Туанасье и мсье Луни. Охранники сели по краям у прохода. И только после этого милиционеры стали пропускать в вагон других пассажиров, вероятно, отбирая подходящих. Поль наблюдал это в окно вагона. Милиционеры впускали в вагон более прилично одетых людей. Скоро все скамьи по бокам прохода были заняты, и люди стали заполнять проход, укладывая свои мешки и сумки на пол и садясь на чемоданы. В вагоне стало душно, завоняло помойкой. Поезд, наконец, тронулся. Поль откровенно разглядывал пассажиров, а те с повышенным интересом таращились на французов. Рядом с ними в проходе стояла женщина, держа за плечо девочку лет четырех. Мадам Туанасье вплотную придвинулась к Луни, освобождая место у окна, и поманила к себе женщину с девочкой. Женщина в смущении замотала головой. Но мадам Туанасье протянула к ней руку в меховой перчатке, и женщина с девочкой прошли к окну. Женщина села, поставила свою сумку между ног, а девочку взяла на колени, не переставая при этом улыбаться мадам Туанасье и говорить какие-то слова благодарности. Поль решил тоже проявить галантность и поманил к себе старушку в изношенном пальто с потертым меховым воротником. По сравнению с другими пассажирами это была довольно приличная одежда. Место у окна он все же не уступил старушке, а попросил Фейгина отодвинуться. Когда старушка уселась между ним и Фейгиным, положив на колени свою плотно набитую сумку, Поль сразу пожалел о своем благородном поступке: от старушки очень воняло. Но человек сильный, ко всему привыкает, и Поль с интересом стал смотреть в окно на пробегающие невзрачные пригороды Ленинграда. А потом потянулась пустынная заснеженная равнина. Фейгин объяснял:

– Это бывшее дно морского пролива Мезозойской эры. Около миллиона лет назад дно поднялось, и от пролива осталось только русло реки Невы с ее дельтой. Поэтому Нева такая широкая. А там, где земля резко повышается, был берег древнего пролива. Это Пулковские высоты. Во время войны фашисты отсюда обстреливали из дальнобойных пушек осажденный Ленинград.

Поль задремал, прислонившись головой к раме окна. Его разбудил Фейгин, тронув за плечо через голову старушки:

– Товарищ Дожер, мы подъезжаем к Гатчине, бывшей резиденции царей. Отсюда виден Гатчинский дворец, резиденция императора Павла Первого. Из императоров он был единственный Павел, однако его называют Павел Первый. Он ваш тезка. Поль по-русски – Павел.

– Хорошо, – сказал Поль спросонья. – Если я стану здесь королем, я буду Павел Второй.

После Гатчины потянулись холмы, поросшие хвойным лесом. Живописный пейзаж портили нищенского вида деревеньки с черными гнилыми приземистыми домиками. Поль снова уснул, а когда проснулся, они уже подъезжали к Луге. Фейгин явно нервничал и объяснял, что во время войны здесь были немцы, и после них многое еще не восстановлено. На лужском вокзале их никто не встретил, и Фейгин убежал в служебное помещение узнавать, где тот товарищ, знающий историю партизанского движения, который должен был их сопровождать по Луге. Французы остались в тесном грязном зале ожидания под опекой двух охранников, не говорящих по-французски. Зал, конечно, был битком набит людьми, женщинами в большинстве, к нищенскому виду которых Поль уже начал привыкать. Все эти люди пораженно смотрели на французов, на их одежду. Только теперь Поль понял, почему одежда советских женщин, даже чистая, выглядит нищенски. Вся эта одежда была переделана. Возможно, перешивая одежду, они выворачивали материю на левую сторону, изношенной стороной внутрь. На одной женщине было неумело перешитое пальто, вероятно из очень старомодного. Чтобы придать пальто модный вид, она вставила подложные плечи и неумело укоротила подол. Получился нелепый вид, но это не бросалось в глаза, потому что одежда других более или менее приличных женщин была не лучше. На одной из женщин было пальто, явно переделанное из мужской военной шинели. На всех детях были пальто, переделанные из какой-то старой одежды. Парижские уличные мальчики одеты лучше. На многих людях были ватники – самая популярная одежда советских людей. Ни в Москве, ни в Ленинграде Поль не видел магазинов, где могла продаваться одежда, или материя. Была война, фабрики разрушены фашистами. Так мог объяснить Фейгин. Но ведь немцы оккупировали только небольшую часть России. По всей России должны быть ткацкие фабрики. Куда девается материя? Поль посмотрел на мадам Туанасье. Элегантное парижское пальто с большим меховым воротником. Меховая шляпа. Фетровые боты на меховой подкладке. Она не смотрела по сторонам. Ее взгляд был устремлен куда-то поверх голов окружающих людей. Поль с некоторым злорадством понимал: ей стыдно встретиться взглядом с какой-нибудь из этих женщин, утративших женский облик. Вернулся Фейгин с еще более растерянным видом. Оказывается, телефонная связь с Ленинградом была нарушена. Это означало, что Смольный не мог дозвониться до райкома Луги, и о приезде французов лужские партийные лидеры не знали. Фейгин стал объяснять, что телефонные провода обледенели и под тяжестью снега и льда где-то провисли и оборвались. Он вывел французов на привокзальную площадь, которая, повидимому, являлась центром города. Вся площадь была завалена снегом, и только вдоль хаотично разбросанных домов по краям площади были протоптаны дорожки. Дома были одноэтажные, кирпичные, с облезлой штукатуркой, и только два дома были двухэтажными. К одному из домов тянулась очередь людей. Это был магазин. Посреди площади стоял памятник Сталину в человеческий рост, огороженный низкой железной решеткой, почти доверху засыпанной снегом. На другом конце площади стоял обшарпанный довоенный грузовик. Фейгин направился к нему в обход по протоптанной дороге. За ним последовали французы, а за ними два охранника. Прохожие оглядывались на эту процессию, а некоторые даже останавливались, пораженные видом людей в современной одежде. В кабине грузовика сидел шофер и что-то ел. Фейгин заговорил с ним через стекло кабины. Шофер открыл скрипящую дверцу. Оказывается, он ел картошку. На коленях он держал развернутую мятую газету, в которой были вареные картофелины. Фейгин стал с ним переговариваться. Мадам Туанасье, изучающая русский язык, но еще не говорящая по-русски, кое-что понимала и стала тихим голосом пояснять:

– Фейгин спрашивает, где райком партии. Шофер куда-то показал и говорит, что секретарь райкома ушел в какие-то мастерские. В райкоме никого нет. Ближайшее место, где были партизаны, это колхоз «Красный бор».

Из разговора с шофером Поль понял только слово «красный», которое знал из русского разговорника. Он громко обратился к Фейгину:

– У нас есть деньги. Наймите этот грузовик довезти нас до этого «Красного бора».

Фейгин стал договариваться с шофером. Мадам Туанасье тихо поясняла:

– Дороги занесены снегом. Он говорит о каком-то санатории.

Фейгин повернулся к Полю:

– Он говорит, зимой автотранспорт в колхоз не ездит. Снежные заносы. Дорога расчищена только до санатория. Здесь сухие сосновые леса и полезный воздух. В двух километрах отсюда туберкулезный санаторий. Очень живописное место. У них есть свой автобус. Его здесь нет, но мы можем доехать на этом грузовике.

– Нам не нужен санаторий, – сказал Поль. – Как здесь люди добираются до этого «Красного бора»?

Фейгин что-то выяснил у шофера и ответил:

– Пешком по протоптанной дороге. Надо пройти до конца этой улицы, а там еще три километра по лесу.

– Пойдем, – командным голосом сказал Поль. Мадам Туанасье спросила:

– На этом вокзале есть уборная?

Фейгин ответил безнадежным голосом:

– Я уже спрашивал. На вокзале уборная закрыта. Лопнули трубы.

Он что-то спросил у шофера, тот показал на кирпичный дом в углу площади. Это была общественная уборная. Поль первым направился туда. За ним последовали делегаты, Фейгин и охранники. Уборная стояла на высоком фундаменте. Две двери: в женскую и в мужскую половину. Когда Поль вошел внутрь, от резкой вони защипало глаза. Вдоль передней стены было бетонное возвышение, в котором были три дыры. Над каждой дырой сидели на корточках мужчины. Они срали. По краям дыр были кучи замерзшего говна, так что мужчины сидели на корточках среди этих куч. Сбоку стояли еще трое мужчин. Это была очередь к дырам. Водопровода здесь не было. Поль остановился. Его спутники остановились за ним. Вошел еще один мужчина в грязном ватнике и валенках, на которые были надеты галоши. Он расстегнул штаны, вынул наружу член и только после этого подошел к боковой стене и стал ссать. Поль понял, что ссать можно не в дыру, а у стены, где пол углубляется, и моча стекает вдоль стены под бетонное возвышение. Поль подошел к стене и стал ссать. Его примеру последовали его спутники. Ноги скользили по полу, покрытому заледеневшей мочей. Когда они выходили, товарищ Луни поскользнулся, и Поль едва успел подхватить его за плечи. Они вышли наружу, и Луни сказал:

– Познавательное посещение.

Они все стояли около уборной и ждали, когда из женской половины выйдет мадам Туанасье. Но она вышла не из уборной, а сбоку, из пролома в заборе.

– Я не смогла туда войти, – пояснила она. – Очень скользко. И я последовала примеру одной женщины, которая тоже не захотела войти внутрь.

Поль не выдержал и злорадно заметил:

– Вам следовало остаться в Ленинграде. Вы там пошли бы в Русский музей. Там уборные красивые, и картины висят красивые.

Никто не отреагировал на его замечание, и Поль бодрым голосом сказал:

– А теперь – в «Красный бор», – и зашагал вперед.

Его спутники последовали за ним. Прохожие продолжали оглядываться на них, некоторые останавливались, а некоторые даже начали следовать за ними на почтительном расстоянии. На главной, по-видимому, единственной улице города среди одноэтажных домиков было несколько двухэтажных старых, но хорошо сохранившихся деревянных домов. Нигде не было никаких следов военных разрушений, хотя война прошла по этим местам. Поль обратил внимание на кирпичное двухэтажное здание. Над входом висело красное полотнище с длинным лозунгом. Такие лозунги на красных полотнищах Поль уже видел в Москве и Ленинграде. Он оглянулся на шедшего за ним Фейгина, спросил:

– Что за здание?

Фейгин взглянул на официальную таблицу, ответил:

– Средняя школа. Десятилетка.

– А что написано на лозунге?

Монотонным голосом Фейгин ответил:

– Под знаменем Ленина, под водительством Сталина укреплять завоевания социализма.

Улица кончилась. Далее следовал обширный пустырь, через который действительно вела протоптанная дорога к виднеющемуся вдали лесу. Поль оглянулся. За ним шли Фейгин, мадам Туанасье, мсье Луни и два охранника. Всего шесть человек. А шагах в тридцати за ними следовала разрозненная толпа нищенски одетых любопытных лужан. Конечно, им интересно было знать, что нужно этим роскошно одетым людям, говорящим на непонятном языке, в колхозе «Красный бор». Поль сказал:

– Товарищи, прибавим шагу, а то я замерз.

Никто не ответил. Поль пошел быстрее, и все молча ускорили шаг, не отставая от него. Вокруг все было белым – белый заснеженный пустырь, белая протоптанная тропа, не шире метра, и такое же белое небо, затянутое высокими облаками. Со стороны леса показалась лошадь, запряженная в сани. Поль шел навстречу лошади. Разминуться было нельзя. Если на самой дороге снег был по щиколотку, то на шаг в сторону снег был выше колен. Мороз пощипывал лицо. Поль оглянулся. У его спутников были красные носы и щеки. Мадам Туанасье, прижимая под мышкой свою дамскую сумку, то и дело прикладывала к носу платочек. Сани с лашадью приблизились. Поль упорно шел навстречу лошади, не уступая дороги. Возница подтянул поводья, и лошадь сошла с протоптанной дороги в глубокий, выше колена, снег. Сани слегка накренились. В санях, кроме возницы, сидели две женщины, закутанные в серые дырявые шали, придерживая холщевые мешки. Сквозь дыры было видно, что в мешках картошка. Фейгин заговорил с возницей, сани остановились. Поль с интересом разглядывал систему упряжи с дугой над головой лошади и оглоблями, переходящими в боковины саней. В разговоре с возницей Фейгин выяснил, что они идут правильной дорогой, и Поль снова зашагал вперед. У края леса стоял почерневший от старости бревенчатый дом со щепяной двускатной крышей, окруженный плетеным забором. Из кирпичной трубы на крыше шел редкий дым. Поль спросил:

– Из чего сделана эта крыша?

Фейгин с готовностью объяснил:

– Крыша покрыта щепой. Это пласты, наструганные из осины. Осина – мягкое дерево, неупотребляемое в строительстве. Но, как ни странно, тонкие слои ее древесины быстро высыхают после дождя, и покрытия из осиновой щепы сохраняются десятилетиями.

Мадам Туанасье сказала резким голосом:

– Мы замерзли. Можно войти в этот дом согреться?

– Да, – тотчас согласился Фейгин. – Сейчас мы попросим хозяев впустить нас.

У Фейгина в отличие от французов были легкие нарядные ботинки, которые, вероятно, были полны снега. Через калитку в заборе они прошли к дому. Фейгин постучал в досчатую дверь, расположенную между домом и низкой бревенчатой пристройкой. Они немного подождали, и Поль сам постучал кулаком в дверь. Открыла старуха в белом платке и какой-то тряпичной одежде. Она была босая. Фейгин поговорил с ней, и старуха отступила назад, пропуская замерзших путников в дом. Густо пахнуло навозом. Передняя была совершенно темной. С одной стороны была дверь в дом, с другой стороны был просто проем, ведущий в пристройку. Там были кучи наваленного сена. Раздалось мычание. Поль с детства не слышал мычания коровы и остановился. Французы и охранники остановились за ним в тесной передней. В полумраке пристройки Поль увидел еще один проем, в который было видно голову коровы. Поль смотрел на корову, и корова смотрела на Поля грустным коровьим взглядом. Где-то сбоку закудахтали куры.

– Пройдемте внутрь, – позвал Фейгин.

Они вошли в дом, состоящий из одной комнаты с низким потолком. В доме было тепло и пахло мокрым деревом и вареной картошкой. Здесь был стол, сколоченный из грубых досок и такие же две скамейки. На столе была керосиновая лампа. Электричества здесь не было. Сбоку стояла русская печь, одна из тех, которые Поль раньше видел на фотографиях. Фейгин сразу же положил на стол деньги. Поль не понял сколько, он еще не ориентировался в русских деньгах. Но старуха сразу заулыбалась щербатым ртом и что-то заговорила. Фейгин сказал, что они все могут снять обувь и просушить ее на печи. Поль первым снял пальто и стал снимать свои меховые высокие ботинки, в которые все же попал снег. Остальные последовали его примеру. Кроме охранников. У них под брюками были высокие военные сапоги, в которые снег не мог попасть. У Фейгина ботинки и носки промокли насквозь. Старуха продолжала что-то говорить. Фейгин сказал, что она предлагает молока. Все согласились. Старуха вынесла из передней глиняный кувшин с молоком. Из фанерного шкафа она достала шесть граненых стаканов разной конфигурации из мутного стекла, налила молоко в стаканы. Все стали пить. Поль поднес стакан к губам и тут же увидел, что в молоке что-то всплыло. Это был явно кусок навоза. Поль застыл. Старуха тут же взяла у него стакан, выплеснула часть молока с навозом в деревянный ушат, стоящий около печи, и отставила стакан с дополовины оставшимся молоком на край стола. А перед Полем она поставила другой чистый стакан и налила в него молоко из кувшина. Поль подумал, что корова, вероятно, всю зиму находится в хлеву и спит в собственном навозе. И никто эту корову не будет мыть, так что во время дойки в молоко обязательно должен попасть навоз. И все они пьют такое молоко. А молоко было густым и вкусно пахло свежими натуральными сливками. И Поль выпил свой стакан, и не без удовольствия. После того, как все выпили свое молоко, старуха взяла отставленный стакан, из которого был выплеснут навоз, и вылила оставшееся в нем молоко обратно в кувшин. Из-за печки послышался шорох, чей-то низкий хриплый голос, и вышла еще одна старуха с лицом, похожим на древесную кору. Первая старуха продолжала говорить. Поль обратился к Фейгину:

– Переводите все.

И Фейгин стал объяснять:

– Это ее старшая сестра. Из дома она выходит только летом.

Вторая старуха сказала:

– Здравствуйте.

Французы, даже Поль, знали русские слова приветствия и с кривыми улыбками ответили на приветствие. Вторая старуха стала молча разглядывать французов. В дверь постучали. Первая старуха открыла дверь и впустила женщину в облезлом плюшевом пальто с холщевой сумкой. Женщина поздоровалась, пораженно глядя на пришельцев, стала что-то говорить первой старухе. Фейгин пояснил, что женщина просит молока. Женщина вынула из сумки облупленный эмалированный бидон, и старуха налила в него молока. Женщина положила на стол деньги и попрощавшись вышла. Фейгин заговорил со старухой, и когда Поль снова напомнил: «Переводите!» – стал объяснять, что эта женщина приходит сюда из Луги покупать молоко. Это означало, что в Луге в магазине молоко не продается. В Луге есть крестьянский рынок, но там молоко вдвое дороже. Старуха замолчала, переводя дыхание. И тогда вторая старуха с древесным лицом торжественно что-то сказала хриплым голосом, и Фейгин дословно перевел:

– Кулачки мы.

Поль не понял. Мадам Туанасье впервые за время поездки в Лугу посмотрела ему в глаза и ровным голосом объяснила:

– Кулаками в тридцатые годы называли богатых крестьян, не пожелавших вступить в колхозы. Их насильно высылали в Сибирь или расстреливали, а их имущество и дома отдавали колхозам. Это называлось «раскулачивать». Эти женщины уцелели, вероятно, потому, что в их семье не было мужчин. Одиноких женщин не подвергали раскулачиванию.

– Иногда подвергали, – поправил вдруг Фейгин, ни на кого не глядя.

В наступившей тишине вторая старуха повторила торжественным тоном:

– Кулачки мы.

Без стука в дверь вошел низкорослый мужчина с вязанкой дров. Когда он удивленно уставился на гостей, стало видно, что он настолько молод, что у него еще не растет борода. Юноша был одет как и другие советские люди: старый залатанный ватник, старая шапка-ушанка с наполовину оторванным ухом, старые стоптанные сапоги, из которых торчали края мятой газеты, заменявашей носки. Старуха начала говорить, а Фейгин переводил:

– Это внук их старшей сестры, которая умерла во время войны. А родители его погибли на войне.

Старуха заговорила с юношей, очевидно, объясняя, кто такие пришельцы. Поль расслышал уже закомые ему слова «Красный бор». Остальное было невразумительно, но в общем понятно: какие-то иностранцы, говорящие на непонятном языке, идут пешком в колхоз «Красный бор». Тут юноша повернулся к французам и сказал:

– Здравствуйте. Гутэн морген.

Когда ему ответили на приветствие, он улыбнулся, спросил:

– Спацирэн?

Фейгин ему что-то ответил, и только после этого юноша положил вязанку дров на пол у печки. Он что-то сказал старухе, та что-то спросила, и между ними началась перебранка.

– Переводите, – вполголоса, но строго сказал Поль, и Фейгин безропотно стал переводить:

– Юноша спросил, где его новый ватник. Бабушка спросила: зачем. Юноша сказал, что в клубе будет кино. Бабушка возразила: завтра юноше надо вставать в пять часов утра, чтобы занять очередь в магазин. С утра в магазин привезут сахар.

Поль попросил Фейгина:

– Спросите его, работает ли он где-нибудь.

Фейгин спросил и перевел ответ. Юноша работал в колхозе на молочном сепараторе. Теперь не работает. Ждет, когда на следующий год его заберут в армию. Старуха вдруг стала слезливо громко причитать. Вторая старуха стала ей вторить. Фейгин перевел: они горюют, что внук их бросит. Поль спросил:

– Сколько лет надо служить в армии?

– Три года, – ответил Фейгин. – Только после армии он сюда не вернется. Отслужившим солдатам после армии разрешают поехать в любое по выбору место. Этот юноша, конечно же, поедет в Ленинград, или Москву, поступит на завод, там ему дадут место в общежитии, а потом он получит прописку.

– Если так будут поступать все юноши, – сказал в недоумении Поль, – то в сельской местности не останется мужчин. Так?

– Некоторые возвращаются домой, – вяло ответил Фейгин. – Некоторые юноши женятся до армии и возвращаются к женам, некоторые привязаны к родителям. Кажется, носки наши и ботинки просохли. – И уже с нескрываемой тоской Фейгин сказал: – Пойдем дальше, в «Красный бор».

Полю не нужен был больше колхоз «Красный бор» и, тем более, какие-то партизаны. То, что нужно было ему увидеть, он уже увидел. И когда они обулись, Поль предложил:

– Лучше пойдем обратно на поезд.

Никто не возразил, а Фейгин даже не обрадовался. Вероятно, он простудился и все время сморкался в платок. Когда они стали прощаться, вторая старуха торжественно повторила:

– Кулачки мы.

И Поль запомнил эти два русских слова. Юноша на прощание сказал французам:

– Ауфидерзейн.

Вероятно, во время оккупации все лужане усвоили некоторые немецкие выражения, и этот юноша считал хорошим тоном обращаться к иностранцам на немецком языке. Когда они выходили из дома, один из охранников, который постарше, вдруг раздраженно заговорил.

– Переводите, – тут же напомнил Фейгину Поль, и Фейгин безропотно стал переводить слова охранника, говорящего:

– Не верю я в этих партизан. Лужане – шкуры. При немцах им здесь хорошо жилось. Я слыхал, Лугу взяли два фашистских мотоциклиста. Немецкие связные. Заблудились на местных дорогах и случайно заехали в Лугу. Наши, блядь, при виде двух немцев бежали без оглядки. А настоящие немецкие подразделения пришли только на другой день. И никаких боев здесь не было. А когда пришли наши, лужане не очень то и обрадовались. Шкуры. Надо было еще тогда их перестрелять к ебени матери.

– Что такое «наши»? – спросил Поль.

– «Наши солдаты», «наши люди», – объяснил Фейгин.

Конечно, Фейгину этого текста нельзя было переводить. Это было явное нарушение инструкций Смольного. Но Фейгин был в таком состоянии, что ему было не до инструкций.

Поль первым вышел из калитки в заборе на снежную дорогу. Шагах в тридцати от дома стояла разрозненная толпа людей. Это были те же любопытные лужане, которые сопровождали французов по дороге. Оказывается, эти люди стояли здесь на морозе, пока французы сушили свою обувь в доме двух старух-кулачек. Поль направился по протоптанной дороге к этой толпе, поскольку других путей обратно в Лугу не было. За ним следовал товарищ Фейгин, затем мадам Туанасье, мсье Луни и два охранника. И тут Поль увидел двух милиционеров, идущих ему навстречу. Фейгин быстро опередил Поля, пошел навстречу милиционерам. Когда они приблизились, старший из милиционеров козырнул и что-то сказал. Фейгин что-то ответил, достал из внутреннего кармана пальто удостоверение, подал милиционеру. Оба милиционера стали изучать удостоверение, а Фейгин продолжал что-то говорить. Затем старший милиционер положил удостоверение Фейгина себе в карман. Два охранника подошли к милиционерам, стали что-то сердито говорить. Один из охранников вынул свое удостоверение, показал милиционерам. Старший милиционер протянул руку, но охранник не дал удостоверения. Фейгин что-то сказал охранникам нарочито ровным голосом, и охранник протянул свое удостоверение милиционеру. Оба милиционера принялись изучать удостоверение охранника. Затем старший милиционер положил удостоверение охранника тоже себе в карман. Оба охранника что-то сердито закричали, но Фейгин ровным строгим голосом оборвал их, обратился к французам:

– Товарищи, вы уже знаете, что у Советского Союза много врагов, поэтому советские люди должны быть очень бдительны. Вы сами понимаете, что своим внешним видом мы резко отличаемся от окружающих, и это вызвало серьезные подозрения людей. Представители местной милиции никогда не видели удостоверений, подобных тем, которые мы им предъявили, и они хотят идентифицировать наши личности. Это их обязанность. Они просят нас пройти в местное отделение милиции.

– Мы арестованы? – спросила мадам Туанасье.

– Не совсем, – замялся Фейгин.

– Совсем, – твердо сказал Поль и первым пошел дальше к Луге.

За ним последовали мадам Туанасье, мсье Луни, товарищ Фейгин, два мрачных охранника и, замыкающие процессию, два лужских милиционера. А за ними следовала толпа замерзших, но возбужденных лужан. Люди высказывали какие-то реплики, делились между собой какими-то предположениями. Поль на ходу обернулся к мадам Туанасье:

– Вам понятно, что они говорят?

– Не совсем. Кажется, они считают нас шпионами. И почему-то американскими.

Она говорила тихо, но поскольку она шла за Полем, он хорошо ее слышал. Не останавливаясь, Поль опять обернулся к мадам Туанасье:

– Что может интересовать американских шпионов в колхозе «Красный бор»?

Она ответила:

– Эта женщина в красном платке и солдатских сапогах говорит, что в этот колхоз привезли двух специальных … холмогорских … коров для развода. Эти люди предполагают, что мы посланы американским правительством, чтобы отравить этих коров, или что-то в этом роде.

– Вы правильно их поняли? – усомнился Поль.

– Да. Они продолжают это обсуждать. А мужчина в черном ватнике возражает. Он говорит, что о коровах американцам неизвестно. Он говорит, что скорее всего мы хотели поджечь строящийся через реку мост.

Поль подумал, что мадам Туанасье бредит. Вероятно, она простудилась, и у нее поднялась температура. Он оглянулся на ходу, но мадам Туанасье шла бодрым шагом, и лицо ее, посиневшее и постаревшее от холода, выражало коммунистическую твердость. Она не бредила и не шутила. Когда они проходили мимо уже знакомого двухэтажного здания школы, Поль обернулся к мадам Туанасье:

– Интересно, что преподают у них в школе? Я бы хотел зайти сюда.

– Уже нельзя. Мы арестованы. А все из-за ваших фантазий, мсье Дожер.

– Вы сами напросились ехать со мной в Лугу. А то смотрели бы красивые картины в Русском музее и ели бы красную икру. – И поскольку у него начали замерзать пальцы ног, он раздраженно добавил: – За счет этих тупых нищих людей.

Мадам Туанасье ничего на это не ответила.

Глава 21. Под арестом. В кабине паровоза. Оперетта. Париж. Доклад Поля

Отделение милиции размещалось в кирпичном одноэтажном доме. Комната, куда их привели, была большой, с высоким потолком, зарешеченным окном и высокой изразцовой печкой в углу. Такие печки Поль уже видел на фотографиях и знал, что эти печки в России служат для отопления вместо каминов. Часть комнаты была отгорожена деревянным барьером. По стенам размещались деревянные скамьи. У окна за письменным столом сидела женщина и что-то писала. Она поднялась от стола, уступая место старшему милиционеру, и уставилась на французов. На ней поверх поношенного платья был надет старый милицейский китель. Старший милиционер что-то сказал Фейгину, и тот обратился к французам:

– Просят предъявить наши документы.

Поль первым вынул из внутреннего кармана французский паспорт, положил на стол перед милиционером. Остальные тоже стали доставать свои документы. Оба милиционера и женщина, разглядывая французский паспорт, о чем-то переговаривались. Женщина обратилась к Полю:

– Шпрэхен зи дойч?

Поль молчал. Фейгин, спохватившись, стал что-то объяснять милиционерам. Потом начался обыск. Младший милиционер похлопал Поля по бокам и карманам, проверяя нет ли у него бомбы, или какого другого оружия, затем стал похлопывать по бокам остальных. Когда очередь дошла до охранников, они стали что-то возмущенно говорить, но Фейгин их строго оборвал, и охранники послушно расстегнули свои пальто, из-под которых милиционер достал пистолеты. Старший милиционер тут же на столе разрядил пистолеты и сунул их в ящик письменного стола. Фейгин объяснил французам, что сейчас придет начальник отделения милиции, и все разберет. В комнате воцарилась тяжелая тишина. Старший милиционер что-то писал за письменным столом, младший сидел на стуле у входа, арестованные сидели на деревянной скамье, женщина в милицейском кителе стала подкладывать в печку дрова, которые тут же занялись огнем на горящих углях. Поль подумал, а что, если сейчас приедет грузовик-фургон и заберет их всех куда-нибудь, например, в концлагерь. Конечно, французское правительство сделает заявку, и их будут искать. Но Валенберга тоже искали. Поискали и перестали. Вот и их так же поищут и перестанут. Все уже знают, что он, Поль, имел личную беседу со Сталиным, и о чем была эта беседа, кроме них двоих никто не знает. А что, если Сталин передумает посылать врачей на Маркизы? Что, если Сталин не захочет, чтобы кто-нибудь узнал о его беседе с Полем? Ему ничего не стоит убрать Поля и всю эту делегацию. И жалкая кучка французов растворится во льдах и снегах этой чудовищно гигантской бездорожной страны. А Париж недосегаемо далеко. Марго в Париже. Марго американка. Как бы она удивилась, если бы узнала, что их тут арестовали как американских шпионов. Хотя ее трудно чем-нибудь удивить. Она умная и понимает, что на свете есть много удивительных вещей, и всему невозможно переудивляться. Сейчас в Париже утро. Марго в университете. С кем она сейчас говорит? Все хотят с ней говорить. И все хотят сказать ей что-нибудь интересное, поэтому она всегда в курсе интересных событий. Поль с некоторым раздражением вспомнил Жака. Этот человек знает все интересное. И все, что он говорил о России – правда. Поль стал разглядывать стены, выкрашенные известкой. На стенах висели три портрета в одинаковых рамах: в центре портрет Ленина, по бокам портреты Сталина и Попкова. Поль сразу узнал Попкова, хотя на портрете он был явно приукрашен. С улицы вошел человек в грязной потрепанной форме. Вероятно, это была форма железнодорожника. Он принес большой медный закоптелый чайник, от которого шел пар. С интересом поглядывая на французов, он заговорил с женщиной. Милиционеры не обращали на него внимания. Поставив чайник на скамью, он ушел. Старший милиционер достал из письменного стола три аллюминиевые кружки, женщина разлила по кружкам кипяток из чайника и развернула газетный пакет, в котором были дешевые сахарные конфеты. Два милиционера и женщина стали пить кипяток с этими конфетами, о чем-то переговариваясь. Милиционер о чем-то переговорил с Фейгиным, и тот сообщил французам, что им предлагают выпить горячей воды. Поль молча кивнул. Женщина достала еще две кружки. Больше у них кружек не было. Французам и их охранникам предоставлялось пить из двух кружек по очереди. Фейгин взял две кружки с кипятком, протянул одну мадам Туанасье, другую Полю. После этого он стал что-то говорить женщине и при этом указал сперва на портрет Попкова, потом на портрет Сталина, а затем на самого Поля. Вероятно, он объяснял, что сегодня они говорили с самим Попковым, а два дня назад с самим Сталиным, и что сам Сталин имел личную беседу с Полем. Женщина и оба милиционера с явным сомнением посмотрели на Поля. Они еще не верили Фейгину, считая французов американскими шпионами. Однако, женщина все же на всякий случай подошла к Полю и, протягивая ему дешевые конфеты, разложенные на газетной бумаге, сказала:

– Биттэ.

Поль сказал по русски, из разговорника:

– Спасибо, – и взял одну конфету.

Женщина протянула конфеты мадам Туанасье. Та тоже сказала:

– Спасибо, – и тоже взяла одну конфету.

Фейгин пояснил, что эти конфеты называются подушечками. Конфеты были действительно похожи на крохотные подушечки. Они были явно сделаны из отходов сахарного производства, а внутри их была начинка из вязкого джема. Но Полю конфета показалась вкусной. Фейгин заговорил с женщиной, и та охотно отвечала. Поль не решился потребовать у Фейгина перевода, поскольку все они были на положении арестованных. Но Фейгин сам стал переводить. Оказывается, в лужской школе преподавали немецкий язык. Эта женщина до войны закончила восемь классов школы, а во время немецкой оккупации на практике усовершенствовала школьный немецкий. Во время войны она помогала партизанам: тайно поставляла им картошку, белый хлеб и шоколад. Белый хлеб и шоколад раз в неделю ей выдавали немцы за то, что она мыла полы в комендатуре и приносила дрова. На работу в милицию ее приняли за то, что она помогала партизанам. А где теперь эти партизаны – неизвестно. Поль понял: раз немцы за работу выдавали ей белый хлеб и шоколад, а теперь ей за работу выдают «подушечки» из отходов сахарного производства, то понятно, почему охранник сказал, что когда пришли «наши», лужане не очень-то и обрадовались. Допив кипяток, Поль и мадам Туанасье, поблагодарив, поставили кружки на стол. Женщина тут же всполоснула кружки над ведром, стоящим около печки, и налила в них еще кипятку. Фейгин подал кружки мсье Луни и одному из охранников. Они тоже стали пить кипяток. Однако «подушечек» женщина им не предложила. Вероятно «подушечки» продают здесь по карточкам.

В передней послышались громке голоса, ругань, и дверь со стуком распахнулась. Совсем молодой милиционер и мужчина в старом пальто с усилиями ввели бородатого старика в рваной солдатской шинели. Половина лица старика была распухшей от свежих синяков, из носа текла кровь. Руки старика были выкручены за спину и связаны толстой веревкой. Наручников у лужской милиции не было. Молодой милиционер и мужчина в старом пальто стали что-то объяснять, а старший милиционер что-то записывал. Авторучки у него не было, и он писал простой ручкой, макая перо в чернильницу. Затем бородатого старика увели за барьер и усадили на скамейку. Поскольку руки его были связаны, он не мог утереть кровь, и она текла по его шее, затекая за рваный воротник. Поль молча уставился на Фейгина, и тот тихим автоматическим голосом стал пояснять. В магазине по карточкам продавали водку. Была очередь. Бородатый старик подлез под прилавок и украл бутылку водки. За это ему ничего бы не сделали, просто отняли бы эту бутылку. Но крадучись, вытаскивая из ящика бутылку, он опрокинул соседний ящик, в котором было двенадцать бутылок водки. И все эти двенадцать бутылок разбились. Водка – дефицит, и на всю очередь ее бы не хватило. Когда старик опрокинул ящик, мужчины из очереди набросились на него и стали избивать. Возможно, его забили бы до смерти, если бы милиционер и заведующий магазином не связали его и не привели в отделение милиции. Женщина, ополаскивая кружки, поглядывала на старика, потом подошла к нему, о чем-то с ним переговорила, подошла к старшему милиционеру, стала что-то говорить, а старший продолжал писать. Женщина опять подошла к барьеру, заговорила со стариком, он отвечал ей хриплым басом, растягивая шипящие русские слова. Женщина вышла в соседнее помещение, принесла мокрую белую тряпку, стала вытирать старику кровь с нижней половины лица, продолжая с ним говорить. Фейгин после паузы, не глядя на Поля, стал переводить тихим монотонным голосом. Оказывается, женщина знала этого старика. Во время войны он был в партизанском отряде. Взглянув на Поля, Фейгин тем же монотонным голосом сказал:

– Вот представитель партизан, с которыми вы так хотели познакомиться, мсье Дожер.

Он впервые назвал Поля «мсье», а не «товарищ». На вопрос женщины, куда делись остальные партизаны, старик ответил, что среди партизан было несколько человек, не успевших вступить в советскую армию. Когда после немцев пришли «наши», их сразу расстреляли как дезертиров, остальных партизан куда-то увезли, и о них ничего не известно. А этого старика, учтя его возраст, не тронули. И тут опять загаворил старший охранник. Фейгин переводил почти синхронно, быстро подыскивая и находя соответствующие слэнговые эквиваленты:

– Я же говорил, они шкуры, – ворчал охранник. – И лужане и ихние партизаны. Дезертиры. Всю войну спокойно прожили в лесу и грабили местные деревни под видом партизан.

Тут снова распахнулась дверь, и вошли трое мужчин: один в новой шинели без погон, двое других в старомодных, но чистых пальто. Они растерянно взглянули на французов, стали что-то сердито говорить старшему милиционеру. Тот сдерженно отвечал. Мужчина в новой шинели что-то грозно выкрикнул. К нему тотчас подошел Фейгин, что-то сказал, и мужчина очень любезно заговорил с Фейгиным, а тот представил мужчину в шинели:

– Секретарь лужского райкома партии товарищ Калечец.

Когда Калечец с извиняющейся улыбкой пожимал французам руки, Фейгин объяснял:

– В Смольном узнали, что телефонная связь с Лугой временно прервана, а поскольку телеграф еще работал, Смольный стал слать срочные телеграммы в лужский райком с требованием немедленного ответа, но поскольку в райкоме никого не было, Смольный стал слать телеграммы непосредственно дежурному лужскому телеграфисту. Телеграфист сам побежал в райком, стали разыскивать секретаря райкома, и вот, наконец-то, нашли.

Калечец что-то любезно говорил французам, вероятно, извинения, время от времени поворачиваясь к милиционерам и что-то грозно выкрикивая, вероятно, ругательства. Когда отобранные документы были с извинениями возвращены, оба охранника, грубо оттеснив милиционеров, сами полезли в письменный стол за своими отобранными пистолетами. Они тут же на столе стали заряжать разряженные пистолеты. Оказалось, двух патронов не хватает. Они скандально заорали на милиционеров. Женщина выдвинула все ящики письменного стола, и патроны нашлись: они провалились через дырку в нижний ящик. Французов и охранников повели в лужский райком партии. Это было одноэтажное здание с провинциальной претензией на роскошь. Вероятно, до социалистической революции здесь жил городничий, или местный богатый буржуа. Лепные потолки были свеже побелены, а в большой комнате, куда их привели, висела хрустальная люстра, и паркетный пол был натерт и блестел. На стене в золоченой раме висел портрет Попкова. Две женщины начали накрывать длинный старинный стол белой скатертью. Калечец, каких только русских фамилий не бывает, продолжал что-то любезно говорить. Фейгин, не скрывая иронии, переводил:

– Товарищ Калечец приносит французским товарищам все извинения, какие у него есть, за досадный ошибочный инцидент и просит нас всех отобедать.

Поль спросил:

– Где здесь уборная? И где здесь можно вымыть руки?

Уборных в райкоме было две: мужская и женская. Уборные были без унитазов. На деревянном возвышении дыра, закрытая деревянной крышкой с деревянной ручкой. При пользовании уборной надо было отставлять крышку в сторону, а потом опять закрывать дыру крышкой. Из дыры исходил резкий запах хлорки: выгребную яму в райкоме засыпали хлоркой. В коридоре перед уборной были два водопроводных крана с раковинами. Оказывается, в некоторых домах Луги был водопровод. После посещения уборной всех пригласили к столу, на котором была традиционная икра, апельсины, маслины и прочие яства, которых обыкновенные лужане, вероятно, никогда в жизни не видели. Фейгин о чем-то переговорил с Калечецем, а потом перевел:

– Обед может затянуться больше чем на час, и тогда мы не успеем к обратному поезду. Товарищ Калечец в этом случае обещает задержать поезд на вокзале, пока мы спокойно не пообедаем.

– Ни в коем случае, – строго сказала мадам Туанасье. – Мы против того, чтобы из-за нас нарушалось расписание поездов.

– Нет, пусть поезд здержут, – упрямо сказал Поль. – Имеем же мы право спокойно, не торопясь пообедать!

Дело было не в обеде, а в том, что Поль хотел внимательно рассмотреть паровоз, который повезет этот поезд из Луги в Ленинград. Мсье Луни поддержал мадам Туанасье. Он сказал, что это бестактно – задерживать поезд ради застолья трех французов. В результате спора было решено, что от супа и жаркого они откажутся, а только отведают закусок и выпьют кофе. Поль все же задержал поезд на десять минут. Когда они на вокзале в сопровождении Калечеца и провожающего их милиционера подошли к отведенному им вагону, Поль направился к паровозу. За ним последовали Калечец и Фейгин. Поль долго рассматривал паровоз, подставлял ладонь к тому месту между колес, откуда со свистом вырывались выхлопы пара. Подошел начальник станции в перепачканной сажей красной фуражке. Поль обратился к нему:

– Можно залезть в кабину паровоза?

Фейгин перевел. Калечец и неачальник станции в один голос дали согласие. Поманив за собой Фейгина, Поль полез по вертикальной лесенке в кабину. Фейгин безропотно полез за ним. Машинист, получивший указание от начальника, отступил, пропуская их в кабину. Здесь были рычаги, похожие на рычаги реостата, и Поль стал спрашивать машиниста об управлении паровозом. Фейгин переводил. Машинист отвечал. Отверстие топки было закрыто герметической крышкой с отщелкивающимся замком. А внизу было приоткрытое отверстие, из которого пыхало жаром. Из учебника, который Поль просмотрел в библиотеке Сорбонны, он уже знал, что из топки через колосники проваливается отгоревший шлак. Он указал на нижнее отверстие, спросил машиниста:

– Там шлак?

Фейгин замешкался, не зная как перевести, но машинист понял, кивнул и повторил:

– Шлак.

Поль увидел грушевидную ручку, свисающую сверху, которую нужно было потянуть, чтобы паровоз загудел. Он дотронулся до ручки, спросил:

– Можно погудеть?

Фейгин перевел, и машинист с улыбкой кивнул. Поль потянул за ручку. Раздался обворожительно пронзительный гудок. Поль по-русски сказал машинисту:

– Спасибо, – и спустился на перрон.

Чтобы дольше не задерживать поезд, он побежал к своему вагону, за ним, отставая, бежали Фейгин и Калечец. В поезде Фейгин долго откашливался, а потом принял таблетку аспирина, которую еще за обедом ему дал Калечец. По дороге в Ленинград Поль внимательно разглядывал проплывающие за окном вагона деревни и железнодорожные станции, на которых поезд на короткое время останавливался. Теперь Поль уже хорошо представлял, как живут люди в этих полугнилых домиках с залатанными крышами. Магазинов здесь не было, даже таких, как в Луге. Заснеженные стога сена попадались редко. Это значило, что далеко не у всех есть коровы. На каждой железнодорожной станции нищенски одетые люди с мешками суетливо залезали в вагоны. От Луги до Ленинграда можно доехать за два часа. В Ленинграде, как и в Москве, есть коммерческие магазины, где можно что-то купить. Таких городов в России мало. А если до большого города нужно ехать день, два, пять дней? У этих нищих людей просто нет денег на железнодорожный билет. А в Сибири на тысячи километров нет железных дорог. Многое было непонятно. Понятно было одно: в отдаленных провинциях люди живут хуже, чем в Луге, хотя как это может быть хуже, трудно было себе представить. Но люди там все же живут. Человек сильный.

Ленинград их встретил снежной пургой. Когда они от вокзала шли к своей машине, колючий снег под порывами ветра стегал лица. Стало смеркаться. Ленинград – северный город, и зимний день здесь короток. Когда они подъехали к гостинице, совсем стемнело. В гостинице их ждал обед. Остальные члены делегации и Серж тоже их ждали. Каспар воскликнул:

– Привет узникам Бастилии!

И все рассмеялись.

– Мы уже не французы, – сказал Поль. – Мы американские шпионы.

И все опять рассмеялись. За обедом стали делиться впечатлениями. Мсье Луни изложил их приключения. Максимил с видом превосходства рассказал о посещении остальными делегатами Русского музея, а так же музея Обороны Ленинграда, основанного специальным приказом Попкова. В этот последний вечер было запланировано еще одно посещение театра. Смольный предложил балетный спектакль, но Каспар настоял на походе в театр оперетты. Он объяснил, что оперетта умерла, и теперь ее заменили безликие бездарные мюзиклы. Репертуарные театры оперетты сохранились только в нескольких странах, таких как Австрия, Германия, Россия. И теперь они уникальны. Театр оперетты был в пяти минутах ходьбы от гостиницы, и этот короткий путь сквозь колючую снежную метель развеселил французов. И сразу после мороза – уютный вестибюль театра, мраморная лестница, устланная ковровой дорожкой, маленькие, но роскошные помещения фойэ, сугубо театральный зрительный зал с рядами софитов, подвешенных над аркой сцены. Французам отвели две ложи у самой сцены. Давали оперетту под названием «Сильва». В ложе, где был Поль, сидел Серж спиной к зрительному залу. Он синхронно переводил разговорный и вокальный текст очень тихим голосом так, чтобы не слышно было остальным зрителям. Музыкальные и танцевальные номара чередовались с диалогами. Поль пришел в восторг уже с самого начала спектакля. Он смеялся опереточным шуткам, неотрывно следил за ритмичными движениями танцовщиц во время шутливых куплетов комика, и очень посерьезнел в конце первого акта, когда Сильва упала в обморок, узнав, что ее возлюбленный уехал на обручение со своей невестой. Музыкальные фразы и мелодии автоматически застревали в памяти. Когда после первого акта занавес опустился, Поль опомнился. А что, если бы здесь была Марго? Понравилось бы это ей? Рядом с ним сидел Шанэ Брандо, член делегации, с которым Поль до сих пор почти не общался. Поль знал, что Шанэ, малоразговорчивый брюнет средних лет, получил в детстве музыкальное образование. Пригнувшись к его уху, Поль спросил:

– Шанэ, как по вашему, это хорошая музыка?

Шанэ пожал плечами, небрежно сказал:

– По моему, это гениально.

– Вы это серьезно?

– Вполне. Если Иогана Штрауса считали королем вальсов, то Кальмана называли императором оперетты.

Поль заглянул в программу. Имя композитора легко запоминалось: Имре Кальман.

– Он очень знаменит? – наивно спросил Поль.

Шанэ снова пожал плечами:

– Во Франции совсем не знаменит. Каспар уже сказал, что оперетта умерла. Это действительно так. Человечество от этого много потеряло.

В антрактах Поль бродил по роскошным, но уютным помещениям фойэ, в которых было очень тесно. Пристальное внимание окружающей публики стало уже привычным, и Поль спокойно разглядывал интерьеры. Одна из комнат фойэ была оформлена под каменный грот с искусственными сталактитами и крохотными пещерами, в которых светились разноцветные лампочки. В театральном буфете, указав на лимонад и плитку шоколада, Поль спросил по-русски:

– Сколько?

Продавшица ответила непонятное, и Поль протянул две советские купюры, а потом, на всякий случай, третью купюру. Продавщица взяла у него все купюры и дала сдачу: много маленьких купюр и немного мелочи. Лимонад был вкусный, шоколад тоже. Теперь Поль твердо знал: больше всего в Советском Союзе ему понравился театр оперетты. Когда они вышли из театра, снег больше не шел, и ветер стих. Поль уже ориентировался в этом месте города и предложил дойти до гостиницы через Невский проспект, обогнув квартал с другой стороны. Серж и Фейгин, сопровождавшие французов, не возразили. Напротив театра был заснеженный сквер, за которым виднелся большой дворец с белыми колоннами, освещенный уличными фонарями. Поль знал, что это Русский музей, посещение которого он променял на поездку в Лугу. Они свернули на многолюдную, хорошо освещенную улицу, по которой шли трамваи. Фейгин сказал, что эта улица называется Садовой, хотя никаких садов не было видно. Всюду были роскошные дома, может быть, дворцы, и все это было очевидно построено давно, до социализма. Поль остановился перед безногим нищим. Это был заросший бородой мужчина в обрезанной по пояс шинели, из-под которой был виден заношенный военный китель. Безногий сидел на деревянной платформе с маленькими колесиками, на которой он мог перемещаться по земле. Прохожие не обращали на него внимания. Голова нищего была укутана тряпками, перед ним лежала старая солдатская шапка, на дне которой посверкивали монеты. Поль уже знал, что на эту мелочь ничего нельзя купить. Он откинул полу своего пальто, достал из кармана брюк несколько купюр, которые дала ему на сдачу продавщица в театральном буфете, положил деньги в солдатскую шапку. Когда они пошли дальше, Серж ровным голосом объяснял, что это, очевидно, инвалид войны. Война для многих солдат обернулась психологической травмой, в результате которой некоторые бывшие фронтовики стали алкоголиками. То же самое Серж говорил уже в Москве, когда они наткнулись на валяющегося на улице пьяного. Серж к тому же добавил, что все инвалиды получают пенсию, а деньги на улицах просят на водку.

– Сколько им дают пенсии? – спросил Поль.

И Серж, скрывая раздражение, ответил:

– Точно не знаю, но не намного меньше, чем заработок обычного служащего.

Поль понял: намного меньше. И тут мадам Туанасье молча повернула назад, на ходу открывая свою сумку. За ней последовали остальные французы. Они тоже стали класть деньги в шапку инвалида. Наконец, они свернули на ярко освещенный Невский проспект. Среди прохожих здесь попадалось много вполне прилично одетых людей. Фейгин надтреснутым голосом стал пояснять:

– Напротив – Гостиный двор. Это универмаг. Мы проходим мимо Пассажа. Это тоже универмаг. Скоро с Невского проспекта уберут трамваи, – как в Париже.

Поль увидел еще одного нищего, сидящего под козырьком парадного подъезда красивого старинного дома. Нищий тоже был безногим инвалидом и тоже в старых грязных солдатских обносках. В отличие от предыдущего безногого нищего у него не было одной руки. Поль, почти не останавливаясь, положил в шапку инвалида несколько русских купюр. В гостинице, перед тем, как позвонить в Париж, Поль помедлил. Одиннадцать часов. Марго, вероятно, уже спит, а под ее глазами тени от ресниц. Тут Поль вспомнил о часовом поясе. В Париже только девять часов вечера. И он поспешно снял трубку. Когда станция соединила его с Парижем, к телефону подошла Марго. После беспорядочных приветствий Поль сообщил:

– А я только что был в театре оперетты.

– Понравилась оперетта?

– Очень. А ты вчера плавала в бассейне?

– Ну, плавала.

Поль хотел спросить, кто еще был в бассейне кроме Адриены, но вместо этого спросил:

– А ты меня ждешь?

– Конечно.

По ее ровному тону нельзя было понять, что она теперь чувствует, и он спросил:

– А как ты меня ждешь? В чем это выражается?

– Ну вот сижу я у окна за своим веретеном, пряду пряжу и поглядываю в окно, не скачет ли рыцарь на белом коне.

– Скачет! – весело подхватил Поль. – Мой поезд отправляется через полтора часа.

Марго продолжала:

– А рыцарь, оказывается, никуда не скачет, оставил коня на привязи и смотрит в оперетте канкан.

После разговора с Марго Поль еще долго глупо улыбался. В отдельном помещении ресторана французов ожидал ужин. Это был прощальный ужин. К концу ужина прибыл товарищ Попков со своими приближенными, среди которых был Барановский, главный архитектор Ленинграда. Попков, поздоровавшись, стал через переводчика приносить свои извинения за непредвиденный инцидент в Луге, настороженно при этом взглянув на Поля. Мадам Туанасье и Луни с улыбками отвечали, что им все понятно, телефонные провода обледенели и провисли, и все претензии относятся не к лужской милиции, а к северному климату. Поль, уже выпивший рюмку ликера и поэтому находившийся в приподнятом настроении, стал с энтузиазмом говорить о тяжелых условиях, в которых во время войны приходилось сражаться лужским партизанам. Повторяя слова Фейгина о том, что у Советского Союза много врагов, и поэтому советские люди должны быть бдительны, он громко восхищался бдительностью лужан и добросовестной работой лужской милиции. Переводчик переводил, Попков снисходительно и важно улыбался. Полю было весело. Через два дня Париж. Марго привыкла, что все порываются сказать ей что-нибудь интересное. У Поля теперь будет что ей рассказать – столько всего интересного, чего ей еще никто не рассказывал. Попков заговорил с Максимилом о партийных делах, о ближайших планах Мориса Тореза, и тут Поль узнал, что на следующих выборах Торез надеется добиться большинства коммунистов в парламенте. Когда Барановский спросил, как им понравился ленинградский театр оперетты, Поль снова захватил инициативу разговора и весело заявил, что это лучший театр, какой ему когда-либо приходилось посещать, и очень жаль, что они уезжают поздно вечером, когда магазины уже закрыты, и Поль не может купить пластинки с музыкой Имре Кальмана. Попков при этом что-то тихо сказал одному из своих приближенных. Оказалось, что на Париж надо ехать с того же Варшавского вокзала, с которого они ездили в Лугу. Только теперь их подвезли на машинах с другой стороны вокзала. Они поднялись по широкой, расчищенной от снега лестнице в арочный зал ожидания, где было мало народу, и все люди выглядели прилично. Когда они вышли на перрон к своему поезду, быстрым шагом подошел Барановский. В руке у него был плоский чемодан. Он подошел к Полю и, подавая ему чемодан, сказал на плохом французском:

– Товарищ Дожер, это вам лично от товарища Попкова. Пластинки с музыкой Кальмана.

Поставив в своем купе свои чемоданы, Поль побежал к паровозу. Паровоз был великолепен. Во время прощальных рукопожатий Серж, пожимая Полю руку, тихо сказал:

– Благодарю вас, товарищ Дожер.

То же самое повторил Фейгин. Поль понимал: они благодарили его за озорное восхищение всем увиденным перед Сталиным, а потом перед Попковым.

В купэ было душно, но все равно приятно тепло после российского мороза, и Поль, раздевшись догола, крепко уснул под теплым одеялом. Каспар его разбудил, когда они подъезжали к польской границе. В вагоне-ресторане Поль смотрел в окно на проплывающие мимо польские селения уже взглядом опытного туриста. По состоянию сельских домов и дорог он уже мог судить о том, как живут здесь люди. Прилично поляки живут, но хуже, чем французы. После завтрака вся делегация собралась в купэ Максимила. Весело вспоминали Сержа и Фейгина, которым пришлось пережить немало трудностей, особенно при неожиданных выходках Поля. А потом разговор увял. Поль понял, что его присутствие чем-то стесняет французских коммунистов. И он вышел из купэ, предоставив им обсуждать свои тайные партийные дела, которые Поля абсолютно не интересовали. В своем купэ Поль просмотрел подарки, врученные французам в Советском Союзе. Каждый член делегации получил красиво оформленные альбомы с видами Москвы и Ленинграда, а также альбомы с репродукциями картин Пушкинского музея, Эрмитажа, Русского музея и Третьяковской галереи, которую они по вине Поля так и не посетили. А Полю еще достался плоский чемодан с пластинками Кальмана, личный подарок от самого Попкова. Поздно вечером, когда они проехали Гельмстедт, границу между русской и английской зоной Германии, Поль вышел в коридор, прошел в тамбур, где горела чугунная печь, отапливающая трубы парового отопления вагона. Круглая дверца топки закрывалась герметически, как и дверца топки паровоза. Только эта дверца была совсем маленькой. Поль все же проверил, хорошо ли она закрывается. Он отщелкнул чугунную ручку, приоткрыл дверцу, посмотрел на раскаленные угли и снова закрыл, защелкнув ручку. В коридоре вагона он остановился перед купэ мадам Туанасье, постучал в дверь. Никакого ответа. Он подождал немного и увидел саму мадам Туанасье, выходящую из уборной. Она была в махровом халате, через плечо полотенце, в руке дымящаяся сигарета.

– Мсье Дожер, – сказала она тихо и строго. – Что вы здесь делаете?

– Жду вас.

– Неужели вы не понимаете простых вещей? Стоя у моего купэ, вы меня компрометируете.

– Мне нужно много о чем спросить вас.

Мадам Туанасье, открыла дверь купэ, вошла, Поль вошел за ней, прикрыв за собой дверь. Она повернулась лицом к нему, сказала:

– Спрашивайте.

Поль ее обнял. Потом, когда он голым сидел против нее на диване, по– турецки поджав ноги, она говорила:

– Вы ошибаетесь в том, что наша поездка могла меня в чем-либо переубедить. Программа нашего комитета останется прежней. И не думайте, что мы полностью согласны с политикой, которую проводит партия Советского Союза.

– Тем более, теперь, – сказал Поль, – когда вы многое увидели благодаря мне.

Мадам Туанасье приподнялась на локте, подложила под плечи подушку, потянулась за сигаретой, и при этом из-под одеяла обнажилась одна ее грудь.

– Действительно, вы нам во многом помогли, – сказала она, закуривая. – Мы это отметили в купэ Максимила, когда вы ушли.

– И что вы там еще секретного говорили без меня? – спросил Поль.

Выпустив струю дыма в лицо Полю, она сказала с усмешкой:

– Вы же не говорите, о чем вы лично говорили со Сталиным. Кстати, вы не проговорились об этом той девушке, которая была подослана к вам в номер ленинградской гостиницы?

– Конечно, нет. Нашли дурака.

– Так о чем вы говорили со Сталиным? – спросила она почти с издевательской улыбкой.

– Не скажу, – честно ответил Поль.

– Это не трудно угадать, – насмешливо сказала она. – Конечно же, о Маркизах. – Поль молчал, и она продолжила: – Маркизы – удобная точка для военной базы в той части планеты, где еще нет прямого влияния Советского Союза.

Она продолжала насмешливо смотреть на него. Он протянул руку, приложил ладонь к ее обнаженной груди. В свое купэ он вернулся, когда поезд уже подъезжал к Бельгии. Снова раздевшись, он уснул почти мгновенно. Когда Каспар его разбудил, приглашая на завтрак, Поль отказался и снова уснул. Проснулся он уже на границе Франции. Члены делегации давно позавтракали, и Поль направился в вагон-ресторан один. Делегация больше не интересовала его. Скоро Париж.

Когда Поль со своими чемоданами вышел из вагона, он сразу увидел маму. Она радостно улыбалась. Но Марго с ней не было. Мама была в новом мохнатом манто с широкими, но короткими, выше запястий, рукавами и длинных перчатках. Они обнялись, поцеловались. У мамы был такой радостный вид, что спросить, где Марго, было бы бестактно. Поль представил маму членам делегации, собравшимся у вагона, и при этом отметил, что мама выглядит не намного старше, чем мадам Туанасье. Члены делегации договорились встретиться в этот же день в партийном комитете для доклада Морису Торезу. Подошел Анри, их шофер, подхватил чемоданы Поля. И тут Поль увидел Марго. Она бежала по перрону так легко, будто у нее были не высокие каблуки, а спортивные туфли. Поль тотчас бросился к ней, с ходу поднял ее, крутанул вокруг себя. Она ничего не говорила, а только смеялась. По дороге домой в машине Поль весело сказал:

– А концлагеря в России есть. Такие же, как и фашистские.

– Ты их видел? – спросила мама.

Они обе вопросительно смотрели на него. Поскольку он весело улыбался, они, вероятно, думали, что он просто шутит. Он еще не знал, как это все объяснить, и ответил:

– Не видел. Но теперь точно знаю.

Когда дома в передней они сняли пальто, Поль взялся за свои чемоданы – отнести к себе, но Марго остановила его:

– Чемоданы потом. Сперва ты должен увидеть кое-что.

Мама ушла к себе, а Марго взяла Поля за руку и повела в его комнату. Когда они вошли, его веселое настроение сразу померкло. На противоположной стороне от окна над его кроватью висел портрет его отца, написанный маслом. Портрет был того же размера, что и портрет Томаса в комнате Марго. Если портрет Томаса был выдержан в коричневых, несвойственных маме тонах, то портрет папы был исполнен в холодном голубоватом колорите. Портретное сходство было очевидным. Светлые глаза, ироничный изгиб бровей, русые с рыжиной волосы. В руке маленькая пальмовая ветвь. Кажется, он сейчас небрежным жестом ткнет острыми пальмовыми листьями в лицо зрителю. Портрет был написан явно не маминой рукой.

– Кто писал портрет? – спросил Поль.

– Виолетт. Я ей заказала. Она писала его здесь, по фотографиям.

– Фотографии нецветные, а здесь хорошо передан цвет.

– Мама ее консультировала в отношении цвета.

Марго испытующе смотрела на Поля. В ее комнате висел портрет Томаса, которому она молилась. Теперь в его комнате висит портрет папы. Она хотела примирить их отцов. Примирить после их смерти. Поль наклонил голову, осторожно дотронулся губами до ее щеки, тихо сказал:

– Спасибо, Марго.

За обедом Поль вспомнил, как мама сказала по телефону, что Марго была в бассейне, и спросил:

– И как ты плавала в бассейне?

– У меня не получается баттерфляй. Поль, мы оба приглашены на бассейный фет. Наконец-то я увижу, как ты плаваешь.

– А где будет этот фет? – спросил Поль.

– В том же доме с бассейном, где я была. Они хотят ввести моду на бассейные феты, как в Америке.

– Во Франции такая мода не привьется, – возразила мама. – У нас нет столько частных бассейнов.

После обеда Поль поехал на своей машине в комитет коммунистической партии, где в кабинете Мориса Тореза должны были встретиться все делегаты. Поль опоздал к началу, и все партийные секреты были уже обсуждены. Заговорили о Маркизах. Морис Торез, в упор глядя на Поля, спросил:

– Товарищ Дожер, что вам сказал товарищ Сталин относительно Маркизов?

И Поль ответил так же, как и в купэ мадам Туанасье:

– Не скажу.

Тут загаворила мадам Туанасье:

– Товарищ Дожер, вы уже знаете, что наша французская партия далеко не во всем следует курсу, проводимому партией Советского Союза, и мы не согласны с некоторыми их методами, хотя публично не можем этого признать. Вы официально являетесь кандидатом в нашу партию и знакомы с нашим уставом.

– Да, я его ознакомил, – вставил Морис Торез.

Мадам Туанасье продолжала:

– Независимо от ваших отношений со Сталиным и тех обещаний, которые вы ему, возможно, дали, вы должны подчиняться дисциплине нашей партии. – Смягчая свои слова, она добавила: – Это ваша моральная обязанность.

Максимил, с улыбкой глядя на Поля, сказал:

– Поль, все мы здесь свои, французы, а Москва теперь далеко.

Поль подумал, что его действительно ничто не связывает. Он же не давал обещаний Сталину держать их разговор в секрете. И он ответил:

– Сталин хочет послать на Хатуту врача, медсестру и медикаменты, и чтобы я помог им войти в контакт с местными жителями.

– Какой примитивный ход! – воскликнул Каспар.

– Не примитивный, а испытанный, – возразил Торез. – Советский Союз организовал в Эфиопии маленькую бесплатную больницу с русскими врачами – агентами МГБ, и теперь вся Эфиопия стала просоветской.

Серьезный, как всегда, мсье Луни сказал:

– Наше заморское министерство получило выгодное предложение от одной австрийской компании по устройству и оборудованию аэродромов на некоторых больших островах Океании. Французское правительство может на многое пойти в связи с нашими экономическими трудностями.

Каспар заметил:

– Вслед за Австрией на острова потянется и Германия. Это единственная цивилизованная страна, у которой не осталось колоний.

Пока Поль был в комитете, Марго обзвонила всех знакомых, заинтересованных поездкой Поля в Россию. Вечером около тридцати человек должны были собраться в гостиной выслушать рассказы Поля о России. Полю все это не нравилось. Но мама сказала, что хотя ей самой все это не нравится, такой прием необходим для соблюдения хорошего тона. Одними из первых пришли Тереза и Шарль. Во время пребывания Поля в России Тереза ни разу не побывала в их доме, даже не позвонила. Однако, с веселым смехом расцеловав Поля, она все же поцеловалась с мамой и Марго. Адриена привезла не только Жульена, но и своих родителей. Мама приветствовала Лессаров как своих старых знакомых. Жак приехал с неотступной Нинон и двумя приятелями. Когда в гостиную вошел Антуан со своим приятелем, Поль дружески с ним обнялся. Приехал Сэймур с женой Ларин и сыном Сорелем, пятнадцатилетним подростком. Роже со своей женой вошли в переднюю одновременно с застенчивым Пьером. Они только что познакомились в лифте. Приехали также несколько маминых знакомых, а также несколько незнакомых Полю юношей и девушек, студентов каких-то институтов и училищ. К удивлению Поля пришла Виолетт. Оказывается, Марго ее тоже пригласила. Все расселись по гостиной на диване, креслах и стульях. Модестин в нарядном платье повсюду расставила пепельницы, рюмки и несколько бутылок красного вина. Жак с несколькими приятелями обсуждал последнюю выставку современной скульптуры. Почти все курили. Тут оказалось, что самому Полю не хватило стула в гостиной, и он присел на ручку маминого кресла. Жак обратился к нему:

– Поль, тебя не смущает такая большая аудитория?

Вместо Поля ответила Марго:

– Это я собрала столько народу. Поль рассказывает потрясающие вещи. Он утверждает, что в России есть концлагеря.

– Поль, вы их видели? – спросил один из студентов.

– Нет. Но то, что я видел, без концлагерей не может существовать.

– И что же вы такого увидели, мсье? – спросил тот же студент.

В гостиной воцарилась тишина. А студент сидел в кресле, нога на ногу, в модных зимних ботинках, модном свитере и с прилизанными, как на фотографиях фашистов, волосами. Поль встретился глазами с Роже, и тот ему дружески подмигнул. И Поль ответил:

– Я увидел разницу между бедными и богатыми.

– Насколько всем известно, – сказал прилизанный студент, – в России нет миллионеров. У них все имущество более или менее интегрировано.

– Нет, – возразил Поль, глядя на студента. – Вот вы, мсье, в России считались бы очень богатым. На вас модные ботинки, модная зимняя одежда. А летом у вас летняя одежда, тоже модная. Ваша семья живет в отдельной квартире, а не в одной комнате коммунальной квартиры. Вы можете пообедать в кафе или ресторане. В России все это может позволить себе только очень богатый человек. На улице таких людей вы там редко встретите. Я сам их видел в таких местах, где бывают только привиллегированные люди. Такие как вы, мсье, у них это очень богатые люди. А просто богатый человек в России имеет одну комнату на всю семью, может купить старомодное пальто или костюм раз в несколько лет. Когда одежда изнашивается, они ее переделывают на левую сторону, или перешивают для детей. Я не видел там детей в новой одежде. Обыкновенные богатые люди не могут позволить себе пообедать в ресторане. Иногда они ходят в театр. Я это видел. Так живут в России богатые люди. Но их очень мало, и в основном они живут в больших городах. Подавляющее большинство людей – это нищета, которую вам трудно себе представить. Мне удалось отъехать от Ленинграда на поезде только на два часа езды, и я уже увидел нищету. Можно себе представить, как там живут люди за сотни километров от больших городов и даже от железных дорог.

Поль заметил, как некоторые присутствующие стали переглядываться и тихо переговариваться. Жак резюмировал:

– Поль дал общую характеристику виденного. Я вижу, это не всех убедило. Поль, давай, рассказывай с начала, с того момента, как ты пересек границу России. Рассказывай все. Они поймут. Не дураки же. – При этом «не дураки», а их было не менее тридцати человек, перекинулись усмешками. Поль начал рассказывать. Когда он дошел до встречи с советскими лидерами в Кремле, девушка с длинными, гладко расчесанными волосами, сказала:

– Мы это уже видели в кино.

– В каком кино? – удивился Поль.

– В хронике перед началом сеанса.

– И меня тоже показывали в кино? – поинтересовался Поль.

– Да.

– И как Сталин пожимал всем нам руки тоже показывали?

Девушка затянулась сигаретой, ответила:

– Да.

Очевидно, она не отличалась многословием. Поль недоумевал:

– Когда они успели сделать эту хронику? Ведь я только сегодня приехал.

Антуан, сидевший напротив, объяснил:

– С московской встречи прошло уже пять дней. А подобные ленты кинохроники пересылаются самолетом.

Когда Поль рассказал о женщинах, не похожих на женщин, менявших на морозе трамвайные рельсы, Нинон воскликнула:

– Какой кошмар!

И тут Роже, скрывая улыбку, сказал рассудительно:

– У них женщина равноправна с мужчиной. Почему бы женщинам не выполнять мужскую работу?

С улыбкой глядя на Роже, Поль рассказал, как в Кремле мадам Туанасье зачитывала пункт о дискриминации женщин во Франции. Он рассказал о Пушкинском музее, о Кремле. О балете в Большом театре он упомянул лишь вскользь из опаски, что надо будет произнести фамилию композитора, которую он так и не запомнил. Когда он рассказывал об очередях в красивом универмаге ГУМе, то невольно улыбнулся, описывая драку двух женщин из-за очереди за резиновыми галошами. Но никто не ответил на его улыбку. Так же серьезно все отнеслись к описанию пьяного в рваной шинели, валявшегося на обледенелом тротуаре. Потом пошло описание Ленинграда. Красивый город, похож на Париж, а в некоторых местах красивей Парижа. Смольный. Эрмитаж. Невский проспект. Все это построено до социалистической ревоюции. Женщины из Тихвина, завербованные на стройку, для которых клбаса – деликатес. Мариинский театр, опера «Пиковая дама». Фамилию композитора Поль выговорил правильно: Чайковский. А потом Луга. Одежда людей. Дом кулачек. Арест. Французских коммунистов приняли за американских шпионов, подосланных отравить двух колхозных коров, или поджечь деревянный мост. Жульен прервал Поля:

– Поль, вы же не знаете русского. Как вы могли понять, что в толпе говорили о шпионах и коровах?

По улыбкам некоторых присутствующих Поль понял: они не верили.

– В делегации были такие, которые знали русский, и еще был переводчик Фейгин. – быстро сказал Поль.

Ему не понравилось подозрение в преувеличении, и он уже со злорадством подробно описал уборную в Луге и конфеты «подушечки», выдаваемые по карточкам. Говорить о театре оперетты было приятно. Поль даже рассказал содержание оперетты «Сильва». В довершение Поль рассказал о короткой прогулке после театра и о безногих нищих, ветеранах войны, которые на морозе просили милостыню. Поль замолчал, и все еще некоторое время молчали. В тишине послышался деловитый голос Жака:

– Поль не ответил на первый вопрос: как можно утверждать, что в России есть концлагеря, если он сам их не видел? Поль, ты теперь в состоянии ответить, или предоставишь это мне?

– Валяй, – сказал Поль. – Ты красиво болтаешь.

Все рассмеялись, – не потому что это было смешно, а чтобы разрядиться от общего омрачения. И Жак стал обстоятельно разъяснять структуру государства, управляемого невежественными людьми с помощью примитивной, а потому неуязвимой системы МГБ. Теперь все раделились на сторонников Жака и противников. Спор становился все темпераментней. Поль посмотрел на Марго, сидящую на диване рядом с Адриеной. Марго была очень серьезной, в то время как Адриена по временам иронично улыбалась. Перемещаясь из гостиной в столовую, гости продолжали возбужденно спорить. На столе были только холодные закуски. Марго побежала на кухню помочь Модестин подать к столу доставленные из ресторана блюда. Поль последовал за ней. За кухонным столом сидела Модестин, утирая лицо носовым платком. Она плакала. Марго стала ее утешать.

– Где же справедливость? – повторяла Модестин. – Неужели это правда?

– Правду надо принимать, как она есть, – говорила Марго. – Это очень часто, когда правда бывает неприятной.

– Я всегда думала, что коммунисты это новые христиане, – и Модестин всхлипнула.

Горячие блюда на стол подавали Марго и Поль. За столом продолжался политический спор. Поль отметил, что в столовой Виолетт не было. Она ушла сразу после рассказа Поля, перебросившись несколькими словами с Марго.

На другой день прямо у университетского подъезда Поля подстерегали два репортера. У одного из них была портативная кинокамера, которую он тут же направил на Поля. Другой, с микрофоном в руке, почти прилипая к Полю, спросил:

– Мсье Дожер, о чем вы говорили с Иосифом Сталиным?

– О ебле на Маркизах, – не останавливаясь быстро проговорил Поль, почти вбегая в вестибюль.

Занятия в Сорбонне продолжались так же, как и домашние занятия с четырьмя преподователями. По окончании лекций Поль уже не поджидал Марго у ее факультета. Остерегаясь репортеров, он выслеживал ее где-нибудь из-за угла или из ближайшей парадной, и когда она отходила по Сан-Жак на солидное расстояние, бежал за ней, и они вдвоем шли домой различными обходными путями. Во время одиночных пробежек по парижским улицам приходилось тоже избегать репортеров. В каждом человеке с фотокамерой Поль видел потенциального врага. Однажды его подстерег человек с профессиональной фотокамерой. Он высунулся неожиданно из-за пилона Отеля де Виль и сфотографировал Поля бегущего в спортивном костюме. Однако эта фотография не появилась в печати. Вероятно, Париж был уже сыт фотографиями бегущего Поля. Большую опасность теперь представляли публичные дома. Прежде чем войти в такой дом, следовало обежать вокруг весь квартал, чтобы убедиться, что поблизости нет человека с камерой.

Когда они втроем с мамой собирались в театр, Марго напомнила:

– Поль, в субботу бассейный фет. У тебя есть плавки?

– Нет.

– Завтра пойдем покупать. Я тоже хочу новый купальник.

Мама сказала:

– Это неприлично, когда девушка с мужчиной вместе покупают купальные костюмы.

– Теперь, после войны, прилично, – возразила Марго.

В машине по дороге в театр Марго сказала:

– Маму тоже пригласили, но она отказывается.

– Почему? – спросил Поль. – Мама, ты же хорошо плаваешь.

– С тех пор я никогда не плавала.

Поль понял: с тех пор это означало после Таити. А на море в Ниццу она не ездила, поскольку в Ницце жила Тереза, папина сестра. Всю дорогу до театра они молчали. Пьеса была американская, прокоммунистического писателя Артура Миллера. В театре было много молодежи, особенно девушек. Прокоммунистические идеи теперь модны, даже среди девушек из богатых семей. Богатые девушки хотят на морозе укладывать трамвайные рельсы и носить грязные рваные ватники.

В спортивном отделе универмага «Самаритэн» Поль увидел горные лыжи и сразу захотел их купить. Но времени не было: они спешили на концерт. Марго купила стандартный черный купальник, а Поль четыре пары модных плавок – синие и светлоголубые, двух размеров.

– Ты их наденешь все сразу? – спросила Марго.

– Какие подойдут.

Дома в своей туалетной комнате Поль примерил все четыре пары. Перед зеркалом. Подошли меньшего размера. Оставалось выбрать цвет. Полю нравились больше светлоголубые, но в них слишком рельефно выделялись яйца, а в синих тени рельефа скрадывались, и Поль отложил для фета синие.

Глава 22. Бассейный фет. Фауст. Остановившееся мгновение. Конец мгновения

Они поехали на машине Марго, поскольку машина Поля была в ремонте. Оставив машину на платном паркинге, они пошли пешком по фешенебельным кварталам, где не было ни магазинов, ни кафе. Поль сказал:

– Лессары, хоть и богаты, все же не высший свет. Откуда у Адриены такие знакомства?

– Лессары вхожи в дома знати, – ответила Марго. – Кроме того, Адриена красива. Ты сам это заметил. – И Марго мельком взглянула на Поля. – А красивым людям всюду пожалуйста.

У Поля и Марго на плечах висели спортивные сумки, в которых была одежда для фета: резиновые туфли и шапки, купальные костюмы, махровые халаты. Поль заранее решил не надевать резиновые туфли и шапку. Новый халат ему тоже не нравился: он был до полу. Но это было модно. Они подошли к особняку семейства Дювер. Это было недалеко от Ламбаль, и Поль с детства помнил это вычурное двухэтажное здание с контрофорсами, украшенными витиеватыми валютами. Им открыл лакей. В вестибюле с тонкими колоннами они стали снимать пальто, и к ним вышел хозяин фета – шестнадцатилетний Эдгар Дювер в вельветовом костюме и галстуке бабочкой, которого Поль узнал по описанию Марго. Он учился в привиллегированной школе, где помимо подготовки к поступлению в университет обучали хорошим манерам. По предположению Марго его родители специально предоставили ему возможность собрать этот фет по его личному усмотрению для освоения светских приемов. И он хорошо их усваивал, судя по светской улыбке, с которой он с ними поздоровался. Когда Марго представила ему Поля, он слегка откинул назад голову, поскольку был на полголовы ниже, и с улыбкой сказал:

– Это мое давнее желание – познакомиться с парижской знаменитостью номер один. На киноэкране вы выглядите несколько старше.

Поль не нашелся, что ответить, и даже не улыбнулся. Ему сразу не понравился этот красивый самоуверенный подросток. Было что-то порочное в его зеленых наглых глазах. Марго ответила за Поля:

– На черно-белых фотографиях блондины всегда получаются старше.

Эдгар с той же улыбкой сказал:

– К сожалению, цветная фотография еще в таком зачаточном состоянии, что цветная кинохроника появится еще не скоро.

Беспредметный светский разговор, очевидно, был уже хорошо усвоен юношей, и Полю стало еще противней. Но Эдгар был хозяином фета, и когда он сделал приглашающий жест в гостиную и сказал:

– Не я один, здесь многие желают с вами познакомиться, – Поль, наконец, слабо улыбнулся и ответил:

– Постараюсь удовлетворить любопытство этих многих.

В гостиной было человек пятнадцать. Среди них были Адриена с Шарлем, Жак и Нинон. Остальные были незнакомые. Эдгар представил:

– Марго вы знаете. Позвольте представить: Поль Дожер.

Все улыбались, глядя на Поля. С места поднялся элегантный молодой человек, вероятно, ровесник Поля, подошел, обратился к Эдгару:

– Эдгар, у тебя действительно талант собирать интересных людей.

Эдгар тут же представил:

– Адольф.

– Рад познакомиться, – проговорил Поль.

– Не правда ли, негативное имя? – обратился Адольф к Полю. – Особенно теперь, сразу после войны.

Марго сообщила:

– Адольф – наш чемпион по плаванию.

– Парижа? – серьезно спросил Поль.

Адольф насмешливо улыбнулся.

– К сожалению, только в нашем кругу, и только потому, что остальные плавают еще хуже.

Полю сперва не понравилась ироничная интонация Адольфа при обращении к нему, но он тотчас понял, что это постоянная манера Адольфа говорить.

– Меня интересует, какой самый популярный стиль плавания на Маркизах?

– Там нет стилей, – ответил Поль. – Баттерфляем, например, там не плавают.

– Наиболее непрактичный стиль, – сказал Адольф, – чисто декоративный.

Откуда-то подошедшая девочка лет тринадцати подхватила:

– Какое точное определение! Декоративный.

Оказывается, девочка тоже была участницей фета. Эдгар представил ее:

– Элен. Моя сестра.

Только тут Поль заметил, что в гостиной была одна молодежь. Он знал, что Адриена должна была приехать с родителями. Вероятно, старшее поколение собралось в какой-нибудь другой гостиной. Возобновился прерванный приходом Поля и Марго разговор. Говорили о событиях во Вьетнаме и Алжире. Полю показалась странной такая тема в молодежном кругу. Горничная разносила на подносе крохотные чашечки с черным кофе. Сидя в кресле и держа перед собой чашечку, Поль делал вид, что собирается пить кофе. На самом деле он искал глазами место, куда можно было незаметно поставить эту чашечку: он не любил черный кофе. Жак что-то сказал об общем процессе деколонизации, на что Адольф с иронией заметил:

– Об этом процессе хорошо высказался мой тезка.

Все заулыбались. С некоторым опозданием Поль сообразил, что тезка Адольфа не кто иной как Гитлер. Это показалось ему забавным, но улыбаться было уже поздно: все отулыбались, и Жак снова продолжал говорить. Только говорил он не в своей обычной манере, а как-то литературно, будто читал наизусть Флобера. Тут он обратился к Полю:

– Поль, ты был на заседании министерства по колониям. Там присутствовал президент Гуин. Что конкретно говорилось там по вьетнамскому вопросу такого, что не попало в газеты?

Поль некоторое время подумал и сказал:

– Конечно, правительство за то, чтобы удержать колонии, но мне показалось, что они не говорят об этом даже между собой. А президент Гуин вообще приехал, когда о Вьетнаме уже все было сказано. А когда говорили о бомбардировке Хайпхонга, министр Мутэ очень выкручивался и все сваливал на военное министерство, и поэтому генерал от военного министерства очень сердился. В газетах об этом не писали. А Мутэ все-таки выкрутился. Хитрый мужик.

Тут Поль заметил, что присутствующие отвели от него взгляды, а Жак сжал губы, сдерживая улыбку. Адольф при этом иронично заметил:

– Мой отец вообще скользкий человек по своему характеру. Даже в кругу семьи.

Марго, вероятно, чтобы разрядить обстановку, весело сказала:

– Как забавно! Разбомбили Хайпхонг, а кто и почему – никто не знает.

Все опять заулыбались. Разговор зашел о влиянии восточного искусства на европейскую живопись. Эдгар, все время куда-то отлучавшийся, объявил, что поколение их предков уже захватило бассейн, и надо срочно идти отвоевывать водное пространство. Поль никогда еще не был в закрытом частном бассейне. В этот раз многое было впервые. Впервые он был в кругу молодежи высшего света, где министерский сын Адольф не был исключением. Впервые все будут в купальниках. И Марго тоже. Впервые предстояло плавать в модных молодежных плавках. В переодевальной кабине Поль оглядел себя в высоком зеркале. Загар еще не весь сошел, и по сравнению с ним все будут белые. Такая раса. Когда Поль вышел из кабины в остекленный хол, все были уже здесь. Это была уже не элита высшего парижского света, а просто юноши и девушки в купальных костюмах, весело переговаривающиеся. Поль только на мгновение увидел Марго в черном купальнике, и тут же отвел взгляд. Его охватило необычное волнение, и чтобы скрыть его, он стал разглядывать обнаженные молодые тела, белизну которых подчеркивали черные и цветные купальники. Его взгляд остановился на Адриене. Она была в ярко-красном купальнике. Скругленные плечи, колени, локти. Такая мягкость линий тела хорошо сочетается с белой матовой кожей. Адриена тотчас встретилась с ним взглядом и улыбнулась самодовольной улыбкой девушки, уверенной в своей красоте. Кто-то раздвинул створки остекленной раздвижной двери, и молодежь устремилась в помещение бассейна со стеклянным потолком. Поль снова увидел в группе девушек Марго. Рядом с ней была бесцветная шатенка, на ходу заправляющая волосы под резиновую шапочку. Они о чем-то говорили, Марго жестом подростка показала вверх, где за стеклянным потолком сквозь тучи проглянуло солнце. Среди других голосов Поль расслышал ее голос:

– …У Джека Лондона…

Поль был единственным без резиновой шапки. Оказавшийся рядом с ним Адольф сказал:

– Меня тоже раздражает резина, – и он снял свою шапку, тряхнул волосами, сказал: – Хотя они в бассейн подсыпают хлорку и какую-то химическую гадость.

За стеклянной стеной был виден заснеженный сад с обледенелыми стволами деревьев, а в помещении было тепло, даже жарко. Полю захотелось прыгнуть в бассейн, но он не решался прыгнуть первым. В бассейне уже плавали три человека старшего поколения: двое мужчин и одна женщина. Остальные представители предков, их было немного, сидели в мокрых купальных костюмах за пляжными столиками, что-то пили из хрустальных стаканов и улыбались вошедшей толпе поколения потомков. Поль узнал Лессаров. Мадам Лессар была в купальнике с ярким крупным рисунком. Она заметила Поля в толпе молодежи, издали помахала рукой. Поль в ответ наклонил голову. Из воды по вертикальной лестнице поднимался мужчина в синих, как у Поля, плавках. Поль отступил, давая ему дорогу, и при этом нечаянно ткнул локтем в чью-то грудь. Это был Эдгар, оказавшийся рядом.

– Поль, познакомьтесь, – сказал Эдгар тоном старого знакомого: – Мой папа, Дювер старший. – И обратился к отцу: – Поль Дожер.

Вышедший из воды Дювер-старший улыбнулся, встряхнул руками, давая понять, что подавать мокрую руку неприлично, сказал:

– Рад познакомиться, мсье Дожер. Много слышал, но впервые вижу.

– Зато полностью видишь, – с улыбкой заметил Эдгар.

Вслед за Дювером-старшим из воды поднялась женщина в зеленом купальнике. Ее кожа была с перламутровым отливом.

– Моя мама, мадам Дювер, – представил ее Эдгар и повторил, как и Дюверу-старшему: – Поль Дожер.

Поль замер. Это была Адриена. Та Адриена. Адриена с Елисейских полей. Мадам Дювер сняла купальную шапочку, тряхнула каштановыми волосами, сказала со светской улыбкой:

– Мы уже знакомы. Мы познакомились в варьете. Мсье Дожер пригласил меня на танго, и я тогда сразу узнала его по фотографиям из журналов. Мсье Дожер, бьюсь об заклад, вы бы меня не узнали, если бы я вам этого не напомнила.

– Узнал бы, – сказал Поль, собравшись с мыслями. Здесь была Марго, и ему следовало держаться непринужденно. – Правда, в купальных костюмах все выглядят иначе, – продолжил он со слабой улыбкой, – но я все равно узнал бы вас.

– Благодарю, – сказала она с насмешливой интонацией. – Приятно остаться в памяти такого известного человека. – Она обратилась к сыну: – Эдгар, я и не знала, что мсье Дожер входит в круг твоих знакомых.

– Только что вошел, – сказал Эдгар. – Я познакомился с ним через его сестру. Мама, я представил тебе ее на прошлой встрече.

– Помню, – и мадам Дювер внимательно посмотрела на Поля. – Кажется, Марго? Очаровательная девушка. Я и не знала, что она ваша сестра. Еще одно совпадение. Весьма знаменитая семья. Ваша мать – художница. Я помню, еще до войны я была на ее выставке. Что-то вроде Гогена. Не так ли?

Эдгар подтвердил:

– Сибил Дожер – единственная последовательница Гогена. Правда, в стиле раннего импрессионизма. Я пригласил ее тоже, но она отказалась.

– Жаль. Я бы хотела с ней познакомиться. Тебе следовало поручить это приглашение кому-нибудь из предков. Лессарам, например.

Когда Дюверы отошли к столикам, где сидели представители предков, Поль почувствовал некоторое облегчение. Положив руку на плечо Эдгара, он спросил:

– Будем прыгать?

– Пошли к вышке.

И Эдгар пошел по краю бассейна, а Поль последовал за ним. А за ними потянулись остальные юноши и девушки.

– Ты прыгал когда-нибудь с вышки? – спросил Эдгар, на ходу оглянувшись на Поля.

– Только со скалы.

– Это еще интересней.

И Эдгар снова обернулся на Поля, оглядывая его с головы до ног. Было что-то неприятное во взгляде этого красивого шестнадцатилетнего подростка. Невольно вспомнилась Адриена с Елисейских полей. Между ними было явное сходство. Эдгар первым стал подниматься на вышку. Его плавки были не как у других юношей, а без пояска, ярко-желтого цвета и сбоку, около яиц, был выткан черный череп с перекрещенными костями. Поль поднимался за Эдгаром. Когда они достигли первой площадки, Эдгар спросил:

– Прыгнем отсюда, или с верхнего уровня?

– С верхнего, – ответил Поль, и они полезли выше.

Когда они добрались до верхней площадки, Эдгар снова оглядел Поля с головы до ног. В ответ Поль так же оглядел Эдгара. Черный череп на плавках казался ему смешным, но эта дьявольская эмблема очень уж подходила к порочному лицу юноши. Эдгар криво усмехнулся, будто понимал мысли Поля, а может быть, действительно понимал.

– Поль, хотите прыгнуть первым?

– Лучше вы, Эдгар, как хозяин бассейна.

Эдгар вышел на выдвинутую вперед доску, оттолкнулся и прыгнул ногами вниз, прижимая руки к бедрам. Всплеск получился невысокий. Все зааплодировали. Поль посмотрел вниз на толпу молодежи и сразу увидел Марго. Хотя она была как и большинство девушек в черном купальнике, она выделялась среди остальных сочетанием девичьей и подростковой грации. Ей скоро уже двадцать лет, и это сочетание, вероятно, останется в ней на всю жизнь. Рядом с ней стоял министерский сын Адольф в голубых плавках и что-то ей говорил, и она улыбалась. И Поль твердо решил показать класс мастерства прыжков, как это делали мужчины Хатуту, прыгая со скалы за большими камнями. На вышку уже поднимались двое юношей. Поль вышел на выдвинутую доску, рассчитал угол падения, согнул руки, как боец, готовящийся к драке, и прыгнул вниз головой. Он все правильно рассчитал и вошел в воду макушкой головы, плечами и лопатками. Чтобы всплеск был не только высоким, но и широким, перед самой водой он раздвинул локти и колени. Сам он не видел всплеска, поскольку был уже под водой, но, вероятно, всплеск получился великолепным. Когда он вынырнул, все аплодировали и смеялись. На вышке стоял юноша, имени которого Поль не знал. Юноша красиво оттолкнулся, красиво выгнулся, стал очень красиво падать вниз головой, а перед самой водой выпрямился и врезался в воду, произведя небольшой всплеск. Поль поднялся по вертикальной лестнице из воды с намерением сразу подойти к Марго, но к нему подскочила Элен, тринадцатилетняя сестра Эдгара, увлеченно заговорила:

– Мсье Дожер, вы не так прыгаете. Надо руки впереди головы, и входить в воду этим местом, – и она шлепнула себя ладонью надо лбом. – Вот посмотрите, как я прыгну! – И она прыгнула с бортика бассейна вниз головой. Поль машинально прыгнул за ней так, как она показала, и только в воде понял, что это унизительно, – выслушивать подобные инструкции от девочки, почти ребенка. Выскочив из воды, он быстро пошел к вышке, бесцеремонно отстраняя рукой чьи-то голые тела. С вышки прыгал уже другой юноша. Он прыгнул вниз ногами, но в воздухе поджал колени, перевернулся и вошел в воду вниз головой. Все зааплодировали. Когда Поль поднялся на верхний уровень, на доске стоял Адольф. Он тоже сперва красиво выгнулся, прыгнул вниз головой и, перекувырнувшись в воздухе, вошел в воду вытянутыми ногами. Поль все понял. В цивилизованном мире прыжки в воду не развлечение, а спорт с тренерами и правилами. И чтобы было красиво. Выйдя на доску, Поль не стал выгибаться, а просто рассчитал нужный угол, посильней оттолкнулся, прыгнул вниз головой, в воздухе быстро прижал колени к подбородку, сделал полный кувырок, вытянулся и вошел в воду вытянутыми руками и головой. Всплеск был, конечно же, маленьким. Когда он вынырнул все аплодировали. Аплодировали громко, потому что к молодежи присоединилось поколение предков. Поль вышел из воды, ища глазами Марго, но она была в воде. Рядом с ней плыл Адольф. Поль хотел снова броситься в воду, но к нему опять подскочила Элен.

– Мсье Дожер! Вот видите, как хорошо у вас получилось! – говорила она с восторгом. – Я только показала вам, и вы все поняли!

Чувствуя раздражение, он слегка шлепнул ее по затылку. Девочка недоуменно уставилась на него. Вероятно, ее никогда никто не бил. А потом в ее глазах зажегся озорной огонек. Она шлепнула в ответ Поля по бедру и отскочила в сторону. Поль шагнул к ней, и девочка со смехом побежала от него, виляя среди голых тел. Поль тут же настиг ее, поднял над головой. Элен была очень легкой. Он хотел бросить ее подальше в воду, но девочка с восторженным визгом ухватилась за его шею, и он вместе с ней прыгнул в воду. Элен сразу вылезла из воды, а Поль доплыл до середины бассейна, ища среди плавающих Марго. На вышке стояли Жак и Нинон. У нее, как и у большинства девушек, был черный купальник. Жак был в красных плавках, и это ему шло. Красное пятно оживляло его бесцветную фигуру с покатыми плечами. Жак прыгнул вниз головой, весьма правильно, хотя только с первого уровня. Тут Поль увидел Марго. Она стояла в окружении нескольких молодых людей, а рядом с ней опять был Адольф. Поль быстро поднялся из воды, но перед ним встала Адриена Лессар в красном купальнике. На ее матовой коже блестели капли воды. Сдернув с головы резиновую шапочку, она сказала:

– Поль, у тебя хорошо получаются прыжки. Под руководством Элен.

– Я всегда хорошо прыгал, – сказал задиристо Поль и, в раздражении повысив голос, принялся объяснять: – Просто на Маркизах прыгают по-другому. – Тут все повернулись к нему, а Поль громко продолжал: – Это очень трудно – прыгать плашмя, чтобы был высокий всплеск, и чтобы не отбить при этом живот или спину. Особенно, когда высокие волны. А как у вас принято прыгать – это очень легко. Так прыгают спортсмены, которые никогда не видели воды, кроме как в бассейнах.

Адольф со своей обычной иронией спросил:

– А зачем рисковать отбиением почек, если можно прыгать по спортивному?

Поль сразу не нашелся, что ответить, но после паузы пояснил:

– Для лихости. Прыгать по-спортивному скучно. А еще прыгают там, где мелкая вода. Тут уж нужно прыгать плашмя, чтобы не удариться головой о дно. Это очень трудно. Зато какой всплеск! Вот кто так прыгнет, как я?

И Поль прыгнул с бортика плашмя, у самой воды заведя одно колено внутрь, чтобы не отбить яйца. При этом он почти не погрузился в воду и увидел, что всплеск получился большой и широкий. Держась вертикально в воде, он смотрел вверх на собравшуюся толпу, торжествующе улыбаясь.

– Ну, кто рискнет?

Полю казалось, что его вызов примет Адольф. Но Адольф не двинулся с места, иронично улыбаясь. Тут к бортику подошел Жак. Лицо его было серьезно. Жак всегда хочет сам все испытать, и все сделать. Жак плохо прыгает и плохо плавает, но все хочет испытать и попробовать. Прыгая как Поль, он обязательно отобъет себе живот, яйца, или грудь. И больно отобъет. Жак уже собрался прыгнуть, и Поль, забыв о приличии и о присутствии поколения предков, громко рявкнул своим низким баритоном:

– Стой! Отобъешь яйца!

Помещение бассейна огласилось взрывом хохота. Смеялись и предки, и потомки. Поль снова увидел Марго. Она хохотала со всеми, глядя на Поля, прищурив блестящие глаза. Поль поднялся из воды по вертикальной лестнице, а перед ним снова была Элен.

– Мсье Дожер, я все поняла, – и она отвела в сторону глаза.

– Что ты поняла? – спросил раздраженно Поль.

Она снова посмотрела ему в глаза:

– Вы притворялись, что не умеете прыгать с вышки. Зачем?

Рядом оказался Эдгар. Он положил руку на плечо Поля, сказал:

– Элен, тебе еще рано флиртовать со взрослыми мужчинами.

– Он еще не настолько взрослый, чтобы принадлежать к поколению предков, – и при этом Элен оглядела Поля с головы до ног тем же взглядом, что и Эдгар.

Она явно кокетничала, и это не вязалось с ее детским лицом. И было неприятно. И неприятно было ощущение руки Эдгара на плече. К тому же он еще поигрывал пальцами на плече Поля. Эдгар сказал:

– Элен, ты сама мне объясняла по прочтению некоторых журналов, сколько жен было у Поля.

– Ну и что? – улыбнулась Элен. – С женатыми мужчинами интересней флиртовать, чем с мальчиками.

– Элен, мы договорились о том, как ты должна себя вести на моем фете. Если ты будешь продолжать в том же духе, я отправлю тебя в твою детскую комнату.

– Тогда я кое-что расскажу маме.

Тут Поль почувствовал, как рука Эдгара на мгновение сжалась на его плече. Полю был неприятен этот разговор, как и эти два подростка. Он не сомневался, что они оба обстоятельно изучили тот порножурнал. Интимным тоном Эдгар сказал:

– Поль, как вы считаете, каким способом нужно объяснять детям, что можно, и что нельзя?

– Не надо объяснять, – мрачно ответил Поль. – Просто надо дать ей по шее. Больно. И она сразу поймет, что можно, а что нельзя.

Элен округлила глаза:

– Мсье Дожер, а вы жестокий человек.

В помещение бассейна вошел лакей с тремя горничными, все с подносами. Легкий бассейный обед. Все направились к пляжным столикам. Поль снова увидел Марго. Она издали махнула ему рукой. Он устремился к ней, но дорогу ему перегородила Мадам Дювер. Поверх купальника на ее плечи был накинут купальный халат с ярким рисунком: рыбьи плавники и морские растения.

– Мсье Дожер, мой муж хотел бы ближе с вами познакомиться. – Она взяла Поля под руку, повела к дальнему столику у самой стеклянной стены, за которой был виден заснеженный сад. Стеклянный барьер, к которому были подвешены горшки с вьющимися растениями, отгораживал это место от других столиков. Здесь сидели мсье Дювер и Лессары старшие с накинутыми на плечи купальными халатами. С улыбками они предложили Полю составить им компанию. Пляжные стулья оказались очень удобными, с сидениями, вогнутыми по форме ягодиц. Однако Поль чувствовал себя напряженно. Лакей поставил на стол вазу с фруктами. Мсье Дювер сказал:

– Мсье Дожер, вы продемонстрировали естественный способ плавания. Чтобы так держаться на воде, надо вырасти на океане.

– Вся жизнь вышла из океана, – глубокомысленно заметил мсье Лессар.

Мадам Дювер, затянувшись сигаретой, сказала:

– Мсье Дожер, частный вопрос: ваша мать продолжает рисовать?

– Да.

– Почему она не выставляется? Ее выставка могла бы стать сенсацией.

Поль помедлил, жуя грушу, сказал:

– Она не хочет сенсаций.

Мадам Лессар, ощипывая гроздь винограда, согласно кивнула головой:

– Это правильно. В сенсации есть нечто нехорошее, дурной тон.

Горничная принесла горячую телятину под грибным соусом. Это было вкусно. Светский разговор о сенсациях продолжался. Мсье Лессар сказал:

– Политических сенсаций невозможно избежать.

Мсье Дювер подтвердил:

– Ни о чем так много не сплетничают, как о политике. Кстати, мсье Дожер, я слыхал, вы имели частную беседу со Сталиным.

– Имел, – согласился Поль, запивая телятину фруктовым напитком. Мсье Дювер продолжал нарочито безразличным тоном:

– Я слыхал, Сталин хочет послать медицинских работников на Хатуту, как безвозмездную помощь.

Поль понял: Дювер это христианско-демократическая партия, о чем его жена Адриена сказала еще в Варьете. Они в одном блоке с коммунистами. Поль поведал Морису Торезу о предложении Сталина, и теперь Дювер об этом знает. Поль откусил яблоко, прожевал. Мсье Лессар спросил с некоторым нетерпением:

– И вы дали согласие содействовать контактам между советскими врачами и населением Хатуту?

– Дал согласие.

– Сталин назвал какой-нибудь срок? – спросил в упор мсье Дювер.

– Не назвал.

Поль все время поглядывал сквозь стеклянный барьер, где за другими столиками сидела молодежь. Оттуда слышался оживленный гул голосов, резонирующий от стеклянных стен бассейна. Среди разноцветных купальников он разглядел красный купальник Адриены Лессар. Марго не было видно. Мешали вьющиеся растения, перекинутые через барьер. Мсье Дювер, откинувшись на спинку стула, сказал:

– Мсье Дожер, а что, если мы опередим Сталина?

– Как это? – спросил Поль.

– Мы пошлем своего врача на Хатуту.

– От министерства? – спросил Поль.

– Нет. Хотя бы от меня лично. Как меценирующий благотворитель я посылаю на свои средства врача, медсестер, медикаменты и организую на Хатуту медицинский пункт. Согласны ли вы содействовать нашим контактам? Ведь вам безразлично, от кого будут получать жители Хатуту медицинскую помощь, от Сталина, или от меня.

– Безразлично. А почему нужен именно я? Есть же много других переводчиков, знающих языки Полинезии.

– Это же естественно! – воскликнул мсье Лессар. – Королевство Хатуту стало известным только благодаря вашей романтической истории. Ваше участие подчеркнет политическую нейтральность этого благотворительного акта.

Мадам Дювер отпила глоток красного вина, сказала:

– Маркизы теперь привлекают не только туристов, но и любителей экзотических приключений.

Дювер подтвердил:

– Моя жена, например, тоже обожает рискованные приключения.

– Это правда, – спокойно согласилась мадам Дювер. – Я стала брать уроки полинезийских языков. Мсье Дожер, вы не дадите мне несколько консультаций, как эксперт по локальным наречиям Маркизов?

– Охотно, – ответил Поль, с улыбкой подумав при этом, что это гораздо проще, чем пробежки до публичного дома. Он так и не знал, сказала ли она правду, назвавшись Адриеной, или это было первое имя, пришедшее ей в голову. Ведь он тогда тоже назвал себя Антуаном. Сквозь стеклянный барьер он увидел некоторое перемещение, двое юношей поднялись с мест и перешли к другому столику. Теперь он увидел Марго. Конечно же, рядом с ней сидел Адольф. А по другую сторону от нее был Эдгар. Это было совсем плохо. И там же маячил красный купальник Адриены. Поль решил, что надо просто подойти к Марго, взять ее за руку и отвести в сторону, не важно куда, хотя бы к воде. Мсье Дювер спросил:

– Мсье Дожер, так вы согласны содействовать нашим контактам?

– Согласен, – быстро ответил Поль, чтобы скорее закончить этот разговор, однако практично, спросил: – А сколько я буду получать?

– Вот это деловой разговор, – улыбнулся мсье Лессар.

Дювер сказал:

– Об этом мы поговорим позже. Будет составлен контракт при вашем участии, где будут оговорены все суммы. У нас еще есть время обсудить все подробно, если конечно, Россия не поспешит дать заявку нашему заморскому министерству. В этом случае нам тоже придется поспешить.

Поль понимал: все хотят Хатуту. И президент Гуин, и французские коммунисты, и Адриена с Елисейских полей, и ее муж мсье Дювер, и Лессары, и даже сам Иосиф Сталин. Но все это было на втором плане. Нужно было срочно пойти к Марго. Поль поднялся с удобного пляжного стула. Дювер тоже поднялся.

– Так мы договорились? – спросил он, подавая Полю руку.

– Договорились, – ответил Поль, энергично тряхнув узкую аристократическую ладонь Дювера. Он уже привык всем все обещать, не испытывая при этом ни малейшего чувства обязянности. Широкими решительными шагами он направился к столику Марго, протянул ей руку. Она в ответ тоже протянула руку, доверчиво глядя на него.

– Пошли, – сказал он коротко.

И она послушно поднялась с места, даже не спросив – куда. Сидящие за столиком вопросительно смотрели на него. Такая покорность Марго вызвала в нем прилив чувства нежности к ней, но все же, вспомнив разговор Эдгара с Элен, он обернулся к Эдгару и тихо сказал: – Вот так нужно воспитывать младших сестер.

Он подвел ее к бортику бассейна.

– Ты видела, как я прыгаю с вышки, а я еще не видел как прыгаешь ты.

– С вышки я могу только вниз ногами, – весело ответила она.

– Тогда прыгни с бортика.

– Прыгнем вместе, – предложила она.

Они прыгнули одновременно. Когда они доплыли до середины бассейна, Марго замедлила движения.

– Устала? – спросил Поль.

– Немного.

– Поедем домой.

– Поедем.

Когда они поднялись на бортик, подошел Эдгар.

– Поль, сейчас мы начнем чемпионат. Настоящий, с пистолетными выстрелами, а после объявления чемпионов будет фейерверк.

– Это нечестно, – сказал Поль. – Все знают: я плаваю лучше всех. Я не хочу лишать места чемпиона вашу компанию.

Эдгар возразил:

– После вас, Поль, лучший пловец – Адольф. Ему тоже отказать в чемпионате?

Марго тут же предложила:

– Пусть Поль и Адольф будут экстра-чемпионами. А настоящего чемпиона мы выявим среди остальных.

– Соломоново решение, – сказал Эдгар, оглядывая Марго с головы до ног, что очень не понравилось Полю, и отошел давать какие-то распоряжения.

Марго сказала:

– Чемпионат займет более часа.

– Но мы же договорились уйти сейчас.

– Не прощаясь? – спросила Марго.

– А зачем прощаться? Иди одеваться первой, чтобы не уходить вместе. Встретимся в холле.

И Марго ушла. Подошел Эдгар, предупредил:

– Сейчас принесут динамики для музыки, и начнется парад участников чемпионата.

– Хорошо, – сказал Поль. – Я только схожу поссать.

И он пошел в холл.

Выйдя на улицу, они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Поль держал Марго за руку, она шла рядом с ним вприпрыжку, весело повторяя:

– А мы сбежали! А мы сбежали!

– Зайдем куда-нибудь, – предложил Поль.

Они остановились перед афишной тумбой. Репертуар кинотеатров.

– Все фильмы старые, – сказала Марго.

Репертуар театров. В «Комеди Франсэз» Мольер, который Полю надоел на французских лекциях. В «Одеоне» пьеса, которую они видели. В «Комик опера» американский мюзикл, который по мнению Марго не стоит смотреть. В Гранд-опера «Фауст». Поль не знал этой оперы. Но героиню оперы звали как и Марго: Маргарита. Они дошли до своей машины и поехали в оперу покупать билеты, предварительно позвонив по телефону маме. Она отказалась ехать с ними, поскольку «Фауст» ей надоел во время оккупации. В театральной кассе они стали подсчитывать деньги, которые имели при себе. На партер и даже на второй ярус денег не хватило, и они взяли билеты на предпоследний ярус, поскольку надо было оставить деньги на кафе. У них даже не возникло мысли о том, что можно заехать домой поужинать, или просто захватить денег на дорогое кафе. До начала оперы оставалось полтора часа, и оставив машину неподалеку от площади, они пошли вдоль бульвара Капуцинов. Марго увлеченно рассказывала содержание оперы, а потом и содержание «Фауста? Гете. Фауст продал душу Мефистофелю за исполнение желаний. Апофеозом желаний должно было быть что-то очень приятное, при котором Фауст должен был воскликнуть: «Мгновение, остановись! Ты прекрасно!» и при этом Мефистофель мог бы спокойно забрать душу Фауста. Но такое мгновение для Фауста все не наступало. Ему всегда казалось, что должно быть что-то еще лучше чем то, что есть.

– Так чем же кончилась вся история? – спросил заинтригованный Поль.

– А ничем, – весело ответила Марго. – Гете, по моему, уже сам ничего не понимал. Немцы вообще любят мудрить, да так все запутывают, что и самим не разобраться.

Полю все же понравилась эта история с прекрасным мгновением. Когда они пересекали неосвещенную улицу, ведущую к Монмартру, Поль остановился, посмотрел вверх на вечернее небо, в котором неравномерно плыли лохматые облака. Марго остановилась рядом.

– Мгновение, остановись. Ты прекрасно, – повторил Поль красивые слова Гете.

Лохматые облака продолжали двигаться.

– Не останавливаются, – почти серьезно отметила Марго.

Они зашли в кафе с выдвинутой на тротуар стеклянной верандой. Есть не хотелось, но Полю понравились розовые колпачки над лампочками, окаймляющими веранду. Поль встал на носки, дотянулся до колпачка. Он был из матового стекла, обрамленного медной полоской. Марго сказала:

– Я тоже хочу потрогать.

Поль присел, обхватил одной рукой ее бедра, легко поднял. Она тоже потрогала колпачок, и они зашли в кафе. Они заказали только кофе и творожный пирог, и на это ушли все их оставшиеся деньги. За веселой болтовней время шло очень быстро, и к опере они почти бежали, чтобы не опоздать. Марго хотела перебежать дорогу потоку машин, но Поль ухватил ее за руку, весело сказал:

– Мгновение, остановись!

И они оба рассмеялись. Опера понравилась Полю. Особенно Мефистофель в красном плаще, поющий басом. Фауст не понравился, он был низенький и очень толстый. Маргарита была на голову выше Фауста. Фауста пел итальянец, Мефистофеля немец. Понятно. Мефистофель должен быть фашистом. В антракте Марго вспомнила, что по легенде под зданием оперы должно быть озеро и целая система тайных помещений, как в средневековом замке, где обитали фантомы оперы. Они спустились по роскошной мраморной лестнице в вестибюль, затем еще по одной лестнице в нижнюю часть вестибюля, потом еще по одной узкой лестнице, где была дверь, вероятно, ведущая в таинственные подвалы. Но дверь была завешена железной цепью, на которой висел ржавый амбарный замок, такой же, как в Версале у бабушки на дверях сарая. Фантомов держали под замком. Когда они вышли из оперы, Марго спросила:

– Тебе понравилась опера?

– Понравилась. Красивые декорации.

– А музыка?

– Музыка Гуно.

– Ну, и как тебе Гуно? – лукаво допытывалась Марго.

– У него разная музыка.

– Как это разная?

– Ну, там где ведьмы становятся красавицами, там музыка похожа на Кальмана. А в других местах похоже на Вагнера.

Прозаичным тоном Марго сказала:

– Вся музыка «Фауста» органична, включая дивертисменты.

Марго знала музыку. Она уже раньше слышала «Фауста» и Поль видел клавир оперы на нотной этажерке в гостиной. Его тогда отпугнуло скучное немецкое название оперы. Марго умная. Но все же он упрямо сказал:

– А по-моему совсем не органична.

Марго ничего не ответила, а только насмешливо смотрела на него с видом несомненного превосходства. Захотелось дать ей по шее, и он шлепнул ее по затылку, как малолетнюю сестру Эдгара в бассейне. Марго удивленно посмотрела на него и неожиданно прижалась головой к его плечу. Он замедлил шаг, осторожно обнял ее за плечи. Так они молча дошли до своей машины. Она села за руль и хвастливым тоном сказала:

– А у нас бензин на исходе.

– Ближайшая заправочная у церкви Мадлен, – сказал Поль.

– А если не доедем?

У нее попрежнему был веселый голос. Поль взглянул на приборную доску. Действительно, бензин на исходе.

– Тогда к дому, – сказал он. – Ближе идти пешком.

– Ты же любишь бегать, – сказала она, выруливая на авеню Лопер.

Мотор стал глохнуть, едва они доехали до Пирамид. Марго свернула к тротуару, вынула ключ из зажигания, сказала:

– Почти приехали.

Они вышли из машины. Денег не было не только на такси, но и на метро. Но им было весело. Поль сказал:

– Я потом подъеду, привезу канистру с бензином.

Они пошли к Пале-Роялю, где благородно сверкали огни дорогих кафе и ресторанов. Марго весело болтала:

– Богатые буржуа сидят в дорогих ресторанах, карманы их набиты миллионами, они приехали сюда на лимузинах с личными шоферами. А мы двое такие бедные и несчастные, без сантима в кармане, так устали, идем пешком, и никто нас не подвезет до дому и не подаст куска хлеба. А мы такие голодные, что вместо хлеба готовы есть пирожные.

Поль смеялся, прохожие с улыбками поглядывали на них. Он подхватил тон Марго:

– Придут коммунисты, и мы отберем у буржуазии их миллионы.

– Мне не нужны миллионы. Я девушка скромная.

Шедшая впереди дама обернулась на них. Марго отреагировала:

– Вот даже мадам оглянулась. Она, наверное, никогда не видела скромных девушек.

Дама свернула куда-то в сторону. Теперь перед ними шел мужчина в меховом пальто.

– Еще один буржуа, – громко сказал Поль. – Давай, ограбим его, не будем дожидаться коммунистов.

– Нас уже один раз грабили, так что мы имеем опыт, как это делать, – весело подхватила Марго.

Мужчина в меховом пальто обернулся, замедлил шаг:

– Сочту за честь быть ограбленным вами, мсье Дожер.

Это был мсье Дюпон, который в публичном доме нуждался в стимуле. Теперь он уже знал настоящее имя Поля по кинохронике и газетам. Поль растерялся и не нашел, что сказать кроме как:

– Добрый вечер, мсье Дюпон.

Мсье Дюпон пошел рядом с Полем, ожидая, что Поль представит его Марго. Но Поль шел молча. Мсье Дюпон все понял, тронул пальцами край своей шляпы в знак прощания, замедлил шаг, отстал. Тактичный мужчина. Поль отметил это еще в публичном доме. Под аркадой они свернули к Риволи. Марго сказала безразличным тоном:

– Париж – маленький город. Все друг друга знают.

Чтобы что-то ответить, Поль сказал:

– Я с ним познакомился случайно на улице.

Марго спросила:

– О чем говорили с тобой Дюверы?

Поль передал содержание разговора в отгороженной от молодежи части бассейна. Марго сказала:

– Так ты и Дюверу обещал то же, что и Лессару, и что Сталину?

– Ну, обещал. Жалко, что ли?

– Поль, но это же беспринципность! – Но она тут же рассмеялась: – Впрочем, это даже гуманно. Всякое обещание внушает надежду, а надежда придает энергии.

Поль тоже рассмеялся. Улица Риволи плохо освещена, прохожих мало в поздний час. Поль взял Марго за руку. Они шли, тихо переговариваясь.

– Марго, ты не замерзла?

– Нет. А ты?

– Нет. Зайдем в кафе? – предложил Поль, забыв, что у них нет денег.

Марго тоже об этом забыла и ответила:

– Зайдем. – Она все же спохватилась: – У нас же нет денег! Мы так и не ограбили твоего знакомого в меховом пальто. А надо было. У него неприятное лицо.

– Чем неприятное?

– Очень вежливое и в то же время порочное.

– Как у Эдгара, – напомнил Поль. – Ты давно знаешь этого Эдгара?

– Несколько раз видела на фетах.

– А этого, как его… Гитлера, ты давно знаешь?

– Давно, – хихикнула Марго. – В конце войны он собирался поменять имя, поскольку это могло повредить его карьере, но он больше не собирается идти по стопам отца.

Поль вспомнил, как Адольф все время держался около Марго, спросил:

– А что он все время к тебе липнет?

– Наверное, я ему нравлюсь, – равнодушно ответила Марго и вдруг улыбнулась: – А к тебе липла Элен. По моему, она в тебя влюбилась.

– Ей, наверное, лет двенадцать.

– Тринадцать. Но она уже по-взрослому цинична. Это влияние Эдгара. А ты влюбился в Адриену.

– С чего ты взяла?

– Ты как увидел ее в красном купальнике, так и обалдел. Все это заметили.

Поль не мог объяснить, что невольно отвел тогда глаза от Марго в сторону, а в стороне оказалась Адриена. А Марго продолжала:

– Ты очень скрытный. А я давно заметила. Это у вас началось на Ламбаль, в новогодний вечер, когда ты увел ее в свою комнату. А с Шарлем у нее не серьезно. Я понимаю, она действительно очень красива.

– Марго, перестань трепаться. Дам по шее.

Марго посмотрела на него внимательно, сказала:

– А я слышала, как мадам Дювер сказала, что танцевала с тобой танго в варьете.

– Да. Я был в варьете. Там играл оркестр, и все танцевали. И я пригласил ее на танго. Ну и что?

– А почему ты мне этого не сказал?

– Я тогда еще не был с ней знаком и не знал, что она мадам Дювер.

Марго продолжала пристально на него смотреть.

– А когда это было? – спросила она.

Они как раз проходили по Шатле. И Поль не без злорадства ответил:

– Это было тогда, когда ты была здесь, в театре Шатле со своим прыщавым Оскаром. Он хотя и не очень прыщавый, но это все равно.

Некоторое время они шли молча. Поль искоса поглядывал на нее, она то и дело чему-то улыбалась, вероятно, вспоминая что-нибудь смешное. Когда они шли мимо ярко освещенной Гревской площади, Марго, не глядя на него, спросила:

– Поль, скажи честно, тебе очень нравится Адриена?

Было ясно, что она подразумевала под этим «нравится».

– Марго, что за допрос? Я же не спрашиваю тебя, кто тебе нравится.

– А чего спрашивать, – сказала она небрежным тоном. – Все это знают.

– Все знают, а я нет?

Не глядя на него, она тихо сказала:

– Мне уже говорили, что ты не очень умный. Так, наверное, оно и есть.

Некоторое время Поль обдумывал значение ее слов, а потом он вдруг почувствовал, будто у него подскочило сердце, и ему самому захотелось подскочить. В этот момент они поравнялись с боковым входом Отеля де Вилль, к которому вела крутая лестница. Поль в два прыжка взбежал по лестнице, ухватился за парапет, вспрыгнул на него, выпрямился, балансируя руками. Марго остановилась внизу. А наверху было ночное небо и почти полная, только с краю подсеченная, луна. Движущиеся облака наплывали на луну, не закрывая ее. И, как всегда, казалось, что это луна движется сквозь облака. Почти не разжимая рта, Поль тихо и быстро проговорил, как заклинание, слова Гете:

– Мгновение, остановись, ты прекрасно.

Марго, стоя внизу, не могла слышать этих слов, но она серьезно спросила:

– Остановилось?

Вероятно, она слышала его через какие-то биологические поля, о которых говорят психологи. Облака и луна продолжали взаимно двигаться, но Поль уверенно ответил:

– Должно остановиться.

Он спрыгнул вниз, и при этом полы его распахнутого пальто взлетели выше головы. До дома теперь было близко. Хотелось быстро двигаться, и Поль быстрым шагом вел Марго за руку, и она вприпрыжку бежала рядом. Они ни о чем больше не говорили, и это было хорошо. Мгновение должно остановиться. И только перед самым домом Марго сказала:

– Нужно было позвонить маме. Она беспокоится.

Еще в передней они услышали звуки фортепиано. Марго сказала:

– Бах. Только не тот, его второй сын.

Оказывается, Бахов было много. В гостиной мама играла на пианино. Марго начала оживленно рассказывать одновременно и о брошенной машине, и о бассейне, и о «Фаусте». Мама слушала серьезно и внимательно. Поль сказал:

– Я сейчас съезжу за машиной и заправлю бензином.

– Лучше завтра утром, – сказала Марго.

– Завтра мы идем на утреннюю службу, – напомнила мама.

– Поеду сейчас, – сказал Поль. – Возьму бензин и переливную трубку, сяду в такси.

– Тогда я поеду с тобой, – предложила Марго.

– Нет, – возразила мама. – Уже поздно. Тебе пора спать.

Марго не стала возражать, послушалась маму. Когда Поль вернулся домой на заправленной машине, в столовой на столе стоял стакан молока, а рядом крекерсы, оставленные для него. Молоко он пил прохаживаясь вокруг стола. На месте не сиделось. Мгновение остановилось, а самому Полю хотелось двигаться. Хотелось совершить что-нибудь необыкновенное, и он быстро прошел в гостиную, сел за пианино и заиграл «Норвежский танец» Грига. Дверь в коридор приоткрылась. В приотворенной двери показалось лицо Марго. Она озорно улыбалась, глаза блестели. Поверх ночной рубашки на ней был распахнутый халат, но было совсем непохоже, что она собирается спать. Поль понял, что для нее тоже остановилось мгновение. За ее спиной появилась мама в глубоко запахнутом халате. Она тоже участвовала в остановившемся мгновении.

– Сейчас же ложитесь спать, – строго сказала она.

Марго коротко поцеловала ее и скрылась. Поль тоже поцеловал маму, и она проследила, как он ушел к себе в комнату. Горячая вода плохо шла, и душ был почти холодным. Но это было хорошо. Батареи в комнате тоже были чуть теплые. Лежа на спине, укрытый до подбородка одеялом, Поль испытывал блаженство. Остановившееся мгновение было как вакуум, куда неприятные мысли не могли проникнуть. Он проснулся на рассвете, проснулся с ощущением радости. Это была радость остановившегося мгновения. В Париже он еще никогда так рано не просыпался. Рассвет был пасмурным, но ощущение радости не проходило. Он подумал, что Марго еще спит. И тут ему пришла мысль, что он еще никогда не видел Марго спящей. Мгновенно он вскочил на ноги, надел красный халат, повязал пояс с золотыми кистями. Напряженный, как всегда по утрам, член оттопыривал спереди халат, хотелось ссать. Но он всего этого даже не замечал. Он хотел увидеть Марго спящей. Неслышно ступая босыми ногами, он вышел в коридор, осторожно приоткрыл дверь в ее комнату. Ни звука. Он вошел. Она спала. Из-под одеяла был виден угол кружевного воротника ночной рубашки. Она спала на спине. Рядом с ее головой из-под одеяла была высунута кисть ее руки с растопыренными пальцами. Это было смешно и трогательно. Пальцы были тонкие и с тупыми концами, как у мальчика-подростка. Поль подошел к ней вплотную, склонился. Никаких теней от ресниц на щеках не было. Выражение лица ее было серьезным и даже деловитым. С таким выражением спят все дети, будто сон для них очень важное и серьезное дело. Поль невольно застыл, глядя в ее лицо. Внезапно она проснулась. Глаза широко открылись. Они были как-то по-утреннему прозрачными. Радужные оболочки цвета золотистой охры. Таким цветом пользовался Рембрандт, когда изображал на картинах золото. Даже не пошевелившись, она молча смотрела на Поля. Он резко выпрямился, быстро вышел. Приняв душ, он тщательно побрился. Еще на пароходе щетина на лице отростала мягкой, чуть жестче волос на голове. Теперь щетина стала жесткой, и на щеках четко обозначивался ее светлый контур. Вероятно, это было следствием частого бритья, а может быть и возраста: через месяц ему исполнится двадцать четыре года. Он уже не юноша. А ему теперь, как никогда, хотелось выглядеть моложе. К утренней службе положено было надеть официальный костюм, и Поль перед зеркалом долго и аккуратно повязывал галстук. По воскресеньям Модестин не приходила, и кофе варила мама. За завтраком, кофе с круассонами, Поль держался несколько натянуто, он опасался, что Марго может спросить, зачем он приходил в ее комнату, а он не мог бы этого объяснить. А Марго, как ни в чем не бывало, оживленно говорила о новостях Сорбонны. Намечался курс лекций по брошюре фон Ньюмана. Прокоммунисты были почему-то настроены против этой брошюры, вероятно, потому что Ньюман был немец, а все немецкое после войны считалось негативным, кроме утилитарных вещей, таких как автомобили, фотокамеры, перчатки, обувь. Поэтому лекции по брошюре будут внепрограммными. Мама сказала:

– Я не понимаю, что нового в этой брошюре? Счетные машины существуют давно.

– Ньюман предлагает создание компьютера, – и Марго пояснила: – Компьютер это такая машина, которая сочетает арифметические вычисления с анализом.

Поль уже слышал слово «компьютер», но теперь ему стало совсем непонятно, что это такое. Когда они вышли на улицу, Поль спросил:

– А почему мы ходим на службу в Нотр-Дам, если рядом Сан-Поль?

Мама промолчала, а Марго ответила:

– У нас такая традиция.

Она сказала это легким, беззаботным тоном. Они прошли мимо Сан-Поля, куда по ступеням поднимались люди, пришедшие на утреннюю службу. Поль спросил:

– А как будет выглядеть компьютер, когда его построят?

Марго ответила:

– Он будет как большая машина, будет занимать большое помещение.

Мама шла между Марго и Полем, и они переговаривались через ее голову. Поль спросил:

– А что на компьютере можно считать?

– А все. Не только цифры, но и сложные логические задачи.

– И как он это будет решать, задачи?

– По принципу игры в отгадывание имен, когда загадывают чье-то имя, и нужно его отгадать с помошью вопросов, на которые можно ответить только да, или нет. Ты никогда не играл?

– Никогда.

– Мама, – предложила Марго, – давай сыграем, а то Поль не знает.

– Давай, – серьезно согласилась мама.

– Загадай с Полем известное имя, а я буду отгадывать.

Поль склонил к маме голову, и она шепнула ему:

– Иосиф Сталин, – а потом обратилась к Марго: – Спрашивай.

– Мужчина? – спросила Марго.

– Да, – ответила мама.

– Артист?

– Нет, – одновременно ответили мама и Поль.

– Наш современник?

– Да, – ответили они одновременно.

– Политический деятель?

– Да.

– Президент Гуин? – попыталась отгадать Марго.

– Нет.

– Француз?

– Нет.

Полю нравилась эта игра.

– Русский?

Поль сказал:

– Да.

Мама сказала:

– Этнически – нет.

– Но живет в России? – спросила с улыбкой Марго.

– Да.

– Сталин! – воскликнула Марго.

Мама и Поль зааплодировали.

– А теперь пусть Поль отгадывает, – предложила Марго. Она неслышно переговорилась с мамой, и та с улыбкой обратилась к Полю:

– Спрашивай.

– Мужчина? – спросил Поль.

– Да, – ответила мама, а Марго подтвердила: – Вне всяких сомнений.

– Артист?

– Нет, – ответили они одновременно.

– Политический деятель?

– Нет.

– Француз?

– Нет.

– Наш современник?

Марго с мамой переглянулись, и ответила одна Марго:

– Да.

Эта заминка могла послужить зацепкой к разгадке. Но мама и Марго много знали, а Поль мог и не знать этого человека, повидимому, известного всем. И он спросил:

– Я его знаю?

– Да, – ответили они обе.

Вероятно, этот человек был знаменитостью. Однако, он мог быть и его личным знакомым.

– А он меня знает?

– Безусловно! – воскликнула Марго, и обе они рассмеялись.

Зацепок было много, и Поль задумался. Наконец, он спросил:

– А я давно его знаю?

– Тебе виднее, – ответила Марго, и они опять рассмеялись.

Накануне Поль со многими познакомился на бассейном фете, и он спросил:

– Я его видел вчера?

– Да, – ответили они обе одновременно.

– На бассейном фете?

– Нет.

Поль уже хотел назвать мсье Дюпона. Но мсье Дюпон был француз, а было сказано, что этот мужчина не француз. Кроме того, мама не знала о мсье Дюпоне. Вчера в опере они ни с кем не познакомились. Что же еще было вчера? Бассейн, опера «Фауст». И тут Поля осенило:

– Мефистофель! – воскликнул он.

И тут же они обе зааплодировали. Это было кстати: они как раз пересекали Гревскую площадь, на которой начинался какой-то митинг. Люди держали длинный транспарант с лозунгом относительно событий во Вьетнаме. У Нотр-Дама уже стояли туристы с фотоаппаратами. Поль первым вошел в собор. Держа подмышкой снятую шапку, он, как всегда, макнул пальцы в мраморную чашу, подал мокрые пальцы сперва маме, потом Марго. Они все трое перекрестились, прошли среди пялящихся по сторонам туристов в правый неф. Здесь туристов не было. Уже знакомым Полю путем они прошли вперед, к алтарю мадонны. Служба началась. Поль следил по карманному молитвеннику за словами священника. Молитвы давно можно было заучить наизусть, но старофранцузские сочетания слов не укладывались в памяти. Молиться вовсе не значит читать слова молитвы. Он скосил глаза на маму. С другой стороны от нее сидела, как всегда, Марго. И у той, и у другой были сосредоточенные лица. Они умели молиться. Поль не умел. У него не был развит религиозный инстинкт, о котором говорила Марго. Он посмотрел на священника, читающего молитву. Лицо его не выражало никакой святости. Но святость была. Она исходила от этих древних стен, от готических колонн, от приглушенного гула многоголосой толпы, резонирующего где-то высоко от стрельчатых сводов. Это было одновременно: и приглушенный гул, и торжественная тишина. Сочетание звуков с тишиной. И это было блаженным ощущением, ощущением остановившегося мгновения. Пусть мгновение остановится надолго, навсегда. Тут Поль поймал себя на мысли, что он молится, молится по настоящему, как мама и Марго. Христос сказал, что не нужно ничего просить у Бога, поскольку Бог наперед знает все нужды и желания каждого человека. Кого же просить? Поль посмотрел на статую Мадонны. Она была озабочена собственными печалями. Бог, если и может, то не захочет остановить мгновение. Остановить мгновение может только Мефистофель, да и то не навсегда. Но за это он потребует душу. Может ли Поль отдать свою душу? Он снова скосил глаза на Марго, увидел ее профиль. На щеке была тень от ресниц. Тень была. Когда они вышли из собора, некоторое время они шли молча, не хотели нарушать молитвенного настроя. Этот настрой нарушила мама:

– Поль, тебе к весне нужен новый плащ. Марго, какая теперь у них мода?

Говоря «у них», она, вероятно, подразумевала молодых мужчин. У себя в комнате Поль достал из ящика письменного стола пачку фотографий. Усевшись верхом на стул, он отобрал фотографии, на которых была Марго. Верхня терраса Нотр-Дама. Марго одной рукой обнимает заснеженную Химеру. На лице американская, с рекламы, улыбка. А вот уже другая, восторженная улыбка. Марго указывает на что-то через каменную баллюстраду. Марго у баллюстрады верхней площадки левой колокольни. Марго перегнулась через баллюстраду, а внизу зимний Париж. Поль тогда еще ей крикнул: «Осторожно! По шее дам!» Марго при входе в колокольню. Марго в колокольне у колокола. Темно. На снимке получилась только ее рука в перчатке и отсвет на краю колокола. Снимки новогоднего фета в доме на Ламбаль. Марго в бальном платье, в котором можно танцевать канкан. Тонкие девичьи руки, а кисть как у подростка. Декольтированные хрупкие плечи. На бассейном фете не фотографировали. Жаль. Когда он впервые увидел ее в купальном костюме, он сразу отвел глаза: боялся смотреть. Но у него наметанный глаз, и он с первого момента все определил. Плавный изгиб талии, плавные, но четкие линии бедер и ног, слегка выгнутые икры. Маленькие раздельные груди, не скругленные внизу, такие как на картинах Рубенса. Поль достал альбом репродукций Эрмитажа, подарок ленинградских коммунистов, которых Сталин почему-то не любит, нашел репродукцию Рубенса «Союз Земли и Воды». Землю изображала жирная дряблая женщина, но груди ее были аккуратные и выпуклые, как у молодой девушки, как у Марго. По лицу и строению тела этой женщины можно было легко определить, какой формы и величины были ее половые губы. Полю нравились полные женщины, но теперь это его нисколько не возбуждало. Необычное состояние волнения, в котором он пребывал, подавляло всякие физиологические ощущения. Это было состояние остановившегося мгновения. У Марго тоже были их фотографии. И возможно, она когда-нибудь рассматривала его снимки. И еще у нее был тот порножурнал, который он случайно обнаружил в ее столе. А в журнале был снимок со спящим на палубе Полем и с его стоящим членом. У него непроизвольно, как от боли, сжались зубы. Проклятые коммунисты с этой старой блядью мадам Туанасье! Вероятно, она тогда фотографировала его, испытывая похотливые побуждения. Машинально взяв авторучку, Поль стал пририсовывать голой рубенсовской женщине узкие трусы, а потом и бра. Трусы закрыли часть бедер, а бра закрыло девичьи груди. Картина Рубенса приобрела от этого неприличный вид. И Поль нарисовал женщине чулки с подвязками и поясом. Получилось совсем неприлично. Поверх всего этого Поль нарисовал женщине комбинэ. Получилось что-то похожее на стриптиз, и Поль почувствовал возбуждение. Оказывается, женщина в голом виде выглядит приличнее, чем в нижнем белье. Это было забавно. В дверь постучали. Поль быстро захлопнул альбом, вскочил со стула, откликнулся:

– Заходи, кто желает!

Вошла Марго. Она прикрыла за собой дверь, подошла к письменному столу, на котором были фотографии и альбом Эрмитажа, повернулась лицом к Полю.

– Поль, зачем ты приходил ко мне в комнату?

– Я хотел увидеть тебя спящей. Я никогда раньше не видел.

Марго смотрела на него пытливым взглядом.

– Ну и как? – спросила она.

– У тебя бывает тень под глазами. От ресниц. Мне нужно было знать, есть ли тень, когда ты спишь.

Глаза Марго приобрели загадочный блеск.

– Зачем тебе это было нужно?

И Поль сказал правду:

– Потому что я люблю тебя.

В этот момент остановившееся мгновение кончилось, и реальная жизнь неумолимо продолжила свой путь.

– Я тоже тебя люблю, – сказала Марго. – Давно. Может быть, раньше, чем ты. Мне нравилось играть с тобой в брата и сестру. Мама этого хотела. А вчера я поняла, что из этой игры ничего не получилось. Я давно это поняла, но вчера я поняла, что не могу больше притворяться. Не хочу притворяться. А ты, правда, меня любишь?

– Правда.

– Так же, как я тебя?

– Да.

– Но ты же не знаешь, как я тебя люблю.

– Знаю.

Марго подошла к нему, взяла за локти, сказала, глядя ему в глаза:

– Да. Ты все знаешь. Ты мужчина. У тебя большой опыт. У тебя жена и сын. Ты должен их забрать. И скорее. Ты же знаешь, как мама этого ждет. А я все равно тебя люблю, и от этого никуда не деться. Влюбляются же в женатых мужчин и в замужних женщин. Это не уникально. – Она уткнулась лбом в его грудь. Он взял ее за плечи. Она подняла к нему лицо, в глазах ее было ожидание. Он склонил к ней голову. Она закрыла глаза. Теперь под ними были тени. Она ждала, что он ее поцелует. Его охватило смятение. Ему даже показалось, что он теряет сознание. Но он для этого был слишком здоров. Крепко держа ее за плечи, он отстранил ее от себя.

– Это нельзя, – сказал он жестко и пояснил: – Табу.

Она теперь смотрела на него вопрошающим взглядом.

– Марго, – морщась, как от боли, проговорил он, – зачем ты заказала портрет моего отца?

Продолжая смотреть на него широко открытыми глазами, она стала пояснять:

– Чтобы у тебя был портрет твоего отца. У меня тоже есть портрет моего отца. Их ни в чем нельзя винить. Они имели право на свои чувства, на свою личную трагедию. Они погибли в один и тот же день. Поль, я понимаю твоего отца, особенно теперь. То, что было между ними, это их личная жизнь. Они не могут стоять между нами. У нас с тобой совсем другая жизнь, отдельно от них.

– Марго, ты ничего не знаешь.

Она продолжала удивленно смотреть на него.

– Чего я не знаю?

– Это я убил Томаса.

Выражение лица ее не изменилось.

– Как это? – недоуменно спросила она.

– Я застрелил его из дамского браунинга.

– Как это? – повторила она упавшим голосом.

Поль всегда умел отгонять неприятные мысли и неприятные воспоминания. Но самое неприятное все же оставалось в памяти, хотя никогда не выпускалось наружу. И теперь это все он должен был сказать. Иначе нельзя.

– Я тогда ненавидел Томаса. Мне было одиннадцать лет. У папы были любовницы, но это было несерьезно, потому что их было несколько. А Томас, это было серьезно. Мама спросила, если она расстанется с папой, с кем я захочу остаться: с ней, или с папой. И я очень кричал и злился.

Говорить было трудно. Поль перевел дыхание и продолжил:

– Мама уехала с археологами на Моореа рисовать развалины храма. А мы с папой поехали на быстроходном катере на Анаа смотреть, как добывают жемчуг. Там жила папина любовница. Ее отец держал команду сборщиков жемчуга. У них был гидроплан и яхты. На остановке в Мехетиа сообщили, что с востока идет ураган, и мы с папой вернулись на Таити. В доме не должно было никого быть. Когда мы пришли к дому, двери оказались не заперты, а мы их заперли перед отъездом. На Таити двери не запирают, но среди завербованных приезжих случаются воры. Папа сразу пошел в кабинет проверить, там у него был железный шкаф с деньгами и документами. А я остался в передней. Я достал из корзины для зонтиков дамский браунинг на всякий случай. У нас по всему дому были пистолеты, даже в кухонном столе. Тут из внутренней комнаты вышла мама. Она была в длинной накидке в стиле Полинезии. Она дома так часто одевалась. А за ней вышел Томас. Он увидел у меня пистолет и быстро подошел. Я увидел на нем белый пиджак, надетый на голое тело. Больше на нем ничего не было. Он нагнулся ко мне, сказал: – Дай сюда, – и протянул ко мне руку. И я выстрелил. И сразу вбежал папа, тоже с пистолетом. Томас был мертвый, а я очень кричал. Я кричал, что я не виноват, что это не я, что это нечаянно.

Поль замолчал, чувствуя сухость во рту и в горле. В глазах Марго был ужас. Если для Поля это было тяжелое воспоминание, то для нее это должно было быть жуткой очевидностью, будто она все это только что увидела. Она ударила ладонями в его плечи, сказала в отчаянии:

– Зачем?

Потом она еще раз толкнула его ладонями в плечи и повторила уже безнадежным тоном:

– Зачем…

Она пошла к двери странным осторожным шагом: будто шла по льду и боялась поскользнуться. Поль смотрел ей вслед. Она уходила. Все кончилось. Она вышла, а Поль еще некоторое время стоял на месте. Никаких мыслей. В голове была пустота. И вокруг было пусто. Такое же чувство он испытывал тогда, в детстве, когда один очутился на коралловом атоле. Но здесь была мама. Поль прошел через коридор и гостиную. Мама была в столовой. Она меняла воду в вазе с цветами. Увидя Поля, она поняла: что-то случилось. Она выпрямилась, глядя на Поля. Он сказал:

– Марго все знает. Я рассказал ей.

Мама подошла к окну. На подоконнике лежала пачка сигарет. Мама закурила. За окном открывался вид на отель де Сюли. Глядя в окно, мама сказала:

– Поль, ты спросил, почему мы ходим в Нотр-Дам, а не в Сен-Поль. Когда я привезла Марго в Париж, ей было восемь лет. Она сразу пришла в восторг от Парижа. Я тогда начала писать портрет Томаса. Однажды, гуляя, мы зашли с ней в Нотр-Дам. Мы там поставили свечи в память о погибших. Каждая по три свечи: Томасу, Жоржу и тебе. С тех пор мы стали прихожанами Нотр-Дама, и религия вошла в нашу жизнь.

Полю было понятно: три свечи по трем погибшим, а он один из троих остался жив. Мама подошла к Полю, поцеловала его в щеку, вышла. Поль понимал: она пошла к Марго, ее нельзя было оставлять одну. Вероятно, мама будет говорить ей о гармонии.

Весна еще не наступила, но сосульки, свисающие с карнизов домов, таяли на солнце. Поль в легком свитере бежал вдоль Риволи. Бег отгоняет всякие мысли. Бежать хорошо. Свернув на улицу Ренар, он уже не стал обегать вокруг квартала, а быстрым шагом углубился в знакомые трущобы. Он теперь твердо знал, что если ему на пути попадется человек с фотокамерой, он без предупреждения ударит его кулаком в челюсть, даже если это не репортер, а случайный турист. Но человека с камерой не попалось, и Поль уверенно прошел под арку с дверью, над которой висел красный фонарь, похожий на церковную лампу. В прихожей на своем месте сидел усатый мужчина за чашкой кофе.

– Добрый день, мсье Антуан, – сказал мужчина.

Когда Поль вошел в гостиную, хозяйка с улыбкой сказала:

– Добрый день, дорогой Антуан. Подождите немного, Жанет переодевается.

Можно было и не ждать Жанет, и Поль оглядел других девушек, сидящих на диване. Его взгляд остановился на крашеной блондинке с большим носом и большим бюстом. Но откуда-то сзади подошла Жанет в красном бархатном платье.

– Добрый день, Антуан. Хотите кофе?

– Нет, спасибо.

И Поль показал на боковую дверь в коридор. Комната была маленькой, и большая кровать с зеркалом в ногах занимала почти все пространство. У кровати на стуле стоял проигрыватель. Жанет, раздеваясь, опустила на пластинку звукосниматель.

– Зачем? – спросил Поль.

– Теперь это модно.

Это был современный джаз. Поль не любил джаз, потому что в нем были саксофоны, а у них противный звук.

– Я не люблю джаз, – сказал он.

– Классику? – спросила Жанет.

– Лучше оперетту.

– У нас этого нет. Может быть, Болеро? – спросила Жанет.

– Ладно, – согласился Поль. – Раздевайся скорее.

Сам он уже был раздет и надевал презерватив. У Жанет был еще пояс с чулками. Она раздевалась медленно, явно затягивая время. Возможно, у нее только что был другой клиент. Монотонная музыка Болеро Равеля стала раздражать. Во время полового акта Жанет театрально откидывала голову со стороны на сторону. Болеро звучало все громче, так что Поль не слышал ее дыхания. А по дыханию можно определить, притворяется женщина или нет. Он протянул свободную руку и поднял с пластинки звукосниматель. В наступившей тишине он услышал металлическое жужжание. Резко подняв голову, он увидел в стене под потолком квадратное отверстие, вероятно, недавно прорубленное. Вскочив с кровати, Поль голым бросился в коридор, рванул дверь смежной комнаты. На высокой этажерке, приставленной к стене, стоял молодой мужчина с ручной кинокамерой. Он только что вынул объектив камеры из дырки в стене, через которую снимал фильм. При появлении Поля он спрыгнул с этажерки, а Поль бросился к нему, стал вырывать у него кинокамеру. Но мужчина крепко уцепился за рукоятку. Тогда Поль ударил его крюковым ударом в челюсть и сразу выхватил у него камеру. Послышался пронзительный визг Жанет. Мужчина стал обратно вырывать у него кинокамеру, но Поль уже успел выхватить одну из касет-бабин, стал вырывать из нее киноленту. Лента легко раскручивалась, и Поль выскочил в коридор, таща за собой касету с раскручивающейся лентой. Тут он столкнулся со знакомым ему усатым охранником. И тот ударил его в скулу. Поль успел слегка отклониться, но удар усатого был все же сильным. Поль стал раскручивать за ленту касету-бабину вокруг головы и несколько раз попал касетой по лицу усатого. В коридоре появилась хозяйка. Она истерично кричала:

– Я вызвала полицию! Сейчас придут!

Поль знал: врет. Публичные дома избегают контактов с полицией. Мужчина с камерой выскочил в коридор. Поль, высоко выбросив ногу, ударил его ступней под ребра. В этот момент усатый охранник нанес прямой удар кулаком, но поскольку Поль был в состоянии прыжка, удар пришелся ему вскользь по подбородку и ключице. Усатый был плотный, мускулистый и хорошо знал приемы бокса. Но Поль был выше, и руки его были длинней. И он ответил усатому тоже прямым ударом. В челюсть.

Глава 23. Уинстон Черчилль. Дэвид Фридман. Генеральная ассамблея ООН

Поражение на послевоенных выборах тяжело огорчило Уинстона Черчилля, и это огорчение он приписывал разочарованию в людях, под которыми, конечно, подразумевались англичане. Теперь можно было заняться экономическими и социальными вопросами, волнующими английских мещан, и даже пойти на некоторые уступки лейбористам, но престиж Уинстона, как признанного «архитектора победы», как именовала его послевоенная пресса, не позволял ему отказаться от размаха глобальной политики. Теперь его более устраивало положение лидера парламентской оппозиции, на котором он выжидал своего следующего звездного часа. Первым шагом возвращения в мировую политику было выступление в Вестминстерском колледже. Хотя это был провинциальный колледж провинциального американского городка Фултон с его типично провинциально сонной жизнью, на этом выступлении присутствовал президент Трумэн. И убедительная речь Уинстона Черчилля о захвате Советским Союзом половины Европы вошла в мировую историю, так же как изобретенный им термин «железный занавес». Присутствующий там американский президент уже не мог проигнорировать предложение Черчилля о создании союза между Америкой и Англией против коммунистической угрозы, а также о создании Европейского совета безопасности. О последнем Уинстон уже в развернутой форме рассказал на своем выступлении в Цюрихе и теперь готовился к первой ассамблее этого совета.

Когда Уинстону Черчиллю передали просьбу Поля Дожера о предоставлении аудиенции, он тотчас согласился и назначил время. Будучи в юности искателем опасных приключений, он сохранил эту романтическую жилку до преклонного возраста, и теперь, несмотря на то, что ему шел семьдесят третий год, был заинтригован историей подростка, потерявшегося в Океании – историей, о которой писала несерьезная пресса. Когда точно в назначенное время Дожер вошел в кабинет, Уинстон был несколько разочарован. По неясным газетным снимкам можно было предположить романтическую внешность. В реальности это был тип французского блондина. Французские блондины не имеют ничего общего ни с англо-саксонскими блондинами, ни с германскими, по Ницше, белокурыми бестиями. Они попадаются либо на севере Франции, либо восточнее Парижа, и все они обычно низкого происхождения. Лицо молодого француза не выражало ни интеллекта, ни даже способности серьезно мыслить. Длинные руки, длинные ноги, прямые плечи. Такой тип мужчин очень нравится несерьезным женщинам. Приличный синяк под глазом и синяк на подбородке гармонично довершали образ юноши. Синяки – естественный результат пьяной драки, а скорее всего драки из-за женщины. Французы. Юноша поздоровался, представился. Все это по-английски с жутким французским акцентом. Уинстон спросил по-французски:

– Мсье Дожер, может быть вы предпочитаете говорить по-французски?

– Нет, лучше по-английски. Мне это нужно для языковой практики.

Это была уже откровенная наглость: использовать Уинстона Черчилля для практики разговорной английской речи. Не скрывая недовольства, Уинстон спросил уже по-английски:

– Надеюсь, это не единственная причина, по которой вы просили аудиенции?

Молодой француз слегка усмехнулся, проявив этим эмбрион чувства юмора.

– Не единственная. Сэр, у меня к вам важное дело.

– Сядьте, пожалуйста, – и Уинстон указал на кресло против его письменного стола.

Дожер, поблагодарив, сел.

– Мистер Черчилль, вы что-нибудь знаете обо мне?

– Только то, что читал в газетах.

– Значит, знаете про остров Хатуту. Это Маркизские острова. На острове Хатуту королевство. Королевство Хатуту. И есть такая Организация Объединенных наций. Да?

Француз старательно выговаривал английские слова, и от этого акцент его еще усиливался.

– Есть такая организация, – согласился Уинстон.

– А как сделать так, чтобы эта организация признала независимость королевства Хатуту? И чтобы эту независимость признало французское правительство и все другие страны?

– Мсье Дожер, Организация Объединенных Наций имеет свои представительства во многих странах, в том числе и Франции. Кроме того в Париже имеется так называемое заморское министерство, где вы можете найти консультантов самого различного политического толка. И еще существуют юристы по международному праву. Почему с этим вопросом вы обращаетесь именно ко мне?

– Потому что вы умный.

Ответ молодого француза несколько ошарашил Уинстона.

– Благодарю за приятную новость, – пробормотал он. – Однако, как я понимаю, вам нужен не ум, а содействие в этом важном для вас деле. К сожалению, у меня теперь нет для этого времени.

– Вы можете мне посоветовать, куда мне обратиться, и как обратиться.

Этот ненужный Уинстону Черчиллю разговор с туповатым юношей начал раздражать политика, и он сказал:

– Я сомневаюсь, что независимость принесет королевству какие-либо выгоды. Кстати, какова численность населения королевства?

– Человек двести, а может, и больше.

Черчилль продолжал:

– Маркизские острова – французский протекторат, и Франция в состоянии обеспечить безопасность вашему королевству более, нежели сами жители королевства.

Француз некоторое время смотрел на Черчилля ничего не выражающим взглядом светлых глаз. Такой взгляд должен завораживающе действовать на женщин, чем этот юноша, вероятно, хорошо умел пользоваться. Лягушатники.

– Мистер Черчилль, вы читали, что я был в России?

– Вот как? – искренне удивился Уинстон.

И Дожер с тем же ничего не выражающим взглядом сообщил:

– Я был в России с французской коммунистической делегацией.

– Вы коммунист?

– Нет. Морис Торез сделал меня кандидатом в партию, чтобы делегацию быстрей пустили в Россию. За железный занавес.

О железном занавесе француз, вероятно, упомянул, чтобы польстить самолюбию Черчилля, изобретателю термина. Примитивная французская психология.

– Чем же вы способствовали ускорению процесса оформления виз?

– Меня хотел увидеть Сталин. Он меня увидел. В Москве. И он говорил со мной тэт-а-тэт.

Уинстон тотчас заинтересовался:

– И о чем он с вами говорил?

– Он хочет послать врачей на Хатуту, как безвозмездную помощь. И чтобы я на языке Хатуту помог их контакту.

Уинстону стало ясно: за врачами последует русский консул и другие чиновники, а за ними русское военное подразделение для охраны. Маркизы – прекрасное место для военной базы в Океании. Неподалеку Новая Зеландия, на которую уже давно проникли прокоммунистические идеи. Дожер с тем же, ничего не выражающим взглядом продолжал:

– А врачам понадобится связь с Россией. Это значит – радио. И понадобится русский консул на Маркизах. А во Французском правительстве много коммунистов. И они это разрешат. И еще французы, которые строят отели, хотят построить на Маркизах отели для туристов, чтобы туристы ездили на Хатуту. И Австрия тоже что-то хочет строить на Маркизах. Когда я стал заменитый, остров Хатуту тоже стал знименитый, и теперь все его хотят.

Оказывается, этот француз был не так и глуп, как это могло показаться с первого взгляда. И уже вполне серьезным тоном Черчилль сказал:

– Для заявления на независимость королевства в ООН следует направить официальных представителей этого королевства.

– Я есть таковой представитель, – быстро ответил француз.

– Какие вы можете предъявить на это полномочия?

– Это бумаги? – удивился француз. – Жители Хатуту не знают, что такое бумага, и не знают, как это – писать и читать.

– В таком случае, они не знают, что такое независимость. Вы французский подданый. У вас нет юридического права требовать независимости королевства без согласия короля.

Теперь они оба серьезно смотрели друг на друга. Если советский министр иностранных дел Молотов обратится во французское министерство за разрешением послать на Маркизы врачей, и Франция на это согласится, это будет дополнительным примером советской экспансии, который войдет в будущую речь Черчилля на ассамблее Совета Безопасности, планируемой в Страсбурге.

– У меня есть юридическое право, – сказал, наконец, Дожер. – Мой сын – будущий король Хатуту. По их закону, если у короля нет сыновей, после его смерти королем становится его внук. У короля нет сыновей. Моя жена – дочь короля, и наш сын – будущий король.

– Кто может подтвердить ваше родство с королевской семьей? – спросил Уинстон.

– Четыре человека, которые забрали меня с острова. – И Дожер вынул из кармана вчетверо сложенный лист, развернул его, положил перед Уинстоном, пояснил: – Вот их имена, адреса и телефоны.

Уинстон достал сигару, пододвинул Дожеру сигарную коробку.

– Курите?

Молодой француз взял из коробки кубинскую сигару, развернул обертку, понюхал, достал из серебрянной подставки спички, долго раскуривал. Сделав затяжку, он пробормотал по-французски:

– Тоже говно, – и стал тушить сигару, тыкая ее концом о дно мраморной пепельницы.

Однако, этот француз уже не раздражал Уинстона. Затянувшись благородным сигарным дымом, он спросил:

– Газеты писали о вашем родстве с королем?

– Нет. Об этом родстве знают только эти четыре человека и еще капитан корабля Этьен Жирадо, и еще одна женщина, коммунистка. Это шесть человек. И еще это знают моя мать и сестра. Всего восемь человек. Вы девятый.

– Благодарю за доверие, – пробормотал Уинстон и спросил: – Этьен Жирадо был вашим капитаном?

– Да. Это он принял меня на корабль. Он был хорошим ко мне.

– Во время войны он командовал крейсером?

– Кажется, да.

Уинстон Черчилль помнил этого сурового французского капитана. Английские десантники переплывали Ламанш под прикрытием огня его крейсера. После войны Этьен Жирадо был награжден английским орденом.

– Мсье Дожер, если вы серьезно хотите довести ваше дело до конца, вам потребуется поверенный, имеющий большую практику в юриспруденции и хорошо знающий международное право. Вы это понимаете?

– Понимаю. Я найму такого адвоката.

– Простите за нескромный вопрос: какими средствами вы располагаете?

– На моем банковском счету пятьдесят тысяч франков. Если не хватит, попрошу у матери.

– Для дела по международному вопросу это, конечно, немного, но учитывая сенсационность задуманного вами дела, любой, даже престижный адвокат согласится и на меньшую сумму. – И, усмехнувшись, добавил: – Или вообще бесплатно. Вы специально приехали в Лондон, чтобы взять у меня консультацию?

– Специально.

– Я могу вам порекомендовать такого поверенного.

– Порекомендуйте, пожалуйста.

– Следующее заседание ООН в следующем месяце.

– Я знаю. Постараюсь успеть.

– Вам необходимо подать заявление о вашем деле за неделю до заседания.

– Постараюсь успеть.

– А вы успеете собрать ваших свидетелей? – и Уинстон приподнял лист с четырьмя фамилиями.

– Я им звонил по телефону. Они согласны ехать со мной в Сан-Франциско в любой день.

– Поверенный, которого я вам рекомендую – Дэйвид Фридман.

– Еврей? – спросил Дожер.

Оказывается, он отличал еврейские фамилии от нееврейских. Что ж, этот французский блондин вполне мог сойти за гитлеровского арийца. Уинстон ответил:

– Да, он еврей. Какие-нибудь возражения?

– Никаких возражений. Некоторые евреи умные.

– Безусловно, – подтвердил Уинстон. – Как и некоторые англичане.

Дожер даже не попытался улыбнуться на это замечание. Очевидно, с юмором у него были такие же проблемы, как и с интеллектом. В целях проверки деловых качеств молодого француза Уинстон спросил:

– Когда вы намерены назначить встречу с поверенным?

– Сегодня.

Уинстон пододвинул Дожеру телефонный аппарат, раскрыл записную книжку с телефонами, положил перед Дожером, указал дымящейся сигарой нужную строчку, сказал:

– Звоните. И лучше говорите с ним по-французски. Он знает языки.

Все это приятно развлекало Уинстона. Маркизские острова, не имеющие ни полезных ископаемых, ни ценных экономических ресурсов за мизерностью их территорий, действительно стали знамениты благодаря романтической истории Поля Дожера. И тема независимости Хатуту будет легко подхвачена всеми газетами. И конечно же будет упомянута роль Уинстона Черчилля в этом деле. Это может послужить ответом лейбористам на обвинения Черчилля в сопротивлении деколонизации. После телефонного разговора Дожера с Фридманом Уинстон сказал:

– Поскольку средства ваши ограничены, имейте ввиду: Фридман будет торговаться. – И с усмешкой добавил: – Еврей все же. Но вы тоже не уступайте. Что касается денег, француз еврею не уступит.

В отношении с этим примитивным юношей соблюдение обычного такта было необязательным, и Уинстон, выпустив пых ароматного сигарного дыма, спросил:

– Ваши предки не из Бретони?

– Мой дед по матери бретонец.

И тут Дожер улыбнулся, обнаружив понимание юмора. Белозубый оскал. Женщинам должно нравиться.

– Я знаю, – сказал Дожер, – во Франции ходят анекдоты о бретонцах, так же как в Англии анекдоты об ирландцах.

– У меня ирландские корни, – заметил Черчилль.

– А у меня бретонские, – с той же улыбкой парировал Дожер.

– Хочу заметить, – сказал Уинстон, удобно откидываясь в кресле, – слушание в ООН вашего дела, если таковое состоится, привлечет широкое внимание желтой прессы. Это ничего, что король Хатуту имеет всего двести подданных, зато ваша личность, известная желтой прессе, может вызвать сенсацию своим появлением на ассамблее ООН. Все это имеет огромное значение для престижа вашего поверенного. – И с усмешкой добавил: – Так что Фридман должен вам еще и приплатить.

Дэйвид Фридман принял Поля в своем официальном современно обставленном кабинете. Полю сразу понравился этот человек. Ему было за сорок. Темные, гладко зачесанные волосы без седины и залысин, респектабельно намечающееся брюшко, на лице выражение: я хорошо выспался, плотно поел и попил и теперь полон сил и энергии и готов, как адвокат, доказать полную невиновность хоть самого Адольфа Гитлера.

Поль излагал суть своего дела, а мистер Фридман деловито записывал. После этого Фридман спросил:

– Мсье Дожер, вы хотите полной абсолютной независимости королевства Хатуту?

– Да.

– Узаконить такую независимость крайне просто. Но это абсурд, а скорее всего – глупость. – Поль в упор смотрел на Фридмана, а Фридман смотрел на Поля спокойно, доброжелательно, даже ласково. Поскольку Поль молчал, Фридман продолжил: – Представьте себе, мсье Дожер, Хатуту получило полную независимость и уже не является французской колонией. Представили? – Поль кивнул. Фридман продолжал: – И вот Германия, или Япония, или Дания, любая страна, а лучше представим – Россия, присылает на остров десять вооруженных солдат. Что могут противопоставить современным автоматам жители королевства? Бамбуковые копья? Луки? Пращи из мангролового дерева? – и Фридман состроил наивную вопросительную мину.

– ООН этого не допустит, – возразил Поль.

– Каким образом? Пошлет протест в Москву? Они этот протест используют, как туалетную бумагу. Кстати, вы были в Москве. Там есть туалетная бумага?

– В Кремле есть, – ответил Поль.

– Я слыхал, – уже другим, заинтересованным тоном сказал Фридман, – в России, когда люди идут в магазин, берут с собой газету, чтобы завернуть селедку. Это правда?

Поль ответил:

– Я не был в магазинах, где продают еду. Большие очереди, так что в магазин трудно войти. Но я видел на улице, как люди несут в газете селедку. Это в Москве. А в провинции селедки нет.

Фридман оживился:

– Вот видите! В Москве селедка есть, а завернуть не во что. ООН будет слать в Москву протесты, то есть бумагу. Много селедки можно завернуть. А вот еще вариант. Приедут на независимый остров Хатуту десять русских солдат. За полчаса они перестреляют все население Хатуту. А потом они заявят, что когда они приплыли на остров, он оказался необитаемым. Кто докажет обратное? А по международным законам, если остров является необитаемым и ничейным, то каждый, кто первым приплывет на этот остров, может объявить его своей собственностью.

Поль молчал. До сих пор ему в голову не приходили варианты, предложенные Фридманом. А таких вариантов можно много найти. А Фридман смотрел на него выжидающе, благожелательно, ласково. Наконец, он сказал:

– Мсье Дожер, вы теперь понимаете, что отказываться от французского протектората бессмысленно?

– И что надо сделать? – спросил Поль, поняв теперь, что все зависит от Фридмана, и тот, теперь уже с видом хозяина положения, сказал:

– В настоящее время Франция является великой державой с политическим престижем, экономическим влиянием и военной силой. Перед нами стоит сложная задача: оставить королевство Хатуту под охраной этой могущественной державы и в то же время сохранить независимость королевства от французского правительства. И все это мы должны подготовить в очень короткий срок до начала сессии ассамблеи ООН. Вы понимаете трудность нашей задачи?

Поль понимал: Фридман набивает себе цену. Но Фридман был нужен. Его порекомендовал сам Черчилль.

– Я понимаю, – сказал Поль. – Задача трудная. Но если Уинстон Черчилль порекомендовал именно вас, значит не зря?

– Весьма польщен, – официальным тоном сказал Фридман. – Первым делом мы с вами должны немедленно ехать в Париж. В заморском министерстве необходимо заказать оформление некоторых документов, для чего потребуется ваше присутствие. Затем в вашем же присутствии следует в секретариате министерства иностранных дел заказать документ, подтверждающий ваше родство с королевской семьей Хатуту. Присутствие ваших четырех свидетелей обязательно. И еще необходимы документы о том, что вы доверяете мне вести это дело на международном уровне. Вы имеете понятие о том, сколько стоит одно лишь составление этих документов?

– Нет.

– Помимо этого мы должны составить контракт, по которому я должен буду получить гонорар в случае положительного исхода дела. Какую сумму вы намерены вписать в таковой контракт?

– Десять тысяч франков, – без запинки ответил Поль, помня наставление Уинстона Черчилля.

– Это цена дела о разводе парижского булочника, – с безразличным видом заметил Фридман. – Я таких дел не веду.

– А если двадцать тысяч? – деловито спросил Поль.

– Мсье Дожер, текущее дело о наследстве, которое ведет мой поверенный, принесет моему офису гонорар в сто тысяч фунтов стерлингов. Дело, которое вы мне поручаете, должен вести министр иностранных дел. Но поскольку на Хатуту нет министров, вы поручаете его мне. Субординационно это намного выше уровня любого юридического офиса, поскольку является внешнеполитическим актом.

– Это так, – согласился Поль. – И поэтому мсье Черчилль сказал мне, что это дело для вас очень престижно. Так что вы еще сами должны мне приплатить.

– Так Черчилль вам это и сказал?

– Так и сказал.

И тут Фридман стал сметься. Полю было ясно: это был искренний смех. Поль тоже улыбался. Кончив смеяться, Фридман сказал:

– Уинстон Черчилль не лишен юмора.

Поль стал серьезно рассуждать:

– Мсье Фридман, вы знаете, сколько стоит реклама в газете, или журнале?

– Знаю, – добродушным тоном ответил Фридман.

– А рекламы по радио? – продолжал Поль. – А рекламы, которые вешают на афишных тумбах? Сам Тулуз Лотрек рисовал такие рекламы. Они, наверное, очень дорого стоят. А про ваше выступление в ООН будут писать все газеты и журналы. Это дороже всяких реклам. Это престижно.

– Я все это знаю, мсье Дожер. Но посудите сами, когда все узнают, что я получил за это международное дело всего десять тысяч франков, это будет урон моего престижа.

– На моем личном банковском счете пятьдесят тысяч франков, – честно признался Поль. – Фридман тяжело вздохнул.

– Мсье Дожер, это дело действительно престижно. Договоримся так. Мы подписываем контракт с гонораром в сто тысяч долларов. При положительном исходе дела вы даете мне чек на десять тысяч франков. А я при закрытии контракта расписываюсь в том, что получил с вас указанную в контракте сумму.

Поль позвонил в Париж сперва мсье Вольруи, потом Роже, Бернару, Мишелю и Леону. Они были уже в курсе событий и обещали на другой день с утра встретиться в министерстве. Затем Поль позвонил домой. Накануне его отъезда в Лондон бабушка сообщила из Версаля, что у дедушки приступ апендицита, и она отправляет его в больницу. Мама и Марго сразу поехали в Версаль. Трубку сняла Модестин и сказала, что они еще не вернулись.

– Дедушке сделали операцию? – спросил Поль.

– Не знаю.

– Прошло уже два дня! – сказал раздраженно Поль.

Модестин резонно ответила:

– Если бы случилось что плохое, они бы сообщили.

От Дьепа до Парижа они ехали последним поездом, уже ночью. Фридман интересно рассказывал о немецкой поэзии, о которой Поль раньше не имел понятия. Он спросил:

– Если у немцев были Гете и Шиллер, то почему же они фашисты?

Фридман добродушно улыбнулся.

– В любой нации может быть фашизм.

– У французов не может быть фашизма, – заявил Поль.

– Мсье Дожер, как относятся французы к англичанам?

– Но это же не фашизм!

– Как французы называют немцев?

– Боши. Но это тоже не фашизм.

Тогда Фридман стал перечислять:

– Англоязычные народы называют немцев краутами. Бош и краут употребляются как негативные слова. Англоязычные народы называют итальянцев дженади, а евреев кайками. Некоторые народы называют итальянцев макаронниками, а французов лягушатниками. Это все негативные слова. Вы были в России. Как русские называют украинцев?

– Не знаю, – признался Поль.

– Хохлами. А украинцы русских называют кацапами. Это негативные слова, употребляются как оскорбительные. Русские называют евреев жидами. Это у них негативное слово. Евреи не остаются в долгу. Все неевреи для них гои. У них это негативное слово. Каждый народ имеет негативные слова для других народов. Это доказательство неприязни каждого народа к другим народам.

– Вот ведь какая гадость, – сказал Поль.

– Нет, – возразил Фридман. – Это естественный инстинкт, который можно назвать «мое». Мои дети. Мой дом. Мой город. Моя нация. Моя раса. Это природный инстинкт, без которого человечество не могло бы выжить, инстинкт сохранения и защиты своей породы. Из этого инстинкта могут развиваться положительные качества, как например, патриотизм. При определенных условиях неприязнь к другим народам может перерасти в ненависть, а при благоприятных обстоятельствах в откровенный фашизм.

– Но ведь другие народы при любых обстоятельствах не стали фашистами, – возразил Поль.

Фридман с видом учителя, объясняющего тупому ученику теорему, сказал:

– Повторяю: при благоприятных социальных и экономических условиях любая нация может придти к фашизму.

– Какие же такие условия были у немцев? – спросил Поль.

Фридман объяснил:

– Германия, промышленно развитая страна, после первой мировой войны оказалась без колоний и без рынков сбыта. Началась инфляция и безработица.

Поль уже знал, что такое инфляция. Это, если теперь проститутка стоит двадцать франков, то через пару лет она будет стоить тридцать франков, а в далеком будущем, где-нибудь в шестидесятом году, она уже будет стоить сто франков. Фридман продолжал:

– Непосильные репарации странам-победительницам тяжело били по карманам немецкой рабочей силы. Началась беспроглядная нищета. Неприязнь к странам-победительницам переросла в ненависть ко всем народам. Гитлеру никаких усилий не стоило направить эту ненависть по определенному руслу.

Поль вспомнил, что подобное он уже слышал от Жака.

Когда Поль с Северного вокзала на такси приехал домой, там никого не оказалось. Он позвонил в Версаль. Хотя было только пять часов утра, мама сразу сняла трубку. С дедушкой оказалось все очень сложно, как и вообще все в цивилизованном мире. Когда мама и Марго приехали в больницу, дедушку уже готовили к операции. Марго показалось подозрительным тяжелое дыхание дедушки. Когда она прослушала его грудную клетку стетоскопом, который захватила с собой, она заявила, что у дедушки воспаление легких. Мама тут же вызвала терапевта, который подтвердил диагноз Марго. Оказывается, в редких случаях симптоны пневмонии совпадают с симптомами воспаления апендикса. Теперь дедушка лежит в отделении тяжело больных, и мама, бабушка и Марго дежурят у него по очереди.

Весь день в Париже ушел на оформление и заказы документов в различных министерствах. Затем Поль с Фридманом вернулись в Лондон. Уинстон Черчилль отказался дать рекомендацию на независимость Хатуту. Он не хотел вмешиваться в это дело. Однако он дал рекомендацию Дэйвиду Фридману на правомочия участвовать в международных переговорах. Это было важно, поскольку Черчилль со времен Ялтинской конференции официально считался главным участником создания ООН. И вот – поездка в Америку дипломатическим рейсом на большом винтовом пассажирском самолете. Перед отлетом Поль обошел самолет со всех сторон. Полю понравилось это тяжелее воздуха, но летающее, сооружение. Однако все же грозно пыхающий сверкающий паровоз впечатлял больше. Штабквартира ООН теперь располагалась уже не в Сан-Франциско, а в Нью-Йорке, на острове, который назывался Лонг Айленд. В приемном зале ООН все стены были увешаны гигантскими эскизами будущего здания ООН. Это будет прямоугольный небоскреб в центре Манхэттена. Пока они ожидали вызова к генеральному секретарю ООН, Фридман объяснял Полю, что современная архитектура основана на форме спичечного коробка: коробок, поставленный на-попа, коробок, поставленный на ребро, коробок, положенный плашмя, несколько коробков, поставленных один на другой. И все это из бетона, металла и стекла. У генерального секретаря ООН Тругве Ли было длинное, ничего не выражающее лицо. С такими людьми трудно говорить, потому что не знаешь, чего от них ожидать. Вот у Черчилля постоянное выражение лица: не ждите от меня ничего хорошего. У Фридмана выражение лица говорит: я все могу и все умею. С такими людьми говорить легче. Все же генеральный секретарь ООН Тругве Ли подписал заявление королевства Хатуту к рассмотрению на предстоящем заседании ассамблеи. По окончании официальной процедуры он сказал:

– Мсье Дожер, вы женаты на принцессе. Это значит, что на Хатуту существует институт брака. Каким же образом брак совмещается со свободной любовью на Маркизах, о которой все говорят?

Оказывается, этот человек со скучным, ничего не выражающим лицом тоже интересовался свободной любовью. Поль ответил, старательно подбирая слова:

– Там все имеют по нескольку жен и мужей, и поэтому дополнительным связям не придается большого значения. Кроме меня и моей жены. Потому что мы родители будущего короля. А все должны точно знать, кто действительные родители наследного короля. Так что для меня свободная любовь была табу. – И уже не без злорадства Поль добавил: – Так что право на свободную любовь я получил только у вас, в цивилизованном мире.

В самолете по дороге в Париж Фридман объяснил Полю интерес генерального секретаря ООН к свободной любви на Маркизах. Тругве Ли норвежец. Норвегия – страна суровых хладнокровных викингов. И тем не менее, Норвегия и Швеция – первые страны после Франции, разрешившие во всех варьете стриптиз.

Дома оказалась одна мама.

– Что дедушка? – не здороваясь спросил Поль, входя в гостиную.

– Лучше. Он еще в больнице, но через два дня вернется домой.

Они поцеловались.

– Что в ООН? – спросила мама.

– Тругве Ли принял заявление. Через неделю Ассамблея будет рассматривать. Марго в университете?

– Нет. Она с дедушкой. Если бы не Марго… Поль, ты понимаешь?

– Что?

– Если бы Марго не выслушала дедушку, он бы умер на операционном столе.

Они сели на диван, мама закурила. Поль возмущался:

– Цивилизация! У человека воспаление легких, а врачи думают, у него живот болит.

Мама объясняла:

– У них только один дежурный хирург. Подтверждать первоначальный диагноз было некому. Врачей не хватает. Двое врачей уволены. Их обвинили в коллоборационизме, поскольку во время войны они работали в немецком военном госпитале. Версальская больница теперь на провинциальном уровне. И вообще, до войны больницы были лучше.

Поль уже знал: до войны все было лучше.

Дэйвид Фридман, уже как официальный поверенный от королевства Хатуту, переходя из министерства в министерство, оформлял новые документы. Много бумаги. И еще целый час они потеряли в приемной президента Феликса Гуина, дожидаясь приема. Президент спросил:

– Мсье Дожер, когда король Хатуту поручил вам подать заявление о незвисимости королевства?

И Поль ответил, как его научил Фридман:

– Перед отплытием с острова.

– У вас есть доказательства, что вы получили это поручение?

И Поль ответил так же, как его научил Фридман:

– Нет. На Хатуту нет письменности, и я получил поручение устно.

– Почему же вы до сих пор молчали об этом поручении?

– Я ждал благоприятного момента для заявления о независимости королевства Хатуту.

– И вы полагаете, что этот благоприятный момент настал?

– Да.

Фридман не зря учил Поля, как отвечать на разные вопросы. Президент Франции явно хотел Хатуту, как и Сталин. Последовали другие вопросы, на которые у Поля были готовые ответы. В конце концов президент Гуин подписал бумагу, расторопно поданную Фридманом, о том что он, президент Франции, ознакомился с заявлением. Фридман уехал в Лондон вести текущие дела в своем офисе. До ассамблеи ООН оставалось больше недели. Началась новая волна известности Поля Дожера. Родство с королевской семьей было рассекречено. В широкой прессе он уже предстал мужем принцессы и отцом будущего короля Хатуту. В Сорбонне отношение студентов к Полю осталось прежним, доброжелательным. Когда развязный студент, старшекурсник юридического факультета однажды, обращаясь к Полю, назвал его «ваше высочество», Поль так на него посмотрел в упор, что уже никто при нем не упоминал о газетных статьях и снимках отца будущего короля. Если Поль шел в студенческий кафетерий, он попрежнему брал с собой застенчивого Пьера, и их попрежнему называли Петрус и Паулус. И Пьер попрежнему относился к Полю с обожанием, за что Поль иногда поведывал ему кое-что о жизни на Хатуту и о Тав-Чеве, зная что Пьер никому не передаст того, что говорится в интимной беседе. Домашние уроки с учителями тоже велись попрежнему. И еще раз в перерыве между лекциями Поль столкнулся в публичном доме с заговорчески улыбающимся Жаком. На этот раз сам Поль сказал Жаку:

– И ты, Брут, – поскольку теперь он уже знал, кто такой Брут.

Марго приехала из Версаля поздно вечером. У нее был усталый вид. Дедушка вернулся из больницы, но после уколов пеницеллином у него понизился гемоглобин. Он был очень вял. Ему нужен был свежий воздух, и его, закутанного в две шубы, каждый день поднимали на балкон второго этажа. Марго с горничной очистили для этого балкон от снега и льда. Рассказывая это, Марго выкурила подряд две сигареты. Мама сделала замечание:

– Марго, ты много куришь.

– В Версале я не курила. При дедушке курить нельзя. В других отделениях тоже.

– В каких других отделениях? – тревожно поинтересовалась мама.

– Я посещала отделения хроников. Это совсем не то, что нам показывали на учебной практике.

Поль тут же спросил:

– От них воняет?

Марго ответила небрежным тоном:

– Конечно. Они же безнадежны, поэтому за ними плохой уход.

На другой день Поль долго ждал у портала медицинского факультета. Все студенты уже вышли, а Марго еще не было. Неожиданно перед ним появился элегантный молодой человек в длинном модном плаще.

– Добрый день, мсье Дожер. Простите за навязчивость.

– Не прощу, – мрачно ответил Поль. Молодой человек улыбнулся:

– Я корреспондент журнала «Внешний мир». Всего несколько слов.

Поль выставил вперед кулак в перчатке:

– Дам по морде.

Репортер, кажется, обиделся, отошел. Марго не вышла, а скорее выскочила из вестибюля, взмахнув при этом своей сумкой, похожей н ученическую папку для нот, и сразу пошла к Полю, а он пошел к ней.

– Я была в деканате, – сказала она. – Я пока бросаю занятия.

Поль подумал, что это хорошо. Вероятно, провинциальная, как сказала мама, больница произвела на нее должное впечатление. И он сказал:

– Мне всегда казалось, что мама тоже против твоих занятий медициной.

– Я это знаю. Хотя она прямо этого не говорит.

– Ты выбрала другой факультет?

– Нет. Я вернусь через месяц. Я договорилась в деканате. Этот месяц я буду работать в версальской больнице, буду замещать заболевшую медсестру. Меня там уже зачислили на работу.

Поль замедлил шаг.

– И тебя сразу взяли? У тебя же нет еще никакого свидетельства.

– Я предъявила свидетельство за третий семестр. Для мледшего персонала это достаточно. Меня там уже знают. Я могу делать уколы и вообще выполнять работу медсестры. Работа в отделении хроников считается непрестижной и низко оплачивается, поэтому у них не хватает работников.

Поль молчал. Марго взяла его под руку.

– Поль, ты мне должен помочь. Мама этого может не понять. Ей надо как-то это объяснить.

Но мама все поняла. Они сидели в маминой мастерской. Мама была за мольбертом. Поль сидел на полу, по-турецки поджав ноги, и мама рисовала его карандашом на ватмане в этой позе. Марго рассказывала:

– У одного мужчины цирроз печени. Его поддерживают уколами морфия. Когда действие морфия кончается, он кричит от боли. У него зычный голос, как у тебя, Поль. Поэтому его поместили в отдельную палату. Персонал не обращает внимания на его крики: привыкли. Его никто не навещает. А вот одну умирающую женщину каждый день приходят навещать, но она не разрешает никого к себе пускать. У нее рак матки и метостазы во все органы. Она из богатой семьи. У нее отдельная палата и прислуга-медсестра, которой она не доверяет. Она призналась мне, что родственники ждут ее наследства, поэтому она не хочет их видеть. А еще одну женщину, звать Полетт, каждый день навещает муж. У нее отказывают сердечные клапаны, это безнадежно. У нее губы и пальцы синие. Когда я с ней заговариваю, она начинает с увлечением рассказывать о своих любовниках, какая у них потенция и прочие физические качества, и в эти моменты она оживает и даже начинает улыбаться. Ей остались считанные дни, а может быть, и минуты. Она может умереть в любой момент.

Марго перечисляла умирающих хроников, с которыми успела подружиться, и Полю это напоминало описание ада у Дантэ, которое он начал читать, а потом с отвращением бросил.

Когда самолет подлетал к Нью-Йорку, сгустились тучи. Стюардесса объявила, что в Нью-Йорке идет снег. Самолет все же приземлился. Фридман, часто бывавший в Америке, сказал, что в Нью-Йорке снегопады в начале весны обычное явление. От самолета к зданию аэропорта они шли по глубокому снегу. Это напомнило Россию. Только в Луге снег был глубже, и мороз намного сильнее. Их было девять человек: Поль, Фридман, мсье Вольруи, Роже, Бернар, Мишель, Леон и еще представитель министерства иностранных дел и представитель кабинета президента. Оказалось, что в Лонг Айленд такси не ходят по случаю глубокого снега. Залы ожидания аэропорта были переполнены народом. Ресторан был тоже переполнен. Очевидно, эти люди ждали, когда в Нью-Йорке наступит лето, и снег растает. И тут по репродуктору объявили, что пассажиров, прибывших на сессию ассамблеи ООН, просят пройти к центральному выходу, где их ждет специальный автобус. В гостинице при ООН Фридман собрал всех в своем номере. Мишель разложил на столе фотографии, снятые на Хатуту. Это было единственное документальное доказательство родства Поля с королевской семьей. Толпа жителей Хатуту, а в стороне разрисованный Поль, завернутый в тапу, держит за руку разрисованного Тав-Чева. Сидящая Соу-най, а Тав-Чев передает ей на ухо поручение Поля. Соу-Най рядом с Бернаром. Соу-Най рядом с королем Намикио. Мсье Вольруи сказал:

– На фотографиях лицо не идентифицируется.

– Но его можно узнать по фигуре, – заметил Мишель.

– Безусловно, – поддержал Роже. – Рост и форма плечей могут подтвердить аналогию со снимками. Ему достаточно раздеться по пояс.

– Мсье Фридман, в ООН стриптизы не запрещены? – с улыбкой спросил Леон, неожиданно проявив чувство юмора.

Все нервно рассмеялись. Французы были явно взволнованы предстоящей сессией. Мишель выложил еще одну фотографию. Поль уже на палубе «Васко да Гамы», голый, но зато в том же головном уборе, лицо четко различимо. Этой фотографии Поль еще не видел.

Главным вопросом, разбиравшемся на сессии, был вопрос о принятии новых членов в ООН. Этими новыми членами были Пакистан и Йемен. Девять французов не имели отношения к дебатам, им предложили подождать в библиотеке ООН, но они провели это время в неуютном кафе при ресторане ООН, где они пили кофе, а Бернар и Роже еще и красное французское вино. В этом кафе по радиодинамику передавалось все, что происходило в зале сессии ассамблеи. Выступающие члены ассамблеи говорили только по-английски, хотя в уставе ООН были приняты еще два языка. Фридман объяснил Полю, что доминирующим членом ООН являются США, поскольку их контрибуции составляют почти половину расходуемых ООН денег. Следующим вопросом на сессии был вопрос о протекторатах Океании. Это уже касалось Маркизских островов, и французов пригласили в зал заседаний. Зал был похож на главную аудиторию Сорбонны. Девяти французам был отведен сбоку от президиума отдельный стол с неудобными красивыми стульями. Ассамблея долго обсуждала протектораты Океании – Каролины, Маршальские острова, Марианы. Некоторые протектораты почему-то назывались стратегическими зонами. Поль следил по своему списку, кто есть кто. Со своего места много говорил представитель Америки. Поль понимал: Америка вносит много денег в кассу ООН, поэтому имеет право много говорить. Еще выступал член Юридического Совета ООН, который занимал место в президиуме. Поль так и не понял, к какому решению пришла Ассамблея по вопросу о стратегических зонах. Когда Тругве Ли объявил о заявлении королевства Хатуту, мсье Вольруи поднялся по проходу и занял место среди французских представителей ООН. Фридман поднялся с места, включил микрофон, стоящий перед ним на столе. Поль для проверки протянул руку и ногтем щелкнул по микрофону. Щелчек прозвучал выстрелом в зале: микрофон работал. Фридман огласил заявление королевства, в котором говорилось, что официальный представитель королевства Поль Дожер от лица короля Хатуту требует независимости королевства, сохраняя при этом права и привиллегии протектируемой страны. Далее разъяснялась суть независимости. По уставу ООН королевство, как и другие страны, раз в год инспектируется представителями ООН. Два раза в год королевство, опять же по уставу ООН, инспектируется представителями суверена, то есть Франции. В остальных случаях любые высадки на остров Хатуту, в том числе граждан Франции, производятся только с разрешения короля Хатуту. Запрещается вмешиваться во внутренние дела королевства, а также контактировать с населением Хатуту без разрешения короля Хатуту. Получалось так, что Франция, не имея никаких прав на остров, должна охранять королевство и оказывать ему помощь, если таковую потребует король. Поль заметил, как в зале некоторые улыбнулись. Постоянный представитель Франции в ООН подал голос:

– Многие страны хотели бы такой независимости.

В зале раздался смех. За столом президиума поднялся член Совета Безопасности.

– Заявление представителя королевства Хатуту – дипломатическая, а также юридическая нелепость. Подобные курьезы – не тема для обсуждений Генеральной Ассамблеи.

И он снова сел, сохраняя строгое выражение лица. Рядом с ним с места поднялся член Совета международного суда.

– Я с этим не согласен. Королевство Хатуту имеет право на независимость, как любое самоуправляемое государство. Это указано в уставе ООН, и мы обязаны рассмотреть это заявление. Главный теперь вопрос это идентификация самого королевства. Оно не указано ни в одном справочнике. Мы не имеем документальных доказательств о существовании такого королевства, о населении этого королевства, о системе его самоуправления, даже о существовании самого короля Хатуту.

И сразу же, без паузы, заговорил Фридман:

– Совершенно справедливо. Идентификация – главная проблема разрешения данного вопроса. В декабре прошлого года состоялась французская экспедиция на острова Океании. Правда, она имела скорее исследовательский характер, нежели административный. Однако, экспедицию возглавлял представитель заморского министерства мсье Вольруи, в руках которого теперь все последние данные о Французской Полинезии. На остров Хатуту высаживались четыре человека, двое из которых знают наречия Маркизских островов. Они все здесь.

Последовали выступления мсье Вольруи и четырех свидетелей. Члены президиума с интересом рассматривали фотографии, которые Фридман разложил на столе президиума. Затем эти фотографии пошли по рядам амфитеатра. Поль заметил, что одна из фотографий пользуется особым вниманием. Кажется, это был снимок Поля на палубе «Васко да Гамы». Членам Генеральной Ассамблеи было интересно, как Поль выглядит голым. Но это не раздражало его: Генеральная Ассамблея ООН теперь была для него инструментом, которым можно сделать нужное дело. Зато официальные репортеры, фотографирующие свидетелей, а в первую очередь Поля, своими вспышками начали его раздражать.

Главным свидетельским показанием были слова коричневого мальчика: «Па! Уменя глаза тоже голубые!» – которые слышали Бернар и Роже, понимающие язык Хатуту. И тут расследование застопорилось. Никто из свидетелей не видел, какого цвета были глаза мальчика, поскольку Поль тогда, на острове, не подпускал Тав-Чева к белым людям. Начались вопросы самому Полю: сколько лет ему было, когда он женился на принцессе, сколько лет было тогда принцессе, сколько лет им было, когда родился принц Тав-Чев, сколько теперь лет принцу Тав-Чеву. Члены Генеральной Ассамблеи ООН устали от политических дебатов и теперь развлекались этими вопросами. Фридман, очевидно, на это и рассчитывал и теперь не скрывал довольной улыбки.

– Тем не менее, – сказал представитель международного суда, – Ни эти фотографии, ни показания четырех свидетелей не являются официальными данными для идентифицирования королевства и Поля Дожера, как представителя короля, а также представителя королевской семьи.

– Совершенно верно! – подхватил Фридман. – Главное препятствие идентифицирования – чисто техническое: затрудненная досягаемость острова Хатуту. Отсутствие регулярной транспортной связи. В начале апреля намечается франуцзская экспедиция в Полинезию. Это уже не исследовательская экспедиция, а чисто инспекционная, по уставу ООН, статья 77. Если в инспекции будет представитель ООН, идентификация королевства может быть произведена в соответствии с уставом ООН, и в тот же день может быть подписана декларация независимости этим представителем ООН, если его уполномочит в этом Генеральная Ассамблея. Это может быть решено на сегодняшей сессии.

– Это исключительный случай, – возразил представитель международного суда. – Ратификация декларации независимости до идентификации государства.

– Совершенно верно! – обрадованным тоном согласился Фридман. – Случай исключительный. Конечно, Поль Дожер мог привезти заявление о независимости, написанное на большой морской раковине или панцире морской черепахи, поскольку на Хатуту нет бумаги, написанное кровью или черной жидкостью кальмара, поскольку на Хатуту нет чернил. И это заявление мог подписать король Хатуту крестиком, поскольку он не знает письма. Многие политические деятели по неграмотности ставили вместо подписи крестик, например, французский король Генрих Первый. Но это заявление все равно не могло бы иметь юридической силы без идентификации. Поэтому совмещение идентификации и ратификации независимости в одной поездке на Хатуту является рациональнейшим. На сегодняшней сессии мы имеем полную возможность принять независимость Хатуту с последующим подписанием ратификации уже на острове Хатуту самим королем и уполномоченным представителем ООН.

– Поставим на голосование? – наконец, подал голос генеральный секретарь Тругве Ли.

– Какое голосование? – вскочил с места представитель Франции. – Я протестую! Франция никогда не получала никаких прибылей с острова Хатуту. Почему же мы должны защищать население этого острова!

– До сих пор Хатуту, как часть Маркизских островов, остается вашим протекторатом, – напомнил представитель Совета безопасности.

– Хочу уточнить, – сказал мсье Вольруи, поднимаясь с места. – Остров Хатуту действительно никому никогда не приносил прибыли. Однако, в связи с романтической историей Поля Дожера, остров приобрел популярность. Наше министерство атакуется запросами туристических агенств различных стран с предложениями организации туристических поездок на Хатуту. Несколько фирм, в том числе австрийская фирма, предлагают контракты на строительство отелей на Маркизах, а также морских пристаней, в том числе и на Хатуту. Изобилие дешевого питания на островах может принести этим фирмам дополнительный доход от экспорта экзотических продуктов.

Представитель Франции снова заговорил:

– Получив независимость, королевство сможет заключать контракты с фирмами любых стран. Почему же Франция должна безвозмездно охранять и опекать Хатуту? Такого рода контрибуций устав ООН не учитывает.

– Во-первых географическое расположение, – сказал Тругве Ли. – Хатуту расположен в скученной близости Маркизских островов, протектируемых Францией.

– А я хочу добавить, – сказал Фридман, он продолжал стоять за столом перед микрофоном, – что королевство Хатуту, по мнению мсье Дожера, не намерено ни с кем заключать контрактов с целью сохранить социальные условия жизни на острове.

– Какие социальные условия? – спросил представитель Совета безопасности. – Будем откровенны: там дикари. Дикари, – повторил он. – Однако их умственные способности те же, что и у нас. При первой же возможности цивилизованных людей наладить контакты, у жителей Хатуту возникнет естественная тяга к цивилизации.

– А что дала миру наша цивилизация? – быстро спросил Фридман и тут же ответил: – Две мировые войны. Сколько миллионов людей погибло на этих войнах? Каково последнее научное достижение нашей цивилизации? Атомная бомба. Разрушены два города: Хиросима и Нагасаки. Сотни тысяч жертв. До сих пор японцы продолжают умирать от радиации. А на Хатуту всего двести человек. Не слишком ли рискованно принять им такую цивилизацию?

– Это уже в прошлом, – сказал представитель Совета безопасности. – Еще никогда в истории мир не был так прочно защищен, как теперь. Само существование ООН этому доказательство.

Тут поднялся с места представитель Америки.

– Цивилизация имеет намного более преимуществ нежали недостатков. Развитие техники в промышленности и быту, облегчающей жизнь людей, развитие медицины, развитие транспорта, развитие средств сообщения, радио, телевидение.

Неожиданно для себя Поль поднялся с места, пододвинул к себе микрофон. Фридман тут же потянул микрофон к себе. Но Поль был гораздо сильней Фридмана.

– Вот Америка самая цивилизованная страна, – сказал Поль в микрофон и поправился: – Почти самая. И демократическая. Вот в Америке свобода и конституция хорошо составлены. – Фридман продолжал тянуть микрофон к себе, но Поль крепко держал металлическую стойку. Он продолжал говорить в микрофон: – А все равно в Америке и преступность, и убийства, и грабежи, и расовые конфликты, и бездомные. А на Хатуту ничего такого нет. Хоть там и нет конституции. Значит, там социальные условия лучше, чем в Америке. Зачем же король Хатуту будет допускать на остров цивилизацию со всякими убийствами и воровством?

– Мсье Дожер, предоставьте говорить мне. – Фридман сказал это тихо, но в микрофон было слышно всему залу. Поль повысил голос:

– Дайте мне сказать.

Фридман так же тихо запротестовал:

– Мсье Дожер, я официальный поверенный…

Поль громко прервал его:

– Да, я вас нанял по контракту. И я хозяин. И хочу сам сказать. – И уже повышенным тоном он продолжал: – Вот когда в Америке не будет ни убийств, ни грабежей, ни конфликтов, ни бездомных, вот тогда король Хатуту, может быть, и захочет принять такую цивилизацию.

Все в зале улыбались. Поль оставался серьезным. Тругве Ли с улыбкой спросил:

– Мсье Дожер, вы говорите от лица короля Хатуту?

– Имею право, – твердо сказал Поль. – Мой сын – будущий король Хатуту, и мне лучше знать, чего король захочет и чего не захочет.

Тут зал огласился общим смехом. Фридман снисходительно улыбался. В его сощуренных глазах Полю почудились хитрые искорки. Тругве Ли сказал:

– Франция – могущественная держава. Продолжение охраны острова площадью в двадцать квадратных километров с населением в двести человек – ничтожная контрибуция со стороны государства с развитой экономикой, но зато какой это пример гумнности для всего цивилизованного мира!

Оказывается, этот человек с длинным скучным лицом был способен красиво говорить. Вопрос о независимости Хатуту был поставлен на голосование и был единогласно принят в том виде, в каком Фридман составил текст декларации. Сразу после заседания образовалась небольшая очередь в уборную, хотя уборная в здании была обширная, со множеством писсуаров и унитазов. Члены Генеральной Ассамблеи ООН хотят ссать и срать, как и все простые люди.

В ресторане здания ООН они заняли отдельный стол на шесть человек: Поль, Фридман, Роже, а напротив Бернар, Мишель и Леон. Все курили. У Фридмана дым сигареты был особенно едким. Чтобы не было так противно от его дыма, Поль взял у него из пачки сигарету, закурил сам, сделал затяжку и тут же потушил сигарету со словами: – Ну и говно… – Сочные лангеты все запивали красным вином, Поль запивал водой со льдом: после сессии хотелось пить. После обеда все опять закурили.

– Значит, опять едем на Хатуту, – сказал Бернар.

– А я так с удовольствием, – признался Роже.

Поль, глядя на Фридмана, сказал:

– А я не зря выступил, хоть вы меня и сдерживали.

Фридман, откинувшись на спинку стула, снисходительно улыбался. Выпустив струю вонючего дыма чуть ли не в лицо Полю, он сказал:

– Мсье Дожер, я хорошо изучил ваш характер, что было не очень трудно. Я предвидел ваше высказывание. Когда вы стали вырывать у меня микрофон, что было очень кстати, я продолжал тянуть микрофон к себе, подыгрывая вам. Сцену борьбы за микрофон я, признаться, разыграл плохо, как актер в провинциальном театре. Но на публику это подействовало. Я так и рассчитал, что публику позабавит ваше высказывание. Нам хорошо помог американец. Он подал тему для вашего высказывания. Зал смеялся. Смех расслабляет.

Все за столом улыбались. Поль обескураженно смотрел на Фридмана, а тот продолжал:

– Правда, в начале обсуждения был опасный момент. Это когда представитель Совета Безопасности заявил, что наше заявление – курьез. Если сразу после этого пошли бы рассуждения о количестве населения, всего двести человек, нам пришлось бы трудновато. А вот в конце обсуждения это же количество населения пошло нам на пользу.

Поль теперь тоже со всеми улыбался. Некоторые евреи умные, как и некоторые англичане. Это Уинстон Черчилль порекомендовал Фридмана. Из Нью-Йорка в Париж они летели тоже на самолете дипломатического рейса с остановкой в Лисабоне. Дорога заняла всего восемнадцать часов. Скоро начнут летать реактивные самолеты, и тогда это будет вдвое быстрей. Поля это уже не удивляло. Он привык к существованию техники.

Париж был прежним. Только Марго в Париже не было. Она жила в Версале у бабушки, в десяти минутах ходьбы до больницы. По воскресеньям Поль с мамой ездили в Версаль. Дедушка, который чуть было не умер на операционном столе, сказал:

– Все ошибки врачей это недостаточная практика общения с больными.

Бабушка подтверждала:

– Марго права. Все врачи должны пройти через это.

Но Поль видел: им просто было приятно присутствие Марго в их доме. Каждый раз мама отвозила в Версаль коробки с морфием. Марго нелегально делала некоторым умирающим дополнительные уколы, чтобы облегчать их последние дни.

До инспекционной экспедиции оставалось несколько дней. Мама настояла на том, чтобы ее включили в состав экспедиции как законную бабушку будущего короля Хатуту. Ей хотелось увидеть внука, и Марго ее в этом поддерживала. И теперь мама была преувеличенно занята покупкой подарков для Тав-Чева и Соу-Най. Поль тоже кое-что купил для Хатуту. Например, глобус и еще страшную книгу, не ту страшную книгу, которую он изучал на корабле, а еще более страшную большую книгу с фотографиями военных сражений, взрывов и нагромождений трупов. Пусть жители Хатуту знают, что такое цивилизация. За три дня до отъезда позвонила по телефону Адриена Лессар. Накануне он видел ее в Сорбонне.

– Мои предки в ажиотаже от сессии ассамблеи ООН, – сказала она. – Поль, мы уже договорились с тобой, что наши отношения не касаются твоих отношений с моими предками.

– Договорились, – согласился Поль.

– Поль, ты не поссорился со своей сестрой?

– Нет. А что?

– Мне показалось, ваши отношения изменились. Это не под твоим влиянием она решилась на столь экстравагантную практику?

– Это влияние дедушки.

– Поль, у меня на завтра билеты на новую программу в Фолибержер. Ты не составишь мне компанию?

На завтра у Поля не было запланированно никаких срочных дел. Можно было встретиться с Адриеной и в тот же вечер попытаться выебать ее. Но это было табу. А просто так встречаться с ней не было смысла. И Поль сказал, что завтра вечером у него важная встреча по поводу предстоящей экспедиции. Еще позвонила тетя Тереза из Ниццы и пожелала удачи в международных переговорах. Вспомнив о капитане, Поль позвонил в Марсель. Этьена Жирадо не было дома, и Поль дозвонился до него только на следующий день.

– Я все знаю из газет, – сказал капитан.

– Вы мне очень помогли, мсье Жирадо, – сказал Поль. – Это вы посоветовали обратиться в ООН. Я вам очень благодарен.

– Все, значит, из-за меня, – с оттенком иронии сказал капитан и добавил: – Включая независимость полинезийского королевства.

– Да, включая, – серьезно подтвердил Поль.

– Каковы ваши дальнейшие планы относительно королевства?

– Я еще не знаю, как там будет.

– Поль, я это знаю еще меньше, и мне небезинтересна ваша дальнейшая судьба.

После паузы Поль сказал:

– Капитан, я еще не знаю, когда я смогу вот так вам позвонить.

– Вот как? – пониженным тоном спросил капитан.

– Да, так, – серьезно ответил Поль. Последовала еще пауза, и капитан сказал:

– Во всяком случае, Поль, желаю вам удачи.

В день отъезда приехала Марго из Версаля, сообщила последнюю новость: Полетт, о которой она рассказывала, умерла. Вскрытие подтвердило диагноз: атрофия сердечных клапанов. До последнего момента Полетт надеялась на выздоровление. Последними ее словами было: – К весне фасоны шляп должны поменяться. – Когда Марго вошла в ее палату с последним журналом мод, Полетт была мертва. Марго рассказывала об этом спокойно, даже деловито, точными движениями стряхивая пепел сигареты в пепельницу. Непроизвольно щурясь, Поль перевел взгляд на маму. Она тоже курила, и лицо ее тоже было спокойным. Она со всем примирилась, а может быть, делала вид что примирилась. Марго с улыбкой спросила:

– Поль, тебе это все не нравится?

Вместо ответа Поль выхватил у Марго сигарету, затянулся, вернул сигарету, даже не чувствуя при этом горечи дыма. Марго сказала, что не поедет провожать их в аэропорт. Прощатьтся с отъезжающими тяжелее, чем прощаться с остающимися. Поль понял это еще тогда, на Хатуту, когда увидел отъезжающую моторную лодку, и сознание, что белые люди могут больше никогда не вернуться, заставило его броситься в волны и поплыть за лодкой. Упаковав в своей комнате два чемодана, он выпрямился перед портретом отца. Угрызений совести не было. Все это было слишком давно. Было только смутное чувство вины перед папой, посмертно взявшим на себя его преступление. Так он стоял и ждал. И Марго вошла, будто зная, что он ждет. Он сказал:

– А еще я виноват и перед моим папой.

Марго подошла к нему не поднимая головы. Под глазами были тени от ресниц. Он обнял ее за плечи. Она подняла к нему лицо, и тени под глазами исчезли.

– А я все равно люблю тебя, – сказала она, и они коротко поцеловались.

В аэропорту Поль представил маме представителей ООН, с которыми она еще не была знакома. Они сдали свои чемоданы в багаж и вышли в зал ожидания, где отъезжающие прощались с родными и близкими. Бернара провожали двое мужчин и полная женщина, Роже провожали его красивая жена и пятилетняя дочь. Мсье Вольруи провожала большая компания, в которой были официальные лица из министерства. Только, кажется, Поля и его маму никто не провожал. С Пьером и Жаком Поль уже попрощался в Сорбонне и предупредил, чтобы никаких проводов. И еще никто не провожал Дэйвида Фридмана: все его родные и близкие были в Лондоне.

И тут Поль неожиданно встретился взглядом с Виолетт. Она стояла в стороне у стеклянного входного тамбура. На ней было мексиканское пончо и узкие брюки. Это был уже явно богемный стиль одежды. Поль подошел к ней, спросил не очень любезно, однако с улыбкой:

– А ты что здесь делаешь?

– Провожаю вашу экспедицию, – ответила она со свойственной ей циничной улыбкой, и от этого ее верхняя челюсть еще больше выдвинулась вперед.

Поль вспомнил, как Марго сказала: – Она, кажется, в тебя влюблена. – Он сказал:

– Я слышал, ты уже вошла в художественные круги. В «Новостях искусства» даже упомянули твое имя.

– Благодаря вам, мсье Дожер, – сказала она с той же циничной улыбкой. – Меня начали замечать с той выставки, где я выставила ваш портрет. Помните, как вы тогда устроили мне скандал?

– Помню. Это я зря. Ты на меня не сердишься?

– Наоборот. Я обязана вам своим успехом. И еще ваша мать составила мне хорошую протекцию.

– Я слыхал, ты продала мой портрет полинезийскому музею.

– Копию. И еще одну увеличенную авторскую копию я продала в частную коллекцию. Оригинал я оставила у себя. С тех пор пошли и другие мои картины. Я должна быть вам благодарна.

– Это приятно, – серьезно сказал Поль.

– Приятно?

– Приятно, что я хоть одному человеку принес удачу.

– Больше никому? – спросила она, сощурив глаза.

– Больше никому.

Приблизив к нему лицо, она тихо спросила:

– Мсье Дожер, вы не вернетесь?

Такого прямого вопроса ему еще никто не задавал. Мама и Марго избегали этой темы, делали вид, что такой темы вообще не может существовать. И Поль ответил:

– Смотря по обстоятельствам.

– Насколько я вас знаю, вы всегда подчиняли себе обстоятельства.

– А есть такие обстоятельства, которые не подчиняются.

– Мсье Дожер, вы теперь знаете, как попали снимки в порножурнал.

– Знаю.

– Я тоже была у мадам Туанасье, и она рассказала, как украли ее фотопленку. Я тогда сразу пошла в это фотоателье и с глазу на глаз поговорила с хозяином. Он не признался в воровстве, хотя я предложила ему большие деньги. Теперь я это могу: на своих картинах я хорошо зарабатываю. Мне нужен был только один кадр. И тогда я предложила очень большие деньги. И хозяин продал мне этот кадр. Это был последний кадр на пленке. – Поль вспомнил, как тогда, при прощании на палубе он поцеловал Виолетт и при этом увидел направленную на них фотокамеру мадам Туанасье. Виолетт продолжала цинично смотреть ему в глаза. – Мсье Дожер, помните на «Васко да Гама», когда мы прощались, вы меня поцеловали?

– Помню.

– А сейчас?

Тут подошла мама.

– Мадемуазель Пуни, вы пришли нас проводить? – спросила она с улыбкой.

– Да.

– Ваши картины будут выставлены в салоне, не так ли?

– Только две картины. Вы их еще не видели.

– Думаю, я успею вернуться к открытию выставки.

Мама так и сказала: «я успею», а не «мы успеем».

– Вы теперь пишете портреты? – спросила она.

– Иногда мне заказывают портреты, но я предпочитаю делать пейзажи.

– Желаю успеха.

– Благодарю вас, мадам Дожер. Счастливого пути.

– Спасибо, – и мама обратилась к Полю: – Наши спутники уже прошли к самолету. – Поль, не стесняясь мамы, взял Виолетт за плечи и поцеловал в губы. И она, как и тогда на корабле, несколько продлила поцелуй. У турникета он обернулся. Виолетт стояла на прежнем месте и смотрела им вслед. Поль представил себе на ее месте Марго. Она правильно сделала, что не поехала их провожать.

Глава 24. Независимое королевство

В Манилу они прилетели в сумерки. Было жарко. Здесь уже тропики. Мама до войны побывала в Маниле, и в автобусе поясняла:

– Здесь были великолепные пригороды. Во время войны они почти все разрушены, как и сам город.

– Японцы разрушили? – спросил Поль.

– Американцы. Когда они освобождали Филиппины, многие города подвергались бомбардировкам.

– То-то филиппинцы обрадовались такому освобождению, – заметил Поль.

Мама философски проговорила:

– Освободительная война – тоже война.

Когда они проезжали мимо зеленого массива, мама сказала:

– Это Ризал парк – место отдыха горожан.

– Здесь купаются? – спросил Поль.

– До войны здесь был пляж. А это Интрамурос, форт шестнадцатого века. Тоже разрушен.

Автобус подъехал к новой современной гостинице. Самолет на Сидней вылетал через день, который нужно было провести в Маниле. Утром Поль надел белые шорты и летнюю рубашку. Когда он спустился в ресторан, мама уже сидела за столом и заказывала завтрак.

– Поль! Я впервые вижу тебя в летней одежде! – воскликнула она с какой-то тревожной радостью.

За завтраком Корнелио Розалес, уполномоченный ООН предложил заказать автобус для осмотра города. Джон Палмер, второй уполномоченный ООН поддержал предложение.

– Я не поеду, – сказал Поль.

Мама тронула его за локоть.

– Поль, Манила очень интересный город.

– Ты же сама сказала, что американцы его разбомбили до основания.

– Иначе было нельзя, – сказал Джон Палмер. Он был американец, и он пояснил: – Здесь было большое скопление японской военной техники.

– Понятно, – согласился Поль. – После американских налетов не осталось ни японской техники, ни самого города. Что же здесь осматривать? – Роже улыбался, а Поль заявил: – Я поеду в Ризал парк на пляж купаться.

– Я, пожалуй, тоже, – сказал Роже.

Члены экспедиции переговорились между собой и тоже решили ехать на пляж: было жарко. Мама тихо сказала:

– Ты сорвал людям интересную экскурсию.

– Это почему – я? – спросил Поль. – Пусть бы ехали на свою экскурсию. Чего же они тащатся за мной?

Народу на пляже было мало: был будний день. Членов экспедиции было девятнадцать человек, включая двух официальных охранников. Мама среди них была единственной женщиной. Все они разлеглись на шезлонгах, и только один Поль лег прямо на песок рядом со своим шезлонгом. По фасону плавок можно было определить, кто из какой страны. У французов были плавки с поясками, как у Поля. У представителей ООН, один американец, другой испанец, плавки без поясков. У охранников, оба скандинавы, очень яркие открытые плавки. У Дэйвида Фридмана английские плавки с двумя поясками. Мама была в закрытом темносинем купальнике. Она читала новейший выпуск разговорника полинезийских наречий. Все что-нибудь читали. Кроме Поля. Он лежал, уткнув лицо в скрещенные руки. Солнце приятно припекало. Как на Хатуту. В голове не было никаких мыслей. Потом все купались. Мама тоже. За двенадцать лет она не разучилась плавать. Когда Поль вышел из воды, все вышли тоже. Очевидно, они постоянно чувствовали, что Поль – главная фигура экспедиции, и все они собрались здесь из-за него. Когда вода на теле просохла, Поль почувствовал жжение на плечах и бедрах. Это был легкий ожог первого загара. Остальные, вероятно, тоже это почувствовали, стали закрывать плечи купальными полотенцами. Поль теперь лег на спину, чтобы загар ложился равномерно. До приезда на Хатуту следовало хоть немного загореть. Тут Поль сообразил, что на бедрах от плавок останется белая незагорелая полоска. Этого не следовало допускать, и он поспешно снял плавки. Переговаривающиеся между собой члены делегации тотчас стали смотреть в сторону, глядя как-то мимо Поля. Его нагота их шокировала. Мама, сидевшая рядом с ним в шезлонге, только слегка улыбнулась и тихо сказала:

– Я вижу, твоя выходка несколько смущает цивилизованную публику.

– Пусть привыкают, – сказал Поль. – Скоро Хатуту.

– Ты хочешь так загореть, каким был на Хатуту? – спросила она.

– Да.

– Не успеешь.

– Сколько успею.

– Первый загар дает ожоги. Чтобы кожа потом не слезала, следует через полчаса устроить перерыв. – Когда через полчаса Поль и мама стали одеваться, к ним подошел Корнелио Розалес.

– Вы уже уходите?

– Перерыв, – сказала мама. – Мы сходим в ресторан и вернемся обратно.

И все стали тоже одеваться. Ресторан был в парке под полосатыми тентами. Мама объясняла целомудренным цивилизованным людям:

– Поль должен до прибытия на Хатуту хоть немного загореть, и загореть равномерно. А то в таком виде, как он сейчас, его и родной сын не узнает.

– Все понимающе улыбались. Мама умная, знает что и как сказать. В самолете они пересекли тропическую зону, и в Сиднее было уже прохладно, так что пришлось надеть костюм с динными брюками. Но когда они плыли на теплоходе к Новой Каледонии, опять стало жарко. Шезлонгов здесь не было, и пассажиры, вышедшие на палубу в купальных костюмах, сидели на раскладных стульях. Мама теперь была уже в черном, более открытом купальнике. Она тоже хотела больше загореть. Вокруг нее расположилось несколько мужчин в плавках. Они явно ухаживали за ней, поскольку других женщин в экспедиции не было. Корнелио Розалес рассказывал какую-то забавную историю, произошедшую при высадке в Касабланке. Мама снисходительно улыбалась. А Поль совсем голым лежал рядом на деревянной палубе, иногда впадая в дремоту. В Ноумее они пересели на французский, более комфортабельный теплоход. Когда они обогнули остров Оуэн и впереди открылся океан, Поль, подставив лицо встречному ветру, почувствовал знакомый запах. Океан стал пахнуть иначе. Это был запах Хатуту. А может быть, это был не запах, а какое-то другое ощущение, например, свойство гравитации. Земля слегка сплющена, и на экваторе это можно ощутить. С утра Поль постучал в мамину каюту.

– Я еще не видел подарки, которые ты везешь, – сказал он.

Мама открыла первый чемодан. Сверху лежали целофановые пакетики с ожерельями и бусами. Здесь были и хорошо выделанные стеклянные бусы, и бусы из полудрагоценных камней. И тут же несколько золотых и серебряных цепочек. Поль отложил цепочки в сторону и сказал:

– Это дарить нельзя.

– Как это нельзя? По всей Полинезии это пользуется успехом.

– Мама, ты знаешь с чего начинается воровство? Это когда у одного что-то есть, а у другого нет. И тот, у которого нет, начинает завидовать тому, у которого есть. Ты это понимаешь?

У мамы был несколько растерянный вид. Она сказала:

– Может быть, ты и прав. В Библии это тоже сказано.

– Вот видишь? В Библии, – подтвердил Поль. – На Хатуту все одеваются одинаково. И король тоже. И дом у короля такой как у всех, не Лувр. Если бы у Людовика Шестнадцатого не было дворцов, его, может быть, и не казнили. И Антуанету бы не казнили, если бы она не ела пирожных. На Хатуту все равны, не так как в Советском Союзе и Америке, а по-настоящему равны. Потому нет воровства и преступлений.

Еще Поль отложил в сторону два свитка цветастого шелка.

– Это тоже нельзя. У них есть тапы. – сказал он и стал рассматривать амулеты на токих шнурках.

– Это для короля, – поспешно сказала мама, указывая на серебряную коробочку в виде брелка. – Он же принимает таблетки для желудка. Ты везешь целую коробку таблеток. Он их будет откладывать на каждый день в брелок.

Поля заинтересовал амулет на шнурке. Это была фигурка полинезийского божка. На Хатуту не имели понятия ни о божках, ни о резных фигурках. Божок был с фокусом: при нажатии на выпуклый живот он поводил глазами-бисеринками. Поль долго жал на его живот, заставляя божка вращать глазами.

– Это я возьму себе, – наконец, сказал он и положил божка в карман.

При инспекции второго маминого чемодана Поль сразу же отложил в сторону детский матросский костюм и форму бойскаута:

– Это нельзя. – Поль некоторое время раздумывал над грифельной доской с цветными мелками. – Тоже нельзя, – сказал он.

– А если у мальчика проявится способность к рисованию? – спросила мама.

– Пусть рисует на мокром песке, как все дети.

Тут Поль стал доставать заводные игрушки: ковыляющие собачки, прыгающие лягушки, заводные автомобили, лодки, паровозики. Мама стала торопливо пояснять:

– Это не обязательно Тав-Чеву. На острове можно организовать детскую площадку, где игрушки будут общими для всех детей.

– Нельзя, – сказал Поль, деловито перебирая игрушки. – Никогда они не будут общими. Дети будут их отнимать друг у друга, драться из-за них.

Он извлек из чемодана тяжелый автомобиль, работающий на батарейках. От него шел длинный провод с панелью управления. Поль нажал пуск. Колесики завертелись. Кнопка поворота налево, колесики повернулись налево, другая кнопка для поворота направо. Наблюдая за Полем, мама сказала:

– Может быть, этот автомобиль, как исключение…

Поль отрицательно мотнул головой:

– Нельзя. Я только проверю, как он ходит, – и Поль вышел на палубу.

Мама вышла за ним. Поль поставил автомобиль на палубу, включил пуск. Автомобиль поехал неожиданно быстро, и Поль побежал за ним, держа за провод, как собаку на поводке. Солнце припекало. Стало жарко. Поль быстро разделся догола, побросав одежду на свободный шезлонг, и продолжил игру с автомобилем. Манипулируя кнопками, он поворачивал автомобиль в разные стороны, перепрыгивая через провод, чтобы в нем не запутаться. Оказавшиеся на палубе члены экспедиции делали вид, что нисколько не удивлены видом голого человека, гоняющегося за детской игрушкой. Но проходящий мимо матрос, заинтересованный игрой Поля, остановился. Мама в своем черном купальнике, сидя в шезлонге, тоже серьезно наблюдала за игрой Поля. Подведя автомобиль к маме, он резко остановил его у самых ее голых ступней, так что она невольно приподняла вытянутые ноги.

– Вот видишь, – сказала она. – Ты даже сам заинтересовался. Может быть, в виде исключения…

– Нельзя, – прервал ее Поль. – Мама, я тебе уже объяснил, почему нельзя.

Подойдя к борту с целью выбросить автомобиль в море, он встретился взглядом с матросом, который оставался на том же месте.

– Мсье Дожер, – сказал матрос. – Где вы это купили?

– В Париже, – ответил Поль, привыкший к тому, что все его знают.

– Понятно, – улыбнулся матрос. – У нас такие не продают.

– А вы откуда? – поинтересовался Поль.

– Из Сен-Тропеза.

– Хотите? – и Поль протянул матросу игрушку.

Матрос поколебался и взял с улыбкой.

– Спасибо. У меня тоже сын. Пять лет.

Поль обернулся к маме:

– Мама, я видел у тебя запасные батареи к нему.

– Я дам, – сказала мама.

Пятилетний мальчик через месяц будет играть этим автомобилем, а его сверстники будут завидовать ему, потому что в Сен-Тропезе такие не продаются. Следующий день был пасмурным, начало штормить, волны стали высокими и конусообразными. После завтрака все собрались в кают-компании. У некоторых началась морская болезнь. Представители ООН и юрист международного суда были очень бледными. Началось обсуждение порядка высадки на остров. Мсье Вольруи сказал:

– Здесь присутствуют четыре человека, имеющие опыт высадки на Хатуту. И, разумеется, мсье Дожер. В нашем распоряжении две моторные лодки. Меньшую лодку можно с легкостью затащить на берег, поэтому в ней будет раскладной бивуачный тент. В ней же будут четверо людей, которые уже побывали на острове, а также Поль Дожер и мадам Дожер. Остальные члены экспедиции будут в большей лодке и сойдут на берег по воде.

Поль тут же вмешался:

– Прежде чем высадиться, мы должны попросить разрешения короля. Об этом сказано в декларации.

Фридман тут же оборвал Поля:

– Декларация не имеет силы до того момента, пока не будет подписана членами экспедиции и самим королем.

Поль сказал:

– На Хатуту не знают, что такое бумага, что такое декларация, и что такое подписываться. Сперва это им нужно объяснить. Сделаем так: первым выхожу на берег я. Я объясню королю все как есть. А вы пока все будете в лодках. Когда я им все объясню, я подам вам знак, или крикну, и только тогда вы высадитесь на берег. Можно в том порядке, как это объяснил мсье Вольруи.

Поль замолчал, все тоже молчали. Юрист международного суда спросил:

– Каким образом мы можем подтвердить количество населения? Для этого необходимо обойти весь остров.

– Не надо обходить, – сказал Поль. – Они любопытны, и к нашему приезду все соберутся на берегу.

– По предварительным данным очевидцев, – продолжал юрист, – дети Хатуту составляют менее четверти населения. При условиях свободной любви дети должны были составлять не меньше половины населения.

Неожиданно для Поля на вопрос ответила мама:

– Это логично объясняет Мельвилль в своем романе «Тапи». Сама природа ограждает племена малых островов от перенаселения.

Все промолчали с удовлетворенным видом. По их выражениям можно было предположить, что далеко не все из них читали роман американского классика. Сам Поль читал только выдержки из романа в книге о Полинезии. И тут Поль решил сказать то, что нужно было сказать, и чего он до сих пор не говорил. И он сказал:

– Вероятно, мне придется остаться на острове на некоторое время. Они же не смогут без меня освоиться с декларацией, даже когда ее подпишут, и вы все уедете.

Воцарилась общая тишина. Все сидели не двигаясь. Возможно, этот вопрос уже обсуждался, но только не в присутствии Поля и его мамы. Молчание нарушила сама мама.

– Поль прав, – сказала она ровным спокойным голосом. – Он остается единственным лицом, непосредственно связанным с правительством Франции и королем Хатуту.

Мама умная. Поль поднялся с места, подошел к маме, поцеловал ее. К утру опустился густой туман. Ветра не было, но волны были еще высокие. Килевая качка перешла в бортовую. Представители ООН и юрист по случаю морской болезни не вышли к завтраку. Их, вероятно, рвало, судя по тому, как матросы с недовольным видом вносили в их каюты ведра с водой и швабры. Когда туман рассеялся, солнце было в зените. Мама, теперь уже в красном купальнике, сидела на палубе в шезлонге, а напротив нее сидел в английских плавках Дэвид Фридман. Они говорили о чем-то умном. Поль разделся догола и улегся между ними на деревянной палубе. Не обращая на него внимания, они продолжали разговор.

– Феминизм имеет свои положительные стороны, – говорила мама. – Однако, есть в нем нечто патологическое, порочное, греховное. В некоторых священных писаниях есть попытки предсказания этого явления.

– Дело в том, – рассуждал Фридман, – что мужчина это творческое начало, женщина – исполнительское. Ни одна женщина не сочинит музыку в силу Верди или Моцарта. Это уже отметил Мопассан. Зато женщины пианистки никогда не уступали мужчинам в исполнении и даже превосходили их. Во время войны погибло много мужчин. В различных департаментах и производствах женщины заменили мужчин. Там, где требовалось исполнительское начало, производства даже выиграли, однако на тех местах, где требуется творческое начало, – вы можете себе представить на месте Уинстона Черчилля женщину?

– А вы можете четко разграничить творчество и исполнительство? – спросила мама. Она опустила руку, провела ладонью по голове Поля. – Ты давно был в парикмахерской?

Вместо ответа Поль сказал:

– Мама, я забыл сказать: когда я уезжал с Хатуту, Соу-Най была опять беременна.

– Какой срок? – сразу оживившись спросила мама.

– Был месяц или больше. Теперь, наверное, уже заметно.

– Как хорошо, что я скоро ее увижу! – И она снова обратилась к Фридману: – Вы правы. Женщина вынашивает ребенка и воспитывает его, пока он не самостоятелен. Сама природа заложила в женщину исполнительское начало.

Фридман с улыбкой сказал:

– Поздравляю, – и тут же спросил: – А потом? После того, как ребенок станет самостоятельным, кто будет его воспитывать?

Мама теперь тоже улыбалась. Известие о беременности Соу-Най сняло с нее напряжение, в котором она до сих пор находилась. И теперь уже другим, легким тоном она продолжила разговор с Фридманом:

– Я знакома с преподавательским составом. За последнее время количество женщин в системе образования значительно возросло, и уровень образования заметно снизился. Не значит ли это, что преподавание требует творческого начала?

В своей каюте Поль уложил в большой рюкзак все вещи, которые нужно было взять, когда он первым выйдет на берег Хатуту.

Проснулся Поль до рассвета. Одевшись, он вышел на палубу. Небо посветлело. Слева по борту на горизонте показалась полоска земли. На палубу вышла мама, остановилась рядом с Полем, сказала:

– Нуку-Хива.

Ей уже приходилось дважды побывать на Нуку-Хива. Где-то здесь разбился самолет отца. Вероятно, обломки самолета, найденные в океане, до сих пор лежат где-нибудь на этом острове. Когда рассвело, впереди на горизонте появился низкий расщепленный конус – невысокая гора с двумя вершинами. Гора казалась темносиней на фоне утреннего неба.

– Хатуту? – спросила мама.

Поль кивнул:

– Хатуту.

После завтрака все продолжали обсуждать детали предстоящих переговоров. Более всех волновался Хаг Нолэй – нейтральный переводчик, назначенный ООН. Он то и дело обращался с вопросами к Бернару и Роже, а то и к самому Полю. По указанию Поля было решено высадиться не у Прибрежной деревни, как в прошлый раз, а у Большой деревни, скрытой со стороны моря густой рощей. Когда их две моторные лодки подплыли к берегу, солнце поднялось уже высоко и слепило глаза. На песчаном участке берега, что расположен у Большой деревни, собрались почти все жители Хатуту. Они уже имели опыт встречи белых людей с больших каноэ. Как и в прошлый раз впереди стояли старейшины, а за ними ряд воинов и вождей, сдерживающих толпу любопытных дикарей. Еще издали Поль различил высокую худую фигуру. Это был Канига – старейшина Большой деревни. Когда моторные лодки вошли в зону прибойных волн, Поль подал знак остановиться, а сам спрыгнул в воду. Вода была по пояс, и он, держа над головой свой большой рюкзак, побежал к берегу. Выйдя на песок, он остановился, поставил рядом рюкзак. Среди воинов, сдерживающих толпу дикарей, он увидел Тав-Чева и Соу-Най. Они стояли рядом. Их никто не сдерживал, они сами не решались выйти вперед. Поль подумал, а что если они не узнают его в шортах, рубашке и с модной парижской стрижкой? Он поспешно сбросил с себя одежду и направился к ним. И тут Тав-Чев сорвался с места и бросился к нему. За ним последовала Соу-Най. Поль слегка присел, растопырив в стороны руки, и Тав-Чев прыгнул на него, сцепив руки вокруг его шеи. Поль крутанул его несколько раз вокруг себя, тихо спросил:

– Король Намикио здоров?

– Здоров. Только у него камешки кончились.

– Я принес новые.

– Па, ты больше не уедешь?

– Нет.

Поль обнял подошедшую Соу-Най. Она обняла его за шею, они потерлись щека о щеку. Обнимая ее, он ощутил под складками тапы ее выпуклый живот. Беременность была уже заметна. Груди ее были приподняты, подвязанные лентой тапы, и торчали сосками вверх. Поль быстро подошел к Каниге, слегка сжал его локти, знак приветствия, и Канига сжал его плечи, тоже знак приветствия.

– Канига, король Намикио у себя в доме?

– У себя в доме, – ответил Канига и добавил: – У него камешки кончились.

– Канига, есть новый закон, – сказал Поль так, чтобы слышали и другие старейшины. – Белые люди не могут выйти на берег Хатуту, пока король Намикио им это сам не разрешит. И люди Хатуту тоже не должны подходить к белым людям, пока король Намикио не разрешит. Я должен рассказать про этот закон королю Намикио и всем старейшинам. Нам всем нужно пойти в дом короля, я там всем должен это рассказать. А пока воины пусть не пускают наших людей к белым.

И старейшины поняли. Они стали давать приказы воинам. У дикарей тоже есть дисциплина. Среди вождей и воинов выделялся могучий Тибу-Тов. Поль подскочил к нему, они обнялись, похлопывая друг друга по спинам.

– Пал-Пол! – дружески прорычал Тибу-Тов, приподнимая Поля над землей. Старейшины, а с ними Поль, Тав-Чев и Соу-Най стали подниматься по тропе в деревню. Тав-Чев тащил на спине рюкзак Поля и его одежду. Поль сказал Соу-Най:

– В маленьком каноэ женщина. Это моя мать.

Соу-Най и Тав-Чев приостановились. Поль помахал рукой в сторону лодок. Соу-Най и Тав-Чев тоже помахали руками. Лица мамы отсюда нельзя было разглядеть. Но они увидели, как она поднялась в лодке во весь рост, стала махать в ответ своей белой шляпой. Перед домом короля Поль взял у Тав-Чева рюкзак, поднял с земли камешек, показал Тав-Чеву:

– Набери побольше таких камешков, принеси в дом короля.

– Целый калабаш? – спросил Тав-Чев.

– Много калабашей.

В доме короля Поль расстегнул боковой карман рюкзака, протянул королю Намикио бутылочку с таблетками. Намикио поспешно съел одну таблетку. Вероятно, у него опять болел желудок. Когда все старейшины расселись перед королем, Поль вытащил из рюкзака пачку фотографий, сделанных Мишелем в прошлый приезд белых.

– Это бумага, – сказал он, показывая обратную сторону снимков. – Бумага, – повторил он. – На бумаге можно делать знаки.

И Поль авторучкой нарисовал на обратной стороне фотографии крестик, кружок и квадрат. В дом вошли все три жены Намикио. Они внесли калабаши с едой, поставили перед королем и уселись на пол позади старейшин. Намикио сделал им жест рукой удалиться, но они, как всегда, сделали вид, что не поняли жеста, и остались сидеть на месте. Поль повернул фотографии лицевой стороной, сказал:

– На бумаге можно делать фото. – Он повторил: – Фото, – и разложил фотографии перед королем и старейшинами.

Намикио осторжно приподнял одну фотографию. Люди Хатуту не имели понятия о двумерных изображениях, и король Намикио держал фотографию вверх ногами. Поль поправил фотографию. Намикио вгляделся и вдруг воскликнул:

– Кай-Той!

Канига, услышав имя своего сына, недоуменно посмотрел на короля и нагнулся над фотографией, на которой был Кай-Той во весь рост. Канига, просиял, узнав сына, и тоже воскликнул:

– Кай-Той!

Остальные старейшины тоже склонились над фотографией и, забыв о своем достоинстве, восторженно закричали:

– Как-Той! Кай-Той!

В наружном проеме стены показалась фигура Кай-Тоя. Он решил, что старейшины зовут его и вошел в дом. Канига протянул ему фотографию, крича:

– Кай-Той! Ты! Ты!

Кай-Той вгляделся в фотографию и тоже закричал:

– Я! Я! Кай-Той!

Другие фотографии пошли по рукам. Люди знали отражения своих лиц в воде, и не узнавали себя в профиль, а не все фотографии были в фас. Но люди узнавали друг друга. Король и старейшины тыкали пальцами друг в друга и в фотографии и выкрикивали имена друг друга. Все три жены короля, вскочив на ноги, заглядывали через головы сидящих старейшин. Поль протянул им фотографию, удачно снятую Мишелем, как раз с тремя королевскими женами. Сперва они восторженно называли по именам друг друга, узнавая себя на фотографии, а потом, разинув рты, стали просто пронзительно радостно визжать, не отрывая глаз от снимка. Перед королевским домом столпились жители Хатуту, недоуменно прислушиваясь к женскому визгу и восторженным мужским завываниям, доносящимся из дома, в котором должна была происходить важная мужская беседа. В дом вбежал Тав-Чев, неся два калабаша мелких камней. За ним вбежал его ровесник-друг Чеп-Тов, сын Таки-Фопа, самого сильного после Тибу-Това мужчины Большой деревни, тоже с полным калабашем камней. Поль велел им высыпать камни перед королем. Все с недоумением уставились на кучу камней. Воспользовавшись этой заминкой, Поль собрал фотографии, положил их кучкой рядом с королем, сказал:

– Есть много королевств. Это очень большие королевства. – Он отложил в сторону один камешек. – Вот если это королевство Хатуту, вся земля Хатуту, все горы, все деревья, все люди земли Хатуту, а вокруг море. А вот другое королевство, – и Поль уложил рядом кучку камней. – Видите, насколько другое королевство больше королевства Хатуту? А вот еще одно королевство, – и Поль отложил еще большую кучку камешков. – Это королевство еще больше. Много таких королевств. – Когда рассказ дошел до мировой войны, он велел Тав-Чеву достать кокосовый орех из кучи орехов в углу дома и отложить его в дальний угол. Затем он вынул из рюкзака пистолет, сказал: – Это пушка. Им не нужны копья и луки. У них есть пушки. – Он взвел курок, прицелился в кокосовый орех, нажал спусковой крючек. Выстрел всех ошеломил. Поль сказал: – Это выстрел. – Он прошел в угол, поднял орех. Из дырки вытекал белый ореховый сок. – Видите? Выстрел пробил орех. Если выстрел сделать в человека, человек сразу станет мертвый. – Все пораженно молчали. Поль продолжал: – Пушки есть очень большие. Как этот дом и еще больше. Выстрел из большой пушки может разрушить всю деревню, даже все королевство. – Поль вынул из рюкзака большую страшную книгу, сказал: – Бумага. Много бумаги, – и стал на полу перелистывать книгу. – Вы уже видели фото, – сказал он, – и знаете, что фото это правда. – Он стал показывать фотоиллюстрации и объяснять их: – Это большая пушка. Она делает выстрел. Это был большой каменный дом. Пушка выстрелила, и дом развалился. Осталась только одна стена и дверь. И лежат мертвые люди. – А вот и самая страшная иллюстрация: кучи голых человеческих трупов. Поль пояснил: – Это мертвые люди.

– Их убили пушки? – спросил Тан-Бли, старейшина Долинной деревни.

– Нет, – ответил Поль. – Их убили ядовитым воздухом. Для войны делают ядовитый воздух, который тоже убивает людей. – Поль показал следующую иллюстрацию с полем, усеянным убитыми солдатами, и пояснил: – А этих людей убили пушками. – На следующей иллюстрации были немецкие самолеты, сбрасывающие бомбы. Это трудно было объяснить. Помог Тан-Бли, старейшина Долинной деревни. Указав на самолет, он воскликнул:

– Летающее каноэ!

И все подхватили:

– Летающее каноэ!

На этот раз сам Поль пришел в недоумение.

– Вы такое видели? – спросил он.

– Видели! – возбужденно выкрикнул Тав-Чев.

И все согласно закивали: Видели, видели.

– Когда? – спросил Поль.

– Когда тебя не было, – ответил Тав-Чев. – Оно летело над морем высоко и громко рычало. Все сначало думали – птица, а потом поняли: летающее каноэ.

Тан-Бли добавил:

– Оно рычало как большое плавающее каноэ, только еще громче.

Поль знал: пассажирских воздушных трасс здесь не было. Это мог быть военный самолет. Это следовало учесть при подписании декларации. Однако, все это облегчило дальнейшее объяснение Поля. Он рассказал о военных самолетах и бомбах, способных уничтожать города размером с королевство Хатуту. Затем он рассказал об ООН, в котором собираются люди по одному представителю от каждого большого королевства. Он рассказал о том, что ООН обязало большое королевство Франция охранять Хатуту от военных вторжений, и король Франции дал на это согласие. При общем молчании Тан-Бли, который, вероятно, понимал Поля лучше, чем другие, спросил:

– Значит, король Франции добрый? И все французы добрые?

Поль подумал, что ведь Людовик Шестнадцатый был казнен, и Антуанета тоже, и французы с восторгом смотрели на эту казнь, а потом Робеспьер стал всех казнить, и французы тоже смотрели на это с восторгом, а потом и самого Робеспьера казнили, и французы опять смотрели на это с восторгом. Не сдержав улыбки, Поль ответил:

– Да, французский король добрый. И все французы добрые. – И тут до его сознания дошло, что он ведь тоже француз, и он сказал: – А я тоже француз.

И все посмотрели на него с особым интересом, начиная понимать, что белые люди не одинаковы, а делятся на королевства. Тав-Чев смотрел на Поля расширенными глазами. Оказывается, его отец был не просто белым человеком, а еще и французом.

– Француз, – повторил Тав-Чев новое для островитян слово.

Поль подал королю Намикио авторучку, чтобы король на чистых полях страшной книги потренировал свою подпись-крестик, которую он должен поставить на бумагах, которые привезли белые люди. Поль уже объяснил, что такое идентификация, декларация и независимость. Конечно, не все было понятно королю и старейшинам, хотя суть была ясна. Когда король со старейшинами, Поль, Соу-Най и Тав-Чев пришли на берег, вожди и воины снова организовали цепь, не подпуская толпу дикарей к воде. Поль подал знак, и двое матросов, спрыгнув в воду, подтащили лодку к песку, а затем стали у самой воды устанавливать бивуачный тент. Поль обратился к Намикио:

– Намикио, желудок не болит?

– Нет. Камешки помогают.

– Я привез много. Намикио, белые люди ждут, когда ты разрешишь им сойти на берег.

– Я разрешил.

– Подай им знак.

Намикио махнул рукой в направлении моторных лодок. И сразу четверо людей, уже знакомых жителям Хатуту, попрыгали из маленькой лодки на мокрый песок. Поль подал руку маме, и она тоже спрыгнула. Она была одета как и мужчины: белая рубашка, белые шорты и сандалеты. Из большой лодки люди тоже стали прыгать в воду. Вода была им по пояс, и они держали над головами рюкзаки и чемоданы. Мама уже неотрывно смотрела на Тав-Чева, но Поль сказал:

– Сперва тебе надо представиться королю, – и добавил: – по международному ритуалу. – Он подвел маму за руку к Намикио, сказал: – Намикио, это моя мать. – Король сделал приглашающий жест, а мама к удивлению Поля присела перед королем в реверансе. Поль тотчас пояснил на языке Хатуту: – Так положено всем белым женщинам приветствовать королей. – Позади Намикио выстроились все его три жены. И Поль сказал: – Это три жены короля. – И мама присела в реверансе перед королевскими женами. Поль тоже пояснил: – Белые женщины приветствуют королевских жен так же, как и королей. – Королевским женам, очевидно, это понравилось, а Поль назвал их по именам и сказал: – Су-Бай – старшая жена короля. После смерти матери Соу-Най она стала ее мачехой и воспитывала ее.

И Мама обняла Су-Бай и потерлась с ней щека о щеку. Она так же обняла и других королевских жен. И только после этого Поль подвел маму за руку к Тав-Чеву и Соу-Най. Мама сразу опустилась на колени перед Тав-Чевом, обняла его и долго не отпускала.

– Тав-Чев, Тав-Чев, – повторяла она, а потом, держа мальчика за плечи, стала вглядываться в его лицо. – Глаза голубые, – сказала она заученные слова языка Хатуту, и Тав-Чев подтвердил:

– У меня глаза голубые. Как у па.

– Голубые как у па, – согласилась мама, глядя в его глаза цвета увядших листьев зеленого салата.

И тут Тав-Чев, глядя в ее лицо сказал:

– У тебя тоже глаза голубые как у па.

Мама подняла к Полю смеющееся лицо, а из глаз ее брызнули слезы. Поль серьезно сказал:

– Мама, Соу-Най тоже ждет.

Мама вскочила на ноги. Забыв о приличии, она краем своей рубашки вытерла мокрое лицо, подошла к Соу-Най, обняла ее. Они потерлись щека о щеку.

– Соу-Най, Соу-Най, – стала повторять мама.

Неожиданно она стала произносить слова языка Хатуту, которые заучила отдельно от Поля:

– Соу-Най, скажи. Соу-Най, ты хочешь поехать со мной? Ты и Тав-Чев?

Соу-Най растерянно посмотрела на Поля, спросила:

– А Пал-Пол?

– Соу-Най, скажи ты, – повторила мама.

Поль резко оборвал ее по-французски:

– Мама! Ты забылась! Прекрати! Тав-Чев должен здесь стать королем. – Поль понизил голос, потому что четверо французов, как и все дикари, смотрели на них. – Мама, ты теперь в таком состоянии, что лучше тебе ничего не говорить.

Двое матросов уже установили тент, и промокшие по пояс вышедшие из воды члены экспедиции расставляли под тентом складной стол со стульями. Поль сказал королю и старейшинам, что надо проследить, чтобы дикари не раздевали белых людей как в прошлый раз, потому что теперь белые люди – представители двух больших королевств – Франции и ООН. Король тут же согласился с Полем. Повидимому Намикио стал входить во вкус процедуры международных соглашений. Поль, вспомнив, что он еще не видел всех своих старых друзей, отбежал в толпу дикарей. Он тут же попал в объятия Таки-Фопа, самого сильного после Тибу-Това мужчины. Таки-Фоп приподнял его, даже слегка подбросил, и его тут же с двух сторон обхватили Котога и художник Туа-По. А потом его прижал к себе толстяк Той-Пой. С визгом прыгнула сзади на Поля Су-Суэй, жена Тибу-Това и повисла на его спине, не смущаясь присутствия мужа. Низкорослый Тау-Тау, упершись руками Полю в плечи, стал со смехом бодать его головой в грудь. Фан-Фао, проскользнув под грудью Тау-Тау, обхватила Поля за талию. А рядом прыгали визжа две девушки из Прибрежной деревни. Полногрудая Боу-Фай, оттеснив Су-Суэй, прижалась грудями к спине Поля. Приблизившийся Канига помахал рукой, и все отступили от Поля. Начиналась процедура подписи бумаг. Мама, держа Поля под руку, повела его к тенту. К ней уже вернулось самообладание, и на ходу она сказала:

– Я вижу, Соу-Най не зря тебя секла.

Все члены экспедиции были представлены королю и старейшинам. Чтобы дать жителям Хатуту понятие о письменности, белые люди отошли на тридать шагов, а Поль предложил Намикио сказать какую-нибудь новость. И Намикио сказал:

– Тав-Чев подрался со своим другом Чеп-Товом.

Поль уставился на Тав-Чева:

– Почему? – строго спросил он.

Тав-Чев молчал. За него ответил сам Намикио:

– Чеп-Тов сказал, что ты не приедешь.

– Когда они подрались? – спросил Поль.

– Три дня назад.

И Поль записал на листе бумаги международной транскрипцией на языке Хатуту и прочел вслух:

– Три дня назад Тав-Чев подрался с Чеп-Товом, потому что Чеп-Тов сказал, что Пал-Пол не приедет.

Затем Поль подозвал Хага Нолэя, нейтрального переводчика от ООН, и тот по записи Поля прочел вслух:

– Три дня назад Тав-Чев подрался с Чеп-Товом, потому что Чеп-Тов сказал, что Пал-Пол не приедет.

Старейшины издали одобрительные возгласы: поняли значение письменности. Под тентом вокруг раскладного стола собрались все члены экспедиции, король Намикио, стерейшины и вожди. Здесь же присутствовали Соу-Най и Тав-Чев. Сперва были прочтены на двух языках, французском и хатуту, бумаги об идентификации. Белые люди поставили подписи, а представители Хатуту поставили крестики. Тав-Чев тоже поставил крестик, как наследный принц, с очень гордым видом. Затем была прочтена и подписана декларация независимости. Представителям Хатуту понравилось имя Тругве Ли, короля ООН – более подходящего термина для генерального секретаря в языке хатуту не нашлось. Норвежское имя Тругве Ли фонетически ассоциировалось с именами Хатуту. Жители Хатуту, слыша его имя при зачтении бумаг, вероятно, где-то подозревали, что король ООН родственно близок к народу Хатуту. А затем последовал общий пир перед домом короля с угощениями и напитками, которые были принесены со всех четырех деревень. Пирующие заняли так же всю центральную площадь. Белые люди раскрыли два больших рюкзака со стеклянными бусами. На большее фантазии белых людей не доставало. Но подарки были приняты с таким же бурным восторгом, как и в прошлый приезд белых. Во время пира мама сидела между Соу-Най и Тав-Чевом. Все три королевские жены уселись уже не позади короля, а позади мамы. Им очень понравилось, что белая женщина при знакомстве приветствовала их таким же поклоном, как и короля. Мама повесила на шеи королевских жен каждой по золотой цепочке, а королю преподнесла серебряный кулон-коробочку с пилюлями тагомета, показав как надо открывать и закрывать коробочку, нажимая пружинку. Большую коробку с пилюлями Поль уже вручил королю в его доме. Оказалось, помимо сведений из разговорника мама помнила некоторые полинезийские слова. По окончании пира все направились к берегу. По дороге Поль показал маме свой дом. Она зашла внутрь, спросила, не протекает ли крыша во время дождя, села на циновку, сделала свое замечание:

– Циновки свежие, из зеленого камыша. От этого могут заболеть кости. Перед употреблением циновки следует высушивать на солнце. – Откровенно разглядывая Соу-Най, она сказала: – Не знаю, как по здешним канонам, но в Париже Соу-Най считалась бы красивой.

Услышав свое имя, Соу-Най вопросительно посмотрела на Поля. Он перевел:

– Она говорит, что ты красива, – упустив при этом упоминание о Париже.

Тав-Чев уселся вплотную к маме. Вероятно, он подумал, что она теперь будет у них жить, и был несколько разочарован, когда она поднялась и направилась к выходу. Все уже спустились на берег. Солнце заметно снизилось. Мама шла рядом с Полем, держа его под руку, рядом шли Соу-Най и Тав-Чев. Мама тихо сказала:

– Поль, может быть ты передумаешь? – Поль напрягся, решив, что мама заговорит о возвращении в Париж. Но мама сказала: – Может быть, можно вручить им мои подарки?

– Они в лодке? – с облегчением спросил Поль.

– В большой лодке.

Поль понимал, что цивилизация серьезно коснулась Хатуту. Члены экспедиции успели кое-что подарить дикарям кроме бус. У старейшин на шеях висели бинокли, такие же как у короля.

– Ладно, – сказал нехотя Поль. И тут мама неожиданно легко побежала к воде. Поль побежал за ней, а за ним Тав-Чев и Соу-Най. Матрос с большой лодки подал Полю два маминых чемодана. На песчаном берегу началось прощание экспедиции с дикарями.

– Мама, я отнесу в дом чемоданы и вернусь на берег.

Поль понес чемоданы к дому. Тав-Чев забегал то с одной стороны, то с другой, вертелся под ногами, трогал замки чемоданов, спрашивал:

– А что там?

Когда Поль больно стукнулся голенью об угол чемодана, он остановился, поставил чемоданы на землю, шлепнул Тав-Чева по затылку, снова взял чемоданы и пошел дальше.

– Они уезжают, – сказала Соу-Най. – Оставь это пока здесь, – и она указала на чемоданы.

Тут Поль сообразил, что на Хатуту еще нет цивилизации, и чемоданы никто не украдет. Предупрежденные старейшинами дикари при прощании с белыми людьми вели себя гораздо сдержаннее, чем в прошлый приезд белых. Поль помог маме сесть в лодку, а потом помог матросам стащить лодку с песка в море. Тент со столом и стульями экспедиция оставила на берегу, как подарок королевству Хатуту от королевств Франции и ООН. Один экземпляр идентификации и декларации остался у короля Намикио, остальные экземпляры отправились в Париж и в нью-йоркскую резиденцию ООН. Когда мамина лодка закачалась на волнах, а Поль, Соу-Най и Тав-Чев стояли рядом по пояс в воде, мама вынула из нагрудных карманов два маленьких целлофановых пакетика.

– Поль, через два дня твой день рождения, – сказала она. – Это подарки от меня и Марго. Не разворачивай теперь. Разверни в день рождения.

Поль понимал: мама до последней минуты сомневалась в том, что он здесь останется, поэтому придерживала при себе подарки, надеясь вручить их ему в день его рождения. Теперь подарки были в его руках, а Тав-Чев крепко держал его за локоть, поскольку тоже сомневался, что Поль в последний момент не прыгнет в лодку, как это было в прошлый приезд белых.

– Спасибо, – сказал Поль.

Мама перегнулась через борт лодки, они поцеловались, и мама его перекрестила. Он приподнял Тав-Чева. Мама тоже поцеловала его и перекрестила. А потом она поцеловала Соу-Най и тоже перекрестила.

Обе лодки ушли к теплоходу, стоящему на рейде. Жители Хатуту продолжали толпиться на берегу. Их привлекал оставленный белыми людьми тент со столом и стульями. Каждому хотелось посидеть на стуле за столом, за которым на глазах у всех происходило важное собрание белых людей с уважаемыми людьми Хатуту. Но Канига заявил, что тент будет теперь стоять перед домом короля, и несколько воинов унесли тент и мебель к дому короля. Все стали снимать свои наряды и бросаться в воду. Поля, а теперь уже опять Пал-Пола, продолжали осаждать не только старые знакомые, но и люди из других деревень, которых он знал только в лицо, но не знал их имен. Ему задавали вопросы, требовали рассказов о других королевствах, трогали его голову, поражаясь модной парижской стрижке, спрашивали, какими камнями можно так ровно подстричься. А теплоход, удаляясь, растаял в лучах клонящегося к горизонту солнца. Когда они вернулись к своим чемоданам, здесь уже стояла небольшая толпа любопытных. Соу-Най хотела взять один чемодан, но Пал-Пол не разрешил. Она устала, лицо ее приобрело холодный серый оттенок, – сказывалась беременность. Когда Пал-Пол нес чемоданы к дому, сопровождавшие их дикари не переставали спрашивать, что внутри, и пытались потрогать чемоданы, но Тав-Чев никого к ним не допускал. У входа в дом их встретила Ниуфат. Когда Поль представлял ее маме, он сказал: – Ниуфат – гувернантка Соу-Най. – И теперь Ниуфат гордилась этим новым титулом, хотя была не в состоянии его произнести. Когда Пал-Пол, Соу-Най и Тав-Чев вошли во двор, Ниуфат не впустила никого из любопытных, сказав что Соу-Най устала, и ей надо отдохнуть.

Сперва был открыт чемодан, предназначавшийся Соу-Най. Увидев блестящие украшения и свитки цветастого шелка, она пришла в крайний восторг, забыв о своей беременности и достоинстве дочери короля. Одно за другим она надевала украшения, накидывала на плечи живописные полотнища шелка, и Пал-Пол подумал, что мама не права: в парижской модной одежде Соу-Най не могла выглядеть так эффектно, как в этих блестящих украшениях и дикарских драпировках. Тав-Чев тоже засмотрелся на яркие шелка и сверкающие бусы, даже забыв про свой чемодан. Он сказал:

– Ма, выйди из дома.

Ему очень хотелось, чтобы все увидели какая у него красивая мать. Однако у Соу-Най был усталый вид, и Поль сказал:

– Тебе надо отдохнуть. Завтра покажешься.

И она послушалась. Тав-Чев в нетерпении отщелкивал замки на своем чемодане. Сверху лежал заводной паровозик. Пал-Пол показал, как его заводить ключем. Паровозик поехал, наткнулся на циновку, опрокинулся, Пал-Пол поставил его, паровозик выехал во двор. Тав-Чев прыгал и заливисто смеялся. Он сам стал заводить паровозик, пускал его по дому, отодвигая перед ним циновки. Потом он стал заводить другие игрушки: собачек, прыгающих лягушек, машины, ковыляющих утят. Потом он достал матросский костюм и сразу надел его. Затем была извлечена грифельная доска, но уже стемнело, и рисовать на ней было невозможно. И Пал-Пол стал рассказывать Тав-Чеву про настоящий паровоз, какой он большой и блестящий, как он грозно пыхает паром, таким горячим, что можно обжечься, и какой у него дым, и как он едет, грохоча колесами и оглушающе гудит. Тав-Чев пораженно слушал, и в вечерних сумерках на его коричневом лице светились глаза цвета увядшего салата. Уснул он сидя в матросском костюме и с паровозиком в руке. Соу-Най уложила его на циновку, стала снимать свои шелковые драпировки. Пал-Пол сказал:

– Я сам это сниму.

Он медленно разворачивал складки тонкого шелка, проводя руками по освобождаемым от драпировок частям коричневого женского тела. Когда на Соу-Най осталась только лента тапы, поддерживающая груди, она обхватила руками плечи.

– Это не надо. Пусть останется.

Пал-Пол понимал: они долго не виделись, и теперь Соу-Най стеснялась своих пополневших от беременности грудей. Он сказал:

– Груди стали больше. Мне это нравится.

И она безвольно опустила руки, давая снять ленту тапы, закрепленную на затылке. И груди сразу тяжело опустились. Но они все же не были отвислыми, сохраняли округлость. В перерыве между половыми актами Соу-Най спросила:

– Такие наряды носят все белые женщины?

– Не все.

Пал-Пол хотел сказать, что натуральный шелк бедные женщины себе позволить не могут, но в языке хатуту не было слов «бедный» и «богатый». Соу-Най сказала:

– Твоя мать красивая. У нее есть муж?

– Нет.

– У нее был только один муж?

– Да. В королевстве Франция можно иметь только одного мужа и одну жену.

– Это хорошо, – сказала Соу-Най. – У всех одинаково. А там изменяют женам?

– Иногда.

– За это наказывают?

– Иногда.

– Ты дружил с королем Франции?

– Я только два раза с ним говорил.

– У него есть дочь?

– Не знаю.

Пал-Пол поглаживал выпуклый живот Соу-Най с туго натянутой чувственной кожей. Внутри живота росло новое человеческое существо. Он видел в учебнике Марго изображение стадий развития зародыша: сперва как лягушачий головастик, потом как морское животное с большой головой, потом определяются конечности. Теперь, наверное, уже определились крохотные пальцы рук и ног. Соу-Най в ответ повела рукой по его груди, остановила ладонь на вогнутом животе.

– Ты стал еще худее, – сказала она.

– Тебе это не нравится? – спросил он.

– Нравится.

Он подвел ладонь под ее выпуклый живот. Она тоже повела ладонь вдоль его напрягшегося члена, захватила ладонью яйца. Именно отсюда вышла подвижная живая клетка, давшая начало новой жизни, и эта жизнь неуклонно развивалась. Соу-Най это понимала, а вот что такое богатые и бедные, она не знала, и объяснить это было трудно. Пал-Пол сжал пальцами гладкое колено Соу-Най, отвел его в сторону. Она прижалась лицом к его бицепсу, тяжело задышала.

Когда утром Пал-Пол вышел из дома к сточной канаве поссать, у входа в дом сидел Тав-Чев в окружении сверстников. Среди них был и Чеп-Тов, друг Тав-Чева. Сам Тав-Чев был в матросском костюме, а в руках его был игрушечный паровоз. Проходя мимо них, Пал-Пол услышал слова Тав-Чева:

– И говорит проклятья очень громко, а изо рта горячий пар и дым.

Пал-Пол понял: Тав-Чев рассказывает про паровоз. Перед завтраком Соу-Най велела Тав-Чеву снять костюм: его следовало беречь. После завтрака последовал досмотр чемоданов. В чемодане Тав-Чева оказались еще два маленьких резиновых мячика и большой надувной мяч для игры в воде. Кроме этого были еще фейерверки и пачки бенгальских огней. Пал-Пол строго предупредил Тав-Чева, что зажигать эти огни можно только в его присутствии. Резиновые мячики хорошо прыгали, и Тав-Чев побежал показывать их приятелям. В чемодане Соу-Най кроме браслетов и диадем оказались еще открытые бальные туфли на высоком каблуке. Они поразили Соу-Най более других вещей. Она их мерила, отставляла в сторону, смотрела на них издали, заставила Ниуфат надеть их, не ходить, а только постоять в них, чтобы видеть как они со стороны выглядят на ногах. Потом она сама походила по дому в туфлях, осторожно осваивая походку на высоких каблуках. Она даже хотела надеть их, когда они отправлялись на берег купаться, но Пал-Пол сказал, что от песка они могут попортиться. На берег они шли в сопровождении толпы односельчан. На Соу-Най была широкая полоса яркого легкого шелка, перекинутая через плечо, на руках сверкали браслеты, а собранные кверху волосы украшала серебряная диадема. Женщины, увидя ее, даже не выражали восхищения: они просто онемели. Мужчины тоже смотрели на нее с повышенным интересом. Тав-Чев с ненадутым мячом, Пал-Пол не разрешил ему самому надувать, шел специально сзади, чтобы лучше видеть, какое впечатление на людей производит небывало красивый наряд его матери. Катога тут же спросил Пал-Пола, какую одежду он привез для себя из двух королевств. Когда Пал-Пол ответил, что вся его одежда, в которой он приехал, и которую все видели, хранится в доме Намикио, а всю остальную одежду он оставил на большом каноэ, все стали выражать ему сочувствие в его забывчивости. Когда же он сказал, что ничего не забыл, а просто не захотел взять свою одежду, все стали смотреть на него с недоверием. А на всех были новые бусы, полученные накануне от белых людей. Головные уборы мужчин за время отсутствия Пал-Пола стали больше и пышней. А Пал-Полу, освободившемуся от необходимости носить цивилизованную одежду, больше не хотелось никакой одежды, даже традиционного головного убора. На берегу собрались не только жители Большой деревни, но и других деревень. Когда Пал-Пол стал надувать мяч, его окружили толпой. Надувать пришлось долго, с перерывами, во время которых Пал-Пол переводил дыхание, затыкая выходное отверстие пальцем. А Тав-Чев рядом прыгал в радостном нетерпении. По мере того, как мяч становился больше, изумление дикарей росло. Мяч состоял из белых, красных и синих сегментов, и это было красиво. Когда он был надут, Пал-Пол заткнул узкой резиновой пробкой отверстие. Некоторое время Пал-Пол придерживал мяч на песке. Мяч был ему по пояс, и его трудно было обхватить руками. Пал-Пол подбросил его, поймал, бросил в сторону Тав-Чева, тот вытянул вверх руки, и мяч отскочил от его рук. И тогда Пал-Пол, подпрыгнув, отбросил мяч в сторону океана. Мяч упал на прибойную волну, подпрыгнул, закачался на волнах, быстро вращаясь, мелькая цветными сегментами. Пал-Пол, а за ним Тав-Чев бросились за мячем в прибойные волны. И тут вся толпа с ревом бросилась в воду. Люди подбрасывали легкий мяч, прыгали, кричали, толкались в воде. Мяч падал в воду и тут же взлетал вверх, подбрасываемый множеством рук. Взрослые мужчины и женщины тотчас оттеснили детей, увлекшись невиданной на Хатуту игрой. И только одна Соу-Най осталась стоять на берегу в своем роскошном наряде, охраняя свой живот от неосторожных толчков. Люди прыгали в воде, перебрасывая мяч друг другу, стараясь дольше удержать его в воздухе. Таки-Фоп, высоко подпрыгнув, поддал мяч в сторону Пал-Пола, а тот, тоже высоко прыгнув, поддал мяч обратно Таки-Фопу. На некоторое время они оба завладели мячем, перебрасывая его друг другу. Тут Пал-Пол встретился взглядом с широко улыбающейся узкоглазой девушкой и поддал мяч в ее сторону. Она, подпрыгнув, отбросила мяч обратно к нему. Но мяч взлетел слишком высоко. Чтобы достать до него, Пал-Пол сделал большой прыжок вперед и очутился прямо перед узкоглазой девушкой. Мячем завладел Кай-Той, и Пал-Пол спросил девушку:

– Как тебя зовут?

– Пао-Бэй, – ответила она.

Улыбка ее была широкой и заразительной. Кто-то поддал мяч в ее сторону. Она хотела отбросить его в сторону Пал-Пола, но он стоял слишком близко. Мяч пролетел над его головой. Пал-Пол прыгнул назад, но потерял равновесие и упал спиной на воду. Когда он вскочил на ноги, Пао-Бэй уже бросилась в сторону за мячом, упавшим на воду. Подвижная игра, наконец, утомила людей. Один за другим они стали выходить из воды. И теперь мячем завладели дети во главе с Тав-Чевом. Выходя на берег, Пал-Пол опять встретился взглядом с узкоглазой девушкой. Она опять улыбнулась, он тоже. Он запомнил ее имя: Пао-Бэй. Рядом с ней была другая девушка и еще один молодой мужчина. Все трое были из Береговой деревни. Когда Пал-Пол подошел к Соу-Най, она тихо сазала:

– Я хочу домой.

Выражение лица ее было надменным и брезгливым, как и всегда, когда ее тошнило от беременности. Пал-Пол отбежал к воде, подозвал Тав-Чева, дал ему указание не заходить во время игры за прибойные волны, упорно глядя ему в глаза. Он знал, что указания, сопровождаемые упорным взглядом, как правило, исполнялись мальчиком. Идя к дому, Пал-Пол придерживал Соу-Най за талию. Ее, наверное, сильно тошнило, однако она не забывала о достоинстве королевской дочери и своем отличительном наряде, сохраняя надменную осанку и поправляя иногда складки живописной драпировки. Дома Ниуфат уже приготовила еду: жареную форель, кашу хлебного дерева, фрукты. Соу-Най съела только несколько крохотных кислых желтых слив. Она сказала:

– Твоя мать привезла хорошие подарки. Почему ты не привез что-нибудь для себя?

Пал-Пол стал объяснять, что если у кого-то что-то есть, а у других нет, другие начинают завидовать, а это портит отношения между людьми. В других королевствах некоторые люди накапливают много такого, чего нет у других, и от этого бывают большие ссоры и даже войны между королевствами. Чем дальше объяснял Пал-Пол разность между богатыми и бедными, тем больше возникало вопросов. Когда возник вопрос, почему белые люди получают еду и одежду в обмен на цветные кусочки бумаги, объяснения зашли в окончательный тупик. А Соу-Най спросила:

– Тебе нравится Пао-Бэй?

Пал-Пол имел хороший опыт отвечать на подобные вопросы, и он ответил:

– Нравится, – и без паузы добавил: – Мне многие нравятся.

– Я видела: ты с ней заговаривал.

– Я спросил, как ее звать. Ты же знаешь ее имя, а я еще не знал.

– Она красива, только у нее слишком короткие ноги.

– Короткие, – согласился Пал-Пол.

– И глаза у нее маленькие.

– Маленькие, – опять согласился Пал-Пол и добавил: – А когда смеется, глаз вообще не видно.

Соу-Най, очевидно, думала, что бы еще такого плохого сказать о Пао-Бэй, а Пал-Пол спокойно смотрел на нее, ожидая следующего вопроса. Наконец, она спросила:

– А ты бы мог ее полюбить?

– Нет, потому что я люблю тебя, а ты самая красивая женщина.

Соу-Най вздохнула, положила руку на его бедро. Снаружи раздалось громкое рыдание. Это был голос Тав-Чева. Пал-Пол вскочил на ноги, выбежал наружу. К дому шел Тав-Чев, высоко подняв голову и громко рыдая, забыв о достоинстве будущего короля. В руках его был спущенный мятый трехцветный мяч. За Тав-Чевом шли его сверстники и несколько взрослых людей. У них был растерянный вид. Тав-Чев, продолжая рыдать, протянул Пал-Полу мятый мяч. Оказывается, дети, играя мячем в бухте, отбросили его к отвесному уступу. Мяч, пдбрасываемый волнами, наткнулся на острый край скалы, а Тав-Чев вместе с другим мальчиком, преследуя мяч, навалились на него, и он лопнул. Все это рассказал Чеп-Тов, потому что Тав-Чев не в силах был говорить. Пал-Пол осмотрел мяч, на котором не оказалось ни трещин, ни разрывов. Значит дырка была маленькой.

– Надо его починить, – сказал Пал-Пол.

И Тав-Чев перестал рыдать. Он верил в могущество отца. В чемодане Тав-Чева было много резиновых цветных надувных шариков, которыми Тав-Чев не умел еще пользоваться. Куском резины можно было заклеить дырку на мяче с помощью смолы, которой Пал-Пол обмазывал лыковые ведра. Теперь, в конце периода засухи, смола ушла внутрь стволов остролистных деревьев, и добыть ее острым камнем было невозможно. В рюкзаке Пал-Пола был нож, а рюкзак до сих пор находился в доме короля Намикио. Соу-Най обрадовалась поводу пойти в дом короля: она могла продемонстрировать всей деревне свои туфли. Так они и отправились к королевскому дому: Соу-Най уже в другой диадеме, задрапированная уже в другую полосу цветастого шелка, в бальных туфлях на высоком каблуке, Тав-Чев в матросском костюме и в матросской бескозырке и Пал-Пол – попрежнему голый, даже без головного убора, зато с парижской стрижкой. Они шли медленно, поскольку Соу-Най, старалась сохранить королевское величие и легкость походки на непривычных высоких каблуках. Вокруг них следовала толпа односельчан, центром внимания которых были, конечно, бальные туфли. Король сидел перед своим домом в окружении уважаемых людей деревни и выглядел непривычно бодрым: таблетки тагомета явно помогали. Он остался весьма доволен видом своей дочери и даже присел, потрогав ее туфли. Рюкзак оказался на месте, в углу королевского дома, нож тоже. При пистолете была кожаная кобура с ремнем. Пистолет Пал-Пол оставил в рюкзаке, пусть хранится в доме короля, а в кобуре удобно было держать нож. Пал-Полу пришлось показать действие ножа, надрезав несколько зарубок на бамбуковых стойках дома.

– Железо, – пояснил Пал-Пол, тронув пальцем лезвие.

Люди Хатуту уже со вчерашнего дня знали, что такое железо: в железном ящике в доме короля хранились бумаги, подписанные белыми людьми и заверенные крестиками уважаемых жителей Хатуту. Когда они, возвращаясь домой, пересекали площадь, Пал-Пол опять увидел группу людей из Береговой деревни, среди которых была Пао-Бэй. Она действительно была слегка коротконога, но это ее нисколько не портило, наоборот, ее маленькие подвижные ноги так легко ступали, что казалось при ходьбе ее тело плыло по воздуху. Пал-Пол опять встретился с ней взглядом, и они издали улыбнулись друг другу. Не заходя домой, Пал-Пол и Тав-Чев дошли до рощи и набрали смолы в маленькое корытце, которое Пал-Пол вырезал из коры. Нож – великое изобретение цивилизации. Тав-Чев при этом вертелся под ногами и тоже хотел что-нибудь вырезать ножом, так что пришлось его крепко шлепнуть по заду, чтобы объяснить: игра с ножом опасна. Дома они захватили надувной шарик и спущенный мяч и снова отправились на берег. Еще в детстве Пал-Пол видел, как чинят велосипедные камеры: погружают надутую камеру в воду, чтобы определить место разрыва. На берегу кроме детей собралось и несколько взрослых людей, никогда раньше не видевших, как чинят надувные мячи. Пал-Пол зашел за высокие камни, где волны были ниже, опустил мяч в воду, стал надувать. Тав-Чев держал мяч, чтобы он не всплывал. Вскоре по струйкам всплывающих пузырьков они обнаружили места дырок. Их было две, и они были рядом. Пал-Пол отметил соком ягод колючего кустарника места надрывов и положил мяч сохнуть на плоский камень. Пока они купались, мяч высох. Пал-Пол вырезал ножом кружочки из надувного шарика и наклеил их смолой на поврежденные места. В таком виде они принесли мяч домой и положили сохнуть в дальний угол. Затем Пал-Пол стал надувать цветные шарики, от чего Тав-Чев пришел в дикий восторг. И тут Пал-Пол объявил Тав-Чеву и Соу-Най, что сегодня после полуночи наступит его день рождения, в который ему исполнится двадцать четыре года. Соу-Най была поражена этим сообщением не меньше Тав-Чева. Она не имела представления о календарях. Если жители Хатуту считали свои годы по сезонам засух и дождей, а иногда и с точностью до месяца по лунам, то определение суточных дат было для них загадкой. Еще зимой мама планировала празднование дня рождения Поля в доме на Ламбаль с оркестром на остекленной террасе и с фейерверком в саду. И теперь Пал-Пол объявил, что ночью на берегу состоится фейерверк. Тав-Чев тут же побежал сообщать новость всем знакомым и мало знакомым. Что такое фейерверк он знал только по рассказам Пал-Пола, и теперь рассказывал всем, что ночью на берегу будут летающие костры и лопающийся огонь. Ниуфат тут же разожгла очаг перед домом и стала печь сладкие пасленовые клубни и жарить рыбу. Еще задолго до захода солнца люди стали собираться к дому Пал-Пола. Соу-Най развесила на ограде их двора цветные надутые шарики, которые приводили в восторг собирающихся гостей. Здесь были люди изо всех четырех деревень. Многие принесли с собой угощения и тыквяные бутыли с напитками из хмельных трав, меда и кислого винограда. Дети расстелили банановые листья от дома Пал-Пола до самой площади. Когда пришел король Намикио со своими женами и уселся на новой циновке, разостланной для него, начался пир. Появились свернутые в трубки табачные листья, и мужчины стали по очереди делать затяжки. Впервые за четыре месяца Пал-Пол затягивался мягким, ароматным дымом, от которого не щипало глотку. Впервые Пал-Пол видел короля, который ел то, что и другие, не думая о своем больном желудке. Пал-Пол через головы пирующих разглядел Пао-Бэй. Поймав на себе его взгляд, она улыбнулась, и он ответил ей улыбкой, но не решился подойти к ней, поскольку рядом с ним сидела беременная раздражительная Соу-Най. Когда совсем стемнело, Пал-Пол прошел в дом, вынес чемодан Тав-Чева, в котором теперь были только фейерверки и бенгальские огни. Все направились к берегу, где были разожжены два костра. Тав-Чев с Чеп-Товом под присмотром Пал-Пола воткнули в песок ряд палочек с тонкими цилиндрами ракет на концах. Палочки должны были быть наклонены в сторону океана. Распорядитель Кай-Той предложил королю и старейшинам занять место у ракет. Что такое независимость объяснить было трудно, и Пал-Пол, стоя перед костром, объявил, что вчера были подписаны бумаги, в которых говорилось, что все королевства, которые только существуют, знают теперь о существовании королевства Хатуту, и в честь этого теперь будет фейерверк-салют, а что это такое, сейчас все увидят. И по сигналу Пал-Пола король и старейшины поднесли горящие головни к ракетам. Со свистом взвились в ночное небо разноцветные ракеты, описывая искрящиеся дуги, и, рассыпаясь в искры, стали падать в океан, отражающий их свет. Толпа дикарей оглушительно завыла. Это был восторг, смешанный со страхом. Когда голоса несколько утихли, Пал-Пол объявил о своем дне рождения, о котором уже все знали. И уже сам Пал-Пол поджег большую цилиндрическую ракету. Она взвилась, почти не давая искр, и когда достигла вершины траектории, громко выстрелила, рассыпавшись ярким каскадом искр. Последовал очередной восторженный вой. Затем Пал-Пол предоставил Тав-Чеву поджечь огненную шутиху, – красный огненный ком долго горел, подскакивая на песке и разбрасывая фонтаны искр. Дикари с воем прыгали и плясали вокруг огненного фонтана. Когда угасли последние искры, Пал-Пол стал раздавать людям бенгальские огни. Он показал, как их зажигать – с самого конца на горящих углях. Как ни странно, более других веселился могучий Тибу-Тов. Он прыгал, вертелся волчком, размахивая своим бенгальским огнем, разбрасывая вокруг себя искры, и на его блестящих от пота бицепсах мелькали отсветы огня. В толпе пляшущих людей Пал-Пол то и дело ловил взгляд Пао-Бэй. Ее широкая улыбка сверкала в свете бенгальских огней. Когда погас последний огонь, сразу по контрасту стало очень темно. В угасающем свете костров колебались пласты прозрачного дыма, разгоняемого морским ветром. Пал-Пол заспешил в сторону высоких камней, где он видел людей из Береговой деревни. В темноте коричневые люди казлись черными, сливаясь в неясные силуэты. У высоких камней уже никого не было. Пал-Пол повернул назад, побежал вдоль прибойной волны. Некоторые люди купались у самого берега. Ночью заходить далеко в окен было опасно. Пал-Пол подошел к группе людей, в темноте не узнавая их.

– Пал-Пол, ты кого ищешь? – услышал он незнакомый женский голос.

Он обернулся. Это была Пао-Бэй. В темноте белела ее широкая улыбка.

– Тебя, – быстро ответил Пал-Пол, схватив ее за руку, и тут же услышал насмешливый голос художника Туа-По:

– Пал-Пол, на тебе табу.

Если коричневых людей в темноте можно было узнать лишь подойдя вплотную, то его по высокому росту и светлой коже все узнавали издали. Пал-Пол тут же ответил:

– На мне табу уже нет. Вы слышали вчера, как говорили знаки на бумаге? Независимость. И король Намикио поставил свой знак.

Тут подскочила Фан-Фао. Пал-Пол узнал ее по силуэту.

– Пал-Пол, не ври, – сказало она весело. – Мы все слышали, как говорили знаки на бумаге. Про твое табу ничего не говорили.

Оказывается, дикари не так уж и глупы. А со стороны Фан-Фао это было предательство. Ведь это из-за нее Пал-Пол сидел однажды в клетке. И тут он увидел Соу-Най. Она тоже была узнаваема в темноте по блестевшим браслетам и диадеме. Пал-Пол заспешил к ней, опасаясь продолжения разговора о табу.

Проснулся Пал-Пол на рассвете. Во время обычного утреннего затяжного полового акта Соу-Най откинула голову и сказала:

– Я больше не могу. Мне плохо.

Пал-Пол все же закончил половой акт. Откинувшись на спину, он взял Соу-Най за руку. Чувствуя вину за небрежное отношение к беременности жены, королевской дочери, он сказал:

– Я плохо тебя берегу, но я же люблю тебя.

Она молча пошевелила пальцами в его ладони.

– Тошнит? – спросил он.

Она не ответила, только сжала губы и прикрыла глаза. Хотелось ссать, но Пал-Пол продолжал лежать, глядя в потолок. Тут он увидел просвет между пальмовых листьев. Начнутся дожди, и крыша потечет. Надо было настлать новых пальмовых листьев. Теперь их легко срезать: у него был нож. Сразу после завтрака Пал-Пол надел на голое тело кожаный ремень с кобурой, в которую сунул нож и два маленьких пакетика – подарки, которые на прощание дала мама. Соу-Най прикидывала на себе полосы шелка в различных вариантах, каждый раз спрашивая:

– Красиво?

И Пал-Пол на каждый вариант отвечал:

– Красиво.

Несмотря на беременность она сохраняла стройность фигуры, а сзади ее талия все еще выглядела тонкой. Она оглядела Пал-Пола, подпоясанного ремнем с грубой пряжкой и кобурой на боку, и тоже сказала:

– Красиво.

Когда Пал-Пол шел через площадь, встречающиеся по пути люди с интересом смотрели на его ремень, и он чувствовал себя вполне нарядно одетым, даже без головного убора, тем более, что его парижская стрижка стала предметом зависти всех молодых мужчин. Сразу за королевским домом начиналась густая роща, а за ней был пологий спуск к океану. Здесь росли пальмы с широкими листьями, пригодными для покрытия крыши. Пал-Пол присел на откосе, вынул из кобуры два пакетика. Вокруг никого не было. – Разверни в день рождения, – сказала тогда мама. Сегодня был его день рождения. Ему исполнилось двадцать четыре года. И он развернул пакетики, сперва маленький – от мамы. Это был маленький серебряный крестик-распятие на серебряной цепочке. Фигура Христа была выполнена, очевидно, вручную – миниатюрная ковка. Пал-Пол повесил крестик на шею. Мама напоминала ему о религии, о едином Боге. На Хатуту богов не было. Вера в ману вполне удовлетворяла их религиозный инстинкт. Во втором пакетике – от Марго – был золотой прямоугольный медальон на тонкой золотой цепочке. Пал-Пол долго искал головку пружинки, чтобы открыть медальон. Головка оказалась снизу. Нужно было не нажать ее, а потянуть вниз, как головку часов при переводе стрелок. И кулон открылся. Внутри был миниатюрный портрет его отца размером чуть больше ногтя большого пальца. Это не была фотография на эмали. Это был настоящий портрет, рисовавшийся, вероятно, с помощью лупы. Вероятно, его тоже рисовала Виолетт. Это был голос из Парижа, напоминавший о трагедии, случившейся совсем близко, здесь, на островах. Трагедия последовала за ним в Париж, больно задела Марго и теперь замкнулась тут, на острове Хатуту. В Париже цивилизация. В Париже Поль испытал остановившееся мгновение. На Хатуту мгновения не останавливаются. Пал-Пол закрыл медальон и тоже повесил на шею. Золотая цепочка рядом с серебряной. Вынув из кобуры нож, Пал-Пол полез по стволу пальмы. Залезать наверх было легко, а спускаться трудно: мешали расщепленные зазубрины, торчащие из мохнатого ствола. Но пальмы были невысокие, с них можно было спрыгивать. Пал-Пол одним движением ножа срезал сразу два широких листа. Нож – удобная вещь.

– А для меня ты достанешь лист? – послышался снизу голос, который он сразу узнал.

Под пальмой стояла Пао-Бэй. Он и не слышал, как она подошла. Пал-Пол сбросил два листа, и они плавно опустились у ее ног.

– Это мне? – спросила Пао-Бэй.

– Тебе, – и Пал-Пол, спрыгнув с пальмы, встал перед девушкой.

Она широко улыбалась. Он тоже улыбнулся. Она гибко нагнулась, подняла пальмовые листы. На ее узкой талии была повязана полоса отбеленной тапы.

– У тебя в доме тоже прохудилась крыша? – спросил Пал-Пол.

– Нет. Из таких листьев моя сестра делает головные уборы. Себе и мне. Красивые уборы.

– Пальмовые листья колючие, – сказал Пал-Пол, продолжая улыбаться. – А у тебя такая нежная кожа.

И он дотронулся рукой до ее плеча. Кожа ее была действительно нежной. Она в свою очередь тронула пальцем цепочки на его груди, спросила:

– Это железо?

– Железо, – ответил он, поскольку объяснить, что кроме железа существуют и другие металлы, было сложно. – И это железо, – сказал он, показывая нож и поворачивая его так, чтобы лезвие блеснуло на солнце. Она дотронулась пальцем до лезвия. – Осторожно, – предупредил он. – Железо острее осоки.

И он сунул нож в кожаную кобуру. Она дотронулась до его кожаного ремня, спросила:

– А это из чего сделано?

– Из кожи больших животных, – ответил он.

Рассматривая ремень и кобуру, она, конечно же, заметила, как его член стал набухать и подниматься, и тут же скромно отвела глаза. Он спросил серьезно:

– Пао-Бэй, ты веришь Чомге?

– Не верю, он обманывает, – сказала она и снова улыбнулась.

– Не обманывает, – возразил Пал-Пол. – Просто ты его не понимаешь.

– А ты понимаешь? – спросила она лукаво.

Груди у нее были маленькие и узкие, а соски большие, цвета черного кофе, матово бархатистые.

– Чомге надо верить, – сказал наставительно Пал-Пол. – Мне с детства снится одна и та же девушка, которую я никогда раньше не встречал. Только во сне.

Он слегка тронул ее грудь, зацепился средним пальцем о темный сосок. На ощупь он тоже был бархатистым. Пао-Бэй на двигалась, завороженно глядя в его глаза. Он повторил:

– Мне с детства снится одна и та же девушка, которую я никогда раньше не видел. А когда я тебя увидел, я понял…

Эпилог

Вскоре после отъезда Поля Дожера на Маркизы Иосиф Сталин дал приказ провести расследование оппозиции Смольного Кремлю, которое вошло в историю под названием Ленинградского дела, в результате которого лидер ленинградских коммунистов, мэр Ленинграда Попков, подаривший Полю Дожеру комплект пластинок с музыкой Кальмана, был расстрелян. Заодно были расстреляны все приближенные Попкова, в том числе и главный архитектор Ленинграда Барановский, показывавший Полю Дожеру свой дом с башней. Около сотни людей, имевших личные контакты с Попковым и его приближенными были сосланы в концлагеря.

Иосиф Сталин, удостоивший Поля Дожера личной беседы тэт-а-тэт, умер 3 марта 1953 года, успев развернуть антисемитскую кампанию c многочисленными жертвами, однако, не успев завершить свой план советского холокоста – переселения всех евреев Советского Союза в отдаленный район Восточной Сибири, почти непригодный для жизни. Именно в этот же день умер композитор, фамилию которого не мог запомнить Поль Дожер. Поскольку человечество, настроенное прокоммунистически, было поглощено трауром по Сталину, смерть композитора прошла незамеченной за исключением узкого круга его близких, в котором из наследия композитора более всего обсуждалась шуба, подаренная композитором незадолго до его смерти его последней любовнице. Шуба была из натурального меха. Такие дорогие вещи в Советском Союзе ценились куда выше музыки. Композитора звали Сергей Прокофьев. Уже в двадцать первом веке его Седьмая симфония была признана единственным гениальным симфоническим произведением двадцатого века.

Уинстон Черчилль, удостоивший аудиенции Поля Дожера, еще раз побывал на посту премьер-министра и умер в почете и славе 24 января 1965 года.

Президент Франции Феликс Гуин, дважды встречавшийся с Полем Дожером, не оставил после себя отличительного следа в истории.

Париж, покинутый Полем Дожером, претерпел некоторые изменения. Центральный рынок, «Чрево Парижа», воспетый Золя в одноименном романе, был снесен, а на его месте был выкопан глубокий котлован, по краям которого был сооружен в несколько этажей торговый центр, неудобный, и поэтому быстро пришедший в запустение. Старинные трущобные кварталы в начале улицы Сен-Мартен, хорошо изученные мсье Дожером, были снесены, а на их месте выложили из брусчатки наклонную площадь, облюбованную уличными актерами, на краю которой поставили одноместную автоматическую уборную, к которой выстраивается женская очередь в те дни, когда уборная не ремонтируется. На другой стороне площади построили пятиэтажный выставочный павильон из остекленных металлических конструкций. Все водопроводные, канализационные и вентиляционные коммуникации этого павильона вынесены на его главный фасад, отчего здание походит на газгольдерную станцию. Искусствоведы считают, что это оригинально и красиво. Эта площадь и этот павильон названы именем очередного французского президента, о котором мсье Дожер никогда не слыхал. Здание Гранд Опера обветшало и было откровенно превращено в балетную студию. Для исполнения опер было построено на площади Бастилии новое здание оперы, представляющее собой гигантский полубарабан, настолько контрастирующий с окружением, что даже искусствоведы не осмеливаются сказать, что это красиво. Интерьер новой оперы напоминает ангар для больших грузовых самолетов.

Король Намикио погиб в 1956-м году, когда с биноклем в руках объезжал в каноэ свое королевство. Его сопровождал его зять Пал-Пол. На каноэ напала стая серых акул, они перевернули каноэ, и король, и его зять погибли. Королем Хатуту стал принц Тав-Чев. За два года до этого принцесса Соу-Най умерла при родах. Новорожденный мальчик с серозелеными глазами был назван Александром в честь Дюма-отца.

В 1960-м году Франция провела первое испытание своей атомной бомбы в районе Маркизских островов. Перед этим население близлежащих малых островов, в том числе и Хатуту, было временно эвакуировано. Жители Хатуту оказались на отчасти цивилизованном острове Нуку-Хива. Сибил Дожер немедленно увезла в Париж короля Тав-Чева, его трехлетнюю дочь, а также его двенадцатилетнюю сестру и шестилетнего брата Александра. Заодно Сибил Дожер прихватила с собой еще пятнадцатилетнего подростка из Долинной деревни и семилетнюю девочку из Береговой деревни, поскольку у них тоже были серозеленые глаза.

Тав-Чев, еще на Хатуту усвоив от отца зачатки французского языка, в Париже проявил блестящие способности в различных областях. В отличие от отца на домашних уроках он быстро обрел математическое мышление, увлекся поэзией и живописью. Начав с привычной для него грифельной доски, которой он пользовался на острове, он перешел на бумагу и уголь, а затем на холст и масло. А вот заниматься музыкой в его возрасте было уже поздно. Сибил Дожер всячески поощряла его занятия живописью. Уже через два года Тав-Чев Дожер при активной протекции уже известной художницы Виолетт Пуни открыл выставку своих работ и стал модным художником Парижа. Однако до конца своих дней он не забывал, что на юге Тихого океана у него имеется собственное королевство, о чем свидетельствуют официальные документы в архивах ООН.

Сибил Дожер дожила до глубокой старости в окружении своих многочисленных серозеленоглазых обожающих ее внуков и правнуков.

В отличие от мадам Дожер, мадемуазель Маргарет Диллон не пользовалась большой любовью в этом семейном клане. Отвергнув предложения многочислнных поклонников, она стала опытным хирургом с очень суровым характером, соответствующим классическому образу старой девы. Единственной ее близкой подругой на всю жизнь оставалась изветная художница Виолетт Пуни, которая в противоположность Марго вела самый беспутный, скандально богемный парижский образ жизни.

История Поля Дожера, как и само королевство Хатуту скоро были забыты, заслоненные более важными событиями второй половины двадцатого века, итоги которого следует подвести. Много говорят о двух мировых войнах, произошедших в этом веке. Но войны были всегда, даже и в пещерные времена. Как справедливо заметил мсье Дожер, всегда кто-нибудь с кем-нибудь воевал. Много принято говорить о научных и технических достижениях двадцатого века. Но все эти достижения – результат накопленных достижений предыдущих веков, как и достижения любого другого века. Паровоз, поразивший Поля Дожера, как высшее достижение техники, был изобретен в начале девятнадцатого века, двигатели внутреннего сгорания и самолеты были изобретены тоже в девятнадцатом веке, принцип движения ракеты был известен еще в древности, принцип компьютера был открыт в эпоху Ренессанса. Ядерная физика и жонглирование ДНК пока не принесли ощутимой пользы.

И все же в двадцатом веке произошли два явления, никогда до этого не наблюдавшиеся в истории человечества. Первое – это неуклонная деградация искусства, начавшаяся в начале века и логически завершенная к концу века. Второе – это потолстение человечества. Процент толстых людей в двадцатом веке рекордной, небывалой в истории высоты. В Америке и Англии, например, странах ранее отличавшихся стройными подтянутыми людьми, к концу двадцатого века выпуклые жирные животы стали нормой.

Двадцатый век вошел в историю под знаменем двух уникальных феноменов: уникальной деградации искусства и уникального потолстения человечества.

Оглавление

Глава 1. Пал-Пол

Глава 2. Наказание. Состязание. Морские свиньи

Глава 3. Каноэ. Большое каноэ. Очень большое каноэ

Глава 4. Поль Дожер

Глава 5. Белые женщины

Глава 6. Панама. Паровоз. Голос мамы

Глава 7. Купание. Конференция

Глава 8. Судьба Хатуту. Драка до синяков. А я с Хатуту!

Глава 9. Виолетт. Картина. Верхом на пушке. У мамы есть дочь

Глава 10. Прощание с «Васко да Гамой». У Поля есть мама

Глава 11. Модный паровоз. Париж. Марго. Парижское инферно

Глава 12. Ночное кафе. А правда, Адриена красивая? Оскар

Глава 13. Еще одна Адриена

Глава 14. Рождество

Глава 15. Образование. Опера. Лувр. Богема. Заседание в министерстве

Глава 16. Новогодний бал. Жан Тау с Таити

Глава 17. Сорбонна. Выставка живописи. Порножурнал. В компании Жака

Глава 18. Делегация коммунистов. Тетя Тереза и Шарль. Лессар. Эдит Пиаф. Мир Марго. Морис Торез. Уличные мальчики. Религия

Глава 19. Россия. Москва. Иосиф Сталин

Глава 20. Ленинград. Луга. Арест французских коммунистов

Глава 21. Под арестом. В кабине паровоза. Оперетта. Париж. Доклад Поля

Глава 22. Бассейный фет. Фауст. Остановившееся мгновение. Конец мгновения

Глава 23. Уинстон Черчилль. Дэвид Фридман. Генеральная ассамблея ООН

Глава 24. Независимое королевство

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg