«Цитатник бегемота»

Ярослав Смирнов ЦИТАТНИК БЕГЕМОТА

Примерно половина этой книжки — чистое вранье

Мы спим, и наше тело — это якорь, душой заброшенный в подводный сумрак жизни…

Хуан Рамон Хименес

Пролог

Невысокий седовласый подтянутый человек с грубым шрамом через правую щеку в военной форме с полковничьими погонами шел по длинному коридору. Под мышкой у него был зажат дорогой бювар красной кожи. Лицо у полковника было строгое и сосредоточенное.

— Эй, Фомич!..

Полковник обернулся: его нагнал высокий грузный генерал.

— Куда собрался, Фомич? На ковер?.. Полковник угрюмо кивнул.

— Громов-то что? — понизив голос, спросил генерал. — Нашли его?..

Полковник, не говоря ни слова, отрицательно качнул головой.

— Что же дальше?..

— Подождем, — сдержанно ответил полковник. — Может быть, он все-таки жив. Генерал вздохнул.

— Эти экспериментальные агрегаты… — с досадой сказал он. — Ладно. Увидимся вечером.

Он кивнул полковнику и пошел дальше. Полковник мрачно посмотрел ему вслед, постоял немного в нерешительности и со сдержанным вздохом раскрыл бювар. Там находился только один листок.

Совершенно секретно.

Начальнику отдела специальных исследований

особого подразделения «15»

Восемнадцатого Управления ГРУ

Генерального Штаба МО СССР

генерал-лейтенанту Савченко М.Ю.

РАПОРТ

23 ноября 1979 года в ходе проведения планового эксперимента в лаборатории абсолютного вакуума возникла нештатная ситуация, в результате которой произошла авария экспериментальной установки. Лаборатории причинен значительный ущерб. Потери личного состава: пятеро легкораненых, один, капитан специальной группы «Святогор» Громов Иван Иванович, пропал без вести. Поиск пропавшего продолжается.

Прошу Вашего разрешения на возобновление работы лаборатории.

Начальник лаборатории АВ полковник Сергиенко У. Ф. Москва 24.11.1979.

Полковник задумчиво вложил листок обратно в бювар. Пропал без вести…

Часть первая ГАУПТШТУРМФЮРЕР ГРОМОВ

Иван с трудом разлепил веки и ничего не увидел над собой, кроме расплывчатой белесой мути. Все тело до последней клеточки ныло, дышать было невыносимо тяжело. Его подташнивало: Иван скрипнул зубами, с трудом пытаясь сдержать головокружение.

Он услышал чей-то неразборчивый возглас и увидел лица людей, склонившихся над ним.

«Слава Богу, я живой», — подумал с облегчением и вполне объяснимой радостью Иван и попытался приподнять голову.

Ему не удалось этого сделать. Слабость, одуряющая и ослепляющая слабость навалилась на него, к горлу подкатил комок и стал настойчиво выбираться наружу. Иван почувствовал, как в руку впилась игла шприца: прохладная волна прокатилась по венам и увлекла тело в багрово-черное небытие.

Через какое-то время он снова очнулся, взбодрившийся и изрядно посвежевший: чернота вместе с донимавшей его белесой мутью куда-то исчезли.

Иван повращал глазами, попытался повернуть голову. Ему это удалось, и он увидел человека в белом халате, очевидно, врача, который смотрел на него со слегка удивленной, однако же вполне приветливой улыбкой.

Иван с трудом улыбнулся ему в ответ и уже совсем было открыл рот для того, чтобы начать задавать уместные вопросы, но врач опередил его, заговорив сам с успокаивающими интонациями, при этом кивая в такт словам и легкими движениями рук поправляя укрывавшее Ивана одеяло.

Иван удивился и обеспокоился. Смысл докторовых речений доходил до его сознания с трудом, как сквозь вату, шум ветра или… Нет, все равно Иван понимал врача плохо: ему приходилось изрядно напрягаться, вслушиваясь.

Он захотел прокашляться и попробовать, как звучит его собственный голос, но в это время дверь комнаты — или, скорее, палаты — отворилась, и на пороге появился некто в белом и в темных очках.

Иван невольно поморщился.

— А! Он очнулся, — громко произнес вошедший. — Наконец-то.

— Еще бы, — буркнул первый врач. — От грохота этих бомбежек и мертвый скакать начнет.

Ивана словно обухом по голове ударили. Какие бомбежки?! Что за…

Он поперхнулся и выпучил глаза. Неудивительно, что он с трудом понимал разговор — ведь доктора говорили не по-русски.

Они вовсе даже говорили по-немецки.

Иван ощутил неприятную дрожь, стиснул зубы и прикрыл свои выпученные донельзя глаза. Спокойствие, только спокойствие… Это, наверное, последствия взрыва. Взрыв вот, к примеру, был реальностью, а все остальное — сон… или бред, что вернее. Сейчас он спокойно полежит некоторое время, поразмыслит о причудах законов природы и об использовании этих законов человеком… точнее, разгильдяем… потом откроет глаза — и все будет в порядке. Если не считать того, что в госпитале придется провести достаточно длительный отрезок времени. До полного выздоровления и пропажи галлюцинаций.

Иван задумчиво полежал и осторожно приоткрыл глаза, услыхав стуки и почувствовав движение рядом с собою. Посетители галлюциногенного происхождения не исчезли, даже наоборот — их количество умножилось.

Иван вздохнул. Похоже, в госпитале он будет лежать долго… Давешний обладатель тонтон-макутовской оптики уловил сдержанный вздох Ивана и движение его век и обрадованно сказал:

— А! Наш юный друг снова очнулся. Господин профессор, вы можете с ним поговорить.

— Хорошо, — раздался голос из глубины комнаты. — И, господа, оставьте нас наедине.

— Да-да, — поспешно сказал первый врач и направился к двери. — Пойдемте, господа… Не будем мешать профессору и герру Кляйну…

«Какой еще герр Кляйн?» — недовольно подумал Иван, краем глаза наблюдая за тем, как врачи один за другим выходят из палаты.

Последний из них осторожно прикрыл дверь за собой. Иван повернул голову и посмотрел на того, кого назвали профессором.

Вид у врача был ничего себе, истинно профессорский. Могучая лысина, окладистая борода и толстенные очки с сильным увеличением — все это невольно вызывало уважение и даже пиетет. Вот только глаза… Иван даже поежился… какие-то слишком уж глубокие глаза — темные, мрачные, бездонные. У людей, даже у профессоров, таких глаз обычно не бывает.

Некоторое время этот самый профессор в упор разглядывал Ивана, а потом заговорил:

— Меня зовут профессор Фридрих фон Кугельсдорф. — Голос у него был бесстрастный и какой-то даже пустой. — Я руковожу исследовательской лабораторией, в которой вы в данный момент находитесь. Не соблаговолите ли объяснить, милостивый государь, каким образом вы здесь очутились, как ваше имя и кто, собственно, вы вообще такой?

Он выжидательно замолчал и обратил пристальную пустоту своего взора на Ивана.

Иван не ответил и снова закрыл глаза, уныло размышляя. А может, это всего-навсего практиканты из «Штази»?

Знают, что он хорошо говорит по-немецки, вот и… Хотя чего ради этот мужик допытывается, кто он такой и откуда взялся…

— Отвечайте же! — несколько нетерпеливо сказал профессор.

Ну и имечко у него, однако…

— Вы меня слышите? — повысил голос фон Кугельсдорф.

«Абер фрайлих», — подумал Иван, а вслух нехотя буркнул:

— Яволь…

А может, это просто чей-то дурацкий розыгрыш? А может…

— Ежели слышите, так отвечайте на поставленный вопрос, — раздался скрипучий до неприятности голос откуда-то из угла.

Иван сообразил, что говорит второй из оставшихся в комнате — его он не успел разглядеть. Он открыл глаза и грустно посмотрел на говорившего.

Лучше бы он не смотрел.

В углу, не касаясь спинки стула до невозможности прямой спиной и аккуратно положив ногу на ногу, сидел человек в черной эсэсовской форме: перчатки, кресты, значки, ремни, кобура, начищенные до зеркального блеска сапоги, из-под фуражки с серебристой мертвой головой — почему не снял убор в помещении? — холодный немигающий взгляд льдистых голубых глаз…

Обмирая, как в кошмаре, Иван смотрел на невозможного персонажа, чувствуя, что уже не сомневается в абсолютной нереальности происходящего. Шутки, похоже, закончились: Иван явственно обонял запах керосина, витавший над его личным делом…

— А это, — профессор сделал широкий жест рукой, — господин…

— Кляйн, — проскрипел эсэсовец. — Оберштурмбаннфюрер Генрих Кляйн.

Он встал со стула, и все его портупеи с сапогами заскрипели в унисон с голосом хозяина.

— Герр Кляйн, — произнес профессор, — занимается тем, что…

— Подождите, профессор, — перебил его эсэсовец. — Я сам. Он подошел к Ивану, измерил его холодным взором и заговорил:

— Я занимаюсь тем, что отвечаю за секретность экспериментов, проводимых лабораторией профессора фон Кугельсдорфа. Я по мере сил борюсь с врагами нации и фюрера, со шпионами и диверсантами, но, — он поднял палец, — честным немцам бояться меня нечего. Вы будете отвечать на мои вопросы… Так?

— Да, — чуть ли не прохрипел Иван.

— Отлично, — удовлетворенно кивнул Кляйн. Он заложил руки за спину и некоторое время ходил по комнате. Потом вдруг резко повернулся и в упор спросил у Ивана по-французски:

— Ваше имя? Чин? Задание?

Придумал бы что-нибудь поновее, разозлился Иван. Что за шуточки, в самом деле? Ротмистр задрипанный. Жандармская морда.

— А почему по-французски? — задал он резонный вопрос. — Я что, похож на лягушатника? В моем лице есть что-то гасконское?

— Вообще-то нет, — несколько недоуменно произнес Кляйн.

— Тогда в чем же дело?

Немец не ответил. Создалось впечатление, что он желал бы почесать в затылке.

— А кто же вы тогда такой? — в затруднении спросил он. — Американец? Англичанин?

Иван укоризненно смотрел на него.

— Неужто поляк? — в священном ужасе проговорил Кляйн.

— Еще скажите, что я русский, — печально молвил Иван.

— Ну, это уже чересчур, — хмыкнул оберштурмбаннфюрер. — Я такого говорить не собирался…

Он сокрушенно покачал головой, а Иван в это мгновение с ужасающей отчетливостью понял, что все это — не шутка, не розыгрыш и не бред, а самая что ни на есть реальная реальность — какой бы странной и страшной она ни казалась, — и что в этой реальности ему предстоит находиться неизвестно сколько… и кто знает, чем все здесь происходящее может для него; да и для других, закончиться… и закончится ли вообще.

— Итак, — произнес Кляйн жестко. Взгляд у него был холодный и цепкий. — Шутки в сторону. Я понимаю, что вы не шпион. Однако кто же вы в таком случае?

Надо что-то срочно придумать… Эти двое- вовсе не простаки и не дураки. Но что у них на уме? Что это за лаборатория такая? Вот гнусная машина: надо же было ей так взорваться…

— Я… Я не знаю… Я не помню… господин оберштурмбаннфюрер… Взрыв… да, взрыв, а потом…

Профессор и эсэсовец выжидательно смотрели на него.

— Какой сейчас год? — выпалил вдруг Иван, пытаясь приподняться.

Кляйн и фон Кугельсдорф быстро переглянулись.

— Одна тысяча девятьсот сорок третий, — сказал профессор. — Седьмое мая.

— Вы думаете, он на самом деле ничего не помнит? — вполголоса спросил Кляйн. Профессор дернул плечом.

— Вполне может быть, — пробормотал он. — После такого взрыва… Вы офицер СС? — вдруг спросил он.

Иван сначала не понял, а потом чуть не подскочил на кровати. Ну конечно! Татуировка с номером группы крови под мышкой…

— Да, герр профессор, — как бы в полузабытьи с трудом проговорил он. — Гауптштурм… Нет, не помню! — воскликнул он с душевной мукой в голосе, заведя глаза на черную фуражку Кляйна.

Немцы опять быстро переглянулись.

— Но хоть что-то вы должны помнить? — раздраженно спросил Кляйн. — Где вы служили? В какой части? Что это было — полевая часть или какое-нибудь ХОЗУ?

Иван смотрел на него, лихорадочно соображая.

— Нет… К пятому управлению я не имел отношения, хотя генерала Поля помню…

— А что еще? — быстро спросил Кляйн. — Гестапо? Разведка?..

Как же, забудешь такое — Броневой с котом Матроскиным, зло подумал Иван. Все двенадцать серий…

— Нет, — ляпнул он наобум. — Корабль… холодно…

Кляйн с профессором переглянулись снова — на этот раз прямо-таки потрясение.

— Не может быть, — хрипло произнес Кляйн. — Как же так…

Было видно, что Иван попал в точку — неизвестно какую, но зато очень метко. Снайперски попал — угодил в десятку. И что его угораздило — про какой-то там корабль?..

— Ну?.. — крикнул эсэсовец. — Какой корабль? Отвечайте же!..

— Да не помню я! — взмолился Иван. Какие-то странные мысли полезли ему в голову. — Крейсер… нет, большая подводная лодка… Мы плыли… долго… потом лед, лед везде-в море, на суше, повсюду только лед, и странный запах, и разноцветный дым… все горит, и земля, и вода… а потом взрыв — и я здесь…

Иван умолк, потом перевел дух. Ну и наговорил он. Ой несдобровать, ой засада…

Профессор и Кляйн молчали. Иван чувствовал себя очень неуютно под их сверлящими взглядами.

— Ну ладно, — разлепил губы Кляйн. — Это легче… проверить. Я займусь этим. Но все равно — вы поступаете в наше распоряжение, будете задействованы в нашем проекте.

— Именно так, — поддакнул профессор. — Вы ведь готовы служить фюреру и рейху?

— Я — солдат фюрера и великой Германии, — отчеканил Иван, мысленно матерясь. — Как только я буду в состоянии держать в руках оружие, я хочу, чтобы меня направили туда, где трудно, туда, где я смогу принести наибольшую пользу…

— Этот момент очень скоро настанет, — несколько зловеще, как показалось Ивану, произнес Кляйн. — Вы сумеете проявить себя на поле битвы…

— Скоро? — очень радостно произнес Иван.

— Скоро, — подтвердил эсэсовец.

— Ну, не так чтобы очень, — вдруг вмешался профессор. — Вы еще здесь полежите…

— А что такое? — недовольно спросил Кляйн. — Он же здоров как бык. Да у меня и в спецгруппе таких здоровяков нет!

«Спасибо на добром слове, — кисло подумал Иван. — Хоть что-то приятное здесь можно услышать…»

— Здоров-то он здоров, — проговорил профессор, — но все-таки… все-таки надо немного подождать…

— Сколько? — немедленно спросил Кляйн.

— Ну… денек хотя бы.

Иван поперхнулся.

— Пока немного введу его в курс дела, — продолжал профессор, — а потом можно будет и отправляться.

— Куда? — чуть было не закричал Иван. Немцы посмотрели на него.

— Узнаете, — коротко сказал Кляйн. — Со временем все узнаете. Фронт и передний край теперь для вас — здесь. Зиг хайль!

— Зиг хайль, — уныло пробубнил Иван.

Кляйн кивнул ему, кивнул профессору, повернулся и, поскрипывая амуницией, вышел вон.

Иван посмотрел на Кугельсдорфа. Профессор, набычившись, глядел на своего пациента. В пустоте его глаз вспыхивали и гасли темные искры.

Ивану показалось, что его тело становится легким, совсем невесомым: оно послушно выполняло волю ветров, разгуливавших по Вселенной и сбивающих с толку планеты и солнца. Кровать, на которой он лежал, плавно повернулась вокруг своей оси, осторожно поднялась в воздух и направилась в далекое путешествие, подобно тому самом кораблю без руля и без ветрил. Бездна сменяла бездну; путь был далек, и требовался отдых: и он наступил, этот долгожданный отдых, когда Иван закрыл глаза, и бесконечны ласковый сон принял его в свои объятия, обещая тишину, пустоту и неспешную ласку временного покоя.

В том же самом сне ему привиделось, что его накорми ли, напоили и вообще всячески за ним ухаживали, исполняя любую прихоть и каждое желание. Это не показалось ему раем, потому что, наверное, не бывает рая для одного Ивана: но все же это был настоящий отдых.

Так продолжалось очень долго: Иван наслаждался неожиданным покоем, которого так мало он видел на своем веку… разве что только во сне. Однако сон есть сон, пуст даже сквозь кровь и пыль, поэтому Ивану это скоро все надоело, и он был рад, когда почувствовал, как кто-то трясет его настойчиво за руку.

Он посмотрел на трясуна. Это был, разумеется, профессор. У Ивана вдруг мелькнуло странное ощущение, что фон Кугельсдорф знает его давным-давно, что они встречались не раз и не два, что профессор что-то хочет ему сказать и вообще чего-то от него, Ивана, ожидает — какого-то действия, ожидает с неимоверным упорством, терпеливость» и уверенностью.

В то же время сам Иван готов был хоть дать трясомую руку на отсечение, что профессора этого он раньше в глаз не видел, в данный момент видеть не очень хочет и когда-нибудь еще увидеть вряд ли пожелает.

Некоторое время Иван и профессор смотрели друг другу в глаза, потом фон Кугельсдорф кривовато улыбнулся сказал:

— Вставайте, барон, вас ждут великие дела!..

Опять дурацкие шуточки, зло подумал Иван и рывком сел, откинув одеяло.

Он стиснул зубы, ожидая приступа головокружения и тошноты, но, к своему удивлению, ничего особо неприятного не ощутил.

Он огляделся. Оказалось, что кровать находится вовсе не в той комнате, где она была раньше: здесь было гораздо просторнее, у стены стоял какой-то агрегат явно медицинского предназначения, на тумбочке рядом громоздились судочки с едой и еще какая-то посуда.

Иван хмыкнул. Значит, его питательный сон был, так сказать, некоторым образом явью… Интересно…

— Одевайтесь, — сказал профессор и жестом указал на стул, на котором была развешена одежда.

Иван встал с кровати, с радостным удивлением чувствуя, как его тело движется легко и свободно, без малейших последствий долгого лежания и предшествующих лежанию тяжелых травм. Он взялся за одежду и обнаружил, что она представляла собою полный комплект черной эсэсовской формы: в петлицах красовались знаки различия, долженствующие обозначать гауптштурмфюрера.

Иван посмотрел на профессора. Тот ласково улыбнулся в ответ: глаза его стали как щелочки.

— Понимаю, понимаю вас, — произнес он и сочувственно покивал, — но и вы поймите: не так просто вернуть все ваши многочисленные награды! Потерпите немного, и все вернется на свои места…

Видимо, Иван не совсем сумел совладать со своим лицом, потому что профессор улыбнулся еще ласковее, похлопал его по плечу и сказал:

— Полно, полно, дорогой барон, не огорчайтесь вы так… Потомок столь древнего рода и такой доблестный солдат, как вы, не должен обращать внимания на такие в принципе мелочи… Да неужели вы не все еще вспомнили?

Иван сделал неопределенный жест рукой и скорчил еще более неопределенную гримасу. Барон, говоришь… ну-ну.

— Собирайтесь, наш дорогой герр Кляйн уже ждет. Пока мы тут за вами ухаживали, он провел кое-какое расследование — по поводу вас… уж извините его: служба такая. Так что если события прошлого еще не полностью восстановилось вас в памяти, то он сейчас освежит ее. В смысле — память.

Последняя фраза прозвучала несколько зловеще: Иван внимательно посмотрел на профессора, но тот улыбался все так же ласково.

Деваться было некуда, и Иван принялся мрачно напяливать на себя одежку, готовясь к новым неприятностям.

Он быстро облачился; форма пришлась точно впору Взяв ремень с висевшей на нем кобурой, Иван почувствовал, что в ней что-то есть: он открыл кобуру и извлек оттуда офицерский П-38.

Не меняя выражения лица, Иван проверил оружие, вытащил обойму, действуя как бы машинально. Все оказало вроде в порядке. Иван слегка повеселел.

Он затянул ремень, поправил фуражку- раз выдали, надо надевать, — и молодцевато щелкнул каблуками до блеска начищенных сапог, оттопырив локти и прижав ладони к бедрам. Получилось неплохо и даже браво: да здравствует советский кинематограф, усмехнулся про себя Иван.

Профессор с явным удовольствием оглядел новоиспеченного гауптштурмфюрера и сказал:

— Настоящего арийского солдата всегда видать за целую милю. Пойдемте, капитан.

Они вышли из палаты и долго бродили по тускло освещенным коридорам, то спускаясь по лестницам, то поднимаясь снова. На каждом повороте или лестничной площадке обязательно торчал эсэсовец с автоматом и притом в чине, как заметил Иван, не ниже унтерштурмфюрера, то есть лейтенанта: что бы это ни был за объект, он очень серьезно охранялся.

Иван машинально поглядывал по сторонам, а сам при этом думал нелегкую свою думу. Как бы то ни было, ситуация, в которой он очутился, была весьма непростой: можно даже было сказать, что она представлялась безвыходной. Вот разве только пистолет есть… а что пистолет, в конце концов?.. Втянули в какую-то непонятную игру… и еще бароном зачем-то обзывают.

Будем действовать по обстановке, решил Иван, потому что' больше ничего придумать не смог: тут они как раз и пришли.

Профессор остановился возле массивной двери, нажал кнопку в стене, и дверь бесшумно отъехала в сторону. Кугельсдорф сделал приглашающий жест, пропустил Ивана вперед и вошел следом. Дверь за ними закрылась.

В помещении стоял большой стол, заваленный какими-то папками и бумагами. Еще там были три стула, на одном из которых восседал оберштурмбаннфюрер Кляйн. Он курил, пуская дым колечками. Иван вскинул руку и гаркнул:

— Хайль Гитлер!..

— Хайль, — несколько небрежно отозвался оберштурмбаннфюрер.

Профессор обошел Ивана и тоже уселся на стул.

— Присаживайтесь и вы, капитан, — любезно сказал он.

— Гауптштурмфюрер, — поправил его Кляйн и затушил сигарету в массивной пепельнице, выполненной в виде черепа. — Мы все-таки в СС…

Он вдруг усмехнулся.

— Кстати, — произнес он, глядя на Ивана, — могу вас поздравить: очевидно, совсем скоро вы будете уже штурм-баннфюрером…

— Да неужели? — обрадованно воскликнул профессор. — Документы уже представили?

Кляйн кивнул.

— Это за экспедицию?..

Кляйн еще раз кивнул.

— И за нее тоже… Впрочем, — он посмотрел Ивану прямо в глаза, — обо всем по порядку, если не возражаете.

Иван не возражал. Он просто стоял себе и никого не трогал.

— Вы знаете, — доверительно наклонился к эсэсовцу профессор, — наш дорогой барон так и не оправился, по-моему, от амнезии…

— Да? — слегка приподнял бровь Кляйн, — Ну, тогда тем более начнем сначала.

Он выудил из пачки новую сигарету, прикурил, выпустил клуб дыма и, сказав: «Да садитесь же, барон», откинулся на спинку стула.

Ивану закурить он не предложил, зараза такая.

Иван помедлил, не решаясь присесть, но потом подумал, что дожидаться третьего приглашения просто глупо, и поэтому опустился на стул, решив начать привыкать к новому непривычному титулованию.

— Итак, — заговорил Кляйн, — что вы помните из своего прошлого?

— Ничего, — почти что честно сказал Иван.

— Детство, юность?..

— Нет…

— А недавнее прошлое?..

— Ну, — осторожно произнес Иван, — я помню, что был офицером СС… кажется, гауптштурмфюрером… и…

Он умолк. Кляйн и профессор выжидательно смотрели на него.

— И?..

— И все, — решительно сказал Иван. — Больше ничего.

Немцы переглянулись.

— Н-да, — с сожалением произнес Кляйн. — А я-то на вас надеялся, профессор.

Тот смущенно пожал плечами.

— Мы пока не всесильны, дорогой оберштурмбаннфюрер, — сказал он. — Видимо, шок был очень силен… но это пройдет, уверяю вас.

Эсэсовец молчал, пуская паровозные струи дыма из ноздрей.

Молчал и Иван, чувствуя свою полную непричастность к происходящему… и в то же время ощущая, что каждое его движение, каждый жест или взгляд весомы, от них зависит многое в этом чужом мире, что все предопределено ранее в той же степени, в какой решается и сейчас…

Это было очень неприятное ощущение: как будто все внутри зачесалось, засвербило и сместилось куда-то в сторону: однако приходилось терпеть.

— Ладно, — произнес наконец Кляйн. — Тогда я буду рассказывать, а вы меня поправите, если что вспомните. Иван несколько уныло кивнул.

— Вас зовут Курт фон Штайнхорст, — сказал Кляйн. — Вы родились в октябре одна тысяча девятьсот семнадцатого года в знатной семье… по материнской линии вы, кстати, приходитесь дальним родственником Кларе фон Унрух, матери генерал-майора Генриха фон Люттвица, однако близких родственников у вас, увы, не осталось. В СС вы с тридцать восьмого года, в партии — с тридцать седьмого: в работе проявили себя с самой лучшей стороны. Шутка ли — многочисленные личные благодарности фюрера… в двадцать три года из рук вождя нации вы получаете рыцарский крест… и вообще!..

Кляйн покрутил головой и потушил сигарету. Иван смотрел на него, открыв рот. Он ничего не понимал.

Кляйн перехватил его взгляд.

— Вы спросите, конечно, откуда мне все это известно? — усмехнулся он. — Это было несложно… Когда вы упомянули об экспедиции во льды… мы тоже о ней кое-что знали… и поэтому просто воспользовались архивом. Вот, — сказал он, открыл одну из лежащих перед ним папок, достал оттуда пачку фотографий и передал их Ивану.

Тот взял их с некоторой дрожью в руках. Дрожь появилась не зря; сюжет оказался лихо закручен.

Иван перебирал снимки, не веря своим глазам. Вот он сам, собственной персоной, стоит на мостике субмарины — улыбка до ушей, в руках — бинокль; вот он на фоне какого-то красивого замка, при полном параде, а руку ему пожимает морской чин с брюзгливым выражением лица и с многочисленными нашивками на рукавах; вот он возле танка, в камуфляже, с автоматом на шее… танк немецкий, кажется, Т-4… а рядом некий здоровяк с маленькими усиками и каким-то нарочитым шрамом на щеке; вот уже Ивану сам фюрер пришпиливает к мундиру какую-то железку… а вот — вешает на шею другую; Иван, кажется, доволен, и железок у него уже много; вот он в компании каких-то хмырей в черной эсэсовской форме, а рядом — пулемет… и трупы; а вот Иван опять на мостике субмарины, в обнимку с неким ухарем: ухарь и Иван — оба в форме капитан-лейтенантов Кригсмарине…

— Но ведь я-не моряк, — слабым голосом проговорил Иван.

Кляйн посмотрел на снимок.

— Ах это… - сказал он. — Это вы в гостях у Гюнтера Прина. Только что получили Дубовые листья к Рыцарским Крестам. Последний ваш снимок, кстати.

— Но почему?..

— Конечно, вы не моряк, — терпеливо сказал Кляйн. — Однако перед походом в Антарктику вам пришлось кое-чему поучиться…

У Ивана голова пошла кругом.

— Какая Антарктика? — чуть было не застонал он. — Чего я там забыл? Как я туда попал?.. Кляйн и профессор переглянулись.

— Вы что же, ничего не помните? — недоверчиво спросил оберштурмбаннфюрер.

— Ничего…

— И про плавание все позабыли, и про экспедицию? — продолжал допытываться Кляйн.

— И про то, и про другое…

— Ну хоть базу-то вы помните? — уже несколько раздраженно спросил Кляйн.

— Какую базу? — обреченно произнес Иван.

— Да база Юбург же, в Антарктиде! Вас же лично фюрер потом благодарил!..

Ивану только и оставалось, что развести руками. Кляйн посмотрел на Ивана, потом на профессора. Тот лишь сокрушенно покачал головой.

— Да, — произнес Кляйн. — Это плохо. Конечно, вам надо бы отдохнуть по такому поводу, но… увы, время, к огромному сожалению, не терпит. Потом мы еще вернемся к вашему прошлому… а пока только скажу: вы были участником и одним из руководителей секретнейшей и имеющей огромное значение для рейха и нации экспедиции в Антарктиду. В принципе занимался ею другой отдел, не наш, но результаты этой экспедиции нас тоже живо интересовали… Короче: вы туда сплавали, все сделали как надо, вернулись в рейх, а потом отправились назад, чтобы продолжать исследования. Во время проведения планового эксперимента там произошла авария, и вы погибли…

Иван издал горловой звук.

— То есть, конечно, как теперь мы понимаем, вы пропали без вести, — поправился Кляйн. — Наша… то есть профессора фон Кугельсдорфа… лаборатория проводила параллельный, так сказать, то есть что это я… подобный, в смысле, эксперимент, во время которого также произошла крупная авария: погибли несколько человек, все сгорело, буквально ничего не осталось, но зато посреди огня и обломков обнаружился некто без сознания и одежды, то есть — вы.

Кляйн сделал эффектную паузу. Иван молчал, пытаясь понять его.

Эсэсовец увидел, что пауза не возымела должного эффекта, и решил продолжить.

— Поначалу, конечно, мы всполошились, — сказал он. — Шутка ли — такие неувязки. Но потом, как вы уже знаете, я просто догадался обратиться в архив, и — фотографии перед вами.

Он снова замолчал и посмотрел на Ивана. Иван пока говорить не собирался.

— К сожалению, с Юбургом связаться мы не можем, во всяком случае, в ближайшее время, которое, как я уже сказал, не терпит. Поэтому вы будете участвовать в нашем эксперименте…

— А что за спешка? — задал Иван резонный вопрос. — Почему нельзя подождать?

Кляйн покивал.

— Ваше любопытство объяснимо, — сказал он. — Все остальное расскажет профессор… Прошу вас, герр фон Кугельсдорф.

Тот откашлялся, посмотрел на Ивана своими пустыми глазами и заговорил:

— Дело в том, дорогой Курт… вы разрешите вас так называть?.. спасибо… так вот, дело в том, что десять лет назад одно из подразделений наших специальных служб обнаружило старинный архив… очень необычный архив, если его так вообще можно назвать. Но это сейчас не важно… как и обстоятельства находки. Там было много всего любопытного… но особенно нас заинтересовал текст одного автора десятого века, который незадолго до того, как стать римским папой, и за четыре года до своей смерти опубликовал свой труд, где подробно описывался некий талисман: откуда он, зачем он, как им завладеть и как его применить… Жутко, знаете ли, интересно читать — особенно если вверх ногами… датировка хороша. Кстати, — профессор хмыкнул, — текст этот был напечатан на превосходной бумаге, которую мы и сейчас не в состоянии сделать… Так что вполне возможно, что и не будущий папа его писал…

— Ну и что? — не выдержал Иван. — Может, и правда новодел. Мистификация.

— Архив был захоронен не позднее первого века нашей эры, — веско сказал профессор.

— А как же… — начал Иван, но тут же замолчал. — Продолжайте, — попросил он.

— Архив был захоронен не позднее первого века нашей эры, — повторил профессор, — хотя большинство из составляющих его трудов созданы значительно позднее. Нашли архив в Палестине. Там было много рукописей, в том числе и на языках, современной науке неизвестных. Когда архив вывозили в рейх, четыре человека погибли при странных и страшных обстоятельствах. Один, к примеру, начисто сгорел, не осталось даже пепла; другой ни с того ни с сего на глазах у своих товарищей сгнил заживо в течение нескольких секунд, а бренные останки его тут же начали пожирать невесть откуда взявшиеся огромные черви; третий истек кровью, которая сочилась у него из носа, ушей, глаз, прямо через кожу… а четвертый просто исчез, успев лишь крикнуть.

Профессор умолк. Иван терпеливо ждал продолжения, хотя рассказ ему показался не слишком убедительным. Вдобавок ему почудилась какая-то издевка в голосе профессора, однако он совершенно не мог понять ее причины; Ивану даже показалось, что профессор издевается не только над ним, но и над Кляйном, который слушал совершенно серьезно, хоть и со свойственным ему несколько брюзгливым выражением на холеном лице.

— Так вот, — продолжал профессор, — в этом самом отпечатанном тексте говорилось о многих сакральных вещах, но нас заинтересовал только этот талисман. Когда-то он был единым целым, но потом был разъят, и девять его частей передали девяти различным людям: люди эти были славнейшие из рыцарей. Как это там сказано… «…и был день, и была ночь: и не было ночи, и не было дня… И была звезда, земная и небесная, и рога ее, и стрелы ее, и сердце ее сотканы будут; и была она в руках ангела, и сошед воитель воинства горнего… рыцари земные же ее разъяли, и победа с тех пор их не покидала… А кто вновь отдаст ей плоть небесную, тот победой в битве грядущей на полях огненных осиян будет; и святой Георгий да поможет ему…»

— А перевод чей? — поморщился Иван.

— Мой, — слегка удивился профессор. — А что?

— Да так, ничего, — сказал Иван. — Простите, я перебил вас. Продолжайте, пожалуйста.

Кляйн укоризненно посмотрел на него, а фон Кугельсдорф невозмутимо продолжил:

— Так вот. Для того чтобы тысячелетний рейх одержал победу в величайшей войне в истории, для того чтобы весь мир стал Священной национал-социалистской империей германской нации, нам нужен этот самый талисман. Мы должны собрать девять его частей в единый кулак… то есть в одно целое. Собственно; нам требуются даже не все девять частей: девять славнейших, носители малых талисманов, группируются в три триады, каждая из которых обладает определенным качеством, а один из рыцарей триады является носителем этого качества. Таким образом, изъяв части талисмана у этих носителей, мы будем иметь силу всей триады.

— И кто ж такие эти ваши рыцари? — с некоторым интересом спросил Иван.

— К примеру — невозмутимо произнес профессор, — Иисус Навин, потом Александр Македонский…

— Подождите, подождите, — ошеломленно произнес Иван. — Какой такой Македонский?..

— Обыкновенный, — пожал плечами профессор. — Царь.

— Не понял, — сказал Иван и посмотрел на Кляйна. Тот утвердительно кивнул — все, мол, чистая правда. «Они психи», — решил Иван, но все же спросил:

— И как же вы собираетесь утащить у них этот самый талисман?

— Наша лаборатория, — веско сказал профессор, — занимается абсолютным вакуумом… и путешествиями во времени.

Вот те раз. Иван откинулся на спинку стула. А впрочем, почему именно психи? Сам-то он… а?

— Ну хорошо, — сказал он, решив не удивляться. — А я, собственно, тут при чем?

Профессор подтянул к себе один из фолиантов, лежащих в куче бумаг и папок на столе, и стал его перелистывать, при этом бормоча:

— Понимаете, Курт… да где же это?.. мы очень тщательно производим отбор в группу, которая отправится за талисманом… Нам не хватало только одного человека… а, вот!.. Посмотрите…

Он открыл какую-то страницу и пододвинул фолиант к Ивану. Тот взглянул.

Да, это была бумага… хоть и какая-то необычная. Странный шрифт… ничего не понять — что за язык, интересно?..

— Ничего не понимаю, — сказал Иван. — Что это такое?

— Это тот самый текст, — терпеливо сказал профессор.

— Ну и что?..

— Вы на картинку посмотрите…

Иван посмотрел.

Картинка, похожая на миниатюру из средневековых рукописей, изображала всадника в рыцарских доспехах, но без шлема и меча, на вороном коне. Белые длинные волосы всадника развевались по ветру, на лице, обращенном к зрителю, застыло холодное и даже несколько жестокое выражение, взгляд синих глаз был совсем уж ледяной. Здоровенный детина не вызывал приязни.

Иван пожал плечами.

— Ну и…

Он осекся.

— Это тот, без кого нам не обойтись, — сказал профессор. — Посмотрите — у него даже шрамик… такой же…

Иван машинально потрогал веко. Действительно…

— Кстати, на последних фотографиях у вас этого шрама нет, — подал голос Кляйн. — Видимо, он появился у вас недавно, так?

— Да нет, — механически произнес Иван, — это…

Он умолк и посмотрел на немцев.

Профессор ласково кивал, Кляйн вид имел торжественный.

— Вы это… серьезно?..

— Да, — решительно сказал Кляйн. — Мы… всего нас будет двенадцать… отправляемся в прошлое.

— И когда же? — безнадежно спросил Иван. Кляйн посмотрел на часы.

— Да вот… уже через час. Все готово.

— Однако у вас… быстро.

— А чего ждать? — спросил Кляйн и поднялся. — Отечество в опасности.

— Действительно, — поддержал его профессор. — Чего ждать? Переоденемся вот, сандалии только наденем — и вперед.

Иван посмотрел на него, однако фон Кугельсдорф не шутил.

— А когда мы вернемся? — спросил Иван.

— Когда соберем весь талисман, — ответил профессор и тоже поднялся. — Наша машина, так сказать, времени… хотя она на машину вовсе даже и не похожа… так вот, она запрограммирована следующим образом: как только кто-то из нас прикоснется к части талисмана, все… кроме мертвых конечно… отправляются в следующий пункт по программе — и так далее…

— А талисман куда денется? — спросил Иван, вставая со стула. — С собой его будем таскать, или он сюда переносится?

— Видите ли… — в затруднении начал профессор. — По всем нашим расчетам часть талисмана, пока не собраны все эти части, должна повиснуть в пустоте, в абсолютном вакууме, хотя это состояние и не совсем вакуум… впрочем, я вам не буду морочить голову рассказами об эфирном ветре и реликтовом излучении. Так вот, только потом, когда уже все будет сделано, талисман целиком вернется вместе с нами сюда.

— И насколько вы уверены в успехе? — поинтересовался Иван.

— Совершенно, — решительно сказал оберштурмбаннфюрер. — Солдаты фюрера не могут потерпеть поражения в решительной битве!

У Ивана были сильные сомнения и по этому поводу, и по всем остальным, однако он счел за благо промолчать.

— Пойдемте же, — поторопил профессор. — Нам скоро отправляться.

Они вышли в коридор.

Запрограммирована, думал Иван, шагая вслед за немцами. Слова-то какие… машина времени… Я вам покажу…

— Вы что-то сказали? — внезапно обернулся профессор. Иван даже растерялся.

— Нет…

— Это хорошо, — произнес профессор, и черная мерзкая пустота его глазами снова посмотрела на Ивана, заставляя кружиться голову.

Иван стиснул зубы, но глаз не отвел. Профессор приятно улыбнулся, и пустота на время отступила.

Ох не прост был этот профессор с дурацким именем, ох не прост…

Через какое-то время они оказались в непонятном полутемном помещении; где было жарко, сухо и пахло почему-то канифолью. Они переоделись: какие-то льняные грубые тряпки — как пояснил профессор, «куттоноты», — корявые сандалии, и все. Иван равнодушно глянул на девятерых незнакомцев из спецотряда СС — ничего мужики, крепкие, были даже и почти с него ростом, а это все-таки метр девяносто: однако Иван смотрел на них спокойно, понимая, что каждого из этих бойцов он может удавить хоть голыми руками, и непременно сделает это, когда понадобится. Он — солдат, а они — его враги: поэтому они обречены,

Внезапно он почувствовал предательскую слабость; багровая муть подступила со всех сторон, в ушах застучали веселые молоточки: негромко, мерно, не спеша. Все вокруг закружилось; молоточки застучали громче, откуда-то возникший звон заполнял все кругом, становясь нестерпимым и невыносимым. Какие-то огни метались в белой пляске перед глазами, все убыстряя и убыстряя свой танец. Иван чувствовал, что валится в небытие — раздирая миры и пространства, — по ту сторону сознания: он попытался вдохнуть ледяной воздух — грудь распороли огненным мечом; потолок приближался, грозя придавить и больше уже никогда и никуда не отпускать: Иван из последних сил хотел крикнуть — и провалился в грохочущее никуда…

Когда расступилась мгла, окутавшая все вокруг, пылью и дымом заслонившая весь мир, на секунду заменившая собою под ногами остатки земной тверди, Иван, чувствуя, как нестерпимо скоро бьется его сердце, увидал жаркое синее небо, лениво плывущих в вышине коршунов, выжженную равнину и город, стены которого, сложенные из белого грубого камня, виднелись вдали.

— Иерихон, — услышал он странно низкий голос профессора. — Вот он, великий город Иерихон.

Иван посмотрел на Кугельсдорфа. Лицо профессора без очков казалось странно изменившимся и совсем незнакомым. Сжав губы и сузив глаза, он смотрел в даль.

Иван посмотрел на остальных. Все стояли, вытянув шеи, и неотрывно глядели туда, где за мутной рекой, неспешно несшей свои воды к недалекому морю, находился город, прах которого был давно сметен с лица земли и от которого остались лишь слова, сказанные о нем…

Иван судорожно вдохнул сухой, нестерпимо чистый воздух. Он остро чувствовал свою чужеродность в этом словно бы придуманном, полуреальном мире. Или наоборот — они были нереальны здесь, двенадцать пришельцев из другого века… из другого даже мира, как вдруг подумал Иван, внезапно ощутив резкое, как порыв ледяного ветра, осознание мистического вторжения в ткань бытия здешней Вселенной… горсточка чужаков, пришедших издалека, явившихся сюда с сугубо корыстными целями.

— Так что же, профессор, — раздался холодный голос Кляйна. — Все прошло удачно? Мы попали туда, куда нам было нужно?

Иван посмотрел на него. Эсэсовец выглядел тоже непривычно без своей обязательной черной формы, но держался он так же, как и прежде, — бесстрастный взгляд, в лице — надменная брезгливость, позвоночник гнуться никак не желает. Интересно, почему он не носит монокль, подумал Иван. Монокль был бы очень даже в тему… вот кого стоило бы называть бароном — если бы, конечно, был монокль.

Иван энергично потряс головой. С мыслями его что-то было не в порядке. Они разбегались, как тараканы на московской прокуренной кухне… включишь свет — и пруссаки в рассыпную кто куда.

Неудачное сравнение, с сожалением подумал Иван. Этот пруссак так просто не сбежит… к тому же он не рыжий, а белокурый. Бестия.

— Так что же, профессор? — повторил не ведавший о бродящих в голове лжебарона метафорах Кляйн. — Вы не ответили на мой вопрос.

— Да-да, — произнес фон Кугельсдорф рассеянно. — Конечно…

Иван с интересом глянул на него. Тоже, видишь ли, задумался…

— Что — «конечно»? — довольно резко сказал Кляйн. Профессор встряхнулся и посмотрел на него. Иван с удивлением отметил, что всегдашняя пустота в глазах светила арийской науки куда-то отступила, спряталась.

— Мы попали туда, куда хотели, — спокойно сказал профессор. — Год одна тысяча сто восемьдесят девятый от Рождества Христова. Мы неподалеку от города Иерихона, который скоро падет, взятый войсками непобедимого Иисуса Навина, великого вождя иудейского народа…

— Ну, про иудеев, пожалуй, не стоит, — недовольно перебил его Кляйн. — Не надо вот только про иудеев-то!..

Профессор с легкой усмешкой посмотрел на него, но промолчал.

— А что мы будем тут делать? — спросил Иван. — Пойдем к этим самым… войскам?

— Нет, — повернулся к нему профессор. — Нам стоит лучше пойти в город.

— Почему?

Профессор не успел ничего ответить. Неожиданно по дул сильный ветер, небо начало меркнуть: только что оно было ярко-синим, и вот уже стало лиловым, потом — фиолетовым; где-то высоко полыхнуло что-то ярче молнии: один раз, другой…

За их спинами, в стороне, противоположной городу, загрохотало. Иван повернулся туда, и тут же яростный порыв ветра сбил его с ног. Упали и все остальные, будучи не силах устоять.

Трава полегла, как скошенная; прямо рядом с Иваном глухо ударилась оземь какая-то птица, сброшенная вниз налетевшим вихрем…

Иван с трудом поднял голову и увидел, как на холм, находившийся от них в двухстах шагах, прямо с неба опустился столб ярко-желтого света, пробив чудовищную тучу, закрывшую все вокруг; природа потеряла свои краски, все стало чересчур ярким, плотным, осязаемым; воздух затвердел и трава покорно застыла, не сумев выпрямиться…

Иван глянул на город. Белых стен уж не было видно: они посерели, истаяли, потеряв свою осязаемость: но Иван. почему-то знал, что город пока остался на месте, никуда не делся, и что его просто не видно из-за тьмы и света, льющихся с небес…

Тогда он стал глядеть на холм. Краски, дойдя до нестерпимой для человеческого глаза степени яркости, немного побледнели, и Иван различил две фигуры, стоящие на вершине холма. Вот одна из фигур преклонила колени, а другая… Иван ощутил Сильное жжение в глазах… — Не смотрите туда!.. — услышал он вдруг крик профессора, донесшийся до него сквозь рев ветра. — Все закройте глаза!..

Иван зажмурился изо всех сил, но свет, идущий со стороны холма, был настолько ярок, что без усилий проникал сквозь веки; глаза ожгло пламенем, и Иван уткнулся лицом в траву, стараясь вжаться что было мочи и скрипя зубами от боли.

Над головою грохотало, трещало, завывало; воздух сгустился и тяжким грузом навалился сверху. Иван ощутил паническое отчаяние, он оказался один перед буйством небесных сил и красок: он был исчезающе мал, бессилен и ничтожен. Мир уходил прочь, мир уходил огромными шагами куда-то в сторону, не замечая ни его самого, ни его отчаяния: он уже ушел, этот мир, забрав с собою слова, крики и запахи: казалось, еще секунда — и ткань времен разорвется насовсем… и вдруг все прекратилось. Наступила тишина.

Прошло бесконечное мгновение, и словно звук немыслимого гонга прозвучал над землею. Стих ветер, исчезла тьма вместе с тучей: воздух потерял твердость и стал текуч и свеж.

Немного погодя Иван решился открыть глаза. Он осторожно приподнял голову и увидел, что в мир вернулись прежние, привычные уже краски. Исчез столб света, подпиравший небо, которое снова стало просто ярко-синим, холм стал обычным холмом, и по его склону вниз не спеша шел босой человек, уходя прочь от города.

Иван с трудом, в три приема, поднялся и остался стоять на трясущихся ногах. В голове шумело.

Остальные тоже начали потихоньку шевелиться и подниматься. Долго еще все молчали, напряженно глядя на вершину холма.

Первым обрел ясность солдатской мысли оберштурмбаннфюрер. Очевидно, его ничто не могло смутить.

— Профессор! — требовательно сказал он. — Может быть, вы объясните, что здесь происходит?

Фон Кугельсдорф ничего не ответил, обведя все вокруг взглядом, полным мрачного безумия.

— Не слышу ответа, — нетерпеливо сказал Кляйн, и Иван невольно поразился крепости его нервов.

— А?.. Что?..

Профессор с силой потер лицо, опустил руки и некоторое время постоял с закрытыми глазами: потом открыл их и посмотрел на Кляйна. Взгляд его прояснился.

— В Библии сказано, — сказал он довольно спокойно, хотя и несколько придушенным голосом, — что когда Иисус Навин готовился штурмовать Иерихон, то в окрестностях города он встретил ангела Божьего… Мы только что видели это.

— Хорошо, — невозмутимо произнес Кляйн. — Следующие наши действия?..

Профессор хотел было что-то сказать, как внезапно послышался шум и треск, и из-за густых зарослей кустарник вылетел десяток вооруженных всадников. На долю секунд приостановившись, конные ринулись на чужаков.

Профессор слегка встревожился.

— Это городская стража! — крикнул он.

— Всем стоять на месте! Поднять руки! Атакуем по моей команде!.. — негромко, но очень слышно приказал Кляйн не дрогнув ни одним мускулом лица.

Несколько секунд — и всадники окружили пришельцев угрожающе наставив на них короткие копья. Немцы спокойно стояли, подняв руки. Кляйн сделал шаг вперед.

Всадник в малиновом одеянии и с толстой золотой цепью на груди — видимо, начальник стражников, — что-то угрожающе пробурчал и занес свое копье над головой оберштурмбаннфюрера.

Кляйн совершенно бесстрастно наблюдал, как наконечник копья, блеснув на солнце, стал опускаться, целясь ему прямо в грудь. Выждав мгновение, он сделал быстрый шаг вперед и в сторону, поднырнул под руку противника, схватился за древко и дернул копье к себе. Не ожидавший этого всадник потерял равновесие и свалился с лошади.

— Бей!.. — крикнул Кляйн, вырывая копье из рук иерихонца и вонзая его в грудь лежащего.

Иван, не мешкая, схватил за ногу ближайшего всадника, рывком сдернул его с лошади и повалил на землю. Стражник ничего не успел понять, как Иван сорвал с его пояса короткий меч и перерезал ему горло.

Все было кончено за полминуты. Не ожидавшие такого решительного и жестокого нападения иерихонцы не могли оказать достойного сопротивления и были моментально все убиты. Только один всадник, соображавший быстрее других, ударил тупым концом копья чуть промешкавшего немца, поднял лошадь на дыбы и попытался ускакать. Но и ему не суждено было уйти: один из эсэсовцев подхватил копье и бросил его с такой силой, что оно пробило стражника насквозь, попав ему в спину и выйдя из груди.

Пока добивали раненых и ловили лошадей, Кляйн, вытирая меч о траву, считал трупы.

— Один, два… десять… двенадцать. Лошадей должно хватить на всех. Отлично.

— Что — «отлично»? — брюзгливо спросил стоявший поодаль профессор. — Экий вы, право, мясник, оберштурмбаннфюрер…

— А что такое? — надменно спросил Кляйн, повернувшись к нему.

— А то такое… Это же был архангел Михаил… он дал Иисусу его часть талисмана, а мы… вы тут…

— Подумаешь, — протянул Кляйн презрительно. — Ну, убили дюжину евреев… или это были не евреи?.. а, все равно — семиты… ну и что?

— А то, — продолжал брюзжать профессор, — что убили бы кого-нибудь не того… рядом с таким местом… и костей бы потом не собрали. Думать надо иногда, кого можно убивать, а кого нет! Вот из-за таких, как вы, великий рейх в конце концов и…

Он оборвал себя и махнул рукой.

Иван с изрядной долей удивления посмотрел на профессора. Какие, однако, странные сентенции…

Кляйну профессорова речь тоже не очень понравилась — хоть и по другому, очевидно, поводу.

— Хватит болтать, профессор, — сказал он высокомерно. — Лучше давайте подумаем, что нам делать дальше.

Фон Кугельсдорф недовольно покрутил головой и посмотрел на город.

— Теперь уже понятно, что делать, — сказал он раздраженно. — Переодеваемся в одежду стражников и едем в город. Там продадим лошадей и…

— Подождите, — остановил его Кляйн. — Вы слышите?

— Что?

— Какой-то шум… Что это еще такое?

Иван и остальные повернули головы туда, где за невысокими холмами слышался словно бы грохот морского прибоя. Мерный и пока еще далекий, он становился все явственнее.

— А пойдемте-ка посмотрим, — сказал Иван.

— Да-да, — заторопился вдруг профессор. — Я совсем забыл… Но, может быть, еще не поздно…

Все почти бегом стали взбираться на ближайший пригорок.

Иван успел первым и остановился как вкопанный. Горизонт вдали вспучился темно-серой массой, волнуясь и поблескивая на солнце пенными искрами. Нестройный гул доносился издалека: он был очень низкий, непонятный и угрожающий. Земля под ногами — или это только показалось? — начала подрагивать.

— Что это? — спросил кто-то со страхом. Иван удивленно повернул голову: до сих пор он воспринимал рядовых эсэсовцев как оловянных солдатиков, как пушечное мясо:.оказалось, однако, что они умеют даже говорить.

— Это они, — сказал профессор, и Иван посмотрел на него.

Фон Кугельсдорф стоял и смотрел, прикрывшись рукой от солнца, на оживающую равнину.

— Это войско сынов Израилевых, — медленно произнес профессор, а Иван, совершенно неожиданно для себя, добавил:

— «И было их числом около сорока тысяч, и перешли они перед Господом на равнины Иерихона, чтобы сразиться…»

Словно какая-то дымка застлала мир вокруг него: как во сне, видел он остановленную реку, столб света и камни: ветры проносились над его головой, не трогая остальных, и различил он голоса, неслышимые другими…

«Да что такое со мной?!» — по-настоящему испугался Иван и вдруг уловил цепкий, нечеловечески внимательный взгляд профессора, в котором светилось торжество и затаенная угроза…

Это длилось недолго. Короткий вздох — и все просветлело: голоса умолкли, и Иван ощутил мимолетную жалость, сожаление, тоску и непонятную тревогу.

Профессор все смотрел на него. Потом он мотнул головой и повернулся к Кляйну.

— Да, это войско Иисуса Навина, — сказал он спокойно. — Теперь лошади нам очень пригодятся — нам надо попасть в город… если уже не поздно.

Они и впрямь еле успели. Быстро собравшись и переодевшись, их маленький отряд галопом поскакал в сторону городских ворот. Профессор обнаружил недюжинную выдержку, сумев, не вызвав подозрений, объясниться при въезде в город и рассказать о приближающихся полчищах врага. Впрочем, о подходе неприятеля все уже знали.

В городе царила суматоха. Все ворота были спешно закрыты; на крепостной стене появились усиленные отряды стражников, напряженно всматривавшихся в даль. Огромное войско подошло к городу и стало лагерем подле него.

Немцы действовали спокойно и деловито. Они разбились на три группы и разошлись по городу, договорившись встретиться в определенном месте в условленный час. Место встречи выбрал Иван, предупредив всех, что изменить его нельзя.

На закате они встретились. Все прошло благополучно, трофейных коней продали, выручив за них кучу денег: лошади и впрямь были хорошие. Купили они и одежду, которая была в моде у местного торгового люда.

Обошлось без эксцессов. Хоть новоприбывшие внешне и отличались от коренных граждан города, однако не настолько, чтобы вызвать подозрения, к примеру, лиц нордического вида здесь оказалось, к удивлению Ивана, предостаточно, так что разве что рост дюжины заморских гостей мог повлечь кривотолки, однако, в конце концов, местные боги вряд ли могли запретить расти кому-то ввысь, сколь душе угодно.

На улицах было как-то неспокойно: в городе царило напряженное ожидание штурма.

— Мы должны провести здесь еще шесть дней — если верить тому, что написано в Библии, — говорил негромко профессор. — А не верить Книге оснований нет… Иерихон будет взят на седьмой день… после того как падут его стены… Вы сами видели, как ангел сошел с небес и обратился к Иисусу, сыну Навина: все так, как было описано… или почти так. Иерихон будет разрушен. Нам нужно будет уцелеть и проникнуть к талисману…

Иван слушал профессора, но слова доходили до него, как из-под воды. Весь день он чувствовал себя странно. Словно некая раздвоенность овладела им. Временами мир казался осязаемым и реальным, временами же налетало ощущение расплывчатости, эфемерной зыбкости окружающего, он видел все как будто со стороны — себя, своих спутников, жителей города… ту женщину, с которой он столкнулся на рынке и которая посмотрела на него так, что закружилась голова, и он вдруг до неприятного резко ощутил предопределенность настоящего — будто в сотый раз играл чужую роль в набившей всем оскомину старой пьесе… Только вот текст, как назло, забыл.

Та женщина никак не желала уходить из его мыслей. Кто она, почему так отчаянно посмотрела на него?.. Почему не раз и не два оглянулась, когда он смотрел ей вслед, объятый холодным пламенем предвкушения неведомого?.. Причем это было не предвкушение веселой интрижки с хорошенькой дамой, любовных игрищ и лихих гульбищ — нет, хотя она и была вызывающе красива… это было так, словно посмотрел в зеркальный колодец, в котором уместились века и пространства, прошлое и будущее… и для настоящего место там тоже нашлось.

Путешествие в непонятное позавчера. Или — просто сон?..

— …Но нам надо где-то ночевать, — услышал Иван голос Кляйна. — Мы не можем оставаться под открытым небом: это опасно — заметит стража и примет за шпионов.

Эсэсовец рассуждал, как всегда, здраво.

— Да-да, — пробормотал профессор. — Ночевать нам где-то надо…

Он почему-то пристально посмотрел на Ивана.

Иван отвернулся. Начинаются загадки, черт бы их побрал.

Они стояли недалеко от крепостной стены. Смеркалось, как это всегда бывает на юге, быстро, и очертания глинобитных домишек, жавшихся подле стены, а то и вовсе — прямо в ней, постепенно теряли определенность и четкость, обрастая выпуклыми серыми тенями.

— Надо искать постоялый двор, — решительно сказал Кляйн. — Мы ведь можем это сделать?

— Конечно, — легко сказал профессор. — Денег у нас, во всяком случае, хватит.

— Ну так пойдемте быстрее, — нетерпеливо сказал Кляйн. — Скоро совсем стемнеет…

— Пошли, — согласился фон Кугельсдорф, не трогаясь с места.

— В чем дело? — посмотрел на него Кляйн. — Ведите нас…

— Почему я? — с легкой усмешкой спросил профессор. — Пусть лучше он…

И Кугельсдорф кивнул на Ивана. Иван ждал чего-то подобного.

— С чего это вдруг? — спросил он невозмутимо. — Ведь вы, профессор, лучше меня знаете и эту эпоху, и этот язык… Он осекся.

— Ну-ну, — подбодрил его профессор. — Продолжайте.

Иван молчал.

— А ведь действительно, — медленно удивился Кляйн. — Ведь вы, Курт, свободно говорили на местном языке. Мы-то его учили… и, кстати, как оказалось, довольно плохо… а вы разговариваете совершенно свободно!.. Как это понять?

Иван пожал плечами.

— А никак, — сказал он. — Откуда я знаю?.. Это все ваши… эксперименты…

Вообще-то это была чистая правда.

— Все нормально, — весело сказал профессор. — Это абсолютно нормально, дорогой оберштурмбаннфюрер… Ведите нас, Курт.

Посторонние голоса зазвучали в голове Ивана с новой силой. Он скрипнул зубами и направился к первому попавшемуся домишке.

Его закачало. Он почувствовал, как холодный ветерок дует ему прямо в лицо, но краем сознания понимал, что это не более чем иллюзия. Почему-то он вспомнил, как читал где-то, что подобные симптомы чувствуют больные эпилепсией незадолго до начала сильного приступа болезни.

Я вам покажу, злобно подумал Иван, и решительно забарабанил кулаком в дверь дома.

Почти тотчас же дверь распахнулась. Он невольно отступил на шаг.

На пороге стояла та самая женщина, которую он встретил днем.

Она удивленно подняла брови. Потом улыбнулась.

Женщина была красива. Волна темных густых волос, тонкое смуглое лицо… высокий чистый лоб, огромные черные глаза — в пол-лица, а то и больше… прямой точеный нос, нежный румянец на скулах, яркий чувственный рот… быть может, даже слишком чувственный. Прямые тонкие плечи, крупная, вызывающе высокая грудь, узкая талия и широкие азиатские бедра.

— Я тебя видела сегодня, чужеземец, — низким голосом сказала она, обволакивающе улыбаясь. — Чего же ты хочешь?..

— Я и мои товарищи ищем ночлег, — промямлил Иван, чувствуя затылком взгляды немцев. — Мы заплатим — и много…

Она перестала улыбаться. Посмотрела на Ивана оценивающе.

— А сколько же вас?

— Со мной — двенадцать…

Она нахмурила брови, что-то соображая. Снова улыбнулась — на этот раз лукаво.

— Ну что же, входите, — сказала она, отходя в сторону. — Зачастили в дом Рахавы чужеземцы…

Иван услышал за спиной странный смешок. Он оглянулся.

Позади него стоял профессор с непонятной гримасой на лице — не то злобной, не то торжествующей, не то печальной… Увидев, что Иван на него смотрит, он отвел глаза и подтолкнул его в спину — входи, мол, не задерживайся.

Иван вошел в дом.

Они сидели за широким грубо сколоченным столом и ужинали. Трапеза была нехитрой — жареное мясо, лепешки и вино. Кроме них, народу в зале не было. Женщина, впустившая их и оказавшаяся хозяйкой этого постоялого двора, куда-то ушла.

Иван молча ел, мрачно поглядывая по сторонам. Кляйн с брезгливой гримасой жевал лепешку, профессор потягивал вино из глиняной кружки и мечтательно, как показалось Ивану, глядел куда-то в даль.

Остальные насыщались вдумчиво и аккуратно, тщательно пережевывая пищу, как и положено хорошим солдатам.

— Итак, профессор, — сказал Кляйн, с трудом проглотив последний кусок своей лепешки, — напомните, сколько нам еще здесь находиться?

Фон Кугельсдорф посмотрел на него.

— Еще шесть дней, — сказал он. — На седьмой Иерихон будет взят штурмом.

Он допил вино, поставил кружку на стол и добавил:

— И все жители города будут убиты. Все до одного.

— Прекрасно, — кисло сказал Кляйн. — Что будут убиты — это, конечно, правильно, не спорю: я и сам бы так сделал. Но мы, мы-то что делать будем?

— А нам по милости барона фон Штайнхорста ничего не грозит, — весело сказал профессор и налил себе еще вина. Иван перестал жевать и с удивлением посмотрел на него.

— Как это? — не понял Кляйн. — При чем тут Курт?

— А при том, что именно он выбрал столь удачное место для проживания.

— И чем же оно удачное? — насмешливо спросил Кляйн. Профессор отхлебнул из кружки и осуждающе покачал головой.

— Плохо, — сказал он. — Никуда не годится.

Кляйн обратил свой брезгливый взор на кувшин с вином.

— Это я не о вине, — сказал профессор. — Это я о вас, дорогой оберштурмбаннфюрер.

— То есть? — надменно спросил Кляйн и выпрямил и без того до деревянности прямую спину. — В чем дело?

Профессор весело хмыкнул.

— А в том, уважаемый repp Кляйн, — сказал он, явно развлекаясь, — что вы плохо подготовились к нашей экспедиции.

— Не понял, — одеревеневшим подобно спине голосом произнес Кляйн. — Объяснитесь, repp профессор.

— Если бы вы внимательно слушали меня раньше или хотя бы прочитали все, что нужно, то происходящее здесь не вызывало бы у вас такого детского недоумения. Я понимаю — ваши головорезы, но вы-то, вы — вроде образованный человек…

— Короче, профессор. — В голосе эсэсовца дерево уступило место стали. — Я не позволю вам оскорблять ни меня, ни моих солдат. Они — это лучшее, что могли дать Люфтваффе и СС, а я…

— А действительно, — перебил его Иван. — Профессор, мне тоже интересно, в чем я тут вам помог?

Фон Кугельсдорф вздохнул — как показалось Ивану, несколько лицемерно.

— Значит, и вы, Курт, не понимаете…

Он вздохнул еще раз, но, бросив взгляд на надутого Кляйна, заговорил:

— Иисус Навин — один из славнейших иудейских рыцарей, коих в истории было ровно трое…

— Но-но-но, — перебил его Кляйн. — Профессор, вы, похоже, совсем с ума сошли? Какие…

— Не перебивайте меня! — обозлился вдруг профессор. — Неуч вы и невежда! Германская рыцарская традиция насчитывает трех великих иудейских рыцарей, трех язычников и трех христиан! И это знает любой, по крайней мере любой грамотный член СС!..

Кляйн открыл было рот, но тут же закрыл его и потупил взор. Иван готов был поклясться, что оберштурмбаннфюрер собирается покраснеть.

Профессор некоторое время ждал от Кляйна возражений, не дождался и продолжил тоном ниже:

— Так вот, было три рыцаря из иудеев… Об их деяниях мы знаем из Библии. Первым из них был Иисус, сын Навина…

— Действительно, — пробормотал Кляйн, — теперь я что-то начинаю припоминать…

— …который прославлен тем, — продолжал профессор невозмутимо, — что, приняв от Моисея бразды правления сынами Израилевыми, повел их в землю, которую дал Он им… И много земель было захвачено, и много городов разрушено… в том числе и Иерихон.

— А при чем тут я? — спросил Иван.

Профессор внимательно посмотрел на него. Ивану показалось, что темная пустота, спрятавшаяся было в глубине его глаз, снова готова явить себя миру.

— Слышали ли вы, дорогой барон, — негромко спросил профессор, — как зовут нашу хозяйку?

Иван отвел взгляд. При упоминании об этой женщине неприятный холодок шевельнулся в его душе.

— Слышал, — буркнул он неохотно. — И что?

— Ее зовут Рахав, — сказал профессор. — Иначе — Раав… И все погибнут в проклятом городе Иерихоне, кроме нее и тех, кто будет в доме ее…

Ивана передернуло.

Голоса, поселившиеся в его голове, снова пробудились, настойчиво нашептывая, убеждая и успокаивая: они звенели и шипели, гудели, бухали, стонали, говорили: их было много, и они предлагали ему выбрать… Они манили за собой, звали и увещевали: Иван чувствовал себя то мелким и ничтожным, то значительным и сильным; он то проваливался в ледяную бездну, то взлетал высоко-высоко; он был невесомым и тяжелым, прозрачным и непроницаемым, он пытался уйти — и снова возвращался, пусть и ненадолго…

Он вернулся в дом, приютивший его; бессмысленная тоска, одолевшая было, ушла, что-то прогнало ее, пусть и на время.

Профессор смотрел на него так, словно вместе с ним слышал эти самые настойчивые голоса.

Дудки, подумал Иван, злобно глянув на фон Кугельсдорфа. Опоили небось гады меня чем-то… ну ничего! Спецназ просто так не сдается… Я вам устрою доставку этого самого талисмана по назначению!..

Он улыбнулся и расправил плечи, с радостью осознав себя солдатом великой армии. Мы еще повоюем, подумал он с бешеным весельем и посмотрел на немцев.

Им, казалось, не было до него никакого дела.

Иван открыл было рот, чтобы заговорить с профессором, но тут появилась сама хозяйка.

— Я приготовила вам ночлег, — сказала она, глядя на Ивана и улыбаясь. — Комнаты наверху…

— Мы пробудем у вас шесть дней, — сказал профессор и дернул щекой. — Деньги заплатим сейчас…

С этими словами он высыпал из кошеля горсть серебряных монет. Брови хозяйки поползли вверх.

— Вы и вправду богаты, чужеземцы, — весело сказала она. — Не беспокойтесь, за свои деньги вы получите все, что пожелаете…

Прошел один день, потом другой, потом — третий… Они почти не выходили в город. Только один раз Иван, профессор и Кляйн поднялись на стену, чтобы посмотреть на войско, осадившее Иерихон.

Настроение горожан менялось. Сначала в их сердца вселился страх при виде многочисленного войска, потом же, увидав, что противник медлит, осажденные приободрились. Недоумение у них вызвала странная процессия, изо дня в День ходившая по периметру стены и оглашавшая все вокруг пронзительным звуком труб, но потом это недоумение прошло, уступив место насмешкам.

А звуки труб тем временем становились все настойчивее и настойчивее, проникая сквозь стены в самый город, наполняя дрожью дома, заставляя трепетать деревья и разгоняя птиц с помоек, принося тревогу и неуверенность, помрачая разум…

Иван и немцы стояли на стене, глядя вниз — туда, где раскинулись шатры осаждающих, где в лучах яркого солнца остро блестели наконечники копий и медные бляхи на щитах воинов грозной армии; воины стояли, опаляемые полуденным светилом, стояли молча, неподвижно и уверенно.

— Идут, — негромко сказал Кляйн.

Показалась процессия, обходившая город. Звуки труб стали нестерпимыми для уха, проникли в мозг, в сердце, в желудок. Иван почувствовал, как волосы на его голове зашевелились.

— Смотрите, — неожиданно сказал профессор, указывая куда-то рукой. — Вот он, Иисус Навин!..

Иван поглядел туда, куда указывал профессор. Впереди процессии шли вооруженные люди, за ними — семеро в ярких одеждах, очевидно, священники: они-то и трубили в трубы, — Да где же? — недовольно спросил Кляйн.

— Вот, вот, — быстро заговорил фон Кугельсдорф — трубачи… видите — ковчег завета!.. А за ним, сразу за ним…

Иван всмотрелся.

Шел человек, высокий, пожилой, с горделивой осанкой. Ветер развевал его длинные белые волосы, трепал полы одежды.

— Солнце отдыхало, угнездившись на мече его, — пробормотал профессор.

Он умолк и провел рукой по волосам. Иван удивился: раньше он не замечал у Кугельсдорфа такого жеста.

— Да, — продолжал профессор, — это он… Когда Моисей вывел евреев из Египта, то был уже не в силах вести их дальше, и призвал он тогда Иисуса, и возложил Моисей на него руки свои, и преисполнился Иисус духа премудрости, и повиновались ему сыны Израилевы, и делали так, как повелел Господь Моисею…

— Евреи, — с досадой сказал Кляйн, — опять эти евреи.

Профессор улыбнулся и умолк. Иван глянул на обоих с интересом.

— Пойдемте, — после паузы сказал Кляйн. — Нас ждут.

— Завтра- седьмой день, — тихо, как бы про себя, сказал профессор. — Иерихон будет взят и разрушен…

Оберштурмбаннфюрер сильно поморщился, но промолчал.

В этот вечер жители города были как-то по-особому, нездорово веселы. Кругом было шумно; тут и там раздавались хмельные песни, хохот, громкие крики. Весь город был ярко освещен: факелы горели повсюду, и в их колеблющемся свете мелькали неверные изломанные тени. Казалось, люди напоказ выставляли небрежение опасностью, темнотой и страхом. Единственные, кто не стеснялся бояться, были животные. Собаки, которые все последние дни выли, не переставая, вдруг умолкли и затаились; напротив, домашняя скотина впала в буйство. Коровы мычали без перерыва, жалобно и страстно; овцы беспокойно блеяли, волнуясь в своих загонах; ослы орали дурными голосами, словно хотели сами себе разорвать легкие… А птиц уже давно не было в городе…

А люди веселились. Дом Рахав был полон народу, и никто не хотел уходить, будто понимая, что только здесь можно было спастись…

Немцы стали расходиться по своим комнатам. Профессор предупредил всех, что проснуться придется очень рано.

Иван уже встал из-за стола, собираясь подняться наверх, как вдруг почувствовал чью-то легкую руку на своем плече.

Он обернулся и увидел Рахав.

Она смотрела на него снизу вверх, лихорадочно блестя глазами, улыбающиеся губы ее слегка дрожали.

Ни слова не говоря, она потянула его куда-то за собой. Иван невольно оглянулся: среди общей суеты, шума и гама никто не обратил на него внимания. Более не раздумывая, он последовал за женщиной.

В полном молчании они прошли по узкому коридору. Рахав толкнула дверь, и они очутились в маленькой комнатке с низким потолком, где были только стол и кровать. На столе горел тусклый светильник.

Рахав стремительно повернулась к Ивану и, как в смертной муке, закрыв глаза, обвила его шею своими руками, прижалась к нему всем своим легким телом. Горячечно зашептали жаркие губы…

— Мой, только мой… ты избран… я ждала тебя, я всегда ждала только тебя, чужеземец, человек ниоткуда… ты уйдешь, я знаю, но останешься моим, ты будешь всегда жить во мне…

Голова у Ивана закружилась. Огонек тусклой лампадки стал ярким, как свет близкой звезды, он усилился и превратился в обжигающий пламень тысячи солнц; комната распахнула свои окна прямо во Вселенную, и могучий и нежный вихрь закружил и подхватил, унося далеко — во времени и пространстве… Голоса, зазвучали всегдашние голоса: они кричали, и пели, и звали, но сегодня для них не было ни места, ни лишнего мгновения, и они ушли, утихли совсем, остался лишь один голос, рядом, вокруг, везде…

Кровать с набросанными на нее шкурами превратилась в звездную яхту под туманными парусами; волны кипящего океана перехлестывали через борт, сбивая с ног и увлекая в пучину; мудрое Время тормозило свой бег, сжимаясь, как пружина, и, распрямляясь, выбрасывало миры и солнца в вечное Ничто…

Иван медленно приходил в себя, восхищаясь и ужасаясь красотой окружающей тишины. Он посмотрел на женщину, лежащую на его руке. Лицо ее было бесконечно спокойно.

Не открывая глаз, она улыбнулась и крепче прижалась к нему.

— Сегодня все кончится, — прошептала она, и голос ее наполнился безысходной тоскою. — Иехошуа бин Нун возьмет город, я знаю это… все умрут, а ты вернешься в свое никуда… Я хорошо знаю это, поверь… я узнала обо всем уже давно и так долго ждала… Скоро все случится: награда, прощение и… прощание… Спасибо тебе, избранник…

Она замерла: Ивану показалось, что ее сердце перестало биться.

Прошла томительная секунда: внезапно женщина широко раскрыла глаза.

— Все… Пора! — вдруг вскрикнула она. — Иди же!.. Скоро рассветет… и в седьмой раз протрубят трубы!

Когда Иван поспешно спустился вниз, все уже были в сборе. Кляйн насмешливо поднял брови, хотел было что-то спросить (убью гада, с холодным бешенством подумал Иван), но передумал.

— Где вы были, Курт? — озабоченно спросил профессор, мельком глянув на Ивана, и, не дожидаясь ответа, продолжал, обращаясь ко всем: — Помните, что только в этом доме мы в безопасности. Тот, кто нам нужен, сам придет сюда… Ждать осталось недолго.

Иван мрачно уселся за стол, взял лепешку, подвинул к себе кувшин с вином и кружку. Он чувствовал себя усталым — и духовно, и физически.

Нашла избранника, подумал он, криво улыбнувшись. Вот ведь ба… в смысле женщины: обязательно им надо, чтоб поромантичнее… это, конечно, понятно. Но почему — избранник?..

Он ел, не чувствуя вкуса, но усталость постепенно уходила. На смену ей пришло резкое чувство тревоги — адреналин весело прогулялся по его жилам, поселив в душе возбуждающее предвкушение схватки. Иван даже приободрился.

В зале повисла напряженная тишина: все молчали, прислушиваясь к происходящему вне стен дома.

Внезапно Иван различил еле слышный звук привычных уже труб. Слабый поначалу, он все усиливался и усиливался. Задрожали стены, брякнула посуда.

— Начинается, — негромко произнес профессор и посмотрел куда-то вверх. — Сейчас они закричат, и стены падут…

Звук, шедший снаружи, заполнял все вокруг, громыхая и названивая. Захотелось зажать руками уши, но Иван почему-то понял, что это бесполезно.

Загудело. Стены дома уже не дрожали: они тряслись, Шатались, грозя завалиться; заскрипели, двигаясь, столы, распахнулся с треском ставень. Небо в высвободившемся проеме окна стало темнеть, наливаясь густой синевою; потом навалилась жирная чернота, прорезаемая отливающими металлом лентами молний.

Только что было жарко, пот заливал глаза, но вот уже повеяло могильным холодом, закололо ледяными иголочками кожу на лице. Сквозь нараставшее могучее гудение пролился новый, чудный звук, зародыш многоголосого величавого песнопения, он становился все сильнее и сильнее, разрастаясь, охватывая и проникая: все уже было полно им.

Пол трясся под ногами не переставая, стены шатались, как бумажные. Один за другим люди валились на пол вместе со скамьями, не умея противостоять всесокрушающему, как казалось, напору немыслимой стихии.

Иван не выдержал и закричал, но не услышал своего крика. Самый воздух сотрясался и рушился: оставалось ждать лишь миг до того, как небеса рухнут на землю, раздавив всех живущих на ней.

Но вот последним аккордом прозвучал жуткий грохот. Иван подумал, что земля разверзлась и поглотила все, что на ней было, — просто из милосердия. Он ожидал падения в бездну, но наступила невероятная тишина.

Не веря в долгожданное безмолвие, люди не решались подниматься на ноги. Ползли долгие секунды томительной тишины.

Ивану надоело валяться на давно не метенном полу, и он первым поднялся, стараясь не кряхтеть и не охать. Следом за ним стали подавать признаки жизни и остальные.

Иван поднял скамью и сел на нее — ноги предательски подрагивали. Рядом с ним почти повалился фон Кугельсдорф.

И тут снова послышался сильный шум. Глухой рокот, словно рассерженная волна накатывалась на океанский берег… он сейчас был неприятен, в нем таилась угроза — но угроза не мистическая, не леденящая кровь запредельным ужасом, а вполне осязаемая… и человеческая.

Иван посмотрел на профессора. Тот отвел глаза, щека у него дернулась. Потом он сказал задумчиво, без тени испуга:

— Ну вот и все. Стены Иерихона пали. Город взят штурмом.

Рядом с ними на скамью, кряхтя, уселся Кляйн.

— Ну и что мы будем делать дальше? — задал он свой стандартный вопрос.

Профессор перевел взгляд на него.

— Ждать, — как бы нехотя сказал он. — Все жители города, от стариков до грудных младенцев, будут убиты. Не тронут только тех, кто находится в этом доме.

— А кстати, почему победители окажутся столь благосклонны к хозяйке этого отеля? — спросил Кляйн. — У нее какие-то особые заслуги?

— Вот именно, — усмехнулся профессор и покосился на Ивана. — В доме этой блудницы, — Иван слегка дернулся, — нашли убежище разведчики израильтян… они спрятались от местной стражи на крыше.

— А-а, — понимающе протянул Кляйн. — Значит, у нее здесь явка… и надежная крыша для шпионов.

— Точно так, — снова усмехнулся профессор.

— Она что же, профессиональная разведчица? — деловито спросил оберштурмбаннфюрер.

Профессор помотал головой и с усмешкой бросил быстрый непонятный взгляд на Ивана.

— Профессия у нее как раз другая, — сказал он, — хотя тоже очень древняя и разведке во многом родственная… не дергайтесь вы так, дорогой барон, дело житейское… вас тут случайно кое-кто Сыном Неба не называл?..

Иван играл желваками на скулах, но пока молчал — потому, наверное, что надоедливые голоса опять пришли к нему в гости.

— И что же потом случится с этой… э-э… нашей хозяйкой? — спросил Кляйн слегка презрительно.

— О-о, это интересная история… У нее все будет хорошо: благодаря своим незаурядным качествам она вскорости займет очень высокое положение среди тех, кто разрушил ее город… остепенится, заведет детей… И вы знаете, господа, говорят, что даже сам великий царь Давид — один из ее потомков! — сказал профессор почему-то очень серьезно.

— Кто бы мог подумать, — пробормотал Кляйн.

Иван молчал. Ему не понравились серьезность профессора и его косые взгляды.

Ивану вообще переставало нравиться многое. Начались, понимаешь, какие-то недоговоренности, какие-то намеки… да за кого его здесь принимают? Избранники… потомки…

Он вдруг подумал, что внизу никого, кроме их группы, не было, хотя на постоялом дворе народу находилось немало. Тут он услышал скрип ступеней на лестнице, хотел обернуться, но в этот момент распахнулась входная дверь.

В помещение с ревом ворвались солдаты, захватившие город.

Их было много: ощеренные, озверевшие люди с окровавленными мечами и короткими копьями в грязных от пота, крови и пыли руках. Диким торжеством победителей и жаждой немедленного убийства пылали их лица…

Немцы повскакали с мест, отступая от угрожающе наставленных на них копий. Краем глаза Иван увидел, как Кляйн с исказившимся от лютой ненависти лицом бросился на солдата, уклонился от неверно направленного меча, одним ударом сбил израильтянина с ног, вырвал у него меч и занес его над головой поверженного. Крик ярости вырвался из десятка глоток, на Кляйна бросились со всех сторон.

Эсэсовцу оставалось жить доли секунды, как вдруг раздался громкий уверенный голос, который заставил всех замереть.

— Остановитесь!.. Опомнитесь, несчастные!.. Или вы не видали червленого шнура на этом доме и не знаете, что его охраняет Иехошуа бин Нун и сам Бог Израилев?!.

Все замерли, глядя на простершую руки Рахав. У Ивана даже дух захватило, до того она была прекрасна. Темное пламя.

Затем кто-то выбил из руки Кляйна меч, и эсэсовца притиснули к стене, приставив ему копье к горлу. Вперед выступил один из солдат, очевидно, командир.

— Мы видели знак на твоем доме, — прорычал он, — и мы знаем, что он означает. Мы выведем тебя и тех, кто находится под крышей твоего дома, прочь из проклятого города… но этот человек, — он указал мечом на несдержанного оберштурмбаннфюрера, — этот человек напал на нас, и пусть теперь вождь сынов Израиля великий Иехошуа бин Нун решает, как с ним поступить… И вы пойдете с нами, — повысил он голос, обращаясь к остальным немцам, — расскажете, кто вы такие… не стоит ли истребить весь ваш поганый род…

Под злобными взглядами солдат Ивана и немцев вывели на улицу. Пока они ждали, когда выведут всех остальных из дома Рахав, Иван осмотрелся по сторонам.

Крепостной стены не было — то есть совсем. Вместо нее громоздились обломки битого камня, щебень, беспорядочные груды мусора и пыли. Прах покрывал землю, и непонятно было, как уцелел приютивший их дом: все вокруг было уничтожено.

Над городом поднимались угрюмые столбы жирного черного дыма. Откуда-то еще доносились слабые крики, плач, рев домашней скотины, но было ясно, что самого города больше нет.

Пахло горелым мясом, кровью, каменной крошкой, древесным пеплом… пахло весной, жарким южным преддверием лета. Природе было наплевать на войну: сколько весен пахло кровью, сколько еще будет пахнуть…

Из дома Рахав стали выходить те, кто там еще оставался, — престарелые родители хозяйки, ее братья, какие-то женщины с маленькими детьми на руках; испуганные, плачущие, жмущиеся друг к другу, одинокие и потерянные среди пепла и крови, среди бессильных останков и руин родного им города, в одночасье ставшего заброшенной могилой их соотечественников, друзей и близких.

Старший солдат махнул мечом, подавая команду, и кучка людей в окружении завоевателей побрела прочь от покинутого убежища.

Позади затрещало и загукало. Иван обернулся и увидел, как из окон дома Рахав, подожженного солдатами, с воем вырвались языки веселого пламени, поднялись ввысь; столб дыма слился со множеством таких же. Дым, прах и огонь — ничего больше не осталось там, где был Иерихон…

По какой-то причине они не сразу вышли из города, хотя дом Рахав и стоял прямо возле обломков разрушенной стены. Чем дальше двигалась скорбная процессия спасенных, тем явственней становились тихий плач и стоны шедших с Рахав. Дух жестокой резни, тяжелые испарения скотобойни витали над горячими развалинами…

С расчетливой жестокостью израильтянами было уничтожено все. Заколотые, зарезанные, затоптанные мужчины, старики, женщины, дети валялись между сожженных, освежеванных, плавающих в жидкой грязи и навозе туш домашней скотины. Душный запах крови пропитал все: кровь превратила сухую землю в болото. Тучи зеленых мух, тяжело гудя, спускались с небес и жадно облепляли ненужное мясо, и тень их повелителя чувствовалась где-то невдалеке.

В живых не осталось никого.

Лишь кучки солдат нарушали застылость дымного багрового пейзажа. С канцелярской деловитостью солдаты собирали, подбирали и отсортировывали все ценное: как муравьи, волокли упорно на себе груды золотых браслетов, ожерелий, серебряных украшений, связки медных и железных сосудов и прочих вещей, обещанных ими своему Богу…

Тем, кто владел этим раньше, уже ничего не было нужно: они утонули в собственной крови.

Иван невольно посмотрел на Рахав. Она шла, прямая и напряженная, изредка оскальзываясь, но снова выпрямляясь. Глаза ее были сухи, рот твердо сжат; она смотрела прямо перед собою, словно видела то, что не дано было увидеть другим.

Никого не тошнило. Иван посмотрел на Кляйна и увидел, что выражение озверелости сошло с его лица и вид у оберштурмбаннфюрера сейчас был несколько удивленный.

Было тихо и страшно.

Воздух замер, застыл, и все вокруг замолчало и скрылось. Никто не тревожил покоя проклятого города Иерихона, ни жившие в нем ранее, ни умершие сейчас.

Они вышли из города и побрели в сторону лагеря победителей, радуясь тому, что смерть осталась позади них. Немцы вели себя спокойно: война и убийство были для них совсем не внове.

Иван посмотрел на профессора: тот так вообще улыбался.

— Что смешное вы обнаружили, герр профессор? — спросил Иван неприязненно.

— Ну как же! — откликнулся фон Кугельсдорф. — Все ведь удачно получилось!

— Да? — удивился Иван. — А что именно, позвольте узнать?

Профессор украдкой оглянулся и, понизив голос, сказал:

— Благодаря бестолковому антисемитизму нашего дорогого оберштурмбаннфюрера — что поделать, герр Кляйн весьма ему подвержен, — нас доставят прямо к Иисусу Навину. Тот скорее всего захочет допросить пленного, потому что убить его сразу было бы не совсем удобно — все-таки обещание есть обещание, находившиеся в доме Рахав неприкосновенны… А остальное — дело техники: мне надо только прикоснуться к талисману, который великий воитель носит на груди… что мы могли увидеть, стоя на стене города.

— Что-то я не помню такого, — задумчиво сказал Иван.

— Да?.. Было такое, было, — убеждающе произнес профессор. — Так вот, только я до него дотронусь, как мы сразу перенесемся в другую эпоху…

— А куда?..

— Я же говорил раньше — к Македонскому, который Александр… и поведем охоту за его частью талисмана.

— А если что-то не получится? — спросил Иван. Профессор пожал плечами.

— Что ж… будем действовать по обстановке.

— А если герра Кляйна за его семитофобию… того?..

— Ну и что? Война есть война, — снова пожал плечами фон Кугельсдорф. — Оберштурмбаннфюрер, конечно, хороший человек, но одним оберштурмбаннфюрером больше, одним меньше…

— Вы еще скажите, что одним бароном больше, одним меньше, — недовольно произнес Иван. Профессор хихикнул.

— Это уже до меня сказали, — лукаво сообщил он.

— Я знаю, — коротко ответил Иван.

Пепелище Иерихона, над которым уже почти не было видно дыма, осталось далеко. В лагере победившей армии царило оживление. Огромную добычу, взятую в разрушенном городе, многочисленные крупные и мелкие отряды сносили в сокровищницу, и приветственные крики сотрясали воздух.

Вечерело. В стороне неспешно нес свои воды Иордан, чьими стараниями капля за каплей наполнялась чаша Мертвого моря…

Пьянящее чувство победы кружило головы победителям. После долгих лет унижений, скорби и рабства, после гонений и гибели одержана была первая победа на земле Ханаанской. Впереди еще много походов, разоренных городов, богатой добычи, политой кровью чужаков-инородцев, много славных битв и побед, но эта, первая, — дороже…

Стоя на коленях, Кляйн угрюмо смотрел на великого воителя, вождя своего народа. Злоба и ненависть просто душили немца — Иван это хорошо видел. Видел это и тот, к чьим ногам был брошен пленник.

— Говори, — сурово сказал он, — не медли. Из какой страны явился ты в город, проклятый Богом? Что делал там? Почему замыслил злое против сынов Израилевых?

Кляйн аж побелел от злости. Иван усмехнулся. Каково Кляйну, белокурой бестии, надежде и опоре, гордости шутц-штаффель, стоять на коленях перед каким-то пархатым…

Ничего, ничего, подумал Иван злорадно. Замочил штанишки?..

Кляйн молчал и только по-волчьи скалился.

Преемник Моисея нахмурил брови. Уходящее солнце задержалось в его седых волосах, играло золотой цепью, неведомым талисманом, таинственно мерцавшим на груди…

Момент был критический. Иван понимал, что терпение разрушителя Иерихона не беспредельно, а Кляйн, сходивший с ума от унижения, которому подверглась его арийская натура, изображать смирение не собирается и сейчас сделает опасную глупость…

— Позволь, о великий! — раздался вдруг голос рядом с Иваном.

Это был профессор.

Вождь Израиля посмотрел на него с удивлением, потом едва заметно кивнул стражникам.

Иван напрягся. Если профессор не проявит должной расторопности, то угрохают и его, и Кляйна, и остальных немцев… и, что самое неприятное, Ивана тоже могут укокошить.

Это было бы совсем нехорошо.

Тем временем профессор, сложив руки перед собою, маленькими шажками продвигался к возвышению, на котором восседал Навин. При этом он мелко-мелко кланялся и вид являл робкий и смиренный.

Внезапно Иван похолодел.

Стражник с копьем, стоявший возле возвышения, сделал шаг вперед и встал перед профессором, держа копье наперевес. Фон Кугельсдорф замер.

Мысль Ивана лихорадочно заработала. Если пауза еще немного затянется, то главному завоевателю надоест творимое им правосудие, и он просто прикажет всех зарезать. А профессор ничего не может сделать, пока стражник стоит перед ним: он не доберется до талисмана…

И тут профессор бросил короткий взгляд на одного из немцев, который стоял ближе к возвышению. Не успел Иван ничего понять, как эсэсовец с диким криком бросился на стражника, мешавшего фон Кугельсдорфу.

Все уместилось в одно мгновение. Стражник успел повернуться к напавшему на него: он выставил копье и нанизал на острие немца. Профессор же одним прыжком преодолел несколько метров, разделявших его и сына Навина, вцепился в одежду воителя и дотянулся до талисмана.

Никто не успел ничего понять. Иван лишь заметил спокойное удивление, мелькнувшее в глазах вождя Израиля, как все озарила ослепительная вспышка; он ослеп, земля под ногами пропала, и тяжелое небо стало близким и спокойным…

…и вдруг земля, твердая почва, сильно ударила по подошвам; колени подогнулись, так что Иван чуть было не упал. Разноцветная мозаика мира, рассыпавшаяся было по углам сознания, собралась вновь. Иван встрепенулся и посмотрел вокруг.

С удивлением и тревогой он понял, что стоит практически на том же самом месте, что и секунду назад… или не секунду?..

Ну да — вон и Иордан течет, и те же холмы, и развалины стен неподалеку… хотя нет, развалины все же другие. И кругом никого нет — кроме валяющегося на земле Кляйна, зашедшегося в мучительном приступе кашля, девяти… нет, уже восьми рядовых эсэсовцев и профессора.

Иван внимательно посмотрел на фон Кугельсдорфа.

Почувствовав взгляд, тот повернул голову.

— Все в порядке, — немного насмешливо произнес он, — Сейчас год триста тридцать первый до Рождества Христова… но я несколько удивлен. Никак не думал, что мы окажемся на том же самом месте. Впрочем, об этом можно было бы догадаться…

Он поглядел куда-то в даль, щурясь от солнца.

Иван тоже посмотрел.

На месте города, который был здесь тысячу лет назад, громоздились развалины, и над ними по-прежнему поднимался дым — будто пожар с тех пор так и не утих.

— Города всегда горели, — негромко произнес профессор. — Теперь это сделали македоняне. Александр Великий.

Он подошел к Кляйну и помог ему подняться на ноги.

— Как вы себя чувствуете, герр оберштурмбаннфюрер? — участливо спросил он. — Все ли в порядке?

— Нет, не все в порядке, — прохрипел Кляйн и сплюнул. — Все очень даже не в порядке…

Он оттолкнул профессора и выпрямился.

— Вы видели? — произнес он злобно. — Вы только видели, как этот… как он меня… а?!

— А в чем дело? — недоуменно спросил профессор. — Подумаешь событие; скрутили и хотели допросить…

— Да ведь это были евреи! — заорал Кляйн. — И они посмели убить одного из моих людей!..

— Ну и что с того? Мало ли вы евреев поубивали на своем веку…

— Да, я их убивал, — ядовито произнес Кляйн. — Убивал и буду еще много убивать!

— А чего же вы тогда жалуетесь? — пожал плечами профессор. — Вы — их, они — вас… Чего обижаться? В природе все должно быть гармонично…

Некоторое время Кляйн злобно таращился на профессора и угрожающе пыхтел, но фон Кугельсдорф так наивно глядел на оберштурмбаннфюрера, что тот понемногу остыл.

— Может, вы и правы, — пробурчал он. — Солдату негоже обижаться на то, что его самого хотят убить…

Профессор покивал.

— И я о том же, — сказал он. — Убивайте своих евреев на здоровье, и пусть вас тоже убивают… Кляйн неожиданно расхохотался.

— Мне нравится ход вашей мысли, профессор, — весело сказал он. — Вы совершенно правы. Истинная нация сверхлюдей должна выращиваться не в тепличных условиях, а на полях сражений…

— Кажется, сейчас вам будет сражение, — перебил его Иван, краем уха прислушивавшийся к ахинее, которую несли два немца. — Глядите. — Он указал рукой.

К ним стремительно приближалась группа всадников — Десятка три человек. Их шлемы и щиты ярко блестели на солнце.

— С ними мы не справимся, — с легким беспокойством произнес Кляйн. — Их слишком много.

— И не надо справляться, — невозмутимо сказал профессор. — С этими мы разберемся по-другому…

Легкий ветерок приподнял полу его хитона. Иван посмотрел на одежду профессора, потом на свою.

Интересное дело: одежка более раннего времени уступила место другой, совершенно древнегреческого вида, если судить по картинкам в учебнике истории… или еще где-нибудь.

— А как это мы сменили гардероб? — поинтересовался Иван.

— Молчите, Курт, — нетерпеливо сказал профессор. — Так получилось… Какая вам разница? Все продумано…

Иван хмыкнул и хотел было продолжить расспросы, но тут всадники приблизились к ним, окружили, наставили копья.

Как и тогда, в первый раз, мысленно усмехнулся Иван, но тут же, приглядевшись внимательнее к всадникам, вынужден был признать, что не совсем так. Прежние рядом с этими выглядели просто оборванцами и разгильдяями — невзрачное мужичье на корявых лошадках. Нынешние же кавалеристы — на могучих конях, сами здоровенные, сытые, в панцирной броне, в блестящих шлемах с топорщившимися щетками конских волос на гребне, с внушительного вида мечами и тяжелыми щитами… Регулярная армия, закаленная в боях.

— Кто такие? — властно задал сакраментальный вопрос самый здоровенный в броне побогаче.

— Я — философ из Книда, последователь Аристотеля Стагирита, — спокойно ответил профессор, — а это — мои ученики. Мы были в Египте, а сейчас направляемся в армию божественного Александра.

— А зачем? — сдерживая своего грызущего удила могучего коня, поинтересовался македонянин. В том, что это был именно македонянин, сомнений у Ивана не было.

— Я хочу писать историю великого похода, а мои ученики — сражаться в армии великого полководца, — пояснил фон Кугельсдорф.

— Хм, — буркнул всадник. — А сражаться-то вы умеете?

— О да, — заверил его профессор. — Все мои ученики с детства приучены обращаться с оружием…

— И что, все они родом из Книда? — подозрительно разглядывая Кляйна, спросил всадник.

— Нет, конечно, — безмятежно ответствовал профессор. — Есть и фессалиец, и беотиец, и милетцы, и афиняне… а вот он, — фон Кугельсдорф указал на Кляйна, — фиванец…

— Фиванец? — переспросил всадник и несколько брезгливо посмотрел на немца. — Понимаю… Эпаминонд там, священный отряд…

— Да нет, — благодушно сказал профессор. — Вообще-то он вольноотпущенник, а сам родом из Иерусалима… Иван увидел, как вытянулось лицо у Кляйна.

— Понятно, — произнес всадник, разглядывая побагровевшего оберштурмбаннфюрера, который бросал на шутника-профессора яростные взоры. — Да, а кто это у вас тут фессалиец? — вдруг спохватился он.

— Вот этот, — ткнул пальцем в Ивана фон Кугельсдорф. — Родом из Ифамы.

— Да что ты говоришь!.. — воскликнул всадник и спрыгнул с коня. — Землячок, значит!..

Иван чуть было не выругался вслух.

— Как звать-то тебя? — спросил, улыбаясь и подходя к нему, македонянин. Росту он оказался немалого — почти с Ивана, а в плечах — так и пошире него.

— Леонтиск, — ляпнул наобум в меру начитанный Иван, надеясь, что попадет в точку. И попал.

— Как!.. — вскричал пораженный квазиземляк. — Клянусь Зевсом, вот чудеса! Я-то ведь тоже Леонтиск!..

«Пропади ты пропадом со своими чудесами», — получал Иван, любезно улыбаясь в ответ.

— Нет, ну бывает же такое, — радостно продолжал настоящий Леонтиск. — Кого только не встретишь в этих краях… Слушай, давай к нам служить, в фессалийскую конницу под мое начало?..

— О нет, славный Леонтиск, — встрял профессор. — Мои ученики хотели бы служить в пехоте, к лошади они непривычны…

— Ерунда, — отмахнулся легендарный кавалерист. — Лучше конницы ничего нет. А что касается неумения… В армии ведь знаешь как? Не умеешь — научим…

Иван поднял брови.

— …а на все остальное — воля богов олимпийских. Так что, философ, не путайся под ногами и не мешай солдату делать свой выбор.

— Нет, — твердо молвил фон Кугельсдорф. — Оракул сказал нам — только пехота.

— А, раз оракул, тогда — другое дело, — разочарованно протянул Леонтиск. — Ну что же, поспешим в лагерь!..

Прошло два месяца. Немцам и Ивану удалось завербоваться в армию, во вспомогательные отряды пехоты, которые участвовали в подавлении антимакедонских восстаний в Сирии и Присредиземноморье. Не случайно встретился им отряд Леонтиска: восставшие против македонского владычества местные жители были жестоко истреблены. И текла кровь, и пахло горелым человеческим мясом, и гнили трупы на зеленой траве…

Божественный Александр, просвещенный царь, величайший воитель и светоч западной культуры, не любил, когда ему перечили или с ним не соглашались: ему ничего не стоило стереть с лица земли один город, вырезать до единого жителя другой, продать в рабство всех обитателей третьего…

Немцы близко к сердцу восприняли задачи, поставленные перед ними руководством: им по душе пришлось плановое хозяйство истребления, тем более что это был все же западный, а не какой-нибудь там иудейский вариант, хотя и тот был неплох. Как будто и не уезжали из родной Германии, не прекращали трудиться над выполнением и перевыполнением четырехлетнего плана развития рейха.

Скромный труд арийцев был замечен командованием. Им даже удалось перейти из простых пехотинцев-пелтастов в гипаспиеты, которые после битвы при Иссе стали элитными частями армии Александра.

Солдатский быт чужой эпохи стал основой их жизни. Тем временем армия македонских завоевателей готовилась к решающему сражению с царем Персии. В этой битве должна была определиться судьба Азии, да и всего мира, на целые века вперед…

Все это время прошло для Ивана как в тумане. Иногда, в минуты душевной бодрости, он всерьез думал о том, не сошел ли он с ума, не спит ли, в конце концов… Краткий миг просветления проходил, и снова непонятная вялость и апатия одолевали его…

Однажды Иван увидел профессора и поразился, осознав, что не встречал его месяца полтора. Оказалось, что фон Кугельсдорф живет далеко от них, в одном из финикийских храмов. Что он там делал, профессор не счел нужным сообщить, но выглядел он весьма бодрым и свежим.

Когда Иван увидал фон Кугельсдорфа, то почему-то захотел рассказать ему о своей жизни в полубреду, о своих видениях и снах; о том, как, просыпаясь по ночам и засыпая днем, он грезил о запредельном, видел то, чего не мог видеть никогда и нигде прежде: пыльное солнце, тусклое и холодное, застывший ветер, воздух, сквозь который нельзя протиснуться и выйти вон… снег, горячий снег на губах и открытой ране. Темнота подземелий рассудка, опрокинутое и вывернутое наизнанку небо, путешествие вниз и выход вбок.

Профессор подошел к нему.

— «…И вот- зверь четвертый, страшный и ужасный и весьма сильный; у него — большие железные зубы; он пожирает и сокрушает, остатки же попирает ногами; он отличен был от всех прежних зверей…» — процитировал он. Глаза его странно блестели, словно профессор с трудом сдерживал веселый смех.

Иван вздрогнул, пробуждаясь.

— Нет, не то, — сказал он удивленно. — Я видел совсем Другое…

— А что же? — насмешливо спросил профессор. Иван хотел было заговорить, но почему-то промолчал, зябко поежившись.

— Холодно, — буркнул он.

— Антарктиду вспоминаете, дорогой Курт? — опять-таки с насмешкой произнес профессор.

Иван посмотрел на фон Кугельсдорфа.

Странная мысль пришла ему в голову. Даже не мысль — так, что-то похожее на обрывок чужого воспоминания.

— И Антарктиду тоже, — медленно произнес он. — Как это вы говорили? База Юбург?..

Он умолк. В глазах профессора мелькнуло легкое удивление.

— Кажется, не так она называлась, — продолжал Иван все так же медленно. — Их там было четыре… и эта называлась… Юд… нет… Джуд… Джудекка?!

— О, я вижу, ваше душевное здоровье крепнет с каждым днем, — с беспокойством сказал профессор и почему-то оглянулся. — Никак не думал, что вы так быстро…

— Подождите, профессор, — перебил его Иван. — Не мешайте мне…

— Потом, все потом, — торопливо проговорил фон Кугельсдорф. — Сейчас не до этого… Поговорим после того, как случится великая битва…

— Какая битва? Когда?..

— Гавгамелы… Уже завтра.

Иван огляделся.

Они стояли посреди огромного лагеря, в котором расположились войска Александра. Горели костры, и отблески языков пламени мрачно отсвечивали на оружии. Ночь была наполнена запахами уныния, крови, предчувствий и страха. Глухой шум, в который превратились отдельные пьяные крики, женский визг, лошадиное всхрапывание и лай собак, казался ворчанием одинокого великана, ворочающегося на предсмертном ложе.

Армия отдыхала. Люди перестали быть людьми, они обратились в единое преложение некоей могучей воли, которой управляла воля еще более сильная, в своем могуществе пределов практически не знавшая. Великан дрожал, как в лихорадке, ворочался и никак не мог уснуть…

Иван зябко поежился и посмотрел на небо. В плотной ночной южной мгле подрагивали гвоздчатые яркие звезды. Мертвый глаз холодной луны висел над головой, притягивая взгляд…

Иван вдруг вспомнил, как неделю назад во время короткого отдыха на привале случилось лунное затмение. Он тогда совершенно не удивился мгновенной перемене в окружающем мире, слабости, граничащей с отчаянием, апатии и страху, внезапно овладевшими людьми, — настолько все совпадало с его собственными видениями: момент перехода от смутного беспокойства к реальности кошмара, секундное ощущение опрокинутости и бесполезности сопротивления могучей силе, раз и навсегда изменившей привычную картину неотягощенного сомнениями бытия… Это длилось краткий миг- оцепеневшие люди, застывшие в немой тоске и обратившие слепые лица к слепому же небу; темнота, ставшая осязаемой; бесконечная тишина и холодный, колкий воздух. Но прошла еще секунда, и равновесие было восстановлено: силе уже противостояла другая сила; а потом мир раскололся, потеряв твердость, и снова стал текуч и многообразен. Кошмар стал обычным делом — в нем можно было жить.

Иван вздрогнул, отгоняя видения. Он чувствовал, как возвращается в реальность, как обретает твердость осознания своего «Я», как уверенность, знание и понимание задачи становятся доминантой.

Он почти весело посмотрел на профессора.

Тот очень внимательно глядел на него. Настороженное яюбопытство читалось в его взоре.

— Ну что же, repp профессор, — бодро спросил Иван. — Какие новости из ставки главнокомандующего?

— Скоро рассветет, — ответил фон Кугельсдорф после большой паузы. — Божественный Александр отдыхает в своем шатре… а попросту говоря — дрыхнет без задних ног. Царь Персии Дарий со своей армией находится примерно в пяти километрах от нас. Персы не спят, опасаясь ночной атаки непобедимого царя македонян… но ее до утра не будет. Македонцы же либо спят, либо делят будущую добычу. Шкуру, так сказать, неубитого медведя. Ведь, по-моему, именно так говорят в России?

Иван пожал плечами.

— Не знаю, — легко сказал он.

— Ну и ладно, — так же легко согласился профессор. — Пойдемте и мы отдыхать.

Солнце палило нещадно. Ни единого облачка не было в небе, которое накалялось с каждой секундой, на глазах набухая и твердея. Под лучами яростного светила беспощадно сверкал металл доспехов и оружия; темная смутная масса людей и животных, пыль, пока еще робко поднимающаяся вверх, а выше — яркие угрожающие блики и пляшущее марево горячего воздуха.

Иван, вытянув шею смотрел вперед. Персы — вражеская армия, — казалось, были бесчисленны. Сколько мог охватить взгляд, везде колыхалась щетина копий, сверкали страшные огромные ножи колесниц и налобники боевых слонов. Густая мешанина походила на выползающую из чудовищной кастрюли живую кашу, которая пучится, пыхтит, шипит, грозя затопить собой всю огромную равнину под палящим безразличным солнцем…

Уже совсем скоро блюдо будет готово. На радость богам войны, предвкушающим славное пиршество… и шакалам, которым достанется масса вкусных объедков.

Иван огляделся. Македонская армия представляла собою тоже весьма величественное зрелище. Слонов и колесниц не было, но фаланга тяжеловооруженных гоплитов, которая стояла чуть впереди и левее, казалась единым стальным монолитом, который способен сокрушить все что угодно. Закаленные в войне македонские ветераны, вооруженные огромными щитами и страшными копьями-сариссами до шести метров длиною… В чистом поле натиск такой живой стены протяженностью в километр и глубиной от шестнадцати до двадцати четырех рядов был просто ужасен.

Еще левее стояли греческие пехотинцы-союзники, а дальше — фессалийская конница, где служил тот самый псевдотезка, как хмыкнул про себя Иван.

Иван глянул вправо. Там волновалась конница: царские «друзья»-гетайры, во главе с самим Александром.

Иван хорошо видел божественного полководца. В пурпурном плаще, с непокрытой головой, с копьем в руке македонский царь находился перед строем своей конницы. Вот он привстал в седле, вглядываясь в даль, вот повернулся…

В воздухе повисло колоссальное напряжение. Огромное скопление людей и животных находилось на той грани, за которой наступает схватка, ужас, кровь… смерть. Вот сейчас они еще стоят неподвижно, их бьет дрожь, глаза лихорадочно блестят, но они еще живы, они еще находятся отдельно от других, хотя уже скованы цепью предопределенности, и их судьбы неведомым образом сплетены с судьбами других — таких же, лучших, худших, которым или от которых предстоит погибнуть, — а уже через неуловимое мгновение все они сольются в один ревущий, визжащий, сошедший с ума хаос, и живой позавидует мертвому, а мертвый еще долго будет оставаться живым…

Иван невольно крепче сжал в руке тяжелый меч. Он тоже чувствовал лихорадочное напряжение, но это скорее был азарт и предвкушение хорошего соревнования — в спортивном, что ли, смысле слова… Смутные видения оставили его, чужие голоса не докучали, голова была ясной, и. он четко знал, что и когда надо делать.

Внезапно глухой, постепенно набирающий силу рев, зародившийся где-то далеко впереди, пронесся над равниной. Чудовищная персидская каша дошла до кипения, выплеснулась из своей временной емкости и неумолимо, постепенно увеличивая скорость, поползла на македонян.

Великая битва Запада с Востоком началась.

Впереди персов во весь опор мчались колесницы; укрепленные на них большущие ножи бешено вращались, сверкая на солнце. Но это еще не была настоящая атака: Иван увидал, как понявший это Александр стал уводить свою кавалерию вправо, стараясь устранить недостаток построения своих войск — фронт македонян оказался короче фронта противника.

Персы тоже это видели, и части их скифской и бактрийской конницы понеслись вперед, стремясь опрокинуть правый фланг Александра и зайти македонянам в тыл. Вслед за этим вся персидская армия двинулась вперед.

Во весь опор мчащиеся колесницы первыми достигли македонских порядков. Находившиеся перед фронтом легковооруженные пехотинцы и лучники стали осыпать колесницы градом дротиков и стрел, стремясь поразить лошадей и возниц; вот уже одна колесница на полном скаку перевернулась, захрустели ломаемые хребты лошадей, возница и стрелок попытались соскочить — но тут же были затоптаны другой повозкой, которая сейчас же и сама перевернулась; отлетело колесо, оборвались постромки, и лошади мчатся дальше, а люди уже зарублены и корчатся в красной пыли; вот македонянин-пращник не успел увернуться, и его перерезало пополам страшной косой, и обе половины тела взлетели высоко вверх…

Колесницы наконец врезались в фалангу. Обученные воины моментально расступились, и повозки стремительно промчались сквозь строй, давя и калеча нерасторопных. Срезанные, точно золингеновской бритвой, головы, распоротые — кому как повезло — тела остались лежать на сухой земле, но фаланга уже снова сомкнула свои ряды, а потерявшие ход колесницы захвачены стоявшими в тылу. Педзетайры-фалангисты опустили копья и двинулись вперед.

В это время огромная свирепая масса персидской конницы с диким воем обрушилась на левый фланг македонян. Началась рубка. Фессалийской и союзной кавалерии там было намного меньше, и, несмотря на свою отчаянную храбрость, греки стали постепенно подаваться назад.

Страшный рев несся над равниной. Парфяне, саки, мидяне, составлявшие правый фланг персидских войск, бились свирепо и жестоко. Хруст, вопли, лязг железа, ржание лошадей… перемешавшиеся в один неразличимый в деталях хаотический вихрь белых, темных, вороных и пыльных пятен люди и лошади — сила против силы, страх против отчаяния, ненависть против бешенства, — все это было таким глупым и неуместным под безмятежным высоким небом…

Как часто бывает, большинство начало брать верх. Решив дорого продать свои жизни, фессалийцы бились остервенело, но часть особенно ретивых персов уже прорвалась в тыл македонян, к обозу. Внезапно там раздались громкие крики и засверкали клинки: это персы, взятые в плен ранее, напали на охрану лагеря и перебили ее. Их подоспевшие компатриоты-всадники довершили дело. В македонском тылу началась резня. Персы спешили грабить обоз.

Иван чувствовал, что судьба македонской армии повисла на волоске. Хоть составлявшие ее солдаты и были лучше вооружены и обучены, противник был слишком многочислен. Если Дарию удастся развернуть все свои войска и окружить Александра, то для последнего это будет означать только одно: поражение и смерть.

Но божественный полководец отнюдь не считал, что битва проифана. На левом фланге противника скифы слишком увлеклись маневрами и схваткой с легкой кавалерией македонян и немного сдвинулись, образовав разрыв между собой и центром персидской армии.

Это был решающий момент битвы.

Александр вскочил на Буцефала. Иван хорошо видел македонского царя. Огромный воин в железном шлеме, блестевшем на солнце действительно необычайно ярко, в развевающемся плаще, с мечом в вытянутой в сторону противника Руке, повел своих верных «друзей»-гетайров навстречу победе или бесславной гибели — что они добудут в бою…

В это время фаланга македонян билась с пехотой противника. Сметя передние ряды персов, педзетайры лицом к лицу столкнулись с «бессмертными» — гвардией Дария, — и греческими наемниками, единственными в персидской армии солдатами, которые могли хоть что-то противопоставить страшному удару фалангистов. Закипела сеча: никто не хотел отступать ни на шаг.

И тут Александр со своими дружинниками обрушился на персов. Левый фланг пехоты противника оказался неприкрытым, и щитоносцы-гипасписты в сомкнутом строю бросились на врага.

Иван бежал вместе со всеми. Пот из-под шлема лился на глаза, тяжелый щит оттягивал руку, меч в общем-то только мешал. Было немного дискомфортно: Иван привык к несколько иной войне. Правда, здесь правила были попроще — бей-руби, вот и вся хитрость. Чем ты здоровее, чем дольше можешь таскать на себе груду боевого железа, тем больше шансов выжить. Если, конечно, стрела не достанет… или еще что не случится.

Внезапно Иван увидел летящий прямо в лицо дротик. Иван успел уклониться, услышал за спиной чей-то вскрик и вдруг оказался в самой гуще схватки.

Боевой инстинкт — это инстинкт, тренированное тело само знает, что делать. Отбив щитом чей-то удар, Иван увидел перед собой ощеренное лицо врага и наотмашь рубанул пониже черной густой бороды. Отрубленная голова отлетела в сторону, в глаза брызнула чужая теплая кровь. Мир стал красным. Мотнув головой и заревев, Иван бросился вперед, рубя направо и налево.

Мозг уже не соображал — на это не было времени. Иван был воином, и все его тело стало походить на тугую пружину, которая сжималась и разжималась без остановки, потому что любая остановка или пауза грозила немедленной смертью. Смерть была везде: от нее надо было уклоняться, но с нею надо было дружить, дарить ее милосердно, ведь гибель врага — это милосердие, единственная благость боя. Смерть была повсюду — как союзник, как утешитель, как друг и драгоценность. Мир кувыркался в стройном постоянстве: он был то светлым, то темным, то узким, то широким, а то мог застыть, как капля янтаря, в которой завязли букашки-враги, и их надо было поскорее познакомить с союзницей-смертью, а потом забыть о ней и о них. Ведь смерть — всего лишь пустота, так же как и жизнь. Разбить янтарь — вот что было главным в тот момент.

Внезапно Иван опомнился, осознав, что видит только спины бегущих. Он пробежал еще несколько шагов, споткнулся и чуть не упал. Рядом, тяжело дыша, остановился гипаспист и тут же со стоном опустился на колено.

Иван посмотрел на него. Щека солдата была разрублена, клок мяса свисал, держась лишь на лоскуте кожи, что придавало немцу — а Иван с трудом узнал в нем одного из эсэсовцев — какой-то недоеденный, что ли, вид.

Иван отвел глаза и выпрямился, оглядевшись.

В густейших клубах пыли почти ничего не было видно: казалось, сплошная мутная стена возникла между небом и землею, скрыв солнце и наполнив мир тошнотой пролитой крови. Зыбкие тени колыхались вокруг, изломанно кривляясь в обычной пляске смерти. Земля дрожала; звон оружия и обвальный яростный крик, исторгнутый десятками и сотнями тысяч глоток, продолжали угнетать рассудок неистовым безвременьем сражения. Битва продолжалась.

Но вот персы дрогнули. Не выдержав натиска гипаспистов и конных дружинников Александра, Дарий со своими отборными войсками сначала подался назад, а потом побежал — все быстрее и быстрее, совсем потеряв голову, в панике бросая все — оружие, обоз, свою многочисленную семью… Охваченный животным ужасом, царь персов нахлестывал лошадей, желая лишь одного: как можно скорее оказаться дальше от проклятого места, где погибала его армия, погибала слава Персии, погибала великая империя Востока, пораженная в самое сердце страшными македонскими сариссами и втоптанная в кровавую пыль конницей божественного Александра — великого царя Запада…

Александр не стал сразу преследовать Дария — сражение еще продолжалось. Он повернул своих конников на помощь Пармениону, командовавшему левым флангом, и зашел в тыл персам. Дикий вой пронесся над гигантской равниной: окруженные персы поняли, что брошены своим царем и обречены на скорую смерть. Измученные фессалийские кавалеристы, увидав, что к ним на выручку идет сам Александр, воспряли духом, и в считанные минуты противник был изрублен в клочья: пленных здесь почти не брали.

На правом фланге бой тоже прекратился. И здесь персы обратились в бегство. Не давая ни себе, ни противнику ни секунды передышки, Александр решил броситься в погоню, стремясь настичь Дария.

Однако измученные сражением воины не могли двигаться с нужной быстротой, и македонский царь вынужден был позволить им немного отдохнуть. Оставив основные силы своей армии собирать пленных и трофеи, Александр с конницей и частью резерва пехоты поспешил за бегущими в панике персами.

Полуфаланга, в которой находился Иван, в погоне не участвовала. Бешеный натиск гипаспистов, во многом решивший исход битвы, стоил жизни многим щитоносцам. Раненых же переносили в обоз.

Тот немец, которому рассекли лицо, умер. Остальные эсэсовцы были живы.

Как немцы сражались, Иван не видел… или, точнее, не помнил. Но судя по их иззубренным мечам и помятым панцирям, за спины товарищей они не прятались. Все были изрядно заляпаны кровью — и своей, и чужой, но серьезно никто из них ранен не был. Больше всех досталось Кляйну: глубокая колотая рана в левом плече все еще сочилась темной кровью.

Немцы молчали, стоя рядом со своим убитым товарищем. Иван вдруг подумал, что оглох — настолько тихо стало вокруг, до звона в ушах и разноцветных пятен перед глазами. Он не успел удивиться этому, как понял, что на него снова накатило странное наваждение.

Иван вздрогнул, почувствовав замогильный холод под ногами. Стало темно: его лица коснулось что-то мягкое и неживое, коснулось ищуще и изучающе. Он отшатнулся, уперевшись спиной в мертвый камень…

Откуда-то снизу послышались звуки странного песнопения. Там, внизу, было пусто, только где-то очень глубоко таилась глыба черного мрака, которая начала пульсировать, разрастаясь с каждым тактом незнакомой мелодии, звуки которой становились все громче. Потом к звукам прибавились непонятные письмена, невидимые простым глазом. Стало нечем дышать; Иван почти не ощущал собственного тела; то, что касалось его лица, уже обвилось вокруг его шеи, все настойчивее и настойчивее сдавливая ее; неземной холод был повсюду, он проник сквозь кожу и добрался до костей, делая их ломкими и ненужными. Голова распухала, не вмещаясь в ограниченное пространство бытия; Иван почти перестал быть самим собой… и все прекратилось.

Ударило в глаза ослепительно жестокое солнце. С хрипом втянув воздух в обескровленные легкие, Иван пошатнулся и рухнул наземь, загремев всей своей обильной амуницией. Ледяной ужас мгновенно превратился в пот и потек ручьями по лицу. Мир стал твердым, хаос звуков ворвался в уши, и первое, что различил Иван в этом хаосе, — резкий птичий крик и протяжный вой волка. А еще он увидал злющие глаза профессора фон Кугельсдорфа или какого-то его близнеца, который тянулся к его горлу огромной коричневой рукой с узловатыми многосуставчатыми пальцами…

Кто-то потряс его за плечо. Иван дернул головой, открыл глаза и с трудом поднялся на ноги. Никакого профессора рядом не оказалось, а были только горы изуродованных трупов и немцы, которые вызывали сейчас почему-то умиление и раздражение одновременно.

— Что с вами, Курт? — спросил Кляйн. Оказалось, что это именно он поддерживал Ивана, не давая ему упасть. Оберштурмбаннфюрер был бледен и говорил сквозь стиснутые зубы. — Вы ранены?..

— Да нет, — проговорил Иван, силясь улыбнуться. — Что-то мне нехорошо стало… От жары, наверное.

— Как-то вы… странно выглядите, — с некоторым сомнением сказал Кляйн и поморщился — видимо, от боли. — Мне даже показалось, что вы стали… прозрачным, что ли. Действительно, жара, черт бы ее побрал, — добавил он и дернул здоровым плечом.

— Ерунда, — сказал Иван, отстраняя его. — Пройдет.

На самом же деле это была вовсе не ерунда, и он чувствовал всем своим существом, что непонятная сила, сродни тем, какие только что столкнулись в битве, готовой преобразить окружающее и изменить напрочь существующий мировой порядок, страшная, немыслимая сила играла им и в скором времени возвратится снова, чтобы смять, подчинить, уволочь куда-то с непонятной пока что целью… Ступни у него опять захолодило.

Македонская армия вступала в Вавилон. После Гавгамел Александру не удалось настичь Дария. Персидский царь бросил остатки своих войск на произвол судьбы и с небольшим количеством телохранителей убежал на северо-восток страны, в горы, отдав страну под власть пришельцев с Запада. Александр не решился преследовать Дария среди труднодоступных горных троп и пошел на юг- к Вавилону, Сузам и Персеполю, лишь ненадолго задержавшись в Арбелах, чтобы кое-как привести в порядок свою армию.

На поле сражения остались гнить десятки тысяч изуродованных трупов. Страшное зловоние распространилось вокруг: казалось, само небо потемнело до тошноты, и лишь стаи стервятников чувствовали себя своими на этом празднике жизни…

Азия лежала у ног божественного полководца. Всем было совершенно очевидно, что не осталось больше силы, которая могла бы помешать дойти македонянам до края Ойкумены. Устрашенные жестокостью, с которой каралось любое неповиновение новым властям, и не очень-то любящие прежнее начальство местные жители встречали грозного воителя с радостной покорностью. Все хорошо помнили об участи Тира и Газы, где просвещенные носители эллинизма утопили в крови всех, кто пытался выступить против Александра: в этих городах было вырезано все население от мала до велика, вырезано жестоко и хладнокровно — так, чтобы надолго запомнили. А вот покорившихся македоняне особо не обижали, в большинстве случаев сохранив местную администрацию, лишь обязав ей исправно платить налоги и предоставив полное право грабить свой народ, как и прежде. Все согласились и очень этим были довольны — Восток, как известно, дело тонкое…

Армия входила в главные ворота города. Македонские ветераны, много повидавшие на своем веку, были поражены открывшимся их глазам величественным зрелищем.

Вавилон превосходил всяческое воображение. Чудовищные, высотою в двадцать и толщиною в десять метров стены опоясывали огромный город: цитадель, сложенная из циклопических глыб, была еще выше. Словно из сказок перенесенные висячие сады спускались будто откуда-то с небес на чистые мощеные мостовые, нежной зеленью, неведомо как существующей при такой жаре, подчеркивая безмолвное величие дворцов и храмов, украшенных невероятной красоты изразцами и изваяниями. Могучий Евфрат тоже был закован в камень, и набережные были великолепны..

Широкие улицы переполнились народом, восторженно приветствующим победителей. Нарядные, сытые и довольные горожане, и кругом — дворцы, храмы и статуи, статуи, статуи… Крылатые быки с огромными вьющимися бородами, львы с человеческими лицами, повергающие в ужас великолепные драконы — всюду камень и золото, золото и камень. Похоже было, что город жил своей, нечеловеческой жизнью: людям здесь просто нечего было делать — среди величия и роскоши безразличных богов, вечных, а потому не беспокоящихся о бренности, времени и тщете.

Когда войска еще только подходили к Вавилону, Иван почувствовал налетающее беспокойство. Что-то недоброе ощущалось уже издалека: словно мутная пелена окутала стены и повисла над городом, запустив щупальца в каждый дом, в каждую душу. За внешней красотой, блеском и показным величием скрывалось нечто нехорошее, и это нехорошее было готово к действию.

Ивану вдруг показалось, что весь город — только декорация, картон и папье-маше, а люди на улицах — мертвецы, скалящие зубы в холодной улыбке голых черепов, убитые дважды и трижды, но настойчиво возвращаемые из могил чьей-то злой волей — пусть на время, пусть в обмен на кого-то другого, кому тоже суждено еще не раз вернуться, пока его не избавят от этой постылой обязанности…

Гул голосов стал тише. Иван услыхал, как где-то звякнул колокольчик. Резко вскрикнула птица. Люди снова стали людьми.

Город встречал великую армию. Александр со своими ближайшими сподвижниками разместился прямо возле главных городских ворот, в роскошном царском дворце. Гипаспистам как отборным армейским частям тоже отвели достойное место.

Вечерело. Пламенеющий солнечный шар скрылся за желто-серым камнем стен. Тут и там стали зажигать факелы: наступили быстрые сумерки. Начинался ночной этап веселья победителей-освободителей; отовсюду неслись пьяные вопли, радостный женский визг мешался с хриплыми голосами македонских солдат; длинные тени уже начинали метаться в темноте узких проулков в поисках уединения: темнело очень быстро. Ощущение противоестественной свадьбы повисло над покоренным городом — праздничный стол был накрыт, и гости почти все собрались. Яства оказались расставленными в изобилии, и плотоядная ухмылка вавилонской ночи становилась все шире и откровеннее…

Часть вторая О ПИТЕЙНЫХ ЗАВЕДЕНИЯХ, МОДНЫХ ФИГУРАХ И О МАЛОЗАМЕТНОМ НИЗКОЛЕТЯЩЕМ БЕГЕМОТЕ

Иван вышел из казармы на улицу. С наступлением темноты он стал ощущать на себе чей-то пристальный взгляд, и ощущение это было не из приятных. Вдобавок страшно хотелось курить.

Иван вздохнул и вдруг подумал о профессоре. Он поразился: оказывается, фон Кугельсдорфа-то он не видал с той самой ночи перед битвой при Гавгамелах! И ни разу даже о ним не вспомнил… Нет-нет-нет, конечно же, вспомнил: когда возник тот самый вселенский холод, волчий вон и птичий крик.

Иван почесал в затылке. А что, если?..

— Гуляем?

Иван обернулся. Позади него, приятно улыбаясь, стоял профессор — легок на помине.

— Гуляем, — кивнул Иван. — Душновато.

— Это хорошо, — потирая довольно руки, проговорил профессор.

— Что тут хорошего? — удивился Иван.

— Да все. — Профессор сделал широкий жест рукой.

— Понятно, — сказал Иван. — А где…

— Вечерок-то какой! — восторженно перебил его фон Кугельсдорф. — Да?

— Вечерок… действительно, — согласился Иван. — Но откуда…

— А как вам здешние приключения? — снова перебил о профессор. — Весело, правда?

— Веселее некуда, — снова согласился Иван, медленно закипая.

— То-то, — удовлетворенно произнес профессор. — Но ничего: то ли еще будет! — пообещал он, мечтательно подняв глаза к небу.

— Ладно, — мрачно сказал Иван. — Не хотите говорить, где вы были все это время и откуда появились сейчас, точно чертик из коробки, — хорошо: это, в конце концов, ваше дело. Однако, быть может, вы все же соблаговолите объяснить, как вы собираетесь добывать македонскую часть талисмана и куда, собственно, мы отправимся дальше?

Профессор сделал легкомысленный жест.

— Добудем мы этот талисман, успокойтесь, — сказал он. — Это уже не ваша забота… А куда мы отправимся дальше — вы узнаете чуть позже. Могу, правда, заранее сказать, что это очень необычное место…

Иван пожал плечами.

— Куда уж необычнее? И что вообще необычного можно увидеть в этих ваших… путешествиях?

— А что такое? — с удивлением спросил фон Кугельсдорф. — Вам что, не в новинку бывать в Вавилоне?

— Да нет, не в этом дело… Просто- какая разница? Что там, что здесь — одна и та же равнодушная банда. Хоть в малиновый хитон их наряди, хоть в золотой панцирь — все едино… Водку пить да морду бить — вот и весь сказ.

— Ого, — произнес профессор, с большим интересом разглядывая Ивана. — А при чем здесь водка?

— Ну, вино там, шнапс или еще что — какая, повторяю, разница…

— А как же мировое господство? — поинтересовался профессор. Казалось, разговор его сильно забавлял. Иван махнул рукой.

— Море водки и гипотетическая возможность безнаказанно бить морду всем подряд…

— Боюсь, вы слишком примитивно все понимаете, — возразил с улыбкой профессор. — Не доросли вы, дорогой Курт, до мирового господства…

— Может быть, — легко согласился Иван. — Человек я, как известно, простой…

— Барон, — поправил его фон Кугельсдорф.

— Что?

— Я говорю — барон вы простой.

— А что — барон уже не человек, что ли? — удивился Иван. — Еще какой человек. Ого! Слов нет сказать, какой человечище…

— Н-да, — сказал профессор. — И величие божественного Александра вас не впечатляет?

— Впечатляет, — признал Иван. — Но недолго ведь ему осталось, Македонскому-то… Вы что, историю не знаете?

— Знаю, — с усмешкой сказал профессор. — Я-то как раз знаю… очень интересную историю…

— Да? Ну так расскажите…

— Потом, — снова усмехнулся профессор. — А пока выбросьте всю эту дурь из головы и не забывайте — нам нужен талисман!

— Ну вот, теперь вы заладили — «талисман, талисман»! — рассердился Иван. — Прекрасно я про него помню… и как он, так сказать, работает, тоже хорошо вижу. Так вы мне скажете толком, куда мы отправимся дальше по этой дороге разочарований, или нет?

Профессор посмотрел на него с любопытством.

— А вы как думаете? — спросил он.

— Да никак я не думаю, — раздраженно сказал Иван. — Что вы мне все загадки загадываете, в самом деле… Язычники, иудеи… триады какие-то… Что там дальше по программе?..

— Христиане, — с готовностью сказал профессор.

— Вот уж как хорошо-то, — ядовито произнес Иван. — Все же ближе по духу… И кто же у них там носитель талисмана?

— Король Артур, — спокойно молвил фон Кугельсдорф.

— Кто-о?..

— Король Артур, — терпеливо повторил профессор.

— Понятно, — сказал Иван после паузы. — Надо понимать, тот самый Артур? Из Марка Твена?..

— Ну, не совсем, — усмехнулся профессор. — Скорее уж из Кретьена де Труа… или там из Мэлори.

— Вы что это, серьезно? — осведомился Иван.

— Вполне, — пожал плечами профессор. — А что вас смущает?

— Но это же литературный персонаж, — сказал Иван с сомнением. — Что за чепуху вы городите? Как мы туда сможем попасть?..

— Запросто, — ответствовал профессор. — Главное — идти прямо и не сворачивать.

— Куда идти? В сказку?..

— Да в какую сказку? — недоуменно произнес профессор. — При чем тут сказка? Иван слегка растерялся.

— Но ведь король-то ненастоящий… Придуманный.

— Что значит — придуманный? — спросил профессор с легкой улыбкой.

— Ну… — в затруднении начал Иван. — Его же по-настоящему как бы и не было… Или был?.. Профессор усмехнулся.

— По слухам, король Артур существовал в действительности… А вообще-то какая разница, дорогой барон? И откуда вы, позвольте осведомиться, доподлинно знаете, кто придуман, а кто был, или есть, или будет в реальности, на самом, как вы говорите, деле?..

Иван совсем растерялся.

— Но ведь Македонский, к примеру, исторический персонаж… а про Навина в Библии написано…

— Ну и что? Артур тоже вполне реальная личность, только про него много лишнего наговорили… И вообще мне лично здесь надоело: пора уходить… А вы, дорогой Курт, как мне кажется, давно уже норовите куда-то ускользнуть. В небытие, по-моему.

— Куда?..

— В небытие… Может статься, уважаемый барон, что мы с вами куда менее реальны с чьей-то точки зрения, нежели славный сэр и добрый король Артур…

— Но ведь мы-то есть, — потерянно сказал Иван. — Мыто пока что никуда не подевались… и только что участвовали в великой битве…

Профессор рассмеялся и покачал головой.

— Да кто вам сказал, что вас в этой битве не угрохали и что все это не придумано кем-то? — спросил он, лукаво улыбаясь.

Иван не знал, что и сказать, но потом очень кстати вспомнил диамат.

— Паршивый буржуазный солипсизм, — произнес он решительно. Потом добавил, спохватившись: — Выдумки негро-еврейских плутократов!..

Профессор снова от души рассмеялся.

— Это вы сильно и хорошо сказали, — проговорил он, вытирая набежавшую слезу. — Негро-еврейские — это да… представляю себе… У нашей партии большое будущее, и с идеологией у ее молодых кадров все в порядке…

— У партии всегда все в порядке, — мрачно сказал Иван. — Особенно с идеологией.

— Это точно…

— Куда уж точнее, — подтвердил Иван. Профессор внезапно посерьезнел.

— Миры бывают разные, — негромко произнес он. — И не обязательно черпать силу лишь в одном из них. География не ограничивается только бытием, чистилищем или любой цитатой… ограничения вообще вредят силе, уж вы мне поверьте. Иногда надо побывать и по эту сторону добра, и по ту сторону зла: то есть просто обратиться к зеркалу иллюзий. Истории ведь никогда не было и никогда не будет: она есть только сейчас… а иначе, если присмотреться повнимательнее, все может показаться ненастоящим в худшем смысле этого слова.

Профессор умолк, потом посмотрел на Ивана, который вовсе его и не слушал, и вдруг весело сказал:

— Ну что, дорогой мой Курт, подзадержались мы в этой истории: пора нам двигаться дальше!.. Иван хмыкнул:

— Куда? К этому вашему Артуру?

— И до него доберемся, хоть и не сразу. Быть может, доберемся. То есть должны добраться…

Иван опять хмыкнул.

— Что вы все время хмыкаете? — раздраженно спросил профессор.

— Да потому что вы постоянно либо чего-то не договариваете, либо, по-моему, просто врете! — сказал Иван сердито

— Тогда вот что я вам скажу, — произнес профессор, пристально глядя Ивану в глаза. — Как вы правильно догадались, великая битва, в которой вам довелось принять участие, — это не просто схватка между Дарием и Александром, между персами и македонянами. Нет- это сражение между Востоком и Западом, и не только в смысле цивилизаторском. Запад- страна заката, страна мертвых. Восток- место, где рождаются боги. Подумайте сами, барон, кто тут с кем бился? А? Вот то-то.

Иван тоже посмотрел профессору прямо в глаза.

— Ну и кто же победил? — спросил он. Теперь они говорили очень быстро, каким-то свистящим полушепотом.

— Вы сами видели.

— Хорошо. А где вы были все это время?

— Это же Вавилон!

— Что?

— Да вы хоть представляете, что в здешних подземельях творится? Тут все насквозь пропитано магией любого сорта!

— А что ж вы Кляйна с собой не взяли?

Профессор немного помолчал, потом сказал с легкой усмешкой:

— Ладно. Похоже, вы уже догадались, что мы с герром оберштурмбаннфюрером не одного поля ягоды. Но пока мы с ним — и с вами тоже, кстати, — будем работать вместе, поскольку наши интересы на данном этапе совпадают…

— Какие интересы…

— Вы, конечно, избранник, и без вас я, пожалуй, не смогу попасть в царство мертвых… но и без меня вы тоже мало что сможете сделать! — перебил Ивана профессор.

Вот те и на!..

Иван даже не то чтобы не поверил, а просто как-то… растерялся.

— Вы мне очень нужны, дорогой… барон, — продолжал тем временем Кугельсдорф. — Только с вами мы можем одержать победу. Но если вы будете вести себя неправильно, если забудете о том, что вы солдат, если допустите ошибку, то — не сносить вам головы. Сейчас мы с вами отправимся в наше путешествие… совсем скоро. Вы будете меня слушать, и все будет хорошо — ведь вы солдат!..

Пустота, притаившаяся в глубине глаз профессора, выпрыгнула наружу, закружила Ивана в вихре сомнений, которые тут же разлетелись на куски, разбились вдребезги, были растоптаны и истерты в прах. Ничего не было, кроме этой пустоты — ни прошлой смерти, ни будущего рождения, — только бездна, что притаилась рядом и в которой до поры до времени скрылись всегдашние голоса…

— А теперь, — услышал Иван голос профессора, — подождите меня здесь. Я очень скоро вернусь. И не вздумайте куда-нибудь подеваться! Иначе нам еще восемь лет придется торчать в этой дыре, и совершенно неизвестно, что может произойти за это время…

Он ушел. Иван бездумно смотрел ему вслед и вдруг вздрогнул: волчий вой пронесся над Вавилоном.

Иван покрутил головой: откуда здесь волки? Он собирался оглядеться, но тут сладкая истома безволия навалилась на него; пустота куда-то отскочила, и не хотелось ничего Делать, некуда было идти, ни к чему было сопротивляться… Людские голоса становились все дальше и дальше, а прозрачная дымка, скрадывающая очертания предметов, постепенно обволакивала и нашептывала: успокойся, отдохни… Расслабься, и тебе будет хорошо. Приятно мутилось в голове, и приторный фиолетовый туман поплыл перед глазами…

Его грубо толкнули. Иван обернулся: сухонький сгорбленный старичок, от макушки до пят закутанный в какие-тo коричневые тряпки, пробормотал извинения и засеменил в проулок.

Иван недоуменно посмотрел ему вслед. Это был профессор… хотя нет. Слишком стар. Но ведь похож?..

Он огляделся. Дурман привычных уже видений завел его в совершенно незнакомую часть города. Здесь было тихо: узкая улочка, со всех сторон стиснутая глухими стенами огромных домов. Почти совсем стемнело.

Иван прислушался. Откуда-то издалека доносилось пьяное пение. Он взялся за рукоять меча и пошел в сторону голосов.

Ему было очень неприятно. Раздражал калейдоскоп событий, раздражала неопределенность состояния, раздражали голоса из бездны, которая на поверку вполне могла оказаться преисподней… Хрена с два я тебя буду ждать, подумал Иван злорадно по адресу профессора. Вот подумаю сначала, а потом…

Иван резко остановился. Откуда-то — показалось даже, что прямо из стены, — бесшумно вышли, нет, почти выплыли четыре фигуры, закутанные в черные плащи с низко опущенными на лицо капюшонами. Несмотря на темноту, каждая деталь одеяния, каждая складка была ясно различима, и Иван удивился тому, как не похожи оказались эти одежды на все то, что он здесь видел раньше. Но мысли эти додумывались сами по себе — быстро выхватив меч, Иван замер, внимательно следя за малейшим движением неизвестных граждан Вавилона.

Неизвестные граждане стояли, не шевелясь, спрятав руки в широких рукавах своих плащей, похожие больше на монахов из какого-нибудь исторического фильма, нежели на завоеванных вавилонян, только в отличие от монахов вервиями одежды их подпоясаны не были: плащи спадали свободно, переливчато поблескивали — своим, не отраженным светом.

Иван услышал позади легкий шорох и резко отскочил, прижавшись к стене. Теперь местных граждан было уже восемь — еще четверо в капюшонах подошли сзади.

Иван выжидал. Ему не было страшно — скорее любопытно: оружия ни у кого из этих людей видно не было, и никаких особенно угрожающих действий они не производили.

Никто пока не проронил ни слова. Пауза затягивалась, и ее нарушил своим появлением еще один персонаж. Некто, одетый тоже в черный блескучий плащ, но с откинутым капюшоном, выступил из темноты и остановился перед Иваном. Голова новоприбывшего напоминала бильярдный шар: человек был обрит наголо. То есть совсем: ни волос, ни бровей, ни даже ресниц. Темные глаза его спокойно смотрели на Ивана.

Внезапно как по команде остальные откинули капюшоны. Сначала Ивану показалось в полутьме, что они тоже лысые, но, приглядевшись, он невольно вздрогнул: головы их напоминали костяные шары уже без всякой натяжки.

Ни глаз, ни ушей — ничего не было у них! Просто — матово светящиеся гладкие поверхности вместо лиц. Или это были маски?..

Иван опять ощутил противный холод снаружи и внутри. Снова чья-то сила лишала его воли, заставляя опустить меч.

— Пойдем, — без улыбки сказал темноглазый, повернулся и пошел, не оглядываясь. Иван двинулся следом за ним, понимая, что так надо, и не удивлялся и не отчаивался, когда молчаливые спутники спокойно взяли у него из рук меч и пошли рядом: дверь в стене открылась, и все вместе они стали спускаться куда-то вниз.

Выщербленные ступени привели в огромный зал, освещенный тусклым светом чадящих факелов; огней было много, они выстраивались бесконечной вереницей и терялись где-то вдалеке. Иван поднял голову, но потолка не увидел: показалось, что его скрывали низкие свинцовые тучи. Его подтолкнули: он не стал сопротивляться и пошел дальше.

Они шли очень долго. Неестественная тишина стояла кругом, и Иван различал только звук своих шагов и шагов зрячего, что вел их по подземелью. Воздух был прозрачен и еж, даже слишком свеж, и никакие запахи не чувствовались в нем, и никакого движения тоже не было — ни ветерка, ни сквознячка. Пол под ногами оказался земляным, но Яростью от него не тянуло.

Потом они оказались у каменной стены с огромными воротами. Ворота эти были украшены изображениями каких-то фигур, мужских и женских: некоторые сжимали в своих руках таблицы с письменами, а некоторые — оружие.

Ворота распахнулись. Шедший впереди зрячий обернулся и вдруг резко махнул над головой Ивана его же мечом. Движение было настолько молниеносным, что Иван не успел ни испугаться, ни уклониться. Он только почувствовал, как что-то будто бы отделилось от его макушки.

Иван машинально провел по волосам рукой. Нет, все в порядке — никаких ран и повреждений. Он вопросительно посмотрел на зрячего. Тот ответил спокойным взглядом и шагнул в открытые ворота. Иван последовал за ним.

Яркий свет ударил в лицо. Иван невольно зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, что его спутники как сквозь землю провалились, а сам он оказался в большом, но конечных объемов помещении, непонятно каким образом освещенном, с белыми стенами, потолком и полом. Шагах в двадцати от него находился бассейн с фигуркой страшненького дракончика, из пасти которого била тоненькая струйка воды. Возле бассейна стояли два удобного вида ложа, на одном из которых развалился в высшей степени респектабельного вида господин в белых одеждах: он доброжелательно улыбался и вежливым жестом предлагал Ивану присесть. Точнее, прилечь. Короче, располагаться.

Иван на всякий случай обернулся — дверей сзади уже не оказалось — и решил последовать любезному приглашению.

Чувствовал он себя легко и свободно. Понимая, что попал сюда не совсем по своей воле, он в то же время осознавал почему-то, что не захоти он сюда явиться — и не явился бы вовсе; откуда пришло к нему это осознание, он не задумывался. Вместе с тем чего-то как будто бы не хватало. Крика птицы, что ли?.. Словно за дверью остались его спутники, хотя он и не знал окончательно, что ему ближе — вой волка или лай собаки.

Но голова была ясной. Давненько он себя так хорошо и уверенно не чувствовал. Почитай, с советских времен…

Иван подошел к ложу, опустился на него и поерзал, устраиваясь поудобнее. Господин напротив него благожелательно покачивал головой. Журчала вода, падающая в бассейн.

Иван наконец пристроил свои члены и посмотрел на гостеприимного хозяина. Господин был толст и почти лыс — только белый пушок клубился на окраинах обширного черепа. Объемистое чрево свешивалось набок, пухлые губы растянулись в улыбке, сизая картофелина носа совсем потерялась среди массивных багровых щек. Общий вид господина был в высшей степени благообразен и внушал уважение и доверие. Вот только глаза слегка подгуляли — блеклая водянистая радужка и мертвый черный нарыв зрачка.

— Приветствую, приветствую вас, дорогой гость! — неожиданно писклявым голосом произнес толстый господин. — Рад, что вы любезно согласились принять приглашение и решили посетить нас…

— Положим, моего согласия никто вовсе даже и не спрашивал, — буркнул Иван.

— Вот уж неправда, — укоризненно покачал головой толстяк. — Вы, наверное, и сами догадались, что без вашего собственного желания никто вас сюда тащить и не стал бы…

Иван был с этим согласен, однако возразил:

— А что же ваши… приглашатели, слова нормального сказать не могли?

— А они, видите ли, вообще… не разговаривают. Только… э-э… общаются. Вся эта магия, знаете ли… — Толстячок вяло махнул рукой.

— И давно ли вы со мной так… общаетесь? — небрежно спросил Иван.

— Да вот несколько дней уже, — так же небрежно ответил толстяк. — Как вот вы там на поле брани свои дела закончили.

Иван удовлетворенно кивнул.

— Значит, все эти холода и голоса — ваших рук дело? — бросил он.

— Ну… некоторым образом, — несколько уклончиво сказал толстяк.

— А что там за волк был? — вдруг вспомнил Иван. — Или… собака?

Толстяк на секунду насупился, но потом снова заулыбался.

— Я же говорю — магия. Сложное дело, бывают помехи…

Иван подумал о профессоре.

— А… — начал он.

Толстяк сделал протестующий жест.

— Вы все узнаете… со временем. Поговорим о другом.

— Как вам будет благоугодно, — склонил голову Иван. Толстяк посмотрел на него с любопытством.

— Да, — промолвил он. — Барон, говоришь? Х-хе…

Иван промолчал.

— Да, — спохватился гостеприимный хозяин. — Быть может, вы чего-нибудь желаете? Напитки, еда?

«Сто пятьдесят «Столичной» и сигарету, — мрачно подумал Иван. — Две тысячи триста лет не курил…»

— Пожалуй, я бы выпил что-нибудь, — вслух сказал он. — Там, наверху, братья по оружию уже небось в стельку пьяные…

— Положим, не «наверху», — возразил собеседник. — Это пока не подземелье, а просто нулевой, так сказать, уровень. Но я вас понимаю.

Он сделал малопонятный жест рукой, и вдруг перед ним оказался низкий столик, сплошь уставленный блюдами, кувшинами и чашами.

Иван слегка удивился.

— Опять магия? — спросил он. — Или вы просто фокусник?

Он отхлебнул из протянутой чаши. Терпкое красное вино было чудесно.

— Да нет, я не фокусник, — рассеянно ответил толстячок, наливая себе из кувшина. — Я просто бог — Иван поперхнулся.

— Так-таки совсем «просто»? — с наивозможнейшим сарказмом спросил он.

Толстяк распробовал вино и удовлетворенно кивнул.

— Ну да, — благодушно сказал он. — Просто — бог…

— А борода-то где? — спросил Иван, криво улыбнувшись.

— Да нет, — хмыкнул толстяк. — Я бог не с большой буквы, а только с маленькой. Мне борода не положена…

Некоторое время они молча пили и ели.

Наконец Иван решил, что с него хватит, и, надкусывая сочный абрикос, сказал:

— Может быть, вы все-таки скажете, зачем позвали?

С аппетитом обгладывая мозговую косточку, толстяк кивнул.

— Жуй-жуй. Глотай, — проговорил он невнятно. — Подкрепляйся перед дальней дорогой…

Иван уронил абрикос себе в вино.

— Перед какой еще дальней дорогой? — оторопело спросил он. — Куда это я пойду? Да я, можно сказать, помираю от усталости.

— А кто тебе сказал, что ты уже не умер? — с легкой улыбкой спросил толстяк.

У Ивана в руках было пусто, и поэтому он ничего не уронил.

— Мне кажется, что это и так понятно, — вежливо сказал он.

Толстяк пристально посмотрел на Ивана.

— А знаешь ли ты, где, собственно, находишься? — почти вкрадчиво спросил он.

Иван подумал.

— Н-ну, во всяком случае, не в преисподней, — неуверенно сказал он.

Толстяк кивнул.

— Пока что не в преисподней, это точно, — подтвердил он. — Но — уже в царстве умерших. А сюда, как легко можешь сам понять, просто так не попадают.

Иван вспомнил профессоровы слова. Вот ведь гад, похоже, правду говорил…

— Как-то я… не так все это представлял, — произнес он. Толстяк хмыкнул.

— Ну и что?

— Да так… Ничего, — вяло произнес Иван. — И куда же мне надобно идти?

— Пока что на Запад — через Восток, — ответил толстяк.

— Как это? — удивился Иван.

— Чтобы быстрее.

Иван снова удивился, но решил не заниматься софистикой.

— А зачем туда идти? — спросил он.

— В данный момент потому, что иначе ты Двурогого не догонишь.

— Кого? — не понял Иван.

— Ну, как это у вас… Александра. Божественного.

— А почему он двурогий?

— Так он же сын Амона, — с легкой насмешкой сказал толстяк.

Иван порылся в памяти.

— Это… в Египте, что ли, бог такой?

— Ага, — подтвердил толстяк и кинул в рот сочную виноградину.

— Так что же, Александр Филиппович этот- правда сын бога? — саркастически спросил Иван.

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил его собеседник.

Иван не ответил.

— Кстати, — произнес толстяк, — имей в виду, что весь путь, и туда, и обратно, ты должен пройти за двенадцать ночей, иначе…

— Что?

Толстяк довольно сердито посмотрел на Ивана, но потом улыбнулся.

— Ну правда, не знаю я, — довольно добродушно сказал он. — Может, ты сгинешь навсегда, может, во что-то превратишься. Может быть, погибнет этот мир… или тот, откуда ты пришел… а может быть, вообще ничего такого не произойдет. Или, во всяком случае, никто ничего не заметит.

— Гм… — произнес Иван. — И ради этого я нарушил приказ начальства, ушел со своего поста…

— Это лысый черт этот — тебе начальство? — хмыкнул толстяк.

— А что? Я, может быть, без пяти минут штурмбаннфюрер…

— Ты-то может быть, — снова хмыкнул толстяк. — А при чем тут этот твой… как его…

— То есть? — насторожился Иван.

Толстяк посмотрел на него и вдруг осклабился.

— Ладно, — сказал он. — Успокойся, ты его еще увидишь, конкурента своего. Его… или кого-нибудь похожего на него. Много их тут… таких бродит.

— Не понял, — сказал Иван честно. Толстяк махнул рукой.

— Ерунда. Сам разберешься. Ты, главное, слушай вот что: обязательно надо пройти за двенадцать ночей все двенадцать уровней…

— Каких еще уровней? — перебил его Иван. Толстяк замялся.

— Ну… каких. Разных. Некоторые будут явно обозначены, некоторые будешь преодолевать нечувствительно. Пожалуй, тут все дело в числах… а может, нет. Да и обстоятельства могут меняться.

— Спасибо за ценные советы, — язвительно сказал Иван.

— Пожалуйста, — с готовностью ответил толстяк. — Главное — обязательно добудь то, зачем сюда пришел.

— Что же именно? — Потом узнаешь. Иван вздохнул.

— Хорошо, — кротко произнес он. — А что я там увижу и как мне себя там вести? Толстяк развел руками.

— Эка ты, братец, загнул. Все от тебя зависит! Вот сейчас, к примеру, ты меня видишь таким, каким хочешь видеть, а не таким, какой я есть на самом деле. Ты что думаешь, боги должны быть обязательно с бородами или хотя бы иметь достаточно респектабельный вид? Да ничего подобного! Это вы сами себе все напридумывали — чтобы понятнее было. Разложили все по полочкам, сплошные иллюзии… Солипсисты навыворот- все равно солипсисты… Иван выслушал эту белиберду не моргнув глазом. Помолчали, прислушиваясь к журчанию воды, бьющей из фонтана.

— Ну хорошо, — сказал Иван. — А почему именно я?

— Да вот потому что, — раздраженно произнес толстяк. — Не я тебя выбирал… Почему, почему… А почему не ты? А почему камень тяжелый, а вода мокрая? Ты еще о смысле жизни спроси! — И спрошу, — упрямо сказал Иван.

Толстяк посмотрел на него с сожалением.

Опять помолчали.

— Ладно, — бодро сказал Иван, поднимаясь с ложа. — Куда прикажете?

— Вон туда. — Толстяк вяло махнул рукой в ту сторону, откуда Иван пришел. — Иди и не рассусоливай. Ты все-таки солдат, и не из худших… да и бессмертный вдобавок.

— Как это? — не понял Иван.

— Ну, во всяком случае, в данный момент. Уровень-то нулевой. Ничто. Пустота. Вечность. Ничего еще не было.

Иван посмотрел на него, потом заглянул в бассейн.

Вода была чистой и совершенно прозрачной, а на дне бассейна Иван увидал какие-то тряпки, битую посуду, ржавые железяки, новехонькие дорогие украшения… чьи-то кости, лошадиный гладкий череп, золотые монеты…

Он отвернулся и пошел. В стене появилась дверь. Иван подошел к ней, обернулся и поглядел назад.

— Да, а как тебя зовут, собственно? — спросил он у хозяина.

Тот грустно усмехнулся.

— Нергал.

Иван покопался у себя в памяти.

— Нергал, — задумчиво повторил он. — Начальник местной преисподней, что ли? Какой-то ты… не очень грозный.

Нергал хмыкнул.

— А какая тебе разница, как я выгляжу? — спросил он. — Внешность ведь так обманчива…

— Ну, все-таки…

— Я что, кажусь не совсем настоящим?

— Честно говоря… да, — признался Иван. — И все тут какое-то фальшивое. Престидижитация. Ловкость рук. Неинтересно.

Толстяк погладил лысину и поднялся с ложа.

— Ну, хочешь, посмотри на такой фокус, — предложил он и вдруг оскалился.

В зале потемнело. Белые стены стремительно покрылись отвратительного вида коростой, сочащейся зеленоватым гноем. Отчаянно завоняло чем-то гнусным, и резко, с завыванием подувший ветер разнес вонь по всему свету. Из бассейна полыхнуло огнем, и он развалился на куски с неописуемым грохотом. Налетевший вихрь сорвал одежды с толстячка: по его круглому розовому липу пробежала трещина, и он лопнул, как воздушный шар; только лоскуточки кожи полетели в разные стороны.

Из ошметков оставшегося лежать гнусной кучей на полу мяса наружу поперло что-то скользкое и противное на вид: оно росло и росло, покрываясь быстро жесткой чешуей и бурой щетиной. Стремительно поднимаясь к потолку, на ноги встал чудовищный монстр: глаза его, наполненные осмысленной злобой, горели, как две полные луны; пасть его Украшали огромные желтые клыки, с которых капала пенящаяся слюна, когтистые-трехпалые руки были как два телеграфных столба.

— Ну как? — проревел монстр и лихо пыхнул едким огнем.

— Впечатляет, — согласился Иван. — Очень противно. В жизни ничего подобного не видел.

Он помахал хлебосольному хозяину рукой и вышел вон из зала.

Гром и рев за спиной стихли — как обрезало. Иван оказался в некоем пространстве, не имеющем границ: ни верха, ни низа, ни каких-либо стен. Все вокруг было залито светом, не слишком ярким и не слишком тусклым. То есть просто свет — и ничего больше.

Сердце куда-то ухнуло, Иван на секунду ослеп. Странное ощущение пронизало его с ног до головы. Безмятежность, покой, необъяснимое чувство уверенности в… чем-то. Сталь и кулак, огонь и ветер… а потом — тоска и легкое сомнение.

Это длилось мгновение, потом снова появилось привычное пространство — со своеобычными чувствами и мироощущением. Иван огляделся.

Зал, если, конечно, это был именно зал, видимых границ не имел. Над головой клубились темные, почти черные облака, под ногами была соответственно совсем черная земля. А может, и не земля, а пепел — поверхность казалась совсем ровной, без холмиков и трещинок. Сочетание чистого света, льющегося ниоткуда, и черноты верха и низа придавало окружающему довольно унылый серый вид, и уже ничего чистого совсем не оставалось.

Иван стоял столбом, несколько растерявшись. Было совершенно неясно — куда, собственно, нужно идти?.. Однако долго он задумываться не стал и уверенно зашагал туда, куда глядели глаза, — то есть вперед, просто вперед.

Через час или два пути Иван остановился. Картина вокруг не менялась: все так же куда-то неслись облака, хотя ветра совсем не было, все так же под ногами поскрипывала серая почва; все так же было тихо, безлюдно, безрадостно и безысходно.

Было ни жарко, ни холодно, а вообще как-то невесело. Иван вдруг почувствовал безотчетную тоску по тем, кого не было рядом с ним. Ах как уместны были бы сейчас крик птицы, и даже унылый волчий вой! Но нет — один' одинешенек стоял он среди серой пустыни, не у кого спросить совета и не на кого оглянуться в ожидании помощи… даже врагов каких завалящих и то не оказалось поблизости. Мир был сер, почти пуст, и казалось, что никогда не было ни одного рассвета, и ни одного заката, и всегда только это — истолченная в пыль, в порошок размытая серая затвердевшая без его участия мутная пелена…

— Да-да, — сказал кто-то у него под ухом. — А что ты здесь ожидал увидеть?

Иван обернулся. Позади стоял человечек с лицом фон Кугельсдорфа — правда, росточком пониже и с бороденкой пожиже. Одет он был во все серое.

Иван слегка удивился.

— А вы что тут делаете? — спросил он без обиняков. Человечек поднял брови.

— То есть?

— Ну как же, — нетерпеливо сказал Иван. — Профессор, не морочьте мне голову…

Некоторое время человечек молча смотрел на Ивана, потом заулыбался.

— А, — сказал он, — понимаю. Я, наверное, похож на кого-то из твоих знакомых. Однако позволь тебя разочаровать — ранее мы не встречались…

— Да?.. А кто вы такой?

— Лучше давай на «ты», — предложил незнакомец. — Как-то привычнее, знаешь ли. А кто я такой… Ну, скажем так: коллега.

«Собутыльник, значит», — чуть было не ляпнул Иван, но вовремя удержался.

— Чей коллега? — вежливо спросил он.

— А что, ты ни с кем здесь не встречался? — удивился Незнакомец.

— Ну… был там один. — Иван сделал неопределенный жест.

— Это Нергал, что ли? — догадался человечек. — Все одинаково о нем говорят… Я ему не то чтобы коллега, но служим мы примерно в одном ведомстве.

Иван поморщился.

— Тоже будешь мне идиотские байки рассказывать? — осведомился он.

— Да что ты!.. — От возмущения человечек даже замахал руками. — Этим другие займутся.

— Ого! — не выдержал Иван. — И много будет этих… других?

— Там посмотрим, — туманно сказал незнакомец.

— Опять, наверное, «от меня все зависит»? — медленно закипая, спросил Иван. — Если ты думаешь, что, к примеру, мне приятно видеть твою рожу, то ты глубоко заблуждаешься. Знаешь, что мне сейчас нужно?..

— Знаю, — кивнул человечек и вытащил из-под полы порядочной длины меч, протягивая его Ивану рукоятью вперед.

Иван с некоторым недоумением принял подарок, взвесил его в руке. Меч оказался хороший, прикладистый.

— А зачем… — начал он и осекся. Некто в сером исчез. Иван обернулся. Сзади, почти рядом, стояли с десяток людей, тоже одетых в серое, у каждого был в руке меч- такой же, как и у Ивана.

Иван хмыкнул.

— Ну что же, посмотрим, — сказал он и шагнул вперед.

Они встретили его дружно.

Иван вдруг весь преисполнился гордостью и отвагой, налился силой немереной, но рассудка при этом не потерял. Соперники его оказались не из слабаков, но быстрота их движений не шла ни в какое сравнение со скоростью движений Ивана. Он лихо колол и рубил, рубил и колол и снова рубил; через пару минут перед ним остался только один противник.

Этот, правда, оказался поустойчивее других; довольно долго они с Иваном успешно отражали выпады друг друга и один раз Иван лишь каким-то чудом успел уклониться от молниеносного удара противника. Неожиданно тот споткнулся на ровном месте, и Иван, не теряя ни секунды, вонзил свой меч прямо ему в грудь.

Он выпрямился, тяжело дыша. Каждая мышца его пела, он чувствовал невыразимый восторг и пьянящую радость поединка. Соперник Ивана попытался приподняться — и пухнул навзничь, обратив мертвое уже лицо к равнодушным серым облакам. Иван глянул в это лицо — и отшатнулся, как от удара.

Он увидел самого себя.

Мысли смешались в голове Ивана. Двойник?.. Или…

Он услышал ехидный смешок и повернул голову.

— Ну что, повеселился? — спросил его возможный профессор в сером. — Как ты его обработал, однако…

Иван уже справился с собой.

— Пустое, — пренебрежительно сказал он. — Что у нас там дальше? Дракона крошить будем?

Человек в сером изучающе посмотрел на него.

— Нет. Дракона, братец, тебе по чину не полагается, — сказал он. — А вот за эти подвиги заслуживаешь ты награды. Пошли.

— Это куда еще? — спросил Иван, небрежно поигрывая мечом. — Кругом ведь пустыня.

— Да какая пустыня? — с притворным изумлением спросил человек. — Смотри!..

От удивления Иван был вынужден открыть рот.

Только что вокруг, куда ни глянь, было серое мертвое безмолвие, а сейчас уже они стояли у ворот шикарного даже по местным восточным меркам дворца. Небо просветлело, под ногами зашелестела изумрудно-зеленая травка.

Одним словом, красота.

— Пошли-пошли, — поторопил его человечек и засеменил в сторону дворца.

Иван последовал за ним.

Ворота распахнулись перед ними — бесшумно, с вели-вой неспешностью.

Они вошли во дворец, миновали один зал великолепий, с мраморным полом и колоннами, прошли другой, с коврами и золотым оружием, по стенам, вступили — третий, еще краше предыдущих, в дальнем конце которого стоял огромный трон из черного мрамора. На троне восседал здоровенный мужик, облаченный в черную же ниспадающую мантию.

По бокам трона стояли двое стражников в черной металлической броне, с черными лицами (негры, смекнул Иван) и огромными кривыми мечами вороненой стали. Стражники были такого вида и такого роста, что Иван даже усомнился — а не работа ли это местного придворного скульптора из тех, что страдают гигантоманией и обожают делать чудовищные подарки.

Вероятный профессор пихнул Ивана в бок. Иван глянул на него — вот те на! — виртуальный фон Кугельсдорф тоже оказался в черном.

— Падай ниц! — прошипел двойник профессора Ивану в ухо. — Перед тобою великий Нингирсу!..

— А кто это? — спросил Иван и падать не стал. Профессорский двойник выпучил было на него глаза, но тут раздался сильный голос:

— Приветствую тебя, чужеземец…

Это заговорил сидевший на троне. Иван наклонил голову и шаркнул ножкой.

— Ты оказал неоценимую услугу нам, — продолжал этот самый их Нингирсу, — убив незваных гостей, пришедших с Запада. За это тебе полагается награда, и сейчас ты ее получишь…

Последнее прозвучало несколько зловеще, и Иван на всякий случай покрепче сжал меч.

Однако ничего страшного не случилось. Более того, произошло как раз обратное.

Из боковых проходов в зал впорхнула стайка симпатичных девиц в каких-то немыслимого изящества и прозрачности одеяниях.

Собственно, одежд Иван, можно сказать, не заметил. потому как девицы были до того хороши, что слов не стало, а мысли немного спутались. Призывно улыбаясь, девахи обступили Ивана и куда-то повлекли его с ласковой настойчивостью.

Ни намека на враждебность не было в их действиях, а было все наоборот, и Иван с охотою подчинился.

Девицы завлекли его в роскошные покои, сплошь устланные коврами невероятной работы, оставили Ивана там, а сами тут же упорхнули.

В будуаре были расставлены низкие столики с драгоценной инкрустацией, на которых было много всяких чаш, кувшинов и ваз, наполненных разными шербетами, винами и фруктами… журчала вода в фонтане, а еще Иван увидел кровать потрясающих размеров, и на этой самой кровати возлежала такая девица, что у Ивана разом вышибло все оставшиеся мысли и прямо-таки сперло дыхание.

Она была просто прекрасна. Тонкая, смуглая, с чудесной, но не слишком большой грудью, с длинными, обалденной красоты, ногами… гибкие руки, гладкие изящные ступни, идеальный овал лица, а еще — совершенно нездешние прекрасные золотые волосы и бездонные глаза такого синего цвета, какого в природе просто не могло бы быть, если бы Иван не видел этого сейчас…

В глазах ее он прочел все — восторг и негу, нездешний ум и опыт, желание и такую силу страсти, что просто шагнул к ней и очнулся только через неизвестно какой промежуток времени…

Иван попытался приподнять голову — и решил оставить бесполезное занятие. Сил не было вообще ни на что.

Она уловила его движение и нежно коснулась его блестевшей от пота груди.

Силы появились.

…Вторично он очнулся от низкого вибрирующего звука, пронесшегося по дворцу и заставившего задрожать стены. Головы Иван решил не поднимать, ограничившись тем, что открыл глаза.

Было хорошо. То есть было хорошо так, как никогда не было. Тело стало вялым и непослушным, но это не мешало, потому что сладкая истома пронизала каждую его клеточку и несла куда-то вдаль, баюкая и давая спокойное наслаждение. Он почувствовал возле себя свою (как он с гордостью подумал) женщину, ощутил теплоту ее нежной груди, маленькую ласковую ладонь у себя на щеке и улыбнулся, как дурак.

Было очень хорошо.

Он слегка пошевелился и почувствовал под лопатками некую шершавость. Иван недоуменно нахмурил брови, но потом улыбнулся снова. Ковер!.. Ну конечно же, кровать-то они благополучно поломали… и продолжали на полу…

Захотелось пить и наоборот. Он вспомнил, что где-то должно было оставаться вино, и, осторожно сняв с себя руку женщины, пополз к кувшинам, в беспорядке валявшимся неподалеку.

— Куда же ты, милый?..

Голос у нее был влекущий, глубокий, нежный… Иван посмотрел на нее, такую свежую, безо всех этих припухлостей и заспанностей, которые случаются даже у лучших земных женщин, такую прекрасную и единственную… и снова прошептал ее имя — то, которое уже шептал, говорил, кричал час, день, год тому назад…

— Лилит, — ласково сказал он, задумчиво, словно пробуя на вкус нежность утренней росы, — Лилит…

Она улыбнулась ему так, что он снова забыл обо всем, кроме одного…

— Иди же ко мне… — она вся потянулась к нему, — иди…

— Сейчас-сейчас, — заторопился Иван, — вот только… гм…

Он вдруг почувствовал себя весьма неуверенно. Черт, да где же здесь у них удобства находятся?..

— А что это нас разбудило? — брякнул он несколько невпопад, озираясь по сторонам. — Гул какой-то…

— Ах, это… — Она сладко потянулась и замерла в такой позе, что Иван сразу перестал озираться. — Это был гонг. Вторая ночь прошла…

— Что? — переспросил Иван. — Вторая…

И тут у него словно пелена с глаз спала.

Вторая ночь. Лилит… то есть та самая. Известная демоница. Здорово.

Он вскочил и на подгибающихся ногах побежал одеваться. Одежды было немного, но она оказалась разбросана повсюду, и Иван потерял несколько драгоценных мгновений, пока натягивал свои сублегалии. За эти секунды его подруга поняла, что что-то идет не так. — Стой… подожди. Постой…

Голос ее менялся, сваливаясь в шипение. Иван глянул на нее и с ужасом увидел, как тело Лилит стало стремительно преображаться: кожа, только что бывшая гладкой и смуглой, позеленела и погрубела; череп удлинился, чудные золотые волосы повылезали и осыпались на ковер; глаза полыхнули злобным огнем, оскалились выставленные вперед жуткие клыки; с треском развернулись за спиной перепончатые крылья. В пасти мелькнул раздвоенный алый язык.

Честно говоря, Иван не столько испугался, сколько огорчился. Вот тебе и раз… А какая была женщина! Ах какая женщина…

Но все эти грустные мысли додумывать уже было некогда. Крылатая демоница бросилась на него, пронзительно шипя и плюясь огнем.

Иван отскочил в сторону, демоница промахнулась и врезалась в стену. Стена дрогнула, демоница пронзительно завизжала. Совершенно осатанев, она развернулась, высоко подпрыгнула и снова бросилась в атаку. Но Иван уже успел поднять меч…

С грустной улыбкой наблюдал он за тем, как у его ног, мучительно скрежеща акульими зубами, пытаясь даже сейчас добраться до его плоти, умирала та, что лишь недавно дарила ему великое счастье слияния в единое целое двух душ и двух тел…

Из огромной раны на ее груди вытекала зеленая зловонная жидкость, которая шипела, дымилась и проедала дорогой ковер. Вот каковы они, эти женщины. Никогда не женюсь, подумал Иван с тоской.

Тут он увидел, что жидкость течь перестала, а рана демоницы начала затягиваться — все быстрее и быстрее. Лилит открыла глаза. Пора, понял Иван, и опрометью бросился вон из будуара.

Привлеченные шумом, который произвели Иван и его темпераментная подруга, со всех сторон сбегались прислужники и прислужницы. Миловидные девицы, те самые, что сопровождали Ивана к ложу любви, подобно своей хозяйке тоже изменяли на глазах свой облик, но все же до привечавшей воина сирены им было далеко.

— Зарублю!.. — заорал Иван страшным голосом и бросился напролом, потому как отступать было некуда.

Нападавших было не очень много, и Иван быстро расчистил себе путь. Но тут он увидел перед собою тех самых стражников, что стояли подле черного трона: гиганты уже занесли свои мечи, готовясь поразить неблагодарного гостя. Иван метнулся вбок, пнул какую-то удачно подвернувшуюся дверь и полетел кубарем.

Он тут же вскочил на ноги, выставив меч перед собою, но никого не увидел. Дворец, кстати, тоже пропал напрочь.

Иван опустил меч и огляделся. Оказалось, что он стоит посреди чистого поля. Кругом была трава-мурава, холмы, белые облачка в светлом бессолнечном небе. Неподалеку виднелся красивый белокаменный град. Пейзаж был просто до неприличия а-ля рюс.

Иван в сомнении посмотрел на далекий град и нерешительно сделал несколько шагов в его сторону.

— Прелестно, прелестно. Как ты их всех… Герой.

Это оказался снова местный вариант профессора. На Ивана он смотрел вполне доброжелательно.

— Ну, чего стал столбом? Давай действуй. Иди дальше.

— Слушай, — не выдержал Иван, — чего тебе от меня надо? Ты мне помогаешь или наоборот? Профессорский двойник хмыкнул.

— Какая разница? Я просто иногда показываю дорогу…

— Куда?

Двойник пожал плечами.

— В основном — на Запад. Ты ведь туда идешь?

Иван посмотрел на профессора.

— На Запад? Ну хорошо… пусть будет Запад.

— Тогда иди быстрее…

Иван еще раз глянул на него и выразительно помахал мечом. Двойник профессора усмехнулся.

Иван почувствовал, что оружие в его руке слегка дернулось. Он посмотрел на свой меч и увидел, что тот разительно изменился: вместо изогнутого изящного, богато украшенного клинка в его руке находился длинный тяжелый прямой меч безо всяких украшений.

Иван посмотрел на свою одежду. Восточный колорит его платья уступил место суровой простоте грубой рубахи, штанов и сапог.

Предположительный фон Кугельсдорф хихикнул.

— Что, одежка поменялась?.. Ничего, тут и не такое бывает: привыкай, братец.

Иван посмотрел на него.

— Кстати, — произнес он. — Ты кто, собственно, такой есть? А то я никак не определюсь, как тебя называть в мыслях. Профессор ты или нет?

Человечек задумчиво пожевал губами.

— Ну что ж, — рассудительно сказал он. — Можешь определять меня как профессора. В конце концов, их много бывает, профессоров-то… со всякими там своими загадками, ошибками, головами… Популярная все-таки это фигура — профессор. Так что я не против, можешь называть.

— Весьма тронут, — промолвил Иван, сунул меч в ножны и зашагал к городу.

Скоро он подошел к воротам. Вопреки ожиданиям тяжелые створки не распахнулись при его приближении. Иван подождал немного, прислушиваясь. За воротами было тихо. Тогда он забарабанил по ним рукоятью меча.

Стучал он долго. Наконец приоткрылось небольшое окошко, и в нем показалась заспанная красноглазая бородатая харя.

— Чего надо? — хрипло осведомилась эта самая харя.

Иван даже растерялся.

— Да вот… я тут… — промямлил он нерешительно и сам на себя разозлился. — Открывай немедля! — гаркнул он и топнул ногой.

— Поединщик, что ль? — прохрипела невнятно харя, и окошечко закрылось.

Послышался скрип, и створки ворот стали с натугой открываться.

— Так бы сразу и сказал, — ворчал харевладелец под пронзительный скрип петель. Иван посмотрел на него. Это оказался низенький квадратный мужик в помятом островерхом шишаке, грязной рубахе, в чудовищного размера стоптанных сапожищах и с топором за поясом. Мужик посторонился, пропуская Ивана в город. Иван, подбоченясь, вошел в ворота. Сделав пару шагов, он поскользнулся на какой-то дряни и чуть было не рухнул в обширную лужу. Иван чертыхнулся.

— Чего ж ты под ноги не смотришь-то, бестолочь, — невнятно пробурчали за спиной. — И коня, понимаешь, у тебя нету…

Иван оглянулся на мужика. Тот, выставив вперед косматую бородищу, ковырялся в зубах грязным пальцем и дружелюбно разглядывал пришельца.

— Ну, чего смотришь? К князю иди. Во-он его палаты…

Мужик вынул палец из бороды, осмотрел его и ткнул им куда-то в сторону.

Иван проследил направление и пошел.

Дойдя до княжеских палат, он увидел большое количество разнообразного народу, толпившегося у резного крыльца. Ни на кого не глядя, Иван гордо вскинул голову и поднялся по ступенькам.

Тут дорогу ему заступили двое с обнаженными мечами.

— А куда идешь ты?

— А к князю, — свободно ответил Иван.

— А почто беспокоишь его?

— А по великой надобности, — ответил Иван надменно, глядя поверх голов стражников.

— Поединщик, что ль? — с оттенком уважения спросил один из них.

— Поединщик, — согласился Иван.

— Заходи.

Они посторонились. Иван вошел в палаты, гадая, в какие это поединщики он так решительно записался.

Он очутился в большом помещении с низким потолком и чистым метеным полом. По стенам были развешены огромные зеркала.

В помещении было довольно много людей, которые сидели за столами, расставленными покоем. Люди эти ели и пили, чавкая и булькая. На главном месте сидел человек с длинной седой бородой и умными черными глазами, одетый чисто и богато. За его спиной висело самое большое — от пола до потолка — зеркало.

Князь, понял Иван, сделал несколько шагов и остановился напротив него. Чавканье и рыгание прекратились. Все посмотрели на Ивана.

Он почувствовал себя несколько неловко, потом, спохватившись, отвесил глубокий поклон.

— Чего тебе надобно, отрок? — спросил князь хорошо поставленным баритоном.

— Поединщик я, — скромно сказал Иван, слегка обидевшись на «отрока». — Биться вот хочу.

Грянул дружный хохот. Княжеские гости — все как на подбор здоровенные бородатые дядьки — веселились, как дети.

— Ой, не могу!.. Ты погляди на него!.. Поединщик!.. Букашек давитель!.. От горшка полвершка — а туда же!.. Ай, держите меня!..

Князь слегка улыбнулся, потом нахмурился, повел бровью — хохот стих. Иван дождался, пока станет совсем тихо, потом поклонился еще раз.

Князь пристально на него посмотрел и сказал:

— Али ты не знаешь, с кем биться будешь? Аль не ведаешь, скольких богатырей земли нашей погубило чудище Ужасное? Не слыхал, видать, сколько красных девушек сожрал гад огнедышащий, дань какую распрестрашную платим мы ему, зверю жуткому?

Ага, отметил Иван. Гад, значит, огнедышащий… Читывали такое, слыхивали… Он деликатно кашлянул и сказал:

— То не ведомо мне, князь… э-э… прославленный, то не слыхивал я… гм… крестьянский сын. Знаю лишь одно я: землю русскую не топтать гаду вредному, не позволю я!

Князь удивленно поднял брови.

— Русскую?.. — недоверчиво спросил он. — Какую это такую — русскую?..

Иван стушевался. Вот ведь- интернационалисты попались…

— Ну, это… родную, в смысле.

Странно, подумал он. Почему- не русскую? Чего же они здесь тогда имитаций-стилизаций понастроили? Или это специально для него, персонально, так сказать?.. — Князь пристально посмотрел на него.

— А как звать-величать тебя, отрок смелый наш?

— Иван, — честно сказал Иван. — Иван — крестьянский сын.

Князь удивился.

— Да вроде одного такого Ивана пожрало уже чудище?

Иван пожал плечами.

— Не ведаю я… Однофамилец, наверное, — брякнул он.

Князь удовлетворенно кивнул.

— Что ж, раз решил биться ты — так и в добрый час… Хоть не крепкий ты — да не маленький. Только чудище то поганое извело совсем и Добрынюшку, и Илюшеньку… вот Усынюшка и остался лишь…

Князь горестно кивнул на сидевшего рядом здоровенного лохматого богатыря в помятой кирасе. Тот печально вздохнул и покивал в ответ чудовищной длины усами.

Князь перевел взгляд на Ивана.

— Коли справишься — будет честь тебе. Принесешь языки гада страшного — награжу тебя по заслугам я…

Опять, подумал Иван. Он покосился по сторонам — потенциальных демониц вроде видно не было.

— …обзлащу тебя и обсеребрю…

— Чего-чего?!. - переспросил. Иван.

— Злата-серебра надаю тебе, — пояснил князь. — Понятно?

— Конечно, понятно, — согласился Иван. — Надаешь ты мне, значит, злата-серебра…

Князь кивнул и продолжал:

— А не справишься — так пожрет тебя, сам понимаешь, то ужасное чудо жуткое…

И это понятно, подумал про себя Иван, а вслух сказал:

— Где ж искать его, гада вредного?

Князь печально вздохнул:

— Из ворот иди — все прямешенько. Речку огненную через мост…

— Да нет, — почтительно возразил кто-то. — Речка-то в другой стороне…

— Ах да, — спохватился князь. — Речки там нет. Так вот… Как увидишь камень — от него три пути… Как направо пойдешь — так обратно придешь. Как налево зайдешь — в никуда попадешь. А как прямо пойдешь — так и чудище там, недалешенько… найдешь.

Князь замолчал и строго оглядел зал. Все почтительно молчали, внимая княжескому речитативу.

Иван нерешительно кашлянул, действительно ощущая себя робким отроком. Все посмотрели на него.

— Так я пойду? — нерешительно спросил Иван.

— Иди, — благосклонно кивнул князь. — Принесешь языки — получишь награду великую…

Иван содрогнулся. Далась им эта награда… Он поклонился в пояс.

— Не поминайте лихом, братцы, — сказал он, повернулся и вышел из палат.

«Интересные дела, — размышлял Иван, направляясь к городским воротам. — Странные… Змей Горыныч там — это понятно… А вот что за земля это… И икон никаких в светлой Горнице, и ни церковки, ни колоколенки… Только ритм-размер разговоров их — все былинный он, все сказательный…»

Он подошел к воротам. Давешний мужик по-прежнему ковырялся в зубах.

— Ну что, биться идешь али раздумал? — невнятно спросил он.

— Биться, биться, — буркнул Иван, занятый своими. мыслями. — Давай открывай скорее, холоп несчастный…

— Во, — удивился мужик. — А говорил — крестьянский сын, крестьянский сын… Иван остановился.

— А ты откуда знаешь?

— Оттуда, — пробурчал бородач. Видно было, что он обиделся.

Заскрипела отворяемая воротина.

— И что, так без коня и пойдешь? — мрачно спросил бородач.

— Так и пойду.

— И правильно, — решительно сказал мужик, копаясь в бороде, — нечего его, гада трехголового, обедами зря кормить. Ужина с него хватит…

Иван в упор посмотрел на него.

— Это я, что ли, на ужин положен? — угрожающе произнес он.

Обиженный бородач отвел в сторону хитрые глазки.

— Да нет, — сказал он. — Это я так… Иван сплюнул и решительно зашагал к видневшемуся невдалеке огромному камню.

Подойдя к нему, он обнаружил, что поверхность огромного абсолютно гладкого булыжника совершенно чиста — вопреки всяким былинам. Ни тебе надписей, ни тебе указателей. Правда, как и говорил князь, от камня отходили три дорожки.

Иван почесал в затылке и уселся на землю, привалившись спиной к камню.

Ладно, подумал он, прикинем что-нибудь к носу. Где я оказался? — неизвестно. То есть, конечно, намеки тут все делают, но не обязательно принимать все на веру. Но, в конце концов, почему путешествие в прошлое — нормальное дело, а хождение по стране мертвых — нонсенс?..

Вдруг он понял, что забыл, зачем тут оказался.

Талисман, талисман… что там, с этим талисманом? Наверное, у этих чертовых немцев что-то не сложилось пока с Александром, если пришлось здесь одному бродить. А может, так и нужно, чтобы одному, без них? А! Вспомнил!.. Да, осталась еще одна часть талисмана, у короля Артура, а он как раз на Западных островах и обитается — вроде бы… а как туда добраться? Эх, чует мое сердце, что неспроста все это, неспроста с самого начала, с этой аварии дурацкой… а что за авария? когда она случилась? не помню… не знаю… что там было раньше? Я воевал когда-то? Или нет? Где это было, в какой стране? Чьи приказы выполнял? Кому подчиняюсь сейчас? Эх, знать бы…

Иван разозлился. Ладно, подумал, он, избранник я там или нет, но остается одно — идти вперед… а там разберемся.

Он легко поднялся на ноги и решительно зашагал по средней от камня дорожке.

Шел он долго. Травка-муравка из яркой и зеленой постепенно превратилась в блеклую и желто-коричневую и неприятно скрипела под ногами. Стало темнеть.

В воздухе отчетливо пахло жареным.

Иван остановился.

Впереди он увидел лес, деревья в котором были опалены до такой степени, что на них не осталось ни листьев, ни ветвей, ни даже коры: просто стоят страшные обугленные стволы. И там, в этом лесу, что-то было — огромное, могучее, нехорошее.

Иван ждал. Он понял, что сейчас ему предстоит встретиться лицом к лицу с воплощением исполинской неведомой мощи, причем мощи злой, откровенно и навсегда злой, и не будет скоро места ни уговорам, ни хитрости.

Ладно, решил Иван, крепче взявшись за рукоять меча.

Затрещали, зашатались деревья; над лесом взвилось облако черного пепла, совсем близко полыхнуло жарким огнем, и на поляну вывалилось, взревывая и взрыкивая, огромное нечто. Земля содрогнулась.

Иван опустил меч и открыл рот.

Перед ним, угрожающе вращая полуметровыми глазищами, мотая тремя здоровенными головами и сильно дыша огнем из трех жуткого вида зубастых пастей, стоял, переливаясь в свете яркого пламени гладкой серо-зеленой блестящей чешуей, огромный, непостижимый, ужасный бегемот.

Иван вытаращил глаза не хуже новоявленного зверя, потом закрыл их и снова открыл: однако трехголовый бегемотище остался на месте, мотая в разные стороны своими головами — каждая с пивную цистерну величиной, — скрежеща зубами — как у акулы, в несколько рядов, — и время от времени облизываясь тремя змеиными раздвоенными языками.

Постояли, помолчали. Иван стал потихоньку приходить в себя. Бегемот… как бегемот. Большой, конечно, спору нет, даже огромный… и голов у него целых три, и чешуя, и огонь… но в остальном-то — обычный зверь, такие в Африке водятся. Вот только зубы великоваты, пожалуй. Все впечатление зубы портят.

Изучаемый Иваном бегемот тем временем смирно стоял на месте, только переминался с ноги на ногу и пошевеливал головами. Даже огнем пыхать перестал.

Потом все его шесть глаз уставились на Ивана, видимо, только сейчас впервые его заметив. Три морды приняли вид разочарованный и даже обиженный. Средняя голова слабо дохнула огнем и заговорила гулким басом:

— Это что же такое я вижу?! Как это, пардон, прикажете понимать?! А где остальные?.. Где люди? Где лошади? Где девицы, наконец?!.

Иван оторопел.

— Какие девицы?.. — ошалело спросил он.

— Ты что, маленький? — укоризненно спросила правая голова приятным баритоном. — Всем известно, что конь — на обед, молодец — на ужин…

— А девицы? — машинально повторил Иван. Левая голова конфузливо хихикнула. Средняя покосилась на нее строго и сказала, обращаясь к Ивану:

— Девицы — на завтрак, разумеется. Что же я, по-твоему, не завтракаю?

— Да нет, я так… — смешался Иван, потом спохватился: — Эй, да это из байки про Змея Горыныча!.. А ты-то…

Он замялся, пытаясь подыскать нужное определение. Левая голова бегемота хмыкнула, правая сплюнула, средняя укоризненно покачалась.

— Ну вот, — грустно сказала правая, обращаясь к средней. — Опять какой-то мифический Горыныч… Приходят тут всякие невежи, несут разную ерунду… Надоело.

— Надоело, так не ешь! — гаркнула средняя голова. — Пойди грибов погрызи. Понравились небось в прошлый раз грибы-то?..

Левая голова опять хихикнула, а правая отвернулась в сторону и, фигурально выражаясь, повесилась. Наверное, с грибами была связана какая-то неприятная для нее история.

Левая голова хихикнула громче.

— А ты чего регочешь? — набросилась на нее средняя. — Кто в прошлый раз на пригорке всю траву сожрал, а? Говорили же — не надо, дурья твоя башка, плохо будет от травы! И что вышло?..

Левая голова сконфуженно хрюкнула.

Ивану это надоело.

— А ну кончай трепаться! — гаркнул он.

Все три головы разом посмотрели на Ивана. Ушки, непропорционально маленькие по сравнению с остальными частями тела зверя, встали торчком.

— Прекращайте лишние разговоры, — тоном ниже сказал Иван. — Давайте биться.

Бегемот целиком удивился.

— Чего делать? — высоким тенорком спросила левая голова.

— Ну, сражаться… Подходи! — Иван взмахнул мечом. Головы переглянулись.

— Может, он это… того? — нерешительно спросила правая и выразительно пошевелила ушами.

— Нет, он просто не в курсе. И к тому же невоспитан, — Лазала средняя, грустно улыбнувшись.

— Пойми, — сказала она, обращаясь к Ивану. — Здесь давно никто не бьется. Город присылает нам излишки — то, что ему не нужно, а я даю в обмен то, что не нужно мне. Вот и все. Спокойно, тихо, без хлопот.

— Я те дам — без хлопот, — сказал Иван, помахивая мечом.

— Вот втопчу тебя сейчас в землю, — грустно сказала средняя голова бегемота, — тогда узнаешь… И не по пояс втопчу, а по самую маковку!

— Да иди ты! — обиделся Иван. — Тоже мне животное…

— Ну все, — кротко сказала правая голова. — Придется тебя съесть.

— О! — обрадовался Иван. — Другое дело. А то все разговоры, разговоры…

— Вот дурак, — с досадой сказала правая голова, — а туда же — битву ему подавай…

— Парень, ты что, ничего не понял? — укоризненно сказала левая голова. — Тебя ж просто используют! Ты же небось вообще не в свой город попал и не заметил даже, а они, молодцы такие, не растерялись: видят — перед ними дурень, так надо его, дурня этого, послать куда поближе, и он, дурень этот, за нас всю работу и сделает… а мы сразу двух зайцев убьем — и дурня, и бегемота… Хорош каламбурчик? — хихикнула вдруг голова.

— Как это — не в свой город? — потерянно спросил Иван. — А где же тогда мой?..

— Этого я не знаю, — развела ушами левая голова. — Надо было на речке спрашивать…

— Да на какой речке? — заорал Иван. — Не было никакой речки!..

— Была речка, была, — успокаивающе сказала правая голова. — Не знаю только, какая там тебе положена: огненная, студеная, песчаная, высохшая… не суть важно. Главное — без речек тут у нас не обойдешься…

— Вот ты спросонья ввалился не в свой город, — вступила в разговор средняя голова, — а тебе сразу и предложили: иди, мол, на битву, а мы тебе награду… Было дело?

— Было, — признал Иван.

— То-то, — довольно кивнула голова. — С наградами у нас тут дело обстоит хорошо. Правда, не всегда дают то, что обещают…

— Это если неправильно просишь, — вставила левая голова.

— А я ничего и не просил, — возразил Иван.

— Да? — хмыкнула средняя. — Мне кажется, ты ошибаешься. Это только во сне не совсем волен поступать так, как хочешь, а здесь…

— А зачем ты вообще сюда биться пришел? — перебила правая голова. — Неужто из-за этой самой награды?

— Н-не знаю, — в затруднении произнес Иван. — Что-то мне нужно отсюда принести… что-то, что поможет мне добыть часть какого-то другого, которое будет целым… опять, похоже, я все забыл.

— Ты сам себя послушай, — усмехнулась средняя голова. — Бессвязица. И куда это «что-то» нести? Обратно в сон? Ерунда…

— Действительно, ерунда, — задумчиво произнес Иван.

— Твой разум изумляет всех, — насмешливо сказала средняя голова.

— Какая перемена в нраве! — подхватила левая.

— Как он умен и осторожен! — добавила правая.

— …И видел я, как счастье мира уходит, словно легкий сон… — проговорил Иван по-прежнему задумчиво. Воцарилась гробовая тишина. Бегемот был поражен.

— Вот это да, — с расстановкой произнесла после паузы средняя голова. — Сам сочинил?

Иван встрепенулся.

— Н-нет, — сказал он. — Слышал где-то…

— Перевод не совсем точен, — заметила правая голо- но смысл верен.

— Ладно, — решительно сказал Иван, — Давайте-ка вы расскажите мне лучше…

— Ой, что это?! — заорала левая голова и вытаращилась куда-то за спину Ивана.

Иван обернулся, и в ту же самую секунду язык пламени, пущенный бегемотом, опалил ему макушку.

Иван упал и откатился и сторону. В полуметре от него в землю с грохотом впечаталась исполинская бегемотья ножища.

Иван проворно вскочил и изо всей силы махнул мечом. Бум-бум-бум — на землю гулко посыпались головы вероломного бегемота.

Некоторое время обезглавленный зверь стоял, потом ноги его разъехались в разные стороны, и он тяжело рухнул в обширную кровавую лужу.

— Все кончено, — томным тенорком произнесла бывшая левая голова, слабо шевельнув ушами. — Отойдите от меня… и не поесть мне завтра вкусных кермусевов…

— Идиот, — злобно сказала бывшая правая и странно клацнула зубами. — Все тебе хиханьки да хаханьки. Маоист доморощенный. Где твоя книжечка заветная, цитатничек твой?..

— Добился своего, — скосила на Ивана глаз бывшая средняя. — Ладно, забирай, что тебе надо, и проваливай. До встречи…

Как по команде все головы одновременно смежили веки. Иван в растерянности опустил меч.

Вдруг сверху прямо рядом с ним на траву мягко упало нечто.

Это оказалась небольшая сумка- вроде пастушечьей. Иван немного помедлил и поднял ее.

Сумка была как сумка — из холстины. Иван посмотрел вверх. Ничего особенного — разве что немного посветлело. Иван осторожно заглянул внутрь сумки. Там было пусто.

— Чего смотришь? — пропищал кто-то. — Клади нас, прячь быстрее, и пошли обратно…

Иван глянул вниз и подскочил от неожиданности. У его ног, как две атакующие кобры, раскачивалась пара длинных красных раздвоенных языков.

— Ну, чего уставился? — нетерпеливо пискнул один из них. — Подставляй сумку, да поползли…

Иван молча таращился на них.

— Давай, давай, — поторопил его другой язык. — Холодно… Эй, Третий, ты где?..

— Ползу-ползу, — раздался приглушенный писк со стороны поверженного бегемота, и из пасти бывшей левой головы с трудом выбрался еще один язык. — За зуб зацепился, — пояснил он, быстро направляясь к Ивану, и, остановившись возле его ног, озабоченно добавил: — А зуб-то ядовитый…

Иван покачал головой и подставил языкам раскрытую сумку. Самостоятельно гуляющие части тела бывшего бегемота проворно заползли внутрь, повозились там, а потом кто-то из них пропищал:

— Не стой, как истукан! Пошли быстрее!..

Иван хмыкнул.

— Куда?

— Как — куда? — донеслось из сумки. — В город, конечно!

Иван подумал, потом закинул сумку на плечо и решительно зашагал обратно.

«Знатный я разведчик сегодня, — усмехнулся он про себя, — целых трех языков взял…»

Вскоре впереди показался камень. Когда Иван подошел к нему совсем близко, то увидел унылого всадника на кауром жеребце. Жеребец равнодушно покосился на Ивана и отвернулся. Всадник — в кольчуге, шлеме и с копьем наперевес — задумчиво созерцал поверхность исполинского булыжника.

— Чего задумался? — спросил Иван, подойдя вплотную. Всадник заметно вздрогнул и посмотрел на него.

— Да вот, — криво улыбнулся он. — На битву ехать надо.

— Это на какую же? — с любопытством спросил Иван.

— Да с этим… огнедышащим.

— Иди ты! — поразился Иван. — Неужто думаешь справиться?

— Не знаю, — честно признался всадник. — Но больно уж награда хороша…

— А что за награда?

— Злата-серебра немерено, — мечтательно произнес всадник. — А уж каменьев драгоценных…

Он восхищенно покрутил головой, потом почему-то погрустнел и вздохнул.

— А чего вздыхаешь-то? — поинтересовался Иван.

— Да на кой мне все это злато? — печально посмотрел на него всадник.

Иван удивился.

— Так не езжай туда, — сказал он, — раз золото не нужно…

Всадник опять вздохнул.

— Нужно, не нужно, — тоскливо произнес он. — А куда сейчас без него денешься…

Иван пожал плечами.

— Как хочешь. Да, — спохватился он, — а ты местный?

Всадник отрицательно мотнул головой.

— Да нет, из Иауыа… Слыхал?

— Нет, — озадаченно сказал Иван. — А где это?

— Рядом с Алльгарфом… Ну, суток двое езды.

— На чем?

— На чем хочешь, — рассеянно ответил всадник — Хочешь — на коне, хочешь — на единороге… На единороге, правда, быстрее.

Иван почесал в затылке.

— Ясно, — сказал он после паузы. — Тогда желаю удачи. Только знаешь, говорят, что огнедышащего уже того… извели. Истребили его, трехголового.

— Брось, — невесело усмехнулся всадник. — Огнедышащего на всех хватит… И ключей тоже.

— Каких ключей? — озадаченно спросил Иван.

— Каких… К этому, как его… да ты сам знаешь.

Иван ждал продолжения, но всадник лишь уныло махнул рукой и замолчал.

— Ладно, — сказал Иван печальному рыцарю. — Передавай привет зловредному, ежели что.

— Передам, — кивнул всадник. — Бывай.

Он решительно ударил пятками коня и поскакал вперед. Иван долго смотрел ему вслед.

В сумке хихикнули.

— То ли еще будет, — донеслось оттуда. — Привыкай.

— Молчать в трюме, — строго сказал Иван.

— Мы и молчим, — смиренно сказали в сумке. — Как в глубокой этой самой — без респиратора, фонарика и компаса…

Иван не нашелся, что на это ответить, и зашагал прямиком к городским воротам.

Чем ближе он к ним подходил, тем меньше ему хотелось отдавать князю говорящие бегемотьи языки. Награда наградой, конечно, и обещания обещаниями… хотя, собственно, он ничего и не обещал… Нет, не отдам, подумал Иван решительно, они, языки эти, мне самому нужны…

— И правильно, — сказали в сумке. — Мы тебе еще ой как пригодимся, хоть и не скоро… Не отдавай нас никому.

Иван остановился.

— Эт-то что еще такое? — спросил он. — Вы что, мысли читаете?

— Нет, — скромно ответили ему. — Просто догадываемся.

— И зачем же вы мне пригодитесь? — мрачно спросил Иван.

— Увидишь. Мы, брат, может статься, и не очень важные сами по себе… но знаешь, как бывает — не было гвоздя… Понимаешь?

— Не очень, — сердито сказал Иван.

— Это к тому, что в серьезном деле важной является любая мелочь, — пояснили из сумки, — даже такая, как мы. Ты нас не отдавай на растерзание, а мы тебе еще пригодимся…

Иван решил не спорить, а подошел к городским воротам и забарабанил по ним изо всей силы.

Стучать снова пришлось довольно долго — видно, стражник отчаянно манкировал своими обязанностями, и Иван порядком притомился, прежде чем отворилось окошечко в воротах.

— Это кто там? — захрипел давешний бородач. — Чего надобно?

— Да ты что, издеваешься?! — вскипел Иван. — Отворяй, а то я тебе враз по сопатке!..

Через несколько секунд ворота отворились, и Иван вошел в город.

— Вот те на! — приветствовал его стражник. — А чего это ты опять приперся?

— Как это — чего? — опешил Иван.

— Я говорю — зачем? — пояснил мужик, мигая заспанными глазками и раздвигая в зевке всклокоченную бородищу. — Али забыл чего-то?

— Да ты грезишь, дядя! Я этого гада трехголового победил, теперь вот за наградой иду…

Бородач застыл, не дозевнув. Потом со стуком захлопнул рот.

— Победил? — тупо переспросил он. — Кого?

— Этого самого вашего трехголового дурацкого бегемота, — терпеливо снизал Иван. — Все три головы его разговорчивые вот этой самой шашкой… то есть мечом, конечно… срубил. Напрочь.

Круглые от изумления глаза бородача вдруг стали хитрыми.

— Молодец, — похвалил он. — Иди к князю. Награду получишь.

Тон бородача Ивану не понравился, но он решил не отступать и направился прямиком в княжеские палаты.

— Правильно, — пискнули из сумки. — Туда надо сходить, обязательно… но будь осторожнее.

Иван не ответил.

Во дворе возле княжьего дома народу по-прежнему было много. Ивану показалось, что людей даже прибавилось. Обвешенные холодным оружием богатыри разгуливали, гордо задравши носы и ни на кого не глядя, однако Ивану вдруг почудилось, что все они самым пристальным образом его украдкой рассматривают. Он осторожно покосился по сторонам — вроде ничего такого: но неприятное ощущение не проходило.

Он поднялся по ступенькам. Стражники на этот раз внимания на него не обратили, смотрели куда-то мимо.

Иван усмехнулся и вошел в палаты.

Он снова оказался в просторной горнице. Либо с прошлого раза сидящие за столом богатыри не наелись, либо принялись лопать по-новой, но хруст, чавканье и бульканье говорили об их остром и неутоленном чувстве голода. До кофе с ликерами было явно далеко.

Иван поклонился князю, который сидел на прежнем месте. Присутствующие перестали жевать и посмотрели на Ивана.

— Ты ли это, добрый молодец? — с доброжелательным удивлением вопросил князь. — Ты ли это, храбрый наш?

— Я, — лаконично ответствовал Иван.

Князь улыбнулся, внимательно посмотрел на него и снова завел:

— Что же скажешь нам, смелый юноша? Бился ты али не бился? Гада страшного, зверя лютого повидал ли ты, поединничал?

— Бился, — Иван был краток. — Поединничал.

— Да неужто ты, храбрый молодец, победил его, ядовитого?

К своей краткости Иван решил не добавлять ни иксов, ни игреков, а потому лишь молча кивнул.

— Ну а коли так, языки давай, их показывай, не стесняйся уж!..

— А зачем? — спросил Иван, которому князь с его напевами нравился все меньше и меньше.

— За наградою не помедлю я, — как показалось Ивану, несколько зловеще произнес князь. — Побыстрее ты языки давай!..

— Сначала скажи, зачем тебе языки, — проговорил Иван упрямо.

— Вижу я, возгордился ты, — осуждающе покачал головой князь. — Не желаешь уж и покорствовать…

— Чего ради? — хмыкнул Иван. — Мне ты не начальство…

Глаза князя загорелись зеленым огнем. — Эй вы, други мои, люди сильные! — повысил он голос. — Вы вяжите-ка раба злобного!..

За столом заворочались, опрокидывая блюда и кубки, мрачные богатыри. Засверкали обнаженные мечи.

— Бей зеркала! — пронзительно заверещали в сумке. — Все, кроме самого большого!..

Иван выхватил меч и быстро огляделся. Отовсюду, переворачивая столы, на него лезли огромные детины — кто с мечом, кто с веревкой, кто просто с голыми руками. Иван уклонился от чьих-то лапищ, схватил свалившийся со стола тяжелый кубок и изо всей силы запустил этим кубком в первое попавшееся зеркало.

Грохнуло так, что заложило уши. Высверкнуло ярким белым пламенем, неистовый порыв ветра едва не сбил Ивана с ног: пытаясь прикрыться рукой от вихря, он с изумлением увидел, как ветер срывает с собравшихся в зале одежды, рвет их в клочья и мгновенно уносит их куда-то прочь, во тьму. Стены и потолок в зале исчезли, остались лишь, зеркала, висящие в пустоте. Внезапно и они с грохотом лопнули, а в потоках льющегося отовсюду мертвенно-белого света все присутствующие, замершие в непонятном оцепенении, начали меняться.

Непрекращающийся ветер унес последние клочки их одеяний, разметал и укатил прочь посуду и утварь. Те, что были только что людьми, превращались в мерзких мохнатых карликов с огромными головами, горящими глазами и могучими ручищами. Жутко завывая, сквозь их ряды лезли еще более гнусные, скользкие и бородавчатые — карлицы, что было заметно по очевидным признакам их пола.

Иван оцепенел. Уже к самому горлу его протянулись чьи-то корявые руки, уже в сумку вцепились мокрые пальцы, а он все стоял как столб, будучи не в силах пошевелиться.

— Открой сумку! — раздался отчаянный визг, перекрывший вой ветра и рев нападавших. — Открой быстрее! .

Иван очнулся. Отбросив чью-то скользкую конечность, он распахнул сумку, высоко подняв ее над головой. Наседавшие на него твари отшатнулись. И тогда ударило.

Словно зажглось огромное зловещее красное солнце, озарив все вокруг мрачным светом и распустив повсюду свои лучи — тоненькие острые нити, каждая из которых стремилась к горлу каждой из обступивших Ивана тварей.

Вот одна ниточка коснулась чьего-то горла — и голова отлетела прочь, покатившись остальным под ноги. Еще голова слетела, еще и еще… Твари завизжали, попятились, пытаясь уклониться, куда-то спрятаться, убежать, но тщетно — безжалостные красные нити проходили повсюду…

И тут Иван уловил какое-то угрожающее движение. Он повернулся и увидел, как на том месте, где недавно восседал князь-работодатель, появился гигантский ярко-желтый двухголовый толстенный змей, и тварюга эта, широко разинув обе черные безъязыкие пасти, ползет прямо на него, на Ивана.

Тщетно красные лучи-нити обвивались вокруг чудовища — он их, казалось, вообще не замечал: полз и полз себе упорно дальше.

Иван отшатнулся и опустил сумку, закрыв ее. Красное солнце погасло.

— Прыгай в зеркало! — заверещали тотчас из сумки.

— В какое?! — озираясь, заорал Иван.

— Осталось одно — прямо за змеем!..

Иван увидел, что действительно, самое большое зеркало, которое раньше висело за спиной у князя, уцелело. Ничего сейчас в этом зеркале не отражалось: только мутное переливчатое багровое марево, обрамленное позолоченным дубом.

Змей был уже совсем близко, злобно пялился и разевал чудовищные свои глотки. Иван коротко разбежался и сделал отчаянный прыжок, пролетев над головами экс-феодала. Скорости разбега не хватило, но, оттолкнувшись от змеиной туши, Иван головой вперед влетел прямо в багровый туман.

Он открыл глаза, потом огляделся. Приподнявшись, посмотрел на себя, на свои руки, одежду. Тряхнул головой, отгоняя сонливость.

Иван находился снова в каком-то большом помещении: почему-то мелькнула мысль, что это храм. Все кругом было из светло-серого грубого камня: стены, пол, колонны, круглый стол, сиденья с подлокотниками и высокими спинками вокруг стола, на одном из которых сам Иван и находился, — все было каменным.

Он пошевелился и еще раз оглядел себя. Одежда представляла собой черную хламиду непонятного покроя: как Иван ни искал, ни меча, ни сумки с могучими языками (правы были классики, мельком подумал Иван, иногда пистолеты — это сущие пустяки) рядом не оказалось.

Зал был пуст: ни человека, ни звука, ни шороха. Впрочем, не совсем так: где-то со спокойствием метронома капала вода.

Иван устроился поудобнее. Последнее, что он помнил, было падение в багровое никуда, падение, как ему показалось, долгое, очень долгое и бессмысленное. Собственно, скоро он перестал это падение ощущать: просто повис в пустоте, и все. Только обломки миров и воспоминаний о них и о тех, кто их когда-то населял, проносились мимо, не задевая тела и не трогая души.

Он падал так долго, что устал: утомление вошло в его сущность, наполнило тоскою и ощущением заброшенности, столь незнакомым, непривычным и непонятным, что тут, видимо, он и очнулся. Кто-то услужливо предложил ему этот зал и это каменное кресло; кто-то словно бы в насмешку обрядил его в эти тряпки… хотя переодевание, происходящее нечувствительно, стало вполне своеобычным делом. По крайней мере в этих палестинах.

Иван услышал легкий шорох и поднял голову. За столом невесть откуда появился человек в такой же, как и у Ивана, черной одежде. Что-то знакомое почудилось в лице человека, в движениях, которые он совершал, устраиваясь поудобнее, в его мимике… О! — подумал Иван, да ведь это же я сам — собственной персоной.

Он не удивился и с любопытством посмотрел на двойника: все-таки не каждый день видишь себя со стороны во всей красе — не в зеркале, когда можно принять для собственного успокоения на пару минут вид гордый, значительный, а подчас даже и умный, но вот именно так — подглядев нечаянно неловкость позы, тупой взгляд и глубокомысленное ковыряние в носу. Хотя сейчас двойник, конечно, в носу не ковырялся.

Начинать разговор Иван не спешил: с какой стати? Двойник, по его мнению, выглядел, честно говоря, не очень; Иван считал, что вид у него гораздо более мужественный и независимый. Но что, в конце концов, поделать, вздохнул он про себя: неча, как известно, на зеркало пенять…

Пауза затягивалась. Иван номер два тоже пристально, с каким-то юмористическим выражением лица разглядывал свой прототип и тоже не собирался, судя по всему, первым начинать беседу.

Иван слегка пошевелился, и тогда его двойник, кашлянув, произнес:

— С прибытием. Поздравляю: первый уровень ты прошел благополучно. Могло быть хуже.

— Какой первый уровень? — не понял Иван.

— Ну, как какой… Не компьютерной же игрушки. Тебе же говорили, что ты должен идти постепенно дальше, в сторону заката…

— Какого такого заката? — перебил его Иван. — Тут и солнца-то нету…

— Ну, это так я запад называю. Ты…

— Какой запад? — снова перебил его Иван. — Говорили, что куда-то вниз…

Двойник небрежно махнул рукой.

— Вниз, на Запад, — какая разница?

— А по-моему, это совершенно различные вещи, — возразил Иван.

— Это по-твоему, — хмыкнул двойник. — Я вижу, что ты все равно мало что понимаешь. Думай. Командир обязан думать, а не только чем-нибудь махать… Уровни тебе непонятны, да? Плюнь на это. Считай, что уровень — это только число, число само по себе, выражение не количества, а идеи-силы, и у каждого свой характер, своя антология, своя символика и своя судьба: можешь предположить, к примеру, что ноль — латентность, единица — открытие сущности, двойка — эхо и так далее. Путешествуя здесь, в небытие, ты проходишь от начала времен и до скончания века, ты находишь и обретаешь, теряешь и теряешься, понимаешь и обманываешься… а главное — идешь вперед, и только вперед, избранник.

— Ну, раз я избранник, — криво усмехнулся Иван, — значит, мне и задумываться ни о чем не надо? Все само, сделается?

— Ничего подобного. Совершишь ошибку — пеняй на себя. И последствия твоей ошибки коснутся не только тебя лично, но и многих, многих других… а по сути — всего твоего мироздания.

— Ну хорошо. Не буду спрашивать, почему именно я избранник, хотя это и непонятно… но что такое, собственно, избранник?

Двойник отвел глаза, помолчал и задумчиво проговорил:

— Выбор. Проблема выбора была всегда и всегда будет…

— Ты-то что об этом знаешь? — хмыкнул Иван. — И вообще — кто ты, собственно, такой?

— Я — твой двойник, — сказал двойник просто. Иван невесело усмехнулся.

— Да? — произнес он с мрачной иронией. — Это, пожалуй, я и сам вижу… только непонятно, из зеркала ты или из Зазеркалья… Так что и из чего выбирать?

— А я не знаю.

— Понятно, — кивнул Иван. — А ну как я вернусь обратно и выясню что к чему? Двойник помотал головой.

— И не думай об этом. Считай, что ты в загробном мире, а оттуда, как известно, обратной дороги нет. Можно идти только вперед — авось выберешься.

— В данный момент мы в загробном мире? — уточнил Иван.

— В какой-то степени, — уклончиво ответил двойник.

— Что значит — в какой-то степени? — поразился Иван.

— А миры, в том числе и загробные, могут быть втиснуты друг в друга, как матрешки. Могут быть и перепутаны. И в каждом есть своя передняя — или приемная.

— Врешь небось, — с укоризной сказал Иван.

— Может, и вру, — легко согласился двойник. — Здесь, кстати, постоянно, еще раз повторяю, постоянно врут в разных формах. Ты это имей в виду и все проверяй на своем опыте.

— И проверю.

— Проверяй, проверяй.

— А ты что, помогать не будешь?

— Нет.

— А для чего ты тогда есть?

Иван номер два расхохотался, как показалось Ивану номер один — несколько натянуто.

— Во загнул… Я тоже мог бы спросить — а для чего ты есть? Кто тебя, братец, создал и зачем?.. Но я тебя понимаю. А потому скажу так: ежели ты думаешь, что где-то рядом бродит некий гипотетический Франкенштейн и, хихикая, мастерит из подручных материалов сборища потешных идиотов с одной лишь целью — досадить полуабстрактному-полупридуманному персонажу, то ты ошибаешься. Все сложнее.

— Насколько сложнее?

— Этого я не могу тебе сказать. Может быть — пока не могу сказать. Что-то узнаешь со временем, до чего-то додумаешься, а чего-то никогда не узнаешь и не поймешь…

— Почему?

— А потому что так надо. Спросишь — кому? Да всем. Конечно, можно выяснить — хоть теоретически, — кому надо, чтобы каждое из происходящих с тобой событий состоялось, и даже кому необходима совокупность этих самых событий, но вот если задаться вопросом, почему некоей абсолютной персоналии все это было нужно, то остается либо простереться ниц и распустить слюни, либо предположить, что все-все-все подчиняется всему-всему-всему и превысить своих полномочий никто — заметь, никто! — не в состоянии…

Двойник умолк и посмотрел на Ивана.

— Все, — сказал он решительно, — хватит об этом! Иван помолчал, потом сказал примирительно:

— Хорошо, хватит так хватит… хоть и надоели вы мне все, повторяющие чужие слова. Но ты ведь можешь мне сказать, куда идти дальше и что делать?

Двойник усмехнулся.

— По твоим вопросам, особенно по последнему, сразу видно, в каком краю ты уродился… Реорганизация рабкрина как главный вопрос мирового бытия тебя не занимает?.. Кстати, запомни: тебя здесь будут стремиться задержать, помешать и все такое прочее. И еще: не всегда даже явная истина есть истина лично для тебя.

Иван слегка смутился.

— Но я же сам видел…

— То, что ты здесь можешь увидеть, есть только твое субъективное представление об одном из вариантов одного из вариантов, экспериментально предлагаемых… Ну, это уже не важно. Уместно возгласить вслед за многими — не верь глазам своим!..

Иван подумал.

— А как мне отличить, так сказать, правду от лжи? Двойник хмыкнул.

— Будем считать, что ты не задавал этого вопроса, — сказал он с сожалением. — Могу лишь намекнуть: человеческая психология действует здесь не всегда.

— Ого! — сказал Иван. — А где я другую возьму? Придумаю? Не получится ведь.

Двойник посмотрел на него с интересом.

— Это верно, — согласился он, — хотя и не ты первый заметил. Что ж, придется тебе обходиться тем, что под рукою…

— Спасибо, — кисло сказал Иван.

— Больше ничего посоветовать не могу, — развел руками двойник, насмешливо улыбаясь.

— Разве что быть поосторожнее с женщинами, — раздалось за спиной у Ивана. — Помнишь Далилу?.. Иван обернулся.

За спинкой его кресла, облаченный в черную хламиду, стоял профессор или кто он там был на самом деле. Он благожелательно улыбался.

— И вы тут, — сказал Иван. — Подкрадываетесь незаметно, — укоризненно добавил он.

— А где же мне быть, как не здесь, — сказал профессор, подсаживаясь к столу. — Служба, знаете ли.

Иван посмотрел на своего двойника. Тот заметно поскучнел.

— Ты можешь мне сказать, кто это такой? — спросил вполголоса Иван, кивая на профессора. Двойник помотал головой.

— Нет, не могу, — сказал он. — Знаешь, сколько этих профессоров? Запутаться можно. Каждый — модная фигура, но часто они не имеют друг к другу никакого отношения.

Иван вздохнул.

— Модная фигура… как и избранник, кстати, — сказал он и поднялся. — Ладно, я пошел.

— А как же на посошок! — вскричал его двойник, доставая откуда-то из-под стола большую оплетенную бутыль и три глиняные кружки. — Водки, само собой, не держим, но зато вино — какое ты и не пробовал!

Иван усмехнулся.

— На посошок, конечно, можно, — сказал он, усаживаясь обратно. — Посмотрим, как у нас с общностью вкусов… Профессор встал.

— Извините, господа, — произнес он. — Не могу у вас задерживаться. С радостью бы, но — не могу.

Двойник покивал.

— Понятно, понятно, — сказал он, разливая вино по кружкам. — И вечно ты в спешке, и вечно ты на ногах…

Профессор слегка поклонился и с улыбкой развел руками.

— Такие дела… До встречи.

Он повернулся и зашагал прочь. Иван задумчиво смотрел ему вслед.

Внезапно профессор исчез. Просто так: шел себе, шел и — пропал. Без вспышек и грохота.

Иван вздохнул и повернулся к столу. Перед ним уже стояла полная вином до краев большая кружка.

— Ну, — с улыбкой произнес, поднимая свою кружку, двойник, — за встречу! Будь здоров!..

Последнее пожелание прозвучало так странно, что Иван, уже поднесший кружку к губам, остановился и посмотрел двойнику в глаза.

Ядовитая усмешечка змеилась на губах у двойника. Глаза его были полны злобы, и вина, естественно, он пить не собирался.

Ивана точно ударили. Действуя скорее инстинктивно, чем сознательно, он выплеснул свое вино в лицо двойнику.

Жуткий вопль пронесся под сводами зала, и эхо в испуге заметалось, отражаясь от каменных стен. Двойник кричал, и в его крике были и злоба, и ярость, и ужас.

Иван вскочил на ноги. Он увидел, как кожа на лице у двойника покрылась струпьями, как из глаз потекла кровь, а потом белесыми сгустками потекли и сами глаза. «Началось», — с усталым омерзением подумал Иван, ожидая, что и этот сейчас начнет превращаться в какую-нибудь пакость.

Двойник, однако же, ни во что превращаться не собирался, а, судя по всему, просто умирал, причем в муках. Он ревел жутким голосом, он кричал, всхлипывал, стонал, мычал тоскливо и нечленораздельно, постепенно затихая и сползая с каменного кресла на пол; и вот он затих совсем.

И тут раздался топот: откуда-то в зал ворвались стражники, числом около десятка, все в черном и с короткими копьями в руках: не медля, они бросились к Ивану.

Иван огляделся по сторонам и, не найдя ничего под рукой, кроме здоровенной бутыли с вином, схватил ее со стола, размахнулся как следует и метнул посудину в сторону солдат. Бутыль грянулась у их ног и разлетелась вдребезги.

Раздался оглушительный вопль страха и отчаяния. Все, на кого попала хоть капля отравленного вина, корчились в конвульсиях на полу, побросав копья. Остальные шатались, выпучив глаза и хватаясь руками за горло: над осколками бутыли поднимался белесый дымок.

Иван почувствовал резкий цветочный запах: закружилась голова. Он зажал рот и нос руками и побежал прочь, хотя никаких дверей в зале не было. Сделав несколько шагов, он почувствовал, как каменная плита под его ногой подалась вниз, и провалился в задумчивую бездну.

…Он стоял на верхушке холма, припорошенного снегом; впрочем, снег уже истаял, и виднелась молодая, смелая, живая травка. Хлестал дождь: крупные капли влаги заливали лицо, ручейками текли за воротник прилипшей к телу рубахи. Иван подставил лицо дождю и засмеялся, потому что вот-вот должно было выглянуть солнце. Оно и появилось, хотя уже стало светло; свет отогнал тьму далеко-далеко, и она замерла, свернувшись клубочком у горизонта, спокойно выжидая; солнце сделало окружающий мир прозрачнее, радостнее и просторнее; но и это было еще не все. Взошла гордая луна. Иван почувствовал, что его охватила легкая грусть по тем, кто ушел, но эта грусть была ничем перед теплым дождем и мягкой травой, что поднималась у него под ногами.

Все было сразу, одновременно: свет, отраженный в мириадах снежинок, которые кружились в медленном величавом танце; февральская луна, покрытая тонким ледком замершего в раздумье августовского дождя; мартовское солнце, яркое, победоносное, несущее надежду, — небесный огонь, который не обжигает, но лишь дарит живительное тепло — Ивану, траве, земле, миру…

Свет, солнце и луна вместе породили десять тысяч вещей: было тепло, было холодно, мучила жажда, и шел дождь — но это был мир, который ожил, в котором надо было действовать и в котором нужно было искать свое место…

Иван снова засмеялся и стал спускаться с холма, направляясь туда, где под снежной пеленой угадывался вдалеке чудесный сад: там одновременно цвели и плодоносили деревья, и резвись рыбки в бассейне с чистой водой, и пели птицы прекрасными голосами…

Иван потряс головой и оглянулся. Что за наваждение?..

Он спустился с холма и отошел уже достаточно далеко и теперь не понимал, что ему там привиделось: трава, растущая прямо на глазах, погодные катаклизмы…

Он посмотрел внимательнее. Все в порядке: просто красивый холм, чистое бессолнечное голубое небо, теплая безветренная погода…

В замешательстве он посмотрел в ту сторону, куда направлялся.

Сад был на месте. Иван облегченно вздохнул и зашагал туда, где виднелись белые с зеленым деревья.

Идти оказалось гораздо дальше, чем он предполагал. Иван даже усомнился было, не нарисован ли этот чудесатый садик неким шаловливым художником на сотканном из чистого воздуха холсте, не видение ли это, призванное заманить доверчивого путника черт-те куда, не мираж ли; но словно в ответ на эти его грустные мысли садик словно скачком приблизился к Ивану и более иллюзией не выглядел.

Иван подошел к живой изгороди и осторожно заглянул через нее. Ничего особенного: сад как сад. С прудом… нет, скорее, бассейном. Птички чирикают. Персиками пахнет и сливами. Домик под деревьями… Видали и получше.

Иван помедлил и пошел к домику. Мягко шелестела под ногами трава, из нее то и дело — фр-р-р — взлетали крохотные птички и взмывали вверх, моментально теряясь в высоком голубом небе.

Он подошел к бассейну, облицованному белым камнем. Вода в бассейне оказалась чуть зеленоватая и очень прозрачная: видны были проворно снующие там и сям здоровенные рыбины. Карпы, подумал Иван. Как и положено — похожи на атомные подводные лодки.

Он засмотрелся на их сложные маневры, наклонился вперед, потерял равновесие, поскользнулся и с шумом обрушился в воду, окунувшись с головой. Рыбины испуганно шарахнулись в разные стороны.

Иван вынырнул на поверхность, фыркая к отплевываясь. Вода оказалась очень холодной и, к немалому удивлению Ивана, довольно соленой.

«Ура: значит, мы поедем домой по железной дороге», — мрачно подумал Иван, выкарабкиваясь из бассейна.

— Как водичка? — поинтересовался негромко кто-то. — Холодная?

Иван поднял голову и увидел сидящего возле домика на трехногом табурете маленького пухлого пожилого человечка в атласном, расписанном золотыми драконами халате и в нелепой фиолетовой шапочке, похожей на камилавку.

Плоское желтое лицо человечка как-то лунообразно улыбалось, узкие глаза были полуприкрыты. На лбу у старичка слабо пульсировала небольшая припухлость. В целом старик походил на китайца со старинных картинок.

На коленях у него смирно сидел крупный заяц странного цвета. Старик гладил его по голове, заяц жмурил глаза — наверное, от удовольствия.

— Холодная, — буркнул Иван, отряхиваясь.

— И мокрая? — снова с интересом спросил старик. Иван сдержался, понимая, что скандалить и огрызаться неуместно. В самом деле, не виноват же этот старик в том, что он, Иван, падает без спросу куда попало. Как глубинная бомба какая-нибудь.

— Мокрая, — спокойно сказал Иван и добавил, не дожидаясь следующего вопроса: — И соленая к тому же.

— Ну, это само собой, — согласился старик и спихнул зайца с колен. Тот навострил уши, пошевелил ими, а потом сорвался с места и ускакал за угол домика. Сейчас же оттуда донесся монотонный стук. — Присаживайся, — гостеприимно предложил старик, указывая Ивану на невысокий стульчик неподалеку от себя. — Отдохни с дороги.

Иван кивнул в знак благодарности, подошел к стульчику и осторожно на него уселся, готовый к подвоху. Старик хихикнул.

— Правильно, правильно, — сказал он дружелюбно. — Осторожность — превыше всего. Или почти всего… И правда, никогда ведь не знаешь, с кем имеешь дело…

— Знаю, — произнес Иван, усаживаясь поудобнее. — Уже научили.

Старик приподнял веки и внимательно посмотрел на Ивана.

— Да? — с интересом спросил он, уютно складывая руки на обширном животе. — И кто же это?

— Да много вас тут таких, — ответил Иван, — учителей…

— Неправда, — сказал старик спокойно. — Учителей, я имею в виду настоящих, на самом деле не так уж и много.

— Да ладно, — отмахнулся Иван. Было жарко, и одежда его быстро высыхала. — Знаем мы и про эти ваши… китайские штучки.

Старик удивленно на него посмотрел.

— Какие-какие? — переспросил он. — Китайские? А с чего ты взял, что китайские, а не просто, скажем, восточные?

Иван смешался. Опять интернационалисты. Еще скажи, что это не бассейн, а Уолденский пруд.

— Впрочем, — дружелюбно продолжал старик, — можешь называть как хочешь. Только вот интересно, а ты сам кем себя считаешь?

Иван открыл было рот, чтобы ответить, но так ничего и не сказал, рта при этом не закрывши.

Пульсирующая припухлость на лбу у старика внезапно приоткрылась, приподнялось тяжелое веко, и на Ивана в упор посмотрел глаз: черный, круглый и блестящий.

Глаз этот некоторое время Ивана внимательно изучал, а потом подмигнул ему с доброй ехидцей.

— Ч-что это? — спросил Иван, стукнув зубами.

— Что — «это»? — недоуменно спросил старик.

— Ну… глаз, — сказал Иван, передернувшись.

— А, — понял старик. — Не обращай внимания, — успокаивающе произнес он. — Это у меня просто третий глаз. Он открыт и видит.

— Ничего себе — просто, — пробормотал Иван. Он, разумеется, слыхал о каком-то «третьем глазе», однако, надо признаться, думал, что это метафора или же фигура речи, анатомически особо не проявляющаяся.

Он с опаской посмотрел на этот самый глаз. Тот снова подмигнул и закрылся.

— Ничего страшного, — еще раз успокоил Ивана старик. — Экий ты, понимаешь, пугливый… — Ничего я не пугливый, — возразил Иван. — Просто такого раньше не видел.

— Да? — удивился старик. — А я-то думал, что ты здесь на всякое насмотрелся. Подумаешь невидаль — третий глаз…

— И то верно, — согласился Иван. — А что, дедушка, ты один здесь живешь?

— Да не то чтобы один, — раздумчиво сказал старик. — У меня тут народу хватает. Только они все в гости ушли. Пьянствовать. А ты сам-то, кстати, не желаешь?..

Иван подумал.

— Да нет, пожалуй, — отказался он. Потом посмотрел на деревья, ветви которых сгибались под тяжестью плодов. — Вот персик я бы съел.

— Персик, — задумчиво сказал старик, открыл свой третий глаз и покосился им на Ивана. — Персик, он, понимаешь, не каждому положен. Может, тебе и достанется. Смотря как себя вести будешь.

Иван фыркнул.

— Чем он так хорош-то, персик этот? — спросил он насмешливо. — Такой вкусный, что ли?

Старик посмотрел на него с удивлением, потом махнул рукой.

— Ладно, — устало сказал он. — Так и быть, бери.

— Один персик? — уточнил Иван.

— Один.

— И на том спасибо, — поблагодарил Иван, не совсем понявший причину столь странной скаредности. Он хотел было отказаться, но уж очень захотелось ему съесть этот персик. Он взял любезно протянутый ему плод и тут же его съел. Персик оказался большой, сочный, необыкновенно вкусный — Иван отродясь ничего подобного не едал.

— Ого, — не удержался он. — Действительно. А что это за сорт такой?

Старик снова удивился.

— А ты что, не знаешь? Это… — начал он и вдруг умолк, задумчиво глядя куда-то вдаль.

Иван проследил за его взглядом и почувствовал смутное беспокойство.

Всадники. На расстоянии метров в пятьсот.

Иван схватился за пояс — пусто! Оружия, стало быть, сейчас ему не полагалось…

Он почувствовал, что у него темнеет в глазах — не то от злости, не то от отчаяния… не то просто потому, что правда стало темнеть. Тяжелый топот конских копыт приближался со всей стремительностью, какую только можно было бы представить, но самих всадников он не видел, потому что все кругом заволокла черно-красная пыль и стало нечем дышать, а потом ему на шею накинули аркан, еще одна петля захлестнула руки, миг — и Иван уже весь целиком оказался опутан крепкими веревками. Сопротивляться было невозможно: его подхватили, забросили в седло и со всего маху ударили по голове чем-то тяжелым.

Однако сознания Иван не потерял, хотя и все равно ничего не видел в наступившей темноте и ничего не слышал, даже конского топота; на секунду дикая мысль мелькнула у него в мозгу: показалось, что кони летели по воздуху. Иван отогнал эту мысль — не потому уже, что не верил в подобный способ перемещения в пространстве, а просто ему некогда было об этом думать.

Странным было другое. Иван почему-то не ощущал враждебности всадников по отношению к себе или злого умысла в их действиях. Однако это явно были и не совсем друзья…

Внезапно Ивана сбросили с лошади. Он не успел ни испугаться, ни подосадовать на легкую бесцеремонность, как небольно ударился о землю, перекатился несколько раз и уткнулся носом в чей-то сафьяновый, расшитый золотом сапог.

Иван резко напряг мышцы, и веревки, опутывавшие его, неожиданно легко подались. Он вскочил на ноги.

Однако все было спокойно. Темные всадники пропали, а сам Иван оказался возле костра, вокруг которого в различных, но весьма безмятежных позах сидели восемь человек — или кто они там были. Все бесстрастно смотрели на Ивана.

Иван тоже глянул на них повнимательнее. Люди как люди… одеты разнообразно и непонятно, но как-то… по-восточному, что ли, усреднение. Все, кстати, неясно и какого возраста — не старики и не молодые. Карлсоны, понимаешь.

Иван не стал дожидаться приглашения и уселся возле костра, решив поглядеть, что будет дальше. Разговаривать, впрочем, ему не хотелось. Разговорами он уже был сыт по горло.

— Ну, вот и посмотрели, — внезапно заговорил низким густым басом один из сидевших, здоровяк с абсолютно синими — без зрачка — глазами, тяжелым лицом и большой. родинкой на левой щеке. Справа от здоровяка на земле лежали два нешироких, слегка изогнутых клинка в деревянных ножнах. — Вот она какая, молодежь, нынче…

— А что? — подал голос другой, у которого была длиннющая, даже непохожая на настоящую бородища прямо-таки ниже пояса. В руке он держал веер, который то открывал, то закрывал. — Вполне человеколюбив, в меру бережлив, достаточно скромен. Нормально для избранника.

Иван промолчал.

— Ладно, парень, — сказал здоровяк с мечом. — Иди вон по той дороге. Смотри свои сны дальше.

— Какие сны? — спокойно спросил Иван.

— Как это — какие? Ты, сегодня… или вчера?.. избранник, ну, мы тебе и снимся. Да, кстати, возьми меч… нет, вот этот, с краю.

Иван встал, взял предложенный ему шутником клинок и, легко ступая по каменному крошеву, отправился восвояси в указанную сторону.

Шел он недолго и почти сразу же оказался у подножия какой-то горы. Снова стало совсем светло, и прозрачный, цвета закаленной стали воздух приятно холодил опаленную костром кожу.

Иван на секунду остановился. Гора была довольно высокой, лезть на нее не хотелось. Он оглянулся, позади имелась лишь черная вязкая пустота. Иван пожал плечами и стал карабкаться вверх.

Достаточно быстро он взобрался на верхушку горы, посмотрел вниз и невольно присвистнул: перед ним открывался вид на неописуемой красоты огромную ровную долину, где в дрожании струй накаленного воздуха лицом к лицу стояли две огромные армии — нечто доселе Иваном не виданное, не слыханное и даже не представляемое.

Здесь не было стройных рядов, подобных монолиту македонской армии; не было и пестроты огромного персидского войска. Пешие воины, выстроенные в неисчислимое количество неровных рядов, блистали оружием и доспехами самого угрожающего вида, массы крылатых боевых слонов, крылатая же конница, колесницы — все было не похоже на то, что Иван видел раньше; среди прочих животных он углядел и совсем непонятных — не то драконов, не то каких-то горгулий, не то вообще неизвестно кого… потом до него дошло, что размеры неведомых бойцов тоже выходят за рамки привычного — люди были каждый по три, а то и четыре метра ростом, а уж звери габариты имели и вовсе гипертрофированные: все они были могучи и беспощадны на вид и собирались биться насмерть — как обычно бьются за идею, мысль и место в памяти различных поколений.

Небо над равниной стремительно стало заволакиваться тучами — желтыми, клочковатыми, а потом и клокочущими; дальше Иван с изумлением увидел, что пыль под ногами и копытами бесчисленных бойцов начинает течь, завиваться в маленькие вихри и смерчи — и вот уже это не просто пыль, а зеркальное отображение облачных струй, несущихся с ворчанием над полем предстоящей битвы, и пылевые облака стремительно поднимаются вверх, и солдаты обеих армий уходят ввысь вместе с ними, остановившись между небом и землей, повиснув на волоске между бытием и забытьем, не обращая никакого внимания на ту грань, какую не каждому дано перейти…

Было совершенно тихо, и у Ивана мелькнуло смутное подозрение, что увиденное им — всего лишь мираж, изображение, перенесенное издалека в пространстве и времени… может быть, даже просто картинка из неведомой книги, свалившейся к людям прямо с неба — то есть оттуда, где есть и луна, и солнце. Однако сначала подул легкий ветерок, а потом словно кто-то в бесконечной дали не выдержал и уронил небосвод на землю — такой раздался мягкий, волнующий и безотчетно необоримый грохот рухнувшей небесной тверди.

Но нет, это просто столкнулись две великие армии, шедшие друг на друга, как внезапно понял Иван, с Запада и Востока, — опять, снова, как и совсем недавно, на живой еще земле… похоже, очень похоже, только здесь и сейчас бились не простые люди, а те, по чьим стопам пойдут поколения бессмертных героев:

Огромные белые слоны втаптывали в небесную твердь стада визжащих от ярости рукастых змеюк; серые слоны поменьше тыкали стальными бивнями в полосатые бока ревущих тигров, и гигантские кошки обвисали, продырявленные насквозь. Чудовищные ослы, плюясь во все стороны горячей грязью, грызли ноги статным воинам в золотых шлемах, а те разбивали с одного удара головы противникам, и брызги костей, крови и мозга летели за многие километры прочь, оставаясь в облаках семенами чудесных цветов, которые тут же прорастали и своим ядовитым ароматом убивали все и всех вокруг- только почерневшие скукожившиеся трупы спокойно болтались в застылом воздухе…

Постепенно Иван перестал улавливать суть происходящего — увиденное им выходило за рамки ощущений, и воспаленный разум выхватывал из битвы, которая кипела уже везде — вокруг него, и сбоку, и сверху, и снизу, и даже где-то внутри, — отдельные картинки, знакомые детали, доступные пониманию.

Вот рокочущая крылатая кавалерия обрушилась на беззащитную деревню, поливая ее огнем, с радостным визгом выжигая мысль о равенстве на поле боя: маленькие фигурки горели как спички — то есть сначала голова, а потом и все остальное обращалось в крохотное обугленное поленце; вот невообразимой величины птицы налетели на гигантских сонных металлических рыб, забросали их цветочными лепестками, которые тяжелели прямо на глазах настолько, что от рыб оставались расплющенные жестянки с некрасиво повылезшим в разные стороны консервированным мясом; вот статные герои в блистающих доспехах за многие тысячи километров начали осыпать друг друга тяжеловесными молниями, которые уже не щадили никого: ни своих, ни чужих, разрушая до такой степени, что оставался только мелодичный звон, все подряд — города, деревни, поля и далекие горы…

Были действия и попроще, но результат сводился к одному: горы красивых и некрасивых трупов, исковерканные доспехи и броня, изорванные знамена, втоптанные в грязь и кровь надежды, плач, боль, стоны и проклятия; но, несмотря на это, лавина за лавиной бесконечным потоком упрямо шли друг на друга неисчислимые армии Запада и Востока, абсолютно уверенные в своей правоте. Они постепенно поднимались куда-то вверх, и Иван мог различить только гнев, огонь и летящий по всем временам и пространствам пепел…

Он потряс головой, увидав что-то знакомое. Да, действительно сам Александр Великий, собственной персоной, во главе своего победоносного войска не на шутку бился с огромной армией глиняных солдат. Непобедимые македонские ветераны, выставив ужасные сариссы, волна за волной, фаланга за фалангой шли все вперед и вперед, но на помощь глиняным людям приходили новые подкрепления, и они продолжали стоять, почти не двигаясь, несокрушимой стеной, и об эту стену разбивались яростные атаки македонян, которые ничего не могли поделать, и в их глазах Иван заметил страх и тоску, а во взоре самого Александра он увидал мрачное предчувствие…

Но вот эти армии куда-то пропали, словно съеденные голубоватой дымкой, и внезапно предыдущая картина сменилась новой — будто телевизор переключили на другую программу, тоже знакомую.

Ну конечно, это были покинутые им в Вавилоне немцы!.. Они, уже при всех своих регалиях, крестах, свастиках и прочем, обвешанные биноклями, моноклями и другими пирогами, стояли на невысоком холмике, сплошь заросшем полынью, а за ними неправдоподобно ровными рядами стояли тысячи зловеще приплюснутых танков, и угрожающе уткнули в высокое небо свои стволы десятки тысяч орудий, а перед ними замерла такая же огромная армия, и танки, и пушки, и бойцы в выцветших гимнастерках, среди которых Иван увидал своего командира Сергиенко. Всё это, даже воздух, даже соловьиные трели, — всё застыло в неустойчивом равновесии…

Присмотревшись, Иван вдруг понял, что сдерживало эти два войска: стена из жидкого стекла… или застывшего воздуха, или еще из чего-то не давала двум силам ринуться на врага и подмять, уничтожить, раздавить его напрочь: солдаты замерли, не шевелясь и, кажется, даже не дыша.

Иван внезапно осознал, где он должен сейчас быть, на чьей стороне, и стал быстро спускаться по склону, но едва он сделал несколько шагов, как почувствовал на затылке чей-то взгляд и быстро обернулся.

Человек в красно-коричневой не то тунике, не то тоге уже опускал на его голову длинный прямой рыцарский меч.

Каким-то непонятным для самого себя образом Иван Успел за долю секунды выхватить из ножен свой клинок, отскочить, сделав шаг, вправо, и, когда тяжелый меч соперника прошел мимо, в другую секундную долю он ударил врага наотмашь, отрубив ему голову.

Голова эта, подпрыгивая на неровностях, покатилась вниз, в долину, а труп, из шеи которого не брызнуло ни капли крови, остался стоять, опершись на стальной клинок.

Иван не стал любоваться на живописную картину, а начал снова спускаться.

Но воздух перед ним внезапно загустел и с каждым мгновением становился все плотнее, не давая сделать следующий шаг, а потом стал выталкивать прочь, и делал это так, что Иван понял — ему сейчас не справиться.

Он еще успел бросить взгляд на две гигантские армии, застывшие в куске янтарного времени: там, внизу, по-прежнему ничего не двигалось, и Иван понял, что солдаты чего-то ждут — сигнала, приказа или помощи извне, но тут сверху на него стало опускаться тяжелое, будто налитое пулевым свинцом облако.

Он пытался уйти, убежать в сторону, но облако пучилось, разбухало, грозя разорваться в клочья, разрасталось и вскоре настигло Ивана своим тугим краем, и вдруг со страшным грохотом лопнуло, завалив землю потоками грязи, песка, обломками искрошенных скал и частями скрученных в страшные жгуты человеческих тел.

Легкие сразу же забило желтой мельчайшей пылью, стало нечем дышать: Иван не мог ни вдохнуть, ни кашлянуть, ничего не мог — не сумел даже, как ему хотелось, разорвать, расцарапать собственное тело в клочья, лишь бы только впустить вовнутрь немного раскаленного живительного воздуха стального цвета…

Глаза залило слезами, как будто пыль была и впрямь ядовитой. Не в силах больше держаться на ногах, Иван рухнул на колени, продолжая хвататься за горло; потом он почувствовал, как бешено крутящийся вихрь, вырвавшийся из тучи, дергает его за ноги, поспешно складывает вдвое и вчетверо, а потом небрежно, словно потеряв интерес к собственной затее, перебрасывает его через верхушку горы на другую ее сторону.

Иван долго катился вниз, больно ударяясь лицом, коленями, локтями и по-прежнему ничего не видя перед собою: потом падение прекратилось, и все кругом моментально стихло. Неожиданно он почувствовал, что воздух стал текуч и свеж, что стало можно дышать, а сквозь веки завиднелся яркий свет.

Иван открыл глаза, ничего особенного не увидел, помедлил немного и сел. Оглядевшись, он понял, что упал у подножия не совсем той горы, на которую карабкался: там склон был хоть и крутой, но зато поросший мягкой изумрудной зеленью, здесь же на блекло-желтой каменистой поверхности не росло почти ничего.

Зелень, и довольно пышная, начиналась только в самом низу, метрах в десяти от того места, где сейчас Иван находился. Кроме зелени, у подножия горы имелся солдатский лагерь.

Точнее, это был бивак, временный привал: несколько десятков македонских пехотинцев, сняв пропыленные, иссеченные и окровавленные доспехи, отдыхали. Рядом под натянутым полотнищем лежали раненые.

Иван невольно глянул вверх: нет, ясное небо было по-девически невинно, солнца совершенно не наблюдалось.

— А! — услышал он за спиной. — Тезка…

Иван подскочил на месте и резко оглянулся. Мама дорогая! — на большом валуне в такой позе, в какой обычно курят смертельно уставшие после тяжелой и нудной работы люди, сидел тот самый кавалерист-фессалиец Леонтиск.

— Давненько не видались, — с явным трудом улыбнувшись, произнес македонянин. — Радуюсь, что вижу тебя среди тех, кто уцелел в нашем походе…

Иван закрыл рот.

— Что же ты один, без своих товарищей? — спросил фессалиец. — Или они все убиты?

— Нет, не все, — ответил Иван, гадая, как себя вести дальше.

— А… — вяло произнес фессалиец, — значит, и им не повезло…

— Что значит — не повезло? — удивился Иван.

— Ну, как же… Долго твоим друзьям придется мыкаться… а мы — все, закончили, возвращаемся в Александрию Арахосийскую. А потом — видно будет.

Фессалиец внимательно посмотрел на Ивана и вдруг усмехнулся:

— Ну что, не думал, что все так обернется? Конечно, кто же знал, что нас ждет такое. Слишком далеко зашел божественный Александр, слишком… Не надо было ему доверять чужестранным мудрецам и искать неведомые дали…

— О чем ты? — несколько недоуменно спросил Иван. И тогда фессалиец стал рассказывать интересные веши…Оказывается, Александр и правда был сыном бога- немногие приближенные знали об этом давно, другие же убедились воочию, побывав вместе с царем в странной, страшной и загадочной подземной стране Агарте, которая находилась на западном краю Ойкумены… Это не был мир мертвых, совсем нет, но от этого становилось еще страшнее, потому что никто, даже мертвые, не могли там находиться безнаказанно. Все, кто туда приходил, обязаны были что-то унести с собою, это являлось правилом, законом, и никто не противился, потому что каждый выбирал себе дорогу по собственному желанию и призванию. Александр пришел туда, испросив разрешения в святилище своего, как он всем объявлял, отца — Амона-Ра, но был ли великий бог Черной Земли в действительности родителем царя, неизвестно…

— То есть? — спросил заинтересованный Иван. Фессалиец явственно вздрогнул и провел рукою по лицу.

— Я был в той… стране, вместе с царем, — глухо произнес он, — и я не знаю, кто из богов его охраняет. Поверь, я не трус, вся моя жизнь прошла в битвах, и я примирился с тем, что смерть надо любить, но страшнее всего, страшнее смерти и самого страха — это вот так, как он, выбирать, взвешивать и определять судьбы других… Никто, даже сын бога Солнца, не вправе делать этого…

— О чем ты? — недоуменно сказал Иван. — Ты ведь солдат, убиваешь своих врагов и делаешь выбор — кому умереть, а кому — жить дальше, и происходит такое каждый день, и никто еще не изменил этого порядка. О чем ты говоришь?

Фессалиец покачал головой.

— Нет, не то, — с трудом проговорил он. — Я — солдат, но я — часть великой армии, и моя собственная судьба уже определена, а Александр… Александр вышел за пределы, позволенные законом человеку, пусть даже и сыну одного из богов Черной Земли.

Он умолк. Иван подождал, потом не выдержал и спросил:

— Так что там случилось, в этой самой стране?

Фессалиец посмотрел на него и невесело усмехнулся:

— Я не могу сказать тебе всего, тезка. Такого, как там, лучше никогда не видеть… Все не так, и все наизнанку, и люди ведут себя как звери… а звери появляются — и тут же исчезают. Но главное — там Александру дали этот проклятый талисман!

— Какой талисман? — совершенно спокойно произнес Иван, вспомнив все.

— Да, талисман, — словно бы в каком-то исступлении повторил фессалиец, — и он стал почти непобедимым полководцем…

— Ara, — глубокомысленно сказал Иван, потом спохватился: — Что значит — «почти»? Фессалиец с трудом усмехнулся:

— Ты же видел… В поисках страны вечного счастья мы прошли всю Ойкумену. Мы знали, что Запад победит Восток, и так было всегда… до сих пор. В битве за Шамбхалу мы проиграли. Все. Конец пути. Александру недолго осталось.

— Почему?

— Его талисман дал право быть сильным среди слабых… а ведь есть еще и другие талисманы. Фессалиец умолк и опустил голову.

— А откуда ты знаешь? — осторожно спросил Иван. Фессалиец криво улыбнулся.

— Подумаешь… теорема Пифагора, — не глядя на Ивана, сказал он. — Повидаешь с мое — не будешь таким наивным. Кстати, у тебя вот, к примеру, меч — очень он похож на тот, что, по слухам, есть у кого-то из желтолицых Бессмертных.

— Ну и что? — несколько натянуто улыбнувшись, сказал Иван.

— Да нет, ничего, — вяло ответил фессалиец. — Я же говорю — просто похож на него… как и на клинок из Бахди, прекрасной страны с вознесенными знаменами, чей бич — муравьи, пожирающие хлеб. А талисманов, подобных тому, что получил Александр, несколько, и пока никто не собрал их воедино хотя бы на время…

— Это тебе в том подземелье сказали? — с любопытством спросил Иван.

Фессалиец мотнул головой.

— Нет, не там… В той стране говорили о другом, ведь каждый был озабочен тем, чтобы получить желаемое. Друзья Александра получили свое — кто царство, кто легкую смерть, кто безумие, кто раскаяние… а царь захотел совсем другого — блага для людей, и не спросил их об этом, а такого, поверь, еще никто не добивался. Он даже не знал, что это такое: Шамбхала!..

Фессалиец замолчал и потянулся к поясу, потом отдернул руку. Иван был готов поклясться, что кавалерист искал сигареты.

— А самое страшное, — вдруг полушепотом проговорил фессалиец, — что там действительно совсем не было солнца! Зачем же тогда вообще чего-то желать?..

Иван посмотрел вверх, чувствуя, как по коже побежали мурашки. Стальное строгое небо, бессолнечное и бесполезное.

— А здесь… — дрогнувшим голосом сказал он, — здешнее солнце…

Фессалиец поднял голову и долго, улыбаясь, смотрел в зенит. Потом, не отрывая глаз от чего-то жаркого и манящего, вздохнул и произнес:

— Да… здесь солнце почти такое же, как на родине, в Фессалии. Никакое облако не смеет его испортить…

Он улыбался, а Иван, обмирая, смотрел то на него, то в небо. Твою мать, да что же тут такое творится?! Нет там никакого солнца!..

Он чуть было не произнес эти слова вслух, но передумал и захотел в сердцах плюнуть, однако за него это сделал фессалиец.

От души харкнув в желто-коричневую пыль, кавалерист пружинисто вскочил на ноги.

— Нет, хватит, — сквозь зубы процедил он. — Домой, теперь только домой!

— Совершенно с тобою согласен, тезка, — искренне сказал Иван.

Фессалиец быстро посмотрел на него.

— Да, — произнес он, — но сначала — в Александрию Арахосийскую, в царскую ставку. Пойдем, скоро будем выступать.

Они шли по опаленной невидимым солнцем равнине, под ногами хрустели колючки, и от каждого шага поднималась мелкая пыль. Фессалиец оказался теперь в гипаспистах, к которым прибился по старой памяти и Иван — никто не спросил у него, откуда он вдруг взялся и почему клинок его не табельный, а сам он в разговоры не вступал, шел себе и думал о своем.

…Почему остальные видят солнце? Зачем занесло его в это Богом забытое место? И эти… которые дали ему меч? Восток заинтересован в нем, он дает оружие? Против кого — против Запада?..

Ладно, с этим разберемся, думал Иван, как и с битвами — тут он слегка вздрогнул, — так и с немцами… а профессора-то, кстати, там не было! Вот ведь интересно, никогда он сам не сражается, все время за спинами других… Ну и черт с ним, сейчас, похоже, самое главное — это попасть к Александру и… отобрать? выпросить? выменять?.. словом, раздобыть у него талисман: хрена он кому еще достанется…

Опять равнина и опять горы. Они шли почти без остановок, не снижая темпа, и Ивану уже порядком надоела эта местность, как будто он уже побывал здесь когда-то и хорошо знал, что опасно идти вот так — плотной колонной, не имея по сторонам никакого охранения, а имея лишь чертовы поросшие густо-зеленой растительностью горы, от которых можно ждать чего угодно, только не добра.

Но все-таки они добрались до места — до города, который основал Александр.

Гипасписты расположились почему-то в палатках на окраине города. Солдаты слонялись по окрестностям в явном безделии, фессалиец куда-то пропал, а Иван решил пройтись и подумать, как бы ему пробраться в царскую ставку.

Город был невелик: в нем жили семьи македонских ветеранов и те из местных, кто согласился принять обычаи завоевателей. Местных было не очень много, потому что, как мельком рассказал фессалиец, Александр, как всегда, сильно умерил численность населения в округе, повырезав большинство жителей и утопив в крови самое желание сопротивляться новой власти.

Иван в задумчивости шел по улицам, уходя все дальше и дальше от палаток гипаспистов. Навстречу ему изредка попадались македонские солдаты, но конников, как Иван отметил с мимолетным удивлением, он не увидел ни одного, как, впрочем, и за все последние дни. Выглядело так, будто кавалерия как род войск в македонской армии перестала существовать.

Никто из встречных не смотрел на Ивана; будто его и не видели вовсе; солдаты попадались все реже и реже, а местных, замотанных в тряпье мрачных бородачей с горящими глазами, становилось больше, и они были, казалось, повсюду — и справа, и слева, кружились вокруг Ивана, путались под ногами, мешали думать, вызывая смутную тревогу…

Иван остановился как вкопанный. Потом оглянулся.

В своей непонятной задумчивости он внезапно оказался совсем один — и уже не в городе, а далеко за его пределами: домов не было видно. Позади расстилалась высохшая грязно-коричневая равнина, а сам Иван стоял у входа в какую-то пещеру.

Не задумываясь, он пошел вперед, тронув рукоятку подаренного желтолицыми меча.

По глазам неожиданно ударило вспышкой зеленого света: Иван зажмурился и упал на одно колено. Быстро поднявшись, он мотнул головой и открыл глаза.

Слава Богу, это была просто пещера, а не другая подземная страна или еще какая гадость. Большая пещера, даже огромная, но все же обычная пещера. Посреди нее возвышалась большая трехступенчатая пирамида, на верхушке которой горел огромный, ослепительно яркий факел. По бокам пирамиды пылали еще два столба пламени.

Иван оглянулся. Входа в пещеру сзади уже не было — сплошная стена. Так.

— Какая встреча!..

Иван повернулся. Со стороны пирамиды к нему, фальшиво улыбаясь и зачем-то потирая руки, шел профессор фон Кугельсдорф. Давно не виделись.

— Давно не виделись, — громко сказал Иван. Интересно, подумал он. Профессор-то, похоже, настоящий, не двойник… Очень интересно.

Профессор подошел к нему вплотную и остановился, мерзко поблескивая стеклышками, в которых плясали язычки отраженного пламени.

— Ага, понимаю… — забормотал он, бегая глазами по лицу Ивана, — как же, как же… так и знал…

— Что знал? — спросил Иван, глядя на пирамиду. Возле нее начинали пузыриться и копошиться, увеличиваясь в размерах, два сгустка мрака.

— Да вот то, что вы здесь появитесь, дорогой барон. Ну что же, в какой-то степени вовремя…

— То есть?

Сгустки мрака твердели на глазах.

— Да вот так получилось, что сами пришли по назначению, хоть вас и не звали… А талисман я и без вас теперь, пожалуй, раздобуду. Меч вот только дайте посмотреть…

— Какой меч? — произнес Иван и посмотрел на профессора.

Вид у того теперь был уже совершенно гнусный — куда-то пропали очки, лицо усохло и вытянулось, вылезла жиденькая козлиная бородка.

Иван невольно схватился за упомянутый дареный меч — тут он, на месте…

Тут он услышал жуткий рев и резко повернулся в сторону пирамиды.

Оттуда к нему не спеша топали — так, что сотрясалась земля, — две страшные черные гигантские полуптицы-полуобезьяны, объятые желтым пламенем, которое окутывало их целиком, как вторая шкура — первая у них влажно поблескивала и переливалась всеми цветами радуги. Хотя Иван уже многого навидался за последнее время, но такого ощущения противной мелкой дрожи, страха и тоскливого предчувствия последнего боя у него еще никто не вызывал… а эти твари, оскалив жуткие клыкастые пасти, хлопая кожистыми крыльями и выставив лапы с когтями-саблями, ревели и перли вперед, дыша зловонным мертвым пламенем прямо ему в лицо…

Иван выхватил меч.

— Осторожно, вы! — услышал он крик профессора. — У него меч Веретрагны!..

Твари на мгновение замерли, а потом разом бросились на Ивана.

Один из гадов, дохнув огнем, опалил ему лицо: другой, полоснув когтями, задел Ивану левую руку, и та повисла, отказываясь повиноваться.

Внезапно Иван позабыл обо всех своих страхах, о смерти и стал совершенно, почти противоестественно спокоен: неторопливо увернувшись от нового языка огня, он нырнул второму демону под руку и, продолжая движение вперед, резко полоснул твари по брюху, однако тварь чудом успела избежать клинка, обнаружив при этом явный страх по его, так сказать, поводу.

Отскочив назад, он мельком подумал, что, может быть, все обойдется, но непонятная тоска снова навалилась на него, и тут же страшный удар обрушился на его голову сзади. Иван упал, выронив клинок.

— Ага!.. — услышал он торжествующий вопль и словно в жутком, не до конца даже придуманном сне увидел, как профессор перешагивает через него, отбрасывает палку, похожую на бейсбольную биту, наклоняется, берет меч и поднимает его вверх.

Завыло. Загрохотало. Подул резкий холодный ветер, в лицо Ивану полетели колючие песчинки, они забивали ему рот и лезли в глаза, но он не мог зажмуриться и смотрел, как пирамида изменила структуру, как камень потерял твердость и стал текучим… потом Иван понял, что это уже вовсе не камень, а головы, человеческие головы, сваленные в огромный курган, и курган этот гнил, истекая кровью и мозгом, и вот уже остались одни голые, выбеленные чужими ветрами черепа, и они разлетелись в разные стороны, разбив и разметав в пыль стены пещеры, а ветер превратился в сплошной язык пламени, занявший весь мир, всю Вселенную, и в свете жестокого огня Иван увидел, как появились люди.

Там, откуда они появились, ветер дул все сильнее и сильнее, он наваливал кучи песка и тут же развеивал их снова, но людям это не мешало, потому что они просто отдыхали, сидя прямо на земле в расслабленных позах: это были бородатые мужчины в странных круглых плоских шапках и длинных грязных одеждах. Кое-кто из них дремал, прямо вот так, сидя, кто-то задумчиво почесывался, а остальные, скаля белые зубы над растущими прямо из адамова яблока черными бородами, наблюдали за тем, как связанному Иванову двойнику отрезали голову.

Этим занимались двое: один сидел, придерживая дергающиеся ноги двойника, а другой лезвием длинного ножа аккуратно водил по горлу своей жертвы.

Брызнула черная кровь: еще немного — и под хохот своих товарищей бородач поднял голову за волосы вверх. Потом он отбросил ее в сторону, где уже набирался новый курган. Обезглавленный двойник еще некоторое время дергал ногами, постепенно замедляя амплитуду движений, потом наконец затих. Второй бородач поднялся, вытер испачканную кровью галошу о выцветшую грубую куртку бывшего двойника, плюнул на труп и отошел в сторону.

Песок постепенно засыпал людей, но они, казалось, этого вовсе не замечали. Странно, но мутные струи напитанного кварцем и жаром воздуха не мешали Ивану рассмотреть картину во всех деталях: он увидел и сваленные в кучу отрезанные распухшие головы с раззявленными черными провалами ртов, и скрученные — кто веревками, кто проволокой — трупы, и тех, кто еще был цел… валялись там располосованные на ремни македоняне и какие-то еще в пышных одеждах и дорогих доспехах — одному в рот из железного ковшика лили что-то горячее, судя по трепещущему над ковшиком воздуху, какой-то металл… а дальше в одной из отрезанных голов Иван снова признал своего командира Сергиенко, хотя ни глаз, ни ушей, ни даже губ у этой головы просто не было; а потом на руке голого трупа с распоротым животом он заметил похабную вытатуированную русалку, которую в отрочестве набил себе Женька Васильчиков, сосед по парте и по лестничной площадке; и в одном из связанных Иван признал десятилетнего сына той девчонки, с которой он танцевал на выпускном вечере… теперь это был просто подготовленный на убой двадцатилетний парень с выгоревшими на солнце короткими волосами и злющими глазами, в которых сквозила опасная пустота…

Там было много их — знакомых и незнакомых, в одежде привычной и непонятной, в форме и в гражданском, в пыльниках и в тулупах, в пробковых шлемах и в расшитых халатах… некоторые были в дорогих европейских костюмах, а с коротко остриженной головы одного, блекло-пятнистого, бородачи содрали пятнистую же каску, похожую на немецкую времен Второй мировой войны, расколотили эту голову тупым топором — в три приема — и с громким смехом начали жирным желто-серым в красных прожилках мозгом кормить маленькую лохматую собачонку, невесть откуда здесь появившуюся…

Кровь текла каплями, потоками, ручьями, песок уже не мог ее впитать, и все вокруг постепенно превращалось в красно-коричневое болото, по которому, брезгливо поднимая повыше ноги и помахивая мечом, ходил профессор, и одобрительно кивал, и что-то подсказывал, и учил: подняв пятнистый шлем с напяленными на него большими пластмассовыми очками, он некоторое время задумчиво смотрел на свою находку, потом, не меняясь в лице, нахлобучил каску на раскроенный череп бывшего ее владельца — порядок и аккуратность ведь превыше всего.

Иван вдруг понял, что все это неправильно, что он сам виноват и сам еще может все исправить. Одним рывком взбросив вверх тело, он проскочил между двумя уродами и молча бросился в огонь.

Он ничего не видел и не слышал, ничего не понимал и не хотел понимать, кроме одного- меч… чужие жадные руки. Увязая в крови по колено, он все-таки добрался до врага и вырвал клинок из его цепких ладоней.

Иван увидел мгновенно всплеснувшийся ужас в глазах у профессора, потом краем глаза заметил, как картина внутри огненного сгустка стала меняться — словно пустили кино в обратную сторону: отрезанные головы прирастали к искромсанным шеям, глаза загорались живым блеском, и кровь в изуродованных телах быстрее бежала по жилам, собирая энергию для спасенных тел. Спасенных ли? — потом разберемся, мельком подумал Иван: он заметил, как Сергиенко встает, отряхивая пыль, и дружески беседует с пожилым бородачом, который только что его самого со знанием Дела резал на мелкие кусочки: оба они с некоторой задумчивостью поглядывают на пятнистого, который, ухватившись за свой очкастый шлем, дикими глазами шарит вокруг в поисках профессора.

А профессор убегал. Иван бросился за ним, и полотнище пламени, из которого он выпрыгнул, с треском свернулось за его спиной: одна из обезьян попыталась загородить дорогу, но Иван, сделав шаг вперед-вправо, ушел от ее объятий и, рубанув налево и к себе, отсек твари голову. Вторая обезьяна поспешно отскочила в сторону и куда-то пропала.

Но и профессор не стоял на месте. Оглянувшись по сторонам, Иван увидел, что стены пещеры окончательно рассыпались в прах: вокруг было светло, серо-бессолнечно и пусто, и даже ветер уходил, чтобы спрятаться до следующего своего непредумышленного появления, а профессор убегал на Запад, направляясь к двум гигантским, неправдоподобно ровным и одинаковым скалам, между которыми мерцала наполненная золотом пустота: до них были километры и километры, но беглец преодолел их в одно мгновение, и пустота приняла его, открывшись на секунду, а потом раздался резкий звон, и все закрылось — пустота исчезла, и уйти вслед за профессором не было уже никакой возможности.

Тогда Иван стал оглядываться в поисках сгинувших и вновь воспрявших товарищей. Он увидел их: они шли прочь, уходила все дальше и дальше на север пыльная колонна, и хотя было уже довольно далеко, Иван отчетливо видел и своего двойника, и Сергиенко, и остальных: они шли, окутанные пылью, истаивая в серой туманной дымке, которая становилась все плотнее и плотнее, отгораживая Ивана от друзей и врагов… и сам Иван уже с трудом мог различить идущих в прозрачную бесконечность… они шли все дальше и дальше, но… не все, черт возьми, не все…

Или все-таки?..

Кто-то тронул его за плечо.

— Чего стоишь? — спросил фессалиец.

— Да вот, смотрю… — с трудом произнес Иван. Фессалиец, приложив руку к глазам, посмотрел в даль.

— А… — протянул он. — Полуфаланга второй илы. Пошли на Александрию Арианскую. А там, глядишь, и домой…

— Домой… — эхом отозвался Иван.

— Ну да, — подтвердил фессалиец. — А как же еще?

Иван посмотрел в сторону двойной скалы. Вот ведь падаль, подумал он, ох, сдается мне, не в Берлине твой дом, совсем не в Берлине…

— А что это за два столба там торчат? — спросил он вслух.

— Где?

— Да вот там, на горизонте… фессалиец посмотрел в указанную сторону. Ответил он не сразу.

— Понимаешь, — произнес он наконец задумчиво, даже как бы нехотя, — эти столбы вообще-то находятся на крайнем Западе…

— Геракловы, что ли? — догадался Иван. — Но откуда…

— Нет, не Геракловы, — отмахнулся фессалиец. — Эти еще дальше. Стоят себе и никому не мешают. Пес с ними. Но вот какая странная и неприятная штука… Еще давно, когда мы были между Тигром и Евфратом, кто-то из тамошних магов напророчил Александру, что эти столбы обрушатся через девяносто дней после его смерти, погибнет масса народу, и нам придется начинать все сначала.

— Во как, — удивился Иван. — А чего начинать-то?

— Не знаю, — с легкой досадой ответил фессалиец. — Остается надеяться, что божественный Александр будет жить… скажем так, достаточно долго.

— Н-да, — неопределенно протянул Иван. — Если бы знать…

Фессалиец пожал плечами.

— А чего знать-то? — явно передразнивая Ивана, сказал он. — Хочешь, сам у царя и спроси, если тебя это так интересует. Царь, кстати, давно тебя ждет.

— Где? — Иван весь подобрался.

Фессалиец усмехнулся и посмотрел Ивану за спину.

Иван круто обернулся.

Там, совсем рядом, на том самом месте, где половину вечности назад сначала громоздилась пирамида, а потом рос Довищный кровавый курган, теперь стоял огромный, метров пять высотой, трон. Он был из золота, то есть весь, целиком: отблески давно погасшего огня пробегали по красноватым гривам грозно оскаливших пасти львов, чьи вытянувшиеся в прыжке фигуры служили подлокотниками, гуляли по массивной спинке трона, сбегая к его подножию, терялись, затухая, в напитанном кровью песке.

На этом троне сидел некто в человеческом обличье. Он был облачен в роскошные ниспадающие одежды, судя по всему, сотканные тоже из золота, точнее, из золотых нитей:

Иван некстати подумал, что весили они, должно быть, немало. А вот украшений некто совсем не имел — единственное, что заметил Иван, так это висевший на шее у человека тусклый металлический предмет странной формы с черным камнем посередине. Голова сидевшего на троне была непокрыта, а непривычного вида двурогий шлем почему-то лежал у него на коленях.

Это был Александр.

Иван невольно оглянулся по сторонам. Кругом было совершенно пустынно — только он сам, фессалиец да божественный полководец на златом сиденье. Песок, серо-стальное небо и две скалы на далеком горизонте.

Александр задумчиво смотрел на Ивана. Ни любопытства не было в его взгляде, ни особого интереса — одна лишь безмерная, нечеловеческая усталость.

— Что ж, подойди поближе, воин, — заговорил полководец голосом настолько низким, глубоким, мощным и каким-то древним, что Иван даже слегка вздрогнул — голос этот Александру, который выглядел вполне на свои тридцать с небольшим, совершенно не подходил.

Поколебавшись секунду, Иван зачем-то оглянулся на фессалийца- тот стоял чуть сзади и безучастно смотрел куда-то в сторону — и приблизился почти вплотную к трону.

Александр чуть усмехнулся и подпер рукою голову, пристально глядя на Ивана. В его взоре замерцал огонек слабого интереса.

— Я слышал, ты геройски бился при Гавгамелах, — произнес он. — Да, тогда мы все победили.

Произнеся эту несколько загадочную фразу, полководец жестом подозвал фессалийца и, когда тот подошел, небрежно отдал ему шлем — с таким видом, будто двурогий головной убор ему смертельно надоел. Фессалиец очень медленно и осторожно положил шлем у подножия трона и так же медленно снова отступил.

— Что ж, — снова заговорил Александр, — я вижу, что ты оказался счастливее, чем я. Ты не изменил своему долгу, не обманул ничьих ожиданий и не пережил крушения своих надежд. Впрочем, и сделок, недостойных настоящего воина, ты тоже не заключал… Нельзя быть ненасытным в своей жестокости, нельзя ставить цель вообще и быть неразборчивым в средствах к тому же… слишком дорого приходится платить за это… Кстати, о сделках, — совершенно неожиданно усмехнулся он. — Я знаю, что ты здесь ищешь, воин. Отдай мне меч Востока, и ты получишь то, за чем пришел.

Иван поначалу остолбенел, но быстро с собой справился.

— Какой меч? — спокойно произнес он. Александр снова едва заметно усмехнулся.

— Не старайся казаться глупее, чем ты есть, воин. Клинок, который тебе передали и которым ты уже воспользовался — его называют мечом Веретрагны, воинственного бога, которого весьма почитают в этих краях, в том числе и в Харахваити, прекрасной стране, чей бич — закапывание трупов в землю. Теперь он тебе уже не нужен, а я… это, пожалуй, единственное, что я могу еще сделать… что могу оставить после себя — передать тому, кому клинок необходим. Не забывай, — голос македонского царя внезапно пошел по пустыне страшноватым эхом, — что я все еще сын бога!

Иван почувствовал, что по его телу побежали мурашки. Александр тем временем снял с шеи свой талисман. Иван будто зачарованный смотрел, как в сердцевине темной железяки мрачным огнем разгорался черный камень.

Внезапно он понял, что поступает совершенно правильно. Эта пустыня, этот тяжеловесный трон, божественный полководец со взглядом человека за порогом бытия, стальное небо, синий воздух и желтый песок — все это уже было в прошлом, все случилось и произошло, а теперь надо идти дальше, и снова продираться сквозь ткань времен и расстояний, и снова убивать и быть убитым — чтобы сделать то, что совершить необходимо, и вернуться к тому, чего, возможно, никогда уже не будет… надо идти той единственной} дорогой, которая предназначена для него, и, уж во всяком случае, никуда с нее не сворачивать.

Он снял с пояса меч и протянул его Александру.

Внезапно царь жестом остановил его.

— Рано, — сказал он и посмотрел на фессалийца.

Тот приблизился и с каким-то совершенно не европейским поклоном принял клинок, держа его на вытянутых руках и наклонив голову.

Вдруг Иван вспомнил, что должно произойти в тот момент, когда он коснется талисмана. Глянув прямо в глаза Александру, он коротко выдохнул и дотронулся до черного камня.!

Раздался мягкий шорох, и талисман исчез. Все остальное, однако же, осталось без изменений.

Опаньки, подумал Иван. А дальше?

Как Артура-то этого искать?..

Тем временем фессалиец положил меч своему царю на колени. Александр помедлил мгновение и тронул эфес.

Снова мягко прошелестело — и меч растворился в синем неподвижном воздухе. Ветра не было уже давно.

— Ну, вот и все, — с глубоким вздохом промолвил царь. — Тринадцатое июня где-то наступило.

Иван слегка оправился от растерянности.

— Гм… — сказал он. — Не хочу мешать торжественности момента, но…

Александр посмотрел на него долгим взглядом. Было понятно, что думал он о чем-то очень далеком. Совсем, совсем не похож сейчас был царь на того непобедимого воина, которого Иван видел при Гавгамелах.

— Ах да, — задумчиво произнес он. — Ты ведь не можешь идти с нами, воин.

Иван слегка кашлянул. Александр поднял руку и указал куда-то вдаль.

— Иди к тем воротам. Это твоя дорога на Запад.

Иван почему-то понял, что последнее слово царь произнес именно так — с большой буквы.

Он оглянулся в сторону указанных ворот и ничего там не увидел, кроме скал-близнецов.

— Это… туда? — нерешительно спросил он. Александр промолчал, зато заговорил фессалиец.

— Да, — сказал он. — Ты пройдешь между ними.

— А вот, — начал Иван, — туда уже один гаденыш… Усмехнувшись, Александр перебил его:

— Ты с ним еще встретишься, не сомневайся. Но не там и не сразу. Шпионы просто так не попадаются. У Ивана моментально возникла куча вопросов.

— А… — снова начал он.

— Прощай.

Внезапно Иван вспомнил — мысль, деятельное осознание эманации интеллекта сверкающей искоркой мелькнуло на задворках ощущений, — что тринадцатое июня — это день, в который македонский царь завершил свой земной путь.

Где-то наступило?..

Иван встретился взглядом с божественным полководцем.

Потом он отвел глаза, кивнул фессалийцу, повернулся и пошел по золотого цвета песку к стоящим между небом и землею далеким безмолвным скалам.

Дойдя до них — расстояние здесь, как и все остальное, являлось лишь инструментом обмана, — он обернулся. Золотое на золотом, сталь и песок, и две забытые, неподвижные, безмолвные фигурки, которые только подчеркивали омертвелость проваливающегося в прошлое пейзажа.

Иван повернулся и пошел прямо на выдавливающуюся между гигантских каменных нерукотворных колонн густую, со звездными прожилками, темноту.

* * *

Сделав пару шагов, он споткнулся непонятно обо что, кувыркнулся через голову, задохнулся, — мир встал на дыбы, застыл глыбой мрака и с тихим звоном рассыпался на кусочки, а когда посветлело, стал совсем другим. Иван протер запорошенные пылью глаза и с опаской огляделся.

Он снова стоял на выжженной солнцем равнине — но место это было другим. Жухлая трава под ногами, ярко-синее небо… солнца, конечно, опять не видать, как не видать ни скал, через которые он сюда попал, ни этого, тьфу, профессора.

Интересно, подумал Иван, кто же он все-таки такой? Един во многих лицах… но нет, пожалуй, это даже не двойники и уж тем более не однофамильцы, а разные по качеству персонажи. Хотя… шпион? Чей шпион? Немцев своих профессор бросил: к ним, кстати, еще вернемся, и обязательно: первую часть талисмана как-нибудь отберем, успеть бы только раньше них за третьей частью. Ох, чую, она-то и есть самая важная…

Ладно, продолжал Иван свой мысленный монолог, профессора этого мы проясним, куда он денется, и до Артурки тоже доберемся, не впервой. Может, там дела повеселее пойдут, а то как-то все мрачно и не слишком понятно…

Было жарко, но ветерок приятно холодил лицо, трепал ворот рубашки, иногда, резвясь, норовил сорвать шляпу.

Иван озадаченно потрогал головной убор. Действительно, шляпа. Ковбойская.

Он оглядел себя. Наряд на этот раз оказался следующий: синие штаны, похожие на джинсы, клетчатая рубаха, какой-то сюртучок подлиннее пиджака, сапоги со шпорами, шляпа, а на широком поясе — кобура с револьвером.

Ого, подумал Иван и несколько приободрился. Огнестрельное оружие — это вещь. Странно, конечно, из времени мечей попадать в эпоху полковника Кольта, но — как-то ближе, понятнее. Даже, можно сказать, роднее.

Иван вытащил револьвер. Оказалось, и правда кольт, модель 1872 года, точнее, модификация — кавалерийский «Писмейкер» с длиннющим стволом. Иван с одобрением повертел его в руках, осматривая. Ему нравилось это оружие, и он знал, как с ним обращаться: в Америке кое-где его до сих пор использовали.

Револьвер оказался в порядке, патроны тоже — в барабане и гнездышках на поясе.

Все было прекрасно, только вот коня не хватало. Раздалось негромкое всхрапывание. Иван обернулся, хоть ему порядком надоела местная манера внезапно появляться из-за спины. Позади него стоял, перебирая тонкими ногами, оседланный вороной жеребец и косил на Ивана глазом. Глаз был какой-то не конский — желтый, яркий, как у большой хищной кошки.

— Привет мустангам, — вслух сказал Иван, осторожно приближаясь к жеребцу. — А кусаться не будешь, травяной мешок?

Конь с готовностью оскалил зубы. Иван вздохнул. Ну конечно — здесь все не как у людей. Чудеса продолжались — у жеребца обнаружились очень длинные и очень острые клыки, побольше даже, чем у настоящего льва. Животное смотрело на Ивана насмешливо, но не враждебно, уходить не собиралось и даже вроде бы приглашающе мотнуло головой — садись, мол, нечего рассусоливать.

Иван решил, что рассусоливать действительно нечего, и вскочил в седло. Оно оказалось очень удобным, а сбоку обнаружилось притороченное ружье. Иван вытащил его из чехла и, не сдержавшись, довольно крякнул: это оказалась винтовка Генри-Винчестера, в просторечии просто «винчестер», из которой со всех экранов мира так лихо палили иствуды с митичами — кто по гнусным дикарям, кто по еще более гнусным бледнолицым цивилизаторам. Иван, кстати, из такой винтовки тоже стрелял: было дело.

— Ну что, — сказал Иван вслух. — Полный комплект. Однако сейчас мы на окраине, а надобно продвигаться к Центру этого… который он по счету… а! четвертого, что ли, Мира, то есть уровня. Едем?

Конь покосился на него, еще раз показал свои клыки, всхрапнул, повернул налево и пустился вскачь.

Ехали они довольно долго. Пейзаж был однообразен, но не уныл: горячая сухая земля под конскими копытами, несильный ветер, бьющий в лицо, голубые горы на горизонте, жаркое небо над головой — все это доставляло Ивану призрачное удовольствие; на душе было легко и свободно, и хотелось совершить что-нибудь авантюрное и веселое — выпить водки или пострелять из револьвера. Во всем здесь чувствовалась свобода — и в пространствах, и в количестве желаний.

Фронтир, блин, подумал Иван. Таким гадам, как профессор, здесь самое место.

Но вот у самого подножия голубых гор показалось какое-то поселение. Еще несколько минут — и Иван, сдерживая своего коня, ехал по пыльной улице.

Городок, если его можно было так назвать, был невелик, и вскорости Иван очутился в самом его центре: невысокие двух- и трехэтажные здания и площадь между ними. На зданиях вывески: как и следовало ожидать, здесь обосновались шериф, банк и салун. Все, что необходимо для цивилизации.

Иван, само собой, спешился возле салуна.

Привязав коня, наблюдавшего за его действиями с явной насмешкой, Иван зашел в питейное заведение. Внутри салуна оказалось довольно грязно, стояли четыре или пять столиков, за которыми расселись несколько человек, что-то монотонно бубнившие, за заляпанной стойкой мрачный небритый бармен протирал стаканы. Ивану показалось, что от барменовой работы стаканы становились еще грязнее. Все кругом было какое-то серое, полусырое, вонючее, но зато позади бармена между бутылок гордо реял государственный флаг с ладошку величиной.

Иван подошел к стойке и облокотился на нее. Бармен перестал пачкать посуду, голоса в зале смолкли.

— Чего тебе надо, незнакомец? — грубо спросил бармен.

Иван поразмыслил и сказал:

— Сто пятьдесят… э-э… тройной виски, сигару и спичку.

— С тебя доллар, незнакомец, — буркнул бармен, наливая в самый грязный стакан примерно две трети заказанной порции. Налив, он грохнул посуду перед Иваном, расплескав половину дурно пахнущей жидкости, выудил из-под стойки черную сигару, бросил ее в лужицу рядом со стаканом, сказал: — А спички можешь поискать в другом месте, — и выжидательно посмотрел на Ивана. Иван ответил кротким незамутненным взором.

Наступила пауза. Иван продолжал спокойно смотреть на бармена, чувствуя напряженный интерес к своей персоне со стороны сидящих за спиной. Молчание затягивалось. Наконец из зала донесся грубый хриплый голос:

— Эй, Билли, в чем дело? Этому недоноску не нравится твой виски?

Иван чуть передвинулся, встав вполоборота к стойке, потом взял стакан двумя пальцами, выплеснул виски бармену в глаза, аккуратно поставил стакан и спокойно сказал:

— А теперь, сын шакала и внук гиены, будь добр, сделай мне нормальную порцию нормального напитка. И скоренько.

С шумом опрокинув стулья, в зале на ноги вскочили трое. Продолжая небрежно облокачиваться на стойку, Иван выхватил кольт и быстро пристрелил всех троих. Не успели они повалиться, ломая некрасивую мебель, как он крутанул револьвер на пальце, опустил его в кобуру, устремил свой ясный взор на мокрого бармена и кротко спросил:

— Так ты будешь наливать, змеиное отродье?

— Так бы сразу и сказал, мистер, — добродушно сказал бармен. — А то ведешь себя не по-нашему. Вот теперь сразу видно, что свой…

Признав в Иване своего, в зале облегченно вздохнули.

Бубнеж возобновился.

Бармен крикнул прислуге, прибежали два шустрых мексиканца, поставили новые стулья и унесли куда-то трупы.

Тем временем бармен утерся сам, быстренько вытер стойку, достал другую бутылку и чистый стакан, щедро плеснул, выудил из деревянного ящика толстую коричневую сигару, подал ее Ивану, зажег спичку и поднес ему.

Иван прикурил, выпустил клуб дыма — сигара, кстати, оказалась весьма хороша, — взял стакан и залпом его осушил. Виски был тоже недурен.

Бармен посмотрел на него, открыв рот.

— Еще? — спросил он дрогнувшим голосом.

Иван кивнул.

Бармен поспешно наполнил стакан и поставил его на стойку.

Глядя на то, как Иван поглощает содержимое стакана, он осторожно спросил:

— Мистер, это… ты ведь, парень, не из нашего города?..

— Я с Востока, — спокойно сказал Иван. Бармен покивал.

— А, ну да, я так и понял. Все мы все с востока на запад движемся. Все, понимаешь, движемся и движемся… Вот наш городок, — оживился он, — совсем ведь молодой: пару лет назад здесь вообще ничего не было, а сейчас, гляди-ка, и банк есть, и шериф с тюрьмой, и мое заведение; и везде народу полно.

Иван с сомнением посмотрел на пятна крови на полу. Бармен перехватил его взгляд и весело сказал, махнув рукой:

— Ты не думай, народу еще много осталось. Будет в кого пострелять. А потом и еще понаедут, да со всего мира… У час же здесь свобода.

Он умолк. Иван посмотрел на него, отхлебнул из стакана и спросил:

— Ну а как здесь вообще жизнь, в вашем городе?

Бармен пожал плечами. Он уже опять протирал стаканы.

— Да нормальная у нас тут жизнь, — заговорил он неспешно. — Живем помаленьку, виски пьем, но не особо много, постреливаем, но в меру, за индейцами другой раз гоняемся… а потом они за нами. Как у всех жизнь, веселая. Не скучаем. Правда, — добавил он доверительно, — последнее время что-то странное твориться стало. Город-то построили на месте индейского не то святилища, не то чего-то еще в этом роде: место очень удобное было, тихое такое. Сами индейцы жили не здесь, а как бы вокруг этого места: с одной стороны — тотем Быка, с другой — Орла, с третьей — Пумы, а с четвертой какие-то Крылатые Лучники, что ли, не помню уж точно. Говорят, раньше они жили друг с другом тихо-мирно, а потом что-то изменилось. Иди они изменились. Это самое святилище ихнее совсем в запустение, так сказать, пришло… передрались они друг с другом, а потом и наши появились, город построили быстренько, обжились, разбогатели, все было нормально. А потом…

Бармен умолк. Стихли и голоса в зале. Иван неторопливо повернулся и увидел, что в салун вошел очень черный крепкий негр в пыльной белой рубахе из грубого полотна, таких же штанах и стоптанных башмаках. Ветхую пыльную же шляпу он снял и теперь смущенно теребил ее в руках, робко поглядывая по сторонам.

Внезапно салун взорвался криками — возмущенными и радостными одновременно. Иван, который уже снова обратился к своему виски, поскольку не нашел в появлении черного человека ничего удивительного, чуть не выронил стакан. Обернувшись, он увидел, как добрый десяток посетителей салуна подхватили негра, выволокли его на улицу и, громко галдя, потащили несчастного к высохшему черному дереву, которое стояло посреди площади.

Иван с недоумением наблюдал за происходящим, а остальные посетители высыпали из салуна, принялись палить в воздух и громкими воплями всячески выражать одобрение действиям своих собутыльников.

Те же с похвальной ловкостью скрутили негру руки за спиной невесть откуда взявшейся веревкой, накинули ему петлю на шею и мигом вздернули бедолагу на кривом суку.

Негр несколько раз дернулся, судорожно вытягивая ноги, потом затих и спокойно закачался, обдуваемый свежим ветерком. На белых штанах явственно проступило мокрое пятно, потом что-то закапало с ботинка на пыльную землю.

Иван посмотрел на бармена. Тот уже снова невозмутимо протирал свои стаканы.

— Это и есть то странное, что происходит в вашем городе? — осведомился Иван.

— Это? — пренебрежительно спросил бармен. — Это как раз нормально…

— Н-да? — с сомнением произнес Иван и посмотрел в зал. Там уже рассаживались, возбужденно переговариваясь, участники оказавшегося своеобычным действа. Забегали мексиканцы, прибирая пустые бутылки и принося полные.

Негр за окном висел на дереве, страшно высунув фиолетовый язык и тихонько раскачиваясь.

— Конечно, нормально, — сказал бармен. — Точнее, раньше это было обычное дело, а сейчас, можно сказать, уже редкость…

Тут Иван услышал какой-то шум и посмотрел в сторону входных дверей.

В салун вошли два прилично одетых джентльмена, корректно приподняли шляпы, поздоровавшись с барменом, потом подошли к одному из столиков, за которым сидели четверо посетителей.

Не тратя времени на разговоры, джентльмены выхватили револьверы и в мгновение ока всех четверых постреляли. Добив каждого контрольным выстрелом, джентльмены вежливо попрощались и не торопясь ушли, задержавшись, правда, на секунду у выхода — пропускали друг друга вперед.

Иван посмотрел на бармена.

— Вендетта? — спросил он.

— Да нет, — вздохнул бармен. — Просто старый Бен вчера тараканов дома потравил, да и с мухами он плохо обращается… Эх, говорил же я ему…

— Не понял, — сказал Иван. — А при чем здесь, собственно, мухи?

— Как это при чем? Эти двое были из Конфедерации Защиты Насекомых, что при Департаменте Дотаций Тараканам…

— Понятно, — после паузы сказал Иван. — Старый Бен, стало быть, не любил инсектов. И его собутыльники тоже?

— Нет, они пасечники, просто рядом оказались…

— Дернула же охота и пасечников потащиться за другими, — пробормотал Иван, вспомнив классику.

— Чего? — переспросил бармен.

— Это я так, — ответил Иван. — Просто так. Он отхлебнул из стакана, поискал глазами пепельницу, не нашел и уронил окурок сигары прямо на пол. Бармен тут же подал ему новую сигару. В зале вдруг снова стало тихо. Иван глянул, кто там еще пришел.

В салуне появился негр, до того похожий на первого, что Иван невольно посмотрел в окно. Нет, повешенный все так же мирно покачивался себе: язык его, казалось, вывалился еще дальше.

Иван перевел взгляд на вошедшего и нерешительно побарабанил пальцами по рукояти кольта.

А негр как ни в чем не бывало подошел к стойке, развязно на нее облокотился, поглядел на зал, на бармена и вдруг выпалил:

— Чего смотришь, придурок? А ну давай пива, и побыстрее!

— Сию минуточку-с, — засуетился тот, — айн момент…

Иван поперхнулся сигарным дымом. Бармен суетливо протер стойку перед негром, поставил стакан, налил и замер, подобострастно улыбаясь.

Негр взял стакан, понюхал содержимое, скорчил гримасу, отпил глоточек, скривился еще сильнее и вдруг, далеко вытянув руку, схватил бармена за грудки и притянул его к себе.

— Ты что мне наливаешь?! — прошипел он в лицо бармену, брызгаясь слюной. — Что за гадость подсовываешь?!

— Но, мистер, — пролепетал бармен. — Я…

— Это что, расизм?!

В салуне было и так тихо, но сейчас повисла просто мертвая тишина. Слышно было только, как стучали зубы у бармена.

— Нет. Что вы, мистер, как можно… — слабо произнес он, не пытаясь сопротивляться.

— Понятно, — сказал негр, взял стакан и вылил пиво бармену на голову. Потом отпихнул его. — Давай сюда бутылку!..

Побледневший бармен трясущимися руками подал бутыль. Негр посмотрел на этикетку, хмыкнул, отошел от стойки и направился к ближайшему столику. Усевшись, он сорвал пробку с бутылки, отхлебнул и положил ноги на стол.

Тотчас один из сидевших рядом, весь обвешенный патронташами и револьверами здоровенный громила с квадратной небритой челюстью и ямочкой на подбородке, вскочил с места, схватил свою шляпу, подлетел к негру и стал этой шляпой с остервенением чистить ему ботинки. Негр прихлебывал пиво и кивал благосклонно.

Выпив пиво, он рыгнул на весь салун, отпихнул ногой громилу, шарахнул пустую бутылку об пол — только стекла жалобно зазвенели, — встал, опрокинул столик, пошел, пошатываясь, к выходу, по дороге перевернул еще один стол, остановился, обернулся, заорал: «Будьте здоровы, задницы!..», пнул дверь и был таков.

— А почему он не заплатил? — спросил Иван, когда к нему вернулся дар речи.

— Они никогда не платят, — буркнул бармен, утираясь грязным полотенцем.

— Да? — заинтересованно спросил Иван. — А кто же это?

Бармен пожал плечами.

— Да никто. Безработный, живет на пособие, пьянствует, попрошайничает, работать не может и не хочет…

— А как же… — ошарашенно начал Иван и умолк.

— Это наш долг, — с достоинством сказал бармен. — Долг общества перед аутсайдерами.

Иван посмотрел в окно на повешенного и, сказавши неопределенно: «Да-а…», залпом допил остаток виски.

Бармен вопросительно посмотрел на него. Иван кивнул.

— Наливай, — сказал он и, глядя, как стакан наполняется жидкостью цвета янтаря, добавил: — И рассказывай дальше. Бармен открыл было рот, но тут кто-то заорал на весь салун:

— Ба! Кого только здесь не встретишь!..

Иван вздохнул и посмотрел в сторону входа. Ну конечно: там стоял его двойник, верста коломенская. Руки в боки, шляпа на затылке, ремень с двумя револьверами чуть ли не на коленках, радостная улыбка до ушей. Иван невольно поморщился — неужели и он сам выглядит таким же идиотом? Нет уж, дудки: мне за ремень больше двух пальцев не просунешь, подумал он с некоторым удовлетворением.

— Всем привет! — По-прежнему улыбаясь, двойник направился к стойке. — Билли, старый хрыч, как дела? Заведение, надеюсь, процветает?

— А как же, — солидно ответил бармен, без лишних просьб ставя на стойку такой же, как у Ивана, большой стакан и наливая туда виски. — Сам знаешь, мы лучше всех.

— Вы что, знакомы? — вполголоса спросил Иван у бармена.

— Конечно, — ответил тот рассеянно. — Он тут часто бывает.

«Ну и ну», — подумал Иван, приветливо улыбаясь своему двойнику.

Вслух он сказал:

— Давненько не виделись, дружище двойник. Как здоровьичко?

— А что мне сделается? — подмигнув, сказал двойник.

Он взял стакан, пробормотал: «Будем здоровы…» и, выдохнувши в сторону, влил в себя содержимое посуды, после чего зажмурился, помотал головой и поставил стакан на место.

— И без закуски? — участливо спросил Иван. — Огурчик бы сейчас солененький не помешал бы небось. Или гамбургер: какие здесь, право слово, соленые огурцы…

Двойник противно ухмыльнулся и хотел было что-то сказать, но его прервали.

— Привет, Билли! — раздался вдруг чей-то громкий веселый голос. — Налей-ка мне вечернюю порцию!..

К стойке подошел очередной негр — точная копия двух предыдущих. Иван даже не удосужился посмотреть в окно: и так было понятно, что первый из тройняшек места своего пребывания не сменил.

— Привет, — равнодушно улыбнулся бармен, наливая негру. Тот выпил, крякнул, бросил на стойку монетку, дружески кивнул бармену — тот спокойно кивнул в ответ — и неторопливо вышел из салуна. Никто не обратил на него никакого внимания.

Иван посмотрел на бармена… Тот равнодушно протирал стойку.

Иван решил на всякий случай не расспрашивать о причинах странной амбивалентности отношения окружающих к совершенно одинаковым неграм.

— Так вот, — заговорил тем временем двойник, — по поводу еды. В разных местностях разные правила…

— Подожди, — перебил его Иван. Ему вдруг в голову пришла странная мысль- Успеешь еще рассказать… Послушай-ка, Билли, — обратился он к бармену, — а что, индейцы у вас тут появляются?

— Ты имеешь в виду в городе? — уточнил бармен. — Бывает такое, а как же. И в салун ко мне заходят другой раз. Только это не настоящие индейцы, понимаешь, а так- подделка…

— Как это — подделка?

— Гм… — сказал бармен. — Как бы тебе это объяснить… Понимаешь, во-первых, наш город — не то место, где они, настоящие индейцы, воины то есть, должны появляться, хоть здесь и находится центр мира… или миропорядка, ежели угодно. У них хватает и тех мест, где они чувствовали бы себя вполне комфортно и действительно находились бы там, где должны. Сюда они попадают или по ошибке, хотя, сам понимаешь, никаких ошибок здесь быть не может, или по каким-то делам… не знаю уж, по каким. Но бывают иногда и серьезные посещения, особенно когда приходят те, кто был до индейцев… или те индейцы, что чувствуют свою не-важность…

— Подожди, — ошеломленно проговорил Иван. — Что за бред ты несешь?..

— Трудно объяснить, — вздохнул бармен. Голос его неуловимо изменился, стал каким-то бесплотным. — Мы строим свой мир, основываясь на совершенно отличных от индейских позициях, и в принципе им нет места в нашем мире, как нам нет места в их. У нас различные цели и средства достижения этих целей. Благополучие человека, его место под солнцем, его обязанности и долг перед сущим мы представляем совершенно по-разному. Ничто не стоит на месте: мы пришли, чтобы сменить их, они сменили кого-то, кто был еще раньше. Но ничто не исчезает, и об этом тоже надо помнить…

Бармен замолчал. Ивану вдруг показалось, что воздух на мгновение затвердел, застыли и все окружающие, но вот мир дрогнул и поплыл в сторону, покачиваясь на волнах воображения. Лицо бармена, грустное и какое-то даже отрешенное, смазалось, потекло вбок, подернулось рябью и обрело новые черты. Иван хотел нервно хихикнуть — перед ним, невинно улыбаясь, стоял профессор, — но не смог шевельнуть ни малейшим мускулом лица. Мир вокруг изменил свои краски. Только что он был серо-коричневым, затхлым, мглистым, в нем ползали унылые замшелые паразиты, озабоченные только одним — как бы сделать так, чтобы можно было много жрать и мало делать, и каждый искал свой уголок среди шершавых колючих зарослей, проход в беспечное мягкое нечто, очень личное и очень свое, при этом наглухо отгороженное от другого… и вдруг все стало Отдельным. Ярко-желтая земля, какая-то ухмыляющаяся собака, сидящая на задних лапах, тень от исполинской птицы… Иван очень хотел посмотреть, что это была за птица, но не смог ни поднять, ни повернуть головы…

— Что с тобой? — услышал он голос двойника, доносившийся будто бы из-под земли. — Перебрал, что ли?..

«Если бы», — хотел сказать Иван, но не смог. Во рту было сухо, тело сотрясала мелкая дрожь. Он попытался сглотнуть и закашлялся. Потом все-таки сумел поднять глаза.

Салун был как салун. Иван поглядел на бармена. Билли был как Билли. Подумаешь.

— Из чего это у тебя виски? Из кактусов, что ли? — спросил Иван хрипло, поморщился и снова закашлялся. Двойник засмеялся. Бармен не обиделся.

— Не-ет, у нас не из кактусов, — солидно сказал он. — Вот у других — да, бывает, что и так. Его, понимаешь, те пьют, кто на настоящих индейцев похожим быть хочет… Говорят, для таких умников специальный дом дураков построили.

— Что-то я такое слышал, — пробормотал Иван. Ему все еще было нехорошо.

— А по мне — как ни пытайся изменить что-либо в себе или в других, ничего не выйдет. Особенно, понимаешь, когда это касается других: тут даже и эти кактусы не помогут. Но здесь, понимаешь, не все так думают… И вообще, — продолжал бармен, наполняя стаканы Ивана и его двойника, — наш мир — это наш мир, и другого мы себе просто не представляем. Скоро по всей Вселенной будет точно так же, как у нас, на нашем Западе.

— Видал? — обратился двойник к Ивану и кивнул на бармена. — Пугают всех давно страшными инопланетянами. Прилетят, мол, скользкие кукловоды, будут манипулировать, а кто не согласится — тех сожрут. Или еще чего хуже. Алиенс, понимаешь. Да какие, к чертям, инопланетяне? Вот, пожалуйста, готовый кукловод и «чужой» в одном лице, со своими представлениями о добре и зле. Он, может быть, и добрый, но только по-своему… а другим-то каково будет? Сожрет ведь… из самых лучших побуждений.

— Кого это я сожру? — сердито спросил бармен. — Завел, понимаешь, опять…

Двойник засмеялся.

— Скучно, понимаешь, будет! — закричал он, хватая стакан. — Тоска у вас тут зеленая!..

— Почему это — тоска? — удивился бармен. — У нас тут весело…

— Точно, — подтвердил Иван, поднимая свою емкость с виски. — У вас здесь отнюдь не соскучишься.

— Ка-акие ты слова знаешь, — восхитился двойник. — Ну что, вздрогнули?..

— Вздрогнули, — кивнул Иван.

Они чокнулись и выпили. До дна. Виски приятно согревало внутренности. Мир перестал казаться мрачным и коричневым. Иван посмотрел в окно — висевший на высохшем дереве человек почти не портил идиллической картинки.

— Кстати, о картинках, — отдышавшись, проговорил двойник. — До чего они разные…

— Ты что, мысли читаешь? — спросил Иван, закуривая поданную ему барменом сигару.

— Нет, — удивился двойник, доставая из внутреннего кармана пиджака черут. Бармен зажег спичку и дал ему прикурить. — Я просто продолжаю рассуждать о различных вариантах придумывания мира… Вот здесь они построили насквозь придуманный мир. Здесь все не свое, все какое-то нарисованное, причем нарисованное так, как будто начинал рисовать кто-то один, а продолжали другие, да еще те, кто не понимал исходного замысла. Хотя здесь присутствуют любопытные находки — к примеру, изящный антиисторизм…

— Чего? — переспросил бармен. Он прислушивался к разговору.

— Ну, может быть, я не совсем правильно выразился… Отсутствие прошлого, окончательная отдельность во временном пространстве. Сейчас вы придумываете вещи, а лотом они будут придумывать вас, и сделают это, кстати, очень даже хорошо. Вы и не заметите, как попадетесь в ловушку, из которой вам уже не выбраться — если, конеч-н0, кто-нибудь опять за вас не постарается…

— Одну минуту, — остановил его бармен. — Чего это ты всех опять пугаешь? И кто такие «мы»?

— Действительно, — поддержал его Иван. — Отчетливее дефинируй и расставляй акценты. Двойник хихикнул.

— Да уж, словарный запас у тебя, надо сказать… Ничего я объяснять не буду. Сами поймете.

Иван слегка обиделся. Бармен тоже.

— Ишь ты, — сказал бармен. — Ты, значит, самый умный, а остальные — просто так, да? Завел, понимаешь, любимую песню, умник хренов!

— Ага, — поддакнул Иван. — Поговорить он любит: я давно за ним наблюдаю.

— Хватит вам, — примирительно сказал двойник. — Спелись… Никакой я, конечно же, не пророк, просто все случается, как всегда — на смену одним богам приходят другие… У них ведь есть своя судьба.

— А при чем тут боги? — озадаченно спросил Иван.

— Может статься, что ни при чем, — согласился двойник, — особенно если допустить, что их вообще нет. Впрочем, смотря как к этому относиться… Если просто, как к костылям, без которых сложно и страшно жить и идти по дороге, то это- одно; всегда найдутся те, кто все будет валить на чужую непостижимую силу, оправдывая этим свое собственное бессилие и безволие; и ведь силу эту можно называть по-разному, суть остается прежней. Барин приедет, барин нас рассудит… Так что дело вовсе не в дефинициях. Можно, конечно, всех поубивать, даже не особенно злобствуя; можно обзавестись комплектом рабов для поддержания собственного высокого уровня кайфоловства; можно отращивать изящные усики и роскошную шевелюру, как этот местный тиранчик, самовлюбленный лживый герой-кавалерист, который обожает фотографироваться и резать безоружных: его здесь все прямо обожают, потому что все это тут позволяется и иногда поощряется: чтоб не скучно было…

— Ты что-то уж больно разговорился, — перебил двойника бармен, глядя исподлобья. — Мели всякую чушь, понимаешь, а генералов наших и героев не трогай… Не нравится тебе тут, так и катись отсюда…

— И покачусь, — легко согласился двойник. — Еще увидимся…

— Подожди, — остановил его Иван. — Слушай, ты не видал здесь этого, ну помнишь… лысого, с бородой? А?

Двойник, прищурившись, посмотрел на Ивана.

— Профессора твоего, что ли? — спросил он насмешливо. — Как же, как же… Он тут известная личность. Правда, сейчас, насколько я слышал, из города он куда-то умотал.

— На Запад, — утвердительно сказал Иван. Двойник противно усмехнулся и произнес:

— Ладно, прощевайте…

Порывшись в кармане, он выудил оттуда несколько монеток, положил их на стойку, помахал бармену рукой, подмигнул Ивану и вышел из салуна.

Иван посмотрел ему вслед. Странное дело: как вышел двойник из дверей, так словно сквозь землю провалился: нигде его не было видно. Иван оглядел площадь повнимательнее и вздрогнул: рядом с давешним негром, на соседнем суку, в петле висел двойник. Висел спокойно, не раскачиваясь на ветру и вытянув руки по швам.

Вдруг он открыл глаза, достал из кармана сигару и не спеша закурил.

Иван вздохнул, повернулся к бармену и спросил:

— Он что, так призывает бросить курить?

Бармен посмотрел в окно и снисходительно сказал:

— Это он часто так развлекается. Он вообще-то хороший парень, только малость того…

Бармен выразительно покрутил пальцем у виска.

— Это я заметил, — пробормотал Иван.

— Да здесь полно таких, — сказал бармен. — Давеча вот тоже парень один похож на него, как две капли воды…

— Что?.. — спросил Иван.

— На него, говорю, похожий, точно брат-близнец… Так вот он ни с того ни с сего такую стрельбу на улице здесь учинил! Человек пятнадцать угрохал. Приехал сюда на какой-то непонятной лошади, увидал, понимаешь, что наши, негра вешать собираются, взял свой винчестер и давай стрелять… Кто на площади был — всех наповал. Потом развернул конягу — и поминай как звали.

— И кто же это был?..

Бармен пожал плечами.

— А черт его знает. Но не Черный Джек, это точно.

— Да, — сказал Иван, помолчав немного, — Ты был прав: у вас здесь не соскучишься, Но я все равно пойду, пожалуй.

— Да подожди: куда тебе спешить? Я тебе и не все рассказал про житье-бытье здешнее…

— В другой раз.

— Ну, выпей хоть стаканчик.

— Иван подумал.

— Нет, пожалуй, хватит, — сказал он решительно. — Поеду.

— Ну, как знаешь, — сказал бармен. Он был явно расстроен.

Иван порылся в кармане, выудил купюру, подал ее бармену и сказал:

— Сдачу себе оставь. Я, может быть, заеду еще.

— Все вы так говорите, — вздохнул бармен. — А мне и поболтать не с кем…

— Не расстраивайся, — сказал Иван. — На твой век собеседников хватит.

Он повернулся и вышел из салуна.

Было жарко. Легкий ветерок не охлаждал, а лишь заботливыми мягкими мазками укладывал сухой зной на моментально вспотевшую кожу; Иван снял шляпу и вытер лоб. Потом он огляделся.

Площадь была пустынна. Высохшее черное дерево раскорячилось на виду у подслеповатых окон салуна; на толстом суку болталась веревочная петля. Ни негра, ни двойника Ивана вместе со второй петлей не было.

Иван посмотрел вверх и вздрогнул: в небе появилось солнце! Это было бы хорошо, может быть, даже прекрасно, если бы не одна закавыка: светило оказалось глухого черного цвета.

Впрочем, могло статься, что это было вовсе и не солнце. На самом деле вокруг было светло, и все предметы хорошо различались… правда, ни один из них не отбрасывал тени… Ну и что ж, решил Иван, вскакивая в седло верного коня, приветственно оскалившего жуткие зубы, — раз нету здесь профессора, так надо катиться на поиски Артура, пока не поздно, пока не прошли двенадцать ночей, а стало быть — поехали!..

Он совсем было собрался пришпорить жеребца, как неожиданно кто-то громко произнес:

— Эй, мистер, далеко ли собрался?

Иван обернулся, выругавшись про себя: да что же это делается, опять кто-то из-за спины выскакивает!..

Он увидел, как к нему приближалась группа всадников, человек десять. Все они были вооружены и смотрели мрачно.

Непонятно было, откуда они здесь взялись, на только что пустовавшей площади. Вот уж действительно: чистое поле, и вдруг из-за угла…

— Тебя, кажется, о чем-то спросили, мистер, — напомнил один из всадников. Иван посмотрел на него и с удивлением узнал своего двойника.

— А в чем дело? Мы ведь с тобой уже попрощались, — произнес Иван и осторожно потянул винчестер из чехла.

Двойник мрачно ухмыльнулся. В правой руке он уже Держал свою винтовку, опустив ствол вниз. Его, других всадников и Ивана разделяло не более двух десятков шагов, когда лошади остановились..

— Ты забыл мне кое-что отдать, — проговорил двойник. — В салуне было неудобно разговаривать, но сейчас…

— Что-то я не заметил, чтобы ты стеснялся в этом салуне, — заметил Иван — И что же это такое у меня есть, интересующее тебя?

— Сумка, — произнес двойник, скупо улыбаясь. — Моя сумка… Отдай ее мне.

— Какая сумка? — искренне удивился Иван. — О чем ты?

— Сумка, где пребывают язычки, — мягко сказал двойник, и в глазах его сверкнул опасный огонек. — Отдай ее мне, и разъедемся по-хорошему.

— Что?! — изумился Иван. — Какие такие…

Он выпустил винтовку из руки и умолк, пораженный. В самом деле, он ведь ни разу не вспомнил о тех говорливых языках, которые некогда принадлежали бегемоту с пламенной душой… Где же они, эти языки-то?

— Ты что, неужто и вправду о них забыл? — насмешливо спросил двойник. — Тебе, понимаешь, такой подарок сделали, а ты…

Иван не ответил, лихорадочно соображая. Как же так получилось… Вроде бы он ничего не терял. Ах да, тогда ом в первый раз встретился с двойником. А вдруг…

Он посмотрел на седельные сумки. Открыл одну, другую…

— Чего хватаешься? — пропищал знакомый голосок. — Спросить не можешь?

Холщовое вместилище с языками внутри оказалось в одной из седельных сумок… Левой рукой Иван повесил матерчатый ремешок себе на шею, при этом правой вытащил из чехла винчестер и положил винтовку поперек седла.

— Никто мне подарков не делал, — сказал он. — И никто не просил передавать тебе что-либо, Двойник хмыкнул.

— И тем не менее тебе придется это сделать, мистер.

Молниеносным движением двойник вскинул винтовку, но Иван оказался проворнее. Он потратил на долю секунды меньше, выхватив из кобуры кольт и прямо от бедра пальнув в двойника.

Грохот двух выстрелов раздался почти одновременно. Почти — и поэтому после секундной паузы Иван демонстративно крутанул на пальце револьвер и сунул его обратно в кобуру, а двойник его стал медленно валиться набок.

Спутники двойника в оцепенении наблюдали, как он упал с лошади и замер, неловко подвернув под себя руку.

— Кто-нибудь еще желает? — негромко спросил Иван и клацнул затвором винтовки.

Раздался многоголосый вопль ярости, и шквал огня обрушился на Ивана. Он моментально скатился с коня и стоя на одном колене, начал стрелять, с бешеной скоростью дергая затвор — вверх-вниз, вверх-вниз — и нажимая на спуск.

Сквозь пелену из порохового дыма и пыли он видел, как один за другим падали на землю убитые бандиты, слышал между грохотом выстрелов и дикое конское ржание, и предсмертные стоны. Все было кончено за считанные секунды.

Иван выпрямился, настороженно оглядывая поле боя.

Дым рассеивался, среди живописной кучи мертвых тел никто не шевелился. Лошади испуганно пофыркивали, одна из них уносилась вскачь, волоча по земле зацепившийся ногой за стремя труп.

Иван подошел к своему коню, который совершенно спокойно стоял в сторонке, с холодной насмешкой поглядывая на людские игрища, сунул в чехол винтовку и вскочил в седло. Тут он уловил какое-то движение среди поверженных врагов: выхватив кольт, он выстрелил в попытавшегося приподняться человека с залитым кровью лицом. Человек молча рухнул в кровавую грязь, а Иван в который раз подивил-, какие разрушения в человеческом организме может произвести пуля сорок пятого калибра: в выходное отверстие на спине бандита можно было кулак засунуть.

— Двадцать семь, — сказал Иван сквозь зубы, надвинул Шляпу на глаза и выплюнул окурок сигары.

Над головой глухо заворчало, потом рявкнуло изо всей силы. Иван инстинктивно схватился за револьвер, но тут же отпустил рукоять: просто собиралась гроза.

Открыв рот, Иван смотрел в непроницаемо синее небо. То, что он принял за черное солнце, сейчас разрасталось прямо на глазах, непостижимая бездонная язва заняла сначала четверть небосвода, потом половину… Где-то глубоко внутри этой язвы клубились исполинские вихри, там сверкали молнии и собиралась чудовищная буря.

Стало абсолютно тихо даже ветерок, похоже, испуганно спрятался куда-то. Лошади, принадлежавшие убитым спутникам Иванова двойника, ускакали, конь Ивана стоял спокойно на месте, презрительно скаля львиные зубы.

Городок вокруг притих, затаился: он был весь скрыт огромной тенью от надвигавшейся тучи — или что это было на самом деле; лишь скалистые горы вдали по-прежнему величаво, без усилий, подпирали треснувший уже небосвод

И вот снова загрохотало с удесятеренной силой. Темнота разом обрушилась на город, моментально проникнув в каждый закоулок, в каждый дом, в каждую щелочку. Сначала это был звук. если бы вся Вселенная была твердой и черной, то она сломалась бы именно с таким треском. Потом с небес упали молнии, и темное пламя затопило все вокруг: вспыхивая, как спички, загорелись дома, запылал банк, неслышно взорвался знакомый Ивану салун… Все горело; весь мир полыхал, холодно издеваясь над самим собой.

Но огненное буйство продолжалось недолго. Пришло время воды, и неиссякаемые потоки сумеречной влаги хлынули на землю, затопляя город, заливая его и растворяя в своих душных объятиях.

Завертелся чудовищный водоворот, вспоровший поверхность земли, точно скальпель, легко и спокойно разрезающий кожу пациента на операционном столе: показалось, что кровь земли уже выходит наружу. В буйстве нездешней стихии все перемешалось, и уже не было ни верха, ни низа, они только хотели поменяться местами, но что-то этому мешало. И тогда, не выдержав напряжения, все завертелось, задергалось в припадке неизлечимой лихорадки, мир затрещал по швам и наконец-то затвердел, а Иван, который давно уже не дышал, открыл глаза и увидел звезды. Потом все исчезло.

…Он лежал, зажмурившись, и с опаской ждал долгого падения, или кувыркания, или взлета — он уже привык реять по-над таинственной равниной. Однако все обошлось: враждебные вихри не веяли, злобные — предположительно — силы сачковали, мелькнул только отголосок далекого видения — какой-то старик в белых одеждах, папирусы и глиняные таблички, — потом все прочно стало на свои места, и Иван осторожно открыл глаза.

Некоторое время он таращился в приятного голубого цвета небо, потом понял, что эта приятность еще ни о чем не говорит, потому как красивыми картинками он уже был сыт по горло.

Подумав, Иван решил встать и проделал это со всевозможной аккуратностью и осторожностью. По благоприобретенной в этих местах привычке он для начала осмотрел свой гардероб и остался доволен увиденным: прежние одежды поменялись на комфортабельные кафтан и штаны. На ногах красовались сапоги из мягкой кожи.

Осмотрев себя, он оглядел окрестности. В окрестностях тоже было можно жить: Иван стоял на опушке приятнейшего вида лесочка; весело зеленели деревья, среди которых имелись милые сердцу березки, осинки и прочие приметы родного края; радостно щебетали птички, перелетая с ветки на ветку; неподалеку виднелась изумительно патриархальная избушка, стоявшая на двух массивных столбах необычной формы.

Иван невольно улыбнулся, до того хорошо было здесь. Он вдохнул воздух полной грудью: ах, что за чистота и сладость были в этом воздухе!..

Все, хватит, хватит крови и грязи, надоело, хочется в идиллию и хочется в сказку…

По стволу сосны метнулась белка, скользнула в дупло и тут же выскочила оттуда; устроившись на суку, замерла, уставившись своими глазами-бусинками на Ивана и быстро-быстро двигая челюстями. Не удержавшись, Иван рассмеялся, подмигнул белке и шагнул в сторону избушки.

Присмотревшись к ней, он удивленно приподнял бровь: дверей в избушке видно не было. Он уже хотел обойти ее с другой стороны, но что-то его остановило.

— Какая чепуха, — пробормотал Иван, улыбаясь, но все же сказал: — Избушка, избушка, поворотись к лесу задом, а ко мне — передом!..

Раздался громкий скрежет, и Иван перестал улыбаться: столбы, на которых стояла избушка, вдруг зашевелились и, с трудом выдравшись из земли, в которой утопали, так сказать, по щиколотку, оказались непомерной величины птичьими ногами — надо полагать, куриными.

Неловко переступая, изба закачалась, как корабль в бурю, заскрипела, затрещала и с натугой стала поворачиваться вокруг своей оси.

Посыпалась какая-то труха, мусор и щепки: неуклюже, потоптавшись, скромное жилище оборотилось покосившейся дверью к Ивану, покачалось еще немного и замерло.

Иван замешкался, не зная, что ему делать дальше, и мучительно пытаясь вспомнить что-нибудь подходящее из фольклора.

«Срам-то какой, — подумал он, — ничего ведь не помню… Зайти, что ли? Иди подождать?..»

Пока он так размышлял, дверь избушки со скрипом отворилась, и оттуда высунулась гнусного вида старуха. Она была вся зеленовато-коричневая, обладала невообразимой величины носом, кустистыми бровями, глубоко запрятанными под надбровными дугами глазами, проваленным беззубым ртом и вообще выглядела нехорошо и даже предосудительно.

Иван удовлетворенно кивнул: точно так он и представлял себе бабу-ягу.

— Какой идиот тут чужой избой командует? — раздраженно прошамкала старуха. — Сегодня понедельник, и вообще запись в экскурсбюро!..

Иван деликатно кашлянул.

— Извините, э-э… бабуся, — сказал он. — Я тут, собственно, по делу… и не хотел вас беспокоить.

Старуха с шумом втянула в себя воздух.

— Чую, чую, — забормотала она, — человечьим духом пахнет… Э, — вдруг изумилась бабка, — да ведь я тебя вижу!

Иван не удержался и пожал плечами, хотя и понимал, что проделывает это слишком часто.

— Ну и что здесь удивительного? — спросил он.

— Да так, ничего, — протянула старуха, пристально разглядывая Ивана. Насмотревшись, она жутко улыбнулась и проворковала:

— Вижу, зайти ко мне хочешь? Ну, заходи, заходи, красавчик…

Воркование в ее исполнении прозвучало ворчанием, но Иван интонацию уловил точно, хоть его и слегка покоробило от «красавчика». Однако он решил воспользоваться приглашением.

Согнувшись в три погибели, он вошел в избу. Внутри оказалось темно и грязно; низкий потолок был сплошь залеплен паутиной, по которой проворно сновали здоровенные пауки, мерцая злющими красными глазками. По стенам были развешены связки сушеных грибов, трав, мышей, лягушек, еще какая-то гадость. Пыли и всякого мусора на полу имелось в избытке, возле большой печи громоздились явно давно не чищенные большущие горшки, котлы и сковороды. Один угол помещения был отгорожен грязной занавеской, в другом стояла приличных размеров метла. Посреди стоял стол, подле него — лавки.

Иван остался доволен осмотром помещения: такой вариант обстановки убогой бабусиной жилплощади он сто раз видел еще в детстве — на картинках, в мультиках и кино.

Тем временем бабка проковыляла, кряхтя и охая, к столу и, чем-то скрипнув, уселась.

— Протез? — сочувственно спросил Иван. — Нога-то костяная, говорю?..

Старуха не ответила. Подперев щеку коричневой костлявой рукой, она с одобрением разглядывала остановившегося возле двери Ивана. В глазах бабки заблестели веселые искорки, и еще Ивану не понравилось вожделение в ее взгляде.

Он переступил с ноги на ногу. Поужинать им собралась старая хрычовка, что ли? Хрена с два…

Он уже собрался предупредить бабку о том, чтобы она никаких кулинарных иллюзий на его счет не строила, как старуха заговорила сама.

— Да, — скрипуче сказала она, — интерьер не по гостю, это точно. Отвернись-ка на секундочку, добрый молодец: даме надо себя в порядок привести и в помещении немного прибраться.

Иван чуть было не фыркнул, но удержался и послушно повернулся к двери лицом. Дурью бабка мается. Метлу за рогожную занавеску свою спрятать хочет, что ли? Или умыться первый раз за сто лет? Или просто оглоушить его, дурака, самой большой сковородкой?..

Иван настороженно прислушался. За спиной у него слышались странные звуки: шорохи, легкий скрип, постукивание, нежный мелодичный звон, шуршание отодвигаемой занавески. Иван попытался осторожно оглянуться, но услышал:

— Эй! Не подглядывай!..

Голос доносился как будто издалека, и Иван немного успокоился. Но что все-таки задумала старая карга?..

— Можешь поворачиваться, — услышал он наконец. Криво усмехаясь, Иван повернулся и чуть не упал. Наверное, он все-таки ожидал чего-то необычного, ведь странности здесь в ходу, но чтобы такое!..

Замызганное полутемное помещение пропало. Перед Иваном расстилался огромный зал какого-то средневекового замка: высоченный потолок, стрельчатые окошки с витражами, гобелены, свечи и прочие онеры. Покосившийся дряхлый стол оборотился длинным, с белоснежной скатертью столом, уставленным золотой посудой и хрустальными бокалами. Вместо лавок обнаружились стулья с высокими резными спинками.

Все было как-то очень красиво, хотя и несколько эклектично, словно обустроено женщиной, которая имела очень личное представление о романтике, светской жизни и о прекрасном вообще.

Но все это было еще полбеды, потому что подле шикарного стола обнаружилась та-акая дама, что у Ивана даже дух захватило. Высокая, стройная, с красивым тонким лицом, одетая во что-то белое, искрящееся, переливающееся, она была чудо как хороша.

Да, что-что, а женщины в этом вундерланде умеют себя показать, подумал потерянно Иван, нерешительно улыбаясь.

— Вы что, тут все стенки белой краской покрасили?.. — невпопад сказал он, чувствуя себя полным идиотом.

Она улыбнулась и плавным жестом руки, преисполненным такой грации, что Иван чуть не застонал, указала на стол.

— Присаживайся, гостюшка дорогой, — сказала она. — Знаю, что ты уже где-то здешней пиши отведал, но все ж не побрезгуй угощением…

Какое там побрезгуй!.. Иван смотрел на нее во все глаза. Но кто же она? И где старуха? Неужто…

В смущении он отвел глаза, медля воспользоваться приглашением и не зная, что сказать в ответ. Вдруг в дальнем конце зала он увидел давешние метлу, печку и занавеску. По метле — или это показалось только? — пробегали будто бы электрические разряды.

Иван снова посмотрел на красавицу. Гм… однако.

Он прокашлялся и неловко заговорил:

— Э-э…

Красавица смотрела на него очень ласково.

— Простите, — продолжил Иван свою учтивую речь. — Я, собственно… э-э… хотел бы… Н-да.

Девица вдруг рассмеялась. Смех у нее тоже был очень приятный, и смеялась она от души.

— Не пугайся, добрый молодец, — сказала она. Глаза ее лучились. — Это я — та, что тебя встретила… Ну не могу же я такого красавца замухрышкой привечать. Всякому гостю — свой почет…

Она поклонилась Ивану. Тот неловко кивнул в ответ и неуклюже шаркнул ножкой. Ему было очень неудобно. Срам сказать, что поначалу о женщине подумал!..

— Не бойся, говорю я тебе, и к столу присаживайся. Ты, видно, думал, что тебя сразу поедать начнут?.. Так ведь?.. Много чего рассказывают… Но к тебе у меня другой интерес.

Ага, отметил про себя Иван, интерес-то все-таки имеется. Он уселся за стол, с некоторой опаской поглядывая на хозяйку. Да уж, как сказал один давеча на пароходе, «бабец невреден», подумал Иван в некотором смятении…

— Вот и славно, — сказала чудесно преобразившаяся баба-яга, усаживаясь напротив него.

Теперь их разделял длиннющий стол, и Иван немного успокоился.

— Кушай, гостюшка дорогой, не стесняйся, — ласково сказала красавица, при этом внимательно разглядывая Ивана.

Он оглядел стол. Да, еды было вдоволь: всякие варенья, соленья, жаренья, фрукты: все было разложено на золоте и фарфоре очень аккуратно и даже строго, но вид имело аппетитный. Хотелось попробовать от каждого блюда, но при этом не объедаться: так, что-то вроде яблока познания.

Иван почему-то точно знал, что баба-яга его отравить не собирается, а посему наложил себе на тарелку разной еды, наполнил бокал из хрустального кувшина, в котором плескалась игристая, приятного вида жидкость, поднял его и провозгласил:

— Ну, за гостеприимство!

— Э нет, — покачала головой красивая баба-яга. — Сегодня обойдемся без тостов. Пей да ешь — вот пока и все дела.

Иван согласно кивнул и отпил из бокала. Это оказалось вино — легкое, слегка терпкое, не совсем обычного вкуса. Ивану сразу захотелось есть.

Развернув на коленях хрустящую салфетку, он пододвинул к себе тарелку, взял вилку и нож — стол был сервирован по-европейски, с массой всяких вилочек, ложечек и крючочков, — и принялся за еду.

Краем глаза он уловил, что хозяйка будто бы с облегчением перевела дух, но не обратил на это особого внимания, всецело занятый процессом поглощения пищи. Все было жутко вкусно, и он жевал, отхлебывал и снова жевал до тех пор, пока не почувствовал себя совершенно сытым.

Красавица же за это время едва съела кусочек и отпила глоточек: она с нескрываемым удовольствием наблюдала за Иваном и все приговаривала: «Кушай, соколик, кушай, миленький…»

Но вот Иван насытился, слегка отодвинул от себя тарелку и откинулся на спинку стула, чувствуя себя теперь вполне комфортно. Не хватало лишь сигареты, а лучше — сигары, но попросить он не решился, хотя и испытывал сейчас к хозяйке самые приятные чувства, вполне ей доверяя.

— Поел, соколик? — приветливо сказала красавица. — Спать здесь, как сам понимаешь, не положено, а вот банька… банька позже будет. Так что давай беседовать.

— Давай, — согласился Иван. — С чего начнем?

— Ну, во-первых, скажи, как тебя звать-величать, а то, знаешь ли, как-то неудобно…

— Иваном меня звать, — подумав, сказал Иван. Красавица кивнула.

— Само собой… А кто же ты будешь… э-э…

— По профессии? — подсказал Иван.

— Да, — снова кивнула красавица.

— Солдат, — кратко ответил Иван.

— Ой, как здорово! — восхитилась красавица. — Неужто гусар?!

— С чего ты взяла? — поразился Иван.

Красавица потупила взор.

— Мне сестрицы рассказывали, — смущенно проговорила она и покраснела.

Иван с нескрываемым интересом посмотрел на зардевшуюся девицу. Ай да баба-яга!..

— Да? — сказал он. — И что же они рассказывали?

Хозяйка покраснела пуще прежнего, прямо заалела.

— Так, — почти прошептала она. — Разное…

Она подняла глаза на Ивана, и в ее взгляде неожиданно отразилась такая безысходная тоска, что Иван даже растерялся.

Вдруг он подумал, что нигде ведь не говорится о, так сказать, амурных похождениях бабы-яги. Похоже, обитательнице дряхлой избушки и потенциально потрясающей красавице личной жизнью жить не положено…

Пока он переваривал свое неожиданное открытие, хозяйка справилась немного со своими чувствами.

— Так кто же ты, если не гусар? — почти весело сказала она. — Пушкарь? Рейтар?

Иван помолчал, потом нехотя ответил:

— Спецподразделение… Главразведупра.

— Чего-чего?.. — ошеломленно переспросила хозяйка.

— Спецназ, говорю!..

— Первый раз слышу, — немного растерянно сказала красавица. — А это как — лучше, чем гусары?

Иван хмыкнул.

— Не знаю, как лучше, — сказал он, — но круче — это точно.

Она посмотрела непонимающе, но промолчала. Молчал и Иван, взяв со стола бокал и мрачно глядя в него: как-то неприятно вдруг показалось вмешивать реалии заданий и спецзаданий в сказку.

Он тряхнул головой. В самом деле: с какой это стати? У него есть дорога, и он идет по ней. Солдат — он и есть солдат.

— Ладно, — заговорила красавица. — А чего же тебе, Иван-солдат, в наших краях надобно? Как говорится — дело пытаешь аль от дела летаешь?

— Ищу я талисман заветный, — буркнул Иван. — А попутно всяких гадов истребляю. Ползающих там, плавающих, двуногих, шестиногих — мне все равно.

— А, — с интересом сказала хозяйка. — Так это ты бегемота огнедышащего одолел?

— Я, — неприветливо буркнул Иван и вдруг спохватился: — Елки-палки! Языки!.. Неужто опять потерял?..

Он принялся лихорадочно ощупывать карманы и пояс. Точно — нету ни сумки, ни языков!..

Ему захотелось выругаться от всей своей широкой души.

— Не волнуйся. — Хозяйка успокаивающе подняла ладонь. — Найдутся твои языки. Всему свое время.

— Как же, — зло сказал Иван. — Я о них и помнить-то не помню, забываю постоянно… Постой-ка, — покосился он на хозяйку с подозрением, — а ты откуда знаешь?

— О чем? — удивилась красавица.

— О бегемоте, о языках…

— Ах, об этом. — Она снисходительно улыбнулась. — Слухами земля полнится. Теперь я, кстати, представляю примерно, кто ты такой и чего тебе надобно.

— Да? — саркастически произнес Иван. — Тогда, наверное, сейчас мне что-то рассказывать будешь и предупреждать о чем-то?

— Нет, — спокойно ответила она. — Рассказывать и предупреждать не буду, не мое это дело… в данный момент. Но вот кое-что, что тебе весьма пригодится, я тебе на дорогу дам. Попозже.

— Когда попозже?

— Не спеши. А теперь надобно тебе в баньку…

Иван поразмыслил.

— Пожалуй, — согласился он и потянулся к хрустальному кувшину с искристой влагой. — Хорошее у тебя вино, ничего не скажешь…

— Постой, — сказала она. — Попробуй красного.

Иван удивился. Он готов был поклясться, что тяжелого темного кувшина с непонятным золотым вензелем только что на столе не было.

Он посмотрел на хозяйку. Она наливала себе полный бокал из точно такого же кувшина.

Иван помедлил, взял кувшин и налил себе. Вино было густое, тягучее, темно-красного, почти черного цвета, не лишенного загадочной приятности. Ивану показалось, что над полным бокалом поднялся легкий дымок.

Он поднял бокал, посмотрел на хозяйку — она уже поднесла свой к губам — и выпил вино.

Оно оказалось необычного сладко-соленого вкуса, теплое, почти горячее. Иван почувствовал, как огненная жидкость проникает в каждую клеточку его тела, становясь все горячее и горячее, заставляя пузыриться его кровь и лопаться кожу. Жар внутри становился нестерпимым: тело отказывалось повиноваться, кости стали хрупкими, а мышцы одеревенели.

— Что… — прохрипел он из последних сил и умолк: челюсти свело судорогой, язык высох. Глаза готовы были вылезти из орбит: он не мог даже прикрыть веки и только с удивлением смотрел на хозяйку.

— Ничего страшного, — спокойно сказала она, допила свое вино и встала. — Вполне обычная процедура. Так надо

Иван ощутил, как нестерпимый жар стал стихать. Тело успокоилось, никакой боли он не чувствовал, однако по-прежнему, несмотря на все свои усилия, не мог пошевелиться Голова же оставалась удивительно ясной: более того, он стал как-то лучше видеть, в мире появились новые краски, и он обрел четкость и объемность.

Иван почему-то не дышал, однако чувствовал, как на него обрушилась целая лавина незнакомых пугающих запахов.

— Успокоился? — ласково сказала хозяйка. — А теперь иди ко мне. Банька тебя уже ждет.

Почти испугавшись, он почувствовал, как, помимо своей воли, встает и идет, равномерно переставляя ноги, к хозяйке. Подойдя к ней, он замер.

Ласково улыбаясь, она смотрела ему в глаза. Он чувствовал, что его сознание словно отделяется от тела, взлетая невесомо куда-то вверх, в то же самое время оставаясь внизу, на своем месте.

— Не бойся, — сказала хозяйка, и болотная непроглядная зелень ее глаз затянула властно. — Полезай в печь.

Тело Ивана без желания хозяина подошло, неловко переступая негнущимися ногами, к печи, одеревеневшими руками отодвинуло заслонку, залезло вовнутрь, поставило заслонку на место и удобно улеглось.

В печи было удивительно просторно. Иван потерял ориентацию и теперь не понимал, где явь, а где наваждение: привычная система определения отношений с миром, пусть даже и нереальным, отказалась работать, и никакие знаки не желали быть узнаваемыми. Иван лишь пытался спокойно наблюдать.

Он увидел, как его тело горит, деловито потрескивая: боль тут же появилась и стала невыносимой. Булькала, закипая, кровь, с треском вспыхнули волосы, зашипело поджариваемое мясо; съеживалась обугленная кожа, вот уже и лопнули глаза, но Иван продолжал видеть: он наблюдал, как баба-яга, снова превратившись в безобразную старуху, притащила скрученного веревками голого двойника Ивана и бросила его в большое чугунное корыто. Откуда-то налетело воронье и стало яростно клевать связанное тело, только кровь брызнула во все стороны. Баба-яга в это время кружилась, приплясывая и завывая, вокруг корыта. Потом воронье пропало' появились громадные волки, которые, свирепо рыча, стали грызть изуродованного двойника.

Потом волки тоже исчезли: показалось, что они скрылись за какой-то грязной занавеской. Тогда старуха взяла в руки неимоверной величины топор, подошла к двойнику и стала деловито рубить его на мелкие кусочки.

Изрубив двойника в капусту, она подставила кожаное ведро, наклонила корыто и вылила из него в ведро черную Дымящуюся кровь.

Потом она подошла к напрочь сгоревшему Ивану и окатила то, что от него осталось, этой самой кровью.

Этого Иван, который все видел, все чувствовал, существуя отдельно от себя — от своей боли, от всего мира. — почему-то не вынес, и, как он сам успел подумать, распадаясь на мелкие частички, — куда-то потерялся.

Часть третья ПЛУТОН ПОЧТИ НЕ ВИДЕН

— Вставай, — услышал Иван чей-то усталый голос. Нечего тут разлеживаться.

Он открыл глаза. Сон ли это был? Вроде бы нет…

Иван ощутил свое легкое, непривычно сильное тело, осознал, что может двигаться и думать, вспомнил, кто он такой… но такой ли на самом деле?..

Он рывком приподнялся и сел.

Иван увидел, что оказался в том самом зале, где трапезничал с коварной хозяйкой: более того, на том же самом столе; только стол этот был свободен от посуды и покрыт свежей белой скатертью. Сам Иван был одет в черное.

Он поспешно слез со стола: все-таки это не место для возлежаний.

Присмотревшись, он увидал, что зал все же не совсем тот, что был раньше: стало чуточку темнее, куда-то пропали витражи; гобелены и оружие на стенах изменили свой вид. Однако он не стал задумываться над такими мелочами: главное, что он цел и невредим выбрался из такой передряги, по сравнению с которой все его предыдущие приключения кажутся просто ерундой.

Он поикал глазами хозяйку, то есть бабу-ягу, как он подумал о ней несколько сердито. Она сидела на высоком деревянном троне, обитом пластинами темного металла, закутанная в темные одежды; голова ее была покрыта, лицо посуровело: она казалась строже и красивее, чем была.

Да, подумал Иван, трудно понять этих женщин: одна поначалу писаная красавица, а на поверку выясняется, что просто крокодил, а на другую глянешь — ну чисто баба-яга, а потом красивеет с каждым часом…

— Подойди, — негромко приказала она, и Иван послушно приблизился к трону.

Он не решался заговорить первым. Она тоже не спешила начать разговор, разглядывая Ивана словно впервые, но с явным одобрением.

— Похоже, ты готов к путешествию, избранник, — заговорила хозяйка. — Сам понимаешь, оно будет опасным… и не в дилижансе каком-нибудь, хоть и не пешком. Станет трудно — позовешь помощников: как понадобится, сам поймешь, как это сделать. Я же могу тебе передать только это…

Сказав так, она встала и сошла с трона, неся в руках огромный меч в изукрашенных драгоценными камнями ножнах. Иван опустился на одно колено и принял меч в свои руки.

Ладонь его легла на рукоять меча, и словно великая сила коснулась Ивана. Он потянул клинок из ножен и зажмурился.

Полыхнуло белым огнем, и в зале стало светло. Широкий клинок сиял не отраженным светом, нет — он сам испускал его, озаряя все вокруг мощью и жаждой битвы.

Иван совсем вынул меч из ножен. Сталь, если это была сталь, потемнела, перестав светиться, и Иван почувствовал кожей, всем своим существом, что меч этот жаждет напиться крови.

Он вложил меч снова в ножны, повесил его за спину и посмотрел на хозяйку. Та ответила грустной улыбкой.

— Это и есть знаменитый Эскалибур, — сказала она, — меч короля Артура. Здесь ему не место, и ты должен вернуть его королю, получив взамен другой клинок… ты поймешь зачем. Будь осторожен в дороге: всегда найдутся охотники отобрать у тебя меч, помешать в пути. Так что врагов у тебя прибавилось. Иди, Иван, ведь ты солдат.

Иван поклонился до земли, повернулся и пошел к выходу из зала. Пока он шел до двери, то все время чувствовал пристальный взгляд хозяйки и знал, это запомнит его надолго…

Он открыл дверь, поколебался немного и ступил на землю Пройдя несколько шагов, он понял, что теперь можно обернуться, остановился и посмотрел назад.

Избушка стояла на месте: прежняя покосившаяся хибарка на курьих ногах, одна из которых явно поражена артритом. Двери видно не было: значит, изба опять развернулась.

Иван поправил за спиной меч и бодро зашагал вперед.

Вскоре он увидел перед собой бескрайнюю водную гладь Он подошел к кромке воды и обнаружил тихо покачивающийся на волнах челн — не лодку, не байдарку какую-нибудь, а именно челн, — и семь огромных лебедей, в этот челн впряженных.

Иван решил, что необычный экипаж предназначен для него, а посему не стал мешкать и полез в воду, сразу провалившись по пояс. Забравшись с трудом в челн, он долго ворочался, постукивал зубами и сдержанно ругался — вода оказалась ледяная.

Все это время лебеди косились на него, терпеливо ожидая. Наконец Иван перестал дрожать, придал своему телу удобное положение, посмотрел на птиц, кивнул им, и странный экспресс резко взмыл в воздух.

Иван невольно ухватился за борта челна — подъем был стремителен и крут. В считанные секунды они поднялись чуть ли не до звезд. Впрочем, присмотревшись, Иван усомнился, что это были именно звезды: слишком крупными казались неподвижные мерцающие огни, равномерные скопления которых вовсе не напоминали привычный рисунок созвездий.

Иван осторожно перегнулся через борт и посмотрел вниз. Там где-то далеко-далеко тяжело плескалась водная безбрежная поверхность. Именно безбрежная: как Иван ни приглядывался, никакой земли он не увидел.

Вода внизу казалась темной, почти черной, но вдруг там появилось, постепенно увеличиваясь в размерах, размытое по краям белесое пятно. Иван изумился, прикидывая, каких же размеров оно должно быть, если его хорошо видно с такой немыслимой высоты!..

Он посмотрел повнимательнее, и мурашки побежали у него по коже. Пятно оказалось медузой, противной прозрачной скользкой гадостью, вполне обычной, впрочем, если не считать того, что гадость эта имела, наверное, километр в диаметре и прямо в центре колыхающегося диска открылся круглый рот, обращенный вверх и снабженный явственно различимыми зубами, о размерах и остроте которых не хотелось даже и думать.

Иван потрогал рукоять меча за спиной, опять посмотрел вниз и мысленно пожелал, чтобы птицы летели быстрее. Эскалибур, конечно, это хорошо, но уж слишком велик этот зубастик… Хотя, наверное, если даже и просто брякнешься с такой высоты, то костей все равно не соберешь.

Иван вдруг почувствовал себя слишком маленьким в этом небе. Под ним находилось самое прекрасное из морей, какое только можно представить, и незачем лететь к равнодушным звездам, незачем вдыхать опостылевший свежий воздух, надо дать отдохнуть уставшим легким, не думать ни о чем и не бороться, уснуть, погрузившись во тьму чистых глубин, где уже ждут те, кто ждал тебя годами, кто и сейчас ждет: это сила, это — воля; с тем, что в глубине, невозможно спорить…

Летящий челнок вдруг резко просел. Затуманенным взором Иван посмотрел на лебедей и увидел, что взмахивать крыльями они стали реже. Он улыбнулся. Не надо никуда спешить, лучше опуститься к темному манящему морю…

С улыбкой он посмотрел вниз. Там, далеко, на волнах Мчалось то, что поможет ему, даст возможность отдохнуть и прийти в себя, успокоит и утешит… Умереть, уснуть… и видеть сны…

Тут что-то стукнуло по голове счастливого Ивана, и причем довольно больно. Он дернулся, не понимая, что бы это могло быть, и с удивлением обнаружил большущего, черного как уголь ворона, который уселся на борт челна и очень сердито смотрел на Ивана.

Ну и пусть, вяло подумал Иван, пусть мешает, все равно сейчас, совсем скоро ничего этого не будет…

Ворон подскочил и заехал твердым, как железо, клювом Ивану прямо в лоб, да так сильно, что у того слезы чуть было не брызнули из глаз.

Тут уж Иван рассвирепел. Сонливость его как рукой сняло.

— Ты чего, сдурел, что ли?! — заорал он и замахнулся на дерзкую птицу.

Ворон, взмахнув крыльями, шустро отскочил подальше. Он насмешливо посмотрел на Ивана угольками своих глаз, подмигнул ему, что уже выглядело по меньшей мере странно, а потом, с трудом сложив крылья, и вовсе сделал неприличный жест. Получилось не совсем удачно, но Иван его понял. У него чуть глаза на лоб не вылезли.

Он невольно схватился за меч, дабы покарать такого нахала, и тут как молния сверкнула в его мозгу — запоздалое следствие дружеского удара клювом. Он подскочил и посмотрел вниз. Совсем близко, в нескольких десятках метров, под челном разевалась чудовищная бездонная пасть, и каждый зуб в ней был намного больше самого Ивана. Да что там зуб — весь экипаж целиком готов был вот-вот провалиться в неописуемую глотку.

— Вверх! — заорал Иван не своим голосом. — Быстро вверх!!

Лебеди встрепенулись и отчаянно заработали крыльями, стремительно набирая высоту. Иван хотел было с облегчением перевести дух, но увидел, что из воды высоко взметнулись гигантские щупальца, каждое из которых было усеяно многочисленными пастями с клацающими зубьями и заканчивалось устрашающей величины когтем.

— Быстрее! — закричал Иван и выхватил меч. — Еще быстрее!!

Но подгонять лебедей не надо было — они и так изо всех своих сил старались убраться поскорее, однако Иван с ужасом увидел, что одно из щупалец почти достает их.

Вдруг челн дернулся, и скорость его заметно возросла. Непонятно откуда появился восьмой лебедь, крупнее остальных, подхватил на лету постромок, которого тоже только что не было, и со свежими силами потянул шаттл — в смысле челнок.

И они все-таки успели убраться, пока щупальце их не схватило. Правда, чудовищный зубастый отросток почти чиркнул когтем по днищу челна, но Иван перегнулся через борт и сверху вниз ударил мечом.

Клинок сверкнул и прошел через скалоподобный коготь совершенно свободно, не встречая препятствий. Коготь треснул, из трещины толчком выплеснулась белесая слизь, щупальце упало в бездну.

Волна жуткой ненависти окатила мозг Ивана, но он лишь рассмеялся, крепко сжимая меч.

Айда кладенец! С таким можно в любой поход идти, ничего не боясь. Иван сунул драгоценное оружие в ножны и весело посмотрел на ворона. Тот довольно вежливо поклонился, хрипло каркнул, взмахнул крыльями и улетел.

Такие, значит, теперь у него помощнички. Дремать не дают… Иван потер ушибленный лоб. Что ж, спасибо: от мудреца прими и подзатыльник…

Иван посмотрел назад. Колыхавшаяся исполинская туша куда-то пропала: очевидно, неведомый хищник вновь опустился в бездонную пучину, чтобы ждать и надеяться.

Иван содрогнулся, вспомнив ощущение сладкого сонливого безволия, овладевшего им. Чужая сила подчинила себе его разум, чуть не погубив, и в этом виноват он сам: здесь нельзя расслабляться, здесь каждый готов подчинить, завладеть и захватить, и нужно быть воином, чтобы одолеть врага…

Мерно взмахивая крыльями, лебеди несли челн через океан. Темнота неба и чернота воды, сгустившись, соединились, и Ивану чудилось, что лебеди и челнок протискиваются сквозь узкий тоннель, ведущий неведомо куда: стало тесно и было трудно дышать..

Решительно ничего не было видно ни впереди, ни позади, только белые крылья птиц поднимались и опадали. Тишина, над миром повисла тишина, которая не нарушалась ни одним звуком.

Иван потрогал рукоять меча, ощутив силу и сдержанную мощь оружия. У него вдруг мелькнула мысль: а не слишком ли он доверился новому союзнику? Да и союзник ли это вообще — убийца, не знающий ничего, кроме радости смертельной схватки? Или это и есть идеальный спутник солдата?.. Иван не успел додумать эту интересную мысль, как небо стало светлеть, а лебеди замедлили ход и начали снижаться.

Иван посмотрел вниз. Среди поистине бескрайних вод зазеленели небольшие пятнышки. Они все увеличивались в размерах, пока наконец не превратились в острова, покрытые аккуратными полями и рощами; на полях зрел обильный урожай, по лугам слонялись тучные стада, ветви деревьев сгибались до земли под тяжестью фруктов: стали видны красивые величественные постройки.

Лебеди заложили крутой вираж и стали опускаться на самый крупный остров. Через несколько минут челн с Иваном на борту плавно приземлился подле высокого замка, обнесенного крепкими стенами. Перед замком был ров, наполненный водой, мост через него был поднят, ворота замка закрыты.

Опустившись на землю, лебеди подождали, пока Иван выберется из челна, и тут же взмыли в воздух. Не прошло и нескольких секунд, как они растворились в синем небе — будто их и не было никогда.

Иван с укоризной посмотрел им вслед. Не могли, что ли, через стену перенести, раз уж все равно сюда доставили? Как через этот ров прикажете перебираться?

Он покачал головой и подошел к краю рва, заглянув в воду. Вода оказалась очень чистой и прозрачной: глубина искусственного водоема была, очевидно, преизрядной, а на дне Иван углядел острые колья, меж которых проворно сновали большие гибкие тела — змеи, или рыбы, или водолазы, но все равно наверняка зубастые.

Иван вздохнул, погладил рукоять меча, потом сложил ладони рупором и что было мочи крикнул:

— Эй, на стене! А ну отворяй ворота! Молчание.

Иван подождал немного, прислушиваясь, потом снова заорал:

— Алё! В замке! Вы что там, заснули, что ли?

Никакого ответа.

— Эй, вы там! Опускайте мост, дурьи головы!..

В бойницах над воротами по-прежнему никто не появился. Было тихо, только посвистывали быстрые птички, пролетая над головой Ивана.

Он покричал еще минут пять, не добился результата и, притомившись, замолчал.

Иван чувствовал, что оказался в дурацком положении, и потому здорово злился. В самом деле, прилетел черт-те откуда, очутился зачем-то перед этим кретинским замком, где его в упор не видят, и что теперь делать? Вплавь, что ли, перебираться?

Некоторое время он топтался на месте, постепенно свирепея. «Доберусь я до вас ужо», — мелькнула мысль, и он заглянул в ров, всерьез задумываясь над задачей преодоления водной преграды. Потом Иван услышал конское ржание у себя за спиной и обернулся, нахмурившись.

Ба! Знакомые все лица. Это оказался тот самый черный жеребец, что катал Ивана по бескрайним прериям. Он посмотрел Ивану в глаза своими чудными очами и, оскалив зубы, снова заржал, ударив оземь передними копытами.

Иван покачал головой. Нет, похоже, что жеребец все-таки не тот, подумал он: львиных клыков не оказалось, а все зубы были равновеликими и такими острыми, что становилось даже неясно, чем, собственно, животина с таким арсеналом во рту обычно питалась: но явно не травой.

Жеребец ко всему зачем-то нагрузил себе на спину массу всякого металла: он был буквально обвешен какими-то кирасами, поножами, кольчугами, стальными рукавицами и прочим барахлом, которое, по-видимому, должно было составить костюм романтика с большой дороги, то бишь рыцаря. К высокому седлу были приторочены щит и длиннющее копье.

Конь фыркнул и покивал Ивану на свой груз. Иван фыркать не стал, но тоже кивнул и подошел к жеребцу.

Похожи, однако, кони были просто на редкость — прямо близнецы.

Иван стал разбирать амуницию и облачаться. Доспехи были сработаны очень добротно и по весу оказались гораздо легче, чем он предполагал: во всяком случае, натянув сначала тонкую кольчугу с капюшончиком, а потом и все остальные части металлической униформы, включая шлем без забрала и с высоким султаном из перьев, Иван с некоторым удивлением понял, что он вполне свободно может двигаться, орудовать мечом, бегать, прыгать и вообще чувствует себя достаточно уверенно. Хотя раньше он и слышал где-то, что рыцаря в полном вооружении в седло можно было поднять только с посторонней помощью.

Решив проверить последнее, он легко вскочил на коня. Жеребец даже не присел. Иван усмехнулся, поправил висевший на боку меч и, тронув коня с места, шагом подъехал ко рву.

— Отворяй ворота! — зычно гаркнул он.

Тотчас заскрипели цепи, и тяжелый окованный железом мост стал медленно опускаться. Ворота открылись.

Ага, смекнул Иван, сейчас, значит, он стал гостем первого сорта.

По-прежнему шагом он проехал по мосту и оказался за воротами. Его никто не встречал. Иван слегка удивился: благодушное настроение, владевшее им с момента облачения в доспехи, уступило место чувству неясной тревоги.

Вдруг заскрипели наматываемые на барабан цепи, и мост стал подниматься. За спиной у Ивана упала тяжелая решетка. Ворота закрылись.

Иван с досадой сплюнул. Так глупо попасться! Он схватился за меч, оглядываясь в поисках угрозы и чувствуя себя незащищенным, несмотря на доспехи: он знал, что если со стен посыплются стрелы или полетят камни, то ему придется совсем плохо.

Но никто ничем в него кидаться не собирался. Ни души не было ни на стенах, ни в бойницах и окошках башен замка. Было совершенно тихо, и даже птички, которые чирикали возле рва, за Иваном в замок не последовали.

Конь повернул голову и равнодушно покосился на своего седока. Он чувствовал себя спокойно, но сам Иван по-прежнему испытывал безотчетную тревогу и не выпускал рукояти меча из ладони.

Потом он спешился и подошел к воротам. Они оказались наглухо заперты: более того, на них висел гигантский замок, проржавевший и присыпанный вековой пылью, да еще и без отверстия для ключа вдобавок.

Так. Интересно, подумал Иван, вытаскивая осторожно меч. Эскалибур с готовностью сверкнул — не красными лучами, но тоже достаточно зловеще. Иван совсем было примерился рубануть по запорам ворот, как услышал мелодичный хрустальный звон, донесшийся со стороны дверей замка.

Звук отразился от камней, которыми был вымощен двор, завибрировав, метнулся к окнам и снова возвратился обратно, усилившись и превратившись в низкий гул, от которого заныли зубы. Секунду вибрация была нестерпимой, потом звук просочился в невидимые щели и стих, затаившись.

Иван замер, прислушиваясь, но напряженная тишина снова ничем не нарушалась.

В этом гулком замке становилось совсем интересно, хоть и немного жутковато. Иван готов был поклясться, что ни единого человека здесь не могло находиться, но в то же время чужое присутствие явственно ощущалось. Но это было, пожалуй, и не совсем то, о чем Иван где-то читал, в каком-то фантастическом рассказе: город, который своей предупредительностью и услужливостью доводит своих обитателей до умоисступления; в этом месте была лишь холодная пустота и бесстрастный механизм, непонятная гигантская игрушка, повисшая между звезд.

Иван, держа меч наготове, настороженно приблизился к высокому крыльцу, поднялся на него, рывком распахнул тяжелую дверь и вошел внутрь.

Подняв меч над головой, он огляделся.

Опять это был просторный зал. Большую часть его пространства занимал довольно грубый стол со скамьями вокруг него… Окон не было, но света хватало: множество факелов, развешенных по стенам, позволяли неплохо разглядеть подробности обстановки.

Сами эти стены украшала странная живопись, какой Иван никогда не видел: роспись шла от пола до потолка. Более ничего интересного в этом зале не было, кроме еды.

Но зато какая это была еда! Она прямо-таки царила здесь, бросалась в глаза, распространяла ароматы, заставляла стол трещать под тяжестью горшков, чаш, чарок, кувшинов, тарелок, ваз, судков, блюд и прочей посуды, переполненной всевозможными яствами, как-то: супами, кашами, мясом, пирогами, маринадами, соусами, майонезами, салатами, соленьями, сластями, фруктами, сырами и прочим; всякие там осетры, форели, икра и осьминоги представляли дары моря; имелись тут рябчики, куропатки, фазаны, гуси, куры, утки, перепелки, какие-то совсем малюсенькие птички и другие отлетавшие свое пернатые; Иван углядел и экзотические блюда типа всяких змей, толстых и тонких, фаршированных чем-то и просто зажаренных на вертелах, тушеных земляных червей на широких листьях и массу другой подобной невнятицы…

Напитков тоже хватало. Хрустальные кувшины хранили в себе пойло всевозможного цвета и прозрачности: были жидкости красные и черные, желтые и зеленые, были белые, как молоко, и прозрачные, как слеза младенца…

Огромный стол готов был сломаться под тяжестью всей этой пищи, приготовленной для неведомых едоков, но для тех, кому количество ее показалось бы мало, по углам громоздились кучи окороков, горы колбас, бастионы тугих сыров, завалы бочек, бочонков, бутылок и шкаликов. Количество продуктов, находившихся в этом зале, поражало всякое воображение.

Причем все это гастрономическое великолепие не лежало просто так, брошенное и ненужное, нет — оно манило к себе, призывало отведать, съесть и обожраться, взять вилку, ложку… не-ет, не надо никаких ложек: руками, только руками: по локоть измазаться, извозиться в креме, соусе, подливке, ухватиться, разорвать и сожрать, чавкая, пуская пузыри и довольно отрыгивая…

Все это выглядело как ставший реальностью горячечный бред несчастного, обреченного на голодную смерть и стоящего буквально на пороге этой самой смерти.

Иван опустил меч и невольно сглотнул слюну. Ему захотелось есть — не очень сильно, но все же… Однако тревожное предчувствие не совсем улеглось: оно и вполне естественное любопытство заставили Ивана повременить с возможной трапезой. Сначала он решил совершить небольшую обзорную экскурсию по замку.

Он ходил довольно долго, но так и не встретил ни одной живой души. Мертвых, правда, тоже не было.

Чем дальше он ходил, тем более замок напоминал воплотившийся бред. Бесконечные анфилады богато убранных комнат, где были хрустальные бассейны с искрящейся водой, бившей из фигурных золотых фонтанов, альковы с мягчайшими даже не кроватями, а целыми лежбищами, коврами и гобеленами; горы дорогого оружия и богатой одежды, побрякушки и финтифлюшки непонятного назначения и всюду золото, и бриллианты, и самоцветы, и опять золото, и опять бриллианты…

Попадались, правда, и не совсем понятные места: помещения, заваленные объедками и грязью, заросшие толстой паутиной и насквозь провонявшие какой-то немыслимой гнусью; затхлые комнаты, где стены были покрыты шевелящейся плесенью, а с потолка свешивались мохнатые грибы; страшно холодные комнаты, напоминавшие скорее мрачные подвалы, где с потолка капала вода, падая на пол ледяными брызгами; абсолютно пустые залы, где, кроме тумана, ничего не было… Все это тоже напоминало бред, но несколько иного сорта.

Книг вот только Иван нигде не видел. Ни целых, ни изорванных, ни вообще чего-нибудь напоминающего книги. Хотя какой средневековый замок без библиотеки!.. Впрочем, могло статься, что она могла по традиции находиться где-то в потаенном месте за семью или большим количеством печатей.

Иван набродился вдоволь и решил спуститься вниз.

Как только он снова вошел в обеденный зал, то моментально подвергся сенсорному нападению со стороны еды. В глаза полезли всякие яства, предлагая себя на выбор, и при этом совершенно бесплатно; обоняние подверглось химической атаке: ароматы продуктов питания налетели, закружили в аппетитном вихре, схватили за нос и наполнили слюной рот.

Сначала Иван замер в нерешительности: промелькнула мыслишка, что, может, ничего страшного не будет в том, что он съест кусочек и отопьет глоточек: а за это время появятся гостеприимные хозяева, которые в данный момент изо всех сил спешат домой, дабы по полной программе встретить притомившегося с дороги доброго рыцаря… Но потом мыслишка эта куда-то подевалась. Иван решил, что он уже сыт по горло.

Он еще раз посмотрел на накрытый стол. Теперь великолепие еды уже не вызывало аппетита и слюноотделения: Ивану показалось, что все это какое-то нарисованное, ненастоящее… точнее, сыр в мышеловке. Вот червячок на крючке — он выглядит как настоящий и, наверное, вызывает у рыбки зверский аппетит… а на самом-то деле это уже вовсе не еда. Это приманка.

Так же было и здесь. Неведомый рог изобилия просыпался над столом, щедро изрыгнув из себя еду, которая была уже не едой, а чем-то другим… хотя она и выглядела как настоящая.

Иван только не мог понять, для чего все это надо было. Пища не могла быть отравлена, он это чувствовал…

Иван зябко поежился и отвернулся от стола. Внимание его привлекла необычная роспись на стенах зала. Он подошел поближе, чтобы лучше ее разглядеть.

Роспись эта шла несколькими уровнями, занимая все пространство от пола до потолка, и изображала она сцены некоего пиршества. Мрачноватые темно-коричневые, черные и кирпично-красные тона превалировали: неприятно искаженные пузатые человечки с выпученными глазами жрали, пили, валились на пол, попираемые своими более голодными и трезвыми сотрапезниками, образуя гекатомбы тел, сплющенных и уже раздавленных. Там и сям сновали гигантские насекомые, ползающие по лицам, заглядывающие в обессмысленные глаза, забирающиеся в пузырящиеся густой слюной рты, срывающие с людей одежду… Обнаженные женщины с огромными грудями и отвисшими животами куда-то уволакивали не держащихся на ногах объевшихся мужчин: мужчины с женщинами и вовсе не церемонились… Где-то в уголке совсем уже непонятные полулюди, полузвери, полурыбы, голые или странно одетые, деловито отрезали головы, распарывали животы, отгрызали конечности всем подряд, расфасовывая части человеческих тел по прозрачным закрытым посудинам… Все это было как бы в середине композиции; справа же вереницей шествовали гордые рыцари в доспехах, зачехлившие свое оружие, благовоспитанные дамы, опустившие полуприкрытые вожделеющие очи в притворном смирении, мерзкого вида слюногубые старикашки и гнусные скрюченные старухи, потрясающие розгами, какие-то юнцы и юницы, подпрыгивающие от нетерпения; не было видно только детей.

Слева же было вообще что-то непонятное: не то пруд, не то океан, в нем черви, змеи и рыбы; кости, металлические решетки, невнятный хлам и мусор, и все это только черно-красное.

Ошеломленный Иван отступил от стены, попытавшись охватить все одним взглядом. Получилась сплошная каша из которой выпирали то чей-то вытаращенный глаз, то вывихнутая нога, то высунутый дразняще черный язык.

Оказалось также, что на стене осталось много свободного пространства, точно жуткие персонажи полоумной картины готовы принять в свою компанию еще кого-нибудь из желающих присоединиться к ним.

Иван бывал как-то в Испании, ходил в Мадриде — по заданию, конечно, — в Музей Прадо и видел там случайно работы Босха. Увиденное здесь было в чем-то похоже на то, что изображал великий мастер, но там была именно гениальная живопись, а здесь, при всем пугающем реализме и навязчивой дидактичности изображенного, создавалось впечатление чего-то неприятного и к живописи, да и к любому искусству вообще, отношения абсолютно не имеющего.

Ивану стало совсем противно, и даже неясная тревога почти пропала.

Тут со двора раздался грохот падающей решетки, сердитое конское ржание и что-то вроде невнятных матюгов. Иван поспешно выскочил наружу.

Посередь двора, тяжело ворочаясь в седле, потрясая обнаженным мечом и грязно ругаясь в сторону захлопнувшихся ворот, на огромном гнедом коне восседал рыцарь в блестящих доспехах. Иванов жеребец флегматично стоял в сторонке, глядя куда-то вбок.

Дверь за спиной Ивана захлопнулась с громким стуком. Неизвестный рыцарь повернулся в седле.

— А-а! — зарычал он, взмахнув мечом. — Ты, что ли, любезный сэр, будешь хозяин этого замка?! Что же это ты завел за порядки — запирать приезжих без их на то разрешения?!.

— Успокойся, доблестный рыцарь, — сказал Иван, вкладывая меч в ножны. Он подошел к своему коню, снял с головы порядком надоевший шлем, повесил его на луку седла и откинул кольчужный капюшончик. — Похоже, что я, как и ты, попал в непонятную и странную ловушку.

— Да? — слегка остыл приезжий. Он помедлил, настороженно зыркая глазами по сторонам, но, увидев, что Иван не проявляет никакой агрессивности, и не обнаружив других потенциальных врагов, поколебался и тоже сунул меч в ножны.

— А что же с тобой приключилось, любезный сэр? Прости, не знаю твоего имени…

— Можешь звать меня сэр… э-э… Иан, — сказал Иван.

— Странное имя для рыцаря, — усомнился приезжий. — Ивейн — знаю, а вот Иан… Ты, видать издалека?

— Очень, — кивнул Иван.

— Меня же зовут сэром Ричардом, — величественно произнес приезжий.

— Ну да? — не поверил Иван. — Так ты король, что ли?

— Какой король? — удивился сэр Ричард.

— Ну как же, этот… как его… а! Плантагенет, вот.

— Не знаю я никаких таких Платонов-Планктонов, — недовольно произнес рыцарь. — И я вовсе не король.

— Ну, может, какой другой Ричард еще есть где…

— Нету других, — с достоинством сказал рыцарь. — Один я… Мой девиз всегда таков: «Больше дела, меньше слов»! А твой?

— Э-э… «Я вернусь!», — ляпнул Иван первое, что пришло в голову.

— О-о. — уважительно протянул сэр Ричард. — Сильно сказано. Надо будет запомнить… Так что же с тобой приключилось, любезный сэр Иан?

— Да ехал я мимо, — сказал Иван, — конь мой устал, вот я и решил заглянуть в этот замок, ведь он казался таким чистым и гостеприимным, что такому рыцарю, как я, уж наверное, не отказали бы в приеме. Я крикнул, ворота открылись, я заехал сюда — они захлопнулись, и вот уже битых два часа я торчу здесь, как тополь на Пиккадилли, в полном одиночестве.

— То есть как это — в полном одиночестве? — не понял о сэр Ричард. — Здесь что, никого нет?

— Никогошеньки, — подтвердил Иван.

— А кто же открывал и закрывал ворота?

— Не знаю, — сказал Иван. — Я обошел весь замок — ни души здесь нет. И кстати, посмотри на ворота — они заперты изнутри, и весьма надежно, а ведь ты, доблестный сэр Ричард, наверняка никого сейчас не видел.

Рыцарь повернул голову и внимательно изучил злосчастные ворота. Вид у него сделался озадаченный.

— Что же здесь происходит? — спросил он, понизив голос. — Колдовство?.,

— Может быть, — задумчиво произнес Иван. — Но с какой целью?

Сэр Ричард многозначительно покачал головой, с грохотом и лязгом слез со своего коня, снял шлем и подошел к Ивану. У него был квадратный плохо выбритый подбородок, длинные грязные черные волосы, черные же здоровенные усищи и синие наивные глаза.

Ростом он был с Ивана, но в плечах поуже.

— Сэр Иан, — начал сэр Ричард, — я вижу, ты добрый рыцарь… но все же скажи — как ты относишься к королю Артуру?

— Прекрасно, — не задумываясь, сказал Иван. — Собственно, я к нему и еду — с особым поручением.

— Эго очень хорошо! — просиял сэр Ричард. — Да будет тебе известно, что я — один из самых преданных слуг его величества. Вместе мы участвовали во многих походах и сражениях, но это было так давно…

Сказавши это, он так протяжно и печально вздохнул, что Иван встревоженно на него посмотрел.

— Так вот, — понизив голос до степени полной конфиденциальности, продолжал соратник короля, — с недавних пор не все ладно стало в нашем королевстве. Словно кто Заколдовал нашего короля. Он мечется, не знает, куда себя деть, пьянствует с друзьями, игру какую-то они придумали — похоже на кости, только сами костяшки плоские и очки обозначены с одной стороны. Целыми днями за круглым столом прилежно в игру эту стучали. Грохот стоял — стены тряслись!.. Еще музыканта нашли себе какого-то глухого — он им все на старом разбитом таком клавесине аккомпанировал…

Рыцарь умолк. Лицо у него сделалось страдальческое.

— Потом это прошло, — вздохнув, заговорил он снова, — но королю начали мерещиться призраки: и бегал он в помраченном рассудке, крича, что муж матери его убил отца его и что призрак отца сам явился к нему и все это рассказал… хотя давно известно, что первый муж его матери умер за три часа до зачатия Артура, а славный король Утер Пендрагон тоже давно скончался.

Сэр Ричард сокрушенно покачал головой.

— Потом призраки пропали, — продолжал он свой печальный рассказ, — но король все равно ссорился со своими домашними. С Морганой у него всегда были не очень хорошие отношения, но сейчас они испортились напрочь. Так что не исключено, — он заговорил почти шепотом, — что она, Моргана то есть, задумала что-то серьезное против короля. Не зря у нее появились такие странные знакомые… Хотя чудачества Артура мешают многим. Вот сейчас, к примеру, — разругался в дым с королевой Джиневерой: приснилась ему какая-то девица, королева Гунда, что ли, так он по ней сохнет, найти хочет, в дальние страны отправиться. Совсем обалдел. Ходит по Камелоту сам не свой, бормочет чего-то себе под нос, никто его понять не может. Правда, некоторые говорят, что он просто притворяется, но зачем — пока никто не знает…

— Пьет, наверное, много, — сочувственно сказал Иван. — Чертики по углам ему еще не мерещатся?

— Насчет чертиков — не знаю, — ответил сэр Ричард, — но вот недавно крысу какую-то гонял… ковер насквозь мечом проткнул. Хороший ковер был, дорогой очень. И его испортил, и соглядатай там, как на грех, оказался — так он и его вместе с ковром. Насквозь.

— А! Тогда все ясно. Скоро с черепами начнет разговаривать… но это пройдет, — сказал Иван. — Развлечься бы ему надо. В поход сходить, что ли, за море съездить…

Сэр Ричард посмотрел на него недоуменно.

— Как это? — спросил он. — Что ты говоришь, рыцарь? Куда это с острова можно уехать?..

— Ну, — смешался Иван, поняв, что ляпнул что-то не то, — не знаю…

— Ты, наверное, пошутил, — с облегчением произнес сэр Ричард. — Ха-ха… славная шутка — уехать с острова… Мы уже свое отъездили…

Он снова вздохнул — пуще прежнего.

— А раньше-то бывало, — мечтательно протянул он. — Чуть что- и сразу за море… Какие походы были! Какие сражения… А здесь — скукотища беспросветная.

Иван не все понял в его речи, но пока решил воздержаться от расспросов.

— Понятно, — сказал он. — Ладно. Колдовство тут замешано или нет, все равно — пора убираться отсюда.

— Погоди, сэр Иан, — запротестовал сэр Ричард. — Надо осмотреться, как тут и что, может, поживиться чем удастся… Очень еще жрать охота.

— Н-да, — усмехнулся Иван. — Насчет пожрать — это ты попал по адресу.

— Правда? — У сэра Ричарда загорелись глаза. — Где можно пожрать?

— Да здесь, в замке, — неохотно сказал Иван. — Только я бы на твоем месте…

Он не договорил. Сэр Ричард без лишних слов отстранил его с дороги, взбежал по ступенькам на крыльцо, открыл дверь и замер на пороге.

— Вот это да!.. — выдохнул он восхищенно.

— Эй, сэр Ричард, подожди-ка, — предостерегающе начал Иван и направился вслед за рыцарем. — Сам же говоришь — колдовство…

Но сэр Ричард его не слушал, медленно направляясь к столу. Глаза его восхищенно горели.

— Сколько еды! — в восторге произнес он. — Вот это да! И все — мое!..

— Да шут с ней, с едой этой, — с неудовольствием сказал Иван, наблюдая за тем, как сэр Ричард уселся за стол и без долгих предисловий принялся уписывать за обе щеки. — Пойдем отсюда…

Он осекся. Откуда-то явственно донесся переливчатый женский смех. Измазанный по уши в каком-то соусе сэр ричард поднял голову. Иван взялся за меч.

— Женщины! — в восторге сказал сэр Ричард. — Потом будут и женщины!..

Он с хрустом разгрыз мозговую кость, вытащенную им из горячей кастрюли, и активно заработал крепкими желтыми зубами. Глаза его прямо сияли, на испачканном едой лице было написано наслаждение.

— Не уйду отсюда, — невнятно проговорил он, — пока все не съем, не уйду из этого рая!..

— Какого рая?! — взбешенно крикнул Иван. — Где ты видишь рай в этом хлеву?!

Сэр Ричард перестал жевать и посмотрел на Ивана. Глаза его были безумны, с подбородка свисала макаронина.

— Не уйду, — произнес он, и в голосе его послышалось рычание голодного зверя. — И я убью тебя, если ты мне помешаешь.

Иван сделал шаг вперед: ему все же не хотелось оставлять дурака на верную, по его мнению, погибель.

Сэр Ричард отбросил кость, вскочил и выхватил меч.

— Не подходи! — взвизгнул он. Глаза у него были совершенно сумасшедшими. — Мое! Все мое!..

Иван крепче стиснул рукоять меча. Некоторое время он смотрел на нехорошо изменившегося сэра Ричарда, который присел, выставив меч перед собой и страшно оскалив эубы. Теперь глаза рыцаря стали светиться красным.

— Ну и хрен с тобой, — плюнул в сердцах Иван и шаг-л к двери.

«Рай, — подумал он раздраженно, — что ж, может быть, ты здесь действительно нашел свой рай…»

Он остановился, уловив красноватый — такой же, как в глазах сэра Ричарда, — отблеск на стене, присмотрелся, еще раз оглянулся на рыцаря, хотел было что-то сказать, но махнул рукой; снова плюнул и вышел вон. На душе было муторно.

Иван настолько был зол на себя, на дурацкий замок, на не умевших соблюдать здоровую диету меченосцев, что прямиком направился к воротам, на ходу вытаскивая из ножен Эскалибур.

Он рубанул по запорам мечом — клинок легко перерубил их, только жалобно звенькнуло железо, — и что было мочи пнул ворота ногой. Они тут же с шумом и обрушились, подняв тучи невесть откуда взявшейся пыли. Покривившуюся решетку Иван ликвидировал двумя взмахами меча.

Потом он таким же незатейливым макаром обрубил цепи, удерживавшие мост, вскочил на коня, пришпорил его и через пару минут уже ехал по изумрудной травке, направляясь в сторону идиллического вида фруктовой рощи.

Уже подъехав к ней, он услышал за спиной глухой рокот и почувствовал, как под ногами слегка затряслась земля. Обернувшись, он увидел, как загадочный нехороший замок задрожал, меняя свои очертания, морщась и сминаясь, осел, помедлил миг и с шумом провалился сквозь землю.

Почва под ногами дрогнула еще раз, пошла волнами и через несколько секунд, успокоившись, замерла. Всей фортеции вместе со рвом и след простыл.

Иван неодобрительно покачал головой и по тропинке въехал под сень дерев.

Он ехал не спеша, погрузившись в раздумья. Потом что-то стукнуло его по голове, упав сверху.

Иван поднял голову и тут же получил по ней снова.

Ругнувшись, он присмотрелся и понял, что это были яблоки, упавшие с дерева. И дерево, с которого плоды свалились, было осиной.

Иван с удивлением огляделся: фруктовая роща оказалась при ближайшем рассмотрении весьма своеобразной: из плодов здесь имелись лишь яблоки всевозможных сортов и размеров, зато росли они не только на собственно яблонях, но и на елях, дубах, кленах… и на осинах тоже.

Иван почесал ушибленную макушку. Он был без шлема, и длинные его волосы свободно развевались по ветру… а когда это его волосы успели стать такими длинными?.. Иван потрогал затылок. Ого! Как будто не был в парикмахерской лет десять.

Иван, который признавал только короткую стрижку, разозлился. «Кто его знает, — мрачно подумал он, — сколько я не стригся. Может, неделю, может, месяц, может, тысячу лет. Или две тысячи…»

Он поехал дальше, по-прежнему не спеша и предаваясь угрюмым размышлениям. Сумеречности мыслей довольно способствовала и темнота, постепенно сгустившаяся вокруг: лес стал гуще, деревья — выше, а яблоки на них напоминали размерами арбузы и зловеще отливали фиолетовым. Скоро перестало быть видным небо: ветви деревьев, казалось, переплелись в вышине и колючим куполом скрыли дневной свет; только гнилушки и толстопузые неповоротливые светляки немного освещали узкую тропинку.

Иван стал уже сомневаться, что выедет когда-нибудь из этого дремучего леса, но через несколько томительных минут с облегчением увидал, что впереди забрезжило неярким светом. Он пришпорил коня и выехал на зеленую солнечную опушку.

Иван невольно перевел дух. В этом странном лесу он чувствовал себя неуютно: вроде бы ничего не угрожало, кроме норовивших заехать по голове самопадающих с осины яблок, однако неприятный осадок в душе все же присутствовал: ощущение суетности бытия и тщеты действа.

Он посмотрел вперед, сощурившись от яркого света, и увидел высокий и довольно крутой холм, на самую вершину которого вела извилистая тропинка. У подножия холма на этой самой тропинке сидели три страшненькие тварюшки и выжидательно смотрели на Ивана.

Монструозные создания были довольно велики, каждая размером с хорошую корову: у них имелись круглые, красные, совсем злобные глаза, острые оскаленные зубы, толстые лапы с большими когтями, огромные уши с кисточками на концах, и еще все они сплошь заросли красной шерстью.

Иван на всякий случай вытащил меч. Потом подумал немного, посмотрел на вершину холма, пожал плечами, сунул клинок обратно в ножны, повернул коня и поехал в обход. Твари недоуменно переглянулись, потом обиженно взвыли.

— А ты что, с ними биться не будешь?

Иван огляделся в поисках говорившего и увидел какого-то неопрятного мужика, которой с томным видом валялся на изумрудной траве.

Иван остановил коня и спросил:

— А зачем?

Мужик слегка удивился.

— Ну как — зачем? Они…

Тут он озадаченно умолк.

Иван подождал немного, а потом сказал:

— Все равно я на эту гору карабкаться не собираюсь. А так эти животины мне вовсе не мешают…

Мужик почесал в затылке. Он был удивлен.

— Ну, раз так, то оно… конечно… — неуверенно сказал он. Иван кивнул ему и тронул коня с места.

— Эй, ты куда?! — вскочил на ноги мужик. Иван снова остановил коня.

— Да в общем-то особенно никуда, — охотно сообщил он. — А ты-то чего так взволновался? Мужик продолжал удивляться.

— А что, проводник тебе разве не нужен? — спросил он, и на лице его выразилась степень крайнего недоумения.

— Да не особенно… — задумчиво сказал Иван. — А впрочем… Далеко ли тут до ближайшего замка?

— Да нет, совсем близко! — закричал мужик с облегчением. — Давай провожу!

Иван с любопытством посмотрел на добровольного гида. Мужик был как мужик: лохматый, бородатый, в темно-коричневой хламиде. Под мышкой зажата не то лира, не то кифара, не то еще что-то в этом роде — музыкальный инструмент. В целом волонтер-экскурсовод напоминал тип спивщегося полуинтеллигента из тех, что за бутылью портвейна в скверике спорят о Бунюэле, Виане и экзистенциалистах.

Наверное, какой-нибудь местный бард, то бишь менестрель… или миннезингер?..

— А чего ты ко мне в проводники набиваешься? — с интересом спросил Иван вероятного ваганта.

— А что еще остается делать?

— Безработный, что ли? — догадался Иван. — Люмпен? Понятно, подумал он. Аутсайдер феодального общества…

— Ага, типа того, — сказал мужик. — Я тут, понимаешь ли, как бы на самом деле назначенный, а сюда давно никто не ходит… Я от безделья совсем уже ошалел. Не аутсайдер… но почти пролетарий. Умственного, видать, труда.

— И как же ты работаешь? — поинтересовался Иван. — На окладе или только от чаевых?

— Ну… не от чаевых — это точно. Нам чаевых брать не полагается, — строго сказал мужик.

— Ну ладно, — сказал Иван. — А звать тебя как?

Мужик приосанился.

— Звать меня Фомой Стихоплетом, — важно произнес он. — Я песни сочиняю и пою их.

Иван понимающе кивнул.

— Я так и подумал, — сказал он. — Ты, наверное, поэт. Или бард какой-нибудь.

— Что-то в этом роде. Я, может быть, и не такой знаменитый, как тот, что до меня работал, не помню, как его, в общем, из латинян будет… но тоже кое-что значу. И не только в узких кругах.

Иван с сомнением посмотрел на мужика.

— Не знаю, не знаю, — сказал он. — Какой от тебя прок, от рифмоплета?

— От стихоплета, — несколько обиженно поправил Фома. — Подумаешь… Ну что, едем мы или нет?

— Едем, — согласился Иван.

Фома в ответ удовлетворенно кивнул, сунул два пальца в рот и довольно прилично свистнул. Откуда-то из рощи шустро выбежала приземистая лошадка.

Фома не менее шустро вскочил в седло, взмахнул рукой и сказал:

— Поехали!..

— Наоборот, — буркнул Иван.

— То есть? — не понял Фома.

— Я говорю — сначала надо было сказать, а потом руками размахивать…

— А какая разница? — снова не понял Фома.

— Большая, — проворчал Иван. — Это традиция.

— А-а, — понимающе протянул Фома. — Ритуал, значит

— Типа того, — сказал Иван, пришпоривая коня.

Они поскакали вперед, обогнув холм с левой стороны. Сперва Фома молчал, и Ивану это было на руку: он здорово устал от суеты и превращений, и ему хотелось привести в порядок свои мысли; но потом молчание Стихоплету надоело, и он разговорился, а вскоре уже болтал без умолку.

Начал он с рассказа о том, какой он, Фома, хороший и умный и каких только славных рыцарей за свою карьеру он не сопровождал в их опасных путешествиях, как здорово он всем помогал и как без его, Фомы Стихоплета, помощи все доблестные рыцари сгинули бы к чертям свинячьим. Бахвалился он безумно и под конец совсем, похоже, заврался: получалось так, что рыцари были полными идиотами и кретинами, скулящими всю дорогу от страха, а многочисленных неописуемой ужасности злодеев и чудовищ, которые не давали никому проходу, приходилось побеждать самому Фоме.

Иван скоро перестал понимать, о чем идет речь. Вдобавок он с самого начала не совсем уяснил, что это были за рыцари и куда, собственно, они хотели попасть — с помощью Фомы или без оной.

В конце концов он прямо об этом спросил.

— Как это — куда? — поразился Фома. — Они хотели подняться на холм.

— На какой еще холм? — удивился Иван.

— На тот самый, что охраняли три чудовища.

— Так ты их всех только туда водил?

— Ну да, — с гордостью сказал Фома. Иван помолчал.

— И многие из них дошли до цели? — спокойно спросил он.

— Да никто, — беззаботно ответил Фома. — При мне, во всяком случае, — добавил он, подумав.

— А сейчас мы куда едем? — по-прежнему спокойно спросил Иван.

Фома пожал плечами.

— А кто его знает. — сказал он. — Я здесь давно не был. Да почитай что и не разу…

— Тогда зачем ты мне вообще нужен, идиот?! — заорал Иван, не сдержавшись.

Фома с опаской посмотрел в его сторону и втянул голову в плечи.

— Не знаю, — произнес он, косясь на Ивана. — Не положено здесь быть одному…

Иван сдержался Некоторое время они ехали молча.

— Хорошо, — сказал Иван уже снова спокойно. — А что вообще об этих местах и здешних обычаях ты знаешь?

Фома помедлил.

— Об обычаях немного знаю, — осторожно сказал он. — А вот о самой местности — мало: тут ведь все меняется каждую секунду…

Иван в сердцах сплюнул. Хорош помощничек!..

— Какой же мне от тебя толк? — поинтересовался он беззнадежно.

Фома вдруг рассердился.

— Не задавай глупых вопросов! Я же не спрашиваю, кто ты такой?..

— А ты спроси, — предложил Иван хладнокровно. Фома презрительно посмотрел на него и умолк. Минуту ехали молча.

— Хорошо, — Иван заговорил первым, — тогда скажи хоть, друже проводник: знаешь ли ты, где находится заме короля Артура?

— Который?

— А что, их несколько, что ли? — озадаченно спросил Иван. Он не ожидал такого поворота событий. Фома посмотрел на него недоуменно.

— Конечно, несколько, — сказал он. — Какой именно тебе нужен?

— Ну… тот, где можно застать короля сейчас.

Фома поразмыслил.

— Знаю, — сказал он. — А зачем тебе?

— А затем, — внушительно произнес Иван, — что мы именно туда и едем.

— Ою! — удивился Фома. — Мы так не договаривались.

— А мы вообще ни о чем не договаривались, — сказал Иван. — Ты сам навязался в проводники-вот и поехали туда, куда мне нужно.

Фома хотел было что-то возразить, но, подумав, лишь махнул рукой.

— Вот уж работка, — проворчал он. — Ладно, так и быть сопровожу…

И он поскакал вперед.

Вскоре они подъехали к берегу небольшого красивого озера, и Фома сказал:

— Славный рыцарь! Давай напоим коней: дорога предстоит долгая, неизвестно, когда еще вода попадется.

— Давай, — согласился Иван, и они спешились.

Кони стали с жадностью пить воду. Фома присоединился к ним, а Иван задумчиво стоял на берегу: при взгляде на безмятежную озерную гладь пить ему отчего-то расхотелось. Вода выглядела чистой и прозрачной, пахла свежестью, однако Ивана внезапно передернуло, словно подуло холодным ветром.

Кони напились. Иван взял своего за поводья и хоте уже побыстрее отойти от воды, как вдруг озеро забурлило закипело, запузырилось, и в самой его середине высунулась наружу здоровенная мускулистая рука с длинными ногтями. Распухшая огромная ладонь несколько раз сжалась и разжалась, а потом рука, неимоверно удлинившись, потянулась к Ивану.

— Ого! — сказал Иван, отступив на шаг. Фома, который как раз усаживался на своего коня, обернулся.

— Гм… — сказал он, не испугавшись. — Странно. Она обычно спокойная в это время года… Чего ей надо?

— Я тоже хотел бы это знать, — сказал Иван и вскочил в седло.

— Обычно она что-нибудь раздает, — задумчиво сказал Фома. — Оружие, к примеру… еще что-то…

— Раздает, говоришь? — пробормотал Иван, вытаскивая меч из ножен. — Вот я ей сейчас раздам…

Рука перестала удлиняться и закачалась на ветру.

— Эй, ты, — громко сказал Иван, — Чего тебе надо, конечность?

— Меч, — донесся глухой, как из бочки, голос.

— Чего?! — поразился Иван. — С какой стати?..

— А с такой, — с вызовом ответил голос, — что твой меч — это мой меч!

— Да пошла ты… — сказал возмущенно Иван и посмотрел на клинок, который ярко засветился. — Никакой это не твой меч…

— Ах так?! — взвился голос, а рука сжалась во внушительный кулачище и выразительно погрозила Ивану. — Это мой меч! Его король Артур у меня обманом выманил!..

— Э нет, — внезапно вмешался Фома. — Во-первых, королю Артуру меч был выдан по обоюдному согласию и добровольно. Во-вторых, это было давно… и, в-третьих, это совсем другой меч.

— Ну, не знаю, — нерешительно сказал голос после паузы. — Может быть, конечно, и другой…

— Вот видишь, — укоризненно сказал Фома. — И потом, той Деве Озера, которая подарила Артуру меч, уже давным-давно отрубили голову.

Голос противно хихикнул.

— А это совсем не важно, — сообщил он. — Подумаешь… Короче, — решительно произнес голос, — отдавайте! меч сейчас же! Какая разница — тот это меч или другой… Быстро, говорю вам!..

Рука метнулась к Ивану, но тот, не особенно напрягаясь, рубанул ее по запястью. Распухшая кисть упала на песок.

— Ай-ай-ай!.. — завизжал голос. — Ну все, теперь вам кранты!..

Вода заволновалась пуще прежнего, и из пучины на поверхность с трудом выбралась огромная безобразная старуха. Она была иссиня-бледного цвета, с выпученными белыми глазами без зрачков: торчащие из мокрой пасти кривые зубы поразил жестокий кариес. Голова старухи сидела на шее как-то криво. Присмотревшись, Иван увидел глубокий шрам, кое-как перетянутый грубыми нитками. Грязные зеленые волосы старухи были распущены по плечам, с которых свисали полуистлевшие остатки белых одеяний.

Старуха отчаянно трясла покалеченной рукой и шипела. Потом она вперила злобный взгляд в Ивана и произнесла:

— Отдавай немедля меч, негодяй, иначе смерть тебе!

— Фу, — произнес Иван с отвращением. — А я-то грешным делом думал, что озерные девы все как на подбор прекрасны!

— Поживи-ка с отрубленной головой столько времени, — заметил Фома, — да еще под водой, да еще с нашим безобразным медобслуживанием…

— Действительно, — согласился Иван. — Эй, бабка! — крикнул он. — Проваливай-ка ты подобру-поздорову!

— Как же. — Старуха заскрежетала сгнившими зубами и заковыляла по воде, как по песку. — Всех утоплю!..

Буквально в одну секунду она оказалась на берегу и тут же попыталась схватить Ивана за горло. Он решительно воспротивился этому и разрубил старушку пополам своим мечом.

Спихнув останки великанской бабули в воду, Иван вытер меч о траву, вскочил в седло — конь все это время меланхолично пощипывал травку неподалеку — и сказал, обращаясь к Фоме:

— А откуда ты знаешь, что у меня меч не короля Артура?

— А что я, не вижу? — сказал Фома невозмутимо. — Это совсем другой меч.

— А раньше ты его видел?

— Ага, — рассеянно кивнул Фома. Иван повернулся к нему всем корпусом.

— Где?

Фома не ответил, сделав вид, что не услышал вопроса.

— Где же ты его видел? — повторил Иван. Ему не нравилось, что все кругом знают о его амуниции больше его самого.

— Не помню точно, — сдержанно ответил Фома, не глядя на Ивана.

Иван решил не настаивать.

— Тогда поехали, — сказал он, подавив вздох.

— Поехали, — согласился Фома, и они поскакали прочь от озера.

Не успели они отъехать на сколько-нибудь значительное расстояние от места гибели старушки, как посередь чистого поля увидели великана: сидел себе детина с хороший дом ростом и с неимоверно тупой мордой, глазел по сторонам и ковырялся в носу. Вреда от него не было никакого, и Иван хотел было спокойно проехать мимо, однако великан вдруг взревел, вскочил на ноги — земля дрогнула-и бросился на всадников.

Иван выхватил меч, увернулся от великановой лапищи, которая запросто могла прихлопнуть его вместе с конем, как муху, и, взмахнув клинком, отрубил детине сначала одну ногу, потом другую, а затем снес напрочь и ненормальной величины косматую голову. Еле уклонившись от упавшего небоскребоподобного тела, он посмотрел, как по полю катится буйная великанья головушка, оставляя в земле глубокую борозду, зачехлил меч и поехал вместе с Фомою дальше.

Однако отдыхал он недолго. Зашипело, засвистело, и откуда-то сверху на них обрушилась большущая змея с перепончатыми крыльями. Иван даже не успел рассмотреть ее толком, как его рука выхватила чудесное оружие и рассекла им летающего гада от зубов и до хвоста.

На землю вывалились вонючие внутренности, и гад издох. Иван неодобрительно покачал головой, тронул коня с места и шагом поехал вперед. Фома скакал рядом.

Немного погодя Иван спросил:

— Здесь у вас всегда так?

— Как?

— Ну, так — разнообразно. Драконы там, змеи летучие… Великаны опять-таки.

Фома безнадежно махнул рукой.

— Наоборот — с этим плохо. Скукотища. Однообразие я никакого веселья. Понимаешь ли, сюда, на острова то есть, рвались все — изо всех своих больших сил. В надежде на светлое будущее. Но только получили-то — кукиш с маслом… Каждый думал, что ежели его желания исполнятся, то вс amp; будет хорошо и даже распрекрасно, а вышло по-другому…

— Как — по-другому?..

— Тоска получилась беспросветная, — вздохнул Фома

— Почему это?

Фома почесал в затылке.

— Почему, почему… Может быть, потому, что толка никто и не знает, чего на самом-то деле хочет; может статься, что и не умеют они хотеть ничего по-настоящему… там откуда они пришли, картина более ясная: врага укокошит пожрать опять-таки… но ведь это сиюминутные желания, сейчас речь не о них… Ведь для всего нужна сила, даже для того, чтобы захотеть здесь как следует, так, чтобы сбылось… Кулаками размахивать да драконов препарировать- одно, а вот думать, представлять и даже хотеть — это сов другое, это, если угодно, процесс скорее творческий…

— Но ведь для того, чтобы творить, нужен талант, — возразил Иван. — Я вот, к примеру, рисовать не умею: так что, я теперь человек второго сорта?

Фома помотал головой.

— Я говорю не о медицине, а о работе. Получать что-либо можно, только заработав это, извини за неуклюжую банальность. И надо работать не только мускулами или годовой, но и чем-то другим — сердцем, душою, совестью, называй как хочешь… Без этой духовной работы, наверное, ничего не получится — даже здесь, где должны сбываться все желания…

Фома замолчал.

Иван посмотрел на него и с любопытством спросил:

— Так что, драконы с великанами здесь нечастые гости?

— Да при чем здесь драконы? — с тоской проговорил Фома и осекся. Помолчав, он продолжал уже другим голосом: — Да, их можно встретить довольно редко. Вот ты здесь новичок… и, кажется, попал сюда ненадолго, так что тебе развлечения предоставлены по полной программе, а вот других, представь себе, тоска зеленая совсем заела, а деваться им отсюда уже и некуда…

— Да кого — других-то?

— Да местных наших рыцарей. Островитян. Они-то, как сюда попали, поначалу веселились: как же! Монстров и великанов — руби, не хочу. А только зачем? Раньше понятно было — поиски счастья. Сначала — для себя, потом — для Других, хотя бы теоретически. Ну, вот и нашли — блаженство. Объелись досыта, брюхо набили под завязку- ну и что дальше? Известная история… Да и драконы перевелись- за ненадобностью… Блаженство подобного рода, видишь ли, очень Непростая штука, это ведь не рай, где все очень хорошо разложено по полочкам..

— Не знаю, — с сомнением сказал Иван. — Мне кажется, ты слишком все усложняешь. Кому, например, плохо, ли люди будут есть досыта?

Фома фыркнул.

— Ты меня не слушаешь, — с упреком сказал он. — Во-первых, я не говорил, что плохо, если люди сыты… а во-вторых, сейчас мы говорим не о тех, кто умирает о голоду, а тех, кто может пожелать что угодно…

— Мне кажется, — возразил Иван, — что всегда можно придумать что-то новенькое — например, мир завоевать…

— Э-эй, — позвал Фома. — Кто-нибудь есть дома?.. я говорю не о голодающих, и не о разжиревших латифундистах, и даже не о всяких твоих Македонских… в конце концов, они все смертны, а говорю я о тех, кто действительно может выполнить в принципе любое свое желание и так желать до бесконечности, понимаешь ли ты, дубина стоеросовая, пушечное мясо?

Иван насупился.

— Чего…

— Ладно-ладно. — Фома успокаивающе поднял руку, — В принципе я вполне допускаю, что все они по-настоящему счастливы и, так сказать, блаженны. На этот счет существуют различные теории, а у меня, видишь ли, есть своя.

— Ну и катись ты со своими теориями, — начал Иван, повышая голос. — Ты…

— Подожди, — перебил его Фома. — Посмотри-ка… Иван посмотрел. Вдалеке показался одинокий рыцарь.

— Ну и что там такое? — спросил он недовольно.

— Вот то там такое, — передразнил его Фома вполголоса. — Ты у нас счастливчик, сэр… э-э… Как, кстати, твое имя, извини за навязчивость?

— Меня зовут сэр Иан, — ответил Иван, пропустив стихоплетовский сарказм мимо ушей. — Мой девиз всегда таков… гм… а! «Я вернусь!»

— Странный несколько девиз, — усомнился Фома.

— Ничего. Наступит время, и его узнает весь мир… — рассеянно сказал Иван, вглядываясь в приближающуюся темную фигуру.

— Да? Может быть. Хотя я лично не вижу ничего в этом хорошего… Так вот, сэр Иан, ты счастливчик- в некотором роде, конечно, поелику к нам приближается сам сэр Ланселот Озерный, и направляется он с очевидным намерением снести тебе голову.

— Это почему?

— Ну, во-первых, потому что он всегда так делает… а во-вторых — хватит и первой причины. Да, еще Озерная Дева, которую ты укокошил, — она, по-моему, его родственница.

— Ланселот, говоришь? — пробормотал Иван, разглядывая остановившегося шагах в пятидесяти от них рыцаря. — Имя-то известное…

— Куда уж известнее, — с готовностью подтвердил Фома, предусмотрительно отъезжая в сторону. — На профессиональном ристалище провел восемьдесят тысяч четыреста тринадцать боев, в восьми тысячах четыреста двенадцати одержал победы — и всегда за явным преимуществом.

— Впечатляет, — согласился Иван.

— Готов ли ты, доблестный сэр, признать прекрасную Джиневеру самой распрекрасной изо всех прекраснейших дам и биться со мной по этому поводу? — прогрохотал башнеподобный Ланселот из-под опущенного забрала. Конь и доспехи у рыцаря были вороные.

— Не понял, — действительно не понял Иван. — По какому поводу биться?..

Ланселот смешался. Было очевидно, что до всех остальных эта изысканно куртуазная и предельно вежественная фраза всегда доходила без особых проблем.

— Ну… — в затруднении проговорил он. — Ты признаешь, что Джиневера всех прекрасней и милее?

— Да пожалуйста, — пожал плечами Иван. — Мне-то что?

— Тогда давай биться, — решительно сказал непогрешимо логичный Ланселот и взялся за копье непомерной длины.

Иван покачал головой, усмехнулся, напялил шлем и поудобнее ухватил щит и свое копье.

Ланселот развернул своего коня, отъехал шагов на тридцать и повернулся. Иван не стал показывать противнику спи- и заставил своего коня, пятясь, отойти шагов на двадцать.

Ланселот пригнулся, выставил копье и словно вихрь помчался навстречу Ивану. Иван тронул своего коня с места.

Ланселот пер как танк: черный плащ лихо развевался за плечами, копье было наставлено точнехонько Ивану в правый глаз. По всему выходило, что известный мастер поединка шуток шутить не любил.

В последний момент Иван пригнулся, и Ланселот про. мазал: глаз Ивана, равно как и остальные части его тела остались невредимы.

Впрочем, сам Иван тоже не попал в цель.

Ланселот заревел от ярости, развернул своего коня и снова помчался навстречу сопернику. Иван в точности повторил его маневр.

Они сшиблись, и на этот раз результативно: ослепленный яростью Ланселот поразил копьем пустоту, а Иван попал точно в центр щита противника.

Рыцарь в вороных латах пулей вылетел из седла и с грохотом обрушился на землю.

Иван слегка оторопел и осадил своего коня. Честно сказать, он не ожидал такого успеха.

Но Ланселот оказался крепким парнем: хоть и с трудом, но все же довольно быстро он поднялся на ноги и теперь стоял, взрыкивая и трясясь от бешенства.

Шлем слетел с его головы, явив миру длинные черные волосы, белое ощеренное от злости лицо и встопорщенные усищи. Вращая от ярости глазами, Ланселот вытащил огромный меч и стал размахивать им как сумасшедший.

Иван тоже снял шлем, соскочил с коня, обнажил чудесный клинок и стал осторожно приближаться к противнику.

Стало очевидно, что Ланселот не владел собой в полной мере. Оно и понятно: ничего себе, сильнейшего рыцаря Круглого Стола вышибли из седла, как сопливого новичка, и кто! неизвестный выскочка. Ладно, сейчас все станет на свои места…

Ланселот замахнулся похлеще легендарного Портоса (а тот, как известно, мог на замахе испугать целую армию) и обрушил свой меч на Ивана. Попади он, куда хотел, быть бы беде: такими ударами стены прошибают. Но не получилось: Иван аккуратно ушел в сторону, и весь богатырский замах пропал втуне.

Ланселот, распалившись, снова размахнулся чуть ли не до Луны и снова ударил — с тем же результатом, то есть без него. Еще раз он попытался уязвить Ивана — и опять тщетно. Их клинки даже не соприкоснулись.

Иван держал меч двумя руками. Когда-то он, следуя моде, обучался поединку на самурайских мечах и кое-что запомнил с тех пор. Он видел недостатки Ланселота: тот явно привык полагаться только на свою, видимо, неимоверную, силу: похоже, здешним ребятам было все равно — что дрова рубить, что мечами размахивать. Никакого умения. Тем более что и дров наверняка здесь никто не рубил…

Разумеется, попади Ланселот по Ивану своим тяжеленным мечищем, все было бы кончено, но известный рыцарь был все-таки слишком неповоротлив. Однако надо было отдать ему должное: как опытный боец, он скоро понял, что происходит что-то не то, погасил безумный блеск в глазах и стал заметно осторожнее в своих движениях.

Он сделал несколько ложных выпадов, но Иван легко уходил от тяжелого меча.

Внезапно Ланселот взревел как бык и бросился вперед. Ивану стал надоедать поединок, и поэтому он решил не уклоняться.

Сверкнула чудесная сталь, и Ланселот, споткнувшись, растянулся на траве. Он тут же вскочил и недоуменно посмотрел на обломок клинка в своей руке. Меч Ивана срезал его по самую гарду.

— Ну вот, — сказал Иван, четким движением стряхнул воображаемую кровь с Эскалибура и вложил его в ножны. — а ты говоришь — Джиневера…

Как раз вот этих слов ему и не надо было произносить. Соверщенно осатанев, Ланселот отбросил бесполезный обломок и кинулся с кулаками на Ивана. Рыцарь был крепким парнем, и кулаки он имел громадные.

Это была последняя ошибка Ланселота в этом бою. Иван не стал придумывать ничего изысканного, а просто встретил его прямым в челюсть. Рыцарь даже не отлетел в сторону, а упал навзничь, не согнув коленей. Глаза его закатились.

Иван потряс рукой. У него создалось впечатление, что он ударил в крепостную стену,

— Н-да, — произнес подъехавший Фома. Во время схватки он смирно стоял в сторонке. — Это впечатляет. Он что напрочь помер?

Иван на всякий случай пощупал пульс у Ланселота сказал:

— Нет, не напрочь. Только немного. По крайней мере дышит.

Он похлопал рыцаря по щекам. Голова Ланселота моталась из стороны в сторону, но в сознание он не приходил.

— Нокаут, — пробормотал Иван.

— Чего?

— Ничего, — отмахнулся Иван. — У тебя вода есть?

— Есть, — сказал Фома и подал флягу. Иван вынул пробку и побрызгал водой на лицо Ланселоту. Тот слабо хрюкнул, моргнул и посмотрел на победителя.

— Как себя чувствуешь, доблестный сэр Ланселот? — участливо спросил Иван и подмигнул.

Глаза рыцаря налились кровью, он раздул ноздри и по пытался приподняться. С третьей или четвертой попытки это ему удалось.

Некоторое время он сидел на земле, держась за голову и раскачиваясь, потом с помощью Ивана поднялся на ноги.

Встав, он отпихнул Ивана и посмотрел на него исподлобья.

— Благородный сэр, — произнес он спертым голосом прокашлялся. — Благородный сэр, — повторил он еще раз, — ты победил меня в честном поединке и по всем правилам рыцарства. Ты сохранил мне жизнь… хотя что это такое я говорю?.. но все равно — ты поступил благородно и по чести. Грамерси тебе за это. Теперь ты волен распоряжаться моим конем, моим оружием и доспехами, а равно и моею жизнь.

Он тяжко вздохнул и покрутил головой.

— Но как же тебе это удалось?! — сокрушенно произнес он.

Вопрос был риторический, и Иван не стал на него отвечать. Он сделал знак Фоме, тот спешился, и Иван отвел его в сторонку.

— А что мне теперь делать с этим Ланселотом? — Он кивнул в сторону убитого горем рыцаря.

— Как — что? — удивился Фома. — Бери его в пленники да вози с собой. Все просто обалдеют от зависти.

— Да? — усомнился Иван. — Хорошо, допустим, что так… А мне-то от этого какой прок?

— Не знаю, — в затруднении сказал Фома. — Не хочешь возить с собой — так просто отпусти его, чтобы ездил по свету и всем рассказывал о том, какой ты великий и какая дама самая прекрасная по твоему мнению.

— Черт, — почесал Иван в затылке. — А еще?

— Что — еще?

— Куда его еще деть можно?

Фома в совершенном изумлении развел руками.

— Не пойму я тебя, благородный сэр Иан, хоть тресни, не пойму…

Иван в досаде махнул рукой и повернулся к понурившемуся Ланселоту.

— Доблестный сэр Ланселот Озерный! — сказал он громко. — Согласен ли ты ехать со мной в дальний путь и не докучать разговорами о прекрасной Джиневере?

— Что значит- согласен, не согласен? — раздраженно спросил Ланселот. — Я же твой пленник. А разговорами, — Добавил он высокомерно, — я никому и никогда не докучаю, запомни это, рыцарь!..

— Извини, — сказал Иван. — Я никоим образом не хотел обидеть столь достославного и доблестного рыцаря, как сэр Ланселот.

— Ничего, — сказал Ланселот, смягчаясь. — В конце концов, ты — победитель, а я — побежденный… Очень мне, понимаешь ли, непривычно быть побежденным, — пожаловался он и, вздохнув, добавил: — Хотя — что-то новенькое все же. Развлечение…

Иван сочувственно покивал. Смотреть на скучающего громилу Ланселота было забавно.

— Да, — спохватился рыцарь. — А как зовут тебя, могучий рыцарь, сумевший победить храбрейшего из храбрых и достойнейшего из достойных?

— Меня зовут сэр Иан, — терпеливо сказал Иван.

— Иан, Иан… — задумчиво пробормотал Ланселот. — Не слыхал раньше я такого имени…

— Зато теперь услышал, — сказал Иван.

— Это точно, — согласился Ланселот. — Еще как ycлышал… А… — начал он.

— Девиз мой — «Я вернусь!», — еще терпеливее сказал Иван.

— Хороший девиз, — пробормотал Ланселот, потрогал свой подбородок. Иван усмехнулся.

— Подбирай свою амуницию, сэр Ланселот, — сказал он, — да и поехали, чего время зря терять?

Через некоторое время они вскочили в седла и тронулись в путь.

Ланселот спросил:

— Так куда же ты едешь, сэр Иан?

Иван помедлил, потом решительно сказал:

— Я ищу короля Артура. Ты не против, надеюсь? Ланселот весь сморщился, точно хлебнул кислого.

— В чем дело? — осведомился Иван.

Фома встревоженно посмотрел на них, но промолчал

— И зачем тебе только этот хлюпик понадобился? неохотно спросил Ланселот.

— Хлюпик? — удивился Иван. — Я о нем совсем друг слышал.

— Так то раньше было, — произнес Ланселот сквозь зубы.

— А сейчас что изменилось?

Ланселот опять сморщился. Было видно, что ему приятно говорить на эту тему.

— Сейчас… что сейчас… — Он вздохнул. — Ныне у него совсем ум за разум зашел. Он ведь и раньше-то был порядочным мямлей, хоть и бился другой раз здорово. Все, бывало, разговоры разговаривал, правду искал… Какую женщину через свои искания проворонил…

— Это Джиневеру, что ли?

Ланселот быстро глянул на Ивана. Тот спокойно выдержал его взгляд.

— Да, Джиневеру, — сказал Ланселот, помолчав. — Не мог и не хотел он удержать ее подле себя, не ему она была предназначена… И предупреждали ведь его, с самого начала предупреждали — не бери ее в жены, добра тебе не будет!..

— И кто же это предупреждал?

— Да хотя бы тот же самый Мерлин… Так нет же — он король, он никого не слушает, он волен брать ее в жены… кстати, не спрашивая ее согласия… а потом выходит, что виноваты другие!..

Ланселот кипятился и размахивал руками. Иван искоса на него поглядывал.

— Прошляпил он ее, вот что, — с горечью продолжал Ланселот. — Ее беречь надо, лелеять…

— Знаешь что, любезный сэр, — не выдержал Иван, — насколько я помню, это ты предал своего короля, покусившись на королеву. Мерлин Мерлином, а ты сам-то что же? Как же твоя верность сюзерену? Ты же рыцарь Круглого Стола, должен за короля, за Артура, жизнь отдать, а что выходит?

Ланселот тяжело посмотрел на Ивана.

— Жизнь отдать — это одно, — медленно произнес он, — за любовь — совсем другое…

Иван ничего не сказал в ответ. Некоторое время они ехали молча.

— А Артур, — снова заговорил Ланселот, — похоже, забыл об этом. Я ведь был ему верен, искренне любил его, а он назвал меня предателем. Почему?

— Наверное, потому, что предательство — это всегда предательство, на поле брани или еще где — сути дела не меняет, — неожиданно произнес Фома задумчиво.

Иван с удивлением посмотрел на него.

— И чем предательство ни оправдывай, оно все равно, гадко пахнет, — добавил Фома.

— Это не предательство! — гаркнул Ланселот, наливаясь кровью.

— А что же? — спокойно спросил Фома. — Это, любезный сэр, и есть самое настоящее предательство — в прямом смысле этого слова. Ты, сэр Ланселот, предал и своего короля — пусть даже и нечувствительно, хотя вряд ли, — и свои идеалы, и самого себя, в конце концов. На чем основывалась твоя жизнь? Ты придумал в реальном нереальное, свой собственный мир, жил и поступал по его законам. А потом вдруг оказалось, что законы эти можно вполне свободно нарушать, поскольку в таком случае ты ответствен лишь перед своей совестью, а с нею, как получилось, можно и договориться: теперь же ты придумываешь в нереальном реальное, пытаешься вывернуть все наизнанку, заплатить старой шлюхе, совестью именуемой, определенную, быть может, даже большую плату, успокоиться и жить припеваючи: как же, ведь ты, похоже, обрел блаженство! А каким путем — это нам вовсе и без разницы.

Иван посмотрел на Ланселота. Рыцарь молчал, но отнюдь не подавленно.

— Любвеобильный сэр Ланселот! — провозгласил Фома. — Слыхали. С кем это ты там бился, повернувшись к врагу спиной, дабы только иметь возможность постоянно лицезреть даму своего сердца?.. Сказать по правде, дорогой сэр, в твоих поступках постоянно чего-то не хватает: либо разума, либо элементарной порядочности. Полюбил Джиневеру не как королеву, но как женщину — так имей смелость или отказаться от такой любви… или перестань быть рыцарей На двух стульях трудно усидеть: но ты, видать, человек талантливый и умелый…

— Я не буду с тобой спорить, сэр Фома, — спокойно произнес Ланселот. — В этом мире все настолько запутано и сложно, что нельзя понять, кто прав, а кто виноват…

–. Скажите, пожалуйста! — фыркнул Фома. — «В этом пире все сложно»! А где, интересно, ты видел, любезный сэр Ланселот, что все было бы просто, а? В каком это мире все просто? Чепуху ты говоришь, милейший сэр!

— Значит, я говорю чепуху? — очень вежливо переспросил Ланселот.

— Ага.

— Хорошо, — после небольшой паузы невозмутимо сказал Ланселот. — Но в таком случае что тогда говорит и делает сэр Артур? Он бродит по замку, словно безумный, он пристает к окружающим с идиотскими речами, он выдумал какой-то якобы существующий против него заговор и обвиняет в участии в нем королеву…

— Мне кажется, вина Джиневеры давно доказана, — перебил его Фома.

— Какая вина? Ты о том, что королева любит меня?..

— Извини, сэр Ланселот, — негромко произнес Фома, — но, по-моему, бабья похоть — понятие объективное.

Иван аж поперхнулся. Вот тебе и куртуазное вежество!.. Почему-то Ланселот не стал спорить: он помрачнел и умолк.

— Достойная компания, правда? — безжалостно продолжал Фома. — А что касается Артура…

— Нет, ты погоди, — перебил его Ланселот. — Артур безумен: это видно хотя бы потому, что ежели бы он был в здравом рассудке и действительно верил бы в заговор против себя и справедливости, то он просто убил бы всех, к заговору причастных.

— Откуда ты знаешь? — тихо проговорил Фома и вдруг подмигнул Ланселоту. — Может быть, он просто выжидает Удобный момент. Узнает, кто есть его настоящие враги, — и полетят головы… А?

Ланселот с изумлением воззрился на Фому. Было видно, что такая мысль ему в голову не приходила.

Некоторое время он переваривал услышанное, потом решительно сказал:

— Ерунда это, любезный сэр Фома! Артур никогда не был хитер. Он прям и честен, как подобает настоящему рыцарю!

Фома посмотрел на него с нескрываемой насмешка, Ланселот слегка смутился.

— Прям и честен, — задумчиво произнес Фома. — Как и подобает. Да уж, это точно…

Они с Ланселотом замолчали. Иван, которому уже порядком надоела не совсем понятная перепалка рыцаря со Стихоплетом, был этому рад.

Они ехали по казавшемуся бескрайним полю. Но вот вдалеке что-то завиднелось. Иван присмотрелся повнимательнее.

— Гм… — проговорил он задумчиво. — Это какой-то замок. Не так ли, сэр Фома?

— Да, замок, — равнодушно отозвался тот. — И я, похоже, видел его раньше, — вглядевшись пристальнее, добавил Иван.

— Ну и что?

— А ты его видел, сэр Фома?

— Видел, — по-прежнему равнодушно ответил Стихоплет и даже зевнул при этом.

— А ты там был? — продолжал приставать с расспросами Иван, поскольку на горизонте маячило то самое строение, что провалилось сквозь землю вместе с оголодавшим сэром Ричардом.

— Ну, был я там, — нетерпеливо сказал Фома. — И что с того?

— И что интересного ты можешь рассказать о нем?

— Да ничего, — пожал плечами Фома. — Здесь и не такое бывает.

Иван перевел взгляд на Ланселота.

— А ты?

— Что-я?

— Ты был в этом замке, любезный сэр?

— Нет, — как-то нехотя ответил Ланселот. — Мимо проезжал, а в гости к ним не набивался.

— А что ж так?

— Да вот… рассказывают разное. Я решил пока туда не ездить.

— А кстати, сам-то ты, любезный сэр Иан, был там уже, что ли? — вдруг с любопытством спросил Фома.

— Да, — ответил Иван.

— И что же ты там видел?

— Ну, как… разное видел…

— А тебе там понравилось? — продолжал допытываться Фома.

— Да что ты ко мне пристал? — рассердился Иван. — Сам говоришь, что побывал в этом чертовом замке! Чего тогда у меня спрашиваешь?

— Дело в том, любезный сэр Иан, — пояснил Фома, — что там каждый встречает только то, что ему нужно: в некотором роде то, о чем мечтал…

Иван вспомнил мрачное жралище и ненормальную картинную галерею и содрогнулся.

— Нет уж, дудки, — сказал он решительно. — Ты меня извини, любезный сэр Фома, но, по-моему, здесь ты очень сильно ошибаешься.

— Почему? — удивился Фома. — Ты не нашел там того, к чему стремился всю свою жизнь? Ивану стало смешно.

— Нет, — сказал он. — Более того, мне там совсем не понравилось.

— Правда? — озадаченно сказал Фома. Было видно, что он сильно удивлен.

— Правда, — подтвердил Иван. — Зато вот другому парню, как его… а! да, сэру Ричарду… ему как раз сильно все приглянулось. Он там даже решил остаться… надолго.

— Что?! — изумился Фома. — Ты там был не один?!

— Ну да, — подтвердил Иван, не понимая, что так могло удивить собеседника. — Я туда сначала заехал, в этот замок, а потом еще один рыцарь… присоединился. А что тут такого?

— Вот это да… — озадаченно проговорил Фома. — Нет, конечно, всякое бывает… но чтобы такое…

— Да что стряслось?! — потерял терпение Иван. — Что произошло такого, что могло вызвать твое изумление, любезный сэр Фома?

Но тот уже справился с собой.

— Ничего, — сказал он. — Просто, видишь ли, в замок этот можно входить, так сказать, по одному. А если другому рыцарю там… э-э… понравилось, то получается, сэр Иан, что ты попал не туда, куда тебе можно и нужно было попасть.

— То есть?

— Не в свой замок. Хотя, — покрутил головою Фома, — я и не понимаю, как такое вообще возможно… впрочем, вполне согласуется.

— С чем?

— С твоей, мягко говоря, неуместностью здесь, пробормотал Фома.

Иван хмыкнул и умолк.

— А скажи-ка, сэр Иан, как, ты говоришь, звали того рыцаря? — спросил Ланселот.

— Какого?

— Того, что с тобою в замке был.

— А… сэр Ричард.

— Ричард, Ричард… — пробормотал Ланселот. — Развелось тут безродных неизвестных рыцарей баз счету — никого не знаю…

— Этот-то как раз известный, — подал голос Фома.

— Из королей, что ли? — подозрительно спросил Ланселот. — Им-то здесь что еще понадобилось?

— Не из королей… Этот сэр Ричард с сарацинами бился храбро из-за животины какой-то… не помню точно. Но в историю он вошел.

— Значит, добрый рыцарь был, — кивнул Ланселот. — С сарацинами биться — дело из первейших и благороднейших.

Они помолчали.

— Ну что? — спросил Иван. — В замок-то мы будем заезжать?

— Да ну его, — отмахнулся Фома, — Потом как-нибудь

Ланселот буркнул что-то и отвернулся.

— Как хотите, — сказал Иван, и они поехали дальше. Ехали они так, ехали и вскоре оказались подле высокой скалы, непонятно зачем торчащей посреди поля. Они хотели было уже проехать мимо, как вдруг Иван услыхал заунывное монотонное пение, доносившееся будто бы из самой толщи камня. Пение было довольно неприятным; Иван слегка поморщился и остановился.

— Любезные сэры, — сказал он. — Мне это кажете», или я вправду слышу какой-то вой?

— Не кажется, — отозвался Фома и тоже остановил своего коня. — Это Мерлин воет.

— Какой Мерлин? — удивился Иван. Фома усмехнулся.

— Один у нас Мерлин, — сказал он. — Один — а больше и не надобно…

— Тот самый? Знаменитый колдун?

Фома снова усмехнулся, Ланселот фыркнул.

— Вот уж колдуна нашел, — проворчал рыцарь. — Да еще знаменитого.

— Да, тот самый, — не обращая на Ланселота внимания, сказал Фома.

— А где же он? — недоуменно спросил Иван, оглядываясь по сторонам.

Ланселот опять презрительно фыркнул. Фома укоризненно на него посмотрел.

— Мерлин в скале, — объяснил он Ивану. — Замуровался.

— А зачем? — озадаченно спросил Иван. Фома пожал плечами.

— Все дело в традиции. Он, понимаешь ли, известен тем, что все предсказывает наперед… Вот и случилась с ним такая вещь: увидал он как-то симпатичную девицу, а известно, что седина в бороду — и так далее… Увидел он, значит, ее, обалдел, возжелал, стал ее преследовать, а по своей многолетней привычке предсказал, что добром все это не кончатся. Девица к нему нежных чувств не испытывала, он ей, натурально, надоел, она его и замуровала. А когда Мерлин попал сюда, то, конечно, мог бы без скалы обойтись, но получилась бы тогда маленькая неувязочка: будучи ослеплен страстью пылкой, он запамятовал заранее всех предупредить, что должен из-под камня этого освободиться. И вот пожалуйста: либо он признается, что стал склеротически забывчив, либо соглашается с тем, что не все может предсказать, либо ждет непонятно чего в тесном помещении Как видишь, сэр Иан, он выбрал последнее и торчит здесь, распевая песни, дурак дураком.

— Ну зачем же так, — укоризненно сказал Иван. — Все-таки верность своему слову… не слову, так имиджу…

— Чему-чему? — переспросил Фома.

— Образу. И потом, он все же известный колдун…

— Подумаешь! — встрял в разговор Ланселот. — Здесь таких колдунов, сэр Иан, пруд пруди. И они не в почете, кстати говоря.

— Все равно, — сказал Иван и подъехал к скале. — Эй, — крикнул он и постучал по гладкому камню, — есть здесь кто-нибудь?

Заунывное пение оборвалось. Послышались какие-то шорохи и стуки, но ответа не последовало.

— Эй, — повторил Иван и снова деликатно постучался. — Есть кто живой?

— Чего надо? — донесся раздраженный скрипучий голос. Иван смешался.

— Да так… — сказал он неловко. — Может, помочь чем-нибудь?

— Помочь — это можно, — согласился скрипучий голос. — И даже нужно!

— Да? — немного удивился Иван. — И чем же именно? Говори, дедушка, не стесняйся!

— Очень ты мне поможешь, если немедленно уберешься отсюда, негодный проходимец! — уже не заскрипел, а прямо заскрежетал злобно голос.

Иван растерянно посмотрел на Ланселота с Фомой. Оба ухмылялись.

Иван слегка рассердился.

— Послушай-ка, сэр Мерлин, — сказал он, как мог. вежливо. — Ты все-таки не распускай язык. С тобой говорят не оборванцы какие-нибудь, а славные рыцари…

— Да плевал я на вас на всех! — оборвал его голос. — Убирайтесь, пока целы!..

Иван рассердился всерьез. Он взялся за меч и посмотрел на Ланселота. Тот уже не ухмылялся.

— Эй, старый кретин! — сказал рыцарь громко. — Ты там совсем одичал, что ли? Это я, Ланселот Озерный, разговариваю с тобой, так что умерь свою плебейскую натуру и веди речь как подобает!

— Сам ты кретин! Пошел отсюда, да подальше! — ответил ставший донельзя противным голос. — Иван и Ланселот переглянулись.

— Похоже, он издевается, — сказал Иван негромко. Сейчас он чувствовал к колдуну живейшую неприязнь и совсем не прочь был бы его проучить.

— Согласен с тобой, рыцарь, — скрипнул зубами Ланселот и вытащил свой меч.

— Погодите-ка, — вмешался вдруг Фома. — Это не Мерлин.

— Как это — не Мерлин? — удивился Иван. — А кто же это тогда?

— А вот мы сейчас узнаем, — проговорил Ланселот, подъехал к скале, размахнулся в своем стиле и ударил что было мочи мечом по камню.

Клинок отскочил со звоном, выбив гроздь искр. Голос из-за камня издевательски захихикал.

— Ну что, прохвосты, взяли? Проваливайте отсюда, змеиное отродье, а то совсем плохо будет!..

— А подвинься-ка, добрый сэр Ланселот, — проговорил Иван, подъехал к скале, вытащил свой меч — клинок полыхнул мрачным огнем, — примерился и ударил по камню.

Раздался грохот: скала треснула и распалась пополам, засыпав рыцарей осколками и пылью. Послышался испуганный вопль.

— Ай да меч, — задумчиво произнес Фома. — Вот так меч.

Иван закашлялся, отряхнул с себя пыль и посмотрел на дело своих рук.

Скала развалилась, явив взору глубокую вонючую пещеру с наклонным гладким полом. У входа, привалившись к стене, сидел на корточках сморщенный карлик и ошалело таращился на рыцарей. Голова у него была огромная, лысая и зеленая.

— Это что, и есть ваш Мерлин? — спросил Иван, обращаясь к Фоме.

— Нет, — ответил тот, брезгливо разглядывая перепуганного карлика. — Это, пожалуй, будет карлик.

— Ага, — сказал Иван. — Ясно. А где тогда Мерлин?

— Вот это уже совсем неясно, — задумчиво проговорил Фома. — Похоже, зря его тут считают дураком…

Он был очень удивлен.

— Ты кто такой? — прорычал свирепо Ланселот. Большим осколком скалы ему крепко заехало по лбу, и поэтому он был очень зол. — Что ты тут делаешь, чародейский выкормыш?!

— Ай, не убивайте, храбрые рыцари! — заверещал карлик — Ай, обознался я…

— Говори, гаденыш! — заорал Ланселот и для пущей важности замахнулся мечом.

— Все, все скажу! Все как есть!.. — выл карлик, катаясь по полу.

— Рассказывай, — спокойно сказал Фома.

— Я тут, это, сторожу, — захлебываясь, заговорил карлик. — Чтобы, значит, никто сюда без спросу не попал… Мы чины маленькие, подневольные, что велели, то и делаем, пожалейте, гордые рыцари, не троньте горемыку, все, что хотите, для вас сделаю, в лепешку разобьюсь, а мной довольны будете…

— Подожди, — перебил его Фома. — Мерлин-то где?

— Там, — всхлипывая, карлик указал рукой в глубь пещеры, — там он, супостат, а меня, значит, здесь поставил, добрых людей отваживать… голодом морит, есть-пить не дает, пугает да угрожает все…

— А что он там делает, Мерлин-то? — озадаченно спросил Ланселот.

— А я почем знаю? — плаксиво проговорил карлик, размазывая грязнющим узловатым кулаком слезы по замызганной физиономии. — Меня туда вовсе и не пускают…

— Ну что, доблестные сэры? — осведомился Ланселот, слезая с коня. — Пойдем, что ли, посмотрим, чем там наш старый приятель занимается?

— Пойдем, — согласился Фома и тоже спешился. — Честно говоря, мне очень любопытно. Ай да достойный отшельник… И вообще меня начинают терзать смутные подозрения.

Иван молча соскочил с коня и привязал его к очень кстати подвернувшейся здесь смолистой невысокой сосенке. Он даже не стал задумываться о том, откуда здесь появилось дерево, которого буквально только что не было: эка невидаль! Здесь замки вместе с крепостными стенами проваливаются в небытие за полсекунды, а уж дерево — вообще мелочь…

Остальные тоже привязали коней к сосенке.

— Смотри у меня, — грозно сказал Ланселот, обращаясь к карлику. — Ежели с лошадьми что случится, то… — Он выразительно помахал здоровенным кулаком.

— Ничего не случится, — заторопился карлик. Он был очень предупредителен и послушен. — Не беспокойтесь ни о чем, добрые рыцари, идите себе спокойно и накостыляйте там ему, душегубцу проклятому…

— Залебезил, — проворчал Ланселот. — Тебе еще за твои разговорчики причитается…

— Да я ж не виноват, — снова заныл карлик. От Ланселота он держался на всякий случай подальше и старался не смотреть на него. — Это все он, Мерлин, меня заставлял…

— Хватит, — оборвал его Ланселот. — Ну что, пошли, Доблестные сэры?

— Подожди, — остановил его Иван. — Там, наверное, темно…

Он подошел к сосенке, срубил верхушку, поискал глазами, увидел какую-то тряпку, тоже очень кстати оказавшуюся здесь, и сделал факел.

— А нет ли у тебя случайно огнива, любезный сэр? — обратился он к Ланселоту.

Тот отрицательно покачал головой. Иван посмотрел на Фому.

— Некурящий, — развел руками Стихоплет.

Иван строго посмотрел на карлика. Тот съежился под его взглядом.

— Ну, чего еще, чего, — забормотал он. — Чего еще надобно от меня?..

— Огоньку.

— А, это можно, — оживился карлик. Он вытянул руку, зажмурил глаза, что-то громко хрустнуло, взвился дымок, и из его указательного пальца показался язычок пламени.

— Спасибо, — вежливо сказал Иван и подпалил факел.

Когда огонь разгорелся, он сказал: — Пошли, — и первым зашагал в глубь пещеры.

Ланселот и Фома последовали за ним.

Судя по всему, пещера была очень велика. Пол у нее оказался ровный, с заметным уклоном вниз. По стенам метались какие-то мрачные тени; невидимая в сумраке местная живность негромко попискивала, постанывала и похрюкивала. Неяркое колеблющееся пламя факела не позволяло рассмотреть потолок пещеры, однако, похоже, он находился где-то довольно высоко.

— Ай да Мерлин, — бормотал за спиной у Ивана Фома, — вот так устроился. А все-то думают, что привалило беднягу камнем тяжелым, страдает он, сердечный, через верность свою данному слову, жалеют его, бедолагу… а он лягушонка на входе посадил и его стенать заставил — еще небось и за бесплатно, это он любит… Ай да Мерлин…

— Стой, — скомандовал негромко Иван, и они остановились.

Пещера впереди заметно расширялась: забрезжило довольно ярким красновато-серым светом и послышались пока еще неразборчивые голоса и звуки музыкальных инструментов. Иван погасил факел.

Крадучись, они приблизились к границе освещенного пространства. Иван присвистнул, Фома охнул, Ланселот удивленно выругался сквозь зубы. Картина, открывшаяся их взору, была удивительной и живописной.

Пещера, по которой они шли, оказалась всего лишь коридором, ведущим в настоящее помещение, которое действительно было огромно. Перед рыцарями предстало обширное пространство, и на пещеру-то совсем не похожее, настолько оно было велико, особенно в высоту: потолок находился в сотне метров над ними, никак не меньше. Вдоль стен возвышались мощные колонны, пол был мраморным, в мраморном же бассейне неподалеку плескалась и журчала искрящаяся прозрачная вода.

Рядом с бассейном находились столы и скамьи. Столы были заставлены яствами и винами — как всегда в здешних местах, жратвы имелось вдоволь, — а на скамьях расположились очень разнообразные существа: обросшие болотной тиной кикиморы; сухонькие старикашки, все в каких-то сучках и задоринках; водянистые полупрозрачные тяжело дышащие личности неопределенного пола; довольно симпатичные девицы явно лесного происхождения, о чем свидетельствовали нежные веточки и листочки, росшие у них вместе с пышными волосами; уродливые горбуны и карлики; какие-то вовсе непонятные и неприятные на вид страшилища со множеством щупалец, зубищ и глазищ; анемичные клыкастые кавалеры и их дамы приятного вида, с красными глазами и изысканными манерами…

Во главе всего этого пандемониума восседал благообразный старик с длинной белой бородой. Одной рукой он держал большущий бокал с напитком кроваво-красного цвета, а другой обнимал неприлично хихикающую толстокосую девицу, ярко накрашенную и скудно одетую. Еще с пяток таких же девиц, радостно повизгивая, терлись рядышком, а за их спинами терзал различные музыкальные инструменты небольшой, но шумный оркестр, состоящий здоровенных лохматых обезьян.

Все одновременно говорили, ели, пили, пели, смеялись и обнимались: очевидно, гулянка была в самом разгаре. Иван полюбовался на веселье и повернулся к Фоме. Тот стоял, раскрыв рот. Ланселот мрачно усмехался.

— Интересно, что бы все это значило? — задумчиво произнес Иван. — Келья аскета?

— Ничего себе, — только и смог сказать Фома. — Замуровался, значит, Мерлин. Страдает от любви, честности и глупости. Плоть умерщвляет…

Ланселот с чувством сплюнул.

— Ничего другого от нашего предсказателя я и не ожидал, — презрительно сказал он. — Прохвост, тунеядец и алкоголик. Паразит на теле. славного рыцарства. Иногда я готов согласиться с Артуром: неладно в нашем королевстве, ой неладно…

— Я думаю, что дело обстоит еще хуже, чем ты мог бы представить, — мрачно произнес Фома.

Иван посмотрел еще немного на пьянку Мерлина со товарищи, хмыкнул и предложил:

— Пошли, что ли, отсюда? Нагляделись, хватит…

— Пошли, — угрюмо кивнул Фома, но Ланселот неожиданно возразил:

— Нет, подождите: я хочу в глаза его бесстыжие посмотреть!

Прежде чем кто-нибудь успел его остановить, он вышел вперед, оказавшись освещенным светом факелов, развешенных по стенам, и громко сказал:

— Эй, сэр Мерлин! Приятного тебе аппетита!..

За столом изумленно замолчали. Все посмотрели на Мерлина, а он пригляделся повнимательнее, нахмурился, но тут же заулыбался и, ничуть не смутившись, заорал:

— Ба! Кого я вижу!.. Сам сэр Ланселот пожаловал! Позвольте представить, любезные гости, вам доблестного сэра Ланселота собственной персоной!.. Перед вами славнейший и храбрейший рыцарь, могучий воин и куртуазный кавалер!.. Присаживайтесь, добрый сэр, прошу вас к нашему столику!

От такого приема Ланселот даже слегка опешил. Он растерянно оглянулся на Ивана и Фому, потом сделал пару неуверенных шагов в сторону пирующих.

— Опомнись, сэр Ланселот, — негромко произнес Фома, — куда ты идешь?

— Давай, рыцарь, не стесняйся! — орал Мерлин, приветственно размахивая своим кубком, из которого на пол и на трапезничающих щедро проливалась хмельная влага. — Дамы, встречайте Ланселота и учтите: он прославлен как несравненный любовник! Сама королева Джиневера не устояла перед ним!..

Дамы радостно завизжали, повскакав со своих мест. Руки, щупальца, когти сладострастно потянулись к опешившему от такого сердечного приема Ланселоту. Рыцарь отшатнулся.

— Тьфу на вас! — заорал он и замахнулся. Разнообразные дамы отпрянули в стороны, обиженно шипя и попискивая.

— Ну, зачем же так, — укоризненно произнес Мерлин, отхлебнув из своей чарки. — Не желаешь пока даму — и не надо. Сам понимаю: сначала надо выпить хорошенько, закусить получше, а потом можно и…

Он игриво ущипнул свою подружку. Та подскочила на месте от неожиданности: телеса ее затряслись.

— Я столько не выпью, — заявил Ланселот, брезгливо озираясь.

— В каком смысле? — не понял его Мерлин.

— Да в прямом.

Мерлин пожал плечами.

— Не хочешь пить — твое дело… хотя зря. Обижаешь ведь.

— А хоть бы и так! — с вызовом произнес Ланселот.

— Неправильно говоришь ты, сэр рыцарь, — с легким осуждением сказал Мерлин. — Не топчись понапрасну у входа, как безродный какой-нибудь, присаживайся к столу, На почетное место… и друзей приглашай. Кто там с тобою?.. а, сэр Фома, кажется? Так ведь? Вижу, вижу…

— И я тоже, — громко сказал Фома, выступая вперед. Тоже тебя очень хорошо вижу. А почему это так получается, ты мне не подскажешь?

— Что получается?

— Да вот все это. — Фома широким жестом руки обвел зал. — Элементы красивой жизни, так сказать. Ты вроде как под скалою замурован, а, Мерлин? Поправь меня, пожалуйста, если я ошибаюсь…

Мерлин хихикнул.

— Не ошибаешься, сэр Стихоплет, — сказал он, жмурясь и тиская свою толстомясую пассию. — Все правильно — под скалой мой дом родной. А вот уже обустраивается в своем доме каждый так, как только хочет… и может. Вот мне, к примеру, захотелось именно так…

— Весело и с музыкой?.. — язвительно спросил Стихоплет.

Мерлин с одобрением оглянулся на музыкантов.

— А что? — сказал он. — Это же все-таки сами Лос Монос!

Фома осуждающе покачал головой.

— Ох, Мерлин, Мерлин, — сказал он. — Какой чудовищный обман… Зачем? И что ты только делаешь здесь, в этой жуткой компании? Неужели это те, с кем ты всегда хотел быть рядом?

— А почему нет? — пожал плечами Мерлин, отхлебывая из кубка. — Что в этом плохого? Да, я пью, развлекаюсь, да, я завел себе разнообразный гарем. Ну и что с того? Я вполне доволен: мне сытно, весело, мне очень хорошо и комфортно, любые мои желания исполняются еще до того, как я их придумаю. Я расслабляюсь и ни о чем не забочусь… По-моему, это просто здорово!

— А тебе не скучно?

— Скучно?.. Не понимаю! Почему мне должно быть скучно среди всего этого великолепия? Ха! Ты просто завидуешь мне, дорогой сэр Стихоплет!.. Ежечасно, ежеминутно удовлетворять любые свои желания, не думая ни о чем, — разве это может быть скучно?.. И что самое главное — так будет продолжаться всегда, слышишь, сэр Фома, всегда! Это ли не самое лучшее, что может случиться?..

— Н-да, — задумчиво произнес Фома. — Изменился ты, сэр Мерлин, сильно изменился…

— Да ничего подобного! — захохотал Мерлин. — Просто раньше не было возможности нормально существовать… Надоел ты мне, сэр Фома! Садись, пей и не задавай дурацких вопросов… А это кто еще там с вами? Не признаю я… Кто ты есть таков, любезный сэр рыцарь?

Иван поколебался, но потом шагнул вперед.

— Меня зовут сэр Иан, — громко сказал он. Мерлин поперхнулся и уронил чашу на пол.

— Как ты сказал, храбрый рыцарь? — спертым голосом переспросил он.

— Сэр Иан, — удивленно повторил Иван. Болтовня за столом незаметно стихла. Только оркестр продолжал что-то тихонько наигрывать.

Иван ощутил внезапно Смутное беспокойство.

— Из каких же краев ты к нам попал, добрый сэр рыцарь? — спросил Мерлин. Голос у него теперь стал очень ласковый.

— Издалека, — осторожно сказал Иван. Происходящее перестало ему нравиться совершенно.

— Ах издалека? — еще ласковее повторил Мерлин. Он снял руку с плеч толстухи и слегка отпихнул ее. Потом зачем-то оглянулся. — Издалека, говоришь?.. — повторил он.

— Ну да, — подтвердил Иван, незаметно оглядывая пиршественный зал. Пока никто не делал ничего угрожающего, но повышенное внимание к своей персоне Иван ощущал — явственно. — А что тебе не нравится в этом обстоятельстве, сэр Мерлин?

— Нет-нет, все в порядке, — лучезарно улыбаясь, сказал Мерлин. — Это даже хорошо, что издалека… Присаживайся к столу, дорогой сэр, отведай нашего угощения!

— Спасибо, — сказал Иван, — но я вынужден отклонить ваше приглашение. Мы тут с сэрами посовещались и решили, что ужасно спешим.

— Да куда же вы спешите, любезные мои сэры? — спросил Мерлин. Голос у него теперь был вообще уже просто слаще меда.

— Да вот, отозваны мы. На обед. Так сказать, в гости. Извини, сэр Мерлин, у тебя мы попируем как-нибудь в другой раз, — слегка поклонился Иван и показал Фоме глазами — пошли, мол, побыстрее. Фома чуть заметно кивнул в ответ и тронул Ланселота за руку.

— Нет уж, дорогие сэры, — произнес Мерлин, и зловещий огонек блеснул в его глазах. — Вы, конечно, извините, но вынужден настаивать на том, чтобы вы все же остались у мен» в гостях. Не знаю, куда вы едете, но путь туда лежит наверняка неблизкий и трудный, преисполненный лишений и опасностей, уж поверьте мне… Так что передохните, откушайте, потом уже отправляйтесь в свою дальнюю дорогу. Впрочем, — добавил он, заметив отрицательный жест Фомы, — если такая спешка, то хотя бы ты, дорогой сэр Иан, оставайся: расскажешь нам про заморское житье-бытье… а остальные, так и быть, могут ехать, куда им заблагорассудится…

— С чего это вдруг? — спросил Фома довольно спокойно. — С каких это пор ты, Мерлин, взял себе за правило право делить гостей по категориям — эти, мол, годны, эти — нет? В чем дело, объясни!

Мерлин отвернулся, сделал кому-то непонятный знак а потом сказал, обращаясь к Фоме:

— Лучше поезжай, дорогой мой сэр Фома… и ты, доблестный сэр Ланселот. А впрочем, если так уж хотите, то оставайтесь. Места здесь хватит на всех.

— Я думаю, что лучше мы все уйдем отсюда, — громко сказал Ланселот, берясь за рукоять своего меча. — Мне не нравятся твои подмигивания неизвестно кому и хитрые твои речи мне тоже не по вкусу. Пожалуй, прав сэр Фома: здесь слишком дурно пахнет для таких благородных особ, как мы!

— Ну, раз так, — зловеще проговорил Мерлин, — то вы вынуждены будете остаться здесь не по своей воле… Хватайте их! — внезапно завизжал он. — Хватайте этого Иана!

Все столовавшиеся страшилища повскакивали со своих мест с дикими воплями и бросились разом на рыцарей. Они визжали, кричали, хрипели, скалили разнокалиберные клыки, они протягивали свои руки, щупальца и прочие конечности, желая сию секунду ухватить, уязвить, удавить и изорвать в клочья.

— Вот это дело по мне! — захохотал Ланселот, выволок из ножен свой гигантский меч и шагнул вперед. — А ну подходи, гадюки подземельные!..

Иван быстро выхватил свой клинок: безоружный Фома был вынужден стать в сторонке.

При виде Ланселотова меча орава страшилищ на секунду замерла, но потом, завывая пуще прежнего, всем скопом навалилась на сэра Озерного. Ланселот захохотал, как сумасшедший, и стал размахивать клинком. Махнул раз — на пол посыпались конечности, махнул другой — попадали головы. Кикиморы с карликами отпрянули.

— Что, взяли?! — издевательски хохотал Ланселот, вращая мечом. — Кому мало — подходи, не задерживайся!..

Иван тревожно огляделся. Что-то в этой атаке ему не понравилось. Без огонька нападали твари, без особого настроя…

Он быстро глянул на Мерлина. Тот ничуть не был обескуражен временной неудачей своих приспешников. Казалось, он чего-то ждал.

Иван поспешно обернулся, и очень вовремя. Сзади к Рыцарям приближалась, неслышно перебирая многочисленными мощными лапами, приземистая зверюга, похожая на помесь хамелеона и пираньи размером с легковой автомобиль. Пасть у монстра была разинута: виднелось множество острейших зубов и подрагивающий, свитый, как канатная бухта, пупырчатый багровый язык.

— Берегись!.. — крикнул Иван, занося меч, но опоздал на мгновение: мерзкий язык взвился в воздух и схватил стоящего ближе всего к хамелеону Фому, с хлюпаньем обмотавшись вокруг него.

Зверь потянул Стихоплета к себе в пасть, однако на этот раз Иван успел. Первым ударом меча он перерубил хамелеонов язык — Фома со сдавленным криком упал и покатился по полу, — а когда монстр, пронзительно зашипев, стремительно бросился на него, то Иван успел отскочить и в падении с неудобной руки рассек чудовище наискось пополам.

Чудесный клинок, как всегда, сработал выше всяких похвал: голова страшилища, продолжая угрожающе вращать огромными глазами, со стуком упала на пол, а остатки монстра, споро перебирая лапами, пробежали еще несколько шагов, прежде чем наткнулись на обеденный стол, с грохотом повалились сами и заодно повалили все вокруг: полетела в разные стороны посуда, накренился стол, с визгом бросились врассыпную Мерлиновы гости. Вопли безумной ярости сотрясли своды пещеры.

Виктория была полной, однако Иван понимал, что задерживаться не стоило. В гостях хорошо, а не в гостях- еще лучше.

— Отступаем!.. — скомандовал он, подхватил под руку все еще валявшегося на полу потерявшего ориентацию в пространстве Фому и стремительно — то есть как мог стремительно — помчался к выходу. Ему не хотелось ждать еще кого-нибудь из решивших заглянуть к Мерлину на огонек.

Ланселот, как и подобает хорошему солдату, дважды команды дожидаться не стал, все прекрасно уяснив с первого раза. Он подхватил Фому под другую руку, и все втроем они стали поспешно уносить ноги.

— Вот тебе и Мерлин, — ворчал на ходу Ланселот, — вот тебе и друг королевского двора и всех рыцарей… Белены гаденыш этот объелся, что ли?..

— За ними, быстро! Схватите этого Иана и отберите У него меч, ублюдки!..

Иван на бегу обернулся.

Мерлин вскочил на покосившийся стол и теперь оря и топая ногами, напрягая жилы на шее и сжимая в злобе кулаки. Щеки его покраснели, борода встопорщилась, брызгали слюны летели во все стороны: Мерлин напрочь потерял лицо и оскорблял окружающих своим поведением.

— Хватайте же их! — визжал он, дергая себя за бороду. — Хватайте, бездельники!.. Зовите Моргану, зовите змей!..

Иван прибавил ходу. Змей он не любил.

— Где гномы?! — верещал Мерлин. — Кто охраняет вход?! Всех задушу, утоплю, испепелю, за…

Что-то с большим шумом обрушилось, и Мерлиновы вопли на секунду смолкли. Иван еще раз обернулся и увидел торчащие из-под совсем перевернувшегося обеденного стола чьи-то отчаянно брыкающиеся ноги в синих фильдеперсовых чулках. Недавние бражники наперебой старались вытащить из завала придавленного владельца, который после паузы стал орать как безумный. Наверное, это был Мерлин.

Но вот вдали завиднелся выход из пещеры. Ланселот, Иван и Фома, который теперь бежал самостоятельно, развивая довольно приличную скорость, поспешно выбрались наружу. Карлика нигде не было видно — похоже, Мерлин плохо подбирал кадры привратников, — зато кони, к вящему облегчению рыцарей, оказались на месте.

Лошади Ланселота и Фомы бурно волновались, а конь Ивана, как всегда, сохранял полное, слегка презрительное спокойствие.

— По коням! — зычно отдал приказ Иван, быстро отвязал своего жеребца и вскочил в седло. То же самое сделали и остальные.

Иван на мгновение замер, прислушиваясь. Из покинутой ими пещеры доносились нехорошие звуки: там что-то Дышало, тяжело ворочалось, лезло наружу, гоня перед собой волну горячего смрадного воздуха. Земля под ногами стала ритмично подрагивать.

— Вперед!.. — Иван прочно усвоил роль немногословного мудрого командира.

Они понеслись галопом прочь от убежища коварного колдуна. Иногда Иван тревожно оглядывался, но пока никакой погони не замечал, хотя и понимал, что она все равЗ но рано или поздно будет послана.

Постепенно кони умерили бег. Иван посмотрел на своих спутников, Ланселот продолжал пребывать в состоянии легкого удивления: он то и дело дергал себя за усы, округлял глаза и тихонько покачивал головой, как бы приговаривая про себя:

«Ну и ну!..»

Фома был мрачен.

— Любезный сэр Фома, — обратился к нему Иван. — Может статься, ты прольешь свет на произошедшие в обиталище вашего колдуна-перерожденца странные события?

Фома некоторое время продолжал угрюмо молчать, потом посмотрел на Ивана и со вздохом сказал:

— Нехорошо вышло, сэр Иан, оченв нехорошо…

— Куда уж хуже, — согласился Иван. — Тебя же чуть не съели.

— Не в этом дело…

— А в чем? Расскажи поподробнее. Мне кажется, у тебя есть свое особое мнение по этому поводу.

Фома опять помолчал, потом все же заговорил снова.

— Понимаешь ли, сэр Иан, — сказал он с явной неохотой, — Мерлин поступил нехорошо и невежливо, а главное, очень неожиданно. Все здесь привыкли считать его болтливым шарлатаном, несколько нервным, недалеким, но вполне добродушным и безобидным. Он мог надоедать, он мог вызывать раздражение; иногда его хотелось послать подальше, но все-таки Мерлина не только терпели, но даже кое-кто и любил. Он считался милым стариком со своими странностями, у кого их нет, но — не более того. И вдруг — такие чудеса!..

Фома опять вздохнул и сокрушенно покачал головой.

— Дело даже не в том, — продолжал он, — что он всех обманул, устроив подпольный, то есть подземный, притон. Это может вызвать удивление и насмешку, пусть злую, но насмешку — и все; самое неприятное — то, как он это сделал, зачем он это сделал, и то удовольствие от сделанного, которое он испытывает… Мне кажется, что наш старый полудурок Мерлин слишком сильно изменился с не очень давних пор. Манера вести себя, разговоры, содержание его речей — да если бы мне кто-нибудь об этом рассказал, я бы просто не поверил!.. Обычные люди, а тем более обычные колдуны так просто не меняются…

Фома умолк, горестно покачав головой. Иван терпеливо ждал продолжения: Мерлина он раньше не видал и не совсем понимал, что именно в поведении вздорного старика могла так поразить Стихоплета. Ну, пьет человек, ну, бабья понавел — что с того?..

— Все это было бы полбеды, — снова заговорил Фома, — я мог бы посчитать, что просто ошибся, что мне показалось, но его реакция на твое, сэр Иан, появление открыла мне глаза…

Иван насторожился.

— Какая такая реакция?

Фома посмотрел на него и тяжело вздохнул.

— Он был заранее предупрежден о твоем появлении. Понимаешь, он знал о том, что ты объявишься в наших краях, только вот не у него в гостях — иначе он подготовился бы получше. А это означает, во-первых, то, что он не только пьянствует в своем вертепе, но и выходит на поверхность — инкогнито, разумеется, иначе разговоры об этом разнеслись бы повсюду, — с кем-то общается и вообще что-то затевает…

— Ну и что? — пожал плечами Иван. — Подумаешь — вылез пару раз наружу, воздухом подышал…

— Ты не понимаешь, — терпеливо сказал Фома. — Никто не может здесь знать заранее, когда и кто именно тут может появиться — во всяком случае, никто ранга самого Мерлина или тех, с кем он мог бы теоретически общаться. По всему выходит, что задействованы серьезные посторонние силы, которым здесь быть не положено… и которые могут наворотить черт знает что, и от этого королевству никакой пользы явно не будет…

Фома опять умолк. Иван рассердился.

— Что ты все загадками говоришь, сэр Фома? — раздраженно сказал он. — Ты факты давай!

Фома почесал в затылке, покряхтел и, решившись, заговорил.

— Мерлин заключил сделку, — тихо начал он. — Это понятно хотя бы по атрибутике его застолья. В наших краях, конечно, принято, чтобы желания исполнялись, но у Мерлина — все не то… потому что напрягает окружающих. Одного он, дурак, не понимает: своим для тех, с кем он сговорился, он никогда не станет все равно: для той силы «своих» не бывает. В мире нет добра и нет зла, а есть созидание и есть разрушение. Они дополняют друг друга, это безусловно, но победить разрушение не может, потому что оно разрушительно само по себе, иначе в мире давным-давно воцарился бы хаос. Разрушение ведь гораздо активнее, для него нет этических или моральных норм и преград, оно вольно действовать, как ему захочется. Да, можно договориться с тем, кого называют… сам, впрочем, знаешь, как называют… но толку от этого договора не будет никакого, ибо исход для всех, кто ему близок, будет всегда один. Можно какое-то время пользоваться благами — как правило, материальными, — полученными в обмен на верную службу, но ведь по счетам, так или иначе придется платить, и расплата будет поистине страшной… Те, кто служит созиданию, вовсе не обязательно катаются как сыр в масле, они могут даже вовсе ничего не получить за свою paботу. Но что бы там ни говорили, но все-таки… все-таки это — созидание. Хотя, — он печально усмехнулся, — ради разрушения тоже ведь можно созидать — на каком-то этапе, просто ради подготовки… или еще чего-нибудь…

— Совсем ты запутался, сэр Фома, — сердито сказ Иван, — и меня этой чепухой тоже запутал… И зло тебе нравится, и добро не годится… Загнул ты, любезный сэр.

Фома посмотрел на него искоса и вдруг рассмеялся:

— А ты не так прост, как кажешься, сэр Иан! Тебя нз мякине не проведешь, не зря так тобой заинтересовались. И откуда ты такой взялся?

— Ага, — произнес Иван. — Переходим к главному вопросу, не так ли?

— Почему твое происхождение — главный вопрос? — удивился Фома. — Не хочешь говорить — твое дело. Какая разница? Все равно понятно, что силы, которые поддерживают Мерлина в его дурацком желании оторваться, не есть твои друзья, сэр рыцарь. Хотя они в тебе очень заинтересованы.

— Очень, — буркнул Иван. — На что я им сдался?

— Не знаю, не знаю, — проговорил Фома. — Ты ли им нужен, или то, что у тебя есть, тебе лично не принадлежащее…

— А кому же тогда принадлежащее? — зло сказал Иван.

— Ага, — протянул Фома, пристально посмотрев на него. — Значит, я так понимаю, что-то такое у тебя все же при себе имеется?

Иван не ответил, сердито отвернувшись. Минуту они скакали, не говоря ни слова.

— Послушай, — мягко сказал Фома. — Я не буду спрашивать, что за предметы хотят отобрать у тебя начальники Мерлина… или кто они ему там. Знай только одно: я с тобой.

— Что значит — со мной?

— Я буду помогать тебе до тех пор, пока ты не сделаешь того, зачем попал сюда.

— И с какой же это стати? — несколько насмешливо спросил Иван. — Ты же знаешь — это опасно! Что за доброта?

— А с такой это стати, — в свою очередь начал сердиться Фома, — что я заинтересован в том, чтобы сохранить равновесие в этом мире, не допустить его разрушения, частичного или полного. Мне, с твоего позволения, это очень важно, р рыцарь, или кто ты есть на самом деле, слышишь!?.

— А ты знаешь, — пристально поглядев на него, после паузы сказал Иван, — ты ведь вовсе не тот, за кого себя выдаешь, любезный сэр Фома! Сбрасываешь постепенно личину… Из тебя такой же проводник или поэт, как из Мерлина раввин!

— Мерлин не похож на раввина! — вдруг подал голос Ланселот. Иван с удивлением посмотрел на рыцаря — за последний час тот не проронил не слова, и о его существовании как-то позабылось.

— Вот я и говорю, — согласился Иван, — что не похож., Прикидываешься ты, дорогой сэр Фома!

— Ну и что? — небрежно сказал тот. — Здесь, видишь, ли, теперь это в моде. И потом, то, что я не тот, за кого себя выдаю, еще не доказано.

— А тогда поздно будет, — равнодушно бросил Ланселот, и Иван опять с удивлением на него посмотрел,

— Ладно, забудем об этом, — предложил он. — Главное я понял: ты, сэр Стихоплет, хочешь ехать со мной ко двору короля Артура, невзирая на слегка изменившиеся обстоятельства… или же благодаря им. Так?

— Именно так, сэр Иан, — подтвердил тот.

— Ну что же, спасибо… Ладно, сэр Ланселот, — обратился Иван к рыцарю, — похоже, наше совместное путешествие на этом заканчивается. В бою не полагайся только на свою силу и не будь так нахален… а засим — прощай.

— Как так? — удивленно повернул к нему голову Ланселот. — В чем дело?

— Видишь ли, — объяснил Иван, — дальнейшее наше путешествие в этой прерии действительно становится опасным, и я не хотел, чтобы…

— Ты хочешь меня оскорбить, сэр Иан? — надменно Прервал его Ланселот. Глаза его загорелись, усы встопорщились, но он сдерживал себя. — Понимаю, что я твой пленник, но кто дал тебе право думать, что я, великий Ланселот Озерный, могу чего-либо испугаться? Или, может статься, ты подумал, что случайная победа надо мною дает тебе возможность усомниться в моем умении сражаться, в моей отваге и в моей храбрости? Или…

Усмехнувшись про себя, Иван поднял руку;

— Прости, сэр Ланселот, — серьезно сказал он. — Я никоим образом не хотел тебя обидеть. Ни на минуту я не смею усомниться в твоих поистине выдающихся достижениях в ратоборстве… но какой смысл тебе сражаться непонятно из-за чего?

Ланселот, казалось, был сбит с толку.

— Как это — непонятно из-за чего? — пробормотал он, недоуменно тараща глаза. — Да хотя бы для того, чтобы просто подраться!..

Наступила очередь Ивана удивляться, но потом он вспомнил детскую литературу.

— Понятно, — скачал он. — Значит, ты дерешься потому, что дерешься… А скажи, тебе всегда все равно, на чьей стороне участвовать в битве?

— Да, — гордо ответил Ланселот, — именно так. Для рыцаря честь и отвага — первое дело! Я не привык отступать перед трудностями! Любая опасность — мой враг, а с врагами у меня разговор короткий!

— А что такое для тебя честь? — с любопытством спросил Иван.

Ланселот затруднился.

— Ну… — нерешительно сказал он, — не отступать там… В общем, вести себя отважно!

— Ладно, — сказал Иван и вздохнул. — Не знаю уж, что с тобой и поделать… Но ведь на пути нашем могут повстречаться неведомые чудовища, а еще феи, колдуны и прочие маньяки… Да ты и сам мог слышать, что Мерлин ваш звал на помощь какую-то Моргану…

Ланселот вздрогнул.

— Моргану?! — проговорил, а точнее, проскрежетал он. — Тогда это совершенно мое дело, сэр Иан!..

Иван в недоумении посмотрел на него. Вид Ланселота в Данную минуту мог испугать кого угодно.

— Видишь ли, сэр Иан, — усмехаясь, пояснил Фома, — с Морганой у доблестного рыцаря очень старые счеты. Любовь, понимаешь ли, это такая штука…

— Какая любовь?! — взревел Ланселот. — Отдавай себе отчет в своих словах, сэр Стихоплет!..

Фома засмеялся и комически зажал себе рот руками.

— Молчу, молчу, — сказал он.

— Вот и молчи, — огрызнулся Ланселот. — Знай, сэр Иан, если тут замешана эта старая ведьма, то я поеду с тобой хоть на край света, только чтобы досадить ей!..

— Не такая уж она и старая, — встрял Фома. — Многие даже считают ее молодой и симпатичной…

— Опять?! — заорал Ланселот.

— Все-все-все, — сказал Фома и на всякий случай отъехал от него подальше. — Больше ни слова о ней… Я в общем-то не удивлен, сэр Иан, что эта кра… что эта уродина замешана здесь. Хотя надо признаться, что скорее по традиции лезет она во всевозможные аферы. Не удивлюсь, что и за ней стоит кто-то другой: очень уж удобно прикрываться ее именем.

— Ладно, — сказал Иван. — Потом разберемся, кто там за чьей спиной прячется. Как я понял, вы оба едете со мной. Что ж, мне лестно, что такие известные личности, как вы, будут сопровождать меня… и никто вас за язык не тянул, так ведь?

— Именно так, — в один голос подтвердили Фома и Ланселот.

— Хорошо, втроем как-то веселее. Сэр Фома, правильно ли мы едем? К замку ли Артура?

— Да, — кивнул Стихоплет.

— В таком случае — за мной! — приказал Иван, не всем по-рыцарски гикнул и дал шпоры своему коню.

Долго ли, коротко они ехали так по чистому полю, вот наконец послышался шум долгожданной многочисленной погони.

На всем скаку Иван обернулся и увидел темную полос от края до края горизонта. Полоса эта с нарастающим гулом приближалась.

— Что это? — крикнул Иван. — Что это такое, сэр Фома?

Фома тоже обернулся.

— Это за нами! — крикнул он.

— Моргана?!

— Моргана или кто другой — какая разница?! Нас настигают, и их слишком много!..

Они прибавили ходу, насколько это было возможно. Но очень скоро им пришлось остановиться: они оказались перед глубоким каньоном, на дне которого текла быстрая река. Отвесные берега высотой метров двадцать, сама река стометровой ширины с голубой быстрой водой и выпрыгивающими из нее зубастыми зверюгами делали возможность переправы проблематичной.

Правда, на самом краю берега стояло очень большое дерево. Иван даже поначалу не подумал, что это что-то растительное, поскольку дерево имело сумасшедшую высоту — метров, наверное, пятьсот — и в обхвате высоте своей соответствовало.

— Вот это да!.. — с невольным восхищением произнес Иван, задирая голову в тщетной попытке рассмотреть теряющуюся где-то в облаках верхушку дерева. — Что за штука, сэр Фома? Иггдрасиль?

— Не знаю, о чем ты говоришь, сэр Иан, — ответил Фома, — но подумал бы ты лучше о том, как перебраться на Другой берег!

— Да чего тут думать- повалим дерево, и все тут, — небрежно произнес Иван, вполне доверяя своему клинку. Он соскочил с коня и вынул меч из ножен.

— Кстати, — повернулся он к Фоме, — а почему мы не видели это чудо-дерево, когда к нему подъезжали?

— Не знаю, — нетерпеливо сказал Фома, — я же говорил тебе, что все здесь может измениться в один момент… Если ты собрался рубить это дерево, то оставь дурацкие мысли: как бы ни был хорош твой клинок, подумай о том, Только времени ты потратишь!

Иван почесал в затылке. Действительно, рубить даже таким мечом, что был у него, ствол диаметром метров двадцать — дело серьезное.

Тем не менее Иван подошел к стволу и поднял клинок. И тут произошла интересная вещь.

Как всегда, чудесный меч полыхнул мрачным огнем, но на этот раз его отблеск не заставил задрожать руку: клинок светился словно не изнутри, а снаружи. Иван с удивлением посмотрел на него и невольно отступил назад.

Засветился вовсе не клинок, а ствол могучего дерева: искры темного пламени пробежали по нему, потом потерялись в трещинах коры: дерево вздрогнуло.

— Вот это да, — произнес Иван с расстановкой и посмотрел на своих спутников. — Видали?.. Фома кивнул.

— Видали, — сказал он. — Не всегда исход сражения может решить сталь…

— При чем тут сражение? — спросил Иван и посмотрел на темную полосу у горизонта. — Хотя, возможно, я с тобой и соглашусь…

— По-моему, у меня появилась мысль, — заявил Фома.

— Это хорошо, — сказал Иван. — Какая же?

— Это дерево… которое, кстати, вовсе и не дерево… не перебивай, сэр Иан, прошу тебя… сталью не возьмешь, даже чудесной. Его можно только повалить.

— Ого, — не удержался Иван. — И кто займется этим лесоповалом? Ты, что ли?

— А хотя бы и я, — заявил вдруг Ланселот и грузно спрыгнул с коня на землю. — Как-то раз случалось совершать мне что-то подобное…

Он подошел к дереву, посмотрел на него, что-то прикидывая, а потом сказал:

— Посторонись-ка, сэр Иан!

— Пожалуйста, — с сомнением сказал Иван и отошел сторону.

Честно говоря, ему показалась дикой сама мысль попытаться повалить это дерево… кстати, какой породы растительный великан? Дуб? Ясень?..

Он раскрыл было рот, чтобы спросить об этом у Фомы, но услышал громкий скрип и живо обернулся.

Ланселот стоял, широко расставив ноги и уперевшись руками в ствол. Лица его видно не было, но и по спине Иван увидел, что рыцарю приходится довольно тяжело.

Широко раскрытыми глазами Иван наблюдал, как ноги Ланселота по щиколотку вошли в землю.

Еще раз раздался громкий скрип, и дерево едва заметно накренилось. Иван разинул рот.

Ланселот снова напрягся, потом как-то странно всхлипнул и отошел, почти отскочил, от дерева.

Лицо его было сейчас совершенно помидорного цвета, крупные капли пота выступили на лбу. Руки его слегка тряслись.

— Не идет? — сочувственно спросил Иван. Ланселот, хрипло дыша, только махнул рукой.

— Но все равно, сэр Ланселот, таких силачей я в жизни Своей не видел! — совершенно искренне сказал Иван.

Ланселот помотал головой, потом хрипло произнес:

— Не спеши… сэр Иан… Дай мне… еще раз попробовать…

— Что же, пробуй, — удивленно сказал Иван и с тревогой посмотрел на темную полосу у горизонта.

Ланселот с шумом выдохнул, подошел вразвалку к стволу дерева и уперся в него спиной. Секунду он медлил, а потом зажмурился и напрягся изо всех сил.

Жилы на его шее чудовищно вздулись; слезы брызнули из глаз, а лицо стало багрово-фиолетовым. Иван ахнул, увидев, что ноги Ланселота ушли в землю по колено.

Раздался скрип пуще прежнего: дерево заметно накренилось, показались огромные корни. Однако, сколько рыцарь ни тужился, ствол больше не хотел наклоняться.

Ланселот выдохнул воздух и упал на руки. Потом он с трудом вытащил ноги из подавшейся почвы и попытался выпрямиться.

Волосы у него встали дыбом: пот и слезы текли по лицу ручьями: рот искривился, колени явственно дрожали. Ланселоту было нехорошо.

— Хватит, добрый сэр, — крикнул ему Иван — Ты и так сделал больше, чем только мог бы себе представить любой смертный. Погляди, враги приближаются, примем же свой последний бой!..

— Подожди, добрый сэр, — прохрипел, задыхаясь, Ланселот. Глаза у него налились кровью. — Не думай, что я очень боюсь этих врагов… но подожди: дай мне в третий раз попробовать!

— Ну какой же ты неугомонный, — с досадой сказал Иван. — Ведь пупок уже почти развязался, далеко ли до беды9.. Кто тебе здесь грыжу вправлять будет?

— А вот я его, — захрипел вместо ответа Ланселот и, шатаясь, направился к дереву. — Сейчас я его сделаю!..

Набычившись и сжав кулаки, он подошел к стволу, потоптался подле него, потом уперся плечом. Слышно было хриплое прерывистое дыхание: на этот раз рыцарь медлил дольше, собираясь с силами и мыслями.

Шумно подышав, он напрягся и вдруг яростно закричал, что было мочи толкая неподатливый ствол. Кровь вместо пота проступила на его коже: сам он по пояс ушел в землю: раздался совсем уже нестерпимый скрип, потом жуткий визг, и вдруг дерево рухнуло.

Каким-то чудом Ланселот успел отскочить, иначе его выбросило бы в реку вырвавшимися из-под земли корнями дерева. Почва под ногами дрогнула, словно земля удивленно вздохнула, не в силах поверить в сотворенное рыцарем.

Чудовищный ствол с размаху шмякнулся на другой берег: речные зубастики с перепугу попрятались под воду, а перед рыцарями лежал мост, пусть необычный, но зато вполне удобный для переправы через водную преграду.

Ланселот с трудом поднялся на ноги. Вид он имел гордый, однако очень утомленный: волосы были всклокочены, доспехи изрядно помяты, кровавый пот прямо-таки заливал лицо, которое теперь приобрело черно-синий цвет. Вылезшие из орбит глаза с полопавшимися сосудами дополняли облик уставшего после работы человека.

— Да, — только и смог произнести Иван. — Это было сильно… Однако нам надо спешить, господа, то есть доблестные сэры! На-конь!..

Он вскочил в седло и тут же с раскаянием оглянулся на Ланселота: надо бы помочь рыцарю забраться на лошадь… Однако сэр Озерный противу всяких сомнений в седло влез самостоятельно, и Иван с содроганием подумал о тех чудесах, которые помогли ему в бою с этим силачом одержать победу, и еще о великой своей дурости, благодаря которой он в этот бой вообще ввязался.

С трудом, но кони все же вскарабкались на необычный мост. Ширина его оказалась достаточной, чтобы переправляться без особого риска, прочность тоже сомнений не вызывала, ветвей было мало, так что переправу они совершили быстро и без приключений.

Один за другим всадники соскочили со ствола уже на другом берегу каньона.

Они подъехали к обрыву. Темная масса на противоположной стороне заметно приблизилась, и теперь стали видны отдельные ее фрагменты.

Армия преследователей внушала уважение — по крайней мере постольку, поскольку ее было видно на таком расстоянии. В этом войске Иван различил фигуры человекоподобные, или человековозможные, закованные в металл, фигуры зооморфные, птероморфные, ихтиоморфные, вообще полиморфные и уж совсем ни на что не похожие, но тем не менее внушающие непреодолимый ужас.

Детали поганого воинства еще плохо различались, но все равно зрелище было пренеприятным: вдобавок количество преследователей было даже излишне достаточным, чтобы многократно уничтожить маленький отряд беглецов, невзирая на всю их храбрость, силу и качество мечей.

— Ну что, поскакали дальше? — буркнул Фома, поворачивая своего коня.

— Подожди-ка, сэр Фома, — остановил его Иван и спрыгнул на землю.

— Что ты там еще придумал? — удивился Стихоплет.

— Да вот, попробую… — пробормотал Иван и попытался ухватиться за ствол дерева-моста, очевидно, надеясь сбросить его в реку.

— Перестань, добрый сэр Иан, — крикнул Ланселот. — Даже десять таких, как я, и сто таких, как ты, и то не смогли бы скинуть его вниз!

— Действительно, — пробурчал Иван, заливаясь краской. — Он тут слишком глубоко ветвями застрял…

— Ветвями, говоришь? — задумчиво спросил Ланселот. — Может быть, конечно, и ветвями…

Чувствуя себя полным дураком, багровый Иван вскочи в седло.

— Нечего скалить зубы! — накинулся он на ухмыляющегося до ушей Фому. — Не каждый может уродиться таким здоровенные лбом, как этот… Озерный…

— Да-да, конечно, — поспешно сказал Фома, пряча улыбку. — Сила, как говорится, хорошо…

— А ум — лучше, — кивнул Иван.

— Нет, — удивился Фома. — Сила — хорошо, а большая сила — совсем хорошо!

— Гм… — несколько обиженно произнес Иван. — По-моему, ты плохо знаешь фольклор, любезный сэр Фома!

— Безусловно, — покивал Фома. — Это ведь ты у нас, сэр Иан, гигант мысли и неописуемый силач…

Иван не ответил. Еще раз посмотрев на другой берег, он хлестнул коня рукавицей.

И снова помчались они вперед. Странное дело: прошло уже много часов безумной скачки, а кони не выказывали никаких признаков усталости, да и сами всадники, как с удивлением отметил про себя Иван, оставались бодрыми и свежими, как на приятной прогулке.

Задумавшись, он с трудом успел остановить своего коня, едва не врезавшись в Ланселота, когда тот внезапно резко осадил своего скакуна.

— В чем дело, любезный сэр Ланселот? — раздражен осведомился Иван. — Суслика увидали?

— Нет, — неуверенно произнес рыцарь. — Кое-что другое.

Иван, прищурившись, посмотрел вперед и тихонько присвистнул. Перед ними чуть ли не до поднебесья возвышалось нечто: лес не лес, изгородь не изгородь… какой-то странный забор из вросших или вкопанных в землю стволов, гладко обструганных и обвитых чем-то, напоминающим колючую проволоку. Забор этот простирался в обе стороны куда только хватал глаз.

— Да что же это такое, — пожаловался Иван. — Вечно здесь у вас так — вроде чистое поле, а кто-то или что-то постоянно норовит из-за угла… то есть из-под земли выскочить.

Фома посмотрел на него укоризненно.

— Я же тебе говорил, — произнес он, — что здесь всегда так. Привыкай, рыцарь Иан, привыкай… Иван вздохнул.

— Ладно, — сказал он, — привыкну. А что вот это такое и как мы поедем дальше?

— Правда, — поддержал его Ланселот. — Это что — лес такой странный или забор необычный?

— Ни то, ни другое, — спокойно произнес Фома. — Это просто лабиринт.

Ланселот нахмурился, Иван крякнул.

— Откуда ты знаешь? — спросил он.

— Слышал когда-то.

— А как же мы проберемся через все эти колючки? — грубо сказал Ланселот. Фома вздохнул.

— Придется пробираться, — сказал он. — Хотя даже эти самые колючки — и те наверняка ядовиты… Когда-то любили устраивать такие штуки, но это колдовство слишком серьезное. Можете гордиться — на любого-всякого такое не устроят, любезные сэры…

— Хорошо, — нетерпеливо сказал Иван, — я буду гордиться. Однако я не вижу здесь хотя бы входа…

— Ага, — сказал Ланселот. — Войдем-то мы как?

— Как войдем?.. — удивился Фома. — Вы что, не видите — во-он тот проем…

Он указал рукой куда-то влево.

— Я не вижу, — озадаченно произнес Иван. — А ты, добрый сэр Ланселот?

— И я тоже ничего не могу рассмотреть, — после паузы признался рыцарь. — Сэр Фома, быть может, тебе просто что-то показалось?..

Не ответив, Фома подъехал прямо к колючим зарослям. Морда его лошади вот-вот готова была ткнуться в зловещие колючки, и Иван хотел было уже предостерегающе крикнуть, недоумевая лишь по поводу такого конского бесстрашия, как вдруг и сама лошадь, и восседавший на ней Фом пропали из глаз.

Иван застыл с раскрытым ртом, не веря собственным глазам.

И тут вдруг прямо из забора появилась половина лошади вместе с Фомою. Стихоплет смотрел сердито.

— Ну что же вы? — крикнул он недовольно. — Теперь видите, куда ехать?

— А-ап, — закрыл рот Иван, любуясь представшей перед его очами картиной: Фома в роли барона Мюнхгаузена, рассевшегося на половине своей кобылы… а вторая половина пошла погулять.

Колючий забор — и из него растет пол-лошади со всадником. Чудеса.

Ланселот издал булькающий звук, а Иван сказал серьезно:

— Теперь мы видим вход, добрый сэр Фома, спасибо.

— Так давайте скорее за мной, — нетерпеливо сказал Фома и снова скрылся из глаз.

Иван подъехал к тому месту, где только что Стихоплет со своим Росинантом нырнули в никуда. Перед его глазами была только неровная поверхность этого проклятого забора, усыпанная колючками, которые вблизи казались особенно неприятными: Ивану почудилось, что они угрожающе шевелятся, а на их кончиках выступили капельки прозрачного густого яда… Больше он ничего не смог разглядеть — никакого входа, хоть ты тресни.

Иван обернулся к Ланселоту. Тот имел вид глуповато-сосредоточенный.

— Сэр Ланселот, — позвал Иван, — ты видишь, куда надобно ехать?

— Вижу, — глухо отозвался рыцарь и тут же поправился: — То есть я думаю, что вижу…

— Вот и отлично, — сказал Иван. — Следуй строго в кильватере.

— Чего-чего? — удивился Ланселот.

— Прямо за мной езжай, говорю, любезный сэр, — сказал Иван, направляя коня на изгородь.

Страшные колючки были все ближе, ближе… и вдруг Иван увидел рядом с собою терпеливо дожидавшегося рыцарей Фому.

— Да что с вами такое? — спросил он недоуменно. — Почему вы с сэром Ланселотом все морщитесь и хмуритесь?

— Как же тут не поморщиться, — пробормотал Иван. — Вот сейчас сэр Озерный приедет, у него и спроси…

Он посмотрел назад и невольно усмехнулся: с этой стороны забора отчетливо был виден вход в лабиринт. Довольно широкий, надо сказать, проход-то… Забавно было наблюдать, как могучий Ланселот, жмурясь, хмурясь и кусая усы, пытается настроить себя на то, чтобы стукнуться лбом о неприятного вида колючую стену.

Но вот он все же решился: хрястнул коня промеж ушей и сиганул в проход, чуть не наскочив на зазевавшегося Ивана.

— Осторожней, сэр Ланселот! — крикнул Иван, удерживая коня. — Не видишь, куда прешь, что ли?..

Ланселот выпучил глаза на Ивана и Фому. Наверное, он ожидал какого-то ужасного подвоха.

— Не вижу, — согласился он, — куда пру…

Фома фыркнул. Ланселот посмотрел на него, на Ивана, том обернулся назад. Вид у него стал озадаченный, как бывало всегда, когда добрый сэр Озерный сталкивался с проблемой, выходящей за рамки его понимания, — а бывало это часто.

Он посмотрел снова на Фому. — А как же…

— Потом, храбрейший сэр, потом, — пресек расспросы Иван. — Потом все разъяснится, умнейший сэр Ланселот, а сейчас поехали лучше побыстрее…

— Подожди, — сказал Ланселот. — Куда ехать-то? Направо или налево?

Иван посмотрел по сторонам. Теперь он понял, что это действительно лабиринт: первую колючую стену от второй, точно такой же, разделял неширокий проход, а свободное пространство уходило, само собой, в разные стороны. Куда можно и нужно было ехать, Иван не знал. Он вообще очен» плохо разбирался в лабиринтах.

Он посмотрел требовательно на Фому.

— В какую сторону едем, сэр Фома? Думай только побыстрее…

— Направо, — спокойно произнес Стихоплет. — Я смогу нас вывести. Точнее, думаю, что смогу…

— Будем надеяться, — сказал Иван. — Больше просто ничего не остается.

— За мной, — коротко сказал Фома и развернул своего коня.

Ехать по лабиринту было не очень приятно. Под копытами лошадей хлюпала зловонная мерзкая жижа, от нее вверх поднимались густые испарения. Колючки на стенах изгороди стали зловеще шевелиться, тянуться к всадникам. Между колючками проворно сновали здоровенные слизни, пучили многочисленные глаза и шевелили ложноножками: небо над головой посерело, и Иван с трудом уже различал ехавшего впереди Фому.

Однако Стихоплет довольно уверенно и быстро вел вперед маленький отряд, каким-то только ему известным образом ориентируясь среди колючек, стен, болотных вздохов, испускаемых слизнями, и невыносимой вони.

Скоро Иван почти перестал что-либо видеть. Серо-зеленая мгла поглотила все кругом; искажая звуки, заставляла испуганно всхрапывать коней.

Поколебавшись, Иван вытащил из ножен свой меч: Позади лязгнуло, и он понял, что Ланселот проделал то же самое. Время от времени Иван окликал Фому, чтобы удостовериться, все ли в порядке: Фома каждый раз немедленно откликался на зов, хоть и несколько раздраженно. Иван никак не мог понять почему.

Нервы его были на пределе, и потому он с гигантским облегчением перевел дух, услышав, как Фома сказал:

— Добрые рыцари, внимание! Сейчас мы выезжаем из лабиринта! Будьте наготове: возможна опасность!..

Иван изо всех сил напряг зрение, но ничего опять не увидел, кроме все той же зеленой мути. Он был уверен, что и Ланселот ни зги не видит, поэтому громко сказал:

— Сэр Ланселот! Глади в оба!

— Хорошо, — отозвался Ланселот. Голос у него был напряженный.

Иван покрепче стиснул клинок и осторожно направил коня вперед.

— …елот! Сэр Иан! Где вы там?.. — услышал он внезапно голос Фомы и зажмурился от показавшегося нестерпимым яркого дневного света.

Он тут же опомнился и поспешно отъехал в сторону. Как раз вовремя: тут же из колючего забора вывалился Ланселот с дико вытаращенными глазами и мечом наперевес.

Иван невольно рассмеялся, с наслаждением вдыхая полной грудью чистый воздух.

— Ф-фу… — произнес Ланселот и вложил меч в ножны. — Вот это я понимаю, любезные сэры!..

— Да уж, микроклимат там был на редкость противен, — Огласился с ним Иван. — Прямо скажем, очень даже отвратительное место…

— С вами все в порядке? — с беспокойством спросил Фома.

— Все нормально, — ответил Иван, а Ланселот лишь молча кивнул.

— Это хорошо, — с облегчением произнес Фома. — А то я уже было подумал, что с вами что-то не так…

— То есть? — спросил Иван.

— То есть вы очень странно вели себя, любезные сэры, — пояснил Фома. — Как будто ослепли и оглохли в одночасье

— А примерно так и было, — сказал Иван. — Правд ведь, сэр Ланселот?

Тот утвердительно кивнул и даже выразительно повращал глазами: мол, было, еще как было… истинная сермяжная правда.

Фома смотрел на них с удивлением.

— Боюсь, что не совсем вас понял, доблестные сэры, признался он. — Не сочтите за труд, объясните глупому недостойному поэту.

Иван посмотрел на Ланселота. Тот отвернулся, всем своим видом показав, что не готов к пространному рассказу, и вообще неизвестно, когда он сможет нормально объясняться.

Похоже, утомился наш Вернидуб Озерный, подумал Иван с малой долей злорадства и сказал, обращаясь к Фоме:

— Видишь ли, добрый сэр Стихоплет, мне кажется, что этот, как ты его называешь, Лабиринт оказался заколдованным. Вот Ланселот не даст соврать — мы с ним, честно говоря, не видели ни входа, ни выхода из этих колючек… да и внутри передвигались с большим трудом.

— Почему? — спросил Фома. Он слушал Ивана с немалым интересом.

— А потому что лично я Мерлина не видал там из-за этого подлого тумана…

Фома посмотрел на Ланселота.

— А ты, любезный сэр?

Тот еще раз кивнул, по-прежнему не желая вербально изъясняться.

— И вообще, — продолжал Иван, — я так думаю, сэр Фома, что если бы не ты, то из этого гадкого болота мы бы вовсе не выбрались… Верно я говорю, храбрейший сэр Ланселот?

Тот опять кивнул. Однако его моральные и физические силы успели. уже слегка восстановиться, и посему он громко заявил, предварительно откашлявшись:

— Это все чистая правда, сэр Фома… Без тебя бы нам точно каюк!..

— Такие дела, — подытожил Иван. Фома усмехнулся и сказал:

— А ты говоришь, сэр Иан, что не похож я на проводника…

— Я такое говорил? — в замешательстве переспросил Иван.

— Ага, — подтвердил Ланселот несколько злорадно. Иван хотел что-то возразить, но Фома жестом остановил его:

— Это все не важно… Для того, чтобы нас остановить, применяется все более изощренное колдовство: давненько такого не бывало в наших краях… Но, любезные сэры, осмелюсь утверждать, что будет еще хуже.

— Ясно, — буркнул Иван. — Поехали тогда дальше… Да, — спохватился он, — а погони за нами там не видать?

— Пока нет, — сказал Фома. — Лабиринт на какое-то время задержит любого…

— Это хорошо, — сказал Иван. — Тогда — в путь! И они снова понеслись вскачь на своих не знающих устали конях.

Они мчались по изумрудно-зеленому полю очень долго, и, сколько Иван ни оглядывался, он не мог различить никаких признаков близкой погони. Это и радовало, и тревожило одновременно.

— Далеко ли еще до замка, сэр Фома? — крикнул Иван.

— Нет, — прокричал Фома в ответ, — совсем близко… Вот, наверное, уже за той рощей!..

— За какой такой рощей?.. — удивился Иван и посмотрел вперед. Тотчас словно скачком к нему приблизилась стена леса. Но Иван не удивился: он уже привык к подобным фокусам.

— Стой!.. — закричал вдруг Фома, и они остановились.

— В чем дело? — спросил Иван. Фома не ответил, напряженно вглядываясь в даль. Иван тоже поглядел — подумаешь, рощица как рощица. На редкость невинного вида.

— Похоже, лесок-то этот непростой, — медленно произнес Фома, прислушиваясь к чему-то. — Вы ничего не слышите, любезные сэры?

Иван навострил уши.

Сначала он ничего не слышал, кроме шумного дыхания лошадей. Потом до него донесся легкий шорох листвы, какой-то мягкий шелест… что-то еще, очень приятное на слух, хоть Иван и не разобрал, что именно это было.

— Я ни Морганы не слышу! — объявил Ланселот со свойственной ему прямотой и апломбом. — Тихо, как в могиле… Извините, добрые сэры, за красивый, как его… эпитет, да!

— Помолчи, доблестный сэр, — оборвал его Иван.

— А что? — удивился Ланселот. — Все равно…

— Тихо, говорю!..

Иван снова прислушался. Теперь он лучше различал что-то легкое, неуверенное, едва уловимое, как дуновение слабого ветерка, остатка, частички буйного вихря, утерянного по дороге от прошлого к небытию… или нет — предвестника великой бури, сметающей с лица земли будущее и воспоминания… Ax! — это была мелодия, а может, просто эхо мелодии: нежный звук грома, стихшего вдали…

— Я слышу это, — с удивлением сказал Иван. — Слышу…нет, это была песня: влекущая, сладостная песнь, обволакивающая нежной до безумия страстью, ослепляющая и баюкающая одновременно, мать и любовница, невеста и дочь… Ключ, находившийся в начале нотной строки, осторожно отворил дверцу, ведущую в сад неземных наслаждений; звук повел за собою, потом подхватил и понес — дальше, все дальше отсюда, прочь ото лжи, тщеты и непостоянства, туда, где нет никаких забот, где позабыли, что такое страдание, где есть только красота, вечность, покой и счастье… туда, где наши уже давно победили и где у всех все хорошо.

Иван счастливо рассмеялся и спрыгнул с коня. Как только он мог поверить океанскому монстру! Покой, предлагаемый им, — полная чепуха по сравнению с настоящим покоем… Довольно слушал он других, осталась только эта мелодия, которая звала его за собой, и он не хотел никого заставлять ждать и не хотел более ничего ждать сам: скорее, Скорее туда, где он отдохнет…

И тут Иван почувствовал, как что-то грубо вторглось извне, потушило свет радости, заставило вскрикнуть от боли, вызвало страшную тоску и душевную смуту, и деревья, эти нежные, добрые друзья-растения, каждое из которых было прекрасной девушкой, желанной так, как никакая другая желанна не будет, как только может быть желанно само существование в стране благости, сжались от удара, издали прощальный мелодичный стон и умолкли, такие близкие и печальные…

Иван зарычал, потряс головой и зажмурился. Перед глазами проплывали разноцветные пятна, постепенно угасая и оставляя за собой видимое и осязаемое разочарование и раздражение. Колени у Ивана дрожали и подгибались.

Он покачнулся и открыл глаза. Какой-то новый звук молотом дубасил по его голове, ввинчивался прямо в мозг сверкающим стальным сверлом. Было невыносимо больно от этого звука: больно было жить, больно было дышать, больно было стоять. Иван ощутил прилив дикой ярости, сжал кулаки и стал искать того, кто отплатил бы ему за эту боль.

Сперва он увидел налитые кровью глаза, тоже полные бешеного гнева; он слегка удивился, но тут же понял, что это не источник его боли, а просто Ланселот, который ищет, кому бы дать в ухо или лучше убить, причем желательно побыстрее.

Тогда он огляделся кругом повнимательнее и заметил восседающего на своей безобразной облезлой кобыле мерзкого тупого рифмоплета Фому, немилосердно терзающего струны свой кифары, которую он, оказывается, так и возил с собою, и нигде не потерял же ее, вот ведь сволочь какая!.. Фома со своей отвратительной балалайкой и издавали те кошмарные звуки, что вырвали Ивана из прекрасного мира грез. Вдобавок поганый виршеплет жутко завывал под собственный аккомпанемент, что разрушало гармонию мира окончательно и бесповоротно.

Иван зарычал и бросился на него, краем глаза уловив идентичное движение Ланселота. Однако негодный Фома оказался не так прост, как выглядел на первый взгляд, и в руки рассерженным рыцарям не дался: вместе со своим конем он отскочил в сторону и заорал еще громче.

Иван с Ланселотом бросились на него еще раз, а потом еще и еще: но все было тщетно, Фома каждый раз успевал ловко ускользнуть от справедливого возмездия.

Постепенно Иван стал ощущать, что его собственный гнев ослабевает, а песня Фомы становится все более приемлемой и даже приятной.

Дождавшись, когда мир вокруг перестанет качаться, а гадкий Фома превратится в своеобычного Стихоплета, Иван поймал за шиворот буйного Ланселота и проорал ему в ухо:

— Хватит, добрый сэр Ланселот!.. Прекрати сейчас же, враги на горизонте… и твоя Моргана тоже!..

Ланселот разом остановился, некоторое время пусто смотрел на Ивана, а потом глаза его стали более или менее осмысленными.

— Где… Моргана?.. — прохрипел он.

— Это я пошутил, — сказал Иван. — Морганы пока не видно.

Ланселот помотал головой, потом отпихнул Ивана и грузно сел на траву.

Иван тут же последовал его примеру, недоумевая, почему он не сделал этого раньше.

Фома еще немного потренькал по струнам, потом внимательно поглядел на отдыхающих рыцарей и прекратил музицирование.

Помолчали.

— Ну что, любезные храбрые сэры? — спросил Фома, — Очухались, что ли?

— Как прикажешь тебя понимать, сэр Фома? — слабым голосом произнес Иван. — От чего мы должны очухаться?

Фома посмотрел на них с легкой насмешкой.

— Слабоваты вы стали на последних этапах нашей гонки, — сказал он. — Там, где надо подумать, посмотреть повнимательнее, почувствовать, наконец, хорошенько, вы, храбрые рыцари и бесстрашные сэры, пасуете. Это вам не мечами размахивать и не дубы кулаками валить…

— Признаю, — сказал Иван, — нашу ошибку. Только разъясни ты нам ее, добрый и умный сэр Фома.

— А ты посмотри на эту рощу сейчас, сэр Иан, — предложил Стихоплет.

Иван повернулся и внимательно поглядел на заветную рощу: она находилась на довольно приличном расстоянии. Видно, далеко забежали, гоняясь за упрямым Фомою.

Присмотревшись, Иван невольно вздрогнул. Деревья выглядели жутковато. Они были напрочь лишены листвы: голые зеленые чешуйчатые стволы, а на них, как и должно, — пасти, зубы, глаза, языки…

Иван выругался про себя. Действительно, болван. Но — как же убедительно они пели!..

— Что это такое, сэр Фома? — подал голос Ланселот. На рощу он смотрел со странным выражением лица. «А интересно, какую колыбельную он услышал?» — подумал вдруг Иван и с любопытством посмотрел на рыцаря. Фома кашлянул.

— Это — лес поющих деревьев, — сказал он почему-то несколько смущенно. — Поют себе деревья, подзывают всяких олухов… извините, любезные сэры, я хотел сказать- неосторожных путников… те, путники то есть, приходят, ну и… сами понимаете.

Иван еще раз глянул на зубастые деревья и согласился с Фомою.

— Ага, — сказал он, — понимаем. А что, нормальных березок или там рябинок тут у вас не бывает вовсе?

Фома фыркнул и продолжал, проигнорировав вопрос Ивана:

— …И сожрали бы вас, добрые сэры, и косточек не оставили бы абсолютно…

Иван поморщился и перебил его:

— Спасибо тебе, сэр Фома, просто огромное. Однако давай лучше подумаем о том, как через рощу эту проехать, пока не догнали нас Мерлиновы приятели.

И он показал на горизонт, где уже снова завиднелась зловещая полоса.

— Да, — согласился Фома, — они уже близко. Так что слушайте меня, любезные сэры, очень внимательно. Сейчас мы сядем на коней… то есть вы сядете, потому что я и так в седле… спокойно, повторяю, спокойно проедем через эту рощу. А там и до замка короля Артура рукою подать.

— Как это мы спокойно проедем? — запротестовал Ланселот. — Опять же будет то же самое!.. — Не будет, — терпеливо сказал Фома. — Я заранее заиграю, и вы будете слушать только меня.

— Как-то это не очень надежно, — усомнился Иван. — Я вроде слышал, любезный сэр Фома, что в таких случай надобно залеплять уши воском…

— Можно и воском, — согласился Фома. — У тебя его много?

Иван был вынужден признаться, что вовсе нету.

— А раз так, то садитесь-ка, доблестные сэры, в седла и не рассусоливайте более!

Иван и Ланселот быстро вскочили на коней.

— Ну, — произнес Фома, берясь за свою кифару, — слушайте только меня… и не закрывайте глаз.

Он дотронулся до струн. Ненавязчивая мелодия простой пастушеской песенки сначала разочаровала, потом удивила, а потом — заставила слушать, повела, подбадривая и утешая; не давая пустых обещаний, не заманивая призрачными далями, она направляла вперед, весело сопровождая в пути, распугивая ночные страхи и вечернюю меланхолию, смеясь над тоской и бесполезными обидами.

Иван смотрел по сторонам и удивлялся тому, как он мог желать тихой тусклой гавани, когда есть только веселый путь вперед, есть цель и есть друзья, которые помогут в; поисках и достижении этой цели. Корявые деревья вокруг злобно щерились слюнявыми пастями, пытаясь издавать мерзкие, невозможные на слух звуки, которые заставляли дергаться, как от зубной боли; ветви старались дотянуться до путников, но лишь бессильно хватали воздух, темнели на глазах и падали на землю, продолжая зловеще шебуршиться в давным-давно опавшей листве.

А музыка вела за собой: она была и впереди, и позади, и сбоку; она не только вела, но и помогала идти, делая ноги легкими, а рассудок ясным; и дорога была чиста, и плавился камень под ногами, и звенели разбитые колокола — так, только так, как могут звенеть разбитые вдребезги вера, надежда и любовь…

И все кончилось. Иван прислушался к последним затухающим аккордам пастушеской свирели… хотя какая свирель? — была же арфа… или гитара? Да нет — кифара пополам с ситаром, это наверняка… главное — была музыка, и не просто была, она — есть, она…

Иван энергично встряхнулся и похлопал себя свободной рукой по обеим щекам. Рука была облачена в рыцарскую рукавицу, и похлопывание удалось на славу. В другой руке оказался обнаженный меч — заветный клинок, сила и власть в одной стали.

После самоохлопывания в голове у Ивана немного прояснилось. Он огляделся.

Роща осталась далеко позади. Было тихо: кони мирно пощипывали траву.

Иван посмотрел на спутников. Ланселот имел присущий ему в последнее время слегка одурелый вид, а Фома, озабоченно поджав губы, пристраивал у себя за спиной кифару.

При взгляде на музыкальный инструмент Иван наморщился: в ушах у него все еще что-то позванивало и назойливо нашептывало.

— Послушай-ка, добрейший сэр Фома, — сказал он. — А что это такое ты пел? Слова вроде знакомые…

Фома с огромным удивлением посмотрел на него.

— Ты что-то путаешь, сэр Иан, — сказал он. — Слова эти никак не могут быть тебе знакомы. Откуда? Нет-нет, это невозможно…

— А почему? — с любопытством спросил Иван. — Кто автор этих виршей? Ты, что ли?

Тут Фома здорово покраснел и сильно смутился.

— Ну, не совсем… — промямлил он. — Мы тут… я, правда, тоже как бы руку приложил…

— Да ладно, не стесняйся, — добродушно сказал Иван. — Но все-таки, ей-же-ей, я их где-то слышал… Не будешь ли так добр… короче, прочитай мне их. Прочитай, а не спой, пожалуйста… — поспешно добавил он, увидев, что Фома потянул инструмент из-за спины.

Фома поколебался, потом все же заговорил несколько смущенно:

Нежный шорох сновидений

Разрушает стены града;

Эти шепоты и крики -

И надежда, и услада…

Легкий сумрак сновидений

Дарит ясность и надежду.

Сколько судеб — столько мнений;

Мудрецы есть, есть невежды.

Дым сожженных сновидений

Скрыл совсем деревья сада: все теперь прекрасно видно.

— А не видно — и не надо, — буркнул Иван, который стихов не любил в принципе.

Фома неловко усмехнулся, а потом сказал, глядя в сторону:

— Последняя строчка звучит так: «Здесь и тень есть, и прохлада…»

— И о чем же эти стишата? — сердито спросил Иван. — Все вы, рифмоплеты, одинаковы: разную белиберду в одну кучу соберете, получается чушь собачья, а кто-то другой, такой же в общем-то идиот, говорит: ах сколько смысла, ах какая прелесть!..

Фома посмотрел на него удивленно.

— Я, конечно, не могу сказать, что стихи эти хороши хоть в какой-то степени, — произнес он, — но что касается смысла…

— Какого смысла? — насмешливо спросил Иван. — Где тут хоть крупица его? О чем, повторяю, вирши эти?

— Да хотя бы о твоем путешествии, добрый сэр Иан, — пожал плечами Фома.

— О каком? — по-прежнему насмешливо спросил Иван. — От рощи плодоносящей до рощи плотоядной?

— Почему же, — возразил Фома. — Ведь твои баронские владения не в каких-то рощах находятся…

— Какие владения? — машинально спросил Иван.

— Откуда я знаю — какие? Ведь ты же у нас все-таки фон что-то…

Сначала Иван не понял, а когда до него дошло, то ему стало нехорошо, и он пошатнулся в седле, чуть из него не вывалившись. Мысли буквально завертелись у него в голове, причем среди них не было ни одной четкой. Он просто самым постыдным образом, до мурашек на коже и слабости в ногах, растерялся.

Тут Ланселот некоторым образом пришел ему на помощь.

— Эй, — встревоженно позвал он, — добрые сэры, вы что, совсем очумели, а? Нашли о чем болтать в такой момент! Замок уже близко!..

Иван украдкой перевел дух и искоса посмотрел на Фому. Тот смотрел на него вполне простодушно, не понимая, очевидно, что только мгновение назад ввел своего ведомого в состояние глубокого шока. Встретившись с Иваном взглядом, он встревоженно произнес:

— Что с тобой, сэр Иан? Очнись, мы действительно близко от замка короля!

Иван немного успокоился. В самом деле, может, Фома просто обмолвился?.. Ладно, потом проясним…

— Да, — сказал он. — Конечно, надо ехать.

Нахмурившись, он посмотрел вперед. Он увидел еще один лесок, а за ним, на высокой горе, — остроглавый замок.

Почему-то его посетила уверенность, что с этими негустыми зарослями перед королевской резиденцией все в порядке, что деревья не будут бегать с места на место, кусать прохожих за пятки, петь неприличные песни, танцевать, кривляться и вообще вести себя неадекватно. Деревья были как деревья.

— Любезный сэр Фома! — сказал Иван, прищурившись. — Тот замок на горе… это и есть обиталище Артура?

— Да, — лаконично ответил Фома.

— Так мы почти у цели? — уточнил Иван. Ему не понравилась сдержанность Стихоплета.

— Почти, — проронил Фома.

Иван с беспокойством проследил за его взглядом. Ничего вроде бы особенного: лесок, гора, замок… все. Тишь да гладь.

— Тебя что-то беспокоит? — спросил он.

— Да, — коротко ответил Фома.

— Что же? Тихо ведь…

— Слишком тихо, — подчеркнул Фома первое слово. Непонятно откуда внезапно взявшееся беспокойство Стихоплета стало передаваться Ивану.

— Что значит — «слишком»? — спросил он.

— Посмотри. — Фома указал рукой на замок. — На стенах нет ни одного человека.

Иван посмотрел. И правда: сколько он ни приглядывался, ни на стенах, ни на башнях замка, нигде вообще никого видно не было.

— Ну и что с того? — несколько обеспокоенно спросил он.

— Нас уже должны были заметить, — произнес Фома. Лицо его внезапно осунулось. — Должны были бы подать сигнал… или выслать кого-нибудь навстречу.

— А не далековато? — усомнился Иван.

— Нет, — покачал головой Фома. — Здесь так заведено…

— Это точно, — подтвердил Ланселот. Теперь и он выглядел встревоженным. — Нас не могли не узнать… Да и в этом лесочке должна быть охрана.

— Что за чушь, — сказал Иван. — Зачем охрана в лесу? Кстати, а почему его вообще не вырубили? Чисто с военной точки зрения…

— Не всегда военная точка зрения определяет, где расти лесу, а где нет, — мягко перебил его Фома. — Этот лес стоит там, где он должен стоять…

— Ну… как знаете, — неуверенно произнес Иван. — Так что мы будем делать? Едем вперед?..

Любезные сэры не ответили. Они одновременно посмотрели в сторону рощи, из которой недавно выехали. Иван перевел взгляд туда же.

Сквозь голые стволы деревьев из рощи на открытое пространство неслышно просачивались полчища монструозной армии. Словно гной выдавливался через ребра полусгнившего тела с ободранной кожей: и самостоятельно передвигающиеся, и едущие друг на друге гады были одинаково омерзительны и устрашающи одновременно.

Расстояние между Иваном со товарищи и армией злодеев медленно, но неуклонно сокращалось. Иван с беспокойством посмотрел на своих спутников. Ланселот и Фома словно застыли в седлах: и у рыцаря, и у Стихоплета было одинаковое выражение лица — горечь пополам с обреченностью.

Ивану это совсем не понравилось. Тем более что ни горечи, ни тем, паче обреченности или отчаяния он абсолютно не чувствовал и в ближайшее длительное время чувствовать не собирался.

— Эй, вы, алё!.. — крикнул он. — Добрые сэры и славные бесстрашные рыцари, а также неумелые рифмоплеты! Чего замерли? Иль напугались кого?

Ланселот вздрогнул и покачал головой.

— Нет, сэр Иан, — сказал он решительно. — Мы не испугались. Чего мы вообще можем здесь бояться?.. Противно только и нехорошо — от того, что ты, добрый сэр Иан, можешь не выполнить того, что должен сделать.

— Чего — «того»?..

— Я не знаю, — молвил Ланселот, — но я верю доброму сэру Фоме. Не бывало такого, чтобы он ошибся…

Фома быстро глянул на него и тут же отвел взгляд.

— Да, — сказал он после паузы, — мы должны защитить тебя, сэр Иан, но — получится ли это у нас?

— Да поскакали же в замок! — крикнул Иван. — Еще не поздно!

— Поздно, — печально произнес Фома. — И поздно было уже давно… Оглянись.

Иван последовал его совету, мысленно про себя выругавшись. «Ни черта здесь не меняется, — подумал он мельком. — Постоянно кто-то из-за спины норовит вылезти — то справа, то слева…»

Обернувшись, он увидел, как позади, отрезая их от леска, откуда-то сбоку выбегала целая орава существ красного цвета, похожих на помесь койота и лисицы. Глаза их горели совершенно ненормально, и было ясно, что лисицы эти совсем не простые.

Иван посмотрел в сторону плотоядной рощи. Разнокалиберные злодеи из армии преследователей тоже были совсем близко.

Троих всадников уже почти окружили…

— Ну, все, — решительно сказал Иван. — Вы как хотите, а я все равно буду драться с этими недоделками.

Он выхватил меч из ножен. Яростный отблеск на мгновение озарил поле будущей битвы и тут же померк.

Иван посмотрел на клинок. Тот был совершенно тускл.

— И ты, Брут, — горько сказал Иван. — А я-то думал…

— А может, просто пока не пришло его время?.. — тихонько произнес Фома.

Иван резко повернулся к нему.

— Что?.. Как ты сказал?..

— Может статься, что клинок намекает тебе, что пока ты обойдешься и без его помощи, — пояснил Фома свою мысль.

— Интересно как?..

Иван лихорадочно соображал. Что же делать?.. Пока меч сам не захочет сражаться, победы точно не видать. Но где найти другую помощь?..

Он посмотрел на лисиц, которые подобрались уже совсем близко, увидел их ощеренные морды, капающую с клыков обильную слюну и невольно подумал: вот бы на вас, голубушки, волка хорошего напустить…

И внезапно его словно ожгло неведомым пламенем. Он вспомнил печь в колдовской избушке, обернувшейся на поверку чудесным дворцом; вспомнил огонь и кровь… а еще он узнал волка.

Иван поднял голову. Помоги, брат Волк, своему брату.

Секунду или две ничего такого не было: лисицы приближались. И тут раздался многоголосый волчий сой, яростный, страстный, дикий.

У Ивана радостно екнуло сердце. Он увидел, как из леска перед замком Артура один за другим выскочила добрая сотня огромных серых волков. Глаза у каждого горели, словно галогеновые фары, страшные пасти были разинуты, и языки красными флажками реяли на ветру: белые клыки готовы были разорвать все на своем пути.

Только что над полем было тихо: но вот уже эту тишину распороло, словно чудесным клинком. Показалось, что прямо с небес на землю обрушился тысячеголосый яростный вопль, рухнул глыбой, ударил и покатился, давя все и всех беспощадно.

Серая масса мгновенно накрыла красно-коричневых лисиц. Волки рвали, кусали, глотали целиком, и черная кровь потоками текла по земле.

Это длилось секунды: лисиц-оборотней не осталось. Продолжая свой натиск, волчья лавина, плавно обтекая застывших рыцарей, ринулась на армию преследователей,

Теперь волков была уже не одна сотня: все новые и новые звери выскакивали из леса, вступая в схватку. Солдаты пандемониума тоже не зевали, и битва, разворачивающаяся перед глазами ошеломленных Ивана и его спутников, закипела со страшной, нечеловеческой, неживотной даже силой.

Это была не то бойня, не то сеча, не то драка. В воздухе мелькали мечи, клыки, щупальца, руки, ноги, летели клочья шерсти, куски чешуи, осклизлые внутренности, брызгала фонтанами кровь — красная, черная, белая, даже какая-то желтая… Звуки, от которых сам воздух зазвенел, точно плохой хрусталь, тоже были разнообразны: крики, визг, клекот, рычание, протяжные стоны гибнущих и неистовый рев побеждающих; здесь одна Сила натолкнулась на другую Силу, и никто не хотел уступить…

Внезапно Иван обнаружил, что он, Фома и Ланселот смотрят на схватку словно бы сверху: через миг он понял, что они стоят на вершине огромной скалы, а страшная битва происходит там, далеко внизу…

Взгляд выхватывал отдельные детали сражения: вот два волка напали на всадника в рыцарском вооружении; один волк вцепился в голову огромному таракану, заменявшему рыцарю коня, а другой — в руку самому всаднику, в два счета отгрыз ее, схватил рыцаря поперек туловища и, смяв доспехи, как жестянку из-под пива, выбросил его из седла: но гигантский таракан с откушенной уже головой лягнул волка сразу двумя ногами, и волк высоко взлетел с проломленной грудной клеткой…

Гигантская безглазая гусеница, похожая на волосатое бревно, разинула пасть, усеянную мелкими острыми зубами, и одного за другим проглотила трех волков, прежде чем на нее набросилась сразу дюжина серых зверей, которые моментально разгрызли гусеницу на извивающиеся, сочащиеся липкой слизью мохнатые кусочки, которые тут же были втоптаны в прах ногами, лапами и копытами…

Чудовищный неповоротливый жук, похожий на допотопного панцирного динозавра, ворочался, как потерявший управление броневик, давя при этом и своих, и чужих: прыгавшие на него волки соскальзывали с гладкой спины и тут же падали под его огромные чешуйчатые лапы, которые давили их, как обычно люди давят клопов: но и на жука нашлась управа: лапы ему перегрызли, он неловко рухнул набок, его тут же перевернули на спину, и скоро из жучиного брюха, споро разгрызенного острыми зубами, полетели куски и брызги…

Сухопутный псевдоспрут разорвал пополам одного волка, переломил клювом хребет другому, ухватился было за третьего, но тут же и сам был разорван и проглочен…

Десяток здоровенных, не уступающих волкам по величине, коричневых крыс с длинными голыми хвостами бились плечом к плечу в едином строю, и волкам приходилось плохо: крысы кусались не на, шутку, и много истерзанных окровавленных волчьих тел валялось перед ними… Но постепенно и крысиное сопротивление было сломлено: скоро гордые хвосты были оборваны, горла прокушены, шкуры спущены…

Зубастый ящер плевался ядовитой слюной, которая прожигала огромные дыры в телах нападавших союзников Ивана. И вот один из волков, уже смертельно раненный, прыгнул головою вперед прямо в пасть страшилищу, намертво застряв у него в горле: ящер попытался выплюнуть косматое тело, вырвать его из горла когтистыми лапами, но этого ему не удалось, проглотить волка рептилия тоже не сумела. Судорожно взмахнув конечностями, ящер повалился на спину, явив взгляду голое толстое брюхо, обтянутое желтой кожей… Кожа вдруг с треском лопнула, разошлась в стороны, а из белесых внутренностей неожиданно полезли, разбегаясь кто куда, маленькие, залепленные кровью, слизью и еще какой-то дрянью тонконогие ящерки, которых тут же с хрустом подавили — всех до единой…

Чудовищная шестиногая акула осатанело носилась по кругу, сокрушая все на своем пути: на ходу она чавкала, отрыгивала и блевала, с хрустом жуя и отплевываясь; она вошла в такой боевой азарт, что на бегу отгрызала ноги и своим, и чужим; вот она цапнула за лапу гигантского паука, и тот рухнул, придавив брюхом зазевавшуюся кикимору; вот акула перекусила пополам волка и побежала дальше, совсем не задержавшись; вот она выхватила кусок трясущегося желе из чудовищного слизня, а тот, не глядя, схватил ее ложноножкой, запихал в ротовое отверстие вместе с подвернувшимся некстати волком, споро переварил их обоих и выкинул из-под полупрозрачного хвоста акульи косточки и ребрышки вперемешку с волчьими…

Постепенно происходящее внизу начало терять всякий смысл; поле боя превратилось в винегрет… или в салат, или в заброшенную скотобойню на месте кладбища домашних животных… Все смешалось: немногие уцелевшие бойцы слабо копошились в останках поверженных врагов. Похоже, что уже была ничья.

Окаменевшие от восхищения, ужаса и омерзения Иван и его товарищи внезапно одновременно почувствовали, что в глазах у них потемнело. Иван машинально посмотрел вверх и содрогнулся: полнеба было скрыто стаей гигантских летучих мышей, которые явно собирались напасть на рыцарей.

— Что же, добрый сэр Иан, — хрипло проговорил Фома, обратив застывшее бледное лицо к ставшему нестерпимо низким небу, — нет ли у тебя еще одного хорошего волшебства, которое могло бы и на этот раз спасти нас?..

— А почему ты решил, что это именно я позвал бра… то есть волков? — глухо спросил Иван. — Впрочем, вполне может статься…

Он вспомнил ворона, сопровождавшего его в полете на чудесном челне. Черные глаза и сила крыльев.

Помоги, брат Ворон, своему брату.

Стало совсем темно. Иван повернул голову и увидел, как с востока навстречу летучим мышам, заслонив оставшиеся еще незамутненными другие полнеба, приближается стая черных, как ночь в подземелье, воронов.

Нет, это была даже не стая. Это была стена, темный монолит, строгий и величественный, несомый ураганом навстречу другому вихрю, другому монолиту.

И сшиблись две темные стены. Сразу посыпались осколки; дождь из пернатых и перепончатокрылых тел хлынул, как семечки из прохудившегося кулька.

Писк, карканье, клекот, хлопанье крыльев разносились повсюду. От невыносимого шума Ивану захотелось зажать уши. Дождь из перьев и кожистых ошметков превратился в кровавый водопад. Постепенно небо светлело, но, посмотрев вниз, Иван увидел, что зато там все черным-черно: землю устилали останки разорванных в клочья летучих мышей и воронов.

Поредевшие эскадрильи яростно бились друг с другом, совершая чудеса на виражах, и внезапно все стихло. Последний ворон и последняя мышь, сплетясь в неразрывном смертельном объятии, камнем рухнули на землю. Иван посмотрел вниз.

Он поморщился. С высоты скалы было хорошо видно, как страшные останки неистовой битвы — трупы, клочья трупов, ошметки трупов, кровь, слизь, внутренности — смешались, обратившись в огромное тошнотворное сине-серо-красное болото, над которым поднимался легкий парок; в болоте что-то булькало, дрожало, всхлипывало; время от времени откуда-то из глубин ужасной трясины поднимались пузыри и тут же лопались с громким чмоканьем.

Вдруг все болото всколыхнулось, по трясине пошли волны. Они становились все выше и выше, сталкивались друг с другом, так что брызги летели высоко, достигая верхушки скалы, на которой обосновались Иван, Фома и Ланселот. Постепенно волны стали двигаться по кругу, как будто кто-то неведомый помешивал невероятной ложкой в чудовищной кастрюле с почти готовым к употреблению варевом.

Невидимая ложка орудовала все быстрее и быстрее: уже образовался водоворот, в центре которого находилась скала — оплот рыцарей; они в немом ужасе наблюдали за происходящим у них под ногами непотребством.

И тут словно выдернули пробку из раковины: кровавая мешанина, бурля, пенясь и урча, внезапно устремилась в какие-то неведомые подземные глубины. Несколько секунд — и последние омерзительные капли со скворчанием, всосались в землю у подножия скалы.

Стало тихо. Как будто и не было никогда здесь сражающихся и умирающих, никто не убивал и не был убит… На хорошо удобренном поле тут же зазеленела молодая сочная травка.

Иван перевел дух.

Он покосился на спутников: те тоже с трудом приходили в себя после только что увиденного ими катаклизма. Первым заговорил Фома.

— Как я понимаю, — брезгливо произнес он, — эту битву никто не выиграл…

— Почему же? — возразил Иван. — Мы-то ведь целы и невредимы, хотя за нами гнались с явным намерением уничтожить… или, во всяком случае, помешать…

Фома с усмешкой посмотрел на него.

— А они что, сообщили тебе о своих намерениях? — спросил он.

Иван почесал в затылке.

— Вообще-то нет, — признал он очевидное. — Но ты ведь сам говорил…

— А теперь я сомневаюсь в том, что говорил, — произнес Фома, не глядя на Ивана. — Во-первых, я все же не видел среди них Морганы…

— Ну и очень хорошо, — вставил Ланселот. — То есть что это я… Наоборот — плохо, что она сквозь землю не провалилась!..

— …А во-вторых, — продолжал Фома, проигнорировав выступление Ланселота, — те, кто нас защищал, не вызывают у меня доверия. Что за звери? Что за птицы? Сроду я у нас таких не видывал…

— Мало ли чего ты не видывал! — возмутился Иван. — Ты еще скажи, любезный сэр, что это я — посланник чуждых здешнему миру сил!..

Фома пристально посмотрел на Ивана и невозмутимо произнес:

— А что? И скажу!.. Иван потерял дар речи. Фома усмехнулся:

— Разве не так, добрый сэр Иан? Ты ведь нездешний, идешь по каким-то своим делам… Кто знает — может быть, твое путешествие как раз и призвано нарушить равновесие этого мира! Откуда мне известно, добро ли в моем понимании твое добро? А?

— Но ведь ты же мне помогаешь, — растерянно произнес Иван.

— Помогаю, — кивнул Фома. — Потому что из двух зол выбирают меньшее.

Тут за Ивана вступился Ланселот.

— Ты, это… сэр Фома, — сказал он, — чересчур уж подозрителен становишься с годами… Фома помолчал, потом махнул рукой.

— Действительно, — задумчиво сказал он. — Что такое на меня нашло… Черт, такое ощущение, что кто-то хочет нас поссорить!..

— Моргана, — многозначительно произнес Ланселот. — Точно — ее стиль.

Фома отмахнулся от него, как от мухи.

— Какая там Моргана… Все сделано слишком хитро для нее… Армия эта… да кого она одолеть могла?

— Правильно, — согласился с ним Иван. — Это битвишка, не битва… То ли дело — персы, к примеру, с греками… Эх…

Он тоскливо и протяжно вздохнул.

— А здесь все — карикатура какая-то…

— Не карикатура, а отвлекающий маневр, — строго сказал Фома. — Понимать надо…

— Да хватит вам, — по привычке невежливо перебил его Ланселот. — Подумайте лучше, как отсюда слезать-то будем…

— И правда, — произнес Фома, с любопытством посмотрев вниз. — Ну и скалища… Прямо Кюфхайзер какой-то… Только и делать, что спать под ней. Высоковато будет.

Иван тоже посмотрел. С такой высоты не спрыгнешь…

Он взглянул на замок.

Тот был виден как на ладони. Крепкие стены, высокие башни, разноцветные флаги, реявшие над ними, — и ни одного человека. Только синий воздух, серый камень и белые игривые облачка, цепляющиеся за шпили.

Он был так близко, этот замок; цель была так близка…

— Любезные сэры, — раздраженно произнес Ланселот. Вы придумали что-нибудь?

— Не спеши, добрый сэр Озерный, — сказал Иван. Дай подумать…

— Как же мне не спешить? — еще более раздраженно спросил рыцарь. — Того и гляди сверзимся отсюда ко всем Морганам, тьфу на нее!..

Фома круто повернулся к нему.

— Как ты сказал? — переспросил он. — Ко всем Морганам?..

— Ну да, — удивленно ответил Ланселот. — А что?

— Ты натолкнул меня на одну мысль, — задумчиво сказал Фома. Глаза его загорелись. — Я думаю…

Но что это была за мысль, так никто и не узнал. Скала затряслась, задрожала мелкой, едва уловимой дрожью; потом раздался низкий вибрирующий гул, от которого у Ивана внутренности стали переворачиваться и меняться местами, заныли зубы, заложило уши, и в голове стало нехорошо. Потом что-то громко треснуло, скала зашаталась под копытами лошадей; мерный рокот, душераздирающий треск, вой, подобный вою зимнего ветра, — все слилось воедино, и скала стала разваливаться на части.

Полетели в разные стороны камни. Иван увидел лошадиный оскал, встопорщенные усы Ланселота, летящую куда-то совершенно отдельно кифару Фомы, чей-то выпученный глаз, распяленный в крике рот — и все это сразу, одновременно; потом он увидел небо внизу, а землю вверху, и хотел было уже совсем разозлиться, но тут что-то хлопнуло у него за спиной, и желудок застрял в горле.

Сердце бешено колотилось, вместе с многострадальным желудком совершив путешествие в пятки. Сильный порыв ветра ударил Ивану в лицо, заставив его изо всех сил вцепиться в конскую гриву. Иван ожидал удара о землю, но его не было. С некоторым стыдом Иван осознал, что зажмурил глаза, и поспешил открыть их.

Сначала он ничего не понял. Где-то за спиной все еще что-то с грохотом рушилось, постепенно затихая, а прямо перед глазами имелся приближающийся замок.

Иван ошалело огляделся. Не сразу до него дошло, что случилось.

Он летел.

Мерно вздымалисьи опадали большие красивые крылья, откуда ни возьмись появившиеся у чудесного коня; скала, на которой только что находился Иван, провалилась в какие-то местные тартарары. Сколько Иван ни напрягал глаза, никаких следов камня, Фомы, Ланселота или их лошадей он не увидел — только ровное поле с изумрудной травкой. Больше ничего.

Он постарался привести в порядок мысли. Подумав и поприкидывав, он все же решил, что на войне как на войне. Но вот только он доберется до тех, кто начал эту драку!..

Между тем крылатый конь замедлил полет и начал плавно снижаться. Он перелетел через стену замка и аккуратное опустился на вымощенный камнем двор. Иван легко соскочил с коня и посмотрел ему в глаза,

— А что, немного пораньше крылья у тебя не могли от расти, волчья ты сыть? — безнадежно и в то же время ядовито спросил он.

Конь внимательно посмотрел на горестно поджавшего губы Ивана.

— Во-первых, не могли, — сказал он с достоинством. — Во-вторых, доблестный сэр, мне кажется, что это хамство — говорить так с существом, которое только что спасло твою гроша ломаного не стоящую, ничтожную, жалкую жизнишку!..

Голос у коня был глуховатый, но красивый.

Иван сначала не поверил своим ушам, а потом открыв рот.

Конь усмехнулся, показав острые белые зубы.

— Чего уставился, добрый сэр, как баран на новые ворота? — спросил он. — На мне ведь узоров нету… и вообще, как правильно неоднократно повторял любезный сэр Фома, в наших местах всякое бывает.

Иван сглотнул.

— И вы… ты…

— Можно и на «ты», — благосклонно кивнул конь. — Будем считать, что брудершафт мы с тобой испили — не могу же я, в самом деле, держать рюмку в копытах!..

Тут Иван вдруг разозлился.

— Ах ты, травяной мешок! — гаркнул он. — Ты почему же с самого начала не сказал, что у тебя есть крылья, и не принес меня сюда без волокиты и кровопролития?!.

Конь посмотрел на него с укоризненным изумлением.

— Сколько времени впустую ушло, — остывая, сказал Иван. — И Фома вон с Озерным вместе зазря погибли… Таких друзей потерял…

— Это уж меня не касается, — решительно сказал конь, — как ты там распоряжаешься своим временем и строишь отношения с друзьями… Давай-ка, добрый рыцарь, заниматься каждый своим делом и выполнять каждый свою работу и при этом поменьше разговаривать на посторонние темы!

— Ничего себе — «посторонние темы»! — возмутился Иван. — Да ведь получается, что из-за меня…

— Из-за тебя, между прочим, пока что еще ровным счетом ничего не произошло, — перебил его конь. — Ни плохого, ни хорошего.

— Как это? — поразился Иван.

— А вот так. Путешествия твои по разным уровням касаются сейчас только тебя самого, а раз тебя не догнали, то и со временем пока нормально. Ты здесь стараешься не только для других, но и для себя тоже, между прочим…

— А результат?

Были бы у коня плечи, как у человека, он бы ими обязательно пожал бы.

— А результата пока нет… Так что иди работай.

Иван поразмыслил.

— А куда идти-то?

Конь посмотрел на него с явным презрением.

— Действительно, чего это я, — хмыкнул Иван. Он еще потоптался на месте, потом решился.

— Ладно, я пошел, — сказал он.

Конь не ответил.

Иван зашагал к дверям.

Внутри замка было пусто и тихо: серый многолетний налет пыли покрывал мраморные черные полы, гладкие стены, высокие сводчатые потолки; коридоры, казавшиеся бесконечными, вели в никуда, либо завершаясь тупиками, либо переходя один в другой и наоборот. Шаги Ивана гулко раздавались в пустом пространстве. Нигде не было видно ни одного человека: не встретил Иван на своем пути и следов пребывания людей в замке.

Зато он видел многочисленные двери, которые все как одна были крепко-накрепко закрыты: одни оказались запертыми на огромные висячие замки, другие были наглухо заколочены досками, третьи забраны проржавевшими решетками, а четвертые, по-видимому, забаррикадированы изнутри.

Иван наудачу попытался отворить некоторые из них, но все попытки оказались тщетными. Двери были разнообразны по размерам: одни огромные, как городские ворота, другие — поменьше; встречались и совсем маленькие, наверняка ведущие в какие-то потаенные кладовые. Попадались двери деревянные, безо всяких затей, другие были окованы железом и золотом, украшены богатой резьбой.

Каждая из дверей хранила свою тайну. Из-за некоторых доносились приглушенные временем и расстоянием звуки и голоса: но едва Иван останавливался и пытался прислушаться, как все моментально умолкало, обращаясь за помощью к гробовой тишине.

Как-то раз он прошел мимо двери, из-под которой сочилась струйка темной крови, собираясь в порядочных размеров лужицу; но Иван настолько привык за время своих странствий к виду этой самой крови, что даже не стал останавливаться, а просто прошел мимо, стараясь только не запачкать ноги: виданное ли это дело — ходить по чужому дому, оставляя за собой кровавые следы!..

Однажды он чихнул: этому поспособствовал сизый, резко и неприятно пахнущий дымок, пробивавшийся из щелей потемневшей от времени двери, но Иван и здесь не стал останавливаться.

Наконец он очутился в коридоре с рядом совершенно одинаковых, крашенных белой краской дверей: они были похожи на школьные, со стеклами наверху. Стекла эти были замазаны мелом. Иван заглянул в стекло, но, как и следовало ожидать, ровным счетом ничего не увидел.

Тогда он попытался открыть дверь, дергая ее за ручку, — дверь открывалась наружу. У него ничего не вышло, и тут Иван совершенно машинально робко постучался.

Он замер, не понимая, зачем сделал то, что сделал; через секунду он уже готов был идти дальше, но тут лязгнул замок, и дверь отворилась.

Иван, не колеблясь, вошел в помещение. Это оказался действительно школьный класс, с большими окнами, доской с лежащими в желобке разноцветными мелками и мокрой тряпкой, с тремя рядами парт и учительским столом. Больше в классе ничего и никого не было.

Иван прошелся по классу, бездумно водя пальцем по партам. Пройдя из конца в конец помещения, он посмотрел на свой палец — чисто. Иван глянул на пол и увидел четко отпечатавшиеся на толстом слое пыли свои следы.

Присмотревшись повнимательнее, он понял, что это даже не пыль, а скорее мелкий песок, похожий на речной… нет, и не песок тоже: это был пепел, обыкновенный пепел, и он слабо поскрипывал при каждом шаге.

А вот стены были совершенно чисты: за окном же стоял обыкновенный серый день.

Иван подошел поближе к окну и понял, что день этот все-таки не совсем обыкновенный. За застекленной рамой была пустота, белесая пустота — и больше ровным счетом ничегошеньки. Это был не молочный утренний туман, не городской смог, повисший вялой грибной шляпкой на целые десятилетия и не пропускающий ни единого лучика света, не облака и не тучи — просто ничего; пустота, да и только.

Иван вздохнул и еще раз прошелся по классу. Он хотел было присесть за учительский стол, но передумал и вместо этого с трудом втиснулся за парту — первую в ближайшем к окну ряду.

Он понимал, насколько дико должен смотреться в своих доспехах в этом классе, за этой вот самой партой, — понимал, но ему было абсолютно все равно.

Он посмотрел на доску и без особого удивления заметил висящую на ней географическую карту. Карта висела немного криво, она была очень старая, протершаяся до дыр и излохматившаяся по краям, деревянные реечки на верхнем и нижнем краешках карты были покрыты красной краской, которая местами облупилась.

Иван повнимательнее посмотрел на карту и понял, что она не географическая; то есть она была не с урока географии, а скорее с урока истории: на ней не было зеленого и коричневого цвета, обозначающего обычно горы и долины: зато на ней имелись разноцветные лоскутки, изображающие неизвестные страны, какие-то стрелочки, цифры и скрещенные мечи, которыми, как помнил Иван, обозначались схватки и сражения.

Он вгляделся еще внимательнее. Иван уже понял, что на карте этой нанесены и изображены границы и очертания таких стран и материков, которых он в жизни не видывал, и это заставило его запаниковать, потому что он знал, что сейчас ему надо будет сдавать экзамен — о, очень трудный и ответственный экзамен, это уж совершенно точно! — и он не имеет ни малейшего понятия, как и что он будет отвечать.

Иван посмотрел на класс в тщетном ожидании подсказки. Бесполезно: все сидели молча и расслабленно, и в этой расслабленности чудилось что-то угрожающее. Иван видел ровные ряды одинаковых темных фигур, не имеющих лиц, и понимал, что хоть он здесь и не чужой, но помощи и подсказки не дождется; ни о каких шпаргалках тем более не могло идти речи. Все молча злорадствовали.

Иван посидел еще немного. Он уже понял, что экзамена не сдал, что придется скорее всего приходить еще раз, и от этого ему было немного печально и тревожно. Он встал, прошелся по свежевыкрашенному чистому полу, подошел к двери и, не оглядываясь и не сомневаясь более, вышел вон.

Он пошел по коридору, царапая обувью покрытый свежей мастикой паркет, заглядывая в пустые классы: везде только пыль, и песок, и пепел. В одном из классов ярко горел свет; там, очевидно, преподавали математику. В другом столы оказались покрыты зеленоватым пластиком; здесь, наверное, был кабинет химии.

Он спустился по лестнице, держась за перила, при этом с неудовольствием прислушиваясь к грохоту и лязгу собственных рыцарских доспехов: сейчас они казались ему не более чем маскарадным костюмом, глупым и неуместным среди тишины, запустения и лжи этих школьных коридоров. Он хотел было съехать по перилам, но, уже усевшись на них, обнаружил, что доспехи не скользят. Это привело его в состояние легкого раздражения: он надеялся, что хоть здесь директриса ему поможет.

Иван вошел в спортивный зал и не узнал его: вдоль стен были развешены приспособления для неведомых ему игр: какие-то крючья, цепи, веревки и щипцы. Возле одной из стен стояла небольшая жаровня, в ней мерцал тусклый огонек. Рядом кучкой, как пушечные ядра, лежали яркие разноцветные мячи.

Иван покачал головой и вышел из зала. Пройдя еще несколько коридоров и каждый раз сворачивая налево, он подошел к дверям учительской — тяжелые, окованные массивными стальными полосами, они были хорошо освещены светом укрепленных на стенах чадящих факелов.

Иван глубоко вздохнул, распрощался со своими глюками, взялся за рукоять чудесного меча и ударил в дверь ногой.

Створки со скрежетом распахнулись. Иван шагнул внутрь.

Это было довольно просторное помещение с каменными стенами, потолком и полом: похожие комнатки Ивану видеть уже приходилось. В противоположной стене были прорублены окна, и через них в помещение приникал довольно яркий свет.

Иван стоял перед огромным столом, который показался ему сначала круглым, но потом он понял, что стол этот имеет овальную, даже яйцевидную форму. За столом сидели двенадцать человек: десять рыцарей в полном вооружении и в шлемах с опушенными забралами, какая-то ослепительной красоты женщина и профессор фон Кугельсдорф — хотя нет, с сожалением подумал нехорошо обрадовавшийся было Иван, не он но похож чертовски, особенно очками.

Иван мельком глянул на них и продолжал осматриваться. Он обнаружил, что на одной из стен имеется прекрасно выполненный барельеф, изображающий группу рыцарей — в полный рост и весьма вооруженных. Во главе группы стоял человек в латах, но без шлема: осанка его была горда и величава. В руке он держал обнаженный меч. Точь-в-точь такой, как у Ивана; неведомый скульптор мастерски передал сдержанную ярость и воинственную отвагу на смутно знакомом Ивану лице неизвестного рыцаря.

Другую стену украшало изображение какого-то чудовища, очевидно, дракона, в безысходной тоске и муке кусающего собственный колючий хвост; и здесь художник прекрасно поработал: изображение впечатляло своей экспрессией.

В поисках других произведений искусства заинтересованный Иван с любопытством посмотрел по сторонам. Он не хотел оглядываться и казаться совсем уж полным дураком, поэтому взгляд его набрел на стол.

Стол был сделан из черного гранита или чего-то похожего, на нем красовались остатки довольно скудной трапезы: несколько незатейливых кубков и тарелок, на которых имелось что-то вроде тухлых котлет из школьного, кстати, буфета. Перед бородачом-квазипрофессором стояла большая чаша, еще что-то и почему-то лежал большой меч в ножнах. Более ничего интересного Иван не приметил.

Но вот опора, на которой держался стол, была весьма примечательна: три каменных грифона, злобно разинувшие жуткие безъязыкие пасти. Анонимный автор интерьера и здесь оказался на высоте: Иван мог бы даже слегка испугаться.

— Ну что, так и будешь стоять, как просватанный? — осведомился похожий на профессора. — Не стесняйся, сэр Иан, подходи поближе.

Иван дернул плечом.

— А я и не стесняюсь, — сказал он. — Только подходить мне к вам незачем; я пошел дальше.

— Куда это? — изумился очкастый бородач.

— По своим делам, — коротко ответил Иван.

— А точнее?.. Иван подумал.

— Мне нужно видеть короля Артура, — сказал он. — А у вас здесь его нет, и сами вы мне без надобности. Так что — не скучайте.

Он сделал движение, чтобы развернуться.

— Эй, подожди, — остановил его бородач.

— Чего еще? — бросил Иван недовольно.

— Король Артур сам сюда придет, — проговорил псевдопрофессор и почему-то хихикнул. — Можно сказать, что он уже почти пришел…

Ивану совсем не понравилось его хихиканье.

— А вы что здесь, собственно, делаете? — спросил он, с подозрением поглядев по сторонам.

— Ждем, — ответствовал бородач. — Как всегда.

— Чего? — живо спросил Иван. — Годо или превращения?

— Не понял, — сдвинул брови бородач.

Вообще-то Иван и сам не совсем понял. Просто так — в голову взбрело.

— Не важно, — сказал он уклончиво. — Так все-таки чего же вы ждете?

— Не важно, — передразнил его бородач и коварно улыбнулся.

— Тогда я точно пошел отсюда, — произнес Иван и повернулся к двери.

— Да ладно тебе, добрый рыцарь, — торопливо сказал бородач. — Не серчай, благородный сэр, на нас, убогих…

Иван посмотрел на него. Бородач слегка привстал, протянул руку к нему и предательски, но в то же время заискивающе улыбался.

Это выглядело нехорошо.

— Присаживайся к столу, — продолжал бородач, заговорщицки подмигивая, — присоединяйся к трапезе… нам тут как раз тринадцатого не хватает — для ровного счета…

— По-моему, вы в этом деле и без меня прекрасно обойдетесь, — настороженно сказал Иван.

Бородач пожал плечами и снова уселся поудобнее. Улыбка его опять изменилась: теперь она была исполнена превосходства.

Пока они обменивались репликами, ни рыцари, ни женщина за столом не проронили ни единого слова: похоже было, что они даже не прислушивались к разговору. Дама ослепительно, но тупо улыбалась, а рыцари даже не повернули голов и вообще сидели не шевелясь, словно истуканы.

— А зачем тебе король Артур? — благодушно спросил потенциальный профессор.

Иван смотрел на него и так, и сяк — похож же все-таки, сволочь! — а потом решительно бухнул:

— Послушайте, профессор, к чему вся эта комедия? Чего вам от меня нужно? Где этот гаденыш — ваш, так сказать, оригинал?..

Лицо предполагаемого профессора вытянулось от изумления. Если он и прикидывался, то, по мнению Ивана, делал это великолепно, на уровне мировых стандартов или даже лучше — если брать за стандарты Голливуд.

— Какой «профессор»?.. — растерянно спросил этот непроясненный субъект. — Меня так еще никто не обзывал… Ты о чем говоришь-то, добрый рыцарь?..

Иван молчал.

Тут вероятный не-профессор весь подался вперед, пристально всматриваясь в Ивана. Тот увидел его глаза и еще раз убедился, что перед ним действительно не фон Кугельсдорф: пустоты не было, перед ним возникла из тишины глыба льдистого мрака. Иван поспешно отвел взгляд.

Похожий на профессора субъект откинулся назад и облегченно рассмеялся.

— Так вот оно что… — протянул он. — А я-то думал… Теперь понятно…

— Что тебе понятно? — сердито спросил Иван.

— Попозже, добрый сэр, всему свое время… Ладненько… Да, так скажи мне: чего ты хочешь от короля Артура? Зачем он тебе нужен?

— По личному вопросу, — сухо сказал Иван. Похожий на профессора покивал.

— Ах по личному, — с пониманием произнес он.

— Хватит, — решительно сказал Иван. — Кончай дурака валять, недобрый сэр. Ты кто вообще такой?

— А я что, разве не представился? — удивился господин. — Это непростительная ошибка с моей стороны… Я — Морган.

Иван вылупил глаза.

— Кто-о?..

— Морган, — важно ответил Морган.

— Не понимаю, — растерялся Иван. — Какой такой Морган?.. Есть Моргана… Но она же — женщина?..

Морган посмотрел на соседствующую с ним красавицу и довольно рассмеялся. Красавица продолжала тупо улыбаться.

— Да, есть такая Моргана, — сказал Морган. — Это она, — кивнул он на красавицу.

Иван стоял столбом. Мысли его кружились.

— Ты, наверное, не в курсе, — явно наслаждаясь замешательством Ивана, продолжал Морган. — Я вот лично — Морган, она, Моргана, — моя дочь… хоть и туповата, бедняжка, к сожалению: все приходится за нее самому делать… но об этом мало кто знает, а она сама и рассказать ничего не может. Да, так вот, она моя дочь, а король Артур, которого ты так жаждешь увидать, — это мой сын.

— Что за чепуха? — оторопело произнес Иван. — Отец короля Артура — славный Утер Пендрагон, это всем известно…

Морган небрежно махнул рукой.

— Сплетни, — сказал он. — Просто сплетни, которые па моей просьбе распустил старый олух Мерлин… Настоящий отец Артура — это я.

Почему-то Иван не сомневался в его словах.

— Королю Артуру надо было стать королем, — наставительно сказал Морган, — и королем именно этого королевства. Пришлось пойти на подлог… но детки совершенно не оправдали моих ожиданий. Дочь оказалась тупа до безобразия, а сын — честен до неприличия!..

Он в сердцах стукнул по столу. Запрыгала посуда.

— Но ничего, — продолжал Морган, — зато теперь король — это я, а моя красавица дочь и моя жена Моргана — королева!..

— Ну вы, блин, даете, — только и смог процитировать Иван. Более дурацких слов у него не нашлось.

— Короля Утера пришлось отравить, — наслаждаясь своим рассказом и любуясь собою, продолжал Морган, — мы ему влили яд прямо…

— В ухо? — машинально спросил Иван.

— Да, — насторожился Морган. — А ты откуда знаешь?

Иван промолчал.

— Впрочем, это не имеет значения, — махнул рукой Морган. — Главное — это то, что теперь единственная законная власть в этом королевстве принадлежит мне- и только мне! Имя мое и дела мои будут греметь в веках!..

— Верно, — согласился Иван. — Книжки будут писать по твоему поводу.

— Плевать на книжки, — отмахнулся Морган. — Давай меч.

— Какой такой меч? — изумился Иван.

— А вот тот, что у тебя за спиной висит, — показал пальцем на клинок Морган. — Давай его сюда побыстрее.

— Не дам, — легко сказал Иван. — И даже не надейся.

— Да-а? — протянул Морган, разглядывая Ивана, как какое-нибудь редкое насекомое. — Иди ты…

Он хищно заулыбался и защелкал пальцами. Из-за стола начали подниматься рыцари.

Иван даже не успел схватиться за меч, как они оказались уже рядом. Он наотмашь ударил одного из рыцарей по опушенному забралу.

Шлем слетел с головы рыцаря, н Иван с ужасом и омерзением увидел лицо мертвеца, по которому ползали жирные белые черви, копошась в ноздрях и глазницах. Лицо это было почти черным; полусгнившие губы кривились в страшной усмешке, но Иван узнал в ходячем трупе одного из эсэсовцев, с которыми он путешествовал по разным там временам.

Иван промедлил всего мгновение, но за это время сразу четверо рыцарей схватили его за руки. Они двигались довольно неуклюже, но как Иван ни пытался вырваться из облаченных в металл полуразложившихся рук, ему не удавалось этого сделать.

Морган издевательски рассмеялся.

— Что, попался, голубчик? — со злой насмешкой спросил он. — От Моргана еще никто не уходил!..

Иван молчал, с невольным ужасом глядя на десятерых рыцарей, которые обступили его, не давая двигаться ему и не двигаясь сами. Морган заметил это.

Змеиная улыбка мелькнула на его губах, и он сделал какой-то непонятный сложный жест. Тотчас как по команде рыцари сняли свои шлемы.

Да, это были те самые немцы, с которыми Иван попал в прошлое. Только сейчас все они были безнадежно и непоправимо мертвы — и тот, который был зарезан во время взятия Иерихона, и тот, что погиб при Гавгамелах, и другие, убитые где-то еще.

Кляйн держал Ивана за правую руку.

Морган, откровенно и с наслаждением наблюдавший за реакцией Ивана, громко и самодовольно расхохотался.

— Что, страшно, добрый сэр? — издевательски спросил он. — Я тебе еще и не то покажу…

— Кто… — с трудом начал Иван. Голос его прервался. — Кто они… такие?..

— Эти-то? — пренебрежительно спросил Морган. — Да вот… попались под горячую руку.

Иван постепенно начал приходить в себя. Похоже, наступило время вопросов и ответов…

— Как же ты их победил? — спросил он. — Видать, ты, Морган, великий колдун…

— Да, — самодовольно согласился Морган. — Я такой… я великий.

— Так кто же это такие?

— О, это длинная история…

— Расскажи, — попросил Иван, морщась от запаха мертвечины, испускаемого бывшими эсэсовцами, и испытывая нечто вроде мрачного удовлетворения- да, похоже, с того полынного холмика они далеко не ушли…

Морган поколебался секунду, но, видя, что Ивану все равно деваться некуда, кашлянул и приосанился. Очевидно, он был страшный хвастун.

— Изволь, — важно произнес он. — Пора бы этому миру узнать своих героев. Жаль, правда, что ты никому не сможешь рассказать обо мне..

У Ивана на этот счет было свое мнение, но он решил оставить его при себе. Он знал, что не бывает безвыходных ситуаций… или по крайней мере надеялся на это.

— Впрочем, я постараюсь быть краток, — проговорил Морган, жмурясь от удовольствия. — Я многое сделал для того, чтобы стать самым великим колдуном в мире… я силен, как никто. Я даже не колдун, я — нечто большее…

— Сам дьявол, что ли?

— Нет, — нахмурился Морган, — дьявол — это… дьявол. Но я могуч, силен непомерно, пусть даже пока только здесь, в этом мире… Те силы, которые мне подчиняются и с которыми я заключил союз, просто ужасны…

— Что за силы? — спросил Иван. — Мерлин, что ли?

— Какой там Мерлин, — раздраженно сказал Морган, — не перебивай… Мерлин — это так, мелочь на посылках…

— А ты что же, круче, что ли? — усомнился Иван. — Мне лично кажется, что ты того же поля ягода. Мелкий интриган, тупица и развратник. Да и вообще ты похож на клоуна, извини за прямоту…

— Да?! — взъярился Морган. — Просто интриган?! Я скоро завоюю весь мир, да что там, все миры!.. У меня уже есть две части талисмана, сейчас я отберу у тебя меч Артура, а потом…

— Талисман?.. — с расстановкой спросил Иван. — Какой же это талисман?..

— Сам знаешь, — сердито сказал Морган. — Его еще называют Талисман Победы… но это не настоящее его название. Вот получу клинок… Эх, да сколько трудов я положил на этот талисман! Где только не побывал в его поисках, в каких только мирах! Ого! А ты говоришь…

— Я не говорю, — возразил Иван. — Я молчу.

— Ну, не говоришь, так хочешь сказать… Да, так чего я только не видел, кого только не поубивал! Сколько дорог исходил… Мой дальний младшенький родственничек, ты, может, слышал о нем — Кощей Бессмертный его кличут, — помер бы наверняка от старости на пути к талисману, а я его, талисман этот, раздобыл. Какие-то мерзавцы пытались перейти мне дорогу. Я с ними повстречался там, на Земле Думающих, Что Они Живы. И представь себе, добрый рыцарь, один из этих негодяев был похож на меня! Кстати, ты его, наверное, знал лично…

— Вряд ли, — сказал Иван, усиленно напрягая мышцы. — Откуда?

— Ну, ты же из их краев, барон вроде…

— Я?! — очень натурально удивился Иван. — Да ни в жисть.

— Потом мы это проясним, — успокоил его Морган. — Просто так, для развлечения. Вот доченька моя, — он с нежностью посмотрел на Моргану, — женушка моя ласковая, она хоть и дура, но пытать других себе на потеху просто обожает. Такая искусница!..

Иван невольно посмотрел на красавицу Моргану. Она улыбалась ему совершенно обворожительно. Иван содрогнулся.

— Поговорим лучше о талисмане, — поспешно предложил он.

— А… так вот, недостающие две части талисмана я с помощью этих чужаков из небытия изъял, — сказал Морган и самодовольно показал на стол.

Иван с недоумением посмотрел туда и вдруг понял, что в ножны лежащего на столе меча вделаны те части талисмана, которые принадлежали некогда бин Нуну и Александру Великому.

Елки-палки! Да как же македонская железка к нему попала?! Ну, Александр Филиппыч, чей-то сын… Хотя… что там, еще в Германии, профессор говорил о реликтовых излучениях?

— А где же третья часть? — спросил Иван с замиранием сердца.

— Как где? — недоуменно сказал Морган. — Меч, который в ножнах, — это и есть та самая третья часть, которая принадлежала Артуру!

«Какая неприятность, — с горечью подумал Иван. — Неужто я опоздал?..»

Но ведь немцы, немцы-то… а?

— Чужаки эти, по сути, сделали за меня всю работу, — продолжал Морган, расхаживая взад и вперед по комнате, — вот и царя этого… Александра, что ли… прямо на моих глазах отравили напрочь, и весьма ловко. Понравились они мне, я их сюда и забрал.

Он мерзко хихикнул и потер руки.

— Так, значит, талисманом они воспользоваться не успели? — уточнил Иван.

— Конечно, нет…

«Ну, хоть за это спасибо», — подумал Иван, еще раз вспомнив две армии в долине.

— …но, надо признаться, ребята они достойные. Хотя их империя даже с талисманом вряд ли могла бы завоевать весь мир, Запад вместе с Востоком; на это способны другие. Но этим другим, избранничек, — с нажимом произнес Морган, — ты ничего не принесешь, потому как владеть всем должен только я!

— И что же, ни с кем не поделишься? — усмехнулся Иван.

— Ни с кем! — выкрикнул Морган, но в голосе его Ивану почудилась неуверенность. Он снова усмехнулся.

— Ой, крутишь ты, Морган, — сказал Иван, — ой, вертишь… Готов об заклад побиться, что есть у тебя конкуренты, а тобою самим кто-то управляет…

— Ну, это не беда, — мрачно ухмыльнулся в ответ Морган. — Всеми кто-то управляет…

— Гм… — сказал Иван. — Да, а почему ты не прихватил сюда того, кто был похож на тебя лицом?

Морган неожиданно стал совсем мрачным. Он еще раз прошелся по комнате, постоял спиной к Ивану, а потом нехотя произнес:

— Этот от меня ускользнул… Даже, честно говоря, не знаю: он от меня или я от него. Он очень сильный. Очень.

Морган помолчал и добавил задумчиво:

— И мне кажется, что мы с ним где-нибудь еще встретимся… И может, на его территории. В каких-нибудь льдах…

«Антарктида!.. — мелькнуло у Ивана в голове. — Джудекка…»

— Может быть, — задумчиво произнес он вслух, — и мы когда-нибудь повстречаемся…

Морган спохватился.

— Что-то я совсем заболтался, — проворчал он. — А мне еще мир завоевывать надо…

— А в чем же дело? — спросил Иван. — Талисман у тебя есть…

Морган неожиданно злобно посмотрел на него.

— Это в том, другом, мире талисмана достаточно, — бросил он. — Но не для меня… Простой смертный может им воспользоваться, а я — нет… Я не могу навести там порядок, пока здесь его не навел! А для этого сейчас мне нужна та безделушка, что болтается у тебя за спиной!

Ткнув пальцем, он указал на клинок.

— Хорошо, что я тебя успел перехватить, избранничек. Страшно подумать, что было бы, попади меч к Артуру…

Он вдруг остановился и посмотрел пристально на Ивана.

— Погоди-ка, — произнес Морган. — Что это такое у тебя на боку?

Иван посмотрел. С огромным изумлением он узнал ту самую пастушескую сумку, в которой нашли пристанище говорливые языки!..

Вот это номер.

— Это сумка, — небрежно сказал Иван. — С бутербродами.

— Дай-ка я посмотрю. — Морган протянул руку.

— А ты знаешь, — остановил его Иван, незаметно напрягшись, — типичную ошибку кинозлодея? Рука Моргана замерла на полпути.

— Кого? — озадаченно произнес он.

— Не важно кого… главное — в чем ошибка… — пробормотал Иван, пробуя осторожно ослабить хватку мертвецов. О! — кажется, пошло…

— Ив чем ошибка?

— Хочешь убить, — пробормотал Иван сквозь зубы, — убивай сразу, а не болтай…

— Что?.. — встревожился Морган.

— А вот то!..

И Иван разом вырвал руки из своих стальных рукавиц, оставив их мертвецам.

Он врезал одному трупу, повалил другой и почти вырвался, но тут один из немцев дернул за меч, висевший за спиной у Ивана, и оборвал его вместе с перевязью и ножнами.

— Дай мне!.. — дико крикнул Морган. Немец бросил меч, Иван не успел перехватить его, и Морган поймал клинок на лету.

— А теперь… — начал он, зловеще улыбаясь. Однако Иван его не слушал. Он подскочил к столу и схватил лежавший там клинок. Моргана отшатнулась, по-прежнему улыбаясь.

Морган рассмеялся. Он даже не обнажил меча.

— Бесполезно, — заявил он. — В этом мире…

Сумка на боку Ивана зашевелилась.

— Долго мы еще будем здесь сидеть? — донесся из нее капризный голосок.

— Да уж, — поддержал его другой. — Вытащил нас из одного теплого местечка — так изволь положить в другое!

— Сними сумку, дурень!.. — заверещал третий. — И бросай ее скорее на пол!..

— Что это? — оторопело спросил Морган. Иван и не думал отвечать. Краем глаза следя за Морганой, которая — наконец-таки! — перестала улыбаться и начала делать какие-то сложные движения обеими руками, он торопливо сорвал сумку и швырнул ее на пол.

— Давно бы так! — дружно запищали тоненькие голоски, и из сумки шустро выбрались три длинных языка. Глаза Моргана расширились.

— Нет!.. — завопил он, выхватывая меч.

— Да-а, — снова дружно пропищали нахальные языки, заползая в пасти каменных грифонов, поддерживающих стол. Иван с изумлением наблюдал за происходящим.

— А-а!.. — заорал Морган, закрываясь руками и отступая к стене с изображением рыцарей.

— А-а! — крикнула и Моргана, выскакивая из-за стола и кидаясь туда же.

Голос у нее оказался противный — не то что улыбка.

Иван все еще ничего не понимал.

И тут раздался страшный грохот. Стол взлетел вверх, с треском ударившись в потолок. Посыпались мелкие осколки.

Комната внезапно увеличилась в размерах. Иван даже не понял, как далеко раздвинулись стены: потолок пропал где-то вверху. Повалили клубы дыма, и откуда-то вырвались языки яростного пламени.

Три грифона, на которых держался стол, ожили. Они распрямились во весь свой исполинский рост: хлопнули, расправляясь, крылья, лязгнули чудовищные клыки, полыхнуло вырвавшееся из пастей пламя: когти, царапнув по полу, оставили глубокие борозды в камне.

Морган закричал что-то неслышное за ревом грифонов, он взмахнул мечом, но тугой язык пламени ударил ему прямо в лицо, и Морган отлетел в сторону, выронив меч.

Моргана в это время каталась по полу, дико визжа, что было больше видно, чем слышно. Сначала ошеломленный Иван подумал, что ее испугали чудовищные грифоны, но потом увидел истинную причину ее страха.

Когда раздвинулись стены, то барельеф с рыцарями остался на месте, превратившись в круглую скульптуру. И вот теперь рыцарь, стоявший с непокрытой головой впереди других, с трудом нагнулся и взял каменной рукой оброненный Морганом меч.

Затрещав, высверкнуло холодное голубое пламя, и камень начал оживать. Словно дрожь прошла по серой неровной поверхности скульптур, и вот уже один за другим каменные рыцари превратились в людей из плоти и крови.

Тот рыцарь, что поднял меч, торжествующе рассмеялся и поднял сверкающий клинок над головой: темные волосы его развевались, глаза горели, как два черных угля, и вдруг Иван понял, что это Артур.

Король еще раз рассмеялся, а потом обратил взгляд на Моргана, и две молнии сверкнули в его глазах. Еще одна молния, ярче солнца, сорвалась с его чудесного клинка и ударила в то место, где только что валялся орущий колдун. Но небесный огонь поразил пустоту — Морган и Моргана успели исчезнуть за миг до вспышки. На прощание Морган успел прокричать, воздев кулаки, какое-то страшное проклятие, и Иван понял, что война в этом мире еще совсем не закончилась.

Он стиснул ножны с вложенным в них мечом в руках. морщась от дыма, продолжавшего валить отовсюду. Он смотрел на Артура.

Словно почувствовав взгляд Ивана, король повернул к нему свое все еще искаженное яростью лицо. Он грозно нахмурился и сквозь бушующее пламя направился к Ивану. Его рыцари неотступно следовали за ним.

Иван посмотрел на чудесный клинок в руках Артура, и вдруг его одолели сомнения. Вдруг сгоряча как рубанет со всего маху гордый начальник Круглого Стола, оказавшегося на поверку овальным?.. Костей ведь не соберешь — Иван-то знал уже свойства волшебной стали… Будет ли разбираться славный король, кто плохой, а кто хороший, в такой суматохе?..

Он на всякий случай повертел меч в своих руках, быстро оглядел его, а потом достал из ножен.

Ого — этот меч засверкал не хуже, чем прежний!.. Иван почувствовал, как его тело наливается силой от этого клинка: она, эта сила, была несколько иной, чем у предыдущего меча, но все равно — мощь и отвага даны были его обладателю…

Иван улыбнулся и посмотрел на Артура. Король остановился, рыцари замерли рядом с ним.

Иван всмотрелся в лицо короля. Какая-то мысль не давала ему покоя. Внезапно он понял, почему лицо Артура показалось ему таким знакомым. Король был похож на самого Ивана как две капли воды!..

«Опять двойник», — была первая досадливая мысль Ивана, но он тут же ее отбросил: у короля были черные волосы, а у него самого светлые. Да и вообще, как вспомнил Иван, двойник его, прежде неистребимый и вообще очень крепкий орешек, так и не появился после того, как он попал в королевство Артура. Видно, напрочь спалила его в жаркой печке добрая баба-яга…

Король пристально смотрел Ивану в глаза. Он неожиданно улыбнулся.

— Так это ты принес мне мой меч? — заговорил громко Артур, перекрикивая вой открытого огня. Пламя продолжало бушевать, пожирая останки пришедших с Морганом бывших немцев; их тела корчились в огне, ворочались, дергались, но никак не могли догореть до конца; казалось, это будет длиться вечно.

— Да, это я принес его, — сказал Иван и подивился тому, насколько громко прозвучал его голос.

— Спасибо тебе, брат мой, — произнес Артур. — Ты успел как раз вовремя.

— Не называй меня братом, сэр Артур, — возразил Иван. — Это слишком большая честь для меня!..

Улыбнувшись, король покачал головою.

— Ты брат мне, добрый рыцарь! — крикнул он. — Твои волосы белы, мои — темны, но мы — братья по оружию… братья по крови, и я знаю об этом, как знал и о твоем приходе в этот мир!..

— Что?! — возопил Иван. — А как же Морган говорил, что ты…

У него перехватило дыхание. Все это было уже чересчур.

— Морган врал, — спокойно произнес Артур. — Такие, как он, почти всегда врут…

Ивану стало нехорошо от этого «почти».

— Но об этом мы поговорим еще, — продолжал Артур. — Не забудь, ведь твой девиз — «Я вернусь!».

Иван сильно застыдился.

— Это не совсем мой девиз, — неловко сказал он. — Я просто…

— Знаю, — перебил его король. — Но ничего случайного не бывает…

— Так я все же успел сделать то, что должен был сделать? — немного успокаиваясь, спросил Иван.

— Да!

— А эти уровни? — вспомнил Иван. — Я до четырех вроде только и досчитал…

Король широко улыбнулся.

— Ты прошел их, — молвил он уверенно, — но тебе придется проходить их еще не единожды…

— А двойник? А Ланселот с Фомою?..

— И с ними ты повстречаешься…

— А профессор?! — чуть ли не взвыл Иван. — Он-то кто на самом деле?..

— Это не профессор, — теперь уже мрачно сказал Артур. — И он не один здесь… и там. Его двойники и шпионы повсюду, и родом они из главной страны Запада…

У Ивана оставалось еще немало вопросов, и он собирался задавать и задавать их, пока не получит ответов, но внезапно пол под ногами дрогнул. Завыло, поднимаясь, пламя; огонь теперь, казалось, был везде. Иван оглянулся и увидел, как стена, на которой был изображен дракон, стала раскалываться: прямо из нее перло что-то невероятно большое.

Он посмотрел на короля. Тот нахмурился и поднял свой меч.

— Торопись! — крикнул Артур. — Возвращайся в свой мир!..

— Как?! — в панике заорал Иван. — А как же этот меч?! Талисман-то как?!.

— Он должен пока быть у тебя! — донеслось до Ивана из-за стены огня. — Но не отдавай его никому, кроме святого Георгия, иначе равновесие в мире будет нарушено!.. Помни об этом! Никому! Береги клинок! До встречи!..

— Какой встречи?! Когда?!. - заорал, надсаживаясь, Иван, сжимая меч с ножнами в руках.

— Скорее! — кричал Артур, но теперь его почти не было слышно за диким шумом. — Дракон просыпается!..

— Что…

Но было уже поздно. Все три грифона разом дохнули на Ивана страшным пламенем, и он закружился в огненном вихре; и опять не было ни верха, ни низа, ни тела, ни души — все пожрал беспощадный яростный огонь. Иван становился гигантом и превращался в карлика; он вмерз в глыбу льда, сгнил в земле, растворился в воде, а его сожженный прах был развеян по ветру среди дальних звезд над мирами, империями и временами — не осталось ни пепла, ни воспоминаний о пепле. Прах был отторгнут от праха — звезды отвернулись от него; Так не могло быть, и так не случилось. Время с грохотом обрушилось на пространство, и все стало на свои места.

…Он шагал среди звезд, которые теперь снова были близко: мириады пылинок объединялись в сообщества, становясь единой мощью, исполинским кулаком, грозящим бездорожью, а потом снова становились пеплом, и его сапоги оставляли на нем глубокие следы. Мановение руки — и дорога в небеса становилась явью; погода в любой точке пространства не имела значения, но все же он любил осыпающиеся с февральских деревьев крошечные мирки, искрящиеся во тьме. В одной из галактик земля разрослась до неимоверной величины: она была повсюду, хоть и с маленькой буквы; солнце заливало ее, опаляло и обжигало нещадно; и было слишком жарко. Пахло нагретым металлом, оружейной смазкой, потом, портянками, кислым дымком, свежеразрытой землей, копотью, страхом и весельем; заиндевевшие человеческие скелеты странно меняли свой вид — они то одевались в плоть, обрастая красным мясом, желтой кожей и пропыленной тканью, то снова белые косточки темнели, горели, омывались бесконечными дождями, совсем никому не нужные. Они менялись местами, играли в разные игры, в чехарду в основном, прыгали, скакали, переходили с места на место и вели себя неспокойно. Зачем к Ивану подошли волосатые люди со своими разноцветными свитами, он не совсем понял; он не любил их, не хотел иметь с ними никаких дел, но земля была родная ему, и он горевал. Перед ним проходили, сменяя друг друга, миллионы людей: это были и скелеты, и совсем, казалось, живые, они ковыляли друг за другом, держась за руки, как близкие родственники во время похоронного танца, — и это Иван помнил хорошо…

Он отогнал всех — он знал, что нельзя им ничего отдавать: у них не было того имени, которое было нужно ему.

Но вот возникло это имя. Иван боролся с собою: у него было две клятвы, и сейчас одна исключала другую. Он не знал, что ему делать, он никогда не нарушал клятв; он чувствовал, что вот-вот разорвется пополам; но, когда он увидел перед собою одного из тех, кому он поклялся, то он понял, что надо делать. Выполнив одну клятву, он забыл о другой, поправил капитанский погон и четко взял под козырек.

Земля потемнела, и скелеты перестали суетиться, быстро рассчитавшись по порядку номеров. Вселенная несогласно дрогнула и тихонько начала разваливаться на маленькие кусочки… но Иван был уже совсем в другом месте…

Эпилог

— Н-да, — произнес Сергиенко после очень долгой паузы. — А дальше-то что было?..

Лежащий на койке в госпитальной палате Иван хотел было пожать плечами, но бинты помешали ему сделать это.

— А ничего не было, — сказал он.

— То есть как — ничего?..

— А вот так. Завертело меня, понесло куда-то, пошел совсем уж полный бред — и я очнулся тут.

Сергиенко внимательно посмотрел на Ивана.

— И что же ты сам думаешь по этому поводу?

Иван невесело усмехнулся.

— Что я думаю… Ничего я не думаю. Вы хотите знать, бред это был или какие-то проблески реальности все же имели место?

— Конечно, — кивнул Сергиенко.

— Хорошо, — удовлетворенно произнес Иван. — Давайте разбираться вместе, поскольку вы первый человек, с которым я разговариваю после того, как очнулся… Какое сейчас число?

Сергиенко усмехнулся.

— Шестое декабря тысяча девятьсот семьдесят девятого года, — сказал он. — От Рождества Христова…

— Эге, — сказал Иван, — а почему шестое декабря? Катастрофа произошла двадцать третьего ноября…

— Два дня тебя вообще не было, — сказал Сергиенко, — и полных двенадцать дней ты лежал без сознания…

Иван посчитал в уме.

— Ладно, — сказал он. — Еще вопрос… Откуда у вас шрам на щеке?

Сергиенко дотронулся до щеки, отдернул руку и проговорил:

— Ты должен помнить, я рассказывал… Курская дуга, в наступлении…

Иван довольно хмыкнул.

— Ну вот, уже хорошо, — сказал он. — Значит, никакого там талисмана немцы не получили, в битве и в войне не победили… что само собой разумеется, так?

— Так, — усмехнулся Сергиенко.

— Я — Иван Громов, капитан спецгруппы «Святогор» особого подразделения «15» Восемнадцатого Отдела главразведупра Генштаба Минобороны, так?

Сергиенко слегка поднял левую бровь и подтвердил:

— Так.

— А значит, — радостно подхватил Иван, — из этого следует, что дважды два — четыре, вода — мокрая, небо — голубое… и я здоров, и вся эта чепуха мне пригрезилась, правильно?..

Сергиенко сдвинул брови и озабоченно сказал:

— Неправильно.

Иван растерялся. Радостная улыбка сбежала с его лица.

— Что — неправильно?..

— В твоих словах есть ошибка, — сурово произнес Сергиенко.

— Какая же? — спросил Иван, весь напрягшись. Сергиенко печально покачал головой:

— На самом деле дважды два — пять, — серьезно сказал он.

Секунду Иван смотрел на Сергиенко, выпучив глаза, потом расхохотался:

— Признаю… признаю свою ошибку…

Он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

Сергиенко добродушно усмехнулся и сказал:

— Ну ладно, будем считать, что все обошлось. Врачи обещают тебя выписать уже через недельку…

— Хорошо, — радостно сказал Иван. — А что будет с лабораторией?

Сергиенко покряхтел в затруднении.

— Это, брат, пока неизвестно. После такого взрыва…

— А что, сильный взрыв был? — понизив голос, спросил Иван.

Сергиенко мрачно кивнул.

— Очень сильный. И до сих пор никто не знает почему… как, кстати, никто не знает и того, где тебя двое суток носило.

Иван легкомысленно хмыкнул.

— А, этот ваш вакуум… реликтовые излучения. Но теперь-то я вполне здоров? — вдруг с тревогой спросил он. Сергиенко утвердительно кивнул.

— Да, врачи поручились мне в этом…

— А где это мы? Ни окон, ни дверей…

Сергиенко усмехнулся и похлопал Ивана по руке.

— Не расстраивайся. Подлечишься еще немного, и будут у тебя окна… в большом количестве. Он поднялся со стула, на котором сидел.

— Все, на сегодня хватит. Отдыхай активнее и помни: ты всем нам очень нужен. Побыстрее забывай про свой бред… Но отчет все равно потом не забудь написать.

Он кивнул Ивану и подошел к двери. Иван радостно сказал ему вслед:

— Слушаюсь, товарищ полковник!..

Сергиенко повернулся к Ивану, еще раз дружески ему кивнул и нажал кнопку в стене. Дверь отъехала в сторону: Сергиенко вышел, и она встала на место.

Иван проводил его взглядом и со счастливой улыбкой откинулся на подушки. Дома, подумал он. Дома…

И все в порядке. Все на месте, все так, как и должно быть. Он был неизвестно где два дня — пусть!.. Этот их абсолютный вакуум… Ну и что? Он просто проспал эти две недели… то есть двенадцать дней.

Иван счастливо вздохнул и вдруг ощутил легкое сожаление. А все же весело было там… во сне. Бегемоты, двойники, мечи, профессоры. Антарктида, подумал он. Бр-р… Ни о какой холодине не может быть и речи, всем известно, что единственное, чего он боится, — это холод… Куда уж лучше легкий сумрак сновидений…

А меча-то и нет, смутно подумал, он сквозь накатывающую ласковую дрему. Ну и ладно… хотя кому он его мог отдать-то? Не пришлось бы обратно забирать, усмехнулся он про себя, — чужая ведь все-таки вещь…

Все в порядке, подумал он, засыпая, все в порядке. Мы отдохнем…

В коридоре Сергиенко поджидал высокий грузный человек с кустистыми бровями.

— Ну, Фомич, что скажешь? — спросил он. Сергиенко вздохнул и стал снимать халат. Блеснули золотые аксельбанты.

— Не совсем хорошо, — сказал он. — Не совсем.

— Почему?

— Да этот бред его, — с досадой сказал Сергиенко. — Ты-то все слышал? Ну вот… Надо будет с психиатрами проконсультироваться. Похоже на последствия болевого шока.

— А что такое? — живо спросил грузный.

Сергиенко посмотрел на него и невесело усмехнулся.

— Нет, не так все страшно… Дату сегодняшнюю он помнит, точнее, я ему напомнил… но, обрати внимание, есть несколько неувязочек.

— Например?

— Например, себя в чине понизил; капитаном назвался, а ведь он уже давно штурм-капитан. Меня вот назвал почему-то полковником, а когда это звание отменили? Ведь он еще и не родился в ту пору.

Грузный хмыкнул.

— Это мелочь. Просто обмолвился. Крейсер-капитан космофлота — все равно что полковник по-старому…

— Ну да, это ничего страшного… А интересные сны ему снились, — улыбнулся Сергиенко. — Красивые… Меч опять же… Сила!

— Положим, Жуков Ла-Манш и безо всяких там талисманов-мечей спокойно перешел, — возразил грузный. — И когда я на Амазонке за подлодками гонялся, тоже без чудес обходилось…

— Ага… Хотя, надо сказать, все-таки бывало так, что и иконы перед войсками носили…

Тут Сергиенко скривился и потер плечо.

— Болит? — сочувственно спросил грузный.

Сергиенко явно сдерживал стон.

— Болит, — ответил он сквозь зубы. — Чуть тучка какая или фон на полрентгена подскочит — так дергает, что спасу нет…

— Это ты на островах схлопотал? Сергиенко отрицательно помотал головой.

— Нет, это калифорнийский плацдарм, в сорок девятом. Осколок, черт его дери…

— А-а, это когда ты в одиночку восемь «шерманов» изничтожил? Тебе тогда первого «Георгия» дали?

— Нет, тогда была «Слава»… Они помолчали.

— Интересно только, — вдруг усмехнулся Сергиенко, — как это он меня тоже в своих бредовостях увидел… Надо же — Александрия Арахосийская!

— А что, такой город и вправду есть? — покосился на него грузный с любопытством. — Что-то я не слыхал.

Сергиенко пожал плечами, невольно при этом поморщившись.

— Есть такой город, есть. Случайно со времен академии помню. Сейчас он, конечно, по-другому называется — Кандагар.

— А где это?

— Да в Афганистане, — сказал Сергиенко и опять слегка усмехнулся. — Уж в этой-то дыре я точно не оказался бы… Снова помолчали.

— Ладно, что делать-то с ним будем? — спросил грузный,

— Что делать, что делать… — проворчал Сергиенко. — Ничего не делать. Выздоровеет. Один ведь из лучших… Полежит недельки три, встанет на ноги — моим заместителем будет. Не начальником же КанзасЛАГа его посылать, на горящее место!.. Все-таки почти десять лет на фронте, боевой офицер… за последний год все холодные планеты облазил, кровью своей поливая…

— Да-а, — протянул задумчиво грузный, — Таких космодесантников на всей Земле не сыщешь… Кстати, — тут он усмехнулся, — по поводу Канзаса. Помню, стоял наш полк году этак в пятьдесят третьем в тех краях, в городке Додж-Сити. Так вот, не поверишь, секретарем местного горкома у них значился некий Кугельсдорф! Занимательнейшая личность, сам из немцев-меноннитов — тех, что попали туда не из Германии, а из России. С ним еще, помню, какая-то странная история приключилась- пропал куда-то во время пылевой бури…

Сергиенко тоже усмехнулся, потом, морщась, помассировал плечо и сказал:

— Ладно, пошли доклад начальству писать… об абсолютном этом холодном вакууме и о реликтовых излучениях, которые были всегда. Завтра у нас трудный день.

Они пошли по больничному коридору. Из-за поворота навстречу им выскочил человек в камуфляже и черном берете с эмблемой — скрещенные молнии, большая пяти- и маленькая четырехконечная звезды на синем фоне.

— Братцы!.. — возбужденно закричал он. — Братцы!.. Наши на Плутоне Седьмую Базу взяли! Конец войне!..

Оглавление

Ярослав Смирнов . ЦИТАТНИК БЕГЕМОТА

  Пролог

  Часть первая . ГАУПТШТУРМФЮРЕР ГРОМОВ

  Часть вторая . О ПИТЕЙНЫХ ЗАВЕДЕНИЯХ, МОДНЫХ ФИГУРАХ И О МАЛОЗАМЕТНОМ НИЗКОЛЕТЯЩЕМ БЕГЕМОТЕ

  Часть третья . ПЛУТОН ПОЧТИ НЕ ВИДЕН

  Эпилог

Реклама на сайте