«Сахара»

СИЗЯ ЗИКЁ

САХАРА

Из переводов MW (c) 2002

Перевод посвящаю Максу Богдановскому, подвигшему...

!!! ОСТОРОЖНО, НЕНОРМАТИВНАЯ ЛЕКСИКА !!!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Ньямей. С грузовика мы слезли уставшими и покрытыми пылью. За последние пару сантимов покупаем два ледяных пива местного производства и наслаждаемся ими, проводя несколько минут в покое и прохладе.

Поскольку здесь имеется кондиционер и приличный интерьер, "Риволи" бар, в котором мы нашли для себя спасение - в принципе предназначен для белых, к которым присоединяются немногие обеспеченные черные, в большинстве своем, торговцы или же молодые нигерийские студенты. У хозяйки, толстенной матроны выцветшего и несвежего вида, чудовищный марсельский акцент.

Снаружи жарко и сыро. На улицах ходит ходуном толпа дикарей, одетая в цветастые бубу или же во что угодно. Не спеша, неся на голове таз, проходят женщины с импонирующими задницами, едва-едва прикрытые куском ткани. Эту картинки, словно живьем снятую с открытки, дополняет вид малышни, продающей плоды манго и чистящей обувь.

Когда Мигель рассказывал мне про Африку, я совершенно не понимал того, насколько они все черные, и как их много. Для меня Африка представляла собой джунгли с кучей зверей: возле бара, потихоньку цедя виски стоял путешественник в колониальном пробковом шлеме, к его плечу прижималась блондинка с охрипшим голосом, а над головами у них крутился громадный вентилятор. Когда я захлопнул за собой двери швейцарской квартиры, то знал, что это где-то внизу. На юге, в сторону солнца.

После всех опасных связях с героином глоток свежего воздуха сделался совершенно необходимым. Решение пришло в течение пары минут, и вот, сунув руки в карманы, мы углубились в этот неизвестный континент... Неизвестный, но не безлюдный! Африка - это прежде всего черные; их здесь дофига и больше, и они здесь повсюду, громадные дети с улыбкой до ушей, любопытствующие всего до такой степени, что иногда это становится невыносимым. Частной жизни здесь попросту не существует как понятия.

Малейшее наше движение, похоже, имеет капитальное значение. Нас окружает толпа дикарей, которые осматривают, комментируют, рассказывают, что видать, тем, кто стоит сзади, или же просто тупо глядят на этих двух странных типов. И самое главное, им совершенно нечего делать. Сознание того, что ты звезда, окруженная толпой репортеров, поначалу доставляет удовольствие, но весьма скоро надоедает. Нельзя и шагу ступить, чтобы словно из под земли не появился негритенок, визгливым голосом требующий: "Давать подарок, шеф?"

Для них белый, тубаб, это мешок с бабками: он всегда богат. С тех пор, как мы с Мигелем начали это путешествие, мне никак не удается вбить им в башку, что мы из нового племени, о котором здесь пока что не слышали, племени белых без копейки в кармане. Обязательны долгие дискуссии, чтобы до них это могло дойти. Здесь все имеет свою стоимость, даже кусок веревки, поддерживающей штаны Мигеля. Каждый что-то да продает: кожу каймана, статуэтку или сестру. В Ньямей все интересуются автомобилями. С самого нашего приезда все приходят и приходят.

- Я куплю твою машину, шеф.

- У меня нет машины.

- Очень хорошо заплачу, шеф.

- Да говорю же тебе, что нет у меня.

- Я знаю одного, который его купит, шеф.

Меня это достает. Отсылаю двоих, два десятка, пятьдесят, прежде чем удается вздохнуть посвободнее.

- Простите великодушно, вы приехали на автомобиле?

Начинается!...

Но стоящая перед нашим столиком фигура сразу же кажется мне гораздо более интересной, чем все предыдущие, вместе взятые, торгаши. Это высокий, очень старый и сморщенный мужчина в голубом бубу, в белой шапочке на голове. Этот негр - мусульманин. У него симпатичная улыбка, а глаз невероятно хитрые. Старикашка буквально лучится интеллигенцией, здесь это большая редкость.

- Слушай, у нас нет автомобиля, нет бабок и хотим, чтобы все от нас отстали. Понятно?

Тот улыбается еще шире и кланяется.

- Могу ли я присесть?

Когда-то мне вбили в башку, что на пожилых людей не стоит поднимать руки, а кроме того, его улыбка будит симпатию. Он присаживается и представляется:

- Я Министр Удачного Бизнеса. Все продаю. Все покупаю.

Я смеюсь.

- Меня зовут Чарли. А это Мигель.

Министр Удачного Бизнеса сообщает, что ему весьма приятно, и вытаскивает из небольшого джутового мешочка орешек кола, который тут же начинает жевать, не прерывая беседы. Здесь, в Ньямей, точно так же, как и по всей Африке, все можно обменять, купить или продать. Старик создает впечатление короля торговли, удачливого и хитрого вора, но более умного, чем остальные, потому что довольно быстро понимает - мы говорим правду; нет у нас машины, нет даже сантима. И странно: он приглашает нас к себе. Приглашение принимаем без каких-либо заминок.

***

На дворе все та же адская жара и оглушающий шум. Наш новый приятель покупает на сколоченной из пары досок стойке немного конфет и объясняет, подмигивая мне, что у него много внучат. Затем останавливает такси, разболтанный пежо 404, который мчит через Ньямей и неустанно вопит клаксоном. Министр Удачного Бизнеса проживает в громадной колониальной вилле грязножелтого цвета. Как только появляется там, набегает свора ребятни, и все тут же цепляются за его бубу. Лучась счастьем среди всех этих негритят, старик раздает конфеты и шлепки по головам.

Сад, представлявший когда-то красивый парк, сейчас превращен в нечто вроде свалки; там полно останков машин на колесах, разобранных чуть ли не до скелета, старых шин, всяческих железяк и трудноопределимых предметов. Это истинные развалины, неописуемый бардак. В вилле не менее пятнадцати комнат, которые буквально кишат детьми, но имеются мужчины различного возраста, а также куча женщин. У большинства этих последних груди открыты, носят они нечто вроде длинной юбки, завязанной вокруг талии. Повсюду толкучка: во всех без исключениях комнатах и даже в коридорах; это все потомство нашего хозяина. Министр ведет нас в пустую комнату, в которой несколько женщин поспешно устанавливают столик и металлические стулья. Садимся втроем. Какой-то малыш приносит миску риса в соусе, после чего садится в углу. На сей раз это уже не внучок, а сирота, которого Министр Хорошего Бизнеса взял в семью, и который теперь служит ему в качестве боя.

- Ты женат, Чарли?

- Нет.

- Значит ты умный...

Тут он замолкает, пронизывая взглядом Мигеля, который, не имея возможности сдержаться, уже погрузил пальцы в рис. Этот придурок спутал руки: мусульмане едят исключительно правой рукой. Левая служит для подмывания задницы. Объясняю это Мигелю. Министр тут же обретает хорошее настроение и продолжает собственные выводы:

- Женщины, Чарли, ни на что не пригодны. Ну кто же может это знать лучше, чем я, у которого их было семеро, и который ежедневно глядит на результаты?

Он показывает мне окружающий нас муравейник и вздыхает. У него восемнадцать дочек и двое сыновей, которыми страшно гордится. Всякий раз, когда какая-либо из этих девиц идет налево, у него прибавляется новый сопляк.

- И что же мне делать, чтобы их всех прокормить, а? Занимаюсь бизнесом, это единственный выход; все продаю, все покупаю...

Он смеется, его глаза лучатся весельем.

- И зарабатываю. Видишь, Чарли, здесь женщины стоят дорого.

Выходит, у Африки имеется хоть одно общее с уже известными мне странами Третьего Мира Азии и Центральной Америки. Похоже, что любовь, это болезнь исключительно Запада. Романтичность здесь ценится меньше, чем проблема выживания; чтобы заниматься любовными страстями, нужно иметь полный желудок.

- Здесь, Чарли, если имеешь деньги, то имеешь и женщин. Но обрати внимание, no money, no fuck.

Я и сам давно это уже понял; даже самая пристойная рожа здесь не пригодится, африканские дамочки чувствительны исключительно к денежным знакам.

Поглощая пищу и шутя, Министр объясняет мне, каким образом зарабатывает свои деньги. Наиболее важная часть его бизнеса это автомобили, бывшие в употреблении запчасти и машины, продажа которых, как мне кажется, в этой стране может стать весьма выгодным занятием. Продает он своим соплеменникам, но крутит дела и со своими поставщиками, европейцами.

- В настоящий момент работаю с двумя французами из Бордо, сегодня вечером они будут здесь. А сейчас вам самое время отдохнуть.

***

Бой-малыш ведет в комнату, где нас ожидают два ведра с водой. Приноравливаемся к местному обычаю спать в самое пекло, когда слишком жарко работать.

Перед самым ужином появляются европейцы. Их трое, а точнее - два и один. Последний - это классический турист, коротышка с переливающимся через шорты пузом, проборчик, еще не зажившие солнечные ожоги, клетчатая рубашка и сандалеты; короче говоря, самый обыкновенный болван на каникулах.

Министр представляет мне его как Пирожника.

Двое других это пройдохи, гангстеры с французского юго-запада. Фредерик: высокий молчаливый брюнет. Он носит очки интеллектуала, из-за которых на мир глядят стальные, холодные глаза: настоящая сволочь. Ален, его дружок, тоже похож на сукина сына, но уже более симпатичного.

Я еще уставший, но после этой длительной сиесты чувствую себя расслабленным и совершенно не имею охоты навязывать длительного знакомства. Не стал я выдавать им и того, что всю свою молодость провел в Бордо. Они же и сами не предпринимают каких-либо действий, чтобы поговорить со мной. На ужин мы получаем рис, залитый пикантным соусом с растительными приправами. Для Африки места в гастрономическом бедекере просто нет.

Вот зато местная травка просто замечательная. Мигель сделал громадную самокрутку из страницы Библии, украденной в Ватикане. Поскольку в доме жара просто невыносимая, на ночь устраиваемся на крыше. В Африке одним из немногочисленных приятных моментов является предрассветная прохлада: несколько спокойных минуток. Только вот сегодня Мигель решил, что все будет по-другому. Мигель - это мой путевой товарищ, милый безумец. Именно потому-то я и решил ему помочь, а он все еще со мной.

Очень высокий, худющий словно паук, что еще более подчеркивают постоянные черные штаны, обтягивающие словно вторая кожа. Громадная поясная пряжка, кажется, перевешивает его вперед. Его волосы: алые, зеленые и голубые, ранее выбритые на висках, свисают на спину в виде длинного и грязного конского хвоста.

Его щиколотки и запястья покрыты браслетами, звенящими на каждом шагу. Говорит мало, зато много смеется. Хотя и совершенно безответственный, иногда Мигель имеет проблески гения, как тем утром, когда поменял часть своего металлолома на старую трубу, без дела валявшуюся в саду Министра. Теперь же, стоя в позиции на караул и сам на грани апоплексии, он пытается извлечь из нее какие-нибудь звуки, чем ужасно действует всем на нервы. Наливаю себе кофе во взятую напрокат баклажку. Бой использует небольшое мгновение тишины, чтобы врубить радио на всю катушку, но ему не удается поймать никакой станции. Выхожу поболтать с Аленом, невысоким пройдохой из Бордо, который, зевая, приглядывается тому, как несколько внучек Министра моются во дворе, что представляет очень милый и трогательный вид. Вода стекает по их едва расцветшим телам, молоденькие грудки гордо торчат в стороны, круглые попки прямо просят насилия. Это всего лишь школьницы, но уже женщины.

- Красавицы, правда?

- Ой, блин!

- Ален, ты из Бордо?

- Да.

- И я тоже.

Ален изумленно пялится на меня.

- Не может быть, ты из Бордо?

- Ну, я же сказал.

И все. Шовинизм тоже иногда годится, чтобы завоевывать дружков. К нам присоединился Фред, и уже через полчаса, сидя за первой сегодня порцией анисовки, мы ищем общих знакомых. Так мы болтаем целое утро, а уж пополуденное время проходит в бахвальстве самыми вкусными номерами. После обязательного вечернего риса Ален, уже более болтливый и хвастливый, объясняет мне, в чем же суть их торговли.

Достаточно купить во Франции подержанный автомобиль, как можно дешевле, привезти его оттуда, проехать через пустыню и продать в Ньямей за приличную цену, где, понятное дело, переговорами занимается Министр Удачного Бизнеса.

Переехать через всю пустыню, чтобы добраться сюда - вот это меня уже заинтересовывает.

- И на этом можно заработать?

- Мужик, да это же золотые россыпи! Бизнес века! Эти чернокожие болваны покупают все, что угодно, и поверь мне, бабки у них имеются. Каждый раз зарабатываешь вчетверо, а то и впятеро.

Пятнадцать дней на путешествие и проезд через пустыню, от недели до десяти дней на продажу, гулька здесь и гулька в Бордо, а потом и новый рейс.

- А переезд через пустыню?

- Пустыня? Спокуха! Это мелочь!

Он не может не сдержаться, чтобы не рассказать мне о путешествии испанского священника, которого в последний раз подобрали на юге Алжира.

- Он застрял там. Ну мы ему и сказали: "Пожалуйста, патер, просим с нами", а он нам на это: "спасибо".

Он хохочет, затем рассказывает дальше.

- Через пару километров Ален открыл сумку Превелебного Батюшки и ради шутки выбросил через окно первую же шмотку, что попала ему под руку. Священник не смел даже слова пикнуть. После этого Ален по очереди выбросил все его вещи. Поскольку посеревший от страха священник все так же не реагировал, разозленный Ален приказал остановиться, насрал в песок, подтерся несколькими листками из Библии, после чего, чтобы еще более усилить кощунство, сунул распятие в свое дерьмо. Нам не оставалось ничего иного, как оставить святого отца, который язык от страха проглотил, на средине дороги, чтобы подождать следующий грузовик.

Похоже, что для них это великолепная шуточка, которую можно без конца пересказывать и ползать от смеха! Такие они, вот, люди...

Самое же смешное, что оба закончили одну и ту же суровую религиозную школу, которая и сделала из них бандитов. Это симпатичные лжецы и мошенники, лишенные какой-либо морали. Дни, проводимые в болтовне с этими ангелочками и Министром, проходят для меня весьма спокойно.

Сегодня с утра я отправился пройтись. Ньямей - это очень сырой и шумный город. Утренние часы же - это период наибольшего бардака на улицах, особенно в окрестностях большого базара, настоящего лабиринта соломенных крыш, кипящего кричащими цветами и переливающейся толпой.

Большинство африканцев это торгаш. Тем, кому не повезло более всего, сидят на улицах перед циновкой, на которой лежит их единственный товар: одинокий плод манго, три арахисовых орешка или пара ржавых болтов. Этих судьба уже не изменит. Другим, громадным черным кучам сала, повезло больше. Своему торговому успеху они должны благодарить шикарной фирме ЮНИСЕФ. Прибыль шикарная, поскольку продают подарки.

Я всегда считал, что совести не имею, но в Африке я всего ишь новичок. На некоторых картонных коробках все еще виднеется наименование этой гуманитарной организации. Многие из участников благотворительных акций наверняка бы удивились, узнав, что их дары служат исключительно для подкармливания пары местных кабанов.

Но здесь же проводится и более выгодный бизнес: пару месяцев назад на аукционе продали пару сотен девушек и женщин из племени тамачек. Они сбежали из Сахеля, ища помощи тут, где, начиная от некоторого уровня обеспеченности, хорошим тоном считается содержание гарема, что является обычаем приятным, но и доставляющим кучу хлопот. Данная проблема решается радикальным способом: у дам вырезают клиторы, окончательно лишая их каких-либо сексуальных аппетитов.

***

Как-то вечером Министр возвращается в радостном настроении, с карманами, набитыми конфетами. Он как раз продал, по очень высокой цене, автомобили обоих французов. Ален с Фредом тут же решают это отпраздновать. Праздник должен быть в самом высоком стиле. Мы захватили с дюжину бабенок из "Z Клуба", единственного приличного ночного заведения в Ньямей. В одной из комнат нашей виллы Фред на одинаковом расстоянии, где-то на высоте лица, подвешивает банкноты франков Центральноафриканской республики небольшого номинала. Игра совершенно простая: перед каждым банкнотом, расставив ноги и руки, становится девица. Образуется приличных размеров рядок черных, блестящих попок. Фред, в качестве церемонимейстера, проходит сзади каждой с ведром в руках и подмывает наших гостий губкой, "ради гигиены". Они готовы. Мигель не может удержаться от искушения, Пирожник решительно отказывается. Оба парня из Бордо тут же приступают к делу.

Как человек весьма скромный, я снимаю со стены три банкноты и затягиваю трех соответствующих им негритяночек в другую комнату.

***

На следующий день парочка из Бордо готовится возвращаться в Европу. Утром ко мне приходит Ален.

- Слушай, Чарли...

- Ну.

- Не хотелось бы вмешиваться в твои дела, но на кой ляд тебе этот испанский фрайер?

Гляжу на сидящего неподалеку Мигеля. В сотый раз он расшифровывает свою миниатюрную карту Африки, напечатанную на карманном календарике. Вся Африка там занимает пространство два на три сантиметра, а вокруг весь остальной мир. На кой черт мне этот тип, я и сам толком объяснить не могу.

Мы одного и того же возраста, но принадлежим совершенно разным мирам. Мигель совершенно не способен справиться с чем-либо сам, тем более, дать это что-либо другому. Даже его паспорт - это квинтэссенция любительщины, являющийся источником постоянной угрозы. После многих лет бродяжничества, в перерыве между приключениями, потребность чистоты и комфорта привела меня назад в Европу.

Я поселился в Швейцарии, частенько мотаясь в Амстердам, чтобы там запасаться наркотиками для собственных нужд. Вот там-то мы и встретились. Вообще-то говоря, мы виделись еще раньше, в Испании, и он меня узнал. Родину он покинул, убегая от тогдашнего фашистского режима. Сейчас же он был один, без денег, посреди европейской зимы, где-то страшно получил по морде, и вот попросил у меня помощи. Это совершенно не в моем стиле, притворяться добрым самаритянином, и чаще всего в такие расклады я не играю. Стараюсь окружать себя ребятами инициативными, положительные черты которых стараюсь развивать, чтобы иметь возможность ими воспользоваться. Дружба приходит потом.

Мигель же не стоит и ломаного гроша и обладает свойством усложнять любую ситуацию. Один его внешний вид притягивает неприятности. Еще я знал, что если даже немного ему помогу, то буду считать себя обязанным довести дело до конца. Но ему как-то удалось выдавить из меня если не жалость, то во всяком случае - сочувствие. Вот я и взял его под свое заботливое крылышко. Его сумасшедшие выходки меня веселят. Теперь же я даже полюбил его, это хороший товарищ путешествия, к которому привык, и в Африку мы приехали лишь затем, чтобы помочь ему.

Но всего этого объяснять Алену смысла нет. Он бы просто не понял.

- Ты мог бы делать более интересные вещи. Ты же один из нас, ты науровне. Чарли, ты такой же пират, как и мы. Мы уже поговорили об этом с Фредом. Мы профинансируем твою первую поездку, поедешь с нами, а заработаешь, сколько удастся. Лады?

Предложение, конечно, искушающее. С самого начала этого путешествия я знаю, что следующее приключение ожидает меня именно на этом континенте, в частности - именно в этой пустыне, которую проехал, даже и не заметив. Перспективы великолепные, люди спокойные, да и жара мне не мешает. Дела у Алена с Фредом идут хорошо. Работая же в больших масштабах здесь можно поиметь кучу бабок!

Приключение уже рядышком. Но это означало бы бросить Мигеля, а вот этого уже и не охота. Кретиническая доброта запрещает мне оставить в дерьме кого-либо, верящего в меня. Я ему ничего не должен, но и не оставлю просто так. Этот лажевый паспорт может доставить ему кучу неприятностей. Тогда на что все те усилия, начиная с самого Амстердама, если все обязано закончиться таким вот путем? Мигеля еще нужно подталкивать и научить паре вещей, прежде чем он научится справляться сам. А кроме того, эта прогулочка нужна и мне, чтобы до конца очиститься от европейских наркотиков. А дела могут и подождать.

Не первый и не последний раз я без копейки в кармане - но это вовсе не проблема. У меня нет намерения играться в туриста вечно. Но понимаю, что оказия имеется. Вернусь за ней тогда, когда закончу то, что начал с Мигелем. Пока же что приходится поводить его за ручку.

Звук трубы за спиной лишь укрепляет мои намерения.

- Нет, Ален. С вашей стороны это здорово, но не сейчас. Пирожник тоже с вами?

Этот вопрос заставляет его усмехнуться.

- Шутишь, ведь это же фрайер...

Он рассказывает мне, что Пирожник уже дважды пытался переехать пустыню, но на юге Алжира он наделывал в штаны. На сей раз ему проехать удалось, потому что храбрости прибавляло присутствие ребят из Бордо.

- Понимаешь, вообще-то мы хотели его наебать. Но, сука, осторожный, никому не верит. Спит со своими бабками, ну, ты понимаешь, что я имею в виду?

Даже слишком хорошо! Трус и супец, как раз тип людей, которых больше всего ненавижу. Может еще и поиграемся, но для этого нужно еще парочка сведений.

- Он хочет ехать в Черную Африку, не так ли?

Ален кивает головой.

- Да. Намерения именно такие, но он еще мнется. Боится, думает, что негры его слопают.

- Так это же великолепно. Ему наверняка понадобится проводник...

Ален быстро врубается. Он начинает ржать и хлопать себя ладонями по бедрам. Когда приступ чуточку проходит, он заверяет, что замолвит за меня словечко.

Не прошло и четверти часа, как ко мне подходит Пирожник - пузо вперед, морда куриной гузкой.

- Чарли... Это правда, что ты хорошо знаешь Африку?

- Ну конечно. Я здесь родился, провел здесь всю свою жизнь.

- О! Даже так! Видишь ли, я так хорошо Африку не знаю, а хотелось бы поездить...

- И чего желаешь? Охотиться?

- Да нет, просто поездить.

- Не... это не мое. Я занимаюсь, в основном, охотой. Львы, буйволы, слоны...

- А!

Впечатление на него это произвело, но одновременно он и разочарован. Чувствую, что он уже готов сдаться. Спрашиваю умиленным голоском:

- И куда ты хочешь ехать?

- На побережье. Если бы ты захотел, эээ...

- Нет.

- Нет?

- У тебя слишком маленькая машина.

В конце концов, требую час на размышления и провожу его в курении травки с Мигелем. Когда время заканчивается, Пирожник появляется снова.

- Ну ладно. Я обдумал. Согласен.

Лицо Пирожника освещается улыбкой облегчения, но тут же он вновь делается серьезным.

- Но ведь нужно определить, эээ... Какого гонорара ты хочешь?

- Слабый из тебя психолог, Пирожник. Я не работаю за гонорар. Если я и согласился, то лишь затем, чтобы тебе помочь. Ты мне симпатичен и нравишься мне.

Улыбка расцветает снова.

- Будет достаточно, если ты покроешь дорожные расходы.

Улыбка постепенно тает. Я же продолжаю дальше:

- Это означает гостиницы, рестораны, ну, сам понимаешь, самые основные удобства!

От улыбки почти ничего уже и не осталось.

- Но не бойся, слишком дорого мы тебе стоить не будем.

- Мы?

- Ну да. Я и Мигель.

На сей раз рожа у него совершенно скукожилась. Я ложу ему руку на плечо протекционистским жестом и говорю.

- Пирожник, поездку сделаем на все сто.

Он слабо кивает, удовлетворенный, тем не менее, что я согласился. Имеет это какой-либо смысл или нет, но рядом со мной люди чувствуют себя в безопасности, а Пирожник не исключение.

Чтобы отпраздновать наш союз и отъезд ребят из Бордо, начинаю растрачивать свой новый бюджет, приглашая всех на небольшую вечеринку, похожую на предыдущую, за исключением того, что Пирожник, который платит, решает тоже принять участие.

***

На следующий день французы уезжают в Европу. Я долго пожимаю руки Министра Хорошего Бизнеса, который знает, что меня можно ждать снова. В подарок оставляю ему пассажирское кресло из "ситроена мехари" Пирожника; кресло я выдрал только лишь затем, чтобы ехать сзади со всеми удобствами, вытянув ноги. Мигель сидит рядом со мной.

И мы направились на юг.

Ах, Пирожник, Пирожник! Для него эти пять недель совместного путешествия наверняка стали крестным путем. Что же, сам виноват, сам того хотел.

Уже с первых дней он жаловался на количество моих половых сношений, считая, что я перегибаю палку: тогда я напомнил ему принципы нашего договора. Что ж, он послушно вытащил из лопатника вознаг- раждение для всех этих девиц. Потом он сказал мне, что наша договоренность никак не предусматривала развлечений Мигеля. Он никак не мог пошевелить мозгами, чтобы втумкать себе, что Африка - это континент секса, а объединенный эффект самокруток из африканской травки и кучи торчащих попок просто не заставляет себя ждать.

Даже дружеский тычок под ребра его не убедил.

Мало того, что портил нам удовольствие своей мелочностью, так еще позволял себе выступать относительно цен в ресторанах и гостиницах, в которых мы останавливались; по его мнению, мы должны были разбивать лагеря! Как будто я тот тип придурка, что спит в палатке! Поскольку он даже начал настаивать, чтобы спать под голым небом, пришлось посвятить какое-то время на разговор в четыре глаза, пока до него не дошло, сколь опасным это может оказаться в связи с ворами, разбойниками и тому подобными вещами.

Потом он уже возмущался отсутствием помощи с нашей стороны всякий раз, когда его ситроен пробивал колесо. Снять колесо, заклеить покрышку, накачать, прикрутить на место - все это казалось ему слишком тяжелым для одного человека. Ладно, он еще соглашался на то, чтобы я обжирался бананами, в то время как он пахал, ведь я был его проводником, ответственным лицом и вообще - начальником экспедиции. Но его страшно раздражало то, что Мигель сидел рядом со мной и пялился на него со смехом, либо дул в свою трубу. Отношения между ними никак не складывались. Мигелю же доставляло удовольствие пожирать его порций в ресторане, давать ему по голове по моему примеру и ругать его по-испански. Поначалу Пирожник просил переводить, но потом отказался.

***

К счастью, я раззнакамливался с континентом, и мне доставляло удовольствие просто пялиться по сторонам, перебрасываясь шуточками с Мигелем. В конце концов, я вообще перестал обращать внимание на нашего водителя.

Африка ужасно забавна. В ней нет ни грамма порядка, она шумная, испорченная, вся состоящая из заплат. Жара всех угнетает, и здесь ничего не делается так, как следует, но если ты здесь только проездом, то развлечение тебе обеспечено. В маленьких деревушках с их тремя домиками и двумя круглыми сараями люди весьма симпатичны. Приветствовать нас сбегается детвора, все в улыбках и с протянутыми ладошками. Поначалу я гладил их по головам только лишь затем, чтобы вытереть руки. Теперь же делаю это из чистой симпатии. Взрослые все время смеются, и невозможно понять, что они тебе говорят. Женщины всегда готовы честно заработать пару франков, задрав юбку, даже не снимая тазика или вязанки дров с головы.

Жалко, что черномазые из городов одинаково неприятные, что и тупые. Едва они слезли со своих деревьев, как им на шею свалилась цивилизация, что хорошо на них никак не повлияло. В городах царит насилие, они лишены самой основной гигиены и инфраструктуры, здесь ничего нельзя сделать, не заплатив. Это по-настоящему абсурдные миры, подобно границам, проведенным колонизаторами, равно как и их армии, административные органы и все остальные сферы деятельности, с которых черномазые начали обезьянничать образцы для себя лично. Все таможенники, с которыми мы имели дело, оказывались надутыми и продажными до мозга костей сукиными детьми. Все мусора тоже сволочи, впрочем, точно так же, как и судьи.

С этими последними мы вступили в контакт благодаря Пирожнику. Чтобы быть точным, случилось это в Гане. Пирожник просто забыл, что после пересечения границы, посреди буша, ни с того, ни с сего необходимо ездить по-английски, как обязали колонизаторы, то есть - по левой стороне, а не по правой, в противном случае можно столкнуться с грузовиком.

После парочки резких переживаний мы врубаемся, в чем тут штука. Через несколько минут Пирожник издает из себя окрик, тормозя на ровном месте, из-за чего Мигель падает.

- Моя сумка! Мои деньги!

Этот идиот оставил свой лопатник в ресторане, кусов тридцать. Возвращаемся и, ясное дело, от бумажника ни следа. Но не надолго, потому что вопли Пирожника сзывают и живых, и мертвых. Как минимум три десятка негров обыскивают округу и, в конце концов, находят двух уборщиков из ресторана, которых, понятное дело, искусила подобная сумма на расстоянии протянутой руки. Наш кретин, все еще перепуганный даже после обнаружения потери, вопит, требуя вызвать полицию. Через пять минут в ресторан врывается пара мусоров, в шортах, длинных голубых носках и громадных башмаках на своих негритянских ногах. Они тут же хватают палки, бросаются на обоих говнюков и лупят. Лупят изо всей дури, по голове и по животу, до крови. Мне делается нехорошо от их грубости, я пытаюсь вмешаться, но один из мусоров останавливает меня, вытягивая дубинку в моем направлении.

- Don't move, it's our business1.

К счастью, в конце концов они перестают и вытаскивают недвижные тела на улицу, но сначала забирают у нас паспорта, потому что мы обязаны участвовать в процессе в качестве свидетелей. В тот же самый вечер мне делается как-то не по себе, и я направляюсь к начальнику полиции, чтобы выторговать освобождение обоих парней. Тот сухо отказывает и отдает приказ быть завтра утром на судебном заседании.

Таким вот образом мы попадаем в огромный грязный зал Дворца Справедливости. Когда-то домик был даже и ничего. Сейчас же он мало чем отличается от африканского базара, здесь царит страшная грязь и летают полчища мух.

Ждем где-то с час, пока не соизволят появиться судьи. Обвиняемые в своей клетке находятся в ужасающем состоянии. Все в синяках, губы разбиты, головы распухли, одежда порвана, едва держатся на ногах. Руки у них связаны за спиной, а за ними еще торчат два здоровенных мусора с дубьем и для развлечения поправляют шишки обеих жертв. За нами тоже следят, но уже в качестве свидетелей. Помимо того в зале находится еще пара десятков человек, то ли корреспонденты местной газеты, то ли продавцы манго понятия не имею, может они вообще пришли сюда прохладиться или переспать.

Наконец-то Господа Судьи, осознавая собственную значимость, входят в зал. Локтем заезжаю Мигелю меж ребер, чтобы сдержать готовый сорваться у него смешок: Их Чести одеты по-английски, в алые тоги и волнистые парики. Уже на старом английском лорде подобные реквизиты выглядят несерьезно, ну а на черной роже впечатление совершенно убийственное.

- Поосторожней, они опасны.

И действительно, по мере того, как церемония развивается, чувствую, что детишкам может быть паршиво. Здешние кретины решили доказать нам, что в их стране справедливость это не пустой звук, и намереваются влепить им самый жестокий приговор. Вот этого допускать нельзя. Для этого поднимаюсь и беру слово. Заявляю, что страна у них красивая, и что питаю массу уважения к их культуре. Рассказываю им о легендарном величии Ганы, вспоминаю о специальных отношениях, всегда объединявших наши страны, и еще всяческую чушь того же разряда, после чего взываю к проявлению великодушия к обоим обвиняемым. Ведь это же мы виноваты, поскольку сами создали искус. Впрочем, это святая истина. Нельзя оставлять больших денег рядом с умирающими от голода детьми.

Во время своей речи гляжу в точку, расположенную высоко над головами судей. Просто не могу оставаться серьезным, видя эти клоунские хари. Но замечаю, что решительности у них поубавилось. Один постоянно чешет шею, тем самым передвигая парик, который ему явно велик и все время сползает на глаза.

Пихаю каблуком Мигеля, который хихикает рядом, и сажусь среди всеобщего молчания, попросив в качестве завершения присяжных проявить милосердие. Судьи глядят друг на друга в явном замешательстве, затем смотрят на обвиняемых, потом на потолок, когда же не остается ничего, на что бы они не посмотрели, объявляют арестантов невиновными. Ребята на прощание получают по морде, после чего их выбрасывают на улицу. Я забираю наши паспорта и тоже выхожу, чтобы присоединиться к Мигелю, который катается от смеха на мостовой.

С того момента Мигель окончательно теряет уважение к Пирожнику, который продолжает творить свое.

***

Того, Дагомея... В то время, как в буше полно восхитительных негритяночек, именно в Лагосе, в Нигерии, в самом опасном месте Африки, бессмысленном результате африканской урбанистики, наш уважаемый партнер по путешествию внезапно проявляет собственные сексуальные потребности. Посему, посреди ночи катим на его ситроене в район красных фонарей, где девчонки подходят в свет фар, чтобы расставить бедра и исполнить свой боевой клич: "Fucky - fucky! Fucky - fucky!"

После долгого болтания в округе, в результате чего нас все заметили, Пирожник выбирает для себя трех толстух, после чего, когда приходит время платить, конечно же, начинает скандалить. За три минутки экстаза во дворике девицы требуют больше, чем было договорено заранее. Вместо того, чтобы успокоиться и заплатить, Пирожник тянет кота за хвост. Ссора привлекает каких-то типов, и начинается коррида. Приказываю остальным отступить к машине. Противников трое. Пирожник что-то слишком долго не может запустить двигателя, в связи с чем мочим. Бью первого же монтировкой. Мигель вонзает саперную лопатку в лоб второго. Они отступают. У моего клиента голова твердая, и он возвращается, в связи с чем мочу его что было дури, а Пирожнику наконец-то удается врубить первую скорость.

На ей раз наш дружок напустил в штаны. На полном газу мы покидаем страну и направляемся в Камерун. Через несколько дней ночь застает нас на шоссе неподалеку от Яунде, шансов найти гостиницу никаких. Соглашаюсь на то, чтобы устроить ночлег под открытым небом и сплю каменным сном. После пробуждения оказывается, что у нас уже ничего нет. Ящики, оборудование все исчезло. Я с Мигелем спали одетыми, но вот у Пирожника осталась одна только сумочка, что была у него под головой. Он стоит совершенно обескураженный в одних только сомнительной чистоты трусах и переживает катастрофу. Для него это страшный удар. Впоследствии я узнаю, что воры сжигают какое-то растение, дым которого делает сон намного крепче. Для Пирожника такое объяснение, ясный перец, не имеет никакой ценности. Он просто сломался. Покупает себе новую одежду, после чего заявляет мне, что собирается все бросить и вернуться в Европу.

После краткой дискуссии он соглашается, что было бы совершенно не по-джентльменски оставить своих приятелей посреди дикой Африки без цента возмещения за разрыв контракта. Он вытаскивает свои дорожные чеки и выплачивает мне пятьсот долларов, после чего поднимается из-за стола бара, за которым мы сейчас сидим. В полгубы он бормочет какие-то прощания и уходит, даже не махнув нам рукой. Тип, уже более месяца делящий со мной жизнь, поворачивается спиной и уходит, как будто так и надо! Я с Мигелем, все так же сидя за столом, с легкой грустью смотрим, как ситроен удаляется, после чего замирает на месте, потому что извращенец Мигель пробил обе задние шины.

Таким для меня и останется последний образ Пирожника, побагровевшего от усилия, исхудавшего и сделавшегося совсем маленьким, который еще раз меняет колеса под нашим чутким надзором.

***

Понятное дело, что я мог отобрать у него все. Моим самым громадным удовлетворением с тех пор, как я брожу по свету, является то, что я никогда не перестану путешествовать. Я лишен каких-либо угрызений совести, интеллигентен, я манипулятор, если кто предпочитает, но за мной семь лет путешествий с руками в карманах джинсов, в высоких сапогах на ногах и с одним только паспортом. Тем не менее, я никогда себе ни в чем не отказывал. Деньги всегда можно найти, а если бы и пришлось ощипать это несчастье с ситроеном от последних грошей, то сделал бы это без каких-либо проблем.

Этого я не сделал только лишь потому, что для следующего шага мне было нужно всего лишь пять сотен баксов. Мне придется расстаться с Мигелем, позволить ему идти собственным путем, и одновременно развязать себе руки, чтобы серьезно поработать. Мне нужно вернуться в Сахару, где, как мне известно, меня ожидает приключение. Я начинаю ценить Мигеля по-настоящему. Он немного пришел в себя, в его жилах заиграла кровь. Со мной он даже сделался поразговорчивей. Хороший приятель, но в продолжении всей этой истории для него места нет.

Первое, что следует устроить - это его паспорт. Перед выездом, мы немножечко над ним поработали, но никакого серьезного контроля он бы не прошел. Именно потому-то мы и отправились в Африку, чтобы найти для него новый паспорт, а еще потому что ему было необходимо глотнуть свежего воздушка после двух передозировок героина.

В Яунде первой моей обязанностью было узнать, а имеется ли там испанское консульство. Определив это, в качестве причины я выбрал путешествие в Экваториальную Гвинею, давнюю испанскую колонию, чтобы повстречаться с консулом. Это был молодой, где-то тридцатипятилетний тип, открытый, весьма симпатичный и разговорчивый, наиболее подходящий для той роли, которую ему приходилось для меня сыграть.

Главное - сменить вид, свой, но еще более важно - Мигеля. Покупаем пиджаки, порядочную обувку, грошовые часы и позолоченную цепочку, чтобы окончательно сформировать костюм Мигеля. Затем самое сложное: убедить этого тупоголового испанского хипаря срезать патлы. В конце концов мне удается склонить его к этому, и низкорослый камерунский фигаро делает ему шикарную, старательно выбритую за ушами головку молоденького кретина.

Мы крутимся по всем барам с кондиционерами в городе, надеясь встретить там Рамона, нашего консула, который с удовольствием ходит развлекаться по вечерам. Через три дня нам удается обнаружить его в самой элегантной кафешке Яунде, где имеется бар для белых и чистых девиц; хозяйничает в заведении какой-то немец, и Рамон там частый гость.

Следующие две недели посвящаем на то, чтобы завоевать его симпатии. В соответствии с нашим сценарием, Мигель мальчик из приличной семьи, обучающийся жизни в путешествиях. Я его опекун. Мы оба превосходим друг друга в вежливости к Рамону, что приходит нам настолько легко, что мужик и вправду мил. Он прекрасно знает Африку и охотно о ней рассказывает; его здорово слушать, а кроме того, что вовсе нельзя сбрасывать со счетов, гулять он таки умеет.

Рестораны, выпивки, ужины, парочка веселых бордельеро с девочками, и мы быстро делаемся неразлучными. Именно тогда, когда как раз начинается сезон дождей, я рассказываю ему про наше намерение на пару дней отправиться в джунгли. В такое время дороги превращаются в истинные болота, и Рамон предостерегает, что нам будет трудно. Отвечаю, что именно того нам и нужно, что это входит в правила игры, ибо надо, чтобы Мигель немного закалился.

На следующий день мы покидаем Яунде, хотя, ясное дело, гнить в лесах вовсе не собираемся. Останавливаемся в маленькой деревушке, километрах в десяти от города, и торчим там пять дней благодаря семье, отдавшей нам единственное помещение в собственной хижине, вот мы и курим, заливаемся пальмовым вином и дуркуем с туземцами. На пятый день, на проливном дожде, в присутствии умирающего со страха Мигеля, я торжественно бросаю его паспорт в грязь.

Результат превосходен. Фамилию прочитать еще можно, равно как и дату рождения со сроком действия паспорта. Печать на фотографии смазана абсолютно.

Мы возвращаемся Яунде и вскоре посещаем Рамона в его конторе. Он принимает нас с раскрытыми объятиями, спрашивает про Мигеля и о том, как удалась наша экспедиция.

- К слову, Рамон, у нас небольшая проблема. Не смог бы ты нам помочь...

Объясняю, что паспорт Мигеля в результате несчастного случая упал в грязь во время сложнейшей переправы, а ведь скоро нам будет нужно ехать в Экваториальную Гвинею, и что все путешествие становится под вопросом, если придется возвращаться в Испанию, чтобы сделать парню новый паспорт.

Рамон вздымает руки к небу. Вообще-то, у него есть возможности выписать Мигелю новый паспорт, но вот официального права делать этого у него нет. Теперь все зависит от дружбы, соединяющей нас уже несколько недель, и от доверия, которое он к нам питает. Тот не отвечает сразу и просит, чтобы я пришел завтра. Всю ночь Мигель ходит кругами по гостиничному номеру. Если Рамон откажет, тогда и вправду конец.

На следующий день Рамон соглашается.

К вечеру Мигель становится обладателем официального паспорта, проштемпелеванного в испанском консульстве. Это фальшивка настолько достоверная, что является совершенно настоящим документом. В номере Мигель непрерывно осматривает его со всех сторон, восхищается им и время от времени издает полные счастья взрывы смеха. Эти его неожиданно радостные окрики свидетельствуют о том, сколь сильно мучила его неуверенность в завтрашнем дне.

***

- А теперь, мадам, пожалуйста, вылижем перчик.

- Типер... вылизем... перцик...

Это предложение Мигель повторяет несколько раз. Акцент еще не совсем хорош, но мои уроки французского начинают давать свои плоды. Я решил несколько пополнить его образование, прежде чем оставить парня самому себе. Французский и английский языки, в соединении с его испанским, позволят ему справляться где угодно.

- Перчик! Не "перцик".

- Перр... перцик... перчик!

Мои уроки имеют несколько своеобразный характер, но за пару недель у меня просто нет времени обучить его всем тонкостям языка. Вот я и подумал, что лучше всего остановиться на самых основных вещах.

Вот почему несколько раз в течение дня мы останавливаемся у обочины, чтобы немного отдохнуть, и, если не играем в шахматы, я обучаю его новой непристойности. Чем дальше мы продвигаемся по этой пустынной дороге, тем сильнее меня удивляет Мигель. Он делает громадные успехи и повторяет мои предложения с энтузиазмом. С тех пор, как в его кармане появился новый паспорт, парень сделался другим человеком. Смеется, разговаривает, веселится. Спина у него выпрямилась, он уже не напоминает бесполезного, ничего не умеющего бедолагу, пробирающегося по жизни украдкой, который так пробивался в нем в начале нашего путешествия.

Устроив дело с консулом в Камеруне, мы направились в Чад, в Н'Джамену, но надолго там не остались. Там шла война, а поскольку нам не удавалось определить, какие парни были хорошие, а какие - плохие, мы оставили их собственной судьбе. Пускай они продолжают истреблять друг друга сами.

Появляется первая оказия избавиться от Мигеля. Мне уже начала поднадоедать вся эта поездка, необходимо срочно менять деятельность. У Мигеля теперь шикарный паспорт, ему не хватает лишь небольшого количества бабок и кого-то, кто смог бы заняться парнем какое-то время, чтобы у меня была совершенно чистая совесть.

Как раз в Н'Джамене два испанца ведут цветущую торговлю. О такой оказии можно только мечтать.

- Мигель, отправляйся к ним, скажи им, что земляки должны друг другу помогать, забей им баки! У тебя должно получиться что-нибудь устроить!

- Ты думаешь? Не знаю, я наверное не смогу. Было бы лучше, если бы ты сам с ними поговорил.

- Да нет же, это совершенно не тот коленкор! Опять же, тебе самому нужно привыкать. Ну, пошел, немножко поверь в собственные силы!

Парень делает несколько шагов, останавливается, возвращается.

- Нет, мне неудобно, сходи ты.

- Блин, но ведь это же ты испанец!

Он отправляется снова, пару минут нерешительно мнется, после чего поворачивается в моем направлении и широко разводит руки.

Черт подери! Как он мне осточертел, ведь придурок мог бы и сам шевельнуть пальцем!

Это из-за него я торчу в этой идиотской стране и усыраюсь от скуки. Ругаю его во все заставки, после чего в приступе ярости и ухожу, даже не обернувшись. Пускай сам справляется, я и так для него достаточно сделал. Ведь я же его за человека считаю.

Прохожу так с добрый километр, прежде чем угрызения совести заставляют меня повернуть. Мигель не сдвинулся с места, как зачарованный он пялится на магазин. Даю ему знак рукой, и он без слова идет за мной.

Направление: Конго, юг. Я подумал, что, раз уж здесь очутился, то обход Африки можно было бы закончить и небольшим заскоком в центр, чтобы увидеть каких-нибудь животных, а если удастся, то и трахнуть пару пигмеек... Мы снова без гроша, но и охоты морочить себе этим голову тоже нет. Выходя из Н'Джамены, мы выбираем направление на юг, до Конго осталось всего лишь шесть сотен километров, посему отправляемся пешком.

***

Вот уже пару недель мы идем по этой длиннющей дороге из красной земли, абсолютно прямой, до самого горизонта засаженной маленькими выкрученными и колючими деревцами, а еще громадными, лысыми баобабами. Манговые деревья, на которых время от времени находим крупные плоды, позволяют нам питаться. Плоды горячие, внутри жидкие, вызывающие чудовищный понос, но это практически единственное, что удается съесть. Пара деревушек, через которые прошли, либо одинокие встреченные по пути хижины едва-едва позволяют разнообразить меню. Рис с соусом, болтушка из проса и парочка листьев. Никаких изысков.

Но нам на это плевать. Идем спокойно, по двадцать - тридцать километров за день. Постепенно утрачиваем чувство времени. Наступает ночь: останавливаемся на ночлег. Если устали: присаживаемся. Все остальное время маршируем, болтая по дороге.

***

Мигель ковыляет сзади. Он выбрил себе голову и потерял зуб в результате момента несдержанности с моей стороны, когда в очередной раз попытался что-то сыграть на своей трубе. Парень все время держит ее в руке и время от времени, без всякой видимой причины, извлекает из нее какие-то звуки. Под мышкой он держит Библию и небольшую круглую коробочку от растворимого кофе, в которой находится наш запас травки. В качестве дополнительного багажа он спрятал в задний карман небольшую, покрытую пластиком, бумажную шахматную доску и кулечек с фигурками, сделанными нами в Чаде.

Наша обувка давным-давно приказала долго жить, мы оба давно уже подрезали штанины своих джинсов. Мигель, словно тюрбан, носит на голове завязанную рубашку. При всякой оказии, то есть, не слишком часто, он смачивает ее водой из колодца: болотистой, с неприятным землистым запахом. На ногах у нас замечательнейшие африканские сандалеты, изготовленные из кусков шин. Мы совершенно черные, сожженные солнцем, идем по этой дороге уже весьма долго, но находимся в прекрасной кондиции. Единственная серьезная проблема - это нога Мигеля. Он где-то подцепил паразитов. Это малюсенькие, одно- двухмиллиметровые личинки, гнездящиеся под кожей ступней. Дыры, прогрызаемые этими созданьицами, в соединении с нашим неустанным марш-броском вызывают ужасные страдания. Вот уже с пару дней мы останавливаемся все чаще, чтобы сыграть в шахматы. Это позволяет Мигелю хоть немного передохнуть.

Во время этого безумного перехода я пережил два из самых памятных дамских приключений в собственной жизни.

Вот уже с пару километров назад мi заметили на горизонте одинокую хижину у дороги и постепенно приближаемся к ней, надеясь, что там удастся хоть чего-нибудь поесть.

Чем ближе мы подходим, тем сильнее и сильнее меня интригует определенная подробность. Напротив хижины перемещается небольшое бирюзово-синее пятнышко, прекрасно заметное на фоне красной земли. Еще несколько сотен метров, и уже не может быть никаких сомнений: это перемещается попка, сверху вниз, задок, кажущийся мне просто великолепным.

Эта выпяченная задница, закрытая синей юбкой, просто величественна. Совершенно поглощенная своей работой, растирающая просо в огромной, стоящей перед хижиной ступке женщина не слышит, как мы подходим.

- Добрый день!

Не прерывая работы, она поворачивает голову в нашем направлении, глядит на нас и отвечает на местном наречии. Растопырив пальцы, охватываю ее колышущиеся ягодицы, получая в ответ лишь безразличный женский смех и абсолютную уверенность, что эту задницу должен поиметь.

- Эй! Красотка!

Понятным всем международным жестом предлагаю ей:

- Бум-бум, ты и я?

На сей раз она прерывает работу, глядит на меня и отвечает столь же международным жестом: деньги.

- Нет денег, красотка.

Она приглядывается к нам, ее взгляд останавливается на серебряном браслете на руке Мигеля, это уже последний. Показывает на него пальцем.

- Нет, Чарли, никаких делов.

Мигель все сразу же понял, и отступает с рукой на браслете, чтобы защитить эту свою серебряную дрянь.

- Мигель!

- Чарли, послушай...

- Дай мне этот браслет.

- Нет, Чарли, это память. Это последнее, что осталось у меня от Виртудес, моей невесты...

Виртудес? Невесты? Что это еще значит?

- Мигель, дай мне это.

- Нет!

Он отступил на три шага, выпятив грудь, наморщив брови, готовый защищать свое украшение. Быстро успокаиваю его жестом руки. Я должен обязательно поиметь эту синенькую попочку, но теперь придется браться за это с помощью хитрости.

- Ладно. Успокойся. Иди сюда. Да иди же, говорю тебе. Я только хочу с тобой переговорить.

Оттаскиваю его в сторону и заставляю сесть. Ложу ему руку на плечо и начинаю объяснять:

- Ведь я же много для тебя сделал, правда?

- Ах, Чарли, ну имей же хоть немного уважения...

- Я делал для тебя, правда или нет?

- Правда, Чарли, ты много сделал, даже и не знаю, как тебя благодарить, но...

- Вот и можешь поблагодарить. Я не прошу, чтобы ты мне просто отдал этот браслет. Я понимаю, что это память, что для тебя она весьма дорогая. Но мы можем разыграть ее в шахматы.

Он вскакивает, совершенно не успокоенный.

- Это несправедливо, ты играешь намного лучше меня.

- Турнир из пятнадцати партий, даю тебе фору в двенадцать выигрышей. Это будет честно?

Он кривится, размышляет и в конце концов соглашается.

Со следующего утра на небольшом кусочке сваленного дерева начинается турнир. Женщина вновь занялась работой, буквально в паре метров от нас. Она безразлично глядит на то, как мы играем, и прерывает свои занятия лишь затем, чтобы поискать в голове у кого-нибудь из собственных негритят, которые, время от времени, приходят, чтобы поискать спасения у ее коленей. Ее муж вернулся вчера поздно вечером, сегодня же с утра отправился в буш, с луком и стрелами в руке.

В тот первый день я выигрываю все партии, доводя результат до 6 : 12, когда муж возвращается, явно с пустыми руками. Спать отправляюсь в превосходном настроении. Свой гандикап я уменьшил уже наполовину. Завтра, самое большее - послезавтра, снящиеся мне по ночам голубая юбка и попка станут моими.

На следующий день к вечеру я уже не столь уверен в себе. Сегодня Мигель одну партию выиграл. Мало того, что моя зона безопасности сузилась, так меня еще и застала врасплох его тактика.

В течение дня ставка этого сражения, нетерпеливо ожидающая своей оплаты, пришла узнать, как идут дела. Но эти кусочки дерева на бумажке для нее ничего не означают. Вместо этого она поднимает юбку и трясет задницей у меня под носом, указывая на мигелев браслет.

Это откровенное признание в любви приводит к росту моего собственного давления, затмевает ум и приводит к тому, что партию я позорно проигрываю. Мигель прекрасно усвоил мои уроки, ведь так мы играем уже с месяц, с тех пор, как отправились по этой дороге. К вечеру счет становится 11 : 13, а я так рассчитывал, что сегодня выиграю.

Утром следующего дня этот сукин сын выигрывает первую же партию. 11 : 14. Целый день сражаюсь, не щадя сил, потому что форма Мигеля явно возрастает. Не оценил я его. Он весьма разумно избрал тактику систематической защиты, на которой все мои атаки разбиваются вдребезги. Затем, воспользовавшись моей ослабленностью, он делает шикануть парочкой ходов, которые парирую с максимальным трудом.

Когда муж возвращается, все так же с пустыми руками, у нас ничья - 14 : 14.

Женщина же все больше начинает терять терпение.

По обоюдному согласию мы решаем отложить решающую партию на завтра, чтобы перед тем хорошенько отдохнуть. В течение всего вечера мы не обмениваемся даже словом, едим принесенные женщиной лепешки и ложимся спать, даже не сказав друг другу "Спокойной ночи".

На следующее утро к стволу дерева садятся враги.

Я обдумал собственную технику. Деревяшку я передвинул, так рассчитав ее положение, чтобы солнце все время припекало затылок. Ничего, тут разрешаются всяческие гадости. Через шесть часов, когда приближается пора возвращения мужа, я проигрываю.

Мигель имеет меня как ребенка. Ферзь, слон и еще дурацкая пешка. Еще парочка ходов, и я получу мат, ничего не попишешь. Поднимаю голову, гляжу на него, а парень дает выход собственной радости. Одним движением вскакивает с места, хватает свою дурацкую трубу и испускает в сторону неба протяжный триумфальный звук.

Ну не гад же!

И тут ничего не поделаешь. Выиграет, и тогда придется его оглушить, чтобы забрать браслет. Он же изо всех сил дует в трубу, смеется и пританцовывает.

Ты уж извини меня, Мигель, стукну тебя без какой-либо ненависти, но нет никакой возможности, чтобы я еще и был лишен собственного удовольствия.

В конце концов Мигель откладывает трубу, направляет на меня свою щербатую усмешку и протягивает руку, чтобы меня прикончить. Но перед тем, как сделать этот ход, он поправляет пешку, уже готовую упасть с края нашей бумажной доски.

Я вскакиваю на ноги.

- Прикоснулся! Прикоснулся!

- Ну и что, иначе бы упала!

- Коснулся, значит должен сыграть пешкой. Такие правила.

В подобных ситуациях моя злая воля не имеет границ, и тут уже ничего не поделаешь. Ссылаюсь на международные шахматные правила, он же отвечает, что мы никогда ими не пользовались.

- Ну вот, самое время! Хватит уже этих поблажек.

Не проходит и получаса, как я с триумфом держу браслет в руке, но не забываю поставить Мигеля на страже, чтобы еще не получить стрелы от ревнивого мужа.

Негритянка хохочет и желает затянуть меня в хижину. Но я ее останавливаю и жестом прошу продолжать толочь просо. Именно так я и хочу ее поиметь. Она берется за работу, я же наконец поднимаю ее синюю юбку.

Наслаждение неземное, совершенно исключительное, но, к сожалению, весьма краткое.

Но, впервые с того момента, как нахожусь в Африке, мне кажется, что удовольствие обоюдное. Одной рукой продолжая толочь просо, моя добыча не выпускает из второй браслета, радостно щебеча при этом; время от времени она поворачивается ко мне, занятого делом за ее спиной, и усмехается всеми своими блестящими зубами. Ах! Любовь! Любовь!

На следующий день выходим очень рано, потому что муж, который снова вернулся с пустыми руками, любой ценой и сам желает получить подарок. Но, хотя он и уверял нас, что тоже умеет толочь просо, Мигель, который теперь имеет очередь, предпочел оказией не воспользоваться.

***

На следующий день Мигель все еще глядит на меня волком. Он ковыляет в паре шагов за мною, упрямо свесив голову к земле. Так как со своей стороны я не делаю ни малейшего усилия, чтобы навязать разговор, маршируем молча. Поглощенные собственными мыслями, незаметно проходим через маленькую деревушку, состоящую из четырех или пяти хижин.

Как раз покидаем ее, когда из задумчивости нас вырывает резкий и неприятный звук свистка. Поворачиваюсь и вижу, как за несколько метров за нами мчит какой-то карлик и размахивает руками; на шее у него болтается свисток. Типчик совершенно лилипутского роста, весь в морщинах, в мундирном кителе с какими-то отличиями и в шортах, трусах или вообще кальсонах. При этом он визжит:

- И что это должно значить! Я что говорю!? Ну?!

Смотрим, ничего не понимая, а тот вопит еще громче:

- Запрещено ходить обнаженными по застроенным территориям. Таков закон! Ну?!

То есть как, обнаженные? У нас попросту нет рубашек, вот и все. Что же касается остального, то наши шорты намного порядочней, чем у него, а кроме того, на этом континенте все ходят голяком! Его застроенная территория насчитывает три домишки: просто-напросто парень желает выцыганить деньги от "шефов". Даю ему знак, чтобы он отчаливал, и отворачиваемся, чтобы идти дальше

Малыш изо всех своих сил дует в свой дурацкий свисток, подбегает к нам и набрасывается на Мигеля.

- Что это означает! А правила! Необходимо заплатить штраф!

Мигель, как может, вырывается, пытаясь отодвинуться от придурка. Затем он бросает мне вопросительный взгляд, я киваю:

- Валяй.

И Мигель берется за дело, помогая себе ударами кулаков и трубой. Отполировывает уже пинками, когда мусорок уже валяется на земле. Я прибавляю пару пинков и от себя, без особой ненависти, но лишь потому, что всегда приятно приложить властям. Я уже готов забыть об инциденте, но Мигель считает иначе и продолжает разряжать все свое паршивое настроение на лилипуте-полицейском. Удерживаю его уже тогда, когда он пытается придушить мусора шнурком от свистка.

- Хватит уже, сматываемся.

Мигель в бешенстве тычет свисток в рот полицейского, вздыхает, пожимает плечами и идет за мной. Еще долго мы слышим за собой звук свистка, поначалу гневный, но потом все более и более отчаянный.

***

День заканчивается решительно хорошо, потому что через пару часов после нашего гадкого поступка на ночь останавливаемся в католической миссии. Миссия всегда местечко приятное, ибо, следует признать, священники питаются хорошо. После ванны бой проводит нас на мессу.

Похоже, что священник здесь зарабатывает не слишком много. Помимо трех черномазых и нас двоих в церкви всего лишь две монашки. Одна из них, это толстая француженка в очках, которую я едва замечаю, поскольку совершенно засмотрелся на вторую.

Лицо итальянской мадонны, с каким-то неуловимым вдохновением, с очень чистыми чертами, обращенное к алтарю в молитве - ничего другого не замечаю. Забываю про мессу, о том, когда следует вставать, о всех тех способах, чтобы выглядеть прилично. Мигель толкает меня локтем, но, погруженный в размышлениях, я совершенно не обращаю на него внимания.

Она одета в синее, без намека на женственность. Мне это не мешает присматриваться к ней, следить за ее телом через плотную материю, а уж округлости - про которые могу лишь догадываться - вообще доводят меня до безумия. Она поет, держа книжку с текстами в руках. Движения ее губ делают еще более невыносимой ту жажду, что вздымается во мне с того самого момента, как я ее только увидал.

Мой взгляд слишком настырный. Она поворачивает голову, глядит. Ее глаза встречаются с моими, тут же убегают, но через мгновение возвращаются. Эта женщина, лет тридцати пяти, просто восхитительна.

Перед ужином иду на прогулку, чтобы хоть немного успокоиться. Рубаху выпустил на шорты, чтобы прикрыть срамное место; и слава богу, а то и не знаю, как бы выглядел, когда приходилось подниматься во время службы.

Она сидит точно напротив меня. Я положил свою ступню на ее. Она переждала несколько секунд, чуточку дольше, чем это бы следовало в результате того, что ее застали врасплох, после чего ногу убрала. Вторая монашенка, почтенная пожилая дама, заворачивает мне мозги какими-то историями про варенье. Мигель же занят беседой со священником, наполовину по-французски, наполовину по-испански. Что же касается меня, когда на меня глядит моя визави, то приходится брать себя в кулак, чтобы не побить здесь все вдребезги и не взять ее прямо здесь, на столе.

Добрый боже, как же я ее хочу! До боли во всем теле. Желание раздирает мне спину и желудок, а ужин все никак не кончается. К счастью, спать здесь ложатся рано. Желаю всем спокойной ночи и иду пройтись по территории миссии. Вскоре обе сестры уходят к себе. Через пару минут любительница варенья гасит свою свечку. Моя мадонна проживает на первом этаже. Слышу отзвуки льющейся воды в душе.

Нетерпеливо ожидаю в тени. Ага, вот и мальчик-слуга идет спать. Остался лишь огонь в окошке ванной. Наконец она выходит, вновь одетая, с керосиновой лампой в руке, а я бросаюсь вперед. Это первая белая женщина, к которой я стремлюсь за много месяцев, и все прошлые "бум-бум" не могут сравниться с тем, что подталкивает меня к ней.

Увидав меня, она вздрагивает. Не даю ей времени на сопротивление, впрочем, она и сама того не желает. Вместе влетаем к ней в комнату и запираем дверь.

Она уже дошла до точки кипения, полностью готова. Не говоря ни слова, мы падаем друг другу в объятия.

В этой комнатке с голыми стенками, под небольшим деревянным распятием, я пережил одну из самых замечательнейших своих любовных ночей, после которой поднимаюсь рано-ранехонько, даже слишком рано, на следующее утро. Прячусь у себя в комнате, где мирно дрыхнет Мигель. Руки и спина немилосердно жгут, разодранные ногтями моей подруги единственной ночи. Через несколько часов мы обмениваемся последними взглядами. Ей нужно ехать далеко на север, сопровождая больного негритенка к врачу. Это очень украдочные взгляды, которые проскальзывают между священником и толстухой, засыпающей молодую предостережениями и советами. Amore mio... Она садится в принадлежащий миссии "ситроен 2 CV" и уезжает.

Толстая специалистка по вареньям бинтует стопы Мигеля, после чего мы тоже отправляемся в путь.

- Y, entonces, que pasa? Что случилось?

Мигелю ужасно хочется, чтобы я ему все рассказал, но довольно быстро до него доходит, что я не желаю. Я просидел несколько часов, вспоминая ту чудесную ночь, еще раз переживая тот момент наивысшего возбуждения, которого не знавал уже давненько.

В конце концов мы направились на юг.

***

Бангуи. Понадобилась целая неделя, чтобы добраться до столицы Центральноафриканской Республики. Город лежит на берегу реки Обангуи, на ее другой стороне уже Заир. Над рекой находится самое высокое здание города: гостиница "Рок", удобная и с кондиционерами. Туда мы и направляемся, а точнее - в бар, в котором и оставляю Мигеля. Сам же отправляюсь на небольшую прогулку по городу.

Город Бангуя, о чем мне известно после прочтения путеводителей в гостинице "Рок", называют La Coquette - Кокеткой. Во время прогулки сам вижу, что имя это заслуженно. Столица напоминает небольшие провинциальные французские города, со своими домами в колониальном стиле и спокойными улицами. Понятное дело, что Африка довольно скоро начинает вспоминать о собственных правах. Стены все чаще ободраны, таблички с названиями улиц выгнуты, повсюду царит бардак, но все равно - после проведенного в буше месяца атмосфера все еще довольно-таки приятная.

Надеюсь, что местные черномазые не станут ко мне слишком цепляться. Я и так чуть было не разбил морду центральноафриканскому таможеннику, который никак не желал впускать нас в страну. Ему пришлось целых пять минут разглядывать мой паспорт, чтобы найти фотографию, дотумкать, что держит паспорт вверх ногами, перевернуть его, приказать нам подождать и почесать себе яйца, прежде чем наконец-то решить нас пропустить.

И здесь имеется один черномазый, который, похоже, абсолютно доволен собою. Повсюду на улицах Бангуи видны транспаранты: "Пожизненный Президент Жан-Бедель Бокасса". На стенках, куда ни глянь, плакаты и фотографии: "Генерал Жан-Бедель Бокасса, Пожизненный Президент". Да, этот, по крайней мере, смог позаботиться о рекламе.

***

Нахожу Мигеля в гостинице и узнаю, что времени он зря не терял. Как раз сейчас он позволяет снять себя какой-то европейке, толстоватой и совершенно банальной. Мигель же выглядит совершенно комильфо. Обожженная солнцем кожа, очень короткие и выгоревшие волос - его внешний вид изменился солидно. Мне смешно, когда вижу его с полной травки банкой от растворимого кофе и Библией на коленях, как он робко приманывает по-французски девицу, прикрывая рот ладонью, что сделалось его новой привычкой с целью скрыть отсутствие переднего зуба. Мои уроки французского языка дали свои плоды, потому что девица за ним света божьего не видит.

Она тоже застряла здесь. В Африку приехала с мужем, который прибыл сюда по службе. Он вернулся, а она осталась. Бедняжка познала все возможные несчастья. Во Франции была совершенно анонимной, вела тяжкую жизнь, а секс был простой и нудный.

Африканское солнце разбудило ее чувства, и она наконец-то открыла в себе способности к тому, чтобы заводить любовников. Вот здесь она нравилась. Вот здесь ее желали, поэтому она так быстро уступила под напором аргументов жаждающих цивилизации черномазых.

Вскоре ее дом заполнился готовыми на все ребятами, и жизнь ее совершенно изменилась. В один прекрасный день ее мужу это надоело. Поначалу, хотя его и застали врасплох, он был великодушен, но довольно быстро от всего устал, после чего этот бессердечный трус оставил ее саму на милость гориллам. С тех пор девица зарабатывает на улице.

В Африке это классический случай, и известна масса любовных историй, разбившихся вдребезги на этом континенте.

Помимо всего этого она мила, хотя и несколько подустала от всех этих приключений. Мигель ей нравится, и она тут же приглашает нас к себе, в дом, который делит со своими центральноафриканскими товарками. Как я и догадывался, дом этот - самый обыкновенный бордель, населенный группой девиц из более-менее одной семьи. Здесь имеется довольно просторный запущенный двор, окруженный огромным количеством комнат. В одном углу около десятка детишек сидит и спокойно играется с собакой. Восемь или десять подружек Франсуаз валяются в юбках и с обнаженной грудью вокруг раскаленной печурки; глаза у них покраснели от сигаретного дыма. Франсуаз представляет нас:

- Мигель и Чарли. Приятели. Только что приехали и сидят без бабок.

После чего берет Мигеля за руку, и они исчезают в одной из комнат. Девушки глядят, как я присаживаюсь рядом с ними, но не обращают на мое появление ни малейшего внимания. Чтобы переломить лед, делаю толстую самокрутку и пускаю по кругу, что принимается также без каких-либо проблем.

Даже не знаю, что и делать. Обычно, все происходит так, что это я трахаюсь, а Мигель ожидает. К счастью, атмосфера самая приятная. Девицы делают огромные затяжки из соей самокрутки. Появляется еще одна с какими-то пирожками, другая заваривает кофе и угощает меня. Все эти дамочки спокойно полдничают среди громких взрывов смеха.

Уже видно, кто здесь главная, это та самая высокая девушка, что угощала меня кофе; она отдает другим приказы и поругивает негритят, если в углу делается излишне шумно.

В какой-то момент моя соседка слева - невысокая девица с густой порослью маленьких туго заплетенных косичек на голове - поднимается и стягивает юбку, под которой совершенно ничего нет. Совершенно естественно она раздвигает ноги, склонив голову кладет под промежность маленькое зеркальце и начинает царапать указательным пальцем. На зеркальце сыплется куча маленьких вшей, слышно, как они бьются о стекло. Девица терпеливо выцарапыватся до тех пор, пока уже ничего не остается, после чего ссыпает все с зеркальца в огонь и вновь надевает юбку. По-видимому, я, увидав все это, рассмеялся, потому что Аисса, глядя на меня, тоже смеется. Похоже, что она испытывает ко мне симпатию. Делаю вторую самокрутку, протягиваю ей, а она садится рядом, глотает огромный клуб дыма и говорит:

- Ты здесь работаешь?

Этот вопрос она наверняка задает всем своим клиентам. Отрицательно качаю головой.

- Нет, меня выбрали новым папой римским!

Она хохочет и бьет себя руками по бедрам добрых пять минут. Присматриваюсь к ней повнимательней. Лицо у нее не слишком красиво, как обычно у негритянок, зато тело царское, худощавое и гибкое словно лиана, что здесь встречается довольно редко. Она замечает мой взгляд, который ее, похоже, совершенно не смущает.

- Бум-бум, малышка?

На сей раз хохочут все. Мое определение, похоже, понравилось; девицы все время повторяют: бум-бум, и хохочут все громче. В конце концов Аисса затаскивает меня к себе в комнату, где меня ожидает следующая неожиданность. Комната совершенно пуста, если не считать громадной кровати с балдахином, помнящей лучшие времена. Это и вправду классное местечко. На какое-то время мы здесь остаемся. И таким вот образом проходят спокойные деньки, проводимые вместе с девицами.

***

Около семи вечера вся "семейка" берется за работу. Девицы мечутся во всех направлениях, приносят ведра с водой для помывки и охапки свежей одежды. Вещами меняются друг с дружкой; в доме страшный шум. Около восьми они наконец-то готовы, переодевшись в европейских блядушек. Пора на работу, и мы иногда их сопровождаем.

Все вечера они проводят в дискотеке гостиницы "Рок", где без всяких проблем находят себе клиентов среди европейцев, которым захотелось маленькой негритяночки.

Ночью Аисса приходит ко мне на пару приятельских бум-бум, до самого утра. Как правило, все спят допоздна. После полудня в одних юбках садятся на корточки и объедаются шикарными пирожными из соседней кондитерской, курят и занимаются разными глупостями. Все они милые и страшно симпатичные. Из "жопы лавку" они делают без малейших проблем, более того, ночные приключения дают им темы для еще больших глупостей.

Их любимейший скетч, это имитация глупости донжуанов предыдущего вечера, их окриков и вздохов.

- Ну что, маленькая, ты довольна?

И девицы уже бьют себя по бедрам от смеха.

- Ты чувствуешь меня, скажи, чувствуешь?

Сидя на корточках, выпятив животы, маленькие красотки для местных "тубабов" смеются до слез. Эти бледнокожие еще хотят их и удовлетворить! Весь вечер и всю ночь девицы ломают перед ними комедию, чтобы те не почувствовали себя обманутыми. А днем все вместе они повторяют свои роли, собравшись кружком у печки.

- Сейчас, вот-вот, возьми меня, мне так хорошо...

- Ну, нуууу... давай же...

Они чертовки естественны в этой игре, подсмотренной в порнофильмах, что дает им повод для смеха. Потом хорошая самокрутка, пара пирожных, кофе...

Но пора была подумать и об уходе отсюда.

***

Как-то днем, когда я сидел над рекой и наслаждался минуткой одиночества, мне в голову пришла гениальная идея. Мы уже ехали на грузовике, шли пешком, а теперь можно было бы попробовать поплыть на пироге. Мы могли бы спуститься вниз по Оубангуи до реки Конго, а та довела бы нас прямиков в порт Пойнте Негро. Оттуда Мигель мог бы отправиться кораблем, я же мог бы вернуться в Европу и заняться ожидавшей меня Сахарой.

Мигель идею ловит на лету. Франсуаз и Аисса готовы финансировать строительство крупного плота, состоящего из трех соединенных деревянными балками пирог. Тогда мы наняли парочку черномазых, я назначил Мигеля начальником строительства, сам же в качестве инженера слежу за правильностью хода операции.

С того момента все время проводим на берегу реки. Местечко очень приятное, открытое, с видом на Заир напротив. На обоих берегах женщины стирают белье и раскладывают его на земле, образуя громадные цветастые пятна.

***

В течение этих нескольких дней я открыл, что Центральноафриканская Республика, не имеющая никакого доступа к морю, владеет собственным Военно-Морским Флотом. И вот теперь каждое утро, в многочисленной компании, я наблюдаю подъем флага на маленькой дощатой пристани, к которой привязаны две моторные пироги; это метрах в десяти от нашей стройплощадки. В этом торжественном событии принимает участие весь наличный состав Флота: пятеро дикарей, поделивших между собой единственный мундир французского моряка. Самый толстый из них, адмирал, натянул на себя практически весь мундир, кроме сапог, которые заменил более удобными сандалетами из покрышек. Его заместитель, явно боцман, носит сапоги; зато штанов у него нет. У двоих других имеется общий головной убор: один таскает берет, а второй вплел себе в волосы красный помпон. Пятый задыхается в огромной желтой, застегнутой под самую шею штормовой накидке. Все смертельно серьезны, пытаясь стоять в позиции "смирно". Выпятив пузо вперед, а зад - соответственно взад, поставив ноги кренделем, толстяк дует в свисток, а парень с помпоном, обладающий самым меньшим рангом, заученным движением хватает флаг. Затем он подбегает к флагштоку, карабкается на него, закрепляет тряпицу на высоте метров пяти от земли и слазит. Еще один сигнал свистка, и вся армия, во главе с адмиралом, исчезает.

Всякое утро мои надежды на то, что увижу, как хлопец сверзается на землю, оказываются напрасными. Чувствую, что подобное разочарование переживают все присутствующие, из-за чего, закомплексованные, никак не хотят разойтись.

Военно-Морской Флот: видимо, это еще один каприз Жан-Беделя Бокассы, Пожизненного Президента. Он не только выклеил весь город своими фотографиями, своим именем, а то и обеими этими штуками одновременно, но вдобавок местное радио талдычит только о нем. Даже имеются песни про него, но на этом еще не конец.

Как-то в воскресенье, когда мы все на реке работаем на строительстве нашего плота, чтобы ускорить отъезд, за нами приходит целое стадо мусоров, которые желают забрать нас во дворец, где, якобы, мы должны принять участие в каком-то торжестве.

Моя первая реакция: послать их всех к чертовой матери, но в конце концов уступаю правоте их аргументов, потому что все они толстые, их много, и они вооружены. Торжество - это введение в высший ранг генерала Бокассы, Пожизненного Президента. Присутствуют все негритянские высшие чиновники, равно как и практически все белые обитатели Бангуи, а в первых рядах стоят дипломаты с чертовски скучными рожами. Сделаться консулом в этой придурочной стране наверняка является оскорблением, но никак не повышением. Напротив публики находится украшенное возвышение. Рядом пятеро дикарей в опереточных мундирах; это наверняка Пожизненный Оркестр Центральноафриканской Республики, который непрерывно наяривает мелодию "Маршал Жан-Бедель Бокасса", самый популярный хит Радио Бангуи.

Полчаса ожидания; повсюду масса вооруженных солдат. И вот он приезжает, в парадном мундире, под звуки бум-бум-бум, национального гимна, исполняемого безбожно фальшивящим оркестром.

Он становится перед микрофоном. Рядом еще один военный паяц, гнущийся под тяжестью орденов, кивающий головой после каждого слова главного паяца.

И на нас выливается поток кретинизмов:

- Сегодня у нас величайший день для будущей истории, именно, потому обязан поблагодарить всех тех, кто пожелал прийти и физически участвовать в этом торжестве, точно так же, как и граждан дружественных нам стран, равно как членам сообщества населения нашей прекрасной страны. Это великий день, который мы видим в моем лице, ставшее маршалом, гарантию единства, с общественной и военной точки зрения, в Центральноафриканской Республике, наконец-то окончательно обращенной...

И эта чушь продолжается в течение часа. Не гарантирую дословности этой речи, но именно такое впечатление она производит.

Я с Мигелем буквально доходим от смеха; рядом с собой замечаю многих, которые удерживаются от того же с громадным трудом. Время от времени Мигель выкрикивает какое-нибудь испанское ругательство, но таким тоном, будто это комплимент.

Бокасса продолжает свою речь, совершенно непонятную, я же совершенно не слушаю. Наконец он замолкает, позволяя, чтобы ему похлопали, чешет яйца и исчезает. Нам можно расходиться.

Трудно поверить что этот шут является главой государства, и что за границей у него имеются свои представители. Но еще в тот же самый вечер до меня доходит, что как всегда в Африке, комическое слишком быстро превращается в трагическое.

***

Сегодня воскресенье, девочки не работают, так что сидим все вокруг печки в самой большой комнате, как нашу забаву прерывает какой-то сержант. Это могучий, двухметровый амбал, тупой и в доску пьяный. Он решил, что сегодня будет трахаться, и выбрал для этого одну из наших подружек. Хотя сегодня и воскресенье, африканка никогда не откажется от возможности заработать пару копеек. Вот только наш гость, гордый собственным мундиром, желает получить удовольствие даром. Дискуссия обостряется, после чего начинается обмен мнениями. Горилла с набежавшими кровью глазами вытаскивает дубинку и валит куда ни попадя, совершенно не глядя, то ли это ребенок, то ли старушка, то ли кто другой. У Аиссы, которая ему понравилась более всех остальных, он отбивает дух одним ударом, и теперь эта жирная свинья бросается на нее, желая реализовать свои желания, не отходя от кассы. После этого события происходят с удивительной скоростью. Как правило, я ни-когда не вмешиваюсь в любовные дела, но раз уж он начал бить всех по голове, следовало действовать с огромным тактом. В данном случае такт - это толкушка для проса.

Выдержка африканцев на удары всегда меня удивляла. Толкушка ужасно тяжелая, удар крайне болезненный, но мужик остается стоять на ногах.

Потолок низкий, потому-то я и не смог подействовать с необходимой в подобном случае точностью. К счастью, предательский удар в голень сбивает его из равновесия. Теперь он принимает более удобную позицию, и я могу представить ему два дополнительных аргумента, которые убеждают его окончательно.

Девчата очень довольны, они плюют на поверженного и угощают его пинками. Вот только что делать с этой горой мяса, чтобы избежать мести? Лично я считаю, что мужика нужно спихнуть в реку. Мигель предлагает утопить его в сортире, Аисса же советует дать съесть его печенку детям, которые как раз в возрасте созревания. Сержанта спасает Франсуаз, заявляя, что тот настолько пьян, что наутро все равно ничего не вспомнит, поэтому украдкой перетаскиваем тело на ближайшую свалку. Идея Аиссы, чтобы слопать печень, меня развеселила, но Франсуаз заверяет меня, что это была вовсе не шутка.

- Тут до сих пор подобное делают частенько, чтобы перенять силу врага.

- Ты смеешься, неужто до сих пор существуют людоеды?

- Гораздо больше, чем тебе кажется. Об этом не говорят, но они имеются.

Здесь всем известно, что президент Бокасса большой любитель человеческого мясца.

Людоед хренов, как можно спутать избирателей с кладовой? Наступает вечер, а я узнаю все больше и больше интереснейших вещей про этого сукина сына. Здесь нет ни одной семьи, которая бы не пострадала от его деспотизма, и в которой хотя бы один человек не был съеден или же не пропал без вести. Единственный обязательный здесь закон - это его желание. Южноамериканские диктаторы по сравнению с ним - это слабаки. Он приказал посадить в тюрьму или перебить тысячи человек, единственным преступлением которых было обладание богатствами, которыми он хотел владеть единолично. Мужчины, женщины, дети - не щадят никого, весьма часто они гибнут от его собственной руки. Молодую белую туристку, на которую он положил глаз, нашли мертвой в ее собственном номере гостиницы "Рок". Иногда же его капризы принимают более забавные формы. К примеру, он приказал бросить в тюрьму всю футбольную команду, которая проиграла матч сборной соседней страны. Совершенно бездарный тип. Но если великие мира сего признают ему ранг, к которому он так тянется, кто знает, как далеко может он продвинуться...

Мы были уже свидетелями, как высокий рангом французский чиновник подарил ему шпагу Наполеона, то есть, оружие типа, который, хотя и был диктатором, все равно намного превышал классом этого цезаря за пятак. А впоследствии Франция представила политическое убежище этому убийце, который заслуживал лишь банальной тюремной камеры. Браво организации "Международная Амнистия", которой удалось свалить этого придурочного людоеда.

***

После всего этого идиотизма я еще более спешу смыться из данной страны, в связи с чем подгоняю работы, благодаря чему через пару дней плот наконец-то готов. Он просто великолепен: три семиметровые пироги, объединенные громадной платформой из бамбука. Надстройка из пальмовых листьев будет защищать нас от солнца.

В день крещения нашего судна вечером надвигается ураган, из-за чего на Обангуи катятся громадные волны. Всю ночь лежу без сна, когда же на следующий день утром приходим на место строительства, все мои опасения подтверждаются. Плот кто-то свистнул. Люди говорят, что это наверняка дело заирцев, пользующихся здесь нехорошей репутацией, но, поскольку уверенности нет, отправляемся на поиски, километров пять ниже по течению реки, где вновь встречаемся с африканским идиотизмом.

Якобы, в ходе наших розысков, мы, сами того не зная, очутились в военной зоне, где количество деревьев тоже имеет стратегическое значение. Так что весьма скоро нас окружает вооруженный отряд. Они прекрасно снаряжены, имеют все, что необходимо, даже вижу одного типа с противогазом на поясе.

Арест, тюрьма, никаких избиений, но полнейшая изоляция на два дня, до самого дня трибунала. Нас обвиняют в шпионской деятельности. Это вообще африканская болезнь. Им нечего скрывать, но нужно, к примеру, иметь разрешение на то, чтобы фотографировать. Шиза абсолютная. Через пару дней еще один суд. Мы находимся на казарменном плацу. Напротив нас, у ступеней при входе в барак собрались все офицеры. После нескладной речи грязным шпионам, коими мы и являемся, отдается приказ покинуть центральноафриканскую территорию в течение двадцати четырех часов. В противном случае: тюрьма, суд, расстрел. Уж если они трахнуты шпиономанией, то способны на все.

Решаем покинуть страну. Вот только здесь нет самолетов, нет поездов...

***

Положение спасают Франсуаз и Аисса, покупая нам новую пирогу, в которую мы устраиваемся в тот же самый день, собрав весь необходимый провиант. Нас подхватывает течение, Мигель пытается грести. Мы вновь отправляемся на юг. Уже через пару минут бросаю весло.

Это путешествие, как будто живьем взятое из болезненного кошмара, продолжается несколько недель. Мигель тоже очень быстро бросает грести. Лежим на дне пироги и позволяем течению нести себя. Выкуриваем огромные количества высококачественной заирской травки, которая валит нас с ног на целые дни. Иногда, заметив поблизости деревушку, сходим на сушу поискать еды, после чего отправляемся дальше. На ночь же просто вытаскиваем пирогу на мель. Во время этого сплава я наконец-то увидал те самые африканские картинки, которых ожидал. Видел кучу животных, гиппопотамов, крокодилов. У меня даже была возможность поиметь несколько пигмейских женщин. В одной из деревушек старый пигмей завел меня к себе в хижину, чтобы с гордостью показать старинный, проржавевший будильник. Я посоветовал ему таскать его на шее, чтобы отгонять злых духов.

Начало путешествия было забавным, зато его завершение оказалось трудным и мучительным.

Мы подхватили малярию и амебную лихорадку; чтобы напиться приходилось нырять до самого дна, где вода не такая грязная. Сотрясаемые лихорадкой, мы быстро теряем вес. И как специально пирога часто застряет среди веток прибрежных деревьев, а усилия, необходимые для ее освобождения, забирают у нас последние силы. Так мы добираемся до Браззавиля, где надеялись хоть немного передохнуть. Но тут нас ждал неподкупный таможенник.

***

В Конго-Браззавиле мы сделались маоистами. Таможенник, негр в китайском мундире, для начала запретил нам выйти в город и пребывать в нем. Нам запрещено даже обратиться к врачу. Затем добрые десять минут он рассматривал наши фотографии в паспортах, делая вид, что читает фамилии. В конце концов, он глянул мне прямо в глаза и сказал:

- В своей жизни вы ни на что не пригодны.

- Чего?

- Вы непродуктивны. Вы паразиты. Все руки должны использоваться для производства, чтобы расцвело сто цветов, как учил нас председатель Мао. Вы должны стыдиться.

Веду себя тихонько, пока он не поставил все свои печати, после чего заявляю, чтобы дал себе засадить греку.

- Засадить греку?

Он ни хрена не понял. Облегчаю ему задачу, говоря, что вместо грека может быть и сенегалец. Прежде, чем ему удается найти достойный ответ в своей маленькой красной книжечке, нас уже нет. Раз нам запрещено оставаться в городе, садимся на поезд, который через буш доставляет нас в Пойнте Нуар, нашу конечную цель. Эта прогулка по Африке нам уже осточертела. И я решил, что на этом конец.

На пляже возле порта потихоньку вылизываемся от малярии. Там же заканчиваем нашу Библию. За эти несколько дней знакомлюсь с несколькими европейцами, которые за проведенные тут годы превратились в африканцев. Они поселяют нас у себя, а пара проведенных с ними делишек позволяет мне собрать наличность. Половину отдаю Мигелю.

Я нашел себе судно - старый кипрский ржавый транспортник, который завтра идет на Роттердам. Я возвращаюсь на север.

Самое время расстаться. Вся эта история начала мне надоедать. Мигель теперь может справляться и сам. Что же касается меня, ослабленного этим африканским эпизодом, то самое времечко взяться за продолжение.

- Чао, Мигель!

- До свидания, Чарли. Спасибо тебе за все.

Он пожимает мне руку. Он тронут до глубины души, видно невооруженным глазом. Я тоже, но по мне не видно.

***

Эй, ты там, наверху! Видал? Кое-кого я спас!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Судно высадило меня в Роттердаме после приятного путешествия без каких-либо приключений. В свободное от работы время кипрские моряки играли в нарды. Поскольку кости у них уже имелись, я научил их играть в более интересную игру: в крапс. Удача сама шла в руки. Даже не пришлось обманывать, чтобы общипать их на пару сотен долларов. В Европе осень. Возвращение к цивилизации всегда приходит для меня с трудом. Слишком много людей, слишком много шума, слишком много правил. Я сразу же направился в Бордо, где всегда оживают детские воспоминания.

Именно здесь поселилась моя семья после изгнания из Марокко. Здесь же я пережил и собственные "четыреста ударов"2.

Физически я был необычайно развит для своего возраста, и полностью посвятил себя единственному интересному для себя занятию, которым в то время мог заняться, то есть - уличным приключениям. Параллельно с этим я немного походил в лицей, чтобы доставить удовольствие матери. Но это было с моей стороны единственной уступкой. Помню день экзаменов на аттестат зрелости. Я уже был шефом банды, поэтому в лицей прикатил на краденой машине, с одним из своих парней в качестве шофера.

Тогда я наделал массу глупостей, заставивших покинуть город в весьма юношеском возрасте. Следующий год я провел на Лазурном Побережье, стараясь выехать за границу. Чтобы умотать из Франции я пробовал всего.

Дважды я вступал в Иностранный Легион, записался добровольцем во время Шестидневной Войны: это же сколько неудачных попыток. В конце концов, напал на судью по делам несовершеннолетних не такого глупого, а может чуточку посимпатичнее, чем иные, который сделал необходимое, чтобы я получил паспорт. В Каннах я уселся на судно до Буэнос-Айрес - мне было всего восемнадцать; а после того - семь лет интенсивных приключений, удовольствий, путешествий. В Бордо после того возвращаюсь впервые. Интересно было бы повстречать моих давних дружков, что остались из ничего не осознающей банды пацанов, которыми мы тогда были. А прежде всего, хотелось бы увидеться с толстяком Кристианом. Его я отправился искать в баре, где чаще всего привыкли встречаться. Хозяин, толстый и усатый, никак не может остыть от изумления:

- Чарли, блин, сколько лет, сколько зим. Сидел?

- Нет.

- Смылся?

Здесь практически ничего не изменилось, и потому чувствую себя не в своей тарелке. В тех беднейших кварталах как Капус, Клобер, Сан-Мишель, где подростком я искал приключений, теперь проживают иностранцы. В каждой семье: испанской, португальской или арабской, по крайней мере один парень сидит или скрывается. Понимающее подмигивание бармена, этого старого альфонса, весь этот цирк уж слишком припоминает мне все, что я знал до того.

Это возвращение к прошлому, которое мне казалось окончательно закрытым. Перебиваю усатого, который уже начал какой-то рассказ:

- А толстый Кристиан, знаешь, где его найти?

Не прошло и часа, и я уже знаю, где искать дружка. Проживает на одной из тех грязных улочек за портом. Дом не выглядит слишком привлекательно: четырехэтажное здание, темное и пропитанное сыростью. Крис проживает на последнем этаже.

Стучу. Открывает он сам.

- Чарли!

Черт подери! Он изменился, совершенно не походит на парня, которого я знал. Толстяк Кристиан сделался просто огромным. Весит не менее центнера, черты лица сделались более грубыми. Он постарел.

Несколько неуверенно он приглашает меня зайти. Здесь опять неожиданность. Кристиан женат. В кухне знакомлюсь с его женой, брюхо которой не уступает мужниному. Но у нее имеется объяснение: она беременна.

Немного разочарованный и понимающий, что я здесь не к месту, гляжу, как Кристиан, который тоже чувствует себя не в своей тарелке, наливает анисовку. Посылая мне полные робости взгляды, он обыскивает свою засвиняченную квартиру, но, в конце концов, находит в этом бардаке две чистых рюмки. Собственно говоря, его рожа лишь немного жирноватая, осталась такой же, что и раньше, постарел он, в основном, из-за своего пуза. Когда он наконец-то садится напротив меня, я узнаю своего старого приятеля. Наша неуверенность быстро испаряется, и уже совершенно расслабившись мы выпиваем рюмку за рюмкой, вспоминая давние времена.

- Слушай, а где твой брат?

- Приказал долго жить.

Младший брат Кристиана был замечательным пацаном. Не повезло. Но чего-то стоил.

- И что случилось?

- Обрабатывал ювелира.

Он потягивает глоток анисовки, выпускает дым из своей маленькой сигары.

- Ювелир пальнул ему в спину. Целую неделю мучился в больнице.

Это удар. Первый. По мере того, как выпытываю про других членов банды, толстый Кристиан выпивает глоточек анисовки и сообщает мне приговор: умер в тюрьме или, если парню повезло, скрывается. Девушки повыходили замуж или просто исчезли.

- Только одна часто звонит мне, чтобы спросить про тебя. Это Сюзи. Видно здорово к тебе клеится, потому что всякий раз настаивает, чтобы сказал ей, где ты и что ты. Если бы я знал...

- А она уже не с малым Пейрусом?

Пейрус, это один из моих лучших дружков, он был до безумия влюблен в блондиночку Сюзи, которая считала его настолько тряпкой, что в конце концов согласилась выйти за него замуж незадолго до моего отъезда.

- Они уже не живут вместе. Она его бросила. С тех пор Пейрус стал дико закладывать за воротник; она же снова вышла замуж, вот и все.

Он наливает новую рюмку и прикуривает новую сигару. Кристиан пьет намного больше, чем раньше, но сохранил привычку прикуривать маленькие сигары "мекариллос". Он все так же делает это своеобразным движением, склонив голову над спичкой. До меня доходит, какое громадное удовольствие мне доставляет встреча с ним.

Вечером небольшая гулянка в городе, и прекрасная Сюзи ложится в мою постель.

Это красивая женщина, блондинка, высокая и элегантная, только ночь завершается фиаско. Ее вид уж слишком заставляет меня вспоминать Ранчо Пейруса, моего полного достоинств лучшего приятеля, который влюбился в нее столь сильно, что сам на этом и сгорел... Хотелось бы не встречаться с ним, чтобы не терять о нем добрых воспоминаний.

Сюзи рассказывает, что заинтересовалась мною с того времени, когда как-то вечером дал ей пинка под зад, потому что не мог вынести того, как она относится к Пейрусу. То, что какой-то парень унизил ее, в то время как все остальные стелились у ее ног, произвело на Сюзи неизгладимое впечатление.

Следующие дни - это одно сплошное разочарование. Кристиан ведет меня по старым знакомым, которые как-то устроились в жизни и погрязли в быте, либо же начали заниматься каким-то безнадежными мошенничествами, мне совершенно неинтересными. Лишь один среди них, Клод, удержался на поверхности и ведет приличную жизнь.

Но самые приятные моменты я провожу со своим старым дружком. Между рюмкой анисовки и стаканчиком вина, заставляющими меня вспомнить вкус, известный с молодости, рассказываю ему свои приключения. Как-то вечером он спрашивает:

- И что теперь?

Рассказываю ему про африканскую торговлю, про машины, про пустыню, про Африку и про забавы.

- Когда ты выезжаешь?

- На днях.

- Заработать на этом можно?

- Если сделать по-моему, то да.

- Я еду с тобой.

В принципе, эту первую ходку я хотел сделать сам. Но реакция Кристиана доставила мне удовольствие.

Ведь сколько мы натворили вместе! Про нас даже написали газетную статью, в "Зюд Ост", под названием "Начинающие гангстеры". Кристиан свой парень, отважный и настолько спокойный, что ничего, абсолютно ничего не способно выбить его из равновесия.

- А твоя жена?

Это сомнение он отметает:

- Пошла она в задницу.

Из вежливости пытаюсь за нее заступиться:

- Почему, выглядит очень даже мило.

Он какое-то время глядит на меня. Ему прекрасно известно, что я думаю о женщинах, тем более, на тему супружеской жизни.

- Чарли, не морочь мне голову. Ты же знаешь, как оно бывает. Поначалу нам здорово было в постели, мне даже нравилось... Но с тех пор, как у нее появился короед, она сделалась невыносимой. Оставляю ей все свои бабки и отправляюсь с тобой. Надо устроить себе каникулы.

***

На следующий день мы посещаем окрестные кладбища автомобилей, чтобы найти себе машину. Находим ее на третьем. Владелец металлолома, молодой парень, сообщает, что может продать нам "пежо 404".

- Только сразу говорю, выглядит он не совсем.

Продавец болтает с юго-западным акцентом, прямо уши болят. Он наполовину цыган, и уж наверняка - наполовину вор. Уж если сам говорит, что машина выглядит не совсем, то это означает, что она совершенно рассыпается.

"Пежо" представляет собой развалину песочного цвета, побитую и покрытую пузырями ржавчины. Крис строит из себя профи и обходит машину со всех сторон.

- Чарли, иди-ка, глянь.

В средине нет ни единой ручки, сидения дырявые, а пол вообще пропускает лучи света. Крис тянет за кусок железа, и полоса ржавой жести остается у него в руках.

Он выпрямляется, прикуривает мекарильо и резюмирует:

- Машина сыплется.

Поворачиваюсь к цыгану.

- Тачка ездит?

- Ясное дело, сам езжу на нем за покупками.

- И сколько ты за него хочешь?

- Я знаю... Шестьсот франков.

Смотрю на Кристиана и решаю:

- Берем.

- Согласен.

Цыган какое-то время пялится на меня, ничего не понимая. Он с трудом сдерживает усмешку, которую уже не скрывает, когда подаю ему две банкноты по пятьсот франков.

- На остальное загрузишь в багажник запчасти к "пежо", и еще, найди мне какой-нибудь магнитофон и кассеты.

С помощью Кристина, который особо не перетруждается, цыган заполняет багажник различными железками. Через полчаса смонтирован и магнитофон, а продавец уступает нам пару собственных кассет с "Роллингами", "Дорзами" и Дженис Джоплин.

Можно ехать. Двигатель заводится сразу же. Склонившись над открытым окном, цыган спрашивает:

- И далеко едете?

- В Африку.

- Чего?

Теперь он смеется уже открыто. Оставляем его веселиться и возвращаемся в центр Бордо. После обеда Кристиан занимается документами, регистрацией и страховкой.

Около пяти вечера отбываем на юг.

- И куда мы конкретно, Чарли?

- В Ньямей, Нигер.

- Ой, блин!...

***

Сегодня утром мы пересекли испанскую границу. Веду я. Чтобы поболтать со мной, Кристиану приходится задирать голову. Вскор после нашего выезда часть пола с пассажирской стороны просела, так что половина сидения свисает под машиной.

- Чарли, а скажи-ка, где этот Нигер?

- Сразу же под пустыней, после Алжира.

- Негры там есть?

- Угу.

- Такие же тупые, как те, что живут во Франции?

- Нет. Там они в своем окружении. Те, что из буша, так нормальные. А вот те, что из городов - те испорчены до мозга костей. Уж слишком любят деньги. Подражают своим колонизаторам, хотя и не следовало бы.

Крис прикуривает мекарилло и тянется рукой назад, чтобы взять какую-нибудь бутылку. У нас пара литров анисовки, коньяк, виски, бордо, а еще различные сыры. Способности Кристиана меня восхищают: пьет и пьет, а потом только отливает. С тех пор, как мы в Испании, все время жалуется, что за границей плохо естся. Кристиан никогда еще не выезжал из Франции. Что касается еды, то в Африке будет страдать.

- А это правда, что они там еще лопают друг друга?

- Бывает...

- Ой, блин...

В этом весь Кристиан. Поехал за мной, не имея ни малейшего понятия о том, куда направляется. Мы все время хохочем. С момента отъезда мы снова полностью нашли друг друга. Магнитофон, обладающий большой мощностью, орет на всю катушку. Кристиан оделся словно на дачу, весь в белом и в теннисных туфлях. На глаза он натянул небольшое соломенное сомбреро, что дополняет его внешний вид "a la mecarillo".

- А выгодно мы купили нашу тачку, а?

Действительно, машина ведет себя прекрасно. Если не считать каких-то металлических, не идентифицируемых постукиваний и сквозняка, двигатель вообще должен быть в замечательном состоянии. Работает ровненько. Я совершенно не разбираюсь в механике, Кристиан тоже. Во время стоянки, еще во Франции, он обошел машину по кругу и заявил:

- Чарли, о машине следует заботиться, подливать воды и проверять уровень масла.

- Ты думаешь?

- Уверен. А кроме того, надо наливать бензин.

После этого пару раз пнул шины и заверил, что с ними все в порядке.

Во время дорожной проверки мусорок все-таки посоветовал нам их поменять. Ездить на лысых покрышках с одной стороны опасно, а с другой запрещается. Мы заверили его, что как раз едем, чтобы заняться этим. И смылись.

***

У Кристиана водительские права имеются. Что же касается меня, то их вообще несколько. Некоторые просто купил, чтобы получить остальные, пришлось подсуетиться. Но о дорожных знаках я понятия не имею.

Мы едем, не останавливаясь, разве что когда Кристиану хочется отлить. Практически, за рулем все время я. В Барселоне дура-аптекарша согласилась продать нам бустай, поэтому глотаю таблетку за таблеткой.

- Что это за дрянь?

- Таблетки для похудания.

- А на кой ляд ты их принимаешь?

- В больших количествах это возбуждающее средство. Еще покруче, чем спид.

- Тогда это вообще гадость!

И он на ощупь тянется к заднему сидению, чтобы схватить какую-нибудь бутылочку.

***

В поездке на автомобиле через европейскую страну нет ничего интересного. Я собираюсь ехать без остановки до самого Адрара, врат той самой пустыни, в которую намереваюсь углубиться. Отсюда - это где-то пару тысяч километров. Довольно быстро мы доезжаем до Алжериас, испанского порта, где нужно садиться на паром до Марокко.

После двухчасового плавания, полностью проведенного в баре, попадаем в Сеуту. Это испанский анклав на марокканской территории. Весь город представляет собой беспошлинную зону. Кристиан восхищен оказией и пользуется ею, чтобы набрать спиртного.

Долго радость его не продолжается. Сразу же после выезда из города в длинном, грязном бараке нас ожидают марокканские таможенники. Целыми часами они заставляют ждать семьи, затаренные багажом и картонными ящиками. Эти господа постановили сделать нашу жизнь отвратительной. До бешенства меня доводит какой-то толстяк в несвежем мундире, но переполненный осознанием собственной значимости. К тому же он чертовски подозрителен, поэтому теряем с ним целый час. Он начинает тщательный досмотр, находит бутылки со спиртным и требует свою долю. Пришлось несколько отдать.

Уже с первого момента эта свинья испортила мне возвращение на родину. В Марокко я родился и провел здесь детство. От того времени у меня остались самые приятные воспоминания. Я так радовался мыслью, что снова проведу здесь несколько дней, а теперь все пошло прахом. Решаю проехать Марокко в бешенном темпе и направляюсь прямо на юг. Кристиан тоже не восхищен утратой своих бутылок, и потому все время что-то бормочет в своем кресле. Несмотря на окатившую меня волну бешенства, усиленную влиянием бустая, все же пытаюсь представить Крису иной образ Марокко. Ведь таможенники - это просто мусора. Страны третьего мира и диктаторы, которых там дочерта и еще больше, считают делом чести нарядить в мундиры самых глупых людей страны. Чем сильнее тиран, тем большими тумаками должны быть его псы. А внизу, необразованные, одураченные пропагандой простые люди могут лишь заткнуться до того времени, когда более сильный тип либо же еще больший придурок и безумец вырывает их из этой пассивности.

***

Пересекаем массив К'этама. Возбужденный таблетками, я не притормаживаю на серпантине горных дорог. Теперь уже начинаю испытывать побочные эффекты бустая. Шея одеревянела и болит. Все мышцы тоже застыли. Одна мысль о еде наполняет меня отвращением. Кристиан же обжирается в харчевне на обочине шоссе. Я покупаю пакетик хаша у ребят, что курят без перерыва, и без всякого удовольствия выпиваю чашку мятного чая.

А ведь так давно хотел выпить такого чая. Он принадлежит к воспоминаниям детства, проведенного в Таррудане, в пустыне марокканского юга. Одно из последних воспоминаний родом из периода объявления независимости. Мне десять лет, и я сижу под столом со своими братьями и сестрой. Снаружи все окна украшены алыми марокканскими флагами, за исключением окон нашей квартиры. Мой отец, легионер, вывесил французские национальные цвета. Сам он, с непокрытой головой и в расстегнутой рубашке, стреляет из пистолета. Мать подает ему полные обоймы и "коктейли Молотова", которые сама же и изготовила. Оба они уверены, что те придут, чтобы нас вырезать.

Кристиан, слушая мои рассказы, смеется.

- Да, что ни говори, круто тогда было.

- Последние моменты были довольно трудными. Но и те тоже были правы, что взбунтовались. Колониальная эпоха закончилась.

Повторяю ему, что марокканцы люди симпатичные, дружелюбные и очень гостеприимные. Но после тех нескольких безнадежных примеров, которые он видел своими глазами, мне не удается его убедить, и у него просто не будет оказии увидать другие.

***

Через Марокко проезжаем в рекордное время. Кристиан дремлет возле меня, что для меня совершенно невозможно, потому что уж слишком возбужден спидом, удерживающим меня на вершине волны.

На полном газу мчимся по дороге на Фигуиг, которая, к счастью, не слишком часто используется местными. Немногочисленные грузовики, едущие с противоположной стороны, заставляют меня съезжать на обочину, потому что дорога недостаточно широка, чтобы поместить две машины рядом. В Фигуиг въезжаем рано утром, завершаем таможенные формальности с марокканской стороны, отдаем еще пару бутылок и снова в дорогу.

По алжирской стороне перемены чувствуются сразу же. Таможенники более симпатичны, они выполняют свою работу, не ожидая от нас ничего взамен. Тем не менее, даю им пару бутылок водки. Я намереваюсь проезжать тут часто, так что следует оставить о себе самое лучшее впечатление. Алжирские шоссе намного лучше марокканских. Они широкие, а их покрытие удерживается просто замечательно. С ногой, вжимающей педаль газа на всю катушку, расстояние от Фигуига до Бчхара преодолеваем всего за час.

Тут стоянка. Кофе, бензин, пятнадцать минут отдыха. Я намереваюсь за раз преодолеть расстояние до Адрара, где начинается тракт. Вот такую я поставил перед собой цель.

Эти последние шестьсот километров - самый сложный отрезок. Мы уже подустали, и вся эта езда чертовски надоела. Перед нами развертывается шоссе, прямое до самого горизонта и одинаково широкое. Только лишь песчаные насыпи заставляют нас время от времени снижать темп. По сторонам, куда ни погляди, огромные апельсинового цвета дюны - словно на открытках. Наверняка это просто шикарный вид, только у меня нет времени им наслаждаться. Мне уже хочется ехать. С самого выезда из Франции я не сомкнул глаз, так что обязательно нужно отдохнуть. Кристиан тоже уже не выглядит так свежо, он даже перестал отзываться. Стиснув зубы, мы едем так еще несколько часов. И наконец, около семи часов, мы въезжаем в Адрар.

***

Дома здесь квадратные, без окон. Все стены красные, будто кровь. Городишко очень маленький. Через пару минут, на центральной площади, находим гостиницу. Номер ужасно грязный. Приказываю поменять постель.

Кристиан принимает душ. Он быстро выходит, с полотенцем, обвязанным вокруг бедер, и с вдохом громадного облегчения ложится. Моя очередь. Когда через пару минут, уже освежившись, я выхожу, Кристиан уже спит, в той же самой позиции; он даже не накрылся простынкой. Ложусь, только я еще слишком напряжен, чтобы заснуть. Понадобилось парочка самокруток из марокканского хаша, чтобы нивелировать действие спида, чтобы расслабить мышцы и наконец-то забыться во сне.

На следующее утро меня будит Кристиан. Он уже выкупался, побрился, на шее повязан платок, а на голове торчит сомбреро. Бар совершенно пуст. Один лишь официант углубился в чтение "Эль Муджахидин", местной газеты. На наш заказ он согласно кивает, но ему требуется около десяти минут, чтобы сложить сой бульварный листок и принести нам два теплых, отвратительных кофе.

Похоже, что забегаловка совершенно не процветает. Когда-то здесь было даже пристойно, вот только давно уже ею никто не занимается. А ведь мы здесь не единственные клиенты. Сегодня утром Кристиан заметил двух европейцев. Их зарегистрированный во Франции автомобиль, "ситроен мехари", припаркован на площади перед гостиницей.

Утро, но уже стоит безумная жара. Адрар - это вымерший город, во всяком случае, в это время. Здешние два - три бистро зияют пустотой. В паре лавок имеются витрины, вот только продавать нечего. Покрытые песком улицы выглядят абсолютно заброшенными. Какое-то движение еще видно на заправочных станциях, расположенных на краях единственной асфальтовой дороги. А дальше уже совсем ничего. Пустыня.

***

Когда мы возвращаемся в гостиницу, европейцы сидят за одним из столиков. Очень быстро знакомимся. Рене и Патрисио, оба родом из восточной Франции, собираются проехать Сахару ради спортивного интереса. В соответствии со своими привычками Кристиан развивает беседу. Практически сразу же он замечает, что я специалист по сахарским дорогам. Еще через пару минут я узнаю, что являюсь крупнейшим знатоком Африки, королем пустыни. Пока он фарширует парней всякими выдумками, я чувствую себя все хуже. Эти две с половиной тысячи километров без остановки меня ослабили. Остаток бустаи выкидываю.

В комнате воздух и не шевельнется. Принимаю душ и мокрый прыгаю в постель. Когда просыпаюсь, уже ночь. Внизу же продолжается забава. Оба туриста уже под мухой. Кристиан поставил выпивку, которую здесь не достанешь ни за какие коврижки. С ними еще кто-то. Это девушка, Моник, гражданка Люксембурга, которая приехала прямиком оттуда. Это толстушка с розовыми пухлыми щеками и грузным задом, миленькая и разговорчивая. В Люксембурге пережила короткий роман с малийским студентом и теперь едет к нему.

Понятное дело, Кристиан уже навешал лапши, что я знаток Мали. Моник спрашивает у меня:

- А не знаешь случайно Юссуфа Бодьяло?

Ради смеха прошу ее повторить имя, после чего объясняю ей, что в Мали имеется пять миллионов жителей, и что это крупная страна.

- Но не беспокойся, найдешь. Они все похожи.

Ее прекрасные глаза все равно ничего не выражают. Проходит какое-то время, пока до нее не доходит, и она не улыбается.

Заглатываю какой-то гуляш из баранины, очень жирный и очень острый, после чего покидаю их.

***

На следующее утро меня опять будит Кристиан; каким-то чудом у него имеется прекрасный и горячий кофе.

Он широко улыбается.

- Чарли, эти двое - это тумаки.

Он весьма обрадован. Нарассказывал им, что я знаю африканский рынок как свои пять пальцев, и что смогу им помочь, если захотят продать свой "мехари" в Нигере.

- И что они тебе сказали?

- Они заинтересовались, особенно толстяк. Задали парочку вопросов относительно нашего "пежо", но я навешал им лапши на уши. И теперь мы с ними договорились встретиться.

- Когда?

- В полдень. Нас приглашают на пикник.

Поднимаюсь, чтобы принять душ и побриться. Хорошая форма наконец-то вернулась. Пикников не люблю, но работа Кристиана меня заинтересовала. Мы едем на одной машине, если удастся подцепить вторую, то доходы соответствующим образом увеличатся. Кристиан посвистывает в своей комнате, сегодня он в самом замечательном настроении.

- А кроме того, я переспал и с этой девицей из Люксембурга.

- Оу! Хорошо было?

- Нет. Слишком пассивная. Но это неважно. Понимаешь, теперь, раз уж я действую в международном масштабе, то должен трахнуть и парочку иностранок.

Пикник имеет место проходить за пределами Адрара. Едем на "мехари" наших двух фрайеров. Моник, очень оживленная, едет с нами. Во время дороги говорит:

- Чарли, я хотела бы поехать с вами.

- Это невозможно.

Очень мягко объясняю ей, что сзади мы погрузим двухсотлитровую бочку с бензином, так что для нее места не будет. Она настаивает, потому что в алжирский грузовик садиться опасается, но я непреклонен.

Доезжаем до чего то похожего на реденькую пальмовую рощу, клочка тени посреди песков. Как я и подозревал, Рене с Патрисио являются большими специалистами по складному оборудованию. Буквально в пару минут они монтируют для нас небольшой столик со столешницей из ламината, парусиновые стулья, бидоны, пластиковые кружки. Если бы можно было бы привезти складные тарелки, они бы и их привезли. При этом они чертовски горды своим снаряжением и разыгрывают перед нами целый спектакль. Рене по отношению ко мне вообще стелится по земле. Вот этого я терпеть не могу больше всего.

Он толстый, малой и носит идиотские шорты. Работает он пожарным или что-то в этом роде. Второй, Патрисио, зарабатывает как лыжный инструктор. Работает, когда сезон, а остальную часть года вообще ничего не делает. Вот он даже мил и совершенно не считает нужным разыгрывать роль хозяина дома как его дружок.

После завершения еды пожарный убирает со стола. Термос, кофе - следует признать, что о нас здесь заботятся. Потом они вытаскивают громадную карту Сахары, на которой их трасса прочерчена карандашом, и начинают задавать вопросы.

Приглядываюсь с интересом. Впервые вижу карту пустыни. Нужно воспользоваться оказией, чтобы узнать парочку вещей, потому что единственные мои сведения взяты от Алена, того парня из Бордо, с которым познакомился в Ньямей. На каждый из моих вопросов он отвечал: "Это как два пальца об асфальт".

Кристиан тоже склонился над картой. Смотрит, куда ехать. Рене ведет пальцем по нарисованной линии. На каждом этапе вопрос.

- Чарли, ты часто проезжал через Танезруфт?

- Да.

- А вот этот песок, здесь, в точке "четыреста", тяжелый?

- Как два пальца об асфальт.

Они явно изучили свою трассу, повторяя каждый вечер.

- А Адрар Ифорасув?

- Как два пальца.

Засмотревшись в карту, Кристиан размечтался. Эти же двое тащат меня к своему "мехари". Им обязательно нужно узнать мое мнение относительно их машины и снаряжения. А барахла у них полным-полно. С собой они забрали огромное количество канистр, ящиков и всякого барахла. Новехонькие подкладки под колеса старательно прицеплены по бокам. Целость выглядит весьма элегантно.

- У вас большая нагрузка, ребята. Но "мехари" тачка хорошая.

Вспоминаю Пирожника и предупреждаю, что все время будут проблемы с резиной. Рене с огромной гордостью вытаскивает ящик с набором материалов для склеивания резины и вулканизации. Патрисио робко высказывает комментарий относительно моего автомобиля. Гляжу на него и спрашиваю, что ему не нравится в моем "пежо", после чего, поскольку пикники мне быстро надоедают, ускоряю приготовления к возвращению.

***

После полудня Кристиан берет машину, чтобы проехаться со своей любимой, и предлагает, при случае, сделать закупки на следующую часть пути.

- Возьми бензина. Купи двухсотлитровую бочку, залей ее и положи на заднем сидении.

- Из еды чего-нибудь покупать?

- Ага, купи немного сардин.

- А вода?

- Ага, литра три воды.

- Этого хватит?

- Конечно! Нам проехать только семьсот километров...

Завтра выезжаем. На последний ужин Кристиан вытаскивает новые бутылки спиртного. Оба наши горца возбуждены.. Подобного рода пионерские вечеринки и кретинизмы, что рассказываются в подобных случаях, меня достают. Моник все так же ведет сражение за то, чтобы получить место в нашем "пежо". Она посылает мне многозначительные взгляды. Не могу удержаться, чтобы не сказать, что у нее свисает задница, а я этого терпеть не могу, после чего отправляюсь спать. На следующее утро, когда мы собираемся уезжать, меня ожидает неприятный сюрприз. Девица торчит у машины. Еще раз просит, чтобы мы ее забрали.

Проявляю терпение.

- Моник, не настаивай, будь уж так добра. Ты же видишь, что у нас нет места, так почему бы тебе не попросить горцев, у них как раз есть местечко.

У дурочки глаза на мокром месте.

- Они не хотят.

- Тогда отправляйся на грузовике.

- Не хочу.

Дамочка не хочет. Дамочка решила, что трахнуть ее должны именно мы. Перед моей машиной торчит семьдесят пять кило пассивности. Кристиан бессильно разводит руками. Что ж, я пробовал по-всякому. Сдаюсь и соглашаюсь.

***

Нужно пройти таможню. Это небольшой домик, красный, как и все остальные, только стоящий чуточку за городом. Напротив него площадка из утоптанной земли служит в качестве паркинга; на нем стоят два грузовика местные развалины, старые, побитые, покрытые пятнами песка, приклеившегося к капоту. Вокруг них крутится с полтора десятка мужчин из племени Тамачек, местные кочевники, один за другим разгружают мешки с товаром. Таможенники в серых, несмотря на жару застегнутых на все пуговицы мундирах, надзирают за ходом операции. После этого они открывают несколько случайно выбранных мешков; после того, как мешки разгружены - грузовик обыскивают. После того, как машины будут проверены, тамачек вновь загрузят все десять тонн товара.

В нашем случае формальности занимают меньше времени. Рене с Патрицио едут сразу же за нами. Наша пассажирка присоединяется к нам с громадным рюкзаком. Мешок весит ровно столько же, что и она, занимает столько же места. Запихиваю, насколько это мне удается над бочкой, и мы отправляемся.

***

Первые десять километров еду за грузовиками. Держусь за ними буквально в паре метров, поэтому мы окружены туманами пыли, вздымающейся в синее небо. Приходится закрыть окна. Без вентиляции машина быстро превращается в печку. В этом желтом тумане я ничерта не вижу, поэтому пару раз приходится резко тормозить. Моник бьется головой в переднее стекло. Колеи глубокие, и мы елозим днищем по земле.

- Кнристиан, сколько там до Реггане?

- Где-то полторы сотни километров.

Опережаю оба грузовика и теперь, когда дорога свободна, выжимаю газ до упора. Оба туриста остаются сзади.

- Моник, сдвинься, ты мне мешаешь.

"Пежо 404" машина узкая, а эта толстуха мешает мне плавно переключать скорости. Она прижимается к Кристиану, и, наконец, садится у него меж колен.

Таким образом я обретаю свободу движений, и поездка даже доставляет удовольствие. Следы шин на песке видны замечательно. Достаточно ехать прямо по ним. Если еще постараться, чтобы колеса не попадали в колеи, так все вообще просто. Из динамика визжит Дженис Джоплин, оконные стекла опущены, по машине гуляет теплый ветерок, жму газ на всю катушку...

Дорога, правда, не в самом лучшем состоянии. Иногда приходится объезжать ямы метровой длины, которые замечаю в самый последний момент. Через меньшие просто перелетаю. Автомобиль отрывается от земли. При каждом новом контакте с землей этот блядский рюкзак падает мне прямо на шею. Моник немедленно поправляет его.

По подобным дорогам я ездил уже в разных местах по всему миру, так что эта особых трудностей для меня не представляет. Единственное, немного беспокоюсь за машину, который начинает разваливаться на части на отрезках так называемой стиральной доски. К счастью подобные отрезки попадаются редко. Пару минут тряски, а потом снова показывается песок. Ладно, это два пальца об асфальт.

Иногда дорога расширяется до сотни метров. Проезжаем неподалеку от небольших групп квадратных домиков; вдалеке видны пальмы. От тракта ответвляются занесенные песком дороги, ведущие куда-то за горизонт, где наверняка расположены деревни.

Тремя часами позднее проезжаем мимо небольшого скопища красных домиков. Еще дальше виден маленький форт того же самого цвета, окруженный невысокой оградой: это Реггане.

Дамочка готовит нам бутерброды с консервированными сардинками, которые Кристиан купил в Адраре. Быстро съедаем этот ужин, дополняя печеньем, предложенным нашей пассажиркой.

Укладываемся поудобней и радуемся вечернему покою. Закат солнца, равно как и восход, это один из красивейших моментов в пустыне. Солнце творит великолепнейшую полосу разнообразнейших оттенков апельсинового цвета, сливающихся с синевой неба. Сделалось попрохладней, а с тех пор, как запрещаю Моник жаловаться на усталость, царит абсолютная тишина.

Ночь приходит буквально в десять минут. Волшебный момент испаряется. Люксембург уже спит. Мы тоже ложимся, чтобы последовать его примеру. Чуть позднее, уже поздно ночью, приезжают грузовики. Слышу какие-то отрывки разговоров между Кристианом и обоими горцами, еще голоса арабов, наконец засыпаю.

Когда же просыпаюсь, первое, что вижу - это пустыня.

***

Передо мной расстилается океан песка, до бесконечных пределов, плоский и без каких-либо помех. Солнечный свет уже очень яркий, но жары еще нет. Сидя на оградке, закуриваю самокрутку и вглядываюсь в этот безбрежный простор.

Ко мне присоединяется Кристиан. Обратившись к этому гигантскому океану золотого песка, натянув сомбреро на голову, он вслух формулирует свою мысль:

- Ёб твою мать...

Это не страх. Кристиан - один из храбрейших парней, которых я знаю. Это уважение. Первый раз я переехал Сахару с Мигелем. Тогда я был всего лишь пассажиром на грузовике. На сей раз с пустыней придется побороться.

- Спокуха, это как два пальца об асфальт.

Какое-то время наслаждаемся пейзажем и тишиной. За спиной понемногу начинается движение. Возвращаемся к остальным.

Грузовики и "мехари" припаркованы с другой стороны ограды. Моник готовит кофе. Сидящие рядом с ней Рене и Патрицио засыпают меня градом комментариев относительно вчерашнего переезда Оттаскиваю нашу пассажирку в сторону.

- Слушай, сегодня нам нужно будет проехать шестьсот шестьдесят кило. Моник, толстушка, будь так добра и поедь на грузовике.

- Ой, Чарли, ну прошу тебя, не надо.

Ее охватывает паника; я не настаиваю, но нужно как-то избавиться от рюкзака. Вытаскиваю его из машины и иду к грузовикам.

Водители заняты работой. Их помощники разожгли небольшие костры и готовят чай. Остальные, склонившись над машинами со снятыми капотами, проверяют двигатели.

Водитель первого грузовика, желтого "берлье", принимает меня дружески. Зовут его Валлидом; это родившийся в Париже араб лет тридцати. За похождения в Барбе его выгнали из Франции, и вот уже несколько месяцев он гоняет грузовики по Сахаре.

Проблема с рюкзаком Моник решается очень просто.

- Это твоя жена?

- Нет. Просто встретил в Адраре.

- Передок подставляет?

С того времени, как в Северную Африку начали приезжать туристы, европейская женщина для арабов - это проститутка и ничего более: идет с мужчинами в постель, хотя они ей и не мужья.

- Передай ей, чтобы ехала с нами.

Объясняю, что дамочка их боится. Он хохочет, говорит что-то по-арабски своим помощникам, чем вызывает всеобщий гогот. Они обмениваются шуточками по-арабски, делают непристойные жесты. Я оставляю их веселиться.

Второй грузовик - это оранжевый мерседес. Модель 19-24 в Африке весьма популярна. Машина ужасно перегружена. Африканские водители никогда не придерживаются норм загрузки. Раз в Европе машина может перевозить десять тонн, значит потянет и все пятнадцать.

Хозяина мерседеса зовут Аюджилом; это толстый и спокойный тип в тюрбане и в очках. Он сидит в укромном местечке на коврике и курит киф. Он предлагает мне колу, а его помощник, огромный парень из племени тамачек в грязном халате вместо бурнуса, подает мне стакан с чаем. Я дарю хозяину немного хаша. Это весьма серьезный купец в регионе между Адраром и Гао; в будущем может мне пригодиться. Разговариваем о торговле. Его заказ на запчасти весьма интересен. Обещаю все устроить во время следующей ходки. Он знает Алена и Фреда из Бордо; еще я узнаю от него, что парни сейчас в Африке: едут тем же путем, что и мы, но опережают нас на пару дней, а с ними еще какой-то третий тип.

Выездные формальности как всегда затягиваются. Алжирские власти не выпускают никого из Реггане поодиночке, только в конвое. А уже после выезда каждый делает все, что ему угодно.

***

Грузовики отправляются перед нами. Я приказал Моник, чтобы ее не было не видно и не слышно, так что теперь она старается занимать как можно меньше места между сиденьями. Оба горца признались, что пыль предыдущего дня их ужасно замучила. Просят у меня разрешения сегодня ехать за мной.

- Согласен, только в сотне метров сзади.

Усаживаюсь за руль. Кристиан разыгрывает небольшую комедию. Повернувшись в направлении "мехари" и оперев руки на бедра, он повторяет все мои инструкции.

- Сохраняйте дистанцию. Это крайне важно.

После чего он еще раз окидывает их машину внимательным взглядом и садится рядом со мной. На этот раз мы уже отправляемся.

А через сотню метров я зарываюсь в песке.

Я отправился по колеям грузовиков и позорно в них застряю. Чувствую, как задние колеса крутятся на месте. Переключаюсь на меньшую скорость, чтобы увеличить. Проезжаю метров десять. Уже на первой скорости. Машина стопорит. Пару раз поддаю газу. Это было ошибкой - колеса крутятся на месте и погружаются еще глубже.

Едущие за мной туристы тоже застревают. Выхожу, пинком захлопываю дверь и ору.

Долбаные кретины из грузовиков. Растрахали дорогу своими лайбами.

Подбегают Рене с Патрицио.

- Ладно, урок выкапывания из песка. Подкладки! Лопаты! Быстро!

Пока они приносят все необходимое, гляжу на дорогу перед машиной: ни в коем случае не следовало ехать по колеям. Если бы взял одну между колесами, то проехал бы. Опять же, справа тоже имеется твердая полоса дороги. Но здесь, где мы застряли, придется помучиться метров пятьдесят, пока доберешься до плотного грунта.

Показываю остальным, как убирать песок из под колес, и как ровнять грунт, чтобы уложить подкладки. Дело несложное. Они же присматриваются как ученики. Кристиан, которого я никогда не видел занимающегося каким-либо физическим трудом, дает тысячи советов и повторяет все, что я говорю. Пока те два идиота пашут, я сажусь за руль.

В песок погружаются задние колеса, иногда даже до половины. Для них необходимо устраивать наклонные плоскости, чтобы иметь возможность выехать из образовавшихся ям. Это означает работу лопатой. Рене с Патрисио, устроившись на коленях в песке, в поте чела обновляют свои саперные лопатки. Затем необходимо всунуть подкладку - лист железа шестидесятисантиметровой ширины с просверленными отверстиями - прямо под колесо.

- А теперь толкайте.

Врубаю первую скорость. Подгоняемые Кристианом оба туриста и дамочка тужатся сзади. В них бьет выбрасываемый задними колесами песок. Машина выезжает, перемещается на пару метров и снова застревает. Вот если бы набрать разгон, тогда можно было бы и проехать, но при движении с места это просто невозможно. Раз уж свернуть невозможно, остается лишь один выход: выкопать подкладки, зарывшиеся в песок при выполнении предыдущей операции, и все сначала...

Труднее всего толстяку Рене. Уже очень и очень жарко. С него градом катится пот, и я слышу, как он дышит. Патрисио покрепче. Он поднял воротник, чтобы защитить шею от солнца. Моник же сварилась.

Повторяем операцию раз пять или шесть, прежде чем "пежо" милостиво проезжает пару десятков метров, наконец-то освободившись от песчаных объятий. Высаживаюсь, ору на остальных, чтобы не ленились, и усаживаюсь за руль "мехари".

Через час подобных раскопок, когда я наконец пристраиваю "мехари" рядом с "пежо", все совершенно покрыты плотной песчаной коркой, приклеившейся к потной коже.

***

До меня дошло. Пустыня - это ничего особенного. Главное, не ехать по колеям, оставшимся от грузовиков. Наш тракт - это широкий коридор, обрисованный следами от колес. Если ехать сбоку, то риска и нет. Я съехал вправо метров на двести. Музыка орет на всю катушку. Моник много пьет. Она опять сидит на коленях у Кристиана, который щупает ей грудь. Ничего, это как два пальца об асфальт.

Через пару километров дорога делается уже. На земле все меньше следов. Еду дальше.

Мы поехали по параллельной дороге, которая в какой-то момент должна слиться с основным трактом. Но у меня начинают возникать сомнения. Передо мной видны только два следа. Внезапно исчезают и они. Грунт меняется. В песке полно мелких камушков. Следы совершенно незаметны. Кружу на месте, и ничего не нахожу. Гляжу на Кристиана. Его глаза спрашивают:

- Заблудился?

Отвечаю ему таким же взглядом.

Останавливаюсь. Подбегают оба кретина. На их расспросы не отвечаю, иду прямо, чтобы отыскать хоть какой-то из блядских следов. У меня за спиной Кристиан успокаивает остальных:

- Не мешайте Чарли, он обследует местность.

Нет, все-таки недаром он родился в Бордо. Слышу, как импровизирует:

- Чарли ищет, как бы срезать... Осматривается...

Я и вправду осматриваюсь, только ничего не нахожу.

В сотне метров далее какой-то след, совершенно перпендикулярный нашему маршруту. Возвращаюсь к машине и приказываю всем садиться. Трогаемся. Через километр в песке видны лишь две тонюсенькие линии, а потом вообще ничего. Я заблудился. Останавливаю машину. На сей раз парочка охвачена паникой. Мне нечего им сказать, просто отхожу, чтобы отлить. Пока я вырисовываю на песке арабески, Кристиан еще раз пытается успокоить всю компанию. Разъясняет, что я отошел подумать, потому что дело серьезное.

- Чарли хотел срезать, что сэкономило бы нам километров двести, только вот нет у него доверия к погоде.

Отвернувшись к ним спиной, я смеюсь в душе, слыша, какую лапшу он им вешает на уши. Рассказывает, будто на трассе этого среза я заметил первые признаки песчаной бури, и теперь Кристиан расстраивает эту байду, воспользовавшись небольшим облачком, проплывающим по небу. Шикарная работа, которую заканчиваю мастерски кратким:

- Ну ладно, езжайте первыми, возвращаемся на тракт.

Идея просто великолепная. Я понятия не имею, где мы находимся; у меня чувство ориентации отсутствует напрочь. Мне никогда бы не удалось найти дорогу обратно. А вот Рене за рулем своего "мехари" с этой задачей справляется великолепно.

***

Через парочку километров наш храбрый укротитель огня обнаруживает нормальную дорогу. Я опережаю его и вновь возглавляю экспедицию.

Нет, пустыня - это ничего сложного.

Начиная с 50-го километра тракт становится обозначенным. Через каждые десять километров стоит черная бочка; достаточно только ехать. Ребята, это ж как два пальца...

Вскоре, сопровождаемые воплями и звуками клаксона, опережаем "берлье" Валлида. Вдали перед нами видна черная точка. Это грузовик Аюджила. "Мехари" катит за нами. Мы уже как раз собираемся опередить огромный мерседес, как вдруг мой двигатель кашляет и стопорит.

Блин! Что еще за штучки?

Рене с Патрисио оскорблены. Сначала застряли в песке, затем заблудились в пустыне, теперь еще авария. Для них это уже много. Посылаю их ко всем чертям и говорю, чтобы ехали за грузовиком Аюджила. Они выбирают безопасный вариант и быстренько отъезжают. Уж слишком они боятся остаться здесь.

Чисто ради принципа Кристиан открывает крышку капота. В двигателях он разбирается точно так же, как и я, то есть абсолютно не сечет. Пару раз врубаю стартер, без результата. Моник лежит, втиснувшись в сидение. Мы застряли.

Кристиан допивает последние капли своего виски. Лично я делаю себе самокрутку. Солнце стоит в зените, и все металлические части машины просто обжигают. Вокруг нас, куда не кинешь взгляд, псок, песок и только песок. Бочка, отмечающая тракт, виднеется на горизонте маленькой черной точкой. Толстуха вылезает из машины, где делается ужасно жарко. При этом она требует воды. Ничерта, свою пайку она уже выпила. Минут десять ничего не происходит, после чего, где-то далеко сзади, слышится вой двигателя. Это грузовик Валлида. Шум двигателя усиливается, мы его даже видим, он приближается, но метрах в четырехстах справа от нас - далековато. Помогаю Моник забраться на крышу автомобиля. Она посылает сигналы с таким энтузиазмом, что железо сминается и ремонту не подлежит. Валлид нас замечает и едет в нашу сторону.

Он лишь смеется, когда я описываю ему признаки аварии, и показывает, в чем причина. Из за жары насос, поставляющий топливо в карбюратор, расширяется и блокируется. Подобное случается частенько. Счастливый тем, что может похвастаться перед Моник, Валлид исправляет все на ходу. Он окутывает насос тряпкой, поливает ее водой, после чего подсасывает бензин вручную. Завожу стартер, и двигатель заработал. Благодарю Валлида, который с великодушной миной заверяет, что ничего страшного, принимает героическую позу и возвращается к своему грузовику.

Километров через тридцать мотор снова отказывается работать. На сей раз мы видим, что у нас почти не осталось воды, буквально три четверти бутылки. А тряпка совершенно сухая. Валлид же уехал далеко вперед. Мы не подумали взять воды у него. Зато трусы у нас хоть выжимай.

Запрещаю толстухе пить, чтобы экономить воду, и теперь, каждые тридцать километров начинается поебень. Вскоре в бутылке не остается ни капли. Один раз мне удалось повторить номер, выкачав воду из опрыскивателя лобового стекла. А потом уже приходится ссать.

К счастью, Кристиан у нас в этом спец. Моя доля в этом абсолютно скромная, потому что не пью. Но даже и у Кристиана ограниченные возможности. После трех стоянок его источник иссякает. Моник поняла, что от нее требуется сделать. Она вся покрывается румянцем стыда, но не протестует. Когда я поднимаю крышку капота, до меня вдруг доходит, что операция не будет такой уж легкой. В ситуациях подобного рода мужики обладают естественным перевесом. Кристиан вместе со мной поднимает дамочку, чтобы та забралась на двигатель. Моник стонет от боли, потому что врезалась головой в крышку капота. Так, начало сделано. Кристиан пытается успокоить девицу.

- Это ничего, ничего. Ну, поставь одну ножку сюда, вторую вот тут...

- Ай!

Она обожгла ноги о двигатель. У меня появляется желание трахнуть ее крышкой по башке, но Кристиан, все время утешая толстуху, дает мне знак, чтобы я успокоился. Беру из машины тряпку, которую Кристиан подкладывает Моник под ногу.

- Ну, а теперь сливай.

Моник тупо глядит на нас скорчившись под крышкой капота. До Кристиана доходит первого.

- Хочешь, чтобы мы отвернулись?

Именно. Чтобы уважить стыдливость девицы, отступаем на пару шагов и отворачиваемся. Кристиан закуривает мекарилло, ждем. Ничего. Слышно, как она там ворочается, как стягивает штаны, минут пять уже ждем... и ничего.

- Не льется, или как?

Кристиан дергает головой.

- Нет.

- Ну ты же пила. Я сам видел, сколько выдула.

- Ну.. Она уже раза три должна была слить.

- Не менее! Что она там делает, черт возьми!

- Может стесняется...

Поворачиваюсь. Сидя на корточках, с висящей в воздухе попкой, Моник представляет собой совершенно жалкий и печальный вид. Я ору на нее:

- Да ты будешь ссать или нет, ё-ка-лэ-мэ-нэ...!

Она вздрагивает и, похоже, вот-вот разревется. Кристиан кладет мне руку на плечо.

- Не так, Чарли! Не умеешь ты разговаривать с женщинами. Оставь это мне.

На его губах расцветает милая улыбочка, и он подходит к машине.

- Моник, детка, послушай меня. Слышишь?

Она кивает, шморгая носом.

- Тебе надо расслабиться. Если сейчас тебе не удастся, прийдется оставаться здесь на ночь, а то и дольше. Честное слово. Чарли, я прав?

- Ну да, дня на два.

Она кивает, на сей раз решительнее. Кристиан продолжает ее ласково убалтывать:

- Надо поспешить. А то ведь подумай, вдруг кто-то прийдет...

Девица смеется, несколько нервно, но это уже что-то, она хоть немного расслабилась.

- Ну, ты же уже большая девочка, давай, потужься, сделай нам тут большое пи-пи, доставь нам удовольствие...

На сей раз Моник смеется уже по-настоящему, звучит деликатная музыка пи-пи, но струйка брызжет... в сторону!

Мы бросаемся перед. Струя льется в самые разные стороны, только не на насос. Хватаем девицу за бедра, поворачивая ее таз таким образом, чтобы не потерять ни капельки драгоценной жидкости. Кристиан лучится от счастья.

- Шикарно! Именно так, валяй, дуй еще. Шикарно ссышь! Браво, ты у нас молоток!

Бензонасос удалось облить. Двигатель завелся. Через тридцать километров толстуха снова сидит на месте и, сжав кулаки, тужится. А на третий раз уже без наших дружеских советов ей удается нацелиться прямо на насос.

***

Наступила ночь, и вдали видны огни лагеря. Грузовики и туристы остановились на ночь. Жму на газ, правда, слишком сильно - и мы западаем в колее, которая неожиданно появляется перед самой машиной. Нужно толкать. Кристиан выходит, чтобы сделать автомобиль хоть немного полегче, и криками подгоняет Моник. Девица водить не умеет, так что толкать приходится ей, бедняжке. Если бы она знала...

Впрочем, даже если бы и знала, все произошло бы точно так же. К счастью, мы не застряли в песке по самые зеленые помидоры, просто днище осело на выпуклости между колеями, поэтому справляемся довольно-таки быстро.

Когда мы подъезжаем, все остальные уже устроились. Оба туриста сидят у костра вместе с Валлидом и его помощниками. Валлид спрашивает меня, были ли проблемы с его тряпкой. Отвечаю, что нет, что все пошло нормально, вот только предпочли ехать не спеша. Он угощает дамочку чаем, после чего все и начинается. Валлид разыгрывает сценку, в которой изображает из себя человека пустыни, а девица - само внимание и восхищение - прислушивается. Араб рассказывает ей о песчаных бурях, о том, как перерезают горло верблюдам, и всякие подобные истории, на которые охотно ловятся туристы. Про Барбе тут рассказывать нечего. Рене и Патрицио все еще обижены, так как уверены, что утром я просто заблудился. Говорю им, что хотелось срезать путь, что именно так я и езжу; подмигиваю Валлиду, который, из чувства реванша, подтверждает мою байду, прибавляя живописные подробности:

- Ты имеешь в виду разбойничью тропу?

- Ну да.

- О, про нее знают только настоящие профессионалы...

И это окончательно затыкает клюв пожарнику.

***

Пока все укладываются спать, ко мне подходит Моник, которой захотелось поговорить. С тех пор, как мы заправились, от нее несет бензином. Ужасно жарко, и в бочке с бензином давление растет, поэтому он выплескивается, как только открутишь пробку. Эта операция доверена Моник, вот она и получила струей прямо в лицо. Сейчас же она говорит мне, что очень устала. Присматриваюсь: и правда, выглядит она не самым лучшим образом. Девица мнется, переступает с ноги на ногу, после чего говорит с глуповатой улыбкой:

- Чарли, дальше я поеду на грузовике.

Храбрая девчонка! Из вежливости спрашиваю:

- Не желаешь, чтобы мы тебе расчистили местечко?

- Нет, я хочу ехать на грузовике.

- Уже их не боишься?

Взгляд, который она посылает мне в ответ, объясняет все. Любое решение будет гораздо лучшим, чем продолжение поездки с нами.

Что ж, целую ее в обе щеки и желаю приятного пути.

Помощники Валлида уже спят на своих подстилках. Сам он уже привязывает свой гамак под прицепом, когда я подхожу, чтобы переговорить. Поручаю ему заботу о девушке и прошу, чтобы он относился к ней с добром. Это все, что я могу для нее сделать.

Коротенький визит у Аюджила, который уже тоже ложится спать. Болтаем о торговле, а Кристиан в это время договаривается с туристами относительно воды. Ему удается выцыганить канистру, и мы отправляемся.

Просто мы решили ехать ночью, пользуясь прохладой, чтобы уже не иметь проблем с бензонасосом.

***

На рассвете проезжаем бидон V.

- Ну что, Чарли, тебе получше?

- Нет.

Приступ начался ночью. Сначала я думал, что это обычные колики, и попросил Кристиана, чтобы тот остановился. Через минут десять до меня доходит, что дело посерьезней. Мне это известно! Это не просто живот болит, это внутреннее. Пару раз в жизни меня уже так прихватывало. Последний раз это было в Пойнте Нуар, с Мигелем. Это почечные камни. Два лезвия вонзаются в мои кишки. Мне кажется, будто кто-то изнутри перепиливает мне таз.

Всего на пару минут мне делается легче, и я с трудом вползаю в машину. Только укол, то ли для снятия приступа, то ли обычный противоболевой, смог бы принести мне облегчение. Так что нет смысла торчать здесь.

Как только Кристиан заводит, мне делается хуже. Тряска автомобиля лишь увеличивает мои страдания. А дорога сделалась совершенно паршивой...

В точке 400 снова появляется песок. Кристиан пытается проезжать сложные места как можно осторожнее, но сотрясений никак не избежать. Пару раз я просил его остановиться и пытался лечь на земле, чтобы расслабиться. Но приходится ехать дальше, чтобы как можно скорее добраться до Мордж-Моктар, где можно получить помощь врача.

***

Я не выдержал. Пару минут назад, когда солнце только вставало, я увидал ангары Бидон V. После этого сразу же сжал плечо Кристиана, который немедленно остановился.

Лежа на песке с разложенными руками пытаюсь регулярно дышать. Если мне удастся расслабиться, боль не уйдет, но хотя бы сделается чуточку сносной. Рядом со мной Кристиан пытается сделать мне самокрутку и нервно мнет бумажку. Я же не могу даже пошевелиться. Он сует мне самокрутку в рот. Потом помогает напиться. Вода горячая, у нее металлический привкус, но пить надо, потому что именно недостаток воды и привел к приступу.

Ёб твою мать! Ну почему я обязательно должен пытаться низвергать мифы о всяких помехах и сложностях! Проклинаю себя за то, что отправился без подготовки. По крайней мере, воду пить было можно! Мне казалось, что я сверхчеловек, а вот теперь грызу землю от боли.

Проглатываю пару шариков хаша. Благодаря этому, Кристиану не прийдется делать мне самокрутки, а чувствительность к боли хоть немного уменьшится. Пока же что единственным результатом стало то, что во рту стоит ужасная сухость, и мне приходится набрать теплой воды, чтобы смыть этот отвратительный вкус.

***

Десять часов утра. Я чувствую себя немного лучше. Мне даже удалось приподнять голову, приходится только контролировать дыхание. Грузовики и мехари проехали где-то далеко слева. Солнце начинает припекать. К счастью, я лежу в тени, под защитой небольшого полукруглого ангара из жести, поставленного прямо в песке. Здесь таких несколько, все расположились вокруг заброшенного красного барака. Место наверняка время от времени служит сортиром, земля покрыта засохшим дерьмом. Вокруг одна только пустыня, но, тем не менее, люди приходят посрать в укромном местечке.

***

Полдень. Выдержать уже просто невозможно. Дерьмо привлекает мух, и целые их сотни жужжат вокруг нас. Под жестью воздух сделался горячим и душным. Необходимо сматываться отсюда.

Когда я пытаюсь подняться, боль делается ужасной, но оставаться здесь нельзя. Кристиан меня поддерживает, после чего как можно удобнее устраивает в машине. Потом заводит двигатель и мчит. Тряска машины только умножает мои страдания.

Окно открыто, и я высовываю голову в струю набегающего воздуха. Мало того, что изнутри все разрывается от боли, так еще приходится бороться с рвотой, вызванной хашем. Земля делается твердой. На километры во все стороны тянется стиральная доска, но я не кричу. Я решил не надоедать Кристиану своей болью. Дорога длится восемь часов. Это было одно из тяжелейших моих переживаний. И вот, наконец-то, Бордж-Моктар. Наступает ночь.

***

Военный санитар, приведенный Кристианом, готовит для меня укол морфия. Я лежу на одеяле рядом с постом; снова я не в состоянии хотя бы пошевелиться, гляжу на этого высокого алжирца, пока тот наполняет свой стеклянный шприц. Лапы у него просто громадные. Он вонзает иглу. Через минут пять боль из моего живота исчезает. Я переживаю мгновение неописуемого блаженства, а потом теряю сознание.

Ночью, разбуженный Кристианом санитар приходит сделать мне следующий укол.

Бордж-Моктар - это всего лишь парочка домов из высохшего камня, такого же серого, как и земля. Стоящие возле колодца несколько рахитичных деревьев привносят в пейзаж хоть какое-то разнообразие. На рассвете ложусь там, чтобы напиться.

Кристиан отправился купить ампулы с морфием и шприц, чтобы мы могли отправиться. Благодаря ночным уколам, боль несколько утихла, но держится по прежнему.

Заставляю себя заглотнуть пару литров болотистой воды из колодца. Это единственный способ вымыть песок, застрявший в почках. Новые порции воды мне приносят тамачеки.

***

Тамачеков я уже видел во время своего первого путешествия через Таманрассет, но тогда я просто не понимал, какие великолепные это люди. Их женщины невероятно красивы. Кожа у них черная, очень матовая, но зато у них очень тонкие, европейские черты лица. Когда я приглядываюсь, они смеются и пытаются скрыть лица за голубыми платками.

Но тела их ужасно стареют. Им еще нет и тридцати лет, а сами уже отяжелевшие и затасканные. Зато их девочки просто прелесть. Впрочем, все дети, несмотря на худобу, чертовски красивы. У мальчишек на голове всего один пучок волос, словно у ирокезов. Все улыбаются, все умненькие и говорят со мной на чистейшем французском языке. Меня окружило все небольшое племя, как тут вернулся Кристиан с паршивыми новостями. Санитар не желает расставаться со своими ампулами морфия. Это государственная собственность, предназначенная исключительно для использования военными.

Он падает на землю рядом со мной. Парень устал, грязен и плохо побрит, из-за жары сил у него почти что не осталось. Белый его костюм весь в пятнах и пыли.

- Вернись к нему, отведи в сторонку, поговори один на один и предложи тысячу франков. Он не откажет. Не забудь пару шприцев, вату, спирт и как можно больше ампул.

Через час он возвращается, улыбаясь от уха до уха; добычу несет под рубашкой.

- Есть шприцы, десять ампул и все остальное.

Уф! День проходит спокойно. Я из своего угла и не вылажу. Перед отъездом заглянули Валлид с Аюджилом. Моник, сияющая от счастья, влюбленная по уши, не отступает от красавчика Валлида ни на шаг.

Пополуденные часы тамачеки проводят с нами. Мы отдаем им практически все банки с сардинами, которые еще у нас остались. Нам они уже и не нужны. До Тессалит осталось сто шестьдесят километров. Я попросил отца малышни зарезать и зажарить барана. Едим, все остатки раздаем. Вместе с этим вручаю им еще и пару банкнот. Все эти люди чертовски бедны. В Алжире они укрылись изгнанные голодом. У них, в Мали, в Сахеле, все колодцы высохли, скот подыхает.

Вечером я чувствую себя чуточку полегче. Эти сто шестьдесят километров до Тессалит проедем за раз. А уже там можно будет немного и отдохнуть.

***

С таможенными формальностями покончено. Бордж-Моктар - это последний алжирский город. Потом еще километров с шестьдесят алжирской территории, а вот следующая сотня - это уже ничейная земля.

Кристиан садится за руль. Уже с первых километров чувствую, что боль возвращается. Чтобы предупредить несчастье, прошу Кристиана остановиться и делаю себе внутривенный укол.

Наступает ночь. Врывающийся через открытое окно воздух бодрит. Я свернул для себя какую-то тряпку в качестве подушки. Втиснувшись в сидение и выставив лицо на ветер, я чувствую себя лучше.

Меня будит голос Кристиана. За окном темнота.

- Чарли, странно...

- Что?

- Ты точно знаешь, что до Тессалит должно было быть шестьдесят километров? Мы проехали уже двести, и ничего...

- Ничего, доедем. Знаешь, все эти африканские расстояния...

Я уже полностью проснулся. Дорога хорошая, машину практически не трясет, никакой стиральной доски. Так мы едем еще с час, и только после этого во мне зародились подозрения. Неожиданно кое-что вспоминаю. Среди весьма скромных ведомостей относительно этой трассы имеется и такая: Тессалит - это гора, то есть, мы давно уже должны были ехать под гору, тем временем, за окном все плоское. Спрашиваю у Кристиана:

- А по дороге были какие-нибудь подъезды?

- Никаких.

- И развилок не было?

- Нет.

Времени на беспокойство у нас нет. Кристиан ругается, молниеносно переключается на низшую скорость. Грунт сделался мягким. Колеса скользят, он врубает первую, прибавляет газ, чтобы вырваться, только это уже не срабатывает. Мы застряли.

Выходим, чтобы оценить ситуацию. Мы засели в очень мелком песке. Я опираюсь о машину. Уж слишком я слаб, чтобы хоть что-то сделать, даже помочь Кристиану.

- Слушай, Кристиан, мы заблудились. Видимо, ты где-то повернул не туда. Но это уже завтра. Как рассветет, тогда и посмотрим.

Кристиан, свалившись прямо на песок, немедленно засыпает. Я же не могу удержаться от размышлений. У нас нет подкладок, лопат, но прежде всего - эта чертова слабость, которая не даст возможности помочь Кристиану по-настоящему. Потихоньку я засыпаю, но просыпаюсь из-за нового приступа боли на высоте таза.

- Кристиан...

Он тут же открывает глаза.

- Сделай мне укол.

Он вытаскивает все необходимое. Освещения в машине нет. Но он включает фары. Я вижу, как склонившись над капотом он неумело переламывает шейку ампулы и наполняет шприц.

- Проследи, чтобы не было воздуха.

Тот проверяет, сливает жидкость обратно в ампулу и повторяет операцию. Объясняю ему, как выпустить каплю из шприца для уверенности, что там нет ни пузырька воздуха. Боль переламывает меня напополам, я не в состоянии даже пошевелиться.

- Сделай мне укол. Сам я не справлюсь.

- Но ведь я же не умею.

Приходится собирать все силы даже для того, чтобы разговаривать. Объясняю Кристиану, как наложить жгут. Он перевязывает мне бицепс своим ремнем. Расположив руку в свете фары, сжимаю кулак, чтобы проступили вены. Кристиан своими дрожащими руками раз за разом калечит меня. У меня уже два подкожных кровоизлияния, когда - наконец-то! - ему удается попасть в вену и впрыснуть морфий. И я вновь утопаю в блаженстве.

***

Встаем очень рано, разбуженные восходом солнца. Просматриваем все, что у нас имеется. Коврики как-то смогут заменить подкладки, а песок прийдется выгребать тарелкой. У нас осталась только одна тарелка, остальные были выброшены между Адраром и Реггане. Кристиан делает мне еще один укол и берется за работу.

Лежа возле машины, я отбрасываю немного песка рукой, а Кристиану уже приходится заканчивать тарелкой, когда он закончил работу со своей стороны.

Мы застряли в россыпи мельчайшего песка; вокруг растут акации. Буквально сотня метров, и почва снова станет твердой. Только здесь можно будет объехать россыпь и вернуться туда, откуда приехали. Пока же повернуть нам не удается, приходится ехать прямо. Коврики позволяют продвинуться только лишь на метр за раз, а под этим солнцем наша работа превращается в крестные муки. Тем не менее, метр за метром, но мы движемся вперед.

Около девяти часов, уже совершенно обессиленные, делим последнюю банку сардин. Каждый получает по паре рыбешек и по паре глотков горячей воды.

В час дня Кристиан разбивает тарелкой заднее стекло и целых десять минут орет, проклиная весь этот бардак. Пока что мы преодолели только половину россыпи. Потом он успокаивается, садится в тени возле машины и выкуривает сигару. Затем берет тарелку и принимается за работу. Коврики долго не выдерживают. Через пару часов они совершенно рвутся по причине трения шин и ни на что не годятся. Их заменяют рубашки и пиджак, которые Кристиан брал с собой. Этот материал еще менее пригоден. Теперь за раз мы проезжаем всего лишь по пятьдесят сантиметров. Обожженный солнцем, Кристиан становится просто багровым.

Около шести часов литрами заглатываем воду, которую в иных обстоятельствах просто не взяли бы в рот, настолько она горячая, потом засыпаем. Ночью просыпаюсь от страшной боли. Кристиана будить не хочу. Трясясь всем телом, совершенно без сил, делаю себе укол в свете фар. Маленький зверек, прыжками движется вокруг меня и присматривается. Блаженство до самого утра. Кристиан не говорит ни слова. Едва проснувшись, он хватает тарелку и возвращается к работе. Наконец, после двух часов неимоверных усилий, автомобиль выезжает из россыпи. У нас почти что не осталось бензина. Эта "экскурсия" увеличила наш путь на пару сотен километров, а длительная борьба с песком сожрала массу бензина. Наши следы видны прекрасно. Кристиан едет по ним почти час.

- Здесь мы уже были.

Наконец-то мы на правильном пути.

***

Не прошло и пары часов, как мы добираемся до развилки дорог посреди зоны каменистого грунта, сразу же за плакатом, объявляющим, что это алжирская граница. Здесь нужно было свернуть направо. По-моему, бензина нам хватит. Это только предположение, потому что указатель давно испорчен. Еще через пару часов дорога делается уже. Автомобиль трясется на стиральной доске. Вдалеке видны горы. Дорога идет вверх, потом вниз, а вместо песка появляются черные, острые камни - до самого горизонта. Подъезжаем к Тессалит.

За пару километров перед деревушкой проезжаем через стоянки тамачеков. Дети делают нам знаки и размахивают канистрами, прося воды. Но у нас нет ни капли. Едем дальше. В Тессалит наконец-то выпиваем свое первое за бог знает сколько времени холодное пиво. Хозяин бара подает нам большие, в испарине, бутылки марки "Флаг". Парень оказался марсельцем; у него светлая кожа, а зовут его Амико. Он очень симпатичный, и наши отношения с ним сразу же складываются великолепно. В его баре, состоящем из четырех стенок из высохшей грязи и песчаным полом мы находим всех своих знакомых. Прежде всего, здесь имеются Рене с Патрисио, которые уже начали о нас беспокоиться. Кристиан тут же объясняет, что мы сделали небольшой крюк, чтобы повстречаться с парочкой клиентов, проживающих в глубине пустыни. Наличествует и Моник, ни на шаг не отступающая от двух помощников Валлида. Последний сидит не в настроении. Забывая о заветах собственной религии, он дует одно пиво за другим. Потухшим голосом он объясняет, что дамочка совершенно разохотилась и забрала у него все силы. Двое его помощников тоже на грани истощения. Валлид говорит, что многократно замечал, насколько притягательным для европейки может быть житель пустыни, но вот чтобы до такой степени, такого он не мог и представить.

***

Мы нанимаем обе комнатушки Амико. Грузовики и оба туриста выезжают завтра утром. Мы же решаем остаться здесь на пару дней, чтобы отдохнуть.

Валлид описывает мне остаток трассы. Имеется еще одно трудное место километрах в двухстах отсюда, зона мелкого песка, которая называется Маркуба; собственно говоря, единственная серьезная трудность на этом пути. Прежде чем бороться с ней, нужно набраться сил. Опять же, нужно позаботиться и о снаряжении. Уже этим вечером Кристиан отправился к "мехари" и конфисковал у Рене саперную лопатку. Амико считает, что какую-нибудь жесть для подкладки можно наверняка купить и на месте. На следующее утро, как и предполагалось, все выезжают. Кристиан, освеженный душем из двух ведер воды на заднем дворе Амико, имеет уже цивилизованный вид. Я тоже чувствую себя неплохо.

Тессалит - это совершенно малюсенькая деревушка, в которой около тридцати домишек, сложенных из кирпичей, изготовленных из высушенной глины; она расположена посреди холмов из черного камня, выглядящих словно угольные терриконы... Здесь, в массиве Адрару Ифорасув, мы находимся в самом сердце гор. Домишко таможенников стоит на отшибе, метрах в пятидесяти от остальных построек. От него начинается Мали. Мы находимся в Черной Африке. Хотя большинство здешних жителей - это тамачеки, но имеется и парочка чернокожих, в цветастых бубу, болтливых и постоянно жестикулирующих.

Тамачеки - выпрямленные, добродушные - значительно спокойнее.

В течение этой пары дней заботимся о себе. Прошу зарезать и зажарить парочку баранов из этих огромных, худых животных, что шатаются по всей деревушке, и мы обжираемся мясом. Амико очень хорошо готовит. Меню дополняю помидорной диетой. Помимо них свежие овощи мы покупаем у женщины в бубу, вечнро таскающей в руке старую женскую сумочку; вместе с дочками на одном дворе она ведет нечто вроде ресторана. Большие бутылки пива "Флаг" и прекрасная травка, которую продал мне Амико, окончательно делают наше пребывание здесь замечательным, хотя тяжелый, жаркий воздух переносится с трудом. А еще у меня в Тессалит завелась подружка.

***

Мы купили подложку под колеса, двухметровый шмат жести для грузовиков, которую пришлось разрезать пополам у соседей Амико. Это семья тамачеков, у которых есть просто замечательная дочка. У Радижах огромные черные глаза, до невозможности тонкие черты лица, а когда она смеется, ее зубы блистают белизной. На запястьях и лодыжках ног у нее серебряные браслеты. Она всегда ходит босиком, и мне приятно глядеть, как она бегает в своей беленькой детской тунике. Девочка высокая, худощавая и совершенно не выглядит на свои десять лет. Проведенные с нею мгновения придали прелести моему первому пребыванию в Тессалит.

Когда я купил жесть, она прибежала поглядеть на меня, наполовину спрятавшись за дверью своего дома. Я позвал ее, очарованный широкой, робкой улыбкой, и подарил ей банку апельсинового сока. С той поры она уже не отходила от меня ни на шаг. Радижах очень хорошо говорит по-французски, она учится в школе и, преодолев первую робость, засыпает меня градом вопросов про Францию и Европу. Ее любопытство не знает границ. Я же потрясен осмысленностью задаваемых ею вопросов.

Как-то утром я застал ее расчесывающейся на пороге дома. Заметив меня, она рассмеялась и быстренько убежала вовнутрь. Когда же вернулась, чтобы закончить свое занятие, я подарил ей зеркало заднего вида из автомобиля и расческу Кристиана. С этого момента мы становимся уже настоящими друзьями.

Вместе с Кристианом мы еще и поработали. Перед самым отъездом мы прошлись через деревушку и нанесли визит таможенникам. Их пятеро, все чернокожие с юга страны. Практически все в легких мундирах цвета хаки. Пятый в военном камуфляже, у него ботинки парашютиста и зеленый берет, чудом не сваливающийся с башки идиота. Кристиан подходит с широкой улыбкой на лице, что сразу же вызывает всеобщее веселье, и пожимает всем руки.

- Привет! Знаете, кто мы такие?

Те смеются, не понимая, что он имеет в виду. Кристиан бьет себя в грудь.

- Мы новые Деды Морозы этого тракта.

Трое кивают головами, как будто и вправду нас узнают. Объясняю им, что я крупнейший купец на пути до Таманрассет, что теперь решил перебраться сюда, и что мы станем приятелями. А приятельство означает кучу подарков. Спрашиваю, чего они желают, чтобы мы им привезли, а Кристиан с серьезнейшей миной вытаскивает из кармана маленький блокнотик, чтобы записывать их заказы. В этом нам успех обеспечен. Главный таможенник хотел бы автомобиль, вот только с деньгами у него не густо. Помимо того, он довольствовался бы и парочкой карточных колод. Причем, может быть что-то одно из двух. Второму хотелось бы иметь каталог посылочной фирмы Ля Редут; правда, он не уточняет, чего бы ему хотелось по нему заказать. Парень в камуфляже мечтает о ботинках с подошвой из слоновьей кожи, цветных, 45 размера.

После разумных заказов начинается какое-то сумасшествие. Всем хочется иметь кучу вещей, которые Кристиан скрупулезно записывает. Под конец ставлю всем пиво у Амико. Установив дружеские отношения покупаю у них на вес золота бензин, предназначенный для их служебного автомобиля, лендровера, что гниет на собственных колесах возле поста.

Заправляемся, после чего Амико дает мне целую банку от растворимого кофе великолепной малийской травки. Таможенники всем составом приходят попрощаться. Появляется и Радижах, чтобы чмокнуть меня в щечку.

***

Боль отступила. Сажусь за руль и мчу на всю катушку. У нас имеется бензин, вода и жареная баранина; единственным недостатком является то, что музыка уже не играет. Скорее всего, в магнитофон попал песок.

Дорога ведет через горы Адрару Ильфорасув; она извивается между огромных черных массивов. Сейчас она представляет собой последовательность поворотов, подъемов и спусков между камнями. Иногда какой-то из них торчит прямо посреди дороги, и его нужно объезжать. В других местах под колесами стиральная доска. И тогда имеется только один способ: ехать как можно быстрее.

Вообще-то я водить не люблю. Ездить по асфальту мне скучно. Песок никаких удовольствий мне не доставил. А вот на такой узкой и извилистой дороге вести автомобиль - это класс! Я все время в напряжении, помехи появляются одна за другой. Стараюсь промчаться как можно скорее мимо всего, что только выскакивает, только это меня возбуждает.

Удовольствие портит мысль осознания ущерба, который подобные части трассы доставляют машине. Первой сдается выхлопная труба. С тех пор, как мы ее потеряли, едем на реактивном снаряде, двигатели которого пашут на всю катушку. Одна за другой отвалились защитные кожухи фар, за ними последовали и сами фары. Пришлось остановиться и оборвать провода, на которых они болтались. Снизу тоже что-то сыплется, и Кристиан на своем пассажирском месте проседает все ниже. Иногда я думаю о том, а что мы будем продавать, когда удастся доехать.

Сложный отрезок продолжается еще с сотню километров, после чего грунт делается плоским. Можно видеть длинные россыпи мелкого песка, на которых растут низкие, очень сухие колючие кустарники и высокие зеленые растения, листья которых напоминают капустные. Дорога идет совершенно прямо. Это узкая полоса, по которой можно мчаться на полной скорости, словно по настоящему французскому шоссе.

***

Через пять часов после выезда из Тессалит проезжаем через Агуэлок, где на пару минут останавливаемся. Здесь имеется всего лишь несколько квадратных в плане домиков из высушенной на солнце грязи, населенных исключительно тамачеками. Смотрим на то, как они добывают воду из колодца. К двум веткам растущих над дырой в земле деревьев оно привязали блок из выжженной глины, и верблюд тащит веревку, к концу которой привязано ведро. Он идет прямо метров сорок, после чего возвращается, а вся история начинается сначала.

Чисто ради забавы я погнался за газелью, которая перебегала путь перед нами. Минут пятнадцать я мчался среди кустов, пытаясь поровняться с ее маленьким белым задом. Малышка лань продвигалась вперед скачками, то влево, то вправо. Догнать мне ее не удалось, уж слишком мешала растительность. Я позволил ей удрать и вернулся на тракт, который около трех часов пополудни неожиданно превратился в две громадные, глубоко вырытые в песке колеи. Согласно описанию, предоставленному мне Валлидом это Маркоуба.

В соответствии с его же советом, я съезжаю с трата вправо, чтобы там поискать более удобного проезда. Твердую основу легко распознать. Она темнее, чем россыпи нормального, темно-серого песка. Если взять достаточный разгон, то, если ехать по этим темным отрезкам, иногда можно избежать опасности увязнуть. Но это не всегда. Правда, теперь у нас имеется лопата и подложки, так что те немногочисленные случаи, когда приходится копать, выглядят просто шуткой по сравнению с предыдущим адом.

***

Через пятнадцать километров в Маркоуба, когда мы продирались среди невысоких кустиков, мы добираемся до зоны, оголенной буквально от всего живого. Земля здесь имеет коричнево-красный цвет и мягкая, так что создается впечатление, будто едешь по вспаханному полю. Жмем педаль газа на всю катушку. Почва достаточно мягкая, чтобы не образовывалась "стиральная доска", но в самый раз твердая, чтобы не застрять. На полной скорости добираемся до Анефис, где проводим ночь, после чего рано утром следующего дня снова выезжаем.

Десятью километрами далее пробиваем шину переднего колеса. Довольные тем, что имеется причина хоть немного расправить кости, вытаскиваем домкрат и меняем колесо, после чего до нас доходит, что запасная камера тоже дырявая. Нам просто в голову не могло прийти проверить! Каждый из нас взваливает по шине на голову, и мы возвращаемся в Анефис.

По дороге Кристиан смеется себе под нос. Но ведь тут нет ничего смешного. Чертовски жарко, и через пару километров мне уже кажется, что шина на голове весит не менее тонны.

- Что это тебе так смешно?

- Размышляю о нашей ситуации. Если бы тут проезжали какие-нибудь туристы на машине, заваленной всем необходимым инструментом, то они подумали бы, что у нас вавка в голове: выбраться в пустыню, даже не проверив запасного колеса, это ж надо такое уметь, а?

- Тебе же ведь не хотелось бы, чтобы они начали выпендриваться и насмехаться над нами, как те?

- Ясное дело, что нет, но, тем не менее...

И Кристиан снова ржет.

Я знаю, что он прав. Всегда я верил собственному счастью, и оно тоже никогда меня не подводило. Если в один прекрасный день оно меня бросит, я буду чувствовать себя ужасно одиноко, так сильно я к нему привязался.

Какой-то тип, переодетый механиком, имеющий всего пару ключей, отвертку и несколько железных прутьев, служащих ему для демонтажа шин, исправляет нам оба колеса. Пока мы ждали, его жена подавала нам одну чашку чая за другой. К машине мы вернулись с исправленными шинами на тех же головах.

***

Вокруг уже растут деревья. Они еще не такие уж большие, все какие-то сухие, скрюченные и не превышающие пары метров, но, в любом случае, это вам уже и не кустарники. Грунт все такой же песчаный, но мы близимся к концу пустыни. Проезжаем через деревушку тамачеков, образованную из палаток в виде навесов, закрепленных на ветках вокруг огромной ветряной турбины. Согласно информации Валлида, мы в восьми десятках километров от Гао. Дорога продолжает виться среди низких деревьев. Если не считать нескольких отрезков мягкого грунта, весь переезд - это как два пальца об асфальт. На часах уже три пополудни, когда далеко впереди замечаем цистерну на сваях, выглядывающую из-за песчаной дюны. Это водонапорная башня в Гао.

***

А Гао - это уже Черная Африка, совершенно миниатюрное местечко. Сначала мы проезжаем по песчаным улочкам. Дома здесь каменные, в основном коричневого цвета. На дворе ужасно влажно и жарко. Во всех затененных местечках видны группки лежащих негров, зато на рынке клубится плотно сбитая толпа. Неподалеку течет Нигер, и в его водах женщины стирают белье. Гостиница расположилась на самом берегу.

Это большое здание, построенное из бетона в африканском стиле. Бетон какой-то пожелтевший и весь поцарапанный, в самом плачевном состоянии, как и все в этих краях. Зеленые железные ставни закрыты. Сзади находится стоянка. Среди всех других машин узнаю грузовик Валлида и "мехари". Как только мы высаживаемся из "Пежо", к нам тут же подбегает кучка девиц истинное отдохновение воина. Девицы самого разного возраста, в цветастых юбках, они отпихивают друг друга, лишь бы очутиться в начале очереди ради продажи своих услуг. Кристиан просто ошарашен. Я выбираю двоих. Ту, что помоложе - для удовольствия, если можно так сказать. У большинства из них вырезаны клиторы, так что их пассивность ничем не перешибить. Поэтому старшую беру только для того, чтобы чесала мне спину.

Снимаем две комнаты со стороны террасы. Кристиан очарован, и под влиянием совершенно низких цен желающих "бум-бум" выбирает себе целых шесть подружек.

***

Комната совершенно паршивая, москитная сетка - ясное дело совершенно дырявая, а вентилятор слишком медлительный, чтобы это давало хоть какой-то эффект. Зато имеется ниша для душа. Через час, обмывшись от пыли, чистенький, я чувствую себя уже получше. Свое белье доверяю старшей, чтобы та постирала его в реке. Даю ей пару банкнот и спускаюсь вниз. Из комнаты Кристиана до меня доносятся окрики и взрывы смеха.

Бар располагается на первом этаже. Это большой зал с высоким потолком. Четыре вентилятора как-то перемещают застоявшийся воздух. Целую сторону зала занимает стойка. На полках бутылок совсем мало. Все четверо чернокожих официантов спят.

Здесь я обнаруживаю ребят из Бордо. Фред с Аленом с каким-то третьим парнем торчат у стойки, попивая анисовку. Встреча очень радостная. Ален, как обычно, в прекрасном настроении, постоянно похлопывает меня по плечу и представляет мне товарища:

- Это Франсис. Крупнейший альфонс в Бордо.

Похоже, что комплимент этому типу понравился. Высокий, не ниже метра девяносто, парень очень старается, чтобы я поочередно заметил и крупную печатку, которую он носит на мизинце, и широкую золотую цепочку, свисающую на левом запястье. Затем он опирается локтями о стойку, выгнувшись дугой, будто находится в ночном клубе где-нибудь в Бордо, и заказывает себе следующую порцию анисовки. Истинный цирк. Ален представляет меня как профессионала африканских дорог, и Франсис поворачивается в мою сторону.

- Так ты тоже торгуешь с черномазыми, Чарли?

Стоящий у него за спиной Ален подмигивает мне.

- Франсис едет на "Ситроене тьюб". У него талант выбирать машины.

- Ну, я умею выбирать. Не то, чтобы разбирался в механике, но нюх имеется. Достаточно мне послушать двигатель, и я уже знаю - хороший он или нет. - После этого он наклоняется ко мне: - Чарли, ты же в этом сечешь, как тут идут Ситроены?

Стоящий сзади Ален кивает головой. Я свищу.

- Ситроены? Как идут? Как пиво жарким днем!

Восхищенный моим ответом Франсис выпрямляется, размахивает печаткой, цепочкой, приглаживает волосы.

- Ну вот, терпеть не могу, если меня за идиота держат. Эти вот двое...

Он поворачивается, а те двое тут же перестают корчить рожи и принимают невинный вид.

- А эти двое приезжают ко мне в Бордо и рассказывают, что можно заработать. Все прекрасно складывается, бля. Ну ты понимаешь, В Бордо совсем уже нет жизни. С проститутками конец, бля. Нет, правда, бабцов уже невозможно удержать в кулаке, только про независимость звездят, бля. У меня их были две. Обе ушли. Лично я спокуха, ты же сам знаешь, как оно с блядями - сами же вернутся и будут еще руки лизать. А что, нет, Чарли? Пока же подыскиваю что-нибудь в своем масштабе.

Печатка, цепочка, анисовка.

- Мне говорят: бери Пежо 404, фургон. По их словам, это здесь котируется. А как только я приезжаю, 1б его мать, рынок насыщен. Черномазые захотели другого, теперь им подавай Пежо 504.

За его спиной Ален лыбится от уха до уха. Даже Фред, обычно совершенно бесстрастный за своими очками интеллектуала, усмехается краешком рта.

- Мне говорят, да успокойся с этим, это случайность, как-нибудь выкрутим. Приезжаю на 504 тачке, а этот блядский рынок, врубился, снова меняется. Чарли! Я ж теряю бабки! На этот раз посылаю всех нахрен. "Ситроен тьюб" - черномазые за него заплатят. Я же вам не фрайер.

Бедный болванчик. Достаточно того, что придет кто-то с улицы и скажет, что выбрал как следует, и парень уже поверил. Ему и не нужно больше, чтобы почувствовать себя крутым. Эти свиньи, Ален с Фредом, должны были ухохатываться с него. И они правы. Альфонсов я презираю; под маской всего своего цирка - это слабаки, которые никогда не отважатся заняться чем-то другим. Даже в бандитском мире они находятся на самом низком уровне. И подумать только: они еще называют себя мужчинами!

***

С ними я столкнулся очень рано.

- Малыш, ты сделал глупость. Придется заплатить штраф.

Тогда мне было всего лишь шестнадцать лет, зато у меня имелось множество дружков. Когда три альфонса прибыли на условленное место, все их три десятка лет, мышцы и грозные морды мало пригодились им против сорока пацанов, вооруженных ломами и черенками от лопат.

Выйдя из больницы, они немедленно покинули город.

***

К нам присоединяется Кристиан, я представляю его всем присутствующим. Остальная часть дня проходит в болтовне, обильно заливаемой малийской анисовкой. В подобном окружении звук четырех голосов, говорящих с бордоским акцентом, штука довольно неожиданная и, скорее, забавная.

Под предлогом усталости устраиваюсь в укромном местечке, в одном из очень низких пластиковых кресел, являющихся элементом меблировки зала. Через какое-то время появляется Валлид и тяжело падает в стоящее рядом с моим кресло. Рыцарь пустыни совершенно прибит. Мне этот парень нравится. С самого начала между нами протянулась ниточка симпатии. Ставлю ему выпивку Валлид выбирает анисовку, чтобы хоть чуточку поправить настроение.

- Зачем ты подкинул мне эту девицу, Чарли?

Он совершенно изменился. Куда подевался прошлый героический бедуин. Передо мною сидит парижский эмигрант, рассказывающий о пережитом кошмаре.

- Она всего меня выжала досуха, прикончила, и все время продолжала провоцировать. А потом переключилась на помощников. Их тоже выжала. Клянусь. Они не были в состоянии хоть что-нибудь делать. После этого взялась за всех пассажиров, поочередно. Кончилось тем, что все передрались...

При этом воспоминании его угнетенность усиливается до крайних пределов. Заказываю парню еще одну порцию анисовки, только ее эффект совершенно ничтожен.

- Не могу я уже... И в грузовик свой не возьму... Просто не хочу ее.

Чертова Моник! Моя храбрая девочка наконец-то развернулась. Чуть позднее ко мне приходит поплакаться в жилетку Патрицио. Бабок у него уже нет. А ведь это он финансировал закупку кемпингового оснащения и большую часть расходов путешествия. Теперь же, когда у него ничего не осталось, толстый пожарник не предложил ему даже в долг. Патрицио приходится нищенствовать.

- Все это мне уже осточертело. В Ниамей сажусь на самолет и уматываю назад. Деньги пускай мне пришлет по почте. Пускай Рене сам продает свою машину, лично мне наплевать. И мне даже будет все равно, если ты его нажучишь.

Он гораздо лучший психолог, чем мне казалось. Сейчас Рене пленен в гостинице. У нашего бравого пожарного африканский понос, он не выходит из сортира, а Патрицио никак не может решиться на то, чтобы забрать у него бумажник. Приглашаю парня на нашу пирушку. Потому что сегодня вечером в Гао состоится пирушка. Фред с Аленом решили трахнуть целое стадо девиц. За ужином Ален подговорил Франсиса, которого все мы называем Печаточником, чтобы тот рассказал нам о своих сексуальных подвигах, и тот отравил нам все удовольствие похвальбой и вульгарностью. Тем не менее - забава идет на самом высшем уровне. Если качество и оставляет кое-чего желать, то мы это возмещаем количеством. Под стенкой рядком выстроилось не менее двадцати попок. Перед глазами каждой из наших красоток мы подвесили по банкноте. Понятное дело, что Фред вооружился своим ведром и губкой и теперь подмывает им задницы. Этот странный ритуал - единственный миг, когда можно видеть, как этот тип улыбается и отпускает шуточки.

Вечеринка позволила мне познакомиться с местным альфонсом, поставляющим девочек всем белым. Это старый слепой негр, знающий Гао как свои пять пальцев. Никогда еще не случилось, чтобы он о что-то споткнулся или что-то спутал. У него удивительный дар перемещения, а к тому же - дар узнавать людей еще до того, как те даже заговорят.

Когда оргия уже хорошенько раскрутилась, я затянул пару девиц в другую комнату, забрав предназначенные для них банкноты, и без особого желания занялся этими дамочками.

***

Этой ночью поспать мне не удалось. В то время, как все остальные торчали в главном зале, я выбрался из гостиницы, чтобы поискать чего-нибудь поинтереснее. В одном из двух ночных заведений Гао, жарких местечках, где подают теплое спиртное, я встретил Валлида с Аюджилом. Благодаря ним, мне удалось узнать места более занимательные. Ночь мы закончили в местном публичном доме, населенном мавританскими проститутками, намного повыше классом, чем уличные "бум-бум". Успокоенный трубками с кифом, подаваемым этими светлокожими девицами, ночь я завершил долгим "тет-а-тет" с Айшей, совершенно упомрачительной высокой девушкой с кожей цвета кофе с молоком. Тело у нее - настоящая сказка. Ее я выбрал потому, что у нее ампутирована одна рука. В моем списке любовных завоеваний однорукой еще не было.

На рассвете я столкнулся с Моник. Она как раз возвращалась с какой-то африканской "вечеринки" - волосы растрепанные, но девица вся лучится радостью жизни.

Невероятно, как любовь может переменить человека. Моник совершенно изменилась. Понятное дело - не внешне, у нее все тот же обвислый зад, но со своими несовершенствами она чувствует себя превосходно.

В гостинице, где мы вместе завтракает, из нее без конца льются восхищения африканским континентом.

- Я все поняла, Чарли! Наконец-то мне удалось найти свой путь. Как только подумаю о всех этих пропащих годах в Европе...

Робкой и закомплексованной Моник нашей первой встречи уже просто не существует.

- Они так здорово меня оттрахали. Все! Они все тут просто великолепные. Чарли, наконец-то я нашла истинную жизнь.

И ни словечка о малийском женихе. Дорога к нему будет долгой. Я желаю ей счастья.

- Ну что, красотка, иди. Африка ждет тебя.

Все уже поднялись, с головами, раскалывающимися от ночных забав. У Печаточника рот не закриывается Он довел до оргазма всех этих девиц, и вы бы только слышали, как они кричали... О вырезанных клиторах ему не говорит никто.

***

Быстренько заглатываем завтрак и покидаем Гао. Перед нами: маленьким "мехари", "Ситроеном тьюб" Печаточника, который довольно скоро сделается собственностью ребят из Бордо, которые, в свою очередь, ведут пятитонный "ман" и "Пежо 504"; нашим разваливающимся "Пежо 404" с Кристианом и мной шестьсот километров совершенно неинтересной трассы

Дорога стелится вдоль Нигера. На другом берегу земля красная и растет побольше деревьев. Время от времени над всем этим царствует баобаб. И непрерывно, в известных только им направлениях, перед нашими глазами перемещаются черномазые: пешком, на тележках, которые тащат серые ослики, на велосипедах. У женщин губы выкрашены в синий цвет. Ночь приходится провести в Лаббезенга, нигерийском пограничном пункте, потому что идиоты таможенники решили закрыть свое заведение. До самого утра нас атакуют комары. На полпути до Ниамей, не останавливаясь, проезжаем через Тиллабери. Двигатель нашего автомобиля, не оборудованный системой сжатия, совершенно глохнет, когда весь конвой останавливается перед домом Министра Удачного Бизнеса.

В Ниамей мы остаемся дней на десять. Наш Министр - очень гостеприимный хозяин. Он выгнал постояльцев из нескольких комнат и снабдил нас матрасами. Это максимум комфорта, который может нам предложить. Стоит жара. Дни тянутся до бесконечности.

Мой автомобиль имеет совершенно жалкий вид. Одно переднее крыло отвалилось. Все дополнительное оборудование тоже оборвалось. Самая важная штука - двигатель, считай, на последнем издыхании. Министр только смеется.

- Чарли, он в нормальном состоянии. Мы провернем хороший бизнес. А относительно ремонта, я поведу тебя к своему знакомому...

Африканские жестянщики - это гениальнейшие фальсификаторы, подделать любую штуку им ничего не стоит, поэтому дела у них идут великолепно. Дружок Министра Удачного Бизнеса - это жирный мусульманин в синем бубу. Целый день он управляет двумя десятками рабочих, которые крутятся вокруг него.

Мастерская очень большая, устроена она под голым небом. Огромная куча дверей, крышек и всяких других железяк занимает не менее половины всей площади. В уголке, под защитой жестяного навеса сидящий на корточках старый негр чистит винты и производит рессоры с прокладками из всего, что только подвернется под руку. Придерживая пальцами ног лежащие на земле железки, он колотит по ним молотком. Чтобы проследить за работой, мне приходится торчать в мастерской целый день. Моей машиной занимается целых шесть рабочих. Разобрали ее практически без инструментов. Теперь ищут по углам, чтобы собрать куски для нового капота. Время от времени на улицу высылают пацана, который притаскивает недостающие детали. Целый день они работают, затыкая дыры и паршивые соединения с помощью какой-то дряни, в которой нет ни грамма металла. Нижняя часть задней двери теперь полностью сделана из консервных банок. Остается только покраска.

На следующий день забираю свой Пежо 404, который вновь выглядит как новенький.

Продается он тоже мгновенно. Министр Удачного Бизнеса сам нашел покупателей. Это троица местных хаджи, к которым он не питает ни капли уважения, потому что они недостаточно хорошие мусульмане... В том смысле, что недостаточно щедрые.

- Завтра они придут испробовать машину и сразу же купят.

- Но ведь они сразу же поймут, что двигатель никуда не годится.

- А как же. Только сначала заплатят.

На следующий день я шоферствую во время испытательной поездки. Все три клиента одеты в белые бубу. Оказывается, что все они братья. Клювами щелкают весь день. По совету Министра я стараюсь избежать любых подъемов. В Ниамей имеется только один. Разница уровней не такая уж и большая, но достаточная, чтобы моя развалина не стронулась с места. Все три хаджи довольны и расплачиваются в тот же вечер.

Утром следующего дня они появляются, чтобы заявить протест. Министр кипит возмущением. Весь дом замирает, прислушиваясь к его бешеным крикам. Он орет на хаджи, обзывая их грязными черномазыми (что является совершенно банальным ругательством в ссорах между двумя неграми). Принимая во внимание, что в покупку машины я инвестировал шестьсот франков, то доход получаю просто сумасшедший, и это при том, что Министр оставил себе свой процент.

***

Сегодня утром Кристиан уезжает. Он позвонил во Францию и узнал, что жена родила дочку. Кристиан решил назвать ее Арджин. Это имя дамы треф.

Теперь следует заняться Рене, толстяком-пожарником. Он собирается продать свой "мехари", и, естественно, африканцы обдерут его как липку. Лично я предпочитаю, чтобы бабки очутились в моем кармане. Он повел себя совершенно непорядочно по отношению к Патрисио, когда между ними образовались финансовые проблемы. Пожарник - истинный жадина. У меня к нему имеются и личные счеты. В Тессалит я заметил, как он подглядывал за малышкой Радижах в интимной ситуации. Сам я влюбился в эту девочку и собираюсь на ней жениться. Так что поведение Рене меня возмутило.

Я просто терпеть его не могу, следовательно - тем хуже для него. В Африке все шулерства основаны на двух принципах. Во-первых, здесь жарко. Европейцы к этому непривычны, поэтому быстро скисают. Если дело затягивается, они слабеют. Через короткое время они готовы согласиться на все, что угодно, лишь бы уехать. Второй принцип, это их уважение к официальным документам и к мундиру. По отношению к ним они реагируют точно так же, как и у себя в стране, подчиняясь без каких-либо дискуссий. В Африке же документы ничего не значат. Да, имеются официальные книги, опять же, печати - только все это цирк. Просто негры играются в белых. Единственная польза от администрации состоит в том, чтобы набивать карманы чиновникам, которые уже сделались коррумпированными или же надеются стать такими.

***

Первый акт Министр взял на себя. Он согласился поискать покупателя на "мехари". Целых три раза он после полудня забирал с собой толстяка Рене для того, чтобы "исследовать рынок". На самом же деле, он просто ходил к своим знакомым попить чаю.

Все это время пожарник торчал в "мехари" на жаре и ждал, пока тот выйдет. По возвращению Министра обожженный солнцем Рене слышал от того, что данное лицо не заинтересовалось его машиной. На четвертый день подобной обработки Министр выдумывает предложение, восемь тысяч центральноафриканских франков, половину того, на что Рене рассчитывал, но теперь уже склонен согласиться.

Все эти дни Ален из Бордо ведет себя по отношению к пожарнику крайне мило. Он стучит его по плечу:

- Ну что, малыш, уже сплавил свой "мехари"?

- Да, мне предлагают за него восемь тысяч местных франков.

- Целых восемь тысяч! О! Ты здорово справляешься!

И снова похлопывание по плечу. Рене набирает уверенности в себя. Ален продолжает:

- Когда заплатишь пошлину, сможешь даже купить билет на самолет.

Пожарник изумлен. Впервые он слышит это слово. Ален объясняет, что нигерийские законы, точно так же, как и в других цивилизованных странах, запрещают продажу принадлежащих иностранцам машин с рук. Сначала необходимо заплатить пошлину.

- Сколько?

Истинное удовольствие слышать испуг в его голосе. С каменным лицом и злобно блестящими глазами Министр как бы нехотя бросает:

- Шесть с половиной тысяч франков.

***

На следующий день пожарник отправляется за информацией. Таможенный чиновник в заплатанном мундире вытаскивает книгу и подтверждает:

- Ситроен "мехари", шесть тысяч пятьсот франков.

Эти слова Рене добивают. Багровый, обессилевший от поноса, измученный диетой из манго и риса, Рене решает отказаться от всех предполагаемых ранее доходов. От продажи он получит всего лишь стоимость обратного авиабилета, но теперь ему на это наплевать. Вечером Министр предлагает ему выход. Он может купить у него "мехари" за полторы тысячи франков. Рене соглашается. Но мы же еще не ощипали его полностью.

Подхожу к нему.

- Послушай, пожарник, а процент Министру?

Ален хлопает его по плечу с другой стороны.

- Законно, малыш, он же работал на тебя.

- Но у меня совсем нет денег.

Поднимается Министр и начинает визжать:

- Ты что, не хочешь мне заплатить?

Рене ужасный трус. В панике он горячечно ищет выход из ситуации. Шепчу ему, чтобы оставить кемпинговое оснащение Министру, который сам разберется, что с тем делать. Вся ярость Министра исчезает как по мановению волшебной палочки. На следующий день пожарник освобождает нас от своего присутствия. Я же сую сотню заплатанному таможеннику, который ставит печать, освобождающую меня от всех пошлин. А Министр находит за пару дней уже настоящего покупателя.

***

Работа простая. Туристы представляют собой легкую и забавную добычу. Но вот для Печаточника следовало поискать нечто посложнее. Это идиот, но кое-какое понятие о хитростях у него имеется, потому и держится настороже. В соответствии с договоренностью, раз Ален помог мне обработать Рене, я помогаю ему в том, чтобы усыпить внимание альфонса.

Два первых акта от стандарта не отступают. Вечером Министр возвращается домой крайне радостный и окруженный группкой негритят. Он продал машины парочки из Бородо. Но вот для Печаточника у него прямо противоположные вести. Клиенты, предусмотренные им на Ситроен, уже купили себе грузовик.

- Бля, снова то же самое? Неужто вы меня имеете за идиота?

Ален притворятся озабоченным. Он буквально подавляет Печаточника сочувствием. При этом он заверяет его в том, что подобного предусмотреть было просто невозможно, и что мы сделаем все возможное, чтобы найти для него клиента. Министр соглашается включиться в поиски. Спокойно переходим ко второй части сценария. Министр приводит домой своих приятелей, которых представляет как покупателей. Ребята из Бордо и я доходим от смеха, как только остаемся одни. Но Печаточник решил не сдаваться. Черномазые, приходящие почесать себе живот во время осмотра его Ситроена, как-то не производят на нем впечатления. Он желает серьезного предложения и требует того же вслух. Мы предлагаем ему пять тысяч франков, одну восьмую от того, чего он сам ожидал, и изо всех сил тянем дело. К сегодняшнему утру он уже готов, поэтому иду переговорить с ним за завтраком. Альфонс даже не побрился.

- Франсис, послушай меня. Слишком долго это тянется.

- Бля, конечно долго. Но ведь не продавать же мне свой грузовик за пять тысяч.

И вся история начинается снова. Печатка, цепочка, негритосы, не следует принимать его за идиота.

- Франсис, могу оказать тебе услугу. Я знаю одного хаджи, у него здесь, в Ниамей, серьезный бизнес. Твой грузовик явно его заинтересует. Могу его привести.

Печаточник восхищен. Но я тут же предупреждаю его.

- Только смотри, тип богатый, а означает, что тип совершенно продажный и жесткий в делах. С ним не поторгуешься.

- Да ладно! По крайней мере, серьезный человек...

После полудня появляется мой хаджи в широком синем бубу и останавливается перед Ситроеном. На самом деле это сенегалец, алкоголик и бабник, с которым я познакомился в здешнем баре. Там же я и предложил ему подработать. Достаточно найти синее бубу и подойти к Министру. Минут пятнадцать он должен попялиться на грузовик, после чего подозвать меня жестом руки, чтобы поговорить. Только вот говорить он ничего и не должен, и вообще, держаться подальше от всего происходящего. Представление должно быть чисто визуальным.

Со своей ролью парень справляется великолепно. Как только он делает мне знак, я подхожу. Мы разговариваем. Он уходит. Я же возвращаюсь к Печаточнику.

- Он думает. Это хороший знак. Завтра придет снова.

Сцена повторяется несколько последующих дней. Печаточник теряет терпение и силы. Целый день он ничего не делает, даже бриться перестал. Одежда его теперь грязная и измятая. Время от времени он выходит из себя, выступая на пять тысяч франков, на Африку, на всех ее обитателей, после чего возвращается в тень и падает на землю.

Сидя в нашем уголке с Фредом и Аленом, мы наслаждаемся спектаклем. Ален к тому же украдкой подсыпает острые приправы и перец в тарелки Франсиса при каждой еде. Я заплатил слуге Министра, чтобы тот каждое утро включал свой транзистор на всю катушку под окном Печаточника. Все эти мелкие шалости делают наше ожидание еще более приятным. Фред же занимается тем, что беспокоит фрайера:

- Так, мне это уже осточертело. Во Франции у меня куча дел. Будем с Аленом уезжать.

- Бля, не оставите же вы меня одного посреди черномазых?

- Если не удастся продать грузовика - дело твое. У нас нет никаких причин ожидать тебя здесь.

***

Каждое утро, в одиннадцать, мой сенегалец проходит через двор, приглядывается к грузовику, подзывает меня, и мы переговариваемся тихими голосами.

- Ну что, Чарли, мои деньги с тобой?

- Рассчитаюсь, как только сделаешь работу.

После чего я возвращаюсь к группе зрителей и всякий раз сообщаю Печаточнику:

- Все в порядке, он почти что уже решил.

Вскоре парень уже готов. Я передал сенегальцу, что пришел день последнего акта.

По ходу всей этой комедии мой человек хорошенько поработал над собственной игрой. Теперь уже через двор он проходит медленно и с достоинством. Когда же стоит перед Ситроеном - он само воплощение суровости. Как и каждое утро, Печаточник уже на месте, с банкой пива в руке.

- Сегодня он уже решится, Франсис. Верняк!

Сенегалец поднимает руку.

- Вот, гляди, уже говорит.

Стоящий посреди двора мой человек устремляет свой взор в собравшихся. Все замолкают. Даже негритята прекращают свою игру. Сенегалец опускает руку и громко кричит:

- Две тысячи франков!

В тот же самый вечер Печаточник соглашается на первое предложение Министра и отдает свой Ситроен за пять с половиной тысяч франков.

Со вторым покончено.

И ничего особо сложного.

В Африке белый является заранее усмотренной жертвой всяческих махинаций. Уже с самого начала, сознание того, что нельзя и задницу почесать без того, чтобы за тобой не подсматривали, сразу же ставит его в невыгодное положение. Но что самое важное, сюда он приезжает со всеми своими условными рефлексами. Хотя он иногда и допускает мысль, что не каждый чиновник честен, он никак не может понять, что здесь чиновники всегда коррумпированные до мозга костей. Опять же, он уважает власти. До него не доходит, что во всех слабо развитых странах мундир, это наилучший способ воровать совершенно безнаказанно, и что из всех шакалов, которыми он окружен всегда, самым жадным является тот, кому доверено этого белого охранять.

Он просто не в состоянии представить, до какой степени все окружающие желают прибрать в свои руки его бабки. А если прибавить сюда палящее солнце, делающего белого полным тупицей, все это превращает его в идеальный материал, чтобы из него делали фрайера.

***

Прошло пару месяцев.

Толстый Кристиан уже вернулся на лоно семейства.

Я же проехал пустыню во всех направлениях - с севера на юг и с востока на запад. При этом я хорошо узнал три тракта, Мавританию, Гао и Там. От Нуакшотт до Тимбукту и многие другие. Я так наездился по пустыне, что наконец ее миф для меня совершенно развеялся.

Оказалось, что я искал трудностей там, где их и не было. Лишь парочка сумасшедших переездов по пескам одарило меня дрожью, необходимой для насыщения моей жажды приключений. В связи с этим, я переключаюсь на такие аспекты своего приключения с пустыней, которые приносят больший доход.

Теперь я осел в Ниамей, столице Нигера, откуда могу контролировать торговлю автомобилями во всем регионе, и в этом же году принял участие в национальном развлечении: сафари на туристов. Как раз началась демократизация путешествий в Африку и нашествие туристов, к огромному удовольствию туземцев.

Все те, кому удалось выйти целыми после переезда на машине через пустыню, малые и средние пираты, ведущие торговлю между Европой и Сахелем, все они, в конце концов, попадали ко мне. Плеяда работающих на меня загонщиков направляла будущих жертв ко мне.

Какое же это удовольствие утром, только проснувшись, увидать под собственными окнами одну или две машины, хозяева которых жарятся на солнышке, ожидая моего кивка.

***

Метод у меня совершенно простой. Без моего согласия на моей территории не может быть проведена какая угодно сделка. Если же кто-то, несмотря на предупреждение, это правило нарушал, то он терял все, что у него только было. Цены у меня были честными, а помимо того, каждый имел полнейшую свободу попробовать удачи в соседних краях, не далее пары сотен километров от этого места. Но легкое давление, за которым следовало разумное предложение, было достаточным для туристов, которые, измученные дорогой, чаще всего были довольны тем, что все пошло так гладко. Усложненный сценарий, парочка выкрутасов, монтаж сцен и даже, если случалась подобная необходимость, масштабный театр - все это обеспечивало мне постоянную клиентуру в среде подозрительных торговцев, продающих собственные души с той же охотой, что и свои машины. Иногда, исключительно ради удовольствия, я сам усложнял ситуацию. При этом я руководил группой негров, которым каждое утро раздавал их роли:

- Ты будешь таможенником, ты покупателем, ты механиком...

И каждый одевался соответственно. Случалось, что кто-нибудь из них полностью разбирал двигатель под предлогом необходимости какой-нибудь проверки, после чего предлагал какую-то совершенно смешную цену. Иногда, когда у меня было паршивое настроение, тогда я просто конфисковал товар у самых неприятных мне бандитов. Благодаря этому, на какое-то время у меня имелось развлечение, но при этом я узнавал и новый жизненный принцип: тяжело набивать свой карман, когда все вокруг сдыхают от голода.

Эта торговля позволила мне познать Сахель и невероятную нужду, которая там царит. В Нигер перебрались целые племена, изгнанные засухой. Я просто не мог долго выносить вида этих детей с вздувшимися животами и глазами стариков.

И я начал разделять свои гигантские прибыли в виде продовольственной помощи. Я взялся за содержание целых орд негритят, приказывал раздавать еду и лекарства в лагерях беженцев. И тут я открыл, что делание добрых дел доставляет удовольствие. Нельзя сказать, чтобы я превратился в святого, но легко заработанные деньги легко и тратятся.

***

В течение этого времени меня преследовал ужасный кошмар.

Мне снилось, что стою перед Небесным Трибуналом во время Страшного Суда. И вот тут случается паника. С одной стороны свидетели обвинения. С другой те, которым я изменил жизнь. Громадная толпа с лицами, искаженными ненавистью, но которых узнать не могу. Энергичные протесты моих немногочисленных сторонников заглушались воем орды, домогающейся моей шкуры, ушей и чего-то большего. Находящиеся посредине, скептично настроенные относительно такого количества накопленных страстей судьи начинают поглядывать на меня искоса.

И в этой вот ситуации, чтобы защищать собственные тылы, я решаю, с целью отработки запозданий, помочь всем этим людям. Если и существует какой-то подсчитывающий сальдо божественный судья, то я надеюсь каким-то образом свое выровнять.

К счастью, добрая старая Африка дает для этого довольно много оказий.

Но, хотя эта моя невеликая деятельность доставляла мне массу удовлетворения, она же приносила мне и массу хлопот. Не будучи таким уже совсем правым человеком, я начал раздражать тех, у кого угрызений совести было намного меньше. После нескольких повторных проблем с местными властями мне пришлось выехать, пока не стало поздно.

Пару месяцев я провел на каникулах, сначала в Западной Африке, потом в Испанской Сахаре и в Мавритании, где люди, чисто для разнообразия, дают себя обманывать сколько влезет. Мне удалось избежать обычных в подобных ситуациях обвинений в шпионстве, и я очутился на Канарских островах. И вот тут я повстречал приятеля, брата Джеки.

Он был родом из прекрасной семьи, в нем была уверенность в себе, точно так же, как и я, презирал деньги, и точно так же любил дурачиться - короче, он был идеальным товарищем. Вместе мы объехали все Канарские острова.

***

Я человек упрямый, и потому решил вернуться. Я еще не вытянул из Африки всего, опять же - открыл удовольствие помогать другим. На сей раз не было и речи о том, чтобы перевозить машины по тракту, в подобной деятельности для меня уже не было ничего интересного. Опять же, я никогда не занимаюсь дважды тем же самым.

Пустыня переживала начало вторжения толп туристов, жаждающих новых впечатлений. В связи с этим я выдумываю новую игру. Я становлюсь контрабандистом. При этом я несколько украшаю образ мошенника, перетаскивающего на дрожащих ногах через границу маленький чемоданчик. Мой чемодан весит несколько сотен тонн. Это конвои из пары десятков грузовиков, по самое никуда заполненных запчастями, которые я среди бела дня провожу через все африканские таможенные учреждения до самого Мали.

Ни у одной из этих развалин нет нормальных документов, ни у одного водителя нет прав, да и сам я был бы озабочен, если бы мне предложили предоставить список грузов. Таковы правила игры. Ничего легального и как можно больше народу. Чем безумнее предприятие, тем больше возбуждение, и тем сильнее мое удовольствие.

Тем, что меня увлекает в данном приключении, не является сама продажа в Черной Африке, хотя прибыли просто гигантские. Меня притягивает сама игра в прятки с властями, когда преступаешь все, даже самые элементарные законы. А кроме того, мне в удовольствие сумасшедшее предприятие, состоящее в переходе через Сахару, прежде всего - силой воли - разваливающихся грузовиков, давным-давно не ремонтированные двигатели которых в Европе просто выбросили бы на помойку.

Здесь, в любимой мною пустыне, окруженный муравейником людей, ждущих моего приказа, я чувствую себя великолепно.

Таким же самым образом, все так же раздавая часть собственных доходов, я осуществляю помощь и другим образом. Ведь чем же еще в этих недоразвитых странах является контрабандист, если не благодетелем?

В Африке просто невозможно найти автомобиль по честной цене. Пошлины на импорт невообразимо высокие, и деньги эти совершенно не служат народу. Они направляются прямиком в карманы национальных лидеров. Благодаря же мне, местный купец может основать небольшую фирму, продающую товары по доступным ценам, тем самым развивая экономику.

Не выплачивая пошлины за свои грузовики, я наверняка обворовываю правительство, только ведь чем же является в Африке государство, если не бандой взяточников, жиреющих за счет того же государства? Если бы я эти деньги заплатил, они только обогатили бы этих сволочей. А вот устраивая дела по-своему, я даю возможность всякому на моем пути, от шефа мусоров и до самого мелкого таможенника получит свою часть. От марокканской границы и до самого Мали они все жили за счет моей щедрости.

***

Вот почему в очередной раз я торчу в гостинице этого блядского городишки. Тонкой струйки воды, вытекающей из душа, вызывая при этом конвульсии всей канализационной системы, не хватает, чтобы разбудить меня как следует. Я совершенно отупел от вчерашних сонных порошков, от влажности воздуха и недостатка сна.

Мопти, это, несомненно, самый сложный этап путешествия. В результате какой-то аберрации, в Африке совершенно естественной, город был построен на болотах, где проживают мириады комаров. Как только сырая жара дня уступает место ночной жаре, они налетают сплоченными рядами и колоннами, уже готовые попировать. При этом они протискиваются куда угодно, так что ни травка, ни порошки не дают возможности поспать.

Гостиница, которая выглядела совершенно шикарной в течение первых недель после постройки, сегодня распадается, точно так же, как и все остальное. Эти неудобства еще сносны, если являются частью приключения. Но вот когда приключение кончается, хотелось бы иметь побольше удобств. Тем временем, это просто невозможно. Африканцы, говоря деликатно, небрежны, у них врожденный дар доведения абсолютно всего до состояния разрухи. Даже в самых дорогих гостиницах в душе редко когда имеется вода, кофе холодный, а кровати попросту ломаются.

***

Я присматриваюсь к тому, как Шотар, наш бухгалтер, пересчитывает гору купюр, половины которых не хватило бы для покупки мне холодного пива, товара, здесь в Мопти совершенно неведомого. Шотар опять пересчитывает доходы от нашего последнего конвоя. Работа требует тщательности и дьявольского терпения: мои клиенты почти всегда расплачиваются банкнотами мелкого достоинства, практически все это бумажки по пять малийских франков, собиравшихся всю жизнь. Кроме того, что это целая куча денег, Шотару приходится что-то делать с самыми древними и потрепанными за время хранения в укромном местечке, где они пролежали неизвестно сколько времени, прежде чем попать в мой карман.

Эта работа доводит Шотара до безумия. Он и по натуре человек нервный, никогда не может сдержать нетерпения. Шотар - это малорослый худой брюнет, у которого слегка косят глаза, что придает ему вид китайца из комиксов. Когда все идет хорошо, он расслабляется, веселится и толстеет. Но уже при первых же трудностях делается неспокойным, нервы пошаливают, и он тут же худеет. Ему еще нет и тридцати, но выглядит он стариком. В каком-то смысле, Шотар - это барометр нашего конвоя. С нами он уже с пару месяцев. Поскольку он приятель Джеки, я дал ему должность бухгалтера. Работа сложная и довольно-таки интересная, поэтому он справляется с нею великолепно. Я купил ему чемоданчик "дипломат", калькулятор и всякие другие атрибуты его профессии. И парень совершенно восхищен, имея возможность шастать по Африке, переодевшись бизнесменом. Собственно говоря, единственное, что его достает - это пересчет куч мелких малийских банкнот, только вот это уже его никогда не минует.

***

- Бля, неужто здесь никогда, черт подери, ничего толком не будет работать!

Это Пейрус, наш механик, сражается с душем и выходит из себя. Это мой приятель детских лет, которого я нашел в Бордо - первый муж Сюзи. Из полного достоинств малого наглеца постепенно он превратился в тряпку, не имеющего никаких амбиций пьяницу - и все по причине разочарования в любви. В течение всей поездки я запретил ему пить, и лечение пошло ему на пользу. Но вот вчера он ужрался с местными негритянками и теперь страдает последствиями.

- Чарли, 1б его мать, я тут сдохну.

Он выходит из душа и дружески хлопает Шотара по плечу; тот выпускает из рук пачку банкнот, которую только что пересчитывал.

- Ёлки-палки, хватит! Я не могу работать в таких условиях.

Пейрус не отвечает и валится на кровать, из-за чего все кучи денежных знаков грозят рассыпаться. Шотар не отзывается, видя, что Пейрус взбесился не на шутку.

У меня и самого паршивое настроение. Самое время выезжать из Мопти. После того, как пустыня заканчивается, переезд делается совершенно неинтересным, а причин тянуть резину тоже нет. Завтра мы будем в Сегу, где у меня имеется дом, и где все будет гораздо лучше.

- Ну так что, приедут эти фрайеры или нет? Что-то они, бля, не торопятся!

- Как только они приедут, Джеки нам сообщит, так что не беспокойся.

- Ну, это уж пускай они беспокоятся, разве не так? - отвечает он мне с широкой усмешкой.

"Они" - это два европейца, о которых мне сообщили, что направляются в сторону Мопти с двумя грузовиками. Мы ожидаем этих двух наглецов, которые осмелились торговать на моей территории.

В этот самый момент я слышу стук каблуков Джеки, моего дружка и сообщника. Он сует голову в дверной проем и сообщает:

- Чарли, приехали.

Через пару минут все уже одеты. Подобного рода вещами я занимаюсь лично, но все желают присутствовать на тот случай, если вдруг чего-нибудь произойдет, или же будет причина посмеяться. Мое поведение вечно смешит Джеки, да и Шотар рядом со мной может выглядеть крутым парнем без особого риска.

Перед тем, как войти в бар по-хозяйски гляжу на обе машины: небольшую красную цистерну "берлье" и грузовик для перевозки скота, которые выглядят довольно-таки неплохо. Сам я продаю исключительно развалины.

Мы заходим в бар, в то время как Пейрус поднимает крышки капотов, чтобы провести более тщательный осмотр. Я подхожу к столику европейцев, пытаясь их оценить. Два типа, лет по сорок, одеты прилично, каждый в компании своей женщины. Нормальные рожи салонных охотников за головами.

- Добрый день, разрешите?

Сажусь, не ожидая ответа. Я решил вести себя прилично. Джеки с Шотаром устраиваются за соседним столиком. Они делают вид, что нами не интересуются, но знаю, что подслушивают разговор, надеясь, что он будет забавным.

Только на этот раз свои улыбки они могут оставить при себе. Слишком долго я торчал в Мопти, так что хочу все устроить поскорее. Если я буду вести себя с ними жестко, присутствие жен заставит их сопротивляться, чтобы не потерять лица. Им бы это только навредило, а я потерял бы время. Будем надеяться, что никаких сложностей не будет.

- Меня зовут Чарли. Я вас ждал.

На меня глядят четыре пары заинтригованных глаз. Продолжаю:

- Ваши грузовики я видел. Если желаете продать их в Мали, тогда это только у меня, потому что я здесь у себя. Если продадите их самостоятельно, то испортите мне рынок, а вот это было бы нехорошо, очень нехорошо.

Оба типа напряжены. Женщины обеспокоены. Пейрус входит в зал, вытирая руки. При этом он кивает: товар хороший.

- Если желаете продать их ниже - в Того, Дагомее, Нижней Вольте - ваше дело. Мне известно, сколько вы заплатили во Франции. Знаю расходы на поездку. Пришлось поработать, так что вполне естественно, что желаете заработать. Даю вам пятьдесят тысяч французских франков за обе. А теперь выбирайте.

Становится тихо, после чего отвечает старший.

- О тебе мы слышали. Можешь дать нам пару минут подумать?

Я киваю, поднимаюсь с места и перехожу к Шотару, Джеки и Пейрусу. Они серьезны, но в глазах блестят веселые искорки. В то время как официант, высокий негр в расклешенных брюках и ботинках на слоновьей коже, приносит нам нашу ежедневную бутылку виски, за столом джентльменов кипит дискуссия.

Надеюсь, что эти два придурка согласятся. Признаюсь, что другие методы более забавны, опять же, обладают тем достоинством, что и другие могут посмеяться, но обладание властью дает нечто, доставляющее мне удовольствие: возможность быть великодушным. Я всегда оставляю возможность почетного выхода: нигде не сказано, что они получили бы цену получше, а если и так, то им пришлось бы для этого хорошенько помучаться. Так что предлагаю им, как и всем остальным, честное решение. Если они им не воспользуются - тем хуже для них.

И тем лучше для нас.

***

Не проходит и получаса, а договор уже заключен. Ставлю всем выпивку. Атмосфера делается полегче. Старший, высокий блондин, улыбается. Оба, похоже, довольны сделкой.

- Шотар, заплати господам.

Мой бухгалтер открывает чемоданчик и начинает пересчитывать деньги. У обоих типов дыханье спирает в зобу при виде сумм, которые мы таскаем с собой. Еще пара рюмочек, и мы выходим, чтобы еще раз глянуть на грузовички. Пейрус делает пробную поездку. Все в порядке.

Со своими контрагентами я не блефовал. Во всей зоне, которую пересекаю уже восемнадцать месяцев, от Алжира до Сегу, за единственным исключением, я подкупил всех высших чиновников из полиции и таможни. Так что у меня имеются все возможности заблокировать обе машины. Только это оружие, которым пользуюсь крайне редко, когда не остается ничего другого. Я считаю, что это слишком уж легко, да и не очень благородно.

Маленькая цистерна - это шикарный бизнес. Это старая модель с длинной мордой и лобовым стеклом, разделенным на две части. Такие грузовики наиболее подходят для здешних дорог, и в Африке пользуются успехом. Зато вторая машина - это малыш "рено", пятитонка для перевозки скота, слишком уж нежный для здешних условий.

- Шотар, садись с Джеки. Едете за нами.

***

Мопти - Сегу, двести километров. Дорога идет прямо и находится в довольно приличном состоянии. Уже в тридцати километрах после Мопти тракт превращается в асфальтовое шоссе. Мы едем через низину, поросшую густыми деревьями, не считая баобабов. Ночь ясная, светит сереботстая полная луна. Нас обдувает прохладный ветерок. Так ехать приятно. Перед выездом Пейрус купил в баре гостиницы ящик "Солибра", пива в бутылках по три четверти литра. Выпиваю первую, а он заканчивает уже вторую.

- Снова пьешь?

- Э... э... Это же только от жары.

Я не настаиваю. Ну как отказывать в маленьком удовольствии взрослому мужчине, к тому же еще и дружку? Опять же, мне не хочется портить этого первого "один на один" с Пейрусом.

В Бордо он был в моей банде. Только у него одного была квартира, которое вскоре сделалось нашей малиной, но прежде всего - моей. Во Франции шестидесятых годов, ханжеской и свято придерживающейся законов, не было и речи о том, чтобы одинокий малолетка снял номер в гостинице. Совершеннолетие начиналось с двадцати одного года, и эти чертовы владельцы гостиниц требовали паспорта! Мы проводили у Шотара приятные минуты; в той банде бесшабашных подростков, которую мы и составляли, он был одним из лучших.

Когда же я на пару дней возвратился в Бордо, чтобы подыскать механика для собственных конвоев, то вспомнил о нем.

Дикое разочарование. Мне казалось, что я встречу приятеля детских лет, отличного парня. Но очутился напротив пропитанной алкоголем тряпки, валяющейся на самом дне с момента расхода с Сюзи. Он прозябал в какой-то мастерской, которая даже ему и не принадлежала. Сгорбившийся, со слишком длинными волосами, скорее грязный, тип, которому я ничего не мог сказать. Когда мы вышли из бара, в котором он слишком много выпил, рассказывая мне о прошлом, то тут же начал блевать зеленой желчью в канаву.

Не знаю, почему, скорее всего, по причине старой дружбы, или же потому, что он показался мне таким потерянным, я все же предложил ему эту работу.

Он даже не стал возвращаться домой. Оставил все - свою вторую жену, с которой жил после расставания с Сюзи, ребенка - и просто уехал. Разве что позвонил из Барселоны и послал им небольшую сумму денег, которую я ему дал.

- Останешься с нами на следующие конвои?

- Ясное дело.

Он выбрасывает бутылку в окно и тут же открывает следующую.

- Знаешь, Чарли, ты спас мне жизнь. Если бы я только знал, то давно бы уже уехал. Как только подумаю, сколько времени потерял...

- А твоя вторая жена?

- Да, это проблема. Не могу же я оставить ее с малышом. Надо им как-то помочь. Пошлю ей денег.

- Об этом не беспокойся, все нормально. Какая она?

- Ну, не красавица.

- Любишь ее?

- Нет... нет...

- Ну тогда почему ты с ней?

- Сам не знаю. Знаешь, когда Сюзи ушла... Мне было паршиво. Не знаю.

Он заканчивает бутылку и - бах! - в окно, после чего тянется за следующей.

Мы снова болтаем о дружках из Бордо, после чего какое-то время мы молчим. Парень уже начинает походить на моего приятеля из давних времен, перестал пить, что принесло только пользу. Приключение с конвоем и солнце довершили остальное. Время от времени он кидает на меня взгляд и усмехается. Потом вдруг хмурится.

- Слушай, Чарли...

- Ну?

- Ведь ты же трахал Сюзи, правда?

Сюзи, прелестная блондинка. Она бросилась ко мне в постель еще тем самым вечером, когда я впервые вернулся в Бордо и отыскал толстяка Кристиана. Рассказываю все Пейрусу.

Тот открывает пиво и вздыхает.

- В принципе, мне на это наплевать. Все равно же ушла, так что...

Бедняга. Как только начинает о ней говорить, его охватывает печаль.

- Ты все еще любишь ее?

- Да.

- А придется забыть, старик.

Он смеется и трясет головой. Я не отстаю:

- Ну почему ты хочешь портить себе жизнь ради одной-единственной пизды? Ведь других вокруг сколько угодно. Вот увидишь, в Европе я познакомлю тебя с наилучшими машинами мира...

- Чарли, тут же дело не только в этом... Тут кое-что большее...

Отказываюсь от намерения объяснить ему собственную точку зрения на эти вещи. Нет никого более ослепленного, чем влюбленный тип. Раз уж он остается со мной, надеюсь, что при случае разъясню ему парочку основных истин.

Ящик с пивом во время нашего дружеской беседы постепенно пустеет. Посреди ночи мы въезжаем в Сегу. Веду Пейруса в огромное белое здание, стоящее над самой рекой.

- Это мой дом.

В этом небольшом городке я устроил свою штаб-квартиру.

Нажимаю на клаксон, и через минуту Ахмед, мой слуга, распахивает ворота. Въезд грузовиков в сад будит спящих то тут, то там людей. Вскоре нас окружает целая толпа.

- Лабес, шеф Чарли?

- Лабес, лабес.

Я придерживаюсь принципа открытых дверей. Старики, дети, инвалиды живут здесь постоянно, под опекой Ахмеда, которому оставляю необходимые средства.

Вскоре я уже засыпаю на громадной круглой кровати, которая, вместе с стерео-комплексом, составляет единственный предмет мебели моей продуваемой сквознячком комнаты на первом этаже.

***

Утром я чувствую себя значительно лучше. Из моих окон я вижу Африку с открыток. Пироги плывут по Нигеру, на красноватых берегах которого клубится плотная, цветастая толпа. Каждый здесь вопит, покупает, продает. Женщины с обнаженными грудями стирают в грязной воде цветные ткани.

В Африке я всегда поднимаюсь очень рано. Два первых утренних часа самые приятные. Чаще всего, я провожу их с Ахмедом, который готовит мне первый завтрак. Ахмед - это пожилой, весь сморщенный тамачек, возраст которого невозможно определить. Он сопровождал меня еще в первых конвоях, а теперь слишком постарел и занимается домом.

Сидя на корточках у пышущих жаром углей, на которых жарятся куски баранины, он расспрашивает меня про путешествие.

- А Кара, мой двоюродный брат, с ним все хорошо?

- Очень хорошо, Ахмед. Он все еще со мной.

- А Радижах? Ты уже женился на ней?

Очень скоро я войду в семью Ахмеда, потому что он дядя Радижах, малышки-тамачек,

на которой я вскоре женюсь.

- Во время следующего конвоя.

Потом он рассказывает мне про все, что произошло здесь. Когда все остальные приходят где-то через час, я уже совершенно расслаблен и веду их на настоящий завтрак к своему ливанскому дружку, живущему в пятидесяти метрах.

***

Несколько процветающих лавок в Сегу принадлежат двум братьям, ливанцам, которые проживают здесь уже с пару лет. Ливанцев можно встретить во всех небольших африканских городах. У них талант к торговле, они трудолюбивы и умны, в связи с чем довольно быстро становятся богатыми. В Сегу один из братьев, Этьен, владеет заправкой и кинотеатром. Мы стали приятелями, и как раз ему я собираюсь предложить маленькую цистерну. Со вторым, Франсуа, у меня особых отношений не сложилось, хотя он управляет забегаловкой и гостиницей с баром, и как раз у него я традиционно завтракаю. Когда я появляюсь, он выходит, чтобы поприветствовать меня, и мы обмениваемся любезностями. Франсуа спрашивает:

- Как обычно?

- Как обычно.

Как обычно, для меня означает дюжину яиц и стейк весом не менее килограмма. Когда мне хочется больше, тогда я заказываю "дважды, как обычно". Вот такие вот трапезы входят в мое африканское пропитание. Здесь, чтобы к тебе относились уважительно, необходимо быть здоровым и много весить. В качестве торгового короля мне приходится заботиться о собственной репутации. Это причина первая, второй же причиной является то, что мой организм непрерывно сражается с мучающими меня горячками и малярией, которые непрерывно свалили бы меня с ног при первой же слабости.

Джеки единственный, кто есть столько же, сколько и я. Он родился в богатой французской семье, образование сделало из него гурмана, и поесть он умеет. Потихоньку и спокойно он поглощает пищу килограммами. Шотар обжирается, как только может. Пейрус, на которого невозможно глядеть из-за вчерашнего перепоя, ковыряет кусочек мяса и пытается вернуться в форму, поглощая кофе чашку за чашкой.

Местечко приятное и, что весьма редко, чистое. От улицы ресторан отделен решеткой. Многие, проходя по улице, заглядывают в средину - обычное африканское любопытство, и приветствуют меня веселым "День добрый, шеф Чарли!". Отвечаю каждому. Маленькие чистильщики обуви ждут, когда я их позову. Естественно, тут же и девочки. Перед решеткой нас ожидает цветастое стадо могучих попок и завлекающих улыбочек. Пейрус, который в Африке еще новичок, единственный, кто на них засматривается.

- Они вас знают, ребята. У вас такой успех?

- Да откуда там. Просто увидели грузовики, вот и все. Вместо пятерки, чтобы трахнуться, я плачу им двадцать, а то и пятьдесят франков. Понятно, что это их интересует. Так или иначе, это единственное, что привело их сюда, так что успокойся.

Даю бабам знак сматываться. Пока что мне хочется просто поесть. Мясо превосходное, с кровью.

- Впрочем, ни у одной из них нет клитора.

Пейрус, который до сих пор еще как-то жевал, с трудом сглатывает. Джеки с усмешкой рассказывает ему со всеми подробностями, как протекает операция вырезания клитора, проводимая мамочкой с помощью кухонного ножа. Пейрус исподлобья глядит на свой кровавый шмат мяса и окончательно отодвигает тарелку.

Как бы там ни было, сегодня утром мне не до амуров, потому что имеется работа.

***

После завтрака мы отправляемся на заправочную станцию. Жара уже начала нас доставать, поэтому все обливаемся потом. Пять работников заправки, торчащих у насосов, сообщают, что шеф у себя.

Этьен, как обычно, работает в своем офисе с кондиционером. Ему около сорока лет, у него седые волосы и начинающее выпирать брюшко; весьма симпатичный тип. Как и все ливанские христиане, он прекрасно говорит по-французски. Он уже неоднократно говорил мне о своем намерении купить цистерну, не очень большую, чтобы самому частично заниматься собственным снабжением, которое здесь всегда создает определенные проблемы. Прежде чем начинать говорить о делах, садимся с бутылками ледяного пива, чтобы поболтать о его замечательной стране.

Пользуясь тем, что у меня физиономия средиземноморского типа, я когда-то наврал ему, что моя мать родом из Бейрута. Такие вещи всегда облегчают контакты, поэтому, в зависимости от потребностей момента, я уже бывал турком, корсиканцем или же итальянцем. Еще раз выслушиваю, как он сокрушается судьбой нашей родины, разорванной жестокой войной, после чего представляю Этьену причину своего посещения:

- У меня для тебя имеется кое-что интересное: небольшая цистерна.

- Да? И какой марки?

- "Берлье". Она здесь. Если бы ты захотел глянуть...

Снова жарища. Этьен обходит грузовичок, замечает, что он не новый, но в прекрасном состоянии, после чего обращается к одному из своих негров:

- Турэ, а ну-ка проедься на ней для пробы.

Турэ это вам не просо негр. У Этьена он надзиратель, а это важная должность. Платят ему больше, чем другим, что позволяет ему обладать внешними признаками богатства. Вечная его улыбка украшена семью золотыми зубами. Жаль только, что у него не осталось денег на пополнение гардероба, потому что в кабину он садится, придерживая рукой шорты, раза в три большие, чем его размер.

Стартер, скрежет коробки передач, и семь блестящих зубов теряется в туманах пыли. Испытание проходит успешно.

- И сколько ты за нее хочешь?

- Восемьдесят тысяч франков.

Это не первая наша сделка. Я не пытаюсь получить слишком большую выгоду, а он не торгуется. После всего, он сам займется пошлинами и заплатит мне французскими франками.

- А вторую, небольшой синий "рено", видел?

- Ну да, заметил. Хорошая тачка.

Этьен на мгновение задумывается.

- А ты знаешь, возможно, что у меня на него будет покупатель. Это француз, который основал ферму возле шоссе на Зинзана. Месяц назад он хотел купить машину.

- У тебя имеется возможность с ним связаться?

- Можно будет устроить, пошлю кого-нибудь. Пообедаем вместе?

Мы как раз пьем кофе, когда - приятная неожиданность - белый фермер, которому Этьен собирался сообщать, появляется лично и весьма заинтересованный. Это коренастый бородач в шортах, в зубах на дебильной роже торчит трубка; сам он инженер-агроном или какой-то подобного типа урод.

Урод осматривает грузовик. Видно, что он разбирается в этом как свинья в апельсинах, но склонен машину взять. Я требую от него сорок тысяч франков.

- Цена хорошая. Но остаются еще таможенные формальности, месье же знает, что законы...

- Никаких проблем. Я все устрою. Приезжайте ко мне вечером, около шести. К этому времени у меня будут все необходимые бумажки.

Потом я возвращаюсь к себе. Городские улицы уже раскалены. Красная пыль, присутствующая абсолютно везде, наиболее неприятна именно в эти жаркие часы. Единственное, что остается, это воспользоваться прохладой собственного дома на время сиесты, в компании парочки захваченных по дороге черненьких попочек.

Около пяти вечера трогаюсь в путь. Предстоит устроить не очень приятные вещи - визит к господину Кретину, начальнику таможенного управления в Сегу.

Это гора черномазого сала, жирная и продажная. При этом он сознательно ездит по Сегу на самой последней модели "Мерседеса". В Мали таможенный начальник означает одно: массу бабок, а точнее - богатство и немереная талия. Я его терпеть не могу, он же меня просто ненавидит. Мне он нужен, чтобы освобождать мо товары от пошлин, ибо, выполняя все законы, мне бы пришлось платить бешенные деньги. Я же ему нужен для того, чтобы поддерживать соответствующий жизненный уровень.

Я посещаю его в его конторе, пустой и грязной комнате, в которой он тиранит своих подчиненных. Сейчас он, одетый в голубое бубу, лежит, разлившись в огромном кресле и немилосердно потея, несмотря на вентилятор. Я сажусь напротив.

- Ну чего, толстяк, как дела?

Он терпеть не может, когда я обращаюсь к нему подобным образом и тоном. Здесь его уважают, и мое сознательное пренебрежение доводит его до бешенства. На запястьях он таскает кучу золотого лома: часы, цепочки, браслетки - и все это максимальных размеров.

- У меня все хорошо. Чего ты хочешь?

Чтобы поговорить со мной, он специально отослал секретаря. При наших деловых беседах свидетелей никогда нет.

- Мне нужно освободить грузовик от пошлин, толстяк.

- Регистрационные документы имеются?

При этом он перебирает своими пальцами-сардельками, отягощенными золотыми перстнями. Чует, гад, бабки. Бросаю документы на стол.

- Хорошо. Это будет стоить четыре тысячи франков.

- Это что еще за дела? Удваиваешь цены?

Толстяк гаденько усмехается.

- Выдавливать у тебя бабки, Чарли, это сплошное удовольствие. Но ведь ты всегда все можешь оформить и официально. Только это будет тебе стоить всего лишь шестьдесят тысяч франков.

Самое паршивое, что эта куча жира на сто процентов права.

- Ладно, за работу, заполняй свои формуляры, не люблю я долго торчать в твоей конторе.

- Тебе не нравится мой кабинет?

- По мне, так тут воняет.

На сей раз он оскорблен.

- Не забывай, что разговариваешь с малийским государственным служащим. Это могло бы тебе дорого стоить.

- Мне это уже и так дорого стоит. И вбей себе в башку, что только лишь по причине твоего высокой должности я не набил тебе харю. В тот день, когда тебя выкинут, ожидай пинка в задницу и от меня. Ну давай уже, хлопай свои печати, я плачу тебе достаточно много, чтобы не терять времени понапрасну.

Он не находит ответа и, опасаясь, что его сотрудники услышат мои крики, в конце концов укладывает перед собой бланки освобождения от таможенных пошлин и штампует на них печати. Правда, это не мешает ему провозглашать следующие комментарии:

- Такие как ты разрушают экономику страны.

- Заткнись, толстяк.

- Вот такие вот спекулянты и контрабандисты...

- Я тебе уже сказал, заткнись и пиши.

Для его страны я делаю гораздо больше, чем этот жирный взяточник. Но я не стану тут читать ему лекции. Плачу, размышляя над тем, какого черта приходится терпеть эту сволочь. Коррупция африканских чиновников, которая раньше меня забавляла, теперь начинает мне выходить боком. Так что бросаю банкноты ему на стол и сматываюсь.

***

Когда я приезжаю домой, еще не остыв от разговора с жирной свиньей, нос в нос сталкиваюсь с другим толстяком. Ахмед впустил полицейского шефа. Он чуточку менее жирный, чем тот, потому что его пост не позволяет ему воровать столько же.

Он заверяет меня, что крайне рад нашей встрече. Обрываю все эти любезности, вытаскивая банкноту. Полицейский делает оскорбленный вид, но у меня нет желания терять на него время. Этот громадный негр ведет со мной добродушно, но в своем комиссариате делается истинным сукиным сыном. Громадные лопаты, служащие ему вместо рук, пользуются дурной славой среди населения Сегу. Как-то раз Ахмед имел возможность перевязывать двух нищих, которые прошли через его контору, и я лично мог удостовериться в величине ущерба. Только негр может пережить подобные побои. Ах, насколько была бы прекрасней Африка без этих сволочных чиновников!

Этот в прошлом был сержантом французской армии. Если позволить ему говорить, он снова и снова будет талдычить мне про парад 14 июля. Но сейчас он переступает с ноги на ногу, понимая, что времени на болтовню нет.

- Мсье Чарли, очень скоро мой брат женится.

- Снова? Ты же вечно рассказываешь одну и ту же историю.

- Нет. На сей раз это как раз мой брат "тот-самый-отец-та-самая-мать".

О! Это уже дело серьезное. Африканцы трахаются где ни попадя, так что в результате у каждого полно братьев. Но вот "тот-самый-отец-та-самая-мать" - это уже настоящий, намного важнее, чем "та-самая-мать". Даю ему пятьсот франков. Африканец всегда прячет в карман появляющиеся перед ним деньги, но мой собеседник явно разочарован.

- Мсье Чарли...

- Нет, нет, хватит. Поищи себе блядей подешевле.

Все прекрасно знают, что главный полицейский в Сегу трахается как кролик. Я-то знаю, что "no money no fuck", но это уже его дело.

- Ну ладно, уматывай.

Тот все понимает и выходит с тысячей поклонов и униженных улыбочек. Скорее всего, он меня тоже не слишком-то любит. В Африке никакая не тайна, чтобы быстро богатеть, а прежде всего - не иметь проблем, нужно раздавать деньги всем чиновникам в собственной зоне действий. Раз уж заплатил однажды, необходимо платить постоянно. Мне это тоже было известно, но я совершил ту ошибку, ибо, в желании немедленного успеха, я с самого начала начал платить много. Теперь они только и ждут какой-нибудь ошибки с моей стороны, и я знаю, что если у меня когда-нибудь и будут неприятности, то исключительно из-за них.

***

Видимо, мне сегодня было заранее предписано не отдохнуть. Буквально через пару минут приезжает француз относительно грузовичка для перевозки скота.

Предлагаю ему присесть. Он вытаскивает чековую книжку.

- Никаких чеков.

Парень замирает с повисшей в воздухе авторучкой. Видя мое раздражение, Джеки пытается затушевать все дело и предлагает, чтобы Этьен все устроил инкассо. Когда мы доходим до взаимопонимания, фермер, до которого еще не дошло, что у меня сегодня просто неподходящий день, спрашивает, какие гарантии я могу ему предоставить.

- Гарантии? Какие сам себе нарисуешь! Я тебе устраиваю освобождение от пошлин, а ты мне морочишь голову какими-то гарантиями?

И я начал кричать. Вообще-то, я очень плохой продавец. Мое дело - это переезд через пустыню, но не дипломатия. Бородач просто испуган. Оставляю Джеки довести дело до конца. Тот спокойно представляет наши аргументы, и в конце концов тот может сказать лишь то, что понял. Когда, наконец, мы забываем о деле, он уезжает. Присоединившиеся к нам Шотар и Пейрус неплохо позабавились. Зато мне Африка уже сидит в печенках...

***

- Ну что, ребята, едем.

- Уже?

- Да, завтра у нас самолет из Бамако.

- Добрый день, шеф Чарли.

- Добрый день, шеф Чарли.

Две черные рожи, на которых выделяются огромные круглые глаза, робко появляются из-за двери. Это меня пришли поприветствовать два моих местных жестянщика. Я улыбаюсь им, так что лица веселеют, и они оба решаются войти.

Большую часть жизни они провели в Гане. Я же слямзил их у малийского жестянщика, который выжимал из парней последние соки, и с тех пор они работают у меня, в нашей фирменной мастерской. Они братья, и их практически невозможно различить. Один чуточку толще, вот и все. Фамилии у них такие, что и не выговоришь - Бобобабибо - а кроме того, подобные имена, поэтому я назвал их просто: Раз и Два. Эти прозвища им очень нравятся.

Этих ребят мы любим. Их наивная прямолинейность действует освежающе. Поскольку они уже неоднократно просили меня взять их во Францию, чтобы просто попутешествовать, я говорю им:

- Так, ребята, выезжаем. В Европу отправляемся. Хотите ехать с нами?

С моей стороны это, считай, шутка. На самом деле я и не собирался забирать этих двоих малолеток, которые работают и вправду неплохо, но никогда не выезжали из буша, пускай даже для того, чтобы прокатиться с конвоем. Но эти их две улыбки от уха до уха, спонтанная и простая радость, рисующаяся на лицах, уже не позволяют мне отступить.

- Ладно. Шоферские права у вас есть?... Ничего. Паспорта имеются?

- Нет, шеф.

- Устроим. Хорошо, Шотар, беги к Этьену, чтобы реализовать чек того придурка и собрать заказы. Пейрус, ты займешься Раз и Два, чтобы они были готовы. Джеки, закажи нам два такси. Отправляемся в Европу, парни.

***

Терпеть не могу Бамако. В этой пульсирующей жизнью столице слишком далеко от спокойствия моего уютного укрытия в Сегу. Этот город совершенно беспорядочный, гнетущий, здесь ничего не происходит так, как следует. Здания помнят еще колониальные времена. С момента завоевания независимости ни одно из них не ремонтировалось. Аллеи и улицы вечно заполнены шумной толпой чернокожих. Разваливающиеся, перегруженные пассажирами и товарами "пежо" мчатся вслепую. Белые постоянно становятся жертвами настырливости массы продавцов и нищих, это если не считать калек, прокаженных и всех тех, кто попросту сдыхает от голода. Я всегда стараюсь сократить до минимума пребывание в этом городе, а гостиницу покидаю лишь затем, чтобы добраться до аэропорта.

Мы приехали вчера вечером после быстрой поездки на "буш-такси", то есть, на "пежо 504 break", куда обычно набивается до 16 пассажиров, но которое мы резервируем исключительно для себя. Завтра утром у нас самолет в Париж.

Расположенный на берегу Нигера "Hotel de l'Amitie" - это одна из тех современных африканских десятиэтажных супергостиниц, стандарт в которых еще приемлем, но вот номера постепенно загаживаются. После полудня, сидя в бассейне, вызываю к себе Раз и Два, чтобы дать им последние указания. Нужно сделать им паспорта, но вот про билеты пускай побеспокоятся сами. Но, прежде всего, мне не хочется, чтобы они тащили с собой во Францию запасы травки. Объясняю, что там это запрещено, и что за это они могут попасть в тюрьму.

- Во Франции тюрьмы совершенно ужасные. Оттуда я уже не смогу вас вытащить. Так что, никакой травки. Ясно?

- Да, шеф.

- Никакой травки. Врубились?

- Да, шеф. Никакой травки.

Я приказываю Альбане, чтобы тот помог им в прохождении различных формальностей. Альбана был рекомендован мне местными знакомыми моих клиентов, которые поверяют ему надзор за товарами. Это негр, но всегда в чалме, потому что он мусульманин. Правда, нельзя сказать, чтобы религия так уж его давила. Понятное дело, что он подчиняется указаниям Корана, в которых говорится, что следует плевать на первую каплю вина. Как хороший мусульманин он отливает на стол одну каплю, плюет на нее и всячески оскорбляет. Что же касается следующих капель - это дело уже другое.

После того, как все формальности исполнены, чувствуя себя в порядке относительно религии, Альбана тщательно заливается спиртным по самое никуда. Всякий раз, хорошо что таких встреч было мало, под конец разговора он уже был пьян в доску.

Приказываю, чтобы он проследил за Раз и Два, и при случае ставлю его на место. Альбана живет в столице и считает себя чем-то гораздо лучшим, чем эти двое, прибывшие из буша. Отведя его в сторонку, я сообщаю, что Раз и Два являются беллахами, давними рабами, в то время как он сам родом из племени бамбара или что-то в этом роде.

- Альбана, вы все трое составляете одну группу, понятно? Я не желаю здесь никакого расизма или подобных глупостей. Во всяком случае, не хочу ничего об этом слышать.

Их взаимная вражда родилась несколько сотен лет назад, но мне на это наплевать. Кроме того, Раз и Два мне нравятся, а вот Альбана - нет. Я дал обоим черномазым немного денег, чтобы у них имелось чего-нибудь на жизнь до тех пор, пока все их проблемы будут решены.

***

Сегодня вечером Пейрус устраивает в гостиничном баре вечеринку. Джеки пришел ко мне в номер, чтобы выкурить парочку самокруток, после чего я вызываю Шотара.

У Джеки имеются громадные, уважаемые мною достоинства. Он любит жизнь и желает черпать из нее все удовольствия. Это храбрый и щедрый парень, не испытывающий ни малейшего уважения к деньгам. Мы сразу же почувствовали взаимную симпатию. После месяца совместных глупостей он присоединился ко мне, когда я решил возвратиться в Африку. При этом мы поделили между собой задания. Если я являюсь лидером, главным начальником африканских конвоев, то он - поскольку гораздо лучше меня чувствует себя в Европе - берет на себя всю организацию там, как конвоев, так и всех остальных удовольствий. Доходы идут нам двоим. Джеки является чем-то большим, чем просто компаньон - это друг.

Шотар постарше нас, ему около тридцати лет. У него тоже имеются достоинства, но главное из них для меня то, что он многолетний приятель Джеки. У меня же он только сотрудник. Да, квалифицированный, но, тем не менее, только лишь сотрудник.

- Ну как, Шотар, все уже расписал?

Джеки валяется на кровати и лыбится. Он никогда не отдает приказаний Шотару, но момент проверки счетов всегда дает ему повод устроить какую-нибудь невинную пакость. Во время проверки Шотар и так всегда нервничает. Джеки же настраивает меня, чтобы я в этой комедии с еще большей уверенностью играл роль въедливого шефа. Он постоянно делает мне знаки типа "ну, давай еще, не попускай", поэтому, чтобы доставить ему удовольствие, я всякий раз делаю все, что только могу.

Шотар сидит за столом, перед ним его открытый "дипломат", откуда он вытаскивает различные бумажки, собранные во время перехода. Джеки берет главную книгу и представляет мне общий отчет. Бухгалтерия мне всегда скучна. Но в исполнении Джеки все, по крайней мере, ясно и без лишней воды.

- Так вот, на сей раз мы получили сто тридцать тысяч баксов, плюс то, что заработали в Сегу.

Лично я доверяю только доллару. Я желаю, чтобы все мои доходы подсчитывались исключительно в баксах, и Шотар просто обязан знать все последние биржевые показатели. Потому что я требую самых тщательных подсчетов.

- Неплохо. А расходы?

- В кассе у нас сейчас...

Джеки указывает на склонившегося над кучей бумажек Шотара и украдкой подсмеивается.

- По сегодняшнему курсу, как подсчитал Шотар, у нас ровно восемьдесят тысяч баксов.

Шотар вздрогнул, после чего с беспокойством ожидает моей реакции. Что ж, долго себя ждать не заставляю.

- Мы потратили пятьдесят тысяч долларов! Шотар, что это еще за бардак?

Нам с Джеки на деньги совершенно наплевать. Они нам тем более безразличны, поскольку наши доходы громадны. Вот этого Шотар никак не может понять. И он никогда не знает, когда начинаются шутки, поэтому очень серьезно отвечает:

- Так ведь я записал все наши расходы. Можешь проверить.

- Покажи.

Он набирает воздух в грудь и начинает:

- Я насчитал сто восемь баранов...

- И что, мы это все сожрали?

- Так ведь по дороге вы всех приглашаете. В сумме...

Джеки гогочет. Он прикуривает громадную самокрутку и веселится на всю катушку.

- Ну ладно, только ведь не могло же это стоить так много. Что дальше?

- Опять же, были еще и бляди.

- Сколько?

- По сегодняшнему курсу... двенадцать тысяч долларов.

- То есть как это, двенадцать тысяч долларов? Шотар, ты что? Парень, ведь мы же не могли перетрахать стольких!

Чем дальше мы углубляемся в счета, тем более напряженным он делается. Этот маленький брюнетик, нервный, со слегка косящими глазами, превосходно подходит на роль, которую самозабвенно играет - роль скрупулезного и компетентного бухгалтера.

- Я уже пытался обращать ваше внимание на эту категорию расходов, которые, по моему личному мнению, уж слишком велики...

- Так?

- И всякий раз вы только смеялись.

- Правда? Нет, ты, видно, где-то ошибся, ведь такое просто невозможно.

С триумфом он протягивает мне стопку бумажек.

- Начинается все в Гао. Семьдесят две девицы, в среднем по восемьдесят франков.

Потом он подробно перечисляет все этапы нашего похода:

- Госси - три. Хомбори - двенадцать. Бони - пять. Доуэнтца - восемь. И некоторые из них бьют все рекорды. В Софара одна из этих дамочек получила целых сто пятьдесят франков.

Беру у него бумажку. И правда, там написано: "Софара, минет. Чарли".

До меня начинает доходить. Это правда, что в Африке ебля идет без тормозов, но весьма трудно достичь чего-нибудь больше, чем банальное "бум-бум". "Взять в рот, шеф, это же не чисто; а засадить в зад, шеф, это же больно". Приходится поднимать ставку. Девицы отказывают до того момента, когда цена делается такой, что отказать уже не может. Шотар же тянет резину дальше:

- Должен заметить вам, что вы на первом месте со значительном отрывом; за вами идут Джеки и...

Вот тут уже и я не могу сдержать усмешку. Шотар откашливается:

- Ну, и я.

- Ага, именно!? Это ты! Шотар, ты слишком много трахаешься.

На сей раз он начинает паниковать. Вообще-то говоря, это интеллигентный, образованный тип, с отличным чувством юмора. Он прекрасный заводила. Шотар часто использует свою внешность мандарина, чтобы притвориться коварным китайцем - и с его саркастичным хохотом это прекрасно отработанный номер. Вот только со мной он никак не может быть самим собой. Он вечно боится.

- Но, Чарли, заверяю тебя..

- Ладно, ладно. Что там еще?

- Развлечения, еда, травка. В сумме удовольствия стоили нам почти тридцать тысяч долларов.

- Дальше?

- Взятки чиновникам. Чуть больше десяти тысяч. И эта сумма постоянно растет.

- Хорошо. А добрые поступки?

- Девять тысяч семьсот пятьдесят и... в общем, десять тысяч!

Добрые поступки - это все товары, которые мы раздаем по дороге в тех местах, где у людей ничего нет. Поэтому мои конвои нагружены банками сгущенки, мешками риса и коробками с аспирином. Всякий раз, проезжая через Сахель, мы останавливаемся у каждого лагеря, чтобы раздать немного из этих вещей. И мне это нравится. Расходы на удовольствия больше, чем на добрые дела. Вот это уже ненормально. Чтобы вернуть равновесие, в следующий раз мы увеличим долю этих последних.

- Счета сходятся, Шотар. Ты бы разложил все это барахло по папкам. Слишком большой бардак.

Это я говорю так, чтобы подколоть, но он меня не понимает и складывает бумажонки с оскорбленной миной. Выходя, он еле слышно прощается, отказываясь от самокрутки, предложенной ему Джеки. Прошу вдогонку, что если он пойдет в бар, чтобы глянул там на Пейруса. Шотар бурчит под нос, что, мол "посмотрим" и оставляет нас.

Начиная с Гао, Пейрус меня беспокоит. Было бы ужасно, если бы он снова начал пить. Но я быстро забываю об том. Постельное белье на кровати какое-то серенькое, но чистое, и я вскоре засыпаю.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

В Европе самая зима. Я не люблю ни европейского холода, ни больших городов, но Париж - это исключение. Город волшебный, и доставляет тем большее удовольствие, что у меня имеются целых два опытнейших проводника по удовольствиям, которые здесь можно найти: Джеки и Коку.

Кока махает нам обеими руками, как только мы появляемся в аэропорту. Все остальные пассажиры заглядываются на эту высокую, темноволосую и запоминающуюся девушку, которая выкрикивает наши имена.

Она закутывает меня и Джеки в наши же шубы, которые не забыла притащить, и страстно целует меня, тут же засовывая свою руку мне в брюки. После этого бьет Шотара кулаком в живот; то же самое проделывает и с Пейрусом.

- А это новенький. Миленький мальчишечка. Ну ладно, ребятки, поспешим, потому что я плохо припарковалась.

У меня почти что нет времени отдать последние указания Шотару и попрощаться с Пейрусом.

- Пока, Пейрус. Встречаемся через недельку, перед следующим выездом.

- Пока, Чарли. Увидимся.

И вот уже Кока тащит нас за собой. Роллс-ройс, который мы нанимаем на время нашего пребывания в Европе, стоит как-то криво, загораживая проезд по объездной дорожке паркинга. Низкорослый мусорок уже присматривается к нему и раздумывает, а не вмешаться ли. Кока натягивает себе на голову шоферскую фуражку.

- Садитесь.

На задних сидениях нас ожидает сюрприз. На маленьких столиках из лакированного дерева Кока выложила кокаином громадными буквами: "Добро пожаловать". Рядом уже ждет свернутая ее руками банкнота, благодаря чему мы сразу же можем нюхнуть ее приветственный подарок. В холодильнике расположилась большая бутыль шампанского. Все-таки, насколько же приятно вернуться к цивилизации.

***

Кока на полном газу выезжает на парижскую окружную дорогу, откидывая голову, чтобы выпить немного шампанского прямо из бутылки, которую мы ей подсовываем. Она глядит на меня в зеркальце заднего вида, щебеча различные непристойности, и обгоняет все машины. Не проходит и двадцати минут, как мы останавливаемся перед домом Коки на Авеню Фош.

Служанка - пожилая южноамериканка - няня Коки, открывает нам дверь. Меня она любит, поэтому мы обмениваемся с ней парочкой фраз по-испански. Салон представляет собой огромное белое помещение, украшенное современными скульптурами. Целость дополняется несколькими картинами великих мастеров, стоящих целое состояние. Вокруг низенького мраморного столика свита неизбежных приживал и паразитов Коки едва поднимает на нас глаза. Здесь можно постоянно встретить двух или трех фрайеров в очках и небольшое стадо шикарных молоденьких блондиночек. Кока берет одну из них за руку и подводит к Джеки.

- Это для тебя. Можешь делать с ней все, что только заблагорассудится. Я обещала, что ты трахнешь ее как дикарь.

И тут же она направляет их к одной из дверей, ведущих в соседние комнаты, после чего тащит меня в ванную, где уже ждет горячая вода.

***

В жизни чудной Коки я представляю собой исключение. Эта пьянчуга в юбке интересуется исключительно девушками. Блондиночки из салона предназначены для ее исключительного пользования. В этой богато обставленной баньке ко мне, все же, относятся по-особому, поскольку Кока, кроме того, что является прекрасным дружком, представляет собой и замечательную партнершу. Кока очень красивая девушка. Вот только ее бедра, несколько широковатые, не соответствуют классическим канонам красоты, хотя, вместе с тем, придают ей специфической притягательности. Кока - дочка дипломатов одной из латиноамериканских банановых республик, вот она и пользуется дипломатическим багажом, чтобы снабжать себя кокаином на продажу. Она гиперэнергичная особа, а коммерческая деятельность не мешает заниматься ей живописью, и еще - время от времени - журналистикой.

Сегодня вечером она собирается взять нас на парочку вечеринок. Чтобы поддержать кондицию, мы располагаем ее персональными запасами кокаина необыкновенной чистоты. Этот порошок не имеет ничего общего с тем дерьмом, которое чаще всего встречаешь в Европе. Здешний же кокаин действует словно афродизиак и совершенно не отбивает аппетита. Кстати, Кока приказала приготовить для нас небольшой ужин на маленьком столике в салоне: гусиная печенка, икра, сыры и шампанское. Мы обжираемся деликатесами, наслаждаясь тем эффектом, который эти чудные вещички вызывают в наших измученных Африкой глотках.

Целых пять дней нам доставляют все возможные удовольствия. Это истинное празднество банкетов, вечеринок, дорожек кокаина и непрестанного смеха.

Мне весь этот шик просто необходим: возможность броситься на белое, свежайшее белье в приятной компании, с бокалом шампанского в руке, слушая при этом милые словечки, которые нашептывают тебе на ухо приятным голоском, быть предметом восхищений и ласк, разделять эти удовольствия - это все, чего мне нужно.

Ночью, плавая в полусне, я касаюсь чистеньких окружающих меня попок, после чего счастливо засыпаю.

После вонючих африканских бубу я переживаю эмоции подростка по отношению к этим малюсеньким, чистеньким и беленьким трусикам, которые носят мои подружки. Все мои чувства переполняются чистотой.

Совершенно чудесные мгновения я переживаю один на один с Кокой. Моя парижская подружка совершенно не ревнива, что вовсе не означает, будто у нее нет достоинства. Она сама указывает на тех из своих приятельниц, которыми я могу заняться, а иногда буквально делится со мной, подталкивая в объятия какой-нибудь из своих знакомых.

Джеки, со своей стороны, не пропускает любую юбку, которая только появляется в этой сказочной квартире.

Но однажды вечером вся эта лафа неожиданно заканчивается.

Ла Горда, няня Коки, сообщает, что уже несколько раз звонил Шотар. На него это не похоже. Он всегда связывается в условленное время и дает старательно подготовленный отчет. Поэтому я уверен: что-то случилось.

После полной беспокойства ночи я говорю с Шотаром, сообщившим мне, что Пейрус умер в Бордо от приступа малярии - разрушенная спиртным печень просто не выдержала.

Для меня это страшный удар.

***

Мы тут же садимся в самолет. В аэропорту Бордо-Мериньяк в своем мерседесе нас ожидает Клод, еще один приятель молодости. По дороге забираем Сюзи, бывшую жену Пейруса, и Клод везет всех нас в морг детской больницы, в которой Пейрус и скончался.

Сидящие спереди Клод и Джеки не говорят ни слова. На улице холодно и серо. Поездка длится долго, улицы забиты пробками. Я сижу на заднем сидении рядом с Сюзи, погрузившись в собственные мысли.

Прости меня, Пейрус, но, хотя я и сукин сын и всего лишь последняя сволочь, мне нужно понять. Я никогда не женюсь. Пейрус умер только лишь из-за своей женитьбы. Он сам позволил уничтожить себя этой красивой блондиночке, чей юго-западный акцент вгоняет в дрожь, как только она открывает рот.

Ах, дамы, мои дамы, нет в вас жалости.

Пейрус лежит в своем выдвижном ящике. Все, нет уже моего дружка. У него набрякшее, совершенно желтое, пропитанное смертью лицо. Я вижу вытянувшийся труп и ущерб, нанесенный болезнью, и мне крайне сложно распознать своего приятеля детских лет, которого я лично вернул к жизни, предложив ему приключение.

Ёб вашу мать, а ведь он почти что выкарабкался из всего этого дерьма. Сюзи ноет и непрерывно шмыгает носом. Реви, реви, малышка, меньше будешь ссать.

Снаружи все так же серо, и лет дождь.

***

Забава кончилась. Джеки очень быстро подружился с Пейрусом, но, точно так же как и я, совершенно не намерен расклеиваться. Это не в нашем стиле. Но, опять же, ни у кого из нас уже нет желания развлекаться. Мы сразу же отправляемся в промышленный квартал, где у нас имеется офис и склад. Лично я собираюсь как можно быстрее подготовить следующий конвой, самый крупный, который когда-либо ездил по Африке. Мне хочется сразу же броситься в омут приключения, сгрести кучу бабок и переключиться на чего-нибудь другое.

Вот только судьбе было угодно решить иначе.

***

Через пару дней пробуем воспользоваться открытием охотничьего сезона, потому что нам обещают истинную оргию животных, но тут мне становится хреново. Я быстро распознаю охватившую горячку. Малярия. Похоже, что Африка желает свести со мной счеты.

Обеспокоенный Джеки настаивает на том, чтобы отвезти меня в больницу или хотя бы достать хинин. Это должно удержать горячку.

Больница представляет собой огромное, старое здание, столь же гостеприимное как тюрьма и пропахшее эфиром. Руководствуясь табличками, мы направляемся в приемный покой, где предстаем перед тремя молодыми типами в белых халатах, которые только-только пришли на работу. Мы прерываем их утренний кофе. Низенький бородатый очкарик глядит на меня, допивая свою чашку.

Похоже, что наш видок ему не нравится. Мы приблизительно одного и того же возраста, но мы загорелые и богатые, в то время как сам он осужден на то, чтобы гнить под лампами дневного света. И он дает нам почувствовать, что мы здесь лишние.

- В чем дело?

- У меня малярия. Я знаком с признаками и чувствую, что наступает кризис. Есть ли у вас хинин, чтобы притормозить его?

- Малярия?

- Да. Я возвратился из Африки. Сейчас у меня не менее сорока трех градусов температуры.

Один из пьющих утренний кофе гогочет.

- Это просто невозможно. При сорока трех градусах вы бы не могли ни стоять на ногах, ни говорить. Вы бы просто бредили.

Бородатый поддакивает.

Ну как объяснить этим коновалам? Беру себя в руки и терпеливо говорю бородачу:

- Я принимаю много наркотиков, поэтому привычен к возбужденным состояниям. Приступы у меня уже бывали. Сейчас же мне нужен только хинин, чтобы немного притормозить этот процесс.

- Но мы же не можем выдать вам лекарство просто так!

Это уже выбивает меня из равновесия. Я уже собираюсь послать их всех к чертовой матери и уйти, когда бородатый хватает меня за руку.

- Сейчас мы измерим вам температуру, и вы сами удостоверитесь, что мой коллега прав.

Буквально через пару минут, поглядев на термометр, он меняет свой тон.

- Вас нужно немедленно госпитализировать!

Вся эта дискуссия лишь ухудшила мое состояние. Чувствую, как меня заливает жаркая волна, глаз застилает темнота. Мой дружок Джеки с помощью врачей поддерживает меня, после чего я понимаю, что меня укладывают на носилках.

- Нет. Я хочу всего лишь немного хинина, вот и все.

Джеки что-то говорит, когда меня несут по коридорам. Но ведь у меня совершенно нет времени валяться по больницам! Нужно заниматься конвоем.

А через минуту я теряю сознание.

***

Я плыву. Просыпаюсь, все где-то вдалеке. Какие-то звуки, кто-то прикасается ко мне. Я снова теряю сознание, после чего прихожу в себя в сиянии электрического света, от которого режет глаза. Оказывается, ко мне обращается медсестра. Снова день, потом постепенно время нахождения в сознании увеличивается. Да, я все осознаю, но чувствую себя паскудно. Горячка не спадает, и невозможно узнать, что же со мной происходит. Справа от меня располагается ряд кроватей. Мой сосед - маленький старикашка, который не пошевелился с тех пор, как я здесь нахожусь.

Медсестра - это пожилая женщина с крикливым голосом, которая постоянно вопит. Как только заходит в палату, тут же выступает на какого-то больного в двух-трех койках от меня, все время одного и того же. То ли ее вообще никогда не трахали, то ли плохо, так что теперь она отыгрывается на бедняге. Слушать это просто невозможно.

Поначалу я чувствую внутри себя ледяной холод, потом начинаю пылать. Прошу поменять мне постельное белье, мокрое после каждого приступа, но старуха ни о чем не желает слышать. Белье меняют по утрам, сейчас же время неподходящее.

Единственные сносные мгновения во всем этом бардаке - это посещения Джеки. Пару раз в день я слышу его делано веселый голос: "Ну как оно дела, братишка" и просыпаюсь. Он разговаривает со мной, после чего мне делается получше.

Самое же паршивое из всего, что меня совершенно не лечат. Пришел врач, послушал меня без слова и исчез. Я не получил ни единого лекарства, и все притворяются, что ничего не слышат, когда я прошу хинин.

В один прекрасный день я просто не выдерживаю. Старая карга расплачивается за всех разом. Я ору ей такие гадости, которые она, уверен, за всю свою жизнь ни разу не слышала.

- Успокойся, братишка. Спокуха.

Я цепляюсь за Джеки, а медсестра выбегает из палаты.

- Вытащи меня отсюда, браток. Я уже не могу.

- ОК, спокуха. Сделаем. Сейчас оформлю документы и сваливаем.

***

Джеки устроил мне комнату у своей подружки. Несколько дней я сражаюсь с горячкой. Кризис никак не проходит. Как-то ночью просыпаюсь и весь скрючиваюсь от болей, которые сразу же узнаю. Все правильно, на сей раз это почки. Всю ночь страдаю от ножей, распиливающих мои бедра. Несколько последующих дней боль не уступает; редко когда она была столь сильной, и я чувствую, как весь мой организм начинает сдавать.

Моча сделалась коричневого цвета и просто смердит. Это просто ужасно, глядеть, как подобная дрянь вытекает из меня. Это настолько противно, что я начинаю испытывать к себе отвращение. Складывается такое впечатление, будто смердит уже все мое тело. Как-то вечером, возвратившись домой, приятельница Джеки приходит ко мне в комнату, чтобы, как обычно, сказать пару милых словечек, и открывает окно, запуская холодный воздух. И вот тогда до меня доходит, что я и вправду воняю гнилью. Мой пот пропитался какими-то неизвестными внутренними миазмами.

И я понимаю - мне хана.

Я просто не имею права заставлять девушку испытывать такие неудобства, поэтому прошу Джеки забрать меня в другую больницу. Может там уход будет получше, чем в предыдущем.

Только и там точно такой же бардак. Врачи в малярии не разбираются, но еще меньше - в том, что атакует мои почки. Рассказываю им, что пару дней назад я был в другой больнице, и им привозят оттуда мои бумаги, в которых имеется пара строчек относительно моей болезни. Все остальное - это уже месть старой перечницы медсестры. Прочитав все это, врачи уже не спускают с меня глаз. Я даже выслушиваю несколько проповедей.

Я весь трясусь; все, что только было во мне здорового, из меня испарилось; сил нет никаких. Если бы не это, я бы просто схватил придурка в белом халате, объясняющего мне, что ни в коем случае нельзя нападать на медперсонал, и просто заставил бы его заняться моим случаем. По крайней мере, попробовать вылечить меня.

***

Джеки приходит ко мне каждый день. Он улыбается и рассказывает, что новенького относительно конвоя. Только я же вижу, бля, что ему не весело.

- Джеки, тут одни фрайеры. Они просто позволят, чтобы я здесь сдох.

- Нет проблем, браток. Уматываем отсюда.

Мой дружок занялся всем необходимым и буквально за день находит частную клинику.

Там, по крайней мере, удобней. Это самое лучшее место во всем городе: чистое, спокойное и ужасно дорогое. У меня имеется телевизор, сортир, большая ванная, а постель меняют всякий раз, когда она становится мокрой.

Вот только гниль в моем теле продолжает свое наступление.

Я не могу есть. Сам выбираю себе меню, но когда приносят поднос, мне хочется все выбросить в окно. Даже к мясу испытываю отвращение. Я ужасно исхудал, весь сгорбился, а теперь еще чувствую, как что-то печет в легких. Джеки натаскал мне самокруток, только я никак не могу их курить. Буквально одна затяжка - и я задыхаюсь. Но, по крайней мере, хоть на пару минут в мозгах проясняется.

Через окно я вижу крыши города, в котором застрял. Небо, черепица все это серое, сырое, а в паре километров видны заводские дымы. Европейский город зимой...

Мне не хочется умирать в этой серости. Уж лучше сдохнуть на солнце. Надо попросить Джеки, чтобы он забрал меня в какое-нибудь более теплое место.

Впервые та внутренняя сила, которая все время меня поддерживала и толкала вперед, слабеет. Отказываюсь от сражения и соглашаюсь с действительностью. Вот видишь, Пейрус, очередь приходит для каждого. Сегодня Африка меня убивает.

Единственные силы, которые только остаются после затяжки травкой, я предназначаю для своего последнего удовольствия: душа после всякого приступа горячки, чтобы смыть с себя всю ту гадость, которая из меня выходит. После этого валюсь на кровать и на долгие часы погружаюсь в черном сне, не приносящем успокоения и отдыха.

***

Как-то днем, около десяти, приподымаюсь на постели, слыша в коридоре быстрые шаги, которые могут принадлежать только одному человеку на всей земле, шаги такие же решительные и громкие, как походка Джеки. Дверь с грохотом открывается - это она.

В дверях появляется Кока, руки на бедрах.

- Чарли, это я. Джеки сказал мне по телефону, что с тобой ужасно плохо, поэтому утром я села в самолет, чтобы тебя проведать. Ты рад?

Затем подходит поближе, присматривается.

- А ведь с тобой и вправду паршиво. Погоди.

Она поднимает меня, тянет за собой и делает горячую ванну, не удержавшись от того, чтобы не наморщить нос. Джеки осторожно обмывает меня, еще раз споласкивает и бреет, не закрывая рта.

- Ну вот, теперь ты у нас красивый.

После этого вызывает санитарку, чтобы та поменяла постель, затаскивает снова в сортир, вытаскивает из сумочки духи и опрыскивает ими мне шею и плечи.

- Все. Теперь ты красивый и пахнешь приятно.

Джеки ложится рядом со мной, гладит мне грудь и, исключительно из добрых побуждений, ласкает мой член. Но через пару минут прекращает эти бесплодные манипуляции.

- Ну, hombre, с тобой действительно паршиво.

Она вытаскивает из сумочки свое снаряжение и готовит мне рядок кокаина. В моей ситуации мне уже ничто повредить не сможет. С огромным трудом вдыхаю наркотик, и голова опадает на подушку. Кока запихивает все назад и закатывает юбку. Как всегда она готова на все сто, под юбкой ничего нет, если не считать подвязок. Лично я чувствую себя так, будто сейчас взорвусь. Неожиданное действие понюшки в моем лишенном энергии теле дает мне мощного пинка. Кока замечает изменение в моем состоянии и снова ложится рядом. Все с той же закатанной юбкой, непристойная, она сама ласкает меня, приближая свое лицо к моему.

- Ты же не умрешь, Чарли, чтобы напоследок меня не удовлетворить. Ну, свинтус, трахни меня перед тем, как сдохнуть.

И происходит чудо. Она это чувствует и победно улыбается. Удалось по ее желанию. Джеки поворачивается и, направляя свое лицо к зеркало напротив кровати, предлагает свою задницу.

Усилие не прошло даром, но я напрягаюсь, чтобы выдать из себя необходимую энергию. В последний раз у меня имеется возможность удовлетворить женщину. И я не могу облажаться, не имею права.

Друг в зеркале появляется башка Джеки, а за ним узнаю голову врача. Кока орет, чтобы уматывали к чертовой матери.

Уже потом, трясясь всем телом, совершенно обессиленный, я выслушиваю врача и его ассистента, которые бубнят свои обычные истории, и одновременно гляжу, как Кока надевает свою меховую шапочку. Она подмигивает мне. И вот в этот момент я чувствую, даже не знаю, то ли кишками, то ли башкой, что она меня спасла.

Нет, я не умру.

Благодарю тебя, Кока, ты возвратила мне единственную силу, способную сражаться с болезнью. Желание жить.

***

Ах, девушки - девицы, чем были бы без вас все прелести жизни? Вы просто незаменимы. Обожаю вас, все ваши замечательные тела, ваши груди, ваши губки и все ловушки, которые вы на нас расставляете.

Ну как же вы все это делаете, чтобы быть столь притягательными?

Деньги? Слава? Без вас все это никому не нужно. Я согласен сражаться и страдать, рисковать всем, если только на конце пути находится кто-то из вас, потому что рядом с такой можно забыться.

Вы так нам нужны. Вы такие ласковые, такие красивые, такие чудесные. А кроме того, девочки, как я обожаю ваши милые попки.

***

Кока остается со мной на пару дней и не щадит сил, чтобы вернуть мне вкус к жизни. Уже полностью придя в себя, я осторожно предлагаю ей вернуться в Париж, прежде чем ее интенсивная опека не приведет к результатам, совершенно противоположным ее намерениям, и не прервет процесс оздоровления.

Но, хотя хорошее самочувствие ко мне и вернулось, это совсем не означает, что исчезла болезнь. Горячка приковывает меня к постели на много часов в сутки Ночью резь в почках вырывает меня из сна и переламывает напополам. Я провожу долгие и трудные часы в темноте, сражаясь с болью.

***

Впервые за долгое время гляжусь на себя в зеркале и оцениваю размеры ущерба. Я чудовищно исхудал. Болезнь забрала килограммов двадцать; щеки запали и посерели. Хотя я и уверен, что машина жизни снова заработала, гляжу на себя с беспокойством; кожа сделалась мертвенно-белой, нездоровой, а глаза блестят от горячки. Мое тело продолжает болеть.

Солнце. Тепло. Вот что мне нужно, чтобы полностью вернуться к здоровью. Нужно набрать достаточно сил, чтобы выйти отсюда, собрать конвой, уехать с ним и полностью выздороветь под горячим африканским солнцем.

К сожалению, не так это просто.

Чтобы набрать немного энергии, достаточно много для того, чтобы выйти из больницы, мне нужно было бы есть, тем временем мой желудок отказывается принимать хоть какую-нибудь пищу. Сердце подкатывает под самое горло, когда я пережевываю заказанные мною же блюда, и мне не удается проглотить ни единого кусочка.

Джеки всякий раз говорит про фрукты, про лечение натуральными витаминами. Как-то утром он приходит с пакетами экзотичных фруктов. С этим идет полегче, тем не менее, мне никак не удается проглотить одного за раз. В первый момент запах и вкус плода кажутся мне приятными, но очень скоро делаются невыносимыми. Продолжаю питаться несколькими стаканами воды. Жидкость пробивает себе дорогу в желудок без особых трудностей.

***

Тем не менее, черпая из своих последних резервов, мой организм понемногу поправляет свое состояние. Сейчас я заставляю себя прогуливаться по коридору, проходящему мимо палаты, и даже делаю пару подтягиваний под обалдевшим взглядом своей медсестры.

Как-то утром, когда я уже прошел весь коридор дружелюбно и громко приветствуя соседей, дверь лифта раскрывается, и выходит Джеки с громадной картонной коробкой в объятиях. За ним, поочередно, появляются тепло одетые и нагруженные ящиками с фруктами, Раз и Два, мои двое черномазых, Альбана, а в самом конце парада, как всегда с "дипломатом", улыбающийся и напряженный Шотар.

Вся эта процессия проходит передо мной и превращает мою палату в настоящий овощной базар. Джеки, как всегда преувеличивая, накупил фруктов килограммами: апельсины, бананы, какие-то экзотические вкуснятины, морковку... Имеется даже капуста и четвертушка тыквы. Мой дружок распаковывает свой подарок. Это громадный миксер для овощей и фруктов, который теперь Джеки пытается смонтировать и подключить, пользуясь инструкцией.

- Глянь, Чарли, это специальное устройство, чтобы готовить фруктовые и овощные соки. И в этом решение всей проблемы.

Оба черномазых и Альбана прилетели двумя днями ранее, в аэропорту их ожидал Шотар. Джеки приказал им купить зимнюю одежду, и теперь на них по несколько слоев свитеров, пальто, брюк и носков. Особенно трудно узнать Альбану. Видны только его глаза; остальное лицо полностью закрыто шерстяной вязаной шапкой.

У Раз и Два шикарные утепленные шапки с наушниками. Джеки купил для них замечательные металлические цифры и нацепил на шапки, соответственно, 1 и 2. Я рад их видеть, это симпатичные и простые ребята. Сразу же по приезду они занялись грузовиками в том самом ангаре, где их поселили. Прошу всех садиться и раздеваться, но африканцы в нашем климате чертовски страдают от холода, поэтому соглашаются лишь на то, чтобы снять перчатки. При этом они упираются, не желая снимать своей теплой одежды, которой, впрочем, ужасно гордятся.

Наконец Джеки удается запустить свою машину; он закидывает фрукты в контейнер и нажимает кнопку. Устройство издает адский шум, наверняка пробуждающий всю клинику. Он с гордостью подает мне апельсиновый сок, который оказывается действительно шикарным. Потом он делает порцию для себя и для Шотара. Вскоре весь пол покрывается апельсиновой кожурой, а на стенах появляются пятна. Джеки не ожидает, пока миксер выключится полностью, и поднимает крышку рано, поэтому сок брызгает во все стороны.

- Держи, Раз, попробуй-ка.

Не успев подать стакан первому негру, Джеки уже засыпает следующую порцию и врубает соковыжималку.

- Теперь ты, Два. Выпей. Это хорошее, хорошее.

Джеки обслуживает всех, после чего, среди шкурок и пятен сока, занимается следующими порциями. При этом он радуется и смеется как дитя. Палата превращается в настоящий бардак. Я тоже начинаю смеяться, и оба негра, видя, как я рад, тоже скалят зубы.

Единственной недовольной является медсестра, которая, как раз, заходит ко мне в палату.

- Ваша машина страшно шумит. Вы всем мешаете. И глядите, что вы тут натворили.

Джеки объясняет ей, что это часть моего лечения - приличное лечение натуральными витаминами. Тетка только пожимает плечами и успокаивается. Это пожилая, завяленная баба, считающая меня сумасшедшим с тех пор, как пару дней назад я ущипнул ее за задницу, а увиденный ею у меня балаган только убеждает ее в своей уверенности.

Но в одном она права: хватит уже забавляться. Я даю знак Джеки выключить миксер, после чего становится тихо.

- Ну ладно, ребята. Хватит уже терять время. Кончайте с вашими соками. Шотар, найди такси для всех. Альбана, Раз и Два, возвращайтесь в ангар. Шотар, ты приедешь сюда после обеда, нам надо поработать.

***

Шотар забирает африканцев, и мы с Джеки остаемся одни.

- В ангаре все в порядке?

- С черномазыми все идет как по маслу! Вчера они сразу же взялись за работу и пахали весь день, несмотря на холод. Зато Альбана...

- Что?

- Он страшно действует мне на нервы. Какое бы указание я ему не дал, он все время тянет резину. Только и греется на своей заднице.

- И чего же он хочет?

- А, мозги крутит. Говорит, что приехал сюда водить грузовик, а не работать механиком. Опять же, он относится к двум хлопцам как расист. Фактически, он забрал у них все бабки, которые ты им дал в Бамако. А Раз и Два даже не осмеливаются протестовать.

Сидя на кровати, Джеки делает самокрутку. Теперь я уже могу курить, что явно поправляет мое самочувствие.

- Что же касается машин, то все в порядке. Три прицепа полностью проедены ржавчиной. Но черномазые должны справиться. Краску я закупил, так что через пару дней можно начать красить. Остается вопрос груза...

- Хорошо, браток, вопрос с Альбаной я решу завтра. Мне нужно проветриться, так что завтра буду в ангаре.

При случае поговорю и с новыми водителями. Чтобы дополнить нашу группу, Джеки принял трех типов посредством наших обычных вербовочных каналов. Передавая новости через знакомых, нам всегда удается находить подходящих на эту работу кандидатов. Профессионалов мы не берем. Все эти водители большегрузных автомобилей с их предписаниями, касающимися рабочего времени, профсоюзами и тому подобной мурой мне никак не подходят. Я разыскиваю людей, которых влечет приключение, у которых есть куча времени, и которым нечего терять. По мнению Джеки, три найденных им кандидата хуже обычного до такой степени, что он им ничего не сказал, оставляя решать мне.

***

После полудня снова появляется Шотар. С ним приехал Валлид, алжирец, который уже хорошенько пригрелся в моих конвоях. Со времени нашей первой встречи его выгнали с работы. Парень был в дымину пьян и разбил грузовик своего шефа прямо посреди Гао, принеся массу убытков. С тех пор он работает на меня.

Обычно он ожидает нас в Бешаре, но на сей раз отправился в Европу, подделав разрешение на постоянное пребывание. У меня он появляется одетым по-европейски: в широких штанах, в туфлях на высоком каблуке и с острыми носками; на лице видна усталость от многочисленных развлечений, в которых принимал участие с момента высадки в Марселе. По дороге он навестил всех своих кузенов.

Говорю ему, что вскоре мы выезжаем, и прошу, чтобы он сразу же отправился в ангар и взялся за работу. К моему темпу парень уже привык. Шотар дает ему немного денег, и Валлид, не теряя времени, оправляется.

Потом, уже с Шотаром, я берусь за самую неинтересную часть всей подготовки: изучение заказов, собранных нами за время последней поездки.

В списке можно найти все, что только душа пожелает: от двигателя в сборе до пары ботинок на слоновьей коже. Если говорить о крупных заказах, то Шотар обыскивает все магазины и свалки. Что же касается мелких заказов и одежды, то Шотар старательно все записывает, только вот такие заказы мы никогда не выполняем. Говорим, что нет в наличии.

Зато я всегда предусматриваю приличный запас подарков, чтобы поддержать хорошие отношения. Транзисторные приемники, самые громадные, потому что именно такие они обожают, и карманные калькуляторы, перевернувшие этнологию Африки вверх ногами. Туземцы быстро перешли от счета на пальцах на современную электронику.

Далее идут вещи, которые в моих глазах обладают такой же важностью и ценностью. Запасы лекарств и сгущенного молока для детей. Шотар ящиками скупает витамины, аспирин и другие лекарства, которые я распределяю во время нашей поездки. И я лично слежу за тем, чтобы этих вещей было как можно больше.

А перед уходом Джеки сообщает, что вечером меня ждет визит Самуэля Граповица, его дружка, который обязательно желает со мной встретиться.

***

Когда Шотар с Джеки уходят, я принимаю душ и ложусь, потому что устал. Медсестра приходит накрыть меня. Она отскакивает в самый последний момент, избегая предназначенных ей ласк, и ворчит:

- Ну сколько же можно!...

При этом она морщит брови, но дрожащие в скрываемой улыбке губы выдают, что очень скоро она будет моей. Засыпаю я совершенно счастливым.

Просыпаюсь я поздно вечером. После всех бесплодных попыток включить миксер бросаю его на пол.

В коридоре слышен смех. Это приближается Самуэль Граповиц. Смех стихает. Самуэль Граповиц всовывает голову в дверь, какое-то время глядит на меня и взрывается хохотом. Он входит, производит обход, глядит на валяющийся на полу миксер, и вновь его веселье заставляет стены вибрировать.

Самуэль Граповиц. Еврей и мошенник.

***

Мой нынешний гость - это настоящий шизик. А по правде - это самый шизанутый и самый симпатичный из когда-либо встреченных мною сексуальных маньяков. Его член предназначен для всех. Нельзя и часа провести в компании Граповица, чтобы он про него не вспомнил.

Любимейшая его шуточка состоит в том, чтобы подойти на вечеринке к какой-нибудь девице, вынуть член и спросить:

- Простите... вы уже видели моего?

Эту штуку он проделывает уже кучу лет и еще никогда не получил за это по морде. Аристократ!

А во всем остальном это прекрасный товарищ и невероятный шоумен. Представление не прерывается ни на минуту: вначале у него в голове, а потом уже и для окружающих. Да, оно никогда не прекращается. Рожи, высказывания, самые разные глупости - вместе с ним в палату влетает торнадо. Свою профессию он исполняет совершенно гениально. Основа здесь в выдумывании успешнейших сценариев. И Граповиц с пользой для себя сосет деньги в мэриях, начиная фиктивные рекламные кампании. В этой своей роли элегантного, с изысканными манерами светского мошенника он просто совершенен. Парень обожает комфорт, но помимо того имеет массу достоинств.

Вслед за ним входит Джеки с улыбкой на устах и слезами смеха на глазах. Самуэль Граповиц явно успел подкинуть ему пару анекдотов в лифте. Джеки садится и тут же начинает сворачивать самокрутки. Самуэль Граповиц присматривается к нему, бьет себя по лбу и хохочет.

- Ну как, Самуэль Граповиц, все в порядке?

Внезапно выражение его лица резко меняется. Уже через пару секунд это трагическая маска.

- Нет.

Он даже вопит:

- Нет, не совсем.

Его мысли заняты неотложной проблемой, вопросом вибромассажеров. По его мнению эти аппараты очень скоро смогут заменить мужчину. И это истинная драма. Я с Джеки, заходясь от смеха, пытаемся его утешить.

- Ну, ты же уже взрослый мальчик, пора бы уже и знать.

Мы объясняем Самуэлю, что с древнейших времен женщины охотно используют для удовлетворения самые различные устройства и даже овощи.

- Ну а в наш технологический век это совершенно нормально, что банан заменяется чем-нибудь более современным.

- И более производительным...

Он глядит на нас, покачивая в отчаянии головой.

- Вы уж простите, господа, что я так скажу, но вы хамы. Банан - это вещь нормальная, он... он натурален. Он э-к-о-л-о-г-и-ч-е-н. А мне вся эта техника уже поперек глотки, я выезжаю. Поищу для себя такое местечко, где любовью до сих пор занимаются естественным образом. Все уже решено. Уезжаю!

- И куда же ты уезжаешь?

- В Африку, Чарли. Ты обязан взять меня в Африку.

- Но ведь это же невозможно. Это слишком тяжело.

Я-то думаю, что его просьба это часть представления, но парень, похоже, разочарован моим отказом и настаивает:

- Я серьезно, Чарли, честное слово. Не найдется ли для меня местечка в твоем конвое?

За его спиной Джеки подает мне знаки, что вопрос и вправду серьезный. Я приглядываюсь к этому высокому, худощавому типу - элегантно одетому и постриженному по самой новейшей моде. Он прекрасно соответствует салонам, шику и всяческим светским приемам; я совершенно не могу представить его в роли авантюриста пустыни, что и пытаюсь объяснить:

- Но ведь это совершенно не то, что ты знаешь. Это дело тяжелое, даже опасное. Это требует физических усилий. Думаешь, что справишься?

- Да. На силача я не похож, но выдержки мне не занимать. Я занимался спортом.

Я колеблюсь. Он замечает это и прибавляет:

- Здесь мне уже нечего делать. Конец! Нужно уехать, чтобы показать малыша под другими небесами.

Подобная аргументация меня убеждает.

- Ладно. Едешь с нами водителем. Грузовик водить умеешь?

- Нет.

- Ничего. Как с правами?

- На легковые.

- Сфотографируйся. Остальное мы устроим.

Самуэль Граповиц счастлив и остаток вечера лучится весельем. Его хохот на всю катушку, совершенно не контролируемый, которому вторит и наш объединенный смех, в конце концов обращает на себя внимание санитара с ночного дежурства. Он вбегает, совершенно злой, но тут же останавливается на пороге, потому что глаза ему режет пелена густого дыма.

- Что это должно значить? Это больница!

Самуэль вскакивает с места - он полностью отуманен травкой и радостью жизни.

- Добро пожаловать. Как здорово, что вы пришли.

Старый хрыч с рожей тюремного надзирателя от изумления теряет способность говорить.

- Вы же у нас специалист в области медицины, поэтому осмелюсь попросить у вас совета по сексуальной проблеме, которая очень серьезно меня беспокоит, честное слово, очень... очень серьезно.

Только санитар ничего не хочет слышать о проблемах с либидо Самуэля Граповица. Обеспокоенный, он отступает за порог и говорит мне, вытянув шею над плечом Самуэля:

- Прошу немедленно прекратить. Вы мешаете больным спать.

- Все в порядке, толстячок, все уже уходят. Самуэль, отвяжись от человека.

***

На следующий день, проснувшись, я принимаю решение. Лично я уже на пути к выздоровлению. Сейчас мне нужно лишь солнце и работу. Так что с больницей покончено. Сообщаю про это Джеки, который приехал, чтобы забрать меня на встречу с кандидатами в шоферы. Он со мной полностью соглашается, после чего мы покидаем клинику. В качестве оплаты оставляю им свой шелковый халат. По-моему, обмен совершенно честный, потому что от них я получал только по полтаблетки "нивакоина" в день.

Единственное, чего мне жаль, то что у меня не было времени заняться моей старой медсестрой, которая сегодня утром поддалась мне окончательно и уже не пыталась избегать моих ласк. Бедняжка, я чувствую себя ужасно виноватым, потому что пробудил в ней давно уснувшие мечтания.

***

Наша штаб-квартира выглядит ужасно серьезно. Директорский стол, металлические шкафы для папок, телефон. Имеется даже суперсовременный телекс. Правда, он служит исключительно для целей эстетики, потому что никуда не подключен. Но я всегда уделял особое внимание визуальным аспектам деятельности. Положив ноги на стол, словно записной директор, окружив себя доверенными сотрудниками, я ожидаю кандидатов в шоферы.

Все трое заходят гуськом и встают передо мной, явно под впечатлением открывшейся им картины. Сохраняя каменное выражение лиц, мы молча приглядываемся к ним, после чего Джеки представляет их мне:

- Джос, Капоне, Индеец.

После этого мы обмениваемся понимающими взглядами.

- Я тебя предупреждал.

Ребята, которых мы берем для работы в конвоях никогда не принадлежат к сливкам общества. Работа такого рода святош не привлекает. Но эти трое и вправду нечто исключительное.

Джос еще выглядит более-менее. Высокий, почти лысый, одет на первый взгляд даже изысканно. Он явно предпочитает английский стиль: пуловер и твид. Зато Индеец из всей троицы вызывает самое неприятное впечатление. Он единственный не приоделся для нынешнего осмотра, если только не считать широкого лазурного цвета галстука, плохо завязанного под воротничком черной рубашки. Прозвище для него придумать было несложно. Это цыган с длинными черными и сальными волосами. В руке он держит черную шляпу с мягкими широкими полями, которая выглядит так, будто ее несколько лет не чистили. Опять же, рожа у него самая разбойничья.

Совершенно не по себе чувствует себя низенький, коренастый, одетый в потертый воскресный костюм Капоне, к которому я сразу же начинаю испытывать симпатию. Раскусил я его немедленно: сильный, наивный, с добрым сердцем. Он не может удержаться от того, чтобы не переступать с ноги на ногу, одновременно вжимая голову в плечи.

- Ладно.

Все трое выпрямляются.

- Джеки все вам объяснил. Вы добровольцы. А теперь расскажите, чем занимались до этого.

Джос открывает рот. Я его тут же перебиваю.

- Мы будем жить и работать вместе два месяца, если не больше. Поэтому хочу услышать правдивую историю, а не ту, которую приготовили заранее.

Подобные типы мне известны. Это мелкие пираты, но по большому счету называть их плохими нельзя. Они не желают ничего иного, как только очутиться под опекой такого человека, который позволит им развернуть крылья.

Джос это просто жиголо. Уже много лет он живет за счет стареющих, уже потасканных жизнью, жаждающих нежности вдовушек с толстыми бумажниками. Ему же далеко за сорок, его личная привлекательность начинает стираться, а при мысли о старухе, которая пользовалась его услугами последние пару лет, ему делается нехорошо. Работа у меня дала бы ему возможность сбежать.

Индеец, низкорослый и насквозь фальшивый, занимается скупкой краденым. Какое-то время он был водителем доставочной машины, но когда он ужрался как свинья и задавил двух человек, у него забрали права.

Капоне - это просто мелкий хулиган, которому так и не удалось подрасти, хотя ему тоже за сорок. Его карьера - это разбой, небольшие нападения и серия кратких приговоров: три месяца, полгода...

Вся троица познакомилась в бистро, в котором они пьют целыми днями. Опухшие, слезящиеся глаза, впалые щеки - не нужно быть великим врачом, чтобы поставить диагноз: спиртное, причем - в больших количествах.

Джос желает поработать. С ним не будет никаких проблем. Выглядит он как тряпка, но заметны и некоторые достоинства. Для Капоне не нужно ничего кроме шефа, он всегда мечтал о приключении, которое мы сейчас ему предлагаем, потому что, по сути своей, это большой ребенок. С ним проблем тоже не предвидится.

Что же касается Индейца, то я пока что не уверен. Мне он не симпатичен, и рожа у него самая сволочная. Это вредный тип, он может быть нелояльным по отношению к нам, но я уверен, что он не трус. Если за ним хорошенько проследить, если он все время будет среди коллег, то, возможно, все пойдет как следует.

- Нормально, вы приняты.

Все трое облегченно улыбаются, они счастливы. Но времени на сантименты я им не оставляю.

- Оставьте свои данные, фотографии, если имеете при себе, номера телефонов. А теперь нужно это отпраздновать. Шотар, доставай шампанское.

Холодильник в этой комнате - это единственный работающий агрегат. Достаточно приглядеться, как выпивает троица, чтобы оценить их тягу к спиртному.

Капоне собирает всю свою отвагу, подходит к столу и спрашивает:

- Шеф, нам приходить с инструментом?

И показывает под мышку, куда с охотой нацепил бы кобуру.

- Ты за кого нас принимаешь? Мы всего лишь торговцы, а не гангстеры.

Джеки подтверждает:

- Мы всего лишь продаем бывшие в употреблении машины за границу.

- И ничего больше. Понял, Капоне?

Он понял и, разочарованный, садится на место.

- Ну хорошо, а теперь за работу. Пошли в ангар. Нужно приготовить грузовики.

Индеец по глупости пытается протестовать:

- Но ведь у нас нет подходящей одежды.

- Вы хотите работать, да или нет?

- Хотим, хотим.

- Тогда пошли.

***

Наши авторазвалины стоят в громадном ангаре, отделенном от промышленного района обширными пустырями. Все строение представляет собой длинную жестяную крышу, подпираемую столбами. Жестяные перегородки исполняют функции стенок. Снаружи видны только несколько куч шин, которые пришлось оставить во дворе. Местечко совершенно отдельное и безлюдное. Падающий мокрый снег и серое небо дополняют понурый вид всего целого.

Внутри установлены мощные осветители. Повсюду висят переносные лампы. Раз и Два заняты сваркой. Один держит, другой пускает искры. В единственном свободном уголке стоит металлическая бочка, исполняющая роль печки. Изнутри пышут длинные языки пламени. Альбана поднимается, чтобы поприветствовать нас.

- Не работаешь, Альбана?

Угрожающий тон до него доходит, поэтому он тут же начинает объясняться, чего я совершенно не слушаю.

- Вон отсюда. Забирай свои шмотки и уматывай.

Тот застыл и удивленно пялится на меня. Я бы с большей охотой оборвал ему уши, но они закрыты вязаной шапочкой, опять же, его рекомендовали мои клиенты. Как всякий нормальный африканец, он пытается дискутировать:

- Но, шеф, я только на пару минуточек... отдохнуть. Мне же нужно набраться сил, чтобы...

- Альбана...

- Да, шеф.

- Подойди ко мне.

Он становится передо мной чуть ли не по стойке "смирно".

- Сними шапку.

Тот мнется. Все уже подошли поближе и молча присматриваются к разыгрывающейся сцене. Альбана снимает шапку, а я делаю жест, чтобы он подошел еще ближе.

- Уши открыты?

- Да, шеф.

- Хорошо слышишь?

- Да, шеф.

- Тогда я тебе объясню.

Он даже не шевелится, только глядит на меня своими глазищами, в которых виден страх; даже посерел весь. Три новичка стоят в сторонке и приглядываются.

- Альбана, Джеки сказал мне, что ты ничего не делаешь. К Раз и Два, которые являются моими работниками, относишься как к дерьму, опять же, ты украл у них деньги. Это уже три ошибки с твоей стороны. И это мое последнее предупреждение. Еще одна ошибка, и я увольняю тебя, независимо от того, где будем находиться. Ясно?

- Да.

- Понял?

- Да, шеф.

- Тогда двигай задницей и берись за работу.

Свесив голову, с шапкой в руках, он медленно идет к грузовикам.

- Альбана.

При звуке моего голоса он весь трясется и поворачивается.

- Повтори, что ты меня понял.

- Да, понял.

- Тогда шевели задницей, сволочь.

На сей раз он движется гораздо живей и исчезает за машиной. Вскоре оттуда доносятся удары молотком, из чего следует, что он меня хорошенько понял.

Ему еще повезло. Пару лет назад я еще не предупреждал никого, прежде чем перейти к рукоприкладству. Это был гораздо более скорый и действенный метод. Трое французов просмотрели всю сцену, и она произвела на них соответствующее впечатление. Валлид, прекрасно ознакомленный с моими привычками, подходит поздороваться, как будто ничего и не случилось. И в этот момент Джос решается:

- С чего начинаем, шеф?

Один - ноль в его пользу. Я показываю на кучу барахла, занимающую половину ангара. Все это нужно разместить на грузовиках. Тот осматривает фронт работ и спокойно спрашивает:

- В какой последовательности?

Два очка.

- А ни в какой. Все грузишь в максимальном бардаке. Тогда будет полегче с таможенниками. Чем больший балаган, тем меньше проверяют.

Он смеется и тянет за собой других двоих. Начинается работа.

***

Грузовики поставлены под стенкой ангара. Пока что это просто груза железа непонятного цвета. Все дополняется ржавчиной и вмятинами.

Все это развалины, устаревшие модели, которые свое уже отъездили. Мне они стоили копейки, опять же, меня не интересует ни их происхождение, ни состояние их кузовов. Самое главное, чтобы двигатели продержались до Мали. Даже старый мотор может еще хорошенечко поработать, если не жалеть масла и воды для радиатора.

Этому я научился в Африке.

С другой стороны, занимая существенную площадь ангара, лежат наши товары. Здесь сотни шин, уложенных по пять и шесть штук, для самых различных типов машин и грузовиков, в самом разнообразном состоянии. Тут можно найти шины новые, но можно и лысые, не говоря уже просто о рваных. Три четверти из них - это шины, бывшие в употреблении; в Африке ни одна из них долго не продержится, тем не менее - продать их там можно. Кроме всего прочего, здесь находится целая куча запчастей, все то, что Шотар скупает на автомобильных кладбищах по цене лома, разложенных по маркам или моделям машин. Несколько сзади стоят ящики с самыми различными товарами.

Шотар представил мне список всего того, что мы будем перевозить. На бумаге это выглядит столь же внушительно, как и в действительности. Все изложено по позициям, что в сумме дает опись на тридцати страницах.

Здесь имеется даже карабин для слоновьей охоты, новенький "Уэзербай 458". Это подарок для малийского приятеля, желающего половить бабочек.

***

На свободном пространстве под стенкой я приказал устроить нечто вроде салонного уголка. Вокруг найденных на нашем складе автомобильных кресел поставили несколько железных печек. Именно здесь я собираю свой штаб для рассмотрения ситуации.

Джеки с Шотаром садятся рядом со мной. Самуэль Граповиц тоже держится рядом с нами. Уже темно. В ангаре пульсируют отзвуки закрученной мною деятельности Самуэль Граповиц открывает было рот, чтобы дать выход собственной фантазии, но я прерываю его.

- А теперь, ребята, серьезно. Сколько нужно времени, чтобы все подготовить?

Шотар отвечает, что дней двенадцать, чтобы все погрузить, закончить работу с корпусами и техосмотром грузовиков, опять же, покончить с бумажками... Одной из черт характера Шотара является вечный пессимизм. Подобное отношение меня выводит из себя. У Джеки настроение более оптимистичное, и он рассчитывает дней на десять.

- Хорошо. Выезжаем через пять дней.

Джеки соглашается со мной. Шотар не так уверен, но уже начинает привыкать. Тут же составляем список проблем и распределяем задания. Шотар должен заняться тем, чтобы достать водительские права для всех.

- А это означает, что нужно сделать фотографии всех наших ново принятых. Затем пошли их домой, чтобы они попрощались с женами, собачками и кошечками. Завтра, в семь утра все должны быть на месте.

На следующие дни перед нами стоит задача найти двух дополнительных водителей, профессионалов, если никого другого обнаружить не удастся, но, по мере возможности, не совсем уж полных тупиц. Чтобы выехать побыстрее, нам нужно максимально шевелиться, и мне не хочется торчать на месте по причине отсутствия рабочих рук. Опять же, Шотару еще придется заняться снабжением. Нам необходимо есть два раза в день, прямо здесь, в ангаре, еды должно быть много и питательной. Мне хочется, чтобы мои люди питались хорошо. Шотар резервирует ставшими уже привычными номера в мотеле, располагающемся в паре километров отсюда. Работники будут спать на месте. Потом вместе с Джеки иду глянуть на погрузку.

- Тебе, браток, прежде всего нужно будет заняться обучением вождению.

- Никаких проблем.

- Только поосторожней, у нас нет времени.

- Согласен.

- Ты берешь европейцев. Лично я беру Раз и Два, в противном случае они просто перепугаются. Ладно, что еще?

Джеки с Шотаром мотают головами.

- Поехали.

***

Подготовить все за пять дней - это вам не фунт изюму. Подобный резкий рывок - это наилучший способ, чтобы все тронулось с места.

Уже на следующий день Шотар привел мне двух молодых парней. Это профессиональные водители большегрузных автомобилей. Спасает их только то, что они преодолели массу дорог в Иране, Сирии и других говенных странах. Это два брата, и выглядят они одинаково: высокие, худощавые, длинноволосые, в джинсах и кроссовках. Мне они представились как Жан-Поль и Оливье, и тут же приступили к работе. Мне они не совсем симпатичны, но выбора у меня нет.

Люди устроились в ангаре, разложив спальники и одеяла. Работа начинается рано утром и тянется до поздней ночи. Я назначил Джоса бригадиром, Валлид немного ему помогает. Он же разделил и задания. Весь день крики Джоса подгоняют работающих, так что все достаточно быстро движется вперед. Европейцы заняты погрузкой. Неустанно вперед и назад крутятся грузчики, так что товары потихоньку укладываются на прицепах. Время от времени мы объявляем всеобщий аврал, когда нужно перетащить исключительно тяжелую штуковину. Особые трудности связаны с переносом двигателей для грузовиков. Их пять. Это громадные металлические колоды, с которых свисают трубы и всякие железяки. Они, одновременно, и тяжелые, и ужасно неудобные. Джос где-то свистнул пару досок, чтобы устроить наклонную плоскость, и вся банда тянет из последних сил, сопровождая это громкими криками, пока все двигатели не очутились на прицепах.

Оба сварочных аппарата не отдыхают. Тут в основном занимаются Валлид, Раз и Два, и дела с рихтовкой быстро продвигаются вперед.

На пустыре, за ангаром, Джеки дает уроки вождения для тех, кто никогда раньше этим не занимался. Он применяет метод, благодаря которому учились и мы сами. Он садит мужиков за баранку и приказывает им ехать. Ничего сложного в этом нет. Чтобы доставить тридцать тонн до места назначения, достаточно посадить любого придурка за руль и показать ему направление. Поначалу все немного скованы, но до них быстро доходит, что они сидят в кабине грузовика, что едут и что до сих пор ни умерли, ни съехали в кювет.

Все они прекрасно поняли. В качестве учебного пособия Джеки выбрал десятитонный "ман". Поначалу двигатель немного страдает. Шестерни коробки скоростей скрежещут. Единственной сложностью при вождении является двойное переключение. В огромном грузовике скорости меняются не так как в обычной машине. Вначале нужно переключиться на нейтраль, дать газ, чтобы увеличить обороты, а уже потом прижать сцепление, чтобы переключить скорость. Пока эта простая операция не будет освоена, каждый потеет над рычагом смены скоростей. Ничего, у нас с Джеки было точно так же. После того, как врубишься, машина едет уже сама собой. Сидя в своем кресле, я надзираю за ходом учебы по звукам работы двигателя. Пока что я доволен. Концерт писков и скрежетов движка, раздававшийся в первый день, повторяется все реже.

Я еще далек от полного выздоровления, мое тело все еще серьезно страдает от болезни, мне еще нужно набрать много килограммов массы. Мои мышцы сошли на нет, вся одежда висит на мне мешком. Джеки устроил для меня самый настоящий буфет, откуда я постоянно таскаю копчености, килограммы свежего мяса, овощи и фрукты. Он же достал мне травку, так что я могу курить, чтобы набрать аппетит.

С пищеварением у меня уже получше, зато приступы горячки валят с ног на несколько часов. Шуба и печки защищают меня от холода. На несколько минут заскакивает Джеки, чтобы повалять дурака. Между одной дремотой и другой я приглядываюсь к тому, как моя группа работает. При этом я машинально поигрываю карабином, принесенным мне Шотаром. Я разобрал его, смазал и даже смонтировал на нем цейссовский прицел. Я бы с удовольствием пострелял по шинам, но пока что настолько слабый, что даже не знаю, смогу ли выдержать отдачу такого крупного калибра. Опять же, мне не хочется пугать своих работников.

Они довольны тем, что находятся здесь. Все они - это отребье. В соответствии с нормальными общественными принципами, которых лично я не признаю, все они осуждены. Но у всех троих имеются и достоинства. Как и большинство типов, зачисленных в маргиналы так называемыми цивилизованными странами, они просто-напросто хотели жить иначе, пережить приключение, только все это для них плохо закончилось. Тюрьмы переполнены подобными мечтателями. Все эти преступники - это ничто иного, как дети, не пожелавшие стать взрослыми.

Особенно Капоне подтверждает подобное мнение, он быстро вступает в дружеские отношения и способен на верность. Мне он нравится.

Уже много раз, когда я просыпался в приступе горячки, он склонялся надо мной с дымящейся кружкой в руке.

- Кофейку, Чарли?

И это совсем не подлизывание, которое я сразу же бы учуял. Просто это доставляет ему удовольствие, и он пользуется этими мгновениями, чтобы на парочку минут присесть и поболтать. Мне нравится сам способ, которым он пытается со мной говорить; опять же, мне просто приятно быть рядом с этим крепким мужичком, несколько стареющим, с седеющими волосами, но в душе которого все еще живет молоденький хулиган.

Как-то раз, после еды, он уселся рядом со мной, косясь на мою самокрутку.

- Это же не обычная трубка. Потягиваешь?

- Не наркотик, травка.

- А разве не один черт?

- Нет.

Он качает головой. У него это привычный инстинкт. Он качает своей громадной башкой, сложив губы гузкой, словно бандит в старинном фильме. Мы спокойно разговариваем. Капоне рассказывает о своих давних дружках. Все трое знакомы уже много лет, встречаются в одном и том же бистро. Словно дети, они сами себе выбрали и прозвища.

- Сначала был Индеец. Ему всегда хотелось, чтобы его называли Индейцем. Ну а я потому, что всегда желал быть Аль Капоне.

Он мнется, несколько стыдясь своей откровенности.

- Ну, мне просто хотелось им быть. А Джоса зовут Джозефом, отсюда и Джос.

Он еще раз косится на мою самокрутку и робко просит, нельзя ли потянуть разок, чтобы узнать, как оно. Я даю ему, он делает глубокие затяжки, держа окурок между большим и указательным пальцем и качая при этом головой.

- Неплохо.

И правда! Когда я попробовал свою первую в жизни самокрутку, то попал на заирскую травку, раскопанную где-то Джеки - одну из самых крепких во всей Африке. Он отдает мне бычок, молча продолжая покачивать головой.

Неожиданно он перестает это, глядит на меня, на ангар по сторонам, на работающих парней; при этом он что-то бурчит под нос, выражение лица меняется.

Капоне смеется, делаясь сразу же лет на двадцать моложе.

- Блин, это что ж такое, что ж такое?

Совершенно здоровая реакция, реакция человека с твердым характером. Этот парень сразу же становится мне более симпатичным, потому что его первая мысль о дружках:

- Эй, Индеец, Джос, идите-ка сюда, кое-что увидите.

Подбегают эти двое, и я даю знак Джеки свернуть еще одну цигарку. Через минут пятнадцать все уже веселенькие, сидят возле меня и ржут. Впервые они позволили себе расслабиться, и я позволяю им продолжить перерыв.

Они засыпают нас с Джеки вопросами про Африку, про места, куда мы направляемся, про пустыню. Они совершенно не имеют обо всем этом понятия. Выехали, не зная, куда едут. Еще одно очко в их пользу.

***

Наконец-то Альбана взялся за работу. Мои предупреждения и мое постоянное присутствие привели к тому, что он нашел нужный путь.

Теперь он не отходит на шах от европейцев и старается работать с ними по загрузке, чем с африканцами по рихтовке.

Валлид трудится в своем постоянном Риме, не спеша, но и без перекуров. Из всей команды он лучше всего разбирается в грузовиках. При этом он занимается рихтовкой, осмотрами, проверкой колес и всеми маленькими винтиками, которые обязательно нужно докрутить. Как правило, он работает сам, а после вчерашней ссоры вообще чувствует себя оскорбленным.

Вчера утром все были собраны для погрузки и крепления одного из "Пежо 504".

Работа сопровождалась обычными воплями и ударами металла о металл, как случилась какая-то перемена. Простые окрики перешли в оскорбления.

Преодолевая слабость, я тут же бегу на место событий. Валлид, держа в руке монтировку, принял защитную стойку. Перед ним, переступая с ноги на ногу, Индеец с бешеной рожей держит нацеленный арабу в живот нож. Это уже не шутки - он может и убить.

- Не дури!

Я даже не успел толком вмешаться, как между этими двумя, разложив руки, бросился Капоне.

- Говорю же тебе, прекрати.

Джос, который прибежал из глубины ангара при первых же криках, тут же бросается на Индейца и охватывает его руками, выбивая при этом нож. Пара секунд тишины, после чего, уже успокоившийся, Индеец освобождается от зажима Джоса, кивает, поднимает нож и, не сказав ни слова, возвращается к работе.

Да, парень это опасный, опять же, перо он держать умеет. Валлид, которого слабаком не назовешь, сразу же заметил это и натерпелся страха.

***

Несмотря на обильное питание, вечная работа, холод, неудобства и отсутствие санитарных устройств усиливают напряжение, потому-то все легко срываются.

Жан-Поль и Оливье, двое профессионалов, никаких проблем не доставляют. Они делают свое дело и себя не щадят. Они практически не разговаривают с остальными, хотя мне и не кажется, чтобы имелись какие-то недоразумения. Просто они решили держаться в стороне. Пока у них останется соответствующий настрой на работу, и до тех пор, пока они не будут доставлять проблем, я ничего против них не имею.

Единственный, кто почти не работает, это Самуэль Граповиц. Перед этим я уже каждому показал грузовик, который тот будет вести, и целый день Граповиц занят тем, что украшает кабину, куда затем он приглашает меня, чтобы я оценил плоды его деятельности.

- Чарли, иди-ка глянуть, что может сделать человек с изысканным вкусом.

Он открывает дверцу и помпезным тоном заявляет:

- Мир красоты и удовольствий, мужская сила объединяется с женскими прелестями.

Внутри истинный потоп задниц и грудей. Каждое свободное местечко обклеено фотографиями голых девиц. Здесь можно найти блондинок, брюнеток, рыжих - все, чего только захочешь. Если перемещать взгляд вдоль ветрового стекла, то можно обозреть все возможные позиции вдвоем. Под зеркалом заднего вида имеется фотография Его Высочества с членом в руке.

- Благодаря этому, всю дорогу я буду помнить о собственных обязанностях посла французского очарования и романтизма, - говорит он, смахивая слезку.

Самуэль Граповиц весьма сентиментальный человек.

Мне не остается ничего другого, как только поздравить его с наличием несомненно хорошего вкуса, после чего возвращаюсь на свое кресло, заходясь от смеха.

Спать Граповиц устроился вместе с нами в гостинице. В свободные от украшения своей кабины минуты, он приходит ко мне побалагурить относительно Африки и негритянок, которых собирается трахать целыми деревнями. Уже от одной этой мысли он весь дрожит и провозглашает длинные тирады, в то время как другие пашут. Мне это не мешает. Именно потому, что он настоящий шизик, я и согласился его принять. Ну люблю я сумасшедших.

Впрочем, водить Самуэль научился буквально после первого же урока, и даже случается, что он даже помогает кому-нибудь в работе, если только она не слишком грязная. Парень не желает запачкать свой элегантный утепленный комбинезон летчика, к которому он всегда носит завязанный на шее платок. В конце концов, я отправил его в город с очень важным заданием купить свадебные подарки моей малышке Радижах. Идея не слишком пришлась ему по душе, пока я не добавил:

- Это для женщины.

Самуэль Граповиц выпрямился, глянул на меня искоса и, облизываясь, ответил:

- Чарли, я весь твой. Чего тебе нужно?

- Духи.

- Хмм... Брюнетка, блондинка?

- Брюнетка.

- Ага, брюнетки! Пикантны и энергичны.

Я не даю ему продолжить и тут же объясняю, что имею в виду не совсем такую брюнетку, после чего прошу купить несколько видов духов и парфюмерии. Купить придется прилично, чтобы я удостоверился, что он выбрал то, что нужно. Затем, интимное белье...

- Ааааа...

- Размер В.

- Так она у тебя малышка.

- Да. И выбирай все белое, очень простое.

- Ну, Чарли, да ты просто спец! Чистота и простота - самый смак. Нет ничего более чудного, чем беленькие подвязочки...

- Нет, Самуэль. Ограничишься классическими образцами, понял? Покупай лишь то, что необходимо, но все в больших количествах. Например, маленькие такие трусики из белого хлопка. Потом займешься бижутерией.

Я заказываю набор маленьких браслетов и всяческих иных украшений. Он же собирается отправиться в секс-шоп, чтобы купить там пару штучек, поэтому мне вновь приходится остужать его пыл. Помимо этого, он должен зайти в книжный магазин и купить там все книжки о путешествиях, которые только можно найти, с большими фотографиями, нечто вроде энциклопедий; а вместе с тем школьные принадлежности: цветную бумагу, картон, карандаши и ручки...

- Погоди, это все одной и той же женщине?

- Да. Попросишь Шотара, чтобы он поехал с тобой. Только быстро.

Буквально за день он прекрасно справляется с заданием. Отлично, еще одну проблему можно выкинуть из головы.

***

Как-то днем, после обеда, прошу Раз и Два остаться со мной. Поработали они прекрасно. Рихтовка сделана нормально, не хватает только покраски, чтобы грузовики выглядели как новенькие. У обоих глаза красные от вечного курения - они тянут самокрутку за самокруткой, чтобы спастись от холода, достающего их с первого же момента пребывания во Франции.

Обещаю им, что очень скоро мы отправимся к солнцу. Поедем на грузовиках в Африку, в их родные места. Ребята довольны.

Все вместе мы отправляемся к учебному грузовику, и я приказываю им залезть в кабину. На их лицах тут же рисуется беспокойство.

Спокуха! Отвлекаю их беседой:

- Так, вот здесь, внизу, видите?

Они склоняются над местом, которое я им показываю, под рулевой колонкой.

- Вот эти штуки здесь, это педали. Пе - да - ли. Поняли?

- Да, педали.

- Их три штуки. Видите? Три педали. Поняли?

- Да. Педали.

- Эй, Раз, сколько тут педалей?

В его огромных глазах рисуется испуг. Он глядит на меня, глядит на Два, глядит вниз и мямлит:

- Три педали.

- Ну, браво! Шикарно! Очень хорошо. Три педали. Просто замечательно. Вот видишь, ничего тут страшного нет.

Хлопаю парня по спине, смеюсь, и он тоже счастливо мотает головой. Сидящий рядом Два тоже смеется, довольный, как и его брат. Доверие установлено, теперь можно и продолжить объяснения. Ребята слушают, напрягая все свое внимание. После каждого вопроса они морщат брови и предельно собираются, чтобы найти решение.

- Раз, средняя педаль, это что?

- Это тормоз, шеф.

- Замечательно.

Через какое-то время их испуг полностью проходит, и они довольно быстро усваивают новые знания. За вечер мне удается рассказать им обо всех функциях педалей и позициях рычага смены передач. Им, правда, еще трудновато произнести слово "сцепление", но если не считать этой мелочи, ребята оказались весьма способными учениками. В конце урока показываю им большую часть кнопок, которых не так уж и много, после чего на остаток вечера отсылаю их красить машины. Вождением займемся завтра.

***

На следующее утро мы вновь усаживаемся в учебный грузовик.

- Ребята, сейчас мы немножко проедемся. Веду я. А вы должны внимательно слушать.

- Хорошо, шеф.

Нет смысла объяснять им принципы работы двигателя, впрочем, я и сам не слишком хорошо в этом разбираюсь. Предпочитаю, чтобы они полагались на свой слух. Чего-чего, а слушать они умеют, и довольно скоро уже учатся распознавать все шумы. Это гораздо легче, чем слушать тамтамы.

- Когда сильно рычит, нужно рубить сцепление. Правильно?

- Ага, чипление.

- А как нужно врубить сцепление?

- Педалью.

- Шикарно. Так вот, я еду. А вы мне будете говорить, когда нужно будет врубить сцепление. Скажете "сцепление", когда будет нужно. Договорились?

И все прекрасно идет. Оба реагируют в нужный момент.

- Чипление, шеф, чипление.

- Хорошо. Едем дальше. Рычаг на какой скорости?

- На второй.

- Отлично.

- Чипление, чипление!

- Хорошо. Какая скорость?

- Третья.

И так все утро. После полудня Раз и Два проезжают несколько сотен метров из тех шести тысяч километров, которые остались им до возвращения домой. Оставляю их с этими отличными результатами и объявляю, что завтра с ними будет заниматься Джеки.

Джеки пашет как раб. Помимо уроков вождения большую часть времени он посвящает надзору работ в ангаре и слежением за Джосом. У Шотара, погруженного в проблемы документов и снабжения, просто нет времени, чтобы этим заняться.

Тем не менее, он частенько заглядывает ко мне, чтобы поболтать пару минут.

- Хороший конвой.

Он прав. В результате упорного труда наше предприятие принимает реальные формы. Погрузка уже практически закончена. Некоторые грузовики уже покрашены, так что все целое выглядит достаточно прилично. Можно сказать, что целое уже производит впечатление.

У нас имеется девять тридцатитонных прицепов, "berliet GLR" с длинными хоботами, три грузовика поменьше, два оранжевых "мерседеса" и желтый "ман". Два прицепа - это цистерны по тридцать тысяч литров каждая, которые мы заполним в Алжире, три прицепа открытых, а четыре - закрытые.

На платформах образовалась невообразимая куча товаров, вроде седельных тягачей без прицепов (у нас их четыре штуки), опять же, три "пежо 504, не говоря о ящиках запчастей и всем остальном.

Фургон 504 будет сопровождать конвой в качестве связной машины с Шотаром за рулем.

Мой грузовик выкрашен темно-синей краской, все никелированные части отделаны золотистой краской. Готова уже и машина Джеки: красная, с белыми деталями. На дверках обоих автомобилей Самуэль Граповиц в соответствующих красках нанес фирменный знак компании. От обоих знаков просто не оторвать глаз.

Наибольшее впечатление оставляют открытые прицепы, потому что виден груз. Помимо седельных тягачей и легковых автомобилей туда мы поместили двигатели, под тягачами разместились целые кучи запасных деталей, а сверху навалены шины. Все это представляет собой неправдоподобный балаган, наежившийся проводами и гнутой проволокой. Груз закреплен с помощью той же проволоки.

На платформах бруски и прибитые гвоздями доски, которые фиксируют колеса загруженных машин. Вид просто замечательный. Никогда еще мы не работали в подобном масштабе.

- Это последний конвой, так что должен выглядеть здорово.

Джеки усмехается. Африка для него уже в печенках сидит. Его жизнь путешественника только начинается, так что теперь он желает заняться чем-нибудь другим и в другом месте. Да и я тоже чувствую, что это дело мне уже осточертевает. Африка меня уже не тянет, хотя пустыня все так же нравится, особенно сейчас, когда я с ней хорошенько познакомился. В ней я нахожу силу и впечатление мощи, в которых я нуждаюсь. Что меня по-настоящему привлекает, вся забава - это только ведение столь громадного конвоя. Ну а сама Черная Африка, продажи и доходы - это всего лишь дополнения, которые, говоря откровенно, меня не интересуют.

Впрочем, если говорить о тамошние власти, палку мы перегнули. Я сделался слишком могущественным и чувствую, что дело идет к концу. Мне кажется, что этот конвой еще пройдет, но потом мне не дадут уже ни единого шанса. Слишком долго все это уже длится. На этот раз мы заработаем около четырехсот тысяч долларов, что позволит нам заняться чем-нибудь другим. Какое-то время я проведу с Радижах в каком-нибудь оазисе. Джеки тоже найдет для себя подружку, вот мы и поживем по собственному разумению и желанию вдали от цивилизации.

Потом, когда мы покинем Сахару уже окончательно, придет время и для последнего безумия, намерения, которое для нас очень важно - гонки сумасшедших через пустыню.

Когда я валялся в больнице, буквально в шаге от смерти, Джеки висел на телефоне и убалтывал кандидатов, а потом, в свободное время, мы занимались организационными подробностями. Два десятка сумасшедших со всех концов света уже записалось на эту гонку, имеющую совершенно особенный характер.

Это наша обоюдная мечта, моя и Джеки, то последнее, что мы бы хотели провернуть перед тем, как покинуть африканский континент. Лишь бы мне оставили достаточно времени.

***

К вечеру пятого дня мы уже понимаем, что выиграли. Конвой готов выступить. Выставленные на снегу грузовики блестят на солнце. О людях этого не скажешь. Я собрал их всех, чтобы они выслушали мою последнюю речь. Все совершенно выбились из сил: грязные, небритые, едва держатся на ногах. Три негра вообще непосредственно перенеслись из чудовищной африканской жары в ледовую европейскую зиму. Что же касается остальных, то навязанный за пять последних дней темп приказал им практически позабыть о том, что еще неделю назад они спали в постелях, в теплых помещениях, говоря проще - что они жили нормально.

- Господа, вы справились просто замечательно. Сегодня вечером мы выезжаем. С этого момента каждый отвечает за собственную машину. Двигатели все тщательно просмотрены, и они должны выдержать. Заботьтесь о них, следите за ними. Если они откажут, это означает, что вы где-то облажались С ними вы расстанетесь только в момент продажи. Еще раз подчеркиваю: если кто-либо по какой-либо причине застрянет, он должен сидеть на месте возле своего грузовика, пускай даже это произойдет посреди пустыни, и если для этого придется торчать целый месяц. Ясно?

Все кивают головами.

- Помимо этого, с этого момента я не желаю видеть в конвое ни капли спиртного. Ты понял, Альбана?

- Понял.

- Индеец, понял?

- Все понятно.

- Ладно. Шотар, раздай всем паспорта и водительские права.

Получив новенькие документы, все радуются словно дети. Капоне, у которого права разрешают водить все категории грузовиков и прицепов, насмехается над Джосом, который получил категорию похуже. Альбана с интересом разглядывает печать на своем документе, в то время как Раз и Два прежде всего заинтересованы своими фотографиями.

Когда эйфория несколько спадает, я откупориваю шампанское, наливаю всем и провожу церемонию крещения грузовиков. Все с гордостью улыбаются.

- Ну ладно. Вопросы есть? Тогда поехали.

Зажигаются фары. Двенадцать дизелей начинают разогрев. Лично я возглавляю колонну, и вижу в зеркале заднего осмотра, как движется за мной ряд огней. С кассеты звучат первые такты "Пятой" Бетховена.

Направление на юг.

***

Считается, что мы выехали, пускай даже в этот вечер нам удалось проехать всего восемьдесят километров, чтобы встать на постой. Утром все просыпаются на громадном паркинге супермаркета. Нужно приготовить кофе и найти какой-нибудь кран, чтобы умыться. Проведя первую ночь в кабине, каждый понимает, что что-то начало деяться. После завтрака мы впервые дополнили запасы воды и масла. Эта рутинная операция теперь должна стать железной традицией. Задании это доверено Раз и Два. С канистрами в руках они переходят от машины к машине, а каждый водитель уже заранее открыл капот и отвернул пробки.

Этот обычай быстренько всеми запоминается. Каждые восемьдесят километров я дважды нажимаю на клаксон, и вся операция повторяется на обочине шоссе.

Раз и Два я поместил сразу же за собой; каждый из них ведет тягач с открытым прицепом. В самом конце колонны на своем красном чудище катится Джеки. Между ними каждый получил свое место, и эта очередность должна оставаться неизменной. Один только Шотар то едет за нами, то опережает нас за рулем своего "Пежо 504", обеспечивая связь, а в случае необходимости выступая разведчиком.

В своем зеркальце заднего вида я частенько слежу за этой гигантской колонной, катящейся посреди Европы, полностью презирающей самые элементарные принципы, обязательные для такого рода предприятий.

***

Проезд до испанской границы занимает у нас три дня. Мы едем без спешки. Каждый должен привыкнуть к своей машине, к вождению несколько часов подряд, с перерывами исключительно для пополнения воды и масла, и лишь время от времени для краткого отдыха или маленькой чашки кофе.

Лишь в Пиренеях, неподалеку от Эндайе, мы пережили чуточку эмоций единственные на этом отрезке проезда.

Двое полицейских на стоящих у обочины мотоциклах дают мне знак остановиться. Чувствую укол в сердце. Открываю окно. Снаружи ужасно холодно, ледяной ветер сделал лицо почтенного мусора под белой каской совершенно багровым. Он кричит, чтобы я мог его услышать:

- Дальше ехать нельзя.

Я выставил локоть в двери - классическая поза старого покорителя шоссе. Синий халат, который я надел на хлопчатобумажную футболку еще сильнее подчеркивает мой профессиональный вид. Отвечаю:

- Оно может и так, вот только шеф ждать не желает.

Выстрел в десятку. Моя мина и мой тон именно такие, какими и должны быть. Требования шефа - это уже ему что-то говорит. Он глядит мне прямо в глаза. Я чувствую в нем профессиональный инстинкт: в голове у него пробуждаются подозрения. В моей же голове все просто кипит.

Ах ты мой мусор, мусоришко, если тебе захочется проявить хоть немного профессионального интереса, то можешь забыть об этом выстаивании на обочине шоссе. Еще сегодня вечером тебя назначат маршалом всех мусоров. Документы на машины не выдержат тщательного осмотра. Опять же, мне придется объяснять происхождение всех этих запчастей, не говоря уже о том, что множество наших товаров тебе просто не понравятся.

За мной, скованные за своими баранками, сидят Раз и Два, малийские граждане, не имеющие водительских прав. Капоне тоже не имеет водительских прав. Индеец, дорожный пират, прав не имеет. Валлид, с подделанной картой постоянного пребывания, из Франции экстрадирован. Самуэль Граповиц, которого разыскивают во многих европейских странах - прав не имеет. Джеки и тот прав не имеет.

И будут статьи на первых страницах газет, о тебе и обо мне. Мусорок мой маленький, не делай этого. Ты же видишь, что я всего лишь законопослушный водитель-дальнобойщик.

- Ну ладно, езжайте, только осторожно.

- Нечего и говорить, будем стараться.

Я трогаю. Сейчас я еще боюсь того, что рожи Раз и Два, а также всех остальных подтвердят опасения полицейского. Достаточно ему удивиться величине конвоя и вытащить свисток. Двести метров, пятьсот - и ничего. Перед ним проехали уже все грузовики. Несколько километров я гляжу в зеркало заднего вида, ожидая, что вот-вот в нем появятся мотоциклисты. Но ничего не происходит. Они остались на обочине шоссе и останутся там до конца жизни.

Именно такие мгновения и составляют всю прелесть этого бизнеса; если бы он проходил в соответствии с правилами, мне было бы просто неинтересно.

***

Испанскую границу мы проезжаем ночью. Никаких трудностей не было. Единственный таможенник, которому захотелось выйти из теплого помещения, открыл мой прицеп и тут же отскочил назад. Шина, тщательно выставленная у самых дверей Джосом, падает в паре сантиметрах у его ног. Мои извинения он принимает и, кривя лицо, проходит мимо открытых прицепов с царящим на них балаганом. Затем он попытался открыть прицеп Джоса, очень осторожно приоткрывая двери. Увидал он там лишь опасно качающуюся кучу шин, после чего тут же закрыл дверь и успокоился. Поскольку он все же выразил свое удивление такому количеству запчастей, я с серьезной миной объясняю, что мы компания водителей, находящаяся в отпуске, и что все эти запчасти мы везем для обеспечения туристического рейда через Сахару. Он только поглядел на меня и без всяких дискуссий вернулся в свою контору. Так или иначе, но месяц назад умер Франко. Вся Испания пьет на убой, чтобы отпраздновать это событие. Во всех учреждениях царит полный бардак. Я мог бы проехать во главе колонны танков, а таможенники бы этого и не заметили.

Приятно катить через Испанию, радующуюся смерти марионетки. В моей группе настроения самые замечательные. Что же касается меня, то настоящая работа начнется только в Африке.

Наконец-то я вновь на солнце. Во время каждого постоя на кофе я сажусь на ступеньках грузовика и загораю сколько удается. Я все еще не в самой лучшей кондиции, но чувствую, что в этом тепле ко мне возвращаются силы. Играет музыка, и я чувствую себя прекрасно.

***

Переезд занял у нас неделю, и все обходится без особых инцидентов. Заснеженные дороги в Пиренеях, хотя и опасные, особых хлопот не доставляют. Один только раз я свалил фонарь во время маневров на паркинге, но грузовик, к счастью, не пострадал. Что же касается навеса заправки, который Два содрал верхней частью своего прицепа в чудовищном скрежете разрываемого металла, то я считаю, что его давно уже следовало поменять.

Вся бодяга с неграми заключается в том, что, хотя они и неплохо справляются с вождением машины, зато они понятия не имеют о правилах дорожного движения. Их просто забыли обучить им, как, впрочем, и меня.

Переезд через предместья Барселоны мог закончиться трагически, но, думаю, мне просто везет. На одном из перекрестков я поехал на желтый свет. Охваченные паникой при мысли, что могут меня потерять, Раз и Два держатся за мной. А этот красный огонек на столбе для них совершенно ничего не значит. С разгону весь конвой промчался на красный свет среди сумасшедшего концерта клаксонов и писка покрышек.

Я посчитал, что будет безопасней переждать до сумерек, прежде чем мы пересечем весь город. В плотном потоке пополуденных часов катастрофа была бы неизбежной.

Не могу иметь каких-либо претензий к моим черномазым. Они совершенно потеряны в этой стране, где - ах, какая неожиданность! - люди говорят на каком-то диалекте, которого они не понимают. "Почему так, шеф?" Единственное, что их интересует, это головной убор Гражданской Гвардии, смешная шляпа из водоотталкивающей кожи с поднятым козырьком сзади. Они уверены, что у себя в деревне все просто с ума бы сошли, увидав у них на голове такую шапку, поэтому пристают, чтобы я им купил такую. Все мои объяснения, что это полицейские шапки, никак не помогают.

***

Я часто останавливаю конвой у ресторанов. Там мы занимаем по несколько столиков. Мои сотрудники горды, чувствуют себя крутыми в группе. Все громко смеются и с шумом передвигают стулья. Каждый рассказывает о своем грузовике, о своей "машине", о своих подвигах за баранкой. Пока что их похвальба меня забавляет.

В Барселоне Самуэль Граповиц решает познать первую любовь. Я указал ему на Баррио Чинно портовой квартал. Он вернулся в последнюю минуту, перед самым отъездом. Их такси он выскочил весь взъерошенный и, положив руку на сердце, долго благодарил меня за то, что я позволил ему познакомиться с пиренейскими удовольствиями.

Уж если блядь из самого паршивого европейского квартала так на него действует, то, думаю, Самуэль Граповиц удивит нас еще не раз. Отвечаю, что все удовольствие на моей стороне.

Сразу же за Барселоной газеты подтверждают опасения, возникшие у меня с некоторого времени. Марокко с Алжиром на ножах, поговаривают о войне. Я размышляю о всех тех бедных солдатах, которых убьют, что повергает меня в печаль, тем более, что в связи со всем этим, въезд в Алжир с марокканской стороны делается для нас просто невозможным. Для своих игрушек они имеют самую громадную песочницу в мире, и на тебе, когда мне нужно проехать, все они становятся у меня на пути.

А кроме того, как мне сообщают в бюро путешествий в Валенсии, пару недель о паромной переправе Аликанте - Оран нечего и думать.

Джеки спасает мое настроение гениальной задумкой..

А что если оставить всех в Колорадо, а самим отправиться во Францию, чтобы немного отдохнуть?

Идея просто замечательная! В Колорадо, небольшой деревушке на юге Испании, у нас имеются знакомые, способные принять у себя всю нашу банду. Что же касается нас двоих, то Джеки напомнил мне о своих обязанностях. Смерть Пейруса и моя болезнь сократили наши каникулы. В то время, как обычно мы покидаем Европу, имея ровно столько, сколько требуется для проезда конвоя, на сей раз в наших карманах болтается лишняя пара миллионов на пропой.

И время самое что ни на есть подходящее.

Приказываю всем подниматься, готовить кофе, и посреди ночи колонна отправляется в Колорадо.

Сегодня утром какой-то испанец попытался приостановить наш победный марш. Плохо припаркованная машина была буквально раздавлена грузовиком Альбаны. Только приличная пачка банкнот смогла успокоить вопли пострадавшего. Но время применения других методов еще не наступило.

Через несколько часов у меня отказали тормоза, так что потребовалось пару километров, чтобы остановиться, и, хочешь не хочешь, весь конвой спешил за мною. Дюжина грузовиков, проезжающих через деревушку, это уже само по себе редкое зрелище, но с такой скоростью - абсолютное исключение!

***

Эль Колорадо принадлежит к тем деревням, через которые проезжаешь, даже не замечая. Она расположена чуть поодаль от главного шоссе, неподалеку от курорта Конил в Андалузии.

Здесь имеется парочка вилл, окруженных лишь бы какими садиками, и несколько баров, явно закрытых, кучкующихся здесь в одной точке.

Конвой останавливается напротив них, вдоль дороги. Я с Джеки отправляюсь, чтобы разведать ситуацию. В домишках царит тишина, соответствующая пополуденной сиесте. Единственная особа, кто не спит, это хозяйка всех заведений, которой подчиняются все окружающие домики. Зовут ее Tia Zohra, тетка Зохра, бордельмама и моя большая подруга. Она услышала грохот дюжины грузовиков, устраивающихся перед ее домом, и бежит на шум.

Тиа Зохра - это толстая марокканка, лет около пятидесяти, одинаковая что в высоту, что в ширину, в тесно облегающем розовом платье. Нельзя сказать, чтобы целое напоминало о вкусе, но впечатление делает самое симпатичное.

- Чарли! Tanto tiempo. Como estas?

- Все нормально, тетка Зохра.

Она заводит нас на кухню. Как и каждый день, она литрами давит апельсиновый сок, готовясь к скорому пробуждению своих племянниц.

Хозяйка предлагает нам кофе. Выполнив тем самым требования гостеприимства, она спрашивает меня о цели приезда. Тетка Зохра была хозяйкой баров и многочисленных публичных домов в Танжере, Барселоне и Таррагоне. При этом она выработала собственную философию, выучив при этом парочку уроков. Главный из них тот, что всем правят деньги, из другого следует, что мужчина не возвращается после пяти месяцев абсолютного молчания, если ему чего-то не нужно. Объясняю, что разыскиваю для своих людей крышу над головой на ближайшие пару недель. После чего она спрашивает, сколько я собираюсь ей заплатить. Делаю ей интересное предложение, которое она принимает. После того, как мы уже договорились, тетка Зохра начинает мне рассказывать о собственных делах. А ведь эта забавно выглядящая толстуха прекрасно справляется! Как раз сейчас она собирается прикупить соседнее заведение. Помимо этого, она держит монополию на девочек-танцовщиц, работающих в окрестных забегаловках, не считая того, что она же сделалась одним из главных дилеров гашиша в этой округе.

В разговоре с ней каждое десятое слово касается денег. Все ее рассказы, это длинная череда деловых предприятий, из которых, впрочем, никакое не способно обеспечить ей капиталы раз и навсегда. Вместе с Джеки я улетучиваюсь, чтобы разбудить "племянниц" тетки Зохры.

В одной из комнат находим троих. Они спят на спинах, раскинув ноги, и храпят словно солдафоны. Их объединенное дыхание заполняет всю комнату алкогольными выхлопами. Мы будим их парочкой ласковых пинков, щипков и точно отмеренных касаний. Девицы открывают глаза и бросаются нам на шею.

***

Все мои люди собрались в салоне тетки, когда появляются дамы. Их около пятнадцати, все они марокканки, в большинстве своем родом из одного и того же местечка на севере Марокко; я даже знаком с их братьями. Кое-кто из них и вправду является племянницами тети Зохры. Но имеется и парочка новых, мне еще не известных; среди них одна алжирка и одна африканка, которые приехали сюда после пребывания в Португалии.

В эту пору они выглядят не самым привлекательным образом. Натянув спортивные костюмы или халаты, они трутся своими громадными задницами, которые так нравятся мужикам из Андалузии, о спинку стула или же, разбросав ноги, падают на диван, тупо ожидая, когда - наконец - придут в себя. Выкашляв первую мокроту и выпив кофе или же апельсиновый сок, они наконец-то врубаются, что здесь имеются мужчины, которые робко стоят под стеночками, после чего начинается.

Девицы эти умеют только визжать или взрываться хохотом. Говорят они исключительно по-испански или по-арабски, что поначалу никак поддержанию беседы не помогает.

Мои ребята словно школяры толкаются локтями, видя, что девицы откупоривают первую бутылку виски.

Раз уж каникулы начались, то нет никаких причин приказывать им торчать здесь, не позволяя смочить горло. Бутылки появляются отовсюду. Будучи девицами для танца, здешние обитательницы зарабатывают кучу бабок, но при этом они очень щедры. У большинства из них в Марокко на содержании целые семьи, которые живут крайне бедно. Мне они нравятся, у них добрые сердца, и, хоть они и родились для жизни с закрытым лицом, под вечным надзором мужа, гулять девочки умеют.

Сейчас, когда все уже почувствовали первые эффекты спиртного, атмосфера делается совершенно свойской. Самуэль Граповиц похаживает гоголем по комнате, стараясь все углядеть и, время от времени, посылая в мою сторону знаки, выражающие полнейшее одобрение. Африканка взяла под свою опеку Раз и Два, которые по этой причине сняли свои знаменитые шапки с цифрами. Тетка Зохра приносит целую миску жареных цыплят и огромную кучу хлеба.

Неожиданно девицы исчезают. В комнате воцаряется спокойствие. Не прошло и часа, как мы становимся участниками гала-шоу. Наши дурнушки в тренировочных трико появляются теперь, переодевшись в рабочие костюмы, чтобы попрощаться. В мини-юбочках и казаках, накрашенные и надушенные, они трижды окружают комнату, выслушивают комплименты, как обычно визжат на всю катушку, а потом испаряются.

Капоне не скрывает разочарования.

- Так они уходят, Чарли?

- Им пора на работу. А работают они здесь рядом, в барах.

- О! Так это шлюхи?

- Вовсе нет, девушки для танцев. Если желаешь, можно будет сходить вечером поглядеть на них.

Эль Колорадо оживает только вечером. Около двух часов ночи, когда мои работнички более-менее улеглись с помощью Валлида, служащего здесь еще и переводчиком, мы с Джеки забираем Капоне и Самуэля Граповица, единственных, кто еще держится на ногах, чтобы сходить к девочкам.

Все они работают в барах, разместившихся на отрезке в три десятка километров. Все они похожи друг на друга: затемненное освещение, громкая музыка и заслоненные занавесками отсеки, куда можно пойти перепихнуться. Испанцы проводят здесь каждую ночь, в чем девчата им помогают, за что и получают пятьдесят процентов от заказа клиента. Свой праздник мы заканчиваем в четыре ночи, в баре, который только-только оживает.

Все остальное время заведение представляет собой печальное зрелище. Девицы ведут в него последних клиентов и всех тех, кто еще держится на ногах. Появление девочек пробуждает собравшуюся компанию. Возбужденные мужики с поплывшими от блаженства рожами цепляются за стойку. Одна из девиц бесстыдно закатила юбку и греется, придвигая раздвинутые бедра к теплу печки. Какой-то тип вытащил гитару и теперь заходится в фламенко.

Самуэль Граповиц, стоя у бара, прижался к какой-то марокканке и без устали болтает. Я сижу рядом и, несмотря на фламенко, до меня долетают отрывки его болтовни:

- ...вылизать письку ...член... сзади...

При оказии он пытается прикоснуться к девице, чтобы проиллюстрировать свои выводы, а все более сильные оплеухи его вовсе не пугают, совсем наоборот.

Мы вытаскиваем его из бара, пока он еще хоть в каком-то сознании. Наш Граповиц шатается на ногах, совершенно побежденный виски и хашем, но при этом горячо меня благодарит:

- Ах! Эти женщины!... Какой темперамент! Чарли, я тебе дико благодарен...

До Капоне дошло, что здесь забава продолжается весь день, после чего он спешит за нами в экстазе, пританцовывая и подпевая.

***

Рано утром мы будим Джоса и Шотара, чтобы передать им последние указания и договориться о встрече через десять дней. Тетка Зохра тоже получила инструкции. Шотар же займется деньгами на карманные расходы.

Мы берем такси до Севильи, оттуда самолетом до Мадрида. Теперь у нас на очереди Париж.

Джеки звонит из аэропорта. Свои каникулы мы начнем с кошечек.

Они на месте, время у них имеется, нас ждут.

Имеемся мы оба - молодые и богатые, что женщинам очень нравится, но мы и весьма требовательны; мы любим, чтобы о нас заботились. Еще нам требуются чувства и милые словечки. Идя с кем-нибудь на одну ночь, никогда не знаешь, на что попадешь. Нам же нужен роман. Чтобы женщина этого пожелала, она должна быть или влюблена, или же заинтересована материально. Первое решение весьма красиво, но требует массы времени. Потому-то мы выбираем заинтересованность двух профессионалок, очень высокого класса, и нанимаем их обеих - брюнетку и блондинку.

Жрицы любви очень красивы, они высокие и элегантные. Их громадные коллекции одежек позволяют им всегда выглядеть идеально для любого вечернего приема. Что же касается остального, то, поскольку наши девушки образованны, рафинированны, заботливы и оплачиваемы сотнями долларов, предлагаемые ими удовольствия приближают человека к райским вратам.

На пространстве, состоящем из огромной спальни, выложенной толстенным ковром, с широченной кроватью, предусмотренной для занятий любовью, и великолепной ванной комнаты, я отдаюсь в опытные руки. Моя избранница глядит на меня, и я чувствую красавцем, она слушает меня, и я чувствую себя мудрецом, ее профессионализм требует от нее помнить, что я рассказывал во время последнего визита, и неподдельно интересоваться этим. Она нашептывает мне на ухо нежные слоечки, гладит и ласкает меня. В течение сорока восьми часов, всего за небольшую пачку баксов, мы с Джеки переживаем великую любовь, царские удовольствия, чертовскую расслабуху. И никаких комплексов, за нас платит Африка.

Прекрасным свойством данного безупречного романа является то, что кончается он точно так же, как и начался, а именно, в тот самый момент, который выбираем мы сами. В нынешнем случае - это через два дня. С кошечками покончили. Пора развлечься.

***

Я узнал кучу стран, в самых разных краях света. Я пробовал блюда самых разных кухонь и протестировал всех женщин.

Благодаря Джеки, я открыл, что, как среди первой, так и второй категории, наилучшие находятся во Франции. Нигде больше нет более богатой гастрономии, а женственность француженок не имеет себе равных. Как обычно, во время ожидающего нас турне, моим проводником будет Джеки.

- Привет, мужики.

Кока сидит в салоне, окруженная молоденькими девочками. На столе лежит приготовленный для нас пакет кокаина.

- Возвращаетесь в Африку, ребята?

- Нет. Хотим немного расслабиться.

И Джеки представляет программу: гастрономическое турне, в течение которого будем снимать всех женщин, которые только очутятся на нашем пути. В вызванной кокаином эйфории он со всеми подробностями рассказывает все, что собирается сделать со всеми этими дамами. Несколько скептичная Кока пытается его успокоить.

- Может не все будут такими охотными, мой маленький Джеки.

В словах этих ни капельки сарказма, но Джеки воспринимает их крайне плохо, и с этого-то все и начинается. Джеки твердит, что достаточно, чтобы женщины только глянули на нас, после чего начнут падать в наши объятия. Легкое пожатие плечами Коки приводит его в бешенство, и наша неотесанная подружка, столь же возбужденная кокаином, что и мой дружок, неожиданно взрывается.

- Бедненькие мои копеечные супермены. Да пока вам удастся снять одну, я успею оттрахать десяток девиц.

Джеки взбешенно глядит на нее.

- Ты уж извини меня, Кока, но ты забыла, что тебе кое-чего не достает.

Они собачатся друг на друга и ссорятся целый вечер. Кока бросает нам вызов, чтобы мы взяли ее с собой на прогулку. При этом, не скрывая презрения, она предлагает пари, что снимет больше девиц, чем мы. Джеки соглашается. В результате он остается один в громадном салоне, а Кока отправляется спать в дамском обществе.

Какое-то время я раздумываю, не разбудить ли старуху Горду, но потом, проклиная своих приятелей, отправляюсь спать в гордом одиночестве.

***

На следующий день мы устанавливаем правила соревнований. Каждому нужно будет принести трусики завоеванных им женщин. Выигрывает тот, кто принесет их больше всего.

Мне немного неприятно по отношению к Коке, у которой, по сравнению с нами двоими, нет никаких шансов, но, быть может, это отучит ее оставлять меня одного в салоне. Девушка предлагает начать нашу забаву с того, чтобы посетить именинный прием ее дружка в Женеве. И уже через пару часов роллс-ройс мчит по автостраде.

Вечеринка, на которую затащила нас Кока, уже раскрутилась как следует, как тут приезжаем мы - в великолепном настроении, отдохнувшие и с полными кокаина карманами. Прием происходит в громадном доме, в котором развлекается воспитанное и желающее немного посвинячить богатое общество. Здесь имеется элегантный метрдотель, шампанское наряду с другой выпивкой льется потоками...

Понятное дело, что мы с Джеки думаем только об одном, и каждый из нас старается начать соревнование. Джеки усаживает за нашим столиком первую молодую женщину, но та, которую привожу я через пару минут, еще красивей. Кока куда-то исчезает. Мы лишь время от времени замечаем ее, смеющуюся и приветствующую знакомых. Сами же мы флиртуем с нашими случайными подружками, милыми и очень ухоженными обитательницами Женевы. Краем глаза замечаю Коку, углубившуюся в дискуссию с высокой рыжеволосой девушкой. Они улыбаются друг другу. Вот это уже нехорошо. Удваиваю порцию улыбок, направленных в сторону моей швейцарочки, а Джеки, который тоже не слепой, источает все свои личные чары.

И ничего не получается, это не мы зарабатываем первое очко. Неожиданно появляется Кока, которая лыбится от уха до уха, совершенно естественным движением готовит для себя дорожку кокаина прямо на столе, нюхает ее, после чего вытаскивает из своей сумочки краешек маленьких зеленых трусиков - трофей от своей первой добычи. Потом она хохочет и обращается к нашим подружкам:

- Ну как вам мои приятели, годятся? Могу заверить, что они вас могут весьма хорошенько оттрахать.

Новый взрыв хохота, и она исчезает. Обе девушки чувствуют себя великолепно и остаются с нами. Распоясавшаяся Кока появляется еще дважды, всякий раз увеличивая свой счет.

На следующее утро, когда забава начинается с начала, мы выходим, чтобы торжественно уложить тоненькие трусики наших швейцарочек в предназначенный для этой цели ящичек, лежащий на заднем сидении роллса. Джеки поднимает крышку и не может сдержать ругательства, довольно-таки оскорбительного для Коки, которое наворачивается ему на уста. После этого он вытаскивает шесть пар трусиков, которые уже лежат в коробке.

- Махлюет.

- Да как же...

- Еще как махлюет. Это же первостатейная аферистка. Он же здесь всех знает. Вот врубись, нам сообщает: "Тут в Женеве день рождения у знакомого". Мы, закрыв глаза, бросаемся на это, тем временем она, зная здесь всех девиц, обеспечивает себе результат, который просто невозможно перебить. Так что ничего сложного!

- Эй, браток, таковы правила игры.

- Чего? Но ведь мы же не можем ей этого позволить. Не будем оставаться здесь ни минуты. Едем.

Мы летим предупредить Коку, что роллс уезжает. Она принимает наше решение со слегка издевательской усмешечкой, собирается и идет за нами. Джеки садится за руль и словно сумасшедший везет нас обратно во Францию, на гастрономическое турне.

Джеки знает на память список поваров, с которыми желает нас познакомить, и как обычно выбирает все самое лучшее. Мы останавливаемся в окруженных деревьями кабачках, чтобы в тишине и спокойствии предаться радостям прекрасной кухни. Блюда, которые нам приносят, показывают и подают, невообразимо деликатны. Каждый кусочек - это истинный фейерверк богатейших, рафинированных и утонченных вкусовых оттенков. Щуки, омары, соусы, а прежде всего - мясо, несравнимые ни с чем горы жаркого... Все время под шофе, переполненные счастьем, мы трое концентрируемся на ощущениях наших вкусовых сосочков. Джеки подбирает вина к каждому меню, стараясь, чтобы наши ощущения сделались еще более полными.

Вечерами мы развлекаемся в ночном клубе или казино, если таковые имеются в том месте, где сейчас находимся. И при этом мы окружены прекрасными женщинами. Результаты наших завоеваний просто фантастичны. Нет ничего лучшего кроме шампанского с кокаином, чтобы утром проснуться в превосходном настроении, имея за окном парк небольшой гостиницы для избранной клиентуры, в просторном, роскошном и уютном номере. После полудня небольшая любовная сиеста, этажом выше стола, от которого только-только встал. Изредка, в связи с прохладой, романтичная прогулка с временной подружкой.

Но Кока развлекается гораздо интенсивней. Она двоится и троится, чтобы выиграть наше пари, снимая женщин направо и налево. Мы с Джеки сами были свидетелями, как она знакомится, очаровывает, после чего забирает к себе просто невероятные количества женщин, молодых и уже не столь молодых. Иногда она уводит у нас из под носа намеченных нами жертв.

Вчера, после полудня, когда мы с Джеки соревновались в комплиментах, провозглашаемых официантке одного уютного ресторанчика, где мы как раз пообедали, именно Кока затащила девицу к себе наверх.

Джеки не может прийти в себя от бешенства. Я успокаиваю его:

- Ну, знаешь, не такая она уже и красавица... Пошли, поищем чего-нибудь в городе.

Мы берем куртки, кланяемся в сторону гостинички и отправляемся.

***

- Ну сучка!

Место на паркинге, где стоял наш роллс, пусто. Кока застопорила нас на месте.

Джеки лишь пожимает плечами. Я делаю то же самое, и мы отправляемся чего-нибудь перекусить, раз уж ничего другого не остается.

Кока появляется только после полудня, после чего, в свою очередь, исчезает Джеки. Поскольку он долго не возвращается, минут через пятнадцать отправляюсь его искать. Он сидит в роллс-ройсе на заднем сидении, держа коробку на коленях. Потом он поднимает на меня глаза:

- Двадцать четыре, браток!

- Но может быть!

Джеки с печалью кивает. У него самого семь, а у меня только шесть. А тут две дюжины!

Джеки вытаскивает трусики горстями и подает мне.

- Уверен, что эта блядина нас обманывает. Наверняка, это ее собственное белье. Ты же ее знаешь, так что, может, попробуешь...

Я понимаю, что он имеет в виду. Несмотря на те невероятные количества кокаина, которые мы принимаем, чувство обоняния у меня еще не совсем отшибло. Беру несколько трусиков и проверяю.

- Нет, эти не ее. И эти тоже.

После контроля отдаю трусики Джеки. Проверка касается только половины, потому что не все вещественные доказательства чистые, но даже этого достаточно, чтобы заявить:

- Нет, браток, она не обманывает.

- Точно?

- Точно. Ну ладно, пошли чего-нибудь перекусить.

А Кока продолжает действовать. Две девицы, путешествующие автостопом, практически все официантки, женщина-полицейский, которой вздумалось нас оштрафовать - всех и не упомнишь. Я с Джеки увеличиваем порции кокаина, а также наши усилия, но шансов у нас практически никаких. Тем не менее, Джеки не сдается, сражается словно сумасшедший. Как-то раз вижу, как он отводит в сторонку кухарку из маленького ресторанчика, в котором мы как раз обедаем. Это могучая и толстенная бабища, молодость которой минула бог знает когда, но моего приятеля это не останавливает.

Минут через двадцать он, улыбаясь, возвращается в зал, подходит к Коке и триумфально раскладывает на столе гигантские трусищи.

- Они одни стоят не менее четырех очков.

Только Кока думает совершенно иначе. Для нее это всего лишь одно вещественное доказательство и ничего больше.

- То есть как? А начальные сложности?

- Все равно, это только одни трусы.

- А трудности, связанные с реализацией?

- Джеки, это всего лишь одни трусы, так что не махлюй.

- А сложности, связанные с тем, чтобы забрать их у нее? Что ты на это скажешь?

В конце концов они договариваются о том, чтобы я выступил в роли арбитра. Мне неудобно, потому что я испытываю лояльность по отношению к Джеки, но должен признать, что эти трусы, пускай даже и покрывающие четверть обеденного стола, являются всего лишь одним куском ткани и, следовательно, дают только одно очко.

Успокоенная и удовлетворенная Кока разглядывается по сторонам и в нескольких столиках от нас замечает парочку уже зрелого возраста, имеющую весьма солидный и достойный внешний вид. Она поднимается. Через несколько минут эти двое присаживаются за наш столик, чтобы выпить кофе. Понятное дело, что новую знакомую Кока усаживает возле себя - это женщина лет сорока, одетая в голубой костюм, украшенный единственной серебряной брошкой.

Приглядываюсь.

Легкая дрожь губы солидной дамы, когда она подносит чашку с кофе к губам; именно в этот момент Кока коснулась ее колена, я уверен. Легкий румянец на лице и робкая улыбка. Это результат осторожной ласки под столом. Джеки бьет меня локтем и посылает отчаянный взгляд. Я незаметно пожимаю плечами и, пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре, поддерживаю попытки беседы, производимые мужем дамы.

Через десять минут обе женщины скрываются в туалете. Кока появляется только через сорок пять минут, когда мы уже и вправду не знаем, о чем говорить с господином, начинающим проявлять первые признаки беспокойства. Через мгновение в зале появляется и его жена. У нее горят щеки, она неуверенно ступает по скользкому полу. С блестящими глазами Кока указывает мне на свою сумочку.

***

Утром пятого дня я встречаю Джеки на террасе небольшого шикарного отеля, в котором мы провели ночь. Зимнее солнце освещает зал и приятно греет за широченными панорамными окнами. Метрдотель, даже не мигнув, принимает мой заказ на говяжий бифштекс, который выбираю себе на завтрак. Джеки просит то же самое. У нас имеются все причины чувствовать себя счастливыми.

Тем не менее, еду заканчиваю без удовольствия. Джеки раскладывает для себя рядок кокаина на тарелочек из под гренок и вздыхает:

- Дальше так уже нельзя.

За один долгий вдох он поглощает кокаин и подает пакетик мне. Готовлю порцию за тем же столом.

- Ты прав. Хватит уже.

Отдаю кокаин ему, через минуту он снова подает мне его, и так это длится довольно долго. В тишине и паскудном настроении мы нюхаем дорожку за дорожкой. Метрдотель, считая, видимо, что мы страдаем насморком, кладет на столик пачку бумажных носовых платков.

Мы с Джеки совершенно не умеем проигрывать.

И правда, так продолжаться уже не может. Вчера вечером мы были в фантастической форме по причине ранее заказанного ужина при свечах и с шампанским. Чистенькие и блистенькие мы делали все возможное, чтобы произвести впечатление на двух приглашенных нами дам, милых девочек, живущих неподалеку.

Под конец ужина, во время которого мы проявили исключительное остроумие и личное обаяние, Кока с девушками поднялись.

- Простите, мы только пописать.

Через два часа нам пришлось признать то, что и так было очевидным. Обманщица забрала их у нас, оставляя нас одних с остатками кокаина и шампанского. Нам не оставалось уже ничего иного как только печалиться до момента, когда оба заснули, уронив головы на скатерть, после чего гостиничная прислуга перенесла нас в наши номера.

Джеки дальше уже не может.

- Смотри-ка, она забирает у нас самых лучших, и в конце концов мы остаемся в дураках.

- Это точно. Нам оставляет одни отбросы.

Длится долгий период мрачных размышлений, прерываемых лишь тяжкими вздохами. Джеки резюмирует:

- Проиграли мы, точно?

- Похоже на то.

- И перемирия просить не станем.

- Джеки, браток, нужно уметь признаваться в собственных ошибках.

Мы с достоинством подходим к стойке администратора и звоним ей в номер.

- Кока? Мы проиграли. И сейчас принесем тебе завтрак.

***

Наша колдунья поудобней оперлась на подушках в компании наших двух девочек. Перед лицом шести великолепных грудок мы покорно признаем свой проигрыш, а также собственное желание покончить с этой дурацкой забавой.

- Ты самая лучшая. Держи, красотка, мы принесли тебе кофе.

В приливе радости она принимает наш проигрыш и царским жестом дарит одну из завоеванных собой девиц Джеки, после чего лучисто улыбается мне и оставляет с собой.

С этой поры это она нагоняет на нас молоденьких женщин. Те появляются за нашим столом, ездят в нашей машине, и нам от этого только лучше. Кока в этой роли просто великолепна и поставляет женщин тройками, всегда возбуждая непоколебимую симпатию. Если же случайно приходит только с двумя, то оставляет их с нами тет-а-тет, сама же отправляется на поиски удовольствий для себя.

***

Паштеты из зайца, дичь, прекрасные седла, вина, букеты и ароматы кулинарное празднество продолжается. В разработке меню Джеки превосходит самого себя. Иногда он решает, что к ужину будет шампанское, либо как знаток выбирает к сырам белое вино. Всякий раз мы познаем новые ощущения, все более изысканные. Наши вкусовые железы сделались более чувствительными, и теперь мы болтаем о различных блюдах словно истинные гурме, а о местных красотках словно опытные Казановы. Вся наша троица находится в полнейшем согласии. Чем ближе мы к Средиземному морю, тем кухня становится проще и однообразней. Зато женщины, чем дальше к югу, делаются все пикантней. На севере любовь более традиционна, а кухня классическая. Под конец нашего путешествия мы решаем заглянуть в страну foie gras.

Все время наш роллс-ройс 1947 года сотрясается от неудержимого смеха, когда мы останавливаемся у всех появляющихся по пути удовольствий. Во всяком случае, так было до сегодняшнего утра, когда после трех дней и ночей безумств авария застопорила нас в Перигоре. Мы небриты, в мятой одежде, опять же, каждый из нас уже начинает испытывать усталость. Механик, с которым подобная ситуация встречается не часто, озабоченно склонился над двигателем роллса. Мы торчим на солнце уже с полчаса, когда рядом с нами останавливается полицейский на мотоцикле. Затем он долгое время приглядывается к нам. Можно сказать, что он нас в чем-то подозревает, вот только не слишком хорошо знает, в чем. Но задираться с нами он побаивается. Просто нет у него желания получить по башке. Его цель - это спокойная пенсия. И хотя наш несвежий вид может показаться двузначным, бабки буквально капают из всего нам принадлежащего. Теперь я приглядываюсь к нему. Это приземистый тип с усами, каска лишь усиливает его глуповатый вид.

В машине кокаин рассыпан повсюду; на сидениях валяются самокрутки с гашишем и свернутые трубочкой банкноты, служащие для нюхания дорожек. Багажник забит трусиками различнейших видов и размеров, от абсолютно чистейших до не очень. Если он туда заглянет, то наверняка ему захочется задать нам парочку вопросов, вот только не достает смелости.

В самый момент отъезда к нему подходит Кока.

- А знаете, в моих родных сторонах мусора не такие пристойные...

Словечко "мусор" ему не слишком нравится, но румянца он сдержать не может. Кока усаживается в машину и перед тем, как закрыть дверь, очень высоко закатывает юбку на бедрах, что приводит достойного представителя общественной безопасности в состояние полнейшего ступора. Джеки сначала хихикает, а потом хохочет уже во все горло. Кока посылает полицейскому воздушный поцелуй и кричит:

- Могу прибавить, что мундиры меня всегда возбуждают.

После этого она захлопывает дверь и стартует так резко, что Джеки, который как раз натянул себе на голову огромные трусы, захваченные во время наших состязаний, и уже собрался начать окидывать мусорка ругательствами, падает с места.

Пора отправляться в Африку. Там мы будем меньше бросаться в глаза.

***

Во время нашего пребывания там роллсом будет заниматься Кока. Перед завершением нашего путешествия я удовлетворяю ее желание и трахаю прямо на капоте машины - это ее любимый способ. Сама она предпочла бы делать это прямо на шоссе, но я выбираю небольшую рощицу несколько сбоку. Тут я и всажваю ей, уцепившейся за Нике Самофракийскую, уперев колени о бампер, в совершенно бесстыдной позиции, с высоко закаченной юбкой. Джеки ожидает своей очереди в сторонке.

А после последнего поцелуя мы расстаемся в аэропорту, где нас ожидает самолет, на котором мы с Джеки вернемся к нашему конвою.

***

Нет ничего лучше самого простого удовольствия вернуться в форму. Моя болезнь осталась только в воспоминаниях, равно как и смерть Пейруса. Вся Испания захвачена волной холодов, когда приезжаем мы, возвратившись в Колорадо, к конвою и собственным заботам.

В садиках видны снежные сугробы. Дом, занятый моими людьми, погружен в тишину. Окна выбиты, ставни оборваны, входная дверь отсутствует. За нами, что было сил на своих коротеньких ножках бежит тетка Зохра и визжит.

- Зохра, успокойся. Объясни, чего ты желаешь, но по-испански, а не по-арабски.

- Ой! Эти твои люди, ой! Это же не люди, а бандиты! Не хочу я их здесь никогда больше видеть!

- Что они натворили?

- Все разбили, все уничтожили. Это не люди а несчастье.

- Успокойся. Я за все заплачу.

- И они перетрахали всех моих девочек.

- Ну так что, они же не девственницы...

- Это правда, но ведь они не заплатили...

Все эти вопли мне осточертели. Иду глянуть, что происходит. Все наши работники собрались в салоне. Раз и Два сидят, закутавшись по самые носы, возле небольшого костерка, разведенного прямо на полу. Ставни, двери и мебель, старательно порубленные на маленькие дощечки, обозначают их территорию. Громадное пятно сажи на потолке несколько затемняет вид. На полу, во всех углах - истинное побоище бутылок. Практически все мои люди находятся здесь, но в совершенно паршивом состоянии. Альбана опять позабыл о запретах собственной религии - он лежит, раскинув руки, очки слезли с носа, опершись о стенку. Индеец даже и не заметил, что я вошел - распевает вполголоса, зажав бутылку между коленей. Капоне, который стоит на ногах, хотя и качается из стороны в сторону, приветствует меня пьяной улыбкой. Совершенно пьяный и сконфуженный моим появлением Джос упорно пытается застегнуть пуговки на рубашке. Даже Шотар присоединился к ним. Сейчас он вламывается в комнату, уж слишком сильно сжимая свой чемоданчик, после чего становится передо мной с совершенно сумасшедшими глазами.

- Ч-чарли. Все в п-порядке.

Джос с большим рудом подтверждает, что все обошлось без проблем.

Я не могу иметь к ним претензий. Ведь они тоже решили расслабиться. Меня и самого знают за любовь к тому, чтобы перевернуть все вверх дном, опять же вандализм мне совершенно не чужд. Опять же, в кулак я их стисну только в Африке.

Мое веселое выражение лица бесит тетку Зохру, которая опять начинает вопить. Тут поднимается Два, держа в руке мачете. Он поднимает руку. Джеки блокирует его замах в самый последний момент.

- Два! С ума сошел!

Оба черномазых на трезвенников никак не похожи. Их шапки заломлены набекрень, глаза набежали кровью. Два скалит зубы.

- Просто ее нужно успокоить, шеф.

Я прекрасно понимаю, что он хочет сказать этим "успокоить". В их стране никакая женщина не имеет права поднять голоса на мужчину по той простой причине, что все половое нутро у них вырезано, следовательно, это бесполое существо. Не думаю, чтобы тетка Зохра согласилась на подобную операцию.

- Посмотрим. Садись. Чего это вы распалили костер?

- Ой, шеф! Хо-о-лодно.

Ну как им объяснить? У них дома, если холодно, разжигают костер. Раз и Два показывают на кучу дощечек, всего того, что осталось от мебели.

- Старуха на нас орала, потому что мы забрали дерево. Но ведь огонь из угля убивает, если не дышит, шеф.

Отсылаю тетку Зохру домой, заверяя, что не пройдет и часа, как я приду к ней и заплачу за все, что только должен. Производим с Джеки обход дома, за нами лазит Капоне, все время повторяя, что рад меня видеть.

В одной из комнат нахожу Жан-Поля и Оливье, наших профессионалов. Лишь только они начинают свою литанию жалоб, я тут же приказываю им заткнуться. Валлид лежит в ванне, совершенно одетый, и вид у него самый отвратительный. В кухне натыкаюсь на Самуэля Граповица. Он сидит на стуле, перед которым стоит одинокая бутылка. Еврей прислонил голову к стенке, представляя собой воплощение отчаяния.

- Самуэль? Граповиц? Тебе нехорошо?

- Да.

- Что случилось?

- Ничего.

- Но я же вижу, что-то произошло?

- Нет.

- Ты скажешь наконец?

- Чарли, я чуть было не потерял малыша.

- Это как?

- Серьезно!

И он рассказывает мне, глотая слезы. В Барселоне парень подхватил страшный сифон. Местный айболит вылечил его в конце концов с помощью отсосов и четырнадцати уколов, которые делал громадными стеклянными шприцами. Одно только воспоминание заставляет его трястись крупной дрожью. Самюэль Граповиц это приятный малый, у него масса достоинств, и он истинный гений в выкрутасах, что заставляет меня уважать его, но иногда Самюэль слишком размякает, и им трудно управлять. Очень мягко стараюсь утешить его.

- Все уже кончилось. Ты выздоровел. Все в порядке.

Граповиц поднимает голову, и мой взгляд встречает его полные глубочайшего отчаяния глаза.

Чарли, ведь все еблись. Джос, Капоне, все... У каждого кто-то был в койке, у некоторых даже парочка. Всю ночь шумели. А я... Я... Я даже одной-единственной не мог трахнуть.

Как могу, успокаиваю его рыдания, очень скоро обещая ему африканок. Клянусь, что доставлю ему девочек уже в Коломб-Бешар, после чего отсылаю Граповица спать. Выходя из кухни, сталкиваюсь с Капоне.

- Чарли, у еврея поехала крыша. Ты знаешь, о чем он только и талдычит?

- Знаю. Самюэль Граповиц очень сентиментальный человек, так что не нужно обращать на него внимания. Иди спать. Завтра рано утром уезжаем.

Заскакиваю в салон и кричу всем, чтобы они ложились спать. Реакция, как на мой вкус, слишком вялая. Поднимаю с пола бутылку и бросаю ее в Альбану. Вот это уже заставляет всех поспешить.

***

Тетка Зохра приготовила мне кофе и счет. Выставленной в нем суммы хватило бы на постройку нового дома и на закупку припасов для всех обитательниц на пару месяцев. Даю ей всего лишь четверть, и хозяйка в восхищении.

В пять утра бужу всех с помощью садового шланга, щедро обливая спящих ледяной водой. Не даю времени даже на то, чтобы вытереться и выпить кофе. Отдаю приказ, что грузовики должны выехать уже через десять минут. Начинают разогреваться движки.

И тут же возвращается давний ритм работы. Мы направляемся в Аликанте. Нам требуется день и ночь, чтобы добраться туда, в самый раз, чтобы успеть погрузиться на паром.

Бары на шоссе открыты всю ночь, и в них полно народу. Страна, только что получившая свободу, это просто замечательная штука. Люи счастливы, имея возможность говорить, что только хочешь, болтать всякие глупости, если только имеют на это охоту. Очень долго сдерживаемые запасы смеха звучат теперь по всем кафешкам Испании. Нет, давление тиранов - это истинное преступление. Я часто проезжал по странам, в которых правят диктаторы, и та власть, которой владел такой вот бандюга на троне, меня всегда доводила до бешенства. Диктатор никогда не рискует. Народные массы - это стадо дебилов. Так что использовать власть ради собственной пользы весьма легко. Бедняги на низу могут лишь гнуть шеи. Иногда они жалуются, но вот никто не берется за оружие или там за приличную бомбу, чтобы пойти и покончить с гадом раз и навсегда. Нужно, чтобы пришел кто-то другой и хорошенько ими тряхнул. Когда-нибудь, пережив собственные приключения, если только буду к тому времени в живых, обязательно отправлюсь пришить какого-нибудь диктатора.

Приличную часть пополудня наш конвой блокирует погрузочный причал в порту Аликанте. Нужно много времени, чтобы съехать на двенадцати грузовиках в трюм, тем более, что съезжать нужно на заднем ходу. Среди нас всех на подобное способны лишь профи. Толкать длинный прицеп назад - это единственный довольно сложный маневр при подобно оборудовании. Нужно вращать баранку в том же направлении, в котором желаешь ехать, совсем не так, как при обычном вождении. Если человек ошибется, тут уже ничего не исправить. Прицеп катится бог знает куда, тягач очень скоро становится по отношению к прицепу под прямым углом, и тогда, прямо скажем, хана. Тут уже необходимо отцеплять тягач и начинать все с начала. Жан-Поль и Оливье бегают от трюма к грузовикам. В конце концов они устанавливают машины одна за другой.

Остальные, собравшись возле меня и опираясь о релинг, со спокойствием присматриваются всей операции. Один из портовых сотрудников подходит и с улыбкой спрашивает, почему мы сами не заводим свои машины. На подобный вопрос отрезаю:

- Эти двое - профессионалы по заднему ходу. А мы профессионалы по езде вперед.

***

Ночная переправа через Средиземное море происходит быстро и без проблем. Раз и Два все время остаются в трюме, поскольку им дано задание приглядывать за машинами. К ним присоединились Джос и Капоне. Когда мы уже почти что доплыли, ко времени подготовки к выезду из трюма, Джос показывает мне спрятанную в куче покрышек целую кучу цепей и железных крюков. Все это хозяйство служило оборудованием парома, вот ребята во время поездки его и свистнули. Лично я подобную инициативу только одобряю. Рядышком стоит Капоне с окурком в зубах и строит из себя крутого бандюгу, усмехаясь уголком рта.

Собираю всех на оперативку.

- Ребята, в Оране у меня нет ни одного знакомого таможенника. Никакой опасности вроде бы и нет, но я желаю, чтобы вы как можно меньше бросались в глаза. Выезжаем строем, останавливаемся и ожидаем в кабинах. Понятно?

Так мы и ждем целых два часа, на жарком солнце. Мои приказы выполнены до последней запятой. Никто из машин не вышел. Один только Шотар нервно прохаживается перед грузовиками. Как обычно, у него трясутся поджилки. Это факт, что раз мы тут никогда не проезжали, значит я никого и не подмазывал. Но мне кажется, что добрый поступок совершить никогда не поздно.

Алжирские таможенники, как правило, честнее, чем в других странах Африки. Те, что здесь, на исключения не похожи. Свое они делают без особой привередливости, но и без милых улыбок. Пожилой тип с громадными усищами засыпает нас кучей вопросов. Меня это несколько беспокоит. Мне бы не хотелось, чтобы на наши прицепы наложили пломбы, поскольку я собрался продать кое-какой товар в Алжире. Только после часовой дискуссии мне удается их убедить, что не являюсь угрозой для экономики страны, поскольку мои грузы предназначены исключительно для стран Черной Африки. Даже если они мне и не поверили, то, во всяком случае, притворились здорово. Так или иначе, но нас пропустили.

Отъезжаем. Моей целью является как можно скорее проехать в Адрар, врата в Сахару и первый коммерческий этап, то есть, одним махом преодолеть восемьсот километров. Мы и так уже потратили кучу времени, опять же, для моих людей это будет неплохой тренировкой. Так что едем. Шоссе сразу же за Ораном пересекает горный массив. Несколько часов мы сражаемся с поворотами, после чего спускаемся вниз, и теперь перед нами чистая равнина. Куда не кинешь взгляд, земля красная и поросшая небольшими кучками сухой травы. Нас греет доброе старое африканское солнце Я опускаю стекло, радуясь тому, что снова жарко. На второй стоянке для пополнения воды и масла все остаются в одних рубашках. Валлид вытащил свой тюрбан. Я приветствую Африку громкими и веселыми звуками клаксона.

***

Уже перед самым вечером конвой добирается до Бешара. Километров за десять перед городом находится множество площадок для стоянки, как правило, на каждой имеется цистерны с водой и согнутыми под прямым углом трубами. На одной из таких площадок стопорю всех на ужин. В Бешаре нас ждет важное задание. Сразу же после еды предупреждаю всех, что надолго здесь задерживаться не будем. Для желающих в Бешаре имеется первоклассная туристическая приманка, заведение, называемое "У Фифины", последняя памятка от Французского Легиона и самый знаменитый бордель во всей истории французского колониализма. Объясняю парням, что добродетель алжирской женщины, точно так же, как и любой мусульманки, подлежит постоянной охране. Валлид подтверждает мои слова, чиркнув большим пальцем вокруг шеи. Шаррах! Я не желаю неприятностей с мужьями или братьями, которые бы задержали переезд конвоя. Короче говоря, я просто заставляю всех идти в публичный дом, впрочем, без особых сложностей.

Валлид уже бывал там со мной. Объясняя все религиозными принципами, он отказывается теперь отправляться с нами. Индеец с самого начала каждые пару минут вытаскивает фотографию своей жены и бурчит, что не пойдет изменять ей в бордель. Капоне стыдит его:

- Так что, не пойдешь трахнуться лишь потому, что оставил свою старуху?

- Вот чтоб ты знал, именно потому.

- А представь себе, что у твоей жены именно сейчас момент слабости. Только не говори, что такого не бывает. С бабами никогда толком не известно. Может именно сейчас она завалилась в кровать с каким-нибудь почтальоном. А ты что, будешь строить из себя попа в пустыне? Не строй из себя дурака.

Капоне бросает своего дружка и идет готовиться. В тот момент, когда он уже готов исчезнуть за грузовиком, поворачивается к Индейцу, который сидит на песке.

- Самый настоящий дурак! О!

Индеец поднимается с места и тоже идет готовиться.

***

Ребята принимают душ под цистерной и вытаскивают свои запасные шмотки. Для неизвестных себе девиц они оделись на все сто. Запихиваю всех в "пежо 504", и мы едем в Бешар.

Это небольшой современный городок, практически полностью построенный во французском стиле. Может показаться, что это вообще какой-то южнофранцузский город. Дом "У Фифины" построен в мавританском вкусе: арочные своды и стены, до половины выложенные керамической плиткой. Внизу покупаю всем билеты.

- Господа, этот билет дает вам право на посещение одного номера. Поскольку все вели себя замечательно, отдаю вам свою любимицу. Когда вас будут вызывать, просите для себя Клеопатру.

Оставляю их наслаждаться восточными утехами, а сам, в компании Джеки и Шотара, отправляюсь в бар. Я позабыл сообщить ребятам, что персонал "У Фифины" весит, в среднем, килограммов по девяносто. То же самое и Клеопатра. Честно говоря, я забыл им сообщить целую кучу вещей.

Они выходят один за другим, разочарованные, никому даже в голову не приходит поблагодарить меня, за исключением двух черномазых. Вот им все это ужасно понравилось. Количество для них это синоним качества.

Через пару минут конвой выезжает.

Мы едем всю ночь. Лично я чувствую себя замечательно. В пустыне я как у себя дома, и мы приближаемся к той ее части, которую люблю больше всего. Теперь мне хочется дать понять людям, что правила игры меняются, а случай для этого мне предоставляют оба наши профессионала. Во время стоянки на кофе, замену воды и масла, они подходят ко мне, чтобы переговорить. По их мнению, так дальше нельзя, по причине отсутствия сна нам грозит авария. Они уже слышали, как люди жалуются, вот и позволили себе...

Первая пощечина застает Оливье врасплох, вторая заставляет убегать изо всех сил. Его брат уже отступил. Я ударил Оливье безо всякой злости, но попытки бунта необходимо подавлять в зародыше. Кроме того, будет только хорошо, если все сразу поймут, что переходим к серьезным делам.

Заканчиваю свой кофе и командую выезд.

Только лишь к полудню следующего дня мы подъезжаем к Адрару. Утро для всех было трудным. Помимо усталости нам докучает жара, давящая моих людей словно свинцовая перина. Интенсивная яркость света вызывает боль в набежавших кровью глазах. В течение пары дней моя группа перенеслась из Испании в Сахару. Вокруг, куда не бросить взгляд, сплошной песок.

В Адрар мы не въезжаем. Я сворачиваю на асфальтовую дорогу, огибающую город, и останавливаю конвой возле бензозаправки, на громадной площадке, которой я пользуюсь вместо стоянки.

Мои грузовики выстраиваются один за другим. Мы еще не закончили маневрировать, когда подбегает более десятка типов. Это мои обычные помощники, как всегда извещенные о моем приезде таинственными местными средствами информации. Во главе их шествует Кара, мой личный помощник, который никому не может уступить чести поприветствовать меня первым.

Это тамачек, родившийся неподалеку от Агуэлок. Ростом он двух метров, а голубой тюрбан прибавляет ему еще десяток сантиметров.

- Шеф, те говорили ты уже не приехать, но я же знаю, что ты едешь.

Я его тоже приветствую. За Карой, уже намного меньший, стоит мой второй помощник, Ахмед, тоже одетый в голубое. Чуть подальше столпились остальные, тоже мне известные: пятеро тамачеков и три малийца, среди которых находится Юссуф, всегда сопровождавший мои конвои по крайней мере часть пути, и который после Кары является самым сильным физически. Это низкорослый, коренастый мужик с бычьей шеей. Мышцам на его теле можно только позавидовать. Все эти ребята сделались богачами с тех пор, как начали работать на меня, и довольно неплохо одеты.

Постепенно сходится около пяти десятков остальных людей. Каждый хотя бы раз сопровождал мой конвой, всем прекрасно известны мои зарплаты. Я даю им французскую минимальную зарплату - SMIC - за месяц работы, то есть раз в пятнадцать больше того, что они могут заработать нормально.

Все одеты в слишком широкие штаны, дырявые бурнусы и рубахи, которые практически ничего не закрывают. Единственное, что их объединяет, это тюрбан на голове, сделанный из не гразноватой полосы материи.

Все тамачеки держатся очень прямо.

Я кричу им, чтобы подошли попозже, где-то к вечеру. Остаются только мои личные помощники. Кара тут же берется за приготовление чая, чтобы отпраздновать мое возвращение. Остальные садятся неподалеку. Постепенно сходятся и мои люди. Кара разжег костерок и готовит три чая. Один очень горький, второй уже почти можно пить, а третий довольно сладкий. Только так можно успокоить жажду. И как раз в этот момент Закон ломает нам малину.

- Чарли, гляди, идет этот сукин сын Рабах.

И действительно, Господин Начальник, шеф таможенного поста в Адраре, шествует в сопровождении двух подчиненных. Рабах - это единственный честный таможенник в этих краях. Меня он ненавидит. Я его тоже не люблю. Он таможенник, а я контрабандист.

- Господин Чарли!

Таможенник начинает кричать еще до того, как подойти.

- Господин Чарли, вы же прекрасно знаете, что вы обязаны сразу по приезду появиться на таможенном посту!

- Как делишки, таможенник?

- Следите за своими словами. Вы разговариваете с присяжным чиновником.

Рабах гордится собственным образованием и обожает похвастаться своим французским языком.

- Вы сильно ошибаетесь, считая, будто я буду терпеть ваши выкрутасы. Алжирское право дает мне полномочия применить санкции в свете подобных нарушений. Вы должны были поставить машины перед нашим постом, чтобы можно было составить список перевозимых товаров. Если же вы считаете, будто имеете право уклоняться...

- Да успокойся, таможенник. Мы только что прибыли. Дай время хотя бы чаю попить. Напиться не желаешь?

Капоне с взбешенной миной говорит что-то о том, чтобы прибить обезьяну. Джеки его успокаивает. Нельзя угрожать честному таможеннику. Рабах же продолжает свою проповедь. Он требует, чтобы мы выстроили машины перед зданием его поста, и чтобы я немедленно явился для выполнения формальностей. Я поручаю Джеки заняться переездом и иду за Господином Начальником. Тут же идет Шотар с неизменным чемоданчиком.

Таможенный пост располагается неподалеку. Это несколько параллелепипедов, выстроенных из красного материала, используемого в этих краях повсюду. Здесь же находится и офис Рабаха, в котором мы садимся, ожидая, когда у того пройдет паршивое настроение. Снаружи, на песчаной площадке выстраиваются мои грузовики. Помещение не грешит избытком меблировки: металлический шкаф-картотека, стол и несколько расшатанных стульев.

- Ну ладно. Регистрационные удостоверения и страховые свидетельства.

Ну почему этот тип должен стоять у меня на пути. Точно такая же сценка разыгрывается во время каждого моего здесь проезда. Я вздыхаю:

- Шотар, дай Господину Начальнику удостоверения и все остальное.

Шотару весь этот цирк известен точно так же, как и мне, но его уважение к властям приводит к тому, что у него начинают дрожать руки. Он подает документы Рабаху, который быстро просматривает их, после чего восхищенно улыбается. С лакомым выражением на лице он требует:

- Валютная декларация.

Это клочок бумаги, которую тебе выдают, когда ты, согласно закона, проезжаешь границу при въезде, поэтому - естественно! - у меня его просто нет.

- Шотар, дай Господину Начальнику нашу валютную декларацию.

Шотар совершенно лишен воображения. Всякий раз он отвечает мне по-испански, что мы потеряли документ.

- Господин Начальник, мой секретарь говорит мне, что наша валютная декларация куда-то потерялась. Вы уж простите нас.

Тот просто счастлив. Это его момент удовольствия. Теперь он может влепить мне штраф величиной в тысячу динаров, то есть, около сотни долларов. На конвое я заработаю четыреста тысяч баксов, то есть я могу себе позволить небольшой подарочек. Тем не менее, с довольной рожей я заявляю ему, что для меня это страшный удар, и что меня ждут больные дети.

- Хватит надо мной издеваться. Ваши грузовики должны оставаться перед таможенным постом на весь период вашего пребывания в Адраре. Таким образом я смогу за ними проследить.

Это уже нечто новенькое. Это уже неприятно, потому что я собираюсь устроить здесь пару своих дел. Но под надзором Рабаха товар мне удастся передать.

- Таможня, но ведь мне нужно заполнить баки.

- Поедем вместе.

Его улыбка говорит мне, что он кое-что задумал. За время бессонной ночи он приготовил для меня какую-то ловушку.

Эх, таможня, таможня, неужто ты считаешь, будто тебе удастся меня прихватить. Ведь это я, Чарли, подкупил всех таможенников Африки.

- Сообщите мне, когда вы соберетесь ехать за бензином. До свидания.

***

Вербовка помощников - это первое же дело, которым занимаюсь после завершения сиесты. Кара устанавливает всех типов, которые приходили сюда раньше.

Группа приличная. Я собираюсь нанять всех, но это потребует хорошей организации, потому что следует обращать внимание, кто какой национальности, если не желаю резни во время переезда.

Трудно даже представить, до какой степени в Африке развит расизм среди отдельных народов. В то время, как в Европе все сражаются за ликвидацию расовых барьеров между белыми и черными, эти последние, не помня себя, вырезают друг друга. Каким образом им удается выяснить, кто есть кто, остается для меня тайной. По мне все они одинаковые. И можно себе представить, какой аберрацией было установление нынешних границ по чисто географическим критериям, совершенно не принимая во внимание истории здешних народов.

Я не могу посадить тамачеков на грузовиках Раз и Два. Мои черномазые - это беллахи. Их племя было рабами тамачеков на протяжении нескольких веков. Французы это как-то терпели, и беллахи были освобождены только лишь после признания независимости Мали. После тысячелетней традиции как-то рано, чтобы беллах мог приказывать туарегу. Так что Раз и Два получат себе чернокожих малийцев. Все малийские помощники родом из племени бамбара, за исключением парочки фульбежей, которые здесь являются редкостью.

Но я не могу образовывать и смешанных групп из тамачеков и бамбара. Первые занимают север страны, ее пустынную часть; вторые - это негры родом с юга, хотя уже много времени живут в пустыне. Обе народности ненавидят друг друга до такой степени, что сразу же после объявления независимости вели друг с другом войну. Бамбара, захватившие власть, заняли все административные посты в Мали и выслали армию против тамачеков, которые как раз начали восстание. Все закончилось паршиво для всех. Малийская армия исчезла в пустыне. Франции пришлось выслать вертолеты на поиски пары тысяч человек, затерянных вдалеке от обычных путей. Эта история не фигурирует в каком-либо учебнике, но до сих пор развлекает тамачеков. Резню, которая произошла затем, лично я забавной никак не считаю.

Валлиду я могу дать только тамачеков. Между Мали и Алжиром отношения не самые лучшие. Альбане я могу откомандировать людей из племени бамбара, как и он сам, и так далее. Чтобы все произошло побыстрее, приказываю помощникам определить свое происхождение.

- Люди бамбара, поднимите руки.

Кара и Валлид проходят вдоль рядов и переводят. Поднимается несколько рук. Как обычно, повторять нужно раз пять. Никакой африканец с первого раза необычный приказ не понимает.

В первый раз руки подняло три человека, но, поскольку почувствовали себя одиноко, быстро их опускают, чтобы тут же поднять их после вопля Кары:

- Бамбара, поднять руки!

Вздымаются три новых руки, нет, только две, потому что один тип поднял обе руки, и остальные быстро следуют его примеру. Я размышляю, что они еще поднимут, если повторю приказ.

- Поднимите руки.

Бамбара поднимают руки.

Здесь имеются и новые руки, зато поднятые ранее опускаются. К Каре и Валлиду присоединяется Альбана, который, пользуясь случаем, строит из себя начальство. Я подхожу к парню цвета кофе с молоком.

- А ты кто такой?

- Бамбара, шеф.

- Так чего же ты ждешь, почему не поднимаешь руку?

Тот улыбается и поднимает руку. Наконец-то мы их имеем всех. Бамбара в явном меньшинстве.

- Теперь тамачеки. Поднимите руки.

Бамбара своих рук не опускают, так что вместе с тамачеками передо мной стоят два десятка мужиков с лапами в воздухе, которыми они, лыбясь, пытаются ловить облака.

Приходится отделять национальные группы, чтобы потом сделать осмотр целого. Отдаю всех негров Альбане, Раз и Два. Тамачеков направляю к остальным.

Помощники занимаются только своим грузовиком, исключительно им. Как только я встречаю кого-либо на чужой машине, тут же его выбрасываю. За каждой машиной закреплено по пять-шесть человек. Этого слишком много. Двоих-троих хватило бы с головой, но, раз конвой большой, прекрасно можно заняться и другими вещами. Дюжина перегруженных грузовиков, застывших на этой стоянке и уже покрывшихся пылью, каждый с командой, расположившейся лагерем в сторонке, образует очень приятный вид. И мне как можно скорее хочется видеть, как они едут.

***

Рабах не уступает, и пару дней мне приходится торчать перед его офисом. Время от времени я вижу, как он стоит на крыльце, заложив руки за спину, на цыпочках и наслаждается видом моего чудного коллектива на постое. Печальный пример честного чиновника в оргазме.

Уже через день жизнь лагеря нормализуется. Работники построили кухню под брезентовым навесом, растянутым между двумя грузовиками. Вокруг машин горят небольшие костры помощников. Вдоль прицепов протянуты веревки для сушки белья. В тени уложены бидоны и пластиковые канистры с водой. С момента приезда мы изменили порядок расположения машин. Четыре грузовика поставлены поперек, один за другим, напротив домика таможенников, что дает нам немного укромного местечка, заслоняя нас от нескромных взглядов Рабаха.

Дни тянутся медленно. Бездеятельность жарких пополуденных часов просто невыносима. Те немногочисленные занятия, которые еще возможны в Адраре, быстро исчерпались.

Я проведал Аюджила, одного из первых моих клиентов на тракте. Он сделался моим приятелем и одним из серьезнейших покупателем моих товаров. Сейчас для него предназначена громадная куча запчастей и один из двигателей. Живет он в большом красном доме, похожем на все остальные в Адраре. Наши встречи сделались уже чуть ли не традиционными. В них всегда принимает участие другой знакомый - толстый, усатый, добродушный и коррумпированный до мозга костей высокий чин из Адрара.

Аюджил - торговец искусный и опытный. Он занимается транспортировкой и перепродажей механических деталей, и успех ему сопутствует. В холодке его дома мы устраиваем свои собственные дела.

Я не считаю, будто приношу вред здешним торговцам, совсем даже наоборот. Это правда, что мои цены высоки, но они всегда ниже государственных. Опять же, многие из тех вещей, которые привожу я, здесь просто не достать. То есть, я чуть ли не Дедушка Мороз для здешних жителей. Власти, к сожалению, считают иначе, и если бы они узнали, что я задумываю под этой крышей, это закончилось бы тюрьмой для меня, но гораздо хуже - для остальных. Доброта никогда толком не вознаграждается.

Аюджил уже слыхал о моих неприятностях с Рабаном, но ему не известно, чего тот готовит. Я же подтверждаю торгашу, что привез все, о чем он меня просил и объявляю цены. Тот выпивает глоточек коньяка, глаза за очками заблестели. Пришло время поторговаться. Где-то около часа мы по-дружески боремся друг с другом. Тот факт, что мы приятели, совершенно не мешает тому, что каждый желает подзаработать.

В конце концов мы договариваемся. Затем я организовываю поставку. Нечего и говорить о том, чтобы Рабан узнал о нашей трансакции. Товар я доставлю ночью в пустыню. Место я назначаю между Адраром и Реггане, километрах в десяти от тракта. Аюджил прибудет туда с собственным транспортом. Как только я смогу отправиться, нужно будет сообщить.

- Ты должен заплатить мне сразу же. В динарах дашь мне столько, чтобы я мог лишь заправиться. Остальное в малийских франках или франках Центрально-Африканской республики.

За пределами Алжира динар стоит столько же, сколько бумага, на которой он напечатан, конвертировать его невозможно.

- Нет проблем. Все найдется. Ты собираешься продать бензин в Мали?

И правда, не считая того, что сожгут грузовики, содержимое цистерн будет продано на другой стороне границы. Алжир добывает нефть. Дизельное топливо стоит здесь гроши. В Мали же, где с топливом всегда проблемы, оно уже стоит раза в четыре дороже, что означает громадную выгоду сразу же после пересечения границы.

- Ты прилично заработаешь, Чарли. В Гао нет ни капли топлива. Мой двоюродный брат застрял там уже неделю назад. Сейчас принесу деньги.

С забитыми бабками карманами я делаю несколько покупок. Кара сопровождает меня в качестве носильщика. В Адраре имеется всего лишь один универмаг, в котором продается лишь только то, что имеется в наличии, то есть - практически ничего. Зато известно, что там продаются головы сахара, которые мне как раз и нужны, и сгущенное молоко. Все это я закупаю в огромных количествах, точно так же как и мешки с рисом и макаронами. Кара заносит все покупки в "пежо". Этот тип вообще удивителен. Вот он присаживается возле груза, его паучью руки охватывают кучу товаров. Он поднимается, и мешок весом в сотню килограммов тоже без всяких трудностей вздымается в воздух. И не нужно обманываться худобой этого типа. Каждая из его рук представляет собой могучий подъемный кран. Его громадные ладони это клещи, в которые лучше не попадаться. Кара очень мил и относительно интеллигентен, во всяком случае - в своей работе весьма компетентен. Ему известно все о дорогах и грузовиках. Благодаря своему опыту и силе он сделался знаменит среди помощников, а его непоколебимый авторитет делает из Кары превосходного командира группы.

Он же занимается моими грузовиками. На тачки наносится последняя ретушь, после чего они делаются истинными кораблями пустыни. К каждой машине крепится штук двадцать подкладок, не считая двухметровых металлических листов, покрытых по всей поверхности отверстиями. Сейчас они вертикально свисают по бокам прицепа. Под передней частью, таким образом, чтобы всегда находиться в тени, подвешиваются джербы. Это баклаги из козьих, не до конца выделанных шкур, которые подвешиваются за ноги. Вода в них приобретает отвратительный трупный запах, но вечно влажная джерба сохраняет ее прохладной. Подобный метод мы применяем и к собственным манеркам. И в этом случае Кара поучает моих водителей. Бутылка обматывается тряпкой или рубашкой и обвязывается шнурком. Если время от времени смачивать материю, а манерка будет подвешена на боковом зеркальце, встречный поток воздуха будет охлаждать воду. Чтобы обеспечить воду для других потребностей, то есть для радиаторов и для мытья, помощники подвешивают на бортах прицепов половинки камер для грузовиков. Таким образом, вода имеется на каждой стоянке, и не нужно все перетряхивать, чтобы достать бидоны.

***

По личной инициативе Джос заставил всех дополнительно закрепить груз. Украденные на пароме цепи наиболее пригодными оказываются на открытых прицепах. Джос приказал протянуть их над грузом, после чего цепляет крюки за края платформы. Ручная лебедка с рукояткой позволяет все это хозяйство хорошенько натянуть. Оба профессионала работают вместе с ним. Вот эту парочку я никак не могу понять. Они еще сильнее замкнулись в себе, но от работы никогда не отлынивают и охотно помогают советами Джосу. Им нужны бабки, они не желают, чтобы их выгнали. Но мы друг с другом не разговариваем.

С тех пор, как мы возвратились в Алжир, я снова обрел привычки крутого шефа. Как добрый приятель, Джеки устроил мою кабину с наивысшим комфортом. На стоянках она охлаждается двумя подключенными к аккумулятору вентиляторами. С потолка свисает купленный в Испании и замотанный в материю окорок. Над кушеткой корзинка с сушеными фруктами. Моя постель ежедневно застилается, белье регулярно меняют. У меня даже имеется шелковый халат с личными инициалами. Джеки установил для меня прекрасную стерео магнитолу, которая никогда не выключается. Каждое утро Капоне стоит у моей кабины с кофейником в руках и ждет, когда я проснусь. После нашего прибытия в Адрар он сам предложил сделаться моим личным парикмахером. У него имеются все необходимые инструменты, и он совершенно профессионально бреет меня, оттопыривая мизинец и морща лоб. После этого он проводит со мной еще пару минут, болтая о различных глупостях и потягивая самокрутку с марихуаной. Как правило, к этому времени подтягиваются и остальные, чтобы в свою очередь поспрашивать, что новенького, выслушать указания и тоже выкурить по маленькой. Устроившись поудобнее в своем шелковом халате и высоких сапогах, я принимаю их и выслушиваю отчеты.

Как-то утром в лагере раздается вопль. Перепуганные крики приближаются к моей кабине. Охваченный истерией Самюэль Граповиц, расстегнув ширинку, воет в паре метров от моей машины, держась обеими руками между ног.

- Чарли, Чаарлиии, я поймал сифон, Чарли!!!

Привлеченный воплями Джеки катается по земле от смеха. Появляется насупленный Капоне с кофейником.

- И чего бы я так орал. Не с тобой одним случилась такая беда.

С трудом удерживая усмешку, я невинным голосом спрашиваю:

- Что, и у тебя тоже?

- А как же! Причем, серьезно. Наверное, я подхватил эту гадость "У Фифины", в Бехаре.

Вопли Самюэля Граповица, которые перед тем переместились на самый конец лагеря, приближаются снова.

- Они воткнут катетер в малыша. Представляете, катетер - и в малыша!

Джеки убеждает его поехать в больницу в Адрар.

К "пежо" близится печальная процессия: Раз, Индеец, Джос, Капоне, оба профессионала, Альбана, Два и Самюэль Граповиц - все они подхватили сифон.

Завожу их в процедурный кабинет. Здесь царствует высокий тип в белом халате. С каменным лицом он глядит на собравшихся, после чего, не говоря ни слова, отворачивается и начинает готовить инструменты.

Никто не промолвил ни слова. Все ужасно побледнели. Санитар разжег газовую горелку и кипятит воду. Что он еще делает, не видно. Стерилизует инструменты, вот и все. При этом он еще и присвистывает. В конце концов, приподымает повыше, чтобы лучше видеть, ампулу с какой-то жидкостью и заполняет шприц. Густая, белая дрянь - понятное дело, это пенициллин.

Самюэль Граповиц уже врубился, почему этот тип без каких-либо анализов знает, какое лекарство нужно, и посылает в мою сторону убийственный взгляд. Я же могу лишь пожать плечами. Ну да, старик, Клеопатра - это самая трефная блядь на юге Алжира. Свою памятку она оставила не менее чем полусотне водителей, которым я посоветовал брать "мою личную любовницу".

Санитар поворачивается с заполненным шприцом и поочередно переходит от одного посетителя к другому.

- Сколько на этот раз, господин Чарли? Восемь? Круто!

На этот раз приходится переносить уже восемь полных ненависти взглядов. Санитар кивает Джосу, чтобы тот подошел, после чего спрашивает:

- Ты не забыл о моих джинсах, господин Чарли?

- Как бы я мог. Шотар, дай джинсы.

Джос перед уколом стоит лицом ко мне, представляя собой сплошной упрек. Мы с Джеки выходим, чтобы спрятаться в "пежо", где нам будет удобнее поржать.

***

Раз уж мы сделали все, что было необходимо сделать, я приказываю сворачивать лагерь. После этого направляюсь к Рабаху в его контору.

- Господин Чарли, чем могу быть вам полезен?

- Ничем. Просто я пришел сообщить, что еду заправляться.

Чиновник поудобнее разваливается на стуле, и мне совершенно не нравится его усмешечка.

- Прекрасно. И на сколько вы оцениваете свои потребности?

Лично мне нужно десять тысяч литров на проезд, считая с приличным запасом. Опять же, мне необходимо заполнить свои цистерны, чтобы было чем торговать. Поэтому заявляю, что мне нужно семьдесят пять тысяч литров. Рабах вскакивает с места.

- Это наглая ложь. Вы опять пытаетесь меня обмануть!

При этом он размахивает покрытым цифрами клочком бумаги и вопит:

- Я консультировался с местными водителями и весьма точно вычислил ваши потребности в солярке. Вы имеете право только на двенадцать тысяч литров, не больше!

Исключительно ради принципа я начинаю дискутировать, говорить о возможных виляниях, но уже знаю, что это очко Рабах заслужил честно. Ту пару тысяч литров, которые мне удается выторговать, не стоит и вспоминать. После этого он сопровождает меня на заправку и торчит там все время, пока мы заливаем топливо. Правда, мне удается в чем-то обеспокоить его, сообщая, что я передумал, и что какое-то время еще подожду в Адраре.

Смотри, таможенник. Чарли остается рядом. Теперь я подожду, пока тебя вышлют в какую-нибудь командировку, как это довольно часто случается. А уж потом и заполню цистерны. Лично я не спешу.

***

Но нельзя сказать, что у меня воловье терпение, поэтому последующие дни тянутся для меня с трудом. Рабах угадал, что я ожидаю его отъезда, чтобы обойти запрет, поэтому сукин сын торчит на месте. Конвой опять выставлен перед домом таможни, все приспособления наново смонтированы. Вся эта бездеятельность начинает меня уже доставать. Выжить помогают лишь немногочисленные развлечения.

Неподалеку останавливается небольшой грузовик. Это десятитонный "мерседес" цвета хаки, старая модель, довольно низкая. На платформе под навесом закреплен "пежо 404". В кабине грузовика двое белых.

- Шотар.

Я желаю предупредить их, что они не имеют права продавать свои машины в Мали, разве что лично мне. Передача подобного сообщения через посланника придает мне больше веса.

Весь запыхавшийся прибегает мой бухгалтер. На всякий случай он захватил с собой и чемоданчик. На нем чистенькая сорочка от Лакоста, туфли блестят как новенькие.

- Подойдешь к этим типам, от моего имени. - Он сразу же понимает в чем дело и тут же начинает беспокоиться.

- Ничего не бойся, с тобой пойдет Кара и десяток помощников. Но помни, веди себя вежливо. Не хамей и не выпендривайся.

Я хорошо знаю, насколько легко и притягательно строить из себя крутого, когда у тебя за спиной десять рыл, но демонстрация силы - это наилучший способ сделать собеседника своим врагом.

- Спроси, куда они едут. Если в Мали, то скажешь, что все нужно продать Чарли - и грузовик, и машину. Объясни им, что они портят мне рынок.

- Понятно. Могу я им что-то предложить?

- Пообещай им четыре куска за все и предупреди, что чем дальше к югу, тем меньше я им дам. Еще раз предупреди, что все равно им придется все продать Чарли. И не забывай все время веси себя вежливо. Если будут сопротивляться, никакого давления.

Через полчаса Шотар с помощниками возвращаются. Те отказали.

- И какие они?

- Довольно симпатичные. Типа механиков. Тому, кто принимает решения, лет тридцать пять, второй постарше...

- Они вели себя вежливо?

- Да, совершенно. Похоже, что на них произвел впечатление твой метод. Делегация...

- Ладно, спасибо, на этом все.

В конце концов, раз эти ребята желают попотеть, ведя мои машины и одновременно сбрасывая цену, то я ничего против не имею.

***

Пользуясь свободным временем, приказываю докупить провиант. Я приобрел десятка два живых овец, которых пристраиваем на грузовике Альбаны. Это единственный способ обеспечить себя свежим мясом. Мясо забитых животных очень быстро портится. Еще я приказал прикупить овощей. Никогда еще наше меню не было столь разнообразным, как во время последнего конвоя.

Я как раз делаю закупки в компании Джеки, Кары и Капоне, который пользуется любой возможностью, чтобы проветриться, как вдруг замечаю старого знакомого. Джеки замечает мой взгляд.

- Что случилось? Неприятности?

- Да нет. Новость, скорее, приятная. Видел того типа, который только что зашел в "Гранд Отель" с какой-то парой и ребенком?

- Дружок?

- Вовсе нет. Это гад. Пошли его поприветствуем. Это Цыган, который уже давно крутится в этих краях. Он ворует в Европе машины и приезжает продавать их Африку, как и многие грешные души, которые здесь ошиваются.

Цыган - это истинная сволочь. Когда я жил в Ньямей, в самой начале своей карьеры торговца машинами, он одолжил у меня деньги и как-то позабыл отдать. Ну, это такая вещь, которую простить еще можно. Деньги для подобных людей настолько ценны, что им прямо свербит долгов не отдавать. Но, помимо этого, он пару раз сыграл ниже пояса, что самое паршивое, во время моего отсутствия, у меня за спиной. В то время я частенько ездил в Европу по делам и не всегда бывал на месте, чтобы проследить за делами.

Когда мы заходим в бар, Цыган сидит за столиком вместе с мужчиной и женщиной, спиной к нам. Мы подходим, и движением, которое со стороны может показаться совершенно дружеским, я хватаю Цыгана за ухо. Тот поворачивается. Он низкого роста, крепко сложенный, рожа самая бандитская.

- День добрый, коллега.

Я дружелюбно улыбаюсь.

- Не помешаем, если выпьем вместе с вами?

- Ну да, нет вопросов, Чарли.

Мы усаживаемся, а я отпускаю ухо.

Мужчина с женщиной - это итальянцы; он немного говорит по-французски. Узнаю, что они направляются в Мали.

- Машина у вас имеется?

Итальянец указывает на Цыгана. Они едут с ним.

Пацану лет пять. Сейчас он сидит на коленях у матери. Родители его имеют совершенно банальный вид. Пытаюсь их расспросить, но чувствую недоверие к себе. В конце концов удается выяснить, что малийских виз у них нет, но Цыган пообещал их как-то провезти. История паршивая. Малийские таможенники никогда не пропустят кого-либо без визы, и этот сукин сын прекрасно об этом знает. После этого итальянцы застрянут в пустыне с пятилетним сопляком. Не знаю, что склонило гада заняться этим, но в одном сомнений нет - мне это никак не нравится.

Этот урод способен на все, он готов убить ради сотни франков. Опять же, меня трясет, как подумаю, что он вмешивает в эту гадкую историю еще и пацана.

Выдерживаю спокойствие вплоть до того момента, когда итальянцы уходят к себе в номер. Цыган пытается выскользнуть, но я его задерживаю.

- Разве ты не останешься с нами, коллега?

Он снова садится на стул. В нашей компании он чувствует себя в полнейшем одиночестве и молчит, крутя в руке спичечную коробку. Парень нервничает. И не без оснований.

Помолчав немного, он говорит мне:

- Чарли, хочу тебе сказать, что я всегда хотел отдать тебе те бабки.

- Спокуха, хлопец.

После этого я ложу ему руку на плечо.

- Что, Чарли...

- Поедешь с нами. Я приглашаю тебя в наш лагерь на чашечку кофе.

- Нет, это очень мило с твоей стороны, но я не могу, Чарли. Куча дел...

Капоне хлопает его по предплечью и цедит, словно в старом гангстерском фильме:

- Ты обязан поехать с нами, малыш.

Кара, до которого дошло, что здесь что-то не так, поднимается.

Цыган еще пытается сопротивляться:

- Послушай, Чарли...

- Приятель, не заставляй меня обрывать тебе уши здесь.

Тот поднимается и идет за нами.

По дороге в лагерь мы не говорим ни слова. Капоне лишь посвистывает сквозь зубы. Свой грузовик я устанавливаю поперек, напротив таможенного поста. Таким образом Рабах не может видеть, что у нас творится. С другой же стороны один лишь желтый песок, свидетелей никаких.

Цыган сидит на стуле, лицом к нам. Пару раз в морду он уже получил, так что щеки сделались приятного, темно-красного цвета. Нужно отметить, что лично я этим эффектом весьма доволен. Таким образом, тональность нашей дискуссии была настроена, и Цыган прекрасно понимает это. Атмосфера будет самой теплой.

Я сижу в кабине с ногами наружу. Гремит музыка, чисто для настроения и чтобы заглушить возможные крики. Вдоль грузовика выстроились мои люди. У всех суровые, каменные лица. Они передают друг другу самокрутку и потягивают по разу, не спуская при этом глаз с Цыгана, который уже совершенно сломался.

Не нужно особенно и давить, чтобы он все рассказал. Итальянцы бегут от полиции, так что в посольство Мали за визой обратится никак не могут. Цыган, наобещавший им кучу всего, собирается завезти их в Тессалит, где их, ясное дело, не пропустят. И вот там, в затерянной пустынной дыре, они уже будут полностью зависеть от этой свиньи. Он собрался выдоить от них все деньги, после чего смыться в Мали.

Это ж какой говноед! Для них подобная ситуация - это истинная смерть или, как минимум, серьезнейшие проблемы. Взрослые отвечают сами за себя, их проблемы меня не касаются. Но нужно быть совершенной канальей, чтобы втаскивать в подобную историю еще и ребенка. Роль моралиста не слишком мне соответствует, но детей я люблю и презираю тех, которые их не уважают.

Даю Цыгану последний шанс:

- А мальчишка?

Выразительный жест Цыгана явно показывает, где он этого пацана видел.

Парни из моей команды глядят на этого подонка с ненавистью. Самюэль Граповиц выступает вперед и, словно истинный инквизитор, требует обрезать Цыгану яйца. Подходит Капоне, не столь театральный, но от этого не менее решительный. Когда он останавливается возле Цыгана, то поднимает руку. В самый последний момент он обращается ко мне:

- Можно?

Капоне бьет изподтишка. Цыган слетает со стула. Капоне бить умеет. Цыган поднимается с окровавленным ртом, наполовину оглушенный, как тут Индеец молниеносно вновь посылает его на землю, подбив ноги. Так начинается наказание. Каждый подходит и валит наотмашь.

- Вставай.

Следует признать у обвиняемого одно достоинство - его выдержку. Цыган опирается о стул, ему даже удается на нем сесть. Вся передняя часть его рубашки измазана кровью. Рожа похожа на сырой бифштекс. Губы, нос, брови все это разбито и обильно кровоточит.

В соответствии с древней традицией преступного мира Капоне предлагает взять с Цыгана штраф.

- Отличная идея. Отдавай все бабки.

Тот с трудом встает и вытаскивает из заднего кармана бумажник с парой банкнот, которые он протягивает в моем направлении, разложив веером. Тогда я приказываю ему стянуть тряпки. Пинки оставили явные следы у него на груди и ногах. Если не считать этих багровых пятен, он весь белый.

Капоне подходит к валяющейся одежде Цыгана и кривится.

- Воняет. Не слишком ты часто, сволочь, моешься.

Сначала он находит нож и прячет себе в карман. Потом обнаруживает приличную пачку банкнот в зашитом кармане на задней части брюк. Я же не отстаю от Цыгана:

- Снимай носки!

У того под стопами приличные пакеты бумаг. Капоне приносит мне все. Здесь тысячи три долларов, из которых я бросаю Цыгану триста баксов, чтобы ему было на что вернуться в Европу. Тот уже собрал свои тряпки и теперь прижимает их к груди.

- От итальянцев отклеишься. Чтобы больше ты с ними не встречался.

Он кивает разбитой головой и поднимает деньги.

- Если я тебя хоть раз встречу в пустыне или дальше к югу, то просто прибью. Понял?

Цыган с трудом выдавливает из себя, что понял; затем одевается и уходит.

***

Через пару дней я узнаю, что Цыгана арестовали за какое-то другое свинство. Я, конечно, мог бы задействовать свои связи, но на сей раз не шевельну и пальцем.

Этот эпизод развлек меня, мои же люди отреагировали совершенно правильно. Все они ребята простые, и развлечения у них такие же незатейливые. Они уже начинают чувствовать себя в пустыне свободно. До меня это доходит, когда возвращаюсь с прогулки вместе с Самюэлем Граповицем.

Джос, Индеец и Капоне как раз строят из себя пустынных волков перед пятью длинноволосыми юнцами.

- Так что, малыш, желаешь прокатиться через пустыню?

Приятно видеть контраст между этими желторотыми, хотя и того же возраста, что и я, туристами и моими тремя работниками с широкими плечами и сожженной солнцем шкурой, хранящими каменное спокойствие, с приклеенным к губам окурком.

- Чарли, тут ребята хотели проехать на грузовике как арабы.

С момента нашего прибытия африканские пассажиры сходятся в Адрар и усаживаются на прицепах. Их размещением занимаются Кара и Валлид. Они хорошо знают, что я никому не отказываю, и что в моих конвоях проезд дармовой. Мы всегда везем с собой человек пятьдесят, для которых грузовик является единственным средством передвижения.

Зато туристы вечно доставляют какие-нибудь хлопоты. Я всегда с охотой приветствую людей, любящих путешествия, но вот уже пару лет встречаю в Африке одних только слабаков. Я уважаю тех, которые сами идут навстречу приключениям, но эти совершенно другие - скупые, какие-то вялые, они проходят мимо истинных удовольствий, их не замечая, зато желая любой ценой хоть что-то сэкономить.

Те, которых я возил в своих конвоях, применяют ту же самую тактику. Для виду немного помахают немного кистью, а потом на время проезда исчезают. Никогда ни в чем не помогут, зато неприятностей от них куча. После каждого конвоя даю себе слово, что больше брать их не стану, но тут же воспоминания о Мигеле с его трубой заставляет меня передумывать.

Представитель этой пятерки подходит ко мне, извещает, что у меня просто шикарный конвой, после чего спрашивает, куда я направляюсь.

- Ладно, садитесь все на какой-нибудь прицеп, и чтобы внизу я вас не видел, пока не будете нужны, то есть, когда вас позовут работать.

- Спасибо. Но если мы будем работать, может сделаешь нам скидку за проезд?

На этом конвое я заработаю четыреста тысяч баксов, а этот придурок морочит мне голову, чтобы сэкономить на проезде три сотни франков.

- Поездка на шару, фрайер. Давайте, лезьте наверх!

***

Тем же самым вечером я решаю, что хватит. Рабах явно не желает двигать задницей. Я же притворюсь, что уезжаю, после чего спрячусь в Реггане. Когда же этот хренов таможенник наконец высунет нос из своей норы, Аюджил меня предупредит.

Зову Джоса и передаю ему приказ об отъезде. Укладка барахла затягивается. Работы ускоряю громкими воплями. НЕ проходит и пятнадцати минут, как мы выезжаем. Кара с Ахмедом садятся со мной. Остальные помощники едут на прицепе. Качу по выбоистому тракту в Реггане. В зеркальце заднего вида наблюдаю за собой шнур огней. На место попадаем часа через четыре без каких-либо неприятностей, посреди ночи, останавливаясь по дороге пару раз, чтобы набрать сушняка.

***

В первый же день приказываю разгрузить небольшой "ман". На него я собираюсь погрузить товары, предназначенные для Аюджила. После этого делаю визит ребятам из гражданской обороны, которые дают разрешение на проезд Танезруфта. Мы давно уже знакомы. Снаружи мои люди истекают потом на жаре, перетаскивая заказанные Аюджилом железяки. Если не считать двигателя для грузовика, который весит свое, здесь имеется несколько двигателей для легковых машин и масса других металлических деталей, шин и всякой другой гадости. В сумме это дает добрых десять тонн, которые нужно перенести от одного грузовика к другому.

Около пяти пополудни, когда температура начинает спадать, загрузка "мана" завершается. Все бросаются к бутылкам с водой, а потом сиеста. Позволяю ребятам немного поспать, после чего приказываю выставить грузовики в круг и предупреждаю, что именно так должно теперь быть на каждой стоянке. Перемещения занимают три четверти часа. Вой двигателей и вздохи пневматических тормозов делают конец дня чуточку более разнообразным. Машины ездят по кругу и загораживают себе дорогу, я же, сидя на невысокой стенке, наслаждаюсь всем этим представлением.

Выезжаем в полночь. Джеки садится за баранку "мана". Еще с нами едет Кара. Мы возвращаемся в сторону Аджара, но километрах в двадцати съезжаем с тракта, выбирая дорогу поуже. Километров через десять Кара вопит:

- Песок, песок!

Прямо перед нами, поперек дороги, лежит широкая россыпь мелкого песка. Могучий и управляемый "ман", одна из самых легких машин в конвое, проезжает россыпь без труда. Еще пять километров, и мы на условленном месте. Ждем часа два, как вдруг вдалеке послышался рев мотора. Еще десять минут, и Джеки пихает меня локтем в бок.

- Там.

Справа зажглись две фары, чтобы тут же погаснуть. Сигнал повторяется трижды - это Аюджил. Джеки выворачивает машину в том направлении и отвечает. Аюджил приехал с полутора десятками работников, у него шесть "пежо" с навесами. Его люди тут же начинают перегрузку. Кара разводит костерок и готовит чай, после чего идет помочь остальным. Джеки, Аюджил и я сидим курим у огня. С собой я привез еще бутылку выдержанного коньяка, который Аюджил просто обожает. Рабочие сдвигают двигатели с грузовика на свои машины по металлической плите. Точно так же, как и мы, они инстинктивно разговаривают шепотом. Понятное дело, потребности в этом совершенно нет, хотя в пустыне даже самый тихий звук разносится далеко, но голос нас заставляет снизить только контрабандное настроение всей сцены.

Через три часа все закончено. Аюджил выплачивает мне остаток того, что был должен. Еще он подтверждает, что сразу же подошлет ко мне кого-нибудь с известием, как только Рабах выедет из города. А потом "пежо" исчезают в темноте.

***

Реггане, второй день. Бездеятельное ожидание никакого удовольствия не доставляет. Самое времечко для небольшой тренировки моих людей. Отдохнуть тут я согласен. Но расслабляться - ни в коем случае.

Как обычно, солнце стоит высоко и хорошенько припекает, идеальная погода для пляжных забав. Отдаю распоряжения, чтобы Кара погрузил на "ман" лопаты и дополнительные подкладные листы, после чего сажу всех на грузовик. Когда я гарцую по выбоинам, каждый держится как может. Потом я доезжаю до песчаной россыпи, обнаруженной ночью, прибавляю газ и сворачиваю направо.

Колеса тут же зарываются в песок. Переключаю передачу. Скорость падает. Перехожу на первую. В грузовике первая скорость не столь мощная, как в легковой машине. Как правило, переключение на первую скорость, это начало погружения в песок, поэтому, чаще всего, есть смысл как можно дольше тащиться на второй, потому что тогда сохраняется хоть какой-то шанс с трудом проехать через мягкий и вязкий отрезок. Время, необходимое для переключения скоростей, в грузовике слишком большое, принимая во внимание, с какой малой скоростью едешь через мелкий песок, нельзя останавливаться для того, чтобы сменить передачи и перейти на меньшую скорость. Этот самый момент все и портит. Он лишает машину остатков разгона, что у нее был, так что с места уже не тронешься. Прибавляю газу, чтобы хорошенько погрузить задний мост в песке, и выскакиваю из кабины.

- Урок выкапывания из песка. Хватайте лопаты. Тащите подкладные листы.

Все реагируют крайне медленно.

- Подкладки!!!

Все бегут и стаскивают тяжелые и очень неудобные листы. Лучше всего нести их над головой, как это делает Кара. Моя же банда слабаков тащит их по земле и выстраивается передо мной. С помощью Кары показываю им, как копать, устраивая наклонную плоскость перед колесом и размещая там лист. Это урок первый.

Выкапывать грузовик из песка значительно труднее, чем легковую машину. Подкладные листы намного тяжелее. Когда они погрузятся в песок, нужно копать, чтобы вытащить их. Количество песка, которое нужно удалить перед колесами, тоже намного больше. Чтобы получить хоть какой-то эффект, нужно хорошенько попотеть. Ты копаешь наклонившись, а солнце палит тебе прямо в затылок и шею, к тому же, что придает всей ситуации дополнительную прелесть, двигатель выключать нельзя, потому что, в результате перегрева, он может попросту не завестись, из-за чего машина застряла бы на аминь. Поэтому выхлопная труба непрерывно плюется дымом прямиком в лицо копающим.

Глаза и горло режет. Без одышки работать просто невозможно, и тогда глубоко вдыхаешь вонючий дым. Ад истинный.

- Урок второй!

Все стоят передо мной по стойке смирно, каждый с вертикально стоящим подкладным листом.

- Видите следы? Они ведут прямо. Как раз этого делать и нельзя. Если чувствуете, что машина может зарыться, сразу же сворачивайте влево или вправо, чтобы найти грунт потверже. Понятно?

Все кивают головами.

- Урок третий. Видите это колесо, и сколько нужно было выкопать, чтобы всунуть подкладной лист: глубже зарыться оно уже не могло бы. Если погружаетесь в песок, газ нажимать нельзя, потому что тогда машина застрянет еще сильнее. Врубились?

Снова сажусь за руль и врубаю скорость. Колоса смещают листы и сминают их, но мне удается проехать добрый метр, прежде чем грузовик снова вязнет. Высунувшись в окно, ору:

- Ну, чего ждете!? Подкладывайте листы!

Все бросаются за работу. Проезжаю еще с пару метров. Вижу в зеркале заднего вида, как они закрутились. Перемещаюсь вперед и чувствую, что грунт уже твердый. Похоже, что слева грунт будет подходящий. Врубаю скорость и прибавляю газу, только не слишком сильно. Метров через сто пятьдесят выезжаю из россыпи. Разворачиваюсь на твердой земле и высаживаюсь.

Все стоят там же, где и стояли раньше. Созываю всех громкими воплями. Они с трудом бегут ко мне. Индеец, вместо того, чтобы нести лист, тащит его по земле и подбегает последний, хотя такой же запыхавшийся.

- Что, задница тяжелая? Урок четвертый: когда чувствуете, что колеса не вязнут, едете дальше, чтобы выехать из опасной зоны. Останавливаетесь только на твердой земле. Помощники могут сесть и потом. Урок пятый...

Все обеспокоенно вслушаются.

- Практическая часть. Джос, твоя очередь.

Тот садится за руль, я рядом, в качестве пассажира, остальные цепляются за что только могут. Увязаем. Высунувшись в окно, руковожу операцией.

- Капоне, твоя очередь.

Тот настолько взволнован, что, вопреки запрету, давит на педаль газа изо всех сил.

- Ебаный в рот!

Капоне пытается извиняться, но пока что не время. Ору на него:

- Если не можешь водить, возвращайся к лопате!

Выкидываю его из грузовика, и теперь каждый садится за руль по очереди. Солнце немилосердно палит, вися себе в зените. Парни из последних сил бегают вокруг грузовика с листами на головах. Проезжаем россыпь вдоль и поперек.

Черномазые прекрасно справляются, что с лопатой, что за рулем. У Джоса с Альбаной получается не хуже. Остальные еле бегают. Силы кончаются.

- Можно напиться?

- Нету у нас воды! Ладно, слушайте дальше.

В очередной раз объясняю им четыре главных принципа выезда из песка.

- Поняли?

- Да, Чарли, поняли.

- Практика. Альбана, твоя очередь.

И снова в россыпь. Машина вязнет, подкладные листы, снова вязнет, листы и бег к грузовику.

- Самюэль. Теперь ты.

К шести часам вечера все уже шатаются на ногах. Когда каждый прошел практическое занятие, собираю всех перед собой.

- Врубились?

- Да, да. Мы все поняли, Чарли.

Рожи у всех багровые, спокойно дышать никто не может. Но присесть не позволяю.

- Джос, четыре принципа?

Тот выпаливает на память.

- Самюэль Граповиц.

Вот этому уже хватит. Он совершенно пурпурный и едва держится на ногах. Свой урок он выдает без какого-либо театра, одним духом и без единой ошибки.

- Хорошо, старик.

Тот возвращается в строй.

- Капоне.

- Я понял, Чарли, заверяю тебя.

- Тогда в грузовик. Посмотрим, чего ты понял.

Ему удается увязнуть, но потом выехать из россыпи. Все остальные пашут: быстро укладывают свои листы. Единственный слабый момент - это малая скорость бега к грузовику с листами на голове. Ору на них, чтобы двигались поскорее.

- Раз, теперь ты.

Теперь маневры выполняются уверенно, без каких-либо колебаний. Ребята действуют механически, совершенно приконченные работой, но ошибок не делают. Наступает ночь.

Следующая тренировка: выезд из песка в темноте.

Принцип тот же самый, только что вокруг машины ничего не видно. Фары освещают площадку перед грузовиком, вот и все. Зато имеется одно достоинство: прохлада. Ору через окно, чтобы ускорить работу. Теперь уже вязнем на собственных следах. На всей россыпи не найдешь девственного местечка.

- Жан-Поль, твоя очередь.

Бег к увязшей машине, лопаты, подкладные листы.

Кое-какой опыт у него имеется, так что удается выехать из россыпи, чтобы снова не увязать. Неплохо, только, если ожидал каких-либо поздравлений, то не дождется.

- Альбана, влезай.

Этот отдал бы все, лишь бы очутиться где-нибудь в другом месте. Вцепившись в баранку, он даже не осмеливается глянуть на меня.

- Индеец!

И наша песня хороша, начинаем сначала. Каждый садится за руль, а потом еще по разу. В десять вечера выхожу из грузовика. Все шатаются от усталости.

- Шабаш.

Они падают на землю.

- Ладно, ребята. Собирайте барахло и влезайте наверх. Возвращаемся в лагерь.

***

В лагере я сижу мало. Имеются кое-какие дела. В одной деревушке, состоящей из небольшой кучки красных домишек, вдали от тракта и от полицейского форта, у меня имеется клиент на тягач с прицепом. Мой покупатель - это местный хаджи. Дом его похож на все остальные - такой же красный, квадратный и почти пустой. Там я остаюсь до поздней ночи. Все время ушло на разговоры и торги, но договориться так и не удалось. Как это часто случается, придется потратить еще одну ночь. В здешней торговле полно идиотов, считающих, будто сделали хороший интерес, если торговались целых сорок восемь часов. Для них торговаться - это сплошное удовольствие, вот только для европейцев это тяжко. Что ж, придется вернуться туда завтра.

***

Реггане, третий день. Пью кофе, который принес мне все еще сонный Капоне. Бригадир подходит попозже, вид у него получше.

- Джос, мне надоел бардак в наших грузах. Сегодня проведи инвентаризацию, и хорошенько все уложите.

Тот печально кивает и идет передать сообщение остальным; Капоне бреет меня и присоединяется к компании.

Солнце уже припекает. День собирается быть прекрасным. И он весь проходит в перетаскивании железяк и шин. Я постоянно хожу вместе с Джеки среди хлопочущих работников, так что темп не ослабевает.

Вечером опять отправляюсь к своему хаджи.

На сей раз я взял с собой Джеки и Самюэля Граповица. Мне понятно, что на переговоры понадобится вся ночь, а скучать никак не хочется. Все начинается с самого начала. Мы выкуриваем пару трубок, после чего хозяин угощает нас верблюжьим молоком и сушеными финиками.

- Все в порядке, Чарли?

- Да, все великолепно.

- А как семья, Чарли? Все здоровы?

- Да, хаджи. А у тебя?

- Все здоровы, благодарю. Уалай, Чарли, арбаташ, дорого.

- Нет, хаджи, уступить не могу.

- Знаю, Чарли, знаю. Не желаешь послушать музыку?

На полу стоит приемник. Хозяин придвигает его поближе и находит какую-то станцию с дикими помехами - как обычно. У меня появляется желание разбить этот приемник у него на голове.

Мы с Джеки дурачимся, а Самюэль Граповиц рассказывает какие-то байки про сиськи с письками, при этом мы курим самокрутки одна за другой. Время от времени наш хаджи просыпается.

- Как семья, Чарли? У них все в порядке?

- В порядке, хаджи, а у тебя?

- Все хорошо, спасибо, Чарли. И как, по-твоему, я могу заплатить арбаташ миллион (сто сорок четыре тысячи франков)? Это слишком дорого.

- Нет, хаджи, уступить не могу.

- Знаю, знаю. Не хочешь покурить киф?

В восемь утра, после того, как всю ночь мы обменивались подобной чушью, я поднимаюсь.

- Моя цена, хаджи, арбаташ миллион. Раз ты не можешь заплатить, я продам кому-нибудь другому.

- Уалай, уалай, Чарли. Я куплю твой грузовик. Куплю. Вот только арбаташ миллион - это слишком дорого.

Так и я же не получаю эти бабки просто так! Чтобы их заработать, понадобилось сражаться целые две ночи. Просто-напросто, я продаю машину за ту цену, которую установил заранее.

- Клеташ миллион, хаджи. Только для тебя.

Это я ему даю скидку на двадцать тысяч франков. Что же касается меня, то моя прибыль составляет семьдесят процентов.

Хаджи желает купить грузовик здесь, но забрать ее только в Мали, чтобы я его туда перевез и зарегистрировал.

- Тогда, хаджи, будь готов к выезду. Лично я пока что не знаю, когда отправлюсь. Так что известие тебе может поступить когда угодно.

***

У меня уже нет для них никакой работы. Работники бездельничают. От машины Капоне до меня доносятся возгласы: "Вхожу!", "Жду!", "Рыпаю!". Черт подери, что должно означать это "Рыпаю!" К полудню вс становится еще хуже. Джос, Индеец и Капоне вытащили шары и играют, натянув шапочки из газет себе на головы. Им, похоже, кажется, что они приехали сюда отдыхать. Мы с Джеки тоже играем по маленькой. Для нас вопрос "ближе или дальше?" вопросом не является. Мы оба желаем только одного: ближе. Уже через десять минут этой придурочной игры бросаем шары куда угодно, что есть дури. При этом попадаем кому-то в лодыжку, причем сильно. После этого играть перестаем.

***

Реггане, день пятый. Играть я запретил.

Когда я прохожу мимо, парни спускают головы, чтобы только не встретить мой взгляд. Весь день они дремлют. Эта бездеятельность меня бесит, поэтому бесцельно брожу по лагерю. Когда прохожу мимо грузовика Альбаны, какая-то из овец, закупленных еще в Адраре, блеет, тем самым совершая ужасную ошибку. Лезу наверх и выбрасываю три из них за борт. Невинные животные платят за все.

***

Реггане, день шестой. Продолжаю шататься по лагерю.

Он совершенно пуст. Лишь бы только не попадаться мне на глаза, ребята попрятались куда угодно. Один из туристов явно не понимает серьезность ситуации. Без моего разрешения он слез с прицепа, где обитатели неплохо поджариваются на солнышке, и походит ко мне с невинной миной.

- День добрый, эээ... Мои коллеги хотели бы узнать, скоро ли мы поедем?

Хватаю какой-то булыжник и промахиваюсь буквально на миллиметр. Несчастный отступает и бежит к своему грузовику. Я гонюсь за ним. Второй камень попадает ему в плечо. Тот вскакивает на колесо и вопит, прося помощи. Сидящие наверху протягивают к нему руки. Громадная задница подрыгивает в воздухе и исчезает в тот самый момент, когда я совсем уже собрался схватить придурка за ногу и сделать ему бог знает что.

А потом я еще долгое время хожу вокруг прицепа и грожу кулаком.

***

На следующее утро наконец-то приезжает работник Аюджила и сообщает, что Рабах выехал по делам, но после полудня должен вернуться. Издаю радостный вопль. Ребята вылазят из своих укрытий.

- Капоне, Индеец, отправляйтесь. Мы выезжаем. - И что было сил трахаю Капоне по спине, что вызывает радостную улыбку на всех лицах. Еще денек, и все могло кончиться для них трагедией. И они это прекрасно понимают.

Я выезжаю с двумя цистернами.

Расстояние Реггане - Адрар я проезжаю в рекордное время. В Адраре Рабах оставил инструкции бензинщикам. Один из них полностью отказывает обслужить меня. Во второй же колонке не хватает дизельного топлива, чтобы заполнить обе цистерны. Посылаю Индейца в Тимимун, а сами ждем.

Индейцу требуется очень много времени.

Уже два часа дня, и если Рабах сейчас вернется, мне хана.

- Чарли. Вот он.

И правда, подъезжает его цистерна. Индеец останавливается возле нас и оттопыренным большим пальцем сигнализирует, что все в порядке. Адрар Реггане, новый рекорд. В соответствии с моими инструкциями конвой готов к отъезду, грузовики стоят в абсолютном порядке на тракте. Перед тем, как вернуться к себе в кабину, провожу коротенькую летучку.

- Перед тем, как добраться до обозначенной дороги, нам нужно преодолеть полсотни неприятных километров. Держитесь гуськом, сразу же за мной. Возможно, мы и не застрянем.

А потом уже останется всего лишь пятьсот пятьдесят километров до Бордж-Моктар. Но это уже все время по нормальному тракту.

***

Я бы удивился, если бы все обошлось без проблем.

В зеркале заднего вида замечаю, что цистерна Капоне остановилась. Раз и Два держатся прямо за мной. Сам я пока что на твердый грунт не выехал. Поэтому еду дальше, до верного места, где и останавливаюсь.

Высаживаюсь и иду посмотреть. Капоне все стоит, метрах в пятистах от меня, но вокруг его машины уже суетятся помощники. Оттуда слышен характерный вой двигателя на высоких оборотах, когда водитель пытается выехать из ямы. Это ему удается с первого раза. Даю Капоне знак, чтобы он присоединился к нам.

После выезда в песке остаются дыры. Прихожу на место и руковожу дальнейшим проведением операции. Каждый последующий грузовик должен теперь объехать колеи, оставленные Капоне. Потихонечку все, один за другим, проезжают. Грузовики покачиваются на волнистом грунте.

Парни за баранками напряжены до предела. Воздух пропитан выхлопами и пылью. Вой двигателей способен оглушить кого угодно.

Потом застревает Альбана. Помощники не теряют ни секунды. Лопатами они выкапывают канавы, в которые засовывают металлические листы. Перегретые покрышки скользят по листам, исходя густым синим дымом. Грузовик соскальзывает в бок и снова вязнет в песке. Все нужно начинать сначала. Даю знак двум оставшимся машинам, чтобы они объезжали с другой стороны. Когда, наконец, все проезжают, тракт остается распаханным по всей ширине.

Через пять километров все начинается с начала. Приказываю спустить воздух из шин, потому что проходимость грузовика становится намного выше, если давление в шинах низкое, благодаря чему покрышки плотнее прилегают к ободам, увеличивая рабочую поверхность. Таким образом машина не так вязнет в песке. Здесь вся штука в том, что спущенные шины на твердом грунте быстрее изнашиваются, и километров через тридцать придется потратить время на подкачку. Помощники присаживаются у колес, у каждого в руке гвоздь, которым он нажимает ниппель. Время от времени те, что занимаются двойными колесами, перестают выпускать воздух и сравнивают оба колеса. Давление с помощью манометра эти люди просто не умеют прочитать. Для них указателем является то, что обе покрышки не должны соприкасаться, поскольку это угрожает взрывом.

Тем не менее, выигрываем мы не много. На отрезке в пятьдесят километров каждый водитель раз или два застревает. Один только Валлид, обладающий громадным опытом в подобного рода малоприятных ситуациях, выходит сухим из воды. Остальным же приходится знакомиться с новой техникой вождения.

Самое главное здесь - координация усилий. Водители и помощники довольно быстро улавливают ритм работы. Лопаты, подкладные листы, газ, грузовик едет и чуть дальше вязнет опять, после чего все приходится начинать сначала. Когда мы наконец подъезжаем к столбикам, обозначающим конец зоны мелкого песка, практически наступает ночь.

А здесь уже начинается твердый грунт. Сотни следов шин, покрывающих песок шириной чуть ли не с километр, почти не видны. Но мне удается обнаружить три или четыре самых глубоких. Это нечто вроде коридоров, шириной с грузовик; они чуть светлее окружающей поверхности и твердые словно камень, иногда же напоминают стиральную доску.

Накачиваем камеры с помощью баллонов со сжатым воздухом для тормозов. Кара, переходя от машины к машине, проверяет давление.

Еду еще где-то с часик, после чего жму на клаксон и заворачиваю, образуя круг, в котором все останавливаются на ночь, выполняя этот маневр без единой ошибочки.

***

Перед тем, как ночь полностью вступит в свои права, помощники удаляются на молитву. С собой они забирают свои коврики, а также чайники или заржавевшие консервные банки, которые служат им для обмывания. Молящиеся останавливаются всего лишь в сотне метров от нас, обмываются и начинают свои поклоны. Окраска неба в это время - апельсиновая и темно-синяя, неожиданная тишина и вид группы погруженных в молитве людей все это создает целостность, из которой исходит эманация абсолютного покоя.

А за границами круга, образованного нами по примеру пионеров Дикого Запада, нет ничего. Песчаная равнина тянется до самого горизонта. Мы быстро решаем организационные вопросы, после чего ужин проходит в приятной, расслабленной атмосфере.

Мои люди находятся под глубоким впечатлением окружающего нас пространства, а непростые моменты сегодня утром им даже понравились. Сегодняшний отрезок мы проехали относительно быстро, что дает всем надежду. Пустыня уже не кажется им такой страшной. Они еще не знают, что ждет их дальше.

За пределами нашего круга горят костры помощников, еще далее разбили бивак пассажиры. Мой клиент из Реггане, тот самый хаджи, что желает зарегистрировать свой грузовик в Мали, присоединился к нам на своем "пежо 403". Один за другим люди отправляются спать. Я же иду проведать помощников.

По ночам они практически не спят, так как днем все время дремлют, ожидая, когда для них будет какая-нибудь работа. Так что ночью им достаточно поспать пару часов. Вот они и пользуются прохладой и покоем, ведя долгие, обстоятельные беседы.

Я подсаживаюсь к Каре и паре других работников. Подобные мгновения, проведенные в компании этих спокойных людей для меня сплошное удовольствие. Прикуриваю и пускаю по кругу пару самокруток, слушая их истории и отвечая на вопросы. Сегодня вечером Кара рассказывает об одном из своих многочисленных путешествий. Пустыню он знает, как свои пять пальцев, и как-то добрался даже до Орана. Там он видел море и теперь объясняет остальным, что же это такое. Те явно не могут его понять, даже представить не могут такой громадной водной поверхности. Кара размахивает своими длинными руками в горизонтальной плоскости, пытаясь изобразить бесконечность. Я же говорю, что море - это как Танезруфт, только без песка, а вместо него синяя вода. Постепенно к нашей группке присоединяются другие помощники и слушают, как великан Кара рассказывает про море.

***

Просыпаемся мы с рассветом. Рано утром еще почти даже холодно. Помощники произносят первую дневную молитву. Мои люди завтракают. Я же, в халате и высоких сапогах, сижу, ожидая, когда Капоне закончит меня брить. Я никуда не спешу. Первые часы дня в Африке - это просто прелесть. Уже достаточно тепло, чтобы забыть о холоде ночи и приготовиться к последующему пеклу.

Исключительно ради забавы спрашиваю у своих парней, в каком направлении нам нужно теперь ехать. Останавливаясь на ночной постой, мы сделали круг. Так что никаких знаков, помимо следов на песке, нет. Так в каком же направлении ехать? Капоне крутит головой во все стороны, бормоча: "Черт, что же это такое!", точно так же дезориентированный, как и все остальные. На самом же деле достаточно глянуть на солнце, только никакой европеец о таком простом решении и не подумает. На тракте часто можно услышать анекдоты про новичков, которые, проснувшись, отправлялись в обратный путь. Моя маленькая шутка дает парням почувствовать, насколько они не знакомы с пустыней.

***

В тот самый момент, когда я добираюсь до своего грузовика, отдав приказ об отправлении, натыкаюсь на отчаявшегося Кару. Он уважительно что-то отвечает одному из пассажиров моей машины, пожилому, одетому в белое типу, очень чистому и с выбритой головой. Тот осыпает Кару градом ругательств.

- Чего этот старик от тебя хочет?

- Он марабут, шеф. И он очень сердится, всю его посуду разбили.

- И что с того?

- Он говорит, что это твоя вина. Плохо уложили.

Ну вот, будет мне еще тут кто-то морочить голову своими разбитыми горшками.

Говорю марабуту, чтобы он забирал свое барахло и слазил с машины. У Кары от изумления глаза лезут из орбит, но он переводит. Старик не верит собственным ушам.

Марабут - это колдун, лицо, к которому все испытывают страх и уважение. Он что-то бормочет себе под нос, явно не понимая сложившейся ситуации. Ведь нельзя же оставлять человека посреди Танезруфта! А мне наплевать! Пускай ему помогает аллах.

Посреди всеобщего молчания приказываю скинуть вещи старика и даю приказ выезжать. Старик застыл неподвижно; похоже, что он все еще не верит.

В моем зеркальце заднего вида белый неподвижный силуэт быстро исчезает в тумане пыли, поднятой колонной. Чувствую, что помощники испытывают изумление, если не потрясение, и просто страх. Они никак не могут понять, насколько далеко может продвинуться мое безумие. Проезжаю километров пятнадцать, останавливаю грузовик, ожидаю с полчаса, после чего заворачиваю. Этого урока должно будет хватить.

Старик все так же торчит в том самом месте, где я его оставил. Делаю широкий разворот. Кара высаживается.

- Переведи ему: здесь кричать на кого-либо могу только я.

Кара переводит.

- Хочешь ехать снова, старик?

Улыбка растягивается от уха до уха. Я вижу облегчение и радость простого мужика: я оставляю его посреди пустыни, а он улыбается, когда возвращаюсь за ним.

- Понятно? Не будешь кричать?

Снова широченная улыбка.

- Нет, господин, я уже не кричу. Я хороший, просто усрался от страха.

- Кара, грузи его шмотки.

***

Грузовики едут тиральерой. Работающие на полном газу двигатели наверняка слышны за несколько километров, если имеется кто-либо, чтобы слышать их там. За конвоем вздымается туман белой пыли. Сейчас мы образуем нерегулярную линию по всей ширине тракта. Металлические части отражают яростное солнце.

Кучи товара на прицепах, табуны людей: пассажиров и помощников лишь усиливают впечатление могущества. Двенадцать мчащихся по дороге чудищ, кажется, пожирают песок. Я наслаждаюсь чувством силы, исходящей от этой направляющейся вперед армии. На мой сигнал все весело отвечают своими клаксонами. Ничто нас не удержит! Я обязательно доставлю всех на другой берег. Мы с Джеки обязательно получим надлежащие нам бабки.

***

В своей норе таможенник Рабах наверняка вертится от злости. Как же, он мечтал меня прижучить. В Адраре на заправке я оставил для него записочку. "Эншиш Физокак - Поцелуй меня в задницу, таможенник". И подписался. Что таможенник, бесишься, небось? Чарли наколол тебя еще раз!

Мне этот Рабах нравится, ведь он тоже часть этого приключения.

Парни держатся хорошо. Они довольны, что находятся здесь. Время от времени Капоне приближается к моему грузовику и громко трубит либо просто посылает знаки рукой. Помощники с разных прицепов перекрикиваются друг с другом. Я люблю их и правильно сделал, что забрал с собой так много.

Рядом со мной заснул Кара. Это настоящий друг, простодушный и умный. И он прекрасно способен позаботиться о моих нуждах. Каждый вечер он готовит мне постель, помогает снять и одеть халат. Я люблю его.

Я всех люблю.

***

Вскоре я встречусь с Радижах, моей малышкой из племени тамачек. У меня имеются все подарки из списка, который она приготовила своей ручонкой старательной ученицы на листике в клеточку. Имеются у меня и все подарки для ее отца. Через несколько дней я сыграю в Тессалит свадьбу со своей малышкой из пустыни. Больше ждать я уже не хочу. Ведь может кончиться тем, что кто-нибудь заберет ее, если только я не наложу на нее свои лапы.

Радижах - это воплощение чистоты, которая мне так нужна, и которой женщины никогда не дают, разве что, обманывая. Там, в Тессалит, все ожидают эту свадьбу. Во время последнего пребывания там какой-то негритенок подошел ко мне словно к коллеге и с серьезным выражением на лице сообщил мне, что моя невеста ходила с ним в один класс, то есть - в первый.

Это еще одна из тех вещей, которые случаются мало с кем.

Уже потом, когда она будет способна принять меня в дословном смысле, я научу ее, как это делать. Ну а потом всегда постараюсь обеспечить позицию, надлежащую ей как принцессе.

***

Пару раз долго жму на клаксон. Грузовики притормаживают. Конвой выстраивается гуськом за мной, после чего все останавливаются. Раз и Два тут же хлопочут с маслом и водой. Приказываю Капоне заправить машины из своей цистерны. Я в великолепной форме, и сегодня жертвой моего превосходного настроения падет Самюэль Граповиц.

В плоской словно столешница пустыне невозможно найти скрытого от посторонних глаз, чтобы опорожниться. Поэтому берешь грузовик, отъезжаешь метров на двести, и в нормальных условиях тебе обеспечен покой.

После обеда Самюэль отъезжает, чтобы отдать дань природе. Лежа на песке, я вижу, как он устраивается под прикрытием грузовика где-то в сотне метров от меня.

Вытаскиваю из кабины карабин "Везербай" для охоты на слонов и ложусь на земле. Заинтригованные люди окружают меня. Благодаря прицелу Цейса, это оружие исключительно меткое. "Пачку сигарет с расстояния в четыреста метров", - сказал мне продавец.

Самюэль Граповиц присел, рядом стоит совершенно необходимая заполненная водой консервная банка. Целюсь в нее.

Бабах!

Банка взлетает в воздух, и еще успеваю заметить, как пара ног, связанная спущенными штанами, скачет в направлении кабины и исчезает там.

Нет, такая точность, исключительно ради идеи, требует еще немного вандализма с моей стороны. Ничего плохого не случится. Вторая пуля разбивает вдребезги несчастную фару, третья уничтожает одно из боковых зеркал, по моему личному мнению совершенно ненужное в пустыне для водителя с классом Самюэля Граповица.

Парни восхищены силой, грохотом и точностью этого превосходного ружья. Если же на моем лице и цветет улыбка, то это никак не из гордости, здесь нет ни капельки моих заслуг. С таким прицелом попал бы и слепой. Не смеюсь я и при мысли о несчастном Граповице, которому теперь может грозить длительный запор.

***

Кончаем заправку. Засунув руки в карманы, водители приглядываются к тому, как вертятся работники. Им жарко. Солнечный свет тоже усиливается.

Мне нравится, когда солнце жарит сильно, безжалостно. В отличие от многих европейцев, мне это никогда не мешало. Давно я не чувствовал себя так здорово, такого притока энергии.

После полудня окружающий пейзаж меняется. С обеих сторон тракта, вдалеке, формируются как бы очень низкие песчаные валы. Мы приближаемся к отметке четыреста километров. Местами появляются углубления. Колеи делаются более выразительными.

Подобный грунт преодолевать сложно; кое-где такие места могут сделаться даже опасными по причине россыпей мелкого песка. Но при соответствующем разгоне можно проехать без особых проблем.

Песчаные валы тянутся один за другим на протяжении пятидесяти километров. Перед нами все тот же твердый, светлый коридор. Солнце творит на нем блестящие пятна, вдали на горизонте они напоминают лужи. Россыпи мелкого песка окрашены в серый цвет, контрастируя с оранжевой пустыней. Едем еще где-то с час, после чего приказываю формировать круг и разбивать лагерь.

И в этот самый момент оказывается, что не хватает одного грузовика. Потерялся Альбана.

- Кара, приготовь мне чай.

Я не собираюсь сразу же портить этот прекрасный день неприятностями. Парни подходят, чтобы узнать хоть что-нибудь. Понятное дело, никто ничего не заметил, и теперь все обмениваются самыми фантастическими предположениями. Я прошу тишины, выпиваю чай и принимаю решение.

Возможностей несколько: если он заблудился, тогда мы в дерьме по самые уши. Он мог съехать с тракта где угодно, и мне даже не хочется думать о сложностях по организации поисков. Меня вообще подмывает бросить придурка, но, с другой стороны, это означало бы потерю грузовика. Опять же, он мог и завязнуть по самые оси, если неудачно влез в какую-то россыпь. Только я предпочитаю думать, что у него случилась авария. В любом случае, голову он всем наморочил.

- Шотар, подготовь "пежо 504", будешь вести.

Еще я беру Джоса, единственного, кто хоть как-то разбирается в механике, Кару, каким-то чудом находящего выход из всех наших неприятностей в пустыне, и Джеки, которому просто охота проехаться.

***

Проезжаем двадцать километров назад, но ничего не замечаем. Ночь ясная. Если грузовик стоит на дороге, не заметить его мы просто не сможем... Тридцать, сорок километров.

Нет, этот Альбана у меня уже в печенках сидит. Ну что, не мог он разве поломаться поближе к лагерю?

По мере того, как мы едем дальше, меня все сильнее одолевают беспокойства. С нашей последней стоянки для пополнения масла и воды мы сделали только восемьдесят километров. Тогда он с нами еще был. Хорошо помню, что видел его паршивую рожу. Пока что мы проехали назад шестьдесят. Если через двадцать километров Альбана не появится, это будет означать катастрофу. Парень заблудился в пустыне.

- Шотар, что там на счетчике?

- Около семидесяти пяти.

- Блин!

Через пару минут Кара показывает на темный силуэт. Это грузовик. Наконец-то. Этот кретин даже не подумал о том, чтобы зажечь фары. Явно, что он не смог тронуться с момента нашей последней стоянки.

Машина даже током не остановилась, когда я спрыгиваю в песок.

- И что?

Вышедший мне навстречу Альбана отступает на шаг.

- Я не виноват.

- Посмотрим. Что случилось?

- Заблокировано колесо. Почему, непонятно.

Кара от одного из помощников узнает больше. Тормоз сработал, но, по неизвестной пока причине, не желает разблокироваться. Вместо того, чтобы сразу остановиться, Альбана попер дальше, в результате чего сломалась полуось. Поворачиваюсь к нему, и тот под моим взглядом весь съеживается.

Джос, осмотрев машину, не столь категоричен. По его мнению полуось могла лопнуть и сама, блокируя колесо. Башку Альбана спас, но он все так же обеспокоен. Он прекрасно знает, что его судьба повязана с судьбой машины, а так же и то, что лично я его недолюбливаю.

- Джос, можешь снять эту дрянь?

- Демонтировать ее просто. А вот поставить назад...

- Посмотрим. Начинай.

Колесо демонтируют быстро. Под заднюю ось вставили домкрат, после чего пришлось откопать из песка шину. Все проржавело, и Джосу пришлось помучиться с гайками, прежде чем удалось полуось вытащить.

Это длинный металлический штырь с шестеренкой на конце, а говоря точнее, с чем-то, когда-то шестеренкой бывшим, потому что все зубья срезаны. Джос протирает руки песком.

- Действительно лопнула. Тут уже ничего не сделаешь, только выбросить.

Елки зеленые. Тишина. Все размышляют о последствиях этой аварии. Серый от страха Альбана истекает огромными каплями пота. После чего Джос, задумчиво присматривающийся к сломанной железяке, говорит мне:

- По-моему нечто подобное я видел у нас в грузе.

- Ты уверен?

- Что точно такие, нет. Но то наверняка были полуоси. Они на грузовике Джеки, их довольно легко достать.

Это хорошая новость.

- Шотар, возвращайся в лагерь. Найди эти детали и привези по одной каждого вида, это на всякий случай. Возьмешь продовольствия для трех человек на месяц, на тот случай, если исправить не получится.

При этих словах лицо Альбаны еще больше вытягивается, после чего он отваживается заявить:

- Ты же не оставишь меня здесь?

- Почему это нет? Принцип тебе известен. Что я говорил перед отъездом?

- Все так, но...

- Я тогда сказал, что каждый отвечает за свою машину, и что он останется с ней, где бы это не произошло, вплоть до продажи. Или я такого не говорил?

- Говорил, только...

- Так чего же ты мне морочишь голову? Или ты ожидал чего-то другого?

- Но, Чарли, я же не знаю пустыни. Уж, скорее, помощники. Вот они могут и остаться, они привыкшие.

- Останешься тут. Тогда у тебя будет время помолиться аллаху. Что-то мне кажется, что ты пренебрегаешь своими обязанностями по отношению к нему. Видишь, как все хорошо складывается!

- Но...

- Заткнись! Хватит уже. Я сказал, что ты останешься, и ты будешь торчать здесь до тех пор, пока я что-нибудь не придумаю. И не пробуй смыться; я оставлю инструкции таможенникам в Бордж-Моктар, чтобы придержали тебя, если только попытаешься перейти в Мали. А сейчас закрой хавало, если не желаешь, чтобы я привязал тебя к бамперу. Лучше пойди и помоги Джосу.

Тот уже залез под грузовик, чтобы разблокировать тормозную колодку.

***

Шотар возвращается через два с половиной часа, в то время, как моя небольшая группа по уши вымазана маслом. У Джоса даже лицо перемазано. Под присмотром затаившего дыхание Альбаны, Шотар вытаскивает из багажника пять длинных металлических труб. Джос их поочередно сравнивает со сломанной полуосью. Он глядит на меня, затем, усмехнувшись, на Альбану.

- Эта подходит.

Вздох облегчения Альбаны слышен, наверное, даже в лагере.

Ремонт, долгий и сложный, длится много часов. Где-то к полуночи мы слышим, как с севера приближается шум двигателя. Мы слышим его приближение добрых пятнадцать минут, после чего по тракту проезжает грузовик. Сзади можно заметить силуэт загруженной легковушки. Это те типы из Гренобля, которые не захотели продавать нам машины в Адраре. По-видимому, у них были какие-то проблемы, иначе проехали бы уже давно.

И прекрасно, все складывается как нельзя лучше. Теперь я смогу без труда добраться до них.

***

Джосу удалось освободить колодку. Теперь у него трудности с монтажом новой полуоси. Ее нужно вставлять в строго определенном положении, а найти его нелегко. В конце концов он подзывает меня.

- Сделано, Чарли.

- Отлично! Хорошо сработано!

Джос доволен, а Альбана даже больше, потому что готовился к самому худшему. Помощники снова монтируют колеса, но тут появляется новая проблема. Чтобы откопать нужное колесо, мы сделали такую ямищу, что грузовик не столько завяз, сколько провалился в песок. Колеса проскальзывают, и выехать никак не удается. Подкладные листы никак не помогают. Мы опять теряем время, в то время как мне срочно нужно попасть в Бордж-Моктар. В конце концов, гоню помощников и Альбану прочь и выкапываю со стороны ямы пологий спуск. Грузовик выезжает, и теперь остается проехать всего лишь восемьдесят километров до лагеря. Светлеет. Я объявляю, что мы выезжаем немедленно, так что собираться нужно в самом спешном темпе.

Вновь твердый грунт; территория плоская и монотонная. Вскоре проезжаем мимо Бидона V. Это место всегда напоминает мне про муки во время первых переездов, когда мои почки абсолютно ни на что не годились. Когда-то я провел в одном из этих ангаров несколько неприятных часов.

Всякий раз я проклинал себя за то, что не взял с собой морфия. Потом, в Ньямей, мне было уже лучше, и я обо всем забывал. В Европе, вдалеке от боли, я никогда ничего не подготавливал. И вот вам результат: всякий раз адские муки. Теперь у меня имеется все, что нужно, только я никогда никаких лекарств не принимаю. Хотя мне это и не нравится, я взял в привычку пить больше воды, тем самым, избегая новых приступов.

Сегодня небо покрыто облаками. Жара стоит такая же, зато свет не так бьет в глаза. Я надеюсь доехать до Бордж-Моктар сразу после полудня.

Вот только попаду я туда лишь под вечер.

***

Километрах в шестидесяти от алжирского пограничного пункта приходится остановиться. Уже за несколько километров я видел на горизонте маленькую точку, не сопровождаемую облаком пыли. Это какая-то остановившаяся машина. Чем больше мы приближаемся, тем его форма кажется мне более странной. Слишком квадратная для грузовика, и слишком большая для легковой машины. Первым догадывается Кара.

- Авария, шеф.

Это первая авария, которую я вижу в Танезруфте, посреди равнины, где нет каких-либо помех. Тем не менее, приходится согласиться с фактом грузовик лежит на боку.

Вокруг валяются вылетевшие из разорванных мешков финики, переднее стекло разбито. Каким образом водитель перевернулся? Я так никогда этого не узнаю.

Вместе с Карой подходим к небольшой группе явно шокированных пассажиров. Все произошло буквально только что. Люди расступаются, и я вижу, что на земле лежит человек. Это водитель, алжирец, которого я не раз встречал. Рана препаршивейшая. Лицо у парня бледное, он тяжело дышит. Песок под рукой покраснел от крови. Приоткрываю платок и кривлюсь. Совсем гадко. Открытый перелом предплечья. Из мяса торчит кость, а кровь льет ручьем. В ране полно песка. Чтобы спасти парня, необходимо действовать быстро, потому что в пустыне раны молниеносно загнивают. Жара все только усугубляет, и через пару часов смерть неизбежна. Успокаиваю пассажиров, которые начинают говорить все одновременно. Если не считать мелких синяков, никто, вроде бы не ранен.

Прежде всего, самое срочное. Делаю зажимающую перевязку и укол морфия. Если не считать ящиков с витаминами и аспирином, в нашем конвое никаких других лекарств нет, даже банальной аптечки.

- Шотар, давай погрузим парня в "пежо". И на полном газу лети в Бордж-Мокта, пока он не отбросил коньки.

- Не могу, Чарли. Я не выношу вида крови. Боюсь, что просто потеряю сознание.

- У тебя, и вправду, куча достоинств. Капоне, помоги уложить парня ко мне в грузовик, только осторожно. Ага, брось какое-нибудь одеяло, чтобы не завожгать все кровью. Шотар, отправляйся первый и предупреди санитара, что у нас тяжелораненый. Валлид, сможешь поднять грузовик?

- Попробуем тросами.

В то время, как Капоне, с помощью еще трех человек, укладывает раненого в мою кабину, остальные сразу же берутся за дело.

Неизвестно откуда извлекаются тросы и привязываются к перевернувшемуся грузовику и к белому мерседесу Валлида, который постепенно отъезжает до того самого момента, когда тросы натягиваются. После этого он выжимает газ. Меседес воет, грузовичок колышется, приподнимается и всем весом падает на колеса.

Пока отвязывают тросы, приказываю выдать еду и воду двум помощникам из разбитой машины. Владельца, торговца из Гао, я знаю и сообщу ему. Пока же помощники, которые водить не умеют, подождут на месте, возле грузовика. Ожидание может продлиться и несколько недель, но они не обеспокоены, поскольку уже привыкли к подобным ситуациям. Пассажиры рассаживаются на моих грузовиках, после чего мы на полной скорости катим в Бордж-Моктар. Когда мы проезжаем по "стиральной доске", раненый начинает постанывать. Я чуточку притормаживаю, но ехать надо быстро, если мы желаем спасти парня. Впрочем, независимо от скорости, грузовик и так подскакивает на каждой выбоине. У невезучего шофера открывается кровотечение.

Через несколько километров он начинает выть. Ха, этот лежащий рядом бедняга стал меня уже доставать. Он издает долгие, пронзительные стоны. Но на этой неровной дороге я все равно ничего для него сделать не могу.

Ну почему он не терпит молча? Его вопли, наряду с недостатком сна, действуют мне на нервы. Прошу Кару, чтобы тот попросил раненого помолчать. Ноль на массу! Моя раздраженность влияет на мое вождение, и я въезжаю на пригорок, чуть побольше остальных. Сам я подпрыгиваю до потолка, а Кара всей своей массой наваливается на раненого, который издает протяжный вопль. Совершенно разъяренный, я жму на тормоз, что бросает всех нас на переднее стекло.

Я выбрасываю из кабины все, что только попадается мне под руку. Нахожу промасленную тряпку и втискиваю ее раненому прямо в рот.

- Жуй, только не ной!

Во взгляде несчастного вижу только страх. Парень даже забывает про боль.

- Кара, объясни ему: я понимаю, что больно, тут как дважды два, но пускай помолчит. Молчать! Когда он тут вопит, я не могу вести машину.

И отправляюсь дальше, в то время как мой помощник переводит. Когда раненый в сознании, он издает из под кляпа только тихие стоны. Время от времени Кара дает ему пощечину, чтобы привести паря в себя. Повязка наложена паршиво, и кровь продолжает течь. В конце концов у алжирца не хватает сил даже на то, чтобы стонать. Всякий раз, когда он теряет сознание, Кара измеряет его пульс, после чего кивает, давая мне знать, что парень еще жив.

***

Уже почти ночь, когда я подкатываю под домик таможенников. Меня ожидает военный фельдшер и сразу же забирает раненого, который, к счастью, еще дышит.

Грузовик фрайеров из Гренобля все еще здесь. Я догнал их, несмотря на потерянное время.

Я давно уже не спал. Сил почти нет, все на нервах, но нужно еще кое-что устроить. Надо ехать к малийским таможенникам, на другой стороне ничейной земли, за сто шестьдесят километров отсюда. Поскольку ночь ясная, алжирских таможенников будить мне нельзя. В противном случае, они меня бы задержали. Два десятка помощников попеременно пихают наш "пежо", в который я сел вместе с Джеки. Посчитав, что мы уже достаточно далеко, врубаю двигатель.

Переезд занимает два часа. Сражаясь со сном, мчу на полную катушку под музыку "Роллинг Стоунз" к неудовольствию маленьких тушканчиков, появляющихся в свете фар и отпрыгивающих словно миниатюрные кенгуру. Джеки подает мне сигарету за сигаретой, чтобы поддержать меня. Мы особо и не разговариваем.

Дорога изменяется. Теперь под колесами черный гравий, несомненный знак того, что вскоре мы въедем в массив Адрару Ифорасув. Тракт сужается. Полно выбоин, резких поворотов и подъемов.

Проезжаем между двумя черными холмами и оказываемся в Тессалите. Чтобы добраться до мазанки таможенников нужно свернуть направо.

Бужу стражника в шортах, который спит на разложенной перед дверью рогоже.

- О, добрый день, господин Чарли. А где твои грузовики?

- Сзади едут. Киссоко есть?

- Нет, лейтеннант пошел к женщинам. Ты привез мне ботинки? И еще футбольный мяч? Дашь мне их?

- Подожди немного. Потом, я спешу. Знаешь, где лейтенант?

Киссоко - это главный на здешнем посту. Он мне предан со всеми потрохами. Вот уже года три я весьма серьезно увеличиваю его доходы и поднимаю уровень жизни, не считая отдельных подарков. Он пользуется моей щедростью и трахает чуть ли не всех баб в этой деревушке.

- В каком он доме, знаешь?

- Да, господин, Чарли, знаю.

Разбудив чуть ли не половину обитателей, мы, наконец-то, находим лейтенанта Киссоко. Тот счастлив меня видеть. А как же, ведь при каждом моем появлении, он зарабатывает бешеные деньги.

- У меня к тебе дело.

Широчайшая улыбка.

- Что нужно?

Сюда на грузовике едет два типа. Застопори их тут, забери паспорта, самое главное - не дай им уехать до моего появления.

- Так это легко.

- Ты их только притормози. Никакого рукоприкладства, никакой тюрьмы. Нельзя забирать у них деньги, нельзя ничего воровать.

- О! Это уже сложно!

- Если все пойдет хорошо, без насилия, получишь от меня "пежо".

Черномазый доволен. Я давно уже обещаю, что привезу ему машину. Он же заверяет, что беспокоиться нечего. Повторяю, что он должен действовать мягко.

- Обещаю, клянусь, успокойся.

И как тут быть спокойным с этой гордостью малийской армии! За какой-то проступок он несет службу в Тессалите, посреди пустыни. А чтобы быть наказанным в Мали, этого еще нужно заслужить. Но союзников не выбирают. По крайней мере, в одном я уверен. Тиры из Гренобля дальше не проедут.

***

У нас в аккурат столько времени, чтобы успеть вернуться в Бордж-Моктар. Гоню по выбоистому тракту, в результате чего мы постоянно бьемся головами о потолок. Километров через тридцать дорога делается поровнее, и вот теперь я жму на газ. Как и все здесь, таможенники встают рано, чтобы воспользоваться утренней прохладой. Когда мы въезжаем в Бордж-Моктар, небо на горизонте светлеет. Успели!

Объезжаю деревушку и останавливаюсь возле грузовиков.

Так, время теперь имеется. Я же хочу только одного - спать!

***

Можно было бы поспать и подольше, но мне приходят поморочить голову.

- Чарли, ко-о-фе! И еще для тебя три девочки!

Это Капоне со своими шуточками. Чтобы доставить ему удовольствие, притворяюсь, будто бы заинтересовался. Не двигаясь с лежанки, спрашиваю:

- Нормальные, или колбасы с низкой подвеской?

- Нууу, может чуточку низковаты.

Чертов Капоне. Пора бы ему уже чуточку повысить качество своих шуток. Пару секунд представляю, а каким бы в действительности был вид трех девиц в пустыне, стоящих у моей машины. Было бы неплохо. Капоне прерывает мои размышления.

- Они хотят с тобой поговорить.

- Ну ладно, Капоне, ты делаешься нудным.

- Не он один, впрочем.

Черт подери! Мне и вправду ответил женский голос, причем, по-французски. Надеваю халат и спрыгиваю с лежанки. Открываю дверь - нет, это не шутка.

И вправду, внизу стоят три девицы, застывшие в молчаливом неодобрении. Гляжу на них и уже начинаю жалеть, что вылез из под одеяла. Только одна из них более-менее, правда, несколько толстовата. Остальные это как раз колбасы с низкой подвеской: толстуха-туристка, популярная модель, покрасневшая коротышка, вторая же - низкая брюнетка, высушенная образина.

Они меня уже ненавидят и убивают взглядами. Все мое хорошее настроение пошло псу под хвост.

- Чего хотите?

Малыш-пудель кисло отвечает:

- Прежде всего, немного уважения.

И начинается феминистическая тирада, с правлением мужчин уже покончено, хватит уже относиться к женщинам как к предметам, не напрасно она всю жизнь боролась за ликвидацию мужских привилегий, и пустыня вовсе не то место, где бы она позволила относиться к себе таким вот образом. Ну чего я такого сделал? По доброте сердца немного пошутил, а ко мне уже относятся как к последней свинье.

Во время этой речи спускаюсь и направляюсь за машину, чтобы отлить. Девица прет за мной, совершенно поглощенная сутью своих слов. Да могу я спокойно помочиться или нет? Тут до нее доходит, что, собственно, я делаю, и она в шоке отступает, продолжая издавать свои пискливые звуки.

Освобождение женщин и тому подобные вещи я даже весьма поддерживаю. Лишь бы только они не вопили всякий раз, когда обращаются ко мне, и оскорбляли по причине того, что разговаривают с мужчиной. Я не вижу ничего плохого в том, что они защищают собственные права и личности. С охотой я признаю их право на свободу мысли, только меня интересует исключительно их задницы.

И я заметил, что больше всего напирают на мужиков самые уродливые, потому что им никто не сует. Мужчин они ненавидят только потому, что их у них никогда не было. Передо мной именно такой экземпляр.

- Ну ладно, вы же не разбудили меня только лишь затем, чтобы морочить мне мозги собственными претензиями. Чего хотите?

- У нашей машины неприятности с амортизатором, нужно погрузить ее на ваш прицеп. Для нас это единственная возможность выехать отсюда. Вы...

- Нет. Не могу.

- Но...

- Я же сказал - нет.

Вот это уже малой не нравится. В один прекрасный день она открыла, что мыслит, и с той поры совершенно потеряла голову. Если она и вправду чего-то не любит, то как раз хамов в моем стиле. Во всяком случае, именно так она обо мне думает. Посему, исключительно из вредности, добавляю:

- Я сказал - нет, потому что не хочу никаких самок в своих конвоях. Я не желаю, чтобы какие-то задницы отвлекали моих людей.

Все слова застряют у нее в горле. Джеки с Капоне заходятся от смеха. А не нужно было начинать. Раз вы относитесь ко мне, словно к врагу собственной расы, я делаю то же самое.

- Ну ладно, уматывайте. Вы даже не особенно и красивы.

- Свинья!

Я же гаденько смеюсь.

- Заткнись. Капоне, забери эту шваль отсюда.

Все три девицы поворачиваются и возвращаются к своей машине, желтому "Ситроену 2CV", припаркованному чуточку дальше. По дороге пудель оборачивается, чтобы послать мне последний ненавидящий взгляд. Я этого ждал, и когда она поворачивается ко мне, моя рука с торчащим вверх средним пальцем уже вытянута вперед в последнем привете.

Ну как мне объяснить, что я отослал их к чертовой матери не по причине собственного паршивого характера. Просто не могу я их взять в мужскую компанию. Женщины обладают тем свойством, что все вокруг теряют голову. Если бы я их взял, все мои мужики только бы и занимались этими бабами, надеясь трахнуть какую-нибудь из них. Ведь нет ничего более глупого, чем мужчина в роли комнатной собачонки, и это меня напрягает. И вообще, раз уж пришла пора заниматься расчетами, решаю высадить взятых в Адраре туристов. Все эти три дня они только жаловались, а как только от них нужна была помощь, они тут же исчезали. Так или иначе, но здесь им будет безопасней, чем продолжать путешествие в моем конвое.

Джеки не соглашается, чтобы туристов с их насиженного местечка сгонял я лично. Он предпочитает провести операцию по-своему. Даю ему разрешение на действия, после чего заказываю у Капоне следующую чашку кофе, чтобы спокойно позавтракать. Но ничего из этого не получилось: не успел он притащить дымящийся кофейник, как появились пассажиры.

- Вы же не можете бросить нас посреди пустыни.

Самый толстый из них, тот самый, что получил камнем по голове, из осторожности держится сзади. Малыш-блондинчик плачет, по его щекам катятся слезы.

Ну что я такого сегодня сделал, чтобы иметь подобные страдания?

- Здесь имеется деревня, кретины. Через парочку дней кто-нибудь будет проезжать, и вы сможете отправиться с ним. Джеки уже сказал вам уматываться, я могу повторить то же самое. Так что не морочьте мне голову и сваливайте.

Их представитель мнется. Потом глядит на меня, все понимает и уходит, забирая с собой всех остальных.

А кофе остыл.

***

Сбрасываем с прицепа Альбаны четырех овец, павших во время переезда. Пятерых других выбираю на обед. Хорошая жратва вновь помирит меня с жизнью. Вокруг грузовиков собираются детишки тамачеков. Некоторые пришли только лишь затем, чтобы сказать "Добрый день" и попросить какой-нибудь подарок. Под руководством Валлида мои люди раздают банки со сгущенкой карандаши. Здешние дети всегда просят подарить им карандаш. Вид у малышни всякий раз все хуже и хуже, у некоторых гноятся глаза, мухи отложили яйца. Капоне тронут и все утро занимается раздачей подарков.

Наконец мы садимся у костра, за импровизированным столом. Помощники получают свою долю. Снова подходят дети, и я приказываю раздать им все, что еще осталось.

***

Шотар, который еще утром выехал с кипой паспортов всех моих людей и помощников, возвращается с приглашенным гостем.

Это один из местных полицейских. Пару раз я просил его сделать мне услугу, и всегда он устраивал все без лишних разговоров. Сегодня это он пришел ко мне с делом.

- Что я могу для тебя сделать?

Тот проглатывает кусок баранины. Это молодой парень в тюрбане. На юге алжирские чиновники мундиров не носят. Слишком жарко.

- У меня застряли три женщины. Мне бы хотелось, чтобы ты их забрал. Машину можно погрузить на один из твоих прицепов.

- Нет. Проси у меня чего хочешь, но только не это!

- Чарли. Ты не можешь мне отказать. Я терплю их уже пять дней, особенно же одну малую, черную. Чарли, мы знаем друг друга уже три года, ты мой приятель и должен мне помочь. Я же никогда тебя ни о чем не просил.

- Так сильно тебя достали?

Взгляд, который он возносит к небу, говорит намного больше, чем самый подробный рассказ. Чтобы затерянный в пустыне араб пожелал избавиться от трех женщин, для этого те должны быть исключительными стервами. Но он не понял бы меня, если бы я отказался ему помочь, в то время, как сам он всегда устраивал мои делишки. Приходится согласиться.

И почему только этот тип должен приходить сюда и портить мне обед? Джеки тоже встает, и мы покидаем компанию. Нам было так хорошо, мы спокойно ели баранину, все было совершенно здорово. Мы наслаждались покоем. Нет, всегда что-то должно испортиться!

***

Размышляя над несправедливостями этой жизни, мы молча идем по песку.

Именно таким вот образом мы приближаемся к желтому 2CV этих долбаных и высушенных солнцем пиздюшек, которые, я в этом уверен, тут же влезут нам на голову.

У меня совершенно нет настроения разговаривать с ними. Мы молча приглядываемся, как они едят какую-то совершенно неаппетитную на вид бурду. Девицы чувствуют себя не в своей тарелке. Особенно пудель, который зыркает на нас исподлобья, в любую секунду готовый к сражению; именно она же первая и сдается:

- Чего хотите?

Мы, все так же молча, сворачиваем самокрутку и закуриваем. Они же размышляют, зачем мы к ним пришли.

- Сделайте мне кофе.

Изумление. Пуделек не может найти никакого достойного ответа. Рыжая готовит кофе. Я вытягиваю ноги поудобнее и прибавляю:

- Я люблю покрепче.

Появляется чашка с кофе. Выпиваю и говорю "спасибо". Девицы совершенно сбиты с толку. Единственное, что до них дошло, что меня злить не стоит.

- Я заберу вас.

Тут же поднимаю руку, чтобы остановить поток благодарностей. Я еще не закончил.

- Делаю я это вопреки самому себе. Этот парень не может видеть ваши рожи. Я ему должен услугу. Теперь мы в расчете. Это все.

Оцениваю ненавистные взгляды, посылаемые в мою сторону пуделем. Но это одно из удовольствий всей моей жизни - возбуждать ненависть к себе.

- Но я не желаю, чтобы вы спали с моими людьми.

Несмотря на неодобрение всех троих, продолжаю свою речь:

- Вы уродины, но мои люди в пустыне уже несколько недель. И это придает вашим задницам определенную ценность. У вас появляется власть. Поймите это, но не пользуйтесь ею. Оставьте моих людей в покое. Ясно?

В ответ ни слова, видимо, с ними никто и никогда так не разговаривал. Теперь, после предупреждения, можно перейти и к светским вопросам.

- Это Джеки, а меня зовут Чарли.

Брюнетка реагирует первая. Ее зовут Янник. Пуделек отзывается на имя Доми, она медсестра. Имя обваренной я забываю сразу же, как только она его произнесла. Говорю Янник, что она будет ехать со мной. Джеки кривится, потому что я выбираю наиболее сносную. Приказываю собираться и забираю Янник с собой.

По дороге она спрашивает, почему должна ехать именно со мной. Отвечаю, что из всей троицы она наименее уродливая, так что будет вполне естественно, если поедет со мной.

Теперь нужно заняться машиной. Вся банда мобилизована на погрузку желтого 2CV на крытую платформу. Стоя на обочине, девицы присматриваются к операции. Три десятка помощников, выбранных за свою силу, подталкивают автомобиль к платформе. Два десятка хватают его со всех сторон, напрягаются и одним движением поднимают вверх. Остальные подлезают под низ, выпрямляются и уже окончательно поднимают машину на высоту платформы. Осторожно ставят на нее передние колеса, после чего столь же деликатно, великолепным толчком буквально выбрасывают "ситроен" вперед, и тот въезжает передом под стоящий далее тягач и заклинивается там под аккомпанемент скрежещущего железа. Обматываем машину тросом, и вот она уже готова к дороге.

Пудель отваживается подойти ко мне и пожаловаться, что "оторвали грязевик ее автомобиля". Посылаю ее к черту.

***

Вечером, после ужина, предупреждаю своих людей, чтобы они держались подальше от девиц. Валлид разочарован. Слишком быстро вернулся к нему аппетит на туристок после приключения, пережитого им с дамочкой из Люксембурга во время моего первого путешествия.

Один только Самюэль Граповиц не желает слушать моих предупреждений. Он уже освоился в компании трех самочек и резко подбивает под них клинья. Завтра, при первой же возможности, я им займусь. У меня даже появилась одна идея...

Вечер проходит спокойно. Мои люди расслабились. Все давно уже выглядят по-пустынному: рожи совершенно пиратские, плохо выбритые, обожженные солнцем и покрытые пылью. Предлагаю пойти на чай к помощникам, и большинство соглашается.

Кара сидит на корточках перед костром. Рядом остальные, в той же самой позиции: колени согнуты, руки свисают над коленями. Спрашиваю у него, можно ли нам присоединиться, и мой главный помощник восхищен.

Ахмед подозвал остальных, и теперь чай готовится уже на нескольких костерках. За моим сегодняшним визитом стоит определенная цель, но пока что я терпеливо выжидаю.

Ясное дело, что они и сами начнут говорить об этом.

Тамачеки переговариваются между собой, после чего Кара обращается ко мне:

- Шеф...

Улыбки, помощники кивают головами и смеются.

- Шеф, эти девушки - туристки?

В Африке появление туристов пока что в новинку. Слово, название этого нового племени, им уже известно, только оно для них пока что ничего не значит. Как им объяснить? Путешествовать, чтобы увидать что-то новое, ездить повсюду ради удовольствия - эти понятия для здешних жителей слишком сложные. Ведь это очень простые типы. Они знают лишь свою округу. Только лишь поэтому они и верят во все, что я им говорю, и я этим пользуюсь.

Улыбаясь во весь рот, все пододвигаются поближе. Глаза блестят. У негров, впрочем, замечаешь только это: огромные глаза и зубы.

- Эти девицы - это есть нехорошо!

- Нехорошо.

Все покачивают головами. Улыбки куда-то исчезают. Это есть нехорошо. Оба моих черномазых тоже придвигаются поближе. На головах у них все те же шапки. Металлические цифры отблескивают в свете костра.

- Эти девицы ни на что не пригодны.

Теперь уже все ждут объяснений. Они понятия не имеют про европейскую женщину. Их собственные либо ходят, заслонив лицо, либо у них вырезаны клиторы, чтобы не морочили головы. Любовь по-европейски для них это абстракция. Сами они трахаются по-быстрому, всухую, лишь бы обеспечить себе потомство - вот и все. К тому же они ужасно консервативны - даже и не пытаются прикоснуться к тому, что у женщин между ногами, даже и знать не желают, как это выглядит. В подобной ситуации я пытаюсь объяснить им, пользуясь жестами.

- Эти девушки...

Показываю пальцами: три, после чего киваю на место, куда они пошли спать.

- ...эти девицы лижут себе письки.

- Лижут сиськи?

- Да нет. Знаете, что такое влагалище? То, что у женщин вот здесь?

Показываю у себя между ног.

- Влагалище. Понятно?

Те кивают. Лица напряжены, глаза устремлены на меня и блестят в свете костра.

Самюэль Граповиц высовывает язык и шевелит им, как будто что-то лижет.

- Они себе... ну... языком, понятно?

Помощники отшатываются и что-то объясняют друг другу на собственных диалектах. Потом глядят один на другого. Они ничего не понимают. Сами они стараются никогда не касаться этого. Ласки ртом - это нечто ужасное, нечто абсолютно запрещенное. К тому же, между женщинами!

- Женщины, шеф!? Женщины между собой?

- Да. У нас, в нашей стране, таких называют лесбиянками.

- Лизбиянки? Понятно, шеф.

Мои люди усмехаются, до них доходит, к чему я веду. Капоне решительно кивает и повторяет мои жесты, исключительно для Альбаны и двух моих черномазых:

- Лижут себе письки, ребята.

Помощники изумлены.

- Погодите, самое страшное вы еще и не знаете.

Простаки снова пододвигаются поближе и слушают.

- Вот тут, между ногами, знаете, что у них там есть?

Нет, они не знают.

- Если какой-нибудь мужчина попробует...

Выдвигаю ладонь горизонтально и бью ребром другой, словно ножом гильотины.

- Клак!

Джеки тут же подхватывает идею. Он делает тот же самый жест руками и вопит:

- Клак!

Помощники, как один, отскакивают назад. Они перепуганы и кричат что-то на своем языке, инстинктивно заслоняясь руками. Джеки же продолжает вопить:

- Клак! Клак!

Он делает пару шагов вперед, а помощники в панике отступают.

Теперь подключается Капоне:

- Все так, ребята. Зубами так: щелк и клак! И хана!

Ему вторит Джеки:

- А зубы острые, наточенные. Срезают с первого же раза. Клак!

Капоне:

- У них там прямо клыки! Клак!

Самюэль Граповиц усмехается украдкой. Прямо на его глазах вся конкуренция испаряется. Он надеется на то, что останется только один и снимет всех девиц сам.

Люди постепенно успокаиваются. Помощники переговариваются. Альбана чувствует, что пришла его пора. В последнее время он сделался более тихим, но сейчас появилась возможность похвастаться своими знаниями. Он поднимается, лицо становится важным, после чего ученым тоном вещает, что я совершенно прав. Он сам в Европе бывал, повидал многое, и вот то, о чем сказал я - это правда. Ахмед указывает на него пальцем:

Ты, Альбана? Клак! Клак!

- Нет, я видел это в кино. В Европе я ходил в кинотеатр и выдел там фильмы.

После чего шпарит по-арабски. Остальные со всей серьезностью слушают, особенно тамачеки. Наверняка он морочит им голову религией, нечистыми женщинами и тому подобной чушью.

***

После этого представления я уже спокоен. Они сами сделают все возможное, лишь бы держаться от девиц подальше. Остается один только Самюэль Граповиц. Конечно, трудно запретить трахаться коллеге, тем более Самюэлю Граповицу, тем более - после пятнадцати дней пребывания в пустыне. Ничего, я проделаю над ним небольшую шуточку, и сама только мысль о ней позволяет мне заснуть с улыбкой.

На следующий день, когда приходит пора отправляться в Тессалит, Кара с громадным трудом решается сесть в кабину. Янник, наша маленькая клакклак, пугает его.

Брюнеточка садится между мной и Карой. Я искоса поглядываю на этого одетого в голубое великана, который делает все возможное, лишь бы не коснуться девушки, а невооруженным глазом видно, что она им заинтересована. Она попыталась начать беседу со мной, только я решил ее игнорировать. Раз сам требую от своих людей, чтобы не касались девиц, то сейчас не могу подавать плохого примера. А жаль. Сегодня утром, когда она садилась, я сказал ей лишь одно:

- Так как там тебя зовут?

- Янник.

И делает при этом самое невинное личико.

- Точно. Садись.

А после этого веду машину молча. Несмотря на все, я принял выгодный вид типа "шеф конвоя": плечи выпрямлены, локоть выставлен за окно, взгляд направлен вдаль - все как в кино. Время от времени слегка напрягаю мышцы, чтобы дополнить впечатление, и... в общем, видал я ее в гробу, в белых тапочках. Не стану обращать на нее внимания. Она меня не интересует.

Вот, видишь, малышка, как я тебя игнорирую.

***

Я собирался проехать все сто шестьдесят километров до Тессалит одним махом, но по дороге меня ждут дела. Трое типов в бубу, стоящих возле "пежо 404" с брезентовым верхом, подают мне знаки. Это купец из Сан, небольшого малийского городка, один из моих хороших клиентов.

Он приехал с юга, чтобы встретиться со мной. Пустынный телеграф сработал еще раз. Ему стало известно, что я подъезжаю, и он желает быть первым в торговле. Скорость передачи информации в странах Третьего Мира навсегда останется для меня тайной.

Поцелуи, похлопывания.

- Привет, хаджи.

- Уалай, Чарли, рад тебя видеть.

Баду Трауре молод, ему около тридцати лет. Это высокий негр в обязательном голубом бубу. Темные очки, золотая печатка и часы неотъемлемые признаки богатства - все при нем.

Он приехал с двумя помощниками, одетыми в цветастые бубу. Баду Трауре похлопывает меня по рукам, смеется, потом похлопывает меня по спине.

Он приятель того самого хаджи, что едет со мной на собственном "пежо 403" от Реггане. Они рады встрече и уже болтают по-арабски. О чем они могут болтать? Наверняка это какие-то сплетни о других хаджи.

К нам присоединяется Джеки, и мы начинаем вести бизнес в тени под навесом.

- Шотаааар!

Мне понадобится бухгалтер. Давненько я что-то его не видал. Вообще-то, каждое утро приходит, чтобы отчитаться, но, поскольку у меня ничего к нему не было, то я и не обращал на него внимания.

- Черт подери, Шотар, где это ты столько времени шлялся?

- То есть как... ведь я все время тут.

Я же задал вопрос просто так, по-дружески, а он сразу же насторожился.

- Ну ладно, у нас дело, смотри тут.

Баду Трауре набрасывается на Шотара.

- Бухгалтер. Как здоровье, бухгалтер?

Шотар терпеть не может панибратства. Поэтому он не протягивает руку, чтобы похлопать клиента, а только спускает глаза и прячется за бумажками.

Баду Трауре хочет купить кучу оборудования. У него все достоинства хорошего торгаша: он обладает выдержкой, упрямством, хитростью и умеет блефовать. Так что бизнес займет какое-то время.

- Абдулай, дело будет, если только грузовики хорошие.

Отвечаю, что все мои грузовики хорошие, после чего тот хохочет и обращается к своему работнику:

- Слышишь? Чарли привозит только хорошие грузовики. Вот как! Хорошие грузовики, Чарли уалай.

Приступ смеха, сотрясающий его, длится минут с пять, прежде чем мне удается узнать, в чем дело.

- Знаешь, какие твои грузовики?

И он рассказывает мне эпилог одной из моих последних торговых операций. Одному типчику из Севаре, дальнему родичу Баду Трауре, я продал небольшой, на три с половиной тонны, грузовичок. Поскольку мне никак не нравилась запятая в бумагах, я поменял грузоподъемность на десять тонн, и продал машину так.

Как и все африканцы, мой клиент подумал, что раз машина способна потянуть десять тонн, то выдержит и все пятнадцать. Он погрузил товар, а мост и лопнул.

Говорю Баду Трауре, что это бухгалтерская ошибка в документации, и с ним никогда ничего подобного случиться ну никак не сможет.

- Знаю, Чарли. Ты мне брат. Я тебе доверяю. Ты друг.

Снова поцелуи, похлопывание по спине. Но это вовсе не мешает тому, что он сам желает проверить грузовики и запчасти. Приказываю Шотару подготовить список. Весь день до вечера он таскается с хаджи, его работниками и Джосом, который вытаскивает железяки.

***

В песке лежат тысячи мелких камушков, и если не считать этого округа плоская и голая, куда не кинешь взгляд. Мы километрах в шестидесяти от Тессалит, посреди ничейной земли.

Наши три клакклака уселись себе на обочине, всеми презираемые и отвергнутые. Помощники обходят это место подальше, лишь бы слишком не приближаться.

Одно исключение - Самюэль Граповиц - выпрямленный и свободный словно в элегантном салоне, сидит с ними и ведет беседы.

- Джеки, усек?

- Конечно, он с ними не расстается. Уже на завтраке в Бордж он там ворковал.

- Слушай, мне плевать на то, что это он, вот только мне это уже осточертело, врубился?

Мой план совершенно прост. Нужно как-то отклеить его от девиц, приказать ему подойти ко мне, чтобы переговорить. Когда мы будем болтать, Джеки подойдет к клакклакам и спросит у медсестры, нет ли у нее пенициллина, объясняя при этом, что лекарство нужно Самюэлю Граповицу, и тогда тому хана до конца его дней.

***

Самюэль Граповиц прилетает на зов. Он не смог удержаться, чтобы, подражая мне и Джеки, не запустить себе нечто, что должно представлять усы. Он беспрерывно поглаживает эти две волосинки пальцами. Видно, что парень в экстазе.

- Ты хотел меня видеть, Чарли? Вот и я. Чем могу служить?

- Да ничем, старик. Просто хотел узнать, все ли в порядке, больше ничего. Как, нравится пустыня?

- Чудесная.

- Это просто замечательно, старик. Слушай, вижу, что с девицами у тебя все идет как по маслу.

Он даже подскакивает.

- Ты заметил. Видел, так? Видел?

- Ну ясно, старик. Ты им нравишься. Как это тебе удается, так шустро справляться с девицами?

Лучась радостью, Граповиц толкает экзальтированную тираду. Он признается, что три девицы для него великолепная оказия, чтобы воспрянуть духом.

- Понимаешь, Чарли, секс, это условие всеобщего равновесия?

Гляжу в сторону клакклаков. Как раз Джеки подошел к ним, и они разговаривают. Самюэль рядом со мной распинается о групповом сексе, о замене партнеров. Вдалеке пуделек копается в своем рюкзаке. Самюэль Граповиц мечтает вслух, в то самое время, как метрах в двадцати от него чудесное, открывающееся перед ним будущее, уничтожается одним точно направленным пинком.

- Самюэль...

- Да?

- Ты не должен оставлять их одних. В лагере, подобном нашему, это ошибка, которая может стоить многого. Ты понимаешь, сколько мужиков на них засматривается?

Он кладет мне руку на плечо, второй приглаживая свою пару волосинок под носом.

- Ты прав, Чарли. Ты абсолютно прав. Иду, бегу туда немедленно.

Он уже не может устоять на месте.

- Меня ждет счастье, Чарли, и я иду не-мед-лен-но!

И Самюэль Граповиц направляется к катастрофе.

***

Вообще-то Джеки перегнул палку. Согласно нашей договоренности, он сказал девицам, что Самюэль Граповиц подхватил сифон. Но при этом добавил, что так ему и надо, нечего, мол, было трахать овец. У меня появляются чуть ли не угрызения совести, когда я думаю, что послал беднягу назад.

Баду Трауре осматривает запчасти и грузовики. Мы с Джеки воспользовались этим обстоятельством, чтобы предаться бездеятельности. Кара готовит нам чаек. У него паршивое настроение. Похоже, что среди помощников что-то назревает. Какие-то разногласия. Лично я в это не вмешиваюсь.

Самюэль Граповиц тоже грустит.. Он подсаживается к нам и, не говоря ни слова, поочередно отказывается от самокрутки, чая и кофе. Он ничего не хочет. При взгляде на него хочется заплакать.

Мы с Джеки молча курим. Где-то через час Самюэль Граповиц выходит из состояния прострации и заявляет:

- Чарли, я хочу вернуться домой.

Мы с Джеки издаем возгласы изумления, говорим, чтобы он оставался с нами, что вместе мы прекрасно забавляемся. Только он ни о чем не желает слышать.

- Сегодня утром между мной и девушками протянулась нить истинного взаимопонимания. Все шло к замечательному будущему. А теперь они меня сторонятся, и это после того, как я показал им своего малыша. И еще они назвали меня зоофилом.

Он поднимается с земли и какое-то время стоит на месте, глядя в огонь.

- Именно так, мужской свиньей и зоофилом.

Опустив голову, он направляется прямо перед собой, очень медленно, и его представляющий откровенное отчаяние силуэт постепенно исчезает в пустыне.

***

Всяческих споров с Баду Трауре я избегаю. Переговоры должны продлиться еще не один час, поэтому я предпочитаю отложить их на завтра. Мы с Джеки уже спрятались в кабине, когда снова появляется Самюэль Граповиц.

Я лежу на койке. Джеки сворачивает одну цигарку за другой. Сидя на ступеньках грузовика, Самюэль Граповиц плачется вполголоса. Время от времени, в качестве фона, слышен несдерживаемый гогот Джеки. Это он предлагает новую самокрутку.

- В Барселоне... Началось в Барселоне... Катетеры. А все остальные без перерыва трахались... Клеопатра... Восточная любовь, а как же!... Все это Чарли виноват... Уколы... Марокканка...

Когда наступает утро, он все еще сидит на месте, окруженный окурками. Бутылка из под коньяка пуста. Джеки спит тут же. Пришел Капоне с кофе. Нужно браться за работу.

***

Шотар сражается с Баду Трауре до двух часов дня. Я сижу вместе с ними, но ограничиваюсь лишь выражениями своего согласия или несогласия. Хаджи желает купить три грузовика, обе цистерны и белый тягач с прицепом, к тому же - огромное количество запчастей. Дискуссия концентрируется на устройствах впрыска, зажигании, уплотнителях, в связи с чем я немилосердно скучаю.

Трауре считает, что раз он покупает оптом, то имеет право на неслыханно низкие цены. Шотар не уступает. Он уже значительно продвинулся в искусстве торговаться. Наш бухгалтер позволяет Баду Трауре смеяться, стонать и плакать, пока они вместе не определяют сумму в шестьсот тысяч франках, которые должны быть выплачены в малийской и французской валюте. Сейчас Баду в состоянии выплатить мне только часть в малийских франках это в качестве аванса. Чтобы забрать остальные деньги, ему нужно вернуться домой. Договариваемся, что встретимся в Гао. Работник в бубу приносит нам пластиковую сумку, забитую малийскими банкнотами, и Шотар, вздыхая, начинает их пересчитывать. Через три часа "пежо 404" скрывается в пустыне.

***

Кара взбешен. Он - признанный предводитель тамачеков. Сейчас же он на ножах с Иссуфом, из племени бамбара, предводителем всех чернокожих помощников, мужиком с бычьей шеей. По дороге в Тессалит он говорит про убийство. Прошу его, чтобы он подождал с этим до конца конвоя. И вот на скорости двадцать километров в час мы въезжаем в горные ущелья перед Тессалитом.

Постепенно наши чудовища преодолевают один подъем за другим. Прицепы качаются из стороны в сторону. За нами вьются облака красной пыли. Конвой проезжает между двумя черными холмами, и я ввожу свои грузовики прямиком в деревушку.

Тессалит ничуть не изменился. Здесь все так же около сотни глиняных домишек. Цивилизация замета только у Амико. Его громадный советский холодильник действует и всегда, когда приезжает мой конвой, заполнен холодным пивом. Здесь же грузовик типов из Гренобля. Семейства тамачеков, слыша рев двигателей, присаживаются на порогах своих домов. Мужчины приветливо махают мне руками. Переполошенные женщины заслоняют лица синими платками.

Амико стоит в дверях и улыбается. Перед соседним домом меня ожидает Радижах со своей семьей. На ней длинная белая туника, которую здесь носят дети.

- Добрый день, любовь моя.

Она робко опускает свои громадные глазищи. Всякий раз, когда я приезжаю, ей нужно какое-то время, чтобы привыкнуть ко мне. Когда же эта первая робость пройдет, девочка делается истинным чудом. Переговоры с ее отцом затруднены, потому что он очень слабо говорит по-французски. К тому же у него почти что нет зубов, что понимания не облегчает.

В разговоре участвует мать Радижах. Она намного моложе мужа, наверняка ей еще не исполнилось тридцати. Когда-то она, должно быть, слыла красавицей. Она согласна с тем, чтобы свадебная церемония состоялась уже завтра.

На следующий день, рано утром, выбрасываем павших овец. Живых осталось только четыре. Приказываю пополнить запас на десять, которых покупаю у одного местного обитателя. Потом помощники режут все это стадо по всем правилам искусства, в то время как остальные, при участии жителей Тессалита, зажигают посреди деревни костры - между рядом грузовиков и домами.

Я сижу на складном стуле перед дверями дома Амико, даю знак Каре, и два десятка моих помощников заносят в дом моего будущего тестя товары, являющиеся платой за его дочку.

Процессия начинается с ковров. Их десять, и мои люди несут их сразу по две штуки. С торжественными минами, вытянутые в струнку, они направляются от грузовиков к дому Радижах. Четверо следующих, точно так же торжественно, несут на головах ящики с сахаром-рафинадом в виде конусов, завернутых в синюю бумагу. Потом наступает черед ящиков с чаем.

После этого несут уже менее традиционные подарки. Моему тестю подносят картонные ящики, заполненные консервными банками, пачками молока в порошке и одеждой.

Позади, в глубине площадки, готовят на кострах овец. Рядом с ними собралось все население деревни. Среди собравшихся я вижу кучу знакомых. Там стоит Байях, украшенные орденами таможенники, местный полицейский, механики из Гренобля, изумленные в не меньшей степени, что и мои шоферы. Мои же люди тащат теперь подарки для Радижах - парфюмерию, книжки, и наконец процессия заканчивается моим последним подарком тестю: огромным радиоприемником с кассетным магнитофоном и целым ящиком батареек.

И только теперь моя теща подводит ко мне Радижах, на которой, впервые в ее жизни, надето синее платье, которое носят женщины племени тамачек. Я усаживаю девочку рядом с собой и жестом руки объявляю начало торжеств.

***

На свадьбу приглашена вся деревушка. Баранину порезали, и куски мяса розданы всем желающим. Амико выставил ящики с пивом, громадные бутылки флага и апельсиновый сок. Люди передают друг другу баклажки с доло, белым алкогольным напитком из проса. На пиру присутствует двести человек. Меня окружают мои водители. Замечаю, что кое-кто из них зыркает на Радижах, которая тихонько сидит рядом со мной. Зато клакклаки, явно не в настроении, держатся в сторонке.

Каждый берет сколько угодно свежих овощей, поставленных Амико в ведерках. Потом мы едим плоды манго, и, наконец, нам подают кофе и чай. Глаза моей маленькой принцессы блестят от удовольствия.

После еды вся эта толпа начинает подремывать. Радижах на сиесту возвращается домой. Когда же все, уже хорошенько отдохнувшие, возвращаются на площадь, я отдаю давно ожидаемый приказ готовиться к гонке. Это соревнование всегда по традиции разыгрывается рабочими всех моих конвоев, когда мы останавливаемся в Тессалите.

Задача в том, чтобы помощники пробежали расстояние в 500 метров вокруг центрального холма, держа на головах подкладочные листы длиной более двух метров.

Мужикам нравится побороться друг с другом, опять же, их весьма привлекает приличная награда, которую я даю победителю. Победителем всегда был Кара. На старт выходят двенадцать помощников. Словно опытные игроки на бегах, Капоне с Индейцем оценивают соперников. Правда, они не доходят до того, чтобы осматривать зубы.

Индеец негров не любит. Как-то раз, в хорошем подпитии, он сказал мне, гордясь собственным открытием:

- А знаешь, Чарли, негры наверняка не такие как мы.

- Да?

- Если хорошенько подумать, то все они цвета дерьма.

После чего уходит, покачивая головой, но минут через десять возвращается.

- А самое прикольное, это то, что на голове у них волосы из жопы.

Я так никогда и не узнаю, может это он просто дурковал. Пока же что он забывает о собственном расизме и принимает ставки. Сам он ставит тысячу франков на Иссуфа, и Капоне тут же идет его следом.

Это правда, что Иссуф кажется намного сильнее Кары. Он низкорослый и похож на плотно упакованную кучу мышц, в то время как у Кары все удлинено. Только Кара выиграет, в этом я уверен. Он самый лучший, и кроме того - мой помощник. Капоне глядит на меня с сожалением.

Я люблю зрелищные жесты, поэтому даю противникам Кары десять метров форы и принимаю ставки пять к одному. Тут же Капоне почувствовал в себе призвание тренера. Он завязывает на шее почти что белую салфетку и приказывает негру делать различные гимнастические упражнения. При этом он изо всех сил бьет Иссуфа по рукам, приказывая изумленным бамбара массировать спину своему земляку.

Точно так же изумленный Иссуф ничего не понимает, но позволяет творить над собой все что угодно. Капоне строит из себя звезду и рассказывает всякому желающему его слушать, что его подопечный просто непобедим. Когда негры уже перестали насиловать спину Иссуфа, Капоне затаскивает того в уголок, чтобы "поговорить о стратегии" и разработать тайный план проведения всей гонки.

Чтобы не выглядеть последним, я забираю Кару в кафешку Амико. Он заверяет меня, что обязательно выиграет. Когда же Кара снимает с головы свой голубой тюрбан, я впервые вижу, что у него седые волосы.

- Сколько тебе лет, Кара?

- Не знаю, шеф. В Агуэлок, в моей деревне, все теперь говорят, что Кара старик...

Неожиданно меня охватывают сомнения. Я рискнул десятью тысячами франков, поставив их на старика.

- Но ведь ты же выиграешь, Кара, а?

- Конечно, шеф. Иссуф же такой еще дурак.

***

Сейчас у нас все, как на воскресных бегах в Лонгшамп. Условия соревнований - лучше не придумаешь. Солнце освещает трибуны. Беговая дорожка хорошая, очень сухая. В Тессалите вот уже пятнадцать лет не было дождя.

На почетной трибуне сидим мы с Радижах и Джеки, у моих ног лежат пачки бабок, прижатые камнем. Помощники и голытьба стоят вдоль домов. Соперники уже готовы, каждый со своей подкладной пластиной. Кара стоит в десяти шагах позади всех остальных. Сигнал на старт должен дать Самюэль Граповиц. Он делает глубокий вдох, поднимает руку и кричит:

- Победителю этих соревнований дарю порнографическую фотографию!

Наступает абсолютная тишина, прерываемая только смехом Джеки. Самюэль Граповиц ведет отсчет:

- Раз! Два! Три! Старт! Побежали!

И соперники рванули, что было сил в ногах. Подкладные пластины танцуют в воздухе над группой бегунов. Теперь им нужно обежать площадь. Кара без труда догоняет основную массу, но Иссуф бежит быстро. Он опережает основную толпу, бегущую вдоль грузовиков, на пять шагов. Иссуф бежит, вытянув руки над головой. Отрыв увеличивается. За лидером бежит Ахмед. Толпа начинает качаться из стороны в сторону, хлопать в ладони. Капоне с Индейцем охвачены истерией.

- Давай! Газу! Гаазуу! Ну!

- Перегоняй его! Давай!

Первым за холмом исчезает Иссуф. Крики стихают. Капоне с триумфом глядит на меня. Нужно было попросить Джеки укрыться за камнями и трахнуть черномазого по башке, чтобы не ждать каких-либо неожиданностей. Это Кара виноват. Он уже старик. Ему уже хана.

Появляются соперники. Бамбара впереди, но Кара наступает ему на пятки. Каждый его шаг - это два шага Иссуфа. Кара бежит, словно разогнавшийся паучище.

- Кара! Кара! Кааараааа!!!

Одновременно со мной с места вскакивает и Джеки.

- Каааараааа!!!

И тот вырывается вперед. Он буквально летит по воздуху. Иссуф прикончен. Метрах в двадцати от финиша его опережает Ахмед. Кара болидом пересекает черту. Вторым - Ахмед. Иссуф только третий.

Чертов Кара! Как интеллигентно провел гонку!

Иду поздравить помощников. Мой счастлив, он горд прекрасно выполненным заданием. Шотар вручает ему заранее назначенную награду пятьсот динаров, что соответствует половине месячной заработной платы моего старшего помощника. Ахмед получил двести динаров.

***

Я с презрением гляжу на Капоне с Индейцем, растягивая удовольствие во времени.

- Шотар, запиши себе, что эти господа должны мне тысячу франков.

Те злобно скалят зубы.

- Каждый...

Какое удовольствие наблюдать, как вытягиваются у них рожи.

- Вычтешь у них из зарплаты.

Атмосфера постепенно успокаивается. Люди расходятся. Радижах все еще сидит. На своем стульчике, что рядом с моим, она похожа на картинку. По кругу пошла толстая самокрутка. Кара еще какое-то время переживает эйфорию победы. Самюэль Граповиц вручает ему плакат, изображающий блондинку с громадными грудями, который он специально для этой цели снял со стенки своей кабины. Кара прижимает еврейчика к своей груди.

- Бамуэл Пупиц! Ах, Бамуэл Пупиц!

А через несколько минут, когда я разговариваю с Амико, к нам подбегает один из помощников.

- Шеф, Кара мертв.

- Что!...

- Ему на голову упала подкладная полоса.

Я мчусь к грузовикам. Кара лежит на песке возле мана. Остальные помощники, не говоря ни слова, окружили его.

Ах, Кара, Кара. Подхожу и падаю на колени возле этого громадного тела. Потом ложу руку ему на грудь. Ничего.

Чертов, блядский, проклятый конвой! Кара, мой приятель!

- Мертв.

Все сгорбились. Они глядят друг на друга, глядят на меня, глядят на тело. Блядь! Блядь! Блядь! Ну почему именно он, ведь это несправедливо. Я чувствую себя опустошенным, подавленным, прибитым... Ах, Кара, Кара...

Со своей сумкой прибегает клакклак-медсестра. У меня даже нет сил, чтобы ее отпихнуть.

- Не надо...

Она падает на колени с другой стороны, нащупывает пульс и поднимает голову.

- Он не умер.

Невозможно! Он жив! Это же просто замечательно, храбрая моя медсестричка.

- Ты уверена?

- Да. Он дышит, хотя состояние и самое паршивое. Нужно им заняться.

Кара не умер, и это сейчас самое главное. Мы спасем его, клянусь. Он шевелится. Пуделек, положив его голову Кары себе на предплечье, внимательно изучает рану. Кара поднимает руку и пытается оттолкнуть девушку. Он открыл глаза, и мне сразу е видно, что с ним, и вправду, паршиво. Взгляд отсутствующий, белки глаз вывернуты.

Кара пытается приподняться. Нет, это безумие, даже пробовать такое сделать.

- Не шевелись, Кара, мы тобой займемся.

Тот с громадным трудом все-таки приподнимается и глядит на меня. Он открывает рот, пытаясь что-то сказать. В уголках губ у него появляются кровавые пузырьки. Кара интенсивно глядит на меня, он хочет мне что-то сказать. Я придвигаю голову, приближаю свое ухо к его губам.

- Спокойно, Кара. Я тебя слушаю. Все нормально.

- Шеф...

Голос доходит откуда-то издалека - глухой, страшный.

- Слушаю, Кара. Говори, что хочешь. Клянусь, я тебя слышу.

- Нек... нек...

Он глядит на меня, глядит на склонившуюся над его раной медсестру. Глаза его делаются шире, как будто Кара паникует, и нечеловеским усилием ему удается прохрипеть:

- Не клакклак, шеф...

Он перепугался этой пиздюшки. Блин, ну разве не могла она куда-нибудь спрятаться?

Но работу она делает толково, отпихивает всех и, не теряя головы, осматривает раненого. Движения безошибочные. Пуделек сразу же сняла у Кары с головы тюрбан и открыла рану, глубокий кровоточащий разрез. Счастье еще, что толстый слой ткани смягчил удар. После этого она дезинфицирует рану и плотно обматывает голову бинтом. Ничего другого мы сделать и не можем. Был ли поврежден череп, мы узнаем только завтра. Пока же что я приказываю занести Кару в дом Амико. Если он переживет ночь, значит будет спасен; если нет - иншалла!

***

Сегодня у нас с Радижах первая свадебная ночь. Мы закрылись с ней в комнатке у Амико. Отец девочки привел ее ко мне, приготовил чай на печурке, после чего вышел.

Я нервичаю словно школьник. Радижах, сделавшись неожиданно робкой, ведет себя крайне серьезно. Она давно уже готовилась к этому дню. Хотя и не зная конкретно, она подсознательно чувствует, что сегодня произошло нечто новое. Но потом начальное робкое молчание переходит в радостный щебет.

Радижах много болтает, рассказывая мне различные истории, она пытается разговорить и меня. Уже не ребенок, но еще и не женщина - она дразнит меня, пытаясь применить более чувственные ласки. Постепенно из девочки проявляется женщина, и ее поведение явно начинает меняться.

Именно этот момент я выбираю для того, чтобы достать свой последний подарок, полуметровую куклу, которая до сих пор была спрятана под кроватью. И тут же глаза Радижах загораются. Первые признаки женственности, которые уже появились, немедленно исчезают, и вновь передо мной малышка счастливое дитя, которое получило нежданный подарок.

Остаток вечера мы вместе играемся куклой. Позднее, когда Радижах тянет на сон, и она ложится, девочка вновь делается серьезной и просит, чтобы я погосил газовую лампу. В темноте она раздевается и приходит прижаться в мои объятия словно маленькая, перепуганная газелька.

Как и всякий ребенок, засыпает она очень быстро. Если не считать парочки очень деликатных ласк, никаких физических отношений между нами не было. Она еще не готова принять меня. Потом, в будущем, я научу ее всему. Сейчас же она, прежде всего, нуждается лишь в невинности.

Следующий день и все остальные - это истинный рай. К сожалению, все это счастье ограничивается лишь парой часов днем. А остальное время моя супруга должна ходить в школу. Любой педагог с радостью согласился бы с моим стремлением не мешать учиться этому ребенку. Первый класс - это очень важный этап в школьном образовании.

До каникул остается еще месяц. Я сказал тестю, чтобы к тому времени он приготовил Радижах к поездке. К этому времени я пришлю за ней. С наибольшими трудностями я отвел его от мысли, что девочек следует поправиться, постоянно поя ее верблюжьим молоком, чтобы она выглядела так, как по его мнению, должны выглядеть все приличные женщины тамачек.

Наши вечера просто чудесны, поскольку мы проводим их исключительно вдвоем. По несколько часов в сутки я занимаюсь детскими забавами. Мы распаковали и осмотрели все подарки, словно в Рождество. Делаю вид, будто с огромным аппетитом поглощаю те ужины, которые она мне готовит. Все мои работники видят, как я играю с девочкой в классики, но никто не осмелился рассмеяться. Впрочем, я позорно проигрываю ей, равно как и прыгая со скакалкой. Мой вес и мои размеры не дают мне ни малейшего шанса по сравнению с моей хрупкой и гибкой принцессой. Когда мы не играем, Радижах рассказывает мне какую-нибудь бесконечную выдуманную историю, после чего долго смеется. Ее зубки маленькими жемчужинками освещают все ее личико. Она вся лучится счастливой невинностью. Она просто красива.

Впервые за много лет я влюблен по самые уши.

***

Я гостил у своего новообретенного семейства. Теперь у меня появились родичи, рассеянные по всей пустыне вокруг Тессалита. Там проживает сотни семей. Некоторые шатры совершенно шикарные, но большинство - это просто куски полотна, растянутые между сухими ветками.

Меня приглашают на ознакомительный чай. Я выпил уже десятки чашек, пожал сотни рук, каждый ссылается на более или менее близкое родство со мной, подозреваю, что некоторые приходили по несколько раз только лишь ради удовольствия пожать мне руку.

В Тессалите все мои люди переживают романы с одной или несколькими женщин из округи. Роль посредника играет Валлид. По этому случаю наш еврейчик, Самюэль Граповиц, весьма подружился с алжирцем. Они открыли друг в друге совместную страсть к женщинам, и теперь сделались неразлей вода.

Мой почтенный Кара выздоравливает. На следующий день после несчастного случая он продолжал дышать. Сейчас он даже сам ест, хотя у него еще и бывают приступы, когда он теряет контакт с окружающим миром, но мы понимаем, что он спасен и когда-нибудь станет совершенно здоровым.

Оба профессионала езды задом, Жан-Поль и Оливье, остаются для меня загадкой. Они мне мешают, только ни в чем я обвинить их не могу. Работу они выполняют на совесть, но с остальными членами группы никак не общаются. Даже здесь они держатся на отшибе, почти не выходя из собственных машин.

***

Сегодня вечером типы из Гренобля капитулировали. Это заняло у них какое-то время. Здесь они заблокированы уже пять дней. Время от времени я вижу, как они без толку шатаются по деревушке.

Поначалу Киссоко играл роль таможенника, которому весьма неприятно, но приходится придерживаться предписаний. А потом ему надоело глядеть на рожи французов, и он начал оскорблять их и грозить самыми страшными карами при первой же встрече.

Мне даже пришлось вмешаться, чтобы ребят не арестовали. Но они увидали, как молниеносно были оформлены все формальности для меня, и, хотя никто из них особым мыслителем не являлся, но до них, наконец, дошло, и они пришли просить перемирия. Шотар пришел сообщить мне об этом, когда мы с Радижах как раз играли в морской бой.

***

Полная луна освещает долину Тессалит. Типы из Гренобля разбили свой лагерь подальше от моих грузовиков. Они освобождают мне место, после чего младший берет слово:

- Я буду говорить прямо, хорошо? Сколько ты даешь нам за грузовик и автомобиль?

Парни совершенно толстокожие, никакой воспитанности. Их дамы покрыты слоем грязи. Видно, что жара их донимает, хотя все раздеты до пояса. Только враждебности я к ним не испытываю. Они не выпендриваются, и только это их спасает.

- Ту же цену, которую я предлагал вам в Адраре - сорок тысяч франков.

Они соглашаются и даже испытывают облегчение, услышав мою цену, которая оставляет им хоть какую-то прибыль.

- Обычно я штрафую тех, которые мне сопротивляются, хотя их и предупредили о сложившейся ситуации, но у вас честные рожи. Шотар, заплати господам.

После этого отсылаю его за паспортами парней. Через минут двадцать он возвращается с документами, на которых имеются все необходимые печати.

Обрадовавшись подобному обороту событий, оба француза приглашают нас распить с ними последнюю бутылку вина. Какое-то время мы немного расслабляемся. С самого начала своего путешествия у них были проблемы на каждой границе. Похоже, что они даже не питают ко мне зла, а может они только притворяются. Перед прощанием советую им немедленно возвращаться на север.

- Вообще-то, вы мне даже симпатичны, только я не желаю вас больше видеть.

В нашей комнате Радижах заснула, положив голову на книжку с картинками.

***

Здесь нам уже нечего делать. Кара уже может подниматься, хотя еще он очень слаб. Правда, мышление доставляет ему определенные трудности, и иногда кажется, что он отрывается от реальности. Работать он, естественно, еще не может.

Я раздал туземцам все подарки. Шеф полиции получил награду, которую сам просил взамен за свои услуги: Радижах слишком мала, чтобы выходить замуж, и нужно было чуточку переделать документы малийского ЗАГС. Мусор выдал мне фальшивые бумаги, не сопротивляясь. Взамен он получил автомобиль, такой же солидный, как и сам. Даже сложно было подыскать подходящую тачку. Только не нужно путать щедрости с глупостью.

Киссоко, таможенник, тоже получил "пежо 504" взамен за то, что придержал типов из Гренобля. Теперь этот кретин мотается по деревушке туда-сюда на полном газу, четверо его подчиненных сидят сзади.

Таможеннику я отдал машину, на которой приехал Шотар. Тот сразу же уселся за баранкой только что купленного грузовика. Он учится водить целый день. Шотар не умеет расслабиться, нервничает - это вообще самый паршивый ученик во все нашей команде. Всякий раз коробка скоростей немилосердно скрежещет и воет. Лишь угрозы репрессий заставляют нашего бухгалтера хоть немного поднапрячься.

Доми, Янник и рыжеватая сторонятся нас. Мои люди заняты женщинами одной из красивейших рас в мире, поэтому ценность госпож клакклак резко пошла на убыль. Тамачеки проболтались. Весь Тессалит знает о сексуальных привычках наших туристочек, и теперь они окружены всеобщим остракизмом. Репутация, которую я для них приготовил, будет теперь сопровождать их по всей Африке.

***

Сегодня мы выезжаем. Предупрежденные еще вчера работники попрощались со своими избранницами и нашли время, чтобы помыться, переодеться и побриться. На прицепах люди висят гроздьями. Местные знают, что я никогда не требую платы за проезд, в отличие от других, и желая ехать на юг, они всегда ждут моего конвоя. Вот и теперь они лезут со своими пятидесятью килограммами багажа, устраиваясь где только можно.

Кара с Янник садятся ко мне в машину. Я стою у ступенек, когда ко мне подбегает Радижах. Она бросается мне нашею, неумело пытаясь целоваться. Она так и остается в моих объятиях, повернув личико к моей шее.

- Ты вернешься за мной?

- Ну конечно же, Радижах. Мы теперь ведь муж и жена.

- Там, в кабине, это твоя белая жена?

- Да нет, не бойся.

Очень серьезно она отодвигается.

- Я знаю, что у тебя куча денег, и что ты купил много женщин.

Как могу, успокаиваю эту маленькую женщину и отсылаю ее к родителям.

***

Другие тоже желают, чтобы я вернулся, к примеру, Киссоко со своей бандой таможенников, аппетиты которых растут все сильнее и сильнее.

- Ведь ты же вернешься, правда, господин Чарли?

У меня слабость ко всяческим торжествам, и вот по моей команде Киссоко отдает приказ "смирно", а я принимаю парад.

Вот эти типы и вправду пожировали на моей щедрости. Когда они стоят рядком передо мной, выпятив зады и вывернув свои утиные лапы, можно сразу же сделать переучет всего, что я им привез. У самого длинного, посредине, на голове пилотка, которую он натянул по самые щеки. Низкорослый толстяк, с голыми ногами в пластиковых сандалетах, гордо выпячивает грудь, украшенную двумя перекрещенными патронташами, которые носят актеры в дешевых опереттах. Но великолепнее всего выглядит лейтенант Киссоко: у него эполеты с побрякушками, синяя рубаха, бежевые шорты, гигантские парашютистские ботинки, за пояс заткнута пара мотоциклетных перчаток с раструбами, спереди болтается баклажка, пробку от которой он давным-давно потерял, и штук двадцать различных брелков. Генерал Ли был бы изумлен, видя как господа черномазые гордо прикололи себе на грудь эмблему конфедератов в виде двух скрещенных ружей. Вся пятеро разукрашенных имбецилов, стоя в строю, махают на прощание, когда конвой медленно начинает свой поход.

Вскоре облако пыли заслоняет их.

***

Краткая стоянка в Агуэлок дает нам оказию впервые раздать немного продуктов. Мы открываем ящики с порошковым молоком, сахаром, мешки с рисом, и распределяем все это среди местных. В Агуэлоке около трех десятков домишек, где живут практически одни только тамачеки. Здесь, на безлюдье, где практически никто и никогда не проезжает, прибытие конвоя - это большое событие. Со всех сторон к грузовикам мчатся детишки. Мы едем очень медленно, чтобы, ни дай бог, кого-то из них не задавить. Многие мои помощники родом из этих сторон, поэтому даю им небольшой отпуск, чтобы они могли проведать свои семьи. А вот Кара меня беспокоит. Если он не спит, то мыслями далеко отсюда. Вообще-то, он ни к чему непригоден, а нас ждет переезд через Маркуба. На нашем пути это самый сложный отрезок. Зона риска тянется километров на пятнадцать. Никогда не стихающий ветер наносит на землю толстый слой песка: мягкий, подвижный и меняющийся с каждым переездом.

Для легковой машины это пустяки. Умелая манипуляция скоростями и небольшие размеры позволяют быстро маневрировать и набрать разгон на твердом грунте.

В случае же грузовика можно быть уверенным, что застрянешь не раз и не два.

Когда же едешь на тягаче с перегруженным прицепом, переезд превращается в подвиг.

На подобного рода почве тридцатитонная машина делается беспомощной. Хотя ты и располагаешь громадной силой тяги, ускорения практически никакого. А уж располагая передней тягой и громадным весом сзади, застрять можно практически мгновенно.

Ближе к вечеру мы останавливаемся на самой границе предательской зоны. В свете фар вижу две глубокие колеи. Помощники и пассажиры пользуются остановкой, чтобы чуточку отойти и прочитать короткую молитву Аллаху, выпрашивая у него по возможности безболезненный проезд. Я же в это время иду осмотреться. Песок здесь совершенно непредсказуемый. Иногда его цвет и консистенция позволяют угадать, что нас ожидает, но очень много раз выяснялось, что все подобные предсказания не стоят и ломаного гроша. То же самое относится и к множеству способов, применяемых обитателями Сахары. Ни одного из них нельзя применять на все сто процентов. Что касается меня, то я предпочитаю ехать ночью. Песок тогда не такой сухой, и ты меньше застряешь. Опять же, всю тяжелую работу гораздо легче делать в относительно прохладном ночном воздухе. Поскольку самым лучшим способом проверить, что нас ждет, это ехать вперед, я пытаюсь прорваться через колеи и уже в паре метрах вязну в песке.

Проработав целую ночь, мы проехали вперед не более, чем метров сто пятьдесят.

Переезд будет непростым.

Уже сделалось жарко, когда я приказываю всем пассажирам слезать. Нужно избавиться от лишнего балласта. В паре километров отсюда, на обочине, приказываю разбить временный лагерь для женщин, стариков и детей.

Пока остальные работают, провожу отбор, отделяя настоящих стариков от лентяев.

- Вот ты, сколько тебе лет?

- Тридцать пять. Я старик.

Приходится немного повопить, прежде чем колонна из четырех десятков неспособных к работам готова к выходу. Усаживаюсь в "пежо 403" хаджи из Реггане, чтобы проследить за тем, как устраивают лагерь. Мы едем вдоль Маркуба. Это плоскогорье с небольшим возвышением посредине из серого, мертвого песка. Громадная плита обнаженного камня обозначает конец всех трудностей.

Мы растягиваем брезентовые накидки, чтобы обеспечить хотя бы минимум тени. Несколько помощников тащит рис, чай, сахар и дрова. Три клакклака по моему приказу останутся здесь же.

Несколько успокоившись, я уезжаю. Все, кто ни на что не пригодны, высланы отсюда к чертовой матери. Мы устроили их, как смогли лучше, и во время работы они не будут путаться под ногами.

Для лучшей сцепляемости мы немного спустили воздух из шин. Передо мною сто пятьдесят человек, и я отдаю приказы, которые тут же всем переводятся.

- Работайте! Не желаю видеть никого без работы.

Тут же небольшая угроза:

- Первого, кого застану без дела, оставлю.

И мы начинаем.

Грузовики растянулись на пятьсот метров вдоль глубоких колей, по которым я решаю ехать. На каждую машину приходится по два десятка склонившихся человек. Это балет без конца и без края. Мужики по парам вытаскивают подкладные пластины и переносят их вперед. Возле каждого грузовика можно видеть в действии сразу же четыре-пять лопат. Остальные, стоя на коленях, выкапывают песок руками. Водители помогают им в земляных работах, после чего вскакивают в кабины и жмут на газ. Машина вибрирует, вырывает перед из песка, после чего, отчаявшись, падает вниз. Каждый раз она проезжает не более метра. В масштабе конвоя такой прогресс практически незаметен.

В течение первых же часов жара усиливается, пока не достигает максимума, после чего остается на одинаковом уровне, что еще сильнее затрудняет работу. Хотя балет сделался механическим, жара все-таки притормаживает его. Чтобы хоть как-то уравновесить это, перерывов не делаем. Мой грузовик во главе конвоя не останавливается ни на мгновение, тут уже даже помощники начинают терять силы. Полуденные часы раскалены, они безжалостны и тянутся бесконечно.

Вплоть до последних минут дня солнце жарит немилосердно. Клакклаки не могут вынести бездействия в лагере и предложили свои услуги.

- Мне нужно приготовить жратву на всех. Сварите чего-нибудь существенного и горячего, лишь бы побольше.

Надзираю за работой отдельных групп. Под покровом ночи, когда я отворачиваюсь, темп начинает замедляться. Но я стою у них за спиной, поэтому, хочешь - не хочешь, но приходиться хвататься за лопаты. Я придрался к Индейцу, который прикорнул за баранкой, вместо того, чтобы работать вместе с остальными. Выбрасываю парня из кабины на землю. Потом натыкаюсь на Альбану. Он попросту присел на ступеньку, чтобы передохнуть пару минут. Ударом лопаты разбиваю ему очки. Постанывая, он вонзает обе руки в песок и исчезает под грузовиком.

***

Едим быстро и стоя. Клакклаки смазывают лекарством первые ожоги. Больше всего от солнца пострадал Капоне. Кожа слазит у него с руки кусками. Он весь багровый. Страдают все европейцы. Но, к моему изумлению, Шотар держится даже неплохо.

Наступает момент, когда люди уже настолько устали, что обычных приказов уже не хватает. Нужно давать пример. Поэтому этим вечером я тоже копаю.

Я прихожу с помощью всем группам. Мое присутствие придает им сил и позволяет преодолевать отдельные участки. Маневрирование происходит без каких-либо ошибок. Некоторые даже находят в себе силы, чтобы шутить, когда я с ними работаю.

***

Конвой растягивается. Большинство машин находится посредине. Дальше всего выдвинулись грузовики Альбаны и Самюэля Граповица.

Только усталость овладела уже всеми.

Неожиданно работа прерывается взрывом радиатора одной из машин.

Подбегаю на рев клаксона. Это машина Самюэля Граповица, желтый "ман". Джеки уже на месте.

- Что произошло?

Отчаявшийся Самюэль показывает на радиатор, и я оцениваю размеры катастрофы. Металлическая сетка лопнула, образовав дыру шириной с ладонь. Пострадала вся нижняя часть радиатора.

- Бллядь!

Вынужденный отдых.

Рассматриваем и отвергаем все поступающие друг за другом предложения. На сей раз мы попались серьезно. У нас нет ничего, что позволило бы исправить эту чертову дыру. Ни сварки, ни герметика - абсолютно ничего. Грузовик стоит на второй позиции и загораживает дорогу всем остальным машинам конвоя.

Так или иначе, оставлять его здесь просто нельзя.

Даже если придется приказать ее тащить двум сотням помощников. Никогда еще я не оставлял грузовиков на тракте, и сегодня тоже этого первого раза не будет.

В то время, как я в мыслях уже пригоняю сюда всех мужчин из деревень долины Теламси, Кара выходит из состояния полусна, в котором был погружен с момента несчастного случая, и говорит:

- Рис и макароны. Мешаешь, мнешь, подливаешь воды, мешаешь, потом кладешь на радиатор, и будет держать.

Будет держать? Удивительно! Размышляю над тем, не вызвал ли удар размягчения мозгов у Кары. Помощники, похоже, с Карой соглашаются. Я знаю, что на тракте всякие штучки проходят часто, но за рисом и макаронами посылаю без какой-либо уверенности.

Мы все смотрим, как Кара садится на землю и начинает месить и мять густую массу. Работа занимает у него минут тридцать.

Потом он заливает это все хозяйство в радиатор. Тот явно не течет.

Больше всего перепуган Самюэль Граповиц. Он оттаскивает меня в сторону. Его лицо - это сплошной ожог.

- Ты же не оставишь меня тут, а, Чарли?

- А ты что бы сделал?

И все-таки он боится. Парень слишком устал, чтобы строить какие-либо шутки. У него совершенно не осталось сил, чтобы взять на себя заботу о грузовике. Сам в пустыне он попросту бы сдох. Опять же, это мой приятель.

Джос страдает от трудностей и уже начинает ломаться. Помимо постоянной работы силы у него отбирает понос. Он ужасно похудел. Даже Джеки уже не тот, что раньше. Он грязный, черты лица заострились.

***

Кара наложил вторую порцию герметика. Первая была слишком слабой и быстро протекла сквозь дырку. После этого он замесил погуще. Он все мял и мял "тесто" своими длинными пальцами, пока не получилось нечто вроде шара. Похоже, что держаться станет, но нужно подождать часа два, чтобы удостовериться. Масса должна хорошенько высохнуть. Не говоря ни слова, вооружаемся терпением.

Слишком сильная жара не дает спать. Прячемся за грузовиками. На ногах остаются лишь три наши европейки. Они лечат ожоги и разбитые пальцы. Мои руки покрыты пузырями, они полопались и чертовски болят.

Наконец "каша" высыхает, она твердая словно гипс.

- Самюэль. Врубай мотор.

Он врубает, и тут же из дыры бьет вода. Ясно, что заплата не держит. Самюэль Граповиц вылезает из кабины; он снова перепуган и подходит ко мне, чтобы переговорить.

Кара присматривается к радиатору, после чего подзывает меня.

- Глянь, шеф. Это всего лишь маленькая дырочка.

И правда, большая часть "каши" выдержала. Вода протекает сквозь небольшое отверстие, и Кара заверяет, что залепить его удастся. После чего он сразу же начинает месить свою дрянь. При повторной попытке включения двигателя, уже ничего ниоткуда не течет.

Когда все уже наконец готово, солнце заходит. Помощники с пассажирами отходят, неся с собой чайники и консервные банки, а также служащие им вместо молитвенных ковриков бараньи шкуры, после чего начинают свои поклоны. Мгновение абсолютного покоя исходит от заходящего солнца, от внезапно наступившей тишины и этой группы стоящих на коленях людей.

***

Едим. Я толкаю речь, чтобы поддержать рабочий настрой, и пускаю по кругу самокрутку с гашишом. Потом кофе, и мы беремся за дело.

Только нервы сдают все чаще. Иссуф ударил негра, который, по его мнению, работал слишком медленно, и разбил ему губы. Я не вмешиваюсь.

Едим мы все чаще. Янник с рыженькой готовят громадные горшки риса с мясом, и мы все это пожираем.

С самого начала профессионалы выполняют свою часть работы без каких-либо замечаний. Они не отходят от своих машин, хорошо руководят помощниками и не щадят собственных сил. Валлид использует свой громадный опыт, его грузовик постепенно выдвигается вперед. У других дело идет на автомате, люди уже вышли за пределы обычной усталости. Они перестали думать и работают в навязанном им ритме.

Так мы пашем всю ночь и почти весь следующий день. Где-то к вечеру мой грузовик добирается до края скальной плиты, до первого куска твердого грунта с другой стороны Маркуба.

Слава богу, наконец.

***

Иду вдоль машин конвоя, чтобы еще раз поднять людей на работу. Близость цели придает энергии. После трех часов прекрасной работы весь конвой выезжает из песка и останавливается. Три дня и две ночи - и все это, чтобы преодолеть пятнадцать километров!

Люди выключили двигатели и повалились рядом со своими машинами. Так мы наслаждаемся покоем около часа, после чего происходит трагедия.

Иссуф, помощник, подкрался к Каре сзади и изо всех сил трахнул его по голове заводной ручкой так, что тот растянулся на песке. Удар было невозможно предугадать. Все мы прекрасно видели это издалека, не имея сил что-либо сделать или вмешаться.

Пару секунд висит чудовищная тишина.

А потом все сразу вскипает. Тамачеки, за которыми тут же бегут водители, набрасываются на Иссуфа, который пытается избежать этой всей орды, только его тут же ловят, и его уже не видно за градом ударов. Помощники из племени бамбара мчатся, чтобы спасать своего предводителя, а под конец в эту дикую кашу лезут еще и пассажиры.

Очень скоро дерутся уже все присутствующие. Тамачеки против негров, чернокожие против жителей пустыни. В воздухе посвистывают черенки лопат и топоры; все охвачены безумием. Удары наносятся с полного размаха. Начинается резня. Здесь уже никакие вопли не помогут.

Бегу за ружьем, хватаю свой тяжелый "Уэзербай" и несколько паторонов. Две первые пули пролетают над самыми головами, но оглушительные выстрелы останавливают побоище.

- Да перестаньте же, сволочи!

Тишина.

- Выпущу кишки первому же, кто не успокоится!

Никто не шевелится. Заряжаю еще два патрона и направляю ружье на группу негров.

- Так, бамбара, вон отсюда. В грузовики!

Поскольку они не слушаются, поднимаю ружье и целюсь прямо в них. Те инстинктивно отступают.

- Остальным разойтись!

И все отступают. Конец.

***

Негры бамбара отводят Иссуфа, а я подхожу к Каре. Вопреки всем ожиданиям, он еще жив. Прибежавшие в это время клакклаки, занимаются им.

Все устали, поэтому возбуждение так же быстро и спадает. Весь вечер специально хожу с ружьем, мои приказы самые жесткие. Предупреждаю все экипажи, что буду стрелять в каждого, кто будет шататься по территории. Водители не имеют права покидать кабины. Такое посреди Сахары случается со мной впервые.

***

Уже позднее, когда люди несколько успокаиваются, иду к Иссуфу. Получил он здорово. Все лицо покрыто засохшей кровью. Ему разбили нос и брови, одно ухо надорвано. Тело представляет собой один сплошной синяк.

Без какой-либо злости спрашиваю у него:

- Что случилось, Иссуф?

Тот не отвечает и прячет голову между коленей. Ему ужасно стыдно по причине всего случившегося. И я не могу считать его единственным виноватым. Да, Кара мой приятель, только я не имею права осуждать Иссуфа на основании тех немногих сведений, что у меня имеются, относительно их ссоры. Вполне возможно, это Кара довел малийца до крайности, может статься, что именно он несет ответственность за нечто, приведшее к мести. Тот факт, что именно Иссуф напал на моего помощника сзади, здесь никакого значения не имеет. Кара намного сильнее. Так что единственным шансом для Иссуфа было сбить противника с ног именно так, причем, использовав слабость противника. Истинная ненависть, это чувство, с которым справиться невозможно. По отношению к ней критерии лояльности и благородства это лишь моральные качества, которые никак не считаются. Опять же, Иссуф всегда работал честно.

- Я не могу оставить тебя, Иссуф. Здесь все настроены против тебя. Ты никогда бы не был в безопасности.

Он кивает. На глаза ему выступают слезы.

- Шотар выплатит тебе все, что следует. А после этого я сразу же отошлю тебя в Гао. Пока, Иссуф.

- До свидания, шеф.

Подзываю хаджи из Реггане.

- Возьми свой "пежо" и отвези Иссуфа в Гао. Встретимся там же. Отправляйтесь немедленно.

- Понимаю, Чарли. Только ты не забудешь про мой грузовик?

- Не беспокойся и отправляйся немедленно.

***

Кара в очередной раз поражает меня. Даже если это его тюрбан амортизировал удар, то, все равно, впервые в жизни мне случается видеть, чтобы кто-то после сотрясения мозга так получил по башке и остался при этом жив. То ли у него просто невообразимая сопротивляемость и стойкость, то ли он просто боится умереть.

Через пару дней после этого события Кара уже готов к дороге, хотя, возможно, работать ему и рановато. Впрочем, все мы в различной степени пострадали. Капоне носится с подбитым глазом - сейчас совершенно опухшим и фиолетово-синим. Шотару разбили верхнюю губу. Серьезнее всего пострадали помощники, хотя, как кажется, им это особо и не мешает. Еще раз у наших милых клакклаков полно работы, и их действия представляют для меня неоценимую помощь.

Период отдыха достаточен, чтобы все пришли в себя. Пассажиры, которые до сих пор жили в сторонке, возвращаются на свои прицепы. Исправленный Карой радиатор все еще действует, поэтому все остальное происходит уже в менее разнообразных обстоятельствах.

***

Через три дня мы едем вдоль долины Телемси, населенной кочевниками и обитателями немногочисленных деревушек - все это исключительно тамачеки. Все это приграничье Сахеля, региона издавна страдающего по причине засухи и бедности. Полтысячи километров пути среди умирающих людей.

В бога я не верю, но если таковой и существует, тогда в нас обоих много общего. При каждом достаточно большом сборище палаток мы приостанавливаемся, чтобы раздать этим ничего не имеющим людям еду и порошковое молоко. Счастье еще, что колодцы не высохли полностью, в противном случае, все наши коробки с молоком выглядели бы злой шуткой.

Не знаю более великолепного чувства, чем связанного с помощью другим людям. Величие, которое в это время испытываешь, не имеет себе равных. Радость детишек действует на меня словно бальзам. Я их обожаю: они в том самом возрасте, когда человек ведет себя наиболее естественно. Как только появляются грузовики, они прибегают дюжинами. Все мальчишки подстрижены под индейцев могикан. Худоба их выглядывающих из под рубашек ножек заставляет меня страдать. У некоторых из них лица стариков: серьезные, безволосые. Другие ничего не говорят, они лишь толпятся у открытых прицепов. Шотар с помощью пары ребят вскрывает ящики. За подарками тянутся десятки рук. Чуть подальше, на окраине толпы, стоят более слабые, у которых не достало сил прорваться вперед, и теперь они печально глядят на нас. Женщины приходят, чтобы набрать из открытых мешков рису.

Капоне сделался специалистом по раздаче карандашей, которых требуют все детишки. Подталкиваемый со всех сторон, насторошенный, он распределяет карандаши и ручки целыми коробками.

Когда подобная возможность имеется, я закупаю овец раз в четыре-пять больше, чем составляют наши истинные потребности, и я приказываю раздавать лишних. Здесь, гораздо сильнее, чем где-либо, невозможно есть под взглядами десятков людей с исхудавшими от голода лицами.

***

Больше всего энергии всему делу отдают наши становящиеся для меня все более и более симпатичными клакклаки. Изумленные поначалу деятельностью, которой они и не могли ожидать, сейчас они выполняют большую часть работы. Доми лечит, насколько ей это удается, массово делает уколы и распределяет содержимое своей аптечки. Рыженькая расчувствовалась до слез. Она идеально подходит для раздачи подарков малышне. У малышки Янник вечно на руках один или два пацаненка или девочки. Все трое делают все возможное, чтобы распределение наших подарков происходило по возможности справедливо, симпатично и быстро.

Теперь-то у них к нам совершенно другое отношение. Янник даже начинает считать, что я не такая уж вредная свинья, как ей поначалу казалось. В нынешней ситуации начинает действовать моя личная притягательность. Но, чтобы ее наказать, делаю вид, будто совершенно не замечаю ее усилий в плане нарядов и улыбок, которые она мне дарит. Сразу нужно было понимать!

***

Самюэль Граповиц переживает сказочный сон. Мы достали ему невесту. Вечером в день рождения Самюэля я переговорил с Джеки. Ни он, ни я никогда еще не проводили ночь такого праздника в одиночестве. Теперь у нас появляется возможность сделать нашему коллеге нечто приятное. Вместе с Джеки мы отправляемся к рыженькой, чтобы побеседовать с ней один на один. Джеки объяснил ей, какую шутку мы устроили им с Граповицем, и что теперь глупый анекдот превращается в трагедию.

- С того момента он просто умирает от любви к тебе.

- Он даже стихи пишет.

Первым ее инстинктом было отказать нашему приятелю. Но у этой девушки имеются два достоинства. Она миленькая и глуповатая. Парочкой тщательно подобранных предложений мы даем ей понять, что Самюэль Граповиц готов ради нее покончить с жизнью. Вскоре девица сдается, тем более, что внешность у Самюэля приятная, сама же она никак не красавица, так что нечасто случается оказия, чтобы ею кто-либо заинтересовался серьезно.

Радость Самюэля Граповица, когда мы появились у его грузовика с нашим зарумянившимся подарком посредине, была громкой и энергичной. Он схватил толстушку и тут же захлопнул дверцу за своим счастьем. Радостный смех вознаградил все наши усилия на все сто.

***

На следующий день весь конвой никуда не движется, ожидая Самюэля Граповица. Он постился больше месяца и теперь старается растянуть удовольствие. Из кабины его грузовика раздаются крики, прерываемые взрывами смеха. Заинтригованные работники собираются небольшими группками. Вскоре вокруг "мана" кружком собираются все участники конвоя, живо обмениваясь комментариями. Да, это подарок, да, первую брачную ночь никак нельзя прерывать, но ее витальность, тем не менее, меня удивляет.

Около десяти утра, когда я начинаю беспокоиться за толстушку, двери кабины открываются, и появляется Самюэль Граповиц в белых трусах. Увидав публику, он слегка улыбается, широким жестом руки поздравляя всех собравшихся, после чего спускается на подножку и без чувств сползает на землю.

***

Долгие часы провожу с тамачеками в их шатрах. Это спокойные и красивые люди. Лишенные всего, не имея никакой надежды, они страдают с достоинством. Сейчас они обеспокоены. Период дождей уже закончился, а на землю не упало ни капли. Уровень воды в колодцах понизился. Они предсказывают приход новой волны голода, что опять же означает смерть.

Мы добрались до ветряной турбины в восьмидесяти километрах от Гао. Здесь дорога уже пригодна для того, чтобы три наши девицы могли ехать на своей машине. Они и так страшно запоздали по собственному графику и решили расстаться с нами уже завтра. В подобной ситуации мягким и теплым голосом прошу малышку Янник быть этим вечером моей. Когда я так гляжу, дыхание у нее ускоряется. С невинным и серьезным выражением на лице она дает согласие.

Приказываю устроить на песке удобное местечко для нас и принести воды. В распоряжении Янник имеется мыло и парфюмерия, чтобы как следует приготовиться. Когда я вернулся, девушка уже свеженькая и чистенькая; на ней всего лишь одна из моих рубашек. В самом сердце пустыни она представляет исключительный вид чего-то женственного.

Она приходит, чтобы намылить мне спину, а потом вытереть. Я притягиваю девицу к себе, чтобы поцеловать. Ее тельце трепещет. Несу ее на подстилку, почти не слыша любовных заклинаний, которые она шепчет мне на ухо. Беру Янник грубо и быстро, и через пару секунд она лежит брошенная, оставленная сама себе, раскоряченная, с прижатыми к плечам коленями...

- Ну что, малышка, счастлива?

Мой смех говорит ей, что я и вправду только гадкая и вредная свинья. Но сбежать я ей не позволяю. Крепко и нежно прижавшись к девице, я счастливо засыпаю.

Это моя любимейшая шуточка с девушками.

Ведь она уже начала было принимать меня за героя, только я выглядеть примерным пионером никак не хочу. Опять же, пару дней назад я спас ей жизнь.

Во всяком случае, это она так считает.

Всякий раз, когда я ловлю скорпиона, то отрываю ему жало и складываю в спичечную коробку. Впоследствии это позволяет устраивать шикарную штучку.

На сей раз ложу одного на плече Янник и ожидаю, когда она сама это заметит, краем глаза прослеживая медленные поползновения искалеченного насекомого. И вот она его тоже заметила, даже начинает кричать от страха, только Тарзан на посту...

- Не шевелись. Тут самое главное не шевелиться.

Девица побледнела и застыла на месте.

- Стой спокойно, Янник. Он чувствует, когда ты боишься.

Как в самых лучших фильмах ужасов медленно протягиваю руку и молниеносным движением закаленного Сахарой героя хватаю, сбрасываю на землю и раздавливаю каблуком бедное, безвредное насекомое...

***

На следующий день выгружаем 2CV наших девиц. Доми, то есть пуделек, прощается со мной как коллега, крепким мужским рукопожатием. Рыженькая едва сдерживает слезы, что делает ее еще больше похожей на корову. Янник же, протянув руку, на меня даже не взглянула, после чего решительно повернулась спиной. Гляжу, как эта попка отходит - враждебно настроенная ко мне и замкнувшаяся в себе - после чего меня охватывают угрызения совести.

Мне случалось мстить женщинам. Слишком уж много мне врали относительно них. Когда я был маленьким, мне казалось, что наполненная приключениями жизнь даст мне в награду девушку из высокой башни, чистую и нежную, способную заняться мною, когда я возвращусь из битвы. Очень рано я узнал, как эта дева выглядит, после чего попытался выяснить, а что же мне с ней делать. При этом я достаточно быстро узнал, что моя принцесса из башни просто воняет рыбой! Но вот на сей раз переполненный презрением взгляд этой попки мне мешает. А вдруг она начнет болтать направо и налево, что Чарли не может удовлетворить женщину? Нет, не это. Мужчина защищается от репутации паскудного самца, но и у него тоже имеется своя гордость.

Хватаю Янник за руку и затаскиваю в свой грузовик, не обращая внимания на ее протесты.

- Садись.

На полном газу отъезжаю от конвоя, чтобы девушка не могла спрыгнуть на ходу.

Потом всем весом своего тела прижимаю ее к капоту. Янник ругает меня последними словами и бьет своими маленькими кулачками, но потом сдается. Я же занимаюсь ею целых четыре часа.

Она вопит от наслаждения, но и от боли. Песок раскалился и жжет, а железяки, на которых я ее разложил - еще сильнее. Тело Янник покрывается множеством разнообразных красных пятен. Метрах в ста на полном газу появляется грузовик Самюэля Граповица, и оттуда доносятся дикие крики. Самюэль Граповиц тоже прощается. Янник давно уже стонет, чтобы я прекратил, и я ее отпускаю. "Ситроен 2CV" уже дважды подкатывал к нам, громко трубя клаксоном. Вся красная и растрепанная Янник каждый раз кричала, чтобы ее подружки убирались к чертовой матери.

А через какое-то время мы уже расстаемся по-настоящему и прощаемся друг с другом.

- Ну что, малышка, ты счастлива?

Улыбаясь, она отвечает мне "да". Прелестное дитя.

***

Мои люди и сами прекрасно справляются. Лагеря разбиваются и сворачиваются без каких-либо проблем. Выгрузка 2CV было делом абсолютно банальным и проведенным очень быстро. Джос постепенно приходит в себя, питаясь исключительно рисовым отваром, обладающим сильными крепящими способностями, правда, теперь у него разболелись зубы.

Раз и Два рады тому, что возвращаются в родные места. Деревушка, в которой они родились, находится в районе Гао, и они смогут туда вернуться, как только я с ними расплачусь. Валлид наверняка останется в Гао и уже не будет видеть Альбану, который в последнее время сделался совершенно невыносимым. Сам же я совершенно не горю встречей с Черной Африкой, поэтому, как могу, растягиваю безделье среди тамачеков.

Сегодня после полудня неподалеку от нашего лагеря задерживаются три грузовика, все в самом паршивом состоянии. Это типичные бывшие в употреблении машины, которые только и продают в Африке. Мои ребята сразу же насторожились.

- Спокуха, парни, одного я знаю.

***

Фреда, типа из Бордо, с которым я познакомился в Ньямей, встречаю раза два или три в году. Веселый Ален, его дружок, торговлей в Африке уже не занимается. Фред же до сих пор ездит по тракту в Нигер, и мы поддерживаем хорошие отношения. Знакомы мне и два лоха, которых он взял с собой. Первого я надеялся встретить еще разик в этих местах; этот тип из рода тех, кто годами способен творить одни и те же гадости. Это Франсис, которого называют Печаточником - альфонс из Бордо и штатный фрайер африканских дорог. Как-то раз я помог его обработать у Министра Доброго Бизнеса.

А вот встреча с третьим - истинная неожиданность. Это Пирожник, которого я ободрал как липку года три назад, еще с Мигелем.

Черт подери, как же давно все это было!

Он совершенно не восхищен, увидав меня, но и неожиданностью для него это тоже не является, потому что про меня ему рассказывали. Тем не менее, размеры нашего конвоя его впечатляют. Печаточник растекается в комплиментах.

Стоя за спиной Пирожника, он с помощью жестов поясняет мне то, до чего я и сам давно уже дошел: Пирожник - это лох. В то время, как он занимается языком жестов, стоящий позади, как всегда с каменным лицом, Фред, подмигнув всего лишь разок, передает мне второй аспект всего этого дела. Если Печаточник считает, будто во всей этой истории имеется только один лох, то он будет жестоко разочарован.

Фред совершенно не изменился. За очками интеллектуала скрывается безжалостный пират, обдирающий любого фрайера, который только попадается ему под руку. Будучи профессионалом, со мной он никак не может не держать ушки на макушке, хотя никакой причины для этого и не имеется. Здесь они остановились ненадолго и тут же уезжают в Гао.

Мой же конвой въезжает на территорию Черной Африки. Пустыня остается позади. Здесь песок уже пророс деревьями: пускай карликовыми и сухими, но все же зелеными.

В дороге мы уже пятьдесят три дня - несколько дольше, чем обычно. Грузовики совершенно поменяли свой вид. Все открытые поверхности сейчас не видны под коркой присохшего песка. Шины, лысые уже в сам момент выезда, местами просто порваны. Передние стекла сделались матовыми. У некоторых машин невооруженным глазом видны признаки механической усталости.

Но устал не только материал.

Люди тоже держатся буквально из последних сил. Как только конвой размещается на паркинге крупной гостиницы "Атлантида" в Гао я приказываю Джосу, чтобы он организовал охрану, не допуская любопытных слишком близко, после чего приказываю всем отдыхать.

***

В зале гостиничного бара начинается день развлечений и забав. Местная электростанция не работает, поэтому холодильники не холодят. Но нам удается добыть лед. Единственный холодный напиток, который мы можем получить - это анисовка. Поэтому все с наслаждением набрасываются именно на нее. Я присаживаюсь с Шотаром и Джеки, который кормит молоком купленного несколько дней назад в Табанкорте маленького фенька. На первый взгляд животное и вправду походит на фенька: четыре лапы, хвост и уши.

- Джеки, а ты уверен, что это и правда фенек?

- Ясный перец, уверен!

- В таком случае, почему он такой гадкий и вонючий как козел?

- Это ты просто завидуешь. Погоди, вот он немножко подрастет, и когда я его покупаю и вычешу, увидишь, как здорово он будет выглядеть.

К нам непрерывно подходят различные местные богатеи и хаджи, желающие поговорить о делах. Договариваюсь со всеми на завтра, на восемь утра.

***

Они пунктуальны. Некоторые на месте уже с восьми утра. Остальные шатаются по гостинице, ожидая возможности переговорить со мной.

Подобная торговля весьма выгодна, и вести ее чертовски легко. Торговцы и перевозчики на местном рынке могут покупать исключительно новые грузовики, которые стоят очень дорого. Я же привожу машины за полцены. Они вырывают их друг у друга, хотя теперь рынок уже не столь хорош, как в начале.

Я принимаю клиентов в своем номере, и всякий раз повторяется один и тот же сценарий. Шотар занимается торговлей с точностью до плюс-минус десяти или двадцати тысяч франков.

Быстро избавляюсь от тех, кто приходит только изображать купцов, исключительно ради удовольствия поболтать, что случается довольно часто, а также тех, чьи начальные прредложения никак не помещаются в рамках, признанных мною разумными. Перед моими дверьми толчется два вида клиентов: перевозчики, ищущие грузовиков, и купцы, желающие приобрести машины, запчасти к ним, либо же и то, и другое. Они собираются либо использовать грузовик для своих нужд, либо же перепродавать его дальше. Как я и предполагал, первая моя заключенная трансакция, это продажа пятидесяти тысяч литров солярки. За нее я получаю в четыре раза больше, чем потратил, по причине недостатков рынка, и, следует заметить, я этим хорошенько пользуюсь. Шины исчезают просто кучами. В Африке это редкий товар, который идет как семечки. Иногда шины применяются в качестве платежного средства в небольших сделках. Запчасти поштучно не продают. Только целыми партиями. Через пару дней ничего не остается.

Еще я устроил вопрос хаджи из Реггане, который приехал, чтобы зарегистрировать свой грузовик. Торговец Бау Трауре, который в то время пребывал на ничейной территории, снова приезжает ко мне, чтобы покончить с расчетами. В результате этой встречи я продаю два грузовика и три из тех тягачей, которые перевозились на прицепах.

Все эти дни торговых переговоров прохоят для меня с трудом. Счастье еще, что со мной Шотар в роли козла отпущения, и то, что пользуюсь помощью Джеки, проводящего со мной большую часть времени. Единственным недостатком является то, что он притаскивает с собой своего якобы фенька. Несмотря на частые купания, зверь воняет все сильнее и сильнее.

- Да не может это быть фенек.

- Фенек, фенек, уверяю тебя.

- В таком случае, это какая-то порода вонючих феньков.

На четвертый день подбиваем бабки.

- Шотар, сколько там у нас?

Тот бросается на калькулятор. Для расчета нам приносят малийские франки, франки Центрально-африканской республики и французские франки, Шотар же все их пересчитывает в доллары.

- У нас двести сорок тысяч долларов.

Неплохая сумма. На частях мы заработали здорово. Еще мы продали шесть из тринадцати грузовиков, включая сюда машину типов из Гренобля, три из четырех тягачей, остаются только три "пежо 504". На оставшиеся грузовики у меня имеется куча потенциальных клиентов, в Мопти и Сегу, это почти что верняк, который окончательно округлит наши обороты.

В тот же вечер праздную этот успех с Джеки, направляясь с визитом в публичный дом, где нами занимаются светлокожие мавританки, которым это заведение и принадлежит.

В этом борделе у меня имеется фаворитка. Это очень светлая метиска, моя однорукая. Но вы и не поверите, что она может этой своей одной рукой.

Наслаждаюсь мгновениями интима с двумя специалистками, когда к нам в номер вводят маленькую девочку.

Она совершенно молода, никаких признаков груди. Первым моим желанием было тут же ее отослать, но когда она присоединяется к моим подружкам, второе мое желание - тут же ее трахнуть. В конце концов, ради чего я сюда пришел.

Таким образом, в Африке я достигаю двух полюсов своей сексуальной жизни. Самую младшую я как раз поимел. А самую старую трахнул на Канарских островах, когда познакомился с Джеки. Это была английская леди, признававшаяся, что ей семьдесят пять лет, но выглядевшая на все восемьдесят. Исходя из принципа, что в жизни необходимо попробовать все, я отважно пошел в атаку. Реликт викторианской эпохи я оставил без сознания, сам будучи на шаг от некрофилии.

***

Я распрощался с большей частью помощников. При себе оставляю лишь несколько тамачеков, в том числе Кару и Ахмеда. В первую же очередь отсылаю бамбара и фульбеджей. Негры - работники хорошие, но тамачеки для меня сейчас это часть семьи. Все уходящие поочередно подходили ко мне, и каждому я отдавал заработанные деньги. Многие уехали еще тем же вечером или утром следующего дня на грузовиках, направлявшихся на север.

Мои же люди превращают гостиницу в бардак. Паркинг за самим зданием превращен в деревню. Население Гао, у которого нет никакой работы, как только пялиться на случайные зрелища, собирается толпами, но еще на подходах их задерживают наши охранники. Между грузовиками горят костры. Негритянки различного возраста и веса варят и стирают; время от времени их затаскивают в кабины.

Моих людей можно найти и в баре. Четыре вентилятора под потолком являются единственным источником прохлады в Гао, это, конечно, если электростанция работает. Опершись о стойку или же развалившись в пластиковых креслах, эти крикуны состязаются в похвальбе.

Капоне клянется, что запердолил самую толстую. Самюэль Граповиц же настаивает, чтобы победителем, в плане количества, признали его, в чем нашего еврейчика поддерживает его приятель Валлид, скромно удовлетворяясь только лишь вторым местом. После серии оргий, разделенных со всеми остальными, Индеец переживает моральный кризис и теперь говорит только лишь о собственной жене. Джос держится в сторонке, потому что ц него разболелись зубы. Советую ему обратиться за помощью к местному дантисту.

Тот ведет прием на улице, но по вызову может прийти и на дом. Все его инструменты помещаются в небольшом деревянном ящичке. Набор включает в себя нож, плоскогубцы, клещи и небольшую банку от консервов, предназначенную для сбора денег. Сам дантист - это мелкий, какой-то засушенный негр. Повидимому, еще сегодня днем он проводил какую-то операцию, потому что на шортах и рубашке видны кровавые пятна.

Джос подкрепляется мощным глотком виски.

Потом он берет бутылку с собой и садится под лампой, посреди бара. Остальные становятся вокруг него.

По причине недостатка роста в сравнении с метром девяносто Джоса, дантист, в конце концов, уселся пациенту на колени, чтобы иметь возможность достать до рта. Наш больной, как и обычно спокойный, не отзывается; зато вокруг никто не может удержаться от комментариев и смешков.

Время от времени, когда карлик прерывает пытку, Джос делает следующий глоток виски. Доктор опять влазит ему на колени и продолжает свою атаку. Из открытого рта течет струйка крови и слышно отвратительное бульканье. Плоскгубцы в работе на все сто. Публика держится за животы от хохота.

- Ну, продолжай, сейчас ты его поимеешь, тяни!

Но ничего не помогает. Через сорок минут публике все это уже начинает надоедать. Некоторые даже вышли из бара, когда дантист плоскогубцами поднял в воздух громадный коренной зуб. Карлик, похоже, чертовски горд собою, но никто ему не аплодирует.

После этого Джос прополаскивает рот шотландским виски, пару раз сплевывает кровью, затем жестом подзывает своего палача.

Тот приближается, вытянув руку за гонораром. Крепко стоя на обеих ногах, Джос отводит руку назад, и с полуоборота бьет "дантиста" кулаком прямо в рожу. Коротышка-негр отлетает назад, ударяется головой о стенку и уже без сознания сползает на пол.

Боксер пальцем раздвигает ему разбитые губы и проверяет, более или менее справедлив, по сравнению с ним самим, результат. После этого вытаскивает из кармана пачку банкнот и сует "доктору" в окровавленный рот.

Это хорошая и честная оплата.

Ну что тут можно сделать, видя подобное варварство? Только присоединиться.

Подхожу к жертве и сую несколько дополнительных банкнот. Капоне, Индеец, Раз и Два тоже входят в долю. Каждый дает, сколько желает, один только Самюэль Граповиц пожадничал, сунув в кровавую яму рта несколько монеток.

***

У меня осталось семь грузовиков и один тагач, перевозимый на прицепе. С всем этим хозяйством я отправлюсь в Сегу. При случае отправляю излишек водителей. Альбана взял свои деньги и смылся словно вор. И ладно, зато теперь не будет морочить голову. Валлид собирается потратить заработанное на месте, а потом присоединиться ко мне в Сегу.

Оба наши профессионала езды задним ходом получают двойной заработок. Я их не люблю, и это взаимное чувство, но отработали они здорово. Они даже не удивлены, наше прощальное рукопожатие совершенно холодное.

Прощание с Раз и Два происходит в более теплой атмосфере. Они сняли свои дурацкие шапки с номерами и теперь стоят рядом, опираясь спинами о стойку бара, скаля все свои зубы собравшимся. При этом они настаивали, чтобы всем налили по стаканчику за их счет. Предложение, конечно же, было принято всеобщими аплодисментами. Каждый из них получил удвоенную зарплату, и теперь они смогут купить себе самую лучшую женщину в своей деревне. Вполне возможно, что какие-то деньги останутся и на хозяйство.

Эта прощальная выпивка дает сигнал к началу гулянки. Слепой, самый знаменитый альфонс в Гао, заскакивает в бар и свободно подходит к стойке.

- Чарли. Ты где? Я же знаю, что ты тут.

С момента нашего знакомства он, скорее всего, ни разу не переодевался или же постирал свой бубу. Он подложил мне свинью, и я ответил ему тем же. С тех пор он меня разыскивает.

- Чарли, ты должен мне деньги.

- Неправда. Но иди сюда, я дам тебе заработать.

Заказываю у него ночь что-нибудь экстра класса. Он обещает мне совершенно молоденьких девочек. Я же забираю работников на посещение ночного Гао в аккомпанименте теплого виски.

Посетить мы можем целых три ночных заведения. Интерьеры там даже относительно чистые. Все оборудование - это парочка металлических столиков и неизменные пластиковые стулья. Здесь можно повстречать местных, обладающих высоким положением в обществе, студентов и блядей. Непрерывно грохочет музыка, только в этой сырой жаре практически никто не танцует.

Мои люди, помощники и водители, кричат и бахвалятся своими подвигами. Самюэль Граповиц и Капоне по отношению к негритянкам притворяются приличными ребятами. Они ведут себя по-европейски, пытаясь с помощью личного обаяния достичь чего-то, что могут получить исключительно за деньги.

Мы с Шотаром и Джеки сидим за столиком и ведем беседу о том феньке, относительно которого я уверен на все сто, что это никак не фенек. У Шотара свое мнение на этот счет.

- Это шакал.

- Сам ты шакал! Эй, гляньте, а ведь Шотар и вправду похож на шакала.

Время от времени кто-нибудь из работников подходит к нашему столику, чтобы поблагодарить меня за все, что я для них сделал. Оставляю всех в испарениях спиртного, пока они не сделаются совершенно невыносимыми. Впрочем, работа ведь еще не закончена.

И я свято уверен, что это не фенек.

***

На следующее утро, после пробуждения, в моем распоряжении одни только трупы. Но на рассвете конвой подъезжает к паромной пристани в паре километрах от Гао. Нигер представляет собой серую водяную плоскость. Река течет медленно, гладко; округа выглядит совершенно уютной. С другой же стороны высятся крутые берега. Тракт объезжает их по мелкому песку.

На пароме, а точнее, паршивой металлической платформе, на которой за раз может переправиться только один грузовик, работает десяток негритосов. Мы тратим целый день, чтобы очутиться на другой стороне. В конце концов трогаем и тут же вязнем в песке.

Маневрирование парализует конвой. Эта сотня метров занимает у нас кучу времени. Хватило одной гулянки, чтобы все расслабились. Чтобы напомнить всем про устав службы, командую общий осмотр машин, смазывание, подкачку шин и так далее. В путь отправляемся ночью. Поесть не смог никто. Я лично занялся готовкой, бросив по две горсти перца в каждую миску. Нормально поели только Джеки и я. Еще я попросил, чтобы он подлил немного солярки в наши запасы питьевой воды, чтобы придать ей неприятный привкус. Тот из врожденной пакостности налил много, и теперь никто не может пить. Только бессмысленной подобную жестокость назвать нельзя. Я снова должен взять людей в ежовые рукавицы и навязать им нормальный рабочий ритм.

***

Местность представляет собой сплошные холмы. Если не считать следов колес между деревьями, никакой проложенной дороги нет. Зато растительность начинает достигать приличных размеров, кое-где даже появляются баобабы. Первую сотню километров проезжаем без хлопот. А дальше время дождей наделало беды, и нам приходится снизить темп. За один переезд нам удается преодолеть самое большее тридцать километров. Болотистые отрезки - это ловушки, в которые наши грузовики без конца попадают.

Жидкая грязь сразу же заливает ямы, которые выкапываются под колесами с таким трудом. Машины на подкладных листах только беспомощно скользят, позволяя проехать не более, чем полметра. Колеса разбрызгивают жижу. Одежда и волосы склеились этой красной дрянью.

Если вначале работники пытались хоть как-то заслоняться, то потом быстро поняли, что лучше всего погрузиться, встать на колени и вести сражение в самом центре циклона. Утро застает нас в том же самом океане грязи. Я все так же подбрасываю перец в еду. Пить нечего, если не считать кофе.

- Поехали!

Здесь не так жарко, как в пустыне, только повышенная температура дает себя знать сильнее. Даже если ты не шевелишься, все равно - выдержать крайне сложно. А перед нами болото, сплошная грязь.

Джос влип по самые оси. Полностью погрузились даже передние колеса. Грузовик выглядит так, будто тонет в болоте. Мы долго мучались с подкладными пластинами, после чего тактику пришлось сменить. Мой грузовик превратился в тягач, привязанный тросами к машине Джоса. Оба совместно работающие движка позволили наконец вытащить машину из этой жижи. Остановка задержала нас на два часа. Значит время отдыха будет уменьшено ровно на столько же.

Грязь повсюду. Никогда еще мои люди не были такими вымазанными. Все максимально бесятся. Работа и отдых проходят в молчании, не считая парочки кратких взрывов эмоций. После четвертого по очереди несъедобного обеда Капоне выкинул свою миску и закрылся в кабине.

Усилия Самюэля Граповица, затраченные на то, чтобы выдержать, достойны уважения. Он сгорбился словно сыч, и совершенно не улыбается весь напряженный и обессиленный - в своем измазанном засохшей глиной черном непромокаемом плаще.

Шотар грохнулся рожей в грязь и утверждает, будто кто-то подставил ему ножку. Советую ему забыть о случившемся.

Джос еще держится, но и он же не может вынести этой дополнительной каторги. С момента отъезда из Гао мы всего лишь пару часов ехали без трудностей, преодолевая горный массив Хомбори у деревни с тем же самым названием. Здесь высятся удивительные горы. Они выглядят так, будто вырастают прямо из равнины, словно зубы. У их подножия каменистый грунт обеспечивает твердую подложку; жаль только, что длится это слишком коротко.

***

Выезжаем из грязи и тут же встречаем следующие помехи. Дорога совершенно разбита. Грузовики останавливаются перед двухметровыми ямами, задерживающими нас на несколько часов. Нужно проезжать под прямым углом прямо через холм, не теряя связи между тягачом и прицепом.

Хотя езда теперь и не столь зрелищная, но дорога такая же тяжелая. Необходимо преодолевать возвышенность за возвышенностью, холм за холмом. Грузовики рискованно наклоняются в стороны. Если не заметишь ямку, вся кабина взлетает в воздух. От постоянной работы рулем руки все время болят. Мы медленно продвигаемся по территории, пригодной, наверное, для танков. Тем не менее, мы едем вперед.

***

Сегодня Индейцу не повезло. Он пошел распалить костерок на обочине, чтобы в одиночестве перекусить, только кончилось это для него паршиво. Он неосторожно плеснул бензина в огонь и серьезно обжег правую руку. В подобном состоянии вести машину он не сможет. Обугленная шкура вокруг раны лущится.

Конечно, мы могли бы только поблагодарить его за неожиданный отдых, но его жалобы и стоны все портят. Приказываю ему заткнуться и при оказии перестать наконец бухтеть всем о своей жене.

- Когда вернешься, сам убедишься, что ее трахали во все дырки.

Мои предсказания сопровождаются злыми смешками остальных. Через три часа Индеец вновь сидит за баранкой.

***

С тех пор, как мы въехали в заселенные районы, зрителей у нас хватает с головой. По дороге движется масса людей: пешком, на телеге и даже на велосипедах. Мужчины, чтобы спастись от солнца, носят конусообразные кожаные шляпы. У женщин вокруг губ синие татуировки. Все эти люди махают нам руками или же подходят, чтобы приглядеться к наиболее зрелищным событиям. Мы проезжаем через деревушки с глиняными хижинами, среди которых иногда высится более солидное строение: тюрьма, школа или же казармы.

Но мы не задерживаемся. У нас нет времени.

***

И наконец, через шесть дней, километрах в тридцати перед Мопти, Кара выкрикивает слова, которые для меня означают конец путешествия:

- Едь, едь, шеф! Это уже асфальт.

Впервые от Адрара под нашими колесами цивилизованное дорожное покрытие.

Через полчаса мы уже сражаемся с душами в гостинице города Мопти. Встретиться с нами пожелали и тучи комаров. Жаркая сырость из вод Бони буквально невыносима. Паршивое самочувствие еще более усиливается воспоминаниями о Пейрусе. А ведь мне прийдется оставаться здесь на время, необходимое для завершения продажи последнего тягача.

С клиентом я встречаюсь уже на следующий день. А потом уже только шатаюсь с парнями по городу, чтобы показать им пироги. На рынке, между куч плодов манго, разгружают машину. Чуть подальше стоит другой грузовик. Африканская транспортная система начинает развиваться. В Нигерии начал производство грузовичков по лицензии "Мерседес", применяя детали, отбракованные западными монтажными линиями. Вскоре бывшие в употреблении автомобили перестанут быть такими привлекательными для африканских покупателей. А тут еще появилось и японское оборудование: новенькое, крепкое, и цены сходны с моими.

***

Вечером врубаю клаксон перед воротами собственного дома в Сегу, и Ахмед, пожилой тамачек, приходит открыть их. Шесть грузовиков закатывается во двор.

Нет, как здорово снова вернуться домой! Я пригласил всех, в том числе Ахмеда и Кару. Остальные помощники распрощались с нами в Мопти. Так что комнат хватает для всех.

Клиент, с которым мы договаривались на покупку шести грузовиков, приходит на следующий день, чтобы дать мне окончательный ответ. Это молодой негр в коричневом костюме богача. Он носит позолоченные очки и разговаривает на слишком уж изысканном французском языке, характерном для образованных туземцев. При этом он объясняет, что его личный колдун, изучив куриные внутренности, однозначно заявил, что сейчас неподходящее время для покупки.

- И в подобных обстоятельствах, месье Чарли, надеюсь, что вы все поймете правильно, и нам удастся отложить нашу финансовую операцию до лучших времен.

Я все понимаю исключительно правильно и выбрасываю этого кретина за двери.

После этого мы изучаем все возможности продажи. К сожалению, у нас нет никаких альтернатив для продажи машин в Сегу. Нужно ехать в Верхнюю Вольту, чего мне совершенно делать не хочется, потому что окрестности Бамако, расположенные дальше к северу, я избегаю, как только могу. С тяжким сердцем приходится отказываться от приличной суммы наличными.

В Сегу мне знакомы многие водители грузовиков, которые работают у перевозчиков и надеются когда-нибудь заработать на собственные машины. Собираю наиболее симпатичных мне и предлагаю им кредит - слово, которого на этом континенте никто не произносит.

В стране Берег Слоновой Кости перевозчик может заработать миллион малийских франков на одной только поездке, длящейся неделю. И этого вполне достаточно, чтобы обеспечить мне участие в доходах в качестве оплаты. Просто-напросто выплата будет сделана позднее, вот и все. Одновременно это позволяет мне войти в среду перевозчиов, где, даст бог, удасться тоже неплохо позаработать.

У нас остается один грузовик, и Джеки, в порядке исключения, едет продавать ее в Бамако. Возвращается он через два дня, без бабок и без машины. В последней отказала коробка скоростей. У самого же Джеки приступ малярии. Чувствуя приближение горячки, он разместил грузовик в относительно безопасном месте, чтобы как можно скорее вернуться и грохнуться в постель. Мне вся эта история никак не нравится. Не люблю я, когда какая-либо из моих машин выходит из под моего личного контроля, опять же, меня беспокоят мелкие неприятности, начинающие множиться под конец этой всей операции.

У Джеки не было выбора. Едва он успел рассказать мне, что стряслось, как тут же упал на кровать с горячкой, которая продолжалась два дня. Пока он приходит в себя, я провожу долгие часы с ним и его лысой шавкой, которая, по мере подростания все сильнее открывает свое истинное происхождение. И как и всякий раз, когда ничего другого для работы нет, мы говорим про гонку.

Старт в пустыне, на широте Адрара. Цель находится в Мопти, в двух с половиной тысячах километрах ниже. Все соревнующиеся едут на "пежо 404, имея сзади двухсотлитровую бочку. Идея состоит в том, чтобы ехать как можно быстрее и опередить всех.

И разрешены все трюки и штучки.

Единственным ограничением будет запрет владения огнестрельным оружием. Как только эта идея пришла к нам в головы, я тут же знал, чтобы без особого труда наберем сумасшедших со всего света, которые захотят выйти на старт в этом соревновании. Первые же объявления принесли кучу отзывов. Мы планировали, что будет сто участников, и на сегодня у нас имеется два десятка кандидатов, которых привлекают сильные впечатления и куча бабок в качестве награды.

Каждый участник выплачивает две с половиной тысячи баксов в рамках вступительного взноса. Наградой победителю будет весь этот пул.

А победителем стану я. Ведь мы, естественно, будем мошенничать. Я знаю пустыню достаточно хорошо, чтобы приготовить конкурентам самые невероятные ситуации. Благодаря сотрудничеству с местными чиновниками и знанию сложностей местности, я всегда могу устроить, чтобы они заблудились, или же обеспечить для них приличную порцию надлежащих им незабываемых впечатлений.

Мысль о сотне машин, на полном газу несущихся через песчаную равнину, переполняет меня радостью. Если и осталось какое-то приключение, которое я еще не испытал, то это именно оно.

***

Тем временем, нужно собирать бабки, и у нас не остается ничего другого, как только вооружиться терпением. И такие вынужденные каникулы мне совсем не нравятся.

Большую часть времени провожу в саду, где слушаю музыку, курю марихуану и объедаюсь с остальными жареной бараниной. Среди моих занятий следует отметить и то, что я занимаюсь обустройством сада. И вот сейчас я удобно сижу в белом легком костюме, наблюдая, как пятьдесят человек перекапывает мой громадный садовый участок.

Вокруг меня сидят мои люди и тоже присматриваются к тому, как идут дела. Они накупили себе новых вещей, пользуясь совершенно смешными местными ценами. Особенно импозантно выглядит Капоне. Он приобрел себе сапоги из крокодиловой кожи, ремень из того же несчастного пресмыкающего и бумажник из неизменного крокодила. На мизинце он носит золотую печатку, ну и, естественно, чтобы дополнить картинку, золотую цепочку на запястье. В печатку он приказал вставить небольшой однокаратовый бриллиант, который я предложил ему из личного собрания. Сидя рядом со мной, он каждые две минуты дышит на свой бриллиант и потирает его о лацкан, а в перерывах тренируется в покачивании цепочкой. Время от времени он хохочет или же рассказывает какой-нибудь анекдот.

Все расслабились, отдохнули, и весь дом переживает просто громадную потребность в "бум-бум". Все, но только не я. Несколько баб, которых я удовлетворяю ежедневно, мне совершенно хватает. Но вот романтической любви мне и не хватает.

***

В связи с этим высылаю Ахмеда и Кару за Радижах, ведь именно ради нее я и приказал начать все эти раскопки.

Исключительно из-за Радижах мне хочется, чтобы тут было зелено, чтобы тут был газон. А для этого необходимо перекопать и размять всю эту засохшую красную почву. Тридцать метров в длину, почти столько же в ширину и метр в глубину - поэтому пять десятков типов пашут без остановки.

При этом они разбрасывают навоз - много и очень хороший, судя по цене, которую я за него заплатил. После этого они, склонившись, садят траву, стебелек за стебельком. Траву я купил у типа, занимающегося "развитием, взаимопомощью и сельским хозяйством" или чем-то подобным. Мне хотелось иметь траву, которая бы через пять дней выглядела очень хорошо. Восхищенный подобной оказией, он нашел мне такую, очень дорогую и самого великолепного качества.

Впрочем, на счета я едва лишь глянул. Это дело Шотара, я только плачу. Единственное, чего мне хочется - это газон, быстро, спокойно, в английском стиле, но никак не мой окруженный забором шматок пустыни.

***

Джеки уже встает, и теперь он прохаживается по саду чо своим зверем. В конце концов, ему пришлось признать, что его зверь - это нечто совершенно отвратительное, лысое, дерьмового цвета, худющее, вонючее, короче, что это и вправду шакал. Но он его не выкинул, потому что животное очень похоже на Шотара.

Самюэль Граповиц рассказывает мне о своих разочарованиях после пары дней самых тщательных исследований:

- Нет, Чарли, понимаешь, это же совсем не настоящие женщины.

Хуй без пизды с другой стороны - это нечто совершенно проотиворечащее природе.

Я гляжу на пейзаж, на газон, который уже на вид густой, и который я приказываю поливать каждый вечер. Целый караван мулов поставляет мне воду из протекающей неподалеку реки. Гляжу на Нигер, блестящий среди сожженной земли, и на чудесное свежее пятно, образованное моим садом.

И подумать только, я тут семь потов спустил, чтобы устроить божественный уголок, а этот гад портит мне его, запустив своего отвратительного шакала.

- Понимаешь, Чарли, ну нельзя же вырезать женщине клитор. Ни в какой стране. Это же дикари.

Я запланировал для него утешительное путешествие через Рио и Бангкок и дал средства, необходимые для реализации мечты. И теперь Самюэль Граповиц поедет показывать своего малыша самым прекрасным в мире женщинам.

Решение Самюэля послужило сигналом и для других. Индейцу загорелось вернуться к жене. Джос с Капоне тоже заскучали по родине.

И вот в одно прекрасное утро всех их перед воротами поджидает такси, чтобы отвезти в Бамако, каждого на свой самолет. Капоне чрезвычайно тронут и пытается ускорить отъезд, чтобы скрыть это.

- Но ведь ты же заедешь за нами, Чарли? Не забудешь?

Самюэль Граповиц кладет руку на сердце.

- Спасибо, Чарли, благодарю тебя.

- Всегда рад услужить.

***

Наши черномазые приятели дают несколько возможностей поржать. Как-то днем, во время прогулки, лично видим хохму из старинного мультика. Сидящий высоко на дереве тип подпиливает ведку, на которой сиит.

- Спорю на сотню баксов, что парень грохнется.

Ни Джеки, ни Шотар со мной не соглашаются. Наш бухгалтер считает, что тип вовремя сориентируется.

- Сто баксов.

- Договорились.

Дожидаемся до самого конца. Громкий треск, и ветка вместе с мужиком падает прямо к нашим ногам. Негр поднялся, потер лоб, улыбнулся нам, после чего поднял пилу и снова полез на дерево.

Нет, эти люди всегда будут удивлять меня.

Вечерами, когда крутят фильмы карате, сеансы в местном кинотеатре особенно забавны. Меблировка внутри ограничена до минимума, а киномеханик никогда не слышал о правильной последовательности частей.

Вся привлекательность походов в кино состоит в драке, которую ведут друг с другом подражающие каратиста зрители, чтобы собрать все те монеты, которые я разбрасываю по окончанию фильма.

Понятное дело, никто и не собирается смягчать удары, наносимые ребром ладони. Парни месят один другого, издавая при этом дикие вопли, и дело первой кровью не заканчивается. У нас с Джеки имеется любимое местечко, невысокая стенка сбоку, откуда мы можем все вдеть и делать ставки.

Нет, эти люди и вправду другие.

***

Джеки чувствует себя получше, и мы вместе едем в Бамако, чтобы покончить вопрос с грузовиком. На следующий же день после нашего приезда у гостиничного администратора нас ждет повестка. Комиссар полиции, женщина, желает нас видеть в своем бюро. Полиция в Бамако мне неизвестна, и я решаю идти. Чиновники администрации, особенно полицейские, очень легко оскорбляются и заслоняются предписаниями, по отношению к которым простой человек просто бессилен.

Полтора часа ожидаем в маленьком холле главного комиссариата. По центральному дворику шастают полицейские, добавляя путаницы царствующему здесь балагану. Во всех углах сидят какие-то гражданские. Какие-то женщины продают шашлыки и напитки. Когда мне надоело ждать, прошу охраннику, чтобы тот сообщил комиссарше о нашем приходе.

- Я перевозчик, и у меня неприятности с грузовиком. Мне нужно поехать в Сегу. Через пару дней вернусь.

Через несколько часов, в гостинице, нашу сиесту прерывает грохот в двери. Это полиция, пятеро мусоров с пистолетами в руках. Некто типа сержанта командует всей операцией.

- Мы пришли вас арестовать.

- За что же?

- Вы захотели уйти от справедливости. У меня приказ о вашем аресте.

Мне не хочется болтать впустую, и я сдаюсь.

- Пошли, Джеки, посмотрим, чего от нас хочет мадам комиссар.

Внизу нас ожидает старенький "лендровер". Мы тут же отъезжаем, после чего, метров через двести, машина ломается. Остаток дороги проходим пешком, в сопровождении мусоров, при этом нас сопровождают оскорбления пацанвы и заинтересованные взгляды прохожих. В комиссариате мы направляемся в сторону бюро, где проторчали все утро. Сержант что-то кричит по-своему, и трое полицейских встают у нас на пути. Ладно, идем к другому зданию.

Как только мы входим в комнату, до меня тут же доходит, что все дело более тухлое, чем мне казалось вначале. Малюченький столик завален пакетами и беспорядочно брошенной одеждой. За столом сидят какие-то типы, перед ними раскрытая книга.

Это арест.

Поворачиваюсь к Джеки и предупреждаю его по-испански:

- Внимание. Держи ухо востро.

Нас хотят посадить за решетку. За нашими спинами пять вооруженных типов, плюс эти, с книгой. У нас ни малейшего шанса.

- Отдайте нам свои личные вещи.

- Зачем? Я хочу видеть комиссара.

Мужик вопит, чтобы мы не усложняли ему работу, "сержант" делает шаг вперед. Они ничего не желают слышать, у них есть приказ. Вытаскиваю из ботинок деньги. Джеки делает то же самое. Выкладываем на стол двести тысяч франков, наш небольшой запас на развлечения. Кучка банкнот возбуждает жадность. Сержант предлагает мне не вписывать деньги в реестр.

- Положим их в конверт, напишешь на нем свое имя, и всех делов.

Несмотря на отсутствие доверия к их долбаным официальным документам, я диктую писарю, что он должен записать в книгу. Помимо денег имеется золотая пряжка от моего ремня, наши цепочки и небольшая золотая пластинка в виде подкладного листа, которую я ношу в качестве медальона. Снимать все это перед присутствующими обезьянами - это истинная пытка.

Нас выпихивают из комнаты и под усиленным эскортом ведут в самый конец двора. Мы босиком, без поясов, совершенно безоружные. Здание представляет собой длинный павильон с жестяной крышей. Единственное отверстие наружу - это окошечко в двери. Оттуда несет смрадом.

- Погоди. Я хочу встретиться с комиссаром. Отведи меня к комиссару.

- Она уже ушла.

- А когда вернется?

- Завтра утром. Тогда она тебя вызовет.

Сержант отодвигает засов. Нас впихивают в средину, вонь запирает дух в груди - это какой-то животный запах, плотный, к тому же здесь царит невероятная сырость, из-за которой мы тут же обливаемся потом. Мы очутились в жаркой и вонючей печке.

Темнота абсолютная, не видать абсолютно ничего, но здесь находятся люди, причем, их очень много. Как только мы входим, то сразу же натыкаемся на толпу, сформированную в плотную очередь, толпу стоящих людей.

Глаза наконец-то привыкают к темноте. Повсюду передо мной головы негров, одна рядом с другой, блестящие глаза, какие-то отблески еще, но больше не видно уже ничего. И на целом теле чувствуешь прикосновения.

Мое первое инстинктивное желание - это распихивать всех и бить им рожи, лишь бы только отодвинулись. Сред этого множества голов вдруг раздается чей-то голос и приветствует нас. Я перестаю боксировать во все стороны. Похоже, что это никак не поможет. Здесь нас слишком много, чтобы дать место, опять же, никто нам ничего плохого не желает.

Другой голос, такой же спокойный, поясняет, что дышать нужно через отверстие в двери, столь долго, когда находишься рядом.

А потом уже не твоя очередь. Нужно ждать.

Вдыхаю в себя глотки воздуха. Через пару минут слева толкают, нужно отодвигаться.

Как только отходишь от окошка, сразу же начинаются трудности с дыханием. Воздух испорчен, он жжет и пропитан невыносимым смрадом. Я весь промок, чувствую, как пот стекает мне на ноги. Джек ниже ростом, он сразу же теряется среди негров, и ему намного хуже. Волосы прилипают к голове, а лицо истекает потом.

Я начинаю видеть уже значительно лучше. В этой каморке с металлической крышей стоят молодые, старики, разные. Стаскиваю рубаху и выжимаю - течет струйка влаги. А ведь мы здесь не пробыли и часа.

Кошмарная история!

***

Мы постепенно перемещаемся. Каждые две-три минуты толпа сотрясается, и каждый передвигается на пару шагов. Пора, чтобы и другие подышали возле окошка.

Какое же это удовольствие, вдохнуть глоточек свежего воздуха! Только моя очередь еще не скоро. Я все так же истекаю потом. Наверное, бывают более жаркие дни, когда здесь падают трупы.

Чтобы обмануть нарастающий испуг, пытаюсь поговорить с соседями. Совсем еще недавно я их отталкивал, но в одиночестве здесь никак не выжить. Поэтому поболтать желают все. Каждый рассказывает, за что здесь очутился. У первого типа, с которым я разговорился, был долг в размере тысячи центральноафриканских франков, то есть, четыре доллара. За это он проведет здесь двадцать дней. Другой парень должен провести в этом аду целый месяц. Третий торчит здесь уже неделю. Не могу в это поверить.

Как они здесь выдерживают, как вообще остаются живыми? Один из заключенных рассказывает о себе. Чем больше я слушаю, тем более опасной кажется мне ловушка, в которую мы попались. Мужики находятся здесь по самым невероятным причинам. Один плохо исправил машину местного мусора, второй выставил властям слишком крутой счет, третий ударил двоюродного брата полицейского. Некоторые вообще не знают, когда отсюда выйдут.

***

Это кошмарный сон. Это истинный средневековый подвал. Никаких законов нет, царствует сплошная глупость. Нет, кровь из носу, нужно, чтобы эта комиссарша пришла и вытащила нас отсюда.

По мере того, как выслушиваю истории, узнаю пару практических мелочей, столь интересных, как и все остальное: едк приносят сюда члены семей. Если никто не прийдет, то нечего и жрать. Все очень просто!

Заключенных выпускают раз в день, утром, на десять минут, тогда же можно отлить и высраться. Если кто-то не выдерживает и накладывает кучу на месте, тогда вонь усиливается. Все вокруг меня смердят. Точно так же, как Джеки и я, они обильно потеют. Запах пота кислый, его трудно выносить долго.

Наконец-то, через сколько-то там часов, приходит моя очередь подышать у окошка. Я от него буквально в метре, когда стоящий снаружи мусор подает находящемуся у двери парню самокрутку с травкой. Работаю локтями, подтягивая за собой и Джеки, чтобы подобраться к счастливчику. Тот не выпендривается, и дает затянуться и нам. Хорошая травка делает наше положение чуточку более сносным.

Этот ад устроен с мыслью об африканцах. С тех пор, как я нахожусь на этом блядском континенте, меня не раз и не два изумляла моральная и физическая стойкость здешних обитателей. Они сильные, чертовски стойкие, они одарены удивительной способностью сносить все удары судьбы, волей к выживанию, причем, без какого-либо бунта. Именно поэтому сотни лет назад они позволили превратить себя в рабов. В этой тюреге они-то выжить еще могут, но не двое белых, которые страдать никак не любят. Не знаю, прийдет ли сюда мадам комиссар, но мы выйти отсюда просто обязаны.

Когда все упали, где стояли, чтобы забыться во сне, усаживаюсь рядом с Джеки на чем-то вроде узенькой лавки под стенкой. Мы оба мокры, одежду тоже хоть выжимай. Травка немного отупила нас, и это хорошо. Мы разговариваем лишь затем, чтобы сохранить внутренний покой. Так, болтаем о том, как прийдет комиссарша и освободит нас с извинениями, только никто в это уже и не верит.

- Джеки, еще один день мы просто не выдержим. Сдохнем.

- Это точно.

- Самое главное, вырваться отсюда. Пускай нас даже и посадят под замок, но лишь бы в другом месте. А потом уже можно будет подумать, как отсюда вырваться. Здесь мы этого сделать не сможем.

У меня имеется идея. План очень простой, но я рассчитываю на глупость африканских полицейских, так что дело может и выгореть.

- Джеки, ты сыграешь главную роль. Завтра, когда нас выпустят, ты должен упасть. Притворяйся, что у тебя сердечный приступ, потеря сознания, все что угодно. Самое главное, что ты падаешь на землю и не можешь двигаться. Здешние мусора - это придурки и хамы. Я постараюсь их убедить, что нам с тобой очень тяжко. Если мне удастся их обеспокоить, нас поместят в другом месте.

Джеки соглашается, и оставшееся время мы проводим, оговаривая все подробности плана действий.

***

На Джеки всегда можно положиться. Лично я доверяю ему на все сто процентов. Он прекрасно сыграет свою роль. Был один такой момент в его жизни, когда ему пришлось притворяться сумасшедшим. Его завернули в смирительную рубашку, и клопы со всей камеры приходили греться между его ногами и ягодицами. Парень выдержал. Джеки у нас твердый тип. Через пару месяцев он сделался самым лучшим моим другом. И всегда поддерживаем друг друга в нескольких самых основных вопросах.

- Если завтра не удастся, вырубаем парочку мусоров, и да поможет нам Аллах! Лучше умереть в драке, чем сдыхать сдесь.

***

Ночь кажется бесконечной. Мы готовы, возбуждены мыслями о предстоящей операции, только окружающих условий это никак не смягчает. Мы литрами теряем воду, слабеем, все продолжается крайне долго.

Наконец около восьми двери открываются и постепенно все выходят на ежедневную десятиминутную прогулку.

Сейчас все должно произойти. Джеки выходит из дверей.

- Я ставлю на тебя, Джеки.

Кривая усмешка.

- А я на тебя.

Пошли.

Заключенные держатся в группе, в паре метров от тюрьмы. Двое мусоров остается у двери, трое окружило группу. У одного имеется оружие. Если все пойдет наперекос, брошусь вначале на него.

Джеки падает.

Его падение - это само совершенство. Совершенно неожиданно под ним подгибаются ноги, и он падает всем телом, лицом на землю. Я же опираюсь на бочку, с такой рожей, как будто мне не хватает воздуха. Притворство мне удается без какого-либо труда. Думаю, что видок у меня еще тот. Остальные заключенные, увидев, что Джеки потерял сознание, отходят, другие махают стражникам. Стоящие у двери полицейские увидели точно. Мой, тот что с оружием, тоже не мог не заметить падения моего дружка, который сейчас даже не шевелится.

И ничего не происходит.

Никто из этих сукиных детей даже пальцем не пошевелил. Падаю на свою бочку. Лежащий на земле Джеки даже не дрогнул. Держись, браток, ведь они, черт подери, что-то сделать должны. Не двигайся.

Стоящие у дверей мусора махают заключенным. Прогулка закончилась. Наконец-то что-то происходит. Медленно, совершенно пассивно, заключенные возвращаются в камеру, без особой спешки, но и без признаков бунта. Картинка самая печальная. Вооруженный стражник подходит к нам. Теперь мы одни на всем дворе. Второй негр подходит к Джеки, обходит и носком ботинка страшно бьет его под ребра.

Ах ты блядская сволочь! Сука!

Он еще раз обходит Джеки. Второй пинок.

Второй раз сука!

Джеки даже не шевельнулся. Специалист по пинкам пялится на меня: взгляд неподдельно кретинский.

- Что думаешь, хер собачий. Или тебе кажется, что разбудишь его?

В мои глаза уставилась вся его африканская тупость. Можно почти что услышать, как шевелятся шестеренки в его мозгах. Формулировка вопроса занимает у него несколько минут:

- Что это с ним?

Я обращаюсь к вооруженному, похоже, что он не такой идиот.

- Слушай. Мы, белые, к такой тюрьме не привыкли.

Подходят и другие. Теперь вокруг меня их все пятеро. Продолжаю объяснять моему, который внимательно меня слушает.

- Вот такая тюрьма, это нехорошо. Понимаешь? Слишком тяжелая для нас, для белых. Мы там умереть.

Тот кивает головой. Ага, уже какое-то начало. Но другой, низкорослый и какой-то высохший урод, начинает кричать:

- Как это нехорошо? Для других хорошо, значит и для тебя хорошо.

Отъебись. Поворачиваюсь к своему.

- Мы не такие сильные. Много меньше сильные. Понял? Не такие мы сильные, знаешь?

- Да, менее сильные.

Ага, у нас прогресс. Но второй продолжает саботировать мои усилия.

- Тюрьма хороша для всех. Все одинаково, у нас равенство.

Не обращаю на него внимания и не спускаю глаз со своего полицейского.

- Я чувствовать себя не хорошо. Он потерял сознание. Понимаешь? Больной.

- Так, больной.

- Если мы туда вернемся, он умрет. И ты будешь отвечать.

По лицу мусора пробегает гримаса паники. Крикливый что-то вопит ему на местном диалекте. Я продолжаю настаивать.

- Ты ответственный. Ответственный, это есть нехорошо. Ответственный!

Тот дает знак крикливому замолчать, потом чешет голову, пузо, яйца и решает:

- Вот этого нужно занести туда. Он больной.

Двое полицейских поднимает Джеки, и нас ведут в направлении небольшого домика, отделенного от всего комиссариата. Там мы входим в помещение, нечто вроде рекреационного помещения, объединенного с рабочими кабинетами, и оставляют на месте.

- Джеки.

Тот открывает глаза, осматривает не слишком привлекательное, но все же нормальное окружение, и реагируем мы совершенно одинаково.

- Фу!

***

Мы выдрали для себя относительную свободу передвижения, но следующие девять дней нам чертовски скучно. Еще мы получили назад свои ботинки и немного денег на жизнь.

Вся комната и столы покрашены лущащейся зеленой краской. В углу пожелтевший умывальник с краном, в котором давно уже нет воды. Чтобы напиться или умыться, нужно идти к крану во двор. Наши кровати - это обычные нары с дырявой противомоскитной сеткой. Нам не остается ничего другого, как только присматриваться к зрелищу, которым является сам комиссариат.

Маленького старикашку обвинили в краже ореков. Двое мусоров заставляют его проглотить орехи вместе со скорлупой. Затем один из них садится на стоящего на четвереньках старика и, подгоняя его ударами по шее, приказывает везти его к двери камеры, за которые и впихивает несчастного пинком.

Нет, эти люди совершенно другие. Мы покупаем себе еду во дворе. В кабинетах рядом с нашей комнатой работают исключительно инспекторы в гражданском. Они точно такие же злые и тупые, как остальные, но по отношению к нам ведут себя нормально. Мы даже начинаем навязывать дружеские отношения, чтобы подкупить их и пользоваться мелкими услугами.

Полицейские забавляются, как только могут. У них имеются шашки, и они разыгрывают длиннейшие партии. Вместо потерявшихся шашек у них пробки от кока-колы. Проигрывать они совершенно не умеют, и после кажой партии проигравший вытаскивает заключенного из камеры, чтобы избить его с целью разрядить свою злость.

Нет, они совершенно не похожи на насю

В конце концов, нам сообщают, что сегодня утром мы встретимся с мадам комиссаром. Для нас это означает конец наших бедствий. Мы сможем объяснить наше дело. Если даже какие-то проблемы и будут, то нам удастся поморочить голову этой самке. Ведь не остнется же она равнодушной к нашим мужским достоинствам.

Фурия, впустившая нас в свой кабинет, тут же лишает нас всяческих иллюзий. Это негритянка лет около тридцати пяти. Тело у нее даже ничего. Вот лицо оценить сложно, потому что оно искажено гримасой гнева.

Джеки и я переглядываемся друг с другом. Мы оба освежились, более-менее почиститлись. Но с этой дурой у нас нет ни малейшего шанса, ведь пизды-то у нее нет. Делаю Джеки знак, как будто орезаю себе указательный палец. Тот понял и кивает.

- Что это еще за жест?

- Ничего, мадам, не обращайте внимания. Мы вас внимательно слушаем.

И она продолжает говорить. Следствие началось с грузовика, припаркованного в Бамако. Потом она доходит до Интерпола, по дороге вспоминая о значительном списке самых различных преступлений. Эта длительная литания бекссмысленной лжи подтверждает то, чего я давно уже опасался. В тюрьму мы попали по причине моих врагов, которые подкупили комиссара либо принадлежат к членам ее семьи. Мы вежливо выслушиваем до конца и возвращаемся к себе в комнату, чтобы тут же начать действовать.

Мы пообещали кучу денег одному из инспекторов за то, что он передаст письма. В Бамако я знаю парочку бывших министров и бывшего представителя страны в ООН. Джеки пишет французскому консулу и Шотару.

Никто из моих "приятелей" не отвечает, и мои опасения подтверждаются. Меня поставили под прицелом, и Мали уже перестала быть дружественной страной, которой была до сих пор. Джеки за то получил ответ от консула; вскоре он даже приходит проведать нас в комиссариате.

Это старый дипломат, еще времен Колониальной Службы, алкоголик, милый, но мало в чем полезный нам сумасшедший. Он соглашается с нами относительно юридической ценности обвинений, выдвинутых со стороны комиссара. Ему достаточно сказать пару слов, и мы могли бы выйти на свободу. Но нам приходится ждать еще три дня, пока толстяк решился постучать в нужные двери, чтобы войти в них и убедить кого нужно. И наконец, в сопровождении консула, мы эту дыру покидаем.

***

Возвратившись в Сегу, мы подбиваем бабки с охваченным паникой Шотаром. Я прекрасно понимаю, что перегнул палку. Наши последние несчастья - это звоночек. В Мали мы оставаться уже не можем. Время кончать с этим приключением, я вытянул из него все, что только было можно. Слишком велика опасность для нас. Если после многих лет приключений я до сих пор жив и нахожусь на свободе, то это потому, что всегда знал, когда следует отойти в сторону.

Самым простым решением было бы выехать в Вагадугу и ожидать там Шотара. Этот последний должен будет собрать бабки, принадлежащие нам в рамках выплаты кредита. Джеки со мной не соглашается.

- Африка мне осточертела.

Ему не нужно много времени, чтобы меня убедить. Да, я сражался, как обычно устраивал бардак, по-своему помогал олюдям, попробовал все здешние удовольствия. И теперь я уже пересытился.

Джеки вытаскивает географический атлас и, закрыв глаза, тыкает пальцем в карту мира.

- Центральная Америка.

Мы забираем всю наличность, приказав Шотару ждать здесь остальных денег, чтобы присоединиться к нам позднее. А потом мы смываемся, чтобы устраивать бардак в каком-нибудь другом месте.

Никакой гонки по пустыне не будет. Мне жалко лишь Радижах.

Мы с Джеки еще много лет были вместе.

Капоне и Джос направились своим курсом.

Альбана слишком увлекался спиртным, и, в конце концов, от него же и умер.

Расизм Индейца оказался пророческим: возвратившись домой, он застал жену с каким-то африканцем.

Шотар удрал со всеми деньгами. Шакал!

Мне рассказывали про идальго, умершего от передозировки героина, который мотался по Азии и дудел в старую трубу.

1 - Не двигаться, это наше дело (англ.)

2 "Четыреста ударов" - название фильма Франсуа Трюффо о судьбе репатриантов из Алжира, вернувшихся во Францию после волнений в Алжире прим. перев.