«Происшествие на Невском»

БОРИС ЗОТОВ

ПРОИСШЕСТВИЕ НА НЕВСКОМ

Научно-фантастическая повесть

Глава 1

Торопливо заканчивая возню в своем крошечном садике, Холмов то и дело поглядывал на небо. С Финского залива тянуло ветром, и серая полоска туч над водой разбухала на глазах. Холмов отставил лейку и бросился переодеваться: опаздывать на работу в первый же день было невозможно.

Он нежно поцеловал сонные Ольгины глаза и через пять минут уже стоял около вертолета на бетонном пятачке. Здесь прохладный воздушный поток бил ощутимее, срывая с лопастей и обшивки капли утренней росы.

- Видимость два километра, ветер западный пять метров, - прохрипел в динамике голос дежурного - отставного воздушного волка дяди Миши, - если хочешь лететь, Ростислав, не тяни. Через пятнадцать минут закроемся.

Холмов снял стояночные крепления, залез в холодную кабину и запустил тест-программу. На экране тотчас вспыхнули и побежали зеленоватые строки. Приятный голос компьютера, известный каждому летающему человеку как голос "девушки Нади", дублировал результаты проверки по всем системам.

Внезапно электронный ангел-хранитель сурово предупредил:

- Ресурс топливного преобразователя - один час работы.

Этот же текст высветился на дисплее тревожно мигающим красным.

От Черной Речки до Ленинграда было около двадцати-двадцати пяти минут лета. Железное пилотское правило - иметь на борту не меньше двукратного запаса топлива - выдерживалось тютелька в тютельку. К тому же в нагрудном кармане Холмова лежал запасной преобразователь воды в экологически чистое кислородно-водородное топливо. Он удостоверился, что свинцовый цилиндрик размерами с большой палец, или попросту "боб", на месте, и решительно нажал на клавишу стартера.

Холмов любил движение, и не просто движение, а именно взлет:

мягкий шелест мотора, упругое боковое покачивание, странно легко уходящую вниз землю. И даже искусственный голос "девушки Нади":

"Проверка закончена. Все системы в порядке. Температура воздуха за бортом - плюс двенадцать градусов. Счастливого полета".

С высоты четыреста метров Холмов бросил прощальный взгляд на свой дом. Отсюда шестигранник напоминал усеченную ступенчатую пирамиду древних ацтеков. Такие пирамиды стали появляться около всех больших городов в самом начале третьего тысячелетия, вбирая отливную волну осатаневших от воя, пыли и всей прочей урбанистики жителей. В ступенчатых четырех-пятиэтажных домах было спокойно, удобно: окна и передние двери каждой квартиры выходили в садик; подогреваемые теплом низлежащего жилья карликовые яблони здесь плодоносили дивно; на грядках не переводился зеленый лучок и пахучий укропчик, редиска и петрушка. Внутренний нежилой объем пирамид использовался для бассейнов, спортивных залов, саун, магазинов и прочей обслуги.

Собранный в два летних месяца из доставленных грузовыми дирижаблями готовых квартир дом заселяли студенты, аспиранты и молодые преподаватели. Народ с положением предпочитал отдельные коттеджи или хотя бы английские трехэтажные дома-квартиры, вытянувшиеся длинными плоскими змейками вдоль всей приморской скоростной магистрали. Холмов глянул под ноги: блестящие жучки ползли по трассе в несколько рядов.

Лесная спальня возвращала городу на Неве его работников.

Приткнул Холмов свой одноместный воздушный мотоцикл удачно, близко - на стоянку возле Марсова поля. Времени было достаточно. Направляясь к Невскому пешком, Холмов не спеша перебирал в памяти историю своего не совсем обычного трудоустройства.

Дело завязалось весной, когда Холмов выступал на заседании студенческого научного общества. На беду, председательствовал профессор Федоров, очень крепкий, жилистый и въедливый старик. Ему давно пора было на покой, но он по своей воле уходить не желал, везде энергично заседал и выступал, давя регалиями и старыми заслугами, как асфальтовый каток. Его нелепицами возмущались, но только заглазно: Федоров во всех советах и комиссиях пустил крепчайшие корни - коршуном атаковал каждого покушавшегося на его престиж. Эта черта вцементировалась в федоровский характер, как острый осколок стекла, еще во времена застоя.

Он привык считать науку большим круглым пирогом, к которому можно пробиться только скопом, кланом, командой.

Холмов попал в число недругов профессора на пятом семестре. Ростислав не выполнил ни одного из неписаных правил поведения настоящего пятерочника: сидел далеко от профессорской кафедры, лекций не записывал и на консультации не ходил. Предмет он легко усваивал и так.

Во время обсуждения холмовского доклада Федоров с пафосом довершил разгром:

- Интересы народного хозяйства требуют внедрения научных разработок. А где у Холмова практическая реализация, где внедрение? Идей каких угодно в состоянии набросать каждый. На математических моделях можно доказать что угодно. Научились, понимаете ли, лепить и гонять на машинах программы. Вот вы, товарищ Холмов, сделайте свою установку в металле, тогда посмотрим.

После Федорова обычно не выступали. А тут неожиданно на трибуну поднялся, вернее, колобком вкатился никому не ведомый странный мужичонка. Был он не старше тридцати пяти, но лыс, причем лысину пытался прикрыть прядями, заимствованными чуть ли не с затылка. Круглые голубые глазки сияли неизвестно какой радостью.

- Позвольте с вами решительно не согласиться, - безбоязненно посмотрел он на сразу позеленевшего от ярости председателя, - если от каждого ученого требовать, чтобы он был и слесарем, и толкачом своих научных идей, мы далеко не уйдем. Ученый, генерирующий идеи, редко бывает хорошим толкачом. А хороший слесарь еще реже бывает настоящим исследователем. Так зачем же требовать от молодого специалиста почти невозможного?

Он сошел с трибуны и снова забился куда-то в угол. А после заседаний поймал Холмова за локоть и увлек в пустую аудиторию, где и усадил за стол.

- Потолкуем, - сказал он и бесцеремонно перешел на "ты", - ты зови меня Христофором, отчество все равно не выговоришь - отец у меня бурят. А фамилия - Шулун, запомнил? Я заведую лабораторией проблем искусственного интеллекта в... - И он назвал престижнейший институт, стеклянное здание которого на Петергофском шоссе знала вся страна.

- Твой метод позволяет поднять степень упаковки информации в распознающих системах на один-два порядка? - допытывался Христофор.

- Даже больше, но тут есть непонятная глубина...

Ростислав вспомнил, как еще в родной Холмовке школьником на спор пытался достать до дна в пруду. Жутко было плыть в чернильную тьму и в сковывающий конечности могильный холод, пронизывать пласт за пластом и потом внезапно ощутить, что ориентировка потеряна и что плывешь в бесконечность... , Почти такое же чувство он испытал на четвертом курсе, когда отлаженная модель наконец заработала и компьютер стал давать неожиданные результаты и вообще повел себя как живое мыслящее существо.

Тогда-то он и понял, как близко подобрался к глубинной тайне, предельному порогу между живым и мертвым, и даже отшатнулся от нее в странном и сильном потрясении.

Он отогнал воспоминания и буднично ответил:

- Тут я еще не добрался до дна. Если для кодирования обычной картинки на телеэкране требуется шестьсот двадцать пять тысяч чисел, то мой алгоритм спрессовывает ее без потери информации в пятьдесят чисел, а в принципе достаточно и десяти. Но вероятность распознавания плывет, она колеблется и равна единице только в простых случаях Это естественно, но иногда машина выдает также вещи, которые не лезут ни в какие ворота.

Христофор задумался, а через минуту как бы подвел итог:

- Тут, видимо, есть подступ к раскрытию секрета баснословной информационной емкости человеческого мозга. Подступ реальный. Ты дайка мне свою программу, мы ее погоняем на нашем новом компьютере.

Мы твою идею используем несколько иначе. А сам ты, мил друг, не пойдешь ли к нам работать? Ведь ты на выпускном?

- Меня уже распределили. Как быть?

- Это наша забота, - махнул рукой Христофор, - защищай диплом спокойно. А к осени у нас будет смонтирована одна установка - закачаешься!

Глава 2

Адрес, полученный от Христофора Шулуна, вел на Невском проспекте к массивному зданию, расположенному в его самой интересной части -почти напротив Гостиного двора. Когда Холмов вышел на площадь Искусств, кончился мелкий и нудный дождь, зарядивший еще на подлете к городу. В наклонных солнечных столбах сразу прорезались краски ранней осени, и в лужах золотой монетной россыпью засияли сброшенные кустами листья. Лицо бронзового поэта тоже прояснилось.

Его загадочной полуулыбкой девятнадцатый "железный" век подзадоривал и напутствовал Холмова: мы сделали, что могли, покажите же и вы себя достойными сынами отечества.

Холмов прошел мимо еще в незапамятные времена превращенной в бассейн для водолазных тренировок церкви и вошел в сырой колодец соседнего двора. Дверь черного хода в углу неприятно зияла ободранным дерматином. На лестнице пахло кошками и застарелой пылью. К шестому этажу неплохо тренированный Холмов все же едва переводил дыхание - высоковаты были этажи старого закала. Но по указаниям Шулуна требовалось подняться еще выше. Все это было странноватым. Зачем солидной научной фирме какой-то заброшенный чердак?

Перед обитой железом широкой и низкой дверью Холмов взглянул на часы. До начала работы оставалось пятнадцать минут. Но дверь открылась, на пороге возник Шулун.

- Прошу, прошу, - зазывно махнул он рукой, отступив в сторону, - а я тебя вычислил. Думаю, придет без четверти - молодые сотрудники считают подхалимажем приход раньше этого срока, а позже нельзя: начальство сочтет за нерадивость.

Шулун провел Холмова под локоток через темный и гладкий коридор и ввел в большое помещение под скатом крыши. Отсюда уже было слышно гудение Невского, сюда поступало довольно много света через длинный застекленный проем, который делил скат крыши на две части. Первая часть начиналась от вертикального высокого брандмауэра и кончалась вертикальным же оконным проемом. Вторая часть ската начиналась на уровне человеческого лица и клином сходилась к фасадной стене здания. В этой клинообразной нише царил полумрак, угадывались какие-то чуланчики, диванчики и еще что-то сломанное, неимоверно пыльное, развинченное и забытое. Основной же объем был чисто подметен и пуст, если не считать узкого и высокого старинного книжного шкафа, а у торцевой стены и изрядных гирлянд паутины на некогда белом потолке. И еще, резко контрастируя со всем остальным, стоял здесь терминал электронно-вычислительной машины. Конструкция Холмову показалась не совсем обычной.

- Располагайся, - радушно усаживал нового сотрудника в одно из двух винтовых функциональных кресел Шулун. - Хочешь жареных желудей? Больше всего на свете люблю жареные дубовые желуди. В них прорва белка и масса тонизирующих веществ. Надоедает, знаешь ли, дозированное компьютером питание. Видишь, от излишеств у меня уже намечается брюшко...

Он бросил на Холмова исследующий взгляд:

- Похрустим желудями и заодно поговорим о деле. Вот этот терминал сверхскоростным цифровым радиоканалом связан с нашим новым компьютером в главном здании института. Производительность его...

И тут Христофор назвал цифру, превосходящую всякое вероятие.

- Ага, дошло? - осведомился Христофор. - Так точно, теперь твоя неуклюжая программка заиграла, стала кирпичиком мощнейшей распознающей системы. Вот, смотри: над дисплеем, под этим колпаком, мы разместили сканирующее устройство. Ты знаком с теорией слабых взаимодействий?

- Только с элементарными основами. Знаю, что любое проявление жизни оставляет информационные следы на окружающих предметах.

Электромагнитные и механические колебания воздействуют на вещество и производят в нем соответствующие изменения. Но я не представляю, как это можно использовать. Разве что...

Холмов внезапно задумался, смолк на полуслове.

- Именно! - не дожидаясь конца фразы, широко улыбнулся Шулун. - Именно это мы и используем. Коль скоро на любом предмете записываются всяческие возмущения среды, можно записанное прочитать, расшифровать, а затем и снова преобразовать в звук и объемное изображение. Вот почему для первичных экспериментов пришлось отыскать этот чердак -его не ремонтировали со времен царя Гороха. Эти стены сущий клад, они видели и помнят многое.

- Но для таких экспериментов нужна гигантская емкость памяти машины и фантастическое быстродействие, - обескураженно выдавил из себя Холмов.

- Чем мы как раз и располагаем уже сейчас, так сказать, в настоящий момент. Мы сканируем, считываем послойно информацию и вводим ее в компьютер. Распознающая программа выдает результаты на синтезатор речи и на динамический голограф. Возникает движущаяся трехмерная озвученная картинка. Мы уже прочитали и записали на пленку верхние слои - эдак лет на тридцать-сорок назад. Вот табличка оператора со всеми кодами включений потом полюбопытствуешь. Ну, теперь понял, что к нам в рот мухи не залетают? Работаем...

- Все это безумно интересно, и я рад, что моя студенческая программа распознавания пригодилась, - промямлил Холмов, - но в чем моя задача, я не понимаю, хоть к стенке ставь.

- Эх, молодость, - подмигнул Христофор, - не видишь: я же действую по наставлениям Козьмы Пруткова -не козыряй, не козыряй, не козыряй... Козыряй! Так вот -о самом главном.

Христофор вскочил настолько резко, что взвизгнули пружины хитрого анатомического кресла. Он выпрямился, подтянул живот и величественным жестом запахнул воображаемую мантию. Полуприкрыл глаза, отчего они превратились в щелочки, и начал вещать утробно:

- Начало двадцать первого столетия ознаменовалось величайшими научными открытиями в области вечных вопросов бытия человеческого:

Жизни, Смерти, Времени и Пространства.

Тут же сбросил маску, сел, отодвинул тарелку с желудями.

- Вот что, Ростислав, - жестко сказал он, - мы столкнулись с явлениями непонятной природы, а в непонятном всегда таится угроза. У тебя с Ольгой-то как?

Холмов никак не мог привыкнуть к зигзагам, к броскам мысли Христофора и молчал. Оказывается, Шулун изучал его и знает даже интимную сторону его жизни.

...На Ольгу он "положил глаз" еще на первом курсе, да и не он один.

Безупречно сложенная миниатюрная платиновая блондинка своими распущенными по плечам волосами притягивала взгляды аудитории.

- Так насколько у вас серьезно? - требовательно повторил вопрос Христофор -Я не ради праздного любопытства интересуюсь. Тут у нас один товарищ во время экспериментального информационного путешествия пережил такой шок, что еле откачали. Поэтому лучше сразу предупредить.

При этом Шулун ловко оттолкнулся ножкой и завертелся в кресле волчком.

"А шеф-то - сложный человек", - вывел про себя Холмов. Его отношения с Ольгой определились вчера, когда она сама пришла в его холостяцкую квартиру. И осталась на ночь.

- Мы конкретно еще ничего с Ольгой не решили, - выдавил он из себя, когда Христофор затормозил кресло, - юридически я свободен.

- Это хорошо. Ты, конечно, знаешь, что вре~мя - форма движения материи. Время относительно и является функцией скорости и информационной энтропии. До поры все это было чистой теорией, но когда мы задействовали сверхмощный компьютер, - Христофор похлопал ладонью по серебристому кубу, - начались заметные проявления информационной природы времени. Понимаешь, о чем речь?

- Естественно. Когда в старину экспериментировали с маломощными химическими элементами и получали от них мизерный электроток, невозможно было судить об электросварке, о дуговых электролампах. А когда Петров собрал огромную батарею, электрическая дуга показала себя во всю силу.

- Нет, я в тебе не ошибся - голова работает как надо! - похвалил Шулун. - Все ты раскусываешь с лету. Именно: количество переходит в качество. Точно так же относительность времени проявляется лишь при околосветовых скоростях, а его информационные свойства - при гигантском сжатии обрабатываемых массивов данных. Но есть и негатив...

Он наклонился к Холмову, заставил и того пригнуться, и только после этого свистяще зашептал, будто речь шла о заговоре:

- Еще глубоко в двадцатом веке были известны неопровержимые факты пребывания на Земле представителей высоких цивилизаций. Грешили на инопланетян, но потом так же неопровержимо доказали: сие даже теоретически не мыслимо. Теперь забрезжила идея иного плана. Не были ли это посланцы из далекого будущего? А их, понимаешь, отлавливали сетями, пускали самонаводящиеся ракеты. Выводы делай сам.

Глава 3

"Я, нижеподписавшийся Холмов Ростислав Иванович, младший научный сотрудник лаборатории проблем искусственного интеллекта, даю настоящую расписку в том, что получил инструктаж по технике безопасности и полностью осведомлен о возможных опасных для здоровья и жизни последствиях испытаний информационно-временной человекомашинной системы "Каппа", а также в том, что дал добровольное согласие на личное участие в указанных выше испытаниях".

- Все? - спросил Холмов, кончив писать.

- Почти. Пиши дальше: "Устройство аварийного возврата в текущее время получил".

- Но я ничего не получил.

- Пиши, сейчас получишь. И дату не забудь: 2 сентября 2011 года.

Расписался?

Шулун сложил листок в папку и папку убрал в портфель, а из портфеля достал микрокалькулятор самой примитивной модели.

- А ты молодец, - вертя калькулятор в руках и без обычного ерничания заговорил Христофор, - я в тебе не ошибся. Знаешь, все ученые делятся на категории. Есть такие дуболомы, как твой оппонент непотопляемый Федоров, заслуженнейший деятель и науки и техники враз. Я читал его последнюю монографию - это позорище, на восемьдесят пять процентов плагиат. Отнес нашему заму по науке, тот высказался так: "В монографии Федорова много нового и правильного. Но все правильное не ново, а все новое неправильно". Категория вторая - талантливые чудаки, неудачники.

- Невеселая картина, - мотнул головой Холмов, - а что же третья категория?

- Скажу. Только возьми эту штуку и запомни: если почувствуешь неладное - грозящую опасность, например, или потерю ориентировки во времени, немедленно включай. В корпус калькулятора вмонтировано устройство перевода системы в нуль, для аварийного сброса всех программ.

Давай введем твой персональный код. Скажем, РХ и год рождения. Ты с какого?

- Девяносто первого. В январе появился на свет.

- Чудно, уж тут не забудешь ни при каких обстоятельствах: РХ 1991.

Готово. Бери свой информационный спасательный круг. Товарищ, который работал здесь до тебя, его не имел. - Христофор встал и с плохо скрытым облегчением потянулся.

- А третья категория? - напомнил Холмов.

- А третья категория - это мы. Я и мне подобные. Устройство наших голов не позволяет открывать новое, зато мы умеем разбираться в людях и имеем нюх, верхнее чутье на талант.

Холмов тяжело вздохнул:

- Хочу довести до ума свой алгоритм.

Христофор преобразился, засиял своей беззаботной улыбочкой.

- Ну и умница, - с чувством пожал он руку Холмова. - Как говорил Наполеон, главное - начать сражение, ввязаться в бой. Я поехал в главное здание. В конце дня навещу, обсудим итоги.

Едва Шулун закрыл за собой дверь, Ростислав включил аппаратуру для прогрева и с помощью таймера поставил на исполнение контрольные тест-программы. Серебристый куб отозвался легким гудением. У Холмова было минут десять свободных. Он поднес кресло к нижнему скату, с кресла, поднатужившись, открыл фрамугу и вылез на крышу.

Здесь было чрезвычайно приятно и открывались неожиданные ракурсы.

"Христофор не так уж плох -по крайней мере, не какой-нибудь темнила", размышлял Холмов, вглядываясь в аспидные блестящие грани угловой башенки на соседнем доме бывшей кампании Зингер.

День разгулялся вовсю: солнце, голубое небо, реденькие белые облака. Похоже, накатывалось на Ленинград бабье лето. Холмов, вдыхая принесенный морем воздух полной грудью, полюбовался еще немного адмиралтейской иглой и спрыгнул вниз. Глухо звякнула оконная фрамуга, отсекая уличный шум.

Начинать эксперимент было рано, на дисплее еще мелькали промежуточные результаты проверок. Видимо, барахлил селекторный канал связи с центральной машиной. Холмов, хрустя желудем, подошел к одиноко стоящему шкафу - интересный оказался шкафик, в стиле врубелевско-шехтелевского модерна, со стеклами в переплете из скрещенных дубовых стрел. За стеклами на полках лежали толстенные подшивки журналов в потертых картонных переплетах, старые газеты, еще какие-то книги и бумаги. Шкаф открылся легко, будто им пользовали по десять раз на дню. Холмов выбрал себе годовую подшивку "Нивы" за 1911 год и отнес ее на рабочий стол оператора, мимоходом убедившись, что связи с центральным процессором еще нет.

Рассеянно листая желтые страницы - отголоски давно отшумевших политических страстей, Холмов задерживал внимание на научнотехнических новинках того времени. Беспроволочный телеграф, пробеги довольно неуклюжих автомобилей... Много внимания уделялось "воздухоплаванию". Мелькали снимки: "Аппарат Блерио после приземления в Англии", "Дирижабль "Лебедь" отечественной конструкции над Невским проспектом", "Члены императорской фамилии на торжественном открытии воздухоплавательной школы в Гатчине". Холмов задержал взгляд на фотографии молодого человека в светлой тужурке, склонившегося над заставленным довольно сложными электронными приборами столом.

Свет лился сверху, через отвесный оконный проем в наклонной крыше!

Да, точно - сто лет назад на этом самом чердаке была научная лаборатория. Подпись под снимком гласила: "Студент электротехнического факультета Санкт-Петербургского императорского политехнического института П. Н. Линдберг изобрел способ управления взрывом на расстоянии.

На нашем фото: изобретатель в своей лаборатории за подготовкой аппарата к очередному опыту".

Холмов подумал, что установка Линдберга - одна из первых систем дистанционного управления. Вероятней всего, широко применявшийся во время второй мировой войны радиоуправляемый взрыватель для всякого рода фугасов и мин. Линдберг опережал развитие техники на добрых три десятка лет. В этот момент Холмова отвлек вкрадчивый синтезированный голос терминала:

- Система "Каппа" готова к диалогу. Центральный процессор в вашем распоряжении.

- Дайте на просмотр то, что было уже записано в памяти системы.

- У нас запись дискретная, порциями через десять лет. 2001 год, 1991-й и так далее, до 1941-го включительно.

- Дайте по минуте на каждое десятилетие...

- Готово.

Холмов удивился - реакция операционной системы компьютера была неимоверно быстрой.

Тут же померк свет, чердак оказался заваленным линялыми стягами, рваными транспарантами, фанерными щитами и осыпавшимися лозунгами, гирляндами крашеных и битых электрических фонарей. Струящийся через заросшие пылью и паутиной стекла слабый солнечный свет бродил по каким-то нахально улыбающимся, грубо размалеванным картонным рожам: на чердаке сваливали отработавшее свое оформление карнавальных шествий и массовых действий.

Качество стереоизображения было приличным. Когда на дисплее вспыхнуло "1981 год", картинка стала дополняться звуками. Чердак уже не был так запущен и захламлен. На стенах висели этюды и эскизы маслом и даже кустарные панно из пучков крашеных ниток. Перед мольбертом сидела миловидная женщина и писала по приколотым к стенке этюдам осенний пейзаж. Холмов услышал скрип старого расшатанного полукресла, на котором сидела художница, и даже шуршание кисти по холсту. Потом раздался звонок, и в мастерскую был впущен мужчина лет пятидесяти, очень плотный и с седыми висками. Он без церемоний оглядел по-богемному непритязательный, разворошенный стол и достал из портфеля бутылку водки.

До Холмова донеслось удивленное:

- Ты разве не на машине?

- Кой черт, - мужчина сел и начал устало массировать пальцами веки, третий месяц жду очереди только на калькуляцию. Еще полгода, как минимум, протянут с самим ремонтом.

- Ничего, привыкай к гортранспорту, - не без насмешки сказала художница, - пусть и тебе немного намнут бока.

Холмов, понимая, что это запись, не мог отделаться от эффекта присутствия и боялся управлять работой "каппы" голосом. Он быстро перешел на кнопочную коммутацию и задал еще несколько порций воспроизведения через равные промежутки времени.

- А ты, Марина, все пишешь березки да болотца? - кивнул в сторону мольберта гость, цокая бутылочным горлом о края стаканов.

Рука его вдруг зависла в воздухе с наклоненной бутылкой:

- О! У тебя что-то новое. Перешла на фантастические пейзажи?

- Я была на выставке Гущина. Он работал во Франции, потом вернулся умирать в Саратов, - глухо сказала Марина, - некоторые гущинские вещи меня потрясли. Он будто что-то мог разглядеть, понимаешь, неземное, точнее ненынешнее, из какого-то отдаленного будущего...

Мужчина поднял стакан:

- Из Франции, говоришь? А у нас один архитектор уехал в Вену и неплохо там устроился. А ведь малый - середнячок. Вот и я думаю... Поедем, а?

Художница отхлебнула из стакана и, не закусывая, прижала тыльную сторону ладони ко рту. Растерянно спросила:

- Но как же это - уехать? И все?

- А как уезжали и уезжают, - грубо сказал он, - что, все изменники, что ли? Я ведь не с Россией хочу порвать, а с нынешней бестолковостью и хамством, со стоянием в очередях, с бесконечным враньем и обещаниями. Я устал ждать, пока меня оценят...

Ответ Марины "каппа" отсекла. Следующую порцию воспроизведения компьютер выдал с еще большим эффектом иллюзорностисамоподстройка, введенная, очевидно, в программу, работала за счет накопившейся статистики. Было видно даже, как от выпитой водки у женщины набухли подглазные мешки. Ее хорошенькая головка тяжело клонилась набок. Мужчина, искоса взглянув на тахту, положил руку на шею Марины под стянутые тугим узлом волосы. Она поежилась:

- У меня ощущение, что на нас смотрят. Вот странно.

Холмов влажным пальцем ткнул клавишу перемотки. Он понял, что проскочил целое десятилетие, когда увидел большую бригаду деловитых школьников, с азартом строивших модель космического корабля. "Время Гагарина: шестьдесят первый год", - прошептал он, подкручивая аппаратуру: в этом более глубоком слое взаимодействие оставило не такие сильные следы, компьютерная система работала со сбоями, рывками. Все же можно было понять, что помещение оборудовано, как подростковый клуб, - кто-то "качал пресс" на шведской стенке, в углу резались в шашки. Звук был слабый.

Холмов углубился во время сороковых годов, переключив "каппу" на максимальную производительность. Перед глазами его замаячили неясные силуэты, вспышки лилового света чередовались с полной темнотой.

Хриплый, хватающий за сердце вой сирены и устрашающий грохот взрывов рвал барабанные перепонки, стеклянный водопад звенел на асфальте Невского, гремели сорванные листы кровельного железа. Чердак скрипел и охал, и все здание ходило ходуном, как старый корабль в штормовом море. Мертвый свет шарящих по небу прожекторов слабо подсветил темную внутренность чердака. Холмов содрогнулся: прямо перед ним раскачивался, шаркая по стене, изуродованный, развороченный человеческий торс. Изображение было смазанным и от этого еще более жутким. Рядом на полу смутно белели, словно в кошмарном сне, оторванные руки и ноги. Еще дальше, как догадался наконец Холмов, громоздились кучей сломанные костыли и протезы, куски гипсовых панцирей, снятых с изувеченных людей, умерших или выживших. Весь чердак был наполнен, забит горем, непомерным людским страданием. Близкий разрыв бомбы тряхнул здание, кошмарный госпитальный хлам будто ожил, и гипсовый торс качнулся прямо на Холмова. Он автоматически мгновенно протянул руку к терминалу, но рука погрузилась в пустоту: терминала не было. Тогда он отшатнулся от торса, как от призрака, и выхватил из нагрудного кармана спасательную коробочку Христофора.

Глава 4

У привыкшего видеть сражения минувшего в образе атакующих самолетов и танков Холмова еще подрагивали руки. "Недаром знавший что к чему закаленный боец Верещагин апофеоз войны изобразил в виде груды черепов, беззвучно шептал Ростислав, - ах, Христофор..."

Постепенно он успокоился. Годовая подшивка "Нивы" по-прежнему лежала на столе, открытая на той же странице. Холмов всмотрелся: аппаратура Линдберга не была похожа ни на один из известных физических приборов, которые могли быть использованы для телеуправления. Стоило бы взглянуть, решил заинтересованный исследователь. Но было ясно, что с помощью "каппы" в ее теперешнем состоянии это невозможно. Сто лет - не шутка. У Холмова давно лежала на сердце одна математическая идея, и фантастические возможности нового компьютера позволяли надеяться на успех ее воплощения в жизнь.

Он вызвал на экран укрупненную схему программы распознавания - алгоритм нулевого уровня. Вывел на принтер блок реставрации стереоизображения и сопровождающего звука. Идея Холмова заключалась в том, чтобы заставить машину перебирать случайным образом все возможные способы реконструкции утраченных частей картинок и тут же оценивать их качества. Для каждой мельчайшей детали компьютер должен найти наилучший из известных математических методов. Громадное быстродействие машины позволяло выполнить всю довольно сложную процедуру реконструкции за какие-то микросекунды, и человеческий глаз мог видеть только конечный результат качественное, четкое изображение.

Когда Холмов скомпилировал и отладил блок, был уже-поддень.

Солнце простреливало Невский лрямо по его оси. Пробившийся на чердак луч косым пятном лег на левую створку книжного шкафа. Приходилось прерываться на обед, да и Ольга, вероятно, ждала звонка и отчета о впечатлениях первого дня самостоятельной работы. В то же время подкатывало желание немедленно попробовать обновленную программу "каппы". А может быть, желуди, подставленные хитрым полуазиатом Христофором, действительно в достатке снабжали организм калориями и микроэлементами.

Холмов счел своим долгом организовать раздел памяти машины специально для записи результатов испытаний и продиктовал "каппе" ровным голосом:

- Обследован временной интервал до начала сороковых годов прошлого века включительно. Качество динамического стереоизображения и звука до уровня семидесятых годов - хорошее, до уровня шестидесятых годов удовлетворительное. Далее система не обеспечивает устойчивой работы, поэтому внесены изменения в,блок реконструкции. Старый вариант временно перезаписан на резервное поле памяти. Особое внимание пользователей системы обращено на эффект присутствия оператора в исследуемом временном диапазоне. Причины этого явления предположительно могут лежать либо в особой области человеческого сознания, изучения парапсихологией, либо в области информационной деформации времени.

Холмов подумал и добавил:

- Либо указанный эффект может являться результатом взаимодействия психологических и машинно-информационных факторов.

Сердце его начало вдруг бешено колотиться, а голос срываться, когда "каппа" доложила о полной готовности. Он, будто бросаясь в ледяную воду, запросил сразу год постройки дома - самый ранний временной слой и тут же почувствовал, что сознание гаснет. Спустя не более секунды глаза Холмова резанула белизна свежекрашеных стен и потолка. Оконные стекла сияли хрустальным блеском. Оранжевый луч солнца играл на стрельчатом переплете книжного шкафа. На столе перед Холмовым вместо терминала стояли ему неизвестные приборы.

Ростислав быстро освоился: склонился над столом, пытаясь понять принцип действия установки, и не понял.

- Как вы сюда попали и что вам угодно? - раздался голос за его спиной.

Холмов вскочил, повернулся и увидел перед собой стройного шатена в светло-серой суконной тужурке и черных отутюженных брюках. На плечах золотыми пятнами лежали студенческие вензеля. Судя по фотографии из "Нивы", это и был сам П. Н. Линдберг.

- Как я сюда попал - длинная история, - усмехнулся Холмов.

- А вы покороче, любезнейший, - с довольно настойчивыми интонациями сказал изобретатель.

Ростислав приуныл. Как и на каком уровне объясняться с человеком другой эпохи? Да еще коротко!

- Если я вам скажу, что пришел сюда не с улицы, а из другого века, поверите? Нет, не думайте-с психикой у меня все в порядке. Могу перечислить достижения моего времени, - нащупав эту, как ему казалось, верную тропу, Холмов оживился и заспешил: -Например: в космическом пространстве мы летаем, уже на Луне и на Марсе побывали; энергией атомных ядер овладели, наши ледоколы годами крушат полярный лед без грамма угля или нефти...

Глаза Линдберга заметно расширились, хотя в остальном он сохранил холодную сдержанность.

- Даже обычную воду мы умеем превращать в топливо, - продолжал нажимать Ростислав, - вот с помощью такой штуки. Разве это не вещественное доказательство?

Холмов поспешно достал из нагрудного кармана преобразователь - "боб", а заодно - старинный японский шахматный автомат "Каспаров". Машинка эта скрашивала ему нудные лекции Федорова. Линдберг почему-то обратил внимание не на преобразователь, а на электронную игрушку, хотя внешне она почти ничем не отличалась от обычного блокнотика.

- Играет с начинающими, но может сразиться и с мастером, - пояснил Ростислав, - тут восемь классов. Для сильной игры автомат требует времени. Я обычно устанавливаю третий класс и играю блиц. Миниатюрная машина отвечает практически мгновенно. Хорошая тренировка! Не желаете?

Холмов снял крышку и показал фигурки, вставленные в отверстия шахматной доски.

- Не сейчас, - рука студента потянулась к преобразователю, - а это что такое?

- А это расщепляет молекулы воды. Надеюсь, - Ростислав вынул из пластмассового цилиндрического контейнера "боб" и повертел им перед носом Линдберга, - этого будет достаточно?

- Ах, вот оно что, - студент сел, аккуратно подтянул брюки, - но все же...

Не давая собеседнику опомниться, Холмов продолжал наседать:

- Неужели вы думаете, что для представителя цивилизации нашего уровня попасть сюда, на чердак, сложнее, чем, скажем, на Марс? Просто я не сумею вам объяснить информационную относительность времени. И вообще молчу о достижениях в области переработки информации.

- Информации? Такого слова в нашем обиходе нет, - поджал губы Линдберг, - значит, вы из...

- Очередного тысячелетия, - любезно подсказал Холмов, - временно, разумеется, временно. Меня, если быть откровенным, заинтересовали ваши опыты. И вот я здесь...

- Извините, я перебью. Неужели все-таки Марс? Аи да Синичка, он меня обошел! Синицей я зову моего приятеля студента Сикорского: он бредит воздухоплаванием. Кстати, немалого достиг.

Теперь вклинился Холмов:

- Воздухоплавание и Сикорский здесь ни при чем. Освоение космоса пошло другими путями. Реактивное движение, слыхали? Космические поезда, управляемые компьютерами?

Студент покачал головой.

- Н-да, мы действительно люди разных миров - Он с достоинством представился: - Павел Николаевич Линдберг, студент-политехник.

Холмов назвал себя, и они скрепили знакомство рукопожатием.

- Цель моего... так сказать, визита - ознакомление с этим устройством в порядке, что ли, обмена опытом; в "Ниве" я увидел фотографию, вдохновенно начал Ростислав, а студент будто про себя подтвердил: "Был у меня на днях проныра-корреспондент" и усмехнулся, - увидел фотографию и не сумел понять хотя бы принципа действия приборов...

Линдберг весело закончил за него:

- И захотели посмотреть на человека, который опередил развитие науки более, чем на столетие. Извините, но принцип своей установки я обязан держать в строгом секрете. Да-с, есть на то высшие соображения, и посвящать вас в них я не имею права. Если желаете, покажу портативный вариант в действии. Но не здесь.

Холмов кивком дал согласие.

- Только вам придется переодеться, иначе первый же полицейский сволочет такого красавца под белы руки в участок, а то и в городовую часть. Там вам покажут двадцать первый век. Вы ведь обычный человек из того же теста, что и все мы?

- Из мяса и костей. Просто совокупность атомов, составляющих мое "я", рекомбинирована для данного отрезка времени. В этом, грубо предположительно, суть информационного путешествия.

Линдберг нырнул в нишу и поманил за собой Холмова.

- Мы одного роста. Переоденьтесь в мое запасное платье. Здесь есть и рубашка и галстук, - показал он на вешалку.

Холмов снял с себя серебристый функциональный костюм с прессованными гофр-складками на коленных и локтевых сгибах, содержание карманов быстро переложил в новое одеяние. Через две минуты Линдберг осматривал его в студенческой форме, удивленно цедя:

- Оказывается, одежда сильно меняет внешность. Мы похожи друг на друга, как близнецы. Скажите по чести - у вас в роду не было случаем Линдбергов?

Холмов, к своему стыду, родословной своей дальше деда не знал и пробормотал что-то уклончиво. Линдберг тем временем совал в портфель какие-то свертки и детали установки, лежавшие на столе. После этого он решительным тоном объявил, что готов ехать, и предложил спуститься на Невский. Холмов, выйдя на проспект, отметил, что он за сто лет изменился, но не кардинально. Пока Линдберг на мостовой высматривал свободного извозчика, мимо Ростислава прошел господин в черной пиджачной паре и котелке, с черным же зонтом в руках и со странно изуродованным носом треугольным, сплющенным, с одной заросшей ноздрей. Вообще все петербуржцы, казалось, одевались исключительно в темное платье, но этот прохожий запомнился Холмову. И еще плавно прошли две очень красивые дамы, тоже в темных и длинных юбках. Они отвлекли внимание Ростислава.

Линдберг уже махал рукой из закрытой пролетки:

- Садитесь же, Холмов!

Рысачок бодро зацокал копытами, пролетка заколыхалась на мягких рессорах. Линдберг велел извозчику ехать на Петроградскую и далее по Приморскому шоссе за город. Отвалившись на пухлую кожаную обивку, Линдберг несколько минут молчал, изучая лицо Холмова.

- Я не хочу спрашивать об известном вам, очевидно, ближайшем будущем России и мира, - заговорил он неполным голосом, на что Холмов лишь молча кивнул, - это, знаете ли, отняло бы у жизни ее главную прелесть непредсказуемость. Я понимаю, как марксист, всю заданность революционного катарсиса, в очищающем пламене которого непременно должна сгинуть без следа власть мирового денежного мешка. Тут все ясно без оракулов. Девятьсот пятый год был лишь прелюдией.

Пролетка ехала по самой середине Дворцового моста; золотой змейкой плясал в неспокойной Неве шпиль Петропавловки, высота и положение этой точки позволяли обозревать все самые изысканные архитектурные ансамбли города, его всезахватывающую прелесть.

- Но просто как русский человек, - с тревогой в глазах продолжал Линдберг, - заклинаю: скажите, все это сохранилось?

- Сохранилось, хотя в трудные времена не просто это было.

- Слава богу, - облегченно выдохнул студент, - значит, Петербург стоит. И помирать-то не страшно.

- Да, только он переименован.

- Вот это напрасно, - живо возразил Линдберг, - города, как и люди, должны всю жизнь носить имена, данные при рождении. Неужели же не построены, при ваших-то великих достижениях, новые города по законам иной красоты, достойные имен вождей и героев своей эпохи?

- Да, это есть тоже.

- А позвольте еще пару вопросов. Изжиты ли голод и нищета, истерзавшие несчастный наш народ?

- Голода, повальных пандемий и эпидемий давно нет и в помине.

- Стало быть, исчезло воровство и пьянство, прекратилась проституция?

Холмов кашлянул в кулак:

- Видишь ли, Паша, не так все оказалось элементарно... Взгляни-ка лучше туда: по-моему, этот экипаж увязался за нами еще на Невском.

Линдберг посмотрел в маленькое оконце, сказал сквозь зубы:

- Сейчас проверим. Извозчик! Гони, дам полтинник на овес.

- Слушаюсь, барин. Ну-у, дракон! Пошел!

Хлопнули вожжи, пролетка шумно запрыгала по камням. Хватаясь за что попало, чтобы не вылететь на мостовую, Линдберг прокричал:

- Похоже, вы правы, Холмов, не отстают. С тех пор как этот журналистишка вломился ко мне в лабораторию, житья нет.

- Я, положим, скоро вас покину, - обиделся Холмов, вновь переходя на "вы", - вы же меня сами пригласили на испытания.

- Сейчас приедем. Мы уже на Приморском.

Серая вода залива лизала головки гранитных валунов. Справа от дороги зеленой сплошной стеной стояли молодые сосны. Пахло хвоей и горячим конским телом. Линдберг остановил экипаж у начала лесной тропы и велел извозчику ждать. Преследователи, если они были ими, остались у городской черты, не желая обнаруживать себя слишком явно на пустынном шоссе. Чайки с ребячьими криками кружились над прибрежными, с гребешками, волнами.

Линдберг, захватив с собой портфель, повел Холмова вверх от моря через глухую чащу. Минут через пять у оврага лес кончился. Противоположная сторона желтела скальными выходами. На дне скакал с камня на камень жиденький ручеек. Место было дикое, нехоженое.

- Здесь, - объявил изобретатель, доставая из портфеля металлическую трубку, похожую по размерам на детский калейдоскоп, и пригоршню разнокалиберных пистолетных патронов.

Трубку Линдберг вставил в какую-то толстую катушку с рукояткой, а патроны широким взмахом руки обратил в латунный град, глухо простучавший по каменным стенкам.

- Внимание, - сказал он напряженно, как и всякий экспериментатор при демонстрации своего детища, и повел трубкой в ту сторону, куда забросил патроны. Ущелье тут же отозвалось треском выстрелов. Холмов видел, как фонтанчиком взметнулась вода, полетела гранитная пыль. Одна из пуль майским жуком фыркнула около исследователей.

- Фортуна нам улыбнулась. - Линдберг достал из портфеля сверток с брикетами взрывчатки. - Видите: никаких капсюлей, никаких датчиков.

Взрывчатое вещество как таковое. Его можно бить молотком, кромсать, даже плавить. Без детонатора оно инертно. Сейчас мы попробуем на нем этот дистанционный взрыватель.

Холмов воспротивился:

- Все-то шашки не бросайте. Достаточно одной. А что, если она попадет в глубокую трещину Или под валун - прибор достанет?

- Абсолютно уверен -Линдберг далеко забросил брикет и рукой отодвинул Холмова подальше от края оврага.

Другой рукой он направил трубку вслед за взрывчаткой. Ухнул, сотрясая скалы, взрыв, и многократное эхо разнеслось по лесам и болотам перешейка. С дерева на дерево метались испуганные сороки. Остро пахнуло газами, химией.

- Ну, как? - спросил бледный от гордости Линдберг.

- Потрясающе. А каков радиус действия прибора?

- Это зависит от мощности. Пока уверенно десятки и в лучшем случае -сотни шагов. Но уже через год я надеюсь создать установку с исключительными возможностями.

Линдберг приблизился к Холмову и взял его за лацканы студенческой куртки.

- Вы осознаете? Земной шар не знал ничего подобного. Войны между народами отныне будут невозможны. Мои установки обратят в пыль арсеналы, поднимут на воздух броненосцы, обезвредят и превратят в детские игрушки пулеметы. Желающим драться останется разве что размахивать секирами. Мир без оружия - вот что грядет, Холмов!

Глаза Линдберга лихорадочно сияли. Это была его минута. Холмов не имел права ее красть, тем более что ядерное и лазерное оружие, или хотя бы электромагнитные пушки были делом далекого будущего. О них не стоило и толковать. Вслух он сказал:

- Да, это грандиозно..

На обратном пути оба молчали, хотя упорно думали об одном и том же: почему эпохальное открытие не стало достоянием всего мира, общедоступным средством разоружения человечества. Однако, зная о надвигающейся войне, Холмов догадывался, на каком примерно отрезке времени открытие Линдберга было похоронено, но сам Линдберг этого знать не мог.

Глава 5

В лаборатории на Невском Холмов хотел уже переодеваться и даже достал из кармана коробочку, Христофором утром под расписку выданную. Он стал прощаться. Неожиданно Линдберг заявил, что обдумад положение и, решившись, приоткроет идею своего изобретения. Но в этот момент задребезжал звонок.

Линдберг залился розовой краской.

- Это ко мне. Я жду посетительницу, - заикаясь сказал он, - важное дело Подождите, пожалуйста, в соседней комнате, а потом мы с вами закончим. Прошу обязательно.

- Понимаю, святое дело, - Холмов, старательно скрывший улыбку, через неприметную дверь в торцевой стене был выпущен Линдбергом в следующий отсек чердака.

Помещение имело точно такой же вид, как и лаборатория, только было поменьше. Линдберг оборудовал здесь силовую часть: машинный преобразователь частоты, ртутный выпрямитель, распределительный шкаф с амперметрами, вольтметрами и рубильниками. Из отсека вели две обитые войлоком двери - для шумоизоляции. Ртутный выпрямитель Холмов видел только на картинках книжек по истории техники, он подошел к стоящему в нише прибору и начал его разглядывать. И отчетливо услышал голоса из только что покинутой лаборатории. Резонатором и проводником звука оказался проложенный под полом короб -канал для силовых кабелей, питающих научную аппаратуру.

- Не понимаю, чем обязан вашему визиту, - раздраженно говорил Линдберг, - ведь я уже ответил: не поеду.

Ему отвечал отнюдь не женский голос, а голос зрелого мужчины с легким иностранным акцентом:

- Но, господин Линдберг, я просил вас подумать еще Серьезно И, надеюсь, что вы все же примете наше предложение.

После довольно длинной паузы голос продолжал настаивать:

- Не понимаю, что может делать крупный изобретатель в этой бедной стране. Какая тут может быть наука, если все моторы скрежещут, краны безобразно текут, а все стены кривые, как пропеллер.

- Господин Макферсон, - резко перебил его Линдберг, - вы забываете, что я русский, и позволяете себе в оскорбительном тоне отзываться о моей стране. Я этого терпеть не намерен.

- Извините, я только назвал вещи своими именами. Судя по вашей фамилии...

Линдберг опять перебил:

- Со времен Петра Великого кости моих предков лежат в русской земле. Кроме фамилии, ничто шведского во мне нет. И не стоит больше об этом.

- Вы молоды, и мне искренне вас жаль, - продолжал Макферсон с деланной задушевностью, - в Америке вы не работали бы на чердаке. По одному только знаку вам доставляли бы моментально любое оборудование самого высшего класса. Занятие любимым делом, почет, деньги, комфорт - разве это отвергают? Даже упрямец Сикорский обещал подумать. Не будьте столь безрассудны. Боитесь ностальгии? В любой момент возьмете отпуск!

- Разговор идет по кругу. Я полагаю, что тема исчерпана.

Холмов услышал скрежет резко отодвигаемых стульев. Уже невнятно донеслись последние слова враз потерявшего учтивость гостя:

- Вам придется пожалеть... не было бы поздно...

Когда Линдберг, рывком открыв плотно подогнанную дверь, появился в силовой, по его лицу еще шли красные пятна.

- Извините, - отдуваясь, пробормотал он, - это была не дама, а один исключительно назойливый господин.

Холмов носком ботинка ковырнул металлический настил кабельного канала.

- Я тоже извиняюсь, - сказал он, - но мне некуда было деться - по этому коробу сюда передается почти каждый шорох. Имейте в виду на будущее. На всякий случай.

- Так вы все знаете? Тем лучше, - глаза Линдберга блестели и были почти безумны. - Этот господин очень опасен. У таких, как он, за словом идет дело. И эта слежка на протяжении последних дней... Хотя мои бумаги спрятаны и даже заминированы, я боюсь покинуть лабораторию - от этих господ в любую минуту можно ожидать чего угодно. Ростислав Иванович, "помогите! Нужно немедленно переправить бумаги в более надежное место. Вас я прошу об одной невероятно ценной услуге: дойдите до почтамта и вызовите по телефону Сикорского. Вот карточка с его номером. В правом боковом кармане тужурки лежит кошелек.

Отказать Холмов не мог. Он только спросил:

- А если Сикорского нет на месте?

Студент на секунду задумался.

- Тогда звоните по этому телефону, - решительно сказал он, записывая на карточке еще один номер, - спросите Ольгу Вольскую.

Линдберг поспешно отпер вторую дверь силового отсека.

- Здесь же и подниметесь - за тем входом, вероятно, наблюдают.

Скорее, почтамт в двух шагах.

- Знаю, - буркнул Холмов, надевая на ходу студенческую фуражку Сикорского на месте не оказалось - он уехал за город испытывать мотор для своих новых аэросаней. Холмов назвал телефонной барышне другой номер.

- Слушаю, - раздалось в трубке. Голос был удивительно похож звонкостью и чистотой на голос его Ольги. Холмов кратко объяснил, в чем дело

- У тебя, Павел, от волнения даже голос изменился, - отметила трубка, конечно же, беру лихача и еду немедленно.

Пускаться в объяснения с Ольгой по поводу голоса Холмов не стал.

Он ощущал угнетение, как бывает обычно перед неприятным происшествием, и, лавируя между прохожими, почти бегом бросился по Невскому к знакомому дому. Около подворотни опять бросился в глаза тип с расплющенным носом.

В первый момент ему показалось, что лаборатория пуста. Неплотно прикрытая дверь главного входа покачивалась на петлях. В нижней части брандмауэра чернело прямоугольное, размером в два кирпича, отверстие.

Раньше - в этом Холмов был абсолютно уверен - его не было. В застойном чердачном воздухе чувствовался ни с чем не сравнимый остросладкий запах свежих пороховых газов.

Холмов сделал еще шаг и за загроможденным приборами столом, в глубокой тени, увидел лежащего ничком Линдберга. Сизый револьвер крепко сжимала вытянутая в сторону правая рука. Небольшое пятно казавшейся почти черной крови расплылось на полу под головой. Какихлибо признаков жизни не обнаруживалось. Ростислав присел на корточки около тела, вернее оценивая ситуацию.

Он разглядел пулевое отверстие над краем левого глаза. Смерть, вероятно, наступила раньше, чем Линдберг рухнул на пол. Застрелить себя в левую часть головы правой рукой было возможно, но не нужно. Да и видимые причины для самоубийства отсутствовали. Холмов закусил нижнюю губу и встал Происшествие на Невском уводило его слишком далеко от первоначальных задач эксперимента Смущало еще и появившееся в стене отверстие. Полномочий ввязываться в дело с неясными последствиями, осложненное явным убийством, Ростислав не имел решительно никаких И все же не без внутренней борьбы он достал заветный прибор и набрал первых два символа из своего буквенно-цифрового кода.

С появлением в лаборатории вызванной срочным звонком приятельницы Линдберга Холмов от изумления о приборчике просто забыл. Шурша на стремительном ходу длинным платьем, к нему приближалась изящная девушка в черной плоской шляпке на пышных платиновых волосах. Через редкую вуаль сквозило лицо Ольги - его Ольги. Только выйдя из мгновенного оцепенения, Ростислав заметил: эта Ольга была чуточку полнее и шире в бедрах.

- Что случилось, Павел? - тревожно спросила она у Холмова и тут же вскрикнула, увидев распростертое на полу тело.

- Павел Николаевич Линдберг, - как можно строже и тверже сказал Холмов, - мертв И помочь ему уже нельзя.

Он ждал, что она заплачет, но Ольга не заплакала, а смотрела на него с отвращением. Зрачки ее глаз сузились и кололи через вуаль, как иголки.

- Ах вот оно что, - девушка сделала шаг назад и раскрыла маленькую бисерную сумочку, - вы решили убить Павла и завладеть его именем и секретами Двойник-убийца!

В ее руке плясал маленький никелированный браунинг.

Холмов успел свободной рукой (в другой он держал прибор) перехватить и вырвать оружие.

- Напрасно вы это, - мрачно сказал он, - не сходите с ума. Я не убивал Линдберга. Убийство произошло в мое отсутствие -я как раз по просьбе Павла звонил вам по телефону. Он опасался слежки и даже нападения и послал меня запасным ходом. Я сам не понял как следует, что случилось. И с Линдбергом познакомился только два часа назад.

Ольга откинула вуаль. Ее потемневшие голубые глаза казались стеклянными от непролитых слез.

- Во время вашего звонка я почувствовала странность: с ним был разговор -и не с ним. Боже, и в эти секунды его убивали... Сердце мне подсказало: мертв.. - Она опустила голову и достала из сумочки платок

- У меня была мысль о самоубийстве, - начал было Холмов, - когда я увидел наган...

Но Ольга отрицательно качнула головой и показала на браунинг.

- Вот его оружие. Он ходил с ним на баррикады в пятом году. Еще гимназистом. А когда начались обыски и аресты, он сперва ни за что не хотел с ним расстаться. Я насилу уговорила его отдать мне пистолет под честное слово возвратить в минуту опасности. А в руке Павла револьвер чужой, его подсунули эти подлецы, чтобы сошло за самоубийство.

Девушка переносила испытание стойко и в истерику впадать не собиралась.

- Вчера он оповестил друзей о своих опасениях, - продолжала она медленно, - и просил по первому звонку принять и перепрятать его бумаги.

Холмов глазами указал на стену:

- Здесь что-то выломано

- Там была металлическая шкатулка. В ней Павел держал свои тетради; а ключ носил в кармане на цепочке такой, чтоб не потерять.

- На этой? -Холмов поднял с пола обрывок черненой стальной цепочки от дешевых карманных часов

- Да Они обобрали его дочиста. Послушайте, нужно немедленно разыскать преступников.

Голос его зазвенел, в глазах загорелось упорство.

- Павел сделал открытие мирового значения, - сказала она. - Если оно попадет в руки безответственных или спятивших людей, может случиться непоправимое, понимаете?

Холмов замялся, он чувствовал двойственность своего положения, всю его эфемерность - словом, разрывался на части.

- Есть некая необыкновенность в моем присутствии здесь. Я все понимаю, но... не все в моей власти. У меня есть другие тоже обязательства, извиняющимся тоном произнес он

При этих словах Ольгу все-таки прорвало потоком слез, но она быстро взяла себя в руки и метнула в Ростислава две убийственные молнии:

- Убит человек, выкраден государственный секрет. Следы преступников еще не остыли. В таком положении может не подать помощи только мерзавец. Или просто-напросто жалкий трус!

Быстрее всяких электронных импульсов в Холмове взметнулась кровь его предков, штурмовавших Перекоп, бесстрашно шедших на пулеметы вермахта, отважных холмовских партизан... Он забыл обо всем, и кулак его сжался с такой силой, что спасательная коробочка хрустнула и превратилась в бесформенный комок из пластика, микросхем и проводов. Так или иначе, а выбор был сделан.

- Хорошо, я остаюсь. Но как и где искать преступников, не представляю. Случайно мне стала известна фамилия человека, с которым недавно разговаривал Линдберг здесь, в лаборатории.

Ольга опять была хладнокровна и вся подобралась по-боевому, ее образ совершенно слился с образом той Ольги, из другого и теперь уже закрытого целым веком времени.

- Если обратиться в участок, тупые полицейские чины немедленно сунут нас в каталажку как подозрительных, - чуть помедлив, заявила Вольская, но без властей мы убийц действительно не найдем. Вот если вы пойдете к министру внутренних дел и представитесь Линдбергом, чтобы не запутывать дело..

Холмов перебил:

- Понял вас, но пробьюсь ли я к министру?

- По срочному-то делу особой государственной важности? - переспросила Ольга. - Не может не принять. Баррикады пятого года коечему научили царскую бюрократию. Но умоляю, быстрее, быстрее, быстрее!

Только сбегая по лестнице, Холмов сообразил сунуть во внутренний карман тужурки браунинг. Его рука наткнулась на книжку в твердом переплете. Книжка оказалась студенческим билетом Линдберга.

Глава 6

Серое здание министерства внутренних дел двумя фасадами выходило на Гороховую улицу и к Адмиралтейству. Бородатый старик в галунах и с плевненской медалью на груди распахнул дубовую дверь перед Холмовым. В вестибюле ему преградил путь господин в штатском, с фигурой и повадками циркового борца:

- Что вам угодно?

- Мне угодно видеть господина министра по совершенно безотлагательному делу, - отчетливо выговорил Холмов.

- Иван! - Голова, лежащая прямо на широком крахмальном воротничке, повернулась к швейцару - Проводи господина студента в приемную.

Приемная лежала двумя маршами лестницы выше. В цельные, без переплетов стекла виднелись желтеющие, роняющие уже листья деревья адмиралтейского сквера.

Навстречу Холмову учтиво поднялся элегантный брюнет с маленькими усиками и лакированным прямым пробором.

- Чем могу быть вам полезным? - спросил франт, дружески пожимая Холмову руку.

- Только одним. Я изобретатель Линдберг. Мне необходимо немедленно переговорить с министром. Дело особой важности, - подчеркнул Ростислав.

- Читал о ваших трудах в "Ниве". Как же! Однако его превосходительство сейчас на докладе вне стен министерства. Угодно подождать или вас удовлетворит беседа с товарищем министра?

Терять времени было нельзя, и Холмов угрюмо дал согласие. Секретарь исчез за одной из высоких импозантных дверей и, выйдя оттуда, просиял:

- Князь Святополк-Мирский примет вас.

Потом тихо и доверительно спросил:

- Скажите по чести -оружие есть?

Холмов достал браунинг. Секретарь оскалился еще шире:

- Из таких игрушек гимназисты пытались стрелять в семенрвцев. На расстоянии двадцать шагов пули отскакивали от шинелей. Но пока, с вашего разрешения, я оставлю его у себя. Порядок-с!

Говоря это, франт ловко притирался к Холмову, похлопывал, щупал взглядом - проверял, нет ли настоящего ствола, пригодного для результативного покушения.

- Я не террорист, - теряя терпение, заверил Холмов и был впущен по пышным бесшумным коврам в кабинет

Александр Александрович Святополк-Мирский оказался очень молодым человеком с бледным и измученным лицом. Он выслушал Холмова, не перебивая и не задавая вопросов. Потом подбил итог двумя фразами:

- Мне кажется, вы несколько преувеличиваете значение пропавшего секрета. Но я доложу министру непременно, мы все тщательнейше проверим и подумаем, как быть, какие принять меры.

- А время, время! - пошел было в атаку Холмов, но князь уже встал с выражением свинцовой непроницаемости на лице.

"Спихотехника и отфутболивание на высочайшем уровне, - негодовал про себя Ростислав, - нет, с министерством каши не сваришь".

В приемной его осенило что-то всплывшее в памяти, и он спросил у секретаря:

- Нужно на секунду заглянуть в справочник "Весь Петербург". У вас есть?

Секретарь выдвинул ящик стола.

- Разумеется, вот свежий.

На 410-й странице Холмов нашел то, что искал: "Макферсон Реджинальд, главный представитель фирмы "Америкэн Сайенс энд Текнолоджи Компани" (АМСТЕК) в Санкт-Петербурге. Адрес конторы: Невский, 19. Телефон 8-00-16. Склад там же".

Забрав свой пистолет, Холмов вылетел на улицу. По Невскому свистел ветер, кропя прохожих водяною пылью. Через десять минут он уже стоял перед матовой стеклянной дверью с серебряным фирменным знаком из корон, зубчатых колес, виноградных лоз, молний и лент. Черная табличка рядом с дверью гласила: АМСТЕК.

Единственный конторский служащий - енотовидный старикан в сюртуке с нарукавниками - оказался страшным тянульщиком и выжигой, крутил и вертел, якобы ничего не зная. Холмов догадался: надо дать К счастью, в линдберговском кошельке оказалось несколько введенных в обращение Витте монет десятирублевого достоинства. Две золотых десятки - месячное жалованье конторщика - развязали ему язык. Как и предполагалось, господин Макферсон в этот момент уже находился на борту вот-вот отплывающего в Америку парохода.

Поминутно поглядывая на часы и кляня медлительность конной тяги, Холмов на извозчике поспешил в гавань. Он ловил себя на мысли, что все это происходит не с ним, а с другим человеком -и горячий конский круп, прыгающий перед глазами, и синяя, мокрая к плечам, спина извозчика, и никелированный браунинг в кармане чужой тужурки.

Только набережная Невы своей успокоительной вневременной данностью и опрокинутые в небо золотые чаши Исаакия поддерживали относительное равновесие духа, необходимое для предстоящей борьбы.

Пролетка разбрызгала последнюю лужу и остановилась. Лошадь устало махнула головой. Холмов щедро расплатился и стал соображать, как пробраться на пароход.

Белый борт трехпалубного океанского судна возвышался над причалом гладкой неприступной крепостной стеной. Прорваться без билета по парадному трапу и думать было нечего. Там стоял вахтенный начальник и целый наряд дюжих матросов. Прощальные эмоции вспыхивали и гасли на берегу, провожающие отсекались уже здесь. Холмов прошелся вдоль причала. К носу и корме с берега тянулись толстенные швартовные канаты, но "заяц" на них был бы тотчас замечен. Оставалась возможность завладеть какой-нибудь лодкой и подъехать, на счастье, с другой стороны корабля. Там мог оказаться висящий канат или забытый веревочный трап. Но пароход уже издал хриплый коровий рев, до отхода оставались считанные минуты. Ближе к корме, под самой надписью "Св.

Николай Мирликийский", люди в парусиновых робах после гудка засуетились как нахлестанные, торопясь сгрузить с ломовой подводы ящики и бочонки. Холмов подошел ближе. Через открытый квадратный порт на уровне причала в пароходное нутро вели легкие деревянные сходни. Таскали, видимо, последнюю партию продуктов Оставалось выбрать удобный момент. О дальнейшем Холмов сейчас не думал. Он привык к алгоритмизации, к расчленению сложных задач на последовательную цепочку простых.

Глава 7

Макферсону казалось, что он все взвесил и продумал до мелочей.

Убийство студента-изобретателя в его планы не входило. И не из нравственных соображений - мораль у мистера Макферсона была, но особого свойства. Он убежденно считал нравственным любое деяние, если оно приносило пользу АМСТЕК. Компания и ее интересы в его сознании сливались с интересами всей нации, всего американского народа А ради этого Реджинальд Энтони Макферсон готов был абсолютно на все. Просто ему требовалась голова Линдберга, но не труп.

План операции, таким образом, имел целью лишь тайный вывоз талантливого молодого ученого вместе с его документами и хотя бы частью аппаратуры. Само собой, Макферсон для себя лично рассчитывал отхватить солидный куш - АМСТЕК умела достойно поощрять людей толковых и предприимчивых, - не к юбилейным датам, а за конкретные дела. Радужные дали сказочно быстро приближались, вырисовывались контуры собственного дела и виллы на Лонг Палм Бич - настоящего престижного деревянного дома в Майами, в краю вечного лета под кобальтовым флоридским небом.

Когда при первом разговоре Макферсон понял, что студент упорен и добром в Америку не поедет, он решил действовать круто, ломая любые преграды нахрапом, не считаясь с расходами. В пароходной компании он узнал, когда идет судно до Нью-Йорка, и заказал полулюкс для себя и Линдберга (естественно, на фальшивые документы) и еще двухместную каюту третьего класса для агентовтелохранителей. При этом предусмотрительно настоял, чтобы эта каюта находилась точно под его апартаментами. За хорошие деньги Макферсон нанял новейший автомобиль Красного Креста якобы для перевозки на "Николая" пострадавшего на пожаре человека, обожженное лицо которого будут восстанавливать лучшие в мире американские хирурги.

Второй разговор с Линдбергом был чистой формальностью, точнее доразведкой объекта нападения. Убедившись, что исследователь на месте и один, Макферсон вышел на Невский и кивком головы ввел в дело агентов Они были проинструктированы заранее и тотчас рванулись по лестнице, как спущенные с цепи овчарки. Агентам вменялось приставить ко лбу упрямца револьверный ствол и последний раз спросить русским языком, хочет он ехать или нет, и в случае отказа слегка оглушить, усыпить хлороформом, замотать бинтами и затем, захватив бумаги и приборы, отправить все вместе в океанское плавание.

Таков был план. Поначалу агентам улыбнулась удача. В момент, когда они, выбив замок, внезапно ворвались в лабораторию, Линдберг еще сидел на корточках около только что запертого сейфа-тайника. Надобность в поисках, в выстукивании стен отпадала, эта часть задачи решалась легко.

Но когда агенты, размахивая оружием, кинулись к Линдбергу, произошло нечто непредвиденное. Студент резко встал и нажал на столе на какую-то кнопку. При этом оба револьвера ударили залпом, будто взорвавшись, и невиданная по силе и резкости отдача вырвала их из рук агентов. Пули же разлетелись по чердаку куда попало. Одна из них и сразила изобретателя.

Агенты не сумели в спешке разобраться со сложным замком и отпереть сейф и просто вылущили его ломиком-фомкой из стены. Прихватили портфель Линдберга, покидав в него без разбора кое-что из приборов поменьше, и ринулись вниз.

Макферсон был в напряжении и выстрелы услыхал. Наверняка их слышали и в доме. Хоть Невский продолжал жить своей жизнью и на глухую стрельбу никак не отозвался, Макферсон занервничал и с появлением обескураженных агентов отпустил карету Красного Креста, что-то солгав об изменении состояния больного.

Он успокоился только на пароходе после третьего гудка, когда затрепетала под ногами палуба и город стал разворачиваться и уплывать назад. Через десяток минут Санкт-Петербург превратился в неровный каменный налет на плоском безрадостном берегу. Было время предужинного аперитива, в буфете то и дело хлопали двери.

Макферсон решил отпустить вожжи и немного расслабиться. Через минуту он сидел у высокой стойки.

В конце концов, решил представитель фирмы АМСТЕК, хватив третий рюмаш крепкой водки, он сделал все, что мог, и едет не с пустыми руками: специалисты разберутся с бумагами Линдберга, а смерть изобретателя не на его, Реджинальда, совести, остальное же будет в порядке. И дальше начнутся сплошные приятности.

После ужина с хорошей телячьей отбивной он шел в свой полулюкс с изрядным шумком в голове и не заметил следившего за ним Холмова.

Оставленного в каюте на время ужина телохранителя он отпустил и в приятной истоме рухнул на диван.

Холмов подождал, пока агент спустился на палубу третьего класса, и осмотрел свое оружие. Все шесть маленьких патронов были на месте. Он оттянул затвор, дослал патрон в патронник и пошел к каюте Макферсона, держа руку с готовым к стрельбе пистолетом в кармане брюк Толкнул дверь, но она оказалась уже запертой изнутри опытным американцем.

Тогда он постучал: надо было что-то решать.

- Кто еще там? - недовольно рявкнул Макферсон.

- Павел Линдберг, - неожиданно для себя самого вырвалось у Ростислава.

Пробормотав, "что за неуместные шутки", Макферсон распахнул дверь.

Реджинальд Макферсон внешне был хорош - лобастый, черноглазый, спортивно-крепкий. И нервы, надо полагать, имел железные, но нервы и у него в первые секунды сдали, нижняя челюсть задергалась и глаза увеличились вдвое.

- А... а... а, - пытался он заговорить, - а мои... кретины вас... доложили мне... упал снопом и готов..

Неожиданно он рассмеялся диким смехом - алкоголь свое взял-и повалился на диванчик, высоко подняв колени.

- Готов... А он не был готов. Только прикладывался... Нет, при-киды-вал-ся, - выдавливая из себя эти слова, американец сначала болтал висящими в воздухе ногами, а потом опустил их на пол.

- Да, это есть ситуация, - Макферсон уже выходил из шока, - однако вы очень правильно поступили, что нашли меня на корабле. Я глубочайше рад. В России вам, с вашей светлой головой, Павел Николаевич, делать нечего. Ваше изобретение года три будут рассматривать разные комиссии и еще столько же займет организация примитивного азиатского производства. А потом, потеряв терпение и съедаемый завистниками, вы все равно побежите к нам. АМСТЕК же за шесть недель наладит выпуск первоклассных приборов..

Холмов облизнул сухие губы и как мог твердо перебил:

- Вы ошибаетесь. Я сойду в ближайшем порту. Где шкатулка, которую украли ваши люди?

- Мальчишка, -с неприятным смешком сказал Макферсон, - гошробуйте теперь у меня отнять ваши секреты.

И он выбросил в сторону Холмова кукиш: - Дудки!

- Сволочь, - не сдержался Ростислав, прицеливаясь, - где бумаги?

Макферсон не то чтобы испугался, он просто как-то осел: появилась

определенность, в которой решало действие. А это он умел и к тому же прекрасно понимал, что столкнулся с дилетантом. Так гроссмейстер видит новичка уже в момент расстановки фигур на шахматной доске и возит его носом по щебенке и размазывает по стене с особенным наслаждением.

Макферсон дважды ударил каблуками в пол, изображая восторг:

- Вот это по-американски, я понимаю. Что же, придется уступить силе. Пушка шесть и пять десятых миллиметра - это же корабельный калибр! Извините за шутку, юноша, я готов вернуть ваше сокровище.

Только оно хранится не здесь. Я объясню...

На мгновение Ростислав дал себе поверить, что все кончится хорошо:

он отвоюет у супостата тетради Линдберга, сумеет вернуться в Петербург и найти Ольгу.. Добрые люди обычно за такие секунды платят дорого; поплатился и Холмов, проигравший американцу двадцать две секунды.

За его спиной щелкнула дверь, и тут же будто бревно обрушилось на голову двойника Линдберга. Пистолет выпал из его руки.

Агенты, примчавшиеся по условному сигналу Макферсона, нанесли удары одновременно и подхватили расслабленное тело Холмова под руки

Глава 8

Машинная дрожь, от которой ездили по столику пустые грязные тарелки в каюте третьего класса и ныло в зубах, привела Холмова в сознание. Тотчас перед его глазами закачался увесистый кулак:

- Молчать... Раскроешь пасть - влеплю между глаз. По второму разу не проведешь, господин хороший. Чуть что -г и к рыбам.

Холмов приоткрыл глаза. Он полулежал в углу, в помещении не больше кабины грузового лифта. Руки были связаны. Кулак ему показывал и грозил тот самый, примеченный еще на Невском, с треугольным носом. Другой агент постарше, с лицом в грубых красных складках - молча курил и следил за Холмовым выкаченными водянистыми глазами.

- Где сейчас идет пароход? - пытаясь сориентироваться и пренебрегая угрозой, спросил Ростислав.

- У-у, - замахнулся агент.

- Брось, Никита, - лениво заметил старший, - лишь бы не шумел, а так пусть шлепает губами, это не беда.

Никита нехотя отошел и тоже сел.

- Уж больно прыток студентик, - сказал он с ненавистью, - опять, того и гляди, отчубучит невесть чего. Ух, я их в девятьсот пятом-то годе... Да и этого, Авдеич, я бы...

- Бодливой корове господь рогов не дает, - с насмешкой оборвал его Авдеич, - сходи лучше в буфет, принеси пару пива. Хорошее здесь, однако, держат пивко на "Мирликийском".

Он бросил окурок в медную плевательницу, сильно отхаркался и сплюнул туда же. У Холмова гудела голова, однако ярость, кипевшая в нем после неудачи, после его бездарного промаха с изворотливым Макферсоном, придавала ему силы. Надо было исправлять допущенную ошибку.

- Мужики, вы хоть знаете, что помогаете американцу выкрасть русский военный секрет? - спросил Ростислав.

Агенты переглянулись.

- Заткни глотку, - грубо сказал Никита, - мы служим с разрешения управы, против властей никогда не шли.

Холмов сопоставил эту фразу с другой - с оброненным агентом упоминанием о событиях девятьсот пятого года. Выходило, Авдеич с Никитой шпики, подсунуты Макферсону царской охранкой. Иначе откуда полицейский опыт и ненависть к студентам-революционерам? Но отсюда следовало также, что в охранке знали о каждом шаге американца. Знали и не препятствовали сманиванию талантливых изобретателей Сикорского и Линдберга. Не понимали? Были "заинтересованы"?

И еще один печальный вывод сделал Холмов-Линдберг: вряд ли удастся перетянуть агентов на свою сторону. Нужно было, однако, готовить почву для следующего хода.

- Значит, с разрешения служите, - медленно заговорил он, - понимаю:

начальство предложило - как отказаться... Тем паче Авдеичу осталось до пенсии тянуть годика два, у Никиты тоже заботы, хотя и другие. Служить ему еще, конечно, как медному котелку, да зато дома небось трое птенчиков с раскрытыми ртами...

- Четверо у меня было - одного бог взял, - выпучил глаза Никита, - да студент все знает!

- А АМСТЕК платит здорово, - продолжал Холмов, - так или не так?

- По четыре золотых Витькиных червонца каждое первое число, - солидно подтвердил Авдеич, - на целых четыре рублика больше, чем у подпоручика армейского-с. Вот так.

- Ну, так слушайте. Когда французы бежали из Москвы, Наполеон Наполеон! - приказал взорвать колокольню Ивана Великого. А она выдержала. Тогда он велел знак православной веры снять. И хотя император предлагал награду, никто из французов не взялся за эту грязную работу. А вот один русский вызвался, запросил три рубля, полез наверх и спилил крест.

Никита почесал за ухом.

- Три рубля, видать, тогда большие были деньги. А сейчас -пара сапогов, - заметил он.

- Ничего ты не понял, друг любезный Никита. Стало быть, не с твоей физикой об этаких материях рассуждать, - сказал Авдеич, - господин студент христопродавцами нас хочет выставить, укоряет нашей службой, в глаза тычет.

- Мы по закону деньги получаем, - ощерился Никита, - тоже защитник веры выискался. Он ведь, Авдеич, на бунт нас подбивает. Агитатор!

Да он, наверное, иудей?

- Давно вижу студента скрозь аж до печенок. Однако пусть про высокие материи излагает, - издевательски подмигнул Авдеич, - а то карты надоели, а еще ехать и ехать.

- Между прочим, - приподнялся на локтях Холмов, - того русского Наполеон приказал расстрелять. Предателям везде одна дорога. А вы никуда не денетесь.

- Поговори, поговори, - с ноткой угрозы сказал старший, - а мы послушаем.

- Никуда не денетесь. Я почему сразу спросил, где плывем, да с вами хотел по-хорошему договориться? Не знаете. Так знайте: у меня в ящике такая мина - полпарохода в клочья разнесет. Все вместе пойдем рыб кормить, и собачья ваша служба не понадобится больше, - со злобным торжеством закончил Ростислав.

У Авдеича побелели крылья сизого его носа. Никита заскулил:

- Господи, а я плаваю как топор.

Холмов прикрикнул на него, не давая опомниться:

- Беги к своему хозяину и скажи, что в сейфе мина с химическим взрывателем. Сейчас кислота уже переедает остатки предохранителя. Малейшее шевеление - взрыв. А нет, так все равно через некоторое время все взлетит на воздух.

Никита метнулся к двери.

- Да скажи, что только я могу снять мину, - крикнул ему вдогонку Холмов.

...Макферсон после инцидента, когда агенты уволокли вниз оглушенного Линдберга, сел в привинченное к полу кресло и задумчиво раскурил толстую манильскую сигару. Внезапное появление на корабле воскресшего из мертвых студента сбивало игру на неясный боковой путь. Что-то здесь было не так, а Макферсон любил ясность. Он встал, достал из шкафа выкраденную из лаборатории на Невском шкатулку и поставил ее перед собой на полированный стол. Послушал - тикания часового механизма не было. Вложил было ключ в скважину, но отпирать вдруг передумал, а стал вытряхивать из портфеля Линдберга добычу: конденсаторы, резисторы, катушки, батарейки и прочую стандартную электротехническую дребедень. На дне портфеля обнаружилась трубка со стеклышками на концах, как у калейдоскопа, и еще - довольно массивная катушка с рукояткой.. Макферсон стал исследовать загадочную трубку и услышал торопливые шаги, нервный стук в дверь и голос Никиты:

- Мистер, мистер, скорее!

Макферсон отпер дверь:

- Что такое?

Никита жарко зашептал:

- В ящике - химическая мина. Рванет - костей не соберем. Но студент вызывается обезвредить.

- Ведите, да смотрите в оба, - вникнув в дело, выпалил американец, живо!

Агенты развязали Холмову руки и поставили стоймя.

- Идти можешь? - грубо спросил Авдеич.

Ростислав потер ушибленную голову. На затылке налилась здоровая шишка, но тело повиновалось, как обычно.

- Нормально, - крякнул он.

- Пошли, пошли, - торопили и подталкивали телохранители.

Макферсон встретил его с подчеркнутым радушием:

- Как вы себя чувствуете? Вы сами виноваты, не нужно было шутить с оружием. И, хотя вы, юноша, полностью в наших руках, я решил предложить новые условия...

- Условия буду ставить я, - решительно прервал его Холмов, - и два раза повторять не стану - сами знаете, что такое химический взрыватель:

он может сработать через десять часов, а может и через два. Это значит в любую секунду. А у вас в каюте тепло, это повышает скорость химических реакций.

Макферсон вздрогнул:

- Говорите же...

- Дело в том, что я не Линдберг. Я его коллега и товарищ, мы просто очень похожи. Я в курсе его дел, знаю и о мине. Мне случайно удалось услышать ваш разговор в лаборатории из соседнего помещения: и ваши посулы, и угрозы. Когда я увидел мертвого Линдберга, то срочно вызвал надежного человека и написал свои свидетельские показания.

Если со мной что-либо случится и я не вернусь в Петербург, показания будут переданы следствию. В этом случае вас ждет сибирская каторга, мистер Макферсон. Но если вы отдадите бумаги...

- Хорошо, - нетерпеливо сказал американец, косясь на шкатулку, - пусть будет ничья. Разминируйте и забирайте отсюда эти вещи, только скорее. Но деньги, документы и пистолет я верну вам только на берегу.

Так будет надежнее.

- Идет. Выйдите из каюты и оставьте мне какой-нибудь острый нож.

Я приступаю, придется резать провода.

Макферсон быстро достал из ящика стола вместо ножа наручники.

Холмов не успел опомниться, как оказался прищелкнутым одной рукой к вертикальной медной штанге, служащей, очевидно, поручнем во время сильной качки.

- Извините, но я должен убедиться, что вся эта история с миной и прочим - не блеф, - сказал Макферсон, передавая Ростиславу очень хороший перочинный многолезвийный нож, - да и нечего вам разгуливать по моей каюте. И запомните: без фокусов, иначе я обойдусь с вами сурово.

Он явно не верил Холмову. В свою очередь, Холмов не верил представителю фирмы АМСТЕК. Противники просто сделали по одному выжидательному ходу, пытаясь загнать друг друга в цейтнот, когда флажки шахматных часов висят и неизбежны грубые ошибки, а за ними и финал.

Линдберг перед своей гибелью говорил о мине, но тогда Холмову не пришло в голову поинтересоваться типом взрывателя. Холмов помнил только, что всякая попытка открыть сейф вызовет срабатывание заряда.

Он внимательно осмотрел плоский металлический сейф с торчащим ключом. Должен же был сам Линдберг как-то его открывать! Ящик с пяти граней еще шелушился цементной крошкой. Со стороны ниши, в которую он был раньше вмазан, доступ к устройству отключения взрывателя практически не был возможен. Оставалась сама дверца. Исследуя ее, Холмов обнаружил утопленные и потом закрашенные головки двух маленьких винтов. Как электрик, Линдберг не обошелся здесь без кнопочного выключателя. Такие выключатели спустя несколько десятилетий стали выпускаться миллионами штук для автоматического включения и выключения света в автомобилях, холодильниках и так далее. Но для начала века это была, в общем, новинка.

И все же риск оставался большим, и Ростиславу пришлось приказать себе успокоиться. Он осторожно подтянул сейф ближе к краю стола, чтобы наручник позволил пустить в ход вторую руку, и лезвием ножа, просунутым в щель сбоку, отжал кнопку. Оставалось свободной рукой повернуть ключ и открыть дверцу. Не дыша, чтобы не соскользнул нож, Холмов потянулся к проводку, идущему от кнопки к электродетонатору.

Он тянулся к нему будто к хвосту сидящей на травинке стрекозы. Провод оказался припаянным и рваться не хотел. Дергать его не годилось ни в коем случае - левая рука с ножом уже затекла от напряжения и потеряла чувствительность. Весь покрытый липким потом, Холмов переминал проволоку пальцами правой руки. После десяти перегибов проволока сдалась.

Переведя дыхание, он выгреб из сейфа увязанные шпагатом три фунтовые шашки взрывчатки, маленькое пневматическое реле для постановки заряда на боевой взвод, сухую электробатарею и две тетради в парусиновых обложках. Больше ничего в шкатулке не оказалось, да больше Холмову ничего и не требовалось. Первая часть задачи была решена, оставалось уничтожить портативный прибор и тетради или попытаться вырваться с ними из блокированной со всех сторон каюты.

Холмов решил прорываться; смертельный риск, только что оставленный позади, действовал возбуждающе. Так благополучно приземлившийся парашютист хочет немедленно испытать себя снова. Карусель идей вертелась, в его голове, но путной ни одной. Однако ни взрываться, ни сдаваться на милость Макферсона он не желал и стал приглядываться к полулюксу. Кабинет-гостиная со столом и диваном переходила в задернутую малиновым бархатным занавесом спальню. Из спальни дверь вела в туалетные покои. Холмов попытался дотянуться до иллюминатора, за которым китайской тушью уже сгустилась тьма, но наручник его не пустил.

Зато всплыла идея. Простая и эффективная идея, подсказанная в одном старом фильме, виденном Холмовым в год какого-то юбилея. Он быстро откромсал кусок шашки и сделал на ней полукольцевую кумулятивную выемку. Потом привязал к штанге у самого пола, вставил детонатор и собрал взрывную электроцепь. Кумулятивная струя маленького заряда должна была перерезать проклятую штангу не хуже автогена и самому Холмову, усевшемуся с ногами на стол, повредить не могла. Он приготовил все остальное: сунул за пазуху линдберговские тетради, осмотрел и собрал из частей портативный прибор точно в той последовательности, как делал это сам изобретатель несколько часов назад под Петербургом во время испытаний. Во избежание детонации основной заряд Ростислав швырнул подальше от греха -к двери и тут же замкнул цепь. Взрыв оказался все же оглушающим - сказался замкнутый объем. Свет погас.

Холмов в кромешной тьме соскользнул на пол, отогнул штангу, освободился и скользнул к двери, прикрываясь портьерой.

Тут же дверь в каюту распахнулась и на пороге возникли телохранители Макферсона.

- Видать, студент того, готов, - морщась от газов и озираясь, проронил Авдеич, вступив в каюту.

- Отрыгался, отпрыгался, - радостно подхватил Никита, - и где ж он, голубец, не видно ни бельмеса.

Вслед за агентами в полосу света вошел Макферсон.

- Стоять на месте, - грозно сбоку скомандовал Холмов, - мина у вас под ногами, можете убедиться! Макферсон, если шевельнете хоть пальцем, чтобы меня задержать, взрывом вас размажет по потолку.

Он придвинулся ко входу и еще раз предупредил:

- Действие прибора вам известно. Он достанет и за сто метров. Не поворачиваться.

- Я не хотел нарушать соглашение, - Макферсон попытался все же извлечь из положения хоть минимум, - вы свободны.

- Не высовывать носа из каюты, - предупредил еще раз Холмов, - буду следить из коридора и взорву всех троих к чертям собачьим.

По коридору он шел пятясь, следил за ненадежной бандой. К счастью, в этот час в вообще-то малолюдном первом классе публики не было, только в конце у выхода мелькнула белая фигура стюарда. Холмов оказался у крутого трапа и, срываясь на каблуках, опрометью рванул вниз.

На палубе третьего класса он не задержался.

Внезапно проснувшийся в Холмове классовый инстинкт гнал его все дальше от люксов, баров и музыкальных салонов для богатых. В зеркалах он мельком видел свое белое и перекошенное отчаянной решимостью лицо. Уже где-то близко мощно стучали машины, до звона содрогая переборки. Крутясь на закоулках переходов и трапов, безотчетно бежал на этот стук Ростислав.

Он рванул на себя одну из выкрашенных белой краской дверей со строгой надписью "Посторонним вход запрещен" и оказался на узком балкончике с решетчатым полом. Машинное нутро парохода являло собой картину ада. Слабо освещенная железная коробка была наполнена змеиным шипением пара, грохотом поршней и шатунов, ревом пламени раскаленных топок. В неистовом жару и угольной пыли метались полуголые люди, и багровые отсветы пламени лизали их блестящие от пота тела.

Увидев постороннего, к нему двинулся один из кочегаров.

- Эй, сюда не положено! -крикнул он. - Ступайте себе!

Холмов спустился на несколько ступенек.

- Товарищ, - напряг он голос, - товарищ, мне нужна помощь...

Кочегар смотрел недоверчиво, даже угрожающе на одетого в отлично

пошитую тонкосуконную тужурку студента. Сукнецо и вензеля императорского института относили пришельца скорее к белоподкладочникам сынкам богатеев, чем к студентам-революционерам.

- Ишь, товарищ... - Кочегар оскалился в недоброй улыбке. Мускулы каменными шарами перекатывались под лоснящейся, вымазанной копотью и угольной пылью кожей.

Холмову отступать было некуда, а доказывать родство с пролетарскими предками - некогда. Открываясь, он еще настойчивей сказал:

- Товарищ, меня будут искать. Наверное, уже ищут. Двое из охранки, третий - американец, сукин сын...

И показал замкнутое на запястье стальное кольцо наручника.

Это произвело впечатление.

- Ладно, пойдем к угольным ямам, - все еще настороженно, но уже с оттенком сочувствия заявил кочегар, - потолкуем с ребятами и будем решать.

Глава 9

Моряки спрятали Холмова в кормовом шкиперском ящике. Прошло несколько однообразных дней. Свободные от вахты машинисты и кочегары из посвященных приносили в тесноватое помещение горячий чай, хлеб, миску борща. Передавали и пароходные новости. Переход от острых ощущений к спокойному самосозерцанию был приятен; вынужденное заточение Ростислав переносил философски. Часто возникал перед ним образ Ольги -будто вспыхивал в темном углу овал ее лица, возникали глаза и твердые коралловые губы. Губы, которые умели быть и ласковыми, и горячими... Но странно -на облик его Ольги тут же накладывались черты и скользящий через вуаль тревожнотребовательный взгляд другой Ольги - Вольской. И в сознании Ростислава два образа все чаще сливались в один. Он мечтал будто о своем третьем тысячелетии, а видел только петербургское: опрокинутые в небо чаши Исаакия и золотую змейку петропавловского шпиля в дымчатой невской воде пляшущую, скользящую в вечность... И сам себе больше казался Линдбергом, чем Холмовым. Да и как могло быть иначе? Единственная спасательная шлюпка - прибор Шулуна. А его нет -он превращен в обломки, стало быть, о возврате в свои пространственновременные координаты не приходилось и думать.

Холмов-Линдберг за эти дни свыкся с Атлантикой, отделенной только слоем железа толщиной в палец. Океана он не видел, зато по ни на минуту не прекращающимся ударам чувствовал его силу и буйство. Свыкся он и с бухтами канатов и с цепями, лежащими здесь ржавыми кучами.

Свыкся даже с крысятами, прибегавшими полюбопытствовать при свете мизерной лампочки на необычного пассажира. Спал Холмов в гамаке и крыс не боялся, укрывался старым матросским бушлатом. Тетради Линдберга он бережно держал при себе, а вот прибор не уберег: что-то в приборе сильно понравилось крысам, и они изгрызли его дотла.

Браслет наручника с левой руки в первый же день спилил ему напильником могучий кочегар Иван, тот самый, которого Ростислав назвал товарищем. Он и оказался верным товарищем. Вот только конспирацию не соблюдал: палуба сильно гремела под его ногами.

Как-то в очередной раз Иван пришел с другим матросом тревожный.

Говорил по-ярославски, на "о".

- Понимаешь, Ростислав, какая петрушка: наш человек радист рассказал: передавал он радиограмму про тебя - мол, едет террорист на судне с бомбами. Полиция у них настырная, наверняка в порту перевернет "Николая" от клотика до киля. Найдут. Мы тут меж собой посоветовались и решили: бежать надо тебе.

- Куда ж бежать? До Нью-Йорка идем без остановок. Да и как убежишь вплавь далеко, а шлюпку не спустишь, это целая история, да и не даст никто.

Тут заговорил другой матрос, тряхнув черным чубом:

- Э, не журись, казак. Мы придумали кое-что. Подрассчитали - смываться тебе надо под вечер и поближе к берегу. Притормозить придется пароходик, да это уже наша печаль: уголь пойдет плохой или сломается что.

- И придумывать не надо, - угрюмо вставил кочегар, - в паропроводах свищ на свище. Надрываемся, держа давление в котлах, понимаешь.

- Вот, казак, слыхал? В темноте с верхней палубы стащим по-тихому махонькую лодочку -то ли пробковую, то ли каучуковую надувалочку спасательную; значит, ход стопорим, будто оказия какая... Это чтобы тебя не захлестнуло или, не дай бог, под винты не затянуло...

- Пора на вахту нам, - поднялся Иван, - так ты понял, Ростислав? К вечеру будь готов.

- Хорошо, мне лишь бы до берега добраться, уйти от этого черта Макферсона подальше.

Чернявый матрос дружески положил руку на плечо Холмова:

- Ничего, обойдется. Поплывешь в Америку сизым селезнем.

К вечеру Холмов был готов. То есть надел поверх тужурки просторный бушлат. Пароход сбавил ход. Атлантика теперь не так яростно штурмовала железное тело парохода.

За Холмовым пришел чернявый, потащил за руку полутемными коридорами и вывел к небольшой площадке, на которой Иван заканчивал надувать резиновую лодку

Прибежал третий матрос:

- Скорее, механик ругается на чем свет стоит, требует хода и штрафами грозится.

- А пошел он, кровосос, - сказал Иван, скидывая в лодку весла, баклагу с водой и сверток с сухарями.

Чернявый дал Холмову три луковицы:

- Лучок дает бодрость и обостряет зрение. Ну, казак, в добрый час...

В откинутую створку грузового борта Холмов увидел наконец близкое черное зеркало воды и мечущиеся в нем яркие звезды. Лодка тихо шлепнулась об воду. Держась за трос, он спустился в легкое судно и тут же почувствовал, что лодка отпущена и удаляется от борта. Машины на "Николае" не грохотали, слабый аварийный свет лился из иллюминаторов и капитанской рубки. Но через минуту свет вспыхнул ослепительно, под кормой вздулся бурун. У Холмова от свежего воздуха голова шла кругом, но он работал веслами как мог. По плоским валам скакал луч прожектора, приближаясь к лодке. Беглец бросился на деревянную решетку, уложенную поверх дна. Лодка провалилась в промежуток между волнами, луч скользнул дальше. А через минуту набравший полный ход корабль ушел уже далеко.

Через полчаса Холмову стало жарко. Он устал грести. Ковши обеих Медведиц, в Ленинграде стоящие почти над головой, здесь едва не черпали океанскую воду. Ветер дул с северо-востока, это устраивало. Холмов продел весла в рукава бушлата и закрепил подобие паруса вертикально.

Океан мерно качал легкую лодку. Ни берега, ни огней. Очень хотелось спать, но спать Ростислав себе позволить не мог: боялся прозевать какоенибудь судно или угодить под него. Так прошла длинная сентябрьская ночь. Несколько раз на горизонте появлялись огни, но Холмов даже не кричал, понимая, что крик завязнет в поле водяных холмов.

Утром показался берег. Поднимающееся солнце приятно грело спину.

Холмов опустил руку за борт. Вода оказалась прозрачной - на удивление и почти по-летнему теплой После завтрака он постирал в океане давно нуждающуюся в этом рубашку, а потом и носки. То и другое моментально высушило солнцем и ветром. Он хотел даже окунуться; увидел чуть поодаль скошенный назад треугольный плавник акулы, усомнился и купание отставил.

На медленно приближающемся берегу уже различались брошенные горстями рафинадных кубиков дома В полукилометре пропыхтела под стук дизеля рыбачья черная шхуна, выгребаясь против ветра в океан. Но теперь она была не нужна.

Вдоль всего побережья тянулись причалы, склады, бараки, коттеджи.

Холмов облюбовал участок поспокойнее и направил лодку к нему. Над маленьким причалом он увидел щит с надписью "Приват", но делать было нечего. Из дощатой ярко окрашенной будки вышел негр в голубой холщовой робе и такой же шапочке с длинным козырьком. Он принял конец брошенного Холмовым троса и умело привязал лодку. Негр с почтением посмотрел на горящие на солнце студенческие эполеты и попытался разобрать название корабля, написанное вокруг борта лодки крупной славянской вязью. Но не разобрал. Славянин Холмов и сам не"смог бы прочитать название, окажись он на месте американца. По-английски он говорил тоже неважно; больше на пальцах объяснил, что пароход потерпел крушение.

- Оверкиль, - сочувственно кивнул негр, - иес, иес.

Негр провел спасшегося на берег, где рядом с лодкой стоял врытый в землю стол со скамейками.

- Хангри? - спросил он Если что хотел Ростислав сейчас, то как следует выспаться на нормальной постели, которую не колотит со страшной силой океан. Но ничто так не сближает людей, как общая трапеза, а предстояло как-то приспосабливаться к местным условиям, хотя бы на время. Ростислав принес из лодки сухарики и пару оставшихся луковиц, а негр выставил на стол мягкий соленый сыр и две бутылки пива. Они славно перекусили. Рядом, на необыкновенно яркой зеленой траве, пасся крутолобый бычок. За высоким металлическим забором в сотне шагов суетились матросы, бегая по сходням двух небольших военных светло-серых судов - миноносцев или тральщиков. Рядом с ними легко покачивался на воде красавец катер с летучими обводами корпуса.

Негр перехватил его взгляд.

- Спид, спид, - оскалился он, махнул рукой в сторону океана и показал три пальца - Юроп, андэстэнд?

И Холмов понял, что скорость V катера такая, что он в состоянии перемахнуть Атлантику за трое суток.

Дальше к западу -за причалами, кранами и складами - поднимался на террасах и курился желтоватой дымкой какой-то крупный город.

Негр подсказал со значением:

- Балтимор.

Течение и ветер отнесли лодку к югу, в штат Мэриленд, - сообразил Холмов, в свое время неплохо успевавший по географии. Теперь он точно знал, как поступит. Но прежде хотелось хоть немного отдохнуть. Он наклонил голову на руки. Солнце грело затылок мягко и нежно, как будто на нем лежала кошка. "Где-то сейчас Ольга, что делает?" - подумалось ему. Образы двух девушек в его сознании уже слились прочно, и с этим единым образом он заснул.

Глава 10

За этот день Христофор Шулун, как он выражался, "иззаседался весь"

или не раз "ходил отсвечивать лысиной". Он защищал своих сотрудников от бесполезных трат времени, как наседка цыплят. Такая тактика оправдывала себя втройне: сам Шулун был на виду, представительство лаборатории и какой-то процент нужной информации обеспечивался, а ребята двигали вперед науку спокойно, без дерготни.

В доме на Невском он сумел оказаться только в последние минуты рабочего дня. "Каппа" слабо гудела. В кресле оператора системы спал Холмов, уткнув голову в руки. Нежаркие солнечные лучи лежали на взъерошенном затылке нового сотрудника. "Перенервничал парень перед выходом на самостоятельную работу", - улыбнулся Шулун и не стал его будить. Он вызвал на экран отчет "каппы" за день. Сделано было удивительно много; внесенные изменения позволяли гораздо лучше и чище воспроизводить объемные изображения распознанных объектов. Открывалась возможность прямого инструментального изучения прошлого в исторических местах. В принципе - хоть казнь стрельцов на Красной площади. Феноменальная "каппа" зафиксировала два случая, когда Холмов прибегнул к экстренному возврату из информационных путешествий, причем вторая попытка оказалась незавершенной.

Шулун выключил систему. Потер виски и задумался. Случаи с Холмовым и его предшественником ясно говорили- возможности "каппы" больше, чем предполагалось, и теория информационной относительности времени может получить экспериментальное подтверждение, дело это не пустое. Вырисовывались контуры потрясающего доклада на Совете. Он, пожалуй, начнет с каскада тщательно подобранных фактов, пойдет плясать от печки - от древних изображений пришельцев из будущего в скафандроподобной функциональной одежде. Потом перейдет к другим доказательствам контактов между людьми разных эпох... Забыв о Холмове, Христофор решил посидеть еще часок-другой, покопаться в материалах, "перелопатить" еще одну стопу журналов.

Перенеся из шкафа на стол очередную порцию старых изданий, Шулун погрузился в работу. Вскоре он наткнулся на заметку в "Ниве" об изобретении Линдберга и "взял ее на карандаш". Переписал он на всякий случай и другое сообщение журнала, которое обнаружил в одном из последующих номеров. Сообщение называлось "Происшествие на Невском проспекте" и гласило:

"Изобретатель способа управления взрывом на расстоянии г. Линдберг, о работах которого мы сообщали на страницах нашего журнала, найден в своей лаборатории на Невском проспекте застреленным.

Департамент полиции ведет энергичное расследование этого прискорбного происшествия".

Было уже около семи вечера, когда Холмов зашевелился и поднял голову.

- Извините, - встрепенулся он, потирая замятую щеку.

- Ничего, в нерабочее время спать не возбраняется. А я уже у "каппы"

все узнал. Хороший блочок ты вставил в алгоритм, одобряю. Слушай, а почему ты второй раз не закончил набор кода на аварийном приборе?

- Почему? - мучительно задумался Холмов, - Да, что-то было такое... Он полез в нагрудный карман и достал горсть обломков.

Шулун изумленно покачал головой. У Холмова краской наливались уши.

- Ладно, бывает, - решил замять дело завлаб, - программа есть, перезапишем ее и только. Забудь, не бери в голову. Вот лучше послушай, что я тут раскопал под заголовком "Таинственное исчезновение":

"По сообщениям заокеанских газет, в военно-морскую лабораторию США в Балтиморе явился некий молодой человек, с трудом изъясняющийся по-английски. Он предложил способ превращения воды в моторное топливо. Была создана комиссия из специалистов. Изобретателю предоставили быстроходный катер, оснащенный мощным двигателем. На вопрос, какой водой морской или пресной - заправить баки, молодой человек сказал, что это безразлично. Он попросил только членов комиссии на короткое время покинуть моторное отделение, это пожелание было удовлетворено.

Спустя минуту, к удивлению специалистов, двигатель легко запустился и начал работать очень мягко. Эксперимент продолжался около шести часов. Все это время катер с комиссией на борту бороздил воды Чезатшкского залива, работая на одной воде без грамма топлива.

Для продолжения испытаний изобретатель не явился. На следующую ночь и катер бесследно исчез при таинственных обстоятельствах".

- Ну, что на это скажешь, молодой гений? - спросил Христофор, закончив чтение.

Холмов ничего не мог ответить -он держался за горло, сдавленное внезапным спазмом. Потом судорожным движением все же протолкнул в себя воздух. Встревоженный Шулун, забыв о своем вопросе и докладе, схватил его за локоть.

- Что такое? Ты чего - спортсмен, здоровый парень и - на тебе - Не знаю, - почти нормальным тоном сказал Ростислав, - вспышка И перед глазами с такими разноцветными искрами... И будто нечем дышать проваливаешься в бездонный омут. Ну, будто тонешь, понимаете...

Шулун отодвинул бумаги и решительно встал.

- Все, все. Разбегаемся. Насиловать организм нельзя. На воздух, на воздух.

Они обесточили помещение, поставили его на охранную сигнализацию и спустились на Невский, начинавший уже жить вечерней жизнью.

По пути к Марсову полю Холмов вспомнил о "бобе", который следовало непременно заменить. Он осмотрел все карманы. Преобразователя нигде не было.