«Герой как верволк»

Герой как верволк (fb2) - Герой как верволк [The Hero As Werwolf - ru] (пер. mtvietnam (mtvietnam)) 893K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джин Родман Вулф

ГЕРОЙ КАК ВЕРВОЛК Джин Вулф

Ноги, сквозь джунгли несите нас! Тьму проницает наш волчий глаз! Слушай погони язык и глас И раз, и другой, и третий! Редьярд Киплинг, «Охотничья песня Сионийской Стаи»

Ухнул филин, и Пол вздрогнул. Мир Пола состоял из страха, мостовой, плоти, смерти, камня, тьмы, одиночества и крови; вся кровь была, по сути, одинакова, а вот страх принимал различные формы, и за четыре года с момента смерти матери он практически не видел другого человеческого существа. На ночном митинге в парке он выглядел как розовощёкий молодой человек, сидевший в последнем ряду с краю, сложив на сведённых вместе коленях безупречно чистые руки (в отношении ногтей Пол был особенно внимателен).

Оратор говорил живо и занимательно, он определённо был хорошо знаком с темой (о чём бы она ни была) и нравился аудитории. Пол, слушатель и зритель, знал многие из слов, которые тот использовал; однако за прошедшие полтора часа он ничего не понял, и сидел, делая вид, что слушает, завернувшись в краденый плащ и собственные мысли, наблюдая за толпой и парком — по крайней мере, это не было домом-призраком, не было ловушкой; луна уже взошла, аромат ночных цветов наполнял воздух парка, а деревья, растущие вдоль тропинок, светились голубоватым светом, который сами же и вырабатывали; в городе, за пределами последней живой изгороди, огромные здания, новые и старые, казались горами, подсвеченными изнутри.

Полисмен — не человек и не господин — неторопливо брёл по краю толпы слушателей, его глаза горели тупостью. Пол мог бы убить его меньше чем за секунду, и смаковал мысль о смерти полисмена в отдалённом уголке своего разума, даже сосредоточившись на том, чтобы выглядеть как один из них. Под самыми звёздами прошла пассажирская ракета, оставляя за собой светящиеся полотнища.

Митинг был окончен, и он подумал, не послужила ли ракета неким сигналом к этому. Господа не пользовались временем — по крайней мере не так, как это делал он, не так, как научила его худая женщина, что была его матерью, в небольшом приюте, устроенном ею в башенке дома, некогда (по её словам) принадлежавшего семейству Горо: сейчас же это был всего лишь обычный дом, слишком старый, чтобы его сносить. Не пользовались они и деньгами, о которых он, как и любой другой старомодный Homo sapiens, всё ещё хранил некую расовую память, как о забытом боге: могучей некогда магии, что потеряла всю силу.

Господа поднимались, и там были слёзы и смех, и этот третий эмоциональный тон, который не был ни весельем, ни печалью: шелковистый звук, который люди издать не в состоянии, но который, как думал Пол, мог выражать довольство — подобно мурлыканью кошки, или чувство общности — подобно воркованию голубей. Полисмен кивал лохматой головой, улыбаясь, греясь в чувстве признания, одобрения тех, кто возвысил его из животного состояния. Глядите (говорили движения его рук, виляния его тела) на одежду, что вы дали мне. Как прекрасно! Я хорошо забочусь о своих вещах, потому что они ваши. Глядите на моё оружие. Я исполняю полезную обязанность — если бы у вас не было меня, это пришлось бы делать вам самим.

Стоит полисмену заметить Пола, всё будет конечно. Полисмен был слишком туп, слишком неразумен, чтобы внешний облик одурачил его так же, как и его господ. Он, считая Пола господином, никогда не осмелится встретить его взгляд, но, ища одобрения, обязательно заглянет ему в лицо, и увидит там не то, что ожидает увидеть, а то, что будет там на самом деле. Пол, пригнувшись, нырнул в толпу, избегая красавицы с глазами цвета жемчужин, предпочтя идти в тени её толстого спутника, где полисмен не увидит его. Толстяк извлёк из коробочки в форме луны порошок и растёр его меж ладоней. Порошок, выделяя запах малины, застыл, и толстяк, просеяв крохотные кристаллики алого льда по своей манишке, удовлетворённо крякнул, а затем предложил коробочку женщине, которая сперва отказалась — лишь для того, чтобы (три шага спустя) принять её, когда толстяк буквально всучил её ей.

Они уже прошли мимо полисмена. Пол отстал от пары на несколько шагов, задумавшись, станут ли они сегодняшними… будет ли вообще сегодня ночью мясо. Некоторых будет ждать транспорт. Если в их числе окажется избранная им пара, ему придётся искать других — и быстро.

Их не ждали. Они вошли в каньоны, пролегавшие меж зданий; он же отстал ещё дальше, а затем свернул в сторону.

Три минуты спустя он оказался в аллее в ста метрах впереди них, поджидая, пока они пройдут мимо входа. (Кричать подобно младенцу было старым трюком, и ему это хорошо удавалось, но у него был новый трюк — причём получше, потому как слишком многие усвоили, что не стоит спускаться по аллее, когда там кричит младенец. Новым трюком был серебряный колокольчик, найденный в доме, маленький и очень старый. Он вынул его из кармана и убрал тряпку, которую натолкал вокруг язычка. Сейчас Пола укрывал тёмный плащ с натянутым, чтобы скрыть бледный отблеск его кожи, капюшоном. Он стоял в узком дверном проёме всего в нескольких метрах от входа в аллею.)

Они пришли. Он услышал низкий мужской смех, шелковистый звук женского. Она была слегка одуревшей от порошка, который дал ей мужчина, и при ходьбе будет держать его за руку, касаться его бедра своим. Обутая в чёрное нога и огромный живот мужчины выступили за пределы каменной кладки здания — раздался сдавленный стон.

Толстяк повернулся, вглядываясь вглубь аллеи. Пол мог видеть, как на лице женщины растёт страх, как он прорезается — слишком медленно — сквозь аромат ягод малины. Ещё один стон, и мужчина зашагал вперёд, нашаривая в кармане иллюминатор. Женщина нерешительно последовала за ним (её юбка была из цветущих лоз цвета любви, и в промежутках мелькала белая кожа; золотой змей поддерживал её груди).

Позади него кто-то был. Прижавшись спиной к металлической двери, он следил за проходящей мимо него парой. Толстяк достал свой иллюминатор и держал его при ходьбе над головой, заглядывая в углы и дверные проёмы.

На них напали с обеих сторон, девочка и седобородый старик. Толстяк — господин, чьё генетическое наследие было исправлено для познания и мира, едва успел повернуться, как изо рта у него хлынула кровь. Женщина крутанулась вихрем и побежала, ло́зы юбки, повинуясь её мысли, увядали, чтобы освободить пространство для ног; змей упал с её грудей, чтобы ударить беззубой пастью гнавшуюся за ней девочку с разлетевшимися волосами, а затем обвиться вокруг её лодыжек. Девочка упала; но когда жемчужноглазая женщина пробежала мимо него, Пол сломал ей шею. На мгновение, увидев других человеческих существ, он лишился дара речи. Затем произнёс:

— Эти — мои.

Старик, всё ещё склонившись над телом толстяка, рявкнул:

— Наши! Мы ждали здесь час — и более. — Его голос был скрипом стальных петель, и Пол снова подумал о домах-призраках.

— Я следил за ними от парка. — Девочка, оказавшаяся черноволосой и сероглазой, когда на её лицо упал свет со стороны входа в аллею, высвобождала ноги из объятий змея — тот снова был безжизненной вещью из мягкой металлической сетки. Пол поднял труп женщины и завернул в свой плащ. — Вы меня не предупредили, — добавил он. — Вы должны были видеть меня, когда я прошёл мимо вас.

Девочка посмотрела на старика. Её глаза говорили, что если тот будет драться, она его поддержит, и Пол решил, что метнёт в неё тело женщины.

— Скоро кто-нить придёт, — заметил старик. — И мне будет треба помощь Джейни, чтоб тащить этого. Мы каждый заберём то, что добыли сами — эт по-честному. Иначе мы тя вздуем. Моя девочка в драке сто́ит мужика, и ты узнаешь, что сам я, хоть и стар, тоже сто́ю стоко же.

— Дайте мне то, что есть у него на теле. У этой ничего нет.

Яркие губы девчонки вытянулись, обнажив крепкие белые зубы. Откуда-то из-под драной рубахи, что была на ней, она извлекла длинный нож, и внезапный свет из окна высоко над аллеей пробежал по лезвию запятнанного клинка; девчонка могла, как и утверждал старик, быть опасным противником, но с того места, где стоял Пол, он смог почувствовать её женскую сущность, идущий гон, свадебную пору.

— Нет, — отрезал её отец. — У тя есть хорошая одежда. А эта нужна мне. — Он со страхом поднял взгляд на окно, неуклюже пытаясь расстегнуть пуговицы.

— Его плащ будет висеть на тебе как одеяло.

— Мы будем драться. Забирай женщину и проваливай, или мы будем драться.

Обоих он унести не сможет, а мясо толстяка, вдобавок, будет испорчено яичками. Когда Пол был юн, и убивать, кроме его матери, было некому, они иногда ели старых самцов; теперь он больше таких не ел. Закинув жемчужноглазую женщину на плечи, он быстро пошёл прочь.

Улицы за пределами аллеи были хорошо освещены, и на нём и несомой им тёмной ноше останавливали взгляд лишь немногие прохожие. Он знал, что ещё меньшее число заподозрит его в том, чем он был: он выучился трюку одеваться так же, как это делали господа, даже носить выражения их лиц. Он задумался, выживут ли в своих отрепьях черноволосая девчонка и старик. Они должны жить совсем рядом.

Сам он жил там же, где его родила мать, высоко в доме, построенном, когда господами были люди. Все двери были накрепко прибиты гвоздями и заколочены досками, но с одной стороны между двумя крыльями здания был разбит небольшой садик, и в одном из углов этого сада, за кустом, там, где даже в полдень стояла густая тень, развалилась кирпичная кладка. Нижние этажи полнились гниющей мебелью и запахом крыс и плесени, однако наверху, в его деревянной башенке, стены были по-прежнему сухие, и днём сквозь восемь окон внутрь проникало солнце. Он затащил туда свою ношу и сбросил её в углу. Важно было держать свою одежду такой же чистой, как и господа, несмотря на отсутствие их оборудования. Стянув с тела женщины свой плащ, он энергично прошёлся по нему щёткой.

— Что ты собираешься со мной делать? — спросила мёртвая женщина позади него.

— Съесть, — ответил он ей. — Что я, по-твоему, собирался делать?

— Я не знала. — И затем: — Я читала о таких, как вы, созданиях, но не думала, что вы действительно существовали.

— Мы были когда-то господами, — заметил он. Он не был уверен в том, что всё ещё верит в это, но так его учила мать. — Этот дом был построен в те дни, и поэтому вы не сносите его: вы боитесь. — Закончив с плащом, он повесил его и повернулся к ней лицом, сев на кровать. — Вы боитесь пробуждения давних времён, — закончил он. Она безвольно лежала в углу, и хоть её рот двигался, глаза у неё были открыты лишь наполовину, глядя в никуда.

— Мы разрушили многие, — возразила она.

— Раз уж ты собираешься поговорить, то можешь и сесть нормально. — Он приподнял её за плечи и посадил в углу, прислонив к стене. Оттуда торчал гвоздь, на который он намотал локон её волос, чтобы не болталась голова; её волосы были розоватого оттенка девчачьего платья, и мягкими, но слегка липкими.

— Я мертва, знаешь ли.

— Нет, не мертва. — Они всегда так говорили (за исключением, порой, детей), а его мать всегда отрицала это. Он считал, что поддерживает семейную традицию.

— Мертва, — настаивала жемчужноглазая женщина. — Никогда, никогда, никогда. Ещё год, и всё было бы в порядке. Я хочу закричать, но не могу даже сделать вдох.

— Твой вид долго живёт со сломанной шеей, — сказал он ей. — Но в конечном счёте ты умрёшь.

— Я уже мертва.

Он не слушал. В городе были другие люди — он всегда знал это, но лишь сейчас, увидев старика и девочку, по-настоящему поверил в их существование.

— Я думала, вы все исчезли, — тонким голосом произнесла жемчужноглазая женщина. — Все исчезли — давным-давно, как дурной сон.

Осчастливленный своим новым открытием, он бросил:

— Зачем же тогда вы ставите на нас ловушки? Возможно, нас здесь больше, чем вы думаете.

— Вас не может быть много. Сколько людей вы убиваете за год? — Её разум поднимал с кровати простынь, надеясь удушить его ею; но он много раз видел этот трюк.

— Двадцать или тридцать. — (Он похвалялся.)

— Так много.

— Требуется много мяса, если почти не достать чего-либо ещё. А я, к тому же, ем лишь лучшие части — почему бы и нет? Я убиваю два или более раз в месяц, за исключением холодного времени, и если понадобится, смогу убивать, чтобы хватило двоим или троим. — (У девчонки был нож. Ножи — это плохо, разве что для последующей разделки. Но ножи оставляли за собой кровь. Он бы убивал для неё — она же могла бы оставаться здесь и заботиться о его одежде, готовить им пищу. Он подумал о том, как будет возвращаться домой в новолуние, как увидит её лицо в окошке башенки.) У мёртвой женщины он спросил: — Ты видела эту девочку? С чёрными волосами? Она и старик убили твоего мужа, и я собираюсь привести её сюда жить. — Он встал и зашагал взад-вперёд по маленькой комнате, успокаивая себя звуком собственных шагов.

— Он не был моим мужем. — Поскольку на постели его больше не было, простыня свалилась бесформенной тряпкой. — Почему ты не изменился? Когда остальные изменили свои гены?

— Я тогда ещё не родился.

— Ты наверняка слышал некие предания.

— Мы не хотели. Мы — люди.

— Все хотели. Ваша старая порода истощила планету; даже с гораздо лучшей технологией мы по-прежнему испытываем нехватку энергии и сырья из-за того, что вы наделали.

— Прежде еды не хватало, — сказал он, — но когда столь многие изменились, её стало гораздо больше. Так зачем изменяться остальным?

Прошло долгое время, прежде чем она ответила, и он понял, что её тело коченеет. Это было плохо, поскольку плоть сохранит сладость, лишь пока она живёт в нём; когда жизнь уйдёт, потребуется поскорее разделать тело, прежде чем содержимое нижней части кишечника испортит всё остальное.

— Странная эволюция, — произнесла она наконец. — Человек стал пищей для людей.

— Я не понимаю второго слова. Говори так, чтобы я знал, о чём ты говоришь. — Чтобы подчеркнуть свою мысль, он пнул её в грудь, свалив навзничь; услышал, как треснуло ребро…

Она не ответила, и он улёгся на кровать. Его мать рассказывала ему, что в городе было место встреч, куда порой, особыми ночами, собирались люди, — но он забыл (если вообще когда-то знал), что это были за ночи.

— Это даже не метаязык, — подала голос мёртвая женщина, — лишь детский лепет.

— Заткнись.

Через мгновение он объявил:

— Я выйду прогуляться. Если сможешь заставить своё тело подняться, и выйти отсюда, и спуститься на первый этаж, и найти выход наружу, тогда ты, может, сумеешь рассказать кому-нибудь обо мне и добиться того, чтобы, когда я вернусь, меня поджидала полиция.

Он вышел и закрыл дверь, а затем терпеливо ждал снаружи в течение пяти минут.

Когда он снова открыл дверь, труп стоял, опираясь руками о стол, её содрогания опрокидывали металлические фигурки раскрашенных циркачей, которые были у него с самого детства: девочка-акробатка, клоун с обручем и дрессированная свинья. Одна из ног трупа не могла выпрямиться.

— Послушай, — вздохнул он. — У тебя не получится. Я сказал тебе всё это, так как знал, что ты сама подумаешь об этом. Все постоянно так делают, и никогда у них не получается. Самое дальнее, куда у меня кто-либо доходил — это за дверь и к верхней лестнице. Она свалилась по ступеням и я нашёл её внизу, когда вернулся. Ты мертва. Спи.

Слепые глаза повернулись к нему, когда он заговорил, но теперь они уже не смотрели на него. Лицо, некогда прекрасное, окончательно стало лицом трупа. Пока он смотрел на неё, сведённая судорогой нога поползла по направлению к полу, замерла, вновь начала ползти вниз. Вздохнув, он поднял мёртвую женщину, посадил её на прежнее место в углу, и спустился по скрипучим ступеням, чтобы найти черноволосую девочку.

* * *

— За ней тут немало пришло, — говорил её отец, — с тех пор, как мы пришли в город. Немало. — Он сидел в задней части автобуса, на последнем сиденье, идущем поперёк кузова подобно дивану. — Но ты первый, кто нашёл нас здесь. Остальные, они слышут о ней и оставляют знак на собрании.

Пол хотел спросить, где оставляют такие знаки, но промолчал.

— Ты знаешь, что народу вообще осталось не слишком много, — продолжал её отец. — А среди них — не слишком много женщин. И чертовски мало — молодые девушки вроде моей Джейни. Был тут у меня недели две назад один малый, что хотел её — так он сказал, что у него два года не было настоящей женщины; ну, а мне не понравилось то, как он сказал настоящей, так что я спросил, что он делал, а он ответил, что порой дурачился с добычей прежде, чем те остынут. Ты ведь так никогда не делал, а?

Пол заявил, что нет.

— Как ты вообще нашёл эту свалку?

— Просто оглядел.

Он обыскивал местность постоянно расширяющимися кругами, начав с аллеи, где встретил девочку и её отца. В районе свалки стояла вонь запёкшейся крови, несмотря на то, что у них имелся один из холодных ящиков господ, чтобы хранить в нём несвежую добычу (как это делал он сам). Сама свалка располагалась за высокой оградой, ближе к парку, чем он считал возможным.

— Когда мы пришли, был тут один малый, жил здесь. Приятный малый, немец. Звали его Кёртен — что-то вроде этого. Моя Джейни ему сразу приглянулась. Ну, я был не шибко рад заполучить в семью иностранца, но он нас приютил и позволил поселиться в том здоровом универсале. Сказал мне, что хочет жениться на Джейни, но я ответил нет, она слишком молода. Подожди годик, грю, и бери её с моим благословением. Ей тогда едва четырнадцать стукнуло. Ну, однажды ночью этот малый, немец, отправился наружу и, полагаю, они его сцапали, поскоку обратно он так и не вернулся. Мы тогда переехали сюда, в этт самый автобус: тут места больше.

Он вытянул руку с искривлёнными пальцами и погрузил её в полночно-чёрные волосы дочери, сидевшей у его ног. Она подняла на него взгляд и улыбнулась.

— Красивое у неё личико, верно? — спросил он.

Пол кивнул.

— Малость худощава, ты хотел сказать. Ну, так и есть. Я делаю всё, что могу, чтоб обеспечить нас, но я боюся, и я не стыжусь эт признать.

— Дома-призраки, — произнёс Пол.

— Что это?

— Это я так их всегда называл. С другими людьми мне нечасто доводится поговорить.

— Там, где двери закрываются — запирают тя внутри.

— Да.

— Эт не призраки — ток не думай, что я один из тех дурней, что не верят в них. Я-т не настока туп. Но эт не призраки. Разве не понимаешь — они всегда ищут людей, которых считают неправильными. То есть нас. Эт электричество делает. Ты когда-нить так попадался?

Пол кивнул. Он глядел на нежную выпуклость, которую образовали груди Джейни на ткани её грязной рубахи, и лишь вполуха слушал её отца; однако сквозь юношеское желание, наполовину смущавшее его, пробилось воспоминание, вернувшее страх. Окна автобуса были затемнены, а свет внутри — тусклым, однако некий отблеск всё-таки мог пробиться наружу. На этой свалке вообще не должно быть никаких огней. Он прислушался, но услышал лишь пение сверчков в мусоре.

— Они подумали, что я господин — я одеваюсь как один из них, — начал он. — Это то, что и тебе следует делать. Они собирались проверить меня. Я перевернул машину, сломав её, и выпрыгнул из окна.

Он находился на шестом этаже и спасся тем, что приземлился на ветви дерева, чьи смятые ветви и сорванные листья источали едкий аромат, до сих пор остававшийся для него дыханием самой паники; но в ужас его приводили не господа, и не наполненная инструментами смотровая, и не прыжок из окна, а ожидание в комнате-призраке, пока стены говорили друг с другом, используя слова, которые порой, на несколько секунд, он почти понимал.

— Для меня эт не сработало б: слишком многое со мной не так. Морщины на лице, даже бородавка есть — у них такого никогда не бывает.

— Джейни могла бы.

Старик прочистил горло; это был низкий звук, словно вода текла в ливень по водосточной трубе.

— Я собирался потолковать с тобой о ней, о том, почему те, другие малые, о которых я говорил, так и не взяли её (не то чтоб я позволил эт кому-т из них, ведь Джейни — единственная семья, что у меня осталась). Но я и не насток привереда; я не против того, чтоб она вышла замуж, вот ни капельки! Да мы б и не пришли сюда, кабы не Джейни. Когда пришли её месячные, я сказал себе: она захочет мужика, и что ты будешь тут, вдали от города, делать? Хотя, должен сказать, загородом всё равно становилось паршиво. Будь у них настоящие собаки, они б нас наверняка уже несколько раз поймали.

Он остановился, возможно — думая об тех временах, огнях в ночном лесу и погоне, возможно — лишь пытаясь упорядочить мысли. Пол ждал, почёсывая лодыжку, и через несколько секунд старик произнёс:

— Знаешь, мы никогда не хотели этого делать, мы, Пенделтоны. Эт моя и Джейни фамилия: Пенделтон. Джейни зовут Августа Джейн, а я — Эммитт Джей.

— Пол Горо, — представился Пол.

— Рад познакомиться, мистер Горо. Когда пришла пора, они забрали всю мою родню со стороны Уортморских Пенделтонов; мы их всегда так звали, поскоку они, по большей части, жили неподалёку оттуда. Они со мной были в двоюродном, и в троюродном родстве. Мы были Эвершоуские Пенделтоны, и никого из нас они не взяли. Дурная кровь, говорят: слишком много непрального, чтоб стоило это исправлять, иль слишком много того, что мона исправить непрально, а оно снова проявится. Моя ма (она тогда жива) всегда божилась, что всё это из-за сынка её сестры Лиллиан. У него вся голова сбоку была вдавлена. Понимаешь, что я имею в виду? Говорили, что его корова в детстве лягнула, но эт не так — он просто таким уродился. Он мог говорить малость (есть такие, кто эт высоко ценит), вот тока слюни изо рта бежали. Моя ма сказала, что кабы не он, мы б попали, наверняка. Разве что только моя сестра Клара, она родилась с дурным глазом — ну, знаешь, слепой, и с веком на нём что-то не так было. Но она была не дурней остальных. Светлую голову на плечах имела. Так что я б сказал, наверно, ма была права. Полагаю, с твоей семьёй то же самое?

— Думаю, да. Не знаю, как было на самом деле.

— У многих был дай-бет. Они могли это поправить, но ежли было что-т ещё, то таких они просто не брали. Конечно, когда всё закончилось, никаких лекарств для них больше не было, и они довольно быстро повымерли. Когда я был молод, то думал, что оно именно эт и означает: дай-бет — ты помираешь.[1] На самом деле это сладость крови. Ты слышал об этом?

Пол кивнул.

— Хотелось бы как-нибудь попробовать малость, но я так и не подумал об этом, пока их ещё можно было найти.

— Если они не были господами…

— Эт не значит, что я б убил их, — быстро добавил старик. — Просто взял бы одного, чтоб резануть ему чутка руку, а я мог попробовать. Тогда — это будет 2009; сейчас уже почти писят годков прошло — я знавал нескольких, как раз моего возраста… Что я собирался сказать в самом начале, так это то, что мы, Пенделтоны, ни о чём таком не помышляли. Мы фермерствовали, и собирались продолжать, растить свои собственные овощи и разводить свой собственный скот. Ну, какое-то время мы так и делали, но долго это не продлилось.

Пол, который никогда не рассматривал идею того, чтобы жить с земли, и даже не представлял, что подобное возможно, мог только смотреть на него, ничего не говоря.

— Возьми, к примеру, куриц. Все всегда говорили, что нет ничего проще, чем разводить куриц, но эт было, когда было лекарство, чтобы добавить его в воду для защиты от болезней. Ну что ж, пришло время, когда ты не можешь его достать — также, как и банку бобов в этих их магазинах, где не используют деньги, карты или чего-то, что человек мог бы понять. У моего бати была стая в две сотни голов, когда разразилась болезнь, она выкосила всех кур за четыре дня. Считается, что нельзя есть тех, что умерли от болезни, но мы всё равно делали это. Ощипывали и консервировали — к тому времени наш старый локер,[2] подключавшийся на стене, уже не работал. Когда вся курица была законсервирована, батя оседлал лошадь, которая тогда была у нас, и поскакал за двадцать пять миль туда, где новые люди растили курицу для себя. Хотя, полагаю, ты знаешь, что с ним случилось: они не хотели продавать, и они не хотели меняться. Наконец, он принялся умолять их. Он был Пенделтоном, и всегда плакал, когда рассказывал об этом. Он говорил, что чем сильнее молил их, тем страшнее они становились. Ну что ж, наконец он протянул руку и ухватил одного за ногу — он стоял перед ними на коленях, — а тот ударил его по лицу книгой, которая была у него с собой.

Рассказывая, старик раскачивался взад и вперёд на своём сиденье, его глаза были полузакрыты.

— Семян тогда уже не осталось, кроме тех, что сохранились с прошлого года, а кукуруза уродилось настолько плохая, что початки были не длиннее вялого хера. Не было пуль для батиного старого ружья, негде было купить новые капканы, когда мы теряли старые. Затем однажды, перед самым рождеством, эти самые машины начали распахивать наши поля. Они забыли о нас, понимаешь? Мы бросали в них камни, но толку от этого не было, и около полуночи одна из них прошла прямёхонько сквозь дом. Тогда там никто не жил, кроме ма, бати, моего брата Тома, меня и Джейни. Джейни была совсем малюсенькой. Машина поранила Тому ногу куском два-на-четыре:[3] засадила в неё расщеплённый конец, понимаешь? Рана начала гнить и он умер через неделю; тогда стояла зима, а мы жили на холме, в хижине, которую я и батя выстроили из веток и молодых деревьев.

— Насчёт Джейни, — воспользовался паузой Пол. — Могу понять, как тебе не хочется отпускать её…

— Хочешь сказать, что не хочешь её? — Старик сместился на своём сиденье, и Пол увидел, как его правая рука продвинулась к щели, где горизонтальная поверхность соединялась с вертикальной. Щель была немного — самую малость — широка, и Пол думал, что знает, что там спрятано. Старика он не боялся, и ему уже не раз приходила в голову мысль, что, убей он отца Джейни, ничто не помешает ему забрать её.

— Я хочу её, — заявил он. — Без неё я не уйду. — Не зная зачем, он встал.

— Бывали уже такие, говорили то же самое. Пойду, понимаешь, на собрание, как обычно; вернусь через месяц, а этт малый будет ждать.

Старик поднимался на ноги, его челюсть воинственно выпячена.

— Увидят они её, — продолжал он, — и болтают, прям как ты, о том, что будут о ней хорошенько заботиться, хоть ни один, заглянув к нам, не принёс даже кусочка еды. Я и Джейни, мы иногда не ели по три-четыре дня — они эт в расчёт никогда не берут. А теперь — глянь-ка на неё.

Быстро нагнувшись, он взял свою дочь за руку; она грациозно поднялась, и он крутанул её на месте.

— Её ма была красоткой, — пояснил он, — но не такой красавицей, как она, пусть она и настолько худенькая. И голова у неё тоже в порядке — чтоб там ни говорили.

Джейни смотрела на Пола испуганными, звериными глазами. Он подал ей знак (как он надеялся — спокойно), чтобы она подошла к нему, но Джейни лишь прижалась к отцу.

— Можешь поговорить с ней. Она понимает.

Пол начал говорить, но был вынужден остановиться, чтобы прочистить горло. Наконец, он прохрипел:

— Иди сюда, Джейни. Ты будешь жить со мной. Мы ещё вернёмся и будем видеться с твоим отцом.

Её рука скользнула под рубаху; вернулась оттуда, держа нож. Она посмотрела на старика, который схватил её запястье, забрал нож и бросил его на сиденье сзади, предупредив:

— Тебе придётся быть с ней малость осторожней какое-то время, но ежли не будешь обижать её, она довольно быстро к тебе привыкнет. Она уже хочет привыкнуть к тебе — вижу по тому, как она на тебя смотрит.

Пол кивнул, принимая от него девчонку почти также, как принял бы свёрток, держась за её узкую талию.

— И когда будете готовить жратву, она любит покромсать их, порой — пока они ещё шевелятся. Обычно я такого не позволяю, но если ты позволишь (во всяком случае, время от времени), то она полюбит тя за это ещё сильнее.

Пол снова кивнул. Его рука, будто по собственной воле, забрела на плавно изгибавшееся бедро девочки, и он почувствовал желание, какого никогда прежде не знал.

— Погоди, — выпалил старик. Вблизи его дыхание было зловонным. — Сейчас послушай меня. Ты малый совсем ещё молодой, и я знаю, что ты чувствуешь, но ты не знаешь, что чувствую я. А я хочу, чтоб ты понял это, прежде чем уйдёшь. Я люблю свою дочку. Заботься о ней хорошенько, или я позабочусь о тебе. А если переменишь своё мнение о том, что хочешь её, не гони её прочь. Я приму её назад, слышишь?

Пол ответил:

— Хорошо.

— Даже плохой человек может любить своего ребёнка. Запомни это, потому что это правда.

Муж Джейни взял её за руку и вывел из разбитого автобуса. Она глядела через плечо, и он знал, что она ждёт, когда её отец загонит нож ему в спину.

* * *

Они заметили мальчика — мальчика лет девяти-десяти с каштановыми волосами, слегка присыпанного веснушками, с охапкой книг — на углу, где небольшое здание с колоннадой скрывало вход к монорельсу, а улицы были широкими и безлюдными. Дети господ редко оказывались на улице так поздно. Не смея заговорить, Пол помахал ему рукой, пытаясь по́зой выразить желание спросить направление; на нём были подобающие для вечера удовольствий чёрный плащ и алая рубашка с разрезами, золотые сандалии и брюки из чёрной плёнки с расширяющимися книзу штанинами. Он вёл под руку одетую во всё красное Джейни, её лицо скрывалось под вуалью, усеянной крохотными синтетическими кровавиками.[4] Сейчас мода на усыпанные самоцветами вуали среди женщин господ почти вымерла, но вуаль служила тому, чтобы скрыть пустоту глаз, которая, как обнаружил Пол, почти мгновенно выдавала Джейни. Увидев мальчишку, она издала мягкий стон голода, и ещё крепче вцепилась в предплечье Пола. Пол снова помахал рукой.

Мальчик остановился, словно ожидая их, но когда они оказались в пяти метрах от него, развернулся и помчался прочь. Прежде чем Пол успел остановить её, Джейни погналась за ним. Мальчишка нырнул меж двух зданий и понёсся к следующей улице; Пол успел заметить, как Джейни последовала за ним через дверь здания в центре квартала.

Он обнаружил её танкетки с чистыми подошвами в вестибюле, под четырёхмерным портретом Хуго де Фриза. За те несколько секунд, которые потребовались Полу, чтобы поднять обувь и спрятать её за аквариумом с фосфоресцирующими цефалоподами, Де Фриз, изображённый в последние годы жизни, умер, сгнил, превратившись в пыль, и подвергся возрождению в материнской утробе в виде делящейся клетки, с целым лабиринтом генетики по-прежнему раскинувшимся перед ним.[5]

Пол знал, что на нижних этажах находились квартиры. Иногда он заходил туда, если не мог найти себе жертву на улицах. На самом верху будет школа.

В пустом коридоре, где не было никого кроме неё, в замешательстве и, кажется, испуге стояла женщина; у её ног лежала в раскрытом виде растрёпанная библиотечная книга. Проталкиваясь мимо неё, Пол представил, как Джейни сбила её с ног, и ужас женщины, мельком увидевшей под вуалью свирепое, ликующее лицо.

Пробегая мимо, Пол мог представить, в каком ужасе она была, увидев промелькнувшее под вуалью свирепое, ликующее лицо, когда Джейни сбила её с ног, оттолкнув с пути.

В алькове находились, сгруппированные вместе, лифты, а также подъёмная шахта и спусковая шахта. Мальчишка не стал бы дожидаться лифта, когда у него по пятам мчится Джейни…

Пол вознёсся в подъёмной шахте, как пробка, которую вознесла струя гейзера. Воздух, сгущённый кондиционными агентами, оставался газом; он был обогащён кислородом, и когда Пол втянул его в свои лёгкие, он, хоть и был вязким, как кукурузный сироп, стимулировал весь его организм. Высоко наверху Пол увидел Джейни, висящую (как казалось) в хрустале и окружённую книгами, сброшенными на неё мальчишкой, её красное платье вздымалось вокруг неё, и мелькали белые ноги. Она поднималась наверх, по всей видимости, на самый верхний этаж, и он рассудил, что мальчишке, раз уж тот завёл её сюда, нужно будет спрыгнуть в спусковую шахту, чтобы ускользнуть от неё. Он вышел на восемьдесят пятом этаже, открыл шлюз в спусковую шахту и был вознаграждён тем, что увидел мальчишку всего в сотне метров над собой. Затем оставалось лишь дождаться его на посадочной площадке и выдернуть из вздыхающей колонны сгущённого воздуха.

Лицо мальчишки, узкое, с заострённым подбородком, побледневшее под загаром от страха, повернулось к нему.

— Не надо, — попросил мальчик. — Пожалуйста, сэр, добрый господин… — но Пол зажал его голову под мышкой левой руки и быстрым рывком правой сломал ему шею.

Джейни плыла вниз головой по течению спусковой шахты, раскрыв рот и полная пыла, а её чёрные волосы клубились над головой словно туча. Она потеряла свою вуаль. Пол показал ей мальчишку и ступил к ней шахту. Шлюз захлопнулся за ним, и движение воздуха прекратилось.

Он взглянул на Джейни. Она перестала грести и жадно, не отрываясь, смотрела в лицо мёртвого мальчика.

— Что-то не так, — заметил Пол и она, казалось, поняла, хоть было возможно и то, что она всего лишь уловила страх в его голосе.

Шлюз не открывался, и течение в шахте потихоньку меняло направление, поднимая их; он попытался плыть против него, но эти усилия были безнадёжны. Когда они оказались на самом верху, мёртвый мальчик заговорил; Джейни зажала ему рот ладонью, чтобы заглушить звук. Шлюз на посадочную площадку открылся и они вышли на 101-й этаж.

Голос из громкоговорителя на стене сказал:

— Прошу прощения, что приходится вас задерживать, но есть основания полагать, что недавно вы подверглись отклонениям от оптимальной модели развития. Я лично подойду через несколько минут, дабы предоставить консультацию; пока вы ожидаете, возможно, нам будет полезно рассмотреть, что подразумевается под «оптимальным развитием». Взгляните на проекцию.

— Сперва, в младенчестве, ребёнок испытывает привязанность к своей матери, той, что предоставляет тепло и пищу…

На другом конце комнаты была дверь, и Пол с размаху ударил по ней тяжёлым стулом, подняв звон, который почти заглушил монотонную речь.

— Затем, на время, первостепенную (или почти первостепенную) важность обретает группа сверстников. Мальчики и девочки, которых вы видите, посещают образцовую школу в Армстронге. Обратите внимание, что для маскировки черноты космоса над их воздушным куполом не используется никакого тонирования.

Замок вырвался из дверной рамы, но дистанционно-приводной гидроцилиндрический доводчик захлопывал дверь всякий раз, стоило удару стула распахнуть её. Пол с разгона ударил в неё плечом и, прежде чем она успела закрыться вновь, подставил колено туда, где прежде находилась выбитая щеколда. Хромированный стальной стержень толщиной с палец вывалился из стула, когда дерево и пластик, державшие его, разбились под ударами; краткий миг непонимания, потом Джейни, бросив мёртвого мальчика, вклинила стержень между дверью и косяком и выскользнула наружу. Пол следовал за ней, когда стержень поднялся, и дверь захлопнулась, сомкнувшись на его ступне.

Он закричал, и закричал снова, а затем, в звенящем эхом безмолвии, услышал бубнёж громкоговорителя об образовании и всхлипывающее, сдавленное дыхание Джейни. Сквозь щель между дверью и косяком (проём шириною в два сантиметра, которому мешало сомкнуться то, что осталось от его правой ступни) он мог видеть побелевшее лицо и слепые, злорадные глаза мёртвого мальчика, чья воля по-прежнему удерживала стальной стержень подвешенным в воздухе.

— Сдохни! — заорал на него Пол. — Сдохни! Ты мёртв!

Стержень грохнулся вниз.

— Эта молодая женщина, — произнёс громкоговоритель, — избрала профессию медика. Она станет врачом, и сейчас утверждает, что была рождена для этого. Оставшуюся жизнь она проведёт, облегчая мучения от недугов.

Прошло несколько минут, прежде чем Пол сумел заставить Джейни понять, что ей потребуется сделать.

— После пяти лет обучения базовым методам оказания медицинской помощи, ещё три года она будет специализироваться в хирургии, прежде чем…

Джейни потребовалось долгое время, чтобы перекусить его ахиллово сухожилие; когда с этим было покончено, она принялась рвать связки, крепившие кости предплюсны к голени. Сквозь боль он мог чувствовать, как горячие слёзы смывают кровь с его ступни.

Послесловие

С самой публикации этого рассказа меня принялись критиковать за моё написание слова «вервольф». Я вернулся к первоначальному написанию, чтобы обратить внимание на значение слова: «человековолк».[6] Мы бы скорее сказали «человек-волк», притом, что эти слова выражают совершенно разные идеи. Наш вервольф — это человек, который становится волком. Человековолк, которого представляли себе англы и саксы, был человеком, внушающим такой же страх, как и волки, и по тем же причинам.

И волчьи уловки его, и прыть, и хватка волчьих зубов. Киплинг, «Задание королю»

Изначально слово Wer обозначало в англосаксонском языке мужскую особь человеческого вида.[7] Мне хотелось древнего изначального смысла, и потому я назвал только что прочтённый вами рассказ именно так, как назвал.

Дополнительные материалы

В этом разделе находятся примечания переводчика (где вкратце рассказывается об истории публикации рассказа, значениях имён персонажей и других интересностях) и статья Марка Арамини (давнего фэна Вулфа), ставшая уже традиционной для раздела допов (где вкратце пересказывается и без того недлинный рассказ, а также строит теории того, что же там произошло).

В разделе Стихи приводятся в полном объёме стихи Киплинга, которые Вулф цитировал в эпиграфе и в послесловии; в на английском и в русском переводе.

Все ссылки, как обычно, можно найти в разделе Acknowledgements.

Примечания переводчика

Утопия от Вулфа.

Впервые рассказ вышел в антологии утопической фантастики «Новое усовершенствованное Солнце» под редакцией Томаса Диша («The New Improved Sun», 1975), а Терри Карр включил его в антологию лучшего за год («The Best Science Fiction of the Year 5», 1976; любопытный факт — из всех рассказов антологии только «Герой…» не был номинирован на какую-либо из фантастических премий). В 1980 году он вошёл в первый сборник Вулфа «Остров доктора Смерти и другие рассказы и другие рассказы» («The Island of Doctor Death and Other Stories and Other Stories»), а в 2009 — в ретроспективный сборник «Лучшее Джина Вулфа» («The Best of Gene Wolfe»). В отличие от многих других рассказов Вулфа, «Герой…» часто переиздавался в тематических антологиях.

В 1991 рассказ вышел отдельной брошюрой в издательстве Pulphouse (художник Грегорио Монтехо).

* * *

Герой как автор.

Название рассказа, похоже, вдохновлено главами книги Томаса Карлейля «Герои, почитание героев и героическое в истории» (Thomas Carlyle, «On Heroes, Hero-Worship, and The Heroic in History», 1841): «Герой как божество», «Герой как поэт» и т. д.

Комментарий Вулфа

Роберт Фрейзер: Ещё одной важной работой был «Герой как верволк». Что побудило вас написать рассказ, симпатизирующий жестокому убийце-каннибалу?

Джин Вулф: Когда Том Диш аннотировал этот рассказ, он подметил отсутствующую в слове werewolf букву E на конце моей фамилии (Wolfe). Я не отдавал себе в этом отчёта, когда писал рассказ, но, полагаю, он прав. Werwolf — это допустимый вариант старого написания. Я использовал его, чтобы обратить внимание на тот факт, что «вервольф» означает «человековолк». «Вергельд» — это цена человеческой жизни. Стоит также отметить, что протагонист «Мира» — Олден Деннис Вер (Alden Dennis Weer). Видите ли, я всегда сознавал, что не являюсь ни кем-то исключительным, ни кем-то популярным, и изредка я пытаюсь изложить свою сторону дела. Северьян, кстати, палач.

Роберт Фрейзер: Момент в рассказе, где труп внезапно заговаривает, побудил Терри Карра, в предисловии к ежегоднику «Лучшего», припомнить анекдот о вашей способности удивлять читателя.

Джин Вулф: Я хотел показать, что раса жертв на самом деле — сверхлюди. Именно этот факт делал Пола героем, также как тигр-людоед будет героем среди тигров. Это нужно было сделать в начале рассказа, и нет ничего более сверхчеловеческого, чем способность отменить (пусть даже слегка или временно) собственную смерть. Все самые лучшие сюрпризы и чудеса появляются таким образом, произрастая из материала самой истории, когда ты готов встретиться с последствиями этого материала.

Из интервью Роберта Фрейзера «Ловкость рук Вулфа»[8]

* * *

Опечатка или же?..

В конце рассказа встречается следующая фраза, поставившая в тупик не одного читателя:

A voice from a loudspeaker in the wall said, “I am sorry to detain you, but there is reason to think you have undergone a recent deviation from the optional development pattern. In a few minutes I will arrive in person to provide counseling; while you are waiting it may be useful for us to review what is meant by ‘optimal development.’ Look at the projection.

Это чередование «опциональный—оптимальный» кочует из издания в издания, повторяясь как в «Острове», так и в «Лучшем». Опечатки встречаются даже у Вулфа, однако никто не сумел вразумительно ответить, что может означать «опциональное (т. е. дополнительное) развитие». К тому же, по словам одного из читателей: «Буквальное прочтение было бы {для Вулфа} нехарактерно неуклюжим: второе предложение не вытекало бы логически из первого. Не думаю, что «опциональное развитие» истинно — для этого оно недостаточно выразительно» (Мо Холкар).

Как переводчик, я также счёл это ошибкой, и перевёл оба слова как «оптимальный». Впрочем, как осторожный читатель Вулфа, я допускаю вероятность своей ошибки, а потому предпочёл поставить об этом в известность других читателей.

Голос из громкоговорителя на стене сказал:

— Прошу прощения, что приходится вас задерживать, но есть основания полагать, что недавно вы подверглись отклонениям от оптимальной модели развития. Я лично подойду через несколько минут, дабы предоставить консультацию; пока вы ожидаете, возможно, нам будет полезно рассмотреть, что подразумевается под «оптимальным развитием». Взгляните на проекцию.

* * *

Терминология:

митинг (meeting) — некое собрание господ; цели неясны (чтобы послушать ораторов? почувствовать общность?).

господин (master) — новая порода людей, выведенных с помощью редактирования ДНК; обладают недостижимыми для «старой породы» способностями, вроде телекинеза и отсутствия надобности в обычном питании; несмотря на то, что господа появились всего поколение назад, некоторые из них уже считают существование обычных людей мифом. Комментарий: здесь весьма уместен фашистский термин «раса господ» (англ. master race, нем. Herrenrasse): их поведение вполне укладывается в известную нам модель.

полисмен (policeman) — существо, служащее господам и не принадлежащее к их расе. Комментарий: обычное для английского языка слово (дословно — «человек-полиция», от фр. police — «общественный порядок» + англ. man — «человек») в рассказе приобретает ироничный оттенок, поскольку, судя по описанию, полисмены произошли не от людей, а от собак.

иллюминатор (illuminator) — очевидно, фонарик — либо его аналог (от лат. in + lumino — освещать).

цвет любви (color of love) — «юбка была из цветущих лоз цвета любви» (her skirt was of flowering vines the color of love). Цвет любви — зелёный?

дома-призраки (ghost-houses) — автоматизированные дома; по всей видимости, запирают попавших туда людей с целью проверки на предмет принадлежности к расе господ и, возможно, возможности изменения.

изменение (change) — процесс редактирования ДНК, превращающий человека в господина.

возвышение (raise) — процесс генетической модификации животных, обретающих при этом разум. Комментарий: в чём-то сходен с концепцией Возвышения (Uplift, досл. — «подъём», но также среди значений — «поумнение») Дэвида Брина, хотя полисмен скорее вызывает в памяти образы зверолюдей из «Острова доктора Моро».

* * *

Ономастика:

Пол Горо (Paul Gorou) — Пол происходит от латинского имени Paulus, означавшего «малый» или «скромный». В частности, в семьях оно давалось людям, носившим одно имя, чтобы отличить младшего (к примеру, Lucius Aemilius Paullus — Луций Эмилий Павел). Это также английский вариант имени Павел, которое принял один из апостолов (до того звавшийся Саулом). Фамилия Горо (или, если на то пошло, имя) нетипична для европейских языков, однако весьма напоминает фр. слово garou — оборотень (от др.-фр. garoul из garulf из werawulfaz).

Пенделтон (Pendelton) — фамилия, образованная от названия поселения на западе Англии, Пендл-хилл (Pendle Hill — оба слова означают, по сути, «холм») + tun — «посёлок, усадьба, имение» (также в современном англ. pendle означает некий подвешенный объект, вроде серёжки или маятника) — Пенделтоны живут как раз неподалёку от холма. Род разделён на две ветви, названные, скорее всего, также по названиям населённых пунктов: Эвершоуские Пенделтоны (Evershaw — «лес дикого кабана» от англ. — сакс. shaw от sceaga — лесная полоска на границе поля; ever от eofer, ebur, efer — дикий кабан) и Уортморские Пенделтоны (Worthmore — досл. «более достойные», «сто́ящие дороже» от worth — цена + more — больше).

Эммитт Джей Пенделтон (Emmitt J. Pendelton) — предположительно, имя Эммитт (вариант Эмметт) произошло от нем. ermen («целый» или «всеобщий»), либо от ивр. אמת (эме́т, «истина»).

Августа Джейн Пенделтон, Джейни (Augusta Jane Pendelton, Janie) — Августа — женский вариант латинского имени Август (Augustus), которое давали римским императорам; образовано от лат. augere, означающего «увеличивать»; применялось в качестве почётного титула родственниц римского императора в значении «величественная», «священная». Джейн же — вариант имени, произошедшего, в конечном итоге, от греческого Ἰωάννης (Иоаннес), которое само пришло от еврейского יוחנן (Иехоханан), которое переводят как «Яхве милосерден» или «Господь сжалился».

Клара (Clara) — сестра Эммитта, «родилась с дурным глазом». Имя происходит от латинского слова clara, означающего «светлая, яркая».

Лиллиан (Lillian) — сестра матери Эммитта. Лиллиан — вариант имени Лилиан, от лат. lilium («лилия») — чистый.

Том (Tom) — брат Эммитта («Машина поранила Тому ногу куском два-на-четыре»). Том, как правило, используется в качестве уменьшительного от имени Томас (Thomas), производного от гр. Фома («близнец»). Также евр. имя Том (תום) означает «простота, невинность».

Кёртен (Curtain) — «Когда мы пришли, был тут один малый, жил здесь. Приятный малый, немец. Звали его Кёртен — что-то вроде этого». По-английски Curtain значит «занавес», однако возможно, что Эммитт путает его с немецкой фамилией Кирхен (ныне нем. Kirchen значит «церкви», но первоначальная форма фамилии образована от Kirchherr — «священник»).

mtvietnam

«Герой как верволк» Марк Арамини

«Герой как верволк» появился в 1975 году в «Новом усовершенствованном Солнце» и перепечатан в «Острове доктора Смерть и других рассказах и других рассказах».

Краткое содержание

Примерно в 2060 году, с разделением человечества на высший класс обладающих телепатией миролюбивых господ и класс звероподобных и хищных «невозвышенных» людей, Пол охотится на господ ради пропитания. Пол, одевшись, как один из господ, сидит на митинге в парке; лекцию он понять не может, однако вместо этого высматривает себе жертву. Он избирает толстяка и жемчужноглазую девушку, с которой у того сегодня свидание; она одета в ло́зы «цвета любви», и «золотой змей поддерживал её груди». Пол надеется приманить их, используя маскировку и колокольчик, но их прежде времени атакуют старик и его вооружённая ножом дочь. Госпожа заставляет девочку оступиться, используя своего управляемого с помощью телекинеза неживого змея, тогда как лозы развязываются и увядают, чтобы позволить женщине бежать. Пол ломает ей шею и спорит с другими «настоящими» людьми о том, кому достанется добытая этой ночью еда.

Он забирает умирающую женщину в башенку своего дома; она продолжает разговаривать, несмотря на сломанную шею. Он отрицает, что она мертва, и немного играется с ней. Госпожа совершает несколько покушений на его жизнь с помощью телекинеза, оживив его простыни, затем пытается бежать, подняв своё тело, и, наконец, умирает, однако Пола во время дискуссии поглощают мысли о девочке, и о том, как он, сожительствуя с ней, будет добывать для неё еду.

Семью старика и девочки (состоящую из двух человек) он находит неподалёку; они живут в автобусе. Обменявшись с Полом несколькими враждебными замечаниями, отец насыщает дискуссию упоминаниями многочисленных достоинств своей дочери (несмотря на то, что она не может говорить и является совершенно одичавшей). Он рассказывает о бедах своей семьи и наследственных проблемах, не позволивших им стать изменёнными и быть признанными в качестве господ, а также сообщает, как болезнь погубила бо́льшую часть поголовья домашней скотины, а господа уничтожили сельскохозяйственные земли (до этого Пол никогда не задумывался о том, что люди могут жить с земли). Он объясняет, почему пока не нашёл мужа для своей дочери Джейни, но, похоже, ему нравится идея, что её заберёт Пол. Тот так и делает, однако отец говорит ему, что примет её обратно, если Пол останется недоволен.

Позднее Джейни и Пол, замаскировавшись под господ, преследуют мальчика и разделяются, чтобы поймать его в воздушных шахтах. После того, как Пол ломает мальчишке шею, здание, где они находятся, обнаруживает их и задерживает. Начинается лекция об оптимальном развитии, однако Пол взламывает дверь. Джейни удаётся бежать, тогда как Полу это почти удаётся, но ментальные силы умирающего мальчишки заставляют стержень, державший дверь открытой, выскользнуть и зажать в двери ступню Пола. Пол говорит мальчику, что тот мёртв, и в тот же миг стержень падает на землю, а Пол призывает Джейни к действию; она отгрызает ему ступню, её слёзы смывают его кровь.

Время и место действия

Данный мир, с возвышенными до полуразумного состояния животными и человеческим видом, разделившимся на несколько ветвей, ушедших по разным эволюционным путям, а также исчезновением как твёрдой валюты, так и кредита, кажется мне тем же либо весьма похожим на тот, что мы видим в рассказе «Соня, Крейн Уэсслман и Китти» («Sonya, Crane Wessleman, and Kittee», 1970). На этот раз люди либо возвращаются к животному состоянию, когда их ресурсы уничтожены, либо же возвышаются, получая псионические способности, вроде металингвистического общения и психокинетических сил.

Почему потеряны пригодные сельскохозяйственные земли? Как выясняется из рассказа Эммитта Пенделтона, это произошло из-за бесчувственного отношения господ к «людям». Его семье, страдающей от генетических дефектов вроде диабета и проблем с душевным здоровьем, которые проявились в его дочери Джейн, было отказано в возможности «измениться». После повсеместной генетической модификации человечества, становится ясно, что прежняя пища больше не является необходимой. Сельскохозяйственные земли уничтожены машинами («Они забыли о нас, понимаешь?»), производство лекарств вроде инсулина прекращается, а домашний скот гибнет после начала «болезни». Терраформирование Луны определённо продолжается в ускоренном темпе, согласно следующим деталям, раскрытым в конце: «Мальчики и девочки, которых вы видите, посещают образцовую школу в Армстронге. Обратите внимание, что для маскировки черноты космоса над их воздушным куполом не используется никакого тонирования».

В первой сцене, открывающей рассказ, Пол замечает, что «луна уже взошла» в небе, а потому мы должны задаться вопросом, происходит ли действие рассказа на Земле или понимает ли Пол, что сейчас он может находиться на изменившейся Луне. И в том и в другом случае, на данный момент здесь имеются принадлежащие господам ракеты и лунные колонии. Здесь есть «каньоны, пролегавшие меж зданий»: это не похоже на описание обычной аллеи. Здесь есть полдень и солнце, которое попадает в башенку дома Пола через восемь окон. Однако Пол описывает, как бежал из дома-призрака господ, перевернув машину, которая проверяла, есть ли у него генетические отклонения, и выпрыгнув с шестого этажа здания, спасшись благодаря тому, что приземлился на дерево. Полагаю, на Луне шансы пережить прыжок из окна на шестом этаже будут выше, чем на Земле. Флора в парке включает ночные цветы и деревья, светящиеся голубоватым светом, который сами же вырабатывают.

Литературные отсылки

Рассказ начинается с эпиграфа из «Охотничьей песни Сионийской Стаи» из «Книги джунглей». В книге Киплинга Маугли к этому моменту должен покинуть стаю, тогда как в рассказе Вулфа Пол только что нашёл стаю, с которой может охотиться вместе.[9]

Разумеется, это стихотворение приводится после первой секции «Книги джунглей», в которой Маугли, воспитанный животными и живущий как один из них, встаёт перед фактом, что он — человек, а его стая состоит из волков. Он уходит из стаи после того, как Шер-Хан озвучивает своё неудовольствие: «Мне надоела эта глупость с человеком-волком».[10] Этот разговор о человеке-волке заставляет вспомнить о написании слова «верволк», о котором Вулф говорит: «Я обратился к первоначальному написанию, чтобы обратить внимание на значение слова: «человековолк». Мы бы скорее сказали «человек-волк», притом, что эти слова выражают совершенно разные идеи. (…) Человековолк, которого представляли себе англы и саксы, был человеком, внушающим такой же страх, как и волки, и по тем же причинам». Поэтому Пол-хищник выступает в качестве нашего персонажа-точки зрения.[11] Это рассказ о том, как он заполучает собственную семью-стаю и создаёт тактическую единицу в суровых условиях жизни хищника.

Высший и низший класс

По словам Эммитта Пенделтона, время действия рассказа — незадолго до 2060 года. Для обсуждения текста, возможно, будет полезным определиться, действительно ли высший класс, «чьё генетическое наследие было исправлено для познания и мира», отличается по происхождению от «людей» — Пола и его новообретённой семьи, хищников. Полисмен, совершающий обход, был возвышен из чего-то вроде собаки: «Полисмен кивал лохматой головой, улыбаясь, греясь в чувстве признания, одобрения тех, кто возвысил его из животного состояния. (…) Полисмен был слишком туп, слишком неразумен, чтобы внешний облик одурачил его так же, как и его господ». Имея таких псевдоразумных зверей, чтобы выполнять чёрную работу, господа могут сосредоточиться на книгах и абстрактных идеалах (Пенделтон рассказывает, как его отца ударили книгой из-за мольб о еде).

Разумеется, повествовательная точка зрения, которая склоняется к Полу в качестве «человека», создаёт соотносительные утверждения, вроде «Сам он жил там же, где его родила мать, высоко в доме, построенном, когда господами были люди». Очевидно, что господа тоже считают себя людьми, а Пола и его гено́м — просто дурным сном, который следует подавить и забыть. Пол утверждает, что они боятся сносить старые здания, опасаясь вернуть к осознанной памяти и к жизни прежние, вырожденческие времена.

Высказывания женщины со сломанной шеей порой немного таинственны: «не думала, что вы действительно существовали. (…) Я мертва, знаешь ли. (…) Мертва. (…) Никогда, никогда, никогда. Ещё год, и всё было бы в порядке. (…) Я думала, вы все исчезли… Все исчезли — давным-давно, как дурной сон». Когда она говорит «Странная эволюция. Человек стал пищей для людей», он выходит из себя — концепция и само слово «эволюция» чужды ему.

Чем питаются господа? Является ли малиновый порошок, что застывает, будучи извлечённым из коробочки в форме луны, исключительно наркотиком, который можно вдохнуть, без какой-либо питательной ценности? Очевидно, что господа считают себя людьми, а прежний гено́м чем-то, что лучше забыть.

Генетика и рассказ

Первостепенным вопросом в тексте становится то, что за генетический процесс предоставил «господам» эти псионические силы, а также позволяет им жить после того, как сломаны их шеи, и выживать, не имея для пропитания сельскохозяйственных культур или животных. Довольно интересно, что в конце рассказа появляется четырёхмерный портрет Хуго де Фриза, изображающий его развитие до смерти, а затем снова к возрождению в виде делящейся клетки. Работа де Фриза с ослинником Ламарка (Oenothera lamarckiana, он же примула вечерняя, Evening Primrose) немного отличалась от теории постепенной эволюции Дарвина в том, что постулировала быстрое изменение через мутацию. (Он также работал с гибридизацией растений и полиплоидией, которые, по моему мнению, абсолютно необходимы для сколь-нибудь существенного понимания «Книги Короткого Солнца» Вулфа.) Работа де Фриза в какой-то степени имеет дело с сальтацией (очень сильными изменениями от одного поколения к следующему), которую мы и видим в действии в рассказе, когда оба класса — и высший и низший — верят, что являются людьми, но отличаются друг от друга настолько, что относятся, по сути, к разным биологическим видам.[12]

Деревья также были модифицированы, чтобы излучать собственный свет: «аромат ночных цветов наполнял воздух парка, а деревья, растущие вдоль тропинок, светились голубоватым светом, который сами же и вырабатывали; в городе, за пределами последней живой изгороди, огромные здания, новые и старые, казались горами, подсвеченными изнутри».

Джоан Гордон в своей книге о Вулфе, похоже, приходит к заключению, что в этом рассказе люди смешали свою ДНК с ДНК пришельцев, хоть текстуальных доказательств, на мой взгляд, для этого недостаточно.[13] Мы бы могли сделать это заявление, если бы каким-то образом увязали этот рассказ с циклом, куда входят «Синяя мышь» («Blue Mouse», 1971), «Соня, Крейн Уэсслман и Китти» («Sonya, Crane Wessleman, and Kittee», 1970), а также «Силуэт» («Silhouette», 1973) с его странной планетой тёмной листвы, однако в самом рассказе немного указаний на связанную с пришельцами перестройку организма: человечество совершило технологический скачок примерно в то же время, когда были истощены и уничтожены ресурсы планеты (есть, впрочем, некоторые признаки того, что технологии менялись очень быстро).

Стилистические сопоставления

Этот рассказ показывает склонность Вулфа соединять несвязанные друг с другом события в одну сцену: когда Пол насмехается над умирающей госпожой, его мысли возвращаются к волнению, которое он испытывает от встречи с Джейни и её отцом, хоть это столкновение и отмечено враждебностью. Хвастаясь и дразня умирающую, он представляет себе семейную жизнь с Джейни. Когда после убийства мальчика Джейни и Пол оказываются в ловушке в шахте лифта, анализируется «оптимальное развитие»: привязанность к матери сменяется привязанностью к группе сверстников, завершаясь кульминацией в виде нахождения цели жизни. В качестве примера приводится врач, и в это же время Пол, подобно волку, бегущему из капкана, умоляет Джейни отгрызть ему ногу, поскольку сам он этого сделать не может, и она выступает в роли врача, ампутируя своими примитивными зубами поражённую часть. Её слёзы смывают кровь, и Фернандо Гувеа с Urth Mailing list отмечает сходство этой сцены с описанной в Евангелии от Луки 7:38. В той сцене грешница умащает ноги Теоантропа (воспользуемся терминологией Высокой христологии, хотя мы всё ещё находимся в синоптических Евангелиях),[14] и, несмотря на её многие грехи, она прощена, что подразумевается в стихах 47 и 48:

Прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит.

Ей же сказал: прощаются тебе грехи.

Дело не в том, что Пол безгрешен, а в том, что это деяние индивида опустившегося и испорченного, добившегося этой великой любви, которая и делает их людьми. Потому Пол и Джейни способны на любовь, а господа больше похожи на фарисеев, что хотят забыть и гнушаться тех, кого считают «ниже себя» и «грешниками». Пол, несовершенный, способен заботиться о Джейни, со всей её дикостью и умственными проблемами, а она тоже способна любить его настолько, чтобы в случае надобности отгрызть ему ногу.[15]

Комментарии Вулфа

Я пытался заставить читателя задуматься об истинной природе любви между мужчиной и женщиной. Во-первых, девушка в «Герое как верволке» — умственно отсталая и не может говорить. А во-вторых, в конце она должна очень сильно искалечить мужчину, которого любит ради того, чтобы освободить его. Думаю, я пытался сказать, что, во-первых, не стоит думать, будто человек, которого любишь, обязательно должен быть похож на тебя для того, чтобы эта любовь была настоящей, и чтобы она работала. А во-вторых, что всем нам, если уж быть честными, приходится причинять людям боль ради их же блага. Нам приходится отрывать у них куски ради их же блага.

Из интервью Джеймсу Джордану на Всемирном конвенте фэнтези в 1992 г.

Имена

• Пенделтон означает «нависающее поселение», коль уж на то пошло.

• Я не смог найти сколь-нибудь значимого смысла в необычной фамилии Горо, за исключением сходства с французским термином для вервольфа, Loup-garou, или лу-гару, что по сути является избыточным выражением, поскольку garou, кажется, связан с немецким garoul — вервольф.

• Если Вулф в самом деле считал «любовь» своей основной темой в данном рассказе, то тогда Пол может быть отсылкой к довольно печально известной диатрибе св. Павла о любви/милосердии… она, быть может, всего надеется, всё переносит, но он забыл, что «в случае надобности любовь отгрызает ноги».[16]

Комментарий

Порой авторская симпатия является опасной штукой, и я, как художник, считаю, что это одна из тех историй, где персонаж, с точки зрения которого ведётся рассказ, создаёт ложное чувство авторского одобрения. Разумеется, название, «Герой как верволк», действительно предполагает, что Пол «героичен», но это не может быть предметом неквалифицированной оценки. Проблема с господами в том, что они не любят несовершенства и стремятся искоренить их полностью. Проблема с «людьми», разумеется, в том, что пытаясь выжить, они опустились до уровня зверей и растеряли знания. Что касается Вулфа, то низший класс хищников является более притягательной точкой зрения: заставить симпатизировать группе каннибалов, невежественных и звероподобных, возможно лишь в свете притеснения, которому они подвергались. Физическая беспомощность против умственной атрофии — здесь не может быть истинного одобрения кроме базовой способности выживать и, возможно, любить: «Даже плохой человек может любить своего ребёнка. Запомни это, потому что это правда». Быть может, господа забыли любовь? Могли бы они стать тем шагом в эволюции, который стоило совершить, учитывая, насколько их беспокоит исчерпание и разрушение ресурсов планеты, если бы они заботились о тех, кого сочли непригодными, вместо того, чтобы просто «забыть» о них?

Возможно, самое героическое в Поле — то, что он не отказывается от своих мечтаний, и воображает, как вернётся с едой для своей женщины. Любовь в этом рассказе — дика, а доброта советов отца жестока: девочка полюбит тебя, если дашь ей поиграться с пищей, прежде чем та умрёт. Чтобы позволить Полу бежать, она отгрызает его ногу. Вопрос в том, не отражает ли это деяние символическим образом то, что сотворили господа, чтобы избавиться от своей базовой смертности: отсекли ид, примитив, и то, что считали недостатками — велика ли разница между этими двумя деяниями?[17] Её слёзы смывают кровь с его ноги — это знак искреннего чувства привязанности, которое она испытывает к нему. Здесь каннибализм является способом выхода из безвыходной ситуации — потому как иного попросту нет.

Вопросы, оставшиеся без ответа

Получены ли псионические способности господ в результате скрещивания человеческой и чужеродной либо инопланетной ДНК, или же это продукт исключительно человеческий? Всё было бы в порядке через год — потому что господа улетают на своих ракетах на Луну и куда-то дальше? Действительно ли мы находимся на Луне? Если только видимость солнца не является «искусственной», мы, вероятно, всё ещё на Земле.

Являются ли эти новые люди предвестниками Зелёного Человека, будучи способны выживать без пахотных земель и сельхоз животных?

Я вполне уверен, что «опциональная модель развития» (optional development pattern), упоминаемая обучающим голосом на последней странице, является опечаткой, поскольку голос немедленно произносит «возможно, нам будет полезно рассмотреть, что подразумевается под „оптимальным развитием“» (it may be useful for us to review what is meant by ‘optimal development’). Опечатки случаются даже у Вулфа. В обоих случаях следовало использовать «оптимальное» (optimal).

Связь с другими работами

В первую очередь очевиден каннибализм (его можно встретить в «Песни преследования» {«Tracking Song», 1975}, «Путнике в пустынных землях» {«A Traveler in Desert Lands», 1999}, «Книге Нового Солнца»)… однако особенно очевидно возвышение животных до чего-то большего — здесь оно выходит на следующий уровень, когда уже люди поднимаются настолько, что им явно не нужно питаться обычной пищей, они иммунны к вирусным инфекциям вроде бородавок, они живут какое-то время пока верят, что живы, и где деньги — лишь смутные воспоминания: здесь псевдосоциалистические исследования в рассказах Вулфа 1970-х годов заходят чуть дальше в будущее. «Песнь преследования» может служить примером того, как животных возвысили ещё сильнее, до полной разумности, либо даже пошедшей по совершенно иному пути эволюции на колонизированном спутнике или планете (вскоре мы рассмотрим это), и данный рассказ тоже задаётся вопросом, что значит быть человеком. Выживание человечества в качестве хищника отразится много-много лет спустя в рассказе «Крысиный король» («King Rat», 2010), но тематически «Песнь преследования» и «Герой как верволк» кажутся связанными близким родством: они оба исследуют сверху донизу ту забытую звериную часть человеческой природы, и вопрошают, чего, в конечном счёте, достигнет человечество.

2014

Стихи

HUNTING-SONG OF THE SEEONEE PACK

As the dawn was breaking the Sambhur belled              Once, twice, and again! And a doe leaped up — and a doe leaped up From the pond in the wood where the wild deer sup. This I, scouting alone, beheld,              Once, twice, and again! As the dawn was breaking the Sambhur belled              Once, twice, and again! And a wolf stole back — and a wolf stole back To carry the word to the waiting Pack; And we sought and we found and we bayed on his track              Once, twice, and again! As the dawn was breaking the Wolf-pack yelled              Once, twice, and again! Feet in the jungle that leave no mark! Eyes that can see in the dark — the dark! Tongue — give tongue to it! Hark! O Hark!              Once, twice, and again!

ОХОТНИЧЬЯ ПЕСНЯ СИОНИЙСКОЙ СТАИ

Когда рассвело, Самбхур заревел И раз, и другой, и третий! И прыгнула лихо из ручья олениха, Где пил олень неприметно и тихо. Я, рыщущий рядом, видел всё это, И раз, и другой, и третий! Когда рассвело, Самбхур заревел И раз, и другой, и третий! И сквозь бурелом, волк сквозь бурелом Прокрался, чтоб стае поведать о том. И мы гнали оленя, забыв обо всём, И раз, и другой, и третий! Когда рассвело, вой в небо взлетел И раз, и другой, и третий! Ноги, сквозь джунгли несите нас! Тьму проницает наш волчий глаз! Слушай погони язык и глас И раз, и другой, и третий! Перевод Виктора Владимировича Лунина

THE KING’S TASK

After the sack of the City, when Rome was sunk to a name, In the years that the lights were darkened, or ever St. Wilfrid came, Low on the borders of Britain (the ancient poets sing) Between the Cliff and the Forest there ruled a Saxon King. Stubborn all were his people from cottar to overlord — Not to be cowed by the cudgel, scarce to be schooled by the sword; Quick to turn at their pleasure, cruel to cross in their mood, And set on paths of their choosing as the hogs of Andred’s Wood. Laws they made in the Witan — the laws of flaying and fine — Common, loppage and pannage, the theft and the track of kine — Statutes of tun and of market for the fish and the malt and the meal — The tax on the Bramber packhorse and the tax on the Hastings keel. Over the graves of the Druids and under the wreck of Rome, Rudely but surely they bedded the plinth of the days to come. Behind the feet of the Legions and before the Norseman’s ire Rudely but greatly begat they the framing of State and Shire. Rudely but deeply they laboured, and their labour stands till now, If we trace on our ancient headlands the twist of their eight-ox plough…. There came a king from Hamtun, by Bosenham he came, He filled Use with slaughter, and Lewes he gave to flame. He smote while they sat in the Witan — sudden he smote and sore, That his fleet was gathered at Selsea ere they mustered at Cymen’s Ore. Blithe went the Saxons to battle, by down and wood and mere, But thrice the acorns ripened ere the western mark was clear. Thrice was the beechmast gathered, and the Beltane fires burned Thrice, and the beeves were salted thrice ere the host returned. They drove that king from Hamtun, by Bosenham o’erthrown, Our of Rugnor to Wilton they made his land their own. Camps they builded at Gilling, at Basing and Alresford, But wrath abode in the Saxons from cottar to overlord. Wrath at the weary war-game, at the foe that snapped and ran, Wolf-wise feigning and flying, and wolf-wise snatching his man. Wrath for their spears unready, their levies new to the blade — Shame for the helpless sieges and the scornful ambuscade. At hearth and tavern and market, wherever the tale was told, Shame and wrath had the Saxons because of their boasts of old. And some would drink and deny it, and some would pray and atone; But the most part, after their anger, avouched that the sin was their own. Wherefore, girding together, up to the Witan they came, And as they had shouldered their bucklers so did they shoulder their blame; (For that was the wont of the Saxons, the ancient poets sing), And first they spoke in the Witan and then they spoke to the King: “Edward King of the Saxons, thou knowest from sire to son, “One is the King and his People — in gain and ungain one. “Count we the gain together. With doubtings and spread dismays “We have broken a foolish people — but after many days. “Count we the loss together. Warlocks hampered our arms. “We were tricked as by magic, we were turned as by charms. “We went down to the battle and the road was plain to keep, “But our angry eyes were holden, and we struck as they strike in sleep — “Men new shaken from slumber, sweating with eyes a-stare “Little blows uncertain, dealt on the useless air. “Also a vision betrayed us and a lying tale made bold, “That we looked to hold what we had not and to have what we did not hold: That a shield should give us shelter — that a sword should give us power — A shield snatched up at a venture and a hilt scarce handled an hour: “That being rich in the open, we should be strong in the close — “And the Gods would sell us a cunning for the day that we met our foes. “This was the work of wizards, but not with our foe they bide, “In our own camp we took them, and their names are Sloth and Pride. “Our pride was before the battle, our sloth ere we lifted spear: “But hid in the heart of the people, as the fever hides in the mere: “Waiting only the war-game, the heat of the strife to rise “As the ague fumes round Oxeney when the rotting reed-bed dries. “But now we are purged of that fever — cleansed by the letting of blood, “Something leaner of body — something keener of mood. “And the men new — freed from the levies return to the fields again, “Matching a hundred battles, cottar and lord and thane; “And they talk loud in the temples where the ancient war-gods are; “They thumb and mock and belittle the holy harness of war. “They jest at the sacred chariots, the robes and the gilded staff. “These things fill them with laughter, they lean on their spears and laugh. “The men grown old in the war-game, hither and thither they range — “And scorn and laughter together are sire and dam of change; “And change may be good or evil — but we know not what it will bring; “Therefore our King must teach us. That is thy task, O King!” 1902 Enlarged from “Traffics and Discoveries”

ЗАДАНИЕ КОРОЛЮ

В то время, когда от великого Рима осталось названье одно, И ещё не пришёл святой Уилфрид, и в душах было темно, На юге — так в древних сказаниях пелось, — где земель британских предел, Страной между Белой Скалой и Лесом саксонский король владел. Стойкими — от батрака и до лорда — были люди его страны: Им нипочём были вражьи дубины, меч и копьё не страшны; Были они своенравны, мятежны, их норов был непримирим, Они, словно вепри Андредских лесов, шли упрямо путём своим. Они на Совете творили закон, что был справедлив и суров: О штрафах и пенях, земле и лесах, о правах владельцев коров, О ёмкостях бочек, о рынках скота и о том, где пасти стада, О налогах на брамберских лошадей и на гастингские суда. На могилах друидов, у римских развалин тогда созидали они Грубо, но прочно основу того, что пришло в грядущие дни. После римского века — и до того, как норманн явился, жесток, — Грубо, но славно творили они грядущей Державы исток. Грубо, но верно трудились они, и труд их дошёл до нас: Мы видим следы их плугов запряжных на пашнях своих и сейчас… …Вторгся из Хэмтона некий король и осадил Босенхэм, В Юсе он устроил резню, а Льюс был сожжён совсем; Он ударил, пока их Совет заседал, — ударил, жесток и скор, И флот его в Селси был собран уже — а они только шли к Сайменс-Ор. Шагала беспечно сквозь топи и лес на битву саксонская рать, Но жёлуди трижды созрели, пока чужаков сумели изгнать. Трижды рубили буковый лес, возжигался майский костёр, И солились трижды туши коров, пока не закончился спор. Захватчик из Хэмтона изгнан был, в Босенхэме разгромлен он, И даже прежних своих земель до Уилтона был лишён. Форты Джиллинг, и Бэйсинг, и Элресфорд в тех землях возведены; Но саксы — от лорда и до батрака — были разъярены. Им досаждали игры с врагом, что цапнет — и был таков, И волчьи уловки его, и прыть, и хватка волчьих зубов. Было стыдно за то, что их копья слабы и что воины — тоже слабы, За неуклюжесть засад и осад, бестолковость своей борьбы. На рынках, в тавернах, у очага, где бы речь ни зашла про войну — Они стыдились былой похвальбы, понимая свою вину. И, напившись, одни отрицали всё, а другие смиряли порыв; Но, однако, свой грех признавали все, после гнева слегка поостыв. Потому пришли они на Совет и вину принесли свою, И так же сомкнули свои грехи, как щиты смыкали в бою (И это — так в древних сказаниях пелось — обычай саксов во всём). Сначала в Совете держали речь, говорили затем с королём: «Эдуард, король саксов, ведаешь ты, и ведал доселе твой род: Едины в убытках и в барышах король и его народ. Сочтём же доходы. Смогли превозмочь мы в битве безумца-врага, Но было смятение в нас велико, война была слишком долга. Сочтём же убытки. Мешали нам чародеи к победе прийти; Нас с толку сбивала, наверно, волшба, нас чары сбивали с пути. Мы шли на битву дорогой прямой по давно нам известной стране, Но кто-то зрение нам затемнил, и мы бились, словно во сне, — Вздымали, с трудом продирая глаза, тяжесть своих мечей, И наши удары сыпались зря — мимо цели своей. То, что мы видели, — было обман; нас храбрыми делала ложь О том, что надо держать при себе то, что никак не возьмёшь, О том, что меч нам силу даёт, а щит защищает нас — Пускай они, поднятые с земли, в руках твоих только час; О том, что сильный в открытом бою — будет и в ближнем герой, О том, что уменье нам боги дадут, когда мы выйдем на бой. То было по воле злых колдунов — но совсем не вражья вина; Наши врождённые Леность и Спесь — вот тех колдунов имена. Спесь наша прежде боёв родилась, прежде зова «к оружию!» — лень: Они, словно хвори, скрывались в сердцах — и явились в назначенный день, Ожидавшие только военных забав, пыла военной поры, — Так испаренья Окснийских болот ширятся от жары. Но теперь, когда нам пустили кровь, лихорадка у нас прошла, И стал отныне сильнее наш дух, хоть и стали слабее тела. И воины, сотню битв проведя, выжив в сотне атак, Домой возвратились, к своим полям, — и тан, и лорд, и батрак; И в храмах древних богов войны кричат они громче всех, И с насмешкой, с презреньем болтают они про войны священный доспех, И повозки священные им смешны, и одежды, и жезл золотой: Опершись о копья, смеются они, храм оскорбляя святой. Они повзрослели средь ратных забав, не дадут себе рот зажимать, А насмешка их и презрение их — переменам отец и мать. Но дурных или добрых ждать перемен, как изменится наше житьё — Нас этому должен король научить. Король, вот заданье твоё!» Перевод Сергея Яковлевича Шоргина

Acknowledgements

Рассказ «Герой как верволк» и Послесловие автора. Перевод сделан по изданию: сборник «The Very Best of Gene Wolfe», PS Publishing, Hornsea, 2009.

Марк Арамини, «Герой как верволк». Перевод сделан по изданию: Marc Aramini, «The Hero as Werwolf» в сборнике «Between Light and Shadow: An Exploration of the Fiction of Gene Wolfe, 1951–1986», Castalia House, Kouvola, Finland, 2015.

Раннюю версию статьи можно найти здесь: -urth.net/2014-May/054778.html

Комментарий Фернандо Гувеа:

-urth.net/2014-May/025538.html

Ответ Марка:

-urth.net/2014-May/025539.html

Комментарий Мо Холкара:

-urth.net/2009-September/009988.html

Редьярд Киплинг, «Охотничья песня Сионийской стаи», перевод Виктора Владимировича Лунина. Приводится по ознакомительному фрагменту из электронной книги «Стихотворения из «Книги джунглей» (в переводе В. В. Лунина)». Издательство «Проспект», 2014.

Оригинал приводится по версии Проекта Гутенберг: Rudyard Kipling, «Hunting-Song of the Seeonee Pack»:

-h/35997-h.htm#song1

Редьярд Киплинг, «Задание королю», перевод Сергея Яковлевича Шоргина. Приводится по версии с сайта переводчика:

/~shorgin/kipling.htm

Оригинал приводится по версии Сообщества Киплинга: Rudyard Kipling, «The King’s Task»:

Цитата Роберта Фрейзера «Ловкость рук Вулфа». Перевод сделан по изданию: Robert Frazier, «The Legerdemain of the Wolfe» в сборнике «Shadows of the New Sun: Wolfe on Writing / Writers on Wolfe», Liverpool University Press, Liverpool, 2007.

Цитата о ламаркизме приводится по изданию: Gene Wolfe, «Sun of Helioscope» в сборнике «Castle of Days», Tom Doherty, NY, 1992.

Цитата Джоан Гордон приводится по изданию: Joan Gordon, «Gene Wolfe», Rockville, Wildside Press, 2006.

Иллюстрация на обложке: «Вервольф, или Каннибал» (1509 г.), Лукас Кранах Старший (1472–1553). Из коллекции музея Метрополитен:

«The Werewolf or the Cannibal», Lucas Cranach the Elder

Примечания

1

На английском первый слог слова diabetes (диабет) читается как «дай», точно также как слово die (умереть). — Здесь и далее примечания переводчика.

(обратно)

2

Локер (англ. locker — «запирающийся») — отделение в холодильной установке на фабриках и в ресторанах.

(обратно)

3

Два-на-четыре (2×4, two-by-four, или two by four) — стандартный размер нестроганного бруса в дюймах.

(обратно)

4

Кровавик, или кровавый камень (англ. bloodstone) — гелиотроп или кровавая яшма; минерал зеленоватого цвета (яшма) с красноватыми включениями гематита (который также, и даже с бо́льшим основанием, называют кровавиком), напоминающими капли крови.

(обратно)

5

Хуго де Фриз, также Гуго де Фрис (Hugo de Vries; 1848–1935) — голландский ботаник, один из первых генетиков. Предложил концепцию генов и разработал теорию мутации.

(обратно)

6

В оригинале рассказ называется «The Hero as Werwolf», тогда как «вервольф» в современном английском написании — werewolf, образованное как раз от среднеанглийского werwolf.

(обратно)

7

Словом Man называли человека. Мы видим призрачные следы этого, когда говорим, к примеру, что Molly Pitcher manned a gun at Monmouth. — Прим. автора.

«Молли Питчер стояла у орудия при Монмуте». Молли Питчер — прозвище, данное полулегендарной женщине, сменившей мужа у пушки в битве при Монмуте в 1778 г. во время Войны за независимость США.

(обратно)

8

Роберт Александр Фрейзер (Robert Alexander Frazier; род. 1951) — американский поэт, а также писатель-фантаст и художник. С Вулфом они познакомились на вручении награды Райслинга. Интервью, откуда взят процитированный фрагмент, было опубликовано в фэнзине «Выпад» («Thrust: Science Fiction in Review») в 1983 г. Его название в оригинале обыгрывает фамилию Волка/Вулфа.

(обратно)

9

«Книги джунглей» Киплинга (Rudyard Kipling, «The Jungle Books», 1894–1895) на русском языке редко издавались в полном составе, со всеми рассказами и стихами: как правило, наиболее популярен вариант с рассказами о Маугли под одной обложкой (под названием «Маугли», без стихов, которыми дополнена каждая сказка). «Охотничья песнь Сионийской стаи» следует сразу после первого рассказа, «Братья Маугли», который завершается тем, что Маугли уходит к людям, пообещав вернуться в джунгли и убить Шер-Хана. В своей статье Марк приводит стихотворение целиком, однако я поместил его в отдельный раздел «Стихи».

(обратно)

10

Данная фраза («I am weary of this man-wolf folly») в русских переводах (рассказ «Братья Маугли»): «Мне надоело всё это безумие» (Перевод Е. М. Чистяковой-Вэр, 1916). «Мне противно видеть, что все вы словно помешались на нём» (Перевод Н. Дарузес).

(обратно)

11

Персонаж-точка зрения (viewpoint character или просто POV, т. е. point of view) — персонаж, через призму восприятия которого читатель (или зритель) знакомится с информацией в художественном произведении. (В рассказах о Шерлоке Холмсе у Конан Дойла точка зрения постоянна — Ватсон; в «Песни льда и пламени» Мартина — меняется в каждой главе.)

(обратно)

12

Сальтация (от лат. saltus — скачок) — внезапное и сильное изменение организма в результате одной или нескольких мутаций, которые приводят к появлению нового вида, резко отличающегося от представителей родительского вида. Сальтационные теории предлагались в качестве альтернативы дарвинизму, согласно которому эволюция происходит постепенно.

Именно сальтационистом был Ламарк, сторонником идей которого был Вулф: «Давайте не будем винить Бога за всё. Я также верю в ламаркизм, в той форме как его выдвинул Ламарк. (Ламаркизм, представленный в стандартных учебниках, на самом деле — лысенковщина, соломенное чучело, созданное противниками ламаркизма, он откровенно ложен и легко опровергается.) В этом нет никакого парадокса: ламаркизм и дарвинизм не являются взаимоисключающими, разве что политически» (Из эссе «Солнце Гелиоскопа»).

(обратно)

13

…Проиллюстрировать корпоративную жизнь «Книгой мёртвых» — это неожиданный поворот. Но Вулф часто пользуется иным видом поворота. Он выворачивает наши ожидания научно-фантастических или фэнтэзийных условностей. Название «Герой как верволк» указывает как раз на такую инверсию: в данном случае традиционную роль вервольфа в фэнтэзи. Вервольф — это протагонист, а не антагонист, но это лишь первый поворот. Вулф постулирует будущее, где Земля захвачена инопланетной расой, которая трансформировала большую часть людей в собственную инопланетную физиологию. Люди, оставшиеся людьми, выясняют, что все их запасы еды захвачены инопланетными господами. Чтобы выжить, люди выслеживают, убивают и поедают своих господ, хотя разница между двумя видами кажется незначительной. В своей практике каннибализма чудовищами являются люди, нежели инопланетяне, и читатель остаётся в странной позиции сочувствия практикующим чудовищное деяние.

Джоан Гордон, «Джин Вулф: Читательский путеводитель» (обратно)

14

«И вот, женщина того города, которая была грешница, узнав, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алавастровый сосуд с миром и, став позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром» (Евангелие от Луки, 7:37–38).

Христология (от гр. Χριστός — Христос + -λογία, логия — учение) — учение об Иисусе Христе, раздел богословия, посвящённый сочетанию в Боге Сыне божественной и человеческой природы и другим вопросам, связанным с Богочеловеком (Теоантропом). Согласно «низкой» христологии, Бог возвысил Иисуса, усыновив его (после крещения либо после распятия) и дав, таким образом, божественный статус. Согласно «высокой», Иисус изначально был некой божественной сущностью, которая воплотилась в виде человека, исполнила волю Отца, после чего вернулась на небеса.

Синоптические Евангелия (от гр. σύνοψις, синопсис — видеть вместе) — Евангелия от Матфея, Марка и Луки (первые три книги Нового Завета), которые описывают зачастую одни и те же события (зачастую почти теми же словами). В них основной упор делается на человеческой стороне Иисуса, тогда как в четвёртом Евангелии, от Иоанна, — на божественной.

(обратно)

15

Примечание переводчика: Данный пункт представляет собой ответ Марка на упомянутый им комментарий Фернандо Гувеа к черновому варианту статьи на Urth Mailing List. Комментарий и ответ (перенесённый почти дословно), приводятся ниже, в качестве дополнения.

Фернандо Гувеа:

Возможно, слёзы, омывающие ступни, — это отголосок Луки 7:38, хоть я и затрудняюсь сказать, как это вписывается в рассказ.

Подозреваю, что Вулф симпатизирует Полу сильнее, чем большинство из нас. «Господа», избавившись от множества черт, в которых и заключается олицетворение человечности, кажутся мне чрезвычайно бесчеловечными. Возможно, лучше быть зверем?

Sat May 10 10:32:14 PDT 2014

Марк Арамини:

Извиняюсь, я собирался ответить уже давным-давно. В той сцене грешница умащает ноги Теоантропа (воспользуемся терминологией Высокой христологии, хотя мы всё ещё находимся в синоптических Евангелиях) и, несмотря на её многие грехи, она прощена, что подразумевается в стихах 47 и 48:

Прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит.

Ей же сказал: прощаются тебе грехи.

Дело не в том, что Пол в этом рассказе безгрешен, а в том, что это деяние индивида опустившегося и испорченного, который достиг этой великой любви, которая и делает их людьми. Потому Пол и Джейни способны на любовь, а господа больше похожи на фарисеев, что хотят забыть и гнушаться тех, кого считают «ниже себя» и «грешниками». Пол, несовершенный, способен заботиться о Джейни, со всей её дикостью и умственными проблемами, а она тоже способна любить его настолько, чтобы в случае надобности отгрызть ему ногу.

Mon May 12 09:49:33 PDT 2014 (обратно)

16

«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит» (Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла, 13:4–7).

(обратно)

17

Ид (от лат. id из нем. das Es — оно) — бессознательная часть психики в психоанализе по Фрейду; именно там находятся примитивные, инстинктивные и врождённые аспекты личности (сон, еда, дефекация, копуляция). Другие компоненты — Эго (я), ответственный за принятие решений, и Супер-Эго, определяющий систему ценностей, норм и этики.

(обратно)

Оглавление

Послесловие

Дополнительные материалы

  Примечания переводчика

  «Герой как верволк» Марк Арамини

  Стихи

Acknowledgements Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg