«Похититель детей (сборник)»

Похититель детей (сборник) (fb2) - Похититель детей (сборник) (пер. Александр Сергеевич Шабрин,А. Ройтман,М. Дьячок) (Похититель детей (сборник, версии)) 574K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сьюзан Шварц - Мелани Тэм - Брэд Стрикланд - Джеффри Аллан Карвер - Рю Эмерсон

Похититель детей (сборник)

Сьюзен Шварц Призраки шелковых путей

© 1988 by Susan Shwartz

Александра натянула поводья, сдерживая коня, и приподнялась на стременах. Зубцы горных вершин возвышались на горизонте, кое-где сливаясь с облаками. Тропа впереди расширялась, образуя чуть ли не настоящую дорогу, ведущую вниз, к Кашгару. «Никогда не придавала значения, насколько чудесно может звучать слово „вниз“», — подумала Александра.

Мысленно ей даже послышался гомон восточного базара: суета, шум, диковинные песнопения, рев трудяг-ишаков и ржание чистопородных коней, приведенных для продажи; мир красок, мир разноцветных тканей; горячая пища на постоялом дворе, а даст Бог, так еще и горячая вода, чтобы помыться. Слезы благодарности застлали веки, и некоторое время Александра ждала, пока глаза снова не прояснились.

Рядом послышался приглушенный голос отца Базиля:

— В Кашгаре братья-монахи держат конгрегацию. Первым делом надо будет ее отыскать и воздать хвалу Господу, что кое-кто из нас не ушел-таки на тот свет.

«Достойные слова», — подумала Александра. И усмехнулась, Она понимала, скорее всего коротышка-пастор, чье кругленькое тельце, похоже, меньше всего пострадало во время снежной лавины, первым делом бросится наводить среди своей несторианской братии справки, остались ли в целости шелковые мануфактуры, уже работавшие в Кашгаре. Счастье, если каким-нибудь образом здесь удастся купить шелковичных червей: тогда не надо будет отправляться в жуткий путь через пески Такла-Макана.

Шэньян по-прежнему манил к себе, а вот Брайениус и еще кое-кто так и остались лежать там, на перевале. Эта земля дала понять, что к ней надо относиться с уважением. Честно признаться, Александра и сама не надеялась выжить. Вздохнув, она принудила себя отвести взор от распростершегося внизу города (рвануть бы сейчас вниз по склону, по-варварски взвизгивая на лету!), повернувшись, оглядела людей и лошадей, столпившихся сзади. Ферганских скакунов уцелело всего шесть; к счастью, все именно той гнедой масти, которая ценится в империи Цинь. Кое-кто из конюхов сменился, проводники и носильщики все были новые. С ними помог настоятель монастыря, чье гостеприимство спасло Александре жизнь. Какое-то время глаза привычно разыскивали тех, к отсутствию кого привыкнуть никак не удавалось: служанку, двоюродного брата, офицеров… В конце концов Александра остановила взгляд на Харальдре и отце Базиле, ехавших рядом с нею.

Харальдр как всегда: боевой топор прилажен за спиной, на шее висит рог. Бедная лошадь, каково ей выдерживать тяжесть такого великана? Спешившись, воин приблизился к Александре, ведя коня на поводу. Пальцы правой руки, поврежденной укусом по-волчьи лютой человеческой твари, теребили уздечку. Предоставленные обителью конюхи с суетливой почтительностью расступились, озираясь на великана со страхом и некоторой неприязнью (Александра не преминула лишний раз отметить, что конюхов в Кашгаре надо будет сменить). Харальдр безошибочно угадал мысли Александры. Их глаза встретились. Харальдр широко улыбнулся.

Вот еще один из тех, кому посчастливилось выжить, и даже более — не сойти с ума. Глядя на этого исполина, трудно было представить, что не так давно этот человек, обескровленный, съежившись, лежал во дворе монашеской обители, и Александра пыталась перетянуть кровоточащую рану на его руке. А раненый великан немеющим от ужаса языком лепетал, что вот сейчас явится волк Фенрир и наступит последняя тьма.

Александра внимательно оглядела варяга, остановившегося около ее стремени.

— Горы позади. Молва о тебе там, наверное, будет с трепетом переходить из уст в уста, от отца к сыну, — вслух заметила она. — Ты спас ту деревушку. Бог ведает, может, и не ее одну, а всю округу, не говоря уже о всех нас. Ты прикончил того демона, которого наслала моя тетя. Но сами они об этом даже спасибо не скажут.

Харальдр звучно хмыкнул. Набравшись, наконец, храбрости, он взглянул на свою госпожу. Ее взор был прикован к городу, соблазнительно раскинувшемуся в долине. Аббат твердил, что надо довериться, едва ли не полностью положиться на этого негодяя Рудре, от которого ей суждено было получить урок. Те слова звучали как заклятие. Один раз она их уже послушалась и едва не поплатилась за это и жизнью, и самой душою. Неудивительно, что ею тогда овладел страх.

— Рог, Харальдр, — попросила она. — Можно, я посмотрю? — Рог перешел от Харальдра к Александре. — Он сказал… — Харальдр понимал, что речь идет об аббате, — что есть карта, надо только уметь ее прочесть.

Какое-то время она молчала.

— Говорят, вы, северяне, бесстрашны. И все-таки…

— В наших сказаниях герои дают обет не отступать ни на шаг. Только вперед, моя госпожа, — сказал Харальдр. — Когда я был там один, а вы и все остальные, как я думал, умерли, я поклялся поступать точно так же.

Александра кивнула, возвращая рог:

— Тогда не буду надоедать вопросами. Я вижу, ты не передумал идти через пустыню.

Темень стояла у нее на душе. Харальдру подумалось — и уже не впервые — были ли их отношения с принцем Брайениусом просто симпатией двух родственников, или же за этим крылось нечто большее?

Собравшись с духом, Александра стряхнула с себя мрачное настроение.

— Ну что ж, — воскликнула она, обращаясь ко всем. — Какие бы козни нам ни строили — тетя ли, демон, плохая погода — до Кашгара мы добрались. Отец Базиль желает вознести молитву, я — выкупаться, а вместе нам не мешает поесть, прежде чем думать что-то насчет дальнейшего похода или про шелковичных червей. — Она взмахнула рукой, давая команду отправляться. — Харальдр, держись сзади. Вы, отец Базиль, если желаете, займите место сбоку. И да будет ясно каждому всаднику и каждой лошади: держаться достойно и вид иметь самый гордый. Вступим в Кашгар как господа, а не как изгнанники!

Один из конюхов извлек откуда-то знамя, развернул его и передал древко Харальдру. Пурпурный шелк — цвет и гордость Византии — возреял на ветру. Александра и ее отряд въезжали а Кашгар. Харальдр видел лицо Александры, исполненное величия, и не мог отвести от него восторженных глаз. Ему это чем-то напоминало триумфальное шествие в Миклагарде, где вождь варягов, имеющий привилегию сопровождать в бою императора, скачет вслед за Его Величеством на белом коне, а следом шествует вся гвардия — алые одежды, топоры сияют.

Может быть, их путешествие закончится благополучно. В таком случае Тор получит белого жеребца, да еще и кобылицу впридачу.

Подступы к городу охранялись, и постов оказалось даже больше, чем ожидал скандинав, а караульные въедливей. Какой только народ не проходил через Кашгар! И, конечно же, всем было на руку, чтобы в городе всегда было спокойно, сыто и благополучно. Заслышав окрик, Александра вначале окоротила караульных взглядом, а затем снисходительно швырнула начальнику кошелек.

«Такая хрупкая на вид, — думал Харальдр, — и в то же время сколько в ней силы. Как цепь, на которую взят настоящий волк Фенрир. Голова надменно поднята, волосы волной струятся по стройной спине, и вид такой величавый и неприступный… Ну чем не царствующая особа?»

Горделиво расправив плечи, отряд — гордость Миклагарда — гарцевал через базар. Сияющая на солнце медь, тонкая вышивка, аппетитно лоснящиеся фрукты. А народ — бесчисленный, разноязыкий, разномастный — что-то притих. Рассматривают…

Александра раскинулась на подушках, давая служанкам возможность закончить с сушкой волос. Мягко играли наливом фрукты на серебряных блюдах, щербет был подан по-персидски — в запотевшем кувшине тонкого стекла. Персия чувствовалась здесь во всем: в фасоне голубой облицовочной плитки, во всей этой роскоши, предоставляемой к услугам гостей, откуда бы те ни прибыли, с гор или из Такла-Макана — знай плати! Судя по доспехам и оружию стражи, этот торговый город принадлежит, скорее всего, персам и аббасидам. Свидетельством тому и многочисленные мечети. Или взять тот же рокот, поднявшийся на базаре при их появлении («Женщина, да еще во главе процессии!»).

Александра предвидела связанные со всем этим затруднения. Она рассчитывала, что во всех случаях, когда предпочтительнее будет присутствие именно принца, а не принцессы, за дело будет браться Брайениус. Теперь же придется быть единой в двух лицах. Поднявшись, Александра жестом повелела: одеваться! Служанки повиновались с явной неохотой. Подали плащ, поднесли сапожки, шальвары (вначале навязывали женское платье, но она настояла на своем). Шальвары оказались из черного шелка. Они одели ее бедра настолько плотно, что Александра вздрогнула, ощутив легчайшее прикосновение ткани к коже; со времени отъезда из Византии она надевала подобное впервые.

Отец Базиль дожидался в наружных комнатах.

— Надеюсь, вы и за меня вознесли молитву? — улыбнулась Александра.

Тот кивнул с таким видом, что, дескать, и спрашивать не стоит. Отмахнувшись от предложенного вина, оба молча дождались, пока принесут свежий щербет. Как только комната опустела, отец Базиль вместе с подушкой переместился поближе к Александре.

— Вы обратили внимание на доспехи охраны? — начал он, обращаясь на греческом. — Кашгар нынче принадлежит мусульманам, но за прошедшие годы он менял хозяев несколько раз. Уже после того, как западные соседи вытеснили отсюда Поднебесную империю, я сталкивался в Самарканде со следами их владычества. Я имею в виду воинов из Страны Снегов, уйгур, сюнь-ну. Это было что-то страшное. Когда город находился во власти мусульман…

— Здесь есть ваши люди, — вставила Александра.

— Пока, слава Богу, с ними все в порядке. Вероотступники они или нет, — губы отца Базиля тронула тароватая улыбка, — в руках у них Святое Писание, так что все они под благостным оком Всевышнего. Точно так же, как иудеи, почитатели Мани, или служители Будды. Здесь все они примерно в том же положении, что и в Поднебесной. Но стоит самим правителям почуять зыбкость своей власти, они могут начать выискивать козлов отпущения.

— Получается, на шелковичных червей нам рассчитывать не приходится, — поняла Александра.

— Увы, моя принцесса. После волнений все, связанное с шелком, охраняется еще тщательнее. Мои братья помогут тем, что возьмут на себя все издержки, связанные с нашим переходом через Такла-Макан. А это…

Объяснять было не надо. Уже за одно это монахи-несторианцы заслуживали огромной благодарности.

В пол-уха слушая несторианца, Александра лишний раз убеждалась, какой он превосходный лазутчик. Уж сколько ей приходилось иметь с ними дело, но такого толкового она еще не встречала. Византия знала толк в хороших лазутчиках и щедро им платила.

Саму Александру обилие жрецов и священников в городе не сказать, чтобы радовало. Да, некоторые из них обладают неподдельной святостью, как тот аббат, спасший ей жизнь. Но память хранила и темный образ «отца Андроника», истинного дьявола во плоти. А кто знает: здесь, вблизи от пустыни, среди песков могут таиться исчадия и пострашнее. Повадки служанок, их по-недоброму вкрадчивые, скрытые движения лишний раз напоминали, что название Такла-Макан означает «Для вошедшего выхода нет». Эта земля, должно быть, само запустение. Случайные попутчики сбиваются в группы, чтобы как-то защититься — не от одиночества, но от перешептывания и зловещего хихиканья демонов пустыни. Временами «кара буран» — «черная буря», насылаемая демонами, слизывает целые караваны. Торговые пути там сплошь мечены человеческими и звериными костями. Отбеленные и высушенные пустыней, они лежат вперемешку с остатками товаров: никто не осмеливается прикоснуться к ним.

Иногда путешественники из тех, кто посмелее, натыкаются на остатки стропил или рухнувших стен — развалин наполовину погребенного города. Но стоит им начать раскопки в поисках сокровищ, как песок тут же принимается осыпаться в отверстие столь стремительно, что едва остается времени унести ноги, чтобы не провалиться и не оказаться погребенными заживо.

В глубь пустыни не осмеливается идти никто, хотя и существовали легенды, что где-то в середине ее находится скрытый источник.

"Шамбала?" — подумала Александра. Хотя, конечно же, нет. Шамбала, по преданиям, лежит между снежных вершин, а не среди исполинских змеевидных барханов.

— Поблагодарите от меня своих друзей, — попросила она священника. Отец Базиль почтительно умолк. Он мельком глянул на ее мужскую одежду и тактично отвел глаза.

— Как мне еще вести разговор с азиатскими торговцами насчет нашего похода? — воскликнула Александра. — Пусть увидят, что имеют дело с принцессой, а не с женщиной, которую можно купить лестью или обмануть.

— Я слышал еще вот что, моя принцесса. Говорят, что недавно из Самарканда сюда якобы прибыл циньский принц императорской династии, и сейчас думает отправляться в путь через пустыню.

— Что же его занесло в такую даль от дома? — спросила Александра и рассмеялась, уловив смысл собственных слов.

— Принц, очевидно, тоже поэт. Значительная часть земель, которые мы пересекаем, когда-то принадлежала империи Цинь, но теперь находится в руках мусульман и завоевателей из Страны Снегов. Он хочет посмотреть, чего лишилась его империя. А она, помимо прочего, лишилась и конных заводов на западе. Так что если мы ему покажем наших скакунов…

— И как мы, по-вашему, сможем это сделать?

Круглое лицо перса расплылось в широкой улыбке.

— Насколько мне известно, покоя нет ни на одном из переходов Шелкового пути, от Византии до самого Шэньяна. На протяжении целого столетия Империю Цинь постоянно лихорадят смуты и междоусобные войны. Однако жизнь продолжается. Кашгар, пусть и во враждебном окружении, но все-таки полон всадников. Скоро у них здесь должна начаться игра в конное поло. Циньский принц, по слухам, обожает это зрелище. Если мы приведем своих лошадей, он непременно обратит на них внимание.

Александра снова рассмеялась. Священник священником, но отец Базиль был к тому же еще и персом. А назовите перса, который не встрепенется и не заерзает от волнения при одном лишь упоминании о конном поло! Они завезли эту игру в Византию, проникли с ней всюду, где только есть люди — неважно, знать или простолюдины — располагающие на то лошадьми и готовые рисковать (а без риска какая игра?). Женщина, играющая в конное поло, в Византии явление достаточно редкое. Но Александра слышала, что и в империи Цинь дело обстоит примерно так же. С болью вспомнилось: дома этой игре ее научил Брайениус.

— Что ж, тогда и я приму участие? — спросила она. Если спрятать волосы под шапкой, можно будет сойти за юношу. Тем более, что за время перехода она похудела настолько, что ее действительно можно не отличить от мальчика. Подумав об этом, Александра положила в рот еще один леденчик.

Отец Базиль покачал головой.

— Эта игра, моя госпожа, из тех, что любят кочевые племена на берегах Окса. Она напоминает скорее сражение, чем забаву. Не редкость и человеческие жертвы. И вместо мяча у них используется туша убитого козла.

Александра брезгливо поморщилась, тут же, однако, решив, что впредь подобных гримас быть не должно.

Надо заставить себя относиться к игре как к развлечению храбрых мужчин, а не как к варварскому игрищу. Или, если угодно, как к одному из способов составить разговор с купцами, от которых в конечном итоге будет зависеть, удачно или нет сложится их поход через пустыню.

— Когда начинается эта игра? — спросила она.

— Сегодня, ближе к вечеру.

— Нам надо быть там.

Когда конюхи, получив оплату, собрались уже обратно в горы, Александра и отец Базиль решили дать оставшимся людям отдых. Харальдр, двое уцелевших его соплеменников-варягов, несколько греков и пара горцев, ни с того ни с сего примкнувших к отряду, получили возможность погулять по базару, побродить по городским улицам. После строгих, упорядоченных торговых рядов Византии восточные базары Александру попросту ошеломляли. Алеппо был великолепен, Самарканд просто чудо. Но Самарканд — это, по крайней мере, Персия.

В Кашгаре Александра впервые наблюдала такое диковинное, пестрое скопление племен и языков, от хинди до синь-ну. Ламы из Страны Снегов, персидские купцы, даже люди из империи Цинь — страны, куда им предстояло еще добраться. Очевидно, она и ее офицеры были единственными в этом городе уроженцами Запада, и их более светлая кожа и округлые глаза — судя то тому, как здесь перешептывались меж собой и тыкали в их сторону пальцами — воспринимались как нечто невиданное. Варяги… Да, попытайся светловолосый великан Харальдр успокоить ребенка, разревевшегося при его виде от испуга, он мог бы вполне нарваться на скандал.

Александра держала ладонь на рукояти подаренного аббатом меча и была втайне рада, что нацепила его. Каждый встречный теперь видел в ней лишь щеголеватого безусого юнца, может быть, излишне хрупкого сложения.

Торговые ряды ломились от изобилия. На одной лишь рыночной площади места было достаточно, чтобы разместить целый полк торговцев. Тончайшие ткани с блестками соседствовали с чеканными подносами и кувшинами; чудесное свечение исходило от лазуритов, солнце играло на нефритовых и рубиновых украшениях. Смертоносные острия клинков отстреливали слепящие блики. И надо всем этим, не утихая ни на миг, реял густой гул голосов. Люди торговались, ссорились, божились, улюлюкали, сплетничали, просто чесали языки, чтобы как-то скоротать время.

От этого неуемного гомона веяло чем-то родным. Видно, азиаты такие же любители поболтать, что и греки. Отец Базиль беспрестанно сновал, выведывая новости (дело очень полезное, хотя священнослужителю как-то не очень к лицу), и то и дело подносил их Александре. Вон тот человек в шубе из козьего меха — тот, с которого не спускает бдительных глаз стража — он из кафиров, прибывших на север за покупками (а возможно, что и красть коней). Более того, он прибыл как сопровождающий именитого купца и его сводного брата — по слухам, короля кафиров. Глядя на этого немытого, жуликоватого оборванца, Александра неприязненно подумала, насколько все-таки бессовестны хвастливые заявления этого народца, что они, дескать, прямые потомки Александра Македонского. Тьфу, хуже лжи!

— Я услышал, моя принцесса, — послышался вблизи шепот отца Базиля, — что сегодняшняя игра — затея короля кафиров. Это будто бы его прощальный подарок своему народу, который он собирается покинуть, поскольку отправляется на Край Света.

Очень умно, подумала Александра. Эти кафиры каждый свой шаг делают с оглядкой на мифы об Александре Великом, так что, похоже, и этот их «король», по знатности вряд ли превосходящий саму Александру, не составляет исключения. Александр Великий был одержим идеей двигаться все время на восток; этот, видимо, тщится проделать то же самое… Что ж, очень хорошо. Прекрасная возможность вовремя сменить компанию варваров на более цивилизованную и куда более выгодную компанию купцов.

За кафиром возле почти уже собранного в дорогу каравана стояли священники из свиты циньского принца, все в одеяниях холодного голубого цвета. Возле стены сидел бритоголовый старик в желтом халате. Глаза, за множество лет утомившиеся смотреть на солнечный свет, плотно зажмурены, рука вертит молитвенное колесо. Губы беззвучно движутся: «Ом мане падме хум».

Александра по наитию остановилась напротив.

— Ты что-нибудь знаешь о Шамбале? — спросила она.

Старик, глубоко вобрав ее открывшимися глазами, кивнул. Его губы, все в трещинах, разъехались в улыбке.

— Шамбала! — прежде чем возвратиться к молитве, выкликнул он бесцветным голосом. Колесо не замедлило свой бег ни на йоту. Александра поняла, что старик глух, и мысли его, витающие в пустоте, обращены внутрь.

Слово он угадал потому, как Александра складывала губы.

Она прибавила шаг. Городские стены вскоре остались позади. Вдали, на горизонте, к небу всползали горы, и высь была цвета персидского опала. Сухой была земля: песок и шершавая желтоватая зернь («гоби», как назвал ее отец Базиль). Щурясь под слепящим солнцем, Александра пыталась высмотреть, где там может начинаться пустыня. Но если углядеть ее было нельзя, то уж запах определенно угадывался. Не такой, какой бывает от верблюда, лошади или человека — ощущение чего-то дикого проникало в душу и разрасталось там по мере того, как близился срок отправляться вглубь Такла-Макана.

Вместе с сопровождающими Александра подошла к широкому полю, осмотрительно обогнула здоровенных, злобных бактрийских верблюдов, оставленных кем-то здесь, и взыскательно, изучающе оглядела лошадей. Среди прочих здесь, теша взор, стояли несколько чистокровных ферганских скакунов.

Поодаль, за рядами привязанных к общей коновязи животных, люди шумно спорили о правилах предстоящей игры, об отводимом под нее пространстве, и о том, кто даст команду начинать. Варяги подыскали Александре хорошее место для обзора; чтобы видеть лучше, она села верхом на лошадь. На той стороне поля под натянутым паланкином, красуясь одеждами всевозможных расцветок, привольно расположилась компания из мужчин и женщин — по всему видно, что придворные циньского принца. Возле шатра гарцевало несколько мусульманских всадников в полном боевом снаряжении. Надо будет отправить туда отца Базиля, а с ним одного из офицеров-греков и одного варяга.

Словесная перепалка затихла. На центр поля на всем скаку вылетело трое всадников: представители соперничающих сторон и старик в черной кожаной одежде, с обилием серебряных украшений на груди. Поперек седла у него, испуганно блея, бился козел не то темно-серой, не то коричневой масти. Игроки и зрители с молчаливой сосредоточенностью наблюдали, как старик, прокричав что-то, ударом ножа рассек козлу горло и подкинул его, еще сучащего ногами, в воздух. Кровь тугой струей ударила в пыль, толпа одобрительно заерзала.

То, что последовало за этим, по мнению Александры, напоминало не игру, а скорее потасовку. Число участников с каждой стороны было довольно велико, за этим никто, собственно, не следил. Целью игры было, видимо, или как-то покалечить противника, или, схватив уже околевшего козла, умчаться с ним в тот или иной участок кое-как размеченного поля, где зачастую свои же товарищи вновь вытесняли счастливца в общую кучу-малу. По меньшей мере уже двое всадников оказались вышибленными из седел и лежали на земле ничком, пока соплеменники или слуги не утащили их за ноги с поля, где их запросто могли затоптать. Кони то и дело с пронзительным ржанием грузно падали на колени, но, выправляясь, поднимались-таки вновь. Несколько человек в ссадинах и синяках, выхаркивая сломанные зубы, вышли из игры под улюлюканье толпы.

— Игра совсем не та, что во дворце, — осуждающе покачав головой, заметил кто-то из офицеров.

Александра согласно кивнула. Не похоже и на те игры, которые ей доводилось видеть в Персии. Там все напоминало превосходно отрепетированный парад коней и всадников. Судя по жестам и оживленным возгласам, доносящимся с той стороны поля, циньским гостям такая игра тоже была вновинку.

Постепенно стали прорисовываться и довольно условные правила игры. Перерыва для отдыха игроков не было. Каждый скакал до тех пор, пока лошадь под ним не валилась с ног. Тогда, если оставались силы, игрок хватал с боковой линии свежую лошадь и снова кидался в бой. Стиль игры (если о таковом вообще могла идти речь) Александра уяснила для себя так: как можно больше жестокости на манер тех нравов, что бытуют у племен, кочующих вдоль берегов Окса — таджиков, кафиров, туркменов, выходцев из Цинь, киргизов да мало ли кого еще. Кое-кто из участников использовал персидские приемы верховой езды. Двое выделялись из общего числа богатыми одеждами и доспехами, какие носят аббасидские купцы. Оба скакали на ферганских жеребцах, почти таких же, как у Александры.

Она отметила, что в этих двоих чувствуется и задор, и отвага. При охране каравана это, безусловно, нисколько не помешает. Надо будет попросить отца Базиля переговорить с ними. Самой надо держаться в тени. Вид женщины-госпожи, а не безмолвной рабыни, может уязвить азиатов настолько, что из разговора ничего не получится. Александра наклонилась к священнику:

— Вон тот, высокий, в чешуйчатом панцире… Выясните, как его зовут…

Монах возвратился буквально через минуту.

— Сулейман Мисьяр ибн Мулхамиль, — сообщил он. — Принц из Поднебесной остановился в его доме. Мы с Сулейманом встречались в Самарканде. Может быть, помните?

Увлеченная зрелищем Александра издала подавленный стон, затем вскрикнула вместе со всей толпой, видя, как Мулхамиль со своим напарником, оттерев плечами несколько визжащих горцев, разом нагнулись к козлу. Вот-вот, и он у них в руках… Вдруг вывернувшийся откуда-то согдианец попросту взял и утянул у них добычу, ухватив запыленный труп за ногу. Ворье они, эти согдианцы, каждый из них.

Ибн Мулхамиль… Семья, похоже, известная в торговых кругах Самарканда. Брайениус, помнится, был в восхищении от хозяйки их дома… Наверное, здесь есть и другие купцы, с которыми не мешает поговорить.

— А вон что за человек? — поинтересовалась она, имея в виду второго удальца.

— Это не совсем понятная история, моя принцесса. Вы ее от меня уже слышали.

В самом деле, подумала Александра. Только теперь святой отец говорил так, будто ему стало известно и что-то новое.

— Несколько недель назад ибн Мулхамиль возвратился домой в сопровождении кафиров, причем в караване не было ни людей, ни товаров, с которыми он должен был выехать из Персии. Молва гласит, что кафиры якобы случайно обнаружили его на одном из перевалов где он лежал избитый и ограбленный, и их вождь приказал взять его в племя. Я же лично склонен полагать, что те кафиры попросту налетели на его караван, а затем решили загладить свою вину — а заодно и избежать мести — и возвратили пленника родным.

— Значит, это он и устроил сегодняшнее зрелище? Да еще так, будто наслышан о гладиаторских боях. Забавное совпадение. Он чудесно держится в седле, — одобрительно заметила Александра. Подавшись вперед, она пристально всмотрелась; ее впечатляло мастерство этого наездника. Приемы езды доподлинно персидские, но вот что-то в его стиле, в самом облике…

Господи Боже, ей знаком этот невероятный по ловкости боковой завал корпуса на полном скаку. Сколько раз она аплодировала ему на Гипподроме…

— Не может быть, — проговорила Александра. — Пыль мешает… Надо разглядеть лицо этого всадника.

Ткнув лошадь коленями в бока, она подъехала ближе. Дьявол бы побрал эту пылищу и солнце: ничего не разобрать. И зной, зной… Она не привыкла к такой жаре. От зноя голова шла кругом.

Ладонь Александры, приложенная к губам, предательски дрожала. Она снова тронула поводья. Удалось приблизиться почти к самой площадке. Какое-то время лошадь притиралась, осваивая место среди уличных мальчишек, конюхов и юношей, которым по возрасту не годилось еще участвовать в игре вместе со своими отцами и старшими братьями. Были здесь даже несколько лекарей и священников. Некоторые подозрительно косились на нее. Чужеземец, неверный; враг, должно быть.

«Король кафиров» резко натянул поводья лошади. Та выдала ловкий курбет, взметнув сноп пыли и гоби. Всадник весело оскалился в сторону зрителей.

Александра пронзительно вскрикнула. Совершенно забыв о гомонящей толпе, разглядевшей, что едущий на коне иноземец вовсе не мужчина, за которого себя выдает, она во весь опор ринулась прямо к центру площадки.

— Брайениус! — кричала она. — Братик!

Игра бушевала по обе стороны. Александра вовремя увернулась, давая дорогу таджику и узбеку, схватившихся с кафиром за обладание козлиной тушей. Одной рукой она неистово размахивала, выкрикивая имя двоюродного брата.

Он снова дернул на себя поводья, на этот раз так свирепо, что жеребец вскинулся на дыбы и встретил Александру яростным ржанием. Опять пришлось увернуться, иначе игроки налетели бы прямо на нее; кавалькада пронеслась мимо. Послышался вой разочарования: таджик обронил козла.

Брайениус, привстав в стременах, во все глаза смотрел на Александру. Провел по глазам ладонью, снова опустился в седло.

— Александра? — почти прошептал он. — Александра, Господи, ты жива! А я-то думал, ты исчезла под снегом! — с изумлением и радостью выкрикнул он, стискивая ее в своих железных лапищах.

Она чувствовала, как тело брата содрогается от рыданий, и сама не могла сдержать слез. Вопреки всякой надежде… Она уже оплакивала Брайениуса как погибшего. Какое внезапное откровенье: ее брат, и вдруг самозванный король кафиров… Это неспроста. Вокруг облаками вихрилась пыль, тяжелым галопом проносились всадники. Брайениус вдруг чуть не съехал с седла (или это, наоборот, он успел подхватить ее). Жара и запах потных тел вызовут головокружение у кого угодно.

Уперевшись одной рукой в грудь брагу, Александра пыталась отодвинуться и лишь успевала трясти, головой в ответ на скороговорку его бестолково-радостных вопросов.

— Я все, все тебе потом объясню, — заверял он ее… — Только сейчас, видишь, нельзя бросить игру. Езжай назад, сестричка! — он жестко шлепнул по крупу ее лошадь, веля отъезжать назад к зрителям.

Александра заметила, как какой-то человек, указав из толпы в ее сторону, что-то нашаривает в складках своего темного одеяния. Она покачнулась в седле. До границы поля оставалось примерно полпути. Вон уже один из ее офицеров начинает пробиваться навстречу. Александра попыталась сесть прямо.

Хотя небо было ясным, впечатление создавалось такое, будто где-то поблизости собирается гроза: парило, было одновременно и жарко и холодно. Земля и воздух неприятно, переливчато дрожали. Однако ей надо добраться до своих. Даже шум игры позади будто бы смолк. И вдруг — истошный вопль смертельного ужаса.

— Александра! Сзади! — раздался крик Брайениуса. Александра изо всех сил рванула поводья, пытаясь развернуть коня, но сила в руках у нее была не та, что у брата. Лошадь споткнулась, уронив всадницу на окропленную кровью землю. Александра неподвижно распласталась на песке. Медленно встала на колени, в конце концов поднялась на ноги. Похоже было, что земля под ногами мерно раскачивается.

Теперь ей был виден человек, который вопил. Кафир, тот самый, что держал козла последним. Он, раскинувшись, лежал на земле, из горла ручьем хлестала кровь. Жестокую рану ему нанес тот самый козел, тушу которого перекидывали с места на место, словно мяч. Невесть каким образом голова у животного вновь очутилась на теле, и теперь, выкатив остекленевшие глаза, скрежетала окровавленными зубами.

И неестественной твердой поступью этот козел вдруг двинулся в сторону Александры.

Брайениус, пустив лошадь, со всего маху рубанул козла мечом. Лезвие сломалось, самого седока буквально вышвырнуло из седла. На помощь поочередно бросались другие воины, пытаясь окоротить остервенелое животное — бесполезно. Не помог даже Харальдр, с размаху встретивший козла тяжелым топором. Не в силах убить странную тварь, мужчины встали, образовав вокруг Александры подобие круга.

Пытаясь прогнать дурнотную вялость, Александра встряхнула головой, от чего собранные под головным убором волосы выпростались, расплескавшись по плечам. Краем уха она слышала, как всадники тревожно переговариваются между собой. Козел, похоже, учуял ее, а может, и увидел: вылезшие из орбит глаза налились изнутри неестественным светом.

Вытянув наружу подаренный аббатом легкий меч, слегка скрипнувший о металл ножен, Александра, примерившись, ударила животное. Клинок угодил по ноге, едва не отчленив ее от странно-живого тела, но рана затянулась прямо на глазах.

Солнце палило голову. Александра испытывала не столько страх, сколько злость. Надо ж так: она, византийская принцесса, и вдруг на цирковой арене силится свалить какую-то нечистую тварь, в то время как истинные воины, сгрудившись кучей, беспомощно глазеют, не в силах ее защитить. Гнусное зрелище. И ведь как некстати; и брат ее воскрес, и надо еще произвести впечатление на циньского принца… Вытеснив гневный вопль, Александра ударила снова. На этот раз клинок обрушился твари на спину и засел так плотно, что едва удалось вытащить.

Нежить, крутнувшись, искоса уставилась на нее. «Как похож на тетю», — глядя на животное, удивленно заметила Александра, ожидая следующего броска. Хотя небо было совершенно безоблачным, она улавливала далекие, приглушенные звуки громовых раскатов и чувствовала, как в небе, годами не знающем туч, медленно собирается гроза. Застывшая толпа безмолвно наблюдала за происходящим.

Поединок проходил в середине прокаленной солнцем, недавно еще такой оживленной площадки. В уме у Александры обрывки молитв бессвязно переплетались с разрозненными воспоминаниями; то «Кюри элейсон», а то вдруг: «Не отступлю я ни на шаг, но дальше двинусь…» — откуда-то из бесконечных саг Харальдра. Отступать и в самом деле некуда.

Мысль о том, что вот сейчас здесь ее может настичь смерть, казалась нелепой. Александра никогда не чувствовала себя такой живой, собранной, полной энергии и силы, благодаря которой держалась на ногах и наносила удары клинком, все более точные. Это был, можно сказать, не клинок, а она сама! Осознание собственной силы повергло Александру в трепет. Ей снова послышалось отдаленное погромыхивание. Может, будет гроза. Может статься, ливень размоет демоническую силу, загадочным образом связанную с окостеневшей плотью этой нежити.

Тварь метнулась снова. Александра успела отмахнуться мечом; козел отпрянул. И так еще, и еще раз… Неожиданно запнувшись, Александра чуть не упала. Козел в тот же миг кинулся на нее. Из его зева пахнуло таким зловонием, что у Александры перехватило дыхание. Ее силы (а может, уже и стойкость?) иссякали… Сердце зашлось от досады. Нет, так умирать не годится. Аббат предупреждал, что путь на Восток для нее будет связан с опасностью — вот это она, наверняка, и есть. Но, кроме того, он обещал ей и помощь. Где же она?

В очередной раз увернувшись от неутомимой твари, Александра с тяжелым стоном, в котором прорезалось отчаяние, наудачу ударила нежить по шее. Неожиданно с сухим оглушительным треском полыхнула молния, — мелькнула над дальней горой и пропала, озарив мгновенным светом клинок. Удар, отделивший зверю голову от туловища, отозвался в руке звонкой гудящей дрожью. По лезвию шло ровное свечение. Александра взглянула на клинок. Крови на нем не было: она, дымясь, стекла в пыль.

Александра покачнулась. Не упала только потому, что оперлась на меч, воткнутый в землю. Мужчины, безмолвно теснящиеся вокруг, взирали на нее со священным ужасом. Брайениус опомнился первым. Встрепенувшись, он вышел вперед. Вытянул было руки, собираясь подхватить сестру и вынести с поля, но та жестом отстранила его. Не она ли добивалась, чтобы мужчины относились к ней как к ровне? И чтобы теперь, когда удалось не только это, но и гораздо большее, вновь превратиться в обыкновенную женщину — из тех, что падают в обморок и приходят в себя лишь после того, как их отнесут на ложе?

— Коня! — потребовала она. — Подведите коня!

Харальдр подвел ей лошадь, и Александра нежно к ней прильнула, легонько поглаживая гладкую теплую шею животного собранными в кулак пальцами. Лошадь опустила голову на плечо хозяйке. От этого Александре стало легче. Харальдр, торжественно опустившись на одно колено, выставил вперед ладони, сведя их наподобие чаши. Его госпожа попыталась как можно грациознее сесть в седло и, взявшись за поводья, какое-то время безмолвно сидела, набираясь сил перед обратной дорогой в гостиницу.

Толпа снова оживилась. С высоты седла Александре видны были радостно скалящиеся лица обступивших ее людей. Слышались приветственные возгласы, крики, кое-кто, похоже, пустился уже и в богословский спор. Совершенно внезапно неподалеку от себя она обнаружила того самого старика, что молился под городской стеной неподалеку от базара. Их взгляды встретились. Александра удостоила его царственного кивка. Старик, согнув спину, подобрал с земли что-то, стрельнувшее мгновенным ярким отсветом. Подняв, подошел и протянул ей.

Это был предмет, который аббат, помнится, назвал «дордже» — имеющий форму скипетра металлический прутик, используемый жрецами при ритуале Алмазной Тропы.

— Шамбала, — прошамкал беззубый рот, — Шамбала.

Приняв прутик, Александра с изумлением почувствовала, как необычное тепло, словно бы влившись в руку, волной прокатилось по всему телу, не оставив ни следа от утомления. Брайениус посмотрел на сестру в некоторой растерянности.

— Чтоб была удача, — пояснила она, затыкая прутик за пояс.

— Сестрица, у тебя хватит сил добраться до гостиницы? — участливо спросил он.

— Это еще что, брат мой? — с негодованием воскликнул подъехавший Сулейман Мисьяр ибн Мулхамиль. — Посылать женщину, свою соотечественницу, — он из вежливости избегал глядеть в ее сторону, — в какую-то убогую гостиницу, когда жены моего дяди только и ждут, как бы наперегонки броситься выполнять малейшее ее пожелание!

«Бьюсь об заклад, на это я не пойду, — подумала Александра. — Византийка, женщина, да еще и христианка. Уж лучше держаться подальше от купеческого гарема со всеми его сомнительными соблазнами».

— Прежде чем переселяться или хотя бы подумать о трапезе, — благодарно кивнула она купцу, — мне нужно выкупаться и переодеться. Может, вернемся к этому разговору позже?

Кроме того, ей хотелось вина — может, даже и не один кувшин — а главное, отдыха. Более же всего сейчас ей хотелось слезть с этой несчастной, измученной лошади и поскорее выбраться из гомонящей, пахнущей терпким потом людской толчеи. Многочисленные зеваки, начав уже забывать об Александре, на все лады толковали о поединке, силясь протиснуться поближе, взглянуть, с кем это там так расправились.

— Сжечь эту падаль! — выезжая из толпы, повелительно бросала она тем, кто мог ее слышать.

Лошадь постепенно вынесла ее из людской толчеи.

Сулейман Мисьяр ибн Мулхамиль издали, почтительно раскланявшись, тоже ускакал.

Подъехал Брайениус:

— Если ты чувствуешь себя сносно, то я отлучусь на похороны своего сына.

Некоторое время Александра недоуменно смотрела на брата, пока до нее не дошло, что речь идет о кафире. Человек, погибший от рогов нежити, был одним из воинов Брайекиуса.

— Так это ты король кафиров? — спросила она.

— Они называют себя симпошами. А насчет того, король ли я, отвечу: да. И сейчас должен ехать к ним.

— Мои офицеры проводят меня до гостиницы, — заверила брата Александра.

— Лео умер, — тихо произнес Брайениус. Его лицо исказила гримаса боли. Чувствовалось, как отчужденность, разделявшая их, исчезает.

Он отвернулся, чтобы Александра не видела его глаз. Так, молча, они держали путь до самых ворот.

Внезапно послышался дробный перестук копыт. Отделяя путников от ворот, перед Брайениусом и Александрой развернулась на скаку кавалькада всадников. Рука Александры легла на рукоять меча. Но она ошиблась. Всадники оказались людьми из империи Цинь, По жесту принца один из них, спешившись, приблизился к Александре. Она, застыв лицом, величественно восседала в седле, напоминая мраморного Цезаря, украшавшего ее дом в Византии. Приблизившись к ногам Александры, придворный опустился на колени и ткнулся лбом в дорожную пыль — знак почтения, который у нее не родине оказывался разве что ее брату, базилевсу.

— Мне, ничтожному, выпала честь состоять в услужении у его императорского величества принца Ли Шу. Принц, велел мне, недостойному, просить принцессу Фу-Линя, а также ее соотечественников и слуг, отобедать с ним.

Александра с некоторой рассеянностью огляделась по сторонам. Взгляд ее прошелся по разодетой в шелка свите придворных, сопровождающих циньского принца. Сам он находился в центре процессии. Это был худощавый человек, смолянистые волосы и длинные усы его были тронуты серебром. Он походил скорее на книгочея, чем на путешественника. Повстречавшись с ним взглядом, Александра вздрогнула: в глазах принца сквозил ум, и вместе с тем под толстоватыми веками плясали смешливые искорки. Он чуть заметно кивнул ей, затем обернулся к купцу-мусульманину, ехавшему сзади на расстоянии нескольких почтительных шагов.

Именно так и было сделано приглашение. Новости распространяются в Кашгаре со скоростью ветра. Подтверждая это, подоспевший отец Базиль, коротко переговорив о чем-то с коленопреклоненным придворным, перевел Александре:

— Он назвал вас принцессой Восточной империи, Рима и Антиохии. Он сказал именно так — принцесса, а не просто — женщина.

Вот она, та самая возможность, которую она, Александра, так долго искала. Рукой она незаметно коснулась заткнутого за пояс прутика дордже. Он и в самом деле принес удачу.

— Скажите его императорскому высочеству, что я принимаю приглашение, — велела она духовному отцу. — Причем по возможности велеречивее.

Отец Базиль опять вступил в переговоры с придворным, уже поднявшимся с колен. Частые благодарные поклоны, и вот они уже оба простираются ниц перед принцем. Кивнув им, тот глянул на Александру и улыбнулся. Затем решительным взмахом руки велел свите освободить дорогу и долго смотрел вслед неожиданной гостье, уже второй раз с победным видом въезжающей в ворота Кашгара.

Перевод с английского А. Шабрина

Мелани Тэм Абигейл

© 1991 by Melanie Tem

(Сидящая с кучером)

Абигейл прошла вслед за мужчиной грязную улицу, прошла мимо лошади, вскинувшей на нее голову. По деревянному тротуару с пляшущими тенями, отбрасываемыми пламенем уличного фонаря, они добрались до большого. красного дома. Вывеска гласила: «Алая Туфелька Кейт Мак-Кинли». Каждая буква была выполнена в виде обнаженных изгибающихся женских тел. Абигейл с изумлением смотрела на странные фигурки. Мужчина позвонил.

— Добро пожаловать, сэр! — раздался веселый голос из желтого прямоугольника открывшейся двери. — Входите.

— Я здесь не ради удовольствия, Кейт. У меня затруднения. — Мужчина толкнул Абигейл в плечо так, что она чуть не влетела в двери. Из глубины дома слышались музыка, голоса. Мужчина крепко держал Абигейл, и все, что она могла сделать, это думать о себе, как о какой-то посторонней вещи, которой он не посмел бы коснуться.

— Тут вот у меня девчонка. Я уезжаю на Запад, взять ее не могу. Пусть она останется у тебя.

Женщина с минуту разглядывала Абигейл, потом перевела взгляд на мужчину и заметила:

— Она совсем молоденькая.

— Достаточно взрослая.

— Сколько ей лет?

Мужчина пожал плечами:

— Трудно сказать.

Мне тринадцать, с ожесточением подумала Абигейл, однако абсолютной уверенности в том, что это правда, у нее не было.

— Кажется, это нехорошо… — сказала женщина по имени Кейт. — Вот так оставлять ребенка с незнакомым человеком.

— Мне ее тоже оставили только что.

Ты выиграл меня. Воспоминания пронеслись в голове Абигейл наряду со многими другими, весьма схожими. В салуне. Играя в покер. Но я оказалась не такой, как ты думал. Она улыбнулась.

— Симпатичная малышка, — сказала Кейт, снова уставившись на Абигейл. — Выглядит не по-нашему. Экзотически. Откуда она?

Мужчина пожал плечами. Он уже направлялся к двери. Причудливой формы зеркало в холле поймало его отражение. Абигейл не будет помнить его имени, но она никогда не сможет забыть его тело…

— Трудно сказать, — заметил мужчина. — Но она не из здешних мест. И не из какого-нибудь другого места в Штатах.

— Почему ты так думаешь?

— Ты сама заметила, она выглядит необычно. И ведет себя странно…

— Ты родилась в другой стране, дорогуша?

Абигейл отступила на шаг, удивленная и напуганная неожиданным и непосредственным обращением Кейт к ней. Ее мысли, никогда не бывшие ее собственными, совсем перепутались. Леса, вспоминала она, хотя и не словами. Леса кусты солнечный свет лунный свет пещера на склоне холма заросли. И запах мужчины руки мужчины схватившие меня овладевающие мной удерживающие меня проникающие в меня почти внутрь меня мучающие любящие отпускающие.

Она ничего не ответила.

— Лишнего не болтает, — заметил мужчина с усмешкой. — И много не ест. В таком деле, как ваше, она сумеет заработать больше, чем будет стоить вам ее содержание.

— Как ее зовут? Как тебя зовут, милочка?

Джейн Марта Джулия Сюзанна Мэри Элиз…

— Абигейл, — крикнул через плечо мужчина, уже выйдя за дверь, и Абигейл испуганно вздрогнула. В своих мыслях она все еще чувствовала, как крепко сжаты ее бедра чужими руками, как тяжел и горяч чужой мужчина, навалившийся на нее сзади, не дающий ей вырваться, пока сам, наконец, он не задохнулся…

— Абигейл… — повторила Кейт, улыбаясь ей. — Это хорошее, крепкое имя…

Она протянула руку, и на каждом ее пальце сверкнуло по кольцу.

Абигейл отпрянула.

Кейт подошла и положила свои руки на ее плечи. Абигейл крепко сжала кулаки и закрыла глаза, но ничего от этого не изменилось.

— Бедная крошка, — деловито сказала Кейт. — У тебя нет своего угла.

Сюзанна ты красива Джейн ты скверная девчонка ее зовут Джулия ты можешь использовать ее как добрую лошадку ее зовут Элизабет она сделает все что ты захочешь но будь осторожен она может измениться она может быть опасной ее имя Абигейл.

— Хорошо, — вздохнула Кейт. — Я думаю, ты можешь здесь остаться. Такая молоденькая, хорошенькая, такого необычного вида — на тебя будет спрос.

Она прижала к себе Абигейл, дав рукам волю. Проводя скрытую атаку, Абигейл изо всех сил старалась повернуть голову и зубами вцепиться в высокую грудь Кейт, но новая хозяйка оказалась слишком сильной.

* * *

Спустя несколько лет, целую жизнь спустя, Абигейл уже сама, самостоятельно, поехала на Запад, в Техас. «Алая Туфелька Кейт Мак-Кинли» казалась ей теперь не более реальной, чем бесконечная плоская прерия. Единственно реальным оставался для нее Натаниэль; единственная реальность была такова: Натаниэль мертв.

Абигейл видела, что прерия плоская, но после того, как она часами всматривалась в нее из запыленного окна громыхающего, раскачивающегося дилижанса, прерия начинает казаться ей холмистой. То ли глаза сыграли такую шутку, то ли сама эта земля оказалась не такой, какой кажется на первый взгляд… Серо-зеленая полынь разбрелась во все стороны… В книгах о Западе, которые Абигейл читала до приезда сюда, всюду упоминалась полынь. Теперь, когда Абигейл увидела ее, нагнулась за ней, сорвала несколько веточек, потрогала и понюхала, даже попробовала на язык, она почти не верила в то, что полынь живая. Но росла она всюду.

В библиотеке Абигейл нашла тоненькую книжку Эйзы Эмис под названием «Благочестивый Охотник на Американском Западе». В ней тоже много говорилось о полыни, однако большую часть своей красноречивой прозы Эйза Эмис посвятила попыткам убедить читателя в том, что индейцы на самом деле обладали бессмертием души, а также детальному описанию охоты за их душами. «Я никогда не думала, что стану праведной охотницей, — писала миссис Эмис. — Как не думала и о том, что души диких индейцев, которые, несомненно, должны существовать в формах, отличающихся от наших, станут моей добычей…»

Леди, сидевшая в дилижансе рядом с Абигейл, закутанная в толстую шаль, помнится, трогала ее за руку. «Ты хочешь, чтобы мы схватили пневмонию?»

Абигейл смотрела на нее, не понимая.

«Будь добра, закрой окно, дорогая.»

Абигейл закрывала окно и опять поворачивалась лицом внутрь дилижанса. Теперь и прерия, и полынь, и такое синее небо, уже не синее, а какого-то другого оттенка, которому не подобрать названия, могут оставаться лишь в ее воображении. Многие вещи в ее жизни могли оставаться в ее воображении, но этого прежде не случалось.

«Куда держишь путь, дорогая?» — интересовалась женщина в шали.

«Техас…»

Женщина неодобрительно глянула на Абигейл: «Одна»?

«Я выхожу замуж.»

«О, боже! Ты, должно быть, одна из тех заказываемых по почте невест, о которых я слышала?» — Леди положила руку на колено Абигейл, ногти на ее руке оказались длинными и загнутыми, а дыхание шумным и сладким.

«Почему бы тебе не поехать со мной, дорогая? Мы с матерью живем одни. Нам трудно. Мы могли бы взять компаньонку, молодую и сильную. Ты ведь не хочешь проделать такой долгий путь по такой глуши, чтобы действительно выйти замуж за какого-нибудь незнакомца?»

«Литтл Ривер!» — объявил кучер, избавив Абигейл от необходимости отвечать.

Дилижанс остановился.

***

— Где ты была прошлой ночью? — вязалась к Абигейл Кейт.

— Ходила гулять.

— Среди ночи?

Абигейл пожала плечами.

— Никто меня не приглашал. Было слишком поздно для посетителей.

— Шестнадцатилетней девушке неприлично выходить одной на улицу ночью.

— Неприлично? У нас же бордель! Все, что мы делаем, все неприлично.

— Это не так. Жители нашего городка всегда считали, что я веду приличное заведение, и я намерена и впредь поддерживать их мнение… Во всяком случае, ночные прогулки небезопасны. Я ведь отвечаю за тебя.

Кейт погладила Абигейл по голове. Абигейл сидела, не шелохнувшись, затаив дыхание. Она не уклонялась от ласки, но Кейт быстро убрала свою руку.

— За тебя боюсь больше, чем за других…

— Я могу за себя постоять, — ответила Абигейл. - Кто бы это ни был.

Кейт покачала головой:

— Ты странная девушка.

— Зато хороша для дела.

— Да. Это так.

Зазвенел дверной колокольчик, и Абигейл пошла открывать. На ступеньке крыльца стояли трое молодых людей — два завсегдатая, а один новенький, совсем молодой человек, старающийся выглядеть достаточно мужественно.

— Абигейл! Вот это наш младший брат Натаниэль. Он хочет познакомиться с тобой.

— Маленькая мисс Абигейл научит тебя здесь всему, что тебе следует знать, Натаниэль.

Они радостно вскрикивали, толкаясь и похлопывая Натаниэля, потом, пошатываясь, ушли вниз по улице, оставляя за собой запах виски и странную перемену в сердце Абигейл. Ведь целую минуту она и Натаниэль внимательно глядели друг на друга через порог. Это потом она протянула руку и сказала, как ее учили:

— Добро пожаловать, мальчики. Заходите.

* * *

Первые несколько дней она ехала поездом. Поезд мчался неестественно быстро по пустынной местности, и Абигейл казалось, что так и надо. Потом, где-то на так называемой Индейской Территории, письменные инструкции заставили ее пересесть в дилижанс.

С того времени Абигейл делила место в шумных, тесных дилижансах с самыми разными попутчиками. Худая чопорная леди, только и ждущая, когда окончится их путь. Бородатый мужчина, бодрствующий и во сне, шипевший, посвистывающий сквозь разбитые зубы. Пропахший жиром пожилой человек, жадно поглощавший толстые сосиски, которые он доставал прямо из карманов своего грязного пальто. Коммивояжер, убедивший Абигейл в том, что ей просто необходимы хорошие щетки и всучивший все же ей три самых лучших своих экземпляра… Все эти люди, наверное, вполне могли бы быть полынью…

— Винита! — дилижанс с грохотом подкатил к остановке. Кучер спрыгнул на землю и Абигейл услышала, как он обменивается репликами с начальником станции.

Винита. Еще одна станция с живописным названием… Абигейл снова стояла на обочине незнакомой пыльной дороги. Полдень в октябре. Высокое солнце грело так, что Абигейл развязала шаль, мечтая о том, чтобы вообще сбросить с себя кожу. Она устала, а от пыли глаза слезятся.

Свежие лошади подведены к дилижансу, их сбруя позвякивает, черные и гнедые бока поблескивают… Земля и небо раскинулись на все стороны: на запад, куда Абигейл едет, не ведая, что ее там ждет; на восток, откуда она приехала, также ничего о нем не зная… Шуршит перекати-поле… В одной из газет она читала о перекати-поле, но как-то ей и сейчас с трудом в такое верилось…

Новый кучер взобрался на высокое сиденье. Абигейл удивилась: кажется, она единственный пассажир.

— Поехали, мисс. Я должен соблюдать расписание.

Абигейл подобрала юбки, подняла ногу на ступеньку и вдруг остановилась.

— Могу я сесть рядом с кучером?

Начальник станции засмеялся. Абигейл почувствовала, как ее лицо вспыхнуло, но она стояла и ждала ответа.

— Эй, Сэм, леди хочет посидеть рядом с тобой.

Кучер пожал плечами.

— Черт возьми, почему бы и нет? Мне пора отчаливать.

Он протянул руку, и начальник станции подсадил Абигейл.

Прежде, чем она успела усесться удобно, кучер взмахнул кнутом. Лошади тронули. У Абигейл перехватило дыхание, она схватилась за поручень и вся отдалась во власть пространства и времени.

***

Натаниэль стал приходить к ней почти каждую ночь. Абигейл старалась освобождаться ко времени его прихода, однако это не всегда было возможно; когда она была занята, Натаниэль ждал ее, вначале смущаясь, потом со все более нараставшим чувством собственника. Он сидел в обитом парчой кресле в фойе и держал на коленях шляпу. Абигейл, спускаясь по лестнице, провожала клиента; она старалась не смотреть на Натаниэля, но его профиль всегда отражался в длинном наклонном зеркале.

Однажды, поздним вечером, Абигейл вдруг сказала (ей хотелось задержать Натаниэля):

— Пойдем погуляем.

Он взглянул на нее:

— Погуляем? Это то, чему ты меня еще не научила?

Его резкость удивила Абигейл. Встав с кровати, одеваясь, она улыбнулась ему:

— Это только для привилегированных клиентов…

— У меня нет денег на прогулку, — недовольно произнес Натаниэль.

Полуодетая, она прошла через всю комнату к нему, взяла за руки.

— Оставь это, Натаниэль. Просто я хочу погулять с тобой.

Это было вовсе не все, чего ей хотелось, но она не знала, как открыть Натаниэлю всю правду.

Ночь оказалась темная. Они осторожно шли по темным тротуарам, каблуки постукивали по доскам. В столь поздний час некого было встретить, потому Абигейл не чувствовала беспокойства. Она держала Натаниэля за руку.

— Кейт не понравится, что я опять гуляю вечером, — сказала она. — Кейт говорит, что такие прогулки небезопасны.

— Я защищу тебя, — не задумываясь, ответил он, и Абигейл благодарно сжала руку Натаниэля.

— Еще Кейт говорит, что неприлично молодой женщине гулять вечером одной…

— Неприлично? — Смех Натаниэля прозвучал слишком громко. Эхо отразило и умножило его в безмолвной тишине города. Натаниэль отнял свою руку; в какой-то отчаянный момент Абигейл подумала, что он вообще собирается бросить ее беззащитную среди ночи. Но он только поправил свою шляпу, а затем сунул руки в карманы.

— Что изменится, если ты начнешь соблюдать приличия? Ты ведь только шлюха!

— Шлюха это только часть того, что я есть на самом деле, — попыталась Абигейл объяснить ему. Но ничего не получилось, Натаниэль стоял на своем:

— Шлюха и есть шлюха. Она не может быть чем-то другим.

Лунный свет лег на его лицо, делая его пустым и безразличным.

Сара Джейн Элизабет вы такие какими я вам велела быть вы такие какими вы нужны мне до тех пор пока вы мне вообще нужны Марта Абигейл.

Раз так, она оставит его. Она улетит. Она вырвет его глаза. Она съест их! Она…

Натаниэль шагнул к ней и обвил ее руками. Полная луна освещала обоих.

— Я люблю тебя, — громко произнес он, и она остановилась. В ней будто что-то перегорело.

* * *

Ее рука, порезанная острым листом юкки, прикосновения к которой она даже не почувствовала, кровоточила. Украдкой Абигейл сосала кровь, стоя под горячим солнцем прерии на обочине дороги, пока кучер нетерпеливо окликал ее. Потом она снова взобралась на высокое сиденье, пренебрегая протянутой на помощь рукой. Капелька ее крови осталась на листе юкки. Хотя вряд ли кто-нибудь тут мог это заметить.

* * *

Дела шли неважно. Кейт часто раздражалась, Абигейл беспокоилась. Кейт утверждала: все жизнерадостные молодые мужчины, готовые потратить деньги на женщин, уезжают на Запад в поисках удачи и приключений. Она даже стала поговаривать о том, чтобы перенести «Алую Туфельку» в Денвер, где, как она слыхала, белых женщин до сих пор не хватает, а потому они в цене.

— Я не поеду, — сказала Абигейл.

Кейт взглянула на нее и засмеялась резким, неприятным смехом, всегда вызывающим у Абигейл желание превратиться в кого-то другого, кто не знал бы, что означает такого рода смех.

— А на что ты собираешься жить? — допытывалась Кейт. — Ты, стареющая шлюха, не умеющая ничего, кроме как заниматься своим прямым делом?

— Я умею готовить. И наводить порядок. И шить. И ухаживать за садом, — протестовала Абигейл. — Я могла бы быть женой. Женой Натаниэля, подумала она, хотя не видела его так давно, что он и впрямь мог отправиться за это время на Запад в поисках счастья, свободы, приключений и многих других вещей, которые, как он полагал, Абигейл не могла дать ему… А ведь на самом деле она могла дать ему все, чего бы он только ни пожелал…

Кейт положила руки на плечи Абигейл.

— Мы с тобой шлюхи, голубушка. Никто не берет в жены шлюх.

— Натаниэль возьмет! — громко выкрикнула Абигейл, не в силах сдержать себя.

— О, дорогая! Ты влюбилась в клиента?..

Абигейл кивнула:

— Натаниэль…

— И он обещал забрать тебя отсюда?

— Нет, он ничего не обещал. Просто я ему верю.

Кейт потрепала ее по плечу.

— Есть одна вещь, о которой ты всегда должна помнить. Никому не доверяй, кроме себя.

Я верю себе. Когда я с Натаниэлем. Или когда я жду его. Он уже давно не появлялся здесь.

Прозвенел дверной колокольчик, и Абигейл, оставив Кейт, пошла открывать. На ступеньках крыльца, нетерпеливо стуча каблуками, поднималось полдюжины грубых, неотесанных молодцов.

Абигейл вздохнула.

— У вас, мальчики, деньги есть?

Хохоча, они стали показывать ей свернутые пачки денег, кошельки, полные монет.

— Запад! — хвастались они. — Золотая жила!

Абигейл впустила хвастунов.

Все девушки в доме и сама Кейт потребовались для того, чтобы принять их всех, и у них было достаточно денег, чтобы остаться с ними на всю ночь. В самый разгар внизу хлопнула входная дверь, послышались крики и шумные шаги. Абигейл слышала, там повторяют ее имя. И догадавшись, она привстала в постели — Натаниэль!

Он ударом распахнул дверь комнаты и направил ружье на нее и на мужчину.

— Шлюха!

— Натаниэль! — Абигейл, голая, встала перед ним: — Я люблю тебя!

И в этот момент грянул выстрел. Кровь залила выцветший узор ковра. Абигейл упала на колени, обнимая теплое тело Натаниэля. Прошло каких-то несколько минут, а их жизнь уже изменилась, она разбилась на бесчисленные черепки и осколки.

Мужчина в ее постели продул ствол своего револьвера.

— Паршивый псих, — проворчал он. — Эй, леди, время, которое я оплатил, проходит попусту. Беги ко мне!

Абигейл, ощущая свое тело (в котором она больше не существовала), поднялась и медленно вернулась в постель. Ее била дрожь, ее сотрясали рыдания. Ее тело целовали и гладили, оно послушно отвечало на ласки, но самой Абигейл в этом теле уже не было.

* * *

…В эту ночь они остановились в дешевой одноэтажной гостинице, которая вместе с конюшней делала «город» в два раза большим, чем он был на самом деле. Хорошо упитанная женщина с редкозубой улыбкой накормила их удивительно вкусным тушеным мясом и воздушным печеньем; ей помогал мальчик, которому было примерно столько лет, сколько Натаниэлю, когда братья впервые привели его к Абигейл.

Абигейл спросила, как зовут мальчика, он не ответил. Он даже не позволил ей заглянуть ему в глаза. Он прислуживал неуклюже, грубовато, во всем ожидая указаний женщины.

Сразу после ужина Абигейл, предупрежденная кучером о раннем отправлении на следующее утро, ушла в спальню, которую пришлось делить с оживленной молодой леди, едущей на Восток и рассказывающей совершенно обычную свою жизнь так, словно речь шла о захватывающих приключениях. Ей надо было отдохнуть, но она знала, что не уснет.

Не отрываясь, глядела она сквозь грязное небольшое окно на полную луну в аспидно-черном небе, наслаждаясь тишиной. Ее разговорчивая соседка уснула. Пусто, тихо… И вдруг чей-то странный голос… Она никогда раньше ничего такого не слышала… Это, наверное, койоты… Странные звуки будоражили ей кровь. Ступни и ладони Абигейл чесались от возбуждения. Ну да, она теперь каждую ночь будет слышать койотов под полной луной Запада, чувствовать силу и напряжение их мускулов. В газетах она читала еще об орлах, о рысях, о гигантских скорпионах. Крайний Запад! Выбор здесь есть.

Дверь спальни выходила прямо в гостиную. Казалось, там плачет скрипка. Музыка?.. Наверное. Ведь соседка уже проснулась и суетливо оделась, желая присоединиться к неожиданным танцам. Ноги в башмаках отбивают ритм, грубые голоса звучат в гостиной.

Скоро Абигейл начисто отбросила мысль об отдыхе. Быстро и несколько небрежно натянула она нижнюю юбку, блузу, юбку и жакет — всю многослойную начинку женской одежды, застегнула все эти пуговки, застежки, завязала ленточки, оставив распущенными лишь волосы. Потом, затаив дыхание, словно входя в холодную воду, она вступила в комнату, где действительно шли веселые танцы.

Едущая на Восток леди заметила ее:

— Абигейл! Иди танцевать!

Низенький мужчина схватил ее за руки и втащил в круг. Абигейл училась танцевать у Кейт, это одно из требований ее профессии, но тут танец был совсем другой — свободный, более сложный…

Музыка, музыка… Куда ты ведешь меня, музыка?

При свете полной луны полынь похожа на камни. Мальчик из столовой шел рядом с Абигейл.

— Уже поздно, — сказала она ему. — Тебе пора спать.

— Вы же уезжаете утром… — тембр его голоса удивителен. Кажется, он моложе, чем она думала. Он совсем еще ребенок.

— Я не могу уснуть, — сказала Абигейл. — Между музыкой и луной невозможно уснуть.

— А еще койоты… — добавил он, слегка дрожа. Абигейл хотелось обнять его, но она не делала этого. — Вы слышите койотов?

Абигейл кивнула.

— Твоя мать знает, что ты здесь, на улице?..

— Это вовсе не мать…

— Ну, твоя тетя или твоя кузина, или кто она там тебе?..

— Никто. Я сирота. Я приехал из Филли три недели назад на поезде сирот.

Абигейл читала о поездах сирот, эта идея принадлежала какому-то филантропу — привезти бездомных детей из восточных штатов на Запад с тем, чтобы их здесь растили в семьях. Христианское милосердие — так называют такие деяния. Рабский труд, так называют те же деяния некоторые критики.

Не имеет значения, как этот мальчик оказался здесь. Единственно важно то, что он рядом с ней в лунном свете, а она нуждается в нем. Абигейл умела принимать подарки судьбы, ее кровь бунтовала. Ее руки и мысли уже были хищными…

Мальчик взобрался на изгородь. Отрывая щепки от бревен, он подбрасывал их в воздух. Щепки поблескивали в лунном свете — как звезды, как некие невообразимые формы жизни…

Абигейл подошла к мальчику и взглянула в его расширившиеся глаза.

— Поцелуй меня, — шепнула она, не уверенная в том, что ее слова будут услышаны. Но, должно быть, они прозвучали достаточно внятно. Мальчик, чуть не падая с изгороди, наклонился и прижал свои губы к ее губам…

* * *

Мужчина с красным шейным платком медленно ехал на холеной гнедой лошади, останавливаясь перед каждым домом. В руках он держал длинную палку. У каждой входной двери он наклонялся и колотил палкой, пока не выходила хозяйка дома. Тогда он слегка касался своей шляпы рукой, державшей палку, и вежливо интересовался:

— Доброе утро, мэм, Вы замужем?

Кэролайн Уитмен сказала, что замужем, хотя это было не так. Матильда Поуп вылила на него таз воды и завопила, что если он сию же минуту не уберется отсюда, то ее муж всадит ему пулю, куда надо. Тэсс Лейтон объявила о своей помолвке с Беном Стернсом, о чем Абигейл услышала впервые, хотя из всех девушек в округе, которые не работали у Кейт, Тэсс была единственной, кого она могла назвать подругой.

Всякий раз незнакомец приподнимал свою шляпу, каблуком подталкивал лошадь и проезжал несколько шагов до следующей двери, позвякивая мексиканскими шпорами. Абигейл была уверена, что он проедет мимо «Алой Туфельки». Остановись, мысленно заклинала она. Спроси меня.

Когда раздался стук в дверь, она кинулась со всех ног вниз по лестнице открывать, хотя ей нечего было беспокоиться, что кто-то другой опередит ее, так как было утро и Кейт и другие девушки еще спали.

— Доброе утро, мэм. Вы замужем?

— Нет, сэр, — ответила она твердо. — Не замужем.

Он широко улыбнулся и слез с лошади. Она потянула дверь на себя, но не закрыла ее полностью. Со всех концов улицы на нее были устремлены глаза женщин; она представила себе изящные пальчики, поднесенные к губам, сплетню, рождающуюся, как масло в маслобойке.

— Позвольте мне представиться, мэм. — Незнакомец опять дотронулся до шляпы, на этот раз приветствуя ее. — Меня зовут Эндрю Меррит, брачный агент, и я приехал, чтобы предложить вам новую жизнь на великом Американском Западе.

Той ночью луна в Канзасе была в третьей четверти, она горбилась, словно лопатка зверя. Абигейл шла, думая, разумеется, о Натаниэле. Натаниэль мертв. Натаниэль мертв. Мерцающие улицы были полны боли. Она сама превратилась в сплошную боль. Деревья наклонились, став чем-то иным, не похожим на деревья. Присутствие Натаниэля ощущалось повсюду, и это было настолько выше ее понимания, что боль, ярость, ужас нарастали в ней — она уже не была собой. Через месяц она отправится на Запад, чья-то заказанная по почте невеста…

Мельком она увидела свое собственное сгорбленное отражение в сточной канаве. Сквозь слезы она услышала шипение, почувствовала ровное глубокое рычание, рождающееся в ее горле. Мелькали тени. Слов не было. Было быстрое движение, запах крови. Она подкралась, бросилась, убила.

Наутро вкус крови все еще оставался на ее зубах, и из-под своих ногтей она вычистила клочки кожи того человека, который убил Натаниэля.

* * *

Когда день воцаряется над прерией, кажется, что ночи здесь никогда не бывает. Абигейл казалось, что она всегда была лишь заказанной по почте невестой на пути в Техас, где мужчинам нужны женщины для облагораживающего воздействия.

Где-то на полпути она заметила нечто вдали. Она рукой прикрылась от солнца и привстала рядом с кучером.

— Что это там?

— Стадо коров.

— Коров? — с недоверием повторила она.

— Разве там, откуда вы едете, не было коров, мисс?

— Но их пасут.

То ли путь дилижанса проходил через стадо, то ли само стадо приблизилось, Абигейл вдруг увидела вблизи грязных, косматых животных — огромные рога, проплешины на спинах, толстые вспученные бока. Некоторые из них какое-то время пытались не отставать от дилижанса, но, конечно, угнаться за лошадьми не смогли и быстро отстали.

Потом Абигейл заметила раздутые туши вдоль дороги.

— Как они умирают?

— Как все другие, — кучер оказался человеком немногословным. Все же он добавил, — Как вы и я.

— Вон еще одна.

— Ага.

— Но что их убивает?

— Мухи.

— Мухи-убийцы? Мне это трудно представить.

Она на самом деле не могла этого представить, при одной мысли о смерти холодок заползал в ее грудь. Однако она жаждала подробностей.

— Как могут мухи убивать коров?

Кучер пожал плечами:

— Они выбирают самых слабых.

— Как? — настаивала Абигейл.

— Они выбирают самое слабое или больное животное и преследуют, пока оно не упадет.

Абигейл вздрогнула.

Несколько миль они ехали молча, не произнося ни слова. Куда бы ни взглянула Абигейл, всюду видела она формы жизни, никогда раньше ею не виденные: растения, выглядевшие, как скелеты, птиц с невероятным размахом крыльев, — пугающий дикий ландшафт.

Лошади с разбегу влетели в узкий и мелкий ручей, с трудом замедлили свой бег, дилижанс едва не опрокинулся. Хотя Абигейл и держалась за поручень обеими руками, она не удержалась и соскользнула с сиденья. Копыта лошадей и колеса дилижанса почти не подняли брызг — воды в ручье почти не было. Лошади с грохотом выволокли дилижанс на противоположный берег ручья, и Абигейл снова уселась на свое место…

Вдоль ручья росли деревья, целая зеленая рощица, поразительная и чудесная. Кучер указал направо:

— Кладбище…

Действительно. Холмики, три невысоких холмика, грязная, скудная трава прерий и три непомерно больших иссушенных креста.

— Семья, — сообщил кучер. — Мать и трое детей. Так далеко забрались.

— Откуда ты знаешь?

— Я был знаком с ними.

* * *

Дела несколько поправились после смерти Натаниэля, будто пальба подняла интерес к «Алой Туфельке». Мужчины спрашивали в основном Абигейл; она выполняла все, чего они хотели, но утром ли, вечером, или среди ночи, когда бы ни заканчивалось время, клиенты Абигейл вдруг чувствовали странный холодок у своего горла… А потом Абигейл отправилась на Запад.

* * *

— Сухое ущелье!

Ничто не украшало эту станцию; низкое бурого цвета здание и одинокий тополь. Измученных лошадей заменили свежими, и трое мужчин в темных костюмах — миссионеры, как представились они Абигейл — уселись на сиденье, учтиво оставив для нее место.

Новый кучер не позволил ей сесть рядом с ним.

— Это не место для леди. Могут появиться индейцы. Или преступники. Тут никогда ничего не знаешь заранее.

Последний отрезок долгого древнего пути Абигейл провела внутри дилижанса, пытаясь уснуть, пытаясь думать о будущем муже, который предположительно ждет ее в Техасе. Она прислушивалась и к миссионерам, серьезно обсуждающим проблему людских душ. Она была уверена, что у нее нет души. Она считала, что и у Натаниэля не было души. Она не говорила об этом с миссионерами, хотя один из них, тот, что посимпатичней, очень хотел побеседовать с ней о ее собственной бессмертной душе.

Они должны были достигнуть Гринвуда назавтра. Мистер Меррит, брачный агент, встретит ее. Он писал, что несколько других невест примерно в то же самое время приедут из Индианы, Огайо, Миссури. Холостяки Гринвуда и окрестных мест, не желающие больше оставаться холостяками, уже будут там, готовые выбирать невест. Мистер Меррит всячески старался уверить Абигейл в том, что он забронировал все комнаты в единственном отеле Гринвуда и что его преподобие мистер Райт, его старый друг, давно наготове.

На последней остановке по пути в Гринвуд в распоряжении Абигейл оказалась вся спальня, но она не разделась и даже не прилегла. Все еще полная луна, сияющая в окне, не дала ей уснуть, но она не уснула бы и в полной темноте. Когда во всем доме затих шум, она накинула на плечи шаль и вышла в прохладную ночь прерии.

Натаниэль мертв, и она не знает, кто она такая. Даже на этой огромной земле со всеми ее возможностями она не одно и не другое, и не третье, и ее никогда не будет снова. Натаниэль мертв, это единственное, в чем она уверена.

Порывы ветра сбивали ее с пути. Во рту ощущался медный привкус. Увиденное на Западе казалось ей многогранным и многослойным. Это и бесчисленные звезды, каждая из которых больше, чем она, это и луна, переполненная жгучей печалью. Натаниэль мертв. Что-то жужжит рядом, окружает ее. Мухи, подумала Абигейл.

— Дилижанс отправляется, мисс, — раздался голос в в четыре часа утра. Он сопровождался громким, настойчивым стуком в дверь. Только тогда Абигейл очнулась.

— Через десять минут.

Голос уже удалялся.

Абигейл быстро сменила платье, заколола волосы. У нее болели руки, слабый кофе за завтраком оказался не в силах удалить металлический привкус с языка.

Но отправление задержалось: одна из лошадей пала. Ее тело было покрыто множеством мелких припухлостей.

— Никогда прежде мухи не нападали ночью, — заметил начальник станции, а его жена рассказала, что у котенка, которого она нашла прошлой весной, туловище было усеяно открытыми ранами, а опухшие глаза заплыли… - Одну из вечерней упряжки лошадей запрягают снова.

Лишь к пяти путники снова оказались в дороге.

Мужчина, который сидел рядом с Абигейл, надвинул на глаза шляпу, скрестил руки на груди и начал похрапывать прежде, чем дилижанс успел набрать скорость. Но Абигейл знает, что он наблюдает за ней.

Только в полдень Абигейл проснулась. Как всегда, первой ее мыслью при пробуждении было: Натаниэль мертв.

Еще два джентльмена присоединились к ним после обеда. Каждый старался галантно пропустить Абигейл в дилижанс, однако она держалась позади, изображая некоторое смущение. Как только новый кучер забрался на высокое сиденье и взял в руки поводья, Абигейл внезапно поняла, что он вполне мог уехать и без нее, не заметив того, что она не заняла своего места. Интересно, думает она, какой выход нашел бы тогда мистер Эндрю Меррит?

— Сэр, — зная, как это делается, на этот раз она обратилась непосредственно к кучеру. — Можно мне сесть рядом с вами?

Он насмешливо посмотрел на нее сверху вниз. Лошади нетерпеливо ржали.

— Сэр, — повторяет Абигейл. — Пожалуйста, разрешите мне ехать рядом с вами.

Он усмехнулся:

— Ладно, почему бы и нет, маленькая леди. Я буду рад компании.

— Осторожно, Дрейк, — вмешивается начальник станции. — Она одна из девушек Меррита. Она заказана и куплена.

— Подсади ее.

Руки легли на талию слишком фамильярно, зато она мгновенно оказалась на сиденье. Ее сумка уже внутри дилижанса; начальник станции закрыл дверцу и придержал ее, пока изнутри дверцу заперли на задвижку. Кучер щелкнул поводьями, и лошади понеслись вскачь.

Придерживая шляпу рукой, Абигейл громко крикнула:

— До Гринвуда еще далеко?

— К ночи приедем, — ответил кучер и почему-то подмигнул ей. Она была рада, что из-за шума и необходимости следить за дорогой кучер не может продолжать беседу. Она вдруг снова задумалась о будущем муже. Она даже увидела его: безликий, но с сильными руками — в тени каждой скалы или кактуса; тени здесь такие резкие, что кажется, они обладают собственной субстанцией. Она даже услышала его — лишенный голоса, но произносящий ее имя — в стуке копыт лошадей, в звенящих ритмах упряжки и в песнях кучера, в зловещих криках птицы, такой огромной и летящей так низко, что она накрывала их своей тенью; в шипении гигантской змеи, которая без предупреждения вытянулась поперек дороги.

Холостяки ждут меня я нужна им они отчаялись без меня сожрут меня уничтожат меня своими зубами и руками и пустота и глаза в ночи и кровь которая течет теплая или холодная если я попаду туда.

— Черт возьми! — вскрикнул кучер.

Абигейл повернулась и успела увидеть задавленную дилижансом змею.

Зато в Гринвуд они въехали точно по расписанию; пылал оранжево-красный закат на пурпурном небе, позади вставала луна. Станция в темноте походила на продолговатый обломок красно-бурой скалы, фонари отбрасывали искаженные, изломанные тени.

Как только дилижанс остановился, Абигейл подобрала свои юбки и начала спускаться. Лунный свет и фонари отчетливо освещали ее рукава и руки. Совсем рядом она услышала бодрый мужской голос:

— Абигейл Мак-Кинли?

— Да.

Это, должно быть, Эндрю Меррит. Она бы не узнала его, но своей осанкой он очень напомнил ей мужчину на лошади, который однажды постучал в дверь «Алой Туфельки».

— Джентльмены…

Мистер Меррит — конечно, это был он — повернулся, и она повернулась вслед за ним. Юбки все еще были собраны в ее покрытой узорами руке. Перед станцией стояло с полдюжины мужчин, по Абигейл не могла разглядеть ни одного лица, так как все они стояли спинами к свету фонарей, а поля их шляп скрывали лица от лунного света.

— Джентльмены, позвольте мне представить вам мисс Абигейл Мак-Кинли, только что прибывшую из Канзаса.

Кто-то повторил ее имя. Она скорее догадалась об этом, чем услышала. Потом они все направились к ней, и она отчетливо их увидела наконец: худощавый седой мужчина с заостренной физиономией и лошадиными зубами, переминавшийся с ноги на ногу и пристально разглядывающий ее желтоватыми глазами, мужчина, выглядевший слишком молодо, чтобы находиться здесь, холеный и дерзкий, со смехом, похожим на подвывания мартовской кошки, другой, с крючковатым носом, раскинувший руки, словно крылья, крепко шагающий ей навстречу на своих кривых ногах, квадратного вида волосатый человек с сутулыми плечами и густым резким запахом…

Натаниэль мертв. Натаниэль мертв. Натаниэль мертв.

Абигейл сжалась в комок. Абигейл замерла.

Перевод с английского А. Ройтмана

Брэд Стрикленд Похититель детей

© 1985 by Brad Strickland

В бледном, процеженном сквозь туман, свете звезд и лун промелькнула тень. Она двигалась, припадая к земле, пробираясь сквозь невысокую осоку, без малейшего звука пересекая каменистые участки.

Позади всех, конечно, спотыкался Палки-Вместо-Ног и, как всегда, с шумом. Тень замерла на гребне небольшого холма, обернулась, под резко очерченной черной копной ее волос в звездном свете сверкнула пара глаз. Когда Палки, пыхтя, доковылял поближе, тень прошипела:

— Хватит. Жди здесь. Дальше надо совсем тихо.

Палки остановился, с шумом глотая воздух.

— Верно, Кот. Я останусь здесь. Главное, чтоб с Короткими Руками ничего не случилось.

Быстрый Кот кивнул и снова заскользил по гребню. Ветер холодил его мокрую от пота грудь. Он задержался на какое-то время на краю обширной, чашеобразной равнины, поверхность ее была волнистой, словно море, покрытое внезапно застывшими стеклянными валами. До него доносился резкий запах шалфея, смешанный со сладко-приторным запахом буйвов, их навоза. Стадо было небольшим, животных не больше, чем пальцев на двух руках Кота. Коровы, небось, сбились вместе в поисках тепла и безопасности, а бык и один-два молодых бычка расположились на страже.

Кот рассматривал равнину, используя свое умение видеть ночью. Он хотел вычислить темные пятна на фоне белой светлой травы, пятна, которые оказывались или большими валунами, или кустами щетинолиста. И вот, наконец, что-то темное, крупное, движущееся: бык!

Кот присел на корточки и стал соображать. Короткие Руки, наверное, постарается добыть самого крупного зверя, какого только сможет убить. Но достанет ли у него глупости, чтобы метнуть копье в быка, в животное, которое в холке выше, чем макушка высокого человека? Кот мысленно сопоставил нынешнее незавидное положение Коротких Рук с его смелостью и рассудительностью, а затем, проявляя огромную осторожность, начал подкрадываться к быку.

Он был от него на расстоянии не более пятидесяти человеческих тел, когда заметил движение. Возле левого бока из травы поднялось белое пятно, рука напряжена в броске. Кот громко крикнул, из его груди вырвался настоящий рев. Он вскочил на ноги и побежал, а животное уже повернулось, злобно нападая на Короткие Руки. Кот видел блеск лунного света на смехотворно маленьком костяном ноже юноши, стремительное движение смертельных рогов и то, как Короткие Руки плашмя падает вниз. Что это: точный удар или уловка охотника?

Бык услышал бегущего Кота и, сбитый с толку, повернулся к новому противнику. Не сбавляя бега, Быстрый Кот зачерпнул пригоршню мелких камешков и швырнул в животное. А затем, закинув голову назад, громко завопил, не очень удачно подражая жуткому реву стада в минуту опасности. Звук полетел назад, на восток, в тьму, и удивленные коровы озабоченно зашевелились. Бык встряхнул головой, шумно выдохнул воздух прямо перед Котом и нерешительно закрутился на месте. Но топот удаляющегося стада, испуганное мычание коров помогли ему собраться со своим невеликим умом. Животное повернулось и тяжело помчалось прочь; древко копья Коротких Рук раскачивалось у него в боку. Удар не получился сильным: было видно, что копье выпадет из раны еще до того, как бык настигнет свое стадо.

— Эй, Короткие Руки! — крикнул Кот.

— Я здесь.

Кот бросился к нему. Юноша пытался высвободиться из колючих объятий щетинолиста, его руки с необычайно длинными, плоскими ладонями и крошечными детскими пальцами усиленно работали, высвобождая из колечек волосы и набедренную повязку.

— Давай, помогу тебе, — сказал, подбежав, Кот, но Короткие Руки поднял костяной нож:

— Стой, Кот! Я должен вернуться только вожаком…

— Ты не сможешь… у тебя нет терпения… Ты слишком горяч… Вожак в первую очередь должен думать о детях, заботиться о них…

— Я не сумел убить своего буйва, — угрожающе возразил Короткие Руки. — Я не смогу уйти без добычи к взрослым. Я не пойду за тобой, ведь ты моложе меня. Мой нож убьет тебя, Быстрый Кот. Пока ты жив, вожак не будет спокоен за свою жизнь.

Кот помрачнел.

— Я же спас тебя.

— Лучше бы ты дал мне погибнуть. Иди отсюда! Я дарю тебе эту ночь. Когда мы встретимся снова, под солнцем или под луной, один из нас умрет! Иди!

Негнувшимися ногами Кот сделал несколько шагов в сторону. Потом он обернулся:

— Короткие Руки, нельзя оставаться одному. Это опасно. Что, если придет Похититель Детей?

— Пусть попробует меня взять! А если возьмет, твоему горлу нечего будет бояться моего ножа.

— Мне не нужна эта ссора!

— А мне не нужна твоя помощь!

Расстроенный Кот повернул назад и зашагал, подгоняемый ветром. Съежившегося Палки-Вместо-Ног он нашел у подножия холма, там, где его оставил. При его приближении Палки резко вздрогнул.

— Как там Короткие Руки?

— Жив, — ответил Кот. Его пробирала дрожь: в ночи холодало. — Пошли, Палки. Теперь по ночам у нас будет на одного врага больше.

На равнины опустилась осень, где-то близко ощущалась долгая морозная зима, когда питаются в основном тем, что удается стянуть из лагеря взрослых или выклянчить у девушек, имеющих право посещать как поселение детей, так и жилища взрослых. Охота зимой становилась делом сложным — в лучшем случае можно было убить одного-двух кролов или неуловимую дикую кошку, но этого запаса едва хватало на одного едока. Зимой жизнь детей всегда тяжела, а в этом году Кот особенно беспокоился о Палки: тот не сумел отъесться за лето, и нелепая худоба его выглядела еще более кричащей, чем раньше. Когда они вернулись в лагерь после случая с Короткими Руками, Палки был совершенно измотан и весь следующий день спал под навесом как убитый.

Кот размышлял. После ухода Коротких Рук осталось всего два юноши, четыре маленьких девочки и две девушки, достаточно взрослые для того, чтобы быть табу и свободно бывать в мире детей и в мире взрослых. Группа была очень маленькой, он таких раньше не видел. Она была меньше, чем даже в тот холодный день, когда мать вытолкала его из хижины и отдала двум девушкам, готовым повести его в другую, в новую и дикую жизнь. Двумя годами позже те девушки стали взрослыми; одна умерла при родах (умер, к счастью, и младенец — уродливый многорукий монстр), другая, сейчас уже женщина, еще жила — больная, бесплодная, жалкая, и все равно она была полноправным членом взрослой группы.

Многие другие тоже умерли. Только те юноши, что смогли убить буйва, стали членами племени. Девочки постепенно достигали брачного возраста, их разбирали мужчины. Кто-то умер собственной смертью, кто-то просто исчез, никто не знал, куда… Никто, исключая разве что Похитителя Детей…

Кто-то тихо подошел к Коту. Он поднял глаза: одна из старших девушек, Волосы-Как-Облако. Кот отошел в сторону и присел на гладкий, искривленный корень зололиста, но Облако снова подошла и села рядом.

— Кажется, Палки сильно болен, — прошептала она. — Он такой горячий — не дотронуться.

— Ему нужен лекарь.

— Лекарь идет. С севера пришел человек, торгующий солью, он сказал, что лекарь сейчас в соседней деревне.

— Взрослый лекарь?

Облако раздраженно взглянула на него.

— Это женщина. Она не откажет ребенку в помощи.

Кот протянул руку, чтобы сорвать стебель зололиста. Корни у этого растения огромные, как у большого дерева, а ствол меньше двухлетнего ребенка; тонкие, прямые стебли со множеством листьев растут прямо из перекрученных корней. Когда приближаются холодные месяцы, растение высасывает из листьев всю влагу, запасая себе впрок питание. И листья превращаются в белые хлопья, разлетающиеся в дым при первом прикосновении.

— Облако, — сказал Кот, не повышая голоса, — ты в самом деле веришь в Похитителя Детей?

Облако повернулась к нему и крепко сжала колени. Бесцветные волосы окаймляли ее задумчивое лицо, уже утратившее детскую миловидность; светло-голубые, почти прозрачные глаза смотрели печально.

- Я не знаю. Многое из того, что мы слышали, — слухи, сказки. Но кто-то же забирает детей… Так мало детей становится взрослыми…

Она посмотрела вниз, на подножие холма. Там извивалась мелкая речка, еще дальше, вверх по течению, далекие дымы указывали на лачужный городок взрослых.

— Даже взрослых с каждым годом все меньше и меньше.

— А младенцы? В лагере же есть несколько младенцев…

Облако покачала головой.

— Младенцев тоже немного. А сами взрослые все время умирают. Там больше пустых, чем занятых хижин. Я помню, когда-то все в поселке было по-другому.

Кот поморщился. Его лицо было смуглым и скуластым, оно раньше времени постарело от забот и волнений.

— Я не помню людей в лагере. Помню только: мать выталкивает меня из хижины. Вот и все… — Он вздохнул. — Короткие Руки ушел от нас. Он убьет меня, если сможет.

— Прости…

Кот пожал плечами.

— Сердце Коротких Рук слишком старо для тела. Он хочет быть взрослым, но он никак не может убить своего буйва. Теперь он один. Если он попытается заколоть меня, мне придется с ним драться. Но он один, а Похититель Детей, если он действительно существует…

— Не надо, — сказала Облако, и Кот понял, что ей страшно.

Он вымучил для нее улыбку:

— Не бойся. Ты уже почти большая. Еще несколько месяцев, и Похититель не захочет смотреть на тебя.

Облако покраснела и поплотнее запахнула на груди свою накидку. Она хорошо знала, что телом она уже взрослая.

— Это тебе, Быстрый Кот, нечего бояться, — сказала она. — Даже если Похититель сунет тебя в свою глубокую черную сумку, ты и там его достанешь!

Кот рассмеялся. Под навесом, недалеко от пещеры, метался и стонал в тревожном сне Палки. Кот и Облако взглянули друг на друга, потом Кот в задумчивости посмотрел на север.

— Облако, — сказал он тихо. — Сколько дней до того поселка?

Она коснулась его руки.

— Слишком много, Кот, чтобы идти одному.

— Взрослые могли бы забрать девочек к себе в лагерь.

— Если только никого не останется, чтобы охранять их… Это слишком далеко, Кот. Даже если ты пойдешь, Палки все равно умрет.

Кот тяжело вздохнул.

— Солнце и луны! — прошептал он. — Хоть бы она пришла побыстрее.

Лекарь появилась через, четыре дня. Она приехала верхом на кастрированном и прирученном буйве, совсем небольшом. Забравшись на дозорный утес, возвышавшийся возле рощи япловых деревьев, совсем недалеко от селения взрослых, Кот с любопытством наблюдал за лекарем. Раньше он никогда не видел буйвов, обученных служить людям, и поначалу бурое неповоротливое животное заинтересовало его гораздо больше, чем лекарь. Но затем он обратил внимание и на нее: обыкновенная женщина, высокая и тощая, волосы кое-как обстрижены. Она сняла со спины буйва два больших мешка и пригнулась, входя в хижину вождя. Кот знал, что дня на два она останется в лагере, но сумеет ли он встретиться с ней за это время? Или придется ловить ее в последний момент, когда она уже будет садиться на своего буйва?

В любом случае ему следовало быть начеку. Он намеревался отправиться вслед за лекарем, встретиться с ним наедине, а потом как-нибудь уговорить лекаря осмотреть Палки, найти лекарство для его тонких ног, раздуть искорку жизни в его слабой груди.

Ну что же, будь что будет! Кот отошел от края утеса, прочь от пьянящего запаха зреющих яплов, спустился вниз и направился назад к навесу. Он не забыл о Коротких Руках, тот, казалось, стал теперь частью его сознания, но нигде не было видно следов его недруга.

Тонкая струйка голубого дыма поднималась в прохладном утреннем воздухе. Облако и еще одна девушка — Один-Зеленый-Глаз — стащили из лагеря взрослых какие-то объедки и теперь варили их на огне в глиняном горшке — так, они видели, делают взрослые женщины. Палки-Вместо-Ног сидел у костра, подбрасывая в огонь хворост и сухие ветки, он кашлял, когда дым несло в его сторону. Четыре младших девочки скоблили шкуру убитого буйва, или, скорее, делали вид, что скоблят: их визг и смех говорили Коту о том, что они не столько работают, сколько играют.

Он сел рядом с Палки.

— Сегодня лучше?

Палки кивнул, глядя в огонь.

— Все в порядке. Только мне не надо так много бегать. Не беспокойся.

Кот потрепал мальчика по белокурым волосам.

— Ты что, думаешь, я именно о тебе забочусь? Я думаю о детях, только и всего. Зимой нам с тобой вместе придется добывать пищу — кролов и прыгунчиков, не буйвов, конечно. У тебя для этого должны быть хоть какие-то силы. Так что давай, выздоравливай.

Палки искоса посмотрел на Кота. Его светлые волосы были вымазаны в саже, следы слез, словно трещины, резко выделялись на грязных щеках.

— Мне приснился Похититель, — пробормотал Палки.

— Брось ты эти сны, — фыркнул Кот. — Пусть тебе лучше снятся быки, а ты бросай в них копья. Копье сильнее сна.

Палки смутился, но ничего не ответил.

Волосы-Как-Облако брызнула горячей водой на плечо Кота.

— Ты растрещался, как прыгунчик, — нетерпеливо проворчала она. — Если ты хочешь, чтобы мы накормили этих детей, то принеси нам воды.

Кот, усмехнувшись, поднялся на ноги.

— Вот видишь, Палки. Я хорошо понимаю: ты не встаешь, чтобы избавиться от вечных женских приказов.

Палки слабо улыбнулся. Кот забросил за плечи бурдюк для воды.

— Ладно, будет вода. Будут вам и яплы на закуску, — весело сказал он. — Я скоро.

— Смотри, не попадись, — предостерегла его Один-Зеленый-Глаз; чистая, безглазая половина ее лица смотрела недобро.

— Постараюсь.

Спустившись к реке, Кот притопил бурдюк в холодной воде, а сам направился к лагерю взрослых. Яплы в это время года всегда хороши: сочные, красные, сладкие; взрослые ревностно охраняют их. Кот гордился тем, что умел воровать яплы.

— Яплы, — бормотал он себе под нос. — Яплы, яплы, яплы, яплыяплыяплы. — Он тихо засмеялся. Когда-то давно мать рассказывала ему про яплы… Что это было? Ах, да. «Яплы, сын, они с Земли. Много-много лет назад, намного больше, чем можно себе представить, люди пришли с Земли, а с ними яплы и кошки, и буйвы, и кролы, и…» Он забыл, что там было дальше. Хотя знал не так уж мало. Конечно, многие вещи не пришли с Земли: щетинолисты, например, хлопушники, зололисты, лунные охотники, прыгунчики, да и мало ли чего еще. Но его народ и яплы, они родом с Земли, и порой Коту очень хотелось узнать, что же такое эта Земля и где она находится.

Но сейчас у него не было времени думать об этом. Впереди лежал лагерь взрослых; он заметил одинокого стража, стоявшего недалеко от реки, опершись на копье. Как правило, подступы к роще хорошо охранялись до тех пор, пока поселяне не оберут фрукты с деревьев, но когда в деревню приходил лекарь, охрана оказывалась ослабленной. На это Кот и надеялся, — у многих взрослых неприятности со здоровьем: открытые язвы, странные боли, слабое зрение и слух, — а лекари приходили редко.

Он пригнулся к земле, пытаясь найти лучший способ пробраться в рощу. Долина здесь сужается, почти нет приличных укрытий, за исключением нескольких кустов дымовок. Можно, конечно, пойти другим путем — залезть на утес, как он это делал, когда следил за лагерем, но оттуда нет легкого пути вниз, к тому же любого, кто попытается спуститься вниз по переднему склону утеса, легко обнаружить. Река тоже тут мелкая — под водой не проплыть. Единственное, на что можно надеяться, — это перехитрить одинокого стража, улучив подходящий момент.

Кот решил ждать.

Он был терпелив, как настоящая дикая кошка. Медленно прошел час. Страж отмахивался от назойливых насекомых, притоптывал ногами и постоянно смотрел в сторону, явно тоскуя по замене. И вот, наконец, он начал переминаться с ноги на ногу, и Кот мысленно усмехнулся. Вскоре страж воткнул свое копье в песок и исчез за стоявшим в нескольких шагах кустом дымовки. Кот уже был в движении. Он обогнул излучину реки, помедлил около копья — не оставить ли какого знака? — наконец, выдернул его, перевернул, всунул в песок тупым концом и бросился бежать к роще, пока страж не успел даже подтянуть свою набедренную повязку.

Если страж сразу заметит, что копье перевернуто, то у Кота останется всего около минуты на то, чтобы нарвать фруктов. Но он добежал до ближайших деревьев, а крика позади не слышал; растяпа, небось, позабыл, каким концом втыкал оружие в песок.

Кот залез на хорошее дерево и потянулся за красными плодами. За несколько секунд он наполнил маленькую сумочку, подвязанную к поясу. Затем замер, вслушиваясь, вдыхая пряный, дурманящий воздух. Погони не было.

Довольно улыбаясь, Кот неуклюже направился к реке. Теперь будет несложно подкрасться к стражу, выбить у него из рук копье и, смеясь, убежать прочь. Будет тогда горе-часовой знать, что Кот опять приходил, опять воровал и опять убежал безнаказанным.

Кот остановился. Дыхание у него сперло. Прямо перед ним на песчаном берегу реки лежал на спине страж, и грудь его была пронзена копьем. Кот мгновенно ощутил неровную почву под своими босыми ногами, услышал жалобное урчание реки, почувствовал острый запах леса. И тут он пришел в себя.

Теперь он увидел, что страж не убит. Копье прошло у него под мышкой, сам он просто оглушен. И все же что-то такое случилось. Кто-то подал знак, что он рядом, что он опасен!

Страж застонал, и Кот со всех ног бросился бежать по течению реки. Теперь он уже больше не улыбался и через каждые несколько шагов оглядывался.

Через день Палки мог уже ходить, хотя все еще выглядел больным. Облако побывала в лагере взрослых, видела издалека лекаря, незаметно подслушивала ее разговоры со взрослыми, но сама так и не нашла возможности с нею поговорить.

— Какая она? — спросил Палки, когда они с Облаком сидели возле костра в сгущающихся вечерних сумерках.

По небу плыли уже три луны: две виднелись низко на западе, они были такими маленькими, что их серпы едва можно было различить, а одна, крупнее других, стояла прямо над головой и напоминала съеденный наполовину япл.

Облако пожала плечами.

— Какая? Да как все. Лечит раненых, дает лекарства больным. Облегчает страдания тем, кто готовится к смерти.

Кот сидел немного в стороне и сразу недовольно заворчал. Он не любил, когда при Палки упоминали о смерти.

Мальчик, однако, ничего не заметил. Каким-то отсутствующим голосом он спросил:

— А она не говорила, откуда пришла?

— Я не слышала. Хотя догадываюсь. Из Цитадели.

Кот прыснул со смеху.

— Из Цитадели, из Цитадели, — передразнил он. — Там еще разгуливают высокие, стройные мужчины, и женщины никогда не болеют, и никому там не нужно добывать пищу, а по улицам текут молочные реки, а яплы, как поспеют, так падают с деревьев прямо в рот.

Палки не изменил своего мечтательного тона.

— А я верю в Цитадель.

— Ты и в то веришь, что люди спустились с неба, — сказал Кот. — Веришь всякой старушечьей болтовне. Цитадель — это просто мечта, на самом деле ее нет.

— Там лучше, чем здесь… — Палки, казалось, его не слышал.

— Откуда ты знаешь? — возразил Кот. — Что ты видел, кроме вот этого: дрожь зимой и добыча пищи на все лето? Да еще знай убегай от каждого взрослого, не то он проткнет копьем твой живот.

Палки лег, подложив руки под голову, и ответил, глядя в небо:

— Я вижу все это в своей голове, по ночам. Это сны, Кот.

Облако погладила рукой его тонкие, светлые волосы.

— Спи, Палки, — сказала она чуть слышно, — будь счастлив в своих снах.

— Там я могу бегать, — пробормотал Палки. — И ноги у меня почти не болят. И так легко дышать. А иногда… Иногда я вижу во сне Похитителя…

Кот недовольно сплюнул в костер.

— Что, в самом деле? И какой он? — серьезно спросила Облако.

— Трудно сказать, — ответил Палки, медленно подбирая слова. — Иногда я его не вижу, он — всего лишь шум в деревьях. А иногда это высокий человек, ростом больше буйва, только я никогда не видел его лица. Он будто сделан из черных туч и молний. У него на плече висит сумка, и он ходит по свету, как осенью сборщик яплов. И как протянет руку к детям…

— Если мальчишка закричит ночью, сама будешь успокаивать, — заметил Кот.

— Нет, — продолжал Палки. — Это все не то… Ты не понимаешь… Я не боюсь Похитителя, нисколечко не боюсь… Только я какой-то совсем маленький, будто меня и нет, будто я созревший япл, такой же, как все остальные, и вот меня срывают…

Он погрузился в сон. Облако все еще сидела, ласково гладя его по голове.

— Бедный ребенок, — вздохнула она. — Так увидеть свою смерть!

Кот взглянул на нее. Три луны отбрасывали мягкий свет на ее лицо, от этого оно казалось вечным.

— Так вот, значит, как выглядит Похититель? Это смерть?

— Для некоторых, — тихо сказала Облако, и голос ее дрогнул. — Бедный Палки! Как, наверное, это трудно — верить, что твоя смерть не имеет смысла.

— А разве бывает иначе? — мрачно спросил Кот. Он не ждал ответа, ответа не могло быть.

Кот уже дважды замечал следы, оставленные Короткими Руками. Один раз юноша лежал на склоне холма напротив лагеря детей. Кот обнаружил отпечаток его тела в примятой траве. Второй раз это случилось у реки, когда Кот ходил за водой. Какой-то слабый звук, не совсем случайный, донесся до Кота, и он начал озираться, сжимая в руке копье.

— Выходи, Короткие Руки! — крикнул он, но никто ему не ответил. Осмотрев заросли около тропки, Кот нашел отпечаток ноги, отчетливо заметный на сырой земле. В другой раз, сказал себе Кот, копье просвистит так же тихо, как и этот звук. Надо быть осторожнее.

И он стал осторожнее.

Но, несмотря на его бдительность, лекарь сумела уйти из лагеря взрослых за полдня до того, как он узнал об этом. Кот использовал в качестве соглядатаев Один-Зеленый-Глаз и Волосы-Как-Облако, но в тот день, когда исчезла лекарь, Глаз попалась под руку взрослой женщине, и та заставила ее разделывать тушу буйва, так что девушка ничего не смогла сообщить Коту о случившемся. Один-Зеленый-Глаз, впрочем, заметила тропку, по которой лекарь ушла из деревни; она со своим животным перешла вброд реку и отправилась на север.

Кот попросил Облако приготовить в дорогу еду и разыскал Палки.

— Пошли, — сказал он мальчику. — Скоро ты увидишь лекаря.

— Это далеко?

— Не очень. Бывает и дальше, — бодро ответил Кот. — А потом, если ты устанешь, я понесу тебя на спине.

Облако положила в сумку несколько полосок сушеного мяса и пару твердых лепешек. Кот подвязал сумку к поясу, наполнил водой бурдюк, заткнул нож за набедренную повязку и примерился к двум копьям. Палки следил за всем этим с мрачным опасением.

— Ты что, думаешь…

— На всякий случай, Палки. — Кот взглянул на Облако. — Будь хозяйкой, пока я не вернусь. Еды хватит?

— На несколько дней. Будь осторожен, Кот!

Он усмехнулся.

— Как водится!

И повернулся к Палки.

— Пошли.

Палки шагал решительно, опираясь на копье, как на посох, и хотя Кот нарочно старался идти медленно и всегда был готов сделать привал, Палки ни разу не попросил об отдыхе. Ближе к сумеркам, когда сели ужинать, Палки выглядел уже совсем измученным.

Закончив еду, Кот поднялся.

— Давай. Залазь на меня. Поедешь верхом.

— Но ведь ты тоже устал, — сказал Палки. — Я могу идти.

— Так будет быстрее. Луны сейчас хорошие, но расположены они не так удачно, как хотелось бы. К полуночи мы потеряем несколько лун. Так что торопись, не трать время!

Палки отнекивался и все-таки согласился. Кот с изумлением почувствовал, как невесом и слаб этот юноша.

Он медленно двигался сквозь сгущающийся сумрак, упорно следуя по дорожке, протоптанной буйвом. Идти было несложно. Вскоре они добрались до места, где, по всей видимости, недавно останавливался лекарь, наверное, для того, чтобы поужинать. Кот чувствовал себя прекрасно и шел до тех пор, пока не зашли две луны и он не сбился с дороги. Он снял со спины Палки, оставил его передохнуть, а сам пошел искать тропу. Буквально через несколько шагов он на нее и наткнулся. Но в небе светила только одна из двух больших лун и дальнейший путь был ненадежен, поэтому Кот объявил отбой до конца ночи. Он подсчитал, что впереди остается почти девять часов темноты, а затем одиннадцать часов дневного света, так как в это время года дни и ночи примерно одинаковы. Если Палки выдержит, если лекарь будет идти не очень быстро, они смогут настичь ее завтра.

Ночью Палки разговорился. Он рассказывал о том, чем займется, когда выздоровеет, и о том, как они будут вдвоем охотиться. Кот слушал с улыбкой, изредка поддразнивая друга, а краем уха постоянно вслушивался в ночные враждебные звуки. Он ничего не слышал, кроме завываний ветра, да лишь однажды где-то очень далеко прокричал птер, четырехкрылый поедатель падали, внешне очень похожий на птицу; круглые сутки он летает высоко в небе, спускаясь на землю лишь для того, чтобы поесть, спариться и вывести детенышей. Кот позволил себе заснуть уже после того, как Палки забормотал что-то во сне.

Утром они встали и двинулись в путь еще до того, как взошло солнце. Правда, Палки шел еще медленнее, чем вчера, и Кот, весь нетерпение, дважды уговаривал его прокатиться на спине. К тому времени, как солнце начало клониться к западу, они преодолели порядочное расстояние по холмистой равнине. Дальше Кот никогда не бывал. Впереди расстилалась беспорядочная равнина — сухой песчаник, рыхлый камень, низкорослая растительность, резко выделяющаяся зеленью на фоне красно-коричневой почвы; но след шел по равнине, и они двинулись по ней. Солнце уже почти коснулось западного горизонта, и тут Кот обнаружил небольшую кучку буйвова помета, такого свежего, что с момента его появления прошло, наверное, не больше часа. Палки, медленно тащившийся позади, встретил новость молчанием.

Кот мельком взглянул на друга. Мальчик казался таким же измученным и изнуренным, каким выглядел во время болезни.

— Ну как, Палки, все в порядке?

— Боюсь, не совсем, — признался Палки, слабо улыбнувшись. — Такое чувство, будто подо мной движется земля. Но это ведь не так, да, Кот?

— Земля никогда не движется, — обеспокоенно заметил Кот.

— Она движется, когда я сплю. Она вздрагивает под ногами Похитителя Детей. Вот и сейчас я это чувствую.

Кот оглянулся по сторонам. Два стоящих рядом конусообразных валуна могли быть хоть каким-то укрытием от ветра. Он подвел к ним Палки, достал еду, отдал бурдюк. Палки, догадываясь, что собирается делать Кот, мертвой хваткой вцепился ему в руку.

— Не бросай меня! Мне страшно!

— Ничего страшного нет, — ободряюще сказал Кот. — Я оставлю тебе копье. Прислонись спиной к камню, он будет тебя согревать. Я вернусь скоро и приведу лекаря.

— Обещаешь?

— Ну, конечно. Лекарь так близко, что я слышу ее запах. Жди нас. Веди себя, как тогда, когда мы охотились за кролами и я гнал их на тебя. Молчи, как камень. Терпи. Я вернусь, ты и глазом не успеешь моргнуть.

— Хорошо, — произнес Палки дрожащим шепотом.

Кот бросился бежать, перепрыгивая через груды камней, проносясь по песчаным пустошам… Солнце шло на закат, когда, наконец, Кот, оббежав невысокую дюну, нагнал все-таки лекаря.

У Кота перехватило дыхание. Он смотрел на лекаря снизу вверх, и это было странное ощущение. А лекарь слегка отпрянула, губы сжаты, глаза серые, на лице в свете заходящего солнца сияют веснушки.

— Ясно… Значит, это ты гнался за мной целых два дня… Надеюсь, ты доволен, что нашел меня… Только интересно, зачем?

Произношение ее казалось необычным, Коту непросто было следить за ее речью. Он ответил.

— Пожалуйста, там мой друг… Ему нужен лекарь… Он очень болен.

— Где он?

— Там, позади, недалеко. Около скал. Скорее!

Она не пошевелилась, лишь смерила его взглядом.

— Не суетись. Мне знакомы ваши обычаи: вас выкидывают, как только матерям надоедает вас кормить, а вы собираетесь в группы и живете, как дикари, пока не докажете свою пригодность к жизни и способность выжить. Но я не верю дикарям, я не пойду с тобой. Если у тебя болен друг, приноси его сюда, ко мне. И приноси одного.

Кот покачал головой:

— Он очень болен. Боюсь, что он умрет.

Выражение ее лица не изменилось.

— Не проси меня о снисхождении, мальчик. У меня ничего не осталось. Я отправилась в путь несколько лет назад.

— Пожалуйста… Он еще такой молодой.

— Так не давай ему стариться, не теряй время. Иди и неси его ко мне. Или уходи совсем.

Кот вспыхнул от гнева.

— Вы такая же, как все другие! Взрослым всегда безразлично то, что случается с детьми!

Ее лицо оставалось равнодушным, как скала.

— А с чего ты взял, что это должно быть для нас небезразлично? Думаешь, легко столько перетерпеть, чтобы потом видеть, как в судорогах гибнут ваши беспомощные тела? Многим из нас ужасно тяжело в этой жизни, поэтому детей и отдают на милость судьбы, надеясь, что они окрепнут, станут сильными и пригодными для жизни. — Она покачала головой. — Послушай меня, мальчик. Я — лекарь. Приноси своего друга ко мне, и я попытаюсь помочь ему. Я останусь здесь на один день — этого времени тебе должно хватить. Если ты не явишься завтра к закату, я уйду. И не вздумай являться сюда со всей своей шайкой. Я умею делать такое, о чем ты даже не слышал. Приходи только со своим другом, если он действительно существует.

Кот хотел возразить, набрал воздуху, но не смог.

— Иди. Возвращайся к своему другу. Я буду здесь. Приходи, когда сможешь.

Лекарь повернулась и пошла к своей палатке; под ее башмаками хрустела мелкая галька.

Кот вспомнил дорогу и прикинул примерное время. Если он и Палки отправятся в путь завтра на рассвете, то придут к лагерю лекаря задолго до полудня, даже если Коту придется нести Палки на себе.

На обратном пути он упорно размышлял над всем увиденным. Наконец, в свете луны появились знакомые камни. Кот молча добрался до них и заглянул в глубокую тень.

— Эй, Палки!

Ответа не последовало. Кот почувствовал, как тревожно забилось его сердце.

— Эй, Палки! Ты спишь?

Он залез в тьму убежища, ощупал пространство. Рука наткнулась на что-то холодное, влажное. Бурдюк… Палки исчез.

Кот выскочил из расщелины, крепко сжимая древко копья. Он услышал звук и успел повернуться в его сторону. Белая вспышка, мгновенная боль в левой руке… Он вскрикнул и пошатнулся. Уже падая, он увидел, что к нему бежит Короткие Руки, зажав в руке костяной нож.

Кот рухнул наземь, перевернулся и попытался откатиться назад. Но было слишком поздно. Короткие Руки уже вцепился в его волосы и пытался запрокинуть назад голову, занося в правой руке нож для удара.

И тут хватка ослабла. Кто-то — да это же Палки! — бросился Коротким Рукам на спину, и они покатились, сцепившись в клубок, под хриплые тяжелые ругательства.

С трудом поднявшись на ноги, Кот дотянулся до копья. Как будто горячая головешка жгла его руку немного выше локтя — копье даже выпало у него из рук, но он тут же снова схватил свое оружие. Этим копьем он, как дубинкой, ударил Короткие Руки по шее. Короткие Руки откатился в сторону, но вскочил с земли. Кот снова ударил его, на этот раз метя в ноги. Короткие Руки упал навзничь, и наконечник копья оказался у его горла.

— Ну, что? — прохрипел Кот. — Это же был наш спор. Зачем ты напал на Палки?

— Ну, убей меня! — крикнул Короткие Руки. — Убей меня и веди своего Палки в пустыню. Ты ведь для этого пришел сюда?

— Мы идем к лекарю!

Последовало молчание, затем Короткие Руки недоверчиво спросил:

— Где ты найдешь лекаря?

— Я его уже нашел.

Короткие Руки поперхнулся от неожиданности.

— Ну, если так… Я ведь не знал этого…

— Короткие Руки, наш спор не закончен, но я должен отвести Палки к лекарю. Я тебе уже второй раз дарю жизнь. Но ты помоги мне. Помоги доставить Палки к лекарю, и мы встретимся снова, копьем к копью, когда ты скажешь.

— Могу я тебе верить?

— Ты еще сомневаешься?

— Только дай мне встать… Хорошо, мы заключаем мир, но только до тех пор, пока не поможем Палки.

Кот опустил копье и сразу ощутил жгучую боль в левой руке, почувствовал, как кровь стекает на бок, потом на левую ногу.

— Посмотри, с Палки все в порядке? — попросил он.

Ночь становилась все темнее, а, может, просто у Кота ослабели глаза. Он с трудом различал смутные очертания Коротких Рук. Он слышал, как юноша отошел в сторону. Внезапно ноги Кота подкосились от слабости. И тут вернулся Короткие Руки.

— Он еще дышит. Мне не разбудить его, Кот. Я не стал его тормошить.

— И не надо. Он и так сильно ослаб. Сможешь ты нести его? Я не смогу.

— Я понесу. Показывай дорогу.

Кот шагал, опираясь на копье. Он и не заметил, как начал ощущать то, о чем совсем недавно говорил Палки — будто земля начала ворочаться и вздыматься у него под ногами, будто эта надежная основа мира начала дрожать и колыхаться, как море в ветреный день. Он почувствовал холод и слабость, но продолжал упорно шагать. Когда еще одна луна закатилась на западе, они увидели вдали свет костра. Короткие Руки сказал:

— Дальше я не пойду, Кот. Пусть она сама идет сюда.

— Если пойдет, — устало ответил Кот.

— Встретимся в скалах. Копье к копью. И узнаем, кто будет вожаком.

— Как только Палки окажется в надежных руках. Завтра или через день…

— Я буду ждать, сколько нужно.

Позже лекарь говорила Коту, что он появился у палатки, словно призрак — с горящими глазами и залитый кровью, — но Кот ничего такого не мог вспомнить. Он помнил только, что очнулся на подстилке из мягкого меха и, приподняв голову, увидел в свете фонаря фигуру лекаря, склонившуюся на Палки. Рядом с ней стояла черная сумка. Когда она полезла в нее рукой, Кот сел так внезапно, что ее голова дернулась.

— Не надо!

Она посмотрела на него с удивлением.

— Что не надо? — спросила она недовольно.

— Не кладите Палки в сумку!

— Я и не собираюсь. — Она достала из сумки что-то блестящее и опять наклонилась над Палки. У Кота пересохло во рту, язык одеревенел. Левая рука словно онемела; посмотрев на нее, он увидел, что она забинтована. Он снова упал не подстилку.

Лекарь, сделав дело, убрала свой инструмент.

— Почему ты решил, что я собираюсь сунуть мальчика в сумку?

— Мне снилось… Я думал…

— О чем?

— Я думал, вы — Похититель Детей, — вымолвил Кот.

Она злорадно взглянула на него.

— Да, это так. Это сущая правда.

А может, ему и это приснилось. Когда он снова пришел в себя, сквозь открытую дверь палатки вовсю рвались солнечные лучи. Лекарь сидела возле него, поджав под себя ноги и положив голову на колени — часто вот так любила садиться Облако. Кот зашевелился, она тоже проснулась, и он почувствовал, что смотрит прямо в ее покрасневшие глаза.

— Палки?… — он не хотел верить.

— Да, Палки… Он еще жив, но это ненадолго… На несколько часов, не больше… — Лекарь отвела взгляд.

Кот напряг силы.

— Его убил Короткие Руки!

— Кто? Как ты сказал?

— Короткие Руки. Мой враг.

Лекарь пристально посмотрела на него. У краешков ее глаз и рта собрались морщинки, и от этого взгляд ее в утреннем свете казался совсем серым.

— Нет, — сказала она. — Его убил не враг. Его убили его родители. Его убили люди. Его убили за два столетия до того, как он родился.

Кот недоверчиво смотрел на нее.

Лекарь провела по своим растрепанным, коротко обстриженным волосам:

— О, черт! Как там твоя рука?

— Болит. Я смогу ей двигать?

— Кость в порядке. Я прочистила рану и остановила кровь. Теперь тебе придется немного поносить ее на перевязи. Да, кстати, я набрала немного твоей крови.

— Зачем?

Она криво улыбнулась.

— Это как бы твоя плата за лечение.

Она похлопала по небольшому серому ящику, усеянному мелкими сверкающими огоньками, похожими на разноцветные огненные искры.

— Она здесь — в анализаторе. Ничего страшного в этом нет. Я не буду над ней колдовать. — И почти сразу встала. — Мне надо покормить скотину. Ты, наверное, хочешь пить? Бурдюк — вон там, рядом с сумкой. Посиди со своим другом. Может быть, он проснется, тогда поговори с ним. Он не будет чувствовать боли. Этот подарок я ему сделала. Но он может бояться.

Кот медленно перебрался на другой край палатки, удивляясь, что ходьба причиняет ему такую боль. Палки лежал на спине, его лицо было бледным, грудь тяжело вздымалась при каждом вздохе. Кот неуклюже взял его за руку. Он просидел так несколько минут, смотря на своего друга, и вдруг почувствовал, что рука, зажатая в его пальцах, шевельнулась. Палки медленно открыл глаза.

— Кот?

— Я здесь. Лежи спокойно. Мы в палатке у лекаря.

— Я видел, как пришел Короткие Руки. Я залез на скалу очень тихо. Он не слышал меня. Я ведь правильно поступил?

— Конечно. Короткие Руки — хороший охотник. Спрятаться так, чтобы он не услышал, — это просто здорово.

— Жалко, что я не такой сильный. Он бросил в тебя копье, когда был далеко от меня, и я не мог на него прыгнуть. Жалко… Он погиб?

— Нет. Еще нет.

— А что, разве нельзя по-другому?

Кот стиснул зубы.

— Это ему решать.

Палки что-то пробормотал, а затем снова провалился в беспамятство. Вернулась лекарь. Она дотронулась до Палки, послушала его сердце.

— Сейчас он спит, — сказала она. — Это будет с ним повторяться время от времени. Займись-ка чем-нибудь полезным — разожги костер. Я позову тебя, когда он проснется.

Запасы масляного дерева были давно заготовлены, но у Кота не оказалось огнива. Он пошарил в остывшей золе и нашел там искривленный кусок обугленного дерева, в котором еще теплились оранжевые искры. Кот бережно подул на искорки, вдувая в них жизнь, и искры вспыхнули, показывая слабый язычок пламени. Кот ожидал это, он сунул огонек в пучок сухой травы. Огонь поглотил траву и перебросился на тонкие ветки масляного дерева. Вскоре огонь ровно пылал на утреннем воздухе. Кот подбросил в костер веток и, обернувшись, увидел на пороге палатки лекаря; она стояла, сложив руки на груди, и смотрела на него.

— Спасибо, — сказала она.

— А Палки?…

— Все по-прежнему.

— Это точно, что он умрет?

Она кивнула.

— Но неужели ничего нельзя сделать? Ведь вы же лекарь!

Она коротко, даже весело рассмеялась.

— Для этого, мальчик, нужно побольше искусства, чем у меня. Я догадываюсь, ты такой же простак, как и все остальные. Ты что-нибудь знаешь об истории? О Земле?

Он посмотрел на нее, не вполне понимая.

— Мать рассказывала мне о Земле.

— Неужели? И что она говорила?

— Я… Я не помню.

Лекарь снисходительно усмехнулась.

— Она говорила тебе, отчего умирают дети? Нет, вижу, не говорила… Ладно, слушай, мальчик… Задолго до того, как ты родился и даже задолго до того, как я родилась, мы, люди, прибыли в этот мир, готовые начать все заново, сделать все лучше. У нас был большой корабль; теперь вы называете его луной, но это был корабль. Мы разгрузили его, начали устраивать новую жизнь и тут потеряли связь с Землей. Мы так никогда и не узнали, что случилось, но связь с Землей была потеряна. Зато мы не забыли наших мелких старых раздоров. Снова, как на Земле, начались споры из-за пастбищ. Кое-кто помнит о том, что у нас была омерзительная маленькая война. Вот и получилось, что за два столетия мы утеряли все наши достижения.

— Я… Я не понимаю…

— Черт побери, мальчик, я тоже! Но в конце концов, мы отравили и себя, и этот мир. За это время мы уничтожили столько людей, что не оставили себе шансов выжить на этой планете. Может быть, мы лишились вообще всех шансов.

Она сурово посмотрела не него, ее серые глаза были непроницаемы, как камень.

— Пойми. Из-за того, что те люди сделали задолго до нашего с тобой оождения, женщинам сейчас трудно рожать детей, а детям еще труднее выжить. Со временем положение ухудшается. С каждым годом все меньше людей, способных охотиться, все больше детей появляется на свет мертвыми… Еще два, от силы три поколения, и эти равнины очистятся от людей. Исключая…

Кот ждал, пока она закончит.

— Что исключая? — не выдержал он в конце концов.

— Цитадели, — сказала она. — Ты знаешь о людях из Цитадели?.. Да нет, откуда тебе знать… — Лекарь кивнула в сторону костра. — Они ж как та искра, которую ты раздул. Цитадели — это несколько искорок человечества, борющихся за жизнь и тепло, сражающихся с мраком, пытающихся сохранить себя до того времени, пока мир не исцелится. Ты ведь знаешь, что некоторые люди, хотя их очень мало, имеют вполне нормальное тело и могут рожать здоровых детей. Если они соберутся в Цитаделях, если им и их потомкам удастся продержаться Бог знает сколько еще лет, то тогда наша искра, возможно, вспыхнет снова. И мы снова сможем жить в этот мире.

Кот нахмурился.

— Если Цитадели действительно существуют, почему все остальные люди живут по-прежнему? Почему они тоже не идут туда?

Улыбка женщины вышла узкой и мучительной, как свежий порез, из которого еще не начала сочиться кровь.

— Дело в том, мальчик, что мы, жители Цитадели, победили в проклятой войне. Наши предки победили! Нас осталось немного, но у нас достаточно техники — ты, пожалуй, назвал бы ее колдовством — чтобы не пустить к себе незваных гостей. С этим не так просто смириться, это возмущает многих, но это так. Некоторые из нас становятся лекарями, чтобы облегчить жизнь таким, как ты. Но в конце концов смерть все равно настигает всех, и тут уж мы ничего не можем поделать, разве что все бросить или погибнуть вместе с вами. Но этого мы не сделаем.

— Но если все те, кто снаружи, соберутся вместе…

— Это невозможно. Удержать их снаружи очень просто. Они — вырождающийся народ. — Она выпрямилась и обернулась, чтобы посмотреть в палатку. — Мне показалось, я слышу голос твоего друга, но он все еще спит. — И взглянула на Кота испытывающе. — Ты бы счел Цитадель, к которой я принадлежу, очень странным местом, мальчик. Люди живут там, как люди, а не как животные. Они много работают, побольше, наверное, чем вы, но они работают по-человечески: строят, планируют, создают. Правда, среди них есть и такие ненормальные, которые становятся лекарями.

— Как бы я хотел все это увидеть!

— Черт побери, а зачем, по-твоему, я тебе все это рассказываю? Я же приглашаю тебя, глупый. Твоя кровь показывает, что ты сможешь быть отцом здоровых детей, если, конечно, найдешь здоровую супругу. Здесь-то ты точно ее не найдешь.

Кот стоял в облаке голубого дыма, поднимающемся над костром.

— Теперь я понял, — прошептал он. — Теперь я знаю, что это правда. Это ведь ты и есть Похититель Детей.

— Это так. Я их забираю с собой, но только тех, кто способен к нормальной жизни. И только тех, кто сам хочет идти со мной. — Она нахмурила брови. — У тебя ослабла повязка. И руку ты должен носить на перевязи. Иди сюда, я посмотрю ее.

Кот следил за ее проворными пальцами. Сотни вопросов крутились у него в голове, но ни один из них не шел на язык, и оттого он стоял молча, а после сел и невидящими глазами уставился в пламя костра.

Палки-Вместо-Ног просыпался еще трижды, но с каждым разом он слабел все больше и больше. Один раз он начал говорить со своей матерью, донимая ее вопросами о мире и окружающих его вещах, внимательно прислушиваясь, будто давно исчезнувшая из мира женщина и впрямь объясняла ему все теперь, когда он стоял на краю пропасти. Проснувшись в последний раз, он оказался в ясном сознании и заговорил с Котом о том, с чем расстается: о весенних рассветах, летних купаниях в реке, осеннем сборе яплов, зимних снегопадах. Смущаясь, Палки попросил Кота не причинять зла Коротким Рукам. Кот не ответил.

Палки вздохнул.

— Мне не страшно. У меня ничего не болит. Но я устал.

Он выпрямился, сделал два глубоких вдоха, и дыхание его остановилось.

Кот закрыл ему глаза и сложил на груди руки. Он вышел из палатки под свет шести лун и заплакал. Прошло немного времени, и на его плечо легла рука лекаря, удивительно мягкая.

— Успокойся.

— Вы похороните его. Мы закапываем своих мертвых.

— Как хочешь.

— Тогда я пойду.

— Не со мной? Не в Цитадель?

Он покачал головой.

— Спасибо вам за то, что сказали мне о Цитадели. Но у меня еще есть дела.

Свое копье он бросил с другой стороны костра. Уходя из лагеря, он поднял его, дотронулся до рукоятки ножа и направился к югу. Назад он не смотрел.

Он медленно брел по дороге. Было уже за полночь. Одни луны зашли, другие только всходили; когда Солнце окрасило восток алым цветом, Кот снова вернулся к знакомым валунам. Там горел костер, на огне жарился кроленок. Короткие Руки посмотрел на Кота.

— Что с Палки?

— Умер.

— Вот как… Я не думал…

— Все равно, этого было не избежать.

Короткие Руки кивнул, дотянулся до копья и встал. Ногой он указал на жарившегося крола:

— Съешь, если победишь. Какой смысл есть сейчас… — И вздохнул. — Совсем не просто было его поймать…

Подняв копье, Короткие Руки подался влево. Кот повернулся, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Короткие Руки действовал хорошо, но все же не совсем ловко. Стоило взглянуть на его ноги, и было понятно, куда он собирается прыгнуть. Кот поднял копье, неуклюже балансируя перевязанной левой рукой. Мысленно он уже представлял, как пойдет его рука, как полетит копье, как задрожит древко. Теперь он знал, что вполне сможет убить Короткие Руки.

Короткие Руки остановился, как только Кот замахнулся. Он весь напрягся, готовый увернуться, избежать копья, а затем атаковать безоружного противника. Кот отрывисто вскрикнул, схватился левой рукой за конец чужого копья и рванул на себя.

Короткие Руки упал, пытаясь отвлечь соперника и вытаращил глаза, увидев, что и копье Кота треснуло и раскололось на части.

Кот стоял и смотрел на него. А потом ткнул в него пальцем.

— Видишь, ты победил. Теперь дети твои. В поселке есть еще два мальчика. Этой зимой взрослые их выбросят. Защити их. Четыре наших девочки тоже еще слишком малы, чтобы оставлять их одних. Позаботься о них. И еще скажу тебе: если я когда-нибудь вернусь, у меня не будет оружия и я не буду сражаться с тобой. Скажи это Облаку.

И еще скажи ей, всем скажи, что наш Палки погиб, как настоящий мужчина.

Короткие Руки вскочил на ноги. Он был рад неожиданному исходу поединка:

— Обязательно скажу!

Кот круто повернулся и зашагал прочь.

Лекарь, как и обещала, насыпала на Палки груду камней, а на нее положила три маленьких голубых цветка, три осенних солнцецвета, такие обычно рвут девочки недалеко от лагеря. Кот сбросил цветы. Вместо них он положил на вершину каменной пирамиды свой костяной нож.

— Возьми, Палки. Это тебе в дорогу, — сказал он своему умершему другу. А затем без оружия, без воды зашагал прочь, держа курс на север.

Лекарь ехала медленно. Он забрался на дюну и увидел впереди ее темный расплывчатый силуэт, движущийся по песчаному краю пустыни. Кот громко крикнул и помахал здоровой рукой. Лекарь остановилась, и он увидел ответный знак.

Кот набрал в грудь побольше воздуха и, будто настоящий хищник, бросился вниз по склону дюны, прочь от своего прошлого в то неведомое, которое, наверное, теперь можно было назвать и будущим.

Перевод с английского М. Дьячка

Джеффри Карвер Пусть хоть все горы встанут на пути

© 1980 by Jeffrey A. Carver

В те дни, до основания Гильдни, проводники-риггеры тяготились постоянной несвободой. Ими помыкали проницательные хозяева — часто исподволь, опосредованно, но это не меняло дела. В ту пору редко случалось, чтобы риггеры как-то поддерживали друг друга, отстаивая права у бесцеремонных хозяев. Но, терпя унижения в реальном мире, они обретали свободу в Сети: подобие сна, где они сами пилотируют корабли, а хозяевам туда проникнуть нечего и мечтать. Иной раз удачливый риггер изыскивал способ, вырвавшись за пределы замкнутого пространства Сети, обрести свободу по другую сторону жизни…

Иона «Джон», «Вглядываясь в Былое», о. 7—11 вв.

Космический корабль плавно скользил вдоль русла Потока, хотя с мостика, где стояли Джел и Могурн, движения заметно не было. На то, что корабль движется, указывали лишь приборы; Джел лично сверилась с их показаниями, прежде чем входить в риггерскую Сеть. Затаив волнение, она ожидала.

Взгляд Могурна был тяжел и строг. Скрестив руки на широкой груди, он пристально изучал Джел, отчего в ногах у нее возникла слабость.

— Что ж, Джел… — произнес он, оставляя, наконец, ее в покое. Он еще раз мельком глянул на приборную доску, затем кивком указал на навигаторскую рубку. — Давай в Сеть, — распорядился он. — Только чересчур не увлекайся.

С этими словами он отвернулся — длинная туника взвилась складками — и сошел с мостика; темный зев хода прикрылся взявшейся из ниоткуда дверью. Джел осталась одна в тесноватом посту управления кораблем.

«Не доверяет, — раздраженно подумала она, глядя вслед Могурну. — Ну и что с того?» Обернувшись, еще раз наспех проверила исправность кронштейна, даром что они с Могурном только что проводили проверку, и полезла в навигаторскую рубку — узкую, как щель, нишу справа от мостика. Вытянувшись во весь рост на кушетке, Джел постепенно расслабилась. Остановившись взглядом на цепочке зеркальных мониторов, нависающих сверху, она попыталась изгнать из памяти образ Могурна, сосредоточившись на корабле и Потоке. Прижавшись шеей к нейроконтактам, вмонтированным в изголовье кушетки, она закрыла глаза.

Потемнение — это вначале. А затем — внезапный просверк наружу, за навигаторскую рубку, за пределы корабля, в бездну Потока, в извивы пространства. Иное небо окружало Джел, когда она раскрыла глаза: огромное, бездонное, чуть лиловатое. Словно семя одуванчика, парила Джел, затерявшись в просторе небес над прихотливым иссиня-зеленым пейзажем, словно налитым изнутри спокойным и ровным светом. Сеть вокруг тускло поблескивала, привязывая Джел к невидимому призраку корабля, который ей надлежало сопровождать. Она расставила руки, и те, окруженные Сетью, распластались подобно огромным крыльям, чувствуя упругую дрожь поднимающего их ветра. Джел (и корабль) плавно набирали высоту.

Пейзаж внизу представлял собой любопытную взвесь света, отражающую мысли. Он был собственным творением Джел; картина, созданная умом на текучем полотне Потока, на течениях, влекущих Джел и корабль по ветвящимся руслам, мимо звезд, в обход бесконечных световых лет — мерила обычного пространства. Течения и приливы Потока существовали в объективной действительности, но возможность осуществлять по ним движение обеспечивалась исключительно воображением, мыслями и фантазиями, создающими иное измерение навигаторской Сети.

Теперь ощущения Джел выровнялись, и она бесшумно летела в необжитом просторе небес, ни на миг не отвлекаясь от своих видений. В целом она чувствовала некоторую неустроенность — ни блаженства, ни печали; так себе, скользила неспешно, не пытаясь даже выискивать более быстрых потоков. Время шло, но Джел не торопилась выходить из этого состояния: полет, скольжение. Лишь порой какой-нибудь пейзаж отдельной вспышкой или всполохом выдавал то беспокойство, которое подспудно сидело в ней. Лучше бы не выдавать движения души, но, хотелось ей того или нет, пейзаж все же высвечивал их — одни явственно, другие смутно; иной раз невнятным зеленоватым сполохом в ореоле сапфировых искр, а то не большим алым фонтанчиком-протуберанцем. Невысказанная боль жила в Джел постоянно, и пейзаж столь же неизменно реагировал на это.

Тоненько тенькнул в сознании сигнал связи, уединение нарушил голос Магурна.

— Джел, в чем дело? Обратная связь нечеткая.

Пейзаж внизу окрасился в сернисто-желтый цвет, небо подернулось огнистой дымкой. Джел попыталась отреагировать спокойно, сдержать гнев.

— Все в порядке, — ответила она. — Все прекрасно.

— Ты уверена? — голос у Магурна звучал низко, осуждающе.

Она представила: вот он сейчас стоит на мостике, напряженно всматриваясь ей в лицо, хищно ощупывая взглядом застывшее на кушетке тело. Сквозь паутину Сети его голос доносится как бы издалека, но физически Могурн, должно быть, находился совсем близко. Свою неприязнь Джел подавила тем, что переместилась в самые дебри Сети.

— У меня все в полном порядке, — повторила она.

Фон начал размываться, теряя очертания, что создает потенциальную опасность. Пытаясь стабилизировать фон, она ввела в Сеть дополнительную энергию.

— Ты связываешь меня по рукам и ногам, Джел, — передал Могурн.

Джел не ответила. За какое-то мгновенье она собрала свою энергию, сфокусировав ее на бушующем горизонте. Цвета пришли в движение, смешались, и над далекими северо-западными горами взбух багровый закат. Горы…

Через те горы лежит путь к конечной цели, к Лексису. и этот путь, безусловно, наикратчайший. Но и самый опасный — по имеющимся сведениям. Более опасный, чем избранный Могурном обходной маршрут. Тем не менее, он ведь не давал ей категоричного запрета держать путь через горы. И в конце концов это она риггер, и ей выбирать визуальный фон и русло Потока, которым удобнее двигаться. В конечном счете выбор за ней. По мере того как волнение Джел нарастало, Сеть начинала искриться — сказывались мысли об опасности и соблазн срезать расстояние. Хотя и не следовало этого делать.

Преобразившись в горную птицу, она поймала попутное течение и рванулась на северо-восток (пульс стучит, Сеть переливается, словно водопад алмазов).

Свободными от работы ментальными центрами Джел зондировала русло. Нет ли драконов? Проводники-риггеры в космопортах иной раз бахвалятся, будто им доводилось сразиться с драконами при перелете через Эрегские горы. Похоже, в Эрегском коридоре Поток имел особое свойство: вместе со специфическим визуальным фоном гор плодил иной раз всякую жуть — тех же драконов. Многие риггеры полагали, будто драконы и в самом деле обитают в Потоке, другие утверждали, что они просто призраки, присущие здешним местам. Что бы там ни говорили, здесь веяло опасностью — и тем слаще захватывало дух.

По мере того, как приближались горы, чувство спокойного ожидания воцарилось в душе у Джел. Пусть хоть дракон: все не так одиноко.

Снова тенькнул сигнал связи — все удовольствия насмарку. Чего там еще?

— Наверное, пора бы и обратно? — спросил бесплотный голос Могурна.

— Как? — удивилась Джел. вздрогнув под порывом встречного ветра.

— Ты там уже шесть часов, Джел.

— Шесть часов, — притворно изумилась Джел, увиливая от прямого ответа.

— В чем дело, Джел?

— Здесь сейчас не совсем безопасно.

— Небезопасно? Как прикажешь понимать?

Расправив крылья, Джел распростерлась на теплой струе попутного ветра.

— Потому что, — тут голос выдал ее, — могут встретиться драконы.

Перед мысленным взором возникли глаза Могурна, сердито прищуренные.

— Как, драконы? Ты что, отправилась через горы?

Джел яростно хлопнула крыльями.

— Да!

— Отыщи для прохода безопасный коридор, Джел. И немедленно ко мне.

Голос был холоден, как лед. Джел прекратила взмахивать крыльями. Голос ввергал в дрожь.

— Хорошо, Могурн, — тихо сказала она, и мир похолодел от страха и одиночества. Ей не хотелось видеть хозяина, но деваться было некуда. Иначе на вечернюю дозу паллиспа рассчитывать не приходится.

Сдав влево, она полетела параллельно хребту, все так же далекому — там, пожалуй, можно будет беспрепятственно выбраться из Сети. Сама же при этом все тянула почему-то время, блуждая взглядом по поднимающимся справа зловещим пикам, смутно надеясь, что страх и одиночество как-нибудь уймутся. Наконец, Джел неохотно установила стабилизаторы — своего рода якорь космического корабля — и сигналы оповещения. По мере того, как Джел выбиралась из Сети, тело ее вновь обрело чувствительность. В конце концов она открыла глаза, помаргивая, как спросонья. Мрачно, постыло. Ничего, что радовало бы глаз, одни приборы.

С нелегким чувством она вылезла из навигационной рубки, потянулась. В животе урчало от голода, руки и ноги ныли от усталости. Однако Могурн распорядился явиться немедленно. Протяжно вздохнув, она сошла с мостика и приблизилась к двери каюты Могурна. Корабль представлял собой небольшой флотер, отсеки сгруппированы вплотную, от одного до другого буквально несколько шагов. Робким движением надавила кнопку. Дверь обрела прозрачность, и Джел ступила в каюту.

Могурн сидел лицом к двери, курил. Увидев Джел, поднялся, жестом предложил сесть. Она опустилась на узенькую кушетку. За спиной и сверху половину стены занимал дорогой кристаллический гобелен. Могурн выпустил струю запашистого дыма, с нахмуренным видом изучая свою длинную курительную трубку.

— Джел, почему ты не подчинилась моему приказу?

Джел вздрогнула: уж теперь-то он наверняка откажет ей в паллиспе.

— У меня в мыслях такого не было, — промолвила она, что, кстати, по меньшей мере, наполовину было правдой. Ведь Могурн фактически не запрещал ей держать путь через горы. Он лишь дал понять, что не одобряет этого маршрута — возможно, из страха перед горами или драконами.

Могурн подступил ближе — намного выше ростом, лампа то появлялась, то исчезала за спиной в такт движениям. Джел настороженно на него поглядывала.

— Неужели ты не поняла сразу: мне нужен обходной маршрут? Или возникло что-нибудь, о чем ты предпочла умолчать, Джел? Обстоятельство, из-за которого выбор пал на более опасный маршрут?

Что это в его голосе, страх? Нет, ведь это он — хозяин. Джел закусила губу.

— Насчет другого маршрута я и в самом деле, видно, недопоняла. А насчет этого… Думаю, россказни они и есть россказни: драконы! Откуда им взяться?

— Что значит «откуда» для риггера? — резко перебил Могурн. — Откуда мне знать, что делается в Потоке или в чужом уме? Любые просчеты для нас гибельны!

Джел кивнула.

— И какими бы хвастливыми пропойцами риггеры в большинстве своем ни были, ни один из их рассказов сбрасывать со счета не следует. Или я не прав?

— Прав, — сказала Джел, поморщась.

— Так вот: мы еще не слишком далеко, надеюсь, отошли от первоначального курса? Еще можно возвратиться? — Могурн опять выпыхнул облачко дыма. Вентиляция сработала безупречно: дым исчез, не успев доплыть до лица Джел. Она уже сказала было «да», но что-то помешало. Она лишь покачала головой.

— То есть как: помимо гор, другого пути у нас нет?! — не сказал — прорычал Могурн.

Джел снова качнула головой. Пристально глядя на Джел, Могурн обильно дымил трубкой. Выдержав долгую паузу, отвернулся.

Когда он вновь повернулся к Джел лицом, в руке находился небольшой глянцевитый цилиндрик, на одном из концов переходящий в полукруг.

— Ладно, Джел. Пора принимать паллисп. — Глаза у Могурна оставались холодными и злыми, но все равно от этих слов у Джел сердце забилось в сладком предвкушении. Тревога и одиночество на время забылись, уступив место вожделенному ожиданию.

Повинуясь жесту Могурна, Джел готовно наклонилась вперед, смахнув волосы с шеи. Могурн, подойдя, аккуратно приложил к обнажившемуся месту паллисп, пока шарик не коснулся основания черепа. Джел ощутила прикосновение — прохладное. И вот постепенно стало проникать тепло. Проникло и окутало все то безобразное, что заполняло ее: чувство страха, собственного ничтожества, гнева. Словно исцеляющая обновленная кровь потекла, согревая, успокаивая, сглаживая эмоции, смягчая окостеневшее от постоянной тревоги сердце, наполняя душу благодатью, колкими искорками радости…

Теплая волна преждевременно пошла на убыль. У Джел закружилась голова; она покачнулась, испытав знакомый приступ возвращающегося смутного страха. Паллисп прекратил действие. Она села, мигая широко раскрытыми глазами в попытке сдержать слезы. Опять заговорил Могурн, но она с трудом различала его сквозь едкую дымку.

— Хватит на сегодня, Джел. Надо понимать, что значит послушание. Даже для риггера.

Джел била дрожь. Боль и тоска… Наконец, удалось кое-как совладать с собой. Могурн сказал, сопровождая слова кивком:

— А теперь, Джел, помоги-ка мне с агментором, и можешь быть свободна.

Впору было метаться и выть, но она подчинилась. Могурн опустился на сиденье, а Джел поднесла к его голове синаптический агментор и нажала необходимые кнопки. А когда Могурн, обратившись в безмолвного истукана, пошел загребать воздух руками и тискать себя с незрячей улыбкой, Джел вышла из его каюты и пошла к себе. Паллисп — господи, как она жаждала его волшебного воздействия, от которого оттекает от души горечь одиночества, и она становится кроткой и теплой. За него бы она, пожалуй, пошла даже на убийство. Но только Могурн знал, как им пользоваться, так что, получается, и сам Могурн был дорог для нее, как жизнь. Какое-то время она меряла шагами крохотное пространство пола у себя в каюте, затем бросилась, яростно извиваясь, на кушетку, не в силах забыться, не в силах отвлечься от мыслей.

Не в силах не вспоминать.

Вспоминать… Дэп, и та ночь, и аппарат слияния… Дэп был так нежен, и в то же время настойчив. Это он рассказал ей о тайной связи, схожей чем-то с интимной, которую при желании могут поддерживать меж собою риггеры с помощью аппарата слияния умов. А она тогда была совсем юной — да ей и сейчас немного лет — и соблазнилась его серьезностью, мнимой искренностью. Ей и теперь помнятся его глаза, бархатисто-черные под серебристыми бровями, и те слова: «Мы будем смотреть прямо друг в друга, и души у нас сольются воедино…»

Они мчались в автомобиле прочь от городской суеты, туда, где в небольшом сельском домике стоял аппарат слияния. Великолепный розовый закат сопровождал их. Джел почему-то не оставляло чувство настороженности — даже когда, остановив машину, они пошли к дому — настоящему дому, не скворечнику-мультикомплексу. Тут Дэп, ободряюще улыбнувшись, коснулся ее руки. И этот жест разом покончил с ее сомнениями и подозрительностью. Они вместе вошли в дом. Джел с беспокойным любопытством принялась расхаживать по просторной прихожей, поминутно притрагиваясь к стенам и перилам.

В задней части дома, посреди небольшой гостиной, стояла машина слияния умов: усовершенствованный тип синаптического агментора, напыленный серебром полукруг. Стоило Дэпу включить прибор, как вокруг по стенам заиграло, забегало золотистое сияние.

— Сейчас подождем пару минут, пока поле сконцентрируется, — сказал он. — Сядь, расслабься. — Он кивком указал на сдвоенные сиденья, как раз там, куда доходило золотистое сияние.

— И что будет? Как я узнаю? — взволнованно спросила Джел, а сама подумала: «Это же твой двоюродный брат— парнище Дэп. С ним-то чего опасаться? Он ли не знает, что делает?» Дэп только улыбнулся ее наивности и, наклонившись, нежно коснулся руки. В глазах у Дэпа мелькнул лукавый огонек — похоже, его забавляла ее неискушенность (а может, у него что-то к ней было, только он не говорил).

— Ты все узнаешь, — сказал он. — Это незаметно, безопасно.

Он опустился на сиденье и сидел расслабленно, с вожделенной улыбкой, и Джел поняла, что все ее опасения, в конце концов — сущая ерунда, самая настоящая.

Они непринужденно перекидывались фразами о том о сем — о риггерах, об их семьях — и Джел почти уже забыла о золотистом поле, набирающем силу. Дэп, глядя ей в глаза, смеясь, рассказывал ей о своем последнем полете — трехступенчатый прыжок, быстрый и решительный; так обычно кидают камешек в воду, чтобы тот в полете прошил поверхность несколько раз. Он сопровождал грузовой корабль в паре с еще одним риггером — женщиной — и сделал намек, что за всей их совместной работой стояла тайная связь.

— Это была наилучшая часть того полета, — сказал он, а глаза все так же удерживали глаза Джел, и ей было как-то неловко.

— Буквально на следующий день она ушла в другой, далекий рейс, — добавил он. — А я уже по ней скучаю. То ощущение я не променял бы ни на что.

Внезапно сердце у Джел гулко стукнуло; она ощутила ревность, но сдержалась, не подала вида. И в этот момент почувствовала, что ее обвивает тепло — особый потаенный свет, ощутив который, начинает казаться, что сокровенные чувства таить будто бы и ни к чему. Мысли прониклись легкостью, которую создает полнейшая открытость. Тут, взглянув на Дэпа, Джел почувствовала, что слышит не одни лишь его слова, но еще и видит образы, возникающие непосредственно у него в уме, и как ширится, разрастаясь, их с Дэпом слияние. Перед мысленным взором Джел предстала женщина, с которой он сопровождал тот рейс: фантасмагорические картины пространства, тот лукавый интерес, что он к ней испытывал.

В сердце у Джел кипели чувства, с которыми она не в силах была совладать; и не успела осознать, что ж это с ней происходит, как мысли и образы хлынули, словно фонтан и, переливаясь всеми оттенками, потекли в пространство. Смутный образ сводного братишки, затравленно, исподлобья взирающего на неласкового отца, и даже не имеющего возможности подать весть о себе… Сама Джел перед закрытой дверью отцовского дома, страждущая, нуждающаяся… Редкие полеты с подвернувшимся рейсом, и одиночество такое, что о друзьях не приходится и думать… Образы выплывали наружу, а вместе с ними и терзающая сердце мука. Прежде чем остановиться, она успела вытеснить их все: сокровенные мысли о себе самой, как зеница ока хранимые от посторонних глаз.

В ошеломляющем хаосе слияния чувство полной открытости стало вдруг давать сбои — видимо, у Дэпа не хватило силы вынести такой настойчивый крик о помощи. И он предал. Он обещавший полное понимание, не сказав ни слова, просто вышел из поля. Аппарат, полукружье света — все было, как прежде, но для беспомощной Джел, заходящейся от муки и нелюбви к себе, это был все равно что удушающий щит. Дэп глядел на нее другими глазами. Не дожидаясь, когда наступит конец ее страданию, он поднялся и вышел из комнаты, а она осталась одна, наедине с неживым полем.

В невеселом этом зрелище она сама осталась напоследок и актером, и зрителем. Боль лизала, подобно языкам пламени, затягивалась постепенно в петлю, удушала, а на помощь никто не шел — никто: ни Дэп, ни отец; они забыли о данном обещании и закрыли дверь — что один, что другой. Хотелось поубивать их. Хотелось самой наложить на себя руки от всепоглощающей ненависти, если не удастся справиться с ней, загнать вглубь. Что она и сделала, упрятавшись в безысходность, как в кокон, свив его так плотно, что и не вынуть, И пока, чтобы не лишиться рассудка, выключила поскорее агментор слияния. И возвратилась в город — туда, где биржа до отказа набита безработными риггерами, пытающимися наняться на работу. Там через несколько дней она набрела на Могурна, который предложил ей работу. И паллисп.

Что-то ужасное: одна мысль мрачнее другой. Спать невозможно. Но уж лучше бессонница, чем кошмары во сне. Джел не переставая думать о паллиспе, только он мог унять нервозность и неотвязный страх. Паллисп — утонченный электростимулятор — считался строго запретным средством, применять его разрешалось лишь психиатрам. Пристрастие к нему вырабатывалось моментально. То же можно было сказать и о синаптическом агменторе Могурна. Но для Джел паллисп был единственной «отвязкой». Впрочем, еще и Сеть.

В Сеть хотелось пойти хоть сейчас. Там удавалось дать выход чувствам, создать им форму и воплотить в образы. Давать в Сети выход накопившимся темным чувствам опасно. Однако и хранить их в глубине сознания, то и дело ожидая взрыва, рискованно. Могурн сейчас лежит в блаженном беспамятстве, но когда узнает, что она без разрешения вошла в Сеть, ей не сдобровать. Если же ничего не предпринять, она сойдет с ума.

Оставив каюту, Джел влезла на мостик, оттуда в навигаторскую рубку. Нейроконтакты ласково коснулись головы и шеи.

Всем своим существом она устремилась в Сеть. В Поток. Корабль, как когда-то предок его, дирижабль, плыл по ночному небу, скользя по наклонной. Дуновение ветра успокоило Джел, и она стала менять высоту, выискивая более высокое встречное течение, чтобы приблизиться поближе к горам. Наконец подыскался подходящий поток: «дирижабль» покачнулся. Джел окинула взором подплывающий плавно хребет. Большая желтоватая луна медленно опускалась на черные зазубрины вытянувшихся вдоль горизонта скалистых вершин, напоминающих оскаленные зубы хищника. Высвеченная луной, со стороны гор на Джел надвигалась тупоглавая груда облаков. Как приведения… Ей понравилась эта картина: темнота, безучастное пространство, похожие на движущиеся ледники облака, освещенные холодным светом, или на сердитые клешни, намеревающиеся раскромсать легко уязвимый воздушный шарик.

Неожиданно Сеть дала трещину. Джел беспорядочно хватала руками воздух. Несколько секунд, отчаянно барахтаясь, она кубарем летела вниз, однако в конце концов совладала с собой и воссоздала образ по-новому. Призрачная Сеть, воссияв, приняла очертания серебристого глайдера, планирующего по наклонной, сама же Джел сидела верхом на фюзеляже, широко расставив ноги. «Осторожно!» — мысленно приказала она себе, установив чуткое равновесие. С образами надо обходиться аккуратно: темные мысли могут невзначай обернуться реальностью и превратить корабль в груду обломков, что будут потом вечно плавать по извивам этого странного порождения галактики, имя которому Поток.

Джел подставила лицо под освежающие струи ветра. Ментальный импульс единым разрядом пустила вперед — обезопасить себя от облаков. Время шло, хребет постепенно приближался.

Растрепанной стаей, словно чайки из недр грозовой тучи — в неверном лунном свете видение казалось размытым — навстречу повалили… драконы. От изумления Джел оторопело вздрогнула, не в силах поверить глазам. Драконы! Острокрылые силуэты монстров, пока еще в отдалении, буровили воздух на водянистом фоне облаков. Вспыхивали и гасли алые снопы искр. Невозможно было поверить: ведь драконов не бывает. Они, как и всякая другая нечисть, — порождение атавистических страхов, древних легенд, языческих верований и колдовских желаний. И в то же время вот они, и все ближе! И видения эти возникли вовсе не по ее вине — по крайней мере, так ей казалось. Неужели это не галлюцинация, а существа, на самом деле обитающие в Потоке? Бдительно, но спокойно Джел контролировала каждое свое движение.

Выхваченные из тьмы огромной луной, драконы приближались, увеличиваясь в размерах. Они взмывали и кружились, пока еще на значительном отдалении. Вот, оторвавшись, трое стали, кружа, приближаться. Ага, ее заметили: пролетая мимо, остро сверкнули глаза в ее сторону. Один подлетел так близко, что можно было различить отливающую под лунным светом чешую: будто шлифованное олово, отстреливающее изменчивые блики — то ли серые, то ли еще какие — словно под чешуей у него находилась подсветка. Из грубо обтесанной головы чудища торчал хрящеватый нос, раскрыленный ало пышущими хищными ноздрями; крылья — широкие, зубчатые, вовсе не узкие, как представлялось Джел. Глаза ярко светились — не глаза, а пара фонарей. Вот еще одно чудище пересекло дорогу. На какой-то момент Джел потеряла ориентир. Когда взор прояснился, тройка драконов оказалась примерно на прежней дистанции; похоже, она и ее глайдер летят в одном направлении!

Джел полетела прежним курсом. Как себя вести при встрече с драконом? Бывалые риггеры заводили речь о поединках, но что с того? Драконы, судя по виду, могли сразиться с кем угодно. Джел в поединках не смыслила ничего и опыта набираться не собиралась. Надо было, конечно, избрать другой маршрут.

— Что, боишься? — услышала вдруг она.

Джел в испуге оглянулась вокруг, думая, что это Могурн, очнувшись, пугает ее в насмешку. Однако голос принадлежал явно не Могурну.

— Значит, боишься? — рассудил голос. — То ли убить тебя, сделать милость?

От догадки Джел оторопела: говорил дракон. До рези в глазах уставившись в темноту, она разглядела дракона. Тот летел параллельно: было видно, как бороздят темноту глаза-фонарики. Вот он придвинулся ближе.

— Чего тебе надо? — жарко, с испугом выдохнула Джел.

Дракон пронесся мимо: мелькнули глазища. Двое других снова присоединились к стае, а этот, подзадержавшийся, завис возле; глаза светились ярко-зеленым. Волна воздуха едва не опрокинула Джел; на то, чтобы выровнять глайдер, понадобилось некоторое время.

— Что ты делаешь? — крикнула она. — Чего тебе надо?

— Что ж. Вижу, ты желаешь погибнуть в поединке, — рассудил вслух дракон, выпустив сноп искр.

— Ты о чем? — с негодованием спросила Джел. - Вообще, кто ты такой? Чего тебе надо, и как ты смеешь разговаривать со мной таким тоном?

Изогнувшись что было силы, она натянула по краям сеть.

— Кроха! — проревело чудище. — Не все сразу! Ты желаешь знать, и кто я такой, и…

— Ты и на первый вопрос еще не ответил!

— И не буду. А тебе не надо было задавать столько вопросов, на которые нельзя услышать ответа. Думаешь, легко это? Думаешь, ты единственный риггер, решившийся сразиться?

— Как, это правда? Вы, драконы, в самом деле существуете?

Дракон не то вздохнул, не то рыкнул.

— У меня и в мыслях не было раскрывать тебе это. Поединок, риггер!

С неожиданной для его громоздкого тела ловкостью, дракон развернулся и ринулся на нее, отливая серебром в лунном свете. Все ближе, ближе…

Джел пронзительно вскрикнула. Глайдер свирепо швырнуло. Дракон прогромыхал мимо, обдав ее пламенем.

— Что ты делаешь? — взвизгнула Джел.

Кожа на открытых местах покрылась волдырями, крылья у глайдера занялись огнем. Джел проворно создала образ глайдера из огнеупорного сплава. Кожу исцелило прикосновение льдистого инея; энергетическая брешь, образовавшаяся было в Сети, разом затянулась.

Дракон медленно, словно нехотя, сложил крылья и опять устремился на Джел. Глаза смотрели с любопытством.

— Что-то медленно ты шевелишься, — заметил он, проносясь мимо.

Джел ошарашенно глядела ему вслед. Развернувшись, он опять пошел на нее. Джел замерла, сжалась в комок. Морда дракона, приближаясь, разрасталась с ужасающей быстротой.

— Перестань! — выкрикнула она.

Дракон, опешив, притормозил изящным поворотом хвоста. Остальная стая, летящая в отдалении среди насыщенных лунным светом облаков, напоминала по виду горстку кривляющихся запятых и точек.

— Ладно, — крякнул дракон. — Если не хочешь сражаться, зачем вообще шла сюда?

От растерянности, волнения и страха голова у Джел шла кругом.

— Я же не знала, что ты собираешься меня убивать!

— А чего же ты ожидала?

— Не знаю.

Дракон, досадливо вздохнув, поплыл рядом. В голосе сквозила насмешка, но говорил он в общем примирительно.

— Что ж, ладно? Значит, хочешь побеседовать? Я же вижу, тебе не по себе, и досаду твою чувствую. Кто ж тебя винит? У меня самого иногда такое состояние бывает. Ты, я понимаю, хочешь лететь и от нечего делать беседовать? Больше я не буду на тебя набрасываться, обещаю.

— Точно? — покосилась Джел с недоверием.

— Я же сказал, — дракон, подняв голову, подмигнул.

Джел кивнула в ответ, но особого доверия не ощутила.

Она решила сменить образ: стала крылатой лошадкой, забила крыльями, одолевая встречное течение ветра.

— Очень мило, — одобрил дракон, взяв немного ближе.

Джел не ответила. Ночь меняла обличье. Облака постепенно истаивали. Луна, слегка поблекшая, освещала туман, клубящийся над голыми черными скалами.

— Ты знаешь, куда мы держим путь? — спросила Джел.

— А то как же! — грянул дракон в ответ.

И тут, резко метнувшись, ухватил Джел когтями. Джел кратко, со всхлипом вобрала в себя воздух. Чудище наклонило голову и развело челюсти, явно собираясь разорвать Джел на части. Джел извернулась, бешено взбрыкнула и умудрилась высвободиться ровно настолько, чтобы лягнуть дракона задними ногами. Копыта угодили монстру прямо в живот. Зашипев, он оставил свою жертву. Перевернувшись на лету и тяжело дыша, Джел с силой забила крыльями, тщетно пытаясь набрать необходимую высоту, и устремилась что есть сил к облакам. Навстречу мелькнули ужасные клыки. Не соображая уже толком, что делает, Джел обратилась в ястреба, чиркнула крыльями и пулей бросилась вверх. Делая по пути резкие зигзаги, она то и дело опасливо оглядывалась назад: как там дракон?

— Молодец, — одобрительно раздалось за спиной.

Оглянулась: вот он, рядом.

В панике сменив курс на противоположный, она перемахнула через чудовище и очутилась сзади. В приступе ярости Джел принялась теребить его за хвост.

— Лжец! — кричала она. — Обещал и солгал! Это что, у драконов считается честью?

— Конечно.

— Как! Вы все лжете?

Невозможно представить, как он быстр, этот дракон. Только что он был впереди нее, а вот он уже и сверху, а вот и сзади. Чудище завернуло Джел в крыло, как в садок, и бросилось камнем вниз. Пока они летели, Джел, дрожа, билась, как испуганная птица. С неожиданной аккуратностью монстр приземлился на черный выступ скалы. Сунул голову под крыло: ноздри пышут жаром, глазищи зеленые. Обнюхал добычу. Нахохлившись, Джел стойко вынесла его взгляд.

— Солгал, а теперь собираешься и убить! — крикнула она сдавленно.

Дракон, похоже, смутился.

— Конечно, солгал. Неужели тебя не предупредили, прежде чем посылать на поединок?

— Никто меня не посылал! — выкрикнула сквозь слезы Джел. — Просто я оказалась здесь, и все.

От невыносимого жара перехватило дыхание.

— Ты хоть дыхнуть-то мне дай!

Дракон, шипя, приоткрыл крыло.

— Думаю, лучше б тебе принять натуральное обличив, — сказало чудище со значением.

Ночь курилась туманом. Прохлада воздуха слегка ободрила Джел.

— Что ж, — подумав, сказала она. Сконцентрировав усилия, она преобразилась опять в Джел — стройную девушку, опутанную тенетами нейросенсорной Сети. А вокруг Сети, подобие сияющего нимба, прозрачный космический корабль.

— Впечатляет, — сказал дракон милостиво. — Я, впрочем, хотел рассмотреть тебя, а не корабль.

Джел растворила образ корабля. Одинокая, испуганная, продрогшая, стояла она перед драконом.

— Меня звать Джел, — сказала она.

Дракон, откинув голову, отчаянно взревел. Крик эхом растворился по окрестным горам.

— Я же не спрашивал твоего имени, — ревел он. — Зачем ты назвала свое имя?! — Гигантский язык пламени, выстрельнув из пасти, растворился в ночной мгле. Лапы отчаянно скрежетали по скальному грунту.

— В чем дело? — прокричала Джел, закрыв уши ладонями.

Дракон, наконец, стих; более того, сник, горестно мотая головищей.

— Теперь я обязан открыть тебе и свое имя, и ни за что не смогу ни солгать тебе, ни наброситься.

Джел нахмурилась.

— Не переживай. Не нужно мне твоего имени.

Дракон загорюнился окончательно.

— Меня зовут Острокрыл-Винтохвост-Ветродув-Страх Высот.

— Да не надо мне этого!

— Зови меня, пожалуй, просто Острокрыл. Я господин четырех быстрейших…

— Хвастун, вот ты кто, ~ сказала Джел холодно.

Дракон пристыженно смолк. Неуклюже подвинулся: для двоих уступ был тесноват.

— Я просто хочу продолжить полет, — сказала Джел. — Помощи от тебя ждать не приходится.

— Так ты что, в самом деле прибыла не для поединка? — уязвленно переспросил дракон. Джел призадумалась: неужели она действительно чем-то его обидела? Острокрыл задумчиво на нее посматривал.

— Ты чем-то расстроена и встревожена, — заметил он. — Причем ко мне это отношения не имеет. Ты хочешь рассказать мне о своей беде?

— Нет.

— Я назвал тебе свое имя. Можешь мне довериться.

— Тебе? Это теперь-то, после того, как ты вначале солгал, а затем чуть не лишил меня жизни?

— Так то был поединок. Ты ведь не знала тогда моего имени. Это подразумевалось само собой.

— Не мной, во всяком случае.

Последовала неловкая пауза. Острокрыл прокашлялся, выпустив облако дыма. Облака стали редеть, вот и звезды прорезались кое-где над вершинами. Джел с тоской посмотрела на них.

— Что происходит? — прорвался еще один голос.

Острокрыл удивленно огляделся.

— Я провожу полет, Могурн, — отозвалась Джел.

— Сейчас же выходи из Сети, — командно бросил запредельный голос Могурна.

— Не могу. Здесь драконы, — Джел мельком оглянулась на Острокрыла. — «Умоляю тебя, не вмешивайся», — думала она.

— Я разочарован в тебе. Выпутывайся, как можешь, и сразу ко мне. У меня есть что тебе сказать. — Могурн прервал связь.

Глаза Острокрыла смотрели поверх широких ноздрей.

— Понятно, — сказал он. — Ты должна держать перед кем-то ответ на корабле. Но тебе не хочется. Я прав? — взгляд буравил Джел. — Маленькая Джел, давай слетаем куда-нибудь. Я, пожалуй, смогу тебе пригодиться.

Джел тревожно уставилась не него, напуганная таким предложением.

— Как? Ни за что!

— Я теперь твой слуга, Джел, ведь мы обменялись именами. И ты в самом деле должна отправился со мной. Наш долг выручать друг друга, насколько это в наших силах, — голос у дракона звучал предельно искренне.

— А с чего это я должна тебе верить? топнув ногой, сердито спросила Джел.

— Я единственный, кто есть у тебя на данный момент, — сказал дракон веско.

Джел почувствовала, что ее гнев не смотря ни на что идет на убыль. В душе она действительно была на прочь отправиться с этим драконом, даром что он посягнул на ее жизнь. Джел покосилась на монстра: немигающие глазища, большая голова, покрытая роговым панцирем. Понятно, такому и страшиться нечего, и врать ей ни к чему.

— Я полагаю, — заметила она осторожно, — ты обещаешь не нападать на меня? Я поверю.

— Никто не застрахован от нападения, — сказал Острокрыл.

Джел растерялась. Ответ прозвучал честно. Но какой у нее в этот момент может быть выбор?

— Не сказать, что я очень уж тебе верю, — сказала она, — но что у тебя на уме?

— Забирайся мне на спину, — дракон неуклюже пригнулся, и Джел, постояв какое-то время в нерешительности, взобралась на спину и уселась как раз перед крыльями. Руками взялась за шею.

— Смотри, держись крепко, — предупредил дракон и, расправив крылья, поднялся в ночное небо.

Джел сидела цепко, голова шла кругом от противоречивых чувств: и страх, и облегчение. Ветер звонко пел в ушах, а от движения мышц-валунов в душу входило блаженное спокойствие. Джел непроизвольно ерзала ладонями по гладким, будто шлифованным чешуйчатым пластинам.

— Мне нравится, когда почесывают за ушами, — сказал дракон, не прерывая полета.

— Тьфу, ерунда какая, — сказала Джел, мгновенно отдернув руки.

Они летели очень низко. Навстречу мчался горный пейзаж, выступы скал и темные ущелья. Дракон сделал плавный поворот, снижаясь по наклонной. Джел затаила дыхание. Внизу открылась ночная долина.

— Куда мы летим? — прокричала она.

Дракон в ответ лишь выплюнул язык пламени.

Сбавив скорость, они вошли в завесу тумана. Джел почувствовала, что ощущение времени начинает любопытным образом смещаться, или размываться. Похоже, что в гуще этой завесы светили звезды, и заметно было, как скользят, расступаясь, коридоры каменных стен. Вот завеса, воссияв, растаяла, и они влетели в волшебную долину — а ночь чудесная, ясная. Острокрыл летел, придерживаясь россыпи золотистой пыли, сияющей в воздухе. А внизу виднелись деревья, сучья которых венчали огоньки. Над головой перекрещивалась взвесь невесомых паутинок, сплетающихся в подобие нескончаемой арки, под которой летел дракон, едва заметно помахивая крыльями.

— Тебе нравится? — спросил он горделиво.

Джел в восхищенном изумлении вертела головой по сторонам. Справа в тихий звездный пруд ронял свои воды небольшой водопад. В пруду плескались несколько необычного вида созданий.

— Красота, ничего не скажешь, — согласилась она. — А что мы здесь делаем?

Острокрыл, выгнув шею, обернулся к наезднице:

— Маленькая, — сказал он. — Хотелось бы запомнить твое имя. Как оно там?

— Джел, — сообщила она натянуто и заметила огонек в его глазах. Подсмеивается? Джел зарделась, чувствуя — что, — гнев? Возможно. Хотя какой-то странный, полный тепла.

— Маленькая… — опять начал было дракон.

— Перестань звать меня «маленькой»! — вот уж это она крикнула всерьез.

— Да что ты, что ты! — воскликнул дракон. — Неужели не ясно? Я зову тебя так исключительно из расположения, маленькая Джел.

— Какое там расположение?

— Это ты сейчас так говоришь, Джел, Однако мы отправились в путь, чтобы ты как-то изменила свое мнение.

Джел, вскинув голову, дерзко посмотрела дракону в глаза.

— Ха! — сказала она.

Их взгляды встретились, и она будто провалилась в бездну этих налитых светом глаз — далеко вниз, в извивы чужого сознания, ума, наблюдающего за ней прямо как в том аппарате слияния.

Однако на этот раз омут сознания оказался неизмеримо глубже. Такого ей еще испытывать не приходилось. И еще чувствовалось, как что-то доброе наблюдает за ней с теплым интересом, без насмешки или затаенной враждебности. Уловив в призме чужого сознания отраженные отблики себя самой, Джел вдруг поняла, насколько глубоко вглядывается в нее непрошеный наблюдатель, проникая в самое сокровенное. Она вздрогнула, и это непроизвольное движение по извивам чужого ума, словно эхо, возвратилось ощущением живого сочувствия. Джел, смутившись, поспешила высвободиться из контакта с глазами дракона, и сидела, недоуменно моргая.

Дракон действительно считал ее своим другом и союзником, теперь она убедилась в этом. Но ведь такого быть не может!

Что же делать? Джел прикрыла глаза и задумалась. Мысленным взором она прошлась по навигаторской Сети; ощутила корабль, животворную силу Потока, питающую Сеть, благодаря которой Джел удерживалась в реальности Потока. Ну что, решиться и оторваться сейчас? Встать перед Могурном и извиниться за провинность, молчаливо вытерпев все, что он ей наговорит, с тем только, чтобы получить дозу паллиспа, желанного паллиспа? А затем возвратиться, изменив соответствующим образом облик? Но… Могурн просто вне себя, теперь-то уж он точно не даст паллисп.

Хотя можно и остаться. Ведь Острокрыл сказал, что не бросит, поможет.

— Ну, что? — открыв глаза, сказала она. Дракон, выжидая, сдержанно попыхивал дымом. — Я ни на что не намекаю, но не пора ли нам трогаться?

Дракон повернул к ней морду.

— Как скажешь, небольшая. — Джел метнула сердитый взгляд, но не успела открыть рта, как Острокрыл добавил: — Гляди!

Пейзаж впереди принимал иной вид, более строгий, и в то же время таинственный: величавые ступенчатые скалы, тускло отливающие в сумеречном свете и изъязвленные пещерами, напоминающими чем-то пустые глазницы. Джел овладело странное чувство. От тех пещер веяло чародейством драконьего племени. Осознав это чувство, все более нарастающее, Джел плотно прижалась к дракону. А тот, сбавив скорость, медленно полетел через лабиринт причудливо поблескивающих переходов. Джел снова ощутила любопытный сдвиг по времени, будто с каждым поворотом она смещалась через годы — вперед или назад — и мгновенья странным образом растягивались. Вскоре она почувствовала, что полностью теряет ориентировку.

Тем временем дракон снизился перед входом в небольшую пещеру.

— Ну что ж… — сказал он.

— Что «ну»? — Джел, приподнявшись, заглянула внутрь.

Внутри было темно, пещеру освещал единственный луч луны, цедящийся через брешь в потолке. Заднюю стену покрывала огромная паутина, призрачно мерцающая в неверном свете. Время от времени паучьи тенета чуть шевелились, словно живые. По нитям, идущим поперек, искрился свет; по вертикальным осям он тек холодным огнем. Джел, притихнув, в растерянности поглядывала по сторонам. Вот паутина засияла с особой силой, отстреливая быстролетные серебристые блики, и неожиданно исчезла, а Джел, оказалось, смотрит через ставшую прозрачной стену, как сквозь стекло. Смотрит на Могурна!

Да, именно Могурн, только не на корабле, а в космопорту. Постепенно очертился и задний план: диспетчерская для риггеров там же, в порту. Перед ней был Могурн-делец, Могурн-хищник, вор, Могурн — торговец контрабандой и неприглядным товаром. Он с кем-то разговаривал: с начальником диспетчерской службы порта. Обхватив шею Острокрыла, Джел вся подалась вперед, желая услышать, о чем идет разговор, но не смогла уловить ни слова. Оба собеседника по-недоброму улыбались словам, которые говорил Могурн. Вот начальник повернулся и указал куда-то коротким жестом. На некотором расстоянии от них стояла женщина-риггер. Джел вздрогнула, узнав себя.

Выглядела она безропотной, запуганной, жалкой. Могурн, скалясь, наклонился к начальнику службы и незаметно вынул из заднего кармана — лишь настолько, чтобы начальник мог различить — цилиндрик паллиспа. Начальник, кивнув, знающе подмигнул. Прежде чем разойтись, они хлопнули друг друга по рукам, и в момент соприкосновения что-то, блеснув, перекочевало из ладони в ладонь. После этого Могурн подошел к ней, Джел, — разнесчастного вида риггеру, — стоящей в вестибюле. У Джел, наблюдавшей за происходящим, похолодело внутри: она увидела, как медленным движением к ней поворачивается лицо той, тогдашней Джел, изумленной внезапным ощущением тепла, дружеской симпатии.

Взгляд Джел ожесточился одновременно с тем, как она увидела холодное презрительное отчуждение на лице Могурна, обрекающего ее на рабство, обусловленное паллиспом. Ею овладела ненависть, ненависть при одной лишь мысли об этом человеке. Обида и гнев запылали в душе.

Дракон выжидал, какое чувство пересилит в Джел в конце концов. Джел услышала его голос:

— Хочешь, я испепелю его, Джел?

— Да! — крикнула она в безотчетном порыве; из глаз брызнули слезы. — Да! Испепели его!

Острокрыл, подняв голову, дохнул огнем. Дыхание — огненный факел, беснующееся пламя — наводнило пещеру. Призрачная Джел истаяла, а призрачный Могурн резко крутнулся, распахнув в изумлении глаза. Судя по губам, он успел издать истошный вопль, прежде чем бушующее пламя поглотило его. Джел помертвела от ужаса, видя, как по ее команде гибнет в адском пламени живой человек. Но вот все стихло, и осел в узкой пещере дым, и исчез из виду облик столь ненавистного человека. Тогда Джел почувствовала несказанное облегчение. Радость, легкая и светлая, поднялась в душе, и чувства словно очистились от ржавчины. А вслед за тем, почти сразу, наступил вяжущий приступ усталости.

Она даже толком и не запомнила, как дракон унес ее из пещеры. Мысли ее путались, блекли. Время будто обтекало стороной. Постепенно Джел восстановила силы и способность соображать. Дракон в это время летел через умещенную меж гор таинственную долину.

— Это, наверное, ты сделал, чтобы усталость прошла, да? — спросила она кротко, нежно поглаживая твердую чешуйчатую спину.

— Что? — лениво переспросил он и, взяв вправо, стал резко снижаться в лесистую лощину.

В изменчивом свете сумерек лощина казалась небольшим поросшим лесом участком. По мере того как сгущалась темнота, наружу выбирались светлячки. Лихо отплясывая, они буровили темень подобно скоплению бесчисленных атомов. Еще и еще сотни прирастали к общему множеству, пока все пространство под кронами слитно растущих деревьев не оказалось подернуто облаком пляшущих искр.

— Хватит, сколько можно! — вмешалась было Джел, но тут беснующиеся искры неожиданно утихомирились, и из самой их гущи вышел человек. Она узнала: Дэп.

У Джел перехватило дыхание. Дэп смотрелся как всегда: симпатичный, ухоженный — но (и это несказанно удивило Джел, знакомую с подобной картиной, но, конечно, никак не с той, которую сейчас наблюдала) он был еще не на шутку взволнован и испуган; не помогала даже напускная бравада. Беспечные солнечные зайчики, пущенные аппаратом слияния, накрыли его (и незримо присутствующую Джел), и в ту секунду, как агментор возымел действие, дискомфорт Дэпа стал еще более очевиден. Воспоминания Джел кружили над ним подобием крохотных протуберанцев: вот отец закрывает двери в дом, впустив туда своих мальчиков и женщин, некоторые из которых не старше самой Джел; а вот ее брат (до того как его жизнь оборвал турбомобиль, вынесшийся из-за угла) морщится от муки, которую так никогда и не высказал, даром, что чувствовалось: она раздирает его…

Все это Дэп уловил в вихре разрозненных воспоминаний и грез — невыносимо одиноких, риггерских грез, которым Джел дала волю в слиянии.

— Неужели это все правда? — пролепетал он, потрясенный безутешностью ее горя. А Джел хорошо знала, что нужно сказать в ответ.

— Так, просто фантазии, — покривила душой она, даже их пытаясь загасить, скрыть.

Наблюдая со стороны, как Дэп пытается отстраниться от нее, тогдашней Джел, она вспомнила безысходность, от которой сходила с ума. А у Дэпа лицо выражало страх, и еще стыд за тщетность попыток добиться своего. Джел пыталась скрыть сокровенное — то же делал и он. Ей было боязно — так же чувствовалось и ему.

Когда Дэп, повернувшись, пошел прочь, до Джел донесся вкрадчивый голос Острокрыла:

— Ну что, пора?

Дракон сделал глубокий вдох, готовясь.

— Нет! — прокричала она испуганно. — Не тронь, не сжигай его! Я не знала, я никогда не могла его понять!

Дэп побежал — от страха ли, или от горького чувства. Может, даже от трусости, но никак не от ненависти.

Острокрыл безотрадно вздохнул, и облик Дэпа растворился, а вместе с ним исчез и сноп подвижных искр.

— Такое с ним бывало? — спросил дракон.

— Нет, — ответила Джел. — Нет, я… — и оборвала речь на полуслове, вспомнив, какой безнадежностью несет от мысли, что Дэп ее ненавидит. Не она ли зарекалась, что никому и никогда не позволит лезть в душу таким вот образом.

— Ну что ж, Джел, взгляни наверх.

Она неохотно подняла взор. Несколько секунд она не могла взять в толк, что там увиделось Острокрылу, пока не заметила на изрядной высоте массивное гнездо какой-то хищной птицы, а в нем человека.

— Кто это там? — спросила Джел недоуменно. Изнутри ее обдало холодом: человек казался странно знаком.

— Ты что же, не узнаешь?

Не ожидая ответа, дракон подхватил Джел и взлетел к самому гнезду, опустившись на скальный выступ. Теперь Джел могла все разглядеть. Это был ее отец. Холодный взгляд, четкие сухие движения — точно такой, каким сохранился в ее памяти. Глаза его смотрели куда-то в сторону, очевидно, он кого-то ждал, а поза была такая, будто он готовился сделать шаг назад, а зрачки были расширены, как при сильном гневе. Прямо как в те годы, когда он кричал на весь дом.

— Убей его, — сказала Джел негромко. Волна гнева и неприязни шла из самого сердца. — Сожги его!

Дракон медлил, чем навлек гнев и на себя.

— Я же сказала, что ненавижу этого человека. Спали его!

Только теперь она узнала, отчего медлит дракон. Не потому, что он что-то имел против; оказывается, отец ее уже два года как умер, погиб от руки ревнивой любовницы. Какой толк сжигать его теперь?

Джел бессильно ругнулась, покосившись на этого человека — столь безнадежно холодного, столь беспросветно одинокого, обратившего против себя двух жен и собственным детям показавшего, что такое бесчувственность.

— Что ж, Острокрыл, ладно. Может, совесть хоть чуточку да помучила его. Хотя и сомневаюсь, но все же. А теперь идем отсюда.

Человек в гнезде исчез сразу, как только Острокрыл повернулся к нему спиной. Вот дракон подпрыгнул, и они взвились в воздух.

— Маленькая…

— Летим прочь, дракон, — мрачно перебила Джел, ощущая после опустошающего гнева болезненную вялость. Монстр с сочувственным видом выпустил из ноздрей две струи дыми. Это опять вывело Джел из себя, и она кулаками замолотила по роговым чешуйчатым пластинам.

— Вези меня скорей из распроклятой этой ямищи и дай спокойно долететь до места!

Дракон поднялся выше. Прежде чем заговорить, он некоторое время сосредоточенно молчал.

— Как хочешь, Джел. Знай только, когда я вывезу тебя из этих гор, мы приблизимся к месту, где я вынужден буду оставить тебя. Там рукой подать до конечной точки твоего маршрута. Там придется нам распрощаться.

Джел поначалу никак не отреагировала на печаль дракона, такая пестрая кавалькада образов кружила в мозгу. Хотя до чудовища ей-то какое дело! Не он ли, драконище чертов, припер ее сюда, ткнул носом в эти воспоминания, растравил душу. Хотя, следует отдать должное, спалил Могурна — да как! — если не в действительности, то, по крайней мере, в мыслях.

Джел молча приникла к дракону. А тот, взмахивая крыльями, набирал высоту, и свет оставшейся за спиной долины остывал в ночи. Образы, образы… Брат, мучительно пытавшийся отстоять свое достоинство (он ведь так и не открылся в этом даже ей, родной сестре), Дэп; другие риггеры, пытающиеся побороть одиночество и страх (каждый опять-таки в одиночку). Риггер по имени Мариэл, один из всех обращавшийся с ней по-людски. Сволочь Могурн, блаженствующий в обнимку с агментором. Джел вздрагивала, с некоторым опозданием реагируя на всплески новых переживаний; памятные порывы гнева и муки, одиночества отчаяния, бессильной ненависти рождали в душе темный смерч. Память об отце, не любившем никого, меньше всего себя… Сквозь оцепенение Джел почти не замечала проплывающие мимо громады гор, темные и мрачные; облака, наплывающие и исчезающие вновь; извилистые цепочки звезд, мерцающие подобно острогранным алмазам, лишь цветом отвечающие на изменение скорости, на состояние ее утомившегося мозга, опутанного тенетами навигаторской Сети.

Ветер с присвистом задувал в уши. Оторвав в конце концов утомленную голову от шеи Острокрыла, Джел осознала, что находится в Сети недопустимо долго, уже много часов кряду.

— Где мы? — спросила она, пытаясь придать голосу твердость.

— Летим туда, куда ты собиралась, — ответил дракон.

— Если я сейчас отлучусь поспать, ты сможешь побыть с кораблем, пока я вернусь?

Сеть сияла всеми цветами радуги. Джел сама не поняла, к чему, собственно такой вопрос. На нее сразу же дохнуло холодом одиночества, готовно кольнули душу острия приутихшей было боли. Она поймала себя на мысли, что ей не хочется расставаться с драконом.

— Я буду здесь, — ответил Острокрыл.

Вздохнув, Джел сфокусировала волю и материлизовала корабль — не весь, а только носовую часть, выявившуюся в Потоке как бы из ниоткуда. Не слезая с шли Острокрыла, установила стабилизаторы.

— Я вернусь, — сказала она. — Через какое-то время.

Султан дыма: — Хорошо.

Джел оставила своего странного спутника. Мгновенная темнота, и вот она уже в телесном обличье. Выбравшись из навигаторской, усталой походкой она взошла на мостик. Подтянулась. Отправилась на камбуз и принялась за обе щеки уписывать еду, ожидая, что вот-вот появится Могурн. Однако она поела, а Могурн все не являлся. Тогда Джел подошла к двери его каюты и позвонила. В ответ тишина. Высветив дверь, Джел заглянула внутрь. Могурн истуканом лежал под агментором, рот в бессмысленной улыбке растянут от уха до уха, глаза остекленели. Все понятно… Грудь медленно вздымалась и опадала… Не хватало терпения дождаться, пока она ему поможет приладить агментор.

Джел по привычке подумала было о паллиспе, но, подумав, решила, что теперь он вряд ли ей нужен. Пока спишь, можно обойтись без него. Повернувшись, пошла к себе в каюту и едва коснувшись кушетки, крепко заснула.

Раскрыв глаза, Джел часто заморгала: сон был нарушен.

Голос Могурна:

— Тебе платят за то, что ты спишь?

Видимо, он обращался к ней уже во второй раз. В голосе чувствовался гнев, нешуточный гнев.

Джел повернула голову.

Могурн стоял в проеме. «Вот сейчас бы язык драконьего пламени!» — подумала она.

— Готовься. Жду тебя на камбузе, — приказал Могурн и исчез.

Джел обеспокоенно вскочила. По голосу чувствовалось, что Могурну нехорошо. Может, на душе хмарь какая-то или просто превысил дозу?.. В любом случае следует быть начеку. Лучше всего, конечно, быстренько вернуться в Сеть. Но вот что странно: по-настоящему ее сейчас беспокоило — как там Острокрыл? Раньше такое возникало лишь в предвкушении паллиспа. Но сейчас ей не хотелось паллиспа, ей хотелось назад к Острокрылу.

Джел поднялась (голова закружилась) и пошла на камбуз. Могурн сидел за едой. Он тяжело поглядел на нее, и Джел сделала для себя кое-какие выводы.

Лишь когда она приступила к еде, Могурн отчеканил:

— Ты ослушалась уже дважды. Вошла без разрешения в Сеть, влезла в переделку с драконами. И меня впутала… Мы, наконец, отделались от них? — взгляд был требовательный, испытующий.

Джел глотнула. «Острокрыл, испепели его!»— мелькнуло в уме. Жаль, что его здесь нет, а то бы он ему устроил.

Отвечала она, тщательно взвешивая слова:

— Мы все еще в опасности. Но мы уже недалеко от течения, выводящего непосредственно на Лексис. Мне надо прямо сейчас отправляться в Сеть.

Хозяин корабля, играя желваками, пристально посмотрел на нее.

— Я не вызываю у тебя восторга, так? — спросил он без тени улыбки. — И не вызывал никогда. Но от паллиспа ты у меня, вроде, никогда не отказывалась. А другого такого, кто давал бы тебе вволю паллиспа, тебе не найти.

Джел дерзко смотрела ему в глаза. «Мне не надо паллиспа, — подумала она, — теперь не надо». Тем не менее, взгляд Могурна ввергал в дрожь.

— Ошибок, Джел, больше не будет. Никакого своеволия. Никакого паллиспа до тех, пор, пока не вызволишь корабль из опасности, — Могурн, подбоченясь, с победным видом скрестил руки на груди.

«Как трогательно, — подумала Джел с усмешкой. — И как жестоко…» Но теперь-то что позволяет ему помыкать ею? Могурн был сильнее физически, верно, но…

— Мне не нужен твой паллисп, — произнесла она вслух. Горло перехватило. — А теперь я должна…

— Стоять, пока нет команды «идти»! — рявкнул Могурн.

Со стороны мостика донеслись басовитые гудки: тревога. Что-то происходило в Потоке.

— Иди! — приказал Могурн. В голосе его звенела досада.

Джел заторопилась. Неужели Острокрыл не дождался?

Уже восстановив сознание в Сети, она обнаружила, что летит на драконе, одолевая встречный воздушный поток над цепью невысоких гор. От облегчения на глаза навернулись слезы. Два солнца, розовое и оранжевое, плавно снижались впереди. Небо напоминало море из жидкого хрусталя, и Джел тотчас осознала, как невыносимо трудно будет со всем этим распрощаться.

— Приветствую тебя, маленькая, — сказал дракон со вздохом (из пасти выскользнул язычок огня). Джел обняла дорогое чудище за шею, говорить мешал некстати подкатившийся комок слез.

— Острокрыл, — негромко сказала она, наконец, — ты звал меня?

Дракон медленно вздымал и опускал крылья.

— Я хотел, чтобы ты вернулась, — сказал он. — Не знаю, звал я тебя или нет.

— Я знала, что пора возвращаться. А мы что, уже почти прилетели?

— К границам моих владений? Да, Джел. Драконы не могут летать дальше этих отрогов. Я уж и так делаю зигзаги, кружу, медлю, как могу, но все равно мы почти прилетели. Хочешь, чтобы я летел напрямик?

— Нет! Прошу тебя, не надо! Острокрыльчик, славный, ты не можешь полететь со мной дальше? Или повернуть назад? — не договорив этого, Джел поняла, что такое невозможно. Ей надо довести корабль до цели. Могурн, и тот на ее совести. Течения Потока непреклонны. Драконы, может статься, и могут перемещаться по ним в обе стороны, но Джел и корабль не могут.

— Вот и друзьям приходит время расставаться. Все проходит, — сказал дракон негромко.

— А я-то… Заставила тебя улететь оттуда… — с запоздалым сожалением сказала Джел, обращаясь скорее сама к себе. — А ведь ты старался помочь мне… Как и обещал… — Ее мучил стыд. Слезы струились по щекам. — Что мне делать, Острокрыл? Что мне делать?

— Ты заведешь себе других, — сказал дракон. — А я останусь здесь. Я буду думать о тебе.

Джел, горестно съежившись, заплакала, и плакала долго. Как развеять беспросветный ужас одиночества, понемногу подбирающийся под сердце? На ум пришла мысль о паллиспе, но она тут же отмела ее. Плата за него чрезмерно высока, а блаженство чересчур быстротечно. Нет, лучше совет Острокрыла. Как это ни трудно, а все лучше, чем пресмыкаться перед Могурном.

— Теперь все будет по-иному: лучше, — сказала она, обращаясь не то к собеседнику, не то к ветру.

Острокрыл, услышав, откликнулся:

— И у меня будет по-другому, маленькая Джел. Отныне не будет случая, чтобы я, вступая в поединок с риггером, не подумал прежде о тебе. О тебе, узнавшей мое имя.

Некоторое время они летели молча. Показалась гора; совсем невысокая, скорее, холм.

— Острокрыл, — обратилась Джел, — если мне случится лететь этим путем, я увижусь с тобой?

Дракон выдохнул пламя:

— Я буду разыскивать тебя, маленькая Джел, да и все мои сородичи тоже. Крикнешь: «Друг Острокрыла!», и я обязательно услышу, пусть хоть все горы встанут на пути.

Джел задрожала от трепетного чувства.

— А давай взлетим высоко-высоко, чтобы ближе к солнцу! — попросила она.

Дракон не заставил себя ждать и взмыл под свод хрустального закатного неба. Джел вместе с ним вбирала в себя ощущение полета, чувствуя, как ветер обдувает лицо и игриво ерошит волосы, и созерцала свечение небесного океана, вместе со взором омывающее и душу. Светила уже уходили за горизонт, но блеск их был еще светозарней и красочней, чем в пору зенита. Вот облака слегка раздвинулись, и через прогалины заструился свет — прямо на дракона и всадницу, облюбовавших один из его столпов для пути наверх, в хрустальное море. Цветовой спектр там резко смещался: здесь вступал уже в свои права Поток, замысловатый лабиринт течений и каналов. И там, она знала, им с драконом придется расстаться, ибо драконы в тех местах летать уже не могут.

Громоздкое тело Острокрыла содрогнулось: он плакал, издавая странные звуки. Сквозь пышный султан дыма рванулся длинный язык пламени. Джел бережно, любяще погладила шею монстра, затем, раскинув руки, придала им вид сияющих полупрозрачных парусов.

— Прощай, Острокрыл, — сквозь слезы выговорила она.

— Прощай, Джел, — ответил дракон горестно, оставаясь внизу.

И вот уже Джел держалась в воздухе сама по себе, опять став риггером. Острокрыл, заложив вираж, описал вокруг нее круг, сверкая глазами, и выпустил долгую, тон кую струю дыма. А потом кренясь на одно крыло, стал уходить вниз.

Джел, сдерживаясь, чтобы не расплакаться, смотрела, как он постепенно удаляется из виду, растворяясь в светлой стихии.

— Друг Острокрыла-а-а! — крикнула она вослед, и эхо заструилось вниз вместе со снопом света. Может быть, ей показалось, но в ответ донеслись отзвуки раскатистого хохота.

Затем Джел пристально посмотрела вперед и принялась отыскивать течение, которое должно было вы вести ее к конечной цели, к звездной системе Лексиса. Конец перелета. Переход в обычное пространство. И подумала, как швырнет Могурну в лицо свои слова: она уходит. Не нужен ей его чертов паллисп! И облегченно рассмеялась, и заплакала от неожиданной радости, прежде чем вновь сосредоточиться на полете.

«До встречи, Острокрыл», — подумала Джел и вдруг различила нужный ориентир — приметное слияние, поднявшись к которому вместе с кораблем, она канет в русле Потока.

Перевод с английского А. Шабрина.

Ру Эмерсон Золотая сеть для серебряных рыб

© 1990 by Ru Emerson

Тишина стояла в Старом Лесу, — глухая тишина и непроглядная темень. За черными тенями деревьев начиналась долина, залитая холодным светом луны. Призрачными казались крыши и заборы деревушки, приютившейся в глубине долины: в окнах ни огонька, лишь в хлевах возится скот, да иногда плач проснувшегося младенца указывает на то, что здесь кто-то обитает, что все это не мираж. Доносящийся издали крик совы заглушался временами неосторожным животным, пробирающимся сквозь заросли.

Листва толстым ковром устилала пространство под деревьями; под зеленой и уже желтой листвой, нанесенной за неделю, пряталась листва бурая, прошлогодняя. Прочные, упругие кленовые листья скрывали куманику, так что лишь молодая поросль пробивалась сквозь них.

Молодая лисица крадучись выбралась из норы, тихим ворчанием предупредив двоих лисят не показываться наружу, пока не покличут. Скрытно скользя сквозь колючий кустарник, лиса чутко прядала ушами, реагируя на малейший шорох. Ей было ведомо все: и охотятся ли поблизости совы, и какое настроение сейчас у сидящего в норе барсука, не заявится ли незваным гостем медведь, обитающий на холме в глубине леса. В такую ночь только медведь мог серьезно угрожать ее несмышленышам. Люди — те спали в своих жилищах, и их смертоносные луки, конечно, висели мирно на стенах.

Лиса добралась до места, где кончался терновник, скрывающий ее логово. Сзади послышалось слабенькое, неуверенное шуршание. Пришлось обернуться, тихонько тявкнуть. Два большущих красных уха моментально исчезли из виду, нырнув в нору. Несмышленыши. Дети. Нет в них ни ума, ни осторожности. Жизнь научит.

Внезапно пришлось насторожить слух; послышались звуки совсем иного свойства. Кто-то пробирался через завалы из листьев, не обращая внимания на производимый им шум. Лиса слегка подалась назад, мельком оглянулась на нору (никого не видно) и опять повернулась к опушке.

Собственно, прогалину возле кустов, где она сейчас скрывалась, опушкой назвать было нельзя, но между деревьев оставалось достаточно места; по крайней мере, не запнешься, не вырвешь клок меха из одежды. Здесь могло пройти даже крупное существо. А на этот раз существо действительно крупное: человек.

Лисица лежала не дыша, хотя чувствовала, что от этого человека непосредственной опасности не исходит. При человеке не было оружия, ей известного. Вместо оружия человек нес два странных предмета. В одной руке отливающий мягким светом трезубец с похожими на маленькие пики остриями-наконечниками, в другой руке — сетчатый садок, поблескивающий даже в непролазной ночной тьме. От садка, к тому же, исходило некое свечение. Достаточно яркое, оно даже мешало разглядеть самого человека.

Кажется, женщина… Это странно… Женщина, да еще одна, в лесу, ночью!

На женщине было темное платье, прикрывающее плечи, но оставляющее открытыми ноги. Подол осмотрительно заткнут за широкий практичный пояс. Спутавшиеся волосы спадали на плечи. Иногда женщина встревоженно озиралась («Еще бы, забраться в такое место!», — язвительно подумала лисица). Вот женщина сняла с плеча и поставила на землю свою странную ношу.

Тяжелая ноша. Громоздкая, непонятная. Склонившись над нею, женщина некоторое время переводила дух. Бисеринки пота серебрились у нее на лбу, пряди темных волос упали на щеки и брови. Лиса слегка подалась вперед: интересно все-таки, что за садок и что в нем? Лисица изнывала от любопытства. Что там, в этом садке, что испускает это таинственное свечение?

Волшебство. Наверное, не совсем чистое. Лиса неожиданно поняла, рассмотрела, что это за садок и что именно в нем находится. Золотистые ячеи необыкновенной сети… Желтоватый свет, отбрасываемый на мертвые, бурые листья… За ячеистой сетью что-то серебристо посверкивало… «Ой, матушки мои», — прошептала лисица, прикрывая кончик носа лапой. В садке… Лиса видела… В садке находилась… рыба! Серебристая рыба, снующая в воде, непонятно почему не проливающейся сквозь ячеи.

Вот женщина выпрямилась, ухватила садок и осторожно, боясь выронить, раскрыла, крепко удерживая намотанную на запястье золотистую веревку. Трезубцем женщина разворошила слой палых листьев и охапками отправляла их прямо в горловину садка. Там листья неожиданно обретали блеск, начинали переливчато играть — словом, оживали и, превращаясь в рыбок, падали в садок.

Работу свою женщина сопровождала негромким пением. Слов песни лиса не слышала, но песня эта была полна печали.

Любопытство в конце концов пересилило. Строго наказав лисятам оставаться в логовище и не высовываться, мать-лисица выскользнула из-под тернового куста, оставив свое укрытие.

— О чем ты поешь, женщина?

— Ой! Кто это? — от неожиданности женщина едва не выпустила свой садок, две рыбки даже упали на землю. И, тоже странно, когда они долетели до земли, от их блеска и живости не осталось и следа — просто мертвые листья, ничем не отличающиеся от других.

— Кто это? — испуганно переспросила женщина.

— Это я, лиса Веда. Зачем ты собираешь эти листья?

— Потому что я должна… А-а, теперь я тебя различаю… Долгих тебе лет, рыженькая леди Веда. Меня звать Бринуин.

— Долгих лет и тебе, безрадостная леди Бринуин, — лиса уселась на задние лапы, поглядывая то на темную фигуру женщины, то на ее светящийся садок. — Зачем ты собираешь эти листья? Они лежат на земле, они защищают всех, кто мал и слаб, чтобы разгуливать по лесу открыто. Неужели у тебя нужда в них больше, чем у других создании?

Женщина не ответила.

— Или горе твое так велико?..

— Мое горе так безутешно, что я и живые листья посрывала бы с сучьев, лишь бы это вернуло мне мое дитя, — ответила, наконец, Бринуин.

— Не ты первая, не ты последняя. Многие матери теряют детей, — сказала Веда.

Глаза у нее все возвращались к светящемуся садку и она через силу отводила взгляд. Волшебство, явное волшебство. Однако смотреть на садок можно было до бесконечности, а Веде следовало поспешить. Ее ждали ее несмышленыши.

Но горе женщины затронуло Веду. Она сама однажды теряла детей. Теперь завела других, но боль от потери осталась…

— Давно ты потеряла свое дитя? Оно умерло?

— Нет. Моя Эдда не умерла, она в заточении… — Бринуин провела ладонью по лицу, голос у нее задрожал. — И чтобы вызволить ее на свободу, я должна наполнить рыбой пруд. Доверху.

— А-а-а, — начиная понимать, протянула лисица. — Значит, вон тот пруд?

«Мне совать сюда свой нос не надо, — подумала она про себя. — У меня и своих забот хватает. Не следует переходить дорогу колдунье Дри!..»

— В таком случае удачи тебе, леди Бринуин.

— Спасибо.

Не успела лиса исчезнуть, как женщина снова наклонилась над садком. Выводя лисят на прогулку, Веда еще долго слышала безутешную песню женщины.

Бринуин очистила от листьев разлапистые корни дерева. Садок, когда она взвалила его на спину, оказался непомерно тяжелым. Но нести можно. Чем больше рыбы она принесет к озеру Дри, тем скорее ее Эдда будет с ней.

Глупая, корила она себя, бредя нетвердой поступью меж темных деревьев. Мокрый садок давил на спину. С какой стороны ни возьми, законченная дуреха. Любить Бриенена так беззаветно. Выйти за него замуж, когда печать неизличимого недуга уже была у него на лице… А теперь всю любовь, всю невыстраданную тоску по Бриенену перенести на их единственное дитя… Но Эдда — живое подобие Бриенена, а со смертью мужа жизнь стала пустой и некчемной.

И быть такой глупой, чтобы оставить ребенка играть без присмотра… Вот колдунья Дри и забрала у нее девочку. Когда же Бринуин, вне себя от ужаса, разыскала колдунью, то Дри предложила ей: наполни пруд рыбой до краев! Только тогда Дри вернет ей ребенка.

Но Дри ест так много рыбы, а пруд наполняется так медленно! «Я очищу лес от палых листьев, может, так в конце концов Дри насытится…»

— Эдда, — горестно прошептала Бринуин, и слезинка, скатившись по щеке, упала в садок с серебристыми рыбками.

Она сумела принести к пруду несколько садков. Хорошо бы принести еще, но сил больше не было.

— Леди! — вдруг донесся до нее откуда-то снизу тоненький цвиркающий голосок. — Леди Бринуин…

— Кто там? — Бринуин нагнулась, отведенной рукой придерживая садок со своим грузом. Садок тихонько покачивался из стороны в сторону в такт движению рыб. На ногу Бринуин вспорхнула птица размером с ладонь. С ноги перебралась на руку, свободную от садка. Бринуин поднесла руку к лицу. Пичуга, переступая с лапки на лапку, пристально смотрела на Бринуин. Это был козодой, маленький, пестро-коричневый. Такого трудно разглядеть даже при дневном свете, а ночью он, считай, вообще невидимка. Краешки приплюснутого клюва обрамляло подобие усов. «Меня зовут Кру. Я должен тебя попросить: раскрой, пожалуйста, этот колдовской ведьмин садок. Когда ты подбирала последнюю охапку листьев, туда угодило все мое семейство».

— Да ты что! — прошептала Бринуин взволнованно.

Садок колыхнулся: она приоткрыла его горловину.

Рыба, переплескиваясь через край, стала вываливаться из садка, вновь обращаясь в старые листья. Кру, подоспев, подхватил противоположный конец сетки, в то время как Бринуин, глубоко сунув руку в садок, искала его семейство. Силенок у птицы хватало лишь на то, чтобы садок не падал; удержать его от крена козодой не мог.

Наконец Бринуин вынула руку — всю в приставших былинках, веточках, листьях. Пичуги, насквозь промокшие, тоже были в ее руке. Супруга Кру возмущенно топорщила перышки, птенцы жалобно попискивали. Бринуин аккуратно поместила птичье семейство на землю, подгребла листья, чтобы птицы могли лучше укрыться от холода. Затем, взявшись за концы сети, затянула горловину садка. Кру озабоченно спорхнул вниз.

Бринуин опустилась на колени:

— Прости меня, пестренькая леди…

— Кр-р-р!.. Кр-р-р!

Тут Кру прошептал что-то супруге на ухо, и та, успокоилась, осваиваясь в охапке сухой листвы. Птенцы проворно забрались мамаше под крыло и притихли.

— Прости меня и ты, Кру.

— Ты уже все исправила. Кто старое помянет… — козодой пристально смотрел на нее. — Ты та самая женщина, чье дитя находится в неволе у злой колдуньи?

Он мог и не спрашивать. Будучи ночной птицей, Кру видел Дри чаще, чем звери, выбирающие светлое время дня, и невольно знал о многих ее ночных деяниях; знал даже больше, чем совы, поскольку был мельче размером и прятался искуснее, оставаясь незаметным даже для колдуньи.

— Она не отпустит твое дитя, — сказал Кру негромко. — Ты это знаешь.

Бринуин тяжело опустилась на землю.

— Я… Мне иногда страшно от такой мысли… — Она горестно вздохнула. — Но ведь Дри поклялась, что отдаст мне Эдду, когда пруд наполнится рыбой.

— И много ты преуспела? — спросил Кру.

Бринуин лишь вздохнула горестно, опустив ресницы.

— В день Дри съедает по четыре садка. Я чувствую, что сойду в могилу прежде, чем этот пруд заполнится… — Взгляд Бринуин опустился на горку листьев. — Очень грустно, Кру, но у меня нет другого выхода. Может, Дри все же вернет мне мое дитя? К тому же только так я могу иногда видеть мою кровинку, мою Эдду, даром что она не догадывается о моем присутствии.

— Да, Дри не дает ей просыпаться. Девочка спит в рыбацком челне, сплетенном из ивняка и обтянутом лунным светом.

Бринуин удивленными глазами повела на козодоя:

— Откуда тебе это известно?

— Я видел. Когда ты вываливаешь свой улов в пруд, вода в нем поднимается и челн исчезает из виду, скрываясь под водой. — Козодой посмотрел на нее, в глазах-пуговках светилось сочувствие. — В одиночку, без помощи, ты не сможешь заполнить колдуньин пруд. Она жадна, ее челюсти работают быстрее твоих ног, ты не успеваешь справляться… Прокормить ее, на это уйдут все листья в лесу, уйдут и те, что сейчас на деревьях, и те, что еще не распустились, и те, что распустятся лишь в следующем году, через год, через два… Неужели у тебя хватит терпенья? Или сил?

— Да, если это от меня потребуется, — сказала Бринуин, упрямо сжав губы, но плечи у нее обреченно поникли.

— Если ты все это вынесешь, — мягко поправила птица. — Но даже если ты и выполнишь то, что велит кодунья, и каким-то образом заполнишь пруд, то в тот самый миг, как ты выпростаешь последний садок, вода затопит и лодку, и берег. Пруд превратится в огромное озеро с черными, мертвыми деревьями на берегах. Вода погубит всех животных, не успевших по недоумию отсюда убраться, не пощадит она и тебя, приносившую рыбу… А ребенок к тому времени подрастет достаточно, чтобы самому таскать садок.

— Нет… — донесся едва слышный шепот (Кру его скорее почувствовал, чем услышал). Садок с рыбами накренился и тяжело упал на землю.

— А может, я смогу унести лодку тайно?

Бринуин обессиленно замолчала. Козодой вспорхнул ей на плечо, подобрался к самому уху:

— Надо попробовать.

— Нет, ничего из этого не выйдет, Кру. Не стоит и пытаться. Случись что не так, колдунья заберет мою Эдду навсегда.

— Но ты уже проиграла… В вашем с колдуньей уговоре все преимущества на ее стороне… Пройдет сколько-то лет, и она сживет тебя со свету. У ребенка же впереди годы беспросветной кабалы. Твоя девочка состарится и умрет в кабале. Так что, нет жизни ни тебе, ни ей… Зачем же выполнять волю злой колдуньи?

Бринуин медленно покачала головой. В глазах ее застыло отчаяние:

— Я… Я не в силах коснуться ведьминого челнока… Никто не в силах это сделать… Челн сделан из лунного света, как его ухватишь? Легче вцепиться рукой в воздух, легче сделать из воды куб…

— Вон, взгляни! — хохолком на голове Кру указал в сторону садка. — Там ведь тоже не рыбы, а обыкновенные листья в сетке из тростника…

Опять тишина. Где-то вдали протяжно ухнула сова, какой-то зверек скрытно прошмыгнул через опушку, нырнув под спасательный терновый куст.

— Ты можешь прикоснуться к лунному свету. Ведь могут же обыкновенные листья превращаться в рыб и оставлять влагу на твоем платье. Надо только вглядеться в челн, рассмотреть его, почувствовать.

Бринуин покачала головой. Было видно, что слова козодоя не очень ее убедили. Стойкость снова покинула ее, свободной рукой она стала вытирать глаза.

— Страх и горе ослепляют тебя, женщина. В таком состоянии ты не в силах собраться с мыслями. Бери свой садок с рыбой и ступай, посмотри на своего ребенка.

Бринуин поднялась, устало распрямила спину.

— Да, ты прав, какие тут мысли! Я настолько измучилсь, что и не вижу, как сделать, чтобы все получилось по-твоему.

— А если бы действительно получилось? — не уступала птица. — Если бы получилось, ты выбросила бы эти свои листья?

— Я… Если Эдна… Не знаю… — она качнула головой. — Извини, Кру… Я боюсь… Я не знаю…

— Иди. Скоро ты увидишься со своим ребенком. Будь готова.

Спорхнув у нее с плеча, козодой скрылся в темноте. Какое-то время Бринуин задумчиво смотрела ему вслед. От усталости она не могла даже толком уяснить, о чем он говорил, а о надежде боялась и помыслить. Садок, накренясь, давил на ногу, от веревки огнем горели руки.

Полночная пора. Бринуин брела, пошатываясь от усталости. Вот она вышла из-под сени лесных деревьев, миновала заросли ивняка, растущего вдоль ручья, и вышла на простор луга. Над лугом зависал молочно-бледный туман, густые травы блестели от росы. Вся округа оглашалась звонким хором лягушек. Когда Бринуин приближалась, певуньи испуганно умолкали, но вновь включались в общий хор у нее за спиной. Ручей уходил в болотную топь, Бринуин свернула направо и взошла на незнакомый холм. Внизу открывалась зеркальная гладь пруда, почти идеальный круг.

С северной стороны пруд окаймляли щетка невысокой поросли и кусты шиповника. Восточнее, возле самой воды, рос дикий ирис, у берега темнела осока. Почувствовав под ногами жидкую грязь и воду, Бринуин остановилась. Отступив туда, где посуше, сняла садок с плеч. Ждала.

— Что-то ты не спешишь, Бринуин! Наверное, уже не так скучаешь по ребенку, как прежде? — от знакомого, вязкого, въедливого голоса по спине пробежали мурашки. Дри вышла навстречу, как всегда, внезапно. Ее силуэт проступал среди стеблей осоки — ростом не выше их — одежда и собственная кожа обвисали на ней лохмотьями. В неопрятные волосы колдунья вплела розы, на руке, обвив костлявое запястье, красовался живой венок.

Бринуин молчала. Пререкаться с ведьмой не имело смысла, и она давно прекратила это бессмысленное занятие. Скажи она, что задержалась из-за того, что спасала семейство козодоя, карга непременно выбранила бы ее.

— Что-то садок нынче невелик, — пробурчала колдунья. — Полон ли он?.. Да ладно уж. На сегодня, думаю, хватит.

Силуэт Дри, истаяв, неожиданно исчез, затем возник посреди пруда. Издав смешок, колдунья, скрылась под водой.

Некоторое время спустя на этом же месте медленно всплыл овальный рыбацкий челн. Качнувшись, суденышко застыло на гладкой поверхности. В полукружье шепчущего лунного света, лежа на боку, спал ребенок, подоткнув ладошки под щеку. Видение растаяло в дымке из слез. Бринуин, досадливым движением отерев глаза, жадно вбирала глазами облик своей безмятежно спящей дочери.

До нее рукой подать! Каких-нибудь семь шагов по прямой, и они вместе! Но стоит ей сделать шаг, как челн скроется в воде. То же произойдет, если она высыплет в воду содержимое садка.

— Хватит с тебя, нагляделась! Давай, высыпай рыбу! — въедливый голос Дри возникал как бы ниоткуда.

— Еще, еще чуть-чуть! — умоляюще прошептала Бринуин.

— Хватит! — послышалось в ответ.

Бринуин через силу опустилась возле садка на колени, начала возиться с узлом, стараясь распутывать его как можно медленнее. Ни на секунду не отрывала она взгляда от челнока.

— Ну же! — от окрика Дри зазвенело в ушах. Бринуин подтащила садок к воде и, простившись со спящей дочерью, отпустила веревки. Рыбины, серебристо посверкивая, живым ручьем потекли из сетки, вода в пруду стала подниматься, лизать ноги.

— Ну же, ну! — в голосе колдуньи послышалось неожиданное волнение. Бринуин и сама почувствовала, что в воздухе что-то происходит. Хор лягушек смолк, налетел вдруг ветер, раскачал ирисы, зашуршал тростником.

Бринуин схватила садок за край и резко обернулась.

Птицы! За ними еще и еще! Совы: филины, сычи, даже редкие полярные. Козодои. Козодоев были тысячи. И тысячи, и тысячи всяких других проворных пернатых существ.

Сзади в яростном визге зашлась колдунья, но тщетно: похожая на гребень огромной волны стая птиц, нахлынув, подхватила лунный челн и теперь уносила его. Садок выскользнул у Бринуин из рук, но с внезапной решимостью она подхватила его и оттащила от воды. Несколько рыб выпало, вода выплеснулась на землю, но поздно. Прямо на глазах исчезала чавкающая трясина, прямо на глазах убывал, усыхал ведьмин пруд.

Листья взвились в поднявшемся вихре, пронеслись над лугом и растворились в ночной мгле. Напоследок пернатые подхватили сеть садка, проволокли ее по пруду и разорвали в клочья о кусты терновника. Бринуин побежала следом.

Рукава цеплялись за шипы, кровь струилась по израненным, ставшим непослушными, рукам, которыми она схватила обрывки сети. Потянула раз, другой. На третий ей удалось; сеть оказалась в ее руках. Распахнув в изумлении глаза, Бринуин смотрела: это была уже не сеть, а обрывки сухой увядшей травы.

Что же касается пруда, он теперь напоминал просто лужу. Он все уменьшался, при желании через него можно было без труда перешагнуть. От колдуньи Дри не осталось и следа.

Ветер, пройдя напоследок волной по траве и взъерошив Бринуин волосы, обласкал ее щеки прохладой и исчез так же внезапно, как возник. Молчал луг. Стало так тихо, что Бринуин услышала, как в отдалении, за холмом, перекликаются козодои. И где-то там же вдруг раздался живой, удивленный голос ребенка, пробудившегося от долгого сна, навеянного на него колдуньей.

Перевод с английского А. Шабрина.

>•<

Фантастически чистое и богатое звучание фонограмм обеспечивает цифровой лазерный проигрыватель «Вега».

Этот высококлассный аппарат можно приобрести в магазинах «Орбита», «Радиотехника», торгово-сервисных центрах «Вега».

Оглавление

Сьюзен Шварц Призраки шелковых путей

Мелани Тэм Абигейл

Брэд Стрикленд Похититель детей

Джеффри Карвер Пусть хоть все горы встанут на пути

Ру Эмерсон Золотая сеть для серебряных рыб

>•< Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg