«Планировщики»

Рей остановилась у стены с односторонне прозрачным стеклом, наклонилась и посмотрела на запертого в клетке молодого гиббона. Дарин разглядывал её с горькой гримасой на лице. Через минуту она выпрямилась, сунула руки в карманы лабораторного халата и с невинным, лишённым всякого выражения лицом пошла в его сторону по узкому проходу между рядами клеток.

— Ты продолжаешь считать, что это жестоко и безнадёжно?

— А вы, доктор Дарин?

— Почему ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?

— Это тебя раздражает?

Он пожал плечами и отвернулся от неё. Взял свой халат, небрежно брошенный на стул, натянул его на голубую спортивную рубашку.

— А как поживает малыш Дрисколл? — спросила Рей.

Он на мгновение замер, но сразу расслабился.

— Так же, как неделю или год назад. И так будет до самой его смерти, — ответил он, по-прежнему стоя спиной к ней.

Открылась дверь, и заглянуло крупное добродушное лицо.

— Ты один? — спросил Стю Эверс, окидывая взглядом помещение. — Мне показалось, что я слышал голоса.

— Я говорил сам с собой, — ответил Дарин. — Комитет уже закончил совещаться?

— Вот-вот закончит. Доктор Якобсен держит всех своих пульверизатором против аллергии. — Он на мгновение заколебался, внимательно глядя вдоль рядов клеток. — Тебе не кажется, что человек, не выносящий запаха обезьян, должен заниматься другими исследованиями?

Дарин оглянулся, но Рей уже исчезла. Что это было на сей раз? Вопрос о малыше Дрисколле, основа существования всего проекта? Интересно, есть ли у неё собственная жизнь вне лаборатории?

— Я буду на улице. — Он прошёл мимо Стю и вышел прямо в бешеную зелень лесов Флориды.

Какофония звуков обрушилась на него уже при первых шагах. На пятнадцати гектарах леса, используемого институтом, жило четыреста шестьдесят девять обезьян. Каждая из них пищала, выла, пела, ругалась или каким-то иным образом давала знать о своём присутствии. Дарин откашлялся и направился в сторону корраля. «Счастливейшие обезьяны мира», — так написала о них одна газета. «Поющие обезьяны», — сообщил подзаголовок. «Обезьяны, принимающие таблетки мудрости», — информировала самая предприимчивая из газет. И только в одной статью озаглавили: «Невероятная жестокость».

«Корралем» называли полтора гектара старательно распланированных и ухоженных джунглей, огороженных десятиметровой высоты стеной из гладких пластиковых плит и накрытых сверху прозрачным куполом. В пластиковых ограждениях размещались окна из одностороннего прозрачного. стекла. У одного из них стояла небольшая группа людей — это и был комитет.

Дарин заглянул через одно окно вовнутрь ограды. Гелиос и Скиппер с довольными минами искали друг у друга несуществующих блох, Адам ел банан, а Гомер лежал на спине и от нечего делать почесывал нос пальцами то одной, то другой ноги. Несколько шимпанзе собрались у фонтана. Они не хотели пить и только время от времени нажимали на педаль, глядя на струю воды и погружая руки или лица в полную миску. Дарин присоединился к группе, где был и доктор Якобсен.

— Добрый день, миссис Белботтом, — вежливо сказал он. — Вы знаете, что потеряли юбку? — Затем он обратился к майору Дормаусу: — О, майор, скольких врагов забили вы сегодня насмерть своей красивой жёлтой тряпкой? Я вижу, вы привели с собой профессионального подсматривателя. — Он вежливо улыбнулся прыщавому молодому человеку с фотоаппаратом: — Снова истории в газетах, на этот раз со снимками?

Прыщавый юноша переступил с ноги на ногу, не зная, что делать с аппаратом. Майор кипел от ярости, а миссис Белботтом ползала на коленях по кустам в поисках своей юбки. Дарин вдруг быстро заморгал: ни на ком из них не было одежды. Он повернулся к окну: шимпанзе как раз заканчивали накрывать на стол, выставляя чашки китайского фарфора и серебряные блюда, полные бутербродов. Все были в ярких рубашках и платьях, а Гортензия даже носила на голове чудовищных размеров соломенную шляпку бледно-зелёного цвета. Дарин, борясь с приступом смеха, прислонился к ограждению.

— Растворимая рибонуклеиновая кислота, — говорил доктор Якобсен, когда Дарин наконец пришёл в себя, — сокращенно рРНК. Таким образом, от примитивного начала, когда кормили червей телами их дрессированных сородичей, передавая тем самым условные рефлексы, мы перешли к методам несравненно более утончённым. В настоящее время мы берём у дрессированных животных частицы рРНК, вводим их обычным особям и наблюдаем результаты.

Молодой человек непрерывно снимал доктора Якобсена. Миссис Как-Её-Там стиснула губы в тонкую линию, старательно записывая каждое слово. Шляпка отбрасывала на её лицо зеленоватую тень, а обтягивающее бедра жёлто-красное платье, освещённое под определённым углом, казалось, извивалось и шевелилось. Дарина пленило это зрелище. Миссис Как-Её-Там было лет шестьдесят.

— …моего коллегу, который предложил проведение экспериментов именно в этом направлении, доктора Дарина, — закончил Якобсен, и Дарин слегка поклонился. Он прослушал, что успел сказать о нём Якобсен, и потому решил подождать вопросов.

— Доктор Дарин, это правда, что вы берёте эту субстанцию и у людей?

— Даже просто почесавшись, вы теряете часть «этой субстанции», — ответил Дарин. — Точно так же при каждой царапине. Она находится в каждой клетке вашего тела. Действительно, иногда мы берём пробы крови людей.

— И вводите её животным?

— Иногда. — Сейчас он ждал очередного, неизбежного вопроса и думал, как на него ответить. Якобсен как-то говорил им, что делать в такой ситуации, но Дарин не помнил из этого ни слова. Вопрос не прозвучал. Миссис Как-Её-Там выступила вперёд и заглянула в окно.

Дарин внимательно смотрел на неё: она сосредоточилась на находящихся внутри ограды шимпанзе.

— Слушаю вас? — Он заговорил первым. Женщина по-прежнему не смотрела на него.

— Но зачем? Зачем всё это? — спросила она сдавленным голосом. Прыщавый парень всё ближе подбирался к другому окну.

— Ну что же, наша теория весьма проста, — ответил Дарин. — Мы считаем, что нашли способ повысить способность обучаться у особей почти любого вида. График получения знаний имеет обычно упрощённую форму: на одном его конце те немногие, кто учится очень быстро, на другом те, для кого это представляет затруднение, в центре — остальное большинство. Как показывают наши эксперименты, мы в состоянии повысить способность обучаться этих двух последних групп, причем в таком объёме, что они догоняют самых перспективных особей их контрольных групп, не охваченных нашими опытами…

Никто его не слушал, впрочем, это не имело никакого значения. Позднее они получат специально приготовленное для них описание всего эксперимента написанное простым языком, без сложных терминов и растянутых фраз. А пока все разглядывали шимпанзе.

— Трижды повернулись мы на пятках, и дух завладел синими глазами девушек, — сказал он. Один из членов комитета уставился на него.

- Эффект достигается независимо от того, вводится это через вену или рот, — продолжал Дарин, и потный тип снова повернулся к окну. — Каждое утро уколы, старательно планируемая диета, планы, планирующие планы для следующих планов…

На сей раз на него подозрительно посмотрел Якобсен. Дарин умолк и закурил. Женщина с волнующими бедрами отвернулась от окна, лицо её было красным.

— Мне хватит того, что я видела, — сказала она. — Здесь очень жарко. Можно ли теперь взглянуть на лаборатории?

В здании Дарин передал посетителей Эверсу, а сам неторопливо вернулся на своё место перед ограждением. Он улыбнулся, заметив в глубине «корраля» гордо расхаживающего Адама; шимпанзе не обращал ни малейшего внимания на Гортензию, которая, совершенно сбитая с толку, раскачивалась рядом на ягодицах. Дарин помахал Адаму, а затем, тихо насвистывая, вернулся в свой кабинет. В час должна приехать миссис Дрисколл с Сонни.

Сонни Дрисколлу было четырнадцать лет, рост его составлял метр семьдесят пять, а вес шестьдесят пять килограммов. Его санитар весил сто пять кило и имел рост сто восемьдесят пять. Когда Сонни было двенадцать лет, он сломал руку матери, в тринадцать сломал руку и ногу отцу. С санитаром пока ничего подобного не случилось. Каждое утро миссис Дрисколл заботливо мыла, одевала, кормила своего ребёнка, выводила его на прогулку, с оживлением и надеждой рассказывала ему о планах на ближайшие месяцы, пела колыбельные. Сонни вообще не замечал её присутствия. Его санитар, Джонни, никогда не отходил от него дальше, чем на метр.

Миссис Дрисколл не желала даже думать о дне, когда придётся отдать ребёнка в клинику. Всю свою веру и надежду она сосредоточила на Дарине.

Они приехали в четверть третьего: раньше, чем он их ждал, но позже, чем договорились.

— Он всё время раздевался, — мрачно сообщил Джонни.

Парень как раз снова начинал снимать одежду. Джонни направился к нему, но Дарин покачал головой. Это не имело значения. Он взял кровь из одной мускулистой руки, потом сделал укол во вторую. Сонни вообще не обращал на это внимания. Он никогда и ни на что на обращал внимания, отказываясь сотрудничать во время тестов. Они довели его до стула, но он сидел, глядя в никуда, игнорируя разложенные перед ним на столе кубики, разноцветные мячики, мелки, конфеты. Ничто из того, что говорил или делал Дарин, не производило на него никакого впечатления. Наконец сеанс окончился, и миссис Дрисколл поблагодарила Дарина за помощь, которую тот оказывал её ребёнку.

Ежедневно от четырех до пяти Стю и Дарин вели урок. Когда они вошли в класс, Келли О'Греди заканчивала подготовку обезьян к занятиям. Келли была очень высокой, очень худой и очень рыжей. Стю всегда содрогался, когда она случайно касалась его в коридоре; Дарин надеялся, что однажды он напустит на неё Адама. Она неподвижно сидела на своём высоком стуле с блокнотом на коленях, совершенно не сознавая, что происходит в это время с Стю, а если и сознавала, то заметить это по ней было невозможно. Дарин порой задумывался, не была ли она одной из Зашитых Куколок, запрограммированных для идеального выполнения лабораторной работы и ни для чего больше.

Иногда он думал, как готовят Куколок: длинноногих стройных девушек с высокой грудью начисто обривали, красили ногти розовым цветом, удаляли соски и зашивали все отверстия тела, за исключением губ, вечно улыбающихся и никуда не ведущих.

Класс состоял из шести ещё не кормленных обезьян, которые должны были совершить поочередно шесть действий: 1) потянуть за шнурок, 2) перейти на другую сторону клетки и поднять прут, освобождённый первым действием, 3) вторично потянуть за шнурок, 4) поднять второй прут, который можно соединить с первым, 5) соединить оба прута, б) подтащить длинным прутом гроздь бананов, лежащую на полу возле клетки. В пять обезьяны возвращались в распоряжение Келли, которая одну за другой отвозила их в помещение, где они жили. Ни одна не выполнила всех действий, хотя две были очень близки к решению.

Ожидая, когда последнюю обезьяну увезут в её жилище, Стю спросил:

— Что ты сделал утром с этой бандой идиотов? Они все слегка не в своей тарелке.

Дарин рассказал ему о демонстрации Адама. Они ещё смеялись, когда вернулась Келли, и смех Стю сменился чем-то, похожим на рыдание. Дарин хотел уже рассказать о своих подозрениях относительно девушки, но передумал и просто вышел.

Двадцатикилометровая дорога к дому пролегала по узкому, прямому шоссе, рассекающему тёмные леса Флориды.

— Разумеется, я не против того, чтобы там жить, — сказала девять лет назад Леа, когда пришло предложение из Флориды. И действительно жила. Дом был с искусственным климатом, в машине Леа стоял кондиционер, а за домом находился бассейн, достаточно большой, чтобы в нём разместился трансатлантический лайнер. Вечно перепуганная местная девушка с большими голубыми глазами выполняла работу по хозяйству, а Леа полнела, время от времени рисовала или сочиняла стихи, и регулярно принимала у себя жён коллег Дарина по институту. Дарин подозревал, что время от времени здесь бывали и сами коллеги.

— О, профессор, хотите сегодня целый час? Это будет стоить пятнадцать долларов. — Он записал заявку и обратился к ней:

— Ещё двух сегодня, и мы расплатимся за машину. Что скажешь, дорогая?

Она закинула ему руки на шею и прижалась большой, высоко поднятой грудью. Ей пришлось слегка откинуть голову, чтобы он смог её поцеловать.

— А потом твоя очередь, дорогой. Даром! — Он попробовал её поцеловать, но язык наткнулся на какое-то препятствие; только теперь он заметил, что улыбка была лишь поверхностной, а губы никуда не вели.

Он поставил машину возле чужого «МГ» и вошёл в дом, где всегда можно было получить ледяной мартини.

— Дорогой, ты, конечно, помнишь Грету? Она будет давать мне уроки дважды в неделю. Разве это не чудесно?

— Но ведь ты закончила обучение, — пробормотал он. Грета не была высокой, и у неё не было длинных ног. Выглядела она довольно невзрачно, и рука её была очень холодной.

— Грета только что приехала. С весеннего семестра у неё начнутся занятия по современному искусству. Я попросила её дать мне частные уроки, и она согласилась.

— Грета Фаррел, — сказал Дарин, всё ещё держа её небольшую ладонь. Они оставили Леа одну и вышли через одно из открытых, доходящих до пола окон в патио; воздух был полон запаха цветущего апельсина.

— Грета считает, что просто здорово иметь мужа-психолога, — доносился до них голос Леа. — Где вы?

— Почему ты так решила? — спросил Дарин.

— Думаю, ты должен идеально понимать женщин, их настроение, мотивы, которые ими двигают. Ты наверняка знаешь, что и когда делать… а когда перестать… Да, именно это…

Его руки, державшие её тело, были горячими, её кожа прохладной. Раздражённый голос Леа слышался всё ближе. Не выпуская Грету из объятий, он вошёл в бассейн, и они вместе спустились на дно. Она не была Зашитой Куколкой. Его руки познали её тело, затем то же самое сделало его тело. Когда они закончили, Грета не спеша отодвинулась от него.

— Мне нужно идти. А вы счастливый человек, доктор Дарин. Никаких сомнений, полное сознание того, что и почему вы делаете…

Он лежал навзничь на кожаном диване и смотрел в потолок.

— Так это всегда выглядит, доктор. Фантазии, сны, иллюзии. Наверняка потому, что в любой момент нам угрожает официальное расследование, но даже когда ничего особого не происходит, постоянно бывают такие скачки, совершенно беспричинные. — Он замолчал.

Дарин легонько шевельнулся в своём кресле, не отрывая взгляда от стоящих перед ним часов, забарабанил пальцами по подлокотнику.

— Прежде у вас случались такие отчётливые видения?

— Пожалуй, нет, — задумчиво ответил Дарин.

Его двойник не дал времени на обдумывание.

— А можете вы от них освободиться, если захотите?

— Конечно, — ответил Дарин.

Громко смеясь, он вылез из машины, похлопал «МГ» и вошёл в дом. Из гостиной доносились голоса, и он вспомнил, что по четвергам у Леа действительно уроки рисования.

Доктор Лэси уехал минут через пять после появления Дарина, сказав что-то неопределённое о большом, неиспользуемом таланте Леа. Дарин серьёзно кивнул; если она действительно наделена каким-то талантом, он наверняка ещё не использован. Однако вслух он этого не сказал.

Леа была в костюме хозяйки дома — прозрачные полосы чего-то голубого вокруг плотно облегающего тела синего комбинезона.

Интересно, подумал Дарин, понимает ли она, как здорово располнела за последние несколько лет? Вероятно, нет.

— Этот человек просто невозможен, — сказала она, когда «МГ» исчез вдали. — Уже два года как он не хочет никому показывать моих вещей.

Глядя на неё, Дарин не мог представить, чтобы её вещи могли экспонироваться ещё больше, чем сейчас.

— Не возись ты со своим мартини, — сказала она. — Мы приглашены на семь к Риттерам. Будут моллюски.

Когда он принимал душ, зазвонил телефон: с ним хотел поговорить Стю Эверс. Дарин стоял с трубкой в. руке, вода лилась с него ручьями.

— Видел вечерний выпуск? Эта девка заявила, что в институте царят жуткий условия и животные страдают безо всякой необходимости.

Дарин тихо застонал, а Стю продолжал:

— Она явится завтра с целой толпой баб, чтобы доказать свою правоту. Она какая-то шишка в Обществе охраны животных или чём-то подобном.

Вот тут Дарин и начал смеяться. Миссис Как-Её-Там стояла у ограждения, прижав лицо к окну, у других толпились остальные бабы, все в крикливых цветных платьях. Никто из них не двигался. А за оградой Адам покрывал Гортензию, потом перешел к Эсмеральде, затем к Хильде…

— Чёрт возьми, Адам! Смеяться тут не над чем!

— Есть над чем, в том-то и дело, что есть…

Моллюски у Риттеров оказались великолепны. Моллюски, а кроме того, закуска из рыбы-молот, килограммы масла, чудовищный салат, пиво и, наконец, кофе с большим количеством коньяку. Когда приём закончился, Дарин был сыт и весел. Риттер имел что-то общее со средневековой английской литературой, но не говорил на эту тему, и это было очень мило с его стороны. Он сочувствовал Дарину из-за заварухи с Обществом и считал, что учёные лишены воображения. Дарин с ним согласился и вскоре уже возвращался с Леа домой.

— Я так рада, что ты не упирался остаться подольше, — сказала Леа, выезжая за сплошную линию. — Мне страшно хочется посмотреть фильм по телевизору.

Она говорила всё время, но он не слушал её; двенадцатилетняя тренировка позволяла издавать в нужных местах одобрительное ворчание.

— Риттер такой зануда, — сказала она. Они уже приближались к дому. — Как будто ты как-то связан с тем неслыханным заявлением в газете!

— С каким заявлением?

— Ты не читал этой статьи? Как ты мог? Завтра все будут об этом говорить… — Она театрально вздохнула. — Кто-то написал, ссылаясь на заслуживающий доверия источник, что вскоре вы сможете выращивать обезьян, таких же умных, как люди.

Она рассмеялась коротким, ничего не значащим смехом.

— Я прочту это дома, — сказал он.

Она не спрашивала о заявлении, её не интересовало, правда это или нет, он его сделал или кто-то другой. Он прочёл статью, пока Леа готовилась смотреть фильм, потом пошел поплавать. Вода была тёплая, и он чувствовал на коже холодные порывы ветра. Москиты нашли его сразу, как только он вышел из бассейна, поэтому Дарин поспешил укрыться от них на веранде. Через некоторое время голубоватый свет в гостиной погас, и вокруг осталась только тёмная ночь. Леа не окликнула его, отправляясь спать. Он знал, что она движется осторожно, тихо закрывая двери, чтобы щелчок замка не разбудил его, если он задремал, сидя на веранде.

Дарин прекрасно знал, что мешает ему бросить всё это: жалость. Самое уничтожающее из всех чувств, свойственных человеку. Леа была продуктом той специфической школы, утверждавшей, что оказаться перед алтарём является целью и исполнением желаний любой девушки; женщины вроде неё переживали шок, когда оказывалось, что это вовсе не так, что это не конец, а скорее лишь начало настоящей жизни. Некоторые из них никогда не оправились от этого шока; Леа входила в их число. И это никогда ей не удавалось. Лет в шестьдесят она будет с отвращением кривить губы при виде совокупляющихся пар, независимо от того, люди это или животные. И приложит все усилия, чтобы подобное поведение было официально запрещено. Когда-то он ещё надеялся, что делу поможет ребёнок, но эта школа меняла что-то и внутри у них. Они не могли зачать ребёнка, а если это удавалось, обычно не могли его родить; если рожали, ребёнок был, как правило, мёртвым, а если жил, ему можно было только посочувствовать.

Над бассейном неслышно пролетела летучая мышь, исчезнув в чёрных зарослях азалии. Вскоре выйдет луна; шимпанзе беспокойно завертятся на своих подстилках, чтобы потом снова погрузиться в глубокий, ничем не нарушенный сон. Только существа, ведущие ночной образ жизни, и люди совокуплялись под прикрытием темноты. Интересно, помнит ли Адам тех, кто его пленил. Колонию обезьян основали почти двадцать лет назад, и с тех пор ни один из шимпанзе не видел человека. Когда требовалось войти внутрь ограждения, вечером животным давали небольшую дозу наркотиков, чтобы случайно кто-нибудь из них не проснулся. Так меняли некоторые элементы оборудования, устанавливали новые преграды на месте тех, что уже перестали быть преградами. Время от времени одну из обезьян забирали на исследования, всегда кончавшиеся вскрытием. Но не Адама. Адам был отцом мира. Дарин улыбнулся в темноте.

Адам взял возлюбленную из других животных и увидел, что она чудесна. Она была создана специально для него, и разум её был сравним с его разумом. Вместе поднялись они на вершину гладкой стены и увидели широкий мир, расстилающийся за пределами их сада. Вместе нашли они выход в этот мир, который должен был принадлежать им, и вышли, оставив позади низших творений. И Бог искал их, а не найдя, проклял и закрыл проход, через который другие могли последовать за ними. И стало так, что Адам и его жена были первыми мужчиной и женщиной, а от них пошло потомство, заселяющее весь мир. И сказал однажды Адам: «Стыдись, женщина! Разве ты не видишь, что нага?» А она ответила: «И ты тоже, мужчина, и ты тоже». Тогда закрыли они свою наготу сорванными с деревьев листьями и совокупились под покровом ночи, чтобы мужчина не мог видеть женщины, а женщина мужчины. И так очистились они от стыда. Отныне и вовеки. Аминь. Аллилуйя.

Дарин вздрогнул. Он всё-таки заснул, а ночной ветер был достаточно прохладен. Когда ложился, Леа во сне отодвинулась от него. Он коснулся её; она была горячей. Улёгшись на левый бок, спиной к ней, он заснул.

— Имеется некий потенциальный фактор X, — говорил Дарин за завтраком. — Мы не знаем, где его искать. Он может означать, например, высший уровень интеллекта, которого может достичь обезьяна. Мы изучаем каждое новое поколение обезьян и делим их на Х-1, Х-2, Х-3, а потом скрещиваем таким образом, чтобы получить побольше Х-1. Остальным двум группам мы вводим рРНК, полученную от первых Х-1. Через некоторое время получаем обезьян со способностями, более высокими, чем у начального Х-1, приводим переклассификацию и даём другим их рРНК, чтобы подтянуть остальных до их уровня. Всё это находится под постоянным наблюдением, чтобы не допустить скрещивания безнадёжных особей с лучшими, а кроме того, у нас есть контрольные группы, обучаемые и кормимые абсолютно так же, с одним только исключением: им мы не даём рРНК. Благодаря этому мы можем сравнивать результаты.

Леа смотрела на него с некоторым интересом. Он думал, что сумел наконец пронять её, но тут она спросила:

— Ты знаешь, что у тебя совершенно седые виски? До последнего волоска.

Осторожно поставив чашку на блюдце, он улыбнулся ей.

— Увидимся вечером.

В двух остальных загородках находились шимпанзе, которых никто и никогда не пытался ничему учить и которые никогда не имели никаких контактов ни друг с другом, ни с человеком. Группе Адама давали ежедневно рРНК, полученную от самых способных обезьян, имевшихся в их распоряжении, а контрольная группа получала то же самое, но безо всяких добавок. Её члены не успели ещё овладеть техникой пользования фонтанчиком и пили только из текущего через загородку небольшого ручейка. Не знали они и того, что плоды, растущие на длинных тонких ветвях, можно сбить с помощью двух соединённых палок. Когда шёл дождь, а купол был убран, они мокли под дождём или укрывались под мокрыми листьями. Группа же Адама уже давно построила под его руководством неуклюжий, но отлично выполняющий свою задачу шалаш.

Ставя машину, он заметил группу женщин, шедших к ограде. Пройдя прямо в кабинет и манипулируя кнопками и ручками на пульте, он повёл экскурсию по коридорам, закрывая одни проходы и открывая другие, довёл их до новейшей загородки, впустил вовнутрь и закрыл дверь, наблюдая за неудачными попытками выбраться наружу. Потом впустил туда шимпанзе, и улыбка на его лице стала шире, когда он увидел, как не-люди смешались со старыми женщинами. Часть потомства была чёрной и волосатой, часть розовой и безволосой, часть смешанной. Молодняк быстро рос, протягивая руки за своими порциями, становясь перед машиной, которая их непрерывно изучала и сортировала. Некоторых отсылали в камеры дезинтеграции, некоторых выпускали в мир.

Рявкнул клаксон, и Дарин заглушил двигатель. Когда вылез из машины, рядом остановился автомобиль Стю Эверса.

— Кажется, снова у нас эти летучие мыши, — сказал Стю, когда они вместе направились в лабораторию. — Что с малышом Дрисколлом?

— Ничего, — ответил Дарин. Стю знал, что мальчику давали человеческую рРНК и что до сих пор эксперимент не дал положительных результатов. Организм мальчика не мог сделать такого резкого скачка. На сегодня он проявлял полную нетерпимость к А-127. Отвергал его почти немедленно.

Из кабинета Дарин позвонил Келли и спросил о новых животных, которых осматривали накануне. Вытяжки из крови были уже готовы. Он просмотрел свои записи и выбрал особь, проявляющую интерес ко многим делам одновременно, но не заканчивающую ни одно из них. Келли обещала, что укол будет готов к часу.

Никто из связанных с проектом учёных не мог уже возразить, что способность к обучению у обезьян и людей, которым вводили рРНК малыша Дрисколла, стала явно меньше, у некоторых, очевидно, необратимо.

Дарин предпочитал не думать о реакции миссис Дрисколл, если когда-нибудь та узнает, для каких целей использовали её мальчика. Рей села на край стола и заговорила, высокомерно цедя слова:

— Я бы могла сказать ей, доктор Дарин. Я сказала бы так: «Мне очень жаль, но вы должны держать своего кретина как можно дальше отсюда. Его кровь отравляет мозги наших обезьян». Верно, Дарин?

— Боже мой, что ты здесь делаешь?

— Изучаю, — ответила она. — Просто изучаю.

Позвонил Стю, напомнив, что через сорок минут нужно идти смотреть, как группа Адама справится с новым заданием. Дарин совершенно забыл об этом. Ночью в каждой из загородок повалили по одному дереву, так, чтобы стволом оно перегородило русло ручья. В одиннадцать должны были выключить фонтаны. В загородке Адама дерево преградило доступ воде у самого ограждения, вдали от построенного на берегу ручейка шалаша. Группа, которой не давали рРНК, уже начинала выказывать признаки жажды. Группа Адама пока ни о чём не знала.

Дарин и Стю остановились у окна, через которое было хорошо видно почти всю загородку. Женщины к этому времени успели уже исчезнуть.

— Сегодня для них было слишком спокойно, — сказал Стю. — Адам всё время совершал обход, а прежде чем вернуться к остальным, почти час сидел на поваленном дереве.

Искусственное озеро всё больше увеличивалось; вода в нём была грязной и выглядела непривлекательно. В десять минут двенадцатого по всей загородке было уже известно, что с водой произошло что-то плохое. Старшие шимпанзе пытались включить фонтан; сам Адам делал это несколько раз, стуча по нему палкой и ковыряясь в нём, но безрезультатно. Наконец он сел, глядя на бездействующее устройство. Один из молодых шимпанзе жалобно застонал. Он ещё не хотел пить, просто был удивлён, а может, и встревожен. Адам недобро посмотрел на него, и шимпанзе тут же спрятался за Гортензию, которая оскалилась на Адама. Тот погрозил ей, а самка принялась искать у своего отпрыска. Когда тот снова заныл, наподдавала ему в бок. Молодой шимпанзе посмотрел на неё, на Адама, после чего сунул палец в рот и отошел в сторону. Адам по-прежнему смотрел на фонтан. Прошёл час. Наконец Адам поднялся и направился к высохшему ручью. Тут и там виднелись лужи мутной воды. Остальные шимпанзе шли следом. Дойдя до места, где ручей вытекал из-под пластиковой стены ограждения, Адам снова сел на землю. Одно из молодых животных подошло к бассейну с грязной водой, коснулось поверхности, отдернуло руку; потом снова коснулось и наконец напилось. Ещё несколько обезьян сделали то же самое. Адам продолжал сидеть неподвижно. В двенадцать сорок он ожил и, махая остальным самцам, подошёл к дереву. С громким визгом и массой лишних движений они рванули ствол, потом ещё раз и, наконец, сдвинули его в сторону. Вода хлынула в проход, залив обезьян. Две удрали, но две другие остались с Адамом, и первые вскоре вернулись.

Они всё ещё работали, когда Дарин уходил, чтобы не опоздать на встречу с миссис Дрисколл и её сыном. Миссис Дрисколл приехала в десять минут второго. Келли оставила шприц с новым препаратом в небольшом холодильнике, стоявшем в углу кабинета. Дарин сделал Сонни укол, взял у него кровь и начал обследование. Временами Сонни даже сотрудничал с ним; это заключалось в том, что он брал рукой один из предметов, лежавших на столе, и бросал перед собой. Сегодня ему удалось очистить стол в течение десяти минут. Дарин сунул в руку леденец; Сонни тут же его выбросил. Дарин терпеливо продолжал давать ему всё новые леденцы. Восьмой оставался в руке достаточно долго, чтобы Дарин довёл ладонь до губ мальчика. Когда леденец исчез, Сонни открыл рот, ожидая следующего. Руки его неподвижно лежали на столе. Похоже, он вообще не понимал роли, которую они сыграли, перенося ко рту лакомый кусочек. Дарин попытался ещё раз проделать то же самое, но на сей раз Сонни не желал ничего держать в руке.

Когда прошёл час и Сонни начал выказывать явные признаки усталости, миссис Дрисколл сжала в своих ладонях руку Дарина. Глаза её были полны слёз.

— Вам удалось научить его есть самостоятельно. Хотя бы что-то, — сказала она срывающимся голосом. — Да благословит вас Бог, доктор Дарин! Да благословит вас Бог!

Она поцеловала его руку и торопливо отвернулась, чтобы он не заметил бегущих по щекам слёз.

Келли явилась сразу после их ухода.

— Слышали новость? Адам строит собственную дамбу, — сказала она, забирая кровь на исследование.

Дарин молча смотрел на неё. Неужели перелом? Он торопливо бросился наружу. Ему показалось, что у окон собрались все работники института. Он заметил Стю и через мгновение был уже рядом с ним. Ручеек неторопливо тек по своему старому руслу, однако нигде не был глубже полуметра. Отчётливо виднелось его дно местами каменистое, местами выстланное песком. Адам вместе с остальными собирал камни в единственном, идеально подходящем для этого месте, недалеко от шалаша. Возводимая ими дамба имела полметра толщины и находилась примерно в полутора метрах от стены и в пяти от окна, у которого стояли Стю и Дарин. Когда строительство было закончено, Адам оглянулся, и Дарину показалось, что глаза шимпанзе на мгновение взглянули прямо на него. Позднее он узнал, что почти все испытали то же самое, когда эти чёрные глаза смотрели в другие, тоже наделенные разумом.

— …ближайшей бури. В случае наводнения…

— …посеять зерно вместо…

— …мозг. Извилины те же, что у человека.

Дарин с ещё звучащими у него в ушах обрывками торопливо набрасываемых планов вернулся в кабинет. На столе лежала записка: Якобсен поручал ему заняться посетителями из Общества охраны животных. В понедельник, в десять утра, он должен встретиться с представителями университета, кем-то из Общества и полномочными представителями всех заинтересованных сторон. Он начал писать ежедневный рапорт о Сонни Дрисколле. Пожалуй, Сонни слишком долго был вежлив и послушен. Не зажжет ли случайно последний укол искру решимости, необходимую, чтобы вновь начать буянить? Дарин предупредил его санитара о такой возможности, но Джонни это особо не взволновало. Оставалось надеяться, что Сонни не убьёт своего санитара, чтобы потом броситься на отца с матерью. Мать он, вероятно, изнасиловал бы, не будь подобная целенаправленность действий совершенно чужда его затуманенному мозгу. А как быть с теми людьми, что добровольно согласились на инъекции вытяжек из крови Сонни? О них он не хотел даже думать и именно поэтому не мог освободиться от этих мыслей. Трое приговорённых, надеявшихся на смягчение наказания взамен за помощь науке. Он вдруг рассмеялся. Нет, они уже ничего не могли планировать. Только эти трое. Они просто ждали того, что должно случиться, не думая о том, когда это произойдёт или как это их коснётся. Вот именно: не думая. И точка.

— Но ведь вы всегда можете объяснить, что действительно действовали из лучших побуждений, что делали это для Науки, правда, доктор Дарин? — с иронией спросила Рей.

Он взглянул на неё.

— Иди к черту.

Было уже поздно, когда он выключил свет. В коридоре, ведущем к главному входу, он встретил Келли.

— Тяжелый день, доктор Дарин?

Он кивнул. Её ладонь на долю секунды коснулась его руки.

— Спокойной ночи, — сказала она, поворачивая к себе.

Он некоторое время смотрел на закрытую дверь, потом наконец вышел наружу и направился к машине. Леа, конечно, бесится, что он не позвонил. Вероятно, не скажет ни слова до тех пор, пока не станут ложиться спать, и только тогда зальёт потоком слёз и обвинений. Он уже сейчас мог предсказать, когда эти слёзы и обвинения достигнут цели: когда тело Келли будет ещё живым воспоминанием, когда её слова ещё будут звучать в его ушах. И тогда он начнёт лгать, не от желания, чтобы Леа ничего не знала, а потому, что именно этого она будет от него ждать. Она не знала бы, что делать с правдой. Правда окружила бы её до такой степени, что она могла бы попытаться освободиться неудачным самоубийством — в сущности, криком отчаяния; — желая обратить на себя внимание, и этот жест связал бы его с нею слезливыми, неразрывными узами. О нет, он, конечно, солжёт, она будет отлично знать об этом, и оба будут жить, как прежде. Он запустил двигатель, и машина принялась поглощать ждущие его двадцать километров. Интересно, где может жить Келли, что стало бы со Стю, узнай он об этом? Как повлияет на его работу, если однажды Келли станет невыносимой? Он пожал плечами. Зашитые Куколки никогда не становятся невыносимыми. Они не запрограммированы на такое.

Леа, одетая лишь в прозрачный халатик, с распущенными волосами встретила его на пороге. Её тело влетело в его объятия, так что больше ему не нужна стала Келли. К тому же он был первым шафером на свадьбе Стю и Келли.

— Ты довольна? — обратился он к Рей, но она не ответила. Возможно, на этот раз она ушла окончательно.

Он остановил машину перед своим домом, в котором не было ни огонька, и, прежде чем выйти, на мгновенье опёрся лбом о руль. Если даже не окончательно, то, по крайней мере, ненадолго. Он надеялся, что она не вернётся к нему долго, очень долго.