«Высшая степень адаптации»

Стенли Вейнбаум Высшая степень адаптации

Итак. Он начал поиски насекомого с самой высокой степенью адаптации. И кто бы вы думали это оказался?

Темные глаза Даниеля Скотта светились энтузиазмом, когда он бросил взгляд на город, вернее, на ту его часть, которую было видно из окна кабинета доктора Германа Баха в госпитале «Гран Мерси». На некоторое время воцарилась тишина, старый доктор снисходительно улыбался.

— Рассказывайте дальше, коллега, — сказал он. — Вы остановились на том, что пришли к мысли, будто выздоравливание после болезни или ранения является не более чем своеобразной формой адаптации организма. А дальше… что?

— Затем, — продолжал Скотт, — я начал искать живые организмы с наиболее высокой степенью адаптации. И кто бы вы думали привлек мое внимание? Разумеется, насекомые. Если у насекомого отрезать крыло, то на его месте вырастет новое. Если голову одного насекомого пересадить другому, то она прирастет. Вы, конечно же, спросите, коллега, в чем секрет такой высокой степени адаптации?

Доктор Бах пожал плечами:

— Ну, и в чем же?

Лицо Скотта неожиданно стало угрюмым.

— Я и сам точно не знаю, — пробормотал он. — Несомненно, все зависит от работы желез. Всеми процессами в организме управляют гормоны. — Лицо его снова просветлело. — Однако я отклоняюсь от темы.

— Mуравьи? — высказал предположение доктор Бах. — Пчелы? Термиты?

— Нет. Они наиболее высокоразвитые из насекомых и не обладают большими способностями к адап тапнн. Но сеть насекомое, известное своей способностью совершать наибольшее число мутаций, чем любое другое. Именно его применял доктор Морган в своих исследованиях влияния рентгеновских лучей на наследственность. Это самая обыкновенная фруктовая муха-дрозофила. Глаза у ней имеют красноватый оттенок, однако после длительного облучения рентгеновскими лучами она производит на свет белоглазое потомство. Причем это самая настоящая мутация, поскольку белый цвет глаз передается по наследству и дальше. Принято считать, что приобретенные свойства не передаются потомству, но белые глаза дрозофилы передавались. Поэтому…

— Я знаю, — перебил его доктор Бах.

— Итак, я воспользовался фруктовыми мушками, — подытожил Скотт. — Я подверг их тела процессу разложения и полученным таким образом экстрактом инъецировал корову. Затем после осветления белком в течение недели, после выпаривания в вакууме и различных очищающих процессов я получил сыворотку. Думаю, технические подробности будут для вас неинтересны. В общем, я проверил действие сыворотки на морских свинках, зараженных туберкулезом. И сыворотка помогла! Свинки адаптировались к туберкулезным бациллам. Затем я испробовал действие сыворотки на бешеной собаке — и она тоже выздоровела! После этого очередь дошла до кошки со сломанным позвоночником. Кошка стала как новенькая. И теперь я прошу вас, чтобы вы предоставили мне возможность испробовать свою сыворотку на одном из ваших пациентов.

Доктор Бах сморщил лоб.

— Слишком рано, — произнес он. — Вы пытаетесь опередить события года на два, доктор Скотт! Сначала расширьте круг своих экспериментов. Испытайте сыворотку на обезьянах, затем попробуйте ее на себе. Я не вправе рисковать жизнью человека ради такого сомнительного эксперимента, как ваш!

— Все правильно. Однако, что касается меня, то сам я совершенно здоров, а на покупку человекообразной обезьяны нужны средства. Я пробовал добиться их выделения, но напрасно. Может быть, у вас что-нибудь получится?

— Попытайтесь обратиться с вашей просьбой в учреждение Стоунмена.

— И тогда они присвоят себе все мои заслуги и лишат вашу больницу возможности сделать важное открытие. Послушайте, доктор Бах, я прошу вас предоставить мне лишь возможность. Доверьте мне какого-нибудь безнадежного больного! Нищего какого-нибудь, наконец!

— Нищие и безработные — тоже люди, — возразил Бах, угрюмо разглядывая свои руки. — Послушайте меня, доктор Скотт. Я не вправе делать вам этого предложения, поскольку оно противоречит всякой медицинской этике, но если у меня будет случай совершенно безнадежный и пациент лично даст согласие использовать вашу выворотку, я пойду на риск. Вот мое последнее слово.

Скотт вздохнул:

— Такой случай мне вряд ли представится. Пока пациент в сознании, каждый еще на что-то надеется, а когда он сознание потеряет, то уже не сможет дать согласие! Так что это дело безнадежное!

Однако все случилось иначе. Прошло меньше недели после этого разговора, и в маленькой лаборатории доктора Скотта вдруг заговорил селектор:

— Доктор Скотт, зайдите, пожалуйста, в кабинет шефа.

Торопливо дописав несколько цифр в результаты последнего анализа, Скотт поспешил на зов. Когда он вошел в кабинет доктора Баха, директор клиники нервно шагал из угла в угол.

— Скотт, у нас есть подходящий для вас больной, — выдавил он из себя. — Хотя это и противоречит всем правилам медицинской этики, но учитывая его состояние, я не думаю, что вы сможете навредить ему еще больше. Однако нам следует поторопиться. Пройдемте в изолятор.

Оба доктора поспешно направились туда. Оказавшись в крошечном квадратном помещении, Скотт уставился на прикрытую до подбородка покрывалом фигуру.

— Девочка! — пробормотал он.

Она была совсем невзрачна и убога, однако лицо, уже тронутое смертельной бледностью, придавало ее облику выражение мрачного достоинства. Темные, чересчур коротко остриженные волосы спутались, а лицо выглядело совершенно непривлекательным. Глаза были закрыты, и если бы не слабое дыхание, с хрипом вырывавшееся из груди, ее можно было бы принять за мертвеца.

— И это вы называете подходящим для меня случаем? — спросил Скотт, неприятно пораженный. — Ведь она почти покойник!

Доктор Бах кивнул.

— Туберкулез, — произнес он. — Конечная стадия. Жить осталось несколько часов.

Девочка закашлялась, на посиневших губах появились пятна крови. Она приоткрыла свои почти совершенно безжизненные водянисто-голубые глаза.

— Ну вот, — сказал Бах с наигранной бодростью, — вот мы и проснулись. Разрешите представить вам доктора Скотта. А это, — он взглянул на карточку, прикрепленную к спинке кровати, — мисс Кира Зелас. Как я уже говорил вам, мисс Зелас, у доктора Скотта имеется новейшая сыворотка. Вероятнее всего, она не вызовет радикального улучшения, но все же стоит попробовать! Кроме того, я не считаю, что ее применение в настоящее время чересчур уж рискованная затея. Вы со мной согласны?

Больная ответила слабым булькающим голосом:

— Конечно, ведь мне все равно конец, доктор! Делайте все, что сочтете нужным.

— Тогда все в порядке. Вы приготовили шприц, Скотт? — Бах взял шприц с прозрачной сывороткой и надел на него иглу. — Вводить в какое-то определенное место? Нет? Но, разумеется, внутривенно. — Он воткнул иглу в руку пациентки, и Скотт заметил, что та ни малейшим движением мышц не отреагировала на укол. Лишь в полной апатии лежала, закрыв глаза, пока тридцать кубиков жидкости растворялись в ее крови.

— Теперь уходим! — резким голосом скомандовал Бах, закончив инъекцию.

Они вышли в коридор. Бах прикрыл за собой дверь.

— Черт меня возьми, если мне это нравится! Я чувствую себя словно… словно осквернитель трупов.

Однако на следующий день он, казалось, преодолел свои сомнения.

— Эта пациентка, Зелас, все еще жива, — сообщил он Скотту, — и если я отважусь поверить своим глазам, то скажу, что ее состояние даже немного улучшилось. Но, может быть, это просто обман зрения? Я все еще продолжаю считать ее случай безнадежным.

На следующий день, сидя в кабинете доктора Баха, Скотт заметил в серых глазах старика легкое смущение.

— Девочке лучше, — пробормотал Бах. — Вне всяких сомнений. Но не теряйте голову, Скотт, чудеса случались и раньше, безо всякой сыворотки. Пона блюдаем за ней подольше.

К концу недели стало ясно, что в долгих наблюдениях нет необходимости. Кира Зелас поправлялась на глазах, словно быстрорастущее тропическое растение. Хотя бледность еще и не сошла с ее лица, но оно утратило мертвенную бледность, пополнело, тени под глазами исчезли, а взгляд оживился.

— Следы туберкулеза в легких исчезают, — объявил Бах. — Она больше не кашляет, и в ее мазке отсутствуют туберкулезные бактерии. Но самое интересное то, как она реагирует на уколы. Вчера я брал у нее пробу крови на реакцию Вассермана… Конечно, это звучит идиотски, но… прокол от иглы закрылся прежде, чем я успел набрать хотя бы один кубик крови. Закрылся и зажил! Когда я уходил из палаты, от него уже и следа не осталось!

Прошла неделя.

— Скотт, я не вижу причины задерживать Зелас в клинике и дальше. Она здорова. Но мне бы хотелось иметь ее под рукой, чтобы была возможность наблюдать за ней. Ваша сыворотка оказывает какое-то таинственное действие на организм. А кроме того, мне не хотелось бы, чтобы девушка продолжала вести прежний образ жизни.

— А чем она занималась до того, как попала в клинику?

— Шила шляпки в мастерской за двадцать пять центов в час. Она рассказывала, что успевала делать две-три шляпки за час, пока вообще была в состоянии работать. Кира незаметная и непривлекательная девчонка, не получившая ни воспитания, ни образования. Но мне ее жаль. И кроме того, в ней есть что-то притягательное. Она очень быстро адаптируется.

Скотт окинул его странным, взглядом.

— Да, — сказал он, — она адаптируется быстро.

— У меня возникла мысль, — продолжал Бах. — Я думаю, что Кира могла бы пока пожить в моем доме. Тогда у нас была бы возможность наблюдать за ней, а девушка помогала бы экономке. Этот случай заинтересовал меня… очень заинтересовал. Пожалуй, я сделаю ей такое предложение.

И сделал.

— С удовольствием, — ответила Кира, и бледное личико девушки просветлело. — Спасибо.

Бах дал ей свой адрес.

— Я позвоню своей экономке миссис Гетц и предупрежу, чтобы она вас приняла. Но сегодня пока ничем не занимайтесь. Да и вообще, вам бы не мешало погулять пару часов в парке.

Скотт смотрел ей вслед, когда девушка шла по больничному коридору к лифту. Кира немного поправилась, но была все еще чересчур худа, и поношенное черное платье болталось на ней, словно на вешалке. После того как девушка скрылась, врач задумчиво приступил к исполнению своих обязанностей.

На первом этаже его ждала неожиданность. Двое полицейских внесли безжизненное тело пожилого мужчины с разбитой головой. Персонал довольно бестолково суетился. Возле входа Скотт заметил большое скопление людей.

— Что случилось? — спросил он у полицейского. — Несчастный случай?

— Ничего себе несчастный случай! — ответил тот. — Скажите лучше, покушение на убийство! Какая-то женщина пробила этому старику в парке камнем голову и забрала у него кошелек. У всех на глазах. Среди белого дня!

Скотт бросил взгляд в сторону парка. Посреди людской толпы, собравшейся на проезжей части, остановилась зеленая машина. Двое здоровенных полицейских подвели к ней маленькую фигурку в черном и втолкнули ее внутрь.

У Скотта перехватило дыхание. Это была Кира Зелас!

Неделю спустя доктор Бах сидел у себя в гостиной, глядя в темное отверстие камина.

— Это не наше дело! — повторил он.

— Боже мой! — воскликнул Скотт. — Не наше дело! Разве мы можем быть полностью уверены, что в случившемся нет и нашей вины? Откуда нам знать, не помутился ли ее разум под воздействием инъекции? Это могло быть вызвано нарушением работы желез. А ведь наше вещество влияет именно на железы. Может быть, это мы сделали ее сумасшедшей.

— Перестаньте, Скотт, — сказал Бах. — Завтра мы с вами пойдем на судебное заседание, и если ее дела сложатся неважно, то отзовем в сторону адвоката и скажем, что желаем выступить в качестве свидетелей. Затем заявим, что она только что выписалась из клиники и не может отвечать за свои поступки.

На следующий день они оба сидели в зале суда и слушали показания свидетеля обвинения:

— Этот господин покупал у меня в ларьке арахис для голубей. Я его знаю уже давно. На этот раз у него не оказалось мелочи, и он полез в карман за кошельком. Когда он его открыл, я заметил, что кошелек плотно набит деньгами. А через минуту я вдруг вижу, как девушка поднимает с земли камень и бьет им по голове этого мужчину. Затем она лезет в карман его пиджака и забирает себе деньги…

— Опишите ее, пожалуйста.

— Худая, в черном платье. Красотой не блещет. Каштановые волосы, темные глаза, не знаю точно, синие или карие.

— Защита может задавать свидетелю вопросы, — объявил прокурор.

С места поднялся молодой человек, который заметно нервничал, — это был назначенный судом защитник Киры Зелас.

— Вы сказали, — начал он, — что у нападавшей были каштановые волосы и темные глаза?

— Да.

— Я прошу обвиняемую встать.

Кира Зелас поднялась со своего места. Скотт и Бах видели ее лишь со спины, но тело Скотта вдруг непроизвольно напряглось. Ее внешность каким-то странным образом изменилась: поношенное черное платье уже больше не болталось на ней, как на вешалке. Часть ее фигуры, которую он мог видеть, показалась ему просто восхитительной.

— Снимите, пожалуйста, вашу шляпку, мисс Зелас, — попросил защитник скрипучим голосом.

У Скотта перехватило дыхание. Густая масса ее волос отливала платиной.

— Как вы сами можете убедиться, господин председатель, цвет волос обвиняемой вовсе не каштановый. И глаза у нее тоже не темные, в чем вы можете убедиться, подойдя ближе. Вы можете подумать, что во время предварительного заключения моя подзащитная обесцветила свои волосы, и поэтому, — он поднял вверх руку, державшую ножницы, — я готов предоставить прядь ее волос на анализ любому химику, которого назначит суд. Пигментация волос совершенно натуральна. А что касается цвета ее глаз, может быть, уважаемый господин прокурор придерживается мнения, что она и их обесцветила?

Он повернулся к разинувшему от удивления рот свидетелю:

— Это именно та самая дама, которую вы видели совершавшей преступление?

Мужчина растерянно огляделся по сторонам и откашлялся.

— Э… э… я не знаю.

— Это была она или не она?

— Нет.

Адвокат рассмеялся:

— Спасибо, вопросов больше не будет. Мисс Зелас, разрешите вас попросить занять свидетельское место.

Движения девушки были мягкими, как у пантеры. Скотт схватил Баха за руку. Это экстравагантное создание с платиновыми волосами, светлыми глазами и алебастровой кожей без сомнения было самой прекрасной женщиной, которую он когда-либо видел.

Защитник продолжал:

— Расскажите своими словами, как все произошло, мисс Зелас.

Девушка начала говорить взволнованным звучным голосом. Скотту с трудом удалось заставить себя сконцентрировать внимание на смысле слов — такое завораживающее действие производил на него звук этого голоса.

— Я как раз выписалась из госпиталя «Гран Мерси»— начала она, — где провела несколько месяцев вследствие тяжелой болезни. Я проходила через парк, как вдруг на меня налетела женщина в черном, сунула мне в руку бумажник и убежала прочь. А минуту спустя меня уже окружила кричащая толпа и… ну вот, в общем-то, и все.

— Вы говорили, что бумажник был пуст? — спросил защитник. — А как же относительно денег, обнаруженных в вашей сумочке, которые уважаемый обвинитель считает похищенными?

— Они принадлежат мне, — ответила девушка. — Там около семисот долларов.

— Это ложь? — прошептал доктор Бах. — Когда она поступила к нам, у нее при себе было два доллара и тридцать три цента.

Скотт растерянно посмотрел на него:

— Вы думаете, что это та самая Кира Зелас, которая лежала в нашей клинике?

— Не знаю. Но если я хоть раз еще прикоснусь к вашей проклятой сыворотке… смотрите! Смотрите, Скотт!

— Что?

— Ее волосы. Поглядите… когда на них падает солнце!..

Скотт присмотрелся внимательнее. Солнечный свет проникал сквозь высокое окно и время от времени, когда Кира Зелас поворачивала голову, падал на ее отливающие металлом волосы. И каждый раз, когда солнечный луч касался волос, они меняли свой цвет с платинового на золотистый. '

В его мозгу вдруг что-то сработало. Объяснение было где-то рядом. Все части мозаики были налицо, но как трудно было сложить их в единое целое. Девушка в больнице и странная реакция ее организма на уколы иглой, та же девушка в зале суда и реакция ее волос на солнечный свет.

— Я непременно должен с ней увидеться, — прошептал доктор Скотт. — Мне необходимо кое-что выяснить!

Защитник в это время как раз завершал свою короткую победоносную речь:

— Я прошу уважаемых членов суда о прекращении дела, поскольку единственный свидетель обвинения не смог даже опознать обвиняемую.

Судья ударил по столу молоточком. На мгновение его взгляд задержался на девушке с удивительными волосами, и он коротко сказал:

— Заявление защиты принято. Дело прекращено!

В зале поднялась суматоха, засверкали вспышки. С необычайной грацией девушка поднялась со свидетельской скамьи и, улыбнувшись в объективы фотоаппаратов, направилась к выходу. Дождавшись, когда она проходила мимо него, Скотт позвал:

— Мисс Зелас!

Та остановилась. Выражение ее светло-серых глаз говорило о том, что она его узнала.

— Доктор Скотт! — раздался ее мелодичный голос. — И вы здесь, доктор Бах!

Это действительно была она. Эта необычайно привлекательная женщина еще совсем недавно была бедной, бесцветной девочкой, лежавшей в изоляторе на пороге смерти. Вблизи Скотт узнал черты ее лица, хотя они каким-то загадочным образом и переменились.

Вместе с ней он протиснулся сквозь толпу фотографов, судебных репортеров и зевак.

— У вас есть пристанище? — спросил он. — Предложение доктора Баха остается в силе.

Кира улыбнулась.

— Я весьма благодарна, — пробормотала она и тут же повернулась к репортерам со словами: — Доктор Бах — мой старинный приятель.

Посреди всеобщей суматохи она сохраняла полное спокойствие, вела себя чрезвычайно хладнокровно.

— Проходите сюда, — сказал Скотт, указывая на боковую дверь, ведущую на улицу. И снова ошарашенно уставился на нее. В ярком свете полуденного солнца кожа девушки не была больше алебастрового цвета, она приобрела персиковый оттенок, словно давно подвергалась действию солнечных лучей. А глаза вдруг стали темно-фиолетовыми. Но более всего Скотта поразил тот факт, что волосы ее, по крайней мере видневшиеся из-под шляпки концы прядей, стали черны, как врата ада.

Кира настояла на том, чтобы купить себе что-нибудь взамен ее поношенного черного платья, и в результате приобрела целый гардероб. И скоро уже сидела в библиотеке доктора Баха, утопая в мягком диване, подобрав под себя ноги. Плотно облегавшее фигуру черное шелковое платье образовало с ее гладкой белой кожей необычайный контраст, от которого захватывало дух.

Она бросила невинный взгляд на Скотта:

— Почему я не могу себе этого позволить? Ведь суд вернул мне мои деньги, и я теперь могу покупать на них все, что захочу.

— Ваши деньги? — воскликнул Скотт. — Когда вы покидали больницу, у вас не было и трех долларов!

— Но ведь теперь эти деньги принадлежат мне.

— Мисс Зелас, — терпеливо сказал он, — где вы взяли эти деньги?

Ее лицо оставалось чистым и непорочным, словно у святой.

— У старика.

— Вы… убили его!

— Почему… ах да, конечно.

Он судорожно сглотнул.

— Боже мой! — простонал он. — Неужели вы не понимаете, что мы обязаны об этом сообщить властям?

Кира с улыбкой перевела взгляд с одного мужчины на другого и слегка покачала головой.

— Дорогой Скотт, вы никуда не станете сообщать, поскольку это уже совершенно бессмысленно. Согласно Конституции, меня не могут судить дважды за одно и то же преступление. По крайней мере, в Америке.

— Но почему вы это сделали, Кира?

— А вы бы на моем месте продолжали вести прежний образ жизни, благодаря которому я попала к вам в руки? Конечно же, нет! Мне нужны были деньги. Я нашла их и взяла себе.

— Это было убийство и ограбление!

— В моей ситуации — самый подходящий способ!

— Нет, потому что вас могли за это наказать! — мрачно возразил он.

— Но ведь меня не наказали, — мягко напомнила Кира.

Скотт тяжело вздохнул.

— Кира, — обратился он к ней, меняя тему. — Почему на солнце цвет ваших глаз, волос и кожи становится темнее?

— Правда? — рассмеялась она. — Я этого еще не замечала.

Она вытянула стройные ноги и, потянувшись, зевнула.

— Пожалуй, я пойду прилягу, — объявила она, посмотрев на обоих мужчин необыкновенными глазами, и лицо ее при этом приобрело слегка насмешливое выражение. Затем Кира поднялась и удалилась в комнату, которую предоставил в ее распоряжение доктор Бах.

Скотт посмотрел на своего коллегу.

— Вы понимаете? — тихо спросил он. Возбуждение мешало ему говорить. — Боже мой, вы понимаете, в чем дело?

— А вы, Скотт?

— Постепенно мне все становится ясно.

— Кажется, и мне тоже!

— Я считаю, — продолжал Скотт, — что проклятая сыворотка увеличила степень адаптации этой девушки до небывалой степени. Чем отличается живая материя от неживой? Кроме всего прочего — своей способностью к адаптации. Живая материя приспосабливается к окружающей ее среде, и чем выше ее способность к адаптации, тем успешнее развивается организм.

Каждый человек обладает весьма значительными способностями к адаптации. При воздействии солнечных лучей, например, наш организм вырабатывает определенные пигменты и кожа становится коричневой. Загар — не что иное, как приспособление к среде, которую создает солнечный свет. Потеряв правую руку, человек учится владеть левой. Это другая форма адаптации. При повреждении кожного покрова наступает процесс заживания и регенерации — еще одно из проявлений приспособляемости организма.

На юге, в жарких и солнечных странах, у людей обычно темные волосы и кожа, в северных областях жители отличаются светлым цветом кожи и волос — это опять-таки не что иное, как форма адаптации.

Случай с Кирой Зелас я могу объяснить лишь тем, что ее способность к адаптации, вследствие какой-то непредвиденной биохимической реакции, происшедшей в ее организме, и которую я пока никак не могу объяснить, экстремально возросла. Она моментально приспосабливается к особенностям среды. Попадая на солнце, ее кожа приобретает коричневый оттенок, а в тени снова моментально бледнеет. В солнечном свете ее глаза и волосы становятся характерными для человека тропической расы, в тени — нордической. И когда она почувствовала угрожающую ей в зале суда опасность со стороны присяжных судьи и обвинителя, которые, кстати, все были мужчинами, она приспособилась и к этому положению! Она отвела от себя опасность тем, что не только изменила свою внешность, но и приобрела такую невиданную красоту, что никакой мужчина не был бы в силах вынести ей обвинительный приговор!

Тут он замолчал и посмотрел на доктора Баха.

— Но как? Каким образом?

— Возможно, на этот вопрос сможет ответить женщина, — произнес Бах. — Развитие человека управляется работой желез, и различия между расами несомненно основываются именно на этих процессах. Пожалуй, самыми эффективными органами, при посредстве которых осуществляется адаптация человека, являются его головной мозг и нервная система, чье развитие отчасти управляется небольшой железой, расположенной прямо перед мозжечком, считавшимся в древности вместилищем души. Разумеется, я имею в виду шишковидную железу. Очевидно, ваша сыворотка содержит тот самый гормон пинеалин, который до сих пор безуспешно пытаются получить биохимики, и именно он вызвал гипертрофию шишковидной железы у Киры Зелас. Вы понимаете, Скотт: если ее способность к адаптации действительно так совершенна, значит, она должна быть не только изменчива, но и неуязвима.

Скотт судорожно сглотнул.

— Вы правы! Ее не смогли бы казнить на электрическом стуле, поскольку она тотчас бы приспособилась к среде, содержавшей электрический ток. Пулей ее убить тоже невозможно, поскольку к ранению она приспособилась бы так же быстро, как и к уколу иглой. И яд… Но где-то должна же быть граница.

— Несомненно, — подтвердил Бах. — Мне, например, едва верится, что она сможет приспособиться к среде, когда по ее телу проедет стотонный локомотив. А кроме того, мы не учли еще один важный момент: сама приспособляемость имеет две стороны.

— Две стороны?

— Да. Одна из них — биологическая, другая — духовная. Биохимик, вроде нас, будет заниматься лишь первой из них, поскольку ему это ближе. Однако нельзя забывать и о другой. Биологическая приспособляемость у нас общая с растениями и животными, она является лишь простой приспособляемостью к окружающей среде. Хамелеон, например, показывает те же самые способности, что и Кира Зелас, точно так же и зверек соболь, который зимой имеет белую окраску, а летом — коричневую. Все живое постоянно приспосабливается к окружающей среде, иначе оно перестало бы существовать. Но человек идет еще дальше.

— Дальше?

— Намного дальше. Человеческая адаптация — это не только сращивание со средой, но и изменение ее в угоду своим потребностям. Первый первобытный человек, покинувший свою пещеру и построивший себе шалаш, изменил окружающую его среду. И действительно — весь научно-технический прогресс человечества основывается на одном принципе: изменение среды обитания вместо приспособления к ней.

Теперь мы знаем, что Кира Зелас обладает способностью к биологической адаптации. Но что, если она обладает в равной мере и другими способностями? Если это так, то один Бог может предвидеть конечный результат. Мы можем лишь наблюдать за ней, чтобы проследить, в каком направлении пойдет ее развитие, и, конечно, надеяться на лучшее.

Все в человеческом организме определяется работой желез. Для мутантов — а эта девушка является мутантом не менее, чем ваши белоглазые фруктовые мушки, — все возможно. Если я отважился интерпретировать это с точки зрения философии, то сказал бы, что Кира, возможно, представляет собой следующую стадию человеческой эволюции.

— Я считаю ваши измышления беспочвенными.

— Ну, во всяком случае, я не думаю, что эволюция происходила постоянно, как считал Дарвин. На это у меня есть немало причин. Возьмем, к примеру, глаз. Дарвин считал, что совершенно постепенно, в течение тысяч поколений, у какого-нибудь морского животного на коже возникло место, чувствительное к свету, и это дало ему преимущество в поисках пищи по сравнению со своими слепыми конкурентами. Поэтому этот вид выжил, в то время как другие вымерли. А теперь внимательно смотрите: если этот глаз развивался медленно, то почему первые представители этого вида, еще не обладавшие зрением, имели больше шансов выжить, чем другие? А посмотрите на крыло. Какой толк от крыла, если на нем нельзя летать? То обстоятельство, что у летающей ящерицы развились складки кожи между передними лапами и грудью, облегчающие ей прыжки, вовсе не значит, что эта ящерица могла выжить там, где другие должны были умереть. Какие условия привели к тому, что крыло развилось до такой степени, чтобы действительно стать ценным?

— И как же, по-вашему, это произошло?

— Сторонники мутационной теории эволюции говорят, что эволюция должна была идти скачками, так что глаз еще при первом своем появлении уже должен быть достаточно продуктивным, чтобы обеспечить своему хозяину повышенную способность к выживанию. Подобное произошло и с крылом. Это скачки мутации. В этом смысле наша Кира — тоже мутант, скачок от человека к чему-то другому. Возможно, к сверхчеловеку.

Скотт молча кивнул. Он был основательно растерян и довольно сильно нервничал. Потом пожелал Баху спокойной ночи, отправился домой и несколько часов пролежал без сна в размышлениях.

На следующий день оба они взяли отпуск. Скотт временно переехал в дом Баха. Сделал он это отчасти из-за большого интереса к случаю Киры Зелас, отчасти — из врожденного альтруизма: Скотт опасался, что Кира без больших зазрений совести может убить и доктора Баха. Поэтому он хотел находиться поблизости, чтобы не допустить нового преступления.

Он провел в обществе Киры всего лишь несколько часов, когда слова Баха об эволюции и мутациях приобрели для него новое значение. Дело было не только в Кириной хамелеоново-изменчивой внешности, не в странно невинных чертах ее лица и даже не в ее невероятной красоте. Было еще что-то. Он не мог этого сразу определить, но девушка Кира казалась ему не совсем человеком.

Событие, вызвавшее у него такое впечатление, произошло после полудня. Бах ушел из дома по своим делам, а Скотт расспрашивал девушку о ее собственных впечатлениях о пережитом.

— …Но разве вы не знаете, что изменились? — спросил он. — Разве вы не замечаете изменений, которые в вас произошли?

— Я не изменилась. Это окружающий мир меняется.

— Но ваши волосы были черными. А сейчас у них светлый металлический блеск.

— Неужели? — зевнула она.

Он разочарованно простонал:

— Кира, вы же должны о себе хоть что-нибудь знать!

Ее необыкновенные глаза устремились на него.

— Я знаю, — ответила она смеясь. — Я знаю, что я хочу, и мне кажется, я хочу вас, Дэн.

Ему показалось, что она в тот же момент изменилась. Ее красота была уже не такой, как до этого, в ней появилось что-то дикое, опьяняющее. Он понял, что это значило: в ее окружении находился лишь один мужчина, к которому она не была равнодушна, и Кира приспособилась к нему, делаясь неотразимой именно для него.

Бах, казалось, понял ситуацию, но ничего не говорил. Для Скотта же это было мучением, потому что он слишком хорошо сознавал, что Кира была биологическим отклонением и, что еще хуже, — хладнокровным убийцей. Но в следующие дни все шло у них гладко. Кира быстро приспособилась к домашним порядкам, она с готовностью отвечала на все вопросы и терпеливо сносила все обследования.

Затем Скотту пришла идея. Он взял из своей лаборатории морскую свинку, которой вводил аналогичную сыворотку, и они вскоре установили, что животное на порезы реагировало таким же образом, что и Кира. Они умертвили зверька, и Бах обследовал его мозг.

— Правильно, — сказал он наконец. — Налицо гипертрофия шишковидной железы.

Он задумчиво посмотрел на Скотта:

— Допустим, мы могли бы добраться до Кириной шишковидной железы и устранить гипертрофию. Как вы думаете, возвратится она тогда к своему нормальному состоянию?

Скотт растерянно посмотрел на него:

— Возможно. Но зачем мы должны это делать? Она ничего не сможет натворить, пока находится под нашим присмотром. Зачем играть с ее жизнью таким образом?

Бах коротко рассмеялся:

— Впервые в жизни я рад, что я — старый человек. Разве вы не видите, что мы должны что-то предпринять? Она представляет угрозу. Одному тебе известно, как она опасна! Мы должны попытаться что-то сделать.

Скотт в этом убедился. Спустя час, под предлогом эксперимента, он увидел, как старый доктор ввел в руку девушки морфий, видел, как Кира наморщила лоб, поморгала глазами и приспособилась. Наркотик был бессилен.

Поздно вечером у Баха появилась новая идея.

— Этилхлорид! — прошептал он. — Немедленная анестезия! Может быть, она не сможет приспособиться к недостатку кислорода? Нужно попробовать.

Кира спала. Тихо и осторожно оба прокрались в Кирину комнату, и Скотт зачарованно уставился на ее необыкновенно прекрасные черты. В слабом лунном свете лицо Киры было таким же белым, как и подушка. Бах, осторожно держа комок ваты возле ее лица, каплю за каплей вылил на него легкоиспаряющуюся жидкость со сладковатым запахом. Вату, пропитанную этилхлоридом, он держал у самого носа девушки. Шли минуты.

— Этого хватит, чтобы усыпить и слона, — прошептал он, полностью накладывая кусок ваты на нос и рот девушки.

И тут Кира проснулась. Пальцы ее, словно металлические тиски, сомкнулись на запястье врача и отодвинули руку прочь. Скотт взял ватный тампон из руки Баха, и ее вторая рука схватила его запястье.

Кира села на кровати и сказала:

— Это совершенно бесполезно. Вот — смотрите!

Со стола возле кровати она взяла нож для бумаги, опустила ночную рубашку с плеча, обнажив свою белоснежную грудь. Затем с силой вонзила в себя нож по самую рукоятку.

Скотт задохнулся от ужаса. А Кира вытащила узкое лезвие из груди. На ее коже осталось маленькое кровавое пятно. Кира стерла его и показала мужчинам свою кожу, бледную, гладкую, без малейших следов шрама.

— А теперь идите, — мягко сказала она, и оба врача пристыженно покинули комнату

На следующий день Кира ни словом не обмолвилась о ночном происшествии. Скотт и Бах провели полное забот утро в домашней лаборатории доктора Баха, не работая, зато оживленно дискутируя. Это было ошибкой: когда они вернулись в библиотеку, Кира Зелас пропала. На их вопрос домохозяйка ответила, что девушка просто вышла из дома. Поспешные, почти лихорадочные поиски на ближайших улицах не дали никакого результата.

Вечером Кира снова вернулась, сняла шляпу-и на мгновенье остановилась на пороге, чтобы дать Скотту время понаблюдать чудесное изменение цвета ее кожи.

— Хэлло, — сказала она, чуть смущаясь, — я убила ребенка.

— Что? Боже мой, Кира!

— Это был несчастный случай. Ведь вы не думаете, что меня могут наказать за несчастный случай, Дэн?

Он уставился на девушку в молчаливом ужасе.

— Как?..

— О, я хотела погулять. После того, когда прошла один или два квартала, я подумала, что мне не мешает прокатиться на автомобиле. Я подошла к автомобилю, стоявшему с работающим мотором, пока водитель прохлаждался у киоска на обочине, села за руль и поехала. Разумеется, ехала я довольно быстро, поскольку хозяин машины поднял дикий крик… и на следующем перекрестке переехала маленького мальчика.

— И вы не остановились?

— Конечно, нет! Я быстро поехала дальше, и убедившись через несколько минут, что меня не преследует ни один автомобиль, остановила машину и вернулась назад. Мальчика уже унесли, но толпа была еще там. Никто меня не узнал! — И Кира рассмеялась чистым невинным смехом. — Мы в полной безопасности. Им не напасть на мой след!

Скотт уронил голову на руки и застонал.

— Я не знаю, что делать! — воскликнул он в отчаянии. — Кира, мы должны сообщить об этом в полицию!

— Но ведь был всего лишь несчастный случай, — сказала она мягко, устремив взгляд больших темных глаз на Скотта.

— Неважно! Вы украли автомобиль, своей небрежностью убили ребенка и скрылись с места происшествия. Вы должны явиться в полицию!

Она неожиданно положила руку на голову Скотта.

— Может быть, завтра, — сказала она. — Дэн, я кое-чему научилась. Если что-то и необходимо мне в этом мире — так это власть. Пока есть люди, обладающие большей властью, чем я, у меня с ними будут неприятности. Они станут пытаться наказать меня по своим законам — а зачем? Нх законы не для меня. У них нет права меня судить!

Скотт ничего ей не ответил.

— А значит, — продолжала Кира со спокойной решимостью, — я завтра уйду отсюда искать власть. Я стану сильнее ваших законов!

Эти слова вырвали доктора из тупого отчаяния.

— Нет! — воскликнул он. — Вы больше не будете пытаться уйти отсюда, Кира! — Он вскочил, схватил ее за плечи и потряс. — Пообещайте мне это! Поклянитесь, что вы не покинете этот дом без меня!

Девушка пожала плечами:

— Ну, если вы так хотите…

— Но вы мне это пообещайте! Дайте мне ваше честное слово!

Кира посмотрела ему в глаза, ее лицо было безмятежно, словно лицо у мраморного ангела.

— Я обещаю, — пробормотала она. — Я даю вам честное слово, Дэн.

На следующее утро она вновь исчезла. Кира прихватила с собой все наличные деньги, лежавшие в бумажниках Скотта и Баха. А позднее экономка обнаружила, что пуст и ее кошелек.

— Вы бы только посмотрели на эту дрянную девчонку! — сказал Скотт с негодованием. — Она пялилась мне прямо в глаза, когда давала свое обещание, и ее лицо при этом было чисто, как лицо мадонны! Я не мог поверить, что она мне лжет, но все же она это сделала.

— Ложь, как механизм приспособления, — сказал Бах, — заслуживает больше внимания, чем до этого. Первичными лжецами являются, возможно, растения и животные, применяющие защитную мимикрию: безобидные змеи, имитирующие своей наружностью ядовитых, мухи без жала, которые выглядят как пчелы. Это звери-лжецы.

— Но я не понимаю, как она?..

— Она солгала, это ясно. То, что вы рассказали мне о ее тяге к власти, является достаточным доказательством. Она вошла во вторую адаптационную фазу — ту, в которой станет подстраивать под себя окружающую среду, вместо того чтобы самой приспосабливаться. Спрашивается только, как далеко заведет ее сумасбродство… Или ее гений. Разница между тем и другим невелика. Нам ничего не остается, как только наблюдать.

— Наблюдать? Как? Где она теперь?

— Если я не ошибаюсь, наблюдать за ней будет очень просто. Где она и что с ней, мы, да и весь остальной мир, узнаем из газет.

Но шла неделя за неделей, а о Кире Зелас не было ни слуху ни духу. Скотт и Бах снова вернулись в клинику и занялись своими обычными обязанностями. В своей лаборатории биохимик решительно умертвил трех морских свинок, кошку и собаку, на которых испытывал свою сыворотку. Три ампулы с готовой сывороткой также отправились в канализацию.

Как-то раз его вызвали в кабинет доктора Баха, и Скотт застал старика склонившимся над экземпляром «Пост. Рекорд».

— Вот, — сказал тот. — Почитайте-ка! — И показал на колонку политических сплетен.

Скотт прочитал:

«…а сюрпризом вчера стал убежденный холостяк, член кабинета министров Джон Кэллан, ухаживавший не за кем иным, как за Кирой Зелас, той замечательной дамой, которая вечером носит темную, а днем светлую прическу. Кое-кто из нас помнит, что ее некоторое время назад оправдали от обвинения в убийстве».

Скотт поднял голову.

— Кэллан — наш министр финансов, не самый незначительный человек в кабинете министров. Похоже, что наша Кира начала первый штурм бастионов власти!

— Но удовольствуется ли она этим? — озабоченно подумал вслух Бах. — У меня нехорошие предчувствия, что все только начинается.

— Ну, я не знаю. Как далеко может пойти в политике женщина в нашей стране? Как вы думаете?

Старик отложил газету и посмотрел на него поверх очков.

— Женщина? Это Кира Зелас, мой дорогой Скотт! Не делайте поспешных выводов. Мы услышим о ней еще не раз.

Бах оказался прав. Имя Киры начало все чаще появляться в газетах, сначала в связи с общественными событиями, затем — с завуалированными ссылками и намеками на интриги и скрытую борьбу за политическую власть.

Через некоторое время один из репортеров уже говорил о тайном «десятом члене кабинета министров». В другой газете чуть позднее речь зашла о «скандальных обстоятельствах»и о «честолюбивых элементах», которые пытались «через личных советников президента оказывать влияние на государственные дела».

Скотт усмехался все реже, когда в течение недель и месяцев видел, что нападки на Киру становились все более неопределенными: как будто пресса начала становиться осторожнее. Это был верный знак все возраставшей власти Киры Зелас. Нигде нет людей, которые реагируют на такое развитие обстоятельств, как вашингтонские корреспонденты. Имя Киры Зелас стали наконец мирно упоминать лишь в связи с чисто общественными событиями, обычно рядом с Джоном Кэлланом, сорокапятилетним холостяком и министром финансов. В течение полугода Кира Зелас превратилась в Вашингтоне в фигуру, которую никто уже не решался больше затрагивать.

Скотт не мог вытеснить ее образ из своей головы, работал он или отдыхал, спал или бодрствовал. В ней было нечто мистическое, что постоянно занимало его мысли: была она сумасшедшей или гением, аномалией, монстром или первым в мире сверхчеловеком? Во всяком случае, Скотт совсем забыл тощую девочку с резкими чертами лица и сальными черными волосами, которая лежала в изоляторе и кашляла кровью.

Ни для Скотта, ни для доктора Баха не было большой неожиданностью, когда однажды вечером, зайдя домой к Баху для разговора, они нашли там Киру Зелас, удобно устроившуюся на диване в гостиной, словно она никуда отсюда и не уходила. Внешне она почти не изменилась. Снова Скотт зачарованно смотрел в ее огромные невинные глаза и на ее невероятные волосы. Кира курила сигарету и, смеясь, сдувала голубой дым в его сторону.

Доктор Скотт решил быть жестким.

— Мило с вашей стороны, что вы нас почтили визитом, — сказал он холодно. — Чему обязаны вашим посещением? У вас кончились деньги?

— Деньги? Конечно, нет! Как это у меня могут кончиться деньги? — Она открыла свою сумочку, чтобы мужчины увидели толстую пачку зеленых бумаг. — Я вам верну свой долг, милый Дэн! Сколько там их было?

— К черту деньги! — рассердился Скотт. — Меня ранило хладнокровие, с которым вы мне солгали. Вы смотрели мне в глаза, невинная, как ребенок, и лгали мне от начала и до конца!

— Правда? — спросила она. — Я больше не солгу, Дэн. Я обещаю вам это!

— Я вам не верю, — сказал Скотт с горечью. — Скажите, что вам здесь нужно?

— Я хотела увидеть вас. Я не забыла того, что я вам тогда сказала, Дэн!

— А вы, — спросил неожиданно Бах, — отказались уже от ваших идей о власти?

— Зачем мне желать власти? — ответила невинно Кира вопросом на вопрос.

— Но вы говорили, — начал нетерпеливо Скотт, — что вы…

— Правда? — Ее прекрасные губы улыбались. — Я не буду вам лгать, Дэн, — продолжала она смеясь. — Если мне нужна будет власть, мне достаточно ее лишь взять…

— Через Джона Кэллана? — хрипло перебил он.

— Джон представляет собой самую простую возможность, — ответила Кира. — Допустим, к примеру, через несколько дней он выдаст коммюнике, в высшей степени оскорбительное коммюнике, о все еще невыплаченных военных кредитах наших бывших союзников. Президент не мог бы позволить себе открыто упрекнуть его за это, ведь большинство избирателей чувствуют, что об этих долгах пора заговорить открыто. И если коммюнике будет достаточно оскорбительным, а я обещаю вам, что оно именно таким и будет, — тогда вы увидите, как на нас обрушится гнев европейцев!

Допустим, что коммюнике будет составлено так, что ни одно из упомянутых в нем правительств не сможет его проигнорировать, не потеряв достоинства в глазах своего народа. Тогда это спровоцирует ответные оскорбления. А вы сознаете политические последствия? — Кира выжидающе посмотрела в растерянные лица обоих мужчин, морща лобик.

— Насколько оба недогадливы! — пробормотала она, потянулась и зевнула. — Я спрашиваю себя, какая бы из меня могла выйти повелительница? Несомненно, очень хорошая.

Скотт был в ужасе:

— Когда вы действительно собираетесь толкнуть Кэллана на такую колоссальную авантюру?

— Толкнуть? — повторила она презрительно. — Я его к этому вынужу. — Девушка снова зевнула и щелчком забросила свою сигарету в зев камина. — Я погощу у вас день-два, — добавила она дружелюбно и поднялась. — Спокойной ночи.

И скрылась в спальне старого доктора. Скотт посмотрел ей вслед, затем на Баха.

— Проклятая баба! — проворчал он. — Если бы я поверил, что это она серьезно…

— Можете спокойно поверить, — сказал доктор Бах.

— Повелительница. Повелительница чего?

— Планеты, наверное. Сумасшествию и гению нельзя поставить границ.

— Мы должны помешать ей заварить всю эту кашу!

— Как? Мы не можем запереть ее здесь. Стоит ей лишь закричать в окно о помощи…

— Мы могли бы добиться, чтобы ее признали недееспособной! — взволнованно сказал Скотт. — Мы могли бы отправить ее в сумасшедший дом!

— Да, теоретически можем. Но сначала нам придется представить ее медицинской комиссии и начать судебное, дело о взятии Киры под опеку. Как вы думаете, каковы будут наши шансы на успех этого предприятия?

Скотт сделал жест отчаяния.

— Я понимаю это! Значит, нам нужно найти ее слабое место. Ее способности к приспособлению не могут быть безграничны. У нее иммунитет против транквилизаторов и наркотиков, но она не может стоять выше фундаментальных законов биологии. Нам необходимо отыскать закон, который применим к ней!

— Попробуйте, — мрачно пробормотал Скотт, — найдите… Что-то нам нужно предпринять. По крайней мере, мы можем хотя бы предостеречь людей… — Поняв абсурдность своей мысли, он замолк.

— Предупредить людей? — усмехнулся Бах. — О чем? Тогда мы сами предстанем перед медицинской комиссией! Кэллан нас просто проигнорирует, а остальные не поймут.

Скотт беспомощно пожал плечами.

— На ночь я останусь здесь, — сказал он. — Утром мы еще раз сможем поговорить с Кирой.

— Если она к тому времени все еще будет на месте, — заметил Бах.

Она была на месте. Она появилась, когда Скотт сидел один в библиотеке и читал утреннюю газету, и уселась напротив него. На ней была черная шелковая пижама, выгодно контрастирующая с ее алебастровой кожей. Скотт заметил, как ее волосы засветились легким золотистым светом, когда из-за облаков вынырнуло утреннее солнце и заглянуло в комнату. Доктор был даже раздосадован тем, что Кира была так красива.

— Со времени нашей последней встречи вы, надеюсь, никого больше не убили? — Он произнес это раздраженным и злым тоном.

Девушка осталась равнодушна.

— Зачем? В этом не было необходимости.

— Знаете, Кира, — сказал он. — Вас нужно уничтожить!

— Но не вам, Дэн. Вы слишком любите меня.

Скотт покраснел, но ничего не ответил. Факт был слишком очевидным, чтобы его отрицать.

— Дэн, — мягко сказала Кира. — О, если б у вас было мое мужество! Не существует высот, которые мы не смогли бы достичь вместе. Если бы у вас хватило мужества попытаться сделать это. Я надеялась, что вы поймете. Потому и пришла. Но… — Она пожала плечами. — Завтра я вернусь обратно в Вашингтон.

После ленча Скотт отвел Баха в кабинет.

— Кира завтра уезжает, — сказал он напряженно. — Что бы мы ни сделали, это должно случиться сегодня ночью.

Старый доктор сделал беспомощный жест.

— Что мы можем сделать? Вам не припоминается какой-нибудь закон природы, который бы не затрагивал способность к приспособлению?

— Нет, но… — Скотт неожиданно замолчал. — Боже мой! Нашел!

— Что?

— Закон природы. Функциональный биологический закон, который должен стоять выше Кириной способности к адаптации.

— Но что вы имеете в виду?

— Ни один организм не может приспособиться к отбросам собственного организма! Для каждого живого организма они — яд!

— Но…

— Послушайте. Двуокись углерода — продукт отходов человеческого организма. Кира не сможет адаптироваться к атмосфере из двуокиси углерода!

Бах уставился на него.

— Вот это идея! Но даже если вы и правы, как…

— Очень просто! Вы сможете достать в больнице пару баллонов с двуокисью углерода? Нам остается только придумать, как направить газ в ее комнату.

— Ну — это старый дом. Между ее комнатой и той, которую я сейчас занимаю, есть отверстие, через которое проходит труба отопления. Там есть небольшой зазор, и в него можно вдоль трубы пропустить резиновый шланг.

— Хорошо.

— Но окна! Кира оставляет их на ночь открытыми.

— Не бойтесь, — сказал Скотт. — Позаботьтесь о том, чтобы шарниры были хорошо смазаны и окна легко закрывались. Вот и все.

— Но даже если это получится, что мы будем с ней… Стоп!.. Скотт, вы ведь не хотите убить девушку!

Биохимик покачал головой.

— Я не смог бы, — признался он, — но как только Кира станет беспомощна, как только она окажется в нашей власти, вы ее прооперируете! Сделаете ей операцию шишковидной железы, которую вы предполагали. Пусть меня простит Небо, но другого решения я не знаю.

Этим вечером Кира была прекрасна как никогда. Их беседа была оживленной и великолепной, и Скотт почувствовал, что девушка завораживает его все сильнее. Мысль о запланированном предательстве становилась ему с каждым часом все невыносимее. Казалось, богохульством было применять силу против существа, чей облик был так чист и невинен.

«Но она вовсе не человек, — говорил он себе. — И не ангел. Скорее — дьявол во плоти, суккуб в образе обольстительной женщины».

Когда Кира, наконец, зевнула и опустила ноги на пол, чтобы идти, он поцеловал девушку вопреки своим намерениям и попросил еще ненадолго остаться.

— Еще рано, — сказал он. — А завтра вы уезжаете.

— Я вернусь, Дэн! Это не конец наших отношений. — И ушла к себе.

После недолгого молчания Бах прошептал:

— Вероятнее всего, она быстро заснет. Это тоже одно из проявлений способности к адаптации.

В напряженном молчании они наблюдали за узкой полоской света под дверью спальни. Через некоторое время этот свет погас.

— Пожалуй, начнем, — сказал мрачно Скотт. — Покончим с этим поскорее. — Он последовал за Бахом в соседнюю комнату, где стояли серые баллоны со сжиженным газом. Старый доктор присоединил лежащий тут же резиновый шланг к патрубку баллона. Скотт просунул шланг в щель возле трубы отопления и законопатил лишнее пространство мокрой ватой.

Скотт подождал пять минут, затем тихо вернулся в библиотеку и затаил дыхание возле двери, ведущей в комнату .Киры. Все было тихо. С величайшей осторожностью он нашел ручку двери. Дверь была не заперта, видимо, Кира была полностью убеждена в своей неуязвимости.

Некоторое время Скотт смотрел на спящую красавицу, на копну серебряных волос на подушке, затем на цыпочках прокрался в комнату. Поставив мапенькую свечу на стул возле окна, так, чтобы та находилась почти на уровне кровати, зажег фитиль и, выбравшись наружу, запер дверь.

Он начал затыкать ватой щели в двери. Работа не заняла много времени.

Потом Скотт вернулся в комнату Баха.

— Дайте мне еще одну минуту, — прошептал он. — Потом можете открывать вентиль.

Он вылез через окно в сад и пошел вдоль стены дома. Окна в комнате Киры были открыты, но Бах свою задачу выполнил: обе рамы беззвучно опустились вниз. Скотт прижал нос к стеклу и заглянул внутрь.

Возле окна горело маленькое спокойное пламя его свечи. Кира лежала не более чем в двух метрах. Она спала на спине и прикрывшись одной лишь простыней. Доктор видел ее спокойное, равномерное дыхание.

Прошло много времени. Наконец ему послышалось тихое шипение струящегося газа, однако в комнате, за которой он наблюдал, ничего необычного не было заметно.

Через некоторое время маленькое пламя свечи начало мигать. Скотт, наблюдая за огоньком, увидел, что цвет его изменился. Через полминуты пламя стало меньше и погасло. На фитиле еще некоторое время светилась красная точка, потом погасла и она. Это означало концентрацию от восьми до десяти процентов двуокиси углерода в атмосфере комнаты — слишком много, чтобы могла продолжаться жизнь. Однако Кира жила. Несмотря на то, что ее дыхание теперь казалось глубже, никаких признаков недомогания не наблюдалось. Девушка адаптировалась к незначительному содержанию кислорода в воздухе.

Но эта способность вскоре должна была исчерпать свои возможности. Скотт, вглядываясь в темноту, вдруг увидел, что дыхание Киры участилось. Больше сомнений не было; грудь девушки поднималась и опускалась все тяжелее. Неожиданно Кира открыла глаза. Она провела рукой по лицу, затем по горлу. Мгновенно поняв опасность, девушка спрыгнула с кровати. Но она еще не до конца проснулась и поэтому бросилась сперва к двери.

Скотт заметил неуверенность ее движений. Кира безрезультатно нажимала ручку, дергала ее, затем подбежала к окну. Она шаталась как пьяная, но все же достигла окна. Ее лицо находилось недалеко от Скотта, но он сомневался, что Кира его видела. Ее глаза были широко открыты и полны страха, она в отчаянии хватала ртом воздух. Девушка подняла руку, чтобы разбить стекло. Удар был слабым, и стекло лишь дрогнуло и не разбилось.

Она снова подняла руку, но второго удара не получилось. Кира закачалась, поднятая рука ее рухнула вниз, глаза помутились. Девушка упала на колени и безвольно опрокинулась на пол.

Скотт посмотрел на свои часы и отсчитал мучительные пятнадцать секунд, затем поднял раму на окне. Поток газа вызвал у него головокружение, и Скотт ухватился за подоконник. Слабый порыв свежего воздуха прояснил голову, и доктор перелез в комнату.

Воздух был внутри тяжелый, но вблизи открытого окна дышать было можно. Скотт трижды пнул ногой в стену комнаты Баха.

Шипение газа прекратилось. Скотт дождался, когда в замке повернется ключ, поднял Киру, выбежал с ней из комнаты в библиотеку.

Бах посмотрел на прекрасное лицо девушки.

— Словно богиня, — сказал он. — В наших действиях есть нечто греховное.

— Быстрее! — выдохнул Скотт. — Она в обмороке, а не под анестезией. Одному Богу известно, когда она придет в себя!

Но Кира еще не пришла в сознание, когда Скотт положил ее на подготовленный операционный стол в приемном покое Баха и затянул ремни на ее запястьях, туловище и стройных голых ногах. Он посмотрел на неподвижное лицо и серебристые волосы девушки, почувствовав, как у него до боли сжалось сердце, когда Бах включил яркую операционную лампу.

— Ты была права, — прошептал он лежащей без сознания девушке, — если бы у меня нашлось твое мужество, не было бы ничего, что мы вместе не могли бы достичь.

— Доберемся через носоглотку? — спросил вдруг Бах. — Или я должен сделать трепанацию.

— Конечно же, через носоглотку!

— Но я бы охотно использовал возможность повнимательнее осмотреть ее шишковидную железу. Это необычайный случай и…

— Через носоглотку! — отрезал Скотт. — Я не хочу, чтобы она потом ходила с большим шрамом на голове. А носовую перегородку можно очень легко зашить.

Бах вздохнул и начал. Несмотря на долгий опыт клинической работы, Скотт был вынужден признать, что не в состоянии хладнокровно следить за этой операцией. Он подавал старому доктору инструменты, но избегал смотреть на девушку.

— Так, — сказал наконец Бах. — Дело сделано!

Бах еще раз наклонился над девушкой, чтобы проверить швы, и затем отступил назад. Впервые после начала операции у него появилась возможность спокойно рассмотреть лицо Киры. Эффект ошеломил старого врача: исчезли роскошные, алюминиевого цвета волосы девушки, а вместо них появились темные спутанные локоны пациентки из больницы. Бах поднял ей веко и увидел ее бледно-голубой глаз. Что осталось от ее красоты? Разве что слабый след ангельской чистоты и невинности на ее бледном лице. Она была больше не богиня, а смертная — обыкновенный, в меру симпатичный, но здоровый человек.

Он в задумчивости смотрел на лежащую перед ним фигурку и вдруг услышал хриплый шепот Скотта:

— Как она прекрасна!

Бах поднял брови. Он вдруг понял, что Скотт видит Киру не такой, какой она сейчас лежит перед ним, а такой, какой она совсем недавно была. В его глазах, глазах влюбленного, она осталась прежней божественной Кирой.

Оглавление