«Лето Гелликонии»

Брайан Олдисс Лето Гелликонии

Человек - всегда на удивленье симметричен,

Пропорции его - «Сеченье золотое»

И с миром, что вокруг него лежит,

Давно он сжился преотлично.

Любая часть его - творенье выше всех похвал,

И так же в дружбе с головой его рука,

Как сам приятельство он водит

С Луною и приливами морей.

Так много ожидает Человека слуг,

Что не о всех он слышал и не всех их знает.

В любом пути, который соизволит он начать,

Они дадут ему и силы и поддержку,

Тем паче, коль недуг злой обуяет вдруг его,

Согнав со щек румянец, слабостью дурной наполнив тело.

Могучая Любовь! С ней наш герой, имея мир внутри себя,

Бессчетное число миров обрел в придачу

И помощь в них нашел.

Джордж Герберт. Человек

Глава 1 Берег Борлиена

Волны захлестывали полого нисходящий к морю песчаный пляж, откатывались и набегали снова. Наступающие бесконечной чередой из океанского простора гребни рассекала вздымающаяся из воды неподалеку от берега скала, поросшая на макушке растительностью. Сразу за скалой светлый цвет мели резко сменялся более темным оттенком глубины. Когда-то давно, в незапамятные времена, эта скала была частью могучей гряды, далеко врезавшейся в сушу, но подземные толчки и непогода разрушили камень, источили и ссыпали остатки в бухту.

У скалы было имя. Люди называли ее Линен. Имя скалы дало название бухте и близлежащему местечку - Гравабагалинен. Бескрайняя сверкающая водная голубизна, простиравшаяся за скалой, именовалась морем Орла. Волны, плещущиеся о берег, были мутны от мелкого песка, который вода слизывала с пляжа, обращаясь в белую пену. Извилистая полоска пенного следа, быстро исчезая, казалось, пыталась взобраться по гладкой закраине пляжа, но ее алчно впитывал жадный песок.

Пережив столкновение с бастионом скалы Линен, волны неслись дальше, к береговой полосе, всюду пологой, хоть и по-разному, и, выкладывая остатки сил в заключительном рывке, раз за разом вскипали вокруг ножек золотого трона, принесенного сюда и аккуратно установленного четырьмя фагорами. Накатывая и отступая, воды моря Орла охотно играли с пальчиками ножек королевы Борлиена, нежно-розовыми, как цветочные лепестки.

Агуманы с отпиленными, как положено, рогами стояли неподвижно, словно изваяния. Они смертельно боялись воды, но позволяли ей бурлить у ног, выдавая свой страх только едва заметным подрагиванием ушей. На берег фагоры пришли совсем недавно, а перед этим несли свою августейшую ношу от дворца не менее полумили, но не выказывали и следа усталости.

Жара, как могло показаться, тоже ничуть не беспокоила фагоров. Когда нагая королева поднялась наконец с трона и медленно ступила в море, они не проявили к этому ни малейшего интереса.

За спинами фагоров, на сухом песке, под надзором мажордома королевского дворца два человека-раба водружали легкий шатер, пол которого мажордом собирался собственноручно выстлать пестрыми ковриками мади.

Мелкие волны с задорными гребешками ласкали прекрасные колени королевы МирдемИнггалы. «Королева королев», называли ее борлиенские крестьяне. Вслед за королевой в воду вошла принцесса Татро, их с королем дочь, а следом потянулись и другие купальщики, обычные их спутники.

Взвизгнув от нетерпения, юная принцесса бросилась навстречу волне, подняв тучу брызг. Ей было два года и три теннера от роду, и к морю она относилась как к огромному, безответному и простоватому другу.

– Ах, мама, смотри, какая волна! Какая большая, разве не чудо? А вот еще одна… вот идет… ух! Какая огромная, прямо до неба, настоящая гора! Ого, да они все больше и больше! Все больше и больше, правда, мама? Смотри скорее, сейчас меня накроет с головой - ух, а за ней идет еще выше! Смотри, смотри, мама!

Невесело кивнув в ответ дочери, отчаянно барахтающейся в довольно мирных на вид волнах, королева устремила взгляд вдаль. С южной стороны неба уже тянулись слоистые серо-зеленые облака, вестники приближающегося сезона дождей. Цвет океанской глубины был таков, что определение «голубой» здесь годилось лишь с большой натяжкой. Королева различала в океанском безбрежье лазурь и аквамарин, бирюзу и свежую зелень. Вообще же наилучшим образом оттенок утреннего моря, вероятно, воспроизводил камень в кольце, которое она носила постоянно, не снимая, - камень столь редкостный, что королева за целую жизнь не встретила человека, который сумел бы назвать ей место происхождения подобных камней. Порой королеве, погруженной в печальные думы, казалось, что и она и ее любимые дети всего лишь песчинки в вечном круговороте жизни, как этот драгоценный камень - ничто в сравнении с бескрайним простором океана.

Татро была влюблена в волны, приходящие из этого необозримого резервуара жизни. Для нее, еще вкушающей извечные дары детства, каждая волна была отдельным, самодостаточным событием, никак не связанным с тем, что унесло прошлое или готовило грядущее. Каждая волна была для нее просто волной, не более.

Что же касается королевы, то для нее нескончаемая вереница волн олицетворяла неустанную деятельность, и не просто самого океана, а вообще мира, его коренное свойство, всеобщий процесс. Размолвка с мужем, уходящие к горизонту армии и безжалостно нарастающая жара - все виделось ей частицами этого общего безостановочного процесса. Ни от того, ни от другого, ни от третьего она не могла ни убежать, ни скрыться, это было бы бесполезно. Все в этом мире, и его прошлое и будущее, все принадлежало ее тревожному настоящему.

Крикнув Татро «Пока!», она бросилась вперед и нырнула в волны. Преображенная, словно сбросила нерешительность, оставила ее на мелководье позади, она бесстрашно устремилась в объятия океана. Разрезав сложенными ладонями поверхность, с плеском вырвавшись наружу и блеснув кольцом, королева поплыла вперед, быстро работая сильными руками.

Вода нежно омывала ее тело, щедро делясь роскошью прохлады. Океан отдавал королеве свою силу, и она ощущала это очень отчетливо. Линия белых барашков далеко впереди отмечала границу столкновения спокойной воды бухты и исконных океанских владений, где играло могучими мышцами западное океанское течение, отделяющее жаркие земли Кампаннлата от прохладного Геспагората и огибающее в своем неудержимом стремлении весь свет. За эту белую полоску бурунов МирдемИнггала заплывала очень редко и только тогда, когда «добрые друзья» соглашались сопровождать ее.

Эти знакомцы, ее добрые друзья, сразу же появились и теперь, не успела она как следует размяться - сладкий дух ее женственности притягивал их, как магнит железо. Показывая ей спины, они закружились рядом с ней со всех сторон. Она принялась нырять с ними, прислушиваясь к мелодичному щебету, заменяющему им язык, понять который она до сих пор была не в силах. Одно не вызывало сомнений - существа пытались предупредить ее о какой-то опасности, возможно уже близкой или неуклонно приближающейся. Опасность угрожала ей из моря, ее родного дома.

Здесь, в этом забытом богами уголке на южной оконечности Борлиена, в Гравабагалинене, в древнем Гравабагалинене, населенном призрачной армией воинов, легших костьми в стародавние времена, она оказалась по воле короля, отправившего ее в изгнание. Тут, на узкой полоске побережья, была ее вотчина, ее родное гнездо. В последние дни ее владения некоторым образом распространились также и в море, что она обнаружила совершенно случайно. Открытие это совпало с первым днем ее месячных, когда она не смогла отказать себе в омовении в аквамариновой прохладе. Ее добрые друзья услышали в воде ее запах и не преминули появиться. С тех пор они каждый день составляли ей чудесную свиту в утешение за все ее потери и страхи.

Перевернувшись на спину и подставив ласковым лучам Беталикса нежнейшие части тела, она некоторое время лежала так, окруженная безустанно плавающими морскими созданиями. Вода гудела в ушах. Маленькие изящные груди королевы увенчали темные соски цвета корицы, губы были широкими и мягкими, а талия узкой. Вода на ее коже сверкала под солнцем. Придворные плавали неподалеку, стараясь не тревожить ее. Кто-то доплыл до самой скалы Линен и забрался на камни, другие уже возвратились к берегу и грелись, бродили по пляжу или сидели на песке; все они сделали центром своего внимания ее и только ее, хотя вежливость и такт заставляли их держаться как можно более ненавязчиво. Придворные негромко перекликались друг с другом, и их голоса состязались с монотонным шумом прибоя.

Далеко за холмами, за рвом, заполненным морской водой, блистали золотые и белые стены Гравабагалиненского дворца, ее дома, куда она, королева, была изгнана и где пребывала в ожидании развода - или смерти. Купальщикам на пляже дворец казался роскошной позолоченной игрушкой.

Неподвижные фагоры словно вросли ногами в песок. Далеко в море треугольным лоскутом застыл неизвестный парус. Тянущиеся с юга облака не продвинулись ни на йоту и казались нарисованными. Все замерло в ожидании.

Одно только находилось в движении - время. «Сумеречный» день клонился к закату. Ни одно здравомыслящее существо в этих широтах не рисковало выходить из тени на свет двух солнц сразу. По мере того как угасал сумеречный день, начинали надвигаться облака, а парус смещался к востоку, держа курс к порту Оттассол.

Труп человека волны выбросили на берег в соответствующее время. Как потом поняла королева, именно об этой беде пытались предупредить ее добрые друзья. Их свист полон отвращения.

Задев край скалы Линен, тело обогнуло ее, как будто все еще обладало способностью сознательно двигаться, подплыло к берегу и, наконец, закачалось на мелководье в маленьком прибрежном прудке. Ко всему безразличное, оно лежало на воде, обратив лицо к морскому дну. Плечи и спину мертвеца исклевали морские птицы.

Заметив в волнах что-то белое, МирдемИнггала подплыла ближе, посмотреть. Одна из фрейлин опередила королеву и, остановившись в нескольких шагах от странной рыбы, теперь с ужасом взирала на нее. От соленой морской воды густые черные волосы мертвеца слиплись и торчали во все стороны. Рука, очевидно сломанная, потерянно прижималась к горлу. Солнце уже начало подсушивать сморщенную кожу.

Разложение зашло довольно далеко, и внутренние газы сильно расперли тело. Крошечные креветки, обычно мельтешащие около берега, почуяв поживу, вовсю пировали, добираясь до лакомства сквозь разорванную на колене штанину. Брезгливо вытянув ножку, фрейлина толкнула труп и заставила его перевернуться на спину. Испустив облако вони, тело безвольно опрокинулось навзничь.

Масса мелких извивающихся рыб-прилипал, деловито пожирающих глаза и слизистые части рта, свисала бахромой с мертвого лица. Любители падали были настолько увлечены своим занятием, что даже свет и тепло Беталикса не заставили их остановиться.

Заслышав за спиной торопливый приближающийся топоток маленьких ножек, королева поспешно обернулась. Перехватив Татро, первым же делом заставила девочку отвернуться, потом, придерживая ей головку, поцеловала, улыбнулась и, сказав что-то ласковое, повела по пляжу прочь от отвратительного зрелища. Добравшись до шатра, она окликнула мажордома.

– СкафБар! Вели рабам убрать это с пляжа и как можно скорее похоронить. Где-нибудь за старым земляным валом.

Заслышав ее голос, старый слуга торопливо выбрался из тени шатра, отряхивая песок со своего чарфрула.

– Будет исполнено, ваше величество, - отозвался он.

Воспоминания о мертвеце, прибитом волнами к берегу, целый день не давали покоя и без того измученной неприятностями последнего времени королеве. В конце концов, поломав голову, она придумала лучший, по ее мнению, способ избавиться от тела, чем простое погребение.

– Отвези его к одному человеку в Оттассоле, анатому, имя которого я тебе назову, - приказала она коротышке-мажордому, пригвоздив его к месту чистым и ясным взором. - Этот человек иногда покупает тела усопших для научных целей. Кроме того, ты доставишь для меня письмо, которое не предназначается анатому. Имей в виду, что говорить ему, откуда взялось тело и кто послал тебя, нельзя ни под каким видом, понимаешь?

– Как зовут человека, которому я должен отвезти тело? - спросил королеву СкафБар, воплощенная покорность чужой воле.

– Его зовут КараБансити. Упоминать при нем мое имя я запрещаю. Он хитер и заслужил этим известную репутацию.

Королеве, старательно скрывающей свое беспокойство от слуги, конечно же, было невдомек, что не за горами то время, когда в руках хитреца КараБансити окажется ее честь.

Под скрипучим остовом деревянного дворца скрывались подвалы, вырытые наподобие гнезда медоносного шмеля. Часть подвальных помещений заполняли уложенные ровными рядами ледяные блоки, выпиленные из ледника в далеком Геспагорате. Дождавшись захода обоих солнц, мажордом СкафБар спустился мимо ледяных штабелей на самое дно подвала, предусмотрительно держа лампу высоко над головой. Вслед за ним, уцепившись на всякий случай за полу его чарфрула, спускался мальчик-раб. Отлично научившись оберегать себя и сделавшись за годы скучной работы мастером мимикрии, СкафБар превратился в узкогрудого, сутулого, пузатенького человечка, чья незначительность была сразу же видна и понятна всем и каждому, отчего никому не приходило в голову возлагать на него тяжкие и обременительные обязанности. К сожалению, его защитное притворство не сработало. Королева поручила ему сложную задачу.

Добравшись до пола подвала, он надел лежавший там кожаный фартук и кожаные перчатки. Сбросив циновку, прикрывавшую один из штабелей льда, и перепоручив лампу мальчику-рабу, он вооружился тяжелым топором для колки льда. В два удара отделил один из ледяных брусков от его соседей.

Подхватив брусок обеими руками и прижав его к груди, мажордом вернулся к лестнице и, не переставая тихо бранить своего юного спутника, обвиняя его во всех смертных грехах, поднялся наверх и проследил, чтобы двери подвала снова тщательно заперли на ключ. Из темноты коридора навстречу им выскочили две устрашающих размеров охотничьи собаки, стерегущие дом. СкафБара и мальчика собаки знали и потому не стали поднимать шум.

Кряхтя под тяжестью льда, мажордом толкнул боковую дверь и вышел во двор. Навострив чуткое ухо, он с удовлетворением выслушал, как мальчик-раб закрыл и запер за ним дверь изнутри, как и было велено. Только после этого, удостоверившись, что все в порядке, он двинулся через дворцовый двор, держа путь к конюшням за деревянным сводчатым проходом.

Путь ему освещали звезды да еще редкие фиолетовые вспышки далеких зарниц. О том, что конюшни уже близко, он узнал, учуяв вонь навоза хоксни.

В темном провале дверей, за которым глухо бились крупами о деревянные стойла хоксни, его дожидался дрожащий конюший. В Гравабагалинене не было никого, кто бы чувствовал себя после заката спокойно - легенды об армиях мертвецов, с темнотой поднимающихся из могил и разбредающихся по городу в поисках людей своей октавы, передавались из уст в уста. Когда глаза мажордома еще больше привыкли к темноте, он различил внутри конюшни нескольких качающих головами хоксни.

– Ты запряг хоксни, как я велел, парень?

– Да.

По приказу мажордома конюший еще с вечера снарядил пару хоксни, установив им на спины дощатый помост с вместительной плетеной корзиной, какие использовали, чтобы перевозить продукты, для сохранения свежести которых требовался лед. Крякнув напоследок, СкафБар свалил льдину в корзину, дно которой было предусмотрительно выстелено стружкой.

– Пошли, поможешь принести покойника. И не вздумай воротить нос! И чтоб мертвяка на меня не ронял, понял, парень? Держи как следует.

Выловленное из моря тело лежало в углу конюшни в луже морской воды. Примерившись, они подняли мертвеца с пола, подтащили к упряжке, разом подняли вверх и устроили в корзине на глыбе льда. Вздохнув с облегчением, опустили крышку корзины и приладили задвижки.

– Холодный, как змея, - заметил конюший, вытирая руки о чарфрул.

– Мертвец он и есть мертвец - кто же любит с ними возиться? - отозвался СкафБар, снимая фартук и перчатки. - Нам еще повезло, что в Оттассоле подвернулся этот астролог.

Взяв правого хоксни под уздцы, он вывел упряжку из конюшни и скоро вышел за пределы дворца, миновав по дороге будку стражников, чьи усатые лица высунулись из бойниц и тревожно проводили его взглядами. Солдат, которых король поставил охранять королеву-изгнанницу, выбирали из самых старых и малонадежных. СкафБар тоже нервничал, он испытывал неуверенность в себе и какой-то щемящий страх, отчего не переставая озирался по сторонам. Любой звук, даже далекий шум морского прибоя, заставлял его вздрагивать. Когда стены дворца окончательно остались позади, он остановился, глубоко вздохнул и оглянулся.

Темная масса дворца выделялась на фоне усыпанного блестящими камушками небосвода неровной ломаной линией, похожей на обтрепанный край ткани. Во всей погруженной в непроглядную темь огромной постройке свет горел только в одном месте - в комнате, на балконе которой можно было различить неподвижную женскую фигуру, повернутую спиной к морю. СкафБар кивнул своим мыслям, дернул повод хоксни и зашагал по змеящейся вдоль берега дороге, которая довольно скоро должна была повернуть на восток, туда, где раскинулся город Оттассол.

Королева МирдемИнггала вызвала к себе мажордома еще засветло. Женщина религиозная, она, как и большинство людей, тем не менее была подвержена суеверным страхам, и то, что появление мертвеца у берега совпало с ее купанием, сильно смутило и напугало ее. Во всем этом она была склонна видеть знак приближения неминуемой смерти.

Поцеловав на ночь принцессу ТатроманАдалу и пожелав ей спокойных снов, королева удалилась к себе, чтобы предаться молитве. И хотя в тот вечер Акханаба Всемогущий не принес ей успокоения, тем не менее она сумела придумать простой и доступный план, как использовать мертвое тело во имя добра.

Основным источником ее страхов был король - она боялась того, что он способен сделать с ней и ее дочерью. Защититься от его ярости она никак не могла и, будучи женщиной умной, отлично понимала, что популярность, которую она снискала себе в народе, будет представлять угрозу ее жизни, покуда она, королева, жива. Единственной ее надеждой был некий молодой генерал, смелый и решительный, которому она послала несколько писем, оставшихся без ответа. Генерал был далеко, на его плечах лежала Западная война, и в том, что он до сих пор не ответил ни строчкой, в общем-то не было ничего удивительного - письма могли просто не дойти до него.

Королева решила отправить новое письмо, на этот раз положившись на СкафБара. Посланник Священной Панновальской Империи, а с ним и ее муж, уже находились в пути и весьма скоро должны были прибыть в Оттассол, а оттуда, проделав еще сто миль, добраться до ее дворца, чтобы получить ее подпись на грамоте, удостоверяющей развод, чего королева ожидала с внутренним трепетом.

В своем письме, которое должно было попасть в собственные руки Эламу Эсомберу, она просила защиты от мужа. В это неспокойное время солдаты короля имели право остановить и задержать для досмотра любого гонца, появившегося на дорогах их повелителя, но сутулый человечек, бредущий рядом с парой навьюченных хоксни, мало кому мог показаться подозрительным, и потому ее замысел мог увенчаться успехом. Вряд ли кто-то стал бы обыскивать труп, рядом с которым лежало письмо.

По сути письмо адресовалось не Эламу Эсомберу, а самому Святейшему Це'Сарру. Це'Сарр имел свои причины недолюбливать короля Борлиена и потому вполне мог взять известную кроткой набожностью королеву под свою защиту.

Она стояла на балконе босиком и смотрела в ночь. Внезапно затея с письмом показалась ей смешной по сравнению с катастрофой, огненным адом, грозящим в скором времени миру. Повернув голову, она взглянула на север. Там, яркая в ночи, горела комета ЯрапРомбри - для кого-то символ конца света, для кого-то - спасения. Где-то во тьме крикнула ночная птица. Заслышав этот крик, королева еще некоторое время прислушивалась к тишине - так человек, уронивший в воду нож, еще долго следит за тем, как он безвозвратно тонет в чистой прозрачной голубизне.

Убедившись, что мажордом отправился в путь, она ушла с балкона, забралась на ложе и, задернув шелковые занавеси балдахина, улеглась. Сон упорно не шел к ней, и веки ее смежились очень нескоро.

Во мраке ночи пыль береговой дороги, а точнее сказать, просто вьючной тропы, выделялась белесой сумрачной полосой. Ковыляя рядом с упряжкой, СкафБар с тревогой поглядывал по сторонам, и, когда внезапно выскочившая из темноты фигура криком приказала ему остановиться, он замер ни жив ни мертв.

Человек был вооружен и, судя по форменному панцирю, состоял на службе в гвардии. Это был один из людей короля ЯндолАнганола, поставленных им, чтобы досматривать всех, кто мог попытаться пробраться к королеве или уйти из Гравабагалинена. Молча остановившись перед упряжкой, стражник подозрительно втянул ноздрями воздух. СкафБар объяснил, что по приказу королевы везет в Оттассол мертвеца, продавать анатому.

– Неужели королева совсем обеднела? - бросил СкафБару стражник и, не дожидаясь ответа, взмахом руки разрешил отправляться.

Старательно вслушиваясь в тишину, прерываемую только мерным стуком копыт хоксни да поскрипыванием корзины, СкафБар неторопливо зашагал дальше. О побережье ходила дурная слава, - здесь пошаливали дорожные грабители, а можно было повстречать и кого-нибудь похуже. Западная война, развязанная Борлиеном против Рандонана и Кейце, тянулась и тянулась без конца, из-за чего местность вдали от городов кишела бандами наемников, пробирающихся от одних хозяев к другим, дезертирами да солдатами короля, которые зачастую были ничем не лучше ни первых, ни вторых.

Прошагав еще два часа, СкафБар повернул хоксни к придорожному дереву, широко и призывно раскинувшему ветви над тропой. Теряясь где-то во тьме, извилистая тропа уходила вперед, чтобы там вскорости влиться в южную торную дорогу, тянущуюся на запад от Оттассола до самого Рандонана.

Весь путь от Гравабагалинена до Оттассола, занимающий двадцать пять часов, совсем необязательно было проделывать вышагивая сбоку от навьюченных хоксни. Существовали и лучшие способы.

Привязав хоксни к дереву, СкафБар забрался на невысокий толстый сук и принялся ждать. Довольно скоро он начал задремывать.

Разбуженный скрипом приближающейся повозки, он спрыгнул на землю и, пробравшись к торной дороге, остановился в тени. Блеск зарниц помог ему разглядеть возницу. СкафБар свистнул, услышал ответный свист, и чужая повозка лениво свернула к обочине.

Возница, по имени ФлоерКроу, был старым приятелем СкафБара, с которым родился и вырос в одной деревне. В течение лета малого года ФлоерКроу каждую неделю доставлял товары здешних фермеров на рынок и, конечно, был не против оказать земляку услугу и довезти его до Оттассола, тем более что СкафБар без возражений ставил своих хоксни на смену тяжеловозу в повозке. После того как упряжка хоксни была надежно привязана цугом за повозкой Флоера, а сам СкафБар забрался на козлы рядом с ним, можно было трогаться. ФлоерКроу щелкнул кнутом, и повозка со скрипом покатила вперед, увлекаемая гнедой, ровно-коричневой хоксни, покорным и добрым животным.

Ночь была тепла и нежна, но, несмотря на это, ФлоерКроу был как следует снаряжен в дорогу. На голове у него красовалась фетровая шляпа с полями, а на плечи был накинут теплый плотный плащ. На боку, по правую руку, в железных ножнах удобно устроился меч. В повозке везли четырех черных поросят, хурму, гвинг-гвинг и несколько корзин с овощами. Обреченные на заклание поросята беспомощно болтались в сетках, привязанных к бортам повозки. Покалякав о том о сем с возницей, который в ответ на все односложно бурчал, СкафБар устроился поудобней, откинулся на спинку козел, надвинул шапку на глаза и скоро уснул.

Проснулся он от того, что повозка запрыгала по высушенным солнцем колеям. Сияние рассвета, обещающее скорое появление Фреира, гасило звезды одну за другой. Дыхание утреннего бриза несло с собой запахи человеческого жилья.

Темнота над землей еще не рассеялась окончательно, а крестьяне уже держали путь к своим полям. Молчаливые фигуры, движущиеся по обочинам дороги, походили на тени, земледельческие орудия, которые они несли на плечах, изредка издавали глухой деревянный стук. Мерный шаг крестьян и их понуренные головы выдавали бесконечную усталость, во власти которой они находились уже давно, не успевая отдохнуть после возвращения домой накануне вечером.

Мужчины и женщины, старые и молодые, крестьяне шли вдоль дороги - кто выше, кто ниже, кто по обочине, кто по параллельным тропинкам, также тянущимся на разной высоте. По мере того как четче проступали детали окружающего ландшафта, становилось возможным различить то с одной, то с другой стороны всхолмия и возвышенности, овраги и расселины, стены домов и какие-то развалины, все окрашенные в цвета однообразной коричневой гаммы, такой же, как спина хоксни, тянущей повозку ФлоерКроу. Крестьяне возделывали бескрайние лёссовые равнины, раскинувшиеся в южной части тропического Кампанналата почти до границы с Олдорандо на севере и на востоке до реки Такисса, возле которой и стоял Оттассол. Многие поколения крестьян бесчисленные годы усердно перекапывали жирный плодородный чернозем. Упорно воздвигаемые одним поколением дамбы и насыпи с не меньшим упорством разрушало следующее поколение захватчиков и восстанавливало третье, и так без конца. Благодатный лёсс приносил урожай даже во времена страшных засух, вроде нынешней, - истинное спасение для тех, чей удел выращивать еду на грязи.

– Хопа, - сказал ФлоерКроу, когда колеса повозки застучали по колдобинам деревенской улицы.

Высокие земляные насыпи укрывали поля зреющих овощей и злаков от мародеров. Ворота на полях, сорванные и разбитые ветром во время прошлогоднего сезона муссонов, до сих пор не починили. До света было еще далеко, однако ни в одном окошке не было огня. Куры и гуси бродили и щипали что-то у подножия земляной стены, пестрящей заплатами из-за частых ремонтов и расписанной отвращающими несчастья религиозными символами.

Одно радовало глаз путников - мигающий огонек скромной жаровни, дымящейся рядом с воротами. Пожилому торговцу, управляющемуся с жаровней, не было необходимости надсадно оповещать покупателей о своем товаре; чудный запах его стряпни говорил сам за себя. Торговец пек на жаровне лепешки. Крестьяне, купив у него лепешку, жевали ее на ходу, не желая терять ни минуты дневного времени.

Толкнув СкафБара кнутовищем под ребра, ФлоерКроу указал на торговца лепешками. СкафБар понял намек без слов. Едва шевелясь спросонок, он сполз с козел и отправился покупать себе и другу завтрак. В руки покупателей лепешки попадали с пылу с жару, прямо со здоровенных сковород. С аппетитом умяв свою порцию, ФлоерКроу перебрался в повозку и захрапел. Поменяв хоксни, СкафБар взял вожжи в руки, и повозка снова покатила своей дорогой.

Постепенно стал клониться к закату и этот день. Под вечер движение на дороге оживилось, да и окружающая местность изменилась - можно сказать, что поначалу ее вообще не стало. Ближе к городу дорога опустилась значительно ниже уровня земли, и высящиеся по обеим сторонам коричневые стены, ограждающие поля от набегов, полностью заслонили собой мир. Но вскоре дорога взобралась на дамбу, и широкий простор цивилизации снова стал доступен взору.

Ровные, как столы, равнины простирались во все стороны и, куда ни глянь, были усеяны согнутыми фигурками. Во всем преобладали прямые линии. Поля и террасы были прямоугольными. Кормовые травы росли широкими ровными полосами. Реки были укрощены и загнаны в каналы; даже паруса лодок на каналах - и те имели прямоугольную форму.

Война не война, жара не жара - а в последние годы солнца палили нещадно, - крестьяне продолжали работать пока светло. Овощи, фрукты и вероник, который можно было продать с особой выгодой, требовали постоянного ухода и внимания. Сколько бы солнц ни взбиралось на небо, одно ли, два, спины крестьян не разгибались.

В сравнении с тусклым красным диском Беталикса свет Фреира был безжалостно ярким. Ни у кого не возникало сомнений в том, которое из светил истинный повелитель небес. Приезжающие из Олдорандо путники приносили ужасные вести о лесных пожарах, мгновенно распространявшихся в те дни, когда Фреир особенно свирепствовал. В то, что уже недолго ждать тех времен, когда Фреир окончательно поглотит мир, верили, должно быть, все, но, несмотря на это, грядки продолжали пропалывать, а вода лилась аккуратными струйками под корни нежных ростков.

Повозка уже приближалась к Оттассолу. Деревни исчезли из виду. На месте остались только поля, уходящие к горизонту, где нередко возникали зыбкие миражи.

Дорога снова нырнула в широкий желоб - его земляные стены вздымались на тридцать футов, не менее. Деревня называлась Мордек. Спустившись с козел, мужчины привязали к столбикам хоксни, которые немедленно принялись бить копытом и возмущались до тех пор, пока им не принесли в ведрах воды напиться. Животные провели в дороге целые сутки и сильно устали.

По обеим сторонам дороги в насыпях зияли широкие дыры, начинающиеся за ними проходы полого уходили куда-то в глубь земли. Пятна солнечного света, аккуратно нарезанного прямоугольниками, освещали их на большом протяжении. В одном из тоннелей, где-то далеко и намного ниже уровня земли, на площадке в пятне света мелькнула человеческая фигурка.

Там, внизу, на краю подземного дворика, примостилась таверна «Спелый флагон», целиком скрытая в земле. Благодатно-прохладная внутренность таверны освещалась теми скудными порциями солнца, которые пробивались во дворик сверху. Напротив таверны в лёссе были вырыты и другие жилища-норы. Охряные фасады этих подземных домов украшали яркие цветы в горшках.

Деревня, ветвясь под землей запутанными проходами, иногда переходила в освещенные дворики, откуда к поверхности земли, туда, где трудилось большинство обитателей Мордека, вели деревянные лестницы. Крыши домов одновременно были полями.

После того как они перекусили в таверне и хлебнули вина, ФлоерКроу сказал:

– Этот твой мертвец воняет.

– Это давнишний мертвец. Черти долго носили его по морю. Королева нашла тело на берегу - его прибило туда волнами. Думаю, пристукнули в Оттассоле, а потом бросили в море с набережной, чтоб концы в воду. К Гравабагалинену его принесло течение.

Расплатившись, они вернулись к повозке.

– Для королевы королев это дурной знак, точно тебе говорю, - заметил ФлоерКроу.

Плетенка со спин хоксни давно была снята и укреплена в повозке рядом с корзинами с овощами. Сочащаяся между прутьев плетенки талая вода успела накапать на землю мрамористую лужицу в разводах пыли. Вокруг повозки роились мухи.

Снова усевшись на козлы, приятели стегнули хоксни и покатили вперед, торопясь засветло покрыть те несколько миль, что еще оставались до Оттассола.

– Да, уж если король ЯндолАнганол решил с кем-то покончить, то он так и сделает, помяни мое слово…

СкафБар был потрясен:

– Не может быть - он любит королеву без памяти. Да ее все любят. У нее столько друзей!

Ощупав письмо во внутреннем кармане, он кивнул в подтверждение своих слов. Вот именно, влиятельных друзей.

– Вместо королевы он собирается взять за себя одиннадцатилетнюю мокрощелку.

– Ей одиннадцать лет и десять теннеров, - машинально поправил приятеля СкафБар.

– Один хрен. Вот уж ловкач.

– Да уж, тот еще ловкач, - согласно кивнул СкафБар. - Одиннадцать с половиной лет, подумать только!

Он почмокал губами и многозначительно присвистнул.

Переглянувшись, друзья понимающе осклабились.

Скрипя, повозка подбиралась к Оттассолу, а за нею следом крались сумерки.

Оттассол был великим городом-невидимкой. В холода его постройки укрывала равнина; теперь же городские дома держали равнину на себе. Оттассол представлял собой подземный лабиринт, населенный людьми и фагорами. На поверхности от города не осталось ничего, разве что квадратные дыры для доступа воздуха и освещения, перемежающиеся с полями и линиями дорог. Каждая дыра означала раскинувшуюся внизу под нею площадь, окруженную фасадами домов, в остальном лишенную каких-либо внешних очертаний.

Оттассол был одновременно и самой землей и ее противоположностью, земляными пустотами, альфой и омегой среды обитания землеройных червей-геометров.

В этом городе проживало 695 000 человек. Разобраться в его структуре, если бы возникла такая необходимость, с трудом могли бы даже его старожилы. Благодаря обилию плодородной почвы, благодатному климату и удобству географического положения порт Оттассол разросся очень быстро, обогнав даже столицу Борлиена, Матрассил. Многоэтажные подземные обиталища тянулись на многие мили, и только река Такисса сдерживала их незримое расползание.

Подземные улицы были достаточно широки для того, чтобы там могли свободно разъехаться две повозки. Расставшись с ФлоерКроу у рынка на окраине и перегрузив плетенку с мертвецом обратно на своих хоксни, СкафБар зашагал по одной из подземных улиц. Доносящийся из его плетенки мерзкий запах заставлял прохожих морщить нос и провожать мажордома и его хоксни удивленными взглядами, на что тот и бровью не вел. От ледяного бруска на дне корзины почти ничего не осталось.

– Мне нужен анатом и астролог, - спрашивал он встречных. - Его зовут Бардол КараБансити. Не знаете, как к нему пройти?

– Он живет на Больничной площади, - наконец был получен ответ.

C папертей многочисленных церквей к СкафБару тянули руки нищие, множеству которых можно было только дивиться - здесь были солдаты-инвалиды всяческих войн, калеки всех видов, мужчины и женщины с ужасными заболеваниями кожи. Проходя мимо, СкафБар не удостаивал попрошаек даже взглядом. В клетках, висящих на каждом углу и на всех площадях, пели пекубы. Песня каждой птицы отличалась от всех остальных, благодаря чему слепые могли без труда ориентироваться на улицах города.

С трудом пробираясь сквозь городскую толчею, СкафБар наконец добрался до Больничной площади, спустился к ней по нескольким широким ступенькам и, еще раз спросив дом КараБансити, остановился перед дверью с выгравированным на ней именем анатома. Увидев на двери ручку колокольчика, он вежливо позвонил.

Дверь открылась, и появившийся за ней фагор в грубой одежде из мешковины взглянул на пришельца с молчаливым вопросом в недобрых глазах под кустами бровей.

– Я хочу видеть анатома.

По-прежнему молча, фагор открыл дверь шире.

Привязав хоксни к особому столбику, СкафБар вошел в дом и оказался в комнате со сводчатым потолком. В ней за широким прилавком стоял второй фагор.

Впустивший СкафБара фагор прошел по коридору, широкими плечами почти задевая стены. Отодвинув занавесь, он заглянул в гостиную с удобным диваном у противоположной стены. Заметив появление фагора, сидящие на диване анатом и его жена прекратили свое занятие, которому предавались с большим оживлением. Откинувшись на спинку дивана, КараБансити выслушал доклад слуги-агумана и вздохнул.

– О боги. Сейчас иду.

Поднявшись с дивана и опершись плечом о стену, он приподнял чарфрул и подтянул штаны, потом опустил чарфрул и медленно и рассеянно поправил его полы.

Жена запустила в него с дивана подушкой.

– Ты пентюх, Бардол. Раз начал дело, изволь закончить. Прикажи этому болвану убраться с глаз долой.

Тряся тяжелыми щеками, анатом покачал головой.

– К сожалению, дорогая, таков неодолимый порядок мира. Я скоро вернусь, а ты пока согрей мне местечко. Клиенты приходят и уходят независимо от моего желания, с этим ничего нельзя поделать.

Ступив в коридор, анатом на мгновение остановился в его тени. Ему хотелось, оставаясь невидимым, заранее рассмотреть посетителя. Бардол КараБансити был крепким упитанным мужчиной, невысоким и грузным, с большой головой, отчасти смахивающей на голову фагора, и отличался многозначительной манерой выражаться. Свой чарфрул он подпоясывал крепким кожаным ремнем, на котором обычно висел кинжал в ножнах. Глядя на этого медведя, можно было легко принять его за мясника, в то время как он слыл человеком ученым, просвещенным во многих областях, и умелым лекарем.

СкафБар со своей сутулой спиной и торчащим пузом не произвел на анатома особого впечатления, и потому, приняв суровый вид, тот спокойно вышел к посетителю из сумрака коридора.

– Я к вам по делу, господин. У меня есть мертвое тело на продажу, человеческое тело, господин.

Ни слова ни говоря, КараБансити сделал знак фагорам. Повинуясь безмолвному приказу, агуманы вышли за дверь, и вскоре мертвец СкафБара уже лежал на прилавке. К одежде покойного прилипла стружка и быстро тающая ледяная каша.

Анатом и астролог критически осмотрел товар.

– Гниловат. Где ты откопал его, приятель?

– Выловил из реки, господин. Когда рыбачил.

Тело раздулось от нутряных газов настолько, что одежда уже начинала лопаться. КараБансити перевернул мертвеца на спину и вытащил из кармана его куртки дохлую рыбешку. Изогнув бровь, он бросил рыбу к ногам СкафБара.

– Это скаппер, рыба-ящерица, если ты не знаешь. Хотя на самом деле это никакая не рыба, а морская личинка червя Вутры, но тебе, предпочитающему правде жизни ложь, сие, конечно, неинтересно. Сейчас важно другое, а именно то, что личинка эта водится исключительно в море. В море, а не в пресной воде, ясно? Теперь скажи, зачем ты мне врешь? Может быть, ты убил этого бедолагу? Я немного знаком с френологией, и рожа у тебя совершенно бандитская.

– Очень хорошо, господин, если вам угодно, я нашел его в море. Мне тяжело об этом говорить, но несчастная королева, которой я служу, не хотела, чтобы это стало достоянием гласности.

КараБансити внимательно изучил лицо мажордома.

– Ты хочешь сказать, неуч, что ты - слуга МирдемИнггалы, королевы королев? Обидно, эта дама заслуживает лучших лакеев и лучшей участи.

Анатом взглянул на дешевый лубочный портрет королевы в углу комнаты.

– Изволите ли видеть, я покорный слуга королевы и служу ей верой и правдой. Позвольте узнать, какую цену вы могли бы дать за это тело?

– Учитывая путь, который тебе пришлось проделать, - десять рун, не более. Сейчас такие времена, что при необходимости я могу добывать материал хоть каждый день. И посвежее твоего.

– Мне велено было просить пятьдесят рун, господин. Пятьдесят.

СкафБар проявил суетливость и потер руки.

– Странно, что ты со своим несвежим другом появился в Оттассоле именно сейчас, когда сюда вот-вот должны прибыть король и посланник Святейшего Це'Сарра. Уж не сам ли король послал тебя?

СкафБар развел руками и пожал плечами.

– Я и мои хоксни только что прибыли из Гравабагалинена, а короля, как известно, там нет. Заплатите мне хотя бы двадцать пять рун, господин, чтобы я мог немедленно отправиться в обратный путь к королеве.

– А ты умеешь торговаться, низкопоклонник. Не удивительно, что мир катится в тартарары.

– Ну что ж, в таком случае, господин, я могу удовольствоваться и двадцатью рунами. Двадцать - очень скромная цена.

Обернувшись к одному из фагоров, невозмутимо гоняющему туда-сюда белесые выделения в щелевидных ноздрях, анатом сказал:

– Заплати ему, и пускай убирается.

– Школько я должен ему жаплатить?

– Десять рун.

СкафБар испустил придушенный крик.

– Черт с тобой, пятнадцать. За это ты, друг мой, передашь своей госпоже мои лучшие пожелания. Наилучшие пожелания от Бардола КараБансити.

Запустив лапу в прорезь своего мешка, фагор вытащил кожаный кошель. Через мгновение СкафБару были предложены три золотые монеты. Мажордом сгреб деньги с ороговелой трехпалой лапы и покинул дом анатома, имея угрюмый вид крайне оскорбленного человека.

Как только дверь за СкафБаром затворилась, анатом мгновенно преобразился: засуетившись и прищелкнув пальцами, живо велел одному из агуманов взвалить тело на плечи - тот повиновался с видимой неохотой - и отнести его по мрачному проходу, из глубин которого сквозняк доносил странные запахи. Глубоко разросшись в недрах лёсса, дом КараБансити, с азартом предающегося изучению как движения звезд, так и работы кишечника, который более всего напоминало устройство его жилища, содержал в себе целый набор помещений, и каждое было посвящено той или иной науке, причем не только анатомии и астрологии.

На этот раз конечной целью фагора была мастерская анатома. Сквозь квадратики окошек, устроенных в крепостной толщины стенах, внутрь пробивался скудный свет. При каждом шаге агумана из-под его не по-человечески расставленных ног прыскали лучики тусклого отраженного света. Казалось, на ходу он давит рассыпанные по полу алмазы, которые на самом деле были стеклянным мусором, оставшимся с тех времен, когда хозяин-астролог трудился над изготовлением линз.

Мастерскую заполняли научные принадлежности. На одной из стен были красиво нарисованы десять зодиакальных домов. На другой висели три распятых остова в различной степени препарирования - гигантская рыба, хоксни и фагор. Туша хоксни была раскрыта наподобие книги, а плоть удалена, с тем чтобы открылись ребра и спиной хребет. Анатом работал над сравнительным описанием внутреннего устройства трех существ, и разрозненные листки с его записями и рисунками цветной тушью были в беспорядке рассыпаны на письменном столе.

Сняв с плеч гравабагалиненского мертвеца, фагор повесил его на стене в анатомической раме, подцепив двумя крюками ахиллесовы сухожилия. Мертвые раздутые ладони безвольно свесившихся рук легли на пол подобно паре панцирных крабов. По знаку КараБансити агуман удалился. Присутствие фагоров во время работы раздражало анатома, но в остальном он терпел их - они обходились дешевле людей-слуг или рабов.

После краткого поверхностного осмотра добычи анатом извлек из ножен кинжал и, не обращая внимания на запах разложения, срезал с мертвеца одежду.

Покойный был молодым человеком лет двенадцати - двенадцати с половиной, самое большее двенадцати лет и девяти теннеров от роду. Его одежда была простой и грубой, ее покрой - иноземным, и, судя по стрижке, он скорее всего был моряком.

– Ты не борлиенец, друг мой, - сказал КараБансити трупу. - Такую одежду носят в Геспагорате - или, может быть, в Димариаме.

Еще через несколько мгновений анатом обнаружил на мертвеце нательный кожаный пояс, почти скрытый складкой распухшего живота. Быстрые пальцы анатома ловко расстегнули пряжку пояса, и живот трупа немного опал, стала видна рана, очевидно, и явившаяся причиной смерти. Натянув перчатку, КараБансити осторожно пропальпировал рану, исследуя ее изнутри. Не успел палец до половины войти в мертвую плоть, как путь ему преградило что-то твердое. После недолгих манипуляций анатом извлек из раны на свет изогнутый серый рог агумана, проколовший селезенку и засевший глубоко в теле. Повертев рог в руках, анатом с любопытством осмотрел его. Обоюдоострые рога фагоров представляли собой грозное оружие. Судя по отметинам, этот когда-то был насажен на рукоятку, потерявшуюся, скорее всего, во время пребывания в море.

Оторвав взор от рога, анатом взглянул на мертвое тело с новым интересом. Определенно, тут крылась какая-то тайна, а тайны всегда привлекали его.

Отложив рог, он взял в руки пояс. Изделие отличалось превосходным качеством, но узнать, из каких краев оно прибыло, не представлялось возможным: такие пояса можно было без труда приобрести где угодно - например в Осоилима, обычно наводненном пилигримами, с охотой покупающими подобный товар. Перевернув пояс, КараБансити обнаружил на нем застегнутый на пуговицу клапан; откинув его и просунув внутрь пальцы, он извлек на свет непонятный предмет.

Озадаченно нахмурившись, анатом положил странный предмет на свою шершавую от постоянных трудов ладонь и прошел к лампе. Ничего подобного до сих пор ему видеть не доводилось. Металл, из которого по большей части был изготовлен предмет, также оказался ему незнаком. Суеверный страх сжал ледяными когтями прагматичный разум КараБансити.

Когда он, накачав из колонки воды, смывал с находки кровь и песок, в мастерскую вошла его жена, Биндла.

– Ну и чем, скажи на милость, ты занялся на этот раз? Сколько прикажешь тебя ждать? Ты же сам просил согреть для тебя местечко.

– Да, дорогая, конечно, но у меня появилось срочное дело.

КараБансити поднял к супруге напряженное лицо. Биндла была уже немолода, их разделяло всего два года - недавно ей минуло двадцать девять, - и ее медные волосы уже начинали блекнуть; но то, что она понимала свою зрелую красоту и умела ее преподнести, очень возбуждало его. Поморщившись от витающего в комнате тяжкого духа мертвечины, она картинно помахала у носа рукой.

– Какая вонь - как у тебя хватает терпения во всем этом ковыряться? Я-то думала, ты опять засел за религиозные трактаты, свою обычную отговорку.

КараБансити неопределенно хмыкнул.

– Вонь мне больше по душе.

– КараБансити, тебе нужно учиться мыслить здраво - религия будет всегда, а вонь - вот она была, и нету.

– Вот и нет, золотко, вот и нет. Как раз наоборот - это религия все время меняется. А вонь - вонь будет сопровождать нас на пути в вечность и останется после.

– Ты странно выглядишь - что-то случилось?

– Вот, взгляни сама.

Биндла подошла ближе и положила ему на плечо руку.

– Святые небеса, - благоговейно вздохнул анатом.

Увидев предмет в руке мужа, Биндла ахнула.

Искусно сплетенная из нитей неизвестного металла полоска, более всего похожая на браслет, была с двух сторон присоединена к круглому утолщению величиной с большую золотую монету. На лицевой части утолщения за щитком из прозрачного материала (но не стекла) горели три группы цифр.

Они вместе прочитали цифры, по которым скользил толстый палец анатома:

…

06: 16: 55 12: 37: 73 19: 20: 14

Последние цифры в каждой группе, словно бы изгибаясь, менялись прямо на глазах. Оторвавшись от завораживающего зрелища, КараБансити переглянулись в немом изумлении и снова уставились на цифры.

– Никогда раньше не видела ничего подобного, - испуганным шепотом выдохнула Биндла. - Что это, какой-то талисман?

Как загипнотизированные, они не могли отвести от поразительного предмета глаз. Черные цифры на желтом фоне продолжали мигать. КараБансити опять вслух прочитал их.

…

06: 20: 25 13: 00: 00 19: 23: 44

Приложив предмет к уху, он прислушался, пытаясь уловить в металлическом корпусе звук хоть какой-то внутренней работы. Внезапно за его спиной ожили большие стенные ходики и, надсадно заскрипев внутренностями, пробили тринадцать раз. Эти часы, довольно сложный и точный для своего времени механизм, КараБансити сделал сам несколько лет назад. Кроме обычного времени суток и даты, иначе говоря, каждой из 100 секунд минуты, сорока минут часа, двадцати пяти часов дня, восьми дней недели, шести недель теннера и десяти теннеров года по 480 дней, часы показывали в виде условных картинок движение по небосклону Беталикса и Фреира, а также отмечали смену времен года.

Помимо перечисленного, на циферблате часов КараБансити имелся годичный круг, разграфленный на 1825 малых лет Великого Года; особая стрелка указывала на 381, каким и значился текущий год по календарю Борлиена-Олдорандо.

Вслед за мужем Биндла тоже взяла браслет послушать и тоже ничего не услышала.

– Неужели и эта штуковина - часы?

– Очень может быть. Средний ряд цифр показывает тринадцать часов, время Борлиена.

Одного взгляда на мужа Биндле было достаточно, чтобы понять, в какой глубокой растерянности тот пребывает. Стиснув руку в кулак, КараБансити, как мальчишка, покусывал костяшки пальцев, а это был верный знак.

В верхней части центрального утолщения браслета имелся ряд крохотных бугорков. Протянув руку, Биндла нажала на один из них.

Три ряда цифр под прозрачным щитком мигнули и погасли, потом зажглись снова, но уже другие:

…

6877 828 3269

(1177)

– Средняя цифра может означать год по древнему календарю. Но как, черт возьми, эта штука работает?

Он нажал на тот же бугорок, что и жена, и прежний ряд цифр вернулся. Положив браслет на скамью, анатом задумчиво посмотрел на него, но Биндла не позволила ему размышлять долго - подхватив браслет, она быстро надела его себе на руку, очевидно, желая узнать, как тот будет смотреться. Не успела она и глазом моргнуть, как браслет сам собой затянулся, установив ширину по размеру ее пухлой ручки. Биндла взвизгнула от неожиданности.

Поморщившись, КараБансити прошел к полке с коротким рядком потрепанных справочных книг. Выбрав и полистав старинный томик in folio под названием «Заветы Райни Лайана», он поставил его на место и взамен вытащил из середины ряда «Календарные таблицы предсказателей и астрологов». Просмотрев несколько страниц, он принялся водить пальцем по какой-то таблице.

Как уже было сказано, текущий год по календарю Борлиена-Олдорандо считался 381-м, хотя подобное исчисление не было общепринятым. Иные народности, например другие, пользовались собственным летоисчислением, также приведенным в сравнительной таблице, найденной КараБансити; судя по исчислению других, текущий год считался именно 828-м. Подобное летоисчисление, известное как «Календарь Дэнниса», сегодня было напрочь забыто и если и всплывало, то только в связи с оккультными обрядами и колдовством. Дэннисом звали легендарного короля, предположительно правившего в древности Кампаннлатом.

– Цифры в середине, без сомнений, означают местное время… - анатом снова принялся грызть костяшки пальцев. - Устройство непромокаемо, поскольку сохранило работоспособность после продолжительного пребывания в морской воде. Ремесленник какой страны мог изготовить подобную драгоценность? Может быть, момент его создания восходит ко временам короля Дэнниса…

Он взял жену за запястье, и они снова долго следили за миганием цифр. Происхождение предмета, попавшего в их руки, было более чем загадочным и скорее всего представляло собой тайну. С ценой браслета тоже все было ясно - она наверняка была сказочно велика.

Кем бы ни был умелец, чье мастерство позволяло создавать подобные поделки, он безусловно проживал далеко за пределами беспокойного Борлиена, доведенного усилиями короля ЯндолАнганола до последней крайности. В портовом Оттассоле жизнь все еще была сносной, поскольку город мог жить торговлей с другими государствами. В остальной же части Борлиена, где правили бал засуха, голод и беззаконие, существование было на грани отчаяния. Войны и междоусобицы обескровили страну. Борлиену нужен был новый правитель и другой парламент-скритина, вместо теперешнего, погрязшего в коррупции, - которые, немедленно заключив перемирие с соседями, взялись бы решать проблемы благосостояния своего народа, опираясь исключительно на внутренние резервы страны.

Однако короля ЯндолАнганола невозможно было ненавидеть (что касается КараБансити, то, постоянно размышляя о судьбах родины, он так и не сумел внушить себе это чувство) поскольку ради чего, как не ради блага страны, Орел отвергал свою красавицу жену, королеву королев, и брал в супруги несмышленое дитя, полумади, скрепляя таким образом кровными узами союз Борлиена и его извечного врага, Олдорандо? Король ЯндолАнганол был жесток и неукротим, но небеспричинно - подобно самому захудалому крестьянину, он так же был гоним ветром неумолимых обстоятельств.

Усиливающееся день ото дня пекло тоже подливало масла в огонь. От поколения к поколению жара нарастала, и недалек был тот день, когда все до одного деревья на свете вспыхнут, как праздничные свечи.

– Опять стоит мечтает! - прикрикнула Биндла. - Не видишь - эти кандалы раздавят мне руку - сейчас же сними их!

Глава 2 Прибытие во дворец

Перемены, которых так боялась королева, приближались с неумолимой быстротой. Король ЯндолАнганол направлялся в Гравабагалинен с твердым намерением получить от нее развод.

Начав свое путешествие из столицы Борлиена Матрассила, он должен был спуститься по реке Такисса до Оттассола, откуда ему предстоял совсем уже короткий путь морем вдоль побережья до узкой бухты Гравабагалинен. По прибытии король ЯндолАнганол при свидетелях представит жене грамоту Святейшего Це'Сарра о разводе, после чего они расстанутся, скорее всего навсегда.

Таков был план самого короля, и он претворял его в жизнь, сметая на своем пути все преграды. Проследовав в собственном экипаже по кривым улочкам Матрассила, под бравурные звуки труб, в сопровождении двигающегося ровными порядками двора, король прибыл на пристань. В экипаже он находился не один: с ним был рунт Юлий, молодой ручной фагор, его обычный спутник. Рано лишившийся рогов Юлий в ожидании путешествия по столь нелюбимой им воде был беспокоен, не мог усидеть на месте и постоянно крутился на мягком кожаном сиденье рядом с хозяином. Сквозь его белый взрослый мех еще проглядывал коричневый детский подшерсток.

Завидев прибывший королевский экипаж, капитан корабля вышел вперед и бодро отсалютовал выбирающемуся на брусчатку королю.

– Отчаливай сразу же, нет времени ждать, - коротко бросил ЯндолАнганол капитану.

Пять теннеров назад от этой же пристани отплыла в изгнание королева. В отдалении на берегу реки теснились группки горожан, не желающих упустить случай поглазеть на короля, известного такой скандальной репутацией. Мэр города в своем торжественном выступлении церемонно пожелал монарху доброго пути. Со стороны зевак послышались жалкие приветственные выкрики, не идущие ни в какое сравнение с ревом собравшихся провожать в путь королеву МирдемИнггалу.

Король поднялся на борт. Гребцы дружно навалились на весла и принялись за дело. Свежий ветер наполнил распущенные паруса.

Как только полоска воды между бортом судна и причалом расширилась, король ЯндолАнганол быстро обернулся и пристально посмотрел на мэра, явившегося вместе со своими советниками, на лицах которых не было и следа воодушевления, на набережную пожелать отбывающему монарху доброго пути. Заметив, что король смотрит на него, мэр отвесил поклон, всем своим видом выражая покорность и преданность, но король знал, что он с трудом скрывает ярость. Монарх крайне неудачно выбрал момент для того, чтобы оставить свою столицу. Пользуясь тем, что главные силы Борлиена были связаны беспрерывными военными действиями на границе с Рандонаном, коварные дикари Мордриата готовили кровавые вылазки на северо-западе, отчего опасность, грозящая столице, становилась более чем реальной.

Когда корабль отдалился от берега настолько, что стало невозможно точно определить, злится мэр или улыбается, король обратил взор к югу. Реакция мэра была вполне оправданна, он не мог это не признать. Приходящие с возвышенностей Мордриата донесения свидетельствовали о том, что безжалостный военачальник Унндрейд Молот накопил большие силы и вновь поднимает голову. Ввиду постоянно поступающих тревожных сведений было принято решение для повышения морального духа назначить командующим Борлиенской Северной армией сына короля, РобайдайАнганола, однако в день, когда король официально объявил о начале подготовки к разводу, РобайдайАнганол бесследно исчез. Сбежал.

– Вот и верь сыновьям… - горько сказал ЯндолАнганол порывам ветра. По сути дела, в том, что ему пришлось сесть на корабль и без промедления отправиться в путь, виноват был не кто иной, как его сын.

Обратив лик к югу, король некоторое время высматривал на берегу приветствующих его подданных. Вокруг на палубе лежали перепутанные тени, отбрасываемые такелажем. Как только в небе во всем своем великолепии появится Фреир, путаница теней удвоится. Не дожидаясь появления из-за горизонта макушки ослепительно-голубого диска, король удалился в свои покои.

Шелковый королевский шатер был раскинут на корме. Почти все свое трехдневное плавание король провел здесь, иногда в одиночестве, иногда в обществе придворных. В нескольких футах под рубкой его походных покоев, на нижней палубе, сидели на веслах полуголые рабы, в основном пленные рандонанцы, готовые в любой момент, едва стихнет ветер, по команде прийти на помощь слабеющим парусам. Время от времени с нижней палубы поднимался острый запах пота и изнуренных тел и вместе с запахами дерева, дегтя и пеньки достигал королевских ноздрей.

– Мы сделаем остановку в Осоилима, - объявил король.

В Осоилима, раскинувшемся на берегу реки знаменитом месте паломничества, он посетит святые места и подвергнет себя бичеванию. Король был глубоко религиозен и, предвидя грядущие испытания, желал получить благословение Акханабы Всемогущего.

Король ЯндолАнганол, видный мужчина, с угрюмым, грозным лицом, в двадцать пять с небольшим лет был еще молод, но морщины, избороздившие лик повелителя, придавали ему выражение мудрости, которой он, по утверждениям злых вражеских языков, не обладал.

Подобно своим излюбленным ястребам, он всегда высоко и горделиво держал голову, как и подобало истинному правителю. Его величавая осанка, словно бы олицетворяющая собой несгибаемость нации, всегда привлекала внимание. Сходство ЯндолАнганола с орлом подчеркивали острый крючковатый нос, широкий разлет черных бровей и аккуратно подстриженные борода и усы, почти полностью скрывающие чувственный рот. В темных глазах короля всегда бушевал неукротимый огонь; взор этих глаз, бьющий из-под густых бровей подобно острейшему дротику и не упускающий ничего, заслужил ему в народе прозвище Борлиенского Орла.

Удостоившиеся чести узнать короля ближе и понять его характер нередко с уверенностью заявляли, что знаменитый Орел по большей части времени сидит в клетке, ключ от которой по сю пору надежно хранится у королевы королев. Король ЯндолАнганол был одержим кхмиром, иначе говоря, приступами неукротимой похоти, что, конечно же, в жарких странах никому не было в диковину.

Привычка часто, также по-орлиному, внезапно поворачивать голову, оставаясь при этом неподвижным, выдавала в нем натуру, постоянно мучительно просчитывающую в уме вероятность дальнейших неверных шагов.

Под высокой скалой Осоилима состоялась скромная и краткая церемония с участием короля. Накинув на плечи тунику, сквозь которую тут же проступила кровь, король вернулся на корабль, чтобы немедленно отчалить и продолжить путешествие.

Желая избавить себя от корабельных запахов, король устроился спать прямо на палубе, приказав постелить себе перину из лебяжьего пуха. Фагор Юлий спал в ногах у хозяина, охраняя его сон.

В кильватере королевского корабля шло второе судно, бывшая баржа-скотовоз, на которой вслед за королем двигалась его гвардия, лучшая и доверенная часть, Первый полк Фагорской гвардии. Когда на третий день королевский корабль вошел в бухту Оттассола, баржа держалась рядом, прикрывая его с борта.

В душном туманном мареве Оттассола флаги на мачтах были приветственно приспущены. Собравшиеся на пристани толпы пришли в волнение. Среди флагов и прочих знаков проявления патриотизма проглядывали и транспаранты Непреклонных: «Когда геенна огненная близка и океаны горят, выбор прост - или жизнь с Акхой, или вечный огненный ад Фреира». Пользуясь состоянием всеобщей тревоги и умело подстраиваясь под текущие настроения, церковь торопливо вербовала в свои ряды грешников.

Промаршировав между складами и развернувшись на набережной, оркестр заиграл вариации на темы королевских гимнов. Аплодисменты, раздавшиеся в момент появления ЯндолАнганола на трапе, были весьма сдержанными.

Поздравить короля с прибытием явились члены городской скритины и почтенные горожане. Манеру короля вести дела скорейшим и кратчайшим способом хорошо знали все, а потому и приветственные речи были краткими и быстрыми.

Кратким и скорым было и его ответное слово.

– Я рад видеть Оттассол, главный порт державы, богатеющим и процветающим. К сожалению, не смогу задержаться здесь надолго. Серьезные дела, о сути которых вы, без сомнения, осведомлены, требуют моего присутствия в других местах. Я твердо намерен освободиться от супружеских уз с теперешней королевой МирдемИнггалой, для чего мной получена грамота, разрешение на бракоразводный процесс, выписанное лично Великим Це'Сарром Киландром IX, Главой Священной Панновальской Империи и Верховным Папой Церкви Акханаба, чьими покорными слугами мы все являемся.

Представив при назначенных святейшим Це'Сарром свидетелях грамоту королеве и отправив потом эту грамоту с подписью королевы обратно Святейшему, я, по получении им сей грамоты, смогу считать себя свободным от обязательств и взять в жены совершеннолетнего отпрыска королевского дома Олдорандо, Симоду Тал.

Таким образом, путем установления матримониальной связи я укреплю союз нашей страны и Олдорандо, союз стародавних друзей и равноправных членов Священной Империи.

Объединившись, мы повергнем общих врагов и поднимем флаг нашего могущества до высоты славных подвигами времен отцов и дедов.

Ответом были жалкие хлопки и выкрики. Большая часть толпы с увлечением следила за высадкой фагорской гвардии.

Готовясь явиться народу Оттассола, король решил отказаться от кидранта и обычных одежд в полувоенном стиле. Вместо этого он выбрал черную с желтым тунику без рукавов, выгодно открывающую его мускулистые руки, штаны желтого шелка, облегающие ноги, и сапоги с отворотами из матовой кожи. Единственным оружием был короткий меч в ножнах на поясе. Темные волосы короля оплетал золотой обруч - священный круг Акханаба, чьей милостью он правил своим королевством. Завершив ответное слово, он спокойно рассматривал приветствующих его избранников народа.

Избранники нерешительно переминались с ноги на ногу. Возможно, они ожидали от него каких-то более конкретных заявлений. Порт Оттассол был влюблен в королеву МирдемИнггалу не меньше столичного Матрассила. Быстро оглянувшись на свою свиту, ЯндолАнганол сошел на берег.

Пристани по сути дела не было, ее заменяла насыпь из вездесущего лёсса. Специально к прибытию короля часть берега застелили желтыми ткаными дорожками. Даже не ступив на дорожку, король напрямик прошел к ожидающему его экипажу и уселся в него. Слуга закрыл за ним дверцу, кучер стегнул хоксни, и экипаж, миновав арку главных городских ворот, углубился в лабиринт улиц Оттассола. Фагорская гвардия неотступно следовала за своим главнокомандующим.

Король, ненавидевший в жизни очень многое, среди прочего питал ненависть и к своему дворцу в Оттассоле. Его мрачное расположение духа не улучшилось даже после того, как на пороге дворца его встретил королевский викарий, женоподобный холодноватый АбстрогАзенат собственной персоной.

– Да благословит вас Великий Акханаба, государь. Мы рады лицезреть ваше величество в столь трудное время, когда из Рандонана от Второй армии без перерыва прибывают тяжелые вести.

– О делах военных я привык говорить с военными, - коротко бросил в ответ король и прошествовал в приемную залу.

Несмотря на то, что во дворце всегда, даже в самую страшную жару, царила прохлада, его подземное расположение угнетало короля. Дворец напоминал ему о двух годах, проведенных им в качестве мальчика-служки в Панновале.

Его отец, ВарпалАнганол, в свое время значительно расширил оттассольский дворец. Надеясь, что сыну понравится результат, он спросил его мнение о новом дворце.

– Холодно, громоздко и непродуманно, - таким был ответ принца ЯндолАнганола.

Королю ВарпалАнганолу, всегда далекому от премудростей военного искусства, было невдомек, что подземное сооружение с точки зрения обороны имеет значительно больше слабых мест, чем расположенное на поверхности.

ЯндолАнганолу был хорошо памятен тот день, когда оттассольский дворец подвергся нападению заговорщиков, хотя в ту далекую пору королю едва минуло три года. В тот день он фехтовал деревянным мечом в одном из подземных дворцовых залов, воображая себя кем-то из знаменитых сказочных героев. Внезапно на его глазах гладкая лёссовая стена зала начала рушиться. Посыпалась земля, и в образовавшуюся дыру в зал один за другим ворвалась дюжина вооруженных людей. Каким-то образом бунтовщикам незаметно удалось прорыть подземный ход. До сих пор, вспоминая, что прежде чем наброситься с игрушечным мечом на неприятеля, он закричал от страха, король ЯндолАнганол испытывал стыд и досаду.

По счастливому стечению обстоятельств в соседнем зале происходила смена караула, и моментально явившиеся на шум королевские стражники вступили в бой с бунтовщиками. После короткой и яростной схватки нападающие были перебиты. Сооруженный ими подземный ход через несколько лет был искусно включен в ансамбль дворца. Нападение это произошло во время одного из бунтов, в конце концов подавленного ВарпалАнганолом, хотя и без должной энергии и суровости.

Сейчас старик-король был заточен в крепости Матрассила, а коридоры дворца в Оттассоле охраняли стражники: люди и двурогие. Широко шагая по извилистым дворцовым переходам, король впивался цепким орлиным взором в неподвижные молчаливые фигуры: ни один из стражников, завидев короля, не смел даже моргнуть - в припадке ярости король мог убить на месте того, кто покажется ему нерадивым.

Новость о том, что король сильно не в духе, мгновенно облетела дворец. Чтобы развлечь короля, было решено устроить увеселения. Монарх же первым делом потребовал отчета о положении на западном фронте.

– Ударный отряд Второй армии, продвигавшийся через Чвартскую возвышенность с намерением напасть на рандонанский город-порт Пурич, попал в засаду и был атакован превосходящими силами противника. Схватка длилась до наступления ночи, под покровом которой остатки ударного отряда отступили, чтобы предупредить основные силы. Одного из раненых послали передать донесение о происшедшем по семафору Южной Оттассольской дороги.

– Что слышно от генерала ТолрамКетинета?

– Он по-прежнему сражается, государь, - ответил гонец.

Молча выслушав дурные вести, ЯндолАнганол спустился в королевскую часовню для молитвы и бичевания. В таких случаях кнутом обычно орудовал искушенный АбстрогАзенат, благодаря умению которого и без того суровая процедура превращалась в утонченное истязание.

Положение борлиенских армий, находящихся почти в трех тысячах миль от дворца, мало волновало двор, более озабоченный тем, чтобы разлитие королевской желчи не испортило вечерних увеселений. Таким образом, добровольное истязание ЯндолАнганола было на руку всем.

Вниз к королевской часовне вела винтовая лестница. Вырытое в глинах, залегающих под поверхностным плодородным слоем лёсса, место преклонения, угнетающее и тесное, было устроено в панновальском духе. Стены, выложенные камнем до половины человеческого роста, выше были покрыты ровными строками изречений из священных писаний. Собирающиеся на стенах часовни капли воды стекали вниз миниатюрными водопадами. За мутноватыми стеклами горели масляные светильники, их неясный свет ложился в напитанном влагой воздухе перемежающимися тенью полосами. Под аккомпанемент тихой мрачной музыки королевский викарий достал свою десятихвостую плеть из-за алтаря с Колесом Акханабы, состоящим из двух кругов, внутреннего и внешнего, соединенных парой извилистых спиц. Висящий позади алтаря вытканный золотом и пурпуром гобелен изображал череду достославных противоречий Великого Акханабы: «два-в-одном», зверь и бог, дитя и чудовище, преходящий и вечный, душевность и жестокость. Встав перед алтарем, король всмотрелся в звериный лик бога. Его преклонение перед Всемогущим было совершенно искренним. Всю жизнь, с юных лет служения в панновальском монастыре, религия вела и направляла его. Равным образом и свое правление страной он осуществлял через религию. Религия - вот что держало в повиновении его двор и его народ.

Не что иное, как та же общая вера в Акханабу, объединяла Борлиен, Панновал и Олдорандо в неспокойный союз. Без Акханабы мир представлял бы собой хаос, где вершили свое дело темные силы врагов цивилизации.

АбстрогАзенат жестом приказал королю-грешнику преклонить колени и прочитал над ним короткую молитву.

– Вот мы перед Тобой, о Акханаба, чтобы просить у тебя прощения и пролить кровь искупления. Среди нас грешных Ты, о Великий Целитель, один можешь посылать боль, и Ты, Всемогущий, вправе отнимать силу. Ты ведешь нас волей своей по узкой дороге меж Льдом и Пламенем, с тем чтобы мы смогли познать тщету своего бытия тут, на Гелликонии, и узреть уже пройденное Тобой во имя наше, вечные муки Жара Огненного и Мороза Жгучего. Прими же эти страдания, о Великий Господи, как мы пытаемся принять Твои.

Кнут со свистом опустился на королевские плечи. Тонкий женоподобный АбстрогАзенат был крепок руками и прилежен в том, что касалось проведения воли Акханабы.

За молитвой и покаянием последовало церемониальное омовение; после купания король счел возможным снизойти до утех мирских.

На смену кнуту пришло кружение юбок в безудержном танце. Толстые и довольные жизнью веселые музыканты играли плясовые. Король позволил себе улыбку, опустив ее на лицо как забрало, вспомнив, что некогда, еще совсем недавно, эти залы были осияны присутствием королевы МирдемИнггалы.

Стены дворцовой залы были украшены цветами со сладким и душистым ароматом. На столах высились груды фруктов и теснились кувшины с черным вином. Крестьяне могли умирать от голода, но дворец должен был ломиться от яств.

Король снизошел до кубка черного вина, своеручно разбавленного им фруктовым соком и охлажденного горстью колотого лордриардрийского льда. Пригубив вино, он без всякого выражения уставился на разворачивающееся перед ним действо, очевидно, не замечая его. Осторожные придворные предусмотрительно старались держаться поодаль. К королю были посланы ласковые и умелые наложницы, но он тут же отослал их прочь.

Перед отъездом из Матрассила король выгнал своего главного советника. Новый главный советник, взятый пока только на пробу, теперь крутился где-то сбоку и позади трона. Еще не пришедший в себя после такого неожиданного назначения и от этого одновременно заискивающий и взволнованный, новый главный советник искал повод завести разговор о подробностях предстоящего вскоре плавания в Гравабагалинен. Наконец, не выдержав, он предпринял попытку начать разговор, но тоже был отослан.

Задерживаться в Оттассоле надолго король не собирался. Дождавшись посланника Це'Сарра, он намеревался немедленно отправиться вместе с ним в Гравабагалинен. По завершении церемонии подписания грамоты королевой король планировал скорым маршем добраться до Олдорандо; там, вступив в законный брак с принцессой Симодой Тал, он наконец завершит мучительную рокировку. Заручившись поддержкой Олдорандо и Панновала, он разделается с врагами и установит наконец в границах своей страны желанный мир. После этого сам он предастся государственным делам, постоянно пребывая в отъезде, а принцесса Симода Тал будет спокойно жить во дворце в Матрассиле, поскольку веских причин для частых встреч с этой практически еще девочкой король для себя пока не видел. Таков был его план, и он твердо намеревался довести его до конца. Постоянно перебирая детали своего плана, король пытался найти слабые места.

Король поискал глазами посланника Це'Сарра, элегантного Элама Эсомбера. Первый раз они встретились во время двухлетнего пребывания юного ЯндолАнганола в панновальском монастыре, там же подружились и оставались друзьями по сей день. Элам Эсомбер, теперь важный сановник, должен был стать свидетелем подписания королевой бракоразводной грамоты, чего требовали законы, установленные церковью. Подписанную грамоту надлежало доставить Киландру IХ, и только тогда брак мог считаться законно расторгнутым. Король был рад, что такое тонкое дело поручили Эсомберу, его доброму другу, который, конечно же, во всем будет на его стороне.

Однако среди толпящихся в зале придворных посланника Эсомбера не оказалось - он прибыл во дворец, но еще оставался в своих покоях. Обстоятельства, задержавшие его там, приняли обличье маленького сутулого плешивого человечка в перепачканной дорожной одежде, туго обтянувшей выпирающий живот, человечка, который смел утверждать, что у него есть к посланнику неотложное дело.

– Насколько я понимаю, ты не от моего портного?

Сутулый человечек витиевато и многословно подтвердил, что явился вовсе не от портного, и в конце разглагольствований достал из внутреннего кармана куртки письмо. С выражением глубочайшего почтения человечек протянул его посланнику. Неторопливым изящным движением Элам Эсомбер распечатал поданное ему письмо.

– Нижайше прошу простить, господин посланник, но, насколько мне известно, вы должны передать это письмо далее, оно предназначено только для глаз его святейшества Це'Сарра, лично. Еще раз прошу прощения.

– С твоего позволения, я полномочный представитель Це'Сарра в Борлиене, - ровным голосом ответил посланник.

Пробежав глазами письмо, он кивнул и достал серебряную монету для гонца.

С поклоном приняв деньги, последний ретировался, бормоча что-то себе под нос. Выбравшись из подземного дворца, СкафБар отвязал своих хоксни и пустился в обратный путь в Гравабагалинен, торопясь доложить королеве об успешно выполненном поручении.

После ухода гонца посланник некоторое время в задумчивости стоял на месте, улыбаясь своим мыслям и почесывая кончик носа. Элам Эсомбер, мужчина двадцати четырех с половиной лет, худощавый и представительный, был облачен в длинный, до пят, кидрант, полы которого при ходьбе волочились за ним. Размышляя, он задумчиво покачивал письмо, удерживая его за уголок, и рассматривал живописный миниатюрный портрет королевы МирдемИнггалы, ее подарок. Письмо позволяло взглянуть на обстоятельства в несколько новом свете, из чего он, посланник, мог извлечь немалую выгоду, как общеполитическую, так и личную. Гравабагалиненская миссия с самого начала представлялась ему любопытным приключением, и он не собирался скучать ни в пути, ни по приезде на место. Рассуждая наедине с собой, Эсомбер решил, что не станет напускать на себя излишнюю религиозность и благосклонно примет от жизни все то приятное, что ей угодно будет преподнести ему в Гравабагалинене.

Едва корабль ЯндолАнганола надежно пришвартовался к причалу, как на площади перед королевским дворцом собралась толпа горожан в надежде попытаться донести о своих бедах лично монарху. Согласно закону все прошения на королевское имя следовало подавать через скритину, но древняя традиция бросаться в ноги государю и вымаливать у него милости все еще держалась в народе, тем более что сам король всегда предпочитал дело праздности. Устав от ожидания и обомлевших трясущихся придворных, то и дело в страхе замирающих под его взглядом подобно бездыханным статуям, король согласился устроить в соседнем приемном зальце небольшую аудиенцию для простых просителей. Ручной рунт устроился на маленьком стульчике рядом с хозяином, чтобы тот, опуская руку, мог время от времени поглаживать его по лобастой голове.

Выслушав и приняв решение по делам двух горожан, король приказал впустить третьего, коим оказался уже знакомый нам Бардол КараБансити, анатом и астролог, по торжественному случаю облачившийся поверх обычного чарфрула в вышитый короткий плащ. Увидев приближающегося уверенной походкой солидного горожанина, король поднял бровь, а вытерпев его вычурный поклон, нахмурился.

– Имя этого человека - КараБансити, государь, - наклонившись, доложил королю главный советник, стоящий навытяжку по левую руку от трона. - Он известный астролог и анатом, и некоторые из его трудов по описанию повадок звезд и устройства внутренностей есть в дворцовой библиотеке.

Кивнув, король проговорил:

– Да, я помню тебя. Ты друг моего бывшего главного советника, СарториИрвраша.

КараБансити мигнул налитыми кровью глазами.

– Смею надеяться, ваше величество, что СарториИрвраш по сию пору пребывает в добром здравии, несмотря на то, что теперь к его титулу главного советника прибавилась приставка «бывший».

– Он сбежал в Сиборнал, так что не знаю, в каком здравии он там сейчас пребывает. Ну, что ты хочешь от меня?

– Для начала, ваше величество, я хотел бы попросить стул, поскольку мои ноги невыносимо болят от долгого стояния.

Некоторое время монарх и анатом молча изучали друг друга. Наконец король указал пажу на стул, велев поставить тот перед троном.

Неторопливо разместившись на принесенном стуле, КараБансити заговорил:

– Поводом для моего прихода к вам, ваше величество, явилась странная находка - по моему мнению, бесценная, - которую я, наслышанный о том, что вы, ваше величество, слывете человеком сведущим в науках и наукам потворствующим, решил представить вам.

– В науках я несведущ, а в остальном достаточно глуп, чтобы к лести относиться с презрением. Как король Борлиена, большую часть своего внимания я уделяю вопросам политики - дабы поддерживать благосостояние страны.

– Разумный человек старается черпать знания из всех доступных источников, поскольку в знании сила. Я знаю, что быстрее смогу сломать человеку руку, если пойму, каким образом устроен его локтевой сустав.

Король рассмеялся. Смех - глухой и хриплый - срывался с его уст нечасто. Он с улыбкой наклонился к анатому.

– Что такое твоя ученость против неумолимого зноя Фреира? Последнее время мне кажется, что даже Всемогущий Акханаба пасует перед его яростью.

КараБансити скромно потупил взор.

– Мне мало что известно о возможностях Всемогущего, ваше величество, поскольку он не удостаивает меня ни своим вниманием, ни беседой. На прошлой неделе какие-то мудрецы из простонародья нацарапали на двери моего дома бранное слово «атеист», с тех пор под этой табличкой я и проживаю.

– Тогда тебе стоит подумать о спасении души.

Король сказал это без вызова, понизив голос, точно дал дружеский совет.

– Ты астролог, человек, знающий толк в небесных явлениях - что ты можешь сказать о несносной жаре, измучившей наши края? Говорят, род людской наказан за свои прегрешения - а как по-твоему? Сгорим ли мы все заживо в пламени Фреира? Что ты знаешь о комете, раз за разом появляющейся в северной части неба? Простолюдины считают ее знамением неминуемого конца света.

– Ваше величество, эта комета, носящая название ЯрапРомбри, знак не разрушения, а надежды. Я сейчас же мог бы привести почерпнутые мной из астрономических наблюдений доказательства этому утверждению, если бы не боялся утомить ваше величество перечислением сухих научных фактов. Название комете было дано в честь древнего мудреца - картографа и астронома - ЯрапРомбри Киивасиенского. Он первым вычертил карту земного шара, поставив в центр ее Оттаасаал, как в ту пору назывался наш город, и описал поведение кометы. Это случилось 1825 лет назад - один Великий Год назад. Возвращение кометы, по моему мнению, лишь доказывает, что, как и она, мы попросту вращаемся вокруг Фреира, и поскольку до сих пор жизнь Гелликонии счастливо продолжалась, то и теперь нам не грозит по большому счету ничего, кроме небольшой парной бани!

Король задумался над услышанным.

– Примерно то же самое говорил в ответ на мой вопрос и СарториИрвраш. Ваши с ним слова рождены долгим изучением наук, тогда как я хочу получить ответ, исходящий от религиозного сердца.

КараБансити покусал костяшки пальцев.

– А что говорит по поводу Фреира Священная Панновальская Империя, осмелюсь спросить? Толкуя все небесные явления исключительно как очередной гнев Акхи и трепеща перед ним, Церковь видит в появлении кометы лишь удобный повод для устрашения народов. У Церкви прохождение кометы почему-то связывается с необходимостью объявления нового священного похода против фагоров, которых наконец следует выкорчевать из наших рядов, за что, едва только избиение этих бездушных созданий успешно закончится, нам сулят немедленное повсеместное улучшение климата. И это при том, что в годы всеобщего оледенения Церковь винила во всем опять же безбожных фагоров, накликавших стужу на наши головы. Во всех этих заявлениях недостает одного - логики, впрочем, как и во всем, что сопряжено с религией.

– Осторожней, анатом. В Борлиене Церковь - это я.

– В таком случае прошу прощения, ваше величество. Если мои слова хоть в чем-то показались вам оскорбительными, немедленно отошлите меня, как недавно отослали СарториИрвраша.

– Твой друг, которого ты не устаешь вспоминать, горой стоял за повсеместное истребление фагоров.

– Государь, я придерживаюсь того же мнения, хотя и использую двурогих в своем доме как слуг. Если дозволите сказать еще слово правды, то сознаюсь - ваше расположение к фагорам тревожит меня. Однако, отдавая свой голос за тех, кто желает истребить агуманов, я поступаю так не по религиозным мотивам, а просто потому, что считаю фагоров извечными врагами человечества.

Борлиенский Орел хлопнул ладонью по подлокотнику трона. Главный советник вздрогнул.

– Все - больше я не желаю слышать твоих лукавых речей! Я прикажу выкинуть тебя из дворца, дерзкий богохульник!

КараБансити с достоинством поклонился.

– Прекрасно, государь! Власть оглушает людей, и они перестают слышать голос разума. Не я, а вы сами, ваше величество, назвали себя несведущим. К сожалению, вряд ли эта ситуация когда-то исправится - тот, кто пугается одного лишь внешнего вида предмета, ни за что не сможет проникнуть в его суть. Что ж, ваше величество, видно, такова уж ваша судьба.

Король поднялся. Советник попятился и прижался спиной к стене. КараБансити тоже встал и теперь стоял молча, побелев как мел. Он перешел все дозволенные границы, в этом не было сомнений.

Однако палец ЯндолАнганола остановился на дрожащем советнике.

– Видишь эту трусливую душонку, анатом? У меня больше нет сил иметь дело с такими людьми. Мой советник немощен, так стань на его место и умудри меня учеными речами, хотя я ничуть не сомневаюсь в том, что они окажутся столь же невозможно витиеватыми и раздражающими, как речи моего бывшего главного советника, твоего друга.

После того как я возьму в жены дочь короля Олдорандо Сайрена Станда, узы, связывающие мое королевство со Священной Панновальской Империей, значительно укрепятся, что, без сомнения, будет Борлиену только во благо. Однако как только это случится, со стороны святейшего Це'Сарра на меня тут же будет оказано давление. Он потребует немедля извести в Борлиене всех фагоров, как когда-то это было сделано в Панновале. Скажу прямо: в Борлиене мало солдат, и так просто бросаться фагорами мы не можем. Скажи, анатом, сумеешь ли ты, ученый человек, помочь мне составить такой ответный вердикт, чтобы убедить Це'Сарра?

– Хм. - КараБансити закусил губу. - В Панновале и Олдорандо всегда ненавидели фагоров, в то время как в Борлиене к ним относились терпимо. Но наша страна никогда не лежала на пути миграций двурогих, по большей части проходящих через Олдорандо. Чтобы раздуть старую войну, святым отцам потребуется найти новый предлог…

Думаю, я сумею вооружить вас научными доводами в споре с Церковью, государь. Прошу простить меня, но Панновал всегда отличало невежество.

– Тогда говори немедля, а я и мой умный рунт послушаем.

– То, что я скажу, государь, вы без сомнения поймете. В том, поймет ли это ваш рунт, я глубоко сомневаюсь. Уверен, вам известен древний манускрипт под названием «Заветы РайниЛайана», который весьма высоко ценят историки. В этой древней книге мы встречаем жизнеописание одной святой дамы, госпожи ВрайДен, жены премудрого РайниЛайана. Госпожа ВрайДен прославилась как женщина, сумевшая разгадать некоторые тайны устройства небесной обители, где, по ее мнению, и я согласен с ней, обитают силы исключительно добра и истины, а никак не зла. Госпожа ВрайДен погибла во время великого пожара, поглотившего Олдорандо в году 26-м. Случилось это три тысячи пятьдесят пять лет тому - иначе говоря, около пятнадцати поколений назад, поскольку мы живем теперь дольше, чем жили тогда. По моему убеждению, госпожа ВрайДен жила на самом деле, а не родилась в головах сказителей Ледяных Веков, в чем Святая Церковь всеми силами пытается нас убедить.

– К чему ты клонишь, анатом? - спросил король.

Прислушиваясь к речам КараБансити, монарх мерил шагами приемную залу, и его ручной фагор Юлий, семеня, поспешал за ним. Слова анатома и астролога напомнили ему о королеве, которая часто читала принцессе Татро рассказы о старых временах из книги РайниЛайана.

– То, к чему я клоню, содержит в себе неоспоримый ответ на ваш вопрос, ваше величество. Госпожа ВрайДен, о которой я веду речь, была известна как атеистка, что позволяло ей видеть мир таким, как он есть, без нагоняющего туманности привлечения божественной роли. До тех пор, пока ВрайДен не взялась рассеять этот миф, повсеместно считалось, что Беталикс и Фреир суть два живых стража, охраняющих наш мир от могущественных недругов, грозящих людям с небес. При помощи геометрических построений эта замечательная женщина сумела предсказать циклы движения и затмений светил, сделав из этого вывод о близком окончании холодных лет.

Познание обязательно рождает новое познание, причем сказать с уверенностью, куда приведет нас на таком пути следующий шаг, очень трудно. Круг - эмблема Церкви - олицетворяет это извечное движение.

Для меня оно предпочтительней слепого блуждания ощупью во тьме.

Но я нашел способ увидеть сквозь эту тьму свет. С помощью нашего общего знакомого, СарториИрвраша, я изготовил из стекла линзы, в большой степени подобные человеческому глазу.

В нескольких словах анатом и астролог описал королю устройство телескопа, при помощи которого они с СарториИрврашем наблюдали фазы Ипокрена и других планет на небесном куполе. Однако до сей поры они держали эти открытия при себе, так как в краю, где направляющая рука Панновала вела народы неотступно, такой предмет, как изучение небесной механики, вряд ли мог пользоваться большой популярностью.

– Мы наблюдали многих небесных странников, и один за другим они раскрывали нам свои тайны. Вскоре, изучив их фазы, мы смогли с убедительной точностью предсказывать их. Как астролог, я с большим интересом занимался такими исследованиям. Проделав большие серии наблюдений, мы с СарториИрврашем подкрепили их расчетами. Установив общее в поведении каждого планетного тела, мы вывели законы небесной геометрии, которые, как нам потом стало понятно, были известны еще при ЯрапРомбри - претерпевшего за свои передовые взгляды мучения от рук Церкви. В частности, в одном из законов, которые мы взяли на себя смелость определить, говорится, что все миры обращаются вокруг солнца Беталикс, которое, в свою очередь, бесконечно описывает замкнутые круги около Фреира. Причем радиус-векторы кругового движения и миров и Беталикса покрывают в одинаковые промежутки времени одинаковые площади пространства, иными словами, скорость их обращения подчиняется строгим закономерностям.

Кроме того, мы установили, что одна из быстрых планет, Кайдау, обращается не вокруг Беталикса, а вокруг самой Гелликонии, и может полноправно именоваться нашим спутником, или луной.

Остановившись, король повернулся к анатому и быстро спросил:

– Возможно ли, что на Кайдау тоже живут люди?

Тон, которым был задан вопрос, настолько отличался от прежних неохотных и скучливых интонаций короля, что КараБансити растерялся.

– По моему мнению, государь, Кайдау не является настоящей планетой в том же смысле, что Гелликония и Ипокрен, - это просто серебряный глаз в небе, не более.

Король хлопнул в ладоши.

– Все, объяснения закончены. С меня хватит. Вижу, ты кончишь точно так же, как СарториИрвраш - я ничего не понял из того, что ты тут наговорил.

– Если бы нам удалось довести эти объяснения до понимания Панновала, это могло бы значительно освежить несколько устаревшие воззрения Священного Города. По моему глубокому убеждению, как только святейший Це'Сарр узнает толк в небесной геометрии, он изменит свои взгляды и на геометрию человеческую, предоставив людям и двурогим возможность в мире и согласии обращаться друг около друга, как это многие века делают Беталикс и Фреир, вместо того чтобы то и дело раздувать пламя священных походов во истребление фагоров, по сути дела только вносящих сумятицу в упорядоченность жизни.

Разглагольствования КараБансити, которым он предавался с видимым удовольствием, прервал нетерпеливый жест короля.

– Продолжим в другой день. Мне трудно воспринять столько ереси сразу, хотя нужно отдать должное остроумию твоих суждений, анатом. Насколько я понял, ты, как и я, предпочитаешь исходить из данности, из обстоятельств. Так зачем же ты пришел - позабавить меня своими хитроумными россказнями?

КараБансити поднял глаза, с достоинством встретив пронзительный взгляд короля. Выдержав паузу в несколько ударов сердца, он ответил:

– Нет, ваше величество, я пришел не за этим. Подобно большинству ваших подданных, я имел намерение извлечь из нашей встречи некую выгоду.

Расстегнув пояс, анатом достал оттуда браслет с тремя группами извивающихся в постоянном изменении цифр, найденный им на трупе, и протянул его королю.

– Приходилось ли вам видеть нечто подобное раньше, ваше величество?

Приняв странный браслет, его величество пораженно повертел его перед глазами.

– Да, - наконец ответил он. - Я уже видел этот браслет раньше, в Матрассиле. Эта удивительная вещь попала ко мне от не менее удивительного человека, утверждавшего, что он прибыл из другого мира. С твоего Кайдау, анатом.

Проговорив это, король поджал губы, как будто сразу пожалел о сказанном, имеющем более чем удивительный смысл.

После этого он некоторое время наблюдал, как извиваются и меняются цифры за стеклышком браслета, а потом сказал:

– В другой раз, когда у меня будет больше времени для бесед, ты расскажешь, каким образом эта вещь оказалась в твоем распоряжении, анатом. Теперь же аудиенция окончена. Меня ждут неотложные дела.

Король стиснул браслет в кулаке.

КараБансити пытался слабо протестовать. Лицо короля мгновенно преобразилось, ярость вспыхнула в каждой его черточке. Подобно хищной птице, он быстро наклонился вперед.

– Тебе, атеисту, не понять, что Борлиен живет и умирает одной только своей религией. Разве не грозят нам со всех сторон варвары и неверные? Без веры империя не может существовать, без веры она ничто. Браслет, который ты дерзаешь требовать от меня назад, олицетворяет угрозу вере, а следовательно, и самой империи. Эти мигающие цифры порождены миром, который может принести нам погибель…

Понизив голос, король прибавил:

– Таково мое убеждение, а убеждение - это то, с чем мы должны жить и умирать.

КараБансити прикусил костяшки кулака и промолчал.

Задумчиво оглядев анатома, король продолжил:

– Я предлагаю тебе пост моего главного советника - подумай, и если решишься принять его, то приходи во дворец завтра. Наш разговор может быть продолжен. Эту еретическую игрушку я оставлю себе. Так что, анатом, - согласен ты стать моим главным советником?

Проследив за тем, как браслет исчезает в складках королевской одежды, КараБансити вздохнул.

– Благодарю вас, ваше величество, за столь лестное предложение. Но прежде чем принять окончательное решение, я должен посоветоваться со своим главным советником, с женой…

Король повернулся и без слов покинул залу. КараБансити согнулся в поклоне.

* * *

В коридоре неподалеку от приемной залы посланник святейшего Це'Сарра готовился предстать пред королевские очи.

Портрет королевы королев, счастливым обладателем которого стал Элам Эсомбер, был написан на овальной костяной броши, вырезанной из бивня морского чудовища. Несравненное лицо МирдемИнггалы, с четким очерком безупречных бровей, в обрамлении продуманного беспорядка густых локонов, бесспорно, было прекрасно. Глаза королевы, цвета темной морской голубизны, были затенены густыми ресницами, а аккуратный, но упрямый подбородок придавал лицу повелительное выражение. Все это посланник Эсомбер уже видел в своей жизни не раз, в Панновале и не только, - красота королевы славилась очень широко даже за пределами ее страны.

Рассматривая портрет королевы королев, посланник святейшего Це'Сарра позволил своим мыслям принять весьма фривольное и даже сладострастное направление. Совсем скоро, может быть всего через день-другой, он сможет лицезреть прообраз этого чудесного портрета, и эта мысль отдавалась тягучим трепетом в его чреслах.

Элам Эсомбер был не один. Перед ним стояли два шпиона святейшего Це'Сарра, принесшие свежие новости. Не отрывая глаз от лица королевы королев, посланник выслушивал последние оттассольские сплетни. Главной темой разговоров на рынках и в тавернах была та опасность, которой королева королев подвергнется, как только ее брак с королем ЯндолАнганолом будет расторгнут. После подписания грамоты король скорее всего приложит усилия к тому, чтобы удалить МирдемИнггалу со сцены совершенно. Окончательно.

С другой стороны, подавляющее большинство простолюдинов и знати отдавало предпочтение королеве перед ЯндолАнганолом. Короля можно было обвинить во многом - он заточил в застенок собственного отца и разорил страну, - и недовольное большинство вполне могло взбунтоваться, убить короля и возвести на престол королеву. Что, по сути дела, не противоречило закону наследования.

Заставив себя наконец оторвать взгляд от прекрасного портрета, Эсомбер ласково взглянул на шпионов.

– Ах вы, черви, - тихо проговорил он. - Еретики. Собиратели грязных сплетен. Короли всегда разоряют свои страны - на то они и короли, это их первейшее исконное занятие. Мало кто из монархов, получив власть, не бросал в темницы своих отцов. Разве быть королевой - не смертельно опасное занятие? А простолюдины? Разве не мечтает любое быдло взбунтоваться и что-то свергнуть, все равно - этого короля или другого, безразлично? То, о чем вы решаетесь судить, - обычные в нашем мире игры владык. В том, о чем вы мне донесли, нет ничего нового. В Олдорандо шпионов за такие донесения просто порют.

Шпики виновато склонили головы.

– Мы хотели также доложить вам, что встречали в Оттассоле агентов Олдорандо.

– Уверен, что, в отличие от вас, они не проводят все время за бутылкой дешевого вина в припортовых кабаках. В следующий раз я ожидают от вас действительно ценных сведений, а не сплетен.

Отвесив поклоны, шпионы удалились, счастливо улыбаясь, как люди, получившие награду, значительно превышающую ту, на которую рассчитывали.

Элам Эсомбер вздохнул, попрактиковал перед зеркалом суровое выражение лица и снова принялся глядеть на портрет королевы.

– Наверняка она глупа или имеет какой-то другой изъян, уравновешивающий такую поразительную красоту, - тихо проговорил он, убирая миниатюру в потайной карман.

Посланник Це'Сарра Киландра IX происходил из благородной, глубоко религиозной семьи Берущих, обладающей обширными связями в подземельях Святого Города. Его отец, суровый член Верховного суда, которого Элам всегда презирал, считал, что успех в карьере пришел к его сыну слишком рано. Поездку в качестве свидетеля развода своего друга, короля ЯндолАнганола, посланник Эсомбер считал больше развлекательной, чем деловой. По благоволению Святейшего ему выпали внеочередные каникулы, а на каникулах не грех и развлечься. Планы развлечений посланника в большой степени были связаны с королевой МирдемИнггалой.

Посланник решил, что настала пора предстать перед королем. Вызвав слугу, он потребовал, чтобы его отвели к королю. Через несколько минут старые друзья заключили друг друга в объятия.

Эсомбер отметил, что с последней их встречи король стал еще более нервным и озабоченным. По пути в пиршественную залу, где веселье все еще шло полным ходом и куда король повел его, посланник несколько раз пристально посмотрел на орлиный монарший профиль с остроконечной бородкой, стараясь делать это незаметно. Рунт Юлий неотступно бежал следом за королем. С отвращением взглянув на фагора, посланник Эсомбер промолчал.

– Итак, Ян, милостью господней мы оба добрались в Оттассол в целости и сохранности. Меч недругов, многочисленных в это неспокойное время, миновал нас на нашем пути.

Дружба короля и посланника была дружбой в той степени, как это было принято в их кругах. Более всего короля привлекало в Эсомбере циничное отношение к жизни и манера всегда держать голову чуть набок, словно от вечного желания задать миру каверзный вопрос.

– Да, Унндрейд Молот пока прекратил свои разбойные вылазки. Думаю, что о моих попытках покончить с Дарвлишем Черепом ты тоже наслышан?

– Уверен, что названные тобой проходимцы так же ужасны, как и их имена. Интересно, если бы они назвались по-другому, не так нескладно, это отразилось бы как-нибудь на их манерах?

– Надеюсь, тебя хорошо устроили?

– Сказать по правде, Ян, я всегда чувствовал себя в твоем подземном дворце неуютно. Что будет, если река Такисса вдруг выйдет из берегов?

– Крестьяне воздвигнут на пути паводка дамбу из своих тел. Как ты смотришь на то, что мы отплывем в Гравабагалинен завтра же? Приближается сезон муссонов, а дело уже и без того очень сильно затянулось. Чем раньше я получу развод, тем лучше.

– Хорошо, можно отплыть и завтра - ты же знаешь, я ничего не имею против морских прогулок, конечно непродолжительных и в близком виду берега.

Им подали вино и колотый лед.

– Что-то беспокоит тебя, брат?

– Причин для беспокойства у меня множество, Элам. Столько, что говорить о чем-то конкретно я сейчас не могу. Сказать по правде, в последнее время причиной для беспокойства стала для меня даже собственная вера.

Король замолчал и глянул через плечо.

– А если что-то угрожает мне, это означает, что весь Борлиен под угрозой. Твой повелитель, святейший император Це'Сарр, понял бы меня. Наша вера - это то, чем мы живем. А моя вера заставляет меня отказаться от МирдемИнггалы.

– Брат, в частной беседе с глазу на глаз мы всегда можем допустить, что вера - предмет все же недостаточно овеществленный. Что касается твоей красавицы королевы…

Слушая посланника, король ощупывал в кармане браслет, принесенный ему КараБансити. Браслет был предметом материальным. И, как подсказывала ему интуиция, вышел из рук врага чрезвычайно хитроумного, способного разом положить конец существованию его королевства, пусть даже не очень благополучному. Подумав так, король крепко сжал металлический предмет.

Свои слова Эсомбер сопровождал изящной жестикуляцией. В отличие от королевских, томные взмахи рук посланника были не случайными, а хорошо отработанными и продуманными.

– Мир развратен и катится под гору, брат, и Фреир тут ни при чем. Что касается меня, то вера никогда не становилась причиной моей бессонницы. Напротив, религия всегда заменяла мне доброе снотворное. Любой народ гнетут свои беды. Например, твоя головная боль - Рандонан и этот кровожадный Молот. Олдорандо сейчас переживает кризис с Кейце. Панновал снова страдает от коварных вылазок сиборнальцев, приплывающих к нашим берегам с юга через Чалц, - по всему видно, что отвратительный климат своей страны они не в силах дольше терпеть. Укрепление блока Панновал-Олдорандо-Борлиен - залог стабильности всего Кампаннлата. Ведь остальные народности, наши соседи, жалкие варвары.

– Узнаю тебя, Элам, - другой бы, понимая мое уныние ввиду предстоящего развода, постарался подбодрить меня, а ты, наоборот, еще больше нагоняешь мрака.

Посланник допил остатки вина из своего кубка.

– Я придерживаюсь мнения, что по большому счету все женщины похожи одна на другую. И не сомневаюсь, что довольно скоро тебе удастся найти успокоение и отраду в объятиях юной Симоды Тал.

Посланник замолчал: от едва сдерживаемой боли лицо короля дрогнуло. Устремив взгляд на кружащихся беспутных танцовщиц, король ответил:

– Сказать по правде, я собирался женить на Симоде Тал своего сына, но эта моя затея не увенчалась успехом - с наследником меня постигло несчастье. МирдемИнггала понимает, что мой шаг продиктован только интересами Борлиена.

– Священные камни, и ты в самом деле так думаешь?

Сунув руку за отворот своей шелковой одежды, посланник выудил оттуда письмо.

– Я думаю, тебе будет небезынтересно прочитать то, что, по счастливой случайности, попало в мои руки.

Узнав размашистый решительный почерк МирдемИнггалы, король вздрогнул и, приняв письмо, углубился в чтение. Руки его дрожали.

Святейшему Императору Це'Сарру Киландру IX, главе Панновальской Империи, в город Панновал, в страну с тем же названием.

К Вашему Святейшеству - в преданности которому нижеподписавшаяся спешит принести заверения - с надеждой на Ваше благоволение к одной из Ваших несчастных дочерей взываю.

Я, королева МирдемИнггала, несу наказание за преступление, которого не совершала. Мой муж, король ЯндолАнганол, и его отец обвинили меня в тайном сговоре с Сиборналом против Борлиена, и моя жизнь теперь подвергается серьезной опасности.

Ваше Святейшество, мой муж, король, выдвинув против меня это ничем не подтвержденное обвинение, с тех пор обращается со мной в высшей степени несправедливо. Отослав меня в уединенную приморскую местность, в провинцию, он запретил мне покидать ее. Здесь мне суждено оставаться, покуда король, чей рассудок, без сомнения, помутился под влиянием очередного приступа кхмира, не избавится от меня, по всей видимости наиужаснейшим способом.

Тринадцать лет я была королю верной женой и родила ему сына и дочь. Малолетняя дочь сейчас также со мной в изгнании. Узнав о содеянной со мной несправедливости, мой сын потерял голову, бежал, и я по сей день не знаю, где он скитается.

С тех пор как мой муж, король, незаконно захватил трон и заточил в темницу своего отца, беды не перестают рушиться на наше королевство, что, конечно же, есть справедливое возмездие за сотворенные монархом беззакония. Перессорившись со всеми, король окружил нашу страну смертельными врагами. Дабы вырваться из круга несчастий, король решил заключить брак по расчету с принцессой дома правителей Олдорандо, Симодой Тал, дочерью короля Сайрена Станда. Как мне стало известно, королю ЯндолАнганолу удалось получить на это Ваше согласие. Взываю к Вам как к высшему судье, наделенному правом вершить правосудие, поскольку знаю точно, что король Борлиена замышляет не только сделать меня жертвой своих политических манипуляций, но и окончательно устранить путем убийства.

По этой причине нижайше молю Ваше Святейшество безотлагательно запретить королю ЯндолАнганолу творить беззаконие и чинить всяческий вред мне и моим детям под угрозой лишения Вашего благословения и отлучения от церкви. Уповаю на то, что вера в моем муже все еще крепка; подобная угроза возымеет на него действие.

Ваша несчастная дочь-в-вере,

КонегАнданори МирдемИнггала.

Это письмо должно быть вручено Вам через Вашего Посланника в Оттассоле, и я молю Господа, чтобы он доставил письмо в Ваши благословенные руки как можно скорее.

– Да, с этим что-то нужно делать, - прошептал король с перекошенным лицом, стискивая в дрожащих пальцах листок.

– Положись на меня, брат, я все улажу, - подал голос посланник Эсомбер, осторожно вынимая письмо из руки короля.

На следующий день король и его свита отплыли вдоль побережья Борлиена на запад. Вместе с королем в плавание отправился и его новый главный советник, Бардол КараБансити.

С некоторого времени король завел привычку оглядываться через плечо; быть может, его снедало подозрение, что сам Акханаба, Великий Бог Священной Панновальской Империи, следит за ним, кто знает? За королем действительно следили, следили давно и пристально - однако люди эти были отделены от него пространством и временем такой протяженности, которую король Борлиена, конечно, не в силах был представить. Число наблюдающих жизненный путь короля измерялось миллиардами. Во времена правления ЯндолАнганола планету Гелликония населяло около 96 миллионов разумных существ, из которых около трети составляли фагоры. Число же далеких наблюдателей было неизмеримо большим. Свидетелями разворачивающихся на Гелликонии событий жители планеты Земля становились со значительной задержкой. Постоянная трансляция с Гелликонии, которую вела Земная станция наблюдения, поначалу задумывалась всего лишь как очередная разновидность развлекательного шоу. Но с течением времени, по мере того как Великая Весна Гелликонии обратилась в Лето, отношение к передачам с далекой планеты изменилось. Наблюдение за чужой жизнью вошло у землян в привычку, стало неотъемлемой частью их быта. То, что видели зрители, меняло их; Прошлому и Настоящему планет не суждено было совпасть или пересечься, но, несмотря на это, духовные токи, связывающие их, оказывались на удивление прочными. Планы развития и углубления этих связей не переставали строиться.

Ощущение собственной зрелости и умудренности, нарастающее осознание безграничных возможностей органического мира переполняли землян, и за это они были в неоплатном долгу у Гелликонии. Обитатели далекой и древней планеты следили за путешествием короля в Оттассол и далее в Гравабагалинен, воспринимая его не как отдельное обособленное событие, каким представлялась, например, принцессе Татро волна морского прибоя, а как одну из неразрывных нитей, вплетенных в паутину вселенской культуры и истории. Наблюдатели никогда не ставили под сомнение свободную волю короля; но каким бы образом - пусть даже самым безжалостным - король ЯндолАнганол не проводил ее в жизнь, бесконечная гладь континуума смыкалась за ним, оставляя на своей поверхности след не более глубокий и четкий, чем королевское судно, бороздящее воды моря Орла.

С состраданием наблюдая за семейной драмой королевы королев, земляне видели здесь не просто отдельный занимательный факт истории, но и жестокий пример мучительных колебаний человеческой души между ошибочно понимаемой романтикой любви и обязанностями служения. Изоляция и долгое одиночество Земли окончились, и в этом было все дело. Начало бракоразводной маеты короля ЯндолАнганола и королевы МирдемИнггалы пришлось на год 381 по местному календарю Борлиена-Олдорандо. Как отмечало таинственное устройство для измерения времени, на Земле в этот момент шел год 6877 от Рождества Христова; но полагать эти даты тождественными было бы ошибкой, поскольку подробности развода могли стать достоянием Земли только по прошествии еще одной тысячи лет.

Наряду с местным существовало и другое, космическое летоисчисление, несущее в себе больше чистого смысла. В астрономическом смысле система Гелликонии приближалась к одной из своих критических точек. Гелликония и ее планеты-сестры находились вблизи периастра, в ближайшей к ярчайшей звезде, известной под названием Фреир, точке орбиты. Полное обращение Гелликонии вокруг Фреира занимало 2592 земных года, и ровно столько длился Великий Год, в течение которого планета из объятий мучительного холода переносилась в топку изнуряющей жары. Весна Гелликонии закончилась. Лето Великого Года, сводящее с ума и лишающее мужества даже самых стойких, было в полном разгаре.

Лету этому предстояло длиться два с лишним земных столетия. В этот период для людей на Гелликонии зимние холода и запустение отходили в разряд легенд, хотя бы и весьма почитаемых и наводящих ужас. В таком виде воспоминания о зиме должны были храниться в памяти человеческой до тех пор, пока снова не обратятся в действительность.

Ближайшее к Гелликонии светило, Беталикс, также продолжало проливать на планету свой жар. Огромный напарник Беталикса по двойной системе, Фреир, сиял на 30 процентов ярче, чем Беталикс, хотя и находился в 200 раз дальше.

Накрепко связанные течением собственной истории, наблюдатели на Земле уделяли событиям на Гелликонии самое пристальное внимание. И нити огромной неразрывной древней сети - нити религии, нити, оплетшие весь Борлиен, - были прекрасно известны и понятны этим наблюдателям с давних пор.

Глава 3 Развод необдуманный и поспешный

Несмотря на протяженную береговую линию своей страны, борлиенцы никогда не считались мореходным народом. И потому никогда не были умелыми корабелами вроде сиборнальцев или других народностей Геспагората. В Гравабагалинен короля и грамоту с высочайшим дозволением на развод нес небольшой бриг со скругленными носом и кормой. Большую часть плавания корабль держался в виду берега, определяя свой курс по галсовой доске: вставленные в нее особые колышки служили ориентирами для вахтенных.

Позади, в кильватере королевского корабля, морские волны разрезала другая неуклюжая посудина, еще более чем флагман напоминающая обводами буксир. На втором корабле, как уже было сказано, плыли двурогие, Первый полк Фагорской гвардии. Едва корабли пустились в плавание, король, оставив своих попутчиков и застыв у поручней борта, впился неподвижным взглядом в береговую полосу, словно желал увидеть королеву непременно первым. Потрясенный видом бесконечного водного простора и обессилевший от качки фагор Юлий рухнул на палубу около шпиля. Впервые за долгое время король не выказал своему любимцу сочувствия.

Скрипя оснасткой, бриг резал простор спокойного моря. Внезапно, пошатнувшись, король рухнул на палубу. Быстро подбежавшие придворные подняли монарха и отнесли в шатер, где осторожно уложили. Лицо короля, которое он упорно прятал в ладонях, было смертельно бледным. Не отнимая рук от лица, он катался по своему ложу, словно обезумев от приступов боли.

Осмотрев монарха, придворный лекарь велел всем покинуть шатер, попросив остаться только КараБансити.

– Вам, господин советник, следует присмотреть за его величеством. На мой взгляд, у него нет ничего серьезного - всего-навсего приступ морской болезни. Как только мы сойдем на берег, король тут же поправится.

– Но, насколько я знаю, явными признаками морской болезни являются тошнота и рвота.

– Гм, у простолюдинов это так и есть. Но здесь мы имеем дело не с обычным человеком. У особ королевской крови многие болезни протекают иначе.

Лекарь с поклоном удалился. По прошествии некоторого времени стоны и бормотание короля стали более разборчивыми.

– Конечно, я задумал ужасное, но должен довести это до конца… Великий Акханаба да поможет мне…

– Ваше величество, осмелюсь предложить вам поговорить о вещах любопытных и важных, которые могут успокоить ваш мятущийся разум. Я говорю о том редкостном предмете, о том странном браслете, который сейчас находится у вас…

Подняв голову, король проговорил тихо, но уверенно:

– Убирайся вон, кретин, или я прикажу бросить тебя за борт рыбам. Для меня нет сейчас ничего важного, ничего на свете.

– Желаю вашему величеству скорейшего выздоровления, - скромно проговорил КараБансити, неуклюже пятясь и не глядя нащупывая за спиной выход.

После двухдневного плавания по морю вдоль побережья на запад маленькая королевская флотилия наконец вошла в уютную бухту Гравабагалинен. Король ЯндолАнганол, столь же внезапно пришедший в себя, как прежде занемогший, сошел по трапу в пенный прибой вместе с посланником Эламом Эсомбером, который придерживал край королевского плаща, - в Гравабагалинене не было пристани.

Вместе с посланником на берег сошло с десяток сановников из высшего экклезиального кабинета, по словам посланника - викариев, составляющих его свиту. У короля свита состояла только из капитанов его флотилии да нескольких латников-телохранителей.

Дворец королевы, ожидающий монарха и его спутников на небольшом удалении от берега, точно вымер. Узкие окна были наглухо закрыты ставнями.

На башенке на флагштоке развевался черный флаг. Обращенное к дворцу лицо короля было так же непроницаемо, как и закрытые дворцовые окна. Никто из королевской свиты не решался подолгу смотреть на монарха, страшась встретиться с его пронзительным орлиным взором. Второй корабль, неловко качаясь на волнах, осторожно причалил к берегу. Невзирая на проявляемое Эсомбером нетерпение, ЯндолАнганол настоял на том, чтобы дождаться, пока люди-матросы не вытащат второй корабль на берег достаточно высоко, чтобы брошенные с борта сходни легли прямо на песок и солдаты-агуманы смогли сойти на берег, не замочив ног.

По окончании высадки Первого фагорского король самолично провел построение и обратился к воинам с кратким, но энергичным словом на их языке, объяснив им задачу. Наконец, покончив с приготовлениями, король дал приказ начать полумильный марш ко дворцу. Рунт Юлий, довольный тем, что снова оказался на суше, бежал впереди хозяина, играл и вертелся, вздымая ногами песчаные вихри.

На подходе ко дворцу короля встретила древняя старуха в черном кидранте и белом фартуке, с палкой в руке и в сопровождении двух безоружных стражников.

Вблизи стало хорошо видно, до чего старыми и обветшалыми были белые с золотом постройки дворца. Повсюду на крышах, на стенах веранд, на террасе и в балюстраде зияли прорехи, которые недосуг было залатать. Нигде, куда ни глянь, не было видно ни одной живой души - ни человека, ни зверя, - лишь на далеком холме паслось небольшое стадо косуль. От берега доносился монотонный шум морского прибоя.

Одежды короля сегодня отличала общая мрачность. Для свидания с МирдемИнггалой он выбрал простую тунику без рисунка и вышивки и темно-синие, почти черные, панталоны. В отличие от короля вышагивающий рядом с ним изящный посланник был одет ярко: в дымчато-голубую пару, хорошо гармонирующую с розовым коротким плащом. Дабы замаскировать корабельные запахи, Эсомбер еще с утра надушился.

Возвещая о прибытии короля, капитан латников протрубил в рог. Дверь дворца осталась закрытой. Воздев руки к небесам, старуха в черном что-то глухо забормотала береговому бризу.

Сорвавшись с места, ЯндолАнганол бросился к двери и несколько раз ударил по дереву рукоятью меча. Внутри здания по комнатам разнеслось гулкое эхо, и в ответ залаяли сторожевые псы. Наконец в скважине заскрипел ключ. Другая старая карга, словно родная сестра первой, отворила дверь, приветствовала короля, мигая от яркого дневного света, и отступила в сторону, дав ему возможность войти.

Внутри царил глубокий сумрак. Собаки, поднявшие было лай, пока дверь оставалась на запоре, едва пришедшие оказались внутри, куда-то скрылись, затаившись в потемках.

– Быть может, Акханаба, со свойственным его пылкому нраву милосердием, наслал сюда чуму? - предположил посланник Эсомбер. - Тем самым избавив здешних обитателей от земных печалей, а нас наказав бесполезным путешествием и тяготами ожидания?

Король громко позвал, желая увидеть хоть кого-нибудь из обитателей дворца.

Наверху высокой лестницы во тьме показался свет.

Задрав головы, мужчины увидели спускающуюся вниз женщину со свечой. Так как из предосторожности, чтобы не оступиться, женщина несла свечу высоко над головой, черты ее лица, погруженного в тень, оставались неразличимыми. Ступени лестницы под ее ногами скрипели все до единой. Лишь когда она приблизилась к вошедшим, ожидающим внизу, свет, падающий сквозь дверной проем снаружи, начал постепенно прояснять ее черты. Но еще прежде, чем на лицо женщины на лестнице упал свет, нечто в ее манере держаться и в осанке выдало, кто она такая. Ступив на скудный свет, королева МирдемИнггала остановилась. Ее, короля ЯндолАнганола и посланца Эсомбера разделяло всего несколько шагов. Повернувшись к государю, а потом к посланцу, королева сделала реверанс.

Ее прекрасное лицо было серым как пепел, кровь отлила от губ, и они стали почти незаметны, глаза на бледном лике зияли темными колодцами. Темные прекрасные волосы королевы были в беспорядке разбросаны по плечам. На МирдемИнггале была простая пепельно-серая мантия до пят, наглухо застегнутая у горла и скрадывающая грудь.

Королева отдала короткий приказ старухе. Та прошаркала к двери и затворила ее, и король с посланцем снова очутились в темноте и тишине, нарушаемой только тихим шорохом, производимым неугомонным рунтом. Но уже через несколько мгновений во мраке стали с разных сторон проступать подсвеченные щели и очертания. Дворец был полностью деревянным, построенным наспех, без надлежащей подгонки панелей. Освещенный солнцем, он выдавал все свои изъяны. Королева жестом пригласила монарха и посланника в соседнюю залу и первая двинулась вперед, пересекая бьющие из щелей лезвийно-тонкие полоски света.

Остановившись в темноте, она дождалась, чтобы король и Элам Эсомбер приблизились к ней. Очертания зала угадывались с трудом, так как главным, а пожалуй и единственным источником света здесь были лучи, сочащиеся по периметру плотно закрытых ставень.

– Дворец пуст, ваше величество, - тихо проговорила королева МирдемИнггала. - Кроме меня и принцессы ТатроманАдалы здесь никого нет. Если хотите, можете убить нас сейчас же - свидетелей не будет, кроме, разве что, Всемогущего.

– Что вы, мадам, у нас и в мыслях не было причинять вам вред, - галантно отозвался Эсомбер и, направившись к одному из окон, растворил ставни. Впустив в комнату пыльный свет, он повернулся и взглянул на стоящих в шаге друг от друга посреди пустой залы супругов.

Тихо улыбнувшись, МирдемИнггала задула свечу.

– Я уже говорил тебе, что наш развод продиктован проблемами государственной безопасности, это политический шаг.

Голос короля был на удивление слабым; казалось, силы покинули его.

– Ты можешь приказать мне подписать эту грамоту и расстаться с тобой. Но заставить понять это душой не сможешь никогда.

Растворив второе окно, посланник выглянул наружу и приказал своей свите и АбстрогАзенату заходить во дворец.

– Уверен, что церемония не покажется вам особенно тягостной, ваше величество, - бархатным баритоном проговорил он затем. Прошествовав на середину комнаты, он церемонно поклонился королеве.

– Я, Эсомбер из рода Эсомберов, ваше величество, посланник и полномочный представитель в Борлиене святейшего Це'Сарра Киландра IX, Верховного Папы Церкви Акханабы и Императора Священного Панновала, и прибыл сюда с тем, чтобы стать свидетелем подписания важного документа, действуя в этой краткой церемонии от лица самого Верховного Папы. Таков мой общественный долг. Долг же мой как лица частного велит мне сообщить вам, ваше величество, что вы прекрасны, как ни одна женщина на свете, и все слова, когда-либо слышанные мной о вашей красоте, меркнут перед оригиналом, перед вами, ваше величество.

Выслушав посланника, королева тихим и слабым голосом проговорила, глядя только на короля:

– И это после того, чем мы были друг для друга…

Не меняя интонации, Эсомбер продолжил:

– По окончании церемонии король ЯндолАнганол будет свободен от всяких матримониальных уз. Силою грамоты, находящейся сейчас здесь, со мной, и писанной самим Верховным Папой, вы, мужчина и женщина, более не должны будете считать друг друга мужем и женой, клятвы, данные вами друг другу, будут расторгнуты и вы, королева МирдемИнггала, лишитесь своего титула.

– Господин посланник, я хочу знать, какие основания представил король для развода. Мне кажется, я имею на это право. Под каким предлогом королю удалось получить у святейшего Це'Сарра право оскорблять меня так тяжко? Я хочу знать.

Пока Элам Эсомбер доставал из кармана какой-то свиток, разворачивал его и готовился читать, король стоял, словно погруженный в транс, уставившись застывшим взглядом в воздух перед собой.

– Ваше величество, по свидетельствам, подкрепленным рассказами многочисленных очевидцев, нам стало известно, что во время пребывания на отдыхе в Гравабагалинен вы позволяли себе, - посланник сделал изящный неопределенный жест, - входить в море обнаженной и вступать в плотскую связь с дельфинами. Этот противоестественный акт, запрещенный Церковью, вы повторяли множество раз, иногда на глазах вашей дочери.

– Злобная клевета от начала до конца, и вы сами знаете это, - ответила королева МирдемИнггала. Ее голос звучал глухо, в нем не было слышно желания вести борьбу и не было огня. Повернувшись к королю ЯндолАнганолу, она спросила:

– Неужели дела Борлиена так плохи, что единственный способ обеспечить его безопасность - поругание моего имени, мое бесчестие? Ты желаешь принизить меня до состояния рабыни - но разве в этом спасение?

– Церемония будет проведена немедленно королевским викарием, ваше величество, - проговорил Эсомбер. - От вас потребуется только присутствие. Понимая ваше состояние, смею заверить, что все пройдет по возможности быстро и необременительно.

Когда в зал вошел АбстрогАзенат, на всех словно пахнуло прохладой - такова была сила его презрения. Подняв руку, он проговорил над присутствующими слова благословения. Два мальчика, вошедшие вслед за королевским викарием, встали по сторонам от двери и принялись наигрывать на флейтах.

– Если этого святейшего фарса действительно не избежать, то я требую, чтобы фагор Юлий был выпровожен за дверь, - ровным голосом заявила королева.

Оторвавшись от своих размышлений, король отрывисто приказал рунту убраться вон. С коротким шипением тот повиновался.

Выступив вперед, АбстрогАзенат поднял грамоту с записью церемонии королевского бракосочетания. Взяв за руки короля и королеву, он приказал им держать края грамоты каждому со своей стороны, что те покорно исполнили, словно загипнотизированные. После этого чистым и высоким голосом викарий зачитал грамоту. Прислушиваясь к словам АбстрогАзената, Эсомбер переводил взгляд от короля к королеве. Оба стояли неподвижно, неотрывно глядя в пол. Крепко взяв обеими руками церемониальный меч, королевский викарий поднял его высоко над головой. Бормоча молитву, АбстрогАзенат опустил сталь.

Соединяющая королевскую чету бумажная полоса оказалась разрубленной на две половины. Королева тут же разжала пальцы, и ее часть венчальной грамоты, кружась как пожухлый лист, упала на доски пола. Забрав после этого у посланника грамоту о разводе, викарий по очереди обошел с ней присутствующих, получив подписи у короля и Эсомбера - свидетеля церемонии. Подписавшись после этого на грамоте сам, викарий передал листок посланнику для дальнейшего препровождения в Священный Панновал. Молча поклонившись королю, викарий в сопровождении своих малолетних флейтистов покинул зал.

– Что ж, все прошло чрезвычайно успешно, - в тишине проговорил Эсомбер. Никто не ответил ему и не двинулся с места.

На улице вдруг застучали по земле тяжелые капли бурного ливня. Солдаты и матросы, толпившиеся у открытых окон, чтобы жадно вобрать глазами все подробности великого события, о котором потом можно будет судить да рядить годами, бросились врассыпную, торопясь укрыться от безумия стихии. Послышались окрики офицеров, призывающих к порядку. Низвержение воды стало устрашающим. Сверкнули молнии, и над крышей дворца с ужасающим грохотом разверзлись небеса. Сезон муссонов заявлял о себе в полную мощь своих налитых за многие теннеры дождевой силой мускулов.

– Ну что ж, - снова заговорил Эсомбер, возвращаясь к своему обычному легкому тону, - теперь, когда дело сделано и официальная часть позади, можно подумать о том, как нам здесь поудобнее устроиться. Смею надеяться, что гостеприимная королева - бывшая королева, прошу прощения - возьмет на себя приятные хлопоты и пришлет к нам нескольких прислужниц с прохладительным.

Обернувшись к одному из своих людей, посланник приказал ему тихим, но не терпящим возражений голосом:

– Милейший, отправляйтесь-ка с остальными в подвалы и разыщите дворцовых служанок - думаю, они прячутся именно там. Если же там никого не окажется, тогда узнайте, как обстоит дело с вином.

В раскрытые окна хлестал дождь, ветер хлопал растворенной ставней.

– Эти бури, налетающие словно бы ниоткуда, обычно очень быстротечны, - вдруг подал голос король ЯндолАнганол.

– Замечательно, Ян, лучше не скажешь, так держать: метафоры - это наш путь! - обрадованно воскликнул Эсомбер, хлопнув короля по плечу.

Молча положив свою угасшую свечу на полку, королева вышла из комнаты. Взяв два стула с гобеленовой обивкой, Эсомбер отнес их к окну и поставил там рядом, потом прикрыл ставни так, чтобы дождь не хлестал внутрь и в то же время можно было любоваться буйством природы. Они с королем уселись - государь тут же стиснул голову руками.

– Уверяю тебя, Ян, после женитьбы на юной Симоде Тал ты на многое взглянешь другими глазами. Да и вообще все должно будет пойти на лад. Мы в Панновале в свете предстоящей схватки с Сиборналом придаем очень большое значение нашим северным рубежам. Предстоящая кампания обещает быть крайне тяжелой - если принять во внимание разницу вероисповеданий, издавна служившую яблоком раздора.

Положение Олдорандо отличается от вашего. После того как твой брак станет свершившимся фактом, в Олдорандо ты найдешь доброго друга и союзника. Хотя и у них хватает трудностей. Более того - и это, по моему мнению, весьма вероятно, - после того, как юная Симода станет твоей женой, Кейце тоже поспешит предложить тебе мир. Кейце связывают с Олдорандо кровные узы. Через земли Олдорандо и Кейце с запада на восток пролегают миграционные пути фагоров и других рас недочеловеков, вроде мади.

– Гм, но насколько мне известно, милейшая мать Симоды Тал, королева, сама принадлежит к так называемым недо… скажем лучше, протогностикам. Понятие, «недочеловек», на мой взгляд, несправедливо применяется к тем, к кому применяется. А Кейце… Кейце просто глушь и дичь.

– Если Кейце пойдет на мир с Борлиеном, то, может быть, нам удастся надоумить их напасть на Рандонан. Это развяжет тебе руки, и ты сможешь без хлопот заняться Мордриатом и этими твоими приятелями с забавными именами.

– Что как нельзя лучше устроило бы Панновал, - откликнулся король ЯндолАнганол.

– Это устроит не только Панновал, это устроит всех. И ты и я, мы оба это отлично понимаем.

Под аккомпанемент раскатов грома, в блеске молний в дверях зала появились посланные Эсомбером на поиски вина и служанок люди из его свиты; за ними в зал вошли несколько женщин с кувшинами в руках. За женщинами следовали фагоры-солдаты.

Появление служанок и вина отчасти развеяло атмосферу общей подавленности и сняло напряжение - даже король, поднявшись, стал прохаживаться по комнате, хотя и с таким видом, словно только-только учился ходить. Женщины-служанки, едва стало ясно, что никто не пытается обидеть их, быстро освоились и, заулыбавшись, принялись оказывать мужчинам всяческие знаки гостеприимного внимания, по большей части выражавшиеся в том, чтобы напоить всех как можно сильнее и как можно скорее.

Начальник королевской стражи и капитаны приняли приглашение короля и присоединились к питейным забавам.

К ночи буря не утихла. В зале зажгли лампы. Дворец еще раз обыскали, в результате чего были обнаружены и захвачены новые нежные пленницы, доставленные в зал к пирующим, где наконец заиграла музыка. Солдаты принесли с судов завернутые в запасные паруса припасы.

Король пил хурмяное вино, заедая его приправленным шафраном рисом. С крыши текло.

– Я ухожу - хочу поговорить с МирдемИнггалой и увидеться с дочерью, Татро, - сказал он по прошествии некоторого времени посланнику.

– Нет. Я бы не советовал - это неразумно. Женщины обожают унижать мужчин. Ты король, а она - ничто. Когда мы соберемся уезжать, то заберем твою дочь с собой. Отплывем, когда море успокоится. Я за то, чтобы провести эту ночь здесь - в этом уютном, принадлежащем тебе пристанище.

Помолчав немного и не дождавшись от короля ответа, Эсомбер продолжил:

– Знаешь, Ян, ведь у меня есть для тебя подарок. Сейчас самое время его преподнести, пока мы еще не слишком пьяны и наши глаза не утратили способность четко видеть.

Посланник вытер руки о свой изящный бархатный костюм и достал из кармана хрупкую маленькую шкатулку с расписной крышкой.

– Эта вещица - подарок тебе, я получил ее из собственных рук Бакхаарнет-она, королевы Олдорандо, на руку чьей дочери ты претендуешь. Королева расписывала эту шкатулку собственноручно.

Король ЯндолАнганол открыл шкатулку. Внутри, на шелковой обивке, лежал миниатюрный портрет принцессы Симоды Тал, писанный с натуры в ее одиннадцатый день рождения. Волосы принцессы были подвязаны лентой, а лицо отвернуто от художника словно бы в смущении, хотя, быть может, это должно было означать покорность. Волосы принцессы ниспадали густыми локонами, но ее знаменитые птичьи черты, которые художник даже не попытался скрыть, видны были очень явственно. Тонкий выдающийся нос и характерный разрез глаз мади невозможно было спутать ни с чем.

Отстранив шкатулку и держа ее на расстоянии вытянутой руки, король ЯндолАнганол попытался увидеть в портрете то, что, может быть, попытался бы увидеть любой. В руках принцесса Симода Тал держала искусно изготовленную копию замка Вилворак, части своего приданого.

– А ведь и впрямь хорошенькая, - одобрительно хмыкнул Эсомбер. - Одиннадцать с половиной лет, самый пикантный возраст, - со знанием дела прибавил он. - Что бы ни говорили, но это так, Ян. Завидую тебе. Хотя ходят слухи, будто младшая сестра Симоды, Милуя Тал, еще краше.

– Она умеет читать и писать?

– Эта девочка? Сомневаюсь, что в Олдорандо вообще есть грамотные - они все берут пример со своего короля.

Рассмеявшись, друзья со звоном сдвинули кубки и выпили хурмяного вина за будущие радости жизни. На заходе Беталикса буря наконец утихла. После того как улегся ветер, деревянный дворец еще долгое время скрипел старыми суставами и стонал внутренностями, точно корабль перед тем, как окончательно стать на якорь и успокоиться. Королевские солдаты нашли дорогу в подвалы, к хранящимся там глыбам льда и вину. Вскоре все они, даже фагоры, забылись тяжелым хмельным сном.

О часовых никто и не заикнулся. Дворец находился слишком далеко от любого возможного врага, к тому же мрачная репутация Гравабагалинена могла отпугнуть даже самого храброго недоброжелателя. По мере того как вечер сменяла ночь, шум внутри дворцовых залов утихал. Кого-то выворачивало, кто-то смеялся, кто-то сыпал проклятиями, но все эти звуки один за другим стихали. Король ЯндолАнганол заснул, положив голову на колени юной служаночке. Посидев немного с государем, девица освободилась от августейшего бремени и ушла, оставив короля в углу, на полу, как простого солдата.

Не спала только королева королев - в своих покоях на верхнем этаже дворца она не смыкала глаз. Более всего она боялась за свою малолетнюю дочь; но место для их изгнания выбрали превосходно - бежать отсюда было некуда. Наконец, немного успокоившись, королева отослала фрейлин. Воцарившаяся внизу тишина придала ей уверенности, но бдительности она не теряла и осталась сидеть в маленькой комнатке-прихожей большой королевской спальни, за дверью которой почивала принцесса Татро.

Внезапно в покои постучали. Королева встала и подошла к двери.

– Кто здесь?

– Королевский викарий, нижайше прошу вашего позволения войти.

Помедлив немножко, королева вздохнула. Потом отодвинула засов. В комнату ступил Элам Эсомбер. На его лице светилась нежная улыбка.

– Пусть я не викарий, но все же близок по духу этой должности, тем более что упокоение, которое я в силах вам даровать, вряд ли сравнится с возможностями нашего забавника АбстрогАзената.

– Прошу вас, уходите. Я не желаю говорить с вами. Мне не по себе, и, смею надеяться, причина вам известна. Я сейчас позову стражников.

Королева была бледна. Рука, которой она опиралась о стену, заметно дрожала. Приветливой улыбке, в которую были сложены губы посланника, она не верила ни на грош.

– Все мертвецки пьяны - во дворце нет ни одного трезвого. Даже я, посланник Це'Сарра, образец совершенства, сын достойнейшего отца, даже я - и то, как видите, слегка навеселе.

Решительно захлопнув дверь, Эсомбер схватил королеву за руку и силой усадил рядом с собой на низкую кушетку.

– Вот так-то лучше - где же ваше гостеприимство, госпожа? Это неразумно - отнеситесь ко мне со вниманием, ибо я на вашей стороне. Точнее, могу принять вашу сторону. Я пришел с тем, чтобы предупредить - ваш бывший муж задумал убить вас. Ваше положение куда как тяжело, вам и вашей дочери крайне нужна защита. Вам необходим защитник, которым могу стать я, если вы проявите ко мне чуточку теплоты и внимания.

– Я проявила к вам достаточно внимания. Мне страшно, господин посланник, но все же не настолько, чтобы очертя голову согласиться на то, о чем я могу потом пожалеть.

Эсомбер сжал обе руки королевы, несмотря на отчаянные попытки той высвободиться.

– Вам ни о чем не придется жалеть. Вечно эти сомнения! Вот в чем разница между полами - мужчиной и женщиной; женщин всегда беспокоит, что же потом! Вам природой предназначено давать жизнь, и возможная беременность всегда заставляет вас смотреть в будущее. Но пустите меня сегодня ночью в свое душистое гнездышко, и, клянусь, впоследствии вам не придется об этом сожалеть. Вы обретете будущее, в то время как я скромно удовольствуюсь настоящим.

МирдемИнггала отвесила Эсомберу звонкую пощечину. Посланник слизнул с губы кровь.

– Послушайте, дорогая. Вы написали письмо святейшему Це'Сарру, препоручив доставку письма адресату моим заботам, не так ли, моя дражайшая бывшая королева? В письме, среди прочего, вы заявили, что король Ян твердо вознамерился убить вас. Ваш гонец предал вас - вот откуда я знаю подробности. Он продал это письмо вашему бывшему мужу, которому теперь отлично известно ваше своенравие - он прочитал это письмо до последней строчки.

– СкафБар предал меня? Нет, это невозможно - он всегда был так предан, столько лет служил мне.

Эсомбер снова завладел рукой МирдемИнггалы.

– С недавних пор ваше положение сильно изменилось, вы остались одна, совсем одна, и вам теперь некому доверять. Так-то. Доверять отныне вы сможете только мне, тому, кто уже давно мечтает удостоиться чести называть себя вашим покорным слугой. Ведите себя хорошо, и я возьму вас под свое крылышко.

Королева разрыдалась.

– Ян любит меня, я знаю. Я понимаю его, он тоже страдает.

– Он ненавидит вас, мечтает избавиться и думает только об одном - как можно скорее оказаться в объятиях юной Симоды Тал.

Королева умолкла. Не слыша более возражений со стороны несчастной королевы и решив, что все в порядке, Эсомбер начал раздеваться. Но не успел распустить и половину шнурков, как дверь королевской опочивальни распахнулась, и перед королевой и посланником предстал не кто иной, как КараБансити, новый королевский главный советник. Остановившись, анатом уверенно подбоченился и положил ладонь правой руки на рукоять ножа.

Вскочив на ноги, Эсомбер подтянул штаны и решительно приказал анатому выйти за дверь.

– Нет, господин посланник, я никуда не уйду до тех пор, пока вы не оставите несчастную госпожу в покое. Я разыскивал вас потому, что во всем дворце нет ни стражи, ни трезвых офицеров. Хочу доложить вам, господин посланник, что с севера ко дворцу приближается неизвестный отряд.

– Найдите кого-нибудь еще - это не мое дело.

– Но положение критическое и не терпит отлагательств - речь идет о жизни и смерти - нашей жизни и смерти.

С этими словами КараБансити повернулся и вышел в коридор. Оглянувшись на МирдемИнггалу и прочитав в ее лице только ненависть и страх, Эсомбер выругался и вышел следом за анатомом. Друг за другом они вышли по коридору на балкон над задним двором дворца. Посланник остановился рядом с КараБансити и вместе с ним принялся всматриваться в ночь. Было тепло и душно, воздух казался настолько густым, что звуки моря словно вязли в нем. Горизонт прогибался под тяжестью бескрайних небес.

Впереди, совсем рядом, так близко, что, казалось, можно достать рукой, мигали язычки нескольких факелов, вспыхивали и снова гасли, обрывая бытие. Перебарывая хмель, Эсомбер уставился на движущиеся огоньки, пытаясь угадать, что это значит.

– Люди с факелами идут между деревьями, - раздался у него над ухом голос КараБансити. - Сейчас я вижу, что их не так много, гораздо меньше, чем мне показалось сначала, ведь у страха глаза велики. Там всего двое или трое.

– Но что им здесь нужно?

– Мне тоже хотелось бы это знать, господин посланник. Вот что я сделаю: спущусь сейчас вниз и посмотрю, что там к чему, а вы постоите пока здесь. Вы следите сверху, а я скоро вернусь.

Астролог искоса осторожно оглядел посланника, и едва заметная хитрая усмешка мелькнула на его губах. Потом он ушел.

Облокотившись о балконные перила, Эсомбер взглянул вниз, чуть не свалился в потемки и, торопливо отпрянув, осторожно прислонился спиной к стене. Постояв так немного, он наконец услышал внизу окрик КараБансити и ответ неизвестных ночных пришельцев. Посланник закрыл глаза и принялся прислушиваться к пререкающимся внизу голосам. Он напряг внимание, и постепенно ему начало казаться, что к голосам астролога и пары незнакомцев присоединились другие, причем эти новые голоса звали его, безбожно ругаясь при этом, но слов он разобрать не мог. Мир покачнулся и начал переворачиваться.

Лишь через несколько минут до него дошло, что КараБансити зовет его снизу и уже довольно давно.

– Что вы сказали?

– Плохие новости, господин посланник. Будет лучше, если вы спуститесь вниз.

Оттолкнувшись от стены, Эсомбер сделал несколько шагов вперед и едва не полетел кубарем с лестницы.

– Вот балбес, надо же было так набраться, - сказал он себе.

Выбравшись наконец на улицу, он едва не налетел на КараБансити и какого-то оборванца, с ног до головы покрытого пылью и с факелом в руке. Позади первого оборванца стоял второй, тоже насквозь пропыленный и тоже с факелом. Этот второй незнакомец все время оглядывался в темноту, словно ожидал погони.

– Кто эти люди?

Обернувшись к Эсомберу, первый оборванец спокойно ответил:

– Мы прибыли из Олдорандо, ваша светлость, из дворца его величества короля Сайрена Станда. Мы проделали трудный путь - сейчас всюду очень неспокойно. Я принес послание, предназначенное для ушей короля ЯндолАнганола.

– Король почивает. Что вам нужно от него?

– Я принес дурную весть, господин, и поведать ее я смогу только его величеству - такой у меня приказ.

Чувствуя в груди нарастающее раздражение, Эсомбер назвал свое имя. Взгляд гонца застыл, но ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Если вы действительно тот, за кого себя выдаете, господин посланник, то в вашей власти отвести меня к королю.

– Я отведу, господин посланник, - предложил КараБансити.

Бросив факелы на землю у входа, все вместе они вошли во дворец. КараБансити возглавлял процессию, после недолгих блужданий очутившуюся наконец под сводами зала, где на полу вповалку лежали неподвижные тела. Наклонившись над королем, астролог бесцеремонно тряхнул его за плечо.

Немедленно очнувшись, ЯндолАнганол вскочил на ноги, стискивая рукоять меча. Оборванцы поклонились государю.

– Нижайше просим извинить нас, ваше величество, что осмелились потревожить ваш сон в столь поздний час. Ваши солдаты убили двоих из нашего отряда, и сам я, его предводитель, тоже едва не погиб.

Гонец достал из-за пазухи свернутую в трубку бумагу, подтверждающую его полномочия. Внезапно его начала бить крупная дрожь - всем была известна горькая участь гонцов, приносящих дурные вести.

Король мельком взглянул на бумагу.

– Так что за весть ты принес, гонец?

– Речь о мади, ваше величество…

– О мади? Причем здесь мади?

Переступив с ноги на ногу, гонец схватился за лицо, чтобы нижняя челюсть прекратила дрожать.

– Принцесса Симода Тал, ваше величество… она мертва. Ее убили мади.

В наступившей после этого тишине истерический смех посланника Эсомбера прозвучал особенно четко.

Глава 4 Косгаттское новшество

Преодолев мало-помалу огромную пропасть пространства и времени, горький смех Элама Эсомбера достиг слуха людей Земли. Несмотря на невообразимые дали, разделяющие два мира, Гелликонию и Землю, непроизвольная ответная реакция посланника на тяжкий и неожиданный удар коварной судьбы нашла в сердцах землян немедленный и созвучный отклик.

Связующим мостиком между Землей и Гелликонией была Земная станция наблюдения, искусственный мир под названием Аверн, обращающийся по орбите вокруг Гелликонии точно так же, как сама Гелликония кружилась в бесконечном танце вокруг Беталикса, в свою очередь обращающегося вокруг Фреира. В переносном смысле Аверн являл собой недреманное око, линзу, благодаря которой зрители-земляне становились свидетелями событий на Гелликонии.

Жизнь обитателей Аверна целиком была посвящена изучению развития цивилизации Гелликонии и ничему другому. Сей удел, конечно же, не был их добровольным выбором. Однако тут, под пятой всевластной несправедливости, действовали законы, продиктованные подлинной справедливостью и чувством золотой середины. На Аверне не знали нужды и физических страданий, например голода. Жизненное пространство было крайне ограничено - но с этим нельзя было ничего поделать. Станция-шар имела в диаметре всего один километр - тысячу метров, ни более ни менее, и существование большинства ее уроженцев протекало в пределах этой шарообразной оболочки, где царили бессодержательность и бессмысленность бытия, лишающие жизнь ее исконной дарящей радость искры. Взгляд на просторы планеты, простирающейся внизу, ничего не затрагивал в душах обитателей Аверна.

Билли Сяо Пин был типичнейшим представителем авернского сообщества. Внешне он соответствовал незаметно выработавшемуся с годами в среде его сородичей стандарту; его труд был полностью гуманитарным; его невестой была милая и привлекательная девушка; предписанные физические упражнения он выполнял неукоснительно и с удовольствием; как и у всех, у него был свой собственный мудрый наставник, прививавший ему высшие добродетели смирения и покорности. Лишь внутренне Билли отличался от соплеменников - изнутри его пожирало пламя странного для сына Аверна желания. Всеми фибрами души он стремился к одному - любыми правдами и неправдами попасть на распростершуюся в полутора тысячах километров внизу твердь Гелликонии и увидеть королеву МирдемИнггалу, поговорить с ней, дотронуться до нее и, может быть, только может быть, вкусить прелестей ее любви. Королева являлась к Билли в снах и бывала с ним очень ласкова. Во сне ее объятия всегда были раскрыты для него.

Далеких наблюдателей на Земле волновали проблемы совсем иного рода. На события в Гелликонии они взирали под углом столь своеобразным, что обитателям Аверна он был непонятен. Наблюдая развод короля ЯндолАнганола и сопереживая, они прослеживали во времени истоки гравабагалиненского свидания, вплоть до давнего сражения в местности под названием Косгатт. То, что случилось с королем ЯндолАнганолом в Косгатте, оказало сильнейшее влияние на все его дальнейшие действия и в конце концов привело - как стало ясно постфактум - к неизбежности развода.

Событие, известное как Битва при Косгатте, имело место пять теннеров назад, за 240 дней, или половину малого года, до того дня, как король и МирдемИнггала на берегу моря разорвали узы супружества.

В местечке Косгатт король получил телесную рану, но последовавшие за ней страдания все-таки преимущественно были душевные.

Во время Битвы при Косгатте риску подверглась не только жизнь короля, но и, что самое главное, его репутация. И словно в насмешку, эта обоюдоострая угроза исходила со стороны разного отребья, перекати-поля, бродяг и ничтожества, родовых племен дриатов.

Как не преминули отметить наиболее осведомленные об историческом прошлом Гелликонии земляне, главной причиной поражения армии короля ЯндолАнганола при Косгатте было примененное там нововведение, по тем временам крайне эффективное во всех отношениях, то есть смертоносное и устрашающее. Нововведение это изменило жизни не только короля и королевы Борлиена, но и всего их народа да и многих других народов. Имя этому нововведению было - ружье, фитильный мушкет.

Поражение при Косгатте было тем более унизительно для короля потому, что он всегда отзывался о дриатах с величайшим презрением, впрочем, как и остальные сыны Акханабы в Олдорандо и Борлиене. То, что дриаты - люди, все допускали с большой натяжкой.

Граничная черта между людьми и нелюдьми всегда имела вид чрезвычайно туманный и неясный. По одну сторону этой границы лежал мир иллюзорной свободы, по другую - не менее иллюзорной несвободы, рабства. Другие полагались животными и покорно обитали в своих джунглях. Мади - упрямо не желающих сворачивать с тропы бесконечных переходов - как будто можно было отнести к категории людей, хотя по сути они всегда оставались протогностиками. Дриаты тоже были вполне людьми, хотя более всего напоминали чужаков, занесших было ногу через порог принадлежности к человеческой расе, да так и застывших на века.

Наступление тяжелых времен для всей планеты, засуха и бесплодие земель никак не способствовали развитию дриатов и выдвижению их на передовые рубежи цивилизации. Исконной вотчиной племен дриатов были травянистые плоскогорья Трибриата, начинающиеся к югу от Борлиена, за бурливой Такиссой. Дриаты жили там среди бесчисленных стад лойсей и двулойсей, пасшихся на плоскогорьях в течение лета Великого Года.

Практиковавшиеся среди дриатов обычаи, воспринимаемые всем остальным миром исключительно как проявление чистейшей дикости и отсталости, были продиктованы не чем иным, как суровой необходимостью выживать. Широкое распространение среди дриатов имело ритуальное убийство, посредством которого семейства законным путем избавлялись от бесполезных членов, в один прекрасный день не сумевших пройти установленное испытание. Во времена голода избиение старейших становилась таким же обычным делом, как и оправдание виновных на судилище вождя. Из-за обычаев такого рода дриаты снискали дурную славу среди тех своих соседей, чье существование протекало на нивах более благодатных, хотя по сути своей были людьми мирными - или, лучше сказать, чересчур глупыми, чтобы применить свою воинственность сколько-нибудь действенно и себе во благо.

Внезапное и бурное развитие на юге континента, на землях у границы Никтрихка, семей разнообразных народов - в особенности наиболее воинственных и объединенных по этому признаку в грозную орду Унндрейдом Молотом, - изменило эту суровую идиллию. Под давлением враждебных соседей дриаты вынуждены были свернуть стойбища и, спустившись в предгорья Трибриата, процветающие в дождливой тени массива Нижнего Никтрихка, заняться там поиском пропитания, иначе говоря - грабежом и разбоем.

Великим военным вождем дриатов стал некто Дарвлиш Череп, внесший некоторую упорядоченность в перемещение разрозненных отрядов этого разбитого на племена народа. Обнаружив в один прекрасный день, что бесхитростный ум дриата хорошо подчиняется дисциплине и воинскому приказу, он выстроил племена в три большие колонны и повел в место, спокон веку носящее имя Косгатт. Отсюда Череп планировал, собравшись с силами, напасть на сердце страны короля ЯндолАнганола, на его столицу - Матрассил.

Борлиен в ту пору находился в крайне затруднительном положении, уже ввязавшись в одну крайне непопулярную в народе так называемую Западную войну. Ни один из власть имущих Борлиена, включая и самого Орла, не питал иллюзий по поводу возможности победы в одновременной кампании против Олдорандо и Кейце, поскольку править этими странами, расположенными в гористой местности, даже после официального завоевания было бы все равно невозможно.

Едва угроза со стороны Косгатта стала очевидной, отозванную из Кейце Пятую армию немедленно направили в предгорья. Карательная операция против орд Дарвлиша не удостоилась статуса войны. Вместе с тем эта кампания потребовала не меньше человеческих ресурсов и денежных средств, чем самая настоящая война, и на ее фронтах разворачивались не менее, если не более отчаянные и яростные сражения. Трибриат и дикие пустоши Косгатта находились в гораздо более опасной близости к Матрассилу, чем фронт Западной войны.

С королем ЯндолАнганолом и его родом у Дарвлиша были личные счеты. Отец Дарвлиша был борлиенским бароном. Вместе с ним молодой Дарвлиш сражался с отцом ЯндолАнганола, тогдашним королем ВарпалАнганолом, возжелавшим однажды присвоить земли своего вассала. На глазах у Дарвлиша его отца зарубил молодой ЯндолАнганол.

Гибель барона положила конец сражению. Ни один из его солдат не счел нужным продолжать бой. Воинство батюшки Дарвлиша обратилось в бегство. Дарвлиш с горсткой людей пустился на восток. ВарпалАнганол и молодой принц гнались за сыном своего непокорного вассала, выслеживая его среди сухих лабиринтов шхер Косгатта как дикую ящерицу, и так до тех пор, пока борлиенские солдаты не отказались идти дальше. По причине весьма тривиальной - в предгорьях некого было грабить, и тут не предвиделось добычи.

Прожив в пустошах одиннадцать лет, Дарвлиш получил новый шанс и не замедлил им воспользоваться: «Стервятники восславят мое имя!» - таким стал его новый боевой клич.

За половину года до развода с королевой - когда даже мысль о расторжении брака не посещала его постоянно мятущийся разум - ЯндолАнганол был вынужден собрать войско и, встав во главе его, повести на нового/старого врага. Припасов было мало, денег ни гроша, а солдаты, настроенные непреклонно, требовали платы или добычи, которой в Косгатте, конечно же, неоткуда было взяться. Ввиду этого король решил воспользоваться услугами фагоров. В обмен на службу полкам фагоров были обещаны свобода и земли для поселения. Двурогие пополнили Первый и Второй полки Фагорской гвардии Пятой армии. Фагоры были идеальными солдатами в одном отношении: в бой шли и самцы и самки, вслед за которыми поспешали даже детеныши.

Еще до восшествия ЯндолАнганола на престол его отец завел обычай вознаграждать фагоров за службу землей. Подобные меры были вынужденным последствием его политики, обескровившей и обезлюдившей страну. В результате в Борлиене двурогим жилось гораздо лучше чем, например, в Олдорандо, где они издавна подвергались жестоким гонениям.

Пробираясь сквозь каменные джунгли, Пятая армия продвигалась на восток. С приближением борлиенцев враг разбегался. Редкие стычки бывали во время сумеречного дня - ибо ни та, ни другая армии не были расположены сражаться в темноте либо когда в небе сияли оба солнца. Но свои переходы Пятая армия, возглавляемая неустрашимым маршалом КолобЭктофером, совершала в палящий зной.

Армия шла маршем через почти безлюдный, истерзанный землетрясениями край, где путь то и дело преграждали косо пересекающие дорогу трещины и расселины. Расселины до краев заполняло хитросплетение колючей растительности, но только там и нигде больше можно было найти воду - а кроме того, разумеется, змей, львов и прочие зловещие порождения природы. В остальном пейзаже преобладали отдельно растущие зонтичные, кактусы и колючки. Продвижение давалось с очень большим трудом и шло весьма медленно.

Жизнь в этом краю была невероятно тяжелой. Из представителей животного мира на плоскогорьях главенствующее положение занимали два вида - бесчисленные муравьи и земляные ленивцы, питающиеся исключительно муравьями. Солдаты Пятой армии ловили ленивцев и жарили на кострах, но мясо этих зверей было жестким и горьким на вкус.

Хитроумный Дарвлиш продолжал отступать, заманивая силы короля как можно дальше от базы. Иногда солдаты Борлиена натыкались на только что покинутые лагеря кочевников с еще дымящимися кострами или на фальшивые укрепления, оставленные Дарвлишем для того, чтобы сбить карательную экспедицию с толку. На планомерный осмотр покинутых лагерей и фортов уходил по меньшей мере день, который неприятель мог использовать с выгодой для себя.

Маршал КолобЭктофер в дни своей молодости был большим любителем странствий по диким местам и хорошо знал Трибриат, а также горы над Трибриатом, где, как говорили, кончался воздух.

– Недолго нам осталось идти, скоро они остановятся, - сказал он в один из вечеров разъяренному королю, который почем зря клял неуловимого противника. - Черепу ничего не остается, кроме как сражаться, иначе его войска взбунтуются. Думаю, он очень хорошо понимает это. Мы уже значительно отдалились от Матрассила, и караваны с припасами едва добираются до нас - Череп об этом прекрасно знает и скоро скомандует своим войскам остановиться. Но от этого нам легче не будет. Нужно приготовиться - Череп коварен и хитер, от него можно ожидать чего угодно.

– Например?

КолобЭктофер покачал головой.

– Пускай Череп и хитер, но по большому счету он глуп. Он наверняка попытается применить одну из старых уловок своего отца в расчете на те стратегические выгоды, которых можно от них ожидать. Но мы будем готовы ко всему.

Дарвлиш нанес удар на следующий день.

Путь Пятой армии преградила очередная расселина, на другой стороне которой дозорные заметили длинные боевые цепи дриатов. Расселина, идущая с северо-востока на юго-запад, представляла собой полоску непроходимых джунглей. Один берег расселины отстоял от другого примерно на четыре полета дротика.

Связавшись с флангами своей армии при помощи подаваемых руками сигналов, король приказал готовиться к переправе через расселину, чтобы там достойно встретиться с неприятелем. В авангард был поставлен Первый Фагорский в надежде на то, что невозмутимые, несгибаемые двурогие вселят страх в скудоумных дикарей.

Дриаты, даром что дикари, расположились толково - их сторона расселины находилась в тени. Рассвет наступил совсем недавно: было только двадцать минут седьмого, и восходящий Фреир еще скрывался за облаками. Когда светило наконец вырвалось на чистое небо, стало ясно, что ряды врага и ближняя к ним часть расселины останутся в тени по меньшей мере два следующих часа; в то время как Пятая армия очутилась под палящими лучами Фреира.

Боевые порядки дриатов прикрывала с тыла ломаная граничная полоса скалистых утесов, выше переходящих в горную страну. Левый фланг королевской армии стоял впереди на небольшом всхолмии, углом врезающемся в расселину. Находящаяся между холмом и скалами столовая гора, казалось, была поставлена туда геологическими силами словно специально для того, чтобы укрывать правый фланг орды Черепа. На вершине столовой горы, на небольшом удобном плато, был наскоро сооружен грубый, но надежный форт, верх стены которого виднелся очень отчетливо; укрепление было накатано из глины, на его несимметрично расположенных башенках развевались тусклые вымпелы с неразборчивыми значками.

Борлиенский Орел и его фельдмаршал вместе изучили дислокацию. Позади фельдмаршала стоял доверенный сержант-ординарец, молчун по прозвищу Бык.

– В первую голову необходимо выяснить, скольких людей Череп укрыл в этом форте на горе, - сказал ЯндолАнганол.

– Мне знакома эта уловка - Череп научился ей от отца. Он наверняка надеется, что мы с самого начала бросимся штурмовать это укрепление и на том потеряем много сил и времени. Я уверен, что форт скорее всего пуст, там нет ни единого дриата. Вымпелы, которые нам с такой настойчивостью демонстрируют, на самом деле привязаны к козам и асокинам.

Некоторое время никто не произносил ни слова - все размышляли над сказанным. С вражеской стороны расселины из-под утеса в сумеречный воздух подымались дымки, несущие с собой аромат жареного мяса, от которого сжимались желудки голодных борлиенцев.

Толкнув одного из стоящих рядом офицеров в бок, Бык что-то шепнул ему на ухо.

– Говорите громче, сержант, мы все хотим знать ваше мнение, - резко подал голос Орел. - Так что же у вас на уме?

– Ничего особенного, государь.

Лицо короля дрогнуло от ярости.

– Тогда давайте услышим это ничего.

Сержант взглянул на своего монарха, хитро прищурив глаз.

– Государь, я сказал, что наши люди сильно растеряны. Так уж устроен простой человек, и от этого никуда не деться - я говорю и о себе тоже; желая хоть как-то выбиться из нищеты, он идет в армию в надежде хоть на какую-то поживу и берет все, что попадается под руку. Эти дриаты мало чего стоят. На сучек они тоже не слишком-то смахивают - я имею в виду женщин, государь, - так что надеяться на то, что наши парни пойдут в атаку с большой охотой, не приходится.

Король впился тяжелым взглядом в Быка и смотрел на него так до тех пор, пока сержант не потупил глаза и не попятился.

– Сначала нам нужно разделаться с Черепом, Бык, а потом у нас будет время подумать и о женщинах. Может оказаться, что дикари прячут своих жен и сестер где-нибудь неподалеку в пещерах.

КолобЭктофер откашлялся.

– Позвольте мне сказать кое-что, государь, конечно если у вас уже нет готового плана. По-моему, задача, вставшая здесь перед нами, невыполнима. Дикари в два раза превосходят нас числом, и хотя наши хоксни намного проворнее их лойсей и двулойсей, для ближнего боя эти коровы годятся гораздо лучше.

– Теперь, когда я наконец нашел их, я не могу отступить - об этом не может быть и речи.

– Никто не говорит об отступлении, государь, я просто предлагаю не проливать понапрасну кровь, а подыскать позицию получше и оттуда атаковать. Если бы мы смогли подняться на утесы, что нависают над расселиной, например, то там…

– Или почему бы, государь, не устроить в подходящем месте засаду, что дало бы нам возможность…

Слыша такие речи, ЯндолАнганол задрожал от гнева.

– Вы офицеры или трусливые козы? Под нашими ногами горит земля отчизны, перед нами враг, который топчет эту землю и ругается над ней. Что же еще вам нужно? К закату Фреира мы все станем героями, и наши имена увековечат в легендах Так к чему же медлить?

КолобЭктофер переступил с ноги на ногу.

– Я указал вам, государь, на слабые стороны нашей диспозиции, вот и все. Таков мой долг. Предвкушение женского тела или возможность набить мошну награбленным добром могли бы поднять боевой дух воинов, только и всего.

В запале ЯндолАнганол отозвался:

– Да ведь перед нами дикари, мерзейшее из отребья - как таких можно опасаться? Наши лучники разделаются с ними за час.

– Это другое дело, государь. Если вы сумеете растолковать нашим людям, что на самом деле Дарвлиш - всего лишь грязь под ногами, быть может, это поможет им воспрянуть духом.

– Я поговорю со своими солдатами.

КолобЭктофер и Бык мрачно переглянулись и почли за лучшее промолчать. Сержант отправился командовать армии общее построение.

Основной строй развернули вдоль ломаного края расселины. Левый фланг укрепили Вторым полком Фагорской гвардии. Хоксни в количестве пятидесяти голов после тяжкого перехода через труднопроходимую местность, где их по большей части использовали не как верховых, а как вьючных животных, находились в плачевном состоянии. Перед атакой с хоксни сняли поклажу, и теперь на них восседали всадники, что также должно было произвести впечатление на дикарей Дарвлиша. Снятый груз оставили под охраной, людей и фагоров в небольшой ложбине, почти пещере, позади холма. Проигранное сражение могло сделать эту поклажу добычей дриатов. Пока шло построение, крыло тени, ложащейся на землю от края нависающего утеса и очень напоминающее стрелку гигантских часов, словно специально устроенных здесь, чтобы напоминать каждому человеку о его смертности, медленно укорачивалось.

Силы Черепа, прежде укрытые синей тенью, теперь постепенно оказывались на свету, но от этого не становились видны лучше. Нелюди были в основном одеты в рваные, грязные и оттого посеревшие шкуры и попоны, наброшенные с такой же гордой небрежностью, с какой сами дриаты восседали на своих двулойсях. Кое на ком через грудь были надеты скатки из полосатых одеял, своего рода дополнительная броня. Лишь некоторые могли похвастать обувью, высокими узкими сапогами или тряпичными обмотками, основная же масса была босиком. Почти у всех дикарей на головах красовались мохнатые шапки, сшитые из шкур двулойсей, иногда, с тем чтобы подчеркнуть начальнический ранг или, может быть, просто для устрашения, украшенные острыми рогами коров или ветвистыми оленей. Общей эмблемой дриатских воинов был намалеванный или вышитый на штанах яростно напрягшийся фаллос, долженствующий означать их хищный, неукротимый дух.

Вскоре борлиенцы заметили среди дикарей Черепа. Сделать это было нетрудно, поскольку его кожаные доспехи и меховая шапка были выкрашены в безумно-оранжевый цвет. Чуть ниже ветвистых, разлапистых рогов двулойся скалилось сухое лицо с острой бородкой. Страшная рана, нанесенная Черепу мечом молодого ЯндолАнганола в давнишней схватке, навсегда обезобразила его - сталь срезала часть плоти со щеки и челюсти, и сквозь дыру до сих пор проглядывали крепкие, блестящие зубы. Череп выглядел не менее устрашающе, чем его разношерстное воинство, чьи от природы светящиеся глаза пониже мохнатых шапок и острые, обтянутые кожей скулы придавали им на редкость зловещий вид. Под седлом Дарвлиша рыл копытом землю могучий двулойсь.

Подняв дротик над головой, Череп проорал со своей стороны расселины:

– Стервятники восславят мое имя!

Ответом ему был нестройный хор одобрительных голосов, эхо которого заметалось между каменными стенами утесов.

Вскочив на своего хоксни, ЯндолАнганол поднялся в стременах.

– Ну что, Череп, так и будешь стоять там, пока лицо не сгниет окончательно?

Слова Орла, которые тот специально произнес на смешанно-алонецком, отлично расслышали и поняли в рядах врагов.

По рядам воинов обеих армий пронесся ропот. Ударив своего двулойся пятками, Дарвлиш подъехал вплотную к краю утеса.

– Ты слышишь меня, Яндол, маменькин сынок? - прокричал он в ответ. - Или твои уши, как всегда, забиты пучками шерсти? Ты, выблядок престарелого маразматика, хватит ли у тебя храбрости перебраться сюда и схватиться с настоящими мужчинами? Мои слова заглушает какой-то стук - ах да, мне только что донесли, что это стучат твои зубы. Даю тебе последнюю возможность - уползай скорее прочь, ты, падаль, да забирай с собой свою паршивую армию игрушечных солдатиков!

Эхо этого крика долго не утихало, без конца отражаясь от стен скалистой гряды. Когда же оно наконец смолкло, ЯндолАнганол ответил, решив не уступать предводителю врага в насмешливости.

– Это не твоя ли подруга там блеет, Дарвлиш - козий вожак? Кого это ты называешь настоящими мужчинами - колченогих других, что трусливо жмутся рядом с тобой, только недавно спустившихся с веток? Хотя кто другой согласится связаться с таким мерзким уродом? Кто еще сможет вынести вонь твоего гниения, кроме этих диких мартышек, чьи бабушки жили с фагорами?

Оранжевый головной убор, четко выделяющийся на солнце, чуть дрогнул.

– И это мне говоришь о фагорах ты, ты, выходец из пещер, не знающих света, держащий в любовниках малолетнего двурогого? Хотя, конечно, кому, как не тебе, знать толк в фагорах, ведь ты с ними днюешь и ночуешь, а может, и ешь их на обед - ведь всем известно, что лучших друзей для себя, чем эти поклонники Беталикса, ты не мыслишь. Давай, гони свое зверье в расселину и бейся честно, ты, тараканий король!

Со стороны орд дриатов донеслись раскаты дикого хохота.

– Уж если ты так низко пал, что потерял всякое уважение к тем, кто по сравнению с твоими лойсеподобными сотоварищами стоит на высшей ступени развития, тогда стряхни со своего вонючего подола пауков и мусор и попробуй напасть на нас, ты, трусливый криволицый прислужник дриатов!

Подобные пререкания продолжались еще некоторое время. При всей своей вспыльчивости ЯндолАнганол, чьи силы явно находились в крайне неудобном положении, не имел про запас никакой хитрой задумки, которыми славился изворотливый ум Черепа, и пока не решался атаковать. Воспользовавшись паузой, возникшей во время словесного поединка, КолобЭктофер снарядил и послал небольшой отряд борлиенцев, поручив им устроить диверсию в тылу врага, с тем чтобы поколебать его уверенность.

Жара неумолимо нарастала. Рои безжалостно жалящих насекомых набросились на обе армии. Фаланги фагоров, сходящих с ума от зноя, скоро должны были дрогнуть под всесжигающим взором огненного ока Фреира.

– Могильный камень на грудь лучшему другу двурогих!

– Конец косгаттской подножной грязи!

По команде фельдмаршала борлиенцы медленно двинулись вдоль края расселины, подбадривая себя воинственными криками и размахивая оружием. На другом берегу расселины орда дриатов принялась проделывать то же самое.

– Каким образом мы возьмем укрепление на вершине горы, ваше величество? - спросил КолобЭктофер.

– Я склоняюсь к тому, что вы, маршал, скорее всего были правы. Этот форт, похоже, просто попытка провести нас. Забудем о нем. Вы, маршал, возглавите ударный отряд конницы, за вами пойдет пехота и Первый Фагорский. Я останусь со Вторым Фагорским и обойду с ним столовую гору так, чтобы дриаты потеряли нас из виду. Вы нападете на них первыми, а мы, подкравшись незаметно, атакуем их с фланга, прорвем его и обойдем врага с тыла. Зажмем Черепа в клещи и сбросим в расселину.

– Я исполню ваш приказ в точности, государь.

– Да пребудет с вами Акханаба, маршал.

Пришпорив хоксни, король поскакал к рядам фагорской гвардии.

Двурогие были в самом что ни на есть угнетенном состоянии духа, и прежде чем начать задуманный маневр, королю пришлось обратиться к ним с кратким наказом. Прислушиваясь к громыхающей над расселиной перебранкой короля и его противника, двурогие не только не воспрянули духом, но усомнились в честности обещаний Орла; равнодушные к смерти, в случае поражения они хотели быть уверены, что гибнут не напрасно. Однако тут, в дикой глуши, ничто не подтверждало это.

Король обратился к своим двурогим союзникам на их языке, на хурдху. Эта горловая, невероятно сложная, изобилующая согласными речь коренным образом отличалась от смешанно-алонецкого, принятого для общения между различными народностями Геспагората и ни в коем случае не была его наречием, а представляла собой мостик, переброшенный между расами людей и нечеловеков, происходящий, как утверждали, - впрочем, это же касалось многих других нововведений - из далекого Сиборнала. Гудящий и скрежещущий согласными, в запутанных узлах герундиев хурдху был неблагозвучен для человека, но любим и почитаем двурогими.

В родном языке фагоров имелось только одно время, настоящее-продолженное. Было ясно, что говорящие на таком языке просто не могли обладать абстрактным мышлением; даже простой счет, основанный на троичной системе, давался таким существам с большим трудом. Двурогие-математики посвящали себя нескончаемым подсчетам ушедших лет, хвастливо утверждая, что ими изобретен особый способ вневременного выражения. Вневременное выражение являлось еще одной речевой формой фагоров, эзотерической, оперирующей концепциями вечности.

Естественная смерть была понятием, неизвестным фагорам, их уход носил название умвелт и был неподвластен человеческому разумению. Как правило, большинство фагоров бывали более или менее способны выражать свои мысли на вневременном, хотя мало кто из них владел священной речью так же мастерски, как простым и доступным хурдху, предназначенным для бытовой беседы и решения вопросов обычных и насущных. Люди, душой свыкшиеся с алонецким, уже не могли обходиться без его четких и обязательных правил построения предложений. Фагоры же ценили свой язык еще и за то, что в нем неологизмы были почти так же невозможны, как и абстрактные понятия. Так, на хурдху «человек» буквально означало «сын Фреира»; «цивилизация» ни больше ни меньше, как «много крыш»; «армия» - «копья, движущиеся по приказу», ну и так далее. Даже королю ЯндолАнганолу, сносно изъясняющемуся на хурдху, потребовалось сосредоточиться и собраться с силами, чтобы ясно донести свой приказ до Второго Фагорского.

Но как только самцы и самки наконец поняли, что виднеющееся перед ними по ту сторону поросшего зарослями рва вонючее воинство топчет их исконные пастбища и обращается с их рунтами как с неразумными свиньями, погоняя их палками, дело было сделано - полк немедленно выказал желание идти в бой. Фагоры не знали страха, но нарастающая жара заметно поубавила у них подвижности и внимания. Вместе с родителями, тонко мыча и требуя, чтобы взрослые взяли их на руки и несли, в бой шли рунты.

Как только Второй Фагорский пришел в движение, КолобЭктофер скомандовал выступать и остальным силам. Борлиенцы устремились в атаку. Пыль заклубилась в воздухе. В ответ ряды дриатов перестроились. Силами главных помощников Черепа неровные порядки дикарей были превращены в более-менее сносные колонны, двинувшиеся в сторону наиболее вероятного места столкновения. Армии должны были встретиться на ровной площадке у утесов, между краем расселины и подножием столовой горы.

Набрав поначалу довольно резвый ход, обе стороны постепенно сбавили темп, когда стало ясно, что столкновения не избежать. О том, чтобы ударить друг по другу с налета, речи не было - поле будущей битвы было завалено глыбами вулканического камня, напоминающими о титанических подземных выплесках и перемещениях, породивших некогда эту вспученную местность. До врага еще нужно было добраться, никто и не думал пускаться бегом.

Как только дистанция, разделяющая армии, стала совсем уже незначительной, на смену громким приказам полководцев пришли взаимные оскорбления атакующих. Наконец сошедшиеся почти вплотную армии остановились. Бойцы теперь бесполезно топтались на одном месте, не продвигаясь вперед. Дикари и борлиенцы злобно сверлили друг друга взглядами, но ни те, ни другие не спешили преодолеть разделявшие их несколько футов. Вожди дриатов, скачущие позади рядов своих воинов, во все горло понукали их броситься в атаку, покалывая копьями в спины и осыпая проклятиями, да все без толку. Обезумевший от близости желанной развязки Дарвлиш скакал взад и вперед, выкрикивая невероятно витиеватые ругательства, самым мягким из которых было «трусливые пожиратели падали»; однако дриаты, не привыкшие к слаженным планомерным военным действиям, предпочитая им быстрые бурные набеги и такие же поспешные отступления, теперь терялись в нерешительности.

В воздух со свистом взмыли дротики. Наконец сталь со звоном встретилась со сталью и первый меч вонзился в тело первого воина. Брань сменилась криками боли. В небе над полем битвы закружились все увеличивающиеся стаи птиц. Приободрившись, Дарвлиш вопил не переставая. Ударный отряд ЯндолАнганола появился из-за столовой горы и, поспешая, но не слишком, устремился на правый фланг дриатов, как и было задумано.

Не успел Второй Фагорский проделать и половину пути, как с вершин холмов над головами сражающихся разнеслись торжествующие крики. Оказалось, что там, устроив в тени нависающего утеса засаду, таилась непотребная женская часть племен - маркитантки, шлюхи и просто любительницы странствий. Засада была отлично продумана и устроена с толком: женщины ждали только одного - чтобы неприятельские силы попытались обойти столовую гору. С криками вскочив на ноги, веселые дамы обрушили вниз заранее приготовленные камни, вызвав тем самым лавину, устремившуюся на Второй Фагорский. Обомлевшие от такого поворота событий фагоры застыли на месте как вкопанные и были сметены, точно кегли - шаром, пущенным рукой опытного игрока. Вместе с взрослыми погибло и множество детей.

Верный сержант Бык первым заметил укрывшихся в засаде женщин дриатов. Кого-кого, а женщин он чуял издалека - сучки были предметом его первейшего интереса. Пока перебранка противостоящих армий была еще в самом разгаре, он, возглавляя небольшой отряд отборных воинов, посланный маршалом для диверсии, продвигался вперед под прикрытием зонтичных кактусов. Искусно скрываясь от вражеских глаз, он незаметно провел своих людей вниз по склону, сквозь чащу диких зарослей добрался до дна расселины и выбрался на правый берег, где, с запасом обогнув отряды дриатов, незамеченным забрался на утес.

Восхождение на утес равнялось подвигу. Но ни один борлиенец не дрогнул. Следуя за Быком, воины нашли на вершине утеса тропинку, отмеченную по обочинам свежим калом дриатов. Находка подтвердила подозрения борлиенцев, мрачно улыбнувшихся своей удаче. Они продолжили восхождение и вскоре наткнулись на другую тропу, идти по которой уже не составило особого труда. По этой тропинке пробирались ползком, на четвереньках, чтобы остаться незамеченными для бьющихся внизу. В конце концов их настойчивость была вознаграждена - воины вдруг узрели с гряды в лощине перед собой несколько дюжин женщин дриатов, раскинувшихся на рваных одеялах и вонючих накидках совсем невдалеке. Кучки заготовленных камней не оставляли сомнений по поводу планов этих коварных ведьмоподобных созданий. Оставив копья по ту сторону расселины, скалолазы взяли с собой только короткие мечи. Склон холма был неровен и изрыт, поэтому о стремительном и внезапном нападении не приходилось и думать. Единственной надеждой было одолеть шлюх их же оружием - завалить, закидать и побить камнями.

Причем в тишине, ибо даже один скатившийся к расселине камень мог выдать столь выгодное местоположение маленького отряда отважных борлиенцев. Когда Второй Фагорский, обогнув столовую гору, устремился на врага, а шлюхи, увидев это, мгновенно взялись за осуществление своего коварного плана, воины Быка как раз готовились напасть на них.

– Пора взять то, что нам причитается, мои бычки! - выкрикнул сержант. В воздухе просвистело несколько десятков камней, одновременно пущенных руками борлиенцев. Выдержав обстрел и только спустив свою самодельную лавину вниз, женщины начали разбегаться с пронзительными криками. Внизу, под склоном холма, мгновенно и во множестве гибли под катящимися камнями фагоры.

Видя, что их западня сработала, воодушевленные дриаты набросились на ряды борлиенцев с утроенной силой и яростью - в передних рядах беспрестанно мелькали и звенели короткие мечи, из задних рядов вперед без устали слали тучи дротиков. Сплоченные, единые организмы двух армий рассыпались на несколько дюжин кучек, где отчаянно кипело сражение.

Бык взирал на всю эту резню с гряды покоренного холма. Душа его разрывалась на части - так ему хотелось сейчас быть там, в гуще битвы. Воображение рисовало его мысленному взору могучую фигуру маршала: вот он молнией мелькает среди сражающихся, бросается в схватку то тут, то там, без устали погружая в тела врагов окровавленный меч. Но то, что более всего потрясло Быка и заставило его похолодеть, крылось внутри таинственного форта на вершине столовой горы. Король ошибся. Форт не был пуст, и среди асокинов там прятались воины.

Постепенно разворачиваясь и расплескиваясь все шире, сражение закипело вокруг подножия столовой горы, окружив ее почти сплошным кольцом, неразрывным везде, кроме, быть может, того места, где прошла пущенная с хребта лавина и теперь устрашающей полосой лежали тела двурогих из Второго Фагорского. При всем желании Бык не мог предупредить КолобЭктофера о коварном замысле врага - в шуме кипящей внизу битвы тонул любой звук.

Отдав приказ, Бык повел своих людей вниз по склону холма на северо-запад, держа курс на сражение. Присев на край утеса, он частью съехал вниз на спине и заду, а частью скатился кубарем к тропинке, где невдалеке еще пугливо мелькали силуэты дриатских шлюх. Молодая женщина, почти девочка, с разбитой метко пущенным камнем коленкой, лежала совсем рядом с ним. Заметив, что Бык, еще не оправившись от столь стремительного спуска, медленно поднимается на ноги, она выхватила из лохмотьев кинжал и набросилась на врага. Перехватив руку дриатки, Бык выкручивал ее, пока не хрустнула кость и оружие не выпало из онемевших пальцев в пыль. Пинком отбросив кинжал за край утеса, он повозил девчонку лицом по земле, усыпанной мелкими острыми камнями.

– Ишь, норовистая кобылка - ничего, я займусь тобой позже, - прохрипел он дриатке.

Спасаясь бегством, шлюхи с перепугу побросали все свои дротики. Подобрав один с земли, Бык взвесил его на руке, проверяя баланс и задумчиво разглядывая укрепление на столовой горе. Отсюда, снизу, спины укрывающихся там воинов были почти неразличимы. Неожиданно один из сидящих в засаде воинов-дриатов, оглянувшись, заметил Быка сквозь бойницу. Открыв, что каким-то неведомым образом враг оказался сзади, дриат поднялся во весь рост, а вслед за ним поднялся и второй воин, его товарищ. Быстро оглядев Быка, они наставили на него странное приспособление, к дальнему концу которого приник первый воин, разместив ближний на плече у второго воина. Бык понял, что видит перед собой какое-то странное, невиданное доселе оружие.

Собравшись с силами, Бык мощно метнул дротик в сторону укрепления. Поначалу казалось, что тот долетит до цели, но впечатление было обманчивым - дротик упал в пыль, не долетев до глинобитной стены с полдесятка шагов.

На глазах у Быка, взирающего на происходящее с глубоким презрением, из переднего конца трубки, направленной на него дриатами, вырвалось облако белого дыма. Какой-то крохотный предмет со злобным шмелиным жужжанием стремительно пронесся мимо его уха. Нагнувшись, Бык выбрал другой дротик. Взвесив его на ладони, он занял позицию для метания.

Двое воинов за стеной форта тоже были чем-то заняты - суетливо забивали длинным и тонким прутом что-то в конец трубки, откуда недавно вылетел дым. Заняв прежнюю же странную позицию, они опять нацелили свое удивительное оружие в сторону Быка. Как только он, разбежавшись, метнул в них свой снаряд, трубка опять пыхнула клубом белого дыма. На этот раз Бык услышал отдаленный хлопок. Через мгновение раскаленный палец ткнул его в левое плечо, да так сильно, что от удара его развернуло на пол-оборота и швырнуло на землю. Упав лицом в пыль тропинки, он несколько секунд приходил в себя.

Раненная дриатка, видя такое дело, подхватила один из дротиков и снова кинулась в бой, на этот раз выбрав мишенью беззащитный мягкий живот упавшего борлиенца. Ударив упрямую сучку по ногам, Бык повалил ее, схватил правой рукой за горло, и, сцепившись, они вместе покатились с утеса вниз.

Тем временем в укреплении на столовой горе был отдан приказ открыть огонь. Поднявшись на ноги, стрелки направили на людей КолобЭктофера невиданное оружие и дали залп. Пронзительно вскрикнув от радости, Дарвлиш Череп ударил пятками своего двулойся и поскакал в самую гущу битвы. Теперь уже ни у кого не было сомнения, на чьей стороне окажется победа.

Внутренне содрогаясь при виде того, во что превращается борлиенская армия, КолобЭктофер продолжал яростно сражаться, однако огонь из мушкетов косил его воинов, как серп спелые хлеба. Очень многие пали, даже не успев понять, что с ними случилось и откуда пришла смерть. Принцип действия новинки, позволяющей убивать людей на безопасном для стрелка расстоянии, вызвал у борлиенцев презрение - такое оружие годилось только трусам. Лишь рассмотрев, в чем дело, КолобЭктофер мгновенно понял, где дриаты добыли такое снаряжение, явно порожденное хитрым и злобным разумом, - конечно в Сиборнале. Пятый Фагорский готов был вот-вот обратиться в бегство. Надежда выиграть сражение исчезла, но все же стоило попытаться заткнуть глотку маленькому форту на вершине горы.

Собрав вокруг себя шесть сотен опытных старых воинов, КолобЭктофер не медля ни секунды повел их на приступ, сознавая, что позади быстро тают остатки королевской армии. Выхватив из ножен меч, маршал принялся взбираться по щебенчатому склону горы к глинобитным стенам. Дриаты продумали и это - наверх вела только одна проходимая тропа.

Когда грозный отряд борлиенцев и форт разделяло всего несколько десятков шагов, их приветствовал веселый хлопок взрыва - ствол одного из мушкетов разорвался, убив осколками обоих стрелков. Оставшиеся ружья, числом одиннадцать, попавшие явно в неумелые руки, тоже оказались не готовы к бою - в одних еще не было заряда, другие по тем или иным причинам не сработали. Невежество дриатов спасло жизнь многим борлиенцам. Растерянные дикари позволили вырезать себя, почти не оказав штурмующим организованного сопротивления. О пощаде никто из них не помышлял, и КолобЭктофер не оставил в живых никого. Избиение происходило на глазах других дриатов, окруживших столовую гору.

Королевское воинство или то, что от него осталось, обнаружив, что блистательный военачальник оставил их, занявшись делом в другом месте, почло за лучшее бежать, пока еще есть возможность. Некоторые из командиров КолобЭктофера пытались остановить своих людей, приказывая им идти на соединение с отрядом, возглавляемым самим королем, но им быстро заткнули рот собственные подчиненные, оставив лежать бездыханными. Дружно развернувшись, остатки борлиенцев обратились в бегство, преследуемые дриатами, испускающими леденящие кровь победные клики.

Короткий успех и боевое искусство воинов КолобЭктофера, взявших штурмом столовую гору, не спасло их - дриаты превосходили их числом в десятки раз. Тела павших борлиенцев были разрублены на куски и сброшены в расселину на съедение диким зверям. Обезумевший от радости победы, которую не смогли омрачить даже огромные потери, Дарвлиш с приспешниками, разбившись на небольшие отряды, устроили охоту на спасающихся бегством уцелевших борлиенцев. К ночи на поле битвы все стихло - там возились только стервятники и прочие пожиратели мертвечины. Так печально для борлиенцев закончился первый случай применения огнестрельного оружия.

В доме терпимости на окраине Матрассила проснулся торговец льдом. Шлюха, с которой он делил этой ночью ложе, уже поднялась и, позевывая, бродила по комнате. Приподнявшись на локте, торговец льдом почесал грудь и кашлянул. Вот-вот должен был взойти Фреир.

– Мэтти, пелламонтейн еще остался? - хрипло спросил он шлюху.

– В чайнике еще должно быть, - шепотом ответила женщина.

Шлюха, которую торговец знал уже давно, всегда пила по утрам пелламонтейновый чай.

Сев на краю кровати и спустив ноги на пол, мужчина пригляделся к женщине в сгустившихся в комнате сумерках. Потом быстро натянул через голову рубаху. Теперь, когда желание ушло, он стеснялся своего худющего тела. Вслед за шлюхой он прошел из комнаты в маленькую и тесную кухоньку, служившую одновременно и местом омовения. В очаг на головни были брошены несколько пригоршней угля, и вскоре под закипающим и весело посвистывающим чайником уже бушевал огонь. Свет пламени разогнал сумерки, прежде рассеиваемые только сочащейся в щели ставень серой предрассветной мглой. В потемках торговец смотрел, как Мэтти готовит ему чай, и думал, что это удается ей ничуть не хуже, чем его собственной жене. Да, думал он, глядя на ее поблекшее и прорезанное морщинами лицо, конечно, блудница постарела… сколько ей? Наверно двадцать девять, а может, и все тридцать. Она всего-то на пять лет его младше. Красавицей ее больше не назовешь, но в постели она по-прежнему хороша. А кроме того, он неправ - она уже не шлюха. Шлюха на покое, так точнее. В последний год она принимала только старых друзей и то в виде большого одолжения.

Мэтти оделась в скромное, но дорогое платье - она собиралась в церковь.

– Что ты сказала?

– Я хотела, чтобы ты еще поспал, Криллио.

– Ничего, я привык вставать рано, - сказал он, потом, чувствуя, как сильна в нем привязанность к этой женщине, неохотно добавил: - Мне не хотелось бы уходить, не попрощавшись с тобой и не поблагодарив.

– Тебе пора возвращаться к жене и семье.

Не поднимая на него глаз, она кивнула своим словам, насыпая в чашки щепотки сушеной травы для заварки. Занятая делом, она сосредоточенно поджала губы. Ее движения были очень точны и деловиты - впрочем, такой она была во всем.

Накануне вечером ледоторговый корабль встал под разгрузку у матрассильского причала. Корабль торговца со своим обычным грузом из Лордриардри пересек море Орла, добрался до берегов Оттассола и поднялся по бурливой Такиссе до самого Матрассила. На этот раз, кроме льда, торговец доставил в столицу еще и своего сына, которого собирался приучать к делу и познакомить с деловыми партнерами. Кроме того, торговец хотел представить своего сына и в доме Мэтти, с которой сам водил знакомство едва ли не с тех пор, как первый раз привез в Матрассил лед для королевского дворца. В свои уже не столь юные годы парень еще ничего толком не знал о жизни и торговле.

Старая подруга Мэтти приберегала для Дива девушку - сироту Западной войны, стройную и миловидную, с прекрасными чувственными губами и роскошными густыми волосами. Увидев девушку впервые, трудно было представить, что ее опыт в обращении с мужчинами, да и в жизни вообще, во много раз превосходил все, что знал об окружающем мире Див. Девушка, которую Мэтти вчера привела показать им, с виду была такой же юной и неискушенной, как Див. Торговец осмотрел девушку со всем тщанием, проверив при помощи медной монеты даже ее влагалище на предмет дурной болезни. Монета не позеленела, и он остался вполне доволен увиденным. Его сын без сомнения был глуп и недалек, но капитан все равно хотел для него только лучшего, по возможности самого лучшего.

– Мэтти, мне казалось, что у тебя есть дочка в невесты Диву.

Свое Мэтти всегда старалась держать при себе.

– А чем плоха эта девушка?

При этом взгляд веселой дамы словно бы говорил торговцу: «Занимайся своим делом, а мне позволь заниматься моим». Но уже через мгновение, может быть подумав о том, что торговец, всегда очень щедрый, теперь мог запросто хлопнуть дверью и больше не вернуться, Мэтти добавила:

– Моя дочь, Абази, своенравная и самостоятельная девушка, у нее большие планы. Недавно она сказала, что хочет перебраться жить в Оттассол. Я заметила, что в Оттассоле она не найдет ничего, чего не было бы здесь, на что она ответила: «хочу увидеть море». Не море ты увидишь там, а бесчисленных моряков, вот что я ей сказала.

– И где же Абази теперь?

– Она живет одна, потому что любит со всем справляться сама. Снимает комнату, у нее есть обстановка, немного хорошей одежды. Копит деньги на поездку на юг. Она молодая и хорошенькая и уже завела себе богатого друга.

Заметив тщательно скрываемую ревность в глазах Мэтти, торговец льдом молча кивнул. При всем своем любопытстве он решил не спрашивать, кто этот богатый друг дочери Мэтти.

Шлюха окинула неуклюжего Дива проницательным взглядом с головы до пят, потом оглянулась на девушку. Молодежь чувствовала себя очень неуютно и явно не могла дождаться, когда старшие оставят их в покое. Потом, подвинувшись вплотную к торговцу - желание поделиться сжигающей язык новостью пересилило все, даже страх, - Мэтти едва слышно шепнула имя на ухо торговцу.

Торговец картинно вздохнул.

– Вот как!

Хотя особого потрясения от услышанного он не испытал - и он и Мэтти слишком много повидали на своем веку, чтобы чему-то удивляться.

– Ты уже идешь, папа? - спросил торговца Див.

Торговец ушел вместе с Мэтти, предоставив сыну возможность разбираться самому. До чего же глупа бывает молодежь, и в какие немощные развалины превращаются старики!

Сейчас Див наверняка еще спит где-то в клетушке этажом ниже, сопя и уткнувшись носом в плечо своей новой знакомой. Вчера, выполняя отцовский долг, торговец был доволен собой, но теперь это приятное чувство ушло, сменившись грустью. Он был голоден, но просить о завтраке Мэтти не хотел - таково было здешнее неписаное правило. Со сна у него затекли ноги - постели шлюх не предназначались для удобного сна.

Вспоминая прошлый вечер, он вдруг сообразил, что все это выглядело чрезвычайно символично, по сути дела, как настоящая церемония. Передавая сына в руки молоденькой шлюхи, он тем самым словно бы объявлял, что с этих пор отказывается от прежней разгульной жизни, начиная жизнь новую, более спокойную, степенную. Быть может, это первый знак надвигающегося бессилия? Из-за женщин он когда-то потерял все, опустился до нищенства; но снова сумел подняться, наладить процветающее дело, хотя его похоть, страстное увлечение женскими прелестями не угасли. И вот теперь этот его главный, центральный интерес начал затухать… а когда угаснет окончательно, где-то внутри останется гулкая пустота.

Он принялся размышлять о своей безбожной родине, Геспагорате. Да, Геспагорат, без сомнения, нуждался в боге, но только не в том идоле, которому истошно поклонялся помешавшийся на религии Кампаннлат. Вздохнув, он спросил себя, почему то, что прячется меж упругих ляжек Мэтти, имеет над ним гораздо большую власть, чем любое божество.

– Идешь в церковь? И не жалко время даром терять?

Мэтти кивнула. С клиентами она старалась не спорить.

Приняв от молчаливой Мэтти чашку с пелламонтейновым чаем и согревая ладони теплой глиной, торговец вернулся в спальню, для чего ему не пришлось даже толкнуть дверь - ее между кухней и спальней не было. Там он остановился и оглянулся. Не дожидаясь, пока чай остынет, Мэтти плеснула в свою чашку холодной воды и в несколько глотков выпила отвар. Сполоснув и убрав чашку, она натянула на руки черные перчатки до локтей и принялась поправлять на морщинистой шее бусы.

Почувствовав его взгляд, она сказала.

– Почему бы тебе еще не поспать? В такой час в доме все спят - слышишь, кругом тихо.

– Мы с тобой всегда хорошо ладили, Мэтти, - заговорил он, еще надеясь услышать от нее нечто, из чего можно было бы понять, что и она неравнодушна к нему. - Знаешь, с тобой я чувствую себя даже лучше, чем с женой и дочерью, - добавил он в отчаянии.

Подобные признания Мэтти слышала почти ежедневно.

– Мне приятно это слышать, Криллио. Надеюсь, в следующий твой приезд я снова… мы снова увидим Дива.

Она говорила быстро и шла к двери, чтобы торговец не успел преградить ей путь. Но тот остался стоять, где стоял - посреди комнаты, с чашкой чая в руке, и до дверей Мэтти добралась беспрепятственно, на ходу поправляя раструб левой перчатки. Мужчины бывают еще большими фантазерами, чем женщины, особенно в таком возрасте, как Криллио. Что бы он ни напридумывал о связывающих их чувстве, через день он наверняка поймет, что все это никогда не заходило дальше нехитрой фантазии. Расставаясь с клиентами поутру, Мэтти тут же выбрасывала их из головы, что вошло у нее в привычку уже давным-давно.

Вернувшись с чашкой к кровати, он уселся и принялся прихлебывать чай. Толкнув ставни, выглянул наружу, то ли чтобы насладиться видом Мэтти, быстро идущей по совершенно пустой улице, то ли испытать от этого муку - он не знал точно. Тесно жавшиеся друг к другу дома были слепы из-за закрытых ставень и по-утреннему бледны. Но что-то в виде городских построек смутно обеспокоило его. Тьма еще не сдала своих позиций наступающему утру. Неожиданно он заметил у соседнего дома одинокого прохожего, мужчину, который брел, точно пьяный, шатаясь и опираясь рукой о стену. Позади странного прохожего ковылял жалобно мычащий маленький фагор, рунт.

Внизу, прямо под окном, из которого выглядывал торговец льдом, из дверей на улицу вышла Мэтти.

Заметив медленно приближающегося незнакомца, она остановилась. Кто-кто, а Мэтти знает о пьяницах все, подумал торговец. Выпивка и доступные женщины идут рука об руку, все равно в каком краю. Вот только этот человек не был пьян. По его ногам на брусчатку мостовой стекала кровь.

– Я сейчас спущусь! - крикнул торговец. Через минуту, все еще без рубашки, он выбежал на пустынную улицу и остановился рядом с Мэтти. Та стояла неподвижно, словно вросла ногами в землю.

– Оставь его в покое - он ранен. В дом я его не пущу, он может накликать беду.

Раненый застонал и, подняв голову, взглянул на торговца льдом. Внезапно чуть не задохнувшись, торговец вытаращил от удивления глаза.

– Мэтти, ради Всемогущего! Это же король собственной персоной… Король ЯндолАнганол!

Бросившись к королю, торговец и шлюха подхватили его под руки и повели к двери дома терпимости.

* * *

Из борлиенцев, участников Сражения при Косгатте, как эту битву стали называть после, в Матрассил вернулись немногие. Поражение, которое потерпел Орел от дриатов, покрыло его и его армию несмываемым позором. Всю неделю после сражения стервятники пировали на славу, вовсю восхваляя Дарвлиша.

После выздоровления - во дворце за королем ухаживала его верная жена, сама королева МирдемИнггала - Орел поклялся в скритине в присутствии депутатов, что орды дриатов, какими бы многочисленными они ни оказались, будут истреблены до последнего человека. Однако баллады, которые скоро принялись распевать бродячие трубадуры, утверждали обратное. Вся страна оплакивала гибель славного КолобЭктофера. В нижних залах королевского дворца поминали добрым словом Быка. Ни тот, ни другой так и не вернулись домой.

Примерно в те же дни король ЯндолАнганол, страдающий от полученной раны и изнывающий от слабости и лихорадки, принял знаменательное решение - Борлиен должен заручиться союзом соседей-членов великой Панновальской Империи, в особенности Олдорандо и самого Панновала. А он, король, должен во что бы то ни стало получить для своей армии ручное стрелковое оружие, которым дикари-разбойники пользовались так успешно, нанеся силам борлиенцев огромный урон.

Обдумав эти два пункта, он вызвал советников и обсудил с ними детали. В разговоре с советниками впервые была заронена мысль о возможности династического брака с дочерью королевского дома соседнего государства, что в результате и привело полгода спустя ЯндолАнганола, принявшегося с потрясающей настойчивостью претворять план развода в жизнь, в Гравабагалинен. С этого же дня он начал отдаляться от прекрасной королевы. Его размолвка с матерью заставила отвернуться от отца и наследника трона, принца. А кроме того, по воле безжалостной судьбы это послужило в итоге причиной гибели несчастной принцессы, вина за смерть которой была возложена на расу протогностиков, иначе - мади.

Глава 5 Путь мади

На континенте Кампанналат мади были обособленной расой. Обычаи мади не имели ничего общего с укладом жизни ни людей, ни двурогих. Более того, каждое племя мади жило так, словно не замечало существования других племен своих сородичей.

В то время, о котором идет речь, одно из таких племен мади совершало неспешный переход на запад через область Хазиз, полупустыню, начинающуюся в нескольких днях пути от Матрассила.

Странствия мади начались в давние времена, о которых уже не помнил никто. Ни сами протогностики, ни представители других рас, видя невозмутимых мади, вышагивающих мимо, не могли сказать, когда и почему началось это странствие. Мади были прирожденными кочевниками. Они рождались в дороге, вырастали, женились и обзаводились потомством в дороге и в дороге же закрывали навечно глаза.

Словом мади, означающим «жизнь», было Ахд - «Путешествие».

Те из людей, кого заинтересовали мади, - надо сказать, таких было совсем немного - твердо полагали, что именно Ахд и заставляет мади по возможности держаться в стороне и от чужаков, и от себе подобных из других племен. По мнению других, виной тому был язык мади. Он напоминал пение, где не слова, а мелодия несла главный смысл. Присутствующая в речи мади невероятная завершенность в то же время соседствовала со странной упрощенностью и несовершенством в некоторых вопросах, и это, с одной стороны, заставляло племена мади упорно держаться своих кочевых троп, а с другой - не позволяло проникнуть в таинства их культуры чужакам и в первую очередь людям.

Но именно таким проникновением собирался заняться сейчас один молодой человек.

Еще ребенком он пытался научиться говорить на хр'мади'х, что теперь позволило ему, уже молодому человеку, встретиться с мади более или менее уверенно. Он руководствовался чистыми помыслами, а мотивы его были вполне серьезными.

Для ожидания он выбрал сень каменного пустынного знака-истукана с высеченными на нем символами Бога. Знак отмечал границу прохождения земляной октавы, или линии здравия, что сейчас, в эпоху развитых наук и прогресса, подавляющее большинство почитало суеверием. Суеверия мало волновали молодого человека.

Появившиеся наконец мади двигались неорганизованной группой или отрядом, и их пение предшествовало им. Проходя мимо молодого человека, мади не удостоили его даже взглядом, хотя многие из взрослых поворачивались к камню, у подножия которого он стоял, а то и прикасались к письменам рукой. Одежда мади, и мужчин и женщин, отличалась невзрачным однообразием - одеянием служили грубые мешки из холста, с прорезями для рук и головы, подпоясанные на талии. На случай дождя или плохой погоды мешки мади имели капюшоны, которыми можно было прикрывать голову, что придавало им гротескный вид. Ноги вечных странников были обуты в грубые деревянные башмаки, словно тех, чей смысл существования составлял Ахд, чрезвычайно мало тревожило состояние ног.

Оглянувшись, молодой человек увидел уходящую в бесконечность полупустыни извилистую нить тропы. У тропы этой не было ни начала, ни конца. Пыль клубилась над путниками, скрывая их за прозрачной кисеей. На ходу мади тихо переговаривались на своем наречии. Время от времени кто-нибудь из идущих выкликал длинную певучую фразу, и ее единая, неразрывная чистая нота струилась вдоль цепочки соплеменников, словно кровь по венам. Насколько смог разобраться в этом пении молодой человек, суть фразы сводилась к обычным дорожным замечаниям. Хотя вместе с тем пение могло заключать в себе и некую самобытную форму повествования, о сути которого он не мог иметь ни малейшего понятия, поскольку у мади не было ни прошлого, ни будущего в обычном, человеческом понимании этих слов.

Он молча дожидался своего часа.

Разглядывая движущиеся мимо лица, в предчувствии знака, он словно выискивал среди племени кого-то любимого и давно потерянного. Лица мади, внешне имеющих все отличительные физические признаки людей, хранили печать какой-то им одним ведомой муки и совершеннейшей простоты и невинности, свойственной только протогностикам, что делало их, стройных и хрупких животных, похожими на дикие бледные цветы, выросшие на скудной почве.

В облике мади было много характерных и свойственных только им общих черт. Большие мягко-карие глаза навыкате прикрывали длинные пушистые ресницы. Длинные, тонкие и острые носы с горбинкой придавали облику своих обладателей что-то отчетливо птичье, что-то от попугаев. Скошенные лбы уравновешивали несколько недоразвитые нижние челюсти. Но в целом, и молодой человек не мог с этим не согласиться, лица мади казались странно красивыми и производили необычное впечатление, пугая и притягивая. Глядя на странников, молодой человек почему-то вспоминал собаку, которая была у него в детстве, очень симпатичную и умную дворнягу, а также бело-коричневые цветы, распускающиеся на кустах бирючины.

Отличить мужчин от женщин было непросто, но для тех, кто знал, на что нужно смотреть, это не составляло особого труда. Был один верный знак - в верхней части черепа у мужчин выступали две шишки, а кроме того, еще две шишки бугрились с обеих сторон на челюсти. Иногда эти шишки прятались под волосами. Но однажды молодой человек видел опиленные пеньки рогов, торчащие из этих шишек.

С нежным вниманием молодой человек глядел на мелькающие мимо лица. Простодушие мади было близко ему, хотя огонь ненависти продолжал сжигать его душу. Молодой человек хотел убить своего отца, короля ЯндолАнганола.

Череда певуче переговаривающихся людей следовала мимо него. И внезапно он получил свой знак!

– О, благодарю тебя! - воскликнул он.

Одна из мади, девушка, шагающая с ближнего к молодому человеку края отряда, оторвала взгляд от тропы и взглянула ему прямо в глаза - то был Взгляд Согласия. Больше не последовало ничего, ни слова, ни жеста - да и сам взгляд погас так же быстро, как и блеснул, но был настолько многозначителен и силен, что не понять его было невозможно. Сделав шаг от каменного истукана, молодой человек двинулся вслед за девушкой, которая больше не обращала на него внимания; одного Взгляда должно было хватить.

Так он стал частью Ахда.

* * *

Вместе со странниками шли их животные, вьючные - лойси, пойманные на пастбищах Великого Лета, полуодомашненные животные: несколько видов арангов, овцы и флебихты - все копытные - а также собаки и асокины, молчаливые и, казалось, захваченные ритмом кочевой жизни не меньше хозяев.

Молодой человек, обычно зовущий себя Роба и никак иначе и с презрением относящийся к своему титулу принца, с кривой улыбкой вспоминал, как часто скучающие придворные дамы, перебарывая зевоту, поговаривали о том, как бы им хотелось однажды стать свободными, как бродяги-мади. Мади, по умственному развитию едва ли превосходящие умного пса, были безропотными рабами однажды избранного образа жизни.

Каждый день на рассвете племя сворачивало лагерь стоянки, с первыми лучами солнца выступая нестройным отрядом в дорогу. В течение дня устраивали несколько привалов, кратких и никак не зависящих от того, сколько солнц сияло на небе - одно или два. Довольно скоро Роба понял, что сознание мади просто не отмечало подобного; все их внимание полностью поглощала тропа.

Иногда, время от времени, на пути племени попадалось какое-нибудь препятствие - река или скалистая гряда. Что бы это ни было, мади преодолевали преграду с полнейшей невозмутимостью. Довольно часто во время переправы тонули дети, взрослые члены племени, как правило старики, гибли, съеденные хищниками, пропадали овцы. Что бы ни случилось, Ахд не прерывался, и так же безостановочно текла гармония напевных бесед.

На закате Беталикса племя начинало постепенно замедлять шаг.

В это же время повторяемыми чаще всего словами становились «шерсть» и «вода» - их твердили, как твердят молитву в правоверной стране. Если бы у мади был Бог, то он наверняка состоял бы из воды и шерсти.

Перед тем как расположиться на ночлег и начать приготовление пищи, племя задавало корм животным и поило их, что входило в обязанности мужчин. Женщины и девушки вынимали из вьюков на спинах лойсей примитивные ткацкие станки и ткали из крашеной шерсти коврики и полотно для одежды.

Если вода была основой жизни мади, то шерсть была их товаром.

– Вода есть Ахд, шерсть есть Ахд.

Песнь по большому счету могла ошибаться, но зерно истины в ней несомненно было.

Мужчины чесали шерсть с животных и красили ее, женщины старше четырех лет ходили с прялками вдоль тропы и сучили из шерсти нитки. Все, что выходило из рук мади, было сделано из шерсти. Шерсть флебихтов, сатар, была самой тонкой и нежной, из нее ткали мантии, которыми не брезговали и королевы.

Шерстяные вещи паковали во вьюки на спины лойсей, либо мужчины и женщины племени носили их прямо на теле, под верхней одеждой из грубого холста. Товары из шерсти шли на продажу в городах, попадающихся вдоль тропы, - Дистаке, Йисче, Олдорандо, Акаке…

После ужина, вкушаемого уже в сумерках, племя отходило ко сну; укладывались спать все вместе, гуртом, поближе друг к другу - мужчины, женщины, дети, животные.

Желание женщины проявляли крайне редко. Когда настала пора для девушки Робы, та повернулась к нему и попросила удовлетворить ее, и в ее трепетных объятиях он нашел отраду. Ее наслаждение выплеснулось мелодичным стоном-песней.

Тропа мади была так же неизменна, как и распорядок их дня. Они отправятся на запад или восток по разным тропам; иногда эти тропы пересекались, иногда расходились на сотни миль. Путь в одну сторону занимал, как правило, один малый год, поэтому вопрос измерения времени у мади решался просто: о том, сколько минуло дней, говорили в смысле пройденного расстояния - поняв это, Роба сделал свой первый шаг в осознании хр'мади'х.

О том, что Путь мади длится многие сотни лет, можно было судить по флоре, разросшейся вдоль тропы. Создания с птичьими чертами, в чьей собственности не было ничего, кроме их животных, тем не менее роняли что-то вдоль своей тропы. Кал и семена растений занимали тут не последнее место. В привычке женщин мади было на ходу срывать стебли попадающихся на пути трав и ветви деревьев и кустарников - афрама, хны, красной черемицы и мантлы. Из всего этого добывалась краска. Семена этих растений вместе с семенами растений, употребляемых в пищу, например ячменя, также падали на землю вдоль тропы. Колючие семена и споры цеплялись за шкуры животных.

На всем своем протяжении Путь начисто губил пастбища. Однако вместе с тем Путь давал земле и возможность цвести.

Даже в полупустыне мади двигались по извилистой полосе кустарника, трав и редких деревьев, виновниками случайного появления которых были они сами. В бесплодных горах на Пути росли цветы, которые в прочих условиях можно было найти только на равнине. Пути восточного и западного направлений - зовущиеся у мади «укт» - пролегали, петляя подобно лентам, через весь экваториальный континент Гелликонии, отмечая след этих почти людей.

По прошествии нескольких теннеров бесцельных и непрерывных переходов Роба позабыл свою принадлежность к роду людскому и ненависть к отцу. Путь вдоль тропы-укт стал его Ахд, его жизнью. Иногда, обманывая себя, он притворялся, что понимает дневное бормотание своих спутников-кочевников.

Он с самого начала предпочитал бродячую жизнь расчетливой жизни двора, но существование с мади далось ему не просто; главной сложностью оказалось приспособиться к пище кочевников. Мади сохранили огнебоязнь, и потому приготовление пищи было у них весьма примитивным; размазывая тесто по раскаленным камням, кочевники пекли пресный хлеб, ла'храп. Ла'храп мади готовили впрок, питались им в пути, употребляя свежим, черствым или плесневелым, все равно. С хлебом в пищу шли молоко и кровь домашних животных. Иногда, во время праздничных пиршеств, мади позволяли себе полакомиться измельченным мясом.

Кровь имела для мади очень важное значение. Робе пришлось вызубрить целый ряд слов и выражений, теснейшим образом связанных с понятием пути, крови, пищи и бога-в-крови. Иногда, ночами, он пробовал как-то классифицировать приобретенные знания, несколько раз в часы затишья пытался даже изложить свои мысли на бумаге; из этого мало что выходило, ибо когда все племя, вкусив скромную вечернюю трапезу, вповалку укладывалось спать, сон неудержимо сковывал и его.

Не было силы, которая могла бы удержать его глаза открытыми. Видения перестали наведываться в его сон, и со временем он проникся уверенностью, что мади, по всей вероятности, сны неведомы. Иногда он начинал задумываться о том, во что могли превратиться мади, если бы их неким образом удалось научить видеть сны. Возможно, тогда они могли бы сделать первый робкий шаг со своих задворок навстречу цивилизованному миру.

Иногда, после того как его подруга, прильнув к нему для краткого экстатического соития, насытившись, откатывалась от него, он задумывался, счастлива ли она. Но спросить у нее об этом он не мог, и даже если бы такой вопрос был задан, то напрасно было бы надеяться на ответ. Был ли счастлив он сам? Он не ждал счастья, ибо, взращенный любящей матерью, королевой королев, рано понял, что жизнь есть цепь непрерывных страданий. Цена любой минуты беспечного счастья - годы мучительных испытаний. Возможно, мади в этом смысле повезло - отказавшись от удела людей, они обманули судьбу и избежали юдоли слез.

Над Такиссой и Матрассилом клубился туман, но поверх молочного марева уже сияло солнце. От тумана воздух казался тяжелым и удушливым, и королева МирдемИнггала решила провести это время в гамаке. Все утро она принимала прошения. Хорошо известная в народе, она тоже знала многих столичных горожан по именам. Утомившись выслушивать бесконечные жалобы, она задремала в сени небольшого мраморного павильона. МирдемИнггале грезился король, который несколько дней назад, едва оправившись от ран, ни словом не предупредив ее, куда-то уехал по делу крайней важности - говорили, что Орел отправился вверх по реке к Олдорандо. Пригласить с собой в путешествие супругу он даже не подумал. Вместо нее королевским спутником, как обычно, стал фагор, рунт-сирота, вместе с королем сумевший выбраться из мясорубки Косгатта.

За стеной павильона первая фрейлина королевы, госпожа Мэй ТолрамКетинет, играла с принцессой Татро. Старшая фрейлина демонстрировала радостно щебечущему ребенку новую сложную заморскую игрушку - металлическую птицу, раскрашенную яркими красками и умеющую махать крыльями. Рядом с госпожой ТолрамКетинет и принцессой на траве и на террасе павильона были в беспорядке разбросаны другие игрушки и книжки с картинками.

Прислушиваясь сквозь дрему к возбужденному щебетанию дочери, королева позволила своей душе устремиться вслед за другой птицей - воображением. Она представила, как металлическая птица Татро, вырвавшись из рук фрейлины, взлетает к верхушке дерева гвинг-гвинг и усаживается там на ветку, увешанную зрелыми сочными плодами. Перед ее внутренним взором безжалостный Фреир превратился в безвредный гвинг-гвинг. Смертоносное приближение светила представилось ей приближением поры сладостного осеннего созревания. Брезжущее под королевскими веками волшебство превратило и ее саму в гвинг-гвинг с нежнейшей кожицей, причем путем неведомого разделения она могла взирать на свои превращения со стороны.

Плод, частью которого она была, сорвался с ветви и, с сонной замедленностью приблизившись к земле, коснулся ее. Его чудесно-симметричные, скрывающие сладостную мякоть полушария были покрыты нежнейшими волосками. Прокатившись по мягкому бархату мха (нежнейший ворс на мягчайшей сочной зелени), гвинг-гвинг замер у живой изгороди. На аромат лакомства из леса появился дикий зверь - боа.

Зверь только с виду был похож на боа, на самом деле у королевы королев ни на миг не возникло сомнения в том, кто он такой - конечно, то был ее муж, король, ее повелитель.

С хрустом и треском проломившись сквозь изгородь, боа принялся пожирать сладкие и сочные плоды, топтать их и разбрасывать - густой сок стекал по его бурой шкуре. Чувствуя, как из-под лопающейся кожицы плодов в воздух выплывают ее сладострастные мысли, она принялась умолять Акханабу избавить ее от насилия или позволить насладиться им, простив за неуемность. Небо перечерчивали хвостатые кометы, над городом таяли последние клубы тумана, и наконец свет Фреира упал на них, чему главной виной была она, позволившая себе заснуть в такое время.

В ее сне король наконец овладел ею. Его могучая, покрытая густой шерстью спина изогнулась над ней. Этим летом такие ночи были - ночи, когда он звал ее в свои покои. Она приходила босиком, спросонок, недовольная тем, что ее побеспокоили. За ней с лампой, заправленной китовым жиром, освещая своей государыне дорогу, всегда шла Мэй - свет в стеклянном пузыре делал лампу похожей на бутыль волшебного фосфоресцирующего вина. Представая пред очи короля, она, королева королев, знала себе цену. Ее глаза были темными и огромными, соски - острыми и горячими, бедра - живыми от переполняющего их спелого сока гвинг-гвинг, до которого так охоч был клыкастый зверь.

Он и она бросались в объятия друг другу со страстью только что зародившегося чувства. Он мог давать ей ласковые прозвища, как ребенок, зовущий кого-то во сне. Их плоть, их душа поднимались вверх подобно густому пару, возникающему на месте слияния двух горячих течений.

Обязанностью Мэй ТолрамКетинет было во время игрищ короля и королевы стоять возле их ложа, освещая его лампой. Вид обнаженных тел друг друга доставлял им обоим особенно острое наслаждение.

Иногда молодая фрейлина, не смеющая покинуть свой пост, не находила в себе сил больше сдерживаться и клала свободную руку на свое лоно. Тогда король ЯндолАнганол, безжалостный в своем кхмире, бросал Мэй рядом с собой на ложе и тут же брал ее, не делая никакой разницы между королевой и простой смертной.

Днем МирдемИнггала не упоминала о случившемся ни словом. Она догадывалась, что Мэй рассказывала о нравах короля своему брату, генералу Второй армии; она понимала это из того, как молодой генерал смотрел на нее, королеву. Иногда, предаваясь отдыху в гамаке, она позволяла себе, ненадолго, нарисовать в воображении несколько забавных картинок, возможных в том случае, если генерал Ханра ТолрамКетинет вдруг получит дозволение присоединиться к известного рода забавам в королевской опочивальне.

Иногда кхмир проявлял себя с иной стороны. В такие ночи, когда вылетающие в темноте мотыльки начинали свой танец вокруг лампы со светящимся вином, король приходил в ее опочивальню по личному проходу, которым никому, кроме него одного, не позволено было пользоваться. Его поступь невозможно было спутать ни с чьей. Шаги Орла, одновременно быстрые и неуверенные, в точности отражали его характер. Толкнув потайную дверь, он наваливался на королеву. Гвинг-гвинг по-прежнему был здесь, но клыки исчезли. Король был не властен над своим телом, и неодолимый гнев на свою презренную плоть снедал его. При дворе, где он не доверял почти никому, такое предательство было самым страшным.

После того как утихал кхмир плотский, наступал кхмир души и разума. Орел ненавидел себя со всей силой человека, оскорбленного изменой ближайшего друга, и ненависть его не уступала прежней похоти. Королева рыдала и стонала. На следующее утро, стоя на коленях, рабыня с потупленным от смущения взором, поджав губы, отмывала кровь с плиток пола возле кровати МирдемИнггалы.

Никогда, ни одним словом королева королев не обмолвилась о том, что происходило в стенах ее спальни - о нраве короля догадывались, но не она была источником этих догадок. Ни Мэй ТолрамКетинет, никакая другая фрейлина не удостаивались ее откровений. Как и поступь, которую ни с чем невозможно было спутать, припадки самоуничижения короля были его неотъемлемой частью, им самим. Король был нетерпелив и быстр в желаниях и в обращении с придворными. Беспокойная душа, он не находил свободной минуты задуматься о себе, и едва его раны заживали, как он немедленно пускался претворять в жизнь новые планы, которых за время болезни у него накапливалось немало.

Наблюдая, как наливаются соком и размякают незримые больше ни для кого плоды гвинг-гвинг, она сказала себе, что в слабостях Орла заключена его сила. Без своих слабостей он давно уже потерял бы все, и силу в первую очередь. Она хорошо видела это, но не выдавала ни словом, ни взглядом. Вместо этого - визжала, как последняя девка. И на следующую ночь ее зверь с могучей горбатой спиной опять проламывался сквозь живую изгородь, наведываясь в ее сад.

Иногда при свете дня, когда, казалось, гвинг-гвинг зрел только ради своего собственного удовольствия, она нагая бросалась в прохладные объятия бассейна и, медленно погружаясь на дно, переворачивалась лицом вверх, чтобы полюбоваться, как лучи Фреира пронизывают бурлящую пузырьками воздуха воду. В один ужасный день - она знала это из своих снов - Фреир спустится вниз, в глубины бассейна, и испепелит ее, покарав за неуемную греховность желаний. Боже Акханаба, избави меня от этой муки. Я королева королев - и тоже подвластна кхмиру.

Разговаривая со своими придворными, с мудрецами или глупцами - или с послом Сиборнала, чей пронзительный взгляд пугал ее, - король мог протянуть руку, не глядя взять с блюда для фруктов яблоко и вгрызться в него зубами, по-видимому, даже не думая о том, что делает. Яблоки бывали каннабрианскими, их привозили из верховьев реки, из Оттассола. Орел предпочитал яблоки всем остальным фруктам. Он поедал их жадно и быстро, совсем не так, как это делали его придворные, жеманно откусывающие по кусочку и бросающие на пол сочную увесистую серединку. Король Борлиена ел яблоко целиком, хотя и без видимого удовольствия, уничтожая все - и кожу, и сочную мякоть, и сердцевину с маленькими, пузатыми коричневыми семечками. Разделываясь с яблоком, он не прерывал разговора, а после утирал бороду, и ничто более не напоминало о том, что он сейчас съел. Глядя на это, королева МирдемИнггала думала о боа, приходящем за своим лакомством в сад за живой изгородью.

Акханаба покарал ее за распутные мысли. Наказание было унизительно своей утонченностью - раз за разом она укреплялась во мнении, что совсем не знает и не понимает Яна и, что самое главное, не поймет его никогда. Из того же знамения делала вывод, что и Ян никогда не поймет и не узнает ее, отчего становилось еще горше и болела душа. Никогда Орел не сможет понять ее так, как понял, не перемолвившись с ней ни словом, Ханра ТолрамКетинет.

Дремотное наваждение развеяли звуки приближающихся шагов. Открыв глаза, МирдемИнггала обнаружила: потревожить ее сон решился не кто иной, как главный королевский советник. СарториИрвраш был единственным придворным, которому позволялось входить в садик королевы королев, место ее уединений; такого права советник удостоился от королевы после смерти своей жены. Двадцатичетырехлетней королеве СарториИрвраш в свои тридцать семь казался стариком. Он вряд ли мог завести роман с какой-нибудь из ее фрейлин.

В это время дня советник обычно возвращался во дворец с недальней прогулки. Однажды король со смехом поведал ей о научных опытах, которые тот производит над несчастными пленниками, содержащимися в клетках. Жена СарториИрвраша погибла во время одного из таких экспериментов.

Советник снял шляпу и поклонился королеве, потом принцессе Татро и Мэй - его лысина блеснула на солнце. Юная принцесса души не чаяла в советнике. Королева же не считала нужным мешать забавам своего ребенка.

Еще раз поклонившись лежащей королеве, СарториИрвраш подошел к принцессе и фрейлине. В разговоре с Татро он держался с ней как со взрослой, чем, по-видимому, и объяснялась любовь к нему девочки. В Матрассиле у него было очень мало друзей - его требования к людям были очень высоки.

Этот невзрачный пожилой человек среднего роста, предпочитающий старую привычную одежду, уже давно обладал в Борлиене очень большой властью. Пока король оправлялся от ран, полученных в сражении при Косгатте, советник правил страной от его имени, верша государственные дела за своим столом, в беспорядке заваленным всякой ученой всячиной. Друзей у него было крайне мало, но уважали его все. По очень простой причине - СарториИрвраш был неподкупен и глух к лести. У него не было любимчиков.

С теми же, кто по тем или иным причинам мог назвать себя его фаворитом, он был суров вдвойне. Даже смерть жены не заставила его нарушить распорядок дня. Он не охотился и не пил вино. Он редко смеялся. Тщательно избегая во всем ошибок, он был болезненно осторожен.

Привычки поддерживать близкие отношения с теми, кого удостаивал своим покровительством, он не имел. Его братья умерли, сестры жили слишком далеко. Постороннему наблюдателю СарториИрвраш мог показаться совершенным существом, созданием без пороков и слабостей, идеальным и преданнейшим слугой короля.

При дворе, насквозь пропитанном религией, у него было только одно уязвимое место. Утонченный интеллектуал, он, само собой, был атеистом.

Но и возможные оскорбления, мишенью которых могло стать его неверие, он умело предупреждал. Всех и каждого он пытался обратить в сторонники своего образа мысли. Выбирая просвет в делах государственных, он садился работать над книгой, на страницах которой записывал все слова правды, какие удавалось добыть, просеивая породу бесчисленных легенд и мифов. Критическое отношение к сказаниям, тем не менее, не мешало ему время от времени с удовольствием проявлять человеческую сторону своей натуры и развлекать юную принцессу сказочными историями, которые он знал во множестве, или читать ей чудесные книжки.

Недруги СарториИрвраша в скритине недоумевали, каким образом две такие совершенно полярные натуры - он, такой рассудительный и хладнокровный, и король ЯндолАнганол, такой вспыльчивый и горячий, - мирно уживались и если и спорили, то никогда не вцеплялись друг другу в глотку. Дело было в том, что СарториИрвраш мало во что ставил свою персону - любое оскорбление он умел проглотить с легкостью. Стрелы оскорбления просто не способны были уязвить его, настолько он отдалился от людей. Он мог спокойно сносить оскорбления, но лишь до поры. Чаша его терпения переполнялась медленно, и час еще не пробил, хотя ждать оставалось недолго.

– Я уже думала, ты не придешь, Рашвен, - крикнула ему принцесса Татро.

– Печально слышать, что вы, ваше высочество, так дурно обо мне думаете. Я всегда появляюсь тогда, когда нужен, - вы ведь знаете.

Довольно скоро советник и принцесса уже сидели рядышком в тени королевиной беседки с книжкой: Татро не терпелось услышать новую историю. Легенду, которую сегодня выбрал СарториИрвраш, королева МирдемИнггала не слишком любила. По некой причине эта легенда, повествующая о серебряном глазе в небе, всегда заставляла ее волноваться.

– Однажды, много лет назад, жил-был король. Он правил западной страной под названием Понптпандум, лежащей в том краю, где обычно садится солнце. Люди и фагоры Понптпандума боялись своего короля, потому что, по слухам, он был волшебником и обладал колдовской силой.

Жители этой несчастной страны мечтали избавиться от своего правителя и посадить на трон нового короля, справедливого и доброго, который бы не угнетал их и не изводил, как теперешний. Но никто не знал, как это сделать.

Стоило горожанам затеять заговор против короля, тот всякий раз раскрывал его и жестоко подавлял. Решив однажды покончить со всем разом, он создал силой своего волшебства огромный серебряный глаз - король был великим магом и кудесником. Заставив этот глаз подняться в небо, он приказал ему следить за всем, что происходит в несчастном королевстве по ночам. Глаз мог закрываться и раскрываться. Раскрывался глаз десять раз в году, и очень скоро все об этом узнали. Раскрывшись, глаз видел все - ничто не могло укрыться от этого проницательного ока.

Как только глаз замечал где-то готовящийся заговор, немедленно узнавал об этом и король. Раскрыв все до одного заговоры, жестокий король казнил всех заговорщиков, и людей и фагоров, выставив отрубленные головы на всеобщее обозрение перед дворцовыми воротами.

Жена короля, королева, видя такую жестокость, сильно печалилась, но тоже ничего не могла поделать. Однажды король во всеуслышанье поклялся: что бы ни случилось, он никогда и пальцем не коснется своей возлюбленной королевы. Узнав об этом, королева принялась умолять своего мужа проявить к казнимым сострадание, и, выслушав жену, король не ударил ее, хотя в гневе бил и даже убивал всех без пощады, даже своих придворных советников.

В дальнем крыле дворца была потайная подземная комната, двери которой день и ночь стерегли семь ослепленных фагоров. У этих фагоров не было рогов, поскольку все фагоры Понптпандума прилюдно спиливали свои рога на ежегодной ярмарке, чтобы показать свою добрую волю и в знак своего желания стать хоть немного похожими на людей. Когда король приходил к потайной комнате, фагоры беспрекословно его туда впускали. Больше в тайную комнату не мог войти никто.

В тайной комнате жила старая фагорша, гиллота. Во всем королевстве только у нее одной не были отпилены рога. Не король, а гиллота обладала волшебной силой, которую король выдавал за свою. Наведываясь к гиллоте каждый вечер, король слезно умолял ее отправить в путешествие по небу серебряный глаз. И каждый вечер скрепя сердце гиллота уступала просьбе короля.

Так, при помощи гиллоты, король мог следить за всем, что творилось в его стране. Подолгу беседуя со старой фагоршей, король расспрашивал ее об устройстве мира и Вселенной, и на любой вопрос гиллота давала быстрый и точный ответ.

В один из вечеров, когда холод пробрался во дворец и все придворные ежились, гиллота вдруг спросила короля, и горек был ее голос: «К чему тебе, государь, все эти знания, о которых ты с такой настойчивостью расспрашиваешь меня?» «В знании сила, а сила - это то, без чего я не могу твердой рукой править государством, - объяснил король. - Знание делает людей свободными».

Услышав такой ответ, гиллота задумалась. Она, могущественная волшебница, была пленницей короля. Поразмыслив немного, она произнесла ужасным голосом: «Тогда пришло время освободиться и мне».

Голос гиллоты был настолько страшен, что король упал в обморок.

Отворив дверь своей темницы, гиллота вышла из нее и отправилась по лестнице наверх. В то же самое время королева, желая узнать, зачем ее муж каждый вечер спускается в подземелье, и сгорая по этому поводу от любопытства, наконец решилась разобраться, в чем дело. Только-только она сделала несколько шагов по лестнице вниз, как навстречу ей из темноты появилась гиллота.

Королева вскрикнула от ужаса. Чтобы заставить королеву замолчать и помешать ей поднять переполох, гиллота с силой ударила ее по голове и… убила. Заслышав далекий крик своей возлюбленной жены, король очнулся и бросился по лестнице наверх. Увидев бездыханное тело королевы, он выхватил из ножен меч и зарубил фарогшу.

Как только гиллота-волшебница умерла, серебряный глаз в небе стал подниматься все выше и выше, делаясь все меньше и меньше, пока не исчез совсем. Люди с радостью узнали, что наконец-то освободились от тирана и серебряный глаз больше никогда не будет надзирать за ними.

Несколько мгновений Татро молчала.

– Как жалко бедную гиллоту, - сказала она наконец. - Прочитай мне эту сказку еще раз, Рашвен, пожалуйста.

Приподнявшись на локте, королева недовольно проговорила:

– Почему вы всегда выбираете такие грустные сказки, советник? Разве в книге нет ничего повеселее? Этот серебряный глаз - сплошной вымысел и ересь.

– Мне показалось, что принцессе нравится эта сказка, потому я ее и выбрал, ваше величество, - отозвался СарториИрвраш, как обычно в присутствии королевы принимаясь разглаживать усы и улыбаясь.

– Зная ваше отношение к расе анципиталов, я не понимаю, отчего вы все время так упиваетесь мыслью о том, что когда-то человечество обращалось за знанием к двурогим?

– Осмелюсь возразить вам, сударыня, - в этой сказке мне нравится совсем иное, а именно сама идея того, что король вообще может обращаться к кому-то за знанием.

От удовольствия МирдемИнггала хлопнула в ладоши - так понравился ей ответ.

– Остается надеяться, что не все в этой сказке вымысел…

Следуя Ахду, мади ступили на территорию государства Олдорандо, и через несколько дней на пути их встал город - тезка своей страны.

Специально для стоянок путников перед Южными воротами отвели место, под названием Порт. Племя разбило там лагерь на несколько дней, что случалось в их странствиях крайне редко. В первый же вечер в ознаменование этого события был устроен скромный праздник. Был зарезан и изжарен со специями аранг, после трапезы у костра мади танцевали свой сложный танец, зиганк.

Вода и шерсть. В Олдорандо шерстяная одежда и коврики, накопленные за время Пути, обменяли у купцов на предметы первой необходимости. Редкие купцы, всего один или два, пользовались доверием мади. Мади нужна была кое-какая утварь и упряжь для животных - племя не умело работать с металлом.

Как правило, почти каждый раз по прибытии в город несколько членов племени оставались там дожидаться следующего появления своих сородичей. Единственной причиной, способной заставить отказаться от Ахда, могли быть немощь и болезнь.

Так некоторое время назад хромая девочка мади оставила Ахд и поселилась в Олдорандо. Немного позже, поправившись, она получила работу - стала мести полы во дворце короля Сайрена Станда. Девочку звали Бакхаарнет-она. Бакхаарнет-она была чистокровной мади, с совершенным лицом своего племени - полуцветок, полуптица - и в работе не знала усталости, делала все, что ей приказывали, чем сильно отличалась от ленивых олдорандцев. За работой она пела, и стайки маленьких птиц бесстрашно слетались к ней послушать ее песню.

Выйдя однажды на дворцовый балкон, король Сайрен Станд увидел Бакхаарнет-она. В дни своей молодости король не считал необходимым окружать себя советниками и церковниками-наперсниками. Увидев прекрасную мади, он приказал привести ее к себе. В отличие от большинства соплеменников, взгляд девушки Бакхаарнет-она был разумным и умел фокусироваться на предметах, как это обычно происходит у людей. Кроме того, воспитанная мади, она была покорна мужчине во всем, что как нельзя лучше устраивало короля Станда.

Он решил учить девушку алонецкому и приличным манерам, для чего во дворец взяли лучшего учителя. Однако наука давалась Бакхаарнет-она с огромным трудом - за месяц она едва сумела выучить с десяток слов. Так продолжалось до тех пор, пока король не догадался обратиться к своей подопечной с песней. Она мгновенно повторила пропетую им фразу. После этого учеба пошла гораздо быстрее. Бакхаарнет-она отлично выучилась алонецкому, но говорить на нем как все люди не могла, только пела.

Увлечение короля степной дикаркой шокировало многих. Самого Сайрена Станда досада придворных только забавляла. Довольно скоро он узнал от юной мади, что ее отцом был мужчина-человек, беглый раб, в молодости присоединившийся к Пути, чтобы в одиночку не пропасть в пустыне с голоду.

Презрев советы придворных, король Олдорандо женился на Бакхаарнет-она, официально обратив ее перед тем в государственную веру. Через положенное время молодая королева родила ему сына о двух головах, вскорости умершего. После этого несчастья королева-мади рожала еще дважды, и оба раза на свет появлялись девочки, хорошенькие, здоровые и вполне нормальные. Первой родилась Симода Тал, второй - подвижная как ртуть Милуя Тал.

Эту историю принц РобайдайАнганол слышал еще мальчиком. Теперь, одетый как мади и называющий себя Роба, он, миновав городские ворота, добрался от Порта до королевского дворца. Черкнув несколько слов Бакхаарнет-она, он попросил слугу передать записку королеве.

Стоя на солнцепеке, он терпеливо дожидался ответа, рассматривая оплетшие ограду королевского дворца ветви зандала, чьи цветы распускались только по ночам. Город Олдорандо показался борлиенскому принцу очень странным - проходя по улицам, он нигде не заметил ни одного фагора.

Встретиться с королевой-мади он хотел для того, чтобы расспросить ее о бывших соплеменниках и постараться узнать о них как можно больше, прежде чем продолжить свой Путь вместе с племенем. Со временем он намеревался стать первым из людей, поющим на языке мади не хуже самих мади. Перед тем как сбежать из отцовского дворца, он много разговаривал с главным советником, СарториИрврашем, развившим в нем любовь к учению, - что явилось еще одной причиной размолвки с отцом, королем Орлом.

Со своей подругой Роба расстался у городских ворот. На прощание он молча поцеловал ее запыленную обветренную щеку. Он знал, что, даже если решит снова присоединиться к пути мади, им вряд ли доведется встретиться опять - к этому времени Взгляд Согласия будет дарован кому-то другому, а если даже и снова ему, то как он сможет отличить ее от ее соплеменниц-мади? Проведя с мади немало времени, он теперь твердо знал, что священным даром осознания и проявления своей индивидуальности в этом мире обладают только люди и в меньшей степени фагоры.

Слуга вернулся лишь по прошествии часа - глядя на этого вышагивающего человечка, весьма самоуверенного и, очевидно, высокого о себе мнения, Роба думал о том, насколько тот не похож на размеренно шагающих по жизни мади, чья скромность и незаметность позволяла им существовать спокойно и в безопасности, как если бы сам Акха благоволил их покорности. Не рискуя выйти под безжалостный свет раскаленного Фреира, дворцовый служитель выбрал длинный путь в обход дворцового дворика, укрываясь в тени крытой аркады.

– Что ж, королева изъявила желание принять тебя, незнакомец, - она милостиво дарует тебе пять минут своего внимания. Не забудь поклониться, когда увидишь ее, дикарь.

Проскользнув в дворцовые ворота, Роба равнодушно двинулся по самому пеклу через двор скользящим шагом мади, позволяющим держать спину прямо. Внезапно из дверей дворца вышли двое мужчин и двинулись навстречу, едва скользнув по нему надменным взглядом. Внутренне сжавшись, Роба немедленно узнал одного из них - спутать его было невозможно ни с кем: это был его отец, король ЯндолАнганол.

Скинув с головы капюшон из мешковины, Роба низко поклонился королю Орлу, постаравшись сделать это уважительно, но без подобострастия. Выпрямившись, он двинулся дальше все тем же легким шагом вечных скитальцев. Быстро переговариваясь о чем-то друг с другом, отец и его спутник прошли мимо Робы, который, не оборачиваясь, вошел в ту же дверь, из которой они вышли, чтобы встретиться с королевой Бакхаарнет-она.

Хромая королева встретила его на серебряных качелях. Пальцы ее босых коричневых ступней были унизаны кольцами. Молчаливый лакей в зеленом одеянии размеренно махал над королевой опахалом. Зал, в котором королева приняла Робу, был полон зелени, цветов и декоративных деревьев в замаскированных кадках. Всюду порхали и пели пекубы, множество которых скрывалось в листве.

Как только королева Бакхаарнет-она узнала, кто Роба на самом деле, а это произошло почти сразу, она немедленно изъявила желание поговорить с посетителем о его отце, короле ЯндолАнганоле, и принялась петь дифирамбы в адрес короля Борлиена. Оставив на потом надежды узнать тайны быта и истории мади из уст дочери племени странников, Робе пришлось слушать то, о чем он слышать не желал.

Довольно скоро он потерял терпение, и досада затмила его разум.

– Я пришел к вам, потому что хочу научиться петь на птичьем языке племени ваших предков, ваше величество, - внезапно объявил он королеве. - Таково мое желание, но вы заставляете меня петь о проклятии моего рождения. Вы превозносите этого человека, но, чтобы узнать его так, как знаю я, нужно родиться его сыном. В его сердце нет места понятиям человеческим, он грезит о небывалой славе, мостя дорогу к ней трупами своих подданных. Религия и власть - больше его ничего не интересует. Религия и власть - а о Татро и Робе он забыл, едва они появились на свет.

– Король обязан править своей страной - таков его удел. Это известно всем и каждому, - пропела в ответ Робе королева-мади. - В головах королей всегда роятся замыслы, недоступные пониманию простых подданных. Там, где живет король, другим людям жизни нет.

– Жажда величия и власти - это камень, - с жаром отозвался Роба. - Этот камень придавил моего отца. Меня, своего сына, он хотел заточить в монастыре на два года. Два года в застенке я должен был учиться любить власть и величие. В монастыре в Матрассиле я должен был принять обет молчания, чтобы быть представленным каменному идолу Панновала - Акханабе…

К чему мне терпеть все это, ваше величество? Кто я - калека-горбун или ползучая тварь, чтобы покорно влачить свои дни под гнетом камня? Так вот, у моего отца сердце превратилось в камень, говорю я вам, и я бежал от него, бежал как ветер, не чуя под собой ног, дабы присоединиться к Ахду вашего племени, добрая королева.

Бакхаарнет-она ответила ему песней:

– Мое племя, о котором вы говорите, это ничтожество, пыль земли. У нас нет разума, только укт, благодаря чему мы избавлены от чувства вины. Как вы, люди, называете это? Бессовестные. Да, мы бессовестны - мы можем только идти, идти и идти, оставляя за спиной жизнь… из тысяч мади повезло лишь мне, несчастной хромой.

Мой дражайший муж, король Сайрен, учил меня любить и ценить религию, которой не знают несчастные невежды мади. Странно - существовать в течение многих веков и не знать, что появился на свет только благодаря доброй воле Всемогущего! Вот почему религиозные чувства твоего отца понятны мне и вызывают у меня уважение. Каждый день, с тех пор как он здесь, он подвергает себя бичеванию.

Пение королевы утихло, и Роба с горечью спросил:

– Что же мой отец делает здесь? Неужели ищет меня, беглую часть своего королевства?

– О нет, нет.

Последовала трель мелодичного смеха.

– Ваш отец здесь для переговоров с королем Сайреном Стандом и церковными дигнитариями из далекого Панновала. Я уже виделась с ними - мы приятно беседовали.

Роба шагнул к королеве-мади и встал так близко, что лакей с опахалом заволновался - теперь ему приходилось орудовать своим инструментом с удвоенной осторожностью, чтобы не задеть борлиенского принца.

– И о чем же мой отец разговаривал с вами и вашим мужем, позвольте спросить? Вы, конечно же, знаете, что вот уже десять лет между нашими странами существует вражда, войны на наших границах не утихают? О чем они могут договариваться? Что мой отец ищет здесь? Быть может то, что у него уже есть?

– Кто может знать дела королей? - насмешливо пропела в ответ Бакхаарнет-она.

Одна из ярких птичек случайно задела крылом лицо Робы, и он со злостью сбил крылатое создание рукой на пол.

– Вы, ваше величество, вы должны это знать. Что они задумали?

– Твой отец носит в себе рану - я увидела это в его лице, - пропела в ответ королева. - Он страстно желает сделать свой народ самым могущественным на свете, что позволило бы ему смести врагов и обратить их во прах. Ради этого он готов принести в жертву даже свою королеву, вашу мать, принц.

– Он собирается пожертвовать моей матерью - каким образом?

– Он приносит ее в жертву истории. У женщины нет другой судьбы, кроме судьбы ее мужа, она всегда живет в его тени. Мы, женщины, лишь слабые создания в руках мужчин…

Его путь потерял четкие очертания. У него появилось внезапное предчувствие близящегося ужасного зла. Побуждения, которыми он руководствовался еще недавно, теперь казались ему ничтожными. Он решил попробовать вернуться к мади и среди них забыть о людском коварстве. Но Ахд уже не устраивал его - Путь требовал полного покоя или по меньшей мере отсутствия разума. После нескольких дней странствия с племенем он оставил укт и отправился скитаться без цели, топтал ногами степь, жил в лесу на деревьях и ночевал в львиных логовах - все это принесло ему слабое, но все же успокоение. Он быстро забыл песни мади и разговаривал сам с собой исключительно на языке людей. Жил, питаясь плодами фруктовых деревьев, грибами и той живностью, что шныряла под ногами.

Среди мелких и нерасторопных зверьков, которых он употреблял в пищу, попадались и крохи-панцирники, горбуны от природы. Маленькая сморщенная мордочка крохотного создания выглядывала наружу из-под несоразмерного хитинового панциря, поддерживаемого двумя десятками нежных белесых ножек. Крохотные горбуны дюжинами водились под гнилыми пнями, обычно сбиваясь в большой комок-семью.

Робе панцирники нравились. Часами, лежа на животе и подперев голову рукой, он наблюдал за их жизнью и играл с ними, осторожно переворачивая на спинки пальцем. Он поражался бесстрашию лилипутов, вернее, завидовал отсутствию у них страха; чувство зависти вызывала у него и их леность и покойная нерасторопность. Зачем такие существуют на свете? К чему их создал Всемогущий? Каким образом им удается выживать - ведь целый день они почти ничего не делают?

Но именно эти маленькие создания, скрывающиеся под хитиновым панцирем, уцелели на земле с давних веков. Они вынесли все - и страшную жару, и холод, в которые поочередно скатывалась Гелликония - об этом ему рассказывал СарториИрвраш, - и во все времена крохотные горбуны ничего для этого не делали, просто прятались, держась поближе к почве, которая давала им жизнь.

С улыбкой Роба любовался панцирниками, он любил их даже тогда, когда, лежа на спинке, они слабо шевелили ножками, неуклюже пытаясь перевернуться обратно.

Но постепенно на смену его любопытству и умилению пришло беспокойство. Чем панцирники сумели так прогневать Всемогущего, если тот низвел их до такого жалкого состояния?

Лежа перед гнилым пнем и рассматривая панцирников, он думал, и мысли, точные и верные, с начала до конца ясно очерченные и звенящие в сознании так мощно, словно кто-то чужой произносил их, в основном сводились к следующему: возможно, он ошибается, и его отец, которого он ненавидел за то, как тот так поступает с матерью, и считал неправым, на самом деле прав; возможно, Всемогущий действительно существует и направляет своей волей дела людей. И если паче чаяния это действительно так, то все, что он по своему глубокому заблуждению доселе считал хитроумным коварством, в действительности - бесспорная необходимость и единственно возможное.

Вдруг поняв это, он, трепеща, вскочил на ноги, позабыв о бессильных созданиях, корчившихся на земле.

Мысли с ревом закружились в его голове, проносясь там подобно шаровым молниям, и он понял, что ясный и четкий голос, к которому он давно уже прислушивается, принадлежит Всемогущему и никому иному: своим доброжелательным советом тот пытается наставить его, заблудшего, на путь истины. Боль ушла; он стал обычным ничтожеством, существом без имени и судьбы, настоящим мади.

Застигнутый на тропе своего укта осознанием собственной роли в мире, РобайдайАнганол каждую ночь задумчиво следил за тем, как в небесах над ним медленно и величественно кружится звездное колесо. Засыпая, он замечал восходящую над северным горизонтом комету ЯрапРомбри. Быструю звезду Кайдау он тоже видел, и не раз.

Острые глаза Робайдая способны были различать даже фазы Кайдау, конечно, когда та стояла в зените. В отличие от остальной бриллиантовой пыли, рассыпанной по небосклону, Кайдау двигался на удивление быстро, за ночь пересекая весь небесный свод с юга на север. По мере того как блуждающая звезда приближалась к северной части горизонта, она расплывалась в световое пятно и ее диск становился неразличимым; ярким мазком бледно-голубого фосфора Кайдау спускалась за горизонт и исчезала из виду.

Обитатели Кайдау, которая на самом деле была Земной станцией наблюдения, называли свой мир «Аверн». Во времена одиноких странствий Робайдая на станции проживало около шести тысяч разумных обитателей, мужчин, женщин, детей и андроидов. Все человеческое население Аверна было поделено на шесть кланов по известным разделам наук. Каждый клан занимался изучением того или иного аспекта жизнедеятельности планеты, вокруг которой обращалась станция наблюдения, уделяя внимание и сестринским планетам Гелликонии. Вся информация, которую им удавалось собрать, передавалась по радиолучу на Землю.

Четыре планеты, обращающиеся вокруг звезды класса G Беталикс, представляли собой величайшее открытие землян с начала эры их межзвездных полетов. Межзвездные экспедиции - «завоевания космоса», как называло это когда-то в давние времена молодое и еще мало знающее о Вселенной человечество - организовывались с великой помпой и широчайшим размахом, охватывали многие тысячи маршрутов и огромные пространства космоса. На поддержание таких исследований, естественно, уходили огромные средства, что очень скоро подорвало экономику Земли. Только когда межзвездные экспедиции наконец доказали свою бесперспективность, от них скрепя сердце отказались.

Тем не менее, своеобразный результат все же был достигнут. Бесплодные тщания изменили человечество духовно. Более глубокое и точное понимание своего места на шкале ценностей Вселенной освободило людей от неуверенности, позволив им трезво соразмерять свои запросы с системой глобального производства, которая с тех пор стала более управляемой и, соответственно, понятной и эффективной. Кроме того, с тех пор как стало совершенно ясно, что из миллионов исследованных планет, находящихся в достижимом удалении от Земли, только она одна обладает даром порождать разумную жизнь, межличностные человеческие отношения поднялись на новый уровень, приобретя характер величайшей ценности, почти святыни.

Пустота и бесплодность Вселенной были настолько абсолютны, что в это с трудом верилось. Органическая жизнь, даже самая примитивная, возникала там весьма редко. Именно эта бесполезная пустота Вселенной и породила в людях отвращение к межзвездным полетам. Но к тому времени, когда, казалось, все надежды были потеряны, дальняя экспедиция внезапно сообщила, что в двойной системе Фреир-Беталикс ею обнаружена разумная органическая жизнь.

«Бог создал Землю за семь дней. Остальное время он пребывал в праздности. И только на старости лет, вдруг опомнившись или просто решив размяться, создал Гелликонию». Эта едкая шутка стала популярной среди землян.

Обнаружение планет системы Фреир-Беталикс естественно имело для землян огромное значение, прежде всего в смысле духовном. Среди планет новой системы Гелликония была жемчужиной, венцом творения.

Нельзя сказать, что Гелликония во всем повторяла Землю - различия между двумя мирами были огромны. Здесь жили совершенно другие люди, хотя они тоже дышали воздухом, так же страдали, радовались и их уход тоже носил название «смерть». В онтологическом смысле развитие планет шло в одинаковом направлении.

Гелликония отстояла от Земли приблизительно на тысячу световых лет. Полет от одной планеты к другой даже на самом быстром звездолете, построенном по последнему слову земной техники, все равно занимал ни много ни мало около полутора тысяч лет. Человеческое бытие было чересчур бренным, чтобы продлиться на такой срок.

Но, как бы ни было, внутреннее принуждение, исходящее из глубин человеческого существа, из так называемой души, и желание взглянуть на себя со стороны заставило людей, несмотря на не подвластную воображению пропасть пространства и времени, попытаться установить связь меж двумя планетами. Преодолев все трудности пространства и времени, Земля построила на орбите Гелликонии свой дозорный пост, станцию наблюдения. Обязанностью населения станции было изучать жизнь Гелликонии и отсылать на Землю собранные сведения.

Так началось долгое одностороннее знакомство двух разумных планет. Подспудное вовлечение в жизнь другого мира способствовало зарождению и развитию среди землян драгоценного чувства, божественного дара сопереживания и сочувствия чужим бедам. Первоначально прикосновение к чужой жизни происходило чрезвычайно просто - каждый вечер земляне включали проекционные устройства, дабы узнать новую порцию подробностей существования своих далеких героев на поверхности иного мира. Люди боялись и не любили фагоров. С интересом следили за жизнью двора в борлиенской столице Матрассиле, оплоте короля ЯндолАнганола. Учились писать и читать по-алонецки; многие земляне уже умели говорить на одном или двух языках Гелликонии. Так, в определенном смысле, далекая Гелликония начала победное завоевание Земли.

Великой межзвездной эре на Земле пришел конец, и единственным ее достижением оказалась причастность к чужой жизни на далекой планете. Достижением единственным, но драгоценным.

Как любая долгожданная и бесценная добыча, Гелликония продолжала приносить дань и после установления, как казалось, полной незримой власти над ней древних мудрецов-землян. Молодой и дикий еще мир, прекрасный и щедрый, мир чудес и безмерной жестокости, Гелликония тем не менее несла гибель любому землянину, решившемуся ступить на ее поверхность. Гибель пускай не молниеносную, но тем не менее неизбежную.

Наличествующие в атмосфере Гелликонии особые вирусы подавляющую часть Великого Года были безвредны для коренного населения, чей организм привык к ним за миллионы лет адаптации. На любого землянина эти микроорганизмы, мельчайшие и всепроникающие, действовали губительно. Так невидимые невооруженным глазом существа надежно охраняли от пришельцев свою планету, ограждая ее, подобно мечу ангела из древней земной легенды, стерегущего вход в райский сад.

Для обитателей Аверна раскинувшаяся внизу планета являла собой нечто, не уступающее по красоте райскому саду, в особенности когда на смену медленно текущим векам зимы Великого Года пришло Лето.

В распоряжении жителей Аверна были собственные парки, озера и реки, сложнейшие электронные симуляции, предназначенные развлекать мужчин и женщин станции наблюдения. Но искусственное, сколь бы совершенным оно ни было, не способно превзойти творения природы. Многие из проживающих на борту станции отчетливо чувствовали, что их существование, лишенное острой приправы реальности, полностью искусственно.

В случае клана Пин ощущение искусственности существования было особенно изводящим и мучительным. Клан Пин занимался взаимосвязью всех остальных сторон исследования и обеспечением непрерывности процессов наблюдения. Деятельность Пин имела, по преимуществу, социологический оттенок.

Основной задачей клана Пин были регистрация и расшифровка жизненного пути определенным образом выделенного семейства или нескольких семейств в течение 2592 земных лет Великого Года Гелликонии. Информация такого рода, невозможная для сбора и обработки на Земле, само собой, была бесценна с научной точки зрения. Тщательное и непрерывное наблюдение за чужой жизнью нередко приводило к тому, что Пин начинали отождествлять себя с тем или иным персонажем на планетной тверди внизу.

Будоражащее ощущение бурлящей совсем неподалеку жизни усугублялось осознанием абсолютной недостижимости родины, Земли. Родиться на станции означало родиться вечным изгнанником. Первый закон, направляющий и определяющий жизнь обитателей Аверна, гласил: «Дороги назад нет».

С Земли изредка прибывали автоматические, пилотируемые компьютерами, корабли. Эти корабли-связные, как их называли, всегда несли на борту аварийные установки, в которых, в принципе, могли путешествовать и люди. Об этом никогда не говорилось ни слова, но обитатели Аверна догадывались, что на Земле те, кто занимался отправкой каждого нового автоматического корабля-связного, не прекращали питать надежду на то, что, возможно, когда-нибудь, в далеком будущем, технологии разовьются настолько, что позволят авернцам возвратиться на родную планету; однако, скорее всего - и наиболее трезвые головы склонялись именно к этому - прилетающие корабли выбирались из числа самых устаревших, которые, ввиду предельной простоты их функций, не трудились модернизировать. Пропасть пространства и времени превращала в насмешку саму надежду на возможность обратного перелета; за полторы тысячи лет в прах превращалось все, даже тело, погруженное в глубочайший криогенный сон.

Посему просторы Гелликонии, лежащей гораздо ближе недостижимой Земли, тревожили и волновали гораздо сильнее, чем родина. Однако на страже неприкосновенности Гелликонии стоял смертоносный вирус.

Существование на Аверне было калькой с утопических романов - как говорится, легким и приятным, но бессодержательным и тусклым. Здесь не было опасностей, которым требовалось бы противостоять, тут не знали ранней безвременной смерти, потрясения случались крайне редко. Здесь не было откровенного засилья религии; религиозные верования не могли глубоко тронуть умы сообщества, обязанностью и смыслом существования которого было наблюдение за перипетиями, взлетами и падениями целого мира под ногами. Метафизические муки и экстаз отдельного эго расценивались как поведенческая некорректность.

Для сменяющих одно другое поколений авернцев их маленький мир оставался тюрьмой, мчащейся по орбите своего укта в никуда. Некоторые представители клана Пин, глядя на безумно блуждающего по диким просторам планеты несчастного Робу, завидовали его свободе.

Очередное прибытие корабля-связного на некоторое время рассеяло уныние наблюдателей. Когда-то давно, в начале существования Аверна, прибытие корабля порой служило поводом для бунта. Обычно корабль привозил целую библиотеку накопленных земных новостей из мира бизнеса, политики, искусства, социального развития, открытий и всего, что только возможно, естественно, совершенно неизвестных авернцам. Такие бунты, как правило, быстро подавлялись, и зачинщиков в наказание за вопиющее поведение по неписаному закону отсылали вниз, на поверхность Гелликонии, на верную смерть.

Бунтовщики довольно скоро гибли, убитые безжалостным вирусом, но за это время кое-что успевали - за приключениями своих бывших собратьев-крамольников, иногда довольно занятными, обитатели Аверна всегда следили с большим интересом. Бунтовщики как бы проживали за них жизнь на планете, начинающейся сразу же за парадным крыльцом.

Со времен первых бунтов остался и обычай ритуального добровольного жертвоприношения, предназначенного служить как бы спускным клапаном, избавлением от безопасности. Обычай этот, имеющий вид игры, своего рода лотереи, словно в насмешку носил название «Отпуск на Гелликонии». На протяжении веков Лета Гелликонии лотерея проводилась раз в десять лет. Победителю дозволялось спуститься на поверхность планеты навстречу гибели, причем место посадки назначали по его собственному выбору. Кто-то предпочитал места уединенные, другие требовали доставить их в город, третьи выбирали горы, четвертые - равнины. Но с первой лотереи ни один из ее победителей не отказался от своего приза и не променял краткий миг настоящей свободы на безбедное, но бесконечно однообразное существование.

Теперешняя лотерея состоялась по прошествии 1177 земных лет после апоастра - середины Великого Года.

Все три предыдущие лотереи выигрывали женщины. Теперь же счастливцем, вытащившим счастливый билет, стал некто Билли Сяо Пин. Выбрать место высадки не составило ему особого труда. Он отправится в Матрассил, столицу Борлиена. Там, прежде чем вирус одолеет его, ему, возможно, удастся увидеть лицо возлюбленной, королевы королев.

Так смерть стала наградой Билли: смерть, которую он сможет вкусить не торопясь, под роскошный многовековой аккомпанемент величественно разворачивающегося Великого Лета Гелликонии.

Глава 6 Дары послов

Из Олдорандо король ЯндолАнганол вернулся к своей королеве довольно скоро. Не прошло и четырех недель. Его хромота постепенно прошла. Однако случившееся в Косгатте, этот позор по-прежнему не давал ему покоя. Однажды короля Орла попросили о встрече послы, прибывшие среди зимы из Панновала.

Жара в столице Борлиена стояла ужасная, раскаленное марево окутывало дворец, венчающий холм над городом. Дворцовые стены зыбко дрожали в восходящем воздухе, словно были сложены не из крепкого камня, а явились порождением миража, и любой человек мог без труда пройти сквозь них. Много лет назад, в годы Великой Зимы, день средизимья, государственный праздник, отмечали очень пышно; но теперь обстоятельства изменились, и было понятно почему. Людям стало все равно - жара плавила мозги, и в голове не оставалось места для мыслей.

Разморенные придворные вяло бродили по дворцовым залам. Сиборнальский посол добавил льда в кубок с вином и принялся думать о прохладных женщинах своей родины. Едва церемония королевского приветствия завершилась, прибывшие панновальские послы, которые принесли с собой кое-какой багаж и официальные подарки, обливаясь п?том, все как один повалились на диваны в зале отдыха.

Едва сдерживая закипающую досаду на короля, главный советник Борлиена СарториИрвраш отправился в свои покои, где закурил излюбленный вероник.

То, что затевалось сейчас, добром наверняка не кончится. Но не он приложил к этому руку, потому что никто не удосужился спросить его совета. Король подчеркнуто пренебрегал его мнением.

Будучи по натуре одиночкой, СарториИрвраш проводил в жизнь дипломатию политического монополизма. По его глубочайшему убеждению, Борлиену не стоило так рваться в объятия могущественного Панновала, заключая ли для этого союз с Олдорандо или каким-либо иным путем, - и без того уже глава Священной Империи имел слишком большое влияние на страну. Три государства, соседи и союзники, были накрепко связаны общей верой, которую, кстати, он, СарториИрвраш, совершенно не разделял.

Несколько веков назад Олдорандо мог с гордостью считать себя старшим братом Борлиена. Если теперь эти времена вернутся, то не по вине советника - не он этого хотел. Он лучше других понимал отсталость Борлиена; укрепление главенства Панновала вряд ли способно было вывести их на передовые рубежи межгосударственных отношений. Король полагал иначе, и церковные советники в один голос поддерживали его.

По требованию главного советника скритиной был принят закон, содержащий очень строгий свод правил, регулирующих прибытие и отправление иноземцев в и из Матрассила. Возможно, в своем уединении он сделался добычей ксенофобии; но он запретил бродягам-мади появляться за пределами городских ворот и приказал карать смертью иноземцев, уличенных в связи с горожанками Матрассила. Закон о фагорах советник не смог провести, поскольку против него поднял голос сам король.

СарториИрвраш вздохнул. От жизни он хотел бы одного - возможности спокойно продолжать свои исследования. Власть держала его крепкой рукой, и это вызывало у него не просто раздражение, но презрительное нежелание иметь с кем-либо дело; в отместку он вел себя как мелкий тиран, готовясь к тем временам, когда ставки окажутся слишком высоки и ему понадобится выдержка и практическое умение. Испытывая неловкость от той власти, которая находилась в его руках теперь, он тем не менее тешил себя мечтами о тоталитарном владычестве.

Прояви он в свое время б?льшую настойчивость, о такой опасной ситуации, какая сложилась сейчас, когда почти полсотни иноземных послов могли оказывать и оказывали влияние на короля, фактически управляя страной, не было бы речи. Он твердо знал, что король готовит кардинальные перемены и что драма, долженствующая изменить если не плавный и спокойный, то по крайней мере объяснимый и предсказуемый характер его жизни, уже поднимается по лестнице на порог дворца. Покойная жена называла его бесчувственным. СарториИрвраш знал, что это правда, поскольку его нервные центры были целиком сосредоточены на работе.

Он особым образом сутулил плечи; возможно, в надежде, что это придаст ему внушительный вид, чего ему так часто не хватало. Ему было тридцать семь - если точно, тридцать семь лет и пять теннеров, согласно принятой на Кампаннлате системе летоисчисления, - и возраст, конечно, давал себя знать: годы избороздили морщинами его лицо, в особенности углубив складки около носа, что вкупе с усами придавало ему вид ученой мыши.

«Ты предан своему королю и любишь его, а также своих сограждан», - убеждал он себя, быстрым шагом направляясь в уединение своих покоев.

Как и многие другие твердыни подобного предназначения, дворец был средоточием старого и нового. В пещерах, устроенных под скалами Матрассила во времена прошедшей Великой Зимы, когда-то давно были форты. Теперь эти пещеры либо стояли заброшенными, либо расширялись и кипели жизнью, вновь становясь крепостями или домами увеселений в зависимости от того, какие времена переживала столица, спокойные или нет.

Определенные круги в Панновале никак не хотели смириться с тем, что в Борлиене, особенно в его столице Матрассиле, фагоры могли свободно расхаживать по улицам, не навлекая на себя народного гнева, более того, никого не наводя на мысль о подобной возможности. Опираясь на этот из ряда вон выходящий факт, они обратились за объяснениями ко двору короля Орла. Не найдя объяснений и там, определенные круги признали борлиенский двор провинциальным, но на том не успокоились.

Король ЯндолАнганол в пору, когда судьба была к нему более благосклонна и брак с королевой МирдемИнггалой еще имел пряный привкус новизны, призвал в столицу лучших архитекторов, каменщиков и художников всей страны (хотя, по мнению некоторых, бесконечно безвкусных), с тем чтобы придать своей столице надлежащий лоск, заставить ее стряхнуть застарелую пыль провинциальности. Особенно большие средства были истрачены на отделку половины дворца, отведенной для королевы королев.

В целом атмосфера дворца тяготела к военной, однако тут не чувствовалось той скованности и показного этикета, которыми отличались дворы Олдорандо и Панновала. Двор благосклонно смотрел на процветающие под его крылом высокие материи. Так, к примеру, покои СарториИрвраша все давно уже признавали пристанищем науки и искусства.

Советник неохотно поднялся из кресла и покинул свои покои - нужно было продолжить разговор с королем. Вероник навеял его смятенному рассудку мысли чуть более приятные, чем тяжкие государственные думы. Не далее как вечера советнику удалось разрешить проблему, изводившую его уже по меньшей мере год, - проблему, уходящую корнями в далекое прошлое. Правда и ложь в прошлом всегда бывали более подвластны ему и различимы, чем в новые времена.

Навстречу ему появилась королева, как обычно в пламенно-красной мантии, в сопровождении брата и малолетней принцессы Татро, которая моментально подлетела к советнику и с визгом намертво вцепилась в его ногу. СарториИрвраш поклонился. Углубленный в свои мысли, он, однако, заметил волнение на лице королевы королев - по всей видимости она, как и он, была озадачена и обеспокоена визитом панновальских послов.

– Сегодня вам предстоит разговор с панновальцами, - сказала королева вместо приветствия.

– Пока моя история еще не написана, мне, к сожалению, изредка приходится встречаться с разнообразными напыщенными типами.

Опомнившись и обуздав раздражение, советник быстро рассмеялся.

– Прошу прощения, ваше величество, я хотел сказать, что всегда полагал принца Тайнца Индредда Панновальского лучшим другом Борлиена, хотя и не лишенным некоторых…

Королева медленно улыбнулась в своей обычной манере: она словно бы не желала уступать шутке, не хотела, чтобы ее смешили, - улыбка обычно зарождалась в глазах, потом смеяться начинал нос, после чего к общему веселью присоединялись и губы.

– Я согласна с вами. У Борлиена нет сейчас верных друзей, да и раньше никогда не было.

– По-моему, Рашвен, вашей истории не суждено закончиться, - подал голос ЯфералОборал, брат королевы, один из немногих, наряду с юной принцессой, пользующийся привилегией обращаться к советнику, используя его прозвище. - Под видом научных занятий вы, наверно, просто дремлете после обеда.

Советник вздохнул - брат королевы, к несчастью, не отличался остротой ума своей сестры. И сурово ответил:

– Вам, молодой человек, я скажу вот что - пора перестать портить каблуками паркет дворцовых залов и заняться делом: почему бы вам для разминки не оснастить корабль и не отправиться в кругосветное плавание - у вас все задатки великого путешественника. Это могло бы расширить ваш кругозор, во всех отношениях!

– Я хотела предложить это Робайдаю, - печально отозвалась королева королев. - Где мальчик скитается теперь?

СарториИрвраш не собирался петь дуэтом с королевой дифирамбы ее сыну.

– Только вчера я сделал одно очень любопытное открытие, - сказал он вдруг. - И теперь тороплюсь поведать о нем королю - не желаете послушать? Уверен, вам не будет скучно. Немного знания всегда полезно, тем более что я выдаю его всегда разумными скромными дозами, от которых не потянет выйти на свежий воздух прямо через дворцовое окно - на этот счет можете не беспокоиться.

Ответом был серебристый смех королевы. Она взяла советника за руку.

– Пойдемте. Я понимаю, вам здесь несладко, но мы с Яфом далеко не так безмозглы, как те придворные павлины, с которыми вам приходится обычно иметь дело. Так что же это за открытие, о котором вы хотите поведать королю? Неужели прогноз обещает похолодание?

Не обращая внимание на насмешливый тон королевы, СарториИрвраш, нахмурившись, спросил:

– Скажите мне, ваше величество, какого цвета шкура у хоксни?

– Я знаю! - закричала принцесса. - Хоксни гнедые. Все знают - хоксни гнедые.

Сдержавшись, СарториИрвраш подхватил девочку на руки и поднял перед собой.

– Если ты знаешь все на свете, тогда скажи, какого цвета была шкура хоксни вчера?

– Тоже гнедой.

– А позавчера?

– Рашвен, какой же ты глупый - тоже гнедой.

– Милая моя принцесса, вы мудрейший ребенок и совершенно правы. Но коль скоро дела обстоят именно так, как вы только что сказали, тогда почему в старинных летописях отмечено, что некогда, в незапамятные времена, хоксни были полосатой масти?

Советник знал ответ.

– Тот же вопрос я задал своему другу Бардолу КараБансити, будучи у него в гостях в Оттассоле. КараБансити, известный анатом, не стал откладывать дело в долгий ящик, забил хоксни, содрал шкуру и тщательно изучил ее. И знаете, что он при этом обнаружил? Он обнаружил, что хоксни вовсе не гнедая, как мы всегда считали. Шкура хоксни полосатая: одни коричневые полоски чередуются на фоне других, еще более коричневых.

Татро рассмеялась.

– Ты как всегда мучаешь нас, Рашвен. Одно коричневое плюс другое коричневое дает в сумме тоже коричневое, разве не так?

– И да, и нет. Структура волоса на шкуре хоксни свидетельствует о том, что ее масть нельзя назвать просто гнедой, или коричневой, как хотите. Шерсть на шкуре состоит из чередующихся коричневых полос разной яркости. Причем из этого можно сделать один очень интересный вывод. Знаете какой?

Вывод этот, или, как я назвал его, ответ на загадку - пришел ко мне в голову вчера, и говорю я вам о нем не потому, что хочу похвастать своей смекалкой. Как утверждают летописи, когда-то давно хоксни были четкой полосатой масти. Вопрос - когда же так было? Ответ - в течение нескольких веков весны Великого Года, когда на пастбищах росло вдоволь травы. Как только хоксни получили вдоволь корма, встала необходимость скорейшего размножения. Яркая полосатая масть, позволяющая заметить ее обладателя издалека, - это окрас, свойственный пику брачного периода хоксни. Сегодня, когда минули века весны и в свои права вступили века лета, хоксни повсюду размножились во вполне достаточном количестве. Отпала необходимость производить себе подобных в геометрической прогрессии, поэтому брачный окрас снова пропал, скрылся. Полоски потускнели, вернулись к своему нормальному цвету - коричневому, - чтобы оставаться такими до тех пор, пока по наступлении следующей весны Великого Года в них снова не появится нужда.

Королева королев подняла бровь.

– Если только мы не изжаримся в адском огне Фреира и следующая Весна действительно наступит.

СарториИрвраш весело хлопнул в ладоши.

– Вот тут-то и кроется ответ на ваше замечание, ваше величество - следующая Весна наступит непременно, поскольку за это говорит изменчивость масти хоксни. Отталкиваясь от этого, можно утверждать, что Фреир никогда не поглотит нас, с такой же уверенностью, как если бы об этом нам поведал сам Акханаба. За Великим Летом приходит Зима, а за Зимой снова Весна, и этот круговорот вечен, раз уж даже бездумные хоксни посчитали нужным приспособиться к нему.

– Но мы не хоксни, - проговорил ЯфералОборал, с сомнением пожимая плечами.

– Ваше величество, - заговорил советник, обращаясь только к королеве и вкладывая в свои слова всю силу убеждения, на какую только был способен, - кроме вышесказанного, из моего открытия следует и другой вывод, не менее важный, - легендам иногда можно доверять гораздо больше, чем нам кажется. Вы знаете, что в отношениях между мной и вашим мужем, королем, не все сейчас складывается благополучно, взаимопонимания между нами нет. Умоляю вас - ходатайствуйте перед ним за меня. Уговорите его снарядить корабль. Я надеюсь упросить короля на пару лет освободить меня от теперешних обязанностей, дабы я мог пуститься в плавание вокруг света, собирая по пути манускрипты и записывая передающиеся из уст в уста легенды. Я мечтаю сделать Борлиен центром ученого мира, чем он и был когда-то, во времена ЯрапРомбри Киивасиенского. Теперь, когда моя жена упокоилась навеки, ничто не удерживает меня здесь, кроме вашего прекрасного присутствия, конечно.

На челе королевы королев промелькнула тень.

– Сейчас король переживает очередной кризис, может быть, самый сильный - я чувствую это. Его телесные раны излечены, но раны душевные еще болят. Я выслушала вас, Рашвен, но прошу подождать с вашим открытием до тех пор, пока не завершится встреча с послами из Панновала, которая, и в этом нет сомнений, очень важна для короля. Что-то назревает, и я с опасением ожидаю перемен.

Королева улыбнулась мудрому советнику, расчетливо согрев его улыбкой. СарториИрвраш был раздосадован, но с его беспокойством она справлялась без труда, поскольку знала источник его смятения. Советника нельзя было назвать человеком кристальной чистоты - напротив, некоторые из его опытов с живыми пленниками королева считала совершенно безнравственной прихотью и потаканием собственным затаенным обидам; в особенности это касалось тех экспериментов, во время одного из которых погибла жена СарториИрвраша. Но есть ли на свете люди кристальной чистоты? Если нет, то к чему выдвигать такие требования к миру? Отношения СарториИрвраша с королем складывались нелегко, и часто, как сейчас, например, ей приходилось прикладывать немало усилий, чтобы оградить советника от гнева ЯндолАнганола.

Решив еще раз попытаться открыть СарториИрврашу глаза на некоторые вещи, которых тот упорно не замечал, она добавила со всей возможной мягкостью:

– После злополучного сражения в Косгатте его величество стал очень раздражителен - в разговорах с ним мне приходится проявлять осторожность.

Татро потянула советника за усы.

– Тебе нельзя отправляться в море, Рашвен, ты же старенький.

Советник осторожно поставил девочку на пол и козырнул:

– Мой дорогой капитан, жизнь такая непредсказуемая штука, что, пока ей не придет конец, отправляться в путешествие можно когда угодно.

Как обычно, утром королева с братом не спеша прогулялись до западного дворцового крыла, откуда открывался превосходный вид на город. Тумана, в зимние месяцы обычно рассеивавшегося только после рассвета, сегодня не было вовсе. Город лежал внизу, раскинувшись словно на ладони, видимый ясно и отчетливо.

В изогнувшейся широким полукругом излучине Такиссы на мрачном утесе возвышалась старая крепость. Чуть севернее, в месте своего слияния с полноводной рекой, поблескивал Валворал. Татро могла часами следить за лодками и шаландами на реке и людьми в них, отправляющимися вниз по течению мимо подножия дворцового холма. С не меньшим интересом она разглядывала маленькие фигурки горожан, движущихся по улицам Матрассила.

Указав ручонкой на грузовую пристань, юная принцесса возбужденно воскликнула:

– Смотри, мама, лед привезли!

К пристани действительно причаливал шлюп со сложной оснасткой на корме и носу. Из открытых грузовых люков ледовоза в теплый воздух поднимался густой пар. Вскоре, когда прибывший корабль был накрепко причален к кнехтам, из недр его трюма лебедкой принялись добывать сверкающие несколько мгновений на солнце блоки отличного лордриардрийского льда, с превеликой осторожностью переносить их через борт и грузить в выстроившиеся вереницей подводы. Как обычно, торговец льдом прибыл строго по расписанию, не заставив дворец и его гостей дожидаться себя ни часу.

Постепенно груженные льдом подводы одна за другой потянулись к дворцу, петляя по забирающейся вверх на холм дороге, в меру извилистой. Подводы, напрягая все силы, тянули запряженные четверкой быки. Дворец, стоящий на утесе и похожий на взметнувшийся на волне корабль, храня гордое молчание, ожидал приношения.

Не дожидаясь, пока первые подводы въедут во двор, королева, у которой в это утро тревожно щемило в груди, изъявила желание уйти с балкона, для чего ей пришлось выдержать короткую схватку с принцессой, твердо вознамерившейся дождаться окончания захватывающего действа. Согласившись подождать еще минутку, МирдемИнггала застыла у решетки балкона, глядя вдаль, в сторону, противоположную реке и кораблю-ледовозу, витая мыслями где-то совершенно в другом месте.

Сегодня на рассвете к ней приходил король ЯндолАнганол. Они лежали вместе, и она чувствовала его волнение. Панновал нависал над ними незримым предупреждением о греховности любого вольнодумства. Пришедшие вечером из Рандонана неутешительные новости от Второй армии только подбавили масла в огонь, сжигающий не находящего себе места Орла. Новости из Рандонана всегда бывали плохими - к этому все уже давно привыкли.

– Ты сможешь послушать переговоры с послами из моей тайной галереи - если хочешь, конечно. Сдается мне, что разговоры обещают быть весьма скучными и затянутся надолго. Помолись за меня, Кун.

– Я всегда молюсь за тебя. Всемогущий да пребудет с тобой.

Король тихо покачал головой.

– Ну почему жизнь так сложна? Почему вера так сложна?

Пальцы короля погладили длинный шрам на бедре.

– Пока мы будем вместе, с нами ничего не случится, Ян.

Король поцеловал жену.

– Но я должен быть с армией. Без меня победы не видать. Как генерал-командующий, ТолрамКетинет бесполезен.

Между мной и генералом ничего нет, подумала она, тем не менее, он полагает…

Король ушел. Как только он ушел, она почувствовала себя очень не в духе. С недавнего времени между ними появилась какая-то прохладца. Ее прежнее положение сделалось шатким. Не понимая, что делает, она схватила руку стоящего рядом на балконе брата и крепко сжала.

Принцесса Татро опять что-то кричала ей, указывая на подводы, тянущиеся вверх ко дворцу по извилистой дороге: в возницах она узнавала знакомых слуг.

Около двадцати лет назад к крепостной стене, окружающей дворец, по склону холма пробили тайную тропу. Пользуясь этой потайной, недоступной взорам дозорных тропой, к стенам дворца поднялся мощный, хорошо вооруженный отряд, вознамерившийся взять твердыню приступом. При помощи пороховых мин были проломлены стены. На подступах к дворцу завязалась кровавая схватка.

Все население дворца было уничтожено. Женщины и мужчины, фагоры и крестьяне были зарублены там, где их застал меч. Убили всех, кроме барона, хозяина дворца.

Барон сумел спастись - переодевшись, он вывел свою семью, жену и детей, и нескольких слуг, без кого не мог обойтись, через пролом в стене в безопасное место. Он обманул вражеских солдат, спокойно приказав им пропустить себя, и тем самым открыл путь к свободе и вывел на волю своих мнимых пленников. Дочь барона тоже избежала смерти.

Барон, имя которому было РантанОборал, приходился королеве королев отцом. Его смелый и рискованный поступок приобрел известность. Несмотря на это, прежнюю власть он с тех пор потерял и больше уже не смог вернуть ее.

Человек же, стоявший во главе солдат, захвативших крепость, человек, чье воинство, по слухам, сумело взять все до единой крепости, которые осаждало, - был воинственным дедом теперешнего борлиенского короля, Орла, ЯндолАнганола. Дед Орла, не знавший страхов и сомнений, в те далекие времена был занят объединением под своим началом восточного Борлиена, дабы обеспечить безопасность своих границ. РантанОборал стал последним воителем, павшим под его ударом.

И теперь, когда непобедимость армии правителя Борлиена стала достоянием прошлого, МирдемИнггала, выйдя замуж за короля ЯндолАнганола и обеспечив тем самым определенную стабильность будущего своей семье, жила в старой цитадели своего отца. Часть замка до сих пор лежала в руинах. Большие восстановительные работы были начаты и во многом завершены во времена правления отца короля ЯндолАнганола. С приходом невероятной жары все великие планы дальнейшего восстановления, начав претворяться в жизнь, неизменно мало-помалу забывались или откладывались. Основу дворца составляли вытянутые в высоту каменные строения. МирдемИнггале нравился этот экстравагантный вид разрухи и полуруин, даже несмотря на то, что прошлое не переставало взирать на нее тяжелым каменным взором со стороны отцовского замка.

Крепко взяв Татро за затылок, она увела ее с балкона, на этот раз держа путь к дальнему, с небольшой колоннадой, крылу дворца. Там находились ее личные покои. На бесформенном фундаменте из красного песчаника был воздвигнут небольшой вычурный беломраморный павильон. Тут, за стеной, скрывались ее собственный сад и бассейн, где она так любила плавать. Посередине бассейна имелся маленький искусственный островок с изящной стройной часовней, посвященной Акханабе. Здесь в ранние годы замужества король и королева часто предавались любви.

Попрощавшись с братом и поднявшись по ступенькам, королева двинулась по узкому переходу-мостику, ведущему к ее покоям. С середины мостика, обдуваемого ласковым ветерком, открывался отличный вид на сад, в котором отец короля ЯндолАнганола когда-то устраивал собачьи бега и держал в роскошных клетках коллекцию диковинных птиц. Некоторые птицы жили в своих клетках до сих пор - беглый принц Роба, когда еще жил во дворце, кормил их каждое утро. Теперь за птицами присматривала Мэй ТолрамКетинет.

Прислушавшись к своим чувствам, МирдемИнггала ощутила гнетущий страх. Зрелище томящихся в неволе птиц казалось ей невыносимым. Оставив Татро играть с прислужницей в зале, она прошла к незаметной двери в дальнем конце зала и отомкнула ее своим ключом, спрятанным в складках одежд. Открыв дверь, она вошла и тут же увидела перед собой дворцового стражника, немедленно отдавшего ей честь. Легкие шаги королевы звенели на плитках пола. Добравшись до ниши, устроенной перед занавешенным шторой окном, она уселась там на диван. За занавесью окно было забрано узорной решеткой, сквозь которую, действуя осторожно, королева могла видеть все, сама оставаясь незамеченной.

Большое помещение, в верхней части которого, почти под потолком, она находилась, было Залом совета. Сквозь занавешенные тонкими кружевными драпировками окна в зал лился солнечный свет. Ни один из дигнитариев еще не прибыл. Сейчас здесь находился только король и его верный фагор-рунт, с которым со времен сражения при Косгатте государь не расставался.

Стоя, Юлий едва доставал сидящему королю до груди. Рыжая шерсть двурогого королевского любимца почти вся уже сменилась на белую, хотя яркий детский подшерсток кое-где еще проглядывал. На потеху королю фагор по его команде срывался с места и выделывал разные штуки, в том числе открывал свою премерзкую пасть. От удовольствия король смеялся и щелкал пальцами.

– Хороший мальчик, хороший, - приговаривал его величество.

– Да-с, мальчик хороший, - эхом отзывался Юлий.

Весело рассмеявшись, король встал с обтянутого гобеленом дивана, обнял фагора и приподнял его.

В ужасе от увиденного королева отшатнулась от окна. Невероятный страх сковал ее. Но от резкого движения под ней предательски скрипнул стул. МирдемИнггала закрыла глаза. Если король услышал, то он теперь знает, что она здесь.

Орел не окликнул ее.

Мой дикий боа, мой любимый дикий боа, мысленно позвала она его. Что с тобой творится? Мать королевы королев обладала магической силой - нечастыми, но верными видениями будущего. Дочь своей матери, МирдемИнггала сейчас была уверена, что Опасность, Неведомая и от того еще более Ужасная, грозит стране и им всем, нависая над их головами как разящий меч.

Когда, набравшись духу, она решилась снова выглянуть в зал, приезжие дигнитарии, переговариваясь, уже входили друг за другом в Зал совета, разбредались и устраивались поудобнее. Повсюду на полу были приготовлены ковры и подушки. Рабыни, чья одежда едва прикрывала наготу, заботливо разливали по кубкам разноцветное вино.

Поначалу расхаживавший среди дигнитариев с горделивой, «королевской», осанкой, ЯндолАнганол наконец тоже присел - на свой гобеленовый диван. В зале появился главный советник СарториИрвраш - коротко поклонившись присутствующим гостям, он прошествовал к королю, занял позицию позади его дивана и сразу же закурил вероник. Рунт Юлий, запыхавшись и зевая во всю пасть, растянулся на подушках у ног хозяина.

– Ты чужой среди нас, - вслух проговорила королева, неотрывно глядя в зал. - В наших жизнях ты чужой.

Близ короля ЯндолАнганола расположились группкой местные власть имущие, среди прочих - мэр Матрассила (одновременно и глава скритины), личный викарий ЯндолАнганола, королевский оружейник и двое или трое военачальников. Один из военных, человек, был, судя по нашивкам, капитаном фагоров, хотя из уважения к иностранным гостям двурогих, кроме домашнего зверька короля Орла, в зал не допустили.

Среди гостей наибольшее подозрение вызывали сиборнальцы. Посол Сиборнала в Борлиене, Ио Пашаратид, явился из Ускути. Он и его жена, оба высокие, тощие и бледные, сидели в изрядном отдалении друг от друга. По слухам посол и его жена пребывали в вечной ссоре, другие же с уверенностью утверждали, что так просто принято у сиборнальцев. Но факт оставался фактом - прожив во дворце более девяти теннеров (через три недели должен был стукнуть год с того дня, как унылая физиономия Ио Пашаратида впервые появилась здесь), эта пара не обменялась на людях ни добрым словом, ни хотя бы взглядом.

– Если кого и нужно бояться, так это тебя, Пашаратид, проклятый шпион, - прошептала королева королев.

Из Панновала прибыл наследный принц. Выбор Священной Империи был как нельзя более верным. Самая мощная и властная держава среди семнадцати государств Кампаннлата, Панновал хотел только одного - положить конец стычкам с сиборнальцами, досаждающими с северных границ. Религия Панновала занимала на континенте главенствующее положение. В данный момент Панновал всячески заигрывал с Борлиеном, самым исправным и верным плательщиком церковных податей в деньгах и зерне; видя свои отношения с доминантом как взаимопонимание между патриархом и совсем зеленым юнцом, Священная Империя все же сочла возможным прислать на совет своего принца, пусть даже его нерешительность и туповатость, а также и язвительность, были известны всем.

При всей своей незначительной роли в государственной машине принц Тайнц Индредд был в то же время особой весьма приметной, искупая своим объемом и весом недостаток уважения окружающих. Королевской семье Олдорандо он приходился дальним родственником. Никто из высокопоставленных особ ни во что не ставил Тайнца Индредда, и монахи Панновала, предвидя это, прислали вместе с принцем другое, не менее известное, хотя и в иных сферах, лицо - главного советника и видного церковного деятеля Гуаддла Улбобега, к которому король Орел питал глубокое уважение и привязанность еще со времен своих монастырских мытарств в Панновале в молодые годы.

– Этому есть что сказать, - пробормотала королева, удобнее устраиваясь в своем тайном наблюдательном пункте.

Король ЯндолАнганол начал приветственное слово, взяв скромный и почтительный к рангу собравшихся тон. Говорил он не поднимаясь с места. Речь лилась легко и быстро, столь же быстрым был и его проницательный взгляд. От приветствий король перешел к краткому изложению текущего состояния дел Борлиена.

– Сегодня можно с уверенностью сказать, что по большому счету в границах моего государства наконец-то установился мир. Разрозненные шайки разбойников и бродяг все же изредка донимают моих земледельцев, но это уже мелочи. До недавнего времени армии Борлиена были прикованы к фронтам Западной войны. Честно признаюсь, войны обескровили мою отчизну. На восточных окраинах Борлиена тоже не все было спокойно - коварный Дарвлиш Череп и безжалостный Унндрейд Молот немало досадили нам.

Король с вызовом оглядел своих гостей. Он стыдился того, что свою недавнюю рану получил от такого ничтожества, как Дарвлиш.

– Фреир неудержимо подкрадывается все ближе, и наши поля губит засуха. Борлиен уже не в состоянии сражаться на всех фронтах сразу, по крайней мере мне не хотелось бы, чтобы от нас этого ждали. Наша страна, богатая землями, не слишком богата ресурсами.

– Ну что ты, кузен, полно скромничать, - подал голос Тайнц Индредд. - Ни для кого не секрет, что равнины, раскинувшиеся на юге Борлиена - богатейшая житница на континенте.

– Сама по себе плодородная почва не означает богатый урожай, который с нее еще нужно собрать, - отрезал ЯндолАнганол. - На наших границах постоянно неспокойно, и крестьяне, вместо того чтобы сеять и жать хлеб на полях, сражаются и гибнут - на земле давно уже работают только женщины и дети.

– Тогда тебе и в самом деле нужна помощь, кузен, - весело заметил Тайнц Индредд, явно в расчете на аплодисменты.

Ио Пашаратид подал голос:

– Если у крестьянина хромая лошадь, станет ли дикий кайдав помогать ему?

И на эти слова никто подчеркнуто не обратил внимания. Многие из дигнитариев возражали против того, чтобы на совете присутствовал сиборналец.

По-видимому, решив расставить все точки над «i», Тайнц Индредд снова заговорил:

– Кузен, ты по обыкновению вспоминаешь о нас именно в ту пору, когда твой народ попадает в беду. Времена покоя и изобилия, которыми наслаждались наши отцы, прошли - у всех горят поля, у всех урожаи фруктов сохнут на корню. Я позволю себе говорить прямо и сразу сообщу, что намерен раз и навсегда покончить с недоговоренностями и обидами, стоящими между нами. И если меж нами не будет единодушия, то каким бы огромным ни было наше желание уладить все по-хорошему, грош ему цена.

В Зале совета наступила тишина.

Тайнц Индредд остерегся продолжать.

Вскочив в гневе на ноги, король ЯндолАнганол впился глазами в заплывшее жиром смуглое лицо панновальского принца.

Сорвавшись с места следом за хозяином, малыш-рунт шутовски приготовился исполнять его приказания.

– Мой визит к королю Сайрену Станду в Олдорандо был продиктован необходимостью искать с ним союза против врагов нашей веры. В то время как вы, я вижу, слетелись ко мне, словно стервятники, учуявшие легкую добычу! Вы пытаетесь указывать мне в моем собственном дворце. Что же происходит - вы напрашиваетесь на ссору? Объяснитесь, я требую ответа!

Тайнц Индредд и его советник, Гуаддл Улбобег, ответили не сразу, а сначала посовещались. После кратких переговоров слово взял давнишний добрый друг короля Орла, учитель Улбобег. Поднявшись с места, пожилой человек поклонился и указал на Юлия.

– Все сказанное принцем Тайнцем идет от чистого сердца, ваше величество, - в наших словах нет лукавства. У нас есть веские основания для беспокойства, по большому счету связанные вот с этим существом, которое по вашей воле находится сейчас среди нас. Вражда между людьми и фагорами уходит корнями в стародавние времена, и примирение меж столь различными расами невозможно. Священная Панновальская Империя не раз и не два объявляла богоугодным делом крестовые походы против нечестивого двурогого племени, дабы полностью стереть его с лица земли. В то время как вы, ваше величество, продолжаете предоставлять фагорам убежище в пределах вашего королевства.

В словах Гуаддла Улбобега не было вызова или обвинения, он говорил почти виновато, уставив глаза в пол, словно хотел лишить свои слова силы. Принц посчитал необходимым подкрепить речь своего советника криком:

– Как ты можешь, кузен, просить нас о помощи, когда привечаешь полчища этой нечисти на своей земле? Фаги однажды уже владели всем Кампаннлатом и захватят власть на нем снова - неужели ты хочешь стать им в этом пособником?

Уперев руки в бока, король Орел остановился прямо против своих панновальских гостей.

– Я не позволю никому из чужеземцев вмешиваться во внутренние дела моей страны. Я спросил совета у моей скритины - и скритина поддержала меня. Да, я даю анципиталам прибежище в Борлиене. И твердо заявляю, что с ними можно ладить. Двурогие возделывают неплодородные земли, на которые мои крестьяне не желают даже смотреть. Они не отказываются от работы, которой гнушаются даже рабы. Они сражаются и не требуют за это мзды. Моя казна пуста - вам, панновальским скрягам, этого не понять, но я, король Борлиена, сейчас могу позволить себе армию, состоящую только из фагоров.

В награду за свою службу они просят лишь пустоши на задворках моей страны. Более того, они бесстрашны и никогда не бегут перед лицом опасности! Вы скажете, что для этого им не хватает ума. На что я отвечу: пусть так - в таком случае сегодняшним крестьянам я предпочитаю фагоров. Пока я зовусь королем Борлиена, фагоры останутся под моей защитой.

– Не хотите ли вы сказать, ваше величество, что фагоры останутся под вашей защитой, пока королева МирдемИнггала будет оставаться королевой Борлиена?

Вопрос задал один из викариев Тайнца Индредда, худой человек без возраста, чьи кости выпирали под черным шерстяным чарфрулом. И снова в зале наступило молчаливое замешательство. Почувствовав, что его слова возымели действие, викарий неторопливо продолжил:

– Не правда ли, что именно отец королевы, вашей супруги, широко известной своим чутким отношением ко всякому живому существу, прославленный воин РантанОборал - кстати, лет двадцать назад владевший замком, в котором мы сейчас имеем счастье заседать, и разбитый в свое время наголову вашим царственным дедом, - положил начало сношениям с двурогими, которые вы теперь так целеустремленно укрепляете и развиваете?

Поднявшись с места, Гуаддл Улбобег поклонился Тайнцу Индредду:

– Сударь, я категорически возражаю против той формы, которую принял наш диспут. Мы собрались здесь не для того, чтобы поносить королеву МирдемИнггалу, а для того, чтобы предложить помощь ее мужу, королю Борлиена.

Король Орел опустился на диван, словно внезапно почувствовав слабость в ногах. Викарий умело высмотрел его уязвимое место и мастерски нанес одной фразой двойной удар, упомянув и о том, что восшествие на престол Орла - событие совсем еще недавнего времени, и о том, что в жены его угораздило взять дочь простого барона.

С сочувствием взглянув на своего монарха, СарториИрвраш решил, что пора взять слово и скрестить мечи с панновальскими наглецами.

– Как королевский советник, хочу отметить, что удивлен, хотя способность удивляться во мне притупилась от многолетних столкновений с вещами разнообразными и поразительными - удивлен тем, что стал свидетелем такого, мягко говоря, предубежденного отношения. Скажу более - враждебности, да простят мне мою прямоту некоторые присутствующие здесь подданные великой Священной Панновальской Империи. Сам я, прошу простить за бранное слово, атеист, и посему могу взирать на специфику закостенелых церковных представлений с позиции современной беспристрастной отстраненности. Где, спрошу я вас, то благолепие, которое вы, панновальцы, так усердно проповедуете? Неужели вы считаете, что помогаете его величеству, пороча честное имя его королевы? Может быть, я несколько резок и мой взгляд на жизнь отличается возникающей с годами непримиримостью, но заявляю вам с полной ответственностью, глубокоуважаемый принц Тайнц Индредд, что ненавижу фагоров не меньше вашего. Однако они присутствуют в нашей жизни, и с ними приходится считаться как с неизбежностью, нежеланной и болезненной, но привычной, весьма напоминающей ваши, скажем, недружественные отношения с северным Сиборналом. Смогли бы вы в одночасье устранить всех сиборнальцев, как советуете нам вычеркнуть из бытия фагоров? Неужели только в убийстве заключена окончательная истина? Неужели именно это проповедует вам Акханаба?

Уж если зашел такой откровенный разговор, так позвольте довести до вашего сведения следующее: среди борлиенцев бытует мнение, что если бы Панновал не донимали с севера сиборнальские колонисты и его силы были бы свободны, то он, Священный, не преминул бы ударить в южном направлении, иными словами, отправился бы завоевывать нас, борлиенцев, к чему, собственно, вы и пытаетесь сейчас приступить, всячески пуская в ход идеологическое оружие и выступая с позиции имеющего право повелевать. В таком случае, нам остается только слать ноту благодарности Сиборналу.

Советник умолк и наклонился, чтобы перекинуться несколькими словами с королем. Воспользовавшись этим, посол Сиборнала поднялся и заговорил в своей обычной язвительной манере:

– Поскольку мой мудрый и трудолюбивый народ весьма редко слышит в свой адрес со стороны Империи что-либо, кроме злобных нападок, я с удовольствием занесу эти слова советника СарториИрвраша в протокол и отмечу их в следующем послании на родину. Выражаю свою благодарность королевскому советнику.

Тщательно проигнорировав это едкое замечание, принц Тайнц Индредд произнес, повернувшись в сторону ЯндолАнганола:

– У вас нарушено ощущение правильного восприятия реальности, и, возможно, причина тому именно годы, о которых вы говорили, советник. Панновал - нерушимый бастион между вашей страной и стремящимся пробиться на юг, в глубь континента, Сиборналом. Как знаток истории, кем вы не устаете представляться, вы должны знать, что вот уже много веков Сиборнал, которому, конечно же, давно опостылели собственные мрачные северные земли, не оставляет намерений захватить благодатные угодья нашего материка и установить там свое владычество.

Оставив вопрос о том, насколько соответствовали истине последние заявления принца, следует сказать, что по приходу панновальцы не менее, чем присутствием среди них в Зале совета фагора, были оскорблены видом сиборнальского гражданина. Даже для тугодума Тайнца Индредда не было секретом, что подлинный бастион между Сиборналом и Борлиеном - скорее географический, чем государственно-союзнический: на пути любого нашествия с юга непреодолимой преградой вставал острый хребет Кзинт и адово место - полоска выжженной солнцем земли, пустыня Хазиз.

СарториИрвраш и король ЯндолАнганол закончили совещаться. Советник заговорил снова.

– Наши достопочтенные гости соизволили поднять вопрос о том беспокойстве, которое им причиняет воинственный Сиборнал. Прежде чем мы продолжим пререкания и взаимные оскорбления, я хочу, чтобы мы разобрались в сути вопроса. Совсем недавно мой король, ЯндолАнганол, был тяжко ранен, отстаивая неприкосновенность своей отчизны, причем опасности подверглась даже его жизнь. В то время как он, оправляясь от слабости, возносил Акханабе благодарности за свое спасение, я благодарил тех травников и хирургов, которые занимались его раной. Я говорю здесь об этом, чтобы плавно подвести речь к тому, чем нанесли королю его рану.

Советник сделал знак королевскому оружейнику, низкорослому крепышу с буйной бородой, с ног до головы затянутому в кожу, и тот немедленно вразвалочку вышел в центр зала и продемонстрировал всем некий предмет, зажатый между указательным и большим пальцами его затянутой в перчатку руки. Это был маленький свинцовый шарик. Официальным тоном оружейник доложил:

– Сей снаряд извлечен из ноги его величества ножом хирурга. Рана, причиненная этим крошечным шариком, была весьма значительной и причиняла королю сильную боль. Снаряд был выпущен из ручного оружия дальнего боя, именуемого «ружье».

– Благодарю вас, - проговорил СарториИрвраш, жестом позволяя оружейнику вернуться на место. - Сиборнал идет вперед огромными шагами, вот как мы это поняли. Оружие, способное убивать на большом расстоянии и с большой точностью, ясное тому подтверждение. Эти так называемые ружья, без сомнения, производятся Сиборналом массовым порядком, в больших количествах, хотя производство это начато нашими северными соседями относительно недавно, что нам тоже понятно. Более того, нам стало известно об изобретении оружия гораздо большей поражающей способности под названием «ружье с замковым спуском». Перед лицом такого опаснейшего нововведения я посоветовал бы великой Империи проявить единодушие, сплоченность и солидарность. Хочу авторитетно заявить, что подобные новинки представляются мне гораздо более опасной вещью, чем все Унндрейды Молоты вместе взятые.

Небезынтересно и то, что, как нам стало известно, в руки дикарей ружья попали не непосредственно от самих сиборнальцев, а от посредников в Матрассиле.

Тут головы всех присутствующих разом повернулись к послу Сиборнала. Случилось так, что в этот самый миг Ио Пашаратид решил промочить горло и отпивал из кубка вино, охлажденное кубиками льда. Отняв бокал от губ, он опустил его, но на поднос перед собой так и не поставил, замерев с выражением чрезвычайной тревоги на лице.

Жена сиборнальского посла, Динью Пашаратид, возлежала рядом с ним на шелковых подушках. После слов советника она встала - высокая и худощавая, с кожей бледноватого, даже сероватого оттенка, с суровым и непреклонным лицом.

– Вероятно, до присутствующих здесь доходили слухи, что на моей родине ваш материк называют «страной дикарей». Только что услышанное мною, эта ужасная, ни с чем не сообразная ложь, наглядное тому подтверждение. Кто позволил советнику Ирврашу чернить достоинство моего мужа подобными намеками? Чем объяснить то, что моему мужу, честному и принципиальному человеку, никогда не доверяют и его слово всегда ставится под сомнение?

Чтобы скрыть улыбку, помимо воли возникшую на губах, СарториИрвраш разгладил усы.

– Простите, госпожа Динью, но почему вы решили, что отмеченный мной инцидент как-то связан именно с вашим мужем? Мне кажется, я ни словом о нем не обмолвился. Все тоже так считают - сами удостоверьтесь.

ЯндолАнганол снова поднялся.

– Двое наших лазутчиков, переодевшись дриатами, отправились на Нижний Рынок и свободно купили там ружье. Предлагаю сейчас же провести наглядную демонстрацию возможностей этого нового оружия, дабы все присутствующие поняли, что с этих пор они вступают в новую эру военного искусства и обратно дороги нет. Возможно, после этого вы измените свои взгляды и поймете, почему мне приходится нанимать армию фагоров и вообще проводить особую политику.

Сверля взглядом панновальского принца, король Орел продолжил:

– Если только, конечно, ваша чистоплотность позволит вам вытерпеть непродолжительное присутствие анципиталов в этом зале…

Король звонко хлопнул в ладоши. Затянутый в кожу капитан-оружейник из его свиты твердым шагом вышел в коридор и громко выкрикнул команду. Печатая шаг, в зал вошли два фагора со спиленными рогами, до тех пор ожидавшие за дверью. Когда двурогие проходили мимо окна, их белый мех блестел на солнце. Один из фагоров нес перед собой ружье - мушкет с фитильным замком. Остановившись в одном из концов зала, фагор с ружьем опустился на одно колено и начал приготовлять оружие к стрельбе - перед ним мгновенно очистился коридор во всю длину зала.

Мушкет представлял собой шестифутовый металлический ствол, через равные промежутки прикрепленный витками серебряной проволоки к прикладу из полированного дерева. В передней части дула, примерно под мушкой, имелась прочная стойка-треножник с когтистыми лапами, обеспечивающими надежное сцепление с полом. Сняв с пояса специальный рог, фагор насыпал из него в дуло мушкета меру пороха, после чего при помощи шомпола забил в ствол свинцовый шарик и запечатал пыжом. Насыпав пороха на полку мушкета и запалив фитиль, фагор прижал приклад к плечу и изготовился к стрельбе. Стоявший над ним все это время капитан фагоров следил за правильностью заряжания ружья.

Тем временем второй фагор, добравшись до дальнего конца зала, остановился, повернулся к своему товарищу лицом и замер, поводя ушами. Послы и дигнитарии, возлежащие на подушках неподалеку от второго фагора, немедленно поднялись и очистили вокруг него изрядную площадку.

Фагор с мушкетом тщательно навел свое поддерживаемое треножником оружие на стоящего напротив соплеменника и нажал на спуск. Резко зашипел горящий порох, последовал громкий хлопок, от которого у всех заложило уши. Из ствола мушкета вырвалось пламя и длинный клуб белого дыма.

Фагор-мишень покачнулся. На груди у него, там, где помещались жизненно важные органы, неспешно начало расплываться широкое пятно желтой сукровицы. Прошептав что-то, анципитал пошатнулся, ухватился лапой за рану в груди и со стуком замертво упал на пол.

От непроглядного удушливого дыма, заполнившего зал, со всех сторон поднялся кашель - дипломаты зажимали ладонями рты и протирали глаза. Многих охватила паника. Подхватив полы чарфрулов, люди толкаясь принялись ломиться в коридор, на воздух. ЯндолАнганол и СарториИрвраш наблюдали за происходящим молча, не двигаясь с места.

Увидав из своего тайного наблюдательного пункта демонстрацию нового страшного оружия, королева убежала в свои покои и заперлась там.

Она ненавидела расчетливость властей предержащих. Она точно знала, что выпады панновальской делегации, возглавляемой принцем Тайнцем Индреддом, вовсе не были направлены против Сиборнала, поскольку с тем вопрос был ясен - Сиборнал давно и прочно считался вечным врагом Панновала; взаимоотношения этих двух государств при всей их озлобленности и непреклонности были хорошо понятны любому. Истинной же мишенью острых речей панновальцев был король ЯндолАнганол, которого они всеми силами стремились накрепко привязать к себе. Из чего следовало, что она - также имеющая над королем определенную власть - представляла для них, монахов, угрозу как соперница.

Обедала королева МирдемИнггала со своими фрейлинами. По правилу, принятому при дворе, король ЯндолАнганол вкушал свой обед вместе с гостями. Гуаддл Улбобег заслужил мрачный взгляд со стороны главы своей делегации за то, что, остановившись около короля, тихо проговорил:

– Устроенная вами демонстрация устрашает, но не слишком впечатляет, ваше величество. Наши полки, ведущие боевые действия против сиборнальцев на северном побережье, уже давно знакомы с действием этих мушкетов. Тем не менее, в одном вы, по всей видимости, были правы, хотя это и не прозвучало так явственно, - нам непременно необходимо научиться производить такие ружья самим. Будьте уверены, ваше величество, - принц предложит вам выгоднейшую сделку.

Отобедав и едва ли почувствовав вкус съеденных блюд, королева вернулась в свои покои, где уселась у любимого окна на круглый диванчик, стоящий у стены в полукруглой нише окна. Ее мысли были заняты ненавистным принцем Тайнцем Индреддом, больше всего напоминающим мерзкую жабу. Принц приходился родственником королю Олдорандо Сайрену Станду, не менее отвратному типу, женатому на женщине-мади. Козни, которые строили эти мерзавцы королевских кровей, были так гнусны, что принцу действительно можно было предпочесть даже фагоров!

Из окна ей был хорошо виден выложенный изразцовыми плитками бассейн-купальня, в котором она так часто освежалась. У дальней стороны бассейна возвышалась стена, скрывающая прелести купающейся королевы от жадных посторонних глаз; у ее подножия, почти на уровне воды, имелось небольшое отверстие, забранное решеткой. Там, в глубинах камня, в подземной тюрьме, томился король ВарпалАнганол, угодивший в заточение незадолго до королевской свадьбы. В бассейне - она хорошо видела это из своего окна - медленно кружили золотистые карпы. Как и свергнутый король ВарпалАнганол, карпы были здесь пленниками.

В дверь ее покоев постучали. Слуга доложил, что королеву хочет видеть ее брат.

ЯфералОборал ждал ее, облокотившись на перила балкона. И брат и сестра знали, что если бы не жена-королева, у короля ЯндолАнганола не дрогнула бы рука убить последнего мужчину из рода Оборалов.

Брата королевы нельзя было назвать красавцем; всю красоту природа с избытком предоставила в распоряжение МирдемИнггалы. Лицо ее брата, худое, похожее на череп, всегда казалось раздраженным и злым. Яф так и не научился держать себя с достоинством, чем так славился король ЯндолАнганол; стоило взглянуть на молодого Оборала, как сразу становилось ясно, что этот человек давно оставил всякие надежды на успех в жизни или карьеру. Брат королевы служил Орлу безропотно и верно и был всецело предан своей сестре, чью жизнь ставил гораздо выше собственной, видя в ней все упования своей семьи. Брат был посредственностью, но за это она его и любила.

– Ты не был в Зале совета?

– Туда таких, как я, не приглашают.

– То, что случилось там, ужасно.

– Я уже кое-что слышал. Ио Пашаратид места себе не находит - его снова допекли. Хотя его непросто пронять - он холоден, словно кусок лордриардрийского льда. Представь себе - от солдат я слышал, что в городе у него есть женщина! Он лихой парень, этот сиборналец - так запросто играет со смертью!

МирдемИнггала блеснула в улыбке зубами.

– Мне не нравится, как он смотрит на меня. По-моему, если у него женщина, это не так уж плохо!

Брат и сестра рассмеялись. Некоторое время они весело болтали о том о сем, о всяких пустяках. Их отец, древний старик, уже слишком немощный, чтобы представлять какую-либо опасность для существующего правителя, жил вдали от столичного шума в небольшом поместье, где часто жаловался на жару. О старом бароне больше не вспоминали как о враге. Барон любил рыбачить: только река сулила прохладу.

По дворцу разнесся звон колокола. Взглянув вниз, королева и ее брат увидели, как из ворот быстро вышел ЯндолАнганол, над которым неотступно следующие стражники несли широкий зонт из пурпурного шелка. Как обычно, рядом с королем крутился его любимец, рунт. Задрав голову, король махнул рукой королеве.

– Почему бы тебе не спуститься, Кун? Наши гости засыпают от пустых разговоров на жаре. Ты развлечешь их лучше меня. Они жаждут тебя увидеть.

Попрощавшись с братом, королева послушно спустилась к мужу, ожидавшему ее под роскошным зонтом. Приняв официальный вид, король взял супругу под руку. Только раз позволив себе взглянуть на мужа, МирдемИнггала решила, что он бледен и выглядит усталым, хотя от солнца, пронизывающего красный шелк зонта, на его щеки ложился лихорадочный румянец.

– Я слышала, ты собираешься заключить договор с Панновалом и Олдорандо, чтобы снять часть военных тягот с плеч страны? - спросила она почтительно.

– Лишь Вседержитель знает, к чему мы все движемся, - ответил он неожиданно резко. - Если не хочешь, чтобы дьяволы, воспользовавшись твоей слабостью, захватили твой дом, заключи с ними временный союз. В этих монахах столько же лукавства, сколько и показной святости.

Король вздохнул.

– Жду не дождусь того времени, когда мы вместе сможем отправиться на охоту и, забыв обо всем, наслаждаться жизнью, как в старые времена, - сказала она, пожимая ему руку. Она не станет упрекать его за то, что дворец опять полон гостей.

– Сегодня утром СарториИрвраш говорил непозволительные вещи - он ведет себя неумно, при каждом удобном случае кичится своим атеизмом. Я все более и более склоняюсь к мысли о том, что пришло время от него избавиться. Тайнц не устает повторять, что мой главный советник безбожник - я не могу дать ему в руки такой козырь.

– Принц Тайнц попрекает тебя не только Ирврашем, он укоряет тебя и мной. Значит, и от меня ты тоже избавишься только потому, что я ему не нравлюсь?

Пока МирдемИнггала говорила, ее глаза блеснули яростным огнем, хотя она вовсе не хотела этого и тщательно старалась, чтобы в голосе прозвучала лишь легкая укоризна. Король отозвался глухо:

– И ты, и скритина, и всякий и каждый знают: моя казна пуста. В таком положении приходится идти против велений сердца - ничего не поделаешь, таков порядок вещей.

МирдемИнггала вырвала руку из руки короля.

Гости вместе со своими наложницами и слугами собрались в зеленом дворцовом саду среди колоннады. Для увеселения гостей водили диких зверей; несколько ловких жонглеров, акробатов и фокусник не уставали демонстрировать все новые и новые трюки. Король Орел прошелся вместе с королевой среди эмиссаров, заговаривая то с тем, то с другим. В тысячный раз в своей жизни королева отметила, как озаряются внутренним светом лица мужчин, которых она удостаивает своим вниманием. «Нет, я все еще что-то значу для Яна, - подумала она, - моя цена высока, он не расстанется со мной так просто».

Пожилой трибриатец привел на цепи двух гориллоподобных других. На голове у дрессировщика, очевидно вождя племени, красовался сложный убор-брафиста. Звери привлекли внимание нескольких гостей. На земле, вдали от привычных деревьев, эти создания казались странно неуклюжими. Как вполголоса пошутил один из придворных - другие напоминали пару подвыпивших гуляк, возвращающихся с хмельной пирушки.

Повинуясь командам трибриатца, они принялись выполнять несложные трюки, которым были обучены; происходило это как раз напротив жабоподобного принца Тайнца Индредда, стоящего под желтым балдахином и лениво курящего вероник. Рядом с принцем покатывалась со смеху совсем молоденькая нескладная девушка, почти девочка, не старше десяти лет и шести теннеров от роду.

– До чего же они смешные, правда, дядя? - то и дело повторяла она принцу. - Если бы не мех, они были бы в точности как люди.

Услышав слова девушки, трибриатец, дотронувшись пальцем до своей брафисты, спросил принца:

– Не желает ли ваше величество, чтобы я продемонстрировал ему схватку пары других?

Принц с усмешкой достал из кармана и показал дрессировщику серебряную монету.

– Получишь это, если заставишь их любить друг друга.

Стоящие неподалеку от принца гости засмеялись. Девушка весело замахала руками.

– Какой же ты иногда бываешь грубый, дядя. Неужели они и в правду станут делать это при всех?

Со скорбной миной трибриатец ответил:

– К сожалению, в отличие от людей эти звери не знают кхмира. Любовью они занимаются раз в десять теннеров, и тогда их не нужно заставлять, они с удовольствием делают это сами. Теперь же гораздо легче заставить их драться.

Продолжая смеяться и качая головой, принц убрал монету в карман. К нему подошла МирдемИнггала, и он мгновенно забыл о лесных жителях. Юная спутница принца, внезапно заскучав, тоже повернулась и куда-то ушла. Девочка была одета как взрослая, даже щеки были нарумянены.

Улучив момент и предоставив королю и принцу возможность развлекать друг друга беседой, королева направилась к племяннице Тайнца Индредда, задумчиво высматривающей что-то в фонтане. Подойдя к девушке, королева остановилась рядом с ней.

– Гадаете, есть там рыбы или нет?

– Да, и я их уже видела. Дома у нас тоже есть такие фонтаны, только рыбы там побольше - вот такие.

Племянница принца показала, какие рыбы водятся в фонтанах в их стране, сделав это так, как обычно делают дети, - разведя в стороны руки.

– Понятно. Я разговаривала с вашим отцом, принцем.

Оторвавшись от созерцания воды, девушка в первый раз взглянула на свою собеседницу, и в ее взгляде мелькнуло презрение. Поразительное лицо юной иноземки заворожило МирдемИнггалу, настолько оно было необычным - с огромными глазами, опушенными необычайно длинными ресницами, с носом, похожим на клюв длиннохвостого попугая. Всемогущий, да ведь девочка наполовину мади! Небеса, какая прелесть! Какая миленькая! Нужно быть с ней поласковей.

Девочка ответила:

– Зиганкис! Это Тайнц-то мой отец? Нет, вы ошибаетесь. С чего вы взяли? Он мой дядя, да и то не родной, дальний родственник отца. Нет, мне такой отец не нужен - слишком он толстый.

Вероятно, опомнившись и почувствовав, что взяла слишком резкий тон, девочка продолжила уже мягче:

– По правде сказать, я первый раз путешествую за пределами Олдорандо без отца. Мои служанки приехали со мной, но мне все равно скучно. А вам не скучно здесь? Вы что, тут живете?

Прищурившись, девочка посмотрела на королеву. Глаза с ее удивительного лица смотрели одновременно и мило и глуповато.

– Знаете, что я вам скажу? Для женщины в возрасте вы очень хорошо выглядите, еще очень привлекательно.

Изо всех сил стараясь не рассмеяться, королева ответила:

– Тут, за стеной, есть отличный бассейн с прохладной водой - не желаете освежиться? Там никого нет, будем только вы и я. Ваш дядя вас отпустит?

Девочка на секунду задумалась.

– Вообще-то я могу делать все, что захочу, и не спрашивать у него, но купаться… думаю, что благородной даме купаться не пристало. В конце концов, я ведь принцесса. Об этом нельзя забывать, особенно в гостях.

– В самом деле? Что ж, я хорошо понимаю вас. Могу я спросить, как вас зовут?

– Зиганкис, мне говорили, что вы здесь, в Борлиене, ужасные провинциалы и отсталые люди, но не настолько же. Я принцесса Симода Тал, мой отец - король Олдорандо. Надеюсь, хоть об Олдорандо вы слышали?

Королева рассмеялась. Почувствовав жалость к девочке, она проговорила:

– Ну если уж вы добирались до нас из самого Олдорандо, я думаю, что хорошее купание вы заслужили.

– Спасибо, я искупаюсь, когда захочу, - ответила барышня.

Охота лезть в воду припала благородной девице на следующий день рано утром. Появившись в покоях королевы, Симода Тал разбудила хозяйку. Такая непосредственность больше удивила, чем разгневала МирдемИнггалу. Королева королев разбудила Татро, и в сопровождении только своих фрейлин и фагоров-стражников они втроем спустились к бассейну. Олдорандка приказала фагорам убираться, заявив при этом, что вид этих чудовищ ей омерзителен.

Лучи Фреира еще не рассеяли утреннюю прохладу, но вода была мало сказать тепловатой. В правление короля-отца ЯндолАнганола ночью для охлаждения бассейна с гор специально доставляли подводы снега и льда, но теперь, приняв во внимание расход человеческих сил и разбойничество мордриатских племен, от подобной роскоши пришлось отказаться.

Несмотря на то, что нигде близ бассейна не было окон, кроме ее собственного, королева неизменно купалась в тонкой рубашке, полностью закрывающей ее белое тело. Но Симоде Тал не была свойственна такая скромность. Мигом сбросив одежду, она продемонстрировала спутницам молодое, крепенькое белое тело, покрытое редкими темными волосками, стоящими дыбом, точь-в-точь редкий сосняк на снежном склоне.

– Вы такая милая, я так люблю вас! - немного побултыхавшись в воде, воскликнула она, обращаясь к МирдемИнггале, и заключила королеву в искренние объятия. Искренне ответить на такую восторженность королева королев не сумела - ей чудилась в такой порывистости некая неуместность. Принцесса Татро вскрикнула.

Олдорандская принцесса принялась плавать, нырять и кувыркаться в воде вблизи королевы, раз за разом раздвигая ноги и демонстрируя себя, словно желала показать, что она уже совсем-совсем, где надо и наиболее важно, взрослая.

В надлежащее время почивающий на своем диванчике СарториИрвраш был разбужен офицером дворцовой стражи. Воин доложил, что сиборнальский посол, Ио Пашаратид, покинул дворец за час до восхода Фреира, в спешке, один, верхом на хоксни.

– А что его жена, Динью?

– По-прежнему в своих покоях, господин. По моим сведениям, она крайне расстроена отъездом мужа.

– Расстроена? Это почему же? Она очень разумная и образованная женщина. Не могу сказать, что я от нее в восторге, но ума у нее не отнимешь… А теперь вот, на тебе, грустит о муже-беглеце… А ведь дураков и без того хватает… Офицер, помогите-ка мне встать, будьте добры.

Накинув на плечи халат, советник вызвал рабыню, свою служанку и экономку, прислуживающую ему с тех пор, как не стало его жены. Советник не мог не признать, что Сиборнал - удивительная страна, перед которой можно только снять шляпу. По его приблизительным оценкам, в данный момент Великого Года на материке Кампаннлат проживало около пятнадцати миллионов человек, обитателей семнадцати различных государств; никогда, ни в какие времена, эти семнадцать государств не могли уживаться мирно, худо-бедно достигнуть взаимосогласия. Война воспринималась как нечто свойственное данной местности. Империи возникали и уходили в небытие каждый день. Люди и думать забыли о мире.

А в Сиборнале, холодном Сиборнале, все обстояло совершенно иначе. В семи государствах, на которые был поделен Сиборнал, проживало приблизительно двадцать пять миллионов человек. Между этими семью державами был подписан нерушимый договор о всемерном союзничестве. Кампаннлат был во много раз богаче северных государств, однако постоянные перебранки и нелады между его странами приводили к плачевным итогам - единственным достижением стало повсеместное господство религии, процветающей на ниве всеобщего отчаяния. Вот почему СарториИрвраш ненавидел свою работу придворного советника. Ему приходилось работать на людей, большую часть которых он презирал.

Путем подкупа и взяток советнику СарториИрврашу удалось узнать, что принц Тайнц Индредд привез во дворец полный сундук оружия - того самого оружия, о котором шла речь на вчерашней встрече в Зале совета. Ни для кого не было секретом, что предназначение этого оружия - заставить Борлиен пойти на необходимые панновальскому блоку уступки, но какими должны быть эти уступки, никто не знал.

Новость о том, что во дворец прибыла партия ружей, достигла и ушей сиборнальского посла, но это не имело никакого значения. Хотя, с другой стороны, это могло объяснить его поспешный отъезд. Пашаратид направился на север, в сторону Хазиза, туда, откуда можно было легко попасть в северные прибрежные поселения сиборнальцев. Посла нельзя было отпускать просто так; следовало попытаться задержать его.

Пригубив пелламонтейновый чай, принесенный рабыней, СарториИрвраш повернулся к застывшему в ожидании офицеру гвардии.

– Вчера вечером мной было сделано поразительное открытие, касающееся хоксни и способное перевернуть весь мир - открытие просто замечательное! Но кому оно нужно, позвольте спросить?

Советник покачал лысой головой.

– Знание не значит ничего, загадка же привлекает к себе любого. Вот почему мне приходится, проснувшись в столь ранний час, на рассвете, беспокоить себя мыслями о том, каким образом изловить очередного дурака, мчащегося на север… Великие небеса, к чему, спрашивается, такие хлопоты! Итак - кто у нас во дворце самый лучший наездник? Кому можно доверять, если такой вообще существует? Конечно, я и сам его знаю - это брат королевы, ЯфералОборал. Будьте так любезны, приведите мне его. Снаряженным в дорогу.

Появившемуся вскоре ЯфералОборалу советник Ирвраш объяснил:

– Я хочу, чтобы вы поймали этого безумца Пашаратида и доставили его обратно во дворец. Скачите во весь опор, и я уверен, что вы настигнете его. Скажите ему… не знаю, придумайте что-нибудь сами. Нет, дайте-ка подумать. Вот что - скажите ему, что король передумал заключать союз с Олдорандо и Панновалом. Он им больше не доверяет. Вместо того он хочет искать союзника на севере, в Сиборнале. Сиборнал сильная морская держава. Скажите, что мы готовы предоставить им свободную стоянку в Оттассоле.

– Но что кораблям сиборнальцев делать в такой дали от дома? - удивился ЯфералОборал.

– Не ваше дело - это касается только Пашаратида, пусть он решает сам. Ваша задача любыми средствами убедить его вернуться в Матрассил.

– Но зачем он вам тут нужен?

СарториИрвраш сцепил руки.

– Без сомнения, он в чем-то замешан. А иначе зачем ему было бежать так поспешно? Я хочу знать, что именно он натворил. В рукаве у сиборнальца всегда есть какой-нибудь козырь. Теперь, прошу вас, отправляйтесь. Довольно вопросов.

Взяв курс на север, ЯфералОборал пересек город, где на улицах попадались лишь редкие прохожие, бредущие куда-то спозаранку, и выбрался на поля за городскими окраинами. Он погонял хоксни по-умному, чередуя рысь с шагом.

Довольно скоро он добрался до реки Мар, до того места, где она сливалась с Такиссой. Мост здесь охранял маленький форт. Брат королевы королев спешился и поменял своего хоксни на свежего.

Еще через час безостановочной скачки, когда жара начала становиться невыносимой, он остановился у ручья и вволю напился. На мокрой прибрежной глине он заметил свежие отпечатки копыт хоксни, которая, как он надеялся, принадлежала Пашаратиду.

Вскочив в седло, он снова устремился на север. Постепенно на смену возделанным полям вокруг пришли пустоши. Население было весьма скудным. В лицо всаднику дул жаркий ветер, иссушающий горло и опаляющий кожу.

На равнине повсюду виднелись гигантские валуны. Несколько веков назад в этой местности обитали пустынники, возводившие свои кельи на вершинах отдельно стоящих валунов. В домиках на одном или двух камнях до сих пор жили отшельники, но большую часть святых обитателей выгнала из их жилищ невозможная жара. У подножия валунов обрабатывали свои десятины фагоры; около косматых созданий кружились разноцветные яркие бабочки.

За одним из валунов притаился Ио Пашаратид - он, давно уже заметивший погоню, теперь ждал, в отчаянии соображая, что делать. Он почти загнал своего хоксни. Ио Пашаратид почти не надеялся уйти от погони и удивился до крайности, когда обнаружил, что его преследует один-единственный всадник. Воистину глупости Кампаннлата не было предела.

Зарядив мушкет, он изготовил его к стрельбе и стал ловить удобный момент, чтобы запалить заряд. Его преследователь приближался ровной рысью, тщательно объезжая валуны, и не проявлял особой осторожности.

Запалив фитиль, Ио Пашаратид вдавил приклад в плечо, прищурил глаз и навел мушкет. Огнестрельное оружие вызывало у него острую антипатию - по его мнению, оно было варварской принадлежностью.

Ожидать, что каждый выстрел пройдет успешно и тем более угодит в цель, мог только глупец. Но этот выстрел Пашаратиду удался как нельзя лучше. Порох с громом взорвался, и пуля вылетела из дула в направлении своей цели. ЯфералОборал, получивший заряд свинца в грудь, был выбит из седла и сброшен на землю. Ему хватило сил только на то, чтобы отползти в тень ближайшего валуна и там испустить дух.

Изловив хоксни королевиного брата, сиборнальский посол продолжил свой путь на север.

Поговаривали, что двор короля ЯндолАнганола беден - среди борлиенских придворных никто не мог состязаться в роскоши и богатстве с придворными дружественных Олдорандо и города Панновала. Эти всеми почитаемые оплоты цивилизации были средоточием немыслимого богатства; ученые тут находили всяческую защиту и покровительство и сама церковь - несмотря на то, что в Панновале ересь строго преследовалась, - поощряла в определенных границах ученость и искусства. В некоторой степени это объяснялось тем, что управляемый по династическому принципу Панновал, эта колыбель веры, мог благодаря такой дальновидности надеяться на определенную стабильность воззрений.

Почти еженедельно корабли, прибывающие в гавань Матрассила, выгружали на берег пряности, лекарственные снадобья, звериную кость, ляпис-лазурь, ароматное дерево и редкостных птиц. Однако лишь малая часть этих сокровищ попадала во дворец здешнего правителя. Король ЯндолАнганол, Борлиенский Орел, в глазах всего мира, да и в собственных, был начинающим правителем, новичком. Направо и налево он хвастал просвещенностью, царившей в Борлиене в эпоху правления его деда, который, если уж говорить начистоту, был не более чем удачливым полководцем - одним из многих, в свое время сражавшихся за спорные борлиенские земли, у кого хватило смекалки сплотить фагоров в боевые дружины, поставить над ними командиров-людей и таким образом одолеть врагов.

Но не всех своих недругов дед ЯндолАнганола сумел одолеть. Многие из них, сильные враги, уцелели и процветали. Одной из самых блестящих «реформ», проведенных в жизнь во время своего регентства отцом ЯндолАнганола, было создание парламента, скритины; скритина состояла из представителей народа и могла давать советы королю и всячески изъявлять свою волю. Скритина была создана по олдорандскому образцу. Проявив смекалку, ВарпалАнганол допустил в скритину по преимуществу две категории людей: главарей уцелевших недовольных и ремесленников, например кузнецов, издавна имевших в стране силу. В первую категорию входили побежденные, но не сдавшиеся воинственные бароны и представители их семейств, которым членство в скритине позволяло легче пережить обиду, в то время как сам король мог скинуть со счетов возможность восстания этих своих вассалов. Большая часть груза, прибывающего на причал в Матрассиле, шла на оплату бездействия этой затихшей на время своры.

После того как молодой ЯндолАнганол сверг и заточил в темницу своего отца, первым делом он хотел упразднить и распустить скритину. Чему скритина яростно воспротивилась - избранники не хотели остаться не у дел. Парламент продолжал регулярные заседания, по-прежнему ставил палки в колеса королю и вовсю обогащался за счет рьяного использования служебного положения. Председатель скритины, БудадРембитим, кроме прочего, был мэром Матрассила.

Скритина созвала внеочередное экстренное собрание. Без сомнения, в ближайшее время следовало ожидать от парламента новых требований возобновить попытки поставить на колени Рандонан и расправиться с воинственными племенами разбойников вроде мордриатских, забирающихся все дальше и дальше в глубь страны - последняя вылазка была предпринята в провинции, расположенной в трех днях быстрой скачки от границы. Королю пришлось держать ответ перед парламентом, представив на обсуждение план действий на ближайшее время.

Выступление короля перед скритиной состоялось в день заседания во дворцовом Зале совета, в полдень, когда гости Орла предавались полуденному отдыху. Приказав своему рунту остаться за дверью, король при мрачном молчании парламентского зала опустился на трон.

Пережив неприятности сегодняшнего утра, он уже столкнулся с новыми затруднениями. Взгляд короля бродил по обшитым деревянными панелями стенам зала скритины, словно он решил непременно выявить источник этих затруднений.

Заседание началось с выступления представителей виднейших семейств. Для своих заявлений они выбрали темы малооригинальные - разговор шел, во-первых, о визите иноземцев, а также о старых, избитых и наболевших вопросах. Вопросы старые касались опустевшей казны. Вопросы новые вращались около военных действий, речь о которых зашла в связи с последним малоприятным сообщением с фронта Западной войны: приграничный город Киивасиен был осажден. Части рандонанской армии форсировали реку Касол и взяли город в непроницаемое ни для конного, ни для пешего кольцо.

Вслед за сообщением об осаде города посыпались нарекания в адрес генерала Ханры ТолрамКетинета, которого называли то слишком молодым и неопытным, то слишком безответственным для того, чтобы командовать целой армией. Каждая жалоба и выпад против генерала по сути дела были выпадом в сторону короля. ЯндолАнганол слушал выступления бесстрастно, выстукивая пальцами по подлокотнику кресла марш. Он снова вспоминал несчастные дни своего далекого детства, наступившие после смерти матери. Отец бил его и пренебрегал им. Молодой Орел, часто прятавшийся от слуг отца в дворцовых подвалах, в конце концов поклялся там себе, что, когда вырастет, никому не позволит стоять на пути его счастья.

После того как он, жестоко раненный при Косгатте, с трудом добрался до столицы, а потом долго лежал в лихорадке, прошлое, которое он отчаянно хотел бы забыть, снова и снова возвращалось к нему. Вновь он был бессилен что-либо предпринять. Именно в те тяжелые дни он впервые заметил улыбку молодого капитана ТолрамКетинета, обращенную к королеве МирдемИнггале, улыбающейся мужественному военачальнику в ответ.

Как только король смог снова подняться с кровати, он немедленно произвел ТолрамКетинета в генералы и отослал на фронт Западной войны. В скритине было много недовольных, преимущественно из тех, кто полагал - и не без оснований, - что его собственный сын гораздо больше ТолрамКетинета заслуживал повышения в чине. Каждое новое известие о неудачах в упрямых западных джунглях только укрепляло уверенность недовольных, и их озлобленность на короля возрастала. Король отчетливо понимал, что ему в самое ближайшее время необходима как воздух победа того или иного свойства… И это среди прочих причин заставило его искать помощи у Панновала.

На следующее утро, перед началом новой официальной встречи с послами, король Орел отправился в покои принца Тайнца Индредда, чтобы переговорить с ним лично. Он снова оставил рунта за дверью, где тот, уже начавший привыкать к подобному ожиданию, расположился с удобством, свернувшись на полу клубком, как собака. Панновальского принца он не любил не меньше, чем тот его.

Принц Тайнц Индредд вкушал первый, легкий, завтрак - овсянку с кусочками тропических фруктов. Выслушивая короля ЯндолАнганола, принц согласно кивал, не переставая отправлять в рот ложку за ложкой.

То, что он наконец сказал, на первый взгляд никак не было связано с тем, о чем говорил с ним король Орел:

– Кузен, я слышал, что твой сын сбежал из дворца.

– Робайдай любит иногда побродить по пустыне в одиночестве. Он равнодушен к жаре и не гнушается самой простой пищей, тем, что удается добыть охотой. Он часто так пропадает, иногда его не бывает неделями.

– На мой взгляд, будущему королю не пристало подобное времяпрепровождение. Король должен учиться, набираться знаний и опыта. Тебе бы следовало отослать РобайдайАнганола в монастырь, где в свое время побывали и ты, и я. А вместо того, как я слышал, он скитается по степям с протогностиками.

– Я не пастух своему сыну. И чужие советы мне тоже не нужны.

– Согласись, кузен, что учение в монастыре пошло тебе на пользу. Ты узнал, что в мире даже для королей существует то, что приходится делать, даже если оно тебе не нравятся. Наше будущее не сулит нам ничего особенно заманчивого. Панновал с огромным трудом выжил, преодолев Великую Зиму. Как оказалось, наступившее лето мало уступает зиме по количеству неприятностей… Мои придворные астрономы и астрологи не могут разыскать в будущем ни одного светлого лучика доброй надежды. Конечно, ты можешь ответить, что таков их хлеб…

Принц замолчал и, со вкусом закурив вероник, красуясь, выдохнул огромный клуб душистого дыма, разогнав его небрежным, но явно хорошо отработанным взмахом руки.

– Насколько ты помнишь, дорогой кузен, церковные книги Панновала еще в стародавние времена предупреждали об опасности, грозящей с неба. Акханаба был рожден из камня. Ты не забыл об этом?

Принц Тайнц поднялся с дивана и, прогулявшись к окошку, выглянул наружу, навалившись животом на подоконник. Обтянутое шелковым халатом объемистое пузо принца выпятилось в сторону короля Орла.

Молча взирая на филейную часть отпрыска Панновальского дома, король терпеливо ждал продолжения монолога.

– По словам астрологов, Гелликония и ее материнское светило, Беталикс, проходят в опасной близости от Фреира каждый большой год. В течение одного следующего поколения - следующих восьмидесяти трех лет, если быть точным, - нас будет отделять от Фреира кратчайшее расстояние. По прошествии этого времени, если небесная механика не подкачает, мы начнем медленно, но верно удаляться от огнедышащего светила. Для следующих за нашим поколений настанет время великих испытаний стойкости. Жара будет спадать постепенно, начиная с северных континентов, стран Сиборнала и Геспагората. Нам, обитателям тропиков, жизнь еще долго не покажется сносной.

– Борлиен выдержит. С юга нас омывает море - там прохладно. Оттассол тоже продержится - он такой же подземный город, как и твой Панновал.

Мгновенно повернув к королю Орлу жабью физиономию, принц Тайнц впился в его лицо маленькими глазками-буравчиками.

– Так вот - мой план, дорогой кузен… Я знаю, ты не слишком-то жалуешь меня, своего родича, но мне бы хотелось, чтобы ты услышал это из моих уст, а не в пересказе твоего горячо любимого друга, моего святейшего советника Гуаддла Улбобега. В ближайшем будущем, как ты сказал, Борлиен не ожидают крупные потрясения. Панновал, укрытый в горах, также будет в относительной безопасности. Больше других, по моему мнению, пострадает Олдорандо. В ваших и наших интересах, чтобы Олдорандо сохранил свой суверенитет, а не пал под ударами кочевников. Как по-твоему, кузен, возможно ли, чтобы двор Олдорандо, имея в виду, конечно, только короля Сайрена Станда и его ближних, переждал самые трудные времена, укрывшись в Оттассоле?

Вопрос был настолько неожиданным, что король ЯндолАнганол запнулся, не в силах найти слов для ответа.

– Но в ту пору, может быть, уже нужно будет спрашивать не меня, а моего наследника…

Панновальский принц решил переменить тему разговора, а вместе с ней и тон.

– Кузен, что ты там стоишь - утренний воздух воистину прекрасен, подойди к окну и подыши вместе со мной. Взгляни-ка вот на это чудо там, внизу - это бежит милейшая девочка, Симода Тал, моя подопечная одиннадцати лет и шести теннеров от роду, дочь королевского дома Олдорандо, линия которого восходит к самому славному лорду Дену, правителю Старого Эмбруддока еще в годы Великих Холодов.

Через двор внизу под окнами быстро шла Симода, возвращавшаяся после купания в бассейне королевы МирдемИнггалы к себе в комнаты и не замечавшая, что за ней наблюдают. На ходу вытирая волосы, она наконец обернула голову полотенцем, соорудив подобие лихого тюрбана.

– Зачем ты привез ее сюда, Тайнц?

– Показать тебе, дорогой кузен. Милая девочка, верно?

– Нельзя не согласиться; и что с того?

– Она молода, почти девочка, с этим нельзя спорить, но горячая штучка - это безошибочно видно по некоторым признакам.

Король ЯндолАнганол почувствовал, что ловушка готова вот-вот захлопнуться. Отвернувшись от окна, он принялся мерить шагами комнату. Принц Тайнц тоже отвернулся и, удобно устроившись в кресле, окутался дымом.

– Дорогой кузен, в Панновале наше самое горячее желание - увидеть наконец членов Священной Империи живущими в мире и согласии, чего невозможно достигнуть, пока между их странами остается рознь и вражда. Грядут тяжелые времена, от которых нужно суметь защититься. Уже сейчас ситуация во многом требует принятия кардинальных решений. Милостью Акханабы нам в Панновале дарован дар предвидения. Исходя из некоторых объективных предпосылок, в которых мы совершенно уверены, мы хотим, чтобы эта юная девушка, Симода Тал, стала твоей женой.

Кровь отлила от лица короля ЯндолАнганола. Старательно сдерживаясь, он спросил:

– Надеюсь, ты не забыл, что я уже женат? И помнишь, кто моя жена?

– От неприятностей нельзя просто взять и отвернуться, кузен. Теперешняя твоя жена, королева, - дочь простого бандита с большой дороги. Она ниже тебя по рождению и не пара тебе. Твой выбор принизил и твою страну, и тебя самого, ибо и первой и второму нужна хорошая партия, ровня. Обручившись с Симодой Тал, ты получишь в союзники силу, на которую сможешь рассчитывать.

– Об этом не может быть и речи. А кроме того, как быть с происхождением этой девочки - ведь ее мать наполовину мади?

Тайнц Индредд пожал плечами.

– Чем мади хуже фагоров, с которыми ты водишь дружбу? Послушай, кузен, я хочу убить одним выстрелом двух зайцев и устроить все к общему удовольствию. Ни о каком коварстве и задних мыслях речи нет, только о дружбе и обоюдной выгоде. Лет этак через восемьдесят пять Олдорандо целиком превратится в большое пекло, средняя температура на территории этого государства составит около ста градусов - по самым мягким оценкам. Олдорандцы вынуждены будут двинуться на юг. Едва ваш брак с дочерью дома Олдорандо станет свершившимся фактом, они немедленно окажутся в твоей власти. Это будут обычные бедные родственники, униженно просящиеся на ночлег у парадных дверей твоего дома. Борлиен и Олдорандо станут одним - если не при тебе, то по крайней мере при твоем сыне. Такой шанс просто грех упустить. Почему бы нам не отведать этих прекрасных фруктов? Скваанейи просто превосходны.

– Нет, это невозможно.

– Ничего невозможного нет. Святейший Це'Сарр готов расторгнуть твой брак своей грамотой.

Король ЯндолАнганол замахнулся, словно собираясь ударить принца. Но, удержав руку на уровне глаз, сказал:

– Та, на которой я женат, была со мной во все прошлые годы и останется со мной. Если вдруг я решу, что династический брак мне действительно крайне необходим, я женю на Симоде моего Робайдая. Они прекрасно подойдут друг другу.

Подавшись вперед, принц Индредд наставил на короля Орла палец:

– Не пойдет. Даже думать забудь. Твой парень ненормальный. Его бабка - дикарка Шаннана.

Глаза Орла сверкнули.

– Никто не смеет говорить о моем сыне, что он ненормальный. Диковат, но не более того.

– Тогда тебе нужно отдать его в монастырь, туда, где уже побывали и ты и я. Спроси свою веру, она ясно подскажет тебе, что твой сын неприемлем в качестве наследника престола. Посему, если ты еще хочешь рассчитывать на успех, тебе не избежать теперь жертвы. Любая потеря с твоей стороны будет восполнена соответствующей помощью с нашей. Как только мы получим твое согласие, в твое распоряжение немедленно поступит целый арсенал новейшего оружия со всеми необходимыми инструкциями. За первым арсеналом, если потребуется, последует другой. Мы научим твоих воинов сражаться против Дарвлиша Черепа и племен рандонанцев. На твоей стороне будут все мыслимые преимущества.

– И что за это получит Панновал? - с горечью спросил ЯндолАнганол.

– Мы получим самое дорогое на свете - стабильность, дорогой кузен, стабильность, вот что. На весь последующий нестабильный период. По мере того как Фреир подкрадывается все ближе к Гелликонии, Сиборнал неуклонно набирается сил.

Принц впился белыми зубами в розовую мякоть скваанейи.

Не сводя глаз с принца, ЯндолАнганол застыл, словно врос ногами в пол.

– Но я люблю женщину, на которой женат. Я не собираюсь бросать МирдемИнггалу.

Принц рассмеялся.

– Любовь! Зиганкис, как сказала бы сейчас Симода Тал! Король не может себе позволить мыслить в таких категориях. Превыше всего ты всегда должен ставить свою страну. Ради Борлиена, женись на Симоде Тал, объедини, успокой…

– А если я откажусь?

Обдумывая ответ, а может просто выдерживая паузу, принц Тайнц Индредд медленно выбрал в блюде с фруктами очередную скваанейю.

– Тогда, скорее всего, тебя просто сбросят со счетов, только и всего - разве это так сложно понять?

Коротко взмахнув рукой, ЯндолАнганол выбил из пухлой ладони принца лакомство. Нежный плод отлетел к стене и от удара лопнул, разбрызгав сок.

– Я религиозный человек и придерживаюсь своих убеждений. Я не могу избавиться от своей королевы, потому что это идет вразрез с этими убеждениями. И я уверен, что в панновальской Церкви найдутся такие, кто поддержит меня.

– Надеюсь, речь не о бедняге Улбобеге?

Сдерживая дрожь в руке, принц наклонился и выбрал другой плод.

– Для начала я посоветовал бы тебе под каким-нибудь предлогом отослать королеву подальше из столицы. Удали ее от двора. Пускай отправится на побережье. И тогда без помех внимательно подумай обо всех тех преимуществах, которые сможешь получить, если пойдешь нам навстречу. В конце недели я должен буду вернуться в Панновал - надеюсь, с благой вестью о том, что король Борлиена дал согласие на династический брак, который благословит сам Це'Сарр.

Начавшись нелегко, день короля ЯндолАнганола так же нелегко продолжился. Во время утренней встречи с послами Тайнц Индредд молчаливо сидел на своем жабьем троне, пока Гуаддл Улбобег развивал планы нового брака. На этот раз все обстоятельства, по сути имеющие тот же смысл, были облечены в весьма дипломатичную форму. После совершения одной стороной тех-то и тех-то действий ею будут получены те-то и те-то выгоды. Святейший Це'Сарр Киландр IX, Верховный Папа Церкви Акханабы, готов одобрить своей подписью обе грамоты с разрешением как на развод, так и на брак.

Никто из мудрых послов не заводил разговор о том, что может или не может случиться в следующие восемьдесят пять лет. Большая часть дипломатических усилий была направлена на то, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию на ближайшие пять-десять лет.

На обеде, которым руководил сам придворный мажордом, присутствовала королева МирдемИнггала. Она сидела рядом с королем, а тот ничего не ел и только ерошил шерсть своего фагора. Кроме послов, за столом восседала и верхушка борлиенской скритины.

Трапеза состояла из нескольких перемен блюд - были поданы жареный лебедь, рыба, свинина и журавль.

После пиршества слово взял принц Тайнц Индредд. Словно бы желая отблагодарить короля-хозяина за чудесную трапезу, панновальский принц приказал своим телохранителям продемонстрировать умение владеть мушкетами. Во внутренний двор на цепях были приведены три пустынных льва, отпущены и метко пристрелены.

Дым еще не рассеялся, когда оружие было предложено в дар королю ЯндолАнганолу. Подарок преподнесли Орлу почти с пренебрежением, словно только недавно прозвучавшие предложения Панновала уже были приняты как само собой разумеющееся и вопрос этот больше не стоял.

Хитрость принца Тайнца была шита белыми нитками. Под впечатлением от демонстрации огневой мощи скритина наверняка должна была обратиться к королю с требованием приобрести у Панновала большую партию мушкетов, чтобы при их помощи переломить ход войн на различных фронтах. Панновал несомненно уступит просьбе младшего брата - но за соответствующую плату.

Не успели стрельбы подойти к концу, как во дворцовый двор двое неизвестных купцов ввели под уздцы очень старого кайдава. Через его спину был переброшен кожаный мешок, куда было зашито нечто очертаниями напоминающее человеческое тело. Мешок сгрузили на землю и разрезали ножом. Взорам присутствующих предстало бездыханное тело ЯфералОборала, изуродованное, с огромной зияющей раной в груди. Вид мертвеца преследовал короля ЯндолАнганола до самого вечера, когда он, обессиленный, наконец шатаясь вошел в покои своего главного советника. Беталикс быстро опускался к горизонту, пронизывая закатными лучами гряды облаков, озаренных еще и меркнущим сиянием Фреира. Теплый свет, льющийся с запада, высвечивал все самые дальние закоулки комнаты.

Поднявшись из-за заваленного бумагами стола, советник СарториИрвраш поклонился королю. Советник корпел над своей «Азбукой Истории и Природы». Повсюду на столе лежали древние манускрипты и заплесневелые книги, по которым он изучал легенды и которые служили источниками в его изысканиях. Глаза короля скользнули по книгам без всякого интереса.

– Принц Тайнц Индредд просит ответа, - глухо проговорил король. - Что мне сказать ему?

– Могу я говорить откровенно, ваше величество?

– Говори.

Опершись на подлокотники, король сел в кресло и откинулся на спинку. Фагор-рунт остался стоять в тени, чтобы лишний раз не попадаться на глаза советнику.

СарториИрвраш наклонил голову так, чтобы монарху была видна только его лысая макушка.

– Ваше величество, ваша первейшая обязанность - поддержание благосостояния страны. Так гласит старый Закон Королей. План, предложенный нам Панновалом и сводящийся к укреплению наших связей с Олдорандо путем заключения династического брака, вполне может достигнуть своей цели. Таким образом, укрепив свой трон, вы сможете бестревожно владычествовать еще многие десятки лет. Более того, вы приобретаете этим на будущее нового союзника в лице Олдорандо.

От нового союзника можно ожидать не только военной, но и продовольственной помощи. На более умеренном севере Олдорандо, близ Панновальского моря, лежат плодороднейшие нивы. Наш теперешний урожай наверняка окажется весьма скудным, и в будущем, с усилением жары, мы вряд ли сможем ожидать, что положение выправится. Тем временем наш придворный оружейник успеет спокойно изучить панновальские мушкеты и попробует научиться изготавливать их копии.

Вам не стоит сомневаться - вы с Симодой Тал будете отличной парой, несмотря на ее малолетство, хорошей парой во всех отношениях, кроме одного. Вы женаты, и ваша жена - королева королев, МирдемИнггала. Она образец во всем - и как королева, и как верующая, а кроме того, вы любите ее. Если вы принесете в жертву свою любовь, вам не избежать душевных мук.

– Может быть, я смогу полюбить Симоду Тал.

– Все возможно, ваше величество.

Повернувшись, СарториИрвраш посмотрел в маленькое окошко своей комнаты на закат двух солнц.

– Вот только при всей сладости в этой любви навсегда останется горький привкус ненависти. Другой такой женщины, как королева королев, нет на всем свете, сколько ни ищите; а если есть, уж наверняка ее зовут не Симода Тал.

– Любовь не так важна, - отозвался король ЯндолАнганол, поднимаясь из кресла и принимаясь мерить шагами комнату советника. - Благополучие страны, вопрос, уцелеет ли она как суверенное государство, - вот что имеет значение. Так говорил мне принц Тайнц. Может быть, он прав - не знаю. А вы, что посоветуете вы? Каков ваш ответ - «да» или «нет»?

Советник дернул себя за усы.

– Положение фагоров в Борлиене, вот что еще меня беспокоит. Говорил ли об этом сегодня утром принц?

– О фагорах я от него ничего не слышал.

– Ничего, он еще обязательно скажет свое слово. Скажут люди, чьи слова он повторяет. Как только вы заключите сделку, об этом обязательно заговорят.

– Так что же вы мне посоветуете, советник? Что мне ответить Панновалу: «да» или «нет»?

Остановив взгляд на грудах бумаг, разбросанных по столу, советник медленно опустился на стул. Его пальцы машинально подхватили листок шуршащего как старый древесный лист пергамента и принялись его теребить.

– Вы решили подвергнуть меня испытанию в тяжкой области, там, где веление сердца входит в противоречие с реалиями жизни. Не в моих правилах давать ответ, состоящий только из «да» или «нет»… Возможно, здесь лучший совет даст вам вера. Вам следовало бы обратиться к своему викарию.

ЯндолАнганол ударил кулаком по столу.

– Никакой вопрос нельзя решать без веры, однако сейчас я хочу знать мнение именно моего советника. Ваше почтение перед теперешней королевой внушает мне уважение к вам, Рашвен. Но тем не менее я продолжаю настаивать и требую от вас, отринув все колебания, дать однозначный и ясный ответ - ваше решение. Должен ли я отвергнуть МирдемИнггалу и согласиться на династический брак ради благополучия и безопасности страны? Отвечайте.

Советник не сомневался, что каким бы ни был теперь его ответ, он не несет ответственности за окончательное решение короля. Вместе с тем он не хотел становиться козлом отпущения на все последующие времена; хорошо знакомый с переменчивым характером короля, он страшился его ярости. В союзе Олдорандо и Борлиена он видел много плюсов; перемирие между двумя традиционно враждующими соседями несло с собой множество преимуществ; такой союз - если его верно направить и правильно им распорядиться - можно было превратить в щит не только против северного хищника, Сиборнала, но и против самого Панновала.

С другой стороны, к королеве он испытывал не меньшую привязанность, чем к королю, и предан ей был не меньше. Эгоцентрик, он любил МирдемИнггалу как дочь, в особенности с тех пор, как при страшных обстоятельствах погибла его жена. Прекрасный образ королевы согревал холодное сердце старого ученого. Он с чистой совестью мог воздеть перст и сурово проговорить: «Вы должны оставаться верным той женщине, которую любите, ваше величество, ибо лучшего союзника и друга вам не найти за целую жизнь…» - но (возможно потому, что маячащее перед ним в сумерках лицо короля было искажено гневом) сказать это у него не хватило духу. С ним было его детище, труд всей жизни, его книга, за которую тоже нужно было бороться и чью судьбу необходимо было отстаивать.

Кроме того, заданный вопрос по большому счету был слишком труден для любого, кроме самого короля.

– Ваше величество, я боюсь, что у вас снова пойдет носом кровь, так сильно вы переволновались - вам бы лучше выпить вина. Прошу, вот бокал.

– Всемогущего ради, вы всегда были для меня образцом рассудительности и надеждой на мудрый совет - почему же вы теперь уходите от ответа? Мне нужна ваша помощь! Вы бросаете меня в самую трудную минуту!

Сутулые плечи советника еще больше сгорбились под потрепанным чарфрулом.

– Ввиду невероятной сложности проблемы моя первая обязанность как вашего личного советника сформулировать эту проблему для вас со всей возможной ясностью. Вы, и никто другой, должны теперь решать, что делать, потому что, во-первых, никто не в силах вам этого подсказать, а во-вторых, потому что вам придется потом жить с этим решением. Скажу только вот что: на стоящую перед вами дилемму можно смотреть двояко.

ЯндолАнганол, повернувшийся уже было, чтобы идти к двери, остановился и через всю комнату прямо взглянул на внезапно постаревшего СарториИрвраша.

– Почему я всегда должен так страдать? Почему королевский удел всегда отличается от удела простых людей? Если на мою долю выпадает принимать такие решения и потом претворять их в жизнь, тогда почему я не ангел или дьявол?

– Никому не дано этого знать, только вам, сударь.

– Тебе на все наплевать, верно, - на все, включая меня и королевство, ты знаешь только одно, свою ежедневную возню с покрытыми прахом останками прошлого.

Советник зажал дрожащие руки между колен.

– Может быть, мне и не все равно, ваше величество, но что я могу поделать? Я всегда говорил вам и повторяю сейчас, что трудности, с которыми нам приходится сталкиваться, в основе своей происходят от повсеместного ухудшения климата. Как только это стало мне ясно, я принялся за изучение манускриптов и наткнулся на летописные жития некоего короля по имени АозроОнден, правившего четыре столетия назад другим Олдорандо, отличным от того, с которым мы имеем дело сейчас. Как утверждают летописи, король АозроОнден взошел на трон, умертвив своего брата, с которым до некоторых пор делил правление.

– Я знаю эту легенду, и что с того? Я ведь не собираюсь никого убивать.

– Эта легенда, на мой взгляд написанная весьма мило, отличный образчик мышления в древние, примитивные времена. Возможно, вовсе не следует воспринимать эту историю буквально. Взглянув на нее как на аллегорию, можно увидеть груз ответственности за убийство или тяготы смены времен года, будь то ледяная жестокая зима, изгоняющая лето, или удушливая жара, сменяющая холода, - и тут и там в итоге страдаем мы, люди. Нам на роду написано страдать за грехи предков. Безнаказанно нельзя сделать ни шагу; боль будет всегда. Вот таков мой ответ.

Король застонал.

– Ты, жалкий книжный червь, не от вины я страдаю, а от любви!

Выскочив из комнаты, король с силой хлопнул дверью. Он не собирался раскрывать перед советником душу - ведь он, Орел, на самом деле сходил с ума от саднящего чувства вины. Он несомненно любил королеву; вместе с тем сидящий где-то в глубине его существа червячок извращения заставлял короля стремиться к свободе, и, понимая это, он испытывал муку.

Она была королевой королев. Весь Борлиен был влюблен в нее. Еще один невыносимый поворот пронзающего душу винта - он знал, что жена заслуживает всенародной любви. Возможно, она была слишком уверена в нем, никогда не допускала и мысли о том, что он может разлюбить… Возможно, она получила слишком большую власть над ним…

И эта крепость - ее тело, спелое, как налитая пшеница, мягкие моря волос, сладостная влага чресл, туманная головокружительность взгляда, такая спокойная уверенность улыбки… Но каково это - вонзиться по рукоять в только начинающую поспевать плоть претенциозной задаваки принцессы-полумади? Конечно же, это будет нечто совершенно иное, неизведанное…

Его мысли мучительно шарахались из стороны в сторону, корчились, метались вместе с ним по опустевшим залам и запутанным переходам дворца. Дворцовая обстановка подбиралась случайно, наудачу. Чертоги соорудили на месте бывших крепостных башен, флигеля прислуги - сымпровизированы из руин. Великое и роскошное, вызывающее жалость и полунищее могло стоять бок о бок. Те сильные мира сего, что жили здесь, высоко над городом, изнывали от тех же неудобств, что и ничтожнейшие из горожан.

Одним из таких неудобств можно было бы назвать замысловато преломленную линию границ неба, сейчас четко выделяющуюся на фоне затемняющих облаков над головой. Теплая мгла равнинного воздуха клубилась над городом - так кошка равнодушно сворачивается клубком над убитой мышью. Выцветшие паруса, деревянные флюгеры и маленькие ветряки кузниц торчали над крышами домов словно бесполезные символы попыток тех, кто пытался принести хоть немного свежести и прохлады страдальцам в подземных казематах. Шагая по лабиринту своей обители, король прислушивался к ритмическим скрипам деревянных флажков умоляющего об отдыхе семафора, переговаривающегося в сумерках со своим далеким товарищем. Только раз ЯндолАнганол поднял голову, будто привлеченный заунывным пением неуклонно приближающегося рока.

Вокруг уже никого не было, только стража. Стражники, по большей части двурогие, стояли за каждым поворотом. С оружием наперевес или на караул, неуклюже марширующие и сменяющие друг друга воины королевской гвардии были сейчас единственными хозяевами дворца и хранителями его тайн.

Шагая сквозь сгущающиеся сумерки, король салютовал стражникам, почти не замечая их. На целом свете остался только один человек, от кого он еще мог надеяться получить совет. Возможно, совет, порожденный подлыми намерениями - но так или иначе он его услышит. Создание, о котором шла речь, само по себе было одной из тайн дворца. Король шел к отцу.

По мере того как Орел все ближе подходил к той глубинной, внутренней части дворца, где томился в заточении его отец, в коридорах росло число стражей, замирающих навытяжку при появлении государя с такой удивительной стремительностью, словно от его царственной особы исходил какой-то особый флюид, в мгновение ока замораживающий тела людей. В резных каменных выемках кишели и пищали летучие мыши, из-под ног короля порой разбегались куры; но в остальном дворец хранил странное безмолвие, как будто, как и хозяин, был погружен в нелегкие размышления о сложном выборе.

По каменной лестнице король спустился к площадке с крепкой деревянной дверью в дальнем конце. У находящегося здесь стражника-фагора не были отпилены рога, что должно было подчеркивать его принадлежность к высшему военному рангу.

– Я хочу войти.

Без единого слова фагор достал ключ и, отперев дверь, приоткрыл ее перед монархом. Толкнув дверь, король Орел начал спускаться дальше, осторожно нащупывая в темноте ступеньки и придерживаясь рукой за железные перила. Мрак, и без того почти непроглядный, сгущался еще больше, по мере того как ступени уходили спиралью вниз. У подножия лестницы имелась еще одна площадка со второй запертой дверью и новым стражником. По мановению королевской руки отперли и эту дверь.

За этой последней дверью крылся застенок его отца, темный и сырой, состоящий из трех каменных комнат-мешков.

Погруженный в свои мысли, король вздрогнул, когда холод и влага внезапно пробрали его до костей. В глубине его души шевельнулось раскаяние.

Отца, короля ВарпалАнганола, он нашел в третьей комнате - завернувшись в одеяло, тот сидел на деревянном табурете и неотрывно смотрел на полено за решеткой камина, тлеющее и не желающее разгораться. Сквозь маленькое окошко, прорезанное высоко под потолком и забранное решеткой, в комнату проникали остатки света угасающего дня. Старик на табурете поднял голову, моргнул и чмокнул губами, как будто увлажнял горло, чтобы заговорить, но так ничего и не сказал.

– Отец, это я. Тебе так и не принесли лампу?

– Я пытаюсь высчитать, какой сейчас год.

– Сейчас 381-й, зима.

С тех пор как он в последний раз видел отца, прошло уже несколько недель. Свергнутый король стремительно старел и скоро должен был присоединиться к сонму теней, скитающихся по каменным переходам дворца. Воспоминания о нем станут легендами.

ВарпалАнганол встал и повернулся к сыну, цепляясь рукой за каминную полку.

– Не угодно ли присесть, сын мой? К несчастью, здесь только один стул. Мои покои очень скудно обставлены. Садись, а мне не помешает немного постоять.

– Спасибо, отец, не стоит беспокоиться, я не хочу сидеть. Я пришел поговорить.

– Нашелся ли твой сын - как бишь его? Роба? Ты нашел Робу?

– Роба сошел с ума - теперь об этом знают даже иноземцы.

– Помнишь, ведь он и в детстве любил пустыню. Я возил его туда вместе с его матерью. Такое голубое и бескрайнее было небо…

– Отец, я хочу развестись с Кун. Вопрос касается государственной стабильности.

– Что ж, ты сможешь запереть ее здесь, со мной. Мне очень нравится Кун, она такая милая женщина. Конечно, тогда нам понадобится еще один стул…

– Отец, мне нужен совет. Я пришел просить у тебя совета.

Старик медленно опустился на стул. Подойдя к нему в несколько стремительных шагов, Орел присел на корточки, чтобы видеть его лицо, озаренное трепещущими бликами пламени камина.

– Я хочу говорить с тобой о любви, чем бы она, любовь, ни была. Ты выслушаешь меня и дашь совет, да, отец? Говорят, любви покорны все. И находящиеся на самом верху, и несчастные из низов. Я люблю нашего Всемогущего Акханабу и каждый день совершаю ему службу; я его наместник на земле. Превыше всех живых женщин в мире я люблю мою МирдемИнггалу. Ты знаешь, я убью любого, кто взглянет на нее неподобающе.

Король замолчал. Наступила пауза, во время которой его отец собирался с мыслями.

– Ты хороший фехтовальщик, как я слышал, - наконец прошелестел старик.

– «Любовь подобна Смерти», так, кажется, говорят поэты? Я люблю Акханабу и люблю Кун. Но где-то под покровом этой святой любви - в последнее время я чувствую это особенно явственно - кроется напряженный сосуд ненависти. Разве это нормально, отец, скажи? Чем я прогневал Акханабу, что он так запятнал мои чувства? Или это дьявольский соблазн? Неужели все люди порой испытывают это?

Старик промолчал.

– Помнишь, когда я был ребенком, ты часто бил меня? Как ты меня бил! Наказывая, ты запирал меня в пустой комнате. Однажды ты запер меня в этом самом подвале, помнишь? Но я все равно продолжал любить тебя, любить беззаветно, не задавая себе никаких вопросов. Невинной роковой любовью мальчика к своему отцу. Но возможно ли любить кого-то без этой едкой струйки яда ненависти, сочащегося под спудом?

Прислушиваясь к словам сына, старик ерзал на стуле, словно не находя себе места из-за неизлечимой чесотки.

– Все повторяется, - наконец прошептал он. - Ничему нет конца… Не стоит надеяться, что новое поколение заживет по другим законам, будет страдать и радоваться по-другому. Твои муки порождены не ненавистью, а чувством вины. Вот что тебя изводит, Ян, - вина. Это чувство не ново, оно знакомо и мне, да и другим людям на земле. Это унижение, наследственное отчаяние и жалость впитаны нами с молоком матерей, за них Акханаба покарал нас вечными муками жары и холода. Насколько я успел заметить, женщины тут оказываются в лучшем положении, чем мужчины, - они менее чувствительны и страдают меньше. Мужчины правят женщинами, но кто правит мужчинами? Ненависть, о которой ты говоришь, вовсе не так плоха. Мне всегда нравилась ненависть, она развлекала меня и не давала скучать. Холодными ночами с ненавистью не так зябко.

– Послушай, отец, когда я был мальчиком, подростком, я ненавидел почти весь мир и каждого в нем живущего. Я ненавидел тебя за то, что ты не держал свое слово. Но вина - иное дело, чувство вины унизительно. Ненависть не дает падать духом, заставляет забыть вину.

– А любовь?

Старик вздохнул - его дыхание со старческим неприятным душком разложения вырвалось во влажный воздух. Снаружи уже наступила ночь; стало так темно, что сын свергнутого монарха уже не различал черт отцовского лица, только его абрис с темными провалами глаз и рта.

– Я знаю, что такое любовь собаки к хозяину. Когда-то давно у меня была псарня, отличные собачки, может быть, лучшие в наших краях, с бело-коричневыми мордами, с глазами как у мади. Мой самый любимый пес всегда был около меня и спал на моей постели. Этого пса я очень любил. Как же была его кличка? Забыл…

ЯндолАнганол поднялся на ноги.

– И эта любовь - единственная, какую ты познал в жизни? Любовь к какой-то паршивой гончей?

– Может, и так, потому что я не помню, приходилось ли мне любить кого-то еще… Ну да ладно… так в чем проблема: ты собрался развестись с МирдемИнггалой и пришел ко мне искать, чем заглушить голос изводящей тебя совести? Решил, что я сумею сказать тебе нечто такое, что убедит тебя в твоей правоте? Ждешь волшебного слова?

– Я этого не говорил.

– Тогда зачем ты здесь? Прости, но я уже забыл. Какой сейчас год, скажи пожалуйста? Мне, старику, это простительно, но, похоже, ты тоже об этом забыл. Ты вполне можешь объявить, что королева МирдемИнггала и ее брат, ЯфералОборал, замыслив убийство сиборнальского посла, не сумели претворить свой план в жизнь и брат королевы погиб. Заговор. Во все времена это было наилучшей причиной для чего угодно. Избавившись от королевы, ты угодишь и Сиборналу, и Панновалу, и Олдорандо.

Король ЯндолАнганол стиснул руками голову.

– Отец, откуда ты узнал о смерти ЯфералОборала? Ведь его тело доставили во дворец всего час назад.

– Видишь ли, сынок, то, что я по своей немощи и ревматизму малоподвижен, еще ничего не значит - новости приходят ко мне сами. Теперь у меня гораздо больше времени… Есть и другие возможности…

– О чем ты говоришь?

– Однажды ночью королева может исчезнуть. Очень просто, под покровом темноты. Исчезнуть навсегда, чтобы никогда больше не появиться вновь. Теперь, когда ее брата не стало, нет никого, кто стал бы поднимать по этому поводу шум. Ее старик-отец еще жив?

– Нет. Не знаю. По крайней мере, я его не убивал. То, о чем ты говоришь, отец, не приемлемо ни под каким видом. У меня это не укладывается в голове.

– Ничего, ты справишься, стоит только начать.

Старик начал задыхаться, то ли от астмы, то ли от смеха. Вскоре приступ прошел.

– Но согласись, мой план с заговором хорош, да?

Король подошел к окошку и остановился под ним, задрав голову. По каменному потолку темницы бродили призрачные волны света. Снаружи, за стеной тюрьмы отца короля Орла, находилась купальня королевы королев. Тревоги и печали накапливались в нем, поднимаясь, как вода в половодье. Его старик, такой немощный и слабый, по-прежнему был коварен, хитер и вероломен.

– Хорош ли? Я схожу с ума от угрызений совести - и, используя обстоятельства, удобный случай, выхожу сухим из воды, так, что ли? Теперь мне ясно, в кого я пошел.

Король грохнул кулаком в дверь, требуя, чтобы его выпустили.

После подвального мрака вечерний мир показался ему неожиданно прозрачным и наполненным светом. Толкнув боковую дверь, король Орел вышел к бассейну-купальне и спустился по ступенькам к воде. Когда-то здесь была причалена к берегу лодка; он помнил, как маленьким мальчиком играл тут; теперь эта лодка сгнила, развалилась и затонула.

Небо в заплатах серых облаков было цвета лежалого сыра. На противоположной стороне купальни, подобно скале, черным силуэтом высились покои королевы; их изящные очертания вырисовывались зубчатой линией на фоне темнеющего неба. В одном из окон горел тусклый свет. Может быть, там, за окном, его жена готовилась ко сну. Он еще мог прийти к ней и вымолить прощение. Еще мог забыться в ее красоте.

Но вместо того он, сам не понимая, что на него нашло, бросился в тихую воду бассейна.

Руки он держал перед собой, словно человек, падающий с крыши высокого здания. Воздух медленными пузырями выходил из его одежды. Он погружался, и вода вокруг него стремительно темнела.

– Не подниматься бы никогда, - сказал он себе.

В глубине вода была темной и холодной. Ужас пришел к нему, и он приветствовал его как старого друга, пытаясь ухватить руками тину на дне. Из его носа вырвались пузырьки воздуха.

Но воля к жизни, направляемая Всемогущим, не позволили королю найти прибежище в лабиринтах смерти. Тщась удержаться на дне, он все же начал подниматься к поверхности. Когда он, отдуваясь, наконец вырвался на воздух, свет в окошке королевы уже погас.

Глава 7 Королева в гостях у живых и мертвых

Рассвет следующего дня обещал жару и духоту. Королева королев отдала себя в заботливые руки фрейлин, и те осторожно выкупали ее. После омовения она немного поиграла с Татро, потом, вызвав СарториИрвраша, велела ему ожидать ее в семейном склепе.

Спустившись в склеп, она попрощалась с братом. Вскоре он будет предан земле, в должном месте своей октавы. Сейчас его тело лежало, завернутое в желтую ткань, на огромном блоке лордриардрийского льда. Королева с горечью смотрела на ясные черты безвременно усопшего брата, которые не смогла исказить даже смерть. Поплакав, она помолилась обо всем обыденном и прозаическом, необычайном и экзотическом, обо всем, что сбылось и не сбылось в жизни ее ЯфералОборала. Так ее и застал советник.

На нем был обычный запятнанный чернилами и потрепанный чарфрул. Чернила были и на пальцах советника. Когда он низко поклонился королеве королев, она увидела, что чернилами испачкана даже его лысина.

– Рашвен, я пришла сюда попрощаться, но не только - я хочу поприветствовать душу моего брата, наверняка уже добравшуюся до Нижнего мира. Я собираюсь погрузиться в п?ук. Проследи, чтобы никто меня не тревожил.

На лице советника отразилось волнение.

– Ваше величество, позвольте напомнить вашему опечаленному разуму о двух вещах. Во-первых, умиротворение умерших предков - или п?ук, если вам более по душе это древнее название - наша церковь не одобряет. Во-вторых, вам едва ли удастся связаться с умершим родственником прежде, чем его предадут земле в соответствующей его роду октаве.

– И в-третьих, вы не верите, что п?ук вообще возможен, считаете его сказкой, так?

Королева слабо улыбнулась пожилому человеку, не желая продолжать старый спор, в котором они так и не сумели достигнуть согласия.

СарториИрвраш покачал головой.

– Нет нужды напоминать мне мои собственные слова. Времена меняются, и изменились мои представления. Признаться, я и сам с недавних пор научился прибегать к п?уку, умиротворению умерших, дабы утешить себя кратким свиданием с душой своей усопшей супруги.

Советник закусил губу. Правильно истолковав выражение лица королевы, он сказал:

– Она простила меня.

Королева дотронулась до руки советника.

– Я рада.

Но в нем уже снова проснулся ученый и он сказал:

– Тем не менее, ваше величество, у меня нет оснований считать общение с усопшими физически объективным, слишком уж много здесь субъективного, напоминающего самогипноз. Под землей не может быть ни теней, ни духов, с которыми, как считается, общаются живые.

– Но мы-то с вами знаем, что это правда. И вы, и я, и миллионы крестьян по всей стране разговаривают со своими предками и родственниками в любое время, когда хотят. В чем же дело? Почему вы сомневаетесь?

– Исторические летописи, которых я читал множество, как правило, отмечают, что духи суть создания проклятые и безутешные, несущие наказание за свою неудавшуюся жизнь, способные навлечь несчастья и на живущих. С течением времени взгляды людей на умерших менялись; теперь вместо печали и горя все находят в общении с умершими покой и утешение. Вот откуда я сделал вывод, что все связанное с общением с потусторонними мирами есть не более чем воплощение того, что мы сами желаем увидеть, иначе говоря - самогипноз. Тем более, что последние исследования звездной механики опровергли древнее представление о нашем мире как о земной чаше, покоящейся на первородном камне, к которому нисходят все духи.

Королева упрямо топнула ногой.

– Может быть, вызвать викария? Неужели у вас не хватает такта избавить меня от пространных ученых лекций на исторические темы в час, когда я пребываю в горести и печали?

Вспылив, она немедленно раскаялась в своей невыдержанности, и когда они стали молча подниматься по ступенькам, взяла советника под руку.

– Что бы это ни было, оно несет утешение, - проговорила она. - Наивно думать, что мы познали весь мир - я думаю, где-то за пределами реальности есть бесконечно много такого, о чем мы и понятия не имеем. Может быть, там и обитают духи.

– Моя дражайшая королева, несмотря на свою ненависть к религии, я наделен чувством меры и способен распознать святость, едва оказавшись в непосредственной близости к ней.

Почувствовав, что королева сжала его руку, он собрался с духом и продолжил:

– Святая Церковь никогда не признает общение с умершими частью своего ритуала, надеюсь, вы не станете это отрицать? Церковь не желает иметь дела с духами и тенями, она не знает, из чего они состоят и откуда берутся. Церковь немедленно запретила бы общение с тем миром, если бы не боялась лишиться миллионов своих приверженцев - крестьян. Поэтому Церковь предпочитает просто закрывать глаза на происходящее.

Потупясь, королева посмотрела на свои нежные руки. Она была уже близка, уже почти готова к разговору с тенями.

– Не ожидала от Церкви такой проницательности, - пробормотала она.

В ответ СарториИрвраш промолчал - он не уступал в проницательности церковникам.

По коридорам дворца они не спеша добрались до покоев королевы. МирдемИнггала направилась к своему ложу, прилегла и расслабилась, успокаивая дыхание, утихомиривая частое биение взволнованного сердца. Тихо устроившись в изножье постели, СарториИрвраш осенил королеву святым кругом и начал бдение. На его глазах королева начала медленно переноситься в сумеречную область сознания, погружаясь в п?ук.

Закрыв глаза, он запретил себе открывать их, чтобы не видеть беззащитной красоты МирдемИнггалы, и сидел, напряженно прислушиваясь к ее редкому дыханию.

У души нет глаз, но она способна видеть все, что творится в мире внизу.

Прежде чем начать свое продолжительное нисхождение, душа королевы устремила свои чувства к тому, что было в непосредственной близости под ней, воспарившей. Под ней лежал, раскинувшись, простор во много раз больший, чем ночные небеса, во много раз более богатый, насыщенный, впечатляющий. На самом деле это было вовсе не пространство, а нечто диаметрально ему, бессознательной непрерывной глади, противоположное - непознаваемая овеществленная субстанция, в общем понимании лишенная каких-либо описательных признаков.

Так суша полагает мореходные корабли символами свободы, в то время как скрытые в тесноте корабельных трюмов моряки думают о том, что ждет их впереди; так реальность забвения одновременно сочетает в себе свойства бесконечной протяженности и несущественной малости, пространства и непространства.

Живому сознанию эта реальность казалась бесконечной. В своем устремлении вниз упокоение и забвение приостанавливались только там, где начиналось сосредоточение человекоподобных рас, где в зелени и неизвестности, в своей непознаваемой утробе, располагалась сущность источника Прародителя или Прародительницы, скорее по-матерински бездумно доброй и скорбящей, чем по-мужски расчетливой - принимающей в свое лоно все души умерших, опускающиеся к ней с течением времени. При всей своей возвышенности сущность Прародительницы могла быть и просто-напросто духом разложения ископаемых останков, замурованных в скальных породах под ногами обитателей Гелликонии. Как бы ни было, «оно» не отказывало никому, и это было главным.

Над телом Прародительницы клубились бесконечные тысячи тысяч свободно плавающих духов и теней, походящих на небесные звезды, но упорядоченных в особой последовательности, олицетворяющей уходящее корнями в древность представление о земных октавах.

Ищущая душа королевы метнулась вниз, подобно падающему перу устремляясь навстречу духам. В самом раннем слое духи напоминали не звезды, а мумифицированных цыплят, с пустыми животами и глазницами, с неуклюже болтающимися ногами. Оставленные за плечами годы изъели их тленную плоть, сделали ее прозрачной. Еще присутствующие в них внутренности неспешно плавали, напоминая крупных светящихся рыб в прозрачной чаше. Рты таких духов-останков, бывали открыты по-рыбьи, причем казалось, что из этих навечно распахнутых зевов вот-вот вырвется и устремится к поверхности пузырь воздуха, к поверхности, которой самим останкам не суждено было достигнуть уже никогда. В этих самых верхних слоях обитали останки тех, кто ушел из жизни относительно недавно; в их фантомных гортанях еще сохранился прах, во время беседы вырывающийся клубочками морозного дыхания, последнего апострофа еще не полностью иссякшего сока жизни.

У души, отважившейся прибыть сюда, вид усопших нередко порождал страх. Королеве покойные несли умиротворение. Глядя на них, разверзших обсидиановые рты, она проникалась уверенностью, что нечто, существовавшее до поры, не уходит навечно в небытие, а длит свое существование по крайней мере до тех пор, пока пламя не поглотит всю планету. А потом… кто знает, что будет потом…

Для пришлой души здесь не было ничего, что послужило бы ей компасом. И тем не менее, направление существовало. Путеводным знаком был Вседержитель. Все здесь залегало пластами в соответствии с четким планом, как галька на морском берегу сама собой распределяется в соответствии со своими размерами. Распределенные в глуби земли в строгом порядке останки уходили в необозримые дали, за пределы Борлиена и Олдорандо, к далекому Сиборналу и даже к самым окраинам Геспагората, к полулегендарному Пеговину за морем Климента и к самим полюсам.

Корабль души, несомый призрачным ветром, в конце концов доставил ее к останкам ее матери, дикой Шаннаны, жены РантанОборала, правителя Матрассила. Останки матери королевы имели вид древней птичьей клетки, составленной из ребер и бедренных костей, которые излучали во тьме притягательное золотистое сияние, такое же, какое мы ощущаем, неожиданно наткнувшись на потрепанную книгу сказок, любимую с детства. Останки говорили с ней.

Останки-духи и тени были символами мучения и страдания. Знаменуя темную сторону жизни, они старались помнить только хорошее, происшедшее с ними за время существования в мире живых. С погребенными оставалось только добро; злоба, подлость и шлак оставались на приволье действия, участвовать до срока в коловращении бытия.

– Дорогая матушка, я пришла к тебе по велению сердца, узнать, по-прежнему ли ничто не нарушает твой покой.

Традиционное приветствие, принятое между ними.

– Моя дорогая дочь, здесь нет ничего, что могло бы потревожить меня. Тут по-прежнему царят покой и безмятежность, наше безоблачное бытие еще никогда не смущало ничего, что можно было бы счесть беспорядком. Свидания с тобой даруют окончательный мир моей покойной душе. Моя драгоценная и возлюбленная, как же мне не радоваться, ощущая рядом с собой столь великолепный росток, происшедший из моего недостойного лона? Твоя бабушка тоже здесь, она рядом и тоже рада узнать, что ты выбрала время навестить нас.

– Благодарю тебя, матушка, для меня нет большей радости, чем свидание с тобой.

Все это были слова, простые формулы, при помощи которых состязались с неумолимым током времени.

– О, не говори так, ведь у меня уже нет возможности искупить те небрежение и невнимание к тебе, которыми я зачастую грешила во время моей суетной жизни, когда недостаточно ласкала тебя и холила, ибо ты, сама добродетель и святость, заслуживала того вне всякого сомнения. У меня не хватало на тебя времени всякий раз, когда оказывалось, что очередное неотложное дело ждет меня, новая битва зовет и враг не дремлет. Лишь теперь становится понятно, что всю эту суету нельзя сравнить с подлинной радостью жизни, которая всегда была так близко, ведь ты росла на моих глазах…

– Матушка, ты была самой внимательной и нежной родительницей, это я никогда не была примерной дочерью. Я всегда была такой своевольной и непослушной…

– Своевольной! - воскликнул древний прах. - Нет, ты никогда не позволяла себе ничего, что могло бы обидеть меня. Теперь, пребывая в иной форме существования, я многое вижу иначе, могу отличать суету сует от воистину важного и значительного. Несколько пустячных проступков ничего не значат, мне стыдно за то, что в свое время я накричала за них на тебя. Как всякая живая женщина, я была глупа, мне не хватало ума смотреть глубоко - теперь же я знаю, что ты была моим самым драгоценным сокровищем. Жизнь не повернешь вспять, приходится жить со своими просчетами и неудачами - но здесь тем из нас, кто не оставил наверху живого побега, приходится горше прочих.

Усопшая еще долго распространялась в том же духе, и королева оставила попытки переубедить ее, а только с тихой улыбкой прислушивалась к ее прочувствованным речам, понимая, что матери, при жизни действительно чрезвычайно занятой собой и своими делами и уделявшей ей внимание лишь изредка, теперь нужно хоть как-то утешиться. Она с приятным удивлением обнаружила, что древние останки, сейчас всего лишь полуистлевшая груда костей, помнят события ее далекого детства, о которых сама она давным-давно позабыла. Плоть смертна, но память остается навсегда, замурованная во времени.

Наконец, когда поток причитаний начал стихать, королева решилась перебить мать.

– Матушка, я спустилась сюда в надежде встретиться с душой моего брата, ЯфералОборала, которая, как я считала, должна была присоединиться к тебе и бабушке.

– Вот как… значит, и мой сын добрался до конца дней своего земного существования? Вот действительно добрая весть, мы все здесь будем рады соединиться с ним, поскольку в искусстве п?ука он никогда не уступал тебе, а ты всегда была очень умной девочкой. Более доброй вести ты не могла мне принести.

– Дорогая матушка, его убили… застрелили из сиборнальского ружья.

– Прекрасно! Замечательно! Чем скорее это случается, тем лучше, потому что теперь я способна видеть истинную суть вещей. Я рада. Так когда же, по-твоему, мы можем рассчитывать увидеться с ним?

– Его бренные останки будут захоронены в ближайшие часы.

– Тогда мы будем ждать и готовиться, чтобы встретить его как подобает. Когда придет твой черед спуститься к нам в подземный мир, не бойся, здесь нет ничего плохого…

– Я готова, матушка, и ничего не боюсь. В любое время я буду рада услышать твой призыв, который ты сможешь передать через своих знакомых духов и теней, пребывающих ближе к поверхности живого мира. Но сейчас я хотела бы попросить тебя кое о чем. Дело в том, что наверху есть один человек, мужчина, который любит меня, хотя до сих пор он еще ни разу не сказал мне о своей любви ни слова; но я чувствую его любовь, потому что он излучает ее, как солнце - свет. Я знаю, что могу доверять ему так, как доверяю лишь немногим. Сейчас его нет со мной - его отослали из Матрассила на далекую войну.

– Здесь, внизу, войны нам неведомы, мое дорогое дитя.

– Этот человек, мой друг, о котором я говорю, тоже часто вводит себя в п?ук. Его отец где-то здесь, в Нижнем мире среди вас. Имя моего друга Ханра ТолрамКетинет. Я хочу просить тебя через отца Ханры передать ему от меня весточку и узнать, где он теперь и что с ним, ибо мне настоятельно необходимо связаться с ним письмом.

Шаннана молчала. По прошествии некоторого безвременья шипящей тишины мать снова заговорила с королевой.

– Мое дорогое дитя, в твоем мире нет способа одному человеку договориться с другим и достигнуть при этом полного понимания, так мало вы знаете друг о друге. Здесь же мы достигаем абсолютной завершенности. Как только плоть утрачивает значение и изменяется, надобность в тайне отпадает.

– Я знаю, матушка, - молвила душа королевы, страшащаяся такой предельной завершенности отношений. Она неоднократно слышала об этом и всякий раз испытывала противоречивые чувства. Одно это понятие многое проясняло в сути бытия почтенных останков. После длительного изменения достигалась некая высшая ступень взаимопонимания, когда любой призыв мог свободно разноситься меж надлежащими пластами останков подобно легкому бризу, не знающему препятствий и шелестящему в тихой желтизне праха, как в сухой палой листве под деревьями.

Душе пришлой приходилось при этом испытывать трудности, ее выдержка проверялась на прочность. Фантомы Верхнего мира со звуком скворчащего в жаровне масла продолжали сочиться к ней. Занавес взлетал, и откуда-то доносилась шелестящая музыка смерти. Душа королевы начала медленно возвращаться, неспособная более удерживаться в подземном мире, поскольку мать перестала помогать ей и ободрять ее.

Наконец, пронизав обсидиановые толщи, ответ на посланную весть вернулся к Шаннане. Друг дочери все еще пребывал среди живых. Духи и тени его рода свидетельствовали о том, что лишь недавно он спускался к ним и разговаривал с ними. Во время этой недавней встречи боевые части, которыми командовал молодой генерал, находились вблизи деревни под названием Ут Фо, расположенной в джунглях Чвартской возвышенности, что в западной части края, носящего имя Рандонан.

– Благодарю тебя, матушка, это все, что я хотела узнать, - воскликнула из последних сил душа королевы, следом безмолвно послав вниз ощутимый всплеск благодарности.

Пыхнув из горла облачком праха, дух матери проговорил на прощание:

– Нам, обитателям безмятежного Нижнего мира, бесконечно жаль вас, ослепленных своей физической оболочкой. Нам, бесплотным, дано драгоценное разумение возможности общаться посредством высших голосов, понимание которых лежит за пределами способностей вашего слабого ума. Приди же к нам скорее и увидь и услышь мир таким, каков он есть. Мы ждем тебя!

Но слабая душа знала, что это обычный призыв старости, и не вняла ему. Живые и мертвые не способны были понять друг друга, ибо находились по разные стороны существования; единственной связующей их нитью был п?ук.

Еще раз прокричав вниз слова благодарности и извинения, королева устремилась к земной тверди, точно поднимающийся из глубин к солнечным бликам морской глади пузырек воздуха. Снизу ей освещала дорогу золотая искра, некогда бывшая дикой Шаннаной, сверху ждал край свежего воздуха и вольного движения.

Окончательно придя в себя, королева МирдемИнггала отпустила советника СарториИрвраша. Расставаясь с историком, она искренне поблагодарила его за оказанную услугу деликатного свойства, ни словом не обмолвившись о том, что узнала во время п?ука и свидания с мертвыми.

Как только СарториИрвраш ушел, королева королев призвала к себе Мэй ТолрамКетинет, сестру того далекого неведомого, о чьей судьбе она справлялась в царстве теней. Королева хотела принять ванну, что было частью ритуала возвращения из п?ука, и Мэй ТолрамКетинет предстояло помочь ей в омовении. На этот раз королева оттирала свое тело с удвоенным тщанием, словно короткое пребывание в объятиях смерти замарало ее.

– Я хочу инкогнито сходить в город. Ты будешь сопровождать меня. Принцесса Татро останется во дворце. Приготовь нам с тобой крестьянское платье.

Оставшись одна, королева МирдемИнггала написала письмо генералу ТолрамКетинету, предупреждая его о готовящихся во дворце тревожных переменах. Подписав письмо, королева сложила его и запечатала личной печатью, потом, спрятав в кожаный мешочек, запечатала тот другой печатью, еще более крепкой, чем первая.

Стараясь не обращать внимания на головокружение и слабость, разливающуюся по телу, королева облачилась в принесенную вскоре Мэй ТолрамКетинет одежду, незаметно спрятав кожаный мешочек с письмом в ее складках.

– Мы выйдем через боковые ворота дворца.

Через боковые ворота можно было уйти из дворца никем не замеченным. У главных же дворцовых ворот целыми днями толпились попрошайки, нищие и прочий назойливый люд. Кроме того, у главных ворот торчали на кольях головы преступников, от которых на жаре шел ужасный смрад.

Миновав вышколенного стража, даже не удостоившего их взглядом, и выйдя из ворот, королева и фрейлина принялись спускаться по дороге-серпантину к городу. По расчетам королевы, в этот час король ЯндолАнганол скорее всего спал. От отца Орел унаследовал привычку подниматься рано на рассвете и, появляясь в короне на дворцовом балконе перед подданными, принимать приветствия и поклоны. Эта традиция имела целью не только поддержание в народе чувства уверенности и безопасности; каждый увидевший короля спозаранок немедленно проникался уверенностью, что тот, как говорится, подобно «распоследнему крестьянину», начинал вершить дела с восходом солнца, стараясь за время своего долгого рабочего дня многое успеть во имя нации. Мало кто знал, что, размявшись на балконе, король возвращался в спальню, где отдыхал еще несколько часов.

Над городом Матрассилом плыли тяжелые облака. Опаляющий ветер, «дыхание пустыни», прилетая с юга, пытался сорвать с женщин одежду, задувал под накинутые на голову шали и иссушал глаза, вынуждая ежесекундно моргать, смачивая их влагой. Добравшись до аллеи у подножия дворцового холма, королева и ее фрейлина вздохнули с облегчением, несмотря на то, что здесь тоже клубилась пыль, вздымаемая их каблуками.

– Заглянем в церковь и получим благословение, - сказала МирдемИнггала.

В конце аллеи начиналась городская улица, на которой стояла одна из весьма многочисленных в Матрассиле церквей - довольно высокое здание с уступами, скругленными в древних борлиенских традициях церковной архитектуры. Большая часть храмового сооружения как правило располагалась под землей, над поверхностью возвышалась только малая часть увенчанной куполом культовой постройки. Таким образом отцы церкви выражали свое желание жить под землею, в этой обители Берущих - святых выходцев из Панновала, много веков назад принесших веру в Борлиен.

В жидкой тени деревьев королева и фрейлина теперь были не одни. Впереди вела за руку внука старая шаркающая ногами крестьянка, внезапно вывернувшая из боковой улочки. При виде женщин крестьянка вежливо им поклонилась, заставив сделать то же самое и мальчика. Их история была печальной и незамысловатой. Зной погубил весь их урожай, и теперь, спасаясь от голода, они держали путь в город, где рассчитывали прокормиться милостыней. Королева подала несчастным серебряную монету.

Внутри церкви царил благословенный полумрак. В этом полумраке, долженствующем напоминать смертным о бренности их существования, прихожане тихо преклоняли колени. Скупой свет сочился откуда-то сверху. Написанное красками на стене позади круглого алтаря изображение Акханабы освещало неверное сияние свечей. Удлиненное тяжелое лицо бога с добрыми, но нечеловеческими глазами было частично скрыто размытыми тенями.

К этому традиционному, уходящему корнями в прошлое элементу веры были добавлены некоторые символы сравнительно недавнего происхождения. Близ двери стояло освещенное единственной свечой изваяние потупившей скорбный взгляд Матери. Руки Прародительницы были раскрыты в приглашении к объятию. Многие женщины, проходя мимо изваяния, преклоняли перед ним колена и целовали его ноги.

Служба уже кончилась, но так как народу в церкви было достаточно, то стоящие в нескольких местах священники, стараясь не заглушать друг друга, тихими гнусавыми голосами нараспев читали молитвы.

– Многие приходят стучать в дверь твою, о Акханаба, но многие разворачиваются и уходят без стука.

– И тем, кто стучится, и тем, кто уходит не постучав - всем им проливается скорбь твоя.

– Ибо сказано будет: «Не плачьте, ибо когда дверь откроется, кто будет за ней, как не сам Всемогущий?»

– «Говорю вам, что, раз отворившись, дверь пребудет открытой и не затворится вовек. Всяк страждущий узрит ее, хотя и не всяк зрячий».

МирдемИнггала вспомнила то, что узнала от духа матери. Умершие способны переговариваться между собой через посредство одного великого голоса. Сказав так, Шаннана ни словом не упомянула Акханабу. Воистину мы со всех сторон окружены тайной, подумала королева, глядя вверх на лик Всемогущего. Многие тайны разгадать не под силу даже Рашвену.

– Приемля с покорностью судьбу такой, какая она есть, не ропща и без гнева, ты найдешь покой и тихое счастье. Смирись, склони голову, и со временем получишь награду столь щедрую, что и представить нельзя.

– В мире все равно в своем величии и значимости.

– Всю жизнь учись познавать себя и ближнего своего, ставя его во многом превыше себя.

К непрерывной молитве постепенно присоединился хор певчих. Королева с любопытством отметила, как мастерски используют сливающиеся воедино голоса возможности акустики просторного каменного помещения; воистину здесь дух и камень становились единым целым в полной гармонии.

Почувствовав, что сердце взволнованно колотится в груди, королева просунула руку под одежды и попыталась умерить биение и успокоиться.

Возвышенная гармония церковного пения, всегда оказывавшая на нее успокоительное и умиротворяющее действие, на сей раз не умерила ее тревоги. Перед лицом ужасных обстоятельств не было возможности искать упокоения в мыслях о величии вечности.

Получив благословение от священника, женщины двинулись к выходу из храма. Покрыв головы шалями, они снова ступили под палящий дневной свет. В лицо им пахнул раскаленный ветер.

Теперь королева направилась к набережной, туда, где норовистая Такисса, разлившись и успокоившись, приобретала сходство с небольшим темным морем. Прибывшая только сейчас из Олдорандо купеческая барка с трудом причаливала к берегу. И хотя в связи с неутихающим ветром, «дыханием пустыни», судов было меньше обычного, в несколько лодок все же грузили товары. Пустые повозки, бочонки, деревянные ящики и доски, вороты и лебедки - все снаряжение, обычное на судоходной реке, виднелось повсюду. Брезент и промасленная парусина звонко щелкали на ветру. Не проронив ни слова, королева уверенно, очевидно преследуя какую-то цель, прошла половину порта и остановилась перед просторным деревянным складом с вывеской «Лордриардрийская ледоторговая компания» над широкой дверью.

Этот склад был штаб-квартирой одного известного ледяного капитана, Криллио Мунтраса из Лордриардри.

Внутри, по сторонам центрального зала, на стенах склада были устроены в несколько этажей ярусы с балюстрадами, с большим числом комнат за закрытыми дверями. Осмотревшись, королева МирдемИнггала выбрала одну из дверей на самом нижнем ярусе и решительно направилась к ней. Фрейлина Мэй ТолрамКетинет последовала за госпожой.

За дверью внутри комнаты двое работников под надзором какого-то толстяка снимали с телеги пустые бочонки и по булыжному полу откатывали их к стене, выстраивая там в ряд.

– Я ищу Криллио Мунтраса, - сказала королева толстяку.

– Хозяин очень занят, - отозвался тот, поглядев на пришедших с большим подозрением. - Сейчас он не может ни с кем разговаривать.

Перед тем как зайти на склад, королева накинула на лицо вуаль, чтобы не быть узнанной.

– Думаю, мне он все же согласится уделить минутку внимания, - сказала она.

Сняв со своего пальца кольцо, она протянула его толстяку.

– Покажите ему это и попросите принять меня.

Что-то бормоча, толстяк отправился выполнять просьбу незнакомки. Судя по осанке и выговору, толстяк был уроженцем Димариама, одной из стран в южной части Геспагората. Постукивая от нетерпения носком туфли по булыжнику, королева приготовилась ждать, но не прошло и минуты, как толстяк вернулся, причем и его осанка, и поведение заметно изменились.

– Нижайше прошу у госпожи позволения проводить ее к капитану Мунтрасу.

Королева МирдемИнггала обернулась к Мэй.

– Подожди здесь.

– Но, ваше величество…

– И постарайся не мешать этим людям - у них тяжелая работа.

Вслед за толстяком, по-видимому, помощником капитана, она прошла в соседнее помещение, где пахло столярным клеем и свежеструганным деревом. Здесь старый плотник и четверка его подмастерьев пилили и строгали доски, сколачивая из них глухие ящики для перевозки льда. Повсюду на полу, на верстаках и лавках валялись кудрявые стружки. Не прекращая работы, плотники проводили любопытными взглядами незнакомку со скрытым под вуалью и шалью лицом.

Откинув висящую на стене попону, провожатый королевы распахнул спрятанную за ней дверь. Поднявшись по начинавшейся за дверью лестнице, они очутились в длинной низкой комнате второго этажа, с просторным окном, откуда открывался вид на реку перед набережной. В глубине комнаты за столами корпели над бумагами несколько сутулых писарей. В противоположном конце комнаты стоял другой стол, гораздо больше писарских, с монументальным, как трон, стулом за ним. Поднявшийся из-за этого стола тучный мужчина, лучезарно улыбаясь, двинулся навстречу королеве. Низко поклонившись, он взмахом руки отпустил помощника и предложил королеве проследовать за ним в кабинет за дверью позади его просторного стола.

Несмотря на то, что кабинет ледяного капитана выходил окнами на хлев и конный двор, обставлен он был отлично, на стенах висели картины хороших мастеров и во всем чувствовалась особая элегантность и изысканность, разительно не похожая на строгую деловую обстановку остального помещения. В женщине, изображенной на одной из картин, королева МирдемИнггала узнала себя.

– Ваше величество, я счастлив и горд принять вас у себя.

Ледяной капитан просиял новой улыбкой и, резко склонив голову на бок, продемонстрировал свой полный восторг и восхищение королевой, как раз освобождавшейся от вуали и покрывающей голову шали. Капитан был одет в простой чарфрул с карманами, оборванными руками бессчетных попрошаек в многочисленных экзотических портах экваториального пояса.

Удобно усадив королеву и предложив ей бокал вина, охлажденного свежайшим лордриардрийским льдом, капитан протянул к гостье руку. Раскрыв ладонь, он показал королеве ее кольцо, после чего возвратил его ей со всеми возможными церемониями и настойчивой просьбой лично надеть драгоценность на не менее драгоценный пальчик.

– Это кольцо - лучшее из всего, что мне доводилось продавать.

– Тогда вы были просто бедным лоточником.

– Много хуже, ваше величество, я был нищим, хотя и с амбициями.

Ледяной капитан стукнул себя кулаком в грудь.

– И вот теперь вы богаты.

– Но к чему мне теперь все мои богатства, ваше величество? За какие деньги мира можно купить счастье? Спасибо хотя бы на том, что богатство позволяет нам душевно страдать в более-менее сносных условиях. Нельзя не признать, что мое положение несколько отличается - в лучшую, само собой, сторону - от положения большинства простого люда.

Смех капитана был открытым и уверенным. Без церемоний закинув за столом ногу на ногу, он поднял свой бокал и предложил тост за здоровье королевы. Королева королев внимательно взглянула на капитана. Затрепетав от благоговейного чувства, ледяной капитан опустил глаза, словно желая защититься. На своем веку он перевидал девиц и женщин не меньше, чем глыб льда; но перед красотой королевы он чувствовал себя бессильным.

МирдемИнггала заговорила. Первым делом она спросила капитана о его семье, осведомилась о здоровье жены и детей. Она помнила, что у капитана есть дочь (умница) и сын (дурак), и знала, что сын капитана, Див, в скором времени должен был принять от отца семейное дело, торговлю льдом, позволив последнему уйти наконец на покой. Передача дел сыну и последующий уход на покой откладывались из рейса в рейс. Свое последнее плавание Мунтрас должен был закончить полтора теннера назад, как раз когда король Орел бился под Косгаттом с дикими дриатами, однако теперешнее его появление свидетельствовало о том, что на деле последний рейс никогда таким не выходит - Диву требовались подробные наставления отца.

Королева знала и то, что, хотя сын ледяного капитана и был несказанно глуп, отец все равно любил его. В то время как собственный отец Мунтраса был с ним поистине жесток и груб и в юности выгнал его из дома, приказав зарабатывать себе на пропитание нищенством и грошовой торговлей, - и все это лишь для того, чтобы заставить своего отпрыска познать все стороны жизни, а самому убедиться, что торговля льдом попадет в надежные руки. Эту семейную побасенку капитан Мунтрас рассказывал королеве уже не раз, но той никогда не надоедало ее слушать.

– У вас была богатая жизнь, - сказала она капитану.

На лице капитана промелькнула растерянность; возможно, в словах МирдемИнггалы он услышал намек на неоправданность или ошибочность своего обхождения с сыном. Чтобы сгладить неприятность, он притопнул и проговорил:

– Я горд тем, что сумел выбиться в люди и разбогатеть именно тогда, когда с большинством моих сограждан происходило обратное. Что было, то было, и я не стыжусь этого.

Содержался ли в словах капитана намек на то, что его гостья тоже относилась к помянутому большинству или нет, королева не поняла да и не захотела ломать над этим голову. Вместо этого она, желая разрядить обстановку, успокоительно, как только она одна отлично умела, спросила:

– В свое время вы рассказывали мне, что начинали свое дело с одним кораблем. Сколько же кораблей у вас сейчас, капитан?

– Да, ваше величество, мой отец действительно оставил мне один-единственный латанный-перелатанный кораблик, старую калошу, и это было все, с чего я начинал. Сегодня я собираюсь передать сыну флот в двадцать пять прекрасных судов. У меня есть быстроходные шлюпы, пакетботы и фрегаты, отлично приспособленные к хождению и по рекам, и по морям, с вместительными трюмами, чтобы везти большой груз для продажи. Только теперь многим становится ясна выгода старинной торговли льдом. Чем жарче делается на нашей грешной земле, тем больший груз отличного лордриардрийского льда готов потребить рынок и тем больше мы, ледяные капитаны, зарабатываем. Чем хуже живется народам, тем большую выгоду я получаю.

– Но ваш лед тает, капитан.

– Конечно, и это стало неистощимым источником народного юмора. Однако лордриардрийский лед, самый чистый, вырубленный из сердца ледников, тает медленней, чем лед, который предлагают на продажу другие торговцы.

Капитан определенно наслаждался беседой с королевой, хотя от его внимания не ускользнуло, что МирдемИнггала чем-то расстроена и над ее обычно безоблачным челом словно собираются тучи.

– Скажу вам еще вот что, ваше величество. Вы правоверная дочь своей страны и вера ваша чиста, поэтому не мне напоминать вам об искуплении. Так вот: мой лед - это мое искупление. Чем меньше становится льда, тем больше в нем нужды, и чем больше в нем нужды, тем выше на него цена. Мои корабли ходят в ваши края от самого Димариама, пересекают море Орла, поднимаются по Такиссе и Валворалу до Матрассила и города Олдорандо, огибают побережье и заглядывают в Киивасиен и в порты несущих смерть ассатасси.

Королева улыбнулась, хотя без особой радости слушала как капитан мешает религию и торговлю.

– Что ж, отрадно слышать, что хоть кто-то процветает в нынешнюю тяжелую пору.

Она отлично помнила те далекие времена, когда, еще девочкой, путешествуя по Олдорандо вместе с матерью, повстречала на базаре димариамца. Он был в рубище, но на его губах играла улыбка; откуда-то из глубин своего нищенского наряда он тогда выудил кольцо, прекрасней которого королева не видела ни до, ни после. Ее мать, Шаннана, дала ей денег, чтобы она купила приглянувшуюся драгоценность. На следующий день королева вернулась на базар специально для того, чтобы купить кольцо, и с тех пор носила его не снимая.

– За кольцо я вас ободрал тогда немилосердно, - с улыбкой заметил Криллио Мунтрас. - Вернувшись домой, я смог купить ледник. Так что, по сути дела, я у вас в долгу.

Капитан рассмеялся, и смех королевы вторил его смеху.

– Итак, сударыня, поскольку вы явно пришли сюда не за тем, чтобы купить у меня лед, поскольку для такой цели обычно присылаете дворцового мажордома, осмелюсь спросить - так за чем же? Чем я могу вам служить?

– Капитан Мунтрас, я оказалась в затруднительном положении, и мне нужна ваша помощь.

Прогнав веселье, капитан мгновенно посерьезнел.

– Вашей королевской милостью я торгую в этой стране льдом, и мне совсем не хочется лишиться вашего расположения. Слушаю вас, ваше величество.

– Я очень ценю вашу готовность служить. И жду от вас только честности и надежности, чем вы, без сомнения, отличаетесь и на что я могу рассчитывать. У меня есть письмо, и я хочу попросить вас доставить его для меня, тайно. Совсем недавно вы упомянули Киивасиен, что на границе с Рандонаном. Могу я быть уверена в том, что вы сможете доставить мое письмо некоему господину, состоящему в командовании Второй армией, и что никто не узнает об этом?

При этих словах лицо капитана помрачнело настолько, что его круглые щеки стали казаться высеченными из камня.

– Там идет война, а на войне всякое может случиться. Ни за что нельзя ручаться, ваше величество. Судя по последним новостям, дела борлиенской армии плохи и Киивасиен вот-вот падет. Но… я готов пойти на это, ваше величество. Отсюда мой корабль идет вверх по реке Касол за Киивасиен, в Орделей. Там я постараюсь найти способ отправить ваше письмо со специальным гонцом. Надеюсь, мне удастся найти смелого человека. Само собой, ему придется заплатить…

– Сколько?

Капитан задумался.

– У меня есть на примете один юнга, который возьмется за это. Когда молод, не боишься смерти.

Капитан назвал королеве цену. Не торгуясь, та с готовностью заплатила и вручила капитану кожаный кошелек с письмом к генералу ТолрамКетинету.

Мунтрас снова поклонился.

– Я рад и горд, что могу оказать вам услугу. Первым делом я отведу свой фрегат в Олдорандо, куда должен доставить груз. Переход вверх по реке займет четыре дня, еще два дня я простою там и за два дня вернусь обратно. На все про все уйдет неделя. После короткой остановки в Матрассиле я пойду дальше на юг, в Оттассол.

– Как долго! Вам обязательно плыть сначала в это Олдорандо?

– Дело есть дело. У купцов своя честь.

– Хорошо, оставляю это на ваше усмотрение, капитан Мунтрас. Надеюсь, вы поняли, что дело, о котором идет речь в этом письме, крайне важно и требует совершенной секретности? Все должно остаться строго между нами. Исполните мою просьбу, и я щедро вас отблагодарю.

– Счастлив помочь, ваше величество.

Распив с капитаном еще по бокалу охлажденного вина, королева распрощалась с ним и, приободрившись, почти весело двинулась обратно во дворец в сопровождении фрейлины, сестры генерала, письмо к которому наконец начало свой путь. Какое бы решение ни принял король, теперь у нее появилась надежда.

Ветер гулял по всему дворцу, хлопал дверями и взметал занавеси. Король ЯндолАнганол, без кровинки в лице, вел разговор со своими духовниками. После нескольких минут пространных рассуждений один из духовников сказал:

– Ваше величество, дело, о котором вы печетесь, свято по своей сути, и я верю, что в сердце вы уже сделали выбор. Ради нашей веры вы сумеете скрепить новый союз, и мы, святые отцы, благословляем вас на это.

В ответном слове короля звенела сталью яростная одержимость:

– Если я пойду на союз, о котором вы говорите, это будет означать, что я во власти лукавого и впущу его в святую обитель.

– Не стоит так сгущать краски, мой повелитель. Ваша королева и ее брат плели сети заговора против Сиборнала, и теперь, после того как ЯфералОборал погиб, королеву следует наказать.

Духовники уже уверовали в ложь, которой дал ход сам король; быть может, уверовали лишь отчасти, но все же вслух не ставили слова короля под сомнение. Идея пустить такой слушок принадлежала старику отцу короля, и, раз сорвавшись с ловких уст, клевета стала всеобщим достоянием, а затем и истинным свидетельством против королевы.

Полномочные послы в своих покоях ожидали ответа короля, не переставая сетовать на неудобства маленького и жалкого матрассильского дворца, на здешнюю нищету и плохое гостеприимство. Королевские советники без устали вели споры, ревностно отстаивая друг перед другом только им самим понятные эфемерные преимущества; сходились же советники только в одном, в чем никто из них не сомневался. Вкратце это сводилось к следующему: как только король Орел разведется со своей королевой и женится на Симоде Тал, вопрос о недопустимо выросшем за последние годы поголовье фагоров в Борлиене снова будет поднят.

По утверждению старых летописей в незапамятные времена огромные скопища фагоров захватили Олдорандо, сожгли и сровняли с землей его города. С тех пор ненависть к двурогим передавалась в Олдорандо из поколения в поколение. Год от года популяция фагоров неуклонно уменьшалась. Панновальский блок считал обязательным, чтобы Борлиен так же неукоснительно следовал общепринятой политике. Как только Симода Тал станет женой короля Борлиена и министры ее двора получат влияние при Матрассильском дворе, требование гонений на анципиталов будет выдвинуто самым решительным и недвусмысленным образом.

Едва мягкосердечная МирдемИнггала сойдет со сцены и некому станет сдерживать короля Орла, нового крестового похода против двурогих не миновать.

Но что же король, каким будет его решение?

В четырнадцать часов с несколькими минутами король стоял нагишом в одном из верхних покоев дворца. На стене, с мрачной торжественностью отсчитывая секунды, раскачивался огромный оловянный маятник. Напротив, на другой стене, висело большое серебряное зеркало. По углам вместе с гардеробными молча ожидали знака от короля прислужницы, готовые сию минуту начать одевать монарха и готовить его к встрече с иноземными послами.

Между маятником и зеркалом либо стоял, либо ходил быстрыми шагами от стены к стене король ЯндолАнганол. Мучаясь в нерешительности, он раз за разом проводил пальцами по еще свежему шраму на бедре, потирал бледный плоский живот или заглядывал себе за спину, чтобы увидеть там вспухшие кровавые полосы, спускающиеся до худых ягодиц. Видя в зеркале отражение малорослого, исхлестанного бичом существа, он рычал от бессильной ярости.

Он легко мог отправить дипломатов паковать тюки и баулы, не дождавшись ответа, несолоно хлебавши; обуревающая его черная ярость и кхмир затмевали разум, и он колебался на грани такого решения. После этого он мог бы стиснуть в объятиях самое дорогое, что было у него на свете, - королеву - и усеять ее рот горячими поцелуями, перемежая их с клятвами не расставаться никогда, с обетами вечной любви и верности. Он мог также разыграть и полную противоположность, став в глазах одной негодяем, а в глазах многих святым, готовым бросить все к ногам своей страны.

Те немногие, кто следил сейчас за ним со стороны, издалека, а именно семейство Пин с Аверна, многие часы проводившее за изучением глубинных психологических связей и духовных противоречий королевского рода, считали себя вправе с уверенностью заявить, что решение, сию минуту сводящее с ума короля, на самом деле принято им очень давно. Хранящаяся в банках памяти Пин информация восходила к той далекой поре, когда, около шестнадцати поколений назад, большую часть Кампаннлата укрывали непроходимые снега, а в далекой глухой деревне, зовущейся Олдорандо, правил некто АозроОнден, далекий предок Анганолов. Нанизанной на эту неразрывную нить висела бусина-история размолвки между сыном и отцом, скрывающаяся в тени многих поколений, но до сей поры не забытая.

Семя разлуки с самым дорогим лежало в короле ЯндолАнганоле, зароненное в его разум много веков назад, погрязшее так глубоко, что сам он и понятия о нем не имел. Плодородной почвой для этого семени было презрение к самому себе, имеющее еще более древнее происхождение. Презрение к себе заставило короля отвернуться от ближайших друзей и связаться с фагорами; чувство это было взращено и отточено несчастьями и отверженностью детства и юности короля. Эти подспудные движущие силы были глубоко захоронены, но тем не менее голоса их доносились до поверхности сознания короля и звучали хоть и слабо, но весьма отчетливо.

Круто отвернувшись от зеркала, от смутной фигуры, мелькавшей в серебряной глубине, король жестом велел служанкам приблизиться. Он протянул им руки, и его принялись одевать.

– Корону, - молвил он, когда девы взялись приглаживать его светлые волнистые волосы. Он сумеет наказать ожидающих его дигнитариев, он накажет их, поднявшись над ними на недосягаемую высоту.

Через несколько минут дигнитарии, прервав скучное ожидание, с облегчением бросились к окнам Зала совета, заслышав за ними строевой шаг. За окном они увидели огромное число покрытых длинной белой шерстью голов с острейшими блестящими на солнце рогами, голов, посаженных на широкие плечи, поддерживаемые мощными спинами, услышали грохот копыт и - эхом - скрип кожаного боевого доспеха. Под окнами зала прошел Первый полк Фагорской гвардии при полном параде - такое зрелище было способно внушить беспокойство даже самым стойким из людей. Вид марширующих двурогих, чьи руки и ноги гнулись в локтях и коленях в обе стороны, был совершенно нечеловеческим. Марширующие существа казались выходцами с того света, настолько поразительным и сверхъестественным было чувство, вызываемое видом коленей, с одинаковой легкостью сгибающихся вперед и назад.

Сержант выкрикнул команду. Фагоры остановились, мгновенно, так же не по-человечески, но очень по-фагорски, перейдя от ходьбы к полной неподвижности.

Раскаленный ветер шевелил шерсть на плечах воинов сплоченного отряда. Покинув свое место во главе строя, король четким солдатским шагом вошел во дворец. Почетные гости и полномочные послы с тревогой переглянулись, почему-то думая о возможности своей немедленной насильственной смерти.

Войдя в зал, король остановился и молча обвел взглядом послов. Один за другим присутствующие поднимались с мест. Словно борясь с немотой, король длил паузу. Наконец он заговорил:

– Вы потребовали от меня сделать необычайно трудный и жестокий выбор. И вместе с тем нет причины, по которой я мог бы задержать ответ. Мой первейший долг всегда и во всем - служение моей стране.

Поэтому я не позволил личным переживаниям вмешаться в ход дела. Я принял решение выслать королеву, МирдемИнггалу, из столицы. Сегодня она еще останется здесь, во дворце, но завтра отправится в свой загородный дворец на побережье. И если Святая Панновальская Церковь соблаговолит выдать своему покорному слуге грамоту - разрешение на развод, я разведусь с королевой, моей женой.

И женюсь на Симоде Тал, дочери дома Олдорандо.

Со всех сторон зала нерешительно и медленно зазвучали довольные аплодисменты и одобрительные возгласы. Лицо короля осталось бесстрастным. Послы направились к нему, но прежде чем они успели до него добраться, прежде чем хотя бы один из них смог коснуться его рукой, король повернулся на каблуках и вышел из зала.

Палящий ветер, «дыхание пустыни», захлопнул за ним дверь.

Глава 8 Знакомство с мифологией

Лицо Билли Сяо Пина было круглым, и такими же скругленными были его черты, нос и глаза. Рот походил на бутончик розы. Кожа была гладкой и желтоватой. До сих пор он покидал пределы Аверна только однажды, когда вместе со своими ближайшими родственниками из семейного клана Пин отправился на прогулку к пролетающему рядом Ипокрену.

Билли был скромным, но целеустремленным молодым человеком, хорошо воспитанным, с отличными манерами, что, в общем-то, можно было сказать и обо всех других членах его семьи, и не стоило сомневаться, что он встретит смерть спокойно и не теряя самообладания. Во время описываемых событий Билли исполнилось двадцать земных лет, что по исчислению Гелликонии составляло чуть больше пятнадцати местных.

Лотереей «Отпуск на Гелликонии» управляла исключительно воля случая, но, несмотря на это, среди тысячи членов семейства Пин не было такого человека, который бы не считал, что именно Билли заслуживает победы раньше других.

Как только итоги лотереи стали известны, любящая Билли семья предоставила ему несколько дней отдыха, которые тот решил провести в специально оборудованных для этой цели отсеках Аверна. Вместе с ним отправилась его подружка, Рози Йи Пин, а также добрые друзья. Среди предназначенных для сбора информации коридоров и отсеков земной станции наблюдения имелось кое-что, специально изобретенное для развлечения и отдыха экипажа. Так, часть движущихся коридоров Аверна была отдана имитации того или иного комплекса природных явлений, и в таком коридоре человек мог внезапно оказаться в самом центре искусственного тайфуна или другого явления, иногда приятного и расслабляющего, а иногда весьма зловещего, вселяющего страх и наполняющего кровь адреналином. По своей орбите Аверн несся вот уже 3269 лет; все имеющиеся в распоряжении станции силы, свободные от наблюдения за Гелликонией, были брошены на борьбу с одним главнейшим и мощнейшим недугом ее обитателей: апатией.

В одном из таких отсеков-иллюзионов, окруженный ближайшими друзьями, Билли наслаждался горными видами. Они провели там несколько дней, ночуя в бревенчатой хижине, притулившейся на ровном пятачке прямо над горнолыжной трассой. Подобный дешевый квази-отдых некогда был широко распространен на Земле, и поначалу компьютеры Аверна создавали проекции именно земных экзотических местечек, курортов и смотровых площадок, однако с недавнего времени с общего согласия экипажа все земные виды были заменены видами Гелликонии. Так, Билли и его друзья отправились кататься на лыжах в высокогорье хребта Никтрихк.

Насладившись горным воздухом, они прогулялись по морю Ардент в восточный Кампаннлат. Выйдя из одной из бесчисленных бухточек тысячемильного побережья, они миновали вечные несокрушимые утесы Мордриата, вырастающие из пены и уходящие в небеса почти на шесть тысяч футов, туда, где гранитные плечи круч укутывали белые мантии облаков. Знаменитый водопад Скимитар низвергал свои воды в объятия морской зыби с точки, отстоящей на милю от нулевого уровня.

Однако какими бы захватывающими и впечатляющими ни были подобные зрелища, сознание наблюдателей не могло избавиться от колючей, как крохотная косточка в горле, мысли, что все открывающиеся лавины и водопады, все близкие и далекие пики и красоты на самом деле созданы зеркальной системой проекционных устройств в комнате размерами от силы восемнадцать на двадцать футов.

Вернувшись с каникул, Билли немедленно отправился к своему наставнику и опустился перед ним на корточки в традиционной позе почтения.

– Итогом любого долгого разговора всегда становится молчание, - сказал наставник. - Стремясь найти жизнь, ты найдешь смерть. Хотя и то и другое - только иллюзия.

Наставник был против лотереи «Отпуск на Гелликонии» и против того, чтобы победители лотереи покидали станцию, поскольку залогом любой стабильности он логично считал отсутствие всякого движения. Старик был ярым поклонником пагубного иллюзионизма, ставшего на станции превалирующей философией. В дни юности наставник написал поэтический трактат длиной ровно в тысячу слов, озаглавленный: «О временах года Гелликонии, длящихся дольше, чем человеческая жизнь».

Эти тезисы, легшие в основу того иллюзионизма, что стиснул в своих когтях разум Аверна, по сути являлись продуктом самого же иллюзионизма. Билли, всегда признававший за собой неприятие официальной философии, но никогда не умевший выразить свое несогласие на словах, поскольку все знания, переданные Билли учителем, тот заключил в прокрустово ложе своей ортодоксальной идеологии, теперь, в преддверии расставания с родным домом-станцией Аверн, желал высказаться, чтобы выплеснуть смущающее душу раз и навсегда.

– Довольно скоро мне придется встретиться с настоящим миром и познать его радости и беды, также настоящие. Пускай ненадолго, но я получу возможность взбираться на настоящие горы и ходить по улицам настоящих городов. Люди, с которыми мне предстоит встретиться, идут по тропинкам настоящей человеческой судьбы.

– Не стоит так увлекаться понятием «настоящий» - оно чревато предательством. То, что мы чувствуем, есть продукт реакции наших чувств на окружающее, не более. Чувства могут ошибаться, разум же и мудрость видят далеко. Для них нет ничего недоступного.

– Как скоро не будет ничего недоступного и для меня.

Болезненное желание вечно поучать не знает меры. Многозначительно подняв палец, старик продолжил свою речь. Билли кротко слушал.

Обладая изрядным личным опытом и познав опыт, накопленный за многие века человечеством на Земле, наставник знал, что в корне всего лежит сексуальное желание. Хорошо понимая натуру Билли, весьма чувствительного молодого человека, старик справедливо считал, что такому необходима особенно строгая упряжь. Едва эфемерная возможность встретиться с вожделенной королевой МирдемИнггалой замаячила на горизонте, Билли без колебаний отвернулся от Рози - о да, по определенным намекам наставник сумел составить представление о затаенных желаниях своего ученика, хотя тот никогда не говорил о них. Больше всего на свете Билли желал встретиться с королевой королев лицом к лицу.

Желание молодого авернца - его идефикс - было чистым, стерильным. Действительность же, настоящее - пользуясь сомнительной терминологией ученика - существовала не где-то вне досягаемости, а воплощалась в конкретной личности, близкой и доступной в любой момент: с Билли речь не могла идти ни о ком, кроме Рози. Приняв это утверждение за аксиому, из него можно было сделать несколько интересных выводов.

– Наши жизни посвящены Цели, у нас есть роль, которую мы должны сыграть, роль, основанная на Долге перед Землей и людьми, на ней проживающими. Высшее наслаждение нашей жизни должно проистекать только из точнейшего и вернейшего исполнения этого Долга. Оказавшись на Гелликонии вне общества единомышленников, ты немедленно лишишься возможности исполнять Долг.

Билли Сяо Пину вдруг нестерпимо захотелось увидеть выражение лица наставника, произносившего такие возвышенные и полные пафоса слова, и он решился поднять глаза. Сгорбленный старик, которого он увидел перед собой, напоминал вросшее корнями в благодатную почву древнее дерево, ибо каждый его выдох с произносимым словом был направлен вниз, на укрепление связующих с пластиковым полом корней, а каждый вдох возносил голову еще выше к привычно заменяющему небо потолку. Не было ничего, что могло бы потревожить и смутить сердце такого человека, он на все готов был взирать бесстрастно, даже на потерю любимого ученика.

Как и за большинством событий на станции, за сценой встречи ученика и наставника следили несколько телеглаз-камер, и любой из шести тысяч обитателей Аверна при желании мог стать свидетелем этой сцены, стоило ему только коснуться пальцем выключателя своего телеприемника. На Аверне не было тайн. Уединение считалось крамолой и свидетельством диссидентских наклонностей.

Глядя в бездонные мудрые глаза, Билли вдруг понял, что его наставник больше не верит в Землю. Земля! - об этом Билли мог говорить с товарищами до бесконечности, настолько глубока и неисчерпаема была реальная жизнь. Конечно, в отличие от Гелликонии Земля была недоступна. Но для наставника и тысяч ему подобных Земля стала этаким идеалом - проекцией внутреннего мира всех обитающих на борту станции.

Глуховатый голос твердил о давно известном и избитом, а Билли тем временем думал о том, что старик, как видно, давно уже не верит и в подлинность существования Гелликонии. Для человека, с головой ушедшего в софистику вокруг противоречий, порождаемых интеллектуальной жизнью станции, Гелликония была не более чем моделью, гипотетическим понятием.

Приз большой лотереи придумали для того, чтобы противостоять этому всеобщему искажению восприятия. Светлые мечты станции - волшебным, хотя и вполне понятным образом сосредоточенные вокруг центра коловращения, гигантского, окутанного дымкой облаков предмета общего изучения, планеты, с трудом меняющей времена года, - медленно, поколение за поколением, умирали, и так продолжалось до тех пор, пока насильственное заключение не превратилось в добровольное. Билли предстояло уйти и умереть во имя того, чтобы остальные могли жить.

Ему предстояло оказаться там, где, подставляя грудь огненному «дыханию пустыни» и прищурив глаза, по дороге-серпантину ко дворцу прошла королева королев.

Когда наставник замолчал, Билли воспользовался паузой, чтобы вставить слово.

– Тысяча благодарностей за заботу, Учитель.

Низкий поклон, поворот, и вот он за дверью. Глубокий облегченный вздох.

Его отбытие с Аверна - по местным меркам событие знаменательное - было обставлено со всей возможной театральностью и помпой. О том, когда и как он отправляется, знали все и каждый на станции. Билли был подлинным доказательством того, что Гелликония не вымышлена, а действительно существует. По прошествии долгого времени шесть тысяч обитателей станции потеряли способность уноситься воображением за пределы ее герметичной оболочки, несмотря на все технические возможности Аверна, по сути для того и предназначенные. Приз лотереи даже проигравшим казался высшим даром невероятной ценности.

Повернув личико к Билли, Рози Йи Пин в последний раз обвила шею друга.

– Билли, я верю, что там, внизу, с тобой все будет хорошо. Я никогда не забуду тебя, буду всю жизнь следить за тобой, сама постепенно превращаясь в уродливую старуху. Прошу об одном: не забывай об их глупой религии. Жизнь там внизу - сплошное безумие, у всех мозги не на месте, столько у них в голове бродит религиозной чепухи - даже у этой твоей распрекрасной королевы.

Билли поцеловал подружку в губы.

– Живи счастливо. Пускай ничто не омрачит твоего будущего.

Внезапно и весьма неожиданно лицо Рози исказилось от злости.

– Зачем ты разрушил мою жизнь? Теперь, когда тебя тут не станет, разве я смогу жить спокойно?

Билли покачал головой.

– Не знаю, там будет видно. Многое зависит от тебя самой. Все устроится.

Его дожидался автоматический челнок, предназначенный для доставки в чистилище. Поднявшись по трапу, Билли вошел в маленькую ракету, и люк с шипением закрылся за ним. Ужас сковал его душу; превозмогая страх, он уселся в кресло, пристегнулся ремнями и приготовился к тому, что должно было случиться дальше.

По его выбору спуск на планету мог быть осуществлен как с закрытыми, так и с открытыми иллюминаторами. Решительно протянув руку, Билли нажал кнопку. Заслонки растворились, и он увидел за стеклом огромного кита, из чрева которого он вышел и от которого теперь медленно отваливала его скорлупка. Странно нерегулярная звездная россыпь, похожая на кометный хвост, закружилась в небе, и лишь присмотревшись он понял, что звездочки эти не что иное, как непереработанный мусор, выброшенный из Аверна и теперь растянувшийся за станцией по всей орбите.

Несколько минут Земная станция наблюдения, махина весом в восемнадцать миллионов тонн, заслоняла обзор; но скоро Аверн уменьшился, да так быстро, что Билли и думать о нем забыл. В иллюминаторах плыла Гелликония, знакомая, как отражение собственного лица в зеркале, и в то же время новая, более обнаженная, в полосках облаков, клубящихся над перевалами и полуостровом Пеговин, напоминающим огромную палицу, с маху заброшенную великаном в рябую гладь моря. На юге блистала огромная шапка вечных льдов.

Челнок повернулся, и в моментально затененные автоматами стекла иллюминаторов ударили сжигающие лучи солнц двойной системы. Билли смело взглянул на светила.

Беталикс, ближний к Гелликонии - их разделяло всего лишь 1,26 астрономической единицы - почти целиком прятался за планетарным диском.

Фреир, видимый сейчас как невероятной яркости шар, сияющий сквозь матовое стекло, отстоял от планеты на 240 астрономических единиц. Точка перигелия Гелликонии, иначе говоря ее наименьшего удаления от своего второго светила, располагалась на расстоянии 236 единиц от него; решающий момент сближения должен был наступить всего через 118 земных лет. Затем Беталикс и обращающиеся вокруг него планеты начнут уноситься по своей большой орбите прочь, чтобы вновь приблизиться к своему яростно пылающему господину по прошествии 2592 земных лет.

Все эти астрономические факты Билли Сяо Пин усвоил вместе с алфавитом и основами арифметики, трех лет от роду, причем любой из них он мог проиллюстрировать точно нарисованной схемой. Всего через тысячу ударов собственного сердца он должен был опуститься на поверхность планеты, где диаграмма подобного рода могла вызвать переворот в ходе истории, государственный кризис и даже войну между странами-соседями.

Его круглое лицо застыло, отражая усиленную работу мысли. Гелликония, неторопливо разворачивающаяся перед ним и виденная столько раз во время беспрерывных наблюдений, по сию пору во многом оставалась для Билли тайной.

Билли знал, что прохождение перигелия планета переживет - на экваторе температура поднимется до 150 градусов, но ничего ужасного не случится; знал он и то, что Гелликония обладала невероятной системой гомеостаза, не менее мощной, чем у Земли, максимально, насколько это возможно, устойчиво-равновесной. Суеверного страха простых крестьян он не разделял, поскольку знал, что вероятность того, что Фреир пожрет их мир, весьма мала, практически равна нулю - хотя источник таких страхов был ему хорошо понятен.

Чего Билли не знал, так этого того, какие из народов и в каком числе сумеют пережить испытание жарой. В наиболее опасном положении находились, конечно, экваториальные государства, такие как Борлиен и Олдорандо.

Впервые Аверн появился на орбите Гелликонии на рассвете весны предыдущего Великого Года. Наблюдатели станции стали свидетелями медленного завоевания холодами поверхности планеты в течение Великой Зимы, на их глазах вымирали миллионы и целые нации приходили в упадок. Вскоре, когда сейчас еще далекая Великая Зима снова забрезжит в перспективе, все повторится в точности. Но пока тайна этого круговорота будет раскрыта, Земной станции наблюдения и шести ее семействам предстояло ждать еще четырнадцать земных столетий.

Этому вселяющему благоговейный трепет миру Билли вручал свою душу.

Дрожь, зародившись в животе Билли, медленно распространилась по телу. Он готовился ступить в объятия нового мира, готовился к новому рождению.

Два раза облетев вокруг Гелликонии и погасив скорость, челнок опустился на плато восточнее Матрассила.

Отстегнув ремни, Билли поднялся из кресла и остановился, прислушиваясь. Через минуту он вспомнил, что должен иногда вдыхать и выдыхать воздух. Вместе с ним на планету прибыл андроид, его «альтер эго», предназначенный защищать хозяина. Авернцы отдавали себе отчет в том, что слабы. Сын многих поколений, родившихся и состарившихся в тепличных условиях, Билли без сомнения нуждался в защите. Андроид, снабженный оружием защиты, был запрограммирован на агрессивное поведение. Внешне он был похож на человека и, естественно, чертами напоминал самого Билли, напоминал во всем, кроме мимики; выражение лица андроида менялось слабо и медленно, что производило на сторонних наблюдателей впечатление недружелюбности и мрачности. Самому Билли андроид не нравился. Обернувшись, он взглянул на человекообразный механизм, который в ожидании застыл в углублении стены, повторяющем очертания его тела.

– Оставайся на месте, - приказал андроиду Билли. - Возвращайся обратно вместе с челноком.

– Вам нужна защита, и я должен защищать вас, - ответил андроид.

– Как-нибудь управлюсь сам. Теперь это моя жизнь.

Билли нажал на кнопку часового механизма, назначив отлет челнока часом позже. Активировав дверь, он сошел по трапу и ступил на поверхность планеты.

Он стоял на мягкой траве и вдыхал ее запахи, его уши ловили тысячи странных незнакомых звуков. Нефильтрованный воздух проникал в легкие. Голова у Билли закружилась, и ноги ослабли.

Он поднял голову и взглянул вверх. В вышине от одного края горизонта до другого распростерся купол небес великолепнейшего насыщенно-голубого цвета, чистый, без единого облачного пятнышка. За свою недолгую жизнь Билли привык к виду бесконечного космоса; но, как ни странно, теперь небесная чаша казалась ему чем-то значительно большим, чем видимая с борта Аверна Вселенная. Его душа мгновенно была навеки отдана этой красоте. Небеса покрывали собой живой мир и, конечно, уже тем самым были несказанно прекрасны.

На западе в золотом сиянии заходил Беталикс, и в складках местности уже собирались тени сумеречного дня. Фреир, диск которого едва ли дотягивал до трети поперечника Беталикса, прекрасно и яростно пылал почти в зените. Гелликония плыла сквозь космос, закутанная в голубое покрывало, наличие которого было первейшим свидетельством возможности существования жизни на поверхности планеты. Гость Гелликонии, чужеродная форма, опустил голову и прикрыл рукой глаза.

Неподалеку зеленела рощица из пяти деревьев, увешанных спелыми мясистыми плодами. Решившись сойти с места, Билли неуклюже двинулся к деревьям, ступая так, словно только что открыл гравитацию. Оказавшись под кроной одного из деревьев, он ухватился руками за ствол, обнял его и почувствовал, как в ладони впились шипы. Превозмогая боль в руках, он улыбался и терпел, наслаждаясь палитрой незнакомых и прекрасных ощущений, не в силах двинуться с места. Когда челнок поднялся в воздух и устремился ввысь, чтобы вернуться к родному причалу, Билли разрыдался.

Он был в настоящем мире, он был вознагражден за все старания. Реалии несомненной действительности заполонили все его чувства.

Приникая к дереву, валяясь на земле, укрываясь внутри полуистлевшего поваленного ствола, он узнавал эту огромную планету, учился жить на ней. Многое - например отдаленные объекты: облака, линия холмов на горизонте - вселяло в него безотчетный страх своей причастностью к непривычно большим расстояниям и размерам и - о да, конечно - к всамделишности этого мира. Не менее тревожащим было присутствие небольших, полностью исключенных из существования на борту Аверна живых существ с собственными повадками. Мучительно сдерживая ужас, он проследил за тем, как крохотное крылатое создание опустилось и прикрепилось к его левой руке, после чего, пользуясь его живой плотью как широкой лестницей, поднялось по ней в широкий зев рукава. Наиболее пугающим и тревожным было осознание того, что все эти живые существа вне его власти, что он не может управлять ими; не было привычного выключателя, нажатием которого он мог бы усмирить их.

Возникла и проблема двух солнц, о которых раньше он не удосужился подумать. На Аверне свет и тьма были по преимуществу вопросом сиюминутного настроения; здесь же, в реальном мире, о выборе не было и речи. За сумеречным днем и тенями пришла тьма, и Билли впервые в жизни был вынужден исполнить своеобразный древний ритуал, посвященный опасливым приготовлениям к ночи. С давних времен люди, предвидя наступление темноты, отыскивали убежища или строили их. Так мало-помалу примитивные стойбища превратились в города, в раскидистые метрополии, откуда человечество стартовало в космос; теперь оторванный от космоса Билли вернулся на зарю истории, к своим корням.

Он пережил ночь и дождался рассвета. Удивив самого себя, он ухитрился заснуть, а проснувшись обнаружил, что цел и невредим. Выполнив привычную череду утренних гимнастических упражнений, он почувствовал, что остатки сна растаяли и он готов продолжить исследование нового мира. Уже достаточно освоившись, он понял, что вполне может оставить свое убежище под деревьями и отправиться куда-нибудь, наслаждаясь прелестями утра. Подкрепив силы из своего пайка - поев и выпив воды - Билли сориентировался и бодро зашагал по направлению к Матрассилу.

Довольно быстро продвигаясь по узкой дорожке, почти тропинке, петляющей среди кущ, и с удовольствием прислушиваясь к перекличке птиц, Билли внезапно расслышал позади звук чьих-то шагов. Он обернулся. В нескольких шагах от него мгновенно, как вкопанный, застыл фагор.

Фагоры были частью авернской мифологии. Фотографические портреты и точные модели-копии двурогих имелись на станции повсюду. Однако в отличие от неодушевленных моделей этот фагор, живой, стоял совсем рядом с Билли, что несомненно было его заметным преимуществом. Неотрывно глядя на Билли, чудовище медленно пережевывало жвачку, и слюна стекала с его широких отвислых губ. Вся одежда двурогого состояла из единственного куска грубой холстины, плохо выкрашенной и сильно выцветшей. Концы пучков длинной белой шерсти фагора были окрашены в один цвет с его одеянием, что придавало ему неопрятный и нездоровый вид. Через плечо свисала мертвая змея, свежая и явно недавно добытая. В руке абориген держал устрашающий кривой нож, не музейную копию и не детскую игрушку, а подлинное оружие, которым, вне всякого сомнения, уже убивали. Фагор шагнул к Билли, и тот чуть не задохнулся от едкого зловония, исходящего от существа.

Глянув на анципитала исподлобья, с трудом подбирая слова, Билли заговорил на хурдху:

– Можешь сказать, как пройти к Матрассилу?

Создание продолжало молча жевать. С отвращением присмотревшись, Билли понял, что челюсти двурогого перемалывают нечто вроде ореха, имеющего алую мякоть; струйки слюны алого цвета стекали из углов рта лесного жителя и пачкали шкуру. Несколько мелких капель попали и на Билли Сяо Пина. Быстро подняв руку, он стер слюну двурогого со щеки.

– Матрассил, - наконец проговорил монстр, произнеся название борлиенской столицы несколько невнятно, более похоже на «Матражшыл».

– Да. Мне нужно в Матрассил. Как туда идти?

– Да.

Билли заглянул в темно-вишневые глаза двурогого - они были пусты и не позволяли угадать, что в них кроется: приветливость, насмешка или вражда. С трудом оторвав взгляд от притягивающих к себе как магнит нечеловеческих глаз, он обнаружил, что за спиной фагора уже стоят его сородичи, такие же неподвижные и неслышные, похожие на призрачные порождения мира листвы и глубоких теней.

– Вы понимаете меня?

Фразы, которые произносил Билли, он выучил по специально составленному для таких, как он, счастливчиков разговорнику. Невероятность ситуации и ее полная нереальность загнали его в тупик.

– Могу проводить.

От существа, сложением и мощью напоминающего скалу, трудно было ожидать смышлености да и вообще разумности, но, получив ответ, Билли ни на секунду не усомнился в его осмысленности. Двинувшись вперед, двурогий легонько подтолкнул Билли, предлагая ему идти дальше по тропинке. Билли повиновался. Вслед за ним среди зарослей со всех сторон потянулись соплеменники его двурогого провожатого, их мягкие и быстрые шаги мгновенно слились в монотонный шелест.

Через полчаса они вышли к изрезанному неглубокими расселинами склону холма. Здесь разум вступил в борьбу с джунглями - часть деревьев вырубили и между невысокими пнями пустили пастись суетливых свиней, честно заботящихся о том, чтобы молодые побеги никогда не достигли зрелости. Среди этих жалких попыток цивилизовать окружение виднелись подобия хижин, или, проще говоря, тростниковые крыши, поддерживаемые опорами-столбами.

В тени тростниковых крыш на циновках, а чаще просто на охапках жухлой травы лежали неподвижные обмякшие фигуры, очень напоминающие скот. Один из охотников - а именно на них наткнулся в чаще Билли - поднес к губам рог и трубным звуком оповестил деревню о своем прибытии, при этом некоторые лежащие фигуры зашевелились, поднялись на ноги и направились к добытчикам. Постепенно Билли обнаружил, что его окружили анципиталы обоего пола: креахты, гиллоты и рунты. Они не спеша рассматривали его с невозмутимым вниманием. Некоторые из рунтов бегали на четвереньках.

Присев на корточки, Билли принял позу почтения.

– Мне нужно добраться до Матрассила, - попытался объяснить он.

Абсурдность собственных слов рассмешила его; смех грозил перейти в истерику, и он быстро заставил себя собраться. Удивительно, но звук его смеха заставил всех присутствующих отпрянуть.

– Младшая кзаххн рядом, - сказала ему гиллота и, протянув руку, коснулась его руки и сделала приглашающее движение головой.

Вслед за ней Билли прошел через небольшую каменистую лощину; за ними устремилось почти все племя. Все, мимо чего он проходил, - от нежных с виду зеленых ростков до больших валунов - вблизи оказывалось гораздо грубее, чем представлялось издалека.

Под навесом, устроенным на обрывистом краю лощины, согнув под немыслимыми углами локти и колени, неподвижно возлежал фагор, судя по всему очень старый. Заметив пришедших, двурогий одним мягким и текучим движением поднялся, сел и оказался пожилой гиллотой с отвислыми темными грудями и с темной шерстью, пучками пестреющей среди некогда белой, но теперь побуревшей шкуры. Шею двурогой украшало ожерелье из полированных косточек гвинг-гвинг. В знак своего высокого положения, женщина носила большое кольцо, продетое в ноздрю. По всей очевидности гиллота была именно «младшей кзаххн», о которой шла речь.

Не вставая, гиллота оглядела Билли с ног до головы.

Потом задала ему несколько вопросов.

Билли был младшим представителем великого клана социологов Пин, к тому же не самым добросовестным. В его обязанности входило изучение и исследование всех тончайших нюансов проживания сменяющих друг друга поколений семейства Анганолов. Среди членов клана Пин, старших родственников Билли, были такие, кто хранил в памяти подробности истории всех предков теперешнего короля Борлиена вплоть до прошлой Великой Весны, иначе говоря, летопись почти шестнадцати колен. Билли Сяо Пин сносно говорил по-алонецки, на главном языке Кампаннлата и Геспагората, знал несколько диалектов и наречий этого языка, включая и староалонецкий. Но никогда в жизни он не пытался разобраться и освоить родной язык анципиталов. Оставляло желать лучшего и знание Билли нового переходного языка современных ему фагоров и людей, хурдху, на котором сейчас обращалась к нему младшая кзаххн.

– Не понимаю, - ответил он на хурдху, качая головой, и, увидев, что фагорша поняла его речь, на несколько секунд испытал странное, небывалое ощущение, словно ступил из мира обычного и понятного на страницы удивительной сказочной истории.

– Я понимаю тебя - ты из далекого края, очень далекого, - сказала ему на хурдху гиллота, перед этим бросив соплеменникам несколько фраз на родном, переполненном согласными языке. - Что это за далекое место, из которого ты прибыл?

Неужели фагоры видели, как садился его челнок?

Предварив свою речь неопределенным жестом, Билли пустился в объяснения, заранее заботливо им подготовленные.

– Я иду из далекого города в государстве Морструал. Я там кзаххн.

Морструал был еще большей глубинкой, чем Мордриат, и вставлять его в легенду можно было не опасаясь быть уличенным во лжи.

– Если вы отведете меня к королю ЯндолАнганолу в Матрассил, вас, фагоры, ждет хорошая награда.

– К королю ЯндолАнганолу?

– Вот именно.

Устремив взгляд в пространство, гиллота замерла в задумчивости. Сидящий неподалеку от нее сталлун передал ей большую оплетенную кожаную бутыль, из которой фагорша неуклюже глотнула, расплескав часть питья по шерсти на груди. От напитка гиллоты шел резкий запах сивухи. Ах, да - Билли вспомнил, что это такое: раффел, вредоносный напиток с большим содержанием алкоголя, который гнали для себя фагоры. Он попал в гости к беднейшему племени фагоров. Вот он сидит среди них, этих загадочных разумных зверей, и умело ведет с ними беседу на глазах обитателей родного Аверна, наверняка с превеликим вниманием наблюдающих через могучую оптическую систему за ним, за его необычайными отважными похождениями. Сейчас он в центре внимания у всех, даже у Рози. Даже у своего старого наставника.

Жара и переход по пересеченной местности оказались для Билли тяжким испытанием - он устал. Но сознание того, что он герой дня, не позволяло ему расслабиться, и он продолжал сидеть на плоском камне, расставив ноги, уперев локти в колени и бестрепетно глядя в глаза странного существа напротив. Самые невероятные ситуации становятся обыденностью, когда альтернативы не предвидится.

– Много копьев анципиталов помогало в походах королю ЯндолАнганолу.

Гиллота снова смолкла. Позади нее в склоне скалы зияла пещера. В сумраке пещеры, во тьме тускло светились чьи-то многочисленные вишневые глаза. Как предположил Билли, в пещере обосновались старейшины племени, превратившиеся почти в чистый кератин и сохраняющиеся так. Одновременно и предки, и племенные идолы, полуживые фагоры считали своим долгом направлять потомков, помогая им вынести трудные века близости Фреира и всеобщей жары.

– Сыны Фреира бьются друг с другом в любое время года, не зная отдыха, и при необходимости мы оказываем им помощь, ссужая копья.

Билли понимал, о ком гиллота ведет речь, - «сынами Фреира» фагоры издревле называли людей. Анципиталы не стали изобретать и вводить в свой язык новые термины, они просто приспособили для современных надобностей старые понятия.

– Прикажи двоим из твоего племени отвести меня к королю ЯндолАнганолу.

Фагорша снова замерла; все остальные тоже (как понял, оглянувшись, Билли) одновременно, не сговариваясь, погрузились в оцепенелое молчание. Только свиньи да собаки продолжали бродить, выискивая на земле объедки - занимаясь своим извечным делом.

Помолчав, старая гиллота заговорила, но, к сожалению, изрядная часть ее речи ускользнула от понимания Билли. Примерно посередине монолога фагорши он был вынужден остановить ее и попросить повторить последний кусок с начала. Хурдху оставлял на его языке едкий привкус, как от козьего сыра. Остальные фагоры тоже слушали, поднявшись с мест и обступив их, - Билли задыхался от их густого запаха, хотя и начинал мало-помалу привыкать к нему. Дух двурогих больше не казался ему таким нестерпимым, как поначалу. Многие анципиталы пытались помочь своей предводительнице выразительными жестами, тихими возгласами и междометиями, но только путали Билли, который понимал все меньше и меньше.

В подтверждение рассказа гиллоты фагоры показывали пришельцу свои раны, бока с проплешинами, сломанные руки и ноги, проделывая все это с абсолютным спокойствием и невозмутимостью. Подобное зрелище вызывало у Билли одновременно отвращение и восхищенный интерес. В конце концов из пещеры были вынесены и продемонстрированы ему вымпелы и копья.

Постепенно смысл рассказа начал доходить до него. Большая часть племени, нежданным гостем которого он стал, служила у короля ЯндолАнганола в Пятой армии. Около теннера назад эти фагоры принимали участие в походе короля против воинственных племен дриатов. В битве при Косгатте Пятая армия потерпела тяжкое поражение, по сути была разбита и рассеяна. Дриаты применили против борлиенцев новое оружие, громогласно лающее, точно огромная собака, и изрыгающее при этом большой клуб дыма.

Лишь малое число воинов Пятой армии сумело уцелеть. Несчастные раненые, которых Билли видел перед собой, были из этого меньшинства. Устрашенные зрелищем действия невиданного оружия, они поклялись, что больше никогда не поступят на службу к королю ЯндолАнганолу и не позволят огромным смертоносным псам лаять на них. Они решили жить так, как могли. В их ближайшие планы входило вернуться в прохладные области взгорий Никтрихк.

Рассказ фагоров был долгим, очень долгим. В конце концов Билли осатанел от монотонной сухой речи гиллоты, и тут немало виноваты были досаждающие ему мухи. Решив хоть в чем-то найти утешение, он глотнул фагорского раффела. Раффел оказался самым что ни на есть вредоносным, как и утверждали книги по истории. Когда фагоры наконец добрались до описания битвы при Косгатте и сопровождающие речь гиллоты жесты и телодвижения членов племени стали наиболее энергичными и живописными, Билли почувствовал, что его невыносимо клонит в сон и сил держать глаза открытыми у него больше нет. Он был не в состоянии слушать фагоршу. Речь гиллоты была невероятно живой и насыщенной - для нее, лишенной понятия относительности времени, события месячной давности с равным успехом могли иметь место вчера.

– Так вы отведете меня к королю? Мне нужны всего двое провожатых, - раздраженно повторил свой вопрос Билли.

Над толпой собравшихся мгновенно воцарилась тишина, в которой прозвучало несколько слов на фагорском «родном».

Помолчав, гиллота снова заговорила с Билли на хурдху.

– Каков будет дар из твоих рук, если мы дадим тебе согласие?

Запястье левой руки Билли украшали часы в плоском сером корпусе, с тремя группами цифр, показывающих время Земли, центрального Кампаннлата и Аверна. Такие часы были у всех без исключения на станции наблюдения. Прибор предназначенный для измерения и регистрации времени вряд ли мог представлять ценность для фагоров, поскольку их мало способное отвлеченно мыслить сознание, не приученное оперировать временными категориями, живо регистрировало только происходящее, связанное со случайным и сиюминутным; однако часы-браслет могли быть приняты в качестве украшения.

Билли вытянул в сторону младшей кзаххн левую руку с часами, и та наклонила к ней пятнистую морду в пучках клочковатой шерсти. Один из рогов гиллоты был наполовину обломан, и вместо острия там был прилажен искусно обточенный деревянный колышек.

Поднявшись со своей подстилки и сидя на корточках, гиллота подозвала пару молодых сталлунов.

– Сделайте то, о чем попросит вас это существо, - приказала она.

В сумерках эскорт остановился там, где в отдалении показались первые дома городских окраин. Дальше они не пойдут, сказали Билли фагоры. Сняв с запястья часы, Билли честно протянул их своим провожатым. После краткого размышления анципиталы отказались принять его дар.

Объяснения фагоров Билли понять так и не смог. Принимаясь говорить на хурдху, они то и дело сбивались на родной. Все, что сумел разобрать Билли, сводилось к тому, что фагорам не нравились бегущие под стеклом часов цифры. Возможно, эти волшебные, сами собой меняющиеся символы пугали двурогих. Может быть, их тревожил незнакомый металл. Как бы ни было, подарок они отвергли совершенно спокойно, ничем не выдав своих чувств; им просто ничего не было нужно.

– ЯндолАнганол, - сказали они.

Как видно, имя короля, которого все двурогие несказанно уважали, имело магическое действие на фагоров.

Махнув провожатым рукой на прощание, Билли двинулся вперед, но на полпути обернулся и посмотрел на них, уже почти скрытых сумерками и цветущим ползучим кустарником, оплетающим деревья. Фагоры стояли совершенно неподвижно. Внезапно, глядя на двурогих, Билли почувствовал страх; вместе с тем он переживал чувство, близкое прикосновению к чуду, - побывав в обществе таких существ, он ушел от них, сохранив рассудок.

Очень скоро, углубившись в узкие улицы Матрассила, он обнаружил, что из одного сна попал в другой. Следуя по извилистой улочке, он очутился у подножия величественной скалы, на вершине которой высился дворец короля Орла. Постепенно воскрешая в голове фотографическую карту местности, Билли начал понимать, где находится. Тот дом и этот поворот он неоднократно видел сквозь оптическую систему наблюдения Аверна. Он испытывал такой замечательный подъем чувств, что готов был обнять первого же встречного гелликонца.

Внутри скалы, на которой стоял дворец, было вырублено просторное помещение, где располагалась церковь; суровый церковный закон заставлял ее служителей повторять излюбленный облик жилищ панновальских приверженцев культа и по их примеру искать прибежища от света. Кельи ютились в скальных нишах в три яруса, самые богатые и удобные были сложены из камня, победнее - из дерева. Чувствуя, что медлить означает ускорять смерть, Билли остановился, чтобы дотронуться пальцами до досок нижних обиталищ монахов, почувствовать шероховатость дерева, ощупью проследить змеящиеся трещины. Лишь совсем недавно он проживал в мире, где все было только новым и не существовало понятия «старая вещь» - «старье», едва подходил строго отмеренный для этого срок, уничтожали или пускали на переработку. Но это старое шершавое дерево было превосходным: такого дизайна инженерам станции не добиться никогда!

Мир Гелликонии был переполнен мелочами и незначительными, но чрезвычайно уютными и приятными деталями, о которых он раньше понятия не имел.

Монашеские обители были раскрашены в радостные красный и желтый или красный и пурпурный; в узорах чаще всего встречался священный круг Акханабы. На дверях традиционно повторялось изображение бога, спускающегося в огонь. Длинные темные волосы Акхи были собраны на затылке в большой развевающийся пучок. Брови бога загибались вверх. Белые зубы на его лишь наполовину человеческом улыбающемся лице были оскалены. В каждой руке бог нес по факелу. Одежды туго обвивали его голубое тело, напоминая змей.

Были и другие изображения, на знаменах и вымпелах, угодников и духов: Первосвященного Юлия, короля Дэнниса, Визрама и Вутры, несущихся неведомо куда других - огромных, черных, и волосатых, и маленьких, и зеленых, с драгоценными кольцами на когтистых лапах. Среди всего этого сонма сверхъестественных созданий - толстых, лысых или косматых - шли люди, как правило сгорбленные и жалкие.

Люди были показаны подчеркнуто низкорослыми. Там, откуда я родом, подумал Билли, людей обязательно изображали бы большими и рослыми, с горделивой осанкой. А здесь людей унижают, считают последней ступенью развития, их косят под корень всеми возможными способами на свою потребу боги. Изводят их огнем, льдом, мечом.

Оглядываясь вокруг, Билли вспоминал, чему его учили в школе. В школе он впервые услышал о том, насколько важна на отсталой Гелликонии религия. Иногда целые нации в один день обращались здесь в другую веру - так произошло с Олдорандо, он хорошо помнил рассказ об этом. Иные нации, внезапно лишившись веры, теряли основу, единое целое рассыпалось и исчезало без следа. То, что он видел перед собой сейчас, возможно, и было главным бастионом Борлиена. Взирая на мрачные картины кровавого развития мира, атеист Билли испытывал и отвращение, и острый интерес.

Что касается монахов, то эта братия, казалось, не слишком переживала из-за тревожного положения мира; гибель одного и многих, убийство и истребление были для них лишь частью великого процесса коловращения, фоном для безмятежности собственного существования.

– Цвета! - громко сказал Билли. Цвета разрушения и убийства были подобны цветам рая. Здесь нет Зла, потрясенно сказал он себе. Ведь Зло - это дурное, отвратное. Здесь же кругом пышущее здоровьем крепкое тело, энергия. Зло осталось там, откуда пришел я, за гранью здешней жизни.

Да, этот мир лучится силой и пышет энергией. Да, именно так. Он рассмеялся.

Открыв рот и раскинув руки, он стоял посреди уличной толчеи. Незнакомые запахи и ароматы, изливающиеся на Билли подобно потокам разноцветной краски, не давали ему двинуться с места. Каждый его новый шаг сопровождали потоки новых, неизвестных еще запахов - пряным срезом жизни, которого он был лишен на Аверне. Неподалеку от него, в тени утеса, к колодцу, лепились прилавки многочисленных торговцев. Выбирающиеся из келий монахи стекались сюда, чтобы купить еды.

Билли испытал сладостно-мучительное чувство, представив вдруг, что все это устроено специально для него одного. Смерть могла прийти к нему не в любую минуту, но довольно скоро. Но скорая смерть стоила того, чтобы стоять здесь просто так, наслаждаясь возбуждающими аппетит ароматами и разглядывая монахов, уплетающих истекающие маслом лепешки. В высоте над ними, на фоне неба, вилось на ветру длинное красное полотнище с намалеванным золотом девизом: «Вся мудрость мира существовала всегда». Вдумавшись в смысл этой совершенно антинаучной гипотезы, Билли улыбнулся: уж он-то знал, что мудрость - это нечто иное, ее зарабатывают мучительным трудом в течение многих лет, выжимают из окружающего капля за каплей, и именно потому он здесь.

Стоя посреди столичной сутолоки, Билли понял, как непросто шла Гелликония к своей вере, отчего она так одержима религией теперь и каким образом вера в Акханабу ведет планетарное сообщество вперед по извилистому пути прогресса. Он с молоком матери впитал антипатию к религии, корни неприязни к вере в эфемерное сидели в нем очень глубоко; но теперь, когда вера окружила его со всех сторон, деваться стало некуда - отныне ему придется существовать в мире, где без веры люди не мыслили себе и дня жизни.

Он направился к прилавкам, где его немедленно заметили и окликнули; с ним заговорила торговка, рослая, с широким красным лицом, одетая небрежно и серо. Глядя на него, она помешивала в сильно дымящей жаровне угли. У Билли с собой были деньги - отличная подделка, изготовленная на Аверне. Этими деньгами его снабдили перед отлетом вместе с другим необходимым снаряжением. Протянув торговке несколько монет, он был взамен вознагражден большой аппетитно пахнущей лепешкой. На лепешке были выдавлены щипцами символы веры бога Акхи, один круг внутри другого, соединенные касательными. Впившись зубами в хлеб, он вдруг подумал, что главный символ Акханабы легко может представлять собой символическое изображение орбит пары светил, Беталикса и Фреира, обращающихся один вокруг другого.

– О чем задумался, красавчик? Нечего смотреть, ешь себе, да и все, - со смехом сказала торговка.

Кивнув, Билли двинулся дальше, жуя на ходу, гордый тем, что так легко и уверенно провел первый контакт с собратьями-людьми. В отличие от монахов он ел без жадности, не забывая о взглядах, устремленных на него с Аверна. Приканчивая лепешку, он горделиво выступал по улице. Вскоре та незаметно перешла в дорогу-серпантин, поднимающуюся к матрассильскому королевскому дворцу. Все было чудесно. Настоящая еда - выше всяких похвал. Гелликония - прекрасна.

Дорога приобретала все более знакомые очертания. Занимаясь исследованием истории семейства, вот уже три поколения носящего название королевского, Билли хорошо изучил устройство дворца и его окрестностей. Не один раз он просматривал архивную запись, запечатлевшую осаду сей твердыни армией деда теперешнего короля Борлиена.

Подойдя к стражу у главных ворот, он обратился к тому с просьбой допустить его к королю ЯндолАнганолу, предъявив при этом солдату фальшивую же верительную грамоту, рекомендующую его как полномочного эмиссара из отдаленной провинции Морструала. После краткого допроса в будке охраны его отконвоировали в одну из дворцовых пристроек и попросили ждать. После долгого ожидания он был наконец препровожден в другую половину дворца, где, как он знал, располагались покои советника Ирвраша.

Все привлекало к себе его внимание и казалось оригинальным, отлично исполненным - ковры, вычурная резная мебель с бесполезными завитушками, камины, толстые занавеси на окнах, закопченные потолки - на все он взирал, дрожа от возбуждения, словно в лихорадке. От жирной лепешки его пробирала икота. Мир вокруг был подобен волшебной мозаике, сложенной из потрясающих кусочков, и так во всем, даже в самых ничтожных мелочах, например в каждом волоконце ковра, на котором он стоял, - ковер, как догадывался Билли, был соткан мади. Во всем он искал отзвук прошлой истории планеты, все оценивал по старой привычке сопоставлять и анализировать.

Королева королев, сама МирдемИнггала, бывала в этой комнате, стояла, может быть, на этом самом ковре, на этом самом месте, ступала обутой в сандалию ногой по сказочным зверям и пестрым птицам, покорно и молча принимавшим на себя вес ее изящного тела.

Уставившись на ковер, Билли внезапно ощутил резкий приступ тошноты. Нет, это не может быть смерть, для нее еще слишком рано. Он схватился за живот. Если не смерть, тогда точно лепешка. Он оглянулся и, заметив кресло, сел.

За стенами дворца, частично видимый в его окошках, лежал мир, где все и вся имело по две тени. Совсем недавно Билли ощущал его знойное дыхание. Это был настоящий мир, мир его королевы, не то искусственное прибежище шести тысяч несчастных, откуда вышли он и Рози. Этот мир был прекрасен, но Билли не был готов к встрече с ним. Да, пожалуй, не готов…

Он снова икнул. Очень громко. Теперь он понимал, что имел в виду наставник, когда говорил, что он может быть счастлив и с Рози. С ней он мог воплотить все свои мечты. Но пока королева стояла на его пути, этому не дано было осуществиться. Сейчас, когда настоящая королева была так близко, об этом не стоило думать.

Дверь со скрипом отворилась - даже эта деревянная дверь была чудом. Появившийся стройный секретарь проводил Билли в покои советника. Советник СарториИрвраш собственной персоной должен был появиться здесь с минуты на минуту. А до той поры посетителю надлежало сидеть в приемной и ждать его. К великому облегчению Билли, икота прошла и резь в животе отпустила.

Появившийся в конце концов советник показался ему очень старым и усталым. Плечи советника были опущены, и весь его вид, несмотря на учтивость приветствий и церемонность, говорил, что он пребывает мыслями где-то совсем в другом месте. Выслушав Билли без всякого интереса, он проводил его в комнату, битком набитую книгами и свитками летописей, очевидно, в свой кабинет. На знаменитого советника Билли взирал с подобострастием и восхищением. Ну как же - видная историческая фигура. Когда-то, будучи еще худощавым молодым человеком с орлиным носом, СарториИрвраш стоял за спиной деда и отца ЯндолАнганола, помогал им вершить государственные дела Борлиена.

Гость и хозяин кабинета уселись друг напротив друга. Задумчиво дернув себя за усы, советник что-то пробормотал и вздохнул. Казалось, его присутствие вовсе не смущало Билли, который, стараясь держаться естественно и спокойно, неторопливо отрекомендовался и принялся описывать свое путешествие из Морструала, что у залива Чалси. Советник обхватил себя за плечи, словно желая укачать, как малое дитя.

Когда поток слов Билли наконец иссяк, он замолчал, и в кабинете повисла озадаченная тишина. Может быть, советник не понимает его алонецкого?

Подняв бровь, советник Ирвраш вдруг заговорил.

– Мы сделаем все, что в наших силах, дабы оказать вам всяческое содействие, сударь, хотя - хочу заверить вас - наша страна переживает не лучшие времена.

Мне необходимо обсудить с вами некоторые вопросы, а также встретиться с их величествами. Мне есть что вам предложить. Я имею в виду ценное знание, а взамен хочу услышать ответы на некоторые свои вопросы.

Икота прорвалась наружу, и Билли смущенно зажал рот ладонью.

– Прошу прощения.

– Нет-нет, вы простите меня. Да, я тот, кого некогда называли Носителем Знания, просто случилось так, что сегодня нас постигло ужасное, ужасное несчастье.

Поднявшись, советник вцепился пальцами в свой перепачканный чарфрул, качая головой и глядя на Билли так, словно увидел его впервые.

– Что за несчастье? - с тревогой спросил Билли.

– Королева, мой господин, королева МирдемИнггала…

Советник с жаром стукнул костяшками пальцев по крышке стола.

– Наша королева изгнана из столицы, сударь, она отправилась в изгнание. Сегодня утром отплыл корабль, на котором она держит путь к далеким берегам. К древнему Гравабагалинену.

Закрыв ладонями лицо, советник Ирвраш разрыдался.

Глава 9 Несчастья советника

Был древний край, зовущийся Эмбруддок, в котором среди искони живущих там крестьян ходила поговорка: «Нет ни одного клочка земли, где можно было бы жить сносно, но нет и ни одного клочка земли, где кто-нибудь бы да не жил».

Поговорка была в определенном смысле справедлива. Даже в нынешний, более чем неспокойный век, когда почти никто не сомневался, что земле не избежать гибели в геенне огненной, тысячи путников всех мастей продолжали кочевать по землям Кампаннлата. От целых племен, начиная от мигрантов мади и кочевых народов Мордриата и кончая пилигримами, измеряющими пройденный путь не в милях, а в усыпальницах и часовнях; от банд разбойников, различающих ту или иную местность по количеству перерезанных там глоток и сорванных кошельков, до одиноких странствующих торговцев, проходящих многие лиги для того, чтобы продать песню или камень чуть дороже, чем дома, - все эти люди находили успокоение в беспрерывном скитании.

Даже пожары, поглощающие в сердце континента целые провинции, делая короткие передышки только у реки или на краю пустыни, не могли заставить путников свернуть с пути. Более того, пожары прибавляли новые тысячи к числу странников, пополняя их ряды множеством беженцев, пустившихся на поиски нового крова.

Одна из таких групп беженцев спустилась к Матрассилу по Валворалу как раз вовремя, чтобы увидеть отбывающую в изгнание королеву МирдемИнггалу. Королевские стражники не позволили странникам глазеть на удивительное зрелище разинув рот. Несколько офицеров, спустившись по крутому берегу к утлым челнокам несчастных, немедленно рекрутировали их и отправили на Западную войну.

В этот полдень жители Матрассила на время забыли о войне - или заставили себя выкинуть из головы мысли о ней перед лицом новой душераздирающей драмы. В скудной животрепещущими событиями жизни наступил день яркий и значительный: нищета, приучившая народ к терпению, вынуждала его при первой возможности бежать в мир иллюзий. По этой же причине народы прощали своим королевам и королям их пороки и наделяли их невиданными заслугами, дабы потрясение от острого переживания смогло расцветить серость и пустоту существования.

Плывущий над городом дым саваном окутывал толпу на набережной, глуша все разговоры. Королева появилась в собственном экипаже и медленно проехала мимо; люд расступался, давая повозке дорогу. Вились и хлопали флаги, а еще - вымпелы и знамена с надписями «ПОКАЙСЯ!» или «УЗРИ В НЕБЕ ЗНАМЕНИЕ!» Королева сидела прямо и глядела перед собой, не поворачивая головы ни направо, ни налево.

Карета королевы остановилась на набережной. С запяток спрыгнул лакей и открыл для королевы дверцу. Высунув из двери дрожащую ножку, МирдемИнггала поставила ее на булыжник мостовой. Следом за королевой появилась принцесса Татро, а за ней первая фрейлина.

Остановившись на секунду, королева МирдемИнггала осмотрелась. Ее лицо скрывала вуаль, но ощущение красоты витало вокруг королевы подобно аромату дорогих тонких духов. Барка, ожидающая ее и сопровождающих, чтобы унести их вниз по течению реки к Оттассолу, а оттуда к Гравабагалинену, качалась на волнах. На палубе барки церковник в полном торжественном облачении готовился приветствовать королеву королев на борту. Повернувшись, МирдемИнггала направилась к трапу. Толпа охнула, когда ножка королевы последний раз ступила на землю Матрассила.

Королева королев шла со склоненной головой. Поднявшись на палубу и приняв приветствие кардинала, она откинула с лица вуаль, высоко вскинула голову и подняла руку в прощальном жесте.

При виде несравненного лица от грузовых пристаней, от мостков переходов и близлежащих крыш, со всех сторон донесся медленно нарастающийся гул, гул, постепенно перешедший в приветственные клики. Так искренне, хоть и не слишком стройно, Матрассил прощался со своей отбывающей королевой.

Помедлив лишь минуту, королева снова опустила вуаль, повернулась на каблуках и сошла с палубы вниз, скрывшись из виду.

Когда корабль начал выбирать якорь, молодой придворный, известный галант, выбежал из толпы и, взобравшись на мостки у самого края набережной, прочитал народу знаменитую поэму под названием «Она - о Лето». Музыки не было, приветственные крики тоже стихли.

Никто в молчаливо прощающейся толпе понятия не имел о событиях во дворце, имевших место раньше в тот же день, хотя новости о пугающем поступке короля просочились за стены твердыни на вершине скалы сразу же, как только случившееся стало достоянием уходящего времени.

Паруса были подняты. Корабль изгнанницы медленно отчалил от берега Матрассила и начал свое путешествие вниз по течению реки. Личный викарий королевы молился, стоя на носу шхуны. Никто в толпе зрителей на набережной, на утесах, на коньках крыш не шелохнулся. Деревянный корабль удалялся, превращаясь во все более неясное пятно.

Мало-помалу толпа начала расходиться - люди возвращались по домам, унося с собой знамена и вымпелы.

При королевском дворе не было единства, светское общество разбилось на множество кружков, не согласных между собой и непримиримых. Часть их находила поддержку в народе; иные ограничивали свою деятельность пределами дворцовой крепостной стены. Самыми популярными были, без сомнения, мирдопоклонники. Иронически прозванная клика выступала против всех указов короля и поддерживала королеву королев в любых ее начинаниях.

Внутри больших групп образовывались группы помельче. Раскол доходил до того, что, увлекаемый собственным интересом, каждый и всякий выступал против своего собрата. За и против предстоящего заключения мира и установления союза с Олдорандо изобретали множество доводов, причем по мере оборота дворцовой интриги противоборствующие стороны по очереди использовали доводы своих оппонентов.

Кое-кто - из некогда так или иначе обиженных и теперь желающих отомстить женщин - непременно желал видеть королеву МирдемИнггалу опороченной. Были и такие - возможно, из тех, кто тайно вожделел ее и мечтал ею обладать, - которые всячески стояли за то, чтобы королева осталась в столице при дворце. Среди тех, кто требовал оставить королеву в столице, отыскивались наглецы - из наиболее отчаянных и непреклонных мирдопоклонников, - которые не только требовали вернуть королеву во дворец, но и настаивали на том, чтобы вместо нее в изгнание отправился король. Ибо как бы ни было, но если рассматривать дело с точки зрения законности - о физической привлекательности те старались умалчивать - то у королевы было не меньше прав претендовать на трон Борлиена, чем у короля Орла.

Завистливые враги и королевы и короля были в эти дни особенно деятельны. По слухам, в день отплытия корабля с изгнанницей на борту эти были готовы взяться за оружие.

Поутру в день изгнания король ЯндолАнганол протрубил поход против недовольных.

Решив прибегнуть к хитрости, на встречу с мирдопоклонниками в дворцовую залу король пришел вместе с советником Ирврашем. Всего мирдопоклонников собралось шестьдесят один, и у многих из них, в особенности у тех, кто еще считал своим долгом хранить верность родителям МирдемИнггалы, РантанОборалу и Шаннане Дикой, в бороде уже белела седина. На встречу с монархом они шли, исполненные праведного негодования. Впустив мирдопоклонников в залу, дворцовая стража закрыла и крепко заперла за ними двери. Пока мирдопоклонники сходили с ума от жары и громко выражали свое недовольство, Орел со зловещей улыбочкой на лице отправился на последнюю встречу с возлюбленной королевой.

Узнав, что ее будущее предрешено, МирдемИнггала долго не могла опомниться. Ее лицо залила мертвенная бледность. Глаза лихорадочно блестели. Она не могла проглотить ни кусочка. То и дело ее взгляд останавливался на каких-то мелких незначительных предметах. Когда в дверях ее покоев появился король Орел, МирдемИнггала обсуждала с фрейлиной Мэй ТолрамКетинет судьбу своих детей. Если меч неминуемой угрозы навис над ней, то и будущее детей не застраховано ни от каких неожиданностей. Татро была еще девочкой, почти ребенком. В сложившихся обстоятельствах основной удар ярости ЯндолАнганола мог обрушиться на сына, Робайдая. Но, отправившись на одну из своих диких прогулок, Робайдай исчез. Королеве казалось, что она уже никогда не увидится с сыном, не сможет сказать ему «прощай». К несчастью, недавняя смерть брата лишала ее последней надежды на то, что при дворе останется хоть кто-нибудь, кто сможет оказать влияние на неуживчивого и упрямого молодого человека.

Разговаривая, королева и первая фрейлина шли через тенистый сад. Татро играла с принцессой Симодой Тал - что могло бы быть смешно, когда бы не было так грустно.

В саду королева немного воспрянула духом и принялась давать наставления садовникам. Густые кроны могучих деревьев и склоны искусственных гранитных утесов защищали тропинки от палящего зноя безжалостного ока Фреира. В саду королевы было достаточно тени для опытов по выведению новых изящных культур и разведению распускающихся здесь во всей красе нежнейших диких цветов из глубин джунглей.

Растения, предпочитающие тень, произрастали рядом со светолюбивыми видами. Джодфрай, солнцелюбивое вьющееся растение с прекрасными светлыми цветками оранжево-розовой окраски, превратилось в стелющийся кустарник с мясистыми стеблями, льнущий к земле. Из своих зарослей кустарник время от времени выпускал замечательные гротескно-крупные оранжево-розовые соцветия, чудесным образом привлекающие внимание сумеречных крылатых насекомых. Рядом, отбрасывая благословенную тень, благополучно росли олвил, йаррпель, айдронт и шипастый брош. Любитель близкого соседства с землей виспад выпускал бутоны, собранные в огромные соцветия. Виспад был выведен из дикорастущего вида, кустарника «зедал», цветущего исключительно ночью, но теперь склонного распускаться скорее при свете дня, чем в темноте.

Все эти замечательные растения навезли королеве из разных частей королевства ее почитатели. Королева мало что понимала в астрономии, как ни старался советник СарториИрвраш привить ей любовь к своей науке, и глядела на продвижение Фреира по небесам в основном как на источник перемены настроения своих растений, инстинктивно реагирующих на колебание активности светил, их прохождение зенита и заката - в общем, на все то, о чем советник любил так умно поговорить.

Но с завтрашнего дня ее нога больше не ступит под сень любимого сада. Жизнь начала поворачиваться к королеве изнанкой.

В воротах сада появились король и его советник. Витающее вокруг мужчин напряжение королева ощутила, едва взглянув на них. Король был взвинчен, что сразу сказывалось на его походке, и от МирдемИнггалы это не ускользнуло. Взяв фрейлину за руку, она с тревогой сжала ее.

Остановившись перед королевой, СарториИрвраш церемонно поклонился. После чего, молча взяв первую фрейлину под руку, без лишних слов увел ее, чтобы дать королевской чете возможность объясниться без помех.

Мэй ТолрамКетинет пыталась взволнованно протестовать.

– Король убьет Кун. Он подозревает, что они с моим братом, Ханрой, любовники, но это не так. Клянусь, между ними ничего не было. Королева не сделала ничего дурного. Она чиста перед его величеством.

– Король пришел к своей жене за другим, уверяю вас, он не собирается ее убивать, - отозвался СарториИрвраш. Утешая свою спутницу, он почти не глядел на нее. Не мог. Сжавшись в своем чарфруле и сгорбившись, королевский советник с посеревшим от волнения лицом едва слышно сказал:

– По политическим причинам король хочет развестись с королевой. Все уже решено.

Заметив, что на его рукав уселась разноцветная бабочка, СарториИрвраш раздраженно ее согнал.

– Тогда зачем же он убил Яферала?

– Тут вину нужно возложить скорее не на короля, а на меня - это камень в мой огород. Прекратите бессвязный лепет, государыня! Вам предстоит отправиться в изгнание вместе с Кун и заботиться там о ней. Я тоже не оставлю вас, если, конечно, мое положение никак не изменится, в чем я, правда, сомневаюсь. Гравабагалинен совсем не такое уж плохое место.

Пройдя под аркой, советник и фрейлина ступили в душную тесноту дворца.

Поколебавшись немного, Мэй ТолрамКетинет решилась задать еще один вопрос и едва слышно робко проговорила:

– Но что это нашло на короля?

– Я не могу ответить от его имени - мне известны только намерения его величества, а в его разум я проникнуть не в силах. Разум короля блистателен, как превосходный алмаз. И режет любое другое эго без малейших усилий. Он просто не в силах терпеть рядом с собой столь мягкосердечное существо, как королева, вот и все.

Молча кивнув советнику, молодая женщина оставила его, все еще необычайно взволнованного и растерянного, у подножия лестницы. Откуда-то сверху до советника доносились голоса чужестранных дипломатов. Те с обидным равнодушием дожидались исхода дела, желая узнать его результат, который, каким бы ни оказался, вряд ли мог надолго задержать их отъезд в родные края.

– Все проходит… - прошептал себе советник. На мгновение он ощутил укол невыносимой тоски по безвременно ушедшей жене.

Тем временем в саду королева МирдемИнггала выслушивала громкую, быструю речь короля ЯндолАнганола, махнувшего рукой на выдержку и решившего излить супруге свои чувства. Неожиданно услышав свой приговор, королева отшатнулась, словно от удара мощной волны.

– Кун, я хочу развестись с тобой, потому что на карту поставлена судьба моего королевства. Ты знаешь, какие чувства я испытываю к тебе, но для тебя не секрет и то, что мой долг перед страной - особый долг, который я должен исполнить во что бы то ни стало…

– Нет, я ничего не знаю и знать не хочу. Что это, твой очередной каприз? Тобой движет не долг, а кхмир, вот что!

Король энергично тряхнул головой, словно пытаясь согнать с лица отражение терзающей его боли.

– Я должен исполнить свой долг, даже если это в конце концов приведет меня к гибели. Говорю тебе, я никогда не хотел видеть рядом с собой никого, кроме тебя. Я хочу, чтобы, прежде чем мы расстанемся, ты поняла это.

Лицо королевы окаменело.

– Ты опорочил моего милого брата - и меня. Кто еще мог отдать приказ распространять о нас эту гнусную клевету, как не ты?

– Прошу тебя, пойми, для меня главное - мой долг перед королевством. Мы должны развестись, у меня просто нет другого выхода.

– Кто может заявить согласие на развод, как не ты сам? Кто отдает здесь приказы, если не ты? Если ты перестанешь править страной, воцарится анархия и тогда королевство не нужно будет спасать, оно не будет того стоить.

Выслушав эти гневные слова, король искоса взглянул на королеву. Орел в нем замер.

– Таковы политика и требования, которые я должен непременно выполнить. Я не собираюсь заточать тебя в темницу, просто отошлю в прекрасный дворец в Гравабагалинене, туда, где Фреир не так свирепствует в небесах. Живи там пока спокойно и, прошу, не пытайся устраивать против меня козни, иначе мне придется заставить твоего отца ответить за все. Если положение на фронтах вдруг улучшится, кто знает, может быть, мы опять будем вместе.

Не сводя глаз с супруга, королева обошла его кругом, и гнев в ее глазах не позволил королю оторвать взор от ее пылающего лица.

– Так что же выходит: ты намерен обручиться с этой похотливой девочкой-олдорандкой, а потом, через год, развестись с ней и взять меня обратно? Неужели, по-твоему, спасение Борлиена непременно связано с подобными бесконечными матримониальными процедурами? Говоришь, ты намерен выслать меня из столицы? Так помни: если это случится, я никогда больше не буду твоей.

Вскинув руку, король так и не решился дотронуться до королевы королев.

– Говорю и я тебе: в сердце своем - если ты еще не отказываешь мне в том, что оно у меня есть, - я никогда не решился бы отослать тебя. Можешь ты это понять? Ты живешь только своей верой и принципами. Понимаешь ли ты, что значит быть королем?

Машинально отломив веточку йодронта, королева тут же отбросила ее в сторону.

– Значит, ты хочешь объяснить мне, что значит быть королем? Заточить в гнилую тюрьму своего отца, пренебречь собственным сыном, а потом выгнать его из дома, поносить имя покойного шурина и, наконец, сослать из дома меня и свою дочь - вот что, по-твоему, значит быть королем! Я очень хорошо усвоила от тебя этот урок.

Вот тебе мой ответ, Ян, пускай он не тот, какого ты ждешь. Я не собираюсь умолять тебя оставить меня во дворце, нет. Единственное, что я хочу сказать тебе, это вот что: отправив меня в изгнание, ты хлебнешь горя полной мерой, потому что подобное никак не обойдется без последствий. Так говорю не я, так говорит моя вера. И не жди от меня потом, что я смогу изменить и вернуть на круги своя то, что ни изменить, ни вернуть невозможно.

– Другого я и не ожидал, - отозвался он, тяжело сглотнув.

Поймав руку королевы, он крепко держал ее в своей, не отпуская, не давая ей вырваться. Повернувшись, он повел ее по тропинке, заставляя разлетаться бабочек.

– Я знал, я верил, что ты еще любишь меня, а не просто терпишь за те удобства, которые предоставляет дворец. Я знал, что ты, за своими страданиями никогда не забывающая увидеть страдания других, сможешь подняться выше обычной женщины.

Но, как бы ни было, в этом безжалостном мире твоя красота всегда спасала тебя от страданий. Я всегда оберегал тебя. Согласись, Кун, ведь это я оберегал тебя все эти ужасные годы. Я вернулся из Косгатта только потому, что здесь была ты. Воля дала мне силы вернуться… Разве не стала бы твоя красота твоим проклятием, не служи я тебе щитом? Разве не гонялись бы за тобой распутники, как охотники за дикой ланью в лесу, охотники, о существовании которых ты так и не узнала благодаря мне? Что бы с тобой сталось, если бы не я?

Клянусь, я люблю тебя и буду любить, пускай рядом со мной окажутся тысячи Симод Тал, но ты должна мне сейчас сказать - что тоже будешь любить меня вопреки тому, как я с тобой поступлю.

Вырвавшись наконец, королева остановилась около мшистого валуна, укрыв лицо в тени. И король и она были бледны и разгорячены.

– Ты хотел испугать меня - что ж, ты своего добился. По-моему, все дело в том, что ты не можешь разобраться в себе и потому бежишь от себя и гонишь меня с глаз долой. В душе ты знаешь, что я давно отлично изучила тебя и все твои слабости - лучше кого бы то ни было; лучше меня тебя знает, может быть, только твой отец. Вот этого-то ты и не можешь стерпеть. Ты бесишься от того, что чувствуешь во мне жалость и сострадание к тебе. Да, будь ты проклят, я люблю тебя, если тебе так уж необходимо слышать мое признание, и буду любить, пока Прародительница не призовет меня к себе и не настанет пора мне с ней соединиться. Но ведь не это ты хотел услышать, верно? Не это входило в твои планы?

Король смотрел на нее огромными пылающими глазами.

– Вот оно! Ты действительно ненавидишь меня! Ты все лжешь!

– Боже! - вскрикнула королева и бросилась бежать. - Прочь от меня, прочь! Не прикасайся ко мне! Ты безумен. Я расскажу всем, что ты мне говорил тут, и тебя признают сумасшедшим. Ты требуешь, чтобы я призналась в ненависти к тебе, в ненависти, которой нет. Кроме ненависти, ты ничего не желаешь знать. Так убирайся прочь - я ненавижу тебя, если именно этого ты добиваешься!

ЯндолАнганол не стал гнаться за королевой, он даже не тронулся с места.

– Тогда грянет буря, - тихо прошептал он.

Так с вершины дворцовой горы в чашу Матрассила пополз белым покрывалом дым. Расставшись с МирдемИнггалой, король ЯндолАнганол словно сошел с ума. Велев принести из конюшен сено, он приказал обложить им двери зала, в котором еще томились мирдопоклонники. Вслед за сеном были принесены кувшины с очищенным китовым жиром. Выхватив у стоящего рядом раба горящий факел, король Орел собственноручно швырнул его на облитое жиром сено.

Пламя с ревом взметнулось в небеса.

Днем позже, когда королева отправлялась со столичной пристани в свое плавание, пожар усилился, и ярости его не было предела. Никто под страхом смерти не имел права тушить огонь. Обещанная буря бушевала, не зная границ.

Только с наступлением ночи, когда король, сидя со своим верным рунтом за столом, накачивался вином до беспамятства, слугам было позволено откатить к пожарищу ручные насосы и залить огонь.

Когда же на следующее утро бледный Беталикс вновь поднялся над горизонтом, король и его обычное окружение как всегда появились на дворцовом балконе и с первыми лучами зари предстали перед народом.

Толпа, ожидающая их на этот раз, была гораздо больше, чем прежде. Стоило появиться королю, как над толпой поднялся неясный глухой ропот, похожий на рычание раненого пса. Убоявшись этого многоглавого зверя, король поспешил вернуться в свои покои и бросился в кровать. В постели он оставался целый день, отказываясь есть, пить и говорить с кем бы то ни было.

На следующий день король снова явился на рассвете народу. Призвав в Зал совета иноземных послов и своих министров, он официально распрощался с гостями. Дольше всех он расставался с Тайнцем Индреддом и юной Симодой Тал. После чего, днем, ненадолго посетил скритину.

Лежать в кровати долее он никак не мог - на то были веские причины. Лазутчики короля донесли, что бич Мордриата, Унндрейд Молот, снова движется со своими ордами на юг, собираясь там соединиться с Дарвлишем, первейшим врагом короля Орла и Борлиена.

В своей речи в скритине король коротко поведал депутатам о том, как королева и ее брат, ЯфералОборал, пытались составить заговор против сиборнальского посла с целью убийства последнего и как сиборнальцу пришлось бежать, спасая свою жизнь. По этой причине заговорщица отправлена в изгнание; подобное вмешательство женщины в политические дела нельзя терпеть. Брат королевы был убит в момент покушения.

В теперешнее неспокойное для нации время эта история должна послужить примером для всех. Сам он, король, в настоящее время занят претворением в жизнь плана, имеющего целью укрепить узы дружбы Борлиена с его традиционными союзниками, Олдорандо и Панновалом. Основные пункты этого плана он представит скритине позже и более подробно. Тут король обвел вопросительным и грозным взглядом ряды депутатов, высматривая недовольных.

Поднявшийся с места вслед за королем советник СарториИрвраш в своем слове предложил скритине смотреть на близящиеся перемены в союзном окружении страны как на события огромной важности и исторического значения.

– Сейчас, когда подробности битвы при Косгатте еще свежи в памяти, нельзя сбрасывать со счетов появление нового вида оружия, огнестрельного, весьма эффективного и смертоносного в сравнении со всем, чем мы располагаем. Как оказалось, это оружие есть даже у дриатов, этих варваров, - ружья, вот как они называют это новшество. Воин с ружьем может убить своего противника, едва завидев его. Насколько я знаю, подобное оружие упоминалось в старинных манускриптах, но никогда не знаешь, насколько этим манускриптам можно доверять.

Как бы то ни было, теперь в любой баталии мы скорее всего будем иметь дело с применением ружей. Многие из вас были свидетелями их действия во время известной демонстрации в Зале совета и позже, во дворце, благодаря любезности принца Индредда. Сейчас эти ружья изготовляют только в одном месте - в бескрайних северных землях, в государстве, всем нам известном под названием Сиборнал. Коварные сиборнальцы опять сумели обогнать всех. В их распоряжении - залежи бурого угля и богатых руд, которыми наша страна не располагает. В сложившихся условиях для нас крайне важно сохранять доброжелательные отношения с таким могущественным государством, по причине чего мы со всей строгостью пресекли упомянутую попытку заговора с целью убийства сиборнальского посла.

– Скажите нам правду! - вдруг злобно выкрикнул из дальнего конца зала какой-то барон. - Все знают, что Пашаратид был нечист на руку. Он держал в любовницах борлиенскую девчонку с окраин - разве за это его не стоило покарать смертью? Разве не об этом говорит закон?

– В настоящий момент наши агенты проводят расследование и выясняют подробности дела, - отозвался СарториИрвраш и торопливо прибавил: - В ближайшие дни мы собираемся отправить послов в город Аскитош, столицу государства Аскатош, дабы заложить новый торговый маршрут, в надежде на то, что это сделает наши отношения с Сиборналом более дружественными, чем они были до сих пор.

А пока могу вам с удовольствием сообщить, что наша встреча с высшим дипломатическим составом Олдорандо и Панновала прошла как нельзя лучше. Мы получили в дар от наших гостей-послов партию новых ружей, но это вы уже знаете. Эти ружья будут посланы нашему благородному храбрецу, генералу Ханре ТолрамКетинету, героически сражающемуся с рандонанцами, с пожеланиями скорейшего завершения этой войны.

Реакция на выступления короля и его советника была крайне сдержанной, почти холодной. В скритине находилось множество почитателей и сторонников старого РантанОборала, отца МирдемИнггалы.

Один из них, поднявшись, спросил:

– Как нам следует понимать смерть в огне шестидесяти одного мирдопоклонника - тоже как очередной шаг, предпринятый в угоду заморскому производителю этого нового оружия? Если так, то оружие, о котором вы только что говорили, в самом деле невероятно смертоносно.

Ответ советника был крайне туманным и неуверенным.

– В момент присутствия делегации мирдопоклонников во дворце там, к несчастью, случился пожар, начало которому положил поджог, устроенный самими сторонниками бывшей королевы. В результате этой непродуманной и отчаянной выходки многие мирдопоклонники погибли в огне.

Не успели король и его советник выйти из зала скритины, как под его сводами словно обрушилась снежная лавина - все говорили и кричали одновременно.

– Мне кажется, нужно было рассказать им о вашей готовящейся свадьбе, - заметил на ходу СарториИрвраш. - Начав умиляться прелестям девочки-невесты, они быстро перестали бы злиться. Советую вам как можно скорее сделать развод и вашу предстоящую женитьбу достоянием гласности, ваше величество. Киньте этим дурням новую кость - они мгновенно позабудут о старой.

Сказав это, советник отвернулся, чтобы скрыть отвращение к роли, которую ему приходилось играть.

Напряжение охватило всех в Матрассильском дворце. Исключение составляли, наверное, только фагоры, чья нервная система не знала, что такое ожидание. Но даже фагоры были неспокойны - запах недавних пожарищ еще не выветрился из комнат и переходов дворца и висел повсюду.

Нахмурившись, король удалился в свои покои. Спустившись в подземную часовню, Орел предался там в обществе королевского викария молитве и бичеванию, велев взводу Первого Фагорского занять пост перед дверями своей половины. Рунт Юлий был оставлен под присмотром своих собратьев. Облегчив разум молитвой, король укрепил свой дух бичеванием.

После этого, омытый в купальне прислужницами, Орел снова призвал к себе главного советника. СарториИрвраш появился только после третьего напоминания, весь перепачканный чернилами, в потрепанном домашнем чарфруле и матерчатых шлепанцах. Казалось, старик переживает великое горе - так молча и насупленно он стоял перед королем, без слов оглаживая бородку.

– Вы чем-то расстроены? - спросил советника король ЯндолАнганол, лежа в купальне. Рунт Юлий с открытым ртом уже сидел в нескольких футах от своего хозяина на ее бортике.

– Я стар, ваше величество, и сегодня у меня был трудный день - только и всего. Я пытался отдохнуть и собраться с силами.

– Не отдыхал ты, а опять кропал свои проклятые записки, вот это больше похоже на правду.

– Если хотите знать правду, то я действительно пытался отдохнуть и оплакивал судьбу шестидесяти одного погибшего в огне.

Король с раздражением стукнул кулаком по воде, подняв тучу брызг.

– Вы же атеист, советник. У вас не должно быть совести, вам нечего успокаивать. Вы не предаетесь бичеванию. Так что оставьте слезы по погибшим мне.

СарториИрвраш показал в осторожной улыбке зубы.

– Чем могу служить вашему величеству?

Король ЯндолАнганол поднялся из воды, и служанки обернули его широким полотенцем. Орел ступил из купальни на паркетный пол.

– Ты уже достаточно мне послужил.

Король окинул советника одним из своих темных, сверкающих как черный бриллиант, взглядов.

– Пробил твой час, советник - я изгоняю тебя с привычного пастбища, как старого хоксни, которых ты так любишь. Я собираюсь найти на твое место кого-нибудь другого, того, кто будет разделять мои мысли в большей степени, чем ты.

Прислужницы, убирая глиняные кувшины, в которых принесли воду для королевского омовения, молчаливо и с любопытством прислушивались к разворачивающейся драме.

– В мире полно тех, кто немедленно согласится с любым вашим мнением, едва вы того потребуете, ваше величество. Если вы неосмотрительно собираетесь доверить судьбу страны подобным людям, то я не стану возражать, это ваше решение. Но нельзя ли узнать, чем я заслужил такую немилость? Разве я не поддерживал все ваши начинания?

Досадливо отбросив полотенца, совершенно голый король несколько раз раздраженно прошелся по комнате. Его взгляд метался от предмета к предмету столь же стремительно, сколь стремительной была его походка. Заметив, что хозяин расстроен, Юлий сочувственно заскулил.

– Вот что я скажу тебе, советник. Взгляни, с чем я остался на сегодняшний день. Я разорен. У меня нет королевы. Народ мне не верит. Скритина против меня. И не говори, что я стану любимцем толпы, как только новость о моей новой женитьбе на олдорандской потаскушке станет общим достоянием. Ведь именно ты посоветовал мне сделать это - так вот, с меня довольно твоих советов.

Попятившись, СарториИрвраш прижался спиной к стене, в безопасном отдалении от размашисто расхаживающего короля. Советник в отчаянии заломил руки.

– Если вы позволите мне сказать хоть слово… я верой и правдой служил вам и вашему отцу. Когда необходимо было лгать, я лгал ради вас. Я и сегодня солгал. Я согласился участвовать в этом ужасном убийстве мирдопоклонников, лишь бы услужить вам. Вы можете найти себе множество советников, но где вы найдете такого, у которого, как у меня, не было бы политических амбиций - хотя вы, ваше величество, конечно же, выше любого смертного и в вашей воле казнить меня или миловать.

– Убийство? Ты хочешь сказать, что твой сюзерен преступник, убийца? Но как иначе я мог подавить восстание?

– Служа вам, я всегда обращался к доброй стороне вашей души и никогда не думал о собственном благе. Я понимаю, вы расстроены участью вашей жены, но так уж, видно, должно было случиться. Помните, когда-то давно я говорил вам, что такую женщину, как королева, вам больше не найти никогда…

Подхватив полотенце с пола, король быстро обернул его вокруг своих узких бедер. У его ног уже собиралась лужа.

– Но ты сказал мне, что мой первейший долг - в служении стране. И я принес жертву, поскольку понял твои слова именно так…

– Нет, ваше величество, нет, определенно… - советник суматошно замахал руками.

– Опгедегенно, - повторил за ним Юлий, заучивая новое слово.

– Вам нужен козел отпущения, чтобы сорвать злость, государь. Прошу вас, подумайте, прежде чем выкидывать меня за порог. Это преступление перед страной.

Слова советника разнеслись эхом, отразившись от стен ванной. Служанки заторопились убраться со сцены разворачивающегося грозного действа, и когда король повернулся к ним с протянутой рукой, застыли в карикатурных позах бегства.

Окинув женщин презрительным взглядом, король снова повернулся к советнику.

Лицо Орла покраснело от злобы, краска волнами спускалась по его подбородку на шею и торс.

– Значит, я все-таки преступник? Ты снова это повторил! Я преступник! Ты, старая крыса, ты, отдавший мне этот приказ, теперь позволяешь себе оскорблять меня? Нет, убирайся вон! Сейчас же!

Развернувшись, король шагнул к своей одежде, сложенной на стуле.

Трепеща от мысли о том, что, он, пожалуй, зашел слишком далеко, СарториИрвраш дрожащим голосом пролепетал:

– Простите, ваше величество, но мне кажется, я понимаю ваш замысел. Отстранив меня от дел, вы получите возможность обвинить меня перед скритиной во всем, что произошло, свалив на меня всю мыслимую вину и тем самым очистившись в глазах народа. Может быть, вам удастся ввести их в заблуждение… неплохое решение, сударь, очень неплохое, хотя и предсказуемое, не новое - хотя, вместе с тем, можно согласиться, как изящно…

Смешавшись, советник замолчал. Бледный вечерний свет заполнял комнату. Испод облаков за окном освещали вспышки далеких зарниц. Взявшись за рукоятку лежащего на столе меча, король вытащил его из ножен. Потом с улыбкой взвесил сталь в руке.

Попятившись, СарториИрвраш опрокинул кувшин со святой водой, разлившейся по кафельному полу широким потоком.

ЯндолАнганол начал бой с тенью, выполняя свои обычные упражнения с мечом, делая выпады, уклоняясь от ударов и нанося их, иногда уходя в глубокую защиту, иногда переходя в атаку. Фехтуя, он быстро передвигался по комнате. Прислужницы жались к стенам, тихо охали и переговаривались дрожащими голосами.

– Туше! Ампо! Хоп! Туше!

Меч короля со свистом рассек воздух, и лезвие устремилось к советнику.

Стальное острие замерло в нескольких дюймах от шеи СарториИрвраша. Не опуская меча, король сказал:

– Где мой сын, а, старый хитрец? Где он, где Робайдай? Ты знаешь, что он хочет моей смерти?

– Мне хорошо известна история вашей семьи, ваше величество, - ответил СарториИрвраш, инстинктивно прикрывая горло руками.

– Мне нужно уладить это дело с моим сыном. Может быть, ты прячешь его у себя, в этом своем кроличьем садке?

– Нет, сударь, у меня его нет.

– А я говорю, прячешь, - фагор-стражник донес мне. И знаешь, что он еще мне нашептал? Оказывается, есть еще порох в пороховницах - с бабами ты по-прежнему лихой, ага?

– Сударь, события последнего времени утомили вас, вы перевозбудились. Позвольте дать вам…

– Я ничего больше не приму от тебя, господин советник, а вот ты получишь сталь в кишки. Отвечай же! У тебя в комнатах кто-то есть?

– Да, сударь, извольте - у меня там есть посетитель, юноша из Морструала, и только-то.

– Юноша, говоришь? Можешь оставить его себе…

Казалось, король потерял интерес к посетителям советника. С криком вскинув руку, он метнул меч, точно вонзившийся в деревянную балку под потолком. Подпрыгнув, король ухватился за рукоятку и вырвал оружие, при этом полотенце упало с его бедер.

Наклонившись, советник поднял полотенце, чтобы вернуть монарху, и льстиво проговорил:

– Понимаю, откуда происходят ваша ярость и безумие, и вполне допускаю…

Схватив вместо полотенца чарфрул СарториИрвраша, король рванул его на себя, чуть не свалив советника с ног. Полотенце снова полетело на пол. Советник испустил сдавленный крик. Пытаясь отстраниться, он поскользнулся, упал и потянул за собой короля - они вместе тяжело рухнули на пол прямо в лужу натекшей воды.

Через мгновение король, вскочив ловко, как кот, уже снова был на ногах и, махнув прислужницам, приказал им помочь советнику подняться. С помощью двух служанок советник с трудом встал, кряхтя и держась за спину.

– Теперь уходите, сударь, - приказал король. - Собирайте вещи - поторопитесь, пока мне не пришла охота показать, каких глубин способно достигать мое безумие. И помните - я знаю, кто вы: атеист и мирдопоклонник!

Добравшись до своих покоев, советник приказал служанке-рабыне размять его ушибленную спину и втереть в нее мазь и некоторое время лежал так и отдыхал, постанывая от удовольствия. Его личный страж и телохранитель, Лекс, взирал на происходящее с полнейшим равнодушием.

Получасом позже советник попросил сока скваанейи в бокале, набитом лордриардрийским льдом и, тщательно взвешивая каждое слово, написал королю письмо, время от времени почесывая спину.

Достопочтенный государь,

Я верой и правдой служил дому Анганолов много лет, чем снискал определенную славу и уважение. Я и сейчас готов продолжать службу, несмотря на все выпады в мою сторону, поскольку мне хорошо понятна буря, поднявшаяся в душе Вашего Величества и затмевающая Ваш разум.

Что касается моего атеизма и преданности наукам, на что Вы так часто соизволяете гневно мне указывать, то позволю себе сказать, что я таков, каков есть, а науки и чистый незатуманенный разум позволяют мне видеть мир в истинном свете, без прикрас или уничижения. Я никогда не пытался настроить Вас против вашей веры; единственное, чего я хотел, - указать Вам, в чем и как слепая вера может затруднить Ваше и без того сложное положение.

Я вижу наш мир в его повсеместном единстве. Вам известно о моем открытии полосатой окраски хоксни, опровергнувшем прежнее общее мнение. Открытие мое крайне важно, поскольку соединяет в одну цепь времена нашего Великого Года и дает общее представление об их сути. Я уверен, что не только хоксни, но и многие другие растения и животные имеют свойства адаптации подобного же характера, позволяющие им выживать в тяжких условиях нашего непростого и столь разительно меняющегося климата.

Определив для себя все это, я задал себе вопрос: возможно ли, что и у людей в их вере существует нечто увековеченное на все времена, пронесенное сквозь холода и жару многих сезонов? Возможно, это «нечто» по природе совершенно отлично от окраски хоксни в том смысле, в котором человек отличается от зверя? Именно религия есть связующая сила общества, объединяющая людей в пору невыносимых холодов, или, как теперь, мучительной жары. Этот институт, сплачивающий общество, объединяющий, предотвращающий раскол и разброд, необычайно ценен, поскольку позволяет нациям выживать и сохранять племенное единство.

Но вместе с тем религия не может управлять мыслями и жизнями личности. Принося слишком многое в жертву вере, мы становимся ее рабами, как мади стали рабами своего укта. Сударь, я прошу простить мне эти строки, которые, я почти уверен в этом, Вы не найдете приятными, но взгляните на вещи трезво - разве сами Вы не раб Акханабы…

Написав это, советник остановился. Нет, так не пойдет - как обычно, он зашел слишком далеко. Прочитав подобное, король немедленно отдаст приказ уничтожить его или сделает это сам, что при его теперешней взвинченности более чем вероятно. Осторожно достав из стола чистый листок бумаги, советник переписал письмо, изменяя и смягчая свои слова. Закончив, он вызвал Лекса и приказал двурогому доставить письмо в покои адресата.

После чего упал в кресло и разрыдался.

Пролив слезы, он задремал. Через некоторое время, очнувшись, он увидел над собой Лекса, молча гоняющего в ноздрях белые выделения. Фагоры были молчаливы и терпеливы как ни одно живое существо на свете, и эту черту анципиталов советник ценил больше всего; он ненавидел двурогих в целом, но считал их менее обременительными сравнительно со слугами-людьми.

Судя по настольным часам, было около двадцати пяти часов. Советник зевнул, потянулся и накинул на плечи теплое одеяло. За окном над пустым дворцовым двором продолжали мигать зарницы. Дворец спал - весь, до последнего фагора, за исключением, может быть, короля…

– Лекс, я хочу пройти к моему пленнику и поговорить с ним. Тебе придется проводить меня. Ему сегодня давали еду?

Фагор, у которого не дрогнул ни один мускул, а шевелился только рот, ответил:

– Узник накормлен, он сыт, сударь.

Двурогий страж советника говорил низким голосом, растягивая согласные и заставляя их вибрировать, отчего почтительное обращение прозвучало у него «шшжжударрь». Запас алонецких слов двурогого был весьма скуден, но советник, испытывая отвращение к расе анципиталов, принципиально отказывался учить хурдху, дабы подчеркнуть это.

Среди полок, почти сплошь закрывающих стены, имелся вместительный буфет. Шагнув к буфету, Лекс осторожно повернул его на петлях, открыв спрятанную позади железную дверь. Достав из кармана ключ, двурогий не без труда вставил его в скважину и повернул. Железная дверь отворилась; человек и фагор ступили во мрак тайной темницы.

Когда-то давно это был один из покоев. Во времена правления ВарпалАнганола советник приказал заложить и замаскировать снаружи внешнюю дверь этой комнаты, оставив только один вход, из своего кабинета. В окна будущей темницы были вставлены решетки с толстыми прутьями. Снаружи ничего заметно не было - зарешеченное окно терялось в аляповатой мешанине фасада замка.

Здесь в темноте с жужжанием летали или висели, словно спали в душном теплом воздухе, мухи. Мухи ползали по столу, а также по рукам Билли Сяо Пина.

Билли сидел на стуле. Его ноги и руки были прикованы толстой цепью к специальному кольцу, вмурованному в пол. Одежда пропиталась потом. В камере стояли невыносимая духота и вонь.

Вытащив из кармана мешочек с скантимоном, пелламонтейном и другими ароматными травами, СарториИрвраш поднес его к носу, после чего указал фагору на отхожее ведро в углу камеры.

– Вынеси.

Лекс молча повиновался.

Взяв имеющийся в камере стул, советник поставил его так, чтобы оставаться вне досягаемости любых возможных поползновений заключенного, и сел. Опускался советник на стул чрезвычайно осторожно, держась за ноющую поясницу и тихо чертыхаясь. Усевшись, он, прежде чем начать разговор, закурил длинную сигарету с вероником.

– Итак, БиллишОвпин, ты сидишь здесь уже два дня. Пришла пора продолжить беседу. Я - главный советник Борлиена, и в моей власти применить к тебе пытки, если мне вдруг покажется, что ты пытаешься обмануть меня. Ты, как следует из твоего рассказа, не кто иной, как глава города в заливе Чалси, ни больше ни меньше. Когда я решил запереть тебя здесь, ты вдруг заявил, что на самом деле ты птица гораздо более высокого полета - человек, сошедший в наш мир из другого мира. Так кто же ты на самом деле? Кем назовешь себя сегодня? Я хочу знать правду!

Утерев лицо рукавом, Билли ответил:

– Сударь, я знал о вашей тайной комнате прежде, чем ступил на камень двора этого замка, прежде чем вошел в город Матрассил, и это правда, сударь. Вместе с тем я во многом невежда и прежде всего в том, что касается принятого у вас обращения с иноземцами. Я совершил ошибку - не стоило называться чужим именем, представляться другим человеком - но я поступил так, поскольку сомневался, что вы способны поверить в правду, если выложить ее вам сразу, без подготовки.

– Могу сказать без преувеличения, что сам я, возможно, один из величайших искателей правды и радетелей о ней среди людей нашего несчастного века.

– Сударь, я знаю. И коль скоро это так, освободите меня. Позвольте мне следовать за королевой. Я никому не собираюсь причинить вреда, зачем держать меня в заключении?

– Я держу тебя здесь потому, что надеюсь узнать от тебя кое-что, возможно, полезное и ценное. Поднимись-ка.

Пленник поднялся, и советник внимательно его рассмотрел. Да, парень действительно выглядел необычно. Его сложение было более плотным, чем у коренных жителей Кампаннлата, хотя в то же время его нельзя было назвать уродом вроде тех чурбанообразных толстяков, которых обычно показывают за деньги на ярмарках и чьи предки, по слухам, не переболели костной лихорадкой, которую обязательно перенесли почти все жители Гелликонии.

Оттассольский друг-приятель советника, анатом КараБансити, будь он сейчас здесь, сказал бы, что у пленника отмечается необычно скругленная структура скелета. Кожа молодого человека была гладкой и малозагорелой, нос-пуговка, обожженный солнцем, уже начинал шелушиться. Волосы у парня были тонкими и светлыми.

Кроме того, присмотревшись, можно было заметить в пленнике и некоторые другие отличия, хотя и не столь бросающиеся в глаза, например, его манера держаться не походила на манеру держаться коренных кампаннлатцев. Слушая советника, незнакомец редко смотрел на него, задерживая на нем взгляд более-менее надолго лишь когда говорил сам, хотя причиной тут мог быть и страх. Глаза парня по большей части были устремлены вверх, вместо того чтобы быть обращенными долу. Кроме того, по-алонецки он говорил с незнакомым акцентом, на иноземный манер.

Все это советник отметил для себя, прежде чем продолжить:

– Расскажи мне о мире, с которого, по твоим словам, ты прибыл. Я считаю себя разумным человеком и постараюсь выслушать и понять все, что ты скажешь, каким бы невероятным этот рассказ мне ни показался.

Неудачно затянувшись, советник поперхнулся дымом.

Вернувшись с пустым ведром, Лекс поставил его на прежнее место и замер у стены, устремив взгляд вишневых глаз в точку, находящуюся где-то далеко в бесконечности за пределами темницы.

Билли снова опустился на свой отчаянно скрипевший стул. Положив закованные в кандалы руки на стол перед собой, он заговорил:

– Милостивый сударь, повторяю - я спустился с мира, во много раз меньшего, чем тот, где мы с вами сейчас находимся. Он сравним, может быть, с гранитным утесом, на котором стоит Матрассильский замок. Мой мир называется Аверн, но вашим астрономам он известен под другим именем, Кайдау. Так вот, обращаясь вокруг Гелликонии по круговой орбите высотой пятьсот километров, мой мир облетает ее за 7770 секунд, и его…

– Стоп, стоп. Так на чем же этот твой холм стоит, на воздухе, что ли?

– Нет, там, где летает Аверн, воздуха уже нет. Мой мир состоит из металла, и его можно назвать луной вашей планеты. В алонецком такого слова нет, поскольку у Гелликонии нет естественного спутника. Аверн обращается вокруг Гелликонии по орбите подобно тому, как сама Гелликония облетает раз за разом Беталикс. Так же как Гелликония, мой мир несется сквозь безвоздушное пространство, и так же как движение Гелликонии, его движение не прекращается никогда. Остановившись, Аверн упадет на вашу землю под действием силы тяжести. Вы понимаете, о чем я веду речь, сударь? Вам ведь известны основные принципы механики, управляющей движением небесных тел, Гелликонией, Беталиксом, Фреиром?

– Я понимаю, о чем ты говоришь, чужак, не сомневайся.

Советник прихлопнул муху, опустившуюся на его лысину.

– Да будет тебе известно, что ты разговариваешь с автором знаменитой «Азбуки Истории и Природы», книги, в которой я пытаюсь установить взаимосвязь всех знаний мира. Общая суть мирового знания мало кому ясна, таких людей считанные единицы, и я осмеливаюсь относить себя к их числу. Я знаю, что Беталикс и Фреир кружат около общего центра, в то время как Аганип, Ипокрен и Копэйс вместе с Гелликонией носятся по своим кругам вокруг Беталикса. Скорость обращения планет-сестер нашего мира пропорциональна их статусу и удаленности от родительского бока Беталикса. Кроме того, по бытующему мнению, все миры-сестры в свое время вышли из лона Беталикса, как человек выходит из лона матери и как когда-то сам Беталикс вышел из тела Фреира, матери всего. Без лишней скромности могу заявить: в том, что касается небесного бытия, мои знания очень обширны, будь уверен.

Взглянув в потолок, советник выпустил в мух струю дыма.

Билли откашлялся.

– На самом деле все происходит не совсем так, как вы только что сказали. Беталикс и его планеты представляют собой достаточно древнюю систему, попавшую в сети гравитации мощного светила, называемого вами Фреир, сравнительно недавно, около восьми миллионов лет назад по нашему исчислению времени.

Советнику не сиделось спокойно - он то и дело закладывал ногу на ногу, сцеплял руки и потирал ладони; выражение лица у него было брезгливым.

– Среди постулатов знания существуют запреты, дающие наказ тем, кто ищет в знании источник власти, предупреждение о трудностях и проблемах изучения частностей внешнего мира - а кроме того, предупреждение о возможности ошибки при неправильном определении предмета изучения. Все это, понимая его важность, я сформулировал в самом начале своей книги, в первой ее главе.

Не хочу оспаривать тот факт, что истинное знание у тебя есть, хотя ты и искажаешь его в угоду своим ложным домыслам, так мне кажется. Помни, БиллишОвпин, что открытие правды - дело трудное, всегда идет плечом к плечу с мучением, в твоем случае с пыткой. Я человек терпеливый, но когда ты начинаешь говорить о миллионах лет или лиг пути, даже я начинаю терять терпение. Если ты надеешься огорошить меня цифрами, то это бесполезно. Сухие цифры вещь пустая, их может изобрести любой, взяв из воздуха.

– Сударь, я не обманываю вас. Например, сколько, по-вашему, людей населяют Кампаннлат?

Советник смешался, потом махнул рукой.

– Где-то около пятидесяти миллионов. Да, по последним уточненным данным что-то около того.

– Неправильно, сударь. Шестьдесят пять миллионов человек и тридцать пять миллионов фагоров. Во времена ВрайДен, которую вы так любите цитировать, соотношение люди-фагоры было совершенно иным: восемь миллионов людей и двадцать три миллиона фагоров. Биомасса меняется в соответствии с притоком энергии на поверхность планеты. В Сиборнале сейчас проживает…

СарториИрвраш замахал руками.

– Все, с меня хватит - ты сводишь меня с ума… вернемся лучше к геометрии светил. Насколько я понял, ты осмеливаешься заявлять, что между Фреиром и Беталиксом нет кровного родства?

Опустив взгляд к своим рукам, Билли покосился на пожилого человека, предусмотрительно усевшегося вне пределов его досягаемости.

– Уважаемый советник, если я сейчас скажу вам, что случилось на самом деле, вы поверите мне?

– Трудно сказать - это зависит от того, насколько правдоподобной окажется твоя история.

СарториИрвраш выдохнул облако душистого дыма.

– Прекрасную королеву я сумел увидеть только мельком, - проговорил Билли Сяо Пин. - Зачем мне сидеть здесь и мучиться, пропадать без толку, если вдруг окажется, что правда, которую я открою вам, вас по какой-то причине не устроит?

Билли вспомнил МирдемИнггалу, быстро прошедшую мимо него в облаке легчайшего муслина.

Не дожидаясь от советника ответа, он начал свой рассказ. Его слушали двое: неподвижный фагор у грязной стены, и старик на скрипучем стуле. Мухи пели свою монотонную жужжащую песню. Из внешнего мира не доносилось ни звука.

– По пути ко дворцу я видел флаг с девизом на алонецком: «Вся мудрость мира существовала всегда». По-моему, это далеко не так. Возможно, это истина с религиозной точки зрения, но с точки зрения науки это ложь. Правда складывается из фактов, открываемых болезненно и с трудом, и гипотез, раз за разом проверяемых и перепроверяемых, - там, откуда я прибыл, правда зиждется только на фактах, и новые факты способны зачеркнуть старую истину в любой момент. Как вы сами сказали, истинное знание никогда не дается легко; так вот, по-нашему, существует некая метаструктура знания, которую мы называем наукой.

Мой мир, Аверн, искусственного происхождения. Своим появлением он обязан науке и процессу применения науки на практике, который мы зовем технологией. Вы удивитесь, когда узнаете, что раса, к которой я принадлежу, обитающая на далекой планете под названием «Земля», на самом деле много моложе вас, гелликонцев. Дело в том, что нам, землянам, не приходилось преодолевать столь невозможные препятствия, какие выставляет на вашем пути развития природа, поэтому мы развивались быстрее.

Билли замолчал, пораженный сорвавшимся с собственных уст словом Земля, столь невозможным, по его мнению, в данной обстановке.

– Я расскажу вам всю правду, поскольку лгать мне нет резона, хотя и предупреждаю, что многое из того, что вы услышите, советник, может вам не понравиться, поскольку, возможно, пойдет в разрез с вашими представлениями о картине мира. То, что вы услышите, может стать потрясением, хотя вы и считаетесь одним из передовых представителей своей расы.

Потушив вероник о столешницу, советник стиснул виски руками. Голова раскалывалась от боли. В камере было невыносимо душно. Он не успевал следить за словами молодого и наглого собеседника, его мысли то и дело обращались к королю, в памяти всплывал образ нагого монарха с мечом в руках - и как этот меч с силой впивался в балку над его головой. А заключенный продолжал говорить без остановки.

Там, откуда были родом предки Билли Сяо Пина, космос был изучен и знаком, как садик на заднем дворе. По ходу дела чужак упоминал желтые звезды класса G, возрастом в пять миллиардов лет. Звезды такого рода обладали малой яркостью, и температура на их поверхности достигала каких-нибудь 5600 градусов некоего Кельвина. К таковым, как оказалось, относился и Беталикс. Упомянув об этом, Билли заговорил о единственном обитаемом мире Беталикса, Гелликонии, во многом схожем с его родной далекой Землей, однако более древнем, холодном, сером, с медленно развивающейся жизнью, за огромное количество веков прошедшую путь от простейших организмов до теперешних высших видов людей и животных.

Восемь миллионов лет назад по земному летоисчислению Беталикс и его планетарная система вошли в область повышенной звездной скученности, где имелась двойная звездная система, состоящая, по мнению Билли, из звезд типов А и С. Проходя мимо этой звездной пары, Беталикс оказался притянутым могучим гравитационным полем Звезды А. В итоге последовавшей за этим серии пертурбаций Звезда С двойной системы была потеряна, и ее место занял Беталикс, новый компаньон Звезды А.

Свойства новой звезды разительно отличались от свойств Беталикса. Относительно молодая по космическим меркам (всего десять-одиннадцать миллионов лет) яркая звезда развивалась по-своему, не похоже на обычный путь развития остальных звезд. Превосходящее радиусом Беталикс в семьдесят раз и пылающее в два раза жарче его, светило А, сверхгигант, уже приближалось к своему закату.

Превозмогая отупляющую усталость, советник слушал как можно внимательнее, но улавливал и понимал очень мало. Ощущение близкой опасности вдруг овладело им. Перед глазами плыло, сердце заходилось, то бешено колотясь, так, что, казалось, было слышно во всей комнате, то вдруг сбрасывая обороты почти в два раза. Снова выудив из кармана мешочек с благовониями, он глубоко вдохнул их запах.

– Все, болтовни на сегодня хватит, - вдруг сказал он, оборвав Билли на полуслове. - Я знаю все о таких как ты, о них говорится в древних летописях, таких называют «говорящие необычное и насмехающиеся над мудрецами». Возможно, то, что мы почитаем за окончательную истину, на самом деле полная иллюзия… если так, то нам не избежать страдания, хотя в этом и нет ничего удивительного. Всего два дня назад - меньше пятидесяти часов - королева королев, обвиненная в заговоре, покинула Матрассил, а шестьдесят один мирдопоклонник был убит с крайней жестокостью… Вот что случилось, а ты сидишь здесь и рассказываешь мне сказки о том, как солнца, словно шлюхи, носятся туда-сюда, болтаешь всякую чушь…

Выбивая дробь пальцами одной руки и отгоняя мух другой, Билли думал. Неподалеку от него стоял с закрытыми глазами Лекс, неподвижный, как предмет обстановки.

– Я и сам мирдопоклонник. Во многих преступлениях, расцененных как государственная измена, можно обвинить и меня. Но я привык служить королям… а он слишком привык к тому, что находится в услужении у святош. Жизнь так не любит беспокойства… Можешь ты сказать мне, что за тревоги ожидают нас завтра?

– Для ученого вы слишком много внимания уделяете окружающей реальности, - заметил Билли. - В этом отношении вы напоминаете моего наставника, оставшегося на Аверне. Он не верил в подлинность существования Гелликонии. А вы не верите в существование Вселенной. Ваш умвелт не выходит за границы этого дворца.

– Что значит умвелт?

– Вера, направляемая вашей проницательностью по отношению к миру.

– Вижу, тебе нравится корчить из себя мудреца. Что ж, если ты так умен, тогда скажи, верно ли то, что на самом деле хоксни полосатые, а не гладкие, как считается повсеместно, и полоски их проявляются только при наступлении весны Великого Года?

– Конечно, верно. Животные и растения, каждое по-своему пытаясь выжить, разными способами приспосабливаются к коренным переменам климата, которые несет с собой смена времен Великого Года. На вашей планете с некоторых пор существуют двойная биология и ботаника, одна половина которых следит за старым светилом, как прежде, другая - за новым.

– Ты снова все сводишь к двум солнцам, светящим нам с небес. Лично я считаю, и мое мнение подкреплено почти тридцатисемилетним жизненным опытом, что два наших небесных странника предназначены служить нам вечным напоминанием о двойственности всей природы, о душе и теле, жизни и смерти и кое о чем другом, что непосредственно направляет жизнь людей, - о жаре и холоде, свете и тьме, добре и зле.

– Советник, вы сказали, что такие люди, как я, уже упоминались в летописях. Может быть, это были мои собратья, другие пришельцы с Аверна, которые, как и я, хотели донести до вас истину, но к которым, как и ко мне, никто не прислушался?

– И, которые как и ты, пытались навязать нам свои безумные геометрические воззрения? Если так, то их, конечно же, казнили!

СарториИрвраш поднялся и, опершись руками о стол, нахмурился.

Звеня цепью, Билли тоже поднялся, хотя и с б?льшим трудом, чем пожилой советник.

– Истина освободит вас от кабалы невежества и заблуждений, советник. Как ни называй то, о чем я говорил, «безумной геометрией» или как-то иначе, эти законы правят Вселенной. Да что я - вы и сами это знаете, просто не хотите признаться. Напрасно вы без должного уважения относитесь к своему разуму. Почему вы не хотите пойти дальше, разорвать оковы своего умвелта? Жизнь на вашей планете обязана своим появлением именно тем «безумствам», над которыми вы насмехаетесь.

Звезда класса А, ваш Фреир, на самом деле представляет собой гигантский водородный реактор, выбрасывающий в пространство огромные количества лучевой энергии, тепла и света. Когда Беталикс и его планеты восемь миллионов лет назад вышли на свои орбиты около этого гиганта, они немедленно и постоянно стали подвергаться бомбардировке рентгеновским и ультрафиолетовым излучением. Влияние этого излучения на вялую биосферу Гелликонии оказалось огромным. Начались стремительные генетические изменения. Пошли мутации, поразительные и ранее невозможные. Некоторые из новых жизненных форм приспособились и уцелели. Один из видов животных развился настолько, что сумел противопоставить себя другому виду, более древнему и ранее занимавшему главенствующее положение…

– Все, нет больше моих сил! - вскрикнул СарториИрвраш, взмахом руки приказывая пленнику замолчать. - Одни виды превращаются в другие - что за вздор ты несешь? Видано ли такое? По-твоему, собака может превратиться в аранга, а хоксни со временем примет вид кайдава? Всем известно, что каждому зверю от природы предназначено его место, среди прочих - и человеку. Так повелел Всемогущий.

– И это говорите вы - атеист! Вы же не верите во Всемогущего.

Смутившись, советник затряс головой.

– Лично я предпочитаю, чтобы мной правил Всемогущий, а не эти твои законы безумной геометрии… Думал я показать тебя королю ЯндолАнганолу, да сдается мне, что он не вынесет и минуты твоих речей и велит посадить тебя на кол.

Спохватившись, СарториИрвраш вдруг вспомнил, что король теперь далек от всего, что хотел бы предъявить ему его советник - то есть бывший советник. Ни умствования, ни рассудительность больше не интересуют его величество. Ярый приверженец рассудительности, сам СарториИрвраш, не интересует короля. Слушая Билли, он вдруг вспомнил о другом молодом безумце - сыне короля, Робайдае. Некогда милый и послушный ребенок, Роба вдруг увлекся безумными фантазиями, возомнил пустыню своей изможденной матерью, нашел вкус в смертельно опасных игрищах, по временам не имеющих для стороннего наблюдателя вообще никакого смысла… и стал костью в горле своих любящих родителей, королевской четы.

Тут он вспомнил о собственной многолетней борьбе за постижение смысла всего сущего. Как могло случиться, что такая проблема, первоочередная и главнейшая, занимала во всем свете столь немногих?

Кто таков этот Билли: плод усталого воображения пожилого человека, темная сторона действительности, явленная, чтобы соблазнить и погубить его?

Советник повернулся к фагору.

– Лекс, стереги его пуще глаза. Завтра я подумаю, как избавиться от него и его умвелта.

Вернувшись в спальню, советник ощутил острый приступ одиночества. Король схватил его своей безжалостной дланью и опрокинул на пол! Немилосердно болела ушибленная спина, тело, которое годы иссушили и скрючили, казалось уродливым и хилым. Слишком много постыдного случилось за прошедшие дни.

На его зов явилась женщина-рабыня. На ее лице были написаны те же недоумение и неохота, какие, наверное, можно было прочесть на лице самого советника, когда тот являлся на королевский зов пред светлые монаршие очи.

– Разотри мне спину, - приказал он.

Прислужница послушно прилегла рядом и провела рукой от его затылка до поясницы. От советника пахло вероником, фагором и мочой. Прислужница была рандонанкой, с ритуальными шрамами на щеках. От нее исходил легкий запах фруктов. Полежав немного на груди, СарториИрвраш перекатился к рабыне лицом - его член под чарфрулом начал напрягаться. И правоверные почитатели Акханабы, и атеисты - все живые были равны в одном, всем им была дозволена одна-единственная утеха, одно убежище от абстракций. Просунув одну руку меж темных бедер рабыни, советник положил другую на ее мягкую грудь.

Подавшись вперед, она привлекла его к себе.

На Аверне неизвестные выпустили петицию, призывающую добровольцев спуститься на поверхность планеты на выручку Билли Сяо Пину. Никто не придал петиции серьезного значения. Условия, принятые Билли, однозначно утверждали: с какими бы трудностями ему ни пришлось столкнуться в неведомом мире, надеяться он должен только на себя. Но даже это не остановило нескольких барышень из семейного клана Пин, заявивших во всеуслышание, что если Комитет правления немедленно не предпримет что-нибудь, то они вскорости покончат жизнь самоубийством.

Несмотря на несколько встревоженную обстановку, жизнь на станции текла в обычном ритме, как и все тридцать два века ее существования. Мало кому из авернцев было известно, что земные технократы программным путем заложили в них покорность. Большие семейства продолжали анализировать поступающую с поверхности планеты информацию, автоматические системы продолжали отсылать результаты общестанционной деятельности по радиолучу на далекую Землю. По всей Земле были устроены гигантские просмотровые залы, подобные огромным морским раковинам.

Для людей Земли вести с Гелликонии были в новинку. Сигналы Аверна сначала принимали на Хароне, на внешней границе Солнечной системы. Там информация снова подвергалась переработке, анализу, классификации, ее подготавливали к долгосрочному хранению и только после этого передавали на Землю. Наибольшей популярностью среди землян пользовались передачи образовательного канала, своего рода мыльные оперы с продолжением, из далекой двойной системы. Известия из дворца короля ЯндолАнганола считались самыми срочными новостями первой полосы. А ведь этим новостям было ни много ни мало, тысяча лет.

Аудитория подобных передач, составляющая особую часть земного сообщества, претерпевала перемены, во многом следующие происходящему на Гелликонии, а иногда даже повторяющие его. Закат Эпохи Модерна ускорило быстрое продвижение ледников, спустившихся с земных снежных шапок, знаменующее наступление Великой Эры Оледенения. В девятом веке шестого тысячелетия от Рождества Христова ледники начали медленно отступать, а вслед за льдами двинулись и земляне. Старые национальные распри и вражда постепенно забывались. По мере умягчения климата главенствующее положение в душевной организации землян начали занимать добродушие и кротость, ставшие благодатной почвой для умудренного внимания к вопросам взаимодействия между биосферой, живущими в ней существами и собственно планетной твердью, на которой это взаимодействие имело место.

Из среды мыслителей и гуманистов вышли правители, достойные своего народа. Разделяя общие убеждения, они олицетворяли мудрость и истину, чем и снискали популярность. Правители землян хорошо понимали, что драма далекой планеты может послужить источником изучения не только безрассудства и ошибок, но и бесконечно переменчивых жизненных ситуаций.

Люди приходили к гигантским раковинам и, затаив дыхание, с интересом взирали на отплытие в изгнание королевы, на сожжение мирдопоклонников, на ссору между королем и его советником. Вся эта последовательность событий, воспринимаемая как настоящее, сиюминутное, оказывала огромное эмоциональное воздействие на тех, кто следил, задрав головы, за сценами, разворачивающимися на огромных экранах. Все, что они видели перед собой, давно уже было достоянием истории, древним окаменелым отложением, спрессованным в световых волнах, на гребне которых прибыло. Однако как залежи каменноугольного периода, сгорая в печах, отдают свое тепло, накопленное от солнца, так свет и жар гелликонских событий наполняли сознание людей обновленной силой и энергией.

Огонь этот, конечно же, опалял не всех. Некоторые земляне воспринимали Гелликонию как реликт давно прошедших веков, тревожный период истории, о котором лучше не вспоминать, близкий тем земным временам, когда дела вершились едва ли лучше, чем на этой далекой планете. Эти новые люди обращались лицом к новому стилю жизни, где человек и его механизмы уже не были верховными судьями и вершителями судеб. Некоторые из стремившихся к достижению подобных целей все же находили время одобрительно хмыкнуть в адрес ворчливого СарториИрвраша или признаться в сочувствии мирдопоклонникам.

Среди землян, даже среди поселенцев на новых землях, было много поклонников королевы. День и ночь они проводили в ожидании беспрестанно текущих из космоса древних новостей.

Глава 10 Злоключения Билли в различных застенках

Был ли Акханаба виновен в круговерти событий в Матрассиле или «безумная геометрия» небес, был ли этот ход событий предрешен или нечаянно вмешался слепой случай, главенствовала ли здесь свободная воля или детерминизм, но следующие двадцать четыре часа стали самыми ужасными для Билли. Все прелести, красоты и яркие краски, которыми он так восторгался в первые часы пребывания на Гелликонии, потускнели. Править бал начали кошмары.

Вслед за зимним днем Великого Лета, в течение которого советник Ирвраш допрашивал Билли, слушая, однако, с меньшим вниманием, чем заслуживали речи Билли, наступила ночь. Почти пять часов в небе не светили ни Фреир, ни Беталикс.

Низко над северным горизонтом виднелась комета ЯрапРомбри. Очень скоро и этот единственный источник неверного света поглотил поднявшийся густой туман. Вечное, неугомонное «дыхание пустыни» утихло, и туман принялся расползаться более основательно.

Туман пришел от реки, по которой совсем недавно уплыла королева. Поднявшись, клубящаяся влага в первую очередь отозвалась мурашками озноба в спинах паромщиков и перевозчиков, всех тех, кто добывал пропитание среди сутолоки судоходных Валворала и Такиссы.

Некоторые из речников, возвращаясь по домам, наблюдали необычное природное явление. Их дома стояли на бедных улицах, тянущихся вдоль доков, - густой тусклый туман делал эти и без того нищенские жилища еще непригляднее. Жены, высунувшись из окон, чтобы захлопнуть ставни, видели, как идущие с реки мужчины растворяются во вселенском мареве, преследуемые бесформенными призраками.

Марево поднялось выше, зацепилось за утес и, насмешливое и зловредное, перевалило через стены замка.

Очень быстро солдаты в своей тонкой форме и распространяющие вонь мохнатые фагоры, обходящие дозором замок, пожранные маревом, принялись ежиться и покашливать. Дворец тоже не смог долго противиться вторжению и впустил в свои залы несколько клубящихся туманных призраков. Проникнув сквозь пустые комнаты покоев королевы МирдемИнггалы, туман принялся беззвучно хозяйничать в залах твердыни.

Вслед за дворцом захватчик прокрался и в мир, вырытый внутри гранитного холма. Марево гнусно заклубилось там, где ударяли в гонг, издавали возвышенные восклицания, молились, погружались в прострацию и устраивали торжественные процессии, где подавляли сознание и насаживали святость, поставленную на поток; тут лукавое дыхание тумана легко смешалось с испарениями и дыханием монашества и прихожан, окружив освященные свечи пурпурным ореолом, словно здесь и только здесь туман нашел единственный для себя доброжелательный приют. Марево завилось вокруг босых ног молящихся и постепенно, не сразу, нашло дорогу к тайникам горы.

Туда, в эти потаенные места, был среди ночи препровожден со странным эскортом Билли Сяо Пин.

После ухода СарториИрвраша несчастный победитель лотереи устало уронил голову на руки, на заскорузлую столешницу, и предался лихорадочным размышлениям, когда мысли, словно шары, носятся в черепной коробке, не находя лузы. Иногда он пытался совладать со своими мыслями, но тогда те бросались врассыпную, как беглые каторжники, перемахивая через стену сознания. Приходилось ли ему раньше описывать Гелликонию в форме «спора с несведущим»? Конечно нет, ведь ему и в голову не приходило спорить о том, что спокон века казалось бесспорным, более того, единственно возможным. Думая об этом, Билли вспоминал гладкие многословные споры о сути действительности со своим старым наставником на Аверне. Теперь, хлебнув действительности сполна, он не ожидал от нее ничего, кроме смерти.

Преступницы-мысли снова бросились врассыпную, когда невероятно похожий на прямоходящего пса Лекс появился в камере и поставил перед Билли миску с едой.

– Ешь, - приказал анципитал Билли, поднявшему на своего стража мутные глаза.

В миске была каша с крупно нарезанными фруктами с яркой мякотью. Взяв серебряную ложку, Билли принялся за еду. Каша показалась ему безвкусной. Проглотив несколько ложек, он почувствовал, что сейчас провалится в сон. Со стоном и оттолкнув тарелку, Билли снова упал головой на сложенные руки. Воспользовавшись затишьем, мухи уселись на его кашу и на равнодушно подставленную щеку.

Подойдя к обшитой деревянными панелями стене напротив той, в которой была устроена потайная дверь в кабинет советника, Лекс стукнул в нее несколько раз костяшками волосатой лапы. В ответ также послышался стук, на который он в свою очередь ответил, стукнув два раза с большими промежутками между ударами. Часть стены, прежде на вид совершенно целой, отворилась внутрь камеры, запорошив пол пылью.

Из второй, спрятанной еще лучше, чем первая, двери появился фагор женского пола, гиллота, плавно движущаяся в свойственном своему племени темпе. Не теряя времени даром, она вместе с Лексом подняла из-за стола бесчувственного Билли и унесла его в глубь открывшегося за дверью прохода. Закрыв за собой дверь, фагорша тщательно заперла ее на засов.

Во дворце было множество проходов и коридоров, о которых мало кто знал: эти проходы были либо забыты, либо вообще неизвестны, ибо представляли собой часть секретного лабиринта; судя по неухоженному виду тоннеля, по которому анципиталы несли Билли, этим проходом с равным успехом могли не пользоваться и несколько лет, и несколько веков. Рослые агуманы целиком заполняли тоннель, едва оставляя в нем место для своей обмякшей ноши.

Фагоры-рабы в Матрассильском дворце были столь же обычны, как и фагоры-солдаты. Так, часть фагоров-рабов, использовавшихся в качестве каменотесов (на что двурогие, обладающие огромной физической силой и равнодушным упорством, отлично годились), участвуя в работах по восстановлению дворца и его крепостной стены, тайно устраивали в нем проходы с ложным полом или потолком, которые их племя использовало для своих особых надобностей.

Через некоторое время, очнувшись, Билли сразу же обнаружил две вещи: во-первых, его куда-то несут, а во вторых, он парализован и не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Мохнатые носильщики спускали его по ступенькам спиральной лестницы, винтом впивающейся в глубину земли и, казалось, бесконечной. Сам Билли висел на руках фагоров, прижимаясь лицом к волосатой спине двурогой дамы, и при каждом шаге бессильно бился о ее мощно ходящие лопатки.

Пройдя насквозь весь камень, на уровне земли фагоры сделали передышку. Откуда-то снаружи тянуло сыростью. Где-то в стороне, там, куда Билли не мог взглянуть, смолисто трещал факел. Скрипнули петли. Анципиталы уложили Билли на открытую опускную дверь-помост. Сходящий с ума от страха Билли испугался еще больше, уже не надеясь на избавление.

На мгновение появившийся справа в его поле зрения факел тут же заслонила косматая голова. Он находился где-то под землей, и трехпалые руки беспрестанно мяли и ощупывали его. Малиновые и красные зрачки горели во мраке. Густой запах и шарканье ног окружали Билли. Опускную дверь закрыли, и эхо металлического лязга прокатилось по подземелью.

И снова все заслонила огромная мохнатая спина. Еще одна дверь, опять ожидание, снова ступени, снова сводящий с ума шепот. На время Билли словно бы лишился чувств, хотя и не переставал сознавать, что спуск продолжается, что этому нет конца.

Через неопределенный отрезок времени его вдруг поставили на ноги и повели, словно пьяного. Он уже догадался, что с ним случилось, - в еду ему подсыпали какое-то зелье. Голова Билли моталась из стороны в сторону, и, ловя колеблющееся отображение окружающего, он разобрал, что очутился в большом подземном зале, под самым потолком, на широком деревянном помосте, устроенном вдоль стен по периметру. Тут и там с перил помоста в зал свешивались флаги. Внизу, на полу, находились какие-то люди в длинных одеждах до пят и, кажется, босые. Довольно скоро Билли вспомнил специальное название, существующее для таких людей: монахи. Монахи восседали за длинными столами и пировали, а фагоры в таких же длинных одеждах прислуживали им за трапезой. К Билли вернулась память, он вспомнил монастырь у подножия холма, около которого покупал свою лепешку. Тайными путями его пронесли через дворец ЯндолАнганола в святилище.

Ходьба несколько отрезвила его. С ним по-прежнему было двое фагоров, но Лекс куда-то делся: оба двурогих оказались гиллотами. Лекс, по всей вероятности, вернулся на свой пост в покои мирно спящего советника. Билли закричал, пытаясь привлечь внимание монахов за столами, но его слабый голос утонул в гомоне трапезников. Вскорости он и его провожатые снова нырнули во тьму.

Опять потянулась череда тоннелей. Билли попытался воспротивиться, но бороться с гиллотами было все равно что дробить кулаком гранит. По камню стены, мимо которой он брел, вился бесконечный каменный узор. Он предпринял попытку зацепиться пальцами за каменные извивы, но его оттащили прочь.

Вперед. И снова вниз.

Полная тьма, запах реки и нерожденных существ.

– Пожалуйста, отпустите меня, - его первые связные слова.

Врата перед ним растворились.

Он очутился в другом мире, в подземном королевстве фагоров. Сам воздух здесь был другим, не тем, что на поверхности, звуки и запахи казались чуждыми. Где-то плескалась вода. Пропорции сооружений изменились: проходы расширились, стали выше и зияли словно пещеры. Дорога пошла ровная и даже начала забирать вверх. Впечатление было такое, словно Билли вели в пасть мертвого чудовища.

На Аверне Билли никогда и вообразить не мог ничего подобного тому, что происходило с ним теперь. Несколько раз его подводили к скопищам фагоров, словно для того, чтобы специально продемонстрировать - двурогие лезли к нему своими коровьими харями. В конце концов его оставили в покое - отпустили, поставив перед несколькими сидящими анципиталами, сталлунами и гиллотами, - Советом. В нишах вдоль стен были выставлены племенные тотемы, древние фагоры, погружающиеся все глубже и глубже к предкам; самый древний тотем напоминал маленькую черную куклу, почти полностью затянутую кератином. Возглавлял совет молодой кзаххн, Гххт-Йронц Зарл.

Гххт-Йронц Зарл был всего лишь креахтом. В густой белой шерсти на его плечах еще виднелись пурпурные пряди. Острые длинные рога кзаххна украшал спиральный рисунок, и свою широколобую голову он по большей части держал набыченной, что придавало ему весьма драчливый вид. На самом деле причина была в том, что молодой глава совета боялся задеть своими длинными рогами низкий потолок зала и повредить их великолепные острия.

Что касается самого зала, то потолок его был высечен грубо и не отделан, а стены представляли собой приблизительный круг. По сути зал служил аудиторией - если только подобный термин вообще применим к помещению для собрания нечеловеков - и должен был повторять форму колеса. Глава совета, Гххт-Йронц Зарл, выпятив грудь, стоял на самой ступице этого колеса.

Места для слушателей расходились от ступицы подобно спицам. Большая часть пола была разделена на места минимально необходимой для стояния величины - стойла. Там, застыв в молчаливой неподвижности и едва поводя время от времени ухом или носом, стояли члены совета. У каждого стойла имелась поилка и висел вмурованный в камень кусок цепи. Желоба для мочи и воды тянулись от стойл, образуя стоки по периметру колеса.

Казалось, туман сумел пробраться даже сюда, или, может быть, виной тому было тяжкое дыхание двурогих и синие отсветы факелов. Выхватывая из окружающего что удавалось, пока грубые руки мяли и ощупывали его, Билли заметил рампы, уходящие вверх и негостеприимно спускающиеся куда-то в недра земли.

Неожиданная догадка поразила его: здесь, в этих пещерах, фагоры намеревались пережидать жару; через некоторое время, когда грянут холода Великой Зимы, место двурогих займут люди, спасающиеся от воцарившейся на поверхности стужи. Тем временем в наружном мире будут властвовать фагоры.

Председательствующий призвал к порядку и начал допрос. Уже после нескольких фраз Гххт-Йронц не осталось никаких сомнений в том, что Лекс, тщательно прислушивающийся и запомнивший кое-что из разговора советника короля с Билли, донес до своего скрытого предводителя некоторые подробности этой беседы.

Рядом с кзаххном сидела обычная женщина, средних лет, в бесформенной одежде; ее обязанностью было переводить речь кзаххна с родного на алонецкий. Вопросы по преимуществу касались прибытия Билли с Фреира - об Аверне фагоры ничего не знали. Если Билли и суждено было откуда-то прибыть, то, по мнению фагоров, только с Фреира и ниоткуда больше, ибо оттуда исходило все зло.

Смысл вопросов, которые задавали ему двурогие, доходил до него с трудом, а двурогие с трудом понимали его ответы. Он испытывал в общении с придворным советником некоторые трудности; здесь же культурные различия были несравненно более существенными - можно было бы сказать, непреодолимыми, если бы время от времени Билли все же не удавалось донести до сознания анципиталов суть сказанного им. К примеру, эти, словно вышедшие из кошмарных снов, создания без сомнения приняли тот факт, что теперешняя изнурительная жара на Гелликонии спадет примерно через три человеческих жизни и на смену ей придет длительный климатический сдвиг в сторону зимы и холодов.

Тут вопросы неожиданно прекратились, и кзаххн, погрузившись в транс, принялся совещаться с предками по поводу сказанного Билли. Человек-раб принес Билли немного ароматной воды напиться. Билли воззвал к сородичу, умоляя скорее вернуть его во дворец, но добиться ничего не успел, так как вскоре расспросы продолжились.

Любопытно было и то, что фагоры поняли часть рассказа Билли, посвященную его полету в космосе, чего СарториИрвраш уразуметь, по-видимому, так и не смог, тем более что в родном языке анципиталов понятие «космос» существовало, хотя и состояло из сложного набора фраз и было малопереводимым. «Космос» на их родном приблизительно означал «бесконечная тропа превращения пространств и лет». Иногда, стремясь сократить свою речь, двурогие обозначали понятие «космос» более простой конструкцией вроде «Путь Аганипа».

Часы, которые продемонстрировал им Билли, фагоры рассмотрели, но прикасаться к ним не захотели. Когда разговор зашел о часах, Билли долгое время обходил двурогих одного за другим, пока все желающие не рассмотрели его браслет с цифрами. Объяснения по поводу того, что три группы цифр означают время Гелликонии, Земли и Аверна, не произвело на фагоров никакого впечатления. Как и фагоры, встреченные им в лесу под Матрассилом, подземные обитатели не пытались забрать у него прибор, и уже очень скоро разговор зашел совершенно о другом.

Глаза Билли слезились, из носа не переставая текло - у него открылась аллергия на шкуры двурогих, о которые ему пришлось долгое время тереться лицом.

Постоянно чихая, Билли пересказал своим похитителям все, что ему было известно о текущем положении дел на Гелликонии. Страх заставлял его выкладывать все что можно. Как только в словах Билли встречалось что-либо понятное двурогим, те немедленно проявляли интерес и задавали вопросы. Получив в той или иной степени исчерпывающий ответ, кзаххн снова уходил в себя, чтобы рассказать об узнанном своим кератиновым предкам, которые, очевидно, были чем-то вроде хранителей родовых знаний - в этом Билли был не слишком силен, так как на Аверне фагоры не были его специализацией.

Скажут ли ему когда-нибудь о том, что эти священные пещеры под холмом Матрассильского дворца занимают в зависимости от сезона года то фагоры, то сыны Фреира (например, в ту минуту, когда он, с огромным трудом стараясь подстраиваться под стиль речи двурогих, вел рассказ о том, как и каким образом происходит смена времен года)? Когда-то давно, в другой жизни, он сварливо хвастал, что на Аверне ему не хватает в противники существа иной природы; теперь же, оказавшись в одиночестве среди сотен этих иных существ, с которыми когда-то жаждал встречи, он сходил с ума, чувствуя, как голова пухнет от необходимости изъясняться одновременно и на хурдху, и на родном, и на вневременном, переходя от точной науки к отвлеченным понятиям.

Прислушиваясь к речи фагоров, Билли иногда ловил себя на том, что потрясен и озадачен, как ребенок, внезапно открывший, что его домашний зверек умеет разговаривать.

– Нет никаких оснований предполагать, что негармонично-диаметральные и ужасающе сильные колебания климата, происходящие со сменой времен Великого Года, это мстительные проделки сынов Фреира. Выживание, и только оно, - наша единственная задача. Внимание к тому, что может случиться в любой момент, не дает нам заняться ничем другим. Смертоносный Фреир безжалостно полыхает в небе. Кзаххн ЯндолАнганол в Борлиене стоит на стороне фагоров, и защита в борлиенских пределах нам обеспечена. В свою очередь народ двурогих, сознавая свой долг перед кзаххном Борлиена, считает себя обязанным поставлять вооруженные отряды для поддержки его военных начинаний. Таков наш путь к выживанию в нынешнее неблагоприятное время Года. Тебе, Билли, наш совет проявлять в общении с кзаххном ЯндолАнганолом, во всем предпочитающим потакать своим порывам, особую осторожность, дабы избежать напрасных мучений. Внял ли ты нашим речам верно?

Путаясь в предложениях, переполненных именами существительными, Билли попытался донести до сознания двурогих свою невиновность. Однако вопросы вины и понятие «невиновность» находилось вне пределов «умвелта» двурогих. Билли все больше запутывался, волнуясь и запинаясь, и недоумение росло, а атмосфера наполнялась враждебностью.

За враждебностью двурогих крылся страх - страх особого, неличностного характера. Фагоры видели, что король ЯндолАнганол слаб и слабость эта способна подтолкнуть короля к союзу с Олдорандо, скрепленному династическим браком, и страшились этого. Как только дочь двора Олдорандо станет женой короля Борлиена, в обоих государствах фагоров объявят вне закона. Ненависть, которую питала к двурогим столица Олдорандо, была давным-давно известна всем и каждому, и менее известной, хотя и не менее сильной была ненависть фагоров к этой столице, называемой ими на вневременном Хррм-Бххрд Йдохк.

В то время как собственные дела анципиталов оставались для людей полнейшей тайной - да попросту белым пятном, - двурогие были осведомлены в делах людей очень хорошо. Люди, высокомерно пренебрегая фагорами, вовсе не замечали их рядом с собой, и двурогим часто удавалось присутствовать на совещаниях секретных и государственной важности. При этом самый неуклюжий рунт мог быть отличным шпионом.

Поначалу, представ перед неподвижными величественными фигурами двурогих, Билли решил, что его взяли в заложники в надежде получить выкуп и, быть может, заставить короля изменить решение жениться на принцессе-олдорандке; но постепенно до него дошло, что король вряд ли знает или оповещен о его существовании.

Едва смолкнув, он сразу смекнул, какая новая опасность угрожает ему. Если фагорам известно, что присутствие Билли во дворце - личная тайна советника СарториИрвраша, они могут оставить его здесь, в тюрьме еще более страшной, чем предыдущая. Додумать эту мысль ему не дали косматые представители совета, чьи вопросы вдруг неожиданно вернулись к проблемам пленения Фреиром Беталикса, как казалось, обостренно их интересовавшим.

Если он прибыл не с Фреира, тогда, может, с Т'Сехн-Хрр? На этот вопрос он не сумел ответить. Что они понимали под Т'Сехн-Хрр - Аверн-Кайдау? Как выяснилось - нет. Фагоры попробовали объясниться - безрезультатно; потом прояснить истину попытался сам Билли. Т'Сехн-Хрр так и остался тайной. Не в силах что-либо понять, Билли словно остался один на один с торчащими вдоль стен кератиновыми фигурами, обреченный раз за разом твердить одну и ту же фразу медленно затихающим голосом. Разговор с фагорами напоминал потуги постичь вечность. Совет снова приказал подручным провести пленника между рядами фагоров - Билли останавливали тут, заставляли поворачиваться на месте там. Его снова попросили показать присутствующим наручные часы с тремя рядками мигающих знаков. Ни один из двурогих даже не попытался прикоснуться к часам Билли или, тем более, забрать их у него, словно страшась разрушительной силы этого прибора.

Все еще мучительно подыскивая слова для объяснения, Билли вдруг обнаружил, что совет во главе с кзаххном собирается уходить. В его голове опять заклубился туман. Очнувшись через некоторое время, он обнаружил, что снова сидит на знакомом скрипучем стуле за обшарпанным столом. Вздохнув, он опустил голову на скрещенные руки, как когда-то недавно. Гиллота вернула его в темницу советника. За узким окошком занимался бледный рассвет.

Лекс уже снова был здесь, обезроженный, выхолощенный, верный и почти покорный.

– Тебе следует лечь в постель на период сна, - участливо подсказал он Билли.

Билли разрыдался. И заснул в слезах.

Растекшись во всю возможную ширь и длину, туман повернул к реке Валворал, чтобы мягко опуститься на оплетающие оба ее берега джунгли. Ничего не ведая о национальных распрях, туман свободно проник на территорию Олдорандо. Здесь, устремляясь далее, туман встретил на своем пути «Лордриардрийскую деву», идущую на юго-восток, к Матрассилу, и дальше, вниз по течению, к морскому простору.

Выгодно распродав свой ледяной груз в Олдорандо, плоскодонное судно держало курс на столицу Борлиена и Оттассол: на борту оно несло соль, шелк, узорчатые коврики и гобеленовые ткани всевозможных расцветок, голубой гаут из озера Дорзин в бочках с колотым лордриардрийским льдом, резные безделушки из кости и дерева, часы, кость, рог и множество сортов шерсти. Плывущие вместе со своим товаром купцы размещались в небольших каютах на верхней палубе. Один странствовал вместе с попугаем, другой - с новой любовницей. Самую лучшую каюту занимали владелец судна, Криллио Мунтрас, знаменитый ледяной капитан из Димариама, и его сын, Див. Див, молодой человек с безвольным подбородком, к огромному сожалению отца неспособный унаследовать его энергию и успех в жизни, несмотря на все попытки ледяного капитана воодушевить его и подвигнуть к занятиям семейным делом, сидел, рассматривая медленно проплывающую мимо смутную линию берега. Расположился он прямо на влажной от ночного тумана палубе, не обращая внимания на подмокшие штаны. Отец Дива сидел неподалеку на плетеном стуле из пенькового каната, наигрывая на двухструнной клосе - он извлекал из инструмента намеренно сентиментальные мелодии, поскольку это плавание было для него последним перед уходом на покой. Аккомпанируя себе на клосе, Мунтрас тихо запел приятным тенором.

На палубе, помимо слоняющихся пассажиров, находился и один аранг, предназначенный на ужин мореходам. Все пассажиры, кроме, естественно, аранга, по мнению ледяного капитана, были людьми уважаемыми и честными торговцами.

Туман, стлавшийся над Валворалом, полностью скрывал воду, и казалось, что корабль движется по реке из молочной дымки. У крутых скальных утесов Кахчаззерх туман немного рассеялся, и в разрывах проглянула вода, удивительно темная, зыбко отражающая вздымающийся над ней камень. Сам утес, напоминающий издали скомканную и брошенную накрахмаленную льняную скатерть, в трех сотнях футов от подножия был густо покрыт растительностью, столь обильной и пышной, что как будто бы ничто не удерживало эту зеленую шапку от сползания вниз, кроме плотного кустарникового подлеска и хитросплетения лиан. На утесе Кахчаззерх селились ласточки и птицы-плакальщики. Последние, наиболее любопытные, стремительно пикировали с высоты и с меланхолическими криками кружили около парусов готовой пристать к берегу «Лордриардрийской девы», изучая пришелицу со всех сторон.

Городок Кахчаззерх не был примечателен ничем, кроме своего местоположения между утесами и рекой и очевидного безразличия к лавинам с одной стороны и паводкам с другой. Сама река обнаруживала мало следов цивилизации: пристань да несколько деревянных складов, на одном из которых красовалась порядком проржавевшая вывеска Лордриардрийской ледоторговой компании. От пристани в гору, к бестолково разбросанным вплоть до самой вершины домам, вела дорога. Этот городок, а точнее его рынок, был последней целью Мунтраса перед Матрассилом и выходом в море.

Когда, повернувшись бортом к мелькающим в тумане на причале ловким рукам, судно начало причаливать, из мглистого марева торопливо вынырнули босоногие полуголые мальчишки, неизменные обитатели подобных мест. Отложив музыкальный инструмент, капитан Мунтрас поднялся и, величественно став на носу, принялся обозревать берег, оценивая рабочие ресурсы - людей, каждого из которых он знал по имени.

С борта «Девы» на причал были переброшены сходни. Сойдя на берег, путешественники принялись бродить между торговцами фруктами, прицениваясь к товару. Купцы, плывшие в Кахчаззерх, следили за тем, чтобы матросы, сгружая на берег их товар, чего-нибудь не испортили. Мальчишки лихо ныряли за брошенными в воду монетами.

Самым неуместным в этой молочно-сонной утренней сцене были кипы пестрых тканей, аккуратно сложенных на столе у дверей лордриардрийского склада под надзором одетого во все белое приказчика. Едва борт судна нежно коснулся причала, стоящий наготове тут же неподалеку от стола квартет музыкантов бодро заиграл гимн «Да здравствует хозяин наш!». Так по традиции местный персонал компании всякий раз приветствовал ее главу. Всего местных представителей ледоторговой компании было трое. Выйдя вперед с традиционными же улыбками, троица ледоторговцев проводила Криллио Мунтраса и его сына Дива к ожидающим их на берегу креслам.

Младшего из троицы клерков, долговязого неуклюжего парня, приняли на службу совсем недавно и он еще не пришел в себя от потрясения от нежданно-негаданно выпавшей ему чести и осознания своей ответственности; оба других клерка, убеленные сединами, были старше своего хозяина, которому служили верно и преданно уже несколько десятков лет. Пожилые люди украдкой смахивали с ресниц слезинки, исподтишка рассматривая молодого хозяина, Дива, стараясь оценить его способности и установить, какие трудности, связанные с такой разительной переменой руководства, ожидают их впереди.

Пожав каждому клерку руку, Мунтрас опустился в предложенное кресло. Ему подали бокал с вином, куда он всыпал горсть собственного блестящего колотого льда. Пригубив вино, он устремил взгляд на медленно текущую реку. Из-за тумана противоположный берег проступал едва различимой, неясной полосой. Когда слуга подал печенье, вокруг хозяина и его сына уже вовсю шел разговор известного сорта, когда большая часть предложений начинается словами: «А помните, когда…», а заканчивается обычно дружным смехом.

Обитающие в скалах птицы по-прежнему кружили над головами, и их протяжные тоскливые крики иногда врывались в шум речного порта, громкие голоса матросов и грузчиков, лай собак. Заметив через некоторое время, что птицы не унимаются, хотя его корабль давно пристал и времени прошло много, капитан Мунтрас пожелал узнать, в чем дело.

Ответом молодого клерка был короткий смешок, на лицах же обоих его пожилых товарищей отобразилось беспокойство.

– В деревне объявлен крестовый поход, капитан, - один из стариков ткнул большим пальцем вверх, в вершину утеса. - Решили разобраться с фагами.

– В Олдорандо покоя нет от походов против чужеродцев, - отозвался Мунтрас. - Под шумок святоши заодно с фагорами часто режут и людей, так называемых еретиков. Ох уж эта мне религия! М-да!

Разговор вернулся в проторенную колею - хозяин и работники предались воспоминаниям о том, как те когда-то работали еще на отца Мунтраса, человека деспотического, крутого нрава - при нем торговля шла ни шатко ни валко, лишь бы свести концы с концами.

– Вам с отцом повезло, хозяин Див, - внезапно заметил один из стариков-клерков.

Див неопределенно кивнул, словно был не совсем уверен в справедливости такого заявления, и выбрался из кресла. Пройдя к берегу реки, он задрал голову и принялся глядеть на кручу утеса, откуда доносились приглушенные расстоянием крики.

Через минуту, вернувшись к отцу, он с жаром сообщил:

– Там фагоры.

Никто, ни клерки, ни капитан, не откликнулся, и разговор, на мгновение прерванный очевидным для всех сообщением Дива, продолжился.

– Там привели фагоров, отец, - не унимался Див. - Какие-то люди собираются сбросить их со скалы в воду.

Див энергично ткнул рукой куда-то наверх. В сторону скалы уже смотрели очень многие из стоящих на берегу и плывущих по реке в лодках - люди вытягивали шеи и показывали пальцами.

Вдалеке на горе протрубили в рог, и оттуда донесся звонкий лай гончих.

– В Олдорандо нет покоя от крестовых походов, - снова повторил Мунтрас, тяжело поднимаясь, чтобы присоединиться к сыну, который замер на берегу, разинув рот.

– Такова государственная политика, сударь, - осмелился сказать один из клерков, кланяясь и заглядывая снизу вверх в лицо капитану. - Люди убивают фагоров и отбирают их земли.

– Эти земли не под силу поднять обычному человеку, - холодно отозвался ледяной капитан. - Почему они не оставят этих бедняг в покое? Они же безвредные, эти фагоры.

Хриплые крики фагоров доносились со скалы довольно явственно, но разглядеть удавалось мало. Через некоторое время воздух огласили торжествующие крики людей, и зеленая шапка растительности на вершине утеса ожила и заволновалась. Посыпались камни, полетели обломанные ветви, и вынырнувшая наконец из зелени фигура закувыркалась в воздухе, ударилась о камни утеса, снова закувыркалась, ужасно растревожив птиц-плакальщиков. Упав на береговые камни, фигура села и попыталась подняться, потом повалилась головой в воду и поплыла по течению. Над водой поднялась трехпалая рука, потом все скрылось - фагор утонул.

Див рассмеялся, но смех его звучал по-дурацки.

– Вы видели? - воскликнул он.

Другой фагор, пытаясь ускользнуть от своих мучителей, помчался с утеса сам, начав как нельзя лучше. Но уже через секунду двурогий сорвался и, прокатившись по уступам вниз, сильно ударился о камни берега и тоже был унесен водой. За первой парой взрослых фагоров последовали другие - такие же рослые и поменьше, дети-рунты. На глазах застывших у реки людей белесые фигуры словно в сказочном сне сыпались в воду с утеса. С высоты утеса, там, где обрыв был самый крутой, два фагора прыгнули вниз, держась за руки. Проломившись сквозь сучья, эта пара счастливо миновала острые выступы и с плеском упала в воду. Разъяренные псы понеслись следом и, круша ветви, вскоре попадали на берег.

– Нам следует держаться подальше, - сказал старый Мунтрас. - По мне, так нам до этого дела нет. Эй, ребята, готовьтесь поднимать сходни! Все, кто плывет с нами, - на борт! Живей!

Наскоро пожав руки клеркам, ледяной капитан торопливо зашагал к «Деве», чтобы проследить за точным исполнением своего приказа.

Один из купцов-олдорандцев сказал:

– Отрадно видеть, что даже в этом отсталом краю жители стремятся избавиться от мохнатой нечисти.

– От фагоров нет никакого вреда, - быстро отозвался Мунтрас, не замедляя шаг и набычив крепкую голову.

– А вот и нет, сударь. Эти бестии - древнейшие враги человека; во время Ледяных Веков они вырезали людей почти под корень.

– Это было давно и неправда. Нынче времена изменились. Давайте-ка на борт. Пора отчаливать от этого пристанища варваров.

По преимуществу команду «Лордриардрийской девы» составляли выходцы из Геспагората. К ним принадлежал и капитан. Без лишних разговоров матросы затащили на борт сходни и отдали швартовы. Вскоре судно шло своим курсом вниз по реке.

Как только «Дева» вышла на середину реки, ее пассажиры заметили на воде за бортом трупы анципиталов, распространяющих облака желтой крови. Неожиданно один из членов команды издал предупреждающий крик. Впереди корабля, неуклюже пытаясь плыть, качался на мелкой волне живой фагор.

Мгновенно принесенный шест был спущен за борт. «Дева» шла без парусов, и ветра не было, однако сильное течение несло судно очень быстро. «Дева» стремительно приближалась к несчастному двурогому, но тот быстро сумел сориентироваться. Отчаянно рванувшись вперед и вверх, он обеими лапами схватился за шест. Течение с силой ударило его о борт корабля, но он удержался и вскоре уже выбирался на палубу.

– Зря вытащили, - сухо заметил капитану купец-олдорандец. - Фаги смертельно боятся воды - прошли бы мимо, он бы и утонул.

– Это мой корабль, и мое слово здесь закон, - резко отозвался Мунтрас, мрачно взглянув на купца. - Если вам не по нраву то, что здесь происходит, я вас не неволю - можете сойти на берег в любой момент.

Упав на палубу без сил, сталлун некоторое время лежал в луже стекающей с его шерсти воды. Из раны на его голове сочилась сукровица.

– Дайте ему глоток «Огнедышащего», - приказал капитан. - Он парень здоровый - выдюжит.

Проследив за тем, как матросы вынесли из каюты бутыль с крепчайшим димариамским напитком, Мунтрас отвернулся и ушел к себе.

«Доживая свой век, - думал он, - я с сожалением вижу, как меняется людская природа, как ожесточается, злобится, копит ненависть человек, становясь мстительным и ничего не прощающим. Может быть, и тут всему виной жара. Может быть, мы просто чувствуем, что наш мир обречен гореть в огне». Ну что ж, что бы ни принесли ближайшие годы, он встретит будущее в родном Лордриардри, в своем крепком добротном доме, откуда открывается замечательный вид на морской простор. В Димариаме всегда было прохладней, чем в Кампаннлате. Люди там всегда были терпимей.

В Матрассиле он попросит аудиенции у короля ЯндолАнганола, по той самой причине, по которой мудрые люди всегда обращаются к своим знакомым могущественным суверенам. Королева отправилась в изгнание, а вместе с ней уплыло и кольцо, которое он когда-то давно ей продал; добравшись до Оттассола, он должен будет позаботиться о том, чтобы отправить по назначению известное письмо. Тем временем он, возможно, уже получит первые известия о судьбе несчастной королевы королев. И, может быть, он заглянет к Мэтти; ведь другая оказия увидеться с ней ему вряд ли представится. Ощущая внизу живота знакомое посасывание, он с улыбкой думал об отлично выполняющем свое назначение доме терпимости Мэтти, где дело было поставлено гораздо лучше, чем в убогих оттассольских притонах. Спору нет, Мэтти хороша, хоть и не перестает ходить в церковь и усердно молиться с тех пор, как заслужила личную благодарность короля ЯндолАнганола, раненного при Косгатте и спасенного лично ей.

Он рад уйти на покой, но что он будет делать в своем Димариаме? Вот в чем вопрос. Об этом следовало крепко подумать; семейный очаг не сулил капитану покоя и удобств. Может быть, он подумает и подыщет себе какую-нибудь незначительную должность с необременительными обязанностями, чтобы хоть чем-то заполнить свой досуг.

Заснул капитан в обнимку с верным клосом.

Матрассил встретил грузного капитана Мунтраса молчанием, словно испуганный событиями последних дней.

Беды валились на короля нескончаемым потоком. По донесениям из Рандонана выходило, что солдаты королевской армии Борлиена бегут с полей сражения. Без конца возносимые в церквях Акханабы молитвы не смогли уберечь урожай от засухи. Королевский оружейник, усиленно пытающийся создать ружье по образу и подобию сиборнальского, пока еще мало чем мог порадовать его величество. В довершение всего, в город вернулся Робайдай.

Король ЯндолАнганол отправился верхом на прогулку по окрестностям столицы. Спешившись в тени небольшой рощи, он пошел рядом со своим любимым хоксни, Ветром. Рунт Юлий, ужасно довольный возможностью побывать на вольном воздухе и размяться, преданно бежал рядом, чуть приотстав от хозяина. Двое верховых охраны тихо ехали следом, стараясь держаться за пределами слышимости. Внезапно спрыгнув с дерева, Робайдай предстал перед отцом.

– Уж не сам ли это король, мой повелитель, прогуливается в лесу со своей новой невестой?

В неприбранных волосах принца запутались мелкие веточки и листья.

– Роба, ты нужен мне в Матрассиле. Почему ты не хочешь вернуться во дворец?

Король не знал, что ему делать - гневаться или радоваться такому неожиданному появлению наследника.

– Я не хочу возвращаться во дворец, мне там душно. Там я чувствую себя узником, вольной птицей в роскошной клетке. Согласись, отец, есть разница между воздухом полей и лесов и вонью сырого подвала, в котором сидит мой дед. Хотя я и сейчас несвободен - вот если бы у меня не стало родителей, тогда я обрел бы настоящую волю.

Глаза Робы, несущего такую невозможную - даже в сравнении с его прежними дерзкими речами - дичь, дико блуждали и, казалось, мало что различали. Его невнятная речь была путаной, как и волосы,. Он был абсолютно наг, если не считать куска звериной шкуры, обернутой вокруг чресл наподобие килта. На истощенном теле, испещренном шрамами и царапинами, резко выступали ребра. В руке Роба сжимал дротик.

Стукнув тупым древком оружия по земле, Роба бросился к рунту Юлию и, крепко схватив его за лапу, притянул к себе. Молодой фагор протестующе закричал от боли.

– А, вот вы где, моя дражайшая королева, моя мачеха - как вы прекрасны в это время дня, как великолепно играет солнце на вашем белом меху с красными перьями! Вы так тщательно скрываете свое дивное тело от палящего солнца, бережете его для развратника-другого, своего дружка, бросающегося на вас, будто вы лакомая приманка. Или свиноматка. Или невоздержанная сладострастница.

– Отпустите, больно! - всхлипывал маленький фагор, пытаясь вырваться.

Стремительно бросившись вперед, король ЯндолАнганол хотел ухватить сына за плечо, но тот оказался проворнее и успел увернуться. Поймав свисающую с дерева каспиарн цветущую лиану, Робайдай одним быстрым движением обернул ее вокруг шеи Юлия. Пытаясь вырваться, рунт забегал кругами, хрипя и отдирая цепкое растение от горла, поджимая от страха губы. Король ЯндолАнганол наконец сумел схватить сына.

– Я не стану тебя трогать, но прошу, прекрати дурачиться и говори со мной с тем же уважением, с каким обращаюсь к тебе я. По-моему, я это заслужил.

– Ах, Боже мой, Боже мой, какие речи! А как же поруганная честь моей матери - отчего бы мне не взять с тебя пример? Ты пригвоздил ее к земле рогом фагора, по уши увяз в своих лукавых кознях!

Роба вдруг разрыдался и, получив от отца пощечину, отшатнулся.

– Сейчас же прекрати пороть чушь. Молчи, или, клянусь, я заставлю тебя прикусить язык. Возьми себя в руки, ибо если, по счастью, окажется, что ты сохранил остатки разума, то с согласия Панновала мое место сможешь занять ты, ты женишься на Симоде Тал. Если нам удастся добиться от Священной Империи согласия на это, тогда эта беда - еще не беда. Почему ты всегда думаешь только о себе, сын?

– Потому что я хочу отвечать только за собственные выходки!

Слова срывались с губ Робы как плевки.

– Но ведь я твой отец, и ты должен проявить ко мне уважение, как-никак ты обязан мне появлением на свет, и потом, это я сделал тебя принцем, - горько заметил король. - Или ты забыл о своем положении? О том, что ты борлиенский принц? Что ж, это легко исправить - мы запрем тебя во дворце и не выпустим, пока память не вернется к тебе.

Прижав руку к разбитой губе, Роба пробормотал:

– Может, я сошел с ума, но таким я, по крайней мере, смогу жить на свете. Предпочитаю забыть о том, кто я.

Два командира эскорта встревоженно подъехали к ним с мечами наголо. Повернувшись к своим воинам, король приказал им спрятать оружие в ножны, спешиться и схватить принца. Едва отец отвернулся, Роба сильным рывком высвободился из его рук и с победным криком огромными скачками умчался в чащу.

Один из командиров моментально вложил в арбалет стрелу, но король запретил ему стрелять. Останавливать своего сына такой ценой или гнаться за ним он не желал.

– Робайдай плохой, - пропищал сбоку от него полупридушенный Юлий.

Не обращая внимания на жалобы рунта, король вскочил в седло, на Ветра, и поскакал во дворец. Его черные брови грозно сошлись на переносье, и сейчас он как никогда напоминал орла.

Уединившись в своих покоях, ЯндолАнганол погрузился в п?ук, к чему прибегал крайне редко. Опустив душу к Прародительнице, он встретился с останками своей матери и беседовал с ними. Но встреча с матерью мало утешила его. Мать напомнила ему, что бабка Робайдая по матери, королеве королев, - Шаннана Дикая, и посоветовала принимать жизнь такой, как она есть. Еще мать сказала, что он может не винить себя в смерти мирдопоклонников, ведь те готовили государственную измену.

Покрытый осыпающимися кусками иссушенной плоти скелет как мог пытался утешить короля. Но старания покойной королевы не увенчались успехом - душа ее сына вернулась в мир живых по-прежнему безутешной.

Хитроумный отец короля, по-прежнему влачащий свое существование в сыром дворцовом подвале, оказался более практично настроенным. Казалось, у ВарпалАнганола готов совет на все случаи жизни.

– Постарайся подогреть скандал вокруг Пашаратида. Прикажи своим людям распространить слухи. Ты должен попытаться вовлечь в дело жену Пашаратида, которую нахал-муж бросил в столице, как будто бы с поручением вывезти его деловые бумаги. Любой слух, порочащий Сиборнал, сейчас на вес золота.

– А что мне делать с Робайдаем?

Отвернувшись в своем кресле, старик хитро прищурил глаз.

– С ним ты пока ничего поделать не можешь и потому оставь его в покое. Тем временем постарайся ускорить развод и приблизить женитьбу - это может оказаться полезным.

Король ЯндолАнганол молча прошелся по темнице.

– Но если так, то я окажусь в руках Це'Сарра?

Старик откашлялся и, прежде чем заговорить снова, долго гонял мокроту.

– Говорят, там, снаружи, жарко. Я совсем не чувствую жары - неужели люди так изнежились? Послушай, Ян, наши друзья в Панновале хотят, чтобы ты оказался в руках Це'Сарра. Это устраивает их, но, как я вижу, вовсе не устраивает тебя. Как поживает королева-изгнанница?

Король послушался совета отца. В далекий Панновал через Кзинт был отправлен в сопровождении хорошо вооруженного отряда посланник с поручением передать Первосвященному Це'Сарру, главе Священной Панновальской Империи, письмо с просьбой ускорить выдачу грамоты с разрешением на развод. Вместе с письмом посол вез драгоценные иконы и прочие подарки, в том числе и священные реликвии, на скорую руку сфабрикованные матрассильскими церковными умельцами.

Расправа с мирдопоклонниками, как это стали называть, не выходила из головы горожан и депутатов скритины. Шпики докладывали о ширящемся движении недовольных в столице, о готовящемся якобы восстании, о гонцах, отправленных в Оттассол, чтобы заручиться поддержкой тамошних обиженных баронов. Королю срочно нужен был козел отпущения. И его не пришлось долго искать - им стал главный советник СарториИрвраш.

СарториИрвраш - некогда любимый учитель Робайдая - мог стать в глазах нации отличной жертвой. Народ не доверял интеллектуалам, а у скритины были свои причины ненавидеть приспешника короля Орла, во-первых, за его длинные руки и принципиальность, а во-вторых, за его раздражающее красноречие.

Обыск покоев советника наверняка мог дать состав преступления того или иного сорта. В кабинете СарториИрвраша хранились заметки по поводу его экспериментов по скрещиванию других, мади и людей, которые он проводил в удаленном от дворца тайном питомнике. Кроме того, там были, конечно же, и любопытные с различных точек зрения страницы его бесценной «Азбуки Истории и Природы». В рукописях этой книги можно было надеяться отыскать довольно ереси, наговоров, а то и просто лжи против скритины и Святой Церкви. И тот и другой институты, получив такие улики, будут лизать от восторга сапоги короля! Обдумав все это, Орел послал к советнику солдат, возглавляемых самим архиепископом Матрассильского собора БранцаБагинатом, личностью, известной своей твердостью и непримиримостью.

Обыск, предпринятый в покоях советника, оказался удачным сверх ожиданий. В кабинете СарториИрвраша отыскался вход в потайную комнату (хотя тут скорее следовало рассчитывать на тайный ход за пределы дворца). В этой комнате обнаружили тайного пленника, вроде бы человека любопытнейшей наружности. Когда по приказу архиепископа солдаты тащили пленника вон, тот совершенно безумным голосом выкрикивал на староалонецком, что прибыл из другого мира.

Огромное количество бумаг преступного содержания вынесли во двор замка и сложили там в кучу. Советника схватили, и он предстал перед королем.

Несмотря на то, что уже было двадцать минут четырнадцатого пополудни, туман не собирался рассеиваться; напротив, мгла все густела, принимая желтоватый оттенок. Город внизу полностью затянуло туманом и дворцовый утес словно плыл посреди бескрайнего моря, вздымая над ним свои трубы, точно медленно погружающийся в пучину корабль. И, быть может, именно туман, навевающий клаустрофобию, был причиной нерешительности и колебаний короля между гневом и жаждой крови - и жалостью, между спокойной рассудительностью - и диким возбуждением. Неприбранные волосы Орла стояли дыбом, нос, словно служа предохранительным клапаном душе, переполняемой чувствами, то и дело начинал кровоточить. По коридорам дворца король не ходил, а стремительно бегал, вне себя от тупости придворных, сопровождающих его с подобострастными улыбками, не способных придумать ничего, кроме слов бесполезного утешения.

Когда советник и трепещущий от ужаса Билли были предъявлены королю, тот для начала наотмашь ударил СарториИрвраша по лицу. Потом, легко, как тряпку, подхватив пожилого человека с пола, Орел прижал его к груди и разрыдался, умоляя простить горячность, пачкая чарфрул советника новой обильной порцией крови из носа.

В момент наивысшего раскаяния короля ему доложили, что во дворец прибыл ледяной капитан Мунтрас, засвидетельствовать свое почтение монарху.

– Пусть придет позже, - ответил король. - Он скитается по всем странам - может быть, он принес мне вести о королеве МирдемИнггале. Вот что: попросите его подождать, я скоро выйду к нему. Проклятие, может он подождать, я спрашиваю? Весь мир может подождать!

И король продолжил проливать слезы и ругаться. Через минуту он снова велел вызвать к себе лакея.

– Бог с ним - зови этого ледяного капитана. Пускай тоже подивится на эту насмешку природы над родом человеческим.

Последнее относилось к Билли Сяо Пину, на которого король наконец соизволил взглянуть.

Испуганный окровавленным лицом короля Билли, чьи нервы после приключений последних дней и в особенности последней ночи были в ужасном состоянии, стоял переминаясь с ноги на ногу и изо всех сил сдерживался, чтобы не разрыдаться - это было бы сейчас, конечно, крайне неуместно. На его родном Аверне человека, позволившего себе то, что вытворял сейчас король, за подобную демонстрацию собственных чувств давно бы уже отправили в психиатрический изолятор. В трактате «О временах года Гелликонии, длящихся дольше, чем человеческая жизнь» о чувствах гелликонцев говорилось ясно и точно, хотя и кратко. «Эмоциональный уровень неоправданно высок», утверждалось там. Сверхвозбудимые борлиенцы считали иначе. Их король не был похож на благожелательно настроенного слушателя.

– Ээээ… здрасьте, - наконец выдавил Билли, сопроводив слова вымученной улыбкой. И оглушительно чихнул.

В дверях комнаты с поклоном появился Мунтрас. События разворачивались в одной из самых древних и тесных частей дворца, насквозь пропахшей известкой, хоть той известке и было уже четыре сотни лет.

Поприветствовав короля, ледяной капитан принялся осторожно и с любопытством осматриваться по сторонам, неловко переминаясь на плоских ступнях.

Король едва ответил на приветствия Мунтраса. Указав на груду подушек, он бросил:

– Можете присесть там - смотрите и молчите. Перед вами то, что мы нашли в гнилостном гнезде предательства, - глядите же и удивляйтесь.

Быстро повернувшись обратно к Билли, король спросил:

– Сколько же лет тебе пришлось томиться в застенке СарториИрвраша, неизвестное создание?

Несколько сбитый с толку великосветским характером обращения, Билли ответил не сразу:

– Неделю… может быть, восемь дней… я не помню, ваше величество.

– Восемь дней и есть неделя, чужеземец. Что ты такое: результат неудачного эксперимента?

Король расхохотался над своей шуткой, и смех эхом подхватили все присутствующие - не оттого, что шутка действительно была смешной, а больше от страха за собственные жизни. Никто не хотел разделить судьбу мирдопоклонников.

– Просто от тебя воняет… как от неудачного эксперимента.

Опять смех.

Вызвав двух рабов, король велел им вымыть Билли и дать ему чистую одежду. Когда пленник принял подобающий вид, подали вино и еду. Проворные слуги, изгибаясь словно ходячие луки, принесли на больших подносах дымящееся мясо козленка с красным рисом.

Пока Билли утолял голод, король, в минуты волнения пренебрегающий едой, расхаживал по залу. О чем-то размышляя, он время от времени прижимал к носу шелковый платок или разглядывал свое левое запястье, на котором его сын, РобайдайАнганол, вырываясь, оставил ногтями глубокую царапину. Вместе с королем по залу вперевалку расхаживал и архиепископ БранцаБагинат, здоровенный, пузатый, своими объемистыми формами, обтянутыми шафрановой с пурпуром мантией с кружевами, напоминающий боевой сиборнальский корабль, мчащийся под всеми парусами. Тяжелое лицо архиепископа могло бы принадлежать первому деревенскому драчуну и кулачному бойцу, если бы не мелькающее то и дело в прищуренных глазках священнослужителя добродушное веселье. При дворе архиепископ пользовался всяческим уважением как человек дошлый и тонкого ума, а также как союзник короля ЯндолАнганола в Святой Церкви.

Когда король останавливался, останавливался и БранцаБагинат, нависая над ним своей тушей и составляя резкий контраст с босым Орлом, облаченным только в короткие панталоны и распахнутую куртку, открывающую его бледную грудь.

Зал, где они находились, представлял собой нечто среднее между приемной и кладовой и мало подходил для своего назначения. По всему полу было разбросано множество старых, потертых и даже покрытых плесенью подушек и разномастных ковров, кроме того, в одном углу стояли старые деревянные стенные панели. В окно был виден узкий проход; время от времени там мелькали какие-то люди, вероятно слуги, с кипами бумаг в руках - они переносили во двор архив СарториИрвраша.

– Позвольте мне задать незнакомцу вопрос, ваше величество, - попросил, обернувшись к королю, БранцаБагинат. - Религиозного свойства.

Не услышав в ответ ничего, что могло бы означать запрет, дигнитарий развернул паруса в сторону Билли и спросил:

– В том мире, откуда ты прибыл, тоже правит Акханаба Всемогущий?

Неохотно оторвавшись от еды, Билли утер рот.

– Я уверен, что вы понимаете, как легко мне дать вам положительный ответ, способный порадовать вас. Поскольку я не хочу расстраивать ни вас, ни его величество, могу я начать с того, что мой ответ будет неправдой?

– Встань, когда разговариваешь со мной, существо! Я задал тебе вопрос, и ты должен дать мне на него правдивый ответ. Не твое дело решать, понравится он мне или нет.

Нервно утирая рот, Билли поднялся перед могучим священником на ноги.

– Сударь, человеческая природа такова, что на определенной, начальной, ступени развития бог необходим. Подобно детям, мы нуждаемся в любви и заботе, в отце, который способен помочь нам возмужать. Возмужав физически, человек по-прежнему ищет подобный же отеческий образ, который мог бы следить за его делами и вести их учет. Этот вымышленный образ обычно носит название «Бог». И только после того, как большая часть человечества достигнет зрелости духовной, когда люди смогут сами управлять своим поведением, необходимость в боге отпадет - так, повзрослев и научившись заботиться о себе, мы перестаем нуждаться в присмотре отца.

Заметно удивленный таким ответом, архиепископ потер мясистую щеку.

– Из твоих слов выходит, что ты прибыл из мира, где вы сами присматриваете за собой, отстранив от этой обязанности Бога? Ты это хочешь сказать?

– Совершенно верно, сударь.

Отвечая, Билли смотрел на архиепископа как загнанный зверек. Ледяной капитан, придвинувшись ближе к говорившим, внимательно прислушивался, хотя и делал вид, что полностью занят королевским угощением.

– Этот мир, с которого ты прибыл, - как он называется, Аверн, что ли? - вы там счастливы?

Этот невинный на первый взгляд вопрос архиепископа смутил Билли чрезвычайно. Если бы тот же вопрос ему задали несколько недель назад, например его наставник, он ответил бы не задумываясь. Он сказал бы, что счастье определяется мерой знания, а не суеверия, уверенностью, а не сомнением, твердой правящей рукой, а не надеждой «на авось». Он ответил бы, что знание, уверенность и управление - равноправные благодетели, направляющие жизнь обитателей станции наблюдения и руководящие ею. При упоминании Акханабы как залога удачи он даже посмеялся бы - а с ним, наверно, выдавил бы сухой смешок и наставник.

Но здесь, на Гелликонии, все обстояло иначе. Он еще способен был смеяться над идолопоклонничеством верующих в Акханабу. Но в то же время уже понимал и видел всю глубину и силу понятия «безбожный мир». Из мира безбожного он попал в мир варварский. И, несмотря на свои злоключения, теперь твердо знал, в котором из миров вера в счастье и удачу заложена в людях крепче.

Как только Билли запнулся, затруднившись ответом, заговорил король ЯндолАнганол. Все это время король обдумывал услышанное от Билли.

– Но что будет, если у кого-то не окажется стойкого образа отца, ведущего его к возмужанию? Что тогда? - с вызовом спросил король.

– Тогда, возможно, на помощь действительно сможет прийти Акханаба, способный поддержать нас в трудную минуту верой. Или же человек этот совершенно отвергнет Бога, как мы вычеркиваем из сердца образ отца, который бросает нас.

Тут у короля снова открылось кровотечение из носа.

Воспользовавшись паузой, Билли повернулся к БранцаБагинату, чтобы ответить и ему:

– Достопочтенный господин, - заговорил он с преувеличенной уверенностью, - будучи высокопоставленной особой, я выражаю протест против несправедливого и неподобающего обхождения, с которым столкнулся в этом дворце. Я требую, чтобы меня немедленно освободили. Получив свободу, я буду счастлив предложить вам свои услуги. Мы сможем работать вместе. Я знаю о вашем мире много такого, что очень важно для вас и в награду не попрошу ничего…

Хлопнув в огромные ладоши, архиепископ ласково проговорил:

– Не обольщайся понапрасну - ты сам знаешь цену своим словам. Ты важен только как свидетель против советника СарториИрвраша, обвиняемого в заговоре против королевского дома. В прочих отношениях ты - пустое место.

– Как вы можете говорить о моей незначительности, даже не пробуя проверить мою значимость? Вот что я скажу: предположим, в эту самую минуту тысячи людей следят за тем, что происходит между нами. Эти невидимые зрители ждут от вас мудрого решения касательно меня, по которому они станут судить о вас дальше. Это решение повлияет на то, кем вы войдете в историю.

Краска прилила к щекам архиепископа.

– Никто, кроме Всемогущего, не может сейчас видеть нас. Твоя бессовестная ложь о возможности существования безбожных миров способна разрушить наше государство до основания. Придержи язык, если не хочешь кончить свои дни на костре.

Под влиянием внезапного отчаянного порыва Билли приблизился к королю и показал ему свои часы с тремя рядами мигающих цифр.

– Ваше величество, умоляю, освободите меня. Взгляните на этот принадлежащий мне предмет. Точно такой же есть у каждого обитателя Аверна. Это часы - как видите, на них отображено время Гелликонии, Аверна и другого, далекого, главенствующего мира, приславшего сюда моих собратьев, мира под названием Земля. Эти часы - знак наших достижений в обуздании и подчинении сил окружающего мира. Отнеситесь ко мне с вниманием и доброжелательно, я предоставлю в ваше распоряжение другие чудеса, по сравнению с которыми эти часы - ничто. На Борлиене мне нет равных в знании.

В глазах короля проснулся интерес. Отняв от носа шелковый платок, он спросил:

– Может быть, в таком случае ты сможешь изготовить для меня надежное фитильное ружье, равное по мощи сиборнальскому?

– Конечно. Фитильное ружье - это просто. Я могу…

– А кремневое ружье со спусковым крючком? Можешь ты сделать кремневку?

– Знаете, сударь, сейчас я не могу сказать наверняка, здесь многое зависит от прочности металла, имеющегося у вас в распоряжении. Могу сказать с уверенностью, что я смогу сделать… видите ли, в моем мире никто давно уже не занимается такими вещами - войны отошли в прошлое.

– Так что же, у вас совсем не производят оружия? Хоть какое-то оружие ты можешь сделать?

– Сударь, мне хотелось бы, чтобы вы сначала взглянули на часы, которые я почтительно прошу вас принять от меня в подарок в знак моей доброй воли.

Сняв часы с руки, Билли протянул их, болтающиеся на паре пальцев, королю, который не сделал попытки принять подарок.

– И прошу вас освободить меня. После этого я хотел бы встретиться с учеными вашей страны, вроде присутствующего здесь архиепископа, чтобы безвозмездно передать им свои знания. Очень скоро, уверяю вас, мы сможем наладить производство удобных небольших пистолетов, радиопередатчиков и приемников, двигателей внутреннего сгорания и…

Заметив выражение лиц короля и архиепископа, Билли замолчал, передумав говорить то, что хотел сказать дальше, и вместо этого снова умоляюще протянул часы королю.

Король наконец соизволил взглянуть на настойчиво предлагаемый ему странный предмет, где под маленьким стеклышком на лицевой панели менялись и мигали цифры. Поколебавшись, его величество взял часы; они с архиепископом рассмотрели их, перешептываясь. Пророчество о том, что появление магических механизмов явится предвестием ниспровержения любых основ государства и разрушения всей Империи, было известно всем и каждому.

– Можно ли при помощи этой волшебной машинки узнать, сколько лет мне осталось владычествовать? Или, может быть, она сумеет указать возраст моей дочери?

– Ваше величество, эти часы - продукт научной мысли и только, но никак не волшебства. Их корпус изготовлен из платины, пересекшей необъятные просторы космоса…

Король небрежно подкинул часы на руке.

– Эта безделушка несет зло. Не трудись разубеждать меня, чужеземец, я знаю точно. Короли владеют даром предвидения, которым среди прочих отмечены разве что астрологи. Так зачем же ты пришел в город Матрассил?

С этим вопросом король протянул часы обратно Билли.

– Ваше величество, я пришел увидеть королеву.

Подобный ответ поразил короля настолько, что, поспешно сделав шаг назад, он уставился на Билли так, словно увидел перед собой призрак.

– Видишь, архиепископ, он, оказывается, не только атеист, но сверх того и мирдопоклонник, - бросил, не поворачиваясь, король БранцаБагинату. - И ты удивляешься тому, что тебя неласково тут приняли? Сколько можно выслушивать от тебя загадку? Мое терпение иссякло. Сдается, ты не сумасшедший, да и на шута не похож. Так откуда ты взялся? Из реторты СарториИрвраша?

Говоря это, король вместе с архиепископом угрожающе надвигались на Билли, пугливо отступающего к стене. Остальные придворные, торопясь продемонстрировать его величеству свою ненависть к недожаренному мирдопоклоннику, двинулись следом, взяв несчастного чужака в кольцо.

Поднявшись с подушек, Криллио Мунтрас подошел к королю, который с неожиданной нерешительностью остановился напротив Билли и во все глаза глядел на чужака.

– Ваше величество, осмелюсь испросить позволения поучаствовать в допросе? Хотелось бы знать, на каком именно корабле он прибыл со своего мира?

Король оглянулся на ледяного капитана, словно не зная, что делать, - обрушить на странного человечка у стены свою ярость или предпринять что-то иное. Помолчав немного, он спросил Билли, не отрывая окровавленного платка от носа:

– Ну что, существо… Посредством какого устройства ты прибыл к нам? Ответь, пожалуйста, ледяному капитану, он уважаемый человек.

Вжавшись в стену, чтобы не касаться необъятного пуза БранцаБагината, Билли пролепетал:

– Мой корабль, построенный целиком из металла, был полностью герметичен, чтобы предотвратить утечку необходимого для дыхания воздуха в пустоту космоса. Если позволите, я постараюсь пояснить свои слова при помощи рисунков. Наука моего мира развита чрезвычайно, и я бы мог принести немалую пользу Борлиену… Мой корабль опустил меня на земли Борлиена в целости и сохранности и самостоятельно вернулся обратно в мой мир.

– Как прикажешь тебя понимать - твой корабль способен мыслить? Он живой?

– Мне сложно ответить на этот вопрос однозначно. Да, в каком-то смысле мой корабль способен мыслить. Он способен производить вычисления, необходимые для прокладывания курса, различать окружающие предметы, разумно ориентироваться между ними. Однако живым назвать его нельзя.

Медленно нагнувшись, король ЯндолАнганол поднял с пола кувшин с вином и, не спуская с Билли глаз, занес его над головой.

– Сдается мне, кто-то из нас, ты, создание, или я, сошел с ума. Этот корабль обладает разумом и… да, да - способен летать сам по себе. Ну, посмотрим!

С этими словами король швырнул кувшин в стену. Пронесшись по воздуху, кувшин с треском разбился о камень, расплескав по нему содержимое. Внезапность выходки короля заставила всех присутствующих застыть в неподвижности, словно обратившись в фагоров.

– Ваше величество, я всего лишь пытался донести до вас истину… - не выдержав, Билли оглушительно чихнул.

– Чувство вины и долга, а также гнев понуждали меня к тщетным попыткам добиться от тебя толка. Хотя к чему все эти усилия? Зачем мне возиться с тобой? Меня всего лишили, у меня ничего не осталось, мой дворец - пустая кладовая со снующими крысами вместо придворных. У меня уже отняли все, но, тем не менее, продолжают чего-то требовать. Ты тоже чего-то добиваешься от меня… Демоны обступили меня со всех сторон… Мне снова нужна епитимья. Архиепископ, возложи на меня свою легкую руку. Передо мной изготовленный СарториИрврашем лукавый демон, у меня больше нет в этом сомнений. Завтра я попытаюсь обратиться с увещеваниями к скритине и что-то изменить. Но сегодня у меня больше нет сил - я всего-навсего несчастный отец непутевого сына, истекающий кровью…

И тихим голосом, словно обращаясь только к самому себе, король добавил:

– В первую очередь нужно будет попытаться изменить себя.

С измученным видом король опустил глаза долу. Капля крови сорвалась с его носа и упала на пол. Ледяной капитан кашлянул. Как человек сугубо практический, он испытывал растерянность, оказавшись свидетелем эмоциональной вспышки монарха.

– Государь, я понимаю, что выбрал не лучшее время для визита. Я обычный торговец, и потому напрасно ждать от меня чего-то сверх того, на что я способен. Много лет подряд я доставлял во дворец лучший лордриардрийский лед, вырубленный под моим личным надзором из чистейших ледников, и никогда не гнался за легкой прибылью. Теперь же, господин, я вынужден поблагодарить вас за оказанное мне в вашем дворце гостеприимство и радушный прием и откланяться, ибо не смогу долее иметь счастье видеть вас, поскольку хочу удалиться от дел навсегда. Хотя туман на реке все еще держится, я полагаю, что мне лучше сейчас же отдать швартовы и отправиться домой.

Речь ледяного капитана тронула короля, который, немного оживившись, положил на плечо Мунтрасу руку. Глаза капитана были круглыми и совершенно невинными.

– Жаль, что меня не окружают такие люди, как вы, капитан, те, кто изрекает только простые и разумные вещи. Вы славно послужили мне, и я благодарен вам. Я помню все, и то, как вы помогли мне в тот день, когда я, истекая кровью, полз по улицам Матрассила - тогда я был ранен в памятной мерзкой переделке при Косгатте, и сейчас я опять ранен, гораздо более жестоко. Вы истинный патриот.

– Сударь, я патриот моей родины, Димариама, куда теперь собираюсь вернуться, чтобы поселиться там в тиши и покое. Это плавание - мое последнее. Мое дело, ледяную торговлю, продолжит мой сын, который, я уверен, выкажет вам и… гм… бывшей королеве не меньшую преданность, чем старался выказать я. Солнца припекают все жарче, ваше величество, возможно, дворцу понадобится больше льда?

– Капитан, вы наш спаситель и заслужили награду за свой труд. Сейчас я почти нищ, от скритины, погрязшей в скаредности и дрязгах, ждать нечего, но я хочу вас наградить - что вы хотите в награду за свою преданность?

Мунтрас переступил с ноги на ногу.

– Сударь, я служил вам не ради награды - я просто был горд и рад вам угодить - да я того и не стою, но уж коли зашел такой разговор, могу я предложить вам мену? Держа курс к Матрассилу, я, вдруг проникшись состраданием, спас из реки фагора, обреченного погромщиками, участниками крестового похода, на гибель. Сейчас двурогий совершенно оправился от пребывания в воде, часто оканчивающегося для его сородичей печально, и собирается приискать кров вдали от Кахчаззерха, где его род подвергают преследованиям и гонениям. Я готов преподнести вам этого сталлуна в качестве раба, если вы согласитесь отдать мне вашего узника, кем бы он ни был, демоном или чем-то другим. Согласны вы на такой обмен?

– Можешь забрать себе этого выродка, если хочешь. Забирай его и уводи скорей с глаз моих долой вместе с его колдовской побрякушкой. А взамен, капитан, я не приму от тебя ничего. Я буду перед тобой в долгу, если ты возьмешь на себя труд вывезти это за пределы моего королевства.

– Тогда я сейчас же забираю его с собой. В обмен, ваше величество, я пришлю вам моего фагора в знак того, что в будущем мой сын сможет предлагать во дворец свой товар на тех же свободных условиях, как раньше я. Он хороший парень, мой Див, хотя, сударь, и не превосходит пока что своего отца, к сожалению.

Так Билли Сяо Пин перешел в распоряжение ледяного капитана. На следующий день легкий ветерок рассеял поднимающийся от реки туман, а вслед за туманом рассеялась и тоска короля. Сдержав обещание, он отправился в скритину, перед которой выступил с речью.

По мнению многоглазого существа, покашливающего и с интересом взирающего на Орла с жестких церковных скамей, король сегодняшний разительно отличался от короля давешнего. Коротко, но недвусмысленно отметив нечистую роль советника СарториИрвраша, однозначно виновного в упадке государства на сегодняшний день, и не останавливаясь на этом, король ЯндолАнганол решил исповедаться.

– Господа парламентарии, когда я восходил на престол Борлиена, вы клялись мне в верности. Дела нашего любезного сердцу королевства не всегда шли лучшим образом, что я, конечно, не отрицаю и никогда не отрицал. Любой король, каким бы всемогущим он ни был, как бы ни радел за своих подданных, не может решительно изменить существование своего народа - я говорю так, потому что почувствовал и понял это совсем недавно. Я не способен отменить одним указом засуху или запретить солнцам проливать свет на наши земли, измученные жарой.

Душе моей нет покоя, поскольку на ней лежит грех преступления. Подстрекаемый советником, я согласился на расправу с мирдопоклонниками. Я каюсь в этом перед вами и прошу у вас прощения. Но помыслы мои и в тот ужасный миг были чисты, - убийством я надеялся принести мир и согласие в королевство, предотвратить дальнейший раскол. Я отказался от своей королевы, и, оставив ее, оставил также похоть и все помыслы о личном благе. Мой новый брак, с принцессой Симодой Тал из королевского дома Олдорандо, будет чисто династическим - и целомудренным, целомудренным, клянусь вам. Я не притронусь к моей будущей жене - разве только наследника ради. Я отлично понимаю нелепость разницы наших возрастов и то, что это брак совершенно неравный, и тем более прошу понять меня. Отныне я собираюсь целиком и полностью посвятить себя делам своей страны, ее благополучию. Это я обещаю вам - и клянусь в верности и покорности, но в обмен, господа, хочу услышать от вас то же самое.

Говорил король с трудом, в горле его словно стоял ком, в глазах копились слезы. Слушатели сидели в полном молчании, неотрывно глядя на своего монарха, восседающего перед ними на золоченом троне на возвышении в скритине. Мало кто сочувствовал ему; большая часть депутатов злорадствовала и уже прикидывала, какую выгоду можно будет извлечь из внезапной перемены настроения и ослабления решительности монарха.

У Гелликонии не было спутников, однако приливы имели место. По мере приближения Фреира к планете ее водяная оболочка переживала рост приливной силы на шестьдесят процентов относительно периода, когда хозяин небес находился в апоастре, иначе говоря, был удален на семь с лишним тысяч астрономических единиц.

Поселившись в своем новом доме, королева МирдемИнггала стала часто гулять в одиночестве по берегу моря. На время прогулок мысли, мучительно гнетущие ее в другое время, улетучивались и приходил покой. Берег моря представлялся ей как бы ничейной, переходной полосой между царством моря и царством суши. Берег напоминал ей матрассильский тускло освещенный садик, пребывающий где-то между ночью и днем, теперь, к сожалению, бесконечно далекий. О борьбе, ведущейся у ее ног, непрерывной, без надежды на окончательную победу, без трепета поражения, она не задумывалась и имела о ней лишь весьма смутное представление. Глядя вдаль на горизонт, она день за днем гадала, удалось ли ледяному капитану выполнить ее просьбу и доставить адресату, генералу на далекой войне, заветное письмо.

Ее одежды были по преимуществу бледно-желтыми. Цвет этот как-то незаметно пришел вместе с одиночеством. В прошлой жизни ее любимым цветом был красный, но с известных пор красное она больше не носила. По ее мнению, красный цвет не вязался с Гравабагалиненом и его полным призраков прошлым. Свистящий шелест морского прибоя, с ее точки зрения, требовал желтого.

Выкупавшись, королева оставляла Татро играть на пляже, а сама отправлялась на одинокую прогулку вдоль верхней линии прилива. Фрейлина, испытывая досадливую неловкость от причуд королевы, осторожно следовала за своей госпожой в некотором отдалении. На песке тут и там торчали пучки жесткой травы. Иногда пучки травы росли густо, образуя подобие лужаек-островков. Стоило отойти от пляжа на десяток шагов в глубь суши, как растительность заметно менялась. Первыми появлялись мелкие белые стойкие маргаритки с покрытыми жесткой кожицей стеблями. Дальше попадались небольшие приземистые растения с мясистыми, ленточными, почти как у водорослей, листьями. Названия этих растений МирдемИнггала не знала, но собирать их любила, и очень. Вслед за неизвестными приземистыми растениями появлялись другие, с темными листьями, уже почти деревца. Коренастые деревца задыхались между жесткой травой и песком, сбивались в рощицы, словно надеясь сообща выжить там, где условия были более приемлемыми, и, разрастаясь кустиками, блестели листвой на солнце.

Позади, за спиной у этих отважных захватчиков новых территорий, лежала излизанная волнами приливов береговая полоса с обычным морским мусором. Дальше шла неплодородная почва, где появлялись маргаритки покрупнее, с уже довольно большими цветами. После берег наводняли уже менее яркие травы и деревья, плодородная почва брала свое, и лишь кое-где в нее еще врезались песчаные языки, посланники пляжа.

– Мэй, ты почему опять такая грустная? По-моему, здесь прелестно.

Первая фрейлина, с ума сходящая от безделья, надула губки.

– Про вас, сударыня, говорят, что вы самая красивая и удачливая женщина во всем Борлиене.

Никогда прежде Мэй ТолрамКетинет не позволяла себе разговаривать со своей госпожой в таком тоне.

– Как же вам не удалось удержать мужа?

Королева королев ничего не ответила. Женщины продолжали идти вдоль берега, иногда рядом, иногда расходясь. МирдемИнггала проходила мимо кустарников с глянцевитой листвой, осторожно касаясь листочков кончиками пальцев, словно лаская. Иногда под сенью кустов что-то с встревоженным шипением, змеясь, ускользало от ее ноги в тень.

Ни на мгновение она не забывала о покорно бредущей следом за ней печальной фрейлине Мэй, невыразимо страдающей в изгнании.

– Все будет хорошо, Мэй, - сказала она фрейлине.

Мэй ничего не ответила.

Глава 11 Путешествие на северный континент

На пожилом человеке был короткий, по колено, видавший виды кидрант. Голову покрывала похожая на корзину соломенная шляпа, защищавшая морщинистую шею и лысину от солнца. Время от времени он подносил к губам зажатый в трясущейся руке вероник, чтобы сделать затяжку и пыхнуть дымом. Он стоял один; он собирался уйти из дворца, уйти потихоньку, ради своего же блага.

Позади него виднелась легкая повозка, в которую загодя были уложены его нехитрые пожитки и остатки имущества. Повозка была запряжена парой хоксни. Ничто больше не держало СарториИрвраша во дворце - он ждал возницу.

Покуривая в ожидании, бывший советник равнодушно следил за тем, как на противоположной стороне дворцовой площади еще более дряхлый, чем он сам, сгорбленный раб ворошил сваленные здоровенной кучей рукописи, никак не желающие разгораться. Вся эта груда бумаг, накопленная в покоях советника Ирвраша, была реквизирована и вынесена для сожжения во двор. Где-то там, в огне, сейчас, может быть, обращался в пепел знаменитый манускрипт под названием «Азбука Истории и Природы».

Дым от костра поднимался в бледное небо, откуда обратно на грешную землю проливался не один только скудный свет. Хотя серые хмурые сумерки заволокли все сущее, жара по-прежнему стояла невыносимая. Пепел, выброшенный из щедрого жерла недавно родившегося чуть в стороне от Матрассила вулкана и принесенный к городу восточным ветром, сыпал не переставая. Но до серой золы СарториИрврашу не было дела; его внимание привлекала зола черная, горелая бумага, которая изредка, медленно кружась, опускалась вокруг на землю.

Глядя на эту золу, он никак не мог унять дрожь в руках, и его вероник разгорался раз за разом все чаще и ярче, словно крохотный вулкан.

– Я принесла вашу одежду, хозяин, из той, что еще оставалась, - сказали позади него.

Оглянувшись через плечо, он увидел служанку-рабыню; та протягивала ему новый увязанный узел. Взглянув бывшему советнику в лицо, рабыня сочувственно улыбнулась.

– Мне очень жаль, что с вами так вышло, хозяин. Вас выгоняют - мне жалко…

Окончательно повернувшись к рабыне, он шагнул к ней, чтобы лучше увидеть ее лицо.

– Значит, тебе жаль расставаться со мной, женщина?

Рандонанка кивнула и опустила глаза. «Ага, - подумал он, - ей нравилось заниматься со мной румбо, хотя это случалось не часто, - а я-то ни разу не потрудился спросить ее об этом. Мне недосуг было подумать о том, как она вообще относилась к этому. И не от черствости и эгоизма - просто я замкнулся в себе, мои чувства к миру притупились. Неплохой человек, ученый, вот кто я, хотя не слишком многого стою, потому что чувства других проходят мимо меня, я не замечаю людей. Не замечал никого, кроме маленькой Татро».

Стоя перед рабыней, он не знал, что ей сказать. Потом кашлянул.

– Сегодня не лучший день в моей жизни, женщина, не самый удачный. Может быть, это начало черной полосы, не знаю. Вот так. Не стоит тебе стоять на улице, иди внутрь. Спасибо за все.

Прежде чем отвернуться и уйти, она снова взглянула на него, весьма красноречиво, в последний раз. Кто знает, что может быть на уме у рабыни? - сказал себе СарториИрвраш. Внезапно раздосадованный неловким прощанием, тем, что не сумел удержать свое при себе, от злости на себя и на рабыню он сгорбил плечи.

Появившегося возницу он тоже не замечал до тех пор, пока тот не подошел совсем близко. Лица возницы он толком не разглядел, так как голову того укрывало от жары подобие капюшона мади, но с уверенностью отметил, что стать у него молодая и крепкая.

– Вы готовы? - крикнул возница и, не дожидаясь ответа, взлетел на козлы. Почувствовав хозяина, хоксни встрепенулись в упряжке, привычно устраиваясь половчей перед долгой скачкой.

СарториИрвраш все медлил. Кивнув на дымящийся костер, он указал в ту сторону своим вероником.

– Вот горит труд моей жизни, знания, которые я копил десятилетиями.

Он обращался по преимуществу к самому себе.

– Вот это-то и непростительно, этого я допустить не могу. Ни за что. Вся работа, такой огромный труд…

Тяжело вздохнув, он забрался в повозку и сел. Возница стегнул хоксни, и повозка медленно покатила к воротам дворца. Во дворце оставались не только его враги, тут были и те, кто его любил; но даже они, страшась королевского гнева, не рискнули выйти и попрощаться с ним, пожелать доброго пути. Глядя прямо перед собой, бывший советник часто моргал глазами.

Его будущее было более чем туманно. За плечами у него осталось ни много ни мало тридцать семь лет и восемь теннеров, он давно уже перевалил тот рубеж, что принято называть «средним возрастом». Возможно, стоило попытаться получить пост советника при дворе короля Сайрена Станда, но и этот король, и его страна были совершенно не симпатичны СарториИрврашу, к тому же в Олдорандо было слишком жарко. Всегда и во всем он старался держаться подальше от своих родичей и родственников своей покойной жены в Матрассиле. Его брат давно умер. Замужняя дочь влачила с мужем убогое существование в пыльном провинциальном городке на юге близ границы с Трибриатом.

Пыльный южный городок как нельзя лучше подходил только для одной цели: там он мог укрыться от тупого человеческого муравейника и попытаться воссоздать книгу своей жизни, переписать ее заново. Но кто согласится ее напечатать теперь, когда он отлучен от власти? Кто сможет прочитать его книгу, если она не будет напечатана? Вчера в отчаянии он написал дочери и теперь собирался купить себе место на корабле, идущем на юг. Повозка весело катилась с холма под уклон. У подножия холма вместо того чтобы свернуть, как было указано, в сторону порта, повозка свернула направо и затарахтела по колдобинам узкой тенистой аллеи. Возница гнал и нахлестывал хоксни, торопился, и на повороте ступица с визгом чиркнула о стену одного из домов.

– Эй, приятель, поосторожней! Ты что, спятил - мы же едем не в ту сторону! - разгневанно крикнул СарториИрвраш, но он зря обеспокоился. Никому теперь не было до него дела.

Проследовав изъезженным проселком к скале, что грозно нависала над дорогой, повозка въехала в небольшой заброшенный дворик. Остановив экипаж, возница ловко спрыгнул с козел и, подбежав к воротам, затворил их, укрыв возок от взглядов уличных прохожих. Повернувшись к советнику, он впервые взглянул на того открыто.

– Прошу спуститься. Кое-кто хочет повидаться с вами.

Быстрым движением руки возница скинул головной убор кочевников и отвесил насмешливый поклон.

– Кто ты такой? Для чего привез меня сюда?

Молодой человек приглашающе распахнул дверцу повозки.

– Неужели вы не узнаете меня, Рашвен?

– Кто ты? Ах, Господи, это же ты, Роба, я угадал? - выдохнул советник с облегчением - закрытые ворота двора навели его было на жуткие мысли о том, что под занавес король ЯндолАнганол задумал похищение и убийство.

– Да, это я и мои хоксни, потому что скакать мне в эти дни пришлось немало. С отцом я виделся, но совсем недолго, и вообще держу свое пребывание в столице в тайне. В тайне от всех, в том числе и от самого себя. Я поклялся отомстить своему проклятому отцу, бросившему мою мать. И отомстить моей матери, которая уехала из столицы не попрощавшись со мной.

Принц подал советнику руку, и тот вышел из повозки, потом повернулся к молодому человеку и как следует рассмотрел его, с любопытством отметив, что вид у того такой же дикий, как и у мира, в котором он предпочитал обретаться. РобайдайАнганолу, молодому человеку более хрупкого и тонкого сложения, чем отец, было около двадцати лет. Его кожа прожарилась на солнце до темно-коричневого оттенка; торс покрывали красные шрамы. По лицу то и дело проносилась улыбка, быстрая и судорожная, как тик, словно он никак не мог решить, шутит он сейчас или нет.

– Где ты пропадал, Роба? Мы волновались за тебя, и твой отец больше всех.

– Вы об Орле? Совсем недавно он чуть было не поймал меня. Вы знаете, что жизнь при дворе никогда меня особенно не привлекала. Теперь, когда я столько всего повидал, дворец влечет меня еще меньше. Преступление, совершенное моим отцом, освободило меня от всех обязательств перед ним. Так что теперь я брат хоксни, спутник вечных скитальцев мади. Никогда мне не суждено стать королем, а королю никогда не суждено снова стать счастливым. Новая жизнь - вот что ждет меня впереди. Кажется, и о вас это можно сказать, Рашвен? Я очень благодарен вам, ведь это вы первый познакомили меня с пустыней. Жизнь покинула пустыню, но я никогда не покину вас. Я хочу отвести вас кой к кому, к очень важной персоне, но не к королю и не к хоксни.

– Отвести? К кому? Постой, не все так сразу!

Но Роба уже быстро куда-то шел. С сомнением оглянувшись на возок, груженный нехитрым скарбом, теперь составляющим все его достояние, СарториИрвраш все же почел за лучшее следовать за сыном короля. Догнав принца, он вступил в сумрачный зал лишь на шаг или два позади своего провожатого.

Стоящий в тени скалы дом строился с учетом своего расположения - все в нем тянулось вверх, к свету, как тянется к свету росток, пробивающийся между валунами. Поднявшись следом за стремительным Робой по шаткой деревянной лестнице на третий этаж, СарториИрвраш понял, что задыхается. Их путь лежал в единственную на этом этаже комнату. Кто-то подставил СарториИрврашу стул, и он упал на него, заходясь в кашле.

Откашливаясь, он украдкой рассмотрел присутствующих в комнате, коих было трое. Особое хрупкое телосложение, некоторая костлявость без сомнения выдавали сиборнальцев. Среди них была женщина, весьма элегантная особа, облаченная в шелковый чаргирак, северный эквивалент чарфрула, с узором из крупных перевитых белых и черных стилизованных цветов. Двое мужчин, стоящих позади своей спутницы, предпочитали держаться в тени. С первого же взгляда на сиборналку СарториИрвраш узнал в ней госпожу Денью Пашаратид, жену посла, исчезнувшего в тот день, когда Тайнц Индредд демонстрировал на дворцовом плацу фитильные ружья.

Поднявшись со стула, советник поклонился и извинился за кашель.

– Доброго вам здоровья, советник. Это все вулкан - от него у кого угодно запершит в горле.

– У меня в горле першит больше от расстройства. Кстати, госпожа, - титула меня лишили, так что можете обращаться ко мне по имени, запросто.

Слова сиборналки можно было понять как намек, но бывший советник почел за лучшее не уточнять, который именно вулкан она имела в виду. Как видно, неуверенность отразилась на лице СарториИрвраша, потому что женщина утвердительно кивнула.

– Я имею в виду вулканический взрыв на горе Растиджойник. Ветер несет пепел сюда и развеивает его над городом.

С симпатией глядя на советника, госпожа Пашаратид давала ему возможность прийти в себя после подъема по лестнице. Ее крупное лицо было простоватым. Она слыла образованной женщиной, и советник знал это, но в прежние времена по возможности избегал ее общества - ему не нравилась неприятно суровая складка ее рта.

Отдышавшись, он осмотрелся. Обои на стенах комнаты, тонкие, бумажные, от старости отслаивались. На стене висела картина, рисунок карандашом и акварелью, изображающий Харнабхар, священную гору Сиборнала. Свет из единственного окна падал на лицо Денью Пашаратид, освещая ее профиль; в окне можно было различить скалистый склон дворцового утеса поросший ползучим кустарником, - серый пепел покрывал листву. Роба сидел на полу скрестив ноги; посасывая травинку и улыбаясь себе под нос, он переводил взгляд с одного участника встречи на другого.

– Госпожа, чему обязан честью видеть вас? Я тороплюсь на корабль, отплывающий на юг, спешу удрать из этого города, пока на мою голову не свалилась какая-нибудь другая напасть, худшая, - проговорил СарториИрвраш.

Госпожа Пашаратид ответила не сразу. Заложив руки за спину, она, легко покачиваясь с пяток на носки, улыбалась советнику.

– Для начала я должна попросить у вас прощения за то, что нам пришлось доставить вас сюда столь необычным образом, но дело не терпит отлагательств, - мы хотим, чтобы вы оказали нам услугу, за которую мы щедро вас отблагодарим.

Излагая суть дела, сиборналка время от времени оборачивалась к своим молчаливым спутникам, словно за подтверждением. Сиборнальцы славились своей глубокой религиозностью, их богом был существовавший задолго до начала жизни Азоиаксик, вокруг которого жизнь теперь вращалась как вокруг оси. Служители сиборнальского посольства не ставили веру в Акханабу ни во что, расценивая ее как нечто одного уровня с суеверием. Решение короля ЯндолАнганола расторгнуть свой брак и тут же заключить другой потрясло северян до глубины души.

Все сиборнальцы - и через их посредство Азоиаксик - понимали союз между мужчиной и женщиной как взаимное согласие на всю жизнь. Любовь воспринималась как продукт воли, не как прихоть или каприз.

Выслушивая эту часть речи жены посла, СарториИрвраш машинально тихо кивал, все сильнее раздражаясь от наставительного и сентенциозного тона сиборналки, присущего всем северянам в разговорах с жителями Кампаннлата, в то же время думая о своем и прикидывая, существует ли еще возможность попасть на намеченный корабль.

Роба, который тоже мало прислушивался к речам сиборналки, подмигнул советнику и заметил:

– В этом доме посол Пашаратид встречался со своей любовницей из пригорода. Тут когда-то был знаменитый бордель - понимаете, откуда берут начало речи этой госпожи?

СарториИрвраш сердито шикнул на грубияна-принца.

Не обращая внимания на слова Робы, мадам Пашаратид объявила, что, по мнению сиборнальских кругов, только он, СарториИрвраш, единственный из всех придворных матрассильского двора, может называться разумным человеком. Слухи о том, что король обошелся с ним жестоко, дошли до них очень быстро - расправившись с королевой, монарх точно так же, если не хуже, поступил и со своей «правой рукой». Подобная несправедливость не могла оставить их, послушников Церкви Грозного Мира, равнодушными. В ближайшее время жена посла возвращается домой, в Сиборнал. Она официально уполномочена пригласить СарториИрвраша с собой и одновременно заверить, что в Аскитоше ему будет предложена хорошая правительственная должность советника и предоставлена полная свобода действий, необходимых для завершения труда его жизни.

СарториИрвраш почувствовал внутреннюю дрожь, знакомый вечный предвестник близкого крутого поворота событий. Пытаясь выиграть время, он спросил:

– Советника по каким вопросам?

О, конечно же по делам Борлиена, ведь он их непревзойденный знаток. Если советник согласен, через час он может присоединиться к мадам Пашаратид, покидающей Матрассил. В противном случае она уедет одна.

Предложение было настолько поразительным и неожиданным, что СарториИрвраш даже забыл спросить, к чему такая спешка. С трудом сохраняя спокойствие, он с благодарностью изъявил согласие.

– Вот и отлично! - воскликнула Денью Пашаратид.

Молчаливая пара позади нее продемонстрировала поразительную, почти анципитальскую способность переходить без промежуточной стадии от полнейшей неподвижности к бешеной активности. Мгновенно выскочив из комнаты на третьем этаже, они подняли шум, гам и топот на нижних этажах и лестницах, - многочисленные невидимые прислужники немедленно принялись сносить багаж вниз, во двор. Из укрытий выводили экипажи и возки, из стойл - хоксни, из кладовых выбегали грумы с упряжью. Процессия подготовилась к выезду скорее, чем обычный борлиенец успел бы натянуть пару сапог. Собравшихся в кружок отбывающих быстро благословили молитвой, и уже через мгновение повозки одна за другой выехали за ворота, оставляя совершенно пустой дом.

Направившись на север через сутолоку перенаселенного «старого города», кавалькада предусмотрительно сделала крюк, обогнув собор Страстотерпцев, и вскоре весело катила по северной дороге вдоль берега поблескивающей слева Такиссы. Роба на полном скаку улюлюкал и пел.

Несколько недель пути прошли относительно спокойно.

Преобладающим цветом первой половины путешествия был серый оттенок медленно оседающего вулканического пепла. Гора Растиджойник, источник периодического подземного ворчания, толчков и выплесков лавы, бушевала теперь вовсю.

Земли на пути несомого ветром пепла превращались в пристанище смерти. Пепел убивал деревья, покрывал поля сплошным ковром, мутил воду в потоках, местами запруживая мелкие ручьи и речушки и заставляя их разливаться. Прошедший дождь превратил пепел в вязкую корку. Птицы и насекомые гибли или спешно покидали край. Люди и фагоры торопились убраться подальше от своих ослепленных серой пеленой домов.

Сиборнальская кавалькада пересекла реку Мар, и сыплющаяся с неба напасть постепенно начала сходить на нет. А потом и вовсе исчезла. Они вступили в Мордриат - в страну-кошмар Матрассила. Окрестности, вполне мирные, не сулили тревог. Встречные дикари улыбались проезжающим из-под многослойных пестрых тюрбанов-брафиста, традиционного элемента местного одеяния.

Дабы избежать возможных неприятностей, были наняты проводники - злодейского вида, на каждом закате и восходе солнц с неизменным постоянством предававшиеся продолжительным молитвам. Вечером у костра главный проводник, Указатель Тропы, как он именовал себя, разъяснял путешественникам, каким образом по рисунку его брафиста можно узнать о перипетиях его жизни и племенном статусе. Положение Указателя было весьма высоким, чем он с удовольствием хвастал.

Мало кто слушал Указателя внимательнее СарториИрвраша.

– До чего же удивительна любовь людей к созданию рангов внутри сословий, - замечал он в конце таких рассказов своим спутникам.

– Но самое странное, что любовь эта тем более заметна, чем ближе к социальному дну стоят люди, - откликнулась госпожа Пашаратид. - В своей стране мы стараемся избегать подобных бессмысленных градаций. Вас приятно удивит то, что вы увидите по приезде в Аскитош. По моему мнению, этот город - модель сообщества будущего.

По поводу этого у СарториИрвраша были некоторые сомнения. После многолетних стычек с всегда переменчивым королем он находил в общении со строгой госпожой Пашаратид приятное умиротворение. Местность становилась все более безводной, и настроение советника улучшалось; точно так же успокаивалось и душевное смятение Робы. По ночам, когда все остальные спали, СарториИрвраш часто лежал без сна. Его старые кости, привыкшие к пуховым перинам королевского дворца, никак не могли обрести покой на тонких одеялах, брошенных на голую землю. Лежа на спине и мучаясь бессонницей, он смотрел в звездное небо, озаряемое далекими зарницами, переживая восторг, равного которому не помнил с детских лет. В душу его нисходил мир. Даже обида на короля ЯндолАнганола мало-помалу притупилась и отступила на задний план.

Погода стояла сухая; дождя не пролилось ни капли. Повозки медленно взбирались на низкие холмы и весело катились к подножию. Через несколько дней на их пути вырос торговый город Ойша. «Название скорее всего произошло от испорченного местного алонецкого, на котором «ош» попросту означает «город», - объяснил попутчикам СарториИрвраш. Дорожные разговоры о встречных достопримечательностях помогали разогнать дорожную скуку. От какого бы искаженного слова ни происходило название города Ойша, славен он был другим: близ него Такисса встречалась со своим беспокойным притоком, Мадурой, мчащим воды с востока. Обе реки брали свое начало у подножия беспредельно высокого Никтрихка. За Ойша начиналась другая местная достопримечательность - пустыня Мадура.

В Ойша повозки пришлось оставить и пересесть на спины меринов-кайдавов. Сделку заключал сам Указатель Тропы, причем битье по рукам сопровождалось бесконечными молитвами с еще большим битьем лбами оземь. В труднопроходимой пустыне верховые кайдавы как нельзя лучше подходили в качестве средства передвижения. Спокойные рыже-бурые животные стояли посреди квадратной рыночной площади Ойша, равнодушные к сделке, сию минуту определившей их дальнейшую судьбу.

Пока шел торг из-за кайдавов, СарториИрвраш сидел на сундуке, усиленно утирал лоб и кашлял. Надышавшись пеплом горы Растиджойник, он заработал лихорадку и боль в горле, от которых вот уже несколько дней не мог избавиться. Утирая рукой рот, он смотрел на надменные морды кайдавов - легендарных скакунов воинственных фагоров времен Великой Зимы, несших в те холодные годы разрушение и погибель на головы обитателей Олдорандо и других городов Кампаннлата.

Во время Великого Лета животные запасали воду в единственном горбу, венчавшем их спину, что помогало им выдерживать длительные переходы через пустыню. Сейчас грозные корабли пустыни выглядели весьма покорными, но память об их славном прошлом приводила бывшего советника в восторг.

– Хочу купить меч, - сообщил он РобайдайАнганолу. - В молодости я был неплохим фехтовальщиком.

Прежде чем ответить, Роба похлопал по колесу стоящей рядом повозки.

– Расставшись с Орлом, вы сбросили с плеч изрядное количество лет. Хотите иметь возможность защититься в случае опасности - ваше право. По-моему, это хорошо. В здешних холмах обитает злобный Унндрейд - наши пастухи спят с его бесчисленными дочерями каждую ночь. Убийство здесь не в диковинку, как и скорпионы.

– Местные жители показались мне дружелюбными.

Присев на корточки перед СарториИрврашем, Роба хитро ему улыбнулся.

– А вы не задавались вопросом, почему? Почему все без исключения туземцы кажутся дружелюбными? Почему Унндрейд до зубов вооружен сиборнальскими бах-бах? И почему столь значительный человек, как Ио Пашаратид, покинул дворец в такой спешке?

Поднявшись и взяв СарториИрвраша за руку, принц отвел его за повозку, чтобы укрыться от любопытных взглядов там, где свидетелями их разговора могли быть только равнодушные глаза кайдавов.

– Никто не в силах купить любовь или дружбу, даже мой отец. Однако сиборнальцам это удалось. По-своему. Щедро одарив вождей всех встречных племен ружьями, они обеспечили себе свободный проход от побережья в Борлиен и не скрывают этого. В делах политических сиборнальцам нет равных - таково мое мнение. Даже возлюбленный Акханабой король ЯндолАнганол, сын ВарпалАнганола, отец сожителя мади, - хотя и не столь безумный, как его сын, - даже хозяин Матрассила не может противопоставить ружьям ничего из своего арсенала. В битве при Косгатте ружья доказали свое превосходство над луками, мечами и арбалетами. Вы видели рану на его бедре?

– Я лично ухаживал за твоим отцом. Я видел рану и знаю, как тяжело она заживала.

– Но теперь он двигается весьма бодро и совсем не хромает. Ему всегда везло, он и тут вышел сухим из воды. Я называю эту его рану «сиборнальский привет».

Понизив голос, СарториИрвраш проговорил:

– Ты знаешь, Роба, на твоем месте я бы особенно не доверял сибам. Когда при дворе по приказу короля устроили показательные стрельбы из ружей, я настаивал на том, чтобы ни один сиб не присутствовал на этом представлении. Но к моим словам в который не прислушались. Не прошло и дня после этих стрельб, как Ио Пашаратид исчез из столицы.

Подняв указательный палец, Роба наставительно поводил им из стороны в сторону.

– Он исчез потому, что его аферы раскрылись, - его жена, наша благородная спутница, и все служители их посольского корпуса узнали о его блуде и проделках. В махинации посла была вовлечена одна матрассильская девица, так сказать, посредница… чьими услугами неоднократно пользовался и я… от нее-то я и узнал подробности авантюр северянина Ио.

Принц рассмеялся.

– Фитильные ружья, оказавшиеся в распоряжении Тайнца Индредда и с таким высокомерием продемонстрированные моему орлоподобному отцу, - ружья, которые мой орлоподобный отец столь малодушно принял от него в дар, ибо он готов принять даже царапину ногтем от чумного попрошайки, если тот станет умолять его об этом - так вот эти ружья продал Тайнцу по дешевке Пашаратид. Почему по дешевке? Потому что ружья принадлежали не ему и он не смел извлечь из них большую прибыль. Ружья являлись собственностью правительства Сиборнала, вознамерившегося с их помощью купить дружбу тех дикарей, на которых мы за эту неделю достаточно насмотрелись, и, конечно, таких грозных гордецов, как Дарвлиш Череп, оправдавших свою дружбу тысячу и тысячу раз.

– Не ожидал подобного даже от сиба - для них это нетипично. В особенности для того, кто занимает высокий пост.

– Пост-то высокий, нрав низменный. Во всем, как всегда, виновата женщина, молодая. Вы никогда не обращали внимания на то, как он смотрел на мою мать - вернее сказать, на ту, которую я называл своей матерью, пока она не уехала, забыв обо мне и не попрощавшись?

– Пашаратид жестоко рисковал - твой отец покарал бы его смертью, если бы его преступление раскрылось. Теперь-то, насколько я понимаю, он уже счастливо живет-поживает в Сиборнале.

РобайдайАнганол красноречиво пожал плечами.

– Ничего, ему недолго осталось жить спокойно - мы идем по его следу. Госпожа Денью жаждет его крови. Она желает понять его тягу к другим женщинам, понять, что же подвигло его предать их скрепленный Богом союз. Например, вы стали бы сожительствовать с ружьем?… В очень скором времени вам выпадет случай развлечься - услышите, какую историю состряпает Пашаратид, чтобы оправдать свой разврат. По прибытии на родину Денью намерена учинить расправу над муженьком. Ах, Рашвен, что за семейная драма, что за страсти! Старого Ио засадят в Великое Колесо Харнабхара, помяните мое слово. Раньше это было место культового поклонения, но сейчас там тюрьма. Хотя, что и говорить, монахи - те же заключенные… Но какая драма вас ожидает! Знаете старую поговорку: «В рукавах сиборнальца всегда скрываются не только руки». Как бы мне хотелось отправиться в плавание вместе с вами, просто чтобы посмотреть, чем все кончится.

– Как же так, голубчик, - ты не плывешь со мной?

– Нет, в чужестранных землях за морем мне жизни нет. Я ведь Анганол, как-никак. Здесь мы с вами распрощаемся - прошу, не нужно уговоров. Пожалуйста, продолжайте свое путешествие на север с госпожой. А я доставлю вашу повозку обратно. Мне еще надо присмотреть за моими… бывшими родителями…

Лицо СарториИрвраша отразило волнение.

– Нет, Роба, не бросай меня среди этих злодеев. Возможно, мой смертный час не так уж далек, но все-таки не настолько.

С улыбкой замахав руками так, словно уже собирался убегать, принц ответил:

– Умирая, человек перестает быть человеком, и только. Например, я решил стать мади, что, если судить по ранее сказанному, равносильно смерти. Просто еще один способ бегства от самого себя, очередной побег из тесного круга обстоятельств. Для себя я выбрал Ахд.

Стремительно подавшись вперед, принц чмокнул старого СарториИрвраша в лысину.

– Удачи вам в новой карьере, милый добрый Рашвен. Все равно рано или поздно и из меня, и из вас вырастет трава!

Вскочив на козлы повозки бывшего советника, принц стегнул вожжами хоксни и через мгновение уже мчался прочь. Дикари-пустынники бежали следом за нежданным всадником, посылая ему в спину проклятия именем всех священных рек. Вскоре повозка скрылась в клубах пыли.

Пустыня Мадура: отсюда Матрассил казался далеким призрачным вымыслом. В ночном небе звезды опустились к земле, а серпик кометы Ярап-Ромбри горел, словно далекий маяк на пути странников.

В час, когда все костры потухли, а его спутники уже спали, бывший советник борлиенского двора СарториИрвраш стоял на краю лагеря без сна и дрожал, отчасти от холода, отчасти от лихорадки, которая никак не отпускала его. Его мысли в который раз уже устремлялись к таинственному пришельцу БиллишОвпину. Здесь, на лоне дикой природы, среди невиданных во дворце просторов и свободы, история о пришествии из другого мира казалась куда более правдоподобной, чем в столичных хоромах.

Решив пройтись к стреноженным кайдавам, он неожиданно столкнулся с Указателем Тропы. Тот молчаливо стоял в темноте и курил. Между мужчинами завязался тихий разговор. Время от времени кайдавы сдавленно фыркали, возмущенные тем, что и ночью им не дают спокойно спать.

– Сейчас эти животные кажутся очень спокойными, - говорил СарториИрвраш, - но в древних летописях о них отзываются как о совершенно неукротимых. Только фагоры умели укрощать кайдавов, и только фагоры ездили на них. Но за всю свою жизнь я никогда не видел ни одного фагора верхом на кайдаве, как не видел около фагоров ни одной птицы-коровы. Возможно, летописи здесь что-то приукрашают. Я полжизни потратил на то, чтобы разобрать, где в древних манускриптах правда, а где обычный вымысел.

– Возможно, правда и вымысел идут рука об руку, - мудро заметил Указатель. - Лично я не прочитал за свою жизнь ни строчки, но все же смог составить какое-то мнение. Когда кайдавы приносят потомство, их приходится успокаивать - мы пускаем им вероник в ноздри, совсем немного, две-три затяжки, и этого хватает. Вероник их успокаивает.

Знаете что, уж если вы не можете, как и я, сомкнуть глаз, давайте-ка я расскажу вам одну интересную легенду.

Указатель глубоко вздохнул, готовясь к долгому повествованию.

– Много лет назад мне пришлось вместе с моим учителем побывать по одному делу на востоке, в землях Унндрейда, в самых дебрях Никтрихка. Тамошний край очень сильно отличается от того, что мы сейчас видим вокруг, там мало воздуха и нечем дышать, но люди живут и там.

– На высокогорье меньше болезней, - авторитетно вставил СарториИрвраш.

– Люди в Никтрихке говорят иначе. Они говорят, что Смерть - баба ленивая и редко дает себе труд забираться на гору. Вот что я вам скажу. Рыба там уж очень вкусна. В горах рыбу можно выловить из реки и провезти сотню и больше миль, и она не протухнет. Здесь же выловишь рыбу на рассвете, а к закату Фреира она уже воняет. А в горах рыбу можно сохранять целый год. Запросто. Я говорю про малый год.

Указатель прислонился к боку одного из терпеливых кайдавов и улыбнулся.

– Когда я привык к жизни там, наверху, мне расхотелось спускаться. Конечно, там холодно, особенно по ночам. Зато не бывает дождей. А кроме того, там, на дальнем высокогорье, есть укромные долины и ущелья, где правят только фаги. Там они не такие тихие и смирные, как здесь, внизу. Поймите, там совсем другой мир. Там фаги ездят на кайдавах, скачут на них как ветер, - видел я там и птиц-коров, они сидят на плече у фагов. Сам я считаю, что в горах фаги дожидаются холодов, того времени, когда можно будет спуститься на равнины и захватить города людей. Может быть, снег снова выпадет не скоро, но фаги умеют ждать. Когда Фреир уйдет, придут они.

С интересом и некоторым недоверием кивая Указателю, СарториИрвраш заметил:

– Но там, в горах, на такой высоте, вряд ли может скрываться много фагоров, как вы полагаете? Чем им там кормиться, кроме этой вашей вечно свежей рыбы? Там же совсем мало пищи.

– Это не так. На своих равнинах фаги выращивают зерно - ячмень, прямо у границ снегов. Все, что для этого нужно, это влага. Каждая капля воды и мочи там драгоценность. Высокогорный воздух идет злакам на пользу - фаги снимают урожай раз в три недели.

– Через полтеннера после посева? Невероятно!

– Однако же это так, - ответил Указатель. - Тамошние фагоры честно делят урожай между всеми членами своего племени и никогда не ссорятся, а кроме того, у них нет в ходу денег. Их белые птицы-коровы не хуже орлов гоняют с полей всех прочих пернатых. Я видел это собственными глазами и на совсем небольшой высоте. Знаете, в один прекрасный день я возьму да и вернусь в горы доживать там свой век.

– Если вы не возражаете, я запишу ваш рассказ, - вежливо проговорил СарториИрвраш.

Скрипя пером по бумаге, он вспоминал короля ЯндолАнганола, который так часто разгуливал ночью по пустынным залам дворца.

На смену Мадуре пришло долгое одиночество Хазиза. Два раза путники пересекали бесконечно длинные полосы зелени, протянувшиеся от края до края бледного горизонта подобно живым изгородям самого Бога. Деревья, кустарники, разнообразие цветов прочерчивали длинную линию на лике степи.

– Это есть/будет укт, - сказала Денью Пашаратид, иногда прибегавшая в разговоре к приблизительному переводу принятой в Сиборнале грамматической формы настоящего-продолженного времени. - Такие полосы пересекают весь континент с востока на запад, отмечая маршруты миграции мади.

Среди зарослей укта они видели других. Мади оказались не единственными обитателями зеленой полосы, бесконечной тропы. Заметив других на деревьях, Указатель Тропы ловко подстрелил одного. Пролетев между ветвями, существо упало к их ногам, трепеща в агонии. Вечером другого освежевали и изжарили на ужин.

В один из дней над степью извивающийся полосой, напоминающей след змеи, пронесся странный, высыхающий прямо на лету, дождь. Фреир стоял в зените, еще выше, чем в Матрассиле, и будь на то воля СарториИрвраша, он путешествовал бы только в сумеречный день, как принято поступать в светских кругах Борлиена, но остальные его спутники, казалось, не обращали внимания на жару.

На ночлег располагались, как правило, под открытым небом, пренебрегая удобством. Привыкнув проводить большую часть ночи без сна, бывший советник вскоре с удивлением обнаружил, что с нетерпением ждет наступления темноты. Сиборнальские поселения попадались все чаще, постепенно караван стал устраиваться на ночевки только в поселках сородичей. Все сиборнальские поселения строились одинаково: внутри круга, образованного большими, «сторожевыми», домами, стоящими почти вплотную друг к другу, располагались небольшие участки земли, между которыми, как спицы колеса, проходили дороги, ведущие к внутренним строениям, «ступице», где жили люди. Амбары, лавочки и конторы жались в кружок к Церкви Грозного Мира, высящейся точно в геометрическом центре поселкового круга.

В этих поселениях за порядком надзирали одетые в серое воины-священники, милиция, они же встречали прибывающий из пустыни отряд, обеспечивали его бесплатной едой и ночлегом, а на следующее утро провожали в путь. Серая милиция, вовсю распевающая хвалебные гимны богу Азоиаксику, носила на одежде знак колеса и имела на вооружении ружья-мушкеты нового образца, с курковым спуском. Никто и никогда здесь не забывал, что находится на территории, с давних пор считающейся традиционно принадлежащей Панновалу.

При въезде в первое же сиборнальское поселение Указатель Тропы и другие проводники покинули караван, да так незаметно, что СарториИрвраш узнал об этом только по чистой случайности, заметив, что туземцы получают свою плату. Коротко распрощавшись с сиборнальцами, туземцы направились обратно на юг.

– Я не успел пожелать им доброго пути, - с сожалением сказал СарториИрвраш. Денью Пашаратид успокоительно подняла руку.

– В этом нет необходимости. Им хорошо заплатили, и они уехали довольные. Больше нам не понадобятся проводники, - дальше впереди дорога безопасная и свободная.

– Мне понравился Указатель, и я просто хотел с ним попрощаться.

– Ни он нам, ни мы ему больше не нужны - он отправился на поиски нового источника пропитания. Дальше можно ехать ничего не опасаясь - от одного поселения к другому. А эти туземцы просто варвары. Вообще-то мы расстаемся с проводниками гораздо раньше - Указатель заехал с нами так далеко только потому, что в этой стороне лежит земляная октава его племени.

Озадаченно подергивая себя за усы, СарториИрвраш проговорил:

– Иногда в старых традициях кроется правда. Очень многие из моих знакомых в столице уделяют большое внимание своей земляной октаве. Люди считают, что если поселиться вблизи октавы своего рождения, то успех и процветание им гарантированы почти наверняка. Иногда в подобных взглядах заключен практический смысл. Земные октавы зачастую пролегают в направлениях геологических напластований и отложений минералов и ископаемых, наличие которых влияет на жизненные силы и здоровье.

Худощавое лицо госпожи Денью осветила легкая улыбка.

– То, что у примитивных людей примитивны и верования, нас никогда не удивляло - это предсказуемо. Примитивная вера - это якорь, удерживающий их у их примитивизма. Там, куда мы направляемся, дела идут все лучше и без всяких октав.

Последняя фраза, очевидно, содержала буквальный перевод на алонецкий одного из множества сиборнальских времен.

Великосветская дама и жена посла, Денью Пашаратид получила отличное образование и обращалась к СарториИрврашу на хорошем натуральном алонецком. В Кампаннлате на натуральном алонецком, в противоположность местечковому алонецкому, говорили только в высшем свете да среди церковного руководства, и преимущественно в пределах Священной Панновальской Империи; постепенно натуральный алонецкий все больше становился прерогативой Церкви. Главным языком северного континента был сибиш, отрывистый быстрый язык с собственным алфавитом. За последние века алонецкий обнаружил лишь небольшие сдвиги в сторону ассимиляции в землях, традиционно говорящих на сибиш; исключение составляли южные побережья, где процветала торговля с Кампаннлатом.

Сибиш характеризовало обилие сложных временных форм и выражений причинно-следственной связи. В языке этом не было также звука ю. Аналог и произносился гораздо более твердо, в то время как ч и ш почти высвистывались. В результате для слуха иноземцев родная речь жителя Аскитоша звучала почти зловеще. Бытовало мнение, что история северных войн во многом коренилась в насмешливом, по мнению кампаннлатцев, звучании слова «Матрассил» в устах надменных сибов. Однако главным виновником привычки даже при разговоре держать губы поджатыми был климат Гелликонии, слепая сила, заставляющая людей большую часть Великого Года держать рот закрытым.

Расставшись с Указателем в самом южном поселении, путники там же обменяли своих кайдавов на хоксни и дальнейший путь продолжили на них.

За двенадцатым поселением местность начала незаметно, но постоянно повышаться. Подъем продолжался на протяжении нескольких миль. Довольно скоро караван вынужден был спешиться и продолжить дальнейшее восхождение рядом со своими хоксни. На гребне утеса стоял ровный ряд раджабаралов, тонких и высоких деревьев с корой светло-зеленой, как сельдерей. Добравшись до рощицы, СарториИрвраш первым делом приложил руку к стволу ближайшего дерева. Кора была мягкой и теплой на ощупь, как бок хоксни. Задрав голову, он долго смотрел на мотающиеся на жарком ветре широкие ветви.

– Не вверх надо смотреть, а вперед! - сказал ему один из спутников.

С гребня холма открывался отличный вид на долину, утопающую в голубоватой тени. Дальний край долины был глубокого, удивительно голубого цвета, переходящего в синий, - то было море.

Лихорадка СарториИрвраша ушла, и он забыл о ней. Воздух был напоен новыми, незнакомыми ароматами.

Когда караван наконец добрался до порта, разволновались все, даже невозмутимые северяне. Порт носил название, типичное для говорящих на сибише, «Рангобандриаскош», играл роль столичного центра для всех близлежащих поселений, через которые путники порой проходили, и повторял их планировку, за одним исключением: он представлял собой не полный круг, а половину круга, с высокой церковью на маковке прибрежной скалы; в башенке на крыше был устроен маяк. Другая половина порта-полукруга лежала где-то за водами Панновальского моря.

У причалов стояли корабли. Все и вся было по-морскому чисто выдраенным и экономным. В отличие от большинства народностей Кампаннлата сиборнальцы были прирожденными мореходами.

Проведя ночь в странноприимном доме при церкви, на восходе Фреира посольская делегация вместе с другими пассажирами поднялась на борт одного из ожидавших у причала кораблей. СарториИрвраш, который прежде ни разу не бывал на судне крупнее ялика, немедленно отправился в отведенную ему каюту, повалился на кровать и заснул. Когда он наконец проснулся, корабль готовился отчалить от берега.

Исполненный любопытства, он бросился к квадратному иллюминатору.

От стоящего низко над водой Беталикса стелилась серебристая дорожка. Соседние корабли выделялись голубыми силуэтами, их детали были неразличимы, а мачты походили на безлистый лес. Совсем рядом с бортом какой-то парень в лодке, с силой налегая на весла, греб по волнам. Лучи Беталикса, падая почти параллельно морю, скрадывали детали, и молодой человек и его лодка сливались перед глазами СарториИрвраша воедино, в маленького черного водяного кентавра, который, как заведенный, откидывался назад, поднимал весла и снова подавался вперед. Медленно, гребок за гребком, лодка продвигалась по водяной шири с мелкой волной. Весла с плеском падали в воду, спина гребца ходила мощным шатуном, и в конце концов советник заметил сквозь слепящий свет (тут же вновь поглотивший картину), как лодка добралась до бетонных столбов мола.

Глядя на молодого гребца, СарториИрвраш вспоминал, как сам, еще мальчиком, возил кататься на озеро двух младших братьев. Он увидел перед собой как наяву их улыбающиеся лица, руки, пропускающие между пальцев бегущую воду. Сколько ее с тех пор утекло, сколько всего перемололось. Но ничто не ушло без следа. Его труд, его «Азбука», обошлась ему недешево.

Сверху с палубы донесся быстрый топот босых ног, громкие выкрики, скрип такелажа - команда ставила паруса. Когда свежий ветер надул парусину, толчок почувствовался даже в каюте. С причала раздались прощальные крики, на палубу полетели швартовы. Бывший советник начал плавание к северному континенту.

Плавание растянулось на семь дней. Корабль смещался на норд-норд-вест, и дни Фреира становились длиннее. На закате сверкающее светило медленно утопало в море где-то впереди прямо по курсу судна и каждое утро на рассвете восходило из воды на северо-востоке, всякий раз проблуждав в неизвестности на равное количество минут меньше.

Госпожа Денью и ее спутники не переставали расписывать СарториИрврашу радужные перспективы, а прозрачность окружающего мира с каждым часом уменьшалась. Довольно скоро корабль окутало то, что один моряк, как удалось подслушать бывшему советнику, назвал «Ускути-болтушка». Густая коричневатая хмарь, смесь песка и дождя, опустилась на корабль со всех сторон, заглушив плеск волн под носом судна, покрыв все что можно тонкой пленкой липкой влаги.

Однако оказалось, что это явление природы не обеспокоило никого, кроме СарториИрвраша. Он обратился с вопросом к капитану, но тот быстро его успокоил.

– В моем распоряжении достаточно навигационного оборудования, чтобы провести корабль даже по подземным пещерным морям. Хотя, например, наши новейшие разведывательные корабли оборудованы еще лучше.

И капитан предложил СарториИрврашу заглянуть в его каюту. На столе в капитанской каюте лежала расстеленная таблица дневной высоты солнц, необходимая для определения широты, а также плавающий компас, циркуль и инструмент, который капитан назвал ночным ориентиром: с его помощью можно было рассчитывать восход некоторых звезд первой величины и оценивать время ночи относительно полуночи по одному или другому солнцу. Корабль был также оснащен приборами для навигации вслепую путем оценки отрезков пути, измеренных по карте.

Когда СарториИрвраш, внимательно и с интересом слушавший рассказ капитана, принялся делать в своем дневнике пометки, на марсе раздался испуганный крик впередсмотрящего, и капитан заторопился на палубу, по пути сыпля такими отборными и солеными ругательствами, какие Азоиаксик Единственный вряд ли мог рекомендовать к повседневному употреблению.

Крики впередсмотрящего доносились из-за завесы дождевой мороси, из мутных коричневых облаков. Облака разрывались и ускоряли бег. Неожиданно вынырнувший из тумана корабль, не уступавший тому, на котором плыл СарториИрвраш, пронесся мимо в футе от леера до леера, вряд ли больше. Мимо пролетели лампы, фонари, яростно оскаленные лица, занесенные кулаки, которые грозили, проклиная, - потом все так же стремительно исчезло, канув в колышущуюся липкую влагу. Сиборнальский корабль снова остался в одиночестве.

Пассажиры-сиборнальцы объяснили чужеземцам, что встретившийся им только что корабль - рыбачья шхуна с Ускути, промышляющая вдали от берега сельдь кошельковым неводом. Рыболовецкие корабли были небольшими плавучими фабриками и брали на борт, кроме рыболовов, еще и бондарей и засольщиков, потрошащих, солящих и закатывающих в бочки добычу прямо посреди моря.

Выведенному из равновесия недавней нешуточной угрозой гибельного столкновения СарториИрврашу было не до рассказов о сиборнальском рыбном промысле. Удалившись в свою насквозь отсыревшую из-за дождя каюту, он улегся на койку и долго лежал дрожа. Вскоре их кораблю предстояло войти в бухту Аскитош, находящуюся, насколько помнил СарториИрвраш, на 30-м градусе северной широты, всего пятью градусами южнее тропика Каркампана.

На седьмой день плавания стена тумана начала медленно редеть, хотя видимость еще долго оставалась неважной. Постепенно выяснилось, что море вокруг корабля просто усеяно рыболовными шхунами.

Мало-помалу непонятный растянутый вдоль горизонта мазок начал превращаться в береговую линию северного континента. При ближайшем рассмотрении северный берег оказался ровной полосой песчаника, отделяющей вздымающуюся далее плодородную почву от моря.

Очевидно приободренная видом своей родины и ее близостью, госпожа Денью Пашаратид неожиданно разразилась целой лекцией на географическую тему, обращаясь к СарториИрврашу. Прислушиваясь к излияниям жены посла, бывший советник разглядывал качающиеся вокруг на волнах большие и малые суда. Наступление льдов от полярного круга на юг заставило ускутов обратиться за пропитанием к морю. О полярных областях в Кампаннлате говорили почтительным шепотом. Полоса плодородной земли между приближающимися льдами и морем неуклонно сокращалась. Ежегодно приносимый морем богатый урожай по значению не уступал урожаю, сжинаемому в полях на двух равнинах страны, ее главных житницах, упоминание о которых госпожа Пашаратид сопроводила неопределенным движением руки в западном направлении. Равнины находились очень далеко отсюда.

– Насколько далеко? - спросил СарториИрвраш.

Махнув рукой на запад, госпожа Денью заговорила о населении Сиборнала, отзываясь о разных народах коротко и точно, но с разной степенью почтительности и уважения, словно знала представителей многих из них лично; так, будто представители этих народностей выстроились перед нею в ряд, а она поименно называла их бывшему советнику, после чего подробно рассказывала о каждом. «Такое впечатление, что они готовы немедленно выступить на завоевание Кампаннлата» - подумал СарториИрвраш.

Ускутошк, Лорай, Шивенинк с Великим Колесом, Брибахр, Каркампан.

Главными были Брибахр и Каркампан.

Когда жена посла закончила долгое подробное перечисление, ее палец указал на восток.

– Вот таким образом наши народы взяли в кольцо весь земной шар. Как видите, большая часть сиборнальцев проживает в почти полной изоляции от соседей, стиснутая между льдами и морем. Живется нам тяжело, зато свободно. В Каркампане нас донимают кай-джувеки - хотя люди в тех краях почти не живут; кроме того, неспокойно в областях Верхнего Хазиза, где есть проход через перешеек Чалц; в Ускутошке мы чувствуем себя более-менее в безопасности, там проживает цвет нашей цивилизации. В гости к нам вы прибыли в лучшее время года, когда в небе стоят одновременно и Беталикс, и Фреир. В остальное время Великого Года, когда Фреир большую часть дня скрывается за горизонтом, в нашей стране царит холод, и климат существенно ухудшается. Когда-то говорили, что тогда правит Вейр-Зима, знаменитый персонаж сказок и легенд… Тогда льды движутся с севера на юг, оттесняя к югу и нас, ускутов, как мы иногда себя называем. Не многим удается пережить такую тяжелую пору. Многие умирают. Очень многие.

Говоря это, госпожа Пашаратид использовала форму будущего продолженного времени.

Хотя на палубе было относительно тепло, сиборналка передернула плечами, словно от озноба.

– Другие люди будут жить в такие тяжелые времена, не мы, иные - смелее и выносливее нас, - проговорила она. - К счастью для меня и моих современников, эти времена еще очень далеко, хотя о них не просто забыть. Мне кажется, память о холодах живет у нас в крови… О том, что Вейр-Зима когда-то обязательно придет снова, мы помним всегда.

Из порта в город их повезли в удобном четырехколесном экипаже с верхом из вышитого полотна. Усевшись в экипаж, советник, госпожа Пашаратид и один из ее молчаливых спутников некоторое время ждали, пока люди-рабы укладывали в сетки на запятках и крыше их багаж. Экипаж был запряжен четверкой желтых как желток лойсей, довольно резвых. Ехать предстояло по одной из дорог, уходящих от набережной и порта в глубь континента.

Когда в окошке кареты показался силуэт величественного собора, СарториИрвраш попытался упорядочить первые впечатления, от которых его уже распирало. Более всего его удивил тот факт, что экипажи, которых на дороге было великое множество, в основном были изготовлены не из дерева, а из металла: оси повозок, борта, даже сиденья, на которых восседали пассажиры, - все было из металла.

Металлические предметы мелькали повсюду. Прохожие на улицах - более спокойные и сосредоточенные, в отличие от горланящей и толкающейся матрассильской толпы, - несли металлические лестницы и ведра, уже виденные советником на борту корабля; многие прохожие, очевидно военные, щеголяли в блестящих металлических кирасах. Выходящие на улицы двери большинства зданий - сооружений величественных и монументальных - были забраны металлическими решетками, зачастую хитроумно украшенными, с барельефами и табличками с именами хозяев, словно их обитатели твердо вознамерились жить в своих домах во веки вечные, что бы ни происходило со льдами полярного круга.

Облачная дымка в небе заслоняла землю от жара Фреира, который, на взгляд чужеземца, в полдень стоял в этом северном небе странно высоко. В городе пахло гарью. Несмотря на то, что леса Сиборнала сравнительно с дикими джунглями Кампаннлата выглядели худосочно-редкими, страна обладала богатейшими запасами угля, торфа и металлических руд. Выплавка металлов из руд производилась на небольших заводиках, разбросанных по всему городу. Каждый металл производили строго в выделенном для этой цели районе. Выплавленный металл очищали, прокатывали и ковали, вокруг фабрик теснились вспомогательные производства со своими рабочими и рабами. За последнее поколение выплавка металла стала обходиться дешевле, чем заготовка дерева.

– Наш город очень красив.

Спутник госпожи Пашаратид наклонился к кампаннлатцу, чтобы поделиться с ним своими впечатлениями.

СарториИрвраш кивнул, но промолчал - он казался себе странно маленьким и беззащитным, озирался настороженно, дышал неглубоко, пугаясь посторонних запахов.

Из окна экипажа он взирал на спланированный в виде «половинки колеса» Аскитош. Великолепный собор служил осью колеса. За полукругом домов шел полукруг полей и ферм, потом снова дома, опять полукругом, и так до бесконечности, раз за разом, подавляя кампаннлатца невероятным размахом.

Конечной целью поездки в металлическом экипаже стало строгое монументальное здание, похожее на огромную коробку, с окнами в виде высоких вертикальных щелей. Двойные входные двери здания были из металла; над дверями висела вывеска с надписью: «Первый коллектор, сектор шестой». «Коллектор» на поверку оказался помесью гостиницы, монастыря, мужского и женского, школы и тюрьмы, насколько сумел разобраться СарториИрвраш, когда, осмотрев свою похожую на камеру комнату, прочитал висящие в рамке правила проживания и распорядка.

Из распорядка дня следовало, что приемов пищи два, в двадцать минут пятого и в девятнадцать часов, что молиться можно (по желанию) каждый час в церкви на верхнем этаже, что доступ в сад для отдыха и медитации возможен в течение всего дня, что наставления (что бы это значило?) можно получить в любое время и что для того, чтобы покинуть здание, любой проживающий сначала должен получить разрешение.

Вздохнув, СарториИрвраш вымылся и в сумрачном расположении духа уселся на узкую кровать. Гостеприимство ускутов, как и многое в них, было энергичным и беспокойным, и уже довольно скоро в его дверь постучали, советника вызвали из комнаты и препроводили на банкет.

В длинный и приземистый пиршественный зал свет проникал только через окна - выглянув, можно было различить оживленную толпу на улице. Паркетный пол не был застелен коврами, а основным предметом роскоши, даже несколько преувеличенной, был огромный гобелен, висящий напротив двери на дальней стене; там на алом фоне было выткано Великое Колесо, влекомое по небесам гребцами с блаженными улыбками на лицах и в лазурных одеждах к колоссальной фигуре Матери, из чьих ноздрей, рта и грудей на алый небосклон изливались потоки звезд.

Потрясенный СарториИрвраш не в силах был отвести от гобелена глаз, а руки у него так и чесались - до того ему хотелось черкнуть несколько слов в верной книжице или хотя бы набросать рисунок, но это ему не удалось, так как, едва ступив в зал, он был немедленно представлен дюжине незнакомых ему сиборнальцев, встретивших его за столом стоя. Его имя было официально объявлено, после чего госпожа Пашаратид поочередно представила ему присутствующих. Бывший советник протянул по кампаннлатскому обычаю руку для пожатия, но никто не ответил на его приветствие: не в обычаях этой страны было при встрече касаться руки другого человека, если тот не входил в родственный клан или семью.

Вникая в речь госпожи Пашаратид, СарториИрвраш пытался запомнить называемые ему звучные, но непривычные для слуха имена, но из всего перечисленного в памяти у него твердо запечатлелось только «Оди Джесератабхар», и то лишь потому, что имя это принадлежало затянутому в сине-серую униформу адмиралу воинов-священников, причем даме. Госпожа адмирал была по-своему красива суровой красотой, ее светлые волосы были заплетены в две тугие косы, уложенные конусами, суживающимися кверху наподобие рогов, что придавало ей, с точки зрения борлиенца, одновременно внушительный и комичный вид.

Приветливо-вежливо улыбнувшись кампаннлатскому гостю, присутствующие принялись рассаживаться за столом, огласив своды зала скрежетом металлических ножек стульев по голому полу. Как только трапезничающие уселись, наступила тишина, в которой председательствующий обладатель сана, поднявшись с места, прочитал молитву. Все остальные слушали священные слова молча, сосредоточенно, приложив ко лбу указательные пальцы, и, по-видимому, молились про себя. Желая проявить уважение, СарториИрвраш сделал то же самое. Застольная молитва читалась на быстром и трудноразличимом сибише, с частым использованием настоящего продолженного, условно-неизменного, прошлого-в-настоящем, переходного и прочих времен, предназначенных всеми возможными способами передать благодарность Азоиаксику Единственному. Длительность молитвы возможно должна была означать отдаленность Бога от молящихся.

Когда наконец молитва закончилась, девушки-рабыни подали разнообразные кушанья, по преимуществу вегетарианские, за исключением рыбы, представленной в широчайшем разнообразии и поданной на сырой или же только что сваренной съедобной морской траве множества сортов. К кушанью были предложены фруктовые соки и алкогольный напиток под названием йудл, который гнали из морской травы.

Больше прочих СарториИрврашу понравилось блюдо, которое он откушал с истинным удовольствием, - церемонно поданное изжаренное целиком на вертеле животное, которое он, распробовав, принял за свинью. Сверху жареное мясо покрывал восхитительный сметанный соус, запекшийся корочкой. Председательствующий, назвавший кушанье «древесным браем», лично отрезал советнику лучший кусок грудинки. Лишь по прошествии нескольких дней советник случайно узнал, что в действительности «древесный брай» не что иное, как жареный нондад - традиционный ускутский деликатес, подающийся к столу только чтобы попотчевать уважаемых гостей.

В самый разгар трапезы госпожа Пашаратид обошла стол и приблизилась к стулу СарториИрвраша.

– Госпожа адмирал воинов-священников сейчас выступит с небольшим сообщением, касающимся вас, - шепнула жена посла. - Хочу предупредить: обращайте на ее слова поменьше внимания и не принимайте их близко к сердцу. Я знаю, вы человек разумный и знаете цену словам. Тем не менее я не хочу, чтобы вы, услышав то, что вскоре, вероятно, прозвучит, затаили на нас злобу и тем более считали, будто я коварно заманила вас в стан неприятеля.

Услышав подобное, бывший советник немедленно встревожился и даже уронил нож на тарелку.

– О чем вы? Что такое она собирается сказать?

– Госпожа адмирал собирается сделать важное заявление касательно участи вашей страны и моей. Позже Оди Джесератабхар отдельно посвятит вас во все детали. Сейчас же я прошу вас помнить о том, что я привезла вас сюда без злого умысла, желая хоть как-то загладить вину мужа, запятнавшего славное имя своей отчизны, перед вашей родиной. Насколько я поняла, вы не испытываете к ЯндолАнганолу теплых чувств - не забывайте же об этом, и тогда вам будет легче перенести услышанное.

Госпожа Пашаратид вернулась на место. Озадаченный и перепуганный советник остался сидеть, уставившись пустым взглядом в свою тарелку, не в силах проглотить больше ни кусочка.

Едва только основная трапеза закончилась и подали десерт и прохладительное, начались выступления.

Первым с приветственным тостом выступил местная шишка, изъяснявшийся с помощью почти неподвластных восприятию непосвященного официальных терминов. Следом встала госпожа Пашаратид.

После нескольких обычных вступительных фраз супруга посла перешла к главной части своей речи. Вскользь упомянув мужа, она заявила, что считает себя обязанной загладить его дипломатические промахи и столь неловкий отход от дел. Поэтому она посчитала возможным пригласить с собой советника СарториИрвраша, чье положение к тому времени стало весьма плачевным, и привезти его на свою родину, в Сиборнал.

Бывший советник борлиенского двора, видная фигура в ученом и политическом мире, может оказаться весьма полезным как Ускутошку, так и всем странам северного континента, сослужив неоценимую службу для всей страны, и его имя войдет в анналы истории. В чем именно может состоять служба СарториИрвраша, сообщит следующий оратор, всеми уважаемая адмирал воинов-священников, госпожа Оди Джесератабхар.

Предчувствие недоброго оказалось для СарториИрвраша еще более тяжким испытанием, чем йудл для его желудка. Ему до смерти хотелось курить, но, видя, что за столом никто не курил, не курит, не собирается курить и даже не упоминает о курении в условно-неизменном наклонении, он решил покуда крепиться и терпеть и, когда госпожа адмирал поднялась, чтобы держать речь, вместо привычной трубки впился руками в столешницу.

Поскольку госпожа адмирал собиралась сказать нечто очень важное, то для такого случая ею был выбран особый диалект сибиш, которому отдавали предпочтение высшие чины воинов-священников.

– Воины-священники, члены Военного совета, друзья и наш новый союзник, - торжественно начала суровая дама, при каждом слове чуть встряхивая уложенными наподобие рогов косами. - Время - самое ценное, что дал нам Бог, поэтому я стану/буду говорить коротко и сразу перейду к сути. Фреир войдет в полную силу всего через восемьдесят три года, и как только сей день наступит, населяющие Дикий Континент варвары, уже и теперь предчувствующие свой скорый конец, будут окончательно истреблены. Варвары не сумеют/не в силах вынести усиливающийся зной, чего не скажешь о нас, обитателях Ускутошка, проживавших/проживающих в благодатной прохладе, что было/есть/будет благословение Божье.

Одному из главенствующих государств южного континента, Борлиену, уже и сейчас приходится/придется труднее, чем прочим. К нашему великому сожалению, наш старейший неприятель, Панновал, не только не ослаблен жарой, но стал/становится еще сильнее. Сейчас/в будущем в действие могут вступить многие неизвестные факторы, и ситуация выходит/выйдет из-под контроля, вину за что, конечно же, следует возложить на нашего нерадивого посла, развязавшего в Борлиене подпольную торговлю оружием. Виновный должен быть строго наказан, и наказание должно быть/будет скорым и действенным.

Посмотрим правде в глаза: следует ожидать, что дикари южного континента довольно скоро научатся изготавливать грубое подобие наших ружей. А посему мы должны/будем действовать, покуда преимущество все еще на нашей стороне и производство ружей приличного качества в Кампаннлате еще не приняло широкий размах.

План мой не явится новостью для моих товарищей из Военного комитета - я настоятельно рекомендую объявить войну Борлиену и скорейшими темпами оккупировать эту страну.

После этих слов госпожи адмирала за столом повисла тишина. Тишину сменил приглушенный гул голосов. Несколько трапезничающих повернулось к СарториИрврашу, белому как мел.

– Сил, которыми мы в настоящее время располагаем, не хватит, чтобы захватить Борлиен прямой атакой. Но способ оккупировать эту страну и заставить ее подчиниться есть. Не вдаваясь в подробности, замечу, что главные детали этого плана основаны на использовании средств, предоставляемых в наши руки самим королем ЯндолАнганолом, естественно, не по доброй воле, а по незнанию обстановки и неумению просчитывать перспективу. Как только Борлиен окажется в наших руках, мы сможем нанести по Панновалу удар с двух сторон: с юга и с севера.

Не дав белокурому адмиралу закончить выступление, присутствующие разразились громовыми аплодисментами. Люди улыбались друг другу, а потом с улыбкой поворачивались и к СарториИрврашу, хотя бывший советник неотрывно смотрел только на одно - на аккуратно поджатые губки адмирала.

– Наш флот готов выйти в поход сейчас же, - проговорили эти губки. - Мы рассчитываем, что советник СарториИрвраш отправится в это знаменательное плавание вместе с нами и примет в нем деятельное участие.

И снова аплодисменты, хотя на этот раз пожиже; в ладоши били всего считанные единицы.

– Флот отплывет на запад. Я пойду на флагмане, на «Золоте дружбы». Мы намереваемся пойти/пойдем вдоль побережья Кампаннлата, имея целью бухту Гравабагалинен, где находится/будет находиться в изгнании королева МирдемИнггала. К бухте мы подойдем/ собираемся подойти с запада. Мы с советником останемся в Гравабагалинене, чтобы забрать королеву королев из дворца, где она заточена, остальной же флот дойдет/подойдет к Оттассолу, крупнейшему порту Борлиена, и будет подвергать/подвергнет его пушечному обстрелу до тех пор, пока тот не капитулирует.

Народ Борлиена очень любит свою королеву. Советник СарториИрвраш объявит о создании в Оттассоле нового правительства, возглавляемого королевой МирдемИнггалой, в котором сам станет премьер-министром. Так война будет выиграна без единого сражения на суше.

Я уверена, что реальность моего плана ни у кого из вас не вызывает сомнения. Нашего достопочтенного гостя и королеву-варварку, произведенную на свет Шаннаной Трибриатской, объединяет общая ненависть к королю ЯндолАнганолу. Королева будет рада снова взойти на трон. Ее правление, конечно же, будет протекать под нашей неусыпной опекой.

Как только Оттассол прочно окажется в наших руках, наши корабли с войсками на борту начнут подниматься/поднимутся по реке к столице, Матрассилу. Из донесений моих агентов следует, что в столице мы найдем дружественную поддержку в лице отца королевы королев и сплотившейся вокруг него оппозиционной коалиции. Шаткому правлению короля ЯндолАнганола будет без помех положен конец. Он будет выведен из игры путем физического устранения. Мир ничего не потеряет, оставшись без этого приспешника фагоров.

Когда Борлиен окажется в нашей власти, мы сразу же нанесем разящий удар на север, через весь Дикий Континент, из Оттассола прямо на Рангобандриаскош.

Собравшиеся здесь мои друзья, все вы так или иначе исполните ведущую роль в будущих действиях. Предавайтесь же отдыху - впереди ждет тяжелая, но достойная работа, а кроме того, всемирная слава. По нашему плану, если будет на то воля Божья, основная часть флота сможет выйти/выйдет/должна будет выйти из порта с восходом Фреира через два дня.

Перед нами алеет/будет алеть заря великого будущего, друзья.

На этот раз аплодисменты были подобны грохоту горного обвала.

Глава 12 Пассажир, спускающийся вниз по течению, и его рассказы

– Всюду неизменные грубость и невежество… Ежедневный рабский труд нисколько не улучшает удел людей. Но те, у кого нет работы и кому нечем заработать на жизнь, находятся в еще более тяжком положении. И выхода нет. Крестьян ничуть не интересует происходящее за пределами их деревни, и более того, их вообще не интересует то, что не связано с процессом набивания брюха дешевой едой. Посмотри на этот ленивый сброд! Если бы у меня было столько же ума, сколько у них, я по-прежнему попрошайничал бы в городском парке Олдорандо…

Разглагольствующий философ раскинулся на мягких подушках: одна была удобно подложена под голову, на другой покоились его босые ноги. В правой руке он держал бокал своего любимого «Огнедышащего» с лимоном и колотым льдом, а его левая рука обвивала стан молодой женщины, чью левую грудь он небрежно ласкал.

Публика, к которой философ обращался, состояла всего из двух слушателей, - не считая молодой женщины, сидевшей с закрытыми глазами. Сын философа, полуопустив веки и приоткрыв рот, привалился к мачте судна, тихо скользящего по реке. Сбоку от молодого человека на бочке стояло блюдо с желто-голубыми ягодами гвинг-гвинг, которые он время от времени отправлял в рот, чтобы потом плюнуть косточкой в проплывающие мимо разнокалиберные лодки.

Прислонившись головой к мачте, под парусиновым тентом, защищающим его от лучей палящего солнца, лежал другой молодой человек, очень бледный, обильно потеющий и захлебывающийся собственным невнятным приглушенным бормотанием. Ноги юноши постоянно беспокойно двигались под полосатым одеялом; с той поры как судно-ледовоз покинуло Матрассил и направилось на юг, молодого человека трепала лихорадка. Минуты просветления редко выпадали бедняге, и потому пожилой философ мог считать его еще менее благодарным слушателем, чем едока гвинг-гвинг.

Но пожилого человека подобные трудности не обескураживали.

– Например, во время нашей последней остановки я подошел к одному местному полудурку, довольно почтенному на вид старцу, который стоял, прислонившись спиной к дереву, и спросил его, не кажется ли ему, что с каждым годом жара становится все сильнее и сильнее. И знаете, что он ответил? «Жара, капитан, - сказал он, - была всегда, с самого первого дня сотворения мира». «И что же это был за день?» - спросил тогда я. «Точно не знаю, - ответил мне этот деревенский мешок с мусором, - но, говорят, было это в Века Льдов». Можете себе представить: в Века Льдов! Нет, эти парни - настоящие идиоты, у них в голове пусто. До них не докричишься. Взять хотя бы религию. Моя родина - правоверная страна, но в Акханабу мы не верим. Я тоже не верю в Акханабу, но не потому что так повелось, а по веским причинам. Но возьмите этих деревенских тупиц - на поверку окажется, что ни в какого Акханабу они тоже не верят, и не по каким-нибудь причинам, а потому, что мозгов нет…

Оратор прервался, чтобы покрепче ухватиться за грудь молодки и как следует хлебнуть «Огнедышащего».

– …в Акханабу они не верят потому, что ума не хватает. Зато поклоняются каким угодно демонам, другим, номадам, драконам. Представляете, они до сих пор верят в драконов… И готовы обожествить МирдемИнггалу. Я попросил своего управляющего поводить меня по деревне. И почитай в каждой хижине на стене висит портрет МирдемИнггалы. Но самое интересное, что и ее они на самом деле не любят, просто так положено… Потому что, как я уже говорил, их не интересует ничего, только как, когда и чем набить брюхо.

– Сиську больно, - вдруг подала голос девица.

Философ зевнул, прикрыв рот правой рукой, и спросил себя, почему он предпочитает компанию первых встречных обществу собственной семьи - а ведь речь шла не только о недоумке-сыне, но и о жене, даме еще небезынтересной, и о взрослой дочери. Но нет, ему было больше по душе плыть по реке, бесконечно плыть по этой длиннющей дороге в компании молодой шлюхи и больного парня, вероятнее всего чокнутого, поскольку по его словам выходило, что он совсем недавно прибыл из другого мира.

– Плеск воды лучше всякого успокоительного. По мне, так ничего другого и не надо. Пора на покой, но как я смогу уснуть без плеска мелкой волны за бортом? Есть ли объективное доказательство того, что Акханаба не существует? Конечно есть. Создать такой сложный мир, как наш, с постоянным круговоротом жизни, с людьми, приходящими в этот мир и в свой срок уходящими из него, подобно бесконечному притоку из земных недр драгоценных камней, которые нужно гранить и полировать, прежде чем высыпать перед покупателем, - нет, для этого нужно быть по-настоящему головастым, Бог ты или не Бог. Верно я говорю? Верно?

Не дождавшись ответа, он указательным и большим пальцем ущипнул девку за грудь, отчего бедняжка вскрикнула и торопливо отозвалась:

– Верно, верно, как изволите.

– То-то. Верно, я говорю. Так вот, если уж ты такой умный, так что тебе за радость сидеть и таращиться сверху на глупость своих подданных? Все повторяется из года в год, из века в век, из поколения в поколение, и ничего, нигде и никогда не становится лучше - от такого однообразия можно сбрендить. «В Века Льдов…» - Всемогущего ради…

Зевнув, философ смежил веки.

Девица толкнула его в бок.

– Ладно. Если уж вы такой умный, тогда скажите, кто создал мир? Если не Акханаба, тогда кто?

– Поменьше болтай, - буркнул философ.

Ледяной капитан Мунтрас заснул. Проснулся он только тогда, когда «Лордриардрийская дева» готовилась стать до утра на якорь в Осоилима, где ему предстояло познать гостеприимство местного отделения «Лордриардрийской ледоторговой компании». Ледяной капитан гостил во всех без исключения своих представительствах по очереди, отчего на сей раз его плавание вниз по реке из Матрассила затянулось дольше обычного и почти сравнялось с плаванием вверх по реке, когда его груженные льдом суда тянули против течения упряжки хоксни.

Дом компании в Осоилима был устроен пройдохой-капитаном еще в молодые годы - по некой причине, о которой он вспоминал каждый раз, причаливая здесь. Думал он об этом и сейчас, наблюдая, как матросы бросают с борта «Девы» концы на берег. Упомянутая причина вздымалась над ним на три сотни футов из пышной рощи брассимпса, очень хорошо разрастающегося в этих краях. Причина господствовала над джунглями, была главной темой речного пейзажа, отражалась в воде. А кроме всего прочего, причина влекла пилигримов со всего Кампаннлата, жаждая преклонения - и… льда. Причина именовалась Осоилимской скалой.

Местный управляющий компании, седовласый мужчина с явственным димариамским акцентом, по имени Грендо Паллос, поднявшись на борт «Девы», горячо пожал своему хозяину руку и принялся помогать Диву Мунтрасу, руководившему высадкой пассажиров. Когда последний из фагоров, занятых выгрузкой тюков и ящиков с товарами, помеченных надписями «ОСОИЛИМА», сошел на берег, Паллос вернулся к ледяному капитану.

– Маловато у вас пассажиров - всего трое.

– Это пилигримы. Как идет торговля?

– Не слишком. Вы ничего мне не привезли?

– Ничего. Там, в Матрассиле, они совсем обленились. Во дворце сплошные перевороты. Не лучшее время для торговли.

– Да, я тоже слышал об этом. Копья и деньги редко дружат. Жаль, что так вышло с королевой. Хотя если союз с Олдорандо действительно будет заключен, пилигримов здесь должно прибавиться. А вот когда даже самые набожные начнут говорить, что солнце припекает слишком сильно для паломничества, наступят по-настоящему трудные времена, Криллио, по-настоящему трудные. Когда все это кончится, вот что мне хотелось бы знать. Правильно вы решили, сейчас самое время уйти на покой.

Подняв бровь, ледяной капитан отвел Паллоса в сторону.

– У меня на борту есть один паренек, странный малый. Вот не знаю, что с ним делать. Его имя - БиллишОвпин. По его словам, он спустился к нам из другого мира. Я допускаю, что он просто мог спятить, но то, что он болтает, иной раз весьма занятно. Кроме того, он считает, что умирает от неизлечимой болезни. По-моему, он просто подцепил лихорадку, когда ему пришлось посидеть в застенке матрассильского дворца. Я хотел бы попросить твою жену посмотреть за ним. Сделай это для меня.

– Запросто. Завтра поговорим о том, сколько пойдет на его содержание.

Так Билли Сяо Пин сошел в Осоилима на берег. Вместе с ним сошла молодая леди по имени АбазВасидол, воспользовавшаяся случаем бесплатно добраться до Оттассола. Мать Абаз, старая знакомая капитана Мунтраса МэттиВасидол, была хозяйкой одного из веселых домов на окраине Матрассила.

Распив по бокалу вина, капитан и его управляющий пошли посмотреть Билли, уже устроенного в скромной, но чистой комнатке, где хлопотала жена Паллоса.

В кровати на чистых простынях Билли сразу полегчало. По указанию капитана ему было прописано «натирание позвоночника куском льда», по мнению Мунтраса помогающее от всех хворей. Лихорадка прошла, Билли больше не чихал и не кашлял - едва Матрассил остался позади, аллергию как рукой сняло. Улыбнувшись Билли, капитан заметил, что помирать ему рановато.

– Я скоро умру, капитан, и знаю это точно, - упрямо ответил Билли, - но все равно, спасибо за заботу и вообще за все.

После ужасов Матрассильского дворца общество гостеприимного капитана поистине было подобно благословенному чуду.

– Ты не умрешь. Во всем виноват ядовитый вулкан, извергающаяся гора Растиджойник - от ее зловония спасу нет. В Матрассиле заболел не только ты; весь город кашляет и чихает. Симптомы у всех одинаковые - из глаз льет, боль в горле. Скоро ты окончательно придешь в себя, поднимешься на ноги и все будет хорошо. Никогда не сдавайся, в особенности раньше срока.

Билли слабо закашлялся.

– Может быть, вы и правы. Возможно, простуда отдалила развитие моей другой, смертельной болезни. Вирус «геллико» уже сидит во мне, и от него нет спасения, потому что иммунитета у меня нет, хотя вулканические газы могли оттянуть развязку на неделю-другую. Так что, можно сказать, эти две недели свободы и настоящей жизни мне подарила судьба. Пожалуйста, помогите мне встать.

Размяв ноги, он через минуту уже ходил по комнате сам, потирая руки и смеясь.

Мунтрас, управляющий и его жена стояли у двери и улыбались, глядя на Билли.

– Да, мне полегчало! - восклицал тот. - Сильно полегчало! Знаете, капитан, а ведь я начинал ненавидеть ваш мир. Я думал, что свою смерть мне так и придется встретить в Матрассиле.

– Наш мир совсем не так уж плох, стоит только узнать его получше.

– Но сколько здесь религии!

– В нашем мире, где фагоры и люди живут бок о бок, без религии не обойтись, - ответил Мунтрас. - Столкновение двух чужеродных культур не могло не привести к возникновению веры.

Пораженный глубиной и мудростью этого замечания, Билли застыл в задумчивости, чем и воспользовалась госпожа Паллос. Не уделив словам капитана особого внимания, она крепко взяла молодого гостя за локоть.

– Вот вам и лучше, - сказала она. - Отведу вас умыться, и снова будете как новенький. А после этого накормлю вас ужином, у меня отличный скофф, это именно то, что вам нужно.

– Вот-вот, - поддержал хозяйку капитан Мунтрас, - а кроме того, у меня, Билли, есть для тебя другое средство, не хуже доброго ужина. Уверен, ты уже обратил внимание на эту молодую девицу, Абаз, - так вот, я пришлю ее к тебе. Ее мать мой старый друг. Дочка хороша собой и умна, очень многообещающая девушка. Полчасика, проведенные в ее обществе, несомненно пойдут тебе на пользу.

Вопросительно взглянув на капитана, Билли залился краской.

– Я уже говорил и повторяю, что я рожден вне Гелликонии, в другом мире, и наши тела могут иметь сильные отличия, о которых я понятия не имею… Не знаю, выйдет ли у меня что-нибудь? Хотя ведь физически мы одинаковы… А эта девушка, она согласится?

Капитан Мунтрас от души рассмеялся.

– Сдается мне, ты ей понравился. По крайней мере больше меня. Я знаю, Биллиш, о чувствах, которые ты питаешь к королеве, но прошу тебя: взгляни на это как на профилактику. Пусть ничто не отвлекает тебя. Призови на помощь воображение, и уверяю тебя - Абаз покажется тебе ничем не хуже королевы.

Щеки Билли продолжали пылать.

– О Земля, что творится… Что же мне ей сказать? Да, пожалуйста, пускай она придет, хоть бы получилось, хоть бы…

Капитан и хозяева дома со смехом вышли из комнаты. Потирая руки, Паллос с улыбкой сказал:

– А парень определенно не лишен отваги и имеет склонность к исследованию нового. Вы хотите пристроить за него эту девицу? Или подзаработать на нем?

Зная о том, как сильна в управляющем коммерческая жилка, Мунтрас промолчал. Возможно, почувствовав недовольство хозяина, Паллос быстро проговорил:

– Эта его болтовня о смерти - вы верите в то, что он действительно мог спуститься из другого мира? Неужели такое возможно?

– Давай еще клюкнем, и я покажу тебе, что он мне дал.

Велев слуге позвать Абаз, капитан что-то прошептал девушке на ухо, чмокнул ее в щеку и отослал к Билли.

За окном сгущались мягкие сумерки. В западной части горизонта теплился Беталикс. Выйдя на веранду дома Паллоса, мужчины уселись в плетеные кресла, поставив бутылку и лампу между собой. Положив на стол тяжелый кулак, Мунтрас раскрыл ладонь.

На его ладони лежали заветные часы Билли с окошком с тремя рядами цифр, в каждом из которых последняя пара беспокойно мигала, быстро меняясь:

…

11: 49: 20 19: 00: 52 23: 15: 43

– Вот это да! Какая красота! Сколько же это может стоить? Он продал это вам? - заторопился с вопросами управляющий.

– Этой вещице нет цены - она единственная в своем роде, - ответил Мунтрас. - По словам Билли, штуковина эта показывает время Борлиена - вот эти цифры посередке, - а кроме того, время мира, с которого он спустился, и время какого-то другого мира, с которого он не спускался. Другими словами, он представил мне это в подтверждение своей немыслимой байки. Чтобы изготовить такие сложные часы, нужно быть отличным мастером, которых, возможно, в целом мире раз, два и обчелся. Скорее даже не мастером, а самим Богом. Слушая рассказы мальчишки, я постоянно ловлю себя на мысли о том, что парень сумасшедший, по-настоящему сумасшедший. К примеру, Билли поведал мне, что мир, с которого он спустился, летает у нас над головами, а его обитатели заняты тем, что глядят сверху на убогих жителей земли внизу. Эти люди, обитатели летающего мира, точно такие же, как я и ты, Паллос. И никаких тебе богов.

Глотнув «Огнедышащего», Паллос покачал головой.

– Надеюсь, хотя бы в мои деловые бумаги они не подсматривают.

От реки к веранде уже потянулся туман. Где-то в сумерках мать звала домой сына, пугая его грыбой, вылезающей в темноте из воды и глотающей маленьких детей в один присест.

– Эти славные часики уже успели побывать в руках короля ЯндолАнганола - мой парень предложил их ему в подарок. Но тот их не принял, усмотрев в них недобрый знак, знамение близящейся беды, так-то. Борлиен, Панновал и Олдорандо очень скоро объединятся, а их истерическая религия скрепит союз. Ступив на торную тропу религии, король не может сейчас позволить себе ничего, что могло бы пошатнуть его веру…

Капитан постучал по стеклу часов подушечкой пальца.

– В этой драгоценной безделице заключено столько сомнения, подрывающего любые основы веры, что и представить трудно. В ней можно видеть и повод к надежде, и причину бояться близкого будущего. Все зависит от того, кто ты и как смотреть.

Капитан похлопал себя по нагрудному карману куртки.

– Она - такое же послание нам, как и это доверенное мне одной высокородной особой обычное письмо, что лежит у меня здесь. Мир не стоит на месте, а меняется, и сейчас эти перемены столь быстры, что их легко можно заметить, Грендо, имей в виду.

Вздохнув, Паллос снова отпил из своего бокала.

– Не хотите взглянуть на мои бухгалтерские книги, Криллио? Дела идут ни шатко ни валко, я предупреждал вас об этом еще в прошлом году.

Оглянувшись на Паллоса, похожего в колеблющемся свете лампы на живого мертвеца, Мунтрас поморщился.

– Хочу задать тебе один вопрос, Грендо, личный. Есть в тебе хоть капля любопытства? Я показал тебе эту штуковину, причем объяснил, что таких часов нигде больше не увидишь и прибыли они из другого мира. А за стеной, вот за этой стеной сейчас кувыркается с девкой странный парень Билли, занятый своим первым румбо на этой земле, - тебе не интересно, хотя бы, встанет у него или нет? Разве ты никогда не хотел знать больше, Грендо? Отрываешь ты когда-нибудь нос от гроссбуха?

Паллос принялся чесать щеку, потом неторопливо перешел на подбородок, для чего склонил голову набок.

– Это сказки, а сказки рассказывают детям… Вы слышали, что совсем недавно кричала мать своему мальцу: грыба, что живет в реке, ночью выйдет из воды и сожрет его. С тех пор как я живу в Осоилима, здесь никто не видел ни одной грыбы, а ведь это почти за восемь лет. Всех грыб перебили - уж очень хорошая и крепкая у них шкура. За шкуру, содранную с одной грыбы, можно было выручить отличные деньги. Нет, хозяин, этот Биллиш рассказывает вам сказки. Способен ли человек создать целый мир? И даже если так, что с того? Будет ли от этого польза для моих цифр, как по-вашему?

Вздохнув, Мунтрас повернулся в своем кресле так, чтобы можно было смотреть в туман, куда он и уставился, может быть в надежде, что оттуда, в доказательство того, что рассудительный Паллос с начала до конца неправ, внезапно появится грыба.

– Если этот молодчик Биллиш сумеет управится с кууни, я отведу его на вершину Скалы - у него должно хватить на это сил. Неплохо бы поужинать: нельзя ли попросить твою жену приготовить нам что-нибудь?

Осоилимский управляющий поднялся и ушел, а Мунтрас остался сидеть как сидел, не меняя позы, и, подняв бровь, смотрел в темноту. Посидев немного, он закурил вероник и с удовольствием принялся следить за тем, как ароматный дым уплывает к стропилам и клубится там. О своем сыне он вспомнил лишь один раз, вскользь, потому что хорошо знал, где Див может быть: на местном базаре. Постепенно ледяной капитан унесся мыслями далеко-далеко.

По прошествии некоторого времени, держась за руки, появились Билли и Абаз. Щек Билли едва хватало, чтобы вместить ухмылку. Молодые люди молча уселись за стол. Так же молча Мунтрас предложил им по стаканчику «Огнедышащего». Билли покачал головой.

По всему было видно, что недавно пережитое задело его чрезвычайно. Что касается Абаз, та выглядела спокойно и умиротворенно, словно только что вернулась из какой-нибудь матрассильской церкви, где бывала с матерью. Черты ее лица чем-то напоминали Мэтти в молодые годы, но в ней еще был заметен глянец спокойствия и благополучия, незнакомых Мэтти в молодые годы. Взгляд Абаз был прямым и открытым, в то время как Мэтти прятала глаза и редко смотрела открыто, хотя, по мнению Мунтраса, считавшего себя знатоком человеческих душ, и в дочери и в матери преобладала одинаковая, очень импонирующая ему сдержанность. Абаз торопилась уехать из Матрассила, где оказалась втянутой в неприятную историю, и бегство удалось, в чем немалую роль сыграли ее спокойствие и сдержанность. Сейчас, в легком платье, выгодно подчеркивающем высокую молодую грудь и хорошо гармонирующем с ее каштановой гривой, Абаз была особенно хороша, что не мог не признать даже настроенный философски и скептически Мунтрас.

Глядя на девушку, он вдруг подумал, что, может быть, Бог, все же действительно существует. Может быть, несмотря на весь идиотизм людей, Бог все же правит миром, раз в нем возможна такая красота, как Абаз…

Наконец, выдохнув очередной клуб дыма, Мунтрас задал свой вопрос:

– Скажи, Биллиш, в твоем мире мужчины и женщины тоже нисходят до общения по-простому?

– Этому «простому», как вы выразились, общению нас учат в восемь лет, для чего в наших школах существует целый раздел науки, - отозвался Билли, нежно поглаживая руку девушки. - Но здесь… с Абаз… - ни о какой науке тут речь идти не может, здесь все было на самом деле… все по-настоящему… О, Абази… - благоговейно прошептав имя своей соседки, Билли пылко поцеловал ее в щеку, потом не выдержал и впился в губы. Абаз отвечала ему покорно, но без излишней страстности.

Потом, поднявшись, Билли пожал Мунтрасу руку.

– Вы были совершенно правы, мой дорогой друг, - Абаз ни в чем не уступает королеве, а во многом и превосходит ее. Она божественна.

– По-моему, все женщины одинаковы, и только воображение мужчин наделяет их чертами различия. Есть старая пословица: «От румбо все кровати скрипят одинаково». У тебя слишком живое воображение, Билли, вот в чем дело. Абаз - девушка хорошая во всех отношениях, а в некотором роде у нее талант, и решив, что ее общество заставит тебя на многое взглянуть по-новому, я не ошибся. Скажи, Биллиш, кууни в нашем мире так же глубоки, как в вашем?

– Нет, они глубже, мягче, слаще… - повернувшись к своей соседке, Билли снова принялся ее целовать.

Капитан вздохнул.

– Ну будет вам, помиловались - и хватит. В ином страсть так же утомительна, как в другом пьянство. Иди к себе, Абаз. Я хочу поговорить с этим молодым человеком и, если возможно, услышать от него что-нибудь путное… Послушай, Биллиш, с тех пор как мы сошли с корабля на берег, у тебя, конечно же, не было времени смотреть по сторонам, ты почти все время валялся в кровати, по одной причине или другой, но, возможно, теперь у тебя нашлось немного времени, чтобы оторвать взгляд от роскошных прелестей этой грудастой красотки и чуть-чуть оглядеться. Ты видел Осоилимскую скалу, вот о чем я хочу спросить? Если еще не видел, то не пожалеешь, - через час я хочу подняться на нее вместе с тобой. Если уж у тебя хватило сил взобраться на Абаз, то хватит сил и одолеть Скалу.

– Конечно, я пойду с вами, если Абаз тоже пойдет.

Подняв на Билли глаза, Мунтрас ухитрился изобразить на лице одновременно и усмешку и гневную гримасу.

– Ответь мне пожалуйста, приятель Биллиш, ты случайно не с Пеговина, что в Геспагорате, - тамошние жители известные шутники?

– Послушайте…

Билли повернулся к капитану и взглянул ему прямо в налитые кровью глаза.

– Я именно тот, кем называю себя, - человек из другого мира. Я родился и вырос не на Гелликонии, но вышло так, что мне позволено было спуститься на вашу планету. Вот я и прилетел сюда при помощи специального аппарата, о котором уже рассказывал, хотя лихорадка не позволяла мне тогда как следует собраться с мыслями. Я ни за что не стал бы лгать вам, Криллио, потому что очень многим вам обязан. Можно сказать, я обязан вам больше чем жизнью.

Капитан небрежно махнул рукой.

– Ты ничем мне не обязан, Биллиш. Никогда не стоит считать, что кто-то перед тобой в долгу - лично я этим не грешу. Помнишь, я рассказывал тебе, что когда-то давно был нищим? Так что я никакой не благодетель и не святой - успокойся и не считай, что ты в неоплатном долгу передо мной.

– Но вы усердно работали и создали свое дело, преуспевающее и прибыльное, отлично налаженный механизм. Сам король называет вас своим другом…

Выпустив из сложенных трубочкой губ тонкую струйку дыма, Мунтрас холодно ответил:

– Так вот в чем и дело, вот что не дает тебе покоя?

– Король ЯндолАнганол? Но ведь вы же с ним друзья, верно?

– Скажем так: я веду с его королевским величеством некоторые торговые дела.

Билли взглянул на капитана, улыбаясь половинкой рта.

– Кажется, вы не слишком любите короля ЯндолАнганола?

Покачав головой, капитан затянулся трубкой и ответил:

– Биллиш, по всему видно, что тебе наплевать на религию - мне, по правде сказать, тоже. Но должен предупредить тебя, что в Кампаннлате религия очень сильна и с ней тут шутки плохи. Помнишь, как его величество бросил тебе обратно часы, которые ты пытался подарить ему? Король Борлиенский суеверен до мозга костей, что же в таком случае говорить о его подданных? Если тебе вдруг взбредет в голову показать эти часы какому-нибудь осоилимскому крестьянину, он побежит к соседям, и те схватят тебя как еретика и бунтовщика - хорошо еще, если не устроят самосуд, - так что не вздумай. Конечно, тебя могут принять за святого, но могут и заколоть вилами.

– Но почему?

– Тут нет логического объяснения. Люди боятся незнакомого. Один-единственный безумец способен изменить мир. Запомни это, Биллиш, я говорю это для твоего же блага. Так-то. Все, хватит разговоров, пошли.

Закончив нотацию, ледяной капитан поднялся, и, когда Билли тоже встал, ободряюще положил ему руку на плечо.

– Хорошая девушка, хороший ужин, хорошая прогулка - что еще нужно настоящему мужчине? От мыслей голова пухнет? - побольше физических нагрузок, молодому человеку это полезно.

Ужин был уже подан, они подкрепились и вскоре были готовы к восхождению на Скалу. За ужином Мунтрас выяснил, что живущий у подножия Скалы Паллос ни разу за это время не побывал на ее вершине. Осмеяв своего управляющего, он велел ему собираться в дорогу, и вскоре все трое уже шагали по тропинке к подножию. Паллос прихватил сиборнальское ружье, которое нес на ремне на плече.

– Похоже, твои дела идут не худо, если ты можешь позволить себе подобную артиллерию, - с подозрением заметил капитан. Он доверял своим управляющим не больше, чем королю.

– Я купил это ружье, чтобы защищать вашу собственность, Криллио, хотя сделать это было не так-то просто. Даже когда торговля шла хорошо, мне не так много перепадало.

Они двинулись по дороге, ведущей от пристани к городку Осоилима. Между домами туман был не такой густой, а льющийся из окон свет на небольшой центральной площади действовал ободряюще. На площади было людно - прохлада вечернего ветерка, поднявшегося на закате, манила на прогулку. С лотков и в маленьких лавочках бойко торговали сувенирами и сластями, горячие лепешки, жаренные в масле, тоже шли нарасхват. Паллос на ходу показал спутникам несколько постоялых дворов, где селились пилигримы и куда он регулярно продавал свой товар, лордриардрийский лед. По его словам выходило, что здесь большую часть покупателей - то есть людей с деньгами, на ком можно было хоть что-то заработать, - составляли именно пилигримы. Многих из тех, кто считал, что владеть чужой жизнью - большой грех, привлекала сюда давняя традиция, обязывающая каждого хозяина дать свободу своему рабу, будь то человек или фагор.

– Чудно, тащатся в такую даль, чтобы расстаться здесь со своей собственностью, а ведь рабы стоят неплохих денег, - с раздражением заметил Паллос, которого явно удивляли причуды подобных доброхотов.

Подножие Скалы начиналось от самой площади - или, лучше сказать, площадь и город лепились к Скале. Тут же, на площади, находилась знаменитая часовня Свободных Рабов, где ледяной капитан купил каждому из своих спутников по свече. Миновав небольшую рощу, они начали восхождение. Скалу покрывали заросли талипота; пробираясь наверх и освобождая себе дорогу, приходилось раздвигать жесткую листву. Тропу им освещали всполохи зарниц, разбросанные по небу.

Навстречу спускались люди, уже побывавшие на вершине. Сверху и со всех сторон доносились невнятные приглушенные голоса пилигримов. Многие десятилетия назад в камне вырубили для удобства ступени. Тропинка-лестница вилась вокруг камней, но нигде не было и намека на перила - следовало проявлять осторожность. Неверный свет свечей освещал дорогу едва ли на шаг вперед.

– Дьявол, стар я уже для таких забав, - пробормотал Мунтрас.

Но мало-помалу они выбрались на ровное место, на площадку, и, пройдя под аркой в дальнем ее конце, оказались перед одиноким строением - святилищем. Вдоль самого края площадки тянулся парапет, облокотившись на который можно было насладиться видом торчащих из медленно колышущегося тумана копьевидных верхушек густого леса.

Сквозь монотонный шум Такиссы иногда можно было различить доносящиеся снизу звуки города. Откуда-то долетала музыка - играли на двухструнном клосе или, вероятнее всего, на биннадурии. Струнному инструменту ритмично вторили барабаны. А в разрывах тумана в лесу всюду мигали огоньки.

– В точности по пословице, - проворковала Абаз: - «Нет ни одного клочка земли, где можно было бы жить сносно, но нет и ни клочка, где кто-нибудь бы да не жил».

– Истинно правоверные пилигримы бдят всю ночь, чтобы встретить рассвет, - объяснил Билли Мунтрас. - На этих широтах оба солнца восходят круглый год. Там, откуда я прибыл, у меня на родине, это не так.

– На моей родине, Криллио, все люди хорошо образованны и многое знают и умеют, - отозвался Билли, не отпуская талии Абаз. - Так, например, хороший художник может написать портрет, до мелочей повторяющий оригинал, а для нас не составляет труда создать видимость реальности при помощи видео, трехмерной голографии и прочих ухищрений. Но результат на поверку плачевен - мое поколение начинает сомневаться в существовании реальности, сомневаться в том, что мир за пределами Аверна вообще существует. Зачастую под сомнение ставится даже существование Гелликонии. Не знаю, понятно ли я объясняю…

– Биллиш, по торговым делам я изъездил весь Кампаннлат вдоль и поперек, а до этого был нищим и бродягой. Я побывал в разных местах, был и далеко на западе, в стране, зовущейся Понипот, что лежит за Рандонаном, и в Рададо, там, где кончается земля. Так вот, я был в Понипоте и знаю, что он существует, хотя скажи я об этом кому-нибудь здесь, в Осоилима, мне никто не поверит.

– А где же этот твой мир, Биллиш, твой Аверн? - раздраженно спросила Абаз, на которую разговоры мужчин начали нагонять скуку. - Я слышала, ты говорил, что он где-то наверху, над головой? Это, случайно, не он?

– Где?

От горизонта до горизонта небо было удивительно чистым и безоблачным, ярко светили звезды.

– Эта яркая звезда - Ипокрен, газовый гигант. Аверн еще не взошел. Сейчас он, наверно, где-то с другой стороны Гелликонии, под нами, и его не видно.

– Под нами! - с коротким смешком воскликнула девушка. - Биллиш, ты просто спятил. Если ты надеешься, что люди тебе когда-нибудь поверят, то нужно придерживаться своих россказней. Раньше ты говорил другое. Под нами! Это где же - в стране духов?

– А другой мир, о котором ты говорил, Биллиш, Земля? Можешь показать ее нам?

– К сожалению, Земля очень далеко от нас, и увидеть ее невозможно. Кроме того, Земля ведь не звезда и не светит.

– А как же тогда ты собирался показать нам Аверн?

– Аверн светит отраженным светом. Его поверхность отражает лучи Беталикса и Фреира.

Мунтрас задумался.

– Тогда почему мы не можем видеть Землю? Почему она не отражает лучи Фреира и Беталикса?

– Потому что Земля слишком далеко. Мне очень трудно объяснить вам теорию. Если бы у Гелликонии был спутник, вы поняли бы меня гораздо лучше, - но луны у вашей планеты нет, и поэтому привести в пример нечего. Кстати, отсутствие луны очень сильно задержало развитие астрономии на вашей планете. Для глаза человека спутники гораздо более любопытны, чем звезды и солнца. Что касается Земли, то она тоже светит отраженным светом, светом нашей звезды, Солнца, но из-за расстояния различить этот свет невозможно.

– Что ж, Солнце далеко и его не видно - ладно, пускай. И стараться высмотреть я ничего не буду - все равно мои глаза уже не те, что прежде.

Билли повернулся к западной части небосвода, потом махнул в ту сторону рукой.

– Солнце, Земля и другие планеты нашей системы - вон там. Как вы зовете вон то длинное созвездие, где звезды широко разбросаны, - у него наверху еще светит одна яркая звезда и три маленьких?

– У нас, в Димариаме, мы называем это созвездие Ночным червем. Прости меня, Биллиш, может быть, я и ошибаюсь, потому что мои глаза совсем ослабли. Ночной червь - это то же самое, что Червь Вутры. Верно, Грендо?

– Вы обратились не по адресу - мне недосуг пялиться по ночам на звезды, - со смешком отозвался Паллос. - Что я, звездочет? Вот покажите мне золотой в десять рун, я вмиг его опознаю.

– Солнце - одна из самых слабых звезд созвездия Червя Вутры, около его жабр.

В разговоре с капитаном и его спутниками Билли старался держать легкий и веселый тон: после стольких лет ученичества роль рассказчика его несколько смущала. Не успел он договорить, как сверкнувшая в небе очередная зарница осветила лица его слушателей, выхватив их на мгновение из сумерек. Абаз, чуть приоткрыв пухлый ротик, рассеянно смотрела туда, куда он недавно показывал. Управляющий со скучающим видом глядел в темноту, его ладонь покоилась на спуске ружья, что, очевидно, придавало ему уверенности. Одутловатое лицо пожилого капитана с упорством вглядывалось в бесконечность космоса, в глазах торговца светилась решимость и симпатия к говорящему.

Все эти люди были частью подлинной реальности - Билли уже начинал свыкаться с этой мыслью; после общения с Мунтрасом и Абаз, яркими представителями подлинной реальности, воспоминания об Аверне и наставнике, загнанных в сети реальности ложной, вызывали у него отвращение. Его нервная система с трудом, но все же начала привыкать к жизни в среде новых ощущений, запахов, звуков и красок. Впервые он жил так, как следовало: полной жизнью. Те, кто следил за ним сверху, считали его канувшим в ад; однако от ощущения полной свободы, звенящей в каждой клеточке тела, ему казалось, что он в раю.

Далекая молния сверкнула и погасла, оставив всех в полной темноте. Медленно вернулся сумрак серой ночи.

«Поверили эти люди в существование Земли и Аверна? - подумал про себя Билли. - Способны ли они на это? Способен ли я убедить их, достаточно ли вески мои слова? Ведь, например, эти глубоко верующие в своих богов люди, как бы они ни старались, ни за что не убедят меня в существовании этих богов. Наши умвелты мыслей различаются коренным образом, они не только не совпадают, но и прямо противоречат друг другу».

Вслед за вопросом пришло гнетущее сомнение. Что если Земля тоже лишь плод воображения авернцев, Бог, которого авернцам так не хватает? Негативные последствия существования Акханабы, вовсю сражающегося с грехом, были видны везде и всюду. Но где увидеть доказательства существования Земли - что-нибудь посущественнее тусклой далекой звездочки под названием Солнце в северо-восточном созвездии могучего Червя?

Решив отложить ответы на тревожные вопросы до будущих времен - времен большей ясности, он поспешил внимательно прислушаться к словам Мунтраса.

– Но если Земля так далеко, Биллиш, как же люди ухитряются видеть нас оттуда?

– Благодаря чудесам науки. Наука позволяет людям общаться на огромных расстояниях.

– Когда мы доберемся до Лордриардри, ты объяснишь мне, как это происходит?

– Так ты хочешь сказать, что где-то там, далеко, есть люди, точь-в-точь как я и все остальные, - торопливо заговорила Абаз, - которые смотрят на нас - смотрят прямо сейчас? Видят нас такими, какие мы есть, а сами вон там, на головке червя?

– Именно так, моя дорогая Абаз, и более того - твое лицо и имя уже может быть известно миллионам обитателей Земли или, лучше сказать, станет известно по прошествии тысячи лет, потому что именно столько времени занимает передача известия от Аверна и Земле.

Цифры не произвели на Абаз особого впечатления; думала она только об одном. Прикрыв рот рукой, она поднялась на цыпочки и прошептала на ухо Билли:

– А то, чем мы занимались в кровати, они тоже смогут увидеть?

Услышав такой вопрос, Паллос рассмеялся и ущипнул Абаз за попку.

– За сеанс со зрителями полагается надбавка, ты к этому клонишь, дорогуша?

– Держите свои грязные шуточки при себе, это не вашего ума дело, - грозно огрызнулся Билли.

Мунтрас надул губы.

– Какая им радость подсматривать за нами, погрязшими в дикарской тупости?

– Гелликония не имеет себе подобных во Вселенной - ведь только здесь землянам удалось найти живых разумных существ, - объяснил Билли, снова возвращаясь к лекторскому тону, на этот раз чуть более сухому.

Все замолчали, обдумывая его слова, и в это самое время из раскинувшихся внизу туманных джунглей донесся резкий звук, возможно, пронзительный крик, далекий, но отчетливый.

– Кто это был, какой-то зверь? - испуганно спросила девушка.

– По-моему, это трубят в рог фагоры, - ответил Мунтрас. - То, что мы сейчас слышали, - сигнал тревоги, близкой опасности. Скажи, Грендо, много здесь бродит свободных фагоров?

– Много ли, мало, не знаю, но сколько-то есть. Освобожденные фагоры перенимают у людей их уклад жизни, устраивают в джунглях поселения и, как я слышал, живут там совсем неплохо, - ответил Паллос. - В торговле они соображают неважно, поэтому за лед с них удается содрать хорошие деньги.

– Так вы продаете лед и фагорам? - поразилась Абаз. - Я думала, что продавать лед разрешено только фагорской гвардии короля ЯндолАнганола.

– Фагоры часто приходят в Осоилима и приносят на продажу свой товар, всякую всячину: ожерелья из косточек гвинг-гвинг, шкуры животных и тому подобное, и лед они берут не за деньги, а в обмен на свое добро. Получив от меня мерку льда, они обычно выходят на улицу и грызут его прямо у дверей дома компании. На это невозможно смотреть, бр-р, мерзость! Как пьяницы, дорвавшиеся до бутылки!

Задумавшись о фагорах, все замолчали. Они стояли неподвижно, глядя кто вниз или вперед, в темноту, кто вверх, на бескрайний небосвод. Сумеречный дикий мир перед ними казался таким же бесконечным, как небеса - из темноты то и дело доносились пронзительные высокие звуки, словно кто-то, совсем недавно получивший свободу, то ли радовался вновь обретенному дару, то ли страдал от неодолимых трудностей самостоятельного существования. В небесах царило безмолвие - сверху лился только мягкий, мерцающий в неизъяснимом ритме звездный свет, да нисходила тьма бесконечной бездны.

– Фагоров нам бояться нечего, - отрывисто проговорил Мунтрас, прервав всеобщее молчаливое размышление. - Слышишь, Биллиш, там, в той стороне, где, по твоим словам, находится твое Солнце, так вот там - Западный хребет, который люди зовут Неприступным Никтрихком. Очень немногие из людей побывали там. Склоны Никтрихка неприступны, и ходят слухи, что там, на высокогорных равнинах, живут племена фагоров. Ты никогда не смотрел на Никтрихк сверху, со своего Аверна?

– Смотрел, Криллио, и очень часто. На Аверне несколько отсеков отведено для отдыха и расслабления, так вот там есть точная копия высокогорий этого хребта. Самый гребень Никтрихк почти всегда закрыт облаками, поэтому для наблюдения и съемок мы использовали инфракрасные камеры. Плато начинаются на высоте девяти миль, в стратосфере, где вершины гор на большом протяжении словно срезаны гигантским ножом, - воздуха там очень мало. Виды, которые открываются оттуда, потрясают, да что там, вселяют благоговейный ужас. На самых высоких плато жизни нет, нет там и фагоров. Жаль, что у меня нет фотографий показать вам, но жизни там нет, какой бы неожиданностью это для вас ни оказалось. Извините, если разочаровал.

– Ты сказал - «фотографии»? Что это такое?

– Я расскажу обо всем подробно, но только в Лордриардри, хорошо?

– Идет. Если рассказ окончен, давайте спускаться, а то достоимся до того, что сам Акханаба спустится к нам с небес. Предлагаю перекусить и завалиться спать - «Дева» отвалит завтра рано поутру, никак не позже полудня.

– Аверн взойдет через час. За двадцать минут он пересечет весь небосклон от одной стороны горизонта до другой.

– Биллиш, всего полдня назад ты валялся в лихорадке. Через час ты должен не наблюдать за Аверном, а лежать в кровати - имей в виду, один - и спокойно спать. Я буду твоим отцом на Земле, - дьявол, я хотел сказать, на Гелликонии. Ведь твои родители наверняка сейчас смотрят на нас сверху - зачем их расстраивать?

– У нас нет родителей, нас воспитывает клан, - объяснил Билли, когда они ступили под арку и подошли к краю сбегающей вниз тропинки. - На Аверне в обычае искусственное оплодотворение и выращивание плода в искусственной матке.

– С нетерпением жду подробностей того, каким образом вам это удается, - и с картинками, с картинками! - хохотнул ледяной капитан.

Спускаясь к подножию скалы, Билли крепко держал Абаз за руку.

Ниже Осоилима береговой пейзаж сильно изменился. Сначала с одной, а потом и с другой стороны замелькали возделанные поля. Джунгли отступили, дав место плодородному лёссу. То, как «Лордриардрийская дева» пересекла городскую черту Оттассола, заметили только бывалые матросы да капитан - настолько непривычен был для остальных вид городов, перенесших свою жизнедеятельность с поверхности земли в ее недра.

Поставив Дива следить за выгрузкой товаров на пристань, капитан Мунтрас взял Билли за руку и отвел его вниз, в один из пустых отсеков трюма, в маленькую кладовую.

– Как самочувствие - в порядке?

– Неплохо. Но это не надолго. А где Абаз?

– Послушай, Биллиш. Я хочу, чтобы ты остался тут, в трюме, и сидел здесь, пока я буду в городе по одному очень важному делу. Я должен повидаться с друзьями, заглянуть к паре человек. При мне важное письмо, и нужно обеспечить его доставку по назначению. Здесь, в Оттассоле, ребята дошлые, не то что эти деревенские дурни. Я не хочу, чтобы тебя даже видел кто-нибудь, не то что разговаривал. Понял?

– Но почему?

Мунтрас твердо взглянул Билли в глаза.

– Потому что я и сам дурень, раз поверил твоей сказке.

Билли от удовольствия улыбнулся.

– Спасибо вам. У вас гораздо больше здравого смысла, чем у короля и СарториИрвраша.

Они с удовольствием пожали друг другу руки.

Фигура плечистого капитана заполняла собой почти всю кладовую.

– Надеюсь, ты не забыл, как эти две матрассильские шишки обращались с тобой? Поэтому, если не хочешь, чтобы и здесь повторилось то же самое, носа не высовывай из трюма.

– Значит, я должен сидеть в трюме, пока вы будете развлекаться на берегу и попивать там с друзьями, набираясь до чертиков? Почему мне нельзя увидеть Абаз?

Тяжелая рука капитана поднялась в предостерегающем жесте.

– Знаешь что, парень, я стар и шума не люблю. И никогда не напиваюсь. Я вернусь, как только закончу все свои дела. Потому что хочу, чтобы ты добрался до Лордриардри в целости и сохранности - и ты, и эти твои волшебные часы. В Лордриардри ты сможешь жить спокойно, там найдется, кому о тебе позаботиться. Там у нас будет время поговорить обо всем - неторопливо и обстоятельно, и о том корабле, что доставил тебя сюда, и о других удивительных вещах, о которых ты постоянно упоминаешь вскользь. Но сначала я должен доделать дело, отправить письмо.

Но Билли не желал успокаиваться.

– Криллио, где Абаз? Почему вы не хотите сказать?

– Избавившись от одной болезни, ты подхватил другую - из огня да в полымя. Абаз ушла. Почему ты спрашиваешь меня об этом, Биллиш, ты же и так прекрасно знал, что она плыла с нами только до Оттассола?

– Ушла, даже не повидавшись со мной? Не сказав ни слова на прощание?

– Див ревнует к тебе Абази, и я попросил ее убраться поскорее. Она передавала тебе привет, сказала, что ты был очень мил. Абаз некогда сидеть сложа руки, ей нужно зарабатывать на жизнь, как и всем остальным.

– Зарабатывать на жизнь… - потерянно прошептал Билли и замолчал.

Воспользовавшись паузой, Мунтрас выскользнул из кладовой и затворил и запер за собой дверь. Убирая в карман ключи, он улыбался.

Уразумев, что его снова посадили под замок, Билли забарабанил в дверь.

– Не шуми, я скоро вернусь, - ободряюще крикнул ему капитан.

Поднявшись по трапу, Мунтрас быстро прошел к сходням и вскоре уже широко шагал по набережной. В конце набережной у границы порта в земле зияло жерло тоннеля, уводившего под землю, в глубины лёсса. Над дырой в земле красовалась вывеска: «ЛОРДРИАРДРИЙСКАЯ ЛЕДОТОРГОВАЯ КОМПАНИЯ. ТРАНЗИТНЫЕ ПЕРЕВОЗКИ».

Представительство компании Криллио Мунтраса размещалось в малом порту Оттассола. Главный порт располагался милей ниже по реке; туда могли заходить и большие океанские корабли, и, само собой, торговый оборот там был больше. Войдя в тоннель, Мунтрас остановился у конторки.

Двое клерков, испуганных столь неожиданным появлением хозяина, торопливо вскочили на ноги, в суматохе рассыпав по полу колоду карт. Кроме клерков, в конторе были Див и Абаз.

– Спасибо, Див. Будь добр, окажи мне услугу, уведи отсюда этих парней и позволь мне несколько минут побыть наедине с Абаз.

Надутый, как всегда, Див исполнил указание. Когда дверь за ним и за служащими компании закрылась, Мунтрас запер ее и повернулся к девушке.

– Если хочешь, можешь присесть, дорогая.

– Что вам от меня нужно? Плавание закончено, хотя и продлилось дольше, чем было обещано, - я хочу заняться личными делами, у меня их непочатый край.

Девушка держалась задиристо, но в то же время было видно, что она взволнована и даже испугана. То, что капитан запер дверь, определенно беспокоило ее. Уголки рта Абаз опустились точно так же, как это бывало в тяжелые минуты у ее матери. Мунтрас улыбался, глядя на нее.

– Вам нечего бояться, барышня. И не дерзи, пожалуйста, это тебе не к лицу. До сих пор ты вела себя образцово, и я очень тобой доволен. На тот случай, если ты еще не поняла, запомни - сопливой шлюшке вроде тебя всегда полезно сохранять хорошие отношения с таким значительным и важным человеком, как капитан Криллио Мунтрас, хоть он уже и старик. По большому счету ты мне нравишься, я доволен тобой и собираюсь тебя наградить. Объясняю - ты была добра ко мне и к Билли и за это получишь награду.

Абаз немного успокоилась.

– Я погорячилась, извините. Просто… вы вечно все окружаете тайной. Почему, например, вы не позволили мне попрощаться с ним? Что-то опять неладно, да?

Кивая словам девушки, капитан одну за другой доставал из пояса серебряные монеты. Подняв на девушку глаза, он с улыбкой протянул ей деньги. Когда, увидев на ладони капитана серебро, Абаз простодушно потянулась за деньгами, он крепко схватил ее за запястье свободной рукой. Девушка вскрикнула от боли.

– Терпение, дорогая, ты сейчас получишь эти деньги. Но прежде я должен убедиться, что могу доверять тебе и впредь. Надеюсь, ты знаешь, что Оттассол большой порт?

Сказав это, Мунтрас сжимал запястье Абаз до тех пор, пока та не прошипела в ответ:

– Да, знаю.

– Тогда, думаю, для тебя не секрет и то, что в каждом порту, особенно в крупном, всегда бывает множество иноземцев?

Запястье снова сжато. Снова в ответ шипение.

– Знаешь ли ты, что среди иноземцев попадаются люди с других материков?

Запястье сжато - шипение.

– Например, из Геспагората?

Шипение.

– Или из далекого Сиборнала?

Шипение.

– Даже ускуты, обитатели Сиборнала?

Запястье сжато - молчание, потом - шипение.

Продолжая хмурить брови в знак того, что наставления еще не закончены, капитан отпустил многострадальное запястье Абаз, на котором от кольца его пальцев осталась красная полоса. Быстро схватив серебряные монеты, Абаз, дрожа то ли от злости, то ли от страха, молча спрятала их в свой узел с вещами.

– А ты вспыльчивая. Это ничего, вспыльчивая, зато отходчивая. Берешь от жизни все, что подвернется? Прекрасно. Если не ошибаюсь, в Матрассиле ты имела дело с одним человеком-ускутом, с которым познакомилась на почве своего обычного занятия. Правильно?

На лице девушки снова мелькнул вызов - сделав шаг назад, она хищно посмотрела на капитана, словно прикидывая с какой стороны лучше напасть.

– Какого это обычного занятия?

– Того, которому тебя научила мать, - за деньги ты даешь мужчинам попользоваться своей кууни. Видишь ли, дорогая, твоя мать - моя давнишняя и хорошая знакомая, и потому ты для меня раскрытая книга, так что не крути - бесполезно. То, о чем я сейчас говорил, дело давнее, а потому сделай милость, напомни имя ускута, получавшего от тебя запретные услады в обмен на звонкую монету.

Абаз отрицательно потрясла головой. В ее глазах заблестели слезы.

– Черт, а я-то думала, вы друг. Я не хочу об этом говорить! Этого человека все равно больше нет в Матрассиле, он вернулся на родину. Он запутался в делах и влип… Если хотите знать, из-за него и я подалась на юг. Мать никогда не умела держать язык за зубами. Когда-нибудь болтовня ей дорого обойдется.

– Ясно. Так значит, твой источник доходов иссяк - или, точнее говоря, подался на север, только пятки засверкали… Все, что мне нужно от тебя, это услышать его имя. Скажи мне его имя, и можешь быть свободна.

Закрыв лицо руками, Абаз прошептала в ладони:

– Ио Пашаратид.

На мгновение в оттассольской конторе Компании повисла тишина.

– Ты взяла отличный разгон, маленькая потаскушка. Я с трудом верю тому, что слышу от тебя. Посол Сиборнала, ни больше ни меньше! Ведь это ж надо? И не только в кууни тут дело, тут и ружья замешаны. Его жена-то знает?

– А вы как думаете? - тон Абаз снова стал вызывающим. Сердясь, она ужасно напоминала мать.

Пожав плечами, капитан быстро проговорил:

– Что ж, ладно. Спасибо тебе, Абази. Теперь у меня есть на тебя управа. Да и у тебя есть управа на меня. Ты знаешь про Биллиша. Но, кроме тебя, больше никто о нем знать не должен. Держи рот на замке и никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах не называй его имени, даже во сне. Ты получила свою плату, и он должен покинуть Кампаннлат беспрепятственно.

Если я когда-нибудь узнаю, что ты кому-то проболталась о Биллише, хотя бы намекнула на его существование, я немедленно отправлю письмо в сиборнальское представительство в Оттассоле и у тебя начнутся неприятности. В такой религиозной стране, как Борлиен, связь с чужеземцем, а тем более сиборнальцем и послом, строжайше воспрещена, и нарушительница этого запрета наверняка понесет крайне суровое наказание. Тебя либо станут шантажировать, либо убьют. Стоит только властям узнать, что связывало тебя с Пашаратидом, как о тебе можно будет забыть - ты исчезнешь, и очень скоро. Поняла, о чем я?

– Да, старый мерзавец, я все поняла! Я поняла.

– Очень хорошо. И повторяю: поменьше нервов. Послушай моего совета: никогда не раскрывай рот и не раздвигай ноги без дела. Сейчас ты пойдешь со мной - я хочу представить тебя одному своему другу, ученому. Ему в доме нужна служанка. Он человек обеспеченный и будет платить хорошо и в срок. Я ведь по натуре человек не злой, Абази. Просто терпеть не могу, когда у кого-то в руках остается леска, привязанная к сидящему в моей спине крючку. Я хочу оказать тебе услугу, найти пристойную работу и пристроить тебя на новом месте - и делаю это не только ради твоих прекрасных глаз, но и ради твоей матери. Потому что если ты начнешь заниматься в Оттассоле тем же, чем занималась в Матрассиле, то очень плохо кончишь - и скоро.

Замолчав, капитан подождал ответа, но Абаз тоже молчала, глядя на него в высшей степени недоверчиво.

– Если тебе удастся зарекомендовать себя в доме моего ученого друга с хорошей стороны, ты сможешь забыть о том, что когда-то зарабатывала на жизнь лежа на спине. Ты сможешь найти себе хорошего мужа - ты красива и совсем не глупа. То, что я тебе предлагаю, это шанс, который не стоит упускать.

– А тем временем твой друг будет присматривать за мной - я правильно поняла?

Глядя на Абаз, ледяной капитан выпятил губы, причмокнул и ухмыльнулся.

– Он недавно женился. Можешь не беспокоиться, он не станет к тебе приставать. Утри нос. Мы пойдем повидаться с ним сейчас же.

Остановившись за городскими воротами у начала подземной улицы, капитан свистнул рикшу. Немедленно появилась коляска, увлекаемая парой ветеранов Западной войны: две с половиной руки, три ноги и примерно столько же глаз на двоих. Пропустив вперед АбазВасидол, капитан забрался в коляску следом за девушкой.

Скрипя колесами, коляска довезла их по подземным улицам Оттассола до самой Больничной площади, освещенной лучами полуденного солнца, проникающими под землю сквозь прорезанное в своде квадратное отверстие. Несколько ступенек вели к двери с вывеской. Капитан и его молодая спутница выбрались из повозки, ветераны получили свою монетку, и капитан дернул ручку дверного колокольчика.

От человека с профессией астролога, Бардола КараБансити, трудно было ожидать изумления или хотя бы легкого удивления при виде нежданных гостей; тем не менее астролог и анатом удивился - пожимая руку своему старому другу, ледяному капитану, он вопросительно повел бровью в сторону Абаз.

За кувшином вина, поданным гостям любимой женой КараБансити, хозяин дома с удовольствием согласился принять АбазВасидол на испытательный срок служанкой в свой дом.

– Не скажу, что тебе придется таскать из моей мастерской туши разделанных хоксни, Абаз, для этого у меня есть фагоры, но разнообразную другую работу я тебе обещаю. Можешь приступать сейчас же, только проводим твоего радетеля. Впечатление ты производишь положительное.

Судя по выражению лица жены анатома, новая работница нравилась ей не так сильно, как мужу, но она промолчала, не смея возразить хозяину дома.

– Коль скоро все так быстро и хорошо устроилось, то я с вашего позволения откланяюсь, - проговорил, поднимаясь, ледяной капитан. - Всего доброго.

КараБансити тоже поднялся, и на этот раз удивление в его лице читалось особенно ясно. С течением лет в ледяном капитане развились ленца и неторопливость. Доставляя анатому партию свежего льда - которого в хозяйстве и анатомической мастерской КараБансити уходило немало, - капитан каждый раз пользовался случаем насладиться долгой и полезной беседой со знающим человеком. Сейчас же Криллио Мунтрас явно куда-то торопился, что было необычно и несомненно означало нечто из ряда вон выходящее.

– В благодарность за такую хорошую служанку я хочу лично отвезти вас обратно на корабль, капитан Мунтрас, - сказал он. - Нет, нет, я настаиваю.

И он действительно настоял на своем; не прошло и нескольких минут, как капитан и анатом уже сидели колени в колени и нос к носу в тряской коляске, где капитану некуда было отвести взгляд и приходилось смотреть в лицо своему оттассольскому другу, которым он и любовался во все время обратной поездки до подземной дыры-склада с вывеской: «ЛОРДРИАРДРИЙСКАЯ ЛЕДОТОРГОВАЯ КОМПАНИЯ».

– Я знаю, вы дружны с СарториИрврашем? - спросил анатома капитан.

– Да, мы давно знаем друг друга. Я высоко ценю его как ученого, - отозвался КараБансити. - Надеюсь, он пребывает в добром здравии?

– Не совсем - король ЯндолАнганол сместил его с должности. После этого не прошло и дня, как советник исчез.

– Куда же? - поинтересовался, скрывая жадный интерес, анатом и астролог.

– Будь это известно, я бы не сказал «исчез», - с усмешкой ответил Мунтрас, слегка переставляя ноги, чтобы освободить затекающие колени.

– Но что же случилось, скажите, ради Всемогущего?

– Вы слышали, что произошло с королевой королев?

– По пути в Гравабагалинен она останавливалась в Оттассоле. По отчетам листков новостей, около пяти тысяч шапок пропало, когда легкомысленные горожане подбрасывали их в воздух, приветствуя ее величество, прибывшую к королевской пристани.

– Король ЯндолАнганол и ваш друг попали в неприятную историю в связи с «Расправой над мирдопоклонниками».

– И поэтому СарториИрвраш исчез?

Мунтрас кивнул, чуть заметно, но все равно их с анатомом носы едва не соприкоснулись.

– Где же он сейчас - в местах вечного упокоения, куда однажды снизойдем и мы и все остальные? Или же в подземной тюрьме матрассильского дворца?

– Может быть. Хотя, возможно, он попросту покинул город, бежал - у него достаточно сообразительности, чтобы предвидеть свою судьбу.

Снова повисла тишина.

Когда коляска наконец остановилась у ледового склада, Мунтрас, протянув руку, мягко проговорил:

– Вы были очень любезны. Теперь я доберусь сам, не провожайте меня. Останьтесь здесь и сразу езжайте домой, - так удобно.

Нарочито смутившись, словно он стремился всеми возможными способами угодить другу, анатом КараБансити все же вылез из коляски.

– А вы хитрец. Вы всегда были хитрецом. Лично я считаю, что домой мне торопиться ни к чему - пускай жена получше познакомится с новой служанкой, вашей милой АбазВасидол, не стоит им мешать. А тем временем мы с вами можем опрокинуть по стаканчику за встречу, на этот раз на борту вашего судна, капитан. Как вы на это смотрите - идет?

– Да, но…

Пока взволнованный Мунтрас расплачивался с рикшей, анатом безапелляционно и уверенно направился к сходням, перекинутым с борта «Лордриардрийской девы» на берег.

– Надеюсь, у вас на борту найдется бутылочка вашего славного «Огнедышащего»? - весело поинтересовался КараБансити у торопливо нагнавшего его запыхавшегося капитана. - Каким образом, интересно, вам удалось заставить эту молодую даму, чей взгляд пылает своенравием, слушаться вас столь беспрекословно?

– Она дочь моего старого друга. Оттассол место опасное, в особенности для таких молодых девушек, как Абаз.

У сходней «Лордриардрийской девы» на страже стояли два фагора в боевых перевязях с вышитым на них именем компании.

– Прошу меня простить, дорогой друг, но я не могу пустить вас на борт моего судна, - тихо, но твердо заявил капитан Мунтрас, загораживая анатому дорогу, да так резко, что их лица снова едва не соприкоснулись.

– Но почему? В чем дело? Насколько я понимаю, нынешнее ваше плавание - последнее? Так почему бы нам не выпить и не поговорить напоследок: когда еще свидимся.

– Нет, почему же, я еще вернусь… Что тут плыть - всего-навсего море. Я ходил через него десятки раз.

– Но пираты? Вы ведь всегда боялись пиратов.

Мунтрас глубоко вздохнул.

– Хорошо, я скажу вам правду, но пообещайте мне держать то, что я открою вам, в секрете. На борту чума - один матрос заболел. По-хорошему мне нужно было сообщить об этом портовым властям, но тогда бы меня не допустили под разгрузку и черт знает сколько продержали бы в карантине, а я ужасно тороплюсь домой. Так что простите, но на борт я вас пустить не могу, ради вашей же безопасности. Нет, и не просите, я не хочу подвергать вашу жизнь риску.

– Гм, - хмыкнул КараБансити и, ухватив мясистый подбородок в горсть, искоса взглянул на ледяного капитана. - По роду своей деятельности мне приходилось сталкиваться с множеством болезней, так что риск не велик, к большей части заразы, скорее всего, невосприимчив. Ради вашего замечательного «Огнедышащего» я готов подвергнуть себя опасности.

– Нет уж, извините. Я не могу своими руками свести в могилу столь дорогого мне друга. Потом буду всю жизнь казниться, знаете ли. Очень скоро я снова появлюсь в Оттассоле, и уж тогда мы выпьем - без спешки, с чувством, с толком, с расстановкой…

Все еще что-то бормоча, капитан вырвал руку из руки анатома и почти бегом поднялся по сходням на судно. Задыхаясь от бега, он кликнул сына и велел созывать всех на борт - «Дева» отплывала немедленно.

КараБансити не ушел с набережной. Укрывшись у одного из складов, он следил за кораблем ледяного капитана до тех пор, пока Мунтрас не скрылся из виду, спустившись в трюм. После этого, повернувшись на каблуках, анатом медленно и задумчиво двинулся восвояси.

Пройдя немного по припортовой улице, КараБансити неожиданно остановился, щелкнул пальцами и расхохотался. Он разгадал небольшую тайну капитана. Отпраздновав новую победу логики над путаницей жизни, он свернул в переулок и вошел в первую попавшуюся таверну, где никто не мог его узнать.

– Полбутылки «Огнедышащего», - заказал он.

Да, он заслужил эту небольшую награду. Люди, по разным причинам испытывающие чувство вины и ненавидящие себя за это, могут выдать себя словами, сами того не зная. Оттолкнувшись от этого, он взглянул иными глазами на сказанное ему в коляске Мунтрасом. «В подземной тюрьме матрассильского дворца?» «Может быть». «Может быть» не означает ни «да», ни «нет». Вот в чем дело. Ледяной капитан спас СарториИрвраша от гнева короля, вывез из Матрассила на борту своего ледовоза, и теперь они вместе плывут в Димариам. Само собой, спасение государственного преступника дело настолько опасное, что капитан не посчитал возможным посвящать в него даже оттассольского друга бывшего советника.

Потягивая душистое питье, анатом некоторое время размышлял над методами дедукции, позволяющими узнавать о большой тайне, основываясь на мелких фактах.

За свою длительную и насыщенную событиями карьеру капитану Мунтрасу приходилось лукавить как с врагами, так и с друзьями. Многие не доверяли ему; однако сильные, почти отцовские чувства, которые он испытывал к Билли, проистекающие, скорее всего, из разительного несходства между чудаковатым юношей и родным сыном капитана, недалеким Дивом, заставляли его решаться на крайности. Мунтрасу импонировала беззащитность Билли, а сокровищница пугающих знаний, скрытая в голове паренька, неразрывная часть его образа, притягивала. Он уже нисколько не сомневался в том, что на грешной земле Билли явился вестником другого мира. Трепеща над своей добычей - странноватым созданием - он был готов защищать ее от любых напастей.

Но прежде чем взять курс на родину, в Димариам, ледяной капитан должен был исполнить еще одно поручение. Отдавшись неспешности плавания вниз по Такиссе, капитан Мунтрас не забыл об обещании, данном королеве. Пристав к причалу в главном оттассольском порту, он вызвал на борт одного из младших капитанов, человека, командующего другим торговым судном компании, «Лордриардрийским увальнем», и выложил перед ним кожаный кошель с письмом королевы.

– Идете в Рандонан, капитан?

– Да, до самого Орделея.

– Прошу вас доставить этот кошель одному борлиенскому генералу, Ханре ТолрамКетинету, командующему Второй армией. Вы лично отвечаете за то, чтобы письмо попало генералу в собственные руки. Понятно?

Здесь же, в главном порту, капитан Мунтрас со всеми предосторожностями переместил Билли на борт океанского флагмана, «Лордриардрийской королевы», гордости его небольшой флотилии. Флагман мог нести в своих трюмах до 200 тонн лучшего лордриардрийского льда. Сейчас же, собираясь взять курс к родным берегам, «Королева» загрузила в трюм борлиенское дерево и зерно. И, кроме того, пребывающего в восторге от предстоящего захватывающего плавания Билли и хмурого Дива.

Попутный ветер наполнил паруса до отказа - снасти запели от натуги, такелаж заскрипел. Нос флагмана ледяной флотилии, словно стрелка магнитного компаса, указывал на юг, на далекий Геспагорат.

* * *

Берега Геспагората с обитающими на них печальными животными были отлично знакомы всем обитателям Земной станции наблюдения. Авернцы с превеликим вниманием наблюдали за тем, как хрупкий деревянный бриг с Билли Сяо Пином на борту медленно, но неуклонно приближался к этим берегам.

Жизненные драмы не были непременной составляющей бытия обитателей Аверна. Драм и переживаний по возможности избегали. «Эмоциональный уровень неоправданно высок», говорилось в «О временах года Гелликонии, длящихся дольше, чем человеческая жизнь». Как бы ни старался Аверн сохранять спокойствие, но эмоциональное напряжение, в особенности среди самых молодых членов шести семейств, было очевидным. Каждый обитатель Аверна, как бы он ни желал сохранить нейтралитет, так или иначе должен был встать либо на сторону Билли, либо на сторону тех, кто осуждал его поведение.

Многие вообще считали Билли никчемным и бесполезным. Признать, что он проявил недюжинную храбрость и умел приспособиться к различным обстоятельствам, было, конечно же, гораздо труднее. Одной из надежд, слабых, но разжигающих пожар споров, было упование на то, что каким-то образом, правдами или неправдами, Билли сумеет убедить гелликонцев в существовании Аверна.

Медленно, но верно надежда начала давать реальные плоды - Билли удалось убедить Мунтраса. Но Мунтраса, ледяного капитана, нельзя было считать важной персоной. Противники Билли немедленно указали на то, что, сумев убедить Мунтраса, Билли на том и остановился, не предпринимая дальнейших шагов, а эгоистически решив насладиться последними днями перед тем, как вирус «геллико» доконает его.

Но самым огорчительным были неудачи Билли в том, что касалось установления контакта с королем ЯндолАнганолом и советником СарториИрврашем. Вместе с тем никто не возражал против того, что у этих облеченных властью мужей, поглощенных сиюминутной государственной рутиной, просто могло не быть времени на отвлеченные размышления.

Вопрос, волнующий умы большинства авернцев, в общем сводился к следующему: «Что предприняли бы король ЯндолАнганол и советник, возьми они на себя труд вдуматься в слова Билли поглубже и поверить в существование «другого мира»?» Из суждения, напрашивающегося в ответ, следовало, что Аверн был гораздо менее важен для Гелликонии, чем Гелликония для Аверна.

Успехи и неудачи Билли всячески сравнивали с успехами и неудачами тех, кто выигрывал прошлые каникулы на Гелликонии. Сказать по правде, мало кто из предыдущих победителей сумел продвинуться дальше Билли. Большую часть их тем или иным способом умертвили вскоре после прибытия на планету. Судьба женщин была плачевней судьбы мужчин: отсутствие духа состязательности на Аверне привело к установлению фактического равенства между полами; на планете внизу ситуация была, мягко говоря, прямо противоположной, и в результате очень многие женщины закончили свою жизнь рабынями. Те из самых крепких и психологически закаленных авернцев, кому удавалось выжить в первые дни пребывания на Гелликонии, зачастую создавали вокруг себя религиозные общины, превращаясь в Небесных Спасителей (подлинный титул одного из победителей). Очень скоро о новоявленных святых узнавали агенты Берущих, и силы милиции уничтожали сектантов, обычно проживавших в пределах одной деревни.

Самые хитрые и ловкие из ступивших на землю Гелликонии отчаянно скрывали свое происхождение и доживали свои дни под видом чужеземцев из заморских стран.

Лишь одно объединяло практически всех победителей лотереи. Несмотря на настойчивые предостережения наставников, все они хотя бы однажды вступали в сексуальную связь с представителями местного населения. Мотыльки всегда летят на самый яркий огонь. Победители не могли заставить себя отказаться от такой малости.

То, что случилось во дворце с Билли, укрепило антипатию обитателей Аверна к вере гелликонцев. По общему мнению, религия сбивала развитие цивилизации с разумного и прогрессивного пути. Жители Гелликонии - все равно, верующие или неверующие - рассматривались как реакционеры и поборники процветания идеалов лжи. Однако дальнейшие впечатления от мытарств Билли отчасти умерили общую непримиримость, подвинув мнение семейных кланов в сторону взгляда на жизнь отдельного гелликонца как на частное произведение искусства взбалмошной матери-природы.

На далекой Земле сложилось несколько иное мнение. Земляне взирали на главу из толстого романа, гелликонской истории, описывающей приключения короля ЯндолАнганола, СарториИрвраша и Билли Сяо Пина, с чувством печального превосходства, замешенного в равной степени на отстраненности и сопереживании. В большинстве своем люди Земли давно уже перешли ту ступень развития, где вера составляет необходимую часть существования, поощряется идеологией, или превозносится в качестве модного культа, или хотя бы упоминается - как бессильный рудимент на службе разве что литературы и истории. Вместе с тем земляне хорошо понимали значение религии, предоставляющей даже самому последнему крестьянину, погрязшему в беспросветном труде, возможность на мгновение приобщиться к вечности. Униженным и оскорбленным Бог необходим, и это земляне тоже понимали. Они понимали, что Великий Акханаба - это возможность обрести религиозное сознание тем, кто в Боге, по сути, не нуждался.

Причины того, почему раса анципиталов не подвержена религиозным волнениям, также тщательно анализировались, и вывод вкратце сводился к тому, что вневременный разум двурогих позволял им держаться вдали от подобного рода беспокоящих понятий. В отличие от людей фагоры никогда не стремились падать ниц перед ложными богами.

На расстоянии сотен тысяч миль от подобных мыслителей материалисты Аверна восхищались фагорами. На их глазах двурогие невозмутимо приняли Билли и помогли ему, что разительно отличалось от приема, оказанного ему в матрассильском дворце. Некоторые, настроенные наиболее революционно, начинали подумывать о том, не дать ли следующему победителю лотереи установку на близкий контакт с фагорами, чтобы с их помощью попытаться свергнуть ложные идолы человечества.

Подобные идеи начинали приходить в голову после многочасовых всесторонних обсуждений и споров. Главной причиной подобных взглядов была тщательно скрываемая, но все же существующая зависть к свободе человечества на Гелликонии, пускай и ограниченной и неверно используемой - зависть столь разрушительная для душевного здоровья, что бороться с ней в тесноте и безысходности Земной станции наблюдения было практически невозможно.

Глава 13 Способ обрести новое оружие

Приближалось начало нового малого года, настолько незаметное и непримечательное, что под знойными лучами Фреира, стирающими все различия между временами года, о нем можно было бы забыть. О наступлении нового года не забывала лишь Церковь, по-особому отмечающая эту дату.

В томительном ожидании грамоты с разрешением на развод король ЯндолАнганол исхудал и осунулся. Желая восстановить популярность в народе, он задумал новую кампанию в Косгатте, чтобы наконец разделаться с ненавистным Дарвлишем. Душевные муки он пытался заглушить непрерывной деятельностью. Куда бы король ни направился, за ним всюду следовал рунт Юлий - и другие юркие тени, моментально исчезавшие, едва орлиный взор обращался в их сторону.

Помолившись и претерпев бичевание от рук собственного викария, король ЯндолАнганол поднялся для омовения в свою ванную, после чего оделся и бодрым шагом вышел на дворцовый плац, где ожидал оседланный хоксни. На короле был богатый кидрант с вышитыми изображениями животных, шелковые штаны и высокие кожаные сапоги. Под кидрантом скрывался кожаный панцирь с серебряными бляхами и гербами.

Любимый королевский скакун, Ветер, ожидал под седлом своего хозяина. Король вскочил в седло. Юлий бегал вокруг, радостно вскрикивал и называл его «отец»; помедлив немного, король нагнулся и одним быстрым движением поднял маленького двурогого к себе в седло. Пустив Ветра рысью, король выехал в негустой холмистый парк позади дворца. За королем на почтительном расстоянии следовал взвод Первого Фагорского - полка, на который король в нынешние тревожные времена возлагал еще больше надежд, чем прежде.

Теплый ветер ласкал щеки. Король дышал глубоко и ровно. Вокруг, куда ни глянь, все было покрыто серым налетом дыхания извергающегося вдали вулкана Растиджойник.

– Сегодня будут штрелять, - объявил Юлий.

– Да, стрелять.

В лесистой долине, где распростер кожистые листья брассимпс, были расставлены мишени. Несколько человек в темной одежде выполняли последние приготовления. Заметив короля, люди в черном замерли, пораженные августейшим присутствием, замораживающим кровь в жилах подданных. Воины Первого Фагорского молча выстроились в цепь и перегородили вход в долину.

Спрыгнув с Ветра, Юлий принялся сновать вокруг, безразличный к близкой опасности. Король остался в седле, грозно сдвинув брови, словно его сила оказалась настолько велика и всеподавляюща, что остудила кровь даже в нем самом.

Решившись наконец, одна из черных фигур выдвинулась вперед и приветствовала короля. Человек в черном был невысок и худощав, его сложение было необычным, мешковатая одежда - типичной для представителей его ремесленного клана.

Ремесленника звали СландживалИптрекира. Имя считалось грубым и смешным. Возможно, именно ему мастер был обязан некоторым жизненным неудачам, с которыми он пытался бороться, украшая свой вид длинными растрепанными волосами, пышными усами и напоминающей ухо фагора бородкой. От этого его вообще-то незлое лицо приобретало довольно устрашающий и просто странный вид - стоящие дыбом усы и шевелюра искажали пропорции лица, растягивая его в ширину.

Выдержав орлиный взор суверена, мастер облизнул губы. Волнение мастера объяснялось не его нелепым и смешным именем, а тем, что по должности он был королевским оружейником и главным железных дел мастером Кузнечной гильдии. Взволнован мастер Сландживал был также и тем, что представлял сегодня на суд короля шесть ружей, изготовленных по высочайшему приказу в Кузнечной гильдии по образцу сиборнальских.

Сегодняшняя проба была уже второй. Шесть ружей первой партии испробовали полтеннера назад, и в тот раз ни одно из них не сработало как следует. Вот почему СландживалИптрекира облизывал пересохшие губы. Вот почему подгибались от страха колени.

Сидя высоко в седле, король оглядел оружейников. Потом, подняв руку, подал сигнал. Неподвижные фигуры ожили.

Для испытания ружей были назначены шесть фагоров-сержантов, которые должны были стрелять один за другим. Сержанты с тяжеловесными, ничего не выражающими бычьими мордами двинулись вперед, ссутулив широкие плечи, являя разительный контраст с хлипкими фигурами оружейников.

Внешне новые изделия СландживалИптрекиры в точности повторяли оригиналы - сиборнальские ружья. Стволы покоились в выемках деревянных лож, переходящих в приклады длиной около двух футов. К прикладу ствол крепился полосками меди. Запальный механизм был выполнен из лучшего железа, какое только были способны сварить литейщики Кузнечной гильдии. Серебряные накладки с узорами на религиозные темы украшали приклады. Как и сиборнальские оригиналы, ружья Сландживала заряжались через дуло при помощи шомпола.

Первый сержант фагоров занял позицию с первым ружьем в руках и спокойно принялся следить за тем, как один из оружейников наводит оружие на цель. Опустившись на одно колено, сержант подогнул опорную ногу не назад, как человек, а вперед, что со стороны выглядело совсем уж странно. Передняя часть ружейного дула покоилась на треножнике, принимающем на себя основную часть веса оружия.

– Все готово, ваше величество, - почтительно проговорил СландживалИптрекира, взволнованно переводя взгляд с оружия на монарха.

Король кивнул с почти безразличным выражением.

Фитиль был подожжен, курок нажат, и огонь коснулся запальной полки. Заряд взорвался. С оглушительным грохотом ружье разлетелось на куски.

Издав горловой звук, фагор-сержант опрокинулся на спину. Юлий с писком порскнул в кусты. Ветер попятился. С деревьев с криками снялись птицы.

Король ЯндолАнганол успокоил своего скакуна.

– Давайте номер второй.

Раненного в лицо и грудь и истекающего сукровицей сержанта-фагора, время от времени издающего слабое блеяние, его товарищи подхватили на руки и унесли с глаз долой. Его место уже занял второй сержант.

Взрыв, сопроводивший попытку выстрелить из второго ружья, оказался мощнее первого. Несколько щепок долетели до короля и ударили в нагрудник. Сержанту оторвало часть скулы. Третье ружье не выстрелило вообще. После нескольких повторных попыток пуля наконец выкатилась из дула и бессильно упала на землю. Посерев лицом, королевский оружейник нервно рассмеялся.

– Со следующим должно повезти, - пробормотал он.

С четвертым ружьем действительно повезло - хотя хотелось бы большего. Ружье выстрелило чин по чину, пуля вылетела из дула и впилась в мишень у самого ее края. Мишень была самой большой, предназначалась для обучения стрельбе из лука и стояла всего в двух дюжинах шагов от стрелка - выстрел был засчитан как удачный.

У пятого ружья ствол треснул по всей длине. Шестое выстрелило, но пуля прошла мимо цели.

Сбившись в тесную группку, оружейники стояли, уставив глаза в землю.

Едва передвигая ноги, СландживалИптрекира приблизился к королевскому скакуну и снова отсалютовал. Бородка Сландживала дрожала от страха.

– С каждым разом ружья становятся все лучше, ваше величество. Можно сказать, что на этот раз достигнуты некоторые успехи. Возможно, следовало заложить заряды пороха поменьше.

– Причина не в силе зарядов: ваш металл - труха. Даю вам неделю срока. Если через неделю вы не представите мне шесть боеспособных ружей, я истреблю всю вашу гильдию до последнего подмастерья, а с тебя, оружейник, велю содрать кожу, отвезти на Косгатт и бросить там.

Подобрав одно из ружей с разорванным стволом, король свистнул Юлию и поскакал по серой траве к дворцу.

Главная, сокровенная часть королевской крепости - ее сердце, если только у крепостей бывает сердце, - задыхалась. Небо над дворцом было тяжелым, хмурым, и часть небесной тяжести, ее следы можно было обнаружить и на земле, в любом углу, на каждом уступе, карнизе и подоконнике, во всех закутках и закоулках, куда забиралось дыхание вулкана Растиджойник и откуда оно уже нипочем не хотело убираться. Лишь закрыв за собой толстую деревянную дверь, а за ней еще одну, король сумел избавиться от пепла.

Спускаясь по винтовой лестнице к подземельям, предназначенным для дворцовых «гостей», он ощущал, как его, словно мокрое одеяло, окутывают холод и влажная тьма.

Король миновал три проходные комнаты. Первая имела наиболее устрашающий вид. В разное время здесь помещались оружейная, караулка, кухня, морг и камера пыток, причем некоторые принадлежности последней все еще были развешаны на стенах. Вторая комната служила спальней, и из обстановки в ней имелся только диван, хотя когда-то здесь тоже была мертвецкая и вообще комната выглядела гораздо более походящей для этой цели. В третьей, последней комнате сидел ВарпалАнганол.

Старый король кутался в сырое одеяло, его ноги покоились на каминной решетке, за которой еле теплилось коптящее пламя. Через редкую оконную решетку под потолком сочился скудный свет, который с трудом разгонял темноту в небольшой части комнаты и позволял различить силуэт сидящего короля и его плешивый череп с кустиками волос.

Такую картину король ЯндолАнганол видел не впервые. Сгорбленная фигура, одеяло на плечах, каминная решетка, стул, каменный пол и даже это полено, вяло тлеющее в сыром воздухе, - все это, казалось, не менялось от века, многие годы. И еще королю казалось, что только здесь, в подземной темнице, он может найти единственный в целом королевстве образчик подлинного терпения.

Кашлянув, словно бы прочищая горло, старый король чуть повернул голову к вошедшему. Выражение лица старика было отстраненно-безумным.

– Это я, Ян.

– Значит, та самая тропка… где играет рыба… Ты…

С огромным трудом старик сумел вырваться из пут собственных мыслей.

– А, это ты, Ян? А где Отец? Который сейчас час?

– Почти четырнадцать, если это все, что ты хочешь у меня узнать.

– Время - такая штука, что ею всегда приходится интересоваться. - ВарпалАнганол издал смешок, который сделал бы честь любому привидению. - Например, в котором часу Борлиен наконец угодит в объятия Фреира, хотелось бы знать?

– Никогда - все это бабьи сказки. Я принес тебе кое-что показать.

– О каких «бабьих сказках» ты говоришь, сынок? Твоя мать давно мертва. Я не видел ее с… или, может быть, я ошибаюсь? Она жива? Я забыл. Здесь холодно, нельзя ли похлопотать, чтобы тут как следует протопили? Как можно жить в таком холодном дворце? Я действительно чую запах паленого или мне кажется?

– Вулкан извергается.

– Ясно. Вулкан. А я-то уж решил, что Фреир наконец до нас добрался. Иногда я придумываю такое… Не хочешь присесть, сынок?

Старик, кряхтя, принялся с трудом подниматься на ноги. ЯндолАнганол, положив отцу руку на плечо, усадил его на место.

– Роба не появился? Ведь он уже родился на свет, верно?

– Не знаю, где он, - по-моему, он просто спятил, с ним невозможно стало договориться.

Старый король сухо хихикнул.

– Ловко придумано. Самое глубокое безумие происходит от особой силы разума, вот что я хочу сказать… Помнишь, как играла в пруду рыба? А Роба… в нем всегда было что-то дикое, необузданное. Сейчас, наверно, он уже почти мужчина. Выходит, его нет во дворце и он тебе не соперник? Конечно, иначе бы ты не был так спокоен. Женить его ты тоже не можешь. Кстати, как ее зовут… Кун? От нее ты тоже избавился?

– Она отправилась в Гравабагалинен.

– Отлично. Хорошо. Мне хотелось надеяться, что ты не станешь убивать ее. А что с моим старым другом Рашвеном? Что Рашвен - жив или мертв? Знаешь, примерно половина времени, если время можно делить на половины, ускользает от меня. Я не знаю, чем ты занимаешься.

– Рашвен бежал. Я уже рассказывал тебе. Моим агентам удалось выйти на его след. Он уплыл в Сиборнал - надеюсь, хоть тут он не прогадал.

Отец и сын замолчали. ЯндолАнганол с негодным ружьем в руках стоял перед отцом, не решаясь прервать несвязное течение его мыслей. Старый король угасал, с каждым днем он сдавал все сильнее.

– Ладно, будем надеяться, что ему удастся полюбоваться на Великое Колесо Харнабхара. Колесо - священный знак сиборнальцев, надеюсь, ты знаешь это?

С огромным трудом, едва не уронив одеяло, ВарпалАнганол умудрился повернуть негнущуюся шею и взглянуть на сына.

– Колесо - их священный символ, вот что я хочу сказать.

– Я знаю.

– Ну говори же со мной и отвечай, когда я спрашиваю… что случилось с тем парнем, с ускутом, с этим, как его?… Пашаратидом? Его удалось изловить?

– Нет, он сбежал и его жена тоже, теннер назад.

Поудобнее устроившись на стуле, старик вздохнул. Его руки под влажным одеялом нервно дрожали.

– Ну? В Матрассиле вообще никого не осталось, так?

Прежде чем ответить, король ЯндолАнганол долго смотрел поверх головы отца, на серый квадрат света.

– Остались только фагоры… и я.

– Хочешь, Ян, расскажу тебе о моих встречах с Пашаратидом? Это очень интересно. Однажды он добился разрешения на встречу со мной. Так вот, для человека с севера его поведение мне показалось очень странным. Обычно северяне очень хорошо умеют держать себя в руках и прекрасно владеют собой, - они не такие вспыльчивые, как борлиенцы.

– Вы что же, замышляли с ним заговор против меня?

– Вовсе нет - я сидел тут, где сижу, а он, бывало, подтащит к окошку вон тот тяжелый стол - веришь, тащил через всю комнату один - и поставит прямо под окошком, а оно такое маленькое. Ты ведь впервые об этом слышишь?

Сорвавшись с места, король ЯндолАнганол заметался по темнице отца, шаря глазами по углам, словно в поисках возможности вырваться отсюда.

– Он что же, хотел насладиться видом из твоих роскошных апартаментов?

Силуэт в кресле издал блеющий смешок.

– Именно так. Хотел насладиться видом. Отлично сказано. Очень точно. Видом на… как бы это сказать… Лучше сам посмотри, подвинь стол к окну и посмотри. В это зарешеченное окошко очень хорошо видны окна покоев королевы МирдемИнггалы, а также ее веранда…

Старый король разразился сухим надсадным кашлем. Король уже не ходил по камере, а стремительно бегал.

– В мое окно можно увидеть и бассейн, где королева часто купалась со своими фрейлинами. Нагишом. Купалась до того, как ты выслал ее из столицы, само собой…

– К чему ты говоришь это, отец?

– К чему? Как это к чему! Ты что, не понимаешь, о чем я? Сиборнальский посол забирался на стол вот у этого окна и смотрел, как твоя жена, королева королев, купалась в пруду в чем мать родила или в лучшем случае в рубашке из куска кисеи… Очень… очень неординарное поведение для сиборнальца. Для ускута. Да и вообще для кого бы то ни было.

– Почему ты не сказал мне об этом раньше?

Наконец остановившись, король навис над своим дряхлым родителем.

– Вот еще. Ты бы убил его.

– Да. Убил бы. И никто не осудил бы меня. Я был бы в своем праве.

– А вот и нет. Сиборнальцы сделали бы из тебя козла отпущения. Ты дал бы им отличный повод. Упади с головы посла Пашаратида хоть волос, у Борлиена было бы куда больше неприятностей, чем теперь, хотя, может быть, сейчас это трудно представить. Ты так и не научился дипломатии. Я это знал и потому молчал.

ЯндолАнганол снова сорвался с места.

– Старый лис! Неужели в тебе ничего не дрогнуло при виде того, что выделывал тут Пашаратид? Ты должен был сразу же возненавидеть его!

– Правда? А для чего тогда вообще женщины? У меня не было причин ненавидеть Пашаратида. Хотя против ненависти я тоже ничего не имею. Ненавистью мы живем, ненависть согревает нас по ночам. Стоит тебе разок спуститься сюда, как я забываю об ушедших в никуда годах, вспоминаю, что такое любовь, а без тебя я только и знаю, что…

– Хватит! - вскричал ЯндолАнганол, топнув ногой по камню пола. - Я не желаю больше слышать про любовь - ни от тебя, ни от других. При мне больше ни слова о любви. Почему ты никогда не хочешь помочь мне? Почему не рассказал про Пашаратида, когда еще не поздно было схватить его? Он когда-нибудь назначал тайные свидания Кун?

– Ну когда ты повзрослеешь?

В голосе старика густо булькнула разливающаяся желчь.

– Сдается мне, он ухитрялся навещать ее в теплом гнездышке каждую ночь…

Рука короля Борлиена взлетела вверх, и старик отшатнулся, загораживаясь руками в ожидании неминуемого удара. Но ЯндолАнганол без сил упал на стоящий напротив отцовского стул.

– Я пришел к тебе кое-что показать. Скажи мне, что бы ты на моем месте сделал с этим?

Подняв с пола брошенную туда самодельную кремневку с разорванным по всей длине стволом, он положил ее на колени старому королю.

– Тяжелая штуковина. Убери, она мне не нравится. Сад Кун зарастает, за ним никто не следит…

Свергнутый король столкнул с колен неуклюжий предмет из дерева и металла, и тот с громким стуком упал на пол. ЯндолАнганол оставил искореженное ружье лежать там, где оно упало.

– Это новый вид оружия, ружье, его сделали кузнецы и слесари Кузнечной гильдии СландживалИптрекиры. От выстрела ствол лопнул по всей длине. Из шести ружей, которые я велел сделать, только одно сумело выстрелить. Почему наши ружья не стреляют, что в них не так, в чем ошибка? Как вышло, что наши кузнецы, чье ремесло восходит к дальним векам, кузнецы, чьи прадеды первыми научились лить металл, не могут сделать простое ружье?

Несколько минут бессильная куча костей и плоти на стуле молчала, бессмысленно теребя одеяло. Потом старик заговорил:

– Годы не всему идут на пользу. Взять хотя бы меня. Взгляни на сидящую перед тобой рухлядь… То же самое могло случиться с некоторыми ремеслами и отраслями знания - они просто состарились. Что еще я могу сказать? Рашвен когда-то рассказывал, что многие ремесленники сумели уцелеть в Великую Зиму и втайне передать свои знания следующим поколениям, с тем чтобы их искусство, пережив тяжелые времена, дождалось времен светлых, прихода весны.

– Я тоже слышал от него это, много раз! И что с того?

Скрипучий голос ВарпалАнганола набрал силу.

– Что с того? А вот что. Вслед за весной обычно наступает лето. Сохраняя свое знание в веках, передавая его из поколения в поколение, ремесленники могли понемногу утрачивать его, но уж никак не приобретать новое. Кланы ремесленников постепенно стали превращаться в узкий круг избранных… Попытайся представить себе, Ян, бесконечные века тьмы и холода, - люди валились в бездонный колодец вечности, вот как я это представляю. Деревья вымерзали. Дров не было. Угля тоже. Невозможно было разжечь нормальный огонь, а следовательно, выплавка металла становилась делом все более сложным. Глядя на этот изуродованный ствол, я думаю, что всему виной именно плавка - она недостаточно хороша, оттого-то дурен и сам металл. Доменные печи, в которых наши кузнецы плавят металл… возможно, их следует перестроить. Плавку нужно вести по улучшенным, современным методам, брать пример с сиборнальцев.

– Я пригрозил этим лентяям смертью. Возможно, это поможет им добиться успеха.

– Не леность здесь виной, а устаревшие традиции. Вот что я предлагаю: отруби голову Сланджу, а после предложи щедрую награду за хорошее ружье. Может быть, это вдохновит оставшихся на нововведения.

– Да, может быть, это поможет.

ЯндолАнганол подобрал с пола ружье и двинулся к двери.

– Для чего тебе ружья? - слабым голосом спросил его в спину старик.

– Чтобы отплатить за Косгатт. Чтобы переломить ход Западной войны. Для чего же еще?

– Тогда сперва советую перестрелять врагов у дверей собственного дома. Дай урок Унндрейду. А за ним Дарвлишу. После этого ты сможешь приступить и к более дальним вылазкам, не беспокоясь за тылы.

– Я сам знаю, как вести войны, мне не нужны твои советы.

– Ты просто боишься Дарвлиша.

– Я никого не боюсь. Разве что себя самого, иногда.

– Ян.

– Что?

– Пришли мне, пожалуйста, сухие дрова, а то эти не хотят разгораться, хорошо?

Старик зашелся в долгом скрипучем кашле.

Притворяется, решил король ЯндолАнганол, повернулся и вышел.

Дабы выказать смирение, король отправился к большому храму на площади в центральной части столицы. Возле Северных ворот монарха встретил сам архиепископ БанцаБагинат.

ЯндолАнганол публично вознес молитву, опустившись на колени прямо среди простого народа. Без всякой задней мысли, попросту забывшись, король привел с собой в храм и Юлия, и в продолжение того часа, что хозяин стоял на коленях, погрузившись в прострацию, рунт скромно топтался в темном углу позади него. Пытаясь завоевать популярность у подданных, король ЯндолАнганол, приведший фагора в обитель Акханабы, достиг прямо противоположного результата.

Как бы ни было, Бог услышал молитву короля и посоветовал прислушаться к отцовским рекомендациям в отношении Кузнечной гильдии и ее главного оружейника.

Совет был получен, но король медлил в нерешительности. И без того у него полно врагов, не хватало к их сонмищам прибавлять еще и ремесленников, традиционно обладающих большой властью в стране и имеющих своих представителей в скритине. Помолившись еще, в собственной часовне, и повергнувшись бичеванию, король надолго погрузился в п?ук, решив испросить совета у останков деда. Истлевший серый скелет, висящий в обсидиановой толще, утешил и укрепил его дух. И снова королю было велено действовать.

«Быть святым означает быть непреклонным», - сказал он себе. Он торжественно обещал скритине отдать всего себя служению стране во имя ее благополучия. Так он и сделает. Ружья стране нужны до зарезу. Получив в свое распоряжение ружья, он сможет восполнить с их помощью недостаток людей. Благодаря ружьям он вернет королевство в Золотой век.

В сопровождении эскорта верховых Первого Фагорского полка ЯндолАнганол подъехал к воротам двора Кузнечной и Оружейной гильдии и потребовал, чтобы его пропустили внутрь. Ворота раскрылись, и он верхом на Ветре въехал в огромный, сумрачный, полный колеблющихся дымов закопченный зал, вырубленный прямо в скале. Вперед, под землю, уводили несколько коридоров-тоннелей. Все говорило о том, что здесь одно за другим постоянно проживали уже несколько поколений ремесленников. Подобный ватному одеялу дым стлался повсюду. Люди, облаченные в странную полувоенную форму, со старинными алебардами в руках, вышли приветствовать короля, преградив ему дорогу. Навстречу, усы торчком, уже бежал королевский оружейник и главный кузнец СландживалИптрекира - начались извинения, поклоны, объяснения, что, к сожалению, только члены ремесленного клана могут войти в эти подземные коридоры, а всем остальным вход заказан (почему? возможно, чтобы оградить себя от дурных женщин), и все это права ремесленных гильдий, данные им давным-давно, в незапамятные времена, и записанные в старинных свитках.

– Да как ты смеешь! Прочь с дороги, ведь я король! - закричал на оружейника ЯндолАнганол. Махнув рукой фагорской гвардии, он устремился вперед. Не сходя со своих закованных в броню хоксни, король и его эскорт прорвались во внутренние залы гильдий, где воздух был густо насыщен парами серы и могильным духом. Король спустился с Ветра и в сопровождении двух сильных воинов двинулся вперед, оставив прочий эскорт ждать в седлах. Навстречу королю, заслышав непонятный шум, из коридоров выскакивали ремесленники, но тут же вновь скрывались или испуганно жались к стенам, пораженные внезапностью вторжения.

Красный как рак СланджнивалИптрекира бежал за королем, не переставая протестовать. В конце концов монарх, оскалив зубы в холодной улыбке, вытащил из ножен меч.

– Можете убить меня на месте, если желаете! - воскликнул оружейник. - Но я не отступлюсь. Вы навечно будете прокляты за то, что ворвались сюда, нарушив все писаные и неписаные законы.

– Ха! Ты по-прежнему желаешь прятаться под землей, подобно несчастным останкам умерших! Не выйдет, довольно! Прочь с дороги, Сландж!

И король двинулся дальше. Он и его сопровождающие пробрались во внутреннюю часть серой скалы, в камне которой были вырублены основные помещения гильдий.

В просторном зале они увидели шесть пузатых домен, сложенных из камней и кирпича, латаных-перелатаных, почти упирающихся в свод пещеры башен, над которыми пробитые в камне дымоходы чернели, подобно непроглядным зрачкам великанов. Из всех домен работала только одна. Несколько мальчиков-подручных шуровали в огненном светящемся жерле топки длинными кочергами и подбрасывали туда лопату за лопатой уголь - огонь ревел и ярился. Мужчина в кожаном фартуке извлек из топки громадный поддон с раскаленными докрасна металлическими отливками-стержнями, поставил его на стол с наковальней и повернулся на шум, утирая лицо грязной тряпкой.

Дальше в зале несколько кузнецов усердно били молотами, круша что-то на наковальнях. Заметив ворвавшегося в сумрачный зал короля, кузнецы немедленно остановили звон молотков и стали смотреть, что будет дальше. При виде разгневанного лица короля их собственные лица вытягивались в предчувствии недоброго.

В первое мгновение король тоже остановился, от неожиданности опешив перед невиданным зрелищем. Пещера была огромна и ужасна, и в душе его зародился благоговейный ужас. Плененный поток, приводящий в движение кузнечные меха, сделав свое дело, мчался вдоль стены. Повсюду лежали бревна, кучи угля и торфа, а также странного и зловещего вида инструменты, очень напоминающие приспособления для пыток. В дальнем конце зала из вмурованного в стену деревянного желоба сыпались куски железной руды. Кузнецы, столяры, плавильщики - все как один полуголые - отовсюду смотрели на него обведенными красной каймой глазами.

СланджнивалИптрекира снова бросился наперерез королю, вскинув руки над головой, крепко сжав кулаки.

– Ваше величество, сейчас здесь идет очистка железной руды при помощи угля. Это великая тайна. Никому из посторонних, даже особам королевской крови, не позволено видеть этот ритуал.

– В моем королевстве от меня не должно быть тайн!

– Вперед, убейте их! - приказал своим людям оружейник.

Двое кузнецов руками в толстых кожаных перчатках схватили со стола раскаленные стержни. Но тут же, переглянувшись, бросили отливки обратно на стол. Королевская особа была священна. Больше никто не двинулся с места.

С невероятным спокойствием в голосе ЯндолАнганол проговорил:

– Сланджи, только что ты, отдав приказ напасть на своего короля, совершил государственную измену - все присутствующие тому свидетели. Я немедленно прикажу безжалостно казнить того из вашей крысиной гильдии, кто еще раз попытается сказать против меня хотя бы слово.

Быстро шагнув вперед, он встал лицом к лицу с кузнецами у стола с отливками.

– Кузнецы, ответьте мне, сколько лет этим домнам? Сколько веков вы здесь трудитесь без перемен к лучшему?

От страха подземные обитатели не могли вымолвить ни слова. Обильно потея, они стояли, утирая свои и без того чумазые лица грязными перчатками, что их ничуть не делало краше.

На вопрос короля ответил не кто иной, как СланджнивалИптрекира, чей голос звучал уже не в пример тихо и покорно.

– Ваше величество, наша гильдия хранит тайну выплавки руд вот уже много веков, которым нынче потерян счет. Мы все делаем так, как делали наши отцы - так велит их священный наказ.

– Но вам предстоит держать ответ передо мной, а не перед ваши отцами, упокой Всемогущий их души. Я приказал вам сделать мне добрые ружья, но вы не исполнили мой приказ.

Говоря это, король повернулся к мастерам, постепенно собирающимся в большую толпу под темными сводами пещеры.

– Вы все когда-то были учениками и подмастерьями. То, чему вас учили, восходит к древности. Но все старые методы когда-то устаревают, и на смену им приходят методы новые, более действенные. Уверен, что многие из вас и сами это понимают. В Сиборнале изобретено новое оружие, лучше всего, что мы до сей поры делали в Борлиене. Ни для кого не секрет, каким образом устроено это оружие, - следовательно, полдела сделано, осталось изготовить копию. Но для этого необходимы новые методы, новые приемы выплавки, другой, лучший, металл.

Глядя на своего монарха красными от вечного жара топок глазами, кузнецы молчали, теряясь в догадках, куда он клонит.

– Повелеваю снести эти прогнившие домны до основания. На их месте будут построены новые, более совершенные. Мы должны узнать, как строят топки и ведут выплавку металла сиборнальцы, народ ускутов. Нам необходимы точно такие же печи. Тогда и наши ружья будут не хуже сиборнальских.

Обернувшись к своему эскорту, король приказал дюжине сильных мохнатых воинов спешиться и начать ломать домны. Подхватив со стола тяжелые отливки, фагоры без колебаний принялись выполнять приказ короля. Из работающей домны, после того как ее стену проломили, на волю вырвался расплавленный металл. Огненное озеро растеклось по полу. Один из юных подмастерьев, торопясь убраться от огненного половодья, споткнулся и с пронзительным криком упал в жидкую лаву. Струйки металла добрались и до куч бревен и угля, моментально весело запылавших. В благоговейном ужасе кузнецы отпрянули от такого святотатства.

Довольно скоро от домен не осталось камня на камне. Фагоры застыли неподвижно, дожидаясь дальнейших приказов.

– Через несколько дней я пришлю чертежи, по которым вы построите новые домны. Мне нужны только хорошие ружья!

Прокричав это кузнецам, король зашагал к своему скакуну. Как только король уехал, кузнецы и прочие ремесленники с ведрами и бадьями бросились заливать водой начинающийся подземный пожар. СланджнивалИптрекира был арестован по обвинению в государственной измене и заключен под стражу.

На следующий день королевского оружейника и кузнеца допросили перед скритиной и обвинили в государственной измене. Спасти Сландживала не смогли даже голоса его собратьев-ремесленников. В присутствии сотен свидетелей он отдал своим людям приказ напасть на особу королевской крови, на самого короля. Оружейник был без проволочек казнен на городской площади при большом скоплении народа, после чего его голову выставили на всеобщее обозрение. Однако врагов короля в скритине, и не только врагов, и не только в скритине, разгневало его столь бесцеремонное вторжение в место, считающееся традиционно неприкосновенным. Это была еще одна безумная выходка, до которой наверняка никогда бы не дошло, останься королева МирдемИнггала, умеющая обуздывать буйный нрав короля, во дворце.

Начав дело с гильдиями, король отослал гонца с письмом к Сайрену Станду, королю Олдорандо и своему будущему тестю. Из старинных свитков и рассказов Рашвена ЯндолАнганол точно знал, что после того, как город Олдорандо был разрушен под натиском полчищ фагоров, ремесленные отрасли подверглись значительным преобразованиям, их методы и инструменты были обновлены. Только в последний миг король вспомнил, что этикет обязывает его послать с гонцом подарок Симоде Тал.

В ответ на недвусмысленно выраженную просьбу король Сайрен Станд прислал в Матрассил горбуна по имени Фард Франтил. С собой Фард привез королевскую грамоту, рекомендующую его как знатока доменного дела и новых методов выплавки железа. Переговорив с олдорандцем, король ЯндолАнганол отослал его в Кузнечную гильдию, велев приступать к работам немедленно.

Тут же из Кузнечной гильдии к королю явилась делегация серолицых ремесленников с жалобой на жестокие и примитивные методы Фарда Франтила, оказавшегося человеком мрачным и упрямым.

– Мне нравятся упрямые люди! - заорал на трепещущих кузнецов король.

Первым делом Фард Франтил приказал переместить цеха ближе к поверхности, на противоположную Матрассилу сторону горы, туда, где в избытке было дерево и бежало несколько полноводных речек. Вода была необходима для постройки водяных колес, приводящих в действие мощные механические дробилки.

Никто в Борлиене никогда и слыхом не слыхивал о механических дробилках. По словам Фарда Франтила, мельницы нужны были для того, чтобы мелко дробить руду. Глядя на новшества, кузнецы и ремесленники чесали в затылках и без конца ворчали. Глядя на такую нерешительность, Фард набрасывался на коренных обитателей матрассильских пещер с руганью. Разозленные тем, что теперь дорога до дома увеличилась для них примерно в два раза, а то и больше, мастера всячески старались замедлить ход нового строительства и выставить чужака в дурном свете. Ружей у короля по-прежнему не было.

Денью Пашаратид, исчезнувшая из Матрассила так же неожиданно, как и ее муж, последовав за ним в Ускутошк, оставила в столице сиборнальского посольского представителя с ограниченными полномочиями. Этого представителя ЯндолАнганол разыскал, арестовал и заключил в тюрьму. Продержав сиборнальца в темнице несколько дней, он приказал привести его к себе и обратился к нему с предложением: свобода в обмен на чертеж современной сиборнальской домны.

Невозмутимый, отлично вышколенный молодой человек тем не менее не мог не покраснеть, отвечая королю:

– Насколько должно быть известно вашему величеству, в Сиборнале, где науки и ремесло развиты чрезвычайно, производится лучшая сталь. Так, в частности, вместо бурого угля для выплавки и поковки высших сортов стали мы используем только лигниты.

– Что ж, отлично, коль скоро ты такой знаток производства металлов, построй для меня домну - и я щедро вознагражу тебя.

– Вашему величеству должно быть известно, что колесо - главное изобретение человечества - также происходит из Сиборнала и всего несколько столетий назад еще не было известно в Кампаннлате. Кроме того, многие культурные злаки, выращиваемые в вашей стране, тоже были выведены на севере. Даже эти старые примитивные домны, разрушенные вами, были в свое время, в Века Великой Зимы, построены по сиборнальским проектам.

– Пусть так, - отозвался король, едва сдерживая гнев. - Но теперь настало время обзавестись чем-то более современным.

– Даже после того, как колесо стало известно на южном континенте, ваше величество, - продолжал сиборналец, - не сразу научились получать от него пользу во всех областях хозяйства и ремеслах. Многие десятилетия, а то и века ушли на то, чтобы колесо перешло от повозок к различного типа мельницам, потом в гончарное ремесло и, наконец, - в орошение земель. Например, у вас в Борлиене нет ветряных мельниц, а у нас, в Сиборнале, их очень много. Прошу простить меня, ваше величество, но из всего сказанного мной напрашивается неутешительный вывод - народ Кампаннлата не только весьма мало способен производить блага цивилизации сам, но и не слишком быстро их перенимает.

С восхождением ярящегося солнца королевского гнева скулы и щеки монарха медленно залил румянец.

– Мне не нужны ветряные мельницы, сиборналец, я прошу нарисовать мне план работоспособной домны самой новейшей конструкции. Я хочу делать ружья, и для моих ружей мне нужна хорошая сталь.

– Ваше величество, должно быть, хотели сказать: «для ружей, которые я собираюсь делать по образу и подобию сиборнальских»?

– Неважно, что я хотел сказать, сказал или когда-либо скажу: все, что мне требуется от тебя - это подробный чертеж хорошей современной домны. Я понятно выражаюсь, или нужно привести толмача, который растолкует тебе все это на сибиш?

– Простите, ваше величество, но мне казалось, вы понимаете мое положение. Если это не так, тогда позвольте уточнить: я не ремесленник, а всего лишь посольский представитель, и знаю толк разве что в цифрах, но никак не в кирпиче или подобном строительном материале. По сути дела, скорее вы, ваше величество, сумеете выстроить домну, чем я.

Ружей у короля по-прежнему не было.

Со своим рогатым и мохнатым воинством король проводил едва ли не половину дня. Зная, что фагорам для хорошего усвоения лучше все и вся повторять по несколько раз, он ежедневно произносил перед строем небольшую речь, в которой обязательно упоминал, что недалек тот день, когда Первый Фагорский полк отправится вместе с ним, главнокомандующим, в столицу чужеземного государства, Олдорандо, где должен будет выступить с парадом по случаю торжественного события - его, короля, свадьбы.

На территории дворца были устроены специальные резервации, где король и фагоры-гвардейцы встречались как равные. В казармы фагоров людям входить было запрещено. Это правило король ЯндолАнганол установил по примеру своего отца, ВарпалАнганола. Правило нерушимое, преступить его так, как это было сделано однажды с родовыми пещерами Кузнечной гильдии, король не смел.

Во главе Первого Фагорского полка стояла гиллота по имени Гххт-Мларк Чзахн, которую король ЯндолАнганол называл просто Чзахн. Между собой они с Чзахн обычно разговаривали на хурдху.

Зная антипатию фагоров к Олдорандо и его народу, король не жалел усилий, объясняя, почему он так хочет, чтобы именно Первый Фагорский присутствовал на церемонии будущего бракосочетания, втолковывая это снова и снова.

Чзахн отвечала так:

– По этому поводу у нас состоялся разговор с нашими предками на временном языке. Результат - послание, наказывающее нам, живущим, доставить твое нечистое тело в страну Хррм-Бххрд Йдохк в город Хрл-Дрра Нхдо. Это послание - приказ для всех нас.

– Ну вот и отлично. Рад, что наши цели совпадают. Насколько я понял, эти ваши предки не возражают. Ты хочешь сказать что-то еще?

Но Гххт-Млрак Чзахн спокойно молчала; ее розовые глаза находились почти на одном уровне с глазами короля. Внезапно ЯндолАнганол со всей остротой почуял исходящий от гиллоты резкий запах и сразу же вслед за этим услышал ее дыхание. Зная фагоров уже давно, он понимал, что продолжительное молчание далеко не всегда означает, что все уже сказано. Тесно стоящие позади своей предводительницы гвардейцы с одинаково невозмутимыми мордами тоже молчали, их белые шубы сплетались одна с другой. Внезапно кто-то из двурогих громко пустил ветры, и король от неожиданности отшатнулся от молчаливого строя.

Несмотря на то, что король был человеком крайне нетерпеливым, исходящие от фагоров уверенность, полный покой и невозмутимость - такой силы, что, казалось, ее источник не сами фагоры, а нечто гораздо более далекое, находящееся на огромном расстоянии, в областях прошлого средоточия знаний, понять которое король был неспособен, - успокоил и его. Отступив на шаг, король замер перед гиллотой в такой же неподвижности, как она перед ним.

– Я буду говорить еще, - внезапно объявила предводительница Первого Фагорского полка непререкаемым тоном, хорошо знакомым королю Анганолу. Прежде чем принять окончательное решение, всегда проводилось краткое совещание с теми, кто обретался в небытии в глубине веков. Без этого никогда не обходилось, и людям приходилось терпеть такие необычные для людской беседы паузы.

По давней традиции встреча короля и гиллоты происходила в небольшом зале, зовущемся «Врата Чистоты»; фагоры входили сюда с одной стороны, люди с другой. Стены зала фагоры расписали спиральными зелеными и голубыми символами. Потолок, нормальный для людей, был низок для анципиталов, чьи рога оставили на стропилах многочисленные отметины - возможно, умышленно, в знак того, что по закону фагорам-гвардейцев рога не отпиливали.

На стороне короля был только один Бог, Акханаба Всемогущий, а вот демонов, истязающих ЯндолАнганола, было множество. К счастью, фагоры не принадлежали к числу этих демонов. ЯндолАнганол привык к замедленной размеренности и взвешенности их речи, к тому, что двурогие никогда не глядели на него как на собрата - а также к медлительности или даже скорее тугодумию.

В эти дни, дни особенно тяжких душевных мук, король нашел новое качество, которым мог восхищаться в своих гвардейцах. В них не было ничего, что могло осложнить их существование в сексуальном плане. Как он понял, то, что занимало умы придворных, мужчин и женщин, - в том числе и его, короля, несмотря на столь частое обращение к Богу и розгам, - ничуть не трогало сознание фагоров.

Сексуальность фагоров подчинялась строгой временной предустановленности. Гон у гиллот случался каждые сорок восемь дней, в то время как сталлуны могли исполнять свое половое предназначение один раз в три недели. Коитус происходил без всяких особых церемоний и зачастую при свидетелях. Благодаря такому полному отсутствию стыдливости, которая заставляла людей искать уединения, за фагорами закрепилась слава существ необычайно похотливых. Козлиные копыта и торчащие рога были во все времена для человечества символами предельного падения и греховной распущенности. Истории о сталлунах, насилующих женщин - а иногда и мужчин, - были у всех на устах и иногда служили поводом для начала очередного крестового похода, во время которого смерть находила многих фагоров.

Когда гиллота наконец собралась с мыслями, ее речь была краткой.

– Мы отправимся с тобой, король, в Хрл-Дрра Нхдо в стране Хррм-Бххрд Йдохк, потому что это очень важно для нас, анципиталов. Мы видим, что это очень важно для тебя, но это не менее важно и для нас, и это-то все решает. Пускай твою силу увидят все люди Хррм-Бххрд Йдохк. Желание таково: пусть твое воинство явится на парад с… - последовала продолжительная пауза, во время которой, казалось, предводительница гвардейцев подыскивала нужное выражение для своих мыслей -… с новым оружием в руках.

– В Борлиене мы не можем изготовить это новое оружие, - с горечью ответил король ЯндолАнганол. - Придется покупать его у Сиборнала.

По стенам зала Врат Чистоты стекали капли образовывающейся влаги. Жара была невыносимой. Гиллота молча сделала рукой знак, смысл которого король тоже хорошо знал: «Жди».

Король повторил сказанное. Гиллота снова ответила: «Жди».

После относительно короткого совещания с живыми и умершими фагорша заявила, что необходимое оружие король получит в срок. Понимая, до чего сложно выразить свои мысли в доступной для двурогих форме, король все же решился спросить, каким, по мнению Чзахн, образом можно получить это оружие.

– Ответ мы узнаем у предков, - проговорила гиллота после очередной продолжительной паузы.

И ответ не заставил себя ждать. Чтобы выразить свои мысли с полной ясностью, Чзахн заговорила на вневременном. Полный ответ следует ожидать в ближайшем будущем, хотя и сказанного сейчас тоже может быть вполне достаточно, впрочем, примерно через теннер наступит полная ясность. В Хрл-Дрра Нхдо сила короля возрастет безмерно, должна возрасти. Рога велено нести гордо поднятыми. Этого королю Борлиена должно хватить для начала.

Прощаясь, король ЯндолАнганол поклонился, держа руки по швам и вытянув беззащитную шею. Гиллота поклонилась в ответ, опустив голову, плавно переходящую в широкую шею и плотное туловище. Человеческая голова встретилась с головой рогатой, лбы союзников соприкоснулись. Скрепив договор традиционным жестом доброй воли, обе стороны разошлись.

Король вышел через «дверь для людей», единственную в зале Врат Чистоты.

Вышел он приятно взволнованный. Его гвардейцы собираются добыть оружие сами. Какая уверенность; хотя ничто не давало повода сомневаться в спокойных фагорах. Но какая вера в него, короля! Какая преданность, глубочайшая и невозможная для людей! Никакие другие причины данного Чзахн согласия ему и в голову не приходили.

Совсем ненадолго он вспомнил о счастливых днях, когда имел полную возможность услаждать свою плоть соитием с восхитительной мраморной плотью Кун; к сожалению, эти сладчайшие времена минули и стерлись временем. Теперь его должно было занимать другое - каким образом он мог при помощи этих рогатых созданий освободить Борлиен от врагов.

Чзахн и воины-фагоры уходили из зала Врат Чистоты в настроении несколько отличном от королевского. Вообще трудно было утверждать, что анципиталы подвержены переменам настроения. Ускорение или замедление тока крови соответствовало изменению частоты дыхания; перемена могла быть только такой, не более.

Обо всем, что было сказано между Гххт-Мларк Чзахн и королем Борлиена, гиллота доложила матрассильскому кзаххну, самому Гххт-Йронц Зарлу. Кзаххн продолжал пребывать в недрах своей горы, о чем не знал даже король. В эти тяжелые времена, когда Фреир обжигал своим дыханием воздушные октавы, очень многие фагоры впадали в отчаяние. Сукровица в их жилах ослабляла свой напор. Обитатели Нижнего мира почти полностью отдали себя в рабский полон человеческой расе. Но знак свыше был дан, и почти угасшая надежда вновь разгорелась в их истомившихся душах.

Пред очи кзаххна Гххт-Йронц Зарла предстал особо известный сын Фреира, носящий имя Бхрл-Хззх Роупин, пленник смещенного со своего поста советника. Вышло так, что этот сын Фреира, пришедший из другого мира, знал о Катастрофе ровно столько же, сколько и фагоры. Бхрл-Хззх Роупин был первым из сынов Фреира, разделившим древнее знание анципиталов, так настойчиво отвергаемое другими его собратьями. Однако вместе с тем сказанное им не произвело ни малейшего впечатления на советника или короля; анципиталов же слова Роупина насторожили и зародили в их клане уверенность в том, что принять решение необходимо.

Слова сына Фреира разбудили в клане голоса, которые в последние годы, казалось, звучали все тише, постепенно замолкая.

Сын Фреира был не слишком ладно сложен, выражал свои мысли плохо и путано и отличался душевной неуравновешенностью. Точно так же, по донесениям шпиона Юлия, можно было характеризовать и самого короля Борлиена. И вот теперь слабый король предложил двурогим нанести ответный удар по своим исконным врагам. Делая вид, что покоряются его приказу, анципиталы получали возможность отплатить народу Хрл-Дрра Нхдо за старые раны и обиды, проникнуть в самое его сердце - в древний Хррм-Бххрд Йдохк. Место это давным-давно проклял один из Великих, кзаххн Крусадинга, Хрр-Брахл Йпрт, сейчас имеющий вид не более чем кератиновой тени. Скоро на этой земле снова потечет красная сукровица.

Залогом успеха была отвага. И ярость. Рога следовало держать высоко и гордо.

Приобрести ручную артиллерию, столь вожделенную королем, можно было единственным способом - через посредство воздушной октавы. У фагоров имелись друзья среди нондадов - двурогие иногда помогали тем скрываться от людей. В свою очередь нондады вели вековечную войну с сынами Фреира, которых называли ускутами. Ускуты - стыд-то какой! - имели обыкновение пожирать тела мертвых нондадов, в результате лишая тех вечного Упокоения Во Тьме… Легкоруким нондадам не составляло особого труда выкрасть ручную артиллерию у людей-ускутов. Изготовленная сынами Фреира ручная артиллерия обратится против них самих.

Так и вышло. Не прошло и теннера, как в армии короля ЯндолАнганола появились на вооружении сиборнальские фитильные ружья - не проданные или поставленные ему «союзниками» из Панновала или Олдорандо, не изготовленные королевскими оружейниками, но принесенные тайными тропами в его столицу в дар от тех, кто, по большому счету, был его врагом.

Таким вот образом новейший и совершенный способ убийства медленно, но верно распространялся по Гелликонии.

Незадолго до этого, после долгих споров, горбуну Фарду Франтилу разрешили строить домны за пределами Матрассила. Несколько принесенных в дар ружей были взяты за образец. После многодневной продолжительной ругани с местными кузнецами, скандалов и драк горбуну наконец удалось изготовить образец борлиенского ружья, стреляющий с приличной меткостью и не взрывающийся от порохового заряда.

Однако к тому времени сиборнальцы уже успели усовершенствовать спусковой механизм ружей, подняв их на новую ступень. Теперь это были «мушкеты», самострельные механизмы, где ненадежный фитиль заменил кремневый колесцовый замок.

Воодушевленный появлением нового оружия, король натянул кожаный нагрудник с серебряными бляхами, вскочил на любимого Ветра и поскакал в далекий поход, на войну. Во второй раз он вел свою армию не-людей против давних врагов, затянутых в рубище дриатов с волосами, собранными на затылке в пучки, терроризирующих Косгатт под началом Дарвлиша Черепа.

Обе армии сошлись всего в нескольких милях от того места, где король ЯндолАнганол получил рану. На этот раз опыта у короля было больше. К концу сражения, длившегося почти целый день, победа наконец-то осталась за ним. Дриаты были частично перебиты, частично выслежены и сброшены в пропасти. Выжившие были рассеяны по степным холмам, с которых когда-то спустились.

Стервятники в последний раз получили повод восславить имя Дарвлиша.

В столицу король возвращался победителем, неся с собой голову предводителя дриатов, насаженную на острие пики.

Голову предводителя дриатов выставили на всеобщее обозрение перед дворцовыми воротами и не убирали до тех пор, пока птичье воинство действительно не придало ей сходство с черепом.

На Аверне Билли Сяо Пин был единственным представителем мужского населения, признавшимся в чувствах, которые он питал к королеве МирдемИнггале. Подобные признания здесь не делали даже ближайшим друзьям. Узнать нечто подобное можно было только опосредованно, например из интонаций отчетов, касающихся «дурного поведения короля ЯндолАнганола за истекший период».

Появления головы трибриатского воителя перед воротами дворца было достаточно, чтобы вызвать среди обитателей Аверна бурю протеста.

«Это чудовище впервые отведало крови в день гибели мирдопоклонников», - говорили одни. «Теперь он снабжает свою армию оружием, доставшимся ему в награду за то, что он продал королеву королев. Когда это прекратится? За ним нужен глаз да глаз, пока он не втравил весь Кампаннлат в войну».

Таким образом, король, вкушающий плоды всенародной любви в своем родном городе, подвергался самой жестокой критике и поношениям на Аверне, о существовании которого даже не подозревал.

Выдвинутые против него обвинения прежде не раз уже звучали в адрес тиранов. Всегда гораздо проще винить во всем вождя, а не приверженцев, - алогичность такой позиции редко принимали во внимание даже трезвые умы. Резкая смена времен года, недостаток продовольствия и прочих жизненно необходимых благ делали существование Борлиена вечной ареной борьбы за власть, где диктаторы пользовались наибольшим успехом.

Предположение, что приближение Фреира положит конец деспотическому режиму, также было далеко не ново. Не было оно и досужим вымыслом.

Когда корабль с землянами-колонистами в 3600 году прибыл к системе Фреир-Беталикс, первая база была основана на Аганипе, одной из внутренних планет, ближайшей к Гелликонии. Всего на Аганипе высадилось 512 колонистов. Все эти люди были зачаты и рождены на борту корабля за последние годы полета. Информация, закодированная в ДНК оплодотворенных человеческих яйцеклеток, хранилась в компьютере. Когда лететь до Гелликонии оставалось совсем немного, каких-нибудь два десятка лет, сохраненная в компьютерах информация была перенесена в искусственные матки, числом 512. Родившиеся дети - первые человеческие существа, ступившие на борт корабля за полторы тысячи лет полета, - были отданы на воспитание искусственным матерям в несколько суррогатных семей.

Молодые земляне в возрасте от пятнадцати до двадцати земных лет ступили на землю Аганипа. Строительство Аверна было в самом разгаре. В строительстве использовались только автоматика и местное сырье.

По причине некоторых трудностей в реализации программы строительства на различных ее этапах сооружение Аверна растянулось на восемь лет. В течение этого опасного периода Аганип использовали в качестве основной базы. Когда гигантский труд был наконец завершен, молодые колонисты переместились в свой новый дом на челноках.

Сразу после переселения звездолет покинул систему Гелликонии. Обитатели Аверна оказались предоставленными самим себе. Одиночество их было полным, прежде невиданным в истории человечества.

Сегодня, 3269 земных лет спустя, старая база стала храмом, изредка посещаемым ради просветления и озарения. База, да и Земля, стали частью авернской мифологии.

На Аганипе имелись залежи полезных ископаемых, металлов и минералов. Построить армаду кораблей, способных завоевать Гелликонию за считанные часы, не составило бы труда. Теоретически ничего невозможного в этом не было. Как, впрочем, не было на Аверне и инженеров, обладающих навыками и знаниями, необходимыми для решения такой задачи.

Горячие головы и недовольные не переставали шептать, что авернцев лишили технического знания преднамеренно, чтобы превратить их в нацию, неспособную к массовому насилию, так как это могли просчитать заранее.

Подавляющее большинство «горячих голов» составляли, конечно же, мужчины. Женское население Аверна обожало борлиенского короля. Не отрываясь от обзорных экранов, женщины следили за тем, как король ЯндолАнганол расправляется с Дарвлишем. Победа действительно была великой. ЯндолАнганол стал героем своей страны, мучеником, пожертвовавшим для нее слишком многим, слишком дорого заплатившим за свою недальновидность и безрассудство самопожертвования. Во многом его жертва оказалась бесполезной. Короля несомненно можно было причислить к фигурам драматическим.

Таким образом, женская половина населения Аверна также планировала вторжение на Гелликонию, но вторжение несколько иного рода - все они тайно мечтали об одном: как можно скорее оказаться в столице Борлиена и быть рядом с его королем, денно и нощно.

Как же отреагировала Земля на эти события, когда несущие информацию о них волны наконец достигли ее поверхности?

Нашлось много согласных с тем, какую именно часть тела Дарвлиша король ЯндолАнганол решил выставить на всеобщее обозрение. Никому не интересны были ноги Черепа, носившие его от одного побоища к другому, от одной кровавой резни к другой. То же самое относилось и к его гениталиям, при помощи которых он зачал столько ублюдков, что теперь хлопот с ними хватит на много десятков лет вперед. Никто не хотел смотреть и на его руки, многим заткнувшие рот ударом ножа или пулей. Однако вид его головы, где рождались все коварные и кровожадные планы, пришелся по душе всем.

Глава 14 Там, где живут фламберги

Белые тени парили над городом Аскитош, выстраивая меж серыми городскими постройками сложными узорами. Идущий по бледной и смутной дороге человек, казалось, сливался с нею. Таков уж был ускутский «илистый туман», «взбитые сливки», тонкое, но успешно ослепляющее все и вся покрывало сухого воздуха, опускающегося с плато, берущего начало сразу за городом.

Над головой сверкал Фреир, подобный гигантской искре в бесконечности. Сиборнальский «сумеречный» день был в полном разгаре. Через час-два должен был взойти Беталикс. Сейчас же в небе властвовало только одно великое светило. Беталикс должен был подняться прежде, чем Фреир опустится за горизонт, - и, раз поднявшись (в это весеннее время), сесть, так и не достигнув зенита.

Завернувшись в непромокаемый плащ, СарториИрвраш смотрел на медленно исчезающий за белесой пеленой город-призрак. Погружаясь в илистый туман, город приобретал вид остаточных очертаний, превращался в скелет и наконец исчез полностью. «Золото дружбы» был не одинок в тумане. Укрытый где-то в молочном мареве впередсмотрящий наверняка видел весельную лодку: сидящие в ней двурогие гребцы-рабы, напрягая все силы, выводили из гавани военный корабль. Справа и слева по борту можно было различить тени других призрачных кораблей с повисшими как мертвые шкуры парусами - ускутский флот начинал свой великий поход, чтобы завоевать весь мир.

Корабли шли через узкий канал, когда легкое мерцание на западном горизонте возвестило о близком восходе Беталикса. Немедленно поднялся ветер. Над головой бывшего советника, наполняясь дыханием мира, затрепетали полосатые паруса. Все на борту испытали общий прилив облегчения; все приметы предвещали доброе и благополучное плавание.

Советнику СарториИрврашу приметы сиборнальцев мало о чем говорили. Он пожал плечами под кидрантом на теплой подкладке и спустился по трапу с палубы.

Внизу, в коридоре, ему встретился Ио Пашаратид, бывший посол Сиборнала в Матрассиле.

– Поздравляю вас, все приметы говорят о благополучном плавании, - вежливо поклонившись, приветствовал его дежурной фразой Пашаратид. - Мы выбрали для отплытия верное время.

– Вот и прекрасно, - зевнув, ответил СарториИрвраш.

В число ускутских воинствующих священников-моряков во время боевых походов как правило включали, среди прочих членов команды, астрологов, деутероскопистов, астромантов, уранометристов, хиромантов, метеорологов, метемпиристов, а также собственно священников, способных не только с легкостью определять местоположение корабля в любой обстановке, но и точно указывать тот год, теннер, день, час и минуту, когда «Золоту дружбы» лучше всего совершать тот или иной маневр. Сочетание знаков зодиака команды, сорт дерева, из которого изготовлен корабельный киль, - все принималось во внимание. Самым же надежным и убедительным знаком, предвещающим мореплавателям всяческие успехи, было появление в небесах кометы ЯрапРомбри, пролетевшей высоко в северной части неба и пересекшей зодиакальное созвездие Золотого корабля утром, ровно в шесть часов одиннадцать минут и девятнадцать секунд. Именно в этот миг были отданы швартовы, и анципиталы-гребцы налегли на весла.

В борлиенском дворце СарториИрвраш обычно вставал гораздо позже. На перспективу долгого и скорее всего опасного плавания он взирал спокойно. От качки его слегка мутило. Навязанная ему роль совсем его не устраивала. Ко всем прочим неприятностям оказалось, что на одном корабле с ним плывет Пашаратид, внезапно начавший выказывать подозрительное желание подружиться, будто в Борлиене ничего особенного не произошло. Как может мужчина так себя вести?

Возможно, что все это от начала до конца было делом рук Денью Пашаратид. Возможно, что таким образом, найдя способ использовать отвергнутого дворцом бывшего советника и вовлечь его в грядущие военные планы, она сумела добиться поблажки для своего мужа, избавив его от суровой кары. Посол Пашаратид плыл на «Золоте дружбы» на равных с остальными матросами, в качестве обыкновенного капитана моряков-пехотинцев - хотя могло быть и так, что для него, привыкшего к высшему свету, плавание в неизвестность на борту 910-тонного флагмана было наказанием не менее суровым, чем пожизненная тюрьма или даже Великое Колесо Харнабхара.

Несмотря на всю глубину своего падения, Пашаратид держался на редкость надменно. Он хвастал СарториИрврашу, что по прибытии в Оттассол под его командой окажется целый полк солдат; в перспективе он должен стать начальником оттассольского гарнизона.

Улегшись в своей каюте на койку, СарториИрвраш закурил вероник. Волна головокружения моментально захлестнула советника. Во время плавания в Аскитош он ни разу не испытывал приступов морской болезни. Теперь, как видно, та наверстывала упущенное.

В течение трех дней бывший советник отвергал всякую пищу. На четвертый день он проснулся здоровехоньким, испытывая необыкновенный прилив сил, и, поднявшись на ноги, поспешил на палубу.

Море и горизонт были совершенно чистыми. Висящий низко над северным горизонтом Фреир светил водным путникам своим блистающим оком - «Золото дружбы» шел прямо навстречу светилу. Тень корабля весело бежала по смальте умеренно волнующегося моря. Воздух был напитан светом и восхитительно бодрил. С наслаждением потянувшись, СарториИрвраш вдохнул полной грудью.

Уже показалась земля. Беталикс, по всей видимости, совсем недавно скрылся за горизонтом. Из кораблей, сопровождавших их после выхода из бухты в качестве караула, необходимого или просто почетного, сейчас осталось только одно судно, которое неотрывно следовало за ними в паре лиг справа и чуть позади, с развевающимся на мачте флагом. Вдалеке виднелись едва различимые полосочки - рыбачьи лодчонки.

Так прекрасно было чувствовать силу, играющую в туго натянутых парусах, так славно забыть о тянущем и скручивающем ощущении в животе, что в первый миг советник не расслышал обращенного к нему приветствия. Его окликнули снова, и только тогда он повернулся. И увидел перед собой Денью и Ио Пашаратидов. Вместе.

– Мы узнали, что вам нездоровилось, - проговорила Денью. - Примите мои соболезнования. По правде сказать, этого следовало ожидать, ведь борлиенцы не слишком хорошие мореходы. Как вы считаете?

– Но теперь вам, похоже, гораздо лучше, - быстро вставил Ио. - Это плавание будет не более чем увеселительной прогулкой для укрепления здоровья и улучшения самочувствия. Ускутошк и нашу цель разделяют каких-нибудь тринадцать тысяч миль, и при попутном ветре мы доберемся до Оттассола через два теннера и три недели - вот так.

Втеревшись к СарториИрврашу в доверие, Пашаратид в последующие дни стал его неразлучным спутником в прогулках по палубе и постоянно развлекал его подробными рассказами об устройстве различных служб и частей корабля. Кое-что вызывало у СарториИрвраша интерес, и тогда он делал в своей книжечке небольшие пометки, от души сожалея о том, что его родина - не столь передовая держава в области мореплавания и кораблестроения. Ремесла и сельское хозяйство в Сиборнале и Ускутошке по уровню и эффективности мало чем отличались от того же в Кампаннлате, однако в мореплавании и оружейных ремеслах сиборнальцы не имели себе равных, обгоняя всех по количеству оружия и его качеству. К тому же все население Сиборнала обладало могучим здоровьем, что позволяло/позволит им в будущем (поскольку продолженно-субъективная форма времени была здесь наиболее уместна) без особых потерь пережить Великую Зиму. А на севере, по словам Пашаратида, зимы бывали особенно суровыми. В продолжение самых холодных времен года Фреир едва поднимался над горизонтом. Зима навеки поселилась в сердцах сиборнальцев.

– Не сомневаюсь, - мрачно ответствовал СарториИрвраш.

В многовековой сезон жестокой Зимы жители скованных льдами северных земель окончательно становились заложниками моря. От моря зависело, выживут они или нет. Вот почему в собственности Сиборнала находилось несколько кораблей. Все они принадлежали гильдии воинствующих монахов-мореходов. Сложная эмблема гильдии украшала паруса, превращая функциональный атрибут в предмет искусства.

На главном парусе был изображен герб Сиборнала - два концентрических круга, соединенных меж собой волнистыми спицами.

«Золото дружбы», трехмачтовые судно, имело фок-, бизань- и грот-мачту. При попутном ветре на носу, над фигурой духа-защитника, для увеличения скорости хода поднимали дополнительный парус, артеменон. Во время их прогулок Ио Пашаратид в подробностях объяснил, сколько квадратных футов парусов может быть поднято и в каких именно случаях.

СарториИрвраш не возражал против постоянно журчащего у него над ухом потока сухих фактов. Посвятив всю жизнь выяснению того, чем простое предположение отличается от бесспорного факта, он всегда относился ко второму с добродушной симпатией. Тем не менее размышления о том, для чего Пашаратид с такой настойчивостью выказывает свою дружбу, тревожили его; подобная навязчивость никогда не была свойственна сиборнальцам. Появление этой черты нельзя было объяснить и долгим пребыванием посла в Борлиене.

– Дорогой, ты уже, наверно, наскучил советнику Ирврашу своими рассказами, - заметила Денью Пашаратид на шестой день плавания.

Сказав так, она ушла, оставив их на возвышении на корме, где они стояли у бортового поручня, втиснувшись в тесный закуток у клеток с самками аранга. Кстати сказать, каждый квадратный фут палубы использовался и имел свое предназначение - повсюду лежали бухты канатов, стояли ящики с ядрами, были закреплены пушки. Два боевых расчета в любую погоду, будь то жара или дождь, обязаны были попеременно стоять на посту у пушек, мешая вахтенным матросам, то и дело вносящим небольшие уточнения в курс корабля и постоянно перемещающимся по палубе.

– Вы, наверно, скучаете по Матрассилу? - внезапно ровным голосом поинтересовался Пашаратид, глядя в морскую даль и подставив лицо ветру.

– Да, я привык работать, мне не хватает моей науки, - отозвался СарториИрвраш.

– Охотно верю, но догадываюсь, что это наверняка не все. Сам я, и это, вероятно, вам известно, проводил время в Матрассиле достаточно приятно, в отличие от большинства моих соотечественников-ускутов. Ваша страна необыкновенна и полна экзотики. Там довольно жарко, но я хорошо отношусь к жаре. Я сумел познакомиться там с отличными людьми.

СарториИрвраш не сводил глаз с ближайшего аранга, который пытался развернуться в тесной клетке. Молоко арангов шло к столу офицеров. Наконец-то Пашаратид заговорил о том, почву для чего он готовил так давно.

– Королева МирдемИнггала всегда была и остается жемчужиной вашей страны. Король Анганол поступил крайне необдуманно, отправив ее в изгнание, как вы считаете?

Вот оно что. Прежде чем ответить, СарториИрвраш немного помолчал.

– Король обязан сделать все, что потребуется для блага его страны…

– С вами он тоже обошелся не лучшим образом. Думаю, у вас есть все основания ненавидеть его?

Это СарториИрвраш оставил без ответа. Помолчав, Пашаратид сказал, а вернее прошептал ему на ухо, следующее:

– Как у короля хватило сил отказаться от такой красавицы, как королева МирдемИнггала?

СарториИрвраш только поджал губы.

– Ваши соотечественники называют ее «королева королев», если не ошибаюсь?

– Совершенно верно.

– Прекраснее женщины я в жизни не видел.

– Брат королевы, ЯфералОборал, был моим очень близким другом.

Услышав это, Ио Пашаратид почему-то замолчал. Казалось, у него пропало настроение продолжать разговор, но вдруг, с внезапно прорвавшимся чувством, он проговорил:

– Одно присутствие королевы МирдемИнггалы… один взгляд на нее… делает мужчину… превращает его…

Он не договорил.

Погода стояла переменчивая. Постоянные перепады атмосферного давления порождали туманы, горячие коричневатые дожди, похожие на тот, в который они попали во время плавания к Сиборналу - обычную «ускутскую илистую болтанку», - чередующиеся с короткими промежутками просветления, когда по правому борту открывалась далекая, неясная линия побережья Лорая. Вместе с тем на скорость хода жаловаться не приходилось - попутные ветры дули беспрестанно, либо теплые с юго-запада, либо холодные, северо-западные.

От скуки СарториИрвраш тщательно изучил и исследовал все до последней части корабля. Он собственными глазами увидел, какая невероятная теснота царит на борту - матросам приходилось спать либо на палубе на бухтах каната, либо внизу, взгромоздив ноги высоко на переборку. На корабле не было ни дюйма свободного места.

День за днем корабельный дух становился все крепче. Для большой нужды людям приходилось, балансируя, вставать на выступающую за борт доску, где, сняв штаны и держась за специально привязанную для этой цели к борту веревку, сидеть, словно птица на жерди, над качающимся морем. Малую нужду справляли гораздо проще, прямо с борта, под леер, с кормы или в любом другом месте, где было в данный момент поукромней. Офицеры поступали так же, как и матросы. Скидка на удобства делалась только женщинам.

Через три недели плавания курс с зюйд-зюйд был переложен на зюйд-ост, а еще через несколько дней команда «Золота дружбы» увидела перед собой бухту Осужденных.

Бухта Осужденных была единственной, зато большой и спокойной каверной на тысячемильном протяжении берега Лорая, отлогого и прямого как стрела. Они вошли в бухту через узкую горловину, и море мгновенно успокоилось, ветер и жара спали. Вскоре корабль уже продвигался сквозь перламутровую дымку, и тишину нарушали только редкие выкрики матросов, промеряющих глубину. Шли почти вслепую.

СарториИрврашу скоро наскучило однообразное зрелище. Покинув мостик, он вернулся в каюту, почитать и покурить. Но и здесь он не находил покоя, ему не сиделось на месте, желудок бурчал, как злобный пес. Однообразный корабельный рацион уже начинал сказываться на пищеварении. И без того считавшийся худощавым в лучшие времена, он затягивал ремень на штанах все туже. К столу мужчинам подавали соленую рыбу, лук, оливки или рыбий жир с хлебом на завтрак, суп на обед и повторение завтрака на ужин, иногда с заветрившимся сыром вместо рыбы. Дважды в неделю на каждого мужчину полагался кувшин фигового вина или йудла.

Моряки разнообразили стол свежей рыбой, которую удили прямо с борта. Офицеры столовались немногим лучше матросов, разве что время от времени пробавляясь едким молоком арангов, куда для тех, кто заступал на вахту, положено было добавлять бренди. Стойкие сиборнальцы никогда ни словом не жаловались на пищу, словно не знали иной с рождения.

Продвигаясь вперед на скорости в пять узлов, они пересекли 35 градус северной широты и вышли из окрестности тропика в узкую северную область умеренного климата. В тот же день из тумана до слуха мореплавателей долетели звуки ужасных ударов, сопровождаемые треском и скрежетом и плеском огромных волн. Вслед за чем снова наступала тишина. Высунув голову из дверей своей каюты, СарториИрвраш поинтересовался у проходящего мимо матроса, в чем дело.

– Берег, - ответил матрос. Решил прояснить ситуацию, сделав скидку на неопытность новичка-чужеземца, и добавил: - Ледники.

СарториИрвраш понимающе кивнул. После чего моментально сунул нос в свою записную книжицу, которую, за неимением лучшего занятия, превратил в дневник.

«Пускай ускуты не цивилизованны, однако с их помощью мне удалось расширить свой горизонт. Как хорошо знают люди ученые, наша планета имеет форму шара с ледяными шапками на полюсах. На крайнем севере и крайнем юге начинаются земли, состоящие только из снега и льда. Сиборнальский материк переполнен этим неприятным материалом, явившимся причиной гибели многих сонмищ его обитателей. Время от времени мне начинает казаться, что, сжившись с холодом и снегом, северяне тянутся к ним, вместо того чтобы бежать подальше, на юг, в теплые моря.

Что может быть причиной такого отклонения от нормы, мне неизвестно - я не рискую задавать по этому поводу вопросы и обращаться за объяснениями к моему личному демону, Ио Пашаратиду. Как бы ни было, это путешествие позволило мне увидеть необозримый простор, разделяющий ледяные шапки планеты, ее альфу и омегу».

К вечеру внезапно налетел свирепый шторм. Деваться было некуда - «Золото дружбы» безостановочно качалось на волнах, то взлетая к небесам, то проваливаясь в пучины. Могучие волны разбивались о борта корабля, взметая брызги высоко к небесам. Откуда-то снизу доносился четкий зловещий стук - казалось, какой-то ужасный обитатель глубин просится на борт, желая избавиться от объятий волн, - так думал бывший советник борлиенского двора, пугливо вжимаясь в самую глубину своей койки.

Следуя приказу, он задул единственный масляный светлячок, разгоняющий в его каюте тьму. Не видя ни зги, он лег и принялся попеременно то поносить ужасными словами ЯндолАнганола, то возносить молитвы Всемогущему. Поднявшийся из глубин гигант наконец сумел накрепко вцепиться в борта корабля и принялся раскачивать его, как великан-маньяк детскую люльку с единственной целью выбросить из них младенца. К своему величайшему удивлению, в самый разгар качки СарториИрвраш заснул.

Когда он проснулся и встал, корабль снова был неподвижен и тих и его скольжение по волнам было едва заметно. За иллюминатором по-прежнему клубился подсвеченный сверху солнцем туман.

Выбравшись на палубу, советник мимо спящих матросов двинулся к мостику, время от времени поглядывая на небо. Наверху, между волнистыми, растертыми ветром дорожками сияла начищенная серебряная монета. Глядя на лик Фреира, он с улыбкой вспомнил свой рассказ, который так любили королева МирдемИнггала и принцесса ТатроманАдала, сказку о серебряном оке в небе, в конце концов уплывшем навсегда.

Время от времени предупреждающе покрикивал впередсмотрящий. В море плавали крупные осколки ледника, бесформенные глыбы неопределенных очертаний. Некоторые из них напоминали поваленные недоразвитые деревья, другие - гигантские грибы, словно порожденные ледяным богом, задавшимся целью на разные лады передразнивать природу, создавая гротескные противообразы ее творений. Глыбы отламывало от кромки ледников штормами, и можно было только благодарить создателя за то, что ледяные горы величиной почти с половину корабля попадались крайне редко. Неожиданно выныривая из тумана, эти чудовищные творения природы проплывали навстречу, лишь для того чтобы снова погрузиться в непроглядное марево за кормой.

По прошествии некоторого времени что-то привлекло внимание СарториИрвраша, и он взглянул вверх. На некотором расстоянии от корабля, отделенные от него полоской воды, высоко на склоне стояли два фагора. Двурогие не смотрели на проплывающий мимо корабль, их глаза были устремлены друг на друга… У фагоров были удлиненные лица с крепкими челюстями и защищенными роговыми надбровьями, ненавидящие все и вся, увенчанные парами загнутых гладких рогов.

Ужас пришел и ушел. Еще прежде чем название этих животных всплыло в памяти, СарториИрвраш понял, что ошибся. Фагоров здесь не было и не могло быть. Перед ним были два диких зверя, сцепившиеся в схватке рогами.

Продвижение корабля заставляло туман свиваться вихрями, расступаться, отчего кое-где показывались небольшие острова, скудные пятачки суши посреди моря, голые, с миниатюрными гранитными пиками. На одном из таких островков, на его бесплодной нагой вершине и застыла пара четвероногих копытных. Их густая шерсть была коричневого цвета. За исключением окраса и передвижения на четырех конечностях, животные почти во всем походили на анципиталов.

Вблизи сходство оказалось не столь разительным. В противоборствующих животных не было заметно ни упрямства, ни независимости, свойственных фагорам. Причиной, приведшей СарториИрвраша поначалу к неверному заключению, были именно рога.

Наконец один из зверей повернул голову и взглянул на корабль. Улучив момент, другое копытное, склонив могучую голову, с силой бросилось вперед и врезалось сопернику в бок. Звук мощного удара достиг слуха бывшего советника. У животного было всего три фута для разбега, но на его стороне была тяжесть тела, прибавленная к силе задних ног.

Второе животное пошатнулось. Потом постаралось удержаться на ногах, развернуться и встретить соперника, склонив голову и выставив рога. Однако, прежде чем ему удалось это сделать, за первым ударом последовал второй. Задние ноги копытного заскользили. Оно начало валиться назад, все еще пытаясь удержать равновесие. С громким всплеском животное рухнуло в воду. «Золото дружбы» без устали шло вперед. Сцену схватки затянуло туманом.

За все время плавания адмирал воинствующих священников, Оди Джесератабхар, лишь считанные разы удостаивала СарториИрвраша короткой беседой. Тем не менее возможностей наблюдать за ней при исполнении, командующей кораблем, у него было хоть отбавляй. Ее превосходительство адмирал отличалась здравым умом и справлялась со своими обязанностями великолепно. Ее лицо было сурово, но движения полны живости, и мужчины, матросы и офицеры, исполняли все ее приказы быстро и рьяно. Отлично сидящая форма и четкий голос выдавали в ней неординарную личность, наделенную серьезной властью и влиятельную; но с подчиненными адмирал держалась, как правило, неформально, а в ее тоне часто слышалась приветливость и даже веселье. СарториИрврашу адмирал нравилась.

– Какой одинокий и пустынный берег, госпожа.

– Да, это необитаемый край. Но я видела и похуже. В старину ускуты ссылали сюда преступников, оставляя их на вечное поселение, практически на произвол судьбы.

Ее светлые волосы выбились из-под козырька морской фуражки, которую она обычно носила.

– И поселенцы выживали?

– Выживали, и даже многие. Находили себе жен из местных лораек. Кстати, через час на берег отправляется шлюпка. Чтобы попытаться загладить свою вину перед вами - ведь все эти недели я уделяла вам ничтожно мало внимания - приглашаю вас принять участие в этой короткой экспедиции в качестве моего личного гостя. Вы сможете собственными глазами увидеть, как выглядит Берег Осужденных.

Пожав плечами, адмирал улыбнулась, как будто отрекалась от пережитков прошлого.

– С благодарностью принимаю ваше приглашение.

Только теперь СарториИрвраш понял, до чего рад возможности хоть ненадолго покинуть корабль.

«Золото дружбы» и следующий за ней невдалеке «Союз» принялись медленно приближаться по спокойной воде к берегу. Туман вскоре поредел, и стала видна убогая мрачная суша с гранитом утесов и скал, серовато-бесцветная. Там, где скалы источила эрозия, берег спускался к самой воде пляжем. К одной из таких узких пляжных полос и держали сейчас курс корабли, огибая по пути каменистые островки - не более чем груды крупных булыжников. Выступающие из воды острые гранитные рифы вызывали некоторую тревогу и суету на палубе, когда суда лавировали между ними. На одном из таких рифов висели догнивающие останки - ребра какого-то древнего судна. Но наконец был отдан приказ бросить якорь. После того как «Золото дружбы» замерло на месте, с борта спустили гребную шлюпку. Крики матросов, отражаясь от пустынного берега, эхом доносились обратно на корабль.

Проявив истинное рыцарство, Оди Джесератабхар помогла СарториИрврашу спуститься по веревочному трапу в шлюпку. За ними последовал Пашаратид и с ним шестеро вооруженных мощными мушкетами матросов-пехотинцев. Фагоры-гребцы взялись за весла, и лодка медленно заскользила к пологой, усыпанной галькой части берега, лавируя между рифами.

На берегу уже были хозяева, - стадо фагороподобных фламбергов. Два крупных самца стояли друг напротив друга, сплетясь рогами, сражались, топтались, взрывая гальку; их плоские копыта с оглушительном треском давили вылинявшие ракушки. Гривы у самцов были меньше, чем у самок. По иным признакам пол животных различить было невозможно. Как и у большинства других видов гелликонских животных, здесь половые различия потеснили различия, возникающие и исчезающие со сменой времен года. Окрас и самок и самцов фламбергов варьировался от черного до красно-бурого с редкими белыми подпалинами. От земли до лопаток рост фламбергов не превышал четырех футов. Гладкие рога у всех без исключения животных загибались вперед. Выражение морд, а скорее «лиц», было разным.

– Сейчас у фламбергов гон, - объяснила СарториИрврашу священница-адмирал. - Только в пылу схватки за самку эти ленивые создания могут зайти в воду.

Шлюпка ткнулась в берег, куда и была вытащена покорными фагорами, после чего вся экспедиция успешно высадилась на сушу. Прибрежную гальку быстро сменили острые камни. Откуда-то издалека то и дело долетало эхо падения в море глыб, откалывающихся от великого ледника. Над головой плыли серые как сталь облака. Сжав в руках весла, фагоры-гребцы неподвижно застыли у самой воды, ожидая дальнейших приказов.

К высадившимся людям по камням немедленно метнулась целая армия крабов, выставляющих асимметричные клешни в недвусмысленном выражении угрозы. Но угрозой все и ограничилось - ни один из крабов не решился напасть. Матросы выстрелили в крабов из мушкетов дробью, убив нескольких, - остальные крабы немедленно принялись пожирать своих погибших собратьев. Но не успело начаться пиршество, как из моря выпрыгнула зубастая рыбина и, схватив самого незадачливого панцирника, уползла, извиваясь по-змеиному, обратно в воду.

Выстроившись на этом тихом, идиллическом берегу в стрелковую цепь, матросы разбились на пары: один поддерживал дуло мушкета, покуда другой наводил оружие на цель. Мишенью были самки фламбергов, глупо суетящиеся по гальке всего в нескольких футах и не обращающие на прибывших с корабля никакого внимания. Пашаратид скомандовал «Огонь!», и ружья дали залп. Две самки фламбергов упали на камни, дергая ногами.

Стрелки сменили позиции и ружья. Последовал новый тройной залп. На камне забились еще три особи. Остатки стада обратились в бегство.

Под поощрительные крики с рей, усыпанных зрителями, фагоры и матросы бросились к добыче, вздымая брызги сапогами и копытами.

Две самки еще были живы и пытались встать, чтобы бежать вслед за стадом. Один из стрелков, вытащив из ножен короткий широкий нож, быстрым резким движением перерубил раненым животным хребты.

Учуявшие смерть крупные белые птицы снялись со скал и принялись кружиться над местом охоты в восходящих потоках воздуха, вертя шеями в обе стороны и высматривая поживу. Неожиданно решившись, птицы спикировали на матросов, пытаясь ударить их мощными крыльями. Одна из птиц ухитрилась поранить стрелка, на лету больно клюнув его в голову.

Пока несколько человек свежевали добычу, остальным приходилось отбиваться от наседающих со всех сторон крабов и птиц одновременно. Одним длинным ударом ножа свежевальщики вспарывали убитым фламбергам брюхо. Засунув внутрь руку, они вытаскивали дымящиеся кишки и печень и отбрасывали их в сторону. После этого от туловищ отделяли задние ноги. На руки свежевальщиков обильно лилась золотистая кровь. Над их головами кричали голодные птицы.

Нагруженные ногами и тушами фламбергов, фагоры были отправлены обратно к шлюпке.

Отбежав, глупые фламберги остановились неподалеку. Подобраться к ним не составило особого труда. Охота и разделка туш продолжились. Тем временем фагоры под командой Пашаратида вытащили лодку повыше на берег, туда, где ей не угрожали бы никакие штормы. Из шлюпки были извлечены припасенные там волокуши, в постромки которых впряглись фагоры. Экспедиция была готова к отправлению. СарториИрвраш получил официальное приглашение присоединиться к прогулке.

– Хочу, чтобы вы сумели составить хотя бы поверхностное впечатление о здешних краях, - сказала ему со скупой улыбкой Джесератабхар. Бывший советник сообразил, что, скорее всего, адмирал и ее подчиненные тоже рады ступить после корабля на твердую землю и готовы найти любой предлог для того, чтобы продлить свое пребывание здесь. Адмирал двинулась вперед вслед за волокушами, и СарториИрвраш поспешил за ней.

Впереди их ожидал сильный запах скотного двора. Пока белые птицы сражались неподалеку за падаль, туповатые фламберги бродили как ни в чем не бывало. От берега начинался крутой подъем, и, чтобы втащить на него волокушу, двурогим рабам пришлось напрячь все силы. Вскоре на пути им встретились другие копытные, с более длинной и густой шерстью, чем у фламбергов, сероватого окраса, с изогнутыми кольцами рогами. Это были лойси. Денью Пашаратид с сожалением заметила, что вместо фламбергов следовало устроить охоту на лойсей. Красное мясо лучше желтого.

Никто не ответил жене бывшего посла, а ныне офицера морских пехотинцев. СарториИрвраш покосился на Ио. Лицо Пашаратида было непроницаемо. Казалось, его мысли витают где-то очень далеко от происходящего. О чем он думает - неужели по-прежнему о королеве?

Их путь пролегал мимо огромных валунов, вывороченных из земли и принесенных сюда когда-то давным-давно ледником, теперь исчезнувшим. На некоторых валунах можно было заметить нацарапанные имена и даты, иногда очень древние, - сосланные в здешние края таким образом пытались оставить о себе память.

Постепенно подъем закончился, и почва стала более ровной. Остановившись, участники экспедиции осмотрелись, глубоко дыша и утирая пот. Внизу у края черной глади моря, смыкающейся у горизонта с темным куполом небес, виднелись два корабля. Тут и там по воде плыли айсберги; некоторые стояли неподвижно, некоторые, подхваченные течением, двигались достаточно быстро и заметно для глаз, направляясь в мрачную перспективу - эти издали можно было по ошибке принять за паруса. Куда ни глянь, нигде не было видно следов человеческого обитания.

Слева лежали земли лораев, простиравшиеся, казалось, в бесконечность. Туман все еще держался и скрадывал подробности местности, лишая равнину каких-либо черт, за которые мог бы зацепиться глаз. Но и в однообразном пейзаже крылось свое величие. Земля под ногами была голой, почти лишенной травы, во вмятинах от тысяч и тысяч копыт.

– Эти равнины принадлежат фламбергам, лойсям и двулойсям, - проговорила Денью Пашаратид. - Больше здесь никто не живет. И не только равнины - весь здешний край принадлежит зверю.

– Людям тут жизни нет, - подхватил Ио Пашаратид.

– Внешне фламберги и лойси очень похожи, но анатомически отличаются очень сильно, - заметила в свою очередь Оди Джесератабхар. - Лойси - некрогены. Молодь рождается и развивается в трупах родителей, вместо материнского молока питаясь продуктами разложения. Фламберги же живородящие.

СарториИрвраш промолчал. Охота на берегу моря, точнее, безжалостная бойня, потрясла его, и он все еще находился под ее впечатлением. Снизу почти через равные промежутки времени все еще доносились ружейные залпы - шла заготовка мяса. Корабли зашли к Берегу Осужденных, попросту чтобы запастись свежим мясом.

На равнине люди уселись в волокуши, и фагоры повезли их вперед. Равнина была сырой, то и дело попадались лужи, небольшие озера или болотца, что очень замедляло продвижение. На горизонте начинались горчичного цвета холмы, на склонах которых произрастал карликовый шпорник и прочие неприхотливые растения. Среди бесплодия равнины корявые деревца были роскошью, их ветви были усыпаны неряшливыми с виду гнездами птиц, свитыми из прутьев и кусочков плавника с морского берега. Листва деревьев была белой от наслоений гуано.

Край берегового утеса заслонил корабли. Похолодало, и запах моря ослаб, сменившись вездесущим зловонием гниющих останков копытных. Звуки пальбы постепенно тоже утихли. В течение почти целого часа пути все молчали, упиваясь ощущением необъятности окружающего.

Возле испещренного бороздами валуна охряного цвета адмирал воинов-священников объявила наконец остановку. Поднявшись с волокуш, люди прошлись, разминая ноги и размахивая затекшими руками. Огромный валун нависал над ними, как миниатюрная скала. Вокруг не было слышно ничего, кроме криков птиц да завывания ветра, но постепенно они различили доносящийся откуда-то издалека тихий гул.

Услышав новый звук, СарториИрвраш подумал только о леднике - о том, как отламывающиеся от него глыбы продолжают падать в море. Наслаждаясь ощущением твердой земли под ногами, он тут же забыл о новом звуке. Адмирал же и Денью Пашаратид, встревожено переглянувшись, быстро полезли на валун и, взобравшись, застыли на вершине. Вглядевшись в горизонт, они криком предупредили оставшихся внизу об опасности.

– Эй, двурогие, быстро оттащите волокушу под защиту камня! - приказала фагорам Оди Джесератабхар.

Постепенно гул превратился в громовой, схожий с ревом урагана топот. Ураган поднимался от самой земли, наступал отовсюду. С западной стороны холма приближалось что-то огромное. Мгновенно все, и люди и фагоры, пришли в движение. С прытью того, кто шестым чувством распознал близость явления природы, выходящего за рамки его представлений и бесспорно ужасного, СарториИрвраш бросился к валуну и принялся карабкаться на его вершину. Ио Пашаратид помогал ему, и наконец все они, две женщины и двое мужчин, оказались на вершине, где на площадке едва хватало места для всех. Фагоры оцепенело стояли по сторонам валуна, в их ноздрях хлюпали белые молоки.

– Придется переждать здесь, пока они не пройдут, - проговорила Оди Джесератабхар. - Тут мы в безопасности.

Голос адмирала дрожал.

– Что это? - спросил СарториИрвраш.

Сквозь призрачную дымку даль катилась на них подобно темному колеблющемуся ковру. Замершие на вершине люди были бессильны что-либо сделать, они могли только стоять и смотреть. Постепенно ковер превратился в лавину фламбергов, приближавшихся широким фронтом.

СарториИрвраш попытался пересчитать животных. Десять, двадцать, пятьдесят, сотня - дальше считать было невозможно. Ширина стада составляла не менее мили - как потом оказалось, это было ошибкой, ширина лавины густо, бок о бок, идущих животных составила три, а то и все пять миль. Очень скоро всю равнину затопило колышущееся море спин и рогатых голов фламбергов и лойсей, среди которого валун с четверкой людей на вершине высился как остров.

Все, и земля, и камни, и само небо, дрожало от монотонного гула.

Вытянув к небу шеи, выпучив глаза, раззявив рты, из которых капала слюна, полчища копытных мчались мимо. Достигнув валуна, живой поток обогнул его с обеих сторон и сомкнулся за ним, устремляясь дальше. Белые птицы-коровы, редко взмахивая крыльями, летели над стадом, легко поспевая за ним.

Потрясенные люди в восторге вытягивали руки и размахивали ими, громко крича.

Море копытных под ними, изливаясь из самого горизонта с одного его края, к горизонту же и уходило. Ни одно из животных не подняло морду и не взглянуло на застывших людей; все понимали, что сбиться с шага означало немедленно погибнуть под копытами сородичей.

Очень скоро возбуждение, охватившее людей, прошло. Они присели на камень, прижавшись друг к другу и с тоской глядя на простирающееся вокруг насколько хватал глаз живое море. Стаду не было ни конца ни края. Взошел и канул за горизонт в сиянии концентрических кругов зари Беталикс, а поток рогатых голов все не иссякал. Тысячи тысяч животных продолжали идти мимо валуна.

Где-то вдали, у моря, часть фламбергов останавливалась и бессмысленно толпилась некоторое время у берегового склона, в то время как большинство животных с ходу бросалось в воду. Таких было множество - животные во весь опор целеустремленно неслись к обрыву, навстречу неминуемой гибели. Шли часы. Нашествию не было конца, как не было конца глухому топоту копыт, напоминающему частый бой множества барабанов.

Над головами пойманных в ловушку людей развертывались сверкающие световые покровы, восходящие к зениту. Надежда на спасение медленно таяла, приходило отчаяние: жизнь, которую они с такой легкостью и небрежностью недавно уничтожали, теперь, с не меньшей легкостью и небрежностью, грозила уничтожить их самих. Сидя на вершине, они обнялись, чтобы чувствовать друг друга и сохранять тепло; чуть ниже, прижавшись спинами к камню, стояли фагоры, выставив перед собой для защиты волокушу.

Медленно и величаво начал свой полет по небу Фреир. Зарядил дождь, поначалу неуверенный. Постепенно морось разошлась и превратилась в ливень, потушив свет, льющийся с небес. Земля раскисла, и звук бьющих по ней копыт изменился.

Ледяной дождь не утихал много часов. Раз набрав силу, ливень, подобно нескончаемому стаду внизу, продолжал низвергаться с монотонной настойчивостью. Тьма и шум ливня объяли СарториИрвраша и Оди Джесератабхар и укрыли их от соседей. Спасаясь от сырости и холода, они тесно прижались друг к другу.

Неутомимый молот стихии и животных добирался до них. Прижавшись щекой к плечу адмирала, СарториИрвраш ждал смерти, вспоминая свою жизнь.

«Всю жизнь я был одинок, - думал бывший советник. - Расчетливо, продуманно одинок. Намеренно отдалился от братьев. Пренебрегал женой». Конечно, он был одинок. Наградой за одиночество стали знания - или, вернее, общество людей было принесено в жертву знанию, а приобретя знания, он еще больше отдалился от сородичей. Почему? Что за страсть владела им?

И почему он так долго терпел ЯндолАнганола? Что его заставляло? Неужели в короле он распознал ту же муку, что снедала и его самого? Он восхищался ЯндолАнганолом - король мог позволить себе излить свою боль, дать ей подняться на поверхность. Но когда Орел поднял на него руку, это было как насилие. Этого он не мог стерпеть - как не мог простить злобных проклятий в адрес своих рукописей и их сожжение на дворцовой площади. Орел предал огню единственное оправдание его одиночества. Орел сжег бы дотла его мир, если бы мог…

Но теперь советник изменился. Стал другим. Распрощался со своим одиночеством. Если им суждено будет спастись, то он станет другим. Эта женщина, Оди, он любит ее. И должен сказать ей об этом сейчас же.

Где-то в необъятном и диком просторе жизни найдется способ низвергнуть короля ЯндолАнганола, найдется непременно. Годами он сносил его оскорбления и глотал обиды. Но теперь - ведь он еще не стар - во имя мира он сделает все от него зависящее, чтобы власти Орла пришел конец. Король пытался растоптать его. Но выйдет наоборот - он растопчет короля. В этом нет возвышенного благородства, но и в нем самом благородства больше нет. Благородство - удел трусов.

Он рассмеялся, и от ледяного ветра заломило передние зубы.

Почти сразу же после этого он обнаружил, что Оди Джесератабхар плачет и, похоже, уже давно. Решившись, он покрепче обнял ее и, чуть подвинувшись на камне, прижался щекой к ее щеке. Неумолчный топот миллионов копыт безостановочно гремел вокруг, заглушая все звуки. Чернильная тьма окутывала мир.

Приблизив губы к уху женщины, СарториИрвраш принялся шептать ей слова утешения, почти бессвязные, но горячие.

Оди повернулась к нему, и их губы почти соприкоснулись.

– Это я во всем виновата. Нужно было предвидеть - в это время года гон обычное дело…

Она сказала что-то еще, но ветер сорвал слова с ее губ и унес. СарториИрвраш поцеловал эти губы. Этот поступок был его последним сознательным действием. Внутри его разлилось тепло.

Побег от короля ЯндолАнганола изменил советника. Он снова поцеловал Оди. На этот раз она ответила ему. Капли дождя летели на их слившиеся губы, и они вместе ощущали их вкус.

От холода и неудобств люди на вершине камня впали в некое подобие ступора, лишь отчасти напоминающее сон. Когда они проснулись, дождь уже утих, превратившись в мелкую морось. Стадо по-прежнему двигалось мимо них, из-за дальнего горизонта к морю, простираясь в обе стороны насколько хватал глаз. Они по очереди опорожнились, осторожно устроившись на корточках на краю валуна. Пока они спали, фагоры и волокуша исчезли, сметенные стадом. От них не осталось и следа.

Следующей напастью стало нашествие тучи насекомых, неустанно следовавших за стадом. Как в стаде шли не только фламберги, но и другие копытные, так и разнообразие насекомых не ограничивалось одним видом, хотя все они без исключения были кровососущими. Терпеть их атаки, сидя, как прежде, на корточках, было невозможно. Тысячи тысяч летающих созданий жадно набросились на людей, и спасение от них было одно: собравшись в кружок и тесно прильнув друг к другу, укрыться плащами и кидрантами. Любой клочок кожи, оставшийся без прикрытия, подвергался немедленной атаке безжалостных хоботков и жал.

Тесно прижавшись друг к другу, они лежали совершенно неподвижно, в отчаянии от безвыходности положения, чувствуя, как валун под ними дрожит, словно все еще едет на спине великого ледника, принесшего его сюда в незапамятные времена. Так прошел еще один день. Снова наступил «сумеречный» день, а за ним опустилась темнота ночи.

Взошедший Беталикс осветил затянутый клубящимся туманом и поливаемый дождем ландшафт. Стадо наконец-то постепенно начало редеть. Сердцевина, самая густая, уже прошла. Теперь шли слабые или больные животные, а также самки с телятами. Кровососов тоже поубавилось. С северо-востока по-прежнему доносился грохот устремляющихся в море копытных. Как и раньше, в воду бросались не все - некоторое количество фламбергов оставалось на берегу и бессмысленно бродило там в полной растерянности.

Дрожа, люди с трудом сползли с камня на землю. Волокуши исчезли, и им ничего не оставалось, кроме как идти к берегу пешком. Изнемогая от вони бесчисленных животных, они двинулись в обратный путь, едва держась на ногах, шатаясь и без конца отмахиваясь от наседающих насекомых. Говорили мало, больше молчали - сил осталось в обрез.

Корабль продолжил свое плавание. Бухта Осужденных осталась позади. Четверка вырвавшихся из когтей слепой смерти, немедленно по прибытии на борт свалилась в лихорадке, вызванной простудой и укусами насекомых.

Перед закрытыми глазами СарториИрвраша в сжигаемом болезнью мозгу бесчисленные полчища фламбергов продолжали бежать вперед без всякой надежды на избавление. В его горячечных видениях фламберги заполонили весь мир. Спасения от копытных не было, как не было и надежды на то, что они когда-нибудь уйдут, и он сражался с ними, как мог. Сны о фламбергах остались даже тогда, когда он полностью поправился.

Как только бывший советник достаточно окреп, чтобы вставать с кровати и ходить по палубе, он без церемоний отправился к Оди Джесератабхар поговорить. Госпожа адмирал воинствующих священников была рада видеть его. Она приветствовала его как старого друга и даже протянула руку, которую он с удовольствием пожал.

Оди сидела на койке, прикрытая только одеялом, неприбранные светлые волосы свободно лежали на плечах. Без морской формы она казалась не такой представительной и недоступной.

– Все сиборнальские корабли, отправляющиеся в дальние походы, всегда заходят в бухту Осужденных, - сказала она. - Всем известно, что здесь можно запастись провизией, дармовым мясом. Среди морской гильдии воинов-священников почти не бывает вегетарианцев. Мы едим рыбу. Тюленей. Крабов. Раньше мне уже приходилось видеть гон фламбергов. Это моя ошибка, нужно было проявить б?льшую осмотрительность. Фламберги хотели заманить нас в ловушку. А вы, что вы о них думаете?

СарториИрвраш уже обратил внимание на эту привычку адмирала. Сплетая из сибиша кружево временных форм, она могла внезапно прервать свою речь и обратиться к собеседнику с вопросом, приведя его в замешательство.

– Я даже представить себе не мог, что на свете может быть столько фламбергов…

– На самом деле этих рогатых бестий гораздо больше, чем вы можете вообразить. Больше, чем кто-либо мог/сможет вообразить. И все они обитают в областях, граничащих с полярной шапкой, в этом почти бесплодном краю. Их здесь многие миллионы. Да что там - миллионы миллионов.

Оди увлеченно улыбнулась. СарториИрврашу она нравилась все больше и больше. Увидев ее улыбку, он ощутил свое одиночество особенно остро.

– Но что это было - какая-то сезонная миграция?

– Насколько я понимаю, не совсем. Они стремятся к воде, но не для того, чтобы здесь остаться. Фламберги кочуют в любое время года, и к тому, чему мы были недавно свидетелями, весна не имеет никакого отношения. По-моему, их гнало вперед отчаяние. Видите ли, у них есть только один враг.

– Волки?

– Нет, не волки.

Оди по-волчьи оскалилась, довольная тем, что глаза ее собеседника удивленно округлились.

– Главные враги фламбергов - насекомые. Но не все, а только один особый вид. Это крупная муха, размером с сустав пальца человека. Отличить эту муху очень легко - на брюшке у нее желтые полоски. Она откладывает яйца прямо в шкуру несчастных копытных. Когда яйца созревают, то появляющиеся из них личинки прогрызают себе дорогу к кровеносным сосудам, добираются до спины и там дозревают в особых полостях, устроенных ими в плоти животных. На конечной стадии цикла развития личинок вздутия на спинах фламбергов достигают размера яблока; шкура животных лопается, и личинки высыпаются на землю, чтобы тут же превратиться в молодых мух. Почти в каждом убитом нами фламберге мы нашли следы этого паразита - и нередко таких гнезд было несколько!

Я часто своими глазами видела, как измученные желто-полосатой мухой животные бежали до тех пор, пока не загоняли себя до смерти, или бросались с утесов и разбивались о камни, лишь бы избавить себя от страданий.

Адмирал замолчала и с улыбкой взглянула на своего ученого слушателя, явно довольная тем, что смогла просветить его.

– Госпожа, то, как безжалостно ваши люди убивали самок там, на берегу, потрясло меня. Но теперь я понял: это ничто по сравнению с жертвами, которые одним мановением своей длани приносит природа. Почти ноль.

Оди кивнула.

– Фламберги глупы, они просто одно из явлений природы. Им нет конца. Нет конца. Рядом с ними вся сила людей ничего не значит. По данным последней переписи, в Сиборнале живет двадцать пять миллионов человек. Обитающих на том же континенте фламбергов больше, гораздо больше, в сотни, а может, и в тысячи раз. Фламбергов так же много, как, например, деревьев. Иногда мне кажется, что в конце концов вся Гелликония будет населена только желто-полосатыми мухами, гоняющимися за фламбергами, которые мчаться через материки в вечной муке, от которой не суждено избавиться никогда.

Они помолчали, представив себе эту картину. СарториИрвраш встал и вернулся в свою каюту. Через несколько часов Оди Джесератабхар пришла к нему сама. Жилище бывшего советника было тесным и душным, и неожиданный визит смутил его.

– Вы так внезапно помрачнели - я расстроила вас своим рассказом о бесчисленности фламбергов?

– Напротив, я был рад возможности поговорить с человеком, проявляющим интерес к процессам жизнедеятельности мира. Всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы лучше понять эти процессы и объяснить их другим людям.

– В Сиборнале знают о сути мира гораздо больше, чем в любой другой стране.

Внезапно спохватившись, адмирал решила оставить хвастливый тон.

– Возможно, причина кроется в том, что мы, северяне, испытываем больше тягот, связанных с переменой климата, чем вы, кампаннлатцы. Великим Летом ваш Борлиен вообще забывает о том, что такое зима. А у нас каждое лето только и думают, как пережить следующую зиму, ведь если к ней не готовиться заранее, то расплатой может стать смерть, - вдруг мороз будет на несколько градусов крепче, чем в прошлом году? Если похолодание застанет людей врасплох, то уцелеют только фагоры и бессчетные стада безмозглых фламбергов. Иногда мне думается, что человечество - всего лишь ошибка природы, случайная, но легко ею же самой исправимая.

СарториИрвраш внимательно посмотрел на адмирала. Ответив ему открытым взглядом, та откинула волосы с лица.

– Я согласен с вами - иногда такие мысли посещают и меня. Я ненавижу фагоров, но должен признать, что они выносливее нас, людей. Остается утешаться тем, что участь человека все же лучше, чем доля фламбергов, проводящих всю жизнь в бессмысленном бегстве от надоедливых насекомых. Хотя и у нас есть свой желто-полосатый враг - если поискать, обязательно найдется…

СарториИрвраш выжидательно замолчал, желая испытать остроту и тонкость ума Оди.

– Когда я впервые увидел фламберга, меня поразило, до чего сильно тот похож на фагора.

– Да, действительно, сходство необычайное, я согласна. Вот что я хочу спросить у вас, мой дорогой друг. Вы известны как человек ученый. Какой вывод вы можете сделать из схожести фламбергов и фагоров?

Не он ее, а она испытывала его - и снова в утонченно-издевательской манере. СарториИрвраш предложил гостье присесть рядом с ним, и она не замедлила воспользоваться приглашением.

– Мади похожи на людей, так же, как нондады и другие, хотя сходство между нами и этими последними менее разительно. Между мади и людьми нет родственной связи, хотя иногда браки людей и мади дают приплод. Пример тому - принцесса Симода Тал. Не так давно я слышал о том, что иногда фагоры сожительствуют с фламбергами.

Советник усмехнулся, сухо и неуверенно.

– Предположим, божественные творцы, создавшие нас, устроили так, что между мади и человечеством возможна родственная связь. Почему тогда нельзя предположить, что по замыслу тех же творцов может существовать родственная связь между фагорами и фламбергами? Это можно легко проверить опытным путем.

СарториИрвраш уже решил рассказать об экспериментах по межвидовому скрещиванию, которыми он занимался в Матрассиле, но потом решил отложить этот рассказ до более подходящего случая.

– Родственная предрасположенность видов должна проявляться и во внешнем их сходстве. У фагоров и фламбергов кровь одинаково золотистая, а кроме того, и те и другие хорошо приспособлены к тому, чтобы переносить холода…

– У меня есть другое доказательство, для чего мне не понадобились никакие эксперименты. В отличие от многих других людей я не верю в то, что все виды животных, и люди в том числе, были созданы каждый по отдельности богом Азоиаксиком.

Говоря это, адмирал понизила голос.

– По-моему, границы видов со временем размылись, как размылись границы между людьми и мади, к чему теперь приложил руку и ваш король ЯндолАнганол, взявший за себя Симоду Тал. Вы понимаете, к чему я клоню?

Что же получается: адмирал - тайная атеистка? К удивлению СарториИрвраша, эта мысль так поразила его, что он почувствовал возбуждение, в том числе и сексуальное, даже эрекцию.

– Слушаю вас.

– Я не стану утверждать, будто верю в сожительство фагоров и фламбергов, хотя и не отвергаю такой возможности. В то же время я не исключаю и мысли о том, что когда-то давно действительно было так, как я говорила: мир населяли только фламберги и мухи, и те и другие в невероятном изобилии. Но прошло время, и от фламбергов произошли фагоры. Фагоры - это следующая ступень развития фламбергов. Как вам такая гипотеза? По-вашему, это возможно?

Отвечая, СарториИрвраш попытался подстроиться под тон ее рассуждения.

– Сходство между двумя этими видами несомненно, но по большей части это сходство поверхностное, если, конечно, не принимать во внимание цвет крови. С таким же успехом можно утверждать, что люди и фагоры суть один и тот же вид, лишь на том основании, что и те и другие способны говорить. Как и мы, фагоры ходят на двух ногах. У них есть сознание, отличное от нашего, но все же бесспорное. Ничего подобного у фламбергов нет - в их бесконечном безумном галопе по северным просторам нет ни капли смысла. Ни о каком разуме тут и речи нет.

– Способность анципиталов к прямохождению и речь проявились после того, как от главного ствола, фламбергов, отделилась ветвь фагоров. Попробуйте вообразить, что фагоры произошли от тех фламбергов, которые попытались найти иной способ борьбы с мухами, отличный от бесконечного бегства по равнине.

Советник замолчал, и некоторое время он и госпожа адмирал горящими от восторга глазами рассматривали друг друга. У СарториИрвраша язык чесался рассказать Оди о своем открытии относительно полосок хоксни.

– О чем вы говорите?

– Например, они могли начать прятаться в пещерах. Или забираться под землю, в подземные пещеры. Освободившись от мучительного преследования мух, они со временем стали разумными. Прямохождение выработалось как средство, необходимое для того, чтобы дальше видеть и освободить передние конечности для труда. Звуковая форма общения, иначе говоря, язык, возник из-за темноты как замена зрению. Когда-нибудь я покажу вам свое сочинение по этому вопросу. Я его еще никому и никогда не показывала.

СарториИрвраш рассмеялся, представив себе фламбергов, вытворяющих подобные штучки.

– Для этого потребовалось не одно поколение, мой дорогой друг. Времени на это ушло много, не один век, скорее всего несколько тысячелетий. Поколения сменялись за поколениями. Выживали самые способные и сметливые. Не смейтесь надо мной.

Оди шлепнула его по руке.

– Пускай я ошибаюсь, но что вы скажете вот о чем: почему, по-вашему, период созревания плода у гиллот фагоров и самок фламбергов совершенно одинаков и составляет один год Беталикса? Разве это не доказывает их родственную связь?

Продолжая плавание, корабли зашли в несколько маленьких портов Лорая, находящихся около тропика. В порту Идживибир к ним присоединилась каравелла «Добрая надежда», отважное торговое судно с парусами в вертикальную полоску. Флагман приветствовал каравеллу залпом из бортовых орудий, матросы громко кричали и махали руками. В пустынном океане трем кораблям не так опасно, как двум.

Другое любопытное происшествие случилось с ними на 29 градусе восточной долготы, в самой западной точке маршрута. Было десять минут двадцать пятого часа. Фреир вот-вот должен был взойти, и его близость возвещало абрикосовое зарево, занимающееся над горизонтом. Линия горизонта словно бы растворялась в предрассветном сиянии, исходящем из воды. Вскоре из этого светового пятна должно было взойти солнце. Где-то в той стороне, скрытая сиянием, лежала священная страна Шивенинк; в Шивенинке, в горах, простирающихся от самого моря вплоть до северного полюса, находилось Великое Колесо Харнабхара.

Рог протрубил «все наверх». Три корабля сошлись борт к борту. Были прочитаны молитвы, играла священная музыка, все присутствующие молились молча, прижав указательные пальцы ко лбу.

Из абрикосового сияния внезапно родился парус. Благодаря преломлению света, появившись, парус растворился, как мираж. Над мачтами неизвестного судна вились птицы - невиданное дело вдали от суши.

Корабль был сплошь белый, и паруса и свежевыкрашенные борта. Когда судно подошло ближе, из его пушек дали приветственный залп, и сиборнальцы увидели, что корабль этот не больше каравеллы «Добрая надежда»; на парусах неизвестного красовалась идеограмма Колеса - его внешний и внутренний круги, соединенные волнистыми спицами. Это был «Жрец Ваджабхара», названный по имени главного порта.

Четыре корабля сошлись вместе - так голубки тесно рассаживаются на ветке. Адмирал воинов-священников прокричала приказы своей небольшой флотилии. Заскрипел такелаж, и паруса снова были подняты. Флотилия продолжила плавание.

Цвет воды изменился на темно-голубой - глубина под килем увеличилась. В кильватерной колонне корабли покинули Панновальское море и вышли в северную окраину океана Климента. Тотчас поменялись погода и ветер. Шторм налетал за штормом, водяные валы вздымались до самого неба, выл неутихающий ветер. Стихия швыряла сиборнальские корабли как скорлупки. Днем мореплаватели не видели солнца.

Когда наконец они вышли в спокойные воды, Фреир висел в небе гораздо ниже, в то время как Беталикс поднимался выше, чем прежде. По левому борту лежали утесы Кампаннлата, его западный редут, мыс Финдовил. Обогнув мыс, корабли сиборнальцев подошли к берегу тропического континента и сразу же встали на якорь, на двухдневный отдых. Плотники принялись за устранение повреждений, причиненных штормами, воины-священники морской гильдии штопали паруса или купались в теплой воде лагуны. Мужчины и женщины купались нагими, в чем мать родила, - удивляя ярых пуритан-сиборнальцев - и, не выдержав, СарториИрвраш, оставшись лишь в шелковых подштанниках, тоже бросился с борта в воду.

Доплыв до пляжа, он улегся на песке отдохнуть в тенечке, где его не могло достать ни одно, ни другое солнце и, прищурив глаза, принялся рассматривать выбирающихся на берег из воды, один за другим, членов команд всех трех судов. Большинство команды «Доброй надежды» составляли женщины, крепкие и атлетически сложенные, как на подбор. Жаль, что я уже не молод, вздохнул про себя советник. Рядом с ним улегся Ио Пашаратид и замогильным шепотом заметил:

– Вот если бы королева королев была здесь, да?

– И что тогда? - лениво поинтересовался СарториИрвраш, не сводя глаз с купающихся в надежде на то, что голая Оди тоже покажется.

Ио Пашаратид совсем не по-сиборнальски ткнул его кулаком в ребра.

– Что тогда, вы спрашиваете? Тогда этот практически райский уголок превратился бы в настоящий рай.

– По-вашему, сил на наших судах хватит, чтобы завоевать весь Борлиен?

– Если считать, что на войне более половины успеха определяет чистой воды удача, то да, считаю, хватит, да что там - уверен. Мы организованы и хорошо вооружены, орды ЯндолАнганола нам в подметки не годятся.

– Ну что ж, тогда вы вправе рассчитывать, что рано или поздно королева королев действительно может оказаться под вашей опекой.

– Льщу себя подобной надеждой. Иначе зачем бы мне, по-вашему, рваться в самые горячие точки, на опасный фронт новой войны? Оттассол мне нужен как собаке пятая нога. Королева МирдемИнггала - вот о ком я мечтаю. И она будет моей, помяните мое слово.

Глава 15 Пленники и добыча

Человек шел, закинув за плечи мешок. Его одежда - останки военной формы - превратилась в лохмотья. Зной обоих солнц ожигал его нещадно. Пот обильно стекал за воротник туники, пропитывая ткань. Человек шел вслепую, почти не отрывая от дороги глаз.

Путь его лежал через вырубленные и выжженные джунгли Чвартской возвышенности восточного Рандонана. Со всех сторон, насколько хватал глаз, путника окружали черная гарь, зола и пепел, горелые пни и поваленные остатки деревьев, многие из которых еще тлели. Оглядываясь иногда по сторонам, он видел одну и ту же картину: тропа впереди и следы бушевавших вокруг пожаров. Вдалеке в небо поднимались облака темного дыма. Причина пожара была ему неизвестна, огонь мог вспыхнуть просто от нестерпимой жары. Или от выстрела из фитильного ружья, в результате погубившего миллионы деревьев. Много теннеров подряд здесь шли ожесточенные бои. Теперь вместе с уничтоженными огнем деревьями исчезли и солдаты, а с ними ружья.

Все в осанке мужчины выдавало невероятную усталость и упадок духа. Однако сдаваться он был не намерен и продолжал упрямо шагать вперед. Раз он остановился, заметив перемену - одна из двух его теней сначала сделалась менее четкой, а потом исчезла совсем. Черные облака, проплывающие над головой, заслонили Фреир. Несколько мгновений спустя Беталикс тоже поглотила клубящаяся тьма. Закапал, а потом хлынул сплошным потоком дождь. Человек кивнул и зашагал дальше. Укрыться от дождя было негде, и ему ничего не оставалось делать, как только идти вперед, сдавшись на милость природы.

Ливень быстро набрал силу и яростно заколотил по земле бесчисленными мириадами крошечных кулачков. Зола зашипела и растеклась. Небеса изливали на останки пожарища все накопленные за долгие дни запасы влаги, бросив их в последний решительный бой.

Следующим видом использованного ими оружия стал обстрел градом. Игольные уколы градин заставили человека перейти на бег. Заметив толстый поваленный ствол, он худо-бедно укрылся под ним. Привалившись спиной к корявому дереву, он сорвал кору, обнажив небольшое королевство улиточников. Лишившиеся укрытия насекомые принялись карабкаться через полноводные такиссы стекающей золы, с удивлением поводя в сторону пришельца усиками.

Не ведая об учиненном им разоре, человек уставился из-под полей изорванной соломенной шляпы вдаль, часто дыша после стремительной пробежки. Из сумерек вынырнули несколько сгорбленных фигур. То были остатки его воинства, некогда прославленной Второй Борлиенской армии. Один из солдат прошел всего в дюйме от поваленного дерева, под которым прятался человек, и тот вздохнул с облегчением от того, что эта встреча не состоялась. На груди солдата зияла широкая, еще свежая кровоточащая рана, в которую нещадно били градины. Укрывшийся под деревом от бури мужчина разрыдался. Сам он отделался легко, шишкой на голове. По сути, у него не было права уходить с поля битвы живым. Не было.

Как безутешное дитя, наплакавшись, он от усталости уснул; ничто не могло потревожить его сон, даже град.

Сон его был полон видений, в половине которых принимал участие град. Почувствовав, что градины продолжают бить его по щекам, и пребольно, он проснулся и увидел, что небеса очистились. Он вопросительно задрал голову и ничего не увидел, но град снова уколол его, на этот раз в лоб и шею. Он раздосадованно зевнул, и градины залетели ему в рот. Человек пораженно выплюнул твердые шарики на ладонь.

Искривленные хилые растения неподалеку от него были до черноты обожжены огнем. Жар закалил семенные коробочки растений, начавшие теперь лопаться одна за другой, лишь только после дождя вновь пригрело солнце. Лопаясь, коробочки производили тихий короткий звук, какой издают, разделяясь, влажные губы. Семена из них разлетались во все стороны. Обильно усыпающая землю зола будет для молодых ростков отличным удобрением.

Человек рассмеялся, внезапно почувствовав себя вполне сносно. Какую бы глупость ни вытворило полоумное человечество, природа все равно найдет выход, всякий раз новый и наверняка единственно верный. Ему тоже следует идти - своей дорогой. Проверив меч, он поправил шляпу, закинул на спину мешок и двинулся на юг.

Из зоны пожарищ он вышел к полудню. Дорога, а точнее широкая тропа, извивалась между кустами шоатапракси. В течение нескольких веков дорога, по которой совсем недавно маршировали полки, была поочередно рекой, пересохшим руслом, ложем ледника, звериной тропой, и, наконец, стала военной дорогой. Семена скромных цветов, выросших по ее обочинам, попали сюда на сапогах воинов из дальних мест. Склоны по обеим сторонам дороги вздымались почти на высоту человеческого роста. Шатаясь, человек с трудом продвигался вперед, спотыкаясь, увязая в гравии под ногами. Наконец путь по дну выемки кончился, и дорога забралась на гребень холма, с высоты которого человек увидел впереди поле с несколькими убогими хижинами.

Увидев хижины, он совсем им не обрадовался.

Поля, заросшие сорной травой, без сомнения, давно не знали руки крестьянина. Хижины тоже стояли заброшенные. У многих домов провалились крыши, и коричневые печные трубы торчали из развалин, словно грозящие небу иссохшие кулаки. Живые изгороди по обочинам дороги сгибались под тяжестью запорошившей их пыли. Пыль и прах покрывали все - поля по сторонам от дороги, хижины, дворовые постройки и выброшенный через окна мародерами нищенский скарб. Все и вся было окрашено в одинаковые серые тона, словно изготовленное из одного материала.

Такое невероятное количество пыли могли поднять только ноги солдат огромной армии, подумал человек с мешком за спиной. Эта армия была когда-то его армией. Здесь, направляясь к полю брани, совсем недавно прошла Вторая армия. Навстречу поражению. Он проиграл сражение и стал обычным беглецом, трусливо старающимся держаться в тени.

Ступая как можно тише, генерал Ханра ТолрамКетинет двинулся по главной улице деревушки. Один или два раза ему показалось, что в руинах он заметил красные глаза фагоров, тайком рассматривающих его. Глаза анципиталов взирали на него без всякого выражения, их лица-маски были непроницаемы. Он силился вспомнить эту деревню, но не смог; по пути к месту сражения его армия прошла через множество деревень, и эта была просто «еще одной деревней», через которую они прошли, изнемогая от жары. Добравшись до конца улицы, отмеченной каменным столбом, означающим местную земляную октаву, он заметил труп - убитого его разведчиками крестьянина, принятого ими за вражеского лазутчика. Если он не ошибается, недалеко отсюда должен стоять большой фермерский дом, рядом с которым был разбит лагерь и где он несколько часов спал.

Фермерский дом стоял на прежнем месте, в целости и сохранности. Он уцелел, хотя окружающие постройки почти полностью были уничтожены огнем.

Остановившись в воротах, ТолрамКетинет осмотрелся. Двор и дом стояли тихие и пустые, изнутри строения не доносилось ни звука, кроме размеренного жужжания мух. Сжав в руке меч, он двинулся вперед. В распахнутых настежь воротах стойла он увидел двух зарубленных хоксни, сплошь облепленных мухами. Гнилостная вонь достигла его ноздрей.

Фреир стоял высоко, но Беталикс уже клонился к западу. Генерал двинулся к дому; тени разной густоты, которые тот отбрасывал, придавали ему вид скучный и невзрачный. Окна заросли пылью. Когда-то, в прежней жизни, в этом доме жила женщина, жена фермера, с четырьмя детишками. И никаких мужчин. Теперь дом наполнял только высокий звон тишины.

Сбросив с плеча мешок, он поставил его у порога и пинком распахнул дверь.

– Здесь есть кто-нибудь? - крикнул он на тот случай, если в доме остановился передохнуть кто-то из его людей.

Никакого ответа. И тем не менее обострившееся чутье подсказывало ему, что в доме есть что-то живое, какое-то существо, возможно несколько существ. В выложенной камнем прихожей он помедлил. Напротив входной двери, у стены, стояли высокие часы с длинным маятником и двадцатью пятью светящимися цифрами. В остальном впечатление было обычным - обнищание военного времени, всюду разной степени, но везде по сути одинаковое, узнаваемое. Внутри дома за пределами прихожей ничего не было видно, всюду лежал густой сумрак.

Он сделал шаг вперед, за ним второй и целеустремленно зашагал по темному коридору к кухне с низким потолком.

Они стояли в кухне. Шестеро фагоров - они как будто специально ждали его там. Во мраке их глаза светились глубоким розовым светом. Позади двурогих в окне виден был цветник; яркие желтые головки цветов покачивались на ветру. Солнце падало прямо на цветы; на фоне ярких бутонов белесые шкуры фагоров были почти незаметны. Желтые блики лежали на ссутуленных спинах, на удлиненных скулах. У одного из анципиталов имелись рога.

Когда фагоры двинулись на него, ТолрамКетинет не растерялся. Дух анципиталов он почуял еще в прихожей. У двурогих были копья, но он был отличным фехтовальщиком, одним из лучших в своем классе, а теперь еще и приобрел богатый опыт. Фагоры двигались быстро, но их было слишком много - торопясь первым добраться до человека, один мешал другому. Споро орудуя мечом, он вонзал лезвие двурогим под ребра, сверху вниз, туда, где, как он знал, у них располагалось средоточие жизни. Воспользоваться копьем успел только один из анципиталов. Когда фагор сделал выпад, человек единственным ударом почти напрочь отрубил ему руку. Брызнула золотистая кровь. Несколько минут кухню оглашали только звуки ударов, стоны и тяжелое хриплое дыхание. Двурогие умирали без единого звука.

Когда последний фагор упал на пол бездыханным, по их перевязям генерал разглядел, что все это отборные солдаты его гвардии. Увидев, что сыны Фреира разбиты, двурогие забыли о союзничестве, объединившись по расовой принадлежности. Менее осторожный боец пал бы жертвой их засады. И судя по всему, недавно так и случилось. На дальнем конце просторного кухонного стола лежал труп борлиенского капрала с почти начисто выгрызенным горлом.

Торопливо выбравшись во двор, генерал ТолрамКетинет прислонился к теплому от солнца сложенному из песчаника забору. Так он стоял, глубоко дыша, неизвестно сколько времени, возможно очень долго, пока невыносимый дух разложения, который он наконец почуял, не заставил его убраться вон со двора.

Он рассчитывал остановиться там на отдых, но теперь это было невозможно. Почувствовав новый прилив сил, он забросил на спину свой мешок и снова зашагал по дороге, ведущей к побережью. Он шел к морю, к морю и человеческим голосам.

Он вошел в джунгли, и деревья обступили его. Дорога на юг шла между изогнутыми раздваивающимися стволами спиракса. Дорога превратилась в тенистую аллею, и генерал ТолрамКетинет зашагал веселее. Это были еще не джунгли - их непролазные заросли лежали много дальше. У подножия деревьев лежали солнечные пятна, ибо лишь малой толике солнечного света удавалось проникнуть на самое дно леса. Он шел словно по величественному зданию, с колоннами и столбами невероятной сложности и разнообразия.

Следующая полоса леса была размытой границей между Рандонаном и Борлиеном. Там начинался густой кустарник, сквозь который где-то вдалеке иногда проламывались неведомые мощные, крупные звери. Наверху другие представители животного мира, занимающие эту зону обитания, качались на ветвях и прыгали между деревьями, изредка соскакивая вниз, чтобы подхватить гриб или другое съестное и быстро забраться по ветвям обратно, в безопасную недосягаемость для наземных созданий. Самый верх, не видная сейчас ТолрамКетинету крыша, была усыпана неизвестными ему цветами; меж ними летали птицы, которых он тоже не мог видеть, но слышал все время. Самые высокие места крыши, особого рода насесты, которыми служили самые высокие деревья, торчащие над лесным пологом, облюбовали хищные птицы, не поющие песен, зато день за днем обозревающие окрестности в поисках добычи.

Торжественность дождевого леса заключалась в том, что он представлялся вошедшему в него чем-то гораздо более вековечным, чем саванна или, скажем, пустыня. На самом же деле это было не так. За 1825 малых лет Гелликонии, составляющих один ее Великий Год, сложный организм джунглей мог поддерживать свое существование в течение лишь половины этого срока. При ближайшем рассмотрении у каждого дерева в корнях, в ветвях, листве и семенных коробочках или плодах можно было обнаружить особые приспособления, сейчас не задействованные, но способные, если понадобится, в случае перемены климата к худшему поддержать существование растения в бесплодной пустоши и даже (в состоянии спячки) на морозе под снегом.

Сам этот биоценоз взирал на условия своего бытия как на нечто неизменное. Истина же заключалась в том, что все творения природы - любое из них было гораздо более сложным и чудесным, чем все, что человек мог надеяться создать - возникли всего несколько веков назад по велению механизмов выживания, сохранившемуся в упавших в землю семенах и орехах и воспрянувшему по мановению теплого солнечного луча, словно волшебной палочки.

В иерархии леса растения, деревья и травы, располагались в строгом порядке, представляющемся случайным только неподготовленному. Все - и растения, и любые животные, и насекомые - все знали то место, которое могли бы назвать своим. В этом своде законов лишь другие были редким исключением из правил. В лесу обитали фагоры, они строили свои хижины в просторных промежутках между корнями самых высоких деревьев, и другие оказывались в компании двурогих нередкими гостями, играя роль чего-то среднего между домашними зверьками и рабами.

Очень часто фагоры устраивали поселок, состоящий из десяти-двенадцати хижин, у подножия большого старого дерева. Такие места ТолрамКетинет предусмотрительно обходил стороной, делая широкий круг. После происшествия в фермерском доме он больше не доверял фагорам и старался держаться подальше от их жилищ, вокруг которых, высматривая чужаков, по ветвям носились «сторожевые псы», ловко перепрыгивая с дерева на дерево.

Иногда в таких поселениях можно было встретить даже людей. Их крохотные жилища ютились возле хижин фагоров. Этих людей, как правило жалких полунагих и полуголодных созданий, фагоры принимали в племена на правах, несколько отличных от прав других. Впечатление было такое, словно закадычные друзья фагоров, другие, замолвили перед двурогими словечко за своих отдаленных родственников и с тех пор жили с ними в мире и согласии.

Большинство этих человеческих ничтожеств были дезертирами из Второй армии. С некоторыми из них генерал ТолрамКетинет тайком вел переговоры, надеясь склонить идти с ним. Некоторых удавалось уговорить, но таких было немного. Другие кидали им вслед с деревьев палки. Те, кто пошел с генералом, говорили, что по горло сыты войной, но идут со своим прежним командиром потому, что и джунгли, полные чужих звуков, запахов, дающие крайне скудную и однообразную пищу, им надоели хуже некуда.

После целого дня путешествия маленького отряда по почти непроходимому лесу под проливным дождем военная наука быстро вспомнилась, и командование генерала было восстановлено, словно дисциплина была единственным средством унять душевное беспокойство, порожденное неопределенностью существования. ТолрамКетинет тоже преобразился. Ничто в его осанке больше не напоминало беженца с передовой, не говорило о недавно пережитом поражении. Расправив плечи, он вновь выступал быстро и решительно, но уже с уверенностью облеченного властью человека. Все его черты застыли и заострились; из старика он в считанные часы вновь превратился в молодого, полного энергии человека. Чем больше исполнителей приказов собиралось под его началом, тем с большей легкостью он эти приказы отдавал и тем более правильными и своевременными они казались. Благодаря переменчивой людской природе он стал тем, кем люди хотели его считать.

Так маленький отряд вышел к берегу реки Касол.

Ободренные переходом и воодушевленные, борлиенцы с ходу напали на крохотный речной городок Орделей и захватили его. После такой легкой победы отряд еще больше воспрял духом.

Среди кораблей у орделейской пристани был и ледовоз, несущий флаг лордриардрийской ледоторговой компании. Когда город был взят, ледовоз, «Лордриардрийский увалень», отчалив, попытался улизнуть вниз по реке, но ТолрамКетинет со своими бойцами пресек это бегство.

Насмерть перепуганный капитан лепетал что-то о своем нейтралитете и дипломатической неприкосновенности. В Орделее он был по торговому делу, но не только - ему было велено разыскать генерала ТолрамКетинета и вручить ему письмо в собственные руки.

– Где же ты собираешься искать генерала? - грозно спросил ТолрамКетинет.

– Генерал где-то в джунглях, бьется за своего короля, хотя война уже давно проиграна.

Когда к его горлу приставили меч, капитан признался, что уже послал платного гонца с письмом к генералу; по его мнению, на этом его обязательства кончались. Действовал он по инструкциям, полученным от капитана Криллио Мунтраса.

– О чем говорилось в этом письме? - потребовал ответа ТолрамКетинет.

Капитан поклялся, что понятия не имеет. Кожаный кошель, в котором находилось письмо, был скреплен личной печатью королевы королев, МирдемИнггалы. Кто рискнет вмешиваться в дела царственных особ?

– Но ты-то, прохвост, верно, уснуть не мог, пока не разнюхал, о чем говорится в письме? Отвечай, слизняк!

Чтобы добиться ответа, над капитаном пришлось потрудиться. Прижатый к полу перевернутым столом, капитан признался, что действительно прочитал письмо, но не вскрывал его специально, а оно раскрылось само, случайно. Таким вот образом, сам того не желая, он узнал, что королева королев отправлена королем ЯндолАнганолом в ссылку на северное побережье моря Орла, в некое местечко, именуемое Гравабагалинен; что королева опасается за свою жизнь и она надеется, что ее далекий друг, генерал, сражающийся на Западной войне, все же сумеет благополучно добраться к ней. Королева молится за него Акханабе и просит бога защитить ее друга от всех напастей.

Услышав такое, генерал ТолрамКетинет побледнел. После чего, повернувшись, вышел из капитанской каюты на воздух и долго стоял на палубе и смотрел на темную воду, возможно, затем, чтобы солдаты не могли видеть его лица. Надежда, страх, желание - вот что проснулось в нем. Едва слышно он пробормотал молитву, попросив бога ниспослать ему удачу в любви - большую, чем была отпущена ему на поле брани.

По приказу генерала его воины выбросили помятого капитана на берег, после чего «Увалень» был объявлен борлиенским судном. Прочесав амбары городишка, они запаслись провизией и на рассвете следующего дня отплыли, взяв курс на далекий океан.

Высоко над джунглями тихо плыл по своей орбите Аверн. Среди обитателей станции наблюдения были и такие, кто, будучи лишь поверхностно знаком с разнообразием тактики и военных обычаев простирающегося внизу мира, не мог взять в толк, под ударами какой силы пала Вторая армия Борлиена. Подобного рода любопытствующие тщетно пытались найти среди рандонанцев сплоченный организованный блок сопротивления, так сказать борцов за независимость и патриотов, кровно обиженных вторжением на земли своей отчизны чужеземцев.

Ничего подобного на территории Рандонана обнаружить им не удавалось, да там и не было такой силы, о которой стоило бы говорить. Рандонанцы, по большей части полудикие кочевники, живущие племенным строем, существовали в полной гармонии со своими местами обитания. Некоторые из племен занимались примитивным сельским хозяйством, обрабатывая полоски земли. По улицам рандонанских деревень свободно бродили собаки и свиньи, а матери с малолетними детьми могли походя покормить вместе со своими малышами и щенка и поросенка, что считалось в порядке вещей. Рандонанцы никогда не убивали больше, чем требовалось, чтобы прокормиться семье, охота никогда не становилась забавой. Многие племена поклонялись другим как богам, при этом не упуская случая подстрелить из лука свое божество, коль скоро оно попадалось на глаза, когда легкомысленно болталось на ветвях своего просторного лесного дома. Люди своеобразного душевного настроя, рандонанцы обожествляли рыб, или деревья, или женские менструации, духов, а то и раздвоенные полуденные тени.

Разобщенным и слабым рандонанцам приходилось терпеть общины фагоров, созданий вялых и незлобливых, обитавших по большей части в малопригодных для жизни лесах, охотно соглашавшихся быть проводниками и за бесценок предлагавших на обмен сытные грибы. В свою очередь фагоры проявляли мало интереса к племенам людей, хотя среди рандонанцев и ходили легенды об обычаях сталлунов в брачный период воровать в деревнях женщин.

Фагоры готовили по собственному рецепту пьянящее зелье, сброженный напиток под названием «раффел». Иногда фагоры варили и другой дурманящий состав - рандонанцы называли его «вулумунвум» - он, по общему мнению, изготавливался из отвара коры дерева вулу и особого сорта грибов. Сами рандонанцы варить хороший вулумунвум не умели и потому охотно выменивали его у фагоров. Когда в деревне появлялся вулумунвум, пиршество затягивалось далеко за полночь.

После употребления внутрь горячительного вулумунвума с пирующими иногда случались разные любопытные вещи, вроде бесед с духами умерших предков. Духи советовали рандонанцам не сидеть на месте, а идти в Пустыню и предаваться там игрищам.

Тогда племя ловило своих богов, других, привязывало их к бамбуковым тронам и на плечах несло через переплетение джунглей. В таких процессиях обычно участвовало все племя, мужчины и женщины, дети, собаки и свиньи, домашние попугаи, кошки, и прочая и прочая. Добравшись до Касола, официальной границы, племя вброд переходило реку и углублялось в земли Борлиена, вытаптывало возделанные нивы и вело себя крайне непристойно.

Территория Борлиена, по большей части равнинная и состоящая из плодородных земель, отлично пригодных для земледелия, именовалась у рандонанцев Пустыней. Пустыня была открыта небесам; солнца свободно изливали на нее свой палящий свет. Там не росли большие деревья, кустарник тщательно вырубали, укрыться было негде, дикий зверь считался редкостью, и, наконец, там не было других. В этом безбожном месте - где, в довершение всего, невозможно было достать ни капли вулумунвума - племя с наслаждением безобразило, поджигало стоящие на отшибе амбары или уничтожало посевы.

Фермеры в этих краях Борлиена были смуглокожие, крутого нрава. Бледных, похожих на ящериц лесных обитателей, возникающих, точно призраки, словно из-под земли, и так же как сквозь землю проваливающихся, они люто ненавидели. Собрав достаточно сил, фермеры выслеживали ошалелых от пьянства хулиганов и гнали их и били всем, что подвернется под руку. Рандонанцы, тоже люди увлекающиеся и горячие, не желали оставаться в долгу, и часто столкновения заканчивались большой кровью с обеих сторон, тем более что племя искусно стреляло из духовых трубок шипами лесных растений - оперенными, с остриями, смазанными ядом. Разъяренные понесенными потерями, фермеры-борлиенцы бросали хозяйство и принимались методично выжигать джунгли. Так незаметно стычки между племенами и фермерами переросли в бесконечную войну между Борлиеном и Рандонаном.

Планомерное вторжение, глухая оборона, ответные атаки и контратаки. Постоянная смена обстоятельств воздействовала на людские умы, и без того склонные во всем видеть нечто противоположное истине и приукрашать действительность. Так, к тому времени, когда Второй армии Борлиена удалось вторгнуться в густо поросшие джунглями горы Рандонана, в глазах их военачальников разрозненные племена рандонанцев превратились в организованное, сплоченное и отлично управляемое воинство.

Однако сила, нанесшая поражение войску ТолрамКетинета, не имела никакого отношения ни к армии, ни вообще к чему-либо организованному и вооруженному. Лучшим испытанным способом защиты для племен оставалось поспешное бегство в джунгли, откуда так весело было по примеру других на разные лады завывать темными ночами и пугать бесчестных захватчиков. Во всем решив брать пример с других, рандонанцы взобрались на деревья и осыпали оттуда борлиенцев дождями дротиков и испражнений. Ни о каком планомерном военном сопротивлении не было и речи. За рандонанцев все сделали их родные джунгли.

В джунглях таилось множество болезней, к которым у борлиенцев не было врожденного иммунитета. Употребление в пищу плодов грозило мучительной дизентерией, в воде тишком поджидала свою жертву малярия, ночная сырость несла с собой лихорадку, а насекомые нещадно кусали и пили кровь или же откладывали яйца, из которых у человека под кожей вылуплялись личинки, питающиеся его мясом. Речь шла не о войне; речь шла о простом выживании в болотах и путанице лиан. Один за другим, а иногда и целыми батальонами, борлиенские солдаты исчезали в джунглях, а с ними - и амбиции короля ЯндолАнганола, так страстно уповающие на победу в Западной войне.

Король же, далекий от своей тающей в джунглях армии, изнывал от трудностей, почти столь же запутанных, как и заросли джунглей. Справиться с бумажной волокитой Панновала оказалось сложнее, нежели пробраться сквозь джунгли. С тех пор как королева королев покинула столицу Борлиена, минуло уже много недель, однако грамота с высочайшим разрешением на расторжение брака все еще не была получена из столицы Священной Империи.

Жара усиливалась, и Панновал ужесточал гонения на все племена анципиталов, проживающие на его территории, объявляя один за другим крестовые походы против расы нечестивцев. Спасаясь от неминуемой смерти, фагоры бежали на территорию Борлиена, что вызывало одновременно испуг и ненависть у основной массы подданных короля Орла, которые в душе люто ненавидели двурогих, усматривая в них источник всех бед.

Но мнение короля отличалось от молчаливого желания народа. В своей речи перед скритиной он объявил, что благожелательно примет беженцев и предоставит им для поселения земли в Косгатте, если беженцы согласятся пополнить бойцами его армию. Таким образом король намеревался малой ценой поднять дикую целину Косгатта, освобожденную им от тени ненавистного Дарвлиша, и одновременно локализовать пришельцев, поместив их подальше от коренного борлиенского населения.

Рука помощи, протянутая из Борлиена фагорам, в Панновале и Олдорандо мало кому пришлась по вкусу, и выдачу грамоты с разрешением снова отложили.

Но королю Орлу это не испортило настроения - он был доволен собой. Он достаточно настрадался, и его совесть была чиста.

Надев яркую куртку, он отправился повидаться с отцом. В сотый, тысячный раз он шел по извилистым коридорам дворца и спускался в подвал, стучал в толстые двери и, когда стражи-фагоры открывали ему, направлялся туда, где влачил свое жалкое существование его отец. Подвал показался ему еще более сырым, чем обычно. В первой из камер, бывшей мертвецкой и пыточной, король помедлил. Тьма обступала его со всех сторон. Звуки внешнего мира сюда почти не проникали.

– Отец! - позвал он и не узнал собственный голос.

Миновав вторую камеру, он оказался в третьей, куда снаружи сочился бледный свет. В камине тлело обугленное полено - все как всегда. Старик, как обычно завернутый в одеяло, сидел перед камином, свесив голову на грудь. Ничто не менялось в нем с годами. Все оставалось по-прежнему, и сейчас и всегда. Все, за исключением одного - король ВарпалАнганол был мертв.

Положив руку на плечо отца, король Орел немного постоял так молча. Перед смертью свергнутый монарх так исхудал, что стал походить на скелет.

Повернувшись, король ЯндолАнганол подошел к зарешеченному окошку под потолком и, подняв к нему голову, принялся смотреть на свет. Потом, не оборачиваясь, тихо окликнул отца еще раз. Но позади него ничто не шелохнулось - лысый череп с остатками волос остался недвижим. Тогда он позвал еще раз, громче. Тишина.

– Значит, ты и вправду умер? - спросил ЯндолАнганол, вложив в голос неизмеримое презрение. - Вот и новое предательство… Скажи же мне, Вседержитель, неужели после того, как я расстался с ней, моих страданий тебе было недостаточно?

Ни слова в ответ.

– Итак, ты покинул нас безвозвратно? Ушел навсегда, бросив меня на произвол судьбы, старый ты…

Бросившись к камину, он пинком выбил оттуда тлеющее полено, и по всей подземной темнице поплыл густой дым. Вне себя от ярости король ударил ногой стул с мертвецом. Тело его отца со стуком упало на каменный пол, да так и осталось там лежать.

Остановившись над бренными останками, король брезгливо их осмотрел, словно видел перед собой гада, вроде змеи, потом что-то в нем неожиданно изменилось, и он пал на колени - но не для молитвы, а для того чтобы обнять бездыханное тело и излить ему на грудь потоки слез и бессвязных извинений и упреков в том, что усопший когда-то сумел заставить мать отвернуться от сына, единолично завладев ее любовью, чему приводились десятки примеров, произносимых самым разным тоном, от ненавидящего шипения до бессильных рыданий, и так до тех пор, пока слова не иссякли на языке короля и он не замер, склонившись над телом и прильнув к нему в облаке уже неподвижного дыма.

Лежащий на полу обугленный чурбан сам собой погас от сырости. В конце концов, поднявшись, король с красными то ли от дыма, то ли от слез глазами покинул это мрачное место, торопливо взбежав вверх по лестнице, словно за ним гнались.

Одной из множества древностей дворца была и старая нянька, доживающая век в пристройке для слуг и почти не встающая с постели. В комнатах слуг ЯндолАнганол не бывал уже очень давно, наверное с той поры, как перестал считаться ребенком. Но дорогу туда он нашел без труда и, пройдя по нескольким узким коридорам, вскоре уже предстал перед старухой, которая при виде монарха в ужасе схватилась дрожащей рукой за изголовье кровати в жалкой попытке подняться и сесть. После нескольких тщетных попыток она угомонилась и, отбросив волосы с лица, широко открыла глаза и принялась смотреть на своего короля с идиотским выражением преданности.

– Твой любовник и повелитель умер, - ровным голосом проговорил король ЯндолАнганол. - Распорядись, чтобы его похоронили как подобает.

На следующий день в столице была объявлена неделя траура, и Первый Фагорский полк королевской гвардии промаршировал по улицам города с черными повязками над локтем.

Простой люд, в своей нищете изголодавшийся по любому зрелищу, быстро смекнул, что творится у короля на душе - если не в точности, то довольно верно. Слухи передавались из уст в уста, поскольку не было такой семьи, где не нашлось бы никого впрямую или, по крайней мере, косвенно, даже через вторые или третьи руки, связанного с дворцом. Не было такого, кто не знал бы никого знакомого с кем-то из дворцовой прислуги; а дворцовые слуги умели учуять перемену настроения короля, его радость и горе, в воздухе по особому распространяющемуся по залам электричеству. Люди с непокрытыми головами собирались на солнце в святом месте, где короля ВарпалАнганола с подобающей его величеству торжественностью должны были похоронить в соответствующей земляной октаве.

Отпевание совершалось под руководством самого архиепископа Дома Страждущих, БранцаБагината. Члены скритины тоже были здесь. По такому случаю для них сколотили деревянные трибуны, обшитые флагами дома Анганолов. Суровость на лицах господ депутатов происходила не от печали по усопшему монарху, а по преимуществу от неодобрения действий монарха живого; тем не менее, несмотря на все свое несогласие, они все же не посмели не прийти на похороны, страшась последствий. Со многими членами скритины пришли и жены, на что была своя причина.

Стоящий на краю разверстой могилы король ЯндолАнганол казался одиноким и всеми покинутым. Время от времени он бросал короткие острые взгляды по сторонам, словно все еще надеялся кого-то разглядеть в толпе, быть может РобайдайАнганола. Взгляд короля заметался по лицам еще стремительней, когда тело его отца, завернутое в золотую ткань, со всеми предосторожностями опустили в предназначенное ему углубление в теле земли. За исключением взгляда, ничто не изменилось в выражении лица Орла. Обладатели направленных на него тысяч глаз в точности знали, что может ожидать усопшего внизу, в мире теней и духов, где тяготы верхнего, светлого и материального, мира больше ничего не значат. Когда-нибудь и они уйдут вот так же, хотя при этом и не будут присутствовать двенадцать придворных фрейлин, бросающих букеты на их недвижимые останки, как сейчас.

Архиепископ БранцаБагинат закрыл глаза и начал отпевание.

– Неудержимый ток лет уносит нас все дальше и дальше от мига появления на свет, с каждым шагом приближая к последней октаве. Как в небесах наших сияют два светила, большее и меньшее, так и существование каждого творения божьего имеет две составляющих, жизнь и смерть, одна из них меньшая, а другая большая. Сегодня великий король ушел от нас, вступив в великую фазу существования. Он был мудрым человеком и знал, что любому свету в конце концов суждено кануть во тьму…

Сочный бас архиепископа заглушил последние шепотки, а толпа с жадным любопытством, точно бродячие вездесущие псы, поводящие носами в сторону ямы в земле, чуть подавалась вперед, к могиле, туда, куда с первыми же словами БранцаБагината упали первые пригоршни земли.

В этот миг подал голос король.

– Вот перед вами лежит злодей, разрушивший жизнь свою и моей матери. Как вы смеете молиться за него, продавшего свою честь и достоинство?

Одним скачком перелетев через могилу, он оттолкнул с дороги архиепископа и бросился бежать к далекому дворцу на гранитном холме, что-то выкрикивая на бегу. Толпа скрылась из виду, но он не умерил бег и мчался так, пока не добрался до стойла, где вскочил в седло хоксни и как безумный погнал его к лесу. Любимец Юлий был забыт на полдороге, отстал и теперь, причитая, брел к обители своего повелителя.

Этот неприятный эпизод, оскорбление, прилюдно нанесенное религии ее столпом, религиознейшим человеком, пришлось чрезвычайно по душе простолюдинам Матрассила. Тут было о чем поговорить и посудачить, над чем посмеяться, что похвалить, а что и осудить за стаканчиком дешевой выпивки.

– А он шутник, этот Яндол, - таким был вердикт, выносимый чаще всего за столами в тавернах после продолжительных возлияний, среди посетителей, которые не воспринимали смерть как такое уж горе или по крайней мере не считали ее причиной принародно терять голову. Так, за королем закрепилась слава парня с отличным чувством юмора, закрепилась очень быстро и прочно, к великой досаде оппозиционеров из скритины, вознамерившихся раздуть его выходку чуть ли не в государственную измену.

Слышать это было неприятно не только злокозненным баронам из скритины, но и загорелому молодому человеку, тайно присутствовавшему на похоронах деда и собственными глазами видевшему во всех подробностях скандальное бегство отца. Проводив СарториИрвраша, Робайдай вернулся к столице и поселился неподалеку от нее, на укрытом камышами островке, где бывали одни только рыбаки. Там новость о смерти деда и нашла его. Он поспешил наведаться в столицу, проявляя все повадки осторожной косули, ощущающей близость льва.

Став свидетелем выходки шутника-отца, Роба верхом на хоксни рискнул последовать за ним до самого стойла и дальше, в лес, по знакомой с детства тропинке. Зачем он это сделал, он и сам не мог сказать, так как встречаться с отцом или хотя бы следить за ним в его прежние намерения не входило.

Отец, очевидно обдумывая очередную публичную выходку, такую же искрометную, как и прежняя, направил своего хоксни к тропинке, по которой не ездил с тех самых пор, как СарториИрвраш покинул дворец. Тропинка эта вела к зверинцу, надежно укрытому в роще среди гибких стволов молодого раджабарала; невозможно было сказать, что когда-нибудь, когда Великое Лето Гелликонии сдаст свои позиции холодам, эти нежные на вид деревца, живущие по много веков, превратятся в непоколебимые изваяния с древесной сердцевиной, крепостью не уступающей камню. Уже успокоившись, отец юного принца привязал Ветра к стволику молодого деревца. Прижав руку к тому же стволу, он уткнулся в нее головой. Ему с мучительной остротой вспомнилось тело королевы королев, понимание и гармония, некогда освещавшие их любовь. Все это ушло, умерло, а как и почему, он понятия не имел. Постояв немного в полной неподвижности и молчании, король отвязал Ветра и повел его мимо обрубков родительских стволов раджабарала, черных, как склоны потухшего вулкана. Впереди появился деревянный приземистый забор зверинца. Никто не вышел навстречу королю, не преградил ему дорогу и не спросил, кто он таков. Толкнув калитку, король Орел вошел во внешний двор - запущенный, давно не посещаемый человеком. Бурно разрослась сорная трава. Небольшой домик, хозяйственная постройка были в отчаянном состоянии; совсем недавно сюда перестали заглядывать люди, и разруха, словно ощутив себя полноправной хозяйкой, мигом взяла свое. Из покосившихся дверей домика выполз трясущийся белобородый старец и пеличеству.

– Почему перед воротами нет стражи? - потребовал ответа монарх. - И почему ворота не заперты?

Так вопрошал король, но в словах его, бросаемых через плечо, пока сам он шагал к клеткам, не было решительности - ответ и так был ему известен. Старик, изрядно поживший и знавший повадки короля, был чересчур умен, чтобы впасть в ту же небрежную манеру и отвечать в том же тоне. Он моментально пустился в витиеватые подробные объяснения: все служащие зверинца, кроме него, были отозваны после позорного смещения советника. Оставшись тут один, он продолжал ухаживать за питомцами в надежде угодить его величеству. Король, далекий от того, чтобы выказать хоть какую-то радость или удовольствие, сплел пальцы рук за спиной и задумался, придав лицу меланхолическое выражение. У подножия скалы, возле которой ютился зверинец, были устроены четыре большие клетки, поделенные на отсеки для пущего удобства их обитателей. На этих обитателей и был устремлен мрачный и задумчивый взгляд короля ЯндолАнганола.

Первую клетку занимали другие. От нечего делать лесные акробаты раскачивались на руках, ногах и хвостах; заметив приближающегося к их клетке короля, они, как перезрелые гроздья гвинг-гвинг, попадали вниз, бросились к решетке и принялись тянуть наружу лапы, очень похожие на человеческие руки, делая это с огромной энергией и рвением, словно имели представление о высоком положении своего посетителя.

Во второй клетке звери при виде незнакомцев шарахнулись от решеток. Многие из обитателей второй клетки поторопились спрятаться в свои норы, с глаз долой. Чтобы эти звери не смогли выкопать в земле лазы и сбежать, дома для них были вырублены прямо в камне скалы. Но два самых сильных самца остались - встав возле решетки, они уставились королю прямо в лицо. Эти протогностики - низкорослые существа, часто путаемые с другими и, надо признаться, очень на них похожие - назывались нондадами. Ростом нондады едва доходили людям до пояса, а их вытянутые вперед, точно рыла, морды чрезвычайно напоминали других. Гениталии нондадов прикрывали клочки шкуры какого-то животного; тела покрывал редкий желтоватый, «песчаного» цвета волос.

Двое выступивших вперед нондадов заговорили с королем, а лучше сказать, затараторили, нервно подергивая конечностями. Речь их представляла собой странный поток не столько слов, сколько пощелкиваний, свиста и всхрапываний. Прежде чем двинуться к третьей клетке, король недолго слушал нондадов, глядя на них со смесью презрения и жалости.

В третьей клетке содержалась наиболее развитая из известных форм протогностиков, мади. В отличие от обитателей двух первых клеток при появлении короля мади не сдвинулись с места. Им, отлученным от своего существования вечных странников, некуда было больше идти; все в мире лишилось для них смысла, и они ни на что не обращали внимания: приход короля, так же как и восход и заход солнц, ничего для них не значил. Под любопытным взглядом ЯндолАнганола мади пытались закрыться руками и спрятать лица.

В четвертой клетке, сложенной из грубо отесанного камня, - это была дань целеустремленности и воле ее обитателей, которые звались людьми, - помещались мужчины и женщины, в основном из трибриатских и мордриатских племен. Женщины спрятались в тень, мужчины же поспешили к решетке, желая успеть донести до короля свои жалобы, просьбу освободить их или по крайней мере прекратить издевательство, под которым подразумевались ученые эксперименты СарториИрвраша, бывшего королевского советника.

– Теперь вряд ли вас кто-то побеспокоит, - пробормотал себе под нос король, вышагивая мимо клеток не менее беспокойно, чем мечущиеся в них заключенные.

– Сударь, мы подвергаемся здесь невиданным унижениям… Мы страдаем, государь…

Всюду, на всех выступах и углах, лежал серый вулканический пепел, сквозь который кое-где уже пробилась трава. Извержение и толчки прекратились так же внезапно, как начались. Король раздраженно пнул сапогом кучу пепла, подняв облако серого праха.

Он вернулся к мади, поскольку именно эти создания больше всего интересовали его. Не находя себе места, он рассматривал вечных странников с разных точек, то присаживался на корточки, то заходил так и эдак. Наконец, не выдержав, несколько самцов мади молча выступили вперед и поставили перед решеткой одну из своих самок, предлагая ее в обмен на освобождение остальных.

С перекошенным от отвращения лицом король ЯндолАнганол отпрянул от клетки. Его черты исказила судорога.

Бросившись из тени каменной клетки на солнечный свет, он столкнулся с РобайдайАнганолом. На мгновение отец и сын оторопело замерли друг перед другом, точно пара котов; первым опомнился Роба - подняв руки и растопырив пальцы, он сделал несколько странных энергичных жестов. Из-за спины Робы, шаркая ногами, выступил седобородый сторож, что-то ворча и жалуясь.

– Заключи их в темницу, дабы сохранить им разум, о могущественный король, - нараспев проговорил Роба.

Ни слова не сказав в ответ, король шагнул вперед и, обхватив сына за шею, притянул его к себе и поцеловал в губы, словно уже давно думал об этом и только ждал удобного случая, чтобы осуществить свое намерение.

– Где ты пропадал, сын мой? Почему ты не хочешь остепениться?

– Если мне хорошо среди моих деревьев, то зачем идти во дворец? От добра добра не ищут.

Говоря это, Роба пятясь отступал от отца и одновременно утирал рукой рот, так что б?льшую часть сказанного им разобрать не удалось. Упершись спиной в решетку клетки, он опустил левую руку, чтобы ухватиться за железо покрепче, словно боялся, что отец немедленно потащит его куда-нибудь, возможно во дворец.

Один из самцов моментально бросился вперед, поймал принца за запястье и втянул его руку в клетку. Самка, та, которую только что предложили королю в качестве выкупа, с диким воплем вцепилась зубами в большой палец Робы. Тот закричал от боли. Король вихрем подлетел к решетке с обнаженным мечом в руке. Мади отпрянули в глубь своей темницы.

– Эти мади так же охочи до королевской крови, как и Симода Тал, - простонал Роба, прыгая с зажатым во рту пальцем. - Ты видел, она хотела откусить мне палец! Как прикажешь после этого относиться к будущим родственникам?

Король расхохотался и убрал меч в ножны.

– Никогда не нужно соваться в чужие дела - вперед тебе наука.

– Эти создания очень хитры, сударь, они само порождение сатаны, и потом, им нечего терять, они уже столько здесь натерпелись, - донесся голос седовласого сторожа.

– Ты сжился со своим зверинцем, как лягушка с прудом, и потому не видишь для этих несчастных другой судьбы, - продолжил Роба, все еще приплясывая от боли. - Но прошу тебя: взгляни на этих несчастных и почувствуй их страдания. Отпусти их, умоляю тебя! Рашвен еще умел извлекать из них пользу, пускай и тогда сомнительную, но сейчас они тебе вовсе не нужны, прояви же здравомыслие и милосердие. Держать их в неволе дольше просто глупо.

– Сын мой, у меня в доме живет молодой фагор, рунт, которого я считаю своим домашним зверем и который, хочу надеяться, считает меня своим хозяином. Он привык ко мне и полюбил и везде и всюду следует за мной. Ты же ненавидишь меня, но ходишь за мной хвостом, как и мой фагор - объясни, почему? Забудь ненависть, обратись к разуму и живи нормальной жизнью рядом со мной. Я ничем не обижу тебя. В свое время я решился поднять на тебя руку, но давно пожалел об этом и раскаялся - ты дал мне достаточно времени все обдумать. Прошу, прислушайся к моим словам.

– С мальчиками всегда очень трудно договориться, уж больно они упрямые, - подал голос сторож.

Отец и сын стояли друг против друга и смотрели во все глаза. Погасив полуопущенными веками свой горящий орлиный взор, король ЯндолАнганол казался спокойным. Молодое симпатичное лицо Робы пылало яростью.

– Значит, теперь тебе недостаточно одного рунта, который бегает за тобой? Неужели у тебя мало пленников, над которыми ты мог бы потешаться, - ведь, кажется, в этом зверинце их множество, на любой вкус? Зачем ты пришел сюда? Посмеяться над несчастными в очередной раз?

– Нет, я пришел не для того, чтобы смеяться над ними. Из рассказов Рашвена я узнал многое. И теперь мне нужно выяснить - как мади занимаются… Я понимаю, мой мальчик, мои чувства тебя пугают. Ты боишься ответственности. Ты всегда был таким. Царствовать - большая ответственность…

– А махать крыльями обязанность бабочки…

Сбитый с толку словами сына, король снова заходил перед клетками как дикий зверь.

– Вот перед нами то, за что чувствовал себя ответственным СарториИрвраш. Возможно, он был довольно жесток. Заставлял обитателей этих клеток спариваться друг с другом так, как этого хотел он, чтобы получить заданный результат. Все, что происходило здесь, он тщательно записывал, таков уж он был и не мог никуда уйти от этого. Я решил сжечь все это - таков я, скажешь ты. Что ж, пусть так.

С помощью своих экспериментов Рашвен находил общие правила, которые называл Законом. Он открыл, что другие из клетки Один, спариваясь с нондадами, иногда могли производить жизнеспособное потомство. Дети их выживали, но были бесплодны. Нет, я ошибся - это потомство других и мади было бесплодным. Бог мой, я забыл подробности. В свою очередь мади, спариваясь с людьми из клетки Четыре, тоже порой производили потомство. Некоторые из этих детей могли рожать.

Свои исследования Рашвен проводил в течение многих лет. От других у мади детей не бывало - заставлять их спариваться было бесполезно. Люди и нондады тоже не приносили потомства. Таков, по его мнению, был Закон. Таковы были факты, которые он получал дорогой ценой. Ради нового знания он был готов на многое, если не на все.

Ты спешишь обвинить его, как винишь всех и вся, кроме себя. Но Рашвен заплатил за свои знания. Однажды, два года назад - тебя, Роба, тогда здесь не было, ты уже предпочитал скитания дворцу, - его жена пришла в зверинец накормить пленников, и другим удалось вырваться на свободу. Они растерзали ее. Старик-сторож может рассказать…

– Сперва я нашел ее руку, сударь, - вставил сторож, довольный тем, что о нем вспомнили. - Левую, сударь, если быть точным.

– Рашвен заплатил за свои знания сполна, Роба, как я заплатил за то, что хотел получить. Придет время, когда и ты заплатишь за все. Лето когда-нибудь кончится.

Роба молча обрывал с куста листья, словно непременно хотел раздеть куст догола, и один за другим прикладывал их к своей ране. Сторож подошел к нему, чтобы помочь, но Роба с неожиданной злостью отпихнул старика ногой.

– Этот зверинец… эти клетки смердят… это место мне ненавистно… О чем здесь мог писать Рашвен… сейчас мне кажется, что он, подсматривавший за невозможным, за самым грязным, был не в своем уме… Послушайте, говорят, когда-то давно, когда о королях еще никто слыхом не слыхивал, мир представлял собой большой белый шар в черной чаше. На свете жили только великие кзаххны анципиталов и дочери людей, их королевы - один из двурогих взял самку человека, вошел в нее своим могучим органом, наполнил золотистым семенем. Это румбо потрясло мир, пребывавший в объятиях вечной зимы, и положило начало смене времен года…

Роба не смог закончить - собственные слова настолько захватили его, что он расхохотался закинув голову. Старик-сторож взволнованно и смущенно оглянулся на короля.

– Насколько я помню, сударь, бывший советник никогда не предпринимал здесь ничего подобного. Уверяю вас…

Король ничего не сказал в ответ. Он стоял неподвижно, и взгляд его был исполнен презрения; до тех пор, пока смех его сына не умолк, он не двинулся с места и только ждал. Потом, прежде чем начать говорить, он повернулся к Робе спиной.

– Не так мы говорим, не о том; не к чему нам ссориться - особенно сейчас, когда душа моя переполнена горем. Если хочешь, мы можем уехать на Ветре вдвоем - ты сядешь позади меня.

Роба упал на колени и закрыл лицо руками. Из-под ладоней донеслись звуки, но это не были рыдания.

– Может быть, он голоден и в голове у него мутится? - предположил сторож.

– Убирайся, старик, иначе не сносить тебе головы.

Старик в страхе отпрянул.

– Ваше величество, я каждый день кормлю животных досыта, как раньше. Я сам ношу им еду из дворца, хоть это и нелегко, в мои-то годы…

Король ЯндолАнганол повернулся к своему коленопреклоненному сыну.

– Ты знаешь, что твой дед недавно присоединился к духам?

– Он наконец обрел покой. Я видел, как зияла под небом его могила.

– Я стараюсь изо всех сил, господин, но поймите меня правильно - без раба я просто сбиваюсь с ног…

– Он умер во сне - легкая смерть, и это за все его грехи…

– Я же сказал - он обрел покой. А ты сам: горе от ума, измучен собственной женой, да и закваска в тебе дедовская - вот три кита, на которых ты стоишь. Чего еще от тебя ждать?

Сложив на груди руки, король спрятал ладони под мышками.

– Три кита, значит? Вот что, сын: это не три кита, это три раны. Но к чему ты мне все это говоришь, неужели считаешь, что без твоих слов мне мало мучений? Останься со мной и будь мне утешением, как поступил бы настоящий сын своего отца. Если уж ты нигде не смог найти себе прибежища, даже у мади, значит, тебе следует остаться со мной.

Опершись о землю, Роба принялся медленно подниматься на ноги. Воспользовавшись паузой в разговоре августейших особ, сторож поспешил вставить словцо:

– Они больше не желают спариваться, сударь. Живут только друг с другом, только те, что в одной клетке, просто чтоб убить время, как я понимаю. От скуки…

– Остаться с тобой, отец? Остаться с тобой, как навсегда остался дед, канув в недра дворца? Нет, я возвращаюсь обратно в…

Пока Роба говорил, сторож с умоляющим, но настойчивым выражением лица прошаркал вперед и встал между королем-отцом и принцем. Мельком взглянув на старика, ЯндолАнганол молча отвесил ему такого тумака, что несчастный отлетел на три шага и приземлился спиной в кусты. Сидящие в клетках узники подняли ужасный переполох, завопили и принялись бить по прутьям решетки неизвестно откуда взявшимися металлическими предметами.

Направляясь к сыну, король улыбался или, ощерившись, притворялся, что улыбается. Роба попятился от него.

– Ты не понимаешь, чем твой дед был для меня, какую власть надо мной имел - когда-то, да и сейчас, и наверняка сохранит ее в будущем. Я же не обладаю такой властью над тобой. Я мог взойти на престол, только свергнув твоего деда.

– В крови, пролитой тобой, могли бы захлебнуться все узники тюрем. Пускай я стану мади, а лучше лягушкой. Я отказываюсь быть человеком до тех пор, пока это звание носишь ты, отец.

– Роба, то, что ты говоришь, жестоко. Очень скоро я собираюсь взять в жены - да что там, считай, уже взял - дочь мади. Для того-то я и приходил сюда, хотел поближе увидеть мади. Прошу еще раз, останься со мной.

– Для чего - смотреть, как ты сожительствуешь со своей рабыней-мади? Считать ваше потомство? Следить за их ростом, регулярно взвешивать, вести книгу учета? Отбирать самых способных и плодовитых, которые все равно никогда не забудут, что их собратья бродят где-то на свободе, и вечно будут рваться прочь из твоей проклятой темницы…

Выплевывая слова, молодой принц пятился, впиваясь ногтями в землю и оставляя после себя борозды. Потом, внезапно вскочив на ноги, он стрелой нырнул в кусты. Через мгновение король уже увидел, как шустрая фигурка принца взбирается по скале, у подножия которой был сооружен зверинец. Потом Роба исчез.

Отвернувшись, король прислонился плечом к дереву и закрыл глаза.

От тяжких дум его отвлекли стенания сторожа, до сих пор барахтавшегося в кустах. Оглянувшись на старика, он подошел к нему, протянул руку и помог подняться.

– Простите меня, господин, но хоть маленького раба, мальчика, у меня уже просто не хватает сил…

Устало потирая лоб, ЯндолАнганол ответил:

– Ответь мне на один вопрос, сланджи. Скажи мне, прошу: в какой позе самки мади предпочитают спариваться? Откуда они подпускают к себе самцов - сзади, как животные, или спереди, лицом к лицу, как люди? Рашвен сказал бы мне…

Вытерев руки о тунику, сторож рассмеялся.

– Эх, сударь, насколько я видел, они делают и так и эдак, и поверьте, у меня было время понаблюдать за ними, пока я работал тут в одиночестве. Хотя в основном они занимаются этим пристраиваясь друг к другу сзади, точно как другие. Кто-то считает, что мади спариваются только для продолжения рода, но я-то знаю, что и они находят в этом удовольствие, хотя, конечно, в клетке жизнь другая, особенная.

– Целуются ли женщины и мужчины мади друг с другом в губы, как люди?

– Никогда этого не видел, сударь. Целуются здесь только люди.

– Тогда скажи, может быть, прежде чем спариться, они лижут друг у друга гениталии?

– Вот этим любят заниматься во всех клетках, сударь. И лижут и сосут, этого полно, такой срам, смотреть невозможно.

– Спасибо тебе, старик. Теперь можешь выпустить своих поднадзорных на волю. Они сослужили свою службу и больше не нужны. Отпусти их, пускай бегут куда хотят.

Сказав это, король направился к выходу из зверинца, шагая медленно и задумчиво, держа одну руку на рукояти меча, другой потирая лоб.

К дворцу он ехал через колеблющийся частокол теней раджабарала. Фреир уже клонился к закату. Небеса пожелтели. Вокруг того места, где солнце соскальзывает за горизонт, стояли концентрические коричневые и оранжевые круги, возникшие в результате преломления света в слоях медленно оседающих вулканических частиц. Заходящее светило близ горизонта напоминало пораженную гниением раковину-жемчужницу.

– Я не могу довериться ему, - сказал король Ветру. - Он необуздан - в меня. Я люблю его, но считаю за лучшее убить собственной рукой. Если бы у него хватило сообразительности, он уже давно сумел бы заключить союз со своей матерью и организовать в скритине блок против меня. Со мной легко было бы покончить… я люблю их обоих, хотя и ее предпочел бы убить собственной рукой, даже ее…

Ветер промолчал, даже ухом не повел. Хоксни брел на закат, думая об одном - как побыстрее добраться до родного стойла.

«Как подло я мыслю, - подумал король. - Это невыносимо».

Взглянув на полыхающие небеса, он подумал, что религия давно научила его бороться со злом, и внутренним, и внешним.

– Я должен хранить обет целомудрия, - сказал он. - Помоги мне, о Всемогущий.

С этими словами он пришпорил Ветра. Сейчас он отправится повидать Первый Фагорский. Анципиталы не ведают, что такое мораль, и не знают угрызений совести. Только с ними он мог найти мир и покой.

Коричневый полукруг наконец одолел оранжевый. Фреир скрылся за горизонтом, и раковина принялась рассыпаться в пепел, стремительно, минута за минутой, обрушиваясь сама в себя, меняясь по мере того, как свет Беталикса пронизывал ее насквозь, приканчивая. Красота ушла, и на месте чудесного заката осталась лишь курчавая облачная страна, куда, в свою очередь, неуклонно смещаясь к западу, падал Беталикс. Глядя на это, Акханаба наверняка подумает (это ясно, как и то, что завтра снова будет жара), что всему на свете приходит конец. Все в мире клонится к закату.

Вернувшись в свой тихий дворец, король ЯндолАнганол обнаружил, что у него гости - в дворцовых залах разгуливали какие-то важные персоны; это были посланцы Священного Панновала, доставившие ему долгожданную грамоту. Его друг, Элам Эсомбер, дожидался его, чтобы заключить в крепкие объятия.

Грамота с высочайшим разрешением на развод наконец-то прибыла. Осталось всего ничего - доставить грамоту королеве королев, провести краткую церемонию, и он будет свободен. Свободен для того, чтобы обручиться с Симодой Тал.

Глава 16 Человек, который рубит лед

На смену лету в южном полушарии пришла осень. Близ берегов Геспагората копили силу муссоны.

Пока на северных брегах моря Орла с их мягким климатом королева МирдемИнггала купалась с дельфинами, близ невзрачных южных берегов того же моря, там, где с ним сливались воды Скимитара, умирал авернец по имени Билли Сяо Пин, победитель лотереи «Отпуск на Гелликонии».

Порт Лордриардри заслоняли от буйства открытого моря острова Лордри числом две дюжины, на некоторых из них построили себе хижины китобои. На других островах, безлюдных, большими колониями селились морские игуаны, обитавшие и на отлогом побережье материка Геспагорат. Этих гибких и ловких, покрытых бородавчатым панцирем существ длиной до двадцати футов часто можно было встретить в открытом море. С борта корабля ледяного капитана, «Лордриардрийской королевы», везущей его в Димариам, Билли собственными глазами несколько раз видел в море игуан.

У берега эти животные редко целиком выбирались на сушу, предпочитая крутиться между камнями и водорослями на мелководье, где собирались полчищами. Иногда по изменению поведения игуан, по быстроте извивов и подвижности их кишащих тел знатоки могли предсказать перемену погоды у берегов Димариама в любое время малого года, приближение тумана или шторма; туман образовывался тогда, когда спускающийся с полярных шапок холодный воздух встречался над океаном с теплым. Густой туман окутывал все влажным непроницаемым покрывалом.

Лордриардри, небольшой порт с населением, едва ли достигающим одиннадцати тысяч человек, своим благополучием (читай существованием) был полностью обязан семейному предприятию Мунтрасов. Ничем, за исключением того, что Лордриардри находился на 36,5 градусе южной долготы, всего в полутора градусах от границы тропической зоны, порт примечателен не был. Полярный круг проходил совсем рядом, всего в каких-нибудь восемнадцати с половиной градусах. Внутри, за границей этого круга, царили вечные льды. Там долгие века Фреир даже летом не являл свой лик над горизонтом. Фреир должен был появиться Великой Зимой, чтобы остаться в небесах в продолжение многих жизней людей, чья нога никогда не ступала в пустынный мир полюса.

Обо всем этом Билли узнал, пока его на волокуше везли от пристани, где пришвартовался корабль Мунтраса, к дому капитана. По некоторым причинам о городе Лордриардри Криллио Мунтрас говорил с воодушевлением и гордостью, но при виде собственного дома замолчал.

Стены комнаты, где поместили Билли, были белыми, тщательно оштукатуренными. Окна занавешены белыми же занавесками. Его снова одолела болезнь, и он почти не вставал с постели. Лежа, он смотрел в окно на деревья, на далекие и близкие крыши, на стелющийся в отдалении белый молочный туман. В этом тумане ему иногда удавалось разглядеть мачту.

Только что закончивший одно любопытное путешествие Билли знал, что совсем скоро ему предстоит пуститься в другое, не менее любопытное. Но до начала этого путешествия он должен был лежать здесь, позволяя суровой жене ледяного капитана, Эйви, и его рослой замужней дочери, Имии, ухаживать за собой. Скоро он узнал, что Имия занимала в городской общине высокое положение - она была врачом.

По прошествии нескольких дней усилия Эйви и Имии принесли плоды, и Билли немного полегчало. Неподвижность и отсутствие гибкости в суставах прошли, и он снова почувствовал себя почти нормальным человеком. Жена и дочь ледяного капитана отвели Билли к саням и усадили в них, завернув в одеяла. В волокушу была запряжена четверка удивительных рогатых собак, асокинов. Билли отправился в глубь материка, туда, где незаметно для самого внимательного глаза тек знаменитый Лордриардрийский ледник.

Русло ледника, которое тот прорыл себе сам, пролегало между двумя холмами. Берущий свое начало в горах ледник впадал в озеро, а оттуда его талые воды устремлялись в море.

В присутствии дочери манера держаться Криллио Мунтраса изменилась, и Билли заметил это. Друг к другу отец и дочь относились очень нежно, однако уважение и внимание, которыми ледяной капитан дарил свою дочь, не шли ни в какое сравнение с тем, какое действие ее присутствие оказывало на него самого, хотя бы на его осанку - это подметил наблюдательный Билли, делая выводы по большей части не из того, что говорили друг другу отец и дочь, а из того, как капитан в присутствии Имии втягивал живот, очевидно, считая, что на глазах у нее он должен держаться молодцом во что бы то ни стало.

На берегу ледника сделали привал, и Мунтрас пустился подробно описывать труд работающих здесь бригад ледорубов. После того как Имия, скромно попросив позволения, вставила в рассказ отца несколько слов о численности работников на леднике, Мунтрас без тени злобы попросил ее продолжать вместо него. Что Имия и сделала. Стоящий позади отца и сестры Див только ухмылялся; он, сын своего отца и будущий наследник его дела, ни слова не мог вставить в рассказ и вскоре почел за лучшее незаметно улизнуть.

Имия была не только известным в основанном кланом Мунтрасов городе врачом, но и женой главного городского судьи. Муж Имии, именуемый в присутствии Билли не иначе как Судья, словно таким было данное ему при крещении имя, представлял права города Лордриардри в парламенте столицы, Оишата. Оишат лежал к западу от побережья, на самой границе Димариама с государством Искханди. Процветающий молодой город Лордриардри вызывал у столицы острую зависть, плодами чего становились все новые и новые указы по налогообложению, в которых Судья не уставал находить лазейки.

Но и это было не все. Справедливый Судья без труда находил лазейки и в местном городском законодательстве, составленном членами клана Мунтрасов с выгодой для самого клана и с пренебрежением к участи рабочих и жителей. Поминая зятя в разговоре, Криллио Мунтрас всегда чуть морщился.

В отличие от мужа Эйви придерживалась иного мнения о зяте. Восторженно относясь к его чувству справедливости, она слышать не хотела дурного слова в адрес своих молодых. Ласковая с ними, она была сурова с Дивом, чье поведение - чему немалой виной было холодное отношение матери - дома становилось особенно неприглядным.

– Ты должен изменить завещание, - сказала она мужу, когда после очередной выходки Дива они стояли вдвоем над постелью Билли, - и оставить компанию Имии и Судье - тогда за судьбу дела можно будет не беспокоиться. Как только во главе компании окажется Див, не позже чем через три года всему придет конец. Наша девочка наделена отличным чувством меры и сумеет отличить верный путь от неверного. У нее есть хватка.

Само собой разумелось, что и хватка и чувство меры Имии таковы, какими им надлежит быть у настоящей геспагоратки. Никогда еще Имия не видела чужих краев и всю жизнь провела в родном Лордриардри, словно отгородившемся от остального мира цепочкой из мириад чешуйчатых сторожевых псов, бродящих по побережью Димариама. Однако, как догадывался ее отец, она интересовалась историей и географией и мечтала о путешествиях в южные страны и на континенты.

Внешне Имия Мунтрас очень походила на отца - у нее было такое же простое, широкое лицо человека, не страшащегося открыто смотреть на блеск ледника. Рассказывая Билли о ледяном деле своей семьи, она стояла прямо на льду, крепко упершись в него ногами. В ее словах слышалась нескрываемая гордость.

Берег моря остался далеко позади, и туман сюда не проникал. Высокая ледяная стена, благодаря которой Мунтрас сумел сколотить состояние, ярко блистала на солнце. Чуть поодаль, там, где лучи Беталикса преломлялись в ледяных кавернах, ледник переливался цветами морской зелени и голубизны, как сапфир. Его отражение в озере искрилось словно бриллиантовыми осколками.

Воздух был чист, холоден и свеж. Над гладью озера проносились охочие до рыб птицы. Там, где на границе воды и суши обильно расцветали поля фиолетовых цветов, жили своей жужжащей жизнью бесчисленные насекомые.

На циферблат часов Билли, прямо на три ряда мигающих цифр, опустилась прекрасная бабочка, с головой, напоминающей последнюю фалангу большого пальца. Стараясь разгадать намерения крылатого существа, Билли неуверенно уставился на него.

То, что действительно угрожало ему, было незримо и недоступно ему, не вооруженному ничем, кроме знаний. Его врагом был вирус, уже проникший в гипоталамус, в ствол спинного мозга. Не встречая никакого сопротивления, вирус размножался с огромной скоростью; в организме Билли не было антител, которые могли бы остановить чужака-захватчика. Очень скоро он превратится в неподвижную мумию, станет похожим на предков анципиталов, обитающих в глубине веков.

Но он ни о чем не жалел. Сожалеть можно было только об улетевшей бабочке, которой надоело сидеть на его руке. За то, чтобы вкусить настоящей жизни, той, о которой его наставник мог только догадываться, нужно было платить. Он видел королеву королев - пускай только мельком. Он возлежал с прекрасной Абази. Даже сейчас, уже не способный двигаться, он мог собственными глазами видеть, как далекие склоны ледника на свету переливаются слепяще-синим огнем молний и алым заходящего солнца, вызывая удивление у тех, кто считал лед простой бесцветной субстанцией. Он вкусил всех прелестей и познал совершенство живой природы. За это требовалось уплатить совершенно справедливую цену.

Имия рассказывала, как из тела ледника выпиливают огромные правильные призмы льда. Вооруженные только топорами и пилами работники сначала надкалывают пласты замороженной воды, а потом аккуратно вырезают намеченные слои. Таков был труд лордриардрийских ледяных старателей. Готовый отпиленный блок закрепляли на лотке-тележке и спускали до ведущей к берегу моря особой дороги, представляющей собой деревянные рельсы, змеящиеся под небольшим уклоном вниз; по ним тележки, управляемые опытными возницами, катились целых две мили до порта Лордриардри. Закладывая виражи, груженные ледяными блоками тележки грохотали по деревянным рельсам.

На набережной у моря большие блоки распиливали на малые и грузили в трюмы кораблей компании, имеющие специальную изоляцию из слоев тростника.

Так снег, когда-то выпавший в полярных регионах за 55-м градусом южной широты, а после спрессованный под собственной тяжестью и улежавшийся так при низкой температуре за несколько веков, в конце концов служил людям, живущим в тропиках, охлаждая их питье и ледники с провизией. Там, где природа дала промашку, на помощь ей пришел капитан Мунтрас.

– Пожалуйста, отвезите меня домой, - попросил Билли.

Льющийся гладко и без передышки рассказ Имии прервался. Ее повествование о тоннажах, о многомильной протяженности различных торговых маршрутов, о себестоимости меры льда, поступающего в распоряжение их маленькой империи, закончился; слушатель больше не хотел ничего знать. Молодая женщина вздохнула и что-то сказала отцу, но грохот очередной тележки со льдом, промчавшейся у них над головой, заглушил ее слова. Уже через мгновение ее черты разгладились, и она улыбнулась Билли.

– Давай-ка лучше отвезем Биллиша домой, отец, - сказала она.

– И то верно, - отозвался ледяной капитан, - и то верно.

Не скоро, лишь по прошествии половины Великого Года после того, как планеты-сестры Гелликонии и она сама достаточно отдалились от Фреира и Гелликония снова оказалась в объятиях снегов и ярости зимней стужи, изображение обессилевшего Билли, откинувшегося на спинку волокуши, достигло наконец далекой Земли, став там достоянием миллионов зрителей.

Впечатления от недолгого нахождения Билли на Гелликонии шли вразрез с любыми представлениями Земли о Законе, одно из важнейших положений которого гласило: «Ни один человек с Аверна никогда не должен ступать на поверхность Гелликонии и вмешиваться в или как-то влиять на протекающую там жизнь».

Этому закону, или, точнее, правилу, сформулированному на Земле, было три тысячи лет. С точки зрения культуры эти три тысячи лет были, конечно же, огромным сроком. С поры принятия закона понимание людьми окружающего мира изменилось и углубилось - во многом благодаря наблюдениям большинства населения Земли за жизнью и мытарствами гелликонцев. Подобные передачи способствовали единому и одновременному - а оттого более прочному - качественному изменению самосознания биосферы планеты.

Билли проник в биосферу Гелликонии и моментально стал ее частью. Немедленно последовавший за этим конфликт был очевиден всем землянам. Химические элементы клеток, составляющих тело Билли, включали в себя атомы с умерших звезд в той же степени, в какой те присутствовали в теле Мунтраса и МирдемИнггалы. Смерть Билли символизировала окончательное единение с планетой, слияние без надежды на разделение в будущем. Билли, как и все люди, был смертен. Атомы, из которых состояло его тело, - вечны и нерушимы.

Возможно, это был повод печалиться о канувшей в вечность еще одной человеческой личности, уникальной, неповторимой; но, как бы ни было, на Земле это вряд ли могли воспринять как повод проливать слезы.

Смерть Билли стали оплакивать много раньше, на станции наблюдения Аверн. Билли был драмой авернцев, их доказательством того, что реальность действительно существует, что сами они суть не что иное, как типичные человеческие организмы, управляемые однотипной биологической силой, адекватно реагирующей на изменения условий окружающей среды. Хвалебные слова были сказаны в тот же день.

Семейство Пин, например, оторвалось от обычного пассивного созерцания экранов и пережило небольшую семейную драму. Так, Рози Йи Пин, которая то заливалась слезами, то истерически хохотала, стала центром всеобщего внимания. Она замечательно провела это время.

Бывший наставник Билли был крайне огорчен случившимся.

Свежий воздух, омывший тело Билли и проникший в легкие, освежил его. В голове прояснилось, и он смог насладиться зрелищем блистающего мира. Однако живость этого мира, окружающие звуки мало порадовали его - для него это было слишком. Пришлось закрыть глаза. Когда он снова открыл их, асокины уже резво бежали, волокуша подпрыгивала на кочках, а поднимающийся над морем туман уже заволакивал прежде видную с горы часть горизонта.

Несколько смущенный своим молчанием Див Мунтрас, видимо, желая подняться в собственных глазах, настоял на том, чтобы самому править волокушей. Перекинув вожжи через плечо, он прижал их локтем левой руки, которой держался за переднюю ручку волокуши. В свободной правой руке он сжимал хлыст, которым орудовал очень ловко, то и дело щелкая им в воздухе над асокинами.

– Правь ровнее, Див, - покрикивал на сына ледяной капитан.

Капитан не зря волновался - на одном из поворотов волокуша налетела на камень и перевернулась. Седоков выбросило на землю, прямо под желоб деревянной дороги для тележек с глыбами льда. Капитан приземлился на четвереньки. Отобрав у сына вожжи, он хмуро на него посмотрел, но ничего не сказал. Имия, чьи губы сжались в узкую прямую линию, перевернула волокушу и помогла Билли снова забраться в нее. Ее молчание было выразительнее всяких слов.

– Я не виноват, - оправдывался Див, потирая запястье и притворяясь, что сильно вывихнул его.

Заняв место возницы, отец кивком указал сыну назад, на то место, которое недавно занимал сам. Дальше они уже ехали гораздо спокойнее.

Одноэтажный дом Мунтрасов расползался в стороны, словно пятно мха. Комнаты внутри дома из-за неровности скалистой местности располагались на разных уровнях друг относительно друга, и между собой соединялись короткими лестничными пролетами. Окна комнаты, отведенной Билли, выходили во двор, где капитан Мунтрас каждый теннер расплачивался со своими работниками.

Ограда по границе двора была сложена из гладких валунов, рожденных в полярных горах, которых не видел ни один человек, и принесенных к берегу моря ледником. В каждом камне таилась спрессованная веками история, до которой в Лордриардри никому не было дела - по причине то ли большой занятости, то ли лени (расшифровку истории камней сделали с борта Аверна через посредство электронных глаз). Вдоль каменной стены росли деревья с разделяющимся надвое у самой земли короткими стволами. Билли с кровати мог вволю любоваться этими деревцами.

Когда асокины наконец домчали путешественников до дома, встретившая их на пороге жена капитана, Эйви, захлопотала вокруг мужа точно так же, как недавно хлопотала вокруг Билли. Но Билли был этому даже рад - он предпочитал остаться один в своей комнате с голыми белеными стенами, чтобы смотреть в окно на силуэты деревьев. Постепенно взгляд его замер. Безумие медленно подкралось к нему, задвигало его руками, всячески изгибая их, и так до тех пор, пока руки Билли не взметнулись над головой, где их свела судорога, превратив в подобие древесных сучьев за окном.

В комнату Билли тихо вошел Див. Сын капитана старался двигаться бесшумно и, проявляя всяческую осторожность, тихо затворил за собой дверь и двинулся к кровати. Увидев, что творится с Билли, во что тот превратился, Див замер. Кисть правой руки Билли так далеко загнулась назад, что костяшки пальцев почти касались предплечья, а металлический ремешок часов сильно врезался в кожу.

– Я сниму твои часы, - проговорил Див. Расстегнув ремешок, он неловко снял с Билли часы и положил их на столик так, чтобы тот мог их видеть.

– Деревья, - прохрипел сквозь стиснутые зубы Билли.

– Я хотел сказать тебе кое-что, - угрожающим тоном продолжил Див, сжав кулаки. - Помнишь «Лордриардрийскую деву» и ту девушку, АбазВасидол? Ту, что плыла с нами из Матрассила? - спросил он Билли, присаживаясь на край кровати и испуганно оборачиваясь на дверь. - У нее еще были прекрасные каштановые волосы и высокая грудь?

– Деревья.

– Да, деревья - это абрикосы. Из абрикосов отец гонит свой знаменитый «Огнедышащий». Скажи мне, Биллиш, ты помнишь ту девушку, Абази, о которой я говорю?

– Умирают.

– Не они умирают, Биллиш, а ты. Вот почему я решил поговорить с тобой. Помнишь, как отец унизил меня тогда с Абази? Он отдал ее тебе, Биллиш, будь ты проклят. Он всегда так поступает со мной, унижает при первой возможности. Понимаешь? Откуда мой отец взял эту Абази, а, скажи мне, Биллиш? Если знаешь, скажи, прошу тебя. Я не хочу ничего плохого, просто хочу знать.

Локтевые суставы Билли хрустнули.

– Абази. Спелость лета.

– Я не держу на тебя зла, Биллиш, ты ведь чужеземец и к тому же слабак. Послушай: мне необходимо узнать, как найти Абази. Я люблю ее, понимаешь? После того, что случилось сегодня, мне не следовало возвращаться домой. После того, как отец и сестра так унизили меня - нет, никогда. Она никогда не позволит мне взять компанию отца в свои руки. Послушай, Биллиш, я уезжаю. Я смогу прокормиться и сам - ведь я совсем не дурак. Я найду Абази и начну собственное дело. Сейчас мне нужно знать только одно, Биллиш, - куда отец подевал ее? Быстрее отвечай, парень, пока никто не пришел.

– Да.

Резво жестикулирующие под ветром на улице деревья, казалось, пытались произнести нужное слово на языке немых.

– Анатом.

Подавшись вперед, Див вцепился в сведенные судорогой плечи Билли.

– КараБансити? Отец отвел ее к КараБансити?

Шепот, слетевший с уст умирающего, мог означать только одно - согласие. Уразумев это, Див тотчас разжал руки, позволив Билли чурбаном упасть на подушку. Вскочив на ноги, Див некоторое время стоял посреди комнаты, ломая пальцы и что-то бормоча себе под нос. Заслышав в коридоре чьи-то шаги, он стремглав бросился к окну, прыгнул на подоконник и через миг уже был в саду.

В комнату Билли вошла Эйви Мунтрас. Присев на постель больного, она принялась кормить его кусочками мелко нарезанного нежного белого мяса из тарелки, которую принесла с собой. Уговаривать Билли не пришлось - аппетит у него был отменный, ел он жадно, точно голодный хищник. В мире больных Эйви чувствовала себя уверенной командиршей. После еды она протерла лицо и грудь Билли губкой. Потом, чтобы дать больному отдохнуть, задернула на окнах занавески. Вырисовываясь сквозь занавески силуэтами, деревья превратились в призраки.

Когда еда закончилась, он сказал:

– Я голоден.

– Подожди, дорогой Биллиш, скоро я принесу тебе еще мяса игуаны. Тебе понравилась игуана, верно? Специально для тебя я готовила ее в молоке.

– Я голоден! - выкрикнул он.

Лицо жены ледяного капитана стало озабоченным, и она ушла. Вскоре Билли услышал, как она разговаривает с какими-то незнакомыми людьми. Жилы на его шее напряглись словно канаты, когда он пытался разобрать слова. Но те остались непонятными, лишенными всякого смысла. Он лежал, высоко подняв ноги, и потому плохо понимал звуки речи, доносящиеся до него. Как только он снова перевернулся, смысл слов стал ему понятнее.

– Мама, - говорил нетерпеливый голос Имии, - не глупи. Домашние притирания и питье не спасут Биллиша. У него редкая болезнь, о которой я читала в древних свитках. Это либо костная лихорадка, либо смертельное ожирение. Но симптомы стертые, возможно потому, что он действительно из другого мира, о котором постоянно говорит, и его организм отличается от нашего.

– Имия, дорогая, я ничего не знаю об этом и ничего не могу тебе сказать. Но думаю, что еще немного мяса не наделает ему большого вреда. Может быть, ему понравится гвинг-гвинг…

– По причине его повышенной чувствительности ко всему чужеродному у него в любой миг может развиться булимия. Таковы симптомы смертельного ожирения. В этом случае его лучше будет привязать к кровати.

– Неужели это обязательно, дорогая? Он всегда казался мне таким тихим.

– Когда ожирение скрутит его, он перестанет быть тихим, мама, и станет неукротимым, словно дикий зверь.

Голос, в котором едва заметно сквозило презрение, принадлежал молодому мужчине. Человек говорил терпеливо, но скучно, словно лектор, в тысячный раз выступающий перед желторотыми юнцами. Голос принадлежал мужу Имии, Судье.

– Что ж, не буду спорить, все равно я в этих делах не разбираюсь. Я просто надеюсь на то, что с ним все обойдется.

– Никто не верил в то, что костная лихорадка или смертельное ожирение в это время Великого Года могут оказаться заразными, - отозвалась Имия. - Но, возможно, Биллиш заразился этой болезнью от фагоров, которые считаются ее переносчиками.

Некоторое время разговор продолжался в том же духе, потом внезапно Имия и Судья оказались в комнате Билли. Они стояли над его кроватью и смотрели на него.

– Ты поправишься, - сказала Билли Имия, чуть-чуть наклонившись к нему и проговаривая слова одно за другим, словно он плохо понимал человеческую речь. - Мы вылечим тебя. Но ты можешь стать буйным, и нам придется привязать тебя к кровати. Ты понимаешь меня, Биллиш?

– Умру. Все равно.

Путем огромного напряжения всех сил ему ненадолго удалось превратиться из дерева в обычного человека.

– Костная лихорадка и ожирение - в обоих случаях вирус один. Один микроб. Я не могу объяснить. Действие различное. Зависит от времени года. Великого Года. Это правда.

Силы покинули его. Судорога снова сковала тело. Лишь мгновение он оставался в сознании. Болезни Гелликонии не были его специализацией, но вирус «геллико» давно уже превратился на Аверне в легенду, несмотря на то, что последняя эпидемия на планете случилась давным-давно, за несколько поколений до рождения теперешнего населения станции. Авернцы были знакомы с действием вируса по записям, хранящимся в банках памяти Аверна. Те, кто в бессилии смотрел с неба на мучения Билли, видели в них четкое подтверждение древней легенде, повторяющейся в финале каждый раз, когда новый победитель «Каникул на Гелликонии» ступал на поверхность планеты.

Активация вируса несла с собой невыносимые мучения, но, к счастью, только в течение двух кратких периодов Великого Года: через шесть местных веков после самого холодного времени Года, когда планетарные условия начинали медленно улучшаться, и поздней осенью, после долгого периода жары, который сейчас переживала Гелликония. В первом случае вирус проявлял себя приступами костной лихорадки; во втором случае болезнь называлась «смертельное ожирение». Ни один житель планеты не мог избежать этого бича; болели обязательно все. В обоих случаях смертность составляла приблизительно пятьдесят процентов. Те, кто выживал, становились соответственно на пятьдесят процентов легче или тяжелее, иначе говоря, лучше подготовленными к грядущей жаре или холодам.

Вирус был тем природным механизмом, благодаря которому человеческий метаболизм приспосабливался к кардинальным переменам климата, сотрясающим Гелликонию. Билли менялся.

Стоя рядом с кроватью Билли, Имия молчала, сложив руки на высокой груди.

– Не понимаю. Откуда у тебя такая уверенность? Откуда ты все можешь знать? Ведь ты не бог, поскольку будь ты богом, ты не болел бы…

Теперь все, даже звуки голоса, загоняли его глубже в недра сковывающего его древесного ствола. Но он сумел выдавить:

– Это одна болезнь. Два… существенно отличающихся проявления. Ты доктор, поймешь.

Имия поняла. Она снова присела с ним рядом.

– Если это так, тогда… хотя почему нет? Ведь у нас существует две флоры. Есть деревья, которые цветут и плодоносят только раз в 1825 малых лет, но есть и другие деревья, которые цветут и плодоносят каждый малый год. Многое разделено на две половины, но в то же время все существует в единстве.

Сказав это, она плотно сжала губы, словно испугалась, что выболтала секрет, видимо, сообразив, что подошла к краю чего-то недоступного ее пониманию. Вирус «геллико» не во всем соответствовал двойственности гелликонской флоры. Но в одном Имия была права - она вовремя вспомнила о двойной природе цикла жизнедеятельности растений. После того, как восемь миллионов лет назад Беталикс был захвачен в плен Фреиром, все живое на поверхности Гелликонии начало подвергаться усиленной бомбардировке разнообразными излучениями, следствием чего стали бурные генетические мутации и обилие новых видов ранее почти неизменных растений и животных. В то время как одни деревья продолжали цвести и плодоносить как прежде - иначе говоря, пытаться цвести и приносить плоды каждый из 1825 малых лет Великого Года, какими бы ни были климатические условия, - другие коренным образом перестроили свой метаболизм и давали плоды лишь раз за 1825 малых лет. Одним из таких растений был известный раджабарал. Абрикосовые деревья за окнами комнаты Билли не приспособились к обновленному климату и вымирали и во время невыносимой жары и во время небывалых холодов.

Крохотные складки, зародившиеся вокруг рта Имии, свидетельствовали о том, что она всеми силами пыталась продраться сквозь частокол сложных абстрактных рассуждений; но теперь вместо этого она ухватилась за несколько оброненных Билли слов. Разум подсказал ей, что если сказанное им правда, то правда эта будет иметь громадное значение - если не сию минуту, то уж наверняка несколько веков спустя, когда, как следовало из полуистлевших свитков, смертельное ожирение должно разыграться с новой силой.

Уноситься мыслями в такую даль времени было не в обычаях местных жителей. Имия кивнула Билли и сказала:

– Я подумаю над твоими словами, Биллиш, и доложу об этом на следующем съезде Общества врачей. Если нам удастся понять истинную суть этого недуга, тогда, возможно, мы сможем найти способ его лечения.

– Нет. Для тех, кто выживает, болезнь необходима…

Но он видел: ничто из сказанного им она не примет на веру, он никогда не сможет объяснить ей свою точку зрения. И нашел компромисс:

– Я уже рассказывал об этом твоему отцу, - просипел он.

Она сразу же забыла о медицинских проблемах. Отвернувшись от Билли, Имия замолчала, ушла в себя, задумалась. Когда она заговорила снова, ее голос был ниже и значительней, даже сел от напряжения, словно и ей приходилось общаться из внутренней темницы.

– О чем еще ты говорил с отцом? Чем вы с ним занимались? Я имею в виду в Борлиене. Он там, наверное, без меры пил? Я слышала, на его корабле была молодая женщина - это правда? Она плыла с вами от самого Матрассила, так? Он предавался с ней плотским утехам? Ты должен мне все рассказать.

В ожидании немедленного ответа она наклонилась над ним, в точности как недавно ее брат.

– Он и сейчас пьет. Так у него там была женщина? Я прошу тебя, Биллиш, ответь мне, ради моей матери.

Страстность, с которой были сказаны последние слова, поразила Билли; от испуга он попытался поглубже укрыться в своем дереве, чувствуя, как смыкаются слои коры, отгораживающие его чресла от внешнего мира. Срываясь пузырьками с его губ, слова понеслись к далекой уже поверхности.

Имия затрясла его за плечи.

– У него была там плотская связь? Скажи мне. Если хочешь, умирай, но только скажи.

Он попытался кивнуть. Что-то промелькнувшее в его совершенно уже нечеловеческих чертах подтвердило догадки Имии. На ее лице появились одновременно и осуждение, и удовлетворение.

– Боже мой, вот как они пользуются своим преимуществом над женщинами! Моя несчастная праведница мать страдала без мужа годами, а он развлекался с южанками! Я так и знала. Узнала еще несколько лет назад. Для меня это было настоящим потрясением, кошмаром. Мы, димариамцы, люди почтенные и нравственные, не то что эти дикари с южного материка, которых я, надеюсь, не увижу никогда…

Яростные выкрики Имии постепенно стихли, и Билли попробовал запротестовать. Из его горла вырвался только невразумительный хрип. Этот звук вызвал новую волну негодования Имии.

– А эта девушка, тоже, верно, невинная душа, что стало с ней? А каково, скажите, ее правоверной матери? Вот уже много лет подряд по нашему уговору брат в подробностях сообщает мне обо всем, что творит отец… Мужчины настоящие свиньи, у них в голове нет ничего, кроме похоти, она правит ими, они не способны держать слово…

– Ее зовут…

Но имя Абази так и кануло навсегда в небытие - железная рука судороги сдавила гортань Билли.

Мрак окутал Лордриардри. Фреир исчез, закатившись на западе. Птичьи трели стали тревожными. Зависнув низко над горизонтом, Беталикс светил над водой прямо над чешуйчатыми созданиями, во множестве лежащими вповалку на прибрежной полосе. Туман сгустился, закрыв звезды, а с ними и Ночного червя.

Прежде чем отправиться в спальню, Эйви Мунтрас решила отнести Билли немного супа. Но чем больше он ел, тем больший голод снедал его. Его судорога и неподвижность прошли, и внезапно, не совладав с собой, он набросился на Эйви, впился зубами ей в плечо и вырвал кусок мяса. Потом, крича и с окровавленным ртом, бросился вон из комнаты, совершенно безумный. Такой была последняя стадия смертельного ожирения - булимия. Из своих комнат высыпали остальные члены семейства Мунтрасов, рабы принесли лампы. Билли был изловлен, закован в кандалы и накрепко привязан к кровати.

Так он пролежал час, прислушиваясь к суете в другой части дома, там, где перевязывали рану хозяйки. Билли посещали видения, много раз подряд он переживал сцену пожирания Эйви целиком. Он высасывал ее еще живой мозг. Он рыдал. Потом ему начал грезиться родной Аверн - он снова был дома, на станции. Перед ним появилась Рози Йи Пин, и он набросился на нее, начал рвать ее на части и насыщаться. Потом снова были слезы. Слезы слетали с его ресниц как жухлые осенние листья.

В коридоре заскрипели половицы. В дверях забрезжил свет тусклой лампы, и неверное сияние выхватило из потока тьмы лицо мужчины. Это был тяжко вздыхающий ледяной капитан. Вместе с капитаном в комнату проникли пары «Огнедышащего».

– Как ты, Биллиш, в порядке? Извини, Биллиш, но если ты не умрешь, мне придется выставить тебя из дома.

Продолжая тяжело дышать, капитан помолчал, стараясь успокоиться.

– Жаль, что так вышло… Я знаю, Биллиш, ты ангел из какого-то другого мира, лучшего, чем наш, хоть и кусаешься как дьявол. Человек должен верить в то, что где-то есть лучший мир. Мир добрее и светлее того, чем тот, где приходится жить ему самому, где все думают только о себе. Аверн… если бы я мог, то отвез бы тебя туда. Хотелось бы мне взглянуть на него хоть одним глазком…

Билли снова был деревом - его руки и ноги приняли форму агонизирующих сучьев и корней изнывающего в предсмертной тоске растения.

– Мне лучше.

– Хорошо. Пойду посижу во дворе под твоими окнами, Биллиш. Выпью еще капельку. Подумаю о том о сем. Утром нужно будет платить рабочим. Если я понадоблюсь, Биллиш, только крикни.

Капитану было жаль Билли, в чьей скорой смерти он теперь не сомневался, а хлебнув «Огнедышащего», он начал жалеть и себя. Всегда и во всем ему легче удавалось ужиться и договориться с незнакомцами, даже с королевой королев, чем с собственной семьей, и это было для него загадкой. Чужие люди для него были раскрытой книгой, родные же - тайной из тайн. Он не мог понять их.

Устроившись на скамейке под окном Билли, он прислонился спиной к стене, а кувшин и стакан поставил рядом. В сумрачном молочном свете камни казались ему спящими животными. Ползучий альбик, оплетающий стену дома, распустился цветами; в окружении нежно-сиреневых лепестков пестики ночных цветов напоминали клювы попугаев. Воздух был напоен нежным успокоительным ароматом.

Добившись своего, осуществив свой план тайком доставить Биллиша домой, капитан вдруг понял, что не знает, как быть дальше. В свое время он собирался всем рассказать о том, что жизнь, известная им, не единственная, есть другая, совершенно другая, чему Биллиш должен был явиться очевидным доказательством. Но теперь, когда Биллиш заболел и вот-вот должен был умереть, все пошло прахом; в далеком укромном уголке сознания капитана зародилось подозрение, что он, человек поживший и мудрый, все же знает о жизни до смешного мало. А сидя дома, не узнает ничего нового. Да, он хочет только одного - снова стать бродягой. И что ему не живется в собственном доме, в своем углу?

Через некоторое время капитан с тяжким вздохом поднялся и, повернувшись, заглянул в окно Биллиша.

– Ты не спишь, Биллиш? Див заходил к тебе?

Ответом ему был булькающий хрип.

– Бедный мой сын… бесполезно и надеяться, что когда-нибудь он сумеет взять дело в свои руки, он ни на что не годен…

Застонав, капитан снова уселся на скамью. Потом взял кружку и как следует отхлебнул. Жаль, что Биллишу не понравился «Огнедышащий».

Молочные сумерки постепенно достигли густоты сметаны. Над альбиком закружились ночные мотыльки. За спиной капитана в спящем доме скрипели половицы.

– Где-нибудь должен быть лучший мир… - проговорил капитан Мунтрас и уснул с крепко зажатым в зубах вероником.

Его разбудили голоса. Мунтрас разлепил веки. Во дворе собирались рабочие - наступил день выплат. Еще толком не рассвело. В утреннем мире царила мертвая тишина и спокойствие.

Поднявшись на ноги, ледяной капитан потянулся. Потом взглянул в открытое окно, на кровать Биллиша, где неподвижно лежало скрюченное тело.

– Сегодня день ассатасси - с тобой, Биллиш, я забыл обо всем. Начало сезона муссонов и самый их разгар. На это тебе стоило посмотреть. По большому счету, это одна из местных достопримечательностей. Сегодня вечером у нас будет праздник, самый шумный в году, право слово.

С кровати из комнаты донеслось только одно слово, выдавленное сквозь стиснутые зубы:

– Праздник…

Рабочие и работницы, люди с грубыми лицами и в грубой простой одежде, в нерешительности топтались у ворот в сложенной из источенных временем камней ограде, боясь, что разбуженный хозяин обрушится на них с руганью. Но не таков был Мунтрас.

– Идите сюда, народ. Давненько я не расплачивался с вами звонкой монетой. Сегодня последний раз. Дальше вам будет платить хозяин Див. Давайте же побыстрее покончим со всем этим, потому что сегодня у всех у нас будет много дел - ведь нужно готовиться к празднику. Где мой счетовод?

Вперед выскочил низкорослый худощавый человечек в одежде с высоким воротничком, с волосами, зачесанными не на ту сторону, как принято. Под мышкой человечек держал толстый гроссбух, а следом за ним дюжий сталлун тащил сейф. Несмотря на малый рост, человечек выступал перед рабочими гордо и очень уверенно. Проталкиваясь сквозь толпы, счетовод не сводил глаз с хозяина и беспрестанно шевелил губами, словно даже на ходу продолжал подсчитывать, проверять и перепроверять зарплату каждого рабочего. При появлении счетовода и фагора с сейфом рабочие быстро и безропотно выстроились в очередь в одном им известном порядке первенства. В чудном рассветном сиянии лица рабочих казались неподвижными масками.

– Вы, парни, сейчас получите деньги, отнесете их женам, а потом, как это у вас заведено, надеретесь до чертиков, - продолжал вещать Мунтрас. Он обращался к нескольким мужчинам, стоявшим прямо перед ним, обычным наемным рабочим, среди которых он не видел ни одного своего мастера - тех он знал в лицо. Но уже через миг негодование и жалость поднялись в нем, и он заговорил громче, так, чтобы было слышно всем.

– Ваши жизни проходят впустую. Вы все родились у этого серого моря и здесь же умрете. Где вы были, что видели? Вы слышали легенду о Пеговине, но видели вы его когда-нибудь своими глазами? Кто из вас видел Пеговин?

Что-то приглушенно бормоча, рабочие подались к каменному забору.

– Я видел весь свет, я обошел его на своих кораблях. Я был в Ускутошке, я видел Великое Колесо Харнабхара. Я видел древние разрушенные города и торговал барахлом на базарах Панновала и Олдорандо. Я говорил с королями, мужественными и справедливыми как львы, и королевами, прекрасными как цветы. Каждый из вас мог бы увидеть то же самое, все это ждет вас, нужно только отважиться и сказать: «я могу». У меня есть друзья по всему свету. Я знаю столько народу, что всех и не перечесть. Это мужчины и женщины из разных стран. Мир прекрасен. Я прошел его из конца в конец и помню каждую минуту этого пути.

Сидя здесь, в Лордриардри, вы и представить себе не можете, как велик и прекрасен мир. Это мое плавание было последним, и, видно в награду за мою честную жизнь, мне был послан один человек, странный человек, спустившийся к нам из другого мира. Гелликония не одна, есть и другие миры. Вокруг нашего мира кружится еще один мир, но и это еще не все, есть и другие, их множество, и когда-нибудь мы побываем там. Один из этих миров называется «Земля».

Пока хозяин обращался к рабочим, клерк не терял времени даром: раскрыв на столе под старым абрикосом свою книгу, он вытащил из глубокого внутреннего кармана ключи от сейфа и приготовился открыть его. По указанию счетовода фагор, поводя ушами на звуки голоса ледяного капитана, снял с плеча и опустил сейф в удобной близости от стола. Заметив, что приготовления закончены, рабочие осторожно переместились к столу, сохранив очередь, укоротившуюся оттого, что они в нетерпении прижались друг к другу. В воротах появлялись опоздавшие и, бросив на разглагольствующего хозяина опасливый взгляд, быстро пристраивались к хвосту очереди. На эту мирную и обычную картину взирал с небес пылающий пурпур облаков.

– Говорю вам, есть и другие миры. Попробуйте вообразить их - не совсем же вы отупели от пьянства! - Мунтрас стукнул кулаком по столу. - Неужели вам никогда не бывает жаль, что вы знаете о мире так мало? Неужели вам никогда не хотелось стать умнее и прозреть? Я в молодые годы был совершенно другим. Вот здесь, внутри этого дома, всего в десятке футов от вас, лежит на кровати молодой парень явившийся с другого мира. Он мог бы выйти наружу и поговорить с вами, но он болен и не встает с постели. Он может рассказать вам о вещах удивительных и невероятных, случившихся так давно, что даже ваши прадеды не могут их помнить.

– Он тоже любит «Огнедышащий»?

Вопрос донесся из очереди дожидающихся выплаты работников. Мунтрас замолчал, словно от удара кулаком в грудь. Потом обвел тяжелым взглядом цепочку людей - ни одни глаза не решились встретиться с его.

– Вы не верите; что ж, хорошо, я докажу! - выкрикнул он тогда. - Вам придется мне поверить.

Он повернулся и, спотыкаясь, вошел в дом. Присутствующие покорно наблюдали за происходящим, и легкое нетерпение решался выказывать только счетовод, который сначала принялся барабанить маленькими пальчиками по столу, потом обвел всех острыми глазками, принюхался к запахам маленьким острым носиком, после чего возвел глаза к тяжелому низкому небу.

Мунтрас направился к Билли, лежавшему на кровати без движения, в страшной скрюченной позе. Схватив его за окоченевшее запястье, ледяной капитан внезапно обнаружил, что удивительные часы Билли пропали.

– Биллиш, - тихо позвал Мунтрас. Потом наклонился над больным и позвал его еще более тихо и осторожно. И со страхом ощутил под своими руками жесткое негнущееся тело, холодную как мрамор плоть.

– Биллиш, - не позвал, а просто повторил он снова, потому что все было напрасно, Билли умер, а его часы с тремя рядами мигающих цифр пропали, - кто-то украл их, и капитан знал кто. В доме был только один человек, способный на это.

– Тебе теперь часы ни к чему, Биллиш, - проговорил капитан.

Накрыв лицо Билли большой шершавой ладонью, он пробормотал что-то среднее между молитвой и ругательством.

Еще несколько минут ледяной капитан стоял в комнате неподвижно, приоткрыв рот и задумчиво глядя в потолок. Потом, словно вспомнив о том, что ожидает его снаружи, подошел к окну и молча, знаком скомандовал клерку начинать выдачу денег. Чуть шевельнувшись, очередь плотнее придвинулась к столу.

В комнату тихо вошла его жена, а следом за ней Имия. Плечо Эйви было перевязано.

– Наш Биллиш умер, - сказал им капитан.

– О господи, и это в день ассатасси… - всхлипнула Эйви. - Говори что хочешь, но оплакивать его я не стану.

– Я прикажу, чтобы рабы отнесли его тело в подвал на лед, - подала голос Имия, подходя к постели, чтобы взглянуть на неподвижное тело со сведенными судорогой членами. - Мы похороним его завтра, после праздника. Перед смертью он мне кое-что сказал - это может оказаться ценным вкладом во врачебную науку.

– Имия, ты знаешь, что делать, - займись Биллишем, - попросил Мунтрас. - Ты права, будет лучше, если мы похороним его завтра. Попрощаемся с ним по обычаю, не торопясь. А я пока пойду взгляну на сети. Я еле таскаю ноги, но всем, похоже, на это наплевать.

Не обращая внимания на весело щебечущих женщин, развешивающих на деревянных колах сети для просушки, капитан Мунтрас прошел к воде. Для прогулки к морю он надел высокие крепкие сапоги и руки держал глубоко в карманах куртки. Он широко шагал по берегу, и время от времени то одна, то другая игуана бросалась за ним, как какая-нибудь мелкая дворняжка из-под забора. Ледяной капитан совершенно равнодушно отгонял их, легко пиная ребром ступни в бок. Игуаны лениво лежали на мелководье, среди толстых коричневых колец водорослей, там, где их могли омывать волны. Когда водорослей наваливалось слишком много, игуаны делали несколько гибких резких движений, освобождаясь от нежеланного груза. В некоторых местах игуаны лежали в воде в несколько слоев, словно сельди в бочке, безразличные ко всему на свете, к своему положению и водорослям. Другими обитателями унылого берега были волосатые двенадцатиногие крабы, с которыми у игуан был заключен договор о взаимном ненападении, - крабы, числом превышающие многие миллионы и шустро кишащие среди камней. Крабы подбирали и пожирали кусочки любой пищи, оставшейся после их чешуйчатых собратьев-рептилий, будь то мясо моллюсков или обрывок морской травы; не верилось и в то, что панцирники могли отказать себе в удовольствии полакомиться зазевавшимся детенышем игуаны. Морской берег Димариама отличался от других мест собственным, привычным для его обитателей шумом - хрустом и скрежетом бесчисленных панцирей и жестких лап о мелкую гальку или о чешую равнодушных рена берег волн.

Не обращая внимания на кишащую под ногами и вокруг жизнь, капитан Мунтрас устремил взгляд в море, куда-то за Лордри, горбатый остров-кит.

Его сын покинул родной дом, прихватив с собой часы - то ли как талисман, то ли для того, чтобы выручить немного денег. Украв часы, Див сбежал, не сказав никому ни слова на прощание.

– Почему ты это сделал? - вполголоса спросил Мунтрас у ветра, не сводя глаз с невидимой точки на горизонте пурпурного спокойного моря. - Потому же, почему все мужчины рано или поздно покидают родной дом, так я считаю. Возможно, ты просто больше не мог жить со своими близкими, выносить семью… а может быть, в тебе проснулась жажда приключений, захотелось повидать свет, посетить все его удивительные уголки, вкусить его прелестей, познать женщин. Что ж, если так, удачи тебе, парень. Но ты никогда не станешь лучшим в мире ледяным купцом, это уж наверняка. Будем надеяться, что ты не ограничишься продажей на базаре ворованных колец.

Женщины с сетями, сутулые жены рабочих с его ледника, уже кричали ему, предупреждая о скором приливе. Махнув женщинам рукой, капитан принялся подниматься по прибрежному склону, уходя от кишащей на границе воды и суши серой неприхотливой жизни.

Сомнений больше нет, компания достанется Имии и Судье. Нельзя сказать, что они его любимцы, но сумеют взяться за дело с умом и, может быть, даже преуспеют в ледяной торговле больше его самого. Выбора нет - жизнь решила за него сама. Печалиться и сожалеть не о чем. Никогда он не мог понять свою дочь, никогда не чувствовал себя в ее обществе уютно, но в том, что она женщина порядочная и толковая, не сомневался.

Завтра он позовет своих немногочисленных друзей, и они устроят Биллишу достойные похороны и поминки. И не потому, что он или Биллиш верили в богов - ни тот, ни другой не признавали такой глупости. Просто оба они этого заслуживали; он сделает это ради себя и в память о Биллише.

Капитан торопливо поднимался к берегу и толпящимся там женщинам - добравшись до сетей, он будет в безопасности от поднимающейся воды.

– Все будет хорошо, Биллиш, приятель, - бормотал он едва слышно. - Мы еще всем утрем нос.

Описывая бесчисленные круги около Гелликонии, Аверн был не одинок в своем полете. Вместе с ним по собственным орбитам носились многочисленные отряды вспомогательных спутников. Назначение этих спутников было простым - вести наблюдение за секторами планеты, недоступными в данный момент самому Аверну из-за его положения на орбите. Однако во время погребения Билли случилось так, что Аверн сам проплывал над северным побережьем Лордриардри.

На станции наблюдения любые похороны были событием значительным. Будучи существами хрупкими и понимая это, люди никогда не взирали на чужую смерть как на что-то чуждое, понимая ее как переход к иному существованию, не лишенному определенной приятности. Да и сама по себе меланхолическая грусть, вызываемая видом усопшего и картиной похорон, освежала и вносила некое разнообразие. За похоронами Билли на Аверне следили почти все, среди прочих и Рози Йи Пин, которая сопереживала зрелищу, лежа в постели со своим новым приятелем.

Наставник Билли, человек с совершенно сухими глазами, произнес короткую речь, отдав должное геройству и выдержке покойного, знавшего о неизбежном конце. Эпитафия Билли стала и эпитафией выступлениям недовольных. С облегчением забыв обо всех распрях и недовольстве, поскольку их источник исчез сам собой, люди вернулись к своим ежедневным обязанностям. Один из авернцев написал грустную песню о Билли, умершем вдали от семьи и похороненном в чужом краю; на том все и закончилось.

На Гелликонии уже было похоронено немало авернцев, победителей известной лотереи. Каким образом это может повлиять на развитие планеты - вот о чем разговаривали иногда в комнатах отдыха станции наблюдения.

Будь Билли похоронен на Земле, этот случай наверняка привлек бы меньшее внимание и на это событие смотрели бы не столь отстраненно, без глобального переосмысления. Каждое живое существо в одиночестве проходит свой путь от размера одной клетки до момента рождения, путь, который, в частности, у людей занимает три четверти года. Степень организации живого существа, в особенности разумного, настолько высока, что оно никак, ни при каких условиях не может существовать вечно. Возвращение на неорганический уровень неотвратимо и заранее предопределено. Ослабевая с годами, химические связи наконец распадаются.

Именно это случилось и с Билли. Он не был бессмертен, но бессмертными и вечными были атомы, составлявшие его тело. С атомами ничего не случилось, они остались такими, какими были всегда. И не было ничего необычного в том, что землянина похоронили в почве планеты, удаленной от его родины, Земли, на тысячи световых лет. И Гелликония и Земля по сути были сестрами, рожденными из одних и тех же останков давно угасших звезд.

Но в одном наставник Билли, человек во всех отношениях здравый, заблуждался. Говоря о Билли, он сказал, что тому предстоит теперь долгий отдых, покой. Однако общая вселенская драма, в которой человечество играло свою маленькую, но вполне определенную роль, была частью перманентного взрыва универсума. Потому-то с космической точки зрения покоя быть не могло нигде и ни в чем - только безостановочное движение и перемещение частиц и энергий.

Глава 17 Полет смерти

Генерал ТолрамКетинет щеголял в широкополой шляпе и старых широкие штанах, заправленных в голенища высоких, по колено, солдатских сапог. На груди висел на ремне новенький мушкет. Отчаянно размахивая над головой борлиенским флагом, генерал брел по мелководью навстречу неизвестным кораблям.

Позади раздавались ободряющие выкрики его маленького воинства. Всего с ним было двенадцать человек, во главе их стоял молодой сметливый лейтенант, ГорторЛанстатет. Борлиенцы стояли на узкой песчаной косе; у них за спиной, на другом берегу темного Касола, начинались джунгли. Их плавание из Орделея - по сути бегство с поля проигранной битвы - завершилось; на «Лордриардрийском увальне» они прошли всю реку Касол, и пороги, и те тихие заводи, где течение было настолько слабым, что со дна к поверхности поднимались ростки клубнеплодов, сплетающиеся меж собой подобно соперничающим в брачный период угрям и распускающиеся над водой цветами, источающими запах мертвечины и разложения. Эта вонь была проклятием джунглей.

Заросли по берегам Касола свивались в узлы, змеясь и сплетаясь с не меньшей энергией и ненавистью ко всему пытающемуся проникнуть в них, чем поднимающиеся с речного дна щупальца. Со стороны джунгли казались совершенно непроходимыми; поднявшиеся за короткое время ползучие растения, лианы и прочие охотники до влаги и солнца без следа скрыли проход, по которому совсем недавно, каких-нибудь полтеннера назад, генерал ТолрамКетинет без всяких помех провел своих солдат. Да и сами джунгли стали другими, изменились, превратились из дождевого леса в лес муссонный, подавляли, низко опуская свой полог над головами борлиенских солдат.

Там, где река наконец выносила свои бурые воды в море, из леса выползал зловонный туман, волна за волной поднимаясь по неровным склонам, коими заканчивался горный массив Рандонанис.

Туман этот был как бы лейтмотивом их путешествия, начиная с того самого момента, как (никто не усомнился в том, что за груз везет «Лордриардрийский увалень», как никто не подвергал сомнению статус его теперешних владельцев) отворились тяжелые трюмные люки, и все обволокло густой прохладной дымкой, поднимающейся от тающего льда. Едва лед полетел за борт, новые владельцы судна, решив исследовать пустые трюмы, обнаружили в них тайники, полные (кто бы мог подумать!) сиборнальских мушкетов, завернутых от сырости в рогожи, пропитанные смазкой: таков был тайный промысел капитана «Увальня», вознаграждавший его за все тяготы и риск, коему он подвергался, состоя на службе в ледоторговой компании. Значительно воспрянувшие духом, с новыми силами и вооружившись, борлиенцы пустились в плавание по маслянистым водам, вскоре скрывшись в дымке печально знаменитых испарений, поднимающихся от реки Касол.

Так начиналось их плавание. Теперь они стояли на узкой песчаной полоске, протянувшейся подобно шпоре от подножия каменистого, поросшего лесом островка под названием Киивасиен, отделяющего реку от моря. Темно-зеленый бесконечный тоннель, невыносимая вонь, тишина, наполненная только жужжанием немилосердно жалящих насекомых, влажные туманные испарения - все это осталось позади. Впереди маняще синело море. Море было их спасением, и они смотрели на него во все глаза, загораживая их сложенными козырьками ладонями от невыносимого утреннего блеска отраженных солнц. Отражающийся свет отважно сражался с остатками наплывающего из джунглей тумана.

Спасение явилось как нельзя более вовремя. День назад, когда Фреир уже закатился, а Беталикс лишь клонился к закату и джунгли пятнистой неясной массой темнели на фоне фиолетового неба, они искали среди гигантских корневищ, красных, словно окровавленные внутренности, место, чтобы бросить якорь и причалить к берегу; совершенно внезапно из ветвей на головы борлиенцев свалились шесть змей, каждая длиной не менее семи футов. Это были стайные змеи, которые, обладая зачатками сообразительности, всегда охотились вместе. Команда оцепенела от небывалого ужаса. Вахтенный за штурвалом при виде приближающихся к нему извивающихся невообразимых созданий без раздумий прыгнул за борт, но лишь для того, чтобы тут же угодить в пасть грыбе, которая лишь мгновением раньше неподвижно лежала на воде, напоминая бревно.

Через несколько минут команда мало-помалу опомнилась и перебила стайных змей одну за другой. Однако к тому времени судно, подхваченное течением, уже вынесло на середину реки, в самую стремнину, откуда недалеко было до острых клыков Рандонаниса. Под энергичным командованием ТолрамКетинета «Увалень» начал выворачивать, но беда уже стряслась - течение бросило корабль на подводные камни, и руль сломался. В ход пошли шесты, однако река в устье стала особенно норовистой, широкой и глубокой, и от шестов не было никакого толка. Когда впереди наконец замаячил остров Киивасиен, у них уже не было ни сил, ни возможности выбирать между Борлиеном по правому борту, Рандонанисом по левому и течением посередине. К счастью, река неудержимо несла «Увальня» на камни у дальней северной оконечности острова. У самого острова течение, завихряясь водоворотами, вдруг решило отвернуть от суши в открытое море. Не теряя времени, борлиенцы схватили какие могли пожитки и выпрыгнули за борт.

Ночь не заставила себя ждать. Под нескончаемый гул прибоя, напоминающий далекую орудийную канонаду, сон не шел. Люди были испуганы, и генерал ТолрамКетинет решил устроить ночевку тут же, на косе, вместо того чтобы сразу пытаться добраться до Киивасиена, до которого, как он знал, было рукой подать.

Назначили смены часовых. Ночь вокруг была полна незримой и внезапной смерти. В воздухе кружили огромные светляки, проносились крупные, как воробьи, мотыльки с большими распахнутыми блестящими глазами без зрачков на крыльях, где-то в отдалении среди зарослей светились как угли глаза хищников; все это происходило под бурный аккомпанемент сливающихся неподалеку двух стихий, в месте встречи которых рождалась адская фосфоресценция. С тяжким стоном обреченного вода уносилась в безбрежье океана, теряясь в его дремотной необъятности.

Утром в облаках взошел Фреир. Борлиенцы начали подниматься, почесывая места укусов. ТолрамКетинет и лейтенант ГорторЛанстатет кратко обрисовали своим людям задачу. Взобравшись на горный хребет острова, они смогут увидеть за восточным рукавом реки борлиенский берег. Там, за узкой полоской воды, должен находиться городок Киивасиен, родина знаменитого мудреца ЯрапРомбри, самый восточный оплот их родины, возведенный на берегу небольшой удобной бухточки.

Они взобрались на хребет в самый разгар рассвета; короткое время восточный берег, скрытый за розовой дымкой, был недоступен их взору. Но потом Фреир поднялся, сияние зари погасло, и они увидели перед собой… зубцы домов с провалившимися крышами и почерневшие, обожженные крепостные стены. Через секунду из теперь неполной дюжины глоток вырвался дружный вздох:

– Город разрушен!

Племена фагоров, вынужденные на время покинуть джунгли, которые в преддверии муссонов превратились в непролазную чащу, обильно снабжали рандонанские племена вулвурумом. Времена эти были ознаменованы великими откровениями, полученными рандонанцами от духов умерших предков. Изловив в лесах других, рандонанцы соорудили из бамбука троны, усадив на них своих богов, вышли из леса к порту и за одну ночь сожгли его дотла. От огня не спасся никто. С высоты островного хребта не было видно никаких признаков жизни, только несколько птиц меланхолично кружили над развалинами. Война еще не утихла; истинным патриотам своей родины поневоле приходилось быть одновременно и участниками и жертвами этой войны.

Молча, уже мало на что надеясь, они спустились по южному склону хребта и, с проклятиями миновав полосу колючей растительности, вышли на песчаную косу.

Перед ними было открытое море, девственно голубое, за исключением нескольких коричневых потеков принесенного Касолом ила. Длинные валы с бело-пенными гребнями, медленно и величественно катились к пологому берегу. На западе едва виднелся Пурич, торговый остров, отделяющий море Орла от моря Нармоссет. Довольно скоро из-за Пурича вывернули четыре корабля - два больших и два поменьше.

Подняв борлиенский флаг, найденный среди прочих чудес в трюмных кладовых «Увальня», генерал ТолрамКетинет смело ступил в полосу прибоя навстречу кораблям.

Когда сиборнальская флотилия оказалась в виду устья Касола и нужно было выбирать место для якорной стоянки, вахту на «Золоте дружбы» несла Денью Пашаратид. Руки жены посла стиснули леер; ничем иным она не выдала волнения, охватившего ее при виде медленно и величественно скользнувшего за корму острова Пурич, окутанного утренним туманом, и показавшегося за ним берега Борлиена.

С веселой стоянки и отдыха у мыса Финдовил, где корабли быстро отремонтировали, за кормой оставались шесть тысяч морских миль. За минувшие с тех пор недели госпожа Денью много общалась с Азоиаксиком; в безбрежном океане близость Бога чувствовалась остро как никогда. Она полностью освободилась от всяких уз, связывающих ее с мужем, Ио Пашаратидом. Пустив в ход свои связи, она добилась того, чтобы Ио перевели на «Союз», дабы он не смущал больше ее взора. Все это было проделано ею в самой что ни на есть типичной холодной сиборнальской манере, без какого-либо проявления эмоций. Она была свободна перед Богом и могла распоряжаться своей жизнью по собственному усмотрению, могла даже вступить в союз с другим мужчиной. Даже это…

Все было прекрасно - море, небо, бриз, - но что за тихое щемящее недовольство марало едва заметным черным пятнышком ее мирное, светлое, безоблачное настроение? Да, она заметила, не могла не заметить, что между адмиралом воинов-священников и борлиенцем зарождаются отношения более теплые, чем просто дружеские, - трава, сорная трава, вот на что это похоже, о нет, нет, она, конечно же, совсем не ревнует. Об Ио она тоже больше не вспоминает, ее чувства к нему погасли, все до последней искорки. «Думай о зиме, - говорила она себе, как истинная ускутка. - Остуди свои чувства, охлади надежду».

Теперь даже общение с Азоиаксиком, ставшее до того постоянным и привычным, что начало казаться чрезмерным, сбивало ее с толку. Казалось, Азоиаксик, такой внимательный к ней и ласковый, на самом деле ловко лукавит со своей дщерью, лишив ее места в своем лоне. Она была достойнейшей из дочерей Бога, но Бог оставался к ней равнодушным. Равнодушным, несмотря на ее благонравное, добродетельное поведение.

В этом отношении несомненный мужчина, Вседержитель, Господь Церкви Грозного Мира, как ни странно, напоминал Денью ее супруга, Ио Пашаратида. Именно внезапное осознание этого, а не упокоение на груди возлюбленного Бога, погнало ее через бесконечные лиги моря. Море отвлекало ее от гнетущих мыслей, а для этого годилось все. Вот почему, завидев берег Борлиена, она оторвалась от рулевого колеса и велела горнисту трубить «Добрую весть».

Скоро палубы всех четырех судов заполнили моряки и морские пехотинцы, жаждущие взглянуть на землю, которую им вскоре предстояло завоевать и подчинить.

СарториИрвраш поднялся на палубу одним из последних. Поплотнее запахнув чарфрул, он постоял, вдыхая свежий морской воздух и морщась от вездесущего духа фагоров. На борту их не осталось, однако деться от их едкой вони было некуда, запах держался - запах, бередящий воспоминания.

Выйдя из Финдовила, «Золото дружбы» пошло на юг через залив Понипот, мимо легендарных древнейших краев, через пролив Кадмира - самое узкое место между материками Кампаннлат и Геспагорат. Об этих землях ходили легенды; по некоторым утверждениям отсюда впервые произошли люди, другие твердили, что именно здесь человек впервые обрел дар речи. Таков был Понипот - Понптпандум, о котором маленькая Татро читала в своих книжках сказок, почти необитаемый, вечно глядящий на закат, с развалинами древних городов, имена которых заставляли что-то шевельнуться в человеческой душе: Повачет, Проваш, Гал-Дундар на холодной и беспокойной реке Аза.

Прошлое Понипота спокойно почивало на скалистых плато Рададо, в стране высокогорных пустынь, на южном отроге Барьерного Хребта, где, как считалось, некогда проживали многие миллионы людей - для сравнения можно сказать, что в соседнем теперешнем Рандонане проживало едва ли два миллиона, из которых, может быть, половину составляли фагоры. Рададо венчал великий путь паломничества двурогих, протянувшийся через весь Кампаннлат, это была их Ультима Туле, куда анципиталы стремились каждое Лето Великого Года, дабы исполнить здесь никому не ведомые ритуалы, по большей части состоящие в неподвижном сидении на корточках на краю утесов, лицом к видимому на другом берегу пролива Кадмир Геспагорату, к краю извечного назначения, неведомого другим формам разумных.

В эти жаркие дни однообразного плавания их огромного корабля вырвавшийся из своего кабинета в большой мир СарториИрвраш почувствовал вдруг невероятный покой и умиротворение. Дни проходили в милых его сердцу ученых беседах с адмиралом воинов-священников, госпожой Оди Джесератабхар. Постепенно, как и следовало ожидать от людей не первой молодости, они сблизились. Язык Оди, поначалу переполненный сложными запутанными оборотами временных форм, стал проще. Вынужденное соседство их тесных кают стало казаться им желанным драгоценным даром судьбы. Долгое плавание к далекому Дикому Континенту стало совместным плаванием их душ.

Насытившись любовью, они, борлиенец и ускутка, сидели на палубе, ощущая невероятный покой, и глядели на поразительно спокойное море. Где-то у горизонта неясным силуэтом выступал из туманной дымки Рададо. Совсем рядом тихо проплывал остров Глиат с удобной бухтой, известной всем мореходам. По правому борту три вершины подводных гор, некогда опустившихся в глубины, торчали из груди водной глади, подобно верхушкам темных айсбергов.

Оди Джесератабхар указала на правый борт.

– Так и кажется, что стоит только присмотреться, и увидишь берег Геспагората - точнее, ту его часть, что зовется Зросса, - сейчас мы как раз проплываем мимо нее. По-моему, все, что мы видим, - неоспоримое доказательство того, что в свое время Кампаннлат и Геспагорат были единым целым или, по крайней мере, соединялись перешейком, разрушенным во время некоего катаклизма. Что ты думаешь по этому поводу, Сартори?

Бывший советник задумчиво рассматривал склоны острова Глиат.

– Если верить легендам, фагоры пришли к нам из отдаленной части Геспагората, Пеговина, оттуда, где в далекие времена жили черные фагоры. Фагоры приходят сюда летом, хотя бы раз в жизни, - возможно, их манит древнее воспоминание, они все еще надеются увидеть разрушенный в древности перешеек, связывавший Кампаннлат с Геспагоратом, родиной двурогих.

– Ты видел когда-нибудь в Борлиене черных фагоров?

– Только раз, в темнице.

СарториИрвраш достал вероник.

– Всякий материк славен своими видами зверей. Но если перешеек между Кампаннлатом и Геспагоратом действительно существовал, доказательством тому могли бы служить геспагоратские игуаны, живущие у берегов Рададо. Ты когда-нибудь видела игуан в Рададо, Оди?

– Думаю, игуан там нет, - с внезапным вдохновением начала госпожа Джесератабхар, - но только потому, что люди истребили их всех до единой - жизнь в Рададо очень тяжела, голод там нередкий гость, и в пищу идет все. Но вот что ты скажешь о Глиате? Сейчас штиль, и можно потратить появившееся у нас время с толком, пробуя обогатить своим трудом науку. Как ты смотришь на то, чтобы сплавать на шлюпке на остров и осмотреть его? Устроим небольшую экспедицию.

– Это возможно?

– Все в моей власти.

– После происшествия в бухте Осужденных нужно быть осторожными. В незнакомых местах опасности могут подстерегать повсюду.

– Ты считаешь меня ненормальной?

Оба рассмеялись, и СарториИрвраш сжал руку подруги.

Адмирал приказала спустить на воду шлюпку. На весла сели сильные гребцы-рабы. Мореплаватели тоже уселись, и десятивесельная шлюпка отчалила от борта корабля. По гладкому, словно стекло, морю они проплыли две мили, отделявшие их от острова. Вместе с ними отправилось полдюжины морских пехотинцев, обрадованных возможностью вырваться на приволье из ставшей уже ненавистной корабельной тесноты.

Остров Глиат представлял собой неровный круг диаметром приблизительно пять миль. Для высадки на берег выбрали южную оконечность острова, где берег отлого спускался к морю, переходя в восхитительный пляж из желтого песка. Около шлюпки были оставлены часовые, и экспедиция осторожно двинулась в глубь суши.

Среди прибрежных камней они немедленно заметили игуан. Пресмыкающиеся совсем не боялись людей и немедленно были заколоты. Мясо игуан славилось своей нежностью и могло приятно разнообразить корабельный стол. По сравнению с гигантскими игуанами Геспагората местная живность, редко достигающая в длину пяти футов, выглядела карликовой. Шкура у местных игуан была коричневая в пятнах. Даже обычные соседи игуан, крабы, и те были мельче геспагоратских и имели всего по восемь ног.

Когда Оди Джесератабхар и СарториИрвраш искали между камнями яйца игуан, отряд внезапно подвергся нападению. На солдат набросились выскочившие из засады вооруженные копьями фагоры. Двурогие имели крайне истощенный вид, шерсть на них висела клочьями, в проплешинах виднелись туго обтянутые кожей ребра.

Застав сиборнальцев врасплох, фагоры мгновенно убили двух солдат, а остальных отогнали своим натиском к воде. Однако у полосы прибоя солдаты сплотились и предприняли ответную атаку. Игуаны бросились врассыпную, над берегом закружились с пронзительными криками чайки, послышались звуки рукопашной схватки, стоны и хрип, и довольно скоро с фагорами было покончено. Все двурогие были убиты - все, кроме одной гиллоты, которую Оди пощадила.

Гиллота, значительно более рослая, чем ее соплеменники, была покрыта тусклым черным мехом. Пленницу со связанными за спиной руками отвели в шлюпку и отвезли на борт «Золота дружбы».

Оставшись одни, Оди и СарториИрвраш обнялись, поздравив друг друга с удачей - они получили бесспорное доказательство истинности древней легенды. А кроме того, стоило порадоваться и тому, что они уцелели - как видно, опасность подстерегала повсюду.

К вечеру налетел муссон, и корабли снова устремились к своей цели, на восток. Берега Рандонана во всем своем великолепии проносились по левому борту. Позабыв о красотах внешнего мира, СарториИрвраш проводил теперь время со своей пленницей, заключенной в одном из корабельных отсеков. Гиллоту он назвал Глиат.

Глиат говорила только на родном языке двурогих, да и то лишь на местечковом диалекте. СарториИрвраш, который не знал ни родного, ни даже хурдху, был вынужден общаться с фагоршей через переводчика. Иногда к ним, в темноту трюма, спускалась Оди и, посмотрев как продвигаются дела и усмехнувшись, поднималась обратно на палубу.

– Сколько можно возиться с этим чудовищем - она жутко смердит. Мы доказали, что хотели - Рададо и Зросса когда-то действительно соединялась перешейком. Бог Азоиаксик был к нам благосклонен. Найденная нами колония вырождающихся игуан уцелела только потому, что существовала отдельно от своих соплеменниц на южном материке. Твоя черная фагорша, оставшаяся одна среди белых сородичей, возможно, представляет линию, родственную их черным предкам из геспагоратского Пеговина. На таком маленьком острове, в полной изоляции от остального мира, это вполне возможно.

Бывший советник покачал головой. Признавая остроту ума своей новой знакомой, он все же не мог не отметить, что та обычно слишком торопится с выводами.

– Гиллота сказала, что она и ее товарищи - уцелевшие с галеры, разбившейся о камни острова в прошлом году, в период муссонов, примерно в это же время.

– Она лжет, я уверена. Фагоры никогда еще не выходили в море. Они панически боятся воды.

– Они были рабами-гребцами на галере. На зроссанской галере - вот что она сказала мне.

Оди хлопнула СарториИрвраша по плечу.

– Послушай, Сартори, в сущности, доказать, что между двумя континентами некогда существовала сухопутная связь, гораздо проще - стоило лишь достать из шкафа в моей каюте старинные карты и взглянуть на них. Всем известно, что на рандонанском берегу есть Пупориан, хотя мало кто знает, что на берегу Зроссы есть порт, зовущийся Пупевин. На староалонецком «пуп» означает «мост», а на местечковом алонецком «пу» и «пуп» - одно и то же. Следы прошлого можно найти в языке, если знаешь, что искать.

Госпожа адмирал рассмеялась, и СарториИрвраш почувствовал досаду от ее вечного сиборнальского высокомерия.

– Если тебе невмоготу терпеть запах, дорогая, ты можешь подняться на палубу.

– Мы скоро должны увидеть Киивасиен. Это портовый городок. Ты, наверно, знаешь, что «асс» и «ас» на древнеалонецком означает «море» - почти так же, «аш», слово «море» звучит на понитпотском.

Завершив эту небольшую лекцию очередной улыбкой, госпожа адмирал удалилась, ловко взобравшись по трапу на палубу.

На следующий день Глиат, к немалому удивлению СарториИрвраша, поранилась. Он нашел гиллоту в углу клетки - на полу под ней растеклась лужа золотой крови. Через переводчика он попытался добиться от фагорши ответа. Выслушивая его, СарториИрвраш пристально наблюдал за выражением ее лица, но не сумел отыскать на нем и тени эмоций.

– Нет, она совершенно здорова. Это не рана, а месячные. У гиллоты наступил менструальный период.

Переводчик взглянул на двурогую с отвращением, но промолчал, сознавая свой невысокий ранг.

СарториИрвраш заметил это и тут же понял, что сам не испытывает ненависти к фагорам - она ушла из его жизни, как и многое другое; теперь он лишь сожалел о том, что в прошлом по своему скудоумию пренебрегал историей фагоров, не учил их язык. Все это он предоставил королю ЯндолАнганолу - королю с противоестественной верой в двурогих. Вместе с тем он помнил, что сексуальные особенности фагоров были известны на улицах Матрассила всем до последнего мальчишки; он вспомнил, что менструальный цикл самок анципиталов, не людей, но уже и не животных, - однодневный, с истечением крови из влагалища, - предшествует периоду гона и активного спаривания. Полузабытый брезгливый шепот зазвучал у него в ушах, и он понял, отчего исходящий от фагорши запах гораздо сильнее обычного.

СарториИрвраш почесал щеку.

– Спросите ее, каким словом они называют менструации?

– Это слово на языке фагоров звучит как «теннхр». Сударь, может быть, позвать матросов, чтобы ее окатили водой из шланга?

– Спросите ее, как часто у нее наступают месячные?

Чтобы заставить гиллоту ответить, ее пришлось как следует пихнуть ногой. Фагорша по-прежнему была связана. С громким хлюпаньем она выпускала и втягивала из ноздрей длинные розовые сгустки слизи. В конце концов она призналась, что в течение малого года у нее бывает десять периодов месячных. СарториИрвраш кивнул и вышел на палубу, чтобы отдышаться. Бедняга, думал он о гиллоте; жаль, что люди и фагоры не умеют ужиться мирно. Когда-нибудь, в один прекрасный день, дилемма люди-фагоры так или иначе разрешится. Но вряд ли он доживет до этого времени.

Они шли впереди муссона, подгоняемые его дыханием, всю ночь, весь следующий день и следующую ночь. Пошел дождь, постепенно превратившийся в непроглядный ливень, отгородивший «Золото дружбы» от других кораблей флотилии. Пролив Кадмира остался позади. Вокруг теперь был только серый Нармоссет, нескончаемая череда волн с белыми гребнями. Казалось, весь мир состоит из воды.

На пятую ночь разыгрался шторм, и корабли качало на волнах так, что иногда палуба становилась почти вертикально. Остролисты и апельсины, растущие в кадках вдоль шкафута, все до единого смыло за борт, и очень многие страшились того, что волны перевернут корабль и всем придет конец. Моряки, народ суеверный, пришли к капитану и потребовали выбросить пленную фагоршу за борт, поскольку всем и каждому было известно, что анципитал на борту - дурная примета. Капитан согласился. Он уже перепробовал все другие способы - без толку.

Несмотря на поздний час, СарториИрвраш еще не спал. Во время шторма спать было бесполезно. Увидев, что пленницу волокут к лееру, он запротестовал. Но никто не стал его слушать; по приказу капитана его отвели в трюм, в его каюту. Он был иноземец, к тому же в любую секунду его могло смыть за борт - никому недосуг было возиться с ним. У себя он ничком упал на койку, а Глиат отвели к лееру и бросили за борт, в бушующее море.

Уже через час ветер улегся. К началу полусвета, когда впереди показался Пурич, паруса наполнял только спокойный легкий бриз. На рассвете матросы «Дружбы» увидели и другие корабли, чудом уцелевшие и, как оказалось, все это время пробывшие совсем рядом - Бог Азоиаксик был к ним благосклонен. Вскоре можно было надеяться увидеть сквозь утренний розовый туман у устья Касола порт Киивасиен.

Странный небывалый мрак окутывал края горизонта. Море вокруг кишело дельфинами - они стрелой проносились под самой поверхностью и то и дело выпрыгивали из воды. Над мачтами корабля кружили сотни прибрежных птиц. Птицы летали молча, но биение их бесчисленных крыльев напоминало шум дождя, не ронявшего на палубу ни капли. Когда над палубой разнесся сигнал горниста «Добрая весть», это мало кого обрадовало.

Ветер стих, и паруса обвисли и застучали по мачтам такелажем. В виду близкого берега четыре корабля сошлись плотнее.

Подняв подзорную трубу, Денью Пашаратид осмотрела узкую песчаную полоску, отмеченную бело-пенной полосой прибоя. На песке, прямо перед разбивающимися волнами, стояли вооруженные люди - всего она насчитала двенадцать человек. Один из людей на берегу двинулся вперед. За прошедшие дни корабли миновали береговую полосу Рандонана; здесь начинался Борлиен, вражеская территория, и то, чтобы новость о приближающейся флотилии не достигла раньше времени Оттассола, было крайне важно; здесь их оружием была неожиданность - здесь и частенько потом, в будущей военной кампании.

С каждой минутой становилось все светлее. «Золото дружбы» связалось сигналами с «Союзом», «Доброй надеждой» и белой каравеллой, «Жрецом Ваджабхара», предупреждая их о возможной опасности.

Человек в широкополой шляпе по пояс зашел в пенистые волны. Позади людей на берегу, за косой, виднелся полузатопленный корабль. Возможно, это была ловушка и враг рассчитывал на то, что они, решив подойти к берегу вплотную, потеряют ветер и станут легкой добычей. Денью замерла на мостике; на мгновение она пожалела, что рядом с ней нет ее верного Ио; он всегда очень быстро соображал в любой ситуации.

Стоящий по пояс в воде человек развернул над головой флаг. Полосы Борлиена затрепетали на ветру.

Денью отдала приказ стрелкам готовить к залпу мушкеты по левому борту.

Дистанция между кораблями неуклонно сокращалась. Человек в прибое продолжал махать флагом. Он держался очень уверенно и безбоязненно. Эти борлиенцы - настоящие сумасшедшие…

Денью объяснила задачу капитану стрелков. Отдав честь, капитан торопливо сбежал по трапу на огневую палубу, чтобы отдать приказ своим людям. Стрелки работали в парах - один целился из мушкета, другой поддерживал дуло.

– Огонь! - скомандовал капитан. После короткой паузы над морем словно разодрали надвое огромное матерчатое полотнище.

Так началось сражение на Киивасиенской косе.

Перед тем как прозвучал первый залп, «Золото дружбы» подошло к берегу достаточно близко для того, чтобы генерал Ханра ТолрамКетинет сумел разглядеть сквозь прорези в бортах лица солдат. И не только - он увидел нацеленные в сторону берега ружья.

Еще раньше он разглядел значки на парусах, выдавшие принадлежность кораблей Сиборналу, стране, чьи территориальные воды были очень далеко от этих берегов. Первая мысль генерала была о том, не решил ли его лукавый король заключить союз с Сиборналом, дабы с его помощью переломить ход Западной войны. Он не подозревал сиборнальцев во враждебных намерениях - до тех пор, пока не было поднято оружие.

«Дружба» повернулась к нему левым бортом, так, чтобы он и его товарищи оказались на линии прицела. Паруса сиборнальского корабля были опущены и ход замедлился - по оценке генерала, ближе к берегу судно подойти уже не могло. «Союз» чуть обогнал своего флагмана, обойдя генерала с левого фланга, и в результате сам оказался в крайне неудобном положении - берег острова Киивасиен был в опасной близи. ТолрамКетинет услышал крики: по приказу капитана на «Союзе» убрали большие и средние паруса.

Два меньших корабля, шедшие ближе к рандонанскому берегу, заходили генералу справа. «Добрая надежда» отчаянно сражалась с широким бурлящим водоворотом коричневой жижи, вносимой в море Касолом, через которую уже сумел пробиться «Жрец Ваджабхара», получивший теперь отличную возможность зайти генералу в тыл, хотя ждать этого можно было еще не скоро. На всех кораблях, за исключением «Доброй надежды», генерал заметил поблескивающие на солнце наведенные на песчаную косу стволы мушкетов.

Послышалась резкая команда: «Огонь!» Генерал отшвырнул флаг, бросился в воду и быстро поплыл к песчаному берегу.

Лейтенант ГорторЛанстатет уже прикрывал его огнем. Рассредоточив своих людей за низким песчаным прибрежным валом, лейтенант направил половину огня на сиборнальский флагман, а половину на белую каравеллу, «Жреца Ваджабхара». Каравелла еще не потеряла ход и шла к косе очень быстро. Вооружившись мушкетами, борлиенцы не расстались и с луками, в стрельбе из которых были весьма искусны; по команде лейтенанта приготовили зажигательные стрелы.

Пули с плеском падали в воду вокруг генерала. Он нырнул и поплыл под водой, выныривая за глотком воздуха как можно реже. Он чувствовал рядом с собой присутствие дельфинов, снующих по сторонам, но ни одного из них не видел.

Неожиданно стрельба прекратилась. ТолрамКетинет вынырнул и оглянулся. Белая каравелла со знаком Великого Колеса на парусах опрометчиво заслонила собой генерала от флагмана, «Золота дружбы». Солдаты из Шивенинка, собравшись на носу, заряжали мушкеты, готовясь стрелять по залегшим на берегу.

Генерала накрыло волной. Берег оказался неожиданно крутым. ТолрамКетинет ухватился руками за какие-то корни и, рывком выскочив на сушу, торопливо вломился в кусты, упал на землю, потом вскочил на ноги, пробежал несколько шагов к своим залегшим людям и снова упал. Прижавшись к песку щекой, он тяжело дышал. Ни одна пуля не достала его, на нем не было ни царапины.

Внезапно ему почему-то вспомнилось милое сердцу прекрасное лицо королевы королев, МирдемИнггалы. Королева, чем-то расстроенная, говорила с ним очень серьезно. Он отлично видел, как шевелятся ее губы. Он выжил - поистине это было божье чудо. Он будет сражаться за честь и спасение королевы, он все сделает для ее избавления.

В прошлом он не всегда поступал мудро. Например, не стоило становиться генералом. Природного дара командовать людьми, такого, каким, к примеру, был наделен Ланстатет, у него не было. Но тем не менее…

С тех пор как в Орделее он узнал об обращенной к нему лично, пусть и через вторые руки, просьбе королевы - а это случилось впервые, - он не переставал думать о решении короля Орла развестись с женой. Перед королем ТолрамКетинет испытывал безотчетный страх. Он был предан королевскому дому, но теперь, когда монаршая чета разделилась, уменьшилась вдвое и его преданность. Он видел в жестоком решении ЯндолАнганола смысл и даже необходимость, понимал все выгоды, которые сулил династический брак с дочерью дома Олдорандо, но коль скоро королева королев страдала, равнодушно взирать на это он не мог. Решительные действия короля изменили отношение к нему ТолрамКетинета. В свое время он твердил себе едва ли не по десять раз на дню, что чувства, которые он питает к королеве королев, сродни государственной измене. Теперь же многое переменилось - королева в изгнании выступала совершенно в другом свете; вопрос об измене родине и сюзерену больше не стоял перед генералом. Не последнюю роль тут сыграло и коварство короля, из ревности пославшего его умирать в джунгли Рандонана. Ни о какой верности такому монарху речи быть не могло. Генерал вскочил и что есть духу побежал к залегшим за песчаным валом борлиенцам.

Его люди приветствовали появление своего командира победными криками. Он хлопал солдат по плечу и коротко обнимал, сам то и дело посматривая на маневрирующие перед косой сиборнальские корабли.

Тем временем обстановка изменилась весьма неблагоприятно для борлиенцев. «Золото дружбы» убрало паруса и отдало носовой и кормовой якоря. Флагман отделяло от берега примерно две сотни ярдов. Несколько удачно выпущенных с косы стрел подпалили такелаж «Дружбы», и пока матросы карабкалась на мачты, чтобы сбить пламя, на воду были спущены две весельные шлюпки с морскими пехотинцами; одной из шлюпок командовала лично адмирал Оди Джесератабхар - отважно стоя на носу, она неотрывно глядела на приближающийся берег; СарториИрвраш настоял на том, чтобы сопровождать подругу, и теперь осмотрительно сидел возле ее ног.

«Союз» подошел вплотную к косе несколько южнее залегших борлиенцев, отдал якорь и тоже начал высадку десанта - солдаты спускались по веревочным лестницам прямо на мелководье и вброд добирались до суши. «Жрец Ваджабхара» застыл на мели и потерял ветер, спущенная с него на воду шлюпка с солдатами, направляемая неопытной рукой, шла к берегу гораздо менее уверенно, чем те, что отваливали от «Дружбы». Шлюпка «Жреца» была самой выгодной целью, и сосредоточенный на ней огонь уже успел вызвать немалые потери.

Только «Добрая надежда» все еще не изменила позиции. Продолжая сражаться с густым коричневым течением Касола, каравелла рвалась на чистую воду, держа курс на остров Киивасиен, указывая на него рострой и не внося никакой лепты в сражение.

– Им, должно быть, кажется, что перед ними весь гарнизон Киивасиена, - заметил лейтенант ГорторЛанстатет.

– Помощь гарнизона действительно была бы очень кстати. А если мы останемся здесь еще хотя бы на полчаса, нас так или иначе прикончат.

Двенадцать плохо вооруженных человек не могли оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление четырем военным кораблям, под завязку набитым солдатами с мушкетами новейшей системы.

Вот что происходило за мгновение до того, как море вздыбилось, ощетинилось и на воду и землю излился дождь ассатасси.

По всему морю Орла, от берега до берега, из воды к суше подобно бесчисленным дротикам, летели ассатасси.

Морские народности, понимающие толк в море, знали этот день и ждали его, чтобы запастись легкой добычей и попировать от души. День этот, настающий раз в году, каждым летом Великого Лета во время самого высокого прилива, отмечали празднеством по всему побережью. В Оттассоле вдоль всего берега расстилали промасленную парусину. В Гравабагалинене местные жители предупредили королеву о грозящей на побережье опасности. Ибо то, что было источником дармовой добычи для понимающих толк в море, грозило мучительной и неизбежной смертью несведущим.

Огромные косяки ассатасси из далеких морских глубин стремились к берегу. Рыбы-мигранты, ассатасси за свой жизненный цикл несколько раз огибали земной шар. Местом нереста и выкармливания молоди ассатасси было море Ардент, на берега которого очень редко ступала нога человека. Достигнув зрелости, косяки ассатасси начинали долгое плавание на восток, преодолевая на своем пути океанские течения. Путь рыбок лежал через море Климента и узкие врата пролива Кадмира.

Косяки из многих миллионов рыб проходили узкий пролив в страшной давке. Теснота и скученность, вместе с переменой климата, происходящей всегда где-то посреди моря Нармоссет, значительно меняли поведение рыб. То, что начиналось как ленивое, неторопливое плавание без определенной цели, оборачивалось сумасшедшей гонкой, в конце концов изливавшейся на землю «полетом смерти».

Однако следовало признать, что так случалось не всегда: чтобы полет смерти во всей своей красе развернулся по всему побережью, необходимо было соблюсти еще одно условие - приближение ассатасси к берегу должно было совпасть с моментом наивысшего прилива.

За долгие века зимы моря Гелликонии забывали о приливах. После апоастра и темных лет Фреир, приблизившись к планете, снова начинал напоминать о себе. Гигантская масса звезды не только возрождала замерзшую планету к жизни и свету, но и принималась раскачивать ее моря. Теперь, когда до периастра оставалось 118 лет и массы Беталикса и Фреира суммировали свое воздействие, подъем океана становился весьма существенным. Результатом совместного действия двух соседних звезд было увеличение высоты прилива на 60 процентов сравнительно с зимними показателями.

Узкие, словно прорези в теле земли, моря между Геспагоратом и Кампаннлатом, а кроме того, мощное течение с запада, приводили к тому, что в дни своей наивысшей силы приливы налетали с пугающей внезапностью и мощью. На гребне этих нежданных волн и неслись к берегам косяки ассатасси.

Внезапно море ушло из-под сиборнальских кораблей, обнажив дно, и вслед за тем из океана сразу, без всякого предупреждения, на берег хлынула огромная приливная волна. Прежде чем команда успела понять, что происходит, ассатасси обрушились на них во всей своей мощи. «Полет смерти» удался на славу.

Ассатасси была рыбой-некрогеном, а еще точнее, рыбой-пресмыкающимся, полуящерицей. К наступлению полной половой зрелости эти рыбки достигали восьми футов, их глаза представляли собой сложное фасеточное устройство, но главным отличительным признаком ассатасси был острейший костяной рог на лбу, венчающий мощный череп. В своем «полете смерти» ассатасси развивали такую высокую скорость, что, попав человеку в грудь, без труда могли пронзить своим рогом сердце.

Близ Киивасиена косяк ассатасси вырвался из воды в ста футах от «Золота дружбы». Воздух на пятьдесят футов от поверхности, где рыбы-ящерицы летели особенно густо и быстро, мгновенно наполнился летучей смертью. В полете рыбки блестели подобно мириадам обнаженных мечей.

Флагманский корабль подвергся удару косяка ассатасси на всем протяжении от носа до кормы. Все живое, что находилось в тот момент на палубе, было убито или тяжело ранено. Борт, которым корабль был повернут к морю, оказался сплошь утыкан ассатасси, вонзившимися в дерево своим рогом. Примерно то же самое случилось и с тремя другими кораблями сиборнальской флотилии. Но более всего пострадали шлюпки, которые приливные волны наполнили водой и лишили всякой возможности маневра. И гребцы и пехота были ранены, многие убиты на месте. Борта шлюпок были пробиты, и они начали быстро тонуть.

Над морем разнеслись крики ужаса и боли, совсем скоро заглушенные другими, более пронзительными криками птиц, которые ринулись за дармовой добычей, хватая ее прямо из воздуха или подбирая с земли.

Первая волна ассатасси длилась около двух минут.

Ничего не случилось только с людьми ТолрамКетинета. Приливная волна прошла у них над головами, оглушив и затопив, и они, полузахлебнувшиеся и ослепленные, еще только приходили в себя, когда дождь из ассатасси поутих и сошел на нет.

Едва живой град закончился, борлиенцы подняли головы и увидели, что за хаос творится вокруг. Сиборнальские солдаты барахтались в воде, окруженные морскими хищниками, уже высматривающими добычу. «Добрую надежду» уносило в море, и казалось, что она осталась совсем без управления; фок-мачта корабля треснула и накренилась. Вокруг все - и камни, и деревья - в общем все, что только возможно, было усеяно блестящими телами еще влажных рыбин, по большей части разбитыми и кровоточащими. Очень много ассатасси висели высоко на стволах и сучьях деревьев, вонзившись туда своим рогом, некоторые, угодив в небольшие расселины на скалах, застряли там. Полет смерти занес некоторое количество рыб далеко в глубь суши. Мрачные заросли джунглей стояли потрепанные недавним удивительным дождем из живых рыб, теперь умирающих и разлагающихся прямо на глазах. До заката Беталикса все выброшенное на сушу превратится в гниль, испускающую невыносимую вонь разлагающейся плоти.

Странности мрачноватого стиля поведения ассатасси объяснялись не чем иным, как одной из многообразных попыток представителей животного мира сохранить род. Подобно совершенно разнородным разновидностям копытных, таких как лойси, двулойси и гуннаду, в зимнюю пору в больших количествах населяющих ледяные равнины Кампаннлата, некрогены-ассатасси были способны производить потомство и давать начало новой жизни только через собственную смерть.

Ассатасси были гермафродитами. Снабженные от природы одновременно двумя органами размножения, рыбы-ящерицы могли продолжить род только самоуничтожением. Созревающие во внутренностях рыб зародыши походили на нитевидных червей. Под защитой родительского тела зародыши в целости и сохранности переживали «полет смерти», после чего продолжали расти и развиваться, питаясь продуктами разложения.

По мере роста зародыши прогрызали себе путь наружу. На позднейшей стадии зародыши-черви претерпевали метаморфоз, становясь снабженными лапками личинками, напоминающими миниатюрных игуан. С наступлением осени малого года маленькие игуаны, до тех пор проживавшие только на суше, пускались в дальний путь к прародине-морю и бесследно исчезали в его глубинах, подобно упавшим в воду бесчисленным крупицам песка, чтобы следующим летом вновь исполнить заключительную необходимую часть круговорота жизни.

Поворот в развитии событий был столь крутым и неожиданным, что ошарашенные ТолрамКетинет и лейтенант Ланстатет, как только пришли в себя, поднялись и стали озираться вокруг в величайшем недоумении. Первая высокая приливная волна, перехлестнувшая через косу, оказалась лишь прелюдией к последующей череде волн, сделавших и без того бедственное положение сиборнальских солдат совершенно отчаянным.

Преодолев косу, прилив устремился вверх по Касолу. Излитая влага вернулась в реку и тотчас же, поднявшись до предела, рванулась обратно, на этот раз увлекая с собой черный донный ил, быстро смешавшийся с водоворотами прежнего однотонного коричневого выноса. Словно для того, чтобы еще более усугубить зловещую атмосферу, из устья реки в море вдруг устремился целый поток мертвых тел, сопровождаемых пронзительно кричащими морскими птицами. Как догадался генерал, то были погибшие жители Киивасиена, несомые к месту своего последнего упокоения.

Напор приливной волны перевернул шлюпку, спущенную с «Золота дружбы». Те, кто вынырнул на поверхность раньше других, приняли на себя всю силу последующего удара «полета смерти».

Оказавшись на поверхности, СарториИрвраш обнаружил вокруг себя расплывающуюся кровяную муть, бьющихся и захлебывающихся раненых и умирающих, среди которых он довольно быстро сумел разыскать Оди Джесератабхар. У адмирала была разорвана щека, а одна рыба-ящерица свисала сзади из ее шеи, удерживаясь рогом. Раненые уже стали объектом пристального внимания хищных чаек. Сам СарториИрвраш не пострадал. В несколько сильных гребков подплыв к Оди, он подхватил ее на руки и направился к берегу. Схлынувшая было вода начинала быстро прибывать.

Когда стихия поднялась ему до груди, он, держа адмирала как можно выше, взглянул в глаза засевшей в ее шее ассатасси, в чьем оке, уставленном на него из отверстия в костяной пластине рога, еще теплилась жизнь.

– Как человеку надеяться оградить себя от буйства природы, если та готова нести ему любые бедствия, каких бы жертв они ей ни стоили? - пробормотал он себе под нос. - Когда же ты, пес Акханаба, насытишься людским страданием!

Он был способен только на одно - удерживать голову бесчувственной бедняжки Оди над бурлящей водой. До берега оставалось каких-нибудь несколько футов, но течение и водовороты не давали ему преодолеть их. От страха и отчаяния советник закричал - и словно в ответ на его призыв на песке появился размахивающий мечом человек, до крайности напомнивший ему матрассильского генерала, столь ненавистного королю ЯндолАнганолу, Ханру ТолрамКетинета.

Генерал ТолрамКетинет и его лейтенант продолжали следить за сиборнальским кораблем, «Жрецом Ваджабхара», находившимся справа от них, совсем неподалеку. Прилив выбросил сиборнальца на берег, но обратный водяной вал, хлынувший из Касола, опять отнес корабль в море, хотя и оставил на мели. За исключением сильно поврежденной ассатасси надводной части левого борта, теперь смахивающей на головку перечницы, судно было в хорошем состоянии. Перепуганная и полностью деморализованная команда поспешно покидала корабль и, добравшись до суши, разбегалась по кустам кто куда.

– Нельзя терять ни минуты, Гортор, - мы можем захватить корабль, но только сейчас или никогда. Что скажешь?

– Я не моряк, но, по-моему, со стороны берега поднимается попутный ветер.

Генерал повернулся к дюжине своих людей.

– За эти несколько дней вы не раз и не два доказали свою отвагу. Храбрости никому из вас не занимать, потому что прояви кто-то из вас трусость или слабость духа хотя бы раз, нам всем бы давно пришел конец. Сию минуту решается наша общая судьба - осталось сделать последний шаг навстречу спасению… или погибнуть. Киивасиен пал, и помощи оттуда ждать не приходится - на всем здешнем побережье мы единственный организованный оплот Борлиена. Нам предстоит захватить вот эту белую каравеллу. Это дар судьбы - нужно только немного напрячь силы, чтобы окончательно завладеть им. Обнажим же мечи! За мной, в атаку!

С этими словами генерал, увлекая за собой своих людей, бросился вперед и почти у самой воды столкнулся с пытающимся выбраться на берег обессиленным человеком с женщиной на руках. Генерал вскинул меч - и человек в ужасе выкрикнул его имя. Меч генерала застыл в воздухе.

– Ханра - это ты! Помоги мне!

Замерший в изумлении генерал заметил не меньшее изумление и на измученном лице бывшего придворного советника. «Вот еще одна жертва короля Орла», - такой была первая мысль, мелькнувшая в голове генерала.

Он знаком остановил своих бойцов. Ланстатет помог СарториИрврашу выбраться на сушу, двое борлиенцев приняли от него бесчувственную женщину. Она уже приходила в себя и начинала стонать. Не пускаясь в объяснения, в таком составе они заторопились к борту «Жреца Ваджабхара».

Среди команды и солдат шивенинкского корабля было множество раненых и убитых. Мертвые и тяжело раненные остались на палубе; почти все легко раненные и уцелевшие в панике уже разбегались по берегу. Над каравеллой кружили птицы, склевывая засевших в снастях и мачтах рогатых рыб. Организованное сопротивление пыталась оказать лишь горстка солдат под командой единственного офицера. Забирающиеся один за другим на палубу борлиенцы сумели одержать победу в короткой рукопашной - их гнало отчаяние, ведь ничего другого им не оставалось. Перепуганный неожиданными действиями противник сдался почти сразу. После минутной стычки оружие с охотой сложили, и остатки неприятеля торопливо высадились на берег. Лейтенант ГорторЛанстатет с тремя бойцами обшарил нижнюю палубу в поисках тех, кто в страхе спрятался там, - все найденные тоже были отправлены на сушу. Еще через пять минут каравелла была готова выйти в открытое море.

Восемь борлиенцев спустились в воду, чтобы столкнуть судно с мели. Медленно, но верно каравелла двинулась на глубину. Были подняты изорванные паруса с висящими на них рыбами-ящерицами.

– Быстрее, быстрее! - торопил с мостика товарищей генерал ТолрамКетинет.

– Не люблю я корабли, - вполголоса проговорил лейтенант ГорторЛанстатет. Опустившись на одно колено, он помолился, воздев к небесам руки. За бортом прогремел мощный взрыв, и брызги поднявшегося водяного столба окатили тех, кто стоял на палубе.

Вылазку борлиенцев заметили с борта стоящего неподалеку «Золота дружбы». Пушкарь навел на них орудие и выстрелил. Начиненное порохом тяжелое ядро пролетело над водой почти две сотни футов.

Когда «Жрец» медленно, не быстрее, чем идущий скорым шагом пешеход, наконец выбрался из-под защиты нависающих над водой джунглей, его паруса разом наполнил свежий бриз. Борлиенцам не нужны были команды генерала, они и без того знали, что делать, - зарядив одну из пушек на орудийной палубе, они направили ее на сиборнальца. Однако прицел не мог быть точным - угол между двумя расходящимися кораблями был велик, и повернуть дуло пушки в квадратном окне так, как нужно, не удавалось. Выпущенное с громом ядро не достигло цели.

Орудийный расчет на флагмане испытывал те же трудности. Ими был произведен еще один выстрел по захваченной неприятелем каравелле; ядро упало на песок косы, где и взорвалось, подняв к небесам столб дыма и огня. Затем наступила тишина. Восемь борлиенцев, столкнувших «Жреца» с мели, взобрались по бортовой сети на палубу, и каравелла, быстро набирая ход, взяла курс на открытое море.

Заросли острова остались за кормой. Среди деревьев полчища крикливых птиц торопились насытиться на дармовщинку мясом ассатасси; потревоженные осы и пчелы грозно жужжали вокруг пернатых. «Жрец» поравнялся с ускутошским кораблем, «Союзом», беспомощно застрявшим на берегу.

– Нужно выпустить в сиборнальцев хороший заряд, - предложил лейтенант Ланстатет. - Эй, у пушек, готовы к стрельбе? - крикнул он, свесившись к орудийной палубе.

Борлиенцы бросились заряжать и разворачивать неуклюжую пушку, торопясь, но все же не поспевая приготовить выстрел вовремя.

Бесчестный и впавший в немилость Ио Пашаратид вместе со своими солдатами и матросами оставил «Союз» и бросился спасаться от «полета смерти» в джунглях. Среди беглецов он был первым. Однако его прыть объяснялась скорее расчетом, чем паникой.

Некоторое время назад он, высший чин посольства, посол при дворе короля Борлиена, единственный из матрассильских сиборнальцев получил право посетить Киивасиен. Сейчас, хорошо знакомый с этим местом, он рассчитывал во время паники, когда два-три часа его точно никто не хватится, наведаться в город и прикупить кое-какой еды, чтобы разнообразить скромный рацион корабельного питания.

Но, едва увидев оставшееся от города пепелище, он мигом изменил свои намерения. Довольно скоро он вернулся к месту действия, как раз вовремя, чтобы увидеть, как «Жрец Ваджабхара» быстро проходит мимо его выброшенного на берег корабля. К немалому изумлению бывшего посла, в человеке, горделиво стоящем на мостике захваченной каравеллы, он узнал ТолрамКетинета, друга королевы королев.

Ио Пашаратида нельзя было назвать человеком, потакающим всем своим прихотям и оттого порывистым и беспечным, хотя в последовавших сразу за этим действиях ревность, которой он немедленно воспылал при виде соперника, сыграла немалую роль. Он бросился вперед и криком заставил подняться сиборнальцев, отсиживающихся в кустах; во главе небольшого отряда он поднялся на борт «Союза». Как раз в это время приливная волна, нахлынувшая на берег, увлекла за собой корабль обратно в море. За исключением причиненных рогами рыб-ящериц царапин, корабль не получил особых повреждений.

После недолгих маневров при помощи весел и благодаря попутному течению «Союз» очень скоро был готов к плаванию. Подняли паруса, и сиборнальский корабль начал набирать ход.

По приказу отважного Ио на мачте подняли сигнальный флаг, возвещающий о том, что судно преследует пирата. Сигнальный флаг предназначался для глаз Денью Пашаратид, плывущей на «Золоте дружбы»; однако все старания Ио пропали даром - Денью уже никакие сигналы не интересовали. Когда ливень ассатасси обрушился на палубу «Дружбы», госпожа Пашаратид погибла одной из первых.

Только когда бухта Киивасиен и джунгли остались позади и свежий морской ветер, наполнивший паруса, понес корабль в открытый океан, ТолрамКетинет и СарториИрвраш наконец получили возможность оглядеть друг друга и обняться.

После обмена короткими рассказами о случившемся ТолрамКетинет проговорил:

– Мне нечем гордиться. Я солдат, и мне не пристало жаловаться на то, куда меня занесла судьба - моя жизнь в распоряжении моего короля. Командиром я оказался никудышным - мое генеральство закончилось раньше, чем подчиненная мне армия сумела дать хотя бы одно сражение. Я навсегда запятнал себя несмываемым позором. Рандонан никого не отпускает, не взяв с него дань.

Немного помолчав, бывший советник ответил так:

– Что касается меня, то я благодарен судьбе, подарившей мне возможность повидать свет. Пуститься в подобное путешествие я собирался много лет. И вот все сложилось так, как я и не мечтал - в этом мы с вами схожи, генерал. Сиборнальцы решили использовать меня, полагая, что мой опыт может быть сколько-нибудь ценным для их авантюры. Возможно, они и правы. Но пока что они проиграли, а в выигрыше лишь я.

СарториИрвраш кивком указал на сидящую на палубе Оди Джесератабхар, чью рану уже перевязали. Госпожа адмирал с закрытыми глазами прислушивалась к разговору мужчин.

– Я уже немолод, и любовь человека моего возраста всегда вызывает смех у молодых людей вроде вас, Ханра. Нет-нет - не возражайте!

СарториИрвраш рассмеялся.

– Кроме того, за время путешествия я сделал ценнейший вывод, а именно: нашему поколению невероятно повезло - мы живем в лучший период Великого Года, во времена теплые, если не сказать жаркие. Вы когда-нибудь задумывались, каким чудом нашим предкам удавалось пережить зиму? А ведь смену времен года не в силах остановить никто, и зима снова нагрянет - это так же верно, как верно то, что вечером Беталикс и Фреир скроются за горизонтом. Сколь печальна судьба тех, кто взрослеет во времена, когда Фреир безнадежно далек от нас и впереди только бесконечные холодные дни! Эти люди не знают никаких прелестей жизни. Например, жители крайнего севера Сиборнала на протяжении многих веков зимы не видят ни единого луча Фреира.

ТолрамКетинет пожал плечами.

– Ничего не поделаешь - кому что выпало.

– Но нравственные ценности, на которых воспитываются дети зимы, постепенно превращаются у них в тягу к бессмысленному разрушению… Возможно, противопоставляя себя природе и понимая себя вне ее, мы совершаем огромную ошибку. Знаю, что подобные вопросы вряд ли смогут захватить ваше, молодого человека, воображение. Но я все же хочу, чтобы вы услышали от меня одно: я разрешил вопрос поистине революционного значения…

СарториИрвраш помолчал, поглаживая свои еще мокрые усы. ТолрамКетинет, с трудом скрывая улыбку, попросил его продолжать.

– Уверен, что подобная мысль не приходила в голову еще никому на свете. За многое, в том числе и за это, я благодарен даме, которую вы видите перед собой, - она была моей музой и вдохновительницей. Мое открытие столь важно, что я хочу немедленно, при первой же возможности, отправиться в Панновал или Олдорандо и изложить свои мысли отцам Святой Церкви. Я добился такого блестящего результата методом беспристрастных логических рассуждений, методом дедукции, как я назвал бы его. Совершивший подобное открытие обязательно будет вознагражден, и мы с Оди заживем на славу в покое и довольстве.

С трудом удержавшись от смеха, ТолрамКетинет бросил:

– Логика всегда была в цене. Ее должны оценить звонкой монетой!

«Человек - глупое животное, я всегда это знал», - подумал бывший советник, но все-таки объяснил:

– Видите ли, дорогой Ханра, - начал он, понизив голос настолько, что его слова стали едва слышны за хлопаньем парусов у них над головой, - в отличие от моего бывшего повелителя я ненавижу анципиталов. Возможно, в этом и был корень наших с ним вечных противоречий. Тем не менее мои мысли во многом касаются именно двурогих. Так-то, Ханра, и несмотря на это, я все-таки уверен, что в Панновале меня ждет награда.

С трудом поднявшись на ноги, Оди Джесератабхар поспешила взять СарториИрвраша за руку и вставить словечко, обращаясь к генералу и лейтенанту Ланстатету, присоединившемуся к ним:

– Вы, наверное, знаете, что советник много натерпелся от короля ЯндолАнганола, под конец уничтожившего труд всей его жизни, знаменитую «Азбуку Истории и Природы». Это деяние короля можно расценивать как преступление, за которое он должен понести заслуженную кару. Мысли советника, как он скромно назвал свои открытия, станут его местью ЯндолАнганолу и, возможно, опираясь на них мы со временем сможем заново написать «Азбуку».

– Сударыня, - резко перебил адмирала Ланстатет, - вы наш враг, явившийся принести смерть на нашу землю. Вам бы не обличать нашего монарха, а сидеть в трюме, в кандалах.

– То, о чем вы говорите, лейтенант, - быстро вставил СарториИрвраш, - в прошлом. Сейчас вы видите перед собой всего лишь двух ученых, людей, честнее которых не найти на всем свете. Мы ученые-бродяги - у нас нет ни дома, ни родины, мы смотрим на мир с высоты своей свободы.

– Ученые-бродяги… - задумчиво повторил генерал, которому начали надоедать лишенные видимого практического смысла рассуждения СарториИрвраша. - Так как же вы намерены добираться до Панновала?

– Меня вполне устроит и Олдорандо - это гораздо ближе, к тому же я надеюсь, если повезет, прибыть туда раньше короля Орла, чтобы подпортить ему медовый месяц с принцессой-мади. Думаю, Ханра, что и вы не питаете к нашему монарху нежных чувств - у вас ведь есть на то свои причины, верно? Если вы согласитесь быть моим спутником, это будет как нельзя более кстати.

– Я направляюсь в Гравабагалинен, - мрачно отозвался ТолрамКетинет. - Если только эта посудина сумеет туда добраться, не перевернувшись по дороге, и нас не потопят враги.

Все как по команде оглянулись. «Жрец Ваджабхара» шел вдали от берега параллельно суше. Вдалеке виднелись паруса «Союза», только что покинувшего бухту Киивасиен и вряд ли способного в скором времени (или вообще когда-нибудь) настигнуть их.

– В Гравабагалинене вы сможете повидаться со своей сестрой, Мэй, - заметил генералу СарториИрвраш. Генерал молча улыбнулся.

В течение всего дня «Союз», на мачте которого развевался яркий флаг, упрямо держался у них за кормой, не отставая, но и не приближаясь заметно. Постепенно небо над кораблями затянули тяжелые облака с краями тревожного цвета тусклой меди - передовыми предвестниками бури. Из тяжелых облаков в море то и дело срывались ломаные нити молний.

Вторая волна ассатасси, поднявшаяся из моря и обрушившаяся на сушу, напоминала смерть, распростершую свои крылья.

К счастью, «Жрец» достаточно удалился от берега, чтобы избежать удара живых летучих стрел. Всего несколько рыб-ассатасси, упав на палубу, вонзилось в доски. Довольные борлиенцы смотрели на то, что совсем недавно помогло им вырваться из лап смерти, при этом перепугав чуть не до одурения. Их медленное, но верное плавание в Гравабагалинен продолжалось, и на смену свету дня приходила ночь, зажигая на недалеком берегу множество огоньков там, где местное население праздновало день обильной и дармовой добычи.

Одновременно с кораблем к деревянному дворцу королевы МирдемИнггалы приближался некто, лишенный всяких признаков прежней индивидуальности. Дело же было так: решив во что бы то ни стало опередить отца, РобайдайАнганол поспешил пуститься в плавание вниз по Такиссе из Матрассила в Оттассол. Его походка и поведение изменились: куда бы он теперь ни шел, в его движениях сквозили торопливость и настороженность, он приобрел манеру часто украдкой бросать быстрый взгляд назад; если бы он только знал, как он напоминал этой привычкой человека, опасающегося преследования и слежки, - своего отца. Но он ни о чем не мог думать - желание отомстить отцу переполняло его душу.

В Оттассоле вместо того, чтобы, как обычно отец, первым же делом отправиться в подземный дворец, Роба навестил своего старого друга Бардола КараБансити, астролога и анатома. КараБансити без восторга относился как к самому борлиенскому монарху, известному своей вспыльчивостью и эксцентричными выходками, так и к его странноватому сыну.

В тот день, когда беглый сын Орла навестил анатома, у того были в доме гости - также анатомы, из других городов страны, помельче, например Валлгоса. Без особой радости приняв у себя Робайдая, анатом предложил ему ночлег в своем втором доме, около гавани, где ему в служанки была дана некая девушка.

Интерес Робайдая к женщинам отличался подчеркнутой нерегулярностью. Тем не менее он немедленно оценил и уединенное положение припортового дома КараБансити, и прелести молодой служанки, девушки с чудесными каштановыми волосами и не вполне понятной многозначительностью в манере держаться, словно она владела важной тайной, делиться которой ни с кем не хотела или не смела.

Робайдаю девушка назвалась Мэтти, и, услышав это имя, он немедленно вспомнил ее. Около года назад, в Матрассиле, он уже имел удовольствие насладиться ее обществом. Ее мать помогла его отцу, королю Орлу, когда тот, раненный при Косгатте, едва держась на ногах, тащился по улицам столицы. Девушка обманывала его - в действительности ее звали Абази.

Сама она не узнала принца. Разгадать причину не составило Робе особого труда: Абази наверняка давно уже не вела счет любовникам, махнув рукой на это безнадежное дело. Поначалу, желая разузнать побольше, Роба ничем не выдал, что узнал Абази. Сохраняя невозмутимое выражение, он завел с ней беседу на общие темы. Разговорившись и желая произвести впечатление, Абази упомянула о своем участии в скандале, связанном с видным сиборнальским дипломатом, с которым в Матрассиле у нее якобы была интимная связь; наблюдая за лицом Абази, Роба думал о том, насколько взгляд этой девицы на мир своеобразен и отличен от его взгляда на мир, полный появляющихся без устали тайн.

– Вижу, ты не узнаешь меня, и немудрено - меня теперь трудно узнать, хотя в прежние дни мы были ближе, чем язык с зубами. Помню, тогда твои глаза были острее…

Абази охнула, назвала имя принца и обняла его, всем своим видом показывая, что рада встрече.

Позже она рассказала, что исправно посылает деньги матери, которой очень благодарна за то, что та научила ее премудростям обращения с мужчинами. В самой Абази быстро зародился вкус к богатым и знатным любовникам; недавно, ужасно смущаясь, ее соблазнил анатом, но в будущем она надеялась найти более могущественных и влиятельных покровителей.

Не переставая щебетать, Абази невинно скинула чарфрул, явив взору принца свое белое упругое тело. Тот с азартом обшарил это дивное тело пристальным взглядом и остановил его на «паучьей ловушке». Потом с восторгом вошел в нее. Через некоторое время - они уже просто лежали рядом и целовались - Абази смеялась над ним. Он одновременно любил и ненавидел ее.

Разум гнал его в Олдорандо, но он дал поблажку чувствам и остался с девушкой еще на день. Весь этот день он ощущал, как любовь и ненависть к ней продолжают переполнять его.

Наступил его второй вечер с Абази. «История не повернет вспять, если я останусь здесь еще на одну ночь», - сказал себе Роба. И снова Абази распустила свои чудесные волосы, скинула одежду и забралась к нему в постель.

Он сжал в объятиях ее прекрасное тело. Они занялись любовью. Абази была выше всех похвал. Верх блаженства. Абази принялась играть с ним, вовлекая в невиданные им доселе любовные утехи, когда в дверь громко и решительно постучали. В страхе оба замерли.

Стук в дверь повторился. Потом стучащему, как видно, надоело ждать на пороге - дверь с оглушительным треском распахнулась и в комнату ворвался упитанный молодой человек в платье явно димариамского фасона. Это был Див Мунтрас, решительно настроенный завоевать сердце Абази и в своем решении по-бычьи непреклонный.

– Абази! - со смесью восторга и ужаса воскликнул он. Девушка не произнесла ни звука.

Завершив свое одиночное плавание в гавани Оттассола, Див принялся изыскивать следы Абази с усердием, достойным всяческого уважения. За время поисков он продал все ценности, оставив себе только волшебные часы, украденные у Билли, - их он теперь считал своим талисманом и прятал в поясном кошеле. И вот когда его мучительные поиски наконец увенчались успехом, волшебная девушка, некогда лениво возлежавшая на палубе «Лордриардрийской девы» рядом с его хмельным отцом, оказывается, проводит время в объятиях другого мужчины.

В лице Дива радость сменилась яростью. Вскинув кулаки, он бросился на обидчика.

Вскочив на ноги и стоя на кровати, Робайдай прижался спиной к стене. Его лицо тоже было залито краской гнева - его прервали в самый ответственный момент, да еще так бесцеремонно! Никто не смеет кричать на сына короля - тем более в такой миг! Кровь ударила ему в голову, и мгновенно он принял решение убить незнакомца. В его одежде скрывался небольшой, но грозный обоюдоострый кинжал, выточенный из рога фагора. Метнувшись к штанам, он выхватил клинок.

Оружие в руках противника распалило Дива еще пуще. Этот парень, деревенский увалень, защищающийся ножом, скорее всего трус, и избавиться от него не составит труда.

Абази испуганно вскрикнула, но дерущиеся не обратили на нее никакого внимания. Прижав руки ко рту, она застыла, широко раскрыв от ужаса свои прекрасные глаза. Испуг на лице Абази подстегнул Дива. Отлично, изменница будет следующей, до кого он доберется.

Он ринулся в атаку и одним прыжком очутился на кровати. Острейший рог анципитала вонзился ему чуть ниже ребер, по рукоятку уйдя в тело. Острие добралось до ребра на противоположной стороне и со скрипом соскользнуло. Разогнавшийся Див сам нанизался на клинок, рассекший и селезенку и желудок, прежде чем лезвие в руках принца отломилось от черенка.

Долгий мучительный стон вырвался из горла Дива. Он с разгона рухнул на стену и съехал по ней, оставляя на обоях кровавую полосу.

Вне себя от злости, Роба забыл о рыдающей Абази. Выскочив на улицу, он заплатил каким-то двум оборванцам-матросам и с их помощью избавился от тела, выбросив его в Такиссу.

После этого, едва распрощавшись с Абази, он бросился из города с такой поспешностью, словно за ним гнались бешеные псы. О том, чтобы провести в припортовом домике еще хотя бы час, уже не было и речи. К тому же у него было неотложное дело, которым он по легкомыслию пренебрег, - дело это ждало его в Олдорандо. Широко шагая по дороге, он то заливался слезами, то бормотал себе под нос проклятия.

Уносимое течением, то цепляясь за низко склоненные ветви кустов, то медленно кружась в водоворотах, тело Дива Мунтраса устремилось к устью Такиссы мимо кораблей, стоящих у больших и малых пристаней. Никто не заметил плывущего мертвеца - все поголовно, даже рабы, были заняты тем, что с увлечением собирали на морском берегу ассатасси. Когда едва видневшееся на поверхности воды тело наконец достигло моря, его обнаружили рыбы, полакомившиеся плотью его щек, губ и пальцев. Оказавшись в море, тело непутевого сына ледяного капитана вместе с устремляющимся на запад течением поплыло вдоль берега к Гравабагалинену.

Вечером того же дня огромное количество простого люда вышло на морской берег и выступающие в море мысы. Никто не звал народ к морю и не устраивал это шествие специально - оно возникло стихийно, из общего порыва, из благодарности, которую люди испытывали к морю. То же творилось и в других приморских странах, в Рандонане, Трибриате, Искханди, Димариаме, Зроссе - везде и всюду.

Великое празднество в честь ассатасси завершилось. Настала пора сделать перерыв в гулянии и обратиться со словами благодарности к небесам и духам, обитающим в водах.

Пока женщины плясали на прибрежном песке и пели, мужчины заходили по колено в море и опускали на воду маленькие лодки. Эти лодочки представляли собой мясистые листья деревьев. В каждой стояла маленькая свеча, источающая сладкий аромат.

Так с наступлением сумерек по всему побережью в плавание устремились целые флотилии крохотных лодок. Многие лодки-листья горели достаточно долго, чтобы успеть отплыть от берега и обратиться в простые тихие огоньки, навевающие мысли о душах предков, чьи останки, похожие на эти огни, покоились в глубинах земли, во мраке, значительно более непроницаемом, чем любая самая темная ночь. И прежде чем свечи догорели и погасли, несколько корабликов унесло в море очень далеко.

Глава 18 Гости из глубин

Всякий подплывающий к Гравабагалинену еще издали видел деревянный дворец королевы королев МирдемИнггалы, ее последнее прибежище. Дворец стоял в полном одиночестве, заброшенный, словно забытая ребенком на прибрежном песке игрушка.

О дворце ходили легенды - там-де обитают духи, и якобы в незапамятные времена на месте ветшающей деревянной постройки стояла мощная крепость. Во время осады превосходящими силами неприятеля крепость была взята жестоким штурмом, разрушена и стерта с лица земли.

Никто не мог сказать, кто и когда сражался здесь и из-за чего вспыхнула война. Известно было лишь одно - в битве при Гравабагалинене погибло огромное количество воинов, и все они будто бы похоронены прямо на месте сражения в неглубоких, вырытых наскоро могилах. Тени павших воинов, упокоенных вдали от надлежащих земляных октав, не смогли обрести покой и с наступлением темноты бродили по земле.

И вот теперь на древней грешной земле Гравабагалинена разыгрывалась или готова была разыграться новая трагедия. Одним из главных ее событий стало прибытие во дворец короля ЯндолАнганола, пришедшего на двух кораблях с множеством придворных и фагоров, с послом Эсомбером и КараБансити, известным анатомом и астрологом.

Услышав призыв короля, королева МирдемИнггала покорно спустилась к нему по деревянной лестнице и достойно приняла известие о разводе. После официальной части принесли вино, чем был подан знак забыть о регламенте и перейти к неофициальной части. По прошествии нескольких часов после подписания грамоты о разводе посол Элам Эсомбер, посланник великого Це'Сарра, попытался проникнуть в покои королевы с намерениями, далекими от деловых или богоугоднических. Сразу же после этого - не прошло и часа - из Олдорандо пришло известие о том, что дочь тамошнего королевского дома, принцесса Симода Тал, убита. Эту печальную весть довели до сведения короля с первыми лучами Беталикса, поднявшегося из-за восточного горизонта и выжелтившего облупленные стены дворца.

Таким образом, по мере того как история неумолимо близилась к развязке, в делах людей и фагоров все более заметны становились неизбежность и воля рока, - те самые, что заставляют всех действующих лиц, даже особ великих и благороднейших с любой точки зрения, беспомощно кувыркаясь уноситься во тьму подобно кометам.

Когда король ЯндолАнганол, преисполненный бессильной ярости и потрясенный, рвал на себе волосы, взывая к незримому Акханабе, его голос звучал глухо.

– Твой слуга повергается ниц перед тобою, о Всемогущий и Единственный. Твоим произволением мои армии терпят поражение за поражением. Твоим произволением мой сын превратился в дикаря и безбожника и забыл отца. Твоей волей я развелся со своей возлюбленной женой, королевой МирдемИнггалой. Твоей волей наемный убийца направил кинжал в сердце моей невесты… Какие еще испытания ты уготовил мне?

Молю, избавь мой народ от страданий. Услышь мои молитвы, о Великий, услышь приносящего себя в жертву за свой народ.

Когда король наконец поднялся с колен и надел тунику, бледноликий АбстрогАзенат небрежно заметил:

– Говорят, наша армия ушла из Рандонана, потерпев там окончательное поражение. Но это ничего не значит, ибо нет такой цивилизованной страны, которая смогла бы одолеть варваров, с коими сражаться бесполезно, поскольку они не признают привычных законов честной войны. Но мы еще вернемся туда, не с мечом, но со словом Господним.

– Крестовые походы, викарий, удел Панновала, а не такого захудалого королевства, как наше.

Поведя под туникой истерзанными плечами, король нащупал в кармане странный прибор, часы с тройным циферблатом, полученный им в Оттассоле от КараБансити. Сейчас, как и когда-то давно, он смотрел на эту вещь только как на дурное предзнаменование, но расстаться с ней теперь не мог.

АбстрогАзенат переложил хлыст из руки в руку.

– Но хотя бы на одно мы еще способны - возблагодарить Господа за то, что родились людьми, и во все продолжение нашей жизни стараться избегать н?люди.

С внезапной злостью ЯндолАнганол влепил викарию пощечину:

– Занимайся божьим, священник, а политику оставь мне.

Смысл недосказанного викарием отлично дошел до короля Орла. АбстрогАзенат намекал, что давно пора изгнать фагоров из пределов Борлиена.

Не запахивая на груди тунику и чувствуя, как кровь, выступившая из ран после недавнего бичевания, впитывается в холст, король быстро поднялся по темной лестнице из подземной часовни на свет, в залы деревянного дворца. Навстречу ему прыгнул довольный Юлий.

Голова короля пульсировала и раскалывалась от боли; ему начинало казаться, что он слепнет. Но верного рунта он приветствовал ласково и привычно запустил пальцы в его густой мех.

Вокруг дворца на земле лежали густые тени. Король не знал, как встречать это утро - ведь только вчера он прибыл сюда, в Гравабагалиненский дворец, в обществе посланца святейшего Це'Сарра, Элама Эсомбера, с ужасной целью - развестись с женой, королевой королев.

За минувшую ночь дворец ничуть не изменился - стены по-прежнему выглядели старыми и обветшалыми. Изменилось одно - сегодня в комнатах, прежде пустых, лежали и спали тяжелым хмельным сном вповалку мужчины. Пробивающийся снаружи солнечный свет ложился на пол крест-накрест, и идущему к двери королю казалось, что он движется внутри плетеной корзины.

Распахнув дверь, он увидел ряды анципиталов Первого Фагорского, неподвижно застывшие в торжественном строю, выпяченные длинные нижние челюсти, гордо задранные рога. «Сегодня стоило встать хотя бы ради того, чтобы увидеть вот это», - сказал себе король, и тоска, стискивающая грудь, немного ослабила хватку.

Он направился к морю, решив искупаться прежде, чем наступит жара. Издали увидев море, он почувствовал на своем лице дуновение свежего бриза, но ничто не радовало его - он просто не обращал ни на что внимания. Перед рассветом, когда король еще спал тяжким от обильных возлияний сном, его разбудили Элам Эсомбер и новый советник, КараБансити. Едва растолкав монарха, они сообщили, что его невеста-мади, на которой он собирался в скором времени жениться, пала от руки наемного убийцы.

Таковы были последние новости, и с тех пор ничего не произошло.

Какой бес подтолкнул его свалять дурака и развестись с женой? Что за туман заволок его разум? Жизнь порой преподносила такие сюрпризы, что человек, даже самый стойкий, не мог пережить их без последствий.

Он хотел поговорить с ней.

Из деликатности он решил не посылать к ней в покои слугу с запиской. Он знал, что она не захочет с ним говорить и ждет сейчас со своей малолетней дочерью, принцессой Татро, только одного - когда он уберется прочь, прихватив с собой своих солдат. Возможно, она уже узнала новость, принесенную ночью на устах пропыленных насквозь гонцов. Может быть, сию минуту она ждет смерти, уверившись, что кончина принцессы Симоды Тал - смертный приговор ей и принцессе Татро. Возможно, она, переполняемая ненавистью к нему, не может думать сейчас ни о чем, кроме мести.

Неожиданно остановившись, он быстро обернулся, словно поймал себя на недозволенной мысли. К нему торопился его новый советник, человек упитанный, а потому шагавший тяжело, так что тряслись мясистые щеки.

Бегло взглянув на КараБансити, ЯндолАнганол отвернулся. Оттассолец был вынужден забежать вперед, обогнав короля и маленького фагора, и уже там неуклюже поклониться.

Король взглянул на него непонимающе. И король и советник молчали. Не выдержав мутного взгляда короля, КараБансити опустил глаза.

– Мне не до тебя, анатом, - ступай прочь.

– Сударь, этой ночью я тоже не спал. Хочу выразить вам свои соболезнования в связи с новым постигшим вас несчастьем.

– Мне кажется, ты не понял, анатом, - у меня дурное настроение, и я готов излить его не только перед самим Всемогущим, но и перед тобой, которого всемогущим никак не назовешь, - понятно?

– Чем я прогневал вас, сударь?

Король Орел сдвинул брови и стал еще больше похож на пернатого хищника.

– Я знаю, что втайне ты замышляешь против меня недоброе. Говорят, ты хитрая бестия. Я заметил усмешку в твоих глазах, когда ты явился ко мне, чтобы объявить о смерти… сам знаешь кого.

– Принцессы-мади? Сударь, если вы не доверяете мне, то для чего тогда назначили своим советником?

Король снова повернулся к советнику спиной, явив пятна подсыхающей крови, сложившиеся на ткани туники в малопонятный узор, напоминающий какой-то старинный герб.

Поняв, что разговор окончен, КараБансити вздохнул и поплелся обратно ко дворцу. Он бездумно глядел на деревянные стены, отмечая самые большие пятна облупившейся краски. Только что ему ясно дали понять, что значит быть простым смертным, а что - королем.

Свою жизнь он проживал со вкусом, с удовольствием. Знал столько народу, что не сосчитать, и радовался своей полезности обществу. Любил жену. Был обеспеченным человеком. Но пришел король и забрал его с собой, по сути дела, помимо его воли, словно последнего раба.

Покорно приняв новую роль, он, человек чести и гордого нрава, старался исполнять свои обязанности как можно лучше. И вот теперь король заявил, что он-де тайно плетет сеть заговора против своего сюзерена. Королевской непоследовательности и неблагодарности не было предела - но, несмотря ни на что, анатом понимал: уйти от короля нет никакой возможности, остается одно - покорно следовать за ним в Олдорандо.

Сочувствие, которое он только что испытывал к переживающему серьезные жизненные неурядицы королю, исчезла без следа.

– Ваше величество, дело в том, - начал было он снова, но вдруг, глядя на спину в подсыхающих пятнах крови, испугался звука собственного голоса, собственной опрометчивости. - Это, конечно же, пустяк, но перед нашим отплытием из Оттассола вы взяли у меня одну вещицу, необычные часы с тремя циферблатами. Они до сих пор у вас?

Король даже не обернулся на голос советника.

– Здесь, у меня, в кармане туники, - ответил он.

Тогда, глубоко вздохнув, КараБансити спросил, куда более развязно, чем намеревался:

– Нельзя ли будет попросить эти часы обратно, ваше величество?

– Рановато ты решил просить меня об услугах. И это тогда, когда Борлиену грозит война со Священной Империей.

То были слова истинного Орла.

Стоя неподалеку друг от друга, оба смотрели, как Юлий роется в кустах у дворцовой стены. После краткого подготовительного обряда, свойственного его виду, рунт помочился в выкопанную ямку.

Не поворачиваясь к советнику, король неторопливой размеренной походкой двинулся к морю.

«Я просто-напросто жалкий раб», - сказал себе КараБансити.

Сорвавшись с места, рунт бросился вслед за хозяином, вдруг ускорившим шаг, да так неожиданно, что дородному анатому пришлось попотеть, чтобы догнать его. Больше о своих часах он не вспоминал. На ходу король заговорил.

– В течение моей жизни Акханаба почти всегда относился ко мне благосклонно, усыпая мой путь дарами своей доброты. У этих даров всегда оказывался более тонкий и глубокий вкус, чем было обещано и представлялось после первой пробы, - за первым днем всегда следовал день второй, за ним третий, и так без конца. Чего бы я ни пожелал, я всегда получал больше.

На своем веку я познал множество поражений и снес немало ударов судьбы, но по большому счету ничто из этого не шло вразрез с тем, что я считал своей главной мечтой. Я потерпел поражение при Косгатте - что ж, я вынес из этого урок и сделал неудачу достоянием прошлого, одержав победу там же и над тем же неприятелем.

Теперь они шли через рощу деревьев гвинг-гвинг. Не останавливаясь, король сорвал с дерева плод и жадно съел его до косточки, обливая подбородок сладким соком. Сопроводив свои слова энергичным жестом, он раздавил огрызок в кулаке.

– Сегодня я впервые взглянул на свою жизнь в совершенно новом свете. Только что мне пришло в голову, что, возможно, все обещанное и отведенное мне в жизни я, человек торопливый, уже получил сполна… Ведь, как ни крути, мне уже двадцать пять…

Слова давались королю с большим трудом.

– Может статься, это лето - мое последнее, и в следующем году, когда я тряхну ветвь фруктового дерева, к моим ногам не упадет ни одного плода. Мне больше не на кого положиться. Церковь предупреждает нас о скором пришествии лет великого голода. Ха! Акханаба похож на сиборнальца, не может думать ни о чем, кроме скорого прихода зимы.

Они шли мимо невысоких прибрежных утесов, границы между прибрежным песком и плодородной землей, приближаясь к тому месту, где королева любила совершать морские омовения.

– Скажи мне, советник, - продолжил ЯндолАнганол, внезапно меняя тон на легкомысленный, - если в твоей жизни, жизни атеиста, нет опоры - веры, - каким образом ты можешь понять мои затруднения?

КараБансити молча отвернулся, словно страшась, что цепкий взгляд короля оставит на его лице отметины. «Ну же, соберись с духом», - подстегнул он себя.

– Так что же? Отвечай, когда тебя спрашивают! Ибо терпение мое иссякло! Только что меня истязал мой дражайший викарий, и потому…

На этот раз когда остановился КараБансити, остановился и король.

– Сударь, не так давно по просьбе моего доброго друга я взял к себе в служанки одну молодую девушку. Нам с женой приходится заниматься делами многих живых, а кроме того, я провожу исследования на телах усопших; я также изучаю строение тел различных животных и фагоров, которых держу в доме в качестве слуг и охраны. Могу сказать одно - у меня большой опыт общения, но никто не доставлял мне больше хлопот, чем эта девица.

Я люблю свою жену и могу поклясться в этом. Но то, что я испытываю к нашей служанке, иначе как безумной страстью не назовешь. Она презирает меня, однако же моя страсть к ней не утихает. Я сам себя презираю, но все равно - страсть…

– Ты поимел ее?

КараБансити усмехнулся, впервые в присутствии короля его лицо прояснилось.

– Эх, сударь, я имел ее столько раз, сколько плодов гвинг-гвинг - этой прелести самого благодатного времени года и сумеречного дня - вы отведали за этот год. Сок, сударь, стекал точно так же… сок… И все это был кхмир, а не любовь, сударь, но стоило кхмиру утихнуть - хотя длиться это может и подолгу - это все лето виновато, сударь - стоило кхмиру утихнуть, я сразу же проникался отвращением к себе и больше не хотел ее видеть. Чтобы не видеть ее, я устроил так, что она больше не живет в нашем доме. Я многое о ней узнал, например то, что она пошла по стопам матери, унаследовав ее профессию, и что из-за нее убили по меньшей мере одного человека.

– Какое все это имеет отношение ко мне? - спросил король, пристально глядя на анатома.

– Сударь, по моему мнению, главной движущей силой вашей жизни была страсть, а не любовь.

Вы сказали, что Акханаба был благосклонен к вам и усыпал ваш жизненный путь дарами. Иными словами, в своей жизни вы получали все, что хотели, поступали как заблагорассудится, и теперь желаете, чтобы так продолжалось и дальше. Вы заключаете союз с анципиталами, используя их как орудие своей страсти, не ведая, что фагоры никогда не станут друзьями людей. Ничто не может заставить вас свернуть с этого пути - ничто и никто, кроме королевы королев. Она мешает вам, потому что только она одна во всем свете смогла обуздать вашу любовь, чем завоевала ваше немалое уважение. Ваша ненависть к ней объясняется одним - любовью.

Она стоит между вами и вашим кхмиром. Только она может служить для вас средоточием и того и другого. В вас, как и во мне, и в любом другом человеке, правят два начала - вот только в вас эти начала противоборствуют с гораздо большей силой, поскольку и сами вы - человек недюжинный.

И если вы предпочитаете верить в Акханабу, то советую вам взглянуть на вещи так, словно Бог путем неудач и несчастий последних дней дает вам понять, что ваша жизнь готова войти в неверную колею. Подумайте и попытайтесь выправить течение своей жизни, пока еще есть время.

Остановившись на самом утесе, король и анатом, не обращая внимания на дующий с моря сильный ветер, напряженно взглянули друг другу в лицо. Последние слова своего нового советника король выслушал молча и с большим вниманием, не шелохнувшись. Юлий валялся в густой траве неподалеку.

– Можешь посоветовать, как это сделать? Как мне исправиться?

В голосе короля слышался испуг, который мог различить даже менее наблюдательный и сведущий в психологии человек, чем КараБансити.

– Вот вам мой совет, ваше величество: во-первых, откажитесь от поездки в Олдорандо. Симода Тал мертва. У вас больше нет причин торопиться в столицу ваших извечных врагов. Говорю это как астролог - в Олдорандо вас не ждет ничего хорошего.

Чуть нахмурив брови, КараБансити придал голосу продуманную суровость, с тем чтобы его слова произвели на короля ЯндолАнганола должное впечатление.

– Ваш дворец - вот ваше королевство, тем более сейчас, когда в памяти ваших врагов еще свежа расправа с мирдопоклонниками. Возвращайтесь в Матрассил.

Ваша правоверная жена здесь, рядом с вами. Упадите перед ней на колени, попытайтесь вымолить прощение. Порвите грамоту Эсомбера у нее на глазах. Возвращайтесь к той, кого любите больше всего. Не только ваше счастье, но и ясность рассудка зависит от королевы королев. Отвергните лукавые предложения Панновала!

Часто моргая, король отвернулся к морю.

– Постарайтесь жить праведно, сударь. Довольно безумств, пусть и равных подвигам святых мира сего. Попробуйте завоевать любовь сына; я уверен, что он вернется к вам. Возьмите твердый тон с Панновалом, распустите гвардию и прогоните фагоров, живите со своей королевой как все обычные люди, светло и разумно. Откажитесь от лживого Бога, который ведет вас…

Он зашел слишком далеко.

Безмерный гнев короля наконец вырвался на волю. Чувства переполняли его уже давно, и вот наконец перед ним оказался благодатный объект для их излияния. Вихрем сорвавшись с места, он бросился на КараБансити. Похолодев от вида нечеловечески исказившегося королевского лика, КараБансити упал на землю как подкошенный, пока король не успел до него добраться. Нагнувшись над распростертым телом, король выхватил из ножен меч - анатом испустил умолящий вопль.

– Пощадите, ваше величество! Сегодня ночью я спас вашу королеву от бесчестья и надругательства.

Замерев с занесенным мечом, монарх медленно выпрямился и опустил клинок, нацелив его острие в грудь лежащему перед ним трепещущему анатому, поджимавшему колени к выступающему животу.

– Кто посмел прикоснуться к королеве, когда под одной крышей с ней находился я? Отвечай!

– Ваше величество… - голос КараБансити дрожал; его щека крепко прижималась к земле и губы тряслись, но слова прозвучали вполне отчетливо: - Вы позволили себе выпить лишнего и крепко уснули. Воспользовавшись этим, посланец Элам Эсомбер пробрался в покои королевы, чтобы обесчестить ее.

Король шумно втянул воздух сквозь зубы. Резко вложил в ножны меч. И застыл.

– Ты, простолюдин! Не тебе пытаться понять жизнь королей! Я никогда не пойду второй раз по однажды хоженой тропе. Пусть у тебя есть жизнь, целиком принадлежащая мне, но у меня есть предназначение, к которому меня ведет Всемогущий.

Ползи же восвояси, червь! Не тебе давать мне советы. Прочь с моего пути!

Однако король не сделал попытки уйти, а продолжал стоять над скорчившимся на земле анатомом. Но тут за спиной короля послышалось сопение Юлия - словно опомнившись, король повернулся и заторопился обратно к деревянному дворцу.

По его команде гвардия пришла в движение. Через час они оставляют Гравабагалинен. Им предстоит марш по суше в Олдорандо - согласно плану. Голос короля, его ледяная ярость мгновенно пробудили и дворец, встревожено зашевелившийся, словно колония улиточников, обитающих на тыльной стороне гнилого бревна, внезапно перевернутого и открытого солнцу. Отовсюду неслись голоса викариев Эсомбера, перекликавшихся друг с другом, высокие и истошные.

Звуки суеты достигли и покоев королевы. Застыв посреди своей янтарной комнаты, МирдемИнггала прислушивалась к происходящему. Ее телохранитель стоял у дверей. Мэй ТолрамКетинет вместе с несколькими другими фрейлинами сидела в маленькой комнатке-прихожей, держа на коленях принцессу Татро. Все окна на половине королевы были задернуты толстыми шторами.

МирдемИнггала была в любимом длинном платье из кисеи. Ее лицо было бледнее крыла птицы-коровы на снегу. Вдыхая и выдыхая теплый воздух, раз за разом наполняя им легкие, она прислушивалась к крикам мужчин и топоту хоксни, к ругательствам и громким командам, доносящимся снизу, и даже двинулась было к шторам; но потом, словно презирая себя за слабость, опустила руку и, резко повернувшись, возвратилась туда, где стояла. В комнате царила жара, и на бледном высоком лбу королевы выступили жемчужины пота. Лишь раз она услышала голос короля, разобрав несколько слов.

Что касается КараБансити, то, едва король ушел, анатом с трудом поднялся на ноги. Он спустился к морю, туда, где никто не мог его увидеть и где можно было успокоиться. По прошествии некоторого времени анатом начал тихонько напевать. Он опять получил свободу, хотя и остался без часов.

Изнемогая от душевной боли, король поднялся в маленькую комнату одной из скрипучих башенок дворца и запер за собой дверь на задвижку. Пыль, медленно оседающая в лучах солнца, пробивающегося сквозь ветхое кружево на окнах, казалась призрачным мельчайшим золотым песком. Здесь пахло пером, плесенью и старой соломой. На широких половицах виднелись пятна голубиного помета, но, не обращая на них внимания, король лег на спину и усилием воли погрузил себя в п?ук.

Отделившись от тела, его душа стала прозрачной. Подобно крылышку мотылька, дух короля поплыл вниз, в нежную бархатистую тьму. Очень скоро все краски мира остались позади - вокруг властвовал только чернильный мрак.

Парадокс пребывания в мире забвения состоял в том, что душа могла свободно перемещаться и ориентироваться там без всякого руководства; находясь везде и всюду в своем самом долговечном пристанище, она чувствовала себя здесь так же уютно и привычно, как ребенок в укромной тьме под своим одеялом.

У души не было глаз в привычном понимании смертных. Душа «видела», но суть ее зрения заключалась в ином. Она видела дальше и глубже, сквозь обсидианово-черные слои, для нее словно пронизанные сумеречным светом, неподвижные, но словно бы текущие мимо вместе с нисходящим движением самой души. Свет исходил от субстанций, некогда бывших живыми людьми. Теперь все они возвращались к Всеобщей Прародительнице, существовавшей до сотворения мира и способной намного пережить его гибель, к Матери Всего Живого, женскому созидающему началу, к более могущественной и всевластной, чем такие боги, как Акханаба, например, - или по крайней мере совершенно независимой от них.

Целью путешествия в бездну, предпринятого душой короля Орла, была точно определенная искра света, исходящего от останков его отца, свергнутого короля.

Пятно света, некогда бывшее настоящим живым существом, королем Борлиена ВарпалАнганолом, сейчас, если вглядеться, представляло собой легкий набросок пробивающимся сквозь листву солнечным лучом на древней стене - смутно обозначенная грудная клетка, тазовые кости и прочее, но все весьма условно. Все, что осталось теперь от головы, некогда носившей на себе корону, стало небольшой бесформенной каменной глыбой с парой горящих янтарей, вкрапленных в глазницы. Ниже, прямо под этим верхним утолщением, совершенно прозрачные, струилась подобно праху субстанция останков.

– Отец, я, твой недостойный сын, пришел вымолить у тебя прощение за нанесенные тебе обиды.

Так сказала душа ЯндолАнганола, повиснув в пространстве, лишенном всяких следов воздуха.

– Дорогой сын, я рад видеть тебя здесь и всегда буду рад встрече с тобой, когда бы ты ни пришел ко мне, твоему любящему отцу, теперь принадлежащему к сонму усопших. Я не таю обид на тебя, и мне не в чем тебя упрекнуть. Ты всегда был и останешься моим возлюбленным сыном.

– Отец, я готов выслушать любые твои упреки. Более того, я готов понести самое суровое наказание, ибо теперь понимаю, насколько тяжкий грех совершил по отношению к тебе.

Паузы между фразами не поддавались измерению, поскольку речь не требовала присутствия воздуха, который нужно было бы вдыхать и выдыхать.

– Молчи, сын мой, ибо в мире мертвых, среди подобных мне, не говорят о земных грехах. Ты мой возлюбленный сын, и этого достаточно. Больше никаких слов не нужно. Все темное и тяжелое осталось в прошлом.

Когда останки говорили, из того места, где полагалось бы быть ротовому отверстию, словно бы вырывался тусклый огонь, не ярче трепетного мерцания потухающей свечи. Зарождаясь где-то в недрах грудной клетки, светящаяся дымка слов поднималась по стеблю гортани и, выплеснувшись наружу, так же неторопливо оседала, уплывая в бесконечность.

Душа короля Орла заговорила снова.

– Отец, молю, не щади меня и покарай - теперь, когда я готов принять кару - за все зло, какое я причинил тебе за свою жизнь, отчего и послужил причиной твоей смерти. Облегчи мои страдания. Бремя их невыносимо.

– На тебе нет вины, сын мой, ты виновен не больше, чем морская волна, бьющая в берег. Здесь, в этом тихом прибежище, обретенном после смерти, мне не в чем упрекнуть тебя.

– Отец, десять лет я держал тебя в заточении в дворцовой темнице. Разве можно это простить?

Ответ останков ВарпалАнганола обозначило облако, которое поднялось вокруг его головы, заблистав мельчайшими искрами.

– Сын мой, то время забыто. Годы, проведенные в заключении, я теперь вспоминаю с трудом, потому что и там я был не одинок - ты часто приходил ко мне поговорить или спросить совета. Твои появления были радостью для меня, и когда ты пребывал в нерешительности и просил совета, я с готовностью выступал в роли советчика - в меру своих возможностей, конечно.

– Там, в этой подземной тюрьме, было вовсе не весело.

– Зато тихо и покойно - и я наконец-то смог задуматься над крушением своей жизни, над ее неудачами и хорошенько приготовиться к тому, что ждало меня впереди, тут, где я теперь нахожусь.

– Отец, твое всепрощение ранит хуже самой страшной брани! Ударь меня по-отечески, чтобы горе отпустило.

Но в царстве Прародительницы прикосновение живых к усопшим было под страшным запретом. Если паче чаяния раз установленное разграничение нарушалось бы, то оба нарушителя, и душа живого и останки усопшего, вместе канули бы в небытие. Чтобы превозмочь соблазн, душа короля Орла отплыла от отцовского светового пятна и повисла во мраке.

– Если можно, утешь меня еще одним советом, отец.

– Говори, сын.

– Во-первых, прошу тебя, скажи, если можно, нет ли среди вашего братства моего блудного сына. Во время последней нашей встречи я с тревогой заметил в его лице крайнее отчаяние.

– Мы с радостью принимаем к себе любого вновь прибывающего, и твоего сына, своего внука, я буду приветствовать лично - однако сейчас он еще не закончил свои странствия по миру света.

Обдумав услышанное, душа ЯндолАнганола снова заговорила.

– Отец, ты знаешь о моем положении в мире живых лучше кого бы то ни было. Посоветуй, куда мне теперь идти, что делать? Вернуться в Матрассил? Или остаться в Гравабагалинене? А может быть, идти, как и было задумано, в Олдорандо? Что мне сделать, чтобы будущее принесло лучшие плоды?

– Куда бы ты ни направился, везде есть те, кто ждет тебя с нетерпением. Многих ты знаешь, хотя и не всех - например, в Олдорандо тебя ждет не дождется некто, о ком ты понятия пока не имеешь. Твоя судьба сейчас в руках этого человека. Отправляйся в Олдорандо.

– Спасибо, отец. Твои советы всегда помогали мне справиться с трудностями жизни. Как послушный сын, я так и поступлю.

С этими словами душа короля устремилась вверх, к свету, оставив светящиеся сонмища усопших позади, двигаясь поначалу медленно, а затем все быстрее, словно сгорая от спешки и нетерпения. Где-то, неизвестно где, гулко били барабаны. Сумрачные звездочки усопших растворились внизу, канув в лоно Всеобщей Прародительницы.

Неподвижная человеческая фигура на полу деревянной колокольни едва заметно пошевелилась. Сначала ее охватила легкая дрожь. Потом человек поднялся и сел. На бледном лице открылись глаза.

Единственным живым существо, приветствовавшим его в этом мире, был Юлий, который, заметив, что король пришел в себя и задвигался, подкрался ближе и понимающе пробормотал:

– Мой бедный король спускался к предкам.

Вместо ответа король взъерошил рунту мех на загривке, потом ласково пригладил.

– Эх, Юлий, что за штука жизнь!

Помолчав с минуту, король хлопнул маленького фагора по плечу со словами:

– Ты хороший парень. Ты не причинишь мне зла.

Услышав похвалу, рунт завертелся около своего повелителя, начал жаться к нему, и тогда король вдруг почувствовал, что в бок ему давит какой-то предмет - засунув руку в карман, он выудил оттуда часы с тройным циферблатом, которые забрал у КараБансити. Едва взглянув на часы, он немедленно ощутил безотчетную тревогу, но все равно не мог заставить себя выбросить их.

Часы эти когда-то принадлежали Биллишу, человекоподобному созданию, утверждавшему, что оно явилось из другого мира, где не властны законы Акханабы. Биллиша необходимо было изгнать из памяти (как он изгнал когда-то из памяти проклятых мирдопоклонников), поскольку Биллиш воплощал вызов всей стройной концепции веры, на которой зиждилась Священная Панновальская Империя. Иногда, вдруг с ужасом подумав о том, что его могут лишить веры, король, поразмыслив, с еще большим ужасом убеждался, что это вполне возможно - ведь лишили же его многого другого. У него больше ничего не осталось - только вера да вот этот жалкий слабый агуман.

Король испустил стон. С большим трудом он поднялся на ноги.

Через час король ЯндолАнганол уже ехал верхом на Ветре во главе своей свиты. Рядом с ним, тоже верхом, ехал посланник Элам Эсомбер. Следом за королем ехали его капитаны, за ними свита посланника, а дальше, насторожив уши и выпучив неподвижные розовые глаза, маршировали ровные ряды Первого Фагорского, следуя уже пройденным много столетий назад путем на Олдорандо, теперь под началом нового короля.

Отбытие короля из дворца в Гравабагалинене и все сопутствующие этому тревоги и переживания произвели сильное впечатление на обитателей Аверна. Когда король наконец возвратился из п?ука и пришел в себя, многие незримые наблюдатели, если не подавляющее их большинство, испытали облегчение. Все они, даже самые преданные поклонницы с женской половины, не могли не признать, что лежащее на пыльном полу дворцовой башенки неподвижное тело короля, временно расставшееся с душой, пребывающей неизвестно где, - зрелище малосимпатичное.

В среде обитателей Гелликонии погружаться в п?ук, или искать «утешения у предков», было делом столь же обычным, как, скажем, плевать. Сам по себе п?ук не имел никакой важной религиозной подоплеки и зачастую существовал в стороне от религии. Как женщина способна зачать и выносить плод, так и душа любого обитателя Гелликонии могла покинуть свою телесную оболочку и отправиться странствовать в мире, доступном только усопшим.

На традицию обитателей нижнего мира погружаться в п?ук на Аверне смотрели как на приблизительную аналогию периодического обращения с молитвой к своему божеству. Но даже в подобном понимании п?ук не укладывался в рамки расхожего представления авернских семейств о «стройной» картине мира, следствием чего стало некоторое смущение и замешательство. Сексуальные пристрастия гелликонцев ничуть не смущали авернцев: неотрывное наблюдение за «соседями снизу» давно уже превратило выставленные напоказ сексуальные сцены в обычное дело; авернцы понимали любовь и вообще любое проявление высших эмоций среди обитателей «планеты наблюдения» лишь как побочный эффект повседневной деятельности, не всегда желательный, но неизбежный и потому, когда возможно, отбрасываемый за ненадобностью; но с религией невозможно было поступить так же просто, тут возникали особые трудности.

Авернские семьи видели в религии особый вид примитивной одержимости, болезнь психики, опиум для тех, кто не решался пока смотреть правде в глаза. В ту пору, когда СарториИрвраш, известный атеист, еще состоял при дворе в Матрассиле, семьи Аверна лелеяли надежду на то, что в конце концов советник сумеет склонить короля на свою сторону, убедить его, что за именем «Акханаба» кроется великий обман, и тем самым положит начало ослаблению религии и ее падению, в результате сильно упростив дело. Авернцы не понимали и не любили п?ук. На п?ук взирали как на нечто, также подлежащее скорейшему устранению.

Что касается далекой Земли, там отнюдь не разделяли взгляды Аверна. На жизнь и смерть там давно уже смотрели как на нерасторжимые половины единого целого: там, где жизнь протекает достойно, смерти не боится никто. Занятия гелликонцев п?уком вызывали у землян живейший интерес. В эпоху первых передач с Гелликонии напоминающее транс состояние аборигенов рассматривалось как подобие астральной проекции, во многом схожее с медитацией. Позднее появилась более углубленная теория, утверждавшая, что люди Гелликонии наделены удивительной способностью достаточно легко перемещаться через незримую грань, отделяющую жизнь от смерти, и возвращаться обратно. Эта открывающая новое измерение способность была предоставлена гелликонцам как бы в качестве компенсации за ущербность жизни, связанную с известными особенностями протекания Великого Года. Способность к вхождению в п?ук развилась эволюционным путем и по сути своей означала укрепление связи обитателей с их столь изменчивой планетой.

Именно такое понимание п?ука больше всего привлекало землян. Именно в этот период земляне открыли связь между населением Земли и самой планетой, что не могло не привести к возникновению симпатии и пониманию событий на Гелликонии.

Несколько дней после отбытия короля МирдемИнггалой владела неодолимая усталость, отчего королева не поднималась с постели.

Происшествия недавнего времени лишили ее существование былого аромата. После бури цветам уже не суждено поднять головки так же высоко, как прежде. Терзаясь глубоким чувством вины оттого, что каким-то образом послужила причиной неудач своего короля, она вместе с тем жгуче ненавидела его. Даже если она действительно явилась причиной всех его неудач, то не по своей воле, ибо в ее жизни рядом с Орлом не было мгновения, когда она не думала бы, как угодить и помочь ему. Теперь же оказалось, что годы, на протяжении которых она была ему верной и любящей женой, прошли даром и забыты им, как нечто малозначительное и не заслуживающее внимания. Понимая это, она сознавала и то, что под бурлением гнева в ней все еще продолжает струиться любовь. Вот это и было по-настоящему жестоко. Сомнения короля ЯндолАнганола были понятны ей, как, может быть, никому другому в его королевстве, да и во всем мире. Узы, раз связавшие их, оставались крепкими, и оборвать их она при всем желании была не в силах.

Каждый день, помолившись, королева погружалась в п?ук, чтобы поговорить с останками матери. Вернувшись в реальный мир и каждый раз вспоминая, что СарториИрвраш, воинствующий неверующий, отзывался об «утешении предков» как о зловредной форме суеверия, МирдемИнггала, сама не своя от терзающих душу сомнений, снова и снова спрашивала себя, не было ли свидание с матерью просто плодом воображения, случилось ли это на самом деле или нет, существует ли призрак действительно или порожден ее утомленным горестями рассудком, вслед за чем обычно приходили мысли о том, что же на самом деле случается после смерти и есть ли там хоть какое-то существование, отличное от того, что зарождается в голове пока еще живущих на этом свете и не ступивших на «тот» берег, откуда уже нет возврата.

Сомнения не давали ей покоя. И вместе с тем п?ук (и море) был единственным ее утешением. Ее брат, ЯфералОборал, пребывал теперь в царстве теней, и каждый раз, опускаясь туда к лону Всеобщей Прародительницы, она ощущала его нисходящую на нее любовь. Ее тайные страхи, что брат пал от руки короля Орла, оказались напрасными. О том, кто был настоящим убийцей брата, она узнала довольно скоро и была благодарна судьбе за это.

Когда для ненависти к королю у нее стало одной причиной меньше, она почувствовала лишь сожаление. В море ее окружали, возможно, единственные на всем белом свете верные друзья. Но каждый раз по возвращении на берег она ощущала, что душевный покой, в котором она ступала в море, покидает ее. Она садилась в носилки, и фагоры несли ее обратно во дворец; по мере того как деревянные стены приближались, в ней росло чувство обиды. День уходил за днем, а она не становилась моложе. О своих переживаниях она не говорила даже с Мэй, от которой в последнее время отдалилась. Когда горечь овладевала ею и становилась особенно невыносимой, она требовала, чтобы ее оставили в ее покоях одну. Закрыв руками лицо, она подолгу лежала на кровати.

– Я вижу, у вас почти не осталось сил выносить долее свое изгнание - может быть, вам лучше отправиться в Панновал и умолять Це'Сарра об отмене развода? - однажды предложила ей Мэй, едва сдерживая нетерпение и раздражение.

– Если ты считаешь возможным, чтобы я бегала за королем как комнатная собачка, - отозвалась МирдемИнггала, - то я иного мнения.

Ее память обожгли воспоминания о том, как в лучшие времена эта женщина, ее первая фрейлина, по повелению короля восходила на его ложе, и король наслаждался одновременно ими обеими, как распоследними продажными девками, обе они обязаны были ублажать его. Ни она, ни ее фрейлина ни разу не вспоминали об этом вслух - но случившееся когда-то лежало меж ними осязаемо, как лезвие меча.

Желая обрести умного и приятного собеседника, королева уговорила КараБансити остаться во дворце на несколько дней, которые уже растянулись в неделю. Анатом просил отпустить его, напоминая, что дома, в Оттассоле, его ждет жена. В ответ королева просила его остаться с ней еще на денек-другой. КараБансити просил извинить его и отпустить, но, будучи человеком сметливым, понимал, что даже на вежливые просьбы королевы непозволительно отвечать отказом. Каждый день они вдвоем гуляли по пляжу; иногда им навстречу попадалось небольшое стадо косуль. Обязанная следовать за своей госпожой Мэй неохотно плелась позади.

По прошествии недели и двух дней со дня отъезда короля ЯндолАнганола, посланника Эсомбера и их свиты из Гравабагалинена королева МирдемИнггала сидела в своих покоях перед открытым окном, задумчиво глядя на узкую прибрежную полоску своих владений. Внезапно дверь с треском распахнулась и вбежала дочь королевы, принцесса ТатроманАдала, о чем-то радостно и возбужденно крича и весело приветствуя мать.

Татро была на полдороге от двери к креслу матери, когда взгляд МирдемИнггалы, брошенный из-под спутанных волос и исполненный небывалой злобы, пригвоздил девочку к месту.

– Мама? Можно мне с тобой поиграть?

На мгновение королева увидела перед собой лицо короля-мужа - настолько были похожи дочь и отец. Что еще принесет с собой отравленная кровь Анганолов - новые беды в будущем? Королева злобно прикрикнула на Татро:

– Пошла вон, маленькая ведьма!

Изумление, обида, злость, потрясение, испуг - все это мгновенно пронеслось по лицу девочки. Она покраснела, черты ее словно бы набрякли и расплылись, и она залилась слезами.

Не в силах терпеть душераздирающие звуки, королева королев вскочила на ноги и босиком бросилась к ребенку. Рывком развернув девочку лицом к дверям, она крепко схватила ее за плечи и, вытолкав в коридор, с силой захлопнула за ней дверь. Потом силы вдруг оставили королеву, она прислонилась спиной к стене, прижала руки к лицу и разрыдалась.

Выплакавшись, королева почувствовала себя лучше. Разыскав девочку, она попросила у нее прощения и приласкала ее. Усталость в ней сменилась бодростью. Набросив мантию из сатара, королева спустилась вниз и вышла на воздух. Немедленно были доставлены ее носилки с золоченым троном и балдахином, защищающим ее от полуденного гравабагалиненского солнца, припекающего немилосердно. Послушные фагоры с отпиленными рогами осторожно подняли носилки и двинулись к морю. Вместе с ними в путь пустились мажордом СкафБар, принцесса Татро с нянькой и служанка няньки с игрушками принцессы и ее веселыми книжками.

Вскоре участникам маленькой процессии - а королеве с возвышения ее трона чуть раньше - открылось море. В этот час никто из придворных не сопровождал их. Фреир был благосклонен к купальщикам и светил вполсилы, заслоняясь вершиной скалистого утеса, слабосильный же Беталикс сиял в зените.

Ленивые волны, новенькие и отливающие глянцем, словно в первый день сотворения мира, одна за другой накатывали на берег, лишь на короткий миг являя пенные курчавые гребешки. Неподалеку от берега, на камнях острова Линен, маняще шумел прибой. От недавнего ливня ассатасси не осталось и следа, о них можно было забыть до будущего года.

Спустившись с носилок, МирдемИнггала некоторое время постояла на песке, оглядываясь по сторонам и любуясь природой. Четверка анципиталов неподвижно застыла по бокам от трона. Принцесса Татро уже подняла суету и крик, приказав нянькам и служанкам строить для нее «самый что ни на есть крепкий песчаный дворец» и сама принявшись за постройку, недовольная неловкостью подчиненных, в общем всячески репетируя роль, которую ей уже довольно скоро предстояло играть в жизни, эдакое «пианиссимо-грандиссимо». Быстрым, свободным и решительным движением королева освободилась от платья. Свет солнц обласкал ее умащенное благовониями тело.

– Подожди меня, мама! - крикнула Татро.

– Я ненадолго, - ответила дочери королева и, бегом добравшись до воды, ринулась в манящие волны.

Едва оказавшись в прозрачной соленой воде, рожденное на суше создание мгновенно словно бы обернулось рыбой с длинным раздвоенным хвостовым плавником, такой же гибкой, как рожденные в море существа, и почти такой же быстрой. Сильно разгребая воду руками и волной изгибая тело, королева проплыла мимо темной массы рифа Линен и остановилась, только когда бухточка осталась далеко позади. Побережье, вид на которое открылся слева, поворачивало к морю, создавая вместе со скалой Линен ощущение относительной укромности. Королева МирдемИнггала призывно крикнула. Почти тотчас вокруг нее появились дельфины - добрые друзья, с кем ей никогда не надоедало разговаривать.

Ее призывом был сладкий и манящий запах женщины. Достаточно был выпустить в воду капельку мочи, как серебристые тени немедленно принимались кружить около нее, быстро сужая круги, подплывая все ближе и ближе и замедляя свой бег настолько, чтобы она могла, как только ей того захочется, надежно опереться на спины двух своих приятелей, устроившись словно на золоченом троне.

Такой чести удостаивались не все морские обитатели - только избранные осмеливались подплывать к королеве. Всего ее приближенных насчитывалось двадцать один. За пределами этого круга оставались многочисленные придворные, не менее шестидесяти пяти голов. Лишь в редких случаях придворным наружного круга разрешалось присоединиться к кругу внутреннему и приблизиться к ней. Свою свиту, плавающую за пределами внешнего круга придворных, МирдемИнггала даже не бралась пересчитать. Возможно, их было около тысячи трехсот сорока пяти, а то и больше. Там были матери и дети, а также молодые самцы, все составляющие один косяк - как догадывалась МирдемИнггала.

По большому наружному кругу стаю все время стерегла от возможной опасности особая охрана. Королева королев своими глазами видела этих стражей всего считанные разы и, всякий раз испытывая от соседства с ними растерянность, вместе с тем понимала, что сторожей должно быть не меньше, чем дельфинов в основном косяке. В морских глубинах таились враги дельфинов - очевидно, ужасные и внушающие страх, коль из-за них принимались постоянные меры предосторожности. В обязанности сторожей входило охранять двор и молодняк косяка и немедленно оповещать всех при первых признаках приближения опасности.

Своим водоплавающим друзьям королева МирдемИнггала доверяла больше, чем спутникам-людям; но, как и в любых взаимоотношениях между живыми существами, что-то приходилось скрывать, о чем-то умалчивать. И как королева не могла поделиться с дельфинами своими переживаниями на суше, так и они скрывали от нее нечто пребывающее в глубинах, что-то темное, находящееся за пределами ее понимания. Не понимая сути тайны морских обитателей, она вместе с тем ощущала исходящую от этой тайны суровую музыку, не обещающую пощады.

Ближний круг придворных обращался к ней на своем музыкальном напевном языке. Раздающийся близ ее рук писк дельфинов был мелодичен и приятен для слуха - главный смысл сказанного ими был ей доступен, ибо вне всякого сомнения она была принята как королева не только на суше, но и на море. Так говорили ей ее приближенные, но откуда-то из морских далей доносились и другие голоса, незнакомые и наполненные чрезвычайной озадаченностью и болезненным сомнением.

– Кому принадлежит этот голос, друзья мои, мои верные подданные?

В ответ дельфины поднимали улыбающиеся морды и целовали ее плечи. Каждого из ближайших придворных она знала в лицо и давно уже наградила их именами.

Что-то беспокоило хвостатых созданий. Расслабившись, королева попыталась окружить себя ореолом спокойного понимания и уверенности, распространившихся в воде с выделениями ее желез, как чуть раньше - струйка мочи. Вместе с дельфинами она погрузилась в глубину, к холодным водяным слоям. Подданные кружили около нее, изредка благодарно касаясь ее своей нежной кожей.

Втайне она надеялась хоть краем глаза увидеть, как внизу, на глубине, промелькнет тень темного чудовища, подлинного хозяина неведомых глубин. Никогда прежде она не видела в воде под собой ничего подобного, возможно потому, что ей ни разу еще не приходилось проводить здесь, в Гравабагалинене, столько времени, никогда раньше ее не отправляли сюда в изгнание. На сей раз она не сомневалась, что увидит желаемое, судя по повадкам ее друзей, приближающееся с запада.

Дельфины предупредили ее о приближении поры «полета смерти» ассатасси. Они пытались предупредить ее и на этот раз, хотя и не могли точно указать срок пришествия беды, поскольку не обладали свойственным для человека чувством времени, хотя одно они ясно дали понять королеве - нечто надвигалось на берег, медленно, но неудержимо, и ждать его появления оставалось недолго. Ее тело трепетало в предчувствии небывалого. На каждое ее движение хвостатые друзья королевы откликались ответной музыкой.

Понимая, чт? манит ее в глубины, дельфины тем не менее решительно вынесли ее наверх, к свету.

Вдохнув воздух, королева осмотрелась по сторонам, всюду находя только спокойную и умиротворенную гладь моря с плавными рядами волн. Слуги принесли ее к мелкому месту на краю обрывистого основания скалы Линен, оставив среди зарослей морской травы, колеблющихся под напором набегающего на камень и отступающего течения. Под ногами у нее был мягкий гладкий песок. Оставив свою госпожу, дельфины отплыли на несколько футов в море. Выстроившись многочисленными рядами, ее морские придворные застыли в ожидании, все как один повернувшись рылами к западу.

За рядами ближайших придворных плавали сторожа и часовые, коих при большой скученности было столько, что море, насколько хватал глаз, казалось черным от блестящих тел, зачастую прижатых друг к другу. Никогда прежде королева не видела всего косяка сразу, никогда даже не подозревала, как он огромен, как много в нем дельфинов. Огромное скопище испускало звук необычайной слаженности, который из-за огромного количества участников понять королева не могла, ибо это превышало человеческие способности.

Она снова нырнула, чтобы осмотреться под водой, потом опять высунула голову на поверхность - свита последовала за ней. МирдемИнггала могла оставаться под водой от трех до четырех минут, но ее друзьям, дельфинам, так же как и ей, нужно было иногда делать вдох.

Королева оглянулась на берег. До берега было далеко. «Когда-нибудь, в один прекрасный день, эти великолепные создания, единственные, кому я могу доверять и кого люблю, унесут меня на своих спинах от человечества. И тогда я изменюсь, стану другой». Она не могла сказать, были ли эти ее мысли о смерти или о чем-то ином.

На далеком пляже суетились фигурки людей. Кто-то махал ей чем-то белым, развевающимся. Первое, о чем королева подумала с негодованием: «Уж не мое ли это платье?» Если так, ситуация на берегу была действительно критической. Она устыдилась и вспомнила о малышке-принцессе.

Внезапное понимание стеснило ей грудь. Несколькими короткими фразами объяснив кругу приближенных, что она уходит, королева поплыла к берегу. Ее спутники устремились туда же, по-прежнему полные жизни, расположившись перед ней строем, по форме напоминавшим наконечник стрелы, благодаря чему вода перед ней словно расступалась и плыть становилось значительно легче.

Оказалось, что ее платье в полной неприкосновенности лежало на троне, охраняемое фагорами, как обычно ссутулившими плечи и не ведающими эмоций. Одна из служанок, не сумев докричаться до королевы, скинула собственное одеяние и махала им. Едва королева появилась из воды, прислужница быстро оделась, испытывая неловкость от того, что все так запросто могут сравнить ее тело с великолепием королевского.

– На горизонте парус! - крикнула матери Татро, довольная тем, что первая успела сообщить новость. - Корабль, он идет сюда!

Уже с прибрежного утеса МирдемИнггала рассмотрела корабль в принесенную СкафБаром подзорную трубу. К тому времени, когда поднесли трубу, к первому парусу, видному уже вполне четко, на западном горизонте прибавились два других пятнышка, различимых еще смутно, но определенно также означающих паруса.

Вернув подзорную трубу СкафБару, КараБансити потер глаза тяжелой ладонью.

– Ваше величество, мне кажется, что самый ближний к берегу корабль не борлиенский.

– А чей же?

– Подождем еще полчаса, тогда можно будет сказать наверняка.

– Какой же вы упрямец, - вспылила королева. - Если вы что-то заметили, скажите и мне. Откуда этот корабль? Вам удалось прочитать знаки на его парусах?

– Мадам, мне показалось, что я вижу «Великое Колесо Харнабхара», но этого не может быть, сиборнальские корабли никогда не заходят так далеко от своих берегов.

Королева выхватила трубу из руки анатома.

– Конечно же это сиборнальский корабль - и преогромный. Что ему может быть нужно в этих водах?

Прежде чем ответить, анатом с мрачным видом сложил руки на груди.

– Плохо, что во дворце совсем нет гарнизона. Будем надеяться, что этот корабль держит курс на Оттассол, а сюда решил заглянуть за какой-нибудь пустяковой надобностью, с добрыми намерениями.

– Меня предупреждали - мои друзья, - едва слышно проговорила королева.

День мало-помалу клонился к закату. Корабли приближались еще медленнее, чем опускались за горизонт солнца. Во дворце поднялся переполох. Из сараев добыли несколько бочек смолы и откатили их к берегу над маленькой бухтой, где сиборнальский корабль предположительно должен был бросить якорь, если в его намерения действительно входило посещение Гравабагалинена. Если намерения команды окажутся враждебными, то бочонки можно будет поджечь и вылить смолу на берег, чтобы защититься хотя бы этим.

К вечеру стало душно. Теперь рисунок на парусе можно было различить даже невооруженным глазом. Беталикс уже коснулся горизонта и зажег вокруг себя концентрические кольца вечерней зари. Слуги и придворные без конца вбегали и выбегали из дверей дворца. Фреир тоже добрался до граничной черты и утонул за ней в таких же нимбических кругах, как ранее его сосед по небосклону. Сумерки запаздывали, и паруса в море словно светились: команда подняла их, чтобы не упустить ветер.

Сгустилась тьма, и на небе одна за другой зажглись звезды. Ночной червь сиял ярче других, затеняя тускло светящийся ниже Шрам королевы. Во дворце никто не спал. Отчаяние, смешанное с надеждой, гнало усталость и сон; беззащитным обитателям дворца не на что было уповать, только на удачу.

Приказав завесить окна в своих покоях, королева ждала прибытия кораблей сидя в кресле. Рядом с ней на столе мерцали свечи из белого китового жира. Вино в высоком, толстом стеклянном бокале, налитое для королевы рабом и охлажденное лордриардрийским льдом, стояло нетронутое, в пронизывающем свете свечей отбрасывая на стол трепетные блики. В ожидании своей участи королева неотрывно смотрела в стену прямо перед собой, словно вычитывая там незримые для других знаки судьбы.

В дверь тихонько вошел грум и попросил позволения сообщить последнюю новость.

– Госпожа, с берега доносится звон цепей. Они отдают якорь.

Королева велела привести КараБансити, и они вместе направились к берегу, где в засаде ждали несколько мужчин и фагоров, готовых по первому знаку из дворца поджечь смолу. Факел уже горел наготове. Решительно взяв в руку факел, королева принялась спускаться по извилистой тропинке к морю. Подойдя к пенящимся волнам, с шипением набегающим на берег, она с факелом в руке смело вошла в воду. Ее платье мгновенно намокло, но она не заметила этого, целиком сосредоточив внимание на пятне света, приближающемся к ее огню. Лишь оказавшись в воде, она почувствовала, что ее друзья нежно целуют ей ноги.

Постепенно сквозь шелест прибоя стал все яснее доноситься скрип весел.

Декорацией к сцене на море служила деревянная неясная громада корабля с подвязанными к реям парусами, закрывающая собой полнеба. Королева уже различала на веслах голых по пояс мужчин, дружно напрягающих могучие спины. На носу лодки стояли двое, один с лампой в руках - к несчастью, свет заливал их лица, делая неразличимыми черты.

– Кто посмел бросить якорь у этих берегов? - спросила королева у подплывающих.

Ответом ей был голос, исполненный несказанного восторга, трепещущий от предчувствия, срывающийся:

– МирдемИнггала, королева королев, вы ли это?

– Кто говорит со мной? - снова спросила она. Но она уже узнала этот голос, узнала прежде, чем ответ донесся к ней над волнами.

– Ваш генерал, госпожа, Ханра ТолрамКетинет.

Генерал спрыгнул в воду и вброд двинулся к берегу. Королева подняла руку, предупреждая тех, кто затаился на утесе, что поджигать бочонки рано. Оказавшись перед ней, генерал пал на одно колено и взял для поцелуя руку, украшенную кольцом с блестящим голубым камнем. Другая рука королевы легла ему на голову, ибо это было ей нужно, чтобы успокоиться. По сторонам от них полукругом стояли фагоры-стражники, личная охрана королевы. Тупые морды двурогих были едва различимы во тьме.

Следующим на берегу, кому пришла пора удивляться, стал КараБансити. Сделав несколько шагов навстречу вышедшему из лодки человеку, он заключил его в объятия. Перед ним был его друг и учитель СарториИрвраш.

– Я думал, ты бежал в Димариам - у меня были причины подозревать это. Я снова ошибся.

– Ты редко ошибаешься, но на этот раз промахнулся на целый материк, - отозвался СарториИрвраш. - С недавних пор я путешествую вокруг света. А что делаешь здесь ты?

– Я прибыл сюда с королем, но потом тот, вспылив, оставил меня. ЯндолАнганол решил испытать меня на твоем прежнем посту, и едва я открыл рот, как он чуть было не зарубил меня. Госпожа бывшая королева попросила меня ненадолго остаться, и я согласился, не в силах отказать ее милости. Несчастной женщине тут невесело, и я развлекал ее, как мог.

Тут КараБансити оглянулся на королеву, а вслед за ним и СарториИрвраш - ссыльная, не выказывая и следа грусти, во все глаза глядела на генерала ТолрамКетинета.

– Что слышно о принце Робе, ее сыне? - спросил СарториИрвраш. - Он не подавал о себе вестей?

– Вести о нем доходят, но где он сейчас и чем намерен заняться в будущем, не знает никто, - КараБансити нахмурился. - Несколько недель назад он был у меня в Оттассоле, как раз после полета ассатасси. Он пробыл в моем доме, в том, что в порту, всего два дня, но и за это короткое время успел надолго оставить там память о себе. Я склоняюсь к мысли, что он действительно спятил… - анатом хотел сказать больше, но передумал. - С королевой о нем лучше не говорить.

Пока на берегу шел оживленный разговор, лодка совершила еще один рейс к «Жрецу», чтобы забрать на берег Оди Джесератабхар и лейтенанта Ланстатета. Когда лодка во второй раз ткнулась в берег и гребцы вытянули ее достаточно высоко, чтобы ее не смыл самый высокий прилив, вновь прибывшие и встречающие вместе отправились во дворец, возглавляемые королевой и ТолрамКетинетом. Уже стояла глубокая ночь, но в окнах дворца горел свет, и их там ждали.

СарториИрвраш в самых напыщенных выражениях представил Оди Джесератабхар КараБансити. Анатом отвечал подчеркнуто холодно, дав понять, что сиборнальский адмирал на борлиенской земле не самая долгожданная гостья.

– Я понимаю ваши чувства, - неопределенно отозвалась Оди. Госпожа адмирал была бледна, ее лицо очень осунулось, губы от переживаний последних дней посерели, а волосы висели спутанными прядями.

Для нежданных гостей накрыли импровизированный ужин, перед началом которого генерал наконец встретился со своей сестрой Мэй и заключил ее в объятия.

– Ох, Ханра, что с нами со всеми будет? - спросила брата Мэй. - Увези меня обратно в Матрассил.

– Теперь все будет хорошо, - уверенно ответил генерал.

Судя по лицу Мэй, она не верила брату. Она мечтала только освободиться от королевы - ей совсем не хотелось получить ту в свояченицы.

На ужин была подана рыба, а после оленина под соусом гвинг-гвинг. Выпили все вино, оставленное свитой короля. В вино слуги обильно кололи лучший лордриардрийский лед. За ужином генерал ТолрамКетинет рассказал присутствующим о злоключениях Второй армии в джунглях Рандонана. Время от времени он, желая получить подтверждение своим словам, поворачивался к лейтенанту Ланстатету, занявшему за столом место рядом с сестрой генерала. Рассказ предназначался в основном королеве, но та, казалось, совсем не слушала. МирдемИнггала едва притронулась к пище и во все время ужина почти не отрывала от стола прикрытых пушистыми ресницами глаз.

Когда с ужином было наконец покончено, королева, взяв с каминной полки подсвечник, сказала:

– Ночь уже перевалила за половину. Я покажу дорогим гостям их комнаты. В отличие от моих предыдущих посетителей, вам я по-настоящему рада.

Солдат и лейтенанта Ланстатета устроили на заднем дворе. СарториИрврашу и Оди отвели спальню по соседству с покоями королевы. К ним немедленно послали рабыню, которая должна была помочь Оди раздеться и позаботиться о ее ране.

Когда все были устроены, МирдемИнггала и ТолрамКетинет остались одни в просторном, гулком обеденном зале.

– Вы, наверное, устали, - сказал генерал королеве, когда они начали подниматься по лестнице на верхний этаж. Королева ничего не ответила. Поднимаясь по ступеням впереди генерала, она пошатывалась не от усталости, а от охватившего ее волнения.

В коридоре второго этажа на окнах стучали незатворенные ставни, их раскачивал свежий ночной ветерок, подсвеченный сиянием ложной зари. Во дворцовых башенках ворковали голуби. Быстро, искоса взглянув на генерала, королева сказала:

– У меня нет больше мужа, у вас не было и нет жены. Я уже не королева, пусть меня и продолжают так называть. С тех пор как я прибыла сюда, я забыла, что значит быть женщиной. Вам, генерал, предстоит узнать, что я такое, прежде чем эта ночь умрет.

Распахнув дверь своей опочивальни, королева жестом предложила ТолрамКетинету войти туда первым.

Тот замер в нерешительности:

– Всемогущего ради…

– Всемогущий может только то, что в его силах. Я отринула веру, как сброшу сейчас это платье.

Генерал вошел в опочивальню, и королева, одним движением освободив завязки на шее, распахнула платье, явив взору взволнованного воина чудесную грудь, с сосками, обведенными широкими коричневыми кругами. Выдохнув имя королевы, генерал закрыл дверь.

Сделав над собой усилие, она отдалась ему.

Они не спали до самого рассвета, жадно используя то, что осталось от ночи. ТолрамКетинет сжимал в объятиях королеву, и его плоть была внутри ее.

Таким был ответ на письмо королевы, отданное ею ледяному капитану, - ответ, наконец нашедший ее.

Следующий день принес с собой тревоги, забытые за радостью ночной встречи. Сиборнальские корабли, «Союз» и «Добрая надежда», готовились бросить якорь в бухте Гравабагалинен, которую некому было защищать. Небольшой флотилией предводительствовал Пашаратид.

Положение было критическим и требовалось торопиться, но Мэй удалось уговорить брата уделить ей полчаса для приватного разговора; пока она рассказывала ему о своей несчастной жизни в Гравабагалинене, генерал заснул. От злости Мэй выплеснула на брата стакан воды, и генерал мигом проснулся и вскочил со стула, рассерженный и недоумевающий. Пошатываясь после бессонной ночи, он торопливо вышел из дворца и бросился на берег, где его уже ждала королева. МирдемИнггала стояла на краю обрыва в обществе КараБансити и одной из пожилых служанок. Все не отрываясь смотрели в море.

Солнца стояли по разные стороны небосклона, а черные курчавые тучи наползали на них, отчего казалось, будто светила пылают особенно ярко, словно из последних сил. В этом яростном свете паруса сиборнальцев блестели как кварцевые.

«Союз» был уже близко, тогда как «Доброй надежде» оставался добрый час хода до берега; эмблема на туго надутых парусах была отчетливо видна стоящим на берегу. Вышедший вперед «Союз» убрал часть парусов, чтобы дождаться своего спутника и войти в бухту вместе с ним.

Борлиенские воины под командой Ланстатета уже вовсю трудились, выгружая с борта «Жреца» снаряжение и оружие.

– Они собираются войти в бухту - да поможет нам Акханаба! - крикнул лейтенант генералу.

– Что здесь делает эта женщина? - сурово спросил ТолрамКетинет.

Пожилая служанка, личная рабыня королевы и давнишняя экономка деревянного дворца, помогала людям Ланстатета разгружать «Жреца». Возможно, она считала, что таким образом сможет выказать королеве свою преданность. Дюжий солдат поднимал из трюма бочонки с порохом и спускал их по пандусу на берег. Старуха-рабыня следила за тем, чтобы бочонки спускались ровно, и расставляла их на берегу, предоставляя мужчинам возможность заниматься другими неотложными делами.

– Что делаю? - помогаю! - крикнула она генералу в ответ. - А вы что думали?

На мгновение старуха отвлеклась, и следующий бочонок, покатившись по пандусу, сбил ее с ног, да так, что бедняжка, развернувшись, упала ничком на гальку.

Солдаты подняли рабыню и, не обращая внимания на слабые протестующие стоны, отнесли подальше от воды и устроили поудобнее. По разбитому лицу старухи стекала кровь. МирдемИнггала торопливо спустилась на берег, чтобы помочь своей верной служанке.

Увидев, что королева склонилась над несчастной рабыней, генерал ТолрамКетинет подошел к ней и коснулся ее плеча.

– Торопясь к вам, сударыня, я навлек на вас беду. Я ни в коем случае не хотел этого. Жаль, что я сразу не взял курс на Оттассол.

Ничего не ответив, королева присела рядом с пострадавшей и положила ее голову себе на колени. Глаза рабыни были закрыты, но дышала она ровно.

– Надеюсь, вы, сударыня, не жалеете о том, что я не сразу же взял курс на Оттассол? Вы слышите меня?

Когда королева подняла лицо, ее глаза взволнованно блестели.

– Ханра, я никогда не пожалею о том, что эту ночь мы провели вместе. Я сама этого хотела. Мне нужно было освободиться от Яна. К сожалению, я не добилась того, чего желала. Но это моя вина, а не твоя.

– Вы свободны от короля и перед Богом, и перед законом. Ведь он развелся с вами, не так ли? Я не понимаю, о чем вы?

В голосе генерала слышалось раздражение.

– Я знаю, генерал из меня никудышный, но в остальном…

– Ах, прошу тебя, прекрати! - нетерпеливо вскричала королева. - Ты здесь ни при чем и ни в чем передо мной не виноват. Разве я говорю о твоей войне в джунглях, разве я хоть словом упрекнула тебя за то, что ты не принес мне на своем копье победу? Я говорю об узах, о чувствах первоочередной важности чувствах, подолгу связывающих людей. О, которые не могут угаснуть сразу, как мы того пожелаем. Ян и я - это как бесконечный сон. Нет, не могу описать это словами…

Уже не пытаясь скрыть злость, генерал бросил:

– Вы просто устали. Я знаю, что случается с женщинами, когда жизнь поворачивается к ним своей темной стороной. Поговорим обо всем этом позже. Перед нами враг, и в первую очередь нам необходимо выяснить отношения с ним.

С этими словами генерал повернулся к морю и, указывая рукой на корабли сиборнальцев, продолжил уже совершенно другим тоном - тоном опытного воина:

– «Золото дружбы» так и не пришел, и это может означать только одно - причиненные ему повреждения очень велики. Адмирал Джесератабхар говорит, что команду на «Дружбе» наверняка примет Денью Пашаратид. И если Денью погибла, то Ио Пашаратид, командующий «Союзом», жаждет мести.

– Этот человек внушает мне опасения, - тихо проговорила МирдемИнггала. - И неспроста.

Сказав это, она снова склонилась над рабыней.

Генерал быстро взглянул на свою бывшую повелительницу.

– Вам нечего бояться, я здесь и защищу вас от любых врагов.

– Хочу надеяться, что так и будет, - пустым голосом отозвалась королева. - Ваш лейтенант уже занят делом - значит, надежда еще есть.

Король Орел позаботился о том, чтобы в деревянном дворце не осталось никакого оружия и его обитателям нечем было бы защититься. От скалы Линен в море выдавалась цепочка камней, образующая с прибрежной полосой узкий пролив, и всякое крупнотоннажное судно, подобное «Союзу», обязательно должно было пройти через это горло - в том-то и состоял единственный шанс защитников бухты. ГорторЛанстатет укрепил борлиенские силы дворцовыми фагорами. Совместными усилиями людей и двурогих с орудийной палубы «Жреца» были сняты три пушки и доставлены на берег, откуда их должны были перенести на косу и установить так, чтобы держать под прицелом всю бухту.

СкафБар вместе с другим слугой поспешно спустились на берег с носилками, чтобы забрать оттуда старуху-служанку, отнести ее во дворец и приложить к ее ранам лед.

Поклонившись королеве, ТолрамКетинет бегом отправился к своим людям, торопясь помочь им установить пушки. Опасность их положения была ему отлично видна. Не считая фагоров и безоружных слуг из дворца, в его распоряжении по-прежнему оставалась все та же дюжина, с которой он проделал далекий путь из Орделея. На борту каждого из сиборнальских кораблей, готовых вот-вот войти в бухту, было не менее пятидесяти хорошо вооруженных солдат.

Корабль Пашаратида, «Союз», развернулся, подставив берегу борт.

Дружно впрягаясь в веревки, защитники бухты силились втянуть на предназначенное ей место вторую пушку.

Умоляюще сложив на груди руки, КараБансити предстал перед королевой:

– Не далее как несколько дней назад я позволил себе дать королю совет, который тому не пришелся по нраву и едва не стоил мне жизни. Сейчас, с вами, я хочу рискнуть подобным же образом в надежде на лучший результат. Мне кажется, будет лучше, если вы и ваши фрейлины немедленно оседлаете хоксни и попытаетесь ускакать как можно дальше от моря.

На лице королевы зажглась печальная улыбка.

– Я ценю вашу заботу, Бардол. Но думаю, что сейчас уехать лучше вам. Возвращайтесь к жене. Я же останусь здесь, поскольку именно здесь мой дом. Вы ведь наверняка слышали о том, что Гравабагалинен населен душами воинов, павших здесь во время великой битвы много веков назад. Я предпочту присоединиться к сонму умерших, а не бежать.

Анатом понимающе кивнул.

– Возможно, вы правы. В таком случае, сударыня, я тоже остаюсь.

Уловив перемену в лице королевы, он понял, что ей приятно слышать от него такие слова. Под влиянием мгновенного порыва королева спросила:

– Что вы думаете по поводу «предательского» союза между вашим другом Рашвеном и ускутской леди - ведь она, кажется, адмирал, ни более ни менее?

– Ускутка все больше помалкивает, но я все равно ей не верю. Лучше будет, если оба они уедут отсюда как можно скорее. В рукавах сиборнальца всегда скрываются не только руки. На хитрость, сударыня, нужно отвечать хитростью - тем более что ничего иного нам не осталось.

– Но мне показалось, что она предана нашему бывшему советнику.

– В таком случае, сударыня, она - сиборнальский дезертир, что дает Пашаратиду еще один повод для высадки на наш берег. Нужно куда-нибудь отослать ее ради общей безопасности.

В море появился быстро разрастающийся клуб дыма, укрывший весь «Союз». Через несколько мгновений до берега донесся отдаленный грохот выстрела.

Ядро упало в море у подножия низкого утеса. Сделав «вилку», пушкари смогут навести орудие получше. Наверняка маневры на берегу и подготовка пушек не ускользнули от внимания дозорных на сиборнальских кораблях.

Выстрел с «Союза» был предупредительным. Вновь выполнив поворот, сиборналец на всех парусах устремился в бухту.

Так и не прибранные с ночи волосы королевы, стоящей теперь в одиночестве, развевались на ветру. Глядя по сторонам, она рассматривала пейзаж, который мог стать декорацией для сцены ее смерти. Может быть, так будет лучше для всех - смерть разом разрешит все ее проблемы. Она уныло подумала о том, что близость с ТолрамКетинетом, человеком благородным, но бесчувственным, не доставила ей никакой радости. Теперь их с генералом связывали эмоциональные обязательства, и это раздражало ее. По правде сказать, ласки генерала, его тело только острее пробудили в ней воспоминания о Яне. Она чувствовала себя одинокой как никогда.

Безошибочным чутьем она угадывала, что и Ян, ее гордый Орел, тоже одинок. И прояви она чуть больше выдержки, ее голод и тоску можно было бы утолить гораздо успешнее.

Далеко в море приближающийся муссон, переполненный дождевой водой, нес по небу волны темноты и косо падающего света. Полосы ливня плясали по далеким волнам. Облака неслись удивительно низко. «Добрая надежда» почти потерялась во мраке. Вглядевшись, МирдемИнггала заметила, что ее добрые друзья отчаянно сражаются с волнами. То, что поначалу МирдемИнггала приняла за льдины, оказалось кувыркающимися на водяных валах телами дельфинов. Быстро налетевший на берег ливень стегнул ее каплями по лицу.

В следующее мгновение берег принял на себя удар водяной завесы.

Пушка застряла, ее колеса увязли в грязи. Борлиенцы упали на колени, осыпая бранью разверзшиеся небеса. Ругались и кричали все, кто мог говорить. Если ливень не утихнет в ближайшие минуты, то о стрельбе можно забыть - вода зальет фитили в их дырчатых жестяных банках.

С надеждой выставить пушки на выгодную позицию пришлось распрощаться. С первыми же каплями дождя поднялся и ветер. «Союз» несся к бухте с бешеной скоростью.

Когда до входа в бухту осталось всего ничего и скала Линен уже поравнялась с правым бортом сиборнальца, дельфины пришли в движение. Морские подданные королевы двигались строем, ближайшие приближенные и собственно двор впереди. Не прошло и минуты, как узкое горло бухты было запружено их телами.

Моряки с «Союза», наполовину ослепшие от падающей сверху воды, с испуганными криками тыкали пальцами в кишащие у бортов их корабля черные гладкие тела. Упираясь носами в бока сиборнальца, дельфины не пускали его в бухту. Доски «Союза» затрещали и он замедлил ход.

Вскрикивая от восторга, королева МирдемИнггала, забыв обо всех печалях, бросилась к воде. Хлопая в ладоши, она подбадривала своих друзей. Вода, смешанная с песком, испачкала ее платье, но она не обращала на это внимания, забыв о буйстве природы. Внезапно решившись, она бросилась в волны. Даже генерал, устремившийся было вслед за королевой, остановился. Проплыв мимо «Жреца», королева исчезла во мраке и хлещущих струях дождя.

Вскорости после того, как она оказалась в воде, рядом с ней вынырнул один из приближенных ее двора и легко прихватил ртом край ее платья. Узнав в нем одного из важных чинов узкого круга, королева назвала его по имени. В суматошном ответе дельфина крылась тревога, которую она сумела распознать: держись подальше, великаны уже близко и - она не совсем смогла уловить смысл - они могут схватить тебя. Нечто из невообразимых глубин, какое-то огромное существо, учуяло ее запах.

Подобное известие испугало бы кого угодно, даже королеву королев. Она повернула к берегу, до которого добралась, сопровождаемая дельфинами. Пробравшись через пену у самого пляжа, она отжала платье и обернулась.

До «Союза» уже было рукой подать - его и королеву разделяло расстояние в несколько корпусов судна. Дельфины все еще тормозили ход корабля, плотной массой собравшись перед его носом - и ближайший двор, и совершенно неизвестные королеве. Сквозь завесу дождя королева различила на мостике сиборнальского корабля фигуру Пашаратида - он бешено жестикулировал, отдавая команды. Ио тоже заметил ее.

Пашаратид, высокий и стройный, стоял в распахнутой куртке, подставив ливню грудь, его борода вызывающе торчала вперед, морская фуражка была лихо сдвинута на затылок. Впившись в королеву взглядом, он внезапно оживился.

У ног Пашаратида лежало копье. Подхватив его за древко, он сбежал по трапу к борту, перемахнул через леер и, держась одной рукой за веревки, принялся остервенело бить острием вниз. После каждого удара морская вода окрашивалась красным. У бортов корабля закипела пена. Пашаратид без устали продолжал колоть.

У суеверных моряков дельфины считались неприкосновенными. Ближайшие друзья духов из морских глубин, эти животные, по мнению мореходов, не могли причинить вреда. Но попробуйте причинить вред дельфину, тем более убить его, и за жизнь такого глупца, за судьбу его корабля никто не даст и ломаного гроша.

Испуганные моряки пытались вырвать копье из рук Пашаратида. Не скоро, но это им удалось, и оружие убийства полетело за борт. Некоторое время после этого разъяренный Пашаратид продолжал драться на палубе, куда его оттащили несколько человек, но от него никому уже ничего не было нужно. Довольно скоро драка утихла сама собой. Добрые друзья королевы, защитники бухты Гравабагалинен, одержали победу в схватке с человеком.

Ливень и ветер бушевали с небывалой яростью. Буря достигла апогея. Высокие водяные валы в невиданном бешенстве обрушивались на берег. Королева закричала, торжествуя победу. В своем восторге она очень напоминала свою мать, Шаннану Дикую; испугавшись, как бы королева снова не бросилась в воду, генерал ТолрамКетинет заботливо увел ее от беснующихся волн.

Из брюха туч в море и землю били молнии, которым вторили громовые раскаты. Несущиеся по небу тучи расступились, выпустив из своей завесы «Добрую надежду», словно озаренную призрачным серебряным светом. Оба сиборнальских корабля разделяло едва ли треть мили, и матросы на отстающем судне прилагали все силы, чтобы подоспеть ко входу в бухту сразу за товарищами.

Целая армия дельфинов, вырвавшись из горловины бухты, устремилась навстречу «Доброй надежде», словно по команде невидимого военачальника.

Внезапно море содрогнулось. Волны вокруг лорайского корабля словно вскипели. Находившиеся на берегу впоследствии клялись, что море вокруг «Надежды» действительно кипело. Вода пошла водоворотами и забурлила, в ней замелькали какие-то огромные тела. Вдруг поднявшееся из моря невероятных размеров существо стряхнуло с головы воду. Существо поднималось и поднималось, и так до тех пор, пока его темя не оказалось выше мачт «Доброй надежды». На морде существа горели жарким огнем глаза, а ниже зияла огромная, как ворота, зубастая пасть и вились напоминающие угрей усы. Вслед за первым из моря поднялись еще несколько чешуйчатых тел, толщиной в несколько раз превышающих человеческое. Они казались порождением бури и волн.

Судя по резким, дерганым движениям голов, змеи были разъярены. Некоторые из них, постояв над водой, снова ныряли и плыли кругами, показывая над поверхностью в напитанном влагой воздухе гладкие черные тела.

Огромная голова одного из змеев вынырнула у борта «Доброй надежды», подняв водяной вал, от которого корабль закачался. Два змея принялись за дело совместно. Они что было сил вспенивали море, заставляя его бурлить. От могучего удара хвостом борт каравеллы затрещал.

Еще через мгновение невиданные змеи исчезли. Там, где они последний раз появлялись на поверхности и куда нырнули уходя, вода лежала ровно, без волн, заряженная внутренним напряжением. Явившись на зов дельфинов, змеи вновь ушли туда, откуда нагрянули, в невероятные, тишайшие глубины океана. Человеку редко доводилось видеть их воочию, и тем не менее змеи-великаны составляли неотъемлемую часть круговорота жизни Гелликонии, приспособившейся к суровым переменам Великого Года.

На теперешней стадии своего существования змеи были бесполыми. Период их активного спаривания давно миновал. Когда-то летучие, змеи веками предавались лишь любовным утехам, неустанно производя потомство. Подобно гигантским стрекозам, они и им подобные кружили, ухаживая друг за другом, над бескрайними просторами полярных шапок планеты, где у них не было не только врагов, но и свидетелей их забав.

С наступлением Великого Лета летучие змеи, совершив перелет на юг, к океанам, селились в морях, в том числе и в море Орла, названном так в честь змеев не слишком сведущими в орнитологии рыбаками прошлого. На далеких островах, Пуриче и Лордри, змеи сбрасывали крылья. Лишенные конечностей, извиваясь, сползали в море и исчезали в его глубинах.

В море змеи проводили все лето и в конце концов умирали. Огромные тела шли на корм ассатасси и другим морским обитателям. Прожорливый молодняк был известен под именем скаппер, рыба-ящерица. На самом деле скапперы рыбами не были. С первым дыханием зимних холодов они выбирались на сушу и принимались обживать иную стихию, уже под другим именем, внушающим ужас и отвращение: Червь Вутры.

В теперешнем бесполом состоянии змеи были взбудоражены воспоминанием о своем давнем прошлом. Воспоминания эти принесли им дельфины, со следами запаха, собранного возле королевы королев во время ее периодов. Вне себя от снедающей их страсти, змеи свивались в клубок, стискивая что есть силы друг друга в объятиях; но ничто не могло вернуть им силу и сладость того, что они познали когда-то в прошлом.

Зловещее явление из глубин сломило боевой дух плывущих на борту «Союза» и «Доброй надежды». Гравабагалинен слыл вотчиной армии призраков. Теперь захватчики убедились в этом на собственном опыте, став свидетелями явления духов глубин. Поставив все возможные паруса, сиборнальские корабли бросились навстречу буре, взяв курс на запад. Вскоре облака укрыли их, и они исчезли из вида.

Дельфины тоже исчезли.

Но шторм не утихал, и волны долго еще обрушивались на камни скалы Линен с монотонным грохотом, разносящимся по всему берегу.

Защитники Гравабагалинена, не сделав ни единого выстрела, вернулись под защиту деревянного дворца.

Стук дождя по крыше дворца эхом разносился по его залам. Дождь утихал - менялся и звук, но тут ливень, словно спохватившись, принимался за дело с новой силой.

Военный совет под председательством королевы собрался в главном зале дворца.

– Во-первых, нам нужно точно понять, с каким человеком мы имеем дело, - сказал ТолрамКетинет. - Советник СарториИрвраш, расскажите нам, что за тип этот Пашаратид, и, пожалуйста, говорите кратко и по существу.

Поднявшись, СарториИрвраш погладил ладонью лысину и поклонился королеве. То, что он намеревался сейчас сказать, без труда могло вместиться в несколько коротких фраз, хотя при этом вряд ли могло кому-нибудь показаться приятным. Он извинился за то, что начнет с упоминания о прошлых неудачах, но так уж устроена жизнь: будущее всегда смыкается с прошлым и эти связи редко бывают понятны даже мудрейшим из мудрых. Например, он может рассказать, как…

Заметив, что Оди Джесератабхар делает ему страшные глаза, он решительно перешел к ответу на поставленный вопрос, резко вскинув при этом плечи. В его бытность придворным советником в Матрассиле в обязанности СарториИрвраша входило распутывать дворцовые интриги. В ту пору, когда светлой памяти брат королевы королев ЯфералОборал был еще жив, ему, советнику, удалось разузнать, что Пашаратид - подвизавшийся тогда послом своей страны - пользовался благосклонными услугами одной юной особы, простолюдинки, дочки содержательницы дома терпимости. При этом он, советник, слышал от отца короля, ВарпалАнганола, что Пашаратид не упускал случая подсмотреть купание королевы королев, полюбоваться ее нагим телом. На основании всего изложенного становится ясно, что это человек похотливый, совершенно беспринципный и отчаянный и что его, по слухам, могла держать в узде только жена - которая, вполне возможно, теперь мертва.

Кроме того, он хочет поделиться с присутствующими слухом - он уверен, что это не более чем слух, - который пересказал ему один колоритный тип по имени Указатель Тропы, с кем он сдружился во время перехода через пустыню к поселениям сиборнальцев на землях Кампаннлата, откуда отплыл на корабле на северный континент. Так вот, по словам Указателя, именно Пашаратид убил брата королевы.

– Я подозревала это, - тихим голосом произнесла МирдемИнггала. - Таким образом, у нас есть все основания считать Ио Пашаратида опасным человеком и коварным противником, способным на любую подлость.

ТолрамКетинет поднялся с места.

Приняв картинную позу военного, он заговорил цветисто, как настоящий ритор, изредка бросая быстрые взгляды на королеву, чтобы узнать, как принимают его речи и вид. Он сказал, что теперь им стали ясны сильные и слабые стороны Пашаратида, конечно же человека опасного. Кроме того, ясно, что, встав во главе «Союза», он вскоре правдами и неправдами объявит себя командующим обоими кораблями, то есть и «Доброй надеждой». Он, ТолрамКетинет, поставив себя на место врага, всесторонне рассмотрел сложившееся положение, исходя из чего может теперь предположить, что дальнейшими шагами Пашаратида могут быть следующие: во-первых…

– Прошу вас, покороче, иначе наш совет рискует растянуться до бесконечности, - подал голос КараБансити. - Хотя, конечно, если вы такой же хороший генерал, как оратор, то волноваться не о чем.

Нахмурившись, ТолрамКетинет сказал, что с двумя кораблями Пашаратид никогда не рискнет напасть на Оттассол. В его положении наилучшим решением может быть попытка пленить королеву, чтобы с этим козырем на руках диктовать условия Оттассолу и принудить город к сдаче. По его мнению, Пашаратид скорее всего может попробовать высадиться где-нибудь на побережье к западу от Гравабагалинена, где нет рифов и пляжи чисты и удобны. Он, ТолрамКетинет (при этих словах генерал стукнул себя кулаком в грудь), требует, чтобы все имеющиеся во дворце силы немедленно приготовились к отражению возможной атаки с суши. Лично он обязуется отдать жизнь во имя спасения королевы.

После краткого обсуждения королева наконец объявила свое решение. Пока она говорила, вода, натекшая сквозь прохудившуюся крышу, закапала на стол, за которым собрался совет.

– Вода - моя стихия, и я ничуть не против того, что крыша протекла именно сейчас, - заметила она между прочим.

Королева повелела выстроить укрепление по периметру дворца, а также со стороны моря, оснастив его всем имеющимся в распоряжении генерала ТолрамКетинета оружием, которое надлежало забрать с борта «Жреца Ваджабхара». Необходимо было также произвести во дворце пересмотр всего, что могло сойти за оружие.

Потом, повернувшись к СарториИрврашу и Оди Джесератабхар, она приказала им немедленно оставить дворец. Они могут выбрать хоксни в дворцовой конюшне.

– Вы очень добры, сударыня, - отозвался СарториИрвраш, хотя по выражению его физиономии можно было с уверенностью судить, что думает он иначе. - Но нельзя ли узнать, почему вы хотите избавиться от нас?

– Я хочу избавиться от вас? Скажите, ваша спутница может сидеть в седле?

– Думаю, это ей по силам.

– Я хочу избавиться от вас потому, что вас пощадил Ян. Ведь это вы предложили ему расстаться со мной, подсказали этот хладнокровный план? Глядя на вашу подругу, я понимаю, что в свое время она состояла в деловых сношениях с Ио Пашаратидом и была его командиром?

СарториИрвраш смешался.

– Милостивая государыня, в ту пору многое так усложнилось… была вовлечена большая политика. Я заплатил за свою службу королю сполна.

– В свое время вы утверждали, что всегда и во всем стоите только на стороне правды.

СарториИрвраш рассеянно поискал по карманам чарфрула, словно нашаривая там вероник, потом успокоился и вместо того разгладил усы.

– Иногда приходится играть сразу две роли. Я знаю, что вы, с вашим добрым сердцем, как и король, стоите за фагоров в нашей стране. Но вместе с тем я знаю, что фагоры - источник всех людских несчастий. Сейчас, летом, когда число двурогих невелико, мы имеем все шансы избавиться от них навсегда. А вместо этого тратим лето на братоубийственные войны, забывая, что именно фагоры - наши исконные враги на все века. Поверьте, госпожа, я много лет потратил на изучение исторических хроник «Бракста Трибриатца» и знаю…

На этот раз королева взглянула на советника не без симпатии и сдержала свой гнев.

– Рашвен, довольно болтовни! Мы с вами друзья, но с недавних пор наши пути разошлись. Ступайте с миром.

Неожиданно СарториИрвраш, вскочив, обежал вокруг стола и схватил руку королевы.

– Хорошо, мы уйдем, уйдем! В конце концов, к неблагодарности мне не привыкать. Но прежде чем мы уйдем, нам нужно исполнить свой долг… Речь идет об одной просьбе. Благодаря помощи и содействию Оди я совершил открытие, жизненно важное для всех нас. Я считаю необходимым добраться до Олдорандо и поставить в известность об этом открытии святейшего Це'Сарра - надеюсь, он велит щедро наградить нас. Это в равной мере касается и вашего бывшего мужа, и потому я уверен, что вам будет небезынтересно об этом услышать…

– Что за просьба? - в голосе королевы послышалось раздраженное нетерпение. - Прошу вас, если это возможно, покороче. У нас еще много важных дел.

– Моя просьба тесно связана с моим открытием, сударыня. Когда-то, в давно прошедшие дни нашего безопасного существования в Матрассиле, я частенько читал вашей дочери забавные сказки. Вряд ли вы сейчас помните подробности этих чтений. Что касается меня, стоит закрыть глаза, и я сейчас же вижу перед собой прекрасную книгу сказок, принадлежащую принцессе. Так вот моя просьба: я прошу разрешить мне взять эту чудесную книгу сказок Татро с собой в Олдорандо.

МирдемИнггала издала странный звук, нечто среднее между смешком и стоном.

– Мы здесь готовимся к неравной схватке с врагом, а вы позволяете себе думать о каких-то детских книжках! О сказках! Если вам так это нужно, забирайте книжку и можете прихватить еще пару других понравившихся - да поторопитесь собраться и побыстрее отправляйтесь в путь, поскольку у меня нет больше сил выслушивать ваши легкомысленные речи.

СарториИрвраш почтительно прикоснулся губами к руке королевы. Пятясь вместе с Оди к двери, он смущенно улыбался и говорил:

– Дождь уже перестал. Здесь мы нежеланные гости - что ж, скоро мы избавим вас от своего присутствия.

Когда дверь за советником закрылась, королева запустила ему вслед подсвечником.

С одной стороны дворец был окружен большим садом, в основном состоящим из гряд полезных трав и плодовых кустарников. Кроме того, в саду находился загон, кораль, где содержались свиньи, куры, гуси, козы и прочие домашние животные. Позади, сразу за изгородью кораля, начиналась полоса деревьев с искривленными стволами. Дальше, за кривыми деревцами, начинались луга, переходящие на востоке в болотистую местность - именно с этой стороны, по расчетам защитников дворца, могли появиться силы Пашаратида, если, конечно, это все-таки случилось бы. В лугах имелись древние земляные укрепления, редуты, теперь густо заросшие травой и местами полностью обвалившиеся; они огибали дворец дугой.

Проведя быструю рекогносцировку, генерал ТолрамКетинет и лейтенант Ланстатет решили устроить линию обороны на месте старых редутов.

Речь шла о том, чтобы вывезти обитателей дворца морем. Но, как неожиданно выяснилось, «Жрец» затонул. Очевидно, во время шторма его корпус был поврежден, а надежды произвести ремонт в краткие сроки и малыми силами не было никакой.

С корабля сняли все, что имело хоть какую-то ценность. Кроме того, часть бортов «Жреца» разобрали, и из досок соорудили на самых высоких деревьях площадки для дозорных.

Когда земля после бури подсохла, часть фагоров отрядили на восстановление брустверов и редутов на месте старых укреплений. Оставшиеся двурогие копали новые траншеи, замыкая линию обороны.

Пока шли бурные приготовления, СарториИрвраш и Оди Джесератабхар выехали из ворот дворца. Они трусили друг за другом на хоксни, третье животное, навьюченное поклажей, замыкало маленький караван. Заметив КараБансити, производившего инспекцию редутов и следившего за продвижением работ, СарториИрвраш остановился.

– Хочу попрощаться со старым другом, - сказал он.

– Только недолго, - отозвалась Оди. - Из-за меня у тебя здесь не осталось друзей.

Кивнув, бывший советник спешился и, ссутулив плечи, зашагал к анатому.

КараБансити наравне с фагорами бросал лопатой раскисшую землю. Подняв голову и заметив СарториИрвраша, он потемнел лицом, но потом, видно не удержавшись, разулыбался - тучный анатом не умел долго копить злость. Он махнул СарториИрврашу рукой, подзывая его.

– Несколько веков назад здесь были укрепления, часть фортификационной системы здешнего дворца. Фагоры откопали тут такое - легенды оживают прямо на глазах…

Они подошли к ближайшей свежевыкопанной траншее - КараБансити, за ним СарториИрвраш. КараБансити встал на колени на краю траншеи, не обращая внимания на то, что испачкал штаны в липкой жирной земле. На глубине в руку под слоем дерна из стены траншеи торчало нечто, что СарториИрвраш поначалу принял за старый коричневый мешок, перекрученный и грязный. Приглядевшись, он распознал полуистлевшее тело человека. Мертвец лежал на левом боку, вытянувшись во весь рост. Судя по остаткам кожаных доспехов и сапогам, он когда-то был воином. Из-под останков выглядывала рукоять меча. Давление земли сплющило мертвецу голову, и оттого казалось, что его изъеденный червями рот с торчащими наружу зубами издевательски улыбается. То, что сохранилось от кожи, было блестящим и коричневым. Тело превратилось в мумию.

Эта находка оказалась не единственной - были отрыты и другие тела. Фагоры работали, не проявляя к мертвым особого интереса, выбрасывали их из траншей, точно ненужный мусор, а если заставить, то счищали с них грязь пальцами, сохраняя равнодушное выражение на тупых мордах. На глазах у СарториИрвраша из земли извлекли еще одного солдата с зияющей в груди страшной раной. Черты лица этого воина были на удивление четки и напоминали собой рисунок карандашом. Глазные яблоки мертвеца провалились, что придавало ему несколько меланхолическое выражение.

Спертый подвальный запах вынутой из глубины земли ударил им в ноздри.

– Чистота земли предохранила их от тлена, - проговорил СарториИрвраш. - Это солдаты, и, должно быть, они пали в бою. Сколько лет прошло с тех пор… возможно, целый век.

– Гораздо больше, - отозвался КараБансити, спрыгнув в траншею. Там он выковырял из земляной стены то, что СарториИрвраш поначалу принял за камень, и положил на край бруствера, чтобы его друг смог внимательно рассмотреть предмет.

– По-моему, именно это убило того парня с выбитыми зубами. Семечко дерева раджабарал, крепкое как железо. Перед тем как пустить его в ход, семечко обжарили, и потому оно не проросло. С тех пор как раджабарал давал весной семена, минуло не менее семи веков. Так вот, сдается мне, что одна из сторон использовала эти семена вместо ружейных пуль. Вот как происходило легендарное сражение у Гравабагалинен. Нам удалось выяснить все это только благодаря стечению обстоятельств, потому что мы собрались использовать это место для подобных же целей.

– Бедняги!

– Кто - эти солдаты или мы?

С этими словами КараБансити выбрался из траншеи и направился к тылу линии обороны. Там, в следующей траншее, он указал бывшему советнику на пару выкопанных тел - человека-солдата и фагора, лежащих крест-накрест друг на друге. Морда двурогого почернела, шкура свалялась и окрасилась от стоячей воды в ржаво-коричневый цвет овощной гнили.

– Видите, здесь сражались не только люди, но и фагоры. Они умирали бок о бок.

СарториИрвраш фыркнул от отвращения.

– Ну не знаю, с таким же успехом они могли быть и неприятелями. У нас нет подтверждения ни одной, ни другой теории.

– Ясно одно - это дурной знак. Я не хочу, чтобы королева королев видела и даже знала обо всем этом. ТолрамКетинету я тоже много рассказывать не стану. Не то у него поубавится бойцовского духа. Я решил снова закопать эти останки.

Бывший советник повернулся, чтобы уйти.

– Не все из нас вновь прячут тайны, которые удается раскрыть. Я располагаю фактами, благодаря которым, едва о них узнают в Священной Империи, по всем входящим в нее странам - да и всему Кампаннлату - немедленно будет объявлен общий крестовый поход против анципиталов.

Криво улыбнувшись, КараБансити покосился на друга налитыми кровью глазами.

– И за то, что начало этой войне будет положено благодаря тебе, ты надеешься получить награду? Живи сам и давай жить другим - вот мое правило.

– Да, так считаешь ты, Бардол, но только не эти рогатые бестии. Их убеждения коренным образом отличаются от наших, людских. Если мы не примемся за дело сейчас же, то рано или поздно они неслыханно размножатся и изничтожат нас. Видел бы ты эти бесчисленные стада фламбергов…

– Не давай воли чувствам, не позволяй им завладевать твоим разумом. Голова должна быть холодной, иначе добра не жди… Но пора за работу. Думаю, что здесь, на этом поле, в земле лежит не менее нескольких сотен тел.

Сложив руки на груди, СарториИрвраш сказал:

– Ты берешь пример с королевы и тоже прощаешься со мной холодно.

Выбравшись из траншеи, КараБансити ответил:

– Ее высочество дала тебе то, что ты у нее просил, - книгу сказок и трех хоксни.

Прикусив костяшки пальцев, он пристально взглянул на бывшего советника.

– Значит и ты, Бардол, против меня? Неужели ты забыл те времена, когда мы, оба еще молодые, наблюдали в твой телескоп фазы Кайдау, проносящегося по небу над нами? В ту пору нам впервые пришло в голову понимание космической геометрии, правящей миром.

– Я ничего не забыл. Ты пришел сюда с офицером армии Сиборнала, извечным и убежденным врагом Борлиена. Под угрозу были поставлены жизнь нашей королевы и существование королевства вообще. Я не питаю горячей любви ни к ЯндолАнганолу, ни к его фагорам, но все же хочу, чтобы Орел остался у власти и такие люди, как мы с тобой, могли смотреть в свои телескопы.

А перевернув королевство, чего хотите вы с сиборналкой, вы перевернете и телескопы.

КараБансити, напряженно приподняв плечи, с непроницаемым лицом, горько уставился в сторону моря.

– Ты рассказывал, что сам был свидетелем тому, как Киивасиен, некогда центр мировой культуры и родина великого ЯрапРомбри, был бездумно стерт с лица земли. Лично я считаю, что под гнетом старой власти, пусть и несправедливой, страна будет благополучнее, чем под властью новой, но тоже несправедливой. Вот мое слово.

– Значит, вот как ты теперь смотришь на вещи, вот как живешь?

– Я всегда отстаивал свой образ жизни. Мне вечно приходилось отвоевывать возможность жить так и там, как и где я хочу. Даже тогда, когда сражаться приходилось с самим собой. Иди же. Прощай, будь счастлив со своей женщиной, но помни - в рукавах сиборнальца всегда скрываются не только руки.

– Почему ты говоришь со мной так? Я - просто жертва. Бродяга, изгнанник. Работа всей моей жизни уничтожена. Крупица удачи - и я мог бы стать ЯрапРомбри своей эпохи… Меня не в чем винить, я невиновен. Я ничего не сделал.

КараБансити покачал своей большой головой.

– Знаешь, Рашвен, ты уже в том возрасте, когда невинность и бездействие равносильны преступлению. Тебе пора - твоя дама заждалась. Езжай и изливай по пути свой яд.

Бывшие друзья посмотрели друг на друга с вызовом. СарториИрвраш вздохнул. КараБансити отвернулся и спрыгнул в траншею.

Поняв, что разговор закончен, СарториИрвраш зашагал туда, где его ожидали Оди и хоксни. В глазах его блестели слезы. Ни слова не говоря, он забрался в седло и дернул повод.

Выехав за пределы дворца, они свернули на вьючную тропу, ведущую на север, в Олдорандо. Всего несколько дней назад по этой же дороге проехали ЯндолАнганол и его свита, держа путь к одру невинно убиенной невесты.

Глава 19 Олдорандо

Сияние в безоблачном небе двух солнц, объединивших усилия, нещадно жгло застывший в неподвижности вельдт.

Король ЯндолАнганол, он же король Орел, наслаждался походом - на лоне дикой природы он чувствовал себя великолепно. Его горести и радости сильно отличались от горестей и радостей обычных людей. По большому счету радость королю доставляли долгие изматывающие переходы, чередующиеся с краткими привалами, чего нельзя было сказать о любителе изысканных наслаждений, посланнике святейшего Це'Сарра, Эламе Эсомбере.

К Олдорандо король и его свита, в том числе несколько духовных лиц, подъехали с юга, по Дороге пилигримов, за многие века хорошо утоптанной паломниками, чей путь в Священный Панновал пролегал через Олдорандо.

Город Олдорандо стоял на перекрестке дорог Кампаннлата. Тропы фагоров и несколько уктов мади пролегали совсем рядом, чуть восточнее и чуть западнее городской черты. Старая извилистая соляная дорога уходила от города на север к Кзинту и озеру Дорзин. На западе лежал Кейце, угрюмый и невежественный, родина хладнокровных убийц, искусных ремесленников, бродяг и злодеев; к югу от Олдорандо начинался Борлиен - дружественный и родственный, родина еще больших злодеев, чем уроженцы Кейце.

Когда король ЯндолАнганол ступил на земли Олдорандо, эта страна вела собственную войну с варварами, очень напоминающую войну самого Борлиена в Рандонане. Война Олдорандо с Кейце приключилась как из-за неспособности короля Сайрена Станда вести переговоры и решать дела мирным путем, так и по причине гнусного нрава самих кейце.

Поставленный перед фактом исчезновения, если не сказать уничтожения, Второй армии, король ЯндолАнганол заключил союз с кланами кейце, прирожденных кочевников и пустынников, что многие расценили как проявление трусости. Чтобы скрепить достигнутый договор, в холмы к кейце были отправлены караваны с грузом зерна и вероника.

Что касается самих кейце, то они не придавали подобным договорам серьезного значения и, давно привыкнув к постоянной войне на несколько фронтов, смотрели на мир как на нечто временное и непрочное. Воспользовавшись передышкой, они положили боевые луки в удобное место у дверей своих хижин и занялись обычным делом, то есть охотой, междоусобицами и кровной враждой, а также гончарным ремеслом - кейце были искусными гончарами, и их горшки и кувшины славились на весь Кампаннлат. За свои кувшины кейце выменивали у мади ковры. Кроме того, степной народ не брезговал разбоем и воровством, знал, где можно отыскать в земле драгоценные камни, и старался ублажать своих малосимпатичных нескладных женщин, на что также уходило немало времени. Война на несколько фронтов, с Борлиеном и Олдорандо, то вспыхивающая с большей силой, то затухающая, благоприятно сказалась на кланах кейце - разрозненные племена сплотились и научились действовать заодно.

Каким-то чудом не перессорившись во время бурного празднования победы, приуроченного к дележу дара ЯндолАнганола и перекладыванию его в разнообразную более мелкую тару, главный клан кейце, самый могущественный и многочисленный, выбрал своим верховным вождем могучего и недалекого здоровяка по прозвищу Скрумппабовр. Дабы ознаменовать свое избрание на столь почетный пост, Скрумппабовр объявил великую резню всех олдорандцев, на свое горе живущих на землях кейце. Подобная забава на местном диалекте называлась «просадить на кольях».

Следующим великим деянием Скрумппабовра стало восстановление оросительных сооружений на юге края и заселение тамошних деревень. Чтобы претворить свой план в жизнь, он предложил фагорам, терпящим гонения в Олдорандо, Куайне и Рандонане, поселиться на этих землях. В обмен на рабочие руки вождь кейце гарантировал анципиталам избавление от крестовых походов, столь популярных в Олдорандо. Язычники-кейце не видели причин притеснять фагоров, по крайней мере до тех пор, пока те пристойно себя вели и не засматривались на женщин кейце.

Новость эта пришлась по душе королю ЯндолАнганолу. Видя, как другие страны следуют его примеру, он убеждался в том, что силен на ниве дипломатии. Что касается Берущих, те были не так довольны. Берущие, воины-священники Священной Панновальской Империи, обладали широкой сетью агентов и соглядатаев во всех странах, считающих себя членами Империи. Поговаривали, будто Киландр IX в дни своей молодости тоже был Берущим.

Однажды ночью небольшой, но прекрасно обученный отряд конницы Берущих, выехав из столицы Олдорандо, совершил отчаянный набег на уютно расположенный в холмах Акейце, считающийся столицей Кейце, а на самом деле большую деревню, вырезав там в одночасье около тысячи фагоров, а заодно с ними отправив на тот свет и несколько кейце.

Однако Берущие рано праздновали победу. На обратном пути в Олдорандо они угодили в засаду, хитро устроенную Скрумппабовром, и были перебиты в бою или взяты в плен и после все равно казнены самыми садистскими и изощренными способами. В Олдорандо вернулся только один из Берущих, скорее ходячий мертвец, чем живой человек, который и поведал всю историю. В задний проход Берущему кейце искусно воткнули тонкий бамбук, вышедший наружу у правой ключицы. Именно это и называлось «просадить на кольях».

Известие о кошмарной выходке варваров достигло слуха короля Станда. Он немедленно объявил о начале священной войны с Кейце и назначил хорошую цену за голову Скрумппабовра. С начала священной войны было пролито немало крови с обеих сторон, хотя приходилось признать, что потери Олдорандо несравненно больше. Сейчас больше половины армии Олдорандо, в которой никогда не служил ни один фагор, рыскало по поросшим шоатапракси холмам Кейце в погоне за неуловимыми коварными племенами.

Король Станд очень быстро потерял всякий интерес к войне. После гибели старшей дочери, Симоды Тал, он заперся во дворце и редко показывался на людях. Услышав о том, что к его столице приближается король ЯндолАнганол, Станд немного приободрился, да и то лишь благодаря усилиям своих советников, жены - королевы-мади - и оставшегося единственного ребенка, младшей дочери, Милуи Тал.

– Как мы встретим этого великого короля, Станд, дорогой? Чем бы нам развлечь его? - певучим голосом вопрошала мужа королева Бакхаарнет-она. - Я, твоя бедняжка, создание-цветок, очень слаба, и ты должен принять решение сам. А я всего лишь слабый цветок. Хочешь, я спою королю Орлу песни Пути?

– Честно признаться, мне этот человек безразличен. Он дикарь, и его край - оплот варваров, - отозвался муж королевы-мади. - Король Орел ведет с собой своих гвардейцев-фагоров, поскольку у него нет денег, чтобы нанимать солдат-людей. Если у нас хватит выдержки вынести присутствие этой зловонной толпы в нашем городе, возможно, не мы их, а они нас развлекут - своими животными выходками.

Жаркий климат Олдорандо не располагал к деятельности. Взрыв на горе Растиджойник положил начало извержению сразу нескольких вулканов, составляющих цепочку в гористой стране Кампаннлата. Пепел, насыщенный парами серы, укрыл землю отравленным покрывалом. В ознаменование визита своего кузена король Станд неохотно велел развесить на улицах города флаги, но в безветренном воздухе полотнища висели безжизненно, не только не создавая атмосферы праздника, но еще более углубляя отчаяние.

Что касается короля Орла, тот сгорал от переполняющего его энергичного нетерпения. Переход из Гравабагалинена занял почти целый теннер. Сначала дорога шла через лёссовые равнины с фермами, потом через пустоши и необитаемую местность. ЯндолАнганол торопился, и как бы быстро ни скакали хоксни, ему все казалось мало. Жалобы сыпались отовсюду, но только не из рядов Первого Фагорского.

Дурные новости догоняли королевский караван. Неурожай и голод свирепствовали в королевстве; искать тому свидетельств не приходилось - они бросались в глаза повсюду. Вторая армия не просто была разбита - она так и не вышла из джунглей. Те горстки людей, что выбрались из непроходимого леса, разбрелись по домам, поклявшись никогда больше не вставать под знамена короля. Уцелевшие батальоны фагоров растворились в чаще.

Новости из столицы тоже не поднимали настроения. Верный союзник короля, архиепископ БранцаБагинат, писал, что в столице наблюдается брожение, что бароны грозятся взять власть в свои руки и править именем скритины. Архиепископ заклинал короля действовать со всей осмотрительностью и как можно скорее.

Королю нравилась походная жизнь, нравилось жить тем, что давала охота, он отдыхал в ночных бивуаках, терпеливо сносил дневную жару и нестерпимый солнечный блеск и не вспоминал о том, что у побережья, где гулял муссон, теперь дышится свободней. Казалось, переживания придают ему новые силы, а его жизни - особую остроту. Лицо короля осунулось и заострилось, стало напряженным, свое своенравие он больше не сдерживал.

Энтузиазм же Элама Эсомбера убывал с каждым новым днем. Выросший в Панновале в подземном особняке своего отца, он неуютно чувствовал себя под открытым небом на лоне природы и получал от длительных скорых маршей мало удовольствия. Время от времени посланник святейшего Це'Сарра останавливался и категорически требовал привала, зная, что на его стороне будут все следующие с ними в свите придворные, хилые и тщедушные создания.

С наступлением сумерек в глянцевитой траве раскрывались лепестки сочных поблескивающих цветов, столь привлекательные для ночных мотыльков; перекликались какие-то птицы, без конца повторяющие две однообразные звонкие металлические ноты.

Но вот лёссовые равнины остались позади, и они углубились в край почти необитаемый, где за несколько дней пути человеческое поселение встретилось им всего раз. На привале свита бросалась в тень раскидистых дэнниссов, чья листва успокоительно шелестела под порывами ветра. Из подземного материнского корневища дэннисса произрастало множество стволов, и совсем молодых и свежих, и древних, насчитывающих несколько десятков лет, - вся эта растительность, томно льнущая друг к другу - совсем как Эсомбер, - тянулась вверх, выставляя во все стороны ветви, словно костлявые локти.

– Какая сила занесла нас сюда, Яндол? - вопрошал Эсомбер. - Куда мы так спешим? В такую жару любой повод для спешки кажется смехотворным. Для чего так торопиться, ведь в Олдорандо тебя вряд ли ожидает нечто отличное от того, что ты недавно оставил в Гравабагалинене?

Положив ноги поудобней, посланник снизу вверх взглянул на уверенного в своей цели и спокойного короля и удивленно поднял бровь.

Король Орел расположился неподалеку от посланника, но в отличие от того не лежал, а неподвижно сидел на корточках. Внезапно, учуяв слабый запах дыма, он зорко оглядел горизонт в поисках источника запаха. Время от времени он поднимал с земли небольшие камешки и бросал их в пыль перед собой.

Несколько королевских капитанов, среди них королевский оружейник, не смея сесть в присутствии монарха, стояли поодаль, облокотившись на копья. Кто-то курил вероник, кто-то дразнил Юлия, подталкивая его древком копья.

– Причина для спешки только одна - мы должны добраться до Олдорандо как можно скорее.

Король говорил как человек, изрекающий непреложные истины и уверенный, что ему не станут возражать. Но Эсомбер не считался с этим.

– Мне и самому охота взглянуть на сей пыльный городишко, в особенности тянет отмокнуть в его знаменитых на весь свет горячих источниках, если они еще не пересохли - я многое отдал бы сейчас за то, чтобы полежать в горячей ванне минут триста. Но даже мое нетерпение не заставит меня всю дорогу до ванны бежать. В Панновале ты был другим. С тех пор ты сильно изменился, Ян, - куда делся твой веселый нрав, хотелось бы знать?

Король с силой швырнул камешек о землю.

– Борлиену необходим союз с Олдорандо - иначе говоря, с Сайреном Стандом. Этот анатом и астролог, тот, что принес мне часы с тремя циферблатами, говорил, что в Олдорандо мне делать нечего. В тот же миг я понял, что именно это я и должен сделать - пойти туда, в Олдорандо. То же говорил и отец. Его последними словами перед смертью (а ведь он умер у меня на руках) были: «Иди в Олдорандо». Теперь, когда этот глупец ТолрамКетинет потерял Вторую армию в Рандонане, мне ничего не остается, кроме как искать союзников в Олдорандо. Судьбы Борлиена и Олдорандо всегда шли рука об руку.

Последний камешек король Орел швырнул особенно сильно, словно поставив в споре последнюю точку.

В ответ Эсомбер промолчал. Сорвав травинку, он сунул ее в рот и принялся посасывать, внезапно смутившись под пристальным взглядом короля.

Еще через несколько секунд король упруго вскочил на ноги и помахал руками в воздухе, разминаясь. Потом топнул по земле.

– Вот я стою. И пока я буду попирать эту землю, ее сила будет питать мое тело. Я - соль земли Борлиена. Я - сила моей страны.

Подняв руку, он сжал пальцы в кулак.

Рядом, на солнце, как исхудавший скот, стояли фагоры, не выпускающие из рук мушкеты. Несколько двурогих переворачивали камни и разламывали трухлявые пни, чтобы найти в них грабов и улиточников, которых тут же поедали живьем. Другие фагоры стояли совершенно неподвижно, лишь изредка поводя головой или дергая ухом, чтобы отогнать мух. Кусачая летучая мерзость жужжала всюду. Чувствуя непонятное волнение, Эсомбер поднялся и сел:

– Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать, но если это развлекает тебя, то с моей стороны нет никаких возражений, - сказал он сухо.

– Пускай это поможет тебе лучше понять таких, как я, - проговорил король, критически обозревая горизонт. - По каким бы причинам я ни отказался от королевы МирдемИнггалы, все равно она осталась моей. И если бы я, к примеру, узнал, что ты, Элам, позволил себе какие-то вольности с королевой, пытался вломиться в Гравабагалинене к ней в покои, пока я спал, тогда я, невзирая на нашу дружбу, убил бы тебя без жалости, а после отрезал бы твоего дружка и повесил на дереве на корм птицам.

Король замолчал. Ни он, ни посланник не двинулись с места. Потом Эсомбер поднялся и прислонился спиной к стволу дэннисса. Его смазливое худое лицо покрыла смертельная бледность.

– Я просто хотел узнать: тебе никогда не приходило в голову, что эти твои фагоры, которых ты вооружил сиборнальскими мушкетами, могут испугать своим видом простых парней? Что Сайрен Станд не обрадуется, увидев этакое диво в своем городе, где крестовые походы привычное дело? Ты никогда не думал, что со временем сам можешь стать похожим на своих фагоров? Здесь есть чего испугаться, верно?

Король медленно обернулся, в его лице не отразилось ни тени интереса к заданным вопросам.

– Смотри.

Внезапно в его глазах мелькнуло глубочайшее презрение, и он тут же, глубоко, с шумом втянув воздух ноздрями, сорвался с места и бросился вперед. На пути короля, параллельно земле, на высоте почти четырех футов, лежал ствол поваленного дерева. Собравшись, король грациозно перемахнул через ствол - великолепным, почти звериным прыжком. Развернувшись с противоположной стороны, он разбежался и вновь перепрыгнул через дерево, приземлившись почти рядом с Эламом Эсомбером.

Король был почти на голову выше посланника. От неожиданности Эсомбер схватился было за рукоятку меча, но потом, опомнившись, опустил руки и неловко замер. Король смотрел на него с улыбкой.

– Мне двадцать пять, я в отличной форме, и на земле я не боюсь ни человека, ни фагора. Мой секрет в том, что я всегда исхожу из обстоятельств. Олдорандо - не более чем одно из обстоятельств на моем пути. Я планирую свои действия, сообразуясь с обстоятельствами, и из них черпаю силы… Не зли меня, Эсомбер, и никогда не зарься на то, что принадлежит мне, - это священно. Для тебя я - одно из твоих обстоятельств. Обратное - неверно.

Сделав шаг в сторону, посланник, чтобы под каким-нибудь предлогом убрать руку с рукоятки меча и поднести ее ко рту, кашлянул и изобразил бледную улыбку.

– Ты силен и ловок и отлично подготовлен ко всему - так, что это просто ужасно, я убедился в этом. Я завидую тебе, Всемогущий тому свидетель. Досадно, что я и мои викарии, проводящие дни по преимуществу в размышлениях, за теоретическими выкладками, физически подготовлены гораздо хуже и теперь задерживаем тебя. Я часто задумываюсь о том, что молитвы редко идут на пользу мускулатуре. Знаешь, мне сейчас пришла в голову отличная мысль - что, если тебе с небольшой свитой и твоими возлюбленными зверями двинуться вперед со всей головокружительной скоростью, на которую ты способен, - а мы последуем за тобой в хвосте, поспешая как можем? Что скажешь?

ЯндолАнганол взглянул на посланника, сохраняя непроницаемое выражение. Потом сильно поморщился.

– Хорошо. Края здесь малообитаемые и мирные, но если что, вам придется защищаться самим. Разбойники редко делают скидку викариям. Помни, что везешь мою грамоту с разрешением на развод.

– Езжай вперед, если хочешь, дорогой Ян, и не волнуйся ни о чем. Я доставлю твою грамоту Це'Сарру вовремя и в сохранности.

Взмахнув рукой, посланник выставил ее перед собой для прощального рукопожатия. Рука его так и осталась висеть в воздухе - король не потрудился ее заметить.

Вместо этого король, круто развернувшись, подозвал свистом Юлия. Потом громко скомандовал командирше-гиллоте, Гххт-Мларк Чзахн, выступать. Быстро построившись, колонна агуманов пришла в движение и вскоре скрылась в клубах пыли; следом за ней поднялись и выступили менее стройными рядами люди, королевская свита. Вскоре Элам Эсомбер и его викарии остались под сенью дэннисса одни. Вокруг воцарилась тишина. Королевский караван исчез, слившись со степью. Раскаленный двумя солнцами воздух звенел от жары.

Два дня спустя король остановился совсем рядом с Олдорандо - всего в двух милях от города. Ветер нес по степи клочья дыма с близкого пожара.

Встав в тени древнего каменного идола, которые встречались в степи во множестве, король долго вглядывался вперед. Сгорая от нетерпеливого желания добраться наконец до места, он нарочно медлил, заставляя себя размышлять. Задумчиво водил пальцем по грубому изъеденному ветрами и непогодой знакомому рисунку, высеченному на камне, - два концентрических круга один в другом, соединенные извилистыми линиями. На мгновение он задумался о том, что мог означать этот идол и рисунок на нем; но, как правило, подобные загадки - ведь он мог рассчитывать услышать в ответ только то, что этот столб возведен в давние времена таким-то и таким-то королем, давно умершим, - никогда не завладевали его мыслями долее чем на несколько мгновений. И теперь королевская мысль быстро свернула в иное русло, обратилась к тому, что лежало впереди, прямо перед ним, совсем рядом. Они давно миновали границу Олдорандо и вступили на земли, которые можно было назвать исконными, ближайшими к сердцу страны, ее легендарной столице.

До города оставалась не более двух миль, но ни одной постройки еще не было видно. Впереди лежали лишь гряды низких, донельзя выветренных холмов, край подножия того, что дальше превращалось в горы Кзинт, образующие прочнейший хребет материка. Непосредственно перед королем местность пересекал укт, протянувшийся вдоль всего горизонта.

Тропа мади была вовсе не зеленой, как можно было бы ожидать, а рыжевато-коричневой. Там редко попадались большие деревья, в основном кустарник и циклады, густо оплетенные и опутанные ползучей мантлой, пестревшей яркими, кричащими бутонами, - мантлой, семена которой жевали на ходу вечные странники.

Укт был шире любой протоптанной человеком дороги. Но отличался от дорог тем, что ни один человек никогда не пытался путешествовать, следуя маршруту укта. Несмотря на постоянные опустошительные набеги арангов и флебихтов на растительность укта, он оставался практически непроходимым. Племена мади шли и вели своих животных только вдоль внешних краев тропы. Таким образом протогностики бессознательно расширяли укт, разбрасывая на своем пути семена и оставляя кал. Год за годом тропа медленно превращалась в протянувшуюся через континент лесную полосу.

Не везде ширина этой полосы была одинакова. Кое-где, там, где почва была подходящей, ровный как древко стрелы покров леса вздымался буграми чужеродной растительности вроде шоатапракси, похожей на клочья старой невыпавшей шерсти на шкуре животного во время линьки. Мади либо обходили полуострова молодого кустарника, либо проламывались прямо сквозь него, оставляя за собой бреши, быстро затягивающиеся новой свежей порослью.

То, что возникло стихийно, стало привычным и непременным. Укт стал преградой на пути. Бывало так, что определенные виды бабочек и мелких животных, в изобилии представленные с одной стороны укта, не встречались на другой его стороне. Многие птицы, грызуны и смертоносные золотистые змеи с некоторых пор обитали исключительно в укте, никогда не пытались выбраться за его пределы и передвигались по материку, следуя только этой полосе. Известно было два или три вида проказливых других, живущих только на тропах мади.

Люди воспринимали укт только как преграду на пути, в зависимости от обстоятельств досадную или же полезную в смысле упреждения вылазок неприятеля. И северную границу между Борлиеном и Олдорандо отмечала полоса укта.

Но сейчас эта граница была охвачена пламенем.

Лава, излившаяся из недавно проснувшегося вулкана, добралась до укта и положила начало стихийному бедствию. С высоты казалось, что огонь ползет по укту, словно по запальному шнуру.

Чуткие приборы Аверна регистрировали каждую подробность вулканической деятельности планеты внизу, приближающейся к своему периастру. В отправленных по радиолучу на Землю данных сообщалось, что пепел, выброшенный во время пика извержения Растиджойника, поднялся на высоту 50 километров. Ветры быстро понесли нижние пепельные слои на восток, и те обогнули Гелликонию всего за 15 дней. Пепел, поднявшийся на высоту более 21 километра, попал в слои стратосферного движения, был унесен на запад и обогнул земной шар за 60 дней.

Подобные данные были получены и в отношении других проснувшихся вулканов. Пепел, собирающийся в стратосфере, почти вдвое уменьшил альбедо атмосферы Гелликонии, увеличив отражательную способность планеты, путь для определенной части лучей Фреира к поверхности планеты оказался закрыт, и жара на материках немного спала. Таким образом чуткая геосфера планеты, действуя как предохранительный клапан машины, защищала существующую на своей поверхности жизнь от окончательного уничтожения.

В течение самых тяжелых десятилетий, когда Гелликония более всего сблизится с Фреиром, эти облака должны будут предохранять ее от испепеляющего жара гигантского светила.

Обитатели Аверна, непосредственные свидетели этого необычайного, поистине космического явления природы, взирали на него с гораздо большим интересом и замиранием сердца, чем земляне.

На Гелликонии вспыхнувшие почти одновременно на различных континентах многочисленные лесные пожары означали мучительный конец для бесчисленных насмерть перепуганных живых созданий. Но с глобальной точки зрения вулканические взрывы и пожары можно было расценивать как стихийную самопроизвольную реакцию планеты-матери, стремящейся защитить зародившуюся на ее поверхности органическую жизнь.

В небольшой ложбине между двумя невысокими холмами решено было устроить привал и переждать пожар. Клубы дыма, валившие с востока, знаменовали приближение огня. То и дело между крайними деревьями укта в зарослях кустарника мелькали густощетинистые дикие свиньи или косули, убегающие от пламени. Жалобно блеющие на разные голоса флебихты обыкновенно спасались небольшими стадами.

Наверху, перемахивая с ветви на ветвь и совсем по-человечески подгоняя шлепками молодь, проносились семейства других. Они были покрыты темным мехом, со светлой опушкой на морде. Некоторые особи были заметно выше и сильнее других. Мелькнув перед глазами пережидающих огонь наблюдателей, другие моментально скрывались в зарослях.

Король ЯндолАнганол, в эти, как и во все прочие, дни сгорающий от нетерпения, поднялся, чтобы поглядеть на спасающуюся от пожара дичь. Рунт Юлий, резвясь, последовал за хозяином. Фагоры продолжали отдыхать, неподвижные, как скот, невозмутимо пережевывая жвачку дневного рациона, кашу и пеммикан.

От огня спасались не только дикие животные - перепуганные пожаром, на восток бежали и прародители укта, мади, угоняя свой скот. Чувствуя приближение страшного бедствия, домашний скот мади пытался спастись бегством и бросался в заросли лесной полосы, в то время как сами протогностики, не тратя времени на то, чтобы ловить бестолковых животных, как и прежде следовали только вдоль границы растительности.

– Глупцы, как они слепы! - воскликнул ЯндолАнганол.

В его голове быстро сложился план. Выбрав себе в помощь с десяток фагоров посметливей, король устроил на пути мади засаду. Как только очередное племя дошло до условленной черты, путь им преградила внезапно поднявшаяся с земли прочная веревка, прежде замаскированная лианами и колючками. Все племя растерянно остановилось - и сами мади, и овцы, и асокины, и мелкие собаки, путающиеся под ногами.

Лица мади чем-то напоминали попугаев. Скошенные лбы и подбородки и клювообразно выступающие носы придавали пустынникам вид вопрошающий и недоверчивый ко всему миру, волосы у мади были коричневые и блестящие. У самцов имелись небольшие утолщения-выступы на лбах и подбородках. Мади перекликались полными отчаяния воркующими голосами.

По команде короля из засады выскочили фагоры. Каждый бросился к заранее присмотренному мади. Каждый двурогий схватил двух или трех странников за руки, обожженные солнцем до коричневого цвета и припорошенные пылью тропы. Мади и не пытались сопротивляться. Гиллота поймала вожака асокинов с колокольчиком на груди. Самки асокинов покорно двинулись следом за самцом.

Наконец мади опомнились и попытались бежать. Ударами кулака король ЯндолАнганол сбил двоих из них с ног. Те, кого он ударил, остались лежать в пыли, проливая слезы. Другим, тем, что не оказывали сопротивления, не причинили никакого вреда.

Они прошли сквозь укт, использовав свою добычу вместо тарана. Фагорам было все равно - их толстая шкура, поросшая густой шерстью, была неуязвима для самых острых колючек и шипов. Следом за мади они пересекли укт, оказавшись в Олдорандо и оставив за спиной Борлиен. Когда огонь наконец показался, они давно уже были в безопасности. Пламя двигалось со скоростью идущего быстрым шагом человека, оставляя за собой только пепел.

Прибывший в столицу королевский караван больше напоминал шествие пастухов, чем нечто имеющее хотя бы отдаленное отношение к дворцам и престолам. Пленники-мади были исполосованы в кровь колючими зарослями укта, но и людям досталось не меньше. Король был покрыт пылью с головы до ног.

Во всем Олдорандо чувствовалось нечто театральное, быть может отчасти потому, что в самом сердце столицы стоял красочный амфитеатр, где происходили роскошные служения быколикому Акханабе Всемогущему. Истинная вера требовала единого бога; как только религии начинают смешиваться, богослужения превращаются в карнавалы.

Лежащий в самом центре Кампаннлата, омываемый рекой Валворал, соединяющей его с Матрассилом и далее с морем, Олдорандо был городом путешественников. Те, что являлись не для преклонения, молитв и очищения, приходили сюда торговать.

В облике города отчетливо проступало его древнее происхождение, основание его на двух противоположностях. Район Холивал, протянувшийся по диагонали с юго-запада на северо-восток, поднимался над разросшимися как бурьян рынками и торговыми площадями подобно изъеденному непогодой утесу. В Холивале находился Старый Город с его удивительными семиэтажными башнями, в которых традиционно обитали деятели культа - и обычного ранга, и самого высокого полета. Здесь располагались и академии, где правили женщины. Сюда стекались нищие и бродяги, здесь толпились юродивые, бьющие себя кулаками во впалые груди. Здесь можно было найти тенистые дворики и прохладные молельни, спрятанные глубоко под землей. Здесь был собор с прилегающими к нему монастырями. Здесь, наконец, стоял дворец короля Сайрена Станда.

Бытовало всеобщее мнение, в особенности среди тех, кто проживал в непосредственном соседстве с Холивалом, что второго такого места нет в целом свете, ибо только здесь могли существовать в такой близости святость и низменность, человеческая клоака и чистота помысла.

Однако при всей внешней неприступности и помпезности ветхие стены Холивала изобиловали разнообразными лазейками и дверьми. Часть дверей открывалась только в честь крупных праздников и церемоний. Сквозь другие в Священный Город даже в праздники могли попасть только особо привилегированные и посвященные. Иные двери предназначались только для мужчин, иные для женщин - но не для фагоров, ибо двурогие искони были заклятыми врагами Холивала. При всем том большая часть дверей постоянно использовалась, пропуская любого мирянина, пускай даже и самого падшего. Воздвигнутый между святостью и грехом барьер, как и условную грань между жизнью и смертью, мог с легкостью преодолеть любой.

В «несвятой» части города жили не столь роскошно, хотя и тут люди побогаче могли позволить себе возвести среди бульвара какое-нибудь более или менее просторное жилье, подобное дворцу. Как и везде, здесь процветали хитрые и ловкие, честные же едва сводили концы с концами. Из восьмисот девяноста тысяч городского населения церковники и прислужники Акханабы составляли около ста тысяч. Почти столько же в городе было рабов, суровых приверженцев веры и совершенно неверующих.

Встречу короля ЯндолАнганола в Олдорандо обставили в излюбленном духе: у южных ворот соседа-монарха должны были ожидать четверо гонцов, облаченных в костюмы цвета неба и золота, и карета. Карета в сопровождении почетного эскорта гонцов должна была доставить Орла во дворец Сайрена Станда.

Король ЯндолАнганол отказался от кареты и, вместо того чтобы проследовать по намеченному триумфальному маршруту вдоль улицы Возен, направил свой пропыленный караван в Пок. Пок, чрезвычайно уютный райончик у подножия холма, состоял в основном из кабачков, таверн, постоялых дворов и небольших рынков, где купцы с удовольствием покупали как диких и домашних животных, так и протогностиков.

– В Эмбруддоке мади сейчас не пользуются особенным спросом, - называя Олдорандо его старинным именем, сказал королю торговец, тертый калач. - Мади здесь сколько угодно, но, как и нондады, они никудышные работники. Вот если бы вы захотели продать своих фагоров, был бы другой разговор, но, к сожалению, в этом городе запрещено торговать фагорами.

– Мне нужно продать этих мади вместе со всеми их животными - называй цену, купец, иначе я отправлюсь еще куда-нибудь.

Ударили по рукам, и мади были проданы в рабство, а животные отправлены на бойню. Король был вполне доволен сделкой. Теперь у него были деньги на то, чтобы подготовиться к встрече с королем Сайреном Стандом. Когда он вступал в город, в его карманах едва ли нашлось бы несколько рун. Путешествие из Матрассила встало недешево и вконец опустошило и без того тощую казну.

Построившись в колонну, Первый Фагорский прошествовал наконец по улице Возен, где короля Борлиена давно уже поджидали толпы народа. При появлении короля Орла и Юлия в толпе послышались приветственные крики. Правитель Борлиена пользовался популярностью среди низшего сословия Олдорандо, даже несмотря на его связи с официально гонимыми фагорами. Простому народу нравился тот разительный контраст, который этот живой, энергичный человек составлял с их местной знатью, по преимуществу упитанными и ленивыми многочисленными родственниками ныне правящего короля. Простолюдины не знали королевы королев. Простой народ сочувствовал королю, чью невесту так злодейски умертвили - пусть даже эта невеста была всего лишь мади или полумади.

Среди простолюдинов попадались и служители культа. Духовенство размахивало транспарантами. «ПОКАЙТЕСЬ В ГРЕХАХ СВОИХ». «КОНЕЦ СВЕТА БЛИЗОК». «ПРИДИ К БОГУ ПОКА ЕЩЕ ЕСТЬ ВРЕМЯ». В Олдорандо, как и повсюду в Борлиене, церковь ловко пользовалась тревожным временем, чтобы призвать в свое лоно сомневающихся.

Пыль и песок летели из-под ног фагоров и копыт лошадей. Марш продолжался. Мимо древней пирамиды Дэнниса. Через местечко Возен. По широкой площади Лойлбрайден. Через площадь и на мост через бурливый поток, в Парк Свистуна. За парком перед борлиенцами предстали Великий собор Страстотерпцев и выложенный разноцветной мозаикой дворец правителя страны. В центре дворцовой площади, в золотом павильоне, Орла ожидал правитель Олдорандо, король Сайрен Станд. Он пожелал приветствовать соседа лично.

Рядом с королем, чуть ниже и левее, восседала королева Бакхаарнет-она, облаченная в серый кидрант с черными розами, с весьма неудобной короной на голове, золотой, украшенной драгоценными камнями. Между их величествами на маленьком стульчике сидела их дочь, вторая и последняя, Милуя Тал. Ожидавшая гостя в тени павильона троица представляла собой нелепый символ роскоши и повергающего в священный трепет могущества; позади трона на солнцепеке потела толпа придворных. В невыносимо жарком воздухе жужжали мухи. Оркестр заиграл бравурный марш. В глаза бросалось полное отсутствие почетного караула, однако несколько престарелых военных чинов в сверкающих роскошных мундирах с траурными черными повязками на рукавах при появлении короля Орла отсалютовали ему мечами. Милиция сдерживала толпу, не давая ей выплеснуться из переулков на площадь.

Двор Олдорандо славился своей нестерпимой приверженностью к формальностям. Однако, зная своего соседа, Сайрен Станд сделал все, чтобы сократить предписанную этикетом процедуру приветствия. Тем не менее на площади в толпе придворных высшие чины королевского совета и церковные дигнитарии в парадных облачениях нетерпеливо ждали, когда же можно будет лично пожать королю ЯндолАнганолу руку и поцеловать его в щеку.

Выступив на середину площади, пропыленный король остановился и с вызовом осмотрел строй вышедших приветствовать его. Его капитаны и горбун-оружейник стояли рядом.

– Такой прием достоин упоминания в исторических хрониках, кузен Станд, - приветствовал он правителя Олдорандо.

На Сайрене Станде был чарфрул полувоенного образца, напоминающий форму королевских офицеров, с такой же траурной повязкой повыше локтя. Поднявшись с трона, правитель Олдорандо сделал несколько шагов навстречу королю ЯндолАнганолу, протягивая к нему руки. Король Орел коротко кивнул, не выказав особого стремления обниматься. Стоя на шаг позади хозяина, Юлий хлюпал в щелях ноздрей молоками, попеременно то в одной, то в другой, в остальном оставаясь неподвижным.

– Во имя Всемогущего, приветствую тебя. Двор Олдорандо рад видеть тебя, прибывшего с братским и дружественным визитом в нашу столицу. Будем надеяться, что волей Акханабы наша встреча закончится более чем плодотворно.

– Во имя Всемогущего, приветствую тебя. Благодарю за сердечный прием. Сожалею о безвременной кончине твоей дочери, Симоды Тал, моей невесты, и скорблю вместе с тобой.

Пока король ЯндолАнганол говорил, его лицо оставалось неподвижным, жил только взгляд из-под темных бровей: король быстро рассматривал придворных и королевскую семью. Сайрену Станду он никогда не доверял. После приветствия, взяв гостя под руку, король Станд провел его вдоль строя дигнитариев, которым было позволено пожать тяжелую руку властителя сопредельной державы и прикоснуться губами к его пыльной щеке.

По напряженной позе и отрывистой речи короля Олдорандо было видно, что тот замыслил против гостя недоброе. Сознавать это было мучительно. И душу, и сердце этого человека источило лютой ненавистью. Смерть дочери его королевское величество, государь Олдорандо, не перенес, его рассудок помутился, и трагедия требовала немедленного разрешения.

Сразу после приветствий придворных наступила очередь королевы, которая подошла к Орлу, прихрамывая и ведя под руку дочь, Милую Тал. Глаза Бакхаарнет-она потухли, но вместе с тем в выражении ее лица, в том, как она держала голову - покорно и одновременно дерзко, - было нечто, неприятно задевшее короля ЯндолАнганола. Он вспомнил слова короля Сайрена Станда, о которых ему однажды донесли соглядатаи - почему эта фраза так крепко засела в его памяти? - «Стоит хоть раз попробовать женщину мади, и никогда не захочешь другой».

Лица королевы Бакхаарнет-она и ее дочери удивительно напоминали облик птиц, попавших в неволю, что было так свойственно их народу. В жилах Милуи Тал текла изрядная доля человеческой крови, но, несмотря на это, она казалась совершенно экзотическим существом - темнокожая красотка, редкостный бриллиант, пара огромных глаз, сияющих по сторонам от загнутого клювом носа. Пока мать представляла девушку гостю, та смотрела королю Орлу прямо в глаза, и он понял значение этого взгляда - это был Взгляд Согласия. На мгновение в голове короля всплыли воспоминания о научных опытах по скрещиванию разных видов, которыми занимался СарториИрвраш; похоже, возможность заняться любопытным скрещиванием вполне может представиться и ему самому.

Как приятно было увидеть единственное милое лицо среди сотен тупых.

– Ты очень похожа на сестру, в особенности на тот ее портрет, что она прислала мне. Но нет - ты еще красивее, - сказал он.

– Мы с Симодой были очень похожи, хотя во многом различны - это обычно для сестер, - отозвалась Милуя Тал. Музыка ее голоса заставила короля подумать о многом: о кострах в ночи, о маленькой Татро, гукающей в одиночестве в пустой комнате, о голубях в деревянной башне.

– Бедняжка Милуя потрясена убийством своей сестры, как и все мы, - вставил Станд, издав в заключение звук, больше всего похожий на отрыжку. - Мы разослали людей по всему материку и гораздо дальше, они всюду охотятся за убийцей, сумевшим под личиной мади пробраться во дворец.

– Это тяжелый удар и для меня.

Еще один многозначный вздох.

– Что ж, на следующей неделе состоится Священный Совет и пройдет специальная служба в память о моей усопшей дочери. Сам Первосвященный Це'Сарр обещал почтить своим присутствием эту церемонию. Это известие несколько нас ободрило. Ты, кузен, можешь остаться с нами и присутствовать на Совете, если хочешь, - я приглашаю. Первосвященный будет рад личной встрече с таким высоким слугой Церкви, правителем доминанта своей Империи - а тебе, я уверен, в любом случае будет полезно встретиться с Первосвященным по причинам, тебе известным. Ты уже встречался с его святейшеством?

– Я хорошо знаком с его посланником, Эламом Эсомбером. Кстати, он скоро должен быть здесь.

– Ага. Да, гм. Эсомбер. Умная голова и хитрая бестия.

– И авантюрист, - добавил ЯндолАнганол.

Оркестр заиграл новую мелодию. Отвернувшись от строя придворных, короли проследовали через площадь ко дворцу, и через некоторое время ЯндолАнганол обнаружил, что Милуя Тал как ни в чем ни бывало идет рядом с ним. Когда он взглянул на девушку, она открыто ему улыбнулась. Он заговорщицки сказал ей:

– Госпожа, если вы соизволите сказать, сколько вам лет, я сохраню это в строжайшей тайне.

– Ах, и вы такой же, как все, - этот вопрос я слышу чаще всего, - весело откликнулась она, ловко уклоняясь от прямого ответа. - Следующим будет: «Вам нравится быть принцессой?» Обычно люди, угадывая мой возраст, специально прибавляют мне лет и на самом деле оказываются правы. Нынешняя жара благоприятствует созреванию во всех отношениях. Вот уже несколько лет мне снятся совершенно взрослые сны. Представляете, мне недавно приснилось, что меня сжимает в объятиях неотразимый огненный бог! Ну не удивительно ли?

Нагнувшись к симпатичному ушку принцессы, король Орел прошептал, принимая игру:

– Прежде чем я позволю себе явиться в обличье этого самого огненного бога, я все-таки хотел бы получить ответ на свой вопрос. Я дал бы вам не больше девяти лет.

– Мне девять лет и пять теннеров, - ответила девица, - но в счет идут не года, а страсти - вот что ценится в наше время.

Длинный фасад трехэтажного дворца вертикально пересекали полированные колонны из раджабарала. Яркая, искусно выгнутая крыша была выложена голубой черепицей, творением гончаров кейце. Дворец Олдорандо впервые был отстроен триста пятьдесят малых лет назад, после того как город был частично разрушен во время нашествия фагоров; с тех пор он неоднократно перестраивался и реставрировался, так что судить о первоначальной планировке было практически невозможно. Украшенные сложной резьбой ставни берегли от света солнц внутренность дворцовых залов. Подобная же резьба украшала и двери, но здесь на деревянные панели было наложено чеканное серебро. Внутри дворца ударили в цилиндрический гонг, двери величественно растворились, и Сайрен Станд пригласил гостя внутрь.

Засим последовали два дня пиршеств и пустых цветистых тостов. Воздали должное и купальням с водой из горячих источников, которыми так славился Олдорандо. В соборе была устроена благодарственная служба, на которой присутствовали многие высшие сановники церкви. Певчие были выше всяких похвал, облачения церковников поражали роскошью, мрак в подземном святилище Акханабы наверняка заслужил бы одобрение самого Бога. ЯндолАнганол от души молился, пел, говорил, послушно участвовал во всех необходимых по протоколу церемониях, не пропуская ни одной.

Странный гость вселял неуверенность в любого, кто пытался с ним заговорить, и никто не смел открыто смотреть ему в глаза. Зато его взгляд внимательно изучал лица всех встречных. Становилось понятно, отчего его прозвали Орлом.

Он лично проследил за тем, чтобы его Первый Фагорский полк был расквартирован с удобством. Для города, где люто ненавидят фагоров, двурогих ЯндолАнганола оделили вполне сносным фуражом. Напротив собора, за площадью Лойлбрайден, начинался Парк Свистуна - его с окрестностями кольцом опоясывал Валворал. В парке росли редкостные деревья брассимпсы. Здесь же обитал «Ежечасный Свистун», прославленный на весь Кампаннлат. «Свистуном» назывался гейзер, каждый час с удивительной регулярностью выбрасывавший в небо струю воды с характерным пронзительным свистом. Было известно, что «Свистуну» если не тысячи, то уж точно сотни лет и каждый час его свист разносится среди деревьев. Говорили, что и мера времени «час», состоящая из сорока минут, была когда-то взята по величине именно того отрезка времени, который отмеряла бьющая из земли струя воды.

На окраинах парка стояли красивейшие древние постройки, например знаменитые семиэтажные башни, и более современные разнообразные павильоны, не уступающие по красоте старинным. Четыре моста, ведущие в парк, тщательно охранялись - фагорами с внутренней стороны и людьми-солдатами с наружной, с тем чтобы никто не мог проникнуть в парк и причинить анципиталам вред.

Довольно скоро слух о том, что в парке квартируют двурогие, разнесся по городу, и на том берегу канала стала собираться толпа желающих поглазеть на строевые занятия фагоров. Отлично вымуштрованные добродушные воины гвардейского полка короля Борлиена разительно отличались от образа, сложившегося в общественном воображении, рисовавшем фагоров богоподобными созданиями, несравненными всадниками на рыже-красных скакунах, разъезжающими по градам и весям с невероятной быстротой и несущими смерть и разрушения простым людям. Но создания, стройными рядами марширующие по аллеям парка и ловко выполняющие повороты, имели мало общего с богами.

Устроив свои когорты, ЯндолАнганол возвращался к Сайрену Станду в тревожном состоянии духа - анципиталы нервничали и были чем-то обеспокоены. Он говорил с предводительницей фагоров Чзахн, но сумел добиться только одного - вокруг казарм ее собратьев необходимо выставить регулярный караул.

Возвращаясь в Олдорандский дворец, король Орел предположил, что, возможно, двурогих беспокоит резкий ежечасный голос Свистуна. Постаравшись ободрить фагоров, он ушел, а за ним затрусил его рунт. Дышать было нечем из-за сернистых паров извергающегося неподалеку вулкана.

Милуя Тал встретила его перед серебряными вратами дворца. За прошедшие дни он чрезвычайно полюбил ее, веселую и задорную, и уже не мог обходиться без ее успокоительного птичьего щебета.

– Прибыл кое-кто из ваших друзей. По их словам, они церковники, но в этом городе все имеют то или иное отношение к церкви. Тот человек, что у них главный, совершенно не похож на церковника. Для церковника он чересчур красив. Он странно посмотрел на меня, очень дерзко. Как вы относитесь к дерзким людям, ваше величество? Дело в том, что я - очень дерзкая. По крайней мере, мне самой так кажется.

ЯндолАнганол рассмеялся.

– Да, вы дерзки, не спорю. Впрочем, тем же грешат многие. Включая и кое-кого из тех, кто имеет отношение к церкви. Они дерзкие и очень избалованные.

– Значит, чтобы выделяться из толпы, стоять над нею, нужно быть исключительно дерзким? Или избалованным?

– Прекрасное логическое заключение.

– И потому вы стоите над толпой? По той же причине?

Ручка Милуи скользнула в его ладонь, и он осторожно пожал ее.

– Нет, причина не только в этом. Например, одна из причин в том, что я - огненный бог.

– Я разочаровываюсь во многих людях, ужасно разочаровываюсь. Вы знаете, что мы нашли сестру мертвой в кресле, полностью одетой и все такое? Снаружи крови вообще не было видно. Вот это по-настоящему меня разочаровало. Я воображала себе лужи крови. Вообще я представляла себе, что, умирая, люди мечутся и принимают самые невероятные позы, ведь им наверняка больно уходить с этого света. Кому такое понравится.

– Как была убита ваша сестра? - ровным голосом спросил король ЯндолАнганол.

– Зиганкис, да неужели вы не знаете? Ее закололи прямо в сердце рогом фага. Папа говорил, что это был рог фага. Ударили в грудь, и рог прошел сквозь одежду и все остальное и попал прямо в сердце.

Милуя с любопытством взглянула на Юлия, плетущегося чуть позади хозяина, но рога у рунта были спилены.

– Вы сильно испугались? - спросил король Орел.

Принцесса презрительно хмыкнула и гордо на него посмотрела.

– Я никогда не думаю о страхе. Я думала о том, как она умирала, сидя вот так, совсем прямо. Глаза у нее так и остались открытыми.

Они вместе вошли в парадный зал дворца, где стены были завешаны богатыми гобеленами. Благодаря Милуе ЯндолАнганол был готов к появлению посланника Святейшего, Элама Эсомбера, и его небольшой «кучки викариев», как изволил выражаться о своей свите сам посланник. «Кучку» уже окружил высший свет, олдорандские придворные, и от этой пестрой массы исходило вежливое гудение приветственных голосов.

Орлиный взор короля сумел проникнуть за спины присутствующих и обнаружил там еще одну знакомую фигуру, при появлении короля немедленно метнувшуюся в боковую дверь, но на бегу обернувшуюся, да так неловко, что ее глаза, несмотря на целое море спин, все-таки встретились с глазами короля. Фигурка исчезла, и дверь за ней затворилась.

Завидев короля, Эсомбер вежливо оставил свою компанию и с неизменной лукавой улыбкой на устах двинулся к ЯндолАнганолу, чтобы раскланяться с ним.

– Вот мы и настигли тебя, Ян, я и моя группа священников, так сказать. Одна вывихнутая нога, один случай отравления дурной пищей, общая грязь и неизмеримое желание забраться в горячую ванну, а в остальном - без потерь. Несколько поистрепались за время долгого путешествия по вашей вотчине, это само собой…

Король и посланец обнялись, только ради проформы.

– Рад видеть тебя в добром здравии, Элам. Здешние горячие ванны сильно испортились по сравнению с моими предыдущими визитами - но надеюсь, что ты не будешь разочарован.

Эсомбер с улыбкой взглянул на рунта, стоящего по правую руку от короля. Потянувшись было похлопать его по плечу, он вдруг отдернул ладонь.

– А ты не кусаешься, приятель?

– Я воспитанный, - пробурчал Юлий.

Эсомбер поднял бровь.

– Хочу, чтобы ты правильно понял меня, Яндол. Осмелюсь намекнуть, что вся здешняя публика - очень чопорный народец, начиная с самого Сайрена Станда и заканчивая последней кухаркой. Они не станут долго терпеть у себя под боком черт знает что, даже очень воспитанное. Сейчас в деревнях повсюду устраивают крестовые походы - кстати, совсем неподалеку от Олдорандо. Говорят, причина этих походов - твоя расстроившаяся помолвка, так я слышал…

– Мне никто ничего не говорит - хотя теперь, может быть, и скажут, ведь скоро в Олдорандо прибывает Це'Сарр. Так что ванну тебе лучше принять сегодня же. Кстати, я только что видел моего бывшего придворного советника, СарториИрвраша. Что он здесь делает, ты не знаешь?

– Гм. Да, сударь мой, кое-что слышал.

Эсомбер почесал пальцем кончик изящного носа.

– Вскоре после того, как мы с тобой, Ян, расстались и ты ушел вперед во главе фагорской пехоты бравым и скорым походным шагом завоевателя, СарториИрвраш в сопровождении одной дамы - кстати, родом из Сиборнала - присоединился к моему маленькому отряду викариев. Они ехали на хоксни, оба, он и эта сиборналка. Весь остаток пути они проделали вместе с нами.

– Зачем он приехал в Олдорандо, по делу?

– Может быть, тоже бани?

– Сомневаюсь. Попробуй угадать еще раз. Он что-нибудь говорил тебе?

Прежде чем ответить, Элам Эсомбер устремил взгляд в пол, словно напряженно пытался поймать за хвост ловко ускользающую мысль.

– Зиганкис, от тряской дороги у меня в голове стало пусто, как в порожнем ведре. Гм… я действительно ничего не могу припомнить по этому поводу. Может быть, лучше ты спросишь его сам?

– Откуда он едет, уж не из Гравабагалинена часом? Чем он там занимался?

– Государь, возможно, его и его даму потянуло взглянуть на море. Я слышал, перед смертью это со многими случается.

– Тогда Сартори можно поздравить - его предчувствие наверняка оправдается, - негромко проговорил ЯндолАнганол. - Сегодня вечером, Элам, ты свободен?

– К сожалению, нет. Ноги уже почти не держат меня, а голова, как я уже говорил, в ужасном состоянии - перед глазами все плывет. Я собираюсь принять ванну и как следует подкрепиться - вот после этого, скажем, завтра к середине дня, я буду в полном твоем распоряжении. В заключение, Ян, хочу заверить, что с твоим бывшим советником я ни в какие сговоры против тебя не вступал.

Мужчины смерили друг друга взглядами.

– Но в одном вы с ним вполне могли найти общий язык - ведь вы оба мечтаете только об одном: поскорее избавить мир от фагоров.

– Об этом мечтаем не только мы с ним, но и большинство благородных и отважных людей нашей Империи. С фагорами дрались еще наши отцы.

Они еще помолчали, глядя друг на друга.

– На твоем месте я не стал бы говорить о чести, особенно в подобном аспекте, - холодно заметил ЯндолАнганол, прежде чем уйти.

Отвернувшись от посланника, ЯндолАнганол подошел к группе облаченных в роскошные вышитые чарфрулы придворных с замысловатыми прическами. Окружив короля Сайрена Станда, они почтительно внимали ему и витиевато извинялись, прежде чем вставить хотя бы слово. Королю Сайрену Станду явно льстило такое внимание, и он время от времени принимался просить гостей не обращать на его персону излишнего внимания и развлекаться, что тут же вызывало бурю протеста. Перед королем Борлиена придворные расступились, позволив ему беспрепятственно пройти к королю Олдорандо. К ним немедленно подлетел невесть откуда взявшийся слуга с серебряным подносом в руках и с поклоном предложил принять кубки с вином, охлажденным льдом. Король ЯндолАнганол неудачно повернулся. Ловко притворившись неуклюжим, он выбил поднос из рук слуги.

– Та-та-та, - проговорил Сайрен Станд. - Ничего страшного, сейчас все будет в порядке. Чего-чего, а вина у меня предостаточно. И льда тоже, в особенности много его стало после того, как за дело взялась одна весьма энергичная дама - ледяной капитан, можешь себе представить? Некая Имия Мунтрас. Вот так меняется мир, и ничего не поделаешь, ко всему приходится привыкать.

– Брат-король, прошу прощения за то, что прервал вашу светскую беседу, но мне показалось, что ты привечаешь во дворце моего бывшего советника, от которого я сам поспешил в свое время избавиться и которого с тех пор считаю своим недругом, в особенности после того, как он бежал в Сиборнал и примкнул там к нашим исконным врагам. Я говорю о СарториИрвраше. Что он делает в твоем дворце? Быть может, он привез тебе тайное послание от моей бывшей жены, МирдемИнггалы?

– Человек, о котором ты говоришь, появился в моем дворце всего двадцать минут назад в обществе духовного лица образцовой репутации - кажется, его зовут Элам Эсомбер. Он попросил меня предоставить ему убежище, и я дал согласие. Вместе с ним была его женщина. Но если у тебя есть сомнения на его счет, то я распоряжусь, чтобы его и духу не было во дворце - его устроят где-нибудь в городе.

– Эта его женщина - сиборналка. А СарториИрвраша я прогнал из своего дворца. Зная его, я полагаю, что он здесь не случайно и наверняка замыслил против меня что-то недоброе. Где его сейчас можно найти?

– Дорогой брат, думаю, что ни тебе, ни мне не пристало интересоваться такими вопросами. Ночной мотылек должен держаться темноты, так у нас говорят.

– Так ты не скажешь, где он остановился? Ты решил защитить его от меня? Прошу, будь со мной откровенен.

Сайрен Станд опустился на свой трон с высокой спинкой. С достоинством вскинув голову, он ответил:

– Здесь становится жарко. Предлагаю всем выйти освежиться, пока мы, друзья, не схватили тепловой удар.

Жестом он велел жене оставить их с королем Борлиена одних.

Они двинулись по коридору со сводчатым арочным потолком. Никто не пошел за ними, только рунт Юлий. Сад был освещен укрытыми в нишах факелами, стоящими в искусно выполненных чеканных сосудах. В этом дворце не любили сквозняков, и потому пламя факелов горело ровно, почти неподвижно. Над ровными, аккуратно расчищенными дорожками висел сладковатый смолистый дух.

– Не хотелось бы портить тебе настроение, брат Сайрен, - сказал ЯндолАнганол. - Но ты должен понять, что здесь, в Олдорандо, у меня есть враги, которых я не знаю. Мне достаточно было один раз взглянуть на СарториИрвраша, чтобы по выражению его лица понять: он мой враг и пришел сюда навлечь беды на мою голову. Уверен, ты согласишься с тем, что это правда.

Сайрен Станд отлично умел держать себя в руках. Он, человек тучный, задыхался теперь даже от недолгой ходьбы.

– Надеюсь, ты знаешь, - заговорил он холодно, - что простой народ моей страны, жители Олдорандо или Эмбруддока например, как считается, смотрит на твоих борлиенцев - и по моему мнению, в этом есть доля справедливости, понимаешь, о чем я? - как на самых настоящих дикарей. Как я ни тщусь, я не могу изжить это мнение в своем народе даже настойчивыми стараниями, привить им родственное чувство к борлиенцам, нашим братьям по вере.

– Так как же с ответом на мой вопрос?

– Дражайший брат, у меня одышка. Наверное, аллергия - сейчас, похоже, начнется приступ. Могу я в свою очередь спросить тебя, сколько можно изводить меня - ты нарочно всюду таскаешь с собой этого маленького фага, чтобы оскорбить меня и мою королеву?

От такого неожиданного поворота беседы король ЯндолАнганол несколько смешался.

– Но он у меня вместо… вместо собаки, к примеру гончей. Ночью он спит у дверей моих покоев и лает, если кто-то проходит по коридору.

Резко остановившись, Сайрен Станд хлопком соединил руки за спиной и впился напряженным взглядом в кусты.

– Наши страны сейчас переживают тяжелые времена - у меня неприятности с кейце, у тебя дома, в Матрассиле, если верить доходящим до меня слухам, тоже не все спокойно, и нам не стоит затевать ссору. Но я хочу настоятельно попросить тебя об одном - больше никогда не приводи эту тварь в мой дворец, тем более что весь двор настроен против него и при всем желании я ничего тут не могу поделать.

– Почему ты ничего не сказал мне об этом два дня назад, когда я только приехал?

Король Олдорандо тяжело вздохнул.

– Первые два дня гостю оказывают особый почет, таков наш обычай. Вот тебе и ответ. Довольно скоро в мой город прибывает святейший Це'Сарр - прими во внимание, пожалуйста, и это. Принимать его святейшество в своем дворце - великая честь, но и огромная ответственность. Его святейшество не станет терпеть рядом с собой фагоров. С тобой не просто ладить, Яндол. Вот почему я предлагаю тебе в том случае, если все твои дела в этом городе окончены, завтра же отбыть на родину, избавив нас от вида твоих животных.

– Значит, я теперь не желанный гость в Олдорандо? Не ты ли сам приглашал меня оставаться в твоем дворце до визита Це'Сарра? Какой такой яд СарториИрвраш накапал тебе в уши?

– Я хочу, чтобы ничто не омрачило посещение его святейшеством моей столицы, и приложу к этому все усилия. Возможно, причина в том, что мое государство, в отличие от твоего, граничит с Панновалом, и потому союз с ним для меня важнее, чем для тебя. Признаться честно, Яндол, в этой части мира фагоры и их приспешники не пользуются всенародной любовью. Так что, если у тебя не осталось больше никаких дел, то завтра мы можем по-доброму распрощаться.

– А если у меня еще есть дела, что тогда?

Сайрен Станд откашлялся.

– Дела? Какие же? И ты и я, мы оба верующие люди, Яндол. Пойдем же помолимся и вместе примем бичевание, а утром распрощаемся как друзья и союзники. Согласись, ведь так будет лучше для всех. Тебе самому будет приятно вспомнить посещение нашего города, если, конечно, его не омрачат никакие неприятности. Я прикажу снарядить для тебя корабль, на котором ты сможешь быстро спуститься по Валворалу до самого Матрассила - и окажешься дома, не успеешь и глазом моргнуть. Чувствуешь, как дивно пахнет цветущий сандал? Поистине чудесный запах!

– Да, пахнет приятно.

Король ЯндолАнганол сложил руки на груди.

– Ну что ж, если ты, Сайрен, так настаиваешь и если причиной тут действительно твоя безмерно глубокая вера, которую оскорбляет мое присутствие, то завтра же я и моя свита откланяемся и избавим от себя ваш святой город.

– Очень печально, что все так вышло, Яндол. Мне в самом деле грустно с тобой расставаться. Королева и принцесса будут очень огорчены.

– Завтра я исполню твою просьбу и избавлю от своего присутствия, что бы сам я об этом ни думал. А теперь, коль скоро я удовлетворил твою просьбу, пойди и ты мне навстречу, ответь на мой вопрос. Так где СарториИрвраш?

Неожиданно король Олдорандо выказал характер.

– Зря ты так плохо думаешь обо мне, моя просьба продиктована лучшими побуждениями. Задумайся - не стань моя дочь твоей невестой, может быть, она сейчас была бы в добром здравии? Убийство явно носило политическую окраску - ведь у несчастной девочки не было врагов! И вот теперь, после того как моей дочери не стало, ты позволяешь себе являться в мой дворец с этим волосатым чудовищем и еще удивляешься, что тебя здесь принимают без восторга.

– Сайрен, я никогда не кривил перед тобой душой. Я сожалею, что Симода погибла, это и для меня большое горе. Если мне удастся найти убийцу, я знаю, что с ним сделаю. Но не усугубляй мое горе, взваливая на меня очередное напрасное обвинение.

Рука Сайрена Станда поднялась в плавном жесте и улеглась поверх ладони его брата-короля.

– Не принимай это так близко к сердцу, и вот еще что: ты напрасно о нем беспокоишься - я о твоем бывшем советнике СарториИрвраше. Мы отвели ему несколько комнат в обители для странствующих монахов, той, что позади дворца, рядом с собором. Думаю, там ты сможешь его застать. Мы не враги, Яндол, и я не веду с твоим советником никаких дел. Никаких, это не в моих правилах.

Король Сайрен громко высморкался.

– Прошу тебя, Ян, уезжай завтра, как мы договорились - так будет лучше для всех.

Короли церемонно поклонились друг другу, и ЯндолАнганол направился в свои покои в один из флигелей дворца в сопровождении плетущегося позади понурого Юлия.

Пол в комнате короля Анганола был из навощенного паркета, а стены, в соответствии с его вкусом, завешаны простыми, но явно очень дорогими гобеленами без рисунков. Остановившись у дверей одного из своих капитанов, король постучал. Никакого ответа - в комнате было пусто. Повинуясь внутреннему порыву, он прошел до комнаты Фарда Франтила и постучал. Королевский оружейник был у себя. Сидя на кровати, горбун чистил сапоги; заметив, кто к нему пожаловал, он немедленно вскочил. У окна неподвижно и молчаливо стоял часовой-фагор с копьем в руке.

Желая быстрее перейти к делу, король ЯндолАнганол не стал терять времени на предисловия.

– Ты тот, кто мне нужен. Ты родился в Олдорандо, знаешь этот город как свои пять пальцев и знаком с местными обычаями, чего обо мне, например, не скажешь. Завтра мы уезжаем - да, отъезд будет неожиданным, так нужно, и тут ничего не поделаешь. Мы возвращаемся в Матрассил по реке.

– Неприятности, сударь?

– Да.

– Он очень хитер, этот король Станд.

– Не твое дело. Я хочу увезти с собой СарториИрвраша, он будет моим пленником. Сейчас он здесь, в городе. Я хочу, чтобы ты выследил его, схватил и тайно доставил сюда, в эти покои. Было бы лучше сразу перерезать ему глотку - но тогда выйдет много шума, а скандал мне не нужен. Понял, что я сказал? Его нужно доставить сюда так, чтобы никто не видел.

Нахмурившись, Фард Франтил быстро заходил по комнате.

– Это невозможно, ваше величество. Просто невозможно. Ни под каким видом. Закон в Олдорандо очень суров. А в чем его вина?

ЯндолАнганол с силой ударил себя кулаком в ладонь.

– Мне доподлинно известен ход мыслей этого старого червяка. Наверняка он прибыл сюда, имея в запасе очередное безумное открытие, при помощи которого сумеет напакостить мне. Я более чем уверен, что его открытие каким-то образом касается фагоров. Вот почему, прежде чем об этом открытии услышит весь город, а следом и весь мир, я должен обезопасить себя, а это возможно только единственным способом: заставив мерзавца замолчать. Он станет моим пленником. Завтра мы засунем его в сундук и увезем с собой в Матрассил. Никто ничего не узнает. Он поселился на одном из монашьих постоялых дворов позади дворца. Я надеюсь на тебя, Фард Франтил. Докажи мне свою преданность. Ты умен и понимаешь, что такая услуга королю может дорого стоить. Я щедро тебя награжу, даю слово.

Оружейник по-прежнему колебался.

– Если меня поймают, то наверняка казнят.

Ровным голосом король проговорил:

– Здесь, в твоей комнате, фагор. Недавно я особо отмечал, что запрещаю фагорам находиться во дворце и что все анципиталы должны поселиться в Парке Свистуна. За неподчинение моему приказу я обычно велю сечь своих придворных, а потом понижаю их в должности - на неопределенное время.

– Но этот фагор - мой личный слуга, господин.

– Так ты доставишь мне СарториИрвраша?

Фард Франтил угрюмо кивнул.

Король бросил на кровать оружейника кошель с золотом. Это были остатки тех денег, что он выручил от продажи мади на рынке два дня назад.

– Вот и отлично. Переоденься монахом. Иди прямо сейчас. Своего фагора возьми себе в помощники.

Когда оружейник и фагор ушли, ЯндолАнганол некоторое время стоял в темной комнате, размышляя. Взглянув в окно, он увидел в северной половине неба, низко над горизонтом, комету ЯрапРомбри. Вид яркой точки в темном небе воскресил в нем воспоминания о последнем свидании с тенью отца, предсказавшей, что в Олдорандо он, его сын, встретится с кем-то, кто решит его судьбу. Может быть, речь шла о СарториИрвраше? Взгляд короля метался по закоулкам сумрачной комнаты, и так же быстро металась его мысль, перебирая возможные кандидатуры.

Убедив себя в том, что в этом враждебном ему городе он сделал все возможное, король вернулся в свои покои, где Юлий уже устраивался спать перед дверью, как обычно. Проходя мимо, король машинально погладил верного рунта по голове.

У его кровати стояли на подносе заботливо приготовленные вино и чаша со льдом. Возможно, таким образом Сайрен Станд выказывал свое расположение отбывающему гостю? Поморщившись, король ЯндолАнганол выпил полный бокал сладкого вина и отставил поднос с графином подальше. Сбросив одежду, он забрался в постель и немедленно провалился в сон. Обычно король спал очень чутко. Но в эту ночь он спал как убитый.

Ему снились сны - снов было много, и все очень необычные, тревожные. Он был многими персонажами и предметами, был и огненным богом, мчащимся сквозь языки золотого пламени. Бушующий вокруг него огонь был необычным, похожим скорее на жидкость, чем на пламя. Король был огненным богом в море, и королева МирдемИнггала плыла впереди на спине у дельфина. Он силился нагнать ее, но тщетно. Море сковывало его движения.

Но наконец ему удалось настигнуть королеву королев. Он схватил ее за ногу. Вокруг было сплошное золото. Сон быстро таял, и сквозь его трепещущие края пробивался невесть откуда берущийся черный ужас. То, что он принял за МирдемИнггалу, на поверку оказалось совершенно иным. Едва прикоснувшись к телу королевы, он почувствовал в своих членах невероятную тяжесть и болезненную ломоту. Стремясь освободиться, он принялся бороться, но, поняв бесполезность своих усилий, пронзительно закричал. Золото подступило к самому его горлу. Королева начала превращаться в…

Он очнулся в холодном поту. И несколько минут, лежа с бешено колотящимся сердцем, не решался открыть глаза. Потом вспомнил, где находится - лежит в постели в отведенных ему покоях во дворце правителя Олдорандо Сайрена Станда. Какая-то тяжесть навалилась ему на грудь. От ужаса король задрожал.

Лишь огромным усилием воли ему удалось заставить себя открыть глаза. От его сна не осталось ничего, только золото. Оно пятнало простыни и шелк подушки. Пятнало его самого.

Вскрикнув, он вскинулся с кровати, оттолкнув «это», и торопливо откинул мокрую простыню. Лежавший рядом с ним Юлий, уже холодный, скатился на пол. Рунту отрубили голову. Осталось только тело. Вся кровать была забрызгана золотистой кровью двурогого. Кровь Юлия натекла под короля большой лужей и уже подсыхала. Все было в крови, и труп, и сам король.

Скатившись с кровати, король прижался щекой к холодному, гладкому паркету. Он не мог сдержать слез. Рыдания, зарождавшиеся где-то в недрах души, сотрясали его мускулистое тело.

Каждое утро в королевском дворце Олдорандо по традиции служили заутреню, в подземной королевской часовне, ровно в десять. Каждое утро король Сайрен Станд приглашал своего почетного гостя, короля ЯндолАнганола, вместе слушать - таков был собственный обычай короля Олдорандо - чтение глав из всеми почитаемой книги «Заветы РайниЛайана». В это утро появление в часовне августейших радетелей веры сопровождалось шепотками и шушуканьем. Многие были уверены, что борлиенский король вообще не придет, попросту не соизволит явиться.

Но король пришел - спустился по лестнице, ведущей из его флигеля. Перед тем как идти на молитву, он тщательно вымылся и переоделся, на этот раз выбрав не чарфрул, а тунику до колен, сапоги и легкий плащ. Его лицо было невероятно бледно. Он шел осторожно, словно наконец поднявшийся с кровати выздоравливающий после тяжелой продолжительной болезни, тщательно выбирая место для следующего шага, и держать себя в руках явно стоило ему огромных трудов.

Вслед за королем по лестнице бежал его оружейник, торопливо тараторя:

– Сударь, рано утром я стучался к вам, но ответа не получил. Простите. Интересующий вас узник, тот, о ком вы говорили вчера - в моей комнате. Я крепко связал его и спрятал в шкафу. Пока корабль не будет готов к отплытию, я глаз с него не спущу. От вас я прошу одного - скажите, когда я должен быть готов тайком пронести его на корабль?

– Планы могут измениться, Фард Франтил.

Состояние короля и его слова не на шутку испугали оружейника.

– Вы часом не заболели, сударь?

И Фард Франтил метнул на монарха совсем не сочувственный, а пристальный и настороженный взгляд снизу вверх.

– Оставь меня и возвращайся к себе.

Бросив этот отрывистый приказ, король, не оборачиваясь, продолжал спускаться на первый этаж дворца и еще ниже и глубже, к подземной королевской часовне. В молитвенный зал он вошел последним. В часовне играла музыка - враха и бубны. Когда ЯндолАнганол показался в дверях, все лица повернулись к нему, чтобы увидеть, как он на негнущихся ногах, словно мальчик на ходулях, идет по живому проходу к своему пюпитру, такому же, как у короля Сайрена Станда. Король Станд неотрывно смотрел вниз, на алтарь, часто моргая. Казалось, он не замечает ничего необычного.

Королевские пюпитры, украшенные изящной резьбой по дереву и серебряными накладками, стояли отдельно, впереди всех молящихся. Вниз к ним вели шесть ступеней. Рядом с пюпитрами королей находились два других, поменьше и с пятью ступенями, для королевы Бакхаарнет-она и ее дочери, принцессы Милуи.

Встав рядом с хозяином дворца и тоже не глядя в его сторону, король ЯндолАнганол приступил к молитве. Служба пошла своим чередом. Только после длинного гимна во славу Акханабы король Сайрен Станд наконец повернулся к гостю и знаком предложил ему прочитать главу из Заветов - по заведенному порядку.

Мерно стуча каблуками, король ЯндолАнганол по красным и черным плиткам пола обошел пюпитры, медленным шагом поднялся на все шесть ступеней и, повернувшись, предстал перед присутствующими. Повисла мертвая тишина. Своей бледностью лицо короля напоминало пергамент.

На лица перед собой он смотрел без всякого выражения. В глазах людей он читал любопытство, скрытую усмешку, ненависть. Нигде он не смог найти сочувствия, ни у кого - только в глазах девятилетней девочки, покорно стоящей рядом с матерью. Девочка смотрела на него неспроста - присмотревшись, он узнал древний Взгляд Согласия мади, тот, которым она наградила его в день их первой встречи.

Король ЯндолАнганол заговорил. Поначалу его голос звучал неожиданно глухо, но уже вскоре набрал силу и окреп.

– Я хочу говорить - да, это так, ваше королевское величество, благородный властелин, я хочу говорить. Можете приказать казнить меня за то, что я не стану сегодня читать, но я не могу не воспользоваться счастливой возможностью обратиться к вам и вашим придворным в святом месте, где Всемогущий слышит всякое слово и видит то, что творится во всяком сердце.

Я знаю, что, заглянув в ваши души, он без труда узнает, чего вы желаете мне, добра или зла. Я уверен, что вы желаете мне добра, как и я вам. Мое королевство - одно из самых богатых и могущественных в Кампаннлате, а возможно и во всем мире. И тем не менее я посчитал необходимым оставить свою страну и прийти сюда, к вам, практически в одиночку, да, в одиночку. Мы, короли, весь свой век озабочены только одним: сражаемся за мир и процветание для своих подданных. Таков мой удел, таков был удел моего отца, так заведено вот уже много веков. Цель своей жизни я вижу в процветании Борлиена. Восходя на престол, я поклялся в этом и намерен сдержать свое слово.

Но в этом мире у меня есть и меньшие цели, в чем-то даже личные. Вышло так, что я потерял то, о чем человек все же вправе мечтать даже целиком отдавшись служению родине и чего ему обычно не хватает для того, чтобы и его чаша была полной. Я говорю о королеве. Вышло так, что я с недавних пор вынужден обитать в своем дворце один.

Полгода назад я столкнул с вершины горы первый камень, и лавина, возникшая вслед за этим, до сих пор не утихла. В ту пору я принял решение взять в жены дочь королевского дома Олдорандо, дочь короля Сайрена Станда. Меня постигла неудача, но намерение мое сохранилось.

ЯндолАнганол замолчал, словно то, что он собирался сказать, пугало его самого. Глаза всех находящихся в часовне впились в его лицо, стараясь отыскать там хотя бы намек на то, что могло сейчас прозвучать.

– Так вот, здесь, в этой обители святости, перед троном того, кто наделен на земле властью превыше любой вообразимой, и в присутствии его королевского величества Сайрена Станда я, король ЯндолАнганол, потомок дома Анганолов, объявляю, что намерен соединить народ Борлиена и Олдорандо кровными узами. Я намерен взять в жены возлюбленную дочь короля Сайрена Станда, принцессу Милую Тал Станд, и хочу, чтобы свадьба состоялась как можно скорее. Великое празднество в честь бракосочетания будет устроено в столице моего королевства, Матрассиле, ибо сегодня же я уезжаю из вашего чудесного города, покидаю его.

Чтобы узнать, как на эту потрясающую новость отреагирует Сайрен Станд, многие из присутствующих, не удержавшись, повскакали с мест. Поднялся шумный переполох. Но едва король ЯндолАнганол замолчал, эти люди превратились под его холодным взглядом в ледяные статуи и под сводами часовни снова повисла тишина.

Король Сайрен Станд ушел от своего пюпитра и скрылся из глаз. Молчание нарушила принцесса Милуя Тал - первой опомнившись от первоначального потрясения, она бросилась через весь зал к королю ЯндолАнганолу, чтобы заключить его в объятия.

– Я останусь с вами навсегда, мой король, - сказал она. - Я буду вам верной женой.

Глава 20 Как восторжествовала справедливость

Фейерверк сопровождался шумом и грохотом. Собрались огромные толпы народа. Ремесленники были пьяны в стельку. Во всех храмах города шли службы.

Так жители Олдорандо отмечали помолвку короля ЯндолАнганола и принцессы Милуи Тал. Событие повсеместно восприняли с воодушевлением и как отличный повод для гуляний, хотя это было довольно странно: и королевский дом Станда, и тесно связанная с ним церковь по сути существовали за счет простонародья. Но повод для веселья появился, и народ наслаждался от души.

После гибели принцессы Симоды Тал народ проникся особенным сочувствием и симпатией к королевской семье, ибо свойство простолюдинов - испытывать благодарность к сильным мира сего за яркие душевные переживания.

Теперь младшая сестра обручилась с прежним женихом старшей, убиенной, сестры, и это казалось всем пикантным и увлекательным поворотом событий. Представление обещало быть захватывающим. Охочие до клубнички вели разговоры о том, давно ли у принцессы пришли первые месячные, обычно завершая эти разговоры - чего и следовало ожидать - рассуждениями о сексуальных обычаях мади. Живет ли все племя друг с другом без разбору или все же мади моногамны? Согласия в этом вопросе так и не достигли - отчасти потому, что мнение большинства мужского населения города склонялось к первому.

ЯндолАнганол как жених получил всеобщее одобрение.

С точки зрения горожан, король Борлиена отлично подходил на роль жениха - достаточно зрелый, уже видавший виды и еще вполне сильный и энергичный мужчина; не заносчиво и оскорбительно молодой, но и не непозволительно старый. В свое время его женой была самая красивая женщина в Кампаннлате, которую он, с Высочайшего дозволения оставил. Теперешняя невеста борлиенца была моложе его собственного сына, но в династических браках это встречалось сплошь и рядом - обычное дело; невероятное количество детей, промышляющих проституцией, у Восточных ворот и в Уйдоке приучило олдорандцев ко всему.

В отношении той благосклонности, что ЯндолАнганол проявлял к фагорам, горожане были более терпимы, чем полагал дворец. Легкомысленно было бы считать, что давно минувшие времена, та пора, когда орды фагоров захватили их город и практически сровняли его с землей и спалили дотла стерлись из памяти олдорандцев. На самом деле об этом вам мог рассказать любой первый встречный на улице. Но в том, что те ужасные времена давно минули, также никто не сомневался. Войны с фагами стали историей - двурогие притихли и присмирели, не собирались больше бесчисленными полчищами и утратили прежний воинственный пыл. Благодаря государственной политике фагоры в Олдорандо стали редкими гостями. То, что сейчас можно было увидеть в Парке Свистуна, на том берегу Валворала, где квартировал Первый Фагорский, очень нравилось людям, ибо любое новшество вносило разнообразие в серость существования. В некотором роде фагоры короля Анганола приобрели в городе популярность, если не стали любимцами.

Короче говоря, ничего из того, чем отличался бодрый борлиенский сосед, не было в скучном роскошестве собственного короля, Сайрена Станда.

Никогда не отличавшийся решительностью и твердостью духа король Станд теперь проклинал тот час, когда дал согласие на брак своей младшей дочери, но теперь деваться было некуда, сделанного не воротишь. Кляня себя, он срывал зло на королеве, Бакхаарнет-она, тоже благоволившей молодым.

Бакхаарнет-она была женщиной простой. Король ЯндолАнганол ей нравился. «Мне нравится облик твой», - пела она в своих песнях, заменявших ей обычную речь. Не питая особой симпатии к расе анципиталов, она все же с тревогой прислушивалась к барабанам крестовых походов, понимая, что насилие легко может перекинуться и на ее собственный народ; в Олдорандо мади не пользовались особой любовью и случаи гонений на них были не столь уж редки. Человек, взявший под свою защиту фагоров, скорее чем кто-либо другой будет ласков и внимателен с ее единственной оставшейся в живых дочерью, наполовину мади.

Кроме того, Бакхаарнет-она были известны намерения мужа выдать принцессу Милую за панновальского принца Тайнца Индредда, противного толстяка много старше короля ЯндолАнганола. Ей, королеве Олдорандо, Тайнц Индредд совершенно не нравился. Ей противна была сама мысль о том, что ее красавица-дочь навсегда скроется в сумрачных недрах Панновала, подземного города, укрытого под горами Кзинта. Такая судьба ни в коем случае не годилась мади, даже если ее кровь наполовину разбавлена человеческой. Король ЯндолАнганол и Матрассил казались королеве куда лучшим жребием.

Таким образом оказалось, что согласия в семье Стандов нет. Изливать гнев на жену-мади, покорную и безответную, было бесполезно. Король Сайрен Станд нашел иной выход своим чувствам. Тем более что объект для этого под рукой.

Внешне король сохранял полную доброжелательность и спокойствие. Он категорически отверг свою причастность к гибели Юлия. И пригласил короля ЯндолАнганола обсудить различные детали совсем недалекой процедуры бракосочетания. Короли встретились в зале, где под потолком, в руках стоящих на балконах слуг, колыхались огромные опахала, цвел в горшках вулус, а на стенах были развешаны коврики мади, окон же в панновальском стиле не было.

Вместе с королем явились его жена и советник по вопросам религии, долговязый, худой, с унылым сплюснутым по бокам лицом. В продолжение всего разговора советник стоял в сторонке, помалкивал и только переводил свой рыбий взгляд с одного действующего лица на другое.

Король ЯндолАнганол явился в полном облачении главнокомандующего, в сопровождении одного из своих капитанов, старого закаленного воина, пребывающего в некотором замешательстве из-за своей новой дипломатической роли.

Разлив по бокалам вино, король Сайрен Станд предложил один из бокалов королю ЯндолАнганолу.

Последний отверг угощение коротким жестом.

– У вас чудесные лозы, ваше величество, но в последнее время меня что-то стало клонить в сон от вина.

Король Сайрен Станд снес укол не моргнув глазом и перешел к делу.

– Дорогой монарх, как мне стало известно, в ваши намерения входит взять в жены мою дочь, принцессу Милую Тал. Как мы все хорошо помним, ранее вы намеревались сочетаться браком с другой моей дочерью, Симодой Тал, ныне убиенной, причем было условлено, что церемония будет проходить в Олдорандо. На этом основании мы, родители принцессы и представитель церкви, изъявляем желание, чтобы ваша новая свадьба также проходила в Олдорандо, на сей раз под патронажем святейшего Це'Сарра, который вскоре почтит нас визитом.

– Но насколько я понял, сударь, не далее как вчера вы недвусмысленно заявили, что были бы рады, если бы я уже сегодня покинул вашу столицу.

– Вы не совсем верно поняли меня. Речь шла не о вас, а о ваших дрессированных животных, оскорбительных для нашего города. От них мы действительно хотели бы поскорее избавиться.

При этих словах взгляд короля Сайрена Станда скользнул к унылому церковнику, словно король искал поддержки, желая настоять на своем.

– Спешу заверить, что сами вы можете гостить в моем дворце сколько захотите. На вашу с моей дочерью свадьбу будут устроены роскошные гулянья, чтобы это событие запечатлелось в памяти моих подданных навсегда.

– Можно рассчитывать на то, что Це'Сарр прибудет сюда не позже чем через три дня?

– Его посланцы уже тут. Для сношения с караваном Святейшего мной высланы гонцы. По моим расчетам, сейчас Святейший проезжает озеро Дорзин. Уже завтра мы ожидаем прибытия других почетных гостей, например панновальского принца Тайнца Индредда. Уверяю вас, дорогой брат, ваша свадьба станет знаменательным событием, которое войдет а анналы нашей Империи.

Понимая, что король Станд пытается выгадать время и тем самым добиться для себя какого-то преимущества, ЯндолАнганол вместе со своим капитаном удалился в угол зала для переговоров. В его собственные планы входило покинуть столицу Олдорандо как можно скорее, прежде чем в ход будет пущено очередное коварство. Но для того, чтобы отправиться тотчас и со всей возможной скоростью, требовался корабль, который можно было получить только у короля Сайрена Станда. Кроме того, короля вынуждал торопиться спрятанный в комнате оружейника Фарда Франтила СарториИрвраш: он лежал там крепко связанный, с кляпом во рту, и находился на грани удушья.

– Насколько мы можем быть уверены, что святейший Це'Сарр не откажется сочетать нас браком? Вряд ли он ведет службу сам, ведь он уже давно старик.

Сайрен Станд надул губы.

– Его святейшество, конечно, не молод, но достаточно бодр. Несмотря на почтенный возраст, силы еще не покинули его. И я бы не назвал его стариком, по крайней мере глубоким старцем. Ему тридцать девять, это так, хотя, быть может, я и ошибаюсь на теннер-другой. Само собой, он может и не пожелать лично сочетать вас браком или вообще будет против вашего союза с моей дочерью, например потому, что Борлиен по-прежнему привечает на своих землях фагоров и пренебрегает священной традицией крестовых походов. Сам я не придерживаюсь в этом отношении каких-либо догм; но окончательное мнение мы сможем услышать только из уст его святейшества.

На щеках ЯндолАнганола разгорелись пятна яростного румянца.

С усилием цедя слова сквозь стиснутые зубы, он объявил:

– По моему мнению, есть все основания полагать, что наша путеводная звезда, религия, горячим, может быть самым горячим, приверженцем которой я являюсь, началась с незатейливого поклонения фагорам. Верование это зародилось в ту пору, когда люди и фагоры находились на более низкой, примитивной, ступени развития. Сейчас церковники тщательно скрывают этот факт, но, судя по сохранившимся рисункам, в свое время Всемогущий удивительно напоминал анципитала. С тех пор прошло много веков, и образ Бога расплылся и принял более приемлемые очертания. Но, тем не менее, это так.

Сегодня никто не станет звать фагоров всемогущими. Теперь это трудно даже вообразить. Из собственного опыта я знаю, что при хорошем и умелом обращении двурогие могут быть очень послушными и понятливыми. Своим появлением вера обязана анципиталам. И тем не менее церковь ополчилась против них.

Сайрен Станд повернулся к своему советнику-церковнику, вновь ища у того поддержки. Церковник заговорил глухим и ровным уверенным голосом:

– По мнению церкви, все это вряд ли покажется убедительным его святейшеству Це'Сарру, который скорее всего сочтет слова короля Борлиена ЯндолАнганола кощунством, противным Акханабе и направленным на подрыв спокойствия его правления.

– Вот именно, - подхватил Сайрен Станд. - А кроме того, все это вряд ли покажется убедительным кому-то из нас, брат мой. Однако ж, если ты постановишь держать свое мнение при себе, Це'Сарр скорее всего обручит тебя с моей дочерью без всяких осложнений.

Итог встрече подвели очень быстро. Оставшись наедине с женой и советником, Сайрен Станд, потирая руки, заметил:

– Теперь ему ничего не остается, кроме как дожидаться Це'Сарра. У нас есть три дня; надо успеть сделать все, чтобы свадьба не состоялась. Нам нужен СарториИрвраш. В лагере фагоров в Парке Свистуна его нет - там уже искали. Значит, он еще во дворце, иначе быть не может. Сегодня же мы обыщем флигель короля Яндола, осмотрим там каждый угол и закуток.

Советник-церковник кашлянул.

– Не все ясно с этой женщиной, Оди Джесератабхар, что прибыла сюда вместе с СарториИрврашем. Сегодня утром она, обнаружив исчезновение своего спутника, встревожилась и попросила убежища в посольстве Сиборнала. По моим сведениям, она адмирал флота. По сведениям моих агентов, в посольстве ее приняли не лучшим образом. С ней вполне могут обойтись как с дезертиром и предателем. Но для нас она теперь недосягаема - или почти недосягаема.

Энергично обмахиваясь веером, Сайрен Станд налил себе еще вина.

– Мы сумеем обойтись и без нее.

– Церковный стряпчий недавно сообщил мне еще об одном обстоятельстве, которое может оказаться на руку вашему величеству, - ровным голосом продолжал священник. - Грамота с разрешением на развод короля ЯндолАнганола и МирдемИнггалы по сию пору остается в руках посланца Элама Эсомбера. Король Яндол уверен, что, подписав грамоту, вправе считать себя полностью свободным, хотя на самом деле это нет так - он не знает, что в соответствии со старинным законом панновальского права особы королевской крови могут считать себя свободными от брачных уз лишь тогда, когда грамота с высочайшим разрешением на развод побывает в руках у Це'Сарра. Этот закон был принят для того, чтобы исключить поспешность и необдуманность при заключении династических союзов. Так что в настоящее время король ЯндолАнганол по-прежнему муж королевы королев.

– И, следовательно, не может жениться?

– Не может - до тех пор, пока все условия соответственного закона панновальского права не будут соблюдены в точности.

От удовольствия Сайрен Станд хлопнул в ладоши и рассмеялся.

– Чудесно. Замечательно. Пусть он напорист и дерзок, но того, что у него связаны руки, он не знает.

– А как же ваше желание получить Борлиен в союзники, ваше величество? - тихонько спросила королева.

Король пренебрежительно взглянул на супругу.

– Дорогая, сейчас у нас другая задача - в первую голову мы должны остудить пыл нашего дорогого Яна, осрамить его и ослабить его позицию, и тогда Матрассил отвергнет его сам. Мои агенты доносят о продолжающихся беспорядках в столице Борлиена. В этих обстоятельствах я могу выступить в качестве спасителя Борлиена и взять правление обоими королевствами в свои руки, так, как когда-то в древности, когда Борлиен был всего лишь провинцией Олдорандо. История часто возвращается к истокам, совершив полный оборот, разве ты не знала, дорогая?

Что касается короля ЯндолАнганола, тот отлично сознавал сложность своего положения. Но всякое отчаяние и растерянность немедленно отступали, стоило ему вспомнить то зло, которое причинил ему король Сайрен Станд. Утром, обнаружив на кровати рядом с собой обезглавленное тело Юлия и едва придя в себя, он пережил новое потрясение, сначала наткнувшись в коридоре на голову Юлия, а потом на труп безжалостно зарубленного солдата-борлиенца, стражника, охранявшего его покои. Лицо солдата было почти полностью срезано жестоким и искусным ударом меча. От вида окровавленного тела короля вырвало. Целых два дня, этот и последующий, он чувствовал себя нездоровым. Во дворце было невыносимо жарко, но его бил озноб.

После известного разговора с Сайреном Стандом король Борлиена отправился в Парк Свистуна, где небольшая толпа зевак приветствовала его радостными криками. Проведя немного времени со своими фагорами-гвардейцами, он успокоился.

Он начал с того, что с особенной тщательностью осмотрел все постройки, отведенные для жилья двурогим солдатам. Командиры фагоров неотступно следовали за ним. Один из павильонов, прилично обставленный, специально предназначался для приема гостей. Верхний этаж павильона представлял собой обычные жилые комнаты.

– Сегодня же переселюсь сюда, - объявил король ЯндолАнганол.

– Это место будет вашим, король. Ни один человек из Хрл-Дрра Нхдо не войдет сюда.

– Фагоров здесь тоже не должно быть.

– Фагоров не будет.

– Вы будете стеречь эти покои пуще глаза.

– Понимаем и повинуемся.

Король ЯндолАнганол не уделил особого внимания и не удивился тому, что верховная командирша фагоров назвала Олдорандо его старинным именем, бывшим в употреблении у двурогих много веков назад, поскольку знал об отличной памяти анципиталов, из которой, казалось, не стиралось ничто и никогда. К старинной манере разговора двурогих он тоже давно привык.

Когда король Орел в сопровождении четырех фагоров шел через парк, земля содрогнулась. В Олдорандо землетрясения были весьма часты. Это был уже второй случай с прибытия Орла. Вскинув голову, король в нетерпении взглянул через площадь Лойлбрайден на дворец. О землетрясении достаточно сильном, чтобы разрушить эти вычурные стены - вот о чем он мечтал. Но одного взгляда на деревянные колонны было достаточно, чтобы понять - по замыслу зодчего они должны выдерживать даже самые сильные толчки.

На зевак и праздношатающихся подземная дрожь не произвела особого впечатления. Торговцы лепешками спокойно продолжали свою стряпню. С внутренним трепетом ЯндолАнганол вдруг подумал, что, несмотря на все заверения мудрецов, гибель мира все же может быть очень близко.

– Если так, пусть все идет прахом, - сказал он себе.

И тотчас вспомнил о Милуе Тал.

Перед закатом Беталикса во дворец прибежал гонец с известием, что панновальский принц Тайнц Индредд въехал в Восточные ворота, прибыв в столицу раньше, чем предполагалось. Королю Борлиена ЯндолАнганолу немедленно было выслано официальное приглашение прибыть на площадь Лойлбрайден, на торжественную встречу принца. Отказаться от такого приглашения он не мог.

Легкомысленно взирающий на дела политические и на то, что всюду, куда ни глянь, кипела война, принц Тайнц Индредд развлекался в Кзинте охотой и теперь прибыл в Олдорандо, тяжело груженный трофеями этого увлекательного занятия - шкурами, гривами и бивнями. Сам он путешествовал в паланкине, а вслед за ним везли несколько клеток с дикими зверями, которых его охотникам удалось поймать живьем. В одной из клеток пронзительно кричали на прохожих либо, впав в тоску, понуро сидели по углам другие числом с дюжину. Продвижение каравана по улицам Олдорандо происходило под аккомпанемент походного оркестра из двадцати музыкантов, наигрывающего бравурные марши. Повсюду реяли знамена. Прибытие принца Индредда было обставлено с еще большей помпой, чем появление короля ЯндолАнганола. И, конечно же, панновальскому принцу не пришлось делать крюк и терять время на рынке, раздобывая жалкие гроши.

В свите принца находились и панновальские придворные, давние знакомые короля Орла, например Гуаддл Улбобег. Путешествие утомило этого пожилого человека. Когда наконец приветственная церемония постепенно перешла в обильные возлияния, грозящие затянуться до утра, король ЯндолАнганол улучил момент, чтобы переговорить с советником Улбобегом.

– Годы берут свое, и подобные визиты мне становится в тягость, - сознался королю Гуаддл Улбобег. Понизив голос, он добавил: - Только между нами - в последнее время общество Тайнца Индредда теннер от теннера кажется мне все более утомительным. Жду не дождусь, когда наконец смогу отдохнуть от этой беспокойной службы. Ведь, как-никак, мне уже тридцать шесть, да еще с четвертью.

– Так отчего бы не уйти на покой уже сейчас?

Гуаддл Улбобег положил руку на рукав ЯндолАнганола. В этом жесте было столько неожиданного порывистого дружелюбия, что король Борлиена расторгался.

– Это будет стоить мне звания епископа Прайна. Если вы, ваше величество, случайно позабыли, то напоминаю вам, что я - епископ Священной Панновальской Империи, да благословит ее Господь. Если вдруг, паче чаяния, я вздумаю уйти на отдых, то немедленно буду исключен из числа ближайших служителей церкви, потеряв все блага, которые к оному посту прилагаются… Кстати сказать, ваше величество, спешу предупредить: у принца Тайнца Индредда на вас зуб.

Король ЯндолАнганол рассмеялся.

– Сдается, в последние дни меня возненавидел весь свет. И чем же я так досадил принцу Индредду?

– Не секрет, что они с вашим добрым другом королем Сайреном Стандом давно уговорились женить принца на принцессе Милуе Тал, чему вы теперь так ловко помешали.

– В самом деле? И вы об этом знали?

– Да, естественно. Знал - как знаю, что сейчас отправлюсь в свою комнату, приму ванну и завалюсь спать, по каковой причине прошу извинить меня. В мои годы обильные возлияния - не лучшее времяпрепровождение.

– Поговорим утром. Спокойной вам ночи.

Новые подземные толчки случились в самом начале ночи. На этот раз дрожь земли была достаточно сильной, чтобы посеять среди горожан тревогу. В беднейших районах города сыпалась черепица с крыш и обваливались балконы. На улицы с криками выбегали женщины. По дворцу метались встревоженные рабы.

Все это устраивало ЯндолАнганола как нельзя лучше. Для его предприятия нужна была суматоха. Осмотрев задний двор дворца, борлиенский капитан обнаружил - как и следовало ожидать, поскольку Олдорандский дворец давным-давно не выступал в роли крепости, - множество выходов, вполне укромных и доступных для тех, кто тайно хотел ими воспользоваться. Многими из этих дверей пользовалась для своих частных целей дворцовая челядь. Фасад дворца охранял многочисленный караул, но задний двор был доступен для кого угодно. Любой мог без труда и незаметно проникнуть во дворец, а также тайно уйти оттуда. Что король ЯндолАнганол и сделал.

И оказался снаружи как раз вовремя, чтобы стать свидетелем тайного деяния, суть которого осталась ему неизвестна. По аллее, тянущейся вдоль северного крыла дворца, прикатил фургон, запряженный шестеркой хоксни. Из фургона выбрались шестеро крепких мужчин. Пока трое из приехавших отодвигали деревянные засовы на боковой двери фургона, четвертый держал под уздцы хоксни, готовясь провести повозку во дворец. Как только дверь фургона растворилась, все четверо наперебой принялись громогласно приказывать кому-то выйти наружу. Ответа изнутри не последовало, и двое мужчин с руганью и проклятиями влезли внутрь и вытащили на улицу упирающуюся связанную фигуру. На голову пленнику был наброшен и увязан веревкой мешок. Вытаскиваемый наружу несчастный испустил несколько слабых стонов, в наказание за что его несколько раз сильно ударили по плечам кнутом.

Действуя дальше без лишних слов, четверка здоровяков отомкнула железную дверь в задней стене дворца и втащила туда пленника. Дверь за ними захлопнулась, и все стихло.

Все это король ЯндолАнганол видел, спрятавшись в тени портика. Рядом с ним замерло еще одно трепещущее хрупкое существо - принцесса Милуя Тал. Их окутывал густой сладковатый запах сандала, тот, о котором король Станд говорил ЯндолАнганолу совсем недавно.

Они собирались устроить свое убежище в Парке Свистуна, в Белом павильоне. Там, под защитой двурогих Первого Фагорского полка, они будут в безопасности. Но и добравшись до павильона, они никак не могли забыть то, свидетелями чему оказались на заднем дворе дворца.

– Я слышал, твой отец хочет убить меня, не позволить уехать из Олдорандо.

– Если бы. Убийство - это еще не так плохо. Он задумал нечто худшее - опозорить тебя. Не знаю, каким образом он намерен это сделать - я пыталась выведать у него хоть что-нибудь, но в ответ получала только молчание и суровые взгляды. Неужели и вправду со всеми королями так тяжело? Надеюсь, после того как мы сбежим в Матрассил, ты не станешь таким же? Мне не терпится отправится в путь, уплыть вниз по реке. Говорят, лодки, плывущие вниз по течению, развивают такую страшную скорость, что на ходу обгоняют птиц.

А в Борлиене есть пекубы? Мне хотелось бы завести там нескольких, устроить так же, как в комнатах моей матери. Четыре пекуба было бы в самый раз, ну, может быть, пять - надеюсь, мы сможем это себе позволить? Отец сказал, что ты хочешь отомстить и наверняка отрежешь мне голову, но я только посмеялась над ним и показала ему язык - видел, какой длинный у меня язычок? - и спросила: «За что ему мне мстить, старый король-глупец?», а он ничего не ответил, только покраснел от злости как вареный рак. Я думала, его тут же на месте хватит удар.

Весело щебеча обо всем этом, принцесса быстро заглядывала в комнаты, осматривая обстановку.

Шагая с единственной лампой в руке, король ЯндолАнганол отвечал:

– Я не собираюсь тебя обижать, Милуя, и даже в мыслях у меня никогда такого не было. Можешь мне поверить и успокоиться. Все почему-то считают меня отъявленным злодеем. На самом же деле я такой же послушный сын Акханабы, как и все остальные его дети. Твоему отцу я тоже ничего плохого не сделаю.

Плюхнувшись на постель, принцесса уставилась в окно, и легшие на лицо тени резче подчеркнули ее птичьи черты, превратив нос в клюв.

– То же сказала и я, но мои слова для него пустой звук. Он был настолько вне себя, что однажды все-таки проговорился. Ты знаешь СарториИрвраша?

– Знаю, и очень хорошо.

– Он снова в руках моего отца. Его нашли в одной из задних комнат.

Король отрицательно покачал головой.

– Этого не может быть. Он сидит в шкафу с кляпом во рту. Ночью мои капитаны приведут его сюда, в этот дом. Здесь он будет в безопасности.

Милуя Тал сдержанно хихикнула.

– Отец обманул тебя, Ян, обвел вокруг пальца. В твоем шкафу сидит другой человек, раб, которого они подменили, пользуясь темнотой. Настоящего СарториИрвраша выкрали, когда все встречали этого противного толстяка принца Тайнца.

– Всемогущего ради! Как бы хитер ни был старик, что бы он против меня ни замышлял, но он явно угодил в беду. В свое время он был моим придворным советником. Что же он натворил? Наверное, опять что-то открыл, и открытие вышло ему боком. Что бы ни случилось, Милуя, я должен узнать, в чем состоит его открытие. Я должен обязательно узнать это, ведь здесь замешана моя честь!

– Ох, зиганкис, «Замешана моя честь!» Сейчас ты говоришь в точности как мой отец. А мне ты ничего не скажешь? Например, что мое детское очарование сводит тебя с ума или что-нибудь вроде? Что ты сходишь с ума от моих глаз?

ЯндолАнганол поймал принцессу за руку.

– Может быть, и скажу, любезная моя Милуя. Но в простом безумии, если за ним не стоит ничего более, нет ничего хорошего. Такое безумие не должно тебя привлекать. Бесчестие же требует пристального внимания к себе, поскольку обращаться с ним нужно крайне осторожно, чтобы не заразиться им навсегда. Раз потеряв честь, ее не вернуть. Но стоит мне достойно встретить бесчестие и дать ему надлежащий отпор, как всеобщего уважения ко мне немедленно прибавится. После этого станет возможно все, в том числе и союз между моим королевством и королевством твоего отца, каким бы удивительным сейчас это ни казалось. Я давно думал об этом союзе и желал его - и добьюсь своего, с твоим ли отцом или с кем-то другим, кто взойдет на престол после него.

Милуя всплеснула руками.

– После него королевой Олдорандо стану я! Тогда под твоей властью окажутся обе страны.

Несмотря на все напряжение, на гнетущее предчувствие того, что еще одна беда способна сломить его, король Орел рассмеялся, подхватил Милую на руки и прижал к себе ее тоненькое изящное тело.

Земля снова содрогнулась.

– Мы ляжем спать вместе? - шепнула она ему на ухо.

– Нет, так не годится. Утром мы пойдем навестить моего друга Эсомбера.

– Вот уж не думала, что он твой друг.

– Он будет моим другом, я сделаю так, что будет.

Подземные толчки прекратились. Вскоре сошла на нет и ночь. Над горизонтом во всей силе поднялись Беталикс и Фреир, окутанные желтой дымкой. Жара начала быстро усиливаться.

В этот день во дворце почти не попадалось сколько-нибудь важных особ. Король Сайрен Станд объявил, что отменяет на сегодня все аудиенции. Напрасно те, кто потерял во время ночного землетрясения ребенка или кров, взывал в приемной дворца о вспомоществовании - им пришлось отправиться обратно ни с чем. Не видели во дворце и борлиенского короля. Не видели и юной принцессы.

В середине дня отряд дюжих олдорандских гвардейцев арестовал короля ЯндолАнганола.

Солдаты окружили его, едва он спустился по лестнице из своих покоев. Он пытался оказать сопротивление, но его подняли в воздух и отнесли в дворцовую темницу. Солдаты спустили его в каменный мешок, и, упав на холодный пол, он не сразу пришел в себя.

Несколько минут он лежал на полу, задыхаясь от ярости, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.

– Юлий, Юлий, - твердил он без конца. - Они снова просчитались - им не удалось своей жестокой выходкой вывести меня из терпения, я все еще сохранил трезвость рассудка и могу предчувствовать опасность… Я все вижу и все понимаю… все понимаю…

Несколько минут полежав молча, он продолжал:

– Я был слишком самоуверенным. Отсюда постоянные ошибки, которые преследовали меня. Я считал, что могу управлять обстоятельствами, верил, что все держу в своих руках…

Полежав еще немного, он наконец с трудом поднялся и беспомощно огляделся по сторонам. Скамья у стены служила одновременно и нарами. Из маленького окна высоко под потолком сочился свет. В углу стояла кадка, в которую, очевидно, можно было справлять нужду. Опустившись на скамью, он задумался, вспомнив о том, как много лет подряд держал в заточении своего отца.

Довольно скоро он пал духом еще сильнее и принялся думать о Милуе Тал.

– Сайрен Станд, если с ее головы упадет хотя бы волос, ты заплатишь мне, слизняк…

Сказав это, король резко выпрямился и сел ровнее. Заставив себя успокоиться, он прислонился к стене камеры, влажной от стекающих по ней испарений. Но, не выдержав и минуты, с рычанием вскочил на ноги и принялся мерить свою темницу шагами, вперед и назад, вправо и влево, от двери к стене и обратно.

Остановился он, только когда услышал, как под чьими-то ногами скрипят камешки на винтовой лестнице. В скважине заскрежетал ключ, и в темницу вошли несколько облаченных в черное священников в сопровождении двух вооруженных стражников. Когда один из священников поклонился, король Орел узнал в нем скучноликого советника короля Сайрена, Криспана Морну.

– По какому праву я, король дружественной страны, гость в этом дворце, заключен в темницу?

– Я пришел к вам сообщить, что вы обвиняетесь в убийстве и завтра на восходе Беталикса будете по этому обвинению подвергнуты пытке перед церковным советом королевского двора.

Загробный глас черного священника стих. Потом он тихо добавил:

– Приготовьтесь.

Король ЯндолАнганол взорвался от ярости.

– В убийстве? В убийстве? И это вы собираетесь обвинить меня в убийстве, вы, кучка презренных преступников? Что за новая подлость? И кого я убил на этот раз?

Острия копий уперлись ему в грудь.

– Вы обвиняетесь в убийстве принцессы Симоды Тал, старшей дочери короля Олдорандо Сайрена Станда.

Еще раз поклонившись королю, священник удалился.

Словно громом пораженный, король замер, молча уставившись на закрытую дверь.

Его орлиный взор не мигая буравил широкие доски двери, словно обладатель этого взора присягнул, что ни разу не моргнет, и твердо вознамерился держать слово до тех пор, пока не окажется на свободе.

Всю ночь король пролежал на кровати без сна почти в полной неподвижности. Силы бушевали внутри него, скрытые от внешнего мира, сворачиваясь и свиваясь как пружины. Его глаза отлично приспособились к темноте, и он готов был броситься на любого, кто посмеет подкрасться к нему тайком.

Но никто не пришел. Никто не принес ни пищи, ни воды. В середине ночи земля слабо дрогнула - так слабо, что причиной тому могло быть и землетрясение, и отдаленный взрыв или залп пушек; от сотрясения из щелей меж камнями посыпался какой-то прах и известковая пыль. Больше ничего примечательного за всю ночь не случилось. Никто не пришел навестить короля ЯндолАнганола, даже ни одна крыса носа не высунула.

Когда наконец сквозь окошко наверху в его темницу проник первый бледный утренний свет, он поднялся и прогулялся к отхожему месту. Присев на корточки и ухватившись пальцами за выщербину между двумя камнями, пробитую узниками, томившимися тут до него, он с тоской смотрел на занимающийся в окошке рассвет. Облегчившись, он встал на кровать и некоторое время смотрел вверх, на свет, подставляя лицо веющему снаружи свежему ветерку.

По его расчетам темница, куда его бросили, располагалась перед королевским дворцом, возможно, в угловом крыле собора. Приподнимаясь на цыпочки, он видел уголок площади Лойлбрайден. Подняться выше он не мог, и потому его взгляду открывались лишь верхушки деревьев в парке и крыши домов.

С площади не доносилось ни звука - очевидно, горожанам было еще слишком рано выходить из дома. Если он проявит настойчивость, то, может быть, услышит голос Милуи Тал и крикнет ей что-нибудь, если, конечно, король Станд не бросил за решетку и ее.

Чуть повернувшись, он обратил взгляд на запад. Небольшой клочок неба, видный ему, был безоблачен и чист. Беталикс уже взошел - деревья начинали отбрасывать тени. Постепенно тени побледнели, а после раздвоились - над горизонтом появился Фреир. Небо мало-помалу затянула дымка, и тени снова поблекли. Начало припекать.

Дверь камеры стукнула, и в темнице появилось несколько молчаливых мастеровых. С собой они принесли деревянные щиты и несколько шестов. Поведение мастеровых было типичным для рабочих всего мира: работу они выполняли, но не спеша. Мало-помалу посреди камеры был воздвигнут эшафот.

Король возвратился к кровати и сел на нее, стиснув виски.

Пришли стражники. Он вздумал сопротивляться, и тогда его заковали в кандалы. Он осыпал солдат страшными ругательствами, рычал как дикий зверь. Но его толкнули вперед и повели по каменным ступеням наверх.

Все сложилось наилучшим образом. Умело направив непрерывный поток печальных событий в русло своей выгоды, Сайрен Станд ловко сумел одержать победу над человеком, который раньше, казалось, торжествовал победу над ним самим. Ликующе прохаживаясь по залу, он то и дело с улыбкой обнимал жену, Бакхаарнет-она, и время от времени бросал осторожные, исполненные злорадства взгляды на свою непокорную дочь.

– Видишь, дочь моя, как все обернулось - злодей, которому ты столь опрометчиво бросилась в объятия, теперь известен всем и каждому как жестокий убийца.

Повернувшись к дочери, он нервно улыбнулся.

«Скоро он будет в полном твоем распоряжении, правда в виде трупа, с которым ты сможешь обниматься дни на пролет. Еще двадцать пять часов - и твоя девственность навсегда будет избавлена от посягательств короля ЯндолАнганола».

– Почему бы тебе не повесить и меня заодно, чтобы разом избавить себя от всех неприятностей, связанных с дочерями?

Для заседания суда был приготовлен особый зал дворца. Монахи освятили это место, дабы оно служило только интересам веры. На стенах развесили пучки вероника, скантиома и пелламонтейна - трав, известных своими успокоительными и охлаждающими свойствами, чтобы сделать жару хоть сколько-нибудь терпимой и умастить ноздри присутствующих особ королевской крови и судей приятными запахами. В члены суда были включены видные церковники и толкователи Завета города Олдорандо, выбранные с таким расчетом, чтобы течение их мыслей и поведение полностью соответствовали тому ходу событий, который король Станд уготовил своему узнику.

Основные роли в близящейся драме предстояло сыграть самому королю Олдорандо, его мрачному и невозмутимому советнику, Криспану Морну и судье по имени Кимон Эурас, известному служителю церкви, секретарю Министерского совета.

Кимон Эурас был тощ и ходил ссутулившись, словно натянутая кожа искривляла его позвоночник; кроме того, он был совершенно лыс, а точнее сказать, без каких-либо заметных внешних признаков волосяного покрова; его сероватая кожа оттенком напоминала пергамент, с которым по долгу службы ему приходилось иметь дело очень часто и который он исписывал чрезвычайно экономным почерком. Мрачный вид, с каким он усаживался в судейское кресло, черный кидрант и тощие голые ноги в сандалиях - все говорило о том, что, верша правосудие, он будет отпускать милосердие с тем же скупым расчетом и экономией, что и при заполнении письменами бумаги.

Едва все наиболее важные сановники заняли места, прозвучал гонг, и два стражника, выбранных для этой цели за свою недюжинную силу, ввели, а точнее втащили в зал суда короля ЯндолАнганола. Его поставили прямо посередине, на виду у всех присутствующих.

Дистанция между свободными людьми и заключенными при любом дворе очень велика. При дворе Олдорандо это расстояние было особенно ощутимым. Краткого пребывания в темнице оказалось достаточно для того, чтобы одежда, лицо и руки короля Анганола стали грязными. Но осанка его по-прежнему была горделивой, взгляд - орлиным, и своим видом он пуще прежнего напоминал скорее хищную птицу, высматривающую добычу, чем человека, намеренного взывать к милосердию. Его движения отличались обычной точностью и целесообразной экономностью, выражение лица было спокойным и осмысленным.

Судья Кимон Эурас начал зачитывать обвинение скрипучим сухим голосом. Пыль древних манускриптов, чрезмерно часто просматриваемых в поисках точных формулировок старинных законов, испортила и иссушила его горло. Добравшись до слов: «…жестоком убийстве возлюбленной принцессы Симоды Тал в этом самом дворце путем пронзания рогом анципитала, вы, король ЯндолАнганол, обвиняетесь как организатор и вдохновитель преступления…» - Эурас особо повысил голос.

Король ЯндолАнганол не преминул выкрикнуть несколько слов в свою защиту и шагнуть по направлению к судьям. Его немедленно схватили за руки и осадили холодным замечанием: «Преступникам в этом суде не полагается говорить. Больше с вашей стороны не должно раздаться ни звука, иначе вы будете немедленно препровождены в камеру».

По случаю такого знаменательного события Криспан Морну облачился в одежду цвета густой черноты. Тьма ложилась на его щеки, на скулы, на глаза, а когда он начинал говорить, то и на рот и горло.

– В наши намерения входит доказать несомненность вины короля ЯндолАнганола, явившегося теперь во дворец с очередным злодейским намерением умертвить вторую дочь короля Сайрена Станда, принцессу Милую Тал, и тем самым положить конец существованию дома Стандов. Сейчас присутствующим будет предъявлено орудие, при помощи которого было совершено это жестокое деяние. Кроме того, сразу же после этого будет представлен истинный исполнитель убийства. Мы намерены доказать, что все улики однозначно указывают на подсудимого как на непосредственного автора ужасного плана. Принесите кинжал.

Деловитый раб с важным видом заторопился к судейскому столу, где представил всем требуемый предмет.

Не в силах и далее держаться в стороне от происходящего, король Сайрен Станд бросился вперед и схватил кинжал раньше, чем это успел сделать Криспан Морну.

– Это рог чудовища анципитала. Рог обоюдоострый, то есть имеет две острые кромки, и его невозможно спутать с рогом никакого другого животного. Форма рога в точности соответствует ране в груди покойной принцессы. Моей несчастной дочери, бедной девочки.

– Мы не собираемся сейчас утверждать, что именно этим оружием было совершено убийство. Тот роковой кинжал, к несчастью, утерян. Вы сейчас видите перед собой совершенно новый рог, только недавно отпиленный у фагора.

– Хочу напомнить суду, хотя, быть может, этот факт и не имеет отношения к делу, что подсудимый держал у себя в качестве домашнего зверя ручного фагора-рунта. Этого рунта подсудимый нарек именем величайшего воителя нашей нации, Юлия, причисленного к лику святых, что, конечно же, можно рассматривать только как святотатство. Было ли это оскорбление нанесено умышленно или по невежеству, не имеет значение.

– Когда-нибудь ты заплатишь за свое бессердечие сполна, Сайрен Станд, - проговорил со своего места ЯндолАнганол, и заработал крепкий тычок в бок от стражника.

После того как кинжал был пущен по кругу, чтобы все смогли налюбоваться им вдоволь, согнутая фигура Кимона Эураса разогнулась достаточно, чтобы выдавить вопрос:

– Что еще обвинение может предъявить в качестве доказательства вины подсудимого?

– Только что вы видели перед собой оружие, которым было совершено жестокое деяние, - объявил заупокойным тоном Морну. - Теперь же суду будет представлен человек, державший в тот роковой день это оружие в руках.

В зал суда был наполовину введен, наполовину внесен отчаянно вырывающийся молодой человек. Голову его закрывал рогожный мешок, но король ЯндолАнганол немедленно узнал невольника, привезенного ночью ко дворцу в деревянном фургоне.

Приведенный был представлен пред очи суда. Прозвучал приказ, и мешок с головы человека был сдернут.

Явившийся зрителям юноша, казалось, состоял только из яростно взъерошенных длинных волос, покрытого синяками лица и рваной рубашки. Один из приведших его стражников сильно толкнул его в бок, и он поник, перестал вырываться и захныкал. Король ЯндолАнганол тут же узнал в нем своего сына, РобайдайАнганола.

– Роба! - крикнул король, за что незамедлительно получил такой удар по почкам, что согнулся от боли пополам. Продохнув, он упал на скамью, совершенно лишившись сил при виде сына, попавшего в неволю, - и это Роба, который неволи боялся больше всего на свете…

– Этого молодого человека агенты его величества задержали в порту Оттассол, в Борлиене, - объявил Криспан Морну. - Его не так-то легко оказалось выследить, поскольку иногда он выдавал себя за мади, ловко имитируя манеру поведения этих протогностиков и одеваясь в их традиционную одежду. Тем не менее, он человек. Его имя РобайдайАнганол. Он сын обвиняемого, и его необузданный и дикий образ жизни уже давно стал притчей во языцех.

– Это ты убил принцессу Симоду Тал? - грозно потребовал ответа судья голосом, напоминающим треск рвущегося пергамента.

Робайдай разразился рыданиями, прерываемыми судорожным лепетом о том, что никаких принцесс он не убивал, в Олдорандо никогда прежде не был и сейчас просит только об одном - как можно скорее отпустить его туда, где он мог бы продолжать жить своей прежней жизнью, простой и понятной.

– По чьему наущению ты совершил убийство? - потребовал ответа Криспан Морну, и каждое его слово напоминало стук топора, опускающегося на плаху. - Твой отец велел тебе?

– Я ненавижу отца! Я боюсь его! О чем бы он ни попросил меня, я никогда не исполнил бы его просьбы!

– Тогда почему ты убил принцессу Симоду Тал?

– Я не убивал ее. Не убивал. Я невиновен, клянусь.

– Не убивал ее? Тогда кого же ты убил?

– Никого. Я никому не причинял зла. Я невиновен.

Криспан Морну, словно всю жизнь только и ожидал этих слов принца, вскинул над головой покрытую старческими пятнами руку и вслед за рукой задрал тонкий нос, да так высоко, что тот засиял, пронизанный лучами солнца, словно кусок медвяного воска.

– Только что вы слышали, как этот молодой человек заявил, что в жизни никого не убивал. Сейчас мы представим вам свидетеля, который уличит его во лжи. Приведите свидетеля.

В зал суда вошла молодая женщина, девушка, вошла как будто бы добровольно, хотя и в сопровождении двух стражников. Пока она шла от двери зала к свидетельскому месту перед столом судей, где в конце концов остановилась, весь зал с живейшим интересом рассматривал ее фигуру и лицо. Девушка была молода, красива и соблазнительна. Щеки были ярко нарумянены. Черные тщательно расчесанные волосы блестели. На ней был обтягивающий бедра чаргирак, его цветочный рисунок выгодно подчеркивал фигуру. Остановившись перед судейским столом, девушка уперла одну руку в бедро, чуть вызывающе, что придавало ей вид одновременно невинный и манящий.

Судья Кимон Эурас качнул своим алебастровым черепом вперед и вниз, быть может для того, чтобы лучше оценить тугие формы свидетельницы, поскольку голос его в этот момент прозвучал чуть человечнее, чем несколькими мгновениями раньше:

– Назови свое имя, девица.

– Извольте, ваша честь, - меня зовут АбазВасидол, - тихо отозвалась Абази. - Друзья обычно называют меня Абази.

– Уверен, что друзей у тебя немало.

Криспан Морну, которого этот обмен репликами совершенно не затронул, объявил:

– Сия молодая девица привезена во дворец агентами его величества. Она согласилась ехать без принуждения, по собственной доброй воле, за что, после того как истина восторжествует, получит щедрую награду. Абази, не расскажешь ли ты нам, когда ты в последний раз видела этого молодого человека и при каких обстоятельствах?

Прежде чем заговорить, Абази облизала и без того уже ярко блестевшие губы.

– О, сударь, это было в моей комнате - в моей комнатушке в домике в оттассольском порту. Со мной был мой друг по имени Див. Мы сидели на кровати и разговаривали. Внезапно дверь распахнулась, и этот человек…

Абази замолчала.

– Продолжай, девица.

– Это ужасно, ваша честь…

В зале суда повисла напряженная тишина, словно все, даже прохладительные травяные сборы в пучках на стенах, потонуло в жаре.

– В общем, сударь, этот человек вбежал в мою комнату с кинжалом в руке. Он хотел увести меня с собой, но я отказалась. Я не позволяю ничего такого. Див пытался защитить меня, и тогда этот человек… он ударил Дива своим кинжалом - это был рог фагора, хотя вы, наверно, и так знаете - и убил. Он ударил Дива кинжалом прямо в живот.

Свои слова девушка сопроводила плавным жестом, указав себе куда-то в район лона, отчего все присутствующие невольно вытянули шеи.

– И что же произошло после этого?

– Сударь, я уже говорила вам - этот человек забрал с собой бедного Дива и выбросил его тело в море.

– Все это ложь, все специально придумано, чтобы опорочить нас! - закричал со своего места король ЯндолАнганол. - Ах ты, лживая сучка!

Ему ответила не кто иная, как сама девица-свидетельница, которая уже почти совсем освоилась при дворе, и начала получать удовольствие от своей роли.

– В том, что я сказала, нет ни слова лжи. Все истинная правда. Обвиняемый забрал из моего дома тело Дива и выбросил в море. Но удивительнее всего, что несколько дней спустя это самое тело вернулось в Оттассол в повозке со льдом. Вторично я видела его, то есть мертвого Дива, в доме моего опекуна и хозяина, Бардола КараБансити - впоследствии ненадолго ставшего советником короля Борлиена.

Издав сдавленный смешок, король ЯндолАнганол на этот раз обратился прямо к судье:

– Эта история - сплошная выдумка, ибо она совершенно невероятна. Как вы могли поверить такому?

– Здесь нет ничего невероятного, и я сейчас докажу это, - дерзко отозвалась Абази. - У Дива был при себе удивительный предмет, драгоценность, представляющая собой часы с тремя рядами цифр. Эти цифры менялись сами собой, словно живые. Див хранил эти часы в своем кошельке, который носил на поясе.

С этими словами Абази вновь указала на соответственное место своего тела, и присутствующие опять вытянули шеи, чтобы увидеть это получше.

– Труп Дива был доставлен к КараБансити вместе с драгоценными часами. КараБансити нашел эти часы и передал его величеству, королю ЯндолАнганолу, у которого они, должно быть, находятся и посейчас.

С этими словами девушка драматически указала пальчиком на короля Орла.

Король ЯндолАнганол заметно сник и замолчал. Часы действительно были у него - лежали забытые в кармане туники.

Только сейчас, когда стало уже слишком поздно, он вдруг вспомнил, как всегда страшился этой чужеродной вещи, произведенной силой ученой мысли, приводящей его в трепет. Когда БиллишОвпин, человек, объявивший, что он прибыл с другого мира, с каких-то далеких звезд, преподнес ему в дар эти часы, он с отвращением бросил их ему обратно. Таинственным образом эти же часы вернулись к нему позднее, через оттассольского анатома и астролога. Как он ни старался, избавиться от этого странного предмета так и не смог.

И вот теперь часы сыграли в его судьбе роковую роль.

Говорить он больше не мог, да и сказать ему было нечего. Злые чары сковали его: теперь он видел это и не сомневался, хотя и не мог сказать, с чего все началось. Ничто не спасло его от исхода, предрешенного заклятием, даже верность Акханабе.

– Итак, ваше величество, мой дорогой брат, при себе ли у вас эта драгоценность? - спросил, наслаждаясь минутой, король Сайрен Станд.

– Эти часы предназначались в качестве свадебного подарка принцессе Милуе Тал… - слабым голосом отозвался ЯндолАнганол.

Под сводами зала суда разнесся невнятный гул. Люди пришли в движение и носились туда-сюда, король Сайрен Станд спрятал лицо в руках, чтобы скрыть торжество.

Когда порядок был наконец восстановлен, Криспан Морну задал Абази новый вопрос:

– Решительно ли ты, девица, убеждена в том, что этот молодой человек, сын короля ЯндолАнганола, принц РобайдайАнганол, и есть тот самый убийца, чья рука оборвала жизнь твоего друга Дива? Ведь со дня убийства ты его не видела?

– Сударь, насколько вы понимаете, его жестокий поступок навлек на меня большие неприятности. На другой день РобайдайАнганол вернулся. Я не знаю, что бы со мной было, если бы ваши люди не пришли и не забрали его.

Вслед за словами Абази в зале на миг суда наступила тишина - присутствующие пытались представить себе, что могло бы случиться с такой привлекательной молодой девушкой.

– Позволь, Абаз, задать тебе последний и отчасти личный вопрос, - заговорил наконец Криспан Морну, пригвоздив Абази к месту своим оцепенелым взглядом. - Ты по рождению простолюдинка, но тем не менее у тебя много высокопоставленных друзей, обладающих обширными связями. Слухи связывают твое имя с именем некоего сиборнальского посла. Что ты можешь сказать по этому поводу?

– Какой стыд, - раздался возглас со зрительских скамей, но Абази была спокойна, как и прежде.

– Я имела удовольствие быть знакомой с одним сиборнальским господином, сударь. Сиборнальцы любезны, и мне нравится их общество.

– Благодарю тебя, девица Абаз, твои показания были для нас очень ценны, - проговорил Криспан Морну ледяным тоном, сопроводив свои слова острой, как лезвие стилета, улыбкой. После этого он опустился на место и вновь заговорил лишь после того, как Абази покинула зал.

– По моему мнению, доказательств вины достаточно. Эта достойная девушка сообщила нам все, что мы хотели услышать. Благодаря ее показаниям сын короля Борлиена уличен как убийца. Только что мы слышали, как он совершил одно из своих убийств в Оттассоле, возможно по наущению отца, а может быть, по собственной прихоти, по капризу развращенного сознания. Его излюбленным оружием был рог фагора; прежде он тем же рогом убил Симоду Тал. Все это время его отец выжидал в своем дворце, чтобы, как только убийство совершится, отправиться в наш город, насладиться нашим гостеприимством и осуществить свой замысел до конца, на этот раз совершив злодейство над единственной оставшейся в живых дочерью нашего короля, младшей, принцессой Милуей Тал. Здесь, господа, перед нами раскрывается мрачный план, беспримерно жестокий и кровожадный. Мы без колебаний требуем - не только перед судом, перед всем народом - смертной казни и для отца, и для сына.

Всякие попытки выразить несогласие РобайдайАнганол прекратил, едва в зале суда появилась АбазВасидол. Он превратился в обычного мальчишку, способного только на то, чтобы просить тихим умоляющим голосом:

– Пожалуйста, отпустите меня. Я рожден для жизни, а не для смерти, не для придворного коварства, а для свободного и простого степного ветра. Я не был исполнителем воли отца, да и ничьей другой воли, и никого не убивал - я отвергаю предъявленные мне обвинения.

Медленно и театрально повернувшись, Криспан Морну взглянул на молодого человека.

– Итак, ты не убивал Симоду Тал?

РобайдайАнганол торопливо облизнул губы.

– Разве может лист дерева убить? Я лишь древесный лист, сударь, не более того, листок, подхваченный всемирной бурей.

– Ее величество Бакхаарнет-она готова опознать тебя как особу, посетившую ее во дворце некоторое время назад в обличье мади, кем ты прикинулся, чтобы легче совершить свое злодеяние. Желаешь ли ты, чтобы ее величество указала на тебя при всех, в этом зале?

Робайдай отчаянно задрожал.

– Нет, не хочу.

– В таком случае доказательств более чем достаточно. Этот молодой человек, ни более ни менее как борлиенский принц, пробрался в наш дворец и - по приказу своего отца - убил нашу возлюбленную принцессу, Симоду Тал.

Все взгляды устремились на судью. Прежде чем объявить приговор, тот некоторое время смотрел в пол перед собой, словно бы размышляя.

– Вердикт будет следующим. Рука, совершившая убийство, принадлежит сыну. Разум, управляющий всем делом и направляющий руку, принадлежит отцу. Кто виновен больше? Ответ ясен…

Робайдай испустил стон подлинной муки. Выбросив вперед руку, он вскочил с места, словно хотел помешать словам сорваться с губ Кимона Эураса.

– Ложь! Все ложь! Все, что сейчас прозвучало в этом зале, от начала до конца ложь. Я скажу вам правду, пускай тем самым подпишу свой смертный приговор! Признаюсь: Симоду Тал действительно убил я. Но не потому, что был в сговоре с отцом. Нет, это невозможно. Мы с ним - как день и ночь. Я сделал это, чтобы причинить ему боль.

Вот он стоит пред вами - обычный человек, не король! Да, обычный человек - до тех пор, пока моей матерью остается королева королев. Вы утверждаете, что я был с ним в сговоре? Я не желал по его просьбе жениться, а вы говорите, будто я по его просьбе согласился отнять у кого-то жизнь! Говорю вам, этот злодей невиновен. Пусть я обречен на мучительную смерть после никчемной жизни, но никогда, слышите - никогда я не войду в сговор со своим отцом, и пусть это услышат все под сводами этого зала. Быть может, мне и хотелось бы жить в согласии с отцом, но до сих пор это было невозможно. Зачем мне было помогать тому, кто никогда не помогал мне?

Принц затряс головой так решительно, словно хотел сбросить ее с плеч.

Наступила тишина.

– Если бы ты промолчал, то отомстил бы отцу гораздо страшнее, - ледяным тоном заметил наконец Криспан Морну.

Вскинув голову, Робайдай окинул священника холодным и совершенно разумным взглядом.

– Я всегда боялся в людях зла - но в вас я вижу нечто еще более темное и устрашающее, чем в этом несчастном человеке, чья голова клонится под тяжестью короны Борлиена.

Сидя на скамье, король ЯндолАнганол упрямо смотрел в потолок, словно желал во что бы то ни стало оторваться от всех земных переживаний и тягот. В действительности он плакал.

Плохо скрывая волнение, судья откашлялся.

– Ввиду чистосердечного признания сына отец, само собой, признается невиновным. История знала немало неблагодарных сыновей… Перед лицом Всемогущего Акханабы я объявляю, что отец сию минуту может быть освобожден из-под стражи и располагать собой по своему усмотрению, а сын будет препровожден из зала суда в тюрьму и предан казни через повешенье тогда, когда его величеству королю Олдорандо, Сайрену Станду, будет угодно назначить казнь.

– Не он должен был умереть, а я, и не я должен был править, а он, - ровным голосом произнес король ЯндолАнганол.

– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Заседание закрыто.

Заглушая шарканье ног, под сводами зала разнесся голос короля Сайрена Станда:

– Не забудьте, после того как отдохнете и освежитесь, что сегодня в полдень нас ожидает продолжение спектакля: СарториИрвраш желает выступить перед нами с речью. Послушаем, что он нам скажет.

Глава 21 Убийство Акханабы

За драмой, разыгравшейся во дворце Олдорандо, и последовавшим за этим унижением короля ЯндолАнганола наблюдало гораздо больше глаз, чем король Сайрен Станд мог бы представить.

Однако нельзя сказать, что наблюдение за событиями, в которых король ЯндолАнганол играл решающую роль, увлекло все без исключения население Аверна. Некоторые ученые гораздо больше внимания уделяли коренным природным переменам, происходящим в разных уголках планеты, или же глобальным и не менее значительным событиям ее общественной жизни, в которых король Борлиена был всего лишь второстепенной проходной фигурой. К примеру, группа ученых дам из семейства Тан занималась выявлением корней многовековых местечковых раздоров. Они прослеживали развитие конфликтов из поколения в поколение, определяя, где брало начало то или иное неразрешимое противоречие, где оно переходило рубеж конфликта и когда и каким путем, наконец, изредка разрешалось. В частности, одним из объектов наблюдения этой группы была деревенька в северной провинции Борлиена, через которую, направляясь в Олдорандо, недавно проехал король. Там отправной точкой конфликта был вопрос о том, имеют или не имеют право свиньи, принадлежащие двум соседям, пить из одного ручья. Через некоторое время и свиньи, и ручей были забыты, но свара и не думала утихать, и постепенно дошло до легкого взаимного кровопролития, хождения соседей «стенка на стенку» с кольями в руках. Появление на деревенской улице короля ЯндолАнганола с эскортом фагоров способствовало новому всплеску вражды, в результате которого в последовавшей той же ночью стычке одному из молодых людей сломали палец.

Правда, в текущий момент ученые дамы из семейства Тан еще ничего не знали об этом любопытном аспекте развития ссоры. Все их научные заметки автоматически сохранялись в памяти компьютера для последующего изучения на Земле. В настоящее время дамы Тан работали над ссорой, имевшей место два столетия назад и вспыхнувшей из-за чрезвычайно неприличного происшествия - старик в одной деревне был ограблен жителями другой деревни. После того как инцидент был наконец исчерпан, о нем сложили очень красивую песнь, с тех пор традиционно исполнявшуюся при каждом удобном случае на каждом деревенском празднике. По мнению авернских ученых дам, подобный инцидент был столь же жизненно важен для культуры планеты, сколь и суд над ЯндолАнганолом - и, конечно же, гораздо важнее всех текущих перипетий неорганического мира.

Другая группа ученых занималась исследованием предметов еще более эзотерических. Эти люди особенно пристальное внимание уделяли упадку, который претерпевали теперь фагоры. Факт миграции фагоров, столь удивительный для жителей Гелликонии, на Аверне не удивлял никого. Анципиталы имели уходящие корнями в древность рефлексы и манеру поведения, от которых они не смогли освободиться по сей день, хотя многие на Гелликонии предполагали обратное. Появились так называемые «одомашненные» фагоры, с готовностью принявшие руководство человека, как в свое время сделали кзаххны; но была и другая группа анципиталов, тайная и скрытая от глаз человека, выживающая во время резкой смены сезонов и выжидающая, как когда-то их предки, от которых они забирали все лучшее и двигались с полученной основой дальше. Это были свободные создания, независимые от человека и не испытавшие на себе его влияния.

У истории Олдорандо тоже были свои исследователи, более всего интересовавшиеся процессом. Эта группа отслеживала основные этапы жизненного пути наиболее ярких представителей населения страны.

Когда электронные глаза Аверна впервые взглянули на Олдорандо, в ту пору еще Эмбруддок, это место славилось только своими горячими источниками да еще слиянием двух рек. Вокруг горячих источников среди бескрайней ледяной пустыни стояло несколько приземистых башен. Уже в ту пору, в годы первых авернских исследований, заметили, что место это расположено очень выгодно стратегически и в будущем, когда климат наконец изменится к лучшему, наверняка станет центром активного развития цивилизации.

В настоящее время Олдорандо стал городом гораздо более известным и популярным, чем в ту далекую пору мог предположить кто-либо из членов шести семейств. Подобно живому организму, город разрастался в благоприятное время года и съёживался во время холодов или невыносимой жары.

Однако, и многие на Аверне с этим соглашались, история этого края только-только начиналась. Авернцы вели регистрацию всех событий на поверхности планеты, они передавали накапливающиеся сведения на Землю, и те пакеты информации, что посылались излучательными антеннами станции наблюдения в настоящий момент, должны были достигнуть Земли только в 7877 году. О сложности устройства биосферы Гелликонии и взаимоотношений ее компонентов, о ее изменениях в течение Великого Года на Земле должны были узнать только после того, как тут, на станции, пройдет два полных больших цикла.

Ученые будут и дальше анализировать и пытаться предсказывать. Будут предпринимать попытки создать на основе проводимых ограниченных изысканий стройную картину. Но ни один из обитателей Аверна, каким бы проницательным он ни был, не мог заглянуть в будущее дальше, чем пытался это сделать в утро своего падения король ЯндолАнганол.

Король Сайрен Станд пребывал, быть может, в наилучшем расположении духа с той поры, как была убита его старшая дочь. После суда, в предвкушении событий, которые должны были последовать в полдень, и все еще остро переживая восторг от унижения короля ЯндолАнганола, король Станд, подкрепившись легким завтраком, состоявшим из мяса дорзинской козы, созвал в дворцовом саду своих советников, чтобы похвастать перед ними, каким ловким хитрецом и умницей он себя показал.

– Не скрою, я вовсе не рассчитывал так легко одолеть короля ЯндолАнганола, - откровенно признался он совету. - Угрозой смертной казни я хотел лишь немного осадить его, и этот его сын-чужак, это волосатое грязное ничтожество, пришелся здесь как нельзя более кстати. Король Анганол полагал, будто ему позволено все, чего он ни пожелает. Но это не так.

Когда Станд наконец закончил свои излияния, его старший советник, выступив вперед, произнес благодарственную речь его величеству.

– Мы с радостью наблюдали, как умело вы, ваше величество, поставили на место монарха, привечающего на землях своего королевства фагоров и обращающегося там с ними… почти как с людьми. Здесь, в Олдорандо, нам издавна известно, что в действительности фагоры всегда были и останутся лишь грязными животными и ничем иным. У двурогих все повадки и ужимки животных. Пускай они говорят. Попугаи и приты тоже говорят.

Но в отличие от попугаев и притов фагоры во все времена были враждебно настроены к людям. Никому не известно, откуда фагоры пришли. Есть мнение, что они появились во второй половине Времен Холодов. Но одно мы отлично знаем, о чем король ЯндолАнганол не имеет представления, - этих мерзостных, враждебных нам созданий следует истребить без остатка, сначала устранить из рядов человеческого сообщества, а потом и вовсе стереть с лица земли.

По сию пору нам приходится терпеть присутствие в городской черте, в Парке Свистуна, фагоров короля Анганола. Сегодня днем, и так думаю не только я один, мы еще раз докажем нашему доброму королю Сайрену Станду свою преданность, избавив его и город от этого зловонного стада вместе с его гнусным гуртовщиком. Вышвырнуть их из города!

Со всех сторон послышались дружные аплодисменты. Хлопали все, даже сам король Сайрен Станд. Речь министра словно бы отзывалась эхом его собственных мыслей.

Подобная лесть пришлась весьма и весьма по душе королю Олдорандо. Однако при этом он был далеко не дурак. Олдорандо требовалось заключить союз с Борлиеном. Но король Станд хотел заранее закрепить за собой старшинство в этом союзе. Кроме того, он горячо надеялся, что то, что должно случиться очень скоро, в наступающий полдень, окажет серьезное влияние на нацию, с недавних пор начавшую разувериваться в монархе-союзнике, - на панновальцев. Сегодня он намеревался бросить вызов монополии Це'Сарра на веру и военное первенство; всего этого он мог достигнуть, насаждая господствующую в Панновале философию, направленную против расы анципиталов. Коротко переговорив с СарториИрврашем, он понял, что открытие этого ученого поможет ему добиться желаемого результата.

С самим СарториИрврашем он заключил сделку. В обмен на небольшое выступление перед придворными и избранными церковниками в сегодняшний полдень и окончательное сокрушение авторитета короля ЯндолАнганола Сайрен Станд обещал бывшему советнику помочь освободить Оди Джесератабхар из сиборнальского посольства, несмотря на зубовный скрежет сиборнальцев. Он обещал предоставить Оди и СарториИрврашу безопасное жилье при дворце, где они смогли бы жить и работать в мире и покое. Договор был скреплен согласием с обеих сторон, причем каждая сторона довольно улыбалась, считая себя единственной не оставшейся внакладе.

* * *

Жара отняла силы у многих, кто в то утро пришел во дворец; по слухам, доходившим до обители Сайрена Станда, в этот день в городе было отмечено до сотни смертей от теплового удара. Полуденное представление решено было устроить во дворцовом саду, где били фонтаны и на листве блестела влага, а между деревьями были устроены навесы для создания приятной тени.

Когда важнейшие из придворных и представителей Церкви наконец собрались в саду, появился король Сайрен Станд под руку с королевой. Следом за высочайшей четой шла принцесса-дочь. Подняв бровь, король Олдорандо обвел присутствующих взглядом в поисках ЯндолАнганола. Милуя Тал увидела короля Орла первой и заторопилась к нему через лужайку. Король ЯндолАнганол стоял под деревом в компании своего оружейника и двух капитанов.

– А эти парни смелые ребята, - пробормотал Сайрен Станд. Сразу же после суда он приказал доставить Анганолу украшенное виньетками письмо, в котором извинялся за ошибочное обвинение и заключение в темницу, что, по мнению хозяина дворца Олдорандо, оправдывала внешняя вескость улик. О чем король Станд не знал, так это о том, что его жена, Бакхаарнет-она, в тот же час отправила борлиенцу сходное письмо, в котором выразила свою боль и муку из-за случившегося и в частности назвала своего мужа «палачом любви».

Когда король наконец удобно уселся на троне, ударили в гонг и на поляне появился облаченный в черное Криспан Морну. Кимон Эурас, секретарь министров, очевидно был слишком утомлен утренними событиями, чтобы участвовать в чем-то еще. Криспан Морну выступал один.

Поднявшись на помост, возведенный посреди лужайки, Морну поклонился королю и королеве и заговорил. О его голосе один из придворных остряков однажды заметил, что в нем столько же благозвучия, сколько любовного пыла в публично повешенном.

– Сегодня должно произойти достаточно редкое и необычное событие. Сегодня мы станем свидетелями совершенного силой мысли открытия, представленного на наш суд, первыми вкусим плоды исторических и натурфилософских исследований. В настоящем поколении мы, одна из самых просвещенных наций, понимаем, в чем причина прерывистости истории нашего народа да и многих других народов. Причина эта - в цикличности Великого Года, состоящего из 1825 малых лет, а отнюдь не в войнах или лености, как иногда заявляют. Великий Год имеет два противоположных периода - глубокого леденящего холода и испепеляющей жары. Таково наказание, насылаемое Всемогущим на человечество за его грехи. В холодные годы развитие культуры, как правило, замирает, а иногда и откатывается назад.

Сегодня мы услышим того, чей острый разум сумел пронизать периодичность темных лет и выкристаллизовать крупицы знания, связавшие нас теперешних с отдаленными временами. Открытие это сегодня для нас чрезвычайно интересно. Коротко говоря, оно касается чудовищ, преследующих нас и насланных на нас Всемогущим, - фагоров.

Благородное собрание, я призываю вас внимательно выслушать известного ученого и философа, доктора СарториИрвраша.

Над лужайкой разнеслись вялые вежливые хлопки. Музыка и непристойные представления интересовали подавляющее большинство присутствующих значительно больше, чем умные беседы.

Под затихающие аплодисменты на помост взошел СарториИрвраш. Приглаживая знакомым жестом усы, он быстро оглянулся направо и налево. Он казался совершенно спокойным и уверенным. Вместе с ним на помост поднялась Оди Джесератабхар в красивом чаргираке с цветочным рисунком. Уже совершенно оправившись от раны, нанесенной ей ассатасси, она чувствовала себя отлично и была очень подвижна. На присутствующих она взглянула как типичная ускутка, холодно и надменно. Но когда глаза ее наконец остановились на СарториИрвраше, взгляд их смягчился.

На его голове красовалась полотняная шляпа, прикрывающая лысину. Бывший советник матрассильского двора принес с собой несколько книг, которые, прежде чем начать говорить, тщательно разложил на столе, стоящем на помосте. Академический бесстрастный тон, в котором он начал свое выступление, ничем не предвещал оцепенение и ужас, которые вскоре должны были породить слова советника.

– Я благодарен королю Сайрену Станду за предоставленное мне при дворе Олдорандо убежище. За свою долгую жизнь я познал немало превратностей судьбы, и даже здесь, в этой древней процветающей столице, оказалось, что я по-прежнему не вырвался из рук тех, кто издавна был известен как противник знания. Однако, как ни странно, нередко именно те, кто сам не тянется к знанию и ненавидит науки, способствуют их развитию.

Много лет я служил советником у короля ВарпалАнганола, а после перешел на службу к его сыну, сегодня утром испытавшему на себе всю силу правосудия и сейчас присутствующему здесь. Этот человек, король Борлиена, в пылу ярости изгнал меня с поста советника, совершенно несправедливо. Состоя советником при королевском дворе Борлиена, я имел возможность в течение многих лет проводить исследования накопленных в нашем мире знаний и сжато описывал их в труде, названном мною «Азбукой Истории и Природы», причем одной из главных целей ставил отделение домысла и мифа от того, что имело место на самом деле. Примерно о том же я собираюсь говорить и сейчас.

После того как я попал при матрассильском дворе в немилость и был изгнан, все мои бумаги были безжалостно сожжены и труд моей жизни погиб. Но знание я сохранил в неприкосновенности в своей голове. Используя это знание и соединив его с полученным после изгнания из Борлиена опытом, а также в большой степени благодаря помощи прекрасной дамы, что стоит рядом со мной, Оди Джесератабхар, адмирала воинов-священников сиборнальского флота, я сумел разрешить многие из тех важнейших загадок, над которыми ломал голову с давних пор.

Среди прочих есть и загадка, ответ на которую показался мне чрезвычайно важным, имеющим космологическое значение, - это то, с чем мы сталкиваемся ежедневно. Прошу вас потерпеть немного и, несмотря на жару, выслушать меня до конца, а я в свою очередь постараюсь быть как можно более краток, хотя, как известно, это не всегда входило в мои привычки.

Улыбнувшись, он еще раз огляделся. В глазах, устремленных на него со всех сторон, читались внимание и интерес, напускные или подлинные. Воодушевленный, он смело перешел к делу.

– Смею надеяться, что я никого не задену тем, что скажу далее. Решившись поведать свету о своем открытии, я уповал на то, что человек любит правду более всего на свете.

Погрязнув в житейских заботах, мы редко поднимаемся над собой, чтобы окинуть взглядом перспективу всего, что творится на планете вокруг нас. То, что происходит сейчас с Гелликонией, воистину подобно чуду. Наш мир напитан жизнью до краев. Жизнь, копытная и крылатая, существует повсюду от одного полюса до другого, во всякое время Великого Года. Неисчислимые стада фламбергов, не менее миллиона голов в каждом, без видимой цели мчатся по бескрайним равнинам Сиборнальского материка. Я был свидетелем нашествия такого стада, и поверьте, это нельзя забыть. Откуда взялись эти рогатые создания? Как давно они существуют на свете? На эти вопросы у нас нет ответа. Нам остается только неметь от благоговейного ужаса при виде подобного множества живых существ.

Но тайна древности может быть раскрыта, стоит только отбросить излишнее стеснение перед природой. Причем тайну эту могли бы раскрыть очень давно, если бы все короли обладали мудростью короля Сайрена Станда.

С этими словами СарториИрвраш поклонился монарху, который ответил ему улыбкой, совершенно не догадываясь о том, что последует далее. С разных сторон донеслись разрозненные хлопки.

– В пору моего мирного существования при дворе в Матрассиле, мне доводилось наслаждаться обществом МирдемИнггалы, прозванной за свою несравненную красоту королевой королев, - очевидно, потому, что люди, давшие МирдемИнггале такое имя, не знали королевы Бакхаарнет-она. Вместе с МирдемИнггалой всегда была ее дочь, юная принцесса ТатроманАдала. Я часто играл с принцессой и читал ей сказки из ярких детских книжек, которых у той было великое множество. Мои бумаги уничтожены, но по счастью книжки принцессы Татро не постигла та же участь, даже после того как ее жестокий отец изгнал ее вместе с матерью на побережье. Вот книга, точно такая же, как я читал когда-то Татро.

В этом месте Оди взяла со стола небольшую книгу и подняла ее так, чтобы было видно всем.

– В книге Татро была сказка «Серебряный глаз». Много раз я читал ее принцессе, не вникая во внутренний смысл этой истории. И лишь по воле случая пустившись в плавание, я сумел угадать правду. Возможно, потому, что стада фламбергов напомнили мне примитивных странствующих фагоров древности.

До этих слов СарториИрвраша слушатели внимали ему, говорящему без обычного для него педантизма, с ленивым вниманием. Многие из присутствующих, раскинувшихся на травке, были ярыми приверженцами и даже организаторами крестовых походов против фагоров, исконными, природными ненавистниками анципиталов; заслышав слово «фагор», они начали с интересом прислушиваться.

– Так, в сказке о Серебряном Глазе упоминается фагор. Точнее, речь идет о гиллоте, состоящей советницей при дворе короля сказочной страны Понптпандум. Хотя страна эта не такая уж сказочная - сегодня Понптпандум, ныне называющийся Понипот, благополучно существует к западу от Барьерных гор. Гиллота, наделенная магической силой, направляла короля и давала ему мудрые советы, касающиеся управления королевством. Король стал зависеть от любого слова гиллоты, как малый сын от матери. В конце сказки король убивает гиллоту.

Серебряный глаз, о котором идет речь в этой сказке или легенде, представляет собой предмет в небе вроде солнца, но только серебристого цвета и светящий по ночам. Глаз этот можно было бы сравнить и с недалекой звездой, не дающей тепла. Когда король убил гиллоту, Серебряный Глаз уплыл в небо и больше не появился.

«Что все это может означать? - спросил я себя. - Нет ли в сказке скрытого смысла?»

Подойдя к самому краю помоста, СарториИрвраш, уже очень взволнованный и желающий как можно скорее выложить наконец сокровенное, склонился через перила к аудитории и простер руку.

– В конце концов я нашел ответ во время плавания на ускутском военном корабле. Наше судно попало в штиль в проливе Кадмира. Присутствующая здесь дама, Оди Джесератабхар, и я отправились в шлюпке на остров, где нам удалось захватить живьем гиллоту с черной шерстью. Известно, что перед началом брачного периода и гона у самок анципиталов в течение одного дня бывают месячные. Всю жизнь пренебрегая анципиталами и питая к ним стойкое предубеждение, я никогда не изучал их языков, ни родного, ни хурдху, но общаясь с гиллотой через переводчика, я вдруг выяснил, что на хурдху месячные гиллот называются «теннхрр». Вот это-то и послужило ключом! Прошу у присутствующих прощения за столь продолжительное вступление, а также за то, что вещи, о которых я говорю, на первый взгляд кажутся незначительными.

В своих записках - уничтоженных королем ЯндолАнганолом - я отмечал, что у фагоров, как бы примитивны они ни были, тоже существуют легенды, одна или две, передающиеся из поколение в поколение. Трудно было ожидать, что в этих легендах может крыться хоть какой-то смысл. Однако в одной из легенд говорится, что когда-то давным-давно вокруг Гелликонии обращалось некое дочернее тело, как сама Гелликония обращается вокруг Беталикса, а Беталикс вокруг Фреира. Когда вблизи нашей планеты появился Фреир и на ней зародилось человечество, это дочернее тело по какой-то причине уплыло. Так следует из легенды фагоров. Причем называлось это пропавшее небесное тело не иначе как Т'Сехн-Хрр.

«Не может ли оказаться, что слова «теннхрр» и «Т'Сехн-Хрр» означают одно и то же?» - задал я себе вопрос.

Теннхрр случается у гиллот десять раз в течение малого года - каждые шесть недель. Таким образом, можно предположить, что Серебряный Глаз в небесах, или же луна, являлся как бы мерилом для срока месячных. Но могла ли луна «Т'Сехн-Хрр», если допустить ее существование, облетать Гелликонию один раз за шесть недель? Каким образом проверить события такой давности, что даже в человеческой истории о них не сохранилось ни документальных свидетельств, ни записей, ни рисунков - ничего?

Ответ вновь нашелся - он крылся в сказках Татро.

В сказке Татро говорится, что небесный глаз открывался и закрывался. Это могло означать, например, что глаз становился то больше, то меньше в зависимости от расстояния, отделявшего его от Гелликонии, как это происходит теперь с Фреиром. По сказке, Глаз широко или полностью открывался десять раз в году. Понимаете? Снова десять. Взятые из разных мест фрагменты головоломки совпали.

Надеюсь, теперь вам понятен вывод, к которому я тотчас пришел?

СарториИрвраш обвел глазами аудиторию и совершенно ясно увидел, что ничего подобного здесь ожидать не приходится, тем более немедленно. Слушатели вежливо ждали продолжения и ответа. Он снова заговорил, отметив, что его собственный голос от волнения поднимается до крика.

– Когда-то у нашего мира был спутник, собственная луна, серебряная луна, Глаз в Небесах, которого он лишился во время каких-то невероятных катаклизмов. Луна эта уплыла прочь, каким образом - неизвестно. Луна называлась Т'Сехн-Хрр, и имя ей дали фагоры.

Заглянув в свои записи, СарториИрвраш коротко переговорил с Оди; в продолжение паузы его слушатели нетерпеливо елозили на своих местах. Когда СарториИрвраш заговорил снова, в его голосе появилась суровая нотка.

– Откуда, спросите вы, у луны может быть имя, данное ей именно фагорами? Почему в анналах человечества нет никаких записей о небесной сестре Гелликонии? Ответ можно найти в хитросплетениях и перипетиях древности.

Оглядевшись вокруг, я, представьте себе, нашел-таки потерянную луну. Но не в небе, а в совершенно ином месте - луна эта светила из оборотов нашей повседневной речи. Каким образом, скажите, устроен наш календарь? Восемь дней в неделе, шесть недель в теннере, десять теннеров в году из четырехсот восьмидесяти дней… Никто из нас никогда не спрашивал себя, почему наш календарь устроен именно так. Никто из нас не догадывался задуматься над тем, отчего теннер зовется именно теннером, и никак иначе, и почему в году ровно десять теннеров.

Но и это еще не все. Наше всем известное слово «теннер» означает миг, когда Небесный Глаз бывал полностью раскрыт. Так люди приняли в свою речь слово фагоров «теннхрр». Наш «теннер» - это «теннхрр» фагоров, и он же - «Т'Сехн-Хрр».

Тихий говор, зародившийся среди слушателей, постепенно набирал громкость. Сайрен Станд оглядывался по сторонам и, видимо, чувствовал себя очень неловко. Еще раз взяв со стола книжку Татро, СарториИрвраш призвал присутствующих к молчанию. Он настолько увлекся своим рассказом, что уже не замечал пропасть, разверзшуюся у его ног.

– Вот, друзья мои, и весь вывод, к которому я пришел. Среди вас стоит король ЯндолАнганол, и вы можете спросить его - я уверен, он знает правду и не посмеет опровергнуть мои слова, ибо не кто иной, как он всеми силами способствует тому, чтобы на землях его королевства агуманы спокойно селились и плодились во множестве.

Но король ЯндолАнганол больше никого не интересовал. Злобные лица уставились на СарториИрвраша.

– Окончательный вывод также ясен и очевиден. Раса анципиталов, на счет которой мы в течение многих веков записываем все беды человечества, вовсе не раса недавних пришельцев-захватчиков, вроде, например, дриатов. Нет. Анципиталы - древняя раса. Некогда фагоры населяли всю Гелликонию, как теперь фламберги заполонили области Приполярья.

Фагоры пришли в этот мир не во время последней Вейр-Зимы, как зовут холода сиборнальцы. Нет. Считать так - означает расписываться в своем невежестве. Правда кроется, как ни странно, в сказке. Правда в том, что на Гелликонии фагоры появились задолго до людей.

Фагоры владели Гелликонией прежде, чем в ее небе появился Фреир - и, возможно, это продолжалось очень и очень много веков. Люди появились много позже. В самом начале люди зависели от фагоров, были накрепко привязаны к ним. Фагоры научили людей речи, и потому в нашем языке до сих пор сохранилось столько слов двурогих. «Кхмир» на родном означает «период гона». Даже само имя нашего мира, «Гелликония», вышло из языка фагоров.

Король ЯндолАнганол наконец нашел в себе силы заговорить. То, о чем говорил его бывший советник, настолько потрясало основы веры, что в течение довольно долгого времени король Орел стоял словно в трансе, выпучив глаза и приоткрыв рот, напоминая больше рыбу, чем гордую птицу.

– Ложь, ересь, святотатство! - выкрикнул он.

При слове «святотатство» опомнились и другие. Но вмешательство короля Сайрена Станда остановило зарождающийся скандал - монарх направил к ЯндолАнганолу стражников, которым поручено было следить за тем, чтобы вспыльчивый борлиенец не мешал выступлению. К королю Орлу устремились несколько дюжих воинов - чтобы остановиться перед сверкнувшими остриями мечей борлиенских капитанов, в любую секунду готовых к драке. Вот-вот могло начаться кровопролитие.

СарториИрвраш повысил голос.

– Итак, наша слава несколько потускнела от слова правды. Истина в том, что фагоры появились на свете куда раньше людей. Фагоры были господствующей расой на Гелликонии и, вполне возможно, обращались с нашими предками как с животными до тех пор, пока мы, люди, не восстали и не освободились от их господства.

– Дайте ему сказать! - неожиданно закричала Бакхаарнет-она. - Неужели вы все так уверены в своей правоте?

Муж-король наотмашь ударил ее по лицу.

Бессвязный говор и выкрики становились все громче. Везде люди поднимались на ноги и что-то яростно кричали или, наоборот, опускались на колени и тихо молились. В саду появилась новая группа стражников, и несколько придворных дам поторопились скрыться с места зарождающегося скандала, пока не дошло до рукопашной. Вокруг ЯндолАнганола наконец заблистала сталь. В СарториИрвраша полетел первый камень, угодивший ему в руку. Потирая ушибленное место, ученый продолжал говорить.

Среди придворной толпы, заходящейся от ярости, был по меньшей мере один спокойный и внимательный слушатель, посланник его святейшества Элам Эсомбер. Он не желал принимать участия в назревающих беспорядках. Равнодушный и холодный в душе, он наблюдал за происходящим совершенно спокойно, ничуть им не затронутый, испытывая только удивление от того, какое действие сказанное возымело на олдорандцев.

Обитатели Земли, отделенные от Гелликонии пространством и временем, взирали на творящееся на поляне в саду короля Сайрена Станда с меньшим спокойствием и отстраненностью. Земляне в большинстве своем знали, что в словах СарториИрвраша содержится правда или почти правда, за исключением отдельных мелких неточностей. Знали здесь и то, что человек отнюдь не любит правду превыше всего на свете, как полагал бывший советник. За правду приходилось все время бороться, правда чаще всего обнаруживала свойство безвозвратно теряться. Правда могла уплыть в неизвестность подобно Серебряному Глазу, чтобы никогда уже не вернуться.

Как уплыл в неизвестность Т'Сехн-Хрр, никто из людей не видел. Космологи на Земле и Аверне реконструировали это событие с максимально возможной степенью приближения и с тех пор считали, что имеют о нем практически полное представление. Катаклизм случился восемь миллионов земных лет назад, когда сила тяготения звезды Фреир, размерами и массой в 14,8 раз превосходящей Солнце, вырвала Т'Сехн-Хрр из объятий Гелликонии.

Из вычислений следовало, что радиус Т'Сехн-Хрр составлял 1252 километра против 7723 километров Гелликонии. То, что спутник Гелликонии мог породить на своей поверхности жизнь, было весьма сомнительно.

Не вызывало сомнения только одно: эти эпические события, имея вид совершенно катастрофический, накрепко запечатлелись, словно бы выгравировались, в вневременном сознании фагоров. То, как небеса обрушились на землю, забыть, конечно же, было невозможно.

Кроме самого факта космологического события такого порядка, землян удивляло и то, каким образом Гелликония вообще сумела пережить потерю спутника.

– Да, я понимаю, что это звучит как истинное кощунство против нашего единого Бога, и прошу у вас за это прощения, - закричал в толпу СарториИрвраш, со страхом прижимая к себе Оди и слыша, как крики вокруг него становятся оглушительными. - Но я должен был донести до вас правду - в этом я видел свой долг. Я объясню вам причину - поскольку фагоры когда-то были на планете господствующей расой, то если их не уничтожить сейчас же, они снова возьмут над людьми верх. Поставленные мной эксперименты позволили установить, что мы, люди, те же животные. Божьим ли произволением или по другой причине люди в свое время произошли от других - от домашних зверей фагоров, и случилось это после вселенского катаклизма. Люди произошли от других точно так же, как в свое время фагоры произошли от фламбергов. И поскольку фагоры потомки фламбергов, то вполне может случиться так, что в один прекрасный день их неисчислимые стада заполонят наш мир. Фагоры ждут своего часа, затаившись со своими кайдавами на заоблачных плоскогорьях Никтрихка, они в любой день готовы спуститься на равнины и отомстить. Они сотрут людей с лица земли. Помните об этом и страшитесь. Пока царит жара и господствует лето, анципиталов нужно уничтожить, ибо только летом люди - полновластные хозяева Гелликонии. Когда снова наступят холода и грянет зима, злобные наездники на кайдавах вернутся!

Вот вам мое последнее слово: перестаньте враждовать между собой, не тратьте на это понапрасну силы. У нас есть еще общий враг, древний, безжалостный и затаившийся, а кроме того, есть и те, кто защищает этого врага, принимает у себя фагоров!

Но его уже никто не слушал - началась общая драка. Здесь были все столпы религии, даже сам Криспан Морну, вдохновитель крестовых походов.

Перед ними был чужак, оскорбивший их религиозное чувство и одновременно пробудивший в них воинственные инстинкты. Придворный, бросивший в советника первый камень, был атакован своим же соседом. Камни засвистели по всему саду. Довольно скоро в ход был пущен первый кинжал, торопливым движением пронзивший плоть. Мужчины носились среди великолепных цветников, окровавленные, и падали прямо в цветы. Пронзительно кричали женщины. Постепенно, по мере того как страх и возбуждение принимали всеобщий характер, свалка захватывала всех присутствующих. Балдахины были сорваны и брошены на землю.

Элам Эсомбер неторопливо и незаметно покинул место действия, где среди прекрасных ухоженных деревьев и декоративных растений дворцовой лужайки разыгрывалась в миниатюре история всех военных конфликтов планеты.

Тот, кто явился главной причиной суматохи, взирал на дело рук своих, а вернее языка, вне себя от ужаса. Он и представить не мог, что плоды научной мысли могут подвигнуть людей на такое. Глупые святоши! Метко пущенный камень ударил советника в лицо, и он упал на спину.

С криком бросившись к повергнутому СарториИрврашу, Оди Джесератабхар попыталась загородить его собой от обрушившегося на помост града камней.

Несколько молодых монахов, наскоро отвесив ей пару тумаков, оттащили ее в сторону, после чего всерьез занялись бывшим советником матрассильского двора. Его били кулаками, потом ногами. Кому приятно, когда при нем поносят возлюбленного Акханабу?

Решив, что дело зашло слишком далеко, Криспан Морну выступил вперед и, подняв руки, распростер свой кидрант, точно черные крылья. Чей-то меч мигом проделал в его кидранте широкую дыру. Оди вскочила и попыталась спастись бегством; женщины, среди которых она проталкивалась, срывали с нее одежду, а потом набросились на сиборналку целой сворой, и ей пришлось вступить в схватку за свою жизнь.

Так зародились беспорядки, уже через час распространившиеся по всему Олдорандо. К тому, что круги беспорядков от брошенного СарториИрврашем камня разошлись по городу так быстро, кто-то приложил умелую руку, и, разумеется, без вмешательства служителей церкви здесь не обошлось. Не прошло и получаса, как окровавленные и оборванные церковники выбежали из ворот дворца. С собой они несли искалеченные трупы СарториИрвраша и его сиборнальской подруги, выкрикивая на ходу: «Кощунники мертвы! Да здравствует Акханаба!»

После того как схватка в саду сама собой угасла, состоялся марш по улицам Олдорандо, сопроводившийся новыми побоищами и жертвами и закончившийся в конце улицы Возен, где обоих убитых бросили собакам. Наконец на город опустилась мертвая тишина. Все затаились и ждали, включая и Первый Фагорский полк в Парке Свистуна.

План Сайрена Станда с треском провалился.

Своим выступлением перед высокой публикой СарториИрвраш хотел отомстить бывшему хозяину и в случае наибольшего успеха устроить резню в казармах Первого Фагорского полка. Такова была его цель и отчасти цель короля Олдорандо. Но бывший советник просчитался - преданный Знанию превыше всего, готовый целиком и полностью отдаться истине и по большому счету презирающий людей, он жестоко ошибся. Слушатели не поняли его, их религиозное чувство было жестоко задето, а быстрое нарастание всеобщей истерии разрешило кризис самым устрашающим образом - и это за день до прибытия в Олдорандо его преосвященства императора Священного Панновала Це'Сарра, желающего ниспустить здесь благодать Божью на головы своей преданной паствы.

Смерть СарториИрвраша и Оди не прошла бесследно. Потрясенные делом рук своих, их палачи-монахи помимо собственной воли способствовали скорейшему распространению ереси советника, семена которой пали в поистине хорошо удобренную и давно ожидающую их почву. Через день камни полетели уже в самих монахов.

Причина, побудившая толпу к таким действиям, крылась в факте, самим СарториИрврашем упущенном, хотя и косвенно присутствующем среди его откровений. Благодаря своей вере люди смогли развить теории советника и установить между ними новые связи, им самим, по причине ли атеизма или пренебрежения к окружающим, не замеченные.

Народ понял, что слухи, издавна распускаемые Церковью, на деле чистой воды вымысел. Вся мудрость мира существовала спокон века независимо от людей. Акханаба, тот, кому поклонялись и кого обожествляли они, а еще раньше их отцы и многие ушедшие поколения, оказался самым отвратительным, что только может существовать на свете, - фагором. Открылось, что молитвы их были обращены к тем самым мерзким созданиям, которых они же преследовали с таким жаром. «Не спрашивайте меня покуда, что я есть - человек, зверь или камень», говорилось в старинных летописях. Теперь загадку в одно мгновение разрешил единственный четкий и ясный факт. Банальный факт. Суть их хваленого бога, бога, на которого опиралась политическая система, оказалась безжалостно тривиальной: бог был обычным двурогим.

Что в таком случае могли принести в жертву люди, дабы выдерживать свое существование и далее? Невыносимую правду? Или вдруг опостылевшую им веру?

Все пребывали в недоумении. Даже дворцовые слуги, забросив свои обязанности, спрашивали друг друга: «Тогда кто же мы, рабы или нет?» В то же самое время их хозяева переживали сильнейший душевный кризис. Исходя из принципа данности, хозяева считали себя хозяевами потому, что так устроен мир. Но внезапно они словно оказались в чужом и незнакомом мире - где рядом с ними теперь существовали недоброжелательные незнакомцы, до этого бывшие такими скромными и услужливыми.

Имели место горячие споры. Большинство приверженцев веры отвергало теории СарториИрвраша, безоговорочно относя их к разряду хитроумной лжи, имевшей целью опорочить религию. Но даже в подобной обстановке общего противления знанию, царящей в верхушке, находились такие, и немало, кто не только брал гипотезу бывшего советника на вооружение, но и развивал ее, находил ей новые подтверждения, и более того, даже утверждал, что и сам знал об этом давным-давно. Согласия не было нигде, даже на самом верху. Положение складывалось критическое.

Сайрена Станда вера интересовала только с практической точки зрения. Он никогда не воспринимал веру как нечто живое и неотторжимое - так, как, например, к ней относился король ЯндолАнганол. Религия интересовала короля Олдорандо лишь постольку, поскольку она могла служить удобной смазкой для колес повозки его правления. Внезапно скрипнув, его повозка остановилась. Вопрос неожиданно встал очень остро.

Злополучный король провел остаток дня запершись в покоях жены в окружении щебечущих пичужек. Время от времени он посылал Бакхаарнет-она справиться, куда пропала принцесса Милуя Тал, или принять гонцов, прибывших с новыми сообщениями о том, что в той или иной части города громят лавки купцов и что повсюду в старинные и почитаемые монастыри врываются разгневанные толпы и с кольями в руках гоняются за монахами.

– Но у меня нет больше солдат, - рыдал король Сайрен Станд.

– И нет веры, - отвечала ему не без некоторого самодовольства жена. - В этом ужасном городе нам не обойтись без этих инструментов власти.

– Король ЯндолАнганол, убоявшись убийства, наверняка сбежал. Трус. А ведь он должен был остаться, чтобы присутствовать на казни своего сына.

Несколько ободренный этой мыслью, Сайрен Станд вечером встретился со своим советником Криспаном Морну. Вид советника поражал: лицо его осунулось, он еще больше похудел. Поклонившись своему суверену, он сказал так:

– Обдумав сложившееся в столице тревожное положение, ваше величество, я отмечаю, что внимание народа нынче почти полностью отвлечено от персоны короля ЯндолАнганола. Главная тема разговоров и из-за чего кипят страсти - ни много ни мало самое наша вера. Остается только надеяться, что прозвучавшая сегодня днем в дворцовом саду столь неуместная речь будет скоро забыта. Уверен, люди не смогут долго выносить мысль о том, что они стоят ниже фагоров.

Кстати сказать, теперешняя ситуация выгодна нам тем, что во время беспорядков удобнее всего окончательно удалить короля ЯндолАнганола из города. По каноническим законам он все еще считается женатым, но то, что случилось сегодня утром, позволило нам понять его ближайшие претенциозные планы. Он еще сможет наделать нам неприятностей.

По этой причине я предлагаю удалить Анганола из города прежде, чем он сумеет переговорить с его святейшеством Це'Сарром - возможно, через посредничество посланника Эсомбера или Улбобега. Его святейшеству предстоит столкнуться с проблемой очень высокого порядка, с трагедией духовного кризиса целого народа. Кроме того, сейчас актуален, как никогда, вопрос о замужестве вашей дочери, и его также можно быстро урегулировать, обеспечив ей достойнейшую партию.

– О, я догадываюсь, на кого ты намекаешь, Криспан, - прощебетала Бакхаарнет-она.

Криспан Морну остался невозмутимым. Они с королем поняли друг друга. Советник, по обыкновению обиняками, напомнил своему монарху о том, что наступила пора провести в жизнь давно обдуманный план, иначе говоря, не медля больше ни дня, срочно обручить принцессу с панновальским принцем Тайнцем Индреддом и таким образом укрепить руку веры, хватка которой в Олдорандо как будто начала ослабевать.

Замечание королевы Криспан Морну пропустил мимо ушей.

– Каково будет ваше решение, ваше величество?

– Знаешь что, Криспан, я думаю, мне пора принять ванну…

Криспан Морну выудил из недр своего черного облачения распечатанный конверт.

– Вот полученные на этой неделе известия от наших агентов в Матрассиле. Очень скоро нам придется столкнуться с различного рода сложностями. Например, сообщают, что во время очередного набега Унндрейд Молот, бич Мордриата, был сброшен хоксни, сломал шею и вследствие этого умер. Пока его набеги грозили Борлиену, наши соседи были вынуждены держать некоторую часть своей армии близ столицы. Но теперь, когда Унндрейд мертв, а ЯндолАнганола нет…

Советник Морну умолк и в повисшей звенящей тишине тонко улыбнулся.

– Я посоветовал бы вам предложить королю ЯндолАнганолу самый быстроходный корабль. И даже два, если это возможно, ваше величество, - пусть уводит свою фагорскую гвардию из Олдорандо как можно быстрее. Думаю, он возражать не будет. Проявите настойчивость, упирайте на то, что не властны над сложившейся в столице ситуацией, по причине чего его драгоценных чудовищ следует спешно удалить из города, не то их перебьют всех до единого. Как-то совсем недавно он с гордостью заявил, что умеет справляться с обстоятельствами, принимая их как должное. Вот пусть и делает то, что теперь кажется наиболее верным.

Король Сайрен Станд утер вспотевший лоб и задумался над словами советника.

– Совет хорош, но король ЯндолАнганол никогда не прислушается к нему. Не прислушается в том случае, если совет этот дам я. Пусть он услышит его от кого-нибудь из своих друзей.

– От друзей?

– Да, от своих панновальских друзей. От Элама Эсомбера и этого презренного Гуаддла Улбобега. Устрой мне с ними встречу и заранее проинструктируй, а я пока наконец приму ванну, о которой давно уже мечтаю. Хочется чего-нибудь сладенького. Ты пойдешь со мной, дорогая? - спросил он, повернувшись к жене. - Ты ведь тоже сластена.

Толпа буйствовала. Скопления народа были отлично видны с Аверна. В Олдорандо было полным-полно праздношатающихся. Беспорядки тут всегда приветствовались. Смута выплескивалась на улицы из кабаков, где в безопасности дремала до срока. Толпы выламывали из заборов колья и шли брать приступом лавки купцов. Беспорядки вскипали вокруг церквей, где прежде люди перебивались крохами на паперти. Смута медленными волнами выкатывалась из святых мест, часовен и соборов. Люди торопились урвать, что плохо лежит.

Какой-то ученый червь объявил, что когда-то они были в подчинении у фагов. Лучшего боевого клича придумать было нельзя. Куда подевался этот ученый червь? Может быть, он - вон тот сландж, что пугливо крадется вдоль улицы, прижимаясь к домам?

Многие авернцы взирали на творящуюся внизу смуту и на участвующих в ней смутьянов с презрением. Другие, кто умел заглянуть глубже, видели в народной буре другой смысл. Какими бы нелепыми, какими бы примитивными ни были вопросы, поднятые СарториИрврашем, они находили отклик в душах обитателей станции наблюдения, где никакой бунт не мог разрешить мучительных проблем.

«Вера - само непостоянство». Так утверждал трактат «О временах года Гелликонии, длящихся дольше, чем человеческая жизни». Вера в технологический прогресс, вдохновивший людей на создание Аверна, через несколько поколений превратилась в ловушку для тех, кто находился на борту станции, как превратилось в ловушку напластование веры, получившее название акханабизм.

Приверженцы самосозерцательного квиетизма, управляющие станцией, не видели выхода из ловушки. Им необходимы были перемены, но их-то они больше всего и страшились. Их чувствами управляли немытые и нечесаные грубияны, с дикими криками несущиеся по Гусиной улице и по улице Возен, неучи - зато у них была надежда, которой здесь, у божественных созерцателей, не было никогда. Распаленный выпивкой и дракой человек с Гусиной улицы мог дать волю кулакам или просто погорлопанить перед собором. Этого человека можно было сбить с толку, но ему не суждено было познать всю глубину гулкой пустоты, которую ощущали вокруг себя наставники шести семейств. «Вера - само непостоянство». Так оно и было. На Аверне вера умерла, оставив после себя отчаяние.

Отчаянию предавались отдельные личности, но отнюдь не все. Пока старейшины рассматривали творящееся внизу, у них под ногами, - безумие, столь созвучное той капле надежды, что жила в них самих, - и записывали на пленку свои дрожащие голоса, бросающиеся на гребне могучих волн преодолевать пространство, на станции наблюдения рождалась и набирала силу новая клика.

У клики уже было имя - ее члены называли себя аганиперами. Те, кто входил в нее, были молоды и безрассудны. Они прекрасно понимали, что нет ни единого шанса вернуться на Землю, как нет шанса - это совсем недавно чрезвычайно ярко продемонстрировал им Билли Сяо Пин - поселиться на Гелликонии. Но шанс все же был - он ожидал их на Аганипе. Собираясь в тех редких местах, где можно было укрыться от всевидящих камер, они общались горячим шепотом и уже строили планы, как угонят со станции челнок, который доставит их на пустынную планету. В сердцах этих молодых людей горела надежда не менее пламенная, чем у тех, кто мчался с кольями по Гусиной улице.

К вечеру похолодало. Повторились подземные толчки, но в царящей на улицах суматохе на них мало кто обратил внимание.

Принявший ванну и значительно посвежевший, основательно подкрепившийся король Сайрен Станд наконец почувствовал, что в силах принять в своем кабинете посланника Эсомбера и престарелого Гуаддла Улбобега. Раскинувшись на мягкой кушетке, король усадил рядом с собой жену, приобнял ее за плечи и, составив таким образом продуманно радующую глаз композицию, велел звать к себе панновальцев.

После положенных по этикету приветствий рабыня налила вино в кубки, предварительно наполненные лучшим лордриардрийским льдом.

Гуаддл Улбобег повязал поверх легкого чарфрула броский кушак. Неловко поклонившись, он смущенно взглянул на Криспана Морну, вероятно чувствуя себя в присутствии сего мужа не слишком уютно. Готовилось нечто странное, и пожилой человек нервничал.

В противоположность Улбобегу Элам Эсомбер держался совершенно свободно и был весел и приветлив. Как всегда изящно одетый, он пружинистым шагом приблизился к кушетке королевской четы и поцеловал руки им обоим с видом счастливого человека, совершенно невосприимчивого к заразе.

– Осмелюсь поблагодарить вас, ваше величество, за представление, которым, как и было обещано, вы развлекли нас сегодня днем. Примите мои поздравления. Как говорил этот ваш ученый старикан - воистину дремучий лесной человек, - как говорил! Сомнения только укрепят веру, вот все, чего он добился. И тем не менее не могу не отметить столь внезапный поворот в судьбе короля-еретика ЯндолАнганола, этого любителя фагоров - еще сегодня утром он предстал перед судом, который вправе был приговорить его к смерти, а к вечеру уже стал героем-защитником сынов Господа.

Мелодично рассмеявшись, он повернулся к Криспану Морну, чтобы разделить с тем шутку.

– Это богохульство, - ледяным тоном отчеканил советник и еще больше почернел.

Эсомбер согласно кивнул и снова улыбнулся.

– Теперь, когда у Бога появилось новое обличие, оно появилось и у богохульства. Вчерашняя ересь, сударь, сегодня оборачивается словом истины и ведет нас в край обетованный кратчайшим путем…

– Мне непонятно ваше веселье, - ворчливо подал голос Сайрен Станд. - Но полагаю, что хорошее настроение всегда лучше дурного. По крайней мере, я надеюсь, мне это будет на руку. Я позвал вас, чтобы попросить об одной услуге. Женщина, еще вина.

– Мы готовы исполнить любую просьбу вашего величества, - проговорил Гуаддл Улбобег, в волнении крепко сжимая в кулаке свой бокал.

Не спеша выбравшись из мягких объятий кушетки и несколько раз прогулявшись по кабинету, Станд заговорил, придав своему голосу легкий оттенок торжественности.

– Я собираюсь просить вашего содействия в том, чтобы убедить короля ЯндолАнганола как можно скорее оставить пределы моего королевства. Я хочу, чтобы он сделал это прежде, чем успеет связать мою бедную младшую дочь Милую матримониальными узами.

Эсомбер взглянул на Гуаддла Улбобега. Улбобег взглянул на Эсомбера.

– Так каким же будет ваш ответ? - спросил король Станд.

– Сударь… - начал было Эсомбер и замолчал, накручивая на палец локон тонких волос у виска и уставившись в пол.

Откашлявшись, Улбобег немного помолчал и потом, словно одного раза было недостаточно, снова откашлялся.

– Могу я осмелиться спросить ваше величество о том, как давно вы в последний раз видели дочь? - спросил он наконец.

– Что касается меня, сударь, то я полностью нахожусь во власти короля ЯндолАнганола, - объявил Элам Эсомбер, не отпуская локона. - Причиной тут неосмотрительность поведения, допущенная мною некоторое время назад. И что самое непростительное, неосмотрительность я допустил в отношении - хотя это нетрудно понять - самой королевы королев. Вот почему, когда сегодня утром король ЯндолАнганол явился к нам с просьбой о содействии, мы не могли… мы чувствовали себя обязанными…

Внимательно всмотревшись в лицо короля Олдорандо, посланник замолчал, предоставляя продолжать Улбобегу.

– Я, сударь, епископ Собора его святейшества Це'Сарра Панновальского, - пояснил Улбобег, - и, таким образом, наделен его святейшеством правом в некоторых случаях действовать от имени церкви…

– В свою очередь я, - подхватил Эсомбер, - по сию пору удерживаю при себе подписанную королевой МирдемИнггалой грамоту с разрешением на развод, каковую должен был передать его святейшеству Це'Сарру… или одному из представителей его Собора еще несколько теннеров назад - прошу прощения за то, что вынужден был произнести при вас это оскорбительное слово анципиталов…

– Поймите, мы сделали все возможное, - продолжил Гуаддл Улбобег не без удовольствия, - чтобы высвободить его святейшеству побольше времени в ходе его визита в дружественную державу, сняв с него часть обязанностей…

– Тем более, что вопрос касался весьма приятной темы…

– О да, конечно, и чтобы не беспокоить ваше величество понапрасну…

– Все, достаточно! - не выдержав, заорал Сайрен Станд. - Ближе к делу, болтуны! Довольно проволочек!

– Вот именно, то же самое сказали себе и мы несколько часов назад, - согласно кивнул Эсомбер, даря присутствующих лучезарными улыбками. - Ближе к делу и довольно проволочек - отлично сказано, ваше величество… Так вот, данной нам свыше властью мы законным образом скрепили матримониальную связь между королем ЯндолАнганолом и вашей дочерью, Милуей Тал. Обряд был очень простым, но чрезвычайно трогательным. Жаль, что вашему величеству не удалось присутствовать.

Его величество потрясенно опустился на пол мимо кушетки, но тут же вскочил на ноги с криком:

– Так они обвенчались?

– Да, ваше величество, обвенчались и теперь зовутся «муж и жена», - согласно кивнул Гуаддл Улбобег. - Я возглавлял церемонию и принимал от новобрачных клятвы, заменяя его святейшество в его отсутствие.

– А я был свидетелем и держал кольца, - вставил Эсомбер. - Кроме того, присутствовали несколько капитанов короля ЯндолАнганола. Фагоров, тороплюсь сообщить, не было. Это я гарантирую.

– Так они обвенчались? - повторил Сайрен Станд, поводя вокруг диким взглядом. И упал на кушетку на руки жене.

– Имеем честь поздравить ваше величество с законным браком дочери, - развязно подал голос Эсомбер. - Мы уверены, что счастливей этой пары не будет на свете.

На следующий день перед закатом небесная дымка рассеялась, на востоке уже зажигались звезды. На западе еще играли отблески величественного заката Фреира. Стояла тихая безветренная погода. По земле время от времени пробегала дрожь.

Ранее, в полдень, в Олдорандо прибыл его святейшество Це'Сарр Киландр IX. Его святейшество, глубокий старец с длинными белыми волосами, немедленно по приезду улегся в своих покоях отдыхать после дальнего пути. Пока усталый Це'Сарр лежал под шелковым одеялом, разные официальные лица и, наконец, сам король Сайрен Станд наведывались к нему в спальню, дабы принести лихорадочные извинения за религиозный разброд и беспорядки, постигшие королевство Олдорандо.

Все слова извинений его святейшество выслушивал молча и спокойно, ничем не выдавая своего раздражения. В своей мудрости он планировал устроить на закате Фреира специальную службу - но не в городском соборе, а в часовне при дворце, - и обратиться с пастырским словом к собравшимся, чтобы разрешить все их сомнения. Оппортунистические слухи о том, что фагоры якобы древняя и мудрая раса, стоявшая значительно выше людей, он объявит полной ложью. Пока в его дряхлом теле будут сохраняться силы, голоса атеистов в этой стране не будут звучать громче гласа Церкви, никогда.

Как и было условлено, служба началась на закате Фреира. Древний старик Це'Сарр говорил тихим и исполненным благородства голосом. На службу явились все, кто только мог.

Кроме тех двоих, что стояли рядышком в белом павильоне в Парке Свистуна.

Только что совершив покаянную и благодарственную молитву, король ЯндолАнганол принял бичевание и теперь обмывал окровавленную спину, подставляя ладони под горячую воду термальных источников, которую лил из кувшина раб.

– Зачем ты так жесток с собой, муж мой? - испуганно воскликнула Милуя Тал, торопливо появляясь в павильоне. Она была босиком, в полупрозрачной мантии из белого сатара. - К чему истязать плоть, из которой состоят наши тела? Или твоя плоть не устраивает тебя? Тогда из чего ты хочешь состоять?

– Меж душой и телом существует перегородка, в которой имеется доля и того и другого. Я не собираюсь просить тебя подвергнуться тому же ритуалу, но прошу не мешать моим религиозным отправлениям.

– Но твоя плоть дорога мне. Теперь твоя плоть принадлежит мне, и если ты и дальше будешь причинять ей вред, я убью тебя. Когда ты заснешь, я сяду тебе на лицо своим задком и задушу!

Бросившись к мужу, она крепко прижалась к его мокрому телу и стояла так, пока ее платье не промокло насквозь. Король приказал рабу уйти и принялся ласкать и целовать молодую жену.

– Твоя юная плоть тоже дорога мне, но я поклялся, что не познаю тебя плотски до тех пор, пока тебе не исполнится двенадцать.

– О нет, Ян! Это невозможно! Это еще целых пять теннеров! Я такая слабая и доверчивая девушка - меня ничего не стоит соблазнить, видишь? - Милуя прижалась щечкой к его щеке.

– Пять теннеров - это совсем немного, и если мы подождем, ничего плохого не будет, только польза.

Милуя набросилась на него как дикая кошка и, свалив на постель, начала игривую борьбу, весело хохоча.

– Я не собираюсь ждать, не собираюсь! Я уже все знаю о том, что должна делать жена, и собираюсь стать твоей женой вся, до последней частицы!

После этих слов они перешли к страстным поцелуям. Потом он со смехом оттолкнул ее.

– Ты мой маленький огонек, ты моя золотая, моя веселая малышка. Мы все-таки подождем до тех пор, пока положение не начнет улучшаться, а кроме того, мне еще нужно как-то объясниться с твоими родителями.

– Но все и так уже прекрасно! - взмолилась она.

Стремясь отвлечь ее от опасной темы, он сказал:

– Послушай дорогая, у меня есть для тебя маленький свадебный подарок. Сейчас это все, что у меня есть. Когда мы вернемся в Матрассил, я осыплю тебя подарками с головы до ног.

Засунув руку в карман, он достал оттуда часы с тройным рядом цифр и подал Милуе.

На циферблате значилось:

…

07: 31: 15 18: 21: 90 19: 24: 40

Приняв подарок из рук супруга, Милуя озадаченно на него посмотрела. Она попыталась застегнуть часы вокруг головы как обруч, но ремешок не сошелся у нее на затылке.

– И где же я должна их носить?

– Как браслет.

– Хорошо, может быть, я так и сделаю. Спасибо, Ян, замечательная вещица. Я примерю ее позже.

Милуя отложила часы на столик и вдруг одним быстрым движением стянула через голову мокрое платье.

– Можешь рассмотреть меня и убедиться, что не переплатил.

Он начал молиться, но когда она пустилась грациозно танцевать по комнате, его глаза отказались закрываться. Подбежав к принцессе, он схватил ее и, подняв на руки, отнес к постели.

– Что ж, прекрасно, моя очаровательная Милуя. Мой лакомый кусочек. Наша семейная жизнь начнется сегодня же.

Из состояния тихого обалделого счастья их час спустя вырвал грозный трепет земли. С потолка посыпалась штукатурка, полетели доски, лампа сорвалась со стола на пол. Кровать опасно заскрипела. В страхе соскочив с постели голышом, они упали на пол от сильнейшего толчка.

– Может, лучше выйти наружу? - спросила Милуя. - Кажется, будто парк ходит ходуном.

– Подожди минутку.

На этот раз трясло особенно долго. В городе завыли собаки. Потом дрожь земли улеглась и наступила жутковатая тишина.

В этой тиши мысли в голове короля шевелились подобно земляным червям. Он думал о клятвах, которые приносил - и нарушил все до единой. О людях, которых любил - но всех предавал. О надеждах, которые лелеял - а после оставлял. В наступившей тишине он нигде не мог найти успокоения - даже в стройном, покрытом испариной маленьком теле, что лежало рядом.

Его зоркий взгляд остановился на предмете, упавшем со стола и лежавшем теперь на тростниковой циновке. То были часы, когда-то принадлежавшие БиллишОвпину, порождение неизвестной науки, прокравшейся в судьбу короля за последние теннеры его бедственного существования.

Внезапно он с яростным криком вскочил и, как следует размахнувшись, выбросил часы в дальнее, выходящее на север окно. Избавившись от часов, он остался стоять, тяжело дыша, совершенно голый, странно напрягшись, словно ожидал, что странный предмет вот-вот вернется к нему.

Через мгновение, преодолев страх, Милуя Тал тоже соскочила с кровати и встала рядом с мужем, положив руку ему на плечо. Молча и не сговариваясь, они отвернулись от окна, откуда в комнату проникал прохладный воздух.

На севере сиял сверхъестественный свет, выделяющий силуэтами горизонт и деревья. Среди удивительного сияния бесшумно плясали молнии.

– Всемогущий, да что творится? - спросил ЯндолАнганол, сжимая хрупкие плечи своей миниатюрной жены.

– Все в порядке, Ян, не волнуйся. Во время землетрясения в небе всегда бывает такой свет - вскоре он угаснет. Этот свет в небе особенно ярок после сильных толчков. Мы называем его «ночными радугами».

– Но это безопасно? И почему так тихо?

Прислушавшись, король понял, что от казарм Первого Фагорского не долетает ни звука. Неожиданная тревога обуяла его.

– Я, кажется, что-то слышу.

Внезапно повернувшись, Милуя подбежала к противоположной стене и уже оттуда закричала:

– Ян, Ян! Посмотри, что творится! Дворец!

Бросившись к жене, король выглянул в окно. За площадью Лойлбрайден дворец был объят пламенем. Горел весь внешний деревянный фасад, клубы черного дыма поднимались к звездам.

– Должно быть, пожар начался из-за землетрясения. Нужно пойти посмотреть - может быть, мы чем-то сможем помочь - скорей, скорей, там моя бедная мать!

Птичий голосок Милуи Тал выдавал пронзительные тревожные трели.

Потрясенные, они молча оделись и выбежали наружу. Фагоров в парке нигде не было видно, но как только они пересекли площадь, то увидели двурогих.

Первый Фагорский в полном боевом снаряжении охранял дворец, не сводя с огня розовых неподвижных глаз. Огонь быстро охватывал все б?льшие участки стен и крыш, но фагоры сохраняли неподвижность, невзирая на то, что пожар разгорался все сильнее. В отдалении перед строем фагоров беспомощно стояла толпа горожан, не в силах сделать хоть что-нибудь. Фагоры не подпускали людей к огню.

Король ЯндолАнганол решительно бросился к дворцу, устремившись прямо на строй фагоров, но не успел он приблизиться к двурогим вплотную, как путь ему преградили острия копий. Предводительница фагоров Гххт-Мларк Чзахн отсалютовала своему начальнику и заговорила:

– Вам нельзя подходить ближе, господин, опасно. Мы принесли огонь в это гнездо сынов Фреира, туда, где под землей у них прибежище веры. От предков к нам пришла весть, что король зла и король-церковник готовят убийство всех ваших слуг, тех, что состоят в гвардии.

– Кто приказал поджечь дворец? - спросил король, от потрясения еле ворочая языком. - Я не мог приказать вам этого. Вы только что убили Акханабу - Бога, созданного по вашему подобию.

Стоящее перед ним существо с непрозрачными розовыми глазами подняло трехпалую руку и поднесло ее к голове.

– Приказ предков пришел ко мне давно. Когда-то в древности это место звалось Хррм-Бххрд Йдохк… Говорят, что еще…

– Вы убили Акханабу… убили все… все…

Окончание фразы король ЯндолАнганол едва расслышал, поскольку стоящая рядом с ним Милуя Тал безостановочно выкрикивала на одной высокой мучительной ноте:

– Моя мать! Моя мать! Моя мать! Моя бедная мать!

– В Хррм-Бххрд Йдохке когда-то обитал король анципиталов. В древности. Никто не отдавал его сынам Фреира, они взяли его сами.

Король Орел ничего не понимал. Он вновь попытался прорваться ко дворцу, но уперся грудью в острие копья фагорши и выхватил меч.

– Пропусти меня, Чзахн, или я убью тебя.

Он знал, что угрозы здесь бесполезны. В ответ он услышал только спокойное:

– Туда нельзя, господин, вы не пройдете.

– Ты же огненный бог, Ян, - прикажи огню погаснуть!

Вскрикивая своим птичьим голосом, клекоча словно попугай, Милуя нещадно щипала его за руки, толкала в спину, но он не трогался с места. Чзахн, явно желающая объясниться, некоторое время молча сражалась с рвущимися наружу словами, пока наконец не заговорила вновь:

– Древний Хррм-Бххрд Йдохк - доброе место, сударь. В воздушных октавах здесь слагаются песни. До пришествия сынов Фреира здесь жил Хрл-Ичор Йхар. Это было в давние времена, во времена Т'Сехн-Хрр.

– Но сейчас другое время, гиллота! И мы живем и умираем сегодня, а не когда-то в древности!

Он пытался заставить себя размахнуться и нанести удар, но тщетно, даже пронзительно кричащая женщина рядом с ним не могла принудить его к этому. Его воля умерла. Языки пламени плясали в зрачках прищуренных глаз.

Помолчав немного и собравшись с мыслями, гиллота продолжила объяснения, выговаривая слова с размеренностью машины.

– Анципиталы были тут до сынов Фреира, господин. До того дня, когда свет Фреира стал совсем плохим. До того, как ушел Т'Сехн-Хрр. Старые грехи, господин.

Хотя, может быть, гиллота сказала и «старые вехи». В яростном реве пламени невозможно было расслышать что-то наверняка. Часть дворцовой крыши с грохотом провалилась внутрь, и в ночное небо взметнулся столб огненной круговерти. Колонны рушились прямо на площадь.

Закричав в один голос, толпа отпрянула. Среди зевак была и АбазВасидол. Когда народ шарахнулся от жара, она в испуге ухватилась за локоть приличного господина из сиборнальского посольства.

– Его святейшество Це'Сарр… все погибли! - сходя с ума от душевной муки, воскликнул ЯндолАнганол. Милуя Тал рыдала, спрятав лицо у него на груди. - Все погибли… все погибло!

Он стоял, опустив руки, - не пытался обнять жену, но и не отталкивал ее. Сейчас она была для него ничем. Его душа сгорала в пламени дворцового пожара. В блеске огня гибли все его надежды и замыслы - или можно было сказать, что огонь превращал его упования в быль. Он станет повелителем Олдорандо, как раньше был повелителем Борлиена, хотя в этом бесконечном превращении понятий в свою противоположность, этих радикальных перемен точек зрения, когда Бог превращается в фагора, он больше не мог желать власти.

Фагоры привели его к триумфу, в котором он видел только одно - свое полное поражение. Его мысли устремились к МирдемИнггале, но их лето давным-давно закончилось, и этот великий погребальный костер его врагов был лишь тусклым отсветом их осени.

– Все погибло, - снова повторил он.

Стройная фигура, свободно миновавшая ряды фагоров, приблизилась к ним как раз вовремя, чтобы успеть заметить:

– Не совсем, господин, далеко не все. Рад вам об этом сообщить.

Эсомбер старался держаться уверенно и легко, но это ему теперь плохо удавалось - он был бледен и дрожал.

– Поскольку я искренне верю во Всемогущего, кем бы он ни был, человеком или фагором, я решил, что вполне могу пропустить лекцию Це'Сарра на сей счет. Как оказалось, это верное решение спасло мне жизнь. Пускай это послужит и вам уроком, ваше величество, - не стоит чрезмерно чтить церковь, ходите туда пореже.

Злобно взглянув на посланника снизу вверх, принцесса выкрикнула:

– Вы убежали из дворца - значит, вы трус! Там же мои родители - мать и отец.

Эсомбер погрозил юной особе пальцем.

– Вам стоит поучиться у своего мужа подстраиваться под обстоятельства и использовать их. Если вдруг окажется, что ваши мать и отец трагически погибли - а ужасная правда скорее всего оправдает ваши подозрения, - то я первым поспешу поздравить вас, сударыня, с тем, что с сегодняшнего дня вы королева и Олдорандо, и Борлиена.

Будучи одним из лиц, сыгравших главную роль в вашей с королем Орлом тайной женитьбе, я надеюсь на особое отношение с вашей стороны в будущем. Быть может, я никогда не стану Це'Сарром, но и вы, госпожа, и ваш муж - вы оба знаете, что я останусь верен и предан вам до конца дней и еще смогу сослужить службу. Всегда, даже во времена страшных потрясений и бед, таких как теперь, всегда ищите во всем хорошую сторону.

Король ЯндолАнганол покачал головой. Взяв Милую Тал за плечи, он попытался увести ее от пожара.

– Я ничего не могу сделать. Если я зарублю сейчас одного или двух фагоров, это ничего не изменит. Подождем до утра. Хотя Эсомбер и циник, но в его словах есть правда.

– Циник? - тихо переспросил Эсомбер. - А разве ваши фагоры не повторили с большим размахом то, что вы сделали в свое время с мирдопоклонниками? Ваши зверюги сегодня ночью преподнесли вам корону Олдорандо.

В лице короля мелькнуло нечто такое, чего Эсомбер не мог вынести.

– Если окажется, что весь двор в одночасье сгорел в пожаре, то мне остается только задержаться и проследить за тем, чтобы наследование власти произошло законным путем и королевой стала Милуя Тал - это нормальный ход событий. Разве подобная обязанность может радовать, Эсомбер? Что здесь смешного?

– Я рассчитывал, что вы, как всегда, используете обстоятельства, господин. По крайней мере я на вашем месте поступил бы так. Отсюда и веселье.

Они уже шли через площадь. Принцесса спотыкалась, и ее нужно было вести под руку.

Помолчав, король шагов через десять продолжил:

– В противном случае может воцариться анархия - или за дело возьмется Панновал. О чем бы ни шла речь, о веселье или о скорби, нам в руки идет возможность осуществить давнюю мечту - объединившись, два королевства станут много крепче и сумеют отразить удар любого врага.

– Всегда ты ищешь во всем врага! - взвыла Милуя Тал, вскинув взгляд к своему повергнутому божеству.

Король ЯндолАнганол обратил к Эсомберу лицо, на котором читалось недоверие:

– Ведь сам Це'Сарр умер, сам Це'Сарр…

– Принадлежность к лику святых не помогла ему, это точно. Я могу утешить вас еще кое-чем. Возможно, король Сайрен Станд и не войдет в историю как самый мудрый монарх, но незадолго до того как погибнуть в огне, он неожиданно явил всем образчик потрясающего милосердия. Быть может, на это его подвигнула мать новоиспеченной королевы. Час назад бывший король Олдорандо приказал отпустить одного известного всем нам осужденного, ибо нельзя же повесить своего племянника. Видно, это было ему не по нутру. Возможно, таков его свадебный подарок, странноватый, но все же…

– Станд освободил Робайдая? - на мгновение лицо Орла прояснилось.

Целое крыло дворца провалилось внутрь. Высокие колонны из каменного дерева пылали ярко, как свечи. Площадь быстро заполнялась народом, казалось, все население Олдорандо пришло поглазеть на объятый огнем дворец. Больше такой ночи им не увидеть никогда. Многие из наиболее суеверных усматривали в охватившем прибежище королевской власти пожаре знамение близкого конца света.

– Я лично проследил, чтобы юношу освободили. Он, конечно же, до смерти обрадовался и немедленно снова бросился бродяжничать. Он и сейчас неукротим. Как выпущенная из лука стрела - лучше сравнения не придумаешь.

С губ ЯндолАнганола сорвался стон.

– Мой бедный мальчик, ну почему он не хочет прийти ко мне? Надеюсь, когда-нибудь ненависть в нем перегорит…

– Сейчас он, наверно, стоит в очереди желающих приложиться к ранам усопшего СарториИрвраша - пожалуй, самая негигиеничная форма преклонения, какую я видел…

– Почему Роба не пришел ко мне?…

Ответа не последовало, но ЯндолАнганол мог угадать его: ответ был рядом, шел, опираясь на его руку, - Милуя Тал. Пройдет немало теннеров, прежде чем память о случившемся сегодня наконец поблекнет и он сумеет смириться со всем свалившимся на него.

Словно подслушав его мысли, Элам Эсомбер эхом вторил им:

– Позволь узнать, что ты намерен делать со своей знаменитой Фагорской гвардией, которая учинила это зверство?

Пронзив посланника пристальным взглядом, король отвернулся и продолжил свой путь прочь от пожарища.

– Ты бы лучше сказал мне, что нам теперь делать с открытием СарториИрвраша, представившим нам фагоров в новом свете, - пробормотал он.

Эпилог

Высадившись на борлиенском берегу, морские пехотинцы под командованием Пашаратида совершили марш на восток к Гравабагалинену.

На марше Ио догнала весть о беспорядках в Матрассиле. Медленно, но верно народ усваивал все стороны трагической гибели мирдопоклонников, а с пониманием накатывала ярость; по возвращении в столицу короля ЯндолАнганола мог ожидать недоброжелательный прием.

Сидевший в голове Ио Пашаратида план обдумывался им так и эдак, и наконец замысел этот утвердился настолько прочно, что начал казаться Ио уже осуществленным. Он захватит в плен королеву королев; когда Гравабагалинен падет, королева окажется в его руках. Матрассил с готовностью примет МирдемИнггалу в качестве королевы. Он, ее супруг, станет править страной; Ио не страдал особыми политическими амбициями, по крайней мере вселенского характера. Все хитрости и унижения прошлой жизни, все разочарования и бесчестие - все непременно уйдет и забудется. Один точный удар в самое беззащитное место - и венец всех его желаний будет принадлежать ему.

Посланная вперед разведка доложила о возведенных вокруг деревянного дворца земляных укреплениях. Он повел свое воинство в атаку на заходе Беталикса, когда над всей землей распространилось туманное предзакатное сияние. Стрелки наступали парами, под прикрытием легковооруженной пехоты, держа мушкеты наготове.

Над бруствером поднялась рука с белым флагом. Из траншеи появилась коренастая фигура и, осторожно распрямившись, сделала несколько шагов вперед. Подняв руку, Пашаратид остановил солдат и двинулся вперед один. Он отлично представлял себя со стороны - отважный и сильный, идет бодро и смело. С каждым шагом он завоевывал все новые и новые пяди чужой земли.

Они с коренастым борлиенцем сошлись, остановившись на расстоянии длины солдатской пики.

Бардол КараБансити заговорил первым. Он хотел знать, почему солдаты в боевом строю наступают на почти беззащитный дворец.

На что Пашаратид с высокомерием ответил, что его намерения исключительно благородны. Он требует отдать ему королеву МирдемИнггалу, после чего оставит дворец в покое.

Осенив лоб священным кругом, КараБансити звучно всхлипнул. «Увы, - сказал он, - королева королев МирдемИнггала мертва, ее застрелил из лука убийца, подосланный ее бывшим мужем, королем ЯндолАнганолом».

Ио Пашаратид гневно заявил, что отказывается верить такой невероятной новости.

– Посмотрите сами, - ответил КараБансити.

Он указал на море, глянцевито блестевшее в лучах заката. На берегу несколько человек готовили к отплытию корабль с погребальным костром.

Но этого Ио было недостаточно - он желал видеть все собственными глазами.

Оставив солдат, он бросился к берегу бегом. Четверо носильщиков несли на плечах помост, на котором лежало накрытое белым муслином тело покойной. Налетающий с моря бриз шевелил края муслинового савана. Вокруг тела были насыпаны вороха живых цветов. На берегу у самого прибоя стояла и плакала старуха с темной, крупной, мохнатой родинкой на щеке.

Четверо носильщиков занесли помост на борт белого корабля, каравеллы «Жрец Ваджабхара»; пробитые борта судна были наскоро залатаны, чтобы в свое последнее плавание оно могло выйти, уже не направляемое рукой рулевого. Водрузив помост с усопшей под мачтой, четверо носильщиков вернулись на берег.

СкафБар, мажордом королевы, весь в черном, в одиночку поднялся на борт с ярко горящим факелом в руках. Остановившись перед помостом с телом покойной, он низко ей поклонился. Потом опустил факел в кучу сухого плавника, заготовленного на палубе.

Когда огонь охватил почти весь корабль, попутный ветер наконец заставил судно отчалить от берега. Дым, стелющийся над водой, напоминал тонкие, длинные пряди седых волос.

Сдернув с головы боевой шлем, Пашаратид с силой швырнул его в песок, потом, повернувшись к солдатам, яростно закричал:

– На колени, вы, невежи! Становитесь на колени и молитесь Азоиаксику за душу этой чудесной женщины. Королева умерла, о, королева королев умерла!

Трясясь на гнедом хоксни, КараБансити возвращающийся к своей жене в Оттассол, время от времени вдруг начинал улыбаться. Его уловка увенчалась успехом. В который раз он доказал свое хитроумие; атака Пашаратида была отбита без единого выстрела, без единого взмаха мечом. На мизинце левой руки у анатома красовался подарок королевы - кольцо с камнем цвета морской волны.

Королева бежала из Гравабагалинена всего за несколько часов до появления Пашаратида у его врат. Вместе с королевой уехали ее генерал и его сестра, королевская фрейлина, принцесса Татро и несколько верных придворных. Все вместе они направились через плодородные земли на север, к столице Борлиена, Матрассилу.

Где бы на пути королевы и ее спутников ни попадалась деревня, крестьяне, крестьянки и их дети выходили из своих хижин и молили бога ниспослать удачу королеве МирдемИнггале. Самые беднейшие несли последние крохи, чтобы накормить ее и тех, кто ехал вместе с ней, умоляли сказать, чем еще могут они помочь прекрасной королеве королев.

Сердце королевы разрывалось от признательности, хотя сердце это уже было не то, что прежде; жар ушел из ее желаний, осталась прохлада. Возможно, когда-нибудь она согласится принять генерала ТолрамКетинета. Когда-нибудь, если ничто не изменится, так и будет. Но прежде ей необходимо найти сына и утешить его. После этого ее будущее примет более определенные очертания.

А Пашаратид решил надолго стать на берегу моря лагерем. Небольшое стадо косуль, не обращая на него никакого внимания, спустилось на песчаный берег, чтобы попастись у высшей линии прилива.

Погребальный корабль уплыл в море, унося на борту тело старой прислужницы, умершей от ран, причиненных ударом порохового бочонка. Пламя от пылающего судна столбом поднималось в небо, а дым широко стлался по волнам. Скрип такелажа еще долго звучал в ушах Пашаратида.

Рыдая, он рвал на себе тунику, вспоминая то, чему никогда уже не суждено было сбыться. Упав наконец на колени в песок, он разрыдался, призывая смерть, которая никак не шла к нему.

Некоторое время около горящего судна кружили морские животные; потом и они оставили его. Отвернув от берега, косяк дельфинов устремился в открытое море, повинуясь только им одним слышному зову. Их путь лежал к диким просторам водяного покрова Гелликонии, туда, где не проходил еще ни один корабль ни одного капитана.

Прошли годы. Постепенно, один за другим, ушли все герои этого неспокойного поколения… Но еще нескоро после того, как королева королев приобщилась к сонму усопших, то одухотворенное, что еще осталось от нее, преодолев необозримый простор пространства и времени, наконец было принято ретрансляционными станциями Земли. Там ее силуэт и лицо ожили вновь. Все ее страдания, радости, падения и взлеты, добродетели и пороки - все еще раз прошло ровной чередой перед глазами людей Земли.

Что касается Гелликонии, то там память о королеве королев довольно скоро ушла в небытие, как уходят в небытие волны, плеснувшие на берег.

Над головой сиял Т'Сехн-Хрр. Свет луны казался голубым. Даже днем, когда сквозь холодный туман к земле пробивалось сияние Беталикса, день был окрашен в голубоватые тона.

Анципиталы были отлично приспособлены к такому климату. Вокруг царила приятная прохлада. Фагоры высоко держали рога и жили без спешки, без суеты. Центром цивилизации двурогих были горы тропиков и полуостров Пеговин в Геспагорате. Друг с другом двурогие давно уже научились жить в мире. Рунты становились молодыми подтелками, а потом достигали полной зрелости, и шерсть их становилась черной, густой и блестящей. Под своими непроницаемыми бесформенными шубами фагоры были невероятно сильны. Они метали грубые копья на сто ярдов, убивая без промаха и наверняка. В бою они редко применяли оружие, только для расправы со стаями полуживотных, пытавшихся проникнуть на их территорию.

Кроме метания копий, фагорам были знакомы и другие искусства. Они давным-давно укротили огонь, превратившийся в их умелых руках в доброе домашнее животное. Взвалив очаги себе на плечи, они отправлялись в путь, и иногда можно было увидеть, как группы двурогих спускаются к берегу моря, где они по ночам промышляли рыбу, раскладывая костры на валунах, принесенных на широких плечах.

Они уже совсем близко подошли к тому, чтобы понять, как добывать и использовать бронзу. Этот металл они применяли пока лишь для украшений; в глубине их продымленных пещер в склонах гор играли мягкие отблески пламени на бронзовых пластинах. Умели двурогие и делать из глины и прутьев посуду - горшки и прочее, - часто довольно сложную и красивую, очертаниями напоминающую кожуру половинок фруктов, которые фагоры так любили. Грубые одеяния они плели из тростника и ползучих растений. И они уже применяли дар языка. Гиллоты и сталлуны охотились вместе и вместе расчищали и обрабатывали небольшие участки земли, где выращивали скромный урожай овощей. Между самками и самцами никогда не бывало ссор.

Фагоры приручали диких животных и одомашнивали их. Асокины жили с ними с давних времен, играя роль охотничьих собак, когда анципиталы выбирались за дичью. От других толку было меньше; других с их вороватыми повадками терпели только ради их забавных шутовских ужимок.

Когда Беталикс закатывался за горизонт - когда свет уходил и на смену ему в мир являлся холод, - анципиталы равнодушно погружались в сон. Они спали вповалку, как скот, ложась на землю там, где заставали их сумерки. В продолжение долгих ночных часов никакие видения и грезы не посещали их удлиненные тяжелые черепа.

Лишь только в ночи полной луны Т'Сехн-Хрр вместо того, чтобы провалиться в сон, фагоры охотились или безудержно спаривались. Время полнолуния было великим временем. В ночь полной луны двурогий убивал любого, кто встречался ему на пути, будь то зверь, или птица, или даже другой анципитал. Убивал без всякой причины; убийство совершалось потому, что так было заведено природой.

Днем те племена, что жили ближе к югу, охотились на фламбергов. Бескрайние равнины южных приполярных районов Геспагората наводняли многомиллионные стада фламбергов. Среди огромных туч насекомых, сопровождающих стада, были и желтые мухи. Фагоры убивали фламбергов, кололи их поодиночке и целыми десятками, убивали выборочно вожаков стада, убивали беременных самок и молодняк, изо всех сил стараясь сплошь покрыть равнины тушами мертвых копытных.

Ничто не могло заставить упрямых, а может быть, просто глупых фламбергов свернуть с их неизменного пути миграции на север через просторы полуострова Пеговин. С таким же неизменным упрямством фагоры продолжали убивать фламбергов. Шли годы, слагая века, но бесконечные стада без устали рвались навстречу безжалостным копьям. Среди племен фагоров не было других сказаний, кроме рассказов о бесконечной бойне фламбергов.

Потомство зачинали в лунные ночи: через год, тоже в ночи полной луны, появлялись на свет новорожденные фагоры. Полного возмужания рунты достигали нескоро. В те далекие века время тянулось медленно, словно шагало в такт мерному, спокойному стуку невозмутимых сердец, тогда как ленивое течение жизни подстраивалось под незаметный рост деревьев. Когда широкий диск белой луны наконец скрывался за горизонтом, утопая в стелющемся по земле тумане, все шло своим чередом до тех пор, пока луна снова не появлялась в небе, восходя из того же тумана. Существуя в полном одиночестве своего безыскусного мира, фагоры жили в раз и навсегда установленном темпе; мысли об уходящем времени никогда не проникали в серый сумрак обители их предков.

Домашние животные фагоров гибли довольно часто. Когда умирал другой, его тело небрежно выбрасывали за околицу поселка или к ближайшим деревьям у выхода из пещеры на растерзание промышляющим падалью животным или стервятникам. Великие черные фагоры не знали смерти: смерть значила для них не больше, чем само время. С возрастом движения анципиталов замедлялись - и только. По сути, оставаясь жить в границах условно существующей семьи или племени, они все больше и больше отдалялись от сородичей. Год от года ловкость и проворство оставляли их. Язык тоже постепенно забывался. Наконец движения прекращались вовсе.

Как только это происходило, племя оказывало своим старейшинам последнюю милость, одинаковую для всех и традиционную. Ибо в племенах фагоров заботились только о недавно появившихся на свет и о глубоких стариках, чей возраст близился к веку или перевалил за него. Сверхдолгожителей хранили особо, в безопасном месте, всячески почитая, и выносили в дни великих празднеств на общее обозрение и поклонение и берегли пуще глаза, если вдруг паче чаяния намечалось вооруженное столкновение с соседним племенем.

Олицетворяя размеренный ток времени, фагоры-патриархи незаметно для себя и других, не особенно меняясь внешне, пересекали сумеречную черту, отделяющую привычную всем активную жизнь от иной формы существования. Само время, сгущаясь, пропитывало их тела. Древние фагоры сжимались и иссыхали, превращаясь за несколько десятков лет в небольшие кератиновые сгустки, лишь отдаленно напоминающие очертаниями те тела, которыми они были ранее. Но и тогда искорки разума не покидали их. Они копили мудрость, и к ним нередко обращались за советом живые. Так неподвижные старейшины еще очень долго участвовали в жизни племени. Но в конце концов распадался и кератин, и лишь после этого считалось, что анципитал наконец завершил свое существование; при соответствующем уходе и заботе многие старцы влачили свои дни еще в течение многих веков.

Подобная сумеречная полупотустороняя жизнь могла тянуться очень долго. Зимы приходили на смену лету, мало отличаясь друг от друга и мало меняя облик напоминающего булаву протянувшегося через экватор полуострова. Где-то далеко моря зимой иногда замерзали; на полуострове же, высоко в горах и у их подножия в охваченных изморозью долинах, летаргический рай длился многие луны - многие луны и многие века.

Нельзя сказать, что фагоры были неподвластны переменам, просто затрагивающие их изменения происходили крайне медленно. Неизвестная звезда - неожиданно появившаяся в небе сверкающей точкой и относительно быстро начавшая расти, внесла коренные перемены в расчисленный на века уклад существования фагоров.

Появление первого фагора с белой шестью сородичи восприняли с полнейшим равнодушием. Вслед за первым появились и другие альбиносы, и многим из них удалось достигнуть зрелости. От белых сталлунов и гиллот произошло на свет белое же потомство. И только тогда уродов стали выгонять из племени. Изгои поселились на берегах моря Ковасса, где вели сытую и спокойную жизнь, вволю наедаясь игуанами. Они тоже приручали других и носили своих домашних зверьков с собой на спинах. В обязанности других входило поддерживать огонь в переносных очагах хозяев, время от времени подбрасывая туда пучки сухих морских водорослей.

В блеске новой звезды фагоры с другими на спинах бесцельно брели вдоль берега моря на восток, окутанные дымом каменных очагов и на первый взгляд совершенно безутешные. Но годы сменяли друг друга, и число белых фагоров росло, а их исход на восток превращался в общее неуклонное стремление. Свой путь они отмечали каменными столбами, возможно, в надежде на то, что в один прекрасный день по этим отметинам будет легче найти дорогу назад. Однако ушедшим на восток так и не суждено было вернуться.

Странная звезда в небе продолжала неуклонно расти, и так до тех пор, пока по ночам все другие звезды не стали тонуть в ее блеске, а все предметы отбрасывать тень, как раньше бывало лишь в полнолуния, в ночи господства Т'Сехн-Хрр. И тогда, посовещавшись с предками, анципиталы дали новой звезде имя «Фреир», что означало «страх».

От поколения к поколению страх-звезда продолжала расти, хотя и почти незаметно для глаз. И поколение за поколением белые фагоры-мутанты расселялись вдоль побережья до самого Геспагората. Продвижение белых фагоров на запад от полуострова Пеговин остановили непроходимыми топями края, позже получившего название Димариам. На востоке мутанты с медлительной уверенностью осваивали альпийские луга Зроссы и, пройдя через них около двух тысяч миль, вышли наконец к тонкому мостику-перешейку Кадмир. Всю эту историю бесстрастно сохранила родовая память фагоров, что являлось отличительной чертой их типа.

Перебравшись через перешеек в Рададо, белые фагоры оказались в землях, где климат напоминал тот, к которому они привыкли в Пеговине. Часть фагоров обосновалась здесь; другие, из тех, что пришли позже, двинулись дальше. И всюду на своем пути они воздвигали каменные столбы, отмечая благоприятные воздушные октавы, по которым потом можно будет найти дорогу на родину своих двурогих предков.

В конце концов катастрофа все-таки грянула. Древняя, остывающая и обремененная планетами звезда оказалась в сетях страх-звезды, молодой и яростно-мощной, пронизывающей космос вокруг себя всепроникающим излучением. В своем путешествии в пространстве страх-звезда была не одинока, ее сопровождал напарник гораздо меньшего размера. В последовавших затем космических пертурбациях с установлением новых орбит и тому подобного малый напарник страх-звезды затерялся. Избрав новый курс, он умчался в пространство, в неизвестность, прихватив с собой одну из планет системы Беталикса, а также луну Гелликонии, Т'Сехн-Хрр. Сам Беталикс превратился в один из спутников страх-звезды. Такова была Катастрофа, память о которой навсегда сохранилась в родовых воспоминаниях предков фагоров.

Появление у планеты нового сильного хозяина и последовавшие за этим неблагоприятные природные явления - невероятной силы ветра, приливы и землетрясения - разрушили перешеек Кадмир, превратив его в узкий пролив. Пуповина между Геспагоратом и Кампаннлатом была перерезана.

В эту Эпоху Перемен менялись и другие. Эти существа всегда были значительно тщедушнее и слабее своих хозяев-попечителей, хотя заметно превосходили их в ловкости и гибкости ума. Их исход из Пеговина принял вдруг форму партнерства с фагорами: другие больше не были обычными домашними зверьками, о которых вспоминали только в часы досуга, когда проходило желание развлечься, но становились добытчиками пропитания наравне с двурогими, и вклад их в жизнь племени иногда оказывался весьма велик.

Революционный переворот произошел благодаря чистой случайности.

Группа других собирала на берегу одной из бухточек Рададо съестное, когда неожиданно поднявшийся прилив отрезал их от суши. На некоторое время другие оказались предоставлены самим себе на островке, где имелось и пропитание - в лагуне водилась жир-рыба. Жир-рыба тоже была одним из провозвестников перемен, грядущих в экологии; раз появившись, жир-рыба принялась активно размножаться, собираясь в морях в многомиллионные косяки.

Когда прилив наконец спал, оказалось, что хозяева других, не дождавшись своих слуг, бросили их и ушли. Другим не оставалось ничего иного, как начинать самостоятельное странствие, и они двинулись на северо-запад, в глубь страны, которой они дали название Понпт. Именно там появились легендарные Десять Племен, алле онец. Язык, в основе совершенно непохожий на родной анципиталов, постепенно принял форму современного алонецкого, ставшего главным на Кампаннлате. Но это случилось не сразу - прежде чем потомки других забыли о том, что когда-то принадлежали фагорам, научились жить полностью самостоятельно и превратились в «разумных», прошло немало веков.

Дикие просторы Кампаннлата возделывались и заселялись. Одновременно с этим менялись и сами другие. Десять Племен разрослись настолько, что разошлись во все стороны и потеряли себе счет. Оказываясь в разных краях материка, племена довольно ловко и быстро приспосабливались к существующему там климату и местности. Некоторые так никогда и не выбрали места постоянного обитания, превратившись в бродяг, странников через долы и горы Кампаннлата. Главными врагами племен были, конечно, фагоры, к которым по-прежнему продолжали относиться с еще оставшимся в крови почтением, подобающим богам. Подобное заблуждение - или, лучше сказать, «слепая вера» - было как бы частью душевного склада, формирующегося в сознании поселенцев нового мира, на который они реагировали с невероятной живостью. Они радовались жизни, охотились и размножались в ярких лучах молодого солнца.

Когда вдруг нагрянула первая Великая Зима, когда первое безумно жаркое Лето внезапно сменилось холодами и снег принялся валить не переставая по целым месяцам, с точки зрения безразличных к понятиям относительности времени фагоров, ситуация в природе вновь вернулась к привычной норме. Для Десяти Племен это были времена испытаний: генетически невероятно податливые, они выжили, и за века апоастра, пока Беталикс одолевал самый далекий и медленный участок своей новой орбиты, их тела принимали новую форму и получали новое свойство. Те из племен, которым удалось выжить, вступили в новую Весну исполненные свежих сил и уверенности. Они уже не были полуживотными - они были людьми.

Новые мужчины и женщины быстро совершенствовали свои умения. Безотчетное осознание того, что будущее принадлежит им и только им, переполняло их. Однако выпадали часы, например ночами, в темноте у костра, под огромным, сияющим звездами небосводом, когда в душе, казалось, разверзался темный неизведанный провал, безграничный, через который не существовало моста. Из глубин памяти всплывали смутные воспоминания о временах, когда существование протекало под началом больших и сильных созданий, заботливых и вершащих суровое правосудие. И тогда, засыпая без снов, люди шептали слова, для которых у них еще не было образов.

Необходимость поклонения и осознания того, что пастырь существует - и пастырь, против чьего правления так удобно было время от времени восставать, - осталась в душах людей навсегда, даже когда Фреир снова заявил о себе в полную силу.

Новый жаркий климат совсем не устраивал укутанных в плотную белую шубу фагоров. Фреир, кроме всего прочего, превратился в символ всех неудач, которые подстерегали двурогих на их пути. На камнях своих воздушных октав они теперь вырезали оберегающие от бедствий знаки: один круг внутри другого, соединенные, словно спицами, волнистыми лучами. По мнению фагоров, картинка эта как нельзя лучше отображала уплывающую от Хрл-Ичор Йхар луну Т'Сехн-Хрр. Впоследствии этим знакам придали совершенно иной смысл и стали видеть в них испепеляющий свет подкрадывающегося все ближе и ближе Фреира, проливающийся на землю Хрл-Ичор Йхар.

Говорящие на алонецком поколение за поколением принимали нынешний облик ненавистных сынов Фреира, а культура фагоров тем временем медленно приходила в упадок. Двурогие по-прежнему оставались рослыми и сильными и по-прежнему держали рога высоко. Ибо новые времена не во всем благоприятствовали сынам Фреира.

Новое светило хотя больше и не покидало Гелликонию, иногда удалялось от нее на такое огромное расстояние, что превращалось в еще одну звездную блестку среди сотен других. И в эти времена леденящего холода двурогие получали возможность снова подчинить сынов Фреира своему владычеству. Так, в следующие Времена Холодов они были твердо намерены окончательно стереть своих извечных врагов с лица Гелликонии.

Это время еще не наступило. Но оно придет.

Оглавление

Глава 1 . Берег Борлиена

Глава 2 . Прибытие во дворец

Глава 3 . Развод необдуманный и поспешный

Глава 4 . Косгаттское новшество

Глава 5 . Путь мади

Глава 6 . Дары послов

Глава 7 . Королева в гостях у живых и мертвых

Глава 8 . Знакомство с мифологией

Глава 9 . Несчастья советника

Глава 10 . Злоключения Билли в различных застенках

Глава 11 . Путешествие на северный континент

Глава 12 . Пассажир, спускающийся вниз по течению, и его рассказы

Глава 13 . Способ обрести новое оружие

Глава 14 . Там, где живут фламберги

Глава 15 . Пленники и добыча

Глава 16 . Человек, который рубит лед

Глава 17 . Полет смерти

Глава 18 . Гости из глубин

Глава 19 . Олдорандо

Глава 20 . Как восторжествовала справедливость

Глава 21 . Убийство Акханабы

Реклама на сайте