«Башня из слоновой кости»

Герберт Франке Башня из слоновой кости

Солнечные лучи, проникавшие сквозь стеклянную стену, время от времени нагревали воздух выше установленного предела, и тогда с тихим щелчком включалась система охлаждения. Свежее дуновение ветерка проносилось по стеклу, на мгновенье оставляя на нем молочно-белую пленку из мельчайших водяных капелек.

Мортимер Кросс оторвал взгляд от серебристой вершины и от синевы вечных снегов, оплывающих в уже зарождающейся дымке. Он чуть откатил свое мягкое кресло-лежак от прозрачной обзорной панели; повинуясь нажатию кнопки, спинка поднялась на ширину ладони и защелкнулась. Мортимер с удовлетворением ощутил, как плотно прижались к его плечам обтянутые кожей и пенорезиной подлокотники, так что теперь на его отвыкшей от всевозможных травм коже не останется без образных следов от углов и кантов.

Тепло, тихое журчание голосов вдалеке, смутные грезы и приятная послеполуденная усталость – все это глушило любые желания. Из всех ощущений осталось лишь чувство легкой меланхолии, отделяющей человека от абсолютной пустоты.

Мортимер попытался освободиться от пут этой летаргии, но ему пришлось сделать глубокий вдох и выдох, прежде чем он смог поднести ко рту микрофон и заказать кофе. Быстро подкатила по направляющим рельсам робот-тележка и поставила никелированную чашку с ароматным дымящимся напитком на магнитную поверхность стола. Мортимер сделал живительный глоток. Вместе с биением пульса он ощутил, как в нем пробудилась жажда действия, он слегка выпрямился.

Взгляд его заскользил по гостям, собравшимся в зале. Треть столов заняли мужчины и женщины, преимущественно одиночки, которые любовались ландшафтом, листали журналы или просто наслаждались покоем и тишиной. Если они делали какое-то движение, то только для того, чтобы поудобнее устроиться в кресле или поднести ко рту чашку, причем жесты их были медленными, словно они невероятно устали или, наоборот, еще не пришли в себя после отдыха. Их лица отливали матовым глянцем.

Мортимер изменил фокус своих солнцезащитных очков. Стеклянная стена стала темно-лиловой, и он увидел собственное отражение: приятное, несколько худощавое лицо с глубокими складками, блестящая пышная шапка волос, белокурых или седых – было почти невозможно установить при рассеянном свете.

Сдавленный смешок вывел его из задумчивости. Он подействовал словно удар гонга, ибо это было единственное, что выделялось на монотонном звуковом фоне: жужжание резиновых колес, катившихся по рельсам, шипение охладительной системы и приглушенные людские голоса.

Мортимер незаметно бросил взгляд на соседний столик. Две девушки, которых он разглядел сквозь шпалеру вьющихся орхидей, пробудили какое-то давнее воспоминание. У обеих были темные волосы, однако, кроме этого, у них не было ничего общего: одна подчеркивала свой рассказ (а она, должно быть, рассказывала о чем-то) живыми, хотя и очень сдержанными жестами нервных рук.

Это была Люсин. Вторая слушала ее со скептической улыбкой, полуприкрыв глаза. Ее звали Майдой. Мортимер и сам не понимал, откуда он знает их имена.

Но тут не было ничего сверхъестественного, в сонной атмосфере этого отеля, или санатория, как бы сейчас его назвали, ничто не побуждало к серьезным размышлениям. Так уже нередко бывало: искра воспоминаний внезапно вспыхивала и тут же гасла, не успев разгореться.

Мортимер разглядывал гладкие лица девушек, словно желая что-то прочесть на них, нечто такое, что было скрыто от непосвященных – как бы закодировано… Но все усилия оказались тщетными. Единственное, что он сумел вызвать в своей памяти, – это то, что обе девушки были ему симпатичны.

Мортимер встал, подошел к соседнему столику, улыбнулся и отвесил поклон.

1

Они встретились на еженедельной пресс-конференции в большом зале Дома деловых встреч. Пока журналисты наговаривали в микрофоны заранее подготовленные вопросы, Мортимер незаметно оглядывался по сторонам. Он не знал того, с кем должен был встретиться, но подумал, что это, должно быть, тот самый высокий африканец, который, прислонясь к колонне, быстро вытянул из пачки сигарету и зажал ее в углу рта. Если он не ошибся, оба они явились сюда слишком рано, однако до окончания пресс-конференции им не следует покидать зал, если они не хотят вызвать подозрение.

А конференция шла своим чередом. Мортимеру не был виден большой экран на сцене, однако и здесь, сзади, установили несколько малых телеэкранов, по которым ползли печатные полосы, появлявшиеся из прорези выдачи. Ко всеобщему неудовольствию, спикер еще и зачитывал эти тексты.

– … Первым пунктом в Белом Плане было строительство лыжного стадиона, а также завода по производству искусственного снега на восточном участке внутреннего городского пояса. Трибуна, рассчитанная на миллион зрителей, обогревается с помощью нового метода электронной диффузии.

Вопрос: Почему население сразу же не было оповещено перед восстаниями в дистрикте Массаи?

Ответ: По расчетам ОМНИВАК, преждевременное оповещение могло привести к повышению уровня беспорядков во всем африканском регионе на одиннадцать процентов выше нормы. Правительству было бы трудно произвести обратное включение отошедших групп в систему государственного подчинения.

Раздались одобрительные аплодисменты. Мортимер, стараясь унять легкую нервную дрожь, бросил взгляд на большой циферблат в глубине зала: пресс-конференция затягивалась на пять минут.

Вопрос: Пять процентов населения все еще не имеют автомобилей. А в районах бедствия – семь процентов. Когда, наконец, начнется давно объявленная бесплатная раздача стандартных моделей нуждающимся?

Мортимер не вслушивался в ответ. Ах, эти невежды с их смехотворными проблемами! – подумал он. Ну что ж, часы мирового правительства сочтены!..

Он искоса поглядывал на африканца, стоявшего возле колонны, и когда их взгляды встретились, Мортимер быстро отвел глаза. Неожиданно он ощутил легкий толчок в спину и увидел рядом приземистого мужчину в жокейской кепочке, не удостоившего его даже беглого взгляда. Под мышкой у него торчал вчерашний номер «Конфиденшнл», раскрытый на нужной странице с оторванным уголком, там, где обычно стоит номер полосы. Условный знак! Значит, африканец здесь ни при чем.

Еле сдерживая раздражение, Мортимер дожидался окончания пресс-конференции, и когда все наконец поднялись с мест и разбрелись по зданию, он последовал за незнакомцем, который без особой спешки вышел на улицу и направился в сторону Восточного района.

Мортимер впервые увидел членов группы действия. В пустой квартире шестидесятиэтажного привилегированного арендного дома его поджидали трое.

Сразу обратил на себя внимание мужчина с короткой стрижкой и грубым лицом, какое, по представлениям Мортимера, было у всех революционеров. Он не производил впечатления человека высокого роста, но все же оказался на голову выше Мортимера, и тот невольно вытягивался, стоя рядом с ним. Еще один прислонился к стене и отступил от нее лишь затем, чтобы испытующе оглядеть Мортимера. Ему было около тридцати. Он немного сутулился, темно-каштановые волнистые пряди падали на лоб. Его можно было принять за художника. Третьей в комнате оказалась молоденькая темноволосая девушка.

– Он вел себя как идиот, – сказал приземистый, который привел Мортимера.

Мужчина с кудрями художника лишь вопросительно глянул на него.

– Сначала он едва не привлек внимание одного из чужих, а затем шел за мной по пятам, словно детектив в приключенческом фильме. Просто чудо, что нас не сцапали по дороге.

Вся троица молча разглядывала новичка.

– Но ведь Никлас о чем-то думал, когда выбирал его, как по-вашему? – Великан повернулся к Мортимеру. – Впредь будь осторожнее! Нам тут не до шуток. Ну ладно. Это – Майда. О Бребере ты наверняка слышал. Спенсера ты уже знаешь. А меня зовут Гвидо.

О Бребере, действительно, не слышать было нельзя этот человек был олицетворением мужества и непреклонности. Там, где много риска, в любом ответственном предприятии, в любом опасном начинании он всегда оказывался в гуще событий. Его жестокость стала притчей во языцех – он не щадил своих противников. С той поры, как во время одного из ежегодных психологических обследований он был зарегистрирован как психически ненормальный, он все время находился в бегах. Мортимер с любопытством искоса поглядывал на него, стараясь делать это не слишком заметно.

Гвидо был единственным, кто протянул ему руку.

– Что я должен делать? – спросил Мортимер.

– Ему не терпится, когда он сможет корчить из себя героя, – насмешливо бросил Бребер.

– Мы должны дождаться Никласа, – объяснил Гвидо.

Он подошел к окну и выглянул наружу. На западе, там, где только что село солнце, громоздились тучи запланированного ночного дождя. На гладких коробках высотных домов лежали пестрые тени, плоскости, обращенные к западу, казалось, были покрыты оранжевой пылью. Шапку висящего над городом смога окружала охряно-желтая радуга. Откуда-то из глубины улиц доносился шум вечернего движения.

Мортимер, все еще чувствуя себя в центре внимания и чтобы преодолеть смущение, забормотал что-то похожее на какое-то объяснение:

– Рад, что могу участвовать…

Презрительная улыбка на лице Бребера сбивала его с толку, и он повернулся к Гвидо, все еще стоявшему спиной к нему.

– … Я должен был бы знать… я… у меня мало опыта, но вы можете на меня положиться. Мне отвратительна правящая система, так же как и вам… Ах, как я ее ненавижу!

Ну, это само собой, детка, – бросил Бребер. – И это все, что ты можешь сказать?

В разговор вмешалась девушка по имени Майда.

– Оставь его в покое! – потребовала она. Гвидо обернулся и прислонился к подоконнику.

– Хватит болтать!

Все замолчали. И вдруг, словно сигнал тревоги, тишину разорвал звонок.

Они напряженно вслушивались в чередовавшиеся короткие и длинные звонки, и наконец Спенсер пошел к двери.

Мортимер услыхал скрип резиновых шин на гладком стирозиновом полу, в дверях появилось кресло-коляска с закутанной в плед фигурой, у человека, сидевшего в коляске, виден был лишь высокий лоб и тонкогубый рот. Глаза прятались за темными контактными линзами. Мортимер почувствовал, как у него забилось сердце. Это был один из легендарных руководителей организации – шеф группы «Север»! Черт побери, с ним, Мортимером, они наверняка затевают что-нибудь грандиозное.

Спенсер выкатил коляску на середину комнаты, за ней шел худощавый молодой человек, у которого была такая короткая верхняя губа, что казалось, будто он все время скалит зубы.

– Привет, Никлас! – сказал Гвидо.

Мужчина в коляске не двигался, трудно было даже понять, слышит ли он, что к нему обращаются. Наконец он нетерпеливо взмахнул рукой, и Спенсер подкатил его к Мортимеру.

Слепой без всякого вступления спросил:

– Чего ты ждешь от нашей организации? Мортимер почувствовал себя словно на экзамене – и вместе с тем испытал облегчение, ибо уже тысячу раз задавал этот вопрос самому себе… Щеки его зарделись.

– Она должна спасти человечество! Если теперешняя форма правления в ближайшее время не сменится другой, наша культура окончательно погибнет.

Унифицирование, стремление к стандарту душат личность – человек превращается в стадное животное. Нельзя допустить, чтобы личность задохнулась в массе, надо вновь создать человеку возможность развить свою инициативу, проявить свою индивидуальность. Организация борется за лучший мир. В этом ее основная цель!

– Но сначала… – заговорил Бребер, однако под тяжелым взглядом Гвидо тут же умолк.

– Мортимер прав, – отрывисто произнес Никлас. Он повернул голову к новичку и немного помолчал. Потом продолжал: – Мы боремся уже тридцать лет.

Когда тебя еще не было на свете, наш удар по Стратегическому Бюро окончился неудачей. Именно тогда я лишился ног. Либеральная партия была запрещена, но она продолжала существовать в подполье. Мы ждали десять лет, но ждали не пассивно. Собрали вокруг себя всех здравомыслящих, всех тех, кто сознавал чудовищную опасность, нависшую над человечеством, и наконец атаковали Научный центр в Женеве – Мейрин. Там находилась команда советников правительства, его мозговой центр. Но и эта операция окончилась неудачей, я попал в плен. С помощью наркотиков они пытались сделать из меня предателя, однако я принял противоядие. С тех пор дневной свет навсегда померк для меня, но я им ничего не сказал. – Никлас на мгновение задумался. – И вот теперь, спустя двадцать лет, предпринимается третья попытка. За это время правительство вместе со своими научными советниками и ОМНИВАКом перебралось на Луну. Мы никогда еще не были в столь трудных условиях, но нам нельзя больше терять время, понимаешь?

Мортимер кивнул, и Никлас продолжал:

Сейчас речь идет уже не о политическом перевороте, а о спасении мира.

И, кроме того, о памяти жертв, памяти наших товарищей, уничтоженных и замученных в лагерях. Нас, старую гвардию, судьба сплотила в единое сообщество. Для нас не существует более личных целей или мыслей – все подчинено общей задаче. И тот, кто намерен бороться вместе с нами, должен быть таким же фанатичным, таким же твердым и безжалостным. Ты готов к этому?

– Да! – хрипло проговорил Мортимер. Готов ли он? Да, у него были и воля, и убежденность.

– Готов ли ты расстаться с родными, со своим привычным существованием?

Готов ли поставить на карту свою жизнь и идти с нами до конца?

Мортимер вспомнил своего отца и его безуспешную борьбу против автоматизированных школ, обучающих машин, программированного обучения и информационной педагогики, он вспомнил известные труды Кернера и Петефи, которые он во время уроков читал под партой, вспомнил и друга Гервига, который был художником и которого обезличили за его нонконформизм.

И он сказал:

«Да!» – теперь уже решительным тоном уверенного в своей правоте человека.

– Ладно. Я верю тебе, – сказал слепой. – Гвидо, установи связь!

Великан подошел к телевизионному устройству и нажал на клавиши. Экран засветился, затем побежали полосы и на экране возникло мясистое, грубое лицо.

Кардини! – с невольным ужасом вырвалось у Мортимера.

Цветной и объемный, глядел на них сверху вниз всемогущий шеф Всемирной полиции. Позади был виден его секретарь Бушор.

Голос Кардини загремел из динамика:

– Вы все продумали и подготовили?

– До мельчайшей детали, – отвечал Никлас.

– Тогда я даю знак к началу. Ведите свое великое дело к победе, и человечество отблагодарит вас. Я желаю вам всем счастья в этом мире!

Изображение на экране расплылось и исчезло, Гвидо выключил систему.

Мортимер не мог прийти в себя от изумления.

– Кардини все известно? – пробормотал он.

– Он на нашей стороне. Да, на этот раз козыри в наших руках. А ты,

Мортимер, посвящен теперь в великую тайну. Это доказательство нашего доверия.

2

Гвидо сам привез его на новом, работающем на батареях кабрио на окраину города – далеко за внешний пояс, в район предместий, откуда давно уже выселили жителей и где старые одно– и двухквартирные дома с возникшими между ними, выстроенными без всякого плана и разрешения властей постройками образовали сложный лабиринт, напоминающий древние восточные крепости в археологических заповедниках. Оцепление они миновали без всяких осложнений.

Гвидо знал один проход, ведущий через заброшенный водоотводный канал, впрочем, полиция мало беспокоилась о закрытых зонах, покуда кто-нибудь не пытался обосноваться там.

Они шли мимо гаражей, садовых участков, крольчатников, откуда еще не выветрился запах старой соломы и помета, они проходили через пропахшие гнилью подвалы и пробирались мимо ржавых решетчатых ограждений, колючей проволоки и полуразрушенных стен. Повсюду буйно разрослись одичавшие бегонии и вечнозеленая роза, побеги фасоли и плети декоративных тыкв, обвивавшие постройки и заборы, превращая этот район в настоящие джунгли, пробираться по которым стоило большого труда. Наконец Гвидо указал на какой-то барак, на крыше которого еще был заметен полустершийся красный крест.

Пожилой мужчина в испачканном двубортном костюме, вышедший им навстречу, показался Мортимеру знакомым. Но только лишь когда Гвидо поздоровался с ним, он вспомнил, где видел это угловатое лицо с беспокойным взглядом: на фотографиях из судебных репортажей в журнале «Уголовные преступления и секс». Это был процесс, во время которого невролог доктор Прокофф обвинялся в том, что помогал преступникам путем пересадки мозга избежать осуждения и наказания.

– Проклятье, почему вы заставляете так долго ждать вас? – пробурчал врач и повел их в приемную. – Паспорт и деньги при тебе?

Гвидо постучал по нагрудному карману.

– Конечно. Только с этим попозже. Как дела у тебя? Все готово?

Врач вложил в руку Мортимеру электробритву, отдернул занавеску перед умывальной нишей и снял фильтр с радиумной лампы. Свинцовосодержащее флюоресцирующее вещество бросило сноп зеленоватого света.

– Долой роскошные локоны! – воскликнул он. Мортимер оглянулся на Гвидо, тот кивнул ему и пожал плечами: так надо. Прежде чем жужжание кольцевых ножей поглотило все остальные звуки, он успел услышать, как доктор Прокофф сказал: «Я готов. Перципиент уже с утра лежит в заднем помещении. Но это в последний раз – можешь передать своим коллегам!»

Но вот последний клок темных волос упал на пол, и Мортимер присоединился к остальным. У него было такое ощущение, словно он уже расстался с частью своей личности. Врач провел рукой по его черепу, лишенному волос.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Мортимер.

– Для выполнения задания тебе нужна хорошая маскировка, – пояснил Гвидо. – Пока довольствуйся этим.

– Маскировка! – насмешливо подхватил доктор Прокофф. – Неужели он даже не подозревает, что ему предстоит?

– Не твоя забота, – резко ответил Гвидо. – Начинай!

– Тогда идем!

Они вошли в процедурный зал, походивший скорее на вычислительный центр.

Большой щит с несколькими экранами осциллографов, словно барьер, перегораживал зал посередине, за ним возвышались два помоста, от которых отходили многочисленные сплетения забранных в металл проводов. Над изголовьями двух хирургических столов, укрепленные на штативах, висели металлические колпаки, из которых торчали барашковые винты.

Доктор Прокофф дотронулся до главного тумблера – с тихим вздохом заработал насос. Затем врач исчез в соседней комнате и вскоре появился вновь, толкая перед собой каталку. На ней покоилось завернутое в простыню неподвижное тело. Невролог подкатил каталку поближе, и Мортимер увидел длинное худое лицо с высоким лбом и светло-русыми волосами, рассыпавшимися по белоснежной ткани.

Гвидо оценивающе переводил взгляд с этой фигуры на Мортимера.

– Совершенно разные типы, – заметил он. Ты еще веришь в Кречмера? – возмутился хирург. – Ведь самое главное, чтобы были одинаковыми частоты состояния покоя и коэффициенты модуляций токов мозга. Тогда-то уж меня никто ни в чем не сможет упрекнуть. Из всех возможных вариантов этот подходит больше всего.

Он взял бритву и, подойдя к лежащему на каталке человеку, стал сбривать у него волосы.

– Ты что, не мог этого раньше сделать? – спросил Гвидо.

– Они слишком быстро отрастают, – ответил док-тор. – Если хочешь, чтобы дело шло быстрее, лучше помоги-ка мне. – Он передал аппарат Гвидо, а сам снова повернулся к щиту.

Мортимер почувствовал на себе взгляд Гвидо – холодный, немного сочувствующий и вместе с тем презрительный. И тут впервые чувство гордости стало угасать в нем, его вытеснил страх, знакомый всем живым существам, когда те узнают, что попали в ловушку, из которой им уже не вырваться.

Внимательно посмотрев на Мортимера, доктор положил ему на лоб ладонь и почувствовал, что она стала влажной от пота.

– У него температура, – заключил он.

Гвидо прервал свою работу и подошел ближе.

– Чепуха. Это у него от страха.

– Тоже плохо! Он должен быть совершенно спокоен, ты знаешь это не хуже меня!

– Сделай ему укол! – предложил Гвидо.

– Слишком поздно.

Гвидо положил руки на плечи Мортимера. Взгляд его снова стал доброжелательным.

– Что с тобой, малыш? Тебе нехорошо?

– Вы действительно собираетесь… пересадку мозга?..

– Ну и что? – спросил Гвидо. – Мозг совершенно нечувствителен к боли. Так что ты ничего не почувствуешь, тебе будет казаться, будто ты уснул, а потом проснешься совсем другим человеком! Чего ты боишься?

– Я думаю, что не выдержу этого, – прошептал Мортимер.

– Но ты же дал слово Никласу! Еще час назад ты был готов пожертвовать всем, в том числе и жизнью!

– А я стану… Я имею в виду: я останусь самим собой? Гвидо посмотрел на доктора Прокоффа.

– Он останется самим собой? Врач отвернулся.

– Меня эта проблема не интересует. Я устанавливаю синхронизацию, фокусировку на синапсы – и все. Перенос содержимого памяти происходит автоматически.

– А как было у других ваших пациентов? – спросил Мортимер. Он нервно проглотил слюну.

– Те заказывали чистый процесс – это значит, что я трансферирую в кору головного мозга накопленную информацию, а вовсе не сам мозг, как полагают некоторые. Более глубокие слои остаются в неприкосновенности – иначе будет повреждена кровеносная система, возникнут ошибочные рефлексы и так далее. Вы же хотите…

– Кончайте с этим! – перебил Гвидо, не скрывая своего отвращения. – Так ты хочешь или не хочешь? – прошипел он, наклонившись совсем близко к Мортимеру. – Или ты все забыл? Ты же хотел спасти человечество! Или нет?

Куда же подевались все твои идеалы? Человеческое достоинство, свобода, защита индивидуальности?

Ты уже забыл, что мы поклялись пожертвовать всем? Забыл о том, что произошло с Гервигом? Неужели цель жизни твоего отца стала для тебя пустым звуком? – Он яростно тряс Мортимера. – Ну, говори же!

– Я… я хочу, – прохрипел, задыхаясь, Мортимер, с трудом подавляя рыдание.

– Тогда за дело! – приказал Гвидо и сделал знак врачу.

Тот покачал головой.

– Мозг в состоянии покоя, ты что, не понимаешь? Никаких душевных движений, кривая ЦНС ниже нулевой отметки! С меня хватит, я ухожу.

Он положил пальцы на главный тумблер.

– Стой! – прогремел Гвидо. В руке его блеснул гамма-пистолет, он не спускал глаз с врача. Левой рукой он вытащил из кармана куртки коробочку.

Раздавил бумажную оболочку, выудил оттуда обернутую целлофаном пилюлю и сунул ее в руку Мортимеру.

– Прими это, только быстро! – Правым локтем он подтолкнул его к каталке. – Ложись. – Он подождал, пока Мортимер выполнит его приказ, затем повернулся к врачу и приказал: – Начинай!

3

Резиденция правительства на Луне была замкнутым миром. Окруженный непроницаемой и задерживающей лучи синтетической пирамидой, здесь был выстроен целый город, который хотя и зависел еще в вопросах обеспечения от Земли, однако всеми силами старался, используя достижения современной науки, избавиться от этой зависимости. Полиплоидные колонии водорослей поставляли концентраты питательных веществ, гормоны роста повышали урожайность гидропонных садов, изолированная мышечная ткань поросят и телят посредством искусственно выращенных вирусов обеспечивала постоянный прирост. И только обеспечение энергией не было проблемой – атомный реактор пока даже не запускали в полную силу, а запасов плутония должно хватить на столетия.

С вершины пирамиды светило искусственное солнце небольшой трансформирующий реактор, превращающий ядерную энергию в свет, его стержни автоматически вводились и выводились, имитируя смену дня и ночи. Ни один из десяти тысяч жителей не имел возможности видеть Землю, если только он не уезжал в отпуск или не принадлежал к числу ученых, исследовавших кратеры или с помощью радарных телескопов и подзорных труб изучавших космическое пространство. С другой стороны, так же малодоступна была для граждан всеохватывающего Всемирного государства внутренняя жизнь правительственного города, откуда властители распоряжались их судьбами. И все же правительство заботилось о том, чтобы постоянно напоминать о себе: от углов трехгранной пирамиды исходил красный, синий и зеленый свет, как символ единства всех рас, и с помощью низкочастотных электромагнитных волн посылались и собирались потоки информации, поступали распоряжения и рапорты об исполнении. Вот уже три недели Мортимер находился в городе-пирамиде. Это был период подготовки, вживания, утверждения. Но все эти меры предосторожности едва ли были необходимы – в его памяти не обнаружилось пробелов. С уверенностью сомнамбулы он управлял бегающим по направляющим рельсам седороллером, разъезжал вверх и вниз в лифтах, бродил по бесконечным переходам. Он наизусть знал план города, окрестности своего жилого района и заводские территории, лежащие напротив, внешний пояс безопасности и кольцо садов, с их пышными трикодиловыми папоротниками и, наконец, отлично знал забранный в стекло центральный блок управления. Он входил туда и выходил, будто делал это всю жизнь – и в известном смысле так оно и было. Стратег планирования, который уезжал в отпуск на Землю и спустя четыре недели возвращался, окрепший и хорошо отдохнувший, – вот и все. У него были отпечатки пальцев Стэнтона Бараваля, его же радужная оболочка глаз и все показатели крови, он проходил через посты с подлинными документами. Что же касается его остриженной наголо головы, то кому до этого дело? Главное, он располагал всеми сведениями и воспоминаниями. Поначалу его охватывал страх, когда к нему кто-то обращался по имени либо просил сообщить коэффициенты экстраполяции или дату ближайших соревнований в кегли. Но потом некий внутренний голос отвечал за него, спокойно и раздумчиво, иногда даже иронично-весело. Самые скверные минуты он переживал не тогда, когда оказывался среди людей, а вечерами, когда оставался один, в тиши звукоизолирующих, обтянутых пенорезиной стен своей квартиры, в те короткие мгновения перед сном, когда было сделано все, что он запланировал… Тогда в нем пробуждались чувства прежнего человека, который, как ему казалось, продолжал жить в его теле, чужие желания вторгались в его собственные, незнакомые настроения смешивались в полное противоречий шизоидное целое, вызывавшее у него самого отвращение, но он не мог этому противостоять. Он ловил себя на том, что одобряет вещи, ранее для него неприемлемые, и его охватывают побуждения, предававшие его собственные прежние идеалы, а где-то в глубине его существа пробуждалось нечто могущественное, и его невозможно было заглушить, оно вселяло страх.

Единственной ниточкой, связывавшей его с организацией, была Майда.

Еще два года назад она была внедрена в качестве стюардессы на линии пассажирского сообщения между Землей и Луной; хотя полеты обслуживались главным образом роботами, нередко к этой работе привлекались женщины.

Однажды Мортимер и Майда встретились как бы случайно, но с той поры их можно было видеть вместе.

Как-то раз ночью, в тот период, когда они еще старались держаться на расстоянии, Майда предложила прогуляться – Мортимер понял, что уже недолго будет испытываться его терпение. Тщательно готовившийся удар должен был положить конец его сомнениям.

… Пока они не произнесли ни одного неосторожного слова. Приходилось считаться с тем, что здесь полно агентов тайной полиции, всюду установлены подслушивающие устройства и тщательно замаскированные экраны наблюдения, впрочем, возможно, все эти опасения были совершенно беспочвенны – правительство убаюкивало себя сказками о собственной безопасности. И все-таки заговорщикам следовало быть начеку. Майда взяла его под руку, и они не спеша побрели по вымощенным пемзовыми плитками дорожкам, мимо папоротникообразных кустов, которые высаживались специально для очистки городского воздуха. С каждым глотком воздуха они испытывали такое ощущение, будто глотали чистый кислород, легкие словно наполнялись живительным эликсиром. Нашприцованные в песок влажные пенопластовые волокна были покрыты зелеными водорослями, имитировавшими газон. Сквозь сильный запах защищающего от гниения хинозоля пробивался тяжелый аромат роз «Форсайт» и еще какой-то смолистый дух.

Майда включила транзисторный приемник на своем браслете. Зазвучала тихая музыка. Искусственное солнце, установленное на минимальное освещение, давало лишь слабый зеленоватый свет, отчего все листья казались покрытыми налетом плесени.

– Здесь мы можем разговаривать спокойно, – сказала Майда. – Аппарат излучает интенсивный ультразвук. Если кто-нибудь и попытается преследовать нас со звуковым фокусом, он все равно ничего не поймет.

– Это не опасно – носить при себе такой генератор помех?

– Прибор устроен так, что все будет выглядеть как случайное повреждение. Однако нам надо беречь время. Будь внимателен! Приказ действовать получен. Твое основное задание – разрушить память ОМНИВАКа. Ты знаешь, что внутри компьютера накоплены данные, от которых зависит власть правительства. Тебе придется применить ионизатор, который необходимо пронести в шахту воздухообеспечения, находящуюся в нижнем этаже блока памяти – накопителя. С его помощью воздух станет проводником, и статично распределенные заряды деполяризируют молекулярные клетки накопителя.

– А откуда я возьму ионизатор?

– Он замаскирован под электронный сварочный аппарат. В центральный блок его доставят вместе с обычным инструментом. Изменения в конструкцию внесены с применением полимеров и токопроводящих трубок, так что рентгеноконтроль ничего не даст.

– А как мне отличить нужный прибор?

– Мы подкупили одного человека, он пронесет ионизатор под землю якобы для ремонтных работ на стеклянной стене и вечером оставит его там. Пойдем, я покажу тебе это место.

Майда украдкой огляделась по сторонам. Судя по всему, они здесь были совершенно одни. Она быстро повела Мортимера в сторону от главной дороги, на мощенную брусчаткой площадь. Пористый материал под ногами поглощал шум шагов, и вскоре они оказались возле стеклянного ограждения. Словно башни таинственного замка высились перед ними гигантские кубы – лаборатории и залы программирования, залитые зеленым светом и хрустально блестевшие; чуть в стороне виднелся купол, под которым находился мозг всего этого механизма, – огромный, величиной с дом компьютер ОМНИВАК, который безупречно нес свою непрерывную вахту; рядом находился лишенный окон тюремный блок, где политические заключенные обычно ждали приговора. Чаще всего приговор этот был стереотипным: обезличивание.

Майда указала на несколько матовых участков на стеклянной стене.

– Здесь нужен срочный ремонт. Заметь это место! Завтра тебе предстоит обнаружить его изнутри. Тут, под штабелем сверл, будет спрятан сварочный аппарат.

Мортимер предупреждающе поднял руку.

– Постовой! Бежим прочь отсюда!

За стеклянной стеной к тому месту, где они стояли, приближался мужчина с гамма-пистолетом в руке. Майда задержала Мортимера.

– Возможно, он уже засек нас. Придется остаться. Она бросилась на землю и притянула Мортимера к себе.

– Поцелуй меня!

Мортимер сделал вид, будто ласкает ее, а сам искоса наблюдал за охранником по ту сторону стеклянной стены.

– Интересно, есть ли у них система аварийной сигнализации? – шепнул он.

Майда обняла его.

– Делай вид, будто не замечаешь его…

Дежурный замедлил шаг и наконец остановился. Наклонился и застыл с пистолетом наготове.

Мортимер больше не решался поворачивать голову в его сторону, несмотря на то, что отчетливо слышал звук шагов совсем рядом. Сердце его бешено колотилось. Он стал целовать Майду в щеки, в губы, в шею. Руки его скользили по ее волосам. По ту сторону стены было тихо – казалось, время тянется бесконечно долго. Затем снова послышались шаги – сначала четкие, громкие, потом они стали глуше и окончательно затихли вдали.

Мортимер все еще держал Майду за плечи, стоя возле нее на коленях. Оба смотрели сквозь стену – вслед медленно удаляющемуся охраннику.

Майда слышала порывистое дыхание мужчины, ощущала его объятья. Наконец она провела рукой по его голове и поднялась.

– Опасность миновала, – сказала она.

4

Следующий день до самого полудня Мортимер провел в Стратегическом Бюро, шла дискуссия по поводу запроса, где предлагалось вновь разрешить бои быков – это послужило бы клапаном, который помог бы «выпустить пар» – нейтрализовать агрессивные настроения. Было несколько перерывов, во время которых ОМНИВАК взвешивал накопленные данные: на одной чаше весов были данные о судебном производстве, тюремных помещениях, мерах по надзору и тому подобное, а на другой – расходы на организацию соревнований и модуль активности против понижения уровня волнений.

Эти паузы Мортимер использовал, чтобы поразмыслить о своих делах. Вот уже три недели, как он ждет заветного дня, когда кончится его ожидание и будет восстановлено внутреннее равновесие. Он вовсе не обманывался в отношении своей роли во всем этом: в самом деле, задание получено, приказ вручен, и предписанные шаги будут сделаны автоматически, при этом сам он будет чувствовать себя лишь инструментом в этой операции.

Но вчерашняя ночь оказалась для него чем-то большим, чем просто сигналом к началу операции. Когда он держал девушку в своих объятиях, он почувствовал, словно прорван шлюз, охранявший его от мыслей другого. Его охватили незнакомые ему ранее чувства, которые он прежде отметал, тогда они для него ничего не значили, превыше всего было чувство долга, заставлявшее его направить все силы на выполнение задания. Теперь же все разом изменилось, равновесие было нарушено…

В обеденный перерыв он покинул правительственное здание и направился в космопорт. Одна из ракет была уже на старте, группки отпускников и их родственники, полицейские и работники технических служб смешались в огромную кипящую толпу, напоминавшую муравейник. Этот корабль заберет и Майду. Они уже все обговорили накануне, но Мортимеру просто захотелось еще раз увидеть девушку.

Не желая вызывать ее через громкоговоритель, он решил дождаться Майду у служебного входа. Сказал какие-то необязательные слова, Майда ответила в том же духе. Они прошли по трубообразному переходу из синтетического стекла, который вел к обзорной галерее. Перед ними лежало покрытое густой пылью дно кратера. На западе оно было покрыто стекловидной коркой – там была посадочная площадка для ракет, возвращающихся из дальних рейсов – с Марса и Венеры. Пассажиры, собиравшиеся продолжить путь к Земле, пересаживались здесь в космические паромы. Несколько мужчин в космических костюмах работали на большой высоте, что они делали, издалека не было видно. Они казались крошечными насекомыми. Дальше, там, где поднимались склоны кратера, находилась большая верфь. Иглы ракет, сверкающих в лучах солнца, вонзались в темное небо.

Перед нижним рядом кресел обзорной платформы стоял заправочный тягач, в который закачивался из топливораздаточной колонки жидкий газ, по всей вероятности водород. Шум вырывавшихся паров хотя и не был слышен, но от вибрации дрожала земля и весь павильон наполнялся глухим гулом.

Здесь можно было перекинуться несколькими словами без опасения быть услышанными.

– Почему ты так неосторожен! Нас ведь могут взять на заметку! – шепнула Майда.

– Ты полагаешь, они приказали следить за нами? Я подумал, после того, что произошло вчера, было бы совсем странно, если бы мы не встретились.

Майда задумчиво посмотрела на него.

– Возможно, ты прав. Ну, так чего ты хочешь? Что-нибудь неясно?

– Просто мне захотелось еще раз повидать тебя, – признался Мортимер. В косых солнечных лучах, пробивавшихся сквозь туман из водородных капелек, лицо Майды казалось необычайно мягким. Ресницы отбрасывали большие тени, глаза влажно блестели.

– Что с тобой? – спросила она. – Сейчас мы должны помнить только об одном – о задании. Нам не нужно никакого центрального правительства и никакого раздающего приказы компьютера. Мы не нуждаемся во врачах, которые предписывают нам, сколько лет мы имеем право жить и от кого нам иметь детей.

Мы обойдемся без питательных таблеток, спортивной формы, водных праздников и приключенческих фильмов – без всей этой тошнотворно заорганизованной жизни.

Все, что нам нужно, – это спокойный уголок, домик, пусть даже просто хижина, цветы, работа, общение с людьми, которых мы любим, мирные закаты и тихие ночи. Ради этого стоит сражаться. Пока мы не достигнем нашей цели, ничего другого для меня не существует. Ничего.

– Какая же ты черствая! – сказал Мортимер.

Оба помолчали, глядя вдаль, где играли краски вечера, который здесь, снаружи, длился целую неделю. Наконец Мортимер спросил:

– Как ты оказалась в организации? Майда ответила не сразу.

– Я жила с одним мужчиной – тайно, без разрешения властей. Возможно, ты уже слышал это имя: Сергей Цементов.

Мортимер вспомнил:

– Человек, освободивший Никласа из штрафного лагеря на Ганимеде?

Невероятная история…

– Ему было всего двадцать два года, когда я его потеряла, – прошептала Майда. – Они схватили его и обезличили.

– Это случилось года два назад?

– Еще и двух лет не прошло.

Мортимер приблизился к Майде, взял ее руку.

– Я понимаю тебя, – сказал он тихо. Лицо Майды снова застыло.

– Я продолжаю его работу, как могу. Вот почему я вступила в организацию.

Мортимер представил себе, какое тягостное одиночество испытывает эта девушка в обществе фанатиков, и подумал, до какой трагедии надо было дойти, чтобы даже самые слабые включались в борьбу. Он понимал, что эта девушка сама решила продолжать дело своего возлюбленного, и в то же время какой-то внутренний голос протестовал: никто не имеет права подвергать риску все, что создано поколениями, ведь не исключено и возрождение нищеты, от которой они наконец избавились. И все же чувства его оказались сильнее.

– Мы еще увидимся?

– Если все пойдет, как намечено…

Майда не ответила на его вопрос. Что-то восстало в Мортимере.

– Что вы со мной сделаете, если наша операция пройдет успешно? Почему мне об этом почти ничего не говорят?

– Сергея предали… – беззвучно произнесла Майда.

– Предали? – До него не сразу дошло, что она имеет в виду. – Ты считаешь… что я могу… Разве я не доказал, что готов выполнить любой приказ? Неужели ты меня подозреваешь?

На лице Майды появилась жесткая усмешка.

– Ты еще не знаешь, каким слабым бывает человек!

Мортимер на секунду замер, затем повернулся, собираясь уйти, но Майда тихо дотронулась до его руки. Он сердито обернулся и увидел, что ее лицо смягчилось. Майда по-прежнему сжимала его локоть, и Мортимер вдруг разом забыл о своем раздражении.

– Да? – спросил он.

– Видишь там, в фермах, ракету дальнего следования? Это была модель, каких он еще не видел, очевидно, совершенно новая – ее гигантский корпус цвета слоновой кости тускло блестел на солнце. Это исследовательская ракета одной группы ученых, – пояснила Майда. – Она готова к старту. Мортимер сдвинул брови.

– Ну и что?

– Ничего… Хотя, возможно, у тебя еще будет случай вспомнить об этом…

Он кивнул, не понимая.

– Тебе пора идти, произнесла Майда. – Они уже выкатывают нашу ракету.

Через восемь часов она вернется обратно – и с ней прилечу я. Прощай!

Неуклюжая сигара пассажирского корабля вместе со стартовыми фермами медленно и бесшумно двигалась по рельсам. Ее заостренное тело матово поблескивало, и Мортимер невольно поднял глаза вверх – бледно-зеленый, в серебристом венце, висел высоко мощный серп Земли, на нем различались и длинный язык Южной Америки, и тени Анд, словно морщины, прорезавшие кожу континента. «Земля стоит борьбы, – думал Мортимер. – Чего бы эта борьба ни стоила».

– Еще одно я хотел бы узнать, – шепнул он. Гул стал ослабевать, и теперь их могли услышать.

– Что именно?

– Когда ты вчера… – он запнулся, – я хочу сказать, когда мы вчера целовались, о ком ты думала: обо мне или о ком-то другом? О Баравале?

– Что за нелепый вопрос!

Она кивнула ему и стала быстро подниматься по ступеням. Монтимер долго задумчиво глядел ей вслед сквозь стену из свинцового стекла, пока она не затерялась в глубине кассового зала.

5

На часах было двадцать ноль-ноль. Мортимер сидел за клавиатурой своей кодирующей машины. С ее помощью параметры различных социальных данных преобразовывались в двоичные цифры и по прямому проводу передавались в ОМНИВАК, где они перерабатывались согласно инструкции. Компьютер менял программы самостоятельно на основе полученной информации – законы с каждым разом составлялись все более точными – на базе всеобъемлющей статистики, сравнительные данные корректировались после ежедневного ввода. Там, где возникала угроза равновесию, ОМНИВАК изучал все возможные способы разрешения, определял те, которые имели лучшее соотношение между затратами и результатом, исключая все, что противоречило юридическим, религиозным и этическим нормам, а затем направлял список всех заслуживающих внимания мероприятий в соответствующий отдел. Выбором из этого списка, в сущности, и занималось правительство, или, точнее, специальные его подразделения.

Центральная комиссия, высшая правительственная инстанция, вмешивалась лишь в тех случаях, когда референт объявлял о своей некомпетентности.

Ионизатор Мортимер получил сравнительно легко. Он затребовал монтажную машину, передвижную автоматическую лабораторию для несложного ремонта – якобы необходимой замены помутневшего стекла в своем рабочем помещении.

Получив машину и заменив стекло, он, прежде чем отослать лабораторию обратно, прервал связь с ОМНИВАКом и направил машину с помощью теленаведения к стеклянной стене. Он спрятал ионизатор в шкафу для одежды, затем снова восстановил связь с ОМНИВАКом и сообщил о том, что у него на время прервалась подача электроэнергии, причина этого, разумеется, не была установлена.

Мортимер подошел к окну. Искусственное солнце работало в четверть накала, и все же отсюда, с самой высокой точки расположения Стратегического Бюро, можно было видеть весь город, и еще дальше – подступающие сине-фиолетовые и ядовито-зеленые папоротниковые леса, отсюда были хорошо видны жилые кварталы, ничем не отличавшиеся от предместий любого крупного города где-нибудь в Америке, Африке или Евразии. «Где бы ни появился человек, – думал Мортимер, – всюду он убивает природу, всюду вносит атрибуты массовости и однообразия». «Где бы ни появился человек, – возражал другой голос, – он укрощает хаос и осваивает новые области жизненного пространства». За спиной у Мортимера раздавалось торопливое пощелкивание пишущей системы.

… Самой большой проблемой оказалось найти предлог, чтобы остаться после смены. И тут он кстати вспомнил о проблеме третьей степени неотложности: новые медицинские способы регенерации сосудов победили инфаркты, атеросклероз и еще целый ряд заболеваний, в результате чего рост населения угрожающе опережал рост производства. Необходимо было найти способ ограничить прирост населения. В качестве основной меры были предложены повышение канцерогенных субстанций в сигаретной бумаге или добавление малой дозы метилалкоголя в алкогольные напитки. Мортимер запросил в Центральном управлении разрешение задерживаться в бюро после окончания рабочего дня и тотчас получил согласие: он мог теперь работать до двух часов ночи. Все посты охраны были об этом оповещены.

… После некоторого раздумья Мортимер подошел к блоку выдачи информации, оторвал полоску, испещренную цифрами, и выбросил ее в мусорный люк. Трудно было придумывать новые задачи, для которых сверхбыстрому ОМНИВАКу потребовалось бы больше времени. Все еще поглощенный своими мыслями, Мортимер уселся за пульт и принялся зашифровывать вопрос: какие последствия может иметь увеличенное потребление алкоголя на число участников религиозных празднеств. Ответ он получил прежде, чем успел подняться со стула. ОМНИВАК располагал всеми данными и потому с незначительными погрешностями мог ответить на любой вопрос обо всех и каждом. Не существовало ничего, что не подвергалось бы предварительному просчитыванию, и это было невыносимо. Что бы человек ни делал, думал или чувствовал, все было заранее известно; все было скалькулировано, предопределено, и уже не оставалось ни малейшего пространства для собственного мышления и собственных решений. Эту детерминированность обеспечивала регистратура ОМНИВАКа, масса данных, огромный, постоянно пополняющийся статистический материал. Сомнений не было: этот бездушный мозг необходимо уничтожить. «И вправду необходимо? – усомнилось его второе „я“. – Все ведь взаимосвязано, целое оказывает влияние на часть, а часть определяет целое. Не потому ли мы становимся так свободны, когда закрываем на это глаза?..»

Мортимер с силой ударил кулаком по клавишам. Мгновенно вспыхнуло красное матовое стекло с надписью «Ошибка!». Не обращая на это внимания, он пошел в умывальную, подставил лицо и руки под холодную воду. Затем достал из шкафа ионизатор. До сих пор ему не приходилось иметь дела со сварочными аппаратами, но, насколько он мог судить, прибор выглядел как настоящий.

Ничего удивительного, насколько он помнит, применяемые при сварке электроны были зарядами; ионизатор же тоже был не чем иным, как прибором для производства зарядов, хотя, конечно, с более интенсивным действием.

И по форме, и по величине прибор напоминал электрическую дрель, и Мортимер без труда уложил его в ящик для хранения перфокарт. И отправился в путь.

В здании бюро ему нечего было опасаться. В этой секции, которую он знал как свои пять пальцев, он передвигался без труда. И только когда он вышел из лифта на одном из нижних этажей, Мортимер почувствовал легкое беспокойство.

Здесь ему еще не приходилось бывать, и, хотя он хорошо помнил поэтажный план правительственного центра, все здесь показалось ему незнакомым. Самый нижний этаж предназначался для систем поддержания жизнеобеспечения. Здесь находились, так сказать, основные органы гигантского индивидуума, состоявшего, как любое другое живое существо, из отдельных клеток.

От каждого органа шли соединения к каждой клетке: устройства для обеспечения очищенным, подогретым до нужной температуры воздухом и для отсасывания отработанного, коммуникации для подачи воды и сжатого воздуха, провода, по которым результаты замеров и команды на корректировку выходили из соответствующих помещений или поступали в них: показатели влажности воздуха, содержания двуокиси углерода и пыли, температура.

То, что на поэтажных планах было обозначено не очень четкими фиолетовыми прямоугольниками, здесь представало в виде громко пульсирующих, выпускающих пар, шипящих и клокочущих чудищ из алюминия, стекла и синтетики.

Мортимер остановился возле лифта и огляделся. Дверь позади него закрылась и как бы отрезала его от внешнего мира. Он с трудом подавил желание нажать на кнопку вызова и решительно прошел в коридор. Попытался сориентироваться – установка кондиционирования должна находиться там, сзади, или нет, скорее там…

Мысленно сверившись с планом, Мортимер двинулся по проходу между машинами. Его словно накрыло куполом из шумов и полутеней, осветительные стены давали лишь слабый рассеянный свет, скрадывавший истинные размеры помещения. Только теперь Мортимер заметил, что все время напряженно ловит любой шорох, тишина дарила успокоение.

Он прислушивался к шуму и всматривался в темные углы. Все здесь было непривычным, и потому он не уловил ничего подозрительного. Несмотря на шум, он по-прежнему старался ступать как можно тише, он почти крался. Крепко сжав рукоятку ящика, он шел, каждый раз съеживаясь от движения какого-нибудь поршня или клокотания, неожиданно раздававшегося в каком-нибудь котле.

Вдруг он остановился как вкопанный – на этот раз никакого самообмана, вся неуверенность исчезла. На левой боковой стене вспыхнул красный свет, погас и снова зажегся… Мортимер быстро шагнул в боковой проход, остановился согнувшись, прижав к телу руки, и прислушался… Сомнений не было, он услышал шум лифта! Желудок словно налился свинцом, по телу растекалась слабость. Мортимер бросился вниз между двумя машинами, втиснулся под толстую трубу. Зашипела пневматическая дверь лифта… что-то появилось в зале – он скорее почувствовал это, чем услышал.

Что-то заскользило вдоль ряда машин, остановилось возле бокового прохода, где затаился Мортимер, и свернуло… Монтажный автомобиль! Тяжесть в желудке у Мортимера растаяла, монтажный автомобиль, значит, полиция здесь ни при чем.

Но приборы могут его зафиксировать и сообщить об этом в Центр управления, тупо, как всякий автомат…

Автомобиль покатился дальше, оставив его без внимания. В конце коридора он остановился, вытянул одну из своих искусственных рук, похожую на протез – вместо кисти в нее был вмонтирован гаечный ключ, – и с коротким жужжанием навинтил гайку. Проблесковый сигнал на стене погас, автомобиль снова проехал мимо Мортимера но боковому проходу в средний тракт, дверь лифта распахнулась, и тихое пощелкивание подъемника затерялось в остальных шумах.

Подавив смешок в пересохшей гортани, Мортимер поднялся и пошел, не оглядываясь по сторонам, к своей цели – воздухораспределителю. Это было громоздкое сооружение, из которого выбегали сотни малых и больших шлангов и трубок, расположенных в строгом порядке, однако являвших собою полную путаницу для непосвященного. Мортимер пошел, следя за нумерацией, и вскоре нашел подпитывающую линию, которая должна была привести его в зал накопителя. Теперь он действовал решительно и быстро. Он отключил автоматические сигнализаторы ошибок и отвинтил барашковые винты, которые крепили смотровое окошко к толстой, в две ладони, трубе. Осторожно высвободил стекло, заметив, каким образом было установлено уплотняющее кольцо, и поставил ионизатор вдоль сильного воздушного потока. Повернув рукоятку на полную мощность, зафиксировал ее в этом положении и снова вставил стекло с уплотнителем. Затем быстро закрутил винты.

Сделать это было очень просто – никто не рассчитывал на такой вид диверсии. Насильственное вторжение в Центр и даже похищение секретных материалов – от этого зал был надежно защищен. Никто не мог переступить его порог незамеченным, тройное заграждение с автоматическими контролерами, которым любой визитер обязан был предъявить свои полномочия и документы, страховало от всяких неожиданностей. К тому же людям здесь вообще делать было нечего.

Считалось, что опасность может исходить от групп, желавших завладеть правительственной властью и для этого нуждавшихся в информации. И совершенно не учитывалось, что кто-то, даже не помышляя о власти, станет действовать, исходя лишь из альтруистических мотивов. Роковая ошибка. Даже машина дала сбой. Она приняла в расчет человеческий эгоизм как постоянную величину. И эта ошибка стала гибельной для нее.

Мортимер огляделся – ничего подозрительного, насколько хватал глаз. Он поднял ящик из-под прибора и двинулся в обратный путь. Еще работали агрегаты, поток приказов еще бежал к передатчику, который посылал их на Землю, парализуя центр жизнеобеспечения человечества. Но скоро этот поток иссякнет. Донесения станут запутанными, ошибочными, превратятся в бессмыслицу и в конечном счете прекратятся. Люди снова станут действовать без принуждения, свободно.

С наслаждением рисовал Мортимер в своем воображении разрушительную работу ионов в мельчайших элементах запоминающего устройства. Трудно вообразимый, абстрактный процесс, однако имеющий огромное практическое, жизнеопределяющее значение. Он живо представил себе, как заряды ударяются о молекулы, выводя их из покоя, как они переориентируют их, меняют их полюса.

Он видел, как вместо упорядоченных рядов возникает тахистическая неразбериха, как блуждают двоичные цифры, рушатся матрицы… Собственно говоря, кто сейчас видел все это? Может, это был его неразлучный противник, тот, другой, его искуситель – Стэнтон Бараваль? Или на этот раз его незримый оппонент со своими нравственными сомнениями не просил слова? Слезы выступили на глазах Мортимера от радостного предвкушения успеха. Мир спасен!

На этот раз он победил все мешавшие ему голоса.

Едва он вошел в лифт, как завыла сирена.

6

Мортимеру следовало бы еще раньше заметить: что-то тут не так, но восторг ослепил его. Он остановился, прислушался и различил топот бегущих откуда-то из глубины машинного зала, услышал крики, доносившиеся сверху через шахту. Он уже поднял было руку к табло с кнопками, однако, вместо того чтобы нажать на кнопку с цифрой 16 – номер своего этажа, непроизвольно нажал клавишу с надписью «вниз». И прежде, чем успел осознать свои действия – ведь он был уже на одном из самых нижних этажей, – лифт понесся вниз.

Кажется, он проехал больше трех метров, составлявших один этаж, кабина остановилась, и половинки двери разошлись в стороны. Здесь царила тишина.

Убедившись, что опасности нет, Мортимер вышел из лифта. Он обнаружил, что все еще сжимает рукоятку ящика, и быстро вставил его между половинками двери. Теперь они уже не сомкнутся и никто не сможет вызвать лифт наверх – путь преследователям отрезан.

Мортимер осмотрелся. Этого этажа на плане не было. Должно быть, здесь находилась самая секретная часть установки, ведь на плане как раз не хватало данных о двух отсеках: бюро тайной полиции и месте, где расположен передатчик. Душераздирающий скрежет вдруг заставил его вздрогнуть. Мортимер еще успел увидеть, как двери лифта сомкнулись, раздавив ящик словно щепку.

Он неверно рассчитал! Несмотря на то что кабина лифта была закрыта неплотно, она все же пришла в движение, при этом торчавшие из дверной щели металлические части ящика были срезаны словно бритвой.

Все сорвалось. Произошло что-то необъяснимое, не поддающееся осмыслению, и операция провалилась. Видимо, они давно обнаружили ионизатор – из-за нарушения циркуляции воздуха и повышения температуры; в момент тревоги любое отклонение становится существенным, и сейчас монтажный автомобиль наверняка уже занимался устранением постороннего прибора.

Мортимер был в отчаянии. И не оттого, что испугался за свою жизнь, ему было обидно, что и на этот раз все сорвалось.

И тут, словно молния, его пронзила мысль: передатчик! Он был таким же аллергетиком системы, как и накопитель, хотя и не столь чувствительным – передатчик можно было восстановить, в то время как разрушенные объемы информации были безвозвратно потеряны. Но, может быть, достаточно отвоевать хоть немного свободы, возможно, даже временное освобождение из-под власти приказов приведет к падению правительства. Если люди почувствуют хоть малейшие проблески свободы – уже одно это, возможно, приведет к восстанию!

Необходимо разрушить передатчик – может быть, судьба переворота все еще в его руках!

Он предполагал, что передатчик находился в центре Лунного города, на одинаковом расстоянии от направленных антенн на углах треугольной площади в основании пирамиды, и потому повернул направо. Он использует то обстоятельство, что в правительственной системе действует минимальное количество людей – большинство функций выполняли компьютеры либо управляемые компьютерами аппараты, роботы. Эти были повсюду, но Мортимер мог не опасаться: приказа высших правительственных учреждений об отключении блокирующих устройств, которые не позволяли роботам нападать на людей, пока не было.

Мортимер наугад бросился вперед и тут же убедился, что нашел кратчайший путь к передатчику – об этом говорили надписи на стенах.

Впереди засветилось табло: «ПЕРЕДАЮЩИЙ ЦЕНТР. АБСОЛЮТНАЯ ТИШИНА!»

Мортимер рванул дверь на себя. У пульта спиной к нему стоял мужчина. Он испуганно обернулся, и Мортимер, оглядевшись в поисках какого-нибудь оружия, схватил маленький микрофонный штатив с тяжелым основанием и тут же опустил руку – перед ним был Гвидо.

– Что тебе здесь надо? – спросил тот и угрожающе двинулся к Мортимеру. – Тебе нечего тут делать, это не имеет отношения к твоему заданию!

– Заговор не удался! Они подняли тревогу! – Мортимер с трудом переводил дух. Подняв штатив, он бросился к генераторным лампам. – Надо поскорее разрушить передатчик!

– Стой, погоди! – воскликнул Гвидо. Мортимер уже занес над головой свое орудие, но Гвидо схватил его за руки.

– Пусти, это ведь единственный путь к спасению! – Мортимер отчаянно пытался высвободиться.

– Ты сошел с ума! – крикнул Гвидо. Стиснув Мортимера железной хваткой, он попытался вырвать у него штатив. Он был явно слабее Мортимера, но ловким приемом заставил Мортимера разжать пальцы и выпустить штатив, тот с грохотом упал на пол. Из коридора донеслись шум и крики.

– Ты что же, ничего еще не понял? – спросил Мортимер. Вероятнее всего, наш план уничтожить накопитель памяти сорвался. Но если разрушить передатчик… Отпусти меня, Гвидо, и лучше помоги мне!

Тот разжал руки, но ногой придавил валяющийся на полу штатив. Мортимер побежал к большим, тускло светящимся лампам, словно собирался уничтожать их голыми руками.

– Это ты ничего не понял! – быстро проговорил Гвидо. – Не паникуй и не делай глупостей. План гарантирован на сто процентов, все продумано и учтено. Передатчик нужен нам самим. А теперь беги отсюда, не то ты выдашь меня. Не мешай мне выполнять мое задание.

Он вытолкнул Мортимера в узкую боковую дверь и захлопнул ее. Мортимер на минуту остановился, но не успел он опомниться, как дверь снова распахнулась и целая вереница роботов-автомобилей с выдвинутыми захватами покатилась через нее.

Видимо, зал, в котором он находился, служил кино– и шукоархивом, с пола до потолка тянулись стеллажи, заполненные бобинами кинопленки и магнитолент, роликами с ампексом.

Мортимер никак не мог найти выход, и страх, что он попал в ловушку, отозвался острой болью в животе. Нужно взять себя в руки. Он побежал, касаясь стены рукой, надеясь, что так скорее наткнется на какую-нибудь дверь, за ним по пятам, словно свора собак, мчались монтажные роботы.

Значит, приказ получен из самых высоких сфер!

Пока ему еще удавалось обгонять своих преследователей, но ведь роботы не знают усталости, а он всего лишь человек, и надолго его сил не хватит.

Мортимер, пробегая, сбрасывал с полок штабеля бобин, вынуждая роботы объезжать их, однако расстояние между ним и его преследователями угрожающе сокращалось.

Он лихорадочно соображал, как выбраться отсюда, отметив, что даже в этой сложной ситуации не утратил способности сосредоточенно думать. В самом деле, эти монтажные автомобили – всего лишь бездушные автоматы. Если они даже имеют радиосвязь с ОМНИВАКом – а это, скорее всего, именно так, – тот мог действовать только в соответствии с получаемой информацией. А роботы двигались как слепые, они «видели» так, как видят летучие мыши в пещерах – с помощью ультразвука, которым они «ощупывают» окружающий мир. Анализируя спектральное распространение длины волны, они могли фиксировать температуру визированного объекта и таким образом установить присутствие человека.

Именно на этом решил Мортимер построить свой трюк: он стащил на бегу куртку, набросил ее на лестницу-стремянку, которую он поставил на пути у роботов, и с удовлетворением наблюдал, как они накинулись на одежду, еще хранившую тепло его тела, вцепились в нее всеми своими захватами, и те переплелись между собой.

Это была короткая передышка, но Мортимер немедленно воспользовался ею.

В конце коридора он увидел проход и мгновенно проскочил в него. И тут же с отчаянием увидел, что роботы снова пустились в погоню за ним. Он снова стал сбрасывать все, что лежало на полках стеллажей – теперь это были уже не магнитоленты, а связки перфокарт. На архивных столах Мортимер заметил карты с отпечатками пальцев, а также снимки людей анфас и в профиль. Очевидно, он находился в пресловутой картотеке Всемирной полиции, где хранились данные на каждого жителя страны.

Добежав до стены, он и здесь не обнаружил выхода. Кажется, он и в самом деле попал в западню. Роботы, продолжавшие свою свирепую охоту за человеком, приближались, и Мортимер заметался как загнанный зверь. Первый робот был уже в двух шагах от него, две стальные клешни поднялись к нему… Мортимер отпрянул назад, лоскут, вырванный из его брюк, остался в захвате. Наконец Мортимер, отчаявшись, стал взбираться на стеллаж, карабкаясь по направляющим полкам, как по лестничным ступенькам. Добравшись до верха, он почувствовал себя в относительной безопасности – внизу роботы беспокойно сновали взад и вперед, словно хищники в клетке. Однако долго находиться в таком положении он не мог, пальцы немели, мышцы сводила судорога. Он уперся ногами в две противоположные полки и теперь держался цепко, точно трубочист в каминной трубе. Однако, едва он попытался продвинуться таким образом вперед, роботы под ним тоже переместились, очевидно, убежать от них было просто невозможно.

Из соседнего помещения доносились крики – видимо, по тревоге поднялись и люди, в просветах между полками Мортимер видел синие мундиры агентов Всемирной полиции. Понимая, что его жалкая попытка бегства обречена на неудачу, Мортимер двигался между полками, затем с трудом протиснулся над боковиной и проскользнул в последний ряд. И тут у него снова появилась надежда: он увидел в стене устье шахтного ствола, в начале которого на убегающих в темное чрево рельсах стояла маленькая приземистая вагонетка, нагруженная кассетами, полными перфокарт. Шахта, по-видимому, ведет в помещение, где проводится анализ личностных данных, но ему сейчас это было безразлично. Важно лишь одно: в это устье шахты свободно проходил человек.

Одним прыжком Мортимер соскочил вниз, но неловко зацепился… замешкался… и роботы набросились на него… он почувствовал удары по спине, по ногам… но рыбкой проскользнул в отверстие, бросившись в него, словно тигр сквозь горящее кольцо, и упал на пустую вагонетку. Его обволокла темнота. Он услышал, как свистит воздух вокруг него, и понял, что мчится куда-то.

7

Весь путь занял несколько секунд, затем световое пятно расширилось, и, словно гигантская пасть, выплюнула его. Он свалился на длинный архивный стол, перевернулся, связка перфокарт рассыпалась по полу, одна из кассет тоже разлетелась вдребезги.

Мортимер выпрямился, и взгляд его уперся в лицо опухшего, заплывшего жиром человека, который растерянно уставился на него.

– Как ты попал сюда? Кто ты такой? – Мортимер увидел направленное на него дуло гамма-пистолета: маленький черный кружок, источник разрушительных, всепроникающих гамма-лучей…

Это, наверное, тот самый саботажник, о котором нас предупреждали, – раздался хриплый голос Бушора. Он кивнул на Мортимера, продолжая прятаться за спину своего шефа. – А ну-ка руки вверх, приятель!

– Кардини, вы же меня знаете! – воскликнул Мортимер. – Ведь вам известно… Три недели назад вместе с Никласом и Бребером…

– Руки вверх, если не хочешь поджариться, – прошипел Бушор.

– Вы же должны вспомнить, вы еще пожелали нам удачи! – заклинал Мортимер.

– Кардини недоверчиво поднял брови. – О чем это он? – спросил он.

– Понятия не имею. Вызовите сейчас же поисковую команду.

Голос Мортимера срывался:

– Нет. Бушор! Подождите! Вы должны знать, вы же были при этом.

– Вы знаете этого парня? – спросил Кардини.

– Никогда не видел, шеф.

– Он лжет! – Кардини подошел к микрофону переговорного устройства. – Разыскиваемый находится здесь. Нет, ничего не случилось. Кажется, он без оружия.

Мортимер сделал последнюю попытку:

– Послушайте, Кардини, еще не все потеряно! Вы еще можете спасти дело.

Пошлите наверх поисковую команду. Прикажите роботам вернуться на склад! За это время мы сможем уничтожить передатчик.

– Уничтожить передатчик? Парень, видно, не в своем уме…

– И очень опасен, – добавил Бушор.

– У него вид сумасшедшего, анонимное сообщение по телефону оказалось верным.

На огромном письменном столе задребезжал сигнал.

– Немедленно ко мне! – крикнул Кардини в микрофон. Несколько человек в форме окружили Мортимера. Подавленный и опустошенный, в разорванной одежде, он устало привалился к стене и не в силах был больше сделать ни одного шага. Наступали последние минуты. Он проиграл. И все-таки он должен сохранять самообладание, как и те, кого уже постигла схожая судьба, как Никлас или Легентов. Если бы он постоянно твердил себе, что так или иначе обречен, он бы, возможно, воспринял все это иначе.

Вошли двое мужчин в штатском.

– Усыпить? – спросил один из них.

– Нет, лишите чувствительности только руки и ноги, доктор Селзник, – распорядился Кардини.

Этот маленький невзрачный человечек был всемирно известным неврологом, психопатологом и пропагандистом, который по поручению правительства контролировал медико-технические институты. Он подошел к арестованному и сделал ему несколько уколов. Мортимер почувствовал, будто свободно парит в воздухе, а затем с грохотом рухнул на пол.

– Приготовить все для допроса, – приказал Кардини, – и через пять минут доставить в комнату для снятия показаний. Посмотрим, что кроется за всем этим.

Мужчины раскрыли чемоданчики с инструментами. Вначале у Мортимера сняли отпечатки пальцев, затем взяли на анализ кровь, определили наличие белка в организме и составили генную карту. После этих процедур Мортимера уложили на носилки, и тележка отвезла его к лифту, который поднял его на шестой этаж – там размещались медицинские лаборатории. В зале, облицованном белым кафелем, где стояло несколько аппаратов непонятного назначения, его сняли с носилок. Мортимер попытался пошевелиться, но ноги и руки были нечувствительны, будто и не существовали вовсе. В конце концов ему удалось выпрямиться, двое мужчин в белых халатах усадили его на стул и защелкнули у него на животе изогнутую скобу, плотно, словно ремнем, притянувшую его к спинке стула.

Через две минуты все, кого Мортимер уже видел раньше в кабинете Кардини, окружили его, казалось, они чего-то ждут, поэтому и не начинают допрос. Раздался какой-то шум в дверях, и в комнату вошел Перье, глава правительства и президент государства, а с ним и члены его штаба. Мортимер сразу узнал О'Гери, руководителя Социально-Стратегического бюро, своего начальника.

Перье подошел вплотную к Мортимеру и принялся изучать его, словно диковинное насекомое, затем повернулся к О'Гери.

– Человек из вашего отдела?

– Да, сэр.

– Мне жаль, но я должен приказать арестовать вас. – Перье раздраженно махнул рукой. – Живо укол и привязать покрепче! – Он подозвал Кардини:

– Итак, объясните, как могли произойти все эти невероятные события?

– У нас раздался телефонный звонок, сэр, – начал свой рапорт шеф полиции. – Звонил неизвестный. Мы попытались установить, откуда, очевидно, звонок был из южноамериканского дистрикта…

– Личность этого человека установлена? – перебил его Перье.

– Нет, сэр.

– Тогда не отвлекайте нас мелочами! Чего он хотел?

– Он предупреждал нас. Говорил о каком-то революционере, члене запрещенной либеральной партии. И о том, что этот субъект будет болтаться в правительственном здании, якобы он готовит диверсию.

– Он был вооружен? Представлял опасность? О чем сигнализировали детекторы? Взрывчатые вещества? Уран? Плутоний? Яды?

– Нет, сэр. Ничего этого не было, сэр.

– Безобразие! – сказал Перье. – Вы, конечно, тут же подняли тревогу?

Все правильно. Ну и где же вы обнаружили этого молодчика?

– У меня в рабочем кабинете, сэр. – Кардини запнулся… – Он пришел… он появился из соединительной шахты, ведущей к персональному архиву…

– В вашем кабинете? – Глава правительства наморщил лоб. – В высшей степени занимательно. Загадочно. Что ему понадобилось у вас?

– Не знаю, сэр… – Кардини выглядел уже совсем не таким уверенным, как прежде.

– Вы знакомы с этим типом? Видели его раньше?

– Нет, сэр.

– Черт побери, что же он искал у вас? Он что же, пытался застрелить вас?

– Не знаю.

– Так. И этого не знаете. – Перье повернулся к доктору Селзнику. – Начинайте допрос.

– Химический, сэр? Или по методу фокусировки…

– Уймитесь вы со своим методом! Делайте что-нибудь, только побыстрее!

– Предлагаю легкий наркотический шок, а затем гормональную активизацию, чтобы он заговорил…

Перье рывком придвинул стул и сел.

– Хорошо. Только быстро. Кто знает, какая заваруха уже поднялась!

Мортимер следил за тем, как доктор Селзник приблизился к стенному шкафу, выдвинул ящик, извлек и надломил ампулу, набрал в шприц жидкость.

Затем подошел один из ассистентов и заслонил от него врача. Он закатал у Мортимера рукав и перетянул жгутом предплечье. И тут снова перед ним возник врач со шприцем. Укола в вену Мортимер не почувстовал. Он пытался сопротивляться, напрягая те мышцы, что еще не онемели, хотя и понимал, что это бессмысленно. Врачу уже ничего не стоило удерживать его на месте.

… Мортимер сидел посреди комнаты, словно на сцене. Две дюжины глаз безжалостно сверлили его. Он ждал боли, пытаясь уловить малейшие ее признаки, он боялся, что она застигнет его врасплох. Он водил языком по нижнему ряду зубов – словно в этом была его последняя опора, последняя гарантия от предательства. Он выдвинул челюсть и нащупал языком затвердение.

Одно еле заметное движение, и его жизнь завершится…

Боли он не ощутил. Вместо нее по всему телу разлилась слабость, поначалу даже приятная. Затем он почувствовал легкое головокружение, пустоту в голове, и его замутило. Мортимер боялся шевельнуться, ему казалось: малейшее движение, стоило лишь мигнуть или проглотить слюну, может ввергнуть его в бездонную пучину мучений.

Доктор Селзник делал что-то за его спиной с одним из аппаратов, наконец он снова появился перед Мортимером, держа в руке прибор, соединенный кабелем с каким-то тихо гудевшим ящиком. Прибор был похож на фен для сушки волос, однако оканчивался типичной зонтичной антенной для воздействия на мозговые центры. Мортимер понял, что у него остается так же мало шансов на свободу действий, как у тех подопытных петухов и уток, которым предшественники современных неврологов вживляли в мозг концы проводов, чтобы по приказу возбуждать у них то сонливость, то агрессию, то половой инстинкт. Когда врач остановился перед ним и опустил зонтичную антенну на его голову, покрытую короткими, чуть-чуть отросшими за последние три недели волосами, боязнь стать предателем снова овладела им, он превозмог вялость и тошноту, решительно выставил вперед нижнюю челюсть и снова нащупал затвердение возле наполненного ядом зуба. Его опять охватили сомнения, он подумал, что вот сейчас все останется позади: чувства и мысли, надежда и страх, ненависть и любовь – все то, что наполняет жизнь человека смыслом. Любовь! Сразу вспомнилась Майда. Как он надеялся вновь увидеть ее…

Что-то вибрировало на темени, вонзалось в его мозг, буравило и сверлило его голову, безболезненно, но неотступно…

Вокруг были разные животные… Крокодил, змеи, черепахи, антилопа-гну – посреди комнаты и рядом, вместо белых лиц, обращенных к нему… И вдруг звери исчезли, словно декорации в панорамирующей кинокамере, и появились цифры, формулы, объем пирамиды, закон параллелограмма… он находился в детском саду, его просили прочесть стихотворение, а он никак не мог вспомнить начало – все молча ждали, уставившись на него… Нет, это были не учителя, родители или школьные товарищи, это были Никлас, Бребер и Гвидо, они смеялись и хлопали ладонями по бедрам, а он стоял перед ними в ночной рубашке и ревел, потому что боялся ужей, которых они напустили ему в постель… Затем его челюсти непроизвольно разжались, и он запел, широко раскрывая рот, сложив губы в форме буквы «О»: «С днем рожденья, с днем рожденья…», они были его друзьми, он любил их, ему хотелось броситься к ним, похлопать по плечам, пожать руки… И он взывал к ним: «Слушайте, слушайте…»

– Мы хотим спасти мир! – крикнул он. – Я уже четыре года как с либералами…

– Центр сообщений у меня в фокусе, – сказал доктор Селзник. – Можете допрашивать его, теперь он скажет все без запинки.

– Меня зовут Мортимер Кросс, я уже три недели нахожусь на Луне, работаю в Стратегическом Бюро… – Слова неудержимым потоком лились из уст Мортимера. Он слышал себя со стороны, словно это говорил кто-то другой, он напрягал все силы, чтобы заставить себя замолчать, но тщетно. – Сегодня я занимался вопросом прироста населения, через двадцать лет людей будет вдвое больше…

Кардини поставил микрофон посреди комнаты.

– Теперь все по порядку. Ты подложил бомбу?

– Нет! – сказал Мортимер. – Никакой бомбы нет…

– Тогда что же? – прервал Кардини. – Диверсия с помощью ядовитого газа?

Мортимер осознал, что именно сейчас он выдаст и план, и своих товарищей. Он ожидал самого худшего: побоев, пыток, уколов – и считал, что у него хватит сил выдержать все это. Но им удалось отключить его волю. Слова вылетали из его уст, и он не имел ни малейшей возможности остановить это извержение; пока он не сказал ничего существенного, однако каждое слово могло обернуться предательством – предательством по отношению к товарищам, к их общей цели. Мортимер стиснул челюсть и почувствовал, как что-то хрустнуло во рту, на языке появился сладковатый вкус, он быстро сглотнул и продолжал говорить:

– Никакого ядовитого газа. Никто не должен быть ранен. Для нас главное – исключить влияние правительства, прекратить надзор и вмешательство в личные дела. Вы же все знаете, Кардини, вы же сами пожелали мне успеха!

Речь о том…

Глава правительства вскочил со своего места.

– Что такое? Кардини известно о вашем выступлении?

Мортимер с ужасом сознавал, что сейчас он выдаст все. Надо выиграть хоть несколько секунд, должен же яд подействовать наконец! Он прикусил язык, надеясь хоть как-то удержать поток слов, почувствовал боль, но голосовые связки – или что-то там еще – продолжали издавать звуки, хотя и несколько невнятные.

– Кардини знает все. Бушор тоже участник. Именно поэтому на сей раз операция не должна была кончиться неудачей…

– Арестуйте их! – вскричал Перье, указывая на обоих. Полицейские бросились к Кардини и Бушору.

Шеф полиции, побледнев, отшатнулся к стене.

– Ничего не понимаю… Это ужасное недоразумение!

– Может быть, он лжет? – обратился Перье к доктору Селзнику.

– Исключено!

– Тогда сделайте им по уколу и перенесите в соседнее помещение. Потом допросим и этих. Какой подлый заговор! А теперь вернемся к Баравалю. – Он постучал пальцами по груди Мортимера. – Ну, выкладывай! Что ты успел натворить? О какой диверсии ты говорил?

Лицо его исказил нервный тик, он склонился к Мортимеру и яростно потряс его.

– Не надо! – воскликнул доктор Селзник. – Вы собьете фокусировку, он и без того заговорит.

– … Мы собирались вывести из строя накопитель ОМНИВАКа, уничтожить информацию…

– Но каким образом, черт побери?!

– С помощью ионизатора. Я установил ионизатор в вентиляционной трубе, ионы деполяризуют…

Перье повернулся к своей свите.

– Ради всего святого! Что мы можем предпринять в этом случае?

– Главный инженер должен знать… – ответил один из безмолвных зрителей.

– Соедините меня с ним! – потребовал Перье. «Они еще не обнаружили ионизатор», – подумал Мортимер. От радости кружилась голова. Может быть, операция все-таки удалась? Он неудержимо продолжал говорить.

– … Информация выражена в заряженных и сориентированных молекулах.

Ионизированными частичками газа они гасятся, как магнитофонная лента, если по ней провести магнитом.

Перье прорычал в переговорное устройство:

– Надо найти способ спасти накопитель памяти. Что можно сделать против ионов?

В ответ из динамика раздался бесцветный голос:

– Сначала нужно убрать ионизатор. Затем отравленный ионами воздух как можно скорее удалить из помещения. Вряд ли поможет что-нибудь другое…

– Мы должны действовать. Ваши предложения?

– Лучше всего подсоединиться к внешнему вакууму. Тогда весь воздух в здании, где находится накопитель, вместе с ионами мгновенно будет замещен.

– Как это сделать?

– Минуту, я как раз смотрю план… Нашел! Не все еще потеряно. Под помещением, где находится накопитель, идет коридор к передающей мачте три, а через запасной выход существует связь с внешним миром. В конце коридора имеется старая строительная шахта, так что потребуется лишь открыть две шлюзовые двери. На все это уйдет не более пяти минут.

– Распорядитесь об этом!

– Понятно!

Перье отключил переговорное устройство и снова опустился на стул. Лицо у него было усталое.

– Доктор Селзник, заканчивайте допрос!

Врач повиновался. Он быстро спрашивал, и Мортимер отвечал. Кросс сообщил о своей встрече с Бребером и Никласом, о тех приказах, что он получил, о докторе Про-коффе и пересадке мозга, которую произвел этот ученый. Он рассказал о Майде и их ночной прогулке в саду. Поведал и о том, как нашел Майду на космодроме…

Внезапно этот поток слов прервал звук сирены – сигнал тревоги. Доктор Селзник прекратил допрос, Перье подбежал к переговорному устройству и вызвал центральный пост надзора.

– Что случилось, кто дал тревогу? Взволнованный голос сообщил:

– Тревога включилась автоматически, на посту номер шестнадцать!

– Где это?

– Это проход к передатчику три, который только что был эвакуирован.

– Срочно установите причину тревоги!

– Сейчас узнаем… Контрольный мобиль уже в пути… Но пока нет никаких сообщений… Внимание! Только что получено донесение поисковой группы номер четыре: в установке кондиционирования не найдено ничего, если не считать обычного сварочного аппарата за распределителем, в переходе к залу накопителя памяти. Ионизация воздуха не зафиксирована. Содержание электричества в воздухе повсюду нормальное.

– Странно. Может, есть смысл арестованных еще раз…

– Внимание! Есть картинка с поста номер тринадцать… Я перевожу ее на ваш приемник.

Большой флюоресцирующий экран ожил, засветился, и сразу появилось изображение – коридор, по которому бежали мужчины в вакуумных костюмах…

Один из них, казалось, бежал прямо на зрителей, его фигура, увеличиваясь все больше и больше, заполонила весь экран, он поднял какой-то предмет, швырнул его прямо перед собой. Изображение исчезло.

– Это Бребер, – крикнул Мортимер. – Вы видели его? Это Бребер, о котором я рассказывал! Они идут! Наша взяла!

8

Пять минут спустя Мортимер был освобожден.

В комнату ворвались два десятка вооруженных мужчин, они скрутили полицейских и арестовали членов правительства. Доктора Селзника заставили сделать Мортимеру инъекцию, и к тому вернулась власть над своим сознанием и телом. Чуть пошатываясь, он стоял перед ними, хотя чувствовал себя совершенно здоровым и бодрым. Одно лишь мучило его, хотя сейчас это уже не имело значения: в конечном счете он выдал своих товарищей.

– Идем с нами, – сказал ему Гвидо. – Ты один из немногих, кто уже бывал в этом доме. Пойдешь со мной в Центральный блок. Я буду оттуда руководить дальнейшими действиями. Ты останешься при мне – будешь моим личным советником.

– Ты все еще доверяешь мне? – спросил Мортимер. Он открыл дверь и показал, куда надо идти – направо, к лифту.

– Почему бы нет? Ты ведь отлично справился со своим заданием.

– Нет, Гвидо, – возразил Мортимер. – Кое-что не получилось – я говорю о капсуле с ядом. Она не сработала.

– Ты действительно готов был убить себя? Недурно!

– Я говорю серьезно: я выдал вас, Гвидо, – повторил Мортимер. – Они сделали мне укол и навели фокус. Я вынужден был говорить. Я не мог иначе.

Понимал, что не имею права, но это просто выливалось из меня само по себе – и я рассказал все, что я знал о тебе, о Никласе, о Кардини и Бушоре, о нашем нападении на центр накопителя…

– Не мучайся, все в конце концов удалось.

Гвидо последовал за Мортимером в лифт, и тот нажал кнопку с цифрой 40.

На сороковом, самом верхнем, этаже располагались апартаменты членов правительства и центральный пульт, куда сходились все коммуникации и откуда управлялся ОМНИВАК.

– Нет, Гвидо, для меня это совсем не так просто, как тебе представляется. Я не выдержал. Я предал вас…

– Давай кончим с этим, – резко оборвал его Гвидо. – У каждого из нас были свои задачи, закулисную сторону которых он не был обязан знать. Я сам с молодых лет состою на правительственной службе – правда, потом был смещен на Землю и лишь четырнадцать дней как вернулся. Я тоже до вчерашнего дня не знал обо всех деталях плана. Так что тебе нечего терзаться угрызениями совести. Мы же сказали тебе, что все запланировано. Все! Ясно тебе или нет?

Мортимер почувствовал легкое головокружение – то ли от резких слов Гвидо, то ли от быстрого движения лифтовой кабины.

– Все? Ты имеешь в виду… даже мое предательство?

– Да, говорю тебе… А в зубе у тебя был раствор глюкозы. Так что у тебя нет ни малейшей причины винить себя.

– Но зачем? Зачем вы это сделали?

– Очень просто. Мы собирались передать сторонникам старого режима некоторые сведения, которые должны были выглядеть абсолютно достоверными.

Поэтому мы тебя и препарировали. Все прошло великолепно.

Мортимер начал понимать.

– Значит, и мой плен был тоже предусмотрен? Вы что же, нарочно передали меня в лапы полиции?

– Ну, конечно! – улыбнулся Гвидо.

Лифт остановился. Словно во сне Мортимер вышел из кабины и направился к Центральному блоку. Гвидо догнал его и положил руку на плечо.

– Не принимай близко к сердцу – иначе было нельзя. Нам пришлось обмануть тебя. Если бы мы посвятили тебя в свои истинные планы, ты бы наверняка выболтал и их. Сегодняшние методы допроса столь совершенны, что никто не может устоять. Они даже из мертвых ухитряются добывать информацию. – И, видя, что Мортимер молчит, он добавил: – Когда речь идет о нашем общем деле, на чувства отдельных людей приходится не обращать внимания. Пойми же!

Мортимер понимал. Все было просто и ясно, и, наверное, все было правильно. И все же он не мог с этим смириться. Его обманули! Получив задание, он дал себе клятву выполнить его во что бы то ни стало, даже ценой собственной жизни. Он испытал подлинное вдохновение, когда его посвятили в заговор мирового масштаба, и тяжкое разочарование – на допросе, от сознания собственного бессилия, а теперь оказывается, что это задание – заранее обусловленная игра, обманный маневр, в котором ему отводилась двусмысленная и жалкая роль.

Но разве в конечном счете он не послужил партии – именно так, как он поклялся, без оглядки на личные интересы и пристрастия? Когда берут на себя такое задание, то идут до конца. Очевидно, тут была задета его гордость, потому-то он и хныкал, как малое дитя.

– Все будет правильным, – произнес он тихо, – если мы добьемся успеха.

– Разумеется! – с жаром подхватил Гвидо. – А разве ты в этом сомневаешься? Мы ведь почти выиграли.

Вооруженный человек в штатском ждал их у двери, ведущей в Центральный блок.

– Все в порядке. Эту часть здания мы удерживаем прочно. Сопротивления почти не было.

Мортимер не знал никого из людей, ожидавших их.

– Привет, Гвидо! Хорошо, что ты здесь. Что нам нужно захватить в первую очередь, реактор или склад с оружием?

– Компьютерный зал, – сказал Гвидо. – Действуйте!

Перед каждым был микрофон, они наблюдали за происходящим на экране или принимали сообщения. Гвидо уселся на вращающийся стул перед распределительным щитом ОМНИВАКа и похлопал рукой по гладкой панели.

– Теперь ты поработаешь на нас, старина.

Он повернулся на стуле к Мортимеру, единственному, кто оставался безучастным к лихорадочным приготовлениям, словно все это его не касалось.

– ОМНИВАК! – произнес Гвидо. – Это самое важное. Завладев им, мы будем властвовать над жизнью и смертью, над прошлым и будущим. И уж потом по списку идут запасы плутония и водородные бомбы.

Мортимер был озадачен.

– Я думал, что они уже несколько сот лет как уничтожены.

– Чепуха! Кто станет уничтожать столь ценный материал? До такой глупости не додумались даже былые демократы с Востока и Запада.

Один из мужчин вскочил, размахивая бумажной полосой.

– Компьютерный зал взят. Только в южном крыле еще обороняются мощные отряды полиции. Отряд номер семь с Хасаном во главе пытается их выкурить.

Эскадрилья кораблей с Земли подлетает сюда.

– Ну с этими-то мы справимся, – рассмеялся Гвидо. – Ведь ракетные базы ответного удара управляются именно отсюда. – Он поискал глазами на пульте какие-то кнопки, нажал их. – Сейчас они подойдут. Как только они окажутся на достаточно близком расстоянии, я пошлю поприветствовать их нескольких стальных гонцов.

– Сколько наших здесь? – спросил Мортимер.

– Двести человек, – сказал Гвидо. – Они приземлились на двух грузовых транспортниках. Я сам отключил радарную защиту. Самое трудное было доставить наших ребят в правительственный центр. Но тут нам помог гениальный план Никласа: мы имитировали нападение на накопитель памяти. Это как раз и входило в твое задание, хотя ты об этом даже не подозревал. Мы знали: они сделают все, чтобы сохранить запасы информации. Так и случилось: они прибегли к единственному средству, которое могло спасти их, – включили прямое соединение с внешним вакуумом – и таким образом сами открыли нам путь.

Зал накопителя соединен с передатчиком номер три подземным коридором, именно там мы и ждали перед шлюзом, надев космические скафандры. Когда автоматические крышки люков поднялись, мы вошли внутрь, и тот, кто шел последним, снова запер их. Добравшись до зала накопителя, мы взорвали стену.

Атмосферное давление снова восстановилось, и мы сняли скафандры. Остальное было уже проще. Мы…

Один из дежуривших у приборов сообщил:

– Отряд два с Геркези захватил склад с оружием. Он готовит все для взрыва.

Гвидо вскочил.

– Взрыва? А кто говорил о взрыве? Он у тебя на связи? Я должен с ним немедленно говорить. – Он склонился к микрофону. – Геркези, это ошибка! Зачем взрывать? Нам ведь тоже нужно оружие!

Хриплый, словно простуженный, голос отвечал:

– Отныне в мире не будет никакого оружия – ведь я за это боролся. Через пять минут мы взрываем. Отбой.

– Сумасшедший! – воскликнул Гвидо. – Кто там ближе всех к нему? Петр со своим отрядом? Он должен предотвратить это.

– Петр охраняет установку воздухоснабжения, – предупредил один из мужчин.

– Да пусть она лучше останется без охраны! – Гвидо тяжело упал на стул. – Ох уж мне эти фанатики с их ребяческими идеями! Ничего не стоит все дело поставить под угрозу!

Он принял еще несколько донесений и дал команду отрядам, действовавшим внутри правительственного центра. Неожиданно из динамика послышалось:

«Внимание всем! Кардини удалось скрыться. Доктор Селзник тоже исчез. Они не должны уйти далеко. Нужно арестовать их немедленно, а в случае необходимости уничтожить! Внимание, внимание…»

– Как это могло случиться? – упавшим голосом спросил Гвидо. На мгновенье уверенность покинула его. – Джек с отрядом номер четыре должны были его охранять. Где Джек?

– Он не отвечает. Связь прервана.

– Надо установить, что произошло.

Человек, поддерживающий связь с отрядами, отдал приказ найти Джека.

Через некоторое время он сообщил:

– У меня на связи человек из отряда номер четыре. Джек проник в эмиссионный банк. Его люди погрузили ящики с дорожными чеками на транспортные тележки и увезли их к шлюзу.

– Проклятье! – крикнул Гвидо. – Он пойдет под военно-полевой суд. Но прежде всего нужно поймать Кардини. Каждому отряду немедленно выделить по пять человек в поисковые патрули. – С подавленным видом он опустился на стул.

– Но ведь Кардини с нами, – робко начал Мортимер и тут же пожалел о своих словах. Ответ он мог бы и сам предвидеть.

– Кардини никогда не был с нами, – медленно, с расстановкой произнес Гвидо, словно хотел показать, что терпение его безгранично. – Совсем наоборот. Он один из самых опасных людей в правительстве, Кардини человек совсем иного склада, чем этот шут Перье. Надо было прежде всего устранить Кардини. Он единственный, кто мог почуять неладное, что-то заподозрить. – И, поймав взгляд Мортимера, он ответил на его немой вопрос: – Торжества при открытии Гибралтарского проекта мы сняли на ампекс и одну сцену оттуда передали на экран. Она отлично вписывалась в наш план. Никлас долго тренировался, чтобы вставлять свои ответы точно во время пауз.

«Так вот как это было, – размышлял Мортимер. – И это тоже обман, тоже ложь». Но об этом лучше было не вспоминать. В эту революцию он поплатился больше, чем собственной жизнью, – он утратил веру, утратил вдохновение и уверенность в правильности избранного пути. Он считал, что пусть погибнет он один, зато мир был бы спасен. И это было единственным мерилом ценностей. Но действительно ли мир был бы спасен? – спрашивал он себя. Однако вместо ясной цели он обнаружил хаос идей, стремлений и заблуждений. Разве так спасают мир?

Мортимер был слишком слаб, чтобы противиться этому голосу в себе. Он даже не задавался вопросом, были ли это мысли другого, Бараваля. Сейчас ему это было безразлично. Он примирился со всеми. Даже с Баравалем.

– Эй, Гвидо, ракеты!

Словно малюсенькие клинышки, тянущие за собой комочки ваты, появились они на экране. Позади них висел сине-зеленый серп Земли.

– Дистанция? – спросил Гвидо.

– Шестьсот двадцать три километра.

– На шестистах я даю пуск, – шепнул Гвидо. Не отрывая взгляда от экрана, он нащупывал рукой красную кнопку.

Кто-то монотонным голосом передавал данные: «… двадцать, шестьсот пятнадцать, шестьсот десять…»

Кто-то повернул рукоятку радиолокационного индикатора, и ракеты стали крупнее, теперь это была внушительная эскадрилья серебристых кораблей, гордо несущихся в космическом пространстве.

– … пять, шестьсот!

Рука Гвидо дрогнула, как от удара электрическим током. Раздался негромкий щелчок.

– … пятьсот девяносто, пятьсот восемьдесят пять…

– Сейчас появятся наши космические торпеды.

– А если они пролетят мимо?

– Этого быть не может. Они сами наводятся на цель. Голос бубнил:

– … пятьсот пятьдесят, пятьсот сорок пять…

– Ну что там с торпедами?

– Ты получил обратный сигнал?

– Квитирующий сигнал не получен!

Гвидо еще раз нажал на кнопку, затем ударил по ней кулаком.

– Не действует!

– Что же делать?

– Через десять минут они будут здесь!

Гвидо сжал голову руками. Когда он ее поднял, на щеках алели пятна.

– Свяжись напрямую с центральной рубкой на корабле. Придется говорить с Никласом.

Один из мужчин подошел к краю пульта, откуда регулировалась настройка передатчика, переключил несколько тумблеров и опустил передвижную заслонку, наблюдая за контрольными лампами. Потом, покачав головой, попробовал другие переключатели.

– Система включения не реагирует. Непостижимо! Один ряд ламп вдруг замигал, загудел и тут же смолк зуммер…

– Кто-нибудь трогал здесь что-либо?

Вопрос был риторическим – никто не двигался с места.

– Поставь главный включатель! – крикнул Гвидо, но тут же сам подбежал к ящичку с запломбированными сменными выключателями и рванул их все сразу вниз. Ничего… Лишь ракеты на светящемся экране стали еще крупнее и отчетливее, уже видны были их сплющенные острия, люки и надписи на кормовых стабилизаторах.

Внезапно погас свет – все вокруг поглотила непроницаемая тьма, погас люминесцентный радиолокатор, отключились и контрольные лампы. Только центральный экран продолжал светиться. Из динамика загремел голос: «Говорит Кардини. Вы в моих руках. Любое сопротивление бессмысленно. О соединении с моими помещениями вы ведь ничего не знали, верно? Утешьтесь, об этом никто ничего не знал. Отныне ОМНИВАК принадлежит мне. Роботы разоружат вас. Я давно ждал этой минуты, и наконец вы предоставили мне эту возможность, я должен вас за это поблагодарить. Но я не сентиментален… Сдадитесь вы или не сдадитесь – мне все равно… Новое правительство обезличит вас. Новое правительство – это я!»

9

В динамике щелкнуло, лицо на экране стало бесцветным и исчезло.

Наступила полная темнота. Постепенно глаза свыклись с ней, зеленый свет, идущий от окон, казалось, стал ярче, он проникал в помещение, высвечивая контуры фигур стоящих и сидящих людей, превратившихся в заложников.

– Мы проиграли! – пробормотал кто-то.

– Да, мы проиграли, – подтвердил другой из темноты. – Но мы будем защищаться, пока сможем дышать!

В голосе третьего послышались истерические нотки:

– У нас есть шанс! Пройдет еще двадцать минут, до того, как корабли сядут. Главное сейчас – устранить Кардини!

– Чепуха, мы должны стать его союзниками! – раздался чей-то возбужденный голос. – В таком случае…

– Трус проклятый! Да это же самое последнее дело – связаться с Кардини!

– Мы пробьемся! – воскликнул молчавший до этого мужчина. – Через двадцать минут мы уже будем возле наших космических кораблей. Нужно только разделаться с несколькими роботами!

Снова раздался взволнованный голос:

– Кардини должен умереть. Кто идет со мной? Никто не отзывался. Кто-то из стоявших позади сказал:

– Роботы сильнее нас.

– Но они ничего не сделают человеку! – снова подал голос взывавший к мести, и в голосе этом был проблеск надежды.

– Попробуем!

Снова щелкнуло в динамике. Бесстрастный голос автоматического переговорного устройства произнес в темноте монотонно и четко:

– Внимание всем! Сдавайтесь. Часть здания с блоком управления окружена. Все пути отрезаны. Задействован новый тип полицейских роботов. У них нет никаких ограничителей, исключающих нападение на людей. Это наше последнее предупреждение. Сдавайтесь!

Один из мужчин вдруг бросился к пульту и схватил микрофон:

– Мы сдаемся! Вы слышите? Сдаемся…

Вперед выскочил еще один. Он поднял руку, и по комнате пробежала светящаяся змея. Микрофон упал на пол. Человек, державший его, закачался и рухнул как мешок. Но другой поднял микрофон и, перекрывая шум, пробасил:

– Мы никогда не сдадимся! Никто не лишит нас нашей чести. Да здравствует Никлас! Да здравствует свобода! Мы будем бороться!

Раздались восторженные крики, заглушившие робкие протесты. Мортимер ощутил легкий сквозняк. Он огляделся, и ему почудилось, будто дверь тихонько закрылась. Кто мог уйти? Мортимер подумал, что давно уже в хоре голосов он не слышит голоса Гвидо, но тут же подавил это недостойное подозрение. Он осторожно подался назад, тихо отворил дверь и проскользнул в щель. Впереди, в коридоре, слышались поспешные шаги.

Он почувствовал, что с него свалился тяжкий груз – может быть, этим грузом было постоянное напряжение, готовность совершить какой-то отчаянный поступок, а может, то была последняя связь с этими людьми, каждый из которых стремился к своей цели, а всех вместе объединяла лишь жажда разрушений.

Былое возмущение по поводу того, что кто-то тайно улизнул, сменилось сознанием того, что это было единственное, что еще стоило попытаться совершить.

Он постоял за дверью и двинулся вперед по коридору. Когда крики, доносившиеся как глухие раскаты грома, стали медленно угасать и распадаться на отдельные возгласы, он повернул налево. Мортимер с удивлением отметил, что совершенно спокоен, словно кто-то другой отныне руководил его действиями. Он спрашивал себя, куда ему теперь идти, и отчетливо осознал, что ему нужно попасть в переход между блоком управления и исследовательским центром. Но где-то в глубине души он чувствовал, что его влечет еще одна цель, еще более важная и, безусловно, стоившая борьбы, – встреча с Майдой.

То, что он смутно ощущал в последние дни, приобрело конкретные черты, и теперь он уже не страшился думать об этом. Словно в фильме, перед ним проходили их встречи, и тут он вдруг вспомнил ее фразу, когда они прощались, вспомнил, как она указала на исследовательский корабль с обшивкой цвета слоновой кости, победно сверкавшей в солнечных лучах.

Теперь наконец он понял, или так по крайней мере ему казалось, что он понял: это спасительная соломинка, за которую можно уцепиться, если будешь тонуть! Но правильно ли он понял ее? Видимо, Майда не могла сказать ему больше, чем сказала, и теперь он знал почему: если бы он догадался о том, что происходит на самом деле, он мог проговориться в состоянии транса, рассказать своим мучителям о том, о чем следовало молчать. А так… Майда действовала правильно. Она сделала это ради него.

Он быстро шел по прохладному сумрачному коридору, пересекая снопы зеленоватого света, падавшего из окон. То, что он изучил план, послужило ему на пользу, он без труда нашел кратчайший путь к запасной лестнице, но дверь оказалась запертой и даже не дрогнула, когда он навалился на нее всей тяжестью.

Мортимер повернул назад к лифту. Это был опасный, но единственно свободный путь. Он нажал на клавишу вызова, однако красная лампочка не загорелась, это означало, что кабина не движется. Неужели отключена вся система?

Он попробовал раздвинуть половинки двери, и, к его удивлению, это ему удалось – они разошлись в стороны. Значит, электрическая блокировка отключена. Перед ним зияла совсем черная на фоне сумрачного коридора лифтовая шахта. Мортимер просунул руку за дверную филенку и убедился: кабины нет. Вместо нее он нащупал горизонтальную распорку, а ниже еще одну. Он немного поколебался, но шаги и крики, послышавшиеся в коридоре, шипение гамма-пистолетов и постукивание колес роботов-автомобилей словно подстегнули его… Он забрался в шахту и начал наощупь спускаться вниз.

Теперь все зависело от его чутья. После первого же движения нога его соскользнула с опоры, и он повис над пропастью, удерживаясь лишь на пальцах рук. Но вскоре ноги его снова нащупали спасительные выступы. Теперь он плавно погружался в черный мрак и при этом не забывал ощупывать окантовки дверей, считая этажи.

Иногда он задевал свисающие провода – по-видимому, обесточенные электрические кабели, и его бросало в дрожь при мысли, что кто-нибудь неожиданно вновь включит систему и тогда по кабелям побежит ток, магнитные двери закроются и кабина начнет опускаться прямо на него, пока не собьет или не раздавит его. И все же он решил не торопиться и благополучно добрался до пятнадцатого этажа, откуда переходный тоннель вел в соседнее здание.

Стараясь двигаться бесшумно, он приближался к выходу в тоннель – здесь проходила граница, отделяющая занятую революционерами часть здания; его осторожность оказалась не лишней: он заметил тень полицейского, которого узнал по фуражке, когда тот сделал шаг назад и попал в полосу яркого света.

И тут уж осторожность не помогла: из динамика раздался металлический голос:

– Внимание! Пост номер семнадцать. Приближается человек. Расстояние пока двадцать два метра. Сейчас он остановился…

Мортимер повернулся и побежал, стараясь держаться в тени. Видимо, сработали автоматические наблюдающие системы! Им ведь даже свет не нужен, они реагируют на тепло.

«Тепло? – размышлял он. – А что, если их можно обмануть? Как избавиться от тепла собственного тела? Вода!» – вдруг осенило его. Холодная вода, холод испарения! Он знал, где находятся душевые, забежал в первую же и прямо в одежде встал под душ. Воду не отключили, какое счастье! Ледяные струи обдали его, но он не торопился завернуть кран, пока не промок насквозь. Его трясло от озноба, однако возбуждение перекрывало все остальные ощущения. Он снова приблизился к постовому. На расстоянии двадцати двух метров должна быть критическая точка… Сейчас он находился примерно там, где его обнаружил термоглаз… Здесь он пробирался мимо него… Вот уже дистанция сократилась до двадцати метров… до пятнадцати… до десяти… Полицейский повернулся и, казалось, прислушался.

Мортимер бросился бежать прямо на него. Он рассчитывал на то, что здесь дежурит не так уж много охранников и что этот резервный, не каждому известный выход, скорее всего, охраняется одним-единственным постовым…

Полицейский повернулся, видимо, еще ничего не понимая… Мортимер был уже в двух шагах… Неожиданно с другого конца прохода ударил флюоресцирующий луч… Мортимер бросился к полицейскому и, сжавшись в комок, загородился им… Это было его единственным спасением… Кто бы ни был стрелявший, человек или робот, – он сейчас защищен – ведь сотрудники полиции носили униформу из особой ткани, от которой луч длительностью в тысячную секунду так рефлектировал, что оружие отключалось само собой… Мортимер обеими руками держал перед собой ошарашенного полицейского, а когда он начал сопротивляться, ударил его кулаком в лоб, и тот обвис мешком, больше не помышляя о сопротивлении. Однако Мортимеру не оставалось ничего другого, как вновь отступить. Таща за собой полуоглушенного охранника, он пополз назад, а когда, оглянувшись, увидел в проходе какую-то фигуру, выхватил у полицейского гамма-пистолет и послал луч. Он предусмотрительно целился в точку рядом с противником, чтобы не произошло самоотключение. Этого предупреждения оказалось вполне достаточно, его преследователь отпрянул назад, и Мортимер тут же вскочил и бросился бежать, не выпуская из рук излучателя. Теперь он был по крайней мере вооружен.

Что теперь? Кажется, его больше не преследовали, вполне естественно при такой нехватке полицейских, но все могло в любой момент измениться.

Деблокирующий отряд уже наверняка высадился и мог находиться где-нибудь поблизости.

Мортимер снова мысленно представил себе план здания, и его осенила идея.

Надо подняться этажом выше! На сей раз он воспользовался пожарной лестницей, до которой он добрался, расплавив замок двери гамма-лучом, и снова побежал в том же направлении – к переходной галерее. Этот этаж находился как раз на уровне ее крыши. Сквозь окно он видел эту крышу – гладкую, двускатную, с зеленовато поблескивающими краями, – и все же это была вожделенная дорога к свободе! Вряд ли здесь есть сторожевой пост – и все же ему следовало торопиться. С помощью гамма-пистолета он прорезал синтетическое оконное стекло, пролез через отверстие и заскользил, словно с ледяной горки, к фасаду противоположного здания. Хотя край крыши находился от него более чем в полутора метрах, у него закружилась голова, а ровная поверхность под ним, казалось, опускалась и вздымалась, словно палуба корабля в штормовую погоду. Он чувствовал, как облепила все его тело влажная одежда, и боялся, что вот-вот соскользнет вниз. На секунду закрыв глаза, он попытался сосредоточиться. Затем снова открыл их, заставляя себя не отводить взгляд от тупо загнутого конька крыши, и как можно бесшумнее стал продвигаться дальше. Добравшись до окон на противоположном конце галереи, он поднял гамма-излучатель. Раскаленная точка с тихим шипением поползла по синтетическому стеклу, оставляя после себя тонкий разрез. Мортимер не стал вырезать круг целиком, чтобы избежать шума падающего стекла, а отогнул его внутрь, точно клапан, несколько минут он напряженно вглядывался в темноту за окном, но, не увидев ничего подозрительного, пролез в проем.

И тут же отпрянул назад, так как его встретили встревоженное пересвистывание и визг и еще какой-то острый звериный запах. Он понял, что попал в виварий, где содержатся подопытные животные. Он попытался разглядеть что-либо в полумраке, ожидая увидеть клетки, но вдруг что-то теплое коснулось его ноги, потом какое-то существо вскочило ему на плечо, и Мортимер почувствовал, как острые зубы вонзились ему в шею. Это оказался загон для крыс, глаза его различали длинные заостренные тела больших белых крыс, снующих от стены к стене и словно раздумывавших, напасть на него или подождать. Он с омерзением сбросил с плеча тяжелое животное и побежал к двери. Она казалась запертой, но, к счастью, она отпиралась изнутри, Мортимер опрометью бросился вон, преследуемый стаей свистящих крыс.

Он находился в биологическом отсеке, в той части здания, которую знал хуже, хотя и представлял, где он находится и куда ему бежать дальше.

Крысы отстали, видимо, разбежались по коридорам, так как до него временами доносился легкий топот и глухое попискивание. Пробегая мимо широкого окна, он бросил из него взгляд и увидел внизу несколько открытых грузовиков, заполненных людьми в униформе. Они наверняка постараются вначале отрезать служебную часть здания, а это значит, что у него еще есть реальный шанс спастись.

Мортимер еще не пришел в себя после столкновения с крысами и потому старался не задерживаться в незнакомых помещениях, где его могло ждать высокое напряжение, низкие температуры, нейтронные лучи или ядовитые газы.

Только когда он добрался до статистического отдела, где раньше уже бывал, Мортимер перевел дух. Здесь с ним уже ничего не могло случиться. Он знал, что тут помещаются электронные тумблеры, читающие и пишущие приборы, анализаторы – и, конечно, никаких крыс.

Когда он, спокойно спустившись в лифте, добрался до первого этажа, к нему подкатил робот-автомобиль. Первой мыслью было выхватить гамма-пистолет и послать в машину огненный луч, но тут он заметил, что это был вовсе не полицейский автомобиль, а один из тех, что несут общую службу надзора.

– Специальный контроль, – возвестил динамик приятным голосом диктора новостей, модуляция которого была положена в основу всех автоматических разговорных систем оповещения.

– Я – Стэнтон Бараваль. У меня переработка, – объявил Мортимер.

– Тембр голоса в порядке, – сообщил робот. – Контроль радужной оболочки.

Мортимер положил подбородок на специальную дугу, и яркая молния на миг ослепила его левый глаз.

– Радужка в порядке. Анализ крови.

Мортимер вставил палец в углубление и почувствовал легкий укол.

Кажется, все идет гладко, но он теряет драгоценные секунды.

– Кровь в порядке, – объявил автомат. – Проходите. Мортимер со вздохом облегчения открыл дверь и от неожиданности втянул голову в плечи. Справа от него шел настоящий бой, из-за дверей гаража неслись раскаленные фиолетовые трассы от ракетной винтовки, повсюду раздавались взрывы – это осаждающие бросали газовые бомбы, надеясь захватить окруженных живыми. Потом неожиданно светящиеся нити исчезли, и из укрытия вышла полицейская машина, которая приблизилась к гаражу – видимо, полицейские хотели убедиться, что газ сделал свое дело. Внезапно она остановилась, распахнулись двери гаража и оттуда, стреляя на ходу, выполз танк, он завернул за ближайший угол и помчался дальше, к свободной территории. В ту же секунду за ним устремились несколько седороллеров. Танк подошел к стеклянной стене и с грохотом пробил ее. И хотя преследователи оказались возле пробоины уже через несколько секунд и исчезли в ней, у Мортимера было впечатление, что бегство удалось. В зеленой чаще уйти от погони было не так уж трудно.

Он и сам стремился как можно быстрее укрыться среди зеленых насаждений.

Мортимер решил рискнуть. Он подбежал к гаражу, не заботясь о прикрытии, оседлал седороллер и направил его прямо к только что проделанной бреши.

Возле самой стены он притормозил и спрыгнул с машины. Ему удалось остаться никем не замеченным. Он юркнул в пролом и быстро оглянулся… Все оказалось так просто! Бесчисленные тропинки вели через большой парк, не отделенный никакими ограждениями от жилого квартала.

Слева послышались выстрелы, и Мортимер побежал направо. В город он вошел, никем не остановленный. По всему было заметно, что произошло что-то необычайное. Ночь еще не кончилась, а кругом группками толпились люди, о чем-то спорившие. Сначала Мортимер удивился, что жителям не запретили выходить из домов, что на улицах не видно отрядов полиции, но тут же вспомнил, что с начала восстания – как ни трудно было в это поверить – не прошло и часа. Все эти охранные меры еще последуют, в этом можно не сомневаться, но пока что полиция занималась революционерами в центре.

Следовало использовать выигрыш во времени, который у него еще был. Чтобы не бросаться в глаза в изодранной и мокрой одежде, нужно как можно быстрее раздобыть машину. Автоматическое такси быстро доставило его в аэропорт, и он не спеша вошел в просторный зал ожидания, откуда открывался отличный вид на стартовую зону. Да, там, вдали, по-прежнему стоял корабль, обшитый светлым синтетическим материалом, гордый и далекий от всего, что происходило у людей, он, как и прежде, сверкал в лучах яркого солнца, находившегося почти в той же точке, что и тогда… Мортимер быстро сориентировался. Трапы выходят в гражданскую стартовую зону, а за ними, слева, точно такие же трапы, только ведут они к двум секторам космоплавания – исследовательскому и транспортному. Большинство трапов были в собранном состоянии, их стеклянные стены и крыши телескопически втянуты одна в другую, лишь один, развернутый, выбегал в поле ракетодрома, и это был как раз тот самый, что вел к стартовым фермам нового исследовательского корабля. Мортимеру это показалось хорошим признаком. До сих пор он не был уверен, что не гоняется за фантомом, всякий раз избирая этот корабль своей целью. Но теперь он верил, что Майда подсказала ему именно это решение. Он подумал, где может располагаться подход к этому соединительному проходу, и пошел налево. Снова на всякий случай вынул гамма-пистолет, спрятанный под тужуркой, – ведь никто не пропустит его просто так в тот сектор, который закрыт для обычных пассажиров. Он быстро направился к одной из дверей, предполагая, что за ней находится исследовательский сектор. Удивительно, что нигде нет ни души.

Конечно, час поздний, и охрану несут роботы вместо обычного персонала, но хоть несколько живых охранников должны же быть здесь?! И тут он увидел их, как только заглянул за ограждение пульта, – на земле лежали трое или четверо мужчин в униформе, очевидно, они были без сознания.

Мортимер уловил позади шорох… Не успел он обернуться, как кто-то изо всей силы ударил его ребром ладони по руке, и он выронил оружие. Кто-то резко повернул его, втащил в дверь, и вот он уже стоит перед двумя вооруженными людьми.

– Кто ты? Что тебе здесь надо? – спросил один.

– Послушай, давай влепим ему заряд! – предложил другой и поднял газовый пистолет.

Мортимер сжался в комок, будто это могло защитить его от дурманящего облака, но мужчина с пистолетом медлил. Мортимер понял, что перед ним вовсе не сотрудники службы охраны, скорее они принадлежат к восставшим.

– Я один из ваших, – сказал он быстро. – Я Мортимер, Мортимер Кросс.

– Не знаю такого, – мужчина покачал головой. – Ладно, пойдешь с нами.

Третий, скрутивший ему руки за спиной, пинком подтолкнул его вперед.

Они вели его к установке дуплексной теле– и видеосвязи, с помощью которых обычно поддерживается связь наземного отряда обслуживания с рубкой готовящейся к старту ракеты. На экране появилось лицо, хорошо знакомое Мортимеру. Но Бребер сделал вид, что не узнал задержанного.

– Этот человек утверждает, что он один из наших, – доложил командир маленького отряда. – Говорит, что его имя Мортимер Кросс.

Бребер оставался невозмутим.

– Не предусмотрено – выключите его.

Прежде чем Мортимер успел осознать вынесенный ему приговор, на светящемся экране появилось другое лицо – женское.

– Майда! – закричал Мортимер.

– Бребер ошибается! – воскликнула девушка. – Он наш. Впустите его!

На какие-то доли секунды на экране вновь возникла разъяренная физиономия Бребера, потом экран погас. Человек с газовым пистолетом пожал плечами и снова поднял свое оружие… И тут внимание его отвлекли громкие крики, донесшиеся из зала ожидания. Пока один из охранников буравил дулом пистолета спину Мортимера, двое других всматривались в то, что происходит за дверью. Большими прыжками к ним мчался мужчина.

– Это я, Гвидо, – пробасил он, задыхаясь. – Немедленно стартуем, они висят у меня на хвосте.

Из дверей показалась группа преследователей. Несколько светящихся трасс прошили весь зал из конца в конец, но восставшие тут же ответили огнем, вынудив преследователей остановиться. Из затененного пространства выкатились сразу пять роботов и стали угрожающе быстро приближаться.

– Скорее! Уходим! – приказал Гвидо.

Роботы были уже у самой двери. Охранники и Гвидо быстро повернулись и бросились бежать к проходу. Никто из них больше не обращал внимания на Мортимера, и тот, не раздумывая, помчался следом за ними. Впереди открылась дверь, и они влетели в нее. Отошла вверх бронированная плита, и за ней обнаружилась вторая дверь, беглецы выскочили из шлюза и вошли в корабль.

Зазвенел звонок. Ровный голос автомата несколько раз повторил: «Внимание, быстрый старт. Внимание, быстрый старт…» Он произносил эти слова так спокойно и приветливо, словно приглашал всех на чашку чаю. Раздался оглушительный рев, корабль задрожал, закряхтел, сила тяжести навалилась на них, – все лежали на полу, там, где их застал подъем, словно придавленные чьей-то мощной лапой.

10

Когда они вновь обрели способность думать, корабль находился уже в пятидесяти километрах над Луной.

Гравитация была очень сильной, и к тому же она застала их не в мягких, обтянутых пенорезиной навигационных креслах, а на твердом полу. Мортимер чувствовал себя разбитым и по бледным, искаженным лицам остальных понял, что им приходится не лучше. У одного хлынула кровь из носа, другой в растерянности вынимал осколки бутылки из-под виски из кармана своей куртки.

Каждый был занят своим делом, видимо, поэтому никто не обращал никакого внимания на Мортимера. Он встал, убедился, что цел и невредим, и нерешительно двинулся вдоль изогнутого дугой коридора.

Но не успел он еще уйти далеко, как откатилась в сторону раздвижная дверь, и на пороге появилась Майда. Через секунду она была уже в его объятиях. Она целовала его, и он ощутил соленый привкус слез. Его самого душил ком в горле, и он не мог вымолвить ни слова, только беспомощно гладил ее спину.

Чей-то крик вырвал их из забытья.

– Дорогу, черт побери!

Мужчина с трудом катил на колесах ящик с перевязочным материалом – ускорение все еще заметно превышало одно g – и без всяких церемоний оттолкнул парочку, оказавшуюся на его пути.

Мортимер откашлялся.

– Если бы не ты, лежал бы я сейчас без сознания в ракетной гавани.

– Не надо об этом! – Лицо Майды стало суровым, словно она стыдилась своих чувств.

Мортимер был тоже заметно смущен, но слова его прозвучали жестко:

– Значит, бегство тоже было запланировано…

– Как последний выход – да, – подтвердила Майда.

– А я должен был остаться, – констатировал Мортимер.

– Да, ты должен был остаться. Потому что это не бегство из трусости, как ты, вероятно, думаешь. Единственная его цель – не дать умереть идее революции. Для этого нам нужны все, кто доказал, что сможет начать все заново, все сначала.

– И я не вхожу в их число, – с горечью заключил Мортимер. Майда испытующе посмотрела на него.

– Нет, – ответила она. И тут же улыбнулась чуть печально: – Ты – нет.

– Зачем же тогда ты меня спасла? – допытывался Мортимер.

Лицо ее снова стало жестким.

– Потому что я была глупа, глупа и сентиментальна. Она решительно повернулась и пошла, а он так и остался стоять в недоумении. Мортимер слишком устал, он чувствовал себя таким разбитым, что неспособен был даже на внутренний протест. Им овладела невероятная апатия и ощущение абсолютной пустоты, он наконец осознал всю бессмысленность происходящего. Он стоит тут, в этом пустынном коридоре, в окружении людей, с которыми у него нет ничего общего, его выжали, как лимон, и сейчас он мечтает только об одном: приткнуться где-нибудь, забыться, умереть…

Голос диктора вывел его из полусонного состояния. Мортимер пришел в себя, увидел, что стоит, прислонившись к стене с закрытыми глазами, да у него и не было ни малейшего желания открывать их, вот только уши закрыть он не мог.

– Всей команде на палубу «А»!

Приказ повторили еще несколько раз. Наконец Мортимер очнулся от своей летаргии, просто не имело смысла и дальше оставаться в этом углу, ничего не видеть, не ощущать, не думать, не слышать. Он выпрямился, словно только сейчас пробудившись от сна, и впервые осознал смысл приказа: «Всей команде на палубу „А“!» Он не знал, где находится эта палуба «А», но несколько мужчин быстро, насколько им это позволяла гравитация, прошли мимо него, и он решил последовать за ними.

Палуба «А» оказалась помещением в носовой части корабля, заполнявшим всю ее вплоть до лестниц и лифтовой шахты, – собственно, это помещение служило соединительным переходом между центральной рубкой управления и диспетчерской, расположенными в носовой части, и другими помещениями, находившимися в среднем секторе. Окон тут не было, как, впрочем, и в коридорах и проходах, которые Мортимер мельком успел увидеть, у него было такое впечатление, будто он находится в цокольном этаже электростанции, генераторы которой посылают вибрацию в глубину земли, так что ее можно скорее слышать, чем ощущать.

… Мортимер вошел одним из последних. Примерно двадцать пять мужчин и около десятка женщин уселись полукругом, съежившись из-за давящей силы гравитации. В центре был Никлас в своем кресле-каталке, за ним, как и во время первой их встречи, расположился худощавый молодой человек с оскаленными зубами, рядом с ним на табурете уселся Гвидо с повязкой на шее.

Затем Мортимер увидел Бребера, присевшего на корточки в первом ряду, и Майду, прислонившуюся спиной к стене. Наверняка были здесь и те трое, схватившие его в гавани, но Мортимер уже не помнил их лиц. Один из мужчин подвинулся, Мортимер благодарно кивнул ему и опустился рядом. Никлас поднял руку. Смолк последний шепот.

– Соратники, – начал Никлас, – мы собрались по весьма печальному поводу, но нужно смотреть фактам в лицо. Наша революция потерпела поражение.

То, что мы готовили годами, ради чего жили и боролись, окончилось неудачей.

Вы можете спросить, друзья мои, как получилось, что в наш план, так хорошо продуманный и выверенный до последней детали, могла вкрасться ошибка. У вас есть на это право. Сегодня я хочу ответить вам лишь одним словом – «предательство». Другого не может быть – нас предали!

Гул возбуждения прошел по рядам. Никлас вновь поднял руку.

– Я назначу комиссию, которая изучит все детали и сообщит о результатах.

Он запрокинул голову, и его жуткие прикрытые линзами глаза уперлись в потолок. Это был один из тех редких моментов, когда с него словно спала застывшая на лице маска и черты его расплывались, подобно тонкому слою льда, тающему на солнце. Он был похож на слепого певца или на прорицателя, который даже в минуту смерти выкрикивает свои пророческие слова.

– И все же, соратники, мы не сдадимся! Нас мало, но вполне достаточно, чтобы не погасли искры любви к свободе. Как бы смешно это ни звучало, но нас вполне достаточно, чтобы достичь цели. Мы та элита, о которую рано или поздно споткнутся нынешние правители. Сейчас мы спасаемся бегством, но когда-нибудь мы вернемся и вновь подарим человечеству свободу!

Никлас снова вытянулся в своем кресле и бессильно поник, склонив голову набок, словно она была слишком тяжела для него.

С минуту царила тишина, затем первым зашевелился бледнолицый молодой мужчина, неподвижно застывший позади Никласа; подтолкнув коляску, он покатил ее к лифту.

Гвидо поднялся со своего места.

– Я хочу еще кое-что сказать по поводу сегодняшней ситуации. Мы захватили этот корабль – и это было предусмотрено планом нападения на правительственный центр: в случае неудачи мы должны были спасти небольшую группу наших лучших людей. Никлас уже объяснил, какая задача стоит перед вами. Я считаю, мы должны восхищаться этим человеком, не теряющим мужества даже в самой отчаянной ситуации. И нам надо радоваться, что мы имеем такой образец человека-борца!

Глухой стук костяшек пальцев по синтетическому покрытию пола заменил аплодисменты – этот звук напоминал дробь града по железной крыше, и тут же все стихло, словно слушатели устыдились сами себя.

– Положение у нас очень серьезное, – продолжал Гвидо, – но не отчаянное. У нас есть даже козырь в игре: этот корабль. Это один из тех проектов, на которые ученые не жалели денег, заработанных народом. Вместо того чтобы создать лучшую жизнь для людей, они стремились достичь чужих миров. Этот корабль должен был первым преодолеть межзвездное пространство, пробиться в соседние галактики.

Снова волна возбуждения прошла по рядам собравшихся. Гвидо пришлось повысить голос, чтобы добиться тишины.

– Но мы вовремя узнали об этом замысле и рады, что смогли помешать этому. Не то что мы имеем что-либо против космического перелета, но сначала необходимо решить другие задачи: охрана природы, медицинские исследования, воспитание критически мыслящих членов общества, поощрение людей искусства. – (Снова костяшки пальцев застучали по полу.) – Этот корабль пришелся нам кстати – он оборудован для многолетних экспедиций, на нем созданы жизненные условия, которых еще никогда не было на космических кораблях. Его оболочка изготовлена из нового, чрезвычайно огнеупорного и поглощающего протоны керамического материала. Корабль развивает такую скорость, какую получали пока лишь частицы в синхрофазотронах. Это значит, что мы недосягаемы для любых преследователей.

… Теперь закричали все разом и захлопали в ладоши. Они не спали около тридцати часов, но неожиданно появившаяся надежда заставила их забыть про усталость.

– А теперь перейдем наконец к практическим вопросам. Мы будем соблюдать здесь двадцатичетырехчасовой день, как и на Земле и на всех станциях Солнечной системы, обслуживаемых людьми. Сейчас мы больше всего нуждаемся в отдыхе, и потому я объявляю, друзья мои, этот момент нулевой точкой отсчета времени. Пожалуйста, сверьте ваши часы! – Когда процедура была завершена, Гвидо сказал с плохо скрываемым волнением: – Отныне начинается не просто новый день, но новый этап нашей жизни. – Он жестом погасил вспыхнувшие было аплодисменты и добавил уже без всякого пафоса: – Спенсера вы все знаете. Он укажет вам ваши кабины. Разумеется, дежурная команда остается на своих постах. Подъем завтра в пять часов. Благодарю вас, друзья.

Спокойной ночи!

11

Спальные места были разыграны по жребию, и Мортимеру повезло – он получил отдельную кабину: собственно говоря, это был крохотный чулан, где помещались лишь стул, откидной столик, стенной шкаф и ложе, впрочем, довольно удобное – с пенорезиновым матрацем, посредине которого бьшо углубление, соответствующее форме тела взрослого человека. Ни подушек, ни одеяла не было, зато в избытке форсунки и распылители, антенны и переплетения проводов. Мортимер предположил, что все это, скорее всего, части кондиционера, поддерживавшего на нужном уровне температуру и влажность воздуха, а также иные, не известные ему, но необходимые для обеспечения жизнедеятельности человека показатели, поэтому одеяла и тому подобные вещи были здесь просто не нужны. Имелось еще множество рычагов, назначения которых Мортимер не знал, но они ему и не понадобятся. Он разделся до нижнего белья и улегся, прикрывшись брюками.

По всей вероятности, он тут же заснул, ибо, когда позже он попытался восстановить события, память не сохранила ни одной подробности и не было никакого свидетельства того, что он хоть раз повернулся во сне. Однако позднее, вспоминал он, его охватил гнетущий страх. Неожиданно он поймал себя на том, что у него даже пот выступил на лбу, ему казалось, что на него навалилась невероятная тяжесть, он был словно в полусне. Он сам так объяснил причину всего этого: необычное положение, сверхмощная гравитация. В мозгу роились беспорядочные мысли, обрывки каких-то эпизодов, случившихся в последние дни или часы. Вдруг привиделась ему Майда с каким-то призрачным искаженным лицом. Мортимер знал, что это всего лишь продолжение его лихорадочных грез, и тщетно пытался оживить в памяти черты ее правильного, нежного и своенравного лица: чуть впалые щеки, темные волосы, – но за этим не было зримого образа, и что-то неясное, невообразимо пугающее затаилось где-то в глубине его сознания; оглядываясь назад, он подумал, что это, должно быть, предчувствие, смутный и оттого непреодолимый страх перед теми силами, которые могли прочесть его мысли, глубоко вторгнуться в его сознание и беспрепятственно творить там все что угодно.

Наверное, он бился как в припадке, потому что вдруг вспомнил, как больно ударился тыльной стороной ладони о какой-то твердый край, подскочил словно ошпаренный и проснулся. А потом долго лежал, вслушиваясь в темноту, чувствуя, как что-то неведомое приближается к нему. Внезапно он привстал с постели и нанес удар по белой массе, которая была уже совсем рядом и пыталась накрыть его, несмотря на его отчаянные попытки сопротивляться. Он лихорадочно шарил вокруг, пока руки его не наткнулись на какую-то оболочку, обтянутую пенорезиной, – полую форму, которая плотно облегает человеческое тело, словно литейная форма – только что отлитую металлическую деталь. У него было ощущение, будто его размололи, что он уже не в состоянии протиснуть свое тело сквозь еще остававшийся зазор, он сник, однако все еще греб руками и ногами, пока и они не вошли в предусмотренные для них углубления, он дрожал всем телом и ощущал себя совершенно расплющенным. Он почувствовал, что форма принимает его тело, и несколько раз вздохнул, преодолевая удушье. Он жадно ловил ртом воздух, стараясь делать как можно меньше движений, он словно слился в единое целое с предательской западней из искусственной кожи, пенорезины и полиэтилена и готов был уже смириться со своей участью…

И тут его тело неожиданно расслабилось, возможно, просто оцепенело, возможно, было раздавлено тяжестью и уже вообще больше не существовало, но это не было похоже на Ничто, на абсолютную черноту, безмолвие и опустошенность, нет, он различал какие-то смутные образы, видел каких-то незнакомых людей, например пожилого мужчину благородной наружности, с коротко остриженными белыми волосами, тот без конца сцеплял и расцеплял гибкие пальцы, которые, словно играя, ощупывали сами себя. Морщинистое желтовато-коричневое лицо. А рядом – другое лицо с большими, преданными карими глазами, юное и древнее одновременно, узкая гибкая спина под белым пальто, распущенные волосы, профиль молодой женщины или девушки, световые блики на щеке, тонкий нос и узкий подбородок. Он улавливал душевные волнения этих и других не знакомых ему людей, затем почувствовал короткий импульс, направленный на него самого. Мысли его путались. И тут послышался громкий голос – на сей раз это не был голос главного диктора-информатора, – голос этот произносил слова, которые Мортимер хотя и не слышал, но каким-то другим, не поддающимся объяснению образом улавливал:

– То, что вы делаете, безрассудно! Ваши идеи устарели. Ваши замыслы обречены на провал. То, что происходит, совершается вовсе не по вашему желанию. Вам нетрудно убедиться в этом – проведите тайное голосование, и пусть каждый скажет, чего он в действительности хочет! Поставьте на обсуждение идеи, не совпадающие с вашим официальным мировоззрением! Рискните вернуться на Землю! Скажем, тайно приземлитесь в одном из уединенных природоохранных парков, смешайтесь с обычными людьми и попытайтесь жить так же, как они. Откажитесь от ваших искаженных идеалов и вкусите хотя бы крупицу удовлетворенности, как и все остальные 60 миллиардов людей, живущие сегодня на Земле!

Мортимер чувствовал, что слова эти искренни и убедительны, хотя не было в них ни навязчивости, ни желания подавить чью-то волю, как это бывает при гипнозе. Он воспринимал их легко и свободно, и не потому, что они действовали на его чувства, а потому что в них была неумолимая логика. Но, в отличие от интуитивного восприятия, для осознания этой логики необходимо время…

Мортимер снова обрел спокойствие и самостоятельность мышления, освободился от посторонних впечатлений, попытался разобраться в своих мыслях и определить, как он должен действовать. После нескольких робких попыток мыслить он почувствовал себя увереннее. Ему казалось, что он освобождается от сковывающей его движения пелены, он ждал… но ничего не происходило, Мортимер старался не дать разочарованию овладеть собой и шел всеми возможными, иной раз странными и запутанными путями – он словно настраивал незнакомый музыкальный инструмент и, вслушиваясь в извлекаемые звуки, собирался продолжать эксперимент в зависимости от полученных результатов. На какой-то миг он почувствовал как бы дуновение и всеми силами старался продолжать это мысленное прощупывание, это напоминало скорее действие, чем мышление… сковывающая его пелена поднялась еще выше и наконец полностью освободила его.

Словно кто-то резко повернул выключатель – сразу прояснилось его сознание, что-то неуловимо менялось, хотя он не смог бы точно сказать, что именно, – это было похоже на легкие шорохи при переключении микрофонов.

Мортимер приподнялся на своем ложе, взглянул на светящийся циферблат часов.

Они были установлены по новому корабельному времени, провозглашенному Гвидо, и показывали половину второго. Он чувствовал себя словно после ночного кутежа. Шатаясь, он встал и ощупью пошел к двери.

Снаружи горел тусклый свет. Мортимер уже наметил свой путь и начал взбираться по винтовой лестнице в узкой цилиндрической шахте, которая связывала все этажи корабля между собой, он направлялся наверх, к палубе «А», где еще оставалось двое дежурных. По настоянию Мортимера один из них провел его к Гвидо, и они разбудили его.

Кабина Гвидо была не больше той, что занимал он сам, и лишь отличалась чуть большим комфортом – два стула, укрепленный в полу пульт, служащий письменным столом. Гвидо сделал ему знак, предлагая сесть.

– Что случилось? Только, пожалуйста, покороче! – Повязка на его шее казалась белым шелковым шарфом и даже придавала Гвидо элегантность.

Мортимер рассказал о своем странном приключении.

– Здесь, по-видимому, какое-то влияние, находящееся вне нашего контроля, – добавил он. – Возможно, существует какой-то вид радиосвязи с Землей или с лунным центром, непосредственно влияющий на наш мозг. Это может оказаться очень опасным!

Гвидо потер лоб.

– Не могу себе представить, что это означает. Мы ведь контролируем радиосвязь. Правда… – Мортимер видел, что его собеседник колеблется, не зная, стоит ли ему продолжать, – … правда, есть кое-что, о чем я пока еще никого не оповещал, чтобы не тревожить людей.

Он бросил испытующий взгляд на Мортимера.

– Ну ладно, завтра все равно узнаете: на борту остались люди, которые не пошли за нами… Может быть, они…

– Кто они?

– Ученые. Несколько исследователей, собиравшихся совершить на корабле пробный полет; потому-то он и стоял в полной готовности – перед стартом.

Женщины и мужчины. Нам пришлось усыпить их с помощью инъекций. Их уже не успевали снять с корабля.

– Где эти люди?

Гвидо взмахнул рукой, словно ловя насекомое.

– Пришлось запереть их в лазарете. Справиться с ними не составило труда. Они все удалились от жизни, убежали от действительности, заблудившись в собственных сложных умопостроениях. Мы их усыпили.

– Но если то, что я испытал, исходит от них, значит, они не обезврежены и не удалились от жизни.

Гвидо спрыгнул с койки и тут же согнулся пополам – он забыл о гравитации. Наконец он выпрямился и сделал знак Мортимеру.

– Пойдем посмотрим!

Они миновали несколько коридоров, прошли через шахту и попали в среднюю часть корабля, где размещались лаборатории. Перед дверью они увидели дежурного, который при их появлении встал.

– Что с пленными? – спросил Гвидо.

– А что с ними может быть? Лежат, не шевелятся. Гвидо прислушался, нет ли шума за дверью, и приказал:

– Открой, только осторожно.

Вахтер отпер замок и слегка откатил дверь в сторону. В образовавшуюся щель он направил дуло гамма-излучателя, приготовившись к любой неожиданности, но за дверью не было ни малейшего движения, и он откатил ее полностью.

В больничном помещении находились около двадцати мужчин и женщин.

Большинство в белых халатах или комбинезонах, и лишь немногие были в гражданской одежде. Одни лежали на полу и на больничных койках, другие, погрузившись в сон, сидели в операционных креслах. Мортимер с волнением узнал среди лежащих двух мужчин и девушку – это они являлись ему во сне, или как еще можно назвать это состояние.

– Это они, сомнений быть не может, – сказал он. – Я видел их, хотя и мельком.

– Они еще без сознания, – заметил Гвидо. – Неужели в них причина тех странных вещей, что ты пережил?

Он подошел к лежавшему ближе всех мужчине и, опустившись перед ним на колени, поднял его руку и закатал рукав.

– Странно! Посмотри-ка на эту кожу! – Он нажал большим пальцем на предплечье, на коже осталась вмятина, словно в тесте. Кожа очень медленно принимала первоначальную форму, и вмятина постепенно исчезла.

Мортимер опустился на корточки рядом с Гвидо и тоже взял эту безжизненную руку – она была холодной, как пластилин. Мортимер открыл молнию на груди мужчины, разорвал рубашку и приложился ухом к коже. Ощущение было отвратительное – словно он прикоснулся к резиновой кукле. И все же он вздохнул с облегчением:

– Они живы! Сердце бьется. Но они в странном состоянии. Я насчитал лишь десять ударов в минуту.

Гвидо пожал плечами.

– Это в принципе неважно. Они выведены из строя и не смогут причинить нам вреда. Вот что сейчас важнее всего.

– Какой газ вы применили?

– Сомналь-бета. Нормальной плотности.

– Они должны были давно пробудиться, – пробормотал Мортимер.

– Оставь их и идем. Нам самим нужно отдохнуть!

– Что с ними будет?

– А что с ними должно быть? Нас и без того уже слишком много. Придется от них избавиться. Другого выхода нет…

И он махнул рукой дежурному:

– Закрывайте!..

12

На следующее утро беглецы снова собрались на палубе «А».

– Соратники, – начал Гвидо, – нам не удалось в эту ночь как следует разместить вас. На корабле всего тридцать кабин, а нас больше пятидесяти. Но впредь мы позаботимся о том, чтобы каждый получил собственное спальное место. Это по поводу размещения, а теперь я скажу несколько слов о проблеме питания. После окончания нашей беседы каждый получит завтрак. О горячем обеде мы тоже позаботились, время и место будут объявлены позже…

И тут отворилась дверь, Беннет, тень Никласа, вкатил коляску со своим подопечным, Никлас пошептался с Гвидо, и тот объявил:

– Внимание! Никлас хочет вам кое-что сказать.

Никлас сидел, вцепившись в подушки. Лицо его, как всегда, напоминало лик мумии, губы сложились в тонкую серую ниточку. Наконец он выпрямился и обратился ко всем:

– Соратники, нас постигла нелегкая судьба. Но нет такого удара, который способен был бы выбить нас из колеи, уничтожить наши идеалы. Сейчас мы должны сплотиться, как никогда раньше. Каждый должен быть готов прийти на помощь другому, все должны быть готовы пожертвовать собой и, если надо, отдать последнее ради правого дела.

Нам предстоит длинный трудный путь. Те, кому принадлежит власть на Земле, уверены, что победили нас. Им неведомо, что победить нас невозможно.

Однажды… – Он старался говорить как можно громче, но издавал лишь дребезжащие хрипы, – настанет день, когда мы вернемся и откроем глаза всем тем, кто предпочитает вести тупую, стадную сытую жизнь, мы освободим всех, кто мечтает вырваться из золотой клетки. Да здравствует свобода, да здравствует либеральная партия!

Еще несколько секунд он сидел, выпрямившись, затем откинулся на спинку.

Беннет увез его из комнаты.

Гвидо вновь завладел вниманием собравшихся.

– Поблагодарим Никласа за его слова. Они укрепляют нашу решимость не сдаваться, как бы тяжело ни было. Что же касается продовольствия, то для начала мы будем распределять его экономно. Корабль был предназначен для генерального испытания, и пропитания нам должно хватить на годы, однако пока что мы не нашли основного склада. Думаю, что мы просто не успели еще как следует осмотреть корабль. Где-то должны быть плантации водорослей, баки с гидропоникой, помещения для разведения жирных червей, чтобы обеспечить команду белками, углеводами и витаминами.

– Какие еще, к чертям, жирные черви? – крикнул один из мужчин.

– Специально выведенная порода червей, если их разрезать на части, они быстро вырастают до размеров взрослых особей. Они питаются остатками пищи и отходами и производят пригодные для питания белковые вещества. Мне очень жаль, что это звучит неаппетитно, но все это крайне важно для длительных космических перелетов больших экипажей.

– Ну, тогда приятного аппетита! – снова крикнул мужчина.

– Тише, пожалуйста! Вы не на увеселительной прогулке! – Гвидо с железным спокойствием пропустил мимо ушей все упреки. – Нам придется еще больше ограничить себя, например, в том, что касается воздуха. Здесь положение такое же, как и с продовольствием. Агрегатов, обеспечивающих регенерацию воздуха, которые мы пока обнаружили, надолго просто не хватит.

Это означает, что мы должны и здесь экономить – никаких лишних движений, никаких спортивных снарядов, сигарет и тому подобного.

Кто-то крикнул:

– Тогда заморозьте нас сразу же! Все рассмеялись.

– Мы это обдумаем, – пообещал Гвидо. – А теперь о переключающих устройствах в кабинах. Для тех, кто незнаком с ними, пользоваться этими приборами небезопасно. Поэтому всем, кроме инженеров, запрещается даже прикасаться к ним.

Теперь о распределении работы. Команда подобрана таким образом, что для выполнения каждой технической задачи у нас есть соответствующие специалисты.

О распределении обязанностей я скажу в конце. Я думаю, не надо лишний раз подчеркивать, как важно…

Никто не узнал, что было важно. По лестнице с верхнего этажа в зал скатился мужчина, по его виду нетрудно было определить, что это опытный астронавт.

– За нами погоня! – выкрикнул он. – Мы должны разогнаться до трех g, а может быть, даже больше. Через две минуты начнется спектакль! Займите свои места на койках, если не хотите, чтобы вас превратили в отбивные котлеты.

Ну, живо!

Все рассыпались по кабинам, словно бумажки, разметенные ветром. После небольшой сутолоки у лестницы ни души не осталось на палубе «А». А еще через секунду мощная сила ускорения придавила их, и они почувствовали себя маленькими и жалкими.

Мортимер лежал на своей пенорезиновой койке. За несколько секунд давление дошло до критической отметки. Он чувствовал себя расплющенным, как камбала, ощущал, как сердце судорожно пытается справиться с перегрузками, как сжимаются сосуды, а желудок словно погружается куда-то в глубину тела.

Может, они превысили ускорение и перешли за три g? Однако невыносимее всего была неизвестность. Как долго сохранится это состояние, сколько мучительных часов должно еще пройти, пока не кончатся эти перегрузки, эта противная, подкатывающая к горлу тошнота…

А мозг судорожно искал выхода, перебирал все варианты спасения.

Мортимер вспомнил прошедшую ночь, и неожиданно ему блеснул лучик надежды. Он знал, что это запрещено, но сейчас ему было не до запретов. Его рука поползла вверх, тяжелая, словно свинец, она с трудом преодолевала упругую силу ускорения, инерцию массы – сантиметр за сантиметром. Перед ним был пульт. Множество рукояток. Какая из них нужная? Он вспомнил, как в момент пробуждения на тыльной стороне ладони отпечаталось бледно-голубое пятно…

Должно быть, вот эта… или та? Нет, скорее эта… Он уже не в состоянии был дольше держать руку кверху и с силой нажал на первую попавшуюся… Рука словно стокилограммовый груз упала на резиновую подкладку… На минуту все замерло. И вдруг он увидел, как кирпично-красный потолок придвинулся к нему, как он опустился ниже и его самого окутал занавес. Свет погас. Треснула искра. Контакт возник…

Он больше не чувствовал тяжести, не чувствовал и боли. Вокруг него заиграл поток образов и мыслей.

Перед ним возникли очень ясно и отчетливо блок-схема, прямоугольники, менявшие свои места. Постоянно меняющиеся узоры.

Затем смутно: терраса, ползучие орхидеи, а вдали – изломанная лунная горная цепь.

И словно пунктиром пронеслось: дискуссия о стратегии, о планах по поводу корабля…

А потом пошло и вовсе неопределенное: любовь, страсть, печаль, девичья головка, знакомые черты, но словно сфотографированные через мягко рисующий объектив. Имя: Люсин. Дальше возникло что-то требовательное: призыв, воззвание, вопрос, приглашение. Потом опять мягко: рука, скользящая по клавишам, стрекочущий звук клавикордов.

И снова вспыхнуло ярко: раздражение, какие-то слова, написанные или произнесенные. Сначала искаженно, затем отчетливо: Это преступники, поверь мне, это асоциальные типы, больные. Иначе они не стали бы прибегать к насилию, уничтожать жизнь!

И голос в ответ, а может, просто акцентированное мышление: «Я не могу поверить, что асоциальные типы способны создать такую сложную организацию.

Ведь нападение было отлично спланировано…»

… и в конце концов все же провалилось.

«Я, насколько мне позволили детали, ознакомился с количеством информации в плане: он содержит восемнадцать процентов избыточности. Если учесть фактор риска, это приближается к оптимальному значению. Это доказывает, что все участвующие мужчины отличаются высоким уровнем интеллекта!

Но интеллект не в счет, если социальное значение образа действий дегенерировано. Эти люди – чудовища: Их цель не созидание, как у нормальных людей, а разрушение, уничтожение порядка. Они не думают о других и без оглядки идут к своим деструктивным целям, не обращая внимания на то, что при этом гибнет. Они убийцы! Убийцы…»

Мы не убийцы!

Удивление, изумление, вопросы…

Мы не убийцы!

Никаких букв, никакой речи. Прямая коммуникация.

Мортимер вырывался из плена чужих представлений, сливавшихся в хаотические потоки образов, ставших для него миром изображений, открывшихся внезапно прозревшему; царством звуков, обрушившихся на избавившегося от глухоты.

Потом Мортимер понял, что он сам ответил на вопрос. Это был его собственный ответ. Он «разговаривал»

А теперь он снова «слушал».

– Эй, где ты, отзовись! Кто ты? Пожалуйста, отзовись!

«Как я должен отозваться? – спрашивал себя Монтимер. – Как я могу выйти на связь с вами? Кто вы и в каком состоянии находитесь?»

Теперь звучало медленно и чрезвычайно внятно:

Мы относимся к команде корабля. К группе исследователей. Лишь пятеро из нас присоединены к коммуникационной сети. Остальные даже мыслительно парализованы.

Мортимер был сбит с толку и не находил пока, что ответить. И тут снова появился мягкий задумчивый голос:

Я ведь знаю тебя: ты Стэнтон Бараваль. Ты не помнишь меня – Деррека Хири из Кибернетического центра? Мы вместе работали в группе планирования семь. Где ты? Что-то изменилось в тебе! Как ты попал на корабль? Можем ли мы помочь тебе?

В Мортимере ожили воспоминания – или по крайней мере в той его части, которую он не мог отделить.

«Я был сломлен, поглощен кем-то неизвестным и отдан ему в беспомощном состоянии. Спасите меня!» Он собирался так ответить, но подавил это абсурдное желание. Вместо этого он сделал упор на другое:

«Преступники – это вы! Живете в роскоши, преследуете свои личные интересы, забыв о человечестве, хотя могли бы ему помочь! Вы морите людей голодом, держа в руках ключ к изобилию. Вы оставляете детей умирать, заперев лекарства в ваших сейфах. Я не Стэнтон Бараваль и не хочу, чтобы вы меня спасали. Я ненавижу и презираю вас!»

Ему хотелось только одного – отключиться от этой сети, которая грозила опутать его мягкой паутиной, он хотел отделиться от этих голосов, на которые в нем отзывались те струны, которые звучали совсем иначе, нежели только что данный им ответ.

И тут оборвалась связь, погасла искра, Мортимер почувствовал озноб и тяжесть в желудке, он лежал на своем ложе, отданный во власть слабости и боли, и вдруг понял, что всхлипывает, и почувствовал, как по вискам его сбегают слезы и у него нет сил вытереть их. Но больше всего его терзала не сама боль, а страдание оттого, что он отверг искреннее участие, грубо попрал сострадание, правда, на что-либо другое у него просто не хватало сил. Он все еще цеплялся за то, что было для него истиной, хотя она уже давно не казалась ему столь неоспоримой, как когда-то. И все же она еще стоила того, чтобы ее защищать – жертвуя собой.

13

Хотя официальным предводителем считался Никлас, фактическое руководство перешло к Гвидо. Когда три дня спустя команда вновь собралась, на всех сказалось напряжение последних дней. Лица осунулись, щеки ввалились, у всех покраснели глаза.

– Никлас хочет сказать вам несколько слов, – объявил Гвидо.

Слепой, как всегда, восседал в своем кресле. Голос его звучал тише, чем в прошлый раз, но в нем еще чувствовалась несломленная воля:

– Соратники! Последние дни выдались трудными для всех. Но это лишь закалило нас. Мы должны выстоять. Выстоять! – Он сделал длинную паузу, казалось, что он уже закончил свою речь, и тут он заговорил опять: – Наша цель священна. Наше предназначение – освобождение человечества. Мы не должны погибнуть. Мы должны победить!

Последние слова они разобрали с трудом. Беннет, обменявшись взглядом с Гвидо, вывез Никласа из комнаты. Слово взял Гвидо.

– Соратники, я созвал вас, ибо есть проблемы, которые я могу решить лишь с вашим участием.

– Гравитация раздавит нас! – выкрикнул кто-то. – Когда вы наконец прекратите все это?

– Нас продолжают преследовать, – пояснил Гвидо. – Дюжина космических крейсеров мчится за нами. Но наш корабль быстрее, мы можем уйти от них. Вот почему мы вынуждены наращивать скорость, а это влечет за собой увеличение гравитации. Вы же не хотите попасть в лапы полиции?

Раздались громкие крики:

– Нет, никогда! Мы не сдадимся! Гвидо кивнул.

– Я так и думал. Давление – не самое большое зло. Если захотим, мы сможем еще больше увеличить скорость. Ионный двигатель позволит нам увеличить ее в двадцать раз….

– А кто это вынесет? – перебил его чей-то голос.

– … У меня есть ободряющая весть. Мы уверены, что на этом корабле существует антигравитационная система, нейтрализующая воздействие силы тяжести. Однако мы еще не знаем, как ввести ее в действие…

Снова кто-то прервал его:

– Дилетант!

Но Гвидо не дал сбить себя.

– … Мы доверили корабль группе опытных астронавтов. Нет никаких причин сомневаться в их добросовестной работе. Если у нас и возникают трудности, то только потому, что корабль этот построен по новым принципам.

На это никто из нас не рассчитывал. Здесь есть приборы и системы, назначение которых загадка для нас. Мы рады, что по крайней мере знаем, как управляться с двигателями и навигационным оборудованием.

Намного сложнее другое, и я думаю, лучше открыто сказать вам об этом: пока нам не удалось обеспечить непрерывное снабжение воздухом, водой и пищей. Мы нашли соответствующие агрегаты, но их мощность недостаточна. В режиме длительного пользования они обеспечат снабжение в лучшем случае десяти человек. Такая команда, как наша, сможет продержаться при самых оптимальных условиях в течение недели. Затем установки начнут работать на замену использованных запасов.

– Но ведь корабль предназначался для межзвездных экспедиций и был соответствующим образом оборудован! Здесь что-то не так!

– Возможно, это каким-то образом связано с новой системой. Но мы решим проблему. Одна наша группа уже работает над увеличением мощности агрегатов.

– Но в нашем распоряжении всего четыре дня! – послышался недоумевающий голос.

– Нам это известно, – ответил Гвидо. – Но все мы сидим в одной лодке, и нам ничего другого не остается, как набраться терпения. Прежде всего это значит: сократить потребление до минимума. Расходовать сейчас воду на умывание, а уж тем более на купание нельзя. Количество углекислого газа в воздухе на грани допустимого, поэтому не делайте никаких ненужных движений, оставайтесь на своих койках, отдыхайте, это необходимо. И главное – железная дисциплина. Кстати, нам снова придется уменьшить рацион питания на одну треть. На сегодня все.

Мортимеру жизнь на корабле казалась дурным сном. Переживания последних дней не остались без последствий, разочарование опустошило его душу.

Чужеродные мысли, снова и снова вспыхивавшие в его мозгу, точно тлеющие угольки, приводили его в замешательство. Голод и частые фазы ускорения вызывали слабость, а недостаток кислорода – тупую боль под переносицей. Он мог лишь с трудом обдумывать мучившие его проблемы, но не принимал никаких решений.

Его пребывание на корабле не было предусмотрено, а потому для него не нашлось и никакого задания. Его использовали на случайных работах, а в последнее время вместе с несколькими мужчинами он занимался расширением гидропонических плантаций. Они собрали все емкости – чтобы облегчить эти работы, корабль дважды в день снижал ускорение до половины g, – но вскоре они вынуждены были признаться самим себе, что все их усилия бесполезны.

Прежде чем они смогут вырастить килограмм фасоли или бананов, они умрут от голода. Они перестали обсуждать сложившееся положение, ни у кого уже не было ни малейшего сомнения в том, что все они обречены на гибель от голода, жажды или удушья.

В один из редких часов, когда ускорение было снижено до нормального, Мортимер, осматривая корабль, попал в одно из носовых помещений, судя по всему, оно служило совещательной комнатой. Всю переднюю стену занимал огромный экран. Комната была погружена в полумрак, но экран светился, и Мортимер увидел на нем изображение Вселенной. Это было первое зримое свидетельство того, что они находятся в космосе, ибо корабль был одет в толстую броню, защищающую от гамма-излучений и протонных ливней, и не имел ни одного иллюминатора – только несколько плоских антенн. В увеличенном изображении звезды казались цветными роями, искрами пастельных тонов или радужной вуалью. Мортимер сел на стул возле двери. Когда глаза его привыкли к сумраку, он заметил, что он здесь не один – впереди в нескольких метрах от него сидел еще кто-то, и, к своему изумлению, он обнаружил, что это Майда. Она наверняка заметила его, но ничего не сказала и даже не шелохнулась. Он медленно встал, прошел вперед и молча уселся рядом с ней.

Оба следили за увеличенным фрагментом звездного неба, и, хотя ни один из них не произнес ни слова, оба чувствовали, что их ничто не разделяет.

Перед ними чередовались звездные туманности, мириады солнц, сгустившиеся в причудливые облака, туманные пятна, спирали, диски и ядра.

Впервые они почувствовали, как одиноки они посреди этой бескрайней пустоты и как нужны друг другу, чтобы противостоять этому одиночеству.

На шестой день путешествия Мортимер принял решение. Он разыскал Гвидо и предложил ему объединиться с учеными.

– Я убежден, – сказал он, – что на этом корабле предусмотрены все условия для многолетнего пребывания в космосе. Но все это бесполезно для нас, ибо мы не знаем, как этим пользоваться. Нет никакого сомнения в том, что исследователи знают, как обращаться с этими системами. Мы должны их заставить помочь нам.

– А зачем им это? – спросил Гвидо, но Мортимер предвидел заранее это возражение.

– Когда весь кислород будет израсходован, они тоже погибнут.

– Они все еще находятся в закоченелом состоянии, – засомневался Гвидо. – У меня такое впечатление, будто они делают это умышленно. Как же нам установить с ними контакт?

– Я уже сделал это. – И Мортимер рассказал о странном разговоре, который он вел.

Гвидо задумался.

– Вообще-то говоря, ты нарушил приказ. Кто знает, может быть, это опасно – устанавливать такие контакты? Если все так, как ты говоришь, то, очевидно, мы имеем дело с каким-то внушением. А может, это и хорошо, что ты попытался разгадать эту загадку. Я пока ничего не скажу остальным. А то могут расценить твою беседу как сделку с врагом. И все же возможно, в этом кроется выход. Если же не удастся… – Гвидо не договорил. Оба понимали, что их ждет, если «это не удастся». Гвидо размышлял, не повторить ли эксперимент Мортимера.

Они прошли в его кабину, и Мортимер опустился на свое ложе. Он решительно дернул рычаг вниз. Механизм действовал безотказно, потолок опустился. С помощью своего рода мысленного входа в зацепление была установлена связь. Снова его захлестнул поток мыслей, представлений, эмоций…

Но Мортимер не обращал сейчас на это внимания, он думал о Дерреке – как бы мысленно пытался произнести это имя, не делая ни малейшего движение губами.

«Алло, Деррек! Алло, Деррек! Отзовитесь!»

– Это ты, Стэнтон! – ответил кто-то. – Говорит Деррек. Кто меня зовет?

«Я, Мортимер Кросс. Мне поручено вступить с вами в переговоры. Я бы хотел поговорить с вашим шефом».

– О! – Это было не возгласом, а каким-то соответствующим ему знаком удивления. – Минуту, я разбужу его.

Мортимер услыхал, как несколько раз позвали: Профессор ван Стейн!

Профессор ван Стейн! Перед ним возник образ старика с коротким седым ежиком – лицо пленного ученого, которого Мортимер уже видел.

– На связи желающий вести переговоры, профессор!

Возник новый голос, глухой и неопределенный:

– По мысленному каналу?

– Да!

– Хорошо, я готов.

Мортимер с удовлетворением отмечал, что уже может сосредоточиться на отдельных потоках в сумятице представлений. Очевидно было, что и ему удалось добиться, чтобы его понимали, так как ему отвечали без промедления.

«Говорит Мортимер Кросс. Хочу быть кратким, профессор. Вы наверняка сознаете особенность вашего положения».

– Да, конечно. Что дальше?

«Вы в наших руках, и лучше вам признать это. У нас возникли некоторые проблемы с обслуживанием систем корабля, и мы требуем, чтобы вы помогли нам».

Вы не справляетесь с системой? Этого следовало ожидать. А в чем трудности?

Мортимер на минуту задумался. Он понял, что умалчивать о чем-либо не имеет смысла.

«У нас трудности с питанием, с водой и кислородом. Нам не хватит имеющихся запасов».

Вы, видимо, полагали, что летать в межзвездном космическом корабле так же легко, как ездить на почтовых лошадях? А преодолеть предел ускорения и протонной стены можно и на летающем океанском пароходе? Предел скорости движения, за границей которого безобидный свет звезд становится смертельным дождем гамма-лучей, период жизни одного человеческого поколения, за пределы которого не может выйти целесообразная исследовательская работа, – все это вы, вероятно, собираетесь пережить в этаком комфортабельном вагоне-ресторане с видом на звездные туманности! Что значат в этих условиях вопросы питания и регенерации воздуха!

«Для нас они означают многое – по крайней мере, в данный момент. А если быть точными – и для вас тоже».

Безмолвный вопрос был реакцией на эту реплику. Мортимер понял, что имелось в виду.

«Если воздух не содержит более кислорода, то и вы, и все остальные члены вашей группы погибли. В каком бы состоянии вы ни находились, вам нужен кислород. Как только он будет израсходован, вы погибнете».

Заблуждаетесь! Благодаря гормональному вмешательству, которое я сейчас не могу описать подробно, мы снизили свой метаболизм до одной пятой нормальной скорости реакции. Если мы применим все наши вспомогательные средства, то сможем пойти еще дальше. Одним словом, наша потребность в кислороде составляет одну пятую той концентрации, которая обычно требуется для человека и в которой нуждаетесь вы и ваши люди. Это значит, что мы еще долго будем жить после того, как вы погибнете от удушья. Можете поверить моим словам: в течение длительного времени, когда мы будем находиться на корабле, бессмысленно расходовать физическую энергию – необходимо только мышление при минимальном потреблении энергии. Так как всем нужно поддерживать связь, мы установили в изголовьях своих коек антенны, способные принимать токи мозга; кстати, для этого вам не нужно запирать антигравитационные кассеты. Эти токи после некоторых усиливающих фаз направляются в компьютер, который анализирует их и очищает от всего лишнего, не содержащего информации. Затем эти токи направляются во все места, где расположены комбинированные принимающие и передающие устройства. Там они наконец фокусируются и передаются в автоматически запеленгованные центры в коре головного мозга. Итак, вы видите, тут нет никакого волшебства, это всего лишь высокоразвитая биотехника.

«Мы ни минуты и не думали о волшебстве», – возразил Мортимер.

Тем лучше! Тогда вы по крайней мере знаете, с чем вам придется столкнуться. Не предавайтесь иллюзиям – именно для этого я вам все и рассказываю.

«Не сомневаюсь в истинности того, что вы сказали. Но несмотря на ваши выдающиеся технические знания, факт остается фактом: мы можем делать с вами все, что сочтем нужным. Большинство моих соратников, например, за то, чтобы без всякого сожаления выставить вас в вакуум, поскольку вы для нас бесполезны. Помогите нам – и вы сохраните себе жизнь».

А как вы гарантируете мне это?

«Никак», – отвечал Мортимер.

Тогда я считаю разговор законченным.

Поток мыслей оборвался, и вместо него снова отчетливее выступил фон прочих впечатлений. Мортимер обратил внимание, что теперь ему все легче удается изымать и воспринимать отдельные нити – так из хора улавливают голоса отдельных ораторов.

«Минуту, профессор, останьтесь-ка».

Просьба оказалась тщетной, ван Стейн больше не отзывался. Наоборот, шумы стали слабее, образы бледнее, было такое впечатление, будто один за другим участники ментальной связи отключались.

Мортимер уже собирался прекратить попытки наладить связь, как вдруг снова обозначился поток мыслей, тонкий ручеек смутных представлений, а затем он уловил робкий вызов:

Мортимер Кросс, вы еще здесь? Вы слышите меня?

Он тотчас сконцентрировался и установил контакт – он увидел юное лицо и снова узнал девушку в белом плаще, которая бросилась ему в глаза во время осмотра пленных, девушку, чей образ оставался в его памяти еще перед первой попыткой установить контакт – очевидно, как сохранившееся представление о ней человека, того, кто любил ее. Теперь он узнавал ее – не как фотографическое изображение, а скорее как нечто давно знакомое и близкое.

«Говорит Мортимер Кросс. Да, я еще здесь. Что вы хотите?»

Голос или то, что соответствовало голосу, был трогательным.

Я Люсин Вилье. Ассистентка профессора ван Стейна. Я слышала ваш разговор.

«Ах, вот как! Чем могу быть полезен?»

Послушайте! Остальные отключились, они спят, если вам так угодно это называть. Никто нас не подслушивает, я уверена.

«Прекрасно, – отозвался Мортимер. – Что же вы хотите мне сообщить?»

Собственно, ничего. Но, пожалуйста, останьтесь, не исчезайте! Позвольте только один вопрос: вы нас действительно убили бы?

Это было больше, чем просто вопрос, это были не только слова – желание жить, существовать и сохранить молодость, и еще страх, что все это можно потерять. Все эти чувства были переданы и восприняты одновременно.

«До этого дело не дойдет, – твердо ответил Мортимер. – Ваши коллеги поймут, что им ничего другого не остается, как помочь нам».

А я уверена, что этого они делать не станут. Они не позволят себя принуждать. Лучше умрут. Они говорят, что нам не придется страдать, мы даже не почувствуем боли. Но ведь после этого все будет кончено, не так ли?

Мортимер не ответил.

Вы нас действительно убили бы? Я не могу в это поверить. Если я верно понимаю ваши мысли… Вы же не преступник! Вы не сделаете этого – просто не сможете!

«Скажите, как нам наладить регенерацию воздуха или по крайней мере замедлить течение физических процессов в организме, и вы уже поможете нам.

Тогда с вами ничего не случится – это я гарантирую».

В ответе он почувствовал разочарование и грусть.

Как вы можете предлагать мне такое! Что вы обо мне думаете? Даже если бы я захотела, это все слишком сложно: для замедления жизненных процессов нужна инъекция белковых препаратов, для каждого человека – своя. Не трудитесь, вам ее не получить. Мне жаль вас, Мортимер. Вы, пожалуй, мне симпатичны, хотя и ожесточены. Прощайте!

Они сидели на полу, безучастные ко всему, и чего-то ждали, хотя и не надеялись больше. Они изнемогали от слабости и истощения, их рацион был сведен к мизерным порциям, которые только возбуждали аппетит, но не насыщали. Воды, правда, еще было достаточно, на воздух был таким спертым, что каждый боялся сделать лишнее движение, чтобы не задохнуться.

– Соратники, – сказал Гвидо, – благодарю вас за то, что пришли. Вы знаете сами: положение наше отчаянное. Мы достигли того рубежа, когда нужно принимать Решения. Запаса воздуха хватит еще на два дня. Продовольствие можно было растянуть, но какой в этом смысл в данных обстоятельствах? Вы можете верить нам – мы сделали все, что могли, но у нас просто нет больше запасов и регенерационные установки не справляются. Практически у нас осталось два выхода – или мы сдаемся…

– Это было бы хуже смерти!

– Об этом и речи быть не может!

– Ведь это означает, что нас ждет обезличивание!

Гвидо взмахом руки погасил шум.

– Или летим дальше и погибаем от удушья…

Все молчали. Затем слова попросил мужчина с рыжевато-бурыми волосами и загорелым лицом.

– Есть компромиссное решение. Двадцать пять из нас примут смерть добровольно, десять останутся жить. Для них регенераторов хватит!

Все сразу ожили, апатии как не бывало, словно кто-то с кнутом прошелся по рядам.

– Кто же эти десять избранников?

– Самые молодые, разумеется!

– Это потому, что ты к ним относишься…

– Будем голосовать!

– Нет, будем тащить жребий!..

И тут открылась дверь грузового лифта, показалась коляска Никласа.

Беннет вкатил ее и жестом приказал всем успокоиться.

– Тихо! Никлас хочет говорить с вами! – крикнул, Гвидо.

Слепой вздрогнул. Он поднял голову, покачивающуюся из стороны в сторону, словно буек на волнах. Медленно, как бы нехотя, смолкли негодующие крики.

– Соратники, час испытаний настал. Теперь главное – выдержать. – Никлас запнулся, тяжело задышал. – Если мы выдержим, мы победили! Мы должны преодолеть самих себя… во имя победы! Выстоять, выстоять… – Он подтянулся, поднял голову, невидящие глаза уставились в пустоту. – Судьба закаляет нас. Мужайтесь, друзья…

Мужчины, все еще очень взволнованные, слушали Никласа с растущим беспокойством. Наконец кто-то не выдержал и крикнул:

– Болтовня!..

На мгновенье все смолкли. А потом словно вихрь прокатился по рядам:

– Хватит!

– Нам не нужны проповеди!

– Дай нам кислород!

– Убирайся!

Никлас сидел как каменный. Даже голова перестала качаться. Трудно было понять, теплится ли еще жизнь в этом теле. Беннет быстро вкатил коляску в грузовой лифт. Дверь за ними закрылась.

Возмущение улеглось, но тут же вспыхнула новая дискуссия. Гвидо опасался, что теперь с падением авторитета руководителя восстания падет и дисциплина. Он пробовал перекричать шум, но это ему не удавалось. Маленькая, приземистая женщина с пронзительным голосом завладела всеобщим вниманием.

– Во всем виноваты ученые, которые спят где-то на корабле и крадут у нас последние остатки кислорода. Нам нечего больше ждать! Выбросьте их за борт, паразитов! В вакуум их!

В ответ раздался ропот. Казалось, пламя гнева вспыхнуло еще ярче, прежде чем окончательно угаснуть.

– Где они? Вон их!

Несколько рассудительных членов команды попытались унять страсти, но они не смогли ничего сделать – слепая лихорадка психоза уже успела охватить почти всех.

Неожиданно дверь грузового лифта снова открылась. Некоторые сразу заметили это, и шум постепенно улегся. Была мертвая тишина, когда из двери вышел, пошатываясь, белый как мел, Беннет.

– Никлас исчез! – крикнул он. – Что-то случилось. Вы только послушайте! – Он поднял небольшой магнитофон и включил его. Раздался глухой голос Никласа: «Это последнее испытание. Если мы выстоим, мы спасены. Я иду первым, следуйте за мной. Мы уходим в свободу, в вечную свободу…» С тихим щелчком запись оборвалась.

Мы должны найти его! – крикнул Беннет. – Помогите мне! Иначе что-нибудь случится!

– Что еще может случиться? – отозвался кто– то. – Он просто сошел с ума, вот и все.

– Он не мог уйти далеко, в своей коляске он передвигается слишком медленно.

Внезапно раздался истеричный крик молодого мужчины:

– Давление падает! Мы теряем воздух! На помощь, мы задохнемся!

Все вскочили, и тут неожиданно ожил бортовой динамик:

– Говорит центральный отсек. С палубы «В» ушел воздух.

Непосредственной опасности для жизни нет. Падение давления незначительное.

Переборки безопасности закрыты. Членам ремонтной группы в вакуумных костюмах немедленно прибыть на палубу «В». Повторяю: членам ремонтной группы в вакуумных костюмах прибыть на палубу «В». Ждите новых сообщений. Конец передачи.

Несколько мужчин бросились к лестнице. Остальные, бледные, взволнованные, толпились возле динамика.

Что-то снова щелкнуло, и возбужденный голос выкрикнул:

– Шлюз открыт! Человек за бортом!

Теперь уже ничто не удерживало их вместе, один за другим они исчезали в дверях.

Мортимер вспомнил об экране в совещательной комнате и поднялся наверх.

Он включил систему, притушил освещение и стал лихорадочно крутить ручки вертикального и горизонтального перемещения… Звезды тихо проплывали на экране. Вот! На экране возникло нечто чуждое, постороннее: кресло-коляска, парило в искрящемся небе, медленно крутясь по инерции… Вот опрокинулась спинка, и стала видна фигура человека, сидевшего без защитного костюма, пристегнутого двумя узкими ремнями. Нижняя часть тела была прикрыта пледом.

Это был Никлас. Медленно вращаясь, он становился все меньше, лицо с тускло блестевшими линзами было поднято, словно он прислушивался к чему-то, только одному ему понятному, словно он и после смерти снова призывал к вниманию – одинокий и недоступный, как всегда.

14

Когда коляска удалилась настолько, что превратилась в маленькое темное пятнышко, растворявшееся в пелене звездной туманности, Мортимер почувствовал руку на своем плече. Это был Гвидо, позади него стоял Бребер.

– Мы хотим предпринять еще одну, последнюю попытку – объединиться с учеными, – сказал Гвидо. – Они не говорили о том, что нам надо вернуться на Землю и где-нибудь высадить их?

– Говорили, конечно. При первом же моем контакте.

– Тогда они должны нам помочь, – заключил Гвидо. – Иначе мы не сможем выполнить их пожелание.

– Вы собираетесь повернуть назад, к Земле? – Мортимер не скрывал своего удивления.

– Посмотрим. Пошли! Сейчас я объясню тебе, что мы затеваем.

Придя в свою кабину, Мортимер лег на койку. Он уже хорошо изучил маленький операционный щит на стене и не сомневался, что сможет включиться в коммуникационную сеть и при этом избежать погребения под потолочным матом, который хотя и защищал его от гравитации, но зато отрезал от окружающего мира. Он надавил кнопку и, действительно, в ту же секунду начал воспринимать чужие мыслительные образы.

«Вызываю профессора ван Стейна! – мысленно произнес он, стараясь четко отделять слова одно от Другого. – У нас есть предложение. Просим ответить!»

Он ощущал различные оттенки эмоций – от категорического отказа и возмущения до напряженного ожидания. Ему удалось даже уловить волнение Люсин Вивье, он не удержался и послал ей закодированный ободряющий импульс.

Говорит ван Стейн. Что вам угодно?

«Я веду переговоры по поручению руководства корабля. Мне велено заявить, что мы готовы сохранить жизнь вам и вашим людям, готовы вернуться на Землю и высадить вас так, чтобы вы смогли связаться с вашими властями и вновь занять свои рабочие места. Но тогда вы должны нам немедленно помочь!»

Ваше предложение устарело и обсуждению не подлежит. Время работало на нас. Скоро мы будем освобождены, и для этого нам не потребуется даже пальцем пошевелить.

Мортимер громко сказал Гвидо:

– Он отклоняет.

Гвидо молча кивнул. Мортимер снова сосредоточился на своем партнере.

«Вы ошибаетесь! Так как нас уже ничто не спасет, мы уничтожим корабль».

Небольшая пауза, явная растерянность. Мортимер почувствовал, что уверенность его растет.

Я не верю вам. Ни один человек не сдаст позиций, пока еще существует надежда, а надежда существует, пока человек жив. И если вы думаете о схеме замедления, о бомбе замедленного действия или еще о чем-то подобном, то это безрассудство. Мы отключим их, как только вы потеряете способность двигаться.

Мортимер уловил выражение какого-то чувства, какого-то мнения или позиции, которое вновь заставило его усомниться: чувствовалось, что профессор поймал проблеск надежды и усилил свой натиск. Мортимеру пришлось прибегнуть к последнему отчаянному средству.

«Слушайте меня внимательно, профессор! До сих пор вы имели дело только с людьми, чьи физические силы и побуждения соответствовали средним значениям. Мы вовсе не чудовища, какими нас считает один из ваших сотрудников, однако мы готовы принести себя в жертву и пренебречь собственными интересами ради достижения цели. К тому же положение у нас безвыходное. Вы можете торжествовать победу, но это очень опасно для вас.

Люди, доведенные до крайности, действуют не всегда в соответствии с нормами.

И если вы полагаете, что при голосовании у нас те, кто цепляются за жизнь, окажутся в большинстве, то могу вас заверить: голосовать мы не будем. Среди нас есть люди, абсолютно не считающиеся с желаниями остальных. И один из них – Бребер. Вы, наверное, уже слышали о нем. Он вооружен, в отличие от меня, и я даже не смогу помешать ему сделать то, что он задумал».

Мортимер не пытался скрывать свои взгляды и чувства, напротив, старался как можно откровеннее излагать свое мнение о Бребере и свои оценки – все, что знал о нем. Он восстанавливал в памяти детали, подробности операций, которые возглавлял Бребер, вспоминал о его жестокости и жажде разрушения. Он рисовал дикие сцены, картины гибели и хаоса – раскаленные перегородки, расплавленный металл, взрыв корабля…

Неужели он станет… – Видимо, ван Стейн не решался довести мысль до конца.

«Он это сделает, – подтвердил Мортимер. – Будьте уверены!»

Мортимер почувствовал, что у его партнера зарождается страх, вполне обоснованный и пока еще сдержанный, – очевидно, он думал о своих сотрудниках, о корабле, о том, какую задачу ему предстоит выполнить, но все же это был страх. Снова Мортимер поймал себя на чувстве удовлетворения от того, что он выиграл, однако готовность его партнера к уступкам тут же замкнулась. Мортимер совершенно отчетливо ощущал: нарисованная им картина разрушения возымела свое действие, но, очевидно, профессор боялся, что окажется в положении человека, застигнутого врасплох или обманутого.

Кто даст гарантию, что вы действительно будете выполнять наше соглашение? – выразил свое сомнение ван Стейн.

«Профессор, я вижу, вы еще не полностью осознали свое положение. Сейчас пятнадцать часов сорок минут. Бребер немедленно отправится к реактору и разогреет его. Не пройдет и двадцати минут, как будет достигнута критическая отметка. Единственный, кто может остановить Бребера, это вы. Я делаю последнее предложение. Но сначала ответьте мне на один вопрос: вы в состоянии в кратчайший срок выйти из вашего оцепенения? Сколько времени вам на это потребуется?»

Профессор медлил с ответом, и Мортимер продолжал:

«Можете не отвечать мне. Если вы не в состоянии сделать то, о чем вас просят, все потеряно. Советую вам: возвращайтесь как можно скорее в нормальное состояние. Я буду ждать вас, а потом отведу к реактору. Вы сможете сами во всем убедиться и затем действуйте, как сочтете необходимым».

Мортимер поднялся и отключил связь.

– Нам не миновать этого! – сказал он.

– А не лучше ли было попробовать силой заставить его подчиниться?

– Нет, – ответил Мортимер. – Мы зависим от его доброй воли. Наших знаний недостаточно, чтобы определить, не пытается ли он с помощью технических трюков провести нас. Он может с нами сотворить все что угодно – например, окутать нас смертельной газовой смесью и тому подобное. В действительности наша судьба в значительно большей степени зависит от него, чем он сам считает. Нам остается лишь надеяться, что он верит в честную игру и потому будет придерживаться правил.

Дверь открылась, на пороге стоял Бребер.

– Кончайте. Хватит копаться! Пора действовать. Я им сейчас задам жару. – Он выбежал.

… Охранник, дежуривший перед лабораторией с плененными учеными, открыл дверь. Гвидо и Мортимер с беспокойством наблюдали за неподвижной фигурой ван Стейна.

– Будем надеяться, что он сможет сам себя разбудить, – сказал Гвидо.

– Не сомневаюсь, – ответил Мортимер. – Они так хорошо овладели искусством управления мозговыми импульсами, что, без сомнения, могут с помощью определенных ментальных операций, например введения в действие кодов, комбинаций букв и тому подобного, вызвать включение мозга. При известных обстоятельствах может оказаться достаточно одних лишь сновидений.

Вероятно, контрольным автоматам, защищающим человеческую жизнь, мы обязаны тем, что они предохраняют нас от того, чтобы ван Стейн уже сейчас не отдал какой-нибудь губительный для нас приказ.

Гвидо ответил скептической ухмылкой.

– Чего это он так долго тянет?

Через несколько минут профессор ван Стейн пробудился. Дрожь прошла по телу ученого, его щеки порозовели, дрогнули веки, пальцы рук начали сжиматься и разжиматься.

Гвидо взглянул на часы.

– Еще семь минут.

Мортимер подошел к ван Стейну, чтобы помочь ему встать на ноги, но рука профессора, за которую он взялся, бессильно упала.

С кормы корабля донесся шум.

– Лишь бы не опоздать! – Гвидо не в силах был сдерживать свое нетерпение. Мортимер указал на лицо профессора. Глаза его были открыты. Губы шевелились. Произносимые шепотом слова были уже слышны, хотя почти неразличимы.

– Еще минутку… Я сейчас… Я в порядке.

– Если он не поторопится, Бребер поджарит нас, как цыплят на вертеле, – заметил Гвидо. – Малопривлекательная перспектива.

Профессор, однако, правильно рассчитал время. Через минуту он поднялся, хотя и с усилием, оторвался от топчана и сделал несколько неуверенных шагов.

Гвидо и Мортимер, поддерживая его, подвели к лифту. Через тридцать секунд они уже стояли в блоке управления, в средней части корабля, откуда управлялись реактор, установка водородной ионизации и система ускорения.

Бребер сидел в передвижном кресле оператора, зажав в углу рта сигарету и держа в руке бутылку виски – неизвестно, где он ее раздобыл! Он полузакрыл глаза, и по лицу его разлилось блаженство.

Ван Стейн оторвался от своих помощников и двинулся к операционному щиту. Скорость разогрева мезон-ноантимезонной плазмы была максимальной.

Черная стрелка температурного индикатора приближалась к красной зоне. В камере бушевали 400 миллионов градусов мезонной температуры.

– Блеф! – объявил профессор, который явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Вы еще не так удивитесь, – заявил Гвидо. 450 миллионов градусов.

500 миллионов – рубеж безопасности.

– Неприкрытый маневр, – прохрипел ван Стейн. – Автоматическая контролирующая система выключится сама, как только возникнет опасность.

Гвидо молча указал на ту часть пульта управления, с которой был снят щит. Даже для непосвященного было ясно, что вся схема нарушена – несколько проводов были прикреплены к контактам пружинными зажимами, выключив таким образом промежуточные элементы.

Достав из кармана платок, ван Стейн вытер лоб.

– Не дойдет же он до такой степени безумия… Гвидо шагнул к нему, схватил его за плечи.

– Ради бога, неужели вы не понимаете, что мы действительно пойдем до конца?!

Профессор затряс головой.

Помещение наполнилось угрожающим гулом. Потом к нему присоединился звон, похожий на пение циркулярной пилы. Бребер с наслаждением вслушивался в эти звуки, словно это была прекрасная музыка. Мортимер с тревогой наблюдал за ним.

550 миллионов градусов…

600 миллионов градусов…

– Блеф! – снова бросил ван Стейн. – Предел безопасности учтен. Вам он хорошо известен, но и мне тоже, он наступает лишь при температуре семьсот миллионов градусов.

Установка кондиционирования уже не справлялась с охлаждением. От боковой стенки исходил жар; словно хищное животное, вползал он в помещение, пожирая остатки кислорода.

650 миллионов градусов…

700 миллионов.

Последний рубеж перейден. Жара парализовала дыхание. Пот ручьями стекал по коже. Неожиданно красный отсвет лег на приборы, на стены, на одежду, на искаженные лица людей. Его отбрасывало пурпурное пятно на боковой стенке, которая была ближе всего к плазменной камере. Все сильнее чувствовался запах горелого. Лак на металлических поверхностях плавился и пенистыми ручейками стекал на пол. Пятно на стенке стало оранжево-красным, потом ярко-желтым… затем края его вдруг вспучились, и разжиженный изолирующий материал выдавился наружу как гигантская капля, она упала вниз и стала растекаться по полу, гоня перед собой волну обугливающегося коврового покрытия.

800 миллионов градусов!

Ван Стейн не выдержал:

– Прекратите! Вы сошли с ума! Я сдаюсь. Я принимаю ваши условия.

Только немедленно прекратите!

Гвидо подбежал к пульту и схватился за рукоятку регулятора температуры.

Но Бребер, быстро обернувшись, оттолкнул его. Лицо его превратилось в ухмыляющуюся маску. Из углов рта сбегала слюна.

– Убери пальчики! – прорычал он.

Гудение и визг заглушали голоса, но жесты Бребера не вызывали никаких сомнений. Он поднял гамма-пистолет и направил его на Мортимера, от неожиданности тот попятился.

– Бребер, послушай же, он согласен! – закричал Гвидо и бросился к нему, но гамма-луч, опаливший пол перед ним, заставил его остановиться.

– Прекрати, Бребер! Отключай!

– Не верь ему! – рычал Бребер. – Старый негодяй задумал провести нас.

Я ставлю точку. Гибель в огненном хаосе! Адский финал!

Ногой он отшвырнул табурет к раскаленной стене, ярко вспыхнуло пенорезиновое сиденье. Все вокруг заволокло дымом. От удушливой вони перехватило дыхание. Ван Стейн бросился на пол.

Мортимер прижал к носу мокрый от пота платок. Ему казалось, что он на пределе сил, и все же он надеялся, что у них есть еще шанс и они смогут спасти корабль, а значит, и собственную жизнь. Сквозь пелену слез он следил за Бребером, который, зажав в правой руке излучатель, водил им из стороны в сторону, а левой хватал все предметы, до которых мог дотянуться, и швырял их в огонь. Ручеек расплавленного металла уже подбирался к нему справа, и тут с грохотом отвалился кусок потолка, и Бре-беру пришлось отскочить в сторону…

В ту же секунду Мортимер нажал на выключатель, который он нащупал позади себя, помещение превратилось в раскаленный и дымящийся вулканный ландшафт, дьявольская тень Бребера, отпрыгнувшего в сторону, вдруг покачнулась, на мгновение замерла и осела на пол. Его крики – или то был безумный хохот? – заглушили даже адский вой пламени.

Мортимер снова нажал на выключатель – тусклый свет, напоминающий прозрачную жидкость, залил помещение… Тело Бребера неподвижно застыло в дымящейся лавообразной массе. Нечеловеческим усилием Мортимер передвинул рукоятку регулятора температуры вниз. Кожа его пальцев осталась на раскаленном шарике… Он искоса следил за тем, как Гвидо распахнул дверь и вытащил ван Стейна наружу. Мортимер почувствовал, что ноги у него подкашиваются. Комната погрузилась в темноту – видимо, расплавилась проводка.

Со всех сторон его окружала кипящая масса дыма и лавы. В последнем проблеске сознания, боясь погрузиться в беспамятство, он бросился к открытой двери, почувствовал на лице прохладное дуновение… и рухнул на пол. Сильные руки подхватили его и потащили прочь от бурлящего пекла. Затем все поглотила темнота.

Какое это было наслаждение – всей кожей ощущать золотистое тепло солнца, купаться в ярком свете. Но это и утомляло.

Они опустились на скамейку, обращенную к широкому, вероятно застывшему языку ледника. Они почти не разговаривали, словно драгоценным даром, наслаждаясь этой близостью друг к другу, этим покоем, чувством надежной защищенности и согласия с собственным внутренним миром, сознанием того, что они у себя дома.

Мортимер вытянул руку вдоль спинки; сверкание пробило созвучие вневременности. Он запустил руку в песок, зачерпнул пригоршню и стал медленно выпускать сухие песчинки сквозь пальцы, словно лаская их. Более крупные кристаллики отскакивали в сторону и возвращались в свою стихию.

Мортимер зачерпнул еще, потер песчинки между пальцами и высыпал их на ладонь: они были с острыми краями, неровно обломанные, блестяще-черные или пастельных тонов, и почти все – прозрачные. В некоторых кристалликах различались концентрирующиеся вокруг центра, наподобие слоев луковицы, молочно-матовые шаровые поверхности – следы излучающих включений.

Ожил легкий ветерок, пробежался по листьям и взъерошил их, охладил согретую солнцем кожу.

– Может, вернемся в отель? – спросил Мортимер.

Майда задумчиво смотрела на облако легких, как перышки, летучих семян, которое медленно удалялось, поднялось над землей, потом неожиданно остановилось, будто наткнувшись на препятствие, и плавно пошло вниз, делая изящные повороты, словно стайка макрелей, и наконец налетевший порыв ветра разметал семена. Майда попробовала поймать долетевший до них комочек пуха, но он уклонился, поднялся выше и унесся вдаль.

Они долго сидели молча, наслаждаясь покоем, и каждый понимал, что и двое других ощущают то же самое и между ними нет сейчас никаких границ.

– Не надо, мне не холодно.

– Вы уже ходили в ту сторону? Куда ведет эта дорога? Пойдемте посмотрим!

Люсин, вскочив на ноги, указала на плоский холм, к которому вела извилистая тропинка.

– Пойдемте. – Мортимер протянул Майде руку и помог ей встать. Она сбросила с себя оцепенение и улыбнулась, словно понимая, что ее застали врасплох.

Они неторопливо зашагали по хрустящему стеклянному песку, порой останавливаясь возле каких-то необычных цветов, перед клумбами и живым изгородями из низких мохнатых кустарников, перед стелющимися по земле ползучими растениями. Тут и там над этим морем зелени поднимались странные, высокие стебли зонтичного растения с цветками, как бы вросшими друг в друга, какие-то коричневые соцветия лежали на мху, подобно игрушечным шарам, то и дело попадались бесцветные растения-альбиносы; словно стариковские бороды, свисали воздушные корни.

Наконец они достигли конца пути – цепи, преградившей им дорогу.

– Жаль! – сказала Люсин.

Пришлось повернуть обратно, они двинулись назад, к скальной террасе, обогревавшейся инфракрасными лучами. Солнце заметно опустилось, за один час оно обошло четверть небосклона.

Они поднялись в лифте в рабочий кабинет, расположенный под куполом здания. Облокотившись о парапет, они с высоты окинули взглядом местность.

Отсюда долина казалась очень уютной и почти игрушечной – возможно, это ощущение возникало из-за соседства суровых и грозных скал, окружавших их со всех сторон. Скалы уже закрыли часть света, словно чудовищное теневое покрывало окутало западные склоны. Они почти осязали, как темнота и холод подминали под себя теплую зелень; и от этой силы, этой тяжести по зеленому морю заходили волны, поднятые ветром и, казалось, вздымавшие в листве и цветах юркие убегающие гребни. Граница между светом и тенью медленно, но неуклонно отступала, и когда она достигла вершины холма, где кончалась дорога, началась причудливая игра света – словно лучи изгибались вокруг холмов, и там, позади, обнажилась полоска ландшафта, обычно невидимая.

Мортимер неожиданно обнаружил, что не может оторвать глаз от того, что появилось там, позади, и это видение было отталкивающим, отвратительным и в то же время знакомым и притягательным – оно наполняло его тревогой: ворота, встроенные в скальную стену, вещь из чужих сфер, указание на то, что долина была вовсе не тем, чем казалась вначале. Это был неведомый мир.

15

Профессор сдержал слово. Большая часть людей на корабле мирно лежала на своих койках в кабинах или на аварийных кроватях в антигравитационном помещении, избежав страданий и боли. Инъекции сделали свое дело, они все погрузились в сон, охвативший все, кроме мозговой деятельности, которая, как объяснил ван Стейн, шла на более низком энергетическом уровне и потому могла сочетаться с оцепенением, или, вернее, с замедлением прочих физиологических функций. Сон контролировался с помощью сложной системы – постоянно регистрировался пульс, измерялось кровяное давление, потребление кислорода, выделение двуокиси углерода. Как только отмечались какие-либо отклонения, спящего тут же будили и вместе с ним – прикрепленного к нему врача. Когда потолочные и напольные части коек в кабинах сопрягались друг с другом, одновременно закрывались сети из гравитационных лееров, своего рода клеток Фарадея, снижавших силу тяжести, уменьшавших воздействие гравитации. Из бесчисленных сопел, соединенных с климатической установкой, поступал воздух определенной температуры и влажности – при этом автоматически регулировались необходимые в каждом отдельном случае дозы. В изголовье каждого спального места была прикреплена антенна, воспринимающая токи головного мозга, так что лежащий мог вступать с остальными в процесс обмена мыслями. Вместе с тем, отдав мысленный приказ, он мог отключаться на любой срок, оставаясь контактным для интенсивных импульсов, так что в случае опасности каждый был досягаем. Правда, те, кто был размещен в неприспособленных помещениях, не были подсоединены к коммуникационной сети, однако о контроле за их состоянием тоже позаботились.

Бодрствовали всего лишь шестеро: ван Стейн, его ассистентка Люсин, медик, бравший анализы крови, Гвидо, Ольсон, главный инженер и он же пилот корабля, а также Мортимер, выполнявший роль своего рода посредника между учеными и повстанцами. Консервацию команды пришлось проводить в большой спешке, так как кислород был почти на исходе. Для шести остальных кислорода, обеспеченного регенерационной установкой, вполне хватало, и они уже отметили, что в отсеках постепенно улучшался состав воздуха.

Инженер Ольсон осмотрел реактор и установил, что последний эксперимент погибшего Бребера, если не считать незначительного повышения радиации и разрушения оборудования и нескольких переборок, никаких других неприятных последствий, к счастью, не имел. Подкосные соединения каркаса и сама электростанция остались невредимыми. Ольсон повернул корабль, чтобы осуществить замедление и затем направиться к Земле.

Обсуждать больше было нечего, корабли преследователей давно исчезли из поля зрения, на какое-то время опасность отдалилась. Лишь в момент сближения с Землей они снова могли возникнуть у них на пути, но до этого было еще далеко. Сначала корабль снизит скорость до начальной, и лишь после этого начнется собственно возвращение. Если бы они все находились на своих койках, они могли бы замедляться намного интенсивнее, чем с одним g, но это пугало Гвидо.

– По крайней мере один из нас должен нести вахту. Может случиться такое, что потребует немедленных действий.

Тщетно пытался профессор отговорить его:

– С помощью коммуникационной системы вы всегда сможете следить за установками и даже включать и выключать их по мере надобности. Мы бы выиграли во времени!

– Спешка нам ни к чему, – возражал Гвидо. – Хоть ваши установки и работают безукоризненно, я все-таки предпочитаю полагаться на человека.

Они сидели в центральной рубке в носовой части корабля, откуда могли обозревать на восьми экранах восемь октантов поля зрения. Ольсон, принявший участие в дискуссии, указал вдруг на один из светящихся экранов.

– Это уже ни на что не похоже! Посмотри – что это за световое явление, вон там?

Действительно, на экране засветился неопределенным зеленовато-синим светом флюоресцирующий цилиндр, затем исчез, появился снова, слегка сдвинувшись в сторону. Он двигался параллельно продольной оси корабля и сужался на обоих концах до нити, которая терялась в черной бездне космоса.

Ван Стейн, взволнованный, поспешил к приборной доске, сменил некоторые программы, стал наблюдать… Цветной линейный веер спектрограммы вспыхнул на матовом стекле.

– Притом эти флюоресцирующие линии… – пробормотал ван Стейн. Он нажал несколько кнопок скоростного вычислителя, сравнил цифры на бегущей бумажной ленте с таблицей, которую он после нескольких быстрых манипуляций со считывающим устройством спроецировал на стену.

Совершенно обессиленный, он опустился на вертящийся стул.

– На это я не рассчитывал, – прошептал он подавленно.

– Оружие? – спросил Ольсон.

– Лазерный луч, – отвечал ван Стейн. – Из усилителя высоких частот.

Своего рода гигантский гамма– пистолет. Только луч этот идет параллельно и точно совпадает по фазе. Мы замышляли нечто совсем другое. А теперь…

– … Теперь вашим оружием стреляют в вас! – подхватил Гвидо. Несмотря на то что ему самому угрожала опасность, он не мог удержаться от злорадства.

– Уже несколько столетий ни одно из научных открытий не используется в целях разрушения, – тихо сказал ученый как бы себе самому. – Я не понимаю этого!

– Кардини плевал на это, – подливал масла в огонь Гвидо.

Но тут вмешалась Люсин:

– В нас могут стрелять? Ради бога, надо же что-то делать!

– Люсин права, – поддержал ее врач. – Мы можем уклониться?

Тем временем цилиндр переместился на другую сторону. Несколько раз он находился в угрожающей близости.

– Для этого нам надо мчаться быстрее света, – резюмировал ван Стейн. – В лучшем случае мы можем отклониться от нашего маршрута, чтобы уйти из поля обстрела.

Ольсон сел за операционный пульт, после нескольких манипуляций с настроечными рукоятками словно какая-то сила попыталась лишить их равновесия, сместить их в сторону. Корабль снова повернулся, все длилось около тридцати секунд – это было заметно по полосам света, бежавшим теперь по обзорным полям под косым углом. Затем Ольсон увеличил ускорение почти на два g. Они медленно вышли из опасной зоны.

– Теперь мы в безопасности? – спросила Люсин.

– Пока да. Но они наверняка запеленгуют нас радаром. Неизвестно, как долго это продлится. Ведь они могут обнаружить нас довольно быстро. – Ван Стейн снова склонился над вычислителем, бормоча при этом себе под нос какие-то числовые данные и физические термины: – Отдаление от Земли… десять миллиардов семьсот двенадцать миллионов километров. Скорость света триста тысяч километров в секунду… Это составляет… восемь часов пятнадцать минут. Время, необходимое, чтобы гамма-луч с Земли дошел до нас.

Такое же время им требуется, чтобы определить изменение нашего курса. Это напоминает стрельбу дробью. Точно прицелиться на таком расстоянии невозможно, им остается надеяться, что хоть один выстрел попадет в цель. То есть в нашем распоряжении примерно двойное количество времени, чтобы уклониться. Это немного. В конце этого промежутка нам надо снова менять курс. И снова, и снова…

– И тогда мы будем в безопасности? – поинтересовался врач.

Ван Стейн втянул голову в плечи.

– Нет, конечно. Речь идет только о вероятности попадания. Минутку, я попытаюсь высчитать… – Он снова забормотал: – Угол рассеивания может быть… – Он взглянул на светящийся экран, на котором было изображение только что покинутого кораблем сектора. Нити света все еще шли поперек. – … Скажем, сто двадцать километров… Ширина лучевого пучка составляет около… ста метров. Длительность импульса равна… – Он нажал на кнопку хронометра, понаблюдал за появлением луча и засек время. – Одна десятая секунды. Предположим, что мы внутри поля рассеивания, это означает, что… минутку… да, вот данные: им нужно послать четырнадцать тысяч четыреста импульсов, чтобы нащупать всю поверхность цели. Другими словами, они нас накроют самое позднее через пять лет.

Люсин следила за рассуждениями профессора с широко раскрытыми глазами.

– Как вы можете думать сейчас о числах! – испуганно сказала она. – Скажите лучше, что произойдет, если в корабль попадут!

Профессор показал на световые нити на экранах.

– Сами гамма-лучи невидимы. То, что мы видим на экране, это высвеченные ими частички межзвездной материи, которые либо взрываются, вспыхивают, либо уносятся прочь. От этих ударных процессов и происходит свет – явление флюоресценции. Корабль, правда, защищен против излучения, но пучок такой интенсивности… – Он не решился закончить свою мысль.

Гвидо пришел в себя.

Нам надо поразмыслить, что можно сделать. Единственное, что совершенно исключается, – это то, что мы сдадимся. – Лицо служителя муз дергалось от нервного тика. Он попытался справиться с собой и спросил: – Можем ли мы уклоняться от курса в течение нужного нам времени, как вы считаете, профессор? Ведь, пожалуй, нам ничего другого не остается, как только удирать отсюда поскорее! В конце концов, должен же лазерный луч где-нибудь стать слабее?

Ван Стейн покачал головой:

– Речь идет о луче почти идеальной параллельности. – По выражению лица Гвидо он уловил, что тот ничего не понял, и добавил: – Он не расширяется и потому не теряет энергии. Он так же быстр, как свет, то есть достанет нас без труда.

– Но что-то ведь мы должны… – начал Гвидо, но ван Стейн перебил его, хлопнув ладонью по столу:

– Стоп! Есть еще одна возможность. – Он задумался. – Да, это возможно.

Хотя мы не в силах убежать от гамма-луча, но мы в состоянии разогнаться настолько, чтобы гамма-излучение стало для нас безобидным светом. Мы, так сказать, убежим от частоты. Хотя для этого нам придется на… несколько стотысячных долей «с» ускориться, но это не проблема – в нашем распоряжении энергия в неограниченном количестве, а стену ускорения мы преодолеем с помощью антигравитационных сеток. В результате мы еще совершим запланированную межзвездную экспедицию!

Его голос снова обрел твердость и четкость, в нем слышалась надежда.

– Вот что я предлагаю, – сказал он. – Мы ускоряемся с сотней g – это наивысшая достижимая тяга. Разумеется, все мы должны улечься на защитные койки. Из вашего дежурства ничего не выйдет, Гвидо! – Он повернулся к врачу. – Подготовьте все необходимое, доктор Цик. А я тем временем займусь выработкой программы, согласно которой мы, раз уж это неизбежно, произведем маневры уклонения. На наше счастье, паузы между сменами курса будут быстро удлиняться! Поторопитесь – любая минута, пока мы еще будем тащиться с одним g, может оказаться смертельной.

У них не оставалось другого выбора. Они улеглись на койки, восприняли инъекции как необходимость, прекрасно сознавая, что уменьшенная вероятность попадания еще вовсе не означает, что угроза их жизни миновала. Судьба их была пока неясна. Они не знали, как долго продлится обстрел гамма-лучами, как долго им придется убегать. На Земле могут пройти столетия, пока они будут мчаться в космическом пространстве, почти не старея – и дело тут не только в их заторможенном метаболизме, но и в дилатации времени, которая уже сказывалась при подобных скоростях. Они двигались навстречу массовому полю Вселенной, тогда как Земля пребывала в относительном покое. Они выпадали из своего времени, из своего столетия. Никогда они уже не ступят на Землю, которую знали прежде; и все цели, ради которых они жили, теряли сейчас свое значение. Это было неотвратимо. Они становились отверженными.

16

Космос бесконечно велик и бесконечно пуст. И все же он полон событий – возникают и исчезают элементарные частицы, излучение пронизывает космос, рои нейтрино мчатся во всех направлениях, сталкиваются звездные туманности, проникают одна в другую и вновь расходятся. Электромагнитные волны несутся в никуда. Метеоры прочерчивают свои орбиты, пыль путешествует, отдельные комочки массы простреливают безвоздушное пространство – отбившись от роя, словно старые волки, которых прогнали из стаи и теперь они блуждают по лесам, не в силах умереть.

То, что происходит в космосе, совершенно не соответствует событиям в жизненном пространстве человека. Эта пустота чужда ему, она враждебна его жизни, смертельна для него, эти регионы настолько удалены от надежного убежища – Земли, что даже время открывает свои бездны. И все же человек вторгается в трудно вообразимое, в необъяснимое. Он запускает свои зонды – радарные и световые импульсы, он вслушивается в безмолвие Вселенной, всматривается в темноту, посылает своих гонцов, корабли и ракеты, где разыгрывается судьба отдельной личности, смехотворно ничтожная в сравнении с великими событиями, но единственно существенная для самого человека…

Корабль пожирает просторы Вселенной. Световой палец ощупывает пространство позади него. Энергия газа, состоящего из мезонов и антимезонов, образует некую материю, отделяющую людей от вечности, и в этом – жизнь, надежда, страх.

На своих койках они были надежно защищены, свободны от силы тяготения, от каких-либо физических ощущений, – и в то же время беззащитны. С каждой минутой они уносились все дальше от опасности, однако в любой момент их могло настичь смертельное дыхание, которое превратит их в пыль – так, что они даже не заметят этого. И все же они отключались от действительности только на время, необходимое для сна, – словно боялись что-то упустить или все вместе опасались, что пропустят тот миг, когда их настигнет последний удар.

Но время шло, а они продолжали жить, и все сильнее разгоралась в них искра надежды.

Мортимер испытывал то же, что и все остальные: никогда еще людям не удавалось передавать свои мысли так ясно и четко, никогда еще не находились они столь долго в непрерывном контакте между собой – крошечные составные большого, высшего мышления.

Они учились пользоваться средствами коммуникации, учились приноравливать скорость своего мышления к скорости восприятия партнера, учились запирать те возбуждения, которые они хотели сохранить для себя как самое личное, в самом отдаленном уголке мозга, учились понимать друг друга не только с помощью слов, но и с помощью невыраженных понятий. На смену хаосу разнородных чувств, угрожавшему поначалу подавить их, пришла абсолютная ясность.

И еще одно: у них было время для того, чтобы продумать собственную жизнь, чтобы осмыслить суждения других, воспринять их знания, сравнивать с собственными воззрениями, формировать и совершенствовать их. Каждый в отдельности, все они были разными, и разными оставались их свойства и побуждения, но теперь все они приобретали способность понимать суждения и помыслы остальных.

Для Мортимера этот период осмысления приобретал еще одно, очень важное значение: он впервые давал ему возможность вслушаться в себя самого, воскресить воспоминания, относящиеся к двум разным судьбам, и привести их к одному знаменателю. Без сомнения, ему приданы научные познания Бараваля, его знание местности, его образ поведения – и его тело, чтобы он мог играть свою роль безупречно. Но система взглядов, желания и идеалы, сила воли, характер и все черты личности были унаследованы от Мортимера Кросса – он хотел бы остаться самим собой, лишь вооружившись маской, маской чужой личности.

Впрочем, оказалось, что значения невозможно передать в отрыве от всего остального, нельзя отделить представления от их эмоциональной окраски и оценок. Так что и личность Бараваля не была вытеснена полностью – какие-то ее черты продолжали жить в Мортимере. Точнее говоря, не было больше прежнего Мортимера, он был принесен в жертву – ради идеала свободы. Теперь это был совершенно новый человек, Мортимер Кросс и Стэнтон Бараваль одновременно, и опять же, ни один из них – в цельном виде, это было скорее раздваивающееся существо, в котором возобладали неуемная преданность и воодушевление, одержимость и фанатизм. Но самосознание принадлежало все же Мортимеру Кроссу. Однако последние события привели к тому, что все эти порывы пришлось зажать в рамки, и постепенно складывалась более спокойная, но твердая позиция, в которой несомненно сказывался трезвый ум Бараваля. Поначалу Мортимер сопротивлялся этому навязанному ему сознанию, в нем нередко боролись противоречивые чувства, но в конце концов он с удовлетворением приходил к выводу, что нет и не должно быть в его сознании никаких противоречий, и был готов акцептировать себя самого в новой форме.

Но и это еще было не все из того, что было необычным в его существовании. Не только с самим собой он достиг согласия, но и с другими установил тесную взаимосвязь, неповторимую, не поддающуюся описанию и зачастую просто непостижимую. Конечно, каждый понимал теперь побудительные мотивы другого лучше, чем когда-либо, и потому их отношения с самого начала строились на основе дотоле невиданной толерантности. Однако порой совсем рядом брезжило ощущение чего-то большего, более объемного. Были моменты, когда они думали и чувствовали себя как некое возвеличенное целое, как единый организм, своего рода плюральное существо, которое хотя и не свободно от некоторой противоречивости, но обладает чем-то вроде сверхволи, сверхсознания или сверх-«я». У них складывалось впечатление, будто человеческое существование предоставляет варианты следствий, граничащие с чудом. Но, для того чтобы они проявились, Должны были представиться благоприятные возможности.

Совершенно своеобразным было отношение Мортимера к обеим девушкам, с которыми он перед этим вступил в контакт. Его радовало то, что в нем теперь не было ничего ангельского, абсолютно духовного, что он способен на естественные, человеческие чувства. Конечно, разлуки избежать было невозможно, зато мысли не знали границ, и партнер мог соглашаться или нет, мог откровенничать или быть скрытным, мог приспосабливаться к другому и вообще держаться фривольнее, чем это допускалось в обычной жизни. От Майды исходили волны страсти такой интенсивности, какую он никак не ожидал от женщины. С Люсин все было лишь игрой, флиртом, скорее платоническим, нежели плотским, скорее светлым, чем трагичным, и тем не менее иной раз и здесь прорывалась симпатия, в основе которой было нечто большее, чем простое взаимопонимание и доверие. Мортимер не мог бы сказать, какую из девушек он предпочел бы: меланхоличную Майду или жизнерадостную Люсин, но этот вопрос тоже его пока не занимал. Возможно, потом…

Но они жили отнюдь не по принципу, что не будет никакого «потом». Им нередко приходилось взвешивать все возможности, однако ни к какому окончательному результату они не пришли. Да они и не могли к нему прийти, ибо будущее их было неопределенно. Приборы все еще отмечали вспышки лучей, вероятность попадания уменьшалась, но она еще не дошла до нулевой отметки, частота понизилась, но все еще находилась в диапазоне рентгена и по своей интенсивности была далеко не безопасна. Им не оставалось ничего другого, кроме как продолжать наращивать ускорение, отчего они все больше выпадали из своего пространства и своего времени.

Намного четче, чем будущее, поддавалось анализу прошлое. Это не означало, что они достигли полного единства мнений, но они воспринимали различия во взглядах вовсе не как непреодолимые противоречия, просто это были проекции различных точек зрения – так их обычно воспринимает каждый отдельно взятый человек. Из всех этих «разговоров» особенно два врезались в память Мортимера.

Первый «разговор»:

Деррек: Мортимер Кросс, ты наверняка помнишь меня – мы ведь были первыми, кто установил контакт.

Мортимер: Да, помню.

Деррек: Мне немного странно с тобой беседовать, так как я вижу в тебе моего друга Стэнтона Бараваля.

Мортимер: Я долго боролся с этим, но теперь верю, да, теперь я действительно верю, что Бараваль жив. Он живет во мне.

Деррек: Мне трудно это осознать. Два человека объединились в одном. С кем я говорю? Кто отвечает мне?

Мортимер: Оба.

Деррек: Чье мнение я слышу?

Мортимер: Мнение обоих. Более совершенное, чем мнение каждого в отдельности, – ведь оно базируется на более полной информированности.

Мнение, которое ближе к правде.

Деррек: Ты – а теперь я говорю с тобой, Стэнтон, – ты трезво мыслящий человек. У тебя мощный интеллект, ты признанный специалист в области социологии. Любое нарушение порядка, равновесия должно быть тебе противно. А ты – теперь я говорю с Мортимером, – ты человек чувства, порыва, ты – мечтатель. Ты веришь в предназначение, в судьбу, в идеалы. Ты хочешь сделать людей счастливыми, – пусть даже путем насилия. А теперь я спрашиваю: как это все уживается в одном человеке? В событиях, которые свели нас здесь, в попытке переворота ты участвовал в двойном качестве – как жертва, которую похитили и обезличили, и как организатор, несущий большую часть вины за происшедшее. Что ты теперь думаешь об этом? Кто мне ответит, Стэнтон или Мортимер?

Мортимер: Я буду отвечать, я, Мортимер. Я чувствую себя Мортимером, несмотря на это чужое тело. Я чувствую себя Мортимером, несмотря на некоторые чуждые мне побуждения. Я чувствую себя Мортимером, правда более зрелым и даже постаревшим. Я чувствую себя Мортимером, и если я ныне думаю о чем-либо иначе, чем прежде, то только потому, что кое-чему научился.

Деррек: И каков же твой ответ?

Мортимер: Я думаю, что жизнь человеческая утратила всякую ценность.

Надо было что-то предпринимать.

Деррек: Но то, что предприняли вы…

Мортимер: Это было, пожалуй, ошибкой. Но ведь все должно было получиться.

Деррек: Только поэтому ошибка?

Мортимер: Тогда это оправдало бы принесенные жертвы.

Деррек: А какие практические последствия имела бы ваша революция?

Немного хаоса, а потом новое правительство. Не больше.

Мортимер: Больше! Это означало бы свободу для всех.

Деррек: А что оказалось в итоге? Режим насилия Кардини.

Мортимер: Это то, о чем я сожалею больше всего!

Деррек: Не стоит жалеть. Ведь не имеет ни малейшего значения, кто возглавляет правительство диктатор или либеральная партия, – через некоторое время все неизбежно встают на один путь.

Мортимер: А в чем причина?

Деррек: Это же так просто! Шестьдесят миллиардов человек, за немногим исключением, теснятся на Земле. Тот, кто хочет править миром, должен справиться с ними. Кто хочет помешать распаду мирового государства, должен держать в своих руках огромную организацию. Для этого он нуждается в институтах, которые мы, ученые и техники, создавали в течение столетий: органы надзора, статистические бюро, ОМНИВАК. Ну скажи, какое правительство в состоянии хоть на шаг отойти от намеченного пути?

Мортимер: Да не желаем мы никакого центрального правительства. Каждый человек должен быть достаточно мудрым, чтобы самостоятельно выбирать верный путь. Мы уничтожим систему надзора, ликвидируем статистические данные и выбросим ОМНИВАК на свалку.

Деррек: Ты и сам, наверное, уже знаешь, что твои друзья не очень-то спешили с уничтожением этих инструментов власти.

Мортимер: Теперь я понимаю, что это было бы слишком опасно. В течение переходного периода нам пришлось бы прибегать к их помощи.

Деррек: И постепенно вы убедились бы, что не можете отказаться от прежней системы, вплоть до мелочей. Так было до сих пор со всеми правительствами – демократическими, социалистическими, теократическими, марксистскими и прочими. Любое правительство идет этим путем.

Мортимер: Потому что каждый из них думает только о власти, а не о благе простого человека.

Деррек: Напротив: правительство идет по этому пути только потому, что его долг – стремиться к благополучию простого человека. Это основа деятельности любого стабильного правительства.

Мортимер: Ты хочешь сказать, что состояние невежества и апатии, в коем пребывает ныне человек, его благо?

Деррек: Да, это относительно благоприятное состояние среди прочих возможных.

Мортимер: Но это же смешно!

Деррек: Это однозначно. ОМНИВАК все рассчитал.

Мортимер: И все же. Если бы государственные органы отчисляли больше денег на индивидуальное воспитание, у нас больше было бы людей волевых, способных должным образом организовать свою жизнь.

Деррек: Чтобы в сегодняшнем мире организовать свою жизнь, не обойтись без ОМНИВАКа. Даже гений не располагает и частью той информации, какая имеется в распоряжении компьютера. Это значит, что суждение этого гения основано на меньшем количестве данных и, следовательно, оно менее дальновидно, явно недостаточно и в конечном счете неверно. А этого мы допустить не можем. Если даже два процента людей действуют обособленно, но неверно, то есть идут против общих интересов, вся наша система рушится.

Мортимер: Как могут оказаться менее верными Решения, если все больше добросовестности вкладывается в дело воспитания каждого человека?

Деррек: Пока за всех решает ОМНИВАК, а он учитывает влияние сомнительных действий на общество более полно, чем отдельно взятая личность.

Если ты хочешь построить стабильную систему на решениях отдельных людей, тебе придется всех их превратить в обладателей супермозга. Сомневаюсь, что это сделает их счастливее. Мортимер: Мне кажется, мы не понимаем друг друга.

Ты думаешь о государстве типа муравейника, когда образ мыслей и поведение каждого отдельно взятого человека подчинены бесчисленным зависимостям. Я же думаю об образованных людях, отдающих все свои силы важным проблемам, о людях с независимым образом мыслей, которые создают ценности, неважно какие – в области искусства или науки, но делают это не так, как вы в коллективе, с помощью композицирующих роботов и парков машин. Я вижу людей, имеющих глубокие познания, но не с помощью автоматов, а благодаря работе интеллекта, благодаря созерцательному мышлению. Вот тебе конкретный пример: представь себе семьи, которые живут в собственных домах, по утрам ходят на работу, а вечером сажают в садах растения, читают книги, ставят пьесы или поют. Я всегда вспоминаю об одном репортаже в старом иллюстрированном журнале, который мой отец сохранил со времен своей юности. Ферма на одном из островов в Средиземном море, побеленная ограда, оросительные канавы, ветряк, миндальные и лимонные деревья, жизнь на природе среди растений и животных, в условиях вечной весны, когда залитый солнцем пейзаж радует глаз и нежный солоноватый ветерок дует с моря. Ты видишь все это. Человек живет в ладу с самим собой, со своим миром, в стороне от больших городов с их автострадами и спортивными аренами. До полудня он возделывает свое поле, собирает плоды, которые дарит ему земля, а после полудня отдается искусству – свободный от бремени суеты, на много миль удаленный от шумных городов. В такие часы человек создает великие произведения, преодолевающие границы столетий, и не имеет значения, что висят они за белыми известковыми стенами среди вывешенных для просушки початков кукурузы и освещает их свет керосиновых ламп, – потому что он знает, что подлинное искусство так или иначе пробьет себе дорогу и без помощи менеджеров, это неотвратимо как сама судьба.

Деррек: Картина, которую ты создаешь, подкупает своей идиллической красотой. Я вижу ее, вижу эти краски, эту белую россыпь цветов в траве, вижу желтые пятна лимонов в зелени листвы и синий иней кактусов. Любой скажет, что эта картина сказочно прекрасна. Но что из этого следует? Простой расчет показывает, что мы не можем дать каждому из шестидесяти миллиардов человек так много пространства, такую свободу передвижения. Вот уже несколько столетий прошло – а именно к этому времени относится издание иллюстрированного журнала твоего отца, – как богатства Земли, были поделены между людьми, и поделены неравномерно: две трети населения земного шара было обречено на голодание, причина этого – недостаток технической организации.

Тогда люди еще обрабатывали поля, чтобы получать пищу, и разводили скот, чтобы забивать его, – невероятное расточительство!

Мортимер: Что же принесла техника человеку? Может, он счастливее стал?

Деррек: Странное желание – ждать от технического прогресса счастья! Не лучше ли подумать о большей безопасности, об избавлении от голода, болезней и нужды! Я знаю, что ты собираешься ответить, можешь не формулировать: безопасность, избавление от голода и так далее немногого стоят в твоих глазах, ты ведь имеешь в виду свободу духа. Но ты должен однажды почувствовать, что означает нехватка этих примитивных форм свободы, чтобы узнать их цену. Но это – не единственный довод. Ты считаешь, что мы с двадцать пятого столетия не достигли никакого прогресса, что и сейчас не меньше голода и нужды, чем в те давние времена? Ты прав – с двадцать пятого века существует мировое государство. С той поры весь мир технизирован.

Жизненный уровень Европы распространился на весь мир, это значит – люди избавились от эпидемий, никаких вспышек голода, никаких актов насилия, никаких зон нищеты и безграмотности. В нашем ретроспективном анализе это не имеет большого значения, для больных же, голодных и угнетенных это был огромный прогресс. А потом власть взяло в свои руки мировое правительство, не стало больше войн. Для людей прошлого это нечто непостижимое. Но такие перемены происходят медленно, они требуют столетий. За время жизни одного человеческого поколения этого почти не заметишь. Вот и получается: никто не воздает должное добру, которое свершилось.

Мортимер: Свершилось не только добро. Ты считаешь добром то, что ныне все население мира живет одним стадом? Пусть даже они получили все блага цивилизации, но чем они заплатили за это? Своей свободой! Они оказались под игом технической организации, которое душило их. Ты ведь не будешь оспаривать факт, что технический прогресс ограничивает нашу свободу?

Деррек: Да, буду спорить, и весьма решительно. Если технический прогресс и достиг чего-то, так это прорыва к еще большей свободе. Техника прежде всего дала возможность человеку бороться с врагами уже не голыми руками, а более действенным оружием. Теперь для того, чтобы справляться с животными, уже не требуется быстрота ног и грубая физическая сила. С помощью огня человек стал готовить пищу, которая усваивается лучше. Он научился консервировать продукты, сохранять их для дальнейшего использования.

Технические достижения помогли ему избавиться от случайностей во время охоты и собирания даров природы. Разведение животных и сельское хозяйство требуют понимания естественнонаучных законов и четкой организации.

Мортимер: Я не называю это техническим прогрессом. Какое это имеет отношение к нашей сегодняшней форме бытия?

Деррек: А где ты хочешь провести границу, что, по-твоему, должно стать рубежом развития? Строительство домов? Ремесла? Ткацкий станок? Порох?

Паровая машина? Энергетика? Атомный реактор? Компьютер? Клеточные культуры?

Космические полеты? Мозговой фокус? Это ведь все ступени одной лестницы.

Мортимер: Садоводство и разведение животных, гончарное и ткацкое дело, строительство и кузнечное ремесло – это естественные вещи; тут человек связан с продуктами Земли, он видит, как создается дело его рук.

Деррек: Это тебе сегодня так кажется. Лао-Цзы, китайский мыслитель, был иного мнения. Любое ремесло, движение лодок, строительство улиц и мостов он считал явлениями отрицательными, свидетельствующими о вырождении человека, и охотно запретил бы все это. Как видишь, точка зрения зависит от личной позиции. Невозможно искусственно прервать развитие цивилизации, столь же непреодолимое, как тяга человека к технике. Тогда надо было остановить того самого первого, кто обтесывал камень, чтобы сделать из него скребок для снятия шкур убитых животных, или загнать обратно в пещеру того первого, что додумался соорудить шалаш. Но это вне наших сил.

Мортимер: Ну а где же тогда подаренная техническим прогрессом большая свобода?

Деррек: Она могла быть использована в двух направлениях. Первое: выигрыш в труде и времени делится на неизменное количество людей. Тут мы уже ближе к твоему идеалу – и как раз с помощью техники, ибо где еще есть области, в которых человек может прожить плодами своего труда? Он нуждается в энергии для освещения и отопления, для расчистки джунглей, для защиты от вредных и опасных животных, от каверз природы. Технический прогресс – это значит «больше», но с меньшими усилиями. При остающемся неизменным числе людей и растущей технизации каждый получил бы больше – вдвое, втрое, в пять, в десять раз. А с сегодняшним уровнем техники – в двести раз. Техника могла бы сделать из Земли рай.

Мортимер: Но она не сделала этого.

Деррек: Подожди минуту! Теперь рассмотрим вторую возможность: достигнутый выигрыш распределяется не на неизменное число людей, благодаря чему каждый получает все большее количество благ, а на постоянно растущую массу потребителей. Представь себе: прирост населения настолько велик, что каждый достигнутый в результате технического прогресса выигрыш тотчас же идет на то, чтобы обеспечить выживание очередного человека, потом еще одного, и еще одного, и так далее – так, что в конце концов для каждого в отдельности останется не больше, чем было восемьсот лет назад. Представь себе все это зримо: кусок отвоеванной у моря суши, на котором немедленно появляется новый пришелец и завладевает им. Снова идет работа, снова достигается успех, но тут приходит следующий, чтобы использовать и его. И так бесконечно. Ты в состоянии это увидеть? Таково наше положение – положение человечества. Вот тебе и ответ на вопрос, почему технический прогресс не делает нас счастливее.

Мортимер: В таком свете я еще ни разу не рассматривал это.

Деррек: Но это так! Сегодня на Земле шестьдесят миллиардов человек, но мощности наших технических средств исчерпаны. Добавить к ним уже почти нечего. Так что пока все останется в таком виде, никому на Земле лучше не станет.

Мортимер: Тогда людей должно быть меньше!

Деррек: Ловлю тебя на слове! А ты не подумал, к чему ведет эта идея?

Меньше людей! Каким образом ты согласуешь это требование с твоей свободой?

Либеральная партия обиделась на правительство, когда оно двести лет назад ввело практику разрешений на роды. Она осудила это как посягательство на основные права человека и требовала здесь полной свободы. Но как, по-твоему, выглядела бы сегодня Земля, если бы либералам удалось добиться своего? Уже через одно поколение на Земле стало бы столько людей, что она не могла бы их прокормить. Голодные и отчаявшиеся попытались бы силой заполучить то, чего им не хватало. Это был бы возврат к нищете, возврат к естественному отбору, который намного более жесток, чем наше планирование, которое дает столько свободы, сколько возможно, но распределяет ее справедливо. А теперь ты говоришь о необходимости сократить количество населения. Разве ты не понимаешь, что это возможно лишь при торжестве индивидуализма! Если ты хочешь достигнуть этого, ты должен больше заниматься планированием, чем мы, вмешиваться в большее число прав, шире применять принуждение, а то и прибегать к насилию.

Мортимер: Но ведь… должен же быть какой-то выход!

Деррек: Его нет. И я открою тебе тайну, почему: ОМНИВАК запрограммирован на основе принципа максимальной свободы. Любое отклонение от этого курса означает лишение свободы.

Мортимер: Значит, мы живем в лучшем из всех миров?

Деррек: Да.

Второй «разговор»:

Мортимер: Профессор ван Стейн, могу я вас побеспокоить?

Ван Стейн: Ты – это человек с двойным мозгом, не так ли?

Мортимер: Да, можно и так назвать.

Ван Стейн: Интересный случай, хотя и вовсе не сенсация. Потенциальные возможности серого вещества головного мозга допускают четырехкратную информационную нагрузку.

Мортимер: И наверняка мыслительные способности разных людей уже нельзя снова разделить?

Ван Стейн: Это то, что ты хотел узнать? Нет, биты не поддаются маркировке. Это не индивидуумы, так же как и элементарные частицы квантовой статистики.

Мортимер: Поначалу я хотел вернуться к своей прежней сущности, но сейчас я уже смирился с этим.

Ван Стейн: И правильно. Это соединение, безусловно, обогатило тебя, хотя это и не оптимальный вариант, как, скажем, при переносе учебного материала.

Мортимер: Но я не об этом хотел спросить. Я многое узнал в последнее время об уровне познаний, которого достигли вы и ваши сотрудники. К этому выводу меня привел корабль, который ведь являет собой нечто совсем другое, чем ракета межпланетных сообщений, – это не улучшение прежней модели, как предположили наши люди, а нечто принципиально новое. Чтобы достичь этого, ваши предшественники должны были десятилетиями накапливать познания, которые намного превосходят все известное на Земле.

Ван Стейн: Предшественники – неточное выражение. Скорее наши коллеги, работавшие до нас в лабораториях. Каждому из нас время от времени, чтобы идти вперед в своей собственной области, приходится ждать результатов в каких-либо смежных областях. С тех пор, как мы овладели гормонной биологией и электрохимическими процессами, управляющими функциями человеческого организма, консервация жизнедеятельности тела при сохранении мозговой активности стала испытанным видом научного исследования.

Мортимер: Именно в биологии и в медицине вы решительно продвинулись вперед. И отсюда мой вопрос: почему вы не употребите ваши знания на благо всего человечества? Почему вы держите их в тайне, хотя используете деньги, заработанные обществом?

Ван Стейн: Ты заблуждаешься! Все результаты обнародованы! Все до единого: и существенные, и несущественные; и численные значения, и формулы – все было заложено в ОМНИВАК.

Мортимер: А почему же их не использовали на благо человечества? Ведь это один из способов сделать людей счастливыми. Отчего же вы не пошли этим путем?

Ван Стейн: Ты опять заблуждаешься. Всему, что пригодно для использования, что служит всеобщему благу, разумеется, дан ход.

Мортимер: Как же так получилось, что самые популярные технические вспомогательные средства устарели на века?

Ван Стейн: Нет, они таковыми вовсе не являются. Ведь не устарел же способ передвижения пешком – если расстояние не превышает нескольких шагов, когда использование какого-либо транспорта нерационально.

Мортимер: Вы открыли новые источники энергии, разработали новые методы операций, создали новые лекарства. Разве можно помнить о каком-то рационализме, если речь идет об избавлении от страданий?

Ван Стейн: Абсолютно извращенная мысль! Ведь именно когда речь заходит о страданиях, высшая этическая обязанность – мыслить и поступать рационально.

Мортимер: Но разве люди прежде всего не нуждаются в сердечности и любви?

Ван Стейн: Никоим образом! Поддаваться настроениям, когда речь идет о социальных нуждах, означает идти на поводу у собственных эмоций. Нужда и страдания – слишком серьезные вещи. Сердечность и любовь! Стоит ли расходовать на это общественные силы?

Мортимер: Вы действительно полагаете, что в подобном случае теоретические расчеты скорее приведут к успеху?

Ван Стейн: Только трезвые расчеты. Само собой разумеется, проблемы слишком сложны, чтобы можно было передоверять их решение несовершенным людям. Мы поручили это ОМНИВАКу. Насколько я помню, он ни разу не дал осечки. Я на выборку проверял отдельные операции. ОМНИВАК так запрограммирован, что минимизирует нужду, страдание и боль. Это означает, что любой другой метод увеличил бы их.

Мортимер: Здесь я усматриваю противоречие. Если существуют медицинские методы, которые действеннее прочих, как может быть нерациональным их применение?

Ван Стейн: Когда расходы по применению столь велики, что исключаются все другие способы лечения…

Мортимер: Можно было бы выкроить деньги из других статей расходов.

Скажем, из средств на дорожное строительство.

Ван Стейн: Если мы будем строить меньше дорог, чем это необходимо для оптимизации – а больше мы и не строим, – мы где-нибудь будем работать с убытками. А так как наш земной бочонок битком набит людьми, это означает, что где-то кто-то вынужден страдать от этого.

Мортимер: Тогда можно позаимствовать из денег на связь и рекламу!

Ван Стейн: Система информации является инструментом, помогающим нам поддерживать порядок. Если мы изымем из этого сектора деньги, это приведет к повышению социальной энтропии, иначе говоря, еще большему беспорядку. А беспорядок приведет к убыткам, а так как ресурсы Земли мы уже исчерпаем, кто-то вынужден будет в дальнейшем отказываться от самого необходимого.

Такую роскошь мы не можем себе позволить.

Мортимер: А огромные расходы индустрии развлечений – это вы не считаете роскошью?

Ван Стейн: Вовсе нет! Вся индустрия развлечений служит, чтобы дать выход наклонностям. Я имею в виду не что-то низкопробное, а потребность в деятельности, любознательность, страсть к открытиям и так далее. Ну и, конечно, все, что обыкновенно понимается под инстинктами. Они имеют определенный смысл в природе человека – как импульсы, управляющие его поведением. Разумеется, мы могли бы подавить их с помощью медикаментов, но это означало бы подавление личной свободы, мы легко достигаем тех же целей более дешевыми способами: сооружая спортивные площадки, создавая фильмы, устраивая игры, празднества, религиозные собрания и тому подобное. Стоит нам лишить людей одного из этих развлечений, начнутся беспорядки. Дело кончится асоциальными действиями, продиктованными инстинктами, – я имею в виду разрушения и боль, причиняемые другим.

Мортимер: И из этого нет никакого выхода?

Ван Стейн: Никакого. Ты же сам знаешь. Как человек, находившийся на государственной службе, ты ведь сталкивался с такими проблемами. Ты же дал задание ОМНИВАКу рассчитать воздействие максимального потребления алкоголя на определенное количество участников общественных мероприятий. Ты ведь как раз об этом думаешь сейчас. То, что все находится во взаимосвязи, еще не доказательство плохой государственной структуры. У системы не бывает холостого хода, не бывает ненужной избыточности.

Мортимер: Однако значение некоторых этических норм так велико, что они должны действовать определяюще даже в рациональной системе. Я, к примеру, думаю о тех болезнях, что сегодня стали настоящим бичом человечества, – разрушение костей, распад крови, ведь чтобы справиться с ними, придется принести немало жертв Ван Стейн: Свыше десяти веков назад бичом была другая болезнь, главная причина смерти стариков и людей, предрасположенных к ней, – это рак. С тех пор как мы научились контролировать обмен веществ, происходящий в клетке, мы имеем средство, которое возвращает куда надо рулевое колесо в механизме жизнедеятельности клетки, неожиданно повернувшее на безудержный бурный рост, – мы открыли сложное соединение из Сахаров и нуклеиновых кислот, матричный РНК. И чего же мы этим достигли? Продолжительность жизни человека растянулась еще на пять лет. Но зато на первый план вышли другие болезни – мышечная атрофия, старческая дегенерация. Как только мы справимся с этими явлениями, болезни станут атаковать в других местах – в сердце, в легких, в почках. Мы могли бы посадить пациентов на искусственное сердце, легкие, почки. И тогда в организме снова выявятся слабые места – и нам придется заняться трансплантацией органов. В конце концов останется один мозг, и как только и в нем обнаружатся дефекты, мы вынуждены будем перенести весь потенциал на электрический накопитель. Таким образом, спустя одно человеческое поколение на Земле осталось бы не только шестьдесят миллиардов людей, но еще и шестьдесят миллиардов накопителей мозга, шестьдесят миллиардов машин, которые могли бы по своему усмотрению двигаться, испытывать любые эмоции и осязать все, что они хотят: цвета будут ощущаться с помощью телевизионных кинескопов, шумы – с помощью микрофонов, запахи – через химические анализаторы, и даже радость, воодушевление, любовь, разочарование, печаль и ненависть мы будем испытывать с помощью приборов. Вы считаете, что это было бы хорошо?

Мортимер: Не знаю.

Ван Стейн: ОМНИВАК однозначно говорит «нет».

Мортимер: Тогда почему вы еще занимаетесь наукой?

Ван Стейн: Не вижу причин, почему мы должны перестать это делать.

Конечно, все в меньшей степени те знания, что мы получаем в результате своих экспериментов, пригодны для использования. Но это вовсе не означает, что когда-нибудь мы снова не продвинемся вперед в областях, из которых кое-что, а возможно, даже и очень многое, окажется весьма полезным.

Мортимер: Что бы это могло быть?

Ван Стейн: Есть масса вопросов, на которые мы не знаем ответов, некоторые из них ты задал. Например, каково назначение человека. Куда мы должны вести его? Должны ли мы оставить его таким, какой он есть, или должны попытаться усовершенствовать? Для этого есть немало средств – евгеника, генное программирование, хирургия, углубление чувств с помощью лекарств.

Пока мы поставили простую задачу – свести к минимуму боль и страдания. Но очень может быть, жизнь без забот – не такое уж благо для человека.

Возможно, именно заботы и направляют его к совершенству.

Мортимер: Что вы имеете в виду? У вас есть конкретные примеры?

Ван Стейн: Ну конечно. Возьмите хотя бы нашу новую коммуникационную систему. Давно уже стало возможным замораживать организмы, замедлять их обмен веществ настолько, что они могут длительное время существовать не старея. И при этом, как известно, можно поддерживать деятельность мозга.

Нужно лишь следить за тем, чтобы сопротивление ионов в синапсах не становилось слишком сильным – энергии даже пониженного обмена веществ вполне достаточно, чтобы вызвать слабое электрическое возбуждение нервных волокон. Люди могли во время сна оставаться в сознании, к примеру, продолжать думать в нормальном темпе. Одновременно, правда, они были отключены от любого информационного влияния, они не могли задавать вопросов, или, точнее говоря, не получали никаких ответов. Они были изолированы, и по истечении определенного времени их контроль за мышлением более не функционировал. Их мысли перемешивались, они впадали в мир фантазии, в мир сюрреализма, из которого они лишь с трудом, а иногда и вообще не могли выбраться. Поэтому не имело смысла, даже было вредным поддерживать их в таком состоянии.

Но ныне мы уже достигли определенных успехов в экстрасенсорных переносах. Я имею в виду обмен информацией, который происходит без помощи голосовых связок или других органов, служащих той же цели, без помощи глаз или ушей. Правда, для этого необходимо пунктировать проводками нервные волокна сквозь черепную крышку, а это очень тяжелая и неприятная манипуляция.

С другой стороны, существует еще один, более благоприятный способ.

Мыслительные процессы – электрической природы, и, следовательно, они создают электрические переменные поля. Токами мозга занимаются уже давно, но то, что мы принимали, было импульсами вторичного характера, а именно импульсами снабжения энергией для непосредственного мышления. Мы пробовали их отфильтровать, и когда нам это удалось, стало совсем не трудно с помощью модуляторов и антенны направить их в другой мозг. Самой сложной оказалась проблема фокусировки – необходимость запеленговать то место, которое должно служить приемником или передатчиком. Но мы справились и с этим.

Мортимер: Мозговой фокус?

Ван Стейн: Да! Как видишь, и в последние десятилетия сделаны открытия, которые были практически использованы.

Мортимер: Использованы в преступных целях!

Ван Стейн: Ты называешь преступным обращение с асоциальными заговорщиками? Можно спасти жизнь других людей, если мы сумеем вовремя узнать об их намерениях. Или ты имеешь в виду обезличивание? Мы удаляем по каким-либо причинам неблагоприятно скомбинированные информации и заменяем их новыми, взятыми из накопителя, из модельного мозга. Возникает новая, социально ориентированная личность. Что в этом плохого? Ведь раньше вырожденцев убивали.

Мортимер: Возможно, вы правы. Но где же поступательное развитие, движение по пути к чему-то более высокому?

Ван Стейн: Как раз к этому я и перехожу. Разве ты не ощущаешь, какой существенный шаг вперед можно сделать, если соединить множество людей в процессе мышления высшей категории? Возможно, здесь заложено нечто такое, что приведет нас к высшей и доселе неизвестной ступени биологической организации. Я говорю – возможно, ибо здесь я нахожусь вне науки. Вероятно, когда-нибудь мы сможем точно ответить на эти вопросы. Сегодня это еще невозможно, и нам придется еще немного подождать, прежде чем начать действовать.

Мортимер: Такова, значит, причина, по которой проводятся научные исследования?

Ван Стейн: Не только она – во всяком случае, это одна из многих.

Истинная причина в том, что мы считаем это своим долгом. Может быть, наш труд не принесет заметного результата, может, когда-нибудь однажды он ничем не кончится и все уйдет в песок. Но до этого еще далеко. Пока что белые пятна на карте наших познаний еще велики. Каждый шаг в неведомое открывает перед нами новые возможности видения. И все более волнующим представляется то новое, что получается в результате.

Мортимер: Мозговой фокус. Инструмент умственного насилия.

Ван Стейн: Давайте не будем намеренно извращать слова друг друга! Я говорил сейчас не о пригодном для использования знании, а о существенном расширении нашего горизонта, расширении, которое позволит нам более осмысленно воспринимать вещи вокруг нас.

Мортимер: Вы имеете в виду людей, чьи потаеннейшие мысли вы сейчас можете подслушивать?

Ван Стейн: Вот это как раз невозможно – как мы теперь знаем, человек способен запереть свои мысли, для этого нужно лишь немного опыта. Но возьмем животных! Что мы знали до последнего времени об их образе мышления, об их чувствах, ощущениях, их сознании? Сегодня можно узнать все это. Мы не только подслушивали их – мы закладывали также человеческую информацию в свободные ячейки памяти в мозгу животного и таким образом смогли проводить эксперименты.

Мортимер: Люди в животных, как Бараваль во мне.

Ван Стейн: Примерно так. Мы также закладывали информацию, которой располагали животные, в человеческий мозг – животное в человеке, как ты сказал бы. Но я тебе могу признаться, что благодаря этому мы многому научились – тому, в частности, что ценно с этической точки зрения. Мы знаем теперь, как животное страдает и отчего оно страдает. Нам известна интенсивность его чувств – она сильнее, чем мы предполагали. Кто участвовал в таких экспериментах, никогда уже не сможет обходиться с животным жестоко. Но никогда не станет и видеть в нем игрушку, предмет забавы, что не менее жестоко, так как нарушает природную систему инстинктов. Здесь сердечность тоже не приводит к желанному результату.

Мортимер: Что меня интересует еще, так это ваш статус в государстве.

Вы, как ученый, явно занимаете особое положение. Соотносится ли это с равномерным распределением радостей и страданий?

Ван Стейн: Соотносится! Разумеется, наши занятия несколько иного рода, чем у прочих людей, интересы которых ограничиваются боксом, жизнью телезвезд, играми и развлечениями. Но наша задача – быть в курсе интересов общества. Мы – управляющие тысячелетним Знанием.

Мортимер: Но вы образуете замкнутую группу в государстве, группу с особыми правами и привилегиями. Кто у вас становится ученым?

Ван Стейн: Здесь действительно есть известная проблема. Раньше просто выбирали людей с чрезвычайно высокой квотой умственного развития и готовили для науки. Сегодня мы можем каждого превратить в гения…

Мортимер: Почему же вы не делаете этого?

Ван Стейн: Мир, состоящий из одних гениев, был бы обречен на гибель.

Гениальность рядовое существо может переносить лишь в крайне разбавленной дозе. И все же – мы повышаем умственные способности у некоторых; с помощью учебных программ, внушения и тому подобного мы ведем их к пику интеллектуальной эффективности. Для этого мы можем выбрать в буквальном смысле любого.

Мортимер: И вы сами определяете, кто имеет право вкусить счастья?

Ван Стейн: Думаете, мы действительно счастливее других? ОМНИВАК рассчитал и это: мы к ним не относимся.

Мортимер: Это все, что я хотел у вас узнать. Благодарю вас.

17

… Прошел год. Они все еще находились в зоне обстрела из лазерных пушек, но теперь опасное для жизни облучение им уже не грозило. Корабль двигался со скоростью, какой еще никому до сих пор достичь не удавалось, всего несколько миллионных долей секунды отделяли их от рубежа световой скорости. Гамма-излучение казалось сейчас безобидным светом. Мельчайшие частицы, отражая его, искрились, как снежинки. Лучевые импульсы двигались едва ли быстрее, чем они, – словно их постоянные попутчики, мощные световые столбы двигались рядом с кораблем, порой они удалялись от него, но иногда подходили совсем близко. Теперь уже не требовалось выполнять маневры расхождения, чтобы уйти от этого света, корабль двигался строго по прямой.

Доктор Цик счел необходимым обследовать всех, кто находился на борту.

Они сбросили ускорение на одно g, и врач, который сам автоматически тут же пришел в нормальное состояние, сделав инъекции, стал следить за тем, как проходит у остальных критическая фаза возвращения к жизни.

… На первой же личной встрече предстояло обсудить дальнейшие шаги.

Гвидо пригласил на пост управления ван Стейна. Были вызваны также главный инженер Оль-сон – от имени мятежников и Деррек – от группы ученых. Мортимер пришел без приглашения. На экранах они увидели окружающее их корабль пространство. Оно выглядело странно. Все поле зрения было разделено на сферические зоны, расположенные вокруг корабля – они напоминали кованые обручи, стягивающие бочку. Ось симметрии всех этих сферических зон совпадала с направлением движения корабля. Сферы эти были ярко окрашены во все цвета радуги. Если приглядеться, то можно было заметить, что кольца эти распадались на яркие, светящиеся точки – то были звезды. Даже на экранах это было величественное зрелище.

– Вот он, небесный свод, – сказал ван Стейн. – Мы первые из людей видим его. – Заметив, что Гвидо покачал головой, он добавил: – Это результат эффекта Допплера и замедления хода времени, в принципе то же самое, что и превращение гамма-лучей в свет.

Инженер пристально посмотрел на экраны и потер рукой лоб.

– Что-нибудь не так? – спросил Гвидо. Инженер, не отвечая, переходил от одного экрана к другому, потом, повернув храповик на коммутационном пульте, изменил контраст и яркость. Ван Стейн подошел и стал рядом.

– Вы заметили что-то необычное? Эти краски? На самом деле свет, который мы видим, стянут до узкой зоны вокруг конечной звезды-цели, тогда как остальное пространство остается совершенно темным. Но у нас есть преобразователь изображения. То, что мы видим, – всего лишь радиоизлучение, которое трансформируется в видимое.

– Это-то понятно, – произнес инженер. – Но, кроме этого, вам ничто не бросается в глаза? – Он выждал несколько секунд и продолжал: – Странно, что мы видим так много… Несмотря на наличие преобразователя изображений, мы должны были бы улавливать лишь излучение тех звезд, которые находятся под острым углом к направлению нашего движения. Вам ведь ничего не стоит все вычислить!

Ван Стейн зажмурил глаза и некоторое время стоял не двигаясь.

– Проклятье! – пробормотал он. – Кажется, вы правы. Это необъяснимо.

Я хотел бы посоветоваться с моим физиком и с астронавигатором. Вы не против? – Ольсон отрицательно покачал головой, и ученый подошел к переговорному устройству. – Доктор Дранат, прошу вас зайти на пост управления. – Он еще дважды повторил эту фразу, после чего появился темнокожий физик, судя по внешности, предки его были выходцами из Индии. Ван Стейн указал ему на замеченное несоответствие, доктор Дранат тут же сел за пульт и принялся следить за навигационными приборами.

Гвидо оторвал взгляд от звездной радуги.

– Господа, у нас есть более серьезные проблемы, чем разгадывание физических курьезов. Прежде всего надо решить вопрос, нужно ли нам делать поворот и лететь к Земле.

– Обстрел гамма-лучами нам уже не страшен, – пояснил Ольсон. – На этих частотах они уже не могут причинить нам вреда, они рассеяны настолько, что их интенсивность снизилась до безопасных величин.

– Но если мы замедлим ход, не станет ли излучение снова сильнее?

– Теоретически да. Но, может, они уже не стреляют по кораблю?

– Да мы же сами видим это! – воскликнул Гвидо, указывая на слегка искривленный световой цилиндр, который, казалось, завис возле корабля.

– Это ни о чем не говорит, – заметил профессор. – Лучи идут из прошлого. На Земле прошли уже столетия. За это время мы уже давно перестали интересовать всех противников.

– Вы уверены? – спросил Гвидо. Ван Стейн пожал плечами:

– А в чем можно быть уверенным!

– Может, нам удастся перехватить радиопередачу новостей? – сказал Мортимер.

– Ее мы тоже давно обогнали, – возразил ван Стейн.

– И все же, может быть, нам удастся что-нибудь выведать об их планах, ну хотя бы как долго они собираются продолжать обстрел. Мы еще в состоянии принимать радиопрограммы с Земли?

– Не думаю, чтобы радиоволны здесь уже рассеялись до единичных квантов, – отвечал инженер. – В таком случае мы сможем их принимать. Правда, это очень трудное дело. Чтобы обеспечить одну минуту передачи, нам пришлось бы вести прием в течение полмиллиона минут. Речь доходила бы до нас в сверхинфразвуковом диапазоне. Нам пришлось бы накапливать колебания и тут же ускоренно передавать их в запоминающее устройство.

– Грустная перспектива, – вздохнул Гвидо. – И все же стоит попробовать. А теперь вернемся к нашей проблеме: поворачиваем или нет?

– Можно рискнуть, не откладывая, – ответил ван Стейн.

– Хотя нет никакой уверенности, что Земля вообще еще существует, – бросил Деррек.

– А если даже она и существует, она могла за это время неузнаваемо измениться, – заметил Мортимер.

– Необязательно, – сказал ван Стейн. – Наша социальная система была весьма стабильной. И нет оснований сомневаться, что она просуществует еще несколько столетий, если не тысячелетий.

– И все же это не было бы возвращением в полном смысле слова, – сказал Гвидо. – Мы уже не встретим на Земле ни одного человека из тех, кого прежде знали.

– Но это все же возвращение к Земле, – возразил ван Стейн. – А это уже немало. Мы сможем снова возобновить наши исследования и продолжать двигаться по пути технического прогресса. К тому же мы вернемся туда не с пустыми руками. Мне и моим коллегам удалось сделать кое-какие наблюдения, которые представляют определенную ценность. А если добавить к этому еще и записи автоматов…

– Для нас это не имеет такого значения, как для вас, – сказал Мортимер. – Нас не волнует то, что происходит на Земле. Кто знает, существует ли еще там либеральная партия!

Гвидо взглянул ему в лицо.

– Мы организуем новую, – прошептал он.

– Стоит ли сейчас спорить? – перебил их ван Стейн. – Вспомните о нашем соглашении! Вы дали нам слово.

– Мы могли бы основать новую партию, – повторил Гвидо, на сей раз громко и торжествующе, обращаясь ко всем. – Если хотите знать мое мнение, то я за возвращение к Земле!

Как только он произнес эти слова вслух, у всех словно гора с плеч свалилась, кто-то с облегчением рассмеялся, остальные заговорили наперебой.

Однако физик по-прежнему не отрывал взгляда от приборов, наконец. Услыхав за спиной шум, он обернулся и попросил:

– Подождите! Кое-что еще может нам помешать!

Заинтригованные, все окружили его и тоже стали внимательно следить за стрелками приборов, язык которых они не так хорошо понимали, как он. Судьба их сейчас была в руках этого человека.

– Что ты подразумеваешь под словом «помешать»? – спросил ван Стейн.

Доктор Дранат отодвинулся вместе со стулом в сторону, чтобы остальные могли видеть небесную карту. На матовом стекле возникла четкая проекция расположения звезд, зафиксированная в накопителе центрального компьютера, точно рассчитываемая с переводным коэффициентом, чтобы учитывалось изменение их местоположения.

– Перед вами звездная карта, составленная в соответствии с расчетами, там, на экранах, вы видите их настоящие позиции. Вам ничто не бросается в глаза?

Они не совпадают, – констатировал Мортимер.

– Находящиеся вблизи от траектории нашего движения звездные системы сместились. – Ван Стейн подошел к скоростному вычислителю и снял несколько цифр. – Сместились на шестьдесят… шестьдесят пять градусов… Или чуть больше.

– И какой же вывод отсюда следует? – спросил Гвидо, недоверчиво следивший за ученым.

– Пока ничего не могу сказать… – пробормотал физик. – … в крайнем случае… но тогда надо было бы… Впрочем, посмотрим…

Он совместил две масштабные линейки, настроил автоматические часы. И вдруг крикнул:

– Какое ускорение у нас сейчас?

– Одно g, – быстро ответил инженер.

– Двенадцать g! – ответил доктор Дранат, вскочивший с места. – Двенадцать g, и оно еще будет нарастать.

– Но почему мы ничего не ощущаем? – воскликнул побледневший Мортимер, словно заразившись волнением остальных. – Мы падаем – чем же еще это можно объяснить? – заволновался он.

Деррек кинулся к таблицам.

– Под нами должно быть огромное скопление массы! Ван Стейн, напряженно всматривавшийся в экран, резко повернул ручки настройки – черная дыра впереди по траектории движения становилась все больше, но распознать, что находится там, внутри, было невозможно.

– Мы влетаем в жесточайшее гамма-излучение, – крикнул инженер, – преобразователь изображений вышел из строя!

Мортимер схватился за лацкан пиджака ван Стейна.

– Что еще можно сделать?

– Обратное ускорение! – воскликнул ван Стейн. – В этом единственное наше спасение!

Гвидо подошел к микрофону.

– Тревога! Всем лечь на койки. Через две минуты начинаем ускорение.

Повторяю…

Спустя пять минут все они лежали в защитных углублениях своих постелей, замершие, надежно укрытые, тесно связанные друг с другом коммуникационной системой и единым страхом перед неизвестностью. Ракета повернулась – кормой к цели. Ван Стейн мысленным импульсом снял торможение, и сила тяги мгновенно выросла до установленной величины. Треск прошел по кораблю, волны скоростного напора побежали от кормы к носовой части, обшивка корабля цвета слоновой кости пучилась, одни предметы силой тяжести придавило к полу, другие рассыпались, подобно сооружениям из спичек. Стрелки приближались к красным отметкам, зазвучали предупредительные сигналы, только они регистрировали сейчас процессы в мозгу спящих – серии волн, смодулированные по образцам, означавшим наивысшую нагрузку.

Крик ужаса пронесся по кораблю:

– Тяги не хватает – мы падаем! Ускорение всего сорок восемь g!

– Отключить первый предохранитель! Увеличить поток энергии!

Повисла зловещая тишина, затем снова раздался отчаянный крик:

– Слишком мало! Восемьдесят g! Мы падаем!

– Второй предохранитель отключить! Уровень потока энергии поднять до отметки безопасности!

Прошло еще несколько минут, и крик отчаянья уничтожил последнюю надежду:

– Мы опрокидываемся! Наша тяга уже не действует! В любой момент мы можем столкнуться. Сто сорок g!

– Дальнейшее ускорение опасно для жизни!

– Надо попытаться!

– Поток энергии на максимальный уровень! Коэффициент аннигиляции – сто!

Поток ионов разбивался о силовые поля автоматической навигации, пробивал стены из электрических и магнитных сил. Ракета выбрасывала сноп темно-пурпурных лучей. Металлический каркас накалился. Стенки корабля вибрировали, точно кожа барабана, в лабораториях с глухим звоном взрывались стеклянные сосуды. Но все это было ничто в сравнении с той мощью, которая считается самой незначительной среди элементарных сил, – с гравитацией.

Выброшенные против направления падения заряды сгорали безрезультатно. Сила тяжести увлекала их. Они падали, так же как и корабль, – неудержимо и тяжело.

Ужас объял людей, следивших из своих убежищ за этой игрой противоборствующих сил. Истерический крик оглушил беспомощных землян:

– На помощь, мы становимся бесплотными, мы превращаемся в излучение!

Неожиданно стрелки прыгнули к нулям. Рев оборвался. Стало невыносимо тихо. И тогда начался флаттер – корабль трясло, он раскачивался, точно на качелях… Время от времени он возвращался в прежнее положение… но амплитуда раскачиваний быстро увеличивалась… он поворачивался… наконец совсем перевернулся, один раз, второй, все быстрее и быстрее… его вертело, как лист на ветру. Световые риски индикатора ориентации бешено плясали, ртутный столбик измерителя гравитации подскакивал, стрелки ускорения качались между минусом и плюсом, подходя все ближе к красной черте.

И тут заблокировало несколько приборов наблюдения – разделенное на восемь зон поле обзора поблекло, шумы исчезли, только несколько второстепенных систем индикаторов оставались еще невредимыми, и вдруг разом все кончилось: рухнула коммуникационная система. Теперь они были отрезаны друг от друга, стали одинокими, как никогда прежде. Неожиданно они были выброшены в смертельную пустоту абсолютного одиночества; ни малейшего проблеска не пробивалось снаружи, ни малейшего звука – ни голоса, ни дыхания, которое выдало бы чье-то присутствие, свидетельствовало о том, что что-то живое еще оставалось снаружи. Они не знали, что с ними произошло, разметет ли их в разные стороны в следующую же секунду или у них еще есть время, чтобы проклясть свою судьбу. Неизвестность была хуже всего, она доводила до безумия, ибо казалось, что все это будет длиться вечность.

Перистая спираль распускалась веером, превращаясь в окаймленную рубиново-красной и иссиня-черной каймой звезду, чьи лучи смыкались с сетью.

Сеть словно полоскалась на ветру, волнилась, надувалась, касалась испещренной прожилками сферы. Звуки переплетались, сливаясь в один синусоидальный тон, снова расходились, между опорными точками пульсировал восьмиголосный ряд. На фоне белого шума плясали звуковые акценты, они сгущались до колкого треска искр…

Мортимер погружался в эту игру, точно в теплую ванну. Это вызывало у него целую гамму ощущений, волнующих и приятных, грустных и радостных.

Где-то в глубине его существа звучали струны, и ему чудилось, будто какой-то мост перекинулся между двумя взаимосвязанными вещами, но он не знал, что это были за вещи, да и не желал знать этого. Слева от него сидела Майда, справа Люсин; даже не глядя на них, он ощущал их присутствие как последний штрих в совершенствовании своего бытия.

И тут он услышал зов.

Только он один услыхал его, только к нему одному он был обращен. Чья-то холодная рука сжала сердце. Краски и образы на сцене таяли у него перед глазами, звуки стали постепенно затихать… Мортимер был уже не в силах сосредоточиться. Но как раз в тот момент, когда он намеревался встать, поднялась Майда, и Люсин это ничуть не удивило. Они ничего не подозревали о зове, он был беззвучным, однако почувствовали растерянность и даже смятение Мортимера и сами прервали игру – освещение в комнате разлилось потоком, стало рассеянным, сцена стала всего лишь черным полукругом, воздух наполнился шуршанием кондиционера.

– Уже поздно, – сказал Мортимер. – Очень поздно.

– Снаружи, наверное, уже темно, – заметила Майда. На террасе танцуют, – заметила Люсин.

Они медленно подошли к лифту, спустились вниз. Вестибюль был слабо освещен. Люсин села на большие качели «Голливуд», с которых открывался вид на сады и на простирающиеся за ними зубчато-рваные холмы. Поверхность их была черной, и над ними откуда-то исходило мерцание под зеленовато-серым небом. С террасы доносилась мелодия старого блюза. По матовой стеклянной стене скользили бесплотные тени двух танцующих пар.

«Уже поздно», – подумал Мортимер. Но он не спешил. Вместе с Майдой он пошел к качелям, и они тоже уселись на них. Мортимер успокаивал себя: еще несколько секунд!

– Всего несколько секунд, – произнес он вслух. – Всего несколько мгновений, несколько вдохов. Это очень мало – и в то же время много.

– Что вы затеваете? – спросила Люсин.

Взгляд Мортимера задержался на черной глыбе скалы. «Что там, за ней?» – спросил он себя. А вслух сказал:

– Самый свежий воздух по вечерам. Целый день я жду этих нескольких живительных глотков; с тех пор как мы находимся здесь, я вечером всегда выхожу на воздух. Снаружи так неописуемо тихо. Так прекрасно.

– Снаружи сумрачно, – сказала Люсин. – Вы не боитесь сумерек?

– Сумерек? Нет. Майда коснулась его руки. Я иду с вами.

Внезапно Мортимер спрыгнул с качелей. Он снова видел перед собой темные ворота.

– Нет! – сказал он испуганно. Затем подошел к Майде и долго всматривался в ее лицо. – Вы не пойдете со мной. Оставайтесь здесь, пока можете! Прощайте!

Он попятился назад, к воротам. Потом резко повернулся и заспешил вниз по ступенькам.

18

Их пробуждение было подобно чуду. Они чувствовали покалывание в мышцах, гудение в ушах, как от перемодулированного микрофона. Веки их затрепетали, когда вспыхнуло красное свечение, потом они увидели что-то неясное и хаотичное, вызывавшее какие-то смутные воспоминания, но постепенно они обретали четкость.

Первое, что узнал Мортимер, это резкие черты лица врача и его глаза – глаза человека! – он внезапно понял это. Затем его ощущения сконцентрировались в единое целое, и тут вспыхнуло сознание. Сложные неясные образы, мелькавшие перед ним, вдруг померкли и вновь ожило прошлое.

Последнее – да, последнее, что он помнил, – было отчаяние. Корабль бешено раскачивался, затем устремился в неизвестность…. Чудовищное ускорение…

Отчаянные попытки… Деформация в небесном пространстве! Да, теперь все, что происходило, было логичным продолжением их полета. То, что было между этим, – бессмысленный кошмар.

Спустя несколько часов они снова собрались у пульта управления: Гвидо, главный инженер Ольсон, ван Стейн и Деррек, а также Мортимер, с присутствием которого все молча мирились. Позднее появился физик, доктор Дра-нат. Это был единственный человек на корабле, у которого они могли получить хоть какие-то разъяснения. Все взгляды с ожиданием устремились к нему.

– Я должен пояснить, почему мы все еще живы, – сказал доктор Дранат. – В принципе для меня это столь же необъяснимое явление, как и для вас. Но я хочу попытаться дать хоть какое-то толкование происшедшему. Прежде всего: установлено, что сработала третья предохранительная система, как известно, она не поддается выключению через мыслительную сеть, и в этом, как оказалось, наше спасение. Это помешало нам превратиться в раскаленный воздух. Двигатель был отключен, мезонная реакция остановилась. С этого момента уже не было никакой надежды затормозить наше падение.

– Что же произошло? Ракета разломилась? Мы мертвы?

Физик улыбался.

– Мы все сделали поспешные выводы. О разломе не было и речи. Правда, нас могло бы поймать чудовищно тяжелое небесное тело, возможно, из нуклоновой материи, но даже и в этом случае мало вероятно, чтобы мы налетели на него. Намного вероятнее захват – и тогда мы стали бы в качестве спутника блуждать вокруг этого великана.

– Но что же все-таки в действительности случилось? – спросил Деррек с таким растерянным видом, что доктор Дранат поспешил положить ему руку на плечо.

– Во всяком случае, мы еще живы! Насколько я могу судить в настоящий момент, ни одно из небесных тел не было причиной нашего адского спуска «на лифте» – всему виной отклонение от равномерного распределения массы в космосе. Вокруг региона, который, к счастью, мы уже оставили позади, – я имею в виду гигантскую, включающую миллионы звездных туманностей зону – звезды распределились плотнее, чем в других областях. Так возникает нерегулярность в континууме непрерывности «пространство-время». Проще сказать, пространство было там искривлено сильнее, оно как бы стянулось. Это своего рода сужение или порог – гравитационная линза, как мы назовем это явление.

Гвидо нетерпеливо перебил его:

– Не все ли равно?

– Не совсем, – отвечал физик. – По крайней мере благодаря этому обстоятельству мы остались невредимы. В известной степени мы как бы провалились сквозь донышко чаши, с одной стороны – внутрь, с другой – наружу.

– Почему же мы не остались лежать в самой нижней точке? – спросил Мортимер.

– Мы прошли словно пуля, пробившая самую нижнюю точку чаши, которая тоже не остается внизу, а снова взбирается вверх. Энергия нашего движения не исчезает. Мы вначале разогнались, а потом затормозили движение. Потери при трении благодаря нашей собственной скорости с лихвой компенсированы.

– Где мы сейчас находимся? – спросил Гвидо. Доктор Дранат пожал плечами.

– Определенно могу сказать только одно: по другую сторону сингулярности в пространстве. Это неслыханное открытие. Только представьте:

Вселенная не сфера, а нечто вроде двойного конуса! Эйнштейн перевернулся бы в могиле. Радиус кривизны, пропорциональный массе…

Гвидо нетерпеливо постучал по столу.

– Извините, но научные сенсации нас не интересуют! Скажите лучше, как нам вернуться на Землю!

Физик с удивлением взглянул на него.

– Мне кажется, я выразился достаточно ясно. Мы находимся в незнакомой части Вселенной. Из-за бортовой качки мы потеряли направление. Вследствие статистического собственного движения окрестных звездных систем мы не имеем никакой отправной точки для определения направления нашего курса. Система регистрации вышла из строя – наш путь неизвестен. Взгляните на экран! Вы узнаете хоть одну звездную систему?

Экран снова переключили на цветное воспроизведение, и преобразователь изображений трансформировал все виды излучений в видимый свет. Казалось, доктору Дранату доставляет наслаждение их растерянность – он сделал долгую паузу и продолжал:

Естественно, вы не узнаете ни одну из них, так как среди них ни одной нам известной. Все они незнакомы нам. Насколько я понимаю, хотя звездные разряды распределены точно так же, как в нашем старом пространстве, у нас отсутствует какая-либо ориентация.

– Это значит… – Гвидо не рискнул произнести роковые слова, но доктор Дранат, не дрогнув, сделал это:

– … Это значит, что мы не можем вернуться на Землю. Ни сегодня, ни завтра. Никогда.

… На сей раз они собрались все вместе, революционеры и ученые.

Первым взял слово Гвидо.

– Друзья мои! Мы оказались в положении, которое никто из нас не мог предвидеть и которое столь фантастично, что в него невозможно было бы поверить, если б доказательства не были у всех перед глазами. Ни для кого теперь не тайна: мы очутились в одной из частей Вселенной, откуда нет возврата. Не хочу больше говорить об этом, но вы, конечно, можете задать любые вопросы, интересующие вас. В конце нашей встречи доктор Дранат к вашим услугам.

Мы остались живы, потому что сработала предохранительная система, потому что действуют антигравитационные сети и еще потому, что доктор Цик, все еще владевший собственным разумом, собрал всю свою волю и отдал приказ о пробуждении, а затем стал наблюдать за процессом пробуждения всех остальных.

Как мы установили, большая часть чувствительных электронных систем вышла из строя; однако их можно снова привести в порядок. Силовая установка почти не пострадала. Понадобится около недели для того, чтобы произвести генеральную переборку двигателя. Насколько нам известно, корабль снова может войти в строй.

Один из мужчин крикнул:

– А куда мы направимся?

– Это мы как раз сейчас и обсудим, – ответил Гвидо. – Для этого я и собрал всех, кто находится на борту. После того, что нам всем пришлось здесь пережить, стерлись различия в целях и интересах. Мы по-прежнему верны идеалу свободы, но отныне мы должны бороться за него здесь; в рамках нашего небольшого сообщества каждый будет пользоваться абсолютной свободой. Наши исследователи, обладающие массой знаний, будут продолжать свою работу здесь и приумножать эти знания. Ведь задача, которую они выполняли по поручению земного правительства, утратила смысл, так же, как и наша освободительная борьба. Главное сейчас – преодолеть трудности, которые выпали на всех нас в одинаковой степени. Ученые тоже должны употребить все свои способности на пользу нашему общему делу. Я предлагаю отныне похоронить наши разногласия и работать сообща.

Его выступление не вызвало никаких споров – сейчас нужно было и в самом деле решать более неотложные задачи.

– С этого момента руководство будет осуществляться двумя представителями – по одному от каждой стороны. Я за то, чтобы мы выбрали их открытым голосованием.

Голосование прошло при всеобщем одобрении. Гвидо и ван Стейн были выбраны руководителями команды. Отныне в течение двух лет судьбы людей будут находиться в их руках.

– А теперь ван Стейн расскажет о наших дальнейших планах, – объявил Гвидо.

– Прежде всего необходимо привести корабль в порядок, – начал ван Стейн, – тогда перед нами откроются все возможности. Никогда еще люди не были так свободны от каких-либо обязательств, как мы с вами сейчас. Если и существует абсолютная свобода, то именно теперь мы ее и получим! Так как у нас ни перед кем нет никаких обязательств, мы можем мчаться через всю Вселенную, бездельничая до конца дней своих. Мы можем путешествовать от одной звезды к другой, видеть то, чего еще никто не видел, пережить небывалые приключения, получать новые впечатления – и так продолжать эту экспедицию без цели и без конца. – Он окинул взглядом слушателей и уловил на лицах нечто вроде согласия. – Есть и другие возможности полнейшей свободы, – продолжал он, – и если кто-то захочет предложить что-то иное, давайте подискутируем. Но, насколько мне известен человек как биологическое существо, мне не верится, что он сможет долго жить в условиях такой свободы.

Поэтому я предлагаю другое, хотя это и менее удобно, неопределеннее в смысле результата и вовсе не занимательно. Правда, тут нам придется пожертвовать своей свободой: мы можем попытаться отыскать планету, где климатические условия похожи на земные. Среди нас достаточно молодых и здоровых мужчин и женщин, в нашем распоряжении не самая плохая техника. Мы могли бы поселиться на планете, похожей на Землю, создать коммуну, основать новый человеческий род…

Его слова заглушил шквал аплодисментов – ученые и революционеры с одинаковым воодушевлением одобряли его предложение. Ван Стейн успокаивающе помахал рукой.

– Надеюсь, вы не питаете на этот счет никаких иллюзий – ведь нам будет очень нелегко. Конечно, мы располагаем определенными знаниями и источниками энергии на нашем корабле, и все же во многом придется начинать все сначала.

Снова по рядам прокатился гул одобрения:

– Ничего страшного.

– Возьмемся за дело…

Когда голоса наконец затихли, Гвидо задал решающий вопрос:

– Какие у нас шансы отыскать планету, где были бы сносные условия обитания?

Ван Стейн рассмеялся – и лицо его словно помолодело.

– Шанс из лучших. Насколько нам удалось установить, этот сектор космического пространства не отличается от нашего. Есть множество планет, и существенная их часть имеет сходную массу, сходное удаление от солнца, благоприятный состав воздуха и достаточное количество воды. Доктор Дранат уже ознакомился с одним из таких благоприятных вариантов. Об этом он сейчас скажет сам. Прошу вас, доктор Дранат.

Хрупкий ученый казался им всем сейчас богом, ибо одному ему были известны пути, ведущие в рай.

– Поначалу ситуация выглядела не такой уж благоприятной, как ее описал ван Стейн, ибо в регионе, куда мы попали в результате постепенного замедления скорости, нет ни одной звездной туманности. Есть лишь немногочисленные, в большинстве своем черные погасшие солнца. Правда, я обнаружил в стороне от нашей траектории полета вполне досягаемую изолированную солнечную систему, в которую входят две планеты, и первая полностью соответствует нашей Земле…

Дальше говорить он не смог – его прервал шквал аплодисментов и громкие крики. Да он, собственно, все уже сказал. Сейчас всех их – будь то бывший борец за свободу или ученый – объединяла общая цель: они желали как можно скорее попасть на эту новую планету, на эту вновь подаренную судьбой Землю.

19

Покончив с ремонтом корабля, они снова заняли свои места на антигравитационных койках, но на этот раз настроение у всех было совсем иным. Казалось, каждый втайне сомневался: стоит ли возвращаться на Землю, постаревшую на тысячелетия, возможно перенаселенную планету, а возможно и превратившуюся в радиоактивную пустыню, разрушенную бомбами, с которыми недоверчивые властители не решились расстаться, пока однажды не погибли от них сами. Во всяком случае, наверняка ничего не осталось от того зеленого рая, который запечатлелся в их памяти, а значит, не сохранилось ничего, что вызывало бы у них тоску по дому.

Другое дело – не тронутое цивилизацией небесное тело, надвигавшееся все ближе в перекрестье визира! Оно, казалось, полностью соответствовало тем представлениям и желаниям, которые глубоко гнездились в душе каждого. Сейчас они снова выходили на первый план, смывали краски столетий, цеплялись за едва различимую точечку на экране, которая постепенно росла, превращаясь в свет надежды. Все больше сложных астрономических приборов подключалось к прощупыванию этой звезды, снимая с нее покров темноты и обнаружив у нее два спутника – один зеленовато-светящийся, словно облепленный водорослями, другой – серо-синий, окруженный лучистой зеленой короной.

Мортимер уже переборол чувство разбитости, преследовавшее его с момента поражения восстания. Всеобщая уверенность заражала и его, наподобие лихорадки. И он был поражен, когда вступил в контакт в Дерреком и не заметил у того и намека на радостное ожидание, скорее ощутил знакомую ему разбитость.

«Чего ты опасаешься? – спросил его Мортимер. – Ты сомневаешься в том, что нам удастся справиться с немилостями природы? Или ты думаешь о встрече с аборигенами – живыми существами, населяющими эту планету? Ведь доктор Дранат пока не обнаружил признаков более высоких ступеней развития».

Деррек медлил с ответом, но Мортимер видел, что он полон желания поделиться с кем-нибудь своими сомнениями, и потому он не оставлял его в покое.

Мои сомнения совсем другой природы, нежели ты полагаешь. Я считаю, что мы сами себя обманываем. Эти поиски новой планеты так же бессмысленны, как и увеселительный полет через космическое пространство.

«Конечно, определенный риск тут есть. Наверняка нас ждут опасности, о которых мы не подозреваем. Но неужели ты считаешь, что это главное для нас?»

Нет, не считаю. Риск есть повсюду. Меня беспокоит то, что невозможно достичь желаемого.

У нас есть шанс для выживания. Но что мы бессознательно связываем с понятием выживания? Дальнейшее развитие человеческой культуры. Все думают, что достаточно всего лишь где-нибудь поселиться и позаботиться о том, чтобы сохранить собственную жизнь и жизнь своего потомства.

«А разве этого недостаточно?»

Нет. Этого абсолютно недостаточно, чтобы остаться цивилизованными людьми. Чтобы удержаться на том уровне, которого мы достигли.

«Что же еще нужно, по-твоему?»

Несколько десятков человек – слишком мало. Они просто не смогут сохранить все то, что мы им оставим в наследство. Уже с первым же следующим поколением основная часть этого погибла бы. А еще через несколько поколений люди перестанут быть людьми. В крайнем случае одичают. Все, чего мы достигли, будет утеряно.

«Ты имеешь в виду информацию? Она накоплена. Как только человечество размножится в достаточном количестве, снова появятся те, кто воспримет эту информацию».

Может быть. Спустя тысячелетия. Но, вероятно, так же, как мы сейчас воспринимаем дощечки с клинописью. Как документы истории.

«Я абсолютно не согласен с таким прогнозом. Почему люди должны одичать?

И уж совсем неверно, что нам придется начинать с самого начала. У нас есть знания, помогающие нам иметь достаточное количество энергии. Нам известно, как выращивать питательные растения, как добыть из минералов воздух и воду, как превратить клеточные культуры в белок. Мы знаем, как создаются машины, с помощью которых прокладываются дороги и строятся дома. Нам известны все виды оружия, чтобы в случае нужды защитить себя. Знания, энергия, пища, машины – что же может перечеркнуть все это?»

Чего нам недостает и чего мы не сможем создать в мгновение ока – так это население в несколько миллионов человек.

«Массу людей, теснящихся на Земле? Но что за роль им уготована? Они станут влачить жалкое существование без идей и без идеалов и не создадут ничего ценного, ничего прочного. Все, что им нужно, – это вкусная пища из автоматических кухонь, бездумные массовые развлечения – массовый ажиотаж во время спортивных состязаний, коллективный туризм, модные платья и уютные квартиры, примитивные фильмы и пьесы. Человечество двигают вперед одиночки, а не безликие бездуховные массы. Вы, ученые, никогда не были мне слишком симпатичны, да и среди борцов за свободу едва ли найдется хоть один, к кому я чувствовал бы привязанность, если бы не верил в великую цель – в освобождение человечества. Однако одно нужно признать: и та и другая категория людей привносит с собой то, что ведет к истинному прогрессу. И потому я убежден, что у нас хорошие перспективы».

Было бы прекрасно, если бы ты был прав. Но твои рассуждения неверны. Ни активисты, ни деловые люди, ни интеллигентская элита не выполнили бы своей социальной функции, если бы на каждого из них не приходились тысячи тех, кто реализует их замыслы. От них состояние культуры зависит точно так же, как от ведущей прослойки. Наша цивилизация зиждется на огромном резерве людей. Это кибернетическая проблема: множество маленьких и кажущихся маловажными элементов образуют комплексный аппарат, который без них не может существовать, пусть в нем есть даже и дорогостоящие детали.

«Можно ли всерьез проводить параллель между человеческим обществом и схемой механизма без опасения когда-нибудь подойти к черте, за которой все это приведет к ошибочным выводам? Мы здесь уже достигли такого рубежа. Я думаю, что от культуры, опирающейся на существование массы, мы можем легко отказаться, а вот индивидуальные способности действительно представляют ценность, они могут сохраниться и в малой группе, такой, как наша».

Хотел бы надеяться, что ты прав.

Прошло еще полгода, и однажды главный инженер сообщил остальным неожиданную новость – он уловил электромагнитные волны, модулированные по частоте чередования большой переменности, скорее всего, это был какой-то способ передачи информации, то есть продукт деятельности мыслящих существ.

Так как вокруг солнца, к которому они направлялись, кружили лишь две планеты и одна из них проходила по орбите, расположенной вдали от зоны жизнетворного тепла, мыслящие существа могли находиться на родственном Земле зеленом шаре, который они выбрали для себя. До сих пор к ним не поступало никаких сигналов оттуда, и после того, как несколько инженеров и ученых решили провести новое скрупулезное исследование – для чего в течение двух дней ускорение ракеты было снижено на одно g, – ничего нового обнаружено не было. Тем временем непонятные сигналы прекратились, а передатчик запеленговать так и не удалось.

Они залетели уже так далеко, что не было смысла разыскивать другую планетную систему, и все же в последние недели все испытывали смешанные чувства.

За шесть дней до посадки они дали команду разбудить себя. Пока дел было еще немного, и большую часть времени они проводили у экранов, где красовался серо-зеленый шар – цель их полета. Уже различались серебристые пятна морей и желтые полосы – очевидно, пустыни, зеленые участки означали растительный покров, то была какая-то родственная хлорофиллу субстанция, как показал спектральный анализ, произведенный физиком доктором Белгастом, а солнце высвечивало гряды горных хребтов и складчатые горы, очень похожие на земные.

Они часами обсуждали новые данные, получаемые по мере приближения к неведомой планете: состав воздуха, температура, склонение оси и его влияние на смену времен года, а также длительность вращения, гравитация и многое другое. Все это как нельзя лучше подтверждало уже известные данные, полученные доктором Дранатом в результате чисто теоретических расчетов, отклонения от условий Земли были настолько незначительными, что существенной роли не играли. Временами они видели белые туманности, которые приняли за стаи птиц, но, кроме этого, им не удалось обнаружить больше никаких признаков жизни на планете: ни животных, ни человека или каких-либо иных мыслящих созданий.

Наступил великий день выполнения посадочного маневра. В качестве посадочной площадки они выбрали равнину в зоне умеренного климата, которую пересекала большая река. Корабль так плавно начал торможение, что им не пришлось принимать меры по защите от перепада давления. Но все остальные перегрузки они почувствовали основательно, несмотря на совершенство коммуникационной сети, впечатление все же было сильнее, чем предполагалось, – они ощущали сильную вибрацию, их нещадно трясло вместе со всем кораблем, они слышали шипение направленных книзу кормовых дюз, а затем оглушительный гул, когда огненные снопы, скашивая растения и плавя почву, коснулись поверхности планеты. И наконец корабль содрогнулся от резкого толчка – посадка!

Еще несколько последних замеров проб воздуха, последний взгляд на экраны – и шлюзы открылись, путешественники стали спускаться по трапу, они спрыгивали в рыхлый песок, зарывались в пушистой траве, забрасывали друг друга какими-то репьями, сорванными с высоких зонтичных растений, и глубоко, всей грудью, вдыхали свежий воздух, подставив лица солнцу. И тут вдруг кто-то запел песенку из старого кинофильма, все вспомнили забытую мелодию и один за другим подхватили ее, мощный хор голосов поплыл над этой чужой и неведомой и вместе с тем удивительно знакомой планетой. Взгляды их блуждали, словно опьяненные этим простором, видом этих лугов, широкой серой реки, зеленых лесных опушек, тонущих в белесом мареве. А потом все столпились вокруг Гвидо и ван Стейна, спрашивая, что им делать дальше. Всем не терпелось поскорее взяться за дело, покорить эту землю, поскорее обжить ее.

20

Прошло восемь недель, как они высадились.

Планета оказалась идеальной – действительно, ничего лучшего они не могли бы отыскать в космосе. Почва оказалась плодородной, здесь произрастало множество растений – как утверждали биологи, довольно примитивных. Но это было и хорошо – очевидно, и фауна здесь не очень-то развита. И в самом деле, им попадались лишь немногочисленные животные, в большинстве своем травоядные, напоминающие странных бесклювых птиц, лишь немногие из них могли летать. Самым крупным видом животных, который им встретился, были пугливые, державшиеся табунами существа, покрытые серым пухом и скакавшие на трех лапах, наподобие кенгуру; по-видимому, можно будет разводить их как домашних животных. Никаких следов мыслящих существ не было.

Первоначальный восторг сменился лихорадочной жаждой деятельности.

Первое время они еще спали в своих кабинах на корабле, но всем хотелось поскорее обзавестись собственным домом, соорудив его из обломков скал и тростника, однако от этих честолюбивых планов пришлось пока отказаться.

Прежде всего надо было обеспечить себя пищей. Воды и воздуха здесь было предостаточно, а вот запасы продовольствия подошли к концу. К счастью, многие из местных растений оказались съедобными, нужно было только подвергнуть их химической обработке, так что им не придется страдать здесь от голода. Но они сочли, что этого мало и необходимо улучшить меню. Группа под руководством биолога занялась созданием и разведением водорослевых и клеточных культур, на чужой почве могли иметь перспективы роста и питательные растения, выращенные на гидропонике, однако до урожая был еще долгий путь.

Каждый вечер они собирались возле корабля либо, если шел дождь, в старой совещательной комнате на палубе «А». Там они рассказывали о том, что им удалось сделать за день, делились своими заботами и планами на следующий день. В один из таких вечеров доктор Дранат преподнес им сенсационную новость.

– Я снова принял сигналы, – объявил он. – На сей раз удалось установить их источник: он находится там, – он указал на яркую звезду, блестевшую в восточной части неба, – на этой синей вечерней звезде.

– Неужели там есть жизнь? – спросил Гвидо. – Ведь там царит холод.

– А что нам известно о возможных формах жизни? – вопросом на вопрос ответил физик. – На этой планете средняя температура минус шестьдесят градусов. Это мир без суши, окруженный морем жидкого аммиака. Однако о чем это может говорить?

– А нам не грозит оттуда опасность? – поинтересовался ван Стейн.

– Вряд ли, – сказал физик. – Наверняка этим аммиачным существам наша планета кажется столь же непригодной для жизни, как нам – их синяя звезда. И кроме того, нет никаких признаков того, что им знакомо космоплавание.

Деррек, необычно бледный, вмешался в разговор:

– Они посылают электромагнитные сигналы, а это значит, что они вооружены техникой. В таком случае рано или поздно они придут к освоению космоса.

– А какое нам дело до их уровня развития?

– Они наши ближайшие соседи в космическом пространстве, – пояснил Деррек, и голос его предательски Дрогнул, – и нам совсем не безразлично, как они действуют, что делают, о чем думают и как живут. Раз мы решили обосноваться на этой планете, мы должны подумать и о возможных конфликтах, в которые могут быть втянуты наши потомки. Если до этого дойдет дело, они не должны быть побеждены!

– Ну, не думаю. У нас ведь тоже есть оружие! – заметил Гвидо.

Честно говоря, сомневаюсь, что наши потомки еще сумеют обращаться с ним. Во всяком случае, количественный перевес не на их стороне. Вот над чем нам надо поразмыслить, во всяком случае, мы не должны сидеть сложа руки!

Сегодня мы еще что-то можем сделать, а через несколько лет может оказаться слишком поздно.

– А что же мы должны предпринять?

Деррек немного успокоился и теперь говорил не торопясь и очень убедительно:

– Все узнать! Как минимум. Нам надо быстрее слетать туда и изучить эти существа. Дальнейшее зависит от результатов.

– Как вы на это смотрите? – обратился Гвидо к собравшимся, которые напряженно слушали эти дебаты.

Судя по их лицам, они не испытывали воодушевления, хотя и признавали необходимость полета.

Некоторым из нас стоит позаботиться об этом, – сказал один из слушателей, – и не следует слишком долго ждать.

Было решено по возможности скорее направить небольшую группу на соседнюю планету.

Прошло еще три месяца, прежде чем они смогли наконец покинуть корабль.

Однако строительство домов принесло неприятные сюрпризы. Несколько наспех слепленных строений обрушились при первой же буре, и, чтобы построить хоть один прочный дом, потребовалось бы на несколько недель привлечь к строительству всех. Но были ведь и другие неотложные работы, и прежде всего уход за растениями. К сожалению, роботы оказались здесь почти бесполезными, так как действовали лишь на ровной поверхности. Единственный электронный трактор был занят на сооружении оросительной системы, необходимой для выращивания растений. В конце концов они удовольствовались тем, что прилепили к скале навес для защиты от дождя, а по ночам обогревали это примитивное убежище инфраизлучателями, работавшими на батареях.

21

Экспедицию на соседнюю планету возглавил Деррек. В небольшой отряд вошли Ольсон – главный инженер, который должен управлять кораблем, биофизик Белгаст и Мортимер – в качестве социолога; благодаря образованию, полученному Стэнтоном Баравалем, он мог выступать в этой роли. Включить еще кого-нибудь в группу было невозможно.

Для старта пришлось лишь расчистить площадку вокруг ракеты, других проблем не было. Вскоре они уже парили высоко над равниной, над континентом, над планетой. Перед тем как начать наращивать ускорение, они улеглись на защитные койки и снова ушли в бестелесное пространство мыслей и образов, непосредственно переданных им впечатлений и эмоций. Мортимер пришел в ужас, когда уловил состояние духа Деррека: сплошная подавленность и отчаяние.

«Что тебя гнетет? – спросил Мортимер. – Ты не хочешь довериться мне?»

Мне нечего тебе доверять, – отвечал Деррек. – Все происходит именно так, как я предвидел. Не хочу об этом говорить!

Через два дня они уже летели по спиральной орбите над синей планетой.

Светящаяся холодным блеском, она была похожа на огромную каплю. Лишь когда они спустились пониже, им открылось бесконечное море, без единого островка, на гладкой поверхности жидкого аммиака – ни одного корабля, ни одной мачты, ни единого пятнышка. Наружная температура минус шестьдесят три градуса Цельсия.

Они летели очень медленно, корма ракеты была направлена вниз. Деррек пытался, мобилизовав все оптические средства, заглянуть каким-нибудь образом под жидкую поверхность. Наконец это ему удалось сделать путем диафрагмирования коротковолнового спектра излучения и с помощью поляризационных светофильтров. Они увидели слегка волнистый подводный ландшафт, который пересекали загадочные светлые полосы, абсолютно прямолинейные, чему было трудно найти какую-либо естественную причину.

Однако полосы быстро проскользнули мимо и исчезли под мерцающей зеркальной поверхностью, так что они не успели сделать какие-либо выводы.

– Что это там вдали? – вдруг закричал инженер. – Вы видите эти треугольные образования?

Сомнений не было – это были какие-то искусственные сооружения, возможно, машины, а может, и постройки. Они попытались рассмотреть все это, установив крупный план, но оптические приборы были бессильны – изображение сразу же стало зернистым и растаяло.

Деррек повернулся к Ольсону.

– Надо бы поймать одно из этих существ. Мы сможем опуститься пониже?

Что будет, если погрузиться в аммиачные волны?

– Можно попытаться. Новая синтетическая обшивка весьма надежна, хотя неизвестно, выдержат ли приборы. Если их зашкалит, мы окажемся беззащитны.

– Нас это не должно остановить, – решил Деррек. – Иначе мы не подступимся к ним. Лучше всего опуститься вон там, в стороне от этих треугольников.

Инженер с явной неохотой согласился:

– Попробую.

Они пролетели еще несколько километров над этим местом, затем Ольсон опустил корабль настолько, что он едва не касался жидкой поверхности. И в то же мгновение его окутали клубы пара. Вокруг что-то шипело и булькало, корабль качало, волны прибоем бились о его стенки.

– Погружайтесь как можно быстрее, – приказал Деррек. – Не хочется маячить у них перед глазами дольше, чем это необходимо.

Инженер дросселировал поток энергии, шумы сразу стали тише. Корабль, который был тяжелее расплавленного аммиака, медленно опускался на дно.

Как и предполагалось, некоторые индикаторы сразу отключились, однако оптическая система, которая сейчас была важнее всего, продолжала работать.

Сначала они ничего не различали вокруг себя, кроме стекловидной массы и каких-то смутных очертаний вдали, затем на экране появилась песчаная поверхность, над которой колыхались пучки похожих на пальмы растений. С мягким скрежетом корабль сел на грунт, к счастью, подняв не слишком много мути, иначе видимость снова пропала бы.

Поначалу они увидели только долину в окружении пологих гор, затем тут и там обнаруживали предметы явно не природного происхождения, даже если учесть, что это море представляет собой водородно-азотное соединение: согнутый шест, на котором висели сети и канаты, несколько мачт с тарелкообразными насадками, затем подобие катка с длинной раздвоенной ручкой. Нигде никаких признаков жизни. Но потом они услыхали где-то совсем рядом тихое царапанье. Это не был равномерный стук предмета, прибитого к борту корабля волнами, – похоже, кто-то пытается простучать наружную обшивку.

– Это что-то живое! – прошептал Деррек. – Оно находится за пределами досягаемости наших видоискателей. Но подождите… оно движется вдоль стены!

– Вот оно! – воскликнул Мортимер.

– Тише! – остановил его Деррек. – Оно может услышать нас!

Поперек экрана двигалось странное существо. Поначалу оно выглядело как скелет, но, когда вплотную приблизилось к линзе, стало видно, что между костями или тем, что выполняло эту роль, находятся прозрачные органы. Все было зеркально-симметрично на круглой голове – широкое ротовое отверстие наподобие жаберной щели и шарообразный, поворачивающийся во все стороны глаз. Конечности представляли собой два ряда тонких, разветвляющихся на концах ручек. Вот одна из них поднялась – путешественники увидели некое подобие руки с натянутой между двумя кривыми пальцами прозрачной перепонкой, – и снова послышалось царапанье.

– Похоже, оно ищет лазейку, – сказал биофизик.

– Мы должны поймать его, живым конечно, – решил Деррек.

– Но как? – Инженер вопросительно посмотрел на них.

– По-видимому, это создание любопытно, – заметил доктор Белгаст. – Если мы откроем шлюзовой отсек, возможно, что оно само войдет внутрь.

– Откройте шлюз, – попросил Деррек инженера, – и включите там свет!

В ответ на тихий шорох шлюзовой двери существо, вздрогнув, прижало конечности к телу и, грациозно развернувшись, стрелой прянуло в сторону.

Однако не прошло и тридцати секунд, как оно появилось вновь, приближалось медленно, словно крадучись, люди у экрана внимательно следили за тем, как оно описало дугу и направилось к шлюзовой двери.

– В любом случае, у него хороший слух! – прошептал Деррек. – И отличная способность ориентироваться.

Тем временем существо исчезло с экрана.

– Мы его никогда больше, вероятно, не увидим, – высказал опасение Мортимер.

И тут все услыхали крик инженера:

– Вот оно! Я поймал его! Идите, посмотрите!

Все ринулись по лестнице вниз, на палубу «В», и увидели совсем близко, за стеклом шлюзового отсека, необычное существо высотой около шестидесяти сантиметров, бесцветное и совершенно прозрачное: было видно даже, как пульсирует жидкость в сосудах. Странный пришелец испуганно прижался к внешней стенке шлюза, но вскоре осмелел, подплыл к шлюзовой двери, и его пальчики задвигались, пытаясь повернуть рукоятку внешней шлюзовой двери, которая, разумеется, была зафиксирована изнутри.

Внезапно снаружи послышался какой-то шум и что-то глухо ударило в стенку. Все поспешили назад в рубку – на экранах уже кишело множество прозрачных существ, а издали приближался какой-то вездеход.

– Пора убираться! – крикнул Деррек. Он сделал знак инженеру, и тот включил приток энергии, установив тягу на минимальный уровень. Снова взметнулся песчаный вихрь, на сей раз более сильный, чем при посадке; и хотя на экране ничего не было видно, все почувствовали, что корабль поднимается.

Постепенно изображение стало снова четким, снова на экране заколыхались какие-то неясные очертания, и вдруг раздался громкий хлопок – они вышли на поверхность. Ракета свободно поднималась, оставляя за собой дьявольский пенящийся котел, и несколько секунд спустя уже снова находилась высоко над сверкающим шаром.

– Я думаю, мы можем возвращаться, – сказал Деррек. – Мы получили то, что нам нужно, и доктор Белгаст сможет теперь начать свои исследования.

Следом за ученым они направились к шлюзу.

– Откачайте, пожалуйста, аммиак! – попросил он.

– А нашему подопытному это не повредит? – спросил Мортимер.

– Ничего не могу поделать. В аммиачной ванне нам не удастся установить фокус, поэтому мне необходимо исследовать объект в воздушной среде.

– А если это существо погибнет?

– Если у него имеется мозг, который хоть в какой-то мере соответствует человеческому, я добуду накопленную информацию и после его смерти.

Инженер тронул рукоятку на щите рядом со шлюзом, и все стали наблюдать, как забурлила пена в шлюзовой камере и загадочное существо беспомощно забултыхалось, то и дело попадая в воздушную прослойку.

Значит, оно может существовать только в аммиаке. Этого следовало ожидать, – тихо пробормотал доктор Белгаст.

Но вот испарилась последняя лужица жидкости в горячем воздухе, который нагнетался в шлюзовую камеру. Еще несколько минут она проветривалась, пока ядовитые пары аммиака не исчезли совсем. Существо еще несколько раз дернулось, а затем затихло, сникнув и превратившись в бесформенный комок.

Они открыли дверь шлюзовой камеры, и биолог осторожно переложил безжизненное тело в заранее приготовленную стеклянную ванну, которую подняли на грузовом лифте в биофизическую лабораторию. Ученый тут же достал укрепленную на штативе параболическую антенну, провел ею вокруг головы странного существа и, указав на пористую массу, слегка вибрировавшую под прозрачной кожей, сказал:

– Вот тут должен быть мозг.

Он быстро переключил несколько кнопок на пульте управления и наладил настройку. Раздалось тихое гудение зуммера.

– Сюда быстро! – приказал он. – Кто-нибудь должен это прослушать.

Деррек подтолкнул вперед Мортимера. Тот сел на стул, над которым висел металлический колпак, напомнивший ему о часах, проведенных в лаборатории доктора Прокоффа, несколько секунд он прислушивался к тихому шелесту и закрыл глаза, чтобы сосредоточиться…

На него разом нахлынули чужие восприятия: сначала страх, потом жалобы… но разбуженное сознание ни на чем не задерживалось, оно постоянно блуждало, таща за собой хаотическое нагромождение образов…

Песок, охапка папоротника, игра возле виноградника…

странный бело-желтый корабль… круглый выпуклый глаз, стеклянная линза… светлая комната, дверь…

Затем:

треугольные дома, подвесные койки…

два больших белых существа, и рядом —

несколько существ поменьше: братья, сестры…

церемония чаепития, солодовый сок, грецкие

Затем:

орехи…

прогулка, рельсовая дорога в гроте, музыка… школа, доска, длинный рулон с письменами… подвесная койка, клокотание пузырьков сероводорода…

Затем:

ленточный транспортер, ультразвуковая антенна, волноводный резонатор…

рудник, платиновая руда, руки с кирками… почтальон, мать, разворачивающая исписанный рулон… Затем:

ритмичный стук кастаньет, литавры, полицейские на санях…

ребенок с флюоресцирующим цветком, технический и социальный президенты… хоровод у теплых источников… Затем:

скачки в пальмовом парке, отец за игрой в гольф…

дети перед сценой в кукольном театре, солодовый сок…

желтые, зеленые, коричневые бойцовые рыбки, десять рядов белых существ…

Вереница образов, казалось, будет крутиться до бесконечности.

Подсознательно Мортимер ощущал, что переполнен до краев, до предела.

Но вот впечатления стали блекнуть, замирать.

– Ты смог что-нибудь понять?

Мортимер сбросил кольцо, сжимавшее его голову.

– Ты что-нибудь видел? Да соберись же! Мортимер понял, что эти слова обращены к нему. Он встрепенулся, открыл глаза. Перед ним, в стеклянной ванне, лежала бесформенная, мокрая масса…

Его вдруг затошнило, и он, спотыкаясь, побрел к нише в стене.

Биолог осушил его лоб полотенцем, отвел к топчану. Мортимер почувствовал легкий укол иглы. Его охватил озноб, казалось, холод пробирается по жилам и перетекает из безжизненной руки во все уголки тела.

Но мышление стало вдруг необыкновенно ясным и четким.

– Мы убили это существо, – сказал он. – Гнусное убийство! Убийство ребенка! О, какие же мы, люди, подлецы!

Ученые проанализировали сказанное Мортимером. Несмотря на то, что многие слова, употребляемые им при описании пережитого, лишь условно соответствовали видениям и символам, которые он стремился передать, все же из обрывков мыслей, извлеченных аппаратом и перетранслированных в мозг Мортимера, они смогли составить более или менее законченную картину.

Итак, на планете существовала цивилизация, на той ступени развития, которая соответствовала уровню жизни людей несколько столетий назад. Там были улицы и сады, наука и техника, обитатели планеты были знакомы с такими понятиями, как семья и глава государства, соревнования и фестивали, как работа и досуг, радость и симпатии, как города и села, они знали, что такое информация и связь, запрещенное и разрешенное, образованный и невежда, родители и дети, кровати и школы, обеды и прогулки… Одним словом, тут было все, что было и на Земле, хотя и совсем в другой форме, но все-таки в удивительном соответствии. Одного лишь не было здесь – и особенности этой подводной цивилизации указывали на то, чего не было бы еще длительное время, – а именно космических кораблей. Таким образом, ко всеобщему удовлетворению, была решена главная проблема: им ничего не угрожало. Люди могли строить свой новый мир без всяких опасений.

22

Уже шесть месяцев, как поселились они на своей планете, они высадились весной, затем прошумело приятное, не слишком жаркое лето с редкими грозами, и наконец вступила в свои права осень. Листва окрасилась в серый и темно-фиолетовый цвета, но тона были нечистыми, как бы смешанными с серым и коричневым, так что это маленькое отличие чужеродного химизма почти не замечалось.

Путешественники могли считать себя людьми везучими. Их не ждало здесь никаких непредвиденных трудностей, никаких природных катаклизмов – ни нападений чудовищ, ни неизвестных дотоле заболеваний, ни отравлений растительными ядами. На их долю выпало лишь то, что встречалось и на Земле, – сырость, простуда, насекомые… Да и тут они особенно жаловаться не могли. Единственное, что огорчало их: не так быстро, как хотелось, продвигалось строительство жилищ и их обустройство. Иногда мешали какие-то мелочи, например отсутствие телефона, который помог бы им поддерживать связь. Если где-нибудь ломался механизм и для ремонта нужны были запасные части или специалист, то кому-то приходилось отправляться пешком на поиски.

Были, правда, две переносные радиостанции, но их было явно недостаточно. Они могли бы собрать еще несколько радиоустановок, но для этого потребовалось бы отвлечь двоих человек на несколько недель. Пришлось отложить это на более позднее время…

Подобные затруднения обнаруживались повсюду – например, не было подъездных путей к местам, где добывали камень и валили деревья. Приходилось волочить заготовленное сырье и материалы с помощью трактора по лугам или продираться сквозь лес, и постепенно там образовалось некое подобие проселка, который после дождя превращался в топкое болото. Они считали вполне оправданным отказ от использования машин для прокладки дороги, ведь, если бы они захотели, ее можно было бы проложить без труда, но все работы и все агрегаты были заняты на строительстве домов.

Возведение жилищ считалось первостепенной проблемой. В собственном доме все видели подлинное воплощение своих желаний, и потому все работали самоотверженно, не покладая рук, не было времени даже подумать о том, какие примитивные работы им приходилось при этом выполнять. Наконец ван Стейн на одном из их вечерних собраний заявил, что прежде всего надо позаботиться о сохранении зеленых плантаций и клеточных культур. Все неохотно согласились с ним, и несколько домов, уже возведенных на одном из скалистых уступов, срочно были переделаны в защитные ангары для водорослей, питательных растений и синтетических клеточных соединений.

Поздней осенью трактор опрокинулся в овраг, до того заросший мясистыми растениями, что его никто не заметил. Большого труда стоило вытащить его оттуда, и хотя он был поврежден на первый взгляд незначительно – была сломана муфта фиксатора оси, – но запасных у них не было. Одному из инженеров потребовалась неделя для изготовления новой детали, при этом у него произошел конфликт с той группой, которой предстояло соорудить проводку для подачи тока от корабля к оранжереям, они поссорились из-за автоматического аппарата цветного литья для производства проволоки, которая была нужна и тем, и другим. Таким образом трактор на неделю вышел из строя.

Вечером во время одной из первых осенних бурь они снова собрались на палубе «А». Они уже давно преобразовали совещательную комнату в уютную гостиную, расставив там кресла и шезлонги. Кто-то даже установил тут колбу Эрленмайера с питательной смесью, в которой выросли пышные орхидеи. С той поры, как похолодало, они перестали собираться под открытым небом. Никто не пытался больше ночевать на свежем воздухе. Так постепенно, спасаясь от непогоды, все снова перебрались в помещение корабля.

В тот вечер никто не произносил длинных речей, все устали и были раздражены, всем хотелось только одного – покоя. Однако, когда в одном углу разгорелись шумные дебаты, усталость их словно рукой сняло.

Инициатором оказался руководитель команды, которой были поручены земляные работы для прокладки водопровода, – он должен был связать один из ближайших источников с поселком.

– Не успеем до наступления морозов, – пожаловался он. – Хотел бы я посмотреть на того, кто повезет воду по уши в снегу! Мне нужны еще люди.

Если мы все вместе в течение трех дней навалимся на эту работу, можно еще успеть!

Со всех сторон посыпались протесты.

– А как же подводка тока?

– Прежде всего нужно закончить крышу.

– Лучше помогите мне на строительстве канатной дороги!

Гвидо попытался успокоить собравшихся.

– Возможно, мы немного добавим тебе людей.

– Ученые должны быть поактивнее. Трое из них сегодня отсутствовали.

Возмущенный химик, до этого спокойно слушавший эту перепалку, вылез из своего шезлонга.

– Я целый день занимался изготовлением удобрений – далеко не райское занятие! Мне пришлось кипятить фосфорную руду с азотной кислотой в открытом котле. Я и теперь еще чувствую жжение в легких!

– Тогда прекращай эту адскую кухню! Водопровод важнее!

«А что в самом деле важнее, – думал Мортимер, – удобрения, дома, свет, вода?» Он оглядел своих товарищей. Неухоженные, грязные, измученные; на них было больно смотреть. Мужчины были небриты, женщины коротко остригли волосы, словно заключенные, они давно не мылись и не следили за своей одеждой.

Что могло бы помочь противостоять этому распаду? Ванны, массажи, уход за волосами, маникюр, педикюр? Но ведь об этом и думать нечего!

А культурные ценности? Кто из них еще читал хоть что-нибудь? Кто посещал комнату досуга, где стоял проекционный орган, на котором можно складывать свободные композиции форм и звуков? Кто из них занимался самообразованием?

Для всего этого необходимо было свободное время, а его у них не было.

Но ведь это всего лишь переходный период! Через год… Мортимер задумался.

Через год они не смогут закончить все, возможно, на это уйдет десять, двадцать лет… А может, потребуется… Он с испугом вспомнил пророчество Деррека. Потребуется жизнь нескольких поколений? Тогда упадок уже не остановишь. Сейчас, когда он собственными глазами видел первые его признаки, у него уже не оставалось никаких сомнений: все те достижения культуры, которые им надо было беречь, незаметно исчезали из их жизни.

Зиму они проводили в башне из слоновой кости – в ракете. Лишь изредка кто-нибудь отваживался выбраться наружу и шагнуть в снег и грязную ледяную кашу, теплая одежда не спасала от мороза, а топать по долине в неуклюжих подогреваемых вакуумных костюмах было просто смешно. Теперь они подолгу сидели перед экранами, глядя на голые деревья, тяжелые низкие облака, на пелену тумана, поднимающегося от реки, и плывущие по ней льдины. Поверхность планеты постепенно превращалась в пятнистый ковер из луж и земли.

Что же делать? Отправиться в южные регионы? Начать все сначала? А что из этого получится? Опять новые тяготы? Опять дремучие леса, тропические животные, опять сырость и жара. Изнурительный труд в испарениях болот.

Непривычный климат. Болезни. Неудачи. Разочарования. Они были слишком инертны. Теперь они спали большую часть суток – еды не хватало, обеспечение продовольствием было сорвано. Снег продавил стеклянную крышу самой большой оранжереи. Весной они снова начнут тут работу. Впереди был новый год… Да, весной…

С весной началось нашествие льда, половодье загоняло серо-коричневые льдины далеко в луга. Все вокруг затопило. В оцепенении смотрели они, как желтая жижа лениво уносит вдаль обломки возведенных ими домов.

Но вот распушился мятлик, на лапах хвойных деревьев появились бледно-зеленые свечки молодых побегов. Солнце подсушило почву, и кое-кто уже отваживался покинуть корабль, чтобы погреться на солнышке.

Не всех еще побороло равнодушие. Некоторые объединялись, начинали строить хижины и разбивать сады – приносили с лесных опушек красивые растения и высаживали их на грядках. Когда ветер ломал непрочные стенки их хижин, а дождь размывал грядки, а также когда их одолевал голод, когда они мерзли или заболевали, все снова возвращались в корабль. А здесь царило постоянное тепло. Когда несколько недель проведешь в оцепенении и во сне, тебе хватит питания и из гидропонных оранжерей. А приготовление пищи можно доверить автоматической кухне, не пошевелив и пальцем.

У Мортимера тоже были свои периоды активности. Однажды утром в начале лета он решил разыскать Майду и нашел ее, как и ожидал, неподалеку, на холме – она смотрела, как убегает к синим горам и исчезает вдали река.

– Где-то там должно быть море, – сказала она, когда Мортимер опустился рядом с ней.

– Давай сходим поищем? – предложил он. Она глядела куда-то вдаль, и на губах ее играла улыбка.

– Пойдем. Завтра, да?

– Возле моря климат мягче, – сказал Мортимер таким тоном, словно рассказывал сказку. – Зима там умеренная. Есть рыба, раки, моллюски, и притом круглый год. Там людям не грозит голод. И у нас было бы время обстроиться.

Майда подхватила его мысль:

– Небольшой домик, сад, играющие дети. Мир и покой. И нет никого, кто командовал бы тобой. В первой половине дня – работа, а после полудня – отдых и обсуждение всего, что произошло за день, воспоминания о прошлом. Я это уже однажды видела во сне. Как это было прекрасно!

Мортимер настаивал:

– Давай попробуем, а, Майда?

– Конечно, давай попробуем.

– Мы здесь совсем одни! Посмотри-ка на остальных, они совсем опустили руки! Ни один больше ни на что не способен. Они деградируют. А мы – нет, мы начнем все сначала, все заново. И никто нам больше не нужен!

– Да, только мы двое, – кивнула Майда.

Однако назавтра с утра пошел дождь, и они отложили свой поход. На другой день тоже было ветрено и ненастно. И все же на третий день они отправились в путь. Мортимер положил в карман сверток с едой и взял с собой кое-какие инструменты: нож, топор, рыболовные крючки, фосфорную зажигалку и несколько метров проволоки. Майда несла одеяло. Они ни с кем не попрощались и ушли никем не замеченные.

Десять дней они блуждали и неожиданно снова очутились на прежнем месте.

Майда ободрала коленку и засадила в пятку колючку. Оба выглядели изможденными и голодными. Не говоря ни слова, они разошлись по своим кабинам.

23

Солнце уже достигло наивысшей точки на небосклоне, но никто даже не подумал приступать к строительству поселка. Несколько садовых домиков – это было все, что появилось неподалеку от корабля.

Единственный человек, кому здесь выпала серьезная работа, был врач.

Двое мужчин затеяли спор – из-за женщины. Последовал удар ножом, задевший легкое, рану довольно быстро удалось залечить – биофизические приборы работали пока безотказно. На новой планете появились на свет первые дети – плоды надежд минувшего года, – но это не создало особых проблем – лишние пять ртов существенной роли не играли.

Мортимер фиксировал все, что происходило вокруг. Словно сторонний наблюдатель. Он видел, как люди вокруг даром транжирят свое время, как они слоняются без дела или хватаются то за одно, то за другое и ничего не доводят до конца. Он наблюдал за Люсин, которая ухаживала за вьющимися орхидеями, ее усердие заражало и его самого. Хотелось тоже встряхнуться, попытаться начать какое-нибудь дело. Люсин и ее любовь к цветам! Какая выдержка, какой веселый нрав! Но Мортимер тут же пожимал плечами и глушил все эти мечты. Все это было нереально. Ведь райской жизни для отдельного человека не существует, не говоря уже о двоих людях. Впрочем, это было бы возможно, если бы они были дикарями, примитивными созданиями, которые довольствуются несколькими кусками мяса и лесными плодами, если они могут спать на ложе из листьев. Но в том-то и дело, что они не были первобытными пралюдьми. И не хотели сдавать позиции – отказаться от того, чем владели.

Вероятно, они просто не смогли бы этого сделать.

Однажды Мортимер отправился навестить Деррека, который ужасно исхудал, хотя ел не меньше других. Причина была не в голоде – об этом говорил его взгляд. Его глаза подернулись поволокой, словно он заглядывал в далекое будущее.

Мортимер положил руку ему на плечо.

– Ты был прав, Деррек, мы обязаны были это знать. Один ты догадался обо всем! Но неужели ничего нельзя предотвратить?

– Ты считаешь, мне действительно следует что-то сделать? – спросил Деррек. – Против воли остальных? Но имею ли я право разрушить их надежды?

Мортимер окинул взглядом простиравшуюся перед ним равнину. Тут и там виднелись одинокие фигуры, казалось, люди уже не переносили присутствие друг друга.

– Надежды? А у кого еще осталась надежда? – И тут он обратил внимание на слова Деррека: «имею ли я право…». Не означает ли это, что ему известен еще один выход? Мортимер, взволнованный, повернулся к другу и пристально посмотрел на него. – Что мы еще можем сделать? Мы действительно еще можем что-нибудь сделать?

Взгляд Деррека был серьезным. Минуту помолчав, он спросил:

– Ты в самом деле знаешь, отчего все это? – Он неопределенно повел рукой, указывая куда-то.

Мортимер кивнул.

– Нас слишком мало, ты верно подметил, Деррек. У нас есть знания. И есть средства для осуществления всех целей, мы могли бы претворить в жизнь любой план – скажем, обеспечить питание, изготовить инструменты, построить шоссе, канатную дорогу или водопровод. В энергии мы недостатка не испытываем, и специалистов у нас достаточно. Мы можем выполнить любое задание в отдельности, но не все сразу. Сейчас нам нужны не столько знания, сколько люди, способные их применить. Простые рабочие, выполняющие все, что им прикажут. Люди, лишенные тщеславия, желания выделиться, честные мужчины и женщины с честными и простыми принципами. Масса… Я еще никогда не ощущал, как она важна.

– В таком случае ты уже сделал вывод?

– Какой вывод?

Деррек с трудом сдерживал нетерпение.

– Единственное решение, которое сейчас возможно! Единственный путь, когда наше существование снова обретет смысл!

Нет, – пробормотал Мортимер, – я не вижу никакого пути.

– Он есть, и притом он так близко! – Лицо Деррека приобрело совсем не свойственное ему упрямое выражение. У него был такой вид, точно от его слов зависела судьба всех остальных. Он помолчал и горячо продолжал: – Ты помнишь эти маленькие белые существа с синей планеты? Помнишь их образ действий, их технику? Ты не заметил, что они похожи на нас – пусть и не в метаболизме, но в возможностях развития?

– Ты считаешь, мы должны были… Деррек не дал ему договорить.

– Другого решения нет. Единственное, что сделает осмысленной нашу жизнь, – это полное растворение в них.

– Но их жизненная среда, это аммиачное море…

– Для нашего уровня биофизики это не препятствие. Ты же прекрасно знаешь, что свойства личности можно трансплантировать.

Только сейчас Мортимер ощутил, что на спине у него выступил холодный пот. Он сказал почти беззвучно:

– Мы уже не будем людьми… в телах белых существ…

– Они ничуть не хуже нас, – отозвался Деррек. Он запнулся. А потом добавил почти неслышно: – Ты ведь это хотел знать.

– Дай мне время подумать, – попросил Мортимер.

Целыми днями сидели они у компьютера, проигрывая все возможные варианты. Они ввели информацию об образе жизни морских существ, полученную Мортимером, и компьютер выдал грубо набросанную схему, содержащую тем не менее все необходимые им данные. Сомнений больше нет: тут кроется то единственное, что сохранит их от гибели или в лучшем случае от возврата к примитивности. Те знания и навыки, которыми они владели, в любом случае нашли бы применение на чужой почве, все это безусловно дало бы всходы и принесло плоды, но какие – никто не мог сказать заранее, как никто не мог бы оценить, правильно то было или нет.

– Этот вопрос находится по ту сторону Истинного или Ложного, – сказал Деррек. – Бесспорно только одно: тот уровень развития, который мы собой представляем, – результат эволюции в течение миллионов лет – не теряется, никуда не исчезает, а снова включается в родственный процесс и приводит его в движение. А дальше наши знания обрываются… Лишь одно убеждает нас – что мы поступаем правильно: даже здесь, на безмерном удалении от Земли, происходят схожие процессы развития. И наши действия свидетельствуют только об одном – о признании этой истины.

… Признаки апатии и разложения вокруг них с каждым днем становились все очевиднее. К этому добавлялись прорывы неукрощенных инстинктов – одни дрались из-за женщин, другие заявляли претензии на имущество, им не принадлежащее, кое-кто захватывал чужие кабины, показавшиеся более удобными.

Эти распоясавшиеся индивидуалисты пока еще получали отпор, их призывали к порядку и напоминали о дисциплине, но неизвестно было, как долго просуществует равновесие.

– Как ты думаешь, они согласятся? – высказал однажды свои сомнения Мортимер.

– Подожди до зимы! – отвечал Деррек. – Я никого не хочу сразу брать за горло. Насколько я понимаю, к зиме угаснут последние проблески инициативы, тогда мы будем все решать за них – и, я думаю, не встретим никаких возражений. В конце концов, мы имеем дело с достаточно образованными людьми, я надеюсь, что сумею им все объяснить. Но я рад, что ты меня поддерживаешь. В одиночку я не смог бы ничего сделать.

В оставшееся до наступления зимы время они решили заняться детальной разработкой плана. Никаких принципиальных трудностей возникнуть не должно.

Сам перенос содержимого мозга уже не раз успешно проводился на животных, и чем больше была емкость памяти, тем результативнее была операция. Они посвятили в свой замысел доктора Белгаста, биофизика, который принимал участие в экспедиции на синюю планету. Он имел достаточно полное представление о белых существах и, как ученый, признавал весьма целесообразной операцию переноса. Он безоговорочно принял их план. Они разработали и опробовали систему антенн, которая могла действовать даже в жидкой аммиачной среде, а доктор Белгаст приготовил анестезирующий состав, куда входил фосфорсодержащий углеводород, который должен подействовать как кратковременный наркоз на аммиачные организмы: доктор основывался на результатах исследования мертвого тела плененного мальчика.

Они покончили с приготовлениями раньше, чем предполагали, и у них осталась еще масса времени для размышлений. С того момента, когда они приняли решение, мир вокруг них словно изменился. Просторная долина, которая до недавнего времени угнетала Мортимера своей безбрежной пустотой и навевала скуку, превратилась в уютное райское местечко, дарующее покой и безмятежность, словно какой-нибудь природный заповедник во время летнего отдыха. Он теперь подолгу гулял, спускаясь к реке, и глядел на коричневую воду, которую ветер взъерошивал волнами, будто шерсть диковинного зверя.

Иногда он подолгу сидел с Майдой или Люсин, бездумно перебрасываясь словами, – без желаний, без чувств.

Однажды осенним вечером они с Дерреком забрались на ближайшую высотку и долго смотрели вниз, на посадочную площадку, на которой высилась ракета, похожая на обелиск.

– И все же, – сказал Мортимер, – мы многое потеряем. Теперь, когда я знаю, что нам это предстоит потерять, я понимаю, насколько это значительно.

– Ты думаешь, мне эти сентиментальные мысли не приходят в голову? – отозвался Деррек.

– Нам надо по крайней мере хоть остатки их сохранить, – задумчиво произнес Мортимер.

– Ты думаешь о возвращении? Возвращении из аммиачного моря? Об этом нечего и помышлять.

– Не о возвращении. Скорее об отпуске. Послушай! И он стал излагать план, который вот уже несколько дней обдумывал и который наконец созрел полностью.

– В нашем распоряжении столько энергии, сколько потребуется. Ракета нам больше не нужна. Ее техническое оборудование для нас, в нашем новом облике, потеряет всякий смысл. Время, необходимое нам для того, чтобы соорудить остров, тоже не имеет теперь значения. И все же не стоит выбрасывать наши старые тела, словно поношенные костюмы, ведь при случае мы можем снова в них влезть и почувствовать, что они – всего лишь наши сменные формы, просто обличья, взятые напрокат. Они ведь не вечны, и рано или поздно им придет конец, но мы еще можем использовать их – до самого конца.

Деррек держал руку перед глазами, словно пытаясь удержать картину, возникшую перед его мысленным взором. Потом улыбнулся и сказал:

– Ты прав. Почему бы нам не сделать это?

24

Они отправились в путь зимой. Остальные дали согласие. Возможно, план был им не до конца ясен, но все выглядело так, будто они приветствовали любые планы, ведущие к новой цели. Потребовалось некоторое время, чтобы они вышли из сумеречного состояния апатии и спячки, очевидно, с ними происходило то же, что и с Мортимером: они медленно, но верно пробуждались к новой жизни.

Синяя планета парила под ними, и они долго выбирали незаселенное место, своего рода подводные столовые горы, плато которых находилось в нескольких десятках метров от поверхности аммиака. Они сбросили вниз водородный взрывокомплект и наблюдали, как поднялся огромный гриб, он медленно расплылся шлейфом дыма и наконец совсем исчез. Внизу обнажился небольшой островок, похожий на кратер с темным и обрывистым жерлом, внутри которого тлело красное пятно. Однако вскоре пятно потемнело и погасло, остался клочок ровной суши – небольшая площадка, покрытая лавой и пемзой. Медленно и осторожно они опустились на остров. И снова началась напряженная работа, в которой все до одного приняли участие. На этот раз им ничего не надо было экономить и распределять по нормам. Огромный запас энергии, хранившийся в замерзших мезонах, они могли теперь со спокойной душой расходовать на отопление и освещение. Самой большой технической проблемой оказались температура и атмосферное давление. Ван Стейн и его физики установили вокруг ракеты зонтообразное антигравитационное поле, не пропускавшее никаких газов и защищавшее от температурных колебаний. Его размеров хватало, чтобы покрыть окружность радиусом в двести метров. В покрывшей островок породе они обнаружили достаточное количество окислов, чтобы создать пригодную для дыхания гелиево-кислородную смесь, наполнившую пространство под «зонтом», по которому они могли теперь свободно передвигаться, и за несколько недель превратили эту площадку из лавы в сад. Размельчив стеклообразную массу в песок и пыль, они получили плодородный подслой, в который высадили растения, привезенные с собой; некоторые из них они захватили еще с Земли.

Незначительная радиоактивность почвы не могла повредить цветам, о себе же они сейчас не думали.

Ракету они тоже перестроили внутри. В самые большие отсеки поставили удобные кресла, переделанные из антигравитационных сидений и коек. Некоторые кабины за счет других постарались сделать как можно комфортабельнее – они понадобятся немногим, ибо они уже не смогут вернуться все вместе.

Аппаратура, которая не могла быть остановлена, была переключена на режим длительной эксплуатации: снабжение воздухом, отопление и, конечно, система гидропоники, а также всевозможные устройства для обеспечения продуктами питания. Очень пригодились машины-роботы, которые были перепрограммированы на персональное коммунальное обслуживание островитян, так что им не придется в будущем всюду заниматься ручным трудом.

Тем временем ученые произвели несколько взрывов и пробили туннель в кратерной стенке, края которой уже покрылись белым, как снег, затвердевшим аммиаком. Один конец наклонного туннеля выходил под породой, непосредственно в море. Примерно в середине его, там, где воздух смешивался с первыми волнами, они соорудили отсек, который должен служить лабораторией и камерой хранения для лишенных своих функций тел. На слегка реконструированном космическом боте, предназначенном для ремонтных работ во время полета, доктор Белгаст с Ольсоном отправились на поиски поселений белых существ. Они приблизились к ним ночью и пустили анестезирующий состав в четыре пирамидообразных дома, лепившихся один на другом. Затем биофизик надел костюм, защищающий от холода и давления, и вышел через шлюз. Вскоре он принес в сети несколько усыпленных существ. Обоим пришлось несколько раз повторить эту операцию, пока они не обеспечили каждому астронавту по двойнику.

Теперь было все готово.

Они остановились у входа в туннель и в последний раз окинули взглядом корабль, их башню из слоновой кости, она была сейчас единственным связующим звеном с прошлым. Мортимер встал рядом с Дерреком. Картина расплывалась у него перед глазами…

– Будем ли мы – я имею в виду в нашей новой жизни – вспоминать о былом?

– Нет. Это помешало бы нам полностью включиться в новое сообщество.

Появились бы сомнения, колебания… Нет, все будет протекать так же, как в свое время с тобой и Баравалем: мы будем обладать информацией белых существ и при этом останемся самими собой. Только память о былых переживаниях мы сотрем. Но кем мы себя сами в конечном счете будем ощущать, этого тебе сейчас с уверенностью не скажет никто. Даже я.

– А как будут… происходить посещения этого острова?

– По постгипнотическому приказу. И точно так же будут и прерываться.

– А во время пребывания?

– Это было бы мукой, если бы все снова входило в наше сознание ясно и отчетливо. Память останется погашенной. – Он помолчал с минуту. – Ты не так представлял себе это? Иначе не получится. Мы можем сделать лишь небольшой шаг назад. А теперь прощайся!

Говорить больше было не о чем. Они вошли в темный коридор. Один за другим входившие садились на стул, который стоял рядом с большим закрытым резервуаром.

В нем находились несколько дюжин по-видимому безжизненных прозрачных существ, напоминавших отвратительные полипы. Люди один за другим теряли сознание, тело укладывали на лежанку и задвигали его в огромный металлический шкаф. Остальное довершала автоматика. Затем резервуар по рельсам заскользил к шлюзовой двери, миновал ее и открылся. Несколько хрупких прозрачных существ вынесло наружу. Какое-то время они трепетали и вздрагивали всем телом, и вскоре серебристый рой торопливо заскользил в потоке леденящей жидкости в открытое море.

У подножья лестницы Мортимер остановился, словно спохватился, что забыл что-то. Он обернулся и посмотрел назад, на светившееся оранжевым светом здание, только что покинутое им. Одна из женщин, стоя у окна, смотрела сквозь стекло, но она не могла его видеть, глаза ее были устремлены куда-то в неведомую даль, и внезапно ожившее воспоминание заставило биться его сердце. Поднялась другая женщина и встала рядом.

И тут снова прозвучал зов – четкий и решительный. Легкая пелена закачалась вокруг него… Зачем… Куда? Где-то там его ждало нечто, совсем другое, оно нуждалось в нем. Он увидел перед собой пять крохотных одноглазых белых существ, и сердце его наполнилось нежностью.

Перед ним, словно экран, возник светлый прямоугольник вестибюля, он был точно окно в другой мир, из которого он был уже исключен, в нечто былое, погруженное.

Эти две тени у окна, прямые и стройные, – не более чем иллюзия.

Мортимер резко повернулся. Казалось, он с невероятным усилием отрывается от чего-то такого, что тысячью нитей пытается удержать его, он словно преодолевал какую-то клейкую массу. И тогда он побежал – с трудом, короткими шажками. Песок скрипел под его ногами… было сумрачно… рядом с ним маячила тень от скамейки… Постепенно он чувствовал себя свободнее. Он добежал до цепи, преградившей ему путь, отцепил ее, проскользнул вперед и снова продел кольцо в ушко. Он видел песчинки на земле и шел вперед все быстрее и быстрее и вскоре задвигался ритмичными, целеустремленными прыжками.

Когда его приняли ворота, он уже не помнил о двух тенях у окна, о долине цветов и скуки, о башне из слоновой кости.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

Реклама на сайте