«По делам его...»

Павел Амнуэль По делам его...

Пикник удался на славу. На обочине окружной дороги, названной так беспробудно возмущенными сельчанами, потому что кружила она совершенно бессмысленно там, где можно было проложить истинно прямую, как божий свет, трассу, разбили бивак, он же лагерь, он же просто куча всяких предметов, предназначенных для того, чтобы разложить, растопить, приготовить, поджарить, и главное – съесть приготовленное и выпить принесенное. От столицы было, если верить дорожному указателю, всего тридцать два километра, а если верить показаниям спидометра, то все пятьдесят. Володя не хотел забираться так далеко, но за ними увязался кортеж в виде двух ревнителей правил дорожного движения. Можно было, конечно, остановиться и вступить в нудные выяснения отношений, финал которых был изначально известен. А потому Маша, Володина жена, выполнявшая обязанности штурмана, предложила перейти к финалу, не теряя времени на первый, второй и третий акты этой милицейской комедии.

Так и сделали. Сидевший на заднем сидении Витя Веденеев аккуратно сложил две десятидолларовых купюры, привязал их яркой ленточкой к пустой металлической коробочке, откуда предварительно вывалили пакетики с солью, перцем и корицей, и выбросил в окно, да так, что всякий, даже потерявший трудоспособность из-за частичной слепоты, увидел бы, что брошена коробочка не зря, и что вряд ли это мина, поскольку мины не перевязывают ленточкой, о чем уверенно заявил Даня Вязников, сидевший рядом с Витей и помогавший ему упаковать денежное вознаграждение. Лена, Витина подруга, своего мнения ни по одному вопросу не имевшая, промолчала – она была обижена, что в машине ей досталось место не рядом с Витькой, между ними приютился этот противный Даня, никогда ей не нравившийся, потому что, в отличие от Лены, у Даниила по любому поводу оказывалось свое, чаще всего ни с чем не сообразное мнение.

Потом они с интересом следили, глядя кто в заднее окно машины, а кто в зеркальце, как милицейские мотоциклы съехали с осевой линии, и блюстители склонились над Витиным произведением.

– Надеюсь, делить будут поровну, – сказала, комментируя событие, Маша и приказала мужу увеличить скорость.

Отрыв от погони занял минут пять, но за это время Володя успел проехать нужный поворот. Возвращаться Маша сочла плохой приметой, да и мотоциклисты могли оказаться на встречном курсе, а терять еще двадцатку у Володи не было никакого желания. Поехали вперед и не пожалели. Поляна на тридцать третьем километре оказалась райским местом и главное – абсолютно необихоженным.

– Господи! – воскликнула Маша, подводя итог мероприятию. – Уезжать не хочется!

– Оставайся, – с готовностью согласился муж. – Вон под той березой поставим тебе шалаш, я буду после работы привозить продукты...

– С тобой все понятно, – нахмурилась Маша, у которой сразу испортилось настроение. – Ты рад от меня избавиться.

Володя не ответил, прекрасно понимая, что, начав препираться по столь никчемному поводу, легко при посторонних опуститься до заурядного семейного скандала, и замечательный пикник окажется безнадежно испорченным. Он поднял пластиковый мешок с остатками еды, грязной туалетной бумагой и одноразовой посудой и поволок к машине.

– Ты что, – крикнул вслед Виктор, – собираешься это тащить в Москву? Там мало своего мусора?

– Жалко, – сказал Володя, не оборачиваясь. – Красивое место, и чисто здесь.

Он открыл багажник и скинул мешок на дно, а все, кроме Лены, следили за действиями Володи с таким вниманием, будто в мешке на самом деле было мертвое расчлененное тело, которое нужно было пока спрятать, а по дороге домой избавиться, выбросив в ближайший мусоросборник. Одна только Лена не смотрела в сторону Володи, потому что внимание ее привлекла бабочка-махаон, порхавшая над большим желтым цветком, одиноко торчавшим из густой травы на самой границе затоптанного их ногами участка. Думать Лена не любила, но обожала наблюдать – за чем угодно, чаще объекты для наблюдений попадались ей совершенно никчемные – соседи по дому, например, или облака, а теперь вот бабочка с красивой черной каймой на крыльях.

В себя Лену привел дикий Машин визг, и она успела поднять голову, чтобы увидеть последнюю сцену разыгравшейся на поляне трагедии: тело Володи было объято пламенем, огонь перекинулся на лежавшие в багажнике предметы, загорелась пластмасса, а потом, должно быть, жар воспламенил бензин в баке, и "жигуль" взорвался так натурально, будто все происходило не в реальности, а на экране, где показывали голливудский блокбастер.

Много часов спустя следователь Ромашин, которому поручили вести это дело, сказал, что всем четверым, кроме, конечно, Володи, невероятно повезло: разлетевшиеся части машины никого не зацепили, а могло ведь сильно поранить и даже убить, потому что отдельные детали и осколки обнаруживали на расстоянии до пятидесяти метров от места взрыва.

Когда прошел шок, продолжавшийся не так уж и долго – остов машины продолжал гореть, источая резкий запах резины, пластмассы и краски, – Виктор с Даниилом бросились, как они уверяли впоследствии, спасать Владимира, а на самом деле несколько минут без толку метались, потому что гасить пламя было нечем, а приблизиться к телу никто не мог из-за невыносимого жара.

Первой у тела Володи оказалась все-таки Маша, чьи голосовые связки не выдержали напряжения, и теперь из ее горла вырывался лишь слабый хрип. Когда Витя и Даня начали помогать Маше, она уже успела оттащить тело мужа на расстояние двух десятков метров от догоравшей машины и лишь после этого упала в обморок.

Тут подоспела и Лена – как раз вовремя, чтобы позаботиться о Маше. Володе заботы были уже ни к чему – лицо его стало черной маской, от которой отслаивалась сожженная кожа, такими же были и кисти рук, но одежда удивительным образом оказалась почти не тронута пламенем – будто на сгоревший уже труп напялили брюки с рубашкой.

Дорога не видна была за деревьями, и когда Виктор немного пришел в себя (остальные все еще находились в шоке и совершали действия, бессмысленность которых не предусматривает необходимости их описания), то выбежал на шоссе, чтобы позвать на помощь.

Четверть часа спустя водитель проезжавшего мимо КАМАЗа Алексей Вадимович Щуплов, проходивший затем по этому делу свидетелем, позвонил из ближайшего поселка Вырубово в милицию и скорую помощь. Патрульная "волга" и два мотоциклиста (те самые, что давеча получили столь странным образом переданную взятку) оказались на месте довольно быстро, и сотрудники ГИБДД, выйдя на злосчастную поляну, застали следующую картину, скупо отраженную затем в протоколе:

а) остов сгоревшего автомобиля марки "жигули-1087",

б) труп гражданина Митрохина Владимира Сергеевича,

в) спутников погибшего: Митрохину Марию Константиновну (жену покойного), Криницкую Елену Дмитриевну, Веденеева Виктора Михайловича и Вязникова Даниила Сергеевича – в состоянии, исключающем непосредственное производство дознавательных действий,

г) разбросанные по всей поляне детали, осколки, куски пластика и прочие предметы, отброшенные в результате действия взрывной волны.

Труповозка увезла мертвое тело Володи в морг, а на приехавшей с опозданием на час "скорой" Машу, жену погибшего, отправили в четвертую градскую больницу, где поместили в палату терапевтического отделения.

Что до остальных участников трагического пикника, то их доставили в отделение милиции поселка Вырубово, где сняли первый допрос – насколько это вообще было возможно при сложившихся обстоятельствах, исключавших адекватную реакцию свидетелей на самые простые вопросы.

По горячим следам удалось лишь выяснить, что ничего, пригодного к самопроизвольному или умышленному подрыву, в багажнике автомобиля не было: все, что могло гореть, к тому времени уже безусловно сгорело в разложенном мужчинами костре. Кстати говоря, к моменту, когда произошла трагедия, костер был уже погашен, угли залиты остатками чая из большой кастрюли и никакой опасности ни для людей, ни для окружающей среды не представляли. Все это было подтверждено милицейской экспертизой, и потому в правдивости показаний свидетелей у следователя Антона Владиславовича Ромашина не возникло ни малейших сомнений.

Он отпустил ничего не соображавших молодых людей по домам, а сам, наскоро перекусив бутербродом с яйцом и чаем, отправился в морг и долго разглядывал сгоревшую плоть Владимира Сергеевича Митрохина, отгоняя подступавшую дурноту. Выйдя из холодильной комнаты, следователь Ромашин осмотрел одежду и другие вещи покойного, после чего изъял их, оставив соответствующую расписку. Брюки, рубашка и носки оказались относительно целы, если принять во внимание, какие катастрофические изменения претерпело тело несчастного В.С.Митрохина.

В тот вечер у Ромашина были другие неотложные дела, а потому, доставив узел с вещами в свой рабочий кабинет, он поехал домой и выбросил из головы жуткую трагедию на тридцать третьем километре.

x x x

С экспертом-криминалистом Ильей Репиным у следователя издавна сложились приятельские отношения. Оба не могли сказать, почему испытывали взаимную симпатию – на самом деле общего в их характерах было немного, а взгляды на жизнь отличались диаметрально, – но, тем не менее, даже споря и не соглашаясь друг с другом, они испытывали прежде всего радость общения, редкое в наши дни чувство, многим гражданам вовсе не знакомое.

Утром в понедельник, придя на службу, Ромашин первым делом достал из сейфа пакет с одеждой погибшего Митрохина и отправился за три квартала в лабораторию судебно-медицинской экспертизы. Рассказав о вчерашнем происшествии, он передал Репину пакет, уселся за стол отсутствовавшего эксперта Золотарева и стал ждать результата. На часах было девять сорок три, и вообще говоря, следователю надо было находиться в своем кабинете в ожидании вызванных на допрос свидетелей, но Ромашин не хотел вести пустопорожние разговоры, не имея на руках новой информации. Ничего, подождут в коридоре, будет время еще раз подумать и согласовать показания.

– А что, машина тоже сгорела? – спросил Илья минут через двадцать, в течение которых он внимательно разглядывал и прощупывал ткань, а также изучал складной перочинный ножик, обнаруженный в кармане брюк.

– Машина сначала загорелась, потом взорвался бензобак, и пожар только усилился, так что можешь себе представить... – сообщил Ромашин.

– Я с этим еще повожусь, – сказал Репин, – очень интересно, очень. Вприкидку могу сказать, что использован легковоспламеняемый материал с колоссальной теплотворной способностью. Если кожа обуглилась, а одежда не успела, то жар, несомненно, шел изнутри и очень быстро прекратился.

– Ты хочешь сказать, что Митрохин горел изнутри? – недоверчиво спросил Ромашин. – Это же чепуха!

– Почему чепуха? – задумчиво произнес Репин. – Я читал о случаях самовозгорания людей, правда, не в специальной литературе, а в популярных журналах... Как-то даже "Знание-сила" об этом писала. И книжка есть, "Тайны и загадки нашего мира" называется. Правда, я никогда не верил...

– Можешь и сейчас не верить, – твердо сказал Ромашин. – Ты мне скажи, какой горючий материал может вызвать такой результат?

– Я могу назвать два-три новейших вещества, – пожал плечами Репин. – Одно из них используется в производстве так называемых бомб объемного горения или, как их еще называют, вакуумных. Но, Антон, не станешь же ты утверждать, что этот, как его... Митрохин слопал двести граммов триметил... и так далее, ничего не заметив! Да еще вместе с детонатором.

– Сколько, ты сказал? Двести граммов? – оживился Ромашин. – Не так много, если учесть произведенный эффект!

– Ты что, всерьез считаешь...

– Илюша, ты знаешь, где работали погибший и все свидетели?

– Не знаю, скажи.

– В Институте физики горения! Название на самом деле очень длинное, институт из тех, что при советской власти считался секретным. Деталей я пока не знаю, но факт мне еще вчера показался подозрительным. А учитывая то, что ты сказал о новом горючем материале...

– Съеденном вместе с грибной похлебкой, – хмыкнул Репин. – Конечно, такое совпадение выглядит подозрительным, но все-таки я не думаю, что кто-то мог заставить этого, как его... Митрохина слопать тарелку совершенно несъедобной дряни.

– Откуда ты знаешь, что эта дрянь не съедобна? – оживился Ромашин. – Состав тебе не известен, верно?

– Могу предположить, – пожал плечами Репин. – Послушай, Антон, ты всегда мыслил трезво, куда тебя сейчас понесло?

– Куда-куда... – пробормотал Ромашин. – По мне так лучше принять версию об отравлении горючим веществом, чем то, что ты сказал вначале – о самопроизвольном внутреннем возгорании. Извини, Илюша, я в милиции работаю, а не в комиссии по летающим тарелочкам.

– При чем здесь летающие тарелочки? – удивился Репин.

– А при том, что все это одна мура: тарелки, пришельцы, привидения, внутренний огонь...

– Хорошо, – сдался эксперт. – С одеждой и ножичком я повожусь, а кто будет вскрывать тело?

– Не знаю, – пожал плечами Ромашин. – Наверное, Саша Алтаев, он сегодня дежурит.

– Договорюсь с ним, – решил Репин. – Нужно проверить содержимое желудка. Достал ты меня, Антон, своими дурацкими идеями!

– Не такие, значит, они дурацкие, если ты ими заинтересовался. Ну ладно, бывай, результат сразу мне, а я побегу, меня свидетели ждут.

x x x

Несколько часов спустя Антон Ромашин перелистывал подписанные страницы протокола и предавался грустным размышлениям о том, что дело это не для его прозаического ума. О своих криминальных способностях Антон был не самого высокого мнения, обычно он занимался расследованием причин ДТП – дорожно-транспортных происшествий, на нем и сейчас висели три таких дела, отчеты по ним нужно было сдать до конца недели и подготовить бумаги для суда. А тут, скорее всего, что-то, связанное с наукой, да еще, похоже, с секретной, и при расследовании могут возникнуть непредвиденные сложности. Экспертизы, допросы специалистов, химия эта проклятая, по которой у него в школе больше тройки никогда не было.

Идея о том, что погибшему Митрохину кто-то из компании подложил в еду горючий препарат, не имеющий ни вкуса, ни запаха, представлялась Антону бредом полоумного. Но поскольку спонтанное внутреннее самовозгорание выглядело бредом сивой кобылы в ясную летнюю ночь, то есть чепухой еще более высокого порядка, то приходилось рассматривать версию, которая в иных обстоятельствах следователю, конечно, и в голову не пришла бы.

К тому же, в ходе допросов выяснились достаточно странные обстоятельства, дававшие пищу для размышлений и вывода об убийстве вне зависимости от способа совершения преступления. С физикой и химией еще предстояло разобраться, а вот с психологией и мотивами кое-что прояснилось.

К примеру, Елена Криницкая, разглядывавшая бабочку, когда рядом горела машина, поведала на двадцатой минуте разговора, что, оказывается, вдова погибшего никогда его не любила и замуж вышла, потому что подошел возраст, а других кандидатов не наблюдалось. Работали Маша и Владимир в разных отделах, познакомилась в буфете, там он ей и предложение сделал – при множестве свидетелей.

Ну и что? Ничего, конечно, если не считать странного намека, сделанного другим свидетелем Виктором Веденеевым.

"Маша, – сказал он, отвечая на нейтральный вроде бы вопрос о знакомых Марии Митрохиной, – общительная женщина, иногда настолько, что..."

"Настолько – что?" – спросил, заинтересовавшись, Антон, но свидетель замкнулся и заявил, что все это чепуха, слухи, говорить об этом он не хочет. Не хочет – это понятно, но что же Виктор все-таки имел в виду?

Да и сам Виктор, как оказалось, был не таким уж нейтральным свидетелем гибели приятеля. Работали они вместе третий год – сначала в одном отделе, потом Владимир Митрохин занялся технологией взрывов в тонких пленках и перешел в лабораторию к Езерскому, о котором Веденеев отзывался, как о гении мирового масштаба. Антон записывал эти сведения исключительно для полноты биографического материала и заинтересовался только после того, как следующий свидетель, математик Даниил Вязников, заявил, что о покойниках, конечно, или хорошо, или ничего, но человеком Митрохин был весьма своеобразным, мог, к примеру, идею украсть и потом тыкать в нос истинному автору собственной статьей, в которой украденная идея обсасывалась до косточек. И каково это было слушать человеку, – тому же Вите Веденееву, к примеру, – который идею придумал, но доказать ничего не мог, а равно и выступить публично против плагиатора? И более того, вынужден был поддерживать с ним видимость дружеских отношений, потому что...

"Потому – что?" – задал Антон вопрос, ставший, похоже, традиционным. Ответ был тоже вполне прогнозируем. Свидетель Вязников замкнулся и сказал, что все это чепуха, доказать ничего невозможно, а Виктор с Владимиром действительно дружили, вот и на пикник поехали вместе, что лишний раз доказывает вздорность слухов, будоражащих население.

– Вздорны слухи или нет, разрешите судить мне, – заявил Ромашин, на что свидетель Вязников резонно заметил, что судить основательно следователь не в состоянии, поскольку не знает всей сложности отношений в коллективе лаборатории быстрого горения.

Это было, конечно, так, Ромашин проглотил пилюлю, хотя мог поставить свидетеля на место. Антон, однако, предпочел перевести разговор на другую тему, поскольку выяснилось вдруг, что и Елена Криницкая, любительница бабочек, далеко не так нейтральна в этой истории, как ей хотелось выглядеть в ходе допроса.

– Лена раньше встречалась с Володей, – сообщил Вязников, – еще до того, как он познакомился с Машей.

У Антона после разговора с Криницкой сложилось другое представление – из ее слов следовало, что Мария была в жизни погибшего чуть ли не первой женщиной, а прежде он вел исключительно целомудренный образ жизни, интересуясь лишь работой и детективными романами, которые покупал в огромных количествах, а прочитав, раздавал знакомым, не требуя возвращения.

Впрочем, если Вязников говорил правду, Криницкая вполне могла утаить от следствия факт своей интимной связи с погибшим, поскольку это обстоятельство могло навести (и навело, ясное дело) на предположение о том, что неспроста женщина отвлеклась на бабочку в ответственный момент.

– Мария Митрохина, – сказал Ромашин якобы задумчиво-отстраненно, а на самом деле цепко следя за реакцией собеседника, – она ведь работала в том же институте и тоже занималась горением?

– В институте все занимаются горением, специфика такая, – с некоторым пренебрежением к непросвещенности следователя ответил Вязников.

– И о том, что ее муж ранее имел связь с Еленой Криницкой, она могла знать, верно? – продолжал Антон.

– Почему "могла"? – удивился свидетель. – Естественно, знала, поскольку сама же Володю у Ленки и отбила.

– Вот оно как... – удовлетворенно пробормотал Ромашин, занося слова Вязникова в протокол. – А сами вы? Я имею в виду: на пикнике были две пары, а вы поехали один.

– Ну и что? – неожиданно агрессивно осведомился Вязников. – Какое это имеет отношение к делу?

– Никакого, – поспешно отступился от своего вопроса Антон, отметив про себя, что свидетель и не мог взять с собой знакомую женского пола, поскольку поместить в машину еще одного пассажира было решительно невозможно.

Пролистав страницы протокола и сделав кое-какие выводы, Ромашин отправился в четвертую градскую больницу, где Митрохину М.К. уже перевели в общую палату, а назавтра и вовсе собирались выписать. Она по-прежнему начинала плакать при упоминании имени мужа, но объективные медицинские показатели свидетельствовали о том, что из шока женщину вывели, а горе оно и есть горе, лечит его только время, врачи тут бессильны.

Для разговора устроились в кабинете главного врача отделения, и Ромашин задал несколько нейтральных вопросов, чтобы свидетельница успокоилась. О погибшем он решил не спрашивать ничего, чтобы не провоцировать женские слезы, а говорил исключительно об отношениях Марии Митрохиной со свидетелями, и об отношениях свидетелей друг с другом. Ну и о работе, естественно, – о том, например, почему при нынешней системе оплаты научного труда (в газетах писали, что ученые живут чуть ли не впроголодь) работники института не бросают свою профессию и не уходят в коммерческие структуры.

– У нас текучести кадров почти нет, – сказала Маша, думая о чем-то своем. – И платят нормально, мы не филологи какие-нибудь. В прошлом году с Володей даже на Кипре побывали...

Тут Мария Митрохина запнулась и приготовилась разрыдаться, но Ромашин вовремя пресек эти поползновения, задав вопрос о Данииле Вязникове. Темная лошадка. Женщины у него нет, работает в теоретическом отделе, природу, по его же словам, не очень любит, на пикник поехал, потому что всю неделю готовил какой-то доклад, надо было выветрить из мозгов остатки формул, а тут как раз возможность подвернулась.

– Вязников действительно случайно оказался в вашей компании? – спросил Ромашин.

– Да, – пожала плечами Маша. – Хороший парень, но замкнутый, и все время один. Наверное, у него от формул мозги засорились, вот его Володя и пригласил...

При упоминании имени мужа на глаза Марии набежали слезы, и Ромашин поспешил закончить разговор. Покинув больницу, следователь поехал домой, анализируя по дороге полученные свидетельские показания.

Что получалось? Если оставить пока вопрос о способе поджога, то мотивы были практически у каждого. Елена Криницкая хотела отомстить бросившему ее любовнику, а каковы бывают женское коварство и скрытая ненависть, Антон знал не понаслышке – сталкивался по долгу службы. Мария Митрохина имела основания для ревности, и, судя по внешнему впечатлению, была не такой женщиной, чтобы прощать измены. Логики, правда, в этом не было – Митрохин ведь порвал с Криницкой, женившись на Марии, – но разве логика работает, когда речь идет о любви, соперничестве и ненависти?

Виктор Веденеев тоже имел мотив для совершения преступления – кража научной идеи только человеку, ничего в науке не понимавшему, могла показаться причиной, не стоившей внимания. Себя Антон не считал знатоком психологии людей творческого труда, но года два назад ему уже доводилось разбираться с аналогичным делом о покушении на убийство. Тогда, правда, жертве удалось выжить – ее пытались отравить, причем весьма неумело. Над мотивом посмеялся бы любой нормальный человек – речь шла о каком-то приборе, один сотрудник ставил эксперимент, а другой, как оказалось, портил показания аппаратуры примерно так, как в романе Жюля Верна "Пятнадцатилетний капитан" негодяй Негоро портил показания корабельного компаса, в результате чего шхуна-бриг "Пилигрим" попала вместо Южной Америки в Центральную Африку.

Да, Веденеев имел мотив и, возможно, даже способ знал, с помощью которого можно было устроить Митрохину внутренний пожар.

А вот у Даниила Вязникова мотива не оказалось никакого, и возможности совершить преступление у него, скорее всего, тоже не было. В компанию он затесался случайно, по работе с горючими веществами связан не был и даже доступа к ним не имел, в отличие от остальных трех свидетелей, которые вполне могли стать подозреваемыми.

Конечно, это выглядело подозрительно – почему у всех есть мотив, а у Вязникова нет? Что-то здесь не то. Видимо, существовала скрытая пока причина, и потому именно на Eязникова следовало обратить особое внимание.

Так рассуждал бы любой читатель детективов и поклонник Кристи и Марининой, но Антон из собственного опыта знал, что мотивы преступления чаще всего ясны, преступники обычно не такие интеллектуалы, какими их изображают беллетристы, и потому, если человек выглядит невиновным, то таковым он чаще всего является на самом деле. А если принять во внимание, что женщина вряд ли по психологии своей выбрала бы столь варварский способ убийства, то самым подозрительным в этой компании оказывается Веденеев, его и нужно разработать в первую очередь...

Света пришла сегодня с работы рано, к приходу мужа успела не только ужин приготовить, но даже отвезти к матери четырехлетнего Алешу – в детском саду объявили карантин по случаю скарлатины, и бабушка сама предложила забрать внука на неделю к себе. Умиротворенный великодушием любимой тещи, Антон расслабился и за ужином выпил водочки – традиционное жаркое тому очень способствовало.

Оставив в раковине грязную посуду, отправились в гостиную смотреть по программе РТР вечерние новости. Стычка в Думе между коммунистами и "яблочниками" была скучной, не очень понятной, и Света принялась рассказывать о том, как в фирме подрались сегодня две клиентки, не сумевшие договориться о том, которая из них была в очереди первой. Антон слушал вполуха и попросил жену помолчать, когда в конце выпуска показали сюжет о сгоревшем автомобиле. Репортер побывал на месте происшествия после отъезда Ромашина, машину как раз грузили на трейлер, рабочие ничего толком не знали, а майор ГИБДД гнусавым голосом сообщил уважаемым телезрителям, что не нужно, господа хорошие, превышать скорость, потому что иначе получаются негативные инциденты с летальными для некоторых водителей последствиями.

Мысленно воздев очи горе, Антон опять переключился на дело о сожжении Митрохина и подумал, что у Ильи уже есть, вероятно, более точные сведения о том, какую скорость превысил погибший, сунувшись в багажник стоявшего автомобиля.

– Извини, Светик, – пробормотал Антон и пошел к телефону.

– Слушаю... – сказал эксперт сонным голосом.

– Это Ромашин. Не думал, что ты спишь в такое детское время.

– Да уж слышу, что Ромашин, – буркнул Илья. – Мне вроде и имя твое тоже известно. Хочешь знать, что я выяснил на раскопках трупа?

– Если нетрудно...

– А вот и трудно! – злорадно заявил Илья. – По телефону объяснять долго, а химические формулы ты на слух не воспримешь, так что езжай ко мне, кофе я обеспечу.

– К тебе? – усомнился Антон. – Так ведь поздно уже. Пока доберусь...

– Кто говорил о детском времени?

– И вообще, я с женой.

– Все мы в этом мире с женами, – философски обобщил Илья.

– Нет, серьезно. Сына теща забрала, вот мы вдвоем...

– Приезжай со Светой. Ради такого случая я Олю разбужу.

– Договорились, – согласился Антон.

Репины жили недалеко, но ехать пришлось в объезд – на Профсоюзной меняли дорожное покрытие. Полчаса спустя Антон звонил в дверь, а Света с независимым видом читала написанное аэратором на грязной стене подъезда воззвание молодежи района к старикам с призывом убираться на тот свет и не мешать жить в новом веке.

Света с Ольгой встретились так, будто всю последнюю неделю мечтали расцеловаться и обсудить безвкусное манто первой леди России, надетое ею на презентации фильма Спилберга. Поняв, что жена пристроена, Антон последовал за Ильей в его кабинет, больше похожий на филиал кунсткамеры.

– В организме погибшего нет никаких веществ, способных воспламениться, – начал эксперт. – Больше тебе скажу – твоя гипотеза о так называемом внутреннем горении тоже не проходит. Обугливаться начала кожа, потом подкожный жировой слой и не больше сантиметра вглубь. Все. Будто человека сунули в печь крематория, а потом, когда горение только началось, быстренько вынули на стадии полуготовности.

– Но одежда... – перебил Антон.

– Вот именно! Одежда почти не пострадала, и этому я вообще не могу найти объяснения. Одежда на погибшем осталась почти целой, в то время, как автомобиль вспыхнул, будто свечка. Последнее, впрочем, понятно: этот дурак держал в багажнике запасную пластиковую канистру с бензином.

– Значит, именно бензин, воспламенившись...

– Бензин – это было уже потом, сначала загорелся Митрохин. Мгновенно и на очень короткий промежуток времени внутри багажника температура поднялась до нескольких сотен градусов, что и привело к воспламенению канистры. В это время Митрохин был уже мертв.

– Но такого быть не могло? – сказал Антон, и на этом риторическом вопросе беседу пришлось прервать, потому что Оля внесла поднос с кофейником, двумя чашечками и сахарницей.

– Сахар я не клала, – сказала она. – А если хотите печенья и вафли, ухаживайте за собой сами. У нас со Светой важное дело.

– Разберемся, – кивнул Илья.

– Я еще буду с этим работать, – продолжал он, когда жена вышла. – Все пока очень предварительно, работы там не на одну неделю. Но я сильно сомневаюсь, что удастся обнаружить что-нибудь принципиально новое в дополнение к тому, что я тебе сказал.

– А что ты мне сказал? – удивился Антон. – Я ничего не понял.

– Я тоже, – признался Илья. – Если как на духу, то причин для возгорания не было никаких. Ни внешних, ни внутренних.

– Следствий без причин не бывает, – пожал плечами Антон.

– Это ты в своем заключении напишешь, когда будешь закрывать дело в связи с истечением срока расследования.

– Ты думаешь, что...

– Так мне кажется. В предвариловке я обозначу, что экспертиза не дала однозначного ответа на вопрос о причинах возгорания. А что до неоднозначных, ты мне скажи, какая причина тебя больше устроит. Начальству-то все равно, если дело придется закрывать.

– Мне, в общем, тоже, – пробурчал Антон. – У тебя коньяку не найдется? Совсем ты мне голову заморочил.

– Найдется, – кивнул Илья. – С кофе или по рюмочке?

– По рюмочке и с лимоном.

Выпили с чувством.

x x x

Институт физики горения оказался длинным девятиэтажным зданием постройки семидесятых годов и располагался за высоким кирпичным забором. Пройдя проходную, где вооруженный автоматом охранник долго сличал его личность с фотографией, следователь попал во двор, огромный, как аэродром. Главный корпус возвышался, будто зуб, а рядом стояли корпуса поменьше, не видимые из-за забора, в том числе очень странные сооружения, больше похожие на разбомбленные вражеской авиацией пакгаузы. Горением в институте, видимо, занимались давно и серьезно.

– Разумеется, – сказал руководитель службы безопасности Борис Степанович Бережной, – мне уже звонили. Вашему эксперту тоже нужен пропуск? Нет проблем, но это будет не сегодня. Пусть приходит завтра. А вас, – Бережной посмотрел на Антона с подозрением, оценивая, видимо, способен ли следователь нарушить своими вопросами нормальную работу научного персонала, – вас сейчас проводят.

Лаборатория быстрого горения располагалась на шестом этаже, из окон открывался изумительный вид на дальний лес – чистый Шишкин, только медведей на поляне не хватало.

Когда Ромашин вошел, сотрудники в числе шести человек стояли у окна и, похоже, занимались подсчетом деревьев. Увидев следователя, Виктор Веденеев протянул ему руку со словами:

– Вы не знаете, как Маша? В больнице не дают информацию.

– Нормально, – сказал Ромашин. – Ее сегодня выпишут. А информацию не сообщают по нашему требованию.

– А, – кивнул Веденеев, – тайна расследования. Не стану спрашивать, что вам удалось выяснить, все равно не скажете.

– Разве не понятно? – сказал из-за спины Веденеева плотный коренастый мужчина лет сорока с кустистыми бровями и огромной лысиной, блестевшей в лучах солнца, как мутное, давно не чищеное зеркало. – Если следователь сам сюда явился, а не вызвал тебя к себе, то считай, что тут нас всех подозревают.

– Вас-то в чем, извините? – поднял брови Ромашин. – И кстати, как...

– Долидзе, – представился мужчина. – Константин Долидзе. Для друзей Костя, для официальных органов Константин Вахтангович. А подозреваете вы нас всех в том, что мы халатно или со злым умыслом вынесли с территории горючее вещество, которое и было использовано в давешнем умерщвлении.

Странно выражается, – подумал Ромашин. "Давешнее умерщвление", надо же. А вроде грузин...

– Вы специалисты, – сказал он. – Считаете, что это действительно могло произойти?

– Вынос или убийство? – осведомился Долидзе.

– То и другое.

– Вынести горючку могли, – кивнул Константин. – Убить – нет. Я имею в виду способ... Нам Витя все описал в подробностях, и Лена тоже...

Только сейчас Ромашин обратил внимание на Криницкую, которая при появлении следователя спряталась в тени большого шкафа, перегородившего комнату.

– Я бы хотел поговорить с каждым из вас в отдельности, – сказал Антон. – По-моему, вон там, в углу, вполне можно уединиться.

В углу уже уединилась Елена Дмитриевна, и Антон направился к ней, взглядом попросив остальных продолжить свои разговоры.

За шкафом было не то чтобы темно, но сумрачно, и Антон случайно задел рукой клавиатуру стоявшего на лабораторном столе компьютера, и спавший экран осветился, голубой фон сделал обстановку интимной и даже чуть таинственной.

– Я все время думаю, – сказала Криницкая, не дожидаясь вопроса. – Не могло этого быть. Никак. Никогда.

– Что быть не могло, Елена Дмитриевна? – осторожно осведомился Антон.

– Ничего не могло. Я же вижу, куда вы клоните. Нет у нас таких горючек. И в институте нет. А убить Володю... Господи, даже подумать об этом... Маша? Она его больше жизни... Когда у него осенью нашли опухоль... Потом оказалось, что доброкачественная, вырезали, и все, но сначала, вы же понимаете, подумали... Маша чуть сама не умерла, у нее, когда все хорошо закончилось, было такое нервное истощение, что...

– Ревность... – вставил Ромашин.

– Какая ревность, о чем вы? К кому? Я знаю, вам уже донесли... Да, мы с Володей были... И что? Вы можете допустить, что любовь – она как... ну... в общем, приходит, когда не ждешь, и уходит, не спрашивая. Так и у нас было. Мы с Володей слишком разные люди. Может, поэтому... Я у них на свадьбе была подругой невесты. Маша была такая счастливая, что я все время думала: "Как хорошо, что у нас с Володей все кончилось".

Она ведь не Машу выгораживает, – подумал Антон, – а себя, доказывая, что не было никакой ревности. Случилась любовь и прошла. Появилась новая – Виктор Веденеев, вот он стоит отдельно от группы, бросает взгляды в нашу сторону, боится, как бы Лена не сказала что-нибудь, о чем потом придется жалеть.

Антон сделал приглашающий жест, и Веденеев подошел к столу, сел рядом с Криницкой, успокаивающе положил ладонь ей на руку.

– Я не знаю, о чем вы Лену спрашивали, – сказал он, – но хочу сказать, что нет в нашей лаборатории таких горючек, чтобы... – он запнулся, не желая произносить слово "убить", но не находя и других слов для замены.

Что они все об одном? – с досадой подумал Антон. Наверное, именно эту проблему они обсуждали, когда я вошел. Нет таких горючек, значит, и способа нет. Глупо, вообще говоря, с их стороны утверждать то, что будет обязательно проверено. Точнее – глупо, если они знают, что экспертиза докажет обратное. Но ведь они не дураки – ни Веденеев, ни Криницкая, ни этот Долидзе, ни остальные.

– Я не занимаюсь сейчас физико-химическими проблемами, – сказал Ромашин. – Я в них ничего не понимаю. Возможно, смерть вашего друга была несчастным случаем. Возможно – нет.

– Если нет, то вы ищете мотивы, – перебил следователя Веденеев. – Уверяю вас, ни у кого и мотивов не было. Мы дружили.

– А идея, которую Митрохин у вас украл и выдал за собственную?

– Вы имеете в виду способ синтеза в вакуумной камере при подаче модулированного напряжения?

Возможно, Антон действительно имел в виду именно это. Вряд ли Митрохин украл у Веденеева две идеи. Хотя, если в первый раз ему сошло с рук, он мог и вторично...

– Да, – сказал Ромашин. – Об этой идее я и говорю.

– Вы утверждаете, что не разбираетесь в физико-химии горения?.. Не украл у меня Володя эту идею, с чего вы взяли?

– Даня, наверное, проболтался, – тихо произнесла Криницкая.

– А... Когда статья вышла, в институте действительно многие говорили, что идея у Володи краденая. Глупо, что Даниил поверил. Спросил бы у меня, я бы... Понимаете, идея действительно была моей, мы ее с Володей обсуждали, и он разработал экспериментальную методику. А я в это время работал над кластерным бло... Неважно. В общем, я ему сказал: делай сам, на меня можешь не ссылаться.

– Володя никогда бы не взял чужое, – гневно бросила Криницкая и даже кулачком по столу стукнула. – Если это вам Даня сказал, то он... он... Я с ним разберусь!

– Лена, – предостерегающе произнес Веденеев и повернулся к следователю: – Даниил теоретик, у него специфические представления об интеллектуальной собственности. Он бы точно не стал отказываться от авторства.

– Допустим, – уклончиво сказал Ромашин, чувствуя, как обнаруженные им мотивы тают, будто снег в апреле. – Вы говорите: Вязников не стал бы... Вы хорошо его знаете?

– По работе – да, конечно, – пожал плечами Веденеев. – Замечательный теоретик, такой интуиции, как у него, я ни у кого не встречал.

– Он бывал в лаборатории?

– Здесь, у нас? Нет, конечно, на этаж у него нет допуска.

– Не понимаю, – искренне удивился Ромашин. – Он ведь работает с вами...

– Да, все расчеты реакций объемного горения – его, и почти вся обработка результатов.

– И он не приходил в лабораторию?

– А что ему здесь делать? Теоретики сидят во втором корпусе. Даниилу вообще противопоказано появляться там, где есть работающие приборы и установки. Либо что-нибудь тут же перегорит, либо отключится, либо еще какая-нибудь гадость произойдет...

– Случай у Догилевых помнишь? – оживилась Криницкая, которая, похоже, рада была поменять тему разговора.

– Конечно, – кивнул Веденеев. – Это случилось на именинах у Зиночки Догилевой, она у нас лаборанткой работает, – обратился он к Ромашину. – Собрались на даче, человек двадцать там было, все свои, Даниила тоже позвали, не потому, что с ним веселее, а потому, что жалко его. Живет один, ни родителей, ни братьев-сестер, никого. С женщинами тоже не везет... Так вот, до его приезда все шло нормально, но как только Даниил вошел в дом, сразу начали портиться подряд все бытовые приборы. Холодильник отключился и больше включиться не пожелал. Экран телевизора погас. Что там было еще?

– Утюг, – подсказала Криницкая.

– Да, это самое удивительное! – воскликнул Веденеев. – На газовой плите стоял чугунный утюг, Зинины родители обычно использовали его, как тяжесть, когда капусту солили. В последний раз им гладили при царе Горохе. Так вот, Зина хотела переставить утюг на кухонный стол, потому что нужна была конфорка, и обожгла ладонь: железяка оказалась раскаленной.

– Что тут удивительного? – поднял брови Ромашин. – Утюг – вы сами сказали – стоял на плите.

– Но газ-то не горел!

– Значит, кто-то зажигал раньше, а потом выключил.

– Исключено, – твердо сказал Веденеев. – Был выключен главный вентиль, что во дворе. Я пошел, чтобы повернуть рычаг, а тут Зина завопила из кухни...

– Интересно, – сказал Антон, хотя ничего интересного в рассказе Веденеева не нашел: обычная байка. Был у Антона в детстве приятель по прозвищу Флашка, который спотыкался на ровном месте. Все считали, что Флашка придуривается и играет на публику, но Антон, бывавший у приятеля дома, знал, что это не так. Флашка был несчастным человеком – он даже по квартире старался перемещаться, нащупывая ногами путь, чтобы обо что-нибудь не споткнуться. И все равно падал, а однажды сломал ногу, упав с единственной ступеньки у школьных дверей. Объяснения этому феномену у Антона не было, а психолог с Петровки, которому он как-то рассказал эту историю, заметил глубокомысленно, что речь идет, скорее всего, о подсознательном процессе, когда ноги подворачиваются вне всякой связи с окружающей действительностью.

Правда, электроприборы в присутствии Флашки работали нормально, а утюги сами собой не нагревались.

– Интересно, – повторил Ромашин. – Вот вы сказали, что вам было Вязникова жаль: и девушки у него нет, и живет он бобылем. Но ведь, по вашим же словам, он теоретик божьей милостью. Нужно ли его жалеть? Разве работа не компенсирует отсутствие женщины?

Виктор и Елена переглянулись.

– Для иных, может, и компенсирует, – уклончиво сказал Веденеев. – А иные всю жизнь страдают.

Ромашин молча переводил взгляд с Виктора на Елену. Он догадывался, что должно быть продолжение, и терпеливо ждал.

– Да что там, – тихо сказала Елена, – вы все равно узнаете. К гибели Володи это не имеет никакого отношения...

– Вязников давно и безнадежно влюблен в Митрохину, – без эмоций проговорил Ромашин, сложив в голове нехитрую мозаику. Криницкая вздохнула, а Веденеев едва заметно поднял брови и посмотрел на следователя с уважением.

– Он никогда в этом не признается, – сказала Криницкая, – и уж тем более – Маше. Впрочем, может, сейчас... Нет, думаю, что и сейчас тоже. Особенно сейчас.

– Вы считаете, что это мотив? – неожиданно агрессивно спросил Веденеев. – Оставьте эти идеи, Даниил и мухи обидеть не способен!

– Вообще-то, – сказал Ромашин, – вопросы должен задавать я. Но раз уж вы спросили... Конечно, мотив слабоват. А возможности для реализации вообще никакой.

– Так что подозреваемыми все равно остаемся мы с Леной, да еще, возможно, Маша, – с мрачным видом заявил Веденеев.

Ответить Ромашин не успел – за шкаф заглянул давешний грузин по фамилии Долидзе.

– Господа, – сказал он, – я, к сожалению, вынужден прервать вашу беседу. Витя, – обратился он к Веденееву, – во втором тигле пошел отсчет. Вы могли бы отложить разговор на два-три часа? Иначе придется прервать эксперимент, а это довольно большие деньги.

– Да мы уже закончили, – сказал Ромашин, поднимаясь.

– Удалось разобраться? – поинтересовался Долидзе. – Или вы так и остались в убеждении, что Володю убили Витя с Леной?

– У меня нет оснований для такого предположения, – сухо сказал Антон.

– Но вы его, тем не менее, сделали, – осуждающе проговорил Долидзе.

– Всего хорошего, – сказал Ромашин и направился к двери.

За его спиной кто-то прерывисто вздохнул.

x x x

К теоретикам следователь не пошел. О чем говорить с Вязниковом, он пока не решил, а становиться объектом наблюдения со стороны десятка умных и проницательных людей ему не хотелось.

Вернувшись на работу, Ромашин позвонил в лабораторию судебной экспертизы.

– Илья? – сказал он. – Я только что из института.

– Отлично! – обрадовался Репин. – Я туда завтра собираюсь. Давай встретимся, расскажешь о впечатлениях.

– Да, маловато информации, – сказал он час спустя, выслушав Антона. Разговор происходил в кабинете Репина, хозяин расположился за журнальным столиком, а гость ходил из угла в угол, с неодобрением поглядывая на разбросанные в беспорядке бумаги, лежавшие не только на письменном столе, но и на журнальном, а еще на кожухе компьютера, в большой картонной коробке в углу и даже там, где бумагам не полагалось находиться в принципе: в полуоткрытом, будто рот астматика, обувном ящике. – По сути, ничего ты не выяснил, если не говорить о странной способности Вязникова нагревать утюг и портить электроприборы.

– При чем здесь утюг? – отмахнулся Антон. – Тебе нужно разобраться в горючих смесях, над которыми работают в лаборатории. Сложное дело – я не о твоей компетенции говорю, а о том, что с тобой вряд ли будут делиться нужной информацией.

– Как, ты говоришь, комментировал Веденеев? – перебил друга Илья. – "Либо что-нибудь перегорит, либо отключится, либо еще какая-нибудь гадость произойдет"? Вроде самопроизвольного возгорания. Конечно, человек – не утюг на даче...

– Ты о чем? – с недоумением спросил Антон, остановившись перед Репиним и глядя на него сверху вниз.

– При Вязникове раскалился утюг, чего быть не могло. При Вязникове перестал работать исправный холодильник. При Вязникове без видимой причины сгорел человек.

– Илюша, – раздраженно сказал Антон. – Давай без фантазий, хорошо? Иногда твое воображение мешает делу.

– Да? – отозвался Репин. – Вероятно, ты прав. Но все-таки я бы на твоем месте...

x x x

Под вечер Антон наконец решился и позвонил в муровский архив, куда обращался чрезвычайно редко – с майором Ниной Равдиной у него отношения не сложились, они невзлюбили друг друга с первого взгляда, бывает ведь и такое в жизни, а на работе – сплошь да рядом. Уже набрав номер, Антон отметил про себя, что, похоже, подсознательно тянул время до пяти часов, когда Равдина обычно уходила домой, а на телефоне дежурили девочки, более, чем их начальница, склонные выслушивать нелепые порой обращения оперативников и районных следователей. Идея, которую просил проверить Илья, Антону выглядела притянутой за уши и не имевшей отношения к делу о смерти Митрохина. Он согласился навести справки, представляя, что подумают о нем девочки из архива, услышав, какие сведения необходимы следователю Ромашину.

Путаясь и перескакивая с пятого на десятое, Антон изложил свою просьбу и услышал в ответ:

– Перешлите электронной почтой или по факсу официальный запрос, и мы постараемся найти в банке данных нужную вам информацию.

Да, майор Равдина хорошо вымуштровала своих подчиненных – хоть бы одна человеческая интонация прозвучала в голосе этой молоденькой, судя по голосу, сотрудницы со странной фамилией Рукенглаз!

– Понял, – буркнул Ромашин. – Прямо сейчас перешлю.

Что и сделал, набросав стандартный текст требования. Толку-то. К официальным запросам и отношение официальное. Теперь жди неделями, пока вечно занятые сотрудницы вечно недовольной майорши займутся запросом, отпуская при этом нелицеприятные шуточки в адрес районного следователя, который сам не знает, что спрашивает.

x x x

Майор Равдина позвонила в девять утра, Антон только вошел в кабинет, спал он этой ночью плохо – было душно даже при открытых окнах, – и потому не сразу понял, чего хочет от него женщина с властным и капризным голосом.

– Так вас уже не интересует запрошенная информация? – раздраженно спросила Равдина, не расслышав в голосе Ромашина ожидаемого энтузиазма.

– Интересует! – воскликнул Антон. – Просто, – не удержался он от едкого замечания, – прошло уже... м-м... восемнадцать суток после того, как я послал факс...

– Восемнадцать суток и шестнадцать часов, – невозмутимо поправила Равдина. – Ваш запрос был рассмотрен в порядке очереди. Переслать результат по электронной почте или вы предпочитаете факс?

– По факсу, – быстро сказал Антон. Не объяснять же этой рыбе в форме майора, что в райотделе всего три компьютера, а электронная почта есть только у начальника, которому следователь Ромашин еще в прошлый четверг доложил о полной бесперспективности дальнейшего расследования по делу о гибели Владимира Митрохина.

О запросе в муровский архив Антон не забыл, но и отношения своего к странной идее Ильи не изменил: когда дело разваливается, самые странные предположения имеют право на жизнь, но на самом-то деле все это глупость несусветная, и сведения, которые сейчас перешлет недовольная майорша, поставят точку и на этой, явно ни к чему непригодной гипотезе.

– Ничего себе, – пробормотал Антон, когда полчаса спустя забрал в дежурке только что выползшие из факсового аппарата листы бумаги. Одного, по его предположениям, было достаточно, а выползло семь, да еще с текстом через один интервал – надо же, интересно, что такого надыбали девчонки в банках данных по городским происшествиям?

Вернувшись в кабинет, Антон углубился в чтение. Вечером он взял бумаги домой и перечитал их после ужина, пока Света мыла посуду, а четырехлетний Алеша смотрел по телевизору сказку дла малышей.

Утром следователь Ромашин заперся в своем служебном кабинете и, сославшись на срочные дела, попросил его не беспокоить. Он в третий, а потом в четвертый и пятый раз перечитал полученные из архива бумаги, а потом набрал номер эксперта Репиного.

– Илюша? – сказал он. – Тут ответ на запрос поступил. Приедешь ко мне или зачитать тебе по телефону?

x x x

Света позвонила в полдень и спросила, придет ли он домой вовремя, потому что будут показывать концерт Киркорова, и ей бы хотелось посмотреть, положив голову мужу на плечо. Алешку мама забрала на все выходные, и вечер они проведут вдвоем. Неужели он не понимает, как это иногда бывает важно?

– Светочка, – проникновенно сказал Антон, – я вернусь рано и, может быть, не один, а с приятелем. Так что ты приготовь что-нибудь вкусненькое, хорошо?

Будучи уже пять лет замужем за следователем, Света умела делать простые умозаключения, и потому ответила коротко.

– Хорошо, – сказала она, но вложила в это слово все свое невысказанное недовольство.

Положив трубку, Ромашин посмотрел на часы – двенадцать часов одиннадцать минут. Сегодня пятница, но если Вязников действительно таков, каким его описывают сослуживцы, то, скорее всего, он еще в лаборатории. Хотя, с другой стороны, теоретик может работать и дома, в спокойной обстановке.

Сначала Антон позвонил в институт.

– Только что вышел, – сказал приятный женский голос. – Может быть, еще на этаже, ждет лифта. Позвать?

– Да, если не трудно, – попросил Ромашин.

Запыхавшийся голос Вязникова послышался в трубке минуты через три.

– Это Ромашин, следователь милиции, – сказал Антон. То ли ему показалось, то ли Вязников на другом конце провода действительно всхлипнул? – Вы не могли бы составить мне сегодня компанию? Хочу с вами поговорить.

– Я... – деревянным голосом проговорил Вязников. – У меня... Мне приехать в отделение?

– Не очень удобное место для спокойного разговора, – усмехнулся Антон. – К тому же, я обещал жене быть рано. Так что приглашаю к себе – гарантирую кофе, чай, бутерброды. Есть напитки покрепче.

– Э... Как-то это... Вы меня в гости или на допрос? – голос Вязникова стал чуть более бодрым.

– Допрашивать вас будет моя жена, она обожает новых людей. А мы с вами просто поговорим.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Вязников, – но отказаться, наверное, нельзя?

– Почему нельзя? – удивился Ромашин. – У вас на вечер другие планы? Хотите проведать Марию Константиновну?

Наступившая пауза убедила Антона в том, что он действительно попал в болевую точку. Теперь уж точно Вязников приедет и попытается понять, что известно следователю о его с Машей отношениях.

– Записывайте адрес, – деловито сказал Антон. – Жду вас к двум. Успеете?

– Да, – ответил Вязников.

x x x

Репину Ромашин позвонил с дороги, остановившись на красный свет перед поворотом с Каширского шоссе.

– Илюша, – сказал он, – я позвал Вязникова к себе. Ты подъедешь?

– Не рано ли? – помедлив, спросил Репин. – Считаешь, что удастся дожать?

– Думаю, да. Ты можешь приехать к трем часам? Вместе с Олей, естественно. Чтобы все по-домашнему, без нервов.

– Может, не нужно Олю? – засомневался эксперт. – Мало ли...

– Решай сам, – закончил разговор Антон. – Жду в три.

x x x

Когда раздался короткий звонок (так звонят люди, не уверенные в том, что их ждут или что им будут хоть сколько-нибудь рады), Антон открыл не сразу – потоптался в прихожей минуты две, ему хотелось понять, велико ли у Вязникова терпение: позвонит ли он еще раз – длиннее и настойчивее – или так и будет ждать, нервно оглядываясь по сторонам?

Вторично Вязников не позвонил, и Антон распахнул дверь, за которой никого не обнаружил. Секунду он стоял в оцепенении, а потом, бросившись к уже закрывшейся двери лифта, крикнул:

– Даниил Сергеевич, куда же вы! Я дома, дома!

Лифт остановился этажом ниже, дверь хлопнула, за поворотом лестницы послышались шаги, и на площадку медленно поднялся гость, с недоумением глядевший на хозяина.

– Я подумал, что вас нет, – сказал Вязников, пожимая протянутую ему руку.

– Приличные люди, – заявил Антон, – пригласив гостя, не уходят по своим делам. Или предупреждают заранее. Проходите, пожалуйста. И оставьте в покое свою обувь, у меня не Эрмитаж. Дома, кстати, у вас есть тапочки для гостей?

– У меня? – Вязников задумался так, будто его попросили проинтегрировать в уме сложную функцию. – Нет... Собственно, у меня гостей практически не бывает, а сам я предпочитаю босиком. То есть, в носках, извините за нескромность.

Почему хождение дома в носках свидетельствует о нескромном поведении, осталось невыясненным – из кухни выглянула Света, картинно обрадовалась, будто увидела старого приятеля, и потребовала, чтобы мужчины немедленно садились за стол.

– Я... э... вообще-то не голоден, – окончательно смутился Вязников и просительно посмотрел на Антона: мол, не на обед вы меня звали на самом-то деле, хотите поговорить, так давайте, ни к чему эти церемонии.

– Светочка, – сказал Антон, – ты накрывай, а мы с Даниилом Сергеевичем уединимся на время в кабинете.

Он сел в потертое кожаное кресло у письменного стола и знаком показал Вязникову на второе такое же кресло, втиснутое в угол между пианино и книжными полками.

Гость опустился в кресло осторожно, будто боялся, что в подлокотниках циркулирует ток высокого напряжения. Оглядевшись по сторонам, Вязников чуть приободрился – богемная обстановка кабинета, контрастировавшая со строгим интерьером гостиной, была для гостя более привычной.

– Не буду ходить вокруг да около, – сказал Антон, глядя Вязникову в глаза. – Вы математик, наверняка любите четкие определения и уважаете строгие доказательства.

Вязников кивнул и одновременно едва заметно пожал плечами.

– Я несколько раз за эти недели бывал в вашем институте, – продолжал Ромашин, – там все хотят знать, как проходит расследование. Сначала все выглядело более чем ясным. Митрохин сгорел, можно сказать, синим пламенем. А у вас – Институт физики горения. Цепочка очевидна, не так ли?

– Ну... – Вязников затруднялся сказать, очевидна ли на самом деле цепочка. – Феноменология события очень сильно отличается от... э...

– Вот именно, – подхватил Антон. – Наши эксперты потратили много времени, чтобы доказать то, что для вас и ваших коллег было изначально понятно: не могла гибель Митрохина быть вызвана никаким веществом, созданным в институте, – никакой горючкой, как говорят ваши коллеги.

– Если бы прямо спросили, вам бы это сказали еще две недели назад, – проговорил Вязников. – Но вы же думали, что кто-то из нас Володю... э...

– Я даже вас подозревал одно время, можете себе представить, – сказал Антон, и Вязников высоко поднял брови: неужели, мол, такая глупость могла прийти вам в голову? – Ведь мотив, по идее, был и у вас, согласитесь. Вы любите Марию Константиновну, и в случае смерти ее мужа... Погодите, Даниил Сергеевич, я ведь не настаиваю на такой версии!

Антон инстинктивно вытянул вперед руки, потому что гость вскочил, будто вытолкнутый пружиной, и, сжав кулаки, пошел на хозяина. Впрочем, Вязников сделал лишь один шаг, а потом его внутренняя энергия иссякла, и он остановился посреди комнаты, перестав вдруг понимать, где находится.

Антон прислушался – показалось ему или Света действительно вскрикнула за стеной?

– Не сердитесь, Даниил Сергеевич, если я задел ваши чувства, – мягко сказал Антон. – Да вы садитесь... И, пожалуйста, не обижайтесь на меня. Вы же математик, должны понимать: я обязан был рассмотреть все варианты, даже безумные и нелепые.

Вязников попятился и повалился в кресло – похоже, его с трудом держали ноги.

– Извините, – пробормотал он. – Никто из нас не... Но дышать стало легче.

– Минутку, – быстро сказал Антон, теперь ему точно было слышно, как Света чем-то гремела на кухне. – Посидите, Даниил Сергеевич, я сейчас вернусь. Похоже, нас зовут обедать.

Он вышел из комнаты и обнаружил жену на пороге кухни. В руке Света держала верхнюю половинку гипсовой скульпуры Дон-Кихота – в прежние времена эта полуметровая статуэтка стояла у отца на столе, а когда отец умер, Антон, никогда не любивший это произведение ширпотреба, переставил рыцаря на кухонный шкаф, где он, с одной стороны, никому не мешал, а с другой, служил напоминанием о том, что когда-то в этой квартире был другой хозяин. Обломки нижней части статуи усыпали кухонный пол, а один, самый крупный, почему-то лежал в большом блюде для салатов.

– Я так перепугалась! – воскликнула Света, увидев мужа.

– Ты лазила на шкаф? – спросил Антон, подойдя к жене и забирая у нее из рук то, что осталось от Дон-Кихота.

– Что я там забыла? – возмутилась Света и принялась собирать с пола осколки. Антон вышел в прихожую, положил половинку статуи у обувного ящика и вернулся на кухню.

– Погоди-ка, – сказал он. – Потом уберешь, объясни, что произошло. Он же стоял не с края, его только землетрясение могло сдвинуть с места или... Ты говоришь, что не лазила?

– Нет, конечно! Я вообще стояла к шкафу спиной. Вдруг слышу – что-то шевелится. Оборачиваюсь, а этот уже подкатился к краю и... Я подставила руки – чисто инстинктивно, поверь! – он на меня и упал. Только был уже разломан – половину я успела подхватить, а другая как грохнется! Никогда не подумала бы, что такое может случиться! Дай совок, я все соберу. Господи, а этот кусок как в блюде оказался? Слава Богу, что не разбилось. Антон, ты видел когда-нибудь, чтобы статуи сами собой падали? Послушай, может, действительно случился толчок, а я не заметила?

Похоже было, что нервное потрясение вызвало у Светы приступ разговорчивости. Антон помог жене собрать осколки, самый большой – из блюда – вынес в прихожую, остальные поместились в мусорном ведре. Света наконец пришла в себя и потребовала:

– Иди к гостю. Что он может подумать? Через десять минут выходите к столу, я вас специально звать не буду.

– Хорошо, – согласился Антон.

Вязников, похоже, не шевелился после того момента, как хозяин его оставил. Он посмотрел на Антона, и во взгляде математика почему-то ясно читался ужас. Не удивление, не вопрос, а именно ужас – темный, глубокий, непреодолимый.

– Что? – спросил Вязников, с трудом разлепив губы. – Что случилось?

– Ничего особенного, – махнул рукой Антон, усаживаясь в кресло. – На шкафу статуэтка Дон-Кихота стояла. Гипсовая. Сто лет стояла и вдруг упала. Ерунда, я ее давно хотел выбросить... Так о чем мы с вами? Да, вспомнил. Вы сказали: "Дышать стало легче". Вы имели в виду Митрохина?

– Я имел в виду Митрохина, – повторил Вязников, глядя на Антона, как кролик на удава.

– Объясните, пожалуйста, – предложил Антон. – Мы сейчас не в официальной обстановке, вы мой гость, можете говорить все, что считаете нужным. Митрохин был плохим человеком, вы это хотели сказать?

– Можно подумать, что вы сами этого не знаете, – буркнул Вязников, перестав наконец глядеть Антону в глаза и переведя взгляд на трещину в потолке, которую Света уже дважды безуспешно замазывала краской. – Вы же со всеми несколько раз говорили, не могли не услышать...

– Что? – нахмурился Антон. – Ничего такого страшного я о Митрохине не слышал. Просто вы к нему несправедливы, поскольку неравнодушны к его жене. Теперь – вдове.

– Несправедлив! – усмехнулся Eязников. – Несправедлив к человеку, который крадет чужие научные идеи! К человеку, который добивается женщины с помощью шантажа! К человеку, выгнавшему из дома собственную мать, потому что ему нужна была ее комната! Вы знаете, что старуха поехала к брату в Челябинск, по дороге заболела – была зима, морозы стояли под тридцать, – и умерла через неделю после приезда, а он даже на похоронах не был, потому что справлял медовый месяц?

– Об этом мне никто не говорил, – пробормотал Антон.

– Конечно, все они Володю выгораживали, потому что, расскажи каждый о том, что знал, вы бы подумали: ага, вот и у тебя есть мотив!

– Похоже, что и у вас таких мотивов навалом, – кивнул Антон и начал загибать пальцы: – Вы любите Машу, ненавидите научное воровство, не можете простить Митрохину бесчестное поведение по отношению к матери...

– Все перечисленные мотивы, – сказал Вязников спокойным голосом, – не имеют значения, потому что ни у кого из нас не было ни малейшей возможности убить Владимира. Ваши эксперты с этим согласны.

– В общем-то да, – кивнул Антон. – Да что мы все о Митрохине? Света нас обедать ждет. Пойдемте.

Антон буквально вытянул гостя из кресла и подтолкнул в направлении двери. Минуту спустя они сидели за круглым столом, на котором стояли пиалы с овощным и мясным салатами, блюдо с большими кусками аппетитного мяса и жареным картофелем. Хозяин разлил по бокалам холодное "Каберне" и предложил тост за прекрасных дам, которых мы любим, даже если они никогда не будут нам принадлежать.

– Это ты на что намекаешь? – нахмурилась Света, опустив бокал.

– Тост для меня, – объяснил Вязников. – Давайте я тоже скажу. Выпьем за то, чтобы каждому было воздано по делам его.

– Воистину так, – кивнул Антон.

– Но именно по делам, – добавил Вязников, – а не по намерениям или желаниям. За выполнение желаний выпьем отдельно.

– И то верно, – согласился Антон. – Желания далеко не всегда становятся делами, значит, и тосты должны быть разными.

– Что-то вы туманно выражаетесь, мальчики, – вздохнула Света и перевела разговор на премьеру в "Сатириконе", которую никто из них не видел, а потому и обсуждение получилось самое что ни на есть беспристрастное.

За выполнение желаний так и не выпили.

x x x

Антон начал было помогать Свете убирать пустые тарелки, но жена мягко сказала, что, во-первых, сама лучше справится, а во-вторых, нельзя допустить, чтобы гость скучал. Если, мол, незваный гость хуже татарина и его лучше на порог не пускать, то скучающий гость больше не придет сам, и разве это не катастрофа для радушного хозяина?

– Действительно, – усмехнулся Антон. – Что же, Даниил Сергеевич, вернемся к нашим баранам, если не возражаете?

– Душно сегодня, – пробормотал Вязников, устраиваясь в кресле так, будто собирался провести в нем всю оставшуюся жизнь. Что-то изменилось в его поведении: после вина ли он перестал нервничать или пришел к некоему важному для него заключению?

– Антон Владиславович, – сказал Вязников, – по-моему, вы уже достаточно подготовили ситуацию: сначала поджарили меня на медленном огне, потом остудили замечательным вином и едой. Не настолько же я туп, чтобы не понимать смысла ваших действий. Давайте говорить прямо.

– Да, – кивнул Антон, взял в руки лежавшую на столе папочку и достал из нее несколько листков бумаги.

– Вот, – сказал он, – впервые об этом зашла речь, когда я был у вас в институте. Кто-то сказал, что голова, мол, у Eязникова золотая, а руки не из того места растут: при вашем появлении портятся приборы или еще какая-нибудь гадость происходит. О многих теоретиках можно сказать, что при их появлении вечно что-то горит или взрывается. Фольклор такой. Мне это показалось забавным, но, понимаете ли, в этом деле все забавно... Все, кроме смерти. Мотивы, если говорить о преступлении – они ведь тоже забавны, такая, можно сказать, детективная классика, в жизни обычно бывает проще и страшнее. А сам пожар...

Антон кашлянул, прервав себя на полуслове, и ткнул пальцем в первую строку отчета.

– Буду идти в обратном направлении – от сегодняшнего дня в прошлое, – сказал Антон. – Восьмое апреля этого года. На углу улицы Вавилова и Ломоносовского проспекта. Ясный тихий день. В тринадцать двадцать падает дерево в аллее, придавливает проходившего рядом Самсона Орехова, семидесяти трех лет. Насмерть. Эксперты в недоумении – здоровое дерево, могло простоять еще целый век, но почему-то сломалось, как тростник. Человека похоронили, дело закрыли, объяснений нет, люди говорят о злом роке.

– Дальше, – продолжал Антон, переведя палец к следующей позиции в списке. – Двадцать первое января этого года. Сильный ветер, гололед, но небо ясное, это все свидетели говорят, да и метеослужба утвеждает то же самое. И вот с этого ясного неба в девятнадцать пятьдесят три прямо в группу людей, выходивших из гастронома "Улыбка", бьет молния. Два человека получают ожоги второй степени, один – сильнейший удар током. К счастью, летальных исходов нет. Нет и объяснений – впрочем, в данном случае эксперты к делу даже не приступали. Несчастный случай, природное явление. А почему с ясного неба – пусть физики или метеорологи объясняют, это научная загадка, к милиции отношения не имеет.

Под номером три значился случай в цирке на Цветном бульваре.

– Тридцатое декабря прошлого года, – сказал Антон. – Новогоднее цирковое представление. Второе отделение. Иллюзионист Рафаил Де Бир вызывает любого желающего из зрителей спуститься на манеж. Выходит мужчина лет... – Антон поднял взгляд на Вязникова и сказал оценивающе: – лет примерно тридцати, с небольшими залысинами... Зрители потом утверждали, что это была подстава, так в цирке обычно делают. Но на самом деле Де Бир подставами не пользовался, работал чисто. Да, так выходит мужчина, и иллюзионист велит ему пройти за ширму. Мужчина проходит, артист делает пассы, и неожиданно – прежде всего для самого Де Бира – сильнейший порыв ветра опрокидывает и ширму, и зрителя, и артиста, причем иллюзионист падает так неудачно, что ломает ногу, хотя с чего бы – на арене, как вы понимаете, опилки... Через мгновение вихрь стихает, будто и не было. Представление сорвано.

– Очень интересно, – тихо сказал Вязников. – И много у вас всяких случаев?

– В списке – одиннадцать за последние полтора года. Самое удивительное, что раньше – я поднял архивы за пять лет, дальше смотреть не стал – таинственных явлений, подобных перечисленным, не наблюдалось вообще. Или, по крайней мере, они не попадали в отчеты. Не знаю, насколько этот список полон – к примеру, в нем нет происшествия с утюгом на даче у Догилевых.

– Вам и об этом рассказали? – усмехнулся Вязников.

Антон промолчал.

– Случай в цирке я хорошо помню, – задумчиво сказал Даниил.

– Еще бы вам не помнить! – воскликнул Антон. – Ведь это вы были тем зрителем. Эпизод запротоколирован.

– А остальные десять, – продолжал Вязников, будто не с Ромашиным, а сам с собой разговаривал, – к ним-то я какое могу иметь отношение?

– Вы хотите сказать, что для остальных случаев у меня не может быть доказательств вашего участия – прямого или косвенного?

– Участия моего и в цирке не было никакого. Присутствие – да, не спорю, черт меня тогда дернул полезть на арену. Захотелось вдруг показать, что я... Не знаю.

– Способны на экстравагантные поступки, – подсказал Антон.

– Нет, пожалуй. Скорее – на поступки, не однозначно определяемые здравым смыслом.

– И что? Доказали?

– Неважно, – сухо сказал Вязников. – Я не понимаю, извините, Антон Владиславович, что вы хотите мне, как выражаются люди вашей профессии, инкриминировать? То, что при мне у иллюзиониста сорвался фокус?

– И еще при вас упало на человека дерево. И еще – молния поразила людей в ясную погоду.

– При мне? – удивился Вязников. – Вы это утверждаете?

– Я это предполагаю, – сказал Антон. – Смотрите. Свое присутствие в цирке вы не отрицаете. На углу улицы Вавилова и Ломоносовского проспекта живет ваша двоюродная сестра Евгения Мильченко, вы часто бываете у нее в гостях. И в тот день были тоже. Евгения Константиновна это запомнила – когда поднялся шум, вы вместе выглянули в окно.

– Вы говорили с Женей? – удивился Вязников. – Странно, она мне ни словом... Впрочем, неважно. Припоминаю: мы действительно подошли к окну и видели, как из-под упавшего дерева вытаскивали человека. И что? Я не могу понять, к чему вы клоните, Антон Владиславович. Хотя бы то обстоятельство, что мы с Женей стояли у окна, доказывает, что на месте происшествия меня не было, и дерева на бедного прохожего я сбросить не мог. Впрочем, не смог бы, даже если бы находился рядом, это ведь тоже очевидно. И молнию с неба запулить не мог – я, знаете ли, не Зевс-громовержец. Кстати, около того магазина меня быть не могло, потому что...

– Что же вы замолчали, Даниил Сергеевич? – спросил Антон минуту спустя. – Вспомнили, что в квартале от "Улыбки" находится магазин электротоваров, где вы в тот вечер покупали пылесос?

– Не помню, в тот ли вечер или в другой... – пробормотал Вязников.

– В тот самый. Когда ударила молния, продавец увидел бежавших к месту происшествия людей и сам тоже вышел на улицу – посмотреть что случилось. А вы ждали у прилавка, когда будет оформлена покупка. Я говорил с продавцом, и он узнал вас на фотографии. Если бы это был обычный вечер и обычная покупка, каких сотни на дню, он бы, конечно, вряд ли вас опознал, но ведь молнии падают с ясного неба не так уж часто.

– А остальные случаи... Сколько их осталось в вашем списке? Восемь? – спросил Вязников, протянул руку к черной папочке, но тут же ее отдернул и сцепил пальцы, обхватив руками колено. – Они все такие же странные? И я всегда был неподалеку?

– Странные, – подтвердил Антон. – Кстати, надо бы добавить к списку случай, произошедший полчаса назад. У меня на кухне Дон-Кихот стоял много лет и вдруг свалился, причем так странно...

– Дон-Кихот? Какой еще Дон-Кихот? – удивился Вязников.

– Статуэтка гипсовая. Не могла она упасть на пол, а вот упала.

– Мое алиби в этом случае можете подтвердить вы сами, – заметил Вязников, посмотрев Антону в глаза честным взглядом.

– Как и в остальных случаях. Когда сгорел Митрохин, вы ведь тоже в стороне стояли, это все подтверждают.

– Так чего же все-таки вы от меня хотите? – не повышая голоса спросил Вязников. – Чтобы я вспомнил другие подобные случаи, каких действительно много было в моей жизни в последнее время? Аномально много, согласен, сам поражаюсь. Вы говорите – одиннадцать...

– Двенадцать, – поправил Антон. – Или тринадцать, если считать случай с утюгом.

– Я могу вспомнить пять или шесть, но если вы мне перечислите то, что у вас на листке, то, может, вспомню и остальные. Странно все это, согласен. И что? У меня был в детстве приятель, Саша его звали, так он постоянно выигрывал в очко. Кто бы карты ни бросал – у Саши все равно двадцать одно выпадало. На деньги с ним, конечно, не играли. Если человеку везет...

– Погодите, – прервал Антон разговорившегося гостя, – кажется, звонят.

За дверью послышалась сначала трель звонка, потом голоса – Светы и еще чей-то, раздались шаги, и на пороге кабинета появился Илья Репин, из-за плеча которого выглядывала улыбавшася Оля. Антон встал и протянул новым гостям обе руки. Поднялся и Вязников, неловко переступая с ноги на ногу. Смотрел он, впрочем, не на пришедших, а на листки бумаги, оставленные Антоном на столе.

– Знакомьтесь, – сказал Антон. – Это Илья Глебович Репин, мой хороший приятель, а в свободное от дружбы время – эксперт-криминалист Главного управления внутренних дел. Ольга Платоновна, его жена. По профессии, кстати, врач-психотерапевт.

– Почему кстати? – спросила Оля. – Кому-нибудь требуется помощь?

– Пока нет, Оленька, – улыбнулся Репин. – Поболтай со Светой, а мы тут посидим немного.

– Есть будете? – спросила Света из кухни.

– Нет, спасибо, – отказался Илья. – Мы уже обедали.

– Вечно у вас тайны, – недовольно сказала Оля и удалилась, прикрыв за собой дверь.

– Присаживайся на стул, – предложил Репину Антон. – Извини, кресла уже заняты.

– Сойдет и стул, – сказал Репин и сел так, чтобы видеть сразу и Антона, и его визави. – Ну что? Сознался Даниил Сергеевич?

– В чем, простите? – вскинулся Вязников. – Объясните мне, ради Бога, что здесь вообще происходит? Я где – в милиции или...

– Или! – вскричал Антон. – Именно или! Вы же прекрасно понимаете, Даниил Сергеевич, что я не могу вызвать вас к себе в кабинет и там зачитать вам этот список.

– А что, – вмешался Илья, – со списком вы уже закончили?

– Пока тебя не было, тут Дон-Кихот свалился, – сообщил Антон. – Хорошо хоть не Светке на голову. Но вдребезги.

– Так он же в глубине стоял, – с недоумением начал Репин и оборвал себя. – А, ну конечно, вы тут разговаривали, Даниил Сергеевич в эмоциональном возбуждении...

– При чем здесь эмоциональное возбуждение? – воскликнул Вязников. Похоже, он действительно начал терять самообладание. – При чем вообще какой-то Дон-Кихот, и дерево на Ломоносовском, и цирк этот, я уж не говорю о молнии с ясного неба?

– А также о неожиданном закипании воды в холодном чайнике, – подхватил Антон, – о столкновении трех автомобилей на управляемом перекрестке в районе Плющихи, о пожаре в студенческом общежитии Гнесинки, об инциденте у крепостной стены Китай-города... Да, и утюг не забудьте!

– Крепостную стену тоже я развалил? – удивился Вязников.

– Вы рядом стояли, – сообщил Антон. – Это подтверждает киоскер, он газетами торгует.

– Какие они все глазастые, эти ваши свидетели, – сказал Вязников. – Столько времени прошло!

– Год и два месяца, – кивнул Антон. – Но ведь стены не каждый день падают, а вы с ним как раз крупно повздорили, он, правда, сейчас уже и не помнит, с чего началось.

– Жулик он, вот с чего началось, – объявил Вязников. – Журнал я у него покупал. Дал сотню, а он мне – рубль двадцать сдачи. И стал утверждать, что не сотню я ему дал, а десятку. Но я-то точно знал, что сотню, эта купюра у меня единственная была в кошельке, остальное – мелочь. Сто рублей – не маленькие деньги, для меня, во всяком случае. Почему я должен был их дарить какому-то проходимцу?

– Не должны были, – согласился Антон. – Правда, когда из стенки камень вдруг вылетел, и вы, и продавец о скандале сразу забыли. Кстати, вернул он вам вашу сотню?

– Нет, – сказал Вязников.

– Как же? Ушли, подарив деньги проходимцу? Или были в таком шоке, что о деньгах вовсе забыли?

– А вы бы на моем месте что почувствовали? – вскинулся Вязников. – Сотни лет стена простояла, и вдруг на ваших глазах вываливается из нее огромный камень!

– Послушайте, – вмешался Репин, переводивший взгляд с Антона на Вязникова и обратно, – вы закончили по эпизодам или нет еще? Даниил Сергеевич признал, что одиннадцать...

– Двенадцать, – вставил Антон. – Нет, теперь уже тринадцать.

– Тринадцать необъясненных явлений произошли либо в его непосредственном присутствии, либо на расстоянии не более трехсот метров?

– Фактически да, признал, – сказал Антон.

– Фактически нет, не признал, – заявил Вязников. – Я пока слышал о пяти эпизодах.

– Хорошо, продолжу чтение списка, – кивнул Антон.

– Не нужно, – быстро сказал Вязников. – Согласен. Мое непосредственное присутствие. Расстояние триста метров. Замечательно. Отлично. Ну! И что? Чего вы от меня хотите, в конце-то концов? Я все это сделал? Молнию с неба? Дерево? Камень из стены? Цирк? Что там еще...

– Самовозгорание Митрохина, – подсказал Антон.

– Вот именно!

– Антон, – сказал Репин, – твой гость слишком нервничает, это может...

– Ах, оставьте, – махнул рукой Вязников. – Я спокоен. Бред какой-то. Не идиот же я, понимаю, что вы хотите на меня навесить.

– Что же? – спросил Репин, с интересом глядя на Вязникова. – Любопытно послушать, как вы сами сформулируете.

– Да, пожалуйста, – Вязников не смотрел на эксперта, взгляд его по-прежнему был прикован к лежавшим на столе листкам. – Есть, понимаете, некий Вязников Даниил Сергеевич. И вот когда этот Вязников сильно, понимаете, нервничает, то в окрестности происходят необъяснимые с точки зрения здравого смысла явления. Я ясно сформулировал?

– Очень даже, – с уважением отозвался Репин. – Именно к этому выводу мы с Антоном и пришли.

– После этого – значит вследствие этого?

– Если речь об одном случае – нет, не значит. Если три – можно задуматься. Если случаев тринадцать...

– Один камешек – это камешек, – вставил Антон. – Два или три – неизвестно что. А тринадцать – это уже куча камней, согласитесь.

– Очень образно, – кивнул Вязников. – Так в чем же я виновен, по вашему мнению? В том, что нервничаю или в том, что в это время вокруг меня якобы происходит что-то странное? Ни то, ни другое не только не подпадает под статью, но и вообще не может быть предметом разговора в милиции!

– Разве мы в милиции? – удивился Антон.

Вязников помолчал, переводя взгляд с Ромашина на Репина. Антон не собирался нарушать молчание первым. Сказать больше того, что было уже сказано, он не мог. Разве что дочитать до конца список, на проверку которого он угрохал две недели, жертвуя порой семейной идиллией, поскольку работать приходилось вечерами, и Светка была недовольна, а в последние дни ясно и недвусмысленно намекала на то, что у Антона, похоже, появились какие-то странные внесемейные и внеслужебные интересы. О другой женщине она не говорила, но и ежу понятно было, чем в конце концов закончатся ежевечерние отлучки мужа по якобы особой необходимости.

Дверь в комнату тихо приоткрылась и тихий голос Светы сказал:

– Мальчики, вы случайно не поубивали друг друга? Я слышу, как тут у вас муха летает...

Значит, и у Светки в ушах зазвенело, – подумал Антон. А Вязников перевел взгляд на хозяйку дома и сказал смущенно:

– Простите, не могу ли я попросить чашечку кофе?

– Конечно! – с энтузиазмом воскликнула Света. – А вы, мальчики? Вам растворимый или, если хотите, я сварю черный?

– Растворимый, – сказал Вязников, не желавший, очевидно, затруднять гостеприимную хозяйку.

– Давай и нам, – согласился Антон. – Но тогда уж по полной программе: с твоими коронными тостами.

Света скрылась за дверью, и Антон выразительно посмотрел на Илью: все, мол, ничего не вышло, игра в молчанку закончилась полным нашим поражением. И Вогда Eязников, так и не осознав одержанной им победы, сказал:

– Не подумайте, Антон Владиславович, что я хочу ввести вас в заблуждение относительно всех этих... гм... эпизодов. Я только не понимаю, зачем вам все это нужно было раскапывать.

Антон облегченно вздохнул и улыбнулся. Ну вот, слова не мальчика, но мужа. Эти слова Вязников должен был произнести по сценарию еще полчаса назад. А он, Ромашин, должен был тогда же и ответить примерно так:

– Вокруг вас происходят странные природные явления, которыми вы каким-то образом управляете. Природные явления в компетенцию уголовного розыска действительно не входят. Привлечь вас к ответственности мы не можем, но сильно попортить жизнь способны.

На что Вязников, нахмурив брови и сосредоточенно подумав, должен был ответить:

– Я вас понял. И чего же вы от меня хотите?

Тогда Антон и выложил бы Даниилу Сергеевичу, чего именно они с Ильей хотят от человека, способного по собственной воле метать молнии, валить деревья и сжигать тела своих врагов. Не так уж много они, в сущности, хотели, а взамен обеспечили бы Вязникову защиту, которая, по их мнению, ему очень бы не мешала.

Антон улыбнулся и произнес первую заготовленную фразу, внимательно следя за реакцией Вязникова. Тот сосредоточенно подумал и сказал мрачно:

– Я вас понял. Знаете, Антон Владиславович, я думал, что вы другой. В гости вот позвали, и все так мирно и хорошо. А оказывается...

– Что оказывается? – нахмурился Антон. – Мы с Ильей Глебовичем такие же люди, как все. Одни становятся учеными и делают открытия, другие воруют и не всегда попадаются, третьи работают в угрозыске... Но каждый хочет жить. И жить хорошо.

Вязников поднял взгляд к потолку и открыл было рот для вразумительного ответа, но опять помешала Света: распахнув ногой дверь, она вошла с подносом, на котором стояли чашки с кофе и блюдо с тостами.

– Может, к кофе немного коньяка? – спросила она.

– Нет, – чуть резче, чем, возможно, сам того хотел, сказал Антон и, поняв, что зря срывает злость на жене, добавил мягко: – Спасибо, Светик, мы тут сами.

Когда Света вышла, тихо прикрыв дверь, разговор возобновился не сразу – будто ветер пролетел по комнате, разметав мысли по углам, и их пришлось собирать, сосредоточенно глядя в глаза друг другу.

Вязников взял в руки чашку, пригубил, поморщился – горячо.

– Боюсь, – сказал он, – что телевидение сыграло с вами злую шутку.

– Телевидение? – поднял брови Антон.

– Телевидение, – повторил Вязников. – Сериалы, где герои мечут молнии, как рыба икру, вызывают духов и все в таком роде. На прошлой неделе я видел одну серию, "Затерянный мир" называется. Якобы по Конан-Дойлу, но ничего общего – типичная попса. Неужели вы верите в эти глупости?

– Глупости? – вступил в разговор Илья. – А смерть Митрохина? Случай в цирке? Молния у магазина? Дерево на проспекте? Утюг на даче?

– Господи, – вздохнул Вязников, – если бы я мог все это делать... Вы что, хотите, чтобы я... Ну, поставил свой чудесный дар вам двоим на службу? Я правильно вас понял?

– Примерно так, – кивнул Антон.

Он хотел было добавить несколько слов о том, чем рискует господин Вязников, если не согласится на косвенное предложение о сотрудничестве, но Илья перебил друга:

– Абсолютно не так! Абсолютно!

Антон посмотрел на Илью с недоумением и прочитал во взгляде эксперта страх, которого быть не дожно было, ведь обо всем они договорились заранее. Неужели Илья испугался? Чего?

– Вы бы уж сговорились, что ли... – протянул Вязников. – Спасибо, кофе очень вкусный, и тосты ваша супруга делает замечательно. Но мне пора.

Он приподнялся, и Антон оказался рядом, подал руку, за которую Вязников уцепился, как за брошенный с обрыва канат.

– То, что я позвал вас в гости, начальству не известно, – сказал Антон, – потому что не принято приглашать к себе свидетелей и, тем более, подозреваемых. Мы предлагаем вам сотрудничество, и если вы откажетесь, то сломаете прежде всего свою научную карьеру. Можно, например, произвести у вас в квартире обыск, как у важного свидетеля, скрывающего улики по делу. Наверняка там будет обнаружено много интересного.

– Вы так думаете? – пробормотал Вязников, но угроза Антона, похоже, произвела на него впечатление. Продолжать разговор стоя было не очень удобно, и он присел на кончик стола. Похоже, в этой позе Вязников чувствовал себя гораздо более непринужденно – будто на семинаре в лаборатории.

– Хорошо, – сказал он. – Давайте говорить серьезно. Да вы садитесь, не нужно меня с двух сторон... Если молнии метать, я и так смогу, а разговаривать неудобно.

Он подождал, пока Антон и Илья занимали свои места, взял с подноса недопитую чашку кофе, сделал глоток и сказал:

– Давайте я лучше с самого начала, иначе вы ничего не поймете...

x x x

У нас был замечательный преподаватель на последних курсах. Виктором Александровичем его звали. Он умер в девяносто седьмом, нет уже ни его, ни его школы. "Даниил, – сказал он мне, когда я сдавал ему курсовую по теории вероятностей, – вы способны на большее. У вас живое математическое воображение, это не такая уж редкость, в принципе, но у вас есть безумные идеи, которых вы, похоже, сами не замечаете".

"Как это – сам не замечаю? – удивился я. – Это моя работа, я ее не списывал".

"Не сомневаюсь, – кивнул Виктор Александрович. – Но вот вы пишете о невозможности одновременного существования двух явлений, имеющих одну и ту же вероятность своего появления. Вот в этом месте, видите?"

"Ну... – протянул я, – не совсем так. Не то чтобы они не могут сосуществовать, я просто хотел сказать, что точное совпадение вероятностей двух независимых явлений возможно лишь в математической абстракции. В природе такого быть не может – слишком уж она разнообразна".

"Я понял, что вы хотели сказать, Даниил, – перебил меня Виктор Александрович, – а вы никак не хотите уразуметь, что говорю я. По сути, не хотите видеть, насколько блестящая идея пришла вам в голову".

Так это началось. Я-то написал эту фразу, потому что меня тогда поразило странное совпадение. Вы знаете, что в Москве есть два Переведенских переулка? И это еще бы ничего, но оказалось, что в обоих, в доме номер четыре, располагается приемный пункт фабрики-прачечной. Неплохо, да? Я о таком совпадении, конечно, не знал тоже, но встречался в те дни с девушкой, ее звали... впрочем, неважно, вы еще и ее привлечете в свидетели... Да, так я снимал комнату в доме, который торцом выходил в Переведенский переулок – один из двух. И шмотки свои сдавал в приемный пункт, что в доме номер четыре. Однажды мы с... в общем, с моей девушкой договорились пойти на концерт, а встретиться я предложил у приемного пункта, потому что... Впрочем, это тоже неважно, у нас с ней были странные отношения, и места для встреч мы выбирали тоже странные, однажды договорились встретиться у проходной министерства обороны, чуть оба в комендатуру не угодили. Романтика? Нет, желание новизны, скорее всего. Неважно. Я сказал: "Давай у прачечной" и назвал адрес. Она пришла и ждала меня больше часа. И я тоже ждал – как вы понимаете, без толку. На другой день мы долго выясняли отношения и обвиняли друг друга во лжи, пока не разобрались в географии и поняли, что два Переведенских переулка могут стоить нам дружбы и того, что тогда между нами намечалось.

Кстати, то, что намечалось, так в наметках и осталось, разошлись мы вскоре по обоюдному согласию, а мне в голову запала идея: почему она все-таки выбрала другой Переведенский переулок? Ведь с той же вероятностью могла прийти в мой, как мы и договаривались – ведь она нашла переулок в атласе, а там они оба обозначены!

Вы меня понимаете? Я вижу – нет. Смотрите. У нее был выбор из двух возможностей. Казалось бы, вероятности равны, ткни пальцем в любую из двух строк списка... На деле же все не так. Один переулок записан выше второго, значит, вероятности уже отличаются – чуть-чуть, но все же... В названии одного едва заметно стерлась последняя буква – это тоже влияет на выбор.

Может, в другое время я бы об этом не подумал, но тогда... В юности часто обобщаешь – какая-то мелочь вызывает злость на всю Вселенную. Или глобальное счастье. Из такого незначительного даже в обыденной жизни факта, как неравнозначный выбор из двух вроде бы равновероятных событий, я сделал обобщение, на которое сейчас, скорее всего, не решился бы. Может, это было бы и к лучшему, кто знает?

Я вот о чем подумал: не могут во Вселенной существовать события, вероятности которых были бы абсолютно равны. Даже монете не все равно, падать ли орлом или решкой – на самом деле всегда одна сторона чуть тяжелее другой, хоть на миллиграмм, но тяжелее. И в большой серии опытов это скажется. Или два электрона в двух атомах водорода. Математически вероятности их существования в невозбужденном состоянии равны с точностью до любого знака после запятой. На деле же они не равны никогда, потому что всегда чуть разнятся физические условия среды. Хоть на миллионную долю, хоть на миллиардную. Пусть отличие будет в сто пятидесятом знаке после запятой – никто никогда в физическом эксперименте эту разницу не обнаружит, но она существует, природа о ней знает, и следовательно – нет одинаковых вероятностей.

Я вижу, вам скучно. Вы думаете, я вожу вас за нос. Вы воображаете, что я каким-то образом убил бедного Володю, а теперь вешаю вам лапшу на уши, чтобы выйти сухим из этой грязной воды. Имейте терпение. Почему люди с великим терпением смотрят триста двадцать седьмую серию бессмысленного мексиканского сериала, а выслушать нечто, способное изменить весь их мир, не в состоянии, потому что скучно?

Можно еще кофе?

x x x

Виктор Александрович познакомил меня со своим приятелем, работавшим тогда в Институте физики горения, замолвил слово, так я и оказался в этом институте после того, как получил диплом. В девяносто седьмом Виктор Александрович умер, и я остался один на белом свете. Помню, как вернулся после похорон домой... Если это можно было назвать домом... Я снимал комнату у одной старушки, соседи на меня косились: хочу, мол, дождаться ее смерти и прибрать квартиру к рукам, по нынешним временам хорошие деньги, центр города, старый дом, высокие потолки... Старушка, кстати, до сих пор жива, а квартиру мне пришлось поменять в прошлом году, надоело с соседями ругаться, не до того. И квартира мне не нужна, и жизнь такая тоже, и вообще...

О чем я? Да, вернулся я после похорон в свою комнату и в тот вечер понял, как доказать теорему обмена вероятностей. Когда-нибудь ее назовут теоремой Вязникова. Но это будет когда-нибудь, а пока не нужно никому об этом знать, и, может быть, вы наконец поймете – почему.

Давайте я вам нарисую простенькую схему. Смотрите сюда. Вы знаете принцип Паули? Нет, это не из математики. Думаете, если я математик, то лишь в этой науке и разбираюсь? Это физический принцип. Он гласит, что никакие две частицы, подчиняющиеся статистике Ферми-Дирака, не могут одновременно находиться в одном и том же квантовом состоянии. Электроны, например. Вроде бы совершенно неотличимые друг от друга частицы. Но на самом деле двух абсолютно одинаковых электронов в природе нет и быть не может. Если у них одинаковые скорости, то разные моменты вращения. Если и это одинаковое, то разные координаты. И так далее. Что-нибудь всегда отличается.

А я доказал теорему и утверждаю: в природе вообще не существует независимых событий, обладающих абсолютно одинаковой вероятностью осуществиться. Вот я нарисовал кружок. Это событие А, которое с некоторой вероятностью может произойти в данной области Вселенной – на Земле или Луне, на Марсе или в туманности Андромеды. А вот другой кружок – событие В, вероятность которого абсолютно такая же, как и вероятность события А. Абсолютно – это значит, с бесконечным числом одинаковых знаков после запятой. Так вот, я доказал, что либо такие события в природе не существуют вовсе, либо они идентичны – то есть являются одним и тем же событием с точки зрения не только математики, но и физики.

Вот я соединяю эти два кружка прямой линией, видите? Это не два кружка, а одна гантель. Не два независимых равновероятных события, а одно-единственное, и не имеет никакого значения, что А случилось на Земле, а В – на Проксиме Центавра. Или – поменяем их местами – событие В произойдет на Земле, где к тому, казалось бы, нет никаких причин, а событие А – на Проксиме Центравра, где вроде бы ничего похожего случиться не может.

Вы уловили мою мысль? Вижу, что нет. Вижу, что эти кружочки для вас то же самое, что иероглифы Инь и Янь. Кстати, эти две ипостаси человеческой сущности тоже ведь являются на самом деле единым целым.

Хорошо, я вам расскажу, что было дальше, и вы поймете.

Антон Владиславович, ваша жена готовит отличные тосты, нельзя ли еще один? Когда я рассказываю, то всегда волнуюсь, а сейчас особенно, и от этого у меня разыгрывается аппетит... Не побеспокою?

x x x

Вечер был дождливым, и Даниил промок, пока бежал к дому от троллейбусной остановки. Плащ он оставил в прихожей, а брюки положил на батарею – отопление включили несколько дней назад, и в комнате было не то чтобы тепло, но уже, по крайней мере, не так стыло, как в прошлое воскресенье, которое ему пришлось провести, закутавшись в одеяло.

На работе он весь день занимался подгонкой расчетов для Митрохина – тот завершал серию экспериментов по воспламеняющим катализаторам и чуть ли не каждый день требовал от Вязникова поправок в вычислениях соответственно новым добавкам. Голова гудела, но настроение все равно было хорошим – Даниил знал это ощущение: предчувствие результата.

Какого? Ему оставалось всего ничего, чтобы закончить доказательство леммы, без которой теорема Вязникова осталась бы красивой математической игрушкой, и не более того. Лемма же звучала так: всякое природное явление и его математическое ожидание взаимозаменяемы и неотличимы. В численных расчетах на конкретных примерах Даниил это уже доказал. Но что такое расчет для математики? Что такое конкретный пример для закона природы? Пока что-то не доказано в аналитической форме, оно не может считаться доказанным вообще. Либо да, либо нет. Все или ничего.

Даниил не стал включать компьютер, знал, что не удержится и захочет увидеть результат еще одного расчета. А потом – еще и еще. Нет, сегодня расчетов не будет. Только символы на бумаге.

Если сделать топологический выверт, а потом использовать лемму... Здесь хорошо бы проинтегрировать, но для этого нужно... Теперь только описать неполноту множества... Получается... И все.

Все. Доказано. Он часто думал о том, что произойдет, когда и если теорему Вязникова удастся доказать в полном объеме. По идее, что-то должно было произойти непременно. И если бы теорема относилась к области теории чисел, а не к теории вероятностей, он бы даже точно сказал, что именно должно было произойти. Но – не в этом случае.

Что-то случится.

Что?

Нечто, не имеющее причины. Нечто, не способное быть. Ну же!

Ничего не случилось. Гроза за окном стихла, молнии сверкали где-то в отдалении, дождь тихо шелестел, по стеклу уже не стекали потоки воды, и можно было даже разглядеть контуры – темные на темном – домов, стоявших на противоположной стороне улицы.

Он сделал это. И что теперь? Статья в академический журнал. Споры с рецензентом. Выступление на семинаре – сначала в отделе у Коржавина, потом на институтском, бить будут страшно, камня на камне не оставят, хотя и ошибок не найдут. А все примеры... Ну что примеры – в эн-эл-о тоже одни верят, другие нет, хотя примеров неопознанных явлений накопилось столько, что не о вере нужно рассуждать, а о том, когда же наконец количество накопленного перейдет в качество понятого. Сколько нужно сложить камней, чтобы они стали кучей? Два? Десять? Сто?

Эйфория прошла. Дождь за окном – тоже. Упала ночь, непроглядная, как угольная пыль. Даниил ворочался в постели до утра и заснул перед самым рассветом, а когда проснулся, ему почему-то показалось, что из окна дует. Нет, не показалось – со стороны окна точно тянуло холодным воздухом. Неужели он забыл закрыть форточку?

Даниил нащупал тапочки и, дрожа, подошел к окну – в стекле на уровне глаз зияло отверстие, круглое, как блюдце, и по размерам примерно такое же, сантиметров десять. С улицы в отверстие лился холодный воздух, будто вода в прорванную напором плотину. Даниил осторожно потрогал края отверстия пальцем – будто алмазом кто-то вырезал. Где же стеклянный круг? Выпал наружу? В комнате не оказалось ни одного осколка – даже микроскопического. Даниил убедился в этом, наклонившись и проведя по полу рукой. Чисто. То есть, грязно, конечно, пол давно пора вымыть, но осколков стекла не было в помине.

Он быстро оделся и спустился на пустынную еще улицу. Под окнами его квартиры лежал мятый бумажный пакет с яркой надписью "Ваше пиво – ваше дело". Потоптавшись и окончательно продрогнув (на нем был только наброшеный на плечи халат), Даниил вернулся домой и заклеил отверстие в стекле полиэтиленовой пленкой, благо целый рулон стоял в углу кухни еще с прошлой осени, когда он нарезал новые чехлы для стульев – не хотел, чтобы протерлись сиденья.

Потом приготовил и съел глазунью, включил компьютер и перед уходом на работу записал наконец окончательное доказательство.

Будто точку поставил.

x x x

– Для чего вы нам это рассказываете? – прервал Антон словоизвержение Вязникова. – Может, будет лучше, если я задам вам конкретные вопросы, а вы ответите, не пытаясь запутать нас в никому не нужных деталях?

– Детали – самое главное, – пробормотал Вязников. – Я хотел, чтобы вы представили, как это происходило. Поверить невозможно без деталей.

– Извините, мы люди простые, – сказал Репин, поняв, что Антон на взводе и способен запустить пустой чашкой в голову подозреваемого. – Я еще помню кое-что из институтского курса, но Антон Владиславович не сечет в ваших вероятностях, да и мне, честно говоря, кажется, что вы слишком углубились в дебри. Вот конкретный вопрос: какое отношение имеет трагическая гибель Владимира Сергеевича Митрохина к вашему рассказу?

– Я не знаю, – коротко ответил Вязников, но Илья поднял брови, Антон изменился в лице, и Даниил быстро добавил: – Скорее всего, прямое отношение. Вы говорили о тринадцати случаях. Я, пожалуй, добавил бы еще четыре, включая упомянутую дыру в стекле. Семнадцать. Доказывает ли такое количество положительных экспериментальных случаев однозначную правильность теории? Сколько нужно поставить опытов, чтобы утверждать: да, это закон природы, а не случайные совпадения?

– Вы можете ответить на вопрос Ильи Глебовича? – рявкнул Антон, приподнявшись и угрожающе наклонившись в сторону Вязникова. Тот непроизвольно прикрыл лицо ладонями.

– Хм... – тихо сказал Репин.

– Да я отвечаю... – сказал Даниил, он искренне считал ответом свои длинные рассуждения. – Вы спросили, какое отношение к теореме Вязникова имела гибель Володи. Я говорю – скорее всего прямое. По моей оценке, достоверность на уровне около трех с половиной сигма. Примерно девяносто девять процентов. Но процент остается...

– В прошлом году, – вспомнил Илья, – некоего Михаила Растопчина осудили на двенадцать лет строгого режима за убийство девочки. Доказательство того, что убийство совершил именно Растопчин, было представлено в суде экспертизой. Я, к вашему сведению, подписывал заключение. Идентичность характеристик кожных элементов, найденных на трупе, с характеристиками кожи обвиняемого была удостоверена с вероятностью девяносто три процента. Суд посчитал это более чем достаточным доказательством.

– Суд! – воскликнул Вязников, взмахнув руками. – Сколько невинных людей расстреляли, пока нашли Чикатило? Трех? Четырех? Если говорить об этой вашей достоверности – православная церковь до сих пор не признала, что найденные под Екатеринбургом останки принадлежат именно царской семье! А там о какой вероятности говорили генетики? Девяносто девять процентов? Больше? Чтобы доказать экспериментально существование нового закона природы, физики обычно проводят сотни тысяч опытов. Сотни тысяч!

– Хорошо, – поставил точку Илья. – Вы согласны с тем, что гибель Владимира Сергеевича Митрохина с достоверностью три с половиной сигма связана с вашими действиями по доказательству некоей теории?

– Если в такой формулировке, то согласен, – кивнул Даниил.

– Достаточно. Второй вопрос: можете ли вы вызывать подобные события одним лишь усилием воли или вам для этого необходимо оборудование?

– А? – округлил глаза Даниил. – Но послушайте! Я же все время пытаюсь вам...

– Отвечайте на вопрос! – резко сказал Антон.

– Нет, – буркнул Вязников. – Какое, к черту, оборудование? Вероятности перемещать? Господи, глупость какая...

– То есть, вы подтверждаете, что явления, подобные сожжению Митрохина, способны вызывать по собственному желанию? Да или нет? – продолжал Антон.

– Нет, – угрюмо сказал Даниил. – Ничего я не могу вызывать по собственному желанию. Пока, во всяком случае. Я не старик Хоттабыч. В будущем, возможно, эффект обмена станет управляемым. Даже наверняка станет. А пока – нет. Пока эффект только концентрируется вокруг меня, потому что... Знание приводит к локализации вероятностей. Как бы вам объяснить... Ну, скажем, пока вы не знали о том, что курить опасно, то все было в порядке – вы выкуривали по две пачки в день, и ничего. А потом вас просветили: капля никотина, мол, убивает лошадь. Помните такой плакат? И вы сразу стали замечать: после третьй сигареты плохо соображаете, после пятой в груди возникает какое-то стеснение. Пытаетесь бросить, но не можете – привычка. Думаете о раке легких, и через год у вас действительно обнаруживают эту страшную болезнь.

– Но это же просто психология! – возразил Илья. – Вы совсем не то в пример приводите. Человек начинает думать о чем-то, и это что-то с ним непременно происходит. Чистая психология и не более того.

– Так я и говорю!.. Извините, Антон Владиславович, нельзя ли еще кофе? Я обычно выпиваю кофейник, когда сложный расчет или доказательство. А сейчас у нас такой...

– Потом, – сказал Антон. – Давайте наконец закончим.

– Хорошо, – поник Даниил. – Вы думаете о чем-то, и что-то происходит. Вы хорошо сформулировали.

– Это чисто психологический эффект, – пожал плечами Илья.

– Но вполне реальный! Знание доказательства теоремы Вязникова означает, что обмен вероятностями будет происходить локализованно... Да вы же сами меня в этом обвиняете! А теперь хотите убедить меня в том, что ничего подобного не происходит?

– Вы можете управлять этим эффектом? – спросил Репин.

– Я же сказал – нет. Единственное что я обнаружил за эти месяцы: обмен происходит, если возникает стресс.

– Какой стресс вы испытывали во время пикника? – мрачно осведомился Антон.

– Хотел объясниться, – вздохнул Даниил, взял в руки пустую чашку и внимательно всмотрелся в кофейные разводы на дне, будто собирался устроить сеанс гадания. – Значит, не дадите кофе... Эти ваши милицейские штучки... Почему бы не включить лампу? Она, наверное, очень яркая. И мне в глаза. Тоже стресс, между прочим. Как и кофе.

– О чем вы хотели объясниться с Митрохиным? – продолжал Антон, делая вид, что не обращает внимания на неприкрытую угрозу. На самом деле он хорошо понял намек и в глубине души испытывал тот самый стресс, о котором говорил Вязников. Илья, похоже, тоже все прекрасно просек, его внутреннее напряжение Антон ощущал, как свое собственное. Может, стоило прекратить разговор? В соседней комнате женщины, да и квартира своя, это не служебный кабинет – а ну как спалит этот Вязников своими вероятностями и старое отцовское кресло, и картину на стене, и вообще?.. Стоп, сказал себе Антон, только паники мне не хватало. Ничего он тут не сожжет, он еще и десятой доли правды не выложил, думает отделаться своими математическими байками. Где и когда кто и кого способен был убить с помощью математических теорем?

– О чем мне было объясняться с Володей? – пожал плечами Вязников. – Я хотел поговорить с Машей. И был взвинчен, конечно. Она тоже чувствовала, что... А потом случился этот кошмар.

– Если я правильно понял ваши рассуждения, – сказал Илья, сделав знак Антону помолчать, – где-то в ближайшей окрестности должно было произойти другое событие, точно так же мало вероятное, как и гибель Митрохина в огне. Что произошло еще? Вы должны знать.

– Вы неправильно формулируете, – покачал головой Вязников. – Почему маловероятное? Как раз наоборот! Посудите сами. В точности равновероятные события – явление во Вселенной обычное, нормальное даже, поскольку Вселенная бесконечна. Но если в локальной области взять... Ну, километр вокруг... Очень редкое совпадение, очень... А если и вероятности сами по себе малы, то их точное совпадение – можете себе представить! Нет, такого вообще не бывает. Кстати, я тоже не сразу это понял. Сейчас кажется очевидным, когда доказана общая теорема...

– Короче, Склифосовский, – тихо, но угрожающе проговорил Антон.

– А вот налейте кофе, тогда и буду короче, – неожиданно взъелся Даниил, бросив на Ромашина гневный взгляд. – Обмен равновероятными событиями в локальной области пространства-времени возможен лишь в том случае, если события, о которых идет речь, сами по себе обыденны и очень вероятны, понимаете? Вот, скажем, вы чиркаете спичкой, подносите ее к сухой бумаге, и появляется пламя. Какова вероятность, что все так и произойдет? Очень большая, верно? А какова вероятность того, что человек, который открыл багажник, чтобы положить туда мешок с мусором, положит именно мешок, а не горящую бумагу? Большая вероятность, согласитесь.

– Стоп! – воскликнул Илья. – Если играть в вашу игру, получается, что вместо того, чтобы положить мешок, Митрохин должен был взять спичку, чиркнуть ею...

– Чушь! – взмахнул руками Вязников. – Господи, как сложно объяснять математические закономерности непрофессионалам! Вы что, не понимаете, что причины остаются на своих местах? Причины обмениваться не могут – ведь они уже произошли, именно они создают равные вероятности для появления следствий! А вот следствия обмениваются. Черт! Неужели в этом доме мне никогда не дадут не только кофе, но хотя бы простой воды из-под крана? Совсем же в горле пересохло, особенно после мяса!

Репин выразительно посмотрел на Антона, тот поморщился – он не любил менять во время допроса взятую линию поведения. Сказал – обойдется, значит обойдется. В горле у него пересохло. А в мозгах у него не пересохло? То, что он несет, этот Вязников...

– Хорошо, – сказал Антон. – Честно говоря, если бы мне самому не хотелось...

Он взял со стола поднос, поставил на него чашки и пошел из комнаты. Когда Ромашин вышел, Илья плотно прикрыл за ним дверь и повернулся к Даниилу.

– И что же? – сказал он напряженным голосом. – Для того, чтобы происходил обмен равновероятными событиями, действительно достаточно знать, что такая теорема существует? Только знать это и ничего больше?

– Конечно, – устало сказал Даниил. – Знание изменяет манеру вашего поведения. Вы ЗНАЕТЕ и меняете вокруг себя распределение вероятностей всех событий. Явления природы не зависят от воли наблюдателя, вот в чем дело. От его состояния – да, зависят. А знание – это состояние.

Антон распахнул дверь ногой и вошел с подносом, на котором стояла чашка кофе и два стакана с холодным соком.

– О-о! – простонал Вязников и, взяв в руки чашку, отхлебнул два больших глотка. Илья отпил из своего стакана, а Антон пить не стал, поставил поднос на стол и спросил:

– К чему вы пришли в мое отсутствие?

– Мне кажется, – задумчиво сказал Репин, – что я начал кое-что понимать. И лучше бы я ничего не знал, вот что я скажу.

– Верно, – кивнул Вязников. – Лучше бы вы ничего не знали. От многая знания многа печали.

– Объясните, – потребовал Антон.

– Сейчас, – сказал Илья. – Я только задам Даниилу Сергеевичу один-единственный вопрос, а потом поглядим, что произойдет. Вернемся к пикнику. Кто-то должен был зажечь спичку, верно? Причина должна была существовать – это ваши слова. Никто из присутствовавших в тот момент на поляне со спичками не баловался.

– При чем здесь спички... – начал Антон, но Репин не дал ему договорить.

– Не мешай, – резко сказал он. – Итак, Даниил Сергеевич... У вас наверняка есть ответ на этот вопрос. Вы просто обязаны были поинтересоваться. Как исследователь.

– Конечно, – кивнул Вязников. Он отпил еще кофе, всячески изображая удовольствие. – И в других случаях я искал тоже.

– Нашли?

– Не везде. В лесу – да, нашел. В некотором смысле мне повезло – я ведь не знал радиус действия эффекта. Ходил по соседним селам и спрашивал о необычном, вроде как занимаюсь всякими аномальными явлениями. Не произошло ли чего в тот день, когда на поляне человек сгорел?

– В Вырубово?

– И в Вырубово тоже. Там еще две деревни поблизости. Копелево и Клюево. Леонид Тихомиров живет в Клюево. Работает водителем автокрана. В тот день закончил дома ремонт и весь мусор снес на задний двор. Там было много старых газет и журналов – за полвека, отец его собирал, потом и сам он тоже, в юности, а теперь решил все сжечь, чтобы места не занимало. Лучше бы библиотеке отдал, там ведь, по его словам, были подшивки "Техники-молодежи" аж за пятидесятые годы! Впрочем, у каждого свои представления о целесообразности... Жена, к тому же, потребовала – ей эта груда бумаги давно поперек горла стояла, пыли сколько... В общем, сложил он на заднем дворе большую кучу, облил бензином, чтобы лучше горело. Жена рядом была и еще сын их семилетний – они рассказ Тихомирова подтверждают полностью. В общем, подготовил он костер, чиркнул – не спичкой, а зажигалкой, – поджег свернутую в трубку газету и бросил в кучу макулатуры. Но вместо того, чтобы вспыхнуть ярким пламенем, куча эта буквально взорвалась. Заметьте, я передаю слова Тихомирова, ничего от себя не добавляю. Будто какая-то сила подбросила журналы в воздух, они разлетелись в разные стороны, одна подшивка угодила Тихомирову в лицо, рассекла бровь... Он мне, кстати, показал – бровь действительно была залеплена пластырем. Все журналы и газеты оказались разбросаны по территории двора. Тихомиров, его жена и сын стояли, разинув рты, и ничего не могли понять. Весь день потом собирали обрывки бумаги, ничего больше жечь не стали – решили, что плохой знак. Накрыли кучу полиэтиленом, так и оставили. Тихомиров мне эту кучу показал – я взял оттуда подшивку "Техники-молодежи" за пятьдесят четвертый год, там печатались футуристические очерки – якобы репортажи со Всемирной выставки двадцать пятого века. Должно быть, эта подшивка внизу лежала – бензином от нее почти не пахло. Вот такая история.

– Вы полагаете, что происшествие во дворе Тихомирова связано с событиями на поляне? – задумчиво спросил Репиний.

– Других аномальных явлений в тот день никто больше не наблюдал, – не очень уверенно сказал Даниил. – А с точки зрения теоремы обмена вероятностей все так и должно было случиться. Что происходило? На поляне: Володя наклонился над багажником и сделал движение, чтобы положить туда мешок с мусором. В Клюево: Тихомиров бросает в кучу бумаги, политой бензином, горящий факел. Это причины, породившие два абсолютно равновероятных события. Произошел обмен следствиями: Володя загорелся вместо бумаги, а кучу журналов разбросало на заднем дворе Тихомирова.

– Согласитесь, Даниил Сергеевич, – Илья говорил теперь спокойно, похоже, он принял для себя на веру объяснения Вязникова, а может, напротив, счел их совершенно неубедительными и теперь мягко дожимал подозреваемого провокационными вопросами, – согласитесь, что следствия как-то несоразмерны с причинами. Горящая газета – и сгоревший человек, да еще и машина впридачу, причем горение было весьма странным, не зря же сначала мы катили бочку на ваш институт... Это с одной стороны. С другой: Митрохин сделал резкое движение, бросая в багажник мешок. Результат – груду подшивок разбрасывает по всему двору.

– Да, я думал об этом. Вы неправильно ставите вопрос. На самом деле между причиной и следствием в этом случае нет энергетической связи – равны вероятности событий, и только.

– Но откуда энергия взялась? – воскликнул Репин. – Чтобы груду бумаги по двору разбросать и автомобиль с человеком сжечь!

– Откуда я знаю? – пожал плечами Вязников. – Я математик, а то, о чем вы спрашиваете, – из области физики.

– Если мы сейчас поедем с вами к этому Тихомирову, – подал голос Антон, – вы не будете возражать?

– Почему я должен возражать? – удивился Даниил. – Поехали, конечно. Не думаю, что он забыл то, что с ним случилось три недели назад. Там еще жена есть и сын тоже. Только...

– Только... – иронически произнес Антон. – Только ехать, по-вашему, не нужно?

– Если мы поедем, и все окажется, как я сказал... И еще в других случаях, если вы захотите проверить, и это подтвердится... Вы поверите, что теорема Вязникова справедлива.

– Поверим-не поверим, – раздраженно сказал Антон, – к чему вы клоните?

– Даниил Сергеевич хочет сказать, – повернулся к Антону Илья, – что в тот момент, когда мы поверим, что теорема об обмене равновероятными событиями действительно доказана, мы сами – ты и я – сможем делать то, что сейчас умеет пока лишь один человек.

– Умеет... – с горечью произнес Вязников. – Если это называется умением...

– Я фигурально, – Репин провел в воздухе рукой большой круг, как бы сводя воедино все, что было уже сказано. – Формулирую иначе: когда мы узнаем, что теорема Вязникова верна, – а пока мы оба сильно в этом сомневаемся, – вокруг нас начнут происходить такие же странные и необъяснимые события, какие сейчас случаются в вашем присутствии.

– Да, – кивнул Вязников, – так и будет.

– Ты готов к этому? – спросил Илья у Антона.

– Илюша, – сказал Антон, – ты что, поверил в то, что он сейчас тут наговорил? Это же полная чепуха.

– Статуэтка Дон Кихота, – пробормотал Даниил. – С чего бы ей падать?

– Не знаю, – резко сказал Антон. – Возможно, это какие-то ваши фокусы.

– Куда мне до Давида Копперфильда, – с горечью произнес Даниил. – Хотел бы я, чтобы все это оказалось чьими-то фокусами.

– Поехали, – Илья вскочил на ноги.

– Вы уверены, что...

– Ну что вы, в самом деле! Дальше меня все равно не пойдет. Видите, Антон ни в грош не ставит вашу теорему.

– Да какое это имеет значение? – с видимым отчаянием воскликнул Вязников. – Ваш друг услышит рассказ Тихомирова, а может, и кучу макулатуры увидит, если ее еще не свезли со двора... А потом в цирк пойдет и в ту квартиру на Цветном... И не мне он в конце концов поверит, а вам. Вы его убедите, а не я.

– Поехали, – повторил Репин. – Сейчас четыре, будем там не позднее пяти, к ужину вернемся.

В гостиной Света с Олей смотрели телевизор – шла передача "Моя семья".

– Светик, – сказал Антон, – нам нужно съездить по делу, вернемся часа через два, вы пока ужин приготовьте, мы будем голодные и злые.

– Не боитесь ехать со мной в одной машине? – спросил Вязников, когда они спустились на улицу и подошли к "жигулю" Репина.

Ответа он не получил.

x x x

Леонид Афанасьевич Тихомиров вернулся домой со смены и готовился хорошо поужинать. Сына дома не было, играл у соседей. Когда у ворот остановился синий "жигуленок", Тихомиров, выглянув в окно, сказал:

– Опять этот пожаловал. Ну, помнишь, про макулатуру допытывался? Физик, едрит его. Темная личность.

– Поставить еще рюмку? – спросила Таня.

– Три, – приказал Леонид Афанасьевич, увидев, что из машины следом за Вязниковом вылезли еще два мужика и пошли к дому, оглядываясь по сторонам.

Ужинать, однако, не пришлось. Антон предъявил удостоверение и повел разговор так, как считал необходимым. Он молчал всю дорогу, прокручивал в памяти сумятицу резниковских измышлений и все больше убеждал себя в том, что математик очень ловко водил их обоих за нос. Играл на том, что ни Антон, ни Илья, мягко говоря, не специалисты в интегралах и вероятностях. В доме Тихомирова Вязников устроит очередное представление, и нужно смотреть в оба, чтобы не упустить истинную подоплеку событий. Скорее всего, сельский водила не имеет к делу об убийстве Митрохина никакого отношения. Но именно это труднее всего доказать, когда тебе тычут в нос математические определения.

Попросив оставить его вдвоем с хозяином, Антон очень быстро вытащил из раздраженного неожиданной голодовкой Тихомирова рассказ о событии трехнедельной давности. Противоречий с показаниями Вязникова он не обнаружил, да и не ожидал, что в рассказе окажутся противоречия – у математика было время подготовиться.

– Подшивки вы сохранили или выбросили? – спросил Антон.

– Глаза бы мои их не видели и руки не держали, – хмуро проговорил Тихомиров. – Как мне по морде залепило... Танька соседям раздала. Приходили и брали. А что осталось, она потом понемногу на мусорку снесла. Те, что больше всего бензином воняли, и никто брать не хотел.

– У вас, значит, ничего не осталось?

– Ничего, – твердо сказал Тихомиров.

– А кто из соседей взял, можете показать? – продолжал допытываться Антон, понимая, впрочем, бессмысленность своего вопроса. Ну, увидит он своими глазами подшивку журнала "Знание-сила" за шестьдесят третий год, и что?

– Да все брали, – пожал плечами Тихомиров. – Я следил, что ли? Шли и брали, ворота открыты.

– Ну хорошо, – вздохнул Антон. – Извините, что побеспокоили. Служба. Можете...

Он не договорил. В соседней комнате что-упало, грохнуло, и вечернюю тишину взрезал вопль, от которого, как сказал бы автор какого-нибудь романа о привидениях, "кровь застыла в жилах". Почему-то эти слова всплыли у Антона в голове – его-то кровь, если быть точным, скорее закипела, и прежде, чем он успел подумать о чем-нибудь еще, кромы стынущей в жилах крови, ноги, будто повинуясь заранее заложенной программе, развернули его тело к двери. Хозяин, впрочем, оказался проворнее. Он оттолкнул Антона плечом, дверь распахнул ногой и исчез в комнате, что была гостиной, а вопль уже смолк, только шелестело что-то, будто невидимка пересчитывал банкноты.

Ноги поднесли Антона к дверному проему, и глазам представилась картина, которую он – эта уверенность возникла мгновенно – не смог бы забыть до конца жизни.

Сервант, в котором Таня Тихомирова хранила единственный в доме сервиз, лежал на полу, задняя его стенка была будто прожжена огромной паяльной лампой, опаленые края отверстия еще слегла дымились, и видно было, в какое месиво осколков превратились тарелки глубокие и мелкие, блюдца чайные и чашки с резными ручками, а фаянсовая сахарница почему-то не сломалась и лежала на груде битой посуды, будто единственный сохранившийся зуб в раздробленной в драке челюсти.

Таня прижалась к стене в противоположном углу комнаты, Тихомиров обнимал ее за плечи и что-то бормотал в ухо – похоже, только состояние жены его сейчас беспокоило по-настоящему. Репин почему-то сидел на полу рядом с дверью в прихожую, а Вязников стоял посреди комнаты, и чуть выше его головы сиял ярким оранжевым светом шар размером с большой кулак.

"Ну конечно! – подумал Антон, успокаиваясь. – Шаровая молния. Грозы вроде нет, но они и без гроз иногда появляются". Почему-то фраза о застывшей в жилах крови вспомнилась ему опять, приобретя юмористический оттенок, будто мелодия, прозвучав сначала в одной тональности, затем перешла в другую, более для нее подходящую.

Сколько времени это продолжалось? Антону показалось, что прошло минуты две – на самом деле это могло быть и две секунды. Шар слегка поднялся, будто буй на поверхности водоема, и медленно поплыл в сторону окна. "Они ведь взрываются неожиданно, – мелькнула у Антона мысль. – Не дай Бог, если сейчас рванет"...

Шар подлетел к закрытому окну, просочился сквозь стекло и поднялся вверх, исчезнув из поля зрения. Кто-то бросился к окну, распахнул створки и высунувшись наружу, посмотрел вверх – Антон не сразу понял, что это был Илья, фигура представилась ему черным силуэтом на голубом фоне.

– Илюша! – предостерегающе воскликнул он.

Снаружи донесся легкий хлопок, будто кто-то ударил в ладоши.

– Все, – сказал Репин, обернувшись. – Энергии выделилось немного, это молния второго типа, они обычно исчезают без взрыва.

И сразу в комнате стало шумно – говорили все, никто друг друга не слушал, и снова воспринимать цельную картину происходившего Антон смог лишь некоторое время спустя – пять минут, а может, десять, – когда совместными усилиями подняли и поставили к стене сервант. Осколки сервиза вывалились из раскрывшейся дверцы и лежали на полу, Таня принесла веник и сгребала в совок остатки семейной реликвии, муж хотел ей помочь, но она отодвинула его плечом – отстань, мол, сама справлюсь, – и он подошел к Антону, глядя следователю в глаза: вот, мол, видишь, что делается, будто рок какой-то. Сначала журналы, теперь сервиз...

– Антон Владиславович, – произнес Даниил тусклым голосом, сделал шаг к табурету и упал на него так резко, что Антону послышался хруст сломанной копчиковой кости. – Вам нужно еще какое-то доказательство справедливости теоремы Вязникова?

– Шаровая молния... – начал Антон.

– Да, конечно. Вечная наша способность объяснять непонятное неизвестным. Грозы нет, атмосферное электричество в норме. Вас тут не было – шар появился вон в том углу, где нет никаких отверстий или щелей. Спросите у вашего коллеги, если мне не верите.

Репин захлопнул окно. Стекло, в котором шар прожег отверстие, неожиданно лопнуло и со звоном посыпалось наружу, несколько осколков упали в комнату, и эксперт поспешно отошел в сторону.

– Да-да, – сказал он рассеянно, – так все и было, Антон. Мы разговаривали о погоде, и тут будто кто-то лампу зажег, мы обернулись...

– Шаровая молния, – повторил Антон. – Никогда прежде не видел. Нормальная шаровая молния. Очевидное-невероятное. Удивительное рядом. Сто раз показывали. Что тут такого?

– Ничего, – сказал Даниил, – если не считать того, что связной теории возникновения шаровых молний не существует. Кластеры всякие, холодная плазма, а толкового объяснения нет. Я прав, Илья Глебович?

– Да, – кивнул Репин. – Шаровые молнии – будто следствия без причины. Феноменология известна, идей навалом, но надежной теории не существует.

– Гражданин следователь, – подал голос Тихомиров, – если я в милицию заявление подам о возмещении ущерба... Ну, там природная катастрофа... Что-нибудь светит? Вы ведь сам видели, как свидетели...

– А? – не понял Антон. – Светит – что?

– Леонид Афанасьевич имеет в виду компенсацию ущерба, – пояснил Вязников и сам же ответил на вопрос хозяина. – Нет, не светит. Если, конечно, имущество не застраховано. У вас какая страховая компания?

– Никакой! – со злостью воскликнул Тихомиров. – Ты слышишь, Татьяна? Говорил я тебе: надо и надо, а что ты? Денег жалко?

Татьяна Алексеевна молча понесла на кухню полный битого стекла совок, Тихомиров шел следом и бубнил что-то о потерянной страховке. Когда они вышли, Илья сказал:

– Что нам тут делать? Поехали, договорим по дороге.

x x x

В машине долго молчали. Вязников сел сзади, откинулся на спинку и думал о чем-то своем, закрыв глаза, Антон сидел рядом с Ильей, который вел машину нервно, то увеличивая скорость до ста километров, то тормозя до тридцати, будто замечал перед собой неожиданное препятствие, хотя дорога была свободна – редкие машины шли на Москву в этот час, все больше из города.

– Илюша, – сказал наконец Антон, – что с тобой? Хочешь, я за руль сяду?

Илья покосился на приятеля, ничего не ответил, но, пропустив вперед нещадно сигналившую иномарку, свернул к обочине и остановися у дорожного указателя.

– Боюсь я ехать, – признался он, опустив руки на колени. – Нервничаю. Даниил Сергеевич, – обернулся он к пассажиру, и Eязников, вздрогнув, широко раскрыл глаза, – эффект вашей теоремы сильно зависит от стресса? Вы говорили...

– Зависит, да, – кивнул Вязников и выпрямился на сидении. – А сильно ли... Не знаю, статистика маленькая, сами знаете, чуть больше десятка случаев. Только что у Тихомировых, – я все время об этом думаю, – кто вызвал эффект? Вы или я? То, что не Антон Владиславович, – это ясно, он, слава Богу, в справедливость теоремы пока не верит и точной формулировки не знает. Значит, кто-то из нас двоих. И сдается мне...

– Вы хотите сказать, что были спокойны, а я нервничал?

– Д-да, в общем... Не то чтобы спокоен, но по сравнению с вами... Вас-то что поразило?

– Обыденность. Нормальная русская семья, нормальный дом, обычный, понимаете? Почему-то, когда Антон говорил с хозяином, а хозяйка предложила закусить чем Бог послал... Вряд ли смогу объяснить это ощущение... Будто щелкнуло что-то в мозгу, и я представил себе, как разлетаются эти проклятые журналы, и как в то же самое время в десяти километрах отсюда вспыхивает человек... Не знаю, может быть, именно тогда я поверил в то, что вы правы.

– Вы не то поняли, что я прав, – сочувственно сказал Вязников. – Вы поняли, что это – закон природы. Сильно действует на психику, верно?

– Что же стало сейчас причиной? Вероятности каких событий поменялись местами?

– Интересно, да? Вспомните все, что происходило. Я-то примерно представляю, что бы это могло быть...

– Скажите. У меня сейчас голова идет кругом.

– Хозяйка... Татьяна Алексеевна включила электрический чайник.

– Да, я помню.

– Лампочка зажглась?

– Не обратил внимания.

– Я тоже тогда не обратил внимания, но у меня хорошая зрительная память. Сейчас мы ехали, я вспоминал... Не зажглась лампочка. На лице Татьяны Алексеевны появилось удивленное выражение – наверняка чайник был исправен, – она вернула рычажок в исходное положение, но еще раз нажать не успела – в метре от нее возник этот шар. Помните, как она закричала?

– Никогда в жизни не забуду!

– Илюша, – сказал Антон, – может, ты меня все-таки пустишь за руль? Или будем здесь стоять до темноты? Нас, между прочим, жены ждут.

– Да-да, – кивнул Репин. – Только сначала надо разобраться. Я не хочу, чтобы это произошло по дороге. Или дома.

– Что – это? – резко сказал Антон. – Извините, я вас внимательно слушал, это просто бред двух сумасшедших.

– Да? – Илья положил ладонь на плечо Ромашина. – Ты знаешь, что в большинстве случаев шаровые молнии возникают без ясно определимой причины? А какова причина появления эн-эл-о? Помнишь, ты рассказывал, как года два назад в твоей спальне со стены упала картина? Ты сам говорил: даже штукатурка не осыпалась – просто будто кто-то вытащил гвоздь из стены вместе с намотанным на него шпагатом и аккуратно положил картину на диван, над которым она висела. Помнишь, как ты удивлялся и не мог объяснить?

– Помню, – буркнул Антон. – Мало ли что это могло быть...

– Мало ли что! Сколько раз в жизни мы сталкиваемся с явлениями, у которых нет причин? Чаще всего это мелочь, и мы говорим: причина, конечно же, была, просто мы не обратили внимания.

– А еще бывают причины без следствий, – заметил Вязников.

– Да, и это тоже. Часто ли ты нажимал на кнопку, и ничего не происходило, а потом нажимал еще раз, и все получалось? Ты говорил себе: случайность, не сработало. Кто из нас обращает внимание на такие мелочи?

– Мелочь недоказуема, – вмешался Вязников. – А что скажете о снаряде, который попал в цель, но не разорвался? Должен был взорваться, и детонатор сработал, но – ничего. Когда я был в армии, наши саперы на учениях разбирали такие снаряды и делали вывод: случайность. Все в полном порядке, но почему-то не сработало.

– Может, вы еще привидения вспомните? – взорвался Антон. – Послушай, Илья, я понимаю господина Вязникова, он готов любую теорию приплести, чтобы отвлечь от себя внимание, но ты-то!

Даниил с Ильей переглянулись, эксперт похлопал Антона по руке и сказал:

– Садись за руль. Пока с тобой безопасно. И хорошо, что ты ничего в теореме Вязникова не понял. Просто замечательно. Не думай больше об этом, ладно?

– Нет, – упрямо сказал Антон. – Что значит – со мной безопасно? И почему – пока?

– Илья Глебович боится, что, включив зажигание, он может вызвать в радиусе собственного влияния небольшое стихийное бедствие, – объяснил Даниил. – Вам это не грозит. А пока – потому что в конце концов теорема Вязникова станет и для вас очевидной истиной. И это действительно будет ужасно!

– Почему? – повторил Антон.

– Потому, – сказал Илья, – что в мире, где каждый знает теорему Вязникова, невозможно будет жить.

– Почему, черт вас обоих побери? – воскликнул Антон. – Знаю я какую-то теорему или не знаю – какая разница? Я уже и теорему Виета забыл, а без нее, говорят, невозможно решить квадратное уравнение. Ну и что? Оно мне нужно?

– Илья Глебович, – сказал Вязников. – Давайте я поведу машину. Я уже привык, что... Приходится привыкать, иначе жить невозможно. Я умею водить, не думайте. Правда, прав у меня нет, так что если нас остановят...

– Только этого не хватало, – буркнул Антон, вышел из "жигуленка", обошел спереди и остановился у дверцы водителя.

Репин не торопился покидать свое место, сидел, полуобернувшись к Вязникову, и о чем-то сосредоточенно думал.

– Ну, – нетерпеливо сказал Антон. – Выходи, Илья, уже поздно, Света меня со свету сживет. И не предупредить – мобильник я дома оставил.

– Да-да, – пробормотал Репин, не отрывая взгляда от Вязникова.

– Что? – спросил тот. – Почему вы так на меня...

– Не чувствуете? – тихо спросил Илья. – На голове...

Наклонившись к стеклу, Антон увидел то, о чем говорил Илья. Волосы на голове Вязникова стояли торчком, и между ними пробегали едва заметные искры разрядов. Будто в зачарованном лесу – каждый волос жил своей жизнью, выглядел травинкой, трепетавшей под сильным ветром, а разряды создавали впечатление неземной жизни, быстрой, самодостаточной и абсолютно непредставимой.

– Что? – повторил Вязников и поднял к голове ладони.

К пальцам метнулись маленькие молнии, Даниил инстинктивно отдернул руки и зашипел от боли.

– Черт! – воскликнул он, тряся пальцами. – Током бьет.

Может быть, это движение сняло с головы избыточный заряд, а может, иные причины сыграли роль, но электрическая буря в волосах математика прекратилась так же неожиданно, как возникла. Илья с Даниилом вывалились из машины и встали, полуобнявшись, будто каждый из них не мог держаться на ногах самостоятельно.

– Что ты чувствовал? – спросил Илья, неожиданно для себя перейдя с Антоном на "ты".

– М-м... Сначала ничего. А когда вы мне сказали, – Вязников сделал паузу, прислушиваясь к своим ощущениям, – жар возник в голове, не внутри, а на коже. Внутри как раз все было холодно, и холод этот спускался к ногам. У меня и сейчас ноги будто замороженные. Стою, как на ледяных столбах, впечатление такое, что отморозил пальцы.

Он опустился на асфальт, прислонился к кузову "жигуля" и расшнуровывал туфли, а потом снял носок с левой ноги и потрогал пальцы руками.

– Ничего, – удовлетворенно проговорил он. – Теплые.

– То, что ты сейчас описал, – сказал Репин, – я читал не так давно в книге о йоге Рамачараке. Раскрытие какой-то там чакры. Очень похоже.

Даниил натянул носок, надел и аккуратно зашнуровал туфли, но подниматься не стал, так и сидел, поджав ноги.

– Что это было? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросил Антон.

– Ты видел? – обернулся к нему Репин. – Хотел бы я знать, что стало причиной! Ясно, что не процессы в мозгу Даниила Сергеевича Вязникова. В его организме просто нет столько электричества.

– Как жить? – с неожиданной тоской в голосе сказал Вязников. – Как жить дальше?

– Антон тебе все прекрасно объяснит, – хмыкнул Илья. – Давайте действительно поедем, а то становится темно.

Антон сел за руль, посмотрел в зеркальце: Даниил привалился к спинке в углу сидения, Илья – у противоположной дверцы.

– Какой пакости теперь прикажете ждать? – спросил он. – Ямы на дороге?

Репин с Вязниковом переглянулись.

– Может, и ямы, – тихо проговорил Даниил. – А может, вспыхнет в небе звезда ярче Солнца, и жизнь на Земле прекратится в один миг, потому что изольются лучи смертные...

– Даня, – сказал Репин. – Возьми себя в руки. Пожалуйста. Антон все еще не понимает смысла твоей теоремы.

– Вы... Ты думаешь, что нужно объяснить? Так, чтобы понял?

Илья встретил в зеркальце взгляд Антона и сказал твердо:

– Ни в коем случае.

– Тогда поехали, – Вязников отвернулся к окну, за которым уже опустился быстрый вечер: в фиолетовом небе зажглись первые звезды, закат за лесом был багровым, завтра, похоже, ожидался ветренный день. У Даниила крепло ощущение, что все происходившее вокруг – в последний раз. И вечер этот, и дорога, и тихий напряженный разговор, и крик птицы, неожиданно взлетевшей из кустарника, и ослепляющий свет фар встречных машин, и красные огоньки машин, мчавшихся в сторону Москвы, и еще что-то, чего он не мог определить, потому что не думал об этом. Все было в последний раз, потому что...

– Что бы я ни говорил прежде, – тихо произнес Даниил, – все равно правда остается: Володю убил я. Больше просто некому.

– Если уж быть точным, – пошевелился невидимый уже в полумраке Илья, – то Митрохина убил Тихомиров, когда решил спалить старые журналы.

– Я, – громко и твердо сказал Даниил, будто точку поставил.

– Можно считать ваши слова официальным признанием? – поинтересовался Антон.

– Можно, – сказал Вязников. – Если признание – царица доказательств, считайте дело законченным.

– Антон, – предостерегающе произнес Илья, – не слушай ты его, ради Бога. И поехали наконец. Сколько можно стоять на месте?

Антон включил зажигание и вывел машину в правый ряд. Минут через десять проехали пост ГИБДД, зарево огней большого города осветило полнеба, притушив звезды, Антон свернул с магистрального шоссе, и за все это время никто не проронил ни слова. Когда подъехали к дому, Антон сказал:

– Что мне делать с вашим признанием? Что я напишу в деле? О теореме Вязникова, в которой ничего не понял?

Даниил промолчал, Илья хмыкнул. Наверх почему-то поднялись по лестнице, никто даже не подумал остановиться у шахты лифта. Женщины сидели на кухне и, похоже, без мужей чувствовали себя вполне комфортно.

– Ну вы даете! – заявила Света. – Где вас носило три с половиной часа? Антон, почему ты не взял мобильник?

– Вы тут зря времени не теряли, – улыбнулся Антон. – Нам-то хоть коньяк оставили?

– Ты же видишь, – возмутилась Света, – бутылка почти целая. Мы только в кофе...

– Некий Протченко, – назидательно признес Антон, – тоже употреблял коньяк только с кофе, что не помешало ему стать серийным убийцей.

– Вот так он всегда, – повернулась Света к Оле, которая хмурилась и не сводила взгляда с мужа, – на любое мое замечание приводит в пример какую-нибудь жуткую криминальную историю.

– Что случилось, Илюша? – тихо спросила Оля.

– Ничего, – сказал Илья. – Даниил, садись и, пожалуйста, не думай о плохом. Кофе тебе с коньяком или без?

– Ты полагаешь, – усмехнулся Даниил, – что достаточно думать о хорошем, и тогда вместо монстров в мир будут являться ангелы?

– Не знаю, – сказал Илья. – Может быть. Что мы знаем о следствиях из теоремы Вязникова? Садись, в ногах правды нет.

Даниил покачал головой.

– Я пойду, – сказал он. – Если, конечно, в кармане у Антона Владиславовича нет предписания на мой арест.

– Нет у него ничего, – заявил Репин. – И не будет.

Вязников повернулся и пошел к двери.

– Пожалуйста, Даниил, – сказал ему вслед Илья, – держи себя в руках. Теперь...

Он не договорил. В соседней комнате, где несколько часов назад шел допрос с пристрастием, что-то с грохотом повалилось, и чей-то истошный вопль прорезал тишину. Вязников застыл на пороге, Оля бросилась мужу на грудь, Света вцепилась в спинку стула, и лишь Антон сохранил самообладание. Он ворвался в кабинет, готовый к чему угодно, но только не к тому, что увидел, включив свет.

Все оставалось на своих местах. Ничто не разбилось, не упало, даже не сдвинулось с места. И кричать здесь тоже было некому. Только... Показалось, или действительно легкое дуновение воздуха коснулось щеки, будто кто-то невидимый проскользнул мимо Антона в проем двери? Он обернулся, встретил настороженные и испуганные взгляды и покачал головой.

– Я... – Вязников, так и стоявший на пороге, сглотнул, будто подавился несказанным словом, – я забыл предупредить, Илья. Это может быть и звук без... Тоже ведь вероятностный процесс. Где-то кто-то что-то... А слышно совсем в другом месте.

– Ты думаешь, это я? – спросил Репин.

– Кто теперь разберет – я, ты... Пойду.

Дверь хлопнула.

– О Господи, – сказал Антон. – И что же, теперь так будет всегда?

– Что? – спросила Света. – Что там? Кто?

– Никого, – сказал Антон. – Все в полном порядке.

– Но там...

– Никого, – твердо повторил Антон. – Показалось. Звуковая галлюцинация.

– У всех сразу?

– Илюша, – сказал Антон, – я действительно ничего не понял в этой теореме. Ничего! Почему же она...

– Как-то, – произнес Илья, осторожно высвободившись из объятий жены, – великий физик Бор повесил над своей дверью подкову. "Зачем вы это сделали? – спросили его. – Вы же не верите в приметы!" "Не верю, – ответил Бор, – но я слышал, что подкова приносит счастье даже тем, кто в это не верит".

– Что теперь будет? – растерянно спросил Антон.

x x x

Вязников вышел из подъезда и в темноте не сразу сориентировался, в какую сторону идти. К троллейбусной остановке вроде бы налево, туда, где светилась реклама мебельного магазина. А может, направо – днем, когда он шел к дому сдедователя, то, кажется, проходил мимо детского сада. Или нет?

"Ну, – подумал он, – и чего я добился? Нужно было все отрицать. Все. И о теореме – ни слова. А я струсил. Страшно стало держать это в себе – поделиться захотелось. Думал – все равно не поверят. Не примут. Не поймут. А они... Илья – умница, все схватил на лету.

И что теперь? Теперь – ничего. Конец. Господи, как хорошо было еще два года назад! Когда все только начиналось, и я не подозревал, к чему приведут вычисления, ни о чем не думал. Наука. Чистая математика. Вероятностные процессы.

Не вернуть.

И не остановить.

Даже если сейчас убить обоих – Илью, который уже все знает, и Антона, который все поймет завтра, – ничего не изменится. Придется покончить и с собой, а на это я никогда не решусь. Характера не хватит.

Убить обоих... Господи".

– Даниил! – услышал Вязников за спиной быстрые шаги. – Погоди!

Репин догнал его и пошел рядом.

– Решил меня проводить? – хмуро сказал Даниил. К остановке подходил троллейбус, если его пропустить, то ждать следующего придется полчаса, не меньше. – Извини, мой номер...

– Постой, – Репин взял Вязникова за локоть и развернул к себе. – Скажи мне только две вещи. Во-первых, почему ты говорил о знании, тогда как достаточно веры? Просто играл словами, чтобы сбить с толку Антона?

– Я не...

– Не надо со мной так! Я тебе сразу второй вопрос задам: это ведь не случайно получается. Менять равновероятные события. Ты умеешь сам. Во всяком случае, грохот в комнате – твоя работа. Я смотрел в этот момент на тебя и видел – ты подумал, нахмурился, решил, тут все и произошло. И в машине тоже, хотя там было темно, и я не видел твоего лица, а потому не могу ручаться. Я прав?

Даниил проводил взглядом удалявшийся троллейбус и попытался потихоньку высвободить локоть. Убедившись, что проще справиться с волчьим капканом, Вязников спросил:

– А ты не боишься так со мной?

– Значит, я прав? – настойчиво повторил Илья.

– Да господи... Я с этим который месяц живу! Все время приходится себя сдерживать и не всегда удается, я же человек, в конце концов, а не машина!

– Значит, и Митрохина...

– Он был подлецом! Господи, каким же он был подлецом! То, что он крал научные идеи и результаты, – ты думаешь, это было все? Это ерунда по сравнению... Над Машей он издевался, как мог, она ко мне прибегала, рассказывала, потому что больше никому не могла, даже подругам, а меня считала вроде диктофона – и сказать все можно, и никто не узнает, потому что дальше не пойдет. Сколько мне всего выслушать пришлось! Я человек или нет? Я все время сдерживался. Долго. А когда меня на пикник пригласили, решил.

– Но ведь о журналах во дворе Тихомирова ты не мог знать, – с недоумением проговорил Илья.

– А зачем мне было о них знать? Господи, ты же физик по образованию, а не гуманитарий хренов, как твой Антон! Подумай своей головой: зачем мне было знать о Тихомирове? Теорема Вязникова гласит: обмениваются события, обладающие равными вероятностями. И все! Все! Достаточно знать, каким будет одно событие, а равновероятное ему природа найдет сама, это ведь естественный процесс, как сопротивление току или турбуленция.

– В радиусе действия твоих способностей?

– Какой еще радиус действия? Нет никакого радиуса действия! Второе событие может произойти где угодно – на Марсе, в туманности Андромеды, в соседнем переулке!

– Подожди, – забормотал Илья. – Но ведь, тем не менее, рвануло в ближайшем селе, а не где-то там...

– Дорогой Илья, – Вязников неожиданно успокоился и резким движением высвободил наконец свой локоть. – Владимир умер в четырнадцать часов восемь минут с секундами. А журналы во дворе Тихомирова взлетели на воздух в пятнадцать часов тридцать две минуты, и это мне сказал старик из соседнего дома, который все видел в окно и засек время. Господин Ромашин не удосужился даже расспросить соседей!

– Ты хочешь сказать...

– Нет между этими событиями ничего общего! – отрезал Даниил. – То есть, происшествие у Тихомирова, конечно, результат действия теоремы Вязникова, но – результат спонтанный, таких знаешь сколько каждую минуту происходит в нашем разнообразном мире? Перечислить? Начиная с обычных шаровых молний и кончая всякими там эн-эл-о, привидениями в замке Шпессарт и черт знает чем еще!

– И те тринадцать случаев, о которых мы говорили...

– Не знаю. Что-то наверняка было связано, что-то – нет.

– Если сейчас ты захочешь, чтобы я вспыхнул, как Митрохин...

– Или чтобы под тобой провалилась земля, – насмешливо сказал Даниил. – Наверное, так и произойдет.

– Тебе это нравится? – воскликнул Репин.

– Что – это?

– Сила.

– Это не сила, Илья, – вздохнул Даниил. – Это слабость. Если бы я был сильным, никто никогда не узнал бы о том, что существует такая теорема. Если бы я был сильным, Илья, то покончил бы с собой сразу, как только доказал теорему. Я хотел, но... Я слабый человек, я хотел жить...

– Покончил с собой? – удивился Репин. – О чем ты?

– Ты прекрасно понимаешь – о чем. В справедливость теоремы Вязникова достаточно поверить. Если каждый поймет, что в состоянии менять местами любые равновероятные события во Вселенной... Наступит хаос! Завтра над Красной площадью повиснет эн-эл-о и испепелит Кремль. Или вдруг сгорит безо всякой причины фирма конкурента. Здоровый человек упадет и умрет – и тоже без причины, потому что...

– Для этого нужно знать точные величины вероятностей, а это, по твоим же словам, невозможно, – пробормотал Репин и отшатнулся от Вязникова, как от прокаженного. – Точную вероятность смерти конкурента и точную вероятность другого собы...

Репин осекся.

– А, – сказал Даниил, – дошло наконец. Разве, чтобы сделать шаг, ты решаешь в уме уравнения натяжения сухожилий?

– Это ужасно! – вырвалось у Репина.

– Извини, Илья, – сказал Вязников, – я пойду. Вон идет следующий троллейбус.

Он повернулся и побежал к остановке, широко расставляя ноги. Илья успел подумать, что так бегают люди, никогда не занимавшиеся спортом. Хлипкие интеллигенты. Решатели уравнений и сочинители теорем. Такие придумали атомную бомбу и...

Даниил споткнулся и повалился головой вперед, нелепо раскинув руки. Он лежал на асфальте, будто черная клякса – бесформенная и бессмысленная. Илья успел поразиться тому, как легко превратить в кляксу живого человека, и только после этого до его сознания дошел наконец негромкий звук выстрела.

x x x

– Спасибо, – сказал Антон, когда они остались вдвоем на кухне – женщин Илья отвез к себе домой, а потом вернулся, чтобы дождаться друга, дававшего показания руководителю следственной группы.

– Не стоит, – прохрипел Илья. За прошедшие часы у него почему-то сел голос. Он вроде бы не кричал, и, когда приехала патрульная машина, о произошедшем рассказывал, нисколько не волнуясь, но голос все-таки пропал, будто после футбольного матча, на котором он отдал все силы – душевные и физические, – поддерживая любимую команду.

– Пойми, – продолжал Антон, – у меня просто не было времени. Я шел за тобой и слышал каждое слово...

– Я это понял, – перебил Илья и поморщился – в горле будто потерли наждачной бумагой.

– А когда он побежал... Ты правильно оценил ситуацию, спасибо тебе. Нападение при задержании, попытка к бегству – все верно.

– Тебя отдадут под суд.

– Конечно, – кивнул Антон. – Оружие я сдал, от следственной работы меня временно отстранили. Перетерплю. Твои показания очень помогли, спасибо еще раз.

– Зачем? – простонал Репин.

– Илюша, – сказал Антон, – по идее, я и тебя должен был бы пристрелить, если бы рассуждал так, как наш бывший подозреваемый. Люди, знакомые с теоремой Вязникова, опасны для человечества и для всего мироздания, так ведь?

– Ты же не веришь в...

– А подкова на двери помогает даже тем, кто не верит. Черт возьми! Я хотел, чтобы Вязников научил нас с тобой пользоваться этой силой. Мы этого добились. Третий – лишний. Почему ты хандришь?

– Я боюсь, – прохрипел Илья, помедлив.

– Кого? Вязников мертв, информацией, что на его компьютере, никто заниматься не станет – теоремы всякие, математика, никому не нужная чушь. Когда следствие закончится, я все это сотру. О теореме знаем только мы двое. Ты уже умеешь ею пользоваться, а я пока нет. Научишь. Вот, например. Можешь зажечь газ, не подходя к плите? Не знаю, как это лучше сделать. Ты хочешь поднять книгу, а вместо этого зажигается газ. А где-то в другом месте в это время у кого-то гаснет зажженная спичка. Верно?

Илья посмотрел на Антона исподлобья, даже оборачиваться не стал – пламя над конфоркой вспыхнуло ярко, поднялось под потолок, лизнуло висевшую над плитой лампу, треснуло стекло, посыпались осколки, огонь перекинулся на полотенце, прикрывавшее блюдо с приготовленными Светой варениками. Антон вскочил на ноги, заметался, сбивая пламя, кричал – начал гореть, смрадно воняя, стенной шкафчик, а потом и занавески на окне занялись.

Илья сидел, глядя перед собой в одну точку. Ему уже не было страшно. Страшно ему было тогда, когда он бежал к распростертому на асфальте телу Вязникова – почему-то казалось, что Антон выстрелит в спину, такого быть не могло, но он все равно боялся. И потом, давая показания знакомому следователю, Илья боялся тоже – себя боялся, ему было страшно, потому что казалось, что даже самая простая мысль способна вызвать неисчислимые бедствия, потому что кто ж знает, как действует эта проклятая теорема – с каким природным явлением в какой части Вселенной его мысль, простая, как инстинкт самосохранения, может оказаться равновероятной? Он сядет на стул, но стула под ним не окажется, потому что в далекой галактике взорвется звезда, у которой совсем вроде бы не было причин взрываться. И погибнет целый мир.

Илья не помнил, что говорил следователю. Видимо, он все сказал правильно, если Антон решил его поблагодарить. Видимо, он и потом поступал так, как было нужно: вернулся с Антоном домой, где ждали вконец измученные и ничего в произошедшем не понявшие Света с Олей, и отвез женщин в Теплый Стан – через весь город, и ничего по дороге не случилось. Ничего и не должно было случиться, потому что он ни о чем не думал, действовал, как автомат, робот с заданной программой. А потом еще обратно ехал и ждал Антона, задержавшегося в управлении. Не задержавшегося, впрочем, а задержанного – так правильнее. И все это время сидел на этом стуле и ни о чем не думал, потому что боялся думать.

Нельзя жить, когда боишься думать. И нельзя думать, когда не знаешь, какие катастрофы способна вызвать одна твоя мысль о том, что бутерброд всегда падает маслом вниз.

Илья лишь однажды приоткрыл сознание – когда Антон сказал ему "научишь" и попросил для примера зажечь газ. Это оказалось просто. Очень просто. Просто, как вздохнуть. Он ясно увидел – не глазами, а своим знанием теоремы Вязникова: где-то на юге (Франция, Италия – не понять, смутное видение, неважно) горит лес, с дерева падает пылающая ветка, и вспыхивает... нет, не трава, трава не горит, хотя вокруг бушует пламя, этот зеленый круг потом наверняка вызовет шок удивления у лесных пожарных, а здесь, на кухне Антона, порыв воздуха из раскрытой форточки... И все меняется местами – порыв воздуха в лесу отводит пламя от травяного покрова, а воздух в кухне вспыхивает и...

– А-а! – кричал Антон, ладони его уже покрылись волдырями, он сбивал пламя сначала полотенцем, потом ковриком, но этого было мало, это вообще ничто, это не поможет, нужно спасаться самим, звонить в пожарную, телефон в гостиной...

– Антоша, – сказал Илья, чувствуя спиной страшный жар и отгораживаясь от него холодом космического пространства. – Ты же хотел понять, что будет. Вот так все и будет, когда каждый узнает о теореме. Так и будет. Так...

Он повторял одно и то же, чтобы не думать, чтобы ни о чем не думать, потому что, если не думаешь, то забываешь и о том, что равновероятные события можно поменять местами, и тогда останешься жив...

Только не думать, иначе инстинкт самосохранения сделает то, чего делать нельзя, Даниил этого не простит, он знал, чего нельзя делать, а теперь его нет, и значит...

Только не думать.

x x x

Когда полчаса спустя пожарные прорвались наконец через завалы и смрад к очагу возгорания, картина, представшая взгляду бойцов, оказалась настолько поразительной, что в протоколе никто не решился описать ее в точности. Кухня в квартире следователя милиции Антона Ромашина выгорела до бетонных блоков, жар здесь, похоже, достигал минимум тысячи градусов. Тело хозяина – скорее всего, это был Антон Ромашин, хозяин квартиры, хотя доказать это не представлялось возможным, – обуглилось и стало абсолютно непригодным для опознания. Посреди пепелища, однако, стоял совершенно целый стул, на котором сидел, глядя перед собой бессмысленным взглядом, эксперт Илья Репин в шерстяной рубашке, вельветовых брюках и черных туфлях. Он сидел прямо, будто приклеенный к стулу, – впрочем, тело и на самом деле оказалось приклеенным, во всяком случае, отодрать его от стула не смогли, так и вынесли во двор, но это было уже потом, когда труп согрелся, а в тот первый момент он был холоден, будто год пролежал в морозильной камере. Боец пожарной охраны Роман Акмошин, дотронувшийся до тела, едва не потерял палец – кожа примерзла, как это бывает, когда трогаешь глыбу сухого льда.

Эксперты пожарной охраны, работавшие на объекте, не пришли к единому мнению относительно причины возгорания. Вспыхнуло в районе плиты, но горел не газ, поскольку вентили были закрыты. Что вспыхнуло? Возможно, на плите лежал брус чрезвычайно горючего вещества, сгоревшего полностью и не оставившего следов. Таким было одно из мнений. Оно выглядело более обоснованным, нежели второе (проникновение в квартиру шаровой молнии через открытую форточку), тем более, что погибшие – следователь Ромашин и эксперт Репин – в последние недели занимались расследованием дела, в котором были замешаны сотрудники Института физики горения. Правда, привлеченные к экспертизе профессионалы из этого института упорно настаивали на том, что материалы, которыми они занимались, никогда из лабораторий не исчезали и, к тому же, к обнаруженным на пожаре результатам привести не могли. Но, скорее всего, физики лукавили, поскольку институт у них секретный, и не все тайны можно было рассказать даже официальным дознавателям из пожарной инспекции.

О ледяной мумии Репина в экспертном заключении не было сказано ни слова – эта загадка природы к возгоранию не имела, похоже, никакого отношения. Бывали и раньше случаи, когда сгорало почти все, но в пламени сохранялся нетронутым островок, будто потусторонними силами огражденный от жара, – послушать пожарных, это, хоть и очень редко, но случалось, если в квартире жил праведный человек.

x x x

– Это Бог их наказал, – убежденно сказала Маша Митрохина, выходя из ворот Ваганьковского кладбища после похорон Вязникова. Проводить его пришли человек двадцать – сотрудники института, официальное лицо из прокуратуры, не пожелавшее представиться, и несколько случайных посетителей кладбища, краем уха услышавших, что хоронят человека, убитого сотрудником милиции при весьма странных обстоятельствах: то ли убегал, то ли, наоборот, первым напал и был застрелен в порядке необходимой самообороны.

Маша шла, опираясь на руку Вити Веденеева, а справа, чуть позади, брел Долидзе, вспоминавший, как погибший в огне следователь Ромашин приходил в лабораторию и задавал дурацкие вопросы, а теперь и сам сгорел почти как Володя, только еще мучительнее, потому что Володя, похоже, умер сразу, а этот, говорят, так кричал, что слышно было на первом этаже – соседи и вызвали пожарных, услышав ужасные крики и почувствовав запах гари.

– Маша, – сказал Веденеев, – Машенька... Нету Бога, Машенька... Все – случай. Одним везет в жизни, другим нет.

– Почему? – всхлипнула Маша. – Почему всегда не везет лучшим?

Веденеев переглянулся с Долидзе и еще крепче ухватил Машу за локоть. Лучшим... О ком она говорит? О Володе или Данииле? А может, об обоих? Да и следователь этот, что Даниила застрелил, вряд ли был порядочным человеком. Говорят, что Даня и не убегал вовсе, а уж нападать на представителя власти не стал бы даже под страхом смерти. За что его так?

За что?

– Проводишь Машу, – сказал Веденееву Долидзе, – заезжай ко мне. Помянем Даниила. Случай не случай, а поговорить надо. Я не силен в математике, он мне как-то дискету оставил, теорема какая-то. Может, посмотришь?

Веденеев кивнул. У ворот кладбища взревел мотор институтского автобуса. Люди занимали места, тихо переговаривались, и никто не видел, как над забором, чуть дальше второго ряда могил, повисла лохматая, белесая, сгущавшаяся к центру спираль с плотным ярким ядром. Спираль медленно вращалась и двигалась в сторону ворот. Там, где она пролетала, чугунные штыри забора изгибались, будто проволочные, а некоторые потекли черной вязкой жидкостью.

Автобус уехал, Веденеев усадил Машу в свой "жигуль", где уже ждала Лена Криницкая, заплаканная и не желавшая ни с кем разговаривать. Минуту спустя стоянка перед воротами опустела, и когда спираль выплыла на открытое пространство, никто ее не видел, кроме кладбищенского сторожа, застывшего в испуге. Сторож был пьян, он был пьян всегда, потому что не мог равнодушно смотреть, как опускают в землю живых еще недавно людей. Он мелко перекрестился, и нечистая сила, конечно, не устояла – спираль перекосилась, сломалась, съежилась и исчезла со всхлипом.

Оглавление

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

  x x x

Реклама на сайте